/
Автор: Видясова М.Ф.
Теги: история монография этническая история африка история древних времен северная африка
Год: 1987
Текст
М. ф. ВИДЯСОВА
СОЦИАЛЬНЫЕ
структуры
доколониального
МАГРИБА
МОСКОВСКИЙ государственный университет
им. М. В. ЛОМОНОСОВА
ИНСТИТУТ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ
м .ф. ВИДЯСОВА
СОЦИАЛЬНЫЕ
структуры
доколониального
МАГРИБА
ГЕНЕЗИС И ТИПОЛОГИЯ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1987
Ответственный редактор
Л. А. Фридман
Рецензенты
М. С. Мейер, В. В. Наумкин
В монографии рассматривается взаимовлияние экономиче-
ских, естественно-географических факторов, а также процессов
этнического и культурного синтеза, определявших развитие
доколониальных обществ Северной Африки. Впервые на ма-
териале Алжира, Туниса и Марокко анализируются в срав-
нительно-типологическом аспекте особенности стадиально-фор-
мационной эволюции общества эпохи средневековья и нового
времени. Исследование ориентировано на выявление регио-
нальной и локальной специфики исторического прошлого и
социальной структуры Магриба.
0303000000-134
013(02)-87
КБ-13-5-87
© Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1987.
ВВЕДЕНИЕ
Осмысление актуальных проблем современного этапа нацио-
нально-освободительного движения, социально-экономических и
политических процессов, происходящих в афро-азиатском мире,
поставило перед исторической наукой новые теоретические во-
просы и практические задачи. Так, исследование социологиче-
ских аспектов классообразования, становления государственной
надстройки, факторов, влияющих на темпы экономического рос-
та, вызвало необходимость углубленного изучения региональ-
ных моделей (типов) исторической эволюции, уточнения харак-
теристик стадиально-формационной принадлежности общества
отдельных стран Востока в канун колониальной эпохи.
Действительность сегодняшнего дня вновь и вновь под-
тверждает ленинскую мысль, что для понимания природы того
или иного явления важно «не забывать основной исторической
связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как
известное явление в истории возникло, какие главные этапы
в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения это-
го его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» [10,
с. 67]. В советской литературе неоднократно подчеркивалось,
что конкретизация представлений об уровне стадиальной зре-
лости феодальных отношений, существовавших в странах Во-
стока на пороге нового времени, изучение разнообразия и спе-
цифики традиционных хозяйственных укладов, социальных
форм, которые в системе колониально-капиталистического хо-
зяйства распались далеко не полностью (а зачастую лишь
видоизменились), во многом способствуют более четкому ана-
лизу явлений современной жизни, проблем экономического и
политического развития освободившихся государств.
Именно усложнением самих процессов социальной эволю-
ции, углублением дифференциации стран бывшей колониальной
периферии объясняется тот факт, что в последние десятилетия в
научных кругах — и в нашей стране, и за рубежом — значитель-
но повысился интерес к исследованию истории государств Во-
стока в эпоху средневековья и нового времени. Большое вни-
мание привлекают такие вопросы, как динамика исторического
развития общества и его производительных сил, специфика аг-
рарного строя на Востоке и его отличия от поземельных отно-
шений, существовавших в феодальной Европе, роль города в
экономической и социальной жизни.
На базе конкретных исследований пересматриваются многие
устоявшиеся концепции и представления о причинах отстава-
ния Востока, асинхронности исторического процесса. Однако
3
соответствующий материал, ставший предметом всестороннего^
анализа в отечественной и зарубежной медиевистике на приме-
ре арабских стран Ближнего Востока, в меньшей степени раз-
работан применительно к Магрибу. Этому региону посвящено
несколько десятков книг советских экономистов, социологов, ис-
ториков, занимающихся преимущественно современностью, а
также проблемами национально-освободительного движения;
однако он остается наименее изученным в рамках периода,
предшествовавшего промышленному перевороту в Европе и со-
зданию колониальных империй.
В последовательном изложении картина развития Магриба
до французской колонизации отражена лишь в кратких исто-
рических очерках, составленных Н. А. Ивановым для справоч-
ных изданий «Алжир» (1977) и «Тунис» (1978). Им же подроб-
но изучены события, связанные с периодом испано-турецких
войн в Северной Африке и османским завоеванием XVI в. [154].
В известной работе В. Б. Луцкого, остающейся в отечест-
венном востоковедении наиболее развернутым и комплексным
исследованием истории арабских стран эпохи нового времени,
Марокко и Тунису уделено сравнительно небольшое место.
В основном речь идет об использовавшихся французскими ко-
лонизаторами методах экономического проникновения в эти
страны и их финансового закабаления. В разделе, посвященном
Алжиру накануне французского завоевания 1830 г., отмечен
низкий уровень развития страны, подчеркивается, что главным
занятием жителей было кочевое скотоводство {176, с. 147].
Насколько нам известно, единственный в советской историо-
графии опыт анализа социально-экономических отношений в
одной из стран Магриба на рубеже XVIII—XIX вв. содержится
во вступительной главе монографии Р. Г. Ланды, посвященной
борьбе алжирского народа против французской колонизации
[173]. Опираясь на новейшие исследования прогрессивных фран-
цузских историков, а также на свидетельства современников
эпохи, европейских дипломатов и путешественников, автор ха-
рактеризует особенности политической власти, хозяйства, позе-
мельных отношений, приводит данные о составе городского на-
селения страны в период турецкого правления.
Отдельные вопросы, такие, как социальные корни движения
мусульман-хариджитов, торговля Магриба со средневековой
Ганой, иерархия отношений между племенами и другими груп-
пами населения в государствах XIV в., рассматривались в
статьях Н. А. Иванова, М. В. Чуракова, Е. А. Тарвердовойг
затрагивались в книге С. М. Бациевой, посвященной разбору
историко-философских взглядов Ибн Халдуна [151; 152; 236;
221; И 1]. Однако обобщающие труды по истории средневековья
Северной Африки практически отсутствуют, что сказалось и
на слабом использовании магрибинского материала в сравни-
тельно-исторических исследованиях, посвященных проблеме ти-
пологии докапиталистических формаций.
4
Между тем доколониальное прошлое Магриба, на наш
взгляд, дает богатый материал для выявления как общих черт
эволюции, характерных для внеевропейского, если угодно,
«азиатского» исторического типа, так и закономерностей, кото-
рые представляли собой локальную модификацию основных
тенденций развития системы феодальных обществ на Востоке.
До недавнего времени изучение стран Северной Африки ве-
лось в основном силами французских ученых, которые в XIX и
первой половине нынешнего века создали обширную литературу
по этнографии, культуре, религиозно-политической истории
Магриба. Интерес к вопросам хозяйственного быта и социаль-
ным институтам проявляли такие крупные медиевисты, как
Ж. Марсэ, Р. Бруншвиг, А. Террас (авторы фундаментальных
исследований и интерпретаций ранних арабских источников),
специалисты по аграрным проблемам и географии населения
Ж. Поисэ, Р. Монтань, Ж. Дэспуа и др. [433; 303; 469; 452;
339; 505].
Однако в целом во французской историографии колониаль-
ного периода описание явлений экономической жизни стран
Магриба занимало очень незначительное место, если не счи-
тать достаточно детально разработанной истории внешней тор-
говли и некоторых юридических аспектов поземельных отноше-
ний. Основное внимание уделялось истории династий, изучению
религиозных движений, войн и отношений между арабским и
берберским населением. Как известно, значительная часть
французских историков, примыкавших к лагерю апологетов ко-
лониализма, отказывались находить в прошлом Магриба ка-
кие бы то ни было предпосылки национальной консолидации и
самостоятельного развития государственных институтов. При-
менительно к Алжиру попытки доказать этот тезис в научных
и политических кругах были особенно активны ввиду намере-
ния колониальных властей навечно включить страну в состав
самой Франции как интегральную часть ее территории. Авторы
научной и в особенности популярной исторической литературы
стремились подчеркнуть примитивный характер социальной ор-
ганизации, существовавшей в Северной Африке до прихода
французов, изображая «Берберию» как застывшее общество,
являвшееся на протяжении веков и тысячелетий объектом внеш-
них влияний и лишь поверхностно воспринимавшее привноси-
мую завоевателями идеологию и социальную культуру других
цивилизаций (финикийской, римско-византийской, арабской, на-
конец, турецкой). Например, в историческом разделе неодно-
кратно переиздававшейся книги «Тунис» из серийного энцикло-
педического издания можно прочесть следующее: «Тунис всегда
был не государством, а конгломератом племен, то отвергавших,
то лоизнававших над собой чужую власть. Из века в век стра-
5
на меняла хозяев, почти всегда иноземцев. Ее история, таким
-образом, была историей пришлых народов, которые один за
другим устанавливали временное господство над берберами»
[513, с. 10].
Многими медиевистами была признана и развивалась тен-
денциозная концепция Э.-Ф. Готье, политического деятеля и
ученого, долгие годы преподававшего в Алжирском универси-
тете. Согласно взглядам этого специалиста, весьма авторитет-
ного в западных научных кругах, средневековье Магриба было
историей без развития, «смутными веками», заполненными
лишь повторявшими друг друга эпизодами междоусобиц, бес-
прерывным возвращением к вспышкам столкновений между
биологически несовместимыми (как утверждал Готье) сооб-
ществами оседлых земледельцев и кочевников, в явной и скры-
той борьбе которых он видел выражение имманентной, непри-
миримой расовой вражды берберов и арабов (см. [368]).
Даже такой глубокий знаток истории Северной Африки, как
Р. Ле Турно, писал (в послесловии к книге Ш.-А. Жюльена),
что «одна из твердо установленных констант берберской исто-
рии... узкий клановый дух, мешающий победившему племени
создать одно целое с побежденными, привлекать их к своему
делу — короче говоря, переходить от этнической группировки к
государству» [148, т. 2, с. 365].
Следует также сказать, что французские ученые, стоявшие
у истоков изучения Магриба в европейской ориенталистике,
были склонны полностью отрицать преемственную связь меж-
ду древней историей Северной Африки и средневековьем. Глав-
ными аргументами в пользу этого тезиса служили такие факты,
как исчезновение латиноязычной и греческой письменности в
Северной Африке после ее завоевания арабами, упадок некогда
широко распространенного здесь раннего христианства. Таким
образом, вопросом о судьбах христианской церкви и латин-
ского языка подменялась вся проблема перехода от античности
к средневековью, сам этот переход трактовался лишь как вы-
теснение римской (а значит, европейской) цивилизации бербер-
ским «варварством». В свою очередь, история средневековья
также рассматривалась чаще всего в религиозном аспекте —
как последовательные этапы распространения ислама, смена
влияния различных богословских школ.
На протяжении последних десятилетий — в обстановке кру-
шения колониальной системы, возрастания роли стран бывшей
колониальной периферии на международной арене и в миро-
вом хозяйстве — в востоковедных исследованиях, в том числе и
в медиевистике, акцент перенесен на анализ демографических,
экономических процессов, на поиск детерминирующих факторов
развития материальной базы общества, социальной психологии
и т. д. Появление этих новых течений в западной историогра-
фии возникло не без влияния идей марксистской науки, что
признается многими буржуазными учеными.
В частности, большое место эта проблематика заняла в хо-
де коллоквиумов арабистов, проводившихся в 60—70-е годы в
Сорбонне, в Оксфордском и Кембриджском университетах [322;
399], на страницах начавшего издаваться с конца 50-х годов
«Журнала экономической и социальной истории Востока» (Лей
ден), а также в ряде новейших публикаций по аграрной исто-
рии арабских стран [307; 329; 357; 417]. Современные течения,
сложившиеся в зарубежной арабистике, существенно отличают-
ся от направлений начала — середины века, когда превалиро-
вал культурологический, если не чисто исламоведческий аспект
исследований. С учетом изменений, происходящих в современ-
ном мире, под новым углом зрения рассматриваются многие
проблемы экономической истории доколониальных обществ
Арабского Востока. При этом разнообразие частных интерпре-
таций и наблюдений позволяет говорить о том, что прогресс в
эмпирическом познании привел к нарастанию концептуальных
расхождений, в частности в вопросе о причинах «исторической
отсталости», отсутствия генезиса капитализма на собственной
основе. Так, некоторые востоковеды на Западе усматривают
причину застойности Арабского Востока в специфике внутрен-
ней социальной жизни «мусульманского города» (замкнутость
цеховой организации, гетерогенность этноконфессионального со-
става и т. д.), препятствовавшей развитию бюргерства и обу-
словившей неизменное подчинение города деспотической власти
централизованного государства (подробнее см. [131]).
Другие большое, а иногда решающее значение придают при-
родным факторам, естественному усилению аридности, отсутст-
вию или нехватке важных ресурсов (таких, как лес, железо),
необходимых для становления ремесла и промышленности; на-
конец, связывают замедленный темп эволюции с хищнической
политикой иноэтнических правящих группировок. В частности,
американский арабист Г. Франц-Мэрфи считает, что тенденция
к экономическому подъему, имевшая место в Египте раннефа-
тимидской эпохи благодаря расширению внутреннего рынка,
производству технических культур, рассчитанных на нужды
контролируемой государством мануфактурной промышленности,
была прервана передачей прав на землю чужеземной (мам-
люкской) военной аристократии, заинтересованной лишь в на-
логовой эксплуатации деревни [357]. Его точка зрения в общем
совпадает с концепцией крупного английского востоковеда
Э. Аштора, который, учитывая главным образом размах ком-
мерческой деятельности купеческих корпораций, обнаруживал
в хозяйственной жизни Ближнего Востока эпохи Багдадского
халифата предпосылки и даже сложившиеся элементы «пред-
капиталистической экономики», подавленные затем феодали-
зацией, привнесенной сельджукским завоеванием XI в. [256,
с. 112]. При этом Э. Аштор полагает, что в ближневосточном
обществе в первые века после арабского завоевания заметно
улучшилось экономическое положение крестьянства в резуль-
7
тате ликвидации колоната и наблюдался расцвет деревни бла-
годаря урбанизации и повышению спроса на продовольственные
товары [256, с. 36—38].
Прямо противоположный тезис выдвинул американский ис-
следователь М. Шабан, подчеркивающий негативную роль ин-
тенсивного роста города с точки зрения условий сельскохо-
зяйственного производства. По мнению этого автора, основной
порок экономической структуры стран ислама заключался в
том, что сложилась резкая диспропорция между привилегиро-
ванным положением города, который рассматривается М. Ша-
баном прежде всего как центр потребления и торговых опе-
раций, и угнетенным положением деревни. Он пишет, что в
IX в. существовало очевидное неравенство горожан и сельских
жителей, отягощенных налоговым бременем; и как раз непо-
мерное развитие города, его давление на экономику создало
предпосылки кризиса, охватившего впоследствии арабское об-
щество [488, с. 92].
Стремление современных исследователей к пересмотру ус-
таревших положений буржуазной историографии, к отказу от
господствовавших ранее идеалистических концепций приводит,
в свою очередь, к созданию упрощенных, «однофакторных»
экономических моделей.
Это прежде всего касается популярной в современной за-
падной ориенталистике теории, признающей кардинальную роль
торговли в истории средневекового арабского мира, особенно
же в циркуляции «валют» по оси Судан — Ближний Восток —
Европа — Индостан. Развивая идеи, высказанные в свое время
известным французским историком Ф. Броделем [294, с. 3671,
обратившим внимание на интенсивность транссахарской торгов-
ли, доставлявшей через магрибинские города на средиземно-
морский рынок золото Черной Африки, некоторые исследовате-
ли впадают в крайность, полностью сводя причины общего эко-
номического регресса арабских стран накануне османского за-
воевания (как и циклы подъема — спада в развитии отдельных
мусульманских государств) к изменениям во внешнеторговой
конъюнктуре и движению драгоценных металлов — их переливу
с одного континента на другой.
Эта концепция в самой заостренной форме положена, на-
пример, в основу «новой интерпретации истории ислама»,
которую предлагает упомянутый выше М. Шабан. В его двух-
томной монографии, опубликованной в 1971—1976 гг., прово-
дится мысль о том, что начиная с VII в. именно торговые ин-
тересы выступали как движущая сила возникновения и раз-
вития мусульманского общества. Борьба за торговые пути ока-
зывается в подобной схеме главным фактором не только эконо-
мической жизни, расцвета и упадка городов, политического со-
перничества и войн мусульманских государств между собой, но
и народных восстаний. Автор стремится доказать, что любые
массовые выступления в Северной Африке и на Ближнем Во-
8
с-олс (будь то восстание племен Киренаики или иракских
«зинджей») имели одну и ту же подоплеку: когда население
того или иного района оказывалось в стороне от торговых ар-
терий, оно поднимало мятежи, которые приобретали лишь ви-
димость социальных или религиозно-сектантских движений [488
т. 1, с. 207].
В поисках причин, определявших специфику истории му-
сульманского общества, представители западной школы восто-
коведения предлагают также ряд интерпретаций, ориентиро-
ванных на выявление факторов социологического порядка, свя-
занных с проблемой взаимоотношений между городом и цен-
тральной властью. Особое внимание в кругах специалистов
привлекла концептуальная схема, разработанная американским
ученым И. Лапидусом. В основных чертах она сводится к тези-
сам о внутренней «расщепленности» мусульманского города
(мозаичности его социальных структур) и об отсутствии прин-
ципиальных различий между городом и деревней.
В серии исследований, опубликованных в конце 60-х годов,
II. Лапидус выдвинул положение о том, что городская и сель-
ская среда на Ближнем Востоке в социальном отношении со-
ставляли однородный континуум; мусульманский город выде-
лялся лишь как пространственно-географическая реальность,
«физическое образование» [399, с. 199].
Согласно взглядам И. Лапидуса, поддержанным и развитым
в работах С. Стаффа, Ж. Абу-Лугод, города Ближнего Востока,
даже крупнейшие из них, не сложились в единый социальный
организм, а представляли конгломерат обособленных общин,
замкнутых в рамках городских кварталов и различавшихся по
этнокультурным и религиозным основам своей жизни. Четко
выделенные в самом пространстве города (нередко обнесен-
ные стенами) кварталы, объединявшие христиан, евреев, му-
сульман суннитов и шиитов, приверженцев различных сект, ре-
лигиозно-правовых школ (мазхабов) или просто выходцев из
какой-то одной местности, образовывали изолированные мик-
росоциумы. Вместе с тем внутригородские этнорелигиозные об-
щины, подчеркивает И. Лапидус, оказывались тесно связанны-
ми с той или иной родственной группой сельского населения.
Поэтому, утверждает он, мусульманский город можно рассмат-
ривать как совокупность деревень, сосредоточенных на одной
территории.
Подобную идею развивает и английский исследователь
Б. Тернер, с точки зрения которого внутренняя жизнь городов
в мусульманском мире представляла собой неустойчивое равно-
весие сил в системе ячеек-кварталов, а сама эта система явля-
лась на деле проекцией племенной, семейно-клановой организа-
ции деревни {515, с. 103]. Отчужденность и противоречия, су-
ществовавшие между узкими, самодовлеющими общинами, на1
которые распадалось городское население, являлись, по мнению
Б. Тернера, перманентным фактором, препятствовавшим оформ-
£
/тению горожан в сословие, осознающее свое единство, как это
было в Западной Европе. «Племенная солидарность,— пишет
он,— находившая свое продолжение в городе, имела следстви-
ем привнесение из деревни на городскую почву отношений на-
следственной, родовой вражды. К тому же многие конфликты,
вспыхивавшие в городе, были связаны с борьбой различных
религиозных сект и богословских школ» [515, с. 173].
Идея о резко выраженной разобщенности населения му-
сульманского города занимает центральное место в работах
профессора Принстонского университета Ж. Абу-Лугод. На при-
мере Каира она стремится показать, что фрагментарность тра-
диционного города («этническая сегрегация», отпечатавшаяся в
самой топографии улиц и кварталов) переходит и в ткань об-
щественного организма арабских городов новейшего времени,
придает особую окраску современному процессу урбанизации
1243].
В итоге в современной западной ориенталистике сложилось
представление о высокой степени гетерогенности средневеко-
вого арабского города, в чем многие авторы ищут ключ к раз-
гадке причин отсталости Арабского Востока, его «неподвижной
истории». Сторонники этой теории фиксируют внимание на том,
что городское население в арабских странах отличалось исклю-
чительно развитой дифференциацией по статусным группам.
Этническая, религиозная принадлежность и другого рода вне-
классовые связи, скажем псевдосемейные отношения, втягивав-
шие в структуру бейта (клана) население целых кварталов
Каира, выдвигались на первый план, препятствуя, как пишет
голландская исследовательница С. Стаффа, вызреванию проти-
воречий на экономической основе [495, с. 124—132]. Такие на-
блюдения подводят многих исследователей к выводу, что обус-
ловленная этноконфессиональной гетерогенностью населения
-«атомизированность» мусульманского города обеспечивала гос-
подствующей верхушке (в Египте — мамлюкской ксенократии)
возможность, выступая в качестве арбитра, держать город в
подчинении, использовать его как главную опору власти. С их
точки зрения, именно эта ситуация определяла стагнацию форм
общественной жизни, стабильность восточных деспотий. Сопо-
ставляя модели исторического развития Европы и Арабского
Востока, Б. Тернер, например, подчеркивает, что мусульман-
ский город в отличие от европейского всегда находился под
жестким контролем со стороны государственного аппарата, в
то время как сельские районы могли временами и ускользать
из сферы непосредственного влияния центральной власти [515,
с. 98].
Нетрудно заметить, что изложенная выше система взглядов,
-получившая распространение в зарубежной историографии
60—70-х годов, воспроизводит во многих своих элементах идеи
немецкого ученого Макса Вебера (1864—1920), который в сво-
их работах, посвященных истории хозяйства и мировых циви-
лизаций, сформулировал положение о фактическом отсутствии
города как социального феномена в мусульманских странах и
в целом на Востоке.
Говоря о странах Азии, М. Вебер подчеркивал, что «авто-
номное управление и — что важнее всего — корпоративный ха-
рактер города и понятие горожанин в противоположность се-
лянину были им совершенно неизвестны или известны лишь
частично, и то в виде слабых намеков» [123, с. 21].
Вслед за М. Вебером, который видел главный источник раз-
личий между судьбами Востока и Запада в особенностях сферы
сознания, в системе принятых обществом моральных ценностей
и этических норм (и в рамках этой концепции противопостав-
лял христианство и ислам), некоторые специалисты склонны
придавать решающее значение социальной функции религии.
Например, американский арабист А. Хаурани, хотя и находит
у М. Вебера существенные неточности в истолковании ислама?.
(Вебер понимал его как «религию воинов»), подчеркивает пло-
дотворность концептуального подхода автора «Протестантской
этики» к вопросу о влиянии религиозного сознания на социаль-
но-экономическое развитие общества. Об этом А. Хаурани пи-
шет, в частности, в предисловии к публикации оксфордской
конференции 1965 г. по исламскому городу и, суммируя итоги
дискуссии, выдвигает тезис, согласно которому политическая
независимость в форме городской автономии, как и корпоратив-
ная организация на профессиональной основе, сходная с евро-
пейским цехом, не могла существовать в арабском мире пото-
му, что она противоречила бы самой философии ислама, пред-
полагавшей всеобъемлющую солидарность мусульманской об-
щины (умма) перед лицом божественной воли [399, с. 14].
Такого рода концепции перекликаются с идеями известного-
французского структуралиста Д. Шевалье, представителя ис-
ториографического направления журнала «Анналы», автора ря-
да книг по Ливану и общим проблемам истории мусульман-
ских народов. Традиционное арабское общество, по мнению
Д. Шевалье, представляло собой агломерат обособленных групп
или кланов, изнутри цементируемых связями родства. Обычай
предпочтительного заключения браков внутри патрилинейных
групп детерминировал существование и воспроизводство об-
щественного организма, раздробленного на соприкасающиеся,
но достаточно замкнутые ячейки. Различия в социальном по-
ложении выступают в схеме Д. Шевалье как вторичный эле-
мент. «Между обособленными семейными группами,— пишет
он,— устанавливаются отношения соседства, вассальные, союз-
нические связи; таким образом, возникает социальная иерархия
семейных кланов, которая реализуется в форме экономического
господства, административно-юридической власти» [322, с. 8L
Д. Шевалье развивает мысль о том, что весь механизм со-
циальных связей в традиционном арабском обществе опреде-
лялся системой родства. Особенности традиционного города
Д. Шевалье рассматривает сквозь призму его пространствен-
ной структуры, подчеркивая, что характер социальной органи-
зации отражен в архитектурных ансамблях арабских городов.
Кубические формы жилой застройки как нельзя лучше подхо-
дят для того, чтобы ограничивать замкнутые пространства
(дом, квартал) и обеспечивать изоляцию племенного или се-
мейного клана. Над массой зданий возносятся стрелы минаре-
тов, символизирующие идею абсолюта, универсализм ислама,
призывающего к всеобщему единению в общине верующих.
Надо сказать, что теории востоковедов, пытавшихся обнару-
жить в психологической атмосфере, царившей в мусульманском
городе, в барьерах, разделявших его этнически пестрое на-
селение, залог устойчивости «азиатских» деспотий и причину
расхождения исторических путей Востока и Европы, уже полу-
чили достаточно аргументированную критику, в том числе и в
зарубежной историографии. В частности, известный специалист
по социальной истории Ближнего Востока Г. Баер расценивал
попытки создать единую, обобщающую модель арабского или му-
сульманского города как генерализацию явлений, характерных
для совершенно конкретного района, местности, страны, при
недостаточном внимании к специфике локальных условий и из-
менениям во времени [261, с. 107]. В опубликованных за по-
следние годы монографиях советских авторов, посвященных го-
родам средневекового Востока, подчеркивалась необоснованность
анализа истории городского строя в отрыве от процессов, проис-
ходивших в аграрной сфере, которые являлись, безусловно, ре-
шающими в феодальном обществе ([105; 118]). Как известно,
повышение социальной и политической роли бюргерства в За-
падной Европе происходило на фоне широких сдвигов, затраги-
вавших весь общественный порядок, а вопрос о городских воль-
ностях приобретал остроту, причем неодинаковую в разных
странах, в связи с борьбой против феодалов, притязавших на
личную свободу горожан (обстоятельство, как правило отсут-
ствовавшее на Востоке).
Следует отметить, что выводы специалистов по арабским
странам о детальной регламентации деятельности цехов, тор-
говли и т. д., об отсутствии общегородских корпоративных орга-
низаций, подобных европейским, делаются обычно на основе изу-
чения ближневосточного города османской эпохи, унаследовав-
шего византийскую традицию, или по материалам Каира. Меж-
ду тем необходимо еще ответить на вопрос, сколь показателен
пример Каира, во многом уникального, гигантского по средне-
вековым меркам города, являвшегося к тому же столицей стра-
ны-оазиса с исключительно высоким даже для Востока уровнем
административно-экономической централизации, со слаборазви-
той сетью провинциальных городов. В связи с этим стоит вспом-
нить, что и в Европе многие крупные городские центры не поль-
зовались муниципальным самоуправлением; скажем, Париж (а
Франция — классическая страна «коммунальных революций»)
12
-был подчинен королевскому прево. Сталкиваясь с ситуацией,
когда в арабских городах население являлось достаточно од-
нородным в конфессиональном отношении и не имело обычая
селиться по кварталам замкнутыми общинами, как было в
Магрибе, многие авторы стремятся притянуть действительность
к заранее заданной схеме, истолковывая борьбу между город-
скими партиями (например, бушевавшую в Рабате начала
XVII в. по поводу представительства в диване) как разновид-
ность межплеменной, если не этнической розни и признак сег-
мента рности общественной структуры [244].
Обращает на себя внимание и такой факт, как повышенный
интерес некоторых исследователей, прежде всего американских,
к вопросам межплеменных отношений, их роли в прошлом и
современной действительности. Можно назвать целую серию
работ, посвященных странам Магриба эпохи позднего средне-
вековья, нового и новейшего времени, трактующих проблему,
которую авторы формулируют как механизм конфликтов и фе-
номен власти в однородном (разграниченном лишь по сегмен-
там— племенам и кланам), т. е. социально не дифференциро-
ванном, обществе (см., например, [369; 370; 521]). Судя по все-
му, этот интерес нельзя относить только на счет расширения
чисто научного поиска. Здесь явно просматривается намерение
затушевать классовое содержание процессов, протекающих в
развивающихся странах и национально-освободительном дви-
жении.
Тезис о сегментарном — у некоторых исследователей «асим-
метрично сегментарном» — принципе социальной организации
получил заметное распространение в литературе, посвященной
странам Северной Африки, хотя попытки использовать методи-
ку и понятия, в которых современная западная этнология обыч-
но анализирует доклассовые или протоклассовые общества,
при описании всей целостности социальной структуры доколо-
ниального Магриба встречают и убедительные возражения (см.,
например, [321]).
Весьма характерно, что многие западные социологи, зани-
мающиеся, например, Марокко, почти буквально переносят ис-
торико-этнографические схемы на современную действитель-
ность этой страны. Утрируя некоторые особенности традицион-
ной политической культуры и истории становления сил
национально-освободительного движения, такие авторы, как
Д. Уотербери, Д. Энтелис, настаивают на том, что все совре-
менные политические партии Марокко, включая коммунистиче-
скую, являются, по сути дела, воспроизведением старинных се-
мейных, клановых и племенных структур (критику этих взгля-
дов см. [179, с. 7—9]).
В то же время нельзя не заметить, что во многих работах,
относящихся к популярному в современной западной науке те-
чению социоантропологии, в скрытой форме возрождены тео-
рии, развивавшиеся в свое время реакционными французскими
13
историками колониального периода, делавшими, подобно
Э.-Ф. Готье, акцент на взаимоотчуждении этнических общно-
стей, хотя в данном случае проблема конфликтной ситуации
переносится в плоскость различий между патрилинейными
структурами, «группами механической солидарности» и т. д.
* * *
Нужно сказать, что большинство работающих в Западной
Европе и США историков-востоковедов не ставят вопроса о
сущностном содержании социальных отношений и политической
организации доколониальных обществ стран Магриба. Как из-
вестно, значительная часть западных исследователей подверга-
ет сомнению обоснованность определения средневековых араб-
ских и арабо-османских обществ как феодальных, ввиду того
что они не обладали рядом признаков, характерных для «клас-
сического», европейского феодализма. Другие признают появле-
ние в арабских странах временных, неустойчивых феодальных
институтов либо «квазифеодальных» структур. В буржуазной
историографии существует тенденция и к полному отрицанию
возможности применения при анализе социальной действитель-
ности Востока абстракций, выработанных на основе изучения
исторического опыта европейских стран. Многие ученые пред-
почитают пользоваться лишь термином «традиционное общест-
во» и придают ему самое широкое значение, подразумевая все
формы социальных отношений, существовавших до «капитали-
стической модернизации» колониального периода (подробнее
см. [215]).
Впервые проблема теоретического осмысления и выявления
закономерностей исторического развития Магриба была под-
нята в 60-х годах в связи с дискуссией о понятиях «феодализм»
и «азиатский способ производства», развернувшейся в кру-
гах французских историков-марксистов. Основные итоги этой
дискуссии, в частности материалы специальных конференций,
организованных в 1968—1969 гг., были отражены в ряде перио-
дических научных изданий, главным образом в серии статей,
опубликованных на страницах журнала «Пансе», и в несколь-
ких сборниках, выпущенных французским Центром марксист-
ских исследований [363; 498; 499]. В полемике приняли активное
участие востоковеды, занимающиеся арабскими странами Се-
верной Африки, а также некоторые историки и социологи, пред-
ставляющие научную общественность Алжира, Туниса и Ма-
рокко.
Не касаясь деталей дискуссии, можно отметить, что в ходе
обсуждения не было найдено однозначных решений, высказы-
вались весьма противоречивые точки зрения. Одни ученые при-
водили аргументы в пользу того, что социально-экономический
строй доколониального Магриба представлял собой вариант
азиатского способа производства. Другие пришли к выводу о*
14
позднем формировании феодальных структур, датируя начало
этого процесса XVIII в. Третьи склонялись к точке зрения, что
существовала смешанная система экономических отношений, в
которой отсутствовал формационнообразующий элемент.
Французские историки-марксисты Ив Лакост, А. Нуши и
А. Пренан, авторы книги «Алжир. Прошлое и настоящее» и
ряда других монографических исследований по социально-эко-
номической истории Северной Африки, указывали, например,
на «парадоксальный процесс феодализации», начавшейся в Ал-
жире лишь в XVIII в., «в тот самый момент, когда Западная
Европа переживала промышленную революцию» [412, с. 179].
В основе этого процесса лежала, по их мнению, политика пра-
вящей янычарской клики, которая, утратив доходы от морского
разбоя и работорговли, с конца XVII в. обратилась к эксплуа-
тации сельскохозяйственных ресурсов страны и начала захват
земельных угодий. Параллельно, как отмечают авторы, шло уг-
лубление неравенства внутри общины и установление вассаль-
ных отношений между целыми племенными коллективами.
Ив Лакост в дальнейшем более детально развил идею о фео-
дальной или псевдофеодальной иерархии, выступавшей в Маг-
рибе не в классической форме, связанной с частноправовыми
поземельными отношениями, а в виде пирамиды племен — мо-
гущественных, приближенных к власти, и «коллективных вас-
салов», подчиненных, зависимых племен. Отмечая лишь внеш-
нее, поверхностное сходство сеньориальной иерархии средне-
вековой Европы и отношений неравенства, получивших разви-
тие в Северной Африке, он полагает, что общество Магриба,
описанное Ибн Халдуном (XIV в.), находилось в целом на ста-
дии перехода от военной демократии к раннеклассовым струк-
турахМ [411, с. 31, 40, 43].
Французский исследователь Рене Галиссо также обратился
к вопросу о формационном характере общества Алжира ос-
манской эпохи. В статьях и книге, посвященных этому периоду,
он сделал вывод, что алжирское общество можно назвать фео-
дальным, но с оговоркой, что «его эволюция шла в ином на-
правлении, нежели историческое развитие европейского фео-
дализма» [362, с. 22]. Возражая тем ученым, которые
характеризовали общество Магриба на рубеже XVIII—XIX вв.
как сегментарное, не знавшее классовых различий и организо-
ванное «по семейной модели», Р. Галиссо доказывает, что под
оболочкой патриархально-племенных структур, на первый
взгляд действительно как бы составлявших каркас обществен-
ного здания, скрывались классовые противоречия, свойственные
феодальному порядку [363, с. 57—93]. Вместе с тем Р. Галиссо
подчеркивает специфику конституирования социальных связей
в доколониальном Алжире. У него мы находим и формулиров-
ку «феодализм командования»; под этим термином Р. Галиссо
подразумевает отличный от европейского тип феодального об-
лцества, с особой системой взаимодействия между базисом и
15
надстройкой: последняя выступает как более активное, первич-
ное начало [362, с. 22].
Принявшая участие в дискуссии французская исследова-
тельница Л. Валенси особо подошла к проблеме формационной
характеристики общества Магриба, предложив использовать
понятие «архаический способ производства» [518; 519]. Основ-
ная идея Л. Валенси (отстаиваемая автором в ряде статей и
монографий, посвященных странам Северной Африки предко-
лониалыюй эпохи) сводится к тому, что выдвинутое в «Капи-
тале» учение о развитии и смене экономических формаций от-
ражает прежде всего историю западных обществ, но не охва-
тывает всего многообразия существовавших в мире типов об-
щественных систем. Вне действия этого закона оказывается и
Северная Африка: Л. Валенси считает, что общество Магриба
XVIII — начала XIX в. следует характеризовать как архаиче-
ское, поскольку фундаментом его социальной и политической
организации являлись кровнородственные связи. Генеалогиче-
ское предание, пишет Л. Валенси, определяло мироощущение
людей того времени и их представления об историческом прош-
лом. «Индивид существовал в системе концентрических кругов,
самым большим (внешним) из которых являлась группа родст-
венных племен, возводивших свое происхождение к общему —
реальному или мифическому — предку». Внутренний же, изна-
чальный круг — большесемейная группа, своего рода ячеичное
племя [519, с. 711, 712]. Следуя логике своей схемы, автор
в конечном итоге рисует несколько идеализированную картину,
делая общее заключение (кстати, во многом приходящее в про-
тиворечие с результатами принадлежащих ей же самой кон-
кретных исследований и разработок), что в доколониальном
Магрибе имелись различия в богатстве, в имущественном по-
ложении отдельных лиц при некоем всеобщем равенстве. По-
следнее, по словам Л. Валенси, обеспечивалось «демократиче-
ским порядком распределения средств производства» внутри
племен либо подобных им традиционных коллективов, благода-
ря чему «бедняк и неудачник всегда мог найти спасение от пол-
ной нищеты». Эта система, покоившаяся на семейных началах,
по мнению автора, являлась стабильной, способной к самовос-
производству и была взорвана только проникновением европей-
ского капитала [518, с. 200—203].
Нельзя не отметить, что дискуссия по теоретическим пробле-
мам истории доколониального Востока, поднятая в марксистской
науке, оказала большое влияние на представителей прогрессив-
ной общественной мысли афро-азиатских стран, в том числе
на ученых Алжира, Туниса и Марокко, на ориентацию их кон-
кретно-исторических исследований. Для работ современных маг-
рибских историков (А. Хенья, М. Крайем, Т. Башруш, М. Ше-
риф и др.) характерен интерес к изучению общины, поземель-
ных отношений, налоговой системы, что стало возможным
благодаря введению в научный оборот ранее малоизвестных
16
источников, например фискальных документов тунисского госу-
дарственного архива, относящихся к XVII—XIX вв.
В новаторском исследовании марокканского ученого А. Ла-
руи «История Магриба. Опыт синтеза» ставится программная,
с его точки зрения, задача «деколонизации исторической нау-
ки», пересмотра ряда установившихся представлений и выра-
ботки новых принципов периодизации истории Северной Аф-
рики. Назрела необходимость, пишет он, отойти от традицион-
ной схемы периодизации, так или иначе притянутой к собы-
тиям, внешним по отношению к региону, найти объективные
критерии, «позволяющие выделить последовательные уровни раз-
вития экономики, общества, государственной организации, куль-
туры» [415, с. 16].
В монографии, представляющей одно из наиболее крупных
обобщающих исследований последних лет по истории данного
региона, А. Ларуи высказывает и весьма плодотворную, на
наш взгляд, мысль о том, что племенные образования Магриба
следовало бы рассматривать не как извечную данность, а как
структуры времени упадка (structures de decadence).
Алжирский исследователь А. Джеглул также выступает с
критикой позиций авторов, признающих крайнюю отсталость,
едва ли не первобытность социальных форм, существовавших
в Северной Африке. Он подчеркивает, что неправомерно счи-
тать определяющими черты общественного строя, которые про-
являлись в период регресса [345, с. 68]. Опираясь на работу
К. Маркса (конспект книги русского исследователя М. Кова-
левского), Джеглул усматривает особенность доколониального
Алжира в том, что классовое общество здесь сложилось без
разрушения племенной общины. Но поскольку феодальный спо-
соб производства, пишет А. Джеглул, характеризуется частным
присвоением земли, уничтожением общинной собственности и
племенной сельской организации, а в Алжире этого не наблю-
далось, то наиболее приемлемой является дефиниция «азиат-
ский способ производства». При этом автор ссылается на Вит-
фогеля и Сюре-Каналя, которые не связывают это понятие
только с экономикой, основанной на крупном ирригационном
хозяйстве [345, с. 65].
Большое влияние на взгляды радикальной научной интелли-
генции арабских стран оказали исследования Самира Амина
(директор африканского Института экономического развития и
планирования в Дакаре), одного из наиболее популярных тео-
ретиков в области современных экономических проблем и ис-
тории мирового капиталистического хозяйства. Стремясь дать
новое определение, заменяющее понятие «азиатский способ про-
изводства», которое, с точки зрения Самира Амина, неудовлет-
ворительно прежде всего в силу «географической» привязанно-
сти термина, он дифференцирует цивилизации древности и
средневековья, вводя категории «данническая формация» и
«торгово-данническая формация* [252-, с. 13^-19]. В предложен-
2 Зак 115
ной им глобальной модели исторической эволюции средневе-
ковый арабский мир составляет подтип в основной семье до-
капиталистических формаций, базировавшихся на даннической
эксплуатации (tribute-paying' formations). По отношению к это-
му главному, наиболее распространенному виду классовых об-
разований феодальный строй — сугубо европейское явление —
выступает как боковая ветвь или периферийный вариант разви-
тия. (Зарождение капитализма на базе феодального строя на-
ходит в схеме Самира Амина логическое объяснение, так как он
считает, что именно на периферии происходит слом всякой фор-
мационной системы.)
Согласно теории Самира Амина, арабский мир, за исклю-
чением Египта, имевшего больше сходных черт с Китаем, не-
жели с соседними странами, являлся неземледельческой ци-
вилизацией. «Везде в этой засушливой, полуаридной зоне,—
пишет он,— сельскохозяйственная деятельность была неустой-
чивой, а прибавочный продукт, который мог изыматься у
крестьян, был слишком скудным. Техника сельскохозяйствен-
ного производства была слаборазвитой, производительность
труда низкой; уровень жизни деревни был близок к физиче-
скому минимуму, формы социальной организации неизбежно
несли черты примитивного коллективизма. Не было достаточ-
ной основы для того, чтобы получать прибавочный продукт в
масштабе, который позволил бы существовать феодальному
классу, да и вообще сложиться высокой цивилизации...» [252,
с. 37]. Если цивилизация, по его мнению, и достигла блестяще-
го расцвета, то лишь благодаря внешним источникам, за счет
концентрации прибавочного продукта, созданного за пределами
региона [252, с. 38, 43].
Самир Амин различает богатые и бедные даннические фор-
мации; к последним, по его мнению, принадлежали бы государ-
ства Магриба и Леванта, не обладай они выгодным географи-
ческим положением и монополией на транзитные операции [252,
с. 19—20].
Обосновывая свой тезис о преимущественно посредническом
характере экономики арабских государств Северной Африки,
Самир Амин в одной из своих книг называет Египет и Анда-
лусию странами, обеспечивавшими города Магриба сельскохо-
зяйственной продукцией [250, с. 179]. Нам представляется, что
автор преуменьшает значение аграрного производства в сред-
невековом Магрибе, игнорируя тот факт, что в ряде районов
оно имело высокий для своего времени технический уровень и
товарный характер. Далеко не точным является и утвержде-
ние о чисто перераспределительных, «паразитических» функци-
ях магрибинских городов и сугубо коммерческой основе их об-
разования. Крестьянский мир, пишет Амин, был чужд «торго-
вой цивилизации»: в Леванте, где существовало языковое един-
ство, крестьянские общины обособлялись в религиозном отно-
шении (друзы, марониты и т. д.), в Магрибе, где господство-
18
вал суннитский толк ислама и
му признаку было однородным ^СеЛеНИе по конфессион
горах, сохраняя берберский «ык.Г/Г"80 ^«poST
Достаточно спорными являются некГаИ [251’ с Ю]
используемые С. Амином при анализе п РЫе общие поНЯТИЯ
номики, например категории «богата/»1?ПВ1алистической эко-’
< Се0Д°п Ра3ЮЯ ПР°екция в прошлое современных"35" Ф°рмация
«Север — Юг», «центр — периферия»/ V6₽™ представлений
концепции снижается и тем, что автоп пасом НОСТЬ его
но-экономическую структуру арабских государств"^Ти-
рованных по принадлежности к земледельческой\бо
цивилизации, как в целом статичную, почти не по™ТрГ0В0Й
внутренним изменениям, вплоть до включения регион«РТННуЮ
44 4М5иР5°2х1ОЗЯЙСТВеННЫХ связей колониальной эпохи [252 Гз!
Итак, специфика общественного устройства доколониального
Магриба в последние годы привлекла большой интерес в зару-
бежной, и прежде всего марксистской, историографии, в кру-
гах прогрессивной научной интеллигенции стран Северной Аф-
рики. Однако за рамками анализа остаются еще многие грани
этого вопроса. Следует, в частности, заметить, что в теорети-
ческих работах, посвященных данной теме, применительно к
Алжиру, Тунису и Марокко в основном использовались источ-
ники и материалы, относящиеся к османской эпохе и периоду,
непосредственно предшествовавшему колониальной экспансии.
В результате в фокусе внимания оказались традиционные хо-
зяйственные уклады и социально-политические общности, яв-
лявшиеся продуктом длительного исторического процесса, но
рассмотренные как бы в последнем временном срезе.
* * *
В советском востоковедении вопрос о генезисе и ^вд”алвЙ
но-формационной эволюции общественных Г/обое внимание в
эпохи занимает большое место, прив социальных инсти-
связи с изучением типологии традицио х ах ]|Х роли в «ко-
тутов, сложившихся в афро-азиатск об1Рестве’нных процессах,
странам Ближнего Восто Мейера, Д- Е- Ер „чя
вой, советских тюркологов М • ВЫВОды служилиВме.
С. Ф. Орешковой и дРпр?Хва°нби°ябШважНейшим ориентир^ ьм*
автора настоящего исследова фактически оставался в -истори-
сте с тем Магриб до тиРеских проблем Ра'
зрения при изучении е р инаЛСЯ в с°° в в (сМ., напри-
ческого процесса, а если и У отстаЛЫХ регионов
ботах, то в качестве одног
2*
мер, 1196]). Как уже отмечалось выше, это связано прежде все-
го со слабой изученностью социально-экономических аспектов
истории Северной Африки. Исключение составляет фундамен-
тальное исследование Н. А. Иванова, посвященное образованию
системы условных земельных пожалований (икта) в государст-
вах XIV в. [155]; автор, однако, ограничился в своей статье
констатацией своеобразия феодального строя в регионе, где в
роли обладателей икта выступали кочевые племена. Достаточ-
но развернутую формулировку, определяющую уровень истори-
ческого развития позднеосманского Алжира, дал Р. Г. Ланда
в упомянутой выше монографии. Автор пришел к заключению,
что Алжир первой трети XIX в. представлял собой, по сущест-
ву, средневековое феодальное общество со многими архаиче-
скими чертами и отчасти еще находившееся в процессе феода-
лизации. Он пишет, что это была «военно-феодальная деспотия,
опиравшаяся на крайне неоднородный базис с преоблада-
нием или значительным удельным весом нефеодальных отно-
шений: патриархальных, рабовладельческих и множества пере-
ходных форм» [173, с. 55].
С этим мнением нельзя не согласиться, однако остается от-
крытым вопрос об уровне общественного развития страны в
более ранние эпохи, о содержании эволюционных процессов,
разворачивавшихся на протяжении более чем тысячелетней
истории, разделяющей момент арабского завоевания Северной
Африки и последние дни правления алжирских деев.
