Т. А. Михайлова

ГРАММАТИКА
НЕРЕАЛЬНОГО
К анализу структуры
средневекового нарратива

S T U D I A

P H I L O L O G I C A

ИНС Т И Т УТ ЯЗЫКОЗ НАНИЯ РАН

Т. А. Михайлова

ГРАММАТИКА
НЕРЕАЛЬНОГО
К анализу структуры
средневекового нарратива

2-е издание

Издательский Дом ЯСК
М осква 2022

УДК 80/81
ББК 81.2Ирл-2
М69
Монография публикуется по постановлению
Ученого совета Института языкознания РАН
Исследование выполнено в рамках работы над инициативным проектом
Российского фонда фундаментальных исследований
№ 18-012-0013Іа «Грамматика нереального: к анализу семантики и прагматики текста
кельтской и германской средневековой нарративной и поэтической традиции»
Рецензенты:
доктор филологических наук профессор Е. Р. Сквайре,
кандидат филологических наук Е. А. Ларина,
О тветсвенны й редактор:
доктор филологических наук Анна. А. Зализняк

М69

Михайлова Т. А.
Грамматика нереального: к анализу структуры средневекового нарратива. —
2-е изд. — М.: Издательский Дом ЯСК, 2022. — 280 с. — (Studia philologica).
ISBN 978-5-907498-31-0
В основе исследования лежит реконструируемая автором структура текста,
который несет в себе историческую, псевдоисторическую, а также вымышлен­
ную, но допустимую информацию, анализ функции опорной детали при пере­
даче этой информации, а также предполагаемые взаимоотношения компилятора
текстов подобного рода с его предполагаемой аудиторией. Издание адресовано
всем, кто занимается или интересуется средневековой европейской литературой.
The book consists o f essays closely related not only by their material but rather
by their main problematic: a structure o f narratives with historical, pseudo-historical
and purely fictitious, but assumed information, the function o f details o f this kind o f
stories and the supposed relationships o f the compiler and his addressee. Addressed
to the scholars and students interested in M edieval European literature.
УДК 80/81
ББК 81.2Ирл-2
В оф ормлении первой ст оронки переплет а использована
репродукция гобелена «П ленение единорога»,
для задней ст оронки переплет а — ф отография Н. Богданович

ISBN 978-5-907498-31-0

© Т. А. Михайлова, 2022
© Издательский Дом ЯСК, 2022

СОДЕРЖАНИЕ

От автора..............................................................................................

7

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом
нарративе (о Дракуле, Рюрике и сне Гостомысла).................
Три брата и «Устроение земли» Ирландии в изображении
Гиральда Камбрийского: странные схождения
и неожиданные параллели...........................................................
Шотландский эпизод саги «Преследование сыновей Уснеха»
как переселенческое предание..................................................
Происхождение и функция архетипа «каузативной детали»
в развитии и кросскх лыурных переходах легенды
о Тристане и Изольде................................................................
Святой Киаран: карающая длань?.....................................................
О возможных кельтских источниках мотивной схемы
предания о Рыцаре с лебедем .....................................................
Даллан Форгалл: обретенное зрение................................................
Лишь битвы я виж у... Кумекая сивилла в ирландском эпосе:
видение или видение! .................................................................
Женские образы в эпическом тексте: анализ изобразительных
средств (на материале ирландского сагового нарратива). . . .
«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?...........................
Претерито-презентные альтернации в системе
древнеирландского сагового нарратива....................................
И тут он увидел эту женщину... и л и об одном «аномальном»
употреблении артикля в древнеирландском язы ке.................

247

Список литературы..............................................................................

258

13

28
59

71
96
113
128
146
160
213
233

ОТ АВТОРА

Настоящее издание посвящено средневековому нарратив}, иными
словами — текстам, основной задачей которых является не дидак­
тика. не сохранение юридической иди генеалогической традиции,
нс передача эмоций, а просто — рассказ о том. что было. Или — мо­
жет быть — о том, чего не было. Или о том. о чем точно никто ничего
нс знает. По крайней мере, именно такой аспект привлекал мое вни­
мание в ходе работы над проектом «Грамматика нереального», ориен­
тированным на вскрытие нарративных механизмов текстов, которые
сочетают в себе установку на достоверность и сомнение в этой до­
стоверности. Однако, как писал Поль Зюмтор. «наука во все времена
есть не более, чем система экспликативного вымысла, производное
от одного из главных условий нашей интеллекту альной деятельно­
сти — веры в способность реальности образовывать знаковые систе­
мы» [Зюмтор 2003: 12].
Охарактеризовать кратко, в «двух словах» особенности средневе­
кового европейского нарратива, наверное, можно так: проницаемость
и прецедентность. Автор, а часто мы уже имеем реального или —
легендарного автора текста, не ставил своей задачей создание ново­
го сюжета, придумывание новых персонажей или новых концовок.
Он брал то, что уже есть, причем — есть и в рукописях, и в устном
предании, и в иноязычных воплощениях. Он не сочинял, а пере­
кладывал новыми словами нечто, чего ждала от него аудитория,
причем не «безмолвствующее большинство», как назвал его в свое
время А. Я. Гуревич (см. [Гуревич 1990]). а, напротив, образован­
ное элитарное меньшинство, клир и нобилитет, исполненные досто­
инства и не допускающие обмана горизонта собственных ожиданий.
Этот очень узкий круг, а точнее — тонкая прослойка, выделялся свой
приобщенностью к письменному Слову. По точном} определению

8

Грамматика нереального

Д. Пуарьона, средневековая интертекстуальность определялась в пер­
вую очередь «письмом и переписыванием» (ecriture el re-ecriture).
«предполагающими в первую очередь соучастие процессе создания
текста» [Роігіоп 1981: 109]. Проницаемость, как я понимаю употре­
бляемый мною термин, безусловно во многом оказывается синони­
мичной столь широко уже описанной интертекстуальности (как пи­
сал. например, М. Фримэн еще в 1981 году, «многочисленные иссле­
дования. посвященные интертекстуальности в области французско­
го средневекового романа соотносятся со структуралистскими ис­
следованиями и. как можно было бы сказать, поселились сейчас под
одной крышей» [Freeman 1981: 50]1), однако полностью назвать их
идентичными мне не кажется верным. Да. во многом действительно
речь также идет о переводе как переложении или намеренном под­
ражании. о заимствовании сюжетов, мотивов и даже — отдельных
приемов, однако выделенная мною проницаемостыіредставляет со­
бой скорее процесс неосознанный, в ходе которого происходит про­
никновение как иноязычных моделей и сюжетов (конечно, в первую
очередь — обработка античных сюжетов, но не только), так и уст­
ного предания, циркулирующего также в узком кругу «письменного
слова». В ряде случаев мы можем проследить путь заимствования
и предположить его исходный источник, однако чаще этот путь ока­
зывается утраченным. Более того, одна и та же деталь текста, попав
в иное окружение, может утратить собственную исходную функци­
ональность и орнаментизироваться иди даже напротив — обрести
новое значение в составе иной парадигмы (более конкретно сказан­
ное иллюстрируется в разделе, посвященном преданию о Тристане
и Изольде).
Происходило это, скорее всего, еще не осознанно, и этим проница­
емость Средневековья отличается от откровенной аллюзивности более
позднего времени12, сохранившейся в качестве не столько литературно­
го, сколько шире — коммуникативного приема и сейчас. Продолжая
эту идею, мы невольно приходим к выводу о соотнесении собственно
литературного (художественного) текста с языком как оформленной
структурой, ориентированного на сведущего читателя (слушателя),
1 Отсылаем читателя в данном случае к полному тексту выпуска журнала
«Litterature» (Vol. 41: Intertextualite Aledievales: Intertextualite ei roman en France,
M oyen Age, P ersee, 1981) как к показательному документу своего времени,
а вернее — этапа в развитии медиевистики.
2 См., например, работу М. Матье-Кастеллани о структуре «намека» (allu­
sion) в поэзии французского Возрождения [Mathieu-Castellani 1984 ].

От автора

9

который может быть уподоблен компетентному адресату. Отчасти
об этом писал и А. В. Циммерлинг, когда анализировал структуру
высказывания в рамках структуры саги (исландской). Как он пишет,
«Синтаксис саги можно назвать коммуникативно проницаемым в том
смысле, что границы синтаксического целого совпадают с границами
сообщения» IЦиммерлинг 1996: 105]. Но уподобление текста в целом
синтаксической сентенциональной структуре автоматически требует
выделения и микроструктур уже в рамках самого текста или даже —
цикла. И, собственно говоря, во многом именно этой цели я следовала,
когда писала отдельные разделы-очерки настоящей книги. Для меня
главным было каждый раз — выявить своего рода схему, которая, как
можно предположить, начинает работать сама, если в нее включается,
вливается, встраивается то или иное содержание.
Проблема авторства таким образом оказывается как бы снятой во­
обще, поскольку им не мог быть ни переписчик, ни стоящий у него
за спиной сказитель, причем сказитель — в самом широком смысле:
и профессиональный Певец, носитель эпической традиции, относя­
щийся к более арахаическим дописьменным и дохристианским вре­
менам, и просто — сочинитель и украшатель псевдоисторической ин­
формации, тот, кто охотно глоссировал ранние тексты, пересказывал
и переиначивал древние предания и даже, может быть, иногда писал
лирические стихи. Наверное, в узком смысле слова его нельзя назвать
автором даже этих, маргинальных строф (о которых в этой книге,
кстати, я ничего и не пишу, но которые, безусловно, достойны специ­
ального исследования)
Но. конечно, все было нс совсем так, и автор все-таки оставал­
ся иди — становился Автором и неизбежно привносил в свой текст
что-то и свое, точнее, что-то. что характеризовало окружающую его
культурную среду-рецептор, а также нечто, что опиралось на впол­
не реальные события, описанные в хрониках и «деяниях», но затем
было переработано и так густо орнаментализовано. что исходное
историческое событие уже практически и не опознавалось. Порази­
тельно ярким примером здесь оказывается тема призвания в Брита­
нию саксов, которая автоматически вписывается в структурную схе­
му переселенческих преданий в целом. Как мы можем предположить,
саксы действительно могли быть призваны в Британию для защиты
от скоттов и пиктов, но исторический факт немедленно превратил­
ся в легенду, которая со временем автоматически начала обрастать
своими сентециальными сирконстантами, которые позволили вклю­
чить сс в традиционную схему с братьями, призваниями и женитьбой

10

Грамматика нереального

(то ли местного правителя, то ли — на дочери местного правителя).
Тема эта для нашей страны, естественно, очень актуальна, но анало­
гичный рассказ о воцарении саксов в Британии, в отличие от нашего
сдержанного сообщения о призвании «варягов», оброс в трудах Нен­
ния, Готфрида Монмутского, Гиральда Камбрийского, Васа такими
яркими подробностями, которые ни Гильде Премудрому, ни Беде До­
сточтимому, которые, видимо, первыми запустили этот мотивный шар
в псевдоисторическую традицию, и представиться не могли. Так уже
в куртуазном романе XII в. Васа, написанном на англо-норманнском
диалекте, появляется Ровена с золотым кубком, который она подно­
сит королю Вортигерну, говоря при этом уже по-древнеанглийски
(см. [Lamont 2013]), а викинги, неоднократно нападавшие на Ирлан­
дию в IX XI вв.. вдруг в интерпретации Гиральда оказываются... при­
званными на остров, в котором «порядка нет». И приходят, естествен­
но, три брата.
Бродячий сюжет требовал установки на достоверность, причем
каждый раз — искал подтверждающие себя самого прецедентные де­
тали (вот и вторая отмеченная мною характерная для средневекового
нарратива черта). Но менялось не только время и национальная среда,
сюжет лавировал и между жанрами, принимая невольно желаемый
и ожидаемый от него облик. И остается лишь удивляться, как мало
перемен при этом происходило, как стойки оказывались образы и как
тверды были сюжетные структуры. При этом установка на достовер­
ность (например, характерная для сочинений скорее исторических)
поразительным образом менялась, рассеивалась, уступая место ско­
рее традиции «вымысла», что увеличивалось во много раз при пере­
ходе в иноязычную среду и иную культуру (см. об этом, например,
в [Евдокимова 2002: 5-6]). Поэтому грамматика исторической правды
начинает представать уже как своего рода «грамматика нереального»,
как синтаксис вымысла. Именно поэтому, как мне кажется, столь важ­
ными оказываются ссылки на авторитеты, а в саговом нарративе —
введение закадровой фигуры наблюдателя, чьими глазами, будто бы,
компилятор призывает свою аудиторию оценивать и воспринимать
рассказ о событиях, которые, может быть, имели место, а может быть,
уже и нет.
Средневековье не стремилось создавать новые сюжеты и образы,
но при этом, конечно, оно же их и создавало, черпая вдохновение,
как принято считать, из трех источников — германской псевдоисто­
рической повести (Нибелунги!), античного мира и мира библейского
(см. [Грабарь-Пассек 1966]) и, наконец, из совершенно аморфного

От автора

11

сюжетного супа, который обычно принято называть «кельтским».
И как ни странно, это примерно так и есть: огромное количество раз­
нообразных средневековых традиционных сюжетных схем и образов
восходят в той или иной форме к кельтской словесности, зачастую
уже утраченной как собственно источник, но находящей параллели
как в ирландской и валлийской средневековой литературе, так и в бо­
лее поздних кельтских же фольклорных преданиях. И даже в совер­
шенно частных деталях. Здесь можно назвать и легенду о Тристане
и Изольде, и сказания о Мерлине и Артуре и рыцарях «круглого сто­
ла», и даже тему Грааля, которую, может быть, лучше и не упоминать,
так неоднозначна она и сомнительна в своем генезисе, трансформаци­
ях и путях распространения (см., однако, [Carey 2007]).
Несмотря на попытки теоретических обобщений и выведения не­
ких общих схем средневекового нарратива в целом, конечно, в первую
очередь я базируюсь на материале кельтском, в основном — ирланд­
ском, стараясь привлекать для сопоставлений тексты, относящиеся
к другим традициям. При этом, как ни странно, именно специалистам
по этим традициям я свои очерки и адресую. Существует Медиевисти­
ка, для которой Ирландии как будто бы и не существует вовсе. Но есть
и ирландистика, которая также предпочитает вариться «в собствен­
ном соку». Отчасти я преувеличиваю3. но не слишком. Ирландия как
совокупность образованных «ученых мужей» (а так иногда называли
в народной традиции этот остров) не была, да и не могла быть зам­
кнута внутри себя. Причем она отнюдь не была лишь донором роман­
тических сюжетов, но также принимала участие в разработке и пере­
работке тем и мотивов, почерпнутых в Европе. В чем-то ирландская
«ученая традиция» опережала варварский мир. но в чем-то и отставала,
то есть, как ни парадоксально это звучит, сохраняла античное мировос­
приятие, переплетенное с собственной архаикой. «Этот остров. — как
пишет Эльва Джонстон, — можно в прямом смысле назвать дочерью
Поздней Античности, помнящей о своем родстве в течение многих ве­
ков» [Johnston 2013: 2]. Возможно, именно поэтому Ирландия оказа­
лась своего рода консервантом, в котором сохранялись сюжеты и мо­
тивы древних времен, причем не только античные. Маргинальное
положение способствует, как известно, сохранению архаических черт.

3
См., например, отчасти опровергающий мои слова сборник E arly M edieval
Ireland and Europe: Chronology, Contacts, Scholarship [Moran, Wamljes 2015].

12

Грамматика нереального

однако не надо видеть в «острове ученых» лишь донора4. Постоянные
контакты с христианским Западом, который для ирландцев оказывался
Востоком, приводили к взаимообмену мотивами, образами и нарратив­
ными структурами, что обе стороны могли и не осознавать. Попыткам
как-то восстановить баланс посвящена была моя работа, но при этом
результатом оказались лишь, может быть, верно сформулированные
вопросы, но отнюдь не исчерпывающие ответы на них.
Книга написана в ходе работы над инициативным проектом РФФИ
№ 18-012-0013Іа «Грамматика нереального: к анализу семантики
и прагматики текста кельтской и германской средневековой нарратив­
ной и поэтической традиции».
Автор также бдагодарит слушателей магистратуры кафедры Гер­
манской и кельтской филологии филологического факультета МГУ,
которым выпало в 2017. 2018. 2019 и 2020 гг. слушать курс о струк­
туре средневекового нарратива, который с каждым голом расширялся
и осложнялся.

4
См. в данной связи характерное восприятие ирландской словесности
лишь как «источника сюжетов» в интересной книге Энтони Давенпорта «Сред­
невековый нарратив» [Davenport 2004: 277]. В большинстве же аналогичных
сочинений Ирландия не упоминается совсем!

РОЛЬ ПРЕЦЕДЕНТНОЙ «ДЕТАЛИ»
В ПСЕВДОИСТОРИЧЕСКОМ НАРРАТИВЕ
(О ДРАКУЛЕ, РЮРИКЕ И СНЕ ГОСТОМЫСЛА)

Противопоставление искусства, ориентированного на «'эстетику
тождества» искусству, ориентированному на неповторяемые, новые
открытия в изобразительных средствах было в свое время сформули­
ровано Ю. М. Лотманом в известной статье «Каноническое искусство
как информационный парадокс» (см. [Лотман 1992]‘). Как он пишет:
Как отмечали многочисленны е исследователи, сущ ествую т целые
культурные эпохи (к ним относят, например, века фольклора, средневе­
ковье, классицизм), когда акт худож ественного творчества заключался
в в ы п о л н е н и и , а не наруш ении правил. / . . . / Худож ественны е тек­
сты, принадлежащие «эстетике тож дества», в этом отнош ении строят­
ся по прямо противоположному принципу: область сообщ ения у них
предельно канонизируется, а «язык» системы сохраняет неавтоматизированность. В м есто системы с автоматизированным (и поэтому неза­
метным) механизмом, способны м передавать почти л ю бое содерж ание,
перед нами система с фиксированной областью содержания и м еханиз­
мом, сохраняющ им неавтоматичность, то есть постоянно ощущаемым
в процессе общ ения [Там же: 243].

В чем же автор видит парадокс? В том, что текст, понимаемый
в данном случае необычайно широко, призван одновременно и нести
информацию, и не сообщать новой информации, поскольку он ори­
ентирован на определенный канон, заранее предполагающий именно
такое, а не иное его финализирование. Как пишет Лотман, «на языке
волшебных сказок можно говорить только об определенных вещах»1
1 Впервые опубликована в сборнике «Проблема канона в древнем и средне­
вековом искусстве Азии и Африки» (М., 1972 ).

14

I рамматика нереального

[Лотман 1992: 244]. Но на самом деле Лотман сам допускает некото­
рый парадокс в своих рассуждениях, поскольку, анализируя особен­
ности функционирования текста в традиционной культуре, он посто­
янно подменяет понятия, а точнее — ориентиры, вставая то на точку
зрения создателя этого текста, то — на точку зрения его потребителей
(читателей или слушателей). Естественно, эти два момента связаны
между собой, поскольку создатель текста, будь то компилятор повести
из устных версий или уже — переписчик рукописи, вносящий свои
поправки, несомненно ориентировались на так называемую «цензуру
коллектива».
Главный вывод Лотмана — если деканонизированный текст вы­
ступает как источник информации, то канонизированный — как ее
возбудитель.
Все это на самом деде выглядит несколько парадоксальным и, мо­
жет быть, даже не всегда правомерным. Но в данном случае я пред­
лагаю попытаться применить идеи Ю. М. Лотмана к средневековым
нарративам, имеющим скорее информативный характер и. что глав­
ное — несомненную установку на достоверность. Более того, в ряде
текстов именно воссоздание этой достоверности и является наиболее
ценным в глазах компилятора, хотя с наших позиций — это выгля­
дит. скорее, как «псевдодостоверность», а точнее — мифологизация
прошлого. Речь идет о текстах, имеющих историческую направлен­
ность — хрониках и описаниях событий древних времен. То есть
о текстах, которые по самой своей природе должны быть как-то ве­
рифицированы, с одной стороны, но с другой — ориентированы
и на то время, в которое они создаются и, что еще важнее, — будут
потребляться. То есть — иными словами — о текстах отчасти пропа­
гандистских в самом широком смысле этого слова.
В свое время после выхода в свет моей книги «Гельт: зверь или
демон, безумец или изгой» [Михайлова 2001] ко мне подошел студент
и сказал: «Я понял, о чем вы написали на самом деле. И я знаю: они
действительно существуют!» — «Кто — они!?». «Снежные люди...».
И далее последовал рассказ о том, как два его друга зашли где-то
на Алтае в лес, собирали там малину и наткнулись на медведицу.
Они бросили корзинки и кинулись бежать, но вдруг услышали у себя
за спиной странный звук. Обернувшись, они увидели, как из лесу
вышла огромная женщина, покрытая волосами (на теле), схватила
медведицу и буквально разорвала ее пополам. Два друга, спасенные
чудесным образом, все же не решились приблизиться к странной

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

15

спасительнице и скрылись бегством. Уже ночью в палатке они дол­
го не могли заснуть, но потом заснули, и каково же было их изум­
ление, когда у входа в палатку они нашли свои корзиночки, полные
малины. Этот рассказ мне запомнился, и еще несколько лет спустя
я начала его пересказывать на семинаре по фольклору у Сергея Юрье­
вича Неклюдова. Тот меня перебил: «И корзиночки с малиной потом
принесла?» — «Да, а откуда вы знаете?» — «Этот сюжет был записан
десятки раз в разных районах».
Именно введение в нарратив такой яркой канонизированной де­
тали как «корзиночки с малиной» демонстрирует в данном случае
обращение к псевдоисторическому нарративу, ориентированному
на канон (или уже — шаблон), и поэтому, обладая установкой на до­
стоверность, данный рассказ на самом деле достоверным не является
и являться не может. Но собственно говоря — почему? Представим,
например, мы услышим рассказ о том. как кто-то снимал дачу, будучи
горожанином, не разбирался в сортах грибов, в сентябре в лес} набрал
целую корзину, накормил жареными грибами жену и детей, а наутро
вся семья была мертва. И если при этом кто-то скажет: «Да это просто
бродячий мотив, такой рассказ моя бабушка слышала еще в 1935 году
под Ленинградом», будет ли это автоматически означать, что ядови­
тых грибов на самом деле нет1? Конечно — нет, напротив, это будет
дополнительным подтверждением того, что грибы опасны и собирать
их может только тот, кто действительно в них разбирается. Но чем
же тогда отличаются эти два рассказа? Видимо — деталями, говоря
языком синтаксиса — сирконстантами, которые сопровождают соб­
ственно предикацию, достоверность которой, именно в силу введения
этих сирконстантов, и оказывается под сомнением. Если, например,
к рассказу о грибах будет добавлено, что собиравший надел, идя в лес,
черные резиновые сапоги, то будучи неоднократно повторенной, эта
(в общем-то чисто орнаментальная и не имеющая сюжетообразую­
щего характера) деталь может послужить своего рода «сигналом»
не абсолютной достоверности сообщаемой информации (ср. — «кор­
зиночки»), Однако данная оценка достоверности нарратива характер­
на скорее уже для современного мышления, утратившего установку
на «эстетику тождества», причем, как я понимаю, даже уже в некоем
идеализированном нарративном пространстве, которое должно ори­
ентироваться лишь на проверенные факты.
То есть для современного сознания, если в рассказе, претенду­
ющем на достоверность, вдруг мы видим сюжет или какие-то дета­
ли, которые мы уже знаем из других источников, то мы усомнимся

16

Грамматика нереального

в достоверности рассказа в целом и сочтем его намеренным обманом
или ненамеренным пересказом кем-то уже скомпилированного нар­
ратива, который на самом деле вымысел. И более того, если сама эта
деталь или элемент сюжета были истинны, но при этом — повторяют­
ся в другом нарративе вновь, мы уже вновь можем усомниться в его
достоверности. Для средневекового компилятора текста, обладающе­
го установкой на достоверность, повторение детали, как я понимаю,
служило не знаком вымысла, но, напротив — свидетельством о несо­
мненной достоверности рассказа.
Употребляя с такой легкостью термин «достоверность», я пони­
маю, что невольно попадаюсь в ловушку, которую сама же себе и вы­
рыла и о которой писал и Ю. М. Лотман. Наверное, применительно
к средневековой культуре следует говорить не столько о достоверно­
сти (недоказуемой и не доказываемой и сейчас), но скорее — о правдо­
подобии, точнее — о воссоздании правдоподобного фона, на который
собственно нарратив и опирается. Это был своего рода виртуальный
мир (в разной степени локализованный), в лесах которого свободно
бродили единороги и в котором видение Богоматери не было призна­
ком психического заболевания.
О браз единорога возник как ответ на возникш ую ж аж ду чудесного, ха­
рактерную для нашего времени. Это ж ивотное, гораздо м енее вымыш­
ленное, чем принято считать, постепенно раскрывает перед нами свои
секреты. /.../. Д олгое время считалось, что образ единорога появился
в период Развитого Средневековья и был связан с Д евой М арией. О дна­
ко это не так. Ш аманизм как одна из древнейш их форм религии также
хорош о знала и почитала единорогов... [Caroutch 2002: 7, 9].

Так начинает свое подробное исследование о традиции, связан­
ной с мифами о чудесных животных — символах знания и чистоты,
итальянская исследовательница и поэтесса Франческа Каруч2. Воз­
можно, как она полагает, за верой в единорогов, распространенной
действительно не только в средневековой Европе, но и в древней Азии
и даже в Африке, стоят регу лярно находимые людьми окаменелости
и кости динозавров (они же. кстати, как принято считать, породили
и веру в драконов). Может быть, по крайней мере отчасти — за преда­
ниями о единорогах стоят вполне реальные олени-альбиносы, ранее
жившие в лесах Европы и встречавшиеся довольно редко, но почти
2 См. также ее интересное исследование «Единорог в алхимии» [Caroutch
1981].

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

17

полностью истребленные знатными рыцарями во время благородной
охоты. В данном случае не важна причина, важна деталь, символ, ми­
фологема — узнаваемая и повторяемая, принадлежащая к реально­
сти, достоверность которой, собственно, и верифицируется текстом
или изображением.
Интересный аналог в данном случае можно увидеть в скандинав­
ском предании о «лютом звере», который, в отличие от единорога, изо­
бражается гораздо более аморфно. В книге Ф. Б. Успенского «Люди,
тексты и вещи» приводится необычайно яркий и показательный при­
мер того, как скандинавский резчик XI в., скорее всего, увидел изобра­
жение этого легендарного Зверя в сделанной в Пирее (Греция) статуе
льва и оставил на ней руническую надпись (точнее — несколько). Как
пишет Ф. Успенский:
Мы полагаем, что скандинавский мастер X I столетия «узнал» в скульп­
туре рунического Зверя, и это «узнавание» оказалось соверш енно понят­
ным его соотечественникам, так как несколько позднее другие резчики
продолжили его дело, нанеся на мрамор ещ е несколько поминальных
надписей. Такое предполож ение вызывает к ж изни следую щ ий вопрос,
возможно, куда более сложный: кто собственно такой этот рунический
Зверь, однаж ды вдруг воплотивш ийся в пирейском льве? Несколько
упростив задачу, м ож но задать этот вопрос по-другом у: считали ли
скандинавы собственного рунического Зверя львом, коль скоро они с о ­
чли чуж езем ного льва руническим Зверем? [Успенский 2014: 18].

Данный вопрос мне представляется парадоксальным: как я пони­
маю, в отличие от тех же единорогов, кентавров, русалок и многих
других мифических существ, скандинавский Зверь не имеет надеж­
ной традиционной иконографии и опознается лишь в текстах, где
узнается, так сказать, благодаря эпитетам — «лютый», «бесстраш­
ный», «свирепый» итак далее. Это — животное-символ, предстающее
скорее в снах и пророчествах, где оно может принимать также образ
волка или медведя. Но он может представать и в виде льва, поскольку
в любом случае речь идет о временной и символической эманации.
И именно поэтому, как мне кажется, легендарные образы такого типа
развертывают свою су ть как бы от внутреннего символа — к внеш­
нему обличью. И поэтому они столь легко «узнаваемы» — у них нет
облика как такового. Прецедентен в данном случае лишь предикат, но
нс его атрибу тика, что, как я могу с осторожностью предположить,
свидетельству ет об архаичности скандинавской культуры. И именно
поэтому сс «Зверь» остается внутри ее рамок, а упомянутый мною

18

Грамматика нереального

выше единорог — предметен, адаптирован и именно поэтому с лег­
костью перемещается из одной страны в другую и переходит от од­
ной системы верований — к другой, включая «шаманизм» и христи­
анство. Деталь, то есть — план выражения, неожиданным образом
оказывается прочнее собственно смысла и функции символа, то есть
его плана содержания.
Все приведенные выше рассуждения и прецедентные отсылки
были для меня как бы предисловием к основной задаче, которую я
ставила перед собой: апологии Влада Дракулы по прозвищу Цспеш.
То, что автор «Дракулы», Брем Стокер, вообще ничего не знал о пе­
чальной известности Дракулы как человека, крайне жестокого даже
для своего времени и, добавим, своего региона, я уже пыталась по­
казать и доказать (см. [Михайлова 2009]). Но для меня было открове­
нием узнать, что и сами истории, в которых описаны злодеяния вое­
воды. на самом деле по большей части тоже явились вымыслом, при­
званным скомпрометировать его (см. об этом подробнее в [Эрлихман
2014: 49-54]). Более того, казалось бы. очевидная сейчас связь Драку ­
лы как литературного персонажа «викторианской готики» и Дракулы
как лица исторического впервые была сформулирована лишь в 1972 г.
после выхода книги «В поисках Дракулы» [McNally, Florescu 1972].
Как пишет В. Эрлихман:
Практически все авторы, пиш ущ ие о В ладе Дракуле, пересказывают
одни и те же сочинения о нем, относящ иеся к своем у герою одинако­
во — то есть крайне враждебно. Чтобы понять, насколько эти источни­
ки правдивы, нужно знать, когда, кем и с какой целью они создавались
IЭрлихман 2014: 49].

А я бы добавила еще: как они создавались!
В 1463 году в Германии появилась поэма мейстерзингера Миха­
эля Бехайма «Об одном безумце по имени Дракула — воевода Ва­
лашский». В ней описывались многочисленные злодеяния, которые
совершал Влад Дракула по прозвищу Цепеш, «прокалыватель» — каз­
ни, убийства послов, пытки женщин, убийства детей, расправы над
цыганами и многое другое. Сейчас многие исследователи считают,
что эта поэма, которая затем распространилась очень широко в виде
народных книг с картинками, представляла собой продукт вымыс­
ла и была написана по заказу мадьярского короля Матьяша Корви­
на при поддержке австрийского короля Фридриха. Эта поэма затем
была очень вольно пересказана в русской прозаической повести ди­
пломата Федора Курицына (1482 г, «Сказание о Дракуле-воеводе»,

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

19

см. [Повесть о Дракуле 1982]). Во многом — там повторены, хотя не­
сколько сокращены, описанные Бехаймом злодейства. В частности,
в обоих текстах содержится эпизод, в котором изображено, как Драку­
ла созвал на пир всех нищих в округе, а затем — запер сарай, где шел
этот пир. и всех сжег:
Михаэль Бехайм:
С ей беспощ адны й человек
вдруг п р и т а с и л к себ е калек,
и нищ их, и убогих.
Для тех, кто нем ощ ен и сир,
устроил Дракул целый пир,
где потчевали многих.
И сж ег он ублаж енны х,
сказав «Никчемный вы народ».
И было человек ш естьсот
их, заживо сожженных
(пер. В. М икуш евича) [Бехайм 2005: 5 2 9 -5 3 0 ].

Примерно так же описывает это и Курицын:
Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему
все, кто стар, или немощ ен, или болен чем, или беден. И собралось
к нему великое множ ество нищ их и бродяг, ожидая от него щ едрой
милости. Он же велел собрать их всех в построенном для того хороме
и велел принести им вдоволь еды и вина. / . . . / Дракула приказал запе­
реть хором и зажечь его, и сгорели те люди. И сказал Дракула боярам:
Знайте, почему я сделал так — пусть не докучают людям, и не будет
нищих в м оей земле, а все будут богаты [Повесть о Дракуле 1982: 559].

Совершенно очевидно, что и Курицын, и анонимный автор более
поздних румынских преданий о Дракуле, где этот эпизод иллюстри­
рует желание Влада очистить мир от людей, желающих поживиться
за чужой счет, в качестве источника имели сюжет, описанный Бехай­
мом. Но откуда взял его он сам?
Сюжет о сожжении нищих бытовал в фольклорных преданиях
Германии и связывался с именем епископа Гаттона, хотя не совсем по­
нятно, какого именно. Их было два, оба жили в Майнце и были очень
активными людьми. Но не всегда — достойными. На самом деле, бо­
лее известен Гаттон I. С 891 до 913 г. он был архиепископом Майнца,
причем в Хронике Рейхенау говорится, что в его времена в 896 году
из-за неурожая в стране начался такой страшный голод, что некоторые

20

Грамматика нереального

люди поедали друг друга. Но более детально о борьбе епископа с этим
злом ничего не говорится. Идея, что он таким страшным образом ре­
шил наказать грешников и убийц возникла позднее. О самом Гатоне
упоминает также Видукинд Корвейский в труде «Деяния саксов», на­
писанном на латыни во второй половине X в. Он описывает, в част­
ности епископа Гато. который хотел смерти герцога Саксонии Генри­
ха Птицелова, замыслившего отобрать себе церковные земли. Но он
случайно выдал свое намерение, и герцог его опередил. Гато же, как
пишет Видукинд:
...видя, что его козням пришел конец, изнуренны й в равной степени
как непомерной печалью, так и болезнью , несколько дней спустя, умер.
Были же и такие, которые говорили, что он был пораж ен м олнией (fulm ine соей) и, сокруш енны й этим ударом, ум ер на следую щ ий день [В и­
дукинд Корвейский 1975: 77, 140].

Как мы видим, сообщение, что Гаттон погиб от удара молнией
(небесной!) — здесь дается с сомнением, но все же в этой фразе со­
держится намек на наказание Господа, которое также могло в даль­
нейшем вылиться в сюжет «суд божий над епископом». Умер Г апон I
в 913 году.
Прототипом главного героя поэмы Саути, переведенной Жуков­
ским «Епископ Гаттон», стал архиепископ Майнца Гаттон II. который
занимал эту должность в 968-970 гг. По преданию, он был жестоким
и жадным человеком. Во время голода 970 г. Гаттон запретил выда­
вать зерно беднякам из хлебных запасов. Затем он вслед собрать всех
бедных в пустом амбаре и приказал слугам запереть двери и поджечь
здание. Все бедняки сгорели заживо. Когда их предсмертные крики
донеслись до дома Гаттона. тот с надменной усмешкой спросил у сво­
их гостей, сидевших за уставленными яствами столами: «Слышите,
как пищат мыши?». В этот момент солнце померкло, в заде стадо тем­
но и дворец архиепископа внезапно заполнился тысячами прожорли­
вых мышей, которые поедали все, что им попадалось. Гости и слуги
в страхе бежали. Г аттон на лодке попытался укрыться в башне, стоя­
щей на островке на Рейне, но мыши настигли его и пожрали.
Данная легенда не подтверждена историческими источниками
о жизни архиепископа и не имеет ничего общего с реальностью, кро­
ме того, в народных преданиях смешиваются архиепископы Гаттон I
и Гаттон II. Тем не менее легенда прочно вошла не только в народ­
ное сознание, но и в некоторые средневековые хроники. Например,
на одной из иллюстраций к Нюрнбергской хронике, составленной

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

21

в 1493 г., Гаттон изображен поедаемым мышами заживо (см. [Fussel
1994]).
В Германии существует башня, связанная с народным преданием
о гибели епископа. Это так называемая «Мышиная башня» (Mauseturm)
на Рейне, название которой произошло от того, что якобы она была
построена Гаттоном II и именно в ней он нашел свою смерть. Но
на самом деле башня была построена в XIV в. и называлась «Тамо­
женной» (Mautturm). Только потом народная фантазия связала ее
с легендой о гибели архиепископа, во многом — благодаря паронимичности наименований.
То, что рисунок поедаемого мышами епископа был помещен в хро­
нике конца XV в., показывает, что тогда сюжет был хорошо известен,
и именно поэтому его использовал Бехайм. То есть мы можем рекон­
струировать его психологию следующим образом: именно отсылка
к прецеденту, хотя и отсылка имплицитная, должна свидетельствовать
об истинности нарратива, но не наоборот, как считали бы мы сейчас.
Иными словами, для Бехайма именно ссылка на инцидент, о котором
его современники, безусловно, знали и который связывался с именем
епископа Гаттона, не являлось препятствием для помещения этого
эпизода в порочащий воевод} Влада рассказ. Напротив. Влад как бы
повторил злодеяние, уже совершенное ранее другим жестоким чело­
веком, и от этого рассказ как раз и обретает достоверность.
Так случилось, что собирая материал, позволяющий отчасти
оправдать Влада Цепеша. я читала (параллельно) очень интересную
книгу Е. В. Пчелова о Рюриковичах [Пчелов 2004]. В частности —
о призвании варягов в интерпретации Нестора, монаха Киево-Печер­
ского монастыря, котором} приписывается составление «Повести
временных лет».
Так, как всем хорошо известно. Нестор датирует их приход 862 го­
дом. Причем отмечает, что основателей нового государства было
трое — Рюрик, Синеус и Трувор. И. как принято считать, эта легенда
во многом имеет историческую подкладку, причем Рюрик считается
вполне исторической личностью. Его братья (иди — спутники) Сине­
ус и Трувор уже проблематичны как личности исторические, и в не­
давно вышедшей монографии о Рюриковичах наш исследователь
Е. В. Пчелов выдвигает предположение, что историческим лицом
был лишь один конунг или просто — воин Рюрик, скорее — из да­
нов, а его братья были ему как бы добавлены компилятором, потому
что к этому времени в ряде других национальных традиций сложился
канон описания прибытия основателей династии (и государства) —

22

Грамматика нереального

откуда-то издалека, из-за моря, из дальних земель, причем основате­
лей государственности тоже обычно было несколько, и они были свя­
заны родственными узами.
Но, что интересно, именно отсутствие «прецедентов» (по крайней
мерс — известных ему) заставляет несколько усомниться в достовер­
ности несторова предания о призвании варягов и идее знаменитого
Н. Карамзина, который пишет:
Начало Российской И стории представляет нам удивительный и едва ли
не беспримерны й в летописях случай: Славяне добровольно уничтож а­
ю т свое древнее правление и требую т Государей от Варягов, которые
были их неприятелями [Карамзин 1989: 93].

Иными словами, как я понимаю его идею: если бы аналогичные
прецеденты уже в истории случались и были бы документально за­
фиксированы, то и рассказ из ПВЛ выглядел бы более достоверным.
Таким образом, как мы видим, архаическое «прецедентное» осозна­
ние прошлого было на удивление стойким.
В своей книге Е. Пчелов пытается данную прецедентную систе­
му воссоздать и со ссылкой на труд А. Куника «Несторово сказание
о призвании варягов-руссков, объясняемое сказанием о призвании
Англо-Саксов», опубликованный в 1864 г. в Записках императорской
Академии наук, пишет:
Так, у англо-саксов тоже была подобная легенда. Там в Англию при­
были со своими соплеменниками два брата-сакса Хенгис и Хорса, они
создали свое государство и основали династию. Об этом известно из
труда «Деяния саксов», написанного средневековым автором Видукиндом Корвейским [Пчелов 2004: 21].

Я, естественно, обратилась к Видукинду, который ввиду анализа ис­
точников о Гаттоне был у меня «под рукой». Он пишет:
Затем в Британию было послано обещ анное войско саксов и, принятое
бриттами с ликованием, вскоре освободило страну от разбойников, воз­
вратив жителям отечество [В идукинд Корвейский 1975: 129].

О братьях Видукинд не пише т, хотя дает ссылку на текст, это упоми­
нание содержащий:
Если бы кто-либо захотел узнать о б этом подробнее, пусть почитает
историю этого народа (historiani g e n tis eiusdem — [Там же: 68]).

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

23

В данном случае имеется в виду, несомненно. «Церковная история
народа англов» (Historia Ecclesiastica Gentis Anglorum) Беды Достопо­
чтенного, где действительно упоминается и о призвании саксов в Бри­
танию, и о братьях — Хснгистс и Хорее3.
К какому же выводу мы можем прийти'3 Во-первых, что Е. В. Пче­
лов неточен в своих изложениях и тем самым является скорее носите­
лем современного мышления, для которого сюжетообразующая деталь,
повторяющаяся применительно к разным персонажам и совершенно
разным событиям, указывает как раз на недостоверность источника.
Но неточен он скорее, как это ни странно, намеренно. Во-вторых, что
либо сам текст Видукинда. либо какой-то источник, в котором, возмож­
но, были совмещены два элемента предания — и о призвании править
обильной, но разоренной страной, и — о приходе именно братьев для
этого правления, этот источник Нестору, или иному компилятор} ПВЛ.
который, напротив, был человеком средневекового мышления, творив­
шим по законам эстетики тождества и сформулированных Лотманом
информационных парадоксов, мог быть известен, и он вставил этот
эпизод в свою Повесть, именно желая сослаться на прецедент.
Но эта ссылка — не открытая ссылка (как у того же Видукинда —
ссылка к Беде), но как бы ссылка на прецедент, известный ему самому
и узкому кругу образованных людей, но совершенно нс обязательно
также узнаваемый его предполагаемой аудиторией. .Аналогичным обра­
зом и Бехайм приводил эпизод с сожжением нищих в расчете на то. что
легенда о епископе Гаттоне в той или иной форме знакома его аудито­
рии. То есть, повторяю еще раз, ссылка на прецедент для средневеково­
го сознания как раз должна была служить в пользу верификации изло­
женного сюжета. Но к чисто прецедентным, а следовательно — и более
конкретным, почти текстуальным упоминаниям, прибавляются и некие
условно-генетические смыслы, в нашем случае — легенда о появлении
правителей из дальних земель и братьях — основателях династии, ко­
торые находят параллели уже в несколько измененном виде и в ирланд­
ской традиции, и наверное, и в других, даже — восточных (ср. есте­
ственно — легенда об основании Рима, а также — о троянце-Энее).
Но на самом деле, как мне кажется, все гораздо сложнее. Мы ис­
ходим из презумпции, что историк всегда хочет точно и правильно

3 Сюжет «призвание (трех) братьев» в дальнейшем увлек меня настолько,
что получил развитие в нескольких исследованиях, которые я привожу ниже.
Но, конечно, этим тема не исчерпывается, и проблема далеко не может быть
названа решенной.

24

Грамматика нереального

изложить свой материал, если только он не искажает его намеренно,
подчиняясь каким-то политическим причинам. Но это не всегда так.
Существует особый тип изложения исторического материала, кото­
рый я бы назвала прагматически-популяризаторским. И в нем, как
мне кажется, искажение детали или введение заведомо неверной ин­
формации оказывается обусловленным прагматикой повествования.
Приведу неожиданный пример. Несколько лет назад в одном
из «желтых» журналов мне попался на глаза рассказ о сатанистских
сообществах. Привожу по памяти поразившую меня фразу:
В горах Уиклоу в Ирландии был закрытый охотничий клуб. Когда
стало известно, чем занимались члены этого клуба, все графство А н ­
трим пришло в ужас.

Горы Уиклоу расположены на юго-востоке острова в одноимен­
ном графстве, южнее Дублина, тогда как графство Антрим — на севе­
ре и не входит в состав Республики (относится к Северной Ирландии,
принадлежащей Великобритании). Процитированная фраза представ­
ляется лишенной смысла тому, кто знаком с географией Ирландии, од­
нако со стороны выглядит как бы логично (видимо, события, происхо­
дившие в клубе, все-таки были не настолько ужасны, чтобы потрясти
всю страну, и журналист решил определить им «уровень одного граф­
ства»), Видимо, графство Антрим было выбрано им для этого просто
потому, что в списке графств Ирландии оно стоит первым по алфа­
виту. Но эта, на первый взгляд, небрежность, как мне кажется, име­
ет глубинный смысл: автор как бы отстраняется от сообщаемой им
информации, в достоверности которой он сомневается, и как «знак»
своей позиции вводит недостоверную деталь.
Аналогичное явление наблюдается в речи, когда говорящим вво­
дится неопределенный артикль при известном объекте, когда по-рус­
ски словом «некий» («какой-то») или «некто» оформляется персонаж,
от которого говорящий хотел бы дистанцироваться, когда намеренно
искажается фамилия человека, который как бы не должен входить
в область личных интересов говорящего. Например4:
Еще был некто А ндрей, чрезвычайно приветливый, кажется тоже
бизнесм ен, а впрочем — не знаю, почему я так реш ил (В. Белоусова
«В торой выстрел»);

4 Контексты взяты из Национального корпуса русского языка.

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

25

М олодой пиит из Ростова, некто Жемчугов, пребывая в жесточайшей
депрессии по поводу невозможности перещеголять в словотворчестве
М ., решил покончить с жизнью (Ю. Андреева, «М ноготочие сборки»);
М ожет быть, не врут и армянские источники того времени, в кото­
рых сообщ ается, что при Омаре правителем И ерусалима был назначен
некий еврей? (Рафаил Нудельман, «Тайны вечных книг: учены е иссле­
дую т Коран»);
Так, некий Терни в день отплытия «Титаника» в письме к своей
знакомой утверждал, что корабль затонет в течение двух дней (В. Кома­
ров, «Тайны пространства и времени»).

Итак, исторический текст можно уподобить фразе естественного
языка, в котором функция (по Якобсону) — информативная является
далеко не самой важной.
Мы начали наш анализ с упоминания «информационного пара­
докса», но парадоксальна и живая речь (в отличие от кодифициро­
ванного языка). «В наивной картине мира, которая отражена в языке,
совмещение несовмещаемых компонентов возможно и разрешено»
[Санников 2008: 192]. Более того, разного рода фрейдистские оговор­
ки и недомолвки также возможны и «разрешены» и даже приветству­
ются. И поэтому иногда неточность, ошибка оказывается ошибкой
отчасти намеренной, хотя, возможно, сам автор этого и не осознает.
Но эта ошибка и неточность выдают честность его намерений и же­
лание сказать: я понимаю, что на самом деле проблема очень сложна
и не в моих силах в рамках краткого обзорного текста дать ее одно­
значное решение.
Прецедентность оказывается одним из важнейших, основополага­
ющих принципов историографии в целом, но историографии — осо­
бого типа, для которой именно «деталь» оказывается верификатором
достоверности. В данном случае можно вспомнить, что у Снорри
Стурлусона в «Круге земном», например, рассказывается о происхож­
дении датского легендарного короля Скьельда. который был одним из
сыновей Одина (он же упоминается в Беовульфе). причем там гово­
рится. что он был найден в лодке, причалившей к датскому берегу:
тут уже недалеко и до Моисея.
И тут вновь хочется обратиться к книге Пчелова, но уже напро­
тив — в положительном смысле, поскольку он пишет и о том. как
создавался письменный текст— как труд:
Тем не м ен ее важно подчеркнуть о со б ен н о ст и работы древнерусско­
го летописца. Ведь во времена создания «П овести временны х лег»

26

Грамматика нереального

книжная письменность была делом очень узкого слоя лиц, п р еим у­
щественно относящихся к среде духовенства. П р оц есс письма, м е д ­
ленный и тщательный, и отношение к письму как к некоем у важ но­
му и значимому действию определяли и отношение самого летописца
к своему труду. Письмо воспринималось им как своего рода свящ енно­
действие, послушание, даже подвижничество. В этих условиях со зд а ­
тель летописи стремился скорее отразить как можно больш е истори­
ческой информации и сделать это наиболее объективно, неж ели путем
субъективной редакторской работы искажать историческую правду,
как зачастую предполагали историки. Естественно, субъективное от­
нош ение к тем или иным событиям у летописца проявлялось в том
числе и с помощ ью использования библейских аналогий.

— вот и прецсдентность, причем прецедентность открытая и явная,
о которой мы говорили (правда, не понятно, какие библейские анало­
гии он здесь имеет в виду, потому что библейские аналогии находятся
в предании о датском конунге Скьелде, а не о Рюрике).
Но можно найти и другие параллели. В Новгородской летописи
рассказывается, что его первым посадником был некий Гостомысл,
которому приснилось, что из чрева его средней дочери Умилы вы­
росло огромное дерево, покрывающее своими ветвями весь «великий
град», то есть всю страну. А сс сыном как раз там потом и называется
Рюрик (!). Волхвы трактовали сон как доброе знамение, и Гостомысл
перед смертью передал власть своему внуку. Что же мы тут видим?
С одной стороны, — снова Снорри «Круг Земной» (сага о Хальвда­
не Черном):
Рагнхильд снились вещие сны, ибо была она женщ иной мудрой. Однаж­
ды ей снилось, будто стоит она с своем городе и вынимает иглу из своего
платья. И игла эта у нее в руках выросла гак, что стала большим побегом.
Один конец его спускался к земле и сразу же пустил корни, другой же его
конец поднялся высоко в воздух. Д ерево чудилось ей таким большим,
что она едва могла охватитъ с ю взглядом. ( )но было удивительно м ощ ­
ным. / . . . / Н а дереве было много больших ветвей, как вверху, так и внизу.
Ветви дерева были так велики, что распространились, как ей казалось,
над всей Н орвегией и даже ещ е шире [Снорри Стурлусон 1980: 50].

Рагнхильд, жена Харальда Темного, стала потом матерью знамени­
того конунга Харальда Прекрасноволосого. В сагс о нем говорится:
Мудрые лю ди говорят /... / что сучья и ветви из сна его матери ука­
зывали на потомство, которое распространится по всей стране. И дей ­
ствительно, с тех пор конунги в 1Іорвегии всегда были из его рода.

Роль прецедентной «детали» в псевдоисторическом нарративе...

27

Е. Пчелов, кстати, тоже кратко упоминает Снорри Стурлусона
в связи с легендой о сне Гостомысла, но при этом упоминает и про­
рицателей, которые якобы еще до рождения ребенка предсказали
ему. как Гостомыслу, великое будущее ребенка. Но у Снорри прорицателей нет и сон Рагнхильд получает объяснение уже постфактум
В примечании к этому месту М. Стеблин-Каменский называет этот
мотив широко распространенным и приводит ссылку на Геродота, ко­
торый рассказывает о том, что мидийскому королю Астиагу перед ро­
ждением Кира Великого приснился аналогичный сон. Но оценка сна
там оказывается совершенно иной:
(1.108): Как раз в первый же год после женитьбы К ам биса на М айда­
не А стиаг опять увидел сон: ему приснилось на этот раз, что из чрева
его дочери выросла виноградная лоза и эта лоза разрослась потом по
всей А зии. Об этом видении царь сообщ ил снотолкователям и затем
велел послать в П ерсию за своей дочерью, вскоре ожидавш ей ребенка.
По прибытии дочери А стиаг приказал держать сс под страж ей и хотел
погубить новорож денного младенца. Снотолкователи-маги объяснили
ему сон так: сын его дочери будет царем вместо него.

Но младенца, как известно, отдали пастухам, чтобы они его у би­
ли, а они его вырастили... Тут уж возникает такое количество парал­
лелей, что не приходится ни о чем говорить всерьез и история пред­
стает как трещащий по швам блочный дом. Но я и не писала об исто­
рии и не пыталась приблизиться к тому, что лишь условно может быть
названо истинным. Я пыталась воссоздать лишь некоторые элементы
историграфии, ориентированной не столько на то, чтобы скрыть прав­
ду, сколько, скорее, на то, чтобы хотя бы посеять у читателя сомнение.
Видимо, так и следует понять слова Лотмана об информационном
парадоксе текста, ориентированного на канон! Точнее, не понять, а про­
иллюстрировать, потому что все-таки до конца понять логику7создателя
«исторического» текста мы не можем. Более того, эта логика и возни­
кает именно тогда, когда мы начинаем пытаться ее интерпретировать.

ТРИ БРАТА И «УСТРОЕНИЕ ЗЕМЛИ» ИРЛАНДИИ
В ИЗОБРАЖЕНИИ ГИРАЛЬДА КАМБРИЙСКОГО:
СТРАННЫЕ СХОЖДЕНИЯ И НЕОЖИДАННЫЕ
ПАРАЛЛЕЛИ

Логика исторической верификации, опирающаяся на создание
системы прецедентных деталей, как принято считать и как пишет
Ю. М. Лотман, на работу которого я постоянно опираюсь, характе­
ризует культуры определенного типа: ориентированные на шаблон
или — канон. Но точно ли это так? Столкнувшись невольно с темой
«трех братьев» и мотивом миграций в целом, я не могла уже отка­
заться от дальнейшего развития этой темы и, естественно, обраще­
ния к ирландскому материалу. Но это не все: выявление специфики
исторической повторяющейся «модели» в переселенческих предани­
ях (см. ниже) невольно обратило мое внимание на собственно жиз­
ненные псевдоисторические «предания» и механизмы их сохранения,
воспроизведения и донесения до аудитории.
В 2010 году мне случилось быть летом на полуострове Дингл
в графстве Керри. Погода была для Ирландии нетипично жаркой,
вода была очень теплой, однако, к моему удивлению, никто не купал­
ся. У берега не было скал, пляж был покрыт мелким песком, одна­
ко к воде никто не приближался. Я была единственной, кто заходил
в воду и плавал, признаюсь, без особенного удовольствия. Стебли
водорослей неприятно облепляли тело и мешали движению. Когда я
рассказала об этом живущему там постоянно моему знакомому ир­
ландцу, тот изумился и встревожился. «Ни в коем случае не купай­
тесь, — сказал он, — это очень опасно!». И тут же последовал рассказ
о том, как совсем недавно в Дингл приехала девушка из Дублина, под­
ружилась с местной девушкой и уговорила ее купаться. Они заплыли

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

29

довольно далеко, и тут начался прилив. Ветер гнал волны к берегу, но
тут же относил большие массы воды в открытое море, и девушки на­
чали тонуть. Брат местной девушки, стоявший на холме, увидел про­
исходящее и кинулся на помощь. Он подплыл к дублинской девушке
и попытался помочь ей подобраться к берегу. Но та, как это бывает
в минуты паники, стала хвататься за него руками, в результате оба
утонули, несмотря на то, что местный был известен как прекрасный
пловец. Его сестре потом как-то удалось выбраться на берег самой,
но она наглоталась воды, потом долго болела и «никогда уже не стала
прежней». Признаюсь, этот рассказ меня не очень испугал, и я все же
решалась заходить в воду, правда — только во время отлива.
Прошло много лет. И читая зимой 2018 года русский перевод
(до этого, признаюсь, в оригинале я читала только фрагменты) ав­
тобиографического романа уроженца тех мест Томаса О’Крихиня
«Островитянин» (1929, 1937), я с изумлением прочла описанный
выше эпизод. Совпадали все детали: и то, почему девушки попали
в беду, и то, что инициатором купания была девушка из Дублина, и то.
что спасать их бросился младший брат местной девушки, который был
«известен как прекрасный пловец». Ну и — трагический конец. Все
сказанное относится к локальной исторической традиции, и в сфере
места действия, и в области — значительности описанного события,
но все же — к истории. Причем, будучи как бы дважды рассказанным,
в начале — в романе, а потом — уже устно в частной беседе, эпизод
обретал текстовую природу и автоматически становился подвержен­
ным отмеченному Ю. М. Лотманом «информационному парадоксу».
Читал ли мой собеседник роман «Островитянин»9 Да. безуслов­
но. Он хорошо знал ирландский язык и был признанным авторитетом
в области местной истории, включая историю реальную, и историю —
как бы вымышленную, локальные легенды и предания. Но. как можно
спросить себя, а существует ди между двумя типами истории такая
уж четкая грань, причем даже на уровне самой наррации9 И здесь
невольно приходится задать себе некорректный вопрос: а что же было
на самом деле? Желая испугать меня. Брендан опирался на апостери­
орный опыт, но какова была доля собственно истины в его рассказе?
Здесь можно выдвинуть несколько предположений. Либо «недавний»
случай вообще не имел места, и мой собеседник перенес в наше время
события, описанные в романе и происходившие примерно в 1910 году.
Либо он описал событие, которое действительно имело место относи­
тельно недавно, но невольно и бессознательно привнес в свой рассказ
некоторые детали, описанные в хорошо знакомом тексте. Мог ли он

30

Грамматика нереального

при этом предположить, что роман «Островитянин» мне также знаком
и я узнаю этот яркий эпизод? Теоретически — мог. примем, как мне
кажется, апелляция к культовому произведению в его глазах должна
была придать достоверность описанной ситуации. Либо, что также
теоретически возможно, описанный случай на самом деле мог вооб­
ще не иметь места и в 1910 году, по крайней мере — именно в таких
деталях, и существовал лишь в воспоминаниях рассказчика О’Крихиня уже как литературный текст, претендующий на достоверность.
Либо, что нс исключает верность предыдущих предположений, там
действительно опасно купаться, и случаи гибели новичков случаются
там периодически. Сходство композиции эпизода — это всего лишь
нарративная модель, тогда как истинность информации состоит в том.
что. купаясь на полуострове Дингл, действительно можно утонуть.
Однако для рассказчика композиция переданного им трагического
эпизода, как я понимаю, была не «всего лишь» подчинена заданной
нарративной модели. В основе его сообщения, имеющего установку
на достоверность информации, лежало предостережение от послед­
ствий неумелого купания в заливе у полуострова Дингл. Собствен­
но же сообщение складывалось из двух компонентов: объективного
и субъективного. Так, объективным компонентом мы можем назвать
погодные условия: ветер с моря и высокий прилив. Но не менее ва­
жен в его рассказе оказывается и субъективный компонент: три участ­
ника собственно «события», из которых двое — местные уроженцы,
а третий — приехавший из города человек, не подозревающий о всех
опасностях прибрежных на вид спокойных, безобидных вод. Поэто­
му, строго говоря, указание на возможную опасность в данном слу­
чае оказывалось информативно недостаточным, поскольку в прогно­
зируемой им ситуации по определению отсутствовал субъективный
компонент: местные брат и сестра. Более того, теоретически данный
эпизод мог быть мною узнан и опознан именно как фрагмент романа
«Островитянин», с которым я также могла быть уже знакома. И поэ­
тому весь рассказ с точки зрения информативной оказывался парадок­
сальным и теряющим возможность достичь свою вполне конкретную
цель. Истинное сообщение представало бы как ложное, поскольку
в его основе могла быть узнана, но на самом деле — и содержалась
отсылка к традиционному местному нарративу. Но делает ли это рас­
сказ заведомо ложным?
Просчитывая вероятность утонуть, я должна была, пользуясь тер­
минологией вероятностных моделей и опираясь на рассуждения Тома­
са Байеса, в ходе принятия решения (купаться или нет) «использовать

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

31

как априорную информацию, так и информацию, полученную из опы­
та /.../ причем ответ в таком случае выдавался бы в вероятностных
терминах в виде апостериорной вероятности» (см. [Налимов 1979:
75]). Парадоксальным образом, учитывая все составляющие, как субъ­
ективные, так и объективные, вероятность утопления в данном случае
для меня оказывалась очень мала, так как «априорная информация»
включала в себя многокомпонентную структуру, реализация которой
вряд ли была возможна. Кроме того, как я понимаю, рассуждения Бай­
еса включали в себя в качестве важной составляющей необходимость
верификации истинности источника, чем, например, и обусловлена
популярность формулы Байеса в современной медицинской диагно­
стике: положительный результат анализа еще не означает, что боль­
ной действительно является носителем некоего вируса, поскольку
надежность системы анализов далеко не совершенна. В моем случае
уверенность в истинности рассказа Брендана оказывается под сомне­
нием именно потому, что детали его повествования почти буквально
повторяли эпизод из известного романа. Однако, возможно, именно
ссылка на этот фрагмент в его глазах и придавала рассказ} истинность,
поскольку отсылала к прецедентному эпизоду1. Более того, следуя рас­
суждениям Байеса и сторонников широкого применения его формулы,
в выявлении вероятности события, как и верификации истинности со­
общения о событии, необходимо опираться на принцип «совместной
вероятности», то есть «событие р осуществится при условии совпаде­
ния А и В» (см. [Дауни 2018: 17]). Иными словами, вероятность того,
что брошенная монета упадет лицевой стороной, составляет не 50%,
а меньше, если, например, рядом работает включенный двигатель или
мы бросаем ее не на пол, а на стол. Сказанное кажется абсурдом, но
на самом деле именно на таком понимании априорной вероятности
и строятся фольклорные запреты типа «нс давать колдунье соли в по­
недельник». Кроме того, часть закономерностей, например — в про­
текании химических процессов, действительно могла быть замечена,
но получила рациональное объяснение позднее (например: некоторые
реакции происходят только в ходе нагревания или на свету).
Все сказанное — представляет собой своего рода предисло­
вие, позволяющее уже не оценить вероятность события в будущем, но1

1
Подробнее о роли «прецедентной детали» в традиционных нарративах —
см. в нашей работе [Михайлова 2019: 109-129]. Ряд опорных примеров в насто­
ящей работе будет с необходимостью повторен.

32

Грамматика нереального

верифицировать истинность сообщения о событии, якобы имевшем
место в прошлом. О событии, также представляющем собой многокопонентную структуру, но опирающемся при этом на то, что может
быть названо традиционным нарративом с установкой на достовер­
ность изложенных фактов, а именно — исторических текстах, отно­
сящихся к периоду Средневековья.
Нарратив исторический — это всегда искусство, независимо
от установок компилятора текста. Противопоставление искусства,
ориентированного на «эстетику тождества», искусству, ориенти­
рованному на неповторяемые, новые открытия в изобразительных
средствах, было в свое время сформулировано Ю. М. Лотманом
в статье «Каноническое искусство как информационный парадокс»
(см. [Лотман 1992]). Оппозиция «устное — письменное» как тради­
ционная для культуры как античной, так и более поздней, прибли­
женной уже к нашему времени (ср. оппозиция «литература — фоль­
клор»), в период Средневековья, как я полагаю, вдруг неожиданным
образом оказывается стертой, снятой, недействующей. Устное мо­
настырское предание во многом и обеспечивало ту проницаемость
и ту прецедентность. которые предстают как наиболее важные для
культуры того времени черты, причем уже, возможно, на уровне кол­
лективного бессознательного.
Так, во французской народной сказке о кузнеце Жане-золотыеноги, которого злая колдунья, отрубив ему ноги, посадила в башню
и велела делать для нее изысканные золотые украшения, а он сделал
себе параллельно крылья, убил ее и улетел, мы находим несомненное
сходство с исландским сказанием о Велунде и Нидуде (причем там же
присутствует тема змея). Но что представляет собой в данном случае
французская сказка? Фольклоризация. вторичная по своей природе?
Или они восходят к одному архетипическому сюжету9 И более того,
каков должен быть минимальный набор нарративных предикаций,
чтобы можно было говорить о маркированном единстве, а не о слу­
чайном сходстве. К сожалению, четкого ответа на все эти вопросы
нет и не будет никогда. Но мы должны понимать, что они неизменно
должны вставать перед исследователем.
Говоря об особенностях средневекового текста в самом широ­
ком смысле слова, Поль Зюмтор отмечал, что «описание объекта
должно предшествовать его истории», а абстракция теоретического
концепта противопоставлена реальному жизненному опыту . Как он
пишет — «Будучи структурирован, объект становится точкой пересе­
чения различных отношений; будучи интерпретирован, он обретает

Три брата и « Устроение земли» Ирландии...

33

бытие» [Зюмтор 2003: 12]. Слова эти, безусловно, очень мудры, хотя
на первый взгляд кажутся мудреными. Но в них содержится отсыл­
ка к важнейшему принцип} экзегетики в целом: установке на то. что
анализируемый объект, равно как и его создатель, могут не осознавать
тех правил, по которым происходит соединение элементов в гармоничшто структуру, ни того — откуда эти элементы изначально про­
исходят. «Интерпретация дает объекту бытие» — пишет Зюмтор, но
как это можно понять1? Нс совсем понятным в данном случае остается
и то. кого мы должны считать собственно интерпретатором события
и описывающего это событие текста, что далеко не всегда однознач­
но. Может ли в таком случае считаться интерпретатором реальности
историограф и до какой степени важна и нужна его близость к за­
фиксированному материалу? Иначе — как мы можем ему поверить9
И следует ли вообще ему доверять?
Для средневекового компилятора текста, обладающего установ­
кой на достоверность, повторение «прецедентной» детали, как я по­
нимаю, служило не знаком вымысла, но, напротив — свидетельством
несомненной достоверности рассказа, то есть — именно тем вери­
фикатором истинности, на который опирался в своих рассуждениях
и Т. Байес. В качестве таковой детали в данном случае я предлагаю
считать именно ту субъективную составляющую наррации, которая
связывает между собой события, однотипные по своей сути, но отсто­
ящие друг от друга на несколько столетий. Речь идет в данном слу­
чае о так называемых «переселенческих преданиях», повествующих
о внедрении в некий этнос, занимающий определенную территорию,
другого этнического элемента, причем данное проникновение проис­
ходит всегда не в результате завоевания, примеров чему нет и числа,
но как реакция на «призвание» первого этноса. В качестве объектив­
ной составляющей мы можем назвать некую «недостачу», неправиль­
ность или даже опасность, вызывающую у местных правителей идею
обратиться за помощью. В качестве субъективной составляющей —
ряд подозрительных повторяющихся деталей, в частности — упоми­
нание среди вождей переселенцев двух или трех братьев.
В качестве основного анализируемого текста я в данном случае
использую труд Гиральда Камбрийского (лат. Giraldus Cambrensis,
валл. Gerallt Сутго, франц. Gerald de Barri) «Топография Ирлан­
дии», написанный примерно в 1180-е годы. Родившийся в Уэльсе,
в местной семье, Гиральдус по материнской линии был выходцем
из рода Фицжеральдов, одной из наиболее заметных и активных

34

Грамматика нереального

семей англо-норманской знати. Поддерживая в основном политику
короля Генриха II Плантагенета, в 1184 г. он сопровождал его сына
Иоанна в путешествии по Ирландии, которая тогда была как бы новым
и отчасти — малознакомым приобретением2. Новизна и необычность
земель, с одной стороны, а также, несомненно, пропагандистские
установки, с другой — побудили Гиральда написать два интересных
трактата: «Топография Ирландии» (1188 г), за которым последовал
краткий трактат-памфлет «Завоевание Ирландии», в котором излага­
лась история вторжения на остров норманнов, давалось обоснование
необходимости этого вторжения, а также крайне отрицательно изобра­
жались нравы ирландцев. Субъективность второго текста — очевидна,
однако из этого не следует, что изложенные там факты далеки от исти­
ны. Но верифицируемость вероятности истинности изложения в дан­
ном случае оказывается пониженной при сопоставлении описания тем
же Гиральдом событий более ранних, изложенных еще в «Топогра­
фии». Речь идет о конце IX в., Гиральд пишет о том. что ирландцам
свойственна праздность и нелюбовь к морским плаваниям, поэтому
они согласились принять народ, прославившийся морской торговлей:
Q uoniam enim in n a tse o tio sita tis vitio g e n s H ib e m ic a , lit dixitm is, n e c ra a ria
lustrare, n e c m erca tu rse indulgere a liq u a ten u s voluerat, d e co m m u n i totius
regni consilio p e m tile videbatur, ul g e n s aliqua, cu ju s o p e ra a liarum regionum com m ercia, q u ib u s h se c terra caruerat, h u e a d velii p o ssen t, in a liq u ibus regni p a rtib u s a d m itteretu r [G iraldi... 1867: 186]. — ‘Поскольку же
народу Гибернии, как мы уж е говорили, присущ а врожденная леность,
а также не хотели они заниматься морской торговлей, с общ его согла­
сия всего королевства, решили они, что было бы полезны м допустить
в некоторые области своей страны, чтобы иной народ, который им еет
в этом опыт, поселился там ’.

Причем тут возникает тема братьев, с одной стороны, и раздела земли
между ними — с другой:
F u e ru n t autem duces istorum Ires fra tre s. A m e la v u s scilieet, S itaracus, e t
Yvorus. C onstructis itaque p rim o civita tib u s tribus, D u b lin ia , Waterfordia,

2
Сказать, что это было «приобретение для английского королевства» было
бы не совсем точным, хотя в итоге, как известно, именно этим и кончилось Од­
нако в указанный период еще был не совсем понятен административный статус
острова, кроме того, он еще не воспринимался как единое целое и еще было
не совсем понятно, кто и чем там правит. См. подробнее в изложении Ф. Мар­
тана [Martin 2008].

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

35

L im erico, D u b lin ia e p rin c ip a tu s cessit A m ela vo , W aterfordise Sitaraco,
L im erici Yvoro. E t ex his p a u la tim , a d alias H ib e m is e civita tes construendas, p ro cessu tem p o ris sunt, derivati. Liens ig itu r haec, qn se n u n c O stm ann ic a g en s vocatur, in p rim is terra e istiu s regibus satis tra cta h iles fa e r a n t et
pacifici. S e d ex quo in im m en su m g en eris n u m ero sita te ja m excreverant, et
civitates fo s s a tis e t m u ris o p tim e cinxerant, a n tiq u a s inim icitia s a lta m en te
repositas n o n n unq u a m renovare, et a c rite r rebellare solebant. D ic ti sunt
autem O stm a n n i lin g u a ipsorum , corrupto c/uodam Saxo n ico , q u a si o rie n ­
tates hom ines. R e sp e c tu n a m q u e terrre istius ab o rien ta lih u s h u e p a rtib u s
un d ecu n q u e a d vecti su n t [G iraldi... 1867: 186]. — ‘Их предводителями
были три брата, а именно Олаф, Сигдриг и Ивар. Сначала они возвели
три города: Дублин, Уотерфорд и Лимерик. В Д ублине стал править
Олаф, в Уотерфорде — Сигдрик, в Лимерике — Ивар. И понемногу с те­
чением времени от них пош ло строительство городов по всей Ирландии.
Племя это, которое ныне называется остманами, поначалу находилось
в мирных и доброжелательных отнош ениях с королями. Н о поскольку
этот народ невероятно приумножился и построил города, окруженные
стенами и рвами, былая вражда, давно уж е забытая, появилась снова
и они принялись реш ительно бунтовать. А назывались они остманами
на своем наречии, ибо это искаж енное саксонское выражение, означаю­
щ ее «восточные лю ди», согласно м естополож ению их земель. Д а ведь
и прибыли они из мест, расположенных на востоке’.

Естественно, все здесь сказанное мало соответствует принятой
в ирландских источниках интерпретации прошлого, но что важно —
речь идет о трех братьях, что поразительным образом сближает дан­
ное предание с описанием призвания варягов в «Повести временных
лет» (ср. подробнее о теме «призвания» и ее западных параллелях
[Петрухин 2004: 87-90; Стефанович 2012: 514-583]).
В качестве исходной «недостачи», требующей призыва о помощи,
Гиральд называет нежелание ирландцев заниматься морской торгов­
лей, что отчасти, как я понимаю, верно. Как пишет Д. Винчи,
Современный политик и националист, однако, имеет достаточно осно­
ваний для того, чтобы быть благодарным скандинавам. Их набеги вы­
били страну из племенного состояния; была создана если не система
национализма в современном понимании слова, то по крайней мере —
ощущение «инаковости», прочно поселившееся в среде людей, которые
до этого знали лишь понятие преданности своему племенному вождю,
или местному королю; кроме того, пасторальный уклад с натуральным
хозяйством заменился более прогрессивными экономическими отноше­
ниями, созданными на базе более совершенной техники. Но все эти пе­
ремены, какими бы успешными они ни выглядели с современной точки

36

Грамматика нереального
зрения, привели к распаду старого порядка, который опирался на систе­
му «сакральных» институтов и который сохранился лишь на пергамен­
те правовых трактатов [Binchy 1962: 1 3 1 1.

Данное традиционное мнение в настоящее время кажется уже
не столь очевидным. Так, Ч. Догерти пишет, полемизиру я с Винчи
(и перечисляя все положительные моменты, связанные с влияни­
ем викингов — рыболовство, кораблестроение, торговлю и про­
чее): «Действительно ли викинги изменили ирландское общество?
Вряд ли. Скорее, они сыграли роль катализатора в этом изменении»
[Doherty 2001: 35].
Итак, если викинги и не научили ирландцев строить корабли и ло­
вить рыбу сетью, то во всяком случае, они несомненно ускорили про­
цесс освоения этих практик. Кроме того, перечисленные Гиральдом
города, действительно, в основном были если не в полном смысле
слова основаны викингами, то именно в районе Дублина, Уотерфорда
и Лимерика были построены первые порты, называемые ирландцами
longport — букв, ‘кораблей порт'.
Однако сомнение в истинности данной информации вызывают
уже субъективные составляющие: во-первых, сам факт возможности
призвания иноземцев, а во-вторых, естественно, упоминание того, что
первые скандинавские поселенцы приходились друг дру гу братьями.
Но является ли в данном случае сообщение Гиральда чистым пропа­
гандистским вымыслом или все-таки за ним стоит некая отсылка к ре­
альным событиям, о которых он мог узнать из ирландских же хроник,
с которыми отчасти, видимо, был знаком? И говоря проще, кто тут мог
иметься в виду ?
Наиболее известным в германской среде конунгом Дублина был,
безу словно. Олав Кваран, о сестре которого, по имени Гюви, подроб­
но пишет Снорри Стурлусон в саге «Об Алафе сыне Трюгви» [Снорри
Сту рлу сон 1980: 117 и сл.]. Однако Олав Сигтрюгссон Кваран пра­
вил в Ду блине с 938 до 980 г., тогда как описанное Гиральдом на­
чало строительства городов и портов в Ирландии относится к более
раннему периоду, так основание порта в Дублине на месте старого
поселения принято датировать 841 г, причем строительство укрепле­
ний и дру гих соору жений активно велось до 917 г. (см. [Wallace 2001:
37]). Болес вероятной кандидатурой в данном случае предстает Олав
сын короля Лохланна. известный лишь по ирландским источникам,
захвативший власть в Дублине примерно в 851 г. См. свидетельство
«Анналов четырех мастеров»:

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

37

М 851.15
A m h la o ib h , m ac rig h L ochlainne, do th e a c h t i n-E rinn, g u r ro g h ia llsa tt i m b a tta r do eachta ir-c h en ela ib h i n -E rin n do, & d o -b e rt cios 6 G h a o id h ela ib h
[AFM: 486]. — ‘Олав, сын короля Лохланна. прибыл в Ирландию, так
что подчинились ему племена чуж езем цев Ирландии и получил он дань
от гойделов’.

В том, что касается «братьев» Олава, то. как это ни странно, предпо­
ложительные кандидатуры находятся и для них. Так, в другой редак­
ции «Фрагментарных анналов» в записи на 849 год говорится:
Is in m -b lia d a in si bheos, i. in sexto anno regni M a o il Seach la in n , tain ig
A m h la o ib h C om ing, A. m a c righ L o chlann, i n-E irinn, cfc tu g leis erfliuagra
cio sa & ca nadh n -im d h a 6 a athair, cfc a fa g b h a il-sid h e g o h-obann. Tainig
dno Io m h a r an b h ra th a ir b a so o ‘n a d ea g h a id h -sid h e d o th o b h a ch n a c-cios
cea d n a [FA: 96]. — ‘И так было тогда в том году, который был шестым
годом правления Маэля Сехналла, прибыл Олав Конунг, сы н короля
Лохланна, в Ирландию и подчинил себ е многие племена и издал указы
именем своего отца, но вскоре отбыл внезапно. Тогда прибыл Ивар, его
младш ий брат, и наложил на них ту же дань’.

Автор монографии «Викинги в Ирландии» М. Валент предполага­
ет, что в данном случае мы имеем дело с контаминацией нескольких
записей, фиксирующих одно и то же событие — наложение на ир­
ландцев «дани» (в оригинале — с is ’налог, плата’) и что на самом деле
Ивар мог и не быть братом Олава, однако воспринимался его «бра­
том», поскольку совпадал с ним, так сказать, акционально (и отчасти,
конечно, по времени и происхождению). Но все не так просто: как
пишет М. Валент, «Традиционно Олав, Ивар и Ойсле описываются
как братья и сыновья Рагнара Кожаные Штаны»3 (см. [Valante 2008:
72], там же см. ссылки на дискуссию по вопросу). Таким образом, мо­
тив «трех братьев», привносящих в страну нечто новое, в нашем слу­
чае — уроки мореходства и торговли, предстает уже не как изобрете­
ние Гиральда Камбрийского, но как некий «фактоид»4, придуманный
3 Описанные Гиральдом Ивар из Лимерика и Сигдрик из Уотерфорда вряд
ли могут быть отождествлены с сыновьями Рагнара и в частности — Иваром,
по прозвищу Бескосный. В Анналах упоминается некий конунг Ивар, правив­
ший в Лимерике, но уже в середине X в. Имя Сигдрик также встречается до­
вольно часто, и сказать, кого в данном случае Гиральд мог иметь в виду, очень
сложно. Скорее всего — никого конкретного.
4 Понятие «фактоид» как сообщение о событии, которое могло быть истин­
ным, но, скорее всего, таковым не являлось, однако, будучи зафиксированным

38

Грамматика нереального

самими ирландскими хронистами, как бы не замечавшими того, что
легендарный конунг Рагнар Лодброк был из данов, а не менее леген­
дарное королевство Лохланн, скорее всего, может быть отождествле­
но с Норвегией. Источником мотива «трех братьев» в данном случае,
как мне кажется, является Ветхий Завет: три сына Ноя, заселившие
своим потомством всю землю5. Отчасти данная идея логически под­
сказывается текстом «Повести временных лет», который начинается
словами: «По потопе трое сыновей Ноя разделили землю» [ПВЛ: 23],
однако, как я понимаю, нарративная модель здесь сложнее, поскольку
главной ее составляющей является не тема раздела земель, а тема —
призвания.
Предположительно дублинским конунгом Олавом в данном слу­
чае мог быть так называемый Олав Белый, известный также по ис­
ландским источникам (O laf hinn Hviti), начавший править в Дублине
в 853 г. Однако точное установление тождества между исландскими
персонажами и их «воплощениями» на поле ирландской истории
оказывается часто практически не реализуемой задачей. Так, зять
ирландского короля, согласно местным Анналам, тот же Олав (или
уже другой?), согласно свидетельству Снорри, был женат на женщине
по имени Ауд Мудрая.
М. Валент действительно отмечает также важное свидетельство
из «Фрагментарных анналов», согласно которому Олав из Дублина
в 862 г. уже был зятем ирландского короля Аода Финдлиата. сына
Ниалла Кайлле6, и состоял с ним в военном союзе против ирландцев
(сторонников верховного короля Маэля Сехналла):
862 К. и. A o d h т с. N e ill & a c h lla m h a in , i. A m la ib h (in g e a n A o d h a ro
b h a o i ag A m h la o ib h ) g o slo g h a ib h m o ra G a o id h io l & L o c h la n n a c h leo
g o m a g h M id h e, & a io n n ra d h leo, & sa o rc la n n a io m d h a d o m h a rb h a d h
leo [FA: 112]. — ‘А од, сын Ниалла, и его зять Олав (дочь А ода была
в письменном тексте, превратилось в своего рода повторяемый «факт», было
впервые введено в обиход Норманом Мейлером в 1973 г. в биографии Мерилин
Монро.
5 Сказанное не исключает, как я думаю, и влияния фольклорного стереоти­
па, в котором также фигурируют три брата, одновременно — соперники в добы­
вании некоего блага, но на самом деле своего рода гаранты успешности акции
посредством сакрализованных «трех попыток». В ирландской традиции (и, на­
верное, не только в ней) также широко представлена тема некоего предприятия,
которое осуществляет протагонист вместе со своими братьями.
6 Подробнее об Аоде, сыне Ниалла, и его соперничестве с Маэлем Сехналлом за верховный трон в Таре см. [Бирн 2006: 300-301 ].

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

39

у Олава) пош ли в б оевой поход с гойделам и и лохланнам и к долине
М и де и сражались с ними, и м нож ество из свободны х родов были там
ими убиты ’.

Браки с дочерьми ирландских правителей не были для скандина­
вских конунгов редкостью и составляли «важную часть их тактики
в основании новых династических родов» [Valante 2008: 52]. Следу­
ет сказать, однако, что в данном случае новой династии нс возникло,
о детях от этого брака мы даже ничего не знаем, и. более того, сын
Аода — Ниалл Глундуб (то есть шурин Олава). став в свою очередь
верховным королем, в 919 г. погиб в битве при Айлендбридже против
тех же лохданнов из Дублина. Поэтому не случайно, что Гиральд ни­
чего нс пишет и о самом браке с местной принцессой, известном нам
из других источников.
Аналогичным образом и Нестор Летописец не пишет о браке Рю­
рика с местной княжной, и, как справедливо предполагает Е. А. Мель­
никова. тема брака с дочерью новгородского посадника Гостомысда
Ефандой является позднейшим внесением, призванным создать обо­
снования для права иноязычной династии на местную власть, возмож­
но появившимся не ранее XVII в. и известным нам по свидетельствам
В. Н. Татищева (см. [Мельникова 2011]. ер. также аналогичный, если
не прецедентный — мотив в «Энениде» [Топоров 1993: 137 ct pas­
sim]). Но факт отсутствия упоминания о каком-то событии в закон­
ченном и имеющем собственную структуру фрагменте исторического
нарратива еще не говорит о том, что само событие не имело места «в
реальности» или — псевдореальности. И наоборот, упоминание некой
детали в определенном контексте может быть лишь данью традиции,
а повторение из одного текста в другом — особенностью бытования
свидетельства уже как фактоида.
Итак, мы можем выделить следующие маркированные составляю­
щие мифа о призвании варягов-викингов, присутствующие как в ПВЛ
и в «Топографии Ирландии», так и, так сказать — вокруг них. Это:
1. Текст источника составлен в XII в.;
2. Текст имеет автора;
3. Текст повествует о событиях середины IX в. (851 и 862 гг.);
4. Текст повествует о «призвании» скандинавов, причем предло­
гом оказывается не критическая ситуация (см. ниже), но некая
«недостача» — неумение заниматься морской торговлей (Ир­
ландия), отсутствие «порядка» (славянские племена);
5. В страну прибывают три брата;

40

Грамматика нереального

6. Три брата занимают стратегически важные локусы в занятой
ими земле;
7. Старший брат женится на дочери местного правителя.
Как пишет П. С. Стефанович, также отмечавший поразитель­
ное сходство между эпизодами «призвания» в «Повести временных
лет» и «Топографии Ирландии» Гиральда Камбрийского, «Надо объ­
яснить совпадение мотивов в этих разных произведениях тем, что
в основе лежали устные сказания, распространенные в среде нор­
маннов и составленные по одному типу» [Стефанович 2012: 569].
Конечно, это так, и очевидно, что источником для Гиральда Кам­
брийского здесь отчасти послужило устное сказание. Но в какой сре­
де оно бытовало? И когда именно было сформировано, где и, стран­
ный вопрос — зачем? И был ли у данного мотива источник, кроме
указанного нами прецедентного библейского мотива трех братьев
и братьев вообще?
Сопоставление свидетельств Гиральда с ирландскими анналами
показали, что описанные им факты не могут быть полностью названы
вымышленными. Аналогичным образом, как я понимаю, следует от­
носиться и к тексту ПВЛ. Так, Нестор датирует приход варягов 862 го­
дом и отмечает, что пришедших варягов было трое — Рюрик. Синеус
и Трувор. Считается, что эта легенда имеет историческую подкладку,
хотя реальной исторической личностью может являться лишь один
из них — Рюрик (см. выше).
В недавно вышедшей работе С. В. Алексеева об анатогичной теме
«устроения земли», но на этот раз — на Балканах, также отмечается
искусственность темы «трех братьев» и явная неисторичность ее вос­
произведения в тексте. В силу недостаточного знакомства с материа­
лом, позволим себе большую цитату из указанной статьи:
Первый сюжет, имеющий дело с мотивами «устроения земли» —
открывающий «Летопись», рассказ о приходе славян на Балканы.
У короля Сенубальда в «северной стране» три сына — Брус, Тотила
и Остроил. Тотила и Остро ил во главе славян, отождествленны х с тога­
ми, приходят на Балканы. Из них младш ий, ( )строил, со своим войском
вторгается в Далмацию. До славян-«готов» Далмацией владели хри­
стиане^ латины». В битве при Темплане Остроил наносит поражение
вышедшим против него сильным войскам двух королей — Далмации
и Истрии. Король Истрии гибнет, а король Далмации беж ит в Салону;
множество их воинов перебито или попало в плен. Остроил, победив,

Три брата и «Устроение земли» IІрландии...

41

завоевывает Далмацию и становится предком всех позднейш их сла­
вянских королей. О н и его сын устанавливаю! границы страны. Сам
Остроил в «городе Превалитанском» застигнут греческим войском
«с немногими», но вступает в битву и героически гибнет. Покоритель
Далмации и первый король «Королевства славян» изображ ается как
вождь-завоеватель, долго не знавший пораж ений, «м уж твердого духа»,
не боящийся опасности и готовый биться насмерть с более сильным
врагом. Славяне, разгромив «латинов», оттеснили их в горы и к побер е­
жью. П озднее остатки «латинов» в Приморье подчинились славянским
королям.
Историческая основа этого рассказа — завоевание славянами Дал­
мации в начале VII в. В ерсии хорватских и сербских переселенческих
легенд сохранились у иноязычных авторов Х -Х І V вв. В то ж е время пре­
дание в том виде, в котором оно вошло в «Летопись попа Дуклянина» —
более или м енее очевидный литературный конструкт. Во-первы х, оно
является вольным объединением независимых, хотя и повествующ их
о близких по времени событиях, преданий загорских сербов, хорватов
и дуклян. Это нуж но было автору для создания истории единого «К о­
ролевства славян». Во-вторы х, помимо отождествления славян и готов,
автор ещ е и внес в свою историю готского короля VI в. Тотилу в качестве
одного из братьев. Тот либо заменил собой другого персонажа (вождя
исторического славянского вторжения начала VII в. в И стрию ), либо
просто дополнил число братьев до трех. [Алексеев 2019: 10-11].

