Автор: Месснер Е.
Теги: история история россии военная тактика история первой мировой войны всеславянское издательство
Год: 1968
Текст
Проф. Е. Месснер
ЛУЦКИЙ
ПРОРЫВ
Всеславянское Издательство
2
3
Проф. Е . Месснер
ЛУЦКИЙ
ПРОРЫВ
К 50-летию великой победы
Всеславянское Издательство
Нью-Йорк
1968
4
BREAK-THROUGH at LUTSK
by
PROF. E . MESSNER
Library of Congress Catalog Card No. 68 -21566
1968
Published by ALL-SLAVIC PUBLISHING HOUSE, INC
NEW YORK
5
Луцкий
прорыв
6
Все книги Всеславянского Издательства
Выходят при благосклонном участии и
поддержке
Князя С.С. Белосельского-Белозерского
7
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Прадедам - правнуки
ОБРАЩЕНИЕ
Санкт–Петербургского отдела
Российского Имперского Союза–Ордена
"К 90–ЛЕТИЮ СО ДНЯ НАЧАЛА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ (ВТОРОЙ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ) ВОЙНЫ"
Соотечественники! Соратники!! Братья и сестры!!!
Великим испытаниям подвергается сегодня наше многострадальное
Отечество. Извечные враги его уже празднуют победу. Но для сил зла победа, в
конце концов, не есть разгром войск, захват территории и завладение богатством.
Победа для них есть сокрушение духа побежденного народа, низвержение его в
уныние, отчаяние и покорность, низведение его до стада бессловесных скотов,
неспособных мыслить и озабоченных только удовлетворением животных
потребностей. Для слуг врага рода человеческого победа есть обращение
побежденных в рабов, в звероподобных тварей без чести и достоинства, без Веры и
Родины. И, хотя в той многовековой борьбе, которую ведут с Русским народом
враги Божии, многие пали, и физически, и духовно, победе над Россией, над Домом
Пресвятой Богородицы, над Святою нашею Русью не быть. Не быть пока в памяти
народной не стерты замалчиванием, не замараны ложью подвиги многих поколений
предков наших.
Четыре страшных года противостояла Российская Империя вражескому
нашествию. Четыре года спасала она вероломных своих союзников, столь скоро
забывших о том, чем они обязаны Русскому народу и его Державному Вождю.
Чудеса храбрости и самоотверженности, стойкости и мужества проявили русские
люди, а также представители почти всех населяющих Россию племен в решающий
для нашей страны час.
Неправда, что Россия, в отличие от её противников, не была готова к
войне. К войне маневренной Россия заботами Государя была подготовлена не менее
чем её враги или союзники. К войне позиционной, окопной, требующей для победы
еще не существовавших в то время видов вооружений и военной техники: танков,
бомбардировщиков, химического оружия, никто готов не был, ни Антанта, ни
австро–германцы. Для победного оптимизма русский народ имел все основания.
Одна Русская армия, без учета союзных, состояла перед войной из 37 пехотных
корпусов, численностью 1, 3 млн. человек, т.е. приблизительно такой же, какая
составляла армии Германии и Австро–Венгрии вместе взятых. Всего же Русская
армия вместе с запасными и ратниками достигала 5 млн. человек. Достаточно
сказать, что по числу самолетов Российские военно–воздушные силы, взращенные
трудами Великого Князя Александра Михайловича, были на втором месте в мире.
Начальник германского главного штаба генерал фон Мольтке отмечал перед
войной: "Боевая готовность России сделала совершенно исключительные успехи и
находится ныне на никогда ещё не достигавшейся высоте. Следует в особенности
отметить, что она некоторыми чертами превосходит боевую готовность других
держав, включая Германию..."
После героических битв 1914–1915 года, когда Россия воспрепятствовала
разгрому англо–французских сил и избежанию Германией длительной войны на два
8
фронта, наши деды и прадеды под Верховным командованием Императора Николая
II остановили вражеские полчища, не пустив неприятеля в пределы коренной
России. Скоро враг должен был оказаться на краю гибели. В 1917 году, при полном
истощении ресурсов Австро–Венгрии, Болгарии и Турции, Германская империя,
сумевшая мобилизовать только тринадцать дивизий, да и то в основном из числа
тех, кому уже было более 40 лет, Германия, объявившая для нужд войны сбор даже
медных дверных ручек и металлической посуды, должна была быть повержена. В
конце ноября 1916 года германское правительство выпустило ноту, в которой по
сути дела, выступало с предложением мира. Русская же армия представляла собой
грозную силу, хорошо обеспеченную вооружением и боеприпасами. К ноябрю 1916
года по сравнению с январем 1915 года производство трехдюймовых (76–мм)
орудий возросло в 8 раз, гаубиц в 4 раза, винтовок в 4 раза, тяжелых снарядов – в 9
раз, трехдюймовых снарядов – в 19,7 раз (а по сравнению с 1914 г. – в 40 раз, до 2
млн. шт. в месяц, так, что русские артиллеристы имели возможность открывать
орудийный огонь даже по одиночным целям), взрывателей в 19 раз, бомб – в 16 раз,
взрывчатых веществ – в 40 раз, газов – в 69 раз. По отношению к 1914 году
производство пулеметов выросло в 6 раз, утроилось число аэропланов (до 716 шт.).
Несмотря на все тяготы войны Россия смогла организовать, вооружить и снабдить
всем необходимым для победы 60 армейских корпусов. Боевой дух армии, в
составе которой сражались десятки тысяч Георгиевских кавалеров, был
необычайно высок. Весной 1917 года должно было начаться генеральное
наступление, последний победоносный порыв Русского народа в борьбе за
независимость нашей Родины. Близок был день, в который над одной из
величайших святынь, Царьградской Святой Софией, снова воссиял бы
Православный крест. Недалек был час, когда братские славянские народы были бы
освобождены от векового гнета, а под Высокую руку Русского Царя перешли бы
Святая Земля и Гроб Господень.
И не вина нашего славного христолюбивого воинства, что чаемая веками
победа была вырвана из рук Русского солдата ненавидящими Россию богоборцами,
клеветниками и предателями, нанесшими подлый удар в спину нашему Отечеству.
Божиим попущением Русский народ вступил на крестный путь новых, невиданных
еще страданий, дабы, претерпев их, возродиться и быть достойным Царства
Небесного и его земного образа.
Сегодня мы молитвенно поминаем миллионы тех, кто, оставаясь даже и до
смерти верными долгу, в тяжелейшие годы войны, по праву названной Второй
Отечественной, отдал жизни свои за Веру и Царя на алтарь Великой нашей Родины.
Вечная им память. Россия помнит о вас, герои. Россия гордится вами! Россия жива.
Слава России! С нами Бог!
Секретариат С.–Петербургского Отдела
Российского Имперского Союза–Ордена
9
От Издательства
Изданием этой книги "Всеславянское Издательство" решило ознаменовать 50–
летие великой битвы, – ЛУЦКОГО ПРОРЫВА, как величайшей победы Русского оружия
на всех фронтах Первой Мировой войны.
К сожалению, в издании подобных трудов зачастую мешают два фактора.
Первое: все меньше и меньше остается в живых непосредственных участников
того или иного освещаемого и разбираемого момента, а иностранные архивы
оригинальных документов пока нам недоступны.
Второе: материальное положение русских зарубежных издательств оставляет
желать много лучшего, что зачастую отражается на своевременности задуманного издания
и его опоздания к сроку затронутой темы.
Таков случай и с этой нашей книгой: издание немного опоздало, но победа у
Луцка своего значения и величины от этого не утратила.
В книге этой – точное, научное, но в то же время и популярное изложение
стратегических, оперативных и тактических обстоятельств величайшей в истории битвы: в
ней приняло участие 7 миллионов бойцов.
В книге этой – эпически–спокойно описана героика и трагика битвы, длившейся
140 дней, и описание это – не писательство издалека, а солдатская правда участников и
героев исполинского сражения, в котором обе стороны потеряли 4 миллиона воинов.
В книге этой – глубокие психологические картины духа войны и духа воина, его
малости и его величия, его муки и его подвига.
В книге этой – страницы славы Российской Императорской Армии.
ЭТО – ЛУЦКИЙ ПРОРЫВ!
10
ОГЛАВЛЕНИЕ
От Издательства
М. Месснер Введение
Глава I
Стратегическая обстановка (Е. Месснер)
Глава II
Нутро войны (Ив. Эйхенбаум)
Глава III
План генерала Алексеева (Е. Месснер)
Глава IV
Позиционное воевание (Е. Месснер)
Глава У
План генерала Брусилова (Е. Месснер)
Глава VI
Генерал Брусилов (Е. Месснер)
Глава VII Сражения у Луцка и Черновиц (Е. Месснер)
Глава VIII Слава Русскому оружию! (М. Бояринцев)
Глава IX
С наблюдательного пункта (М. Месснер)
Глава Х
Сражение за сражением (М. Месснер)
Глава XI
Как с цепи сорвались (Ив. Эйхенбаум)
Глава XII
Боевая страда (М. Месснер)
Заключение
Воспоминания мои посвящаю:
генералу Каледину и генералу Лечицкому,
под водительством которых была одержана величайшая победа Великой войны,
героическим участникам этой победы: генералу Ломновскому и его офицерам, унтер–
офицерам и солдатам 15–й пехотной дивизии, в рядах которой прошла моя служба от
младшего офицера 5–й батареи до Начальника штаба дивизии.
Благодарю:
полковника Бояринцева Митрофана и полковника Эйхенбаума Ивана,
украсивших эту книгу своими очерками,
поручика Вакар Михаила,
вычертившего схемы,
майора Якимовича Сергея и инженера К. И. Кемеровского,
снабдивших меня фото–иллюстрациями.
Проф., Ген. Штаба полковник Е. Месснер
Введение
Непростительна вина наша, офицеров–участников Великой войны 1914–17 гг. и
наших генералов, что мы в Зарубежьи не написали истории военных событий 1914–16 гг.
Правда, архивы войсковых частей и соединений были нам недоступны, потому что
находятся в СССР, а разрешение на пользование военными архивами наших бывших
союзников и врагов было не легко получить, но у нас в 20–х, в 30–х годах был
великолепный архив памяти – по свежим воспоминаниям сотен, тысяч капитанов,
полковников, генералов (особенно их, как видевших события с высоких башен,) можно
было с достаточной точностью нарисовать бои, сражения, битвы, успехи наши, неуспехи,
победы и поражения. Мы бы создали письменный памятник славы Армии Императора
Николая II. А славы она заслуживает, потому что была величественна в своих победах и
была мужественна в перенесении тяжелых боевых испытаний, подчас весьма трагичных.
В университетских архивах и, вероятно, в личных чемоданах лежат
воспоминания отдельных письменных офицеров, а сколько пожелали остаться
неписьменными и ничего не записали для истории о пережитом ими, о виденом ими на
войне. Опубликованы были десятки, может быть, сотни статей и несколько книг, но даже
11
самые основательные из них, как труды генералов Головина и Данилова, дают лишь
представление об исторических событиях, но (за недостатком данных) не могли стать
историей этих событий.
Наиболее примечательным из них надо признать Луцк–Черновицкую битву,
потому что в этой битве русское оружие добилось того, чего не могли достичь ни
германское, ни франко–британское: они не могли ни пробиться, ни прогрызть вражескую
фортификационную систему, а мы рванули нашей русской солдатской храбростью, нашей
русской духовной силою и прорвали позиционные полосы и у Луцка, и у Черновиц 1.
К 50–летию Луцк–Черновицкой битвы пишется эта книга, пишется не как
историческое исследование (где взять исторические матерьялы? где достать достоверные
свидетельства?) а как мемуары на основе, главным образом, тех заметок, какие автор
делал – припоминая пережитое и услышанное, и прочитанное – когда память его была
моло–да, а воспоминания свежи. Весьма возможно, что некоторые факты будут
изображены не так, как они представляются иным еще живым участникам описываемых
событий или тем, кто в иных мемуарах прочли описания тех же событий. Но всякий
бывший на войне знает, что реляция командира полка о происшедшем бое кажется
офицерам этого полка не точной, потому что каждый офицер видел бой в свое окон це и не
видел того, что было видно в другие оконца. Из сопоставления свидетельств и мнений
рождается истина, а автор книги может лишь надеяться, что его свидетельства и мнения
не далеки от истины.
Мемуаристы нередко впадают в грех самопрославления. Но чем может себя
прославить автор этой книги, во время описываемой им битвы маленький офицер,
ничтожная песчинка в трехмиллионной массе русских воинов, в битве участвовавших?
Их, этих воинов, хочет прославить книга, ибо велик их боевой подвиг, велика была их
храбрость, велики были их жертвы, прославить три миллиона героев, смертью или
кровью, храбростью и упорством и воинским искусством добывавших победу в победные
дни и своими ударами потрясавших врага в дни, когда победа не давалась.
Надо ли их славить с пафосом? Державин с пафосом прославил Суворова:
Станет на горы, горы дрожат,
Ляжет на воды, воды кипят,
Града коснется, град упадает,
Скалы рукою за облак кидает.
А некий Суворовский чудо–богатырь, когда катафалк с телом Генералиссимуса
Суворова застрял в воротах Александро–Невского кладбища и начальство совещалось, не
надо ли надломать катафалк, крикнул: ,,Всюду проходил – и тут пройдет!" Катафалк
тронулся и, треща, прошел в ворота. ,,Всюду проходил" – лучше, чем ,,ляжет на воды, во-
ды кипят". Прославим же Российское войско за Луцк–Черновицкую победу без пафоса,
русскому военному обычаю не свойственного и с русской храбростью, с русской
доблестью не сочетаемого. Русский воин – капитан Миронов у Пушкина, Максим
Максимыч у Лермонтова – красив в своей простоте – в простоте, а не в выспренности надо
писать о нем.
Из крошечных – крошечных по сравнению с размерами исполинской битвы –
деяний сотен тысяч храбрецов–солдат, из доблести тысяч прапорщиков, подпоручиков,
поручиков шедших впереди своих солдат, из мужества и уменья сотен штабс–капитанов,
1 ни завершающее сражение на Французском театре, когда франко–американо–англичане гнали армию
Германии, раздавленную тяжестью войны, ни победы австро–венгро–германцев над совершенно
небоеспособными итальянцами нельзя считать прорывами фортификационного фронта – это были прорывы
духовного фронта, у немцев выдохшегося, а у итальянцев вообще не существовавшего.
12
капитанов, подполковников, полковников командовавших батальонами и полками, из
воли и разума генералов – сотворена ВЕЛИЧАЙШАЯ ПОБЕДА ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ.
***
Боевой период 1914–18 годов мы называли Великой войной, теперь называют
Первой Мировой. Старое название лучше – в нем есть душа, тогда как в новом – только
регистрация: Первая, Вторая, Третья Мировая... Возвратимся к старому названию:
Великая война.
***
Александр Македонский блистательно разбил персов при Гранине, при Иссе, при
Арабелах, но ни одна из этих битв не названа Александровой; Ганибал разгромил римлян
у города Канны и эта классическая операция называется н военном искусстве Каннами, а
не Ганибаловым маневром; знаменита победа Наполеона под Аустерлицем, однако назы-
вается она Аустерлицкой, а не Наполеоновой. Мы не говорим „Кутузовская битва", то –
Бородинская, не называем Полтавскую баталию Петровой баталией, а победу на Неве над
шведским орлом Биргером мы не наименовали именем Великого Князя Александра, а,
наоборот, Князя назвали Невским, потому что битва называется Невскою. Но вот, вопреки
традиции исторической и нашей военной и нашей народной, боевые операции 1916 года
на Юго–Западном фронте получили наименование Брусиловского наступления. Почему
Брусилову оказана такая нигде и никогда невиданная честь?
В России либеральные пресса и общественность бывали очень энергичны, когда
находили нужным прославить какого–либо масона или же человека, возвеличение
которого было сопряжено с уничижением царизма. Масоном генерал Брусилов,
невидимому, не был. Едва ли можно считать намёком на принадлежность его к масонству
такой эпизод (о нем писал в "Перекличке" полковник Б. Н. Сергеевский) "...через 2–3 дня
после отречения Императора Николая 2–го от престола, Его генерал–адъютант, генерал–
от–кавалерии Брусилов, будучи Главнокомандующим Армиями Юго–Западного фронта,
пригласил к себе на чай политических деятелей левых группировок. На этом чае его
супруга утверждала, что её муж уже давно состоит в партии эсэров". Вероятно и даже
почти несомненно, что это – ложь неумной женщины (ложь эту, впрочем, генерал не
опроверг) и потому эти слова не могут быть доказательством левизны Брусилова, ни его
принадлежности к масонству.
Но прославление Брусилова ради нанесения ущерба режиму – такое
предположение правдоподобно. Когда, вскоре по принятии Императором па Себя
Верховного Главнокомандования, произошло удачное сражение у Тарнополя и
Трембовели, то официальная пропаганда, почти не упоминая имени победительного
генерала, внушала народу, что победа одержана по той причине, что во главе
Действующей Армии стал Царь. Когда обнаружился успех Луцкого и Черновицкого
прорывов и рождалась надежда, что битва примет вид победы решающей и войну
завершающей, то и оппозиционных кругах не могло не возникнуть опасение, что победа
эта тоже будет приписана Царю, а это укрепит монархию, режим. Чтобы этого не
случилось, было только одно средство: всю славу возложить на Главнокомандующего –
тогда она не ляжет на Верховного Главнокомандующего. И Брусилова стали возносить до
небес, как не возносили Иванова за Галицийскую битву, ни Плеве за Томашев, ни
Селиванова за Перемышль, ни Юденича (Суворову подобного, по мнению генерала
Штейфона) за Сарыкамыш и за Эрзерум. В безмерном восхвалении Брусилова битву
назвали Брусиловским наступлением. По тем же антимонархическим побуждениям такое
наименование битвы понравилось союзникам России в ту войну и в мировую литературу
прочно вошло название "Брусиловское наступление".
Однако мы должны остаться при традиционном наименовании битв и сражений
по географическим названиям. Можем сделать лишь одно исключение: сохраним за
13
операциями 1917 года установившееся название "Наступление Керенского" – так ему и
надо: пусть позор Калиша лежит не на войске, а на Главноуговаривающем.
Итак, боевые операции 1916 года на Юго–Западном фронте, начавшиеся
победными прорывами у Луцка и Черновиц, будем называть Луцк–Черновицкой битвой.
***
В книге будет речь преимущественно о сражениях у Луцка и о Луцком прорыве,
совершенном 8–й Армией генерала. Каледина. Это не означает пренебрежения к заслугам
9–й и 7–й Армий генералов Лечицкого и Щербачева. Но они действовали – храбро, с
великим порывом, с огромным успехом – на оперативном направлении» не
первостепенном, на направлении, которое выводило в оперативный тупик, в ма-
лопроходимую часть Карпатского хребта, в то время как направление Луцк–Ковель
открывало огромные оперативные возможности. Но этой причине, в равной мере учтен-
ной и нашим и вражеским командованиями, в Луцкий район были брошены огромные
силы и тут, подле Луцка, разыгрались сражения неимоверной напряженности. Не в ущерб
славе Черновицкой группы наших победоносных Армий, надо признать, что центр
тяжести Луцк–Черновицкой битвы лежал у Луцка и что на группу Армий у Луцка легла
наиболее трудная роль в этой исполинской битве. Но в воинском подвиге не должно быть
местничества в заслугах и почести. Истинный герой не кичится ни своим подвигом, ни
своим орденом, потому что верит, что каждый из его боевых товарищей, очутись он та
том же месте и в тех же обстоятельствах, совершил бы такой же подвиг. Всем – слава!
Всем – благодарность Отечества.
Но... Луцк–Черновицкий подвиг совершен, а Отечества нет. Когда возродится
Отечество, будет и благодарность, увы, посмертная и слава, а сейчас да будет эта книга
маленьким прославлением воинов Величайшей битвы и величайшей победы в Великую
войну.
ГЛАВА I
СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА
"Греми, слава, трубой!" – поет солдатская песня времен завоевания Кавказа.
"Греми, слава, трубой!" – поем и мы, завоевывая Царю Галицию. Нужды нет, что
оплошностями генерала Жилинского2 погублена 2–я Армия несчастного генерала
Самсонова – но зато спасен Париж от сокрушительного удара молотом, который
сконструировал перед своей смертью генерал Шлиффен и которым мы помешали ударить
до конца генералу Мольтке–Младшему, Начальнику Штаба Кайзера. Нужды нет, что наша
4–я Армия генерала барона Зальца была потрепана у Красника – зато 5–я Армия
несокрушимого генерала Плеве превратила почти поражение в блестящую победу у
Томашева и тогда 3–я Армия генерала Рузского взяла Львов, столицу Галиции, а 8–я
Армия генерала Брусилова овладела крепостью Миколаев на Днестре. "Греми, слава,
трубой!" Армии генерала Иванова (Юго–Западный Фронт) шагают, словно в
семимильных сапогах, к реке Сан, запирают в крепости Перемышль 120.000 –ую ав-
стрийскую Армию – к обложению Перемышля приступает Блокадная Армия генерала
2 Первая оплошность генерала Жилинского была в том, что, ведя в 1913 г в Петербурге переговоры с
генералом Жоффр (будущим Верховным Главнокомандующим Франции в 1914–16 гг.), он опрометчиво
обещал, что наши Армии перейдут в наступление против немцев на 15–й день мобилизации. Оптимизм в
стратегии и оператике очень похвален, но из оптимизма пренебрегать такими почти математическими
данными, как цифры провозоспособности железных дорог. Цифры эти говорили: на 15–й день к нашим
Армиям, сосредотачивающимся у границ, еще не будут подвезены армейские обозы, без которых
немыслимо наступать. Второй оплошностью генерала Жилинского было, что он крепко держался своей
первой оплошности, своего обещания Жоффр и, ставши, по мобилизации 1914 г., Главнокомандующим
Северо–Западного Фронта, форсировал наступление своих 1–й и 2–й Армий и привел к беспомощности
первую (она остановилась после победы у Гумбинена) и к гибели подле Сольдау вторую.
14
Селиванова – и идут: 3–я Армия3 к Кракову, а 8–я к Карптатам. На Северо–Западном
Фронте происходит катастрофа у Августова, но зато блестяще проведены оборонительные
бои на Раве и Бзуре и немцы отброшены с огромными потерями от Варшавы. Мы же, 8–я
Армия, преодолевая горы, метровый снег, леденящую стужу ( в России кричат: ,,Холодно
в окопах!" и женщины шлют нам теплые вещи и благословения), преодолевая оборону
австро–венгров, лезем на Карпатские вершины. ,,Греми, слава..." Но умолкает огонь –
хотя слава на нас остается – умолкает потому, что войско наше обезоружено: у пехоты нет
патронов, у артиллерии нет снарядов... Чья вина? Военного Министра генерала
Сухомлинова? Начальника
Главного Артиллерийского Управления
генерала
Маниковского? Генерального Штаба, неверно предвидевшего, какова будет огневая
напряженность войны? Но если в таком предвидении точно так же ошиблись во Франции,
Германии и Австро–Венгрии, то надо сказать: раз везде ошиблись, значит невозможно
было предвидеть, как нельзя предвидеть, сколько домов и деревьев свалит ураган. Уже
после войны появилось мнение, что Великий Князь Николай Николаевич, увидав, как
огромен расход огнеприпасов в первых боях, должен был не форсировать оператику, не
слать Армии из сражения в сражения, но замедлить темп действий в ожидавши, пока
военная наша промышленность развернется для достаточного снабжения прожорливого
фронта огневой войны.
Но Николай Николаевич был генералом–от–кавалерии и на посту Верховного
остался генералом кавалерии – он не мог не мыслить по конному, ставя задачи пешим
Армиям. В войске Великий Князь пользовался уважением – в солдатской массе о нем
рассказывали легенды – и не винили его за чрезмерную активность в 1914 г., доведшую до
снарядного голода.
Впрочем, не один, так сказать, кавалеризм побуждал Николая Николаевича
форсировать оператику; принцип смелых нападательных действий был привит
Императорской Армии генералом Драгомировым Михаилом Ивановичем.
Как установлен столетний срок для причисления к лику святых, так – кажется –
должно пройти столетие, чтобы у нас, в России, по настоящему оценили полководца.
Например, потребовалось 100 лет, чтобы наши военные историки обратили внимание на
слова из донесения генерала Кутузова Императору Александру о Бородинской битве:
"...ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить..."; это свидетельствовало о
том, что к концу дня битвы отступил Наполеон, что Кутузов, следовательно, одержал
победу и, простояв на позиции полночи, велел отходить. 100 лет мы верили французской
версии о победе Наполеона у Бородина и лишь в начале XX века сообразили, что победил
там Кутузов. Тоже и с Суворовым: его "Наука побеждать" пролежала 100 лет в архиве и
лишь в конце XIX века генерал Драгомиров, в дополнение к Суворову – в битвах
победителю, открыл Суворова – военного мыслителя и его идейное богатство раскрыл
перед нашим генералитетом. Не все генералы им обогатились, но Николай Николаевич
зачерпнул много – может быть, слишком много – из этого богатства и, богатый им,
расточал военное имущество – снаряды, доведя Войско до снарядного голода.
Мы снарядно голодали, но отпор врагу давали великолепный: в Карпатах австро–
венгры предприняли отчаянное наступление, чтобы прорваться к Перемышлю и
деблокировать его. На горе Козювка 4–я Стрелковая дивизия генерала Деникина, не
ощущая страшного горного холода, в жарком бою, отбила в сутки 24 атаки; 14–я и 15–я
Пехотные дивизии – отбили за 3 недели десятки атак; противник был отбит, Перемышль
пал и мы взобрались но Карпатский хребет, готовясь спуститься в Венгерскую
низменность, идя к великой победе и громкой славе....
3 Генерал Рузский получил в командование Северо–Западный фронт (его следовало дать герою–Плеве, но у
него фамилия немецкая, а у Рузского, хотя и поляка, звучит, как русская). 3 –ю Армию получил болгарин
Ратко Дмитртев; он прибыл добровольцам из Болгарин и отличился, командуя VIII Армейским Корпусом в
боях августа 1914 г.
15
Но 1–го мая (18 апреля по старому стилю) 1915 г. триумфальный период войны
сменился катастрофальным: "фаланга" генерала Макензена – но не из тяжело–
вооруженных гоплитов, воинов древности, а из батарей тяжелой и тяжелейшей
артиллерии – смела легкие позиции 3–й Армии у Горлице (под Тарновом) и пошла
громить наши Корпуса и Армии, по–прежнему бесснарядные, беспатронные. Всякое
другое войско, не исключая и великолепного германского, побежало бы от такого
артиллерийского чудовища, превращавшего окопы в могилы, пулеметы и пушки в
стальной лом. Но мы не бежали, мы, цепляясь за каждый рубеж, оборонялись с мужеством
отчаяния, с отчаянным мужеством. Перечисляю, глядя в мой послужной список,
оборонительные бои 15–й Пехотной дивизии со дня, когда она, вследствие катастрофы у
Горлицы, скатилась, в составе 8–й Армии, с Карпатских высей и стала на позицию у
Перемышля: (даты здесь, как и вообще в книге – по старому стилю):
4–20 мая бои у дер. Плещавице подле группы "Седлиска" Перемышлянских
фортов;
в ночь на 21 мая – отход, вследствие отступления 3–й Армии после
многодневных страшных боев у Родымно на реке Сан; стали на позицию у городка
Мосциска;
22–24 мая противник атакует нас у Мосциски и, разбомбивши ключ позиции,
фольварк Юзефовку, принуждает нас к ночному отступлению;
27 мая – 2 июня идет тяжелый бой у деревни Бонув; соседи наши отброшены и
поэтому дивизия, отбив все атаки врага и дождавшись ночи, отступает; наши потери уже
достигли 30 % состава дивизии;
5–6 мая крепко обороняемся у дер. Вишенька–Велька, но наш сосед слева
опрокинут, немцы заходят нам в тыл и мы отступаем, потеряв 7 орудий (в первый и
последний раз за rein войну приходится нам донести о потере пушек);
8–9 июня обороняемся под гор. Жолкиев; потери дивизии возросли до 60 %;
приказано отступить;
10–14 июня деремся у гор. Желдец и, но приказу, уходим за реку Западный Буг;
дивизия потеряла за полтира месяца 80 % своего состава.
Подобным образом дрались и иные дивизии 8–й и 3–й Армий, а затем и дивизии
Северо–Западного фронта, где Гинденбург предпринял массивное наступление, сбивая
наши войска с позиций, захватывая наши крепости, истребляя русское войско, нанося
артиллерийские удары нашим бесснарядным Армиям. За 116 дней битвы (начиная от
удара Макензена 1–го мая/18 апреля) мы потеряли 500.000 квадратных километров
территории Прибалтики, Польши, Волыни, Галиции, Буковины, мы потеряли 2.000.000
воинов. Но воинского духа мы не потеряли. Поэтому мы можем, не стыдясь, сказать:
техническим перевесом в битве враг разбил наше войско, но духа его не разбил.
Нас на боевых позициях беспокоило не наше тактическое или оперативное
положение – беспокоила Россия. Она была потрясена грандиозным отступлением войска.
В нее хлынули 6 миллионов беженцев (русские чиновники из Польши и Галиции и евреи,
поголовно выселяемые из прифронтовой полосы, как считавшиеся неблагонадежными по
шпионажу), которые сеяли уныние. Уныние давно уже сменило в городах воинственность
августа 1914 года и поэт Игорь Северянин осмелился в своих стихах советовать "не
торопиться в шрапнельный дым", а в Государственной Думе депутат Шингарев произнес
речь о благодетельных последствиях проигранных войн (после них, смол, обновляется
режим):
пораженчество стало
шириться.
Образовался Внутренний Фронт,
противоправительственный – Прогрессивный Блок партий в Думе, – требовавший
"министерства доверия"; в Военно–Промышленный Комитет представители рабочих
вошли с лозунгом "защита отечества есть лишь прикрытие хищни ческих притязаний
правящих классов" (это было в сентябре, а в декабре ими было заявлено, что их цель –
"борьба с нашим страшным внутренним врагом – самодержавным строем").
16
Конечно, не все это доходило до Действующей Армии, однако она чувствовала,
что Россия устала воевать. Но 23 августа Государь взял на Себя Верховное Командование
и это было войском понято так: Россия не побеждена, Россия будет воевать до победы.
Дошли до нас слухи, что Императора отговаривали от возглавления войска,
мотивируя династическими,
политическими,
государственно–административными
соображениями, а министр Кривошеев заявил: "Народ считает Государя несчастливым и
незадачливым" и будет встревожен, что в Его руках окажется управление военными
действиями. Офицеры знали, что Царь прервал Свою военную "карьеру" на командовании
батальоном, что, хотя он и прослушал курс военных наук (преподавателями были
знаменитые генералы Леер и М. Драгомиров), но опыта в командовании войсковыми
массами не имел, все же переход Ставки в руки Его Величества (и генерала Алексеева)
произвел на войска бодрящее действие: раз Царь, то значит: врагу не сдаемся, раз Алек -
сеев, то значит: будем побеждать (он ведь помогал побеждать старенькому генерал у
Иванову, при котором был Начальником Штаба Юго–Западного Фронта).
И тут стало рождаться великое чудо: разгромленное Войско крепло духом не по
дням, а по часам, приводилось в порядок, воспитывало себя и обучало, воспитывало при
бывающие пополнения (а пополнения всю войну прибывали из запасших батальонов и
виде сырого материала – от этих запасных батальонов и Россия погибла: они превратили в
Петрограде хлебный бунт в социальную революцию). Радовали этикетки с надписью
"Патронов, снарядов не жалеть!" на ящиках с огнеприпасами4. К началу зимы чудо
совершилось: Россия снова имела боеспособную Действующую Армию. И это чудо тем
примечательное, что осенние и зимние приготовления Войска к победам 1916 года
производились на фоне роста пораженчества в стране.
В тот самый день – 23–го августа 1915 года – когда в Ставку прибыл Венценосный
Верховный Главнокомандующий, чтобы в Армии и стране укрепить дух борьбы, в де-
ревне Циммервальд в Швейцарии съехались 33 социалистических злодея, чтобы
сговориться о разложении духа войны, особенно в России (на Россию нацелились Ленин и
Зиновьев, социал–демократы большевики, Мартов и Аксельрод, меньшевики, Натансон и
Чернов, социал–революционеры, а также Троцкий, Берзин, Радек и Раковский).
Конференция объявила целью пролетариата – немедленный мир, а Ленин поставил своей
целью – немедленную революцию в России. Циммервальдские тезисы всеми
подпольными каналами потекли в России к фабричным рабочим, к железнодорожникам, к
солдатам в запасных батальонах, к студентам, к „зем–гусарам". В декабре 1915 г, Горький
стал издавать журнал "Летопись" для осторожной пропаганды циммервальдских тезисов.
Циммервальдцы, немецкие агенты, думский Прогрессивный блок всюду распространяли
олухи об измене, заражая Россию недоверием к Власти. Войско они не заразили.
К осени 1915 года в России уже было (с начала войны) мобилизовано 10.000.000
человек. Из них мы потеряли убитыми и раненными в 1914 г. 1.500,000, а в 4 месяца
отступления 1915 г. – 1.200.000; кроме того, в плен попало в 1914 г. 800.000, и в 1915 г.
800.000. Общая сумма потерь достигла 4.300.000. Обращает на себя внимание огромное
количество попавших в плен – 1.600.000. Но надо сказать, что и Австро–Венгрия в
Великую войну потеряла пленными 1.737.000 человек, Германия 159.000. Сдача в плен
стала массовым явлением со времени Русско–Японской войны, первой войны на базе
системы "Вооруженный народ". Эта система с её короткими сроками военной службы, с
призывом под знамена запасных солдат, у которых выветрилось воинское воспитание,
давала в ряды воюющих армий много людей недостаточной воинственности. В австро–
венгерском случае массовый характер сдачи надо приписать и политическим причинам –
4 Производство огнеприпасов организовало Главное Артиллерийское Управления, а этикетки наклеивали
Военно–Промышленные Комитеты. Они кричали на всю Россию, что ими развернута военная
промышленность, но когда в Думе депутат Марков крикнул: "Военно–Промышленные Комитеты не дали ни
одного снаряда!" , то Милюков мог только ответить: „Но мы заставили правительство дать их" .
17
славяне не хотели умирать в борьбе против славянской России. В русском случае
политических причин сдачи в плен не было (в 1914 и 1915 гг.), но были иные причины: 1)
неимоверное форсирование темпа операций в 1914 г., когда солдаты, доведенные до
предела человеческих сил, нередко теряли способность сопротивляться или даже
отступить – впавшие в пассивность сдавались; 2) в 1915 г. апокалипсическая мощь
германских бомбардировок: оглушенные, полузасыпанные в обвалившихся окопах люди
не могли уйти; при огневом истреблении целых батальонов нельзя было вынести раненых
и они попадали в плен; 3) количество офицеров в Действующей Армии было
недостаточным (больной вопрос нашего Войска на протяжении всей войны!), вследствие
чего более слабые духом солдаты, не чувствуя над собой офицерской командной воли,
сдавались в трудных обстоятельствах. К чести их надо сказать, что сдавшиеся и потом
опомнившиеся пытались бежать из лагерей для военнопленных. Так из германских
лагерей бежало 259.972 пленника – бегство удалось 60.316 воинам.
Возвращаясь к цифрам мобилизованных и убывших из строя, мы видим, что к
началу 1916 г. у нас было в Действующей Армии и в тылу (в запасных батальонах)
6.700.000 воинов. Этого было недостаточно; потребовались призывы новобранцев и
ополченцев. Число офицеров было совершенно недостаточным. В полках оставалось не
более 15–20 кадровых офицеров; выбывших заменила полная энтузиазма молодежь,
вступавшая в военные училища в 1914 г.; а их поредевшие ряды пополняла молодежь
последующих выпусков из военных училищ и школ прапорщиков, уже носившая в себе
элемент усталости от войны, появившейся в России в 1915 году. Некомплект офицеров
был велик: командир роты мог радоваться, если у него было 2 взводных командира –
часто бывал только один; на прочих взводах стояли унтер–офицеры.
Некомплекта патронов в пехоте и снарядов в артиллерии уже не было. В полках
постепенно увеличивалось количество пулеметов, минометов, бомбометов. Все
Армейские Корпуса получили батареи гаубиц (полу–тяжелые орудия);
Армии получили дивизионы тяжелых мортир; в распоряжении Ставки появился
мощный артиллерийский резерв ТАОН (Тяжелая артиллерия особого назначения). Но
наша артиллерия оставалась, по преимуществу, пушечной, легко–пушечной, а между тем
условия войны, по сравнению с 1914 годом, коренным образом переменились: по примеру
Западного театра войны, где с осени 1914 года германцы и франко–англичане ушли в
землю, засели в позиционные линии и полосы, прикрылись бетоном и сталью, мы и наши
противники стали осенью 1915 года сооружать фортификационную систему такой
прочности, что легкая пушка не могла ей причинить серьезного ущерба, как вследствие
малой силы её гранаты, так и вследствие настильности её траектории. Для разрушения
мощных укрепленных позиций требовались гаубицы и мортиры, чьи бомбы падают на
цель отвесно и несут в себе большой заряд взрывчатого вещества. Но наша военная
промышленность не могла удовлетворить потребности Действующей Армии в этих
тяжелых и полу–тяжелых орудиях, а союзники не торопились с присылкой нам такой ар-
тиллерии.