Таким образом, как в советской, так и в зарубежной марк-
систской историографии не выработана цельная концепция ис-
торического развития общества Северной Африки до француз-
ской колониальной экспансии XIX в., начавшейся с завоевания
Алжира. Поэтому есть необходимость остановиться на этой
теме.
В предлагаемой читателю монографии сделана попытка дать
комплексный анализ экономических, естественно-географиче-
ских и политических факторов, а также этнических процессов,
определивших своеобразие исторического развития Магриба
эпохи средневековья и начала нового времени. Автор, разу-
меется, не претендует на систематическое и целостное изложе-
ние истории региона в столь широких хронологических рам-
ках. Задача состоит в том, чтобы выделить узловые моменты
социально-экономической истории, те переломные этапы, кото-
рые можно считать вехами крупных периодов. Однако в ряде
случаев в работе в чисто информативном ключе дается описа-
ние отдельных событий прошлого, проливающих свет на ло-
кальную специфику общественного строя феодальной эпохи. Это
представляется тем более необходимым, что в советской во-
стоковедной литературе, как мы уже отметили, история Магри-
ба получила недостаточное отражение и многие факты извест-
ны лишь узкому кругу специалистов.
Глава I
ПРИРОДНАЯ СРЕДА.
ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ЗАСЕЛЕНИЯ
И ХОЗЯЙСТВЕННОГО ОСВОЕНИЯ
ТЕРРИТОРИИ
То обстоятельство, что географическое положение и природ-
ная среда играли большую роль в истории любого народа, оп-
ределяя в какой-то мере даже его мироощущение и психоло-
гический склад, а главное — условия развития производитель-
ных сил, характер территориально-общественного разделения
труда и внешних экономических контактов, не нуждается в из-
лишних доказательствах. Хорошо известно следующее высказы-
вание К- Маркса и Ф. Энгельса: «Историю можно рассматри-
вать с двух сторон, ее можно разделить на историю природы
и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны;
до тех пор, пока существуют люди, история природы и история
людей взаимно обусловливают друг друга» [7, с. 16].
Влияние географических данных, особенно рельефа местно-
сти и климата, было предметом внимания историков с первых
шагов становления самой исторической науки, но каждая эпо-
ха с ее проблемами порождает новый интерес и меняет угол
зрения, под которым изучаются процессы взаимодействия при-
родной среды и общества, соотношение естественно-географиче-
ских и социальных факторов. Например, сложная экологиче-
ская ситуация, возникшая на современном этапе развития про-
изводительных сил индустриальных обществ, а также те объ-
ективные трудности, с которыми сталкиваются освободившиеся
страны в деле строительства национальной экономики, особен-
но подъема и модернизации сельского хозяйства, заставляют
исследователей задуматься о том, не могли ли определенные
•естественные процессы, такие, скажем, как «усыхание Азии»
или антропогенные изменения природной среды (вытаптывание
пастбищ, сильное засоление почв, видимо происшедшее в Месо-
потамии, и т. п.) иметь большое значение и в прошлом, влияя,
подобно скрытой пружине, на ход развития цивилизаций.
Особый интерес эта проблема представляет применительно
к арабским странам, в том числе к Магрибу, где природная
среда и в древности, и в средние века претерпевала значитель-
ные изменения — возможно, более резкие, чем в зоне влажного
тропического климата (Южная, Юго-Восточная Азия) или в
среднеевропейской зоне.
21
Хотя взаимодействие общества и природы всегда является
отношением двух переменных величин, в данном регионе, осо-
бенно в условиях сосуществования земледельцев и кочевников,
оно носило выражение динамический характер. Как будет по-
казано ниже, экологические изменения в Магрибе органически
вплетались в социально-экономические процессы, активно влияя
на состояние земельного фонда, как известно представлявшего
собой на докапиталистической стадии развития важнейшее ус-
ловие и средство производства. Под влиянием миграций, внеш-
ней колонизации, территориального перераспределения населе-
ния достаточно быстро изменялись формы хозяйственной дея-
тельности человека и его адаптации к окружающей среде. По-
этому рассмотрению генезиса и эволюции феодального строя
в Северной Африке необходимо предпослать общий обзор фи-
зико-географических условий региона и его внутренних обла-
стей, а также охарактеризовать основные этапы заселения тер-
ритории и формирования первичных для средних веков хозяй-
ственно-культурных типов.
ОСОБЕННОСТИ РЕЛЬЕФА, ПОЧВ И КЛИМАТА
По своим природным условиям изучаемый регион принад-
лежит к двум контрастным геоботаническим и климатическим
зонам. Тогда как северная часть Магриба — омываемая океани-
ческими и морскими водами горная страна — имеет типичные
черты средиземноморского природного комплекса (а в навет-
ренной полосе увлажняется даже обильнее, чем близлежащие
провинции Пиренейского п-ова), на юге наблюдается переход
к ярко выраженным пустынным ландшафтам, которые прости-
раются как в сторону Нильской долины, так и в меридиональ-
ном направлении, в глубь континента, приблизительно на
2 тыс. км.
Ядром Магриба является Атласская природная область, ко-
торая представляет собой горную систему альпийского возрас-
та с отдельными вкраплениями более старых герцинских мас-
сивов, обрамленную широкой — подобной террасе — на западе
и узкой, прерывистой на севере полосой прибрежных равнин.
Климат имеет признаки, характерные для средиземноморских
полусухих субтропиков. Дожди выпадают в зимнее время, ко-
торое и является основным периодом сельскохозяйственных ра-
бот. Распространена вечнозеленая жестколистная флора, анало-
гичная растительным формациям, развитым в Южной Европе.
Мощный молодой массив Атласских гор, разбитый сбросами
на блоки, весьма разнообразный по формам рельефа (здесь
можно встретить столовые равнины, альпийские пики, куэсто-
вые гряды и т. д.), резко отличается от основного монолитного
фундамента Африканского континента, сложенного из древней-
ших пород докембрия и характеризующегося преобладанием
сглаженных поверхностей. В известном смысле эта горная стра-
22
на является как бы оторвавшимся клином Европы. Поднятая с
морского дна в ходе тектонических процессов третичного пе-
риода и причлененная к материковой платформе в виде вы-
ступа, Ахласская складчатость имеет много сходства с горны-
ми сооружениями южной оконечности Пиренейского п-ова не-
посредственным продолжением которых она и являлась, когда
существовал перешеек на месте Гибралтарского пролива.
В приатлантической части Магриба основные горные ство-
лы (Средний Атлас, Высокий Атлас и Антиатлас) дугообраз-
но простираются с юго-запада на северо-восток. Это вели-
чественные горные массивы, развернутые амфитеатром к океа-
ну. Южная гряда (Антиатлас) является частью древнего цоко-
ля и состоит из оголенных гор, рассеченных ущельем вади Дра.
На севере система Высокого и Среднего Атласа почти смыкает-
ся с короткой горной дугою Рифа, которая упирается в Гибрал-
тарский пролив и повторяет своей линией крутой изгиб Среди-
земноморского побережья между Мелильей и Сеутой. В цен-
тральной и восточной областях Магриба хребты вытянуты вдоль
Средиземного моря двумя цепями, заключающими между со-
бой равнинные плато. Это так называемый Береговой Атлас
(или Телль) и Сахарский Атлас, которые местами почти парал-
-лельны друг другу, но на востоке, в области общего пониже-
ния массива, сливаются, образуя холмистые возвышенности,
ограниченные с юга Дорсалем (Тунисским хребтом).
Приморские низменности, благодатные для земледелия, за-
нимают в центральной части Магриба небольшую площадь, так
:как горы редко отходят от береговой линии на значительное
расстояние. Только возле г. Алжир, на равнине Митиджа, ко-
торая является синклинальной впадиной, перекрытой напласто-
ваниями песка, глин и конгломератов, имеются достаточно про-
сторные сельскохозяйственные угодья, хотя в прошлом почвы
были местами сильно заболочены.
Восточнее Митиджи горные сооружения Кабилии — остатки
древнего герцинского массива — непосредственно подступают к
морю в виде крутых обрывов, оставляя место лишь маленьким
бухточкам. Здесь нарушается широтное простирание Телль Ат-
ласа, который огибает с юга глыбу Кабильских гор и вновь
приближается к морю в Тунисе, где северные берега тоже пред-
ставляют собой негостеприимные, скалистые уступы. Лучшие
земли находятся в коридоре равнин по течению р. Меджерда.
Хребты Атласских гор достигают 3000—4000 м в Марокко,
опускаются до 1000—1200 м в центральной и восточной частях
Магриба (с максимальной отметкой 2300 м в массиве Орес),
прежде чем погрузиться в море у Тунисского залива. Они пере-
хватывают насыщенные влагой северо-западные ветры Атлан-
тики. Осадки составляют, как правило, 300—600 мм в год (по
средним многолетним данным), в отдельных районах превы-
шают 1000 мм. Летом под влиянием Азорского антициклона ус-
танавливается длительная сухая и жаркая погода.
23
Речная сеть развита слабо. Типичны реки с непостоянным
течением — вади, оживающие лишь после дождей. В короткие
дни паводков по обычно сухим ложбинам проносятся мутные
ревущие потоки. Даже относительно крупные непересыхающие
реки, впадающие в Средиземное море,— Меджерда, Шелифф,
Суммам — в летнюю межень подходят к крайнему спаду стока
(1—3 куб. м/сек). На востоке Магриба, южнее Телль Атласа,
вади, даже берущие, подобно вади Зеруд, начало на склонах
Тунисского хребта, не достигают моря, а только 5—8 раз в
столетие, при мощных половодьях, селевые потоки переполняют
мелкие озера на низменностях, и вода докатывается до по-
бережья.
Наиболее полноводны реки атлантического склона, беру-
щие начало в Высоком и Среднем Атласе и обеспеченные снего-
вым питанием: Себу, Умм-эр-Рбия, Тенсифт, Бу-Регрег. Однако
режим их неравномерен, что практически исключает судоходство
(возможное лишь кое-где в низовьях) и затрудняет использова-
ние водных ресурсов для орошения. Например, Себу в бурные
паводки сбрасывает более 3 тыс. куб. м/сек, но средний годовой
расход реки может снизиться до 30 куб. м/сек. Умм-эр-Рбия
питается источниками воклюзского типа (вырывающимися из
карстовых пород) и принимает ряд крупных притоков, она
длиннее и полноводнее Себу, отличаясь более устойчивым рас-
ходом: при низком уровне 40 куб. м/сек.
В верхнем течении все марокканские реки имеют характер
горных потоков, но, спускаясь на равнины, иногда становятся
похожими по профилю на европейские реки: Себу у выхода
из Среднего Атласа, близ Феса, капризная и бурная река, а по
долине Гарб течет лениво, описывая извилистые меандры.
Несколько относительно больших рек на западной окраине
Магриба составляют, однако, исключение; главные из них ус-
тупают по полноводности, скажем, Оронту (годовой расход у
г. Антакья — 80 куб. м/сек), не говоря уже о крупных и даже
средних европейских реках.
В целом для современной гидрографической сети Северной
Африки характерны сезонные водотоки, к которым слово «ре-
ка» может применяться лишь условно. На протяжении большей
части года их ложбины кажутся сухими. Заключенные между
крутыми и осыпающимися берегами русла загромождены пес-
чаными или галечниковыми наносами, хотя вода нередко со-
чится меж камней, образует лужицы и дает жизнь зарослям
тамариска.
С юга Атласская область ограничена Сахарой, бесконечные-
просторы которой отделяют Магриб от Черной Африки и в из-
вестной степени изолируют его от Египта и других стран Ближ-
него Востока. Недаром в арабской географической литературе
часто встречается название Джазирату-ль-Магриб, что в пере-
воде означает Западный остров (или Остров заката) Г Сахара
окружает этот регион, как море остров, но в то же время
24
является его частью. Горный барьер Сахарского Атласа, пред-
ставляющий собой смятый при поднятии альпийских складок
край гранитной материковой платформы, препятствует прорыву
нагретых над экватором воздушных масс и образует относи-
тельно устойчивый северный рубеж Сахары, которая активно
наступает на полосу саванн. Однако горячее дыхание пустыни
проникает далеко на север, в пределы Атласской области, и
создает общий аридный фон. Под мощным влиянием Сахары
местами на плато и в межгорных впадинах образовался ланд-
шафт сухих степей, близкий к полупустынному. Таковы алжи-
ро-марокканские высокие равнины между цепями Берегового
и Сахарского Атласа. Они приподняты до 500—1000 м над
уровнем моря, не имеют внешнего стока и представляют собой
замкнутые бассейны с монотонным рельефом, в которых застаи-
ваются большие соляные озера. Количество осадков здесь па-
дает до 200—300 мм. Полуаридный климат, переходный от суб-
тропического к пустынному, характерен и для обширной замкну-
той котловины Марракешский Хауз, и для «пустыни Ангад»,
как называли средневековые географы низменность по сред-
нему течению р. Мулуя, которая впадает в Средиземное море,
обогнув восточное крыло Рифских гор. Широкая полоса степей
проходит через центральные районы Туниса, где последние вос-
точные отроги Атласа плавно опускаются в виде ступенчатого
рельефа к заливу Сирта.
Таким образом, полупустыни и сухие степи не только окайм-
ляют, но местами и прямо вклиниваются в территорию Атлас-
ской природной области.
Сахара, крупнейшая пустыня мира, отличается обширностью
безводных пространств и дает лишь минимальные возможно-
сти для хозяйственной деятельности человека. Бронированная
панцирем из камней и щебня либо покрытая застывшими вол-
нами грядовых песков, она всюду подступает к предгорьям Ат-
ласа, захватывая и возвышенные участки, а на востоке Маг-
риба, у залива Габес, непосредственно выходит к берегу Сре-
диземного моря.
Пустынные ландшафты Сахары сформировались в результа-
те взаимодействия рельефа и климата, который, как полагают
ученые, сложился в параметрах, близких к современным, уже
за 10—11 тыс. лет до н. э. и окончательно установился на ру-
беже нашей эры.
Хорошо известно, что с конца плейстоцена, в период круп-
ных колебаний мирового климата, сахарская область пережи-
вала три относительно влажные фазы, последнюю из которых,
самую умеренную, большинство специалистов относят к
VI(V) —середине III тысячелетия до н. э. Жители праистори-
ческой Зеленой Сахары, вероятно более многочисленные, чем
обитавшие в ней номады средневековья, занимались охотой на
крупных животных, о чем свидетельствуют наскальные рисунки,
изображающие слонов, жирафов, носорогов, диких буйволов.
25
На знаменитых фресках и петроглифах Тассили (Южный Ал-
жир) изображены многочисленные сцены пастушеской жизни,
отдельные фрагменты живописи позволяют предполагать нали-
чие усложненного собирательства, если не зачаточного земле-
делия.
Однако со второй половины III тысячелетия до н. э. начался,
необратимый процесс усыхания древних саванн и установления
климата, характерного для нынешней эпохи. Его главнейшими
чертами являются господство пассатных воздушных течений,
сильные ветры и необычайная сухость воздуха, нагревающегося
у поверхности до таких температур, которые дают основание
считать Сахару самой жаркой областью Земли.
Правда, не исключено, что некоторое увеличение влажности:
в сахарском поясе наблюдалось с 1800 (или 1600) по 500 г.
до н. э. Во времена Геродота Сахара уже была суровой пу-
стыней, но ее все-таки можно было пересекать на колесницах^
запряженных лошадьми или волами, находившими в дороге до-
статочно питьевой воды. Описания же ранних арабских авто-
ров дают картину, фактически полностью совпадающую с со-
временной. Сахарский цоколь представляет собой опущенную
область материковой платформы, на которой очень полого зале-
гают осадочные слои мергелей, известняков и песчаников, тол-
ща которых особенно велика в обширных зонах синеклизы
(прогиба) древнего фундамента. Таковы, например, непроходи-
мые «песчаные моря» в алжирской Сахаре. Преобладание мо-
нотонных, выровненных поверхностей является в немалой мере
следствием сильнейшей ветровой эрозии, обрушения горных,
пород и сноса во впадины остаточного материала. В Сахаре
доминируют равнины в виде плоскогорий и низменностей с вы-
сотой менее 500 м, а в прибрежных районах — менее 200 м над
уровнем моря.
Однообразный, сглаженный рельеф нарушается лишь в цен-
тральной части Сахары, где расположено куполообразное под-
нятие нагорья Ахаггар (крайний юг Алжира) с отдельными вы-
сотами до 3000 м, а на поверхность выходят обнаженные кри-
сталлические породы. Ахаггар, «нагорье духов», представляет
собой вершину пологого свода внутри Сахарского цоколя и
имеет концентрическое строение. В ядре находятся гранитные:
массивы, увенчанные конусами потухших вулканов. За их об-
рывистыми склонами располагается частично разрушенный тер-
расный пояс ступенчатых плато с покровом из песчаника (мест-
ное название — «тассили»). Следами активного вулканизма*
третичного и древнечетвертичного времени являются базальты
и лавовые поля. Горную систему Центральной Сахары назы-
вают остаточной, поскольку первичный рельеф подвергся силь-
ным разрушениям. Зубчатые, иглообразные вершины, испещ-
ренные трещинами глыбы одиноких гор возвышаются над на-
сыпью камней и обломков. На плато Тассилин-Адджер в про-
цессе выветривания образовались колонны высотой до 80 м~
26
Сколь бы ни были негостеприимными пустыни Аравийского
п-ова, родины арабов, Сахара обладает еще более суровым
климатом. Температура воздуха в тени здесь достигает, по от-
дельным измерениям, +58°, а поверхность способна нагревать-
ся до +70—80°. Над Сахарой почти всегда ясное небо и чрез-
вычайно интенсивна солнечная радиация. При редкой облачности,
высоких температурах, сухости воздуха и отсутствии расти-
тельного покрова излучение достигает очень высоких показа-
телей. Дождей здесь, как правило, не бывает годами, и выпа-
дают они в виде непродолжительных мощных ливней, в не-
сколько минут затопляющих впадины и низменности. Поэтому
в самом сердце Сахары наводнения грозят жизни путника так
же, как зыбучие пески и зной.
На окраинах сахарской зоны годовая сумма осадков нахо-
дится на уровне до 100—200 мм, на большей же части терри-
тории составляет в среднем менее 50 мм. Но во многих внут-
ренних районах этот показатель приближается к нулю.
В Сахаре почти постоянно дуют сильные ветры и образуют-
ся песчаные бури. По данным специалистов, в среднем из ста
дней только шесть бывают безветренными. Тяжелым испыта-
нием для жителей Северной Африки, в том числе и прибреж-
ных районов, являются приходящие весной из центра пустыни
горячие феновые ветры. Кроме того, часто налетает шквали-
стый ветер самум, который приносит клубы пыли и песка; при
этом температура воздуха повышается до +50°, а относитель-
ная влажность падает почти до нулевой отметки.
Такого рода пыльные бури (часто регистрируемые и в на-
стоящее время на юге Алжира) создавали большие препятствия
для караванной торговли, погребая в пустыне тысячи людей и
транспортных животных. Как писал географ X в. Ибн Хаукаль,
-они временами прерывали прямой путь из золотоносной Ганы в
Египет, способствовав тем самым развитию более безопасных
трасс, направленных на север, к магрибинским городам [87,
с. 61].
Характерной чертой ландшафтов Сахары являются остатки
древних озер — так называемые шотты, заполненные илистым
грунтом, который после дождей расползается в безбрежное бо-
лото, обычно же покрыт сверкающей на солнце твердой солевой
корой. Полоса шоттов тянется с запада на восток по окраине
Атласской области. Крупнейшими являются Шотт-Мельгир в
Алжире (площадью 6,7 тыс. кв. км) и Шотт-эль-Джерид в Ту-
нисе (5 тыс. кв. км). Днища многих шоттов находятся ниже
уровня моря.
Если не учитывать Великий Нил, «транзитную реку», зарож-
дающуюся в горах Экваториальной Африки и одиноко пере-
секающую пустыню с юга на север, не принимая ни одного при-
тока, то вся Сахара представляет собой безводную область с
остаточной гидрографической сетью. Это сухие ложбины — ва-
ли (уэды), которые заполняются водой лишь на несколько дней
27
или часов после ливней. Их система наиболее развита в при-
брежной низменности Сиртика, в отрогах Атласских гор, а так-
же в области центральносахарского порога, где от Ахаггара
веером расходятся русла древних рек, являвшихся постоянны-
ми водотоками в эпохи более влажного климата. В самой без-
жизненной части Сахары — Ливийской пустыне, отделяющей
Магриб от Египта,— даже сухие уэды почти не встречаются.
В отличие от североаравийских пустынь, имеющих не только
более умеренный климат, но и значительные площади с выхо-
дом на поверхность подземных вод, в Сахаре в целом и в пу-
стынях Магриба в частности очень мало оазисов, и почти все
они расположены как бы ожерельем по границе с Атласской
областью. При этом в западной, приатлантической части Са-
хары оазисы чаще находятся на берегах «полурек», таких, как
вади Сус, в конусах ущелий, у выноса потоков, спускающихся
с южных склонов Антиатласа (например, полоса оазисов доли-
ны Дра). Местные условия позволяют не только выращивать
финиковую пальму и другие плодовые деревья, но также зани-
маться хлебопашеством. Берущие начало в горах Высокого
Атласа вади Зиз и Герис обеспечивают водой большой оазис
Тафилалет, на юго-востоке Марокко. В восточной же стороне
Магриба наиболее значительная группа оазисов располагается
у подземных источников по берегам солончаковой впадины
Шотт-эл ь-Джерид.
В глубине магрибинской Сахары, на значительном удалении
от субтропической Атласской области, оазисы — большая ред-
кость. Крупнейший из них был создан путем строительства си-
стемы плотин сравнительно поздно (в X в.) на возвышенности
Мзаб, образующей своего рода мост между хребтом Сахарского
Атласа и нагорьем Ахаггар.
Таким образом, условия внутренних районов Сахары прак-
тически не представляют возможности развивать иные формы
хозяйства, кроме высокоподвижного кочевого. Поэтому в исто-
рический период (с конца II тысячелетия до н. э.) хозяйствен-
ная деятельность общества сосредоточивалась в основном в
пределах атласской зоны, севернее 26-й параллели на востоке
(Алжир, Тунис), где ведущую роль играло богарное земледе-
лие, со времен римской колонизации широко сочетавшееся с
цистерновым орошением, позволяющим максимально использо-
вать атмосферные осадки.
При этом следует отметить, что климату Алтасской природ-
ной области, находящейся одновременно под влиянием океани-
ческих пространств и гигантской пустыни, свойственны кон-
трастность и неустойчивость. На сравнительно небольших рас-
стояниях наблюдаются резкие различия уровня увлажнения и
температурного режима, связанные с изменением высотности
и форм рельефа. Если на прибрежных равнинах и в разверну-
тых к западу горных массивах преобладает мягкий морской
климат, то уже на подветренных склонах Берегового Атласа
28
появляются отчетливые признаки континентальности, а внутри
атласской зоны отдельные районы, такие, как узкая депрессия
Ходна между Высокими равнинами и плато Константины, пред-
ставляют собой жаркие пустынные анклавы, приближающиеся
по всем ландшафтным характеристикам к сахарскому типу.
В то же время некоторые горные массивы, в том числе Сред-
ний Атлас и омываемая Средиземным морем Кабилия, отли-
чаются суровыми, а порой и снежными зимами.
Приатлантический район и вся средиземноморская полоса,
от Сеуты до Бизерты, орошаются дождями, которые приносят
западные и северо-западные ветры, и только на восточном по-
бережье Туниса атмосферные осадки в основном зависят от
северных и северо-восточных воздушных потоков. Режим выпа-
дения осадков столь неравномерен, что, по мнению некоторых
специалистов, применительно к Магрибу среднегодовые данные
оказываются малопоказательными.
Основная масса осадков в виде дождя (реже — снега) при-
ходится на три месяца: ноябрь, декабрь, январь либо декабрь,
январь, февраль. При этом для богарного земледелия в Маг-
рибе, так же как в Левантийской (Сиропалестинской) области,
первостепенное значение имеет не количество осадков, как та-
ковое, а их характер и распределение на протяжении сельско-
хозяйственного года, начало которого в большинстве районов
приходится на сентябрь.
Бедой для земледельца являются как запаздывание осенних
дождей, так и их избыток или слишком раннее наступление
дождливого сезона2. Этим объясняется характерная для тради-
ционной аграрной экономики Магриба изменчивость площади
обрабатываемых сельскохозяйственных угодий: в XVIII—
XIX вв. колебания размеров пашни от года к году достигали
порой почти двукратных величин. Не менее опасными являются
отклонения от нормы — даже в пределах нескольких дней —
в весенний период, когда завершается созревание урожая. По-
этому в местности, лежащей, скажем, между изогиетами 400
и 600 мм, иной год, за который выпало лишь 300 мм осадков,
может оказаться куда более урожайным, нежели тот, когда
их сумма достигла, казалось бы, оптимального уровня, но рас-
пределение во времени было неблагоприятным.
В целом же смена засушливых и дождливых периодов про-
исходит циклично, причем приблизительная амплитуда цикла
равняется пяти-десяти годам. Характерно, что такой ритм ко-
лебаний отмечался и в хрониках, относящихся к XI—XIII вв.
(см. [83]), и в описаниях XVIII в., что практически совпадает
с данными гидрометрических наблюдений, ведущихся на регу-
лярной основе с конца XIX в.
Благодаря сложной мозаике горного и равнинного релье-
фа почвенно-растительный покров отличается большим разно-
образием. В целом для Атласской природной области харак-
терен переход от коричневых карбонатных почв собственно
29
средиземноморского типа, преобладающих на севере, к серо-
коричневым на внутренних равнинах. Под горными лесами и
кустарниками расположены бурые, слабо оподзоленные почвы.
Глубина покрова, как правило, невелика: в сезон дождей бур-
лящие потоки сносят в море огромную массу взвешенного ма-
териала.
Общим свойством коричневых почв являются содержание в
них перегноя в пределах 4—6%, иссушение верхних горизонтов
летом, вызывающее подтягивание солей. Серо-коричневые поч-
вы предсахарских равнин, где содержание гумуса падает до
3—4%, перемежаются с обширными солончаками. У южных
границ Атласской области наблюдается постепенный переход
к примитивным, иначе говоря, «скелетным» почвам галечнико-
щебнистых и песчаных пустынь.
Определенным своеобразием обладают почвы приатлантиче-
ских равнин Марокко. Наиболее плодородный край у океана —
это равнины Нижняя Шауйя и Дуккала, где за счет богатого
травяного покрова, веками создававшего гумусово-аккумуля-
тивный горизонт, развит поверхностный слой темноцветных
почв «тирс», классификация которых остается спорной. Мно-
гие специалисты считали их аналогом черноземов. В ряде райо-
нов распространены песчаные и глинисто-песчаные почвы «хам-
ри» на твердом субстрате известковых пород, имеющие красно-
ватую окраску, так как они насыщены соединениями железа.
В отличие от берегов Атлантики с их «красной» землей
и глинистыми темноцветными почвами черноземного ряда (в
Африке подобные встречаются также в ЮАР) восточное крыло
Магриба, тунисский Сахель — так называют выступ побережья
между Малым Сиртом и п-овом Эт-Тиб,— представляет собой
равнину с песчаными, отчасти эоловыми почвами (классифи-
кация Ж. Дэспуа, см. [337, с. 76]). Как рельеф поверхности,
монотонно плоской, так и почвенный покров Сахеля не отли-
чаются от ландшафта сухих степей, что занимают ныне все
пространство между Тунисским хребтом (Дорсалем) и оази-
сами Шотт-эль-Джерид. Лишь ближе к Кайруану появляются,
хотя и неглубокие, аллювиальные почвы, созданные наносами
мелких вади, текущих с запада на восток.
Надо сказать, что все многочисленные классификации почв
Магриба, предложенные учеными, в том числе пользовавшими-
ся системой, разработанной русской школой почвоведения (от-
сюда— выделенные на ряде карт чернозем, подзол и т. д.),
лишь в основных чертах совпадают с традиционной классифи-
кацией, если можно так назвать определения, которые дали
местным почвам земледельцы, исходя из практических свойств.
Так, с точки зрения тунисцев, земли, лежащие южнее Дорсаля,
в основном относятся к типу «рмель» (от слова «песок»); к
более влажным и темным почвам, развитым в межгорных до-
линах Атласского массива на севере, они применяют общее
название «телль».
.30
Как правило, почвы Северной Африки трудно обрабатывать.
Аллювиальные пласты, лежащие по речным долинам, легко
подвергаются размыву. Они оглинены, содержат много гальки
и засолены уже на глубине 1 м. Даже самые плодородные зем-
ли типа марокканских тирс часто покрываются известковой
коркой, которую приходится разбивать перед сельскохозяйст-
венной обработкой земли.
Для Северной Африки характерны интенсивные эрозионные
процессы. Известный специалист по географии Магриба
Ж. Дэспуа писал: «Страна горных массивов, подверженных
сильнейшей водной эрозии, степных пространств, открытых буй-
ным ветрам, Северная Африка имеет поверхность, покрытую
тонкой, прерывающейся пленкой почв, которые разнообразны
по своему составу, но в одинаковой степени отличаются не-
прочностью... Больше, чем где бы то ни было, здесь оказывает-
ся губительным разрушение растительного покрова, снабжаю-
щего перегноем и закрепляющего почвы» [337, с. 80].
Известно, что при нынешнем положении дел страны Маг-
риба не в состоянии обеспечить себя сельскохозяйственной
продукцией; уровень производства подвержен резким колеба-
ниям, вызывающим по крайней мере два заметных снижения
валового сбора зерна и урожая других важнейших культур в
течение каждых десяти лет. Достаточно заглянуть в любой гео-
графический справочник, чтобы убедиться в том, что регион об-
ладает средним, если не самым низким агроклиматическим по-
тенциалом в Африке и намного уступает азиатским странам.
Автор настоящего исследования провел в свое время подсче-
ты, которые показывают, что в период с 1900 по 1980 г. в Ту-
нисе и Алжире, вместе взятых, ежегодный сбор зерна варьиро-
вался в пределах 15—30 млн. ц при средней урожайности в
Алжире от 4 до 8 ц/га, в Тунисе — от 3 до 9 ц/га в зависимости
от погодных условий. В самом урожайном за истекшее десяти-
летие сельскохозяйственном году (1974/75) в одном Алжире
было собрано 27 млн. ц (в Тунисе— 12 млн.), но этот рекорд-
ный показатель не превышал пика начала века. В Марокко-
урожайность зерновых несколько выше: она составляет обыч-
но от 8 до 12 ц/га, но далека от среднемировых показателей
(подробнее см. [132, с. 66, 103, 173]).
Следует также отметить, что размеры обрабатываемых пло-
щадей существенно не изменялись против максимума, достиг-
нутого в период французской колонизации (в Алжире — к кон-
цу XIX в., в Марокко —к 30—40-м годам нынешнего столетия);
попытки их расширения не приносят результатов, так как эро-
зия ежегодно выводит из строя десятки тысяч гектаров полез-
ных угодий, а распашка целины, особенно тяжелым плугом,
нередко приводит к ускоренному процессу опустынивания. Все
это как будто бы подтверждает мнение, что соседствующему
с Сахарой, почти лишенному рек Магрибу сама природа уго-
товила судьбу быть окраиной «богатых» цивилизаций и пере-
31:
жить лишь временный расцвет благодаря транзитной торговле
в средние века.
Однако из античных источников мы узнаем, что Северная
Африка в былые времена являлась житницей Рима. В отли-
чие от гористой Италии, где характер местности, благоприятст-
вуя развитию плодоводства и пастбищного животноводства, за-
труднял для целого ряда районов полевое хозяйство, Север-
ная Африка с ее сменяющими крутые горы низменностями и
плато обладала обширными пространствами, пригодными для
хлебопашества. Согласно специалистам, изучавшим статистиче-
ские данные о хлебной торговле в древнем мире, Египет, где
урожайность зерновых составляла около 17 ц/га, при императо-
ре Августе давал на вывоз 20 млн. модиев хлеба, а провинция
Африка — вдвое больше — 40 млн. [18, с. 27; 325, с. 679].
По римской системе мер модий составляет около 4,7 кг. Следо-
вательно, экспорт зерна достигал 3,5 млн. ц. По оценкам, про-
изведенным рядом исследователей, в год смерти Августа
(14 г. н. э.) в провинции Африка, территория которой тогда
охватывала Тунис без сахарской окраины и небольшую часть
Алжира (область Константины), было около 6 млн. жителей
[402, с. 375]. Правда, Дж. Рассел, а вслед за ним Ш. Иссави
считают эту оценку несколько завышенной; реконструкции
французского историка Пикардо дают для Туниса первых ве-
ков нашей эры цифру 2,5 млн. жителей [465, с. 25]. Отсюда
можно вывести общий показатель для римской Африки — 5 млн.
жителей. Так или иначе, сельскохозяйственное производство в
14 г. н. э. превышало внутренние потребности; экспорт хлеба
из провинции составлял свыше 0,5 ц на душу населения, и,
по всей вероятности, он увеличивался со II в. н. э. Вывозили
отсюда не только зерно: в анонимном географическом трактате
IV в. н. э. сообщалось, что Африка «доставляет масло всем
народам мира» [141, с. 30]. С учетом этих фактов можно сде-
лать два предположения. Первое: в средние века произошло
естественное иссушение региона. Однако ученые в большин-
стве своем отвергают такую точку зрения: приморские районы
Магриба испытывали на себе те же колебания климата (на-
пример, некоторое увеличение сухости в III в. н. э., последо-
вавшее затем повышение влажности и т. д.), какие отмечались
и в других районах Средиземноморья. Второе: имели место
антропогенные изменения природных ландшафтов и как след-
ствие изменение продуктивности сельского хозяйства, на опре-
деленном (важно определить—каком) этапе достаточно су-
щественное. В литературе выдвигалось третье предположение,
а именно: римляне знали секреты земледелия, утраченные за-
тем арабами. Эти вопросы требуют специального рассмотрения,
и к ним мы вернемся в следующих разделах настоящей работы.
Не забегая вперед, однако, отметим, что, по археологическим
данным, развитие хлебопашества в зоне римской колонизации
чаще всего практиковалось без террасирования, местами вы-
32
зывало утрату почвой влаги; между тем террасное земледе-
лие с древнейших времен использовалось коренным берберским
населением в Тунисе, Алжире и особенно на юге Марокко [340,
с. 37]. Поэтому частичное отвоевание римских территорий бер-
берами накануне прихода арабов совсем не обязательно влекло
за собой снижение уровня агротехники. Что же касается «му-
сульманской эпохи», то в описаниях арабских географов (во
всяком случае, до XII в.) Магриб предстает как зеленеющая
земля, полная рек и источников, возле которых крутились мель-
ницы, подъемные колеса, а в гаванях стояли суда, ожидающие
загрузки зерном. Все это лишний раз свидетельствует о необ-
ходимости тщательной проверки фактов, положенных в основу
глобальных историко-типологических моделей, таких, как пред-
лагает Самир Амин (см. Введение), привлечения данных исто-
рической географии при оценке объективных условий развития
общества на разных этапах формационной эволюции и меры
господства природы над материальным производством.
НАСЛЕДИЕ ДОИСЛАМСКОЙ ЭПОХИ:
АНТИЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
И БЕРБЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО
Для понимания закономерностей (общих и локальных) про-
цесса формирования общественных структур и государствен-
ности средневекового Магриба необходимо учитывать не только
факторы, связанные с арабским завоеванием, привнесшим це-
лый комплекс уже сложившихся к VIII в. в Халифате право-
вых и социальных норм, но и специфику развития отдельных
историко-географических областей региона в доисламскую
эпоху.
Имевшие место в древности различия с точки зрения; тем-
пов и характера социального развития, обусловленные как .при-
родными'факторами и особенностями первых стадии этногене-
за, так и неоднозначностью влияния, которое оказывала на хо-
зяйственную деятельность и материальную культуру * местного
населения внешняя колонизация, во многом предопредёлйли1
неравномерность исторических процессов и на послёдукзиХем1
этапе, т. е. в интересующий нас период средневековья. /
Северная Африка, которая, с точки зрения греков гомеров-1
ского периода, являлась пределом обитаемого мира, по мере
расширения античной ойкумены играла роль пограничной, пе-
реходной зоны между средиземноморско-ближневосТочйым
центром формирования рабовладельческих цивилизаций и вос-
принимавшей импульсы этого центра периферией. Общинно-
родовые либо раннеклассовые отношения, характерные для
«царств» берберских вождей-агеллидов, вплоть до эпохи му-‘
сульманских завоеваний господствовали не только на окраин’ах
региона, но частично и' внутри его, особенно в горно-степных 3
3 Зак. 115 33
районах, которых не коснулась территориальная экспансия.
Карфагена и Рима (Орес, Кабилия, Высокие равнины) 3.
Анализируя даже узкоэкономические аспекты жизни средне-
векового общества, необходимо иметь в виду то обстоятельст-
во, что на пороге средневековья отдельные внутренние области
Магриба имели далеко не одинаковый тип хозяйства и уровень
развития производительных сил, не говоря уже о разрыве в чис-
ленности и плотности населения, который существовал между
Дальним Западом с его глухими горными лесами, болотистыми
равнинами, едва освоенными человеком, и Центрально-Восточ-
ным Магрибом, где, как образно писали арабские хронисты,
путник двигался все время в тени садов, ни на минуту не те-
ряя из виду города.
Автохтонное население Магриба (у греческих авторов—ли-
вийцы, позднее получившие название «берберы») складывалось
в результате смешения аборигенов Атласской области, о раз-
витии которых за десять тысяч лет до нашей эры можно су-
дить по памятникам верхнего палеолита, с несколько опере-
жавшими их в прогрессе материальной культуры насельниками
Сахары, продвигавшимися на север по мере пульсирующего
усыхания ее древней флоры.
Большую роль в доисторический период играли миграции
с востока — из районов Нубии и Верхнего Египта, Передней
Азии, а возможно, и из более отдаленных областей. По одной
из гипотез, очагами таких передвижений, с которыми специали-
сты связывают появление на территории Магриба стоянок чело-
века, занимавшегося интенсивной охотой с применением лука и
собирательством наземных моллюсков (IX—V тысячелетия
до н. э.), а также первых признаков неолита (IV тысячелетие
до н. э.), могли быть Кавказ либо Иранское нагорье. Несом-
ненно также наличие контактов с Иберийским п-овом, откуда
в западные районы Северной Африки проникла, например, ме-
таллургия бронзы и меди [265].
Существует и точка зрения, согласно которой Восточный
Магриб являлся самостоятельным, хотя и второстепенным цент-
ром возникновения первичного земледелия. Во всяком случае,,
археологические находки IV тысячелетия до н. э. убедительно-
свидетельствуют о наличии начатков земледелия и скотовод-
ства, а также о появлении керамики. В дальнейшем благодаря
притоку пастушеских племен Сахары, которая ко II тысячеле-
тию до н. э. окончательно трансформировалась в пустыню, в
Атласской области быстро совершенствовались навыки табунно-
го скотоводства; и не случайно со временем становится столь-
знаменитой нумидийская конница, состоявшая из ливо-бербе-
ров, живших на территории современного Северного Алжира.
С юга же проникали и негроиды, которые оседали в полосе
оазисов, где в результате миксаций образовался особый тип
темнокожих берберов.
Следует отметить, однако, что при современном уровне изу-
34
ченпости материала все реконструкции древнейших этапов этни-
ческой истории Северной Африки весьма условны. Чрезвычай-
ная пестрота антропологических признаков, характеризующих
различные группы берберов, могла быть связана и с притоком
европейских племен, пересекавших Гибралтар в доисториче-
скую эпоху и в более поздние времена. К берберам бежали
римские рабы, среди них растворялись германцы, а возможно,
и славяне, оказавшиеся в Африке в столетия «великого пересе-
ления народов». (Корни славянских слоев этнографы XIX в.
находили, например, в говорах берберов Кабилии и в местной
топонимике [23, с. 150].) Все это давало пищу для самых раз-
нообразных и противоречивых гипотез. Проблема осложняется
и тем, что берберы, живущие в разных уголках Магриба, не
имеют общего самоназвания (в древности они называли себя
«амазиг», т. е. «свободные люди») и говорят на диалектах
(наречиях), которые многие лингвисты рассматривают как род-
ственные, но самостоятельные языки.
Также не представляется возможным выявить связь между
берберскими племенами, их союзами, упоминаемыми в римских
и византийских источниках (массилы, гетулы, маврусии и т. д.),
и теми генеалогическими группами (санхаджа, зената, масму-
да), на которые подразделяли берберское население Магриба
средневековые арабские авторы. У последних, кстати, были по-
пулярны «химьяритская» версия, связывавшая происхождение
берберов с Южной Аравией, и легенда о том, что коренные жи-
тели Магриба восходят к прародителю Джалуту, т. е. Голиафу
(87, с. 99].
Ясно лишь одно, что в начале I тысячелетия до н. э. в хо-
зяйственной деятельности автохтонного населения преобладало
оседлое и полукочевое скотоводство, в основном коневодство и
разведение крупного рогатого скота. Земледелие, как правило,
служило вспомогательным занятием. На засушливых плато и
в предсахарье отдельные племена специализировались на овце-
водстве. Распространение верблюда, использовавшегося к пе-
риоду арабских завоеваний главным образом племенами трипо-
литанцев (луата) и кочевниками приатлантической Западной
Сахары, относится не раньше, чем к III в. н. э., когда он был
заимствован из Азии.
Поскольку вопрос о роли скотоводства, и особенно его ко-
чевых укладов, в истории Магриба имеет важное значение,
есть смысл остановиться подробнее на фактах, отражающих
развитие этого вида хозяйства в регионе.
Известно, что доисторическая Зеленая Сахара являлась од-
ним из главных мировых очагов становления скотоводства. При
этом в отличие от древних азиатских кочевников, имевших в
составе стада преимущественно лошадей, верблюдов и мелкий
рогатый скот, неолитические скотоводы Сахары вели хозяйство,
ориентированное в первую очередь на разведение крупного ро-
гатого скота. Поэтому в специальной литературе их даже при-
3*
пято называть коровопасами. Как полагают ученые, именно в
Северной Африке обитали основные виды дикого быка, тур и
коровья антилопа, прирученные человеком [201, с. 6]. Что же
касается коз, овец, лошадей, то они, вероятнее всего, были до-
местицированы вне региона и проникли в ходе миграций перед-
неазиатского населения. Как отмечает Дж. Д. Кларк, период
наиболее интенсивной жизни в Сахаре — с V тысячелетия до
2500 г. до н. э. Народы негроидного и афро-средиземноморского
происхождения вели полукочевой образ жизни, использовали
легкие переносные жилища и держали скот в огороженных за-
гонах [163, с. 190]. Судя по наскальной живописи, практикова-
лось отгонно-пастбищное скотоводство.
Когда в III—II тысячелетиях до н. э. основная масса на-
сельников Сахары сдвигалась в пределы Атласской области и
на ее окраины, в результате приспособления к иным экологиче-
ским условиям, смешения сахарцев с местными охотниками-со-
бирателями и примитивными земледельцами, произошло форми-
рование новых хозяйственно-культурных типов. В этих процессах,
во всяком случае после Троянской войны, определенную роль
играли греческая колонизация, предшествовавшая финикийской
на тунисском побережье, и частичное смешение «народов мо-
ря» с ливо-берберским субстратом, на базе чего сложилась,
например, «всадническая культура» гарамантов (предки совре-
менных туарегов), занимавших территорию несколько южнее
берегов Большого Сирта и знаменитых своими быстроходными
колесницами.
Этническая картина Северной Африки начала I тысячеле-
тия до н. э., воссозданная с учетом данных археологии и по
сведениям Геродота и других античных авторов, показывает,
что основной зоной расселения собственно кочевников (ливий-
ские номады) являлась территория от Дельты Нила до
Сиртики включительно. В Атласской области преобладало комп-
лексное производящее хозяйство оседлых скотоводов-земледель-
цев (греческие названия: лотофаги, мадзии, дзавеки на терри-
тории Триполитании и современного Туниса, западнее — дзиган-
ты), хотя в глубине Атласской зоны, на плато и у отрогов
горных хребтов, получил развитие более подвижный хозяйствен-
ный тип с выраженным скотоводческим уклоном [201, с. 90].
Наконец, на карте древнего Магриба выделяется юго-запад-
ный, позднейший по времени своего формирования ареал рас-
селения «полных номадов», каковым являлись окраины Саха-
ры, прилегающие к Атлантическому океану (территория совре-
менной Мавритании и район Сегиет-эль-Хамра), откуда авто-
хтонные обитатели, негроиды бафуры, были вытеснены бербе-
рами, пришедшими с севера в результате миграций IV—III вв.
до н. э. (подробнее см. [122]).
Переход части берберов, прежде всего жителей Восточного
Магриба, к земледелию как основному виду занятий произошел
во второй половине I тысячелетия до н. э. в результате пря-
36
моги воздействия более развитых цивилизаций средиземномор-
ско-ближневосточного центра. Выявленные археологами на
территории Туниса изменения в области материальной культу-
ры свидетельствуют о том, что уже на рубеже XIII—XII вв.
до н. э. местное население имело регулярные контакты с греко-
эгейским миром, что согласуется и с гомеровским мифом о
странствиях Одиссея и его приключениях на Острове Лотофа-
гов (Джербе). Античные авторы называли и основанный здесь
греческий город Масшелу.
Однако решающее значение в процессах этнообразования и
в хозяйственном развитии Восточного Магриба имела фини-
кийская колонизация, которая началась в XII в. до н. э. с со-
здания приморских городов-факторий (древнейшие из них —
Утика, Хадрумет—ныне Сус) и завершилась образованием
могущественной Карфагенской державы (VII в. до н. э.).
Сам Карфаген, основанный, согласно легенде, бежавшей из
Тира царицей Дидоной, заключившей хитроумную сделку с
местным вождем о покупке земли, был расположен на резко
выдвинутом в море мысу, в нескольких километрах севернее
современного города Тунис. В период своего расцвета он пре-
вратился в многонаселенный город, который, как утверждает
Страбон, насчитывал до 700 тыс. жителей. (Видимо, речь идет
о совокупном населении территории, подчиненной карфагенским
суфетам.) Известно, что экономическая мощь Карфагена, воз-
главившего федерацию городов, заключалась в посреднической
торговле, а разбросанные по всему кольцу Западного Средизем-
номорья владения пунов (как называли римляне карфагенян)
имели обычно небольшую сельскохозяйственную округу. Но Во-
сточный Магриб, прежде всего территория от г. Табарки на се-
веро-западе до Тапаруры (Сфакса) на юго-востоке, был в этом
государстве мореходов «аграрным ядром» и зоной внутренней
колонизации.