В данном тексте, как я понимаю, сохраняется тема «трех братьев»
и рассказывается о заселении и у строении новых земель (у становле­
ние границ страны) и вторжении иного этнического племени. Одна­
ко в нем отсутствует важный для меня компонент: рассказ о призва­
нии и его мотивации. Скорее всего, в данном случае мы имеем дело
с «переселенческим преданием» более общего плана, также имею­
щим параллели в ирландской традиции.
Естественно, мне самой в первую очередь пришло в голову сопо­
ставление мотива переселения и «установления новых границ стра­
ны» с «Книгой захватов Ирландии», где описывается, как предки гойделов, так называемые «сыновья Миля Испанского», прибыли из Ис­
пании и захватили страну (мотив «призвания» при этом отсутствует).7
7
Тема заселения Ирландии из Испании является для ученой псевдоисто­
рической традиции необычайно стойкой, хотя, как может показаться, никаких
серьезных оснований для этого нет. Современные исследователи, археологи
и лингвисты, обычно даже не рассматривают такую возможность всерьез, по­
лагая, что заселение острова прото го йделами могло начаться либо из Брита­
нии, либо из Галлии (см. обзор, например, в [Koch 1991]). Однако недавние

Грамматика нереального

42

Среднеирландские компиляторы89изображают прибытие гойделов
в Ирландию именно как переселение родов, а именно:
d ecc m eis B reg o in / ...Р se c h t m e ic M ile d I .. . I tri m eic E rim o in / . . . / ceith ri
m eic E b ir F in d [M acalister 1956: 2 2 -2 6 ]. — ‘Д есять сы новей Бреш иа
/ . .. / семь сыновей Миля / . . . / три сына Эримона / . . . / четыре сына Эбира

Светлого’.

В ходе повествования описывается последовательная гибель братьев,
в результате правителями гойделов-переселенцев оказываются братья
Эримон и Эбир, которые затем делят остров между собой:
S eisiu r toessech tes tra fo d e d id m o rse isiu r to esig thuaid, ta rra sa ir and; rige
thess do E b e r rige tu a id d o h E rim o n [M acalister 1956: 46]. — ‘Ш естеро
вождей в конце осталось на севере и сем еро же на ю ге, разделились они
так, что досталась ю ж ное королевство Эберу, а северное королевство
Э рим ону’.

В рассказе о заселении гойделами Ирландии мотива «призвания»
как такового нет, однако в эпизоде со встречей сыновей Миля с боги­
ней Эриу, которая «приветствует их приход», предреченный их му­
дрецами, можно увидеть отдаленный намек на аналогичную оценку
заселения, впрочем — вполне логичный с точки зрения компилятора
текста10. Искать здесь непосредственное заимствование псведоисторического мотива было бы скорее — неверным, хотя можно выделить
темы: «братья», с одной стороны, и «раздел земли» — с другой.
Первая составляющая схемы, «братья», имеет множество парал­
лелей.

исследования состава ДНК Британских островов дают поразительные резуль­
таты: население Британии и Ирландии действительно уходит своими корнями
в Иберийский полуостров, причем датируется их переселение примерно
4000 до и. э. (см. [Sykes 2007: 331]). Но в таком случае вряд ли это раннее насе­
ление Ирландии могло быть гойдельскими даже — кельтским.
8 О датировке памятника см. [Carey 1993]
9 Здесь и далее имена братьев в цитате опущены.
10 Отметим, что богинь, олицетворяющих ирландскую землю, в «Книге
захватов Ирландии» на самом деле три — Эриу, Банба и Фодда. Три богини
как бы ожидают троих воинов, с которыми готовы вступить в символический
брак. «1 Іредречение» прихода гойделов может быть трактовано как вербализо­
ванное моделирование будущего, что для ирландской традиции является общим
местом.

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

43

М ы могли бы соотн ести паттерн псевдоисторического нарратива
об овладении зем лей и становлении наций у гойделов с многочислен­
ными раннесредневековыми преданиями, в которых народы вписыва­
ются в глобальную схем у — Рим, Афины, Иерусалим. Типологически
все эти нарративы сходны тем, что в них устанавливается некий центр,
от которого затем идет расселение нации, но все ж е каждый имеет свою
специфику. /.../В о з м о ж н о , источником для таких нарративов могли по­
служить так называемые «Франкские таблицы наций», сохранивш иеся
в рукописях эпохи Каролингов, но предположительно составленны е
в Италии времен остготов примерно в 520 г. и. э. и затем в м одиф ици­
рованном виде воспроизведенны е франками уж е в VIII в. (см. [Goffart
1983]). Так, германцы там восходят к трем братьям, которым имена на­
званы — Эрминиус, Ингво и Гермион

— так описана основная составляющая переселенческой легенды
в интересной работе [Clarke 2015: 459 ]. Можно также вспомнить в дан­
ной связи и Ненния, который в своей «Истории бриттов» также выде­
ляет протопредков тех или иных народов, имена которых фактически
совпадают с самими этнонимами. Таким образом, в широком смысле
Стефанович (см. приведенную выше цитату) оказывается нс совсем
прав, когда утверждает, что данные предания сложились и функцио­
нировали в норманнской среде. Безусловно, сопоставление с трудом
Ненния и «Франкскими таблицами» показывает, что легенда о «брать­
я х» имела в раннем Средневековье самое широкое распространение.
И при этом он же прав, когда пишет о норманнском распространении
предания уже в узком смысле, поскольку в нарративную схему был
привнесен такой важный элемент как мотив признании, который,
естественно, в легенде о сыновьях Ноя просто «по определению» еще
присутствовать не мог.
Интересно, что у того же Гиральда Камбрийского в «Топографии
Ирландии» сюжет о заселении острова гойделами дополнен значимой
деталью: Эримон убивает Эбера —
C um autem a liqua m d iu p ro sp e re sa tis e t fe lic ite r conregnassent, quoniam
ca eca m alorum m a te r am bitio, fr a te m a p a u la tim d isju n g en s fo e d e r a , опт е
p a d s vinculum in brevi dissolvit, e t la etis se rebus im m iscen s d isco rd ia
c u n cta p e rv e r tit e t p ertu rb a t. P o st v a rie s ig itu r fr a t rum con flictu s et a m ­
b iguous se m p e r vello ru m eventus, tandem H erim o n i c e ssit victo ria ; et in
bello quodam interfecto Ile b e ro fr a tr e suo, totum regnum H e rim o n solus
obtinuit. Q ui e t de H ib e m ie n s i p o p u lo , q u i usq u e in h o d ie m u m insulam h a ­
bitant, p rim u s m o n a rch a fiuit [Giraldi... 1867: 1 4 6 -1 4 7 ]. — ‘П осле того,
как они некоторое время счастливо и благополучію правили вместе,

44

Грамматика нереального
слепая заносчивость, мать зла, понем ногу разруш ила и узы братства,
и узы мира и внесла раздор, все перемеш ала и перевернула. И вот п о ­
сле различных стычек между братьями и войн, которые они вели друг
с другом, Эримон вышел победителем , в последнем сражении он убил
Э бера и получил королевство в единоличное управление. Он был пер­
вым единоличным правителем ирландского народа, который по сию
пору населяет остр ов’.

Зачем нужен был Гиральду этот фрагмент, вопрос сложный. С од­
ной стороны, предположительно, для изображения Ирландии как госу­
дарства-монархии, имеющего одного законного правителя, чего на са­
мом деле никогда не было. Но с другой, как мне кажется, в данном
случае у него как историографа-традиционалиста автоматически вклю­
чился как бы другой топос: стран} заселяют два брата, между ними
возникает соперничество и один из них убивает другого. Конечно, это
Ромул и Рэм, но не только. Британия также появилась как государство
в результате призвания двух братьев, Хенгиса и Хорсы. что Гиральду
было хорошо известно, причем в устном предании один из них также
пал от руки другого.
В своей книге о Рюриковичах Е. Пчелов отсылки к труду Гиральда
Камбрийского не дает, но пишет: «Так, у англосаксов тоже была подоб­
ная легенда. Там в Англию прибыли со своими соплеменниками два
брата-сакса Хенгис и Хорса, они создали свое государство и основали
династию. Об этом известно из труда "Деяния саксов”, написанного
средневековым автором Видукиндом Корвейским» [Пчелов 2004: 21].
В данном случае им допущена неточность, но неточность — очень
знаковая, поскольку автор, несомненно, хочет вписать рассказ о при­
звании варягов в общую тему призвания и прихода братьев как своего
рода мифологемы. На самом же деле Видукинд пишет:
Затем в Британию было послано обещанное войско саксов и, принятое
бриттами с ликованием, вскоре освободило страну от разбойников, воз­
вратив жителям отечество [Видукинд Корвейский 1975: 129].

О братьях Видукинд не пишет ничего, хотя дает ссылку на текст, это
упоминание содержащий:
Если бы кто-либо захотел узнать об этом подробнее, пусть почитает
историю этого народа (his tori am g e n tis eiusdem — [Там же: 68]).

В данном случае имеется в виду, несомненно, «Церковная исто­
рия народа англов» (Historic/ Ecclesiastica Gentis Anglorum) Беды

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

45

Достопочтенного, где упоминается и о призвании саксов в Британию,
и о братьях — Хенгисте и Хорее. В главе 15 «Первой книги» Беда
пишет:
В год от воплощ ения Г оспода 4 4 9 -й М аркиан, сорок ш естой от А в гу ­
ста, стал императором п осл е В алентиниана и правил сем ь лет. В это
время народ англов или саксов, приглашенный (invitata) В ортигерном , приплыл в Британию на трех кораблях и получил м есто для п о с е ­
ления в восточной части острова, будто бы собираясь защищать стра­
ну, хотя их истинны м нам ерением было завоевать ее / . ../ . Говорят, что
первыми их предводителям и были два брата, Х ен ги ст и Х орса. Х орса
п оздн ее был уби т в сраж ении с бриттами, и в восточной части К ента
до си х пор стоит м онум ент с его именем. Они были сыновьями В итгисля, сына Витты , сына Векты, сына В оден а, к которому восходят
правящие роды м ногих провинций ([Беда 2001: 2 1 ], см. также ориги­
нал в [K ing 1930: 68]).

Интересную типологическую параллель с темой братьев, которые
в начале успешно завоевывают новую землю, но затем один из них по­
гибает, а другой оказывается более удачливым, можно найти в «Круге
земном» Снорри Стурлусона. Автор пишет в данном случае о двух
сыновьях норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого:
Торгислю и Ф роди Харальд конунг дал боевы е корабли, и они отправи­
лись в викингский поход на запад за м оре и соверш или набеги на Ш от­
ландию, Бретланд и Ирландию. Они были первыми норвежцами, овла­
девшими Дюпплином. Рассказывают, что Ф роди был отравлен ядови­
тым напитком, а Торгисль долго был конунгом в Дю пплине» [Снорри
Стурлусон 1980: 61].

В предании о «призвании» саксов тема братьев оказывается на удив­
ление стойкой:
— у Ненния в «Истории бриттов» сказано:
С лучилось так, что после выш еупомянутой войны — которая прои­
зошла м еж ду братьями и римлянами и в которой полководцы римлян
были убиты — а также убийства захватившего сам одерж авную власть
М аксима и прекращения римского господства в Британии, бритты в те­
чение сорока лет ж или в страхе (император Максим был убит в 388 г ,
таким образом получается, что прибытие англо-саксов произош ло
в 428 г , а не в 449 , каку Беды. — Т. М ) . В Британии тогда царствововал
Гвортигерн и, пока царствовал, трепетал перед пиктами и скоттами,

46

Грамматика нереального
страшился А м брозия и римлян. М еж ду тем прибыли три циулы с на­
ходящимися на них изгнанниками из Германии, среди коих были два
брата, Х ос и Хенгист, сыновья Гвиктилса, сына Гвикты, сына Гвехты,
сына В одена, который, как говорят, был сыном бога. Но это не бог б о ­
гов — аминь — не бог воинств, а один из тех идолов, которым они п о ­
клонялись. Гвортигерн принял их благосклонно и отдал им во владение
остров, который на их языке назывался Танет, а на языке бриттов —
Руим (в графстве Кент, о. Фанет, в устье реки Стор. — I Л/.). Саксы
были приняты Гвортигерном в правление ] радиана Второго с Эквецием
в году от Страстей Господних триста сорок седьмом (дата — неясна,
Грациан и Эквеций были римскими консулами в 347 году, но с прибы­
тием саксов в Англию это нс связано. — Т. М .) | I Іенний 1984: 179].

— об этом же и примерно так же пишет Гальфрид Монмутский
в «Истории бриттов» (гл. 98):
М еж ду тем к побереж ью Кантии подош ли три циулы — так зовутся
у нас военные корабли — полные вооруженны х воинов, над которыми
начальствовали два брата, Хоре и Хенгист. Вортигерн находился тогда
в Д оробернии, ныне прозываемой Кантуарией, в каковом городе часто
бывал. Когда ем у доложили о прибытии на больш их кораблях неизвест­
ных ему м уж ей высокого роста, он даровал им мир и велел привести
к нему. Те предстали перед ним, и он устрем ил взор на двух братьев,
ибо они выделялись среди прочих благородной внеш ностью и красо­
той. / . . . / Х енгист сказал ему: Благороднейш ий король, произвела нас
земля Саксония, одна из земель Германии. А мы прибыли сю да, дабы
изъявить нашу покорность тебе или другому властителю. Обычай у нас
таков: что когда обнаруживается избыток жителей, из разных частей
страны собираю тся вместе правители и велят, чтобы ю нош и предста­
ли перед ними. Затем по ж ребию отбирают наиболее крепких и м уж е­
ственных, дабы те отправились на чуж бину и там добывали себе пропи­
тание [Гальфрид М онмутский 1984: 66].

Беда Достопочтенный умер в 735 г., «История народа англов» на­
писана примерно в 731 г., Ненний — валлийский историк ѴІІІ-ІХ в.,
считается, что умер в 809 г., Видукинд написал свой труд, как при­
нято считать, в начале 70-х годов X в., Гальфрид Монмутский умер
примерно в 1155 г. Гиральд Камбрийский написал «Топографию Ир­
ландии» примерно в 1185 г. «Повесть временных лет» датируется на­
чалом XII в. Таким образом мы видим, что мог знать каждый из ав­
торов, хотя, естественно, нельзя прямо говорить о том, что каждый
последующий являлся непосредственным продолжателем предыду­
щего. Более того, я уверена в том, что писавший об Ирландии Гиральд

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

47

не мог знать русского предания о призвании варягов и. видимо, речь
идет о бродячем сюжете, зародившемся еще в связи с завоеванием
Британии саксами, но в эпоху викингов как бы обновленным11.
Первое, так сказать, художественное описание заселения Брита­
нии саксами появилось еще раньше труда Беды. Это книга Тильды
Премудрого «О погибели Британии». Она датируется серединой VI в.,
и. предположительно, опирается на не дошедший до нас источник,
записанный уже после 441 г, которым Галльская хроника 452 года
(IX в.) датирует появление саксов в Британии. В хронике же в начале
буквально сказано: Британия саксов набегом опу стошена (Britanniae
Saxonum devastate). Но затем под (восстановленным) 441 г. говорится:
19-й год Британии:
вплоть до этого времени томимые различными бедствиями и происш е­
ствиями, отдаются во власть саксонов (от dicio n em Saxonum rediguntur).

Значит призвание саксов все-таки было? Или было скорее нашествие?
Посмотрим, как это описывает Тильда:
Д осел е, как бы то ни было, никогда не соверш алось ничего более по­
гибельного и горького. О, глубочайшее затмение чувства! О, безнадеж ­
ная и грубая туманность ума! Тех, кого пущ е всего боялись, когда их
не было рядом, по доброй воле, если мож но так сказать, п р и т а си л и с с о ­
бой под одну крышу. «О безумели князья Цоанские, как сказано — совет
мудрых советников фараоновых стал бессмысленным». Тогда, вырвав­
шись из логова варварской львицы, свора детеныш ей, на трех, как они
на своем языке выражаются, киулах, а по-наш ему на длинных кораблях
при благоприятном ветре, обрядах и гаданиях, которыми они прорица­
ли, надежным у них предзнаменованием, что три по сто лет Отечество,
к которому они направили носы своих кораблей, заселят, а сто пятьдесят
же очень часто будут опустошать — по приказу злополучного тирана,
впустила свои ужасны е когти сначала в восточную часть острова, якобы
собираясь сражаться за Отечество, а на самом деле, скорее, намереваясь
сражаться с ним [Тильда Премудрый 2003: 265].

То есть — ни о каких братьях речи ист. но зато, как бы отрицательно
Тильда это ни расценивал, речь, скорее, действительно идет о призва­
нии, а тема «братьев» появляется впервые лишь у Беды, причем от­
сутствует она и у Видукинда, писавшего как бы «с другой стороны».1
11
Особый интерес вызывает и упомянутая Видукиндом «обширная и обиль­
ная страна», в которой «нет порядка», что бесспорно сближает его текст с ПВЛ.

48

Грамматика нереального

Все сказанное можно для наглядности свести в таблицу:
призвание

нашествие
и захват

братья

три
корабля

Гильда (VI в.)

+

+ /-

-

+

Беда (VIII в.)

+

+ /-

+

+

ИСТОЧНИК

Ненний (ѴІІІ-ІХ в.)

-

-

+

Галльская хроника (IX в.)

?

+

-

-

Гальфрид (XII в.)

-

-

+

+

Видукинд (X в.)

+

-

-

-

Я не берз сь сказать, где истина и кто был скорее прав — Тиль­
да и Беда, которые писали о прибытии саксов как о приглашении, но
имевшем отрицательные последствия, либо Вид}ішнд. который также
пишет о призвании, но, скорее, как положительном факте для самих
бриттов. Либо — Ненний и Гальфрид, которые пишут лишь о вне­
запном появлении трех кораблей, но также оценивают их прибытие
положительно.
Интересно, что Вид\ кинд при этом ссылается на авторитет Беды,
которого он сам либо не читал, либо полагал, что его аудитория этот
труд не знает, а Е. В. Пчелов в свою очередь ссылается на Видукинда, которого он смотрел не очень внимательно. И вспомним Гиральда
Камбрийского, который довольно близко, с одной стороны, повторяет
рассказ о расселении саксов в Британии, перенося его в Ирландию.
Но при этом, в отличие от Вид\ кинда. он. видимо, вслед за Бедой
и Гальфридом Монмутским повторяет рассказ о трех братьях (при­
чем — не двух, Хенгисе и Хорее, как в связи с завоеванием Британии,
а о трех — как в ПВЛ).
Ссылка Видукинда на авторитет Беды в данном случае предста­
ет как не случайная, но вписывающаяся в традицию средневекового
псевдоисторического нарратива в целом. Так. например, уже значи­
тельно позднее в трактате «Прославление Галлии и Примечатель­
ности Трои», вышедшем в 1511 г. и принадлежащем Жан\ Лемеру,
описывая прибытие Париса ко двору Приама, автор отмечает: «Все
это отнюдь не поэтический вымысел, но здостоверено одним до­
стойнейшим автором, а именно Сервием. комментатором князя поэ­
тов Вергилия» (цит. по [Стаф 2016: 36]). По справедливомз мнению
И. К. Стаф, в данном случае мы имеем дело с з становкой на «принцип

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

49

исторической достоверности», который может вступать в конфликт
с поэтическим осмыслением излагаемого материала. Упоминание
Сервия, римского «грамматика» IV в., действительно написавшего
комментарии к Вергилию, здесь предстает также достаточно значи­
мым: исходный комментарий Сервия Лемер, скорее всего, не читал,
но, безусловно, знал о его существовании и, возможно, был знаком
с его более поздними расширенными версиями.
В свое время М. Херберт писала о многочисленных вкраплени­
ях в рукопись «Книга Бурой коровы» (XI в.), отсылающих к «другим
книгам». Например:
Iss e d tra arm it araile lib a ir a n d so c o n n a to rch a ir a c h t u a th e d m b e c im
C onaire .i. n o n b o r n a m m d [Best, Berin 1992: 2 4 2 ]12. — ‘Есть же, что счи­
тают другие книги, что лишь мало число (людей) пало вокругК онайре,
т. е. всего девятеро’.

Интересно, что в рукописи «Желтая книга Лекана», составленной
в XI в., но содержащей текст саги, датируемый примерно IX в., отсыл­
ки к «другим книгам» — нет. Но были ли эти другие книги в распо­
ряжении компилятора более поздней версии? Или, как она полагает,
«Многочисленные отсылки к д р у г и м к н и г а м представляют собой дань
традиционной средневековой экзегетике» [Herbert 2007: 94], и пони­
мать их буквально, может быть, и нс стоит? То есть мы имеем дело
со своего рода клише-шаблоном, демонстрирующим ориентацию
на прецедент. Но не всегда, как я понимаю, это клише оказывается
пустым. Так, например, в «Глоссарии» епископа Кормака мак Куленнана (f 908), написанном в самом начале X в . не только упоминаются
многочисленные персонажи из «Книги захватов Ирландии» (в основ­
ном — из Племени Богини Дану), но и пересказывается очень кратко
предание о том, как Ирландия получила свои имена:
Tres enim e rr a n t regime ./. E re e t F o tla B anba. L e g e G a b a la E r e n d si
u is p le n iu s scire [M eyer 1913: 110] — ‘Значит было три королевы:
Е йре, Ф одла и Байба. Читай Захваты Ирландии, есл и хочеш ь полнее
узнать’.

Употребленный Кормаком латинский глагол «читай» должен от­
сылать к письменному существованию традиции, к рукописи, состав­
ленной в конце IX — начале X в., и предположительно — латинской.

12 Комментарий к саге «Разрушение Дома Да Дерга».

50

Грамматика нереального

однако процитированное им же ирландское название этого текста
предполагает, что на базе той же традиции, существовавшей в начале
в форме устного предания, была сделана некая письменная фиксация.
На самом деле, теоретически, этого могло и не быть, и епископ Кормак опирался в своем пересказе лишь на устное предание, глагол же
читать был добавлен им для создания более авторитетного текста, то
есть текста — опирающегося на источники.
Но вернемся к Гиральду Камбрийскому.
То, что «три брата» Гиральда Камбрийского на фоне всех пере­
численных параллелей, включая Балканские, предстают как явно вы­
мышленный факт, как либо воспроизведение одной и той же модели,
либо — результат заимствования бродячего мотива, кажется сейчас
несомненным. Однако, как я пыталась показать выше, у него были
основания для упоминания трех братьев-викингов. разделивших часть
земель острова между собой, поскольку этот же мотив присутствует
и в ирландских хрониках. Но достоверны ли они? И нет ли автомати­
зированного подчинения многокомпонентной структуре и в этих па­
мятниках, которые, казалось бы, должны быть объективны?
Интересно также появляющееся впервые, как я понимаю, у Беды
возведение братьев Хенгиса и Хорса к Волану, которого он пока еще
не называет германским божеством, но который именно так уже начи­
нает осмысляться у Ненния. Естественно, даже если и какие-то эле­
менты «призвания» имели место в реальности (кчему, пожалуй, нель­
зя не склониться), вряд ли прибывшие могли претендовать на то, что
ведут свой род от национального божества. Придавая им божествен­
ную природу, как мне кажется, британские хронисты невольно (!)
вписывали их в модель прибытия издалека божественного первопред­
ка, а всей их военной деятельности обеспечивали как бы божествен­
ное покровительство. Отчасти — это реинкарнация древней aristea
(единоборства), которое, как пишет Хейзинга, «может служить как бы
оракулом, предрекающим исход будущего сражения» | Хейзинга 1992:
109]. Часто, как он пишет, в таком единоборстве принимали участие
именно три бойца с каждой стороны.
Несомненно, следует также отметить мотив трех кеул или цеул
(седі, обозначение корабля у англо-саксов. ер. совр. англ, keel [Skeat
1887: 312]), который, как может показаться, исполняет функции дета­
ли. которая создает ощущение неправдоподобия сообщаемой инфор­
мации. В данном случае это не совеем так. Это не орнаментальная,
но органично вписывающаяся в свидетельство сюжетная деталь, сир­
констант, который сочетается с тем же актантом, то есть — с теми

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

51

же персонажами и предикатами (в данном случае — саксами).
Можно осторожно предподожить. что упоминание именно трех кораб­
лей было своего рода проекцией темы трех братьев поскольку на ка­
ждом корабле должен был быть кто-то — главный13. Но, повторяю, это
только предположение. А вот упоминания братьев и в рассказе о при­
звании саксов у Беды, и в ПВЛ, и в «Топографии Гибернии» связаны
с разными персонажами и разными историческими ситуациями, что
для нас и может представать как бродячий мотив, то есть — для нас
это свидетельство о недостоверности.
У Ненния появляется, а затем — в расширенном виде повторяет­
ся у Гальфрида Монмутского и мотив породнения посредством брака
местного короля и переселенцев. Однако на этот раз он принимает
необычную форму: не старший брат женится на дочери местного
правителя, но, напротив, местный правитель (Вортигерн) влюбляется
в привезенную дочь предводителя саксов — Роуэн:
...О н и возвратились, приведя с со б о ю ш естнадцать циул, в коих при­
были отборны е воины, а на одн ой из эти х циул прибыла дочь Х еш иста, девушка очень красивая и весьма статная. П осл е прибытия этих
циул Х ен ги ст устр ои л пир Гвортигирну, его воинам и его толмачу, ко­
торого звали Керетиком. О н приказал дочери поднести им вино и сикеру, и они досы та наелись и перепились. И когда они так пировали,
в сердце Гвортигерна вселился сам сатана, возж егш ий в нем вож дел е­
ние к девушке, и царь ч ер ез своего толмача потребовал ее у отца себ е
в жены, сказав: «Чего бы ты с меня ни спр осил , будь то хоть п ол о­
вина моего королевства, все будет твоим». И Х енгист, посовещ авш ись

13
Естественно, предводители, сидевшие на кораблях, вряд ли могли быть
представлены как братья. Более того, поскольку данная функция нарратива,
обеспечивающая его опору на прецедентные тексты, уже оказывается запол­
ненной темой Хенгиса и Хорса. предводители кеул, скорее всего, братьями
не окажутся. Возможно, в данном случае имеет место наложение на мотивную схему «исторического» эпизода в целом темы братьев, с одной стороны,
и необычайно архаической и стабильной гемы тройственности, с другой. Так,
к своему изумлению, я увидела хорошо узнаваемое изображение, которое ис­
пользовалось в качестве заставки к английскому документальному фильму
о набегах викишов на Британию, «Викинги: северный ужас». Суровый викинг
в шлеме, всматривающийся вдаль оказался Ильей Муромцем с известной кар­
тины Васнецова. Конечно, изображенные там богатыри — не братья, однако
то, что их трое — не случайно. Но, с другой стороны, видя в числе «три» лишь
реализацию мифологемы, не должны ли мы будем в таком случае усомнить­
ся в реальности экспедиции Колумба на трех каравеллах «Нинья», «Пинта»
и «Санта-Мария»?

52

Грамматика нереального
со своими старейш ими возрастом, приплывшими вместе с ним с о ст р о ­
ва ( )ггуль, чего ем у потребовать у короля за девицу, с общ его согласия
потребовал область, которая на их языке называется Кантургворален,
а на наш ем Кент. II Гвортигерн отдал этот край саксам [Н енний 1984:
1 80-181].

У Гальфрида Монмутского данный фрагмент передан практиче­
ски так же, но более явный акцент делается на «золотом кубке», ко­
торый дочь Хенгиста подносит королю Вортигерну (см. [Гальфрид
Монмутский 1984: 68]). В данном случае, с одной стороны, как я
могу предподожить. реализу ется в псевдоисторическом нарративе
потребность в .легитимизации посредством брака получения земель:
они предстают как выкуп за невесту1'. С дру гой стороны, символи­
ческое поднесение вина в золотом кубке включает дочь Хенгиста
Роу эн в один ряд с германскими женами правителей: Роу эн. несущая
в руках золотой кубок, оказывается «у знаваемой» нс только Вортигерном. но и предполагаемым адресатом текста в целом: см. о мотиве
символической золотой чаши в классическом сопоставительном ис­
следовании— [Enright 1996], где. кстати, у поминания о саксах и до­
чери Хенгиста, увы. отсу тству ют. Надо, однако, добавить, что в не­
сколько более поздней (XIII в.) поэме клирика Лайамона (Layamon)
«Брут, или хроника Британии», где также описывается переселение
саксов в Британию (там они названы англами) и присутствует ана­
логичный фрагмент с Вортигерном, Ровеной и золотым кубком, да­
ется совершенно другая интерпретация событий, получившая затем
дальнейшее распространение в традиционной культуре, включая
живопись. Дочь Хенгиста Ровена по собственной инициативе, но
действуя в интересах отца, хотела отравить короля бриттов, однако,
как я понимаю, в плане своем не преуспела (см. подробнее [Lamont
2013: 311-312]).14

14
На самом деле — вопрос сложный и не имеющий однозначного решения.
Архаическое брачное право могло предполагать и «выкуп невесты», то есть —
передача женихом неких ценностей ближайшим родичам невесты, но знало так
же и «приданое», то есть — получение невестой от своих родных ценных объ­
ектов ( земли, скота и проч.), которые должны были затем стать частичной ос­
новой для хозяйства новой семьи. Сопоставление кельтских и германских пред­
почтительных обычаев (которые странным образом не взаимно исключали друг
друга) и их отражение в историческом нарративе предстает как перспективная
тема, выходящая, однако, за рамки нашего исследования.

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

53

Гиральд Камбрийский описывал прошлое Ирландии, естественно,
имея в виду ее смутное и сложное настоящее. Вторая половина XII в.
была для истории острова важнейшим поворотным моментом, когда
началось вторжение англо-норманнов и, соответственно, вытеснение
гойдельской культуры, языка и социального уклада, нс завершившее­
ся и сейчас. И начался этот процесс, как известно, также с призвания!
О собственно причинах призвания англичан в Ирландию Гиральд
п о ч т и н е п иш ет, обозначив в своем небольшом сочинении «Завоева­
н и е И р л ан д и и » лиш ь частный повод (см. ниже). Однако широкий фон
и з ан ал оги ч н ы х п р е д а н и й невольно заставляет читателя мысленно
о п ер ет ь ся на н ек и е объективные факторы. Если указанные авторами
« н е д о с т а ч и » в р я де случаев м о т и не иметь достаточно важного ха­
рак тера у р я да авторов (отсутствие морской торговли или отсутствие
п ор я дк а), то т а ж е са м а я или сходная ситуация у других авторов пред­
ст а е т у ж е как «критическая». Именно так описывает вынужденную
н е о б х о д и м о с т ь п р и зван и я саксов Гильда Премудрый, хотя и осуждает
б р и т т ск и х п р а в и тел ей за этот шаг.
В у п о м я н у т о й м н о ю статье С. В. Алексеева о реализации темы
«п ри зван и я » на Б алканах отмечается повторяющийся мотив «зем­
ля в крови», в более узком варианте — «что утонуть в крови жереб­
цу трехлетне му», «потонет третьяк-конь в крови» (см. [Алексеев
2019: 181). В ирландской историографической традиции тема «лежа­
щей в хаосе страны» реализуется как повторяющееся упоминание
«дрожи земли»: со mboi F.re in afod crithagh — ‘так что была Ирлан­
дия дрожащей землей’. Как пишет о распрях, охвативших страну по­
сле смерти короля Бриана Бору в 1014 г, Ф. Бирн, «Слова о “дрожи
земли”, отмечающие в Анналах четырех мастеров 1145 год, на самом
деде могу т быть применены практически к каждому году до 1169 г.»
[Byrne 2008: 1]. Действительно, страна нуждалась в какой-то новой
силе, которая пом ота бы развернуть направленные внутрь себя воен­
ные амбиции как бы «наружу», на борьбу с внешним врагом. Но такое
могло бы произойти лишь в случае незаконного вторжения в Ирлан­
дию английских отрядов, но этого нс случилось. Формальным пово­
дом для вторжения в Ирландию и «устроения» ее враждующих земель
и народов послужило обращение к королю Генриху II короля Лейнстера Диармайда Мак Мурхада с просьбой о помощи. В 1152 г. имело
место наверное одно из наиболее важных, но при этом ярких и сво­
его рода романтичных событий ирландской истории: Диармайд Мак
Мурхада похитил у подчиненного ему короля области Брефне Тигернаха О'Рурка его жену по имени Дерворгилла (Диармайду было тогда,

54

Грамматика нереального

42 года а ей уже за 50). Вскоре неверная жена, которая, с чем все склон­
ны согласиться, во многом сама способствовала «похищению», была
возвращена мужу, но тот уже успел обратиться за помощью к верхов­
ному королю Ирландии Тойррделбаху Уа Конхобайру (точнее — ко­
ролю Коннахта, но исполнявшему в тот момент символические функ­
ции верховного короля). После смерти последнего в 1156 г. его сын
РуйдриУи Конхобайр (или — Рори О’Коннор) объединенными силами
королевства Брефне, дублинских норвежцев и собственных отрядов
в 1166 г., в первую очередь, естественно, желая утвердиться в звании
верховного короля, но апеллируя к давнему оскорблению, нанес со­
крушительное поражение войскам Мак Мурхада и, сместив его с лейнстерского трона, вообще изгнал из страны. Тому ничего нс оставалось,
как обратиться за помощью к англичанам (см., например, относитель­
но взвешенное описание событий в [Lydon 2003: 19-22]).
На самом деле все было гораздо сложнее и однозначно описать
сложившуюся ситуацию практически невозможно. Конечно. Диармайд предстает сейчас как одна из наиболее зловещих фигур ир­
ландской истории, причем не только в силу его рокового обращения
к Генриху II. Как пишет о нем сочувственно настроенный Гиральд
Камбрийский:
О иі ab in eu n te aetate, reg n iq u e su i n o vita te, n o b ilita tis o p p re sso r existen s,
in terra e su a e m a g n a te s g r a v i e t in to le ra b ili ty ra n n id e d e sse v ie h a t [Giraldi... 1867: 225]. — ‘В силу ю н ости своих л е т 15 и неопы тности в управ­
лении, стал подавлять о н м естн ую знать и в своих землях по отн о­
ш ению к другим королям представал как тяжелый и непереносим ы й
тиран’.

Повторяю, в мою задачу нс входит даже приближение к разгадке
этого странного эпизода, и я нс пытаюсь ни оправдать, ни осудить
Диармайда Мак Мурхада16, более того, я стараюсь по возможности
избежать углубления в саму историческую проблему. Для меня сей­
час является важным вновь обратиться к теме «призвания» как много­
компонентной структуры, включающей в себя как «недостачу» (повод
для призвания), так и само призвание, а затем — переселение и со­
путствующие ему традиционные составляющие, в частности — мо­
тив «трех братьев».
15 Диармайд действительно стал королем в 16 лет.
16 См. в данной связи интересное исследование — как бы апология Диар­
майда — [Furlong 2006].

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

55

Итак: положение в Ирландии середины XII в. действительно мож­
но было назвать критическим, о чем мы знаем не только из местных
источников, но и от самого Гиральда Камбрийского, описывающего
ирландцев в своих двух книгах как .людей низких, забывших вер},
склонных к постоянным ссорам и требующих управления «твердой
рукой». Описано в его втором трактате «Завоевание Ирландии» и об­
ращение Диармайда-изгнанника за помощью к Генриху II, причем
повод к такому обращению был столь срочен, а ситуация столь кри­
тична. что ему пришлось отправиться во Францию и искать встречи
с английским королем там, где тот в то время находился.
Генрих сочувственно отнесся к просьбе Диармайда. но сам отпра­
вился в Ирландию лишь в 1171 г., до этого предложив занять южную
часть острова своим вассалам, в основном — из Уэльса, часть из ко­
торых оказывалась в родстве с Гирадьдом. Наибодее выдедяющейся
среди них фигурой оказывается Ричард, граф Пемброк. по прозвищу
Стронгбоу («крепкий лук»). Собственно завоевание началось в мае
1169 г, когда южнее Уэксфорда высадился первый англо-норманн­
ский отряд и практически без боя взял город и важный стратегиче­
ский порт. Стронгбоу, как и было ему обещано Диармайдом, женился
на его дочери Айфе. что давало ему возможность после смерти Ди­
армайда (которая последовала в 1171 г.) претендовать на завещанный
ему трон Лейнстера. То есть вновь — символическая женитьба на до­
чери местного правителя! Но были ли «братья»?
Небольшой трактат Гиральда Камбрийского. описывающий соб­
ственно завоевание и переселение валлийских и норманнских родов
в Ирландию, обращается к теме «братьев» постоянно (по данным
английского перевода слово «брат» встречается в трактате 36 раз),
однако понимает его автор «братство» достаточно широко, включая
сюда и двоюродных братьев, и братьев по браку, и сводных брать­
ев. Но для этого, наверное, есть все основания: основные участники
похода на Ирландию, были друг с другом в родстве, что, повторяю,
для самого Гиральда оказывалось очень важным, поскольку он сам
принадлежал к этому разветвленному клану.
Возможно, в особом отношении к «братской поддержке» в среде
норманнов сыграла роль и скандинавская традиция опираться на ро­
дичей и свойственников, кодируемых обобщающей лексемой mctgr,
обозначающей не только собственно братьев, но и двоюродных брать­
ев. единокровных братьев, шурьев, деверьев, а также — дядей и пле­
мянников и даже — мужей одной и той же женщины (см. об этом
в [Успенский 2014]).

Robert de
Barri, the
younger.

Philip de B a rri,* .......... a daughter,
archdeacon of
married to Ralph
Brecknock,
Fitx-Stephen.

N oth. Besides Maurice Fitzgerald and U cbert Flti-Stephen, all the men in the second and third lines of descent, excepting those who
are distinguished by a *, took part in the several expeditions.

David Welch,
at siege of
Limerick.

56
Грамматика нереального

См. схему из книги [Forester, Wright 2001]):

Три брата и «Устроение земли» Ирландии...

57

Итак, в завоевании Ирландии, безусловно, принимали активное
участие братья, но выделить из них собственно триаду со старшим
братом во главе оказывается не так легко. Причем если, описывая
призвание «трех братьев» из викингов. Гиральд позволял себе в силу
подчинения архетипической модели в ущерб исторической реально­
сти додумать имена этих «братьев» и выделить нужную ему триаду,
то здесь, естественно, описывая события, свидетелем которых он был.
он так поступить уже не мог. Слишком была сильна установка на до­
стоверность информации, и слишком мало времени прошло между
имевшими место событиями и рассказом о них.
Позволю себе вновь обратиться к работе С. В. Алексеева:
Реконструируя «мифологический» уровень традиции, предш ествую ­
щий лю бом у дош едш ем у до нас варианту и их историческим основам,
мож но увидеть, что древнерусская версия в известном смысле «кон­
центрирована». Она, во-первы х, уникальна в рамках своей этнической
традиции; во-вторых, — содерж ит мотивы, в других традициях при­
вязанные к разным сюжетам. «Правитель из моря» в сербской и бол­
гарской версии один, не им еет братьев. В сербском предании о трех
братьях-родоначальниках нет мотива «земли без правителя» — герои
здесь просто завоеватели. Сопоставление с наиболее близкими русской
сербскими версиями укрепляет мысль о соединении в первой двух ис­
ходных сю жетов о б «устроении». В одном действую т три брата, при­
бывающие на новые земли и тем или иным путем «обретаю щ ие» их,
причем один из них становится предком ныне правящей династии.
В другом единственны й культурный герой прибывает из моря, чтобы
обустроить лежащ ую в хаосе в ожидании его страну — в частности,
основать важное поселение. Комбинироваться мотивы могли и иначе,
подчас в зависимости от схож ести с исторической ситуацией. На это
указывают болгарские примеры, где мотив «страны без правителя» с о ­
единяется с тем ой прибытия последнего (и иногда градостроительства)
по-разному. Мотни же трех братьев в болгарской книж ности не сопря­
ж ен с темой «устроения страны». Слияние двух родственны х по духу,
но не тождественны х фольклорных композиций в древнерусском сл у­
чае может быть продуктом частичного совпадения обеих с историче­
ской реальностью. Но последнее обречено оставаться предполож ением
[А лексеев 2019: 26].

То есть, как я понимаю, что-то все-таки за сообщением о призва­
нии варягов стоять могло, подобно тому, как действительно обратился
за помощью к англичанам Диармайд Мак Мурхада. Но для мифоло­
гизации истории, о которой пишет С. В. Алексеев, должно пройти

58

Грамматика нереального

какое-то время, а еще лучше — время и расстояние, как это было
с рассказом о призвании саксов. В тексте Гиральда собственно «трех
братьев» еще нет, но, к моему удивлению, я нашла их позже в книге
украинского историка Г. Е. Афанасьева, написанной в Киеве в 1906 г.
Он пишет:
За хорош ее вознаграж дение Стронгбоу снарядил из своих вассалов
отряд в сто рыцарей и триста стрелков под начальством своего брата
Ф иц-Стефена /.../ . О н (Диармайд. — Т. М .) обратился к своим со ю з­
никам за новой помощ ью и обещ ал вознаградить их деньгами и земля­
ми 1Іа этот призыв явился ещ е другой брат С трогнбоу Фиц-Джеральд.
Теперь англичане овладели Уотрефордом и Д ублином , Стронгбоу п о ­
чувствовал свою силу и реш ил образовать себ е владение в Ирландии.
( )н женился на дочери Д ерм ота Еве и стал править от своего имени
[Афанасьев 2006: 1 7 Ч 8 ]17.

И теперь вес в порядке: мы имеем:
1. призвание
2. три брата
3. женитьба старшего брата на дочери местного правителя.
Симплификация описываемых событий неизбежно должна сопро­
вождаться вписыванием их в некую, уже существующую модель, что
способствует меморизации в целом. Но это не означает, что событие
автоматически теряет достоверность. Наверное, так и можно понять
слова Лотмана об информационном парадоксе текста, ориентирован­
ного на канон! Точнее не понять, а проиллюстрировать, потому что
все-таки до конца понять логику создателя «исторического» текста
мы не можем. Более того, эта логика и возникает именно тогда, когда
мы начинаем пытаться ее интерпретировать.
Я начала свои рассуждения с эпизода с «купанием» в заливе
Дингл, рассказ о котором показался мне выдумкой, призванной убе­
дить меня, что плавать в местных водах опасно. Повторяющий эпи­
зод из романа «Островитянин», его рассказ представал как лишенный
достоверности, но сейчас, наверное, у меня уже нет оснований так
думать. По крайней мере — думать только так.

17
В данной связи можно вспомнить и полуисторический нарратив о при­
звании французским королем Карлом Третьим Простоватым викинга по имени
Хрольф, известным во Франции как Ролло, который в 911 г. получил в свое вла­
дение Нормандию, а также — дочь короля по имени Гизелла.

ШОТЛАНДСКИЙ ЭПИЗОД САГИ
«ПРЕСЛЕДОВАНИЕ СЫНОВЕЙ УСНЕХА»
КАК ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЕ ПРЕДАНИЕ

Сага «Изгнание сыновей Уснеха» (Langes mac n U sn ig , O id e d m a c
nUisnig) формально принадлежит к так называемому «Уладскому ци­
клу» ирландских эпических преданий. Главное ее действующее лицо:
король уладов Конхобар, который нарушает данное им слово и тем са­
мым наносит оскорбление и герою уладов Фергусу Мак Ройху. и соб­
ственному сыну Кормаку, вынуждая их уйти в добровольное изгнание
к правителям Коннахта Айлилю и Медб. Именно поэтому данный сю­
жет входит в число так называемых «пред-саг» — текстов, которые
в той или иной степени сюжстно соотносятся в главной эпопеей цик­
ла — «Похищением быка из Куальнге». В частности, данная сага объ­
ясняет, почему во время нападения коннахтов на уладов и угона зна­
менитого черного быка Фергус нс входит в число защитников Эмайн
Махи, но напротив — стоит на стороне их противников.
Однако, как можно предположить, данный прагматический ход
может представать отчасти и как вторичная мотивация, а точнее — мы
имеем дело с соединением в одном, причем — относительно неболь­
шом, тексте нескольких тем. каждая из которых обладает собствен­
ной прецедентной прагматикой. Так. седи с позиций реконструкции
последовательности событий, формирующих «уладский цикл» как
элемент общеирландской псевдоистории, уход Фергуса от Конхобара действительно предстает как сюжетообразующий элемент саги, то
в контексте сагового нарратива в целом — это рассказ совеем о дру­
гом! В этом состоит некоторая парадоксальность каузации предания
в целом: повод, толчок к тому иди иному действию оказывается с точ­
ки зрения собственно наррации гораздо более объемным и в чем-то —
более значительным, чем описанное достаточно кратко следствие.

60

Грамматика нереального

Однако для традиции ирландской здесь парадокса нет: наиболее важ­
ным «поводом» для запоминания и воспроизведения текста часто яв­
ляется всего лишь, например, узнавание причины получения тем или
иным локусом своего названия (так называемые — топонимические
предания). Данный аспект анализа прагматики нарратива представля­
ется, безусловно, перспективным, однако сейчас находится вне рамок
анализа нашего текста в целом.
Итак, о чем же «Изгнание сыновей Уснеха»1?
В небольшом предисловии к русскому переводу саги А. А. Смир­
нов пишет, что «эта повесть — один из памятников эпоса любви, соз­
данного кельтами. Она может служить параллелью к сказанию о люб­
ви Тристана и Изольды, источник которого, тоже кельтский, в ориги­
нале не сохранился. Кроме совпадения основной темы ("любовь силь­
нее смерти”), оба сказания близки между собой по схеме12 и содержат
ряд общих деталей» [Ирландские саги 1933: 60]. Действительно, все
сказанное — верно, причем верно отмечено совпадение нарративных
«схем», отличия в реализации которых, как я понимаю, сами по себе
являются знаковыми. Итак:
Королю Уладов К онхобару было предсказано, что рож дение девочки
необы чайной красоты принесет племени горе. Однако о н велел сохра­
нить новорож денной жизнь, укрыть сс в о собом дом е3, куда допуска­
лись лишь ее воспитатели. Увидев красивого ю нош у по имени I Іайси,
девушка, получившая имя Д ейрдре, полюбила его и уговорила бежать
с ней. Влю бленны е скитались на островках возле побереж ья Ш отлан­
дии и даже поступили на службу к м естном у королю, однако король
Конхобар, обманом заманив их к себ е (обещ ая им прощ ение, поручите­
лями чем у и явились Ф ергус и Кормак), убил Н айси, а Д ейрдре насиль­
но заставил стать его ж еной. Спустя год, нс выдержав горя и постоянно­
го унижения, она покончила с собой , бросивш ись со скалы.

Действительно, некая общая схема, объединяющая не толью по­
весть о Дейрдре и Найси, но и позднюю ирландскую сагу «Преследова­
ние Диармайда и Грайнне» с известной легендой о Тристане и Изольде,
несомненно присутствует. Хотя, конечно, есть и явные отличия: так.
1 Сага существует в нескольких редакциях, значительно различающихся,
причем существуют и очень поздние сс версии, сохранившиеся уже в фольклор­
ной традиции (см. например [Carmichael 1905]), говоря сейчас о «сюжете» саги,
я имею в виду, отчасти — немного искусственно, се более раннюю протоверсию.
2 Выделено мной. — 71 М .
3 Ср. традиционный мотив изоляции невесты <<в башне».

Шотландский эпизод саги «Преследование сыновей Уснеха»...

61

например, жестокий и коварный король Конхобар мало похож на скорее
чувствительного Финна мак Кувала и совсем уж далек от благородно­
го короля Марка франко-бретонских сказаний. Но сейчас главным для
меня оказывается фрагмент предания, который присутствует практи­
чески во всех его вариантах, включая позднейшие обработки (о кото­
рых — ниже). Речь идет — о бегстве героев.
Согласно единой сюжетной схеме, по которой строится все преда­
ние, после эпизода иррационального возникновения запретной любви
(в ирландской традиции — в начале у невесты правителя, в собствен­
но легенде о Тристане и Изольде — одновременно у обоих) следует
фрагмент, который условно можно назвать «скитанием героев» или
«бегством». Но если Тристан и Изольда, как и Диармайд и Грайнне
в ирландской саге «Преследование Диармайда и Грайнне», действи­
тельно одиноко скитаются по лесам, в «Изгнании сыновей Уснеха»
эпизод собственно ухода Найси от Конхобара описан совершенно
иначе. Во-первых, кроме протагониста, отуладов уходят в доброволь­
ное изгнание и два его брата, о которых ранее в саге сказано, что они
обладали прекрасными голосами, но также обладати «великим бое­
вым искусством». Но это не все:
...R eg m a it-n i lee i tlrn -a ile . N i f i l i n -h E rh m rig n a fibre J a h e d im ”. В a f a r ea t
a com airle. R o im th ig se ta r in d a id ch i sin,
tri c o ic a it laech d o ib o cu s L L L
ban ocus L L L con ocus LLL gilla, ocus D eirdre leo [W indisch 1880: 73]. —
‘ ...У й дем мы с нею в другую землю. Н ет в Ирландии короля, который
не был бы рад нам». Стали они совещаться. Вышли в путь они в ту
же ночь, то есть трижды пятьдесят воинов с ними трижды пятьдесят
женщ ин и трижды пятьдесят псов и трижды пятьдесят слуг и Д ейрдре
с ним и’.

Совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело не с ро­
мантическим бегством влюбленных, а с серьезной военной экспеди­
цией, имеющей своей целью насильственное занятие новых земель.
Однако — говоря о насильственном вторжении, мы нс совсем точны:
преступив закон своего племени, уладов, Найси и его отряды в равной
мере могли и поступить на службу к другому королю, и начать зани­
маться грабежом, что по сути было лишь очень тонко отделимо одно
от другого в раннесредневековой Ирландии (см. например об этом —
[Мае МіосаіП 1972]). Следует, однако, обратить внимание и на то. что
среди «беглецов», кроме воинов и их оруженосцев (а также — боевых
псов), названы 150 женщин, что придает всей экспедиции характер
не столько кратковременного военного похода, сколько — переселения.

62

Грамматика нереального

Правда, как мы увидим, возможно, эти женщины были взяты с не­
сколько иной целью.
Итак, как говорится в сате, они долго блуждали по стране, причем
их примерный маршрут намечен довольно четко:
o ta E s s n ia id tim c h e ll sla rd es со B e in d e ta ir sa irtim id d a rid isi [W indisch
1880: 73]. — ‘отЭ ср уадак р угом на запад до Бенэдар па северо-востоке’.

Таким образом, отряд Найси проходит почти полный оборот во­
круг острова от Донегола, затем — на юго-запад и далее — на вос­
ток и севернее до мыса Беюдар (совр. Хоут — к северу от Дублина).
Естественно, в своих блужданиях они минуют запретный для них
Ульстер — землю уладов. Теоретически можно было бы отметить,
что в своем движении Найси и его воины двигаются четко — про­
тив солнца, то есть — «противосолонь». что в ирландской (и далеко
не только в ней) традиции всегда было дурным знаком и предвещало
несчастье, однако у меня нет четкой уверенности в том. что компиля­
тор хотел выразить данную идею эксплицитно. Но. с другой стороны,
упоминание опорных и хорошо узнаваемых аудиторией топонимов
могло быть здесь и не случайным (о важности направления движе­
ния — см. в Указателе мотивов древнеирландской литераіуры — мо­
тив D 1791.1 [Cross 1952: 179]).
Наконец, они перебираются в Шотландию (в ориг.: I c r ith n - A lb a in )
и начинают нападать на местных жителей и угонять их скот...
Нападение на Альбан (понимаемый и как Шотландия, и как Бри­
тания) оказывается своего рода военной и социальной нишей, запол­
няемой выходцами из Ирландии, которые по той или иной причине
оказались в состоянии конфликта с местными правителями. Вспом­
ним, например, как в саге «Разрушение Дома Да Дерга» справедливый
король Конайре, который узнал, что три его молочных брата (опять —
три брата) возглавили в Коннахте отряд из 150 человек и регулярно
нападают на ирландцев, выносит правый суд:
Да не будут они убиты, но пусть вместе с достойны ми м уж ами отпра­
вятся грабить Британию (пер. С. Ш кунаева, с. 106)4.

Как отмечает Р. О'Коннор в монографии, посвященной анализу
саги «Разрушение Дома Да Дерга»,
4
В оригинале — со roldt a ndlbearg f o r f i m A lban [Knot 1936: 7] — ‘будут
отпущены в разграбление Альбана’.

Шотландский >пизод саги «Преследование сыновей Успеха»...

63

... в данном случае остается не совсем ясным, что именно предполагает
топоним А льбан — Британию, Северную Британию, Ш отландию или
ту часть Ш отландии, которую называли А льбиу сами скотты. В стреча­
ю щ ееся в саге сочетание tir A lb a n B reto n (строка 417) предполагает, что
понятие А льбиу имело более ограниченный смысл, однако в целом у п о ­
требление топонима все же оставляет место для сом нений [O ’Connor
2013: 86].

Вернемся к сыновьям Уснеха. В итоге, опасаясь мести шотландцев,
они обращаются к местному королю и тот берет их к себе на службу.
Найси и его воины строят себе отдельные дома, как пишет компиля­
тор, «ради девушки — чтобы никто не увидел ее, дабы им не погиб­
нуть из-за нее» (пер. А. Смирнова). Однако королевский управитель
случайно видит Дейрдре и затем спешит к королю, чтобы рассказать
ему о женщине невиданной красоты, которая живет в лагере ирланд­
цев. Король не следует совету захватить ее силой, но присылает к ней
того же управителя, чтобы уговаривать ее стать его женой. Она не со­
глашается, что приводит к ухудшению отношений между ирландца­
ми и шотландским королем, и в результате первым приходится ночью
бежать и найти себе пристанище на одном из удаленных островков
среди моря. Туда и присылает к ним своих послов потом коварный
король Конхобар. Собственно говоря, на этом «шотландский эпизод»
саги и заканчивается. Он кажется кратким и представлен лишь как
мотивация того. что. нс найдя нигде пристанища. Найси, его братья
и Дейрдре оказываются вынужденными принять приглашение коро­
ля уладов вернуться. Обещание «все забыть и простить» оказывается
ложным, и, когда Найси и его братья сходят на берег, они погибают,
причем, что интересно, компилятор не забывает и об их анонимных
спутниках
Затем были перебиты все пришельцы, бывшие на лужайке, и ни один
из них не уцелел, но каждый пал либо от острия копья, л ибо от лезвия
меча (пер. А Смирнова).

Более того, выше в саге говорится, что Найси оставил у входа
в крепость Конхобара «своих заложников», то есть идея многолюдной
(для того времени) вооруженной экспедиции сохраняется, и Найси
предстает уже не только как соперник короля в любви к прекрасной
девушке, но и как глава небольшой армии, настроенной оппозици­
онно по отношению к Конхобару. Следует отметить, что для ран­
него ирландского права понятие верности земле (то есть в данном

64

Грамматика нереального

случае — уладам) актуально не было, ее замещала идея личной вер­
ности королю5.
Сюжет об «Изгнании сыновей Уснеха» считается предшествен­
ником предания о любовном треугольнике, в котором вассал высту­
пает в качестве счастливого соперника короля и в котором собствен­
но адюльтерная линия подчинена теме рока, фатума, вмешательства
магии, которому герои не могут противостоять. В собственно нашей
саге — это образ черного ворона, который сидя на белом снегу пьет
алую кровь (см. об этом в работе [Михайлова 1996]), в отдельных
редакциях саги «Преследование Диармайда и Грайнне» — это вол­
шебная родинка любви Диармайда, увидев которую ни одна женщина
не могла противиться вспыхнувшей к нему страсти. Ну а в легенде
о Тристане и Изольде — это знаменитый любовный напиток, стой­
ко занимающий свое сюжетообразующее место в разных по времени
и форме многоязычных обработках предания. Далее все строится при­
мерно по одной схеме: вмешательство рока — любовь — бегство —
возврат — смерть героя. В эту схему примерно укладывается и сага
«Изгнание сыновей Уснеха». как представлена она в наиболее ран­
ней фиксации — «Лейнстерской книге» (XII в.), по которой сделан
перевод Виндиша, а таюке в ряде других, несколько более поздних
фиксаций (история переводов — см. [Mallory, О hUiginn 1994: 297]).
Присутствующий в этих версиях «шотландский эпизод» в данную
схему не укладывается и предстает как некое лишнее вкрапление,
призванное разве что объяснить причину, по которой Найси и его во­
ины не смогли оставаться в Шотландии. Как можно предположить,
в данном случае мы имеем дело с контаминацией двух (или — бо­
лее) сюжетов, каждый из которых теоретически мог функционировать
с а мо стояте льно.
Более того, данное предположение поддерживается в более позд­
них разработках предания, в основном зафиксированных уже в фоль­
клорных источниках, повествующих о заселении Шотландии (откуда,
кстати, и «Дартула» Макферсона, имеющая с рассказом о Дейрдре уже
мало общего). Более того, в ряде фольклорных версий, записанных
уже в конце XIX — начале XX в., когда проводилась активная полевая
работа по сбору народного традиционного нарративного материала,
фиксировались варианты предания, в которых именно шотландский
эпизод оказывался центральным. Так, например, согласно преданию,
записанному от профессионального рассказчика Pctdraig О Gdbhdin
5 См. об этом, например, [Jaski 2000: 25М8 et passim].

Шотландский эпизод саги «Преследование сыновей Уснеха»...

65

(гр. Голуэй, запись датируется октябрем 1937 г.)°, Дейрдре является
дочерью ирландского короля Мананнана. При рождении у нее на лбу
было начертано, что она выйдет замуж за трех воинов, приехавших
за ней из Шотландии (имена трех братьев совпадают: Нише, Ардан
и Айнле). Отец пытается воспротивиться этому и строит для нее от­
дельный дом, однако в назначенный час Нише приходит за невестой
и увозит ее с собой. Отец преследует их, в результате все погибают.
Похожий вариант легенды записан от сказителя Maitiu О T u a th a il
(ноябрь 1942 г.) — братья-сыновья Уснеха изображаются в нем как
воины из Шотландии, которые прибывают за невестой, причем при­
водят с собой целую рать, однако — терпят неудачу. Согласно вер­
сии, записанной от сказительницы Maire Nic Fhiormlaoich из Донегола
(запись датируется маем 1938 г.), Дейрдре была обещана в жены сыну
короля Шотландии, но полюбила Мише (Maoise), сына короля Ирлан­
дии; мотив изгнания в тексте отсутствует. Таким образом, мы можем
констатировать наличие сюжета о брачном союзе дочери ирландского
короля и королем или воином из Шотландии. Что за всем этим стоит
и отголоски собственно чего мы можем увидеть в «шотландском эпи­
зоде» легенды о сыновьях Уснеха и их конфликте с королем уладов
Конхобаром?
Мне кажется, речь здесь может идти о контаминации двух псевдо­
исторических преданий.
Первый — заселении Шотландии, а точнее — области Дал Риа­
ла из Ирландии (в основном — северо-восточных областей, то есть
Ольстера). Данная область является необычайно сложной, поскольку
собственно материал хроник, как правило, возникал в данном случае
более, чем вторично. Как пишет автор популярной истории Шотлан­
дии А. Мак-Кензи, «небольшое шотландское (то есть ирландское) го­
сударство на противоположном (по отношению к Ульстеру. — Т. М .)
берегу было основано около 500 г., когда три брата (вновь — три бра­
та): Фергус. Эрк и Лоарн, князья из Даларайде. или Дал Риалы, обра­
зовали независимое княжество на территории современного Аргайлшира» [Мак-Кензи2003: 60].6

6
Здесь и ниже описывается неопубликованный материал, хранящийся
в картотеке Национальной фольклорной комиссии (NI C) при отделении фоль­
клора Юниверсити колледжа, Дублин. Выражаю благодарность моему коллеге
М. Фомин} (Университет Ольстера), который предоставил мне возможность
ознакомиться с этими записями, скопированными им, но пока еще не опублико­
ванным! і.

66

Грамматика нереального

Действительно, в ирландских анналах можно найти упоминание
об этом событии. В «Анналах четырех мастеров» оно датируе тся 498 г.:
F ergus М ог, m ac Eire, m ic E a th a c h M uinream hair, co n a b h ra ith rib h d o d h u l
in d A lb a in [AFM: 160]. — ‘Ф ергус Великий, сын Эрк, сына Этаха М унремара, со своими братьями пош ел в А льбан’.

В «Анналах Тигернаха» — 501:
F eargus М о г m a c E a rca cum g e n te D a l R ia d a p a rte m B rita n ia e tenuit, el
ibi m o rtu u s est [AT: 124]. — ‘Ф ергус Великий сын Эрк с людьми из Дал
Риады часть Британии захватил и там у м ер ’ .

Данная версия становления в Шотландии королевского правле­
ния династии из Ирландии подтверждается и собственно локальны­
ми хроническими свидетельствами, в первую очередь — генеалогией
местных правителей «История народа скоттов» (Senchus Fer п-А /ban) .
На самом деле история Шотландии на раннем ее этапе была гораз­
до сложнее. Как показывает, например, С. Е. Федоров, традиционные
представления о том, что шотландская Дал Риада была колонизована
тремя братьями, сыновьями Эрка, во главе которых стоял Фергус Мор,
и датируется примерно концом V в., была канонизована не ранее X в.,
когда сложилось так называемое королевство «альпинидов» (см. [Fy­
odorov 2017]; см. также подробнее во вводных разделах монографии
[Федоров, Паламарчук 2014]). «Вымыслом, тьмой и переплетени­
ем исторических преданий» называет этот период истории страны
и Дж. Фрезер в своем исследовании «От Каледонии к стране пиктов»
(см. [Fraser 2009: 1]). Действительно, упоминания о заселении Шот­
ландии ирландцами встречаются поразительно часто и в ирландских
сагах (например — «О потомстве Конайре Великого»), и в хрониках,
и в житийной литературе, атакже всочинениях Тильды и Беды Досто­
почтенного (списоки описание источников — см. [Bannerman 1974]).
Существует также предание о том, что первыми поселенцами из Ир­
ландии был не Фергус и его братья, но некто Кайрпре Реуда, давший
свое имя провинции и живший десятью поколениями раньше, чем
Фергус Мак Эрк (см. об этом |Laing. Laing 2001: 34 IT.].
Приведем одно, но достаточно интересное свидетельство из «Ан­
налов четырех мастеров», датируемое 326 г:

7 Издание и анализ памятника — см. [Вашіеппапп 1974].

11Іотландский эпизод саги «Преследование сыновей Уснеха»...

67

A n ceth ra m a d h b lia d h a in d o C o lla U ais h -i rig h e n -E rea n n g o ro s-ionarbh
M u ired h a ch Tireach e isio m h co n a b h ra ith rib h i n -A lb a in g o t-trlb h cedaibh m a ra o n riu [AFM: 122]. — ‘На четвертый год правления Ирландией
Коллы Уаса М уредах Тирех изгнал его и его братьев в А льбан с тремя
сотнями с ними’.

В то же время тема трех братьев Колла {па tri Collae), изгнанных
королем Ульстера Миредахом, фигурирует и в легендарной истории
уже ирландской провинции — Айргиаллы, а также — в предании
о разрушении этими братьями Тары (см. об этом — [O’Rahilly 1946:
225 234]). Свидетельства в данном случае оказываются достаточно
противоречивыми, однако очевидным является одно: за рассказом
о «трех Колла» стоит некое, предположительно, реальное событие:
конфликт братьев с верховным правителем Ирландии (пусть и симво­
лического характера), их уход за пределы острова, сопровождаемый
значительным военным отрядом, возврат и дальнейшее нападение
на земли Ирландии. Либо — серия однотипных псевдоисторических
событий, следующих примерно одной модели, но имеющих разный
исход (как удачный для протагониста, так и нет).
Анализ собственно античных (римских) свидетельств о постоян­
ных рейдах из Ирландии позволяет сделать еще один, довольно не­
ожиданный вывод: римляне могли сами каким-то образом отчасти
провоцировать набеги гойделов на северные части Британии, занятые
племенами пиктов, что отвлекало последних от регулярных нападе­
ний на римские гарнизоны (см. об этом [Snyder 2003: 70-71]).
Не обладая достаточными собственными знаниями источников,
чтобы восстановить пласты псевдоисторического предания о коло­
низации Альбы ирландцами и их реальных датировок, я все же могу
сделать вывод, который кажется очевидным. Учитывая разнообразие
датировок и имен, мы можем заключить, что колонизация явилась
не однократным переселением, но представляла собой многочислен­
ные набеги и временные поселения. И как могу я предположить, отго­
лосок воспоминаний об одном из таких набегов и представляет собой
«шотландский эпизод» саги «Изгнание сыновей Уснеха».
Но представив этот фрагмент как вариант миграционного преда­
ния, мы автоматически должны будем включить соответствующие
нарративные законы. Да, мы видим здесь армию, возглавляемую тре­
мя братьями (чему в истории Европы находится такое множество па­
раллелей, что приводить их, наверное, нет и смысла). Но в рамках уже
истории Британии мы неожиданно находим параллель с рассказом

68

Грамматика нереального

о приходе саксов, представленных, правда, не тремя, но двумя брать­
ями Хснгисом и Хорсой.
Развитие этого предания, в частности, интересно тем. что в нем
возникает тема девушки, Роуэн, прибывающей вместе с саксами (се­
стры или дочери) «главного брата». Данная тема, как кажется, в пре­
дании о переселении саксов в Британию впервые появляется в «Исто­
рии бриттов» Ненния (см. [Ненний 1984: 180-181]), а затем получает
дополнительное развитие у Гальфрида Монмутского, который вводит
тему «золотой чаши» и традиционного германского обмена ритуаль­
ными пожеланиями при питии вина (Wasseil— Drinchei/1). но при этом
в качестве сюжетной мотивации эпизода, как я понимаю, опирается на
институт заключения брака с правителем как повод для мигрантов по­
лучить в осваиваемой стране узаконенное земельное владение:
Вскоре девушка была выдана за Вортигерна, а область Кантия даже
без уведомления об этом ее наместника Горангона, который властво­
вал в ней, была пожалована Хенгисту. Итак, король в ту ж е ночь взял
в жены язычницу, которая сверх меры ем у понравилась [Гальфрид
Монмутский 1984: 68].

В рыцарском романе XII в. Васа «Брут» тема Ровены полу чает даль­
нейшее развитие и прибытие германских племен в Британию вновь
начинает изображаться как неожиданное и чуть ли нс грабительское
(см. [Arnold 1938]). Наверное, тема в целом и в частности — мотив
символического подношения золотого кубка с вином требу ют отдель­
ного анализа. Но ситуация в целом: приезд отряда, желающего как-то
узаконить пребывание на новой земле, и дальнейшее желание местно­
го правителя вступить в брак с сопровождающей их девушкой — вес
это поразительным образом похоже на описанну ю в «шотландском
эпизоде» саги «Изгнание сыновей Уснеха» ситуацию. Следует также
отметить, что, как и у Гальфрида, потенциальное соединение местно­
го короля с приехавшей девушкой изображается нс как продолжение
стратегической идеи династического брака, но в перву ю очередь —
как следствие неожиданно вспыхнувшего «любовного жара». То. что
Дейрдре «на самом деле» является женой 1Іайси8, — предстает в эпи­
зоде как издержки другой нарративной схемы, в целом же ракурс фраг­
мента как миграционного предания делает неожиданные домогатель­
ства шотландского короля вполне ожидаемыми и законными.
8
Как я понимаю, собственно женой его она нс является, что теоретически
не мешает ей стать официальной супругой шотландского короля.

Шотландский эпизод саги «Преследование сыновей Уснеха»...

69

Но данным наблюдением анализ нарративной структуры «шот­
ландского эпизода» не заканчивается. Вспомним то, что рассказывал
о пиктах Беда Достопочтенный, а именно с пиктами мы и имеем дело
в «шотландском фрагменте».
Как писал Беда:
A d hanc ergo usque p erven ien tes navigio P icti, u t dixim us, p eterieru n t in ea
sibi quoque sedes e t habitationem donate. R e sp o n d e b a n t Scotti, q u ia n o n um ­
bos eas caperet in s u la /.../C u m q u e uxores P ic ti n o n h a b en tesp eteren t a S co l­
ds, e a solum conditione dare consenserunt, utu Ы res p erv e n ire t in dubium ,
m agis d e fe m in e a regum prosapia, q u a d e m asculine regem sib i eligerent | King
1930: 18]. — ‘И з Скифии в м оре вышли пикты на нескольких кораблях
и, будучи отнесены морем к британским берегам, высадились на север­
ном побережье Ибернии. Там они встретили народ скоттов и попросили
позволения поселиться среди них, но получили отказ. Скотты сказали
им, что вместе они на острове жить не смогут. Однако — сказали они —
мы можем дать совет, который принесет вам пользу. На восход от нас
лежит невдалеке другой остров, который хорош о виден в ясную погоду.
Отправившись туда, вы сможете там поселиться, если же вы встре ти­
те сопротивление, то мы придем вам на помощь. Так пикты появились
в Британии и расселились в северных областях острова, поскольку ю г
занимали бритты. У пиктов не было жен, и скотты дали им их с условием,
что королей они должны выбирать не по мужской, а по женской линии.
Известно, что этому обычаю пикты следуют до сего дня’.

То есть, говоря короче, пикты появились в Ибернии откуда-то
с востока, хотели там поселиться, но скотты им в земле отказали,
посоветовав направиться к лежащим западнее островам (то есть —
северной Шотландии). Там пикты и поселились. Причем, как пишет
Беда, «у пиктов нс было жен и скотты дали им их с условием, что ко­
ролей они будут выбирать себе не по мужской, а по женской линии».
На фоне сказанного появление потенциальной супруги и матери буду­
щего наследника для шотландского короля в лице прибывшей из Ир­
ландии Дейрдре предстает более, чем логичным. И не сходну ю ли
функцию должны были исполнять на более низком уровне те трижды
по пятьдесят женщин, которых Найси и его братья заранее взяли с со­
бой? Конечно, мы нс можем ответить на этот вопрос ни положитель­
но, ни отрицательно, поскольку даже на у ровне эксплицитно осозна­
ваемой задачи компилятора Лейнстерской версии, эта тема остается
лишь в области неточных реконстру кций.
А вот более четко вес в том же «шотландском эпизоде» звучит
еще одна тема, в ирландской традиции достаточно распространенная:

70

Грамматика нереального

брак одной женщины с тремя братьями, часто — усугубленный моти­
вом инцестуальной связи. Традиция фольклорная знает и такие реали­
зации легенды о Дейрдре, углубляться в описание и анализ которых
мне намеренно не хотелось бы.
Итак, «шотландский фрагмент» саги о сыновьях Уснеха предстает
как некая инаковая деталь, чуждый собственно структуре саги эле­
мент, своего рода — кукушонок, который, будучи безусловно лиш­
ним, имеет шансы вытеснить законных насельников гнезда и запол­
нить его исключительно повестью о своих приключениях.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ФУНКЦИЯ АРХЕТИПА
«КАУЗАТИВНОЙ ДЕТАЛИ»
В РАЗВИТИИ И КРОССКУЛЬТУРНЫХ ПЕРЕХОДАХ
ЛЕГЕНДЫ О ТРИСТАНЕ И ИЗОЛЬДЕ

Введение
Анализ различных версий широко известного в средневековой
Европе предания о любви Тристана и Изольды привел в свое время
Гертруду Шспперлс к выводу, что сама легенда— кельтского проис­
хождения (см. [Schoepperle 1913]). За сто лет. естественно, возникали
и альтернативные теории (см., например. [Gallais 1974], где доказы­
вается восточное происхождение предания и проводятся параллели с
поэмой XI в. «Вис и Рамин»), однако в целом данная точка зрения счи­
тается общепринятой (см., например, [Carney 1955]). Сама проблема
генезиса легенды мне не кажется сейчас такой уж важной, поскольку
сюжет о любви невесты (жены) старого короля к его молодому дру­
жиннику, безусловно, относится к сюжетам архетипическим, вопло­
щающимся в небольшом наборе собственно нарративных схем и име­
ющим, возможно, мифологическое происхождение. Так, например,
в одной из работ, посвященных теме соперничества старого короля
с молодым любовником в одном из ирландских текстов-источников
(а точнее — обработок, саге «Преследование Диармайда и Грайнне»)
делается вывод, что за сюжетом предания стоит архаическая мифо­
логема борьбы двух миров: мира Смерти, олицетворенного королем,
и мира Жизни — «сохранившаяся в памяти кельтской традиции»
[Breatnach 1958: 97]. Как в локальном сюжете о Тристане, так и в его
кельтских протоверсиях рассказ о любовном треугольнике представ­
лен как результат вмешательства в судьбы героев, как принято счи­
тать — рока, фатума, которому они не в силах противостоять. Более

72

Грамматика нереального

пристальный сопоставительный анализ текстов позволяет сделать
немного иной вывод: на уровне нарратива роль «рока» исполняет не­
кая каузативная деталь, воплощающаяся в том или ином магическом
средстве, которое в той или иной форме передает героине то ити иное
сакральное лицо. Иными словами: на уровне архетипа это повесть
о магии, которой герои действительно противостоять не могут. Срав­
нение разных версий эпизода зарождения «запретной любви» позво­
ляет проследить конкретные воплощения мотива как на уровне па­
радигматики нарратива (включая не только средневековые фиксации
и фольклорные предания, но и современные обработки сюжета), так
и на у ровне синтагматики каждой реализации сюжета.
Итак, речь идет о мотиве зарождения трагической «запретной»
любви, описанной в ирландских сагах «Изгнание сыновей Уснеха»
(русск. пер. см. [Смирнов 1933]), «Преследование Диармайда иГрайнс» (русск. пср. см. [Смирнов 1973]), а также — в знаменитой легенде
о Тристане и Изольде (см. издание разных текстов, трактующих сю­
жет. в [Легенда о Тристане и Изольде 1976]). Главным объектом моего
сопоставительного исследования является то, что я называю «кауза­
тивной деталью», меняющей код повествования: от рассказа об обыч­
ном адюльтере к повествованию о трагической любви и последутощей
гибели героя (или — обоих героев), находящихся под властью того,
что условно можно назвать «роком».

Мотив: Кровь-на-снегу
(«Изгнание сыновей Уснеха»)
Более двадцати лет назад я опубликовала работу [Михайлова
1996], посвященную анализу происхождения мотива «кровь-на-снегу» в ирландской традиции. Перечитав ее, я поразилась ее наивности.
Основным недостатком, как я сейчас думаю, той работы было огра­
ничение анализируемого материала одним только текстом — ирланд­
ской сагой «Изгнание сыновей Уснеха». Теоретически такой подход
возможен, но для реконструкции структуры нарратива как модели
этого недостаточно. Другим недостатком я могла бы назвать излиш­
нее доверие автору, который послужил для меня отправным авторите­
том. Я имею в виду работу Э. Коскена «Индийские предания и Запад»
[Cosquin 1922], один из разделов которой посвящен теме «кровь-наснегу»: бродячему мотиву, распространенному в Европе в период
Средневековья и позднее (мотив «Белоснежка»), но имеющему; как

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

73

полагает автор, индийское происхождение. Сочетание трех цветов —
красного, белого и черного — на самом деле оказывается маркиро­
ванным в гораздо более архаических культурах (см. [Тернер 19721,
а также [Berlin, Key 1969], где показано, что на ранних стадиях разви­
тия системы цветообозначений в языке выделается оппозиция «свет­
лый» — «темный», а затем появляется собственно цвет: «красный»).
Таким образом, выделение данной цветовой триады обусловлено для
традиционной культуры генетически (см. анализ темы «Белоснежка»
в [Bolte, Polivka 1963]).
Интересно, что, если в разнообразных вариантах сюжета, кото­
рые приводит Э. Коскен, прототипические образцы черного и белого
цветов могут варьировать (ворон, черное дерево, сажа; снег, мрамор),
в качестве образца для красного всегда называется именно кровь, что
позволяет увидеть за этим образом эротико-символическую состав­
ляющую (в частности — менструальную кровь, сопутствующую,
соответственно, началу сексуальной активности девушки — см. [Vaz
da Silva 2007]).
Обращение к указателям мотивов, как это ни странно, демонстри­
рует относительную скудость реализации мотива «кровь-на-снегу»
как брачного теста (см. [Thompson 1955-1958. Z 65.1; Т 11.6] — в ос­
новном со ссылками на кельтскую традицию, а также [Cross 1952:
Т 11.6] — где даются ссылки лишь на сагу «Изгнание сыновей Уснеха» и на параллели в куртуазном романе1). При этом, что интересно.
Т. Кросс в своем указателе мотивов древнеирландской литерату ры
нс у поминает эту сагу в группе мотивов Т 481.4 «женщина совраща­
ет слу гу (ученика, сына) пожилого мужа» [Ibid.: 491], справедливо
видя в ней нс рассказ о банальной супружеской измене, но повесть
о подчинении року. И это же можно сказать и о легендах о Диармайде
и Грайннс и Тристане и Изольде. Но это уже наша, поздняя интерпре­
тация абстрактной идеи Судьбы, которой в Ирландии периода раннего
Средневековья еще просто не было. Функцию «рока» исполняло са­
кральное лицо, а также особые магические объекты, за которыми, что
также важно, просматривается фигура носителя сакрального знания.

1
Естественно, за прошедшие годы материал несколько расширился, в ос­
новном — за счет новых фольклорных находок и публикации неизданных за­
писей Можно, например, указать в данном случае собрание бретонских сказок
Ф. Люзеля, где также упоминается в качестве брачного текста цветовая дриада
(см. [Luzel 1995]).

74

Грамматика нереального

Что в данном случае все же оказывается новым и заслуживающим
внимания, так это попытка рассмотреть цветовую триаду нс с точки
зрения сс традиционной, архаической и уже давно метафоризованной
символики (кровь, огонь и проч.), а с точки зрения бессознательного,
но при этом — коннотативного цветового восприятия, которое, как
правило, нс выходит на уровень мифологизации. Как отмечала я еще
в той работе:
М ногочисленны е исследования в области психологии цветово­
го восприятия, начатые в основном в Германии ещ е в середине пр о­
шлого столетия2, привели к целому ряду основополагаю щ их выводов.
Основной вывод о том, что каждый цвет обладает способностью о с о ­
бым образом воздействовать на психику и физиологию человека, явля­
ется достаточно общ еизвестны м и, наверное, не требовал и не требует
подтверждения при пом ощ и многочисленны х сложны х экспериментов.
( )днако более интересны м и заслуживающ им внимания представляет­
ся нам вывод о том, что на человека воздействует не только, а точнее,
не столько один какой-то цвет, сколько определенное сочетание цветов,
как правило, двух или трех.
Согласно данным психологов3, сочетание красного и белого цвета
(особенно — ярко-красного и ярко-белого) вызывает у испытуемого
чувства резкого сексуального голода и полового возбуждения. Сочета­
ние красного и черного4 вызывает чувство тревоги и страха, которые
испытуемые пытаются компенсировать повышенной агрессивностью
и стремлением освободиться от собственного Я, чьи оковы становятся

непереносимыми... Сочетание черного и белого придает налет торже­
ственности, незыблемости всему происходящему [Михайлова 1996: 54].

Как вводится в ирландский нарратив тема сакральной цветовой
триады?
В «Изгнании» рассказывается о том, как девочка, закричавшая
в у тробе матери, остается в живых, несмотря не предостережение
друида, что этот знак предвещает беды уладам. Король уладов Конхобар решает сохранить ей жизнь, чтобы сделать ее своей наложницей,

2 То есть — XIX.
3Я в основном опиралась на знаменитые цветовые тексты Макса Люшера,
которые, насколько мне известно, не считаются устаревшими и сейчас и про­
должают использоваться в некоторых направлениях психологии и практиче­
ской психиатрии (см. [Ltischer 1969]). См. также так называемые «парные тесты
Фрилинга» [Фрилинг, Ауэр 1973].
4 Вспомним, кстати, и Стендаля!

IІроисхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

75

поэтому она воспитывается в строгой изоляции и к ней, кроме воспи­
тателей, допускается лишь колдунья Леборхам. И далее:
F e c h t n -a n d didiu b o i a aite oc fe n n a d lo ig fo th la i f o r sn ech tu im m a ig issin
g e m ru d diafitniu di-ssi, co n -a c ca e-si in fia c h ос on l im ia fo la f o r sin t-sne ch ­
in. Is a n d as-b ert-sifri L eborchaim m :
‘R o p a d in m a in oen f e r fo rs a m b e tis in n a tri d a th u cu t .i. in f o l t a m a l in
fia c h , ocus an g r u a d a m a l in fu il, o a ts in corp a m a l in sn ech ta e [Pokomy

1923: 10] — ‘Случилось же так, что ее приемный отец обдирал кожу
е теленка, чтобы приготовить ей еду той зимой. И увидела она ворона,
который пил кровь на снегу. И тогда сказала она Леборхам: Я полюблю
только того одного человека, у которого будут эти три цвета, то есть
волосы подобные ворону, и его щеки подобные крови, и тело подобное
снегу’.

В саге о Дейрдре и Найси цветовая триада может быть квалифи­
цирована как обязательный элемент сюжетного кода, но в других тек­
стах этот же «мотив» может реализоваться и в иной функции, скорее
орнаментальной, а не сюжетообразующей.
Употребив слово «мотив», я вступаю в область терминологически
неточную, однако — в той или иной степени всем понятную на уров­
не сигнификата. Подобную маркированную деталь предлагал назы­
вать мотивом еще А. Н. Веселовский, предполагая, что архаический
традиционный сюжет и вырастает из особой последовательности мо­
тивов, в которых он видел «формулу, отвечавшую на первых порах
общественности на вопросы, которые природа ставила человеку, либо
закреплявшую особенно яркие, казавшиеся важными или повторяв­
шиеся впечатления от действительности» [Веселовский 1940/1989:
301]. Описанное сочетание трех цветов, как кажется, действительно
может быть названо иллюстрацией «ярких впечатлений», но повторе­
ние этой детали в нарративе, как я думаю, еще не может превратить
этот образ в собственно мотив, то есть, если понимать его отчасти
этимологически (т. е. как «стимул, причину») — в каузативнхто де­
таль. Моя задача в данном случае состоит не столько в том, чтобы
выявить происхождение традиционных образов, сколько в том, чтобы
показать более архаический «костяк», на который затем могут накла­
дываться разные в плане выражения, но функционально тождествен­
ные «темы». То есть, иными словами, то. что в сагс о Дейрдре и Найси
может быть квалифицировано как необходимый элемент сюжетного
кода (героиня видит яркое сочетание контрастных цветов, и это ока­
зывается стимулом запретной любви), реализуется в других текстах

76

Грамматика нереального

той же традиции и почти той же сюжетной ориентации в плане выраже­
ния уже иначе (волшебная родинка, любовный напиток — см. ниже).
Но в то же время сочетание трех цветов, белого-красного-черного,
может выступать и в функции, которую я назвала бы орнаменталь­
ной, а не сюжетообразующей, а для удобства описания — не мотивом,
а темой. Так, в саге «Похищение стад Фроеха» описывается, как герой
переплывает темные воды озера, держа в зубах красную гроздь ряби­
ны. Н как пишет компилятор:
В а h ed ia ru m a th esc F indabrach, n a ch a la in d a th ch id , bah a ild iu lee F rd e c h
do acsin ta r dublind, in co rp d o rogili in J o lt d o rodilli, in d a ig e d d o chum tachtai, in ts h u ild o roglassi, issh em d eth d cla c h cen lo ch tcen a n im , со n -a g a id Jhochaelforlethain , is e d iriuchdianim , in ch ra eb co sn a ca era ib d erg a ib eter
in m b ra g it in n-ag id n g il. Is s e d a tb ered F in d a b a ir, n o co n jh a cc a n i rosaissedlethno train do ch ru th [M eid 1967: 8]. — И тогда показалось Финдабайр,
что пс видела она ничего прекраснее, чем Ф роех, переплывающий
тем ную заводь, тело его сам ое сверкающ ее и волосы самые прекрас­
ные, лицо м огущ ественное, т а з а самые синие, а сам он стройно-ю ны й
без изъяна, с лицом широким сверху и узким снизу, сам он стройный
и статный, с веткой с красными ягодами м еж ду грудью и белым лицом.
И говорила потом Ф индабайр, что ни на половину, ни на треть не срав­
нится ничто с его обликом’.

Сочетание трех цветов в данном примере имеет лишь орнамен­
тальные функции, что компилятором кодируется понятием «прекрас­
ное», причем данную оценку он вкладывает в у ста персонажа саги —
Финдабайр (как и в саге о Дейрдрс). Красота цветового сочетания,
таким образом, предстает как традиционная для сагового нарратива,
но «каузативной деталью» в данном тексте она не является.
Сочетание трех цветов, отметим — наиболее архаических среди
выделяемых в цветовых системах, в данном примере предстает всего
лишь как привлекающее к себе внимание, что компилятором кодиру­
ется понятием «красивое», причем данную оценку он, что интересно,
вкладывает в уста Финдабайр, персонажа саги, что порождает эффект
«свободного косвенного дискурса», в котором, как пишет Е. В. Паду­
чева, «повествователь (внеположный миру текста) частично уступает
персонажу свое право на речевой акт» [Падучева 2005: 918].
Сопоставительный анализ преданий о роковой запретной любви
призван в первую очередь выявить в них более архаический сюжет­
ный а р х е т и п , строящийся на особом «порядке сцепления сюжет­
ных блоков» [Сегал 1965: 150]. Сам термин взят мною из известной

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

77

работы Е. М. Мелетинского. который на базе сопоставительного изу­
чения разного рода сюжетных схем сделал вывод:
На ранних ступенях развития эти повествовательные схемы отличают­
ся исключительным единообразием . Н а более поздних этапах они весь­
ма разнообразны, но внимательный анализ обнаруживает, что многие
из них являются своеобразны м и трансформациями первичных элем ен­
тов. Эти первичные элементы з лобнее всего было бы назвать сюж етны ­
м и архетипами [М елетинский 1994: 5].