Приходится признать, что на верхах нашей Армии сохранились понятия,
подобные пресловутому "шапками закидаем!" Существовала мысль, что недостаточное
снабжение нашего войска огневыми машинами можно отчасти компенсировать
превосходством над противником в численности пехотинцев. К наступлению 1916 года
роты в ударных дивизиях были доведены до 250 штыков (и это при наличии трех
офицеров на роту, из коих два малоопытны, если не совсем неопытны, еще даже не
обстреляны). Мы по–прежнему оставались при дивизиях в 16 батальонов, в то время как
враги наши и союзники перешли к дивизиям в 9 батальонов. Мы по–прежнему имели в
дивизии 6 легких батарей по 6 пушек и по 1 батарее из 6 гаубиц – это составляло 42
орудия на 16 батальонов. А германские 9 батальонов в дивизии имели 72 и более орудий,
из коих значительная часть были полу–тяжелыми и тяжелыми. Наши батареи (кроме
тяжелых) по–прежнему состояли из 6 орудий, хотя опыт союзников и врагов показал, что
18
мощность огня артиллерийской массы не столько зависит от числа жерл, сколько – от
числа стреляющих командиров: поэтому в армиях французской, германской и других
увеличили число командиров батарей раздробивши батареи на четырех–орудийные.
Эти организационные дефекты, эти указания на недостаточную артиллерийскую
мощь Действующей Армии, на большой некомплект офицеров, и, наконец, на дувшие из
тыла, из России ветры усталости духа, оппозиционности к правительству и
пораженчества5
приведены не ради критики и упреков, а для подчеркивания, что в
кампанию 1916 года Войско вступало в условиях, не вполне благоприятных, не дававших,
казалось, уверенности в возможности от тяжелых неудач 1915 года перейти к
победоносному наступлению в 1916 г.
Если Войско все же перешло в наступление и добилось победы, тем большей
славы заслуживает это Войско.
Глава II
НУТРО ВОЙНЫ
видимое с уровня роты
. .. Идти, потеть, не уставать, не молкнуть,
Коль надо, на солдатском шаге сгинуть,
Бодряся песней, перед тем как смолкнуть,
Махоркой греясь, перед тем как стынуть.
Ив. Эйхенбаум
Много мы знаем войн. Изучали их историю; классифицировали их, сообразно
талантам их руководителей, создавали примеры, выводили статистику и, что–то поняв и
высчитав, укладывали в правила и в науку. Но Великая война не пошла по обычному
трафарету и многие славные генеральные штабы просчитались и не смогли реализовать
свои планы... На основании некоторого её опыта, насколько мой глаз сможет, постараюсь
всмотреться во внутреннее содержание войны, как очень маленький участник её и все же,
как основной зубец её движения. Командуя ротой в чине подпоручика, имел возможность
вместе с моими солдатами, хорошо пропотеть и прокроветь. И вот, я полагаю, что нутро
это не только некоторый расчет стратегов и тактиков, но и живой организм, со всеми
законами жизни функциональной и душевной, включая и, так называемые, бесплодные
мечтания.
Для своего обзора возьму 15–й неудачный год нашего отступления–гибели и 16–
й год, более удачный, нашего наступления–возрождения. Очень много рассказано про
успехи армий, подвиги корпусов, геройство дивизий, полков и очень мало упомянуто о
страде рот и выдержке батальонов. Думаю, что это – по причине их незначительности и
нехватке оставшихся в живых грамотных авторов. 15 –й год очень много выявил и
объяснил, тогда как 16–й доказал выводы и техникой подпер дух.
В 15–м году, для сохранения боеспособности войск и физической жизни
отдельного воина, требовалось большое напряжение, мускульное и моральное, воля и
уменье. Состояние, когда человеческая жизнь ничего не стоила, подавляло психику; это
надо было преодолеть и вернуть жизни опять ценность, личную и войсковую, чтобы не
списаться в расход окончательно.
5 Окнами, в которые эти ветерки и ветры проникали в изолированную от тыла воинской дисциплиной
Действующую Армию, были те учреждения Земсоюза и Земгора (питательные пункты, библиотеки, бани,
санитарные обозы и т. д.), которые все более густой сетью покрывали тыл Армий и руководители которых,
так называемые земгусары и горуланы, вели разрушительную пропаганду. Мало того, что эти молодые
люди, поступив в Земсоюз или в Земско–Городской союз, избежали опасности быть взятыми в офицеры,
они пытались еще мешать фронтовым офицерам, развивавшим в солдатах чувство воинского долга и
подымавшим в них воинский дух.
19
Обычно, преодолев или избежав опасности, человек исходит в беспредметной
радости, добреет, становится проще, теряет свои зазубрины, обходится без заскоков и
заносок, раскрывается, как говорится, настежь, вроде деревенских ворот. Радуется
непосредственно и просто, как ребенок, как бедняк, нашедший рубль. Офицеру это
давалось труднее, чем солдату: психический шок и напряжение были сложнее,
маскироваться надо было убедительнее, чтобы не расшифроваться пред "меньшим
братом". Поэтому, чтобы, при повторении, не опуститься насчет мужественности и
начальнического примера, мы являли как бы синтетическую мужественность, которая не
специалисту казалась настоящей, и мы выглядели прежними безупречными "отцами –
командирами". Это давалось с трудом, потому что внутренне мы не являлись свободными.
Ответственность за выполнение приказа, за жизнь и настроение "вверенных" нам солдат и
за собственный вид и авторитет клокотали в нас. Мысль о себе у нас была перемещена с
переднего плана на задний. Как бы подчеркивалось и ещё раз указывалось на то, что мы
здесь не для личного "миндальничанья", а для преодоления того и другого, третьего и
четвертого; что должны мы поучать для "ура!", когда нутро просится "на караул". Мы, как
в предбаннике, обнаженные до естества, без каких одежд личных и начальнических, нам
уже не стыдно, а только холодно. Рубеж крайней опасности выявляет безразличие, когда
изживаются беспомощность и страх. А у нас нет времени преодолеть всё это нормально и
постепенно, мы должны себя вздёрнуть в обратное, т. е. должны продолжать идти,
согласно выдуманным приказам и привитой нравственности и долгу, поскольку нам
положено командовать нашими "жертвами вечерними".
"Приказ есть приказ" – это страшные слова и нечеловеческое дело; отдающий
его, не отдает себе отчета в его противожизненности; на передовую пехоту он ложится тя-
желой могильной плитой. Когда отдаем его мы, ротные командиры, мы идем 'на его
выполнение в пяти шагах впереди передних – гак требует наше нутро, потому что оно
тоже солдатское. Надо, чтобы на какого–то близкого человека был обращен последний
взгляд солдата.
Солдатские начальники тоже идут по этому пути, укладывая свои шаги в свои
понятия: то примера, то стыда, то долга. Но у них это не ученое, проще и действительнее.
Самое трудное у них – словесность, в ней, главным образом, и черпается начальнический
авторитет.
–
Про Микалая Миколаевича, главнейшего командующего кумякуешь? –
спрашивает ефрейтор: – А хельхебель, соображаешь, на что?.. Штоб ты пужался и слухал
–
продолжает дальше, когда спрашиваемый молчит: "Война тебе не ярманка, где можно
толкаться без толку по своей нужде и приятности".
–
Женат? – спрашивает своего следующий ефрейтора Солдат улыбается, словно
сдернутый с военных полатей на сеновал.
–
Так точно, женат.
–
А дети есть?.
–
Так точно: парнишка да девонька. От таких душевных–расспросов солдат
размяк и смотрит на отделенного, как на близкого родственника.
–
Это вы знаете, – поучительно резюмирует начальник: – а про военную
ерографию ничаво... вам все равно, что мы тут хронт держим... Ну, а баба у тебя хорошая?
–
Так точно: очень даже хорошая – работает, как лошадь... ...мы на выселки
вышедши.
–
Я не в лошадиных смыслах, а в бабьих. И улыбается, исходя и в своих смыслах.
Солдат тоже улыбается.
–
Звать то как?
–
Аграфеной.... Грушей, значит.
–
А пишет?.
–
Никак нет, не пишет: не грамотная, а под чужой рукой писать скесняется".
20
–
Ну, и лучше... а то по письму будет тебе стряпать ребячье пополнение... бабы
нонче пошли хитрые...
Словесность на этом оканчивается: авторитет создан, знания преподаны и оба –
начальник и подчиненный – с парой добровольных слушателей согласно и тоскливо
погружаются в проблемы ,"войны и мира". Более деловые начальники сразу хватают
"быка за рога":
–
А какого года у тебя винтовка? А зачем её заглавие – трилинейная? А как ты
целишься постоянным, ежели он вылез из окопа и уже пузо показал? в морду или в
брюхо?..
СТРАДА
К Перемышлю из Венгрии мы подошли совсем налегке, растеряв на боевой
дороге добрую половину полка. Здесь, простояв целый месяц, оправились, отдохнули и
пополнились людьми. Сидя в глубоких окопах за крепкой проволокой, мы опять
набирались военного духа, а иногда даже наглели, покушаясь темной ночью на
противника одними штыками да гранатами (патронов не было). Когда мы отошли к
Мосциске, то Горячев, командир 4–го взвода обратился ко мне с добровольной просьбой:
–
Дозвольте в разведку. Може у австрийцев где какой пулемет без призору лежит,
а нам тут очинно его не хватает".
Горячев пулемет достал и потом ещё пару ночей гонялся за патронами и лентами,
–
словом, и австрийцы приняли участие в восстановлении нашего духа, тогда как немцы
никакого участия в этом деле не приняли. Но когда на пятый день они у Мосциски
сменили австрийцев, началось наше военное образование.
–
Ты, братец, теперь рта не разевай, в бойницу лба не совай, а наблюдай в
перископ – предупреждали мы дежурных наблюдателей: ерман тебе не австрияк: не прозе-
вает, всадит пулю в лоб.
Но "очкатая перископа" наблюдателям была не по душе. Когда же паре земляков
продырявили лбы, прочие сами подобрались, туже затянулись, винтовку хоронили от
песку, а внимание удвоили.
Уже одно слово "ерман" (безжалостный) имело целое воспитательное значение,
тогда как на слова собственного начальства (жалостливого), поучения и предупреждения
обращали очень мало внимания.
Выходило, что наш солдатский народ, брошенный Отечеством в жестокую войну
без боевого снаряжения и припасов, насчет духа обучали австрийцы, а насчет боевого
порядка и поведения – немцы. Мы, офицеры, как бы являлись агентами этого
незаботливого Отечества и поэтому не были вполне авторитетны насчет духа и боевого
порядка – казалось, мы не заслуживали добровольного послушания. А Отечество,
растерявшись в 15–м году или не зная подлинной войны, требовало от нас, маленьких
людей фронта, большого дела и главного напряжения, которое выливалось в затыкании
фронтовых дыр людской массой.
Профессионалы войны с водительским уменьем, стойкостью и готовностью спать
на ходу, не оступиться даже во сне, пали или, израненные, рассосались после 14–го года
по незаменимым должностям, или получили во фронтовых частях более высокие
командные места. А в роты, на смену им, пришли подпоручики и прапорщики ускоренных
выпусков и стали по–любительски командовать, досрочного призыва и еще много более
досрочного обучения солдатами. Конечно, учились на крови, практику войны
приобретали на чистом поде, и, если Бог миловал, через месяц были отличными и
примерными командирами рот и полурот. Могли повести роту в штыки и на пушки, без
каких особых правил и наставлений, тем паче приказов; очень скоро освоились с
неприятельским огнем, приобрели боевое чутье и авторитет у подчиненных. Только
21
трудно было с методичностью, с взнуздыванием подчиненных на бессмысленную смерть.
Но в этом случае спасал пример.
Случалось не выдержать, справить труса. Но и это естественно. Нельзя все время
ходить в героях, идти на вилы с поленом. Можно когда и испугаться, если не привидения,
то пулеметной очереди у самой барабанной перепонки или тяжелого снаряда у котелка,
когда туда суем ложку.
Геройство – вещь больная, нервная, скоро расплывающаяся и выветривающаяся.
Сегодня ты первый герой, а завтра последний трус. Это человечно, естественно.
Покинутость нас Отечеством чувствуется особенно в тишине, когда мысли
связываются с деревней и миром. Из смерти может выволочь только чудо: ранение или
плен. Если ротный состав меняется каждый месяц, а в боях еще скорее, и войне конца не
предвидится, то не надо быть большим математиком, чтобы высчитать жизненную
вероятность.
По утрам больше всего задумчивости. Но есть и веселые, радостные взгляды,
принадлежащие бесшабашным смельчакам, которые бывают в каждой деревне, а здесь в
каждой роте.
–
Или грудь в крестах, или голова в кустах, – говорят они.
На войне с ними хорошо. Если командирская совесть позволяет, их можно
послать в ночной поиск только для того, чтобы сделать "беспокой" противнику и
заработать пару "Егорьев''. Это подымает роту, её дух в собственных глазах, а пара
пленных, которых все рассматривают, как заморскую невидаль, вызывает какое–то
чувство своего превосходства.
–
Тоже не ахти какие богатыри, а держатся, как сукины сыны, как какие–то
ардейцы – заключают земляки, –
може и у них михрюток полным полно, только по
ихнему такого слова нет, вот и держатся, как слепни за воздуху.
Если Перемышлянская позиция подобрала солдат внешне, то Мосциская дала и
некоторую воинственность. Горячев вздернул свой взвод от окопной обыденщины. Он
уже вылез в авторитета: всё знает, всё может. У него три Георгия. Только у фельдфебеля
полная колодка, его в Горячевском взводе встречают радостно, восхищенно гл ядят на его
грудь, тогда как другие взводы больше косятся на его палку, которой он отечески орудует
во время наступления. Командир впереди, полуротные – тоже, а солдатские командиры в
пятидесяти шагах сзади; фельдфебель же – по всему ротному тылу и перетрусившим
загривкам, поднимая их. Практика выработала такой вид действия. "Пужайся, но не
гораздо" – объясняет он и, грозя палкой, понуждает не отставать, не бояться, создает из
труса бойца и героя. Без этого рота разлеглась бы по всему полю, как снег–первопуток.
Своим ротным, выбегающим вперед с винтовкой в руках в атаку, восхищаются и гордятся
и, если ему случится остаться в строю, не оставляют и своей любовью.
–
Вот наш ротный – так ротный... что там ваш...", фельдфебеля же боятся и
слушаются. Кому труднее, чье дело важнее? Здесь материя и дух смётаны и стоят перед
вечной проблемой: "быть или не быть".
К геройству, выполнению кровного долга надо понуждать, кого окриком, кого
наградами, кого романтикой или же нажимая на его самолюбие или особенность. Все
доказательства и убеждения "лечь костьми", то есть разлюбить свою единственную жизнь,
в сравнении с ценностью этих костей, на которых стоит не только сам солдат, но и его
солдатка с кучей солдатёнков и все бедное хозяйство в Чухломе или на Вятке, не имеют
ни психологической, ни нравственной базы и противоестественны.
Фельдфебель же до понятия жертвоваться дошел собственным путем, своей
сильной кровью, и он даже не считает это чем–то особенным, Богом отмеченным делом.
Он себя для себя не ценит, по полю боя ходит, как по своему деревенскому двору,
хозяйственно и спокойно. Он освоил самую большую человеческую силу: не боится
смерти, все равно какой – нужной или не нужной. Скоро будет прапорщик, мог бы
немного поберечься.
22
–
Слушай, Гаврилыч, – говорю ему, – поберегись, если не для своих детей, то
ради своих Георгиев: убьют – кто их носить будет?
–
А убьют, Россейе останутся.
Такой человек переворачивает и мою, сравнительно ленивую натуру, росшую на
стихах и отметках "достаточности". И мне не трудно: я не погряз в науках отвлеченности
и не вкусил их выгоду или глубину...
И если рота своей стойкостью или даже только своей массой и страдой не даёт
противнику вбить длинный гвоздь славы на своем участке, то это, главным образом,
благодаря фельдфебелю и Горячеву, солдатским начальникам. Моя заслуга и других
офицеров, что мы эти самородки не подавили, а выявили и дали им рост. Думаю, что
таких самородков было несколько у каждого командира: русский народ не обессужен
такими людьми, а то как бы держаться!
–
Солдат есть для того, чтобы сполнять приказ... ён могит два раза умереть, а не
сполнить приказу не могит ни разу, – говорит фельдфебель, как аксиому, побрякивая
восьмью Георгиями.
БЕЗ РОПОТА
Идем на восток. Уже которые сутки. Ночью нам указывают дорогу две горящие
деревни, в их промежуток идет весь наш Корпус. Песни давно смолкли, разговоры оборва-
лись. Нет курева, сухарей. Птица да поросята, что несли на штыках, протухли: нет
времени даже скипятить воду, только подложили сучьев и зажгли огонь, как тявкают
горные пушки. "В ружье! Шагом марш!" А кухни исчезли "без из вести", но, конечно, в
тыловом направлении.
Равнодушно слушаем выстрелы и без участия смотрим, как санитары копают в
придорожной канаве яму и кладут туда солдата, не застегнув ему даже штанов; мельк ает
еще дырявая подошва и через пару минут санитар по сырой земле проводит лопатой
крест.
И вот, наконец, Вишинька Белька, где нам положено погореть на три четверти.
Ретивый Макензен здесь нас молотит и долбит без устали и передышки, без жалости и
зазрения совести два часа, чтобы обратить нас в щебень и расчистить себе дорогу. И все
же первая, гордая тевтонская атака, парадными рядами, не удается. За это на нас
накладывается новая железная покрышка двойной тяжести. Нам приходится полегать в
белых известковых окопах, заранее вырытых нашими мудрецами с высшим
образованием... Только четверть полка вылезла из этой сталеварни. А три четверти, как
легли, так и не встали и не ради Отечествен ной пользы или славы, а просто прикрывая
чужое головотяпство. И все это без ропота, голой грудью студя раскаленное железо, беря
врага на свой измор, на невозможность своим военным порядком осилить дебри нашего
беспорядка. Мы, оказывается сильны своей слабостью, мягкотелостью; когда–нибудь
противник завязнет в них, хватило бы только наших мертвых душ...
Мне тоже кажется, что наше положение и состояние естественны, а их –
организованное, построено на выдумке. И так ясно, что никакие постройки не вечны, а
организация, если прогрессирует, то, как паралич... Такие мысли облегчают, от обратного
доказывают нужность противления во что бы то не стало.
Жалко, конечно, солдат, не доевших своего сухаря и не докуривших своей
"козьей ножки", которые на завтра не ответят на мой "здравствуй", но это – война. Может
быть, так закаляется нация, крепнет дух, выветривается малокровие, а сама кровь
молодеет. Я чувствую полное удовлетворение и нахожу оправдание всей страде, когда
вижу, что и сам я не исключение из этой массы, а ее завтрашнее дополнение.
И за эту особенную тяжесть другие роды войск выливают на своего передового
смертника своё пустое острословие: "Не пыли, пехота, дай солнце разглядеть... Ей, крупа,
посторонись: видишь, урядник едет... Прибери, михрютка, котелок, дай коню пройти..."
23
Шутки, конечно, дружеские, но в них сквозит какое–то превосходство, на что "земляки"
реагируют новым наплывом своей малоценности. Вот, у тех и кони, и сено, и ловко
притороченные рты, а у нас – ничего, только и годны мы на солому... Другие роды войск и
сотой доли военного погорания не испытали, были, можно сказать, при войне, а не на
войне... Ну, да что там мудрствовать и откусываться: русская пехота издавна являлась
многострадальной и не мне её слезы вытирать через пятьдесят лет.
Военная мудрость "полнения и стояния" действительнее по низовой линии. И
отделённый командир на то и есть, чтобы подогнать своё отделение в нужную
одинаковость, чтобы все "слухали" начальство, которое лучче знает – когда солдату спать,
жрать или помирать"...
Буг прошли у Камионки–Струмиловой по горящему мосту. Горел, собственно,
только дымил он по способу князя Игоря, от дров и горящей смолы.
Опять, как на сортировочную станцию: убить, ранить, сдать в плен. Прибыло
пополнение. Давай, давай новые снопы в военную молотилку... От этой действительности
находит тоска без поволоки и просвета. Сидя в узком окопе, больше понимаешь ценить
Божий простор и дальше видишь горизонт жизни. Но, как странно, даже вырвавшись из
этого пекла, тоскуешь по нему, считая его своим настоящим местом, домом и – после
ранения – спешишь обратно, чтобы вычистить душу и набраться настоящего содружества,
которое почему–то ходит об руку со смертью. А может быть, это – всего лишь скобление
романтической души, нервной и больной, хотящей ходить по бровке жизни, где острее
ход и чернее страх...
Нации формируются во времени и в борьбе. То же можно сказать и о войске. Но в
15–м году ни своё начальство, ни противник нам этой возможности не давали. Если
случалось когда выскакивать со штыком на перевес, то это было больше ночью и те
являлось закалкой, а всего лишь партизанщиной.
Когда в июле, под Сокалем, случилось неприятельскую батарею взять под
ротный огонь, её не взяли только потому, что не было приказа переходить реку и
ввязываться в бой сегодня, когда он плановался на завтра.
–
Так завтра же она будет долбить и не пущать...
–
Ну, и пускай! Нам не привыкать... Одна батарея больше, одна меньше – все
равно, – заключает батальонный командир.
И завтра от роты остались ошмётки: все офицерское и солдатское начальство
было переранено. Мой фельдфебель также пал на чужую землю, оставив свою еловую
палку, которой некому было подобрать ни для памяти, ни для дела. И почти вся его
отмеченная и не отмеченная слава согласно полегла вместе с ним. Она никому не была
нужна. Или, может быть, её было так много, что она выпирала под каждым солдатским
шагом.
В ТЫЛУ
Больше я боев и обстановку 15–го года не знаю и свидетельствовать не могу, но
полагаю, что больших перемен не было. Однако претерпели весь 15–й год и дождались
16–го, удержав подступы к дальнейшей русский земле. Пали и падали, как кошки, на ноги.
Тыл являл неприглядную картину себялюбия и ловчения. Каждый старался
словчиться, чтобы не замараться фронтовой страдой. В этом преуспевали более богатые и
образованные.
Все вдруг оказались инвалидами или незаменимыми, не способными защищать
свою привилегированную жизнь, предоставив это дело меньшому брату – батраку "войны
и мира".
Полагаю, что это не сказалось благотворно на духе народном. Образовались
полчища дезертиров, кормившихся в запасных частях, и когда их обмундировывали и
снаряжали для отправки на фронт, они "улетали" из теплушек, "проживали" шинели,
24
сапоги и даже ватные штаны и тогда опять являлись к коменданту, чтобы начать все
сначала. Они решили прождать войну, как "летчики"; на этой своей новой профессии, они
так наловчились, что с ними не могли справиться ни коменданты, ни полиция, ни
госпитали, ни запасные части. Благодаря им, почти вся деревенская Россия в 16–м году
ходила в солдатском обмундировании. Безделье и безбоязнь, равнодушие начал ьства
вызвали дезорганизацию тыла, переполнение городов, больниц и железнодорожных
станций, которые плохо разгружались: не было ни обязательств труда, ни запретных зон,
совсем не говоря о заградительных отрядах и судах. На этом фоне ярко выделялись
некоторые ретивые начальники, у которых все было в порядке и в отличном действии; у
большинства же порядок держался на выдыхающейся инерции.
Когда я просился на фронт, меня не пускали, ссылаясь на мою категорию ранения
и нужность в тыловом полку, тогда как растратчиков ротных денег и буянов в ночных
ресторанах садили на неделю на гауптвахту и потом отправляли на фронт. Фронт, защиту
Родины, подвели под наказание криминального толка.
Зерно недовольства от таких порядков было брошено глубоко в сознание не
только "сполняющих", но и "приказующих". Это зерно, поливалось кровью, прорастало
без нужного света и рыхлилось цапкой ожившего социализма.
Ореол Родины потускнел, а сама Держава ничего не делала, чтобы поставить
жизнь на её привычные рельсы. Когда порыв и горение иссякают, надо что–то делать,
чтобы тепло народное не падало ниже нормального или не переходило в горячку. К тому
же порыв нельзя впрягать, как клячу, в будни.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Мы на реке Икве. За месяцы сидения, сравнительно спокойного, сытого
"земляки" превратились из обалдевших в "сполнительных" солдат. Прекратился огонь,
отошел страх и у солдат не стало причины рассыпаться на свои составные части и
отговариваться: "Мы люди тёмные: не могим этого знать"...
Появилась тяжелая артиллерия, понавезли снарядов и солдаты поняли, что
"замирения" так скоро не будет. Раз "Шипку" перенесли, то придется и "Плевну" брать.
Это как бы обязывало скорее превращаться в солдата, без которого, как видно, война не
окончится.
Как–то отодвинулся 15–й год, когда русская пехота погорала соломой и
противнику казалось "на совсем". А всё же, заняв шестую часть Европейской России, он
до её горла не дотянулся... Как–то забылась Венгрия, Карпаты, Галиция и опять воскрес
неумирающий ефрейтор и его незамысловатый метод воспитания и обучения.
–
А про мулёк знаешь? А воображаемую линию видал? А фельдфебельская палка
на что – кумякаешь?
Метод, конечно, ни к чему: стрелял бы земляк вперед, не тянулся бы назад, не
балдел бы от огня и слушался бы.
Но у каждого, даже самого маленького начальника есть свой "знай", инициатива
и метод, по которому он хочет победить и принудить к этому и свой подчинённый народ.
В этом мешать не следует, так как этот самый ефрейтор, уверенный в себе, ещё не так
давно устоял против толстых пушек Макензена.
Воскрес и неумирающий фельдфебель. Он постоянно по ротному делу. И дух и
каша, и чистота, и боевая наука, – все в сфере его влияния и воздействия.
–
Душа не портянка, – поучает он – её не выстираешь, стало быть, и не грязни.
Он поучает и крепит слабые характеры, укладывая долг и любовь к Отечеству в
простые понятия:
–
Свою Калину любишь? Батьку, матку почитаешь? И своих малых солдатёнков
тоже любишь?... Ну, вот они и есть Россия, Отечество. Их и защищай!..
25
Еще больше он стоит над унтерами, вдувая в них командирский авторитет и
ясность. Когда он ещё был ефрейтором и мы переживали неблагополучный 15–й год, я его
оценил, как выдающегося солдата. В поисках немецкого "языка" встретились затруднения
и надо было возвращаться ни с чем.
–
А ведь неловко будет, коли не сполним того, за чем пошли, – сказал он и приказ
был "сполнен".
Он все подгоняет в ударную крепость. Он даже то понимает, что офицеры в этом
"споднем солдатском деле" ничего не должны знать, так как это не их дело. Офицеры "на
потом", для примера и показа, для "настоящего разу". Размениваться на мелочь и свой
авторитет совать в солдатский пот им не зачем.....
Только бой рождает настоящего солдата, а до боя мы только полагаем и
надеемся, напрягая силы и не теряя духа.....
Итак, мы на реке Икве. Противник – австрийцы. Оплелся проволокой, понастроил
убежищ, понавез пушек, пулеметов и бомбометов и решил, что его позиция неприступна.
Во всяком случае, не по зубам всмятку разбитым "руссам". Австрийцы чрезвычайно
горды, дух у них пылает во всю: еще бы, побили такую великую державу, больше которой
нету на свете. Они переваривают свою военную победу, и в её отрыжке та же военная
близорукость, как у всех самовлюбленных народов.
Мы в этом деле тоже не отстаем: стараемся в своего сражателя вдунуть
воинственность, но нам это труднее: нет наглядных пособий наших успехов.
–
Ну, что–же, что отступили. Французы тоже в Москве побывали, чтобы стать
нашими поводырями для Парижа. Держись, российство: Вена ближе Парижа...
Землякам приятна эта история, по всему видно, что и они не прочь влезть в неё.
Всем видно, что у противника плохо с людским запасом, что в долготу ему не
вытянуть, а деды, да внуки какое войско!.. Только бы продержаться.
Издавна так повелось, что война – это страда, отечественная боль, а не
безопасная и удобная жизнь залезших под землю "дорогих защитников".
–
Ты воюй и сырую картошку жри, накрывайся еловой веточкой, а не
краденными пуховиками... Слухай пулеметную и пушечную музыку, а не свои венские
вальсы,.. – поучают наши ефрейторские начальники.
Спасен будет претерпевший и христолюбивый воин в первую голову. Эта логика
как бы неопровержима, если она построена внутренне и в неё веришь.
Конечно, и мы не в грязи жили, не растили вшей и не тосковали все ночи по
своим выселкам Верхним Осинкам и теплым солдаткам. Окопы наши были добротные,
против легких и тяжелых снарядов; местами вымощены дровяным настилом, подбиты
матами, камышом или досками, оплетены лозой, ольхой и другими ветками. Пулеметные
площадки – неуязвимые с хорошим фланговым обстрелом. А житье – в крепких
блиндажах, чисто подметенных и пахнущих не потом и кислой шерстью, а березками или
какой другой зеленью. Солому старались менять и чистить. Солдаты креп чают физически,
стригутся, моются и к утреннему осмотру выглядят довольно празднично.
В роте – более двухсот человек, но это все малообстрелянные. Только пара
десятков выдержавших 14–й и видевших 15–й годы. На этих первоучителях стоит ротный
костяк.
–
Чаво вы там по тылам робыли? – спрашивает своего подчиненного младший
унтер–офицер с Георгием.
–
Ходисти на ученья, делали стрельбу, знаем про знамя, супостатов... пели
песни...
–
А што пели–то?.
–
Соловья–пташечку", "Пишет, пишет царь ерманский", да..."
–
Всё светское... А Отче наш когда певал? Спрашиваемый певал.
–
Ну, тады ты готовый солдат.
26
–
Супротив нас австрияк, – объясняет своему отделению ефрейтор, – понастроил
себе подземного жилья, сплелся проволокой, как паук паутиной, а того не пони мает, что
спокон веков против российства он слабой... Как дёрнем его под мякитки, мокрое место не
останется... и пушки не помогут, и проволока за зря будет, и ихний Гот их не спасет.
Подчиненные согласно хлопают плазами, как бы соглашаясь "дернуть". Они,
кажется, теперь понимают, что без этого войны не выиграть и "спокоя" не добиться.
Мы, вообще, довольны, готовностью и настроением наших солдат. Полагаем, что
солдатская река потечет и против течения без "сумлений" и задержек. Даже популярные
разговоры о "замирении" тоже замерли. Надо дать сдачи, показать супостату "кузькину
муттер", а без этого с этими бусурманами толку не будет.
Еще тоскуют по ночам о своих бабах, но не так истошно, как год тому назад,
беспокоятся о хозяйстве. Командир полка пишет бумажки исправнику, земскому
начальнику, волостному старшине. Эти бумажки защищают деревенское житье солдат.
При виде этой жизни, вспоминается другая: проверяя ночную готовность роты
под Перемышлем, подхожу к дежурному отделению – все в порядке. Подсаживаюсь,
чтобы побыть с ними. Когда выясняется, что я ничего не скажу, продолжает свой
прерванный рассказ один из неприметных солдат, не почитая меня чужим. Его
незамысловатая жизнь, простые её эпизоды откровенно, под свет ракет и луны, пе-
реливались в слух его сотоварищей. Он, как бы исповедывался перед неизвестным завтра,
а эту исповедь некому было понять и облегчить. Никому не было дело до внутреннего
мира своего солдата. "Защищай, мол, нас и всё тут, раз ты солдат"... А солдата давно уже
не было – был народ, принявший на себя это звание.
Неправильно было поэтому думать, что солдату нужен только запах каши или
махорки, выветривающие задумчивость и боязнь. И что, кроме "слушаюсь" и "ура!" ему
ничего не надо знать.
Русская душа довольно своеобразная, чтобы не сказать мятущаяся и ищущая,
подчас сентиментальная, а иногда и дикая, не укладывающаяся ни в арши н, ни в котелок
и, при том хрупкая, обидчивая и злая. Для её доброго воспитания ничего не делалось.
Принималось, что она без подпорок, одним своим естеством, выдержит всякие тяжести,
напасти и социальные "выкрутасы" по формуле: "Наш народ – всем народам народ" и
"всех врагов шапками закидаем". Не по этой ли формуле часть солдат, не имея в 15–м
году винтовок, по наступающему врагу хлопали в ладоши, изображая "убийственный
огонь?" Бывало такое...
Но идем, идем, отступаем, только что пообедали, сели в придорожную канаву,
подставили пыльный лоб солнцу, пустили дым и радостно дышим пылью чужой дороги.
"Ах жизнь! Как хороша "... А там "гудет"... ну, и пускай: нас это пока не касаемо...
Теперь же на Икве постепенно пыль окопов и тень тоски сходят с солдат и они
покрываются полевым загаром. Ударная крепость тоже понемногу входит в их стойку и
сознание. Полагаем, что они потекут солдатской рекой, если их сразу не огорошат и не
встретится сильная запруда.
Роль начальников вдвойне ответственна – им придется широко раскрыть глаза и
реагировать на все перипетии обстановки, не только авторитетом командира, но и знанием
крепости противника в данный момент, чтобы его превозмочь и владеть своим участком
дельно и начальнически. Успех будет от этого, от этой координации и от направления, без
затёков и застоя во времени, и, конечно, чтобы резервы были на месте и без заминки и
вовремя сделали своё дело.
Мы ретиво репетируем предстоящую атаку, распределяем роли, предвидя то
такое, то этакое положение. Война усложняется. Надо учитывать, распределять,
действовать так–то и так; здесь прикрываться, а там прорываться; связываться с соседями,
поддерживать их или самому просить поддержки – словом, правильно учесть обстановку,
согласовать действия и использовать огневые средства, не забывая при этом инициативу и
используя геройство.
27
Нас, командиров, смущает только то, что войско – подземное, что оно, просидев
так долго в канавах и норах, вылезши на свет Божий, растеряется и заблудится. В
открытом поле под огнём они ещё не стояли; даже проходя ходами сообщения, они
сгибаются при свисте пуль, а что же будет, когда пули запылят под ногами!
Тренируем солдат на невозможное: вылезть из окопа и идти на пули, не
осоловеть от горизонта и бесстрашно ходить по верху земли и, преимущественно, вперёд.
Когда "земляк" в ходе сообщения колол "чучалу", мы над его ухом стреляли. Сперва штык
выпадал из рук, а потом ничего: привык, только, разве ругнется, если подле начальник из
не особенно высоких.
В конце мая загудело справа, в 8–й Армии генерала Каледина. Армия эта
перешла в наступление, действуя, по образцу Макензена, тараном. Неприятельская
позиция была прорвана и войска, выйдя в открытое поле, зашагали, стали отвоевывать
русскую землю, являя опять потерянную было мощь. Потекли в наш тыл десятки тысяч
пленных, умолкли сотни вражеских орудий и пулеметов, разбитые или плененные.
Нас также захватили эти успехи: два раза в день мы читаем нашим "землякам"
фронтовые сводки, кричим "ура!" и преисполняемся боевым нетерпением и желанием не
отстать от "калединцев".
Глава III
ПЛАН ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА
Центральные Державы вступили в 1916 год, имея весьма благоприятный баланс
стратегии 1915 года: русское войско разбито и отброшено далеко на восток, сербское
войско разбито, Сербия завоевана и таким образом создана прямая связь с союзной
Турцией; правда, изменившая Тройственному Союзу Италия выступила на стороне
Тройственного Соглашения, но беспомощному итальянскому войску Берлин и Вена
придавали мало значения: зато на Салоникском фронте против англичан, французов,
сербов и греков появился боеспособный союзник – болгарская Армия.
Возглавитель Австро–Венгерской стратегии генерал Конрад–фон–Гётцендорф
предлагал Берлину зимой 1915/16 года разгромить итальянцев, весной сбросить в море
Салоникский фронт, а летом докончить победу над Россией. Но Начальник Главной
Германской Квартиры генерал фон–Фалькенгайн предоставлял Вене самой расправиться с
Италией, не считал нужным заниматься Салоникским фронтом, (где, под влиянием
англичан противник был совершенно пассивен), был убежден, что Россия не может
восстановить свою военную силу и задачей на 1916 год наметил победу над Францией.
Для этой победы была разработана новая система боя: бой на истощение. Надо избрать
такой участок фpoнтa, с которого противник, по тем или иным соображениям, не считает
возможным отступить, уклоняясь от боя; упорствуя в обороне этого участка, он будет
вынужден подводить туда новые резервы, а нападающий будет их истреблять
сверхмощными артиллерийскими ударами и массивными пехотными атаками – враг будет
взят на измор. Германские стратеги, в их числе и Кронпринц, возражали против примене-
ния такой "мясорубки", но Фалькенгайн настоял на своем и для атаки избрал Верден на
изломе французской фронтовой линии, где можно было, атакуя, занять охват ывающее
положение. Крепость Верден была построена во второй половине XVII века знаменитым
маршалом Вобаном, а в 1871 году была перестроена по требованиям современной
фортификации. Тут генерал Жоффр не мог уклониться от боя и должен был принять бой
на измор.
8/21 февраля немцы начали невиданной силы канонаду; на следующий день 3
Армейских Корпуса кинулись в атаку; через три дня в жестоком бою были взяты форты
Дуомон, Во и высоты „Мертвый Человек" и 304. Жоффр кинул резервы и обратился к
Ставке с просьбой–требованием предпринять наступление на немцев ради спасения
Вердена. Повторилась история 1914 года, когда мы кинулись спасать Париж. Наша Ставка
28
импровизирует мощные удары и 5–17 марта две Армии Северного Фронта атакуют вдоль
железной дороги Поставы–Свецяны и у озер Нарочь и Вишневское; атакует и одна Армия
Западного Фронта. Мы потерпели, вследствие совершенной недостаточности
артиллерийских средств, кровавую неудачу. Ходили слухи, что масса в 264.000 наших
солдат не могла сломать сопротивление 62.000 германцев, прикрытых мощной
фортификацией. Успехом было лишь то, что генерал Фалькенгайн, встревоженный
активностью русских, на несколько дней ослабил напряженность Верденского сражения,
пока не убедился, что русское наступление захлебнулось в крови. Во всяком случае,
французы получили передышку, использованную ими для организации обороны Вердена.
Наступление у озёр Нарочь и Вишневское было внеплановым, не
предусмотренным планом, который разработал генерал Алексеев для операций 1916 г.