По мере укрепления Карфагенской федерации многие пле-
мена, прежние ее мирные союзники, оказались на положении
подданных. Вместе с тем часть берберов вливалась в население
пунийских городов, перенимая хозяйственные навыки, язык и
верования выходцев с Востока.
Время финикийского господства в Восточном Магрибе — пе-
риод развития крупномасштабного зернового хозяйства и по-
ливного земледелия. По описаниям античных авторов, часть
городской территории самого Карфагена (так называемый
квартал Мегара) утопала в садах, была занята под огородные
культуры и перерезана оросительными каналами. Трактат кар-
фагенянина Магона о земледелии — единственное произведение
пунийской литературы, переведенное на латынь,— лег в осно-
ву всех известных нам римских сочинений по агрономии. Мож-
но отметить, что в этот же период сложилась аграрная спе-
циализация некоторых районов, сохранившаяся до наших дней.
Ведущим зерноводческим районом Северной Африки уже тогда
37
стала долина р. Баграда (Меджерда). И характерно, что од-
ним из притязаний Рима, послужившим поводом к последней
Пунической войне, было как раз требование уступить «большие
поля» на берегах Баграды в пользу «друга римского народа» —
нумидийского царя Масиниссы.
После падения Карфагена (146 г. до н. э.) на протяжении
почти девяти веков история Восточного Магриба была тесно
переплетена с судьбами римского мира, причем эта территория
нередко становилась ареной событий, имевших решающее зна-
чение для развития военно-политической и социально-экономи-
ческой истории самого римского государства.
Бывшая столица поверженных пунийцев была восстановлена
и сделана административным центром первой из африканских
провинций Рима. Она так и называлась—Проконсульская
провинция Африка. (Это наименование позднее перешло в
арабский язык как Ифрикийя.) Первоначально Проконсульская
провинция занимала только северо-восточную часть современ-
ного Туниса, но после гражданских войн и африканского похо-
да Цезаря ее границы были продвинуты на юге до Кастилийи
(нынешний Джерид), на западе — до линии, проходящей через
Константину. По решению сената в 44 г. до н. э. в состав Про-
консульской провинции были окончательно включены приле-
гающие с запада земли мелких царьков-агеллидов, лишенных
власти за помощь, оказанную ими в свое время Помпею.
Благодаря своей близости к Апеннинскому п-ову и интен-
сивному развитию земледелия Проконсульская провинция Аф-
рика приобрела исключительное значение в экономической жиз-
ни Рима, став крупнейшим экспортером сельскохозяйственных
продуктов, а по снабжению хлебом метрополии, для подвоза
которого из здешних мест в императорском Риме существовал
специальный флот, Африка оттеснила на задний план даже
плодороднейший Египет [241, с. 8].
Наряду с тем в Проконсульской провинции широкое рас-
пространение получило выращивание оливкового дерева; мас-
лина на многие века заняла монопольные позиции на восточ-
ном побережье Магриба (нынешний тунисский Сахель). О том,
сколь важное значение имело ее выращивание в хозяйстве рим-
ской, а затем и византийской Африки, можно судить хотя бы
по свидетельству арабского историка XIII в. Ибн Изари или
по сочинению Ибн Абд аль-Хакама (IX в.). Оба автора опи-
сывают один и тот же эпизод, рассказ о котором, видимо, за-
имствован из более ранних, несохранившихся хроник, повество-
вавших о походах мусульман в Магриб.
После первой победы арабов у Сбейтлы (647 г.) предво-
дитель мусульманского войска, взявший с местных властей
контрибуцию в размере 2,5 млн. динаров, спросил у жителей
Ифрикийи, откуда у них столько золота и серебра. Один чело-
век наклонился к земле и выкопал косточку маслины. «Вот,
сказал он,— источник нашего богатства, потому что заморские
38
купцы и жители островов, у которых нет оливкового масла
приезжают покупать его у нас» [41, с. 7; 11, с. 203].
Археологические материалы и данные письменных источни-
ков свидетельствуют о том, что в римскую эпоху в Проконсуль-
ской провинции существовало несколько сотен (только на тер-
ритории Туниса — около 200) городских поселений, колоний и
муниципий [465, с. 171 —190]. Античное общество прилагало ог-
ромные усилия для развития ирригации, в основном ориентиро-
ванной на сбор дождевой влаги, о чем свидетельствуют бес-
численные цистерны, сохранившиеся до наших дней на плоско-
горьях Телля, в Сахеле и других районах. Создавалось также
множество мелких каналов для подведения воды к полям и к
отдельным деревьям. Строительство акведуков и водохрани-
лищ было одним из важных дел муниципальных организаций и,
возможно, одной из сфер применения рабского труда (подроб-
нее см. [285; 431; 512]).
С учетом того влияния, которое оказала городская цивили-
зация Римской Африки на ход становления и развития сред-
невекового магрибинского города, необходимо подчеркнуть од-
но важное обстоятельство, выявленное специалистами-антични-
ками, в частности советскими историками. Оно заключается в
том, что большинство африканских городов, имевших, как пра-
вило, небольшие размеры, являлись коллективами мелких и
средних землевладельцев, многие из которых были непосредст-
венно заняты в производстве. При этом в силу выраженной аг-
рарно-экспортной специализации экономики Римской Африки
классический тип античной земледельческой общины-города
именно здесь, как писал известный советский историк
Н. А. Машкин, получил свое наиболее полное развитие, «вы-
ступал в особенно рельефной, чистой форме» [183, с. 65].
Муниципальная собственность столь отчетливо доминирова-
ла на восточном побережье, что практически не оставляла ме-
ста для развития крупных хозяйств на внегородских террито-
риях (экзимированных сальтусах), которые складывались глав-
ным образом на западных окраинах и в области, соответствую-
щей современному тунисскому Теллю4. И не случайно события,
связанные с мощными восстаниями африканских рабов и коло-
нов, разворачивались в Мавретании и в районе Цирты — Тим-
гада, не затрагивая обычно центральных областей Проконсуль-
ской провинции.
Интересно также отметить, что классический городской
строй в Африке сохранял свою устойчивость дольше, чем в
других областях Римской империи. Многочисленные муници-
пальные надписи II — первой половины III в. н. э. свидетельст-
вуют даже о том, что здесь его расцвет пришелся как раз на
тот период, когда повсеместно уже начался кризис античного
полиса [240, с. 204—226].
Именно II и первая половина III в. н. э.— время основания,
расширения и активной застройки большинства римских горо-
39
лов на территории современного Туниса и Северо-Восточного
Алжира. Они возникали и как поселения италийских колони-
стов, и за счет «урбанизации» старых ливо-финикийских город-
ков и сел, получавших права муниципий. Даже несмотря на
временное прекращение роста городов в середине III в. (свя-
занное с натиском берберских племенных союзов и общим ос-
ложнением политической обстановки в Средиземноморской
державе), строительная деятельность продолжалась вплоть до
рубежа IV—V вв. По мнению ряда исследователей, примени-
тельно к этому периоду (последним десятилетиям накануне
вандальского вторжения) и можно говорить о заметных, доста-
точно резких, хотя и в неравной степени проявлявшихся в раз-
ных районах Магриба признаках кризиса местной полисной
системы (см. [Hl])-
В одной из своих последних публикаций ведущий советский
специалист в области истории Магриба римской эпохи
Е. М. Штаерман высказала мысль о том, что по характеру об-
щественного строя Африка II—III вв. напоминает Италию ско-
рее республиканской, чем императорской, эпохи [241, с. 13].
Весьма репрезентативный с количественной точки зрения мас-
сив африканских эпиграфических памятников не содержит
столь частых в Италии того же времени и в других областях
империи упоминаний о привилегированных и приближенных
рабах, допущенных в «фамилии». Вместе с тем тексты высе-
ченных на камне надписей говорят о широком составе город-
ских курий, включавших лиц разного достатка и не стратифи-
цированных по коллегиям [240, с. 30].
Сравнение с результатами исследований И. Ш. Шифмана,
показавшего замкнутость и элитарность гражданских общин
Сирии эпохи Принципата (I—Ш вв. н. э.) [237, с. 186—227],
лишний раз свидетельствует об относительно демократическом
составе полисных землевладельцев Римской Африки. Судя по
данным эпиграфики, относящимся даже к периоду Поздней им-
перии, на городских территориях было немало парцеллярных
владельцев, в куриях значительный удельный вес имели зажи-
точные, но не исполнявшие должностных обязанностей в маги-
стратуре собственники небольших участков и скромных вилл,
сами занятые в производстве. К тому же на территориях, при-
писанных к крупным городам, находились и муниципии полу-
городского типа, в социальном отношении представлявшие со-
бой более или менее однородные коллективы небогатых вла-
дельцев, редко использовавших рабский труд [141, с. 55, 56].
Подчеркивая известную специфичность истории Магриба- ан-
тичной эпохи, ученые единодушно отмечают, что, несмотря на
значительное развитие, особенно в приморских центрах, ре-
месла и торговли, экономической основой города до поздней-
шего времени оставалось земледелие; и в этом смысле полисная
организация сохраняла свои классические черты объединения
земельных собственников и характерное для античного мира
40
понимание гражданственности, которая, по определению
К- Маркса, «находит свое экономическое выражение в той про-
стой ^форме, что крестьянин является жителем города» [6У
С «аграрностью» экономики связано и своеобразие этики
африканского общества — высокая моральная оценка зажиточ-
ного землевладельца, разбогатевшего сельского хозяина, в эпо-
ху империи уже не свойственная идеологии городской элиты
самого Рима [240, с. 14].
Первые столетия нашей эры, и особенно II в., отмечены так-
же наивысшим взлетом местного искусства, своим жизнерадост-
ным, почти эллинским духом заметно отличавшегося от вели-
чавой торжественности (если речь идет об архитектуре) или
сухого реализма творений мастеров резца императорской эпохи.
Правда, зодчие Африки не создают особого стиля, хотя и пред-
почитают более мягкие формы, чем в официальном Риме, смело
нарушают каноны планировки, вписывая храмы в холмистые
ландшафты. Наиболее полно непринужденность и поэтическое
воображение художников переданы в искусстве полихромной мо-
заики, дошедшем до нас в великом множестве образцов. Теп-
лый и гуманный мир цветных композиций, украшавших жили-
ща горожан и общественные здания, заполнен наряду с излюб-
ленными морскими сюжетами изображениями плодов земли,
гения года, аллегорическими фигурами, символизирующими
сельскохозяйственные сезоны. (Крупнейшее собрание — в На-
циональном музее Бардо в г. Тунис.)
Массовое выведение в Африку италийских колонов, пред-
принятое Гракхами, а затем во времена Августа, и регулярное
размещение в ней ветеранов, наделявшихся землей, содейство-
вали романизации местного населения. Однако вполне вероят-
но, что подавляющая часть жителей римских городов состояла
из коренных нумидийцев. Так, в Северо-Западном Тунисе, од-
ном из наиболее урбанизированных районов в римскую эпоху
(современный вилайет Эль-Кеф), находилась прежде Зама,
резиденция берберского царя Масиниссы, и большинство горо-
дов здесь были основаны в свое время массилами, перенявши-
ми муниципальные порядки карфагенян [268, с. 49]. Позднее они
влились в сословие римских граждан.
Официальная римская религия впитывает элементы древ-
нейших местных верований и культы финикийских божеств (Ва-
ал— Сатурн, Танит — Целестия). Хотя латинский язык наряду
с греческим господствовал в официальной сфере и, естест-
венно, в литературе, пунийская речь оставалась средством об-
щения не только в простонародье, но и в среде римской знати.
У авторов II—III вв., т. е. периода расцвета латиноязычной
африканской литературы, можно обнаружить немало свиде-
тельств, подтверждающих этот факт. В частности, уместно упо-
мянуть нелестную характеристику, которую дает Апулей свое-
му пасынку Сцинию Пуденту, отпрыску богатых рабовладель-
41
цев. Этот именитый юноша, сообщает Апулей, невежда, предаю-
щийся безделью и пьянству. «Разговаривает он все время только
по-пунийски и едва-едва помнит до сих пор несколько гре-
ческих слов, которым когда-то его выучила мать. По-латыни
же он и не хочет и не может разговаривать» [12, с. 92]. Извест-
но также, что по-пунийски предпочитали изъясняться основа-
тель династии Северов, члены его семьи, да и многие другие
выходцы из Африки. Кроме того, филологи признают существо-
вание «африканской латыни» как особого диалекта народного
разговорного языка, видимо находившегося под сильным влия-
нием древнесемитского пунийского5.
Подобные факты, на наш взгляд, опровергают весьма рас-
пространенное в западной науке мнение (поддерживавшееся та-
кими учеными, как С Гзель, Ш. Куртуа, Э.-Ф.Готье, Р. Ле Тур-
но и др.), согласно которому некое «возрождение пунизма» про-
исходило лишь накануне арабского завоевания, когда уже шел
процесс упадка военно-политической мощи Рима.
Таким образом, можно считать, что население Римской Аф-
рики формировалось на базе трех этнокультурных компонентов:
.аборигенного (ливо-берберского), финикийского и греко-рим-
ского. В результате здесь сложился особый этнический тип
«афарик», который арабские авторы раннего средневековья чет-
ко отличали от собственно берберов и «руми» — прямых потом-
ков римлян и византийских греков. Именно афарик и составляли
основную массу жителей Восточного Магриба, слившихся за-
тем в процессе арабизации с выходцами с Востока, появивши-
мися после мусульманских завоеваний. Еще в конце IX в. аль-
Йакуби назвал среди населения Кайруана руми и «подобных
им» (шибхахум), явно имея в виду афарик [36, с. 130]. А гео-
граф XI в. аль-Бакри прямо говорил, что подавляющую часть
жителей г. Габес составляют афарик [77, с. 17].
В отличие от Проконсульской Африки, или Старой Афри-
ки (Africa Vetus), как ее еще называли в Риме, центральные
и западные области Магриба испытывали влияние финикийской
и римской культуры опосредствованно даже во времена наибо-
лее активной колонизации (на рубеже нашей эры полоса лим
почти придвинулась к Сахарскому Атласу), и были далеко
не полностью втянуты в орбиту античного способа производ-
ства.
Известная нам история ранней государственности Нумидии
связана с агеллидами, которые во время Пунических войн то
выступали на стороне карфагенян, то оказывались в лагере их
противников — римлян. Драматический эпизод соперничества
между Сифаксом и Масиниссой, соответственно агеллидами За-
падной и Восточной Нумидии, оспаривавшими власть над всей
страной и невесту, знатную карфагенянку, закончился триум-
фом последнего. Окончательно сделав выбор в ходе Пуниче-
ской войны (218—201 гг. до н. э.) в пользу римских покровите-
лей, Масинисса получил в дар от них завоеванный пунийский
42
юрод Цирту (Константину) и стал единовластным правителем
Нумидии и ее населения, племен массилов и масесилов.
Судя по данным римских источников, при Масиниссе и его
преемниках в Нумидии шел процесс развития земледелия, об-
разования крупных поселений и новых городов. Доживший до
глубокой старости Масинисса, сам в свое время воспитывав-
шийся в Карфагене, вошел в историю как меценат, открывавший
школы, где преподавание велось на пунийском языке, при-
глашавший в свою столицу ученых-греков. В Цирте наряду с
коренными нумидийцами проживало множество римских куп-
цов и ремесленников. В свою очередь, представители нумидий-
ской знати посещали Рим и посылали туда на обучение детей6.
Мирное сосуществование Нумидийского царства и Прокон-
сульской Африки закончилось, однако, спустя столетие, когда
вспыхнула знаменитая война с Югуртой, претендовавшим на
полную независимость от Рима. Восточная часть страны, пер-
воначально разделенная после разгрома сил Югурты (105 г.
до н. э.) на несколько вассальных царств, как уже говорилось,
была присоединена поэтапно к Африке. Западная часть, начи-
ная от Кабильских гор, была выделена в особую провинцию,,
переданную союзнику Рима в борьбе с Югуртой — мавретан-
скому царю Юбе I, а затем поставлена под прямое управление
римских чиновников. Она получила название Мавретании Це-
зарейской — по имени своей столицы Цезареи (современный
Шершель).
Династия Юбы, правившая на северо-западе Магриба, про-
держалась у власти до 40 г. н. э. Ее представители, особенно
Юба II (25 г. до н. э.— 23 г. н. э.), собиратель древностей,,
заказывавший копии греческих скульптур (коллекция их со-
хранилась), были известны как поклонники эллинистического
искусства и одновременно продолжатели пунийских традиций,
на основании чего некоторые специалисты предлагают рассмат-
ривать соответствующий период как «неокарфагенский» [297,
с. 22]. Но влияние этого зависимого от Рима государства, в
состав которого вошел и г. Тингис (Танжер), основанный еще
в конце II в. до н. э. первым известным нам «марокканским»
царем Бокхом7, не простиралось на южные районы Западного
Магриба8. После того как сын Юбы II и Селены-Клеопатры
(дочери знаменитой египетской царицы) Птолемей был умерщ-
влен в Риме по приказу Калигулы, окраинные владения ди-
настии Юбы вошли в созданную тогда провинцию Мавретания
Тингитанская — по названию г. Тингис, ставшего резиденцией
римского прокуратора. Граница с Мавретанией Цезарейской
была установлена на р. Мулуха (Мулуя). Тингис превратился
в крупный порт, от которого была проведена дорога к Атланти-
ческому побережью.
Однако, в Западном Магрибе римляне не пытались осущест-
влять аграрную колонизацию за пределами непосредственной
округи городов. Последние — а их на территории Марокко на-
43
считывалось не более десяти — рассматривались римскими вла-
стями прежде всего как лагеря, опорные базы, обеспечивавшие
безопасность западной границы североафриканских владений и
морские коммуникации, имевшие особое значение для связей с
Пиренейским п-овом. Причем в III—IV вв., в период внутренне-
го кризиса, начавшего охватывать как центр Римской империи,
так и ее провинции, тингитанские города на Атлантическом
побережье, в том числе крупнейший из них — Волубилис (воз-
ле современного города Фес), насчитывавший до 20 тыс. жите-
лей, были покинуты римской армией, вместе с которой ушли и
зажиточные поселенцы. Однако вплоть до арабского завоевания
пришедшие в упадок и заселенные уже берберами города се-
верных приатлаитических равнин сохраняли римскую систему
муниципального самоуправления с соответствующими выбор-
ными должностями и рангами [297, с. 42].
В начале V в. в африканские владения Рима со стороны
Пиренейского п-ова вторглось племя вандалов во главе с Гей-
зерихом. Пройдя быстрым маршем на восток, оно заняло Про-
консульскую провинцию, где и было создано вандальское ко-
ролевство (439—534). Источники сообщают, что общее число
германцев, оказавшихся на территории Магриба, и вовлеченных
в их переселение аланов достигало 80 тыс. человек. Число вои-
нов, взрослых мужчин, по разным оценкам, составляло от
20 тыс. до 50 тыс. человек [141, с. 255].
С периодом вандальского господства историки связывают
начало процессов феодализации, однако они протекали несколь-
ко иначе, чем в Европе эпохи варварских нашествий. Вандалы,
печально известные своим набегом на Рим, в самой Африке
перенимали не только образ жизни и привычки римской рабо-
владельческой знати, но и многие их методы хозяйствования,
хотя часть рабов и колонов получила свободу9.
Наиболее существенные изменения в структуре землевладе-
ния произошли в провинции Зевгитана, как именовалась со
времен Диоклетиана северная область современного Туниса,
старейший хлебный район Карфагена и Римской Африки. Кон-
фисковав латифундии римских посессоров, Гейзерих передал
Зевгитану германскому войску и при этом выделил каждому
мужчине по жребию индивидуальный участок. Если принять
на веру сообщения византийских авторов, то вандалов, получив-
ших наследственные и освобожденные от налогов участки-кле-
ры, насчитывалось до 50 тыс. человек [157, т. 1, с. 298]. В таком
случае средний размер хозяйств в Зевгитане мог составлять, по
нашим подсчетам, от 10 до 20 га 10.
Мы не имеем подробных сведений об устройстве хозяйства
на отошедших к вандалам территориях, но все заставляет ду-
мать, что наделы дружинников не были тождественны франк-
скому аллоду, который, по мнению, например, советского ме-
диевиста А. Я. Гуревича, еще не мыслился как частная собст-
венность, хотя и служил основой мелкого обособленного хозяй-
44
viBa [137, с. д2]. Во всяком случае, источники не фиксируют
развития в Зевгитане, находившейся в самом сердце романизо-
ванных территорий Северной Африки, общинного пользования
землей на родовых началах, столь характерного для Западной
Европы эпохи «великого переселения народов», где варварские
племена распоряжались если не пашней, то лугами, лесными
угодьями и выморочными семейными наделами как коллектив-
ным достоянием (см. [332]).
А это косвенно свидетельствует о большой устойчивости
римских порядков и правовых представлений в позднеантичной
Африке, как видно оказавшихся сильнее жизненного уклада
пришедших сюда германцеви, численностью не уступавших,
скажем, салическим франкам, осевшим среди галло-римлян
[158, с. 40].
В то же время в окрестностях Карфагена, который вновь
стал при Гейзерихе и его наследниках столицей, крупные вла-
дения верхушки куриалов были захвачены самим королем либо
розданы его приближенным и арианскому духовенству; и здесь,
как правило, сохранялись, а порой усиливались рабовладельче-
ские формы эксплуатации. Остальная же территория бывшей
Проконсульской Африки, выделенная еще при реформах Дио-
клетиана в особую провинцию Бизацену, а также Триполитания
и Нумидия получили статус королевского домена. В этих райо-
нах, где вандалы не расселялись, а стояли лишь небольшие их
воинские гарнизоны, какая-то часть собственности бежавшей
римской знати, видимо, попала в руки мелких хозяев из числа
местных жителей; верховным собственником земли считался ко-
роль, и на все население распространялись обязанности по вы-
плате в казну натуральной и денежной подати, значительно
облегченной по сравнению с римскими налогами [141,
с. 245—254].
Таким образом, германское вторжение в целом ускорило
уже начавшийся в Африке процесс разложения рабовладель-
ческих устоев, но развитие аграрного строя не направилось в
русло синтеза частных форм землевладения и привнесенных
варварами общинно-родовых институтов, как это было в той
же Галлии при расселении франков. Напротив, в бывшей Про-
консульской провинции имело место укрепление мелкой частной
собственности, основанной на римском праве, за счет сужения
сферы крупного сенаторского землевладения. Что же касается
такой территории королевского домена, как Бизацена (по со-
временным географическим понятиям — Сахель и Центральный
Тунис), то здесь и ранее, как мы уже говорили, преобладала
средняя и мелкая собственность, связанная с муниципальным
строем. А уцелевшая при вандалах местная городская верхуш-
ка — «достойные люди», упоминаемые в византийских источни-
ках,— не шла в сравнение по богатству и влиянию с карфаген-
скими куриалами, больше всех пострадавшими при земельных
переделах германских королей.
-15
По мнению авторов исследования о периоде упадка Запад-
ной Римской империи и возникновения германских государств.
А. Р. Корсунского (СССР) и Р. Гюнтера (ГДР), в Вандаль-
ском королевстве в значительной степени сохранялись черты
прежнего экономического строя. «Элементы феодализации об-
щества,— пишут авторы,— были у вандалов и аланов развиты
слабее, чем у франков, вестготов и бургундов» [168, с. 76—77].
Распад муниципальной формы собственности в годы ван-
дальского господства затронул прежде всего окраинные обла-
сти, и особенно фактически вышедшую из-под контроля Карфа-
гена еще после движения агонистиков (борцов) и восстания
берберских вождей Фирма и Гильдона (70—90-е годы IV в.)
Мавретанию. Разрушение городов наблюдалось в основном на
границах, в том числе в Триполитании, где Эя и Сабрата по-
страдали в III в. от кочевников, а Лептис Магну, крупнейший
позднеримский центр на территории современной Ливии, уже
засыпал песок.
Следует также отметить, что в «германский век», несмотря
на то что городская жизнь в отдельных районах переживала
упадок, продолжалась оживленная внешняя торговля Африки,
осуществлявшаяся через транзитный центр на Сицилии Сира-
кузы. Как сообщает византийский писатель VI в. Прокопий
Кесарийский, в самом Карфагене имелся целый квартал, на-
селенный местными и иностранными купцами. Сельскохозяйст-
венные продукты, в том числе из королевских поместий, через
разных посредников сбывались как в Восточную империю, в
Италию, так и в дружественное Вестготское государство.
В купечестве африканских городов, заинтересованном в ус-
тановлении более прочных связей с Византией, можно искать
и силу, что исподволь готовила успех экспедиции флотоводца
Велисария, который в 534 г. по приказу византийского импера-
тора Юстиниана направил свои корабли к Карфагену, чтобы
начать отсюда реализацию грандиозного плана реставрации
римского могущества и отвоевания Западной империи у вар-
варов.
С Велисарием вернулись и семьи многих бывших африкан-
ских магнатов. Однако, когда вандалы были изгнаны из Афри-
ки (часть из них рассеялась среди берберов, часть была отправ-
лена на Восток в составе византийского войска), попытки Кон-
стантинополя восстановить в правах потомков римских лати-
фундистов встретили активное сопротивление местного населе-
ния. Против этой политики выступали и рядовые византийские
воины, которые, переженившись на вдовах и дочерях герман-
цев, считали себя законно унаследовавшими «наделы ванда-
лов», как еще долго называли в Африке, судя по сообщениям
того же Прокопия, земли на берегах Баграды.
Солдатские мятежи и религиозные волнения внутри страны
подрывали устойчивость византийской власти. К тому же гра-
ницы возвращенных под длань константинопольского импера--
46
тора земель все больше беспокоили соседи: племена мавруси-
ев, совершавших набеги из Ореса, и ливийские кочевники. Про-
тив них приходилось выставлять гарнизоны и строить крепо-
сти, четко обозначившие новые рубежи, далеко не сравнимые
по протяженности с полосой римских лим I—II вв. В первой
половине VII в. область византийского экзархата охватывала
основную часть бывшей Проконсульской Африки, а западный
рубеж был выдвинут к горе Ходна, т. е. проходил по линии со-
временного города Бужи. Далее, на Средиземноморском побе-
режье, вплоть до Сеуты и Танжера, в руках византийцев на-
ходились лишь отдельные порты. Во внутренних районах еще
при вандалах контроль над многими территориями захватили
предводители племенных союзов, причем некоторые из них, су-
дя по обнаруженным на северо-западе Алжира латинским над-
писям, считали себя законными наследниками власти Рима, нося
такие титулы, как «царь мавров и римского народа» или, по-
добно некоему Мастеису, «вождь и император» [141, с. 280].
В самой же византийской Африке, особенно при Юстиниане,
выделявшем много средств этой провинции, велось широкое
строительство городов (см. [344]). Действовала, как и в дру-
гих областях, подчиненных Константинополю, тенденция к уси-
лению централизованного налогообложения, которое осущест-
влялось в отношении крестьян то через крупных землевладель-
цев, то минуя их, непосредственно в казну.
Острая борьба за землю окрашивала внутреннюю жизнь
страны. И несмотря на временные уступки интересам консер-
вативной полурабовладельческой крупнопоместной знати, в по-
следние десятилетия существования византийского экзархата,
как полагают некоторые исследователи, наблюдалось укреп-
ление свободного крестьянского хозяйства и мелкой собствен-
ности, подчиненной фиску. Обращает на себя внимание и то
обстоятельство, что после установления в провинции режима
экзархата (вторая половина VI в.), когда гражданская и воен-
ная администрация сосредоточились в одних руках, здесь на-
чали образовываться первые «фемы», т. е. свободные поселе-
ния воинов-крестьян, позднее получившие распространение в
Малой Азии [157, т. 2, с. 366]. Создание же более прогрессивно-
го фемного строя взамен наемной армии позднеримского типа
в центральных районах Византии связано с именем выходца из
Карфагена императора Ираклия (610—641), ставленника новой,
«поствандальской» провинциальной верхушки, в чьей среде, су-
дя по всему, большую роль приобретала военно-чиновная ари-
стократия.
Этот момент нам представляется очень важным для оценки
характера исходных процессов феодализации в Восточном Маг-
рибе, так как свидетельствует еще об одном канале расшире-
ния прослойки мелких лично-свободных землевладельцев и про-
ливает свет на некоторые особенности аграрных отношений в
Ифрикийи раннего средневековья, вырисовывающиеся из нар-
47
ративпых материалов арабских хроник. Не менее интересен во-
прос о состоянии экономики Магриба, его производительных
сил и уровне социального развития основного, берберского на-
селения региона накануне арабских завоеваний.
В этой связи представляется необходимым сделать отступ-
ление и в нескольких словах сказать об историографии данной
проблемы. В европейской ориенталистике еще с конца XIX в.
укоренилась точка зрения, что культура позднеантичной Афри-
ки угасла задолго до эпохи распространения ислама, в силу
чего эта страна, родина св. Августина, которая могла бы в сво-
ем развитии пойти по пути «латино-германского синтеза», ока-
залась в руках восточных завоевателей. Многие авторитетные
ученые, выдвигавшие эту теорию, исходили из убеждения, что
в канун арабских завоеваний внутренний разлад в экзархате,
связанный с церковными спорами, а главное, разбойничьи на-
леты «диких берберов» привели византийскую Африку к глубо-
кому хозяйственному и интеллектуальному упадку (следствием
чего и было якобы возрождение грубого «семитского пунизма»,
подготовившего почву для быстрой арабизации и исламизации
страны). Как пишет Ш.-А. Жюльен, Африка, которой предстоя-
ло испытать нападение мусульман, была страной, все более от-
далявшейся от прежней цивилизации и римских институтов,
«чтобы вновь вернуться к традициям предков» [148, с. 12]. Под
влиянием работ С. Гзеля и Э.-Ф. Готье сложилось также мне-
ние, что фатальную роль в процессе варваризации магрибин-
ского общества сыграло появление в Сахаре дромадера, сде-
лавшего быстроходными и неуловимыми отряды кочевых бербе-
ров, опустошавших византийскую провинцию [368; 377].
Теория Гзеля — Готье, поддержанная и развитая Э. Бови-
лом, вкратце сводится к следующему. После того как персы
в VI в. до н. э. привели за собой верблюда в Египет, достоин-
ства этого сильного животного далеко не сразу были оценены
на севере Африканского континента. Цезарю в 46 г. до н. э. до-
ставили два десятка пойманных в пустыне верблюдов, но толь-
ко к 363 г. н. э. относится первое упоминание о том, что рим-
ская армия использовала уже прирученных животных для тран-
спортировки грузов. Между тем вытесненные римлянами из
Киренаики племена, перейдя к верблюдоводству, образовали
в пустыне некую военную державу, начавшую наносить удары
по всему фронту африканских лим, а в VI—VII вв. сорвавшую
планы византийцев восстановить мир на берегах Маге nostrum
[292, с. 41—45].
Концепция французских ученых, логическим продолжением
которой является представление о культуре исламского Магри-
ба как результате одних заимствований, бледном отблеске
арабо-персидской цивилизации Востока, ложившемся на фон
глубоко варваризированного общества, отнюдь не является
пройденным этапом в историографии; к ней возвращаются и
многие современнные авторы. В таком ключе написана, на-
48
пример, посвященная Северной Африке глава в «Кембриджской
истории ислама» [312], где подчеркивается, что арабские завое-
ватели, ранее встретившиеся в Восточном Средиземноморье с
древними высокоорганизованными обществами, придя в Маг-
риб, столкнулись со стихией примитивных племен. Некоторые
исследователи идут и дальше, предполагая, что к моменту ут-
верждения мусульманской власти все греческое, римско-латин-
ское и романизованное население Африки было истреблено
либо бежало за море и наместник Омейядов Хасан ибн ан-Ну-
ман, завершивший завоевание Ифрикийи, очутился в пустой
стране.
Думается, что тезисы, в свое время развивавшиеся фран-
цузской историографией относительно позднеантичной Африки,
были в корне ошибочны. И это важно подчеркнуть, ибо пре-
вратные представления о состоянии общества Магриба накану-
не арабских завоеваний определили угол зрения, под которым
рассматривалась вся дальнейшая история стран региона.
Мы уже имели случай отметить, что Северная Африка, не-
смотря на все потрясения, происходившие с III по VII столе-
тие, сохранила высокий уровень развития производительных
сил. Вандальское завоевание, оказавшее отрицательное влия-
ние на городскую жизнь, особенно на окраинах «Старой Аф-
рики», не привело к сокращению сельскохозяйственного произ-
водства и не имело таких последствий, какие повлекли за собой
миграции германских племен в Европе, где уровень агрикуль-
туры был отодвинут на более низкую ступень и, по словам
С. Д. Сказкина, «потребовались века, прежде чем новые на-
роды освоили сельскохозяйственную технику античного Рима»
[214, с. 14]. Значительным был в V в. и объем традиционной
экспортной торговли. В этом отношении характерны рассужде-
ния упомянутого выше Прокопия Кесарийского по поводу
источника сокровищ вандалов. Он пишет, что поскольку Аф-
рика — «страна богатая и в высшей степени обильная не-
обходимыми продуктами, то денежные доходы, собранные от
произведенных там благ, не тратились в других странах для
покупки продуктов, но владельцы имений копили их все 95 лет,
в течение которых вандалы господствовали в Африке» (цит.
по [141, с. 259]).
В период же византийской реставрации в Африке шло вос-
становление городов, на что указывают и данные археологии,
и свидетельства письменных источников, сообщавших, что при
Юстиниане здесь было отстроено 150 населенных пунктов. Слова
византийских писателей подтверждают и впечатления арабских
хронистов, говоривших о том, что мусульманские воины, впер-
вые, совершившие поход из Египта в Магриб в 647 г., увидели
перед собой сплошную полосу городов и селений. Как подчер-
кивает крупнейший специалист по исторической географии Во-
сточного Магриба Ж. Дэспуа, с экономической точки зрения
облик Римской Африки мало изменился [339, с. 128].
4 Зак. 115
49
Если в императорском Риме II—III вв. при перебоях с под-
возом зерна из Африки каждый раз возникала напряженность
го и в VII в. угроза лишить хлебных поставок Константинополь
являлась важнейшим козырем в руках карфагенских экзархов
в их политических интригах против центральной власти.
По мнению 3. В. Удальцовой и М. В. Чуракова и других спе-
циалистов, занимавшихся этим периодом, хозяйственный подъ-
ем, начавшийся при Юстиниане, продолжался в византийской
Африке вплоть до арабского завоевания.
Что же касается берберов Магриба, то специалисты-антич-
ники не раз подчеркивали, что данные о местном населении,
особенно жившем вдалеке от византийского экзархата, слиш-
ком ограниченны (сводятся лишь к скудному эпиграфическому
материалу и информации о чисто военных событиях), чтобы де-
лать определенные выводы о его социальном строе. Сведения
латиноязычных и греческих источников действительно крайне
фрагментарны, но сопоставление их с информацией арабской
литературы — географическими сочинениями IX—XI вв. и хро-
никами, донесшими до нас передававшиеся из уст в уста
рассказы первых мусульманских завоевателей,— позволяет вос-
создать относительно целостную картину.
Не вызывает сомнения тот факт, что в Северной Африке
начиная с IV—V вв., как и повсюду на окраинах рушившейся
Средиземноморской державы, происходило «круговое движение
и на поверхность выходили старые, доримские отношения» [202,
с. 638], в том числе родовые устои берберских племен и древ-
няя обрядность, связанная с языческими культами.
Однако из источников явствует, что «варвары», «мавры», с
которыми сталкивались византийцы Юстиниановой Африки, бы-
ли в основном не кочевниками пустынь, как думал С. Гзель, а
коренными жителями Атласской области. Их союзы, обладав-
шие военной сплоченностью раннеклассовых обществ, в ряде
случаев представляли собой довольно крупные протогосударст-
венные образования, имевшие в основе комплексное либо по
преимуществу земледельческое хозяйство.
Попытаемся мысленно разместить на географической кар-
те берберские союзы и этнические группировки, фигурирующие
в военно-политической истории византийской Африки VI—
VII вв. Допустимо, что полными номадами могли быть племена
луата и фрекс (по предположению Ж. Дэспуа, отдаленные
предки тунисских фрашиш XVIII—XIX вв.), совершавшие на-
беги с юго-востока, из глубин Ливийской пустыни. Но, судя
по всему, византийцы отбрасывали их без особого труда, а
«княжество» луата возникло на окраине Бизацены уже во вто-
рой половине VII в., когда южная граница византийцев, прохо-
дившая через оазисы Джерида, была сломлена самими араба-
ми [339, с. 128]. Что касается гетулов, расселявшихся возле
Сахарского Атласа, в полосе между Джеридом и Тафилалетом,
то они еще во времена историка Саллюстия Криспа (проконсул
-ТО
Нумидии в 46 44 гг. до н. э.) жили частью «еще дикими ко-
чевниками», частью оседло [20, с. 82], а ко второй половине
II в. н. э. уже в известной степени сблизились с римлянами, как
можно заключить, например, из слов Апулея, который самого
себя называет «полугетулийцем» [12, с. 28]. Вполне возможно,
что, после того как вандалы, боявшиеся восстаний в отдаленных
римских городах, уничтожили значительную часть укреплений,
образовывавших нумидийские лимы, мелкие племена гетулов-ов-
цеводов свободнее передвигались на север, но они не пред-
ставляли серьезной военной угрозы.
Главную же опасность для византийских властей VI в. со-
ставляли западные соседи — маврусии, жившие в горном мас-
сиве Орес. О них мы многое узнаем от Прокопия, советника при
правителе завоеванной провинции (533—536). Однако следует
учитывать, что сочинения Прокопия, являющиеся кладезем ин-
формации об окружавших Византию племенах и народах, про-
низаны ненавистью и презрением к «варварам», а иногда и
стремлением показать бесплодность попыток Юстиниана бо-
роться с их дикой силой, что особенно характерно для напи-
санной этим автором «Тайной истории» императора-выскочки.
Поэтому сведения Прокопия о полчищах маврусиев, обрушивав-
шихся на византийскую территорию, должны быть сопоставле-
ны с реальным размером и ресурсами территории, которую они
населяли. К тому же частые упоминания самого Прокопия и
других византийских авторов о том, что маврусии обрабатыва-
ли под ячмень бесплодную землю в гористой местности, стра-
дая от скудости урожаев, не позволяют отождествлять их воен-
ные предприятия с грабительскими «газу» и «разья» классиче-
ских кочевников.
Вероятнее всего, экономическая деятельность жителей Ореса
того времени представляла собой сочетание отгонно-пастбищ-
ного скотоводства с земледелием, столь характерное для сме-
шанного хозяйственного типа этого района и в более поздние
века. И точно так же как их потомки — берберы-горцы средне-
вековья и нового времени, маврусии, вероятно, пользовались
всякой возможностью, в том числе и военным перевесом, что-
бы, не отрываясь от своих селений, занять под посевы более
плодородные участки на близлежащих равнинах.
При этом обращает на себя внимание, что глубокие втор-
жения маврусиев в пределы Нумидии и Бизацены имели ме-
сто при последних, «слабых» германских королях Тразамунде
и Гильдерихе, а также в самые первые годы после восстанов-
ления власти греко-римлян. Именно в этот период набеги мав-
русиев носили опустошительный характер, крестьяне бежали к
городам побережья [339, с. 125—129]. Однако в конце 30-х и
в 40-х годах VI в. военный союз маврусиев выступает уже в
иной роли — как сила, участвующая в социальной и внутрипо-
литической борьбе самих ромеев провинции Африка. Берберы
поддерживают мятежную армию солдата Стотзы, включавшую
несколько тысяч византийских воинов, недовольных земельной
политикой Юстиниана. Именно в составе этой армии, времена-
ми отходившей на территорию Нумидии, граничащуюс Оресом
маврусии и оказались под стенами Карфагена в 545 г Г157
т. 1, с. 308]. ’ L ’
В середине VI в. маврусии были наголову разбиты и на
несколько десятилетий исчезают из поля зрения византийских
авторов. Вновь появляются они на арене «большой политики»
когда, заключив союз с их «царем» Бониаксом, в 608 г. экзарх
Ираклий двинул африканское берберо-византийское войско на
Египет, где и одержал над армией императора Фоки победу,
стоившую тому и короны и жизни. (Почти одновременно сын
экзарха Ираклий Младший отправился с большим флотом из
Карфагена в бухту Золотого Рога, чтобы завоевать константи-
нопольский престол.)
В рассматриваемый период возвышение раннеклассовых го-
сударственных образований, сохранявших многие элементы ро-
дового строя, безусловно, имело место и в западных районах
Магриба, где наступление берберов на римскую территорию,
прерванное было в 296 г. военной экспедицией августа Макси-
миана Геркулия (соправителя Диоклетиана, ранее подавивше-
го восстание галлов), усилилось во время политических потря-
сений, связанных с социально-религиозным движением агони-
стиков и донатистов (IV в.) и с вандальским завоеванием. При
этом даже многим «африканским» византийцам, которые, впол-
не естественно, относились к соседям как к грубым варвара?^,
было ясно, что причиной их вторжений является стремление
заселить наиболее плодородные земли, конфискованные в свое
время римлянами у туземных племен. (Это вытекает, напри-
мер, из содержания поэмы африканского поэта VI в. Флавия
Кориппа, в которой он воспевает победу некоего полководца
Иоанна над восставшими маврами.)
Упомянутые выше латиноязычные надписи, оставленные
мавретанскими «царями» Масуной и Маст несом, свидетельству-
ют о том, что в число их подданных входило и романизованное
население. К тому же, судя по византийским источникам, пле-
менные вожди, стоявшие во главе берберских царств VI в.,
возникших в Цезарейской Мавретании, использовали некоторые
элементы римской административной системы; во всяком слу-
чае, их представители в округах (сельских общинах) носили
титулы прокураторов и префектов. Казна одного из таких пле-
менных вождей, Иегуды, была столь велика, что на захвачен-
ные у него деньги византийские власти построили укрепления
для многих африканских городов [141, с. 280—281].
Наконец, в юго-западных районах, в частности на Атланти-
ческом побережье, отрезанном от остальной территории Маг-
риба горной стеной Высокого Атласа и не имевшем южнее Сла
Колония (Рабат) римских поселений даже в I—III вв., также
происходило складывание эмбриональных государств типа пле-
52
мен пых княжений. К числу таких ранних политических образо-
ваний, развивавшихся независимо от римского влияния, отно-
сится, например, занимавший равнину Шауйя эмират берберов
бергвата, о котором мы впервые узнаем из арабских источ-
ников.
Мусульманские авторы раннего средневековья имели очень
смутные сведения о внутренней жизни государства «еретиков»
бергвата (см. ниже) и относили дату его основания к 747 г.,
моменту приглашения «на трон» основателя местной династии
Тарифа — одного из двух знаменитых полководцев, возглавляв-
ших поход арабов в Испанию (именем которого и назван мыс
Тарифа — самая южная оконечность Пиренейского п-ова). Од-
нако имеющиеся у аль-Бакри и других географов сведения об
оживленной торговле бергвата с мусульманской Испанией по-
зволяют думать, что сношения с Иберийским п-овом были на-
лажены ими гораздо раньше, еще в период существования
Вестготского королевства [24, с. 135—138].
Обращает на себя внимание и информация аль-Идриси, ко-
торый сообщал, что на пути в Судан, в горах Тантана (эту
местность можно локализовать южнее оазиса Тафилалет), воз-
ле железорудных месторождений, имелся густонаселенный ок-
руг, во главе которого еще до арабского завоевания стоял на-
следный король (малик). Неподалеку, в стране, названной ав-
тором Камнурия, было два процветающих города, которыми
управляли раисы и шейхи [88, с. 30—38].
Видимо, к периоду III—IV вв., когда вследствие военных ус-
пехов Максимиана произошел «второй исход» западных бер-
беров на юг, относится освоение оазисов приатлантической Са-
хары, где создавались ирригационные системы и стал широко
применяться труд подчиненных негроидных племен, предков
неравноправной касты «харатинов» средневекового Марокко.
Появление у берегов Западной Сахары (которых арабы стали
называть санхаджа), ранее пользовавшихся колесницами, ново-
го транспортного животного — верблюда — повысило их мо-
бильность и боевую мощь, увеличило амплитуду кочевания, а
соответственно и материальные ресурсы. Однако экспансия ко-
чевых берберов, как представляется в свете наших источников,
развивалась в III—VII вв. в основном на юг, в сторону сахель-
ско-суданской зоны, и имела своим следствием расширение тор-
говли с Тропической Африкой, существенно изменив притом
этническую карту в бассейне Нигера и Сенегала.
Западносахарские берберы, впоследствии и воевавшие, и
смешивавшиеся с пришлыми арабами, еще до распространения
ислама в Африке и особенно после возникновения мусульман-
ских государств Магриба начали выполнять по отношению к
«стране черных» ту же роль, что в свое время играли предста-
вители ближневосточно-средиземноморского центра в контактах
с автохтонами Атласской области, т. е. роль носителей более
высокой материальной культуры, даже самой идеи государст-
53
венности (если иметь в виду, например, средневековую Гану)
и одновременно работорговцев, завоевателей, не раз прерывав-
ших внутренний ход развития раннеклассовых «держав» негоо-
идных племен. н
Окутанная легендами история мусульманских завоеваний в
Магрибе дает пищу для всевозможных догадок и гипотез, объ-
ясняющих продолжительность походов (642—710), потребовав-
шихся для покорения этой территории воинами Халифата, ко-
торые ранее за каких-нибудь десять лет положили к своим но-
гам полмира. Уже сами арабские историки первого поколения
создали версию о том, что мекканский халиф Омар якобы не
дал разрешения полководцу Амру ибн аль-Асу, подчинившему
Египет и Киренаику (640—642) и уже захватившему Триполи
(643 г.), продолжать военные действия против Ифрикийи, на-
звав ее обманчивым, коварным краем, где наверняка заблудит-
ся мусульманское войско [11, с. 191].
Суммируя наиболее достоверные и поддающиеся перекрест-
ной проверке факты, можно отметить, что особенностью завое-
вания Магриба было то, что оно осуществлялось в основном
силами стоявшей в Египте арабской армии и в значительной
мере по инициативе местных военачальников, уже почувство-
вавших свою самостоятельность, тем более что политические
бури на Востоке, итогом которых были религиозный раскол му-
сульман и возвышение династии дамасских Омейядов (660—
750), отвлекали внимание центральных властей от событий в
Северной Африке. При этом в течение 30 лет все набеги арабов
на Ифрикийю имели целью главным образом захват добычи, а
попытки постоянной оккупации датируются не раньше, чем
670 г.