В тексте «Изгнания» тема предречений и зароков может быть
названа доминирующей. Так. друид предрекает, что рождение де­
вочки принесет несчастья. Затем уже она сама накладывает на себя
зарок-гейс, касающийся облика будущего возлюбленного. Затем сле­
дует вмешательство заклинательницы Леборхам, которая советует ей
обратить внимание на Найси. сына Уснеха, который как раз обладает
названными тремя цветами. Увидев Найси, Дейрдре сразу влюбляется
в него и требует, чтобы он увез ее из дома короля. Тот в начале отка­
зывается, связанный своего рода вассальным долгом, и тогда девуш­
ка хватает его за уши: «Позор и насмешка (melae chuitbiuda — букв,
‘стыд и смех’5) на твои уши, если ты не уведешь меня». Таким об­
разом, макроэпизод делится как бы на несколько составляющих его
сцен, в которых происходит вербальное магическое воздействие на ге­
роиню (слова Леборхам — первый такт), а затем уже иное в плане вы­
ражения, но также имеющее магическую основу воздействие героини
на будущего возлюбленного (второй такт). Визу альный код (три цве­
та) оказывается таким образом реализующимся только в сочетании
с кодом вербальным. Естественно, сама возможность реконстру кции
архетипической схемы возможна лишь при сопоставлении с дру гимн
тестами, описывающими тот же сюжет.

5
Звучащие немного забавно, эти слова на самом деле представляют собой
серьезную угрозу проклятия, представленного как бы через уничтожение чести
и лица человека посредством его осмеяния, для ирландской традиции — особая
гема, находящаяся вне рамок нашего исследования (см ., например, [McLaughlin
2008]). В «Преследовании Диармайда и Грайнне» присутствует гол же мотив:
герой отказывается бежать с возлюбленной, и ей приходится прибегнуть к за­
клятью, иначе — вербальной магии Синтагматически микроэпизоды практи­
чески идентичны, однако демонстрируют необычайную парадигматическую
вариативность (см. ниже).

78

I рамматика нереального

М отив: роди нка л ю бв и
(«П ресл едован и е Д и ар м ай да и Г райне»)
В саге «Преследование Диармайда и Грайне» (Tdruigheacht Dhiarmada agus Ghrainne), дошедшей до нас лишь в поздних версиях6
(ХѴІІ-ХІХ вв.), мы встречаемся с тем же сюжетом, повествующим
о любви невесты короля (Финна) к его дружиннику. В ней также
описана особая активность женщины и фигурирует заклятье, ко­
торое она накладывает на возлюбленного, требуя, чтобы он бежал
с ней.
Этот длинный текст уже в значительной степени отличается
от краткого рассказа о Дейрдре и Найси, однако собственно кауза­
тивный зачин остается примерно тем же. Однако обращает на себя
внимание то, что в «Преследовании», где также присутствует тема
наличия трех цветов у возлюбленного, она утрачивает функциональ­
ную каузативность и из предикативной становится орнаментальной.
По крайней мере, как я полагаю, именно так данная цветовая триа­
да и квалифицировалась поздним компилятором саги. Но не кажется
случайным, что в сцене пира, в ходе которого происходит псевдозна­
комство7Грайнне с Диармайдом, как и в аналогичном эпизоде из «Из­
гнания сыновей Уснеха», присутствует сакральный персонаж, слова
которого, собственно говоря, и оказываются толчком к дальнейшему
развитию событий. В «Изгнании» — это заклинательница Леборхам,
в «Преследовании» — это друид, сидящий рядом с Грайнне. чьи слова
придают судьбоносный характер эпизоду в целом.
Итак, на пиру в доме короля Кормака его дочь Грайнне села напро­
тив друида и спросила его:
‘— С іа he an fe a r bui leach b in n -b h ria th ra ch u d ’a r si, ‘a r a b h fu il an f o i l
cas ciar-dhubh an d a g h ru a id h ch o rcra ch o im h -d h ea rg ra a r la im h c h li O isin
m hic F hinn? ’
— D ia rm a id d ea d -b h a n d rea ch -sh o la s 6 D u ib h n e a n fe a r iid ’a r an draoi, ‘.i.
an t-ao n -lea n n a n ban a gus in g h ea n is fe a rr a id a nE rin n g o h io m la n ’ [TDG:

8, 100-103, 110-115]. —

6 Сам сюжет, предположительно, уже оформился в сагу не позднее X в., ср.
датируемые XI в. списки саг, в которых уже фигурирует «Похищение Грайнне
Диармайдом» (A ithed Grainne re D iarm ait [Mac Cana 1980: 46]).
7 Согласно поздней редакции, Грайнне «на самом деле» уже видела Диар­
майда до этого из окна и, предположительно, уже полюбила его, однако домыс­
ливание «реальной истории» кажется здесь лишним.

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

79

‘— А кто этот муж цветущ ий, сладкоречивый, — сказала она, — у кото­
рого кудрявые угольно-черны е волосы и пурпурные ярко-красные щеки
слева от О йсина сына Финна?
— Это Диармайд с белыми зубам и и сияющ им лицом из рода Д увн е, —
сказал друид, — это его больш е всего любят жены и девушки во всей
И рландии'.

На уровне эксплицитном, то есть в рамках разворачивающегося
перед нами чуть ли не детективного сюжета с похищением, тайным
ходом и явно заранее приготовленным сонным питьем8, Грайнне как
бы разыгрывает перед людьми Финна незнание того, что в данный мо­
мент происходит. Ее дальнейшее поведение, таким образом, должно
выглядеть как реакция на собственную ошибку: она думала, что к ней
якобы сватается Ойсин, сын Финна, и не могла даже предположить,
что ее истинным женихом окажется Финн, который годится ей более,
чем в отцы.
Но этот же диалог, как кажется, может иметь и другие имплицит­
ные мотивации уже на уровне нарратива. Так. с одной стороны, прось­
ба Грайнне растолковать ей происходящее оказывается побуждением
к введению в текст широко представленного в ирландской традиции
эпизода «узнавания по описанию». Но если чаще он призван скорее
ввести дескрипцию героя, чем действительно — опознать его, в дан­
ном случае речь идет действительно об узнавании как таковом. Ис­
ключение, возможно, составляет лишь описание-у знавание самого
Диармайда:
‘I n n is dam anois ’, a r G rainne, ‘c ia h e su d a rg u a la inn d eis O isin m h icF h in n ? ’
‘A ta a n n sin ’a r se, ‘G o llm ea r m ile a ta m a c М о т а ’/ . . . /
‘— C ia h e an fe a r b u ilea ch b in n -b h ria th ra ch tid ’ a r si, ‘a r a b h fu il an fo l t
cas ciar-dhubh an d a g h ru a id h ch o rcra ch o im h -d h ea rg ra a r la im h c h it O isin
m h ic F h inn? ’
— D ia r m a id d ea d -b h a n d rea ch -sh o la s 6 D u ib h n ea n fe a r ltd ’a r an draoi, ‘.i.
an t-ao n -lea n n a n b a n agus in g h ea n is fe a rr a id a nE rin n g o h io m la n ’ [TDG:
8, 1 0 0 -1 0 3 , 110-115]. —

8
Однако, как мы узнаем из дальнейшего сюжета, на самом деле Диармайд
уже был знаком Грайнне раньше: он приходил вместе с Финном к ее отцу Кормаку играть в шары, Грайнне следила за ними из своего солнечного покоя и по­
любила его (ее согласие стать женой Финна помогло ей реализовать уже давно
запланированный побег с любимым). Таким образом: и в данном случае описа­
ние «незнакомого» персонажа оказывается также — имплицитной дескрипци­
ей, но не реальным узнаванием.

80

I рамматика нереального
‘— Скажи мне теперь, — сказала Грайнне, — кто это справа от Ойсина
сына Финна?
— Это там, — сказал он, — Голл из воинов сы новей Морны.
— А кто этот м уж цветущ ий, сладкоречивый, — сказала она, — у кото­
рого кудрявые угольно-черные волосы и пурпурные ярко-красные
щеки слева от Ойсина сына Финна?
— Это Диармайд с белыми зубами и сияющ им лицом из рода Д увн е, —
сказал друид, — это его больше всего лю бят жены и девуш ки во всей

Ирландии’.

С другой стороны, как можно предположить, тот факт, что в до­
шедшей до нас версии саги Диармайд как лучший возлюбленный всех
ирландских женщин представлен Грайнне именно друидом, то есть
лицом, наделенным властью сакрального слова, делает само «пред­
ставление героя», а особенно — его оценку как «лучшего возлюблен­
ного» своего рода направлением действия. Аналогичным образом
в саге «Изгнание сыновей Уснеха» именно Леборхам, Ъап-cainnte.
заклинательница, оказывается тем, кто указывает невесте Конхобара Дейрдре на Найси. Причем если Найси эксплицитно оказывается
носителем трех цветов (кожа цвета снега, щеки цвета крови, волосы
цвета ворона), то в образе Диармайда эти цвета также присутствуют,
однако на уровне сюжетном свою предикацию теряют и исполняют
скорее орнаментальные функции.
Однако следует вспомнить, что кроме Грайнне и друида в эпизоде
присутствует адресат текста, для которого черные волосы и красные
щеки Диармайда. к которому добавлены также белые зубы, оказыва­
ется своего рода знаком узнавания нс столько индивидуального лица,
сколько сюжетной функции: быть воином-любовником. которого ждет
трагическая участь. Представляется, что в поздней версии саги всетаки нет имплицитной отсылки к аналогичному мотиву из «Изгна­
ния». которое, возможно, компилятору и его аудитории могло быть
знакомо. Скорее, если ориентация на фоновые знания аудитории
и имела место, то для компилятора она уже носила характер скорее
бессознательный, и речь может идти скорее не о перекличке сюжетов,
но о коллективной памяти определенного круга их носителей, кото­
рые невольно воссоздавали атмосферу: пир — друид — предречение.
Таким образом создается комплекс горизонта ожидания слушателя:
указание друида прочитывается как рекомендация, то есть — как за­
вуалированное предречение, которое должно реализоваться.
На уровне эксплицитном узнаваемая (нами) цветовая триада
функцию каузативной детали уже утрачивает. Но для адресата текста

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

81

(по крайней мере на ранней стадии развития нарратива) черные воло­
сы, красные щеки и белые зубы Диармайда оказываются своего рода
знаком не столько индивидуального лица, сколько сюжетной функции:
быть воином-любовником, которого ждет трагическая участь. Пред­
ставляется, что в поздней версии саги все-таки нет имплицитной от­
сылки к аналогичному мотиву из «Изгнания», которое, возможно, ком­
пилятору и его аудитории могло быть знакомо. Ориентация на фоновые
знания адресата для компилятора уже носила характер бессознатель­
ный. В данном случае речь может идти скорее не о перекличке сюже­
тов, но о коллективной памяти определенного круга их носителей, ко­
торые невольно воссоздавали атмосферу: пир — друид — предречение.
Возможно, здесь можно провести параллель с темой «нарушаемого за­
прета», который, по мнению В. Я. Проппа, является одним из основных
рычагов развития действия (ср. «запрет, разумеется, нару шается [...].
С катастрофой является интерес, события начинают развиваться»
[Пропп 1986: 37]). Ведь если бы сестра маленького Ивашечки не у влеклась игрой с подружками, или если бы жена Синей Бороды не стада
открывать запретную дверь, или если бы Красная Шапочка не загово­
рила в лесу с волком, сюжет, от которого подготовленный адресат ждет
определенного развития, просто оказался бы не реализованным.
В качестве дополнения можно сказать, что тема Грайнне и ее не­
любви к старому мужу Финну — имеет дру гие реализации в ирланд­
ской традиции, причем — не одну . Впервые она встречается в краткой
саге, представляющей собой не столько саговый нарратив, сколько
своего рода «саммари», где в сжатой форме излагается сюжет, кото­
рый теоретически мог бы быть развернут в собственно сагу. В одном
из таких текстов рассказывается о том, как дочь короля Кормака стала
женой Финна, но не любила его и решила вернуться к отцу. И Финн
отпустил ее, и она вернулась. Любовь к Диармайду тут вообще
не упоминается, но акцент скорее делается на теме: девушка, выдан­
ная за старика. Кроме того, сюжет интересен и совершенно новым для
легенды в целом мотивом: принимая предложение Финна стать его
женой, Грайнне требует, чтобы он подарил ей в качестве «дара неве­
сты» по паре всех диких животных, какие есть в Ирландии (публика­
цию текста по единственной рук. «Желтая книга Лекана» и перевод —
см. [Meyer 1897]).
Эта же тема развивается в маргинальном вкраплении в глоссы
к поэме «Чудо Колума Килле» для уточнения слова sercoll, с не со­
всем ясной семантикой. Оно происходит из лат. ferculum ‘носилки’ —
«поднос» — то, что лежит на подносе — ценная еда (которая,

Грамматика нереального

82

кстати, была запрещена во время поста). Н. Ю. Живлова9 считает, что
так обозначалось все, что добавлялось к хлебу или овсяной каше и
м о т о улучшить вкус. То есть — и ветчина, и солонина, и сушеные
и вяленые яблоки, груши или сливы, придававшие каше сладость. То
есть — хорошая еда. Но в анализе приводимой ниже эпиграмматиче­
ской строфы можно сделать акцент и на другом: вяленые фрукты, как
и солонина — это сморщенное и несвежее нечто, что противопостав­
ляется еде свежей:
Is m a ith do c h u it? a G rainne,
Is f e r r d u it in d a rige,
Serco ll п а ca ilech fe d a .
L a b a n n a m ed a m ine
[Stokes 1899: 264].

‘Хорош а твоя доля, I райнне,
Лучш е для тебя, чем царство,
(...? ) худого петуха
С каплей сладкого м еда’.

Здесь важно для нас не то. что может присутствовать намек на им­
потенцию старого мужа, и не то. что строфу можно трактовать и иначе
(Грайнне получит хорошую еду), а то, что этот сюжет в целом был для
глоссатора знаком и он наизусть знал эту эпиграмму, которая, видимо,
имела широкое хождение. То есть тема «неравного брака» Грайнне —
была известна, и введение ее в нарративную схему любовного треу­
гольника, видимо, произошло позднее.
Но и это не совсем так. В тех же маргинальных поэтических глос­
сах к «Чуду Колума Килле» помещена лирическая строфа о любви, ко­
торая дана, чтобы проиллюстрировать слово diudercc 'долгий взгляд’,
но при этом приписывается все той же Грайнне, предание о которой,
как мы понимаем, компилятору было хорошо знакомо:
Ocus Grainne cecinit:
F il duine
F ris m a d buide lem m d iudercc
A r a tib rin d in m b ith n -h u ile
A m a ic M uire, c id d iubert!

[Ibid.: 156].

‘Есть человек,
За долгий взгляд которого
я была бы благодарна.
Которому я отдала бы весь мир,
О, сын Марии, какова плата! ’

В многочисленных фольклорных версиях предания о Диармайде и Грайнне тема «трех цветов» практически полностью исчезает
из наррации, чем невольно превращает сюжет о трагической любви
в банальную повесть об адюльтере (старый муж и молодой любов­
ник), и именно поэтому в сюжет вводится на уровне плана содержания
9 Устное сообщение.

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

83

новая «каузативная деталь»: волшебная родинка ball seirce (букв, ‘хол­
мик любви’) Диармайда. Увидев ее, женщина мгновенно оказывалась
охваченной любовью (см. подробнее в [№ Sheagdha 1967: ххѵіі]).
Но в то же время следует отметить, что если сага «Изгнание сы­
новей Уснеха», относящаяся к так называемому уладскому циклу саг,
представляет собой лишь эпизод в рамках макросюжета о вражде уладов и коннахтов (ее основная цель — мотивация ссоры героя Фергуса с королем Конхобаром) и собственно «текста Найси» или «текста
Дейрдре» внутри цикла не существует, с повествованием о Диармайде все обстоит иначе. Я могла бы сказать, что рассказ о бегстве
с невестой Финна Грайнне и о его последующей гибели представляет
собой на синтагматическом уровне завершающий эпизод «текста Ди­
армайда», который существует в рамках саг цикла Финна сам по себе.
Диармайд Уи Дув не (в отличие от Найси) фигурирует в других преда­
ниях о Финне и его воинах, где также встречается тема обретения вол­
шебной родинки. Так. в фольклорной версии, записанной в графстве
Голлуэй в 1932 г, повествующей о посещении сыном Финна Ойсином
страны вечной юности (Hr па nOg ), присутствует вставной эпизод,
в котором рассказывается о том. как Финн, Ойсин и Диармайд заблу­
дились в лесу, нашли странный дом, в котором их встретит старик,
предложивший выполнить желание каждого. Финн попросил, чтобы
его пес всегда находил добычу на охоте. Ойсин — увидеть страну веч­
ной юности, а Диармайд сказал:
Іа га іт іт рі, — a r m D ia rm u id , — b a ll sea rc d o ch u ra rm o th a o ib h sa rio ch ta on bhean d a bhfeiefid h g o b ra c k ё g o d tu itfid h sl I n g ra d h Нот [О Clumham
1933: 192]. — ‘Я прош у у тебя, — сказал Диармайд, — родинку любви,
чтобы была она у меня на боку и чтобы любая женщ ина, которая увидит
ее, меня полю била’.

В то же время в саге, записанной в XVII в., «Приключения Голого
Дикаря с горы Риффе», в которой также упоминается Диармайд, он
имеет эпитет Diarm aid па шВап ‘Диармайд женщин’, несомненно от­
сылающий к этой же теме (см. подробнее в [Doan 1983: 11 ff.]). В рабо­
те указывается, что первое упоминание о чудесной родинке Диармайда
встречается в поэтическом тексте, записанном в Шотландии в 1774 г,
причем — именно в контексте возникающей любви Грайнне, однако
очевидно, что сама тема гораздо древнее. Ирландский фольклорист
Д. О’Хогайн, посвятивший специальное исследование сопоставитель­
ному анализу сюжетов, в которых фигурирует «любовная родинка»,
предполагает, что проникновение этой темы в предании о Диармайде

84

Грамматика нереального

и Грайнне может датироваться примерно XV в. (см. |6 hOgain 1988:
175]). Вариации данной темы уже в функции мотивной представле­
ны в фольклорных записях необычайно широко, причем более рас­
пространенной является версия, согласно которой Диармайд получил
родинку в благодарность от встреченной им в лесу старухи, с которой
он согласился разделить ложе (см. с указанием на источники [Bruford
1969: 108-110; 254]).
Варьируются и описания ситуаций, при которых Грайнне увидела
волшебную родинку: драка собак, ссора за пиршественным столом,
желание спасти тонущую девушку и так далее. В ряде версий, запи­
санных в основном на юго-западе Ирландии, Диармайд сам тайком
показывает Грайнне родинку (см. [Bruford 1969: 108]).
Аналогичная родинка, согласно поздней фольклорной традиции,
была и у персонажа по имени Кьярвал О’Далы, получившего ее также
в дар от друида (см. [6 hOgain 1985: 267-269]).
Присутствовала ли тема родинки как каузативного стимула в по­
вестях о Диармайде изначально, но в поздней письменной версии саги
по какой-то причине была выпущена и заменена имплицитным упо­
минанием о «трех цветах» или. напротив, в рассказе о любви Грайнне
к Диармайду стимулом-мотивацией изначально была цветовая триа­
да, сохранившаяся в письменной версии, но уже утратившая предика­
тивность в версиях фольклорных1? Отку да и позднее введение нового
стимула: волшебной родинки. Можно предположить, что на опреде­
ленном этапе оба варианта сюжета сосу шествовали на разных уров­
нях устной наррации — в более архаической версии с тремя цветами
(в кругах знати) и параллельно в фольклорных повестях — уже с вве­
дением темы родинки. Такого же мнения придерживается, например.
Р. Поуэр, считающая, что тема родинки целиком фольклорного про­
исхождения и была привнесена в предание позднее (см. [Power 1985:
224]). А. Бруфорд также полагает, что
...л ю бовн ая родинка Диармайда отсутствует в раннем саговом ма­
териале, так как в ней на более раннем этапе функционирования тра­
диции не было нужды , поскольку в сагах, возможно базирующ ихся
на языческих преданиях, но находящихся и под влиянием монасты р­
ской традиции, опирающ ейся на рассказ о Еве, женщ ина, как правило,
берет на себя инициативу и сама побуж дает мужчину к запретной л ю б­
ви [Bruford 1986/1987: 39].

Далее он сравнивает Грайнне и Дейрдре из «Изгнания сыновей Уснеха» и предлагает видеть в них реликты архаических представлений

IІроисхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

85

о богине любви и плодородия. Возможно, отчасти он и прав, но
на уровне архетипического сюжета в функции каузативной детали ока­
зывается необходимым мотив-стимул, который на парадигматическом
уровне может реализоваться и как наличие трех цветов, и как облада­
ние родинкой.
Отку да в ирландском и шотландском нарративе вообще могла по­
явиться тема волшебной родинки?
Д. О’Хогайн высказывает несколько предположений о появлении
в ирландской традиции, как письменной, так и фольклорной, темы
«волшебной родинки», причем на первый взгляд они кажутся проти­
воречащими дру г другу. Так, по его мнению, др.-ирл. сочетание ball
seirce ‘холмик любви’ представляет собой псевдоэтимологическую
реинтерпрстацию сочетания bliocht seirce < bricht seirce ‘любовное
заклинание’. При этом он ссылается на рассказ о том, как мудрец
Монтан «нанес» данное заклинание на лоб у родливой стару хи. чтобы
во время пира она показалась королю Лейнстера молодой красавицей
и он воссоединился с ней101(см. [О hOgain 1986/1987: 229]). Рассуж­
дая далее о теме любовной магии в целом, он приходит к выводу, что
волшебная родинка Диармайда может быть соотнесена с восточной
традицией изготовления приворотных смесей и нанесения их на от­
дельные части тела, как правило на лоб, с целью вызвать любовь11.
Согласно его предположению, в ирландскую традицию данная
тема могла проникнуть из «Сатирикона» Петрония, возможно в пе­
ресказах известного в ирландских монастырских кругах, а оттуда —
в фольклорную традицию. Обращение к указанному им фрагменту
из «Сатирикона» (§ 131) в русском переводе показывает некотору ю
натянутость его интерпретации:
Тут старуха вытащила из-за пазухи скрученный из разноцветных ниток
ш нурок и обвязала им м ою ш ею. Затем плюнула, смеш ала плевок свой
с пылью и, взяв полу лившейся грязи на средний палец, несмотря на м ое
сопротивление, мазнула меня по лбу. П роизнеся заклинание, она велела
10 Тема старухи, символизирующей одновременно землю и власть, соеди­
нение с которой составляет часть королевского инавгурационного обряда, очень
широко распространена в ирландском саговом нарративе. Как правило, на уровне
сюжетном старуха после соединения с королем превращается в юную красави­
цу, вследствие чего данная тема в ирландистике получила условное название —
pue.Ua senilis (см. классические работы об этом — [МасСапа 1958; Breatnach
1955], а также суммарное изложение сюжета в работе [Михайлова 2004: 19-42]).
11 О любовной магии эллинистического мира, почерпнутой из египетских
источников, см., например, [Gager 1992: 80-83].

86

Грамматика нереального

мне плюнуть три раза и трижды бросить себе за пазуху камешки, кото­
рые уже были заранее у нее заворожены и завернуты в кусок пурпура;
после этого она протянула руку, чтобы испытать мою мужскую силу...
(пер. Б. Ярхо [Петроний 1969: 335]).

Здесь объектом любовной магии оказывается сам герой, а не «все
женщины», как в фольклорных рассказах о Диармайде. Однако, как я
думаю, отчасти О'Хогайн прав: и мелкие частности, и направленность
магического действия — все это может быть названо в данном случае
несущественными деталями, легко поддающимися и контаминациям,
и трансформациям в фольклоре. При этом в нарративе сохраняется
наиболее важная, по его мнению, деталь — родинка Диармайда как
материальный объект, безусловно, родственна традиции любовной
магии в целом, известной и в Ирландии (см., например, о любовной
магии в текстах древнеирландских законов [Borsje 2010; 2012а]). Для
моих рассуждений не совсем удачный пример из Петрония оказался
важным, так как в нем, как и в уже описанных ирландских наррати­
вах, присутствует фигура заклинательницы, без участия которой «за­
вороженные камешки» не имели бы желаемого действия.
Однако, как мне кажется, следует отметить существенное отли­
чие: если в греческой и египетской традиции в известных нам «реко­
мендациях по магии» предполагается, что экспериентер изготовляет
магическое средство самостоятельно, в традиции ирландской всегда
за собственно магическим средством стоит лицо, сведущее в магии.
Аналогичная интерпретация любовной магии присутствует и в ир­
ландских законах, где она, естественно, порицается (причем с пози­
ций отнюдь не церковных, но рациональных, т. с. воспринимается
как вполне реальное действие), но в качестве пресуппозиции за каж­
дым подобным действием стоит не только заинтересованное лицо, но
и сведущий в магии помощник (см. подробнее | Borsje 2010; 2012а]).
Второй «такт» эпизода также может варьироваться, причем его
воплощение в тексте требует особой интерпретации, уже выходящей
за рамки моего небольшого исследования. Так. в рукописной тради­
ции саги Грайнне накладывает на Диармайда зарок-гейс:
C u irim -si f a g h e a su ib h a ig h a ig h m h illte thusa, a D h ia rm a id u i D h u ib hne A. troigh m n a trog h a in n e tt m h a irb h os u isge sa o g h a l N e o ill C h a ille 12

12
Ниалл Кайлле — реальный исторический персонаж, верховный король
Ирландии, в 846 г. был, предположительно, утоплен своими подданными (см.
о нем подробнее [Михайлова 2017: 112-113], там же — ссылки на источники).

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

S7

arn a chronughadh agad, т и п а m b e irir m e fe in le a f [N1 Sheagdha 1967]. —

‘Я накладываю на тебя зароки битвы и разрушения, Диармайд О Дувне,
то есть сила женщины в родах и облик мертвеца над водой и жизнь
Ниала Кайлле (будет) у тебя, если ты не уведешь меня с собой’.

Анализируя этот фрагмент, Т. Шеблом приходит к выводу, что
слова Грайнне носят не столько магический, сколько превентивный
характер: «она пытается спасти возлюбленного от грядущих бед»
ISjoblom 2000: 223]. Конечно, это не так. Как и в ситуации с Дейрдре,
Грайнне совершает вербальный магический акт, накладывая на Диармайда зарок, и все беды могут произойти только, если он откажется
бежать с ней.
В фольклорной традиции, как правило, сохраняется «второй такт»
эпизода, но его составляющая значительно упрощается, сводясь лишь
к упоминанию «гейса». Более того, в ряде фиксаций происходит рас­
шатывание сюжетной схемы и Диармайд склоняется к бегству без до­
полнительных убеждений. В других — бегство происходит, но герой
в течение долгого времени отказывается от сексуальных контактов
с героиней (см. об этом подробнее в [Bruford 1969: 108-110]).

М отив: волш ебны й напиток
(леген да о Т ристане и И зольде)
В указанной работе Д. О'Хогайна |6 hOgain 1986/1987] «любов­
ная родинка» Диармайда сопоставляется с «волшебным напитком»,
известным нам по другому сюжету — преданию о Тристане и Изоль­
де. Он, безусловно, прав, однако, как пишет он же в другом исследо­
вании, «в ирландских сагах женщина накладывает на возлюбленного
зарок, чтобы он не отказывался увести ее с собой, тогда как в Артуровских легендах о Тристане причиной его привязанности к Изольде
оказывается любовный напиток» |0 hOgain 1988: 175]. Действитель­
но, несмотря на расширение числа сюжетных линий в разных верси­
ях легенды о Тристане и Изольде, в реализации мотива зарождения
запретной любви происходит своего рода упрощение и двухтактная
ситуация сводится к одному сюжетному «шагу».
Указанное структурное изменение, несомненно, служит знаком из­
менения и нарративного кода в целом. Как справедливо отмечал еще
Поль Зюмтор, «одним из условий нашей интеллектуальной деятельно­
сти как экепликативного вымысла является вера в способность реаль­
ности образовывать знаковые системы» [Zumthor 1972: 14]. Следуя его

Грамматика нереального

же правилу, согласно которому трансцендентному анализу объекта дол­
жен предшествовать его анализ имманентный, собранный нами кель­
тский материал демонстрирует архетипическую структуру, в которой
одним из важнейших функциональных узлов оказывается, в частности,
мотив возникновения запретного чувства, реализующийся в разных
темах. Однако поздние фольклорные тексты демонстрируют допол­
нительную мотивацию, так как введение темы обретения Диармайдом
волшебной родинки неизбежно должно повлечь за собой и ослабление
второго компонента «функциональной детали) — а именно: описание
активности женщины при сопротивлении мужчины и нежелании нару­
шить запрет.
В легенде о Тристане отчасти сохраняется указанная пассивность
героя. Как пишет об этом М. Турнье, «Тристан — жертва целой ко­
горты женщин, не дающих ему ни малейшего шанса сбежать. Ир­
ландская королева, настаивающая вино из трав, Бранжьена, дающая
его выпить, Изольда Белокурая, Другая Изольда — все эти женщины
окружают храброго рыцаря — постоянно раненного, отравленного,
ухоженного — точно четырьмя стенами некой подвижной тюрьмы»
[Турнье 2004: 26]. Сокращение «тактов» в мотиве зарождения запрет­
ной страсти влечет за собой плюрализацию каузативного аппарата,
подобно тому как сокращение консонантного кластера вызывает ком­
пенсаторное продление предшествующего ему вокала. Аналогичным
образом сакральный персонаж распадается на два: один готовит вол­
шебный любовный напиток, а другой его героям подаст.
Тема любовного напитка оказывается необычайно стойкой и со­
храняется практически во всех версиях легенды о Тристане и Изоль­
де. широко представленных в европейской средневековой нарратив­
ной традиции. Но если при анализе ирландских источников я могла
опираться на дошедшее до нас собрание текстов, как рукописных,
так и фольклорных, то собственно «текст» предания о Тристане
и Изольде, как это ни странно, распадается на множество сюжетов,
ни один из которых собственно протоисточником считаться нс может.
Как пишет составитель тома «Легенда о Тристане и Изольде» в серии
«Литературные памятники» А. Д. Михайлов:
Число литературных памятников, в которых разрабатывается наш
сюжет, очень велико. Н е все эти памятники сохранились в равной мере.
Лишь в виде фрагментов знакома нам эта легенда по кельтским источ­
никам С овеем утрачены ее ранние ф ранцузские обработки. Ф ранцуз­
ские стихотворны е романы второй половины XII в. дош ли до нас также

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

89

далеко не полностью. Однако мы располагаем рядом иноязычных пере­
водов-переработок этих ранних фиксаций легенды о Тристане и Изоль­
де. Более поздние версии, значительно менее оригинальные и самобыт­
ные, сохранились гораздо лучше [Михайлов 1976: 5].

Действительно, интересующий нас мотив зарождения любви не встре­
чается в неполных версиях старофранцузских романов Тома и Беруля, отсутствует в чистом виде он и Готфрида Страсбургского, но зато
его можно найти, например, в прозаической древненорвежской «Саге
Тристрама и Исонды», в анонимной итальянской прозаической пове­
сти «Тристан», ну и конечно же — в поздней обработке Жозефа Бедье
(1900), текст которой собственно и является для нас тем псевдореальным «Тристаном». Как пишет русский издатель оригинального фран­
цузского текста, «Бедье проанализировал сохранившиеся древнейшие
литературные варианты сказания и пришел к выводу, что все они вос­
ходят к какому-то роману, написанному в середине XII в. гениальным
автором. Этот неизвестный роман ученый условно обозначил "прото­
типом” и с тех пор его заключение относительно "прототипа” нико­
му не удалось опровергнуть» [Козовой 1967: 7]. Опровергать рекон­
струкцию Бедье не собираюсь и я, более того, его сочинение реализует
именно архетипическую сюжетную модель предания, в котором мотив
любовного напитка занимает свое «каузативное» место.
Напиток был приготовлен матерью Изольды, причем нс только
при помощи трав, добавленных в вино, но и. как пишет Бедье. «l ayant
acheve par science et magie» [Bcdierl967: 69] — 'завершая его при
помощи мудрости и магии’. Затем она доверяет кувшин служанке
Изольды Бранжьене, сказав, что та должна будет дать его своей хо­
зяйке перед брачной ночью с королем. Как известно, во время путе­
шествия на корабле мальчик слуга случайно находит кувшин и подает
героям этот напиток, после чего тс замолкают и лишь восторженно
смотрят друг на друга. Вошедшая Бранжьсна сразу понимает, что ма­
гия сработала, но, увы, не тогда, когда было нужно.
Откуда появился в легенде мотив любовного напитка? С точки
зрения функциональной, как представляется несомненным, введение
мотива напитка как каузации запретного чувства восходит к ирланд­
скому сюжетному архетипу, в котором именно он. как я уже пыталась
показать выше, оказывается едва ли нс главным мотивом, поскольку
именно он превращает рассказ об адюльтере в повесть о подчине­
нии магии. Но это — в плане содержания. В плане выражения, как
предполагают некоторые исследователи, мотив волшебного напитка

90

Грамматика нереального

соотносится с приготовленным Грайнне «сонным питьем»: заранее
готовя возможность разговора с Диармайдом. она дает Финну и его
воинам сонное питье, от которого все на время засыпают так крепко,
что не слышат ничего, что происходит вокруг. Так герои получают
возможность бежать (см. [OhOgain 1988: 175|).
Здесь предполагается возможным сделать странное отступление,
которое мотивирует сам «обряд» обнесения всех пирующих воинов
напитком, который подносит им дочь короля и одновременно — жена
будущего правителя фенниев — Финна. В ирландской, но также —
германской традиции существовала мифологема женщины-власти,
как правило — жены правителя, которая реализует не только саму эту
власть, но и судьбу воинов, ритуально поднося им чащу с вином или
пивом (см. об этом [Enright 1996]). Ее автор отмечает, что эти функ­
ции в «Беовульфе» исполняет жена короля Вальдхеов, но считает, что
сам ритуал — кельтского происхождения. Действительно, здесь можно
вспомнить ирландскую королевич Этайн — как бы проходной мифиче­
ский эпизод из ирландских саг. о которой в одном из эпизодов расска­
зывается, что она лучше всех умела подносить на пиру питье (то есть
наделять судьбой). Энрайт полагает, что за этим мотивом стоит впол­
не историческая реальность: обычай выпивать на пиру ритуальную
общую чашу, которую — уже предположительно — подносила жена
местного правителя. Поэтому сам факт обнесения Грайнне всех при­
сутствующих неким ритуальным питьем не является чем-то неожидан­
ным (для нее — в частности) и входит в сценарий королевского пира.
Этим и объясняется возможность заранее сделать это питье «сонным».
Поразительно близкая ситуация описана в совершенно другой
саге, также в качестве главной темы имеющей тему запретной люб­
ви, однако и в интродукции, и в финальной развязке значительно от­
личающейся и от «Изгнания сыновей Уснеха», и от «Преследования
Диармайда и Грайне». Сага относится скорее к циклу историческому,
ее действие условно происходит в VII в., она была включена в ком­
плекс «легенда о Тристане» еще А. Д. Михайловым (см. [Михайлов
2006: 119-120]). Я имею в виду небольшой текст «Повесть о Кано
Мак Гартнане» (Scela Cano meic Gartnain, издание см. [Binchy 1963];
анализ текста см. [О Cathasaigh 2014: 342-350]). В саге повествует­
ся о том, как внук шотландского короля Аедана, Кано, сын Гартнана, был изгнан в Ирландию. Попав в Коннахт он приходит ко двору
короля Маркана13, жена которого Кред, как оказывается, уже заранее
13 Связь с именем Марка из легенды о Тристане возможна, но не очевидна.

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

91

влюблена в Кано по слышанным ею рассказам о юноше. Желая тайно
признаться ему в этом, она оказывается практически в той же ситуа­
ции, что и Грайнне: возможность у единиться для объяснения — не­
реальна, и деву шка прибегает к приему — «навести сон на всех го­
стей на пиру, кроме них самих». Как пишет А. Д. Михайлов, «героиня
опаивает волшебным напитком всех присутствующих» [Михайтов
2006: 199], однако на самом деле это не так. Но при этом ошибка ис­
следователя. пользовавшегося, видимо, пересказами легенды, очень
показательна.
На самом деле в саге о Кано сказано:
со tard-si bricht suain forin sluag со torcharadar ina codlud acht sis &
Cana14— ‘так что дала она сонное заклинание воинам и так что упали
они в сон, кроме нее и Кано'.
То есть Креде в саге о Кано каким-то не указанным в тексте спо­
собом накладывает на воинов «заклинание» (предположим, что это
могла быть чудесная музыка, которая в сагах часто описывается как
причина глубокого сна или даже смерти), при этом Грайнне в саге
о Диармайде в точно такой же ситуации достигает точно такого же эф­
фекта, но — при помощи питья, о котором нигде не сказано, что этот
напиток был волшебным. Но сложение сюжетов, однако, достраивает
то, что открыто сказано не было.
Связь этого сонного питья с напитком любви из предания о Три­
стане и Изольде считается очевидной, хотя мне это настолько оче­
видным не кажется. Во-первых, синтаксически, на уровне текста, он
не выполняет функций «предикации любви», но предстает лишь как
средство, сирконстант, чтобы герои могли поговорить друг с другом.
Во-вторых, если в Тристане и Изольде герои пьют сами этот напиток,
то в повести о Грайне или Кано — наоборот, его пьют другие, а герои
его не пьют. И в-третьих, это именно сонный напиток, что подчерки­
вается в тексте. И даже в-четвертых — напиток приготовлен герои­
ней, а не ее матерью и выпит неслучайно.
Мне кажется, с данной точкой зрения согласиться трудно, посколь­
ку предикация мотива «сонного питья» и «волшебного напитка» в со­
поставляемых текстах совершенно различны. Хотя, возможно, дан­
ный подход, достаточно распространенный, также интересен. Но все
же. как мне кажется, сама тема любовного зелья, причем как прави­
ло — изготовленного не потребителем, но магом-профессионалом,
www.ucc/celt/ie

92

I рамматика нереального

является скорее темой универсальной, имеющей параллели практиче­
ски во всех традиционных культурах и реальных практиках. Как писа­
ла об этом еще Г. Шепперле. тему любовного напитка в легенде о Три­
стане и Изольде следует считать кельтской, поскольку в ранней ир­
ландской брачной обрядности существовал обычай во время брачного
пира подносить жениху и невесте питье, содержащее травы, усилива­
ющие подовое влечение и потенцию (см. [Schoepperle 1913: 406 ГГ.]1").
Но трактовал ди так генезис темы компилятор протоверсии легенды
о Тристане? do chumtachtai, intshuil do roglassi. как пишет В. Флинт,
занятие любовной магией всегда считалось запретным и на разных
исторических этапах менялся лишь уровень наказания за него, что
не мешало данным практикам распространяться очень широко и про­
никать даже в монастырские круги (см. [Flint 1991: 231-239]).
Возможно, любовный напиток пришел в легенду о Тристане
из других источников, даже тех же народных практик приворотного
зелья, что вполне естественно. Но если говорить именно о кельтских
параллелях, то тут я предлагаю неожиданную параллель — рассказ
О первой супружеской измене, произошедшей в Ирландии.
В одной из редакций «Книги захватов Ирландии» присутству­
ет поэтический фрагмент, рассказывающий о том. как во время
отсутствия вождя Партолона (он ушел на охоту) его жена Делгнат
изменила ему со слугой по имени Тоба. После совершения измены
они оба ощутили сильную жажду и кинулись пить воду из всех со­
судов, которые были в доме. Естественно, эта жажда метафорична,
как и жажда, охватившая на корабле Тристана и Изольду. Партолон
узнал об этом, когда, после охоты тоже почувствовав жажду, стал
пить пиво из золотого сосуда и ощутил на его краях вкус губ жены
и слуги. Тогда в гневе он схватил любимую собачку жены и убил
ее, и это было «первой ревностью в Ирландии» (собачки считались
прерогативой знатных женщин и согласно преданию — охраняли их
от посягательств сидов — мифических существ; особенно важно это
было во время родов, так как сиды имели обыкновение красть ново­
рожденных, а собачки видели их и отпугивали лаем; согласно зако­
нам, если у женщины не было такой собачки, она могла пригласить
священника, который должен был ее оберегать). На это жена сказала
ему, что вина лежит на нем самом, поскольку он оставил ее «одинна-один» со своим слугой:*
15 О любовной магии в Ирландии — см. также подробнее в процитирован­
ных работах [Borsje 2010; 2012а].

I Іроисхождение и функция архетипа «Кау зативной детали»...
С id o le let а ra d dam rit,
а P arthalon, dam be a cirt:
is m isse in ‘t-aen re n -a e n ' ann,
im (am ) sder, dligim eneclann.
M il la m nai, lem n a ch t la cat,
b ia d la fia l, c a m a la m ac,
sd e r istig ocus faebar,
den re n-aen, is ro -b a eg a l
[M acalister 1937: 68].

93

Хотя зло по-твоем у речь моя тебе,
О Партолон, будет мне этого право:
Это я «один-на-один»,
Я свободна, имею право на выкуп.
М ед с женщ иной, молоко с кошкой,
еда с сильным, мясо с мальчиком,
мастер вм есте с инструментом,
один-на-один это очень опасно!

И это было первым благим суждением, сказанным в Ирландии,
и оно полу чило название — «право жены Партолона».
Должна признаться, что у же высказав данное предположение,
я увидела, что мотив питья, которое играет сюжетообразу ющуто роль
в рассказе о неверной жене Партолона, в свое время сравнивался с на­
питком. который Грайнне подносит на пиру Финну и его воинам в ра­
боте М. Скоукрофта об абстрактных нарративах в ирландской тради­
ции. Однако его концепция несколько отличается от моей [Scowcroft
1995: 135]. Автор в своем интересном анализе ставит во главу угла
символическое значение напитка как «питья власти» (действитель­
но — распространенная в ирландской традиции тема). И таким об­
разом, то, что жена Партолона даст слуге выпить воды из золоченого
кубка своего мужа, оказывается не просто сопу тствулощим адюльтеру
мотивом, но как бы символическим лишением короля его законного
права. Продолжая это сравнение, можно было бы сказать, что и Изо­
льда подносит Тристану напиток, который не просто символизируйот
супружескую любовь, но и является воплощением королевской вла­
сти (напомним, что она была из Ирландии, то есть — как бы везла
с собой на корабле весь сложный комплекс нарративных коннотаций,
присущих ирландской традиции). Но не будет ли это сопоставление
уже слишком натянутым? И почему в таком случае перестает быть
гарантом власти питье, которое Грайнне подносит на пиру Финну
и его воинам? Параллели здесь можно множить и множить. Неко­
торые предстают как осознанные компилятором, иные — возника­
ют в ходе нашего анализа, что вовсе не делает их искусственными.
В этом, как я пытаюсь показать вновь и вновь, отчасти и состоит
суть проницаемости текста, присущего средневековой нарративной
культуре.
То есть, суммируя сказанное, я могу вновь сделать вывод: «любов­
ный напиток» как мотив является одним из важнейших элементов ле­
генды, тогда как он же как тема — имеет многочисленные параллели

94

Грамматика нереального

как в ирландской, так и в мировой традиционной культуре и магиче­
ских практиках.

Симфония Франка и «Тристан 1946»
Все сказанное может иметь подтверждение при сопоставлении
реконструированной протоверсии легенды о Тристане с «сконструи­
рованной» современной польской писательницей Марией Кунцевич
сюжетной схемой, лежащей в основе ее романа «Тристан 1946» (вы­
шел в 1967 г., русск. пер. [Кунцевич 19771). Действие романа перене­
сено в послевоенную Англию. Функции Марка исполняет пожилой
профессор Брэдли, его невесты — молодая медсестра Кэтлин (кста­
ти — тоже из Ирландии, как и Изольда), а Тристана — молодой поляк
Михал, живущий с матерью Вандой в Корнуолле. Сцена «ошибоч­
ного» питья любовного напитка сознательно, в расчете на горизонт
ожидания образованного читателя, заменяется М. Кунцевич сценой
совместного прослушивания пластинки с симфонией Цезара Франка,
которую мать Кэтлин присылает дочери перед свадьбой с указанием
послушать ее вместе с мужем перед брачной ночью. Но получившая
этот пакет Ванда в присутствии сына и Кэтлин ставит пластинку
сама:
...происходи ло что-то невероятное, что-то не зависящ ее от них самих.
На м ои х глазах ю нош а и девушка превращались в божьи твари, и было
неважно, откуда они появились и что с ними будет. ( )ни были по ту ст о ­
рону добра и зла, там, где людской суд и оценки теряют всякий смысл
[Кунцевич 1977: 65].

Но, что интересно, вольно или невольно. Мария Кунцевич воспро­
изводит не только новую реализацию мотива волшебного напитка,
но и двухтактную синтагматику эпизода, в ходе которого волшебное
средство изготовляется одним лицом (матерью героини), но подаст­
ся — другим (в данном случае функции служанки Бранжьены испол­
няет мать героя).
И снова зададимся вопросом о происхождении мотива магиче­
ского воздействия музыки на эмоции человека. Он — универсален.
Возможно, непосредственным источником эпизода могла послужить
повесть Томаса Манна «Тристан» (1919). в которой также описан .лю­
бовный треугольник, в начале — лишь потенциальный, но затем про­
рывающийся в страсть, пережить которую оказывается нс способна

Происхождение и функция архетипа «Каузативной детали»...

95

больная туберкулезом героиня. Причем, что важно, ключевым эпизо­
дом оказывается именно исполнение ею же самой партитуры оперы
Вагнера «Тристан и Изольда».

Вместо заключения
Итак, мы можем реконструировать прототипическую пятиэле­
ментную схему микросюжета о возникновении запретной любви,
обязательными составляющими которой оказываются не только по­
жилой жених, юная невеста, молодой соперник и волшебное сред­
ство, но и некий фоновый персонаж, который является носителем ма­
гического знания. Собственно, его действие и оказывается ключевым
для развития сюжета. Но это — на уровне синтагматики. На уровне
парадигматики мы можем реконструировать ряд, который теоретиче­
ски может быть дополнен новыми элементами (как это и было сдела­
но М. Кунцевич): «кровь-на-снегу» — родинка любви — волшебный
напиток — симфония Франка. Каждый из элементов имеет собствен­
ную генетическую «историю», находящую воплощение в других нар­
ративах, иногда — в орнаментальной функции.
К сожалению, рамки данного небольшого исследования нс по­
зволяют провести более детальный сопоставительный анализ реаль­
ных воплощений в текстах разной жанровой принадлежности (эпос,
сказка, роман) выделенных нами «тактов», особенно — это касается
вариации фольклорных преданий. Данный аспект исследования пред­
ставляется перспективным. но это — уже другое направление работы.
Пока же основной задачей было — построение архетипической сю­
жетной схемы, а также выявление уже скорее имплицитного, но теря­
ющего важность сюжетного кода: рассказа о магии.

СВЯТОЙ КИАРАН: КАРАЮЩАЯ ДЛАНЬ?

Ирландские «Аннады четырех мастеров», наиболее полная истори­
ческая компиляция, составленная уже в ХѴП в., но базирующаяся на бо­
лее ранних источниках, на 845 г. помещают следующее вхождение, со­
общающее о смерти мунстсрского короля Федельмида мак Кримтанна:
F edhlim idh, m a c C riom hthainn, ri M u m h a n , a n gcoire cfc sc r ib h n e o ir ba
d ea ch d ’E ren n ch a ib h in a aimsir, d ’e cc 18 A ugust, d ia g h u in m hed h o in , tria
m hiorbhaile D e & C iarain. B a d o b has F e id h lim id h ro raidheadh:

1.

2.

3.

D u rsa n a D h e d F e id h lim id h ,
to n n b ais b a rom h rod-baidhe,
F o d e a ra b ron d ’E irio tm ch a ib h ,
n a d m a ir m a c C rio m h th a in n Claire.
A s su a ith n id h do G h a o id h ea la ib h
tan d o -a n ic an dedenbhaidh,
R o sca ich d r a n -E rin d uaigh
on u a ir at-b a th F edhlim idh.
N i d ea ch a id h irredh righi
m a rb h a n b a d innigretar,
fla ith f i a l f o rig h n-A ilbine
со b ra th n o ch o n g ig n e th a ir
[AFM: 472].

‘Федельмид, сын Кримтанна, король Мунстера, отшельник и писец, луч­
ший среди ирландцев того времени, почил 18 августа от своей раны, по­
средством чуда Бога и Киарана. О смерти Федельмида было сказано:
Увы, о Боже, Федельмиду,
Волны смерти потопили его.
Вот горе для всех ирландцев,
что нет с ними более сына Кримтанна Клара.

С вятой К иаран: к араю щ ая длан ь?

97

Было чудом для гойделов,
когда настал его конец.
Разош лись убийства по Ирландии
от часа смерти Федельмида.
Н е было ранее на пивном пиру
мертвеца более знаменитого,
Правителя славного в Альвине
такого ещ е не рож далось р анее’.

Данное стихотворение представляет собой на первый взгляд тра­
диционный плач-элегию по умершему королю, которые зачасту ю
писали по своего рода канону или даже — шаблону, в котором не­
обходимо было указать, что всю страну охватило горе и что такого
замечательного короля ранее еще в Ирландии не было. Анонимный
автор в данном случае, казалось бы, этот канон соблюдает, однако бо­
лее внимательное чтение стихов показывает, что опорной темой здесь
является не столько собственно описание выдающихся качеств умер­
шего, сколько его — несравнимости ни с кем, уникальности. «Такого
еще не рождалось ранее» — завершает поэт свою элегию, и он, без­
условно, прав. Уже в прозаической части исторического вхождения
мы читаем о том, что король скончался от раны, «нанесенной Богом
и Киараном», что звучит как некоторое противоречие употребленной
выше формуле «лучший среди ирландцев».
Король Федельмид, сын Кримтана, безусловно, был личностью
выдающейся, каких, может быть, «не рождалось ранее», однако на­
звать его лучшим, наверное, мы не могли бы. Тс же «Анналы четырех
мастеров» на 844 г. помещают запись:
O rgain term aim i C ia ra in la F eid h lim id h , m a c C riom hthainn, & C ia ra n dna
do th ea ch t ina dheadhaidh, a n d a r lais, & fo r g a m h d ia b h a c h a ill d o th a b h a irt
ind, g o m s -g a b h g u m m ed h o in , со n a rbo slan g o a ecc [AFM: 470]. —
‘Разрушение земель Киарана Федельмидом мак Кримтанном, и Киаран
пошел за ним вслед, как ему казалось, и ударил его своим посохом, так
что у того сделалась рана, от которой он не оправился до смерти’.

Нападения на монастыри, разграбление их, убийство монахов, зато­
чение аббатов Федельмидом — все это в Анналах встречается доволь­
но часто. О регулярных нападениях на Клонмакнойс, монастырь, ос­
нованный святым Киараном в 544 г., пишут, например, и «Ульстерские
анналы», притом они же, датируя смерть короля 847 п, тем не менее
называют его также «писцом, анахоретом и лучшим среди ирландцев»:

98

Грамматика нереального

833. Iu g u la tio m u in n tire C lu a n a М о с с и N o is & lo scu d h a te rm u in n со rici
dorus a cille la F eid h lim id h righ C aisil. F o n o en -cu m a i m u in n te r D erm a ig h i
со d o ru s a cille [AU: 290]. — ‘Убийство насельников Клонмакнойса
и сжигание его владений до самых дверей церкви. Федельмидом мак
Кримтанном. И земля Диармайда тоже им же разграблена, до дверей
церкви’.
847. F eid h lim id h А. тс. C rim h th a in rex M u m an, op tim u s Scotorum , p a u sauit, scrib a & an co rita [AU: 306]. — ‘Федельмид мак Кримтан, король
Мунстера, лучший из скоттов, опочил, писец и анахорет’1.

Что же случилось с королем, почему его преследовал призрак свя­
того Киарана и какую роль это видение могло сыграть в насту пившей
вскоре смерти короля Федельмида?
Практически вся история Ирландии в период, который можно уже
назвать не легендарным, но скорее — историческим, представляет
собой повести о сражениях и распрях, временных союзах и ссорах,
обмане и предательстве. Появившиеся у берегов Ирландии в 795 году
викинги застали там такую атмосферу вражды и постоянной борьбы
за власть в локальных точках, которая, наверное, потрясла даже их.
По крайней мере, уже позднее о «предательствах» и «ложных союзах»
писал в XIII в. Снорри Стурлюсон, и несколько раньше, в конце XII в.,
такую же атмосферу постоянной вражды, соперничества и предатель­
ства описывал и Гиральд Камбрийский в своем трактате «Завоевание
Ирландии» (см. [Forester, Wright 2001]). Ирландские хроники под­
тверждают мнение историографов, которые можно было бы заведомо
счесть необъективными.
Но если нападения на соседние королевства для ирландских пра­
вителей были типичны и очень распространены, то все же они отли­
чались от викингов тем, что не нападали на монастыри. Викинги же.
особенно на первом этапе своего пребывания у берегов Ирландии, ви­
дели в монастырях странные поселения, в которых хранятся очень до­
рогие вещи, сделанные с большим мастерством из серебра, покрытые
золотом, богато орнаментированные, но при этом почему-то никем
практически не охраняемые. Конечно, все потиры, раки, реликварии,
обложки кодексов — все это становилось объектом грабежа, что для
короля ирландского было совершенно немыслимо.

1
Надпись, обратим внимание, сделана на латыни, что традиционно практи­
ковалось при вхождениях, касающихся церкви и клира.

С вятой К иаран: к араю щ ая длан ь?

99

Итак, ирландские короли в основном на монастыри не нападали,
хотя следует признать, что взаимоотношения между королевской вла­
стью и властью церковной тоже в целом гладкими не были. И все же
на этом фоне резко выделяется фигура короля Кашеля (Мунстера) —
Фсдсльмида Мак Кримтанна. о котором принято было говорить, что
он сжег больше монастырей, чем вес викинги вместе взятые.
Федельмид не принадлежал к правящей династии Уи Нейллов,
а был из мунстерских королей, которые затем, примерно 150 лет
спустя, породят одну из самых ярких личностей ирландской исто­
рии — короля Бриана Бору, который в 1014 году сумел после битвы
при Клонтарфе как бы освободить страну от скандинавов. Иными
словами, именно эпоха викингов оказалась тем мерилом, при помощи
которого можно было измерить степень неготовности страны к самой
идее государственности. Стало понятно, что Ирландии необходима
сильная власть, личность. И вот одним из претендентов на это и стал
король Мунстера Федельмид. сын Кримтанна.
Однако его действия были во многом непоследовательны и час­
то — даже нарушали шаткие и в основном — чисто символические
для того времени установленной епископами так называемой «прав­
ды правителя».
Так, в «Анналах Иннисфаллена» помечено, что в 840 г. король
Мунстера Федельмид мак Кримтанн похитил у короля Тары (верхов­
ного короля) Ниалла Кайлле мак Аэда жену по имени Гормлат, дочь
Доннхада. Как отмечает Э. Триндад, хотя о самой Гормлат мы практи­
чески больше ничего не знаем, «важность ее роли становится очевид­
ной при обращении к двум другим действующим лицам этой истории»
[Trindade 1986: 145]. Покинутый муж Гормлат, Ниалл Кайлле, как от­
мечает она, был личностью не очень значительной, однако, хотя о нем
как о личности действительно известно не очень много (по крайней
мере, по сравнению с Федельмидом), его политика кажется сейчас
достаточно дальновидной, несмотря на неуспешность. Так, буду­
чи представителем династии Северных Уи Нейллов, т. е. принадлежа
к роду, который традиционно занимал верховный трон в Таре, он тем
не менее в 838 г. предложил нечто вроде военного союза Федсльмиду
мак Кримтанну. королю Кашеля (т. е. — Мунстера). По его инициа­
тиве в Клункурри (на востоке Ирландии) состоялась их официальная
встреча, в ходе которой Федельмид открыто заявил о своих претензи­
ях на верховный трон, что. как указано в Мунстерских анналах (но —
только в них), было принято Ниаллом. как мы бы теперь сказали,
«с пониманием» (см. об этом подробнее в [О Corrain 1972: 98-99]).

100

I рам м ати к а н ереального

Действительно, первая половина ЕХ в. была для Ирландии периодом
очень трудным, так как единичные рейды викингов постепенно приня­
ли характер завоевания, противостоять которому могла только сильная
власть, вокруг которой сложилось бы в нечто в роде военного объеди­
нения. Короли Мунстера со столицей в Кашеле подходили на эту роль
лучше всего. Нужна была и честолюбивая личность, вокруг которой
объединились бы силы нескольких мелких королевств без ущерба для
их собственной чести. И Федельмид мак Кримтанн. человек очень яр­
кий, властный, но при этом — жестокий, импульсивный и, видимо,
не совсем нормальный психически, подходил на эту роль лучше, чем
кто бы то ни было иной. Но при этом, отметим, то. что Ниалл согласил­
ся сложить с себя полномочия верховной власти в Таре и добровольно
передал их Федельмиду. упоминается только в «Анналах Инисфаллена», где говорится, что «Великое собрание ирландцев было возле Клун
Ферта, и Ниалл, сын Аэда. король Темры. подчинился Федельмиду,
сыну Кримтанна, так что Федельмид /стал/ полным королем Ирландии
в тот день» (цит. по [Byrne 1973: 224]). Однако приведенный Ф. Бир­
ном оригинал последней фразы (согЪо lanri И сrend Fedlimmid in la
seiri) позволяет трактовать событие и так. что Федельмид был уполно­
мочен исполнять функции верховного короля «на тот день», иди даже
так, что в «тот день» он в чем-то превосходил Ниалла, как если бы
сам стал верховным королем. Дальнейшие исторические события ясно
показывают, что верховной власти Федельмид все же достичь не смог.
Ирландские анналы буквально пестрят записями о нападениях
Федельмида на соседние королевства, но также — на монастыри,
которые он не столько грабил, сколько — сжигал. Особенной нена­
вистью пользовался у него монастырь Клонмакнойс. основанный
в середине VI в. святым Киараном. Он несколько раз убивал мона­
хов и аббатов монастыря, причем временами сам же удалялся туда же.
каялся, молился, постился, требовал, чтобы его не только постригли
в монахи, но и объявили аббатом Клонмакнойса. а затем возвращался
к себе в Кашель.
Правил он довольно долго, примерно с 820 до 847 года (в разных
хрониках даты немного различаются). На 28-м году правления он по­
гиб, причем странным образом: По сообщению «Анналов Клонмак­
нойса»2 на 843 и 844 г. о короле Федельмиде сказано:
2
Оригинальные «Анналы Клонмакнойса» до нас нс дошли, однако суще­
ствует английский перевод, сделанный в начале XVII в., который с точки зрения
событийной может считаться достаточно надежным источником.

Святой Киаран: карающая длань?

101

843. В этом году король Ниалл Кайлле ум ер в Каллене в М унстере. Вся парухия святого Киарана стала добы чей и п о д в ер т а сь стра­
данию от Ф едельмида мак Кримтанна, без почтения к месту, святости
и реликвиям.
844. П осле его возвращения в М унстер на следую щ ий год приклю­
чилась с ним великая болезнь из-за его живота, в таком вот смысле.
Король Ф едельмид вскоре после возвращения в М унстер прилег на свое
ложе для отдыха. П еред ним явился святой Киаран в своем одеянии
и с посохом , иначе с пасторским жезлом. И так он ударил короля своим
посохом в живот, что приключилась с ним та болезнь и послуж ила она
причиной его смерти, и, несмотря на свою великую тягу в беззаконию
и грабежу, он входил в число писцов и отшельников Ирландии. А умер
он от той болезни в 447 году [АС: 140].

Итак, Федельмид умер, как согласны между собой многие источ­
ники, в 847 г., то есть — на 28-м году правления. В том же, что каса­
ется описанного эпизода со святыми Киараном. то его дата колеблет­
ся от двух лет — до нескольких месяцев до смерти короля. Причина
смерти при этом расхождений не вызывает.
Повторяющуюся в нескольких источниках легенду3 о том. что
короля Федельмида на самом деле убил умерший за 300 лет до этого
святой Киаран, я пытаюсь в данном случае оспорить и предположить,
что на самом деле этот карательный жест совершило какое-то реаль­
ное лицо, скорее всего — один из монахов Клонмакнойса (возможно —
посланный входившим в силу новым верховным королем Ирландии,
принадлежавшим к законной династии Уи Нейллов — Маэлем Сехналлом). Обращение к многочисленным фольклорным текстам, в которых
с установкой на достоверность (то есть — в меморатах, а не фабулатах) описывается убийство детей, подсказало мне структурную модель,
в которую также вписывается история смерти короля Федельмида.
Предположительно этот эпизод, в котором призрак святого Киара­
на выступает в функции мстителя, мог быть известен и компилятору
саги «Трудное гостевание у Гуайре» (датируется примерно XII—XIII в ),
действие которой происходит в VII в. Собственно появление Киарана.
умершего за сто дет до описываемых в саге событий, не должно вызы­
вать удивление и оформлено не как «видение»: святой Киаран просто
автоматически входит в список 12-ти святых покровителей острова.
Однако в дальнейшем его роль в сюжете возрастает: именно он даст
3
JІегенду — с наших позиций, но с точки зрения компиляторов Анналов —
историческое свидетельство.

102

Г рам м ати ка нереального

поэту Сенхану Торпейстѵ совет отправиться по всей Ирландии, чтобы
найти могилу у ладского героя Фергуса, изображаемого далее — имен­
но как призрак (Фергѵс должен был в качестве очевидца рассказать,
в какой последовательности эпизодов-поединков происходил знамени­
тый поход уладов против коннахтов, легший в основу эпопеи «Похи­
щение быка из Куальнге» — о роли Киарана в поисках утраченного
текста см. — [6 Соііеап 1977: 50]).
В ходе испытаний, которым подвергают короля Гуайре гостящие
у него поэты, ему приходится нести ответственность и за съеденное
мышами яйцо, сваренное для завтрака главного поэта Сенхана Торпейста. Рассудив, что вина в этом лежит не на самих мышах и не
на короле, а на коте, который должен был охранять яйцо, Сенхан
решил исполнить против кота, по имени Арусан, песнь-поношение.
Однако на кота она не подействовала. Более того, рассерженный кот
схватил поэта и поскакал с ним, чтобы пожрать в своем логове. Когда
он пробегал мимо монастыря Клонмакнойс, там вновь случился свя­
той Киаран (или его призрак), который, увидев происходящее, бросит
в кота куском расплавленного металла и убил его. Интересно, что спа­
сенный поэт вовсе не воспринял произошедшее как чудо и веление
божественного промысла, но напротив — рассердится и сказал:
М и m a lla ch t a r in laim tu c in t urcus sin, — as se. C id h on? — a r d a m n .
A oleus lem g a n m u le ic e d le H iru sa n , dom ith e a r g u m b eth in trom dam h oc
a e ra d G uairi [Joynt 1931: 23]. — ‘Проклята та рука, что это сделала! —
сказал он. П очему же так? — сказал Киаран. Я серж усь, что ты не п о ­
зволил Х ирусану пожрать меня, иначе моя трудная компания смогла бы
исполнить хулу против Г уайр е'.

Сопоставление эпизодов чудесного явления мстящего Киарана
выявляет некую общую модель:
1. святой является после смерти,
2. для мести он использует не свою волю (как, например, св. Ко­
лумба), а некий вполне материальный объект,
3. его месть имеет справедливый характер,
4. рассказ о появлении Киарана не описывается как «чудо».
Действительно, в многочисленных хрониках убийство святым
Киараном неправедного короля описано как обыденный эпизод, но
при этом опирается на установку аудитории на достоверность4. В саге
4
Характерна, однако, добавленная в «Анналах четырех мастеров» встав­
ка — andar leis — ‘как ему казалось, по его мнению’, то есть, как можно понять,

С вятой К иаран: караю щ ая длан ь?

103

о короле Гуайре убийство кота, скорее выглядит как сказочный эпи­
зод и реконструировать уровень восприятия аудитории здесь сложнее.
В .любом случае — это тоже явно нс «чудесное явление», описанное
для укрепления веры в святость святого.
Итак, как мы можем на уровне синтаксиса нарратива восстано­
вить модель, согласно которой реальный убийца короля Федельмида
оказывается замещенным чудесным персонажем? В свое время я анадизировада подобные сюжетные схемы, однако — совеем на другом
материале. Выявленная модель получила название: «демон как син­
таксическая функция» (см. об этом подробнее— [Михайлова 2017]).
Структурный анализ сказочных нарративов имеет богатейшую
традицию. Однако мое небольшое исследование, а точнее — предла­
гаемая методика, лежит немного в стороне от данного направления
фольклористики и нарратологии. И главным отличием, как я это вижу.
является то, что объектом анализа я вижу не волшебну ю сказку и даже
не мемораты как таковые, а некие базовые ситу ации, имевшие место
в реальной жизни и в данном обществе регулярно повторяющиеся,
даже имеющие статус «исторического события». Описание «собы­
тия» (а точнее — рассказа о нем) посредством выделения базовых
синтаксический функций составляющих его элементов также имеет
свою историю. Так, почти полвека назад Хеда Ясон писала:
Формальная структура определения во м ногих аспектах схожа со струк­
турой языка. Сходство это столь близко, что м еж ду ними м огут быть
установлены особы е корреляты, при которых анализируемый материал
мож ет быть описан в терминологии структурной лингвистики... Нар­
ративные структуры также им ею т свой «синтаксис», с о т а с н о которо­
м у сюжетный состав (который м ож ет быть уподобл ен словарю языка)
формируется в повествование. Базовые черты при этом оказываются
всегда, или почти всегда, универсальны ми [Jason 1969: 416].

«Синтаксический» подход к фольклорному нарративу привел сс
позднее к известной схеме: субъект — предикат — объект (см. [Jason
1977]), при помощи которой описываются типические для сказки
ситуации, например: чудесный помощник — вру чает — волшебное
средство. Предлагаемая мною схема действительно на первый взгляд
кажется чуть ли не повторением схемы Ясон, однако это не совсем
так: во-первых, как я уже говорила, я отталкиваюсь не от сказки.
то, что удар был нанесен самим святым, представляет собой в первую очередь
свидетельство самого короля Федельмида.

104

Грамматика нереальною

а от жизни; во-вторых — для меня главным оказывается не обобще­
ние (леший ~ чудесный помощник), а вытеснение (мать —> леший).
И более того: призрак святого — реальное лицо. В ходе дальнейшего
изложения я надеюсь прояснить свою мысль.
Основным материалом для меня послужили описания жестокого
обращения с детьми или, что называется «преступной небрежностью»
по отношению к ним, приводящей обьино к смерти ребенка. Однако,
как я понимаю, факт убийства матерью или иным близким родствен­
ником ребенка всегда воспринимается как некая аномалия, грех, дур­
ной поступок. Отсюда возникает стремление вытеснить свершившее­
ся как из индивидуальной памяти субъекта, так и из коллективной па­
мяти как микросоциума, так и коллективной памяти в более широком
смысле. При этом начинает действовать механизм замещения, который
на уровне нарратива воплощается в ряде сюжетов, легко группируе­
мых по синтаксическим признакам. Основным материалом для меня
служили не фабулаты. а вполне реальные мемораты, иногда подтверж­
денные журнальными и судебными свидетельствами (в основном —
на ирландском материале).
Итак: «мать убила своего ребенка»: субъект — предикат — объект
(SVO). Механизм замещения вытесняет один из базовых членов клау­
зы. распространяющейся далее в нарратив.
Замещение S.
Ребенка убила (стала причиной гибели) не мать (сестра, отец,
мачеха), а демон, воплощающийся в каждом типе культуры в тради­
ционного представителя низшей мифологии, иногда — «специализи­
рующегося» в данной области.
Пример-1: вернувшись с поля, отец застает жену в состоянии
беспамятства, в руках ее лежит задушенный ребенок. Придя в себя,
мать рассказывает, что ребенка задушила явившаяся на ее неосторож­
ный псевдопризыв полудница.
Пример-2: мать не уследила, что ребенок подошел к болоту, по­
тянулся за дикой лилией и трясина затянула его. В дальнейшем мать
рассказывает, что облик цветка приняла фейри, она же заманила ре­
бенка в болото, а на мать навела сон.
Пример-3: родители уехали по делам, наказав сестре следить за
маленьким братом. Та не выполнила наказа, и в результате мальчик
погиб. Так возникает сюжет о демонах в виде «гусей-лебедей», уно­
сящих ребенка в царство бабы-яги. Последний сюжет — сложнее, так
как одновременно реализует механизм замещения V.

С вятой Киаран: карающая длань?

105

Число аналогичных примеров может быть бесконечно умножено,
поскольку практически каждая народная традиция знает тему демонов-агрессоров. которые обьино похищают или убивают ребенка.
Но все примеры в основном касались случаев «преступной небреж­
ности», которая вызвала гибель ребенка. Так, в районах с жарким
климатом демон-агрессор принимает облик «полудницы». которая
имеет обыкновение похищать или просто — душить оставленного
на краю поля во время летней страды грудного ребенка. За этим, как
можно понять, стоят вполне реальные случаи, когда оставленный та­
ким образом ребенок погибал от солнечного удара. Для Ирландии,
естественно, образ полудницы не актуален, поскольку яркое солнце
там явление нечастое. Поэтому там детей заманивают в болото фейри
(сиды), прикинувшиеся прекрасными ирисами, за которыми малютка
невольно тянется (ср. «Где гнутся над омутом лозы...»). Но тут не­
вольно встает очень сложный вопрос, однозначного ответа на кото­
рый мы, наверное, не получим.
Так, в воспоминаниях Б. Ф. Егорова описан яркий и трагиче­
ский случай, произошедший в жившей с ними по соседству семье:
сестры, которым было велено сидеть с младшим братиком и никуда
из дома не отлучаться, вытащили младенца в палисадник и положили
на открытое солнце, в результате он умер от перегрева. Мать ребен­
ка постоянно кляла себя за то, что не предупредила их об опасности
прямых солнечных лучей. Но почему она забыла об этом? И поче­
му «забывает» об этом уже взрослая женщина, оставляющая ребенка
на краю поля, так сказать — на милость полудницы?
Интересно, что, кроме горя родителей и возможного наказания
детей, никаких судебных санкций применено обычно не бывает.
Видимо, дети воспринимались не совсем как полноценные члены
общества, и перелом в отношении к ним произошел относительно
недавно.
Намеренное убийство ребенка, описываемое как замена субъекта
(S — мать или иной старший родственник) демоном без замены само­
го объекта — нечасты.
Естественно, в каждом случае число примеров может быть умно­
жено, однако при этом следует проявлять осторожность и не вклю­
чать в тип «замещение субъекта» также необычайно разнообразные
и многочисленные сюжеты, в которых демон исполняет субъектные
функции, но при этом не замещает полностью собственно субъект

106

Грамматика нереального

нарратива, но смещает его в позицию объекта (S > О), вызывая пссвдокаузацию предиката.
Примеры: мужик не сам заблудился в лесу, а его завел леший; ры­
бак не сам упал в воду из лодки, а его стянула русалка; сарай заго­
релся не по небрежности самого хозяина, а его поджег обиженный
домовой; ребенок не сам плачет по ночам, а в нем завелись криксы
(ср. также тему «икотниц»).
Замещение V. Иными словами, ребенок не был убит (не по­
гиб в результате небрежности и проч.), но отправился в чудесный
мир, откуда вернется в новом качестве. Применительно к теме
«детства» — это сюжеты об отправленных в лес или иную лиминальную зону детях с первоначальной целью — избавиться от них
(ср. «мальчик-с-пальчик», «двенадцать месяцев» и проч., ср. также
«гуси-лебеди»). Обретя демона-помощника либо — победив демона-хозяина мест, ребенок возвращается, наделенный дарами. Рас­
ширение объектных рамок выводит нас к собственно «историче­
ским корням» волшебной сказки, поэтому приводить здесь примеры
смысла не имеет. Их слишком много, и они всем хорошо известны.
Более того, замещение V, как правило, смещает и сам текст в область
фабулатов, т. е. вместо актуализации и интерпретации локального
события, анализ приводит к обобщенным и максимально архаизиро­
ванным повествованиям.
Для мемората с установкой на достоверность замещение V нс пред­
ставляется характерным.
Замещение О. Иными словами, мать (или иное лицо) убита нс сво­
его ребенка. В этом случае замещение объекта реализует сюжет: унич­
тоженное существо (ребенок) было нс только не собственным ребен­
ком. но вообще — нс человеческим ребенком, а подложенным демо­
нами подменышем. Сюжет очень распространен, однако, как правило,
его реализация осложняется дополнительной заменой V: мать (отец,
близкие родственники) стремятся как бы не столько уничтожить
вторгшегося в их пространство демона, принявшего вид ребенка,
сколько хотят вернуть собственное похищенное дитя. Примеров борь­
бы с подменышами и стоящих за этими нарративами реальных фактов
убийства нежелательных (обычно — больных или отсталых) детей
известно много, причем — на уровне меморатов. Довольно жестокую
и даже циничную интерпретацию легенды о подмененных детях мож­
но найти в работе С. Эберли [Eberly 1988], где демонстрируется, что

Святой Киаран: карающая длань?

107

все так называемые «подменыши» являются детьми с врожденными
дефектами, от которых родители просто хотели избавиться.
Отчасти субтипом сюжета можно считать поверья, что занесен­
ный на пустошь или иным способом умерщвленный младенец пре­
вращается в демона.
Пример: в Исландии нежеланных детей обычно заносят на пусто­
ши, где они и остаются, ползая по земле в пеленках. Они называются
утбурдами, немного вырастают, начинают говорить и могу т заморо­
чить голову проходящему мимо путнику (ср. русск. потерчата).
Но если в скандинавских странах в целом, как и в Ирландии, была
более распространена вера в подменышей, то в Исландии, особенно
в период Средневековья, когда страна осваивалась и заселялась, лиш­
ними дети не могли быть. Но лишними оказывались старики и боль­
ные люди, которые быстро объявлялись «драугарами» и убивались
руками своих же близких. Но убивали они при этом нс заболевшую
мать, а «видергенгера», который может и загрызть внуков, и зара­
зить всех своей странной болезнью (описание внешности исландских
draugr и способы их распознавания — см., например. [Smith 2007:
15-18 et passim]). Действительно, в определенных обществах граница
между живым, но больным человеком и человеком умершим, но вдруг
ожившим, причем несомненно — с дурными намерениями, оказыва­
ется очень зыбкой. Так. например:
В некоторых частях С еверо-В осточной А зии сущ ествовало строгое
табу на оказание помощ и любому, кто упал в воду; более того, есл и тот
сможет снова выбраться из воды своими силами, с ним никто не будет
разговаривать. С ним обращ аются так, как если бы о н был мертв [Боен
2004: 132].

Видимо, таких людей просто убивали, чтобы скорее вернуть в тот,
посмертный мир, откуда он ошибочно вернулся. И умерщвлялся уже
не человек, а демон.
Предложенная методика анализа фольклорных нарративов, пред­
стает как перспективная и теоретически применимая и к другим сю­
жетам, также характеризуемым установкой на достоверность. Наибо­
лее близкой областью изучения здесь является механизм возникнове­
ния лжи как синтаксической структуры, а также — патопсихология.
Но не только: как я понимаю, данная схема работает и при создании
псевдоисторического нарратива, причем в условиях установки веры
в чудо, которое святой может совершить посмертно.

108

Грамматика нереального

Если избавляясь от «подменыша», женщина, принадлежащая
к определенному кругу лиц, которых характеризует общая установка
на реальность происходящего, могла заранее быть уверена, что она
будет адекватно понята и не осуждена, то в случае с описанием втор­
жения умершего святого в историческое повествование ситуация, как
мне кажется, предстает как несколько более сложная.
Как кажется, ирландская житийная традиция избегает повество­
ваний о посмертных явлениях святых (в отличие от — дистантного
воздействия еще при жизни — см. [Bray 1992]5). Возможно, в качестве
одного из прецедентных эпизодов в данном случае мог послужить
широко известный эпизод из жития св. Николая Мирликийского. Так:
Так, в древнеанглийском ж итии св. Николая М ирликийского тонущ ие
в бурю мореплаватели, никогда преж де не видевш ие святого, воззвали
к нему с молитвой, и тот явился им ф изически в образе незнакомого
человека, который пом ог с корабельной оснасткой, «как будто бы был
одним из них». Лишь по прибытии в город Миры мореплаватели у зн а ­
ют, кем на самом деле был их помощ ник [Гвоздецкая 2019: 15].

Данный известный эпизод Н. Ю. Гвоздецкая нс считает относя­
щимся к визионерской традиции именно по той причине, что моря­
ки, которым является св. Николай, нс воспринимают его явление как
чудо. По крайней мере — в тот момент. Анализ исторических свиде­
тельств смерти короля Федельмида точно также — не описывается
как чудесное явление святого. Возможно, по той простой причине,
что реальное лицо, убившее короля, и вправду было просто «как буд­
то одним из них»?
Возможно, вмешательство святого Киарана в данном случае
не мыслилось как «чудо» и появление его не описывалось в стиле
жанра видений, по той простой причине, что его упоминание могло
быть добавлено хронистом просто в качестве своего рода клише?
Ср. интересное вхождение в «Анналах четырех мастеров» на 843 г.
Компилятор описывает гибель некоего Тургезиуса, одного из вождей
викингов, которого король Маэль Сехналл победил и велел утопить
в озере Лох Уйр (совр. Озеро Овел, графство Вестмит):

5 Так, тот же святой Киаран, например, наказал вора, положив ему руку
на шею: у того моментально началась гангрена и голова сама собой отвалилась.
В другой раз, когда Киаран сидел один в лесу и читал, к нему приблизились трое
грабителей и решили напасть на него, однако стоило святому взглянуть в их сто­
рону, как все трое утратили зрение и не могли идти (см. [Stokes 1890: BL 4090]).

С вятой К иаран: караю щ ая длан ь?

109

Tuirgheis do g h a b h a il la M a o l S eachlainn, m a c M a o l R ua n a id h , & a
b h d d h a d h h -i L o ch U air iaram h, ire m h io rh h a ile D e & C iardin, & n a n a e m h
arch en a [AFM: 468]. — ‘Тургезиус захвачен М аэлем С ехланном, сыном
Маэля Руанада, и утоплен потом в О зере Уайр посредством чуда Бога и
Киарана и других святых’.

Указанное озеро находится относительно далеко от монастыря
Клонмакнойс. однако до этого в Анналах говорится о нападении
на монастырь викингов, во главе которых стоял Тургезиус. мона­
стырь был практически разрушен, почти все монахи убиты, а жена
Тургезиуса Ота в виде жрицы Тора выкрикивала заклинания, стоя
прямо на алтаре. То есть — вновь месть святого за поруганное его
владение. Однако, как мне кажется, здесь это описано скорее как
чудо и как Божественный промысел, в отличие от эпизода со смер­
тью Фсдсльмида.
Смерть неправедного правителя, будь то викинг или ирландец,
оскорбившего монастырь и, таким образом, самого его основатс.ля —
святого Киарана описывается как божественное чудо лишь в «Анна­
лах четырех мастеров» (см. приведенный пример, а также — пример
в начале статьи). Можно предположить, что эта поздняя компиляция
ориентировалась уже на другие прецедентные примеры. В частности,
они могли содержаться в «Золотой легенде» Иакова Ворагинского. со­
ставленной уже в середине XIII в. Неожиданно близкую параллель
можно найти в описании странной смерти Юлиана Отступника, по­
следнего из императоров-язычников:
Ю лиан вторгся в П ерсию , подош ел к К тесиф ону и осадил город. П ер­
сидский царь предлагал уменьш ить свое царство, лишь бы император
отвел войска, но Юлиан и слушать о б этом не хотел. Следуя идеям
Пифагора и Платона о переселении душ , он думал, что обладает д у ­
ш ой Александра, или даже считал, что он есть новый Александр в н о ­
вом теле. Но неож иданно в воздухе просвистел дротик, вонзился ему
в бок — и он ум ер от этой раны. Никто не знал, кто же пустил этот
дротик; кто-то утверж дал, что он был пущ ен невидимой рукой, дру­
гие — что это сделал пастух-измаэлит. И все же большинство считало,
что дротик был кинут простым солдатом, уставш им от долгих перехо­
дов и изнуренным голодом. Н о кем бы он ни был послан, человеком или
ангелом, — в лю бом случае это было исполнением воли Бож ией [Иаков
Ворагинский 2018: 3 6 1.

В то же время апокрифическая православная традиция связывает
рассказ о странной смерти Юлиана Отступника со святым Меркурием

по

Г рам м ати ка нереального

Кесарийским, который лично, но — невидимым, появился на поле
сражения с персами и пронзил Юлиана своим копьем.
Наверное, традиция посмертных чудес, посмертной мести и ви­
зионерства в ирландской традиции (и шире) требует самостоятельно­
го. отдельного изучения. Однако в данном случае мне представляется
необходимым обратить внимание на еще один момент: дату смерти
короля, потому что именно в ней я вижу своего рода ключ к трактовке
эпизода в целом. Датировка «прихода» Киарана несколько разнится
в разных источниках, но дата самой смерти оказывается практически
неизменной: это 447 год, то есть — 28-й год его правления.
Убийство «неправедного» правителя — явление необычайно рас­
пространенное и принимающее совершенно разнообразные формы.
Вспомним Цезаря, Александра Второго или Павла Первого. Вспом­
ним также шведского конунга Домальди, которого в начале XII в. свей
принесли в жертву, чтобы прекратить череду неурожайных лет. Как
описывает это Снорри Стурлусон:
В его дни в Швеции были неурож аи и голод. Ш веды соверш али боль­
шие жертвоприношения в Уппсале. В первую осень они стали прино­
сить в жертву быков. Н о голод нс уменьшался. На вторую осен ь они
стали приносить человеческие жертвы. I Іо голод был все такой ж е, если
не хуже. На третью осень много шведов собрались в Уннсалу, где долж ­
но было происходить жертвопринош ение. В ож ди их стали совещаться
и пореш или, что в неурожае виноват Домальди и что надо принести его
в жертву — напасть на него, убить и обагрить алтарь его кровью. Это
и было сделано [Снорри Стурлусон 1980: 18].

Предположительно, аналогичные жертвоприношения короля, ко­
торый считался виновным в неурожае и иных бедствиях, практикова­
лись в архаический языческий период и в Ирландии, что сохранилось
на уровне сагового нарратива в мотиве «тройной смерти» правителя
(см. об этом [Radnor 1983; Ward 1970]). Болес того, именно странный
мотив «тройной смерти» заставил предположить, что подобные нар­
ративы о необычной (и заранее всегда предреченной) гибели местного
правителя можно соотнести с археологическим данными, а именно —
историей так называемых «болотных людей». Помещенные в болота
и поэтому хорошо сохранившиеся, тела демонстрируют изощрен­
ность самого убийства этих людей (они могут быть одновременно —
утоплены, задушены и поражены в спину копьем), а также состояние
их тел (здоровые мужчины, как правило нс привыкшие к регулярному

С вятой Киаран: к араю щ ая длан ь?

111

сельскому труду ) — все это заставляет предположить, что данные
останки — свидетельства практики ритуальных убийств местной зна­
ти (см. например [Glob 1969]).
Но наш эпизод (как. впрочем, и эпизод с конунгом Домальди) от­
носится уже к середине IX в., то сеть времени христианскому.
Однако, как показано в работе ирландского антрополога и исто­
рика Дж. Далтона [Dalton 1970], в Ирландии в ряде случаев убийство
правителя вновь имело место и носило ритуальный характер и. что
для меня сейчас самое главное, совершалось в определенный момент:
а именно — на седьмом году правления, когда некая харизматическая
ограда королевской власти временно ослабевала и король мог быть
безнаказанно убит. Но если он ничем не запятнал себя — он продол­
жат править еще семь лет.
Яркий пример, приведенный в этой работе — рассказ о смерти ко­
роля. жившего VI в. — Диармайде макКьярвале. который был врагом
святого Колумбы, из-за которого тот был вынужден навсегда поки­
нуть Ирландию, и даже полупроклял короля. Но это было в 561 году,
и король продолжал править. А вот два года спустя, на 21 -м году прав­
ления, он был странным образом проклят монахом, предсказавшим
ему тройную смерть: от утопления, от копья и от огня. И когда он
гостевал в доме одного из подданных, вес это и произошло: дом заго­
релся, на него упала горящая балка, он попытался спрятаться в чане
с пивом, но захлебнулся, а тем временем в спину ему ударил копьем
человек, отца которого король убил за несколько месяцев до этого.
Далтон описывает 19 подобных случаев, причем отмечает, что
обычно убийство сопровождается шутовскими переодеваниями, ви­
нопитием, ряжеными, то есть сама атмосфера приобретает карнаваль­
ный характер. Должна признаться, что о Федельмиде он нс пишет
и последним подобным убийством считает убийство скандинавского
конунга Тургезиуса, который был утоплен в озере (ок. 845 г), однако
саму традицию нанесения правителю вреда и его ритуального осмея­
ния полагает сохранявшейся вплоть до XVII в.“6
6 Аналогичное чудо было совершено другим ирландским святым, ев. Се­
натом, жившим в VI в. на юго-западе Ирландии. Уже во время норманнско­
го завоевания, начавшегося в конце XII в., как написано в одном из поздних
житий Сенана, когда Рихар де Клара (видимо, имеется в виду Ричард дс Клер.
2-й граф Пемброк, известный под прозвищем Стронгбоу) вторгся в родные
святому земли Корку-Байскне, он явился и поразил Рихарда посохом «за на­
рушение неприкосновенности его церкви и края» [Иванов 2021: 43]. Как далее

112

Г рам м ати ка нереального

Итак, если все-таки смерть Федельмида от руки святого Киарана
вписывается в схему «демон-заместитель», то что в данном случае за­
мещено? Конечно, в первую очередь приходит в голову субъект— то
сеть рану королю в живот нанес не святой иди его призрак, а реальный
монах или даже некий воин, одевшийся монахом. Но возможно, отча­
сти. одновременно мы можем говорить и о временной замене объекта:
седи наш случай вписывается в схему Далтона, то теоретически мож­
но сделать вывод и о замене объекта: король временно становится как
бы послушной судьбе потенциальной жертвой.
Так кто же все-таки, с точки зрения ирландского историографа,
убил короля Федельмида? Я думаю, пусть и чьей-то другой, вполне
земной карающей рукою, но убил его все-таки — святой Киаран.