План его был таков: усилить Юго–Западный Фронт резервами Северного и Западного
фронтов и от базы Ровно–Проскуров предпринять энергичное наступление на запад – та
Галицию, на Карпаты; одновременно с этим англо–франко–сербо–греческие войска
должны от Салоник повести наступление на север через Македонию и Сербию; пунктом
встречи этих двух армейских масс будет Будапешт. Говорили, что одной из деталей это го
широко задуманного плана было: собрать в тылу Юго–Западного фронта всю нашу
кавалерию и, по прорыве пехотой укреплённых полос австро–венгров, кинуть эту конницу
вперёд, чтобы стотысячной массой коней растоптать вражеское сопротивление на пути к
венгерской столице.
В Великую войну уже один раз было выполнено оперативное массирование
конницы: в сентябре 1915 года, полагая, что русские армии уже настолько потрясены, что
на них можно пустить конницу, генерал Гинденбург приказал собрать несколько
кавалерийских дивизий и они прорвались у станции Ново–Свенцяны в тыл русских, дойдя
до Молодечно; но оказалось, что русская пехота на колесах поездов передвигается
быстрее, чем германская конница на ногах своих коней – подоспевшими пехотными
отрядами (и кавалерийскими) немцы были остановлены, потеснены и принуждены к
отступлению. Рассчитывал ли генерал Алексеев, что его конница не будет остановлена в
Галиции, в Карпатах или в Венгрии потому, что огромна сила и натиск 25 кавалерийских
дивизий?
План генерала Алексеева имел целью занятием столицы Венгрии побудить эту
страну к отделению от Австрии и заключению сепаратного мира; это заставило бы и
Австрию капитулировать; в результате, Германия была бы изолирована и к дальнейшему
сопротивлению не способна.
Если бы обще–стратегические проблемы Антанты решали англичане, они бы
воодушевились этим планом, потому что их стратеги вообще склонны оперировать на
второстепенных театрах, чтобы не делать больших боевых усилий на главном театре
(Австро–Венгрия, конечно, считалась противником второстепенным, по сравнению с
Германией). Но в Антанте дирижерская палочка была в руках французов, а они,
наследники идей Наполеона, считали правилом ударять главными силами на главном
участке главного театра войны. Они начисто отвергли план Алексеева, как на протяжении
войны опротестовывали каждое намерение Ставки вести операции в направлении Вены –
они требовали русского подхода на Берлин.
Насчет Наполеонова наследства у французов дело обстояло плохо. На
протяжении целого века никто не унаследовал его гения (вообще, гений не наследуем ни в
семье, ни в народе – примеры: Виктор Гюго, Гете, Пушкин, Мюрат, Фридрих Великий,
Суворов), но и в наследование гениальными стратегическими и оперативными идеями
Наполеона никто, па настоящему, не вступил. Перед Великой войной только капитан
Гранмэзон проповедывал в военной печати Наполеонову стремительность, а генерал Фош
в Военной Академии учил осмотрительности, которую тоже черпал из
"Корреспонденции" Наполеона; в Генеральном же Штабе генерал Жоффр, оставив
29
Наполеона великолепно лежать во Дворце Инвалидов, разрабатывал – противоположно
принципам Великого Корсиканца план войны на базе: посмотрим сперва, что предпримет
Германское Командование. Во время войны Жоффр, Нивель, Петэн, Фош, пренебрегая
заветами Императора, оперировали в духе "посмотрим сперва...". И почитали они
"главный театр войны" не потому что это был принцип Наполеона, а потому что, ссылаясь
на авторитет Наполеона, могли требовать от союзников своих, чтобы все помогали им
защищать территорию Франции.
Военная конвенция, которую в 1892 году подписали от имени России и Франции
генералы Обручев и Буадеффр рассматривалась французами как страховой полис: они
застраховали победу над немцами – Россия поможет, застраховались и от поражения –
Россия выручит. Россия выручала, Россия выполняла требования Франции. Это
послушание русской стратегии было – воспроизвожу мнение, услышанное в Петрограде,
но может быть и ошибочное – следствием двух комплексов, которыми страдал Петроград:
дипломатия болела комплексом виновности – когда в Европе, после вспышки
воинственности в августе 1914 года, ощутили тяжесть войны, то стали винить Россию, что
она своим заступничеством за Сербию втянула почти всю Европу в вооруженный
конфликт; общество же наше и так называемые сферы, восторгаясь Францией, болели
комплексом неполноценности, давним, наследственным; эти два комплекса якобы и
побуждали нас слушаться Франции в вопросах стратегии.
На Всесоюзном Военном Совещании весной 1916 года в. Париже Россия была
представлена Извольским, уволенным с поста министра иностранных дел за его
постоянные "Извольте–с!" перед иностранными державами, и генералом Жилинским,
уволенным с поста Главнокомандующего Северо–Западным фронтом за его оперативное
"Извольте–с!", за преждевременное наступление в Восточную Пруссию по мольбам
Франции. Этим двум уступчивым людям пришлось на Совещании состязаться с такими
запряжками, как генерал Жоффр и динамичный Бриан, как английский премьер Асквит и
знаменитый генерал лорд Китченер (представители Италии, Саландра и генералиссимус
Кадорна, Бельгии, де–Броквиль и барон Баяан, Сербии, королевич Александр и премьер
Пашич, Японии, посол Матсуи были на этой международной стратегически–
дипломатической сцене на малых ролях). На этом Парижском совещании подтвердили
решение франко–русско–аигло–бельгийского военного совета в Шантильи (в
предшествовавшем декабре), которое отвергло план генерала Алексеева. Решено было,
что союзники и Россия одновременно поведут наступление на Германию, но не на
Австро–Венгрию, которая французами признавалась величиной незначительной.
Генералу Алексееву пришлось разработать новый план операций 1916 года, план
наступления на Берлин, а не на Будапешт. Можно думать, что генерал Алексеев, скрепя
сердце, согласился на это. Пробыв полгода Начальником Штаба Юго–Западного Фронта,
он убедился, что австрийцев мы можем бить при всех обстоятельствах. Сменивши в
начале 1915 года заболевшего генерала Рузского на посту Главнокомандующего Северо–
Западным Фронтом, генерал Алексеев убедился, как велик, огневой перевес германских
дивизий над русскими и как трудно нам поэтому одолеть немцев. Генерал Алексеев, надо
думать, был уверен, что решения в Шантильи и в Париже лишают нас возможности
одержать победу, может быть даже решительную, над австрийцами. Луцк–Черновицкая
битва подтвердила правильность такой мысли.
Против наших Северного и Западного Фронтов стояли Армии генерала
Гинденбурга – от Рижского района до Немана – и 2 Армии Леопольда Баварского – от
Немана до Пинска; к югу от Полесья тянулся Фронт эрцгерцога Иосифа–Фердинанда из 6
австро–венгерских Армий, в которые – на севере и на юге – были вкраплены германские
пехотные и конные дивизии. В общей сложности противник имел против нас 127
пехотных и 21 кавалерийскую дивизии. Нельзя не указать, что французы, англичане и
бельгийцы притянули на себя всего лишь 83 дивизии пехоты и 1 кавалерийскую. Такое –
за малыми изменениями – соотношение тяжестей на Российском и Французском театрах
30
существовало на протяжении всей войны. Считая каждую дивизию – пешую или конную
оперативной единицей – получим, что враг имел на Востоке 161 оперативную единицу, а
на Западе всего лишь 84.
Союзники наши считали это совершенно естественным.. И с арифметической
точки зрения это казалось естественным: у Царя 170.000.000 подданных, они и держат
1.200 километров фронта от Балтики до границы Румынии (фронт на Кавказе не в счет), а
80.000.000 франко–англичан стоят на фронте в 600 километров от Ламанша до Швейцарии
(350.000.000 вне–европейских подданных Короля Великобритании и Императора Индии
не в счет). И тяжесть вражеского войска тоже распределена справедливо – с точки зрения
союзников: 84 оперативных единицы (дивизии) на Западе против 80.000.000 франко–
англичан и 161 оперативная единица на Востоке против 170.000.000 русских. Но мы,
офицеры, считали это несправедливым и нечестным: "союзнички" держали свой фронт
огнедышащими машинами – гаубицами, пушками, пулеметами, а мы его держали сол -
датскими телами, потому что крайне различен был наш и их промышленный и,
следовательно, военно–промышленный потенциал.
Впрочем, насчет солдатских тел у "союзничков" было мнение, что их у нас
большой избыток. Уже в самом начале войны Лондон обратился к Петербургу с просьбой
присылать ежемесячно 40.000 русских солдат для усиления английской армии во
Франции. Эта возмутительная просьба была повторяема и каждый раз отклоняема. А в
конце 1915 года Париж прислал в Петроград весьма высокопоставленное лицо – это был
будущий президент республики Поль Думэр – просить об отправке во Францию 40.000 –го
корпуса, который бы символизировал военное единство Антанты (не была предложена
присылка французских и английских полков в Россию тоже для символики). Государь
согласился послать несколько бригад. Не без труда были завербованы фрон товые
офицеры для формирования этих бригад: ни выплата жалования золотом, ни возможность
украситься французскими орденами, ни длительный отдых от боевой страды (сперва,
формирование бригад, а потом во Франции переучивание владению французским
оружием) не соблазняли – только было раздражение в офицерстве против бессовестных
союзников.
Итак, наши 137 пехотных дивизий противостояли 127 пехотным и наши 24
кавалерийские – 21 конной. Некоторый перевес в количестве оперативных единиц не имел
большого значения. Значение имело то, что вражеские дивизии были в огневом
отношении сильнее наших – больше пулеметов и артиллерийских орудий. Поэтому можно
утверждать, что не мы, а противник был сильнее нас на театре нашем, восточном.
Качеством возрожденного нашего войска мы могли быть довольны. Кавалерия и
артиллерия, понесшие в 1914–15 годах сравнительно небольшие потери, были отличны. К
качеству столько раз обескровленной пехоты нельзя было предъявлять требований, как к
артиллерии и к кавалерийским дивизиям. В пехоте не все Корпуса были
равнокачественными. Были дивизии, которые удовлетворяли таким же высоким боевым
требованиям, как и в начале похода 1914 года; были дивизии, понесшие в боях такие
потери, что невозможно было полностью восстановить их первоначальное качество;
второочередные дивизии, вообще говоря, были несколько слабее качеством, нежели
дивизии, существовавшие в мирное время; были, наконец, дивизии густо наполненные
ратниками ополчения, которые обычно не могли сравняться в воинских способностях с
запасными солдатами или с новобранцами. Но – и это надо поставить в большую заслугу
офицерам – за месяцы, когда война была в зимней спячке, они так подняли дух и
дисциплину, что от тягостных психологических последствий катастрофы 1915 года ничего
не осталось. Войско возродилось организационно, возродилось и духовно и имело, по
выражению Суворова "на себя надежность". А "на себя надежность есть основание
храбрости" – учил великий наш, стопобедный полководец.
На Северном Фронте (генерал Куропаткин) стояли 12–я, 5–я и 1–я Армии из 13
Армейских Корпусов. На Западном Фронте (генерал Эверт) – 2–я, 10–я, 4–я, 3–я Армии в
31
23 Армейских Корпуса. На Юго–Западном Фронте (генерал Брусилов) располагались 8–я,
11–я, 7–я и 9–я Армии из 19 Армейских Корпусов. Ставка резервов не имела.
Это были те фигуры, которые должен был расставить на шахматной доске
стратегии генерал Алексеев, разрабатывая второй план кампании 1916 года,
соответственно решению Общесоюзного военного совета. 1 –го марта в Ставке собрались
Главнокомандующие фронтами и их Начальники Штабов. Рассказы участников этого
военного совета и офицеров Ставки, которые можно было прочесть или услышать после
войны, рисуют такую картину совещания стратегов под председательством Императора:
Генерал Алексеев читает директиву, по которой 4–я Армия генерала Рагозы
наносит 28 или 29 мая мощный удар от Молодечно в направлении на Вильно; слева его
поддержит 3–я Армия (генерал Леш); одновременно с этим наступлением двух Армий
Западного Фронта (генерала Эверта) произведёт атаку и Северный Фронт (генерала
Куропаткина), действуя из района Двинска на Вильно. Это был новый вариант уже не раз
намечавшегося "Южного похода на Берлин". Такая идея родилась (не знаю, где именно –
в Ставке ли или во Французской Главной Квартире) в начале осени 1914 года, когда
гибель Армии генерала Самсонова показала, как труден "Северный поход" – через
Восточную Пруссию. Под "Южным походом" понимали движение через Русскую Польшу
на Торн, на Познань, на Берлин.
Генерал Куропаткин, только что (за две недели перед военным советом в Ставке)
переживший кровавый неуспех атаки своими двумя Армиями, был настроен весьма
пессимистично и говорил, что прорыв германской фортификационной системы
невозможен, пока нет мощной, многочисленной тяжелой и тяжелейшей артиллерии.
Великий Князь Сергий Михайлович, Генерал–Инспектор Артиллерии доложил, что все
еще не известно, когда англичане намерены выполнить свое обещание о доставке бомб
для тяжелой артиллерии.
Генерал Эверт не только согласен был с Куропаткиным в крайне
пессимистической оценке наших возможностей в позиционном воевании (по причине
нехватки батарей тяжелых мортир и гаубичных), но глянул глубже в дело и высказал
мнение, что нам – пока мы не довооружимся артиллерией всех типов 11 пулеметам и
вообще всеми видами военной техники, необходимой для позиционного воевания – не
следует вообще наступать. Зачем проливать кровь сотен тысяч солдат ради спасения
Вердена, раз эти защитники Вердена не кинулись в 1915 году спасать Осовец и
Новогеоргиевск, и Ивангород, и наш Перемышль? Главнокомандующий Фронтом
занимает столь высокий пост в Действующей Армии и в государстве, что имеет право
„свое суждение иметь" не только по вопросам оператики и стратегии, но и по проблемам
дипломатической стратегии, а отношение союзников к воюющей России представляло
сложнейшую, деликатнейшую и роковую для нашего Отечества проблему. Мы, строевые
офицеры, мало зная, мало видя (не далек был наш горизонт), чувствовали все же, что
союзнички – иначе как союзничками мы их не называли – эксплуатируют Российскую
Армию. В конце 1916 года мы прямо говорили, что они решили воевать до последней
капли русской крови. А в начале 1916 года мы были полны негодования на тех горе–
воителей, которые только в сентябре 1915 года раскачались немного ударить по немцам у
Арраса и в Шампани, а мы к тому времени уже потеряли Тарнов, Львов, Станиславов,
Варшаву, Ковно, Гродно... всего не перечесть.
Вопрос о пролитии крови был больным вопросом стратегии Великой войны.
Англичане за первых 8 месяцев войны потеряли 139.347 человек, т. е. 17.500 в месяц, а мы
в каждый из тех 8 месяцев теряли по 140.000 убитыми и раненными. Забегая несколько
вперед, можно дать такие цифры: серия Верденских битв, начавшаяся в феврале 1916 и
закончившаяся в октябре 1917 года, обошлась германцам в 600.000 убитых, а французам в
400.000; это значит, что Франция теряла по 20.000 солдат в месяц убитыми на протяжении
этих 20 месяцев. Россия же на протяжении 31 месяца войны (до февральской революции),
32
теряла убитыми 50.000 воинов, потеряв в общей сложности 1.650.000 человек. А француз-
ский Главнокомандующий генерал Жоффр имел дерзость сказать в декабре 1915 года
генералу Жилинскому: „Войну ведет только одна Франция, остальные лишь просят у неё
содействия".
Слова генерала Жоффра – это Франция легкомысленная, самовлюбленная,
эгоистичная.
Слова генерала Эверта – это русское офицерство, спрашивающее себя в
негодовании на французов и англичан: в военном союзе надо ли быть честным в
отношении бесчестных союзников?
Ответом русской воинской чести на эти слова было повеление Верховного
Главнокомандующего: наступать.
Тогда генерал Брусилов, жаждавший, конечно, проявить себя в новой для него
должности Главнокомандующего Юго–Западным Фронтом, доложил, что вверенные ему
войска будут считать себя оскорбленными, если им не дозволят участвовать в
наступлении. Странно звучало это заявление: никогда армии не включают в сражение,
чтобы не обидеть их неучастием – сражение не званный пир, банкет; включают же по
оперативной потребности. По плану генерала Алексеева такая потребность в отношении
Юго–Западного
Фронта
не
возникала.
Начальник
Штаба Верховного
Главнокомандующего дал это понять ответом, что генералу Брусилову не может быть
дано в его подкрепление ни одного полка, ни одной батареи – все будет отдано ударным
группам Западного и Северного фронтов. Генерал Брусилов отпарировал уверением, что
он справится и без подкреплений, но при условии, чтобы наступления трех Фронтов были
одновременными. Так военный совет и порешил: Юго–Западный фронт произведет
наступление демонстративного характера с целью не дать противостоящим вражеским
Армиям послать свои резервы для отражения атак Западного и Северного Фронтов.
В тактике и оператике существуют такие термины: лобовой удар, охват и обход.
Лобовой удар это – прямая атака на противника с целью прорвать или опрокинуть его
боевую линию. Если одно из крыльев нашего боевого развертывания наносит удар во
фланг врага, то это – охват. Если одна из наших наступающих колонн нацелится на
вражески тыл, то такой маневр называется обходом.
Первый план генерала Алексеева был основан на изумительном замысле: нашей
лобовой атакой прорвать неприятельскую линию к югу от Полесья и, идя на Будапешт,
тем самым совершать глубокий обход вражеских сил к северу от Полесья; союзные войска
Салоникского Фронта прорывают там лобовой атакой линию неприятеля и, по занятии
Будапешта, идут в глубокий обход вражеского фронта во Франции. Этот план большого
стратега был отвергнуть мелочными стратегами Запада (предлогом их несогласия была
выставлена нехватка якобы тоннажа для доставки подкреплений в Салоники).
Брусиловское предложение давало возможность совершить красивый и победный
маневр охвата: по прорыве линии противника у Луцка, идти на Ковель и, обходя болоти -
стое Полесье двигаться на Брест–Литовск, охватывая таким образом германские силы,
противостоящие Эверту. Но прорыв у Луцка надо было произвести не двумя, а
двенадцатью Армейскими Корпусами, усиливши Брусилова за счет Куропаткина и
Эверта. А дать Брусилову десяток Корпусов значило бы ослабить силу того удара
(пресловутый "Южный поход"), которого так желало Всесоюзное Совещание.
Обход через Будапешт отвергнут, охват через Ковель был бы опротестован
Парижем – остается лишь лобовой удар, то есть второй план генерала Алексеева с
незначительной поправкой генерала Брусилова.
Глава IV
ПОЗИЦИОННОЕ ВОЕВАНИЕ
33
Великая война породила русскую революцию, породила и всемирную. Но она и
сама в себе была революцией, революцией её, войны, сущности.
Испокон веков воевал, выполнял военные действия, человек. Издавна он
пользовался при этом машиной – сперва то были машины примитивные, как лук,
катапульт, таран, а позднее арбалет; потом революционным образом вошло в военное дело
огнестрельное оружие – единорог, мушкет, которые эволюционным образом превратились
в гаубицу, скорострельную пушку, винтовку, пулемёт, но принцип оставался всё тот же:
воюет человек, имея при себе машину. В Великую войну воевала машина и при ней
человек. Конечно, как и в столкновении двух примитивных людей, где побеждала не
более толстая палица, а более „толстый", крепкий дух, так и, скажем, в сражении у Луцка,
победили не те пушки, которых было больше, а те, которыми орудовали люди лучшего
духа, чем противник. Но – независимо от вечного принципа преобладания духа на войне –
в 1914–18 годах произошла революционная замена человеческих мышц боевой машиной и
мышц боевого коня – мотором.
Согласно старому правилу "Новое оружие – новая тактика", воевавшие войска
вырабатывали, в процессе воевания, новые тактические формы и методы. Как
промежуточная (Мировой войной 1939–45 годов отмененная) форма, установилось с
осени 1914 года позиционное воевание.
После русского чуда на французской Марне (спасение Парижа наступлением
наших 1–й и 2–й Армий в Восточную Пруссию) германцы, отступая, закапывались в
неодолимые, полями колючей проволоки прикрытые траншеи, чтобы, оставив в них
минимальное число дивизий, переводить резервы на правый фланг войска для охвата
французского левого фланга; Жоффр также перегруппировывал свои Армии и бросал
резервы к северу, чтобы охватить северный фланг немцев. Закончилось это тем, что и
немецкий и французский фланги уперлись в Ламанш – этот период получил название
"Бега к морю". Траншейная боевая линия стабилизовалась. Кончился короткий – в начале
войны – период маршей, марш–манёвров, маневрировании и противники засели в
беспромежуточные, непрерывные от моря до Швейцарии линии окопов. Началось окопное
воевание. Неделями дрались из–за "Домика паромщика" и из–за бугорка с невозможным
названием "Гартмансвайлеркопф". Дрались преимущественно артиллерией, потому что,
устрашенные тяжестью потерь в людях в маневренный период войны, пришли к формуле:
артиллерия завоевывает, пехота оккупирует то, что завоевано пушками, огнем пушек.
Спасаясь от всё возраставшей мощности артиллерийского действия, пехота стала
закапываться все глубже в землю и все шире по пространству поля боя – образовались
укрепленные полосы с бетонными или стальными опорными пунктами, с блиндажами,
убежищами такой прочности, как в крепостях, и линия боевого фронта стала крепостью.
Противники на Западе перешли от полевого воевания к крепостному. Но сидением города
не возьмешь – надо атаковать, чтобы победить. Атаковали мощными или сверх–мощными
артиллерийско–пехотными кулаками в надежде прорваться сквозь позиционную систему
врага и, выйдя на простор поля, снова разыграть манёвренное сражение; не добившись
успеха в прорывах, французы решили прогрызать фортификационную полосу –
предпринимали операции с ограниченными целями: две недели артиллерийского боя и
затем пехотный скачек на 2–3 километра вперед; снова артиллерийский бой и снова
скачек; на этом французы обломали свои зубы. Немцы придумали бои на измор: под
защитой артиллерийского огня бросали в сражение дивизии за дивизиями, принуждая
врага делать то же, пока он не будет изнурен, не истощит все свои резервы, не увидит себя
вынужденным отступить; в Верденских сражениях оказалось, что атакующие немцы
изнурились больше оборонявшихся французов, потеряв в полтора раза больше солдат.
Опять пришли (в 1917 и 1918 годах) к массовым прорывам, но ни немцы, ни их враги до
конца войны не добились решения проблемы прорыва позиционной системы. Проблему
решили мы у Луцка и Черновиц. Решили не мощностью и сверхмощностью артиллерии
(как пытались немцы), не осторожностью и сверхосторожностью пехоты (как придумали
34
французы), а утонченнейшим искусством нашей артиллерии и непревзойденной
никогда и никогда непревзойдимой доблестью нашей пехоты. В Великую войну
доблесть эта была больше суммы доблестей всех наших союзников и врагов, а это
искусство артиллерии было выше искусства любой, лучшей из артиллерий той
войны .
Выйдя на войну в 1914 г., мы воевали размашисто: фронт битв протяжением в
сотни километров, продвижения вперед на сотни километров и такие же отступления. Но
осенью 1915 враг устал наступать (когда мы ещё не совсем устали отступать), линия
соприкосновения с ним стабилизировалась и ушла в землю, в окопы, в укреплённые
полосы, в фортификационную систему. От широкого поля перешли к окопной щели, от
манёвренных, широких тактических и оперативных концепций перешли к воеванию в
фортификационной тесноте. Мы принялись изучать способы этого воевания.
Но изучение было бы теоретическим: не затевать же сражений только ради
практической поверки теорией выдуманных правил. Поэтому взяли готовые правила –
французский опыт позиционного воевания – и формулировали их в "Наставлении для
борьбы за укрепленные полосы". В войсках стали это Наставление разучивать.
Психологически не лёгок был переход от всем нам на зубок известного и так себя в
предшествовавших сражениях оправдавшего "Полевого устава" к новомодному
"Наставлению".
На войну мы вышли с великолепным умением окапываться в бою, но этим
умением в первых сражениях очень пренебрегали. На ученьях в полках и на войсковых
манёврах в мирное время мы хорошо помнили Суворовскую "Науку побеждать": "Ступая
на атаку!... Ступай, ступай, атакуй в штыки! ура! мушкет в правой руке на перевесе..." Это
вошло в пехотную плоть и кровь. Вот и кидалась наша пехота в 14–м году, почти не
перестреливаясь и совсем не окапываясь, в атаку, в штыки с двухверстного расстояния.
Но потери образумили нас и мы поняли, что в современном огневом бою лопата –
тоже оружие пехотинца: она помогает, вырыв окоп, обороняться и наступать. Но наша
полевая фортификация ограничивалась в 1914–15 годах одним окопом для батальона в
первой боевой линии и укрытием для резервов. Теперь же вражеский артиллерийский
огонь научил нас, что сажать в передовую линию три роты батальона с четвертой в
резерве неблагоразумно: канонада уничтожает в несколько минут эти три роты, разрушив
их окоп. Надо строить глубокий боевой порядок батальона: 3–4 линий и для каждой линии
строя – линия окопов. Так образуется оборонительная полоса. В нескольких верстах за
нею сооружается вторая, а позади нее третья полосы. Все и всё уходит в землю:
отстреливаться из окопа, передвигаться по ходам сообщения, отсиживаться во время
канонады и жить в "мирные" часы в убежищах и в лисьих норах.
6
В наступательном бою для атаки позиционной полосы пехотный полк должен
строиться в 8–12 одна другой в затылок поставленных линий – они называются волнами и
это название соответствует характеру штурма, подобного прибою при шторме. В
противоположность полевому бою, где роты первой линии остаются в первой линии пока
не завершат боя или пока не полягут и где резервы вбегают в эту первую линию,
подкрепляя её, восстанавливая её утомившийся порыв, – в атаке фортификационной
системы каждой волне дается определённое и, так сказать, примитивное задание,
например: первой волне – захватить первый вражеский окоп, второй волне – по ходам
сообщения продвигаться ко второй линии окопов, третьей волне – чистить первый окоп –
уничтожать или брать в плен врагов, там засевших. Как бушующее море набегает волна за
волной на берег, разрушая его, так волны боевого, штурмующего порядка волна за волной
6 Лисья нора это – погреб такой глубины, чтобы его не могла разрушить бомба тяжелой артиллерии; на
глубине в 3–4 метра можно было чувствовать себя в безопасное и, если не думать о том, что бомба, не
повредив земляною перекрытия, может засыпать колодезоорбразный вход в нору: ничтожны тогда шансы,
что откопают или что самим удастся изнутри откопаться.
35
кидаются на линии или точки вражеского сопротивления, пока не овладеют всей
позиционной полосой противника.
Молодые офицеры без отвращения воспринимали позиционную тактику, но
уцелевшим в полках кадровым офицерам она была противоречащей тому, чему они
учились и чему годами обучали солдат: боевой приказ велит, что надо сделать, а
инициатива каждого исполнителя приказа подсказывает, как это надо сделать. Теперь же
–
никакой инициативы. Скульптор боя, офицер, кустарь боя, унтер–офицер, должны
превратиться в рабочих при конвейере: каждый ввинчивает только один винтик,
затягивает одну гайку. Инициатива вытеснена жестким боевым расписанием: на каждую
минуту боя каждому строевому подразделению указано, что делать. Каждому упрощено, а
для всего боевого порядка усложнено: можно ли в приказе–расписании предвидеть все
возможности, все случайности боя?
Но лучшей тактики позиционного воевания не придумали (танк ещё не
народился) и приходилось зимой 1915–16 годов пользоваться каждым днем пребывания
батальона, роты в резерве, чтобы на специально вырытых в тылу позициях, учебных,
практиковаться в новой тактике. Не отвечало она нашему русскому духу, нашей лихости.
Не нравилось нам и окопное сидение, жизнь в блиндажах, в лисьих норах:
. .. то ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять.
пела любимая солдатская песня.
Артиллеристам и того меньше нравилась "французская мода". Когда мы вышли
на войну, мы были, если можно так выразиться, шрапнельной артиллерией: хотя все
понимали возросшее значение окопа и необходимое его применение в современной войне,
однако как то не делали вывода, что не шрапнель, а граната должна быть главным
снарядом пушкарей. Батарея имела 14 зарядных ящиков и все передки наполненными
шрапнельными патронами и только 2 зарядных ящика возили гранаты. В первых же
сражениях командиры батарей взмолились об увеличении пропорции гранат, потому что
шрапнель не убивает окопавшегося противника. Может быть эта мольба долго не была бы
услышана, но нужда помогла: изготовление шрапнелей гораздо более сложный
технический процесс, нежели фабрикация гранат, а поэтому, в стремл ении к скорейшему
развертыванию военной промышленности, стали заказывать заводам все больше гранат.
Но и граната 3–x дюймовой пушки не имела достаточного фугасного, разрушающего
действия против хорошо сделанных окопов с деревянным настилом (не говоря уже о
бетонном настиле или стальном).
И еще одно важное обстоятельство превратившись из шрапнельной в гранатную,
артиллерия наша осталась все же пушечной, пушка бьет цель в лоб, а окоп, блиндаж надо
бить сверху, это делают гаубицы и мортиры Гаубиц было у нас мало (не больше одной
батареи на дивизию), а мортир совсем мало (не больше двух трех дивизионов на Армию)
Между тем новая тактика основывалась на французском принципе "артиллерия
завоевывает, пехота оккупирует". Если там французы и англичане ничего в период по-
зиционного воевания не завоевали своим множеством тяжелых мортир и гаубиц, то как
завоевать нам нашими великолепными, но слабосильными трехдюймовками.
"Наставление для борьбы за укрепленные полосы возлагало на артиллерию много
задач проделать для пехоты проходы в неприятельских проволочных заграждениях,
разбить пулеметные гнезда, завалить окопы врага и разрушить его опорные пункты,
загнать перед пехотным штурмом его пехот y в убежища, подавит огонь вражеской
артиллерии, во время штурма положить впереди нашей пехоты "заградительный огонь",
чтобы неприятельские резервы не могли подойти; этот "заградительный огонь должен
быть подвижным: его поступательное движение должно быть во времени и пространстве
согласовано с движением нашей пехоты от первой линии окопов врага к последующим, от
первой позиционной полосы ко второй. Для такого множества задач необходимо было и
множество жерл. Немцы и французы ставили на каждом километре позиционного
36
сражения (попытки прорыва фортификационной полосы) 100 и более орудий,
преимущественно полутяжелых и тяжелых. Мы не могли поставить и половины этого
количества (при том у нас в большинстве были легкие пушки).
В этом надо было винить Главное Артиллерийское Управление и нашу
промышленность, к требованиям большой войны не приспособленную, и союзников не
приспособленных к выполнению взятых на себя обязательств по снабжению нас тяжелой
артиллериею. Но было нечто, в чем надо винить наше высшее командование и наше
высшее артиллерийское начальство. Мы вышли на войну, имея, по старoмy обычаю, 8
орудий в батарее, осенью 1914 года у батареи ваяли по 2 орудия, чтобы в тылу
формировать артиллерию для новых дивизии, опыт боев показал, что при огромной
скорострельности пушек того времени (теоретически 20 выстрелов в минуту, а
практически 10) можно боевые задачи выполнять четырьмя орудиями и что поэтому
командир батареи может обойтись без 5–й и 6–й пушек. Все армии, кроме нашей, сделали
батареи 4–х орудийными, а из пушек, отнятых у батареи, сформировали новые батареи,
увеличив таким образом число батарей в дивизии. Мы же упрямо оставались при 6–ти
орудийных батареях, нe понимая, что 30% наших пушек мы возили понапрасну, что ими
можно было на 30% увеличить количество батарей в дивизии и, следовательно, на 30%
усилить огневую, артиллерийскую мощь дивизии. Но консерватизм во все века во всех
армияx во многих случаях задерживал реформы, требуемые военной жизнью.
Затруднений к приложению в боевой практике "Наставления для борьбы за
укрепленные полосы" было много. Сражения, которые наши Северный и Западный
Фронты разыграли в марте 1916 года по новым тактическим правилам послужили как бы
проверкой этого "Наставления". Выяснилось, что местность не была достаточно
подготовлена для атаки: фортификационные работы не обеспечили безопасности пехоты
перед штурмом, артиллерия нередко располагалась на пределе своей дальнобойности и не
могла поддерживать огнём продвинувшуюся вперед пехоту; не было согласования в
движении пехоты и движении артиллерийского огня; не были проложены скрытые пути
подвоза снарядов на батареи и они в разгар сражения остались без огнеприпасов;
пехотные резервы стояли слишком далеко; саперы оставались в тылу, вместо того, чтобы
содействовать пехоте; пехота атаковала не разрушенные проволочные заграждения и
понесла большие потери; артиллерийской подготовки атаки второй линии окопов не было
и пехота, не имея возможности взять её, отступала не только на уже взятую первую
линию, но – и в исходное перед атакой положение.
Этот перечень погрешностей говорит не столько об ошибках командиров того
или иного ранга, сколько об основной ошибке: нельзя было импровизировать – для
удовлетворения французских мольб о спасении Вердена – наступление и торопить с
подготовкой его. Но эти погрешности говорят и о том, как затруднительно п рактическое
приложение „Наставления", вследствие непривычности для нас позиционного воевания.
Тем больше заслуга ударных дивизий Юго–Западного Фронта, что они
преодолели все эти затруднения и при совершенно недостаточной мощности нашей
артиллерии, участвовавшей в битве, добились великолепных результатов артиллерийской
подготовки и блестящих успехов в пехотной атаке. Если мы срезались на мартовском
экзамене в умении воевать позиционно, то Луцк–Черновицкий экзамен мы
выдержали отлично, показав врагам и союзникам, как надо выполнять позиционное
воевание.
Глава V
ПЛАН ГЕНЕРАЛА БРУСИЛОВА
На военном совете в Могилеве, получив разрешение наступать войсками Юго–
Западного Фронта, генерал Брусилов стал излагать свою собственную теорию
позиционного воевания. Все неудачи французов, англичан и немцев в попытках прорвать
37
фортификационную полосу происходят, мол, от того, что ударяли они в одном пункте и
противник сразу знал, куда надо притягивать резервы, притягивал их и затыкал дыру –
получалась не дыра, а выщербина.
Это рассуждение противоречило нашему мартовскому опыту: мы атаковали в
трех пунктах и в трех пунктах были отбиты подоспевшими вражескими резервами. Но
есть люди, которые не позволяют фактам противоречить выдуманной этими людьми
теории. "Факт не согласуется с теорией – тем хуже для факта".
–
Я, – говорил генерал, – намерен атаковать во многих пунктах. Этим я собью
противника с толку. Он не будет знать, куда направить резервы. Только такой способ
действий может дать успех.
Участники военного совета возражали Брусилову. В литературе нет изложения
этих возражений, но не трудно догадаться, какие аргументы выдвигали наши серьезные,
опытные Главнокомандующие и их Начальники Штабов, возражая на легкомысленные
рассуждения Брусилова.
Опыт позиционных сражений показал, что атакующие дивизии сгорают в огне
жестокого боя, как солома в костре. Дивизии первой линии могут овладеть только первой
фортификационной полосой. Для штурма второй полосы надо кинуть дивизии из резерва.
И эти сгорят и потребуются ещё и ещё дивизии, чтобы не затухал костер. Показательно в
этом отношении было сражение у Арраса, начавшееся 17/30 сентября 1915 года.
Англичане атаковали на фронте в 7 километров, а французы на участке в 16 километров,
израсходовали 3 миллиона снарядов и продвинулись вперед: "томми" на 3 километра, а
"пуалю" на глубину от 1,5 до 4 километров. В сражении приняло участие шестьдесят
дивизий. Сперва израсходовали дивизии первой линии, потом сожгли дивизии
приготовленного резерва, затем стали потрепанные дивизии ставить на пассивные участки
фронта, а сменённые ими свежие войска бросали в сражение у Арраса. На боевом участке
могли развернуться не более 8 дивизий, а 52 дивизии вступили в дело в течение сражения,
чтобы оно не заглохло. И все–таки заглохло с единственным результатом – 25.000
пленных (пленных немцев было так много потому, что германское командование ещё не
поняло, что в передовом окопе надо держать лишь сторожевое охранение, а обороняться
надо ротами и батальонами, стоящими в глубине позиционной полосы; при густой
заселённости переднего окопа, солдаты там оказываются во время вражеского
наступления под крышкой из вражеских снарядов и не могут ни обороняться, ни
отступить и попадают – кто уцелел – в план).
Генералу Брусилову, вероятно, возразили на военном совете простой
арифметикой: если вы имеете для наступления 20 дивизий, то ударяя в одном пункте,
развернете в первой линии 4 дивизии, а за ними будете держать 16 дивизий для замены
ими сгоревших в бою; но если вы будете атаковать в 5 пунктах и в каждом развернете,
скажем, по 2 дивизии, то каждая такая ударная группа будет иметь резерв только в 2
дивизии и бой ваш заглохнет через несколько часов после начала штурма. Но Брусилов
помнит, как он атаковал на Гнилой Липе (16–17 августа 1914 года) и в Карпатах (в январе
1915 года) без резервов и имел успех. На основании этих успехов в непозиционном
воевании он строит свою теорию позиционного воевания и военному совету не удалось
убедить его в ошибочности его оперативного плана.
Против Юго–Западного Фронта стояли войска Эрцгерцога Иосифа–Фердинанда:
Армии генералов Линзингена, Ботмера, Бем–Ермоли, Пфлянцер–Балтина и других силою
в 45 пехотных и 7 кавалерийских дивизий (в числе тех и других были и германские). По
описанию генерала Брусилова (его "Воспоминания") вражеская фортификационная
система состояла из трех укрепленных полос – каждая последующая в 3–5 километрах
позади предыдущей; в каждой полосе не меньше трех линий окопов, отстоящих одна от
другой на 150–300 шагов. Перед каждой линией траншей лежали проволочные
заграждения – до 21 ряда кольев, т. е. до 21 забора из колючей проволоки; местами было
несколько таких проволочных полос, устроенных одна за другой шагах в 20–50; на
38
некоторых участках проволока была такой толщины, что её нельзя было разрезать
специальными ножницами; местами по проволоке был пущен электрический ток. Были
участки, защищённые ещё и рядами закопанных в землю мин–фугасов. Это описание
относится к максимально оборудованным секторам неприятельского фронта; в северной
его половине они были оборудованы почти так, как описывает Брусилов; в южной
половине – несколько слабее. Во всяком случае, вся линия вражеского фронта была
укреплена по правилам позиционной войны и для прорыва её надо было приложить
усилия многочисленных артиллерии и пехоты. Этой многочисленности на Юго–Западном
Фронте не было. А Брусилов, во власти своей теории, раздробил те силы, которые были в
его распоряжении.