Автор первой дошедшей до нас хроники, повествующей о по-
бедоносных походах мусульман в Магрибе и Испании,— Ибн
Абд аль-Хакам (IX в.) говорит, что, когда новый халиф Осман
(644—656) назначил эмиром Египта Абдаллаха ибн Саада,
«тот стал посылать мусульман легкими конными отрядами, как
это делали в дни Амра, и они стали нападать на окраины Иф-
рикийи и брать добычу». Вскоре египетский наместник, сооб-
щая Осману «о близости окраин Ифрикийи от мест, где укрепи-
лись мусульмане, просил разрешения пойти туда походом» [11,
с. 201].
Отправившись на запад с войском, насчитывавшим, как ут-
верждает хронист, 20 тыс. человек, Ибн Саад встретился с.ви"
зантийской армией у Суфетулы (Сбейтлы) и одержал победу
в битве (647 г.), где нашел смерть экзарх Григорий, незадолго
до того провозгласивший себя независимым императором. Од-
нако, получив с жителей Бизацены богатый выкуп, от которого
каждому всаднику досталось по 3 тыс. динаров12, мусульман
54
скос войско удалилось в Египет, «не назначив им (жителям._
М. В.) никого правителем и не устроив там постоянного лаге-
ря» [И, с. 202].
Спустя 13 лет был организован второй поход, который воз-
главил родственник Амра и участник завоевания Египта Окба
ибн Нафи и(Сиди Окба). Он двинулся сначала к западному
краю Ливийской пустыни, прошел через уже подчиненные ранее
и заключившие договор с мусульманами оазисы Феццана, же-
стоко обойдясь с местными владетелями и обложив их данью;
повернув на север, взял Гадамес и вторгся в пределы Ифри-
кийи. Захватив ее окраины, уже не контролировавшиеся визан-
тийцами, в том числе оазисы Джерида и Капсу (Гафсу), он за-
ложил в 670 г. посреди равнин Бизацены первую мечеть и пер-
вый мусульманский город на земле Магриба, дав ему название
Кайруан, желая, видимо, здесь учредить торговую столицу.
В арабской летописной традиции существует несколько не
вполне согласующихся версий, излагающих полулегендарную
историю Сиди Окбы и других воителей, покорявших Северную
Африку. У разных историков расходятся и даты, и описания
многих эпизодов, что затрудняет даже определение мест, где
происходили те или иные сражения. По сообщениям хронистов,
Сиди Окба совершал походы в глубь Магриба, возможно до-
стигнув Тлемсена или Танжера, а на обратном пути в районе
Бискры был убит местным вождем Косейлой (683 г.), возглав-
лявшим оседлых берберов ауреба. Вторгшись в Ифрикийю, Ко-
сейла даже захватил и Кайруан. Почти на десять лет арабы
были отброшены в г. Триполи, ставший главной базой их опе-
раций. Между тем на севере бывшей византийской Африки еще
до конца VII в. продолжало существовать карфагенское госу-
дарство ромеев, которые, как полагают некоторые ученые, под-
держивали Косейлу.
Надо сказать, что нигде арабы не продвигались с таким тру-
дом, как на востоке Магриба, и основным препятствием для
них были берберские военные союзы, представлявшие куда бо-
лее сплоченную силу, чем легко рассыпавшиеся, этнически раз-
нородные византийские армии в ближневосточных провинциях
Константинополя. Особо ожесточенное сопротивление оказали
оресцы во главе со своей царицей Кахиной, имя или прозвище
которой указывает на то, что она могла быть верховной жри-
цей местных племен, видимо принявших широко распростра-
нившийся в Магрибе накануне арабского завоевания иудаизм.
(Во всяком случае, Ибн Халдун определенно высказывается на
этот счет, называя и большую группу иудео-берберских племен
в Дальнем Магрибе.)
Только наместнику Хасану ибн ан-Нуману, явившемуся в
Ифрикийю, как утверждает Ибн Изари, с 40-тысячным войском,
удалось в 692 г. приступом взять ненадолго Карфаген (вторично
завоеван им в 695 г.) и после шести лет напряженной борьбы
•сломить сопротивление Кахины. Решающая битва произошла
55
в 698 г. где-то на равнине между Оресом и Константиной. Пос-
ле гибели царицы и бегства византийской знати, воспользовав-
шейся карфагенским флотом, арабы окончательно оккупиро-
вали Ифрикийю и бывшую Нумидию, сделав своим опорным
пунктом Кайруан, объявленный столицей всех западных терри-
торий Халифата.
Дальнейшее продвижение было стремительным: стоявшее
под началом назначенного в Магриб эмиром (около 705 г.)
Мусы ибн Нусайра войско, пополнявшееся за счет переходив-
ших в ислам берберов, уже к 710 г. достигло Танжера и стало
готовиться к высадке в Испании. Головокружительность этих
успехов становится понятной, если учесть, что арабы измени-
ли тактику и, сосредоточив усилия на организации хозяйства
в подчиненной Ифрикийи, фактически отказались от мысли за-
воевать внутренние области Западного Магриба, развивая на-
ступление по побережью, где изолированные византийские го-
рода не могли оказать им сопротивление. В итоге в руках на-
местников, представлявших Халифат, оказались лишь террито-
рии, соответствующие Цезарейской Мавретании, и некоторые
районы на севере современного Марокко. Результатом отдель-
ных рейдов в южную часть Атлантического побережья в луч-
шем случае было заключение договоров, согласие городских
старейшин и агеллидов (фигурирующих в арабских источниках
уже как «кабиры», «раисы») перейти в ислам, дать заложников
и т. д. Только к 734—750 гг. относятся предпринятые из Кайру-
ана — видимо, в обход Атласских гор — экспедиции в Западную
Сахару, имевшие целью разведать пути, ведущие в богатое зо-
лотом «Черное царство».
Однако распространение ислама в Магрибе шло значитель-
но быстрее, чем утверждение реальной власти дамасских Омей-
ядов, тем более что в качестве проповедников выступали дейст-
вовавшие независимо от кайруанских эмиров миссионеры, преж-
де всего нашедшие приют в Магрибе сторонники хариджитских
сект (течения, первоначально возникшего на почве борьбы про-
тив перерождения «общины верующих» в династическое госу-
дарство). Уже в 740 г. в районе Танжера вспыхнуло восстание
под руководством некоего водоноса Майсары (Майсары Бед-
ного, как называют его некоторые источники), послужившее
прелюдией к распаду раннего Халифата, охватывавшего к это-
му моменту территорию от Атлантики до подступов к Китаю.
Восстание, проходившее под лозунгом хариджизма, нашед-
шего многочисленных адептов среди берберов, вскоре переки-
нулось и на восточные районы, где арабы едва не потеряли
Кайруан. В сражении у р. Шелиф, названном «битвой знат-
ных», так как в нем погибла большая часть предводителей,
происходивших из верхушки племен Аравии, берберы-хариджи-
ты нанесли сокрушительное поражение войску кайруанского
наместника. Вторая битва с армией, присланной на сей раз
из Дамаска, произошла в 741 г. на р. Себу [415, с. 90]. Остат-
56
kii этого тоже разбитого войска сосредоточились в Сеуте, отку-
да сирийские арабы были переправлены на Пиренейский п-ов,
где и заселили южные районы аль-Андалуса [99, с. 87], вскоре
отделившегося от Халифата.
На этом крупные военные действия окончились. И если Иф-
рикийю, где осела основная часть арабов, мигрировавших в
Магриб в составе армии или в качестве мирных поселенцев,
удалось удержать под сюзеренитетом халифов, становившимся,
однако, все более условным, то западные области, по сути де-
ла так и не завоеванные, в итоге хариджитских войн оконча-
тельно отложились. И здесь возникло несколько городов-госу-
дарств, основанных хариджитскими общинами, которые уже в
VIII в. внедрились и в Судан, создав там постоянные торговые
колонии 13.
Такова предыстория первых самостоятельных мусульман-
ских государств Магриба, вполне оформившихся к началу
IX столетия. Еще в середине и конце VIII в. наместники Кай-
руана, в том числе йеменцы Мухаллабиты и потомки Сиди Ок-
бы, дважды пытались создать наследственные династии, но это
удалось лишь выходцу из Египта Ибрахиму аль-Аглабу, губер-
натору оазиса Заб, который получил в 800 г. кайруанское: на-
местничество от халифа Харуна ар-Рашида и, действуя как
автономный правитель, стал основателем самостоятельной мо-
нархии. Эмиры из дома Аглабидов, пользуясь для охраны ру-
бежей своего государства, лишь номинально подчиненного Баг-
даду, старыми византийскими крепостями, фактически прави-
ли в пределах территории, соответствующей Проконсульской
Африке времен Цезаря. На востоке форпостом Аглабидов-был
г. Триполи, на западе цепь приграничных городков и крепо-
стей проходила по линии Ходна — Заб до предгорий Кабилйи.
Арабское завоевание, результатом которого было весьма
непрочное и к тому же непродолжительное включение Магриба
в военно-политическую систему Халифата, оказало меж 'тем
решающее воздействие на всю дальнейшую историю Северной
Африки, в том числе на этнолингвистические процессы, социаль-
ное и хозяйственно-культурное развитие: ? ;-;
Обращает на себя внимание, что к исходу средних веков
подавляющая часть арабоязычного населения стран Северной
Африки вела кочевой и полукочевой образ жизни, тогда как
этнические группы, говорившие на берберских наречиях, со-
ставляли, во всяком случае в Алжире и Марокко, основную
массу населения, связанного с оседлым земледелием. Поэтому
естественно возникает вопрос, в какой степени арабское завое-
вание могло сопровождаться миграцией кочевых племен и пе-
реориентацией хозяйства на подвижное скотоводство.
В свое время в востоковедной литературе сложилось пред-
ставление об арабском завоевании как экспансии номадов,
крупной миграции, причину которой одни специалисты усмат-
ривали в особо яростном фанатизме кочевников-неофитов, став-
57
ших под знамена ислама, другие связывали с предположитель-
ным изменением климатических условий на Аравийском п-ове
и кризисом перенаселения, возникшим в эпоху Мухаммеда
Однако последняя точка зрения имеет все более редких сто-
ронников. Накопленные исторической наукой факты говорят
о том, что арабское завоевание VII в., хотя в него и были во-
влечены силы арабских бедуинов, не сопровождалось выходом
за пределы исконных зон расселения арабов массы скотовод-
ческих племен и не имело своим следствием распространение
на новых территориях кочевого образа жизни (подробнее см
[117, с. 156—157]).
Правда, в Египте арабское войско, разместившееся в городе-
лагере Фустате, вдали от шумной торговой Александрии, полу-
чило пастбища в долине Нила. Судя по всему, оно привело с
собой немало скота, поскольку хроники сообщают, что, «когда
наступило время выпаса и доения», эмир-полководец разрешил
племенам «пасти животных, где понравится», и те захватили
различные участки в Дельте, а гарнизоны, стоявшие в Верхнем
Египте, закрепили за собой пастбища по крайней мере в двух,
южных округах [11, с. 162]. В том же Египте арабы, получая
казенное довольствие на себя и семьи, до второй четверти.
VIII в. не селились в деревне [211 с. 33]; и если правдоподо-
бен рассказ хронистов, то халиф Омар (634—644) запретил вой-
ску заниматься «обработкой земли в одиночку или совместно»^
а некоему Шарику пришлось ехать в Мекку каяться и молить
прощения за то, что он обратился к крестьянскому труду [11„
с. 180—181]. Все это, естественно, отделяло завоевателей от
местного населения и какое-то время могло поддерживать их:
склонность к кочевому быту. Но в целом изменение состава на-
селения завоеванных стран на Ближнем Востоке и тем более в
Северной Африке было незначительным, хотя кочевническая:
аристократия в VII—VIII вв. играла заметную роль в форми-
ровании новой государственной системы и ее привилегирован-
ных слоев. Другая особенность, не позволяющая сопоставлять
арабское завоевание с миграционными процессами, происходив-
шими в раннесредневековой Европе или в Азии эпохи тюрко-
монгольских нашествий, состояла в том, что образование ис-
ламского халифата в целом создало условия, способствовавшие-
сохранению и развитию городской цивилизации, а также на-
копленного на древнем Востоке и в античном мире опыта
земледельческого хозяйства.
Что касается Магриба, то, по имеющимся оценкам, пересе-
ленцы с Востока за весь период VII—X вв. составили макси-
мум 100—150 тыс. (Возможно, реальная цифра на порядок
меньше: обычно подсчитывают указанные в арабских хрониках
контингенты армий, часть из которых переправлялась в аль-
Андалус.) И приток новых жителей, среди которых было^ мно-
го выходцев из урбанизированных и земледельческих районов.
Сирии, Ирана14, направлялся преимущественно в города. Во-
58
лее того, в Магрибе в итоге арабского завоевания местные ко-
чевые племена были вынуждены оставить некоторые захвачен-
ные ими территории Атласской области, ранее освоенные зем-
ледельцами, и отступили в пустыню15.
Появление в Восточном Магрибе арабоязычных кочевников,
мигрировавших из Петрейской Аравии и Неджда через Верх-
ний Египет (бану хиляль), относится лишь к середине XI в., а
их расселение в районах Дальнего Магриба — в основном к
XII в. Собственно, с этого периода и начинается процесс ара-
бизации сельского населения, тогда как в первые века ислама
распространение арабского языка и культуры было связано с
развитием городов.
Глава. //
АРАБСКИЙ ЗАПАД
ПОСЛЕ РАСПАДА ХАЛИФАТА
(750-1050)
Совокупность средневековых государств, сложившихся в
ареале распространения ислама, принято рассматривать как
составную часть системы феодальных обществ восточного типа,
близкую к «азиатской модели», которую во всяком случае,
в самой обобщенной, идеальной схеме — обычно определяют
такими важнейшими признаками, как большая структурообра-
зующая роль политической надстройки, отсутствие поместного
хозяйства как формы организации экономики, непрочность част-
ного землевладения, скованного в своем развитии циклическим
восстановлением всей полноты государственной монополии на
землю.
Универсальными параметрами восточной феодальной форма-
ции считаются также вертикальная социальная мобильность,
игравшая заметную, если не решающую роль в комплектовании
господствующих верхов, личная свобода непосредственных
производителей при фактически зависимом положении всех
имущественных прослоек, прочно интегрированных в сеть фео-
дальных отношений, регулируемых верховной властью. С точки
зрения известного синолога Л. С. Васильева, исходной и наибо-
лее характерной особенностью генезиса азиатского строя яв-
ляется вторичность института частной собственности, возникав-
шей, пишет он, скорее как исключение из правила и много
позже образования всесильного государства, исполнявшего
функцию организатора производства, единовластного распоря-
дителя и собственника [223, с. 63]. Но, как показано в работах
советских арабистов, в частности Ф. М. Ацамбы, Л. И. Нади-
радзе [104; 190], формирование раннефеодальных экономических
структур в странах Халифата при всем несомненном сходстве
с азиатским типом имело существенные отличия по сравнению
с «эталонными» цивилизациями (Индия, Китай), где общество
и государственность средневековья развивались на ином исто-
рическом фундаменте. И эти отличия приобретали все большее
локальное многообразие по мере распада созданной к началу
VIII в. гигантской мусульманской империи и становления на
завоеванных арабами землях самостоятельных государств. Бу-
дучи во многом однотипными (с точки зрения официальной
идеологии, политической культуры, социальных норм, опреде-
лявшихся исламом), новые государственные образования, одна-
60
ко. ИМР.1И каждое свои особенности в социально-экономическом
развитии, обусловленные в первую очередь исходными процес-
сами феодализации, начавшимися до арабских завоеваний.
Если сложившийся во второй половине VIII в. Багдадский
халифат был, по мнению ряда историков, своеобразным вос-
произведением — в иной оболочке — государственного здания
Сасанидского царства, а в Армении, например, господство му-
сульман далеко не полностью подорвало влияние нахарарской
знати [230, с. 138], то присредиземноморские страны арабского
мира во многом восприняли позднеримскую (византийскую)
традицию аграрного устройства, городской жизни и т. д. Что
касается Магриба, лишь частично входившего в состав Восточ-
ной Римской империи, то здесь наблюдалось сочетание процес-
сов, представлявших собой продолжение тенденций, заданных
трансформациями позднеантичного общества, и зарождения си-
стемы отношений феодального типа на базе раннеклассовых
структур, непосредственно восходящих к родовому строю бер-
берских племен, разложение которого, очевидно, ускорилось
именно после арабо-мусульманских завоеваний, территориально
расширивших ближнюю и дальнюю периферию средиземно-
морского культурно-исторического центра. (Речь идет, в част-
ности, об исламизации и развитии первичных государственных
образований в Судано-Сахельской области.)
ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ: ФАЗА ПОДЪЕМА
Земледелие. Информация географической литературы, хро-
ник, равно как фактический материал, содержащийся в «Китаб
аль-ибар» Ибн Халдуна, свидетельствует о том, что становление
раннефеодальной государственности в Магрибе происходило на
фоне заметного роста производительных сил. Раннее средневе-
ковье характеризуют интенсивное развитие земледелия, особен-
но поливного и плантационного, появление новых отраслей ре-
месла, широкие градообразовательные процессы.
Анализ источников IX—XI вв. показывает, что в этот пе-
риод наблюдалась тенденция к сближению уровней экономиче-
ского и социального развития внутренних областей Северной
Африки, к расширению сферы товарно-денежных отношений; в
регионе складывался куда более развитой, чем в древности, меж-
областной товарообмен, чему способствовали диверсификация
сельского хозяйства, внедрение ряда новых технических куль-
тур. Оливководство получало распространение в Дальнем Маг-
рибе (Марокко), например в зоне Феса, Мекнеса. (В Ифри-
кийи, остававшейся главным производителем оливкового масла,
создавались мыловарни, экспортировавшие свою продукцию.)
Наряду с давно известными злаками—твердой пшеницей и
ячменем — в Северной Африке стали возделываться занесенные
с Востока рис, сахарный тростник, индиго и другие красящие
61
растения. Заметно интенсифицировалось оазисное земледелие.
Например, аль-Бакри сообщал, что в Кастилийи (Джериде) по-
мимо фиников выращивались разнообразные технические куль-
туры и сахарный тростник, а в оазисе Тафилалет, где в отличие
от Джерида, вынужденного закупать зерно, производилось мно-
го хлеба, выращивали некий «китайский» злак с мелкими зер-
нами [24, с. 151]. Описывая плантации тростникового сахара в
долине вади Сус, на крайнем юге Марокко, тот же аль-Бакри
отмечает не только его изобилие, но и редкостную дешевизну:
«За четверть дирхема можно приобрести так много, что чело-
веку трудно поднять» [77, с. 306—307]. В географических трак-
татах то и дело упоминаются посевы льна, а из хроники Ибн
Изари явствует, что новый город Басру, основанный на севере
Марокко, так и звали — Басра Льняная (Кеттана); в бассей-
нах рек Себу, Сафдад (Луккос) создавались плантации хлоп-
чатника; лен и хлопок вывозились в другие районы, в том чис-
ле в Ифрикийю. В самой Ифрикийи тоже выращивали хлопчат-
ник, например в районе Карфагена, на месте которого обра-
зовались несколько селений и довольно крупный город, назы-
вавшийся Муаллака.
Об экономическом процветании Ифрикийи писалось очень
много. Достаточно обратиться к сочинениям аль-Йакуби (конец
IX в.) или аль-Бакри (XI в.), который использовал многие не
дошедшие до нас труды ранних авторов. Путешественника, по-
падавшего в страну с востока, встречали непрерывные посад-
ки—«лес» (хаба), как и сейчас говорят о сахельских планта-
циях тунисцы. По выражению аль-Бакри, Сахель с его оливами
издалека виднелся как «черное пятно». Сплошной широкой по-
лосой этот «лес» тянулся по всему побережью между Тунисом
и Сфаксом. Географ IX в. Ибн Руста аш-Шихари, говоря об
Ифрикийи, изумлялся тому, что «в Сахеле великое множество
олив и виноградной лозы, а деревни сливаются друг с другом»
[84, с. 348]. Центральные и в особенности северные районы,
долина Меджерды описаны как крупные производители зерна:
для того чтобы вывозить его из Беджи, каждый день якобы
требовалась тысяча верблюдов [24, с. 120]. Фруктовые сады
широким поясом окружали города, часто занимали большое
пространство внутри самих городских стен и укреплений. На-
пример, собственно городская территория Туниса, второго по
величине центра страны, была окружена внешней стеной (или,
как думает французский археолог А. Лезин, оборонительным
рвом), ее протяженность Ибн Хордадбех и аль-Бакри опреде-
ляют в 24 тыс. локтей, т. е. в 13 км [36, с. 150; 77, с. 39]. Зона
плотной застройки, стена вокруг которой была снесена в начале
IX в., после мятежа Мансура аль-Джушайни (в нем приняли
участие горожане), могла занимать не более четверти, макси-
мум трети этой территории, остальное приходилось на сельско-
хозяйственные участки горожан.
Следует особо подчеркнуть усовершенствование методов аг-
62
ротехники, прежде всего орошения. По-прежнему, как и в рим-
ские времена, использовались цистерны, акведуки, но с VIII__
IX вв. стали вводиться новые приемы ирригации; видимо,
наиболее эффективными были подъемные механизмы — нория’
Эти механизмы, широко применявшиеся также в мусульманской
Испании, представляют собой горизонтальное колесо, приводи-
мое в движение тягловой силой — ходящими по кругу быками
либо верблюдами, к которому присоединено вертикальное ко-
лесо с черпаками. Другой вид нория — колесо, вращаемое те-
чением самой реки. Нововведением было также широкое ис-
пользование артезианских источников. Как это описано в ли-
тературе, в том числе Ибн Халдуном, рылись глубокие скважи-
ны до твердых пород, затем рабочие поднимались наверх и
сбрасывали тяжелые железные бруски, разбивавшие камень,
давая выход подземным водам, заполнявшим образовавшийся,
колодец [524, с. 17]. В наиболее обильном реками Дальнем Маг-
рибе стало применяться паводковое орошение, строилось так-
же множество мельниц, которые в городах насчитывались де-
сятками, а в Фесе — и сотнями [77, с. 115].
Река, протекающая через г. Константину, была в то время
судоходной, и поля орошались благодаря искусственным разли-
вам. За достоверность этих сведений говорит тот факт, что ар-
хеологи обнаружили близ города остатки сооружений, которые
могли быть плотиной, а след на горных породах указывает уро-
вень существовавшего тогда водохранилища. На северо-запад,
от современной Батны, рядом с главной приграничной кре-
постью Ифрикийи Белезмой, стоял большой город Тобна, суще-
ствовавший еще в древности и восстановленный в конце VIII в.
кайруанским наместником. Могучие стены и железные врата
служили надежной защитой от возможных нападений со сто-
роны беспокойных горцев Кабилии. У ворот Баб аль-Фатх.
располагалось поле размером в 2/з территории самой Тобны, в
свою очередь окруженное стенами и орошаемое каналами, так-
же соединенными с рекой, как и арыки, протекавшие вдоль-
улиц города. Вся равнина, усеянная деревеньками оседлых бер-
беров-земледельцев, была тщательно возделана [24, с. 107—
ПО].
Но подлинное восхищение у географов раннего средневе-
ковья вызывали оросительные сооружения и водохранилища,,
созданные в IX в. возле Кайруана. Аль-Бакри пишет, что ос-
нователь фатимидской династии Убейдаллах, называл их чу-
дом света, невиданным на Востоке. Они представляли собой
систему из 15 резервуаров, куда вода поступала по акведуку,,
построенному по римским образцам; судя по описаниям, это
была мощная двухъярусная аркада. (Часть резервуаров сохра-
нилась до наших дней.) Самый большой, многоугольный, почти
круглой формы, арабы называли морем, а дворец на берегу
его — «Морским». По заключенному в каменные берега озеру
ходили лодки, посредине был островок со сторожевой башней;
63^
между бассейнами, находившимися на разных уровнях, име-
лись плотины с регулирующими устройствами вроде шлюзов.
Помимо воды, поступавшей из чистых родников по акведуку с
расположенной примерно в 40 км от города горы Джебель-
Усселат, в систему направлялась и вода из мелких речек типа
уэдов, протекавших по самой Кайруанской равнине.
Не менее сложным было устройство водоснабжения Махдии
и ее сельскохозяйственных пригородов. На том маленьком по-
луострове, который занимал этот созданный в X в. город, не
было хороших источников. Поэтому здесь было построено, если
верить аль-Бакри, 360 больших цистерн для сбора дождевой
влаги. Кроме того, воду собирали в окрестностях, по каналам и
трубам она направлялась в огромную цистерну около деревни
Манашиш, оттуда при помощи колес ее поднимали еще в один
резервуар, соединенный с трубопроводами, снабжавшими уже
сам город [77, с. 25].
В этих описаниях, которые мы находим на страницах «Кни-
ги путей» знаменитого кордовского географа, нет ничего не-
вероятного, тем более что они подтверждаются данными архео-
логов. Такие же внушительные ирригационные сооружения в
период расцвета раннесредневековой «мусульманской» агри-
культуры, сопровождавшегося и введением новых продуктивных
сортов, создавались и в другой стране Арабского Запада — Ис-
пании (в связи с чем один из современных исследователей пи-
шет даже об «андалусской зеленой революции» [287]). Извест-
но, например, что гидравлическая машина-нория в Толедо име-
ла вращающийся круг размером 90 локтей в диаметре [524,
с. 16].
Д. и Ж. Сурдель, соавторы монографии, посвященной ранне-
средневековой культуре стран ислама, отмечая сходные тенден-
ции в развитии агротехники Сирии, высказывают мнение, что
в противовес стереотипному представлению об арабском обще-
стве того времени как «степной цивилизации» следовало бы
скорее говорить о «цивилизации воды» [492, с. 271].
Именно с развитием поливного и плантационного земледе-
лия, с широким освоением земель и была, по нашему убежде-
нию, связана закладка множества новых городов на западе
региона; сообщениями о которых пестрят средневековые хрони-
ки и 'географические трактаты. Возможно, большинство этих
древних марокканских городов, писаная история которых на-
чинается с VIII в., восходят к более ранним берберским посе-
лениям, на что в ряде случаев прямо указывают источники.
А эмиры-основатели, фигурирующие в хрониках, просто прида-
вали этим поселениям урбанизированный вид, обнося их сте-
нами, а главное — строя мечеть и рыночные ряды — непремен-
ные атрибуты «настоящего» мусульманского города. Вероятно,
подавляющая часть городов Дальнего Магриба VIII—X вв. были
небольшими, типа современных марокканских «ксуров» сель-
скохозяйственно-ремесленных поселений, облик которых благо-
<64
даря строительной традиции (кстати, напоминающей северойе-
менский вариант) создает полное впечатление внушительной
крепости. Однако, вне всякого сомнения, уже в IX в. крупным
городом стал Фес, несмотря на все дальнейшие превратности
судьбы, всегда остававшийся культурным центром североафри-
канского запада. Согласно аль-Бакри, давшему наиболее пол-
ное описание раннего Феса, он состоял из двух городов, раз-
деленных рекой, приводившей в движение множество мельниц.
Через нее был перекинут мост. У каждого жителя имелся свой
сад, перерезанный каналами, снабжавшими водой и сами до-
ма. (Видимо, с первых дней основания в Фесе действовали во-
допроводы и канализация, позднее подробнейшим образом опи-
санные Львом Африканским.) Перед воротами каждого жили-
ща-усадьбы, как уверяет автор «Книги путей», находилась соб-
ственная мельница. Огромный фруктовый сад, славившийся
яблоками сорта «тараблуси» (триполитанскими), находился при
мечети, вероятно на средства которой содержался большой ка-
нал «Сегия масмуда», поднимавший к плантациям речную воду
[77, с. 115—116].
Обращает на себя внимание название главного канала —
«Сегия масмуда» — обеспечивавшего водой г. Фес, в котором
проживали многочисленные выходцы из Кордовы, Кайруана и,
видимо, значительные группы романизированного христианско-
го населения.
Можно предположить, что фесская оросительная система
была построена коренными марокканцами (берберами масму-
да), чьи древние водораспределительные сооружения известны
по археологическим находкам и еще действовали в начале ны-
нешнего века в горных деревнях Антиатласа.
В связи с этим следует еще раз подчеркнуть: несмотря на
то что хроники обычно связывают основание магрибинских го-
родов с арабами, с деятельностью тех или иных мусульманских
правителей, эмиров, наместников, религиозных лидеров и т. д.,
географическая литература (в частности, «Книга путей» аль-
Бакри) свидетельствует, что берберское население имело уже
сложившиеся традиции городской жизни. Оно преобладало в
таких центрах Ифрикийи, как Константина, и в большинстве
городов западных областей Магриба Берберы составляли так-
же достаточно многочисленное население крупных сел, тяготев-
ших к портовым городам на Средиземноморском побережье,
вдоль дороги от Бона до Сеуты и Танжера. Берберские «пле-
мена», как их называет аль-Бакри (скорее этнографические
группы, различавшиеся обычаями и говором), занимались зем-
леделием и оседлым скотоводством. Если в Ифрикийи тех вре-
мен практиковалось стойловое животноводство [340, с. 39], то
для менее урбанизированных районов, судя по всему, было
характерно отгонно-пастбищное скотоводство, причем в стадах
преобладал крупный рогатый скот, который использовали как
тягловую силу.
5 Зак. 115
65
Из информации Ибн Хаукаля можно сделать вывод что
большое развитие получило и молочное направление: города
Ьон, Алжир (Эль-Джазаир) экспортировали животное масло
[о/, с. /о 77]. О кочевниках в собственном смысле слова гео-
графы IX—XI вв. говорят сравнительно редко. Так, аль-Бакри
лишь упоминает о скотоводах, летом живших у подножий Оре-
са и отводивших стада зимою на юг, а также о некоем бродя-
чем народе, появлявшемся на берегах Мулуи, где он устраивал
хижины из веток (речь явно идет о мапалии, описанной в свое
время Саллюстием как типичное жилище туземных крестьян).
В такого же рода переносных хижинах селились оседавшие
в районе г. Габес выходцы из ливийских племен2. И лишь быт
кочевников, живших на путях в Судан, в пустынях Западной
Сахары, описан географами как ярко выраженный хозяйствен-
но-культурный тип подвижных скотоводов. Эти кочевники, за-
нимавшиеся верблюдоводством и «никогда не вкушавшие хле-
ба», явно представлялись авторам раннего средневековья осо-
бой, оторванной группой, резко отличавшейся и от оседлых бер-
беров санхаджа Среднего Магриба, и от зената Высоких рав-
нин, являвшихся полукочевниками, чаще коневодами; они жили
также оседло, например в районе Тахерта, занимаясь полевод-
ством и выращиванием огородных поливных культур.
Надо сказать, что в раннесредневековых источниках прак-
тически нет сведений о сельских общинах Северной Африки.
Авторы того времени часто употребляли слово «кабиля» (мн.ч.
«кабаиль»), основное значение которого в современном араб-
ском языке — «племя». Однако из контекста хроник и сочи-
нений географов явствует, что понятие «кабиля» скорее подра-
зумевает некую группу населения, объединенную общим проис-
хождением и совсем не обязательно сохраняющую родовую ор-
ганизацию. Такими «племенами», согласно аль-Бакри, были за-
селены и многие города (см., например, [24, с. 63]).
Ремесло и торговля. Углубление территориально-обществен-
ного разделения труда создавало условия для развития ремес-
ленного производства, в значительной степени ориентированного
на внешний (внутрирегиональный и заморский) рынок. Среди
городских ремесел географы выделяли прежде всего ткачество
и ковроделие. В Сусе, говорит аль-Бакри, множество народа
было занято текстильным промыслом. «Здесь ткут такую пря-
жу, один мискаль которой стоит два мискаля золота; и местные
сукновалы заканчивают обработку тканей, произведенных в
Кайруане, делая их тончайшими и легкими» [77, с. 32]. В Ифри-
кийи велось активное строительство, создавались величествен-
ные архитектурные сооружения. Восстанавливались и строи-
лись новые мощеные дороги, мосты, обеспечивавшие передви-
жение колесного транспорта. Видимо, высоко было развито ору
жейное дело. Армия имела осадные машины. В городах 1уннс
и Сус а позднее в Махдии были построены большие судоверфи.
В г. Сус, главной морской цитадели, защищавшей подступы к
66
Кайру а ну, в городских стенах находилось искусственное озеро,
вход в которое преграждали подъемные цепи, а берега стерегли
две внутренние крепости-мечети. Флот Аглабидов в IX в. был
одним из сильнейших на Средиземном море, успешно развивал
наступление на византийскую Сицилию, атаковал города Юж-
ной Италии и неоднократно одерживал внушительные победы
над греческими эскадрами.
Большого совершенства достигло фортификационное строи-
тельство. Аглабиды не опасались нападений с суши и укрепля-
ли главным образом морскую границу. Над сахельскими го-
родами и селениями вырастали крепости-рибаты — нечто вроде
монастырей и одновременно рыцарских замков, получивших
распространение также в Андалусии. Они образовывали сплош-
ную линию обороны: с наступлением ночи зажженные в Сусе на
дозорной башне рибата сигнальные огни перекликались с огня-
ми рибатов Монастира, Херглы, Лемты, Сканеса, Сиди-Двиба.
Заметную роль в экономической жизни больших и малых го-
сударств Магриба раннего средневековья играла внешняя тор-
говля, в том числе транссахарская.
История торговых контактов народов судано-сахельской зо-
ны с «мусульманским севером» весьма подробно изучена со-
ветскими африканистами, в том числе Д. А. Ольдерогге,
Л. Е. Куббелем, Е. А. Тарвердовой, как с точки зрения вещест-
венного содержания обмена, так и в плане его влияния на со-
циальные процессы и развитие первичной государственности
Тропической Африки. Поэтому здесь можно ограничиться лишь
суммарным изложением основных фактов.
О торговле с югом имеется немало сообщений у арабских
авторов, начиная с самых первых известных нам (по дошед-
шим трудам) географов и путешественников. О заинтересован-
ности арабов в этой торговле, явно уже сложившейся к VII в.,
свидетельствует и тот факт, что Окба ибн Нафи начал свой
поход в Ифрикийю именно с глубоко спрятанных в пустыне
оазисов, через которые пролегали «суданские» пути в Восточ-
ный Магриб. Местные оазисные царьки должны были выплачи-
вать ему дань чернокожими невольниками. (Их еще в самые
давние времена «добывали» из дальних мест и эксплуатировали
в своем хозяйстве гараманты.) Спустя 60 лет Хабиб Абу Обейд
ибн Окба, внук завоевателя, в период своего наместничества
в Кайруане совершил куда более дальний поход, достигнув За-
падной Сахары, и вывез оттуда множество диковин, золотой пе-
сок, слоновую кость [122]. Наряду с вывозом золота, экзотиче-
ских товаров не менее важным компонентом торговли с югом
была доставка невольников, которых на протяжении веков
крупными партиями приводили арабским торговцам местные
цари и купцы-контрагенты из этносов мандинго, сонинке, сон-
гай и других, организовывавшие охоту за своими более слабы-
ми и отсталыми соседями. Непосредственно контакты были на-
лажены с владетелями еще фактически доклассового, имев-
5*
67
шего зачаточную политическую структуру государства Аукар
или Гана [171, с. 349]. Кстати, «Ганой» арабы называли
и страну, которая, видимо, не имела каких-либо определенных
границ, и ее столицу, и владык, собственные имена которых
неизвестны. Средневековое поселение Ганы археологи локали-
Мавритании)
с. 349]. Кстати, «Ганой» арабы называли
границ, и ее столицу, и владык, собственные имена которых
неизвестны. Средневековое поселение Ганы археологи локали-
зуют на месте городища Кумби-Сале (территория современной
Мавритании). В «стране черных» имелись также торговые го-
рода Гао, Дженне и Томбукту, которые получили существенное
развитие с XIII в., когда образовалось несколько южнее Ганы
более крупное исламизированное государство Мали.
Обычно все арабские авторы, писавшие о Судане, подчерки-
вали, что золото обменивалось очень выгодно; так, соль почти
всегда шла за равный или двойной вес золотого песка. Дело в
том, что сами суданцы не придавали ему такой цены, как жите-
ли Средиземноморья, и даже если пользовались условным тор-
говым знаком, то предпочитали мотки пряжи либо особые рако-
вины — каури, которые им доставляли те же арабы.
Богатые россыпи золота аллювиального происхождения на-
ходились в местности, известной под названием Бамбук, по
верхнему течению р. Сенегал. Южнее имелись другие золото-
носные районы: Буре в верховьях Нигера, Бито между Черной
и Белой Вольтой (последний приобрел первостепенное значе-
ние с XIV в.). Реки сносили золотой песок с возвышенностей на
равнины, где его несложной добычей и занимались местные
племена. Золото у них арабы и купцы-негроиды (вангара) при-
обретали в обмен на соль, стеклянные бусы и металлические
украшения. На протяжении всего средневековья практиковался
«немой торг». Как правило, купцы не встречались с племенами,
знавшими местонахождение золота. Как пишет, Йакут, они ос-
тавляли «товары» в условленном месте, оповещая об этом «чер-
ных» барабанным боем.
Интересно, что первое описание «немой» торговли мы на-
ходим у Геродота, по сообщению которого карфагеняне совер-
шали регулярные плавания за Геракловы Столпы с целью по-
лучения золота. «Всякий раз,— пишет Геродот,— когда карфа-
геняне прибывают к тамошним людям, они выгружают свои то-
вары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на
корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, за-
видев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем
уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для
проверки: если они решат, что количество золота равноценно
товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их
мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и
ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют
золота, пока купцы не удовлетворятся. При этом они не обма-
нывают друг друга: купцы не прикасаются к золоту, пока
оно неравноценно товарам, так же как и туземцы не уносят то-
варов, пока те не возьмут золота» [15, с. 236]. После Геродот
отсутствуют сколько-нибудь систематические свидетельства
68
торговле между Северной Африкой и странами, лежавшими
южнее Сахары, вплоть до появления многочисленных и весьма
подробных сообщений арабских географов IX—X вв.
При римлянах торговля с югом велась главным образом че-
рез Феццан и Лептис Магну по древним «дорогам колесниц»,
проложенным гарамантами. В специальной литературе имеются
значительные разногласия относительно того, являлось ли золо-
то тогда важным предметом торговли по транссахарскому пути,
выходившему к заливу Сирт. Как подчеркивает 3. Бовил, в
«импорте», поступавшем в римские города через гарамантов,
фигурируют прежде всего драгоценные камни (карбункулы),
слоновая кость, рабы [292, с. 45]. Кроме того, гараманты регу-
лярно доставляли в Рим для цирковых представлений различ-
ных африканских животных. Возможно, гараманты не имели
прямого доступа к местам, где негроидные племена находили
золото. Предполагают, что еще в древности золотой песок стал
поступать на север более коротким, западным путем, через тер-
риторию современного Марокко, после освоения приатлантиче-
ской Сахары берберами.
Важнейшим «встречным» товаром, в котором население тро-
пических районов испытывало постоянную нужду, была соль.
Ее добывали повсюду в Северной Африке, благо озера-себхи
разбросаны по всей территории Магриба, в том числе на побе-
режье Ифрикийи. Аль-Бакри сообщал, например, о «прекрас-
ных солеварнях» возле Кайруана. Но важнейшим местом добы-
чи были разработки каменной соли в районе Тегазза, южнее
оазиса Тафилалет. Путешественник Ибн Баттута оставил впе-
чатляющее описание этой местности: «Стенами домов и мечетей
служат соляные глыбы, крыши сделаны из верблюжьих шкур.
Там нет деревьев, лишь сплошной песок, в котором находятся
огромные глыбы соли, нагроможденные одна на другую...» Еще
раньше аль-Бакри писал, что соляные копи Тегаззы находятся
в 20 днях пути от Сиджильмасы, торговцы не перестают сте-
каться к этим копям, их разработка никогда не прекращается
и приносит огромные доходы. В IX в. Тегазза входила в терри-
торию, подвластную вождям ведущего в санхаджийской группе
племени лемтуна. Как сообщают мусульманские источники, на
соляных копях использовался труд рабов, принадлежавших са-
мим лемтуна или входившему в тот же союз берберскому пле-
мени мессуфа. (Упоминаемые арабами в их географической ли-
тературе рабы нередко на самом деле являлись членами непол-
ноправных, закрепощенных групп, весьма характерных для ка-
стово-племенной структуры сахарского общества.)
Ас-Сади, автором «Истории Судана», писавшим в XVII в.,
суть торговли между севером и югом выражена в словах:
«Дженне — крупный рынок мусульман. В нем встречаются хо-
зяева соли из рудника Тегаззы и хозяева золота из рудника
Бито. Оба эти благословенных рудника не имеют себе подоб-
ных во всем этом мире. Люди находят большую выгоду в тор-
69
говле в том городе; в нем сложились состояния, число которых
сочтет лишь Аллах, слава ему» [220, с. 156].
Однако неэквивалентный золото-соляной обмен, приносив-
ший выгоду одновременно арабо-берберским купцам и правя-
щей верхушке, складывавшейся в «державах» негроидных пле-
мен (монополизировавшей функцию административно-организа-
ционного контроля над торговлей), был лишь частью торговли.
Для Магриба Судан являлся рынком сбыта «промышленных»
изделий. Из сообщений арабских географов явствует, что в не-
которых городах Магриба сложились производства, специально
работавшие на суданский рынок. Уже в IX в. города Северной
Африки регулярно снабжали Судан разнообразными металло-
изделиями и тканями (дешевые шелка, полотна, шерсть),
экспортировали войлок и седла, оружие, полуобработанную
медь [530, с. 75]. Известную роль играл экспорт продовольст-
венных продуктов, зерна, фиников. Со временем резко возрос
спрос на лошадей. Во всяком случае, в XVI в. их продавали
сонгаям (чья военная мощь зиждилась на коннице) по высокой
цене: 12 рабов, 2 коровы и масса других продуктов за одну ло-
шадь [171, с. 134].
Такова в общих чертах структура «экспортно-импортных
операций»; об их масштабах судить труднее, но нужно иметь
в виду, что большие караваны, насчитывавшие по нескольку
тысяч верблюдов, отправлялись даже из такого крупного цент-
ра транссахарской торговли, как Сиджильмаса, не чаще чем
два раза в год. Для того чтобы добраться от Тафилалета до
Аудагоста, первого на пути в Гану крупного мусульманского
поселения (являвшегося в IX в. главным обменным рынком),
требовалось два месяца тяжелых переходов. Еще более продол-
жительным был путь через оазисы Джерида, на Кайруан. По-
этому торговля с Суданом, сколь ни были бы велики ее выгоды,
по объему была меньше, чем внутрирегиональный обмен, ори-
ентированный на Ифрикийю, и морская торговля, связывавшая
Магриб с Египтом и мусульманской Испанией.
Что касается золота, то, возможно, в IX в. оно в значитель-
ной степени являлось предметом реэкспорта и вывозилось в ви-
де песка и слитков в Андалусию и на Восток (в Египет, страну
золотого обращения), в Южную Италию, а окольными путями
и в Византию. Во всяком случае, марокканские ученые делают
такой вывод, основываясь на нумизматических данных: денеж-
ная система городов приатлантического Марокко, явно вовле-
ченных в «суданскую торговлю», базировалась на серебре, сле-
довательно, золото они могли вывозить либо в Ифрикийю, ли-
бо в еще более близкую Испанию [297, с. 78]. Судя по тем же
данным, и в столице Тафилалета Сиджильмасе золотые динары
с легендой, упоминающей имя местного эмира, начали чеканить
только в X в. (Вместе с тем, по сообщению аль-Бакри, в юж-
ных городах Западного Магриба иногда использовали в каче-
стве денег «рубленое» нечеканное золото.)
70
В Ифрикийи золото гораздо раньше стало основным платеж-
ным средством во внутренней и внешней торговле. В трудах
законоведов IX в. большое внимание уделялось вопросу цен,
обменных курсов, доброкачественности монет. В Кайруане Аг-
лабиды чеканили полновесный золотой динар (содержавший не
менее 4,2 г, что соответствовало каноническому «мединскому
мискалю»); проба его снизилась только в самые последние го-
ды существования этой династии. На внутреннем рынке Ифри-
кийи широкое хождение имели также серебряные дирхемы.
С. Д. Гойтейн обращает внимание на то, что золото, в том
числе в виде монет, в торговом мире раннесредневекового Сре-
диземноморья само по себе являлось товаром и средством те-
заврации. Изученные им тексты Генизы (деловая переписка
XI—XII вв.) свидетельствуют о том, что состоятельные люди
всячески стремились приобрести высокопробные монеты, прибе-
гая подчас к посредничеству представителей каирских торговых
домов, живших в Ифрикийи [372, т. 1, с. 200—250]. Кроме того,
иногда в страну ввозились крупные партии монет, и такой
«импорт» облагался пошлиной, как всякий другой товар. От-
метим, однако, что Ибн Хаукаль, подробно перечисливший им-
портно-экспортные статьи Ифрикийи середины X в., о вывозе
золота не упоминает, но зато сообщает о доходах, которые каз-
на получала с пошлин на ввоз серебряных монет из Египта.
Из Магриба на Восток вывозят, пишет Ибн Хаукаль, сле-
дующие товары: амбру, шелковые ткани, льняную одежду, изы-
сканную и обычную, шерстяные плащи и другое платье из
шерстяной материи, ковры, железо, свинец, ртуть, а также ра-
бов, доставляемых либо из Судана, либо из Европы через аль-
Андалус [87, с. 97].
Итак, обладание надежными источниками получения золота
в какой-то мере действительно определяло выгодное положение
Магриба на средиземноморском рынке. (Хотя следует упомя-
нуть, что основной торговый контрагент Ифрикийи — Египет —
получал золото главным образом из рудников Нубии, которые
начали иссякать только в XIII—XIV вв.) Кроме того, географи-
ческое положение обусловило активную роль Ифрикийи в тран-
зитных морских операциях. Корабли в то время редко ходили
на дальние расстояния. И чаще всего суда андалусцев разгру-
жались в портах Ифрикийи или подвластной ей в IX—X вв.
Сицилии, где шла перепродажа товаров.
Однако было бы неверно сводить всю роль магрибинских
городов к функциям «ворот пустыни» и транзитных рынков. На-
пример, из документов Генизы явствует, что египетские торго-
вые суда часто посещали не только Сус и Махдию, но и вто-
ростепенные порты Ифрикийи, где загружались местными това-
рами: среди сельскохозяйственных продуктов постоянным спро-
сом пользовалось оливковое масло [372, с. 200 и сл.]. Ифрикийя
была и крупным экспортером шелковых тканей, что подтвер-
ждается материалами архивов, изученных С. Гойтейном. При
71
этом в самой стране шелк-сырец почти не производился. Един-
ственное упоминание о выращивании тутового дерева в оазисе
I абес имеется у аль-Бакри. Мастерские Суса и других городов
Ифрикийи использовали привозное сырье из Испании. Для нужд
широко развивавшегося текстильного производства ввозились
хлопок из Сицилии, лен из Египта.