говорится в Жи тии, Рихард от этого лишился рассудка и вскоре принял смерть
от вражеской руки в одной из стычек. Интересно, что на самом деле Стронгбоу
не успел предпринять кампанию в Мунстер и в районы, которым оказывал свя­
той Сенан после смерти свое покровительство, не попадал. Но зато он, подобно
Федельмиду, умер в 1176 г , от раны, полученной от удара копьем, причем тоже
не сразу — а в результате начавшегося заражения.

О ВОЗМОЖНЫХ КЕЛЬТСКИХ ИСТОЧНИКАХ
МОТИВНОЙ СХЕМЫ ПРЕДАНИЯ
О РЫЦАРЕ С ЛЕБЕДЕМ

Средневековье не стремилось создавать новые сюжеты, но исполь­
зуя старые, уже «проверенные», оно неизбежно привносило в них чтото свое, национальное, ориентированное на нового и на локального
слушателя или даже уже — читателя. Сюжеты и мотивы сплетались,
и так сами собой возникали новые легенды. Об этом, по сути, и расска­
зывают отдельные главы этой небольшой книги. И в эту же коллекцию
должна быть добавлена несколько менее известная тема — рассказ
о «рыцаре с лебедем», его рождении, его победе в поединке, его заро­
ках и странной судьбе.
В отличие от других названных выше сюжетных схем, рассказ, ко­
торый можно было бы назвать «рыцарь с лебедем» (и так его обычно
и называют), но который на самом деле гораздо сложнее, сохранился
во многих версиях и жанровых формах. Предание, которое (как и мно­
гие другие) обессмертил в своей опере «Лоэнгрин» Вагнер, представ­
ляет собой лишь центральную часть более пространного сюжета-три­
логии. Первая часть, которую хочется назвать «приквелом», повеству­
ет о самом появлении рыцаря-с-лебедем, а третья — о самом лебеде,
его превращении в человека, его подвигах и его смерти.
Первая часть трилогии дошла до нас в нескольких старофранцуз­
ских версиях, в эпических поэмах, которые затем примкнули к цен­
тральной повести — рассказу о чудесном поединке рыцаря, которого
привозит по реке запряженный в ладью лебедь. Датируются первые,
как бы предваряющие основной сюжет памятники в основном XII в.
В первую очередь здесь следует назвать две редакции старофран­
цузских поэм «Рождение Рыцаря с лебедем» (I.a Naissance chi Che­
valier an Cygne), «Элиокса» и «Беатрикс», которые затем в процессе

114

Грамматика нереального

циклизации вошли в эпический цикл о Первом крестовом походе
(см. [Barron 1968]). Чудесный лебедь называется в них предком глав­
ного героя цикла — Готфрида Бульонского, предводителя крестового
похода, ставшего правителем Иерусалима (лебедь назывался отцом
его матери Иды). Позднее, уже в XIII в., была сложена поэма «Ко­
нец Элиаса» (La Fin сГElias), основанная на сюжетном блоке о смер­
ти Рыцаря с лебедем и уже как бы опирающаяся на знание аудито­
рией первых двух частей. Собственно, так примерно и происходила
циклизация сюжета. Завершение циклизации и превращение «сериа­
ла» в собственно текст происходит в анонимной французской поэме
XIV в. «Рыцарь с лебедем и Готфрид Бульонский». В данном случае,
как и в более ранних французских поэмах, речь идет об ориентации
на такое историческое событие, как Первый крестовый поход (1096—
1099). Это автоматически, казалось бы, дает возможность и датиро­
вать описанные в памятниках о лебеде предания. То есть, например,
центральный фрагмент цикла (рассказ о поединке Рыцаря с лебедем,
начинающийся с описания его прибытия на ладье в Неймеген) можно
датировать началом XI в., хотя «на самом деле» являющееся главным
локусом центрального фрагмента предания Герцогство Брабантское
(терр. совр. Нидерландов) было основано императором Фридрихом
Барбароссой лишь в 1183 году. Но создателя анонимной поэмы это
как будто и не волнует.
В свое время авторитетный исслсдоватсль-мсдисвист Г. Парис
высказал предположение, что сюжет о детях-лебедях зародился, ско­
рее всего, в кельтской среде, и предание о рыцаре, прибывающем на
ладье, влекомой лебедем (который затем оказывается его братом),
генетически с данным сюжетом никак нс связано (см. [Paris 1890]).
Как ни странно, данное мнение в настоящее время никак нс оспари­
вается, хотя, на мой взгляд, содержит логическую ошибку: лебедь-ме­
диатор, привозящий, условно говоря, Лоэнгрина из Иного мира, вряд
ли мог возникнуть как самостоятельный персонаж, сели до этого
нс существовало представлений о трансформации человека в лебедя,
с одной стороны, и мифа об Ином мире, мире параллельном, куда ве­
дет водный путь, доступный лишь мифическому персонажу, с другой.
Однако данная сложная тема сейчас выходит за рамки нашего неболь­
шого исследования. Могу лишь сказать, что при обилии текстов о рыцаре-с-лебедем, сохранившихся в разных версиях и во множестве ру ­
кописей, недооцененной остается область устного предания, состав­
ляющего своего рода фон. на котором сюжеты и образы воплощались
в законченные тексты. Но в то же время характерное в основном для

О возможных кельтских источниках мотивной схемы предания...

115

французской медиевистики представление о том, что данный устный
фон был, во-первых, исключительно кельтским, а во-вторых — одно­
направленным в своей мотивной дистрибуции, является, безусловно,
ошибочным. Как пишет, например, Жан-Клод Обайи, «параллельно
с великими романами Беруля и Кретьена де Труа бытовала устная
и анонимная литература /.../ погружающая в мир кельтской феерии
и мифа» [Aubailly 1986: 7]. Устный пласт, который бесспорно суще­
ствовал и был очень важен для анализа путей распространения бро­
дячих сюжетов, подобных тому же «Рыцарю с лебедем», представлял
собой полинаправленное смутное аморфное единство, причем сред­
невековая кельтская культура, как валлийская, так и ирландская, была
не в меньшей степени монастырской, чем культура континентальная,
то есть отчасти ориентирована и на письменную традицию. «Кель­
тские» сюжеты не только распространялись по Европе, они и сами
мотивно постоянно подпитывались в ходе непрекращающегося куль­
турного трансфера.
Первая часть легенды о детях-лебедях дошла до нас в разных ре­
дакциях и формах, как прозаических, так и поэтических, она в ос­
новном относится к традиции старофранцузской и повествует о том.
как королевские дети были превращены в лебедей. Суммарно и очень
кратко, не вдаваясь в детали и различия между разными редакциями,
схему-фабулу, лежащую в основе этих нарративов, можно изложить
следующим образом.
Король встречает в лесу на охоте (лиминальная зона!) фею
(либо — деву-лебедя), уговаривает ее перейти в мир смертных и же­
нится на ней. Атрибутом феи является золотая цепочка, символизиру­
ющая (для аудитории) ее иномирную принадлежность. Мать героя-короля относится к невестке-фее враждебно. У короля рождаются дети
(обычно несколько сыновей и одна дочь). На них их мать накладывает
зарок: не расставаться с золотыми цепочками, с которыми они уже по­
являются на свет. Действительно, снимая цепочки, дети превращают­
ся на время в лебедей. Мать короля узнает об этом, похищает цепочки
мальчиков, тем самым приговаривая их навеки оставаться в зооморф­
ном обличье. Более того, она стремится уничтожить волшебные це­
почки и успевает одну из них переплавить в кубок. Дочь короля тем
временем ищет своих братьев, находит и спасает их, вернув цепочки,
естественно — кроме одной. Таким образом, один из братьев оста­
ется обреченным на пребывание в виде лебедя. И именно ему потом
суждено будет стать лебедем-медиатором «Лоэнгрина».

116

Грамматика нереального

Естественно, здесь сразу приходит в голову множество как фоль­
клорных, так и поздних литературных ассоциаций (например, «Дикие
лебеди» Андерсена), включающих в себя в более широком смысле
мотив брака с существом из иного мира (либо — мира животных),
который по определению должен оказаться временным, с одной
стороны, и каким-то образом проявиться в специфике потомства,
с другой. Примеров здесь так много, что их перечисление теряет
смысл, так как снимает саму постановку вопроса о специфике ле­
генды с генетической точки зрения. В свое время, однако, фран­
цузским исследователем Ф. Лотом было высказано предположение,
насколько мне известно, никем не оспоренное, что непосредствен­
ным источником старофранцузских поэм является ирландская сага
«Дети Лира» (см. [Lot 1892]). Однако при более пристальном взгля­
де на сюжеты старофранцузского и древнеирландского преданий мы
увидим лишь одно, но действительно яркое совпадение: мачеха (а не
свекровь, отличие, скорее, не существенное с функциональной точ­
ки зрения), настроенная враждебно по отношению к детям короля
от первого брака, превращает их в лебедей. И, пожалуй, на этом сю­
жетные параллели заканчиваются, поразительным образом демон­
стрируя, насколько яркая деталь в глазах исследователей способна
обрести предикативность и лечь в основу пссвдосюжста. Если же
говорить о реализации фабульной схемы ирландских «Детей Лира»,
то в пропповской терминологии здесь уместнее бу дет увидеть «вре­
дителя» (мачеху), перемещающего детей в иномирное пространство,
либо — с намерением навсегда избавиться от них. либо — вызвать их
временное удаление (предположительно, уже пользу ясь современной
терминологией — для передачи ДНК второй жены короля будуще­
му наследнику и ликвидации ситуации возможного соперничества).
Собственно говоря, ирландские «Дети Лира» — это и «Белоснежка»
(но не «Спящая красавица»), и даже «Двенадцать месяцев». Но ир­
ландская сага не сказка, хотя и может иметь с ней общие черты. Сага
тоже имеет свою «мораль», но мораль, относящу юся нс к нравствен­
но-социальным сферам, а скорее к области псевдоисторического
нарратива. И поэтому ирландская сага в нашем случае — это рас­
сказ о чуде христианизации острова, с этих позиций она и написана:
мачеха в ирландской версии легенды использует друидическую ма­
гию. которая, как предречено ею же, будет действовать, только пока
на острове господствует язычество. Действительно, с приходом свя­
того Патрика магические пу ты перестают действовать, лебеди слышат
звон церковного колокола, выходят на берег и тут же превращаются

О возможных кельтских источниках мотивной схемы предания...

117

в дряхлых стариков. Успев принять крещение, они с покоем уходят
в иной мир, но уже — христианский.
Сказочная природа саги, по крайней мере в ее зачине, не вызывает
сомнений. Поэтому, как справедливо отмечает в своем диссертацион­
ном исследовании о «Рыцаре с лебедем» О. В. Попова, «на наш взгляд,
гипотезу Ф. Лота нельзя считать достаточно убедительной, поскольку
наличие "сюжета о детях-лебедях” в ирландской мифологии не ис­
ключает возможности распространения близкого ему сказочного сю­
жета на европейской территории» [Попова 2019: 18]. На самом деле
ситуация еще проще: сюжет о детях Лира, принявший саговую форму
и добавивший христианскую мораль, в раннссредневековой Ирлан­
дии просто не был известен и, скорее всего, вообще еще не суще­
ствовал1. Ставший необычайно популярным в эпоху романтического
интереса к национальным преданиям, он датируется примерно XV в.
(текст сохранился в нескольких рукописях ХѴІІ-ХѴІІІ в.), а возник,
как пишет Д. О'Хоганъ, «на основе бродячей легенды о рыцаре-с-лебедем, которая могла попасть в Ирландию из Британии или Франции
в конце Средневековья. Существует также английская версия леген­
ды, датирующаяся XIV в.»12 [О hOgain 1991: 272].
И все же, как мне кажется, ирландская нарративная традиция,
видимо, в ее устной форме могла отчасти послужить одним из источ­
ников предания о «Рыцаре с лебедем». Уже упомянутый выше стой­
кий мотив золотых цепочек, которые являются своего рода гаран­
тами принадлежности чудесных детей миру земному и сохранению
ими антропоморфного облика, находит свои параллели в саговом
материале, причем в несколько измененном виде. Мы постоянно
встречаем в них тему золотых (или серебряных) цепочек, которы­
ми опутаны ноги чудесных белых птиц, прилетающих из Иного
мира. В ряде случаев цепочки надеты и на женщин, но на женщин,

1 См. комментированное издание текста [O’Duffy 1897].
2 Справедливости ради, конечно, следует отметить, что сам Ф. Лот не за­
бывал в своих рассуждениях об относительно позднем происхождении текста
саги как такового и понимал, что он не мог быть непосредственным источни­
ком для появления средневековой легенды, блуждающей по континентальной
Европе. Однако, как я понимаю, в данном случае он, как и его последователи
(например — Клод Лекуте [Lecouteux 1982: 141-142]), использует в своих рас­
суждениях об источниках беспроигрышный «джокер» в виде отсылки к предпо­
лагаемой устной традиции, отрицать или опровергнуть существование которой
практически невозможно.

118

Г рам м ати ка н ереального

имеющих способность превращаться в лебедей. Ср.. примеры из саги
«Видение Энгуса»:
И пош ли они к озеру. Увидели они трижды по пятьдесят девуш ек, и та
девушка была ср еди них. Д ругие девушки и до плеча ей не доходили.
Серебряная цепь была м еж ду каждыми двумя девушками. 1Іа ш ее у ка­
ж дой было серебряное ож ерелье и цепь из чистого золота [В идение Энгуса 1985: 62].

Речь в саге идет о любви сына бога Дагды. Энгуса. к чудесной
девушке, которая являлась ему во сне. Он ищет сс по всей Ирлан­
дии. но. когда находит, отец девушки отказывается отдать сс Энгусу
в жены, мотивируя это тем, что его дочь лишь год пребывает в облике
девушки, на следующий же год превращается в лебедя. Желая воссо­
единиться с любимой, Энгус (видимо, при помощи чар. наложенных
его отцом) сам на время становится лебедем:
Сын Ока пришел к озеру и уви дел трижды по пятьдесят белых птиц.
Были на них серебряны е цепочки и у каждой на голове — золотой о б ­
руч. /... / Он схватил ее двумя руками. 1Іревратилея он тож е в белого л е­
бедя, заснули они и трижды оплы ли вокруг озера. Так девушка навсегда
осталась с ним [Видение Энгуса 1985: 65].

В виде лебедя с золотой цепочкой прилетает из страны Лохланна и дочь короля, полюбившая Кухулина (саги «Сватовство к Эмер»
и «Смерть Дерворгиллы»), Чудесные белые птицы с золотыми це­
почками уводят уладов из их земель к дому, где ждет их младенец
Кухулин (сага «Рождение Кухулина»), превратив жену короля Этайн
в лебедя, бог Мидир обвязывает ее золотой цепочкой и улетает вместе
с ней. Как отмечает в своем исследовании Г. Бондаренко, в саге «Ви­
дение Фингена» во время описания рождения великого короля Конна-ста-битв трижды девять белых птиц с золотыми цепочками при­
летают из Иного мира и поют чудесную песнь, что, по его мнению,
является знаком покровительства местных богов будущему королю
(см. [Bondarenko 2014: 87]). Примеры здесь можно добавить еще во
множестве (см. в указателе Т. Кросса — мотив В 172.7 [Cross 1952:
62]). Цепочки могут быть надеты как на ноги лебедей, которые на са­
мом деле оказываются людьми, так и на ноги (лапы?) белых птиц —
вестников из Иного мира, но в любом случае их упоминание всегда
маркировано. Цепочки не имеют орнаментального характера, это как
бы символы-медиаторы, узнаваемые подготовленным слушателем.

О во зможных кельтских источниках мотивной схемы предания...

119

В ряде случаев в текстах описывается охота на прекрасных бе­
лых птиц, крыльями которых жены уладов любят украшать свою оде­
жду*1, но это как бы «обычные» птицы, и цепочки на их лапах в сагах
не упоминаются.
Какова генетическая природа золотых цепочек в ирландских са­
гах? Как мне представляется, она может иметь двоякий характер. Так,
с одной стороны, сияние золота может быть каким-то образом связа­
но с солярной символикой, что также усиливается сочетанием с те­
мой лебедя, который, как известно, еще в греческих мифах привозит
в золотой ладье Аполлона из страны гипербореев, то есть символи­
чески знаменует возвращение Солнца и теплого и светлого времени
года (см. об этом, например, [Топоров 2000]). Но существует и более
частное объяснение, подсказанное мне интересным исследованием
Дж. Мэллори «В поисках ирландского времени сновидений» [Mallory
2016]. К середине I тыс. до н. э. запасы золота, ранее находимого в ре­
ках Ирландии, практически были исчерпаны. Золотые объекты стали
редкостью и изготовлялись, как правило, из сырья, привозимого с кон­
тинента или из Шотландии. В то же время в ходе земледельческих или
строительных работ или даже во время намеренных раскапываний
ранних курганных захоронений, которые ирландцы считали «чудес­
ными холмами», где живут сиды — боги-покровители острова, люди
периодически находили золотую погребальную утварь, в частности
и золотые цепи, производство которых в основном датируется сере­
диной II тыс. до н. э., то есть еще до-кельтским периодом. Золотые
украшения, чаши, обильно орнаментированное оружие — все это по­
том подучило новое знаковое описание в эпических памятниках гойделов (памятниках, как символах псевдопамяги о псевдоистории), но
вложено было оно в руки богов или иных посланцев из Иного мира1.
Ориентируясь в основном на анализ материальной составляющей
древнеирландской эпической традиции (оружие, чаши, колесницы).
Дж. Мэллори прямо о золотых цепочках как своего рода «ключах»
в Иной мир не пишет, однако вся его монография однозначно подска­
зывает именно такое решение нашей проблемы.
В традиции ирландской золотые цепочки — это символ принад­
лежности к миру Иному, как миру параллельному, где зооморфное
существо сохраняет свою изначальную сущность и лишь в мире
1 О фертильной символике белых птиц в ирландских сагах — см. в работе
[Михайлова 2016].
1С м. об этом также в интересной работе [Gilles 2008 ]

120

Грамматика нереального

смертных (видимо, при помощи снимания цепочек, что, как мне ка­
жется, эксплицитно в текстах не описано) обретает соответствующий
антропоморфный облик. Естественно при этом задаться вопросом, ко­
торым задавались не раз исследователи преданий о мелюзинах и им
подобных тварях: какое состояние для существ такого типа является
изначальным и более естественным? В саге о детях Лира, где ничего
не говорится ни о цепочках, ни о зооморфной природе умершей жены
короля, ситуация предстает как довольно простая. Мачеха при помо­
щи заклинаний превращает в лебедей обычных детей, что расценива­
ется нарратором как однозначно отрицательное действие. В старофран­
цузских поэмах и повестях все несколько сложнее: невестка старой
королевы — это дева-лебедь5, и поэтому, строго говоря, ее свекровь
вправе относиться к своим внукам с некоторым «недоверием». Отни­
мая у них цепочки, она лишь возвращает им их истинный облик.
Интересно, что в современной английской «сказочной» обработ­
ке ирландской саги, проиллюстрированной известным художником
Джимом Фицпатриком, вновь всплывает тема оберега, который мог
бы спасти детей от козней мачехи (см. [Scott 1986]). На этот раз это
явно придуманные авторами волшебные камешки с руническими зна­
ками. Интересно также, что на шеях детей параллельно изображены
и уже узнаваемые нами цепочки, которые фантазия художника сохра­
нит и на шеях лебедей:

5
Ср. повесть о Мелюзине, превращавшейся по субботам в змею ниже та­
лии, как о дочери феи, вс іреченной королем в лесу.

О во зможных кельтских источниках мошвной схемы предания...

121

Причем, интересно, что во всех практически версиях легенды
о рождении рыцаря с лебедем, как и в саге о детях Лира, и в сказке
Андерсена «Дикие лебеди», переход из антропоморфного в зооморф­
ное состояние оценивается как своего рода «недостача», требующая
исправления (сестра спасает братьев). Совершенно иначе представле­
но это в ранней ирландской традиции, в которой дева временно при­
нимает образ лебедя совершенно безболезненно, не мотивированно
и не боится быть узнанной или увиденной смертными. Но если сам
факт трансформации-метаморфозы перестает быть отрицательным,
то, естественно, и символические цепочки меняют свою знаковую
природу. Если в ранних текстах это символ принадлежности Иному
миру и, возможно, чудесное средство для принятия зооморфного об­
лика, то в старофранцузских памятниках они же предстают, наоборот,
как чудесный оберег, позволяющий полумифическому существ} всту­
пать в мир людей.
Завершая наши рассуждения, приведем лишь один пример из саги
«Смерть Лугайда и Дерворгиллы», ясно показывающий принципи­
ально иное расположение нарративных приоритетов в том же сюжете
о превращении девушек в лебедей и о золотых цепочках:
Дерворгилла, дочь короля Лохланна, полюбила Кухулина из-за тех рас­
сказов, что она слышала о нем. Тогда она превратилась в белого лебедя,
и ее служанка тоже приняла лебединый облик, и прилетели они вместе
с востока: два белых лебедя, связанные золотой тонкой цепью. I... I Кухулин взял пращу и камень и метнул камень в одну из птиц так, что
проскользнул тот камень между ее бедер и застрял в матке. И тогда вер­
нулся к ней человеческий облик.
— Жесток воистину твой привет — сказала она — той, что явилась
сюда из дальних мест для лю бовной встречи с тобой! (пер. Т. А. М и­
хайловой [Саги об уладах 2004: 401]).

И никто ничего ни от кого не скрывает!
Изменение нарративных установок и переключение кодов в ходе
культурного и национального трансфера влечет за собой, естественно,
и переоценку фоновой информации, доступной персонажам, действу­
ющим в повествовании. И если для традиции ирландской зооморфная
природа или частичная составляющая героя, как правило, не могут
составить лежащую в основе сюжета «тайну», куртуазная литерату­
ра, как французская, так и немецкая, напротив, полагает само собой
разумеющимся скрывание контактов протагониста с Иным миром
в целом и миром зооморфным в частности. Именно этот мотив и лег

122

Грамматика нереального

в основу собственно «интриги» основной части легенды о рыцаре-с-лебедем, представленной в средневековой французской и уже
немецкой традиции. Речь идет о важнейшей сюжетной составляющей
сюжета о «Лоэнгринс» — запрете героя не только называть свое имя,
но даже быть спрошенным о нем.
Сюжет о рыцарс-с-лебедем, как мне кажется, стал популярным
и широко известным не только специалистам, но и что называется
«образованной публике», в первую очередь благодаря его немецким
переложениям. Как и в других случаях, здесь мы имеем дело со вто­
ричной обработкой сюжета. «Литературные связи между Германией
и романскими странами в Средние века, во всяком случае в сфере
народных языков имели исключительно односторонний характер:
Германия была берущей, а Романия — дающей стороной» [Витке
1967: 5]. Действительно, немецкие версии в основном, видимо, опи­
раются на старофранцузскую поэму XIII (или конца XII) века «Ры­
царь с лебедем», которая входит в сюжетный блок легенды о Готфри­
де Бульонском и Первом крестовом походе. Но вторичность в данном
случае не означает ни отсутствия самостоятельности в реализации
образов и основных мотивировок сюжетных ходов, ни в собственно
текстовой структуре самого повествования. Но. что важно в данном
случае, на территории Германии в процессе заимствования сюжета
о победе чудесного рыцаря в поединке как бы совершенно теряется
рассказ о происхождении как самого рыцаря, так и его лебедя. Не­
мецкие памятники — относительно поздние; самым ранним считает­
ся роман Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», написанный в на­
чале XIII в. Именно Вольфрам называет Рыцаря с лебедем именем
Лоэнгрин и связывает его происхождение с темой Грааля, а действие
основных событий переносит из Неймегена (куда его разместили
анонимные французские авторы, см. рисунок «Рыцарь прибыва­
ет в Неймеген» из рук. XV в.) в Антверпен, и его лебединая ладья
скользит уже по реке Шельде. На его текст частично опирается поэма
«Лоренгель», дошедшая до нас в рукописях XV в., где герой также
называется сыном Парцифаля и рыцарем Грааля. Существует, од­
нако, немецкий текст, поддерживающий иную традицию трактовки
происхождения героя и с замком Грааля никак его нс связывающий:
это поэма Конрада Вюрцбургского «Рыцарь с лебедем», написанная
в 1257 г. (см. [Der Schwanritter 1972]).
Говоря проще, немецкая традиция как бы оставляет за рамками
повествования даже — на уровне фоновых знаний аудитории — рас­
сказ о зооморфной природе героя, которая, казалось бы, могла лежать

О возм ож ны х кел ьтски х и сточн и к ах м оти вн ой схемы предания...

123

в основе главной интриги сюжета: запрете спрашивать имя героя
и о его неожиданном (а точнее — ожидаемом) нарушении. Откуда же
тогда запрет называть свое имя или. как я понимаю, в более широком
смысле — рассказывать о своем происхождении?
Лоэнгрин прибывает в чудесной ладье, запряженной лебедем, как
мы помним, как бы не просто так. В немецких поэмах его появление
трактуется как своего рода божественный промысел: он призван вос­
становить справедливость при помощи поединка и спасти герцоги­
ню Эльзу Брабантскую от вынужденного брака с графом Фридрихом
фон Тельрамунтом. Герой выходит на берег, вызывается отстаивать
волю и честь Эльзы во время поединка, побеждает, естественно, а за­
тем сам женится на герцогине, выдвигая странное условие: никогда
не спрашивать о его имени!
В поэме Вольфрама фон Эшенбаха запрет на вопрос об имени и,
соответственно, происхождении спасителя-героя имеет мотивировку,
вложенную в уста самого Лоэнгрина — он объясняет герцогине, что
в этом случае Бог, пославший его, позовет его обратно:
sol ieh die landes herre sin,
dar umbe laz ieh als vil.
nu hceret wes inch biten wil.
gevraget nimmer wer ich si:
so mag ieh in beliben bi.
bm ieh ziwerr vrage erkom,
so habt ir miime an mir verlom.
ob ir niht sit gewamet des,
so wamt mich got, er weiz wol wes.

124

Г рам м ати ка н ереального

‘Если я должен быть правителем этих земель, / я соглашаюсь на это.
/ Теперь послушайте, о чем я хочу вас попросить: не спрашивайте
меня никогда, кто я, / и тогда я останусь с вами. Если вы зададите
вопрос, / то потеряете мою любовь. / Если вы не удерж итесь от это­
го. / меня призовет Бог, которому все известно
В трактовке Конрада Вюрцбургского Рыцарь с лебедем совершает
как бы подвиг ради самого подвига и даже отказывается жениться на
дочери герцогини. Но затем, видимо понимая свою миссию как не
завершившуюся, соглашается стать ее мужем и автоматически правителем Брабанта, выдвигая при этом условие:
оЬ si m ich frage w er ich si,
daz ich dan ledec unde fri
m it rehte m iieze werden,
und daz ich u f der erden
m ich scheide v o n ir sazehant.

‘Если о на спросит м еня, кт о я, / я по
л о с т ы м и свободны м / и р а с с т а т ь с я с

праву / должен буду стать
ней ' на земле".

хо ­

То есть, как я понимаю, немецкие трактовки вносят в повество­
вание своего рода дополнительную мотивацию запрета на вопрос
об имени: герой «на самом деле» совершает благородный поступок
в силу неких, изначально существующих обстоятельств. А именно: по
рождению своему он принадлежит к сообществу, в кодекс поведения
которого входило требование заступаться за угнетенных, особенно
дам, оказавшихся в опасности. И это, как я понимаю, был элемент
своего рода куртуазной морали, представленной, например, еще в ро­
манах Кретьена де Труа.
Но в то же время собственно запрет на называние и/или произне­
сение имени, равно как и узнавание иномирной сути партнера по бра­
ку есть тема очень распространенная и широко представленная в ми­
ровом фольклоре1’ (см., например, о табуировании имени — [Топоров6
6
Обращает на себя внимание также мотив, как мне кажется, не получив­
ший достаточного освещения в исследованиях о немецких трактовках легенды
о рыцаре с лебедем: собственно речь идет не о назывании имеші героя и во­
проса о нем сейчас, но скорее — о будущем открывании этого имени, в связи
с рождением сына и наследника. Действительно, проходит семь ле г, в течение
которых Эльза выдерживает запрет на вопрос об имени мужа. Однако подрас­
тающий сын, как она понимает, будет спрашивать о том, кто его отец, что и за-

О возм ож ны х кел ьтски х источн ик ах м оти вн ой схем ы предания...

125

2005; Толстая 1999: Harwers 1946]). Казалось бы. собственно источ­
ник табуирования имени героя найти принципиально невозможно,
поскольку их слишком много, и. более того, они скорее универсаль­
ны. Однако французский исследователь Клод Лекуте считает возмож­
ным поставить вопрос об источнике мотива « запрета на имя», и. бо­
лее того, этот запрет он находит все в той же ирландской традиции:
«Запрет Мелюзины не германский, — пишет он. — он происходит
из ирландской литературы, это — гейс; он был привнесен в легенду
о Лоэнгрине. чтобы объяснить внезапный отъезд Рыцаря с лебедем»
[Lecouteux 1982: 193]. То сеть, как можно понять, автор инту итивно
стоит как бы на пропповских позициях и видит здесь запрет, кото­
рый на то и дан. чтобы быть нарушенным (ружье, висящее на стене).
Но при чем тогда ирландская традиция9
При всей наивности французского медиевиста, как это ни стран­
но, мне тоже представляется возможным вслед за Лекуте увидеть
в данном случае запрет на называние имени как результат опосредо­
ванного ирландского влияния. Но речь в данном случае идет не о табу
на имя и его знание и/или произнесение и не о гейсах как таковых,
которые действительно в ирландской нарративной традиции были
необычайно распространены*78, но об интересной параллели с ирланд­
скими сагами, включающей в себя одновременно два (или даже три)
запрета-гейса, «работающих» непременно «в тандеме». Так, например,
ставляет ее запрет нарушить. В данном случае мне представляется необычайно
перспективным дальнейшее сопоставительное изучение мотива именно в дан­
ном аспекте, выводящем нас на сформулированный французским психологом
Жаком Лаканом тезис о важности «имени отца» как в культуре в целом, так
и на уровне бессознательного (см. [Лакан 2006]). Поскольку основной интен­
цией подростка, по Лакану, является желание убить собственного отца, Лоэнгрин, чтобы спасти свою жизнь, накладывает на жену не столько собственно
запрет, сколько — подвергает ее своего рода тесту. И пока вопрос об имени
отца не задан, он может жить с женой в покое и мире (поскольку табуирования
имени мужа в лоне бессознательного просто нет). Но когда у нее появляется
потребность обратиться к нему с вопросом об имени, это служит своего рода
знаком, что их сын уже вступает в «стадию Эдипа» (вспомним, что и Эльза, как
Иокаста, владелица земель и собственно и есть их царица) и Лоэнгрину нужно
вернуться, чтобы сохранить себе жизнь.
7 Знание имени, например, оказывалось необходимым для исполнения ху­
лительной песни. И поэтому сокрытие истинного имени представлялось своего
рода защитой. Но, как кажется, это не наш случай, и мотив относится к другой
нарративной синтагматике.
8 См. об ирландских «гейсах» — [Sjoblom 2000].

126

Г рам м атика нереального

налагаемый на себя временный гейс «не наедаться досыта», как пра­
вило. сочетается с гейсом «не спать всю ночь», а также иногда с гейсом «не проводить два дня подряд у одного очага». Это сочетание
представляет собой обьино временный зарок и символизирует как бы
«комплекс аскезы», которой протагонист должен будет себя подвер­
гнуть в случае отсутствия реализации события А («если не...»). либо
до ожидаемой реализации события А («пока не...»).
Воин-герой, как реализация имиджа, также имеет свои гейсы. как
правило выступающие в определенных комплексах. В данном случае
я имею в виду часто встречающееся сочетание: гейс называть свое
имя и гейс отказываться от поединка. Строго говоря, это как бы две
стороны одного гейса, поскольку не открывающий своего имени че­
ловек, согласно ирландским саговым законам, по крайней мере, ав­
томатически оказывался подозрительным, и принимающий на себя
функции хранителя границ племени воин должен был вызвать его
на поединок. Именно такой гейс лежал на центральном персонаже саг
уладского цикла — Кухулине. Если рядом со столицей уладов Эмайн
Махой появлялся незнакомец и отказывался назвать свое имя. Кухулин должен был вызвать его на поединок чести (а в саговой реально­
сти — просто убить). Но в то же время, узнав, что живущая в Шот­
ландии воительница-колдунья Айфе зачала от него. Кухулин наложил
на будущего сына гейсы:
п ас ham b a ra d o e n fe r d ia c h o n a ir n a c h a slo itid e d do o en fiu r n a fe m d e d co m lann oen fir [Van Hamel 1978: 11]. — ‘пусть не уступает путь никому,
и пусть не называет свое имя никому, и пусть не отказывает в поединке
никому’.

Далее в саге рассказывается, как юный сын Ку худ и на прибыл
куладам из Шотландии на бронзовой ладье, окруженный стаей белых
птиц, отказался называть свое имя. был вызван на поединок отцом
и погиб от его руки, не подозревая об этом. Тут сразу вспоминается
Эдип, убивший Лая, который не хотел уступить ему дорогу, но также
и сын Лоэнгрина, который оказывается обреченным на аналогичное
опасное «безотцовство».
Что здесь является источником чего? Я затрудняюсь ответить
и даже полагаю, что сам вопрос в данном случае и не может быть
поставлен. Да, с одной стороны, для средневековой культуры была
характерна проницаемость, что воплотилось в массе бродячих тем
и образов. Но с другой стороны, реализация одной и той же сюжетной

О возм ож ны х кел ьтски х и сточн иках м оти вн ой схем ы предан ия...

127

схемы в рамках сходной атрибутики может трактоваться и чисто ти­
пологически.
Как верно сформулировал эту идею в свое время Поль Зюмтор,
«наука во все времена есть нс более, чем система экспликативного вы­
мысла, производное от одного из главных условий нашей интеллекту­
альной деятельности — веры в способность реальности образовывать
знаковые системы» [Зюмтор 2003: 12].

ДАЛЛАН ФОРГАЛЛ:
ОБРЕТЕННОЕ ЗРЕНИЕ

В поэме «Чудо Сенана» (Amra Senciiri), посвященной памяти одно­
го из многочисленных святых ранней Ирландии, покровителя острова
Скаттери в устье реки Шаннон (Inis Chathaig), и также обычно припи­
сываемой поэтому Даллану Форгаллу. псевдоавтору элегии на смерть
святого Колума Килле. можно встретить строфу, смысл которой на пер­
вый взгляд вызывает недоумение:
Cain tesban teim essgal, see ni hain,
m hain at; is moa / as moam mo ain.
‘Прекрасно смущ ения тьмы лиш ение, и это вещь великая,
не униж ение поэзии, выше оно, м ое поэтическое м астерство'.

(перевод условный и намеренно буквально-близкий к оригиналу, см.
издание текста и английский перевод — [Breatnach 1989: 27]).
Но почему возвращение зрения поэту, чему посвящена практиче­
ски вся поэма, может рассматриваться им как «унижение поэтическо­
го искусства»? И что означает понятие tern ‘тьма’ в данном контексте1?
На второй вопрос, как мне кажется, ответить довольно легко: поэт го­
ворит о своей слепоте скорее метафорически, подразумевая под этим
отсутствие приобщенности к Свету христианской традиции. Эта же
тема, предположительно, звучит в других строках той же поэмы:
Мота Dubthaig drongoblaig
dom-rofoir dum ruse reilehobair
ara molta miad.
Moi mo rose rigfhotha

mod a n-aed n-ard n-imcaissen
iiasaib nim chonbea blai.

Даллан Форгалл: обретенное зрение

129

Blaeach amrosc ilarda,
со mbrosnaigib liath:
lias mo luirgnib langlassaib,
is form madafail.
‘Великий потомок Д убтаха крепкого рода
мож ет мне помочь в м оем зрении яркой помощью
за его хвалу благородную.
М не же м ое зрение королевское
что есть огни знатного видения
от них пусть уходит м ое сокрытие.
Горе не-зрения постоянного,
возвращение — уж асно.
Н ад м оим и оковами блестящ ими,
что не держат меня б ол ее’.

Перевод (текст и английский перевод см. [Breatnach 1989: 26])
строфы дан мною максимально близко к оригиналу, что. как я пони­
маю, с одной стороны, делает его не совсем понятным русскому чи­
тателю, но, с другой, демонстрирует возможность разных возможных
интерпретаций, базирующихся на стойкой метафоре «зрения», как
знания, а «слепоты» — как блуждания во тьме и пребывания в око­
вах. Возможно (но не обязательно), в данном случае автор оказывает­
ся отчасти под влиянием Библейской традиции, в которой метафора
«света» является общим местом (что и заставляет нас в данном случае
удержаться от углубленных параллелей).
Строго говоря, анализ собственно текста поэмы не дает оснований
для того, чтобы утверждать высказанную мною идею лишь о «мета­
форическом» употреблении в ней понятия «слепоты». Можно пред­
положить, что употребленные поэтом слова tern ‘тьма' и Hath ‘пелена,
серость, мутность’ могли одновременно иметь и метафорическое зна­
чение и описывать вполне реальное, сотворенное святым чудо: возврат
зрения как лишение «тьмы». Уровень понимания в данном случае зави­
сел от уровня тонкости восприятия текста его аудиторией, что восходи­
ло к традиции религиозной философии в целом и осмыслению Еван­
гельских эпизодов с исцелениями Христом больных — в частности.
Для традиции среднеирландской, к которой относится текст по­
эмы «Чудо Сенана», в данном случае, безусловно, прецедентным
и наиболее известным эпизодом оказывался эпизод с обретением
зрения поэтом Далланом Форгаллом, что также происходит в резуль­
тате воздействия святого. Однако здесь необходимо отметить один

130

Грамматика нереального

важный момент: анонимный автор поэмы «Чудо Сенана», кем бы он
ни был1, скорее всего, не мог быть знаком с текстом поэмы «Чудо Колума Килле» (Атга Chohiim Chille), и имя Dalian Forgall вряд ли было
ему знакомо. Имя Даллана, а также приписываемое ему авторство
обеих элегий принадлежит уже составителю глосс к поэме «Чудо Се­
нана», которые датируются примерно Х-ХІ в., он был знаком не толь­
ко с элегией на смерть Колума Килле, но и с сопровождающей ее тра­
дицией псевдо истории ее создания.
Как писал еще Дж. Карни,
Кормак, король М унстера и епископ Кашеля, написал свой знаменитый
Г лоссарий трудных ирландских слов в конце девятого века. Значимо,
что в нем нет цитаций из A nn a C o lu im b C hille /.../ . Для этого есть свои
причины. В результате нападений викингов ирландцы покинули м она­
стырь на И оне в 811 г.12 и переместились в Келле. Е стественно, они взя­
ли с собой наиболее важные документы. Лишь в середине X в. поэма
была «издана» с поясняющ ими глоссами. Кормак же не м ог о ней ниче­
го знать [Carney 1989: 53].

Таким образом рукопись Атга изначально хранилась на Ионе, где
она, скорее всего, и была написана34,причем, видимо, не придворным
поэтом Далланом, а анонимным клириком из близкого окружения
святого. Лишь в конце X в. уже в Келлее1был «найден» список этой
1 Предположение Л. Братноха, что ее автором был Кормак Мак Кулленан
( f 908), епископ и король Кашеля, не представляется в данном случае убеди­
тельным, поскольку Кормак не был ни слеп физически, ни, будучи епископом,
погружен в тьму язычества — метафорически.
2 Точная дата перемещения общины в Келле не совсем ясна. Видимо, это
решение было принято после 806 г , когда Иона подверглась особенно жесто­
кому нападению. В 807 г. в Келлее началось строительство новой церкви, кото­
рое было завершено в 814 г. Видимо, именно тогда окончательное переселение
и произошло.
3 Мы осознаем, что понятия «написана» и «записана» — для средневековой
культуры понятия не синонимичные. Рассуждения о проблемах первых фикса­
ций текстов, бытовавших до этого в устной форе, увели бы нас сейчас слишком
далеко. Мы предполагаем «по умолчанию», что создаваемый в монастырской
среде поэтический памятник недолго существовал в устной форме в виду быто­
вавших там общих установок на письменное слово.
4 В устной беседе М. Херберт одобрила предложенный мной «сценарий»
истории рукописи поэмы, однако предположила, что местом ее хранения мог
быть и монастырь в Армаге, куда также переместилась часть монахов с Ионы
и который Бриан Бору точно посещал.

Даллан Форгалл: обретенное зрение

131

поэмы (возможно, юнечно, уже нс первый), рассказ об этом полу­
чил широкую огласку и по решению близких к королю Бриану Бору
лиц была подготовлена его «комментированная» копия, снабженная
глоссами и. главное — пространным Предисловием, повествующим
об истории создания поэмы.
Сопоставление версий Пролога и глосс ясно показывает, что самая
ранняя с точки зрения палеографической рукопись Lebor па hUidre
(«Книга бурой коровы», ок. 1100 г.) не содержит самую раннюю редак­
цию «средневекового издания» поэмы. Предположительно, наиболее
ранний вариант памятника представлен в Liber Н ут попт (XI в.), что,
естественно, заставляет сделать вывод о том. что оба текста восходят
к другой, еще более ранней редакции, до нас не дошедшей, но по вре­
мени явно также относящейся к среднеирландскому периоду. В тек­
стах глоссы являются ни маргинальными, ни интерлинеарными, но
составляют со строками поэмы единый корпус, различающийся лишь
шрифтом. Тщательное сопоставление трех наиболее ранних версий
Пролога к АСС позволило в свое время М. Херберт (одному из наибо­
лее признанных авторитетов по истории ранней Церкви в Ирландии
вообще и Колумбианской традиции — в частности) сделать вывод,
что дан н ая проторедакция может быть датирована самым началом
X I в. и д а ж е — более того:
В том, что касается времени создания ранней версии Пролога, то сл е­
дует отметить, что о н содерж ится в находящейся в Тринити Колледже

Liber Нутпопт,

в

Lebor па hUidre

и в рук. R aw linson В 502, причем

всюду присутствуют отсылки к известным лицам — М аэлю Сутаню (М аёі Suthain), называемому «величайшим мудрецом Ирландии»,
и Ф ердомнаху (Ferdomnach), наследнику (comarha) Колума Килле. Та­
ким образом, расширенная редакция поэмы м ож ет быть датирована на­
чалом X I в., а точнее — 1 0 0 7 -0 8 гг., периодом , когда Ф ердомнах зани­
мал эту должность [Herbert 1989: 68].

Кроме того, контент-анализ всей реконструируемой протору копией по­
эмы «Чудо Колума Килле», ее содержания и обильных глосс, по мне­
нию М. Херберт, мог помочь определить, в каком именно монастыре
она была составлена. Таким монастырем М. Херберт полагает —
Келле, основанный в гр. Мит примерно в 804 г.5 и воспринимаемый как
5
«Ольстерские анналы» помечают дату его основания 807 г: Constmctio
none ciuitatis Columbae Cille h-i Ceninnus. Показательно, что монастырь изна­
чально мыслился как входящий в familia монастырей св. Колумбы.

132

Грамматика нереального

своего рода «дочерний монастырь» по отношению к Ионе (см. [Her­
bert 1996: 79]). Как она пишет. «То. что она была составлена там же.
где и Liber Нутпогит. подтверждается топонимическими отсылками,
в частности — к ближайшему монастырю Келл Шкир» [Ibid.: 197].
История создания поэмы Атгае СоІигтЪ Chille в среднеирланд­
ский период, безусловно, входила в состав фоновых знаний опре­
деленных ученых кругов, в основном связанных с монастырской
традицией. Но впервые открыто о том, что ее автором был именно
Даллан Форгалл и что ее написанию сопутствовало чудесное явление
могущества Колумбы — возвращение зрения слепому поэту, было
написано лишь в Прологе к не дошедшей до нас, но составленной,
видимо, в самом начале XI в. «комментированной» редакции текста.
Если королю Бриану Бору мог бытъ политически выгоден архаиче­
ский памятник, демонстрирующий династическую преемственность
и оправдывающий его территориальные притязания, это не означает
ни того, что сам текст поэмы мог быть «сфабрикован» по его указа­
нию, ни того, что история создания поэмы была сфальсифицирована
или, говоря проще — просто сочинена для Предисловия Маэль Сутанем, Фердомнахом или кем-то еще из близких королю клириков, хотя,
строго говоря, для подобной доверчивости у нас оснований нет, как
нет и оснований считать, что автором поэмы был именно Даллан Фор­
галл. Более того, в недавно вышедшей монографии Дж. Бизани тща­
тельный анализ собственно лингвистических данных и стиля элегии
приводит автора (и читателя) к выводу, что периодом компиляции тек­
ста поэмы может быть условно назван классический древнеирланд­
ский (700-900 гг.), в котором присутствуют некоторые вкрапления
намеренно архаизованных форм (см. его вывод [Bisagni 2019: 252],
а также — о датировке поэмы [Bisagni 2009]). Иными словами, поэ­
ма не могла быть написана сразу после 597 г. — года смерти св. Колума Килле. Анализ библейских аллюзий и отсылок к трудам Отцов
церкви также не дает возможности предположить, что автором поэмы
мог быть придворный поэт-филид. Скорее, как убедительно показано
в монографии, им был образованный клирик.
Но скорее на уровне инту итивном, опираясь на общее знание ку ль­
турной ситуации того времени и на тот факт, что практически любое
анонимное произведение (скорее, поэтическое, чем саговый нарратив)
должно было в традиции получить какого-то автора, я предполагаю,
что история создания поэмы все же не была сочинена в конце X в.,
но, скорее, представляет собой компиляцию, основанную на у стном
монастырском предании. Но. повторяю еще раз, до появления прото­

Даллан Форгалл: обретенное зрение

133

редакции LH никаких упоминаний ни о самой поэме, ни о ее авторе —
Даллане мы не имеем, зато в периоды последующие они встречаются
постоянно, и тема чудесной утраты слепоты поэтом также оказывается
на удивление стойкой.
При этом попытки точной идентификации Даллана Форгалл а как
исторической, пусть и легендарной, личности сталкиваются с труд­
ностями, вызванными нерративной мультипликацией персонажа
и несомненной значимостью его имени. Само имя Даллана впервые
встречается в «Таллахтском мартирологе», составление которого из­
датели датируют концом VIII — началом IX в. [Best, Lawlor 1931: іх].
На 29 января компилятор среди прочих поминаемых святых называ­
ет — Dalian mac Forgaill 6 Magin [Ibid.: 13]. Идентичное упоминание
содержится в глоссах к «Мартирологу Энгуса», которые датируются
примерно концом X в., причем издатель текста в своем переводе ви­
дит во второй части имени Даллана значимый элемент и переводит его
как Dalian ‘son o f testimony' [Stokes 1905: 55]. Ни в том, ни в другом
случае поэма Ат гае СоІпітЪ Civile не упомянута. Обращает на себя
внимание и собственно имя упоминаемого в Мартирологах персона­
жа: Dalian буквально означает “слепой', что in polencia действительно
могло вызвать ассоциации и с традиционной слепотой поэтов Ирлан­
дии в целом, и с сакральной слепотой, предполагающей внутреннее
видение, и с темой возврата зрения поэту христианским святым, чему
и посвящена поэма «Чудо Сенана».
Тема возврата зрения, предположительно, содержится и тексте
самой поэмы Ат гае СоІиітЪ Chille. Так, строка Rop reid menda duba
dim, по предположению П. Хенри, намекает на то, что святой излечил
поэта от «ущербов темных», которые означают слепоту [Henry 1976:
200]. Данная идея позволила Т. Кланси и Г. Маркусу в своем изда­
нии текста перевести строку как: May it be easily dark defects go from
me [Clancy, Marcus 1995: 115]. Др.ирл. mend (menn) действительно
в качестве одного из значений может иметь “проклятие, порча, недо­
статок' (DIL-M: 103), причем в данной словарной статье составители
ссылаются именно на указанную строк}7из АСС, опираясь на глоссу
из «Бодлеанской рукописи» поэмы. Приведем ее полностью:
гор reid dam dul seek na mennuta diba .i. ubi sunt demones [uair mennat
inad]/.../N o mendum. go. menda.i. goa.i. ro[s]reithe iarom dlmsanagoacho
duba. No ‘menadube'.i. naduthrachta duba /.../[S to k e s 1899: 416—
417].—
‘т. e. легко мне идти по темным краям, где демоны, поскольку m en n a t
означает ‘место, край’ /... / Или m en d u m ‘ложь’, m en d a ‘лжет’, т. е. пусть
покинут меня темные лжецы! Или m en a duba, темные желания'.

134

Грамматика нереального

Др.-ирл. mend действительно может восприниматься как заим­
ствование из латинского mendum6 ‘ошибка, дефект’, и автор самой по­
эмы действительно мог в данном случае предполагать утрату слепоты
(физической или фигуральной), однако, что интересно, глоссатор со­
вершенно очевидно в таком ключе строку не понимал.
Откуда же возникает тема слепоты автора поэмы «Чудо Колума
Килле»? Естественно, из помещенного в проторедакции конца X или
начала XI в. Пролога к поэме, в котором рассказывается история ее
создания: согласно традиции, в таких Прологах определялись locus,
tempus, persona et causa scribendi текста. Согласно Прологу из Liber
Нутпогит, Даллан написал поэму в знак признательности святому
Колуму Килле, который во время Собора в Друм Кете (конец V I в.,
точная дата не ясна) защитил поэтов от короля Аэда, сына Айнмире.
решившего изгнать их из Ирландии. В заключении к Прологу гово­
рится о том, что на вопрос Даллана о том, как ему станет известно
о смерти святого, тот ответил:
D o b erth a r do roscc d u itfr i d enom in m olta, corop le ir d u itn e m o cu s a e ro c u s
talam [Bernard, A tkinson 1898: 163, 54]. — ‘Д ано будет тебе твое зрение
для делания хвалы, так что видны будут тебе небо и воздух и зем ля’.

В Прологе к поэме в тексте LH, который, как принято считать, со­
держит наиболее раннюю редакцию, почти не говорится прямо о сле­
поте Даллана, он называется «мудрым и сведущим в поэтическом ис­
кусстве», и лишь в приведенном мной заключительном фрагменте упо­
минается об обретении поэтом зрения, из чего можно заключить, что до
этого он был слеп. Тема чудесного возврата зрения на время сочинения
хвалебной поэмы развивается в более поздних редакциях Пролога к по­
эме и затем становится постоянным мотивом, сопутствующим у поми­
наниям об этом персонаже. Тема излечения слепоты поэта и возврата
ему зрения святым несомненно является основанием для того, чтобы
отождествить Даллана Форгалла с анонимным автором поэмы «Чу до
Сенана», в которой данный мотив лежит в основе всего повествования
(но, как я уже писала — это может быть одновременно и слепота мета­
форическая, то есть невежество, иначе — язычество). В среднеирланд­
ских глоссах к этой поэме о Даллане говорится дважды:
6
Особенно — в контексте многочисленных латинизмов, которыми изоби­
лует поэма. На самом деле этимологически m end как «слепота» является скорее
семантическим расширением исходного «заикание, блеяние» как «физического
недостатка».

Даллан Форгалл: обретенное зрение

135

Dalian didiu do-roine inn amra-sa do Senan do fossiigiid a ruiscc lais iar
ndenam in amradn-aile do Cholum Chille [Breatnach 1989: 9, 11]. — ‘Д ал­
лан же сочинил эту песнь Сенану, потому что вернулось к нему его зре­
ние, когда он сочинял другую песнь Колуму К илле’.

Ro fossaig tra Dia do Dalian a suile coa bas ar anoir airmitin molta marbnada Senain. Ro gellad neam slansanlige don ti lasa mbiad itir chorp
cheill ont amrad so Senain [Ibid.: 15, 17]. — ‘Б ог вернул Даллану его
глаза, так что были они у него до его см ерти из-за хвалы и погребаль­
ной песни , которые он слож ил для Сенана. И бо были обещ аны небо
и здоровье тому, кто с почтением и славой слож ит песнь для С енана’.

Последнее замечание очень интересно, так как оказывается в яв­
ном противоречии с сюжетом интродуктивного эпизода саги «Госте­
вание у Гуайре», в котором Даллан изображается слепым. Видимо,
уже вновь — слепым.
Упоминается Даллан Форгалл и в других, более поздних источ­
никах, хотя, говоря строго, полностью отождествлять лиц, называе­
мых этим именем, я бы остереглась, причем даже в тех случаях, ког­
да при этом говорится о сочинении им поэмы на смерть св. Колума
Килле.
Так. анонимное поздне-среднеирландское или даже ранне-новоирландеше Life o f St. Maedoc (f 626) также содержит упоминание о Далланс Форгалле, причем там говорится, что «он был известен своей му­
дростью и правыми суждениями», он называется «поэтом, пророком,
истинно святым человеком», причем славу эту, как пишет компилятор
Жития, он получил в качестве «платы и возмещения за победу Аэда
Светлого» (for cengal a ciosa & a chana fo r cath Aodha Finn — [Plum­
mer 1922: 265—266]). To есть мы вновь возвращаемся к отголоску той
же истории, которая была помещена во вводной части саги «Гостева­
ние у Гуайре», но при этом, как это ни странно, там не говорится ни
о злоупотреблении правом поэта исполнить хулу против короля, отка­
завшего в даре, ни о чудесном прозрении Даллана, ни о его внезапной
(и по мнению компилятора саги — заслуженной) смерти. Текст Жития,
напомним, датируется уже ранне-новоирландским периодом, т. е. вре­
менем после 1200 г., и, таким образом, создавалось оно уже тогда, ког­
да предание о Даллане как об авторе элегии на смерть святого Колума
Киле получило в Ирландии широкое распространение.
В «Мартирологе Донегола», составленном в 1630 г. известным ан­
тикваром и автором Анналов (так называемых — -- Анналов четырех
мастеров») Майклом О’Клери, о смерти Даллана говорится довольно

136

I рамматика нереального

подробно. На 29 января он помечает день поминовения Даллана Форгалла и описывает его происхождение:
Dalian Forgaill, 6 Mhaighin, do shiol Colla Uais airdri Ererm. As do bah
ainm Eochaid mac Colla, mic Eire. Ase do righne am moladh oirdeirc do
Colum Cille d ’a ngoither Amhra Coluim Cille, acus Amhra beg ele do Senan
Insi Cathaigh. Acus a nlnis Caoil ait inar bhennaigh Conailllnsi Caoil do habhlaiceardh e [Todd, R eeves 1864: 30, 3 1]7. — ‘Даллан Форгалл, из М а­
гии, из потомства Коллы У аса, верховного короля Ирландии. Было ем у
имя Эохайд, сын Коллы, сына г)рка. О н ж е написал хвалебную песнь
Колуму Киле, которую называют «Чудо Колума К иле» и другое «Ч удо»,
маленькое для Сенана из Инис-Катах. Он был погребен в Инис-Киль,
м есте, где был благословлен Коналл в И нис-К иль’.

Детальный рассказ о смерти Даллана содержится в «Житиях ир­
ландских святых», составленном уже в 1895 г. Джоном О’Ханлоном
(см. [O’Hanlon 1895]). Согласно пересказанному им преданию, Дал­
лан прибыл в монастырь святого Коналла Кила в Донеголе, находя­
щийся на острове, носящем имя святого, Инис-Киль, чтобы сложить
ему хвалебную песнь. Но по дороге на него напали пираты и отруби­
ли ему голову. Однако один из монахов Коналла нашел тело и голову
Даллана, приложил их друг к другу, и они срослись. Таким образом,
умерший поэт был достойно погребен на острове (см. анализ и пере­
сказ эпизода в [О hOgain 1991: 150]). Этот рассказ Д. О'Хогайн счи­
тает поздним и не стоящим внимания на фоне других, более полных
и интересных преданий о поэте Даллане. однако, как мне кажется, он
не совсем прав. Действительно, многие легенды, связанные с чуде­
сами острова Инис-Киль, известны скорее по поздним фольклорным
источникам, однако совершенно очевидно, что за ними стоят более
архаичные предания, связанные как с жизнью самого святого, так
и с островом, на котором он поставил свой монастырь в конце VI в.
Этот остров, находящийся в устье Донегольского залива (на севе­
ро-востоке Ирландии), считался языческим, друидическим островом
(как и остров Иона святого Колума Килле), поэтому с приходом хри­
стианства он был проклят и сделался невидимым, появляясь на го­
ризонте лишь на краткое время. Святой Коналл, по ошибке убивший
родного отца и желавший в уединении искупить свой грех, обратился

Мною приведены не все упоминания о Даллане Форгалле в ирландской
традиции и также частично опущены рассуждения о его имени. Последнее вы­
ходит за рамки данной работы.

Даллан Форгалл: обретенное зрение

137

к Господу с просьбой сделать остров доступным для людей, пере­
плыл туда и. раскинув руки, лежал на прибрежном песке так долго,
что птица успела свить гнездо в его ладони и вывести птенцов. Так
Коналл понял, что прощен Богом, и тогда он основал там небольшую
обитель, предварительно обойдя пешком весь остров. Этот ритуаль­
ный «обход», в ирландском фольклоре носящий название — turns,
по преданию был связан с разного рода обетами, в частности — чу­
десными исцелениями и особенно — возвращением зрения слепым!
Сакральным объектом в данном случае служит находящаяся на остро­
ве могила, «в которой похоронены двое — Коналл Кил и знамени­
тый поэт Даллан Форгалл» [О Muirgheasa 1928: 256]. На фоне всего
сказанного приезд Даллана Форгалла на этот остров предстает как
логичный — так как здесь мы вновь встречаем тему чудесного воз­
вращения зрения.
Согласно поздним фольклорным данным, именно умение возвра­
щать зрение слепым составило посмертную славу св. Коналла и по­
служило причиной регулярного паломничества на остров. Так, напри­
мер, известен рассказ о некоем англичанине по имени Билли Брюс,
который, не желая сливаться с толпой ирландских паломников, все
же уверовал в могущество святого и дал местной женщине денег для
того, чтобы она вместо него совершила паломничество. Та неохотно
согласилась и обратилась к св. Коналлу:
A Chonaill па miorailteach, fagh an tstiil do Bhilly Bryce, agus ni mar gheall
ar a ’bhodach, ach gheall ar do chliii fliein a sheasamh! [Ibid ] — ‘О, Ко­
налл многочудесныіі. дай зрение Билли Брюсу, но не ради этого мужика,
а ради собственной репутации’.

Этот эпизод мне представляется очень важным. Чудесное возвра­
щение зрения слепому занимает одно из первых мест в традиционном
списке чудес, совершенных христианским святым. И это вполне есте­
ственно, поскольку святость в одном из ее проявлений предстает как
уподобление Высшему Образцу. Вспоминая одну из «прецедентных»
сцен Евангелия от Иоанна, я обратила внимание на одну важную де­
таль (конечно, хорошо изученную и описанную): на вопрос учеников,
явно воспринимающих слепоту как наказание, совершил ди некий
грех сам слепой или его родители, Христос отвечает:
tie согрешил ни он, ни его родители, но это для того, чтобы на нем яви­
лись дела Божии. М не должно делать дела, пославш его М еня, пока есть

138

I рамматика нереального
день; приходит ночь, когда никто не мож ет делать. Доколе Я в мире, Я
свет миру (Ии. 9 :3 -5 )

Отчасти это напоминает процитированный выше фрагмент из народ­
ного предания о чудесном целительстве св. Коналла: «ради собствен­
ной репутации».
В средневековой Европе традиция излечения слепоты христи­
анскими святыми была очень распространена. Приведем в качестве
одного из множества других примеров рассказ о чуде, совершенном
святым Филибертом (Франция. VII в., описанный перенос мощей да­
тируется 836 г.): святой излечивал больных при жизни, а после смер­
ти. как считалось, его чудесные свойства оказались перенесенными
и на его мощи, поклонение которым, в частности, излечивало слепоту.
В 836 г. в страхе перед викингами монахи Нуармутье в Бретани, где
был погребен Филиберт. бежали в бенедектинское аббатство в Турню. В жизнеописании Филибсрта. составленном в IX в. Эрмснтарием,
рассказывается, как некий слепой от рождения юноша по имени Балдрадус прошел около ста миль, чтобы поклониться мощам святого.
Однако он попал в Нуармутье, когда мощи уже были вынесены от­
туда. Но тем не менее «он встал на колени и стал молиться Господу
и Филиберту, виня себя и называя себя грешником. В знак прощения
зрение было ему даровано, поскольку вера его в святого была сильна»
[Harding 2009: 291.
Вспомним в данной связи другой прецедентный эпизод излечения
слепоты:
Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочеш ь от Меня? Слепой ска­
зал Ему: Учитель! Чтобы мне прозреть. И и сус сказал ему: иди, вера
твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пош ел за Иисусом по дороге.
(Мк. 10:51-52)

Отметим также, что в рассказе о святом Филиберте чудо исцеле­
ния слепоты тот совершает — посмертно!
На фоне богатой европейской традиции место исцелений в целом
и слепоты — в частности в ранней ирландской агиографии оказыва­
ется довольно скромным. Как пишет В. Дэвис, «Я долгие годы была
смущена тем фактом, что в раннеирландских Житиях очень мало
описано чудесное исцеление. По сравнению с европейской традици­
ей можно найти лишь несколько примеров» [Davies 1989: 43]. Тема
излечения слепоты, согласно ее наблюдениям, занимает в рассказах
о чудесах ранних ирландских святых ничтожное место и встречается

Даллан Форгалл: обретенное зрение

139

только (!) в ирландском «Житии Бригиты». Упомянутый ею эпизод,
кстати, интересен тем. что в Житии он практически нс акцентируется
и стоит в одном ряду с другими исцелениями, совершенными святой:
Ва and-sin do-geni-si osic do chaillechaib Cule Fobair со n-ic ./7/7. cailecha ocin osic, A. bacach caech clam daisechtach | ( ) hAodha 1978: 13,
§ 36]. — ‘И потом мыла она (Бригита) ноги монахиням в Кул Ф оре так,
что излечила этим четырех из них: хром ую , слепую (кривую?), прока­
ж енную , одерж и м ую ’.

То есть — исцеление слепоты в данном контексте предстает лишь
как одно из многих совершенных Бригитой чудес и одновременно —
одно из многих доказательств сс святости.
Тем не менее, говоря о редкости этого мотива в ирландской агио­
графии, В. Дэвис не совсем права. По данным Д. Брэй, мотив изле­
чения слепого встречается в Житиях 15-ти ирландских святых [Вгау
1992: 95], причем и ее материал далеко не полон. Так. например, мож­
но вспомнить сохранившееся среди заговоров Stowe Missal заклина­
ние епископа Ивара (Ibarf.
Adminiur epscop n-Ibar iccas...... arra.... ronicca do shuil sen dee ....Rose
slan do sulo.
Haec cum dixisset exspuit in terrain fecit liitum ex sputo et. linuit lutum super
oculos eius et dixit ei uade et laua in natatoria siloe quod interpretatur misus, abiit ergo et lauit uenit uideens [Stokes, Strachan 1987: 250]. — ‘Я взы­
ваю к епископу И вару... возвратится зрение благодаря Богу. Зрение
здоровое твоему глазу.
Сказав это, он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и пома­
зал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, ум ойся в купальне Силоам, что значит: посланный. Он пош ел и умылся, и пришел зрячим’.

Латинский текст представляет собой фрагмент из Св. Иоанна (Ин.
9:6-7), однако в эпизоде он представлен так, будто исцеление слепого
было совершено самим епископом. В традиции ирландской, насколь­
ко мы понимаем, этот текст как бы апеллирует к традиции епископа
Ивара, известного своей способностью лечить людей. Этот святой
является полулегендарным персонажем самой ранней церковной тра­
диции Ирландии, якобы принявшим христианство еще до прихода
Патрика. Его смерть датируется 500 г. О его жизни существуют лишь
фрагментарные свидетельства, сохранившиеся в житиях других свя­
тых и в наброске к его позднему латинскому Житию (рук. XVII в.).
Так, в нем говорится, что во время одной из чумных эпидемий конца

140

Грамматика нереального

V в. Ивар не только лечил людей, но даже исцелял уже умерших. Ин­
тересно при этом, что в Житии святого Айльве, современника Ивара,
приводится эпизод: Ивар и Айльве пришли к Кашелю, и Ивар пошел
вперед, проявляя непочтение к своему товарищу. Тогда явился ангел
и немедленно ослепил его, правда, Айльве тут же вернул Ивару зре­
ние. Таким образом, как можем мы предположить, составитель при­
веденного выше заговора смутно знал, что традиция епископа Ивара
как-то связана с возвращением зрения, но не помнил точно, в чем со­
стояла суть эпизода и кто кому зрение излечил.
В целом же, однако, приходится согласиться, что мотив излечения
слепоты христианским святым в ирландской агиографии встречается
действительно не очень часто, и вот мое первое предположение того,
что символизирует тема возврата зрения Даллану Форгаллу в момент
написания элегии св. Колуму Килле:
Среднеирландский Пролог к поэме в данном случае пытается от­
части восполнить пробел и приписать святому Колуму Килле еще
одно чудо (причем — совершенное посмертно), уподобляющее его
Высшему образцу, и тем самым возвысить фигуру свитого.
Однако вес не так просто.
Обращает на себя внимание еще одна интересная деталь: в тексте
саги «Гостевание у Гуайре» говорится, что в Брефне прибыл Эохайд
Ригес, каковым был Даллан Форгалл:
Is am i a m b u i E o ch a id h R l-e ic e a s i bhfarradh righ Brefiie ba heisin Dalian
F o rg u il [Joynt 1931: 1, 1 4 -1 6 ]. — "Так что был Э охайд Ригес («Король
мудрости, учености, знания») поблизости от короля Брефне и это был
он Даллан Форгалл’.

Из данного текста следует, что Эохайд и Даллан — одно лицо,
причем собственно синтаксис текста в данном случае не дает осно­
ваний для того, чтобы сделать вывод о том, какое именование явля­
ется именем собственным, а какое — скорее значимым прозвищем.
Однако, как принято считать, в данном случае сочетание Даллан
Форгалл (ирл. Dallcm Forgaill), которое означает буквально «слепец
знания, свидетельства» (родительный падеж от p$.-wpji.forgell,forgall
‘утверждение, установление, свидетельство, знание, авторитет’, гла­
гольное имя от глагола for-gella ‘подтверждает, утверждает, формули­
рует, свидетельствует, призывает’), является чем-то вроде прозвища
и «титула», намекающего, с одной стороны, на природную слепоту

Даллан Форгалл: обретенное зрение

141

поэта (слепыми были многие филиды и барды Ирландии и Шотлан­
дии), с другой — на обладание им внутренним зрением, как мы уже
говорили, позволяющим про-видеть, про-зревать то, что может быть
скрыто для простых, «зрячих» людей.
В саге «Гостевание у Гуайре» обретение зрения Далланом выгля­
дит как наказание за злоупотребление способностью использовать
слово как оружие, что воплощается затем в смерти поэта. Однако об­
ретение зрения в данном случае может рассматриваться так же, как
утрата слепоты, то есть — утрата внутреннего видения, которым от­
личались ирландские поэты-филиды, само название которых восхо­
дит к и.-е. основе *\rel- 'видеть'. Как писала уже об этом Фр. Лс Ру,
Дурны е предчувствия филида Даллана были справедливы, поскольку
возвращение зрения было для него знаком его дисквалификации; речь
идет не только о физической смерти, но и о смерти духовной, прояв­
ляющейся в своей максимальной жестокости: утрата сп о собн ости яс­
новидения, возврат к простой человеческой судьбе. Полная слепота,
таким образом, это гарантия возмож ности общ ения с божественны ми
сущ ностями [Le R oux 1961: 337].

Интересно в данной связи наблюдение, сделанное П. Фордом
в предисловии к его английскому переводу саги о Гуайре. После
смерти Даллана, как описано это в саге, место главного поэта Ир­
ландии оказывается свободным, и далее происходят своего рода
выборы, на которых важное место занимают дебаты и обсуждение
кандидатур. Но решающую роль в выборе преемника играет указа­
ние вдовы Даллана: она «видит» внутренним взором, что им должен
стать Сенхан Торпейст. П. Форд во всей истории перевыборов пер­
вого поэта видит параллель с описанными Цезарем в его «Записках»
(Книга 4.13) выборами достойнейшего друида всей Галлии, которые
также совершаются на общем собрании. Таким образом, как я по­
нимаю, в фигуре Даллана, как и Сенхана, Форд предлагает видеть
не столько профессионального поэта, сколько — мудреца или даже
жреца, обладающего способностью к внутреннему про-видению
(см. [Ford 1999: 78]).
Тема «сакральной слепоты» ирландского поэта-провидца сей­
час является уже своего рода общим местом. Как писал, например,
Дж. Надь, «их (поэтов) физическая ущербность возмещается их не­
обычным знанием» [Nagy 1985: 33]. В небольшой, но ставшей клас­
сической работе «Слепой, немой и урод» П. Форд делает важный для
меня обобщающий вывод: «Хорошо известно, что слепота, реальная

142

Грамматика нереального

или имитируемая (! — Т. М ), была своего рода а sine qua поп поэтиче­
ской практики в ранней Ирландии» [Ford 1990: 37].
В то же время можно предположить, что данный мотив восходит
к более архаическим практикам и верованиям. Более того, образ сле­
пого пророка, как кажется, универсален (вспомним, конечно, Тиресия. Гомера и даже сибирских шаманов, не забудем и о Ванге!), встре­
чается он также и в традиции ирландской, причем — вне собственно
профессионально-поэтического фона. Так, например, в саге «Битва
при Маг Мукриме» появляется образ слепого друида, который обла­
дает пророческим даром:
Накануне битвы отправился он (король Эоган. — Т. А .) к Дилу, потомку
Крега из лю дей Осрайге, что жил у Д руим Дил. Был он слепым друи­
дом. /.../П о н я л друид по речам Эогана, что суж дено ему было погиб­
нуть (пср. С. Ш кунаева [I Іредания и мифы 1991: 157]).

В то же время слепой может иметь дополнительные способно­
сти. даже не обусловленные его профессиональной подготовкой. Так.
в саге «Смерть Фергуса» \ далекий герой погибает, пронзенный ко­
пьем, брошенным якобы в оленя братом короля Айлиля Лугайдом.
по прозвищу Даллэгес (Dalleces) «слепое знание»:
— Славно то, что делают олень с косулей в озере, Лугайд, — сказал Айлиль8. — Почему не убить их? — спросил Лугайд, а он никогда нс бил
мимо цели. — Так направь же в них свой удар! — сказал Айлиль. —
Разверни меня лицом к ним, — сказал Лугайд, — дай м не копье (пер.
Н. Николаевой [Саги об уладах 2004: 446]).

Естественно, в данном случае невольно вспоминается другой пример,
иллюстриру ющий архаичность или — универсальность мотива (что
далеко не одно и то же):
Хед стоял в стороне от мужей, обступивших Бальдра. ибо он был слеп.
Тогда Локи заговорил с ним: — Отчего нс м етаеш ь ты чем-нибудь
в Бальдра? — Тот отвечает: — Оттого, что нс вижу я, где стоит Бальдр,
да и нет у меня оружия. — Тогда сказал Локи: — В се ж поступи по при­
меру других и уважь Бальдра, как и все остальные Я укаж у тебе, где он
стоит; метни в него этот прут (пер. О. А . Смирницкой [Младшая Эдда
1970: 48]).

8 На самом деле в озере находится Фергус и жена короля М едб, гак что дей­
ствие Айлиля продиктовано просто ревностью.

Даллан Форгалл: обретенное зрение

143

В то же время, говоря о гораздо более позднем времени, о реальных
традициях бардических шкод. О. Бергин пишет:
Традиция сочинять стихи в полной тем ноте, вне всякого сомнения, объ­
ясняется тем, что это устраняло внеш ние пом ехи и поэт м ог сконцен­
трироваться на своем творчестве. Но я также склоняюсь к мысли, что
происхож дение этой практики, как кажется, восходит к архаическим
церемониям прорицания, зародившимся в языческие времена, причем
их изначальный смысл м ог быть уж е забыт [Bergin 1974: 9].

Можно было бы развить эту идею: если составитель Пролога пи­
сал о пророчестве святого Колума Килле, согласно которому к Даллану вернется зрение на время работы над поэмой как знак благодарно­
сти и благословения святого, то это выглядит противоречием ко всему
сказанному выше: ведь слепота как раз и является наилучшим у сло­
вием для сочинения стихов. Болес того. это. казалось бы. противоре­
чит простой логике, поскольку для слепого поэта, сочиняющего свой
текст, как мы понимаем, у стно (если это действительно имел в виду
составитель Пролога, что в общем — не очевидно) зрение для его
творчества было нс нужно. Скорее всего, речь в данном случае шла
действительно об «у трате профессиональной слепоты», но той сле­
поты, за которой стояли языческие магические дивинационные прак­
тики, тогда как для сочинения хвалы христианскому святому как раз
требовалось отказаться от них. Таким образом, исполнение сатиры
Далланом в саге «Гостевание у Гуайре» было актом возврата к языче­
ству. что и повлекло его смерть.
В книге, посвященной осмыслению собственной слепоты как сво­
его рода философского опыта, Дж. Халл пишет о том. что Западная
и Восточная культуры в данном случае противостоят дру г другу: если
первая рассчитана на постоянну ю деятельность, для которой слепота
предстает как помеха, то вторая — ориентирована на медленную ин­
троспекцию. для которой она может послужить своего рода помощью
(см. [Hull 1990: 80-81]). Данное наблюдение, безу словно, верно, од­
нако скорее справедливо для культуры более поздней, то есть — хри­
стианской, которая действительно последовательно борется с разного
рода языческими дивинационными практиками, предполагающими
странствие в Иной мир, находящийся иногда за порогом бессозна­
тельного — во сне или во тьме0.
9 Здесь уместным также кажется вспомнить о ритуале imbas forosnai, опи­
санном епископом Кормаком в «Глоссарии». IІредположительно он восходит

144

Грамматика нереальною

Более того, как пишет Ж. Борч, «Разного рода пороки, связанные
с глазами: слепота, кривизна, косина и прочее, как считалось, были
признаками дурного глаза. Люди с такими недостатками подозрева­
лись в том, что могут наводить порчу» [Borsjc 2012b: 204].
Таким образом, второе мое предположение: возврат зрения Даллану Форгаллу на время составления поэмы символизирует отказ
от языческих практик и его обращение в Христианство
На фоне всего сказанного, как я думаю, становятся понятными
слова анонимного автора поэмы «Чудо Сенана», приведенные мною
в самом начале: обретение зрения не унижает поэтического мастер­
ства. Действительно, утрата слепоты могла бы послужить знаком утра­
ты поэтического мастерства, однако в данном случае, поскольку поэт
к древнему языческому культу тотемного животного, ритуальное жевание мяса
которого позволяет адепту-жрецу посетить Иной мир и приобщиться к тайному
знанию. В Глоссарии говорится о предречении будущего в целом, однако этот об­
ряд использовался, в частности, в ритуале избрания верховного короля во время
так называемого бычьего праздника в Таре (см. в русском переводе саги «Разру­

шение Дома Да Дерга»):
Imbass forosnadai Л. do-fuarascaib sechip ret bes maith lasin filid 7 bes
adlaic do dojhoillsm gud.
Is am laid didiu do-gnitheron Л. con-cnd in fili m ird i cham ai deirg muccae no
chon no chaitt ocus da-heir iarum f o r lice tar a il inna comlae dicain dichetal fa ir
alopair do deilb idal cota g a ird o ni-s-facaib iarna-bdroch dicain iarum f o r a d i
boiss congair beos deo idal cuici am a-tairm esethae a chotlud do-heir a d i boss
imma di lecuinn contuili bithir oca fo ra iri arnach-n-imparrd am ach-tairm esca
nech ocus do-adbanar do iarum a-ni ar-idmbi со cenn nomaide no a dou no a tri,
f u t ngair conm essad ocind audbairt.
E t ideo im bass d ic itu r. i. bass de-shiu bass anall imma agaid no imma chenn.
Atrarpai P atraic a-ni-sin a Teinm laeda fo-trorgell, nabad nime na talman
nach oen do-dgena, a r is diultad bathis [Meyer 191.3: 64]. — ‘Имбасс форосны,
т. e. раскрывает кто бы то ни был суть обряд хорошо при помощи филида и
обряд необходимый для него для пророчества
И так же делается это, что жует филид кусок сырого мяса свиньи или пса
или кота, а потом кладет это на камень позади входа и распевает заклинания
над ним, и призывает потом идолов и взывает к ним, и если он не остается до
утра и он берет в ладони свое лицо и так ложится и засыпает. Iт о сон сторо­
жат, чтобы никто не помешал ему и не потревожил его, пока он не проснется
и так до девятины (девять, дней) или до двух или до трех, что было необходи­
мо при приношении.
И потому говорят имбас, потому что ладони (bass) вокруг него, ладони
вокруг его лица или его головы. Запретил это Патрик и Озарение песни

и объявил это, что не будет неба и земли тому, кто это делает, ибо это
отказ от крещения'.

Даллан Форгалл: обретенное зрение

145

был излечен христианским святым, его творчество обретает принци­
пиально новый характер: из темных языческих дивинаций оно пре­
образуется в продукт христианского осветленного разума и. добавлю,
монастырской ученой традиции.
Отсюда — мое третье предположение, на этот раз не подкреплен­
ное никаким текстовым и культурным анализом и опирающееся лишь
на интуицию: возврат зрения Даллану Форгаллу святым Колумом
Килле мог также символизировать в глазах автора Пролога к по­
эме-элегии переход от устной поэтической традиции — к пись­
менной, точнее — от изустной передачи информации к книжной
традиции.
Действительно, зачем зрение поэту, который слагает свои стихи
устно и черпает вдохновение в собственной памяти и в Ином мире?
Автор же «Чуда Колума Килле», кем бы он ни был, несомненно был
знаком с книжной ученостью и. как и сам святой, много читал. Как
немного иначе сформулировал ту же идею Дж. Надь. «Возвращение
зрения Даллану осмысляется как реформирование всего процесса
сложения стихов профессиональным поэтом: из озарения оно превра­
щается в христианизованное творчество, опирающееся на литерату р­
ную традицию и книжную образованность» [Nagy 1997: 157].

ЛИШЬ БИТВЫ Я ВИЖУ...
КУМСКАЯ СИВИЛЛА В ИРЛАНДСКОМ ЭПОСЕ:
ВЙДЕНИЕ ИЛИ ВИДЕНИЕ

Высказанное ровно сто лет назад Р. Турнейзеном предположение,
что ирландская эпопея «Похищение быка из Куальнге» (русск. пер.
см. [Михайлова, Шкунаев 1985]) бы л а скомпилирована еще в VII в.
под влиянием «Энеиды» Вергилия [Thumeysen 1921: 96-97], за эти
годы не было никем оспорено. Однако в конкретных исследовани­
ях оно оставалось как б ы очевидным фоном, не проявляющимся
н и в ан ал и зе о т д ел ь н ы х с ю ж е т н ы х ходов (которые, действительно,
на сю ж ет н о м у р о в н е с «Энеидой» имеют мало общего), ни в орна­
м ен т ал ь н ы х п р и ем а х , возводимых, скорее не оправданно, непосред­
ст в е н н о к « И л и а д е » , с текстом которой вряд ли м о т и быть хорошо
знак ом ы ирландские literati (см., например, возведение ирландского
приема «несведущего наблюдателя» к тейхоскопии III Песни «Илиа­
ды» в [Carney 1955: 305-320]). Более перспективным, например, пред­
ставляется также очень давнее исследование В. Тралла [Thrall 1917],
в котором предлагается сопоставление отдельных мотивов из «Энеи­
ды» и сюжетных ходов в так называемых «Плаваниях» (ирл. Ітгата).
Причем автор в данном случае ссылается на еще более давнее сопо­
ставительное наблюдение Г. Циммера [Zimmer 1889]. которое, как он
пишет, «было принято, но прошло незамеченным» [Thrall 1917: 65].
В указанной работе Тралла делается разбор замечаний Циммера, как
правило — резко критический. Что в данном случае важно для меня,
идея влияния Виргиния в эпизодах обращения героев «Плаваний»
к разного рода прорицателям, а точнее — прорицательницам, выска­
занная Циммером, признается Траллом ложной на том основании,
что «в ирландских сагах обращение к помощи друида для получения
профетической информации встречается в целом довольно часто»

Лишь битвы я виж у...

147

[Thrall 1917: 86]. С одной стороны, это действительно так, но с дру­
гой, у нас нет уверенности в том, что в ирландских саговых нарра­
тивах. прошедших монастырскую цензуру, могли быть воспроиз­
ведены друидические профетические ритуалы, намеки на которые
действительно содержатся в ряде античных свидетельств (не будем
здесь заниматься лишними перечислениями, цитатами и углублением
в детали особенностей interpretatio romand). Сомнения в возможно­
сти влияния поэзии Вергилия на ирландские нарративы и лирические
произведения, по крайнем мере — на раннем этапе формирования
традиции, высказывались и позднее (см., например, [Murphy 1932]).
Одним из странных доказательств отсутствия интереса к Вергилию
служил и тот факт, что среди дошедших до нас ирландских рукописей
действительно не сохранилось ни одного текста, принадлежащего са­
мому Вергилию или его комментаторам.
На это можно возразить, однако, что, например, знаменитое стихот­
ворение о монахе и его коте, найденное в Австрии в монастыре ев. Пав­
ла (Reichenau Primer) и датируемое примерно VIII в., записано на полях
астрономического трактата в кодексе, содержащем также комментарии
к Вергилию (схолии к «Энеиде», I, 28-39), а также два текста, посвя­
щенных биографии Вергилия (Vita Vergilii Noricensis I. II). Как принято
считать, рукопись была создана уже на континенте, но в сс компиляции
принимали участие монахи-миссионеры из Ирландии. Альтернативное
мнение, что местом создания манускрипта могла быть Ирландия, оспа­
ривается (см. в частности [Oskamp 1978]). В любом случае утвержде­
ние Мерфи о том, что знакомство с Вергилием в Ирландии произошло
не ранее Х-ХІ в., когда начала создаваться среднеирландская перера­
ботка «Энеиды» — «Похождения Энея» (издание см. [Calder 1907]),
неверно. Да, действительно, по неясной причине ранних рукописей,
содержащих хотя бы фрагменты стихов Вергилия, до нас не дошло, од­
нако они, как показал Р. Хофман, вычитываются из языка глосс, т. с.
датируются уже VIII в. (см. [Hofrnan 1988: 189]).
В последние десятилетия непосредственный интерес к соотнесе­
нию «Энеиды» с ирландскими эпическими преданиями до некоторой
степени возрос и, как пишет Р. О'Коннор, «давнее утверждение, что
"Похищение” является своего рода реакцией на “Энеиду”, получило
дополнительное подтверждение» [O'Connor 2014: 10]. Получили рас­
пространение и локальные наблюдения над образами и эпизодами, ко­
торые, как может показаться, непосредственно восходят в вергилиевским. На одном из таких наблюдений мне и хотелось бы остановиться
подробнее.

I рамматика нереального

148

Так, в исследовании Б. Майлса, посвященном влиянию классиче­
ской традиции на ирдандский эпос, уделено значительное внимание
эпизоду встречи королевы Коннахта Мсдб с порочицей Федельм. Ав­
тор склоняется к идее, что микросюжет в целом является своего рода
переработкой эпизода встречи Энея с Кумской сивиллой, у которой он
также просит предречения (а отчасти и благословения) своего похода.
Ср. в «Энеиде»:
in regna Lauini
Dardanidae uenient (mine heme de pectore curam),
sed non et uenisse uolent. bella, horrida bella,
el Thybrim multo spumantem sanguine cerno1.
Ср. предречение Федельм о судьбе похода коннахтов против уладов:
A Feidelm banfhaid, сіа fhacci ar slitag? - Atchiu forderg forro, atchiu
ritad [O ’Rahilly 1970: 6]. — ‘О Ф едельм, пророчица, каким ты видишь
наше войско? — Красное вижу я ж е, алое вижу’.
Как пишет Майлс,
В идение сибиллой Тибра, окраш енного красной кровью, подчеркивает­
ся фокализацией глагола сегпо ‘виж у’, помещ енного в конце стиха, что
возможно имел в виду автор, написавший слова atchiu forderg, atchiu
ruad ‘я вижу его красным, я вижу его алым’. Повтор глагола виденья
в ирландском тексте мож ет трактоваться как аналог данного Вергилием
повтора (bella, horrida bella — ‘война, страшная война’). Таким обра­
зом, мы мож ем считать данный эпизод имеющ им источником класси­
ческую традицию, а в более частном случае — рассматривать его как
средневековое imitatio [M iles 2011: 153].

Мне представляется, что данное сопоставление справедливо
лишь отчасти и что назвать встречу Энея с Кумской сивиллой просто
непосредственным источником сцены предречения Федельм пораже­
ния в походе мы все же не имеем права. Так, сивилла скорее сулит
Энею тяжкие испытания, но в итоге — не поражение, а скорее —
завершение его «пути судьбы» (по определению В. Н. Топорова —
см. [Топоров 1993]). Но дело даже не в этом.
1
«Энеида», песнь VI, строки 84-94: «...Дарданцы / в край Лавинийский
придут (об этом ты не тревожься) / — Но пожалеют о том, что пришли. Лишь
битвы я вижу, / Грозные битвы и Тибр, что от пролитой пенится крови» (пер.
С. Ошерова).

Л и ш ь бит сы я в и ж у ...