Правофланговой Армии – 8–й, генерала Каледина, он приказал атаковать двумя
ударными группами. Главный удар наносит Сарненская группа из XLVI Армейского, IV и
V Кавалерийских Корпусов; действуя в направлении Сарны–Ковель, она должна
прорваться к Ковелю. В резерве I пехотная дивизия.
Вспомогательный удар наносит Ровненская группа 8–й Армии, составленная из
XL и VIII Армейских Корпусов; ее задача: наступлением на Ковель, взять в клещи
вражеские войска, расположенные между оперативными направлениями обоих групп 8–й
Армии7
. Резерв составляла I кавалерийская дивизия.
Влево от 8–й Армии стоявшая 11–я Армия генерала Сахарова8 будет в готовности
к наступлению, но в первой фазе битвы ограничивается лишь усилением артиллерийского
огня.
Далее к югу стояла 7–я Армия под командою генерала Щербачева. Её XVI и II
Армейские Корпуса с I Кавалерийским Корпусом будут наступать на Бучач и далее на
Львов, имея в резерве I конную дивизию9
.
Левофланговая Армия генерала Лечицкого (9–я) получила задание атаковать в
пространстве между реками Прут и Днестр в направлении Черновицы и на Коломею, что
предстояло выполнить Х1–му, ХП–му Армейским и 111–му Кавалерийскому Корпусам10
.
Резервом служила конная дивизия.
Образованы были ударные группы так: пассивные Корпуса растянули свои
участки фронта, а в пунктах удара сконденсировались Корпуса, предназначенные для
атаки. Сила четырех атакующих масс равнялась 7 Армейским и 4 Кавалерийским
Корпусам, позади которых стояли I пехотная и 3 конные дивизии.
Сказано: "победителей не судят", но нигде не сказано, что победителей не
критикуют, а потому позволительно сделать несколько критических замечаний об этом
оперативном плане генерала Брусилова.
Прорыв фортификационной системы – дело артиллерийско–пехотное; коннице,
не огневому роду войск, тут делать нечего. Её можно приберечь для завершения битвы,
когда пехота прорвётся через всю фортификационную систему противника. Брусилов же
забывал всю войну, что он общевойсковой (генеральный) полководец, и думал, как и в
бытность свою корнетом, кавалерийские образом. Это – отличный образ военных мыслей,
но для Главнокомандующего Фронтом он не годится. Если в Черновицком сражении
конница атаковала неприступные окопы, то это не значит, что план Брусилова был хорош
–
хороша была, изумительно хороша была конница.
Нельзя также не удивиться постановкой конных дивизий в резерв Ровненской
группы 8–й Армии и ударных групп 7–й и 9–й Армий. Их немыслимо было применить для
поддержки атакующей пехоты, потому что коню не пройти в лабиринте траншей и ходов
7 8–ю Армию составляли Корпуса (перечисляем в том порядке в каком они стояли на линии фронта, начиная
от правого фланга к левому): XXIV Армейский, IV Кавалерийский, XLVI Арм., V Кав., XXX Арм., XLIX
Арм„ XL Арм., VIII Арм. Итого 6 армейских и 2 Кавалерийских Корпуса.
8 Ее состав: XXXII, XVII, VII, VI, XVIII Армейские Корпуса; в резерве Армии I конная бригада.
9 В Армию входили Корпуса: XXII Арм., XVI Арм., I Кав., II Арм.
10 ХХХШ, XLI, XI и XII Армейские Корпуса и III Кавалерийский Корпус составляли 9–ю Армию.
39
сообщения да ещё под напряжённейшим вражеским огнём. А если употребить эти конные
дивизии в спешенном виде, то их огневая и ударная сила будет так незначительна, что в
позиционном сражении роли большой не сыграет.
Лишь Сарненская группа 8–й Армии имела в резерве одну пехотную дивизию –
можно ли было считать это достаточным подкреплением для сгорающих в огне боя
дивизий первой линии?
В сражении у Арраса 8 дивизий для удара и 52 в резерве, а в сражениях у Луцка и
Черновиц 15 пехотных и 8 конных дивизий для удара, а в резерве I пехотная и 3 конных
дивизий. Такой план битвы не сулил успеха, а победа была достигнута неописуемой
доблестью войск, несмотря на абсурдность Брусиловского плана.
Ещё одно замечание: для удара (атакующие соединения и резерв) было назначено
16 пехотных дивизий, т. е. 42% всей пехоты на Юго–Западном Фронте. По понятиям
позиционного воевания, это чрезвычайно высокий процент (на французском театре
процент не превышал 10–15 в начальный момент сражения). Но эту внушительную массу
–
16 дивизий пехоты – Главнокомандующий раздробил на 4 ударные группы. Силу свою
расплескал на пространстве в 400 километров. Сделал, чтобы не победить, а победил.
Победил потому, что был удачлив в военных предприятиях, и потому, что войска его
были годны для самых невероятных, невозможных военных предприятий. Войска эти,
герои Луцк–Черновицкой битвы, заставляют усомниться в правильности изречения: и для
героев есть невозможное.
В Штабе Юго–Западного Фронта, расположенном в Житомире, советниками и
помощниками Главнокомандующего были генералы: Клембовский, Начальник Штаба,
Дидерикс, Генерал–квартирмейстер (ведавший оперативным руководством), Марвин,
Начальник Снабжения, и Величко, военный инженер.
Штаб позаботился о сокрытии от шпионских взоров сути предстоявших
операций. В войска было пущено дезинформирующее объяснение предписанных
наступательных приготовлений: ожидается большое германское наступление к северу от
Полесья, а потому Юго–Западный Фронт должен быть готов к нанесению удара, чтобы
выручить генерала Эверта. Для введения противника в заблуждение было приказано всем,
без исключения, Корпусам окопными работами превратить свою позицию в плацдарм для
атаки, всем Корпусам было сказано, что они будут наступать. Надо делать вид, что ударим
в 20 пунктах, говорил Брусилов своим Командующим Армиями.
Не малое значение имели те указания, которые рассылал войскам Штаб Фронта в
дополнение к "Наставлению для борьбы за укрепленные полосы". Мы, строевые офицеры
с антипатией отнеслись к этому "Наставлению", к "французской моде". А указания Штаба
Фронта, что неудача мартовского наступления имела причиной пренебрежение к
"Наставлению", заставили нас отнестись очень серьезно к правилам позиционной тактики.
Так, артиллеристам было указано, что в марте батареям ставили задачу: столько–то часов
стрелять по такой то цели, но конкретного задания не давали; снаряды просто разделили
по числу батарей, не считаясь с важностью целей, порученных той или иной батарее;
командиры батарей вели ураганный огонь, когда надо было подготовлять атаку, стрелять
методически; не было предусмотрено перемещение артиллерии вперед вслед за
продвинувшейся пехотой. Словом, было много ошибок, но главнейшей оказалась та, что
руководство артиллерийским боем поручали артиллеристу, старшему в чине, а не
способнейшему. В германском войске таким способнейшим оказался полковник
Брухмюллер, гениальный организатор системы артиллерийских огней перед прорывом и
во время штурма позиции (его в шутку прозвали Дурхбрухмюллером – от слова
"дурхбрух", означающего "прорыв"). У нас таким гением на Юго–Западном Фронте был
подполковник Кирей, которому было поручено проверить правильность артиллерийских
планов во всех четырех ударных группах.
Навсегда, вероятно, останется тайной, как мог генерал Клембовский,
рассылавший в войска такие ценные и правильные руководящие указания в связи с
40
подготовкой ударных групп к наступлению, как мог он согласиться с планом генерала
Брусилова, который
хочется
назвать
невежественным11
уже потому,
что
Главнокомандующий, располагая 13–ю кавалерийскими дивизиями, все 13 включает в
ударные группы для атаки мощной и глубокой фортификационной системы, н епосильной,
может быть, и для пехоты.
***
Генерал Брусилов знал, что Ставка прикажет начать наступление 28 или 29 мая.
Для противника же – через шпионов – он приказал закончить к 19–му мая все
приготовления: окопные и дорожные работы, пристрелку батарей и т. д. Но случилось
непредвиденное. Генерал Конрад–фон–Гётцендорф повел из Южного Тироля наступление
на итальянцев, сбросил их с гор в долину реки По и, тесня темпераментно бегущих
барсальери и прочих горе–воинов, шёл к окончательному разгрому войска Италии. Париж
послал несколько дивизий, чтобы подпереть итальянцев и, конечно, обратился к Ставке с
настойчивейшей просьбой немедленно ударить на врага, чтобы спасти Италию. И,
конечно, Ставка сочла себя обязанной спасать худосочного союзника.
Приготовления Западного и Северного Фронтов к битве ещё не были закончены,
а к тому же было логичнее бить не по германцам, а по австрийцам, чтобы австрийцев
заставить перебросить часть своих войск с итальянского театра войны на русский. 20–го
мая Главнокомандующий Юго–Западным Фронтом получает приказ начать наступление
22–го числа. Было бы трудно предпринять операции на 6 дней раньше предполагавшегося
срока, если бы генерал Брусилов благоразумно не приказал Армиям быть готовыми к
19/20 мая. Но все же создавалась непредвиденная и для Юго–Западного Фронта весьма
неблагоприятная обстановка. На вопрос, будут ли одновременно наступать и прочие
Фронты, как было договорено на военном совете в Могилеве, генерал Алексеев с
некоторой уклончивостью ответил, что Эверт будет готов к 28–му мая, а что до того дня
Брусилову придется наступать одному и самостоятельно. Выполнение самостоятельной
задачи не входило в расчеты Брусилова – он ведь на военном совете пожелал участвовать
в битве, как второстепенный, подсобный участник.
В Великую войну не было ни Суворовых, ни Наполеонов ни фон–Мольтке
(победителя австрийцев и французов), дерзавших атаковать превосходящие силы
противника. В Великую войну повелось – почти как правило – нападать, имея хотя бы
небольшое превосходство в силах. На Юго–Западном же Фронте не мы, а противник имел
численный перевес: у него 45 Пехотных Дивизий, а у нас всего лишь 38. При совместном
наступлении трех наших фронтов это могло не иметь значения, но, если Куропаткин и
Эверт будут продолжать копать и копаться – думали в Житомирском Штабе – то против
Брусилова появятся не только австрийские дивизии из Италии, но и германские из –за
Полесья, присланные на помощь Иосифу–Фердинанду.
Но приказ Верховного Главнокомандующего был категоричен и генерал
Брусилов был вынужден рискнуть на самостоятельное наступление. Командующие 8–й и
9–й Армиями получили распоряжение: вступить в бой 22–го мая (у Каледина – только
Ровенская ударная группа). Прочим ударным группам быть в боевой готовности.
Брусилова ждала ещё одна неожиданность. В ночь на 21–е число (пишет он в
своих "Воспоминаниях") его вызвал к прямому проводу генерал Алексеев и передал ему
повеление Царя вести наступление не на четырех участках, а на одном, всеми
предназначенными для операций силами. Взволнованный Брусилов ответил: доложите
Государю, что я не могу в 24 часа сделать перегруппировку Корпусов и Армий. Алексеев
ответил: Его Величество спит; доложу завтра. Это был очень дипломатичный ответ:
11 Критика распоряжений генерала Брусилова не имеет решительно ничего общего с политикой (с оценкой
поведения этого генерала после революции) и делается исключительно с точки зрения военного искусства.
41
завтра Верховный Главнокомандующий увидит, что остается мало времени для
перестроения всего Фронта – Фронт не рота.
На том и осталось: 22–го мая начинают наступление Ровненская группа генерала
Каледина и Армия генерала Лечицкого, чтобы отвлечь на себя резервы врага; затем
генерал Щербачев подопрет 9–ю Армию и, наконец, пехота Сарненской группы 8–й
Армии откроет дорогу двум кавалерийским Корпусам, которые прорвутся к Ковелю... Так
представлял себе ход битвы генерал Брусилов.
Глава VI
ГЕНЕРАЛ БРУСИЛОВ
Известно, что генерал Алексеев, приступив к формированию Добровольческой
Армии, обратился к Генералу Брусилову с просьбой слать в эту Армию офицеров с
Севера. Брусилов обещал, но обещания не исполнил, потому что он ушел во время
Гражданской войны в нейтральность, не ставши в строй Белых, но и не заразившись
совкарьеризмом от зигзагопогонных подло–авантюристов, как Гутор, Бонч–Бруевич и
другие.
Общеизвестно, что он вышел из этой нейтральности в 1920 году и помог походу
Тухачевского на Варшаву тем, что, по предложению или по приказанию Кремля,
обратился с воззванием к офицерам на ленинской территории, приглашая их вступать в
Красную Армию для борьбы со внешним врагом. Этим он положил основание тому
совпатриотизму, который возник на Родине нашей в 1942 году и который расцвел в
Зарубежье в 1944–46 годах. В противоположность презренным совкарьеристам,
совпатриоты заслуживают, скорее, сожаления, чем осуждения: в совпатриотизме есть
любовь к Родине, наивная вера в эволюцию коммунистической власти и затем трагическое
разочарование, горестное сознание своей ошибки.
Зарубежье возненавидело Брусилова за его совпатриотизм и не хочет слышать о
его полководческих заслугах. Но припоминается такой эпизод из "1793 год" Виктора
Гюго: матрос плохо закрепил пушку на батарейной палубе и орудие стало во время качки
метаться, грозя пробить борты корабля, но матрос, с опасностью для жизни, принайтовал
пушку; за смелость ему дали медаль, за небрежность – виселицу. За совпатриотизм можно
Брусилова осуждать, но его полководческие заслуги должно признавать.
Впрочем, заслуги Брусилова–полководца не велики.
***
Отцом генерала Брусилова был генерал, в возрасте 68 лет женившийся на
девушке на 45 лет его моложе и приживший с нею нескольких детей, в том числе и
будущего полководца. Последний родился 19–VII–1853 г. и, как сын генерала, был,
подросши, принят в Пажеский Корпус. По окончании в нём курса в 1872 году он вышел в
15–й драгунский Тверской полк, стоявший на Кавказе, и в составе этого полка принял
участие в войне против турок в 1877–78 годах. Наскучив службой в Богом забытых
кавказских гарнизонах, он добился перевода его в постоянный состав Офицерской
Кавалерийской школы (в Санкт–Петербурге), где с увлеченьем занялся преподаванием
тонкостей верховой езды кавалерийским офицерам, командируемым в Школу для
усовершенствования их тактического и строевого образования. Состоя в Школе, Брусилов
был зачислен Лейб–гвардии в конно–гренадерский полк. Успехи Брусилова в Школе и
состояние в Гвардии дали ему возможность сделать блестящую карьеру, потому что он
стал любимцем Великого Князя Николая Николаевича, будущего Верховного
Главнокомандующего. С его помощью Брусилов становится Началь ником Офицерской
Кавалерийской школы, а затем Начальником 2–й Гвардейской кавалерийской дивизии. В
1908 году он получает пост Командующего XIV Армейским корпусом со стоянкой в
Люблине. Корпусом он командовал не долго: был скоро – к общему в офицерской среде
42
удивлению – назначен Помощником Главнокомандующего Варшавского Военного Округа
и предназначен, на случай войны, к командованию 2–й Армией, той армией, которая в
августе 1914 года погибла в Восточной Пруссии вместе со своим Командующим,
генералом Самсоновым. Такой трагической участи Брусилов не подвергся, так как не
вступил в командование 2–й Армией: он перессорился в Варшаве со всеми чинами Штаба
округа и был переведен в Киевский Военный Округ, где получил в командование XII
Армейский корпус. Счастье всегда сопутствовало Брусилову. Обладать счастьем –
необходимое условие, чтобы стать полководцем–победителем. Брусилов стал им.
В Генеральном Штабе очень косо смотрели на выдвижение генерала, не
имевшего, во–первых, высшего военного образования и, во вторых, не получившего
строевой командной основы, какая создается при командовании полком: Брусилов сразу
от теории (но не практики) тактики в Офицерской Школе и от кратковременной
тактической практики во 2–й дивизии Конной Гвардии вскочил в оператику. Его
презрительно называли берейтером и были правы: берейтером был в манеже Школы,
берейтером остался на войне, предводительствуя Армией, а затем Фронтом.
Книга воспоминаний Брусилова и исторический роман о Брусилове советского
писателя Юрия Слезкина рисуют духовный облик этого баловня судьбы.
Он умел быть благодарным за сделанное ему добро: своего благодетеля,
Великого Князя Николая Николаевича, в книге своей превозносит до небес (а это было не
легко. сделать – ведь книгу редактировали и цензурировали коммунисты, которым
Николай Николаевич весьма одиозен).
Он умел ценить заслугу людей, с которыми соприкасался. Данные им в
"Воспоминаниях" характеристики генералов Ломновского (драгоценного для него
Начальника Штаба 8–й Армии в бытность Брусилова Командующим этой Армией),
Деникина (хотя он и возглавитель Белых), Драгомирова Владимира, Ханжина до мелочей
совпадают с мнением о них подчинённых им офицеров VIII Армейского корпуса, 8–й
Армии.
Но под влиянием личных симпатий и антипатий Бруси лов бывал несправедлив,
не объективен до безобразия. Ему нравился генерал Орлов, профессор Военной Академии,
"прославившийся" в бою у Янтайских копей в Маньчжурии, где он и его дивизия так рез во
бежали от врага, что их прозвали "Орловскими рысаками"; осенью 1914 года он
командовал нашим VIII Армейским корпусом и мы его ненавидели за то, что он стеснялся
бывать под огнем; Брусилов же пишет о нём, что его войска не любили потому, что он
давал мало наград. А в декабре 1914 года Орлов трусом бежал в тыл, его корпус был
окружён и мы едва пробились – Орлова отрешили от командования, а Брусилов вины в
Орлове не видит и считает его лишь незадачливым. Таким благосклонным бывал
Брусилов, но умел он и люто ненавидеть. Ненавидит он генерала Корнилова и обвиняет
его в неисполнении боевых приказов и в том, что, очертя голову лезет со своей дивизией и
вперёд и потом несет большие потери (впрочем, Брусилов признаёт, что дивизия любила
Корнилова). Можно было бы подумать, что ненависть к Корнилову вписана в
"Воспоминания" Брусилова коммунистическими редакторами, но они разрешили
Брусилову сказать о другом белом генерале, Алексееве, что он умён, что он
сообразительный стратег (дано ещё и третье определение: слабовольный). Таким образом,
не в политической установке Брусилова–мемуариста или редакторов его мемуаров надо
искать причину ненависти Брусилова к Корнилову. Не трудно их найти: Брусилов пишет,
что Корнилов, ставши в 1917 году Командующим 8–й Армии, интриговал против
Главнокомандующего Фронтом, генерала Гутора, которого свалил и сел на его место, а
сделавшись Главнокомандующим фронтом, принялся интриговать против Верховного
Главнокомандующего, Генерала Брусилова, и тоже, сваливши его, занял его должность.
Мысль об этих воображаемых интригах мешает генералу Брусилову судить объективно о
таком крупном военачальнике, как генерал Корнилов.
43
Брусилов
всюду видит
интриги
против
него.
Генерал
Иванов,
Главнокомандующий Юго–Западным Фронтом в 1914 и 15 годах, человек, по мнению
Брусилова, преданный военному делу, но узкий, мелочный, бестолковый, чрезвычайно
самолюбивый, чинил якобы всяческие препятствия Брусилову, как Командующему 8–й
Армией: например, не подбрасывает в 1914 году два–три корпуса для усиления его,
Брусилова Армии (Брусилов не понимает, что на войне всегда недостает этих "двух–трех
корпусов"); неполучение в 1915 году подкреплений считает злым против него умыслом и
едет крупно объясняться в Штаб генерала Иванова; в 1915 году ему "нарочно не давали"
артиллерийских снарядов ("Я не верил, что нет снарядов",
–
пишет он в
"Воспоминаниях"); в том же году ему якобы нарочно присоединили к его армейскому
участку крепость Перемышль – защитить её было немыслимо, а поэтому на верхах кому–
то хотелось, чтобы позор сдачи врагу Перемышля лег на 8–ю Армию и на него,
Брусилова; в 1916 году Государь и генерал Алексеев якобы умышленно не подкрепляют
резервами Юго–Западный Фронт – "Пусть Брусилов сам выкручивается", – злорадно
думала Ставка, по убеждению Брусилова; а генерал Эверт (Западный фронт) умышленно
не переходил в наступление, которое облегчило бы положение Юго–Западного фронта и
увеличило бы размер Брусиловской победы – Эверт, видите ли, не хотел наступать, чтобы,
не работать во славу Брусилова (цитирую это чудовищное обвинение из "Воспоминаний"
Брусилова).
В злобе на Эверта Брусилов пересылает ему якобы полученные в Штабе Юго–
Западного Фронта анонимные письма, в которых кто–то неизвестный обвинял Эверта в
государственной измене. И после этого Брусилов удивляется, что высший генералитет
относился к нему без симпатии.
Брусилов чрезвычайно обидчив, обидчиво и его честолюбие. После взятия Львова
в 1914 году Ставкою была объявлена благодарность "доблестным войскам 3–й Армии и
войскам 8–й Армии" – Брусилов вознегодовал, почему его Армия не названа доблестною?
Мы, офицеры 8–й Армии были огорчены, что нас, нашу Армию не назвали доблестною,
но мы тогда не знали причину этого, а Брусилов знал: в то время как 10 дивизий 3–ей
Армии дрались и разгромили 8 австро–венгерских дивизий, 8–я Армия из 8 дивизий вела
легкие бои против 5 всего лишь дивизий врага (в число этих пяти входили
ландштурменные и даже маршевые формации); это значит, что 8–я Армия совершала по-
ход ко Львову, опрокидывая слабые вражеские заслоны, а 3–я Армия сражалась с сильным
противником, за обладание Львовом, почему и была названа доблестной. По этому же
поводу Брусилов обиделся и в другой раз, обиделся на Государя: в начале 1915 года Царь
посетил 8–ю Армию и наградил Брусилова генерал–адъютантством "в память Моего
пребывания в вашей Армии", а Брусилов считал, что ему эту награду следовало дать за
победы, Львовскую и другие. Этой обиды он не простил Императору.
В 8–й Армии не любили Брусилова. В 1914 году он гнал свои корпуса, дивизии
вперёд, не жалея сил людей, не разрешая днёвок для отдыха, не считаясь с тем, что обозы
отстали и солдаты остаются без хлеба и мяса. А в 1915 году, когда войска его Армии были
уже у предела сил человеческих и на грани полного их уничтожения мощной артиллерией
Макензена, он отдает приказ: "Пора остановить и посчитаться с врагом, как следует, и
совершенно забыть жалкие слова о превосходстве врага и об отсутствии у нас снарядов".
Мы вознегодовали: "посчитаться, как следует" было равносильно требованию
самоубийства Армии – настолько силы врага превосходили наши; а отсутствие
артиллерийских снарядов – это не "жалкие слова", а трагично–жалкий факт и отрицать его
значило издеваться над войсками, принужденными без выстрела – нечем было стрелять
пехоте и артиллерии – ждать под барабанным вражеским огнём момента, когда можно
будет этому врагу показать, что значит "русский штык удалый".
Такие приказы не способствовали популярности Брусилова в войсках, но они
были полезны для самого Брусилова: в высших сферах восхищались полководческой
волей этого генерала и выдвинули его в Главнокомандующие и (при Временном
44
Правительстве) в Верховного. Силой воли Брусилов обладал. Он, не колеблясь, отчислял
от командования генералов, провалившихся на боевом экзамене. От числил Начальников
2–й Сводоно–казачьей и 12–й Пехотной дивизий и Начальника Штаба XXXIII Армейского
корпуса, и Командира IX корпуса. Очень хотел отчислить командовавшего Гвардией
генерала Безобразова, но не в его власти было отчислять гвардейского генерала (немного
спустя Царь отчислил Безобразова, погубившего гвардейские дивизии на Стоходе).
Будучи офицером волевым и энергичным, Брусилов умел заражать своей
энергией подчиненных – свойство очень ценное в полководце – и умел сам, так сказать,
впрягаться в ту оперативную идею, которая его одушевляла: решив прорваться к Ковелю в
начале июня 1916 года, от, вопреки стихиям боевой реальности и вопреки оперативной
логике, пытался прорваться на протяжении всего лета. В оперативной логике он не был
силён, потому что, ставши генералом–от–кавалерии, остался корнетом, которому дорог
лозунг конницы: "Скачи, лети стрелой". В дипломатическом ли мозгу Сазонова, министра
Иностранных Дел, в кавалерийском ли мозгу Николая Николаевича (но не в артиллерий -
ском мозгу Генерала Иванова) или в корнетском мозгу Генерала Брусилова возникла в
самом начале весны 1915 года мысль совершить 8–й Армией Юго–Западного Фронта
пехотный набег на Венгрию: если русские полки с Карпатских вершин спустятся в долину
Тиссы, в венгерскую житницу, то, мол, утомленная войной Венгрия отложится от Австрии
и попросит мира. Брусилов отдал приказ для Венгерского похода, распорядившись, чтобы
каждая батарея – вследствие катастрофической нехватки огнеприпасов – шла в составе из
двух орудий; это значило, что каждой русской дивизии в этом походе предстояло, имея
всего–навсего 12 пушек, драться против венгерских дивизий с полусотней орудий каждая.
Удар Макензена по 3–й Армии помешал Венгерскому походу 8–й Армии: она спустилась
с Карпатского хребта, но не на запад, в Венгрию, а на восток, в Галицию. Вскоре после
этого, отступив к Перемышлю, генерал Брусилов приказывает своему штабу разработать
план контрнаступления от этой крепости в западном направлении, не считаясь с тем, что
его Армия бесснарядна, беспатронна и малолюдна – опять авантюра.
Трудно провести границу между оперативной энергией полководца и
оперативным авантюризмом, но не будет, вероятно ошибкой сказать, что в воевании
Брусилова часто преобладал авантюризм. Полководческий авантюризм обычно бывает
сросшимся с честолюбием. Честолюбие полководца не греховно и не преступно –
большинство знаменитых военачальников было честолюбиво и оправданием тому служит
афоризм: кто не честолюбив, тот не любит трудного пути, который ведёт к почестям. Но
должна быть мера в честолюбии. Брусилов не всегда умерял своё честолюбие: он в своих
"Воспоминаниях" утверждает, что остановил Макензена на Западном Буге, а в
действительности, Макензен, дойдя победно до Буга, повернул на север, направляясь на
Польшу; Брусилову не удалось прорваться к Ковелю, а он винит в этом ни в чём не
повинного генерала Каледина. Уже упомянутый (см. Введение к этой книге) полковник
Сергеевский пишет о таком факте: в сентябре 1915 года "генерал Брусилов, тогда
Командующий 8–й Армией, донёс Государю–Императору, что он отрешает от должности
Командира XL Армейского Корпуса за такие то и такие то действия, поставившие Корпус
в катастрофическое положение. Между тем эти действия предписаны были им самим и
даже, когда Командир Корпуса доложил о крайней рискованности предписанного, то
Брусилов повторно и детально повторил свой приказ. Отрешенный Командир Корпуса
послал жалобу Главнокомандующему Юго–Западным Фронтом Генералу Иванову...
Главнокомандующий признал жалобу правильной и объявил генералу Брусилову
выговор".
Заканчивая на этом словесный портрет Брусилова, видим, что он, как человек,
неуживчив, обидчив, мнителен к интригам, не объективен. Как офицер, был карьеристом,
позёром, плохим товарищем (заслуги – себе, промахи – другим), обладал твёрдой волей
для отстаивания своего мнения и для жертвования в бою солдатами. Как полководец, он,
не имея под собой основательной базы военного знания, не был разборчив в выборе
45
оперативной идеи и не жалел на походе пота солдат, а в бою – их крови. Но он был
любимцем военного счастья, а потому был победителем.
Счастье было ему благосклонно и в карьере и в воевании. Он был из Варшавского
Военного Округа переведен, для командования Корпусом, в Киевский Военный округ как
раз тогда, когда, при пересмотре мобилизационного плана, было осознано, что
формируемая (в случае войны) Киевским Округом 3–я Армия слишком перегружена
Корпусами и что потому её надо разделить на две Армии – 3–ю и 8–ю, запланировавши
создание 8–й Армии, предназначили, в обход старших в округе генералов Брусилова в
Командующие этой Армией (можно думать, что его кандидатуру поддерживал Великий
Князь Николай Николаевич).
Первые оперативные шаги Генерала Брусилова – во время Галицийской битвы –
были ошибочно направлены. Он вышел в поход, будучи уверен, что его 8–я Армия
столкнется со 2–й австрийской Армией, которая, по данным шпионажа, развернется на
Днестре. Армия же эта оказалась на Дунае, чтобы напасть на Сербию; когда же в России
объявили мобилизацию, Вена стала перевозить свою 2–ю Армию не на Днестр, а к
Перемышлю, к реке Сан. Брусилов же продолжал опасаться, что 2–я Армия ударит,
перейдя Днестр, в его левый фланг. Поэтому он боялся оторваться от Днестра и идти на
Львов (как требовал Генерал Иванов), а продолжал терять время на опрокидывание
слабых вражеских заслонов, вместо того чтобы брать Львов. Но счастливчик Брусилов на
этих ошибках поднялся на вершину славы. Но взятие Перемышля – заслуга Брусилова.
Зимою 1914/15 годов он так упорно отбивая в Карпатах бешеные атаки австро–венгерских
войск, стремившихся деблокировать Перемышль, что принудил генерала Кусманека,
Перемышлянского коменданта, потерять веру в помощь из–за Карпат и сдать крепость
блокадной Армии генерала Селиванова.
Во время нашего катастрофического отступления 1915 года Брусилов, с одной
стороны, проявляет великолепное упорство в оборонительной оператике, но, с другой
стороны, не умеет охватить мыслью, пониманием всю совокупность оперативной
обстановки: ему кажется, что враг нападает главным образом на его Армию, что его,
Брусилова, потребности – важнейшие, что Главнокомандующий и Верховный
Главнокомандующий обязаны в первую очередь его подкрепить двумя–тремя Корпусами.
В зиму 1915/16 годов вся Действующая Армия от генерала Алексеева в Ставке до
командиров взводов 16–й роты 300–го пехотного полка изучала новую тактику – тактику
позиционного воевания, тактику огневого боя, в котором артиллерия играет главную роль.
Вероятно и генерал Брусилов изучал эту новую премудрость – во всяком случае из его
Штаба исходили весьма толковые инструкции об атаке укрепленных полос. Но 2берейтер"
остался при своей вере в победоносную конницу и при своём кавалерийском
пренебрежении к огню, к артиллерии. Корнет и ротмистр должны доверять сабле,
полковник и генерал кавалерийские могут мечтать о "шоке", т. е . о столкновении их
конного строя с вражеским конным строем, но Главнокомандующий Фронтом,
составленным главным образом из пехоты и артиллерии, должен думать по пехотному и
по–артиллерийски, а не по–кавалерийски. Брусилов же думал, как конник, и это была
ошибка, из–за которой Луцк–Черновицкая победа оказалась разительной, но
решительной, завершающей войну не стала.
В древности городские стены не прошибали головами воинов, но разбивали их
таранам. В 1916 году и устав, и сознание генералов и офицеров говорило, что от
артиллерийского удара падают укреплённые позиции; если же их атаковать без мощной
артиллерии, то не позиции падают, а воины, посланные на убой. Брусилов часто посылал
своих солдат не в бой, а на убой. Этот упрек был убийственным, если бы только один
Брусилов его заслужил, но этот упрек в каждой войне делали многим полководцам,
потому что в сложной обстановке сражения бывает трудно определить, где проходит
граница между боем и убоем.
46
Брусилов, при всех своих непривлекающих особенностях имел ценнейшее для
полководца дарование: он верил в своё полководческое счастье и военное счастье было к
нему благосклонно, более благосклонно, чем к иным генералам, более умным, более
знающим, более вдумывающимся в свои боевые планы. Не родись богатым, а родись
счастливым, – говорит пословица. Не родись мудрым, как – скажем – Куропаткин, а
родись счастливым. Брусилов родился счастливым.
Велика его заслуга, что он на военном совете добился разрешения атаковать
Юго–Западным фронтом. Останься Главнокомандующим генерал Иванов, не было бы
Луцк–Черновицкой битвы, не было бы Луцк–Черновицкой победы.
Победу эту одержали предельно доблестные войска генерала Брусилова и
поэтому Брусилов войдет славным в русскую военную историю, хотя его наступление
было "Брусиловским–наоборот": разыгралось оно противоположно замыслу Брусилова.
Глава VII
СРАЖЕНИЯ У ЛУЦКА И ЧЕРНОВИЦ
На рассвете 22–го мая/4–го июня 1916 года многомесячную дремоту боевой
линии нарушил залп всех наших батарей на 19–ти штурмовых плацдармах, выкопанных,
по приказанию генерала Брусилова всеми его 19–ю Армейскими Корпусами. За залпом
последовал ураганный огонь по вражеской позиции. Так началась Луцк–Черновицкая
битва, которая закончилась лишь в октябре месяце, в которой приняло участие 7
миллионов воинов, которая обошлась обеим сторонам в 4 миллиона человек – убитых,
раненых, попавших в плен.
Гудело и громыхало на фронте в 400 километров в то майское утро, солнце
которого осветило и рвущихся в бой русских и встревоженных австро–венгро–германцев
на Юго–Западном Фронте.
Битва состоит из сражений, сражения из боев. Луцк–Черновицкая битва состояла
из несчетного количества боев, которые вели дивизии и корпуса, и из нескольких
сражений возникавших последовательно или одновременно, как Луцкое сражение 22–25
мая 8–й Армии и Черновицкое сражение 22–28 мая 9–й Армии.
Армейские Корпуса, симулировавшие артиллерийскую подготовку атаки, не
могли развить интенсивного огня, потому что часть их артиллерии была передана
Корпусам, действительно предназначенным к атаке. Но эта повсеместная канонада, как и
предшествовавшее ей многонедельное повсеместное рытье плацдармов, ввело противника
в заблуждение: такое множество признаков предстоящей атаки лишает возможности
догадаться, где будет атака; такое множество признаков атаки может привести к
заключению, что атаки вообще не будет: в позиционном воевании широким фронтом не
атакуют.
Противник смутился и это было одной из причин, что атака у Луцка и Черновиц
так блестяще удалась. Военные хитрости часто способствовали победам. Генерал
Брусилов перехитрил эрцгерцога Франца–Иосифа.
***
Ровенская ударная группа Армии генерала Каледина развернулась на фронте
деревень Олыка–Пелжа, если можно употребить термин "развернулась" для теснейшего
боевого построения XL и VIII Армейских Корпусов, сжавшихся на участке шириной в 15
километров.
12 У Олыки заняли позицию 3–я Стрелковая дивизия и знаменитая, в
12 Генерал Брусилов знал, что теория позиционного воевания требовала, чтобы фронт атаки был не меньше
30 километров – тогда противник не может атакующую массу поражать перекрестным огнем с флангов. Но
Брусилов ни в одну ударную группу не включил более двух корпусов, а потому нигде не могло быть 30–ти
километровой ширины фронта атаки
47
последнюю Турецкую войну прозванная Железной 4–я Стрелковая дивизия (собственно
Железной была названа 4–я Стрелковая бригада, но в Великую войну она развернулась в
дивизию и, естественно, это почетное название перешло на нее). Этой дивизией
командовал генерал Деникин, прославивший дивизию и прославленный дивизией во
многих боях Великой войны. 3 –я и 4–я Стрелковые дивизии составляли XL Армейский
Корпус.
У Пелжи стала 15–я Пехотная дивизия во главе с талантливым офицером
Генерального Штаба Генерал–лейтенантом Ломновским. Левее её была 14–я Пехотная
дивизия того же знаменитого в Великую войну VIII Армейского Корпуса. знаменитого
тем, что его слали из боя в бой, поручая ему задачи невыполнимые, а он их выполнял под
командой таких генералов, как Ратко Дмитриев, Драгомиров Владимир, Деникин.
Командующий 8–я Армией правильно выбрал участок для атаки: местность
давала возможность хорошего обзора вражеской позиции – это было важно для наших
артиллеристов –, а позиция врага имела один дефект – это было важно для наших
пехотинцев – а именно: вторая полоса лежала близко от первой, что давало надежду взять
обе единым наступательным прорывом.
Позиция противника была изучена с земли и воздуха и путём опроса пленных,
которых иногда удавалось выкрасть ночью отважным разведчикам, для добывания,
"языка" нападавшим на неприятельские выдвинутые сторожевые посты, так называемые
"секреты". После тщательной работы разведки, авиации, наблюдения и командования
были распределены цели и задачи, выполнена осторожная (чтобы не встревожить врага)
пристрелка батарей по целям, были вырыты траншеи, ходы сообщения, укрытые дороги,
нагромождены склады огнеприпасов. Словом, не было упущено ничего, что должно было
способствовать победе, а победный дух был воспитан в ротах в предшествовавшие
месяцы, когда боев не было.
Артиллерийская подготовка атаки – 28 часов методической, прицеленной
стрельбы – была отлична: проволочные заграждения были сметены (не были в них, как
приказано, сделаны проходы, но просто они были уничтожены); все важные точки
неприятельской позиции разрушены; окопы, убежища обвалены, батареи приведены к
молчанию. После этой великолепной, искусной работы артиллерии, которую не могли
прервать вражеские батареи, пока они ещё действовали, пошла работать пехота: первые её
волны накатилась на передовой неприятельский окоп и заполнили его, выбивая, добивая
уцелевших от канонады врагов, последующие волны, обогнав первые, кинулись вглубь
атакуемой позиции. Впрочем, не похожи они были на морские волны: морская бьет скалу
и разбивается, наши же пехотные били врага и разбивали его.