Характерно, что все описания городов Северной Африки
в обширной географической литературе IX—XI вв., а также в
источниках XII в. (аль-Идриси) содержат сведения о процве-
тающих пригородных сельскохозяйственных территориях, олив-
ковых рощах, садах и виноградниках, возделывавшихся жите-
лями города. Везде, где для этого была возможность, строи-
тельство городов сопровождалось созданием акведуков, подве-
денных к горным источникам, плотин и каналов, артезианских
колодцев, обеспечивавших не только бытовые, но и производст-
венные потребности населения.
По сведениям географов, относящимся к IX—X вв., да и к
более позднему времени, крупные города вроде Туниса имели
не только рабаты — дополнительные кварталы, пристроенные к
основному городу и вмещавшие сады, обрабатываемые участ-
ки, но и целый пояс расположенных среди полей и оливковых
рощ пригородных селений, которые служили и «виллами» бога-
тых горожан, и вторым либо основным жилищем тех самых
торговцев и ремесленников, что с восходом солнца заполняли
«сук» — конгломерат мастерских, лавочек, лабазов, харчевен,
составлявших «деловой центр» города.
Вся совокупность известных нам фактов позволяет сделать
вывод, что своим существованием раннесредневековые магри-
бинские города лишь частично были обязаны торгово-перерас-
пределительным функциям; именно сочетание ориентированных
на рынок аграрных и «промышленных» занятий делало их цент-
рами товарного производства.
Даже столица Ифрикийи, являвшаяся важнейшим перева-
лочным пунктом в торговле зерном, оливковым маслом, судан-
скими товарами, поступавшими через оазисы Джерида, пересе-
ченная от ворот до ворот ремесленно-коммерческой улицей с
двойным рядом лавок длиной 3 мили (в арабских источниках
речь идет о милях, составлявших свыше 1,5 км), была тем не
менее и аграрным поселением. Органической частью города яв-
лялся «фахс» — сельскохозяйственный пояс, где земля в основ-
ном обрабатывалась горожанами. Согласно аль-Макдиси, пло-
щадь Кайруана составляла 256 га, а число жителей превышало
30 тыс. (т. е. было равно численности кайруанцев середины
XX в., живших в этом одноэтажном старинном городе, но за-
нимавшем лишь V4 прежней территории). Исходя из этих фак-
тов, можно сделать вывод, что многие кварталы средневековой
ифрикийской столицы были усадебного типа. К тому же «го-
рода-спутники» — три сменившие друг друга на протяжении
IX—X вв. царские резиденции,— примерно равные по площади
72
самому Кайруану, были в основном заполнены садами, а также
хозяйствами, производившими товарную продукцию.
Хотя Кайруан, крупнейший город Ифрикийи и всего Магри-
ба, намного уступал по своим размерам восточным арабским
столицам — Багдаду, Фустату и более позднему фатимидскому
Каиру, средневековые авторы ставили его в ряд «величайших»
городов мусульманского мира 3.
Представление о динамике населения Кайруана и некоторых
других городов Ифрикийи дают следующие данные, вычислен-
ные по площади соборных пятничных мечетей [422, с. 23, 30]:
Город Год строитель- ства мечети О 5щая числен- ность населения Территория города, га Плотность насе- ления, чело- век/га
Кайруан 774 9 200 65 145
836 14 000 — —
980 36 000 256 140
Сус 780 700 — —
851 2100 — —
973 4 300 32 134
1 051 5 700 32 180
Сфакс 988 3 000 24 123
Тунис 864 9000 — —
В Кайруан стекались многочисленные выходцы с Востока, в
том числе уроженцы городов Сирии, Месопотамии, Аравии. Ис-
торик аль-Йакуби, современник эмира Ибрахима II (875—905),
посетив Ифрикийю. писал, что «в Кайруане можно видеть пест-
рую смесь людей: курейшитов и представителей других араб-
ских колен, среди них людей из родов Мудара и Рабиа (эпо-
нимы племен Северной Аравии.— М. В.), из рода Кахтана (т. е,
йеменитов.— М. В.), а также неарабов (,,аджам“), они же со-
стоят из хорасанцев джунда, уроженцев берберской страны, ру-
ми и подобных им» [36, с. 130].
ЦЕНТРАЛИЗОВАННЫЕ МОНАРХИИ
И ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА
Ифрикийя. Как мы уже говорили, ифрикийское государст-
во, выделившееся из состава Багдадского халифата в 800 г.,
было, как впоследствии Египет при Тулунидах и Саманидский
Иран, отложившимся наместничеством. Представители новой
династии, вышедшие из административно-военной верхушки,
стали автономными правителями, не порывавшими, однако, сим-
волической связи с Багдадом, что выражалось в нерегулярной
высылке дани и упоминании имени аббасидского халифа в хут-
бе — пятничной молитве. По имеющимся сведениям, Ибрахим.
аль-Аглаб, получив наместничество, обязался вносить в казну
халифа 800 тыс. серебряных дирхемов, но обусловленная сум-
ма, вероятно, поступала в полном объеме только в первые годы
73
его правления [415, с. 111]. Сравним с информацией Ибн аль-
Факиха, который, ссылаясь на учет доходов Багдада в 786 г
сообщал, что в казну поступило «с Ифрикийи 13 млн. дирхе-
мов, больших ковров 500 штук, оливкового масла 200 тыс пит-
лей» [16, с. 77]. ’ F
Административное управление эмирата Аглабидов повторя-
ло структуру государственного аппарата багдадских халифов: та
же чиновная иерархия, в которой ведущую роль играли везирь,
хаджиб — мажордом дворца, начальник почт (сахибу-ль-ба-
рид); затем шли второстепенные чины ранга секретарей (кут-
таб), возглавлявшие подразделения налогового ведомства. Ос-
новой военной организации был джунд—постоянная профес-
сиональная армия. Она состояла преимущественно из персов-
хорасанцев, приглашенных Ибрахимом аль-Аглабом, но вклю-
чала и старые арабские соединения. Солдаты получали денеж-
ное содержание из казны и наделялись земельными участками.
По мере сокращения свободного земельного фонда возможности
размещения «ветеранов» исчезали, и отслужившие воины, не
имевшие надежных средств существования, но сохранявшие
связь со своими дружинами, превращались в опасную силу,
поддерживавшую армейские мятежи, неоднократно угрожавшие
эмирам потерей трона. Поэтому в противовес джунду Аглаби-
ды начали создавать при себе личную гвардию из черных су-
данских невольников. При Ибрахиме II она насчитывала до
10 тыс. человек [530, с. 75].
Внутриполитическая жизнь страны была заполнена борьбой
за власть между домом Аглабидов и представителями своего
рода «рыцарского сословия», образовавшегося из среды военной
администрации. Лишь к концу IX в. Ибрахиму II, чья фигура
на страницах хроник вырисовывается в зловещем отблеске кро-
вавых расправ и казней, удалось фактически уничтожить не-
зависимую прослойку феодалов (возможно, в чем-то сходную
с византийской военной знатью тех же времен).
В стране неоднократно также происходили восстания горо-
жан, часто вступавших в коалицию с «эмирами джунда». Эти
восстания были вызваны прежде всего стремлением Аглабидов
ужесточить налоги, в том числе на торговые сделки в городах
(мукус) и распространить поземельный налог харадж на му-
сульман. Городские мятежи красной нитью проходят через ис-
торию Ифрикийи IX—X вв. Только Тунис, по сведениям аль-
Бакри, поднимал восстания 20 раз [77, с. 40].
Аглабиды в целом поддерживали мирные отношения со свои-
ми западными соседями, несмотря на религиозные разногласия.
Завоевательная политика кайруанских эмиров была обращена
на Сицилию и южные берега Апеннинского п-ова. В 827 г. на
Сицилию была высажена большая армия, в 831 г. она сумела
взять Палермо, где и была учреждена резиденция арабских на-
местников на острове. Таким образом, у Аглабидов образова
лась богатая провинция с обширными сельскохозяйственными
74
угодьями и портами, контролировавшими водный коридор меж-
ду Западным и Восточным Средиземноморьем.
Захватив основную часть Сицилии, а позже о-в Мальту, Аг-
лабиды пытались укрепиться и в Италии. Были взяты некото-
рые города на южном побережье, в том числе Бари и Таранто.
Отдельные десанты проникали в глубь страны и даже ворва-
лись в Рим (847 г.). Началась затяжная война, в которую были
вовлечены крупные сухопутные и морские силы византийцев,
Республика св. Марка, римский папа, франкский император
Людовик II.
Но в целом успехи ифрикийской армии в континентальной
Италии были ограниченными, и основные усилия Аглабиды со-
средоточили на расширении своих сицилийских владений.
С конца 60-х годов, овладев по удачному стечению обстоятельств
неприступной крепостью Энна (Кастроджованни), они перешли
к решительному натиску на крупнейший греческий город ост-
рова — Сиракузы. После нескольких нападений на окрестно-
сти была начата девятимесячная его осада, которая закончи-
лась победой арабов (878 г.). Защитники города были переби-
ты или взяты в плен, немногим из византийских воинов удалось
спастись бегством из павших Сиракуз. Хотя у византийцев ос-
тавалось теперь лишь несколько незначительных укреплений,
военные действия на Сицилии не утихали, тем более что посе-
лившиеся на Сицилии арабы во главе с наместником провин-
ции предприняли попытку оторваться от африканской метро-
полии и заключили с греками временный союз.
Ибрахим II был настолько поглощен сицилийскими кампа-
ниями, что уступил трон сыну Абу-ль-Аббасу и всецело посвя-
тил себя руководству военными действиями на острове. Мор-
ские сражения у берегов Италии продолжались и при Фати-
мидах, новой династии, захватившей власть в Ифрикийи
(909 г.). Флотоводец Сабир неоднократно осаждал города От-
ранто, Салерно, Неаполь. Итальянские города откупались от
пиратских налетов крупными суммами, а провинция Калабрия
платила ежегодную дань. На время была занята и Генуя, но
с 30-х годов X в. попытки нападений на «большую землю», как
арабы называли Апеннинский п-ов, постепенно прекратились
(подробнее см. [121, т. 2]). Сицилия же в качестве вассального
эмирата до середины XI в. входила в круг владений фатимид-
ских халифов.
Приход к власти Фатимидов был связан с исмаилитским
движением4. Основатель династии, имам Убейдаллах, имено-
вавшийся также махди (мессией), в период «сокрытия», тайной
деятельности, находился в Сирии. Его посланцы проникли в Се-
верную Африку, где сумели обратить в свою веру племена ку-
тама Малой Кабилии, жившие в глухих горных местах. (Под-
чиняясь номинально Аглабидам, они, как правило, не платили
им налогов и не несли повинностей.) Из Кабилии, с возвы-
шенности Икджан, где была создана военная база шиитов-ис-
75
маилитов, Фатимиды и начали свои первые стремительные за-
воевания, результатом которых было свержение власти Русте-
мидов в Тахерте и полное подчинение Ифрикийи (909 г.). Но-
вые правители страны, объявившие себя халифами, основали
на маленьком полуострове севернее Суса город-крепость Мах-
дию, которую сделали своей официальной столицей. (Правда,
в 948 г. третий халиф династии Исмаил, вернувшись в Кайруан,
построил рядом с ним новую резиденцию — Сабру.)
Еще при махди Убейдаллахе были начаты попытки вторже-
ния в Египет. Фатимиды захватили Барку, установили сюзере-
нитет над некоторыми районами Центрального и Западного
Магриба. Географию их военных предприятий определяло
стремление получить контроль над важнейшими торговыми пу-
тями. Это вызвало вмешательство испанских Омейядов, крайне
заинтересованных в африканской торговле. Реально Фатимидам
удалось подчинить себе лишь северную полосу Средиземномор-
ского побережья вплоть до Танжера, хотя и здесь оставались
независимые от них города и территории.
При Фатимидах ифрикийское государство по внутреннем)^
устройству воспроизводило административно-военную организа-
цию Аглабидов, но при этом усилилась тенденция к бюрокра-
тической централизации. Создается более громоздкий и развет-
вленный аппарат фиска. В X в. исчезают со сцены влиятель-
ные «эмиры джунда», ранее то и дело выступавшие с верными
им отрядами против царствующих Аглабидов, на которых мно-
гие арабы из «аристократических» родов смотрели лишь как
на удачливо выдвинувшихся военачальников.
Однако идеология исмаилитов, в том числе теократическая
доктрина власти, не только не нашла сколько-нибудь многочис-
ленных адептов, но и встретила активное противодействие в Се-
верной Африке. В самой Ифрикийи основная масса населения
отказалась принять шиизм. Недовольство жесткой налоговой
политикой правительства нередко принимало форму религиоз-
ного протеста. Тайными очагами брожения и оппозиции сунни-
тов становились монастыри-рибаты Ифрикийи. Более двух де-
сятилетий продолжалось и захватывало все новые области вос-
стание под флагом нуккаризма (крайнее течение хариджитов),
возглавленное «человеком на ослике» — шейхом Абу Йазидом5.
В 40-х годах X в. повстанцы проникли из центральных районов
Магриба (мятеж начался в Оресе) в Ифрикийю, взяли города
Кайруан и Тунис и поставили под угрозу власть Фатимидов в
Магрибе. На западе же империи Фес и другие города-государ-
ства, то ориентируясь на Кордову, то пытаясь восстановить
свою самостоятельность, лишь временами признавали зависи-
мость от Фатимидов.
Фатимидскому полководцу Джаухару в конце 50-х годов Хв.
понадобилось совершить вторичный поход на Дальний Магриб,
чтобы укрепить там пошатнувшуюся власть потомков махди.
Но вскоре после завоевания Египта (969 г.), куда Фатимиды
76
перенесли свою столицу, возведя рядом со старым Фустатом
г. аль-Кахира (Каир), оказавшиеся в удалении от центра маг-
рибинские области шиитского Халифата отложились6. Намест-
ники Зириды из берберского рода санхаджа, получившие про-
винцию в 972 г., перестали признавать сюзеренитет Каира и
правили как независимые государи в границах областей, ранее
составлявших эмират Аглабидов (хотя только в 1048 г. имя
фатимидского халифа исчезло из хутбы, что означало офи-
циальный разрыв).
Общественные отношения в Ифрикийи развивались на базе
синтеза социально-правовых норм мусульманского халифата
(«багдадское» влияние) и традиций позднеантичного общества,
значение которых раскрывается прежде всего в формах город-
ской жизни, в структуре земельной собственности.
Для начального этапа истории страны были характерны как
государственно-феодальная эксплуатация, объектом которой яв-
лялись широкие слои земледельческого населения с наделами
на правах мулька (в понятиях мусульманских законоведов —
полная, свободно отчуждаемая собственность), так и отношения
зависимости, строившиеся на основе частнофеодального зем-
левладения. Однако крупное хозяйство феодалов играло второ-
степенную роль и к началу X в. практически утратило свои
позиции.
В связи с этим следует отметить, что особенностью Ифри-
кийи раннего средневековья было отсутствие сколько-нибудь
значительной прослойки феодалов местного происхождения,
подобных крупным землевладельцам Сирии или иранским дик-
ханам, сохранявшим влияние и после установления власти му-
сульман.
В ходе продолжительного завоевания Восточного Магриба,
растянувшегося почти на полстолетия, большая часть визан-
тийской аристократии была либо уничтожена в сражениях, ли-
бо бежала в Южную Италию, находившуюся под властью Кон-
стантинополя. Местные жители из числа берберов и афарик, а
также руми, оставшиеся в стране, были мелкими крестьяна-
ми или собственниками средней руки, чьи права на землю были
утверждены с условием выплаты хараджа в пользу государст-
ва. Еще при воителе Ибн ан-Нумане создавались провинциаль-
ные диваны (канцелярии), ведавшие сбором налога. Вместе с
тем в руках наместников сосредоточивался домениальный фонд.
Есть сведения, что сподвижникам первых завоевателей Магри-
ба, Мусы ибн Нусейра, Окбы ибн Нафи, и командирам джунда
выделялись крупные имения из земель, конфискованных у церк-
ви, ромейской знати либо принадлежавших ранее непосредст-
венно византийскому правительству. Хозяйство велось, как пра-
вило, через управляющих (вакилей). Земля обрабатывалась
арендаторами, среди которых были свободные люди и лично-за-
висимые (абд)1. Существовали и пожалования деревнями в ка-
честве «кормлений». В источниках упоминаются манзиль
77
(мн. ч. «маназиль») такого-то; исследования X. Абдельваххаба
показали, что этим словом, основное значение которого —
«дом», в Ифрикийи называли деревню, маленький городок или
округ, в некоторых случаях и поместье [530, с. 84].
В распоряжении историков имеется главным образом об-
ширная агиографическая литература IX в. и трактаты законо-
ведов — косвенные источники, которые позволяют лишь частич-
но реконструировать картину социальной жизни Ифрикийи того
времени. Сохранились многочисленные биографии знаменитых
людей, живших в эпоху Аглабидов и снискавших славу своим
религиозным рвением. В этих биографиях находятся свидетель-
ства о том, что в стране нередко встречались владельцы бога-
тейших частных имений [93, с. 36—40]. Пример тому — некий
Абдаллах Мухаммед ибн Масрук, который «внял голосу свы-
ше» и стал проводить жизнь в молитвах и добровольной бед-
ности. Автор жития Ибн Масрука сообщает, что его отец был
одним из соратников завоевателя Мусы ибн Нусейра и владел
в районе, расположенном на дороге, ведущей к Сусу, целой де-
ревней, получившей название Масрукин. Другой известный
своим богоугодным образом жизни человек — Али ибн Аслам,
которому приписывают строительство Большой мечети в Сфак-
се.
Об этом Али ибн Асламе сообщают, что он был владель-
цем большого состояния и многочисленных маназиль, таких,
как село Джебениана. Он также был хозяином нескольких
крепостей (риба). Таким образом, в источниках, относящихся к
IX в., фигурируют вотчины, усадьбы знати. С этой точки зрения
представляют интерес и сведения, проскальзывающие в хро-
никах, где излагаются события, связанные с мятежом, подня-
тым в 824 г. при поддержке населения г. Тунис одним из пред-
водителей джунда — Мансуром аль-Джушайни, более извест-
ным под именем аль-Тунбузи (происходил из влиятельного ро-
да конфедерации племен кайс Северной Аравии). Одно время
он был губернатором г. Триполи и имел поместья в районе Ту-
ниса, в том числе деревню Тунбуза. В источнике сообщается,
что, узнав о возмутительных действиях эмира Зиядет Аллаха I,
казнившего некоего Амра Муавия (тоже из кайситов) и его
двух сыновей, а потом пировавшего в зале, где были выставле-
ны отрубленные головы жертв, аль-Джушайни «удалился в
свои поместья» (хараджа иля маназиляху). В своем дворце,
находившемся в Тунбузе, аль-Джушайни начал готовить заго-
вор против государя, обратившись к «своим» дружинам и но-
таблям г. Тунис. Результатом был захват большей части тер-
ритории страны отрядами джунда, стоявшими под знаменами
мятежника. (Эмир Зиядет Аллах I был вынужден бежать из
резиденции близ Кайруана, население которого тоже восста-
ло, и едва не потерял престол.) В тексте Ибн аль-Аббара н
который мы опираемся (подлинник опубликован М. 1альои|
обращает на себя внимание упоминание имении (маназиль;
78
дворца, возможно, крепости (каср), принадлежавших Мансуру
аль-Джушайни [501, с. 113—114].
Еще об одном владетеле замка, на сей раз находившегося
южнее г. Тунис, на п-ове Эт-Тиб (Кап-Бон), мы узнаем из хро-
ник, повествующих о мятежах аристократии, происходивших
уже при Ибрахиме II. (По одной из версий, этот жестокий
эмир, расправившись с непокорной знатью, уничтожив и цвет
войска, стоявшего в Белезме, в порыве раскаяния и ради ис-
купления грехов отрекся от трона и посвятил себя священной
борьбе с «неверными» на Сицилии.) Мятеж, вспыхнувший в
893 г., возглавил некий Ибн Аби Ахмед, не занимавший ника-
ких административных постов, живя в окружении многочислен-
ных «клиентов» в замке Бассу, описанном позднее аль-Бакри
и представлявшем собой, по всей вероятности, крепость-дворец
в бывшем византийском поместье [500, с. 294].
Работы современных тунисских исследователей и введенные
ими в научный оборот новые источники показывают, что обшир-
ные поместья представителей арабской знати были достаточно
типичными для Ифрикийи IX в. Однако вывод М. Тальби о
том, что хозяева «латифундий» были близки к типу античного
рабовладельца-плантатора [503], представляется, на наш взгляд,
по меньшей мере гипотетическим.
Надо сказать, что в уцелевших письменных памятниках ред-
ко обнаруживаются прямые указания на местонахождение
частных землевладений крупного масштаба. С учетом того об-
стоятельства, что в завоеванных арабами странах первоначаль-
но в основных чертах сохранялись поземельные отношения до-
исламского времени, можно предположить, что крупные хозяй-
ства были распространены лишь на северо-востоке, в бывшей
провинции Карфаген, и во внутренних областях Ифрикийи.
Во всяком случае, на протяжении всего средневековья в Сахе-
.ле (как признает тот же М. Тальби) преобладала мелкая и
средняя земельная собственность горожан и крестьян-оливково-
дов, о чем свидетельствуют и материалы XVIII—XIX вв. [339;
517].
Очевидно, многие поместья арабской военной верхушки бы-
ли отобраны казной во время мятежей джунда, несколько раз
потрясавших государство Аглабидов, а затем крупное земле-
владение могло окончательно исчезнуть при смене власти и во-
царении новых династий. Характерно, что в источниках зирид-
ской эпохи (первая половина XI в.) весьма немногочисленны
упоминания о крупных частных имениях: почти во всех слу-
чаях речь идет о личной собственности эмиров, «султанских
землях», занятых плантациями плодовых деревьев и обрабаты-
вавшихся местным населением на условиях контракта мугара-
са. Арендные отношения в этот период получили значительное
развитие, но притом различные контракты, согласно которым
доля арендаторов колебалась от Vs до 7г урожая, носили вре-
_менный характер, чаще заключались на годичный срок. Много-
летннн же договор (мугараса), весьма распространенный в
Ифрикиии, предполагал юридическое равенство хозяина и ра-
ботника; последний брал на себя обязательство засадить уча-
сток плодовыми деревьями, взрастить их, после чего земля
должна была делиться между собственником и арендатором на
равные доли [397, с. 608 и сл.].
Многочисленные восстания и мятежи в Ифрикийи были на-
правлены против усиления налогового гнета, расширения статей
государственного налогообложения, которое и являлось глав-
ной формой эксплуатации непосредственных производителей.
Представление о харадже как о поборе, не находящем обосно-
вания в священных книгах, глубоко укоренилось в коллектив-
ном сознании жителей Ифрикийи; увеличение его бремени вос-
принималось как насилие со стороны властей предержащих и
как главный источник бедственного положения простого люда.
Поэтому массовое недовольство налоговыми злоупотреблениями
государства и его чиновников еще в IX в. получало выражение
в «оппозиции факихов», толкователей закона, которые обви-
няли эмиров в забвении основополагающих принципов ислама8
[149, с. 54].
Первые меры по регламентации налоговой системы были
предприняты еще в начале VIII в. Хасаном ибн ан-Нуманом,
наместником Омейядов в Кайруане (с 692 по 705 г.). Как сооб-
щает Ибн Абд аль-Хакам, автор повествования об арабских
завоеваниях, в Ифрикийи был установлен налог-харадж, обя-
зательный для неарабов: «И возложил он (наместник.— М. В.)
харадж на аджам Ифрикийи и тех берберов, что остались с
ними в христианстве» [11, с. 220]. (Известно, что в Халифате,
хотя и не повсюду, новообращенные мусульмане первое время
были свободны от хараджа и платили только десятину-ушр.)
Не вполне ясно, впрочем, идет ли речь у аль-Хакама о харадже
как о поземельном налоге или как о совокупном налоге-дани.
Тунисский историк М. Тальби, на которого мы уже ссылались,
считает, что в Ифрикийи термин «харадж» всегда имел очень
широкий смысл: под ним могла подразумеваться вся сумма пода-
тей, поступавших с того или иного района. Однако целый ряд
источников, относящихся к IX—X вв., содержат сведения о ха-
радже именно как о поземельном налоге в отличие от десяти-
ны, джизьи, закята и т. д. Позднее, в XIII—XIV вв., термин
«харадж» действительно теряет конкретное содержание, обо-
значая вообще налоги9.
Эмиры из дома Аглабидов унаследовали налоговую систе-
му, сложившуюся при их предшественниках. Нововведением,
однако, были полный перевод хараджа в денежную форму, оп-
ределение твердой ставки налога и распространение его на му
сульман. Об этом имеется достаточно подробный рассказ в двух
хрониках, правда поздних, составленных в XIII в.,— «Баян»
Ибн Изари и «Кямиль» Ибн аль-Асира [41, с. 117; «2, с. iudj.
Он сводится к следующему: Абу-ль-Аббас Абдаллах, второй
80
эмир династии (812—817), которого оба анналиста осуждают'
за жестокость и дурное обращение с подданными, установил
единый годовой налог в размере 18 динаров («Кямиль») или
8 динаров («Баян») с 1 феддана — независимо ог урожая (в
Магрибе 1 феддан = около 10 га). Эта подать, пишет Ибн аль-
Асир, тяжким бременем легла на плечи людей страны, которые
жаловались и сетовали. Некий благочестивый муж Хафс бен
Хомейд явился к Абу-ль-Аббасу во главе целой делегации и
увещевал эмира отменить свое распоряжение, предупреждая,
что его ждет наказание в ином мире и недобрая слава. Но эмир
не внял советам. Тогда старейшины покинули Старый замок
(т. е. дворцовый город Каср аль-Кадим), вошли в Кайруан и
долго молились за облегчение участи правоверных. Всевышний
наказал Абу-ль-Аббаса, и тот на шестой день умер, обезобра-
женный внезапным воспалением на ухе. «А был этот эмир,—
добавляют оба хрониста,— красивейшим из людей своего вре-
мени».
Однако ни сменивший Абу-ль-Аббаса на троне Зиядет Ал-
лах I, ни кто-либо иной из Аглабидов не помышлял об отмене
денежного поземельного налога. Более того, вводились налоги
на торговые сделки и подвоз товаров в города, за пользование
выгонами и пастбищами устанавливались особые выплаты
(марай).
Еще более многочисленные налоги, в том числе на торговые
и ремесленные виды деятельности, были введены Фатимидами,
хотя в период борьбы за утверждение своей власти они взи-
мали лишь обусловленные Кораном налоги и даже столь стро-
го придерживались буквы закона, что объявляли «неправедной»
десятину, собранную не продуктами, а деньгами.
Приведем вкратце рассказ Ибн Изари о том, как действовал
Абу Абдаллах, сподвижник махди, захватив в 905 г. Белезму
и Тобну, пограничные города Аглабидов.
Абу Абдаллах в Тобне (где находился управитель провин-
ции Заб, собиравший налоги «на имя эмира»), вызвал к себе
всех имевшихся в городе чиновников. На вопрос, откуда у них
деньги, один из агентов по сбору налогов ответил: «Это с де-
сятины». Абу Абдаллах с возмущением сказал, что десятина
не бывает в деньгах и поэтому дирхемы должны быть возвра-
щены населению. Другой чиновник сказал Абу Абдаллаху, что
золотые монеты он получил, собирая джизью за прошедший год
с христиан и иудеев. И в этом случае Абу Абдаллах вспомнил
текст Корана, из которого вытекает, что джизью полагается
взимать серебром. Но чиновник заверил, чго он обменял дирхе-
мы на динары, и тогда Абу Абдаллах признал этот налог пра-
вильным, а динары велел раздать своим воинам. Наконец, тре-
тий чиновник представил сумму, собранную как поземельный
налог. Эти деньги Абу Абдаллах счел взятыми неправедно,
«ибо харадж не должен ложиться на мусульман», и приказал
вернуть все без остатка. Затем последовало такое же разбира-
6 Зак. 115 St
гГнЬ-гСЛВ>° С Податью <<садака» со скота, и Абу Абдаллах «успо-
коился», лишь услыхав, что налог якобы обратился в деньги
М/л«°'1ахК11 стада Уже самим налогосборщиком [41, с 191_
192J. (Абу Абдаллах, обеспечивший основателю династии Фа
тимидов махди Убейдаллаху военные победы и власть в Иф
рикиии, позднее был по не вполне ясному обвинению казнеш)
утверждением династии Фатимидов в Ифрикийи лозунг
«справедливые налоги», с помощью которого шииты завоевали
симпатии недовольного произволом эмиров населения страны
в том числе горожан (незадолго до вступления шиитских войск
в Кайруан произошло крупное восстание в г. Тунис, жестоко
подавленное Зиядет Аллахом III), был снят с повестки дня.
И Фатимиды, видимо, пытались создать столь же мощный фис-
кальный аппарат, какой им удалось позднее организовать в
первый период своего владычества в Египте. Эта политика, од-
нако, наталкивалась на сопротивление со стороны и горожан,
и сельских общин (восстание Абу Йазида). Новые ифрикий-
ские правители Зириды, стремясь стабилизировать обстановку,
в конце X в. уменьшили, а затем (по данным А. Ларуи) и вов-
се отменили харадж [415, с. 136—137].
У Ибн Хаукаля мы находим сведения, точность которых им
гарантируется ссылкой на надежные источники, о совокупной
сумме всех налогов, поступавших в казну Фатимидов в сере-
дине X в., т. е. в период, когда купец-географ совершал свои
путешествия по странам Северной Африки и Андалусии. Ниже
с небольшими сокращениями приведен соответствующий отры-
вок из «Китаб сурат аль-ард»:
«В 336 (947) г. я слышал от Абу-ль-Хасана, а он был гла-
вой ведомства казны в Магрибе, что доход со всех районов и
провинций складывался из хараджа, десятины, даней, подушной
подати джизья, плат за выпас, дорожных пошлин, сбора с вво-
за товаров из Рума (Византии.— М. В.) и из Андалусии, кото-
рые взимаются в портах, а также сборов с вывоза товаров из
Кайруаиа в Египет плюс доля с дирхемов, что поступают из
Египта, переведенная в стоимость золота. Все это оценивалось
в 700—800 тыс. динаров. И по собственным словам [Абу-ль-
Хасана], размер мог быть вдвое больше, если бы проявлялось
больше строгости. То же самое и буквально в тех же словах
я слышал от Зиядет Аллаха Абу Насра в 360 (971) г., а он
знал на своем опыте, так как был главным сборщиком харад-
жа Ифрикийи и всего Магриба» 10 [87, с. 97].
Судя по документам X—XI вв., налоги, которыми облага-
лись земля, постройки и всякого рода недвижимость, поступа-
ли непосредственно в казну. Сбор хараджа и десятины ушр
производился чиновниками, представлявшими^центральную ад-
министрацию, с населения того или иного района (оазиса) со-
вокупно; раскладки налогов входила, как правило, в компете
ЦИЮПравда™мы знаем, что в арабских странах в определенные
г82
периоды проявлялась тенденция к развитию частнофеодального
землевладения на основе откупа государственных налогов. Она
прослеживалась, например, в домамлюкском Египте, хотя и
прерывалась восстановлением государственной монополии на
земельную ренту. Возникает вопрос, получила ли развитие
система откупов в Магрибе. Отдельные факты, свидетельствую-
щие о существовании подобной практики, зафиксированы. На-
пример, в одном из документов каирской Генизы речь идет о
некоем ифрикийском торговце, собиравшем налог с оливково-
дов в районе Сфакса [372, с. 272]. (Этот документ относится к
первой половине XI в.) Кроме того, в Ифрикийи еще с эпохи
Аглабидов были известны откупщики «городских налогов», та-
ких, как коммерческая пошлина базара (мукус аль-асвак).
Но, видимо, в крупных масштабах передача поземельного
налога в откупа не применялась. Ибн Хаукаль, писавший в
конце X в., категорически утверждает, что откупов в Магрибе не
было. Он говорит буквально следующее: «Налоги во всем Маг-
рибе при династии Убейдаллаха взимались служащими (би-ль-
амана) и не передавались в откупа. Лишь позднее Барка была
сдана в откуп, и это единственный случай такого рода в Маг-
рибе» [87, с. 97].
Судя по всему, роль основной фискальной единицы в ран-
несредневековом ифрикийском государстве выполняла город-
ская община; она же имела широкие полномочия в вопросах
управления хозяйством податного округа (каковым обычно и
считался город с прилегающими землями).
Мы не располагаем источниками, которые позволили бы в
полной мере воссоздать картину повседневной жизни в городах.
Ифрикийи IX—X вв. Хронисты охотнее освещали дела власти-
телей, жизнь факихов, военные экспедиции и т. п., упоминая о
городских «правительствах» лишь в связи с конфликтными со-
бытиями. В свою очередь, географы, порою в деталях и ярких
красках описывая внешний вид городов, основное внимание уде-
ляли не столько населению, сколько перечню местных произ-
водств, тому, что продают и покупают на рынках города и по
какой цене. Однако даже отрывочные сведения, разрозненные
факты позволяют утверждать, что в городах существовали своего
рода представительные учреждения, советы нотаблей. Косвен-
ным свидетельством тому является сообщение Ибн Изари, что
«большие люди» Тозера обратились в 906 г. к Зиядет Алла-
ху III с просьбой убрать неугодного им кадия и эмир поспешил
дать соответствующее распоряжение наместнику провинции
Джерид. Но еще не дождавшись официального письма, старей-
шины явились к кадию, чтобы «оскорбить его» и изгнать из
города [41, с. 193]. Вполне возможно, что подобные муници-
пальные органы, состоявшие из уважаемых мужей, богатых
торговцев и авторитетных законоведов, в Ифрикийи (как, ска-
жем, и в Сирии XII в., на материалах которой наиболее глубо-
ко изучены городские движения) были достаточно аморфны, но
6*
83
приобретали большую силу в момент опасности, необходимости
обеспечить защиту города — будь то внешнее нападение или
мятеж самих горожан.
Есть основание думать, что многие города уклонялись от уп-
латы налогов, другие по договору были освобождены от них
или платили меньшую сумму. Ибн Хаукаль в своем описании
государства Фатимидов (его данные в основном относятся к се-
редине X в.) сообщает, что с одних областей собирают много
податей, а с других, хотя и богатых ресурсами, казна ничего не
получает11 [87, с. 70—77]. В Габесе, по его же сведениям, сидел
независимый «губернатор», а Гафсу и Аннабу (Бон) он назы-
вает свободными городами. Последний, по его сообщению, яв-
лялся экономическим центром обширного района, населенного
земледельцами и оседлыми скотоводами, имел собственные во-
оруженные силы, рекрутировавшиеся из берберов, добровольно
поступавших на службу в крепости-рибаты.
Если сопоставить информацию Ибн Хаукаля об общей сум-
ме поступлений в казну Фатимидов с данными «Китаб аль-ма-
салик» аль-Бакри (которые, правда, не имеют точной датировки
и скорее всего относятся к эпохе правления Зиридов, т. е. к
первой половине XI в.), то окажется, что около V4 налоговых
поступлений ифрикийской казны падало на южные оазисы,
обеспечивавшие государство такими важными статьями экспор-
та, как финики, одежда, шерстяные ткани всех сортов (по аль-
Бакри, с Кастилийи — 200 тыс. динаров в год). Тот же аль-
Бакри сообщает, что в Ифрикийи имелись четыре морские та-
можни в портах и две «сухопутные»: при въезде в страну, вбли-
зи г. Триполи, и у ворот Кайруана. На последней каждый день
собирали в пользу правителя 26 тыс. дирхемов. Зато въездные
пошлины в другие города не шли в казну [77, с. 19, 25]. Види-
мо, не раз предпринимавшиеся попытки лишить города этого
самостоятельного источника доходов и служили причиной столь
частых городских волнений как при Аглабидах, так и при
Фатимидах.
Наконец, в «Китаб аль-масалик» мы находим и такое любо-
пытное сообщение. Путешественник, направляющийся из Кай-
руана в Египет, пишет аль-Бакри, преодолев расстояние в
12 миль, попадал в г. Кальшана (ныне не существует). «Это
большой и населенный город, имеющий мечеть, баню и около
20 караван-сараев, множество садов и фиговых рощ. Почти
весь инжир на рынках Кайруана из этого города. Ворота в
Кальшане так низки, что лошади и мулы не могут войти; это
мера жителей, чтобы помешать сборщикам налогов и другим
правительственным агентам проникать и устраиваться у них»
[77, с. 29].
Итак, в отличие, например, от Египта, где сменявшие ДРУГ
друга династии, в том числе и завоевавшие страну Фатимиды,
стояли во главе государства с высокоцентрализованным адми-
нистративно-бюрократическим аппаратом, регламентировавшим
^84
хозяйственную жизнь в масштабах всей страны (см. [223,
с. 100]), в раннесредневековой Ифрикийи даже в моменты уси-
ления экономической роли государства, стремившегося к кон-
центрации феодальной ренты и ее перераспределению через
каналы ведомства казны, мы обнаруживаем политическую си-
стему с элементами организации федеративного типа. И это
объясняется прежде всего тем, что производственной основой
аграрной экономики Магриба в целом и его восточных райо-
нов в частности было поливное земледелие, базировавшееся на
ирригационных системах, строительство и поддержание которых
было, как правило, делом городских общин. Именно полисная
община выступала в данном случае в качестве «верховного»
распорядителя и собственника, взимая, как в Тозёре, внутрен-
ний налог с землевладельцев за пользование водой из системы
каналов, контроль над которой осуществлял городской совет.
(Этот порядок распределения воды, выплат за орошение сооб-
разно размеру участка, времени ежедневного полива хорошо
описан у аль-Бакри.) Такая производственная основа в прин-
ципе допускала существование децентрализованной политиче-
ской структуры.
Наряду с городом важной производственной единицей в Иф-
рикийи VIII—IX вв., видимо, было и поместье, в рамках кото-
рого имелась возможность поддерживать «малые ирригацион-
ные системы». Отсюда и борьба между «замком феодала» и
центральной властью, занимавшая столь большое место в ис-
тории Ифрикийи после ее отделения от Халифата 12.
Однако тенденции к утверждению политической автономии
той социально-экономической единицы, каковой являлся город,
а также к усилению независимости крупнопоместных землевла-
дельцев (в том числе представителей провинциальной военной
администрации) сталкивались с тенденцией противоположного
направления — к образованию централизованной монархии, опи-
равшейся на бюрократический аппарат, чиновничество и всеце-
ло подчиненную государю армию (при последних Аглабидах
«черная» гвардия полурабов, противопоставленная джунду).
В конечном итоге именно острое противоборство этих тенден-
ций, обусловленное особенностями экономического базиса, и со-
ставляло стержень внутриполитических событий в Ифрикийи
раннего средневековья.
Вместе с тем нельзя не принять во внимание «миграцию
идей»: сильное влияние, оказываемое на формирование полити-
ческой надстройки Ифрикийи — а она теснее, чем другие обла-
сти Магриба, была связана с Арабским Востоком — культурой
багдадской среды с ее идеалом общественного порядка, при ко-
тором государь (он же гарант религиозного унитаризма) сосре-
доточивает в себе всю власть.
Западный Магриб. Модель развития производительных сил,
хозяйственного комплекса и государственности в западных об-
ластях Северной Африки позволяет говорить о типологическом
85
государства племен
Города-государства Западного Магриба в IX—X вв.
динстве процессов, развивавшихся в раннесредневековом Маг-
ибе, несмотря на все локальные различия с точки зрения исто-
•ических предпосылок формирования общества феодальной:
похи. Речь идет о том, что структурообразующим элементом,
•бщественных отношений на западе региона, как и в Ифрикийи,
[влялся город со смешанными аграрно-ремесленными производ-
твенными функциями.
Однако внутренние районы Западного (Дальнего и Средне-
о) Магриба были втянуты в систему товарно-денежных отно-
иений далеко не равномерно, что объясняется уже самим ха-
>актером природной среды: разнообразие рельефа и ландшафт-
iltv 1/г>мплрксов. более низкая, чем в Ифрикийи, плотность на-
-селения, его рассредоточенность, слабость постоянных контак-
тов между городскими центрами в силу отсутствия налаженной
сети дорог и колесного транспорта, преобладание караванных
перевозок, осуществлявшихся с помощью вьючных животных,
и т. д. Это в ряде случаев обусловливало направленность тор-
говых связей вовне, менее интенсивное, чем на востоке Магриба,
воздействие города на сельскую среду.
Наиболее типичной формой государственных образований
для западных районов были города-государства. Эксплуатация
непосредственных производителей, как и в Ифрикийи, осущест-
влялась главным образом через взимание централизованного
налога-ренты, в том числе поземельного налога, распространяв-
шегося на членов городских общин. С соседними племенами,
населявшими довольно обширные территории, разделявшие
между собой эти государства, устанавливались союзнические,
а иногда и даннические отношения.
История образования ряда ранних государств на западе
Магриба была связана с хариджитским восстанием 740 г., хотя
вполне вероятно, что многие из них сложились еще до араб-
ского завоевания. Так, со времени хариджитских войн в му-
мульманские хроники начали проникать сведения о государстве
берберов бергвата, имевшем достаточно обширную территорию
на равнине Шауйя (тогда Тамесна). Группа оседлых племен
под этим названием жила деревнями и занималась преимущест-
венно земледелием и пастбищным скотоводством. Их портовые
города Феддала и Анфа поддерживали оживленные торговые
•отношения с аль-Андалусом.
Сведения о бергвата впервые появляются у мусульманских
авторов в связи с их вхождением в хариджитскую подсекту
суфритов. В IX в. эмир Салих ибн Абдаллах выступил с собст-
венным учением, которое, судя по всему, сочетало элементы
иудейской, христианской и шиитской догматики. Сами бергва-
та считали себя мусульманами, хотя арабские авторы их та-
ковыми не признавали и даже рассматривали как язычников.
Если верить аль-Бакри, который черпал сведения от посланни-
ка бергвата, прибывшего к кордовскому двору, в районе рас-
селения этого союза племен насчитывалось до 40 укрепленных
пунктов и 300 деревень.
Но другие политические образования Западного Магриба,
как правило, представляли собой конгломераты городов, а ча-
ще отдельные города с монархическим либо «вечевым» режи-
мом власти. Одни из этих городов, ставших самостоятельными
политическими единицами, были известны еще в античное вре-
мя, например Тлемсен (римская Помария). Другие выросли из
старых берберских поселений и племенных городков. Таким был
Агмат — город-республика, где жили берберы масмуда, старей-
шая из этнических групп в составе населения Марокко 13. По-
лисная община управлялась советом и сменявшимся каждый
год выборным вождем. В конце X в. (или в начале XI в.)
87
власть в Агмате захватили выходцы из скотоводческих племен
зеиата Среднего Магриба, и здесь образовалась наследственная
монархия (небольшой эмират).
Некоторые крупные городские центры в Дальнем и Среднем
Магрибе были основаны хариджитскими общинами, со време-
нем преобразовавшимися в мелкие теократические монархии
Так, группа хариджитов Джебель-Нефусы (Южная Триполи-
тания), проникнув во время восстания в Ифрикийю, затем бе-
жала в район алжирских Высоких равнин, где в 761 г. заложи-
ла г. Тахерт, долго остававшийся главным оплотом ибадитов
Северной Африки (сторонников умеренного хариджитского те-
чения). Примкнувший к берберам еще в Кайруане перс Абдер-
рахман ибн Рустум был провозглашен имамом (777 г.) и стал
родоначальником наследственной династии, правившей городом
до 909 г. Хотя многие племена близлежащей округи были со-
вершенно независимы от Тахерта, духовная власть ибадитских
раисов признавалась в некоторых отдаленных районах Магри-
ба, в том числе в Джебель-Нефусе, откуда им поступали на-
логи в виде добровольной подати садака 14.
Сходной была история основания Сиджильмасы (оазис Та-
филалет, на юге Марокко). Как излагает события Ибн Изари,
в незаселенном оазисе берберы-скотоводы предсахарской поло-
сы регулярно встречались на межплеменных ярмарках. Около
747 г. здесь появились хариджиты суфритского толка. Сначала
они жили в палаточном лагере под покровительством местного
богатого скотовода Абу-ль-Касима, затем стали возводить го-
родское поселение, окруженное стеной из необожженного кир-
пича, со многими воротами. Внутри стояла крепость аль-Аскар,
в которой находились соборная мечеть и дворец эмира. По-
стройки города, на взгляд Ибн Хаукаля, имели сходство с ар-
хитектурой Куфы. Из нескольких артезианских колодцев вода
с помощью колес-нория поступала по трубам в дома города и
его сады.
Община Сиджильмасы имела выборного главу. В начале
IX в. к власти пришли Мидрариды, потомки Абу-ль-Касима, и
правили оазисным государством в течение 200 лет. Таким обра-
зом, и сиджильмасская община превратилась в наследственную
монархию, хотя население имело относительно широкие права и
само решало, кому из семьи Мидраридов быть эмиром [41,
с. 216]. В X в. эмиры Тафилалета признали себя вассалами Фа-
тимидов, но попытка назначить в Сиджильмасу наместника не
удалась, так как он тут же был убит восставшим населением,
и оазисный город оставался фактически независимым, чеканя
свою монету. .11ЦПР
В востоковедной литературе сложилось не вполне точное
представление о том, что в начале IX в. весь ₽
был объединен под властью арабской династии. Ловитель,
на цубеже VIII—IX вв. в Северном Марокко возникло ГОСУД Р
ствГпод эгидой арабского рода Идрисидов, первоначаль
88
имевшее общий центр в Фесе, но оно вскоре раздробилось. Ос-
нователь династии Идрис был потомком четвертого «праведно-
го» халифа Али и последователем зейдизма (шиитский толк,
наиболее близкий к суннитской ортодоксии). О молодости Ид-
риса известно мало. Предполагают, что он, как и другие Али-
ды, подвергся гонениям со стороны аббасидских халифов. Ока-
завшись в Магрибе, Идрис обосновался в г. Улила (Волуби-
лис) и, получив поддержку верхушки оседлого племени ауреба,
в 788 г. создал свой эмират, взяв и титул имама. Он сам, а
по одной версии, его сын Идрис II (803—829) построил непо-
далеку от Улилы г. Фес на месте, где уже существовало, види-
мо, более старое христианское поселение. Вскоре в Фес пересе-
лились многочисленные выходцы из Кордовы, бежавшие после
одного из городских мятежей.