149

То, что Федельм в своем умении воспринять яркую чувственную
картину будущего именно зрительно, далеко «нс одинока», наверное,
не требует лишних подтверждений. Приведем лишь еще одну парал­
лель, для традиции кельтской достаточно важную как в плане сюжет­
ном, так и на языковом уровне. Мы имеем в виду древнеисландскую
Вельву, которая в своем прорицании постоянно использует именно
терминологию визуального кода: sa ‘видела'. Как отмечает Т. В. То­
порова, в данном случае «визуальный код выступает в качестве моди­
фикации космогонического кода» [Топорова 2001: 87].
Употребляющийся в эпизоде с Федельм, как и в ряде других, гла­
гол ad-сіи ‘вижу' является префиксальным образованием отглагольной
основы сі-, встречающейся только в композитах. Она может, предпо­
ложительно, возводиться к и.-е. *kwes- из *к"'еі- ‘исследовать, изучать,
знать', либо — возникнуть в результате метатезы и.-е. *sekw- ‘смотреть,
следить', что позволяет описать глаголы «про-видения», которые ис­
пользуют в своем монологе Федельм и Вельва как однокоренные, т. е.
восходящие, возможно, к какому-то общему архаическому концепту
получения знания посредством визуального кода. Впрочем, сам факт
наличия такого концепта изначально мог быть и не связан с идеей полу­
чения откровения в виде чувственного зрительного образа. Как пишут
Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов, и.-е. основа, кодирующая идею
«смотрения-слежения-получения знания», входит в состав архаической
охотничьей терминологии, т. е. вида деятельности, «с которым у древ­
них индоевропейцев, очевидно, были связаны разные суеверные пред­
ставления» [Гамкрелидзе. Иванов 1984: 696]. Таким образом, концепт
«слежения» (т. е. высматривания добычи и узнавания ее местонахожде­
ния. видимо, по разного рода приметам), кодируемый и.-е. *sek“-, как
бы со временем смещается из области сознания в область чувственную
и начинает обозначать «видение» как таковое, а в сфере сакральной —
передает идею чувственного восприятия будущего, как раз — проти­
воположную и «мантике». и изначальному «выслеживанию добычи».
Обратим в начале внимание на то, как оформлено внешне проро­
чество Федельм и что явилось его источником. Как пишет Е. В. При­
ходько о древнегреческих прорицателях.
...мы точно не знаем, какие механизмы получения откровения дей ­
ствовали в древнем ведовстве, но, видимо, их было как минимум два:
духовное постиж ение высших замыслов (т. е. восприятие откровений,
главным образом , разумом как знания и информации) и ясновидение
(т. е. своего рода чувственное созерцание грядущего или тайного: в кар­
тинах, образах, звуках) [Приходько 1999: 153].

150

I рамматика нереального

Видимо, в данном случае имеются в виду не сами «действующие ме­
ханизмы» как реальность, а скорее система представлений о них. дей­
ствительно явно подразделяющихся на два типа, определенных в свое
время С. С. Аверинцевым как «мужское» и «женское» прорицания:
«Если для предстояния библейскому богу, — пишет он, — нужны
твердость и ответственность мужчины, то для пассивного медиумиче­
ского вещания судьбы пригодна только женщина»2 [Аверинцев 2010:
663]. Действительно, как и описанная Приходько «странная» Кассан­
дра. которая воспринимает чувственные образы будущего («видит
орошенный кровью под...»). Федельм видит грядущее поражение
войска.
Тема прорицания как видения — тема сложная, огромная и имею­
щая «в анамнезе» поистине гигантский список исследований. Нс бу­
дем в нсс углубляться. Однако, чтобы говорить о предположительном
источнике эпизода, в центре которого находится эта универсальная для
архаической (и нс только) культуры тема, следует обратить внимание
и на сопутствующие основному предикату нарратива сирконстанты.
И тут действительно можно найти нечто общее с VI Песнью «Энеиды»
и описанием встречи королевы Медб с пророчицей Федельм.
В начале эпизода встречи Энея с сивиллой описано, что жрица
находится во власти Феба, который терзает ее и заставляет метаться
по пещере (in crntro, строки 77-79). То есть сивилла одновременно на­
ходится в сакральном, лиминальном локусе и — в лиминальном. экс­
татическом состоянии. Следует отметить, что в первой редакции саги
«Похищение быка из Куальнге», более ранней, содержащейся в «Кни­
ге бурой коровы» (LU, ок. 1100 г), в данном эпизоде, кроме целого
ряда различий в «деталях», присутствует еще один важный фрагмент:
свою просьбу о пророчестве Медб сопровождает вопросом, есть ли
сейчас у девушки imbas forasnai (уел. «озарение светом»), то есть осо­
бое экстатическое вдохновение, при помощи которого можно увидеть
будущее (подобное отчасти шаманистскому ритуалу3):
2 Правда, у Пушкина славянский волхв-мудрец тоже видит на «светлом
челе» судьбу князя Олега, но это уже у Пушкина.
3 Ритуал описан в Глоссарии епископа Кормака (см. [Meyer 1913: 6 4 1), кото­
рый отметил, что обряд был запрещен св. Патриком, а также в некоторых сагах.
В его основе — вызывание профетического сна, во время которого поэт-филид
видит будущее (часто — будущего короля!), связан он не с друидической тради­
цией (хотя в ряде текстов упоминаются присутствующие рядом друиды), а с поэ­
тической, не случайным представляется, что и Федельм называет себя поэтессой
(а не пророчицей). См. об обряде [O’Rahilly 1946: 323-325; Chadwick 1935].

Лиш ь битвы я ви ж у...

151

I n f i l im b a ss fo r o s n a lat, o r M e d b . F il ecin, o r in d in g en [O ’R ahilly
1976: 2]. — ‘Есть ли у тебя im bas forosnai, сказала М едб. Есть, конеч­
но, — сказала девуш ка’4.

Таким образом, как может показаться на первый взгляд, поведе­
ние королевы Медб вполне логично: перед важным военным походом
она хочет еще раз узнать его возможный исход и апеллирует для этого
к силам Иного мира, которые явно репрезентирует в данном эпизоде
Федельм, находящаяся (согласно Первой редакции саги) в особом экс­
татическом состоянии и как бы по воле случая оказавшаяся на пути
у королевы.
Однако и это бесспорное сходство может еще не быть достаточным
основанием для того, чтобы однозначно делать вывод о преемствен­
ности мотива, как это делает (см. выше) Майлс: тема экстатического
вдохновения также достаточно универсальна. И главным отличием,
как мне кажется, является то, что если Эней намеренно направляет­
ся к сивилле, чтобы узнать свою судьбу, а сама сивилла изображается
все же скорее как реальная женщина, пусть и одержимая Фебом, то
Федельм появляется перед войском совершенно неожиданно, и. более
того, для аудитории до конца остается не совсем ясным, не было ли это
лишь видение, которое предстало перед королевой Медб (на уровне
ранней наррации, конечно, не видЕние в нашем понимании, то есть —
как галлюцинация, а скорее одна из богинь войны, принявшая облик
никому не известной прекрасной девушки). Вербализовав свое дурное
пророчество, иначе — прокляв будущее. Федельм исчезает со страниц
саги. Иначе обстоит дело с кумской сивиллой: ей предстоит еще сопро­
вождать героя в царство мертвых, чтобы сообщить ему важнейшую
информацию — список правителей Рима.
И вот тут, как ни странно, в ирландском саговом нарративе можно
найти прямую параллель. Если идея предречения будущего, вычисле­
ния удачного дня. угадывания индивидуальной судьбы или судеб це­
лых народов в общем встречается как тема довольно часто (теорети­
чески здесь можно сослаться на библейскую традицию «пророков»,
4
В древнеирландском языке и вопрос М едб, и ответ Федельм можно трак­
товать двояко: либо «есть ли у тебя экстатическое вдохновение — дар прори­
цания вообще», либо «находишься ли ты сейчас в определенном смещенном
состоянии сознания, необходимом для прорицания». Я склоняюсь ко второй
трактовке, видя здесь в качестве референтного образа Пифию, с упоминания­
ми о которой (которых) древнеирландские literati, скорее всего, были знакомы.
Дальнейшие рассуждения об этом уведут нас далеко от гемы.

152

Грамматика нереального

что также было бы не совсем оправданным, поскольку мантика не утра­
чивает актуальности и в наше время), то суб-тема мотива в целом —
узнавание и предречение в правильном порядке будущих правите­
лей — встречается гораздо реже. Именно поэтому, видимо, можно
в данном случае говорить о некой преемственности и ссылке на воз­
можный источник.
Так, в свое время в книге «Повседневная жизнь дворянства пуш­
кинской поры — приметы и суеверия» [Лаврентьева 2006] мне встре­
тился фрагмент, поразивший меня сходством одновременно с анало­
гичным эпизодом из «Энеиды» и ирландской сагой «Видение призра­
ка»56. Речь идет о рассказе, опубликованном в 1820 г. в Минденских
ведомостях, взятом из «записок г-на Галльона, изданных в 16 столе­
тии» [Там же: 418]. В заметке рассказывается о том. как французская
королева Екатерина Медичи вызвала итальянского чернокнижника
Гаурико и потребовала показать ей всех королей, которые будут пра­
вить Францией. В начале она видит мужа, потом — сыновей, потом —
ненавистного ей Генриха Наваррского, ну а потом следует череда уже
не узнаваемых сю лиц. Видение заканчивается образом огня и разру­
шения, видимо подразумевающим Французскую революцию 1789 г,
и, таким образом, как мы понимаем, сам текст не мог возникнуть ра­
нее конца XVIII в. В пересказе заметки говорится, что все прорицание
имело исключительно визуальный код передачи информации: имена
королей итальянским чародеем названы не были и, возможно, не были
ему и известны. В эпизоде принимают участие как бы два персонажа:
Екатерина Медичи и чернокнижник Лука Гаурико, причем, как это
можно вычислить из пересказа псевдозаметки, последний почему-то
осведомлен о событиях грядущего («Он предупреждал, что отныне
представятся ей столь у жасные явления, что она не в состоянии бу­
дет их снести»). То есть Гау рико выступает и как провидец бу ду щего,
и как пророк, это буду шее у же знающий, и как медиатор, позволяю­
щий это будущее увидеть.
Несколько иначе та же. собственно, су ть — возможность у знать
будущих правителей — предстает в относительно поздней ирланд­
ской саге, относящейся к королевскому циклу: «Безумие1’ призрака»
5 Отчасти я уже писала об этом в | Михайлова 2012: 218], однако отдельные
нарративные приемы, структурирующие информацию, тогда мне еще не были
понятны.
6 Стоящее в названии саги слово buile, baile — сложно для перевода. Оно
означает одновременно и экстатическое состояние, сродни безумию, находясь
в котором адресат получает доступ к ирофетическому откровению.

Л и ш ь бит вы я в и ж у ...

153

(издание см. [Murray 2004]). Протоверсия саги датируется примерно
серединой IX в. (в тексте присутствует ряд древнеирландских форм,
см. [Ibid.: 4]), однако дошедшая до нас редакция по данным уже ско­
рее историческим, как принято считать, «была составлена между 1022
и 1036 гг.» [Herbert 1992: 273], то есть после смерти Маэля Сехналла,
но до смерти Флатиертаха Уи Нейла, боевые победы и мирная кончи­
на которого в монастыре упомянуты в саге. Содержание этого доволь­
но краткого текста сводится к следующему:
Конн-ста-битв7 находился в Таре и однажды, гуляя у крепостного
вала, наступил ногой на камень, который застонал от этого. Находя­
щийся рядом филид объяснил королю, что этот камень — камень судь­
бы, Lia Fail, завезенный Племенами Богини Дану, и его особенность —
кричать, когда на него ступает верховный король. Вскоре на поле Тары
спустился туман и из тумана перед королем появился всадник и пригла­
сил его в свое жилище. Они вошли в роскошный огромный дом с зо­
лотыми столбами и увидели девушку, сидящую на кресле из хрусталя.
Рядом с ней стоял золотой котел, а в руке у нее была золотая чаша. Не­
подалеку на золотом троне сидел Призрак, назвавшийся Лугом, сыном
Этне, и обещавший Кону назвать имена всех королей, которые будут
править после него. Сам себя Луг характеризует следующим образом:
Nimda scal-sa nimda aurdrach is iar mbas do-deochod is de si1Ad aim dom
is he mo shlonnud, Lug mac Ethnen... Et is do do-deochad-sa со n-ecius
duit-siu saegal do fhlatha liait hi Temraig со brad [Murray 2004: 34]. —
‘Я не призрак и я не ду х и после смерти я пришел и из сем ени Адама
я и имя мне Л уг сын Этниу... И приш ел я к тебе, чтобы поведать повесть
о правителях в Таре до судного дня'.

Девушка дала Кону мяса быка и напоила его из золотой чаши с сим­
волическим красным элем (в оригинале — dergfhlaith — букв, 'красная
власть'), сказав при этом, что каждый из названных королей получит
от нее такой же напиток по указанию Призрака8. Далее в тексте следует
список из 57 правителей, причем каждый описан по одной и той же
7 Conn C etcathach, «сто-битвенный», один из легендарных правителей Ир­
ландии, его правление традиционно датируется II в. н. >.
8 Для ирландской нарративной традиции тема «власти», находящей симво­
лическое воплощение в ритуальном «напитке», является общим местом, при­
чем поддерживается своего рода паронимической аттракцией: fta ith ‘власть’ ~
laith ‘питье, напиток’ (см. об этом в моей работе [Михайлова 2004: 126-148,
там же — ссылки на литературу]. О германских параллелях мотива см. также
[Enright 1996].

154

Грамматика нереального

схеме: «Кому полнее} я эту чашу?» — «Поднеси ее...» И далее Луг
называет имя короля и кратко перечисляет его битвы и победы.
Таким образом, в сцене принимают участие четверо: Луг — бо­
жество. знающее будущее, девушка — медиатор между будущим ми­
ром и миром сегодняшним, как бы побуждающая Луга к откровению,
но также — король Конн и его поэт-филид, выступающие в роли на­
блюдателей. но не совсем пассивных (поэт, как сказано в саге, потом
записывает по памяти весь перечень на восьми столбах знаками ога­
ма). Иными словами, в отличие от эпизода с Екатериной Медичи, ос­
новным кодом восприятия информации из Иного мира оказывается
аудио-код, а не визуальный. Кроме того, короли в нем не остаются не­
названными, напротив, озвучивается имя каждого и даже сообщается
о нем краткая информация.
Представляется, что прецедентным эпизодом для каждого из ука­
занных фрагментов можно назвать «Энеиду», эпизод из VI Песни,
в котором рассказано, как Эней в сопровождении все той же сивиллы
спускается в царство мертвых, встречает там своего отца Анхиза и тот
вызывает перед ним галерею образов: будущих правителей Рима. При­
чем в ирландской саге связь с предполагаемым источником предстает
как более тесная, поскольку, несмотря на несходство каналов полу ­
чения информации, остается сохраненным важный составляющий
элемент: представитель Иного мира, умерший, который добровольно
является, чтобы сообщить информацию о будущем. Этим, видимо,
и объясняется совершенно немотивированная реплика Луга, которую
я привела выше: если Луг — это один из богов так называемого Пле­
мени Богини Дану, то о какой его «смерти» здесь вообще может идти
речь? Языческие божества Ирландии в христианской рецепции обыч­
но изображаются как изгнанные, поверженные, иногда — превратив­
шиеся в субъекты низшей мифологии, но отнюдь не погибшие, и их
мир — это не мир посмертный, но скорее мир. параллельный миру
земных людей, мир, в котором время движется в ином направлении
либо — вовсе замирает (см., например, об этом [Кэри 2002 ]). Видимо,
как-то иначе представал Иной мир в традиции античной (в целом, так
сказать — эпически-контину ально): вспомним Одиссея, который от­
правляется в мир мертвых, чтобы именно там у знать свою судьбу, но
все же — у прорицателя Тиресия9.
9
Ср., однако, замечание Т. В. Топоровой о том, что в древнегерманской тра­
диции «искусство прорицания приписывалось мертвым, таким образом семан­
тические сферы смерт ь и мудрост ь имели точки соприкосновения» [Топорова
2002: 422].

Лишь битвы я виж у...

155

Следует отметить и то. что и у Вергилия, и в саге «Безумие при­
зрака» сам акт дивинации происходит не в доместицированном мире
протагониста, а в лиминальном пространстве. В «Энеиде» — это
огромный и страшный хаотичный мир, полный рек, холмов, деревьев
и всего прочего, в ирландской саге — это стройный зал с колоннами
и хрустальным креслом, однако функционально данные локусы могут
быть приравнены, поскольку являются как бы вне-пространством.
Окончательная версия ирландской саги датируется примерно XI в.
(судя по языку, а также — по списку упомянутых королей), то есть
примерно тем же временем, когда появилась и ирландская обработ­
ка самой «Энеиды» — «Похождения Энея». Естественно, обе версии,
оригинальная латинская и ее ирландское переложение, в значитель­
ной степени отличаются (кстати, сцена предречения сивиллой «крова­
вых вод Тибра» в «Похождениях» отсутствует), но эпизоды предрече­
ния будущих правителей в значительной степени близки. Видимо, для
ирландского компилятора данная тема также была важна и актуальна,
как и для Вергилия. И в ирландской версии сохранен визуальный код,
хотя сама сцена изображена гораздо более сдержанно и сводится ско­
рее к сжатому перечислению без пышных вергилиевских описаний.
Однако установка на визуальный код сохраняется и тут:
In slog-sa uili

adchi, is e do shil-siu uile [Calder 1907: 90]. — ‘В се это
войско, которое ты видишь, это твои потомки’.

Но. что интересно, обращение к самому тексту «Энеиды» пока­
зывает нам. что так называемый «визуальный код» в данном случае
лишь условен. Перед стоящим на холме Энеем проходит галерея его
потомков, но в самой песни они почти не описаны, но зато — поимен­
но названы (нс всегда) и перечислены их военные подвиги. Например:
836. ille triumphata Capitolia ad alta Corintho / uictor aget currum caesis
insignis Achiuis. — ‘Этот, Коринф покорив, поведет колесницу в три­
ум ф е / I Іа Капитолий крутой, н ад ахейцам ии славен п о б ед о й ’ (пер
С. Ошерова).

Имеющийся в виду полководец Луций Муммий, который в 146 г.
до н. э. сжег греческий город Коринф, здесь не только не описан
внешне, но даже и нс назван, причем собственно потомком Энея он
и не является. Аналогичных примеров в речи Анхиза можно най­
ти так много, что постепенно становится понятным, что лишь заяв­
ленное в тексте экфрастическое описание потомков на самом деде

Грамматика нереального

156

оборачивается их перечислением (то есть код сообщения информации
незаметно подменивается), и при этом основной месседж монолога —
перечисление не столько правителей, сколько битв и побед.
И нечто подобное мы видим и в «Безумии призрака». Например:
D a il de f o r D ia n n a it .i. m a c F erg u sa C errbedil, d u b a rta c h Tailten,
ta im g e rta ig Temra.
C en m a ir in a fla ith a r b id h e in r i m aith. D ia uii. m b lia d n a e ia r se in ca th
fd e b r a c h f o r D ia n n a it D reim n i... [Murray 2004: 40] — ‘П одн ош у питье
Диармайду сыну Ф ергуса Кьярвалаб победителя Тайльтиу, о чем
предречено было в Таре.
Б ез бед в его правлении, ибо был он хорош им королем. Ещ е сем ь лет
прош ло посл е сражения Диармайда у Д р ев н е’.

Для того, кто хоть немного знаком с историей средневековой Ир­
ландии, приведенный фрагмент покажется намеренно пародийным,
поскольку Диармайд — одна из наиболее одиозных фигур среди
ирландских королей. Именно он способствовал добровольному из­
гнанию св. Колума Килле на о. Иона, а упомянутое сражение при
Кул Древне (563?), битва между северными и южными Уи Нейг­
лами, была им проиграна. И действительно, через семь лет после
этого он был убит в доме своего вассала, где собирался провести
ночь. Но сейчас важно нс это. Обратим внимание на 1. называние
имени при отсутствии описания. 2. реальность (по крайней мере —
установка на достоверность) сообщаемых событий. То есть — как
и в «Энеиде».
Непосредственным источником самой саги «Безумие призрака»
принято считать фрагментарно сохранившуюся поэму «Безумие Кон­
на». которая датируется концом VII — началом VIII вв. (издание тек­
ста — см. [Bhreathnach, Murray 2005 ]). Она представляет собой как бы
суммарный список королей — потомков Конна, снабженный мини­
мальными комментариями, и. что сейчас важно для меня — в поэме
отсутствует интродукгивная часть, в которой, собственно, сообщает­
ся о способе получения информации. Присутствует и тема символи­
ческого «питья власти». Однако, поскольку первым словом поэмы яв­
ляется глагол с суффигированным местоимением — ibthus Art (букв.
‘будет пить ее Арт’10), мы должны будем предположить наличие како­
го-то утраченного фрагмента, в котором было бы описано, при каких
условиях данная информация получена.
10 Арт — сын Конна.

Л иш ь бит сы я в и ж у ...

157

Данную более раннюю версию К. Мюррей возводит к протосю­
жету. датируемому им VII веком, и находит параллели к данному
сюжету в валлийской традиции (безумец Мирдин. прототип чародея
Мерлина, пророчествует своей сестре о будущих правителях, а также
о бедах, которые ждут Британию), воплотившейся позднее, в частно­
сти в латинской поэме VilaMerlini (см. русск. пср. [Гальфрид Монмут­
ский 1984: 150-152]).
Другой реализацией мотива о предречении будущих правителей
в ирландской нарративной традиции считается сага «Нахождение Ка­
шеля» (Senchas Fagbala Caisil [Dillon 1952]). в которой повествуется
о короле-изгнаннике Коналле Корке, который, блуждая в зимнем бура­
не. вдруг увидел свет церкви, и лестницу, и ангелов рядом с нею (намек
на видение «лестницы Иакова» в ирландистике считается очевидным).
Он разжег огонь возле этого места, и вскоре его заметили местные сви­
нопасы, на которых вдруг напал странный сон. И во сне им были пока­
заны все потомки Корка и короли Мунстера (в оригинале):
Do-adbes

doib im th o in ith fla th a M u m a n со b ra th [D illon 1952: 64]. —

‘Были п ок азан ы им череды правителей М унстера до скончания веков’.

То есть вновь в тексте саги фигурирует визуальный код, однако
совершенно очевидно, что в центре повествования в данном случае
оказывается не обретение информации о будущем, а рассказ о станов­
лении Мунстерской династии (см. анализ текста с данных позиций
в [Scowcroft 1995; Бирн 2006: 212-218]. Компилятор даже не упоми­
нает, были названы эти короли или нет, и свинопасы лишь могли ви­
деть череду лиц. Строго говоря, и сам факт введения визуального кода
здесь является лишь условным, поскольку использованный в саге гла­
гол do-atbat ‘показывает, появляется’ восходит к префиксальной фор­
ме с основой do-ad-fiad---- букв, ‘делает узнанным’, и таким образом,
как и в современных языках, включая русский, сочетание «я вижу»
имеет лишь значение ‘я знаю’. То есть, говоря проще, главный месседж саги — узнавание будущих правителей, способ же данного узна­
вания находится как бы за кадром повестования.
Почему же в «Энеиде» мы видим четкую установку на визуализа­
цию иномирной профетической информации, пусть и лишь деклари­
руемую, тогда как в близком к ней прагматически ирландском саговом
нарративе «Безумие призрака» акцент делается на код аудиальный —
информация сообщается, имена называю тся, но видеть этих буду­
щих правителей ни герою, ни медиатору между мирами не дано.

158

Грамматика нереального

Объяснений здесь может быть два, и они не противоречат друг
другу.
Первое — канал связи в данном случае не так важен, поскольку
поступающая информация относится к области нереального — как
правило, это видЕние или даже просто — сон. Полученное в таком
случае знание оказывается важным само по себе. Иными словами —
в ирландском псевдоисторическом нарративе воспринятый в состоя­
нии смещенного сознания облик (как это бывает в рассказах о вещих
снах или гаданиях) в данном случае, по определению, нс может быть
не назван и не опознан, поскольку прагматика текста имеет характер
скорее исторический. Иными словами, все нарративы данного типа,
до некоторой степени, были направлены на то, чтобы узаконить прав­
ление королей более позднего времени. И в общем, наверное, ту же
цель преследовал и Вергилий. Но в эпизоде с Энеем и сивиллой в его
случае присутствовал еще один участник: слушатель, хорошо знако­
мый с историей Рима, причем — вполне исторической и реальной.
И поэтому было бы наивно спрашивать себя, кого мог запомнить
Эней из череды теней, явившихся ему, для Вергилия — «теней буду­
щих инкарнаций, которые пребывают в Ином мире в ожидании вре­
мени своего появления на земле» [Ogden 2001: 244]. Да всех их он
«запомнил», потому что слушатели Вергилия весь этот список уже
знали! Для традиции ирландской право на власть и сс законность
были не столь очевидны, и поэтому в нарративе возникает мотив
прагматической меморации видения — и. как завершает свой текст
среднеирландский компилятор: на деревянных столбах огамическими
знаками королевский поэт записывал имена11 будущих королей и вы­
игранные ими битвы.
Второе объяснение кажется одновременно и более простым и ме­
нее вероятным. Архаический кельтский мудрец и провидец, как прави­
ло. был слеп и поэтому знание приходило к нему в виде слова, а нс зри­
тельного образа. Тема — достаточно разработанная, описанная, но
далеко себя не исчерпавшая112.

11 Огамические надписи, которые здесь могли послужить прообра зом,
и представляют собой имена и ничего более.
12 Возможно, есть и третье, еще более простое объяснение: античная тради­
ция в целом была ориентирована на ан іропоморфные изображения, галереи бо­
гов и императоров, тогда как ирландской культуре это было совершенно чуждо.
В се сказанное относится к области пре;щоложений и, как мне кажется, может
способствовать дальнейшим рассуждениям о «визуализации» истории.

Лишь битвы я виж у...

159

Итак, сама идея ознакомления героя с его будущими преемника­
ми. как пыталась я показать, все же восходит к Вергилию. Но попав
в ин\то среду она естественным образом трансформируется. Визу­
альный код либо уступает место звучащему перечню имен (как в ир­
ландской традиции), либо — достигает, напротив, реалистичности,
близкой к кинематографу, как это произошло с легендой о Екатерине
Медичи.

ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ В ЭПИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ:
АНАЛИЗ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ СРЕДСТВ
(НА МАТЕРИАЛЕ ИРЛАНДСКОГО
САГОВОГО НАРРАТИВА)

Исследователи традиционной эпической нарративной техники, как
правило, оставляют ирландские саги (как и кельтский эпос в целом)
вне поля своего рассмотрения, и во многом их здесь можно понять.
Прозо-поэтическая форма саги, предположительное письменное про­
исхождение корпуса в целом, отсутствие бросающихся в глаза формул,
развернутых сравнений и повторов — все это невольно отодвигает
кельтские тексты на периферию традиционного «эпического» матери­
ала, простирающегося от «Манаса» до Гомера и от «Песни о Роланде»
и «Беовульфа» до балканских юнацких песен и русских былин1. Даже
в книге кельтолога Д. Миллера «Эпический герой» [Miller 2000], по­
священной, казалось бы, проблеме изображения героя-воина как нар­
ративной универсалии, обращения к кельтскому материалу выглядят
скорее как посторонние вкрапления, призванные, в первую очередь,
проиллюстрировать именно чужеродность данной традиции. И в чемто он, наверное, прав.
Аналогичным образом в кельтологии в целом и работах, посвя­
щенных ирландским сагам в частности, необычайно редкими ока­
зываются экскурсы в аналогичные нарративные традиции других
1
М аргинален древнеирландский нарратив и в обобщ аю щ их работах по
медиевистике. Так, например, не нашлось м еста для ирландской прозо-по­
этической саговой формы в сборнике «Стих и проза в европейских культу­
рах Средних веков и В озрож дения» [Евдокимова 20 0 6 ], не упомянуты саги,
написанные на античные сюжеты, в книге М. Е. Грабарь-Пассек «А нтич­
ные сюжеты и формы в западноевропейской литературе» [Грабарь-Пассек
1966].

Женские обра зы в эпическом тексте...

161

культур и этносов, да и весь фокус анализа, как правило, повернут
под иным углом, что в результате привело к почти полному отсут­
ствию выполненных на древнеирландском материале исследований,
относящихся к направлению, называемому у нас — «исторической
поэтикой»23. Как пишет, например, хорватский исследователь Р. Матасович в статье о традиционных описаниях «прекрасных женщин»
в ирландских сагах (материалы второй международной конференции
по уладскому циклу), «несмотря на наличие отдельных работ, по­
священных традиционным изображениям и дескриптивной технике
в целом, будет верным сказать, что многие аспекты средневекового
ирландского прозаического стиля до сих пор не привлекали внима­
ния исследователей» [Matasovic 2009: 95]. Однако следует отмстить,
что «прозаический стиль» древнеирландской нарративной традиции
далеко не однороден и довольно сильно различается в зависимости
от того, к какому из циклов относится сага и каким временем дати­
руется ее происхождение. Сдержанные по своему стилю поздние
исторические саги, наверное, уже трудно назвать эпосом: это псевдо­
исторические предания, отчасти близкие к сагам исландским, и ор­
наментально сть стиля в них — явление редкое. Отличает их также
и главная установка наррагора: подтвердить обоснование законности
власти того или иного описанного им правителя, что. как правило,
опирается на изображение его мудрости и справедливости. Однако
в ряде текстов, относительно поздних, опирающихся уже нс на ав­
тохтонную архаику, но скорее на фольклорную традицию, возника­
ет мистический образ женщины-власти, обладание которой также
может служить основанием для получения трона2, и в данных фраг­
ментах сдержанность повествования уступает место эпической орна­
ментальное™. выдающей свою фольклорную природу. Это нс эпос,
а скорее — «псевдоэпос».
«В своих попытках поделить человечество на различные типы
греческие философы отвели особое место людям, живущим ради
действия и славы, ими порожденной» — так начинает свою книгу
«Героическая поэзия» классик эпосоведения С. Боура (см. [Боура
2002: 5]), и мы полагаем, что данное, несколько странное, определение

2 В классическом труде А. Н. Веселовского, кстати, кельтский материал
привлекается достаточно широко (см. раздел «Кельтские филы» в [Веселовский
1940/1989]).
3 Для ирландистики данная гема является более чем «избитой», см. в дан­
ной связи наши работы и издания — | Михайлова 2004; Михайлова 2005].

162

Грамматика нереального

глубинной сути героического эпоса в общем действительно вполне
подходит именно к ирландским сагам уладского цикла, центральным
персонажем которого является не король Конхобар, а юный герой Кухулин, в свое время выбравший короткую, но полную славных деяний
жизнь4. Но будучи «эпичными» по своей сути, саги уладского цикла
автоматически оказываются подчиненными законам эпического нар­
ратива с его повторами, сравнениями, формулами и традиционными
описаниями действующих в них персонажей. Естественно, в ирланд­
ских сагах эпическая поэтика проявляет свою специфику, причем —
как в уменьшении и сглаживании функций некоторых традиционных
приемов, так и в появлении новых, по крайней мере — в своеобраз­
ном преломлении и изменении уже существующих, заимствованных
одновременно из общего архаического наследия и из знакомых соста­
вителям памятников античной эпической литературы.
Все, сказанное нами, представляет собой крайне упрощенный
взгляд на проблему древнеирландской эпической поэтики, требующей
(и ожидающей до сих пор) детального и объемного сопоставительно­
го исследования5. Обратимся пока лишь к одному аспекту проблемы:
анализу изобразительных средств, при помощи которых в тексте саги
воссоздаются образы действующих персонажей. На первый взгляд,
традиционные описания действующих лиц. оперирующие постоян­
ными эпитетами и повторяющимися сравнениями, в общем должны
представать как довольно банальное «общее место» эпического нарра­
тива, однако для традиции ирландской это оказывается не совсем так.
Во-первых, вопреки ожиданию, в системе изобразительных приори­
тетов компилятора главные действующие лица далеко не всегда зани­
мают первое место, в то время как облик отдельных третьестепенных
персонажей может воспроизводиться им достаточно детально. Так,
например, мы не знаем, как выглядели ни королева Коннахта Медб
(представленная более так сказать — характерологически), ни жена
Кухулина Эмер, что, как попытаемся мы показать, далеко не случай­
но. Зато пророчица Федельм, появляющаяся лишь однажды в саге

4 О теме славы в уладском цикле — см. работу [Ford 1994], там же — обзор
литературы по вопросу
5 Очень много лет назад я уже обращалась к данной проблеме (см. [Михай­
лова 1984]), и сейчас, естественно, многое кажется нам в нашей работе наи­
вным, но именно поэтому хочется перечитать эту работу и отдельные разделы
переписать заново. Однако все это далеко выходит за рамки нашего теперешне­
го исследования.

Женские образы в эпическом тексте..

163

«Похищение быка из Куальнге», изображена ярко и красочно (в обеих
редакциях саги). Во-вторых, описания персонажей делятся на одиноч­
ные, среди которых в свою очередь можно выделить макро- и микро­
описания, и серийные, в которых по одной схеме изображаются и как
бы узнаются целые отряды действующих лиц. как правило — действи­
тельно, едущих в поход воинов (либо — занимающих одно помеще­
ние, как бы — привал перед сражением, как в саге «Разрушение Дома
Да Дерга»). Воссоздание облика персонажа для древнеирландского
наррагора имеет в обоих случаях не столько орнаментальный, сколь­
ко сюжетообразующий характер: описывается в первую очередь тот.
кто не известен другому действующему лицу, и сам факт узнавания
и распознавания им нового персонажа как бы определяет дальнейшее
развитие сюжета0.

Красавица Этайн: призрачная невеста
О сюжетной функции женщины-сиды по имени Этайн из саги
«Разрушение Дома Да Дерга» и о сходных с ней образах я уже пи­
сала67: она приходит в мир саговый из мира потустороннего, чтобы
погубить короля, как правито движимая местью за некий, совершен­
ный им ранее поступок (обычно — убийство одного из ее родичей).
Обратимся сейчас к анализу того, как именно она изображена в тек­
сте. Ее изображение сохранилось лишь в одной из рукописей, дати­
руемой уже ХІѴ-ХѴ вв.8 (так наз. «Желтой Книге Лекана»), однако
судя по языку, особенно — обилию эквативных форм прилагательных,
в среднеирландский период уступивших место аналогичным семан­
тическим аналитическим сравнительным конструкциям, текст данного
6 Подобно тому, как в современных романах о вампирах герои еще не до­
гадываются, кто вторгся в их жизнь, тогда как искушенный читатель уже все
понял и может представить себе, что будет дальше.
7 См. [Михайлова 1997], а также — в ряде разделов в [Михайлова 2004].
8 В наиболее ранней рукописи саги — «Книге Бурой коровы» (ок. 1100 г.)
собственно интродуктивная часть саги отсутствует. В то же время, согласно
ряду отсылок, сага присутствовала в раннем собрании эпических нарративов,
известных под названием «Книга снежного хребта» (C m D rom m a Snechta),
датируемом примерно VIII в. Но, как кажется, вводный фрагмент отсутствует
и там, и, более того, возможно, он представляет собой отдельную сагу, как бы
сюжетно предваряющую рассказ о гибели короля Конайре (так наз. fo r e -tale),
которую более поздний компилятор слил с ним в единый нарратив (см. об этом
подробнее в работе [Gwynn 1915]).

164

Грамматика нереального

фрагмента может быть отнесен к древнеирландскому периоду и дати­
рован примерно ѴІІІ-ІХ в. Данное описание является, наверное, од­
ним из наиболее объемных фрагментов, имеющих в первую очередь
«экфрастические» функции и, возможно, именно с данной точки зре­
ния и ценно (ер., например, аналогичное «бессодержательное» опи­
сание воина на колеснице в «Лейнстерской книге», см. [Михайлова
1989]). Для нас оно важно с двух точек зрения: как элемент сюжета
(все-таки!) и как своего рода каталог традиционных метафор и прие­
мов описания. Поэтому приведем его целиком:
Bid гі amra airegdafor Erinn, Eochaid Feidleach a ainm. Do-luidfeachtus n-ann dar aenach mBreg Leith, con-accai in mnai for ur in tobair cir
chuirrel argit со n-ecor de dr acthe oc folcud a lining argit ceithri heoin dir
furri gleorgemai beccai di charrmogul chorcrai hiforfleascuib na luingi. Brat
cas corcrafo lot chain aicthe. Diialldai airgdidi ecoirside de dr oibinniu isin
bratt. Lene leburchulpatach isl chotutlemon dei sltiu iiainidefo derginliud dir
impi. Titagmila ingantai di dr airget for a bruindi a formnaib a giiallib isind
lene di each leith. Tainedfria in grlan со bba forderg donaferaib tuldhleach
ind dir fiisin ngrein asin tltiu uainidi. Da trilis n-orbuidi for a cind. Fige
ceithri ndual ceachtar nde mell for rind each diiail. Ba cosmail led dath ind
foiltsin fri barr n-ailestair hi samrad no fri dergor iar ndenam a datha.
Is and bid oc taithbiuch afuilt diafolcud a da laim tria derc a sedlaig immach. Batar gilithir sneachta n-oenaichde na di doit batar maethchoiri batar
dergithir sian slebe na da griiad nglanailli. Batar duibithir druimne daeil na
da malaich. Batar inandfrais do nemnannaib a deta ina cind. Batar glasithir
buga na di stiil. Batar dergithir partaing na beoil. Batarforarda mine maethgela na da giialaind. Batar gelglana sithfota na mera. Batarf оta na lama. Ba
gilithir lictn tuindi in taeb seng fota tlaith min maeth amal olaind. Batar teithblaithi sleamongeala na di sliasait. Batar cmindbega caladgela na di glii.
Batar gerrgela indildirgi na de lurgain. Batar coirdirgi iaraildi na da sail.
Cid riagail fo-certa forsna traigthib is ing та ‘d-chotad egoir n-indib acht
ci tormaisead feoil net fortche foraib. Solusruidiud inn escae ina saeragaid.
Urthbcbail liailli ina minmailgib. Ruithen suirghe ceachtar a dd rigrosc. Tibri
aniusa ceachtar a dd griiad, со n-amlud indtibsen do ballaib bithchorcra со
ndeirgi fola laig araill eile со solusgili sneachta. Boemaerdachd banamail
inaglor. Cem fosud n-inmalla acci. Tochim righnaidi le. Ba si tra as caemam
as aildeam as coram ad-connarcadar siiili doine de mnaib domain. Ba ddig
led bed a sidaib di. Ba fi-ia as-berth: cruth each со hEtain, came each со
hEtain [Knott 1963: 1-2]. —
‘Был король великий славный в Ирландии, по имени Э охайд Ф ейдлейх. Ш ел он однажды возле поля собраний в Брег Лейт и увидел ж ен­
щину возле источника с гребнем блестящ им серебряным с золотыми
украш ениями, ум ы ваю щ ую ся из серебряной чаши, на которой были

Женские образы в эпическом тексте...

165

четыре золотые птицы и мелкий узор из пурпурных карбункулов по краю
чаши. Плащ волнистый пурпурный спускался на прекрасное платье.
Пряжка серебряная с украш ениями из золота на том плаще. Рубаха тон­
кая, нежная, крепкая из зеленого шелка с красным орнаментом из зо ­
лота вокруг нее. Лики диковинных зверей из золота и серебра на гру­
ди, на плечах и на боках той рубахи с каждой стороны. Сверкали они
на солнце так что было слишком красно людям сияние золота на солнце
на зеленой ткани. Две косы золото-желты х вкруг ее головы. Было по ч е­
тыре пряди в каждой из них и бусина на конце каждой пряди. Казался
им цвет ее волос подобны м ирису летом или красному золоту, только
что выплавленному.
Так она была, распустив волосы для мытья и две ее руки в вырезах
платья. Белыми, как снег одной ночи, были две ее руки. Были нежными
и красными, как горная наперстянка, две ее чистые прекрасные щеки.
Были черными, как спинка жука, две ее брови. Были прямыми и подоб­
ными жемчугу ее зубы в голове. Были синими, как колокольчик, два сс
глаза. Были красными, как парфянская кожа, сс губы. Были высокими
нежными ясными ее плечи. Были ярко-чистыми длинными сс пальцы.
Были длинными ее руки. Был блестящ им, как пена волны, ее бок, мяг­
ким, как руно. Были теплыми и нежными два ее бедра. Были кругло-ма­
ленькими крепко-чистыми два ее колена. Были крепкими и чистыми
две ее прямые голени. Были прекрасными две ее т а д к и е пятки. Если
бы сложить рядом ее ступни, были бы они ровными, если бы толь­
ко не растянулось на одной мясо. Свет луны в ее благородном лице.
Ровный изгиб в двух ее нежны х бровях. Лучи безумия в двух ее коро­
левских глазах. Ямочки на каждой из двух ее щек, похожа одна (была)
на каплю крови м олодой лани, а друга (была) бела, как снег. Мягкость
и ж енственность в ее голосе. П оступь твердая, уверенная. Шаг коро­
левский у нее. Была она ж е самой милой и сам ой красивой и самой
стройной из женщ ин, которых видели в мире. Казалось им, что была
она из сидов. П оэтом у говорится: прекрасна каждая до Этайн, мила ка­
ждая до Э тайн’9.

Само наличие в тексте саги данного описания безусловно марки­
ровано как сюжетно, так и на уровне «грамматики текста», причем
и парадигматически, и синтагматически. Говоря проще, сравнение
с изображением аналогичной встречи у источника короля с женщиной-сидой. относящимся к тексту , следующему иным законам по­
этики. продемонстрирует нам отсу тствие подобного пространного
описания. Ср. в данной связи, например, изображение встречи с Син
9
«до Этайн» — эллиптическая конструкция со значением «до сравнения
с Этайн».

166

Грамматика нереального

короля Муйрхертаха в среднеирландской сате «Смерть Муйрхертаха.
сына Эрк», относящейся к королевскому циклу
...Ш cian dia raibe апп со facaid den-ingen chruth-alaind, chennfhinn,
chnes-solus brat name impe i snide ‘na fhochraib isin fert fodmuigi [N ic
Dhonnchadha 1980: 1]. — ‘Н едолго пробыл он там, как уви дел оди­
нокую девушку, прекрасную обликом, светловолосую , с ясной кожей
и в зеленом плаще, которая сидела на краю могильного холм а’.

И это вес!
В то же время отсутствует описание красоты девушки, явившей­
ся ночью герою, в саге «Видение Энгуса», относящейся к уладскому
циклу, о ней лишь сказано: Is si as aildem ro boi i n-Ere [Shaw 1934:
43] — ‘Она самая красивая, кто был в Ирландии’. Мы полагаем, что
маркированное отсутствие описания в данном случае обусловлено
сюжетно: Энгус почти до конца саги не узнает, кто именно приходил
к нему ночью, не может описать девушку, и, собственно говоря, к по­
искам неизвестной красавицы и сводится фабульная прагматика саги
в целом. Отсутствие описания, изображения обусловливает и невоз­
можность распознавания, что, как мы писали выше, носит характер
сюжетообразующий.
Но, с другой стороны, встреча с неизвестной женщиной (как пра­
вило, из Иного мира), не имеющая эротического подтекста и пред­
полагающая совершенно иное сюжетное продолжение, также требует
введения описания, если маркированным на сюжетном уровне оста­
ется дальнейшее распознавание персонажа. Ярким примером здесь
является описание встречи королевы Медб с пророчицей Федельм
(во второй редакции саги «Похищение быка из Куальнге», сохранив­
шейся в Лейнстерской Книге, сер. XII в.):
Impais in t-ara in carpat dothaetMedb fo r culu. Co n-accai ni rap ingnad le
.i. in n-denmnaiforfertais in charpait ‘na farad ina dochum. /.../Bratt balla
breccni impi. Bretnas torrach trenchend ‘sin bruttosa brunni. Gmiiis chorcra
chrumalnech le. Rose glass gairectach le. Beoil derga thanaide. Det nlamda
nemanda. Andar let batar frossa fhidemand erctais ina cend. Cosmail do
nuapartaing a beoil. Binnidir teta mendchrot аса seinm a llaib slrsiiad bindfogur a gotha a cainurlabra. Gilidir snechta sniged fr i denaidchi taldlech
a cniss a colla secha timthach sechtair. Traigthi seta sithgela, ingni corcra
edri crundgera le. Foltfindbudi fa ta fororda furri. Tedra trillsi da fuilt imam
cend. Trilis aile combenadfo scadfris colptha [O ’R ahilly 1970: 6]. — ‘П о ­
вернул возница колесницу и поехала М едб назад. Тут увидела она нечто,
что было для нее необычно: одинокую ж енщ ину на пути колесницы /... /

Женские образы в эпическом тексте...

167

Плащ с пестрой заколкой на ней. Тяжелое навершпе на заколке на том
плаще на ее груди. Лицо румяное розовое у нее. Глаза синие блестящие
у нее. Губы красные улыбающ иеся. Зубы жемчужны е сверкающие. П о ­
казалось бы тебе, что россы пь жемчуга у нее во рту. П охож и на новую
парфянскую кожу ее губы. Сладким, как звук игры на неж ной арфе, был
ее голос и ее прекрасная речь. Чистой, как снег, выпавший в одну ночь,
была ее кожа и ее шея. Н оги стройные прекрасно-чисты е, с ногтями
пурпурными, острыми, круглыми. В олосы светло-желтые золотистые
на ней. Три косы тех волос вокруг ее головы. Другая коса спускалась
вниз до ее икр’.

Возвращаясь к изображению Этайн (и им подобным), мы должны
в первую очередь отметить намеренную визуализацию нарратором
всего фрагмента: ср., с одной стороны, слова «казалось», «ты мог бы
подумать, что это...», «красно было глазам людей видеть...» и так да­
лее. с другой — яркость описания как такового. Этайн. как и любой
персонаж, изображаемый в ирландском эпосе, описывается всегда
посредством визуализации, причем часто в тексте присутствует и не­
посредственный наблюдатель (в случае с Этайн скорее уже отходя­
щий на задний план).
Визуализация данных описаний, как нам кажется, обусловлена
и самим их синтаксисом: они, как правило, строятся на серии но­
минативных клауз с местоименным предложным локализатором и от­
сутствием глагола (в описании Этайн, однако, присутствует повто­
ряющаяся форма batar ‘были', copula pret. 3 pi.). Анализируя стиль
ирландских эпических нарративов, П. Келли отмечала в более ранних
текстах обилие номинативных клауз в описаниях персонажей, одна­
ко приписывала этот феномен «экономичности ранней прозы» [Kelly
1992: 90]. В качестве иллюстрации она, в частности, приводит пример
описания Федельм из более ранней, первой редакции саги («Книга
Бурой Коровы»):
Folt buidi furri. Bratt brecc impe, delg n-dir and. Leine chulpatach со nderggintslaid impe. Da assa со foraib dir impu. Agad fochoel forlethan.
Di broi duba dorchaidi. Abrait duib ddin со m-bentais foscod i m-meddn a
da grtiaide. Indar latt ropo di partaing imdentai a bedil. Indar lat ba fross
do nemannaib boi inna belaib .i. a fiaclai. Tedra trillsi fuirri .i. di thriliss
immo cend si'ias, trilis tara h-aiss star со m-benad a da colptha inna diaid
[O ’R ahilly 1976: 2]. — ‘В олосы желтые у нее. Плащ пестры й вокруг
нее, пряжка золотая в нем. Рубаха тканая со красными украшениями
на ней. Две сандалии с золотыми украш ениями на ней. Лицо округлое
ш ирокое сверху. Две брови черные темные. Ресницы черные густые,

168

I рамматика нереального
так что отбрасывают они тень на ее щеки. С реди них парфянской кожи
ее губы Среди них была волна жемчужин, что бы л и у нее во рту, то есть
ее зубы. Три косы у нее, то есть две косы вокруг головы сверху, коса
другая внизу, так что касается ее икр’.

Аналогичные номинативные клаузы встречаются и в микроописа­
ниях персонажей, например:
... Со n -a cca i in d a m n a i cucai. In d a la n -a i b ra t й а іп е im pe. A la ili b rat corcra coicdiabail im su id e [D illon 1953: 3]. — ‘ . . . И уви дел он двух женщ ин
(приближающихся) к нему. На одной зелены й плащ. На другой плащ
пурпурный пятислойны й’.

Отсутствие глагола, переводящее повествование в «план настоя­
щего» (как и введение презенса в повествовании о прошлом), и созда­
ет эффект визуализации «здесь и сейчас». Как мы уже писали ранее.
«Устный рассказ действительно характеризуется регулярным введе­
нием презенса, главной функцией которого в данном случае мы вес
же считаем именно — визуализацию, создание «эффекта камеры».
В древнеирландском (как и в современном русском) этот же эффект
достигается также при помощи нефинитных именных конструкций.
Ср. «Я помню, как впервые увидел Машу: она стояла возле куста си­
рени, на ней было синее платье...» и «Помню, как я впервые увидел
Машу: она стоит у куста сирени, на ней синее платье.. ,»10. Саговый
материал, таким образом, предстает не только как сообщение инфор­
мации «о древних временах», но и как череда «живых картин», кото­
рые адресат должен был увидеть мысленным взором в момент про­
слушивания. возможно — как дополнительное средство верификации
текста в целом. В то же время, как нам кажется, представление эпиче­
ского прошлого как «череды картин» восходит к самым архаическим
культурным моле.лям. о которых писал в свое время Ю. М. Лотман:
«Важной особенностью пространственных моделей, создаваемых
культурой, является то. что в отличие от других основных форм семи­
отического моделирования, они строятся не на словесно-дискретной,
а на иконически-континуадьной основе. Фундамент их составляют
зрительно представимые, иконические тексты, вербализация же име­
ет вторичный характер...» [Лотман 2000: 334].

10
Пример придуман мной — Т .М . О сценическом презенсе — см. также в
соответствующем разделе издания.

Женские образы в эпическом тексте...

169

Несколько иначе, но по сути — примерно о том же пишет
и Дж. Надь, когда отмечает, что в ирландском нарративе, как фолькдорном. так и саговом, в момент описания встречи с представитедем
иного мира всегда «присутствует элемент театральности», а явление
(по-явление) иномирной девы всегда представляет собой своего рода
перформанс, что. как добавила бы я сама, отчасти и делает такие встре­
чи опознаваемыми, с одной стороны, и вводящими категорию наблю­
дателя — с другой, причем последним может выступать как нарратор
(компилятор), так и его адресат (читатель или слушатель). Как пишет
об этом Надь, «исследование театральности подобного рода даст воз­
можность противопоставления случайной и существенной публики»
(см. русск. пср. его работы [Надь 2017], оригинал — см. [Nagy 2015]).
Где же истоки этого приема в эпосе ирландском? Архаичен он или
имеет книжную, заимствованную природу? Я думаю, ответом на во­
прос может отчасти послужить сопоставление традиции автохтонной
с переложениями античных сюжетов и. в частности, имеющими нео­
бычайно широкое распространение в средневековой Европе предани­
ями о гибели Трои.
Как пишет М. Грабарь-Пассек. «Время между II и V вв. н. э. оста­
вило нам несколько произведений, разрабатывающих его (рассказ
о Троянской войне. — Т М.) вновь и вновь, правда на более род­
ственной ему почве, не в римской, а в греческой литераіуре, причем
и в стихотворной, и в прозаической формах» [Грабарь-Пассек 1966:
83]. Оригиналы до нас не дошли, и данные памятники сохранились
только в латинских более поздних переложениях, которые в свою оче­
редь и послужили источниками для дальнейших обработок. Среди
них выделяются две прозаические повести. Одна из них, «Дневник
Троянской войны» (Ephemeris Belli Тгоіапі), приписывается Диктису,
который был спутником критского царя Идоменея и проделал с ним
весь поход (то есть — используется взгляд псевдоочевидца). Повесть
сохранилась в латинском переводе IV в., однако в 1907 г. был найден
греческий оригинал, датируемый II в. Другой текст — краткое изло­
жение событий Илиады и называемых «О гибели Трои» (De Excidio
Troiae Historicг)11 также имеет фиктивного автора — фригийца Дареса, который упоминается Гомером как сторонник троянцев. До сих
пор неизвестно, существовал ли более ранний греческий оригинал
этого текста. Сам факт такой возможности предполагается в проло­
ге к латинскому памятнику, в котором говорится, что оригинал был
11 Издание текста — см. [Meister 1871].

170

Грамматика нереального

найден в Афинах в I в. н. э., однако, как полагает автор монографии,
посвященной анализу преданий о гибели Трои в ирландской обра­
ботке, Л. Мирик, это могло быть поздним латинским дополнением
(см. [Myrick 1993: 35]).
Однако, как полагаем мы вслед за У. Мак Гьяральтом [Mac Gearailt
2000/2001], а также отчасти и Ж. Дотгеном (см. [Dottin 1924]). для
традиции ирландской, да и не только для нее рассказ о гибели Трои
имел в качестве источника не только упомянутые достаточно поздние
тексты (и ряд других, также поздних), но также «Энеиду»:
Сцены сражений в ирландском «Разруш ении Трои» напоминают « Э н е­
иду», хотя и написаны были более чем на сто лет раньше, чем «П ри­
ключения Э нея»12. Автор, несом ненно, был знаком с сам ой «Э неидой»,
и, как показал сш е М ерф и [Murphy 1932], ирландские клирики не толь­
ко знали Вергилия наизусть, но и использовали текст «Э неиды » на у р о ­
ках латинского языка | Mac Gearailt 2000/2001: 82].

Но говоря об источниках очевидных и письменных, мы также не долж­
ны упускать из виду трудноуловимое устное предание, некий слой
фоновых знаний ученого клирика средневековой Европы, в который
несомненно входила и повесть о Троянской войне, и образы ее героев,
повлиявшие и на автохтонную традицию.
Сравнивая прозаические повести псевдо-Диктиса и псевдо-Дареса, Л. Мирик пишет, что «“Дневник Троянской войны” Диктиса вне
всяких сомнений отличается более высоким художественным уров­
нем, чем повесть Дареса» [Myrick 1993: 21]. и она. безусловно, права.
Повесть Диктиса13и больше по объему, и более стройна композицион­
но. В ней описана предыстория войны и ее последствия. Просматри­
вается и «точка зрения автора», который последовательно называет
троянцев варварами, а также постоянно упоминает нс только о неких
«похищенных сокровищах», но и о плате, которую получают воины
за участие в сражении. На этом фоне текст Дарсса действительно
выглядит более бледным: как отмечают многие исследователи, это
не собственно художественное произведение, а скорее пересказ-саммари событий Троянской войны и предшествующих им эпизодов, од­
нако именно своей сухостью этот текст как раз и оказывался более
выгоден для трактовки и дальнейшей разработки. Если у Диктиса
12 Intheachta A eniasa — среднеирландское прозаическое переложение
«Энеиды», издание см. [Calder 1907].
13 Издание текста см. [Eisenhut 1958].

Женские образы в эпическом тексте...

171

просматривается и личность компилятора, и отпечаток эпохи (как
оригинала, так и более позднего латинского переложения), у Дареса мы находим лишь сухое изложение событий. Однако своеобраз­
ная интерпретация гомеровской традиции присутствует и в нем:
так, добавлена линия любви Елены и Париса, которые якобы ранее
встретились в храме на острове Кифере, а также введено довольно
странное, также — краткое и суммарно-анкетное описание внешно­
сти героев (в терминологии современной критики — «портретный
каталог»), как мы понимаем, лишенное античной клишированное™.
Например:
H elen a m sim ilem illis, fo n n o s a m , a n im i sim plicis, blandam , cruribus
optim is, notam in ter duo su p erca llia habentem , ore p u sillo .
P riam um regem Trojanem vu ltu p u lc h ro , m agnum , vo ce suavi, a quiline
corpore.
H ectorem blaesum , candidum , crispum , strabonem , p e rn ic ib u s m em bris, vultu venerabili, barbatum , d ecentem , belliocosum , anim o m agnum ,
civibus clem entem , doctum , vatem (§ 12). —
‘Елена походила на них (Кастора и Поллукса), она была красива,
с простой душ ой, милая. Со стройными ногами, имела родинку м еж ду
двух бровей и изящный рот.
Приам, царь троянцев, был очень красив, величествен, с сильным
голосом, с могучим телом.
Гектор звучен, красив, кудряв, зорок, с гибкими членами, много
почтенный, бородатый, благородный, воинственный, великодушный,
уважаемый гражданами, учены й, ум ны й’.

За Даресом, безусловно, следует и ирландский компилятор в сво­
ем «Разрушении Трои», однако его текст нельзя назвать ни переводом,
ни даже переложением, хотя в отдельных фрагментах он, казалось бы,
почти дословно следует этому источнику , соотаося его с собственной
эпической традицией. Особенно актуально это для так называемой
Первой редакции Разрушения Трои, сохранившейся в рукописи TCD
Н.2.17, а также в виде отдельного фрагмента в «Лейнстерской кни­
ге» (Гоі 397аff.)14. Вторая редакция «Разрушения Трои», гораздо более
пространная (но также — незаконченная) сохранилась также в не­
скольких рукописях — в той же Лсйнстсрской книге (fol 217а ff.)15,
а также в «Книге Баллимота» (конец XIV в.), конвой которой де­
монстрирует, что компилятор рассматривал этот кодекс именно как
14 Издание текста — см. [Stokes 1884].
15 Издание текста — см. [Stokes 1881].

172

Грамматика нереального

собрание античных переложений, и в двух рукописях, датируемых
примерно XV в. Первая редакция «Разрушения Трои», как было
показано Г. Мак Ойном в детальном анализе глагольных форм
(см. [Мае Еоіп 1960-1961]), датируется X в., тогда как вторая — пред­
положительно, уже началом XII.
В данном случае для нас важно то, что в этих рукописях восста­
новлен «портретный каталог» Дареса, опущенный в Первой редакции
и в тексте Лейнстерской книги Второй редакции, что предполагает,
что компиляторы поздних рукописей также имели текст Дареса «под
рукой». Но почему он был опущен в ранних редакциях?
Обе редакции, причем вторую — в гораздо большей степени,
отличает специфическая ирландская манера изложения материала,
с характерными аллитерирующими синонимами, пространными опи­
саниями, детальными изображениями героев, их внешности и во­
оружения, которые находят свои параллели в автохтонной тради­
ции. Так, например, описание внешности, одежды и оружия Гектора
во второй редакции почти дословно совпадает с изображением ано­
нимного «героя на колеснице», также содержащимся в «Лейнстер­
ской книге» и предположительно описывающем Кухулина16. Однако,
говоря о «традиционных ирландских описаниях внешности героев»
(вслед за очень многими исследователями), мы должны понимать,
что сам этот нарративный прием, если не прямо восходит к класси­
ческой традиции, то по крайней мере явно испытал ее влияние. Как
пишет Д. Шварц, «Поскольку экфрасис был одним из наиболее ре­
комендуемых и используемых нарративных приемов в западной Ев­
ропе в XI и XII вв., было бы странно, если бы эта неоклассическая
техника описаний внешности персонажа не достигла Ирландии, уче­
ные люди которой постоянно были в контакте с западной Европой
в течение шести веков» [Swartz 1985: 134]. Мы не можем полностью
согласиться с данным утверждением. Более того, возникшая в пла­
не осмысления самой себя техника экфрасиса как полного описания
объекта искусства, внешности человека или пейзажа лишь в поздней
риторической науке (I—II вв. н. э.), в плане стихийного воплощения
возникла гораздо раньше. Так, как пример классического экфрасиса
часто приводится описание щита Ахилла в «Илиаде», но понятно,
что сам Гомер не мог пользоваться при этом термином, который к его
времени просто не был изобретен. Конечно, речь здесь может идти
16
См. об этом тексте как особом «тренировочном изобразительном упраж­
нении» в нашей работе [Михайлова 1989 ].

Женские образы в эпическом тексте...

173

не только о самом термине, но и о риторических приемах описания,
которые именно риторами были кодифицированы. Но для их коди­
фикации необходимы были сами описания, распространенные прак­
тически в любой эпической традиции. Поэтому, где здесь исходное,
автохтонное, а где — заимствованное, сказать бывает очень труд­
но. Но ясно одно: техника экфрасиса кельтской наррации нс была
чужда, и если заимствование и имело место, то попало оно на под­
готовленную почву. Возможно, следуя в чем-то за латинскими риториками. ирландская нарративная техника имеет (или — обретает?)
свою специфику: традиционные описания внешности героев в ней
предполагают введение наблюдателя, перед глазами которого пред­
стает описываемый объект. И дело здесь нс в субъективности описа­
ния. но во введении таким образом хронотопической составляющей
«здесь и сейчас», создающей своего рода «драматический эффект».
Нс случайно в описании героя на колеснице постоянно вводится сво­
его рода зачин — «я видел». Ср.. однако, замечание Н. В. Брагинской:
«Отмстим здесь возглас "посмотри”. Подобные зрительные импера­
тивы — одни из постоянных признаков диалогического экфрасиса»
[Брагинская-интернет].
Суммарный текст Дареса был выгоден тем, что давал компилято­
рам возможность внести в собственное сочинение нарративные при­
емы, традиционные для его собственной техники изложения. Так, как
пишет И. Г. Матюшина об исландской «Саге о троянцах»,
...к краткому рассказу Дареса автор добавляет красочные описания
сражений, а также выразительные диалоги, лаконичные, полные скры­
той иронии реплики, которыми герои обмениваются в самые драмати­
ческие моменты. Несмотря на латинизированные имена, персонажи
не только говорят, но и ведут себя как герои исландских исконных саг,
мужественно следуя своей судьбе, храня верность долгу и бесстраш ие
перед смертью [Матюшина 2002: 230].

Аналогичным образом Бенуа де Сент Мор, постоянно ссылаясь на Да­
реса как на свой основной источник, создает куртуазный роман в духе
своего времени. Естественно, он не только сохраняет «портретный
каталог», но и значительно расширяет его. Так. например, в описании
Елены, занимающем в «Романе о Трое» 22 строки, сохраняется упо­
минание о ее простодушии и о родинке между бровей, но при этом,
что кажется нам естественным, добавляется, что никто из живых су­
ществ не мог сравниться с ней по красоте подобно тому, как ничто
не может сравниться по красоте с цветом розы:

174

Грамматика нереального

Et tot ansi come la rose
Sormonte colors de beautez,
Trestot. ansi, e plus assez,
Sormonta la beaute Helene
Tote rien que nasqui humaine...

‘И подобно тому, как роза,
П ревосходит все цветы по красе,
Так ж е, и более того,
П ревосходила краса Елены
В се порож дения л ю дей ...’

[Benoit de Sainte-Maure
1904-1912: 265].

Но кто, собственно говоря, высказывает в данном случае это
утверждение в тексте романа? Нс Дарсс. который сух и скуп в своих
описаниях, а сам автор, Бенуа дс Сент-Мор. который открыто говорит
в начале о том, что текст Дарсса был им найден, но затем переписан
своими словами и своими руками:
Mais Beneeiz de Sainte More
L ’a controve efait e dit
E о sa main les moz escrit
[Benoit de Sainte-Maure 1904-1912: 8].
Пока же вновь вернемся к описанию Этайн, которое в ирландистике традиционно принято считать «экфрастическим», хотя в дан­
ном случае (как и во многих других) мы имеем дело не столько
с описанием объекта искусства, сколько — с изображением человека,
правда — статичного и маркированного, облаченного в определенные
одежды. Видимо, как пишет, например, Р. О’Коннор, «сага открывает­
ся длинным экфрастическим описанием красавицы, не знающей себе
равных», что, по его мнению, подготавливает слушателя (читателя)
к другим описаниям, которыми изобилует сага «Разрушение Дома
ДаДерга» [O'Connor 2013: 237]17.
Приводя полностью описание пророчицы Федельм в двух верси­
ях саги, мы намеренно опустили упоминание о странном предмете,
который она держит в руке: нечто вроде переносного ткацкого станка
или прялки с веретеном, что заставляло исследователей увидеть в ней
одно из воплощений «пряхи судьбы». Возможно, это действительно
так, однако в данном случае — это особая тема, находящаяся за рам­
ками нашего исследования. Что же касается красавицы Этайн, то, на­
сколько нам известно, ее атрибут — серебряный гребень специаль­
ному анализу не подвергался. Мы же, однако, полагаем, что гребень
17
См. также сопоставление описаний внешности пересонажей в ирланд­
ском нарративе с аналогичными дескрипциями в традиции античной, которая,
как полагает автор, послужила в данном случае источником [Miles 2011: 150 ff.].

Женские образы в эпическом тексте...

175

в ее руке — не случаен, и характерно, что при относительно стандарт­
ном наборе изображения одежды женщины гребень упомянут лишь
однажды. Обращение к традиции фольклорной немедленно даст нам
здесь многочисленные параллели: в первую очередь — ирландскую
же Банши, одновременно вестницу смерти и покровительницу по­
томков королей (см. классическое исследование [Lysaght 1996]). Де­
талью, характерной для описания внешнего облика батин, являются
длинные волосы, которые она расчесывает гребнем, причем с послед­
ним связано обычно много дополнительных сюжетов. В том. что каса­
ется материала, из которого он изготовлен, то тут фольклорные данные
оказываются разноречивы: с одной стороны — из золота или серебра,
с другой — из рыбьих костей. Но при этом поразительное единодушие
со стороны информантов проявлялось в оценке этого гребня как пред­
мета, являющегося источником опасности. В ирландских деревнях де­
тям запрещалось подбирать на улице гребень, потому что ночью «банши
придет за ним». В одном из рассказов (а рассказы о банши, надо сказать,
всегда отличались твердой установкой на достоверность) человек подо­
брал гребень и принес его домой. Ночью он услышал у окна характер­
ные стоны и решил вернуть гребень, сунув его в окно. На его счастье, он
догадался воспользоваться для этого каминными щипцами, которые тут
же оказались совершенно искореженными.
Известно, что, как и банши, славянские русалки в основном про­
водят время за расчесыванием своих длинных волос особым гребнем,
о котором также «не известно точно, из чего он сделан». По ряду свиде­
тельств он может быть сделан из рога, меди иди золота и имеет при этом
«магическую ситу». Двигаясь к востоку, мы можем встретить аналогич­
ную тему расчесывания волос гребнем как один из атрибутов тюркской
албасты, основная функция которой состоит в том, чтобы задушить че­
ловека во сне. а также татарской сыу-анасы («водяная мать»), которая по
обыкновению довит людей на закате и ест их мясо. О ней, в частности,
говорится, что «она является .людям причесывающей свои длинные во­
лосы. иногда забывает свой золотой ити серебряный гребень и приходит
за ним к тому, кто взял этот гребень» (см. [Зеленин 1995: 218]). Близка
к русалкам (и банши) с этой точки зрения оказывается и пермятская
шишига, которая
...о б и т а ет преимущ ественно в озерах и прудах... по виду напоминает
взрослую женщину. О деж ды у ней нет, на голове имеет длинные во­
лосы , которые она нередко чеш ет гребнем, выходя на землю из воды.
Один рыбак, выйдя однажды на озеро порыбачить, увидел шишигу,
которая сидела на кочке и заплетала свои волосы в косы. Ш иш ига,

176

Грамматика нереального
заметив мужика, нырнула в воду, а гребень, которым чесала свои воло­
сы, оставила на кочке. Рыбак подплыл к кочке на лодке, взял гребень
и принес его к себ е в избу В тот же день, лишь только смерклось и все
семейство рыбака улеглось спать, послы ш алось постукивание в дверь
и голос шишиги, ж алобно умолявш ей рыбака возвратить ей гребень.
Рыбак отворил окно и вы бросил гребень — схватила его проворно шишига и исчезла [Зеленин 1995: 218].

Двигаясь обратно на запад, мы вновь встречаем образ девы, расче­
сывающей золотым гребнем свои длинные волосы, которая, возмож­
но, гораздо более приятна внешне, но по сути также в той иди иной
форме сопричастна смерти. Мы имеем в виду знаменитую Поредею,
сидящую на скале и своим пением заманивающую в водоворот неосто­
рожного рыбака. Расчесывают волосы гребнем и германские ундины,
и скандинавские холъдры. и сербские вилы. Сербская приполдпица —
высокая прекрасная девушка в белом, в поддень выходит из рощи или
сидит у воды и расчесывает гребнем распущенные волосы. Забывает
под кустом свой гребень и шотландская гластих (glaistig), «зеленая
женщина», которая обычно в виде одинокой красавицы подстерега­
ет в лесу мужчину, склоняе т его к соитию, а затем перекусывает ему
горло и выпивает всю кровь. Таким образом, наличие в руках у Этайн
серебряного гребня оказывается для аудитории своего рода кодом:
он предвещает гибель короля. Обращает на себя внимание и явный
анахронизм: в начале описания говорится, что у Этайн две косы с бу­
синами на концах, и почти следом за этим описано, как она стоит,
«распустив волосы для мытья». Для компилятора в данном случае
«код внешности» условен: с одной стороны, женщина из Иного мира
парадигматически должна была обладать необычной, сложной приче­
ской (см., например, аналогичные косы Федельм). с другой — она же
вписывалась в ряд женских мифических существ, которые расчесыва­
ют распущенные волосы гребнем. Причем в обоих случаях компиля­
тор (исполнитель ?) рассчитывал на распознавание персонажа слуша­
телем, базирующееся на верной оценке его фоновых знаний.
Изображение Этайн отличается от стандартных дескрипций пер­
сонажа в ирландском эпосе еще и тем, что ему сопутствует описание
объекта искусства, что приближает данный фрагмент к экфрастической технике в целом. Говоря о германском эпосе, Н. Ю. Гвоздецкая
отмечает, что «Средневековая аудитория вообще не была избалова­
на визуальной информацией» [Гвоздецкая 2018: 520]. То же можно
сказать и об ирландской нарративной традиции, довольно скупой
на описания предметов или зданий. Тем более привлекает внимание

Женские образы в эпическом тексте...

177

в данном случае описанный компилятором серебряный сосуд, кото­
рый Этайн держит в руках:
серебряная чаша, на которой были четыре золотые птицы и мелкий
узор из пурпурных карбункулов по краю чаши.

Откуда эта чаша? В свое время М. Доббс отмечала сходство дан­
ного сосуда-чаши с символическими чашами из саги «Пир у Брикрена», которыми королева Медб награждает героев: медной чашей
с птицей из белой бронзы на ее дне, чашей из белой бронзы с золотой
птицей на дне и чашей из красного золота, «и на дне ее была птица
из драгоценного камня» (последний дар — знак победы в состязании).
Собственно ирландская археология в данном случае не под­
тверждает истинности описанных объектов, чаш с птицами, однако,
как показано в работе М. Доббс [Dobbs 1954], металлические сосуды,
украшенные изображениями птиц (предположительно — лебедей),
находят параллели в более ранней континентальной кельтской тра­
диции. Возможно, они были знакомы и островным кельтам, но при­
надлежали скорее к завозным раритетам. Серебряные сосуды, как она
полагает, имели характер сакральный и отчасти — умывание в воде
из серебряной чаши могло носить характер оберега (серебро очищает
воду, а также, шире, считается материалом, которому нс могут проти­
востоять силы зла). Я осмелилась бы предложить иную интерпрета­
цию, отчасти — не противоречащую трактовке М. Доббс. Для древне­
ирландского компилятора серебряная (или бронзовая) чаша с птичь­
им орнаментом, какой бы ни была ее изначальная сакрализованная
трактовка, представляет собой знак принадлежности Иному миру,
поскольку не принадлежит к миру воссоздаваемой псевдорсальности.
Так. например, если в современном фольклорном рассказе о призра­
ках герой встретит где-то в старом парке девушку в старинном платье
и шляпе с вуалью, для читателя это будет знаком того, что перед ним
привидение из прошлого, и. скорее всего, так же будет расценивать
это и сам персонаж рассказа. Однако в ирландском нарративе ситуа­
ция несколько сложнее: компилятор YII-IX вв. осознавал, что описы­
вает некие «давние» события. Более того, ирландские анналы относят
основные события уладского и раннего королевского цикла к началу
н. э.. т. с. — примерно на 7 8 веков в прошлое. Поэтому изображен­
ная одежда и украшения должны нами расцениваться как условные,
хотя, как это ни странно, упоминаемые и даже иногда описываемые
драгоценные пряжки находят археологическое подтверждение в арте­
фактах ѴІІ-ІХ вв., то есть — по времени совпадают с дескриптивным

178

Грамматика нереального

нарративом. Однако описания чаш, как мне кажется, носят несколько
иной характер: их нет и не было в самой Ирландии, но они откуда-то
были известны ранним компиляторам, что придавало их описаниям
характер нс просто оранментально-экфрастический, но и наделен­
ный своего рода сакральностью. Говоря проще, красавица Этайн дер­
жит в руках объект, существовавший лишь в континентальных погре­
бениях. поэтому и сама она предстает для аудитории как персонаж
из Иного мира.
Обращение к конкретным описаниям инфернальных женщин
в сагах показывает нам. что, как правило, собственно «телесный код»
в них нс отделен от «кола одежды», что, впрочем, вполне естествен­
но, причем не только для традиции эпической. «Тело-одежда или
одежда-тело — вот внешняя граница нашего внутреннего Я, покров,
облекающий его. Одежда человека, состоящая из различных частей
и атрибутов, словно концентрические круги, отражаясь друг от друга,
несет многообразную информацию о ее владельце» [Яременко 1997:
122]. «Изначально одежда являлась (и является до сих пор) не только
средством прикрытия наготы, но и неким символом, который мани­
фестирует принадлежность человека к определенной культуре, вре­
мени, полу, социальному класс}, конфессии» [Чепелевская 2011: 365].
На фоне приведенных банальных высказываний, напротив, обращает
на себя внимание относительная бедность изображений Этайн. Федельм и им подобных в том, что касается упоминаний того, во что они
одеты. Так, описание Этайн насчитывает 24 составляющих элемента,
из которых лишь четыре относятся к ее одежде: плащ, пряжка, рубаха,
заколки. Примерно то же можно сказать и о Федельм: из 12 составля­
ющих элементов только два — одежда (плащ и пряжка). Та же стра­
тегия выдерживается нарратором и в саге «Приключение сыновей
Эохайда Мугмедона» (формально — относящейся уже к королевско­
му циклу, но содержащей множество традиционных псевдоэпических
приемов). Уродтивая старуха, с которой соединяется у колодца осно­
ватель будущей королевской династии Ниалл. превращается после
этого в прекрасную девушку, называющую себя «Властью»:
Ва samaltafri deread snechta i claidib each n-alt о ind со bond di. Rigthi
remra rignaidhe le. Mera seta sithlebra. Colpta dirgi dathailli le. Da maelasa findruine iter a troigthib mine maethgela lar. Brat logmarda lancorcra
imipi. Bretnass gelairgit i timthach in bruit. Fiacla niamda nemannda le,
rose rignaide romor, beoilpartardeirg [Stokes 1903: 200]. — ‘Была похожа
на снеж ную борозду п од плугом каждая часть сс тела. Бедра мягкие
королевские у нес. Пальцы длинные тонкие. Икры стройны е красивые.

Женские образы в эпическом тексте...

179

Две сандалии из белой бронзы между ее ступнями нежными мягкими
и землей. Плащ шерстяной ярко-пурпурный вкруг нее. Заколка чистого
серебра блестящая в том плаще. Зубы жемчужные у нее и глаз королев­
ский огромный и губы парфяно-красные’.

То есть, как и выше, из 10 элементов описания лишь три при­
ходятся на одежду: плащ, заколка, сандалии. Причем, хочется от­
метить, что во всех приведенных выше примерах детали одежды
явно не маркированы: это дорогой плащ, в котором блестит пряжка.
То есть, говоря иными словами: женщины из Иного мира, являю­
щиеся героям ирландского сагового нарратива, одеты все практиче­
ски одинаково (предпочтительно — в сочетание пурпурного с зеле­
ным), да и выглядят в общем стандартно. Обращает на себя внима­
ние в данном случае не это: с одной стороны, описания самих воинов-героев как в одежде и вооружении, так и во внешности гораздо
более детализованы (при полном отсутствии аналогичных описаний
уладских женщин). С другой стороны, на фоне приведенных приме­
ров обращает на себя внимание полная замена «телесного кода» «ко­
дом одежды» в описании анонимной девушки из саги «Разрушение
Дома Да Хока»:
А mbatar and confacatar ind ingen coemh cmthach ina dochum. Brat
uainide iforcipul impe. Bretnas derscaigthech isin bratfor a bruindib. Lene
gelculpatach orsnaith 1 custal a cnis. Di maolasae findruine iter a traigthib talmain. Caelbarr cumdachta for a cenn | Stokes 1900: 158]. — ‘Когда
были они там, увидели девушку милую, красивую, приближающ уюся
к ним. Плащ зелены й складчатый вкруг нее. Заколка с украшениями
в том плаще на ее груди. Рубаха с капюш оном богато расшитая на ее
коже. Две сандалии из белой бронзы м еж ду ее ступнями и землей. I Ілаток разукрашенный на ее голове’.

Таинственная девушка, предположительно — также символ вла­
сти, остается в саге неназванной и неузнанной, проходя мимо героев
тенью, неясным видением, она бестелесна...
Однако в контексте фигуры Федельм отметим все же определен­
ное смыкание данных образов. Так. как отмечает К. Мак Кон, жен­
щина, которая появляется перед Кор маком в саге «Разрушение Дома
Да Хока», отчасти исполняет те же. что и Федельм. пророческие
функции и, являясь, с одной стороны, персонификацией власти, с дру­
гой— предрекает ему близкую гибель [McCone 1990: 132]: «Пойдешь
ли ты вместе со мной, о девушка? — спросил Кормак. — Воистину
нет. — отвечала она. — да и желала бы я, чтобы сам ты не двигался

180

Грамматика нереального

дальше, ибо грозит тебе гибель» [Предания и мифы 1991: 133]. В ори­
гинале предречение гибели звучит еще более определенно: аг tanic
timbide do shaoguil [Stokes 1900: 158] — ‘ибо пришел конец (букв, «от­
резание») твоей жизни’. Явно настроенная по отношению к Кормаку благожелательно, девушка-власть, невеста-земля, вынуждена тем
не менее прокламировать его скорую гибель, потому что Кормак нару­
шил свой гейс-запрет (слушать прорезную арфу). Но в таком случае не
является ли аналогичным видением-призраком и пророчица Федельм,
предрекающая поражение в походе Айлилю и Медб? В ее описании
также превалирует то, что мы назвали «кодом одежды», дополненной
загадочным «веретеном», которое она держит в руке.
Если выйти за пределы описаний отдельных женских фигур и об­
ратиться к представленным в уладском цикле обобщенным описаниям
женщин вообще (как правило — трижды по пятьдесят или просто —
пятьдесят), то мы увидим ту же закономерность: детализованное
описание одежды и украшений предстает как несомненный маркер
инфернального происхождения описываемых групповых персонажей,
предстающих как аморфный образ, с трудом поддающийся дискрет­
ному описанию. Наиболее ярким примером здесь может послужить
эпизод из саги «Похищение стад Фроеха». в ходе которого герой (мать
которого была родом из сидов) в напряженный для себя момент как
бы переживает временную смерть:
Со cualatar ni, а ngolgaire for Cruachnaib, со n-accas na tri cokaith ban
со n-inaraib corcraib, со cenbarraib lianidib, со milechaib arggait for a
ndditib. Tiagair chuccii do /his seel dus cid ro chainset. ‘Fraech mac Idaith
ol in ben, ‘macdreittel rig side nHerenn’ |M eid 1967: 9 -1 0 , 2 3 4 -2 3 8 ]. —
‘Услышали они нечто, плаче-крик над Круаханом, видны были трижды
пятьдесят женщ ин с одеяниями пурпурными, с головными накидка­
ми зелеными, с серебряны ми браслетами на запястьях. Послали к ним
узнать, кого они оплакивают. «Ф роеха, сына Идата, — сказала та ж ен­
щина, — ю ного лю бимца короля сидов Ирландии’ .

В дальнейшем Фроех уходит за ними в сид, а на следующее утро
появляется здоровым и обновленным в сопровождении пятидесяти
женщин:
Comaesa comdelba comdili comchaini comchdrai comchrotha, со n-ecosc
ban side impu, cona hai aithgne neich sech alaile dib [Ibid.: 10, 2 4 4 -2 4 6 ]. —
‘Равны летами, равны обликом, равны красотой, равны приятностью,
равны стройностью , равны обличьем, с убранством ж енщ ин из сидов
на них, так что нс отличить было одну от других’.

Женские образы в эпическом тексте

181

Данное подчеркнутое компилятором единообразие обличий жен­
щин является своего рода знаком: это не настоящие женщины, но
лишь призрачный образ, даже отчасти принципиально и не исчис­
лимый (150 несомненно означает просто «много»). Характерно, что
в предыдущем примере указание на слова «женщин» вводятся сингулятивом: «сказала та женщина».
В саге «Смерть Кухулина» героя сопровождают на его последнюю
битву также трижды пятьдесят женщин, но это — реальные, уладские
жены, поэтому их облик в саге никак не описан: И тут испустили
ужасный стон трижды пятьдесят женщин из Эмайн Махи.
Не описываются и женщины, выходящие навстречу юному Кухулину, который, совершив свой третий подвиг, но «не насытившись
битвой», стремительно возвращается домой:
И вот, что они замыслили: выслать навстречу Кухулину в поле триж ­
ды пятьдесят обнаж енны х ж енщ ин во главе со Скандпах, чтобы пока­
зали они ему свою наготу и срам. Вскоре вышли за ворота все юные
девушки и показали мальчику свою наготу и срам. Скрыл от них маль­
чик свое лицо и обратился к колеснице, дабы не видеть наготу женщ ин
(пер. С. Шкунаева).

Реальные женщины, имеющие не только облик, но и тело, оказы­
ваются вне топоса пространных описаний в саге.
Обращение к сагам «Королевского цикла», как мы уже писа­
ли выше в связи с анализом эпизода аналогичной встречи «невесты
из Иного мира» и местного короля в саге «Смерть Муйрхертаха. сына
Эрк», дает иную картину соотношения плана выражения и плана со­
держания нарративного фрагмента, ориентированного на горизонт
ожидания аудитории. Иными словами, как мы можем предположить,
именно отсутствие традиционно-формульного описания красоты
женщины является своего рода маркером ее злонамеренности. Од­
нако данное предположение, признаемся, кажется все же несколько
надуманным, поскольку семантический вес нулевого знака требует
слишком углубленного осознания нарративной техники как создате­
лем текста, так и его аудиторией. Скорее всего, речь может идти про­
сто о нарушении законов эпической поэтики: если для саг уладского
цикла включение в ткань повествования формульного описания жен­
ской красоты, как пытаемся мы показать, было знаком отнесенности
персонажа к Иному миру и его дурных намерений, то в сагах королев­
ского цикла данная система сигналов, скорее всего, уже просто пере­
ставала работать. Интересно в данной связи сравнение двух редакций

182

Грамматика нереального

саги «Совращение Бекфолы» (Tochmarc Becfhola): в ней рассказыва­
ется о том, как король Тары Диармайд18, сын Аэда Слане, встретил
возле Тяжелого Брода женщину невиданной красоты. Это оказалась,
естественно, жительница сида, которая явилась, чтобы стать женой
короля (как говорит она сама: «чтобы найти для себя семя»), В даль­
нейшем брак с женщиной, получившей странное имя — Вес fola ‘ма­
лая вещь', не приводит короля к гибели и все действие переносится на
саму королеву, которая в некий воскресный день (видимо — на Пасх} )
тайно от мужа уходит на свидание с возлюбленным, однако попадает
в Иной мир, где проводит три дня, а затем — возвращается в ту же
временную точку, из которой начала свое странствие: в земном мире
ее отсутствие прошло незамеченным.
Как же описана Бекфола в саге? В более ранней редакции, пред­
ставленной в рук. «Желтая книга Лекана» и датируемой среднеир­
ландским периодом, мы встречаем уже хорошо знакомое нам фор­
мульное описание:
Со n-acatar in mnai darsin n-dth aniar hi carput. Da maelassa jhindruine
impe; da gem do lie loghmar eistib; lene fo dergindlaith dir impe; brat corcra le; delg dir lainegair со mbrechdrad ngem n-illdathach isin brut osa
bruinne; munci di orforlosce ima brdgait; mind n-dir for a cind [Bhreathnach 1984: 72]. — ‘Они увидели женщину, которая ехала к ним с запада
на колеснице. Д ве сандалии из белой бронзы на ней; две пряжки с гем ­
мами из драгоценных камней на них: рубаха с дорогим шитьем на ней;
пурпурный п л ащ у нее; золотая заколка со вставками из многоцветных
камней застегивает тот плащ у нее на груди; обруч из яркого золота
у нее на шее; золотая диадема у нее на голове’.

В более поздней версии, которая датируется уже ранне-новоир­
ландским периодом (т. е. примерно — XIV в ), аналогичное описание
оказывается гораздо более кратким:
Со facadar an aonmhnai tar an ath aniar i carput. Ailliu ina gach hen do
mnaibh an betha [O ’Grady 1892: 85]. — ‘Они увидели одинокую ж ен­
щина, которая ехала к броду с запада на колеснице. Она была красивее
всех женщ ин на свете’.

И вновь вернемся к описанию Этайн.

18
Реальная историческая личность, его смерть датируется примерно
662 годом.

Женские обра зы в эпическом тексте...