Странное было это сражение и страшное. Только мгновеньями были видны с
артиллерийских наблюдательных пунктов и с командных пунктов передвижения по земле
наших атакующих частей. И это не потому, что их скрывали дым и пыль от тысяч
артиллерийских разрывов, а потому что значительная часть боя взводов, рот, батальонов,
полков велась в земле, в траншеях, где смельчаки, пользуясь ручными гранатами,
штыками, прикладами (при поддержке бомбометов и минометов) теснили врага шаг за
шагом, зигзаг за зигзагом ходов сообщений.
Пехота противника не успела выскочить с винтовками и пулеметами в те ямы,
которые остались от переднего окопа – наша первая волна опередила её – но в глубине
своей укрепленной полосы враг оказывал упорное сопротивление.
Безлюдие поля боя поражало. Только кучки пленных, торопившиеся в
безопасность нашего тыла, свидетельствовали и о том, что, кроме артиллерийского, идет и
пехотное сражение, и о том, что сражение это развивается благопри ятно для нас – это
доказывалось шествием пленных.
Атака началась в 10 часов. Вскоре после полудня была очищена от противника
первая полоса. При сравнительно малых наших потерях порыв атакующих полков не
ослабел и они пошли брать вторую полосу. Если можно, не обижая пехоты, сказать, что
48
победа на первой полосе фортификации противника на две трети добыта артиллерией, то
победу на второй полосе надо признать пехотною: в дивизиях, по взятии первой полосы,
создалась такая сложная тактическая обстановка, что артиллеристам пришлось почти
отказаться от заранее составленного плана стрельб и действовать по обстоятельствам.
Обстоятельства эти были неясны: где наши? где противник? какие вражеские опорные
пункты особенно задерживают нашу пехоту? какие пункты намерена атаковать пехота?
Но стрелки XL–го Корпуса и пехотинцы VIII–гo Корпуса преодолели все тактические
трудности, преодолели и сопротивление противника и, где вечером, где ночью, выбросили
неприятеля и из второй фортификационной полосы. "Мы победили и враг бежит, бежит,
бежит. Так за Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура! ура! ура!" – пели утром
24–го мая роты, маршируя полями на запад, к Луцку.
Как ни странно, но уже 22–го числа, когда еще не было штыкового
соприкосновения пехот, мы взяли много сотен пленных. Это были солдаты, которые,
психологически не выдерживая эффекта нашей канонады, сдавались поодиночке и
группами и целыми ротами. 23–го мая пленных мы уже считали многими тысячами, а при
подсчете к полудню 24–го числа их оказалось за 20.000.13 Многочисленны были и трофеи.
Невозможно было установить количество убитых врагов – не разрывать же для
этого обвалившиеся под бомбами тяжелых батарей блиндажи и засыпанные лисьи норы.
Но, не впадая в ошибку, можно утверждать, что неприятельские дивизии, защищавшие
позицию против Олыки и Пелжи, были уничтожены: к Луцку отошли жалкие остатки и
были увезены раненые. Наша победа была сокрушающей.
Наши потери были не велики. В глазах не понимающих военного дела людей это
снижает величие победы: для них мера победы измеряется тоннами крови, вытекшей из
тела победившего войска. Но наш великий полководец Царь Петр учил, что побеждать
надо "малою кровью", т. е. ратным искусством, а не самоубийственной яростью. В той
части Луцкого сражения, что разыгралась у Олыки–Пелжи, нами было в совершенстве
применено ратное искусство: пушкарями – в стрельбе, пехотинцами и стрелками – в бою
тысяч одиночных бойцов на изрытой воронками земле и в траншейной тесноте, а
командованием полковым и дивизийным – в предвидении хода борьбы, в руководстве ею.
Ген. Каледин счёл нужным дать корпусам днёвку и поэтому остановил их в
нескольких километрах к западу от завоёванной позиции: после такого жестокого
сражения, войскам необходимо привестись в порядок – переставить офицерство и унтер–
офицерство ради замены павших или раненых командиров. Да и солдату надо придти в
себя, успокоиться нервами после ужасов боя и радости победы. В эт от день Начальников
дивизий и Командиров Артиллерийских бригад ждало огорчение: у них отобрали все те
батареи, которые им были приданы для огневого боя у Олыки–Пелжи. Следовательно,
третью фортификационную полосу придется атаковать при огневой силе лишь
органической артиллерии дивизий. Если отнятие легких батарей можно было объяснить
необходимостью возвращения их в соответствующие дивизии, которые, при создавшейся
теперь обстановке на фронте Армии, могли выйти из своей пассивности и вступить в
сражение (об этом, вероятно, заботился генерал Каледин), то увод тяжелой артиллерии
надо приписать по–видимому, желанию генерала Брусилова усилить ту Сарненскую
ударную группу, которая была – в его представлении – главным козырем в игре и которой
теперь надлежало показать свою кавалерийскую энергию в победном марше на Ковель, по
прорыве пехотой позиции у Чарторыйска.
Третья вражеская фортификационная полоса в оперативном коридоре, которым
шла Ровненская группа, лежала на восточном берегу реки Стырь, прикрывая Луцк и
13 Данные о пленных и трофеях, касающиеся Луцкого и Черновицкого сражений вместе взятых таковы: 22 –
го мая – 13.000 пленных; 23–го мая – число пленных офицеров достигло 480, а солдат – 25.000, орудий взято
27, пулеметов 50; конечный подсчет к полудню 24–го мая дал такие итоги – офицеров 900, солдат 40.000,
артиллерийских орудий 77, пулемтов 124, бомбометов 49.
49
переправу в нём, а также мостовые переправы выше и ниже по течению реки. Укрепления
были очень солидны, в особенности по сторонам от Ровно–Луцкого шоссе, где предстояло
атаковать 4–й Стрелковой и 15–й Пехотной дивизиям. Слабых мест в этой позиции мы не
искали, потому что знали, что самым слабым её местом была подавленность духа остатков
вражеских дивизий, отступивших на эту укрепленную полосу. Нам надо было атаковать
поспешно, пока противник подкреплён лишь местными резервами, пока не подошли
свежие силы из тыла. Начальники двух дивизий – генералы Деникин и Ломновский, не
сговариваясь, решают атаковать, что называется, с ходу: развернули свои походные
колонны в боевой порядок и дали приказ: пехоте атаковать, а артиллерии поддержать
атаку. Бой начался часов в 9 утра 25–го мая.
3–ья Стрелковая Дивизия лицом на северо–запад и 14–я Пехотная Дивизия лицом
на юго–запад прикрывали оба фланга ударной группы генерала Каледина, ворвавшейся
вглубь вражеской позиционной системы. Около полудня 25–го мая к противнику из–за
Стыри подошла дивизия. Ее направил генерал Линзинген не на Луцкий тет–де–пон,
который, вероятно, считал неприступным, а для удара по 14–й Пехотной дивизии. Но
резерв этот попал под перекрестный огонь 14–й и 15–й Артиллерийских бригад и, не
успев вступить в пехотный бой, бежал, с потерями, за реку Стырь.
Наше наступление на Луцк развивалось с превеликим трудом – сказывалось
отсутствие тяжелой артиллерии. Проф. генерал Головин в книге о Галицийской битве
писал: "В такой Армии, как старая Русская Армия, командный состав был избалован
доблестью войск... Эта доблесть войск располагала к умственной лени. Подобно очень
богатому человеку, наш командный состав привык слишком нерасчетливо лить
офицерскую и солдатскую кровь. А между тем, чем доблестнее Армия, тем более она
имеет морального права требовать от своего командного состава высшего умения".
Отобрание у атакующих Корпусов тяжелой артиллерии было следствием избалованности
Генерала Брусилова доблестью этих двух войсковых соединений, стократно ему
доказанной в 14–м и 15–м годах.
Под вечер 25–го мая 4–й Стрелковой дивизии удалось ворваться и прорваться
через укрепленную полосу врага. Прорвалась затем и 15–я Пехотная дивизия. Обе
устремились вперед: 15–я на Луцк, как ей было заранее указано, а 4–я
–
к реке Стырь; но и
её, словно магнит, притягивал Луцк и поэтому её левый фланг захватил одно из
предместий города, когда полки генерала Ломновского брали город и мостовую переправу
в центре его. Ночью обе победоносные дивизии переправились через Стырь. Враг бежал.
25–го мая число пленных возросло до 1240 офицеров и 71.000 солдат, а количество
трофеев увеличилось до 94 орудий, 232 пулемётов и бомбомётов.
14
Закончилось Луцкое сражение, завершилась Луцкая победа. 8 –я Армия генерала
Каледина своим левым флангом (Ровненской ударной группой Корпусов) прорвала всю
толщу вражеской позиционной системы и вышла на оперативный простор. Ни разу, никем
во время Великой войны не осуществленная мечта пробиться сквозь тесноту
позиционного воевания к воеванию манёвренному, осуществлена нами, русскими
воинами. "Слава Богу, слава нам!" – донёс Суворов о взятии Измаила. Генерал Каледин
должен был о взятии Луцка тоже донести словами: "Слава Богу, слава нам!"
***
14 Во всех сообщениях Ставки о взятых трофеях обращает на себя внимание малое, сравнительно с числом
захваченных орудий, количество пулеметов. Объяснение этому таково: испытывая "пулеметный голод",
полки ставили в свой строй добытые в бою вражеские пулеметы и не показывали 'их в числе трофеев,
потому что трофейные полагалось сдавать высокому артиллерийскому командованию. Поэтому в
донесениях о трофеях полки показывали малое число пулеметов – лишь бы начальство не заподозрило, что
полки утаивают пулеметы. Так пехота разрешала проблему своего довооружения огневыми машинами –
пулеметами, бомбометами, минометами, которых у нас недоставало.
50
4–я Армия генерала Линзингена потерпела катастрофическое поражение. Остатки
разбитых дивизий ушли далеко в тыл (большая их часть ушла в наш тыл
военнопленными). Мы продвинулись на запад от Стыри километров на 10. Линия
фронта, которая была прямолинейной у Олыки и Пелжи и равнялась 16–17 километрам,
стала теперь дугой, протяжением в 90 километров. По этой дуге тонкой линией
батальонов растянулись четыре дивизии XL и VIII Армейских Корпусов. Генерал Каледин
мог подкрепить их всего лишь одной кавалерийской дивизией, бывшей в резерве
Ровненской группы. Мы вышли на простор и остановились перед этим простором, потому
что шагать по нем четырьмя пешими и одной конной дивизией было бы безумием: челнок
не выплывает в океан.
Генерал Брусилов в своих "Воспоминаниях" упрекает генерала Каледина, что он
упустил случай захватить Ковель, остановившись за Луцком. Этот упрек сделан не для
исторической истины, а для самозащиты: им Брусилов хочет отвести от себя укор –
справедливый и неотвратимый – в неразумном планировании битвы, в невежественном
намерении сражаться без резервов, в образовании ударных групп, бессильных
использовать результаты своей жертвенности и доблести, и умения, результаты своей
победы.
Имей генерал Каледин не две группы – Сарненскую и Ровненскую, а одну, и
имей он у Олыки–Пелжи два Армейских Корпуса, а в резерве у Ровно один Армейский и
два Кавалерийских Корпуса (те, которые 22–25 мая бездеятельно стояли против
Чарторыйска, по плану Брусилова), мы бы Луцкую победу обратили из оперативной в
стратегическую, в победу, которая была бы сокрушительной для Австро–Венгрии и,
следовательно, роковой для Германии.
История войн, есть история упущенных возможностей, но это не оправдывает
полководцев, упускавших возможности.
Противник, рассуждая оперативно–грамотно, не мог думать, что мы – Брусилов –
оперативно–неграмотны, что мы шагнули в оперативный простор, не имея кем шагать в
нём. Противник – генералы Конрад–фон–Гётцендорф и Фальккенгайн – встревожился
известием о поражении Линзингена и кинули резервы к району катастрофы. С Двины и
верховьев Немана, с Уазы и Мааса, с Пияве и Изонцо спешат германские и австро–
венгерские дивизии на Стоход, Стырь, Серет, Прут. Генерал Конрад–фон–Гётцендорф
смещен, генерал фон–Гинданбург получает под свою команду сперва все германские
Армии к северу от Полесья (так взволнованы немцы возрождением нашей способности к
победам после поражений 1915 года), а вскоре – и все австро–венгерские Армии, будучи
назначен Главнокомандующим на Востоке.
Наша Ставка, обрадованная победой у Луцка, шлет генералу Каледину два
Армейских Корпуса из резерва генерала Эверта. Луцкая блистательная победа должна
быть использована – это понимает Ставка, понимает наше командование, понимаем мы,
делатели этой победы, офицеры и солдаты.
***
Выше было сказано, что неприятельские резервы поспешили к рекам Серет и
Прут, т. е. на участок, где дралась 9–я Армия Генерала Лечицкого. Эта Армия также
одержала великолепную победу в дни 22–28 мая.
Четыре Армейских Корпуса 9–й Армии были растянуты на широком фронте
вдоль Днестра и в пространстве между Днестром и Прутом. По з амыслу генерала
Брусилова, она должна была атаковать двумя Армейскими и одним Кавалерийским
Корпусами. Но для того чтобы эти два корпуса пехоты собрать в крепкий кулак, пришлось
не только предельно растянуть фронты двух прочих корпусов, но и посадить в окопы,
спешивши, Кавалерийский Корпус генерала графа Келлера, предназначенный также для
участия в сражении. Это не противоречило распоряжениям Главнокоман дующего
51
фронтом, который считал, что сидящие в окопах войска надо рассматривать резервом тех,
которые ведут сражение.
Подготовка к майскому сражению была сделана в 9–й Армии основательно. Хотя
фортификационная сила вражеской позиции была на участке Армии не столь
значительной, как у Олыки и Пелжи, но всё же надо было тщательно разработать план
артиллерийского боя с максимальным использованием того минимального (ниже норм
позиционного воевания) количества артиллерии, какою располагала Армия.
Подполковник Кирей (офицер, окончивший две Академии – Артиллерийскую и Военную),
отлично расположил батареи и дал им задания, объединённые его планом артиллерийской
подготовки пехотного штурма (и в соседней, 7–й Армии артиллерийский бой был
планирован тем же подполковником Киреем). Решение его было своеобразно: вместо
слабого артиллерийского удара по всему фронту пехотной атаки нанести мощный огневой
удар на участке подле Хотина, чтобы тут сломать вражеское сопротивление – если
прорвемся здесь, прорыв расширится на соседние участки.
Канонада наша 22–го мая была столь мощной, что целые роты австрийцев, с
платками, привязанными к стволам винтовок, сдавались в плен; местечко Окна, опорный
пункт неприятельского сопротивления, было разрушено до основания всех его домов.
Когда артиллерия смела позиции противника, пехота овладела ими без больших потерь.
Этот прорыв у деревни Юрковцы и железнодорожной станции Окна (23–го мая) решил
исход сражения: на фронте двух наших Корпусов позиция была прорвана. В прорыв была
генералом Лечицким брошена Уссурийская Конная Дивизия. Победный восторг был так
велик, что командир конно–горной батареи капитан Омельянович–Павленко, увидав
отступающую вражескую тяжелую батарею, посадил своих пушкарей на коней и в конном
строю захватил эту батарею. Разгром врага был бы ещё грандиознее, если бы в момент
победы были брошены для преследования врага не только уссурийцы, но и дивизии
генерала Келлера, но они сидели в окопах пассивного участка.
Генерального Штаба полковник Слёзкин, участник этого сражения (тогда –
молодой командир эскадрона, георгиевский кавалер), пишет мне: "Конный Корпус
Генерала графа Келлера, в котором я имел честь служить, в то время входил в 9–ю Армию
генерала Лечицкого и, посаженый в окопы, занимал самый левый участок всего Юго–
Западного Фронта, упираясь левым флангом в реку Прут". На время Черновицкого
сражения "Корпусу была дана пассивная задача обеспечение левого фланга 9–й Армии.
Графа Келлера не удовлетворяла такая пассивная роль, особенно, когда обнаружился
успех прорыва наших войск правее (севернее) нас, на реке Днестре, в Черновицком
направлении. Граф Келлер три раза посылал генералу Лечицкому телеграммы, прося
разрешения "рвать" Корпусом на его участке. Два раза генерал Лечицкий отказывал,
считая эту задачу для конницы, не имеющей тяжелой артиллерии, невыполнимой (перед
нами были долговременные бетонные позиции австрийцев). На третий раз генерал
Лечицкий ответил: "Разрешаю, но вся ответственность ляжет на вас". Генерал Келлер
отдал приказ о наступлении, но Начальник Штаба Корпуса, генерал Сенча, считая задачу
невыполнимой, отказался подписать боевую диспозицию, за что был графом Келлером
отрешен от должности".
"Ночью 10–я Кавалерийская дивизия имея в авангарде Ингерманландский
гусарский полк, в пешем строю, по горло в воде, форсировала реку Прут. Наступая по
другому берегу Прута, она должна была взять несколько линий австрийских окопов.
Впереди шли гранатомётчики с офицерами – они должны были забросать передний окоп
ручными гранатами. Под страшным миномётным, пулемётным и артиллерийским огнем
(до 6–ти дюймов включительно) гусары взяли передний окоп, но дальше продвинуться не
могли. Из 23 офицеров, бывших в тот день в строю, полк потерял 10 (3 убитых, 7 ранены).
Переправиться через Прут успели только ингерманландцы и Оренбургский казачий полк".
"В то время как конница так безрезультатно, не имея артиллерии, выполняла
пехотную задачу, в то время на участке главного прорыва 9–й Армии, где был успех, не
52
было конницы для развития успеха и преследования... Эта битва обнаружила полное
неумение старших военачальников использовать свою конницу: вместо того чтобы
держать её за участком главного удара, конницу графа Келлера посадили в окопы на
пассивном участке. Когда Штаб 9–й Армии, спохватившись, отдал приказ графу Келлеру
поспешить с Корпусом для преследования отступающих австрийцев, момент был упущен.
Если это объясняется тем, что генерал Лечицкий был пехотинцем, то это непростительно
для его Начальника Штаба, генерала Санникова,15 который числился по кавалерии".
Несомненно, этими словами полковника Слёзкина передаются негодующие мысли
тогдашнего штаб–ротмистра Слёзкина, который где мог знать, что Корпус генерала
Келлера сидел в окопах по плану, предписанному генералом–от–кавалерии Брусиловым и
что генерал Лечицкий не мог держать конницу в резерве: если бы он, вместо неё посадил в
окопы на левом фланге дивизию пехоты, он бы ослабил свою ударную массу и прорыва,
победы не добился бы.
"Во время своего марша по территории удавшегося прорыва'' – продолжает
полковник Слёзкин: "мы могли видеть, какие основательные разрушения произвела наша
артиллерия: что называется, камня на камне не оставила. Австрийцы были потрясены
огнем нашей артиллерии: было много сошедших с ума и сидящих на земле с безумными
глазами. Развивая успех, наши войска легко взяли город Садогуры и почти без боя вошли
в Черновицы". Это случилось 4–го июня.
"Предмостное укрепление у города Садогура" – пишет мне сын генерала
Санникова: "было (подобно местечку Окна) сравнено с землей, но в городе Черновицы не
было ни одного артиллерийского попадания. Говорили, что таково было желание
Верховного Командования, якобы из–за того, что в Черновицах было место пребывания
православного митрополита. Наши войска (дивизия генерала Лукомского) форсировали
реку выше по течению и обошли город с тыла, вынудив этим австрийцев оставить
Черновицы".
Черновицкое сражение было великолепно выиграно доблестью пехоты,
искусством артиллерии, прорывом кавалерии (в завершающей фазе) и командным
дарованием генерала Лечицкого, помощниками которого были: генерал Санников,
Начальник Штаба Армии, генерал Кельчевский, Генерал–квартирмейстер, подполковник
Кирей, организатор артиллерии, и военный инженер полковник Нилус. По словам
полковника Слёзкина, попытка атаки спешенной конницей бетонных укреплений "была за
всю войну единственным "неудачным" боем графа Келлера, вызвавшим большие, лишние
потери". Неудачи приходится признать, но нельзя не признать и высокий боевой дух и
генерала Келлера, считавшего необходимым атаковать, и ингерманландцев, атаковавших
неприступную позицию.
Пехота же генерала Лечицкого атаковала успешно и храбро, довершая победу,
начатую артиллерией. Описание, более подробное и точное, Черновицкого сражения
войдет блестящей страницей в историю Российского воинства.
***
Луцк–Черновицкая победа в двадцатых числах мая 1916–го года вызвала такой
развал духа австро–венгерской Армии, что императору Вильгельму пришлось объезжать
её дивизии, чтобы поднять в них бодрость. Это, может быть, наилучшим образом
определяет значение этой победы.
15 Выписка из послужного списка генерал–лейтенанта Санникова: „Высочайшим приказом, состоявшимся 8
октября 1916 г. Государь Император Всемилостивейше соизволил пожаловать орден Св. Великомученика
Георгия 4–й ст.: за блестяще разработанный план прорыва сильно укрепленной позиции противника между
р. р . Днестром и Прутом и нанесения ему главного удара на фронте Миткеу, Онут, и Добронауцы...
Результатом отлично разработанного плана был ряд ударов, нанесенных про тивнику, давший возможность
завершить овладение всей Буковиной и частью Галиции и нанести решительное поражение 7–й австрийской
Армии генерала Пфлянцера" .
53
Достигнута она была:
несмотря на то, что генерал Брусилов неправильно, неразумно раздробил свои
силы;
несмотря на то, что он не создал ни одной мощной ударной группы, а группы
создал, не дав им резервов;
несмотря на то, что количество артиллерии было значительно ниже норм,
предусмотренных "Наставлением для борьбы за укрепленные полосы";
несмотря на то, что артиллерии было дано лишь 30 часов на выполнение
многочисленных задач по подготовке штурма позиций пехотою.
Победа была достигнута:
потому что артиллерия свою малочисленность компенсировала изумительно
искусной стрельбой;
потому что пехота наша, отдохнувшая за зиму, окрепшая духом, проявила не
только храбрость, но и умение в ведении позиционного боя;
потому что Командующие Армиями и их Штабы своими распоряжениями, пехота
же доблестью, а артиллерия искусством исправляли ошибки Главнокомандующего;
потому что, наконец, противник был застигнут врасплох: он не верил в
наступление, которое инженерно–сапёрно, а потом и артиллерийски подготовлялось на
всём 400–километровом фронте – в этом заключается и заслуга генерала Брусилова в
одержании Луцк–Черновицкой победы.
Глава VIII
СЛАВА РУССКОМУ ОРУЖИЮ!
Героические усилия Российской Императорской Армии в Великую войну не
получили заслуженного признания ни в военной литературе наших союзников, ни в
соответствующей советской литературе. Союзники, упоённые победой, быстро и крепко
забыли те жертвы, которые принесла Российская Армия (часто ради спасения их и в
ущерб своим интересам), считая, что "похабный мир", заключенный большевиками в
Брест–Литовске, обесценивает эти жертвы. Советские историки, по подсказке партии,
старающейся оправдать "похабный мир", усиленно замалчивают, в угоду власти, героизм
Русской Армии, её готовность выстоять до конца в беспримерной борьбе с внешним
врагом. Искалеченные в этой войне воины пошли по миру с протянутой рукой, а
орденские награды за мужество и храбрость участников в ней запрещены к ношению.
Доблесть русского воина, будь то офицер или солдат, особенно ярко выявилась в
Великую войну летом 1916 года при операции, известной под наименованием "Луцкий
прорыв".
Стратегические соображения настойчиво звали нас на оперативный простор,
звали покончить с позиционным способом боевых действий, затягивавшим достижение
победы. Не лишнее заметить, что значительную роль в наших стратегических
соображениях играли: оказание помощи Франции, истекавшей кровью в боях под
Верденом, необходимость спасения от разгрома Италии, на которую обрушились армии
Австро–Венгрии, желание удержать Румынию от перехода на сторону наших
противников, симпатии к которым были сильно развиты в этой стране.
Общее наступление всего русского фронта было намечено на начало лета 1916
года. Главная задача прорыва неприятельского позиционного расположения возлагалась
на Западный Фронт генерала Эверта. Во исполнение её уже была произведена нужная
перегруппировка войск, даны соответствующие диспозиции, велась инженерная
подготовка плацдарма. Но, прежде чем Западным Фронтом были закончены грандиозные
приготовления к сражению, потребовалось – по мольбе союзников – немедленное
наступление Юго–Западного Фронта генерала Брусилова и потому центр наших
54
наступательных операций переместился на Юго–Западный Фронт, хотя, по началу, ему
отводилась вспомогательная роль. Местная операция с ограниченной целью превратилась
в наступление большого масштаба, покрывшее славой русское оружие.
Неисчислимые, беспримерные подвиги русской военной доблести в этом
наступлении должны быть записаны на золотую доску – разбудит ли это в сознании
наших бывших союзников их признательность?
Воспользовавшись длительным зимним затишьем, австрийские Армии, стоявшие
против нашего Юго–Западного Фронта, довели свои позиции на всём протяжении до
такого совершенства, что сами считали их неприступными. С гордостью они
демонстрировали фотоснимки этих позиций на выставке в Вене, а один пл енный офицер
на допросе уверял:
"Никогда вам (русским) не одолеть этих позиций. Но если бы случилось чудо и
они пали бы под вашим ударом, то мы должны были бы соорудить на этих позициях
громадную чугунную плиту с надписью, завещающей – никогда и никому не воевать
больше против русских". Гордиться своими позициями австрийцы, действительно, могли
по праву. Фортификация представляла собою несколько укреплённых полос,
расположенных в глубину. Каждая полоса имела несколько линий сплошных окопов,
защищённых проволочными заграждениями в 15–20 рядов кольев. Подступы к окопам
обстреливались перекрестным огнем пулемётов укрытых в бетонированных гнёздах.
Блиндажи с накатом из брёвен и земли служили пехоте хорошим укрытием от
артиллерийского огня. Не забыт был и комфорт: просторные помещения, облицованные
досками, снабженные нарами и отоплением, отвечали требованиям отдыха для солдат,
свободных от сторожевой службы в передовом окопе. У лиц командного состава были
даже целые квартиры из 3–4 комнат с кухней и барской обстановкой. Насыщенность
позиции огневыми средствами всех видов, включая тяжёлую артиллерию, искусно
замаскированную, значительно превышала русскую мощность огня. Естественные
препятствия, в виде водных преград, делали позицию противника ещё менее уязвимой со
стороны атакующего.
На рассвете 22–го мая (4–го июня) обычную тишину фронта разорвал гул
канонады: русская артиллерия открыла огонь, громя укрепления противника. В воздух
летели бревна блиндажей, колья проволочных заграждений, разорванные тела людей.
Стараясь подавить огонь наших батарей, неприятель открыл, в свою очередь, бешеный
огонь по ним. На следующее утро к этому концерту присоединились бомбомёты и
миномёты: пехота наша пошла в атаку. Главный удар наносила 8–я Армия с задачей
прорваться к Луцку. Полки волна за волной – новая тактика! – шли на штурм
"неприступной" позиции. Где вражеский смертельный огонь сметал одну, вторую волну,
на их место накатывались следующие, через трупы погибших.
Всё учёл противник при сооружении своих позиций, не учёл только доблести
русского солдата и командного состава всех степеней. Под её ударом пала австрийская
твердыня. Ударные два Корпуса 8–й Армии прорвали неприятельский фронт. Сокрушая
всё на своём пути, они могучим натиском разбили сопротивление противника,
старавшегося зацепиться на рубежах запасных позиций.
На юге Фронта 9–я Армия, выполняя свою задачу, тоже сбила противника, гоня
его перед собой и захватывая богатые трофеи. Конница и казачьи части, бросаемые в
прорыв, артиллерия, часто вылетавшая на линию пехотных цепей или стрелявшая на
картечь при контратаках врага, броневые машины, поливавшие пулемётным огнём,
сапёры, бесстрашно шедшие впереди, чтобы обезвредить неприятельские фугасы или
навести понтоны для переправы через реки, авиация (увы, немногочисленная у нас) с её
глубокой разведкой – все состязались в беспримерном мужестве и во взаимной
поддержке. Офицерский состав, увлекая своей храбростью солдат в атаку, ложился вместе
с ними в братскую могилу. В признательность за эту смелость, нередки были случаи,
55
когда солдат грудью прикрывал своего офицера от неприятельского штыка или на
себе вытаскивал его, раненого, из пекла боя.
Сияние русской доблести было ещё ярче на фоне упорного сопротивления
противника, бросавшегося много раз в отчаянные контратаки, разбивавшиеся часто о
штыки русской пехоты или от лихого удара конницы. Неописуема ожесточённость в этих
штыковых схватках: противники били один другого прикладами, кололи штыками.
Каждый раз на поле боя оставались сотни трупов, проколотых или изувеченных холодным
оружием.
Ничто не могло остановить порыв Русской армии. Под её натиском была
отвоёвана часть Волыни, завоёваны Буковина и Восточная Галиция. Нависала угроза над
Венгрией и нефтяным районом Западной Галиции. Чтобы спасти своего союзника,
Германское Верховное Командование спешно перебрасывало свои стратегические
резервы с французского фронта, ослабляя свой нажим на Верден, на Францию. Вена
поспешно снимала дивизии с итальянского фронта и кидала их в битву на востоке. 10–й
Имперский Корпус был авангардом войск "скорой помощи". В его состав входила, кроме
других, 20–я Брауншвайгская Дивизия. О её боевых качествах слагались в Германии
легенды. Еще в начале войны, попав в Вогезах в окружение, эта дивизия, на предложение
французов сложить оружие, поклялась: или умереть или пробиться. Грудью разорвала она
окружение. За верность клятве ей, приказом по Германской Армии, было присвоено
звание "стальной" и дано право ношения на каске изображения головы Адама
(привилегия, которой до того пользовались только прославленные "гусары смерти"). Уже
на следующий день, по высадке из вагонов, прибывший Корпус был брошен в атаку с
задачей оттеснить наши войска к Луцку. А на 5–й день его вывели из боя в плачевном
состоянии: Корпус потерял три четверти офицерского состава и более половины
солдатского. Он разбился о 15–ю пехотную и 4–ю стрелковую дивизии. Удар 20–й
стальной Брауншвайгской дивизии приняла 4–я стрелковая дивизия генерала Деникина,
тоже прославленная в Великую войну, а в Турецкую войну заслужившая название
"железной". Атаки чередовались с контратаками. Русское "железо" сломило немецкую
"сталь". Впоследствии пленные говорили: "Никогда ещё мы не терпели такого
поражения: в наших полках осталось по 300–400 человек". Выдохлась "стальная дивизия"
после 42 повторных атак.
Наша успешно начатая битва продолжала развиваться и затихла лишь в октябре.
Оперативный успех битвы выразился не только в завоевании земельного пространства, но
и в крупном поражении, нанесенном армиям противника. Его потери исчислялись в 2
миллиона убитых, раненых, пленных. Если сравнить эти потери с числом его солдат,
стоявших перед битвой против Юго–Западного Фронта – 450.000 человек – то очевидным
становится, что нами был достигнут стратегический успех – оттянуты силы врага из
Франции и Италии. Надо ещё обратить внимание и на то, что в начале битвы против нас
дралось 450.000 воинов, а в конце её – 1.500.000.
Не менее важным был и психологический фактор: победа вдохнула в Россию
веру в близкое победоносное окончание войны. Победа могла быть достигнута
концентрическим наступлением всех союзных армий, включая русскую. Её,
завершающую войну победу, вырвала из рук России революция а углубление
революции, приход к власти большевиков заставили мир забыть и жертвы русского
народа, принесенные на жертвенник общесоюзного дела, и славу русского оружия,
добытую во многих битвах Великой войны, особенно в Луцком сражении.
16
16 От издательства: Совершенно права и мысль автора, вполне соответствующая взглядам и других
изданных „к 50–летию Октября" Всеславянским Издательством.
56
Глава IX
С НАБЛЮДАТЕЛЬНОГО ПУНКТА
С начала сентября 1915 года по конец марта 1916 года 15–я Пехотная Дивизия
держала позицию на восточном берегу речки Иква против города Дубно. Дивизия эта уже
участвовала в 15–ти сражениях 14–го и 15–го годов, уже потеряла в тяжелых боях не
менее 300% своего штатного состава, добывая победы и не терпя поражений. На Икве 7
месяцев "мы были в перестрелке – что толку в этакой безделке?", – спросили бы богатыри
Бородина. Но мы эти месяцы использовали с толком: возродили дивизию после страшного
кровопускания в минувшем году, в борьбе с "фалангой" Макензена. Возродили почти до
того великоплепия, в каком дивизия вышла в поход 14–го года.
Правда, в полках оставалось лишь по 12–15 кадровых офицеров, израненных и
многократно израненных, но на роты уже стала та молодежь, которая в воинственном
восторге в начале войны, бросив университеты и технические институты, поспешила в
военные училища, чтобы послужить Родине на поле чести. Теперь их, обстрелянных,
прошедших через радости и горести боев и походов, раненых, орденами украшенных, уже
не считали молодежью – они включились ценным пополнением в кадровый состав полков
(и батарей). Молодыми же считались прапорщики и подпроручики, так сказать, второго
урожая: мобилизованные для прохождения военных училищ или школ прапорщиков и
прибывшие в Действующую Армию в конце 1915–го года: они ещё настоящего
порохового дыма не нюхали, но от них можно было ждать, что станут хорошими боевыми
офицерами, раз они не юркнули в земгусары, подобно многим их сверстникам. В
артиллерии уже были опытными офицеры (из кадет и из студентов) 1–3–го ускоренных
выпусков из Артиллерийских училищ: им уже поручали очень ответственные боевые
дела. В разгар Луцкой битвы к нам прибыли офицеры последующего выпуска – им
пришлось втягиваться в службу в пороховом дыму.
Полковые учебные команды за семь месяцев позиционного сидения обучили и
воспитали много солдат с боевым опытом и сделали из них отличных унтер–офицеров.
Для обучения солдат, прибывавших из России, из запасных батальонов, в полках были
сформированы собственные запасные батальоны. Обучение запасных и новобранцев было
во время войны организовано безобразнейшим образом и сколько ни сменилось Военных
Министров, никто на эту язву Армии внимания не обращал: в роте запасного батальона 1
кадровый офицер–инвалид, толпа прапорщиков, в бою ещё не бывших, и 3000 солдат. Вот
картинка, в каком виде эти солдаты прибывали на фронт: наш Начальник дивизии за
обедом в Штабе рассказывает: "Сегодня навстречу мне попадается солдат–бородач.
Проходит мимо. Я ему: "Что же ты мне, братец, чести не отдаешь?" А он в ответ: "Я бы
тебе, мил–человек, во какое почтение оказал, но нас тому не обучали".
В полковых запасных батальонах обучили и этому и всему, что надо знать, уметь
и чувствовать воину в бою. Наш крестьянин (а пополнение мы получали сплошь из
крестьян) очень податлив на военное воспитание и понятлив на военное обучение. Мы к
весне 1916–го года могли быть довольны составом пехоты нашей дивизии – не осрамимся
в бою. А в артиллерии дело обстояло еще лучше: на смену убывшим кадровым офицерам
прибыли бывшие студенты путейцы, технологи, политехники, добровольцами вступившие
в начале войны в Михайловское и Константиновское Артиллерийские училища; там, а
затем в батареях они прониклись офицерским духом, а артиллерийская премудрость
далась им, математикам, легко. Большинство фейерверкеров и солдат было опытно:
полтора года войны и служба мирного времени.
Во главе дивизии стоял Генерального Штаба генерал–лейтенант Ломновский,
лучший из генералов, с которыми я встречался за время моей военной службы: храбр,
рассудителен, знающ, спокоен, строг, человечен, заботлив и добросовестен: работал 18
часов в сутки, а в бою – 24; ежедневно обходил передовые роты того или иного полка,
больше был в поле, чем в штабе. Ему под стать были командиры полков, полковники
57
Бочковский, Богаевский, Горбов, фон–Сталь. Генерального Штаба полковник Жолынский
был исправным Начальником Штаба дивизии. Артиллерийской бригадой командовал
генерал–майор Дудин, герой взятия Эрзерума в 1878 году; он дослужился до полковника,
ушёл в отставку генералом, а в начале войны попросился в Действующую Армию и
получил в командование нашу бригаду: скорострельных пушек и стрельбы с закрытых
позиций он не знал; в сложности современной тактики не вникал; бригадой командовал,
как старый помещик своим именьем: дети и внуки и без меня уладят. Штаб–офицерам он
дал полную самостоятельность; нас, обер–офицеров, называл по именам Петеньками,
Колечками; с солдатами был ласков и они его ласково называли – за глаза – дедушкой. 1–
го января 1916 г. меня, против моей воли, назначили бригадным адъютантом, т.е.
фактическим командиром бригады: даже в бумажные дела милый старик не вникал и не
разрешал приносить ему на подпись более четырех бумаг в день: прочие сорок
подписывал бригадный адъютант, подделывая (об этом Дудин знал) генеральскую
подпись.
31–го марта дивизию отвели в резерв – первое пребывание в резерве за всю
войну! – с приказанием спешно обучиться технике атаки укреплённых полос на основании
"Наставления для борьбы за укреплённые полосы". Полки образцово соорудили
фортификацию и с утра до ночи атаковывали её взводами, ротами, батальонами. Вместо
прежних цепей и змеек боевой порядок должен состоять из волн; вместо манёвра и
инициативы – прямолинейное движение и пунктуальное (во времени и пространстве)
выполнение точно определённого задания. Пока в пехоте солдаты потели телом, а
офицеры мозгами, мы
–
артиллеристы, затверживали на офицерских занятиях
артиллерийские параграфы этого "Наставления" и критиковали его: французы нам дали
новую тактику, а артиллерии для применения этой новой тактики не дают – придётся
опять по старинке: "уж мы пойдем ломить стеною, уж постоим мы головою за Родину
свою" – постоит то головою, конечно, наша бедная пехота, "серая скотинка", как её
ласково называл генерал М. И. Драгомиров.