Трудно сказать, ставили ли перед собой первые Идрисиды
цель добиться объединения всего Дальнего Магриба, как по-
лагают некоторые историки; во всяком случае, они покорили
несколько городов, в том числе Танжер, Сеуту, Тлемсен, пред-
принимали походы против бергвата. Но большинство войн
Идрисидов являлись скорее локальными столкновениями с со-
седями либо отражением набегов вольных племен. Надо по-
лагать, что еще до прямого территориального раздела наследст-
ва Идриса II между десятью братьями государство, по сущест-
ву, представляло собой федерацию городов с самостоятельным
управлением и связанных в основном торговлей. Правда, вла-
детель Феса, считаясь старшим в роде, сохранял за собой и
звание имама, религиозного главы, а потому пользовался осо-
бым престижем.
С именем Идрисидов связано и основание целого ряда новых
городов, в том числе ныне исчезнувших Басры, в долине р. Саф-
дад (Луккос), Аклама, находившегося подле нее, Хаджер ан-
Насра, у западного склона Рифа, и Массы, Тамдулта, Игли, на
крайнем юге страны [87, с. 80—81]. Как явствует из сообщений
путешественников IX—X вв., эмираты Идрисидов были широко
разбросаны, между ними повсюду вклинивались территории
других самостоятельных городов и свободных племен.
Города-государства Северного и приатлантического Марокко
являлись важными сельскохозяйственными центрами. Они не
только обеспечивали свои потребности за счет внутреннего
производства, но в широких масштабах экспортировали про-
дукты земледелия. Сады и пашни, как правило, находились в
стенах города или рядом с ним, и их обрабатывали сами го-
рожане. Важнейшую роль в экономике урбанизированных по-
селений играли связи с дальним рынком. Большое количество
монет, обнаруженных археологами, свидетельствует об актив-
ной торговой деятельности Феса и других городов, принадле-
жавших представителям династии Идрисидов. Было не меньше
12 монетных дворов, чеканивших серебряные дирхемы с их ле-
гендой (297, с. 67].
89
Под контролем Феса находился важнейший торговый путь
пролегавший через «коридор Тазы» (ущелье между Рифом и
Средним Атласом), по которому шли караваны на восток — к
Тлемсену и Кайруану. Сеута в IX в. стала главным портом,
связывавшим Дальний Магриб с Испанией. Эмираты Идрисидов*
были втянуты в торговлю с Суданом, выступая главным обра-
зом как посредники, но в немалых количествах они вывозили и
собственные сельскохозяйственные продукты. Аль-Йакуби гово-
рил, например, о том, что из порта Масса на Атлантическом
побережье отплывали корабли, груженные зерном. Басра
экспортировала хлопок, в котором особо была заинтересована
Ифрикийя. Жители города, расположенного, как пишет Ибн
Хаукаль, в одном дне пути от океана, спускали свои суда по
р. Сафдад, затем поворачивали в Средиземное море «и плы-
ли, куда им угодно» [87, с. 80].
Особо важную роль в торговле Западного Магриба играла
Сиджильмаса, к которой узлом сходились транссахарские кара-
ванные трассы. Сиджильмаса (расположенная в центре боль-
шого оазиса Тафилалет) обладала значительными сельскохо-
зяйственными ресурсами. Система ирригации была паводко-
вой: поля орошались рекою-вади, которая терялась в песках
несколько южнее города. Ибн Хаукаль писал, что «вода исполь-
зуется таким же образом, как и в земледелии Египта». Ви-
димо, желая образно-поэтически подчеркнуть плодородие оа-
зиса, Ибн Хаукаль пишет, что достаточно однажды бросить
семена в землю — и урожай этого посева на полях, обильно за-
ливаемых, можно собирать в течение семи лет. Поскольку по-
добная информация, правда в разных вариациях (в некоторых
источниках фигурируют три года, а не семь лет), встречается
и у других средневековых авторов, можно предположить и то,
что в Сиджильмасе был известен какой-то сорт злака типа вет-
вистой пшеницы. «Здешний хлеб,— отмечал Ибн Хаукаль,—
очень высокого качества, но колос необычный, а зерно пред-
ставляет собой нечто среднее между пшеничным и ячменным»..
Помимо злаковых культур в Сиджильмасе выращивали хлоп-
чатник, тмин и хну, которая расходилась по всей Северной
Африке. Пальмовые плантации Тафилалета давали богатые
урожаи фиников, часть которых вывозилась караванами в Су-
дан. Сиджильмаса держала в подчинении несколько более мел-
ких оазисов предсахарского Марокко. Известно, что эмир по-
лучал Vs доходов от добычи полезных ископаемых в долине-
p. Дра. Кроме того, неподалеку от оазиса Тафилалет находил-
ся большой серебряный рудник, разрабатывавшийся жителями.
Сиджильмасы [87, с 99—100].
Важнейшую статью доходов Сиджильмасы, по всей очевид-
ности, составляли сборы-пошлины с караванов, пересекавших,
местность, и с торговых сделок. Здесь постоянно проживали
купцы из самых отдаленных стран; особо многочисленной была
колония выходцев из Ирака. Представление об уровне доходов.
90
оазисного государства дает Ибн Хаукаль, который, посетив его
в 951 г., произвел подсчет общих поступлений казны по всем
статьям: «Жители других городов куда ниже по богатству и
благополучию... Му’утаз, когда он управлял городом и был его
эмиром, взимал сборы с караванов, направлявшихся в страну
черных, а также десятину, харадж, старинные налоги на куплю
и продажу верблюдов, овец, быков. Кроме того, пошлины со
всех товаров, прибывающих или отправляемых в Ифрикийю,
Фес, Андалусию, Сус, Агмат. Еще он получал доходы от нало-
га с чеканки монеты. Все это составляло около 400 тыс. дина-
ров (в год)». Далее Ибн Хаукаль отмечает, что доход владе-
теля Сиджильмасы оказывался равным половине того, что со-
бирала казна Фатимидов, в то время сюзеренов Ифрикийи и
всего Средиземноморского побережья Магриба, «а ведь терри-
тория Сиджильмасы в пределах ее владений составит вдоль и
поперек три перехода в одну сторону и пять — в другую» [87,
с. 100].
Караванная торговля была, как правило, частным предприя-
тием. Поэтому для Сиджильмасы и Аудагоста (в IX в. своего
рода столица берберов санхаджа на путях в Судан), являвше-
гося южным форпостом мусульманских поселений Магриба, не
редкостью были крупные личные состояния. В Аудагост стека-
лись многочисленные выходцы не только из северных городов,
но также из Ирака и других стран Востока. Между купцами
заключались финансовые сделки на значительные суммы. Тот
же Ибн Хаукаль рассказывает, что своими глазами видел в
руках некоего Мухаммеда ибн Аби Саадуна, жителя Аудагоста,
долговую расписку, подтверждающую, что он ссудил своему
партнеру (контрагенту?) в Сиджильмасе 42 тыс. динаров. Ибн
Хаукаль в своем повествовании дважды упоминает этот факт,
подчеркивая, что «нигде на Востоке не слыхал и не был свиде-
телем чего-либо подобного... Я говорил об этом случае,— пишет
далее автор,— в Ираке, в Фарсе и в Хорасане, и повсюду его
сочли удивительным» [87, с. 99].
Хотя эта цифра у некоторых исследователей вызывает сом-
нение, сам факт крупной операции мог иметь место. Ибн Хау-
каль с его любовью к «статистике», стремлением проверить дан-
ные, при возможности заглянуть в документы вряд ли мог
слишком преувеличить масштабы сделки. Правда, не исключе-
но, что переписчики могли допустить ошибку (сравни 8 и 18 ди-
наров хараджа с 1 феддана у Ибн Изари и аль-Асира). Прав-
дивость рассказа Ибн Хаукаля подтверждается косвенно и тем,
'что кайруанские купцы сосредоточивали в своих руках не мень-
шие суммы, чем жители Сиджильмасы и Аудагоста. В 976 г.
они предоставили зиридскому правительству субсидию в
400 тыс. динаров [437, с. 22].
Итак, анализ процессов социально-экономического развития
позволяет охарактеризовать первые три столетия с момента за-
вершения завоевательных походов арабов и образования само-
91
оятельных государств Магриба до середины XI в. как период
становления феодальных структур. Экономический строй скла-
дывался на основе тенденций, обозначившихся с V в. в услови-
ях разложения античной формы собственности, с одной стооо
ны, и родового строя берберских (отчасти и германских) пле'
мен — с другой. Будучи ознаменован торжеством новой религии
и духовного влияния исламского Востока, он связан с антич-
ностью преемственностью в материальной культуре, отмечен
подъемом производительных сил, расширением масштабов внеш-
ней и внутренней торговли, активными градообразовательными
процессами.
Политические формы раннесредневековых государственных
образований Магриба были представлены двумя моделями:
централизованной монархией, унаследовавшей определенные
черты византийского социального строя и опиравшейся на чи-
новничество и профессиональную армию, а также городами-го-
сударствами, доминировавшими в западной части региона15.
Последние, видимо, представляли собой раннефеодальные
структуры типа «племенных княжений» или аналог известных
из истории других народов (славяне, Индия раннего средне-
вековья) полисов-республик. Нельзя исключить влияние антич-
ной традиции на их организацию, хотя в отношении Южного
Марокко скорее следует говорить об автохтонности: такие фор-
мы здесь, видимо, были очень древними, устойчивыми и сохра-
нялись вплоть до XVI в. (см. [19; 47]).
Материальную основу экономического процветания общест-
ва Магриба раннего средневековья, безусловно, составляло про-
дуктивное сельское хозяйство (а отнюдь не транзитная торгов-
ля, как полагает ряд исследователей). Хотелось бы особо под-
черкнуть это обстоятельство и привести ряд доказательств. Гео-
графы, как уже отмечено, в один голос свидетельствуют о
плодородии земель Магриба, широком развитии самых разнооб-
разных форм орошения, в том числе издревле практиковавшихся
самими берберами, унаследованных от римлян, а также заимст-
вованных с азиатского Востока. (Напомним, что на Сицилии
арабы создали разработанную систему ирригации, вернув бы-
лое процветание острову, являвшемуся во II—I вв. до н. э. важ-
нейшей сельскохозяйственной провинцией Рима.)
Есть основание думать, что большую роль играли также ис-
пользование естественного видового богатства местных расте-
ний и культура пахоты. Главным показателем экономического
потенциала применительно к феодальной эпохе является, как
известно, урожайность. На этот счет мы имеем кое-какие дан-
ные, которые могут, правда, показаться на первый взгляд не-
достоверными. Описывая почти в одних и тех же словах оо-
гатство г. Тамдулт (долина р. Сус), «расположенного на берегу
реки, приводящей в движение множество мельниц, окруженного
пышной растительностью», аль-Мукаддаси и аль-Бакри соо
щают, что земля здесь «родит сам-сто». Поскольку долина су-
92
са, очень жаркая и имевшая, во всяком случае до XVIII в., от-
носительно обильные, хотя и пересыхающие реки, была в Маг-
рибе «маленьким Египтом» (здесь собирали до трех урожаев
в год), можно принять на веру такую информацию, тем более
что арабские авторы цифру 100 часто употребляли как симво-
лическую (нечто вроде «тьмы»). Но слова аль-Бакри, что и
возле Кайруана зерно родит сам-сто, порождают недоверие (ны-
нешние урожаи здесь составляют 2 ц/га). Правда, у автора
более позднего и отличавшегося относительной точностью —
мы имеем в виду Хасана аль-Ваззана (известен под именем
Льва Африканского) — встречаются утверждения, что в ряде
мест хлебопашцы иной год собирали в 30, а то и в 50 раз боль-
ше посеянного; их можно найти в описаниях окрестностей Аг-
мата, Эль-Ксар-эль-Кебира, Константины. Ссылаясь на какие-
то старинные хроники, аль-Ваззан рассказывает о необычайном
плодородии древней страны бергвата 16.
Можно подвергнуть сомнению и сведения аль-Ваззана.
Но вот что писал в конце прошлого века посетивший Тунис
русский натуралист Петр Чихачев: «В древности своим плодо-
родием славился Бизациум (Bysacium), район, расположенный
между заливом Габес (Малый Сирт) и Хадруметом; в наши
дни он так пустынен, что вызывает чувство глубокого уныния.
Согласно Плинию, там собирали зерновые „сам-полтораста“ и с
одного буассо получали 150 буассо. Тот же Плиний сообщает
о том, что управляющий провинцией Бизациума послал импера-
тору Августу пучок пшеницы в 400 стеблей, полученных из од-
ного зерна, и что Нерон, в свою очередь, получил из той же
провинции такой же подарок — пучок пшеницы в 360 стеблей
из одного зерна. Плиний добавляет, что эти факты совершенно
достоверны, ибо они зафиксированы в официальных докумен-
тах. Варрон подтверждает свидетельства Плиния, говоря, что
в Бизациуме можно получить урожай зерна ,,сам-сто“». П. Чи-
хачев отмечает наличие ветвистых злаков в еще недавнее вре-
мя, ссылаясь на книгу английского путешественника, объехав-
шего Алжир и Тунис, опубликованную в 1835 г. «Сэр Гренвил
Темпл,— пишет он,— сообщает, что ему самому удалось сорвать
(наугад, без особого выбора) на поле ячменя пучок этого злака,
в котором насчитывалось до 97 стеблей, причем ему приходи-
лось слышать, что часто встречаются злаки, имеющие до
300 стеблей, выросших из одного зерна» [235, с. 337].
Собранная П. Чихачевым информация подтверждает гипоте-
зу, высказанную выше, о наличии окультуренных ветвистых зла-
ков в Магрибе, которые могли давать, пусть не каждый год,
исключительно высокие урожаи. Справедливости ради надо ска-
зать, что у арабских географов нам не удалось найти столь
прямых указаний на использование ветвистых злаков, какие
дают античные источники применительно к Бизациуму (или
Бизацене), т. е. южным районам «Старой Африки». Однако,
как правило, авторы мусульманской эпохи подчеркивали вы-
93
сокое качество зерна, выращиваемого в Магрибе. Они писали
например, о том, что оно крупное и чистое в Бедже, где «кли-
мат здоров, а жизнь легка, обширные поля дают большой до-
ход государству, прибыль и торговцам и земледельцам, и это
благодаря свойству самих семян» (Ибн Хаукаль), где «хлеба
так хороши, урожаи необычайно велики, продукты всегда де-
шевы — и это в то время, когда другие страны то голодают, то
пребывают в изобилии» (аль-Бакри). Последний автор рас-
сказывает также, что на равнинах Беджи, окруженной велико-
лепными садами, на черных землях, орошаемых проточными
водами, выращивают фасоль и бобы, «подобные каким редко
увидишь» [24, с. 119—120].
Таким образом, можно предположить, что два фактора — ис-
пользование высокосортных злаков и бобовых культур (види-
мо, существовала практика селекции) и повсеместное примене-
ние ирригации — обеспечивали высокую норму прибавочного
продукта, и, главное, при эксплуатации сравнительно неболь-
ших площадей — обстоятельство очень важное, ибо это позволя-
ло сохранять леса и кустарники на склонах, распашка которых
в условиях Северной Африки оказывалась весьма опасной, вы-
зывая цепную реакцию эрозионных процессов. Кроме того, при
орошении («малой ирригации», практиковавшейся в Магрибе)
в таких районах, скажем, как Сахель и Кайруанская равнина
(античная Бизацена), получающих менее 400 мм осадков в год,
не только обеспечивалась гарантия от капризов погоды, но и
снижались затраты труда на единицу произведенной продукции,
так как существенно облегчалась подготовка земли к посевам.
Приведем одну любопытную цитату из «Естественной истории»
Плиния Старшего. Рассуждая о различиях почвенных свойств,
он пишет следующее: «Легкость обработки для некоторых почв
зависит и от погоды, и иногда плодородие почвы имеет ту не-
выгодную сторону, что она после дождя становится вязкой и
ее нельзя пахать. Напротив того, в Бизацене, в Африке, мы
видели, как поле, приносящее урожай сам-полтораста, вспахать
которое в сухую погоду не могут никакие быки, после дождей
пашет слабый ослик, причем с другой стороны запряжки лемех
тянет старуха» [18, с. 220].
Плиний, видимо, не случайно подчеркивает, что поле под-
нимают слабый ослик и старушка. (Кстати, у Апулея мы тоже
находим указания на то, что в Африке часто пахали на ос-
ликах, не нуждаясь в быках 17.) Как хорошо известно из антич-
ных сочинений по агрономии, в Италии, области, переходной
от средиземноморского ареала к влажному северу, тягловой
силой обыкновенно служили быки, реже — коровы и мулы (на
легких почвах Кампании). Подготовка пашни к посеву яв-
лялась сложным и многотрудным делом: практиковалось мно-
гократное вспахивание одного и того же участка — 3—4 раза,
а в некоторых местах (Этрурия) —даже до 8—9 раз [214, с. 19].
Что касается Северной Африки, то и здесь почвы дифференци-
94
рованны, «пестры», как на Апеннинском п-ове, встречаются и
тяжелые почвы; но их известкование, ныне создающее трудно-
сти при обработке, вероятно, является результатом процессов,
еще не дававших себя знать в раннем средневековье.
Таким образом, плодоносность садов и тучность нив, обрисо-
ванные географами IX—XI вв., не преувеличение, тем более
что земледелец имел в своем распоряжении (до появления ко-
чевников) все равнины и мог свободно приспосабливаться к
местным условиям, где в пределах нескольких десятков кило-
метров сменяют друг друга «жирные», песчано-каменистые,
«жесткие и наполненные водою», легкие и другие почвы (мы
пользуемся в данном случае определениями Льва Африканско-
го, в чьих описаниях содержится достаточно детальная почвен-
ная карта западной и центральной частей региона его вре-
мени).
Сказочные урожаи снимались, наверное, далеко не всюду и
не каждый год. Но средняя продуктивность земледелия (допол-
нявшегося еще молочным животноводством) явно была не мень-
шей, чем в Южной Европе, не говоря уже о Западной, и даже
в странах Азии, где издревле сложилась культура ирригации, а
почвы отличались естественным плодородием. Допустим, что
нормой урожайности для засеваемых в раннее средневековье
площадей был уровень сам-20 или сам-30, а это может озна-
чать 20—30 ц/га (на хороших землях в Северной Африке обыч-
но расходовали 1 ц семенного зерна на 1 га). Целесообразно
сравнить этот показатель с данными по двум группам стран —
европейским и восточным.
Судя по хроникам каролингской эпохи, в Западной Евро-
пе крестьянин, как правило, мог рассчитывать на урожай сам-2
[214, с. 112]. Даже в эпоху «аграрной революции средневе-
ковья», начавшейся с середины XIII в., выход продукции на
единицу площади поднимался очень медленно. Английские аг-
рономы XIII в. считали нормой урожаев: сам-8 для ячменя,
сам-7 для ржи, сам-6 для гороха и чечевицы, сам-5 для пше-
ницы, сам-4 для овса [214, с. 112]. Однако изучение архивов
английских вотчин (маноров) показало, что реальные урожаи
были значительно ниже. На хорошо удобренных, тщательно об-
работанных землях епископа Винчестерского пшеница давала
сам-3,3, столько же ячмень, а овес — сам-2,4. По документам
домениального хозяйства в Оксфордшире, относящимся к
30-м годам XIV в., урожайность смеси пшеницы и ржи состав-
ляла 3,5 против посеянного, смеси ячменя и овса — сам-4 [226,.
с. 65]. В крупных вотчинах Провансальских Альп урожай пше-
ницы в XIV в. был сам-3, сам-4. В Парижском районе, в ок-
рестностях Арля и Фрежюса на плодородных почвах он держал-
ся на уровне приблизительно сам-6, сам-8, а в Па-де-Кале (Ар-
туа) при тех же средних показателях доходил иногда до сам-15.
С учетом более низкой продуктивности крестьянских хозяйств
по сравнению с крупными поместьями, землями аббатств (где
95
в первую очередь применялись новшества агротехники) и меж-
районных различий С. Д. Сказкин считает вероятным, что в
среднем урожай в Западной Европе к началу XV в. не превы-
шал по зерновым сам-3, сам-4. Это подтверждают и данные
известного специалиста по аграрной истории Германии
В. Е. Майера, который пишет, что при относительно высокой
урожайности в западнонемецких землях (сам-6, сам-8), на во-
сток от Эльбы еще в XV в. с поля снимали обычно лишь в
3—4 раза больше того, что посеяно [178, с. 37].
В Италии в раннее средневековье урожайность зерновых
была значительно выше, чем в северных и западных областях
Европы, но до XI в. не поднималась выше 5 ц/га. По мнению
специалиста по экономической истории Италии Л. А. Котельни-
ковой, существенный рост производительности земледелия на-
блюдался с XII—XIV вв., причем средняя урожайность основ-
ных зерновых культур колебалась в разных районах страны от
сам-3 до сам-12 [169, с. 37—38].
Что же касается районов Азии и Ближнего Востока, то ис-
следователи имеют, конечно, меньше документальных источни-
ков и точных цифр, но все же достаточно надежные оценки
имеются. Так, по данным известного экономиста К. Кларка, в
эллинистическом Египте снимали урожай 17 ц/га, что было
намного выше, чем в Аттике: от 6 до 9 ц/га в 328 г. до н. э
[325, с. 679]. Средняя урожайность в средневековом Египте, оп-
ределенная О. Г. Большаковым (он использовал сочинение ав-
тора XII в. Ибн Маммати, инспектора государственных ве-
домств страны), составляла 19,5 ц/га для пшеницы и почти
23 ц/га для ячменя [118, с. 226]. Судя по «Хитат» аль-Макризи,
писавшего в начале XV в., урожай пшеницы «различался сооб-
разно земле», причем достаточно резко: в Египте сеяли на
1 феддан (тогда равнявшийся 0,64 га) около 60 кг зерна и по-
лучали от 2 до 20 ирдаббов, т. е. максимум 14 ц (см. [211,
с. 211]). В Индии же времен Акбара урожайность составляла
12,6 ц/га пшеницы и 13 ц/га для ячменя [196, с. 196].
Таким образом, вероятная продуктивность сельского хозяй-
ства в Северной Африке многократно превосходила европей-
скую раннего средневековья (эпоха Каролингов и багдадских
халифов) и даже ту, что была достигнута в наиболее плодород-
ных и развитых районах Запада к исходу средних веков. Вме-
сте с тем Магриб — во всяком случае, его житницы: приатлан-
тические равнины, долина Баграды (Меджерды), Кайруанская
равнина с Сахелем, плато Константины — не уступал по та-
кому показателю, как урожайность зерновых, классическим
с точки зрения плодородия странам Азии и Ближнего Востока.
При этом в Ифрикийи, являвшейся в рассматриваемый пе-
риод ведущим экономическим центром Магриба, регулярное
увлажнение почв, в том числе южнее Тунисского хребта, на
территории древней Бизацены, явно дало возможность обеспе-
чить относительную регулярность урожаев, снизить затраты
96
энергии (тягловой силы) и труда, поглощаемого сельскохозяй-
ственными работами. (Мы имеем в виду данные Плиния о ха-
рактере местных почв, легко поддающихся обработке при оро-
шении) .
Высокая норма прибавочного продукта создавала в целом
благоприятные условия для развития ремесленного производ-
ства и других несельскохозяйственных занятий. Самый убеди-
тельный факт, свидетельствующий об интенсивном развитии ре-
месла,— импорт сырья (хлопок, шелк-сырец), которое местный
климат не позволял производить в достаточном количестве. Все
это, вместе взятое, объясняет тайну процветания раннесредне-
вековой Ифрикийи и мелких государств Западного Магриба,
высокую по тем временам «урбанизацию», равно как «город-
ской» характер земледелия: интенсивное сельское хозяйство
могло вестись при регулярной занятости одного и того же ра-
ботника (его семьи) и на плодовых плантациях, полях, и в
сфере ремесленного производства.
Аграрный пейзаж раннесредневековой Ифрикийи, как он вы-
рисовывается в свете наших источников, представлял собой де-
сятки городов и городков, окруженных плантациями и полями,
местечек и хуторов. Вполне вероятно, что он напоминал пейзаж
тунисского Сахеля середины XIX в. Если экстраполировать
данные о плотности населения традиционного Сахеля (Восточ-
ной Ифрикийи), то число жителей всей Ифрикийи на период
IX—X вв. можно оценить в пределах от 4 млн. до 8 млн. (при-
нимая во внимание вероятную площадь освоенной территории и
используемых сельскохозяйственных угодий), а долю урбани-
зированного населения в пределах 30—50%.
Глава III
СОЦИАЛЬНЫЙ ПЕРЕЛОМ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ СРЕДНИХ ВЕКОВ
(1050—1500):
ПРОГРЕСС ИЛИ АРХАИЗАЦИЯ?
Существенные сдвиги в структуре экономического базиса, во-
многом изменившие характер развития отношений собственно-
сти и форму государственного устройства, в конечном итоге
само направление социального процесса позволяют выделить в
истории средневековья Северной Африки новый период, а его
исходным рубежом считать середину XI в.
С политической точки зрения этот период распадается на
два этапа. Первый (до начала XIII в.) отмечен возвышением
сложившихся на периферии региона религиозных общин (аль-
моравиды, позднее альмохады) и попытками создания под их
эгидой империй, временно объединивших основные территории
Арабского Запада, включая Андалусию, правители которой при-
звали мусульманских владык из Африки, нуждаясь в военной
помощи перед надвигавшейся Реконкистой. Второй (до осман-
ских завоеваний) характеризовался эволюцией в сторону по-
литической раздробленности: от соперничества трех относитель-
но крупных государств со столицами в Тунисе, Тлемсене и Фе-
се, образовавшихся после распада Альмохадского халифата, к
феодальной анархии конца XV — начала XVI в. (обособление
городов, удельных княжеств, племенных конфедераций и т. д.).
В рамках второго, «постальмохадского» этапа можно вы-
делить несколько фаз (если угодно, циклов) усиления центра-
лизованной государственной власти, преодолевавшей областной
сепаратизм, с чем связаны частые войны между государями-со-
седями, пытавшимися поочередно установить контроль над тер-
риторией всего региона и подчинить собственных вассалов, ка-
ковых они имели главным образом в лице наместников про-
винций и кочевых вождей. К этому были, казалось, совсем
близки тунисские Хафсиды в середине XIII в., а в следующем
столетии — Мериниды, султаны Феса, раздвинувшие благодаря
завоевательным походам, но очень ненадолго, границы своего
государства вплоть до окраин Судана на юге и до Египта на
востоке.
В экономическом плане содержание периода, охватывающего
вторую половину XI—XV в., представляется крайне противоре-
чивым: шло развитие, и значительное, отдельных городов, рас-
ширение заморской торговли, в то же время проявлялась тен-
9S
дениия к дезинтеграции внутрихозяйственных связей региона,
натурализации рентных отношений; имело место резкое сокра-
щение площади поливного земледелия, способного при прочих
равных условиях обеспечивать наиболее высокую по сравнению
с другими видами аграрного производства норму прибавочного
продукта.
Отличительным признаком данного периода стало широкое
распространение (с конца XII в.) условного земельного пожа-
лования—икта, которое представляло собой, во всяком случае
в теории, не собственно владение, а право на сбор налогов,
отчисление от централизованной феодальной ренты. При этом
в Магрибе обладателями фискальных фьефов были не столько
частные лица, сколько военно-служилые кочевые племена,
удельный вес которых увеличивался за счет внешних миграций.
Понятие «икта» имело двоякий смысл: как выделение лицу
или общине (племени) определенной недвижимости, скажем
свободных земель, или как предоставление в его пользу части
налоговых поступлений. Собственно фискальное пожалование
в ряде случаев обозначалось особым термином — «исхам».
С юридической точки зрения этот дар (ата) считался времен-
ным, но на практике условное держание превращалось в на-
следственное и отчуждалось силой.
Различным было и происхождение пожалований. В «Китаб
аль-ибар» Ибн Халдуна встречается целый ряд упоминаний о
передаче в икта хафсидских земель. Шейхи союзного сулей-
мидского племени кууб уже при первых представителях дина-
стии, воцарившейся в Тунисе, получили в виде вознаграждения
города и села. А за вождями кочевников-дававида, с которыми
воевал Мухаммед аль-Мустансир, его наследник признает пра-
во икта на захваченные ими земли к югу от Константины. Нако-
нец, пожалование не всегда, видимо, соотносилось со строго оп-
ределенной территорией; налоги, о которых идет речь, собира-
лись как с земледельческого населения, так и с ослабевших,
мелких кочевых племен, не входивших в привилегированную ка-
тегорию «государственных» (кабаиль махзен).
В условиях упадка агрикультуры и общего снижения темпов
развития производительных сил наблюдались определенная ар-
хаизация общественных отношений, возрождение патриархаль-
но-феодального уклада.
КОЧЕВЫЕ МИГРАЦИИ
И ИХ ВЛИЯНИЕ НА АГРОСФЕРУ
Явления регресса затронули прежде всего аграрный сектор
экономики. Особую роль при этом сыграло частичное вытесне-
ние оседлого населения кочевым, которое на протяжении XI—
XIV вв. продвигалось в район Атласской области, завоевывая
-все новые пространства, вплоть до хребтов Берегового Атласа
7*
99
и приморских равнин. Миграции кочевников, начавшиеся со
вторжения аравийских племен бану хиляль (1048—1052), затем
приобрели характер медленной инфильтрации в направлении с
востока на запад и с юга на север.
Первой жертвой нападения кочевников, численность кото-
рых, по данным средневековых источников, достигала 30 тыс.
или 50 тыс. человек помимо женщин, детей и неспособных но-
сить оружие мужчин [19, с. 25; 86, т. 7, с. 131], стала Ифрикийя,
где уже во второй половине XI в. имело место прямое разру-
шение производительных сил, прежде всего ирригационных со-
оружений. Впоследствии наибольший урон земледелию наноси-
ли не столько набеги воинственных племен, приводившие к
разорению отдельных районов, сколько постепенное изменение
ландшафтов и микроклиматических условий, связанное с рас-
пространением форм производства, основанных на экстенсив-
ном использовании природного потенциала. Смещение зоны ко-
чевки из пустынь и полупустынь на север, умножение стад,
ежегодно пересекавших хребты Атласского массива в поисках
летних пастбищ, резко ускорили сведение лесов и обмеление
рек, «высыхание» земель Магриба (так, по расчетам мароккан-
ских специалистов, относящимся, правда, уже к XVIII в.,
развитие скотоводства с перегоном на большие расстояния
вызвало в течение одного столетия гибель растительного
и почвенного покрова в стране на площади 4 млн. га [297,
с. 271]).
Известно, что в Западной Европе общий хозяйственный
подъем был подготовлен «внутренней колонизацией» XI—
XIII вв.— распашками целины, которые обеспечили расширение
культивируемой площади, создавая условия для медленного,
но устойчивого демографического роста и развития внешних
колонизационных движений. При этом увеличение производи-
тельности зернового хозяйства, как уже говорилось выше, обес-
печило заметное — в среднем двукратное—повышение урожай-
ности, но она еще долго отставала от уровня, являвшегося нор-
мой для азиатских стран. Важнейшим качественным изменени-
ем, характерным для экономики эпохи развитого феодализма,
было распространение и улучшение огородничества, техники са-
доводства, в том числе введение (с XIII в.) практики иррига-
ции в южных районах Европы, разнообразных приемов ороше-
ния, несомненно заимствованных у арабов, так же как заимст-
вовались, проникая через Сицилию и Испанию, рис, новые
технические культуры, наконец, и цитрусовые, появившиеся да-
же в Италии не раньше XIV в. (подробнее см. [177, с. 303—
304; 214, с. 113—116]).
На севере Африки примерно в тот же отрезок времени ма-
териальное производство шло по нисходящей линии. Переселе-
ние в культурный ареал номадов сахаро-аравийского пояса
влекло за собой уменьшение возделанных и пахотопригодных
площадей, снижение уровня агротехники. В особенности это ка-
100
сается искусственной ирригации, к XVI в. заброшенной почти
повсюду, кроме зон оазисного земледелия.
Кочевые миграции вызвали также частичную дезурбаниза-
цию Магриба. Особо пострадали от кочевников крупные города
предсахарья. От Сиджильмасы остались лишь развалины, а
население оазиса разбрелось по деревушкам и ксурам, постро-
ив, как говорят источники, вокруг обрабатываемой территории
стену (возможно, земляной вал, укрепленный изгородью из не-
обожженного кирпича). Но и это не спасало местных жителей
от нападений кочевников. В Тафилалете почти прекратили вы-
ращивать хлеб и сохранились только финиковые плантации.
Исчез с лица земли древний город Габес (нынешний, носящий
то же название, возник уже на другом месте); а в XIV—XV вв.
жители оазиса, так же как тафилалетцы, переселились в мелкие
деревни или ушли в северные города Сахеля. На карте уже
не найдешь ни одного из городов приатлантического Марокко
эпохи Идрисидов, кроме Феса, а главное, здесь исчезали много-
численные полугородские поселения типа ксуров, вместо кото-
рых появились палаточные дуары кочевников, составлявшие ха-
рактерную черту сельского пейзажа Марокко еще в начале ны-
нешнего века.
Сеть городов редела, стягивалась к морскому побережью,
где в ряде случаев, как это было, например, в Сусе и других
городах Сахеля, численность населения даже резко увеличива-
лась за счет беженцев из внутренних областей, искавших за-
щиты от кочевников за стенами рибатов. Именно на базе кре-
постей, образовывавших когда-то береговую линию обороны,
созданную при Аглабидах, сложились многие современные го-
рода Сахеля, но в южной части этого района, вокруг Сфакса,
все поселения вместе с оливковыми плантациями были уничто-
жены и. от многочисленных сторожевых застав-махаресов IX—•
X вв. сохранилась лишь одна у самого моря (современный по-
селок Махрес).
Вместе с городами и селениями исчезли плотины на мел-
ких вади, водоразборные каналы, орошавшие окрестные поля,
не говоря уже об акведуках, бассейнах и прочих ирригацион-
ных сооружениях, поивших влагой земли возле Кайруана.
Почти вся территория бывшей Бизацены была занята кочевни-
ками, и эта не защищенная горами область, где границу с пу-
стыней держал сам человек, превратилась в сухую, бесплодную
степь, тем более что многовековое вытаптывание пастбищ, оро-
шаемых лишь редкими и скудными дождями, явно привело к
разрушению почвенного покрова, более ощутимому, чем на тра-
вянистых приатлантических равнинах.
Горожане, как и в прежние века, продолжали заниматься
земледелием, но ограничивались в основном плодоводством, так
как хлебородные равнины были заселены кочевниками, кото-
рые, даже если переходили к смешанному хозяйству, пользова-
лись самыми примитивными способами полеводства. С этим,
101
видимо, связана утрата навыков отбора растений, хранения се-
мян (возможно, и селекции, позволявшей снимать высокие уро-
жаи даже в районах с относительно бедными почвами). И на-
конец, что особо важно, значительная часть оседло-земледель-
ческого населения покидала равнины, уходила в горы, как было
в районе тунисского Телля, а «исконные» горцы — жители Ка-
билии, Рифа, предгорий Высокого Атласа и т. д.— лишились
возможности, которой они всегда пользовались, засевать рав-
нинные участки, отводя возделанные земли в горах под пло-
довые культуры. Вынужденная распашка склонов, сведение
кустарников, удерживавших почву, ускорили процессы денуда-
ции, высыхание мелких речушек и источников.
С оскудением природных ресурсов связана характерная для
Магриба второй половины средних веков демографическая стаг-
нация, перешедшая в тенденцию к прямому сокращению на-
родонаселения. Об этом свидетельствует прежде всего мемуар-
но-географическая литература, например «Рихля» («Путешест-
вие») шейха ат-Тиджани, посетившего Ифрикийю в XIV столе-
тии [68]. Он писал о заброшенных селениях, погибших городах;
особенно много руин встречалось ему на Кайруанской равнине,
в районе Высокой Степи, по дороге к Бискре, столице Заба,—
в тех местах, где путешественники более поздних времен не
видели даже следов многочисленных населенных пунктов, что
упомянуты источниками раннего средневековья.
Депопуляция Магриба ярко отражена и в книге аль-Вазза-
на, написанной автором в 1526 г. в Италии (после того как он
попал в плен к сицилийским пиратам). Его знаменитое «Опи-
сание Африки» (в русском переводе «Африка — третья часть
света») местами превращается в печальный мартиролог — пере-
чень обезлюдевших селений, полуразрушенных городов. Автор
говорит, что в цикле 10—15, иногда 25 лет Магриб поражают
эпидемии и голод [19, с. 50]. Особенно много подробностей он
сообщает о Дальнем Магрибе, где на его глазах исчезали круп-
ные города и «замки», т. е. ксуры берберов Атласа и районов,
прилегающих к долине р. Сус,\ а на равнинах Шауйя и Дук-
кала во времена аль-Ваззана стояли давно мертвые города, во-
круг которых еще плодоносили одичавшие сады. В Ифрикийи
аль-Ваззан побывал лишь однажды, во время весьма спешной
поездки с поручением от фесского султана, и его информация
о ней менее детальна. Однако в посещенных им городах многие
дома стояли заколоченными. Правда, г. Тунис в начале XVI в.
был достаточно велик: один итальянский автор, присутствовав-
ший при взятии города турками, сравнил его с Неаполем [62,
с. 144]; но южнее Дорсаля путника встречала унылая картина.
Достаточно сравнить описание Кайруана в «Китаб аль-маса-
лик» аль-Бакри и у аль-Ваззана. Первый автор начинает свое
восторженное описание такими словами: «Кайруан расположен
на широкой равнине, восточнее находятся солончаки... с дру-
гих сторон город окружен плодородными землями, лучшие из
102
которых простираются к западу — это место называется Фахс
ад-Деррара — Предместье источников» [77, с. 25]. У второго ав-
тора, писавшего спустя много лет, мы читаем в главе «Кайруан,
который раньше был великим городом», что он стоит на пу-
стынной песчаной равнине, где не растут ни деревья, ни злаки.
Зерно привозят из Суса, Монастира или Махдии, т. е. из горо-
дов, расположенных на расстоянии в 40 миль. На горе Усселат,
в 20 милях от Кайруана, еще сохранились римские постройки,
она изобилует родниками и рожковыми деревьями, ручьи с нее
текут к Кайруану, где иначе не было бы другой воды, кроме
накапливающейся в старинных резервуарах за городской сте-
ной. Но во многих цистернах воду можно найти только до на-
чала июня. В этом городе в былые годы процветало изучение
магометанских законов, он постепенно разрушался, вновь за-
селялся другими жителями, но никогда не смог достичь преж-
него состояния; в настоящее время в нем живут лишь бедные
ремесленники, в большинстве своем кожевники [46, с. 732].
Упадок Кайруана, являвшегося (помимо того что он сла-
вился своими законоведами) ведущим экономическим центром
Ифрикийи и всего Магриба, равно как разрушение, а затем
исчезновение земледельческих поселений на прилегающих тер-
риториях, начался с вторжения бедуинских племен, мигриро-
вавших с востока через Киренаику и Триполитанию.
Хроники передают легенду, согласно которой арабов бану
хиляль направил в Ифрикийю египетский халиф из династии
Фатимидов аль-Мустансир (1036—1094), разгневанный реше-
нием Зиридов отложиться от Каира. И сделал он это якобы
по совету хитрого везиря аль-Йазури (на самом деле человек
с таким именем занимал пост кадия, главного судьи египет-
ской столицы), решившего таким образом заодно отделаться
от беспокоивших южные области страны кочевников, переселив-
шихся в Верхний Египет после восстания карматов. По другой
версии, аль-Йазури вызвал племена с Аравийского п-ова, чтобы
наказать непокорных Зиридов. Аль-Ваззан, придерживающийся
последней версии, подчеркивает, что восточные халифы «всегда
запрещали арабам переходить Нил с их семьями и шатрами»
и обычай этот сломал только аль-Мустансир 1 [19, с. 23].
Доверяя источникам, многие французские ученые писали в
свое время, что «хилялийская катастрофа», перевернувшая всю
ситуацию в Магрибе, явилась результатом злокозненного умыс-
ла одного человека. Но скорее всего перемещение арабских
племен в Магриб, начавшееся около 1050 г. и растянувшееся
на много десятилетий, следует рассматривать как часть об-
щей миграционной волны, захлестнувшей не одну страну, тем
более что миграция бедуинов происходила почти одновремен-
но с вторжением в Переднюю Азию тюрок-огузов (1055 г.—
взятие Багдада Сельджуками), а приток кочевого населения в
земледельческие районы наблюдался начиная с XI в. в ареале,
охватывающем весь Ближний и Средний Восток 2.
103
Непосредственной же причиной ухода бану хиляль из Егип-
та могли послужить «великие бедствия» — невиданные по мас-
штабам и оставившие глубокий след в исторической памяти
неурожаи и голод, которые потрясли страну в годы правления
аль-Мустансира. Недороды могли быть связаны с колебаниями
солнечной активности, влиявшими, как показано в работе
О. Г. Большакова, на разливы Нила, а соответственно и на
продуктивность земледелия в Египте [118, с. 139]. По мнению
же других ученых, они явились следствием ослабления цен-
тральной власти и отказа от древней практики прямого госу-
дарственного контроля над организацией водного хозяйства
(см., например, [488, с. 188—211]).
Первое вторжение бану хиляль в Ифрикийю и Триполита-
нию практически совпало по времени и с нападением племен
лемтуна (Западной Сахары) на южные окраины Дальнего Маг-
риба, что, однако, не сопровождалось переселением крупных
масс кочевников. (Напомним, что в Магрибе существовали две
группы санжаджа: сахарских скотоводов и оседлых земледель-
цев Среднего Магриба, из которых вышел род Зиридов Ифри-
кийи.) Завоевав Тафилалет, бедуины ушли в пустыню, где нача-
ли борьбу против правителей Ганы. Спустя несколько лет лем-
туна вторично появились в пределах Дальнего Магриба, но к
этому времени движение кочевников-берберов распалось на
два потока: основная их часть ушла на юг, к р. Сенегал и
оазисам, расположенным на территории современной Маврита-
нии, а на север двинулось хорошо организованное войско, кото-
рое в короткий срок покорило много городов и областей, до
аль-Джазаира (Алжира), но вскоре стало пополняться наемни-
ками (в основном из тюрок и христиан), что косвенно свиде-
тельствует о малочисленности лемтуна, из которых вышла ди-
настия Альморавидов. Тем не менее войны второй половины
XI в. привели в запустение южные, самые богатые области
приатлантического Магриба. Видимо, сильно пострадала рав-
нина Хауз, хотя здесь возник новый город Марракеш; и, если
верить некоторым источникам, был полностью уничтожен всту-
пивший в войну с лемтуна народ бергвата. Аль-Ваззан сооб-
щает не имеющую, правда, параллелей в других источниках
(кроме одной португальской хроники XVI в.) летописную вер-
сию или легенду, согласно которой равнина Тащесна потеряла
чуть ли не миллион жителей3. Цифра эта, конечно, преувели-
чена, но известно, что равнина действительно почти 200 лет
пустовала и была заселена уже при Альмохадах арабами, вы-
веденными из Ифрикийи. Название же народа бергвата с XII в.
совсем исчезает из источников: возможно, население, принадле-
жавшее к этой этнической группе, уйдя с насиженных мест,
растворилось среди других племен.
Последовательность военно-кочевых миграций аравийских
бедуинов была приблизительно такой. Первым на территорию
Ифрикийи вторглось племя рьях, входившее в союз бану хи-
104
ляль, и обрушилось на ее земли, по словам Ибн Халдуна, «по-
добно туче саранчи». Племя бану сулейм, двинувшееся вместе
с бану хиляль из Египта, в основном осталось в пределах со-
временной Ливии, базируясь в Киренаике, и кочевало вдоль
побережья, между долиной Нила и заливом Габес4. Позднее,
уже в XIII в., часть сулеймидских племен не без инициативы
Хафсидов — правителей, утвердившихся тогда в г. Тунис и жаж-
давших избавиться от рьях,— перешла на территорию Ифри-
кийи, вытеснив и рассеяв своих предшественников, которые за
прошедшие столетия сами отчасти сдвинулись на запад, заняв
плато Константины5. Отдельные группы хилялийцев были пе-
реселены властителем Марракеша в конце XII в. на приатлан-
тические равнины [314; 339; 433].
Хотя при династии Хафсидов в Ифрикийи шло восстановле-
ние городской жизни и земледельческого хозяйства, особенно в-
прибрежной полосе, к XIV столетию сосредоточение арабских
кочевых племен в этой области было наибольшим. В обстанов-
ке междоусобиц, вновь вспыхнувших в укрепившемся было го-
сударстве Хафсидов, ареалы расселения кочевников-арабов рас-
ширялись, складывались новые племенные конфедерации. Ко-
чевья племен союза кууб простирались от пустынных районов
возле Джерида до р. Меджерда. Зоной циклических перекоче-
вок племен союза дававида стали обширные территории от
Заба и горы Ходна до хребтов Малой Кабилии. Оба союза со-
стояли почти целиком из племен, занимавшихся верблюдоводст-
вом и отчасти овцеводством, их регулярные кочевки в то время
были самыми длинными в пределах Атласской области и ис-
ключали возможность занятия земледелием.
Между тем еще в XIII в. из состава бану хиляль и бану
сулейм, живших на территории Ливии, где земледельческая
культура была практически поглощена подвижным скотоводст-
вом, выделился новый военно-политический союз — маакиль.
Племена, входившие в этот союз, в свою очередь, начали дви-
жение на запад, огибая Атласский массив, и в XIV в. оказались
в районе Тафилалета. Там они разделились на два потока, один
из которых углубился в Сахару, где, выйдя к оазисам Адрараг
кочевники начали затяжные войны с осевшими здесь с XI в.
санхаджа (потомками Альморавидов) 6. Другая часть маакиль
медленно продвигалась на север, захватывая приморские рав-
нины Марокко силой или выступая от имени султана Феса в
качестве сборщиков налогов (обладателей икта).
Судя по всему, развитие кочевого образа жизни в Дальнем
Магрибе особо усилилось с XV в., в обстановке войн с порту-
гальцами, нанесшими значительный урон городам и многим
земледельческим районам Атлантического побережья.
Крупные кочевнические миграции, начавшиеся с середины
XI в., оказали глубокое влияние на этнические процессы, спо-
собствуя смешению арабского и берберского элементов. Следу-
ет заметить, что это явление было связано с возрождением пат-
105
риархально-родовых традиций, закреплением принципа клано-
вой системы реализации социальных связей у подавляющей
массы сельского, а отчасти и у городского населения.