183

В плане выражения обращают на себя внимание традиционные
сравнения, при помощи которых описывается ее внешность и внеш­
ность подобных ей женщин: губы, красные, как парфянская кожа,
брови, черные, как спинка жука, тело, белое, как снег одной ночи, гла­
за, синие, как колокольчик, щеки, розовые, как горная наперстянка,
зубы, белые, как жемчуг. Вариативность в данном случае необычай­
но мала.
Интересно, что все указанные традиционные сравнения относятся
к сфере цвета: нарратор при помощи заданного списка прототипиче­
ских объектов создает зримый «цветной» образ персонажа.
Можем ли мы назвать данные сравнения формулами? В узком
смысле, как понимает формулу М. Пэрри — «группа слов, регу лярно
используемая в одних и тех же метрических условиях для выражения
одной основной мысли» [Рапу 1930: 80]. естественно, данные устой­
чивые словосочетания формулами быть названы не могу т, посколь­
ку ирландский эпос сложился в прозе. Однако, безусловно, здесь мы
встречаемся с теми же «стереотипными словосочетаниями», которые
отмечались у того же Гомера на раннем этапе изучения его творчества.
Однако, как пишет об этом А. Лорд, далеко не всегда даже метрическая
формула является «простым инструментом» для создания эпического
текста (см. [Лорд 1994: 42-43]). Формула в ирландской нарративной
прозе занимает особое место: она не столько служит поддержкой для
исполнителя, сколько определяется горизонтом ожидания слушателя
(или уже читателя) нарратива. В общем, аналогичные фу нкции тради­
ционных сравнений мы встречаем также в фольклорных текстах, как
и просто — в речи. Ирландская эпическая традиция в данном случае
выделяется тем, что в их использовании неуклонно используется «ви­
зуальный код», с одной стороны, а с точки зрения содержательной,
С другой стороны, в том. что они используются в описаниях женщин,
являющихся из Иного мира. При этом, что интересно, аналогичные
цветистые описания прису тству ют и в описаниях воинов, причем
уже не относящихся к миру потустороннему . Ср. например, описание
Мане, сына короля Коннахта Айлиля. из саги «Сватовство к Ферб»:
В а caemalaind iarum & ha cruthach in maccoem bai eturru. is e leccanfota
lansolus. drechlethan. Foltfochas orbuide firlebor fair со sniged со brainni
a im da. R o se n-airard n-adanta is e gorm glainidi ina chind. Ba cosmail
fri cleithe caille cetamain fri sian slebi cechtar a da griiad. Andar latt ba
fr o s s do nemannaib rolaad ina chend. Andar latt batar da dual partaingi
a beoil. ba g ilith ir snechta oenaidchi a bragi & a clmes chena [ B e s t, O ’B r i e n
1967: 1138]. — ‘Был прекрасен и мил ю нош а, который был ср еди них.

184

Грамматика нереального
Длинны его щеки, полно света его широкое лицо. Волосы кудрявые
длинные золото-желты е, что спадали ем у на плечи. I лаза гордые бла­
городные, они синие и освещ аю т его голову. Были похожи на майскую
листву или на горную наперстянку его щеки. Казалось тебе, волна ж ем ­
чуга у него во рту. Казалось тебе, из парфянской кожи его губы, а были
чистыми, как снег одной ночи, его шея и его кожа’.

В среднеирландских текстах традиционные описания формульно­
го типа превращаются в шаблон и могут даже пародироваться. Ср..
например, описание девяти шутов из фрагмента саги, датируемой уже
ранне-но во ирландским периодом:
Ва gilithir snechta a stiile a flacla ba duibidhtir glial each bald aile dib
[M eyer 1918: 290]. — ‘Были белыми, как снег, их глаза и их зубы и были
черными, как уголь, все их остальные члены ’.

Ирландские героические саги, как принято считать, сочинялись,
записывались и исполнялись мужчинами и для мужчин, и поэтом},
как пишет М. Ни Вролхань. несли на себе отпечаток «мужского вос­
приятия» [№ Bhrolchain 1994: 116]. В своей статье она развивает эту
тему на фоне древнеирландской литературы в широком смысле и на­
ходит в ней как положительные женские образы, восходящие к Деве
Марии, так и отрицательные — своего рода «дочерей Евы», погубив­
шей первого человека. В более узких рамках эпического нарратива
первым места не находится, и поэтому являющийся воину или коро­
лю прекрасный образ, во-первых, всегда единичен функционально
(все названные нами красавицы появляются в сагах лишь один раз.
в отличие от прекрасных воинов, переходящих из одной саги в дру­
гую), а во-вторых — всегда несет зло и гибель.
А что же жены уладов как постоянные персонажи цикла9 Их кра­
сота, если и упоминается, то обьино вскользь, и их внешность ни­
когда не описывается детально. Главными же их качествами явля­
ются скромность, благонравие, умение готовить еду, раздавать питье
на пиру и искусно вышивать. Так, например, невеста Кухулина Эмср
обладала «шестью дарами», которые давали ей возможность предста­
вать как «единственная девушка из девушек Ирландии, с кем мог бы
Кухулин вести разговор и посвататься» (Is si sin demo deningen ba Jhi
lesseom di ingenaib Erenn do accallaim do thochmarc):
Biiaid crotha, biiaid ngotha, biiaid mblindiusa, biiaid ndruine, biiaid ngaise,
btiaidngensa [V anH am el 1978: 23]. — ‘Дар красоты (букв, ‘облика’), дар

Женские образы в эпическом тексте...

185

пения (букв, ‘голоса’), дар сладкой речи, дар вышивания, дар мудрости,
дар чистоты’.

Будущая мать короля Конайре Великого, Месс Бухалла (Mes
ВйасЬаПа — букв, 'воспитанница пастухов’) отличалась также в пер­
вую очередь тем, что прекрасно шила (букв.: со mho druinech maith —
‘так что была она хорошей вышивальщицей’), и не совсем понятным
выглядит следующий за этим вывод компилятора:
ni bin i nerind ingen rig badchaimiu oldas [Knott 1936: 3]. — ‘... и по было
в Ирландии дочери короля, милее ее’.

Даже знаменитая своей самоуверенностью и самовлюбленностью
королева Коннахта Медб в известном эпизоде «разговор на подушке»,
перечисляя своему мужу Айлилю достоинства, которыми обладала
она до брака с ним, ничего не говорит о своей внешности:
Batar aice se ingena 1.../Messi ba iiasliu urraitiu dib. Вan-saferr im rath tidnacul dib. Bam s a fe it im chath comrac comlund dlb [O ’Rahilly 1970: 1]. —
‘Было у него (отца М едб. — Т. М .) шесть дочерей. Я была сам ой благо­
родной и достойной из них. Была я лучш ей в доброте и щ едрости. Была
я лучшей в сражении, бою и поединке’.

Конечно, исключения есть. Так. например, в саге «Сватовство
к Луйане и смерть Атирне» говорится, что вестница короля Конхобара
Леборхам «увидела прекрасную, белолицую девушку с волнистыми
волосами, что была красивее всех девушек мира» (adcoimairc ingin
с aim chendchais cnchtglain ro derrscaig do mnaib domuin i comre f r i a ./.
Lnaine ingen Domainchind [Stokes 1903a: 1721).
Однако Луайне — персонаж, так сказать, проходной: появившись
лишь в этой саге, она вскоре погибает: филид Атирне и три его сына
потребовали от нее особого дара — соединиться с ними — и полу­
чив отказ, исполнили против нее песнь поношения, гламм дикинн,
в результате которой на лице девушки появились три нарыва, черный,
красный и белый. Собственно прагматика саги и состоит в мотива­
ции убийства уладами поэта-мага, злоупотреблявшего своей властью.
Причем, отметим, и здесь появление красавицы приводит к кровавой
распре и смерти персонажей цикла.
И вряд ли может быть названо исключением описание красавицы
Дейрдре, закричавшей в материнском чреве, и оформленное скорее
как чудесное пророчество друида Катбада:

186

Грамматика нереального

F ot’chriol bronn Ьёссеstair
Be foltbude mbudechass,
Segdaib siiilib sellglassaib;
Sian a griiad gormchorccrae;
Fri dath snechtai samlamair
set a detgin d'ianim.
Niamdai a beoil partaingdeirg;
Be dia-mbiat ilairdbe
etir Ultu erredaib
[Р о к о т у 1923: 9].

‘В твоем чреве спрятана
Женщина с желтыми волосами
кудрявыми,
С глазами синими яркими;
П одобны е наперстянке ее щеки
сине-пурпурны е;
Цвету снега подобная
Улыбка ее зубов безупречных.
Прекрасны ее губы парфяно-красные;
Женщина, от которой будет погибель
С реди воинов уладских’.

Обращает на себя внимание отсутствие таголов в описании де­
вушки, что, как мы писали выше, создает эффект визуализации. Дей­
ствительно, друид видит ее как бы внутренним зрением, что для подго­
товленного слушателя является своего рода знаком: еще не родившись,
прекрасная девушка должна принести беду и смерть. Естественно, го­
ризонт ожидания адресата не оказывается обманутым.
В саге «Сватовство к Ферб» мы встречаем уже знакомое нам фор­
мульное описание прекрасной женщины, которая появляется ранним
утром возле ложа спящего короля хладов Конхобара:
Со п-асса in mnai соет ina dochum ina imdai. Ecosc rignaide le mong
casdrumnech barrbuide i citacris imma cend. sretha sitai fria gelchnes.
breit. blathmin maeth do situ uanidi imma bragit. Da maelassa findruine
et.era bomnt blathmini & talmain. To cech maith duit a Chonchobuir
[Best, O ’Brien 1967: 1140]. — ‘Увидел он ж енщ ину м илую , которая
подходила к его ложу. Ш ла он поступью королевы; сс волосы вью ­
щ иеся обернуты косой на верхуш ке сс головы. Тонкий шелк на сс
чистой коже. Покрывало мягкое неж ное из зел еного шелка на ее
груди. Д ве сандалии и з бел ой бронзы м еж ду ее неж ны ми ступнями
и зем л ей ’.

В дальнейшем оказывается, что эта прекрасная женщина — бо­
гиня войны и разрушения Бадб. которая специально явилась королю,
чтобы предупредить его о том. что скоро воины Коннахта нападут на
уладов, и посоветовать ему первым атаковать их. Пока улады соби­
рают войска для битвы, она же появляется у ложа, где спит короле­
ва Коннахта Медб и ее муж Айлиль, и даст им аналогичный совет.
В результате на границе между Уладом и Коннахтом разгорается сра­
жение, в ходе которого погибает много воинов, включая саму Фсрб,
невесту сына Медб — Мане.

Женские образы в эпическом тексте...

187

Более того, в одной из поздних версий саги «Смерть Кухулина»
рассказывается о том. что жена героя, Эмер, благородно велела ему
послушать совета его любовницы Ниав, уверенная в том. что та по­
советует ему нс вступать в неравную битву Этим пользуется Бадб.
которая, приняв образ Ниав, появляется перед уладским героем и рас­
сказывает ему о возможном поражении уладов и у прекает его в том.
что он не спешит выступить на их защиту. Это и решает трагическуто
гибель героя.
Таким образом, как мы видим, сам факт введения в текст саги опи­
сания прекрасной женщины является своего рода знаком, «общим ме­
стом» эпической традиции, ориентированной на эстетику тождества:
«не верь своим глазам, то, точнее — та, что ты видишь перед собой,
это лишь иллюзорный, мишурный блеск, за которым скрывается зло».
Реальная женщина, как бы красива она ни была, в эпической тради­
ции никогда не будет описана.
На фоне сказанного остаются не совсем понятными маркирован­
ные отсутствия описаний жен из Иного мира, являющихся героям саг
«Недуг уладов» и «Видение Энгуса». Так, в «Недуге у ладов» расска­
зывается о том, как к богатому крестьянину Крунху в дом неожиданно
вошла женщина:
mboi Ida n-andfor a d e rg u d ina thig a denur со n-acae дс-mnai cruthaig
isa tech тог cuccai со fe b u s delbae et erred el ecuisc [Hull 1968: 28]. —

А

‘Однажды, когда был он один возле ложа в своем дом е, он увидел м о­
лодую красивую женщину в дом е, которая (шла) к нему, прекрасная
обликом, видом и поступью’.

В «Видении Энгуса» о явлении женщины из Иного мира говорится
еще более кратко:
Boi Oengus in n-aidchi n-aili inna chotlud. Co-naccae ni, in n-ingin cucci
for crann siuil do. Is si as aildem ro boi i n-Ere [Shaw 19.24: 4.7]. — ‘Спал
Э нгус как-то ночью. Увидел он нечто, девушку возле его ложа. ( )на —
сама красивая в И рландии’.

Выше нами была предложена интерпретация отсу тствия описа­
ния девушки Каэр (она не была распознана героем), однако сейчас
оно уже не кажется нам исчерпывающим. Возможно, в обоих еду ча­
ях маркированное отсутствие описания объясняется тем. что в пла­
не выражения описание красоты встреченной женщины опирается
и на соответствуйтощий план содержания: пришедшая имеет дурные
намерения и ее появление всегда несет зло. В у казанных же текстах

188

I рамматика нереального

Маха и Каэр не являются носительницами злого начала, и сигналом
для слушателя в данном случае является лишь краткое упоминание
об их красоте.
Болес того, мы можем предположить, что для аудитории саг Кородевского цикла, к которым относятся «Смерть Муйрхертаха сына
Эрк» и «Приключение сыновей Эохайда Мугмедона», план выраже­
ния и план содержания меняются на противоположные: отсутствие
описания Син может быть сигналом ее дурных намерений, тогда как
пространное описание женщины-власти теряет свою функциональ­
ную наполненность и уходит в область орнаментальной метафорики.
Впрочем, последнее — лишь предположение. Очевидно лишь одно:
в сагах Королевского цикла эпическая формальность отчасти уже
утрачена, но утрачена на уровне функциональном, на уровне распоз­
навания топоса аудиторией, тогда как на уровне внешнем, как мы ви­
дели. нарратор продолжает пользоваться все тем же. наработанным
инструментарием. Но может быть, все же можно говорить не столько
о смене полюсов в плане выражения и плане содержания при пере­
ходе от эпической традиции к псевдоисторической, сколько о расша­
тывании самой эпической поэтики. Характерным примером является
в данном случае сравнение двух версий одного эпизода в саге «Совра­
щение Бскфолы» (см. выше).
Но парадоксальным образом, если дтя потенциальных жен и подруг
уладских героев красота не входит в число основных достоинств, влия­
ющих на их сексуальную преференцию’. то сами уладскис (как и коннахтские) женщины, напротив, ценят в мужчине не столько благород­
ство или боевую доблесть, сколько именно — прекрасную внешность.
Приведем три примера, хотя их могло бы быть гораздо больше.
Так, Кухулин, когда едет на встречу с будущей женой и ее
сестрой —
Ва сопи thimthacht oenaig doluid Си Chulainn in la sin do acallaim Emhire do thaidbred a chrotha di [Van H am el 1978: 23]. — ‘В одеянии для 19
19
В саге «Смерть Дерворгиллы» рассказывается о своеобразном тесте, ко­
торый ради забавы проходят уладские жены: они соревнуются, чья моча ока­
жется горячее и проделает большую дыру в снежном валу. Победительницей
из этого уринарного состязания выход дочь короля Скандинавии Дерворгилла,
в результате уладские жены решают изуродовать ее из ревности: «Если наши
мужья прознают об этом, позабудут они о нас ради любви к одной лишь этой
женщине». О красоте при этом ничего не говорится! Перевод саги — см. [Саги
об уладах 2004: 401—403].

Женские образы в эпическом тексте...

189

праздничный собраний поехал Кухулин, чтобы поговорить с Эмер в тот
день, чтобы понравился ей его облик’.

В сагс «Похищение стад Фроеха» рассказывается о том, как герой
по приказу А штиля, короля Коннахта, отправляется вплавь через тем­
ный пруд, чтобы сорвать на другом берегу ветку рябины с красными
ягодами. Его возлюбленная, дочь короля Финдабайр, смотрит на него
с берега, и:
Teitsium ass larum brissis gesca din chrund dambeir ria aiss tar sin n-uisci. Ba bed larum athesc Findabrach, nach alaind athchid, ba haildiu lee
Froech do acsin tar dublind, in corp do rogili in folt do roailli, ind aiged do
chumtachtai, int shiiil do roglassi. iss he moethoclach cen lochtcen anim, со
n-agaid fhochael forlethain, is e diriuch dianim, in chraeb cosna caeraib
dergaib eter in mbragit in n-agid ngil. Iss ed atbered Findabair, посол
Jhacca ni rosaissed leth no train do chruth [M eid 1967: 8]. — ‘П ош ел он
тогда и сорвал ветку рябины, пон ес он ее обратно по воде. И тогда п о ­
казалось Ф индабайр. что не видела она ничего прекраснее, чем Ф роех,
переплывающий тем ную заводь, тело его сам ое сверкающ ее и волосы
самые прекрасные, лицо м огущ ественное, т а з а самые синие, а сам он
стройно-ю ны й без изъяна, с лицом широким сверху и узким снизу, сам
он стройный и статный, с веткой с красными ягодами м еж ду грудью
и белым лицом20. И говорила потом Финдабайр, что ни на половину,
ни треть не сравнится ничто с его обликом’.

В саге «Смерть Фергуса» говорится примерно об этом же, но
гораздо более откровенно и цинично: Айлиль уговаривает Фергуса
войти в озеро и «утопить людей» (видимо — в виде забавной игры);
тот отвечает, что «они плохо плавают», но тем не менее входит в воду,
как мы понимаем, как и Фроех, абсолютно голый:
Luid-som sis ar ai sin. M r fulaing a cridi do Meidb со ndechaid isin loch
[M eyer 1906: 32]. — ‘Пош ел он вниз тогда. Н е выдержало этого сердце
М едб и она тоже вошла в о зер о ’.

Завершается сцена откровенным описанием их публичного сои­
тия в воде.
Итак, можно ли после подобных примеров полностью согласить­
ся с мнением М. Ни Вролхань о том. что ирландские героические
саги писались «мужчинами и для мужчин»? На отсутствие описаний
20 Ср. вновь отсутствие глаголов при описании внешности

190

Грамматика нереального

«прекрасных жен» на фоне обильных изображений «прекрасных му­
жей» в ирландском эпосе обращала внимание еще Д. Шварц, кото­
рая пыталась объяснить данный феномен особенностями создания
и функционирования самой традиции:
Характерной чертой данных текстов является подавление и полный
контроль над эмоциями, направление лю бви во всех ее проявлениях по
заданным каналам Клирики Д ревней Ирландии, которые не имели ж ен
или состояли лишь в фиктивных браках, направляли свои чувства на
усиленны е занятия, а воины (добавим: изображаемы е ими. — Т. М .) на­
правляли свои эмоции на поле сражения [Swartz 1985: 134].

Данный подход, возможно, отчасти и справедливый, бросает тень
на компиляторов текстов, которые видели в красивой женщине лишь
«сосуд зла», но зато отдавали дань сексуальной привлекательности
юного воина. Тень эта, впрочем, брошена уже давно и отчасти опи­
сана и для традиции ирландской. Но мы вес же полагаем, что дело
не в этом, по крайней мере нс только в этом.
Так, с одной стороны, ирландский эпос, возможно, сохранил от­
голоски архаической традиционной модели поведения варварского
мира (отличающейся от античной), для которого был характерен ак­
цент именно на мужской внешности. Еще римские авторы с удивле­
нием отмечали, например, что галльские воины своей внешности уде­
ляют много внимания, украшают себя юрками и обручьями, а также
красят волосы и подводят глаза. Впрочем — римляне тоже не отка­
зывали себе в украшениях. Тема — огромная и выходящая за рамки
нашего исследования21.
Но, с другой стороны, также — предположительно, отсутствие
пространных описаний «реальных» женщин может объясняться так­
же особого рода культурными установками: в традиционном обще­
стве женщину запрещено было откровенно разглядывать, а следова­
тельно — и изображать. Не случайно оскорбительными кажутся Эмер
обращенные к ней трижды слова Кухулина, когда он приезжает сва­
таться к ней:
C a m in m a g so m a g a lch u in g [Van Ham el 1933: 31]. — ‘Прекрасна эта
равнина, равнина подставки оруж ия’.

21
Трудно удержаться от сравнения с павлином, раскрывающим свой рос­
кошный хвост перед скромной самкой.

Женские образы в эпическом тексте...

191

Эти слова он произносит, глядя на белую грудь девушки, которая
видна в вырезе ее рубахи, и, как мы понимаем, представляют собой
своего рода комплимент ее красоте. Однако Эмер, которая до этого
подробно рассказывала о том, как воспитывали ее «в чистоте, в коро­
левском достоинстве и благонравии», данные «комплименты» умест­
ными нс кажутся.
Нс случайно в саге «Недуг уладов», повествующей о том, как ко­
роль велел привести Маху, жену-богиню. крестьянина Крунху, чтобы
удостовериться в том, что она и вправду может победить в быстроте
бега королевских коней, как уверял се неосторожный муж, та воскли­
цает. явившись на собрание воинов:
N o ch o n fl u ta id b re d on, — о l si, — m o chrotha-sa! [Hull 1968: 29] — ‘Н е­
ч е т ж е вам разглядывать, — сказала она, — м ой облик!’

К альб: в оп л ощ ен н ое зло?
Если зримый облик прекрасной женщины оказывается обманчи­
вым видением, как правило несущим зло и разрушение, то. как мо­
жет показаться, появление уродливого существа, как женского, так
и мужского пола, должно, по идее, трактоваться как положительное
по своей сути явление, как доброе предзнаменование или знак удачи?
Отчасти — это действительно так, но лишь отчасти.
В саге «Приключение сыновей Эохайда Мугмедона» герои встре­
чают в лесу старуху, облик которой поистине чудовищен:
Is m id a id bid in chaillech, со m b a d u ib ith ir g tia l cech n -a lt each n -a ig i di
о m u lia ch со talm ain. B a sa m a lta f r i h e rb o ll fia d e ic h in m o n g g la s g a isid ech
bai tria cleithi a ch eandm ullaich. C o n se a lg a d g la sg e g d a ra c h f o brith d ia
corran g la isfia cla bai ‘n a c in d со ro ich ea d a hou. S u li d u b a d eth a ig h e le,
sron cham chuasach. M e d o n fe th e c h brecb a in d ech in g a la ir le, luirgni fia ra
fo c h a m a said, adb ro n n a ch lea th a n slu a istech si, g lu n m a r gla isin g n ech . B a
g ra in tra a tu a r a sc b a iln a caillig i [Stokes 1903: 196]. — ‘И такой была та
старуха, что был черным, как уголь, каждый ее член и каждый ее сустав
от макушки до земли. Была подобна хвосту дикой лош ади грива серая
жесткая, что была подобна перьям на макушке ее головы. Разгрызли
бы зеленую ветку дуба на куски ее зеленые зубы, что были в ее голове
от уха до уха. Глаза темные, как сажа, у нее, нос кривой, как крюк. С е­
редина тела пестро-пятнистая болезненная у нее и голени кривые и вы­
вернутые, у нее толстые лодыжки, была она коленистой и серо-когти­
стой. П оистине жутким был облик той старухи’.

192

Грамматика нереального

Как мы помним, в дальнейшем она превращается в прекрасную
девушку, описание которой выполнено по веем законам ирландской
эпической орнаментики (см. выше). То. что страшная старуха, как
и ее alter ego, являются «на самом деле» лишь своего рода галлюцина­
цией. не существующим в реальном мире видением и символизируют
Власть и Судьбу, для ирландистики является в настоящее время «об­
щим местом». Это своего рода Анима, по определению Юнга, кото­
рая может одновременно представать и как воплощение мрака, и как
«ангел света», а на уровне нарратива — и как прекрасная женщина,
и как уродливая старуха, олицетворяя собой классическую пару Эрос
и Танатос22. Как писал об этом классик ирландской медиевистики
Пр. Мак Кана, «образ богини, меняющий свое обличье и одежду, ког­
да она находится вне контакта со своим супругом и королем, является
необычайно распространенным во всей нашей литературе» [Мае Сапа
1955: 84]23. Архаичности и универсальности сюжета в традиции фи­
лософской посвящена также классическая работа М. Вратнах «Богиня
Власти как Богиня Смерти» [Bhreathnach 1982].
Но будучи также видением, нс реальным обликом, она. как мож­
но ожидать, также должна быть описана нс собственно — глазами,
но скорее псевдозрением, опирающимся на фоновые знания адресата
и на горизонт его ожидания. Иными словами — от подобных опи­
саний мы также вправе ожидать своего рода форму льности. И в об­
щем — так и происходит.
Однако прежде чем мы обратимся к собственно составляющим
текст традиционного изображения уродливой старухи24, отметим один,
несколько неожиданный момент, выводящий эти описания за рамки
собственно эпического нарратива и традиционной поэтики. Если пре­
красные женщины описываются в общем скорее эталонно-абстрактно
и вряд ли апеллируют к какой бы то ни было реальности, изображение
уродливой старухи может опираться на некий вполне конкретный,
исторически обусловленный образ. Данная идея пришла нам в голову,
22 О «двуликой женщине» см. также в работе [Johnston 1995]. Трактовка
того же образа в духе мифологической архаики содержится в работе [Ross 1973:
139-164].
23 В работе R Братнах «Дама и король: тема в ирландской литературе»
данная фигура, имеющая облик одновременно и прекрасной девушки, и бе­
зобразной старухи, получила особое название — p u e lla senilis (см. [Breatnach
1953]).
24 Правомочно ли в данном случае переводить др.-ирл. caillech именно как
‘старуха’ — также является предметом дискуссий (о чем — ниже).

Женские образы в эпическом тексте..

193

когда мы обратили внимание на следующий элемент описания: Medon
fethech brecbaindech ingalair. Буквально это означает: 'середина (тела)
ветхая25 пестро-бледная болезненная’, что заставляет вспомнить ши­
роко распространенный в средневековой Европе образ прокаженно­
го. Таким образом, соитие с данной старухой оказывается не просто
«тестом на умение сдерживать отвращение», но гораздо более серьез­
ной проверкой. При этом мы вспомнили эпизод из среднеирландской
версии саги «Сватовство к Эмер», представляющий как бы топологи­
ческое отступление (в нем объясняется происхождение названия сто­
лицы уладов Эмайн Махи) и мало связанный с собственно сюжетом.
Приведем его в переводе С. В. Шкунаева26:
Отправилась М аха проведать сы новей Д иторба (ее соперников
в обладании землей. — Т. М ) . Прикинулась М аха прокаженной, покрыв
лицо месивом из рж и и торфа. Увидела она сы новей Д иторба у Брайен
Коннахта, когда жарили они кабана на огне. Принялись братья расспра­
шивать женщину, а она отвечала им. П отом дали они ей поесть у огня.
И сказал один из сыновей:
— В оистину прекрасные глаза этой старухи (ориг. — caillech). С о­
единимся с ней!
Отвела его Маха в лес и, одолев силой, оставила там. Затем воро­
тилась она к огню.
— Где муж, что ушел с тобой? — спросили братья.
— Стыдно ем у возвращаться к вам после того, как сблизился он
с прокаженной, — ответила им Маха.
— Нет здесь стыда, — сказали тогда братья, — ибо все мы сделаем
также.
Потом каждый из них отвел ее в лес. Силою всех одолела она и,
связав одним ремнем, отвела к уладам. И сказали улады, что должно
убить их.
— Нет, — отвечала им Маха, — ибо это будет против правды коро­
ля. Лучше сделаем их невольниками, и пусть построят они вокруг меня
крепость, которая станет навеки столицей уладов [М ихайлова, Ш кунаев 1985: 4 0 -4 1 ].

25 Перевод дан нами предположительно, исходя из того, что употребленное
в тексте прилагательное fethech (отсутствующее в Словаре ирландского язы­
ка — DIL) может быть образовано от сущ. fe th ‘болезнь, старость, болезненный
вид’; ср. валл. gweith ‘то же’, что дает общекельтскую форму *uet-, которую
мы предположительно соотносим с лат. vetus ‘старый, дряхлый; многолетний’
(исходно — к и.-е. обозначению года или иного длительного отрезка времени,
см. [Фасмер 1996: 307]), откуда и русск. ветхий.
26 Оригинал см. [Van Hamel 1933: 34—35].

194

1 рамматика нереального

Параллелизм эпизодов в данном случае очевиден и. как кажет­
ся, помогает увидеть во фрагменте из саги «Приключения сыновей
Эохайда Мугмедона» дополнительный смысл и по-новому взглянуть
на изображение уродливой старухи, которая также в лесу, после охо­
ты, предлагает братьям соединиться с ней в обмен на воду из источ­
ника, который она охраняет. Ветхое, бледное, пятнистое, изъеденное
болезнью тело — это, несомненно, тело прокаженной. С радостью
должна признаться, что моя идея нашла поддержку в работе (2006 г.),
которая поворачивает избитую тему «уродливой старухи как образа
Власти» в совершенно новом ракурсе. Мы имеем в виду исследо­
вание Э. Эйхорн-Муллиган «Анатомия Власти и чудо королевского
права» [Eichom-Mulligan 2006]. Автор работы детально анализирует
изображение уродливой старухи и приходит к выводу, что нс толь­
ко изъеденное болезнью тело, но и торчащие в стороны волосы,
и черные суставы, и вывернутые лодыжки однозначно рисуют образ
прокаженной. На этом фоне, как пишет Эйхорн-Муллиган, соитие
с ней предполагаемого кандидата в будущие верховные короли Ир­
ландии обретает особый смысл, хорошо понятный носителям фоно­
вых знаний средневековой культуры: лишь истинный, отмеченный
Богом король обладал даром излечивать проказу. Поэтому логично,
что после соединения с Ниаллом уродливая старуха превращается
в красавицу: она излечилась. Как можно предположить, аналогич­
ный тест на дар правителя может содержаться и в процитирован­
ном выше эпизоде из саги «Сватовство к Эмср». но поскольку в этом
случае проказа является ложной, ложным оказывается и «эффект
тестирования»27.
В других текстах, изображающих аналогичный монструозный об­
лик, старуха также появляется именно перед королем и. как можем
мы теперь понять, общение с ней также является своего рода тестом
на законность его правления. Наиболее известным эпизодом в дан­
ном случае является встреча короля Конайре Великого со старухой
по имени Кальб, появляющейся у входа в дом, где он должен прове­
сти ночь и, как уже понятно и ему самому, и адресату текста — найти
свою гибель:

27
В названной работе содержится также богатейший и очень интересный
материал о теме контакта с прокаженными в ирландский агиографии, причем
в ряде случаев в виде прокаженного предстает перед святым сам Х ристос,
и в таком случае отсутствие страха и контакт с ним оказывается для святого
также своего рода тестом на осознание собственной святости.

Женские образы в эпическом тексте...

195

In tan tra batar and con-accatar a n-oenbandscail do dorm na Bruidne iar
fuinead ngrene, oc cuindchid a lleicthi isa thech. Sithir cloideb ngarmnai
ceachtar a da lurean. Batir dubithir dethaich. Brat riabach roldmar impi.
Tacmaicead a fes in-ichtarach со ricci a gluin. A bedil for leith a cind
< ... > — Cid as ail dait? — ol Conaire. — A n-as ail daitsiu didiu, — ol sisi
[Knott 1963: 16-17]. — ‘В то же время, когда они были там, увидели
они одинокую женщину у двери Д ом а после захода солнца, она стояла
у входа в дом. Длинными как ткацкий навой были две ее голени. Были
они черными как сажа. Плащ пестрый мохнатый на ней. Спускалась
ее нижняя брода так, что доходила до колен. Ее рот был на боку голо­
вы. < ...> — Чего ты хочешь? — сказал Конайре. — Хочу того же, что
и ты — сказала она’.

Последний обмен репликами, как принято считать, намекает на же­
лание старухи соединиться с королем. Он отвергает ее, и, как пола­
гает Эйхорн-Муллиган, лишается тем самым возможности прой­
ти тест на законность правления, обеспечивая себе скорую гибель
(см. [Eichom-Mulligan 2006: 1030]). И все же, как можно предполо­
жить, сюжетный «ключ» в данном случае не так прост и не лежит
на поверхности. Точнее, облик прокаженной, который во втором при­
мере не столь очевиден, если и присутствует в качестве фона эпизо­
да, конкурирует с автоматизмом сагового нарратива, оперирующего
принципом «эстетики тождества» там. где надо изобразить и красоту ,
и уродство, однако — не в равной мере.
Третье описание, в цитируемой работе нс упоминаемое, содер­
жится в саге «Разрушение Дома Да Хока» (сюжстно и. возможно, ге­
нетически близкой рассказу о гибели короля Конайре). В ней расска­
зывается о судьбе Кормака, сына Конхобара. который также встречает
свою гибель в заезжем доме. Незадолго перед его гибелью у входа
в дом появляется женщина, схожая обликом с Кальб, но на этот раз
называемая более определенно — Бадб (богиня войны и смерти в ир­
ландской мифологической традиции):
A mbator and immoro conacotar mnaoi mhelm air nduib ndedgair detaide
‘na ndochum, docum na bruidne, ‘s i lose liialhcoech. Brat longach roriabach immpe. Dubithir druimni dai! cech n-alt di о mullach go talmain.
A mong gipnech greliath dar a formna sier. Atnaig a gualainn frisin n-aursainn gabais for micelmoine din tsluag for mifocul [Stokes 1900: 314]. —
‘Когда они были там, уви дели они женщ ину больш еротую, черную ,
бы струю, (покрытую) саж ей, (которая приближалась) к ним, к дому,
была она хром ой и кривой на левый глаз. Плащ изгнания весь пестры й
был на ней. Черен как спинка жука был каждый ее сустав от макушки

196

Грамматика нереального
до земли. I рива растрепанная серо-седая свисала по ее спине вниз. Она
прислонилась плечом ко входу в дом и стала смотреть на войско дур­
ным глазом и говорить дурны е пророчества’.

Функционально фигуры Кальб и Бодб в данных контекстах, несо­
мненно. идентичны, но. однако, собственно изобразительных совпа­
дений в обрисовке из образов оказывается не так уж много. Можно
отметить лишь: черные, как сажа, суставы, пестрый плащ, спускание
до колен серых (седых9) волос. Сопоставление с описанием стару­
хи из саги «Приключения сыновей Эохайда Мугмедона» также дает
лишь относительные совпадения, например ...duibithir gual cech n-alt
each n-aigi di о muliach со talmain и Dubilhir druimni dail cech n-alt di
о muliach go talmain («черный, как уголь, каждый ее сустав и каждый
член от макушки до земли» и «черный, как спинка жука, каждый ее
сустав от макушки до земли»). Причем следует обратить внимание,
что устойчивый оборот «черный, как спинка жука» входит в реестр
описания красивых женщин и кодирует цвет их бровей (см. выше).
В произведении другого «жанра» содержится близкий сюжетно
эпизод, описывающий встреч} будущего правителя с уродливой ста­
рухой и соитие с ней. Мы имеем в вид} трактат «Верность имен» (Coir
Атпапп), посвященный изложению особых обстоятельств получения
тем или иным персонажем своего имени и прозвища. Так о короле
Лугайде Лайгде рассказано следующее:
Лугайд Лайгде и другие. История эта о том, откуда взялись прозвища пя­
терых сыновей Дайре Домтеха, то есть пятерых Лугайдов, ибо каждого
его сына звали Лугайд. Не трудно (сказать). Было предсказано, что один
из сыновей Дайре будет править Ирландией и имя его будет Лугайд. П о ­
этому всех их назвали Лугайд (см. [Arbuthnot 2005: 101]).

Во время охоты на золотого оленя братья попадают в лес, где находят
дом; в доме много еды и питья, но охраняет все это старуха, страш­
ная своим видом. Она предлагает еду тому, кто согласиться разделить
с ней ложе, открыто говоря, что тот «получит власть и королевство».
Соглашается на это только Лугайд, который до этого убил золотого
оленя, почему старуха дает ему прозвище — Lalgde, букв, ‘олений’,
от Icieg “олень’.
Облик старухи в тексте никак не описан, о ней лишь сказано:
cailech aduathmar — ‘старуха ужасная’. Чудесное преображение ста­
рухи также не содержит в себе знакомых нам эпических клише, что
скорее всего объясняется причинами жанровыми:

Женские образы в эпическом тексте...

197

Faidis Lugaid Laegde le tar ceann bid leanda iar sin. Luid uero in cailleac
isan toilgfindruinne. Ocus luidMacnia ina degaid isin toilg. Ocus anddar leis
ba grian ic turgabail i mis M ai soillsi a gnuisi. Ocus ba samulta leis a boladh
fri lubgort cumra. Ocus teid ina gnais iar sin. Ocus adbert ris: “Maith do
turns" ar si, “ar is missi in Flatus gebasu flatus Erenn” [Arbuthnot 2005:
103]. — ‘Лугайд Лайгде провел ночь с ней в обм ен на еду и питье. Стару­
ха пошла на постель из белой бронзы. И пош ел Макниа на ее ложе вслед
за ней. И показалось ему, что блеск ее лица был подобен свету солнца
в майский день. И источала она аромат, подобны й запаху свежих трав
и цветов. И он соединился с ней тогда. Она сказала ему: «Славным был
твой путь, ибо я Власть и ты овладел властью над Ирландией)»'.

Приведенный нами текст содержится в наиболее ранней версии
трактата, как датирует ее Ш. Арбутнот. В более поздней редакции28
представлен более развернутый и детальный рассказ об этом же при­
ключении, практически, однако, не вносящий ничего нового в трак­
товку сюжета в целом. Однако облик старухи описан в нем более
детально:
Fogabhaitforais sentuinne moire istigh etnech impi, a curachfiacalfria cenn
anechtair senbriscai salcai morn impi [Stokes 1897: 3 1 6 -3 2 0 ]. — ‘Увидел
он там громадную старуху29, налобная повязка на пей и ряд ее зубов тор­
чал из ее юловы и старые лохмотья грязные большие вокруг н ее’.

Но даже если мы согласимся с издательницей процитированного
выше фрагмента в том. что отдельные фрагменты трактата «Верность
имен» могли быть составлены в древнеирландский период и лишь
позднее сильно модернизированы лингвистически и в значительной
степени дополнены (см. [Arbuthnot 2005: 61]), мы нс можем с у ве­
ренностью говорить о том, что данный рассказ о Лугайде и старухе
является некоей ранней протоверсией предания о Ниалле и сыновьях
Эохайда Мугмедона. Скорее — оба сюжета восходят к некой устной
традиции о превращении уродливой старухи в прекрасную девушку,
но традиция эта. скорее всего, нс входила в реестр тем. относящихся
к эпической поэтике.

28 В предисловии к своему изданию В. Стоукс приходит к выводу, что трак­
тат в целом «вряд ли был составлен ранее XII века» [Stokes 1897: 286].
29 Строго говоря, только в этом фрагменте действительно употреблено слово,
имеющее значение ‘старуха’ — sentonn — букв, ‘старая кожа’, в процитирован­
ных выше многочисленных примерах употреблено слово caillech, которое может
иметь и другое значение (причем осознаваемое аудиторией, о чем — см. ниже).

198

Грамматика нереального

Рассказ о встрече Лугайда со страшной старухой, превратившей­
ся затем в прекрасную девушку, представлен также в поэтической
форме: в одном из так называемых Dindchenchas — букв, ‘старинах
мест’, которые можно назвать «топонимическими нарративами»
(в них объясняется, почему то или иное место получило свое на­
звание). Они существуют как в прозаической, так и в поэтической
форме. Так, в метрической повести о Лугайде Мале (видимо, для со­
ставителя псевдоисторической традиции — другом персонаже, дав­
шем имя Карн Маль, Carn Mail, букв, ‘скала Маля ) рассказывается
о короле-изгнаннике Лугайде, который после скитаний в Британии
и Испании вернулся в Ирландию, призванный своим народом. Там
во время охоты он набрел на хижину, в которую вдруг вошла страш­
ная обликом старуха:
Airdiu па each seol-chrand siias, то па both leptha a leth-chluas,
duibe a delb ina each drech, tromm ar each cride in chaillech.
Mo a clarfhlacail, cid bias de, inafian-chlarfidchille:
a sron fa ta uaide sair sia indas uarchecht arathair.
M o na cliab со cendaib des each dom don mnai com-mibes:
mo na ail borb chloiche ar chlud cechtar a da glim ngarb-dub.
Bolg-medon impe, ‘s eol dam, cen asna coa h-achsalaib:
cend carrach cnocc-remur clar fuirre mar each n-aittenn-shliab
[G wynn 1924: 138, 140].
‘Выш е лю бого дерева, больше покоя для ложа ее уш и,
темнее ее облик лю бого лица, тяжело для лю бого сердца
(было видеть) старуху.
Больше ряд ее зубов, кто бы видел это, чем доска для игры в фидхелл;
ее длинный нос впереди был длиннее плуга.
Больше корзины с водорослями каждый член женщины уродливой;
больше скалы грубой каменной каждое из ее коленей.
М еш ок на ней был, как известно мне, без повязки подмышками:
темные косы вились вкруг ее головы’.

Возвращаясь к эпизоду встречи Ниалла со старухой у колодца и,
шире, рассказу о сыновьях Эохайда Мугмедона, следует отметить,
что этот сюжет также существует не только в виде прозаической саги,
но и как поэма, приписываемая придворному поэту Маэля Сехналла — Куану Уа Лохлинн (f 1024). Как пишет С. Пассмор, «это была
своего рода инаугурационная ода, посвященная вступлению короля
на престол Тары» [Passmore 2008: 148]. Описанная в стихах урод­
ливая старуха, безусловно, похожа на то, как изображен этот образ

Женские образы в эпическом тексте...

199

в прозаической версии, однако назвать их полностью идентичными
мы не можем:
Ecess дептпа аг а Ьгй, bel aicce і tallfad ей,
a ciirach fiacal ‘moa cenn, eitchi indat fuatha Herenn.
/ .../

Immarranic in glaissi macc rig Banba barrehaisi,
cofacca inni in deilb ndochruid coschail cennleith cliimchochlaig.
Tri noi sreth fiacal fata, bat criiaidi na garbshlata,
immar bit benna buabaill, consnitis ‘moa sengtialaind.
Immar bad luisse do shleib im-mis Martai medonreid,
lastais a siiili serba, bai ar duire a drochdelba
[Joynt 1908-1910: 100, 102].
‘М удрец — одинокая женщина на его краю рот у нее,

куда вошел бы пес,
частокол зубов в ее голове страшнее всех ужасов Ирландии.
/.../

Когда подошел к источнику сын короля Байбы
с ветвистыми вершинами,
он увидел там образ жуткий с темной кожей, седой головой,
ш ерстистыми бровями.

Трижды девять рядов зубов длинных были трудны для укуса,
были они как рога быка, спускались ей до плеч.
Было тело подобно горе в месяце марте, наполовину черное,
сверкали ее резкие глаза, был уж асен весь ее дурной облик’

Сопоставление приведенных поэтических фрагментов демонстри­
рует примерно тот же набор характеристик уродливой внешности (тем­
ная окраска, огромные размеры, гипертрофированные зубы и проч.),
однако повторяющихся формул в данном случае нет в поэзии, как
не было их и в прозе. Видимо, седи «формула красоты» была в эпосе
действительно достаточно разработана, то «формула уродства» ана­
логичную эпическую цензуру нс прошла, поскольку, как мы пред­
полагаем. не была востребована. Предположение о том. что под ви­
дом мифической уродливой старухи была изображена прокаженная,
безусловно — очень интересное, вес же кажется натянутым с точки
зрения поэтики текста, а также — традиционных нарративных уста­
новок. Излечение проказы в Ирландии все же в основном входило
в прерогатив} святого, а не правителя, чему можно найти множество
примеров (например — в Житии святой Бригиты, известной, в част­
ности. как искусная целительница). По крайней мере, мы нс можем

200

Грамматика нереального

быть уверены в том. что именно так опознавался этот гротескно урод­
ливый образ слушателями и. более того, что он восходит к реальной
практике проверки истинности правителя. Но интересность данного
аспекта как раз и состоит в том. что мотив мог быть воспроизведен
компилятором неосознанно, причем мотив — конечно заимствован­
ный из традиции европейской (см. о королях-целителях в классиче­
ской работе Марка Блока «Короли-чудотворцы» (русск. пер. 1998).
Впрочем, данный подход, как мы понимаем, выглядит крайне, если
не нарочито, наивным, поскольку, естественно, ни о каком «на самом
деле» в текстах саг речь идти не может И все же. как нам кажется,
сформулированный в свое время А. В. Подосиновым «тройственный»
подход к анализу библейского текста, может быть применен (и, есте­
ственно, уже широко применяется) практически к любому древнему
тексту, прошедшему в своем развитии несколько стадий от устного
сложения и функционирования до составления окончательных пись­
менных редакций. Как пишет он — «Следует понимать три уровня
понимания библейского текста: 1. что хотел сказать автор текста;
2. как толковался этот текст в рамках последующей экзегетики: 3. что
могло на самом деле стоять за словами древнего автора, что. возмож­
но, он и сам до конца не осознавал» [Подосинов 2000: 13J.
Образ монструозной старухи, с одной стороны, безусловно арха­
ичен и находит параллели не только в античных источниках, пове­
ствующих о мужеподобных женах-воительницах галлов и бриттов
(см. об этом подробнее в [Ross 1973]), но и гораздо шире — в об­
разах войны и смерти в религиозных представлениях других наро­
дов, воплощающихся в фигуре как красавицы-старухи, так и просто
монструозного существа30 (см. об этом, например, в классическом ис­
следовании [Motz 1993]). Более того, русский читатель невольно уга­
дывает в нем фольклорный мотив «бабы-яги», которая, как известно,
функционально может различаться. Как писал о ней В. Я. Пропп.
30
Ср., например, описание Хель, стража врат Иного мира в германской ми­
фологии, сохранившееся в «Малдшей Эдце» Снорри: «А великаншу Хель Один
низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала
прию т у себя всем, кто к ней послан, аэто люди, умершие от болезней или от ста­
рости . Там у нее большие селенья, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки
Мокрая Морось зовутся ее палаты, Голод — ее блюдо, Истощение — ес нож,
Лежебока — слуга, Соня — служанка, Напасть — падающая на порог решет­
ка, Одр Болезни — постель, Злая Кручина — полог ее. Она наполовину синяя,
а наполовину — цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид
у нее свирепый» |Младшая Здда 2005: 31]. См. также [Гвоздецкая 1999].

Женские образы в эпическом тексте..

201

В основном сказка знает три разных формы яги. Она знает, например,
ягу-дарительницу, к которой приходит герой. Она его выспрашивает,
от нее он (или героиня) получает коня, богатые дары и т. д. И ной тип —
яга-похитительница. Она похищ ает детей и пытается их изжарить, п о ­
сле чего следует бегство и спасение. Наконец, сказка знает ещ е ягу-воительницу. ( )на прилетает к героям в избушку, вырезает у них из спины
ремень и пр. Кажды й из этих типов им еет свои специфические черты,
но кроме того есть черты, общ ие для всех типов. В с е это чрезвычайно
затрудняет исследование [Пропп 1986: 53].

Функциональный подход к коллекции ирландских «старух» также за­
трудняет их исследование, но все же, как нам кажется, мы скорее имеем
дело с первым типом: ягой-дарительницей, по крайней мере — в саге
«Приключение сыновей Эохайда Мугмедона». Болес того, весь анту ­
раж эпизода — таинственный лес, в котором оказываются герои, необ­
ходимость получения питья (ер. у Проппа— «Напоила, накормила...»),
вид старухи, напоминающий разложившийся труп, инициативный ха­
рактер эпизода в целом — все это невольно заставляет увидеть в древ­
неирландской старухе именно своего рода «чудесного помощника»,
дарителя. И в данном тексте это так и оказывается: прошедший испы­
тание Ниалл получает власть над страной. Кем же тогда оказывается
Кальб из «Разрушения Дома Да Дерга»9 Возможно, тоже — даритель­
ницей, по крайней мере сс «злые пророчества» (понятые так персона­
жами саги) могут быть квалифицированы скорее как предостережения
королю, нарушающему свои гейсы-зароки. Но, повторяем, внешнее
сходство может быть и обманчивым, и совпадение плана выражения
не всегда свидетельству ет об идентичности піана содержания, что
в целом действительно «чрезвычайно затрудняет исследование».
Однако в нашу задачу в данном случае не входит анализ ни ар­
хаических корней образа, ни его мифологических и исторических
составляющих. Мы лишь пытаемся увидеть место данной фигуры
в сформировавшейся системе образов эпической саги и показать, как
воплощается она на у ровне чисто внешнем, как она изображается,
то есть — как она оформлена данными языка. И. в отличие от обра­
зов прекрасных женщин, как мы уже видим, данные описания скорее
не вписываются в систему традиционных образов, точнее — не де­
монстрируют наработанных клише, что позволяет, как это ни стран­
но, сделать вывод об относительно позднем характере возникновения
мотива в целом, по крайней мере — как элемента сагового нарратива.
Скорее всего, он опирался на у стную некодифицированную тради­
цию, имеющую к поэтике саги отношение скорее опосредованное.

202

Грамматика нереального

Следуя за традиционными переводами, мы всюду переводили обо­
значение описываемого уродливого женского персонажа как «ста­
руха», хотя на самом деле древнеирландское caillech имеет более
сложное значение (как в синхронии, так и в диахронии). Так, даже
в современном ирландском (по данным словаря П. Диннина) значение
'старуха' дастся в статье к слову cailleach лишь в качестве четверто­
го (в основном — в сочетании sean3I-chailleach). тогда как в качестве
первого приведен эквивалент— а veiled woman [Dinneen 1927: 148].
Семантика лексемы в данном случае, по мнению составителя словаря,
диктуется ее этимологией, а др.-ирл. caillech, как известно, представ­
ляет собой адъективное образование от caille 'покрывало', являю­
щееся ранним заимствование из лат. pallium покров, покрывало'
[LEIA-C: 13]. Исходным значением лексемы, таким образом, ока­
зывается — «монахиня», затем — «женщина, находящаяся вне сек­
суальных отношений, вдова», естественным, казалось бы. в данном
случае был бы семантический переход —>«старуха», однако сс реаль­
ные употребления в текстах показывают более сложную деривацию.
В качестве одного из значений (от «покрывала») развивается значе­
ние ‘невеста’ (возможно — «невеста Христова»?). В исследовании
М. Ни Доннхада, рассматривающем разные аспекты употребления
лексемы caillech в древнеирландских и более поздних текстах, отме­
чается, что обычай покрывать невесту покрывалом, символизирую­
щим девственную плеву, был широко распространен в архаических
обществах, включая римлян и древних евреев, и предшествует ана­
логичному обычаю покрывания головы послушницы перед постри­
гом (см. [№ Dhonnchadha 1994: 74]). В то же время, как пишет она.
«во многих сагах caillech получает значение просто ‘жена, супруга’»,
однако приведенные ею примеры демонстрируют скорее аналогичное
употребление русск. старуха именно в значении жена’ по отношению
к пожилому мужчине. Ср., например, из саги «Песни дома Бухета»:
В а bee in d im m irgi m e a d a r m ./. vii. m b a i tarb o cu s se-sseo m a c h a illech in
ingen [Greene 1955: 2 9 , 5 0 7 -5 0 9 ]. — ІІем н о го их было в пути — семь
коров и бык и сам -он Бухет и его жена и девуш ка’.

Значение ‘старуха, карга, сверхъестественное существо’, по мне­
нию М. Ни Доннхада, является производным и вторичным по отно­
шению к семантике «монахиня» и «невеста, замужняя женщина»:
невеста —> жена —> пожилая замужняя женщина —> вдова, старуха
sean- префиксальная основа со значением ‘старый’.

Женские образы в эпическом тексте...

203

[NI Dhonnchadha 1994: 93]. Мы полагаем, однако, что на развитие
дальнейшего значения 'старуха, мифическое существо, ведьма' мог­
ла повлиять и народная этимология, возводящая лексему к исконно­
му саіІІ 'лее’, и нс ощущаемое носителями латинское «покрывало»
превратилось в обозначение традиционного локуса пребывания пер­
сонажа (сравнения с русской лешачихой мы бы, тем не менее, осте­
реглись).
В древне- и среднеирландских нарративах женщина, кодируемая
лексемой caillech, как правило, изображается как образ вне социума,
что. казалось бы. противоречит наблюдениям Ни Доннахада. посколь­
ку и жена, и монахиня представляют собой единицы особого рода со­
обществ. Однако, как мы полагаем, следует различать собственно язы­
ковую семантику лексемы и семантику поэтическую, реализующую
предпочтительно лишь одно из значений слова и, что главное — обе­
спечивающую узнаваемость образа аудиторией. Так. как мы полагаем,
введение в сюжет среднеирландской саги (XII в.) «Безумие Суибне»
персонажа, называемого caillech, должно было заранее подготовить
читателя (слушателя) к тому, что эта «старуха» окажется с героем
в особых отношениях и предстанет в образе медиатора между миром
обыденным и миром сакрального безумия, в котором пребывает про­
клятый святым король Суибне. И действительно, приставленная сле­
дить за ним и кормить его в доме его родича (видимо, реализуя также
отмеченное Ни Доннхада значение ‘служанка’), caillech неожиданно
заводит с ним разговор о дикой жизни в лесу и не только заставляет
его покинуть дом родных, но и сама, утратив рассудок, устремляется
за ним32.
Другим, гораздо более известным персонажем, называемым cail­
lech, является знаменитая «старуха из Берри» — Caillech Вёггі, псевдо­
автор поэтического текста, датируемого еще древнеирландским пери­
одом33. Поэма представляет собой монолог старой женщины, вспоми­
нающей свои молодые годы, отмеченные любовью многих королей
и знатных людей Ирландии.
В каком же значении употреблена лексема caillech в приведенных
нами контекстах? Скорее всего, как полагает Г. О’Крулых. во всех — од­
новременно, реализуя концепт или образ (idea/image) «божественной

32 См. подробнее обо всем этом — в нашем переводе саги и в анализе систе­
мы персонажей в [Михайлова 1999].
33 Комменгированное издание текста с английским переводом см. [Murphy
1956: 74-83].

204

Грамматика нереального

персонифицированной власти и реальной старухи, наделенной выс­
шим знанием и мудростью» [О Crualaoich 2003: 81]. И хотя, как мы
пытались показать, «формулауродства» до конца в саговом нарративе
вес же не выработана, персонаж, отчасти — благодаря характерно­
му контексту встречи с ним, несомненно — узнаваем и поэтому сюжетно предсказуем. Но если прекрасные женщины, подобные Этайн.
также безусловно легко опознаваемые адресатом текста, несут гибель
и раздор, персонажи типа Кальб (и уж тем более — старухи — храни­
тельницы воды-власти) вовсе не предстают как «воплощенное зло»,
скорее напротив: они стремятся одарить властью достойного либо —
предостеречь оступившегося (как король Ко найре из «Разрушения
Дома Да Дерга»). Говоря образно, Этайн символизирует соблазн, тог­
да как Кальб — орудие возмездия.
Причем если в саге «Приключение сыновей Эохайда Мугмедона» действительно можно увидеть мотив тестирования истинности
правителя посредством соединения с прокаженной (являющейся од­
новременно — прекрасной девой, символизирующей власть), то хотя
в «Разрушении Дома Да Дерга» этот мотив «вычитывается» уже с тру­
дом и идея, что уродливая Кальб могла бы обратиться в красавицу,
если бы Конайре впустил ее в дом. в тексте вряд ди присутствует, ком­
пилятор вводит в нарратив примерно тот же образ, пусть и описанный
несколько иначе и. главное, нс идентичный первому функционально.
Или — не вполне идентичный. В случае с встреченными королями
и тщательно описанными прекрасными женщинами все намного про­
ще: они узнаются сразу и адресат (читатель, слушатель) текста уже
заранее знает, что встреча эта принесет зло.
Но вернемся к «формулам уродства».
На листе 185' рукописи «Лейнстерская книга» (ок. 1160 г.) поме­
щен странный текст, который его издатель квалифицирует «как начало
утраченной саги» [Hull 1930: 185]. Мы нс уверены в том, что это на
самом деле так. Скорее, текст предстает в данном случае как своего
рода — самодостаточный, причем его прагматика нс состоит собствен­
но в нарративе, но скорее — в пародировании устоявшихся, но к концу
среднеирландского периода выродившихся в шаблон эпических фор­
мул и образов. Причем совершенно очевидно, что данное пародиро­
вание было сделано компилятором намеренно и что он был хорошо
знаком с формулами и мотивами ранних текстов, уже утративших для
него пиетет архаики. Текст озаглавлен — Fochond loingse Fergusa meic
Roig — «Причина изгнания Фергуса сына Ройг». однако вряд ли может
являться фрагментом биографии этого хорошо известного ул аде ко го

Женские образы в эпическом тексте...

205

героя34. В тексте рассказывается о том, что однажды во время пира
в Эмайн Махе на пороге появились два воина, которые выглядели сле­
дующим образом:
Mael demis chir-dub for cechtar de. Cia fo-cherdtha dorn Ian d ’fhiadublaib fora cenna, no-giulad fora finn ara n-accarbi. Batir mesraini a n-di
shtiil. Batir cuirridir og. Batir dubidir cir. Badir metithir coire colpthaige a
n-gluine. No-sceirtfide saland meich di chechtar de na da llurggan. Leithir
leth n-dam-sheiche cechtar a n-dd thraig. Ba minor choire n-dartha cechtar
a n-dd odbrand. Brothrach со lluibnib finnaib im chechtar de. Ro-iurtha
mac secht m-bliadna di cech m-brothairniu. Ro-boi foraib sciath for muin
cechtar de. Ba lleithir domain dabcha. Taut for ba mmoir scabail cairech.
Sleg condiiala miled i llaim chechtar de. Indar latt ba mor m-bliadna robatar do diad. Dubidir domain coire cechtar a n-dd n-gniisa. Batir gilidir
snechta a fiaclai. Batir meit facia camaill. Batir moir claideh n-gramna a
n-dd claideb. Andar latt ba mor m-bliadna о batar fo thalmain. hula latt ba
cul-scian sritb cechtar de. Da liaig-delgg n-iam ina m-brutt. Batir leithidir tri artemu. Batir Jinna na lluachracha dia n-eis oc imthecht | I lull 1930:
293]. — ‘Грива стриженая серо-черная на каждом из них. Если бросить
кулак диких яблок им на головы, не упали бы они вниз из-за их густо­
ты. Были, как блюда, два их глаза. Были они остры ми, как яйцо. Были
они черными, как сажа. Были размером с котел (для варки) теленка их
колени. М ожно было собрать мешок соли с каждой из их голеней. Ш и­
рокими, как половина шкуры быка, были их ступни. Были большими,
как котел (для варки) телки, их лодыжки. 1Іакидки с белыми застежка­
ми на каждом из них. М ож но было бы убить мальчика сем и лет каждой
из этих накидок. Был щит на шее у каждого из них. Был он широк, как
дно бочки. Ш ишак на нем был велик, как котел (для варки) овцы. К о­
пье с боевой гравировкой было в руке каждого из них. Показалось бы
тебе, что они много лет провели в дыму. Черными, как днища котлов,
были лица каждого из них. Их зубы были белыми, как снег. Были они
размером с зубы верблюда. Были велики их мечи, как ткацкий навой.
Показалось бы тебе, что много лет провели они под землей. I Іоказалось
бы тебе, что (подобен) острию ножа н ос каждого из них. Две ж елезны е
пряжки, как ковши, в их плащах. Были они широки, как три расставлен­
ных ладони. Была белой солома после их прохода’.

34 Как рассказывается в саге «Изгнание сыновей Уснеха», Фергус действи­
тельно был вынужден уйти в изгание в Коннахт и поступить на службу к враж­
дебным уладам королю Айлилю и королеве М едб, но произошло это при иных
обстоятельствах (король уладов Конхобар заставил его нарушить поручитель­
ство), и к указанному странному тексту этот известный эпизод вряд ли имеет
отношение.

206

I рамматика нереального

В данном странном фрагменте, как легко можно увидеть, паро­
дируются и описания уродливых старух с их традиционной черно­
той лица, широкими коленями и костлявыми голенями, и описания
прекрасных женщин, обладающих белоснежными зубами и плащами
с дорогими пряжками. Интересно также и постоянное употребление
в тексте эквативных форм прилагательных, которые к середине XII в.
уже вышли из употребления и воспринимались как прием архаиза­
ции текста, причем архаизации — явно иронической. В дальнейшем
в этом небольшом тексте пародируется известный эпизод из саги
«Вторая битва при Маг Туиред», в ходе которой ко двору Племен Бо­
гини Дану приходит бог Луг и на вопрос привратника, каким искус­
ством и ремеслом он владеет, отвечает, что владеет всеми, называя их
последовательно3-. «Воины» из нашего фрагмента, в отличие от Луга,
похваляются тем. что могут ссорить людей между собой, разбивать
камни и много есть.
По мнению Р. Турнсйзена [Thumeysen 1921: 321], появление
на пиру странных «посетителей» имеет своим происхождением
артуровскую традицию и. в частности, рассказ о сэре Гавейне и Зе­
леном рыцаре. Естественно, упоминает он и странный образ «мужи­
ка» в эпизоде с отрубанием головы из саги «Пир у Брикрена», сюжетно, предположительно, восходящий с аналогичным эпизодом из
«Сэра Гавейна» к одном} источнику. «Мужик», появляющийся на
пиру у Брикрена, действительно отчасти напоминает уродливых во­
инов, описанных выше, однако, как мы полагаем, его изображение
в саге обусловлено его низким происхождением, и здесь мы имеем
дело не просто с уродством мифическим или болезненным, но скорее
с уродством «генетическим», так сказать — по своей природе. Приве­
дем его описание в ярком переводе Н. Живловой (Чехонадской):
И был уж е вечер и конец дня, когда они увидели, что в дом к ним за­
шел огромный и страшный мужик. Им показалось, что не было у уладов
яростного героя, который был бы и вполовину так велик, как он. Очень
страшен и уж асен был вид этого мужика. Одет он в старую кожаную
одежду, и плащ на нем темный, из некраш еной шерсти, и был у него
ствол векового дерева, величиной с загон, в который поместились бы
тридцать телят. Злобны е желтые глаза у него в голове, каждый из этих
выпученных глаз — величиной с котел для преогромного оленя. Каждый
из его пальцев величиной с предплечье лю бого другого человека. В его
левой руке — колода такого веса, что для ее перевозки потребовалось бы 35

35 Русский перевод эпи зода— см. [Предания и мифы 1991: 38-39].

Женские образы в эпическом тексте...

207

двадцать упряжек волов. В правой руке у него секира, на которую пошло
пятьдесят слитков, и на рукоятку пош ел груз упряжки из ш естеры х во­
лов, и такой острой была эта секира, что разрубила бы волосок против
ветра [Саги об уладах 2004: 152-153].

Отмеченное Турнейзеном сходство, как нам все же представляет­
ся, является в данном случае лишь кажущимся. Точнее — описанные
в странном тексте «Причина изгнания Фергуса» гротескные воины
одновременно и пародируют традиционные формульные описания,
и отсылают к другому топосу — мотиву появления странной пары,
мужа и жены «из леса», и одновременно — к представленным в ран­
них эпических текстах образам «мужичек», грубых и уродливых.
Так, в саге «Разрушение Дома Да Дерга» возле дома, где остано­
вился на ночь король Конайре. появляется странная пара:
... и вскоре встретился им одноногий, однорукий и одноглазый человек
с черными волосами. И были они такими жесткими, что, если бы даже
меш ок диких яблок свалился ем у на голову, не одно нс упало бы на пол,
наколовшись на волосы. Если бы носом зацепился он за ветку дерева,
то так и остался бы висеть. Длинными и толстыми, словно ярмо, были
его голени. Зад его был словно два сыра. Д ерж ал он в руках ж елезны й
раздвоенный шест, а на плече черную, опаленную , визжащ ую свинью.
За его спиной стояла широкоротая женщ ина, ш ромная, темная, угр ю ­
мая, уродливая. Если бы зацепился ее нос за ветку, то так бы и осталась
она висеть. До колен свисала нижняя губа женщины (перевод С. Ш кунаева [Предания и мифы 1991: 108]).

Описанный персонаж, именующий себя Fer cailliu (букв, ‘муж
леса'), привлекает внимание исследователей прежде всего своей одноногостью, которая роднит его с фоморами и другими подобными
персонажами36. Как верно отмечает С. Шкунаев в примечании к дан­
ному эпизоду: «его половинчатость означает его причастность к ино­
му миру». Однако нас в данном случае интересует не этот очевидный
мотив, но скорее — общее изображение уродства звероподобного су­
щества «из леса», а также уродливо-эротический облик его спутницы
(ср. спускающаяся до колен «нижняя губа» и также спускающиеся
до колен лобковые волосы уродливой Кальб в той же саге).

36
В указателе мотивов древнеирландской литературы Т. Кросса он упоми­
нается в рубрике F.517.01. и объединяется с одноногими и однорукими «сыно­
вьями Калатина» (см. [Cross 1952: 275]).

208

Грамматика нереального

К сожалению, мы не знаем других, достаточно близких эпизодов
в ирландской нарративной традиции37, кроме одного: появления такой
же пары в поздней, достаточно вторичной по своей поэтике саге «Пир
в гусиной крепости». Перед королевским пиром, который устраивает
для подчиненных королей верховный король Ирландии Домналл, сын
Аода, из леса выходит странная пара:
Mediter fri mulba di charraic for sleib cech m-ball dia m-ballaib; gerither
altan bertha faebur a lurgan; a sola ocus a n-erscada rempu; ge focerdta
mach di ubhlaib for a cennaib ni roised uball dib lar, acht conclisedfor barr
cech oen ruainne do 'n fult aggarb, aithgher, ro innfar tria n-a g-cendaib;
guirmther gual, no duibither deathaig cech m-ball dib; gilither snechta a
suile; concertatfabach diafer ichtair conclised dar cul a cind sechtair, ocus
concordat fabach dia fer uachtair con foilged a n-gluine; ulcha for in mbannscail ocus in ferscal cen ulcann [O’Donovan 1842: 20]. — ‘Ш ироки,
как скала горы, были все их члены; подобны лезвиям нож ей были их го­
лени; пятки их и ягодицы были повернуты вперед; если бы даже меш ок
диких яблок свалился им на голову, ни одно не упало бы на зем лю , но
осталось бы висеть на их жестких темных волосах; синими, как уголь,
черными, как дым, были их члены; сверкающ ими, как снег, были их
глаза; кудрями до самых колен спускались у них волосы с лобка; ж ен­
щина была покрыта ш ерстью , у мужчины ж е ш ерсти нс бы ло’.

Как мы видим, мотив одноногости в данном случае отсутствует,
но зато в описании лесного человека и его спутницы можно найти
множество других тем. как уже знакомых нам (чернота членов, длин­
ные лобковые волосы, блестящие глаза), так и тех. которые нам пока
нс встречались: повернутость назад пяток и ягодиц. Но в данном слу­
чае. как мы увидим, компилятор также нс был самостоятелен: этот мо­
тив достаточно хорошо разработан ирландским нарративом, но иначе
осмыслен. Мы имеем в виду уже не монструозных «старух», но урод­
ливых девушек. В данном случае в первую очередь вспоминается Леборхам — известный персонаж саг уладского цикла. Наиболее извест­
на она. благодаря своей сюжетообразующей роли в сагс «Изгнание
сыновей Уснсха»: именно она, единственная, кто имел право входить
к Дейрдре. воспитаннице короля Конхобара и его предполагаемой
нсвсстс. обращает сс внимание на юного Найси38. В пересказах она
часто называется «старухой», однако это нс так. Гораздо подробнее
37 Что нс означает, что их нет вовсе...
38 Сюжет саги — о любовном треугольнике — считается прообразом леген­
ды о Тристане и Изольде.

Женские образы в эпическом тексте...

209

образ Леборхам вырисован в саге «Осада Эдара», а точнее — в эпи­
зоде собственно осады, в котором она занимает центральное место.
По ходу сюжета улады оказываются отрезанными от мира врагами
на небольшом полуострове в крепости Эдар (совр. Хоут, на севере
от Дублина). Начинается голод, потому что враги не выпускают их на­
ружу и никого не впускают внутрь, исключение составляет лишь Конхобар, которому каждый день Леборхам приносит еду, причем причи­
на, по которой враги уладов пропускают ее туда и обратно, в саге даже
никак не объясняется, поскольку, видимо, для составителя текста это
было очевидно. Далее следует описание Леборхам и краткая история
ее рождения:
Mug cimial robatar itig Conchobair. isi gein rucad eturru .i. ind ingen Leborcham. Badochraid dano adelb na ingine .i. adatraigid adaglun innadiaid,
adaescait addsail гетре. Isi toichled Herinn inoenlo. cechni domaith dosaich
dognithea in Herinn, adfeided do Chonchobor isin Chroibrimid deod-ldi. Turtine trifichet mbargen aracind icind tened. cenmotha acuit lasinsluag. Isi tra
nobered adm it do Chonchobor arammuin ota Emuin со Etur | Stokes 1887:
54]. — ‘Раб и рабыня были в дом е Конхобара. И родился ребенок у них.
то есть эта девушка Леборхам. Был уж асен облик той девушки, о б е ее
ноги и оба ее колена были повернуты назад, а зад ее и пятки повернуты
были вперед. ( )на м о т а обойти всю Ирландию за один день. К аж дое
хорош ее и плохое, что делалось в Ирландии, все сообщ ала она Конхобару в его палатах Красная ветвь в тот же день. Порция из трижды
по двадцать хлебов бывала у нее перед огнем. Делила она это с вой­
ском I Іриносила она обы чно Конхобару его долю из Эмайн в Э дар’.

Монструозный облик Леборхам сразу ставит ее в один ряд с до­
вольно многочисленными женскими персонажами, также обладаю­
щими жутким видом. Однако, как нам кажется, сам факт уродства еще
не является основанием для автоматического знака равенства между
ними. Старухи с длинными черными голенями и желтыми зубами
имеют с ней мало общего. Широкоротая темная женщина, «нижние
губы» которой свисают до колен в саге «Разрушение Дома Да Дерга»,
тоже далеко не повторяет образ Леборхам. основное уродство кото­
рой состоит в том, что ее носки и колени обращены назад, а пятки
и ягодицы — вперед (она, таким образом, как бы повернута в райо­
не талии на 180 ), и, как можем мы предположить, двигаясь, она пя­
тится назад, как рак или краб, и видит не то место, куда идет, а то,
которое оставляет. В указателе мотивов древнеирландской литерату­
ры Т. Кросса на «ключевое слово» — «колени, направленные назад»
(мотив F517.1.5 [Cross 1952: 276]) дано всего четыре примера — сама

210

Грамматика нереального

Леборхам, Дорнолла (из саги «Сватовство к Эмер»), сам Кухулин
в момент его «чудесного искажения», а также — по нс совсем понят­
ной нам причине — Кайльб из «Разрушения Дома Да Дерга».
Дорнолла, дочь кузнеца Домналла, у которого вначале Кухулин
учился боевым приемам, действительно практически полностью по­
вторяет облик Леборхам в том. что касается конечностей, но к тому
же — у нее были «огромные темно-серые глаза, черное лицо, широкий
лоб, а ярко-красные жесткие волосы завязаны косами вокруг головы».
В том же, что касается ее нижней части, то — Batir тога a glime, a salа
rempi, а traigthi ina diaidh [Stokes 1887: 46]. — ‘Были большими ее ко­
лени, ее пятки (вывернуты) вперед, ее ступни — назад’. Изображение
самого Кухулина в момент чудесного искажения также, в частности,
повторяет этот же ортопедический мотив — Tancadar a thrasigthe а Іиirgne a glime со mbatar da eis. Tancatar a sala a orccni a escata со mbatar
riam rempi [O’Rahilly 1970: 61,2266-2268]. — Пошли его ступни и его
голени и его колени так, что были они позади него, пошли его пятки
и его икры и его ягодицы так. что были они впереди него’.
Сказать, что именно объединяет эти три персонажа довольно
трудно. По крайней мерс, мы можем сделать вывод, что уродство по­
добного типа не является ни знаком старости, ни символом повышен­
ной сексуальности, как у названных выше старух. Мы можем пред­
положить, что во всех трех случаях клишированное воспроизведение
мотива «вывернутости коленей» (по определению Кросса, а также
Томпсона — knees bacb\’ards) совпадает почта дословно лишь в пла­
не выражения, тогда как в каждом конкретном случае функционально
обладает разной содержательной наполненностью. Причем в случае
Леборхам данный «знак» обладает двойным смыслом, что позволяет
отнести этот персонаж одновременно к двум разным группам. Так,
если мы поставим рядом Леборхам и Дорноллу, то «вывернутость ко­
леней» в данном случае будет знаком монструозности облика молодой
женщины, которая автоматически ставит ее вне области брачных (коитальных) интересов мужской части персонажей эпического наррати­
ва. Вспомним, что Дорнолла полюбила Кухулина, который проходил
начальное обучение боевым приемам у ее отца Домналла, но любовь
ее была им отвернута, причем совершенно очевидно — не по причине
любви к невесте Эмер (после «помолвки» Кухулин вступает в связь
с дочерью Скатах Уатах и с великаншей Айфе и, видимо, еще с рядом
других девушек), но лишь из-за ее отталкивающей внешности. В том,
что касается Леборхам, то в ее эпической биографии данные эпизоды
отсутствуют, однако каких бы то ни было намеков на близость с кем

Женские образы в эпическом тексте...

211

бы то ни было мы также не находим (ее привязанность к Найси, если
и имела отчасти эротический характер, то отношения их носили ха­
рактер явно платонический).
Монструозность Леборхам зашифрована и в ее имени, которое
буквально означает ІеЪог-сат ‘длинно-кривая’ или ‘сильно-кривая’39.
Однако в специфической монструозности внешности Леборхам
(и Дорноллы) обращает на себя внимание еще одна деталь. Так ска­
зать, «биографически» Леборхам названа дочерью раба и рабыни при
дворе Конхобара. То есть, предположительно, за ней просматривается
облик до-гойдельского населения острова, отчасти — устрашающего
и опасного и, как правило, изображающегося в сагах в грубой одежде,
с темными лицами и жесткими темными или рыжими волосами. Дорнолла, напомним, также живет не в Ирландии, а в Альбане (Северной
Британии), населенной во время составления основного корпуса эпи­
ческих текстов, таинственными пиісгскими племенами (ирл. cruithni).
В свое время еще Тацит отмечал, что некоторые жители Северной
Британии отличаются «жесткими рыжими волосами и большими но­
гами» (цит. по [Dunbavin 1998: 52]) — ср. облик Дорноллы — огром­
ные темно-серые глаза, черное лицо, широкий лоб и ярко-красные
жесткие волосы. Они — чужие этнически, но идентифицируются
с представителями «иного мира» (иного — в очень широком, но при
этом специфически кельтском смысле), как и Кухулин в момент свое­
го чудесного преображения. Таким образом, все трое — оказываются
как бы медиаторами между мирами и занимают лиминальное положе­
ние. И в общем — этим они приближаются и к описанным выше урод­
ливым старухам, соитие с которыми оказывалось своего рода тестом
на законность королевской власти.
В эту же парадигму, как нам кажется, входит и образ «уродливой
девушки» из средневекового сюжета о Персевале-Парцифале. В сред­
неваллийском мабиноги о Передуре данная «девица» изображается
въезжающей на муле в зал, где сидит король Артур. Ее облик поис­
тине безобразен — черные кудрявые волосы, темное лицо, короткий
нос с широкими ноздрями на раздутом лице, кривые ноги, руки и шея
и при этом — безобразно толстые бедра. Основная ее задача — упрек­
нуть находящегося здесь же Передура в том, что он, будучи во дворце
хромого короля и увидев слуг, несущих окровавленное копье, не спро­
сил, что произошло. В романе Кретьена де Труа сохранены многие
39
Более детальный анализ «ортопедических аномалий» как фольклорного
мотива см. в нашей работе [Михайлова 2004: 110-112].

212

Грамматика нереального

детали монструозной внешности dcimoisele (черные волосы, нос. напо­
минающий нос обезьяны, маленькие крысиные глазки, широкие бедра,
напоминающие колеса), но к этому еще добавлены губы, как у осла,
и зубы, цветом своим напоминающие яичный желток (см. [Roach 1959:
135]). Усугубление монструозности и уродства нс меняет сути: девуш­
ка появляется для того, чтобы упрекнуть героя в преступной безде­
ятельности. Аналогичным образом в «Парцифале» Вольфрама ([юн
Эшенбаха уродливая Кундри врывается в тронный зал Арту ра и упре­
кает Парцифаля в том, что он нс проявил жалости к королю-рыбаку
и не задал ему вопроса о причинах его страданий. Он вынужден по­
кинуть двор Артура, причем, возможно, не столько в результате осоз­
нания своей ошибки, сколько «заклятый» речью Кундри (см. об этом
[Springer 1959: 232]). Говоря проще, образ уродливой девицы, какими
бы ни были ее сюжетные функции, также оказывается своего рода топосом нарратива, причем легко узнавемым.
Естественно, подобные описания, как и описания прекрасных деву­
шек, являются в первую очередь элементом не столько преломленной
исторической традиции, сколько — частью поэтики эпического нар­
ратива, и уже поэтому понимать и интерпретировать их можно лишь
как сюжетообразующий и одновременно — орнаментальный элемент
повествовательной ткани. Но тем нс менее, трудно удержаться от не­
которых псевдополиэтнических предположений.
Итак — в ирландской саге, как оказывается, женщин нет вооб­
ще. На уладских жен — смотреть не следует, и поэтому мы толком
и не знаем, как они выглядели, прекрасные девы оказываются злона­
меренными демонами, а жуткие обликом старухи или даже девицы —
символом жаждущей семени почвы...

«ПРИЕМ НАБЛЮДАТЕЛЯ»:
УЗНАВАНИЕ ~ ОПОЗНАНИЕ?

Ирландская сага, по самому своему определению, не имеет
и не может иметь автора. Именно поэтому любое представленное
в ней описание внешности героя должно быть верифицировано.
Более того, наблюдателем, глазами которого якобы дается описание
внешности персонажа, как правило, в ней является не анонимный
компилятор, как мы уже отмечали, но один из персонажей, который
к тому же не может знать о внутренних качествах описываемой лично­
сти (ср. в данном случае — о простодушии Елены). Поэтому понятно,
что «портретная галерея» Дареса оказалась чужда поэтике ирландско­
го нарратива, однако компилятор нашел ей замену: в одной из сцен
он ввел хорошо разработанный собственной автохтонной традицией
«прием наблюдателя» ( Watchman Device — как традиционно называ­
ется он в ирландистике), который заслуживает отдельного анализа.
На особенность нарративного приема «косвенного узнавания»
группы персонажей по описанию и распространенность его в кельт­
ской традиции обращал внимание еще Р. Турнейзен, который писал,
что аналогичные описания встречаются, кроме того, в валлийском
мабиноги «Брануэн», а также в исландской саге Laxdaela Saga (в рус­
ском переводе: «Сага о людях из лососьей долины», гл. 63) [Thurneysen 1921: 61]. Как мы понимаем, данный «прием» он считал чи­
сто кельтским, во всяком случае — вопроса о его происхождении не
ставил1. Однако более пристальное внимание к приему «узнавания
по описанию» в исландской саге и прагматика аналогичных, по край­
ней мере — очень близких дескрипций в сагах ирландских, как мне
кажется, позволяет говорить о существенных различиях. И даже если
1
О влиянии ирландской псевдоисторической традиции на исландскую как
в плане содержания, так и в плане выражения — см. [6 Corrain 1998: 22 ff.].

214

Грамматика нереального

указанные описания в исландских нарративах действительно были
заимствованы из контактной ирландской саговой традиции, они пред­
стают в рамках структуры нарратива в целом несколько иначе. Ин­
тересно, что скандинависты в данном случае склонны видеть здесь
скорее развитие собственно германского приема, присутствующего
также в повести о Дитрихе Бернском и отчасти — в усеченном виде
в других исландских сагах.
Но обратимся к исландским примерам. По ходу сюжета один из
героев саги «О людях из лососьей долины», Хельги. ждет людей, ко­
торые должны отомстить ему за совершенное ранее убийство. Утром
он посылает мальчика-пастуха «на разведку». Вернувшись, тот рас­
сказывает, что видел сидящих у костра незнакомых людей:
— Там сидел один человек на крашеном седле, в синем плаще. ( )н
был высок ростом , и у него был воинственный вид. 1Іад висками у него
была лысина, и зубы его были все время видны.
Х ельги сказал:
— Этого человека я сразу узнаю по твоему рассказу. Ты видел Торгильса, сына Халы, из Х ердаля
/.../

— Там ещ е сидел человек на седле, украш енном финифтью. О н
был в светло-зеленом кюртиле. На руке у него был больш ой золотой
перстень. Этот человек был красив лицом и, долж но быть, молод. В о ­
лосы у него были темные, и они очень красиво ниспадали ему на плечи,
и, судя по всему, это был человек благородный.
Хульги отвечал:
— М не кажется, что я знаю, кто этот человек. Наверное, это Торлейк, сын Болли. Ты мальчик зоркий, понятливый
[Сага о людях из л ососьей долины 1999: 3 7 2 -3 7 3 р.

В дальнейшем таким образом описываются и узнаются еще восемь
человек, и всех их с разной степенью уверенности Хсдьгиузнаети дела­
ет верный вывод, что эти люди приехали, чтобы его убить. Свидетель­
ство мальчика-пастуха в данном случае оказывается ценным по своей
информативной природе, и, несмотря на несомненное следование од­
ной и той же дескриптивной модели (в начале — одежда и украшения,
затем — черты лица и волосы), введение его в текст с точки зрения
прагматической не может быть названо собственно «художественным
приемом» в плане выражения. Сказанное подтверждается, например,
интересным фрагментом из «Саги о Ньяле» (гл. 49). Тоже пастух,2
2 Пер. В. Г. Адмони и Т. И. Сильман.

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание'?

215

отправляясь искать овец, видит группу людей — врагов героя, и спе­
шит сообщить об этом:
Торхильд спросила:
— Ну, нашел овец?
— Я нашел кое-что поважнее, — ответил тот.
— Что же это? — спросил Ньяль.
— Там на горе, в лесу, я нашел двадцать четыре человека. Лош ади
их были привязаны, щиты висели на деревьях, а сами они спали.
Он все так точно заметил, что м ог описать все их оруж ие и одежду,
и Ньяль узнал каждого из них. Ньяль сказал пастуху:
— Побольше бы таких слуг! Н е забуду этой твоей услуги
[С агаоН ь я л е 1999: 165]3.

В данном фрагменте прагматика узнавания по описанию (которое
в тексте вообще отсутствует) видна еще более отчетливо: дескрипция
уступает место собственно узнаванию, которое и содержит в данном
случае основной нарративный месседж. Характерны и оценки опи­
сывающих: ср. «Ты мальчик зоркий, понятливый» и «Побольше бы
таких слуг». Говоря проще, в сагах исландских «прием наблюдателя»,
даже если он и имеет ирландское происхождение, приемом быть пе­
рестает и начинает казаться продиктованным самой жизнью, изобра­
жаемой в нарративе.
Отку да же. как принято считать, появился «прием наблюдателя»
в эпосе ирландском и какую роль он играет там?
В известной книге 1948 г. Майлза Диллона «Древнеирландская ли­
тература». где кратко был описан данный прием, была впервые сфор­
мулирована идея, что пространные описания ирландских героев и их
последутощее «у знавание по описанию» были заимствованы из зна­
менитой сцены «тейхоскопии» (тгіхоокотгіа) Третьей песни «Илиады»
[Dillon 1948: 11]. Как известно, в ней изображены Елена и Приам, ко­
торые стоят на стенах Трои, Приам описывает ахейских воинов, а Еде­
на по описанию у знает их (Агамемнона, Одиссея и Аякса):
«Что это там за ахеец, высокий такой и могучий?
Выш е его головой м еж ахейцами есть и другие,
Н о никогда не видал я такого красивого м уж а,
С видом почтенным таким. На царя он осанкой походит».
И отвечала Приаму Елена, богиня средь женщин:
«Свекор мой милый, внушаешь ты м не и почтенье, и ужас
3 Перевод В. П. Беркова.

216

Грамматика нереального
Лучше бы горькую смерть предпочла я в то время, как в Трою
С сыном твоим отправлялась, покинувш и брачную спальню,
М алую дочку, и близких родны х, и пленительных сверстниц.
Но пс случилося так, и том исхож у я слезами.
Это ж тебе я скажу, что спросил и узнать пожелал ты:
Там пред тобою пространнодержавны й А трид А гамемнон»
(пер. В. В. Вересаева).

Исландские параллели, также концентрирующие нарратив во­
круг узнавания персонажа по описанию, в ходе которого знающий
не видит, но незнающий — видит и доносит информацию, подводят
нас вплотную к проблеме происхождения данного приема, порази­
тельно близкого к описанному Н. В. Брагинской «диалогическому
экфраису». Как мы уже писали, М. Диллон видел в нем непосред­
ственное заимствование из Третьей песни «Илиады», что все же
кажется нам маловероятным. Греческий язык в ранней Ирландии
распространен не был и не был известен собственно текст Гомера,
хотя те или иные устные переработки сюжета о Трое, как и расска­
за о странствиях Одиссея, могли функционировать в монастырской
ученой среде, и все же, как справедливо отмечает Б. Майлс, «трудно
поверить, что в Ирландии VIII или даже VII века могло проявиться
столь блистательное опосредованное влияние Илиады» [Miles 2011:
148]. Ср. замечание Н. В. Брагинской: «Зрительную сцену, близкую
прологу “Финикиянок”, содержит знаменитая тейхоскопия из "Или­
ады”, где “экспликатором”4 выступает Елена. Архаичность этой сце­
ны проявляется в ее полной необоснованности в контексте поэмы.
Возможно ли, чтобы Приаму не были известны вожди, долгие годы
осаждающие Трою?» [Брагинская-интернет]. Однако не обязатель­
но связывать «прием наблюдателя» именно с самой «Илиадой»: он
в свою очередь мог иметь опосредованное античное происхождение,
причем — двоякое: с одной стороны, традицию применения прие­
ма экфрасиса, имеющего развитие в поздней латинской риторике
(см. об этом [Swartz 1985]), с другой — также античную традицию
тейхоскопии, тоже представляющей собой нарративный прием, по­
зволяющий описать и детализировать приближающиеся вражеские
отряды.
Для традиции античной данный прием вошел в реестр обязатель­
ных изобразительных средств: как пишет Ю. А. Шичалин,

4 В ирландисгике — «сведущим наблюдателем».

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

217

Гема «поход сем еры х против Фив» предполагала основны е образы
и эпизоды, которые в свою очередь соотносились с аналогичными обра­
зами и эпизодами других произведений. Такова, например, знаменитая
«тейхоскопия» — смотр войск с городской стены: вестник перечисля­
ет отряды аргосцев Этеоклу в трагедии «С ем еро против Фив» Эсхила;
у Еврипида в «Финикиянках» дядька перечисляет А нтигоне отряды
аргосцев; у Стация Ф орбант (дядька) перечисляет А нтигоне отряды,
защищающие Фивы; прообраз — Елена, называющая Приаму ахейских
героев [Ш ичалин 1991: 2 5 6 1.