В середине апреля начальство открыло Штабу дивизии тайну: 15–я дивизия, в
составе VIII Армейского Корпуса, будет атаковать у деревни Пелжа. Приказано начать
разведывание местности и вражеской позиции. Мы с Командиром бригады стали
ежедневно ездить за 20 километров к Пелже. Дедушка обозрел местность с холма и потом
нашёл себе занятие на все дни разведок: в поле, невдалеке от совершенно уничтоженной в
боях Пелжи, было три землянки: в большой жило полтора десятка пелжинских детей, в
другой молоденькая учительница, в третьей пожилой солдат, исполнявший обязанности
сторожа, повара и помощника воспитательницы. Генерал, пославший в Ровно денщика,
чтобы купил полпуда карамели, каждый день привозил детворе угощение и возился с
малышами, пока я верхом, или ходом, или ползком ощупывал местность, где придётся
действовать Артиллерийской бригаде. Начальник Штаба говорил мне, как будет
атаковать наша дивизия и какие, в связи с этим, задания ставит артиллерии генерал
Ломновский; Инспектор Артиллерии Корпуса перечислял мне батареи, которые прибудут
для усиления бригады; у командиров полков (они тоже разведывали) я узнавал, какие
пункты в позиции противника им кажутся особенно важными; летчики и фотографическое
отделение Штаба Армии снабдили нас детальнейшими картами вражеской позиции;
артиллеристов той дивизии, которую нам предстояло сменить у Пелжи, я расспрашивал о
поведении неприятеля, что он обстреливает? Как реагирует на наш обстрел? и т. д . Из
маленьких камешков складывал я постепенно мозаичную картину – план артиллерийского
боя, в котором 19 батарей будут подчинены генералу Дудину.
После нескольких дней моей с генералом разведки были к разведыванию
привлечены командиры дивизионов нашей бригады, а немного спустя, и командиры
батарей. Их опытность была базой, на которой надо строить план артиллерийского боя. От
него зависит исход сражения, потому что "артиллерия завоевывает, пехота же только
берет завоёванное" (так учила новомодная французская доктрина). План пехотного боя
58
конструировал в Штабе Дивизии полковник Жолынский с капитаном Генерального Штаба
Карандеевым. Мы синхронизировали (тоже модное слово!) оба плана. Днем "X" (икс)
назывался день начала операции. В дни Х – 2, X – 1 надлежало сделать последние
приготовления; затем в плане перечислялись задания на дни X + 1, Х + 2, Х + 3. Задания
этибылирасписаныпочасамиминутам:0–2ч., 0 –l1⁄2ч.ит.д., 0 –1⁄4ч., 0 –1⁄2ч., 0 –1ч.
и т. д . Часом "Ноль" назывался момент начала артиллерийской подготовки.
Какой несусветной ерундой казалось нам все это по сравнению с романтическими
боями 1914–го года: пехотный авангард вошел в соприкосновение с противником,
затрещали пулемёты, запели пули из винтовок, мой командир дивизиона даёт мне
приказание, где разведать позицию для батарей, через четверть часа батареи уже идут или
скачут (смотря по обстоятельствам) на эти позиции и, несколько минут спустя, уже гудят
пушки, помогая нашей пехоте и подбадривая её; командиры батарей ищут в бинокли цели,
командиры дивизионов указывают им, какие из целей в данный момент боя надо покрыть
шрапнелью; всё движется; все по приказу и по собственному разумению творят победу...
А тут – какая то механическая фабрика, где каждый человек – кусочек машины, а машины
делают только то, что заранее вычислено, вымерено... Но ничего лучшего, кроме этой
ерунды, не было придумано для позиционного воевания. Не оставалось ничего другого,
как возможно толковее и добросовестнее делать эту ерунду.
Календарная дата дня "Х" была секретом Ставки. Знал этот секрет генерал
Брусилов и три его ближайших сподвижника в его Штабе в Житомире, а также все
житомирские евреи. От них дату узнали евреи в Ровно, а они её сообщили там: 28–го мая.
Секретным приказом Штаб Армии распорядился закончить все приготовления к
19–у числу. Они были своевременно закончены. Саперами, пехотинцами (отчасти и
нашими пушкарями) была выполнена исполинская "землечерпательная" работа: вырыты
километры траншей и ходов сообщения, сотни массивных убежищ и глубоких лисьих нор
("ловушек", как мы их называли, страшась быть в них заживо погребенными) проведены
глубоко в земле дороги, по которым незаметно для врага можно будет во время боя
подвозить огнеприпасы на батареи и в полки, доставлять пищу в походных кухнях,
эвакуировать раненых. В ближнем тылу были устроены навесы, для маскировки от
летчиков, на тысячи лошадей и сотни зарядных ящиков и обозных повозок. Устроены
были укрытия для передовых перевязочных пунктов и для полевого лазарета. На батареях
были вырыты погребки, куда сложили огромные запасы снарядов, которые – по подсчету
–
будут израсходованы в дни боя. Оборудованы были наблюдательные пункты для Штаба
дивизии, для командиров полков и для артиллерийских командиров. Вся исполинская
телефонная сеть дивизии была проложена в ровиках, несколько предохранявших провода
от разрыва их осколками снарядов и пулями. Все пространство, на котором стояла
дивизия – 4 километра по фронту и 5 в глубину – было изрыто подобно муравейнику, с
тою лишь разницей, что не под землёй, а в земле.
В конце апреля дивизия стала на позицию у Пелжи. В середине мая стали
прибывать батареи, придаваемые дивизии на время сражения. Это были: 3 легких батареи,
4 гаубичных (полу–тяжелых), 2 мортирных (6 дюймов) и 1 дальнобойная (4,2 дюйма).17
Они незаметно, ночью становились на позиции и исподволь, одиночными выстрелами
пристреливались по назначенным для них целями, чтобы не догадался противник, что
наша артиллерия усилена.
Числа 19 мая пронесся слух, что Италия, чьё вступление в войну мы в минувшем
году приветствовали залпом по врагу всех орудий Действующей Армии, потерпела
большое поражение у Трентино. "Ну, значит, нам придётся их выручать", – говорил
мудрый старый полковник Плуталов, командир 1-го дивизиона. И действительно: под
вечер 20-го мая пришил приказ: день "X" – 22 -го мая, час "О" – 6 часов утра. Немедленно
были в управление бригады созваны 6 командиров дивизионов и 19 командиров батарей и
17 Калибры этих батарей в сантиметрах таковы: 7,7; 12, 15 и 11.
59
я прочёл приказ для артиллерийского боя, подписанный Командиром бригады (дедушка
искренно верил, что приказ этот – плод его творчества: своим творчеством милый старик
считал своё одобрение моих докладов, которые я ему делал, работая над планом). Чтение
приказа-расписания стрельб на 2 дня артиллерийского боя продолжалось целый час.
Потом генерал перекрестился и благословил господ штаб-офицеров. Выражение лиц у
всех было сосредоточенное. Никогда не шли мы в бой с такой тревогою. Не с опаскою, а,
именно, с тревогою: победим ли? Начитавшись эффектных описаний сражений на Западе,
которыми Париж снабжая русскую прессу, мы ждали многодневного боя в
апокалипсическом стиле.
Вышло же гораздо проще: русская храбрость и воинское умение опрокинули и
неприступную австрийскую позицию, и австро-венгерскую армию Линзингена, и
французскую доктрину позиционного воевания.
***
В ночь на 21-е мая случилось маленькое происшествие: из одной роты
перебежало к противнику два солдата. Это усилило озабоченность в Штабе дивизии: если
дезертиры бежали, чтобы уклониться от сражения, то они скажут врагу, что завтра
начнется сражение. Потом оказалось: либо они не знали, либо не сказали, либо им не
поверили.
21-го числа батареи, кому надо, несколькими выстрелами проверяют пристрелку
некоторых целей; пехота оттягивает немного назад свои роты, чтобы меньше было потерь,
когда вражеская артиллерия будет бить по нашим окопам в отместку за нашу канонаду.
На рассвете 22-го мая генералы Ломновский и Дудин со своими офицерами – на
дивизийном наблюдательном пункте. Характерно для Ломновского: приказал не делать
убежища. А был у нас в 1914 году Командиром Корпуса генерал Орлов, так тот,
расположив в сражении у Хырова свой штаб в 30 километрах позади боевой линии,
приказал целой саперной роте строить ему блиндаж прочнее египетских пирамид.
Ровно в 6 часов утра (вчера были во всей Армии сверены часы) все батареи
открывают беглый огонь по переднему ранту вражеской позиции. Через четверть часа
приступают к выполнению задач – разрушение проволочных полей и фортификационных
сооружений. Я лишь урывками вижу бой с нашего наблюдательного пункта: высшие
штабы погрузили адъютантов в писанину. Каждый час доносить о результатах
бомбардировки, каждые два часа о расходе снарядов, каждые три часа о потерях и
трофеях, каждые четыре часа – разведывательная сводка; итого 29 донесений за день.
Командиры дивизионов и батарей бранятся, что их отрывают от дела расспросами, а я, в
тисках штабной бюрократии, не могу не расспрашивать, не хочу высасывать из паль ца
донесения.
Донесения идут бодрые: сделаны проходы в проволочных заграждениях, позиция
врага всё больше походит на лунный пейзаж – покрывается воронками от упавших
снарядов, обваливающих траншеи и убежища. И донесения о потерях не мрачны: были
попадания неприятельской артиллерии в наши батареи – там подбито орудие, там взорван
погребок со снарядами, там ранен офицер, там контужено несколько канониров и
бомбардиров, но, в общем, потери ничтожны. И пехота не несет потерь – внимание
вражеских батарей направлено на наши батареи: по выражению пехотных солдат,
"артиллерия промеж себя". В той артиллерийской дуэли перевес на нашей стороне,
потому что у нас больше орудий и потому что мы знаем местоположение вражеских
батарей, а он не знает тех, которые прибыли нам на подомогу – его лётчики не успели
разведать.
Расход снарядов вполне соответствует цифрам, включенным в план боя. Расход
этот неимоверно велик: пушкари буквально выбиваются из сил. Но работают весело: "Это
тебе – говорят за прошлогоднего Макензена!" Пушечные стволы надо время от времени
60
промывать банниками с мыльной водой, чтобы охладить их, накалившихся от беглого
огня.
Из пехотных полков сообщают, что кое-где группы неприятельских солдат
выбегают, чтобы сдаться – нервы не выдерживают канонады. А канонада – жуткая. За
гулом орудий мы на наблюдательном пункте должны говорить, крича; если случайно
совпадут огневые паузы близь стоящих батарей, то на мгновение доносится гул канонады
в соседних справа и слева дивизиях – словно вода бурно кипит в исполинском котле.
В 8 часов вечера бомбардировка стихает. Легкие батареи редким огнём – каждые
5 минут выстрел – препятствуют противнику в восстановлении окопов и проволочных
заграждений. Делаем это вслепую: ни прожекторами, ни артиллерийскими
осветительными снарядами нас не снабдили.
На ночь я остался на наблюдательном пункте, чтобы не удаляться от телефонной
сети. А сеть эта украла у меня сон: непрестанные телефонные звонки: адъютанты
Инспектора Артиллерии Корпуса, и полковые, и из дивизионов. В перерывах между этими
разговорами думаю: если мы завтра овладеем позицией врага, то это будет подвигом;
значительная часть этого подвига будет совершена нашей артиллерией.
В общем представлении подвиг это нечто красочное – блестит в руке обнаженная
шашка героя, его "ура!" заглушает свист тысяч вражеских пуль, его пример увлекает за
ним роту, батальон; атака; победа! А вот – сегодняшнее участие артиллерийских
командиров в завтрашнем подвиге-победе: спокойно, методически, систематически,
снаряд за снарядом, очередь за очередью, не поддаваясь впечатлениям боя, ни
собственной опасности, ни донесениям о потерях на его батарее, шлёт командир батареи
разрушение и смерть неприятелю и подвиг его – хладнокровие в пылу боя. А офицер на
батарее, и фейрверкер, и бомбардир-наводчик и каждый из орудийных номеров не пойдут
в атаку на пулемёты, не кинутся в штыки, но совершат – под вражеским огнём – подвиг
умелого, старательного, безошибочного использования той машины-пушки, к которой
приставлены; вместо них атакуют врага их гранаты, бомбы, шрапнель, но, чтобы эти
тысячи атак из жерл пушек и гаубиц были победоносны, жаждой победы должны
батарейцы быть превращены в сталь духа, подобную стали их орудий и их снарядов. Так
творит победы артиллерия.
***
На рассвете 23-го мая канонада возобновилась, но с применением военной
хитрости: два раза мы внезапно прерывали на всем фронте огонь, чтобы противник
подумал, что начинается пехотная атака и кинулся из убежищ к бойницам: если он два
раза убедится, что перерыв огня не означает атаки, то он не кинется отражать атаку, когда
мы в третий раз прервём стрельбу, давая пехоте сигнал к штурму. Эта хитрость удалась.
Пехота наша ночью наполнила своими волнами все траншеи штурмового
плацдарма. В 10 часов утра первая волна, поддержанная пулемётным огнём, сделала
скачек в передовой окоп неприятеля. Начался пехотный бой. Теперь на артиллерии лежала
задача изолировать противника в первой и второй линиях траншей от тыла – не дать ему
уйти, не дать подойти к нему резервам. Не требовалось никакого искусства, чтобы
положить этот заградительный огонь, но задача стала очень деликатной, когда этот огонь
должен был двинуться, стать передвигающимся. Пехота храбро, молодецки овладела
первой и второй линией окопов со всеми опорными пунктами и узлами сопротивления –
этого жестокого боя мы не могли видеть с нашего наблюдательного пункта, так как он
шёл преимущественно в окопах, в земле – и кинулась брать третью линию траншей
первой укрепленной полосы, а затем пошла ко второй укрепленной полосе. Естественно,
что одни роты шли быстрее, другие задерживались в схватке с упорным противником или
останавливались, понеся потери. Телефонной связи с ними не было; по сигнальным
ракетам невозможно было артиллерии ориентироваться; пришлось передвигать
61
заградительный огонь точно по плану-расписанию; местами огонь отрывался от
замедлившей против плана пехоте, местами он препятствовал пехоте рваться вперед, где
это ей было возможно. В пехоте реальность боя нарушала план, для артиллерии же
реальностью оставался план. Этот разрыв между порывом пехоты и планом артиллерии
мы, артиллеристы, предвидели и поэтому так недоверчиво отнеслись к французской моде.
К полудню наши полки овладели всей первой полосой позиции противника. Для
атаки второй полосы надо было снова построить смешавшиеся в бою волны, надо было
как-то наладить связь с артиллерией. А пока наши батареи отбивали вместе с пехотными
пулемётчиками контратаки врага, которые он предпринимал со второй полосы позиции.
Между тем вступили в действие артиллерийские взводы, которые, согласно
плану, выслали вперед батареи 15-й Артиллерийской бригады. Для их продвижения
стояли у нашей исходной позиции саперные взводы с припасенным строительным
материалом; теперь они ловко и бесстрашно под огнем перебрасывали мостки через наши
и вражеские траншеи, создавая дорожки, по которым могли идти эти артиллерийские
взводы. Шли они с большим трудом – вся земля была изрыта „кратерами" в 1-2 метра
глубины. Пушкарям приходилось работать лопатами, чтобы сделать проходимыми места,
где шестерка коней не могла протащить пушки. Эти взводы подошли к пехоте, связались с
нею и по её заданиям открывали огонь. А батареи, видя, где ложатся гранаты взводов,
принимались стрелять туда же. Так была поддержана пехота в атаке второй полосы
(фортификация которой была повреждена уже в первый день боя).
Как артиллерия ни старалась поддержать полки в штурме второй полосы, огневая
поддержка была слабее той, какую предусматривал план, оказавшийся нежизненным в
последней его части.
18 Это не смутило пехоту и она, с изумительной скоростью – в
несколько часов – перестроилась для возобновления штурма. Часам к десяти вечера на
участке 15-й пехотной дивизии вторая полоса была взята. Пехота выполнила
невыполнимое.
Из обстоятельств этого победного дня запомнилось ещё нечто: по плану
артиллерийского боя, за полчаса до атаки наши легкие батареи должны были газовыми
снарядами покрыть позиции вражеских батарей. Это было выполнено и довольно
успешно: часть неприятельской артиллерии замолчала, а пленные говорили на следующий
день, что батареи понесли большие потери от газов. Но не это интересно, а интересно, что
при распределении задач командиры батарей не соглашались стрелять газовыми
снарядами: это – против офицерской совести. Потребовалась настойчивость, чтобы
преодолеть их отвращение к превращению честного боя в газовую вошебойку. А когда
подошел час газовой стрельбы, то некоторые из командиров батарей просили меня
спросить генерала, нельзя ли стрелять не газовыми, а гранатными патронами. Таково
понятие русского офицера о воинской чести: воин убивает, но он не убийца-душитель.
Равно утром 24-го мая выехал я с разведчиками, чтобы указать саперам
удобнейшую трассу дороги, по которой могла бы артиллерия (а за нею обозы дивизии)
пройти через "лунный пейзаж". Но дорожку уже протрассили пулемётные и патронные
двуколки полков, до рассвета двинувшихся по следам отступившего, чтобы не сказать
бежавшего врага. Мне нечего было делать до подхода батарей и я, утомленный двумя
бессонными ночами, прилег на пригорке: легли и разведчики, держа коней. Но нам не
спалось: сердца ликовали. Разведчики, в восторге от победы, делились со мною своими
боевыми впечатлениями. Мимо нас шли одиночные пехотинцы, догонявшие свои полки.
18 План не был ошибочным, не было ошибки и в "Наставлении" , на базе которого был составлен план.
Французы спланировали бы остановку наступления, по взятии первой полосы, перемещение части
артиллерии вперед, организацию связи между этой артиллерией и пехотой. На все это ушло бы дня два и
только после этого возобновилось бы наступление с целью взятия второй полосы. Но Командующий
Армией, Командиры Корпусов, Начальники дивизий предпочли одним порывом пехоты прорвать обе
вражеские укрепленные полосы, хотя и сознавали, что в заключительной фазе боя пехота не будет
достаточно поддержана артиллерией. Французская пехота не пошла бы, а наша пошла, и дошла, и овладела.
62
–
Честь имею поздравить ваше благородие с победой! – крикнул мне один солдат.
–
И тебя, молодец, поздравляю! А ты, брат, я вижу, назюзюкался.
–
Никак нет. Это мы от радости. Постояли за Рассею.
А он, видимо, потому и отстал от своей роты, что в неприятельских окопах
шарил, ища рому – этого добра в траншеях было много. Другой такой победитель, шагает,
привязав к своему штыку дамские панталоны, кружевные, тонкие.
–
Где ты, земляк, этот военный трофей добыл? – кричу я ему.
–
А в окопах. Там землянка стоит, вся коврами убранная. В ней офицерская жёнка
али полюбовница жила. Теперь побегла. Свои чемайданы побросала. Вот я и узял. На
штыке несу – победу нашу обозначаю!
Все радуются победе. И кажется мне, что ветерок веет радостно и солнце глядит
радостно на нас, победителей; кони ржут радостно; знаю, что всё это мне кажется, а
радостно, что кажется... Все мы были в таком настроении. Из полевого лазарета раненые
солдаты без принуждения спешили в строй, чтобы не быть в тылу, а быть в своём полку-
победителе...
Но победители нуждались в отдыхе. Нам дали дневку.
***
Рано утром 25-го мая потянулась колонна дивизии к Луцку. Не понимаю, как это
случилось, но мы не знали, что впереди Луцка лежит третья фортификационная полоса
врага. Мы на неё напоролись, как слепые, потому что шли без конной разведки впереди.
Я, по привычке, ехал при головной заставе. Когда нас покрыл пулемётный огонь, ви жу,
что командир 4-й батареи, шедшей с авангардом, подполковник Неводновский, склонный
к быстрым, но не всегда правильным решениям, ставит свою батарею на открытую
позицию – она и выстрела не сделала, как была покрыта огнём двух неприятельских
батарей. Пушкари были принуждены прижаться к щитам; командир дал передкам сигнал
возвратиться к орудиям, но запряжки, потеряв немало лошадей убитыми, не могли
достичь погибавшей батареи. Я помчался к Неводовскому: "Не прикажите ли вы,
господин полковник, орудийной прислуге окопаться? Я скачу ко 2-му дивизиону за
подмогой вам". Минут через 20 батареи 2-го дивизиона вступили в единоборство с
вражескими батареями и дали возможность переместить потрепанную 4-ю батарею на
благоразумную позицию. А авангард дивизии залёг под огнём пехоты врага.
После этой неожиданной увертюры боя генерал Ломновский взял в руку
дирижерскую палочку и дивизия стала разыгрывать по нотам свой марш-наступление.
Выяснилось, что нашим левым флангом нет смысла атаковать – упрёмся в тупик, в реку
Свирь, а правым флангом трудно атаковать – огромнейший, солиднейшей конструкции
форт не легко будет взять. Командиры полков требовали поддержки огнём тяжелых
батарей по форту. Они ещё не знали, что у нас отобрали все батареи, приданные на время
атаки у Пелжи. В Штабе Дивизии это отобрание тяжелых батарей считали преступлением:
Штаб Фронта знал, что, по овладении двумя полосами, надо будет брать третью
фортификационную полосу – как же её брать при помощи легких пушек?
Мы могли поддержать атаку двух правофланговых полков огнём 18-ти легких
пушек и 6-ти гаубиц, всегда бывших в составе дивизии. Этого было так мало, что могло
быть выражено словами: справляйся, пехота, сама, как знаешь! И молодецкая наша пехота
стала справляться сама. Подтянула в передовую линию свои миномёты и бомбомёты и
этой "тяжелой артиллерией" принялась подготовлять штурм форта.
Досадуя на своё бессилие в борьбе за форт, мы артиллеристы, реваншировались
на другом фланге. 14 -я Пехотная дивизия прикрывала наше левое крыло и стояла, по
отношению этого крыла уступом назад. На наших глазах целая дивизия противника
переправилась через Стырь и, развернувшись в компактный боевой порядок, пошла
наступать на 14-ю дивизию. В великолепном порядке проходили эти полки мимо нашего
левого фланга и тогда Командир 2-го дивизиона полковник Сивицкий попросил
63
разрешения повернуть фронт его батарей и обрушиться на марширующих австрийцев.
Шрапнель 2-го дивизиона поражала во фланг вражеские полки и мы видели, как целые
строи падали, чтобы уже не встать никогда. Противник только несколько ми нут мог
выдержать это истребление – он побежал к переправе через Стырь и остатки его ушли за
реку. Это было великолепное артиллерийское дело.
А в то время совершалось ещё более великолепное пехотное дело: 57-й
Модлинский и 58-й Пражский полки после двух отбитых противником атак овладели
южным фасом вражеского фронта, 4-я же Стрелковая дивизия (как и мы, лишённая
тяжёлой артиллерии) ворвалась в северный фас форта и принудила противника к
отступлению по всему фронту. Высоко в небе появились "журавли" – бело-розовые дымки
австрийских шрапнелей – обычный вражеский сигнал к отходу.
Генерал Ломновский сказал Начальнику Штаба: "Иосиф Иосифович, дайте
полкам приказ преследовать противника на Луцк и центральному из них овладеть мостом
в городе, образовав тет-де-пон. А вы, Витт Александрович, распорядитесь по
артиллерийской части" – обратился он к генералу Дудину. Тот подходит ко мне:
"Женечка, надо бы распорядиться". Я поставлен в невозможное положение. Дело в том,
что я, как и полагается адъютанту, скрывал от всех беспомощность моего генерала, а тут
он – в 8 шагах от Начальника Дивизии и всего Штаба – сам себя выдал своим "надо бы
распорядиться". Делать нечего и я немедленно стал по телефону говорить Командиру 1-го
дивизиона: "Командир бригады приказал бригаде идти вслед за пехотой, приступающей к
преследованию на Луцк отступающего противника. Вам держать связь с 57-м и 58-м
полками. От каждой батареи выслать по взводу для непосредственного сопровождения
пехоты. Получено известие о большой победе 9-й Армии, причём там батареи в конном
строю брали в плен батареи врага. Командир бригады ждет такой же лихости от
высылаемых вперед взводов. Есть у вас вопросы? Нет? Я кончил". Такое же распоряжение
было дано Командиру 2-го дивизиона и соответствующее Командиру гаубичной батареи.
А после этого генерал Дудин подошёл к генералу Ломновскому и, рука под козырек, с
гордостью отрапортовал: "Распоряжения по артиллерии отданы".
Этот крошечный эпизод не изгнал победной радости из душ очевидцев боя – мы
на наблюдательном пункте Начальника Дивизии были, в сущности, наблюдателями, а не
участниками боя, потому что несколько десятков разорвавшихся над нами шрапнелей не
шли в сравнение с тысячами снарядов, засыпавших при штурме форта нашу пехоту,
участницу боя с его муками и подвигами. Какая пехота, кроме нашей, русской, пошла
бы брать с налета мощно укрепленную фортификационную полосу врага? Какая бы
пошла на это Измаильское дело с Измаильским оружием: штык – в эпоху воевания
машинами в позиционных условиях?
К бою у Луцка не приложим упрек проф. генерала Головина, что избалованные
доблестью пехоты наши генералы злоупотребляли этой доблестью, этой пехотой. Генерал
Каледин положился на доблесть 4-й Стрелковой и 15-й Пехотной дивизий и велел
штурмовать без тяжелой артиллерии неприступный Луцк, потому что знал, что неудача в
бою неприступна к этим дивизиям.
К вечеру полки дивизии вступили в Луцк, к ночи Модлинский полк вёл в центре
города бой у горящего моста. Артиллерийские взводы штабс-капитанов Щёголева и
Митаки картечью отогнали пехоту противника с противоположного берега, пехота сквозь
огонь пробежала по мосту и погналась за врагом. Мост был потушен и полки дивизии
перешли ночью Стырь. В этот день было взято 16.000 пленных. Но не в них размер и
значение победы, а в том, что нами прорвана вся позиционная система врага на глубину в
20 километров. Умолкните в своих похвальбах, союзнички, с вашими боевыми
продвижениями в 1-5 километров и знайте, каков "русский штык бывалый, наш
измаильский штык!"
***
64
Луцк был взят, но из-за него произошел ещё один бой. В армейской диспозиции
разграничительная линия между коридорами для наступления XL и VIII Корпусов была
проложена так, что Луцк входил в цель 15-й Пехотной Дивизии, а 4-я Стрелковая дивизия
должна была переправиться через Стырь севернее Луцка. Но на полях битв города всегда
манят к себе войска, потому что взятие их прославляет.
Естественно поэтому, что 4-я Стрелковая дивизия, ворвавшись в форт перед
Луцком и преследуя врага, потянулась своим левым флангом к Луцку: один из стрелковых
полков взял северное предместье города. Между тем полки 15-ой Пехотной дивизии
вступили в восточное и южное предместья, ворвались в центр города. Ночью в Штабе
Армии было получено два донесения в таком смысле: "Луцк взят. Генерал-лейтенант
Деникин", "Луцк взят. Генерал-лейтенант Ломновский". Удивленный этим генерал
Каледин стал разбираться в обстоятельствах и приказал левому флангу 4-й Стрелковой
дивизии податься к северу от Луцка, соблюдая разграничительную линию между
Корпусами.
19
Утром 26-го мая состоялся торжественный вход в Луцк. Генерал Ломновский
велел денщику достать из сундука штаны с генеральскими лампасами (которые он в поле
не носил.), а офицерам приказал принарядиться. В сопровождении генерала Дудина,
полковника Жолынского, десятка офицеров, двух десятков ординарцев и моих
разведчиков, казачьей сотни ехали мы по вымершим улицам города. Жители попрятались:
то ли не пришли в себя после ночного боя в городе, то ли стыдились своей коллаборации
(применяю в те времена не применявшееся слово) с противником во время пребывания
его в Луцке. В 12 часов состоялся в соборе благодарственный Господу за дарование
победы молебен. Командиру казачьей сотни, назначенному Комендан том Луцка, было
приказано оповестить об этом граждан. Но он этого не сделал и в церкви, кроме нас,
офицеров, оказалось лишь три старушки, подобных дщери Фануиловой из колена
Асирова, всегда пребывавшей в храме. Освобожденный от врага кусочек России не
возблагодарил Бога за освобождение и не помолился за души воинов, павших в Луцком
сражении.
И сейчас только мы, последние оставшиеся в живых Луцкие победители,
молимся о тих – Россия молиться не смеет...
Глава Х
СРАЖЕНЬЕ ЗА СРАЖЕНЬЕМ
"Славно мы врага разбили! Трубач, труби отбой!" – такой сигнал с давних времен
давал военачальник, по окончании боя. В наше время он был устаревшим: современная
тактика не признает прекращения действий – после боя надо преследовать побеждённого
врага. Но генералу Каледину пришлось 26-го мая дать сигнал "Отбой!" (не через трубача,
конечно, но приказом, который останавливал победоносные XL и VIII Армейские Корпуса
верстах в 10 к западу от реки Стырь). Так великолепно добытую победу надо было
развивать, использовать, так как она открывала разнообразные оперативные возможности:
наступая на Ковель, глубже и глубже вбивать клин в стратегическую линию австро -
венгерских армий или повернуть на север и утопить левое крыло Армии Линзингена в
болотах Полесья, или повернуть на юг и взять Львов, столицу Галиции.
Генерал Каледин вышел в 1914-м году в поход Начальником 12-й Кавалерийской
дивизии, а в начале 1916-го года он уже был командующим 8-й Армией. Такую быструю
карьеру сделал он потому, что показал себя большим мастером тактики и оператики. И
вот теперь этот мастер должен был прервать блестяще начатую операцию, потому что
19 Генерал Деникин, конечно, подчинился приказу Командующего Армией, но его суда не признал и в своих
воспоминаниях говорит определенно. 4 -я Стрелковая дивизия воевалась в Луцк.
65
ему не дали резервов. Досада усугублялась ещё тем, что в этот оперативный момент,
который мог стать переломным для хода войны, в бездействии стояли 3 Армейских и 3
Кавалерийских Корпуса (на севере против Чарторыйска и на юге против Бучача).
Изумленный успехом Луцкого сражения, таким успехом, который и во сне
никому из стратегов не виделся, Штаб в Житомире принимает меры к подкреплению
Луцкой группы Корпусов 8-й Армии. И Ставка в Могилеве находит нужным, не
прекращая подготовки наступления на главном – Западном – Фронте, подкрепить
победоносную 8-ю Армию вспомогательного – Юго-Западного – Фронта. Но
провозоспособность железных дорог того района не велика, проходоспособность нашего
тяжело-навьюченного пехотинца ограничена силами человеческими (войска Суворова
делали "Суворовские переходы" потому, что Полководец приказывал ранцы везти на
повозках, да и уставшим разрешал подсаживаться на телеги – в Великую войну такими
нежностями пехоту не баловали). Целых 6 дней простояли 4-я Стрелковая и 15-я Пехотная
дивизии в 10 километрах к западу от Луцка и лишь 1-го июня им, вместе с подошедшими
резервами, приказали возобновить наступление.
Потеря 6 оперативных дней – потеря невозместимая. За эти 6 дней германские и
австрийские железные дороги подвезли на помощь генералу Линзингену отборные
дивизии из под Вердена – за 2000 километров (некоторые из участков железных дорог, по
которым мчались к Ковелю германские корпуса, были четырехколейными). Поэтому 8-я
Армия могла продвинуться 1-го июня только до линии деревень Затурцы-Блудов (на
полпути от Луцка к Владимиру-Волынску) и соприкоснулась с германскими авангардами.
2-го июня началось Второе Луцкое сражение, но обратного характера: противник хотел
взять Луцк.
Генерал Брусилов, получив приказ Верховного наступать, не дожидаясь
готовности к битве прочих двух фронтов и имея все основания опасаться за результат
своего наступления, если оно будет самостоятельным и изолированным, спросил генерала
Алексеева, когда же будет атаковать генерал Эверт? Ему было отвечено: 28-го мая. Но,
когда генерал Брусилов повторил 22-го мая свой вопрос, ответ был иным: 1-го июня Эверт
и Куропаткин начнут действия. Значит: ещё 4 дня отсрочки, для Юго-Западного Фронта
тягостной, а, может быть, даже опасной. В конце мая оказалось, что генерал Эверт
попросил отсрочить его наступление до 5-го июня, а когда приблизился этот срок,
доложил Верховному что наступать по оперативной линии Молодечно-Вильно
невозможно и что он намерен атаковать по направлению Барановичи-Гродно. Ставке
пришлось ему разрешить это с тем, что он всю перегруппировку войск и ин женерную
подготовку на участке наступления завершит к 20-му июня. Это создавало совершенно
новую стратегическую обстановку: на протяжении целого месяца – с 22-го мая по 20-е
июня – Брусилов должен в одиночку сражать ся против Австро-Венгрии и Германии. Это
налагало на Ставку обязанность поддержать Юго-Западный Фронт, чтобы противник его
не раздавил. И с фронтов к северу от Полесья стали следовать поездами подкрепления для
Брусилова.
Брусилов же, будучи полководцем энергичным, не глядел трагически на свое
положение, но настойчиво требовал от генерала Каледина настойчивого продолжения
наступления. Однако последний должен был сперва постараться отбить контрнаступление
немцев, которые 2-го июня стремительно и мощно атаковали нас на линии Затурцы-
Блудов.
Для наших войск это сражение было неожиданностью в том смысле, что после
семи позиционных месяцев, после переучивания новой тактике, тактике борьбы за
укрепленные полосы, пришлось из архива памяти вытащить тактику полевых боев,
пришлось заученный автоматизм в планированных действиях отбросить и возвратиться к
действиям инициативным, импровизированнию в соответствии с требованиями боевой
обстановки. Кадровые офицеры и их заместители почувствовали себя в родной стихии, но
для офицерской молодежи эта метаморфоза тактики была трудноусваиваемой. К счастью
66
(если уместно в данном случае сказать "к счастью"), наши роты, имевшие накануне
Пелжинского боя по 250 штыков, несколько поредели, перестали быть такими
громоздкими, трудно-управляемыми и поэтому молодые офицеры могли справляться с
задачами, какие на них налагал полевой бой.
Бои рот, батальонов, полков в сражении 2-5-го июня были крайне тяжелы:
германцы наступали яростно, атаковали повторно, артиллерией, тяжелой и легкой,
громили непрестанно. Но мы выдерживали тяжесть артиллерийского огня, повторно
отбивали атаки врага и сражались так же яростно, как и он. После четырех дней
бесплодных усилий и тяжелых потерь германцы прекратили сражение, отошли на
дистанцию ближнего ружейного огня и принялись окапываться. Торжествуя эту
оборонительную победу, мы стали спешно готовиться к новому сражению, к
наступательному.
Генерал Гинденбург оказывал помощь пострадавшему в Луцком и Черновицком
сражениях австро-венгерскому войску не только тем, что от Риги и Пинска слал дивизии к
Ковелю, но и нанесением нескольких не очень сильных ударов по армиям генералов
Куропаткина и Эверта. Такие удары были 31-го мая нанесены между Неманом и
Припятью, а 7-го июня на Рига-Двинском участке, у озера Вишневское и у Сморгони.
Целью этих наступательных действий было – привязать русские резервы к Северному и
Западному фронтам. Эти удары, наспех организованные, никакого успеха не имели и
всюду были отбиты. Едва ли они достигли и поставленной им цели: если Ставка не очень
энергично отнимала у Главнокомандующих дивизии для отправки их на Ковельское
направление, то эта вялость стратегического манёвра не была, вероятно, вызвана
опасением, что Гинденбург может от щелчков перейти к ударам и тогда дивизии эти
потребуются Куропаткину или Эверту – вялость стратегического манёвра Ставки имела,
надо думать, иное и очень правдоподобное объяснение: прими наша Ставка, под вли янием
Луцкой победы, решение отказаться от Южного Похода на Берлин (о котором шла речь в
главе III) и возвратиться к первому плану генерала Алексеева – поход на Будапешт –, то
против такого решения решительнейшим образом запротестовал бы Париж, для которого
вся стратегическая мудрость и единственная стратегическая мудрость заключалась в
согласовании своих осторожных действий по стратегическому направлению Париж-
Берлин с нашими интенсивными действиями на стратегическом направлении Минск-
Берлин. Для Парижа взятие Лунка Калединым было так же маловажно, как взятие
Эрзерума Юденичем, потому что в представлении французов немцы были единственны м
опасным врагом, а австро-венгры и турки – незначительными величинами в стратегии, в
войне.
Как бы там ни было, но после Луцкой победы стратегия Ставки и оператика
генерала Брусилова остаются прежними: хотя пессимистичному Главнокомандующему
Северным Фронтом, генералу Куропаткину, и разрешено отменить предписанное ему
военным советом (в марте) наступление, но не столь пессимистичному
Главнокомандующему Западным Фронтом не была отменена директива о наступлении у
Барановичей в конце июня; генерал же Брусилов остаётся при своём первоначальном
плане наступать двумя Армиями на юге и группой Корпусов произвести главный удар на
Сарны-Ковельском направлении. Впрочем, он или перестал этот удар рассматривать
главным, когда выяснилась победа у Луцка и её последствия, или же он, скрывая ошибки
своего основного плана, уклоняется от истины в своих "Воспоминаниях", когда пишет,
что, по его замыслу, главный удар был нанесён у Луцка. Ему, конечно, не хочется
признаться в своей книге, что он просчитался, возлагая главн ую свою надежду на
кавалерийско-пехотную группу Корпусов, сосредоточенную перед Чарторыйском, тогда
как все надежды превзошла пехотная группа Корпусов, ударившая от Олыки -Палжи.
Людям свойственно ошибаться, ещё римляне говорили, но.... признаваться в том не
свойственно – всем людям, вплоть до Главнокомандующих, когда они пишут свои
мемуары.