Под влиянием средневековых хроник, описывавших опусто-
шения, вызванные нашествием бану хиляль и их безостано-
вочным продвижением на запад (тагриба), в исторической ли-'
тературе сложилось преувеличенное представление о числен-
ности бедуинских племен, переместившихся в Ифрикийю около
1050 г. из Аравии через Верхний Египет. Вполне вероятно, что
число арабов — новых пришельцев, включая и позднюю мигра-
ционную волну XIII в., с которой появляются группы сначала
осевших в Ливии племен бану сулейм и маакиль, не пре-
вышало 200—300 тыс. (т. е. составило меньше 3%). Оно, одна-
ко, постоянно увеличивалось в результате слияния с кочевыми
берберами, а также с отрывавшимся от земли полуоседлым и
оседлым населением. (Таково, например, происхождение марок-
канских арабов швайя, живущих ныне на территории исчезнув-
ших древних земледельцев бергвата.) В отличие от раннего
средневековья ассимиляция пришлого населения и коренного
шла в пределах сельской местности, причем распространялись
бедуинские диалекты. Этот процесс, насколько позволяют о
нем судить данные источников и этнографического материала,
можно представить в такой последовательности: определенные
группы берберского населения, в том числе и земледельцы, жив-
шие соседской общиной, перейдя в качестве данников под по-
кровительство того или иного бедуинского племени, со време-
нем вливались в него на правах младшей ветви, усваивая язык
и приняв соответствующее патронимическое название. Таким
образом оформляется племенная организация арабоязычного на-
селения Магриба, основанная на условных кровнородственных
связях и подкрепляемая мифической генеалогией, возводящей
едва ли не все «арабские» племена Магриба к хилялийскому
корню.
Традиционная берберская община несколько отличается по
своей структуре от племенных коллективов магрибинских ара-
бов. Она сохранилась до наших дней в Оресе, Кабилии, Рифе,
Высоком Атласе. Потоки внешних и внутренних миграций обо-
шли стороной эти географически обособленные районы, заня-
тые с незапамятных времен оседлыми берберами. Однако во
второй половине средних веков усилилась изоляция старинных
очагов берберского крестьянства, что содействовало консерва-
ции патриархально-родовых отношений, скреплявших общины
горцев и регулировавших быт их селений, все чаще принимав-
ших вид недоступных крепостей.
Итак, в ходе исторической эволюции облик сельской среды
Магриба претерпел глубокие этнодемографические и социаль-
ные изменения, получавшие выражение и в топографии насе-
ленных пунктов, их пространственной структуре. Во втором
периоде средних веков в пределах Атласской зоны, которую
106
еще Ибн Халдун называл «страной быка», в отличие от пред-
сахарья, «страны овец», древний хозяйственный уклад берберов-
степняков, занимавшихся хлебопашеством и разведением круп-
ного рогатого скота, вытеснял текучий и подвижный мир но-
мадов, «живущих под сенью копий и шатров», которых горо-
жане все чаще начинают обозначать независимо от истинного
происхождения этнонимом «арабы» (араб, ’араб, урбан). При
этом по мере видоизменения хозяйственно-культурных типов
на межгорных и приморских равнинах происходил распад мно-
годворных деревень (старинная берберская дешра), а в гор-
ных массивах — противоположный процесс запустения хуторов
и концентрации земледельческих общин в укрепленных селе-
ниях, многие из которых, если не большинство — возьмем, к
примеру, тунисский Высокий Телль,— по сю пору сохраняют
в составе своих названий слово «калаа» (крепость, замок).
СОЗДАНИЕ И РАСПАД
ДЕРЖАВЫ АЛЬМОХАДОВ
В середине XI в., после вторжения аравийских племен бану
хиляль, неудачной для армии Зиридов битвы с ними при Габе-
се (1052 г.) и потери Кайруана, государство Ифрикийи распа-
лось на мелкие феодальные владения и самостоятельные горо-
да. Наиболее вероятным объяснением поражения Зиридов с
чисто военной точки зрения может быть то обстоятельство, что
правители Ифрикийи не ожидали нападения со стороны Ли-
вийской пустыни: с IX в. здесь основное внимание уделялось
усилению линии приморских крепостей, которую кочевники как
раз и обошли с тыла, а многие города внутренних районов
страны, в том числе Кайруан, были «открытыми», не имея стен.
Упоминаемые аль-Бакри стены вокруг Кайруана и Сабры были
наспех возведены в момент, когда бану хиляль уже появились
у южных окраин страны, и представляли собой, как думают ар-
хеологи, весьма непрочное сооружение, если не земляные валы.
Наконец, закованная в тяжелые рыцарские доспехи армия сан-
хаджийцев, встретившаяся с бану хиляль у Габеса, видимо,
тактически не была готова к сражению с мобильной кавалери-
ей численно превосходящего противника.
Эмир аль-Муизз (1016—1062) перебрался в Махдию, уве-
дя за собой и часть кайруанцев под защиту стен бывшей сто-
лицы махди Убейдаллаха, где от набегов кочевников спасала
море, омывающее город-крепость с трех сторон. Династия Зи-
ридов просуществовала до второй четверти XII в., однако по-
следние ее представители, из которых наиболее яркой лич-
ностью был Тамим ибн аль-Муизз (1062—1108), известный и
как поэт, занявший почетное место в истории арабской литера-
туры, стали фактически владетелями лишь небольшого княже-
ства, состоявшего из Махдии и ее окрестностей. В городах на
107
побережье возникали автономные центры управления: в Сфаксе
под началом «главы города» Хамму бен Меллиля, в Габесе_____
его аналога Кямиля Дахмани [41, с. 451]. В г. Тунис утверди-
лась независимая династия Хорасанидов.
Тамим ибн аль-Муизз предпринимал попытки отвоевать го-
рода, находившиеся ранее под его сюзеренитетом. Он сумел
устранить претендента на престол в лице своего брата Омара
(последний был признан эмиром жителями Габеса), опираясь
при этом на ополчения бедуинских шейхов, заменившие утра-
ченную армию, или используя отряд наемников-тюрок. Имя
их предводителя Шах-Малика Гузза попало в хроники, так
как коварный военачальник не раз вмешивался в придворные
интриги. В этой обстановке, отягчавшейся еще и соперничест-
вом эмиров Махдии с Хаммадидами, владетелями Западной
Ифрикийи, кочевники все более свободно расселялись во внут-
ренних районах страны, в результате чего опустел разграблен-
ный Кайруан, приходили в упадок соседние городки и селения.
Процессу «бедуинизации», видимо, способствовал и голод, по-
разивший Ифрикийю в 1090 г., сменившийся в следующую зи-
му изобилием, но вновь нагрянувший в неурожайном, 1095 г.
[41, с. 450—451].
Столица Тамима ибн аль-Муизза еще оставалась активно
действующим торгово-ремесленным центром: здесь чеканили
полновесные золотые монеты, котировавшиеся на «междуна-
родном рынке», но часть зажиточного населения, в том числе
купцы перебралась в Египет и другие мусульманские страны
Востока. К тому же опасность надвигалась с моря: в 1087 г.
Махдия подверглась нападению пизано-генуэзского флота, а
в 1123 г. у берегов Ифрикийи появились норманны. В течение
ряда лет они завоевали о-в Джербу, города Сус, Сфакс, а по-
том и Махдию. Приморские города страны оказались под кон-
тролем сицилийского короля Роджера II.
Правда, младшей ветви Зиридов, удельным князьям Хамма-
дидам, удалось около ста лет удерживать, хотя бы номинально,
контроль над довольно обширной территорией, приблизительно
соответствовавшей римской провинции Нумидия. Однако сто-
лицу свою они перенесли с открытого плато Константины по-
дальше от кочевников. Правитель ан-Насир (1062—1088) ос-
новал за кряжем Кабильских гор, в защищенной бухте, г. Ман-
рурийю, или Бужи, сделав его своей новой резиденцией (и от-
строил дворцы, чье «сияние» побудило одного из известнейших
андалусских поэтов к созданию самой длинной касыды в «пей-
зажном» жанре васф). Наследники ан-Насира еще пытались
держать в руках города и крепости возле прежней столицы Ка-
лаа, доступ к которой открывала разделяющая надвое горный
массив р. Суммам, но на равнины хлынул поток кочевников.
Расцвет Бужи в начале XII в. объясняется скорее всего освое-
нием ресурсов Кабилии с ее железорудными месторождениями,
лесами, позволявшими развивать корабельное дело и ремеслен-
108
Владения Абде.iталидов с 1236 г.
Владения Хафсидов с 1236г.
Владения Мерпнидов с 126^1
Магриб эпохи Альморавидов и Альмохадов
ные промыслы, что и отмечено в знаменитой «Книге Родже-
ра»— описании земель, составленном для короля в 1154 г. гео-
графом аль-Идриси (см. [88]).
Тем временем в Сахаре, на торговых путях в Судан, обра-
зовалось государство Альморавидов, подчинившее себе терри-
торию Дальнего и Среднего Магриба, а также мусульманскую
Испанию, до этого переживавшую период раздробленности, во-
шедший в историю как эпоха удельных королей (мулюк ат-та-
ваиф) 1. Столицей Альморавидов стал созданный в 1062 г. воз-
ле древнего Агмата г. Марракеш.
История Альморавидов достаточно хорошо отражена в ис-
точниках, однако в основном это касается их политики и воен-
ной деятельности на Пиренейском п-ове (подчинение удельных
королей, борьба с Альфонсом VI Кастильским и Сидом Кам-
пеадором, преследование сторонников учения аль-Газали ит. д.).
Меньше известно о начальном периоде формирования государ-
ства.
В области предположений и гипотез лежат объяснения по-
будительных мотивов экспансии Альморавидов, результатом ко-
торой было завоевание всей западной части Магриба и негри-
тянского «королевства» Гана. Исходным ядром государства
Альморавидов было духовное братство, сгруппировавшееся в
крепости (рибате) в районе Нуакшота (около 1050 г.). Оно
выступало за распространение суннитского ислама среди бер-
берских племен Западной Сахары, которые придерживались
хариджитского толка или оставались язычниками. Одинокие
рыцари-монахи, альморавиды (т. е. «люди из крепости», аль-
мурабитун), со временем составили отряд числом в 1000 чело-
век и привлекли на свою сторону племенные группы годдала
и лемтуна (подробнее см. [122]).
Некоторые востоковеды-арабисты отмечают, что кочевники
в разных областях мусульманского мира выступали в роли то
«разрушителей империй», то «создателей империй»: к послед-
ним они относят как раз представителей династии Альморави-
дов, как стали называть властителей, вышедших из вождей
санхаджа. Однако движение Альморавидов в отличие от более
поздней миграции берберов бану мерин или арабских племен
маакиль (из предсахарья на север Дальнего Магриба) имело
религиозный характер и, судя по всему, не сопровождалось зна-
чительным притоком на территорию современного Марокко на-
селения, занятого подвижным скотоводством. Действительно,
альморавидская община привела за собой из пустыни воинство,
состоявшее из сахарских берберов (типичных кочевников-вер-
блюдоводов), но, как уже говорилось выше, основная масса
кочевников была в конечном счете вовлечена в переселение на
плато Адрар и в районы, прилегающие к долине р. Сенегал,
откуда были окончательно вытеснены негроиды бафуры (под-
робнее см. [122, с. 40]).
Ранняя организация государства, основанного проповедни-
110
ком Ибн Йасином, напоминала, в том числе и в отношении на-
логовой политики, мусульманскую умму Мухаммеда. Трудно
сказать, какие именно мотивы явились главной побудительной
силой деятельности Альморавидов — религиозные убеждения
или экономические интересы. Часть исследователей решительно
отдает предпочтение второму фактору. Известно, что в IX в.
сахарские санхаджа контролировали определенный участок тор-
гового пути («трик лемтуни») между Сиджильмасой и столи-
цей Ганы. Они осуществляли перевозки или взимали плату с
купцов за проход через территорию племен. Как полагал Ив
Лакост, в X—начале XI в. в результате смещения главных
караванных путей на восток, непосредственно к Тунису (а за-
тем в направлении Египта), значение «трик лемтуни» упало,
и тогда кочевники, возглавленные Альморавидами, попытались
компенсировать потери захватом всей системы торговых дорог
по оси Судан — Андалусия и богатых городов, расположенных
на севере и южнее зоны их расселения [411, с. 28]. Но нельзя
забывать и то, что Аудагост, главный торговый город в Сахаре,
был захвачен Ганой, в X в. покорившей «королевство» Текрур
и готовившейся установить сюзеренитет над санхаджа, что
скорее всего и объясняет воинственность кочевников, сплотив-
шихся для ответного удара под эгидой Альморавидов8.
Кроме того, союз лемтуна, видимо, интересовали пастбища в
расположенной близко к окраинам Сахары долине р. Сус,
доступ к которой преграждали не менее воинственные, чем ко-
чевники, горцы-масмуда, жившие в своих укрепленных городах
на южных склонах Антиатласа.
Первым крупным военным предприятием лемтуна был за-
хват Аудагоста (почти полностью при этом разрушенного),
а затем и Сиджильмасы, откуда, забрав добычу, войско ко-
чевников повернуло назад (1054—1055). Позднее под руковод-
ством Абу Бакра, ставшего предводителем конфедерации сахар-
ских племен, Альморавиды прорвались в Сус, взяв г. Тарудант,
центр независимого шиитского княжества, и вышли к р. Тен-
сифт. Здесь они встретили отчаянное сопротивление жителей
Агмата, но богатый город, эмир которого пал в бою, был по-
корен, и только после сражения с бергвата, унесшего жизнь
духовного вождя сахарцев Ибн Йасина, Альморавиды временно
остановились. Неподалеку от Агмата, как гласит легенда, на
участке земли, купленном у старой женщины, и был основан
Марракеш, первоначально представлявший собой опорный
пункт, скорее всего палаточный лагерь, лишь в 1120 г. обне-
сенный стенами и постепенно превращавшийся в настоящий
город.
Абу Бакр вернулся в Сахару, обеспокоенный раздорами,
вспыхнувшими между кочевниками. Затем, продолжив насту-
пление на Гану, он разрушил ее столицу и уничтожил само
царство суданских племен, просуществовавшее несколько ве-
ков9. Оставшийся в Марракеше его родственник Юсуф ибн
111
Ташфин двинулся тем временем на север, в 1069 г. взял Фес,
укрепил и расширил его, обведя новой стеной, а к 1082 г., раз-
громив эмират берберов зената в Тлемсене, достиг со своей
армией предгорий Кабилии. На территорию государства Хам-
мадидов он не покушался; неизвестно, было ли тому причиной
оказанное сопротивление, скорее всего Ибн Ташфина отвлекли
военные действия на Пиренейском п-ове, где падение Толедо
(1085 г.) заставило мусульманских правителей аль-Андалуса
искать поддержки у собратьев по вере в войне с кастильским
королем.
Юсуф ибн Ташфин провел остаток своей жизни главным
образом в войнах с христианами, сумев приостановить Рекон-
кисту после решающей битвы при Заллаке, близ Бадахоса
(1086 г.). Будучи вторично призван на помощь эмиром Севильи
аль-Мутамидом, в 1094 г. установил свою верховную власть
и над мусульманскими правителями аль-Андалуса. Его преем-
ник Али (1106—1142) получил в наследство империю, прости-
равшуюся от Сахары до границ Кастилии и Арагона с о-вами
Майорка и Минорка.
Одним из важнейших экономических мероприятий Альмора-
видов, видимо не вторгавшихся в поземельные отношения, была
монополизация права на чеканку монеты в Западном Магри-
бе 10. Можно предположить, что новые властители не проявляли
особой заинтересованности в земельной ренте, тем более что
казна их в основном пополнялась за счет военных добыч и да-
ни с эмиров аль-Андалуса, где Али проводил значительную
часть времени вместе со своим двором. С 20-х годов XII в. вла-
дыку Марракеша представлял на Пиренейском п-ове наместник
из рода Ганийя, связанного с Альморавидами через брачный
союз. Как полагают Ш.-А. Жюльен и многие другие историки,
несмотря на гром военных побед, принесших Альморавидам
славу далеко за пределами арабского мира, их держава пред-
ставляла собой весьма непрочное объединение, не имела единой
экономической базы и даже организованного административ-
ного аппарата [148, т. 2, с. 109]. Фактически использовались
те органы власти, которые еще раньше сложились в подчинен-
ных княжествах и городах-государствах Магриба и Андалу-
сии.
Империя, созданная рыцарской общиной проповедников, бы-
ла завоевана новой, организованной в общем по тому же об-
разцу религиозной группировкой Альмохадов (под началом
махди Ибн Тумарта и его сподвижника Абд аль-Муумина), ко-
торая использовала на сей раз в качестве ударной силы пле-
мена масмуда, занимавшие Антиатлас и районы, прилегающие
к равнине Хауз.
Альмохады (от араб, «муваххидун», как называлась их
религиозная община), вошедшие в историю прежде всего как
ревнители чистоты ислама и проповедники унитаристской рели-
гиозной доктрины, в короткий срок завоевали весь Магриб.
112
(Это, видимо, облегчалось и тем, что армия Альморавидов к на-
чалу XII в. утратила свою сплоченность, едва ли не ведущую
роль в ней играли отряды наемников, в том числе охранявшая
Фес гвардия кондотьера Ревертера.) Поборники учения Ибн
Тумарта создали сначала государство в горном местечке Тин-
маль, используя характерные для берберов масмуда порядки:
действовал «Совет десяти» и более широкий «Совет пятидеся-
ти» со сменным составом из представителей главных горных
племен (подробнее см. [509]). С 1222 г. они начали войны с
Альморавидами, захватив населенные пункты на торговом пути
из Сиджильмасы в Фес через Сефру по горным перевалам,
а в течение 1144—1146 гг. взяли один за другим Тлемсен, Фес,
Марракеш. Апогея своего военного могущества община-государ-
ство достигла уже после смерти основателя, когда его «заме-
ститель», халиф Абд аль-Муумин, завоевал Ифрикийю, изгнал
оттуда норманнов (1160 г.) и начал готовить экспедицию в
Испанию. Эпоха Альмохадов является единственным периодом,
когда территория Арабского Запада была объединена в рам-
ках одной империи, власть которой теоретически простиралась
до Барки, т. е. до самых границ Египта.
В государстве Альмохадов (их также называют Муумини-
дами) была введена единая денежная система: чеканились ди-
нары «юсуфи» и квадратные серебряные монеты, видимо полу-
чившие такую форму, чтобы постепенно вытеснить старые дир-
хемы, выпускавшиеся по разным образцам многочисленными
монетными дворами магрибинских городов. Была также пред-
принята попытка установить единообразную податную систему
на основе хараджа — скорее всего не поземельного, а совокуп-
ного налога с местных общин.
Не следует, однако, преувеличивать результаты политики
Альмохадов, нацеленной на создание централизованного госу-
дарства. Достигнутое единство было весьма условным. Управ-
ление провинциями Абд аль-Муумин поручил своим сыновьям,
дядьям и братьям, каждый из которых стремился к автономии;
к тому же реальной властью на местах нередко обладали пле-
менные вожди. При Альмохадах продвижение на запад (тагри-
ба) кочевников-хилялийцев получило дальнейшее развитие, по-
скольку представители новой династии, пытаясь найти в них
политическую опору, размещали племена в качестве военных
поселенцев близ своей столицы Марракеша, на равнинах Ха-
уз, Гарб, Тамесна. Что касается Ифрикийи, то ее вхождение
в состав Альмохадской державы не продлилось больше 20 лет.
Уже в конце XII в. на юго-восточной окраине альмохадского го-
сударства появились отряды туркмен под предводительством
мамлюка армянина Каракуша, в прошлом состоявшего в гвар-
дии египетского султана Салах ад-Дина (Саладина). Этот кон-
дотьерский отряд захватил г. Триполи, а впоследствии Каракуш
сделался союзником братьев Али и Йахья Ганийя, отпрысков
свергнутой альморавидской династии. Али, который был вла-
8 Зак. 115
113
детелем о-ва Майорка, в 1184 г. высадился в Бужи, но не сумел
там закрепиться. У Константины его настигла армия Альмоха-
дов, и он бежал через Ходну в Джерид, где был поддержан
населением городов Тозёр, Гафса, Габес и соседними племена-
ми. Таким образом, в южной половине Ифрикийи возникло са-
мостоятельное «новоальморавидское» государство. Али Ганийя
приказал упоминать в пятничной молитве имя аббасидского ха-
лифа, направил посольство в Багдад. Сам Йакуб аль-Мансур
явился с армией из Марракеша для борьбы с Али Ганийей.
Халиф взял Габес, затем Гафсу и снес ее укрепления (1187__
1188); жители были лишены права собственности на землю и
остались на ней в качестве арендаторов [303, т. 2, с. 200]. При
этом аль-Мансур произвел массовое переселение в Марокко ро-
дов и кочевий трех арабских племен (в том числе части хи-
лялийского племени рьях), оказавших поддержку его врагам.
Сам же Али Ганийя бежал в пустыню, где и погиб.
Однако, как только армия Альмохадов покинула Ифрикийю,
в Габесе объявился Йахья Ганийя, брат погибшего Али. Цент-
ром действий мятежников снова стал Джерид. И через десять
лет Йахья завладел почти всей страной: укрепив Габес, сделав
его своей столицей, занял Махдию, Беджу, Кайруан, Бон, Бис-
кру, а в 1203 г. вошел в г. Тунис, осуществив мечту своего
брата.
Надо думать, что государство Мууминидов фактически было
прежде всего «марокканским». Его окраины — Андалусия, ко-
торая после восстановления власти «удельных королей» (сере-
дина XII в.) снова была вынуждена призвать берберское вой-
ско, и тем более Ифрикийя, где халифы напоминали о своем
присутствии военными экспедициями,— лишь номинально нахо-
дились под дланью правителей Марракеша. Напротив, в За-
падном Магрибе, после того как были подавлены восстания го-
родов— в Масса, Мекнесе и, наконец, в Сеуте (под руководст-
вом кадия Ийада, автора «Тараджим аглабийа» [89]), установи-
лось определенное равновесие сил, давшее возможность Аль-
мохадам с пышностью отстроить Марракеш и в 60—70-х годах
XII в. создать более разветвленный, чем у их предшественни-
ков, аппарат управления. Он формировался по классическому
в мусульманском мире образцу: с везирем, первым советником
монарха, а также главой военного ведомства и флота, секре-
тарями-Еятибами [415, с. 168—170]. Видимо, со времен Альмо-
хадов в Магрибе вошло в употребление слово «махзен» (букв,
«склад, казна») для обозначения правительства и даже госу-
дарства, как такового.
Об экономической политике известно немногое. К периоду
правления прославленного завоевателя Абд аль-Муумина отно-
сится важная реформа, впервые вводившая в Магрибе — на
всей его территории — единый налоговый порядок. Однако о
том, каким путем осуществлялся сбор государственного налога
и каковы были его размеры, источники хранят молчание. И, по
114
словам А. Ларуи, историкам остается строить лишь догадки и
предполагать, что доходы Альмохадов были велики, посколь-
ку они могли до конца XII в. содержать большую армию с вхо-
дившими в нее наемными отрядами и крупный флот, который
при наступлении на Пиренейский п-ов в 1163 г. уже насчиты-
вал 400 собранных в портах Магриба судов [415, с. 172].
Внуку основателя династии Мууминидов Йакубу аль-Ман-
суру (1184—1199) еще было суждено выигрывать сражения с
кастильцами и одерживать победы, которые производили тем
большее впечатление, что разгром Альмохадами армии Аль-
фонса VIII при Аларкосе в 1196 г. почти совпал по времени
с отвоеванием Иерусалима у крестоносцев Салах ад-Дином. Од-
нако вскоре понесенное ан-Насиром поражение у Лас-Навас-де-
Толоса (1212 г.), где выступили объединенные силы испанских
королевств, означало и конец военных успехов Альмохадов, и
развал империи. Уже в начале XIII в. направленные в Тунис
для борьбы с Йахья Ганийя наместники халифа, одержав не
без помощи арабов бану сулейм победу над узурпатором и из-
гнав его из Ифрикийи, приступили к созданию собственного го-
сударства. Параллельно даже в центре халифата усиливались
сепаратистские тенденции по мере укрепления влияния араб-
ской племенной аристократии. Дальний Магриб погрузился в
междоусобные войны, начавшиеся с соперничества хилялийских
родов хлот и софьян.
Хотя династия Мууминидов просуществовала в Марракеше
до 1269 г., халифы теряли одну провинцию за другой. В Тлем-
сене образовалось государство Абдельвадидов (Зайянидов), в
1258 г. был утрачен Фес, захваченный вождями берберской}
кочевого племени бану мерин, установившими (и то ненадол •
го) границу между своими владениями и территорией, подчи
ненной Марракешу, на р. Бу-Регрег.
Итак, если взять за точки отсчета крупные военные собы-
тия — конец завоевательных походов в Магрибе Абд аль-Муу-
мина и битву при Лас-Навас-де-Толоса, то окажется, что пе-
риод возвышения и военно-политического могущества империи
Альмохадов продолжался не более 50 лет. Среди причин рас-
пада этого государства можно назвать следующие: отсутствие
единой экономической базы, усиление внутренних миграций
кочевников, чему виной были и сами халифы, по крайней мере
дважды осуществившие крупные перемещения племенных сою-
зов хилялийцев в Дальний Магриб (после битв с ними при Се-
тифе в 1152 г. и возле Гафсы в 1187 г.), дабы заселить пустую-
щие районы и пополнить армию, перебрасываемую на Пире-
нейский п-ов.
Не последнюю роль играла и религиозная нетерпимость:
альмохадские шейхи, сподвижники махди, оказывали давление
на самих правителей (даже на склонного покровительствовать
философам Йакуба аль-Мансура), преследовали не только ино-
верцев, но и маликитских факихов, которые со времен Аглаби-
8*
115
дов (расцвета кайруанской юридической школы) представляли
широкие слои торгово-ремесленного люда, выступая (как это
было и на Ближнем Востоке в X—XI вв., см. [118]) против вме-
шательства государства в дела купечества и попыток властей
монополизировать внешнюю торговлю.
Сепаратизм городов, видимо объясняющий успехи мятежни-
ков Ганийя в Восточном Магрибе, в сочетании с укреплением
позиций шейхов бедуинских племен обусловили шаткость им-
перии, созданной благодаря победоносным походам Абд аль-
Муумина. В XIII в. сложились новые монархии, беспрерывно
воевавшие друг с другом, пытавшиеся порой воссоздать импе-
рию, подчинив соперников, но в целом границы государствен-
ных образований со столицами в Фесе, Тлемсене и Тунисе, за-
щищавшиеся не крепостями, а скорее «буфером» из союзных
или вассальных племен, были относительно постоянными и про-
ходили по рекам Мулуя и Суммам.
Сложившийся при Альмохадах образец государственного уст-
ройства, базировавшегося на иерархии племен и племенных
союзов, после распада халифата был перенят и фесскими сул-
танами, и основателями тлемсенского государства Йагморас-
саном ибн Зайяном, который щедро раздавал вождям союзных
кочевых племен право на поборы с удаленных от центра обла-
стей и городов.
История этих двух государств, поставивших под контроль
территорию западной половины Магриба, связана с миграциями
берберских (зенатских) племен, у которых в рассматриваемый
период, судя по всему, усилился кочевой уклон хозяйства.
В 1214 г. на севере Марокко появилось племя бану мерин,
ранее кочевавшее между Фигигом и Мулуей. Сначала оно вело
борьбу за контроль над пастбищами, дорогами и отдельными
городами, затем вступило в открытое соперничество с Альмо-
хадами и, взяв Марракеш, положило конец этой династии, ко-
торая в последние годы держалась только за счет наемной хри-
стианской гвардии (1269 г.). Образовалось новое государство
Меринидов со столицей в Фесе. В отличие от Альмохадов пред-
ставители этой династии, не претендовавшие на халифскую
власть, носили титул султанов. В это время на территории за
долиной р. Мулуя, находившейся под контролем Тлемсена, ут-
вердилась династия Абдельвадидов, происходившая из коче-
вого рода того же племенного союза, что и Бану Мерин (см.
карту на с. 109).
С 1236 г. Ифрикийя стала независимым государством под
управлением династии Хафсидов, считавших себя прямыми на^-
следниками Альмохадов, ведя род от представителей горской
знати Антиатласа. Основатель династии Абу Захария Йахья
был сыном наместника Ифрикийи, присланного из Марракеша
В 1207 г., и внуком шейха Абу Хафса, сподвижника основате-
ля альмохадской общины махди Ибн Тумарта. (Абу Хафс иг-
рал видную роль при дворе альмохадских халифов, проживал
316
немалое время в Андалусии.) Эта династия просуществовала в
Тунисе до турецкого завоевания (1574 г.).
«Как свидетельствуют источники,— пишет Н. А. Иванов,—
военные силы хафсидских и абдельвадидских султанов в XIV в.
были далеко не однородны и состояли из различных по своему
характеру элементов» [155, с. 173]. Гвардия комплектовалась
в основном из христиан у Хафсидов, из сородичей у Абдельва-
дидов; разноплеменной джунд включал всадников из зенат-
ских и арабских кочевых племен; основную же силу войска со-
ставляли ополчения свободных племен. «Эти свободные племе-
на, несшие военную службу султану, рассматривались как его
союзники (ахляф) или его махзен и обязывались поставлять
военные контингенты, составлявшие джиш (ср. гиш в Марок-
ко), который, по сути дела, представлял собой феодальное опол-
чение бедуинских эмиров.
Обычно эти ополчения бедуинских эмиров выступали как
вспомогательное войско и представляли собой легкую и исклю-
чительно подвижную кавалерию, роль которой в военной ис-
тории Магриба достаточно велика. Конные ополчения племен
участвовали в отражении внешних нападений, в междоусобных
династических распрях, переворотах и подавлении внутренних
волнений и восстаний» [155, с. 173].
Первые правители Ифрикийи из рода Хафсидов, сделавшие
своей столицей г. Тунис, называли себя шейхами или эмира-
ми. С 1258 г. они присвоили себе титул халифа и повелителя
правоверных. Приняв этот высший титул, который, однако,
лишь короткое время признавался Меккой (в момент, когда
пресеклась династия халифов Аббасидов в Багдаде), Хафсиды
стремились легитимизировать свою власть и поднять ее пре-
стиж, подчеркивая, что именно они, а не сидевшие еще в Мар-
ракеше потомки Абд аль-Муумина являлись истинными пред-
ставителями Альмохадской державы. Хотя новые халифы по-
степенно отошли от религиозной доктрины махди Ибн Тумарта,
придворные панегиристы и тунисские историки называли ди-
настию Хафсидов альмохадской. Характерно, что даже в архи-
тектуре и градостроительстве в этот период отчетливо домини-
ровали «марокканские мотивы».
В 1242 г. Абу Захария совершил удачный поход на Тлем-
сен, заставив Йагморассана ибн Зайяна (самостоятельно пра-
вившего здесь с 1236 г.) порвать отношения с Марракешем и
признать вассальную зависимость. В знак заключения союза
тлемсенскому эмиру были переданы доходы (икта) с некото-
рых районов Ифрикийи. Имя Хафсидов упоминалось в хутбе
мечетей Феса и Андалусии. Политика экспансии на западе про-
должалась и при аль-Мустансире (1249—1277), авторитет кото-
рого особенно возрос после отражения атаки крестоносцев —
оборвавшегося у стен Туниса похода под руководством фран-
цузского короля Людовика IX (1270 г.). Однако в дальнейшем
Хафсидское государство, ослабленное внутренними распрями
117
и повышением политической роли кочевых вождей, включав-
шихся в структуру феодальной иерархии, тесня наследствен-
ную аристократию «альмохадских шейхов» (таковыми они счи-
тались как потомки соратников махди), не пыталось предпри-
нимать широких завоеваний. Более того, в середине XIV в. са-
ма Ифрикийя дважды оказывалась временно оккупированной
войсками Меринидов.
Примерная граница владений Хафсидов на западе устано-
вилась до линии Бужи. Этот город, основанный в свое время
султанами из династии Хаммадидов, стал с конца XIII в. вто-
рым, не менее важным, чем Тунис, центром «сдвоенного» Хаф-
сидского (ифрикийского) государства, как его нередко назы-
вают европейские источники XIV—XV вв. Именно усобицы
между султанами-халифами, сидевшими в г. Тунис, удельными
князьями Бужи и другими претендентами на престол были од-
ной из причин все более широкого использования союзных
арабских ополчений вместо постоянной армии как во внутрен-
них войнах, так и в боевых действиях против соседних магри-
бинских государств. Порой правители вели отчаянную борьбу
с племенными вождями, стремясь вернуть раздачи икта и вос-
становить централизованную систему налогообложения. Так,
хафсидский султан Ибн аль-Лихьяни (1311—1317), которому
принадлежит высказывание «Лишен силы дар всякого, кто не
знает меры того, что дарит», пытался, как пишет аз-Зеркеши,
«вернуть себе страну» (цит. по [155, с. 177]).
Позднее меринидский султан Абу Бакр (1318—1346), ок-
купировав Ифрикийю, намеревался лишить арабов «городов и
местечек, которыми они владели в качестве икта». Но все эти
меры, даже наиболее последовательные при хафсидском пра-
вителе Абу-ль-Аббасе (1370—1394), немало способствовавшем
возрождению земледельческих районов Ифрикийи, в частности
Сахеля, не могли повернуть вспять начавшиеся процессы, под-
рывавшие как экономическую базу, так и политическую струк-
туру магрибинских государств. Сила кочевых феодалов, види-
мо, крылась в упрочении их экономических позиций за счет
эксплуатации рядовых соплеменников в условиях повышавше-
гося спроса на продукты животноводства на внешнем рынке
(см. ниже). В их руках сосредоточивались значительные финан-
совые средства, позволявшие укреплять мощь кочевых эмира-
тов, повсюду вклинивавшихся между городами и территориями,
еще находившимися под властью магрибинских султанов. Си-
туация политической раздробленности, достигшая наивысшем
точки к началу XVI в., усугублялась экономической и военном
экспансией европейских держав, особенно испано-португальском
интервенцией, сопровождавшей победу Реконкисты и развитие
океанической торговли, вмешательством иберийских королей во
внутренние дела Магриба, в феодальные междоусобицы и Дп"
настические распри.
118
«ПЛЕМЕННЫЕ ИКТА»
Вопрос о сущности и происхождении института икта (или
«восточного бенефиция», как предпочитают называть его неко-
торые историки) является в востоковедной науке спорным. Как
пишут В. В. Наумкин и М. Б. Пиотровский, многие исследова-
тели, занимающиеся Ближним и Средним Востоком, полагают,
что начало XI в. открывает период развитого феодализма, и ос-
нование для такой точки зрения находят в переходе от ранне-
средневековой системы хозяйства с главными видами земельной
собственности — государственной и частной (мульк) —к дру-
гой, где ведущей формой землевладения становилась икта —
«военный лен, постепенно превращавшийся в безусловное вла-
дение феодалов» [192, с. 5—6].
Действительно, такой порядок устанавливался с XI в. и в
государстве Сельджукидов, и в фатимидском Египте, а затем
и в Северной Африке. (Правда, Л. А. Семенова полагает, что
военные икта существовали у Фатимидов еще в «магрибинский
период», т. е. в X в.; многие специалисты отмечают наличие
раздач земли в условное владение наряду с дарами, переда-
вавшимися по наследству — «катиа» — еще в первые столетия
после арабских завоеваний.) Вполне вероятно, что обе формы
икта — земельное или фискальное пожалование за службу —
существовали уже в эпоху Арабского халифата, но остается
фактом широкое распространение икта, причем одновременно
в разных мусульманских государствах, давно развивавшихся
независимо друг от друга, именно в XI—XII вв.
Видимо, суть социальных трансформаций второй половины
средних веков заключается не в изменении формы землевладе-
ния, как таковой. Институт икта и его аналоги (типа более
позднего османского тимара) в каждом конкретном случае мог-
ли наполняться различным содержанием. Поэтому вопрос о
том, насколько обосновано отождествление икта с формами
землевладения, сложившимися в Европе, а главное, в какой
мере повышение роли в системе функционирования отношений
собственности этого института есть признак развитого феода-
лизма, еще нуждается в изучении. В советской востоковедной
литературе, в частности в трудах Л. Б. Алаева, Д. Е. Еремеева,
М. С. Мейера, В. И. Павлова, уже обращалось внимание на то,
что институт икта скорее следует рассматривать как раннефео-
дальный; вместе с тем тенденция к трансформации икта в без-
условную собственность, а следовательно, развитие частнофео-
дальной монополии на землю в странах Ближнего и Среднего
Востока неоднократно прерывались восстановлением «верхов-
ной земельной собственности», исключительного права государст-
ва на взимание налога-ренты {98; 144; 186, 196]. (Причем
в истории Ирана Д. Е. Еремеев прослеживает до 10 подоб-
ных циклов.) Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что
преобразования в системе аграрных отношений Западной Ев-
ролы периода развитого феодализма происходили на фоне мощ-
ного подъема производительных сил — так называемой «аграр-
ной революции», углубления общественного разделения труда
между городом и деревней, демографического роста, создавав-
ших в своей совокупности предпосылки вызревания в недрах
феодального общества капиталистического уклада.
Что касается арабских стран XII—XV вв., то скорее есть
основания говорить об общей тенденции к экономическому
упадку, хотя и сменявшейся в разное время и в разных госу-
дарствах фазами оживления хозяйственной деятельности, рос-
том городов, увеличением объема внешней торговли. Наиболее
общая черта, позволяющая говорить о негативных тенденциях
в экономической жизни Ближнего Востока и Магриба,— сокра-
щение численности народонаселения. По нашим расчетам, в
Ифрикийи она могла снизиться с 5—6 млн. в эпоху Аглабидов
до 1,5—2 млн. к XVI в. В Египте, согласно оценке Ш. Иссави,
численность жителей сократилась с 4—5 млн. в 750 г. до 2—
3 млн. к началу XIX в. [402, с. 377]. (Для Северной Африки
на тот же 750 г. Ш. Иссави дает оценку в 4—5 млн., но в по-
следующий период, до середины XI в., население должно бы-
ло существенно увеличиваться.)
Следует при этом учитывать упадок денежного хозяйства,
порой лишь маскировавшийся расширением товарных отноше-
ний, в зонах, прилегавших к крупным городам, втянутым в
«дальнюю торговлю», а также деградацию экосистем полуза-
сушливой и аридной зоны Старого Света, в полосу которой
как раз и входит основная территория стран мусульманского
Востока11. Наконец, введение института икта далеко не всегда
создавало базу для формирования крупного частнофеодального
землевладения; напротив, в ряде районов, например в Сред-
ней Азии после монгольских нашествий, развитие удельной си-
стемы с передачей прав икта племенам (либо возглавлявшим
их «княжеским» родам), как считают советские специалисты,,
занимающиеся этим регионом, не только прервало, но и за-
вело в тупик социально-экономическое развитие, тем более что
в ареале крупномасштабной ирригации разрушение производи-
тельных сил, вызванное кочевыми вторжениями, носило необра-
тимый характер.
Сходные явления наблюдались и в Магрибе, хотя наличие
зон богарного земледелия смягчало последствия упадка ис-
кусственной ирригации, а интенсификация внешней торговли
(ориентированной на раннекапиталистический средиземномор-
ский рынок) обусловила более сложную, чем в Средней Азии,,
картину эволюции городской жизни — рост отдельных центров
при общей тенденции к дезурбанизации, особо ощутимой во внут-
ренних районах. Что же касается системы икта в Магрибе, то она
получила вид, близкий к землям «уджей» эпохи сельджукских
завоеваний (см. [230, с. 32—38]) или к среднеазиатскому икта
монгольского периода: речь идет о преимущественном предо-
120
•ставлении ленов, если правомерно использование этого терми-
на, сопряженного с реальностью европейского средневековья,
племенным объединениям и группам. Конечно, икта давались
и частным лицам, скажем «альмохадским шейхам» в Ифри-
кийи, а в султанате Меринидов — представителям чиновничьего
аппарата, среди которых было немало выходцев из Андалусии,
переселявшихся в Магриб по мере успехов Реконкисты и сокра-
щения мусульманских территорий на Пиренейском п-ове.
Можно привести такой пример: при Йакубе Абу Юсуфе
(1258—1286) в г. Сале из Андалусии перебралась знатная
семья Шкилули, и от султана ее представителям, занявшим
видное место в махзене, был дан в икта г. Ксар Кутама, позд-
нее Эль-Ксар-эль-Кебир [72, т. 1, с. 59]. При том же Йакубе
один из его соратников, некий Абдаллах бен Гендуз, происхо-
дивший из рода Абд аль-Вад и оказывавший основателю дина-
стии помощь в борьбе с Альмохадами, получил в икта целую
область вблизи Марракеша. При этом Абдаллах бен Гендуз
занял должность надсмотрщика за султанским стадом, которое,
как сообщают источники, было собрано у разных племен (ви-
димо, султан Йакуб уже был владельцем скота, разбросанного
по кочевьям различных племенных групп), и поручил заботы о
нем специально нанятым пастухам. «Надсмотрщик стада» поль-
зовался большим престижем при дворе [70, с. 137].
Перечень таких примеров можно было бы продолжить. Од-
нако наиболее типичной формой пожалований от имени прави-
телей в Магрибе второй половины средних веков стали «пле-
менные икта». История их внедрения и развития, как уже гово-
рилось выше, связана с деятельностью Альмохадов. Правда,
создатель империи, видимо, стремился, по крайней мере на
первых порах, организовать централизованный сбор налогов и
сосредоточить все поступления в казне, с чем и была связана
реформа, приказ о которой он отдал в момент, когда заверша-
лась осада Махдии, принесшая ему победу над норманнами.
Вся информация об упомянутой налоговой реформе сводится
к краткому сообщению хроники «Рауд аль-киртас» (полное на-
звание — «Спутник по цветущим лугам рассказов о власти-
телях Магриба и истории города Фес») Ибн Аби Зара аль-
Фаси (ум. в 1341 г.). Он пишет: «В этом [1160] году повелел
Абд аль-Муумин обмерить [земли] Ифрикийи и Магриба и раз-
делил их от страны Ифрикийя, начиная с Барки, до страны
Нуль в Сус-аль-Акса (долина р. Сус, на западе Марокко.—
М. В.) на фарсахи и мили в длину и ширину. И отнял от всего
треть, [состоящую] из гор, лесов, рек, солончаков, дорог и не-
пригодной почвы, а что осталось, наложил на это харадж.
И каждое племя должно было [отдавать] свою долю от того,
что выращено, и от скота. И он (Абд аль-Муумин.— М. В.)
первый, кто сделал это в Магрибе» [81, с. 198—199].
Сколь бы ни было лапидарным сообщение хрониста, из него
вытекает следующий и, как нам представляется, важный вы-
121
вод: в отличие от поземельного налога харадж, установленного
тремя столетиями ранее в Восточном Магрибе при Аглабид^^^^
подати, которые вводил Абд аль-Муумин, представляли собой
не денежную, а натуральную ренту.
Первый французский перевод «Рауд аль-киртас», к которо-
му, как правило, и обращаются большинство исследователей
был сделан Бомье в 1860 г., и в нем последняя фраза приве-
денного отрывка передается так: «Он обязал каждое племя
вносить свою долю зерном и деньгами» (альзама кулля каби-
ля китаха мин аз-зар ва-ль-варак). Однако возможен и другой
вариант перевода. Если слово «зар» имеет значение либо зерно,
хлеб, либо вообще продукты земледелия, то основа в-р-к в за-
висимости от диакритических знаков может означать серебро,
чеканные дирхемы (варк, или вирк), а при другом прочтении
(варак) приобретает двойной смысл — тоже деньги, серебря-
ные монеты или имущество в виде скота.
Насколько нам известно, в Магрибе слово «варак» в смыс-
ле «деньги» не употреблялось или употреблялось редко, зато<
этот термин хорошо знаком по источникам средневекового Егип-
та, где означал, однако, не всякие деньги, а «черные дирхемы»,
т. е. низкопробные монеты с примесью меди. Отсюда можно
сделать заключение, что при введении единообразного налога
на производство альмохадский халиф имел в виду натуральные
поставки — «продукты земледелия и животноводства».
Конечно, в Магрибе во всякие времена часть государствен-
ных налогов взималась деньгами, особенно когда речь идет о-
городах. Но если наше предположение верно, то уже в XII в.
наблюдалась тенденция к натурализации налога-ренты, усилив-
шаяся в следующие века. А именно нехватка денежных средств,
как хорошо известно из истории многих стран, вела к отказу
от оплаты чиновников и войска деньгами, к введению пожа-
лований типа византийской пронии либо фискальных фьефов,.
подразумевавших сбор подати полностью или частично продук-
тами. Правда, в отдельных случаях за аналогией форм могли,
скрываться функционально противоположные явления.
Заметим, что институт фискальных фьефов, в том числе
«неаграрных», получил большое распространение в XIII—
XIV вв. и в Западной Европе, например во Франции, где этот
процесс был связан с усилением центральной власти, но про-
исходил в условиях возросшей товарности крестьянского хо-
зяйства и развития денежной ренты взамен продуктовой [158,.
с. 104]. Между тем на Ближнем Востоке возвращение к нату-
ральному хозяйству независимо от идеалов, которых придержи-
вались мусульманские правители, вело во второй половине
средних веков к формированию системы икта, в чем-то сходной
с пронией, но отличавшейся от нее отсутствием де-юре вещных-
прав на землю. (Классический пример: персидский везирь и
зам аль-Мульк, выступавший за то, чтобы доходы поступа.
полностью в казну центрального правительства, сам ввел пр
122
тику раздач икта вместо уплаты жалованья лицам, состояв-
шим на военной службе.)
По мнению В. В. Бартольда, развитие системы икта, наблю-
давшееся на Ближнем и Среднем Востоке с X в. и получившее
особый размах в сельджукский период, было связано с упадком
денежного хозяйства, так называемым «серебряным кризисом»
[108, с. 466]. (Как известно, денежная система Ирана была ос-
нована на серебре.) То же самое мы видим и в Магрибе, хотя
соответствующий процесс несколько «сдвинут» во времени.
По общему мнению специалистов, икта — и именно «икта ис-
тихляль» (представлявшая собой в отличие от «икта тамлик»
не дачу определенного участка земли, а уступку части госу-
дарственных доходов) — начинает распространяться в Магрибе
с конца XII в. и особенно в момент, когда держава Альмоха-
дов стала клониться к упадку [417; 489].