Действительно, в «Фиваиде» Стация присутствует сцена тейхоскопии, однако обращает на себя внимание, что монолог Форбанта в ней
почти не прерывается репликами Антигоны (за одним исключени­
ем) и сцена в качестве основного «месседжа» имеет скорее описание
и перечисление героев, но не узнавание их5.
Идея М. Диллона о том, что непосредственным источником при­
ема «узнавания по описанию» является «Илиада» была затем развита
Дж. Карни, который первым дал название приему — «прием наблюда­
теля» (watchman device — [Carney 1955: 307|). По его мнению, «прием
наблюдателя» призван в первую очередь ввести для слушателя или
читателя новый персонаж или группу персонажей. И поэтому, дей­
ствительно. нс так уж важно, что данные экфрастические описания
в «Илиаде», как и в некоторых сценах «Похищения быка из Куальнгс». оказываются сюжетно не мотивированными. Для компилятора
важнее было вставить данное описание, адресованное не собствен­
но персонаж}; но аудитории текста. И то же, как мне кажется, можно
было бы сказать о Гомере.
Композиционно, согласно Карни, прием строится следующим
образом:
1. к группе наблюдателей приближается одно или несколько но­
вых лиц;
2. среди наблюдателей присутствует «знающий наблюдатель»,
который был знаком с ним (с ними) ранее;*I
5
В принципе, например, аналогичное описание можно найти в поздней
(XII в.) саге королевского цикла «Битва Маг Рат», когда Дубдиад, друид мя теж­
ного короля Конгала Каэха, поднимается на холм и описывает с него отряды
верховного короля Домналла, спешащие сразиться с ним (см. [O ’Donovan 1842:
I 80-188]). Этот эпизод содержит в себе, с одной стороны, информацию о про­
тивниках Конгала, с другой — яркие и цветистые описания воинов, которые
самоценны как таковые, однако ни диалога с вопросами (кт о этот м уж ...),
ни узнавания в нем нет.

218

I рамматика нереального

3.
4.

«незнающий наблюдатель» описывает приближающихся;
«знающий наблюдатель» узнает их по описанию и называет
их имена.
Обратим внимание, кстати, на то, что «идеальный» прием набдюдателя в ирландском нарративе (в отличие от «Илиады») строится
на введении трех, а не двух персонажей: «заинтересованное лицо»,
«незнающий наблюдатель», «знающий не-наблюдатель». Данная ис­
кусственная ретардация дескрипции, безусловно, заложена в самом
приеме, причем, возможно, уходит своими корнями в талмудическую
традицию вопросов-ответов, которая в той или иной форме была в ир­
ландских монастырских кругах знакома. Наиболее известный, а так­
же — один из наиболее объемных «приемов наблюдателя» представ­
лен в саге «Похищение быка из Куальнге» в сцене «парада уладских
воинов», в ходе которой гонец коннахтов Маг Рот описывает воинов,
король Айлиль спрашивает, кто это, на что Фергус, сам изуладов, дает
полный ответ:
— I Іодошел к Слемайн М иде свирепый, м огучий, прекрасный от­
ряд. На взгляд в нем нс меньш е трех тысяч бойцов / .../ В о и н высокий,
стройный, могучий и гордый был в главе того войска /... /
— Кто эти люди? — спросил тогда Айлиль.
— Воистину, знаю их, — ответил Ф ергус, — первый воин был Конхобар, великий правитель уладов... [М ихайлова, Ш кунаев 1985: 299,
301].

Прием «наблюдателя» действительно распространен в ирланд­
ской нарративной традиции достаточно широко, он представлен
в «Похищении быка из Куальнге», «Опьяненииуладов», «Пире у Брикрсна», «Разрушении Дома Да Дерга» и ряде других текстов. Он же
включен в сагу «Разрушение Трои», причем в последнем тексте он,
бесспорно, является добавлением ирландского компилятора и не име­
ет ничего общего ни с текстом Дареса, ни с самой сценой тейхоскопии
из «Илиады».
В обеих редакциях «Разрушения Трои» вместо сцены стояния
на стенах и описания приближающейся армии представлен как бы
суб-вариант «приема наблюдателя», названный П. Симс-Вильям­
сом: «ошибочным наблюдением» (erroneous watchman device, [SimsWilliams 1977-1978: 93]). Он состоит в том, что, во-первых, в тексте
не описано непосредственное наблюдение над новыми персонажами,
но их описание обычно дается post factum из уст лица, посланного

«1 Ірием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

219

на разведку (или оказавшегося в таком положении)6. Во-вторых, он
состоит в том. что вместо реалистического описания воина наблюда­
тель описывает гротескную картину движущегося леса, горы, блеска
огня, сверкающего озера и проч.. что на самом деле является мета­
форическим описанием приближающегося войска. Характерно, что
в большинстве случаев «несведущим наблюдателем» выступают
слуги, пастухи или иные, действительно — несведущие лица. Так,
в «Разрушении Трои» описано, как Приам отправил послов (techtaire — букв, ‘ходоков'), чтобы они высмотрели, какое войско при­
ближается к стенам Трои. Ср. в Первой редакции:
“A ndar-lem ёт amal rodercus ” a r se, “domaifis tromcheo tiughaide
g la s n e l dub dorchaidhe fo r s in fh a irc e , со roleth со niitlit nime, cona acus
nem h u a sa c in d cona ha cu s le r fo n a longaib, ar rolui dorchatu in cocai 6
пет со talmain.
D o m a rfa s iarsin fo g u r g a e ith e g ere gailbighe: indarlem nothrascerad
fid b a d a in betha, amal e sn a d m bratha.
Rochuala breisim tho rn ig e m ore: andar-lem bah ё in nem dorochair, no
in muir rothraigh, no in talam ro sca il i n-ilrannaib, no amal notlmtitis fr o s a
lvtlandfor dreich an ta lm a n ”.
“Ali, c e d eter sin? ” ar Priam.
“N i a n s a e ” a r in techtaire. “In g l a s ^ l tiu g a id e a tch o n n a rc uasin ler,
it Иё a n a la n a c u ra d na lath ngaile ro lin sa t dreich n a fa ir g e a cohdn f i l etir
nem talm ain, fo b ith in fr is r o c a ib in g a l fiu c h iu d n a fe r g e fa ilb r a ig e i nerbruinnih n a laech lanchalm a, c o n id fa ir ro im reta r a fe ir g f o r im a rb a ig in d
im ra m a со rolin in n -a e r liasa.
F o g u r n a g d ith e g a irg e atchiiala, is h i o sn a d a ch h o lc fa d a c h n a tren fer
sin la sets in d im ra m a la h im th n iith c o sn a m a tosaig... [Stokes 1884: 28].
‘— To, что я увидел, сказал он, показалось м не тяжелым густым
туманом и серым дымом, темным и мрачным, который исходил из не­
бесны х облаков, хотя небеса были не близко, и м оре под кораблями
было не близко, нельзя было их разглядеть от тьмы, что простиралась
от н ебес до земли.
Почудились м не завывания бурного ветра. Казалось, трещат на ве­
тру стволы леса, будто перед Судом.
Услышал я ш ум свирепой бури: казалось, небо падает вниз, или
м оре поднимается вверх, или земля раскалывается на множ ество ча­
стей, или ливень звезд обруш ивается на лик земли.
— О х, что же это? — сказал I Іриам.

6
В книге Л. Мирик такой суб-тип приема называется espionage [Myrick
1993: 132 If.].

220

Грамматика нереального
— Н е трудно сказать, сказал посол. Густое сер ое облако, которое
я увидел над м орем , это дыхание героев и сильных воинов, которое
покрыло лик моря и пространство м еж ду небесам и и землей, потому
что шум и хрип вырываются из груди храбры х воинов, которые спешат
на битву, и оно вырывается из их груди над ними.
Ш ум ветра, который я услышал, это бег и марш этих сильных м у ­
жей, что тяжел от усталости плавания и боевого похода их вож д ей ... ’

В данном случае, как мы видим, прием «ошибочного наблюдения»
оказывается отчасти нарушенным, поскольку сам посол объясняет При­
аму, что стояло за странным зрелищем, представшим перед ним (ска­
занное им, таким образом, предстает как собственно метафора, причем
понятная ему самому и им же созданная). Во Второй редакции «прием
ошибочного наблюдения» сохранен в более чистом виде: посланный
дозорный видит густой лес, шумное море, черную тучу и проч., но во­
прос «что это?» задают стоящие рядом троянцы, а «сведущим наблюда­
телем» оказывается в данном случае сам Приам, который и объясняет,
что увиденное — приближающиеся корабли ахейцев.
Прием «ошибочного наблюдения», который можно было бы на­
звать скорее метафорическим описанием, встречается в ирландской
автохтонной традиции довольно часто, причем — в текстах достаточ­
но ранних. Ср, например, аналогичное описание из «Похищения быка
из Куалыпе»:
Оставил их М ак Рот и пош ел взглянуть на великое поле М иде.
Н едолго пробыл он там, как вдруг услышал вдали содрогания и гул,
ш ум и грохот. М нилось ему, будто небеса рухнули на землю или м ного­
ры бное. голубокрайнее м оре хлынуло на зем ной мир, или сама твердь
раскололась, дрожа, или, быть может, повалились лесны е деревья на
стволы, развилки да ветки друг друга. По полю же мчалось великое
множ ество диких зверей, и земля М иде едва виднелась за ними.
Воротился М ак Рот и поведал о б этом А йлилю и М едб, Ф ергусу
и знатным ирландцам.
— Что это было, о Ф ергус? — спросил Айлиль.
— Нетрудно ответить, сказал тот, — шум, гул и грохот, гудение,
вой. громовые раскаты слышались из лесу, где было войско уладов. Н е­
мало героев и воинов рубили мечами деревья против своих колесниц.
Оттого и неслось м нож ество диких зверей, так что земля М иде едва
виднелась за ним и... [Саги о б уладах 2004: 375].

Аналогичное «метафорическое описание» известно также в вал­
лийском мабиноги «Бран\ эн. дочь Лира»: пасту хи короля Матолуха

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

221

прибегают к нему с известием, что гора движется по морю, а по бокам
от горы — два озера:
...тае genhym ni chwedleu ryued: coet rywelsom ary weilgi, yn ylle ny
welsam eiryoet un prenn [Thom son 1961: 10]. — ‘...у нас удивительные
вести: мы видели лес над м орем , где раньше мы нс видели ни одного
куста’.

На это тот отвечает, что это великан Бран вброд идет из Уэльса
в Ирландию.
«Ошибочное наблюдение», безусловно, лежит корнями в расши­
ренной метафорике, характерной для эпического стиля в целом, при­
чем в частности — опирается на уже сложившиеся формулы (которые
в ирландском нарративе все-таки есть, хоть он и прозаичен и сложил­
ся скорее в монастырской среде). Суб-видом приема наблюдате.ля
можно назвать усеченную структуру, в которой 1. присутствуют лишь
два собеседника — наблюдатель и экспликатор, 2. приближающийся
воин описан метафорически, 3. в рамках эпизода прием используется
лишь один раз. Например — встреча Кухулина и Фергуса в « Похище­
нии быка из Куальнге»:
— Е дет к нам одинокий воин, о малыш Ку! — молвил Лоэг.
— Каков он собой? — спросил Кухулин.
— М нится мне, что подобна о ір ом н ой горе на просторной долине
его колесница. Кажется м не7, будто листва высоченного дерева, что сто­
ит на лугу перед крепостью славной, покрывают его голову пышные,
струящиеся, золотистые волосы. Пурпурный плащ с бахром ой на его
плечах... [М ихайлова, Ш кунаев 1985: 1 9 0 -191].

Ср. в саге «Смерть Кухулина»:
— Е дет к нам всадник, о Лугайд. Велика быстрота и поспеш ность,
с которой он мчится. Кажется, будто все вороны Ирландии вьются над
ним. Мнится м не, словно все поле перед ним устлано хлопьями снега.
— Н е по душ е м не тот воин, — ответил Лугайд, — ибо это сам
Конал Кернах на К асной Р осе. 1Іе вороны вьются над ним — то летят
комья земли из-под копыт его коня Н е сн ег устилает равнину, — то
хлопьями падает пена с морды его коня и с удил [Там же: 343 ]

7
В оригинале употреблен одна и та же конструкция — m etithir Ііт ‘такого
же размера по-моему как... ’

222

Грамматика нереального

Остается в данном случае вспомнить нечто вроде «То не ветер
ветку клонит, не дубравушка шумит...» или у Пушкина:
Что белеется на горе зеленой?
С нег ли то, али л ебеди белы?
Был бы снег — он уж е бы растаял,
Были б л ебеди — они б улетели.
То не сн ег и не лебеди белы,
А шатер А ги Асан-аги

Данное псевдоузнавание, базирующееся на метафорическом
уподоблении неизвестного, попадающего в область зрительной пер­
цепции наблюдателя объекта X, строго говоря, может встречаться
и вне приема «несведущего наблюдателя»8. Так, в саге «Опьянение
уладов» описано, как два друида в предрассветной мгле стоят на сте­
не, окружающей лагерь коннахтов. и приближающееся уладское во­
йско в начале кажется им оленями, лесными зверями и лебедями,
а то и дубами, которые колышутся на ветру. То есть, говоря проще,
один из элементов «приема наблюдателя» лежит в традиционной
эпической сфере развернутого сравнения, которое носит метафо­
рический характер. Но в таком случае, как кажется, сама проблема
и прагматики данных пассажей, и их происхождения теряет смысл.
В их основе лежит не столько узнавание как таковое, сколько воз­
можность представить развернутую дескрипцию, адресованную,
конечно, уже не столько персонажу-собеседнику эпизода, сколько
слушателю и адресату самого текста.
Использование «приема опосредованного наблюдения» в ир­
ландской традиции далеко не всегда имеет метафорический харак­
тер. Так, например, в саге «Разрушение Дома Да Дерга» в сцене
разведки Ингкела даются вполне (относительно'?) реалистические
описания воинов, собравшихся у очага в доме Да Дерга возле коро­
ля Конайре (сведущим наблюдателем в данном случае может быть
назван персонаж Фер Рогайн, знающий ирландскую знать), см.
[Предания и мифы 1991: 114—125].
Например:
— Я видел покой, и было в нем три славных воина в шелковых
плащах. В каждом плаще золотая заколка. Три копны золотистых волос
8
О приеме «неверного сравнения» как элементе традиционной эпической
поэтики см. [Kurman 1969].

«IІрием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

223

у тех воинов, что доходят до бедер , когда распускаю т их они. С то­
ит поднять им глаза, как и волосы поднимаю тся до кончиков уш ей.
Вью тся те волосы, словно ш ерсть на голове барана. Пять золотых
колец и дворцовы й факел н ад головой каждого воина. Всякий, кто
ни есть в Д ом е, дорож ит их деяниями, голосом , словом. Узнаеш ь ли
ты и х, о Фер Рогайн?
Тут зарыдал Ф ер Рогайн так, что вымок у губ его плащ, и не услы ­
шали они от него ни слова, пока минула треть ночи.
— О малыши, — сказал тут Ф ер Рогайн, — долж но м не делать,
что делаю . Это ( )бал, О блени и К орпре М уск — три сына короля
Ирландии.

Поскольку на сюжетном уровне в саге речь идет о том. чтобы
разузнать, какие именно воины и в каком количестве остановились
на ночь в Доме Да Дерга, на который собирается напасть разбойник
Ингкел, а кроме того — сами дескрипции скорее лишены лишней ме­
тафорики и склоняются к информативности (хотя и достаточно кра­
сочной), можно подумать, что основная прагматика эпизода состоит
именно в поименном узнавании, а не в описании. На самом деле, как
мне кажется, это не совсем так. Кроме оранментально-дескриптивной прагматики, а также — прагматики чисто сюжетной (кто там), су­
ществует дополнительная составляющая, для ирландского нарратива
достаточно важная. Я назвала бы ее — верификация компетентности
персонажа. Так, иными словами, хранится память о псевдоистори­
ческих событиях, хранится в тексте, ориентированном на традицию
устной передачи. Часто данная «сверхзадача» выполняется на уров­
не совсем других эпизодов: как правило, требования назвать тот или
иной топоним и рассказать о его происхождении9.
Аналогичная верификация профессиональной компетенции пред­
ставлена в довольно странном, громоздком эпизоде, также присут­
ствующем в «Похищении быка из Куальнге». По ходу сюжета молодой
воин Кетерн решает сменить героя Кухулина, который один сражает­
ся с целым войском, и выходит также в одиночку против коннахтов.
Вскоре он возвращается израненный, и к нему зовут врача по име­
ни Фингин. Он начинает осматривать раны. Описано это следующим
образом:

9
Данный аспект выходит на первый план в текстах иного рода, напри­
мер — так называемых «Разговорах старцев» (Acallamh па senorach — англ,
пер. см. [Dooley, Roe 1999]).

224

Грамматика нереального
— Взгляни на эту рану, о Фингин, — попросил Кетерн.
( )глядел Фингин рану и молвил:
— Это легкая рана, что ненароком нанес тебе твой сородич, от нее
не умрешь ты до срока.
— И верно, — сказал Кетерн, — приблизился ко мне там воин,
пышноволосый, с плащом голубым и серебряной заколкой /.../.
— Знаю я этого человека, — сказал тут Кухулин, — то Илланд
Иларклес, сы нФ ергуса. Н е желал он погубить тебя [М ихайлова, Ш кунаев 1985: 274].

Далее таким образом описано еще девять ран. которые нанесены
одним иди двумя людьми, причем врач Фингин опознает характер на­
падавших и степень тяжести раны, затем Кетерн (несведущий наблю­
датель) описывает этих людей, а Кухулин (сведу щий не-наблюдатель)
узнает их по описанию и называет.
Верификация возможности у знавания и опознания распространя­
ется и шире: вспомним, что ирландская нарративная традиция, пусть
и поздняя, все-таки уходит корнями в традицию филидического нар­
ратива, традицию устного исполнения сказителем, само название ко­
торого этимологизируется как — «видящий» (к и.-с. *wel-). Но что
видящий?
В саге «Опьянение уладов» присутствует довольно большой
по объему эпизод, в котором «прием наблюдателя» сочетается с клас­
сической тейхоскопией: Кром Дероль, друид мунстерского короля-чародея Ку Рои. со стены (!) видит приближающееся войско уладов,
по очереди описывает группы воинов, а сам Ку Рои называет их коро­
лю Айлилю, королеве Медб. Среди собственно уладов друид видит
еще несколько персонажей:
— В иж у я, едут вслед за этим и людьми три сильных, крепких муж а
в боевых доспехах, — сказал Кром Д ероль, — и двое из них совсем
молоды и юны. А у третьего воина густая длинная темно-пурпурная б о ­
рода И столь легка их поступь и поступь их чудны х коней, что не сги­
бается трава п од их тяжестью и не роняет на землю даже капель росы.
Н о никто из войска не видит тех воинов, они же видят всех.
— В от поистине тонкое и таинственное описание10, — сказала
М едб.

10
В оригинале в эпизоде употребляется слово tuarascbail (см. [Watson 1967:
24-32 ]), глагольное имя от глагола do-ftiarascaib ‘описывает, сообщает’, но также
‘узнает’, употребляющегося, как правило, применительно к тайному знанию
филидов и их способности видеть будущее.

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

225

— Тонки и таинственны люди, которых он описал, — сказал Ку Рои.
— Кто же они? — сказал Айлиль.
— I Іетрудно сказать, — сказал Ку Рои, — это три мастера из П л е­
мен Богини Дану: Дельбаэт, сын Этленда, Э нгус М олодой, сы нД агды ,
и Кермат Мильбель. Явились они сю да перед рассветом, чтобы разогреть доблесть и боевой пыл уладских воинов, а теперь едут они прямо
посреди войска, но поистине никто из воинов не видит их, а они видят
все войско [Опьянение уладов 2004: 95].

Аналогичным образом среди других воинов описан и бог Дагда.
которого также «никто в войске не видит», но стоящие на стене дру ­
иды видят его и могу т описать (экепдикатором в данном случае яв­
ляется все тот же Ку Рои). Всего в «серии», каждый элемент которой
строится по одной и то же схеме, описано 13 групп воинов.
Д ан н ое странное опи сание, как каж ется, такж е явл яется усло ж ­
н ен и ем при ем а, однако в нем п р и су тству ет в аж н ы й элем ен т, н аход я­
щ и й ся как бы вне со б ствен н о п р агм ати ки д еск р и п ц и и и ее в о зм о ж н о й

серийность.
Таким образом, использованное в «приеме наблюдателя» описа­
ние призвано не только изобразить персонаж, но и отсылает к доста­
точно архаическому концепту «видения — знания — про-видения»
древнего поэта-сказителя. Все сказанное неожиданным образом вновь
обращает нас к другому прецедентному для ирландской традиции тек­
сту, и в частности — важному эпизоду: к Шестой песни «Энеиды»,
в которой, если посмотреть на текст под данным углом зрения, мы
также можем увидеть «прием наблюдателя». Несведущим наблюдате­
лем здесь оказывается Эней, сведущим — Анхиз. явившийся из цар­
ства мертвых, а присутствующая сивилла — медиатором между мира­
ми, приоткрывающим завесу времени:
экф растической природы :

«Кто, скажи мне, отец, там идет с прославленным мужем?
Сын ли его иль один из бессчетны х потомков героя?
Спутников сколько вокруг! Каким он исполнен величьем!
Но осеняет чело ему ночь печальною тенью».
Слезы из глаз полились у А нхи за11, когда отвечал он:
«Сын мой, великая скорбь твоему уготована роду:
Юношу явят земле на мгновенье судьбы — и дольше

Жить не позволят ему...»
[Вергилий 1971: 241].
11
Ср. в процитированном нами эпизоде из саги «Разрушение Дома Да Дерга»: «Тут зарыдал Фер Рогайн...»

226

Грамматика нереального

В тексте Вергилия также постоянно употребляются глаголы зре­
ния: будущие правители Рима предстают перед Энеем в своеобраз­
ном «параде», невольно напоминающем сцены «парадов» воинов
из ирландских саг. И, что интересно, в «Энеиде» также представлено
то, что я назвала «серийностью», не имеющей параллелей ни в «Илиа­
де», ни в традиционном фольклоре, в которых элементы уподоблений,
как правило, колеблются от одного до трех.
То, что Вергилий стал знаком в образованных кругах Ирландии
уже довольно рано — широко известно (см., например, [Hofman 1988:
197]). Широко признано также, что «Энеида» послужила своего рода
прецедентным текстом для создания собственной эпопеи «Похищение
быка из Куальнге». Мы полагаем, что Шестая песнь «Энеиды» повли­
яла и на традицию прорицания будущих правителей, представленных
в сагах «Видение Конна» и «Видение Призрака». Соотносится, как
видим мы теперь, этот эпизод и с «приемом наблюдателя», восходя­
щим, как было принято считать, к Гомеровской тейхоскопии. И не­
вольно встает вопрос: а только ли Дарес был источником ирландского
«Разрушения Трои»? Нельзя ли найти в нем реминисценции и из Вто­
рой песни «Энеиды» — рассказе Энея о гибели Илиона? Но это тема
для особого исследования.
Отмеченная серийность присутствует и в других сценах с «узна­
ванием по описанию», строящихся по более простым моделям (опи­
сание уладских воинов дочерью королевы Мсдб Финндабарь и уз­
навание их королевой в саге «Пир у Брикрена», сцена «парада \ дал­
еких воинов» в «Похищении», в котором серия состоит из 24-х эле­
ментов, и др.). Но именно серийность, наращивание дескрипций,
и позволяет говорить о собственно ирландском если не происхож­
дении, но уже — развитии подобных описаний и превращении их
в «прием», что, возможно, и было заимствовано уже позднее в тра­
диции исландской.
Следует отметить, что в ряде случаев речь может идти не об
узнавании конкретного персонажа, но скорее — об опознании
его социальной, профессиональной и иной принадлежности. Ср.,
например:
— И дет к нам одинокий воин, о малыш Ку! — молвил Лаэг.
— Каков он собой? — спросил Кухулин.
— Темноволос, широколиц и прекрасен, — отвечал Лаэг, — одет
он в чудесны й коричневый плащ, скрепленный бронзовой заколкой.
/.../В одной руке у него ж езл из светлого орешника, а в другой заточен­
ный с одной стороны меч с костяной рукоятью.

«IІрием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

227

— В от что, ю нош а, — сказал Кухулин, — это знаки гонца. В идно
один из ирландцев идет ко м не с вестью [М ихайлова, Ш кунаев 1985:
185].

Более абстрактный облик-образ мы встречаем также, например, в саге
«Похищение стад Фроеха», где появление героя обрисовано в первую
очередь как привлечение к нему внимания, что, собственно говоря,
и может быть названо главной целью эпизода:
Так12 пустились они в путь к Круахану. Когда ж оказались воины
в долине Круахана, подле сам ой крепости, заметил их оттуда дозорный.
— Воинов вижу, — сказал он, — что движутся к нам. С того самого
дня, как начали править Айлиль и М е д б , не случалось встречать здесь
столь славное войско, да уж , видно, и не придется вовеки [Саги о б уладах 2004: 219].

В общем, и сам герой, и компилятор, и его аудитория рассчитывают
на известный эффект:
В ся в шелке и в панбархате
В зал Леночка вошла.
В се прямо так и ахнули,
Когда она вош ла...

Нечто подобное отмечал Ю. А. Клейнер в связи с описанием «герои­
ческого прибытия» в «Эдде»:
Встряхнули плащи, / мечи прикрепили,
Оделись богато / Б огорож денны е...

А также — в «Беовульфе» («...кольчуги встряхнули, боевое об­
лачение»). В обоих случаях, как он пишет, реализуется тема «герой
на берегу», для которой важно привлечение внимания к внешности
героя (см. [Клейнер 2018: 45]). Как пишет об этом же, но несколько
обобщенно О. А. Смирницкая, эти описания объединяют в себя видность («отмеченность героя») и видимость («соответствие меж­
ду внешним блеском и внутренним достоинством») [Смирницкая
2008: 162].

12
За словом «так» стоит размещенное в предыдущем фрагменте длинное
описание Фроеха и его спутников: в ярких одеждах, с блестящим оружием,
с псами, трубачами, друидами и прочим.

228

Грамматика нереального

Узнает «героя» не только королевский двор, куда он прибыва­
ет. Узнавание как элемент сюжета оказывается одновременно ори­
ентированным и на адресата, который, зная, каким является изо­
браженный протагонист, получает определенное удовлетворение
от ожидаемой реакции персонажа, который с «героем» встречается
впервые. И напротив, также на подготовленную аудиторию рассчи­
таны эпизоды, в которых изображено маркированное «не-узнавание», а в моей терминологии — «не-опознание» ярких черт прота­
гониста, которые на первый взгляд как бы не вычисляются по его
облику. Ср.:
Оглядела М едб Кухулина и про себя посмеялась над ним, ибо решила,
что видит лишь мальчика... [М ихайлова, Ш кунаев 1985: 182].

Но слушатель-то знает, что юный облик в данном случае — это
лишь обманчивая видимость и герой скоро себя покажет. Аналогич­
ным образом, например, в «Дракуле» Стокера, когда на страницах
романа впервые появляется антигерой граф, в котором читатель, уже
подготовленный соответствующей массовой литературой, узнает вам­
пира, персонаж, от лица которого ведется повествование, этого нс по­
нимает, что в свою очередь является элементом собственно сюжетной
игры с читателем:
На козлах сидел высокий человек с длинной бородой, в широкой
черной шляпе, скрывавшей его лицо. О н повернулся к нам — я заметил
лишь блеск его глаз, показавшихся мне красными в свете фонарей, —
и сказал кучеру:
— Что-то ты сегодня рано, м ой друг.
Говоря это, о н улыбался, и фонари освещ али его жестко очерчен­
ный рот, ярко-красные губы и остры е зубы, белые, как слоновая кость
[Стокер 2 0 2 0 :2 0 -2 1 ].

В данном примере из романа «Дракула» происходит коммуника­
ция уже не между двумя персонажами, но между читателем и героем
романа, Джонатаном Харкером — юристом из Лондона. В своем днев­
нике, который в свою очередь читает читатель, Харкер дает описание
встреченного персонажа. В нем искушенный читатель по характер­
ным признакам сразу должен опознать вампира. Но поскольку диалог
между читателем и героем романа невозможен, для Харкера персонаж
остается неопознанным, и на этом и строится дальнейшее развитие
сюжета.

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

229

После всего сказанного, после всех проведенных параллелей,
говорить о каком-то одном источнике серийных описаний древнеир­
ландского сагового нарратива, которые получили название «прием на­
блюдателя», несомненно, очень трудно.
В свое время, обращаясь к анализу «приема наблюдателя», мы
были склонны считать, что его источником «может послу жить не толь­
ко литература, но и сама жизнь, в которой аналог ичные ситуации
“узнавания по описанию” возникают довольно часто» [Михайлова
1995: ІО]13. На самом деле, как ни странно, это не совсем так. причем
в якобы «жизненном» использовании данного приема в ху дожествен­
ном тексте акцент может ставиться как на узнавании, так и на описа­
нии. Так, в приведенном нами (в указанной работе) эпизоде у знавания по описанию в «Трех мушкетерах» Рошфора и Миледи, которых
описывает Д'Артаньян, а узнает — Де Тревиль, нарративно важным,
безусловно, является факт узнавания. В то же время в другом, также
приведенном нами примере из «Мастера и Маргариты», конечно, фо­
кус нарратора направлен на сатирическое описание.
Экфрастические описания эпического нарратива (см. у помяну ­
тый выше пример тейхоспопии из «Илиады») в основном относились
к описанию конкретного персонажа, который знаком одному из чле­
нов коммуникации, но описывается — другим членом коммуникации,
и затем по описанию происходит опознавание персонажа. В «Илиа­
де», как и в ирландских и исландских сагах, узнавание по описанию
происходит во многом условно, поскольку черты внешности, как
правило, носят характер скорее обобщенный, а детали одежды пред­
ставлены как часть тела, причем — неотъемлемая (иначе не м о т о бы
быть произведено узнавание). Именно они и обеспечивают верное
узнавание объекта. То же относится и к произведениям скорее реа­
листическим, не фокусирующимся на эстетике тождества. Интересен
с данной точки зрения эпизод встречи Ивана Бездомного с Мастером
из романа «Мастер и Маргарита», в котором, как я заметила, прием
«узнавания по описанию» используется как бы зеркально: Иван, ли­
шенный основных культурных опор, описывает Мастеру «иностран­
ного профессора», в котором тот сразу по описанию опознает Сата­
ну. Затем Мастер в свою очередь описывает реального персонажа,
13
Аналогичного мнения придерживался и В. Стэнфорд, который писал, что
инциденты узнавания по описанию «могут быть взяты из самой жизни и поэто­
му естественным образом возникают независимо друг от друга в разных лите­
ратурных традициях» см. [Stanford 1970: 31].

230

I рамматика нереального

который, напротив, легко опознается Иваном, поскольку он с ним зна­
ком. Мне кажется, используя этот «зеркальный прием». Булгаков хо­
чет показать, что эти два человека, объединенные одной писательской
профессией, существуют в разных мирах: Мастер — в мире вечной
культуры, Иван — в мире советских окололитературных бюрократи­
ческих кругов.
— Лишь только вы начали его описывать, — продолжал гость, —
я уж е стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать.
И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девствен­
ный, — тут гость опять извинился, — но тот, сколько я о нем слышал,
все-таки хоть что-то читал. I Іервые же речи этого проф ессора рассеяли
всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, м ой друг! Впрочем, вы...
вы меня опять-таки извините, ведь, я не ош ибаю сь, вы человек неве­
жественный?
— Бесспорно, — согласился неузнаваемый Иван.
— Н у вот... ведь даже лицо, которое вы описывали... разные глаза,
брови! П ростите, мож ет быть, вы даже оперы «Ф ауст» не слыхали?

В то же время сам Мастер оказывается в роди «несведущего на­
блюдателя», описывая встреченную им женщину, которую тут же опо­
знает Иван. Конечно, дискурс носит здесь сатирический характер, но
при этом в фокусе коммуникативного месседжа, адресованного од­
новременно и собеседнику (Ивану), и читателю, все равно остается
нс функция, а конкретный персонаж:
Я пришел ч ерез две недели и был принят какой-то девицей со скош ен­
ными к носу от постоянного вранья т а за м и . — Это Лапшенникова, с е ­
кретарь редакции, — усм ехнувш ись, сказал Иван, хорош о знающ ий тот
мир, который так гневно описывал его гость.

Для традиции античной, как и для ирландской, вне всяких сомне­
ний является самоценным само описание, причем в ряде случаев соб­
ственно «узнавание» выглядит сюжстно избыточным: так. например,
в сцене «парада» уладских воинов в «Похищении быка из Куальнге»
король Айлидь и королева Медб «узнают по описанию» уладских во­
инов. со многими из которых, подобно Приаму, они были уже до этого
хорошо знакомы.
В свою очередь, изощренный прием «ошибочного наблюдения»,
который строится на реализации традиционной метафоры, может
иметь совсем другое происхождение. В свое время описания по­
добного типа были названы П. Симс-Вильямсом Riddling Watchman

«Прием наблюдателя»: узнавание ~ опознание?

231

Device — «загадочным приемом наблюдателя» (см. [Sims-Williams
1977-1978; 2011]). источником которого он, возможно — справед­
ливо, полагал архаическую устную традицию загадывания загадок,
строящихся на разверну той метафорике. Причем, что интересно,
называние загадываемого объекта базируется не на реальном отга­
дывании, что практически, наверное, и невозможно, а действитель­
но — на у знавании, точнее — знании (ер. выделенный мной суб-вид
приема наблюдателя, прагматика которого заключается не столько
к дескрипции, сколько в верификации уровня осведомленности од­
ного из персонажей нарратива). Загадывание загадок, таким образом,
представляет собой сложный архаический ритуал, в центре которого
лежит, как я это понимаю, распознавание пришлеца посредством ве­
рификации его знаний. Действительно, верный ответ на вопрос « Что
это: поле нс меряно, овцы не считаны, пастух рогат?» требует несо­
мненной включенности опрашиваемого в культуру микросоциума.
И отчасти свидетелями этого мы оказываемся и когда анализируем
«прием наблюдателя» в кельтском эпическом нарративе. Как спра­
ведливо отмечают авторы статьи «Загадка» в энциклопедии «Сла­
вянские древности»,
Загадывание 3. — особы й вид ритуально-игрового поведения, вербаль­
ный акт, в котором один участник предлагает заш ифрованное высказы­
вание о некоем предмете или явлении, а другой долж ен назвать денотат.
Д иалогичности речевого акта загадывания соответствует двухчастность
текста 3., состоящ его из иносказания (собственно загадка, вопрос) и его
расшифровки (отгадка, ответ) [Седакова, Толстая 1999: 233].

И именно так, отчасти, и строится суб-тип приема наблюдателя, ко­
торый Симс-Вильямс называл «ошибочным наблюдением». Впрочем,
это — особая и сложная тема.
Но, повторяю еще раз, специфика использования приема в ир­
ландской саге состоит в том, что, каким бы ни было само его проис­
хождение (а генетически, скорее всего, он имеет несколько источни­
ков — жизнь, загадку, античный эпос и, наверное, что-то еще, связан­
ное с собственно эпическими дескрипциями как таковыми) и как бы
ни разнилась прагматика его использования в сюжете, он получает
в нарративном тексте особые функции. Мы полагаем, что длинные
как метафорические, так и буквальные описания героев в «приеме
наблюдателя» имеют в ирландской традиции дополнительную спец­
ифику, что в принципе не исключает и опосредованного антично­
го влияния: персонаж, как мы уже отмечали, действительно, в них

232

Грамматика нереального

описывается всегда тазам и другого персонажа, что в целом созда­
ет иллюзию сценичности и в общем — приближенности аудитории
к описываемым событиям. Отметим также сложные структуры, ослож­
ненные ритуализованными вопросами и ритуализованными же отве­
тами, которые создают эффект особой серийности, реализующейся
немного по-разному в разных текстах. Несмотря на обилие суб-типов
«приема», я считаю, что собственно ирландской инновацией является
именно эта серийность, число элементов (объектов описания) кото­
рой далеко не ограничивается традиционной фольклорной триадой.
Собственно — число объектов описания в данном случае текстом
не задано, и в серийных дескрипциях список, строго говоря, всегда
остается открытым. Перед слушателем, таким образом, не просто
проходит галерея персонажей. Каждый проделывает сложный много­
ступенчатый ритуализованный «танец», в котором повторяются одни
и те же фигуры. Осмелимся предположить, что народные ирландские
и шотландские танцы, в которых длинная цепь участников тоже по­
следовательно проделывает одни и те же фигуры, каким-то сложным
образом оказываются конгруэнтны «приему наблюдателя», участники
которого видимы и наблюдаемы. Танец — одновременно и развлече­
ние для самих участников, и ритуал, и — зрелище, которое ритуал
также предполагает. И в этом основная цель «приема наблюдателя»
и состоит.

П Р Е Т Е Р И Т О -П Р Е З Е Н Т Н Ы Е А Л Ь Т Е Р Н А Ц И И
В СИ СТЕМ Е ДРЕВНЕИРЛАНДСКО ГО
С А ГО ВО ГО НАРРАТИВА

Ирландская нарративная традиция, которая лишь условно может
быть названа «эпосом», дошла до нас в виде относительно коротких
прозаических текстов (саг) с регулярными поэтическими вкраплени­
ями. Причем, говоря строго, мы не можем утверждать, какой была
протоформа такого текста на раннем этапе его устного бытования —
поэтической, прозаической либо — уже изначально смешанной.
Мы не можем также с уверенностью говорить о том. какие именно
изменения были внесены в текст памятника в момент фиксации, как
долго существовал он до этого в устной форме и как на этом этапе
соотносились между собой поэзия и проза. Предположительно, в про­
зо-поэтической форме ирландские саги складывались уже изначаль­
но1, причем в ятя ранних текстов характерно, что:
1. проза и поэзия не дублируют друг друга содержательно (как,
например, в среднеирландских трактатах исторического или
юридического плана);
2. поэзия в тексте не оформляется как собственно поэтический
профессиональный фрагмент (как, например, висы скальдов
в исландских сагах), но всегда вкладывается в уста самих ге­
роев саги, причем обьино — в патетические моменты:
3. несмотря на сказанное выше, стихи как таковые в сагах вполне
соотносимы с соответствующими жанрами поэзии филидов.
а также — более поздних бардов, встречается в них и поэтиче­
ский диалог, характерный для ирландской народной баллады.

См. об этом IDillon 1948; Henry 1976; Mac Cana 1989: Михайлова 1984].

234

Грамматика нереального

В современной ирландистике считается традиционным мнение,
что поэтические вставки вводят более «эмоционально окрашенные»
фрагменты наррации. иными словами — передают «переживания»
героев (ср., например, слова М. Диллона: «стихи используются для
диалогов в ситуации эмоционального напряжения: показать любовь,
гнев, смерть» [Dillon 1948: 10]).
Однако все сказанное не учитывает того, что ирландский нарратив
складывается на самом деле не из двух пластов (поэтический нарра­
тив и эмоционально нагруженная поэзия), а из трех. В текстах саг так­
же обильно представлены прозаические диалоги действующих лиц.
причем написаны они, как правило, очень живым языком, передаю­
щим особенности разговорного синтаксиса с его усеченными номи­
нативными конструкциями, эмоциональной лексикой и необычайным
варьированием времен. Мы находим в нем. например, презенс. упо­
требленный и в значении актуального будущего, результатива, импе­
ратива, в значении предположительной уверенности. Данные употре­
бления регулярны в своей псевдоаномальности и находят множество
параллелей в живой речи, практически — в любом языке.
Больший интерес представляет другой тип презенса, который
употребляется в самом древнеирландском нарративе и который часто
неоправданно перемежается с претеритом, естественно, являющимся
наиболее употребительным временем в нейтральном тексте. В «Грам­
матике» Р. Турнейзена такой тип употребления презенса называется
историческим [Thumeysen 1946: 331], и, безусловно, это так. однако
данное название не может быть квалифицировано как терминологи­
ческое и, что главное, никак не проясняет преференции или — комму­
никативные установки нарратора.
Кроме того, исторический презенс обычно характеризуется отно­
сительной последовательностью внутри одного текста, тогда как саго­
вый материал дает нам странную картину смешения презенса и прете­
рита без, казалось бы, каких бы то ни было семантических оснований2.
Точнее, в каждом случае употребления «неоправданного» презенса ка­
жущееся отсутствие логики должно, на наш взгляд, объясняться тем,
что идентичные в плане выражения случаи употребления презенса
имеют в плане содержания разные нарративные стратегии компилято­
ра текста. Ср., например, из саги «Разрушение Дома Да Хока»:
2
Как отмечает, однако, X. Тристрам, в ряде саг присутствуют относительно
большие фрагменты, написанные исключительно в презенсе, который, несо­
мненно, можно квалифицировать как исторический [Tristram 1983: 22].

Претерито-презентные альтернации...

235

( 1)

Tainic (pret.) in techtaire со Cormac ro indlis (perf.) do in dmchfaistine
dorinde (perf.) in Badhbh do. /..., Teit (pres.) Cormac iairsin со huir in atha
dia hagallaimh fochtais (pret.) di cuich na fadhbha bai (pret.) si do nighi

(vn) I Stokes 1900: 156]. — ‘П р и ш е л посланник к Кормаку и р а с с к а з а л
ему о дурном пророчестве, которое с д е л а л а Бадб ему. /... / И д е т Кормак
потом к краю брода для разговора с ней и с п р о с и л ее о сбруе, которая
б ы л а у нее для мытья ’.
Сочетание «идет и спросил» для современного русского текста
звучит плохо, тогда как для древнеирландского нарратива оно и ему
подобные оказываются, видимо, вполне укладывающимися в некую
норму описания действия и подчиняются особой логике, которой ин­
туитивно придерживался нарратор, а точнее — фиксатор устного тек­
ста, либо — его переписчик.
Чередование презенса и претерита в традиционном нарративе, без­
условно, не является случайным, и. как писал еще X. Вагнер, «оно слу­
жит для варьирования череды однотипных глаголов путем флуктуаций
употребленных времен» [Wagnerl959: 209]. Введение презенса в пове­
ствование о прошедшем, как принято считать, исполняет особые стили­
стические функции и призвано внести в текст некую дополнительную
информацию, которую в устном исполнении, как мы можем предпо­
ложить, отчасти исполняла интонация и другие изобразительные ре­
чевые средства. Сказанное, однако, является лишь констатацией плана
выражения, но ничего не говорит о плане содержания этого «приема».
За каждым конкретным «типовым» случаем претерито-презентной
альтернации в саге должна стоять верифицируемая в понятиях функ­
циональной грамматики коммуникативная задача наррагора (или —
фиксатора), опирающегося как на горизонт ожидания аудитории, так
и на создаваемый им образ виртуального повествователя, с одной сто­
роны, и наблюдателя, с другой, находящегося собственно вне времени,
а точнее — в «эпическом времени» и времени рассказа одновременно.
Так называемое «эпическое прошлое» для него оказывается мак­
симально приближенным к настоящему, и тем самым создастся «пла­
вающая» точка зрения наррагора, который то приближается к описы­
ваемым им действиям, то удаляется от них, делая рассказ более жи­
вым. Как пишет А. В. Бондарю,
В пользу такой трактовки темпоральной характеристики эпического
повествования говорит наличие целой гаммы «переходны х случаев»

236

I рамматика нереального
м еж ду рассказом о прош едш их событиях при актуальном отнош ении
«прош лое — настоящ ее» и эпическим повествованием, лишенным вся­
кой связи с настоящим временем автора. Д аж е в тех случаях, когда «ф а­
бульное время» в худож ественном тексте явно не соотносится с насто­
ящим временем автора, вес ж е сохраняется сходство такого повество­
вания с его прототипом — живым рассказом о реальном прошлом. ...
В подобны х нарративных текстах мы им еем дело с типами временной
ориентации, вторичными в том смысле, что они м огут рассматриваться
как результат преобразований основного (первичного) типа врем енно­
го дейксиса, исходным пунктом которого является комплекс «я — т е­
п е р ь — здесь» [Бондарко 1996: 18].

То есть в нашем примере (как и во многих других) при переводе
было бы уместно вставить что-то вроде «И вот он идет». «И тогда
он идет» и под. (что собственно и делает, отметим, переводчик саги
В. Стоукс— Then Cormac goes... [Stokes 1900: 156]3). Таким образом,
как верно отмечает X. Тристрам, «игра» презенсом/ претеритом в са­
говом нарративе, безусловно, не является случайной, а в целом на­
правлена на создание большей динамичности текста (см. подробнее
ее вывод в [Tristram 1983: 27]).
Трактовка употребления времен и наклонений в тексте в терминах
«живость повествования» иди «стилистический прием», естественно,
не может быть полностью адекватной, поскольку за этими понятиями
еще не стоит конкретное определение речевых стратегий наррагора
и его ценностных ориентиров. Ясно также, что претерито-презентная
альтернация функционально может объясняться в разных случаях
по-разному. Более того, даже утверждение о близости презенса «к мо­
менту речи» также кажется слишком расплывчатым. Ср. в данной свя­
зи очень верное наблюдение К. Г. Красухина о специфике употребле­
ния презенса в ведийских гимнах:
Следует также учесть, что нрезенс здесь нельзя трактовать просто как
близость действия к моменту речи. Поскольку все действия в них совер­
шаются либо мифологическими персонажами, либо по их воле, а текст
рассчитан на многократное воспроизведение, дейктическую семантику
презенса следует трактовать как определенную и эмфатическую. П резенс выделяет именно данное действие, связанное с данным субъектом,

3
Французский исследователь Ж. Ганьепен предлагает в подобных случаях
начинать фразу в переводе с дем онеіратива: E t voila... [Gagnepain 1962]. Ср.
аналогичное русское: 11 сот

IІретерито-презентные альтернации...

237

из пространственно-временного континуума и м ож ет быть в этом от­
ношении сопоставлен с определенны м артиклем [Красухин 2004: 90].

Действительно, в ирландских же сагах часто употребляется опре­
деленный артикль при вводимом впервые в повествование объекте,
и этот «прием», видимо, вызван желанием замедлить действие, оста­
новить кадр, на котором нарратор фиксирует свое внимание. Ср., на­
пример, характерное начало русских меморатов:
П ош ла я утром на реку за водой.
и длинные волосы гребнем ч еш ет...

Вижу, сидит

на берегу девушка

Введение презенса в описание прошедших событий в ирландских
сагах, как кажется, также должно замедлить повествование, переве­
сти его из области сообщения — в область, если можно так сказать —
«кадрирования», т. е. воссоздания описываемой в рассказе с и е н ы .
В принципе, сказанное нами не ново и для исследований «нар­
ративного презенса» является уже общим местом. Так. Д. Шифрин
также отмечает «сценические» функции у нарративного презенса
(см. [Schiffrin 1981: 51 ff.]), что затем было обобщено С. Флейшман
в ее определении главной функции нарративного презенса как созда­
ния эффекта «визуализации» (см. [Fleischman 1985]). Отчасти данная
функция презенса, особенно — при условии альтернации его с исто­
рическими временами, объединяет его с результативным перфектом
(ср. русск. Над морем нависла скала и под.). Как несколько парадок­
сально, но верно писала о презенсе в нарративе М. Флудерник, «исто­
рический презенс есть опциональная замена нарративного аориста»
[Fludemik 1991: 387].
Ср. в данной связи пример из саги «Недуг уладов»:
(

2)
Desid (perf.) in b a n sc a l i c a th a ir ocon ten e t ataid (pres.) te n id [Hull 1968:
8 -9 ]. —

‘Села женщ ина

на стул у очага и р а зж и га ет огонь’.

Виртуальный наблюдатель в данном случае, как мы полагаем,
сливается с героем саги, глазами которого описана вся сцена.
Подобных примеров можно было бы привести множество, одна­
ко, с нашей точки зрения, данное, казалось бы, банальное наблюдение
о визуализующей природе нарративного презенса позволяет ана­
логичным образом интерпретировать и многочисленные примеры

238

Грамматика нереального

нефинитных предложений, представляющих собой номинативные
клаузы с локализатором, выраженным предлогом. Например:
( 3)

Brat, cas corcra fo lot chain aicthe. Dimlldai airgdidi ccoirside de dr oibinniu isin bratt. Lene leburchulpatach isi chotutlemon dei sitiu iiainide fo
derginliud dir impi [Knott 1936: 1, 6-10]. — ‘Плащ волнистый пурпур­
ный с одеждой прекрасной у нее. Бахрома серебряная (и) заколка из зо­
лота блестящего на том плаще. Рубаха длинная светлая с капюшоном
из шелка зеленого с узорами из золота вокруг нее’.

В древнеирландском нарративе подобные описания, очень мно­
гочисленные, в которых принципиально отсутствует финитный гла­
гол, как кажется, передавали особую точку зрения наблюдателя,
находящегося как бы вне времени4. Описания подобного рода мак­
симально приближали объект описания, относящийся к неопреде­
ленному мифологическому прошлому, и должны были вновь и вновь
актуализовываться в момент прочтения или устного исполнения
текста. Так создается особый «эффект кинематографичности», от­
мечавшийся исследователями и как одна из фу нкций нарративного
презенса.
Все сказанное, казалось бы. должно находиться в противоречии
с другой функцией нарративного презенса — реферативно переска­
зывать малосущественные эпизоды, что детально исследуется, на­
пример, в работе Р. Фалка [Fulk 1987]. Опираясь на сравнительный
материал (в основном — «Записки» Цезаря и исландские саги), он
приходит к выводу, что презенс в текстах такого рода нс описывает
собственно действие (action), которое передастся обычно при помо­
щи претерита, но констатирует состояние и переключает нарратив­
ный код. Но в принципе, во-первых, данное объяснение нс противо­
речит теории «визуализующего» презенса, поскольку в нарративной
традиции, безусловно, существует несколько разных функций одно­
го «приема»5. Не противоречит оно теории визуализации, во-вторых.

4 Отсутствие собственно «маркера времени» (a timeless tense) отмечает для
іірезенса и П. Кипарски (см. [Kiparsky 1968, 36 et passim]).
5 В диссертационном исследовании Д. Д. Пиотровского, посвященном
древнеисландской традиции, выделено 11 семантических суб-типов употре­
бления презенса [Пиотровский 2008: 19], и, что интересно, именно столько же,
согласно устному сообщению К. МакКона, было намечено его аспирантом для

IІретерито-презентные альтернаіщи...

239

поскольку движущийся на большом расстоянии от наблюдателя объ­
ект (например, самолет в небе) также кажется статичным!
В широко представленных в ирландской саговой традиции диа­
логах презенс начинает исполнять особую функцию, придавая опи­
санию особую сценичность и драматл ргичность, переходя из области
повествования-констатации в «сценическую» область, автоматически
включающую другие законы повествования. То есть, если во время
диалога, который воспроизводится в тексте, информация содержит­
ся в самих репликах героев, то для того чтобы она была воспринята
слушателем, необходимо как-то остановить действие или — прибли­
зить кадр, и именно презенс выполняет эту функцию. Представим
себе в фильме сцену, в ходе которой мелким планом изображен герой,
скачущий на лошади и совершающий иные действия. Если потребу­
ется при этом узнать от него какую-то информацию, то невольно либо
действие должно будет замереть, либо его лицо, пусть и в движении,
будет показано крупным планом, и тогда общее действие все равно
как бы окажется отключенным. И такие функции в пространстве диа­
лога исполняет в ирландском эпосе презенс, в котором мы предлагаем
выделять два суб-типа — собственно сценический и «переключение
кадра».
Как нам кажется, в отдельных случаях, которые мы можем назвать
«пространством диалога», мы имеем дело с несомненными случаями
использования так называемого «сценического презенса» (present scenicum), который в современной драматургии регулярно употребляется
в ремарках к репликам героев пьесы («подходит к окну», «берет гита­
ру», «медленно встает» и под.).
Презенс сценический, являясь, возможно, суб-типом презенса
исторического, как показано было Ю. С. Масловым, имеет свою спе­
цифику функционирования. То есть он может «выражать самый факт
перехода субъекта или объекта действия в новое качественное состоя­
ние: ...падает и умирает...» [Маслов 1948: 312]. Однако, как кажет­
ся, специфика ирландского сагового нарратива состоит в несколько
иной функциональной нагрузке презенса, вводимого непосредствен­
но после претерита, получающего, таким образом, значение перфек­
тивного результатива (ср. русск. пришла и говорю...).

древнеирландского нарратива! К сожалению, мы пока не имели возможности
сравнить эти списки.

240

Грамматика нереального

Аналогичное употребление презенса, как правило, сопутствует
введению в текст прямой речи. Так, ер. пример из саги «Похищение
стад Фроеха»:
(4)
В а (pret.) mined la Fraech cen acallaim na ingine, seek ba (pret.) he less
nod mbert. Laithe n-and atraig (pres.) deud aidche do inlut dond abaind. Is
he tan dolluidsi (pret.) on a hinailt do indlut.. Gaibidsom (pres.) a llamsi.
“An rim acallaim ” ol se. / . . . / Тёк (pres.) dano cechtar de a let.h iar sin [Meid
1967: 6]. — ‘Было грустно Фроеху, что он не поговорил с девушкой,
а это было ему нужно. Как-то раз о т п р а в л я е т с я он к ночи умыться на
реку. И в то время пришла она и е е служанки для умывания. Б е р е т он
ее за руку. «Есть ли разговор со мной», — сказал он. /.../ После этого
каждый и д е т в свою сторону’.

Отметим, что вводящие в текст прямую речь слова ol, ar, bar etc.
не являются собственно глаголами, но представляют собой застыв­
шие демонстративы, поэтому категория времени к ним не примени­
ма и их перевод как «сказал» (а не «говорит») является условным
(см. [Quin I960]). Ср. русский разговорный узус, используемый при
пересказе диалога: А я такая /.../. А он такой /.../.
Для выделения презенса, названного нами сценическим, исполь­
зуется следующий критерий: его субъект должен совпадать с субъ­
ектом следующей за ним реплики, оформленной как прямая речь.
См. например:
(?)

Lind (pret.) іагот со Coin Culaind asbert (pret.) fris: ‘Is ail dona mnaib
ind eoin ucut uaitsiu ’. Atetha (pres.) a chlaideb do imbirt furri. ‘Nl fogbat.
merdrecha Ulad a n-aill achtforaim en ddib... ’ [Dillon 1953: 35]. — ‘Она
пошла тогда к Кухулину и сказала ему: «Хотелось бы уладским женам
получить этих птиц от тебя». Он в ы х в а т ы в а е т меч, чтобы занести над
ней: «У уладских шлюх нет других желаний, кроме как озаботить меня
этими птицами... »’

Или:
( 6)

Tic (pret.) іагот Li Bern dia shaigid Loig geibthi (pres.) ar giialaind. ‘Ni
raga ass tra, a Loig’ ol Li Ban... [ I b id .: 145]. — ‘Пошла тогда Либан

Претерито-презентные альтернации...

241

искать Лоега и берет его за руку. «Н е уйдеш ь отсюда, Л оег», — сказала
(говорит?) Л и бан ... ’

( 7)

Mad A n lu a n no -b eth is taig, d o b e ra d coni ram a r araile duit. Is anim d u n n a
f i l is taig ’— ‘A td imorro a r C o n a llic ta b a irt c h in d A n lu a in a ssa chris, e cu s
n o s-le ic e do C h et ar a b h ru in n i [Chadwick 1927: 16]. — ‘«Е сли бы был
Анлуан в доме, вы бы сразились с ним. Жаль, что его нет в доме». —
«Здесь он!» — говорит Коналл, доставая голову Анлуана из-за пояса,
и он бросает ее Кету прямо в грудь’.
( 8)
В о і Си Chulainn im m urgu о с а ch lu ich iu ос d u l d o ch u m in g illa la m E n tire
ta ra b ra g a id . ‘N ateig sis! ’o l s i [Van Ham el 1933: 8]. — ‘Кухулин тогда с о ­
бирался пойти к мальчику, п (вдруг) рука Эмер на его плече. «1 Іе ходи

туда!» — сказала она’.

(9 )
... ‘Is fir o l Си C hulainn. G a ib id in m ac iarom e t e r a d i laim n o s u c c a со ta ll
ass n a m b e ir со tarla ic de a r bela ib Ulad. A s o m o m a e sa diiib a U ltu ’o l se

[Ibid.: 12]. — ‘ . . . « Это правда», — говорит Кухулин. О н берет мальчика
на руки и несет его наверх и не останавливается, пока не подходит к
уладам. «Вот вам мой сын, улады », — говорит Кухулин’.

Теоретически мы могли бы записать эти контексты как своего
рода мини-пьесы, в которых соответствующие употребления презенса
представляли бы авторские ремарки:
(8-1) Эмер (кладет К ухули ну н а п л е ч о р уку): Н е ходи туда!
(9-1) Кухулин: Это правда. {Берет м а л ь ч и к а на руки, несет наверх
и подходит с ним к уладам )'. В от вам м ой сын, улады!

В примере 8, строго говоря, презенс не присутствует, однако, как
мы отмечали выше, клауза рука Эмер у него на плече представляет
собой безглагольную конструкцию типа на нем треугольная шляпа.
которая в древнеирландском была распространена достаточно широ­
ко (для современного языка это уже невозможно). Но в силу своей нефинитности она может рассматриваться и как презентная. и как претеритная {на нем была шляпа), и оценка этой фразы как сценической
ремарки была сделана нами условно именно по той причине, что эта

Грамматика нереального

242

фраза попала в пространство диалога. Отметим также, что все репли­
ки, как правило, не столько информативны, сколько эмоциональны,
что позволяет предположить, что и в момент устного исполнения они
произносились рассказчиком с некоторой долей супрасегментных ак­
терских средств.
Во фразе (1) — Идет Кормак потом к краю брода для разговора
с ней и спросил ее о сбруе, которая была у нее для мытья мы видим
предположительно (!) некоторое сокращение исходного текста, где
на месте слов «спросил о сбруе» должна была бы стоять прямая речь
Кормака, и тогда этот пример также можно было бы трансформиро­
вать в сценический пассаж.
Ср., однако:
(Ю)
Teit in gilla iar sin со airm i mboi Emer adfet amal boi Cu Chulaind. ‘Ole
duitsiu, a gilli ’, for si, ‘ar is tu taithiges in sid cen feib ica do thigema... ’
[D illon 1953: 3 3 2 -3 3 3 ]. — ‘И д е т слуга после этого туда, где была Эмер.
и р а с с к а з ы в а е т , что с Кухулином. «Плохо для тебя, слуга, — сказала
Эмер, — что ты уш ел из сида, оставив там своего хозяина...»’

В данном примере не соблюдается сформулированное нами пра­
вило совпадения субъекта презенса и субъекта речевого действия,
и он. видимо, мог бы быть квалифицирован по определению Фалка
как прсзснс. реферативно описывающий маловажные действия.
В какой сфере следует искать корни этого последовательного при­
ема? На этот вопрос ответить не так просто, поскольку этот вопрос
можно адресовать и сознательной технике нарратора, и его неосоз­
нанным дискурсивным и коммуникативным установкам. Как созна­
тельная техника, возможно, введение презенса. причем — не только
сценического, было призвано создать иллюзию устности у текста,
который оформлялся уже как письменный в монастырской среде.
Но с другой стороны, подобное «погружение в жизнь» превращало
набор рептик в дискурсивную деятельность (см. определение дискур­
са Н. Д. Арутюновой [Арутюнова 1990: 137]). то есть — делало набор
фраз художественным текстом, причем первое, естественно, не про­
тиворечит второму.
Устный рассказ характеризуется введением презенса. главной
функцией которого в данном случае мы все же считаем именно визуа­
лизацию описываемых событий. Иногда при альтернации претерито-

Претерито-презентные альтернации...

243

презентных предикативов. Ср. из классической русской поэзии:
«Я из лесу вышел, был сильный мороз. Гляжу: поднимается мед­
ленно в гору...» (Некрасов). «Вот едет могучий Олег со двора / С ним
Игорь и старые гости / И видят: на холме у брега Днепра / Лежат бла­
городные кости» (Пушкин). Число примеров можно было бы умножить
во много раз. Саговый нарратив при этом, несомненно, ориентируется
на устную традицию, тогда как, например, в Анналах прсзенс прак­
тически нс встречается. Интересно, что более поздний, восходящий
к ученой традиции текст «Книги захватов Ирландии» (рассказ о по­
следовательности племен, заселявших остров) дает поразительно мало
случаев употребления нарративного презенса: всего 4 при общем числе
глагольных употреблений (т. е. 0,9 %, см. [Tristram 1983: 30]), что гово­
рит о других коммуникативных установках компилятора и других ме­
тодах создания «эффекта верифицируемости» (в основном — отсылки
к другим памятникам ученой традиции).
В то же время, как нам кажется, представление эпического про­
шлого как «череды картин» восходит к самым архаическим культур­
ным моделям, о которых писал в свое время Ю. М. Лотман:
В аж ной особенностью пространственны х м оделей, создаваемы х куль­
турой, является то, что, в отличие от других основны х форм сем и о­
тического моделирования, они строятся не на словесно-дискретной,
а на иконически-континуальной основе. Ф ундам ент их составляют
зрительно представимы е, иконические тексты, вербализация ж е имеет
вторичный характер... [Лотман 2000: 334].

В то же время, как мне кажется, анализ подобных примеров упу­
скает из вида еще один важный момент: виртуальное присутствие на­
блюдателя. которое сообщает сцене дополнительную театрализованность. Приведем два контекста, описывающих одно и то же событие,
но в разных редакциях. Речь идет о Житии святой Бригиты. представ­
ленном в ранней редакции, датируемой примерно VIII в., и редакции
более поздней — ок. XII в.
В древнеирландегом Житии святой Бригиты (Bethu Brigte, — см.
[О hAodha 1978]) первый «знак» святости новорожденной девочки
описывается в эпизоде с «горящим домом». Ес мать отправляется до­
ить коров, оставив спящего младенца дома одного. В этот момент дом
«загорается», прибегают соседи тушить пожар, однако нс обнаружи­
вают ни пламени, ни дыма: эффект псевдоогня, как оказывается, был
вызван свечением, исходящим от лица младенца. Так. в тексте VIII в.
мы буквально читаем:

244

Грамматика нереального

(И)

L a e n -a n d i siditt lu id B ro csech do b leo g a n n i fa c a ib n e c h in n a ta ig a n isi in d
n o eb -in g in tantum in a cotlad. C o n -a c c a ta r ro-las a tech d ia n - e is . Fa-reith
in tuath [O hAodha 1978: 1] — ‘На следую щ ий день после того пошла
Бройксех (мать Бригиты. — Т. М .) доить коров и не оставалось никого
в доме, кроме святой девочки, которая спала. ( )ни увидели, что загорел­
ся (?) дом позади них. Бежит туда народ’.

Естественно, как я понимаю, «народ бежит», чтобы тушить по­
жар в доме и спасти находящегося там ребенка. Но кто. согласно тек­
сту, «они»? Либо мать Бригиты. которая пошла доить коров нс одна,
а с какой-то другой служанкой, либо — соседи, заметившие странный
свет и интерпретировавшие его как пламя пожара? И. что самое глав­
ное, в каком значении компилятор у потребляет глагол Ictsctid, ro-las
(perf. 3 sg.), который в др.-ирл. имел как значение 'гореть, загорать­
ся’, так и значение 'светиться, светить’. С точки зрения денотативной
в данном контексте должно было реализоваться второе значение, по­
скольку «на самом деле» пожара не было. Но почему в таком случае
«бежит народ»? Естественно — тушить огонь, то есть, говоря проще,
наблюдателями, бу дь то Бройксех или соседи, форма ro-las был интер­
претирована как «загорелся», что с точки зрения нарративной содер­
жит своего рода информативный парадокс. Но парадокс этот может
быть разрешен, если мы искусственно введем в текст наблюдателя,
эксплицитно в нем и присутствующего («они увидели»), с точки зре­
ния которого как бы описываются события, столь сжато изложенные
компилятором. И слова «бежит народ» в данном случае предстают как
«сценическая ремарка», адресованная будущему читателю Жития,
для воссоздания максимально близкой к реальности ситу ации: виде­
ние горящего дома.
Компилятором среднеирландского Жития Бригиты. сохранивше­
гося в «Книге Лисмора» и датиру ющегося уже XII или XIII в., этот
эффект снимается, причем снимается, как я думаю — ненамеренно.
Просто логика повествования уже исключала сценические эффекты:
(

12)
I п-агаіИ і lait.hi d o lu id in cu n ia l do b le a g u d a bo fro fa c itib a n in g en ‘n a
h o en a r 'na co tlu d in a tigh. A tc o n a n a c a ta r a ra ili c o m h fh o icsig in tegdu со
raibhe an ingen f o r lasad, со ndertu t anbreo dh i thalm ain со netn. In tancatar do cabair... [Stokes 1890: 36]. — ‘В другой день пошла рабыня до-

Претерито-презентные альтернации...

245

ить своих коров и оставила девочку одну спать в доме. Увидели другие,
что начал дом, где была девочка, загораться, так что сделался огонь от
земли до неба. П о ш л и они на пом ощ ь... ’

Древнеирландская омонимия («они») оказывается снятой сред­
неирландским компилятором, который делает позицию наблюдателя
более эксплицитной, вводит субъект («другие»), а также расширяет
контекст за счет упоминания «огня до неба».
Чем можно объяснить сжатость смысла фрагмента в более ран­
ней версии? Как мне кажется, архаическим неразделением 1-го
и 3-го лица, от которого ведется описание. Компилятор VIII в. в дан­
ной им форме ro-las одновременно сводит и собственную позицию
нарратора, для которого актуальна семантика «осветился», и пози­
цию наблюдателя, который интерпретирует этот же феномен как
«загорелся», создавая при этом отмеченный мною выше информа­
тивный парадокс. Как пишет О. М. Фрейденберг. «рядом с прямой
речью возникает косвенная речь, как форма первого лица в третьем»
[Фрейденберг 2018: 52]. Но косвенная речь может содержать в себе
и память о речи от первого лица, разворачивая фокус эмпатии в его
сторону, что порождает эффект «свободного косвенного дискурса»,
в котором, как пишет Е. В. Падучева, «повествователь (внеполож­
ный миру текста) частично уступает персонажу свое право на рече­
вой акт» [Падучева 2005: 918]. Так, например, в романе об индейцах
обозначение ружья как «палки, мечущей огонь» в тексте от третье­
го лица будет знаком смены позиции наблюдателя: от объективного
повествования к описанию событий от лица индейца, не знающего
огнестрельного оружия (для текстов упомянутого жанра это ско­
рее нарушение нормы повествования, если автор не вводит рассказ
от первого лица). Именно так и посту паст компилятор Bethu Brigte,
не только вводя «неискушенного наблюдателя», но и тонко играя
семантикой и временем глаголов, и невольно воспроизводя при
этом архаический прием экфрасиса. Для него дом «осветился», но
одновременно (!) для других — «загорелся». Среднеирландский ав­
тор также пользуется приемом «наблюдателя», но делает это менее
тонко, стремясь избежать разночтений и сохранить объективность
описания. Замена яркого презенса («бежит народ») на нейтральную
констатацию («пошли они на помощь») свидетельствует о жанровом
сдвиге: вместо театрализованного миракля мы видим сухой рассказ
о событиях, которые, как ни странно, предстают уже как гораздо ме­
нее реальные.

246

Грамматика нереального

Как пишет об употреблении сценического презенса в современном
русском языке Р. Ристо, «Связь со временем сцены обусловливается
также прямой наблюдаемостью и о щ у щ е н и е м происходящих на сцене
действий совместно с определенностью субъекта (лица), объекта, ме­
ста и времени действия. Ситуация прямой визуальной коинциденции
может быть предпосылкой специфического функционирования вида
в этих ситуациях» [Ристо 2016: 104]. Иными словами, введение пре­
зенса в нарратив призвано выделить наблюдателя, свидетельство ко­
торого должно создать эффект достоверности при описании события,
нереального по своей природе.

И ТУТ ОН УВИДЕЛ ЭТУ ЖЕНЩИНУ...
И Л И ОБ ОДН ОМ «А Н О М А Л ЬН О М »
УПО ТРЕБЛЕНИ И АРТИ КЛЯ
В ДРЕВН ЕИ РЛ А Н Д С К О М ЯЗЫ К Е

В современном ирландском языке существует только один ар­
тикль. естественно, определенный, восходящий к указательному ме­
стоимению *sendos > *sindos (видимо, в безударной проклитической
форме, предположительно к и.с. демонстративу с локативным суф­
фиксом *sem-dhe- 'вот-тут', либо — к *semos - dhe > *semos-dhos >
*semdhos, подробнее о развитии и происхождении форм артикля
см .в[Б е BernardoStempel 1986]и [Schrijvcr 1997: 4 4 ГГ.]). Привведении
в текст неопределенного объекта, упоминаемого впервые, артикль при
нем отсутствует, т. е. вполне логически он не сопровождается демонстративом. Достаточно архаическая система, при шторой происходит
регулярное чередование «определенный артикль — нуль» (т. е. марки­
рован только показатель определенности), получает грамматический
статус и в ряде других современных языков (например, исландском
и фарерском). Если согласиться с формулировкой Т. В. Топоровой, что
«предпосылки к формированию категории определенности/неопреде­
ленности появились в связи с прагматической установкой коммуника­
тивного акта, предполагающего актуальное членение речи на основе
различения нового (маркер — неопределенный артикль) и данного
(маркер — определенный артикль)» [Топорова 2000: 32J. то мы долж­
ны будем сделать вывод, что в языках такого типа коммуникативный
акт может иметь какие-то иные установки, хотя бы — отчасти, и в пол­
ной мере еще не различает и, наверное, никогда не сможет различить
новое и данное. На уровне формальном такая система считается про­
сто более ранней: ср. «исландский сохраняет норму более раннего пе­
риода истории германских языков» [Гухман 1981: 79].

248

I рамматика нереального

До некоторой степени это. возможно, действительно так, но так
ли вес здесь просто? Применительно к современному ирландском}
языку, в котором определенный артикль употребляется гораздо шире,
чем, например, и в английском, и в древнеирландском, сам факт отсут­
ствия артикля является «маркированным нулем» и подчеркивает, что
объект вводится в нарратив впервые. Например:
C huaigh п а F ia n n a a g fia c h a r an sliabh. C h o n a ic s ia d c a p a ll ban. ‘Пошли
Фении на охоту на гору. Увидели они белую лошадь’; D 'am harc se so ir
agtis d 'am harc se sia r a gus c h o n a ic se solas. ‘Он взглянул вперед и взгля­
нул назад и увидел (какой-то) свет’.

В обоих случаях неопределенность объекта, который описывается как
появляющийся впервые, маркирована отсутствием артикля.
Примерно такая же ситуация фиксируется и для древнеирланд­
ского периода, т. е. уже в самых ранних памятниках демонстратив
исполняет артиклевые функции, хотя более детальное сопоставление
конкретных случаев употребления показывает, что данный компонент
еще не полностью утратил функции указательного местоимения (упо­
требление при именах собственных, отсутствие так наз. «генерализо­
ванных» употреблений и проч ). Одним из наиболее интересных от­
личий употребления артикля в древнеирландском и современном яв­
ляется достаточно регулярное его у потребление при неопределенном
объекте, впервые вводимом в текст, обычно — после глагола видения
(или — слуха). Иными словами, в приведенных выше контекстах,
если бы они относились к более раннему периоду, скорее всего, стоял
бы артикль. Попытке интерпретации данного феномена и посвящено
наше исследование.
Но в начале приведем несколько характерных примеров:
...co n -a cca e-si in fia ch ос ц и і in n a fo la fo r s in t-sn ech tu [A ided C loinne U islinn 1923: 10]. — ‘...увидела она, как (тот) ворон пьет (ту) кровь
на (том) сн ег у ’ (определенность слов кровь и снег обусловлена контек­
стом);
D o -ln id fe a c h ta s п -а п п d a r a en a ch m B reg L e ith , co n -a cca i in m n a i f o r
a r in to b a ir [Knott 1936: 1]. — ‘Пош ел он как-то раз в одиночку в Бри
Л ейт и увидел там (ту) женщ ину возле (того) источника’ (определен­
ность источника, видимо, обусловлена ситуацией);
А m b u iM e s s g e g ra o cd escin in d usci, c o n a cca in cn o i a r f u t n a h a b a n d
[ТЕ: 56]. — Когда M ecreip a рассматривал воду, он увидел (тот) орех
сверху реки’;

I I тут он увидел эту женщину...

249

Do-scarthar ей Chulainn. Со сйіае пі, in mboidb dinaib colnaib
[O ’R ahilly 1976: 5]. — ‘Разбил Кухулин. И услыш ал он нечто, (ту) воро­
ну над их телами’;

ВЫ Oengus in n-aidchi n-alli inna chotlud. Co n-accae ni in n-ingin
cucci... [Shaw 1934: 15]. — ‘Спал Э нгус как-то ночью. И увидел он не­
что, (ту) девушку /п р иближ аю щ ую ся/к нем у...’

Список подобных примеров можно было бы с легкостью продол­
жить. Отметим, что в двух последних контекстах конструкция с опре­
деленным артиклем при контекстуально неопределенном объекте ока­
зывается осложненной введением неопределенного (?) местоимения
пі ‘нечто', которое затем детерминируется при помощи указанного
объекта — «ту женщину», «ту ворону».
Аналогичные синтаксические конструкции могут >потребляться
и при введении объекта, определенность которого обусловлена кон­
текстом. Например, ...со-пассаі in mnai bruit uaini [Dillon 1953: 5]. —
\..и увидел ту женщину в зеленом плаще' (ее появление было описано
в одном из предыдущих эпизодов). С другой стороны — при описании
неопределенного объекта, причем даже — после глагола видения ар­
тикль может и не ставиться. Например:
.. Janie fer chucu isa tech

[D illon 1953: 5]. — ‘...вош ел м уж к ним

в дом ’;

At-chonnarc and, ol se, fear gonnaineach mor [Knott 1936: 20]. —
‘Узрел я там, сказал он, мужа краснолицего великого’ (употреблен дру­
гой глагол видения);
A mbatar am confacatar mnai ndeirc for ur ind atha [TBDCh: 156]. —
‘Когда они были там, они увидели женщ ину в красном возле брода’.
Данное аномальное употребление артикля в древнеирландском,
нерегулярное и не в полной мере грамматикализованное, давно при­
влекало внимание грамматистов-кельтологов, однако, насколько нам
известно, глубокого исследования и исчерпывающей интерпретации
этот феномен пока не получил. В настоящее время существуют четы­
ре способа объяснения этого явления:
1.
«Определенный артикль в форме in похож на числительное
оеп, онп ‘один', которое в данном случае выступает как своего рода
неопределенный артиклоид» — данное объяснение было предложе­
но в [Рокоту 1923: 35] Ю. Покорным, который ссылается при этом
на некоего Майкла О’Браена (?). Нам кажется, что данная интерпре­
тация несколько натянута, причем — по трем причинам.

250

Грамматика нереального

a. Встречаются примеры аналогичных синтактико-семантических
конструкций с артиклем во множественном числе (или двойствен­
ном), относящемся не к одному, а к нескольким объектам. Например,
Co-naccai in da rnnai cncai [SC: 3]. — 'И увидел (тех) двух женщин /
приближающихся/ к нему .
b . Определенный артикль может сочетаться с употребленным
префиксально числительным ‘один’, нарративные функции которого
также заслуживают детального анализа (неопределенный артиклоид ~
указание на маркированную одиночность объекта, см. следующий
пункт). Например, In tan tra batar andcon-accatada n-oen-bandscail do
dorus na Brnidne [Knott 1936: 16]. — ‘И когда они были там, увидели
они (то) одно-жено-существо у входа в Дом';
c. Числительное "один’ в древнеирландском также имеет свою
«парадигму вторичных употреблений», довольно логично вписываю­
щуюся в универсальное языковое развитие: от ‘один’, ориентирован­
ного на определенный горизонт ожидания слушателя, до чисто грам­
матического употребления как неопределенного артикля, в ирланд­
ском в полной мере так и не развившегося. Так, фразы типа Вчера я
видел одного человека предполагают дальнейший рассказ (см. об этом
в [Givyn 1979: 39-41], а также об интродуктивной функции один
в [Падучева 2001: 213]). Аналогичным образом древнеирландская
фраза Fofuaratar den-tech пиа [Van Hamel 1933: 3]. — ‘Нашли они
один новый дом' предполагает дальнейший рассказ, вытекающий
из данного события. Как это ни странно, с точки зрения иллокутивной
конструкции данного типа отчасти совпадают функционально с теми,
которые мы описываем: в обоих случаях в текст вводится неопреде­
ленный объект, которому в дальнейшем будет уделено особое внима­
ние. Однако в любом случае очевидно, что артикль и числительное
‘один' в своих вторичных функциях различались древнеирландскими
нарраторами и писцами достаточно ясно.
2.
Другая интерпретация данного «аномального» употребления
артикля в древнеирландском содержится в Словаре ирландского язы­
ка, выходившем в течение многих лет отдельными небольшими выпу­
сками, подготовленными разными авторами (чем обусловлена инди­
видуальность, субъективность и несогласованность в подаче матери­
ала в целом). Так, в выпуске «I» составители выделяют употребление
артикля in при логически неопределенных объектах после глаголов
видения в отдельный раздел (III.е) и объясняют это желанием нарратора «привлечь к объекту внимание слушателя и сделать рассказ
более живым» [O'Daly, O’Sullivan 1966: col. 186].

I I тут он увидел эту женщину...

251

Данное объяснение, которое все же не представляется нам исчер­
пывающим, все же, безусловно, заслуживает внимания, поскольку на­
ходит параллели как в нарративных фольклорных техниках (ер. ими­
тация народного сказового стиля — «Но был все же случай, когда лис
поймал братца-кролика», фраза рассчитана на привлечение внимания
ребенка и предполагает вопрос-просьбу о рассказе), так и в речевых
стратегиях, имеющих, в общем, ту же установку. Ср., например, раз­
говор мужа и жены (филологи, 72 и 68 лет):
муж: А за в т р а к нам (на дачу. — Т. М .) Н а т а ш а приедет .
жена: К акая Н а т а ш а ?
муж: Н а т а ш а Н.

Г. известно, что С. не знает, о какой именно Наташе идет речь, и его
высказывание имеет своей целью не только сообщить информацию,
но и привлечь к ней особое внимание С., и таким образом введение
«псевдоопределенности» создает иллюзию «пссвдонеуспешного» ком­
муникативного акта. На самом деле высказывание, оформленное как
утверждение, имело скорее побудительный смысл: заставить С. задать
вопрос, т. е. продлить коммуникацию в целом (фатическая функция
языка — по Якобсону). Данный эффект, если попытаться обобщить
высказывания с подобными прагматическими установками, возника­
ет в результате подмены референции интродуктивной — референцией
идентифицирующей (см. суммарно об этом [Арутюнова 1990: 411]).
Видимо, нечто аналогичное отмечается и для текстов древнегер­
манских, в которых демонстратив выступает, как формулирует это
О. И. Москальская, еще в «преартиклевой» функции. Анализ готского
Евангелия, Беофульфа и проч. приводит сс к выводу, что
...артиклеобразное м естоим ение выступает не как маркер референции
имени сущ ествительного, его определенности, а как средство эм оцио­
нально-экспрессивное. Отсюда проистекает и возможность выделения
артиклеобразным м естоим ением предметов неопределенны х, не детер­
минированных контекстом и ситуацией, в выступающ их как централь­
ные образы в кульминационных м естах текста [Москальская 1977: 251].

Эмоциональность, по ее мнению, реликт устности.
Однако мы должны отметить, что исследуемые нами древнеир­
ландские высказывания все же уже не относятся к устной речи, и по­
этому коммуникативная стратегия наррагора вряд ли может включать
в себя ожидание вопроса со стороны слушающего. Возможно, одна­
ко, что данная «игра с референцией» действительно могла восходить

252

Грамматика нереального

генетически к тексту устному, рассчитанному на использование осо­
бых приемов завладения вниманием аудитории, ер. традиционные
зачины ирландских саг: «Как произошло....? — Нс трудно /сказать/»,
предподожительно восходящие к периоду устного бытования текста.
Ориентация на сообщаемую информацию, воплощенная как в поряд­
ке сдов. так и в артикле, автоматически означает ориентацию на Г.,
а нс на С. в целом, что, по мнению А. Сиверской. вообще характеризу­
ет устную речь [Siewierska 1991: 221], а мы бы добавили— более ран­
нюю стадию наррации (впрочем — воздержимся от легкомысленных
обобщений).
3.
«Альтернативное», как называют его составители указанного
выпуска Словаря ирландского языка, объяснение данного феномена
предложено в «Грамматике древнеирландского языка» Р. Турнейзена.
однако, как нам кажется, на глубинном уровне обе интерпретации ока­
зываются почти что идентичными, поскольку опираются на неполное
соответствие фоновых знаний Г. и С. Так. Р. Турнейзен в [Thumeysen
1946: 296] отмечает, что подобное использование артикля при объек­
тах, неизвестных нс столько адресату текста, сколько самим персона­
жам повествования, может объясняться тем. что автор (или повество­
ватель) с данным объектом, естественно, хорошо знаком и. более того,
по ряду признаков данный «неизвестный» объект может быть опознан
и адресатами текста. Так. в высказывании типа о н у в и д е л ж е н щ и н у
в к р а с н о м т а щ е объект описания неизвестен действующим лицам
саги, но ее слушатели сразу понимают, что в повествование вводится
представительница Иного мира (в современном ирландском определен­
ный артикль регулярно используется для обозначения объекта — пред­
ставителя определенного класса). См. в данной связи два примера:
D o c h o n n ca d a r T uatha D e D a n n a n ch u c a in f e r n u a th m a r n a rd o rm o r [Fra­
ser 1916: 20]. — ‘Увидели Племена Богини Д ану /приближ аю щ егося/
к ним (того) муж а грубого страш ного’

— до этого персонаж был детально описан и неизвестен он лишь Пле­
менам Богини Дану, но поскольку при его введении в эпизод } потре­
бляется конструкция, традиционно используемая при введении «но­
вых» объектов, неизбежно встает вопрос о том, можно ли вообще го­
ворить об абсолютной н е о п р е д е л е н н о с т и объекта в художестве ином
тексте:
...rathaiges in tria r m a rca ch riam d o ch u m in tigi [Knott 1936: 9]. —
скакали те три всадника вперед в направлении того дом а’

П о­

I I тут он увидел эту женщину...

253

— «к р асн ы е в са д н и к и на к р а сн ы х конях» п р е д с т а ю т как н е и зв е с т н ы е
дл я г ер о ев са г и , однако и х п о я в л ен и е о б у с л о в л е н о сю ж ет о м : д о эт о го
с р е д и г ей со в -за р о к о в короля го в о р и л о с ь , что е м у н ел ь зя ехать п о за д и
т р е х к р асн ы х к д о м у к р а сн о го , п р и ч ем р а н е е п р и н а зы в а н и и г е й с а ар­
тикль н е у п от р ебл я л ся ;
М

tiassa ruit tri Deirg do thig Deirg [ K n o tt

1 9 3 6 : 6 ]. — ‘Д а н е п о е д е ш ь т ы

вслед за т р е м я К р а с н ы м и к д о м у К р а с н о г о ’ .

Таким о б р а зо м , в тек сте о б о зн а ч е н а р е ф е р е н ц и я , и п р е д п о л о ж и т е л ь ­
но — слушатель (и л и чи татель ) у ж е знак ом с д а н н ы м г е й с о м (запре­
том) короля, п о э т о м у ф р аза в ц ел о м д о л ж н а и н т ер п р ет и р о в а т ь ся при­
мерно так: « п о ск а к а л и т е т р и к р а сн ы х вса д н и к а , о котор ы х м ы уже
упоминали вы ш е, к т о м у за п р е т н о м у д о м у , о котор ом та к ж е у ж е упо­
миналось».
Введение артикля п р и о б ъ е к т е , н е и з в е с т н о м г е р о я м с а г и , но из­
вестном р а сск а зч и к у (а в о з м о ж н о , и с л у ш а т е л я м ), п р е д с т а е т как сво­
его рода « к о м м у н и к а т и в н ы й с б о й » , в ы зв а н н ы й неверной оценкой Г.
фоновых з н а н и й С. Данный ф е н о м е н хорошо известен в детской речи
и , возможно, фиксируется и в речи необразованных классов. Так.
уже процитированная нами (фраза А к нам завтра Наташа приедет
возможна в устах ребенка, который обращается, например, к подру­
ге матери, полагая, что ее фоновые знания полностью совпадают
со знаниями его родителей. Но можно ли аналогичным способом
интерпретировать введение «ложной определенности» в древнеир­
ландском нарративе? Вопрос это достаточно сложный, поскольку,
с одной стороны, нарративная техника ирландской саговой тради­
ции находилась на высоком художественном уровне и использова­
ла множество сложных изобразительных приемов. На этом (фоне
предположение о «коммуникативных просчетах» нарратора кажется
маловероятным, скорее — это может быть намеренный «псевдопро­
счет». что в итоге приводит нас к предыдущей интерпретации (при­
влечение внимания к объекту). Но. с другой стороны, переписчик,
не руководствуясь законами построения текста, мог в свою очередь
допустить неоправданное употребление артикля при объекте, кото­
рый ему самому уже был знаком. Ср., например, две практически
идентичные фразы из одной и той же рукописи одной и той же саги
(«Разрушение Дома Да Хока»):
A mbatar arm confacatar mnal tideire for ur ind atha

[TBDCh: 156]. —
‘И когда они были там, они увидели красную женщ ину возле брода’,

254

Грамматика нереального

и
А mbatar

cam co n fa c a ta r

ind

in g en co em h c ruth a ch [TBDCh: 158]. —

"И когда они были там, они уви дели ту девушку м илую , красивую’.