67
Никто не сомневался в том, что южный фланг Юю-За-падного Фронта не мог
стать главным сектором Луцк-Черновицкой битвы (по причинам географическим и
стратегическим), но с оперативной точки зрения он был весьма ценным. 3-го июня войска
генерала Лечицкого были уже в 50 километрах к востоку от исходного своего положения,
от Окны, взяли Хороденку и подошли к Черновикам; город этот был взят 4-го июня;
многочисленны были пленные и трофеи. Ко 2-му июня 8-я и 9-я Армии взяли в плен 2467
офицеров и 150.000 солдат, захватили 163 артиллерийских орудия, 268 пклеметов, 131
бомбомёт и 32 миномёта, а через два дня – 4-го июня – подсчёт дал такие цифры: 3350
офицеров, 169.134 солдата, 198 орудий, 550 пулемётов, 189 бомбомётов, 119 зарядных
ящиков и 25 прожекторов. В мае месяце австро-венгерское войско на Восточном театре
имело 450.000 воинов; следовательно, к 4-му июня 38% этих воинов уже были в русском
плену. Но надо принять во внимание, что из шести Армий было потрёпано лишь две –
Лензингена и Пфлянцера – тогда станет ясным, что эти две Армии почти целиком были
взяты в плен.
3-го июня рамки битвы расширяются – перешёл в наступление генерал
Щербачёв. Его (7-я) Армия называлась профессорскою, потому что Щербачёв был в своё
время Начальником Военной Академии (Генерального Штаба), а его Начальник Штаба,
генерал Головин, был выдающимся профессором той же Академии. Профессора взяли
Бучач, отлично разыграли сражение на реке Стрыпе и быстро продвинулись вперед,
вступив в Галицкое сражение на подступах к Галичу.
7-я Армия выдвинулась от исходного положения на 60 километров, 9-я Армия –
на 70 километров (к середине июня) и, идя по оперативному простору, теснили
противника к Карпатам.
8-я Армия не долго давала немцам возможность оправиться от поражения во
Втором Луцком сражении (2-5-го июня): уже 10-го июня она перешла в наступление у
деревни Блудов – это было Первое Ковельское сражение 8-й Армии. Генерал Каледин
разыграл в течение трёх месяцев (с 10-го июня по середину сентября) 6 Ковельских
сражений, пробиваясь, по приказу Главнокомандующего, на Ковель от Луцка. Не было
забыто и Сарны-Ковельское направление: в десятых числах июня, разыграв сражение у
Чарторыйска (тут был разгромлен легион Пилсудского), наши войска подошли к реке
Стоход, где были остановлены противником, укрепившимся на этой водной преграде. Тот
кавалерийский прорыв к Ковелю, который генерал Брусилов поставил в основу своего
плана, не удался: "Стоход остановил наш ход" – говорили солдаты.
Ковельские сражения 8-й Армии велись с неимоверным ожесточением. Пленные
немцы, из числа тех, которые дрались уже под Верденом, говорили: "Там нам казался ад,
но только здесь, в битве с русскими, мы увидали, что такое настоящий ад: русские в атаке
это – черти". Здесь – у деревень Затурцы, Шельвов, Корытница, Блудов, Ощев и др.
–
создалось русское Верденское сражение, сражение Введенского типа, то есть сражение на
истощение.
Получилось это не по чьему-либо плану, а в силу сцепления ряда обстоятельств,
которые поразят будущих историков Великой войны. Первым обстоятельством была
радость, что, с выходом нашим на оперативный простор, можно воевать просторно,
размашисто, а не мелочно, тесно, как учила новомодная французская доктрина20
–
в
просторном стиле было разыграно сражение 2-5-го июня. Во вторых, в промежутке между
этим сражением и последовавшим 10-го июня сражением германцы с непостижимой
быстротой возвели укреплённую позицию и прикрыли её тоннами и тоннами колючей
20 Не следует думать, что пренебрежение к французской доктрине позиционного воевания родилось у нас в
1940 году, когда германские танковые армии оказались победителями над французской укрепленной линией
Мажино: уже в конце 1916 г. генерал-майор Марков (впоследствии герой Добровольческой Армии)
отказался в Академии, читая курс тактики, говорить о позиционном воевании, потому что "эта спеленутая
тактика будет вскоре отброшена" .
68
проволоки; правда, эта фортификационная система не имела фортов, подобных
Вобановым фортам Вердена, но каждый германский командир оказался маленьким
Вобаном и в пределах своего боевого участка сотворил отличную фортификацию. В
третьих, наше фронтовое, (а отчасти и Армейское командование), которое в мае так
старательно обучало нас способам позиционного воевания, сдало в июне "Наставление
для борьбы за укрепленные полосы" в архив (потому что победоносные войска уже
высвободились из паутины фортификационной системы) и стало приказывать полевым
способом атаковать врага, укрепившегося позиционным способом.
Сражения на Ковельском направлении велись силами 2-х, 3-х, 4-х Армейских
Корпусов; Корпуса эти всегда строились в одну линию; резерва за ними не было (кроме
кавалерии); тяжелая артиллерия придавалась в ничтожном количестве; авиационное
фотографирование перестало давать войскам точную картину неприятельской
фортификации: инженерная подготовка района атаки делалась наспех, потому что
командование, спеша победить, ставило малые сроки для подготовки победы. Этот
перечень дефектов не есть обвинительный акт против кого-либо. Вероятно, были
основания к торопливости в операциях; вероятно, нельзя было получить тяжелые батареи
или же снаряды к ним; вероятно, на верхах, в штабах высокого ранга верили, что Олыки-
Пелжинская доблесть может повторяться несчётное число раз. Во всяком случае,
получалось так: атакуем недостаточными силами пехоты и с недостаточной силой
артиллерии, атакуем артиллерийским искусством и пехотной храбростью ("русские в
атаке – черти!"), врываемся в германскую позицию, а потом либо враг нас оттесняет в
исходное положение, либо мы закрепляем за собою ту выщербинку, которую мы сделали
в неприятельской фортификационной линии. В обоих случаях и противник, и мы , несём
большие, очень большие потери. Раз такими сражениями невозможно было добиться
прорыва вражеской позиции, а сражения этого стиля повторялись и массовые потери
повторялись, то выходило, что – на манер Вердена – сражения разыгрывались для того,
чтобы причинить, ценою собственных потерь, большие потери противной стороне.
Цель эта до некоторой степени достигалась. В одном из сражений (18-19-VIII)
немцы для спасания положения бросили в бой все свои резервы, вплоть до конницы.
Генерал Гинденбург донес Кайзеру: "Находящихся в моем распоряжении войск не
достает, чтобы удержать положение, не говоря о том, чтобы его восстановить".
Напряженность битвы всё возрастала. Генерал Эверт в конце июня предпринял
давно ожидавшееся наступление и получил давно им ожидавшийся результат: кровавую
неудачу. Не изменником был он (как его считал Брусилов), не желавшим наступать, но
прозорливым полководцем, видевшим, что наши тяжело-артиллерийские средства
совершенно недостаточны для прорыва тяжело-позиционной системы противника,
которую немцы (не в пример австрийцам) создавали с немецкой старательностью и
разумением. Кроме больших потерь, результатом Эверта и наступления было то, что
Ставка сочла возможным отказаться от выполнения французского диктата и основательно
усилить Брусилова за счёт Эверта и Куропаткина. 3 -я Армия генерала Леш была из
состава Западного Фронта передана в Юго-Западный, туда же была направлена вся
Гвардия и ряд отличных корпусов, в том чище и сибирские. Была образована 13-я Армия в
составе Гвардейских и Армейских Корпусов. Отдавая дань суеверию, её назвали не 13-ю,
а Особою; однако этот псевдоним не сделал Армию удачливою – она несла большие
потери, вследствие чего генерал Безобразов был отрешен от командования ею (генерал
Безобразов стоял во главе Гвардии).
Юго-Западный Фронт стал состоять из пяти Армий:
3-я у Полесья, Особая на Ковельском направлении, 8-я на Ковельско-Владимир-
Волынском направлениях, 11-я, имевшая целью Львов, 7-я, действовавшая в южной части
Галиции, и 9-я, маршировавшая по Буковине.
Генерал Лечицкий одержал победу в сражении на реке Серет (22-23-го июля),
причем было взято в плен 8000 человек. Эта победительная Армия и рядом с нею
69
энергичная Армия генерала Щербачёва, взяли города: Станиславов, Коломыю, Делятин,
Тысмачицу, Надворную. Огромны были массы пленных и трофеев. Одна лишь 9-я Армия
взяла – с начала операции 22-го мая и по 30-е. июля – в плен 2139 офицеров, 100.578
солдат и захватила 127 орудий, 424 пулемёта и 44 мино- и бомбомёта. Армия генерала
Сахарова (11-я), растянувшая свои 5 Армейских Корпусов в ниточку протяжением около
120 километров, получила возможность придти в наступательное движение, когда
выдвинулись вперед 8-я и 7-я Армии. 30-го июня Сахаров берёт Дубно (в этот день 7-я
Армия атаковала Монастержиско, а авангард 9-й Армии достиг Кимполунга в Карпатских
юрах). На реке Серет, выиграв сражение, 11-я Армия берет в плен 8000 солдат, а в
сражении у Звеняч-Лашков – 34.000 солдат с 45-ю орудиями и 71-м пулемётом.
Противник оказывает ей упорное сопротивление. Так, Радзивилов (на русской земле) она
берет 5-го июля, а в 10 километрах к западу от этого города лежащие Броды (на
австрийской земле) удаётся взять только 15-го августа.
Глубина
продвижения
армий
определяет
размеры двух
взаимно-
противоположных сил: с одной стороны, она говорит о нападательной энергии данной
армии, но, с другой стороны, показывает и напряжённость оборонительных действий
врага против этой армии. От Окны до Кимполунга – расстояние в 130 (приблизительно)
километров: значит, 9-я Армия проявила огромную энергию, а противник не прилагал
больших усилий, чтобы защитить Буковину, не имевшую такого стратегического
значения, как иные районы, которым мы угрожали. Далее к северу от реки Серет до
Станиславова 80 километров следовательно, на фронте 7-й Армии противник
сопротивлялся упорнее. Ещё крепче была его оборона против 11-й Армии: тут его отход
равнялся 50 километрам (это – расстояние между Дубно и Бродами). А на Владимир-
Волынском и Ковельском направлении неприятель, образовав после потери Луцка новую
оборонительную линию, защищал каждую пядь земли, потому что здесь мы, приобретая
боями пространство, могли обойти Полесье с запада и выйти в тыл германскому фронту
между Балтийским морем и Полесьем. Сюда, на северную часть поля Луцк-Черновицкой
битвы, были направлены резервы, прибывавшие с французского театра войны. А прибыло
оттуда 24 пехотных дивизии.
Примечательно, что битва на Сомме, которую (по весеннему договору с нами)
предприняли французы и которую вели в темпе улитки, не помешала германской Главной
Квартире увезти из Франции 24 дивизии. Такова была пресловутая координация
действий союзников – России, Франции, Англии и Италии. Мы ведём битву без
ограничения целей, усилий и жертв, а новый Французский Главнокомандующий генерал
Нивель предпринимает атаки "с ограниченными целями": отгрызли у противника
несколько квадратных километров земли и довольно; пауза; опять укус и т. д .
Генерал Брусилов, с самого начала наметивший город Ковель главнейшей целью
своего наступления, с великим упорством стремился к этой цели в течение всей битвы.
Упорство и упрямство – трудно различимые свойства. Упорство это – сложение сильной
воли и разума, логики; упрямство не сильно логикой, разумом и может быть присуще
слабовольному человеку. И всё же различить их бывает очень трудно, а упрямствующий и
не желает различать: ему его упрямство кажется упорством. Генерал Каледин, видимо,
считал, что Брусилов упрямится, настаивая на повторении ударов в Ковельском
направлении. Каледин полагал, что разумнее и логичнее атаковать на Раву Русску, потому
что на этом направлении германские войска перемешаны с австрийскими, а нервы
австрийцев так издерганы поражениями на пространстве от Луцка до Черновиц, что
войска Франца-Иосифа к крепкой обороне, как германские, не способны. Говорили, что
Каледин прямо отказывался наступать на Ковельском направлении. Говорили, что
Брусилов в раздражении сказал: "Передайте генералу Каледину, что он трусит и что я не
позволю ему быть трусом".
Трус боится за свою жизнь, а если человек не решается что-либо сделать, что
может погубить подчиненных ему людей, то в этом трусости нет. Офицеры любили
70
Каледина, всегда грустного, всегда печального, но в боях энергичного и отважного
генерала, и вознегодовали, что его сверху обозвали трусом. (Брусилов в своих
"Воспоминаниях" с удовольствием вспоминает, как он пришпорил Каледина, назвав его
трусом. Генерал Деникин в "Очерках Русской Смуты" говорит, что Каледин страдал
душою будучи принуждаем Брусиловым приносить своих солдат в жертву Брусиловского
упрямства; Каледин хотел даже уйти в отставку, чтобы не нести ответственности за
бесполезно проливаемую кровь – только чувство офицерского долга заставило его
остаться на своем посту).
Спор между генералами сводился к следующему: Каледин считал, что легче и
дешевле (в смысле расхода людей-жизней) атаковать по линии наименьшего
сопротивления, то есть атаковать не германцев, а австрийцев. Брусилов же хотел
атаковать непременно в направлении на Ковель, хотя бы это усилие направлялось по
линии наибольшего сопротивления. И генерал Фалькенгайн выбрал пунктом атаки
Верден, так укрепленный, что неизбежно было встретиться с наибольшим
сопротивлением врага; но он на то и шёл, потому что предлагал противнику единоборство
на истощение. Едва ли генерал Брусилов сознавал, что он разыгрывает сражение
Верденского стиля. Едва ли он хотел истощить врага – он просто хотел прорваться к
Ковелю. И упорствовал в этом или упрямствовал в этом.
Истощение врага осуществлялось. С 22-го мая по 30-е июля Армии Юго-
Западного Фронта взяли в плен 8255 офицеров и 370.153 солдат, а с ними: 496
артиллерийских орудий, сотни пуле-мино-бомбомётов, а также 100 прожекторов. О нашем
истощении данных нет, но оно было велико. Однако обе стороны не только резервами и
пополнениями покрывали убыль людей, но и нагромождали на пространстве битвы всё
большее количество солдат. 22 мая сумма бойцов обоих противников равнялась одному
миллиону, а к сентябрю достигла трёх миллионов. "Вам не видать таких сражений" –
могли мы повторить слова Бородинских воинов.
Сражения разгорались за сражениями. Одно из наиболее грандиозных произошло
18-19-го августа, когда три Армии – 3-я, Особая и 8-я
–
почти одновременно предприняли
наступление, тремя-четырьмя Корпусами каждая. Генералы Леш и Безобразов взяли 8000
пленных при 40 орудиях, а генерал Каледин в бою у Кошева увел в плен 9000 немцев с 46-
ью орудиями. На участках этих атак удалось немного вдавить вражескую передовую
линию.
Наиболее трагичным было наступление тех же трех Армий (не столь
одновременное) в конце августа, начале сентября. Тут Гвардия понесла очень тяжелые
потери на реке Стоход. После этого словом "Стоход" стали обозначать кровавые потери в
безрезультатном бою, подобно тому, как словом "панама" называют скверную аферу.
Столичная знать, не привыкшая к таким страшным кровопусканиям Гвардии, какие
безропотно сносила родня наша, армейских офицеров21
, виновником гвардейской
катастрофы сочла генерала Безобразова и он был отрешён от командования Гвардией и
Особой Армией.
В это время (вследствие Луцк-Черновицкой битвы и отчасти битвы на Сомме)
положение Германии и её союзника стало столь критическим, что Кайзер и общественное
мнение стали искать виновного и нашли его в лице генерала Фалькенгайна, Начальника
Главной Квартиры. Чудо может предвидеть чудотворец или пророк, Фалькенгайн же,
будучи только генералом, но не пророком или чудотворцем, не мог сигналы разведки и
шпионажа о возрождении Российской Армии понимать, как признаки творившегося чуда:
нашего перехода от предельного бессилия осенью 15-го года к беспредельной силе весной
21 Всю войну Гвардия дралась великолепно и подчас несла не малые потери, но после боя ее уводили в
резерв на более или менее продолжительный срок, чтобы она могла пополниться и восстановить свою
огромную боевую силу. А тут, в Ковельских сражениях ее бросали из боя в бой, не давая ей времени
пополнить свои ряды – отсюда и впечатление в столице, что на Стоходе уничтожили Гвардию.
71
16-го года. Фалькенгайна заменили дуумвиратом Гинденбург-Людендорф – их считали
стратегическими чудотворцами.
На верхах нашего Войска положение Центральных Держав считали тяжёлым, мы
же, строевые офицеры, этого не понимали, потому что не видели собственных побед.
Ковельские сражения мы мерили Луцким метром и, видя, что в каждом сражении мы
продвигаемся только на сантиметры, думали, что не достигали победы, раз не было
победы Луцкого размера. Но французы и англичане, начавшие 24-го июня наступление на
Сомме и маленькими шажками наступавшие пять недель, считали и провозглашали
победой каждую фазу этой битвы, дававшую им надгрызание вражеской укрепленной
системы на 2-3 километра22. Если эта тактика грызунов считалась там, на Западе,
победоносною, то и мы не должны были преуменьшать значение наших боевых успехов
только потому, что мы грызли, а не прогрызали, Ковельские сражения были нашими
победами позиционного стиля.
Победы эти были совсем не так маловажны, как могут казаться, вследствие
малости (сравнительной с Пелжей и Олыкой) обломков неприятельской позиции,
попадавших в паши руки. Так, в 20-х числах августа вражеский фортификационный пояс
был почти прорван и только напряжением последних резервов данного сектора немцы
предотвратили катастрофу. В наступлении 2-4-го октября левый фланг 8-й Армии не
только сделал скачек свыше 10 километров, но и побудил к отступлению австрийцев,
удерживавших правый фланг 11-й Армии невдалеке от Броды – генерал Сахаров получил
возможность продвинуться на запад на весьма значительное расстояние.
Это, только что упомянутое, наступление 8-й Армии было триумфом генерала
Каледина и его тезиса "бить по линии наименьшего сопротивления". Командующему 8-й
Армии удалось получить от Главнокомандующего разрешение атаковать в направлении на
Раву Русску, где путь преграждали австрийцы. Удар наносил один лишь VIII Армейский
Корпус. Он овладел в несколько часов вражеской позицией и гнался за противником,
сколько хватило пехотного дыхания. Конечно, и этот раз резерва не было и некем было
развить победу.
В начале октября (числа 8-го) отзвучали последние выстрелы Луцк-Черновицкой
битвы. Закончилась борьба, длившаяся 140 дней.
Механики не изобрели perpetuum mobile. He изобрели и стратеги. Битва не может
длиться бесконечно. Как часы идут, пока раскручивающаяся пружина имеет силу, так и
битва длится до тех пор, пока закрученная главным стратегом пружина воинского духа и
военной материи, раскручиваясь, приводит в движение механизм битвы. В 1915 году
битва, начатая генералом Макензеном у Горлице (18-го апреля) заглохла на нашем Юго-
Западном фронте в середине августа без какого бы то ни было эффектного завершения.
Точно так же без эффектной сцены "под занавес" закончилась Луцк-Черновицкая битва,
полная замечательных эффектов – наших побед. Частных побед – в сражениях – было
столько, что вся битва стала великой Победой.
Глава XI
КАК С ЦЕПИ СОРВАЛИСЬ
Получен приказ – готовиться к наступлению. На этот раз всё уложено в какой -то
план и собраны средства. Предполагается наступать не голой массой, а только тогда,
когда "противление" будет сломлено и проволока разбита артиллерией, которой теперь
"видимо-невидимо".
22 Сражение в Шампани (октябрь 1916-го юла) французы тоже считают победным, а между тем, наступая
там па фронте в 25 километров, продвинулись флангами на 1-2 -3 километра и только на маленьком участке
в центре проникли на 4-5 километров вглубь германской позиции.
72
Производим земляные работы на сближение с противником по всему фронту. Где
же произойдёт удар, неизвестно; возможно, что ударять будем во многих местах, а
развивать успех в удавшихся прорывах.
Прорвать первую полосу с 20-ю рядами кольев крепкой проволоки с
электрическим током и минными полями – дело серьёзное, тем более что противник не
оскудел артиллерией и пулемётами в такой пропорции, в какой мы обогатились.
Мы всё досконально знаем про противника: воздушная разведка
сфотографировала, увеличила снимки и выдала нам карты, где всё – как на семейной
фотографии: щели, блиндажи, площадки, ходы и входы.
Калединцы взяли Луцк. Пошли к Ковелю. И слева пошли вперёд, к Черновицам,
и там помучилась победа. Только мы, 11-я Армия – чтоб сковать противника и, в случае
его попытки прорыва здесь, на разжиженном участке, дать ему затрещину, чтоб закачался.
Когда же выяснилось, что противник только защищается и бережет резервы,
людские и пушечные, где только может, и мы, имеющеюся наличностью, перешли в
наступление.
Артиллерия, истосковавшаяся по своей нормальной работе, взревела всеми
своими калибрами, мощно и умело. Неприятельская полоса с проволокой и окопами
разлетелась, блиндажи повалились, щели завалились, а позиция будто осела, потерявши
земляную основу. Проволоку не пришлось и резать; на радостях побросали ножницы и
вылезли из земли не слепыми кротами, а злыми барсуками. Не оглядываясь, ринулись
вперед, распихав по флангам пулемёты. А командиры только и искали "метальщиков",
чтобы обрушиться на них огнем и штыком.
Оказывается: всегда все не бывает отлично. Жили австрийцы отлично,
спрятались от огня, но, настоящей опасности не разглядели, вылезть вовремя не успели.
Когда очухались и отплевались от земли, то, вместо света белого, на верху увидали
"русса" с гранатами в руке: выходи, мол, и стройся в сибирский поход.
Неприятельское войско, разнеженное на удобствах и любви своего народа,
быстро превращалось в пленников. Видя такой оборот дела, даже успевшие вылезть из
щелей, не особенно думали, чтобы не попасть под злую руку "русса". Больше работали их
пулемёты, но и их подавляли шагавшие тут же с телефоном наши артиллерийские
поручики. А вражеские пушки отскочили и только тяжелые снаряды пытались изображать
заграждение.
Карты неприятельского расположения, как заткнули за пояс, так и не вынимали:
полоса распоясалась сама. Первую полосу преодолели успешно и скоро. Теперь собирали
пленных и своих. Хотя сбор пленных передали резервному взводу и резервной роте, своих
собирать было трудно, координировать свои действия с действиями соседей и противника
ещё труднее, так что на вторую полосу пошёл другой батальон. Но случил ось то, чего мы,
при репетициях, не предвидели: рота ринулась вперёд и её отделения и отдельных людей
нельзя было остановить.
Генерал Сахаров
–
Куда ж вы это так? Как с цепи сорвались!...
–
Да мы на Перемышль хочем, чтобы без пересядки...
Очень всем хотелось дорваться до штыка – насчет этого они были натренированы
отлично. Даже рядовые солдаты из "малохольных", страшившиеся доблести, гонялись, по
собственной инициативе, за двумя-тремя противниками, здесь, конечно, сказалась не
только доблесть, как таковая, не только желание бить врага, но и охота раздобыть
супостатское курево...
Опасность, смерть куда-то пропали. Мало падало на землю "на совсем" и это
переполняло солдат воинственностью. Нехотя, хотелось вылезть в герои, так сказать,
налегке, пока враг не опомнился.
Стала понятна неспадающая немецкая мощь. Они не устали, они всегда "при
себе", с сознанием своего превосходства и с вошедшей в плоть и в обиход дисциплиной.
73
Мы теперь преуспевали, но хуже было бы, если бы откуда из-за угла или леска
появились бы немцы. Пришлось бы опять шлепаться на землю и хорониться за кочку. Но
мы, натренировавшись на победителей, не испугались бы и своего пугала... а, ну,
православные, дёрнем и его под мякитки, отплатим за 15-й год! – Теперь мы с ним на
равных правах: сколько он на нас кидает снарядов, столько же и мы ему от кидываем, да
ещё пару в придачу... за прошлый год...
Воюем – Армия генерала Сахарова – уже третью неделю, набрали уйму пленных,
орудия, пулемёты, ушЛи на десятки верст вперед, а рота ещё не пополнял ась и потеряла
лишь четверть своего состава.
–
Вот и скажи, что это не от духа, а от техники. А
возможно, что это и то и другое. И душевная страда на христианском начале, и
безначальный железный век.
В штыки пойти так и не удалось; новая техника исключала такой кустарный
способ уничтожения врага.
К октябрю, набрав около полумиллиона пленных и массу военного снаряжения,
Фронт наш, не поддержанный ни своими, более оснащенными Фронтами, ни союзниками,
стал. Фронт стабилизировался ещё на долгие месяцы.
Армия явила мощь, доказала свою боеспособность и, несмотря на тыловую
расхлябанность, стояла на фронте весьма твердо и уверенно.
Враг был испытан и лучше узнан. Его стойкость не являлась несокрушимой и
былого страха перед немцем и его военным "струментом" уже не было. "Струмент"
появился и у нас.
ГЛАВА XII
БОЕВАЯ СТРАДА
Страда это не страдание, а напряжения работа по уборке урожая злаков. Когда
мы, говорим о пережитых боевых страдах, мы думаем о боевых напряжениях, а не о
связанных с ними страданиях, потому что одним из оснований воинского духа должно
быть пренебрежение к тяготам войны, к боли и к смерти. Страда 16-го года была для 15-й
Пехотной дивизии – как и для многих дивизий на Юго-Западном Фронте – очень
напряжённой.
После победы у Луцка пришло разочарование. 27-го мая Начальник дивизии взял
почему-то меня, артиллериста, а не кого либо из штабных офицеров, в объезд на
автомобиле стоящих к западу от Луцка полков дивизии. Стояли они верстах в 10 от
города, а растянулись на сторожевой линии вёрст на 20 (два полка, а два стояли за ними в
резерве). После полугодовой окопной тесноты приятно было чувствовать простор,
пролетая на мощном "паккарде" километр за километром. Но командиры полков простору
не радовались: если появится противник, как обороняться полку на 10-ти километровом
фронте? А Начальник дивизии их успокаивает: "Через несколько дней подойдут резервы –
тогда дивизия сомкнется плотнее".
Не остановила нас Пелжинская позиция, а теперь мы остановились перед
пустотой. Досадно! Всем офицерам досадно: думали гнать врага, как гнали в 14-м году, а
тут приказано ждать подхода резервов. Почему эти резервы не были под рукой? Кого надо
винить, мы не знаем, но виним начальство вообще, начальство, которое затормозило наш
победный марш.
1-го июня дивизия свернулась в походную колонну и пошла в направлении на
Владимир-Волынск. Начальник дивизии со штабом ехал в голове авангарда. Когда
прошли один лес, над нами стали рваться шрапнели. Среди нас и в рядом шедшей пехоте
было ранено несколько человек. Авангард развернулся. Противник стал отходить к
Горохову. Авангард его быстро преследует. Когда он стал подыматься на кряж холмов,
лежавший поперек нашего пути – день уже склонялся к ночи – из-за холма появились в
большем числе австрийцы (привезенные спешно с Итальянского фронта) и – против
74
нашего правого фланга – германцы (переброшенные из-под Вердена). Они остановили
наш авангардный полк. Слева кого-то атаковала какая-то конница (вероятно, один из
полков пришедшей к нам на подмогу Кавалерийской дивизии). Но ни от кавалерии, ни от
авиации мы не получали сведений о противнике. Обстановка, значит, не выяснена –
какова сила противника? куда направляется? – а к тому же положение авангарда на склоне
холма, которым владеет враг, для боя не годится. Генерал Ломновский оттягивает
авангард, останавливает дивизию на ночлег в деревне Блудов и приказывает полкам
окопаться – на всякий случай – по линии перед западной околицей этой деревни. Мы,
молодые офицеры, почитаем боевую опытность нашего генерала, но всё же не одобряем
эту его осторожность – не по душе победителям осторожность! А на другое утро
одобрили.
"Ещё солнце не всходило, батальон наш во цепи. Неприятель удивлялся этой
нашей красоте!" – поёт пехотная песня. Мы до света были в цепи, окапываясь, но мы же и
удивлялись тому, сколько неприятеля оказалось на рассвете против нас: несколько
германских полков.
В том году на Волыни великолепно уродились хлеба: море высокой, густой
пшеницы расстилалось перед дивизией. Впереди поспешно вырытых окопов пришлось
ногами вытаптывать пшеницу, чтобы увидеть цепи врага, когда он подойдет на 50-60
шагов. Предстоял бой вслепую: движения неприятеля в сплошной пшенице не были
видны из окопов. А враг энергично приближался. И артиллеристы его замечали только в
моменты перебежек, теряли его из виду. когда он залегал. Поручик 3-й батареи Кажанегра
(черногорец) избрал своим передовым наблюдательным пунктом грушевое дерево
непосредственно позади пехотных окопов. Целый день он по телефону корректировал
огонь батареи, чудом уцелевши под потоком ружейных и пулемётных пуль. Слез он со
своего дерева лишь под вечер, когда пули посбивали листву на его груше и он, видимый
теперь противнику, стал для него мишенью.
Странные бывают случаи на войне. Кажанегра уцелел на своей груше, а командир
и офицеры его батареи в другом бою были переранены – находясь вне ружейного огня –
разрывом 15-ти сантиметровой бомбы. Они остались в строю, только подпоручика
Бутовича пришлось отправить в полевой лазарет. Я поскакал туда, чтобы попросить
врачей сделать юноше прививку против столбняка (на Волыни в земле было много бацилл
тетануса). Доктора уверили меня, что рана продезинфекцирована и что никакой опасности
для подпоручика нет. Эвакуированный в Киев он, в страшных мучениях, скончался от
столбняка.
В лазарет прибывали раненые в большом числе: бой был очень жестоким. Пехота
наша обстреливала пшеничную завесу пулемётным и ружейным огнем, обстреливала
непрестанно, не видя передвижений противника. Он же, прибли зившись, бросался из
пшеницы в штыковую атаку; наши выскакивали из окопов для штыкового удара. Каждая
такая схватка оканчивалась бегством немцев – против русской храбрости и штыкового
умения никто на свете не может! Атака повторялась за атакой на протяжении 4-х суток (2-
5-го июня) и, наконец, противнику удалось вечером прорвать нашу линию. В темноте
ночи генерал Ломновский организовал противомеры. Артиллерия, стреляя на картечь,
остановила продвижение врага, последние роты резервов дивизии и полков отрезали
прорвавшемуся неприятелю путь отхода и 1000 германцев была под утро взята в плен.
Мы много раз брали в плен австрийцев; они сразу теряли воинский вид и
превращались в толпу людей с утомленными нервами; а тут, по отделении (как
полагается) офицеров от солдат, унтер-офицеры-немцы быстро построили солдат в
походную колонну и казачий конвой повёл эту колонну в Луцк. Солдаты острили: "Хотел
ты, немец, у нас Луцк отобрать – вот и шагай теперь в Луцк, бери его".
После потери этих двух батальонов немцы признали себя побитыми и 6-го июня
не возобновили боя. Дивизия наша стала приводить себя в порядок после понесённых
75
изрядных потерь. Четыре дня шла перестрелка, которой больше не мешала пшеница: она
была частью вытоптана, частью скошена пулями, нашими и чужими.
Мы, старожилы Юго-Западного Фронта (с начала войны и до Пелжинских дней
сражавшиеся только против австрийцев) слышали часто, на побывках в России по случаю
ранения, отпуска или командировки, от офицеров, дравшихся на севере, шутливое: "Ты –
молодец против овец, а мы и на волков молодцы". Мы отшучивались, но иногда, наедине
с собственной душой, задавали себе вопрос: австрийцев мы били, как хотели, а вот как
справились бы с германцем, если будем сила на силу, а не как в 15-м году – наш штык
против их "Берты".
23 Верили, что справились бы, но всё-таки где-то в глубине души было
немножечко жути: а вдруг не справимся... И вот теперь в бою 2-5-го июня победно
справились. Побили лучший из Корпусов Кайзера и в пшеницу уложили и в плен увели.
Сразу избавились от почтенья-боязни перед немцем. После сражения пошёл я что-то
разведать в пехотный окоп и разговорился с солдатами.
–
Я думал, немец тяжелый. А он на штыке не тяжелее снопа на вилах, - острил
один пехотинец.
Мы предприняли – по приказу сверху – атаку 10-го июня – Первое Ковельское
сражение. Атаковали полевым способом – без артиллерийской подготовки, с
артиллерийской только поддержкой – и, к изумлению нашему, увидали, что нужен был
позиционный способ: за 4 дня боевого без-
действия немцы соорудили отличную позицию из несколь ких линий окопов,
которую наскоком взять было невозможно. Наша атака была отбита. Уроком нам было: и
на оперативном просторе нет тактического простора – полевых боев больше нет, а
есть,тяжко-позиционные или легко-позиционные. потому что пехотинец стал
сноровистым землекопом.
Лопата победила гранату. В несколько часов лопата роет такой окоп, какой не
может разрушить граната полевой артиллерии. Отныне каждую позицию надо брать,
предварив атаку солидной артиллерийской подготовкою орудиями большого калибра.
Этот урок нам стоил крови, пролитой в Первом Ковельском сражении 10-го июня. Но на
войнах всегда уроки оплачиваются кровью. Необходимость тщательной артиллерийской
подготовки была осознана еще и потому, что немцы с непостижимой скоростью устраива-
ют проволочные заграждения на кольях или в виде „ежей" и „рогаток".
Но этот урок до высокого начальства не дошел: во всех последовавших
сражениях давали так мало времени на подготовку к бою, что ле1кие батареи не успевали
устроить такие наблюдательные пункты, с которых можно было бы видеть падение
каждого снаряда при обстреле проволочного заграждения – а только такая наблюдаемая,
методично проводимая стрельба может выполнить задачу разрушения проволоки. Так,
задача легла снова на пехоту. Снова стала она усилиями погибавших смельчаков резать
проводку ножницами или взрывать её ручным гранатами. Бедная пехота. Доблестная
пехота.
Второе Ковельское сражение произошло 17-го июня. Бой 15-й Пехотной дивизии
разыгрался на участке у деревень Блудов и Уманьцы. Опять мы не получили тяжелых
батарей (куда запропастилась наша мортирная и гаубичная артиллерия?– спрашивали мы
друг друга, а дивизийное начальство о том же спрашивало более высокое начальство.
Ответа не было). На нашем левом фланге и в центре атака захлебнулась, но на правом
фланге удалось вытеснить врага из Корытницкого леса и закрепиться к западу от него.
Хотя и не победа, но успех.
Я поехал на западную опушку леса, что бы разведать возможность перемещения
вперед части наших батарей. По завершении разведки, ехали мы – я и мои разведчики – по
лесу и обратили внимание на то, что рвущеся над лесом снаряды не ломают ветвей, не
сбивают листьев и не дают обычного грохота при взрыве, а взрыв звучит так, словно
23 "Бертами" называли сверхмощные германские артиллерийские орудия.
76
пробку из бутылки вытаскивают. Я догадался – газовые снаряды. Тяжело дышавшие на
рыси лошади раньше нас, всадников, почувствовали в своих легких газ и заволновались;
заволновались и мы: противогазы мы, конечно, не прихватили с собою – ведь противник
ещё ни разу не применял против нашей дивизии удушливые газы. Пришлось, понукая
коней, поспешить выбраться из леса, ставшего газовой западней. В моих легких
последствия этого газового отравления остались на всю жизнь. Что за мерзкая вещь
боевые газы! Правы были наши командиры батарей, которые перед боем у Пелжи
отказывались от стрельбы снарядами с синим крестом (обозначение газового снаряда; у
нас не постыдились крестом отмечать такое сатанинское оружие).
После Второго Ковельского сражения Армия наша вела Третье Ковельское,
Четвертое Ковельское – каждые две недели мы наступаем, ведём тяжёлый, кровавый бой
Нам давали 10-17 дней, чтобы отдохнуть мышцами и нервами, пополнить поредевшие
ряды пехотных рот, сплавить тех, что пришли, с теми, которые уцелели в
предшествовавшем бою, поправить материальную часть. Но отдыха полного не
получалось: дивизию нашу передвигали с участка на участок – с Блудов-Уманьцы на
Блудов-Пустомыты, потом на Ощев-Пустомыты, а, сменив какую либо дивизию на
назначенном нам теперь участке, мы принимались переделывать окопы. Хотя типы окопов
и пулемётных гнёзд, и блиндажей были установлены уставом однообразно для всего
Войска, но каждый полк имел свои, им излюбленные варианты и каж дый полк расставлял
пулемёты и пехотные взводы так, как ему подсказывал его боевой опыт. Какой бы
совершенный окоп полк не получил от ранее в этом окопе стоявшего полка, он примется
его переделывать в уверенности, что его надо усовершенствовать. Это было утомительно,
но хорошо: надо, чтобы полку нравились его окопы.
Генерал Ломновский ежедневно обходил какую либо часть дивизийного участка,
знакомясь с офицерами, солдатами – настроение? питание? расположение под кровом? –
знакомясь с местностью и с нашей позицией, а также и со вражеской. Он неизменно
просил генерала Дудина одолжить ему бригадного адъютанта и я ежедневно сопровождал
Начальника Дивизии, будучи его очами и ногами: где генерал Ломновский – по возрасту –
не мог пройти, пробежать или проползти, там это делал я и, высмотрев все, что надо,
докладывал ему все виденное так точно и подробно, чтобы у него создавалось
впечатление, будто он видел собственными глазами. Эти выходы из штаба в поле были и
интересны для меня и полезны. Мы, артиллеристы, любим пехоту, но держится от неё
поодаль (это – не пренебрежение, а обособленность по родам войск), я же проникся
глубоким почтением к пехоте, когда увидал то, чего не-пехотницы обычно не видят: я
подползал к "секрету" укромно лежащему для сторожевой службы впереди нашей
колючей проволоки и рискующего, что ночью вражеские разведчики его "слизнут"; я
молился у иконки, поставленной у бойницы часового, который только украдкой может
поглядывать в бойницу, потому что на нее нацелены винтовки противника, всадившего
уже много пуль в головы часовых у этой бойницы; поражался неприхотливости офицеров
и солдат, живущих в крошечных землянках; видел, какой холодной, отвратительной
доставлялась пища в окопы, когда полевые кухни не могли, из -за огня, приблизиться к
боевой линии меньше, чем на версту...