Развитие системы икта, а вместе с ней иерархии племенных
союзов, в теории составлявших опору государства, но скорее
выступавших как центробежная сила, получило всесторонний
анализ в статье Н. А. Иванова, опиравшегося на «Китаб аль-
ибар» Ибн Халдуна и ряд других магрибинских источников
XIV в. Поэтому мы здесь ограничимся лишь кратким изложе-
нием основных фактов. Н. А. Иванов отмечает, в частности,
что уже со времен халифа Абд аль-Муумина арабские хилялий-
ские племена и берберы зената, вошедшие в махзен Альмоха-
дов, вознаграждались икта. Говоря о зенатских племенах, ав-
тор цитирует Ибн Халдуна: «Эти зенатские кочевья Бану Абд
аль-Вад, Бану Туджин и Бану Рашид господствовали в сель-
ских местностях Тлемсена и Среднего Магриба и владели ими...
Они получили в качестве икта много хороших земель Среднего
Магриба и лучшее из его стран, а также обильные подати с его
племен» (цит. по [155, с. 176]).
Мериниды и Хафсиды расширили практику передачи икта
арабским племенам — либо для того, чтобы заручиться их под-
держкой, либо в качестве признания уже совершенного де-фак-
то завоевания определенной территории тем или иным племен-
ным союзом. Ибн Халдун пишет, например, что, вторгшись в
Телль в 1365 г., зогба овладели большой областью и волей-не-
волей султан (меринид Абу Зайян Мухаммед) был вынужден
уступить их притязаниям. Дружественным племенам султан
раздавал икта в компенсацию за службу, а враждебным пле-
менам приходилось уступать икта, «чтобы положить конец бес-
чинствам» [43, т. 1, с. 88—100].
Между тем обосновавшиеся уже с начала XIV в. близ юж-
ной окраины султаната Меринидов маакиль создали угрозу го-
сударству, и, чтобы обеспечить спокойствие на границах, пра-
вители Феса стали выделять арабам этого племенного союза
икта. В результате маакиль начали забирать в свою пользу
основную часть доходов, ранее поступавших в казну из оазисов
вади Дра, а затем и с равнины Тадла, куда они откочевывали
123
со стадами летом. В Тадле маакиль запасались зерном, кото-
рое выращивали оказавшиеся в их подчинении берберы мерен-
джиса. Помимо зерна подчиненные берберы снабжали род Хам-
за, стоявший во главе группы племен маакиль, живших у преде-
лов Марокко, другими продуктами, а часть подати выплачива-
ли в деньгах.
Ибн Халдун сообщает, что султан Абу-ль-Хасан, собрав де-
сятину в Сусе, уступил своим союзникам (т. е. маакиль) икта
«с этой страны» и поручил впредь собирать налог с условием
отдавать половину в казну. Таким образом, фактический за-
хват территории Южного Марокко предшествовал включению-
группы племен маакиль в систему махзена Меринидов [43 т 1
с. 133]. ’ ’ ’
«Право на харадж,— пишет Н. А. Иванов,— то есть право
лишь на взимание в свою пользу государственных налогов, вос-
принималось современниками как передача податного племени
под власть свободного. Действительно, кроме установленных
государством налогов свободные племена требовали от зависи-
мых племен и кочевий несения целого ряда дополнительных по-
винностей. Поэтому в источниках нередко попросту говорится,,
что такие-то племена находятся в икта таких-то. Земледельче-
ские районы, в том числе целые округа со всеми их городами,
местечками и деревнями, обычно составляли объект земельных
пожалований. Они, по-видимому, предоставлялись в районах
расселения свободных племен, близ их летних и зимних паст-
бищ, и означали, по сути дела, передачу под власть кочевников
окрестного оседлого земледельческого и городского населения»
[155, с. 178].
«Кочевой образ жизни свободных племен,— подчеркивает
автор,— не приносил облегчения зависимому от них населению.
Скорее наоборот». На время ухода в степи кочевники, как
правило, оставляли на подвластных им землях своих агентов,
выступавших от их имени. Говоря о зенатских племенах, Ибн
Халдун отмечал: «Когда они уходили на свои зимние паст-
бища в Сахаре, они оставляли свою челядь и людей из своего
окружения (атбау ’хум ва хашиятухум) в Телле для возделыва-
ния их земель, обработки их полей и взимания хараджа с их
райи». С возвращением на летние кочевья поборы и насилия,
очевидно, лишь увеличивались [155, с. 182—1831.
Для управления подвластными территориями шейхи племен
вводили собственную администрацию, нередко противопостав-
ляя ее султанским властям. Да и в самих племенах существо-
вали своего рода чиновники, лица, которым поручалось веде-
ние тех или иных дел (в частности, сбор налогов, платежей).
Наконец, шейхи могущественных племен пользовались услуга-
ми советников и «министров». Большую известность, например,
приобрел Муизз ибн Мутаин, везирь шейха племени кууб Хам-
зы ибн Омара, правившего в начале XIV в. [155, с. 180].
Наряду с государственными налогами племена взимали ха-
124
фару и итаву — платежи за покровительство, осуществляемое
и возникавшее на основе отношений, напоминавших «защиту»,
под которую с доисламских времен бедуины брали проходящие
по их землям караваны. Хафара в Магрибе, указывает Н. А. Ива-
нов, взималась регулярно, даже если никакого реального по-
кровительства не было, и превратилась в «простое фискальное
вымогательство», став, по сути дела, одной из форм феодаль-
ной эксплуатации. Сущность итавы исследователям не вполне
ясна. Ее взимание с городов и податных племен производилось,
как правило, одновременно со сбором хафары и государствен-
ных налогов. Вероятнее всего, пишет Н. А. Иванов, итава пред-
ставляла собой совокупность разных платежей и повинностей,
выражаясь в поставках зерна, масла, лошадей, верблюдов и пр.
Таким образом, внутренняя организация арабских (и ара-
бизированных) племен Магриба, как явствует из источников
XIII—XIV вв., представляла собой модель, хорошо знакомую
этнографам, занимающимся бедуинскими племенами Аравии, у
которых социально-экономические отношения вплоть до начала
XX в. сохранили военно-демократический и патриархальный ха-
рактер [181, с. 272]. В современной научной литературе уже от-
казались от оценки племенных объединений кочевников как
формы первобытной общины (см. [140; 194]); они рассматри-
ваются в качестве составного элемента феодального общества,
однако вопрос о том, сколь правомерен термин «кочевой фео-
дализм», является дискуссионным. Многие специалисты склон-
ны рассматривать разложение племенной организации, ведущее
к внутреннему расслоению общины, но без разрыва кровнород-
ственных связей (и оформления института частной собствен-
ности), как протофеодальный уклад, а власть кочевых эмиров
называть «потестарной», ибо само существование ее обусловле-
но сохранением тех или иных видов коллективного владения
имуществом и средствами производства. Как бы то ни было,
увеличение кочевого элемента в составе населения Магриба,
чему способствовало распространение системы икта, вело в
Магрибе к архаизации общественных отношений, в том числе
отношений собственности. Вместе с тем возвышение племен
махзен, игравших, по словам Ива Лакоста, роль коллективного
вассала верховного сюзерена, становилось на определенном эта-
пе стимулятором центробежных тенденций и служило одной из
важнейших причин распада феодальных государств Магриба,
сложившихся в постальмохадскую эпоху.
Конец XV и первую половину XVI в. можно рассматривать
как заключительную фазу собственно средневекового цикла ис-
тории Магриба. Этот период характеризовался крайней полити-
ческой дезинтеграцией, полной самостоятельностью кочевых
племен, образованием множества карликовых эмиратов, в том
числе оазисных государств (Туггурт, Фигиг, Джерид), которым
удавалось сохранять независимость, лишь выплачивая дань ко-
чевникам. Другая черта, составлявшая своеобразие данного пе-
125
•риода,— обособление городов. В то время как внутренние
городские центры, стоявшие на перекрестке торговых путей
приходили в упадок или исчезали, морские порты, еще удержи-
вавшие значительное население, преобразовывались в олигархи-
ческие республики, основой существования которых была тор-
говля в сочетании с пиратством (Триполи, Бизерта, Бужи, Ал-
жир, Оран, Тенес, Тетуан, Рабат и др.). Некоторые «пиратские»
города, например Рабат, управлявшийся диваном раисов, сове-
том, состоявшим из капитанов и судовладельцев, возникали
благодаря притоку беженцев с Пиренейского п-ова по мере на-
ступления сил Реконкисты и особенно после падения Гранады,
последнего осколка некогда богатого и процветающего аль-Ан-
далуса.
Весьма детальную и яркую картину социально-политической
жизни Магриба на рубеже XV—XVI вв. дает аль-Ваззан. Пу-
тешествия фесского нотабля, воспоминания о которых состав-
ляют содержание «Описания Африки», интересны помимо всего
прочего тем, что автор наблюдал события в самый критический
момент истории Магриба, в разгар португальской, а также ис-
панской агрессии, широко развернувшейся с 1509 г., и начав-
шихся почти одновременно первых наступлений османских за-
воевателей.
Рассказывая о жизни при дворах магрибинских владетелей,
аль-Ваззан дает сведения о формах сбора налогов, показывая,
что какой-либо единообразной и упорядоченной системы, как
правило, не существовало. В то время, о каком он пишет (в
основном первое и второе десятилетия XVI в.), наиболее значи-
тельным по размерам подвластной территории было государ-
ство Хафсидов, хотя в Бужи уже давно сюзеренитет тунисских
правителей признавали чисто теоретически, а жители Констан-
тины, как явствует из слов аль-Ваззана, принимали лишь угод-
ных им наместников. Абдельвадиды владели фактически одним
Тлемсеном, да и то султана Абу Хамму население чуть не из-
гнало, когда он попытался продолжить политику отца, отяго-
тившего город многочисленными таможенными сборами и пош-
линами, от которых тлемсенцы были свободны «при предыду-
щих королях» [19, с. 232]. В то же время фесский султанат был
еще относительно стабильным государством, но территория,
реально контролируемая махзеном, занимала лишь северный
угол Марокко, между Бу-Регрег и вади Инауэн, притоком Себу
(впадающим в нее у коридора Таза).
В Тунисе аль-Ваззан пробыл недолго, поэтому он лишь в
общей форме говорит о том, что здешний «король» отягощает
земледельцев и горожан непомерными и разорительными пода-
тями. Однако из других источников известно, что в конце XV в.
тунисским султанам из рода Хафсидов временно удалось вос-
становить систему централизованного взимания ренты, при
этом они использовали арабские племена, но уже не в качест-
ве владельцев икта, а как вспомогательные силы для организа-
126
ции полувоенных экспедиций, возглавляемых самим правите-
лем, собиравшим по стране налоги (см. [303, т. 2]).
Владевшие Фесом Ваттасиды (династия, основанная в се-
редине XV в. бывшим министром и регентом при малолетнем
мерииидском султане) получали доходы, поступавшие по кана-
лам фискальных сборов, преимущественно через бюрократиче-
ский аппарат. Но траты на военные нужды и жалованье чи-
новникам поглощали почти весь доход; поэтому аль-Ваззан на-
зывает султана Мухаммеда II (1470—1525) «бедным королем».
В то же время многие зажиточные горожане и лица из при-
дворной знати имели частные поместья; как можно понять из
биографии самого аль-Ваззана, в окрестностях города получи-
ла распространение крупная предпринимательская аренда.
Частью земель владела мечеть Кайравин, доходы с этих име-
ний, обрабатываемых арендаторами, шли в основном на город-
ские нужды: содержание больниц, учебных заведений, строи-
тельство и ремонт ирригационных каналов, водопроводов бы-
тового назначения и т. д. В иных городах Западного Магриба
выборный совет полисной общины имел свою казну, видимо по-
полнявшуюся за счет пошлин, добровольных пожертвований и
поступлений с земель, «принадлежащих городу». Можно ду-
мать, что существовали крестьянские общины, зависимые от го-
рода. (Автор «Описания Африки» упоминает, например, зем-
ледельцев и лесорубов, живущих на горе Агбал и подчиненных
«государству города Оран».)
Что касается статей государственных налогов, то они в фес-
ском султанате были весьма разнообразны. В связи с этим аль-
Ваззан пишет: «Король (султан Феса.— AL В.) владеет поисти-
не огромным королевством, но малыми доходами, которые с
трудом достигают цифры в 300 тыс. дукатов. Из них в его
руки не попадает даже пятая часть, так как остальное распи-
сано, как мы рассказали (т. е. на содержание армии, двора
и административного аппарата.— М. В.). Кроме того, полови-
на этих доходов выплачивается зерном, животными, оливко-
вым маслом, животным маслом. Собираются доходы разными
способами. В некоторых местах налог платят с земли, которую
можно вспахать за один день парой быков,— один дукат с чет-
вертью. Другие столько же платят с каждого очага, третьи —
с каждого человека мужского пола старше 15 лет, а кое-где
платят и так и эдак. Дополнительных податей нет, кроме та-
моженного сбора в больших городах» [19, с. 172].
Как сообщает аль-Ваззан, многие города и селения приат-
лантических равнин Марокко, не говоря уже о Среднем Магри-
бе, где инфильтрация кочевников в земледельческие районы к
началу XVI в. была, пожалуй, наибольшей, платили дань могу-
щественным бедуинским родам, которые уже не нуждались в
каких-либо санкциях махзена, а действовали просто по праву
сильного. Аль-Ваззан пишет, например, что довольно крупный
город Южного Магриба Тарудант, насчитывавший 3 тыс. оча-
127
гов, платит арабам, занявшим соседние равнины, «весьма зна-
чительные подати за обрабатываемые земли, чтобы обеспечить
себе безопасность» [19, с. 65]. В расположенном неподалеку от
Таруданта городе Такулите, имевшем 1 тыс. очагов, «жил один
знатный человек, который был как бы главой совета. Он вы-
полнял все обязанности правления, например распределение
уплачивавшихся арабам податей, заключение мира и соглаше-
ний между теми же арабами и населением города» [19, с. 58].
Часть оседавших на землю «арабов», т. е. кочевников, пере-
ходила на положение данников султана Феса или Тлемсена;
вместе с тем Абдельвадидам «приходилось платить огромные
подати и делать подарки», дабы обеспечить спокойствие бедуи-
нов, контролировавших всю территорию на юг от тлемсенского
султаната (примерная граница которого проходила в 25 ми-
лях от моря) и до самой Сахары. Наконец, автор «Описания
Африки» отмечает, что отдельные племена бедуинов, кочующих
у границ Ливийской пустыни либо между Сахарским Атласом
и Теллем, живут в глубокой бедности и пробавляются одним
грабежом; другие имеют в своих палатках столько утвари,
одежды и прочего добра, сколько не встретишь и в домах зажи-
точных горожан. «Эти арабы,— пишет автор,— отдают обраба-
тывать свои земли и получают с них огромное количество зерна.
Число овец и быков у них почти бесконечно... Они, так сказать,
даже более берберы...» [19, с. 35].
Однако тенденция к переходу кочевников к оседлому или
полуоседлому образу жизни (что, с точки зрения аль-Ваззана,
означало их «берберизацию») в XVI в. не получила развития
даже в Ифрикийи, где условия для этого тогда были наиболее
благоприятными, так как осложнение внешней обстановки —за-
хват Туниса турками, затем испанцами, новая борьба за сто-
лицу Хафсидов, уже потерявших реальную власть в стране,—
прервало едва начавшийся процесс рецентрализации, воссозда-
ния государства, и вся территория южнее Тунисского хребта,
а также долина Меджерды, Высокий Телль были вновь захва-
чены кочевыми союзами. (Ряд новых союзов, в том числе кон-
федерация Шаббийя, сложилась как раз в течение XVI столе-
тия.) Шейхи бедуинских племен ауляд сайд, аби-ль-лейл и дру-
гих поделили территорию бывшего государства Хафсидов на
«ватаны», взимая с населения установленные собственной во-
лей налоги.
СТРАНЫ МАГРИБА
И РАННЕКАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ
СРЕДИЗЕМНОМОРСКИЙ РЫНОК
Анализ социально-экономической истории Магриба в период
средневековья был бы неполным без учета тех внешних факто-
ров, которые воздействовали на формирование структуры про-
изводства и ход эволюции общественных отношений в данном
128
регионе. Среди них далеко не последнюю роль играли военно-
политические и торговые контакты с европейским обществом,
прежде всего с государствами Южной и Западной Европы, ко-
торые уже на ранних стадиях предбуржуазных изменений, в
эпоху развитого феодализма, стали осуществлять достаточно
активную восточную экспансию начав ее в бассейне Средизем-
ного моря.
Взаимозависимость исторических процессов, протекавших в
Европе, с одной стороны, в Магрибе и странах Ближнего Вос-
тока — с другой, заслуживает особого внимания и изучения.
Что касается Северной Африки, то она в силу интенсивности
своих контактов со средневековой Европой, как нам представ-
ляется, не вполне вписывается в ту схему, которая дана в кол-
лективном труде советских исследователей «Эволюция восточ-
ных обществ: синтез традиционного и современного» [242], где
момент решающего сдвига в системе мирохозяйственных связей
отнесен лишь к концу XVIII — началу XIX в. В этой моногра-
фии высказана мысль о том, что в целом положение восточ-
ной «макроцивилизации», включая арабский мир, к исходу
средних веков характеризовалось заметным превосходством над
европейским региональным комплексом по ряду важнейших
параметров (приоритет в области материальной культуры, об-
ладание огромным опытом торговли, высокий уровень урбани-
зации в ее доиндустриальных формах и т. д.), а поэтому во-
сточная модель феодальной экономической структуры обнару-
жила «высокий запас прочности», «иммунность», позволявшую
ъ течение столетий успешно отражать влияние — пусть более
динамичного — раннебуржуазного Запада. Отмечая важность
сдвигов, происшедших на рубеже XV—XVI вв. в результате
Великих географических открытий, когда, как сформулировано
в книге, было положено начало «экономическому соприкосно-
вению» двух макроцивилизаций, авторы считают (опираясь
главным образом на такие примеры, как Юго-Восточная Азия,
Китай), что до конца XVIII в. европейский капитал был да-
лек от завоевания внешних рынков, ибо восточное купечество
с его многовековыми традициями и навыками еще долгое время
•было способно сдерживать европейский натиск [242, с. 92].
По мнению авторов, убедительным аргументом в пользу этого
тезиса служит статистика ряда крупных государств, показы-
вающая более высокий удельный вес в их внешней торговле об-
мена внутри Европы по сравнению с операциями на дальних
рынках и после того, как корабли Колумба вышли в открытый
океан. Отсюда вытекает заключение, что коренная перестрой-
ка мировых торговых отношений, вызвавшая трансформацию
воспроизводственного механизма восточной цивилизации, про-
изошла, как подчеркивается в книге, не раньше первой трети
XIX в., а «фактор европейского лидерства» начал играть ре-
шающую роль в исторических судьбах Востока лишь с заверше-
нием промышленного переворота.
9 Зак. 115
129
В частности, А. М. Петров пишет: «Западная Европа к кон-
цу XV в. совершала только первые шаги в создании того эко-
номического базиса, благодаря которому она через три — три
с половиной столетия действительно оказалась способной в оп-
ределенной степени повлиять на самобытный ритм развития
Азии. И первое, что дает основание так утверждать,— это ха-
рактер их взаимной торговли. Несмотря на ее значительный ко-
личественный рост после Великих географических открытий, ей
в XVI—XVIII вв. сопутствовала все та же характерная преж-
де для средневековья и античности черта — минимальные раз-
меры экспорта европейских товаров и оплата подавляющей ча-
сти азиатского импорта драгоценными металлами.... Венециан-
ские хроники XV в. свидетельствуют о ежегодном вывозе в
Азию сотен тысяч дукатов в звонкой монете» [242, с. 75].
На этом основании автор делает вывод «скорее об устойчивом
отражении Азией вплоть до первых десятилетий XIX в. попыток
экономического влияния Европы, нежели о каком-либо крупно-
масштабном взаимодействии этих двух макроцивилизаций и
тем более о наличии в азиатских странах привнесенных извне
зримых тенденций к разложению существовавших там социаль-
но-экономических структур» [242, с. 84—86].
Думается, что хронологические вехи истории внешнеэкономи-
ческих контактов цивилизаций Старого Света, обозначенные в
такой максимально укрупненной, глобальной схеме, нуждаются
в уточнении при изучении регионально-страновых вариантов
эволюции и более конкретных историко-культурных комплексов,
чем Запад и Восток. И это прежде всего относится к обществам
Ближнего Востока и Магриба, столкновение которых с запад-
ноевропейским социумом, оказавшее самое глубокое влияние на
внутренние процессы, началось задолго до кругосветных плава-
ний (не говоря уже о завершении промышленного переворота)
и датируется по крайней мере концом XI в., т. е. эпохой кресто-
вых походов, существенно изменившей соотношение сил в бас-
сейне Средиземного моря.
Здесь нет необходимости подробно останавливаться на обще-
известных истинах относительно подспудных экономических
причин, вызвавших к жизни движение крестоносцев (избыток и
обнищание аграрного населения в ряде районов Западной Ев-
ропы, стремление североитальянских городов компенсировать-
потери, понесенные в результате разрыва осуществлявшихся
через Византию связей с азиатским рынком после вторжения
сельджуков, и т. д.). Столь же известны факты, характери-
зующие роль военных предприятий католической церкви в «свя-
той земле» с точки зрения их последствий, в основном позитив-
ных, для дальнейшего развития хозяйства Западной Европы.
Как известно, если не считать последнего, прерванного в са-
мом начале похода Людовика Святого, военные действия, раз-
вернутые крестоносцами, стран Магриба как будто бы не кос-
нулись. Однако новые по своей структуре торговые отноше-
130
ния, сложившиеся в средиземноморской зоне в итоге кресто-
вых походов, оказали большое влияние на исторические процессы
в Северной Африке. Выше уже говорилось о том, что в ран-
нем средневековье, во всяком случае до конца X в., на Среди-
земном море доминировала торговля между самими мусульман-
скими государствами. Обмен включал и готовые изделия (на-
пример, различные сорта тканей), и взаимные поставки сырья;
так, Египет, где железо не добывалось, получал его из Магри-
ба [211, с. 66], в свою очередь, ифрикийское текстильное произ-
водство в значительной мере зависело от поставок льна из Егип-
та и т. п.
Если Италия (Венеция и южные города, находившиеся под
византийским сюзеренитетом) достаточно активно участвовала
в раннесредневековом «международном рынке», несмотря на
господство арабских флотов на Средиземном море, то Европа
севернее Альп практически находилась вне сферы товарно-де-
нежного обмена, связывавшего между собой дальние рынки
Старого Света. У соседних народов приобретались отдельные
предметы роскоши, использовавшиеся при дворах и в замках
феодалов. Хотя в науке уже давно отброшен тезис о полном
прекращении внешней торговли Запада после успехов мусуль-
манского оружия в VII—VIII вв. (напомним, что некоторые уче-
ные усматривали именно в возникновении Халифата причину
натурализации хозяйства и дезурбанизации раннесредневековой
Европы), остается фактом, что среди товаров, проникавших на
Восток из государства Каролингов через бродячих купцов (ра-
данитов), фигурируют в основном меха, рабы обоего пола (не-
крещеные славяне и прибалты), изредка — особо крепкие ме-
чи [331, с. 137]. При этом в импорте европейского происхожде-
ния преобладали те продукты и изделия, что доставлялись в
арабские столицы по волжскому пути с его двумя ответвления-
ми — на Константинополь (где исстари образовались колонии
сирийских купцов) и на каспийский порт Дербент.
Можно сказать (конечно, с известной долей условности), что
до конца X в. мировая торговля, если не считать пути «из ва-
ряг в греки», развивалась главным образом в широтном на-
правлении; в районе Ближнего Востока скрещивались потоки
товаров, доставляемых из аль-Андалуса, из Магриба с его су-
данской периферией и по Великому шелковому пути, пересе-
кавшему среднеазиатские пустыни. Однако спустя всего столе-
тие географическая схема торгового обмена резко изменилась.
После захвата Иерусалима крестоносцами (1099 г.) бывшие
владения багдадских халифов оказались оторванными от «Ру-
мейского моря», а египетская восточная торговля повернулась
в сторону Индийского океана. Одновременно ситуация осложни-
лась и на западе арабо-мусульманского мира. Как известно,
еще до начала движения европейских рыцарей, в 70-е годы
XI в., норманны, прошедшие через Францию, а затем Южную
Италию, уже появились на Сицилии, положив конец существо-
9*
131
ванию островного арабского эмирата. Создание норманнского
королевства на Сицилии, совпавшее по времени с крестовыми
походами, перерезало «мусульманскую экономическую зону» в
самом центре средиземноморского бассейна, лишив арабов кон-
троля над узким проходом между южной оконечностью Апен-
нинского п-ова и «тунисским выступом». Более того, в первой
половине XII в. часть побережья самой Ифрикийи оказалась
под властью сицилийского короля Роджера II, захватившего го-
рода Сус, Сфакс, Триполи, о-в Джербу, а на короткий срок и
крепость Махдию. Конечно, норманнские завоевания в этом
районе не занимают столь заметного места в истории, как по-
ходы в «святую землю». К тому же «арабизированный» двор
Роджера, питавшего любовь к философским наукам, по царив-
шим в нем нравам имел мало общего с укладом жизни европей-
ских рыцарей в замках Палестины, а оккупация ряда городов
не привела хотя бы к временной трансплантации в Ифрикийю
элементов северофранцузского аграрного строя, как это было
в Иерусалимском королевстве [271, с. 37—39]. Однако внедре-
ние норманнов в стратегически важнейший участок Средизем-
ного моря имело далеко идущие последствия для развития не
только торговли, но и всей экономической структуры арабских
стран.
Сложившаяся в XII—XIII вв. гегемония итальянских купече-
ских республик, разбогатевших на крестовых походах, придала
совершенно новое направление торговому обмену североафри-
канских государств, прежде всего вызвав географическую пере-
ориентацию товарных потоков. Средиземноморье как бы рас-
палось на две торговые зоны: в восточной, охватывавшей и
Египет, доминировала Венеция, тогда как в западной части
господствовала Генуя, ставшая ведущим торгово-транспортным
узлом, связывавшим итальянские города с североафриканским
побережьем. Вместе с тем в торговлю с Магрибом активно
включались каталонцы и купечество провансальских городов,
особенно марсельцы, а также жители Нима, Монпелье, Нарбо-
на, Арля. И если на первых порах европейские коммерсанты
и представители арабских торговых домов еще выступали в ка-
честве равноправных партнеров, а богатые «мавры» нередко
появлялись в той же Италии для заключения торговых сделок,
то к XIV в. даже передвижение купцов становится все более
односторонним — из Европы в Северную Африку. Но главное
содержание наметившихся сдвигов в торговых отношениях, осу-
ществлявшихся по морским путям, заключалось в том, что все
более характерным становится преимущественно обмен изделий
ремесла и мануфактурной промышленности европейских стран
на сырьевые продукты Магриба. Это подтверждают материалы
из архивных фондов: официальные торговые договоры, консуль-
ская переписка, донесения и записи самих купцов, государст-
венных агентов и т. д., опубликованные рядом западноевропей-
ских исследователей. Среди важнейших публикаций следует на-
132
звать изданный в 1866 г. в Париже французским ученым
де Мас Латри сборник «Договоры о мире и торговле и различ-
ные документы, касающиеся отношений христиан с арабами Се-
верной Африки в средние века» [51].
Многочисленные подлинные документы, среди которых осо-
бый интерес представляют списки товаров, регистрировавших-
ся на таможнях европейских портовых городов, свидетельствуют
о том, что в поставках стран Магриба начало преобладать
сельскохозяйственное сырье и сокращаться доля готовой продук-
ции, не считая редких изделий художественного ремесла, таких,
как особо дорогие сорта тканей, ковры, тонкая глиняная посу-
да из Туниса, позолоченный фаянс из Бужи и т. д. Встречный
же поток товаров включал прежде всего оружие (его везли
арабам несмотря на запреты Ватикана), корабли и корабель-
ные снасти, лес, обработанные металлы, наконец, сукно, другие
шерстяные ткани, льняное полотно, изделия из стекла [51; 437].
Среди продовольственных товаров, регулярно поступавших в
Магриб с северных берегов Средиземного моря, фигурируют
вино (важная статья марсельского экспорта), оливковое мас-
ло, которое закупали у каталонских купцов города Марокко, а
иногда Тунис и Бужи, видимо заинтересованные в поставках
для внутреннего потребления относительно дешевых его сор-
тов [348, с. 547]. Торговля Магриба с Левантом и Египтом, иг-
равшая ведущую роль в раннем средневековье, отошла на зад-
ний план. Характерно, что в XII—XIII вв. купечество Прован-
са, активно внедрившееся в левантийскую торговлю, уже само
занималось реэкспортом восточных пряностей и перца в Магриб
[286, с. 28; 474, т. 2, с. 111].
Известный французский историк Марк Блок писал, что важ-
нейшим аспектом «экономической революции» второго феодаль-
ного периода в Европе, начало которого он датирует 1050 г.г
было изменение характера экономических связей с Ближним
Востоком и Магрибом. По его мнению, именно с середины XI в.
Запад, «прежде выступавший почти исключительно как импор-
тер, стал мощным поставщиком изделий ремесла». М. Блок об-
ращал внимание на тот факт, что среди разнообразных това-
ров, отправлявшихся в Византию и мусульманский мир, реши-
тельно преобладала над всеми остальными одна категория, а
именно сукно. «В средневековой экспансии европейской эконо-
мики,— пйсал он,— сукно играло такую же ведущую роль, как
в XIX в. для Англии металлургия и хлопчатобумажные ткани.
Во Фландрии, Пикардии, Бурже, Лангедоке, Ламбардии и в
других краях — ибо центры производства сукон существовали
повсюду — слышался стук станков и грохот сукновален, и там
они работали почти столько же для дальних рынков, сколько
для внутреннего потребления» [115, с. 125—126].
Действительно, опережающий экономический рост стран За-
пада второго феодального периода во многом был связан с тех-
ническим прогрессом в текстильном производстве. (На усовер-
133
шепствованных педальных станках к XIV в. производительность
возросла в 3—5 раз; тогда же вводятся шелкокрутильные ме-
ханизмы, сукновальная мельница и другие изобретения.) В сво-
ей работе «Дополнения к третьему тому „Капитала"» ф. Эн-
гельс указывает, что «начало существованию промышленного
капитала было положено уже в средние века, а именно в трех
областях: судоходстве, горной промышленности и текстильной
промышленности» [9, с. 479].
Сукно составляло значительную, если не основную часть
груза европейских кораблей, прибывавших в портовые города
Северной Африки. Этот товар чаще всего упоминается в но-
тариальных документах (актах, которыми оформлялась отправ-
ка судов) Архива Арагонской короны в Барселоне, архивов Ге-
нуи и Пизы, Марсельской торговой палаты и т. д. Корабли из
Марселя, Нарбона, Монпелье доставляли сукно самых разно-
образных сортов, которое производилось в Лангедоке, Шалоне,
Аррасе, в Парижском районе. Кроме того, из разных обла-
стей Франции, в XII—XIII вв. широко торговавшей с Магрибом
через порты Прованса, экспортировались льняные ткани, пря-
жа, нити. Холсты и пряжу ввозили из герцогства Бургундского,
также пользовавшегося портами Прованса для связей с внеш-
ним рынком [474, т. 2, с. НО]. При посредничестве марсельских,
каталонских купцов в Магриб нередко доставлялось и фла-
мандское сукно. В свою очередь, генуэзские источники XV в.
свидетельствуют о перевозках на судах, принадлежавших италь-
янцам, английского сукна. Например, в 1445 г. судно торговца
Стефано Дориа приняло на борт в Саутхемптоне 22 рулона сук-
на для Кадиса, 21 рулон для Малаги и 66 — для Туниса. В том
же году из Саутхемптона отправлялось другое генуэзское суд-
но, хозяин которого намеревался продавать сукно в Тунисе, в
том числе непосредственно хафсидскому «королю» [386, с. 475].
Конечно, иностранное сукно было в Магрибе предметом роско-
ши, однако спрос на него расширялся не только при дворах,
но и среди зажиточной верхушки горожан. Любопытно, на-
пример, замечание аль-Ваззана, который писал, что горожане
Феса (т. е., поясняет автор, благородное, поистине цивилизован-
ное его население) зимой одеваются в чужестранную шерстя-
ную материю, люди же самого низкого происхождения одева-
ются в местные ткани из грубой шерсти [19, с. 148]. Предметом
ввоза в Северную Африку были также железо, сталь; изделия
из них ценились очень дорого, тем более что церковные за-
преты превращали эту торговлю в контрабандную.
К исходу средних веков заметные улучшения произошли в
европейском судостроении и судоходстве, повысилось водоизме-
щение судов, совершавших рейсы по Средиземному морю. Так,
уже в XIII—XIV вв. грузоподъемность наос и кокка, самых
крупных кораблей каталонского флота, посещавшего берега Се-
верной Африки (он, кстати, выполнял и функции морского из-
возчика, обслуживал другие страны), составляла около 450 т.
134
В дальних перевозках использовались и мелкие суда, прини-
мавшие от 25 до 100 т. В трюмах генуэзских галер в то время
обычно перевозилось до 200—250 т грузов [348, с. 44—45].
К концу же XV в. на Средиземном море лидировали венециан-
ские нефы грузоподъемностью 900—1000 т и генуэзские караки
водоизмещением 1500 т [234, с. 11]. Совершенствовалась парус-
ная оснастка европейских кораблей. И хотя многие магрибин-
ские города имели собственные судоверфи, тем не менее бога-
тые мусульманские купцы предпочитали приобретать или брать
внаем суда, построенные в Европе. Широко практиковался и
фрахт иностранных судов. Торговые договоры с христианскими
странами, заключенные Хафсидами, обычно содержали пункты,
предоставлявшие местным властям право затребовать под
фрахт Уз судов, бросавших якорь в портах Ифрикийи [303, т. 2,
с. 97].
В 1309—1330 гг. король Арагона подписал ряд специаль-
ных соглашений с Хафсидами Бужи и Туниса, марокканским
султаном и тлемсенским правителем Абд ар-Рахманом I о пре-
доставлении им в аренду судов по твердым фрахтовым ставкам
(около 500 динаров в месяц за каждое) [348, с. 541—542].
Рост тоннажа грузового флота на Средиземном море был,
несомненно, связан с расширением торговых операций по мас-
совой закупке сырьевых материалов, среди которых одно из
важных мест заняла шерсть, поставлявшаяся из Магриба для
мануфактурного производства, получившего, как известно, в
XIII и XIV вв. широкий размах в итальянских городах, прежде
всего во Флоренции, ставшей крупнейшим центром сукноделия.
При этом в итальянском производстве, предъявлявшем спрос на
сырье самого высокого качества, шерсть местных овец в то
время использовалась мало. Наряду с Англией ведущим экспор-
тером сырья для ткацкой промышленности в Италию стала Се-
верная Африка, прежде всего Ифрикийя, откуда вывозился осо-
бо ценный сорт шерсти «гарбо». Во Флоренции принимались
специальные постановления, допускавшие к прядению только
импортную шерсть, притом шерсть из Марокко и Португалии
считалась недостаточно добротной в отличие от сырья, посту-
павшего из Туниса, Бона, Бужи [208, с. 113—114]. Значение се-
вероафриканского сырья для итальянской раннекапиталистиче-
ской мануфактуры должно было особо повыситься с середины
XIV в., когда вследствие развития собственной промышленно-
сти Англия вдвое сократила экспорт сырой шерсти и стала вы-
теснять из своей внешней торговли иностранных купцов [205,
с. 43—44].
Вывозом шерсти «гарбо» из Ифрикийи в XIV в. занимались
богатейшие в Европе флорентийские торговые фирмы Барди,
Перуцци, Аччайоли, имевшие в Тунисе и Бужи свои конторы и
склады. Помимо купцов Флоренции, торговавшей через порты
Пизы, Генуи и Венеции, на кораблях, ходивших под флагом
этих городов, в Ифрикийю приезжали купцы из Лукки, Сиены,
135
Перуджи, Болоньи, привлеченные в первую очередь крупными
операциями с шерстью [437, с. 236—237].
Хотя марокканская шерсть считалась более низкой по каче-
ству, генуэзские и каталонские купцы ценили сорт «мерини»,
название которого явно произошло от родового имени Мерини-
дов. Как полагают специалисты, из Магриба и была вывезена
в Испанию знаменитая порода овец-мериносов (видимо, улуч-
шенная уже на месте). Шерсть экспортировали такие марок-
канские порты, как Сеута, Арсила, Анфа и Сале [348, с. 545].
Нотариальные акты из архивов Марсельской торговой палаты
свидетельствуют о закупках в Магрибе крупных партий «жир-
ной» (необработанной) и мытой шерсти, которую поставляли
Тунис и Бужи [286, с. 25].
Наряду с шерстью важнейшую статью сырьевого экспорта
из стран Магриба составляли шкуры и полуобработанные ко-
жи. Адресованные в Пизу письма тунисских купцов (датирован-
ные 1200—1202 гг.) свидетельствуют об оптовой торговле ов-
чинами: 1,5—2 тыс. штук в каждой партии и по цене 13—16 ди-
наров за сотню. Местные посредники, видимо, закупали их у
кочевых племен и продавали на аукционах при таможне [484,
с. 49—50]. Значительное место занимал вывоз воска: само сло-
во «свеча» («бужи») во французском языке произошло от на-
звания ифрикийского порта Бужи. В различных пунктах на по-
бережье государства Хафсидов, включая о-в Джерба, европей-
ские торговцы регулярно закупали оливковое масло. Марокко
в известный период было одним из главных поставщиков саха-
ра на европейский рынок. Если говорить о вывозе минералов,
то наибольший интерес для европейцев представляли квасцы,
селитра, добывавшаяся в Южном Марокко, свинец, в меньшей
степени — медь, которая продолжала оставаться одним из ве-
дущих товаров в обмене стран Северной Африки с Суданом.
Таким образом, хотя развивавшийся импорт европейских
изделий еще не был в состоянии подорвать местное ремеслен-
ное производство и шел на удовлетворение потребностей срав-
нительно узкой прослойки населения, Северная Африка второй
половины средних веков по отношению к европейским торговым
партнерам выступала в основном как поставщик сельскохозяй-
ственных товаров 12.
К XV в. большое значение приобрела хлебная торговля, в
особо крупных масштабах организованная генуэзскими купече-
скими компаниями. Хорошо известно, что в странах европей-
ского Запада еще с XI—XII вв. наметилась тенденция к раз-
витию интенсивных отраслей сельского хозяйства, в том числе
мясо-молочного животноводства со стойловым содержанием ско-
та и созданием искусственных лугов. Изменение структуры пи-
щевого рациона в Западной Европе конца средних веков вы-
звало в некоторых районах существенное перераспределение
земельного фонда в пользу огородничества и животноводства
за счет зернового и полевого хозяйства. Внутреннее произвол-
136
ство не удовлетворяло полностью потребностей населения, не-
смотря на повышение урожайности зерновых культур; отсюда
заинтересованность во внешних рынках — не только восточно-
европейских, но также и магрибинских. Правда, в условиях цик-
лических засух, характерных для стран Магриба, в неурожай-
ные годы они и сами были вынуждены закупать зерно, кото-
рое в основном поставлялось через посредников с Сицилии, а
также из некоторых районов Иберийского п-ова. Города Се-
верного Марокко, расположенные у Рифского массива (такие,,
как Сеута, Танжер), более или менее постоянно зависели от
получения зерна морским путем. Однако в целом Восточный и
Средний Магриб, приатлантическое Марокко (равнины Дукка-
ла, Шауйя) стали в этот период экспортерами хлеба, несмотря
па неустойчивость урожаев и примитивные методы обработки
земли. Судя по архивным документам XV в., в перевозках зер-
на из Туниса, Алжира, Орана и Бужи (последний являлся глав-
ным портом для «хлебной» Константины) использовались са-
мые мощные корабли генуэзского флота, поднимавшие до 3—
4 тыс. т груза [386, с. 340, 474].
Привлекали заморских купцов, в частности торговавших в
Тлемсене, и многие товары, прибывавшие через пустыню: сло-
новая кость, страусовые перья и особенно белые квасцы ив
Сиджильмасы, которые в XIII в. широко использовались, напри-
мер, в текстильном производстве Фландрии [51, с. 98—99]. Из-
вестно, что в 90-х годах XIII в. генуэзские предприниматели
вели дела в Тафилалете, Сафи и других пунктах, непосредст-
венно связанных с Суданом [386, с. 479].
Несомненен интерес европейцев и к району, откуда достав-
лялось золото. Купцы не отваживались отправляться с карава-
нами в далекую страну, но собирали всевозможные рассказы
о ней; карты конца XIV в. уже достаточно точно указывают
местонахождение оазисов на транссахарских трассах, ведущих
в державу «черного царя». (В красочном каталонском атласе
1375 г. он изображен сидящим на берегу «золотой реки».) А не-
кий Ферреро с Майорки в 1346 г. пытался, и небезуспешно, до-
браться морем до Гвинейского залива [348, с. 138]. Однако,
как нам представляется, исследователи, утверждающие вслед
за французским историком Ф. Броделем, что именно желание
заполучить динары и золотой песок с самого начала являлось
стимулом развития европейской торговли с Магрибом, перено-
сят на ситуацию XII—XIII вв. ту атмосферу золотой лихорадки,
которая возникла гораздо позже и была характерна главным
образом для португальского дворянства эпохи Энрике Морепла-
вателя. Между тем сухие факты, отраженные в статистике та-
можен и текстах торговых договоров, опровергают мнение ав-
торов, объясняющих нехваткой желтого металла в Европе рас-
цвет торговли между Магрибом и стоявшей на пороге Возрож-
дения Италией 13.
Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельст-
137
во, что значительная часть сделок реализовалась в форме ме-
новой торговли. По договорам с Хафсидами, датированным
1271 —1358 гг., освобождался от пошлин вывоз местных това-
ров, непосредственно обменивавшихся на европейские, поощря-
лась торговля под «чековые» обязательства на взаимные постав-
ки [437, с. 198]. Такая практика, видимо, преобладала и в
XV столетии. Аль-Ваззан пишет, что многочисленные генуэзские
и венецианские купцы, посещая «знаменитые порты» тлемсен-
ского султаната Оран и Мерс-эль-Кебир, «вели там крупную
меновую торговлю» [19, с. 225]. К тому.же информация доку-
ментальных источников и нумизматические данные позволяют
говорить о том, что во второй половине средних веков монетный
голод испытывали сами страны Магриба.
Специалисты отмечают, например, что при меринидских сул-
танах Абу-ль-Хасане и Абу Инане (середина XIV в.) в Марок-
ко почти приостановилась чеканка монет [297, с. 156]. Договор
сроком на 40 лет, заключенный венецианцами в апреле 1251 г.
с правителем Туниса, как и все последующие торговые конвен-
ции, предусматривал беспошлинный ввоз золота и серебра, в
котором нуждался местный монетный двор. А начавшийся с
1252 г. выпуск флорентийских дублонов, или флоринов (с со-
держанием 5 г золота высокой пробы), обеспечил представите-
лям купечества Флоренции целый ряд особых привилегий в
Тунисе [459, с. 65]. В начале же XIII в., судя по марсельским
архивным документам, в Магрибе охотно принимали к оплате
французские монеты серебряной чеканки, в том числе большие
партии так называемых «смешанных» монет (меле) самого раз-
ного происхождения и достоинства, которые, возможно, шли
на переплавку [286, с. 31].
Эти затруднения магрибинских государств, пусть временные
и сменявшиеся более благоприятной конъюнктурой с точки зре-
ния обеспеченности драгоценными металлами, становятся по-
нятными, если учесть то обстоятельство, что караванная торгов-
ля с югом была в значительной мере нарушена вторжениями
кочевников, особенно появлением в Западной Сахаре племен
маакиль. Они не только перерезали древние, налаживавшиеся
веками караванные трассы, но и опустошили такой важнейший
центр торговли, как Сиджильмаса (1362 г.). И хотя жители
Тафилалета сумели потом восстановить свои торговые связи,
но никогда не смогли вернуть оазису облик процветающей сель-
скохозяйственной территории, и аль-Ваззан обнаружил здесь
лишь следы давно заброшенных каналов и сложных иррига-
ционных сооружений.
Кроме того, давление маакиль на своих кочевых соседей еще
в первой трети XIII в. вызвало передвижку части берберских
племен на южные окраины Сахары, с чем было связано сме-
щение центра контактов с районами добычи золота и образо-
вание к юго-западу от области древней Ганы (на Верхнем Ни-
гере) нового государства — Малийской державы Кейта [171,
138
с. 351]. Укрепление ее позиций привело в конечном итоге к то-
му, что некоторые кочевые арабы даже были вынуждены при-
знать сюзеренитет сонгайских царей; обстановка в целом ста-
билизировалась, хотя в результате всех этих изменений ожив-
леннее стали торговые пути, ведущие непосредственно из Суда-
на в Тунис и Египет, а дорога вдоль Атлантического побережья,
проходившая через Марракеш, утратила то значение, которое
имела при Альмохадах. Наконец, в обстановке политической не-
стабильности казна марокканских султанов хронически испыты-
вала нехватку серебра, так как рудники находились в горных
районах, по большей части вышедших из-под контроля цен-
тральной власти, многие разработки постепенно приходили в
упадок из-за обвала штолен, наводнений и т. д. [297, с. 187].
Вся совокупность фактов, отражающих состояние торгово-
экономических отношений Магриба с европейскими странами в
период, когда Европа вступала в стадию развитого феодализ-
ма, свидетельствует о том, что уже на этом этапе в средизем-
номорской зоне возник прообраз колониального рынка. И про-
являвшиеся в торговых связях преимущества европейской ци-
вилизации крылись, как показывает изложенный выше мате-
риал, в увеличении доли овеществленного труда в конечном
продукте.
Следует подчеркнуть, что организация посреднического
(торгового) сектора в североафриканских городах XII—XIV вв.
принципиально не отличалась от передовой по тем временам
«ломбардской системы»: те же купеческие компании, векселя,
как считают некоторые исследователи, изобретенные в арабских
странах14. Однако нет оснований считать, что в Магрибе той
эпохи появлялись какие-то зачатки капиталистической ману-
фактуры 15. Это и обнажало первые признаки отставания во-
сточного — в данном случае магрибинского — социума от евро-
пейского, несмотря на то что сама культура городской жизни и
в Северной Африке и в Азии оставалась на протяжении всего-
средневековья и даже в начале нового времени в целом более
высокой, чем в Европе.
Причины опережающего технического прогресса в опреде-
ленной группе европейских стран крылись, конечно, в сочета-
нии многих и разнообразных факторов. Но нельзя упускать из
виду и оседание венгров и норманнов, благоприятствовавшее
экономическому развитию Западной Европы, которую к тому
же миновало монгольское вторжение. Как