Объяснить отсутствие артикля в первом случае и его наличие —
втором какими-то рациональными способами нам не представля­
ется возможным, поскольку обе в дальнейшем 1. оказываются пред­
ставительницами Иного мира; 2. играют особую роль в развитии сю­
жета. М ы полагаем, что в каком-то из контекстов мы имеем дело с не­
б р е ж н о с т ь ю переписчика, н о в каком?! Видимо, в первом, поскольку,
как м ы о т м ет и л и в с а м о м начал е, для современного состояния языка
п о д о б н ы е к он ст р ук ц и и у ж е н е хар ак тер н ы , и, следовательно, именно
в с р ед н еи р л а н д ск и й п е р и о д д о л ж н о начаться расшатывание системы,
п р и котором о б л и г а т о р н о е ст а н о в и т ся факультативным, а затем —
во

и п р о с т о о ш и боч н ы м .

интерпретация не кажется
более углубленное изучение
др ев н еи р л ан дск ой нарративн ой техники продемонстрирует нам в ряде
сл у ч а ев н а м е р е н н у ю « о б р а т н у ю перспективу», т. е. катафорическое
развертывание текста. Впрочем, фраза Она вошла в комнату вполне
м о ж е т быть и началом современного романа или рассказа. И другое —
практически во всех случаях «аномального» употребления артикля он
вводит объект, имеющий мистический и при этом — сюжстно значи­
мый характер. И возможно, фраза он увидел эту женщину для ау дито­
рии может звучать как маркер поворота сюжета, что вновь возвращает
нас к предыдущей интерпретации.
Добавим, что интерпретация Турнейзена. как нам кажется, откры­
вает широкое поде для анализа древнеирландской нарративной техники
уже сточки зрения фокуса эмпатии в нем. Так. Гивон отмечает, что в со­
временном английском референциальное употребление артикля {Ifyou
see the man with a green hat...) может означать и то, что данный человек
в зеленой шляпе (как и наша женщина в красном плаще) может быть
известен Г, но нс известен С., однако Г. \ потребляет при нем опреде­
ленный артикль, так сказать, со своих позиций (см. [Grvyn 1984: 390]).
4.
И. наконец, последний из известных нам способов интерпрета­
ции «аномального» употребления артикля в древнеирландском был
изложен нам в частной беседе профессором Пр. Ни Кахойн. заведую­
щей кафедрой кельтской филологии Юниверсити Колледжа, Дублин
(UCD). По ее мнению, фразы такого типа представляют собой сокра­
щенный вид сложного предложения со вторым компонентом в виде
И в с е ж е п р ед л о ж ен н а я Т у р н е й зе н о м

н ам о д н о зн а ч н о н ев ер н о й . В о з м о ж н о ,

I I тут он увидел эту женщину. ..

255

связочной конструкции с опущенной связкой: Он увидел нечто, это
(была) женщина. То, что объект при этом имеет форму аккузатива не
противоречит данному объяснению, т. к. и в современном ирландском
грамматический субъект копулы всегла стоит в аккузативе. В таком
случае in изначально оказывается не собственно артиклем, а просто
демонстративом — ‘это, то’, который вводит поясняющее предложе­
ние. Ср., например, употребление артикля во фразе, довольно удачно
иллюстрирующей такую интерпретацию:
Impais in t-ara in carpat dothoet M e d b f o r ciilu. C o n -a c c a i m rap ingnad le .i. in n-aenmnai... [O ’R ahilly 1970: 5, 1 8 2 -1 8 3 ] — ‘П овернул
возница колесницу и поехала Медб назад. Увидела она нечто, что
было ей необычно: (ту) одинокую женщину...’ (‘...это /была/ одинокая
ж енщ ина’?).

Данное объяснение, как и два предыдущих, безусловно интерес­
но и, на наш взгляд, наиболее перспективно для дальнейшего иссле­
дования древнеирландского синтаксиса в целом. Обратим внимание
на три важных момента:
1. местоимение пі представляет собой контаминацию двух ме­
стоимений — неопределенного (предположительно, к * п е ц " -. при
n e c h ‘некто’ < * n e q w e -, ср. н е - к т о ) и і 'это. оно’, демонстратив ср. р.
с артиклем подвергается назализации и образует форму а п -і, п і, см.
[LEIА 1960, N-14; Thumeysen 1946: 311]). То есть в конструкциях та­
кого типа одновременно присутствует идея новизны и определенно­
сти (возможно, возвращаясь к идее Турнейзена. см. выше, новизны
для персонажа при определенности — для нарратора).
2. Префикс с о п -, который регу лярно \ потребляется в данных кон­
струкциях. сам по себе уже содержит инфигированное местоимение,
предположительно — демонстратив среднего рода (откуда и назали­
зация глагольной основы — с о п - а с с а е . из * k w e - + - ( s )a (n ) - ‘к тому’,
см. ILEIА 1987: 134]). Таким образом, фраза С о п - а с с а і п і, in m n a i...
развертывается примерно в следующий глагольно-партикульный ком­
плекс: «к том}' увидел он нечто-оно это-вот женщин}» (или более ли­
тературно — «и вот он увидел эту женщину...»).
3. В свете данной интерпретации артикль, как это отмечается
и для готского и проч., начинает исполнять функции «местоименной
связки или своебразного релятива» [Москальская 1977: 244]. Т. е. мы
имеем дело уже не с опущенной связкой, а с особой конструкцией,
в которой местоимение исполняет ее функции. Ср. в современном ир­
ландском — Sin i a n b h e a n 'Вот (эта) женщина’ (или ‘Это — женщина’)

256

Грамматика нереального

при Is bhean і ‘Она — женщина" (в первом примере демонстрагив бе­
рет на себя функции связки).
Какой же вывод можем мы сделать на основе всего сказанного?
Наверное, пока — ничего определенного. По крайней мере, ясно, что
интерпретаций нашего феномена может быть и несколько, причем
часто они друг другу и не противоречат. Однако нам представляет­
ся перспективным продолжить данное исследование с привлечением
как данных других кельтских языков, в которых также наблюдается
тенденция к сложению в многочленные комплексы нескольких деис­
тических партикул (причем — уже в континентальном, более раннем,
материале, в первую очередь — галльском), так и собственно фено­
менов древнеирландского же синтаксиса. Мы имеем в данном случае
в виду в первую очередь особый прием, который мы для себя условно
называем «внезапная встреча»: при описании неожиданной встречи
двух персонажей, в отличие от встречи запланированной или хотя
бы — предполагаемой, при которой герои обмениваются длинными
ритуальными формулами приветствия, диалог начинается со странно­
го краткого обмена практически незначимыми словами, слепленными
из двух-трех де мо истратив о в или других, говоря условно, «комму­
никаторов». Например. Am laid sin. ol in gilla - Is amlaid eigin. ol si
[Stokes 1903: 204], в переводе С. Шкунаева: «Что ж, — сказал юно­
ша. — Так-то, — сказала старуха» [Предания и мифы 1991: 211], букв.
‘Похоже так — Есть то подобно точно'. Или: — Amlaid sin a Mess
gegra! ar Conall — Aty sand, ar Mess gegra [ТЕ: 58]. — ‘Похоже так.
Месгсгра! сказал Коналл — Которое оно это тут, — сказал Месгегра"
(sand < *som-de, предположительно, с инфигированной и.-с. релятив­
ной частицей *-оі, см. [Schrijver 1997: 30]).
Как нам кажется, в подобных ситуациях наблюдается употребле­
ние набора деиктических частиц в функции особых дискурсивных
слов, цель которых — ретардация действия и затем идентификация
встреченного персонажа (ер. наблюдение Т. М. Николаевой о том. что
первичная коммуникативная установка Человека — идентификация
[Николаева 2002]). В нашем случае данный комплекс партикул ока­
зывается частично инкорпорированным в глагольный комплекс, что
вообще характерно для древнеирландского глагола. При переходе
от прямой речи к нарратив} от третьего лица, как можно предполо­
жить. набор частиц начинает маркировать смену топика (ер. «новые
имена необходимо каким-то специальным способом вводить в пове­
ствование» [Николаева 1984: 113]) и. возможно, является рефлексом

И тут он увидел эту женщину...

257

переноса объектного топика влево (см. [Givyn 1979: 211-212]) при
установлении в ирландском порядка слов VSO. Ср. — имитация раз­
говорно-эмоционального стиля речи у Окуджавы: Эта женщина,
увижу и немею...
При этом древнеирландский артикль оказывается еще не в полной
мере грамматикализованным, то есть уже превратившись в демонстратив, сохраняет функции, свойственные «примарным партикулам»
(по определению Т. М. Николаевой — см. [Николаева2008: 106 108 еі
passim]). Иными словами, демонстратив еще играет роль своего рода
коммуниканта, призванного привлечь внимание слушателя.
Примерно об этом же в свое время писала и Патриция Ронан. ког­
да в ходе анализа случаев «неоправданного» употребления артикля
в древнеирландском сделала вывод, что «они отличают введение
в речь нового топика, впервые вводимого на сцену» [Ronan 2004: 145].
И это, безусловно, так. однако следующий ее вывод о том. что таким
образом оказывается оформленной новая, точнее — дополнительная,
грамматическая категория — «сверхъестественное», уже обоснован­
ным не кажется. Точнее, кажется — не в полной мере обоснованым.
поскольку, несомненно, ее идея логически вытекает из предыдущих
рассѵждсний: сюжет саги вращается вокруг конфликта псевдореального с нереальным и поэтому к последнему и должно быть привлече­
но внимание слушателя. Более того, о маркированной дефиниции объ­
екта. называемого им irrealis, пишет и Гивон (см. | ( т оп 2015: 103]).
И поэтому примеров, еще раз подтверждающих введение «нереально­
го» нового объекта при глаголах сенсорного восприятия в древнеир­
ландском нарративе, мы, наверное, найдем еще много.
Интереснее было бы найти примеры обратные!

ЛИТЕРАТУРА

А веринцев 2010 — Аверинцев С. С. Судьба // Новая Философская энцикло­
педия. М.: Издательский дом «М ы сль», 2010. Т. 3. С. 6 6 3 -6 6 4 .
Алексеев 2019 — Алексеев С. В. «Устроение земли» в древнерусской и сред­
невековой южнославянской литературе / / Novogardia. 2019. № 1. С. 5-32.
Арутюнова 1990 — АрутюноваН . Д . Референция // Лингвистический энци­
клопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 411—412.
Афанасьев 2006 — Афанасьев Г. Е. История Ирландии. М.: U R S S , 2006.

(1-е изд. 1906.)

Беда Достопочтенный. Церковная история народа Англов /
Пер. с лат. В. В. Эрлихмана. СПб.: А летейя, 2001.
Бехайм 2005 — Бехайм Михаэль. Дракула-воевода / Пер. В. М икушевича //
СтокерБрэм. Дракула /И зд . подгот. М. И. О десским. М.: Энигма, 2005.
Беда 2001 —

С. 5 0 1 -5 3 8 .
Бирн 2006 — Бирн Ф. Д . Короли и верховные правители Ирландии / Пер.
с англ. С. Иванова. СПб.: Евразия, 2006.
Бондарко 1996 - Бондарко А. В. Категория врем ен ною порядка и функ­
ции глагольных форм вида и времени в высказывании (на материале
русского языка) // М ежкатегориалі.ные связи в грамматике / Отв. ред.
А. В. Бондарко. СІІб.: Д митрий Буланин, 1996. С. 6 -2 1 .
Боси 2004 — Боси Р. Лапландцы. Охотники за северны ми оленями / Пер.

с англ. М.: Центрполиграф, 2004.
Боура 2002 — Боура С. М . Героическая поэзия / Пер. с англ, и вступ. ста­
тья Н. И. Гринцера, И. В. Ершовой. М.: Н овое литературное обозрение,

2002.
Брагинская-интернет — Брагинская Н. В. Экфрасис как тип текста (к про­
блеме структурной классификации) //U R L : ivgi.rsuh.ru/article.html (раз­
м ещ ено на сайте « w w w 2 .r s h u h .r u » — дата вхождения 22 02.2019).
Вергилий — Вергилии. Буколики. Георгики. Э н е и д а /П е р . с лат. С. О ш еро­
ва. М.: Художественная литература, 1971.
В еселовский 1940/1989 — Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М.:
Высшая школа, 1989 (1-е изд. 1940.)

Литература

259

Видукинд Корвейский 1975 — Видукинд Корвейский. Деяния саксов / С о с т ,
пер. и коммент. Г. Э. Санчука // Памятники средневековой истории на­
родов Центральной и Восточной Европы. М.: Наука, 1975.
Гальфрид М онмутский 1984 — Гальфрид М о н м ут ск и й . История бриттов /
Изд. подгот. А . С. Бобович, А. Д . М ихайлова, С. А . Ош еров. М.: 1Іаука,
1984. (Сер. «Литературные памятники».)
Гамкрелидзе, Иванов 1984 — Г а м кр ели д зе Т. В., И ва н о в Вяч. Вс. И ндоевро­
пейский язык и индоевропейцы . Тбилиси: И зд-во Тбилисского ун-та,
1984.
Гвоздецкая 1999 — Г возд ецкая Н. Ю . Семантика имени Хель в Старшей
Э дде // Атлантика. Записки по исторической поэтике Вып. 4 Мд
И зд-во MI У 1999. С. 3 -3 2 .
Гвоздецкая 2018 — Г воздецкая Н. Ю . Экфрасис в древнеанглийской поэ­
зии: описание волш ебного меча в Беовульфе (в аспекте меж сем иотиче­
ского и межъязыкового перевода) // Теория и история экфрасиса: итоги
и перспективы изучения / Отв. ред. Т. Автухович. Седльце: Институт
региональной культуры и литературоведческих исследований имени
Францишка Карпинского в Ссдльцах. 2018 С. 5 1 9 -5 3 1
Гвоздецкая 2019 — Г воздецкая Н. Ю . М орфология нарратива видений
в Древней Англии, или Где граница м еж ду нереальным и реальным? //
М еж ду строк... или Грамматика нереального-3: материалы круглого
стола 20 декабря 2019 г. М.: М А К С-П РЕС С, 2019. С. 12-18.
Гильда Премудрый 2003 — Г и л ь д а П р ем уд р ы й . О погибели Британии / Изд.
текста, пер. и примеч. Н. Ю. Чехонадской. СПб.: А летейа, 2003.
Грабарь-Пассек 1966 — Грабаръ-Пассек М . Е. Античные сюжеты и формы
в западноевропейской литературе. М д Наука, 1966.
Гуревич 1990 — Гуревич А. Я. Средневковый мир. Культура безмолствую щего большинства. Мд Искусство, 1990.
Гухман 1981 — ГухманМ. М . Историческая типология и проблема диахро­
нических констант. Мд Наука, 1981.
Дауни 2018 — Дауни А. Б. Байесовские модели. Байесовская статистика
на языке программирования Phyton / Пер. с англ. В. А. Яроцкого. Мд
Д М К П ресс, 2018.
Евдокимова 2002 — Евдокимова Л. В. Перевод и подражание: литературная
теория и практика (вступительные замечания) // Перевод и подражание
в литературах Средних веков и Возрождения / Отв. ред. Л. В. Евдоки­
мова и А . Д. Михайлов. Мд ИМЛИ РАН, 2002. С. 3-1 1 .

Евдокимова 2006 — Стих и проза в европейских литературах Средних ве­
ков и Возрождения / Отв. ред. Л. В. Евдокимова. М., 2006.
Зеленин 1995 — Зеленин Д . К. Избранные труды. Очерки русской мифологии:
Умершие неестественной смертью и русалки. Мд Индрик, 1995.
Зюмтор 2003 — Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики / Пер.
с франц. И. Став. СПбд Алетейа, 2003.

260

Грамматика нереального

Иаков Ворагинский 2018 — Иаков Ворагинский. Золотая легенда. Жития
святых /И з д . подг. В. Р. Рохмистров. М.: Рипол-классик, 2018.
Иванов 2021 — Ч удеса в житиях средневековых святых Западной Церкви /
С о с т , пер. и примеч. С. В. Иванова. СПб.: Евразия, 2021.
Ирландские саги 1933 — Ирландские саги / Пер. и комм. А . А. Смирнова.
Л.-М.: A cadem ia, 1933.
Карамзин 1989 — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I.
М.: Наука, 1989.
Клейнер 2018 — Клейнер Ю. А . На полпути к цели («Речи Х амдира» 16;
«Беовульф» 2 2 5 -2 2 7 А ; «И сход» 1 7 4 -1 7 6 В ) // Атлантика. Записки по
исторической поэтике. М.: М АКС-П РЕСС, 2018. Вып. 15. С. 3 7 -4 8 .
Козовой 1967 — Козовой В. Роман о Тристане и И зольде // BedierJ. Le ro­
man de Tristan et Iseut. M.: Progres, 1967. C. 5 -3 4 .
К расухин 2004 — Красухин К. Г. Аспекты индоевропейской реконструк­
ции. Акцентология. М орфология. Синтаксис. М.: ЯСК, 2004.
Кунцевич 1977 — Кунцевич М. Тристан 1946 / Пер. с польск. Г. Языковой.
М.: П рогресс, 1977.
Кэри 2002 — Кэри Д ж . Время, пространство и И ной мир //1 Іредставления
о смерти и локализация Иного мира у древних кельтов и германцев. М .:
ЯСК, 2002. С. 13 0 -1 5 2 .
Лаврентьева 2006 — Лаврентьева Е. В. Повседневная жизнь дворянства
пушкинской поры: приметы и суеверия. М.: М олодая гвардия, 2006.
Лакан 2006 — Лакан Ж . И м ена отца / Пер. с франц. А . Ч ер н о та зо в а . М.:
Гнозис, 2006.
Легенда о Тристане и И зольде 1976 — Легенда о Тристане и И зольде / Изд.
подгот. А. Д. М ихайлов. М.: Наука, 1976. (Сер. «Литературные памят­
ники».)
Лорд 1994 — Лорд А. Б . Сказитель / Пер. с англ. М.: Наука : Европейский
университет, 1994.
Лотман 1992 — Лотман Ю. М. Каноническое искусство как информаци­
онный парадокс // Лотман Ю. М. Статьи по семиотике и типологии
культуры. Таллинн: А лександра, 1992. Т. I. С. 2 4 3 -2 4 7 .
Лотман 2000 — Лотман Ю . М. В нутри мыслящих миров // Лотман Ю. М.
Семиосфера. СПб.: И скусство-С П б, 2000.
М ак-Кензи 2003 — Мак-Кензи А . Р ож дение Ш отландии / Пер. с англ.
С. Иванова. СПб.: Евразия, 2003.
М аслов 1948 — Маслов Ю . С. В и д и лексическое значение глагола в совре­
менном русском литературном языке // Изв. А П СССР, Отд. Лит. и яз.,
1948. Т. 7. Вып. 4. С. 3 0 3 -3 1 6 .
М атюшина 2002 — Матюшина И . Г. Поэтика рыцарской саги. М.: РГГУ,

2002 .
М елетинский 1994 — Мелетинский Е. М . О литературных архетипах. М.:
РГГУ, 1994.

Литераіура

261

Мельникова 2011 — Мельникова Е. А. П роисхождение правящей династии
в раннесредневековой историографии. Легитимизация иноэтничной зна­
ти // Мельникова Е. А. Древняя Русь и Скандинавия: избранные труды.
М .: Русский Ф онд Содействия Образованию и Науке, 2011. С . 109-113.
М ихайлов 1976 — Михайлов А. Д. От составителя / / Легенда о Триста­
не и И зольде / Изд. подгот. А . Д . М ихайлов. М.: Наука, 1976 С. 5 -8 .
(Сер. «Литературные памятники».)
М ихайлов 2006 — Михайлов А. Д. Средневековые легенды и западноевро­
пейские литературы. М д Я СК , 2006.
М ихайлова 1984 — Михайлова Т. А. Ирландская героическая сага и пробле­
ма типологии эпической формы (на материале уладского цикла): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М ., 1984.
М ихайлова 1989 — Михайлова Т. А. «Боевая колесница с серпами» как па­
мятник, как текст, как реалия // Э п ос С еверной Европы: пути эволю ­
ции / Отв. ред. О. А . Смирницкая. М д Изд. МГУ, 1989.
М ихайлова 1995 — Михайлова Т. А. «Кто там в малиновом берете?», или
о функции цвета в ирландских эпических и фольклорных текстах // А т­
лантика. Записки по исторической поэтике. Вып. 1. М д И зд. МГУ, 1995.
С. 5 -1 6 .
М ихайлова 1996 — Михайлова Т. А. Кровь на снегу // В естник М Г У Сер. 9.
Филология. 1996. № 2. С. 4 8 -5 5 .
М ихайлова 1997 — М и ха й ло ва Т. А. Этайн и Кайльб: облик женщины
и женский образ // Атлантика. Записки по исторической поэтике. 1997.
Вып. III. С. 163-178.
М ихайлова 1999 — Михайлова Т. А. Ирландское предание о С уибне Безум­
ном, или взгляд из XII века в VII. М д Изд-во М ГУ 1999.
М ихайлова 2001 — Михайлова Т. А. Су ибне-гелы : зверь или дем он, безум ец
или изгой. М д Аграф, 2001.
М ихайлова 2004 — Михайлова I А. Хозяйка судьбы. ( )браз женщины в тра­
диционной ирландской культуре. М д ЯСК, 2004.
М ихайлова 2005 — М ифологема женщ ины-судьбы у древних кельтов и гер­
м а н ц ев /О тв . ред. Т. А. Михайлова. Мд Индрик, 2005.
М ихайлова 2009 — Михайлова Т. А. Граф Дракула: проблема прототипа //
М иф в фольклорных традициях и культуре новейш его времени. Чтения
по истории и теории культу ры. М д РГГУ 2009. Вып. 57. С. 9 0 -1 1 0 .
М ихайлова 2012 — Михайлова Т. А. Ирландия от Викингов до норманнов.
Язык, культура, история. М д ЯСК, 2012.
М ихайлова 2016 — Михайлова Т. А. Белые птицы севера: некоторые м ы с­
ли и предположения // Синхрония. Диахрония. Текстология. Сборник
научных статей и переводов. К ю билею Е. М. Чекалиной. Мд М АКСП ресс, 2016. С. 71 -7 8 .
М ихайлова 2017 — М и х а й л о в а Т. А. Демоны -заместители: синтаксическая
функция как обоснование фольклорного нарратива // Д емонология как

262

1р ам м ати ка нереального

семиотическая система / Отв. ред. Д. И. А нтонов, О. Б. Христофорова.
М.: Индрик, 2017. С. 274-301.
Михайлова 2019 — Михайлова Т. А . О «призвании саксов», или Роль « д е ­
тали» в псевдо-историческом нарративе // Материалы конференции
«Память и идентичность: особенности историописания в А нтичности,
в Средние века и ранее Новое время», РГГУ, июнь 2018 г. М.: РГГУ,
2019. С. 109-129.
М ихайлова, Ш кунаев 1985 — П охищ ение быка из Куальнге / Изд. подгот.
Т. А. М ихайлова, С. В. Ш кунаев. М.: Наука, 1985. С. 5 9 -6 6 . (Сер. «Л и­
тературные памятники».)
М ладшая Эдда 1970, 2005 — Младшая Эдда / Изд. О. А . Смирницкая,
М. И. Стеблин-Каменский. СПб.: Наука, 1970. (П ереиздание — 2005.)
Москальская 1977 —Москалъская О. II. Становление категории определен­
н ост и /н еоп р едел ен н ости //И сторико-типологическая морфология гер­
манских языков. Фономорфология. Парадигматика. Категория имени /
Ред. М. М. Гухман. М ., 1977.
Надь 2017 — Надь Д ж . Ф. Театрализация Иного мира в средневековой ир­
ландской традиции // Атлантика. Записки по исторической поэтике /
Пер. с англ. М. Елиферовой. Вып. 14. С. 1 38-157.
Налимов 1979 — Налимов В. В. Вероятностная модель языка. О соотнош е­
нии естественны х и искусственны х языков. М.: Наука, 1979.

Ненний 1984 — Ненний. История бриттов И Галъфрид Монмутский. Исто­
рия бриттов / Изд. подгот. А. С. Бобович, А. /1. Михайлова, С. А. Ошеров, пер. с лат. А. С. Бобовича. М.: Наука, 1984. С. 171-193. (Сер. «Ли­
тературные намят .... ...». )
Николаева 1984 — Н и ко ла ева Т. М . Коммуникативно-дискурсивный под­
ход и интерпретация языковой эволюции // Вопросы языкознания. № 3.
1984. С. 111-119.
1Іиколаева 2002 — Н и ко ла ева Т. М . IІространство славянских партикул. М.:
Языки славянских культур, 2002.
Николаева 2008 — Н и ко ла ева Т. М . 1Іепарадигматическая лингвистика
(история «блуждающих частиц»). М.: Языки славянских культур, 2008.
()пьянение уладов 2004 — ()пьянение >ладов // Сагиобуладах/Пер. Т. Ми­
хайловой. М.: Аіраф, 2004. С. 79-110.
IІадучева 2001 — П а дучева К. В. Высказывание и его соотнесенность с дей­
ствительностью. М.: Наука, 2001. (1-е изд. 1985.)
IІадучева 2005 — П а д у чева Е. В. Міра со временем в первой главе романа
В Набокова «Пнин» // Язык. Личность. Текст. Сб. статей к 70-летию
Г М 1Іиколаевой. М : Языки славянских культур, 2005. С. 916-931.
ПВЛ 1978 — Повесть временных лет // Памятники литературы Древней
Руси. XI - начало XII века / Сост. Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев, изд.
О. В. Творогова, пер. Д. С. Лихачева. М : Художественная литература,
1978. С. 23-278.

Л итература

263

Петроний 1969 — П ет роний, Арбитр. Сатирикон // Ахилл Татий — Лев­
киппа и Клитовонт, Лонг — Дафнис и Хлоя, Петроний — Сатирикон,
Апулей — Золотой осел / Пер. с лат. под ред. Б. И. Ярхо. М.: БВЛ :
Худ. лит., 1969.
Петрухин 2004 — П ет р ухи н В. Я . Становление государства и власть пра­
вителя в германо-скандинавских и славянских традициях: аспекты
сравнительно-исторического анализа // Очерки истории народов Рос­
сии в древности и раннем средневековье / Отв. ред. В. Я . Петрухин,
Д. С. Раевский. М.: Знак, 2004. С. 81-150.
Пиотровский 2008 — П и о т р о вски й Д . Д . Взаимодействие временных форм
глагола (на материале скандинавских памятников): Автореф. дисс. ...
канд. филол. наук. СПб.: СРГУ, 2008.
Повесть о Дракуле 1982 — Повесть о Дракуле // Памятники литературы Древ­
ней Руси. Вторая половина XV в. /Подгот. текста и коммент. Я. С. Лурье;
пер. О. В. Творогова. М.: Художественная литература, 1982. С. 554-565.
Подосинов 2000 — Подосинов А . В. Символы четырех Евангелистов. М.:
Языки русской культуры, 2000.
Попова 2019 — Попова О. В. Структура «сюжета о рыцаре с лебедем» и ее
трансформация в средневековой литературе: Дисс. ... канд. филол. наук.
М.: МГУ-РГГУ, 2019.
Предания и мифы 1991 — Предания и мифы средневековой Ирландии /
Сост. и пер. С. В. Шкунаева. М., 1991.
Приходько 1999 — П риходько Е. В. Двойное сокровище. Искусство прорица­
ния Древней Греции: мантика в терминах. М.: Прогресс-Традиция, 1999.
Пропп 1986 — П р о п п В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.: Издво Ленинградского ун-та, 1986.
Пчелов 2004 — П ч ело в Е. В. Рюриковичи. История династии. 1000 лет од­
ного рода. М.: Олма-пресс, 2004.
Ристо 2016 — Ристо Р. Настоящее сценическое (Praesens Sceanicum) среди
функций форм настоящего времени // Вестник Санкт-Петербургского
университета, 2016. Вып. 1. С. 100-106.
Сага о людях из лососьей долины 1999 — Сага о людях из лососьей доли­
ны // Исландские саги / Под общ. ред. О. А. Смирницкой, пер. В. Г. Адмони и Т. И. Сильман. Т. 1. СПб.: Нева : Летний сад, 1999. С. 217-410.
Сага о Ньяле 1999 — Сага о Ньяле // Исландские саги / Под общ. ред.
О. А. Смирницкой. СПб.: Нева : Летний сад, 1999. Т. 2. С. 47-370.
Саги об уладах 2004 — Саги об уладах / Сост. Т. А. Михайлова. М.: Аграф,
2004.
Санников 2008 — Санников В. 3. Русский синтаксис в семантико-прагмати­
ческом пространстве. М.: ЯСК, 2008.
Сегал 1965 — Сегал Д . М . Опыт структурного описания мифа // Труды по
знаковым системам II — Works on Semiotics, Transactions of the Tartu
State University. Тарту, 1965. C. 150-158.

264

Г рам м ати ка н ереального

Седакова, Толстая 1999 — Седакова И. А ., Толстая С. М . Загадки // Славян­
ские древности. Этнолингвистический словарь под обшей редакцией
Н. И. Толстого. Т. 2. М.: Международные отношения, 1999. С. 233-237.
Смирницкая 2008 — Смирницкая О. А . Sl3 Beowulfes: границы «культурной
лексики» в древнеанглийском эпосе // Смирницкая О. А . Избранные ста­
тьи по германской филологии. М.: Изд-во МГУ, 2008. С. 57-73.
Смирнов 1933 — Смирнов А . А . Ирландские саги / Пер., вступит, ст. и примеч. А. А. Смирнова. М.; Л., 1933.
Смирнов 1973 — Смирнов А . А . Древнеирландский эпос //Исландские саги.
Ирландский эпос / Статья, пер., примеч. А. А. Смирнова. М.: Худ. лит.,
1973. С. 547-564.
Снорри Стурлусон 1980 — Снорри Стурлусон. Круг земной / Изд. подгот.
А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Ка­
менский. М.: Наука, 1980.
Стаф 2016 — Стаф И. К. Цветы риторики и прекрасные литеры Француз­
ская литература позднего Средневековья и раннего Возрождения. Мл
СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016.
Стефанович 2012 — Стефанович П. С. «Сказание о призвании варягов»
или Origo gentis russorum l // Древнейшие государства Восточной Ев­
ропы 2010. Мл Университет Дмитрия IІожарского, 2012. С. 514-583.
Стокер 2020 — С т о к ер Б. Дракула / Изд. подгот. Т. А. Михайлова,
М. П. Одесский. Мл Наука : Ладомир, 2020. (Сер. «Литературные
памятники».)
Тернер 1972 — Тернер В. Проблема цветовой классификации в примитив­
ных культурах (на материале ритуала ндембу) // Семиотика и искусствометрия /Под ред. Ю. М. Лотмана. Мл Наука, 1972. С. 50-81.
Толстая 1999 — Толстая С. М . Имя // Славянские древности. Этнолингви­
стический словарь под общей редакцией Н. И. Толстого. Т. 2. Мл Меж­
дународные отношения, 1999. С. 408-413.
Топоров 1993 — Топоров В. Н . Эней — человек судьбы. К «средиземномор­
ской» персонологии. Ч. I. Мл Радикс, 1993.
Топоров 2000 — Топоров В. Н . Лебедь // Мифы народов мира. Т. 2. Мл
Олимп, 2000. С. 40-41.
Топоров 2005 — Топоров В. Н . Об одном способе сохранения традиции
во времени: имя собственное в мифопоэтическом аспекте // Т опо­
ров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. М.: ЯСК, 2005.
С. 362-371.
Топорова 2000 — Топорова Т. В. Германские языки // Языки мира. Герман­
ские языки. Кельтские языки. Мл Наука, 2000.
Топорова 2001 — Топорова Т. В. Опыт анализа текста: «Разрушение Дома
Да Дерга» и «Прорицание вельвы» // Arbor mundi. Мировое древо.
Международный журнал по теории и истории мировой культуры. Мл
Издат. центр РГГУ, 2001. Вып. 8. С. 87-95.

Л итература

265

2002 — Топорова Т. В. Древнегерманские представления об ином
мире // Представления о смерти и локализация Иного мира у древних
кельтов и германцев. М.: ЯСК, 2002. С. 340-434.
Турнье 2004 — Турнье М. Полет вампира: заметки о прочитанном / Пер.
с франц. М.: Стратегия. 2004.
Успенский 2014 — Успенский Ф. Б. Люди, тексты и вещи Из истории куль­
туры средневековой Скандинавии. М.: Неолит, 2014
Фасмер 1996 — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка.
СПб.: Азбука, 1996.
Федоров, Паламарчук 2014 — Федоров С. Е., ПаламарчукЛ. А. Средневеко­
вая Шотландия. СПб.: Издательство «Дмитрий Буланин», 2014.
Фрейденберг 2018 — Фрейденберг О. I Іроисхождение литературного опи­
сания (публ. Н. Костенко и И Брагинской) //Теория и история экфрасиса: итоги и перспективы изучения / Отв. ред. Т. Автухович. Седпьце:
Институт региональной культуры и литературоведческих исследований
имени Францишка Карпинского в Седльцах, 2018. С. 28-76.
Фрилинг, Ауэр 1973 — Фрилинг Г., Ауэр К. Человек — цвет — пространство.
Прикладная цветопсихология / Пер. с немец. М.: Стройиздат, 1973.
Хейзинга 1992 — Хейзинга II. H o m o ludens в тени завтрашнего дня / Пер.
с нидерланд. В. В ()шиса. М : IІрогресс, 1992.
Циммерлинг 1996 — Циммерлинг А. В. В поисках устною текста//Атланти­
ка. Записки по исторической поэтике. 1996. Вып. 2. С. 103-117.
Чепелевская 2011 — Ч епелевская Т. II. Код одежды и его роль в творчестве
И. Цанкара (на материале прозы) // Коды повседневности в славянской
культуре: еда и одеж да / Отв. ред. Н. В. Злыднева. СПб., 2011.
Шичалин 1991 — Ш и ча ли н Ю . А. Стаций - гениальный поэт в бездарную
эпоху // Стаций П ублий П апиний. Фиваида /И зд . подг С. В. Шервинский,
Ю. А. Шичалин, Е. Ф. Шичалина. М.: Литературные памятники, 1991.
Эрлихман 2014 — Э рлихм ан В. Граф Дракула: Тайны князя-вампира. М.:
Вече, 2014.
Яременко 1997 — Я р ем енко С. Н . В неш ность человека в культуре. Ростов-на-Дону: ДГТУ, 1997.
Топорова

АС — The Annals o f C lonm acnois, being A nnals o f Ireland from Earliest Times
to A ID. 1408. Transl. into E nglish A .D . 1627 / Ed. by D. Murphy. Dublin:
University Press, 1896.
Aided Cloinne IJislinn 1923 — Aided Cloinne Uislinn: Deirdre’s Early Days //
A 1Iistorical Reader of Old Irish/Ed. by J. Pokomy. Halle: Verlag Von Max
Niemer, 192.3 P. 8-12.
AFM — Annala Rioghachta Eireann: Annals of the kingdom of Ireland by the
Four Masters, from the earliest period to the year 1616. 7 vols / Ed. andtrans.
by J. О Donovan. Dublin: Hodges, Smith& Co., 1848-1851 (Repr. Dublin,
1856: Dublin, 1990.)

266

Г рам м ати ка н ереального

Arbuthnot 2005 — Coir Anmann: a Late Middle Irish Treatise on Personal
Names / Ed. by Sh. Arbuthnot. Vol. 59. London: ITS, 2005.
Arnold 1938 — Le Roman de Brut de Wace / Ed. by I. Arnold. Vol. 1. Paris:
Societe des anciens textes franfais, 1938.
AT — Annals ofTigcmaeh//Revue celtiques. 1895. Vol. XVII/Ed. by W Stokes.
P. 6-33, 116-263.
AIJ — The Annals of Ulster / l id by S. Mac Airt and G. Mac Niocaill Dublin:
DIAS, 1983.
Aubaillv 1986 — Aubailly J.-Cl. La fee et le chevalier. Essai de mythanalyse de
quelques lais feeriques des XIle et XHIe sieelcs. Paris: I Ionore Champion,
1986.
Bannerman 1974 — Bannerman ,/. The Convention of Druim Cett // Bannerman J. Studies in the history of Dalriada. Edinburgh; London: Scottish
Academic Press, 1974. P. 157-170.
Barron 1968 — Barron W. R. J. Versions and texts of the Naissance du Chevalier
auCygne //Romania. 1968. Vol. 89. No. 356. P. 481-538.
Bedier 1967 — BedierJ. Le roman de Tristan et Iseut. M.: Progres, 1967.
Benoit de Sainte-Maure 1904-1912 — Benoit de Sainte-Maure. Le Roman de
Troie / lid. by L. Constans. Vol. 1-6. Paris, 1904-1912.
Bergin 1974 — BerginO. Bardic Poetry. Dublin: DIAS, 1974.
Berlin, Key 1969 — Berlin B.. Key P. Basic Color Terms: Their Universality and
Evolution. B erkeley, CA: University of California Press, 1969.
Bernard, A tkinson 1898 — The Irish Liber Hymnorum / Ed. and transl. by
J. H. Bernard, R. Atkinson. London: Harrison and Sons, 1898.
B est, Lawlor 1931 — The M artyrology o f Tallaght from the Book of Leinster
and M S. 5100-4 in the R oyal Library, B russels / Ed. and transl. by R. I. Best.
H. J. Lawlor. London: Harrison and Sons, 1931.
B est, O ’B rien 1967 — B e s tR . I., О B r ie n M . A . The B ook o f Leinster, formerly
Lebar na Nhachongbala / Ed. by R. I. B est, M. A . O ’Brien. Vol. V. Dublin:
D IA S, 1967.
Bhreathnach 1982 — B h rea th n a ch M . The Sovereignty G oddess as G oddess o f
Death? //Z eitsh rift fur celtische P hilologie. 1982. Bd. 39. S. 2 4 3 -2 6 0 .
Bhreathnach 1984 — A N e w E dition o f Tochmarc B ecfh o la / Ed. by
M. B hreathnach/ / Eriu. 1984. 35. P. 5 9 -9 1 .
Bhreathnach, Murray 2005 — B ade Chuinn Chetchataigh: Edition / Ed. by
E. Bhreathnach, K. Murray // The Kinship and Landscape o f Tara / Ed. by
E. Bhreathnach. Dublin: Four Courts Press, 2005. P. 7 3 -9 4 .
B inchy 1962 — B in c h y D. A. The passing of the Old Order // Proceedings of the
International C ongress o f Celtic Studies. D ublin, 6 -1 0 July 1959. Dublin:
D IA S, 1962. P. 119-132.
Binchy 1963 — Scela Cano m eic Gartnam /Ed. by D. Binchy. Dublin: DIAS, 1963.
B isagni 2009 — B isa g n iJ . The Language and the D ate o f Amrae Colnim b Chille //
K elten am Rhein: Proceedings o f the Thirteenth International C ongress o f

Литература

267

C eltic Studies / Ed. by St. Zimmer. Bonn, 2007 / / Zweiter Teil. P hilologie.
Sprachen und Literaturen. Bonn: Verlag Von Zabem , 2009. P. 1-11.
B isagni 2019 — B isa g n i J. Amrae Coluim b Chille: a critical edition. Dublin:
D IA S, 2019.
B olte, Polivka 1963 — B o lte J., P o liv k a G. Anm erkungenzu den Kinder- und
Hausmarchen der Brtider Grimm. Erster Band. L eip zig : D ieterich’sche
Verlagsbuchhandlunf, 1963.
Bondarenko 2014 — B o n d a ren ko G. Studies in Irish M ythology. Berlin: Currach
Ban Publications, 2014.
Borsje 2010 — B o rsje J . R ules & L egislations on L ove Charms in Early M edieval
Ireland//P eritia. 2010. Vol. 21. P. 1 72-190.
Borsje 2012a — B orsje J. L ove M agic in M edieval Irish Penitential, Law and
Literature: A d y n a m ic perspective // Studia N eophilologica. 2012. Vol. 84.
P. 6 -2 3 .
Borsje 2012b — B o rsje J. The C eltic E vil E ye and Related M ythological M otifs
in M edieval Ireland. Leuven; Paris; Walpole: Peeters. 20 12.
Bray 1992 — B ra y A. D . A List o f M otifs in the L ives o f the 1iarly Irish Saints.
FF Communications. N o. 52. Elelsinki: Suom alainen Tiedeakatem ia, 1992
Breatnach 1953 — B re a th n a ch R. A . The Lady and the King: a Them e in Irish
Literature // Studies. 1953. Vol. XLII. P. 3 2 1 -3 3 6 .
Breatnach 1958 — B rea tn a ch R. A . The Pursuit o f Diarmaid and Grainne //
Studies: A n Irish Quarterly R eview . 1958. Vol. 47. No. 185. P. 9 0 -9 7 .
Breatnach 1989 — B rea tn a ch L. An Edition o f A n tra S en a in H Sages, Saints
and Storytellers. C eltic Studies in I lonour o f Professor James Carney / Ed.
by D. 6 Corrain, L. Breatnach, К M cC one. M aynooth: A n Sagart, 1989.
P. 7 -3 1 .
Bruford 1969 — B ru fo rd A. G aelic Folktales and M edieval R om ances. A Study
o f the Early M odem Irish R om antic Tales and Their Oral Derivates. Dublin:
Folklore o f Ireland Society, 1969.
Bruford 1986/1987 — B ru fo rd A . Oral and Literary Fenian T ales//B ealoid eas. The
Journal o f the Folklore o f Ireland Society. 1986/1987. Vol. 54/55. P. 2 5 -5 6 .
B um ke 1967 — В ит ке J. D ie rom anisch-deutschen Literaturbeziehungen lm
Mittelalter. Heidelberg: Carl Winter Universitatsverlag, 1967.
B ym e 1973 — B yrn e F .J . Irish kings and high-kings. London: Four Courts Press,
1973. (First edition 1987.)
B ym e 2008 — B y m e F. J. The trembling sod: Ireland in 1169 / / A N e w History
o f Ireland. Oxford: Oxford U niversity Press, 2008. P. 1-42.
Calder 1907 — Imtheachta A eniasa. The Ir ish A en eid /E d . by G. Calder. London:
Irish Texts Society, 1907.
Carey 1993 — C arey J. A N e w Introduction to L e b o r G a b a la Erenn. Irish Texts
Society. London: E lo Press, 1993.
Carey 2007 — C arey J. Ireland and the Grail. Aberystwyth: C eltic Studies
Publications, 2007.

268

Грамматика нереального

Carmichael 1905 — C a rm ich a el A . Deirdre and the Lay o f the Children o f
U isne orally collected in the Island o f Barra, and literally translated by
A. C. Edinburgh: D avid Nutt, 1905.
Carney 1955 — C a rn ey J. Studies in Irish Literature and History. Dublin: D IA S,
1955. (Repr. 1979.)
Carney 1989 — C a rn ey J. The D ating o f Archaic Irish Verse // Early Irish
Literature — M edia and Com m unication / Ed. by S. N . Tranter, H. Tristram.
Tubingen: Narr, 1989. P. 3 9 -5 6 .
Caroutch 1981 — C arontch F. Y. La L icom e alchimique. Paris: Editions
Philosophiques, 1981.
Caroutch 2002 — C aroutch F. Y. La Licorne. Sym boles, m yth et realties. Paris:
Pygm alion, 2002.
Chadwick 1927 — A n Early Irish Reader: Seel M ucci M ic Datho / Ed. by
N . K. Chadwick. Cambridge: A t the U niversity Press, 1927.
Chadwick 1935 — C h a d w ick N. K. Imbas forosnai // Scottish G aelic Studies.
1935. Vol. 4. P. 9 7 -1 3 5 .
Clancy, Marcus 1995 — C la n cy T. O., M a rc u s G. Iona. The Earliest Poetry o f a
Celtic Monastery. Edinburgh: Edinburg U niversity Press, 1995.
Clarke 2015 — C la rk e M . The L e a b h a r G a b h a la and Carolingian origin legends //
Earh M edieval Ireland and Europe: Clironology, Contacts, Scholarship.
A Festschrift for Daibhi 6 Croinin / l id. by P. Moran, I. Wamtjes. Tumhout,
Belgium : B repols Publishers, 2015. P. 4 4 1 -4 8 0 .
C osquin 1922 — C o sq u in E. Les contes indiens et Г Occident. Paris: Librairie
ancienne I Ionore Champion, 1922
Cross 1952 — C ross T. P . M otif-index o f Early Irish literature. Bloom ington:
Indiana U niversity Press, 1952
D alton 1970 — D a lto n G. F. The Ritual Killing o f the Irish King // Folklore.
1970. Vol. 81. N o . l.P . 1-22.
Davenport 2004 — D a v e n p o rt A . M edieval Narrative. An Introduction. Oxford:
Oxford U niversity Press, 2004
D avies 1989 — D a vie s W. The Place o f 1lealing in Early Irish Society // Sages,
Saints and Storytellers. C eltic Studies in I lonour o f Professor James C am ey /
Ed. by D . 6 Corrain, L. Breatnach, K. M cCone. M aynooth: An Sagart, 1989.
P. 4 3 -5 5 .
De Bernardo Stem pel 1986 — D e B ernardo S te m p e l P. Indogermanishe D em onstrativa und der altirische Artikel // Zeitschrift fur celtische P hilologie. 1986.
Bd. 41. S. 2 5 9 -2 7 1 .
Der Schwanritter 1972 — D er Schwanritter. D eu tsch e Erzahlungen des 13. und
14. Jahrhunderts / Hrsg. und aus dem M ittelhochdeutschen ubertragen vo n
H ans Joachim G em entz. Berlin: Rutten & L ohening, 1972
D illon 1948 — D illo n M . Early Irish Literature. Chicago: U niversity o f Chicago
Press, 1948. (Repr. D ublin 1994, 1997.)
D illon 1952 — The story o f the finding o f C a sh el//E riu . 1952 Vol. 1 6 .P .6 1 -7 3 .

Литература

269

D illon 1953 — Serglige Con C u la in n /E d . by M. D illon. Dublin: D IA S, 1953.
D inneen 1927 — Focloir Gaedhilge agus Bearla // Irish-English Dictionary /
Comp. P. S. Dinneen. Dublin: Irish Texts Society, 1927.
D oan 1983 — D o a n J. E. Cearbhall О Dalaigh as lover and tragic hero // Bealoideas. The Journal o f the Folklore o f Ireland Society. 1983. Vol. 51. P. 11-30.
D obbs 1954 — D o b b s M . The silver basin o f Etain // Zeitschrift fur celtische
P hilologie. 1954. Bd. 24. S. 2 0 1 -2 0 3 .
D oherty 2001 — D o h e rty Ch. The Viking Impact upon Ireland // The V ikings in
Ireland /E d . by A. Ch. Larsen. R osklide, 2001. P. 2 9 -3 6 .
D ooley, R oe 1999 — D o o le y A ., R o e H . Tales o f the Elders o f Ireland. Oxford:
O xford U niversity Press, 1999.
D ottin 1924 — D o ttin G. La legende de la Prise de Troie en Irlande // R evue
celtique. 1924. Vol. 41. P. 14 9 -1 8 0 .
D unbavin 1998— D u n b a vin P. Piets and A ncient Britons: A n Exploration o f Pictish Origin. Oxford: Oxford U niversity Press, 1998.
Eberly 1988 — E b e rly S. Fairies and the Folklore o f D isability: C hangelings,
Hybrids and Solitary Fairy // Folklore. 1988. Vol. 99. N o. 1. P. 5 8 -7 7 .
E ichom -M ulligan 2006 — E ic h o rn -M u llig a n A. C. The Anatom y o f P o v er and
the M iracle o f Kingship: The Fem ale B ody o f Sovereignty in a M edieval
Irish K ingship Tale // Speculum. 2006. 81. P. 1 0 1 4 -1 0 5 4 .
Eisenhut 1958 — D ictys Cretensis Ephem eridos belli troiani libri a Lucio
Septim io ex graeco in latinum serm onem translate / Ed. by W. Eisenhut.
Leipzig: Teubner, 1958.
Enright 1996 — E n rig h t M . J. Lady w ith a M ead Cup. Ritual, Prophecy and
Lordship in the European Warband from I ,a Тёпе to the V iking A ge Dublin:
Four Courts Press, 1996.
FA — Fragmentary A nnals o f Ireland / l i d by J. Radner. D ublin, 1978
F leischm an 1985 — F le isc h m a n S. D iscourse functions o f tense-aspect
oppositions in narrative: Towards a theory o f grounding // L inguistics.
1985. Vol. 23. P. 8 5 1 -8 8 2 .
Flint 1991 — F lin t V. The R ise o f M agic in Early M edieval Europe. Princeton,
NJ: Princeton U niversity Press, 1991
Fludernik 1991 — F lu d e m in ik M . The H istorical Present Tense Yet Again. Tense
Sw itching and Narrative D ynam ics in ( )ral and Quasi-t )ral Storytelling //
Text. 1991. Vol. 11. P. 3 6 5 -3 9 8 .
Ford 1990 — F o rd P . The B lind, the Dum b, and the U gly: A spects o f Poets and
their Craft in Early Ireland and W ales // Cambridge M edieval Celtic Studies.
1990 Vol 19 P. 2 6 -4 0 .
Ford 1994 — F o rd P. K. The Idea o f Everlasting Fame in the Tain / / Ulidia:
Proceedings o f the First International Conference on the U lster C ycle o f
Tales /E d . by J. P. M allory, G. Stockman. B elfast & Emain M acha, 8 -1 2 April
1994. Belfast, 1994. P. 2 5 5 -2 6 2 .

270

Грамматика нереального

Ford 1999 — F o rd P. The Celtic Poets. Songs and Tales from Early Ireland and
Wales. M assachusetts: Ford & B ailie Publishers, 1999.
Forester, Wright 2001 — Giraldus Cambrensis. The Conquest o f Ireland / Transl.
by Th. Forester, ed. by Th. Wright. Cambridge: Ontario, 2001.
Fraser 1916 — The First B attle o f M oytura / Ed. by J. Fraser // Eriu. 1916.
Vol. VIII. P. 1-63.
Fraser 2009 — F ra se r J. From Caledonia to Pictland Scotland to 795. Edinburgh:
Edinburgh U niversity Press, 2009.
Freeman 1981 — F reem a n M . Transpositions structurelles et intertextualitte:
le C liges de Chretine // Litterature. N . 41: Intertextualite M edievales:
Intertextualite et roman en France, M oyen A ge. 1981. P. 5 0 -6 1 .
Fulk 1987— F u lk R. D. The H istorical Present in M edieval Irish Narrative //
Zeitschrift fur celtische P hilologie. 1987. Bd. 42. P. 3 3 0 -3 4 3 .
Furlong 2006 — F u rlo n g N. Diarmait, K ing o f Leinster. Dublin: M ercier Press,
2006.
F ussel 1994 — Schedel’sche W eltchronik / Hrsg. vo n St. Fussel. K oln, 1994.
F yodorov 2017 — F yo d o ro v S. E. The Eircs and the Foundation L egend o f Scot­
tish D al Riata // В естник Санкт-Петербургского университета. История.
2017. Т. 62. Вып. 1. С. 5 7 -6 8 .
Gager 1992 — G a g e r J. R. Curse Tablets and B inding Spells from the A ncient
World. N e w York; Oxford: O xford U niversity Press, 1992.
Gagnepain 1962 — G a g n ep a in J. Le sem iologie du verbe celtique // Etudes Celtiques. 1962. Vol. 10. F. 1. P. 4 3 -5 9 .
Gallais 1974 — G allais P. G enese du roman occidental. E ssais sur Tristant et
Iseut et son m odele person. Paris: Sirac, 1974.
G illes 2008 — G ille sM . Seeing red: the aesthetics o f martial objects in the British
and Irish Irone A ge // Rethinking Celtic Art / Ed. by D. Garrow, Ch. G osden
and J. D. Hill. Oxford, O xbow B ook s, 2008, P. 5 9 -7 7 .
Giraldi. .. 1867 — Giraldi Cambrensis Opera / Ed. by J. D im ock. London: A cad e­
m ic Press, L ongm ans, 1867.
G ivyn 1979 — G ivyn T. On Understanding Grammar. N e w York, 1979.
G ivyn 1984 — G ivyn T. Syntax. A Functional-Typological Introduction. Vol. 1.
Amsterdam; Philadelphia, 1984.
G ivon 2015 — G ivon T. The Diachrony o f Grammar. Amsterdam: John Benjam ins
Publishing Company, 2015.
G lob 1969 — G lob P. V. The B o g People. Iron-Age M an Preserved / Transl. from
Danish. London: Faber and Faber, 1969.
Goffart 1983 — G o ffa rt W. The supposedly «Frankish» table o f nations: an
edition and study // Fruhmittelalterliche Studien. 1983. 17. P. 9 8 -1 3 0 .
G w ynn 1915 — G w yn n L. The recensions o f the saga ‘Togail Bruidne D a Derga’ // Zeitschrift fur celtische P hilologie. 1915. Bd. 10. P. 2 1 0 -2 2 2 .
Harding 2009 — H a rd in g Ch. Translation accounts and representations o f p o ­
pular b e lie f in the hagiography o f the com m unity o f St. Filibert // Et cre-

Литература

271

didit populous. The R ole and Function o f B eliefs in Early Societies. Guest
(e-joum al, Belfast). Spring, 2009. R 19-33.
Harwers 1946 — H a rw ers W. N euere Literatur zum Sprachtabu. Wien:
R. M. Rohrer, 1946.
Henry 1976 — Н е т у P. L. Saoithnilacht na Sean-G haeilge. B aile Atha Cliatli:
O ifig an tSolathair, 1976.
Herbert 1989 — H e rb e rt M . The Preface to A m ra C oluim C ille I I Sages, Saints
and Storytellers. Celtic Studies in Honour o f Professor James Carney / Ed.
by D. 6 Corrain, L. Breatnach, K. M cC one. Maynooth: A n Sagart, 1989.
P. 6 7 -7 5 .
Herbert 1992 — H e rb e rt M . G oddess and King: The Sacred Marriage in Early
Ireland // W omen and Sovereignty / Ed. by L. O. Fradenburg. Edinburg,
1992. P. 2 6 4 -2 7 5 .
Herbert 1996 — H e rb e rtM . Iona, K ells and Derry. The History and Hagiography
o f the M onastic Fam ilia o f Columba. Oxford; Dublin: Four Courts Press,
1996.
Herbert 2007 — H e r b e r t M . C rossing H istorical and Literary Boundar­
ies: Irish Written Culture A round the Year 1000 // C rossing Boundaries.
Croesi Ffiniau. Proceendings o f the X llth International Congress o f Celtic
Studies, 2 0 0 3 , U n iversity o f W ales, A berystw yth / Ed. by P S im s-W il­
liam s, G. A . W illiam s. A berystw yth, U n iversity o f W ales: C M C S, 2007.
P. 8 7 -1 0 4 .
H ofm an 1988 — H o fin a n R . Some new facts concerning the know ledge o f Vergil
in Early M edieval Ireland //E tid e s celtiques. 1988. Vol. 25. P. 1 8 9 -2 1 2 .
H ull 1930 — The Cause o f the E xile o f Fergus M ac R oig / Ed. by V. H ull //
Zeitsehrift fur celtische P h ilologie. 1930. Bd. 18. S. 2 9 3 -2 9 8 .
H ull 1968 — N oinden Ulad: The A ffliction o f the U lsterm en’ / Ed. by V. H ull //
Celtica. 1968. Vol. 8. P. 1-4 2 .
H ull 1 9 9 0 — H u llJ . On Sight and Insight. A J o u m ey into the World o f B lindness.
Oxford: Onew orld Publications, 1990. (Repr. 2001.)
Jaski 2000 — J a sk i B. Early Irish K ingship and Succession. Dublin: Four Courts
Press, 2000.
Jason 1969 — Ja so n H . A M ultidim ensional Approach to Oral Literature //
Current Anthropology. 1969. Vol. 10. N o . 4. Part 2. P. 4 1 3 -4 2 6 .
Jason 1977 — J a s o n H . Ethnopoetry: Form, Content, Function. Bonn: L inguistica
biblica, 1977.
Johnston 1995 — Jo h n sto n E. Transforming W om en in Irish H agiography // Peritia. Journal o f the M edieval A cadem y o f Ireland. 1995. Vol. 9. P. 19 7 -2 2 0 .
Johnston 2013 — Jo h n sto n E. Literacy and Identity in Early M edieval Ireland.
Woodbridge: The B oyd ell Press, 2013.
Joynt 1 9 0 8 -1 9 1 0 — Echtra mac Echdach M ugm edoin / Ed. by M . Joynt // Eriu.
1 9 0 8-1910. Vol. 4. P. 91 -1 1 1 .
Joynt 1931 — Tromdamh Guaire / Ed. by M . Joynt. Dublin: D IA S , 1931.

272

I рамматика нереального

K elly 1992 — K e lly P. The Tain as Literature // A spects o f the Tain / Ed. by
J. P. Mallory. Belfast: U niversity Press, 1992. P. 6 9 -1 0 2 .
K ing 1930 — B ede H istorical Works / Ed. and transl. by J. E. King. Vol. I.
E cclesiastical History o f the English Nation. B ook s I—III. Cambridge,
M assachusetts; London, England: Harvard U niversity Press, 1930.
Kiparsky 1968 — K ip a rsk y P. Tense and m ood in Indo-European syntax // Foun­
dations o f Language. 1968. Vol. 4. No. 1. P. 3 0 -5 7 .
Knott 1936 — Togail Bruidne D a Derga / Ed. by E. Knott. Dublin: DIAS (M e­
dieval & M odem Irish Series, 8), 1936.
K och 1991 — K o ch J. T. Eriu, Alba and Letha: When w as a language ancestral
to G aelic firs spoken in Ireland? // Emania. B ulletin o f the N avan Research
Group. 1991. N o. 9. P. 17-27.
Kurman 1 9 6 9 — K urm cm G. N egative C om parision in Literary Epic Narrative //
Comparative Literature. 1969. Vol. 2 1 -2 4 . P. 3 3 7 -3 4 7 .
Laing. Laing 2001 — L a in g LI., L a in g J . The Piets and the Scots. Sparkford:
Sutton Publishing, 2001.
Lamont 2013 — L a m o n tM . When Are Saxons «.Lnglisc»?: Language and Readerly Indentity in Layam on’s Brut H A lle n R ., R o b erts
W einberg C. Read­
ing Lagam on’s Brut: A pproaches and Explorations. Amsterdam; N ew York:
R odopi, 2013. P. 2 9 5 -3 2 0 .
Le R oux 1961 — L e R o u x Fr. he guerrier borgne et le druide aveugle: la cecite et
la v a y a n c e / / Ogam. 1961. Vol. 13 P. 3 3 1 -3 4 2 .
L ecouteux 1982 — L e c o u te u x Cl. M elusinc et le C hevalier au C ygne. Paris:
Payot, 1982.
LEIA 1960 — Lexique etym ologique de Tirlandais ancien / Par J. Vendryes.
M -N-O-P. Paris, 1960.
LEIA — L exique etym ologique de Tirlandais ancien de J. Vendryes (A — Paris,
1959 ; В — Paris, 1980). LEIA — L exique etym ologique de Tirlandais
ancien de J. Vendryes (B — par E. B achellery et P.-Y. Lambert, Paris, CNRS,
1980; R, S — par E. B achellery Paris, C NR S, 1974; C — par E. B achellery
etP.-Y. Lambert, Paris, C N R S, 1987).
Lot 1892 — L o tF . Le M ythe des enfants-cygnes //R om an ia. Vol. 21. P. 3 1 4 -3 2 7 .
Ltlscher 1969 — L tlsch er M . The Ltlscher colour test. London, 1969.
L uzel 1995 — L u ze l F.-M. Les contes de Luzel: Contes inedits /E d . by F. Morvan.
Vol. I. Rennes: Presse U niversitaires de Rennes, 1995.
Lydon 2003 — L ydo n J. The Lordship o f Ireland in the M iddle A ges. Dublin:
Four Courts Press, 2003.
Lysaght 1996 — L ysa g h t P. The Banshee. The Irish Supernatural Death
M essenger. Dublin: The O ’Brien Press, 1996.
M ac Cana 1955 — M a c C a n a P r. A spects o f the theme o f king and goddess in Irish
literature //E tu d es celtiques. 1955. Vol. 7. P. 7 6 -1 0 6 ; 1958. Vol. 8. P. 59 -6 5 .
M ac Cana 1980 — M a c C a n a P r. The Learned Tales o f M edieval Ireland. Dublin:
D IA S, 1980.

Литература

273

M ac Cana 1989 — M a c C a n a Pr. N otes on the Com binations o f Prose and Verse
in Early Irish Narrative // Early Irish Literature — M edia and C om m unicatio n /E d . by S. N. Tranter, H. L. C. Tristram. Tubingen: Gunter Narr Verlag,
1989. P. 1 2 5 -1 4 8
M a cE o in 1960-61 — M a c E oin G. D as Verbal system vo n T ogail Trot // Z eitsch n l'l
fur celtische P hilologie ZCP. 1 9 6 0 -6 1 . Bd. 28. S. 73-223.
M ac Gearailt 2000/2001 — M a c G ea ra ilt U. «T ogail Trol»: A n Exam ple o f
Translating and Editing in M edieval Ireland // Studia H ibem ica. 2 0 0 0 /2 0 0 1.
Vol. 31. P. 7 1 -8 5 .
M ac N io ca ill 1972 — Mac Xiocaill G. Ireland before the Vikings. Dublin: The
G ill history o f Ireland, 1972.
M acalister 1937 — Lebor Gabala Erenn — The B o o k o f the Taking o f Irela n d /E d . by R. A. S. M acalister. Part III. Dublin: The Irish Texts Society,
1937.
M acalister 1956 — Lebor Gabala Erenn — The Book o f the Taking o f Ireland /
Ed. by R. A . S. Macalister. Part V. Dublin: The Irish Texts Society, 1956.
M allory 2 0 1 6 — M a llo r y J . P. In Search o f the Irish Dreamtime. A rchaeology
and Early Irish Literature. London: Tham es & I ludson, 2016.
M allory, 6 hU iginn 1994 — M allory
P, О hUigitm R. The Ulster Cycle:
A C heck L ist o f Translations // Ulidia. Proceedings o f the First International
Conference on the Ulster C ycle o f Tales / Ed. by J. P. M allory, G. Stokman.
B elfast, 1994. P. 2 9 1 -3 0 4 .
Martin 2008 — M a rtin F. Overlord b ecom es Feudal Lord: 11 7 2 -1 1 8 5 // A N e w
History o f Ireland. Oxford: O xford U niversity Press, 2008. P. 9 8 -1 2 6 .
M atasovic 2009 — M a ta s o v ic R . D escrip tion s in the U lster C y cle //
U lidia 2: P roceedings o f the Second International C onference on the U lster
C ycle o f Tales / Ed. by R. 6 hU iginn, Br. 6 Cathain. M aynooth, 2009.
P. 9 5 -1 0 5 .
M athieu-Castellani 1984 — M a th ie u -C a ste lla n i G. Intertextualite et allusion: le
regim e allusive chez R onsard//Litterature. 1984. Vol. 55. P. 2 4 -3 6 .
M cC one 1990 — M c C o n e K. Pagan Past and Christian Present in Early Irish
Literature. Maynooth: N ational U niversity o f Ireland, 1990. (Repr. 1991,

2000.)
M cLaughlin 2008 — M cL a u g h lin R . Early Irish Satire. Dublin: D IA S , 2008.
M cN ally, Florescu 1972 — M c N a lly R., F lo rescu R. In Search o f Dracula:
History o f Dracula and Vampires. Boston; N e w York: N e w York Graphic
Society edition, 1972.
M eid 1967 — Tain B o Fraich / Ed. by W. M eid. Dublin: D IA S , 1967.
M eister 1871 — M e is te r F. Uber D ares von Phrygien D e E xcidio Troiae. B re­
slau, 1871.
M eyer 1897 — Finn and G ra in n e/E d . by K. M ey er//Z C P . 1 8 9 7 .1. S. 4 5 8 -4 6 1 .
M eyer 1906 — The Death-Tales o f the U lster H eroes / Ed. by K. Meyer. Dublin:
R oyal Irish A cadem y, 1906. (Repr. 1993. 2011.)

274

Грамматика нереального

M eyer 1913 — Sanas Cormaic — C orm ae’s Glossary / Ed. by K. M eyer from the
copy in the y ello w B o o k o f lecan. A necdota from Irish M anuscripts. Vol. V.
D ublin, 1913. (Repr. 1994.)
M iles 2011 — M ile s B. H eroic Saga and C lassical Epic in M edieval Ireland.
Cambridge: D .S. Brewer, 2011.
M iller 2000 — M ille r D. A . The Epic Hero. Baltimore; London: John H opkins
U niversity Press B ooks, 2000.
Moran, Wamtjes 2015 — Early M edieval Ireland and Europe: Chronology,
Contacts, Scholarship. A Festschrift forD a ib h i О C ro in in /E d . by P. Moran,
I. Wamtjes. Turnhout, Belgium : B repols Publishers, 2015.
M otz 1993 — M o tz L. The Beauty and the Hag. Fem ale Figures o f Germanic
Faith and Myth. Wien: Fassbaender, 1993.
Murphy 1932 — M urp lry G. Vergilian influence upon the vernacular literature o f
m edieval Ireland // Virgilio nel M edio Evo. Studi M edievali. Torino: Casa
Editrice Giovanni Chaintore, 1932. P. 3 7 2 -3 8 1 .
Murphy 1956 — Early Irish Lyrics / Ed. by G. Murphy. Oxford: Oxford
U niversity Press, 1956.
Murray 2004 — B ade in Scail, ‘The Phantom ’s Frenzy’ / Ed. by K. Murray.
Vol. 58. London; Dublin: Irish Texts Society, 2004.
M yrick 1993 — M y r ic k L . D . From the D e E xcid io Troiae H isto ria to the Togail
Troi. Heidelberg: Universitatsverlag, 1993.
N agy 1985 — Nagy
F. The W isdom o f the Outlaw: the B oyh ood D eed s o f
Finn in G aelic Narrative Tradition. B erkeley; L os A ngeles: U niversity o f
California Press, 1985
N agy 1997 — NagyJ. F. C onversing w ith A ngels and A ncients. Literary M yth o f
M edieval Ireland Ithaca; London: Cornell U niversity Press, 1997.
N agy 2015 — N a g y J . F. Standing the ( itherworld in M edieval Irish Tradition //
Understanding Celtic R eligion. R evisiting the Pagan P a st/E d . K. Ritary and
A . Bergholm . Cardiff: University o f W ales Press, 2015. P. 6 9 -8 2 .
N IB h rolch ain 1 9 9 4 — N IB h ro lc h a in M . Re Tom Mna: In Pursuit o f Troublesom
W om en / Ed. by J. P. M allory, G. Stockm an // U lidia. P roceedings o f the
First International C onference on the Ulster C ycle o f Tales. B elfast, 1994.
P. 1 1 5 -1 2 2 .
N1 Dhonnchadha 1994 - N i D h o n n c h a d h a M . C aillech and other terms for veiled
w om an in m edieval Irish texts // Figse. 1994 Vol. 28 P. 7 1 -9 6 .
N i Sheagdha 1967 — Introduction // Toruigheaeht Dhiarmada agus Ghrainne—
The Pursuit o f Diarmaid and Grainne. Vol. X I V I I I / Ed. by N1 Sheagdha.
Dublin: Irish Texts Society, 1967.
N i Sheagdha 1967 — Toruigheaeht Dhiarmada agus Ghrainne — The Pursuit o f
Diarmaid and Grainne //D u b lin : Irish Texts Society / Ed. by N . N1 Sheagdha
1967. Vol. XLVIII.
N ic Dhonnchadha 1980 — A ided M uirehertaig M eic Erca / Ed. by L. Nic
Dhonnchadha. Dublin: D IA S, 1980.

Литература

275

О Cathasaigh 2014 — О C a th a sa ig h T. Coire Sois, The Cauldron o f K now ledge.
A Com panion to Early Irish Saga. London: N otre D am e Press, 2014.
О Clhmhain 1933 — Anuair a FuaidhO ism go Tir na h oige // Bealoideas. The
Journal o f the Folklore o f Ireland Society / Ed. by B. О Clhmhain. Iml. IV,
Uim h. II. 1933. P. 1 91-196.
О C oilean 1977 — О C oilean S. The m aking o f Tromdamh Guaire // Eriu. D ub­
lin, 1977. 28. Р 3 2 -7 0 .
О Corrain 1972 — О C o rra in D . Ireland before the Normans. Dublin: G ill and
M acm illan, 1972.
О Corrain 1998 — О C o rra in D . Viking Ireland - afterthoughts // Ireland and
Scandinavia in the Early Viking A ge / Ed. by H. B. Clarke, M. № M haonaigh
& R. О Floinn. D ublin, 1998. P. 4 2 1 -4 5 2 .
О Crualaoich 2003 — О C ru a la o ich G. The B ook o f The Cailleach. Stories o f the
W ise-W om an healer. Cork: Cork U niversity Press, 2003.
О hAodha 1978 — Bethu Brigte / Ed. by D. О hAodha. Dublin: D IA S, 1978.
О h 6 g a in 1985 — О h d g a in D. The Hero in Irish Folk History, Dublin; N ew
York: G ill & M acm illan, 1985.
О h 6 g a in 1986/1987 — О h d g a in D . M agic Attributes o f the Hero in Fenian
Lore // B ealoideas. The Journal o f the Folklore o f Ireland Society. Vol. 54/55.
1986/1987. P. 2 0 7 -2 4 2 .
О h 6 g a in 1988 — О h d g a in D . Fionn m ac Cumhaill. Im ages o f the Gaelic Hero.
Dublin: G ill and M acm illan, 1988.
О h 6 g a in 1991 — О h d g a in D. Myth, Legend and Romance. A n Encyclopaedia o f
the Irish Folk Tradition. N e w York; London; Toronto: Prentice Hall Press, 1991.
О M uirgheasa 1928 — О M u irg h e a sa E. Conall Caol agus Inis Caoil // B ealoideas. The Journal o f the Folklore o f Ireland Society. 1928. Iml. I — Uim h.
III. Р 2 5 3 -2 5 7 .
O ’Connor 2013 — O ’C o n n o rR . The D estruction o f D a D erga’s Hostel: Kingship
and Narrative Artistry in a M ediaeval Irish Saga. Oxford: Oxford University
Press, 2013.
O ’Connor 2014 — O ’C o n n o rR . Irish narrative literature and the C lassical tradi­
tion, 9 0 0 -1 3 0 0 // C lassical Literature and Learning in M edieval Irish Narra­
tive / Ed. by R. O ’Connor. Cambridge: D. S. Brewer, 2014. P. 1-24.
O ’Daly, O ’Sullivan 1966 — Contribution to a Dictionary o f the Irish Lan­
guage — I / Arr. by M. O ’Daly, A . O ’Sullivan. D ublin, 1966. (Repr.)
O ’D onovan 1842 — The Banquet o f D un na n-G ed and the Battle o f M agh
Rath. A n ancient historical tale / Ed. by J. O ’Donovan. Dublin: The Irish
A rchaeological Society, 1842. (Repr. 1995.)
O ’D uffy 1897 — Oidhe Chloinne Lir. The Fate o f the Children o f Lir / Ed.,
comm . by R. O ’Duffy. Dublin: the Society for the Preservation o f the Irish
Language, 1897.
O ’Grady 1892 — Silva Gadelica: a collection o f tales in Irish. Vol. 1 / Ed. and
transl. by S. O ’Grady. London: W illiam s & N orgate, 1892.

276

I рамматика нереального

О'І Ianlon 1895 — O ’Hanlon J. L ives o f the Irish Saints. Vol. I. Dublin: James
Duffy and Sons; London: B um s, Oaths and Co; N e w York: the Catholic
Publishing Society, 1895.
O ’Rahilly 1946 — O ’R a h illy T. F. Early Irish History and M ythology. Oxford:
Oxford U niversity Press, 1946. (Repr. Dublin: D IA S , 1957; 1964; 1971;
1976.)
O ’Rahilly 1970 — Tain B o Ciiailnge from the B o o k o f Leinster / Ed. by
C. O ’Rahilly. Dublin: D IA S, 1970.
O ’Rahilly 1976 — Tain B o Cuailnge. R ecen sion I / Ed. by C. O ’Rahilly. Dublin:
D IA S, 1976.
O gden 2001 — O g d en D . Greek and R om an N ecrom ancy. Princeton: Princeton
U niversity Press, 2001.
( )skamp 1978 — O ska m p H. P. A . The Irish M aterial in the St. Paul Irish codex //
Eigse. 1978. Vol. 17: 3. P. 3 8 5 -3 9 1 .
Paris 1890 — P a ris G. L aN aissan ce du C hevalier au C ygne, o u le s Enfants chan­
ges en cygnes, french p oem o f the XIIth century, published for the first time,
together w ith an unedited prose version, from the M ss. o f the N ational and
Arsenal libraries in Paris, w ith introduction, notes and vocabulary, by 1lenry
A lfred Todd, 1889 //R o m a n ia . 1890. Vol. 19. N o. 74. P. 3 1 4 -3 4 0 .
Parry 1930 — P a rry M . Studies in the Epic Technique o f Oral Verse-M aking
I. H om er and the H om eric Sryle // Harvard Studies in C lassical Philology.
1930. Vol. 41. P .7 3 -1 4 7 .
Passm ore 2008 — P a ssm o re S. E. Prophecy and counsel in the kingship tale o f
N iall // E ssays on the Early Irish K ing Tales / Ed. by D. M. W iley. Dublin:
Four Courts Press, 2008. P. 1 48-169.
Plumm er 1922 — P lu m m e r Ch. Bethada N aem nErenn. L ives o f the Irish Saints.
Vol. 1. Oxford: Clarendon Press, 1922.
Poirion 1981 — P o irio n D. Ecriture et re-ecritute au M oyen A ge // Litterature,
N . 41: Intertextualite M edievales: Intertextualite et roman en France, M oyen
A ge. 1981. P. 109-118.
Pokorny 1923 — Р о к о т у J. A H istorical Reader o f Old Irish. H alle, 1923.
Pow er 1985 — P o w er R . «A n O ige, an Saol agus an Bas», «F eis Tighe Chonain»
and «Porr’s Visit to Utgar-Da-Loki» // Bealoideas. The Journal o f the
Folklore o f Ireland Society. 1985. Vol. 53. P. 2 1 7 -2 9 4 .
Quin 1960 — Q uin E. G. Old-Irish ol ‘inquit’ // Celtica. 1960. Vol. 5. P. 9 5 -1 0 2 .
Radner 1983 — R a d n e r J. N. The Significance o f the Threefold Death in Celtic
Tradition // C eltic Folklore and Christianity. Studies in M em ory o f W illiam
W. H eist / Ed. by P. K. Ford. Santa Barbara: M cN ally & Loftin, 1983.
P. 180-199.
R oach 1959 — Le R om an D e Perceval Ou le Conte D u Graal / Ed. by W. Roach.
Paris: D roz, 1959.
Ronan 2004 — R o n a n P. C o-n-accae in fer and Functional Grammar // Journal
o f Celtic L inguistics. 2004. Vol. 8. P. 135-148.

Литература

277

R oss 1973 — R o ss A . The D ivin e I lag o f the Pagan Celts // The W itch Figure /
Ed. by V. N ew all. London; B oston, 1973. P. 13 9 -1 6 4 .
SC — Serglige C onculainn / Ed. by M. D illon. D ublin, 1953.
Schiffrin 1981 — S c h ijfr in D . Tense variation in narrative //L an gu age. Linguistic
Society' o f Am erica. 1981. Vol. 57. N o. 1. P. 4 5 -6 2 .
Schoepperle 1913 — S ch o ep p erle G. Tristan and Isolt. London: D avid Nutt,
Publisher, 1913.
Schrijver 1997 — S c h rijv e r P. Studies in the History o f Celtic Pronouns and
Particles. M aynooth: N ational University' o f Ireland, 1997.
Scott 1986 — S c o ttM . The Children o f I ,it / Illustrated by J. Fitzpatrick. Dublin:
M agnet book, 1986.
Scow croft 1995 — S c o w cro ft M . Abstract Narrative in Ireland // Eriu. 1995.
Vol. 46. P. 121-158 .
Shaw 1934 — A islinge O enguso — The Dream o f O engus / lid. by Fr. Shaw.
London: B row ne and N olan Limited, 1934.
Siew ierska 1991— S iew ie rsk a A . Functional Grammar. London; N ew York:
R outledge, 1991.
Sim s-W illiam s 1 9 7 7 -1 9 7 8 — S im s-W illia m s P. R iddling Treatment o f the
‘Watchman D e v ic e ’ in Branwen and the Togail Bruidne D a Derga // Studia
Celtica. 1 9 7 7-1978 . Vol. 12-1.3. P. 8 3 -1 1 7 .
Sim s-W illiam s 2011 — Sim s-W illia m s P. Irish Influence on M edieval Welsh
Literature. Oxford: Oxford U niversity Press, 2011.
Sjoblom 2000 — Sjoblom T. Early Irish Taboos: A Study in C ognitive History.
Helsinki: U niversity o f H elsinki. 2000.
Skeat 1887 — S k e a t W. A n E tym ological Dictionary o f the E nglish Language.
Oxford: A t the Clarendon Press, 1887.
Smith 2007 — Sm ith G. A . The Function o f the L iving D ead in M edieval N orse and
Celtic Literature. Death and Desire. Lampeter: The Edwin M ellen Press, 2007.
Snyder 2003 — S n yd e r Chr. A . The Britons. London: B lack w ell Publishing,
2003.
Springer 1959 — S p rin g e r O. W olfram’s Parzival //A rthurian Literature in the
M iddle A ges. A Collaborative History / Ed. by R. Sh. L oom is. Oxford:
Clarendon Press, 1959.
Stanford 1970 — S ta n fo rd W. B. Toward a History o f C lassical Influence in
Irelan d //P R IA . 1970. Vol. 70. P. 13-91.
Stokes 1881 — The Togail Troi. The D estruction o f Troy from the F acsim ile o f
the B ook o f Leinster / Ed. by W. Stokes. Calcutta, 1881.
Stokes 1884 — The Togail Troi: The Destruction o f Troy / Ed. by W. Stokes //
Irische Texte / Ed. by E. W indisch. II.2. L eipzig, 1884.
Stokes 1887 — Talland Etair / Ed. by W. Stokes // R evue celtique. 1887. Vol. 8.
P. 4 7 -6 4 .
Stokes 1890 — L ives o f Saints from the B ook o f Lism ore / Ed. by W. Stokes.
Oxford, Clarendon Press, 1890.

278

Грамматика нереального

Stokes 1897 — Coir Anmann. — Fitness o f N am es / Ed. by W. Stokes // Irische
Texte, Dritte Serie, 2 H eft L eizig, 1897. S. 2 8 5 -4 4 4 .
Stokes 1899 — The B odleian Arnra Choluim b C hille / Ed. and transl. by
W. Stokes. //R e v u e celtique. 1899. Vol. X X. R .11-55, 1 3 2 -1 8 3 , 2 4 8 -2 8 9 ,
4 0 0 -4 3 7 .
Stokes 1900 — Togail Bruidne D a Choca / Ed. by W. Stokes //R erate celtique.
1900. Vol. 21. P. 1 4 9 -1 6 5 , 3 1 2 -3 2 7 , 3 8 8 -4 0 2 .
Stokes 1903 — Echtra m ac Echach / Ed. by W. Stokes // Revue celtique. 1903.
Vol. 24. P. 1 7 3 -2 3 6 .
Stokes 1903a — The W ooing o f Luaine and Death o f A thim e / Ed. by W. Stokes //
R evue celtique. 1903. Vol. 24 P. 2 7 0 -2 8 7
Stokes 1905 — The M artyrology o f O engus The C uldee / Ed. and transl. by
W. Stokes. London: M ount Salus Press, 1905.
Stokes, Strachan 1987 — Thesaurus Palaeohibernicus. Л collection o f Old-Irish
glosses, shcolia prose and verse / Ed. and transl. by Wh. Stokes, J. Strachan.
Vol. II. Dublin: D IA S, 1987. (First edition 1903.)
Swartz 1985 — S w a rtz D. D. The Beautiful W omen and the Warriors in the LL
TBC and in Twelfth-Century N eo-C lassical Rhetoric // Proceedings o f the
Harward C eltic Colloquium . 1985 Vol. 5. P. 12 8 -1 4 6 .
Sykes 2007 — S ykes Br. B lood o f the Isles. Exploring the genetic roots o f our
tribal history. London: A C o rg y B ook , 2007.
T BD C h — Togail Bruidne D a C hoca / Ed. by W. Stokes // RC. 1900. Vol. 21.
P. 1 4 9 -1 6 5 , 3 1 2 -3 2 7 .
ТЕ — Talland Etair / Ed. by W. S to k e s//R C . 1887. Vol. 8. P. 4 7 -6 4 .
T hom pson 1 9 5 5 -1 9 5 8 — T ho m p so n S. M otif-index o f folk-literature: a cla ssi­
fication o f narrative elem ents in folktales, ballads, myth, fables, m edieval
rom ances, exem pla, fablio, jestbook, and local legends. B loom ington: In­
diana U niversity Press, 19 5 5 -1 9 5 8 .
T hom son 1961 — Branwen U erch Lyr / Ed. by D . S. Thomson. Dublin: D IA S,
1961.
Thrall 1917 — T h ra ll W. F. Vergil’s A en eid and the Irish Imrama: Zim m er’s
theory / / M odern Philology. 1917. Vol. XV. N o. 8. P. 4 4 9 -4 7 4 .
Thurneysen 1921 — T h u rn eysen R. D ie inshe H elden- und K onigsage bis zum
Siebzahnten Jahrhundert. Halle: Saalle, 1921.
Thurneysen 1946 — T h u rn eysen R. A Grammar o f Old Irish. Dublin: D IA S,
1946.
Todd, R eeves 1864 — The M artyrology o f D onegal. A Calendar o f the Saints
o f Ireland / Transl. from the original Irish by late John O ’D onovan; Ed. by
J. H. Todd, W. R eeves. Dublin: A rchaeological and Celtic Society, 1864.
Trindade 1986 — Trindade W. A . Irish Gormlaith as a Sovereignty Figure //
Etudes celtiques. 1986. Vol. 22. P. 1 43-156.

Литература

279

Tristram 1983 — Tristram H . L. C. Tence and Time in Early Irish Narrative //
Innsbrucker Beitrage zur Sprachwissenschaft. Vortrage und Kleine Schriften.
Vol. 32. Innsbruck, 1983.
Valante 2008 — Valante M . A . The V ikings in Ireland. Settlement, trade and
urbanization. Dublin: Four Courts Press, 2008.
Van Flamel 1933 — Compert C on Culainn and other stories / Ed. by A . G. van
Ham el. Dublin: D IA S, 1933. (Repr. 1978.)
Van H am el 1978 — Compert C on Culainn and other stories / Ed. by A . G. van
Ham el. Dublin: D IA S, 1978.
Vaz D a Silva 2007 — Vaz D a S ilv a F. Red as B lood , W hite as Snow, B lack as
Crow: Chromatic Sym bolism o f W omanhood in Fairy Tales // M arvels &
Tales: Journal o f Fairy-Tale Studies. 2007. Vol. 21. N o. 2. P. 2 4 0 -2 5 2 .
Wagner 1959 — Wagner H. D as Verbum in den Sptachen der britischen Inseln. Isin
Beitrag zur geographischen T ypologie des Verbums. Tubingen: Buchreihe
ftir celtische Philologio, 1959.
W allace 2001 — W allace P. F. Ireland’s V iking Towns // The V ikings in
Ireland / Ed. by A. Chr. Larsen. R oskilde: The V iking Ship M useum , 2001.
P. 3 7 -6 0 .
Ward 1970 — W a rd D. J. The Threefold Death: A n Indo-European Trifunctional
Sacrifice? //M y th and Law am ong the Indo-Europeans / Ed. by Jaan Puhvel.
Berkeley; L os A ngeles; Londres: U niversity o f California Press, 1970.
P. 132-142.
Watson 1967 — M esca U lad / Ed. by J. C. Watson. Dublin: D IA S , 1967.
W indisch 1880 — W indisch E. Irische Texte. Leipzig: Verlag v on S. H irzel,
1 8 8 0-1897.
Zimm er 1889 — Z im m e r H. K eltische B eitrage II // Zeitschrift fur deutsches
Alterum. 1889. XXX III. P. 15 0 -2 6 7 .
Zumthor 1972 — Z u m th o r P . E ssai de poctique m edieval. Paris: aux E ditions du
Seuil, 1972.

Научное издание

Татьяна Андреевна Михайлова

ГРАММАТИКА НЕРЕАЛЬНОГО:
К АНАЛИЗУ СТРУКТУРЫ
СРЕДНЕВЕКОВОГО НАРРАТИВА
2-е издание

Корректор М. Тарасова
Оригинал-макет подготовлен Е. Морозовой
Художественное оформление переплета С. Жигалкина
Подписано в печать 07.04.2022. Формат 60><90/16.
Бумага офсетная № 1. печать офсетная. Гарнитура Times.
Уел. печ. л. 17.5. Тираж 300. Заказ №
Издательский Дом ЯСК
№ госрегистрации 1147746155325
Phone: 8 (495) 624-35-92. E-mail: Lrc.phouse@gmail.com
Site: http://www.lrc-press.ru, http://www.lrc-lib.ru

Site: http://www.lrc-press.ru, http://www.lrc-lib.mOOO «ИТДГК “Гнозис”»
Розничный магазин «Гнозис» (с 10:00 до 19:00)
Турчанинов пер., д. 4, стр. 2. Тел.: +7 499 255-77-57
itdgkgnosis@gmail.com
Оптовый отдел
Ул. Бутлерова, д. 17Б, оф. 313. Тел.: +7 499 793-58-01
sales@gnosisbooks.ru
www.gnosisbooks.rnvk.com/gnosisbooks