Благодаря генеральским обходам позиций и резервов, и артиллерийских батарей,
штаб нашей дивизии никогда не отдавал распоряжений, которые в частях побуждают к
справедливому ворчанию: "Каким местом думают эти штабные небожители? Побывали
бы в нашей шкуре, иначе бы приказы писали!" Штаб нашей дивизии не был виноват в
том, что в боевых приказах для боев 3-4-ro июля и 14-16-го июля сценарий был таков, как
и для боя 17-го июня. Эти бои гак похожи один на другой, что не запомнилось ничто, -
характеризующее каждый из них.
Разница только в том, что для Второго Ковельского сражения нам дали на
подготовку канонадой и на атаку один день, для Третьего Ковельского – два дня, а для
Четвертого Ковельского – три дня. Как ни старались артиллеристы в несколько часов или
77
в один дань, или, наконец, в два дня разбомбардировать так, чтобы можно было считать
пехотную атаку подготовленную, результат канонады получался неудовлетворительным:
шесть легких батарей да одна мортирная, вооруженная гаубицами,
24 не могли дать ни
подобия того, что тактика того времени формулировала в словах: "Артиллерия
завоёвывает, пехота занимает". В Ковельских сражениях пехота завоёвывала, артиллерия
же подсобляла самоотверженно, искусно, энергично, по своим силам, даже превыше своих
сил. В тот период войны логистика доставила артиллерии снаряды, которые должны были
бы быть забракованными при приеме их с заводов. Снаряды не были обточены по лекалу
и, имея калибр на полмиллиметра, четверть миллиметра больший требуемого,
заклинивались, при выстреле, в теле орудия – пороховые газы, закупоренные поэтому в
стволе, не могли вытолкнуть снаряд для его полета и разрывали пушку, убивая орудийную
прислугу (во Франции многочисленные разрывы пушек стали бедствием артиллерии).
Нашим артиллеристам было приказано перед боем калибровать патроны, проверяя, лезет
ли он в ствол; а так как и такая калибровка не давала гарантии исправности патрона, то из
Ставки пришло распоряжение: перед каждым выстрелом орудийной прислуге отбегать от
пушки шагов на 10, а наводчику дергать курок при помощи шнура длиной в 3 метра.
Пушкари наши, ворча, трудились над утомительной калибровкой, а от отбегани я перед
выстрелом отказались (не по приказу офицеров отказались, а по своей воле), потому что
потеря времени на отбегание, а затем, после выстрела, на добегание к пушке превращало
наши трехдюймовки из скорострельных в медленно-стреляющие, дающие вместо 10-ти
выстрелов в минуту всего лишь 4-5. Стреляли наши батареи без отбегания прислуги,
разрывы пушек ранили и убивали номеров, a молодцы-батарейцы, не обращая внимания
на эти потери, стреляли скорострельно. Они понимали, что при нечастой стрельбе
уменьшится помощь, оказываемая брату-пехотинцу.
Другим бедствием артиллерии были преждевременные разрывы снарядов, по
вылете их из дула. И тут вина всецело лежала на заводах, но от этого не легче было
пехоте, которая иной раз получала сзади град шрапнельных пуль или осколков,
Во всех Ковельских сражениях июня и июля месяцев пехота, по завершении
артиллерийской канонады, героически кидалась в атаку, стараясь разорвать колючую
проволоку ручными гранатами; всюду, где офицеры и унтера могли поднять на подвиг
своих солдат, пехота врывалась в передовой вражеский окоп; отбивала неприятельские
контратаки и удерживала за собой занятое пространство; в иных местах отбить
противника не могла, несмотря на энергичную помощь со стороны наших батарей, и
отходила в исходное положение. Удержаться было труднее, чем ворваться в передовые
окопы противника. При атаке надо было сломать сопротивление немногочисленных
врагов, стерегших передовой окоп; при вражеской контратаке приходилось, стоя в чужой
траншее, отбиваться от крепких ударов сильных резервов врага. Каждый бой нашей
дивизии заканчивался тем, что противник не был в состоянии полностью восстановить
своё положение перед боем и мы, овладев куском вражеской укрепленной полосы,
считали себя (и были действительно) победителями. Например, 4-го июля наша
молодецкая пехота так глубоко пробилась во вражескую позицию, что не только
захватила несколько батарей легких и одну тяжелую (вся ее прислуга была перебита
нашим артиллерийским огнем), но дошла и до коновязей артиллерии и обогатилась
крепкими лошадьми для своих обозов. Но победы эти нас не радовали: крови пролито
много, добыто мало и противник, тоже понесший огромные потери, не был принужден к
отступлению. Мы понимали, что деремся не ради завоевания чужой или отвоевания
русской земли, а ради того, чтобы у противника сломить волю к сопротивлению. Но
24 Когда после Японской войны наши Путиловский и Обуховский заводы стали фабриковать великолепные
гаубицы, в 4,8 дюйма, то кто-то из власть в артиллерии имущих ошибся и назвал эти гаубичные батареи
мортирными; никто не догадался, что надо бы переменить наименование, для порядка. Впрочем,
неправильное названное не делало эти батареи менее драгоценными на войне.
78
овладение пространством на поле боя дает очевидное мерило размеров нашего успеха и
вражеского неуспеха. Мы хотели, чтобы имена деревень Блудов, Ощев, Корытница были
прославлены такой же победой, как у Пелжи.
У Нелжи пробились. У Блудова, Ощева, Корытницы не пробились. Но и чудо-
богатыри Суворова не могли под командой Багратиона пробиться у Швица (Швейцария),
а всё же Швейцарский поход прославлен, как победный.
Мы гордились тем, что выдерживали исполинские боевые напряжения, но
карликовыми результатами не гордились никак. Значение этих наших маленьких вломов в
толщу вражеской укреплённой системы, конечно, могло быть понятно тем, кто с высоких
командных постов видит всю совокупность полковых, дивизийных побед. Нам же,
строевым офицерам, это видно не было.
Как легко было, радуясь, воодушевившись победой у Нелжи, кинуться на
неодолимый, казалось, форт подле Луцка, но как тяжело было, не сознавая своей победы у
Блудова. атаковать у Ощева. И атаковали и опять миниатюрно побеждали, а
Командование нанизывало ещё зерно на четки победы в Луцк-Черновицкой битве.
В промежутках между сражениями не было нам, 15-й Пехотной дивизии, полного
отдыха: приходилось выполнять мелкие, но подчас трудные задания для выправления
нашей передовой линии или для захвата вражеского, вперед выдвинутого опорного
пункта. Так, неподалеку от Ощева противник выдвинул в ничью землю (пространство
между передовыми линиями враждующих сторон) довольно сильный фронт на холме,
обозначенном на карте, как "высота 122": отсюда противник мог бы фланговым огнем
поражать в предстоявшей нашей атаке. Генералу Бочковскому (он к должности
Командира бригады был помощником Начальника нашей дивизии) был дан отряд из 4-х
батальонов и нескольких легких и гаубичных батарей с заданием уничтожить форт.
Бочковский отлично атаковал ночью, изгнал и частью пленил гарнизон форта и отбивался
от контратак до тех пор, пока саперы лопатами и пироксилиновыми шашками не
уничтожили те траншеи, которые не были с вечера повреждены огнем батарей.
В начале августа нашу дивизию сменил на позиции Гвардейский Кавалерийский
Корпус под командой генерала Хана Нахичеванского. Мне было поручено ознакомить
Начальника Штаба Корпуса с местностью и с позициями вражеской и нашей. Целый день
–
верхом или пешком, где обстрел был очень силен – осматривал генерал участок позиции
15-й дивизии. В этом разговоре с кавалеристом (до того времени мне не приходилось на
войне встречаться с конниками) я почувствовал, как мучительно для конницы,
динамичного рода войск, спешившись, сидеть в окопах на пассивных участках фронта.
Мой собеседник не сознавал, что конница доживает свой век, потому что пулемёт и
скорострельная, дальнобойная артиллерия изгоняют всадника с его конём из боевого
пространства. Мотор (авиационный) упразднил дальнюю разведку на конях, а мотор
только что народившегося танка заменит коня в боях и в преследованиях врага после боёв.
Кавалерийский дух – дух активности и самопожертвования – побуждал офицеров
конницы проситься в пехоту, чтобы пополнить в ней слой кадровых офицеров, страшно
поредевший.25
Передав позиционный участок конной Гвардии, 15 -я дивизия перешла в район
деревень Шельвов-Корытница. Предстояло 5-тое Ковельское сражение, с участием в нем
четырех Корпусов: двух Гвардейских, VIII-го Армейского и V-го Сибирского. Из
присланной тяжело-артиллерийской подмоги нашей дивизии достались две батареи. 18-го
августа происходила артиллерийская подготовка атаки. 19-го числа – атака силою восьми
дивизий. Штурм блестяще удался почти по всему фронту сражения. Из Штаба Корпуса
25 Кадровые офицеры артиллерии тоже просились в пехоту, чтобы быть в одинаковой с пехотными
офицерами опасности. Начальство отвергало такие просьбы, опасаясь, что уход из артиллерии опытных
офицеров снизит качество этого рода войск. Впрочем, 15-й Артиллерийской бригады штабс-капитану
Дьяконову удалось перевестись в пехотный полк.
79
сообщали в Штаб нашей дивизии об успехах у гвардейцев и у сибиряков, а наш Штаб
доносил в Штаб Корпуса, что позиция противника прорвана, полки прошли через всю
глубину её, 15-ая артиллерийская бригада переместилась на 4 километра вперед, чтобы
поддерживать дальнейшее продвижение полков. В этот радостный момент через строй
полков дивизии прошла на рысях Кавалерийская дивизия, вызванная из тыла, из
армейского резерва. Артиллеристы и пехотинцы приветствовали конницу криками "ура!"
и маханием фуражками, а солдаты, близко стоявшие от пути движения кавалерии,
кричали: "Конница, не подкачай!"
Но конница напоролась на пулемёты нескольких германских батальонов,
спешивших к месту прорыва для нанесения контрудара. И конница "подкачала": в конном
строю атаковать пулемётный строй было бы безумием, а спешить дивизию Начальник её
не счел возможным и кавалерия повернула назад. Её поспешный отход смутил нашу
пехоту и полки стали отступать. У генерала Ломновского ещё оставался маленький резерв
–
с его помощью было остановлено отступление полков и мы, задержавшись во взятой
нами вражеской укреплённой полосе, отбили контратаки неприятеля. К вечеру сражение
окончилось такой же ограниченной победой, как и предшествовавшие Ковельские
сражения. В прочих дивизиях четырёх Корпусов, участников сражения, результаты были,
по-видимому, подобны нашим, раз ни откуда не летели к нам триумфальные сообщения.
Наша дивизия (а, возможно, и прочие семь) была в одном шаге от триумфа:
подкрепи нас несколько пехотных полков, мы бы уже шагали к Ковелю, как три месяца
тому назад шагали победителями к Луцку. В войске, невзирая на дисциплину, существует
своего рода общественное мнение. "Ворчали старики", – говорит Лермонтов о воинах
Кутузова, старыми ворчунами называл Наполеон свою Старую гвардию. Ворчали в
Действующей Армии в Великую войну. Слышалось ворчание после сражения 18-19-го
августа: почему четыре корпуса растянули в линию, не оставивши ничего в резерве?
почему конница хотела преследовать врага, когда ей следовало спешиться и добивать
противника? почему ей не дали приказа примкнуть спешенными к нам, пехоте, для
участия в отражении контратак? почему в боях июня, июля, августа мы топчемся на месте,
не будучи в победной обстановке подпираемы сильными резервами?
Общественное мнение приняло в 3-й и Особой Армиях ужасную форму: целые
полки отказывались идти в атаку, предвидя опять тяжкие потери в бою без участия в нем
тяжелой артиллерии.
26 Вот каковы были последствия применения на протяжении всего
лета способа атак укрепленных позиций одной линией дивизий без поддержки их
дивизиями второй, третьей линии.
Но в Штабе Главнокомандующего Фронтом не уразумели опыта множества
сражений 16-го года, сражений с ограниченными успехами и неограниченными потерями
в людях. В сентябре VIII-й Армейский Корпус снова наступал – по нашему в дивизии
счету Шестое Ковельское сражение – и снова сценарий был прежним, мало тяжелой
артиллерии, никаких резервов, малое вдавливание фронта противника, большие у нас
потери (у противника тоже). В этом сражении нашей артиллерийской бригаде надо было
подавить огонь 10-12 вражеских батарей. Авиации не было, чтобы сфотографировать их
расположение. Воспользовались "пузырем" (привязным воздушным шаром). Один из
офицеров нашей бригады, подпоручик Орешкевич (молодой, но очень способный
артиллерист) был опытен в наблюдении с "пузыря" – ему и поручили обнаружить
26 В нашу дивизию дошли слухи о чудовищных случаях неповиновения полков. Они казались
неправдоподобными – такого не бывало в Российском Войске (кроме случая в Швейцарском походе, когда
Полководец велел рыть ему могилу, в которую он ляжет от срама, что войско отказывается идти через
непроходимые горы). Но историк Ольденбург в своем труде "Царствование Императора Николая II" говорит
о полках, отказавшихся идти в наступление – значит, тогдашние слухи в нашей дивизии, шепотом
расползавшиеся, были правдивыми. Генерал Деникин (он в те дни уже командовал нашим VIII Армейским
Корпусом) в своей книге пишет о Юго-Западном Фронте- появились признаки разложения. (В V1I1 Корпусе
их не было).
80
неприятельские батареи за Коритницким лесом. Он их нашел и пристреливал по ним
гаубичную батарею, потому что пушечные не могли достать за дальностью расстояния до
целей. Наблюдение с шара требует физической крепости и большого мужества – и тем и
другим Орешкевич обладал.
Ходили в дивизии слухи, что генерал Каледин только потому соглашался вести
сражения в этом невозможном стиле, что генерал Брусилов обозвал его трусом, не
решающимся предпринять наступление. Но мы знали, что Каледин не трус, что он умеет
водить войска в бой, но что он не хочет посылать их на убой. А на убой, действительно,
посылали. Помню я, что в 15-й дивизии потери, в среднем, достигали 40% в каждом
сражении, следовательно, в шести Ковельских сражениях дивизия потеряла 240% своего
состава. Правда часть раненых возвращалась в строй после перевязки в полевом лазарете,
но все же можно, не впадая в ошибку, сказать, что с июня по сентябрь дивизия имела
200% потерь. Не трусость, а человечность и долг перед Родиной побуждали генерала
Каледина противиться разыгрыванию больших сражений малыми средствами (то есть при
недостатке тяжелых батарей и отсутствии армейского резерва).
Лишь в октябре удалось Каледину получить разрешение атаковать не по линии
наибольшего сопротивления, а по линии наименьшего: левый фланг 8-й Армии атаковал
2-4-го октября австрийцев, прикрывавших Горохов. Не сохранилось в памяти, кто, кроме
VIII Армейского Корпуса, участвовал в этом деле. 15-я же дивизия дло это назвала
Пустомытским боем, потому что атаковала у деревни Пустомыты.
Два дня 6 легких батарей, 1 гаубичная и 1 мортирная били по австрийским
нервам. Такой малочисленной и, по преимуществу, лёгкой артиллерией невозможно было
разбить крепкую австрийскую позицию на 7-ми километровом участке дивизии. Позиция
австрийцев пострадала мало, нервы австрийцев пострадали много. 4 -го октября на
утренней заре полки дивизии кинулись в атаку и на всем дивизийном участке ворвались
во вражеские окопы. Мы взяли тысячи пленных, сотню пулемётов, 4 артиллерийских
орудия. Мы гнали остатки полков неприятеля на протяжении 10 километров и
остановились потому, что фронт дивизии получил большую растяжку. Как водилось,
резерва не было. Мы открыли дорогу на Раву Русску, но некому было идти по этой дороге.
Этим славным делом завершилось участие 15-й Пехотной дивизии в Луцк-
Черновицкой битве – дивизия была перевезена вскоре в Румынию, чтобы спасать
румынскую вооруженную толпу, носившую гордое название армии, от уничтожения её
генералом Макензеном.
Пробегая памятью по боевой работе родной мне дивизии в период от 2-го июня
по 4-е октября в одном оборонительном (у Блудова), в шести Ковельских и в одном
Гороховском сражениях, вижу, как обозы наши и парки, надрываясь, подвозят из Луцка,
за 30 километров, по немыслимым грунтовым дорогам продовольствие, фураж,
огнеприпасы (полевая узкоколейка была протянута к нашему Корпусу лишь в конце
августа); вижу, как волнуется Начальник Штаба дивизии, не имея сведений о резервах
противника (конница не могла вести дальней разведки через непрерывную ограду из
вражеских окопов и проволоки, а авиация почему-то летала мало); вижу, как за
отсутствием у нас зенитных пушек, безнаказанно плывут по нашему небу цеппелины и
самолеты; вижу (я в тот день был на станции Луцк), как самолеты эти забрасывают
бомбами станцию и взрывают вагоны со снарядами, а для отражения их нет ни
аэропланов, ни пушек. Вижу нашу многострадальную пехоту, месяцами не выходящую из
окопов на отдых в безопасном тылу; вижу её безропотно трудящуюся дни и ночи в рытье
окопов; вижу её бодрою, весёлою накануне боя; вижу её, героиню, бодрою, но не весёлою
по окончании каждого боя: много людей перебито, мало славы добыто.
После войны, ознакомившись со многими обстоятельствами Луцк-Черновицкой
битвы, вижу, что ошибались мы, 15-я пехотная дивизия (как ошибались и иные дивизии, в
битве участвовавшие), расценивая свои жертвенные боевые усилия в Ковельских
81
сражениях, как не плодотворные. Мы не понимали, что 8 наших полупобед в атаках к
Ковелю, и Владимиру-Волынску, и Горохову были большой и славной победой.
Заключение
Чернорабочие победы, строевые офицеры, Луцк-Черновицкую победу созидали
на своих и солдатских жизнях, на своей и солдатской крови, на своих и солдатских муках
и создали, а победы не заметили, не осознали.
Вышло: из-за деревьев не видали леса. Из-за великих, невообразимых трудностей
в одержании – на протяжении четырех месяцев – частных побед, больших по
затраченному усилию, малых по добытому результату, не могли охватить глазом,
сознанием своим величественности победы, суммы побед.
Мы были слишком утомлены своей смелостью, выносливостью, настойчивостью,
чтобы видеть то грандиозное, что было достигнуто и что видели наши стратеги со своих
высоких постов.
Для нас, после трех грозовых майских дней, когда ослепительные молнии победы
освещали весь небосклон битвы, наступили недели и недели ливня крови, глубоко
смочившего поле битвы, когда лишь по временам молния частной победы прорезала
нависшие над битвой тёмные тучи. Мрачнее туч были души наши: мы сознавали, что при
малости наших артиллерийских средств и при Брусиловском постоян ном безрезервьи,
прорвать германскую позицию невозможно и мы, раз за разом, шли выполнять приказ:
"Прорвать!"... Кидаться в атаку легко, когда есть уверенность в победе. Кидаться в атаку
не трудно, когда есть надежда на победу. Но если нет ни твердой уверенности, ни даже
слабой надежды, то на какую силу может опереться дух пехоты, идущей в бой? – На
сознание воинского долга.
Как глубоко, как сильно должно быть это сознание, если после пяти не-прорывов
к Ковелю выполнять в шестой раз приказ прорваться к Ковелю? Если бы ни малейшего
успеха не было добыто в этих шести попытках, то эти шесть подвигов долга, подвигов
духа следовало бы рассматривать победой духа, великой и славной. Но частный, местный
успех был в каждом из этих боев, а сумма этих успехов равна победе не оперативного
только, но стратегического размера. Эту победу одержали, главным образом, калединцы –
8-я Армия – и с ними Особая Армия и 3-я Армия.
В менее трагических условиях побеждали врага героическая 9-я Армия, а также
7-я Армия и 11-я. Не поддержанные резервами – все резервы направлялись Ставкой и
Штабом Юго-Западного Фронта к Луцку – эти Армии, развивая первоначальную победу
генерала Лечицкого, теснили, а порой и гнали врага на глубину в десятки и десятки вёрст,
на протяжении месяцев битвы являя миру превосходство русского солдата над австро-
венгро-германским.
Истинное значение каждой победы надо определять не потерями, какие понёс
побеждённый, не трофеями, взятыми победителем, не территорией, им завоеванной
вследствие победы, но сопоставлением цели битвы и результата её. Вступая в битву, Юго-
Западный Фронт имел перед собою цель: сковать противостоящие силы врага и не дать им
возможности перекинуться на север для воспрепятствования наступлениям наших
Западного и Северного Фронтов. Завершая битву, Юго-Западный Фронт констатировал,
что он не только сковал все дивизии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда, но и притянул на
себя 31 германскую дивизию из стоявших против Риги и Минска и из дравшихся у
Вердена; притянул на себя и австрийские дивизии с Итальянского театра. Результат во
много раз превзошёл поставленную перед битвой задачу. Это значит – большая победа.
С другой стороны, противник, принимая бой на своей неприступной, по его
убеждению, позиции, ставил себе целью позицию эту отстоять. Цель эта достигнута не
была: все 400 погонных километров фортификационной системы сданы противнику,
82
30.000 квадратных километров территории отдано противнику. Это значит – большое
поражение, а наша большая победа.
Однако этот – правильный – метод оценки размеров и значения победы не
отличается наглядностью, а потому надо его дополнить, общеупотребительными
методами, графическим и цифровым.
За 140 дней Луцк-Черновицкой битвы нами было отнято у неприятеля 30.000
квадратных километров земли. Тем же летом наши союзники одержали большую – по их
убеждению – победу над немцами, отвоевавши 300 квадратных километров французской
земли подле города Перонн. Прилагаемая схема, где в одинаковом масштабе изображены
оба эти завоевания, весьма наглядно показывает: если союз ная победа – победа, то наша
победа – всем победам победа.
Сравнение (в одинаковом масштабе) русского и союзного наступлений в 1916 г. – Завоеванные территории
В Великую войну мы были участниками гораздо более значительных
территориальных приобретений в результате боёв: в 284 дня с начала войны, 8 июля 1914
года, по 17 апреля 1915 года мы захватили у Австрии 400.000 квадратных километров (а в
123 дня нашего трагического отступления 1915 года, с 18 апреля по 17 августа, мы
потеряли 500.000 квадратных километров австрийской и своей земли). Но то был
манёвренный период войны, когда армии ходили, как ветер по степи, а для позиционного
периода ( 1916 год) цифры манёвренного воевания не приложимы и не сравнимы: ветер от
вентилятора нельзя сравнивать с вольным ветром степей. Техническое воевание
невозможно цифренно сопоставлять с классическим способом ведения военных действий.
В Черновицкой части поля битвы была некоторая возможность дать воеванию
манёвренный (до некоторой степени) характер, но не хватило у нас свободных сил для
соответственного усиления Армий генералов Лечицкого, Щербачёва, Сахарова. В Луцкой
же половине битвы после четырех дней (22-25 мая), позиционного сражения, после
четырнадцати дней (26 мая – 9 июня) действий в поде, началась самая тяжелая форма
83
позиционного воевания – борьба на измор. Этого не сознавал Главнокомандующий
Фронтом, продолжавший мечтать о прорыве, но избравший для этого особый способ атак:
технически крепкую позицию противника брать крепкой доблестью нашей пехоты.
За отсутствием цифровых данных о потерях сторон в этот, третий, период битвы
невозможно сказать, кто лучше разыграл Верденского типа борьбу – Брусилов ли на пути
к Ковелю или Фалькенгайн у Вердена. Фалькенгайн свое войско изморил больше, чем
французское (600.000 убитых немцев, 400.000 убитых французов). Можно думать, что на
Ковельском направлении Брусилов изморился немного боль ше, чем Гинденбург. Во
всяком случае, результат Луцк-Черновицкой битвы таков: обе стороны потеряли по 2
миллиона воинов.
Однако это равенство потерь не отвечает равенству результатов. Мы потеряли 2
миллиона, но мы после битвы имели в Российском тылу миллионы мобилизованных и
могли призвать под оружие еще три возрастных контингента, а Германия и Австро-
Венгрия, в особенности, бросили в битву почти что последние свои человеческие ресурсы.
Если войсковой измор – по 2 миллиона – выглядит равным, то государственный измор –
расход людских резервов страны – был у врагов наших значительно большим, нежели у
нас, Это тоже означало, что мы одержали победу.27
Значение этой победы не ограничивается тем, что нами были отвоёваны русские
города Луцк, Дубно, Броды и завоёвано множество городов в Галиции и Буковине, ни тем,
что было разгромлено 6 австро-венгерских Армий и потрёпано множество германских
Армейских Корпусов, ни тем, что Войско императора Франца-Иосифа так пало духом, что
потребовался объезд этого Войска чужим императором, кайзером Вильгельмом, ради
поднятия воинственности австро-венгерских солдат (кажется, этот случай взвинчивания
духа чужим государем не имеет себе прецедента): воскресшая после 15-го года русская
военная мощь и активность вызвали панику в Империи и в войске Франца-Иосифа.
Победы франко-англичан в позиционный период Великой войны почти
ничего не изменяли на их собственном театре войны, а на нашем театре не
отражались никак. Победа же Армий Юго-Западного Фронта Российского театра
сильнейшим образом отразилась на положении фронтов во Франции и в Италии:
немцы оказались вынужденными действовавшие против генерала Петэна дивизии
бросать в бой против генерала Брусилова; Верденское наступление было
прекращено и генерал Петэн мог предпринять контрдействия; точно так было
прервано победоносное наступление на итальянцев и генерал Кадорна мог привести
в порядок свои в панику впавшие Армии – итальянская Армия и Италия были
спасены полками генералов Брусилова и Лечицкого.
Это, так сказать, далекобойное действие наших боевых усилий объясняется тем,
что мы, Юго-Западный Фронт, привлекли на себя огромные массы вражеских солдат. В
начале битвы против нас стояло около полмиллиона воинов противника, затем в битву
вступили и пропали (смерть, ранение, плен) 2 миллиона человек, потом пришлось, ко вто-
рой половине борьбы, увеличить количество бойцов на один миллион душ (стало 11⁄2
миллиона вместо первоначального 1⁄2 миллиона):
первоначальный состав около 500.000
число потерь
2.000.000
усиление Армий
1.000.000
Итого мы привлекли на себя 3.500.000 воинов.
Если бы нашими союзниками были боеспособные нации, они воспользовались бы
этой оттяжкой вражеских сил на наш Юго-Западный Фронт и энергичным наступлением
27 21-гo мая против Юго-Западного Фронта стояло 450.000 вражеских солдат. К 8 -му октября мы насчитали
пленных 450.000 человек. Сверх того противник понес потери убитыми и ранеными, размер которых
превышал 11⁄2 миллиона душ.
84
присоединили бы к нашей победе свою победу. Кто знает, не стало ли бы это решающей и
окончательной победой?
Эта мысль не фантастична. Ведь и без подобающей активности французов и
англичан впечатление создалось в Европе, что Россия выигрывает войну: поэтому
Румыния вступила в войну на стороне Антанты (14/27 августа 1916 года), та Румыния,
которая в течение двух лет ставила втайне ставку на Германию.28
Больше того: в Германии создалось (а в Австро-Венгрии и подавно) впечатление,
что Центральные Державы проигрывают войну. И это было не просто впечатлением в
народных массах – это было мнением правительства в Берлине: 12-го декабря (29-го
ноября старого стиля) канцлер заявил в рейхстаге, что правительство Германии готово
вступить в переговоры о мире. Это значило, что Луцк-Черновицкая битва (а также
Верденская и Соммская битвы) исчерпали воинственность Германии и её силы.
Как мы признали своё поражение в 1915 году тем, что сменили Верховного
Главнокомандующего, так и Германия признала, что понесла поражение в битве 1916 года
с русскими тем, что сменила Фалькенгайна на Гинденбурга на посту Начальника Штаба
кайзера (Вильгельм был номинальным Главнокомандующим, фактическим же был
Начальник Штаба; эта неестественность в возглавлении стратегии вела к тому, что
Генерал-квартирмейстер Главной Квартиры (при. Гинденбурге – Людендорф) был
фактическим Начальником Верховного Штаба).
Так огромны были последствия нашей победы на Юго-Западном Фронте потому,
что она была одержана на главном театре войны. Французы никогда не согласятся с тем,
что Российский театр был с начала 1915 по середину 1917 года главным театром. Они
были уверены (и навсегда остались уверенными), что французский театр военных
действий был главнейшим. Франция умеет во всех областях международной жизни себя
отлично рекламировать: настойчиво и изящно, часто, ложно, но всегда убедительно и
эффектно. Театру во Франции была создана реклама – главный театр! – хотя ни по
интенсивности воевания, ни по количеству воителей не он был главным, а наш,
Российский.
Не заслуживает внимания уверения, что Фронт во Франции защищал Париж,
"столицу мира" (в те времена такой титул признавали за городом на Сене), а фронт в
России – только "бескрайные русские степи". Как мы продолжили войну, отдавши
Варшаву, Гродно, Вильно и т. д. и т . д ., так и французы намеревались в 1914 году
продолжать войну, когда правительство переместилось из Парижа в Лион, потому что
"столице мира" непосредственно угрожала Армия генерала фон -Клука. Париж не делал
французский театр главным театром войны.
Главным был Российский. Это осознал враг и поэтому на нём держал большую
часть своих боевых сил (кроме первых нескольких месяцев войны). Нижеследующая
таблица показывает соотношение числа Центрально-державных дивизий (пехоты) на
Востоке и на Западе:
VIII-14
I-15
IX -15
IX-16
III-17
Х-17
III-18
50
82
137
150
160
127
100
83
81
83
113
135
172
192
(в первой строчке – месяцы и годы, во второй – число вражеских дивизий на
Российском театре, в третьей – число их на Французском театре войны).
Таблица убедительно и бесспорно говорит: первые месяцы войны немцы сделали
главным театром Францию в уверенности, что западного врага легче сломать, чем
28 В Бессарабии знали, что, по требованию Парижа, Россия снабжает румынскую армию лошадьми и
запасами продовольствия; в Бессарабии говорили, что Бухарест дважды эти запасы и этих лошадей продал
Германии.
85
восточного (уверенность эта оправдалась бы, если бы восточный союзник не спас
западного, сотворивши в Восточной Пруссии "чудо на Марне"). С января 1915 года немцы
перемещают центр тяжести войны на Восток и с этого времени Восточный театр
становится главным, как свидетельствуют вышеприведённые цифры. На нём (в 1916 году)
Центральные Державы развернули 150 дивизий пехоты (и всю свою конницу), в то время
как против французов и англичан держали всего лишь 113 дивизий пехотных и 1 конную.
Наш театр перестал быть главным тогда, когда он перестал существовать – его
упразднила революция.
Что Российский театр был главным, свидетельствуют и цифровые данные о
кровопролитности (и, следовательно, напряженности) на нём боевых действий.
Во время Великой войны Антанта потеряла убитыми и без вести пропавшими
5.350.000 воинов. Распределяются они так:
Россия ................................................. 2.500.000
46,4%
Франция .............................................1.300.000
24,2%
Британия ............................................ 700.000
13,1%
Италия. Сербия, Бельгия, Румыния
и Соединенные Штаты ....................... 850.000
16.3%
ИТОГО:
5.350.000
100%
Россия за 36 месяцев войны (с августа 1914 года по июль 1917 года) потеряла
2.500.000 воинов, что составляет 46,4% общего числа потерь, а Франция с Англией и
Бельгией на Французском театре29 потеряли 2.100.000, т. е. 39.3% за 51 месяц войны (с
августа 1914 по ноябрь 1918 года).
Французские, хотя и не официальные, но, несомненно официозные публикации
подтверждают вышеприведенные данные. Так в журнале "Le Pays de France" (от 13-го
января 1916 года) находим весьма примечательную таблицу распределения сил всех
участников войны на всех театрах. Эта таблица показывает, каким, по французским
данным, было соотношение сил на Западе и на Востоке:
ВОСТОК
Россия на 3 фронтах 3.000.000
и в Бессарабии (?) 200.000
1.600.000 Германия
1.200.000 Австро-Венгрия
3.200.000 2.800.000
ЗАПАД
Франция
1.800.000
Англия
700.000
Бельгия
80.000
1.500.000 Германия
2.580.000 1.500.000
Русских солдат было на Востоке больше, чем союзных на Западе; вражеских
было на Востоке больше, чем на Западе. Следовательно, центр тяжести войны был на не
Западе, а на Востоке, на Российском театре.
Тот же журнал рисует общее соотношение сил нижеследующим образом:
Россия на главном театре
3.200.000
на Кавказе и в Персии
350.000/3.550.000
Франция в Европе
1.800.000
у Салоник
100.000/1.900.000
29 Оставим без внимания, что немало французов и англичан погибло на фронтах Галлиполийском,
Салоникском, Палестинском и Месопотамском, как не обращаем внимания, что и Россия имела потери на
Кавказском фронте – вычет этих потерь на вспомогательных театрах не изменил бы общей картины: мы
теряли ежемесячно убитыми и без вести пропавшими 69.440 воинов, а союзники – только 41.170 солдат.
86
Англия во Франции
700.000
на других фронтах
230.000 /930.000
Италия
1.000.000
Сербия
180.000
Бельгия
80.000/ 4.090.000
Если в Париже считали, что Россия имела в Действующей Армии 3.550.000
бойцов, а союзники выставили на все театры свыше 4-х миллионов, то это не должно
приводить к заключению, что военное напряжение Российской Державы было меньшим,
чем союзных государств. Напряжение можно сопоставить, сравнивши численность
населения стран Антанты:
Россия:
солдат на фронтах 3.550.000
население
170.000.000
Союзники:
солдат на фронтах 4.090.000
Население:
Британии 395.000.000
Франции 95.000.000
Италии
35.000.000
525.000.000
В подсчёт не включено население оккупированных врагом Бельгии и Сербии, но
засчитаны туземцы в колониальных владениях, потому что Париж и Лондон широко
пользовались колониальным резервуаром для выкачивания цвет ных бойцов, включаемых
в распрю белых народов (этим они породили антиколониализм).
Боевые силы противников были так распределены в борьбе против наших
союзников:
немцев во Франции
в Сербии
австро-венгров в Италии
в Сербии
турок на Галлиполи и на
Ближнем Востоке
болгар в Сербии
1.500.000
150.000
1.650.000
700.000
100.000
800.000
550.000
200.000____________
3.200.000
4.090.000 союзных солдат на фронтах во Франции и вне Франции противостояло
3.200.000 врагов и тем не менее союзники были пассивны на всех вспомогательных
фронтах и были, кроме нескольких сражений, обороняющимися на фронте во Франции.
Мы же (по французским данным) против своих 3.550.000 воинов имели 2.800.000
германо-австро-венгров и 400.000 турок, а в общей сложности – 3.200.000 вражеских
солдат: при почти равных с неприятелем силах мы были нападательно-активны и против
Центральных Держав и против Турции. В 1916 году союзники, дерясь на Сомме сделали
маленький укус, а мы на Юго-Западном Фронте совершили большой прорыв... Но Жоффр
сказал: "Одна лишь Франция воюет..."
***
Выйдем из дебрей статистики на простор оператики и возвратимся к нашим
победительным операциям, выведшим наши Армии из лабиринта позиционной системы
на маневренный простор. Простору было бы ещё больше, если бы Брусилов не долбил
87
Ковальскую стену, а, как настаивал Каледин, разрушал бы забор у Горохова на пути к
Раве Русской. Но досада на эту ошибку не умаляет восторга перед совершённым
подвигом, перед величием Луцк-Черновицкой победы.
Победа эта достигнута:
доблестью нашей героини-пехоты,
искусством нашей отличной артиллерии,
прорывом нашей смелой конницы,
умением офицеров Генерального Штаба и штабов,
старанием сапёр,
работой летчиков
трудом служб снабжения.
Победа эта достигнута:
силой командной воли и полководческим дарованием генералов Каледина и
Лечицкого,
талантливостью военачальников, как генералы Щербачёв, Сахаров, затем
Безобразов (смененный генералом Ромейко-Гурко) и Леш,
мужеством и уменьем генералов, командовавших корпусами, дивизиями,
артиллерийскими бригадами,
настойчивостью генерала Брусилова и его отважностью: располагая силами для
вспомогательных операций, он не устрашился возложенной на него задачи предпринять
операцию главную и самостоятельную.
Луцк-Черновицкая победа есть сумма многих слагаемых, успехов, достигнутых
на протяжении 140 дней Армиями, Юго-Западный Фронт составлявшими. Но если бы не
было всех этих слагаемых, а было бы только два – Луцкий прорыв и Черновицкий пробой
в мае месяце, то и тогда была велика слава победоносных 8-й и 9-й Армий. Как Суворов
одерживал победы над врагами и над стихиями (Швейцарский поход), так и эти две
Армии, во главе с генералами Калединым и Лечицким, победили в четыре майских дня и
противника и стихию, ту стихию техники, которая в Великую войну затопила военное
дело, изгоняя из него искусство и заменяя его подобием фабричных процессов.
Мы же у Луцка и Черновиц стихии военной техники противопоставили
издревле славную стихию русской воинской доблести и победили казавшееся
непобедимым – насыщенную огневыми средствами фортификацию. Всю войну она для
наших союзников и врагов оставалась непобедимою.
Оправдались слова генералиссимуса Суворова, что не слепая храбрость дает
победу, но соединенное с нею военное искусство. Великую храбрость проявили наши
победительные войска, но и большое военное искусство – потому и победительны, потому
и доказали, что ДЛЯ ГЕРОЕВ НЕТ НЕВОЗМОЖНОГО.
88
89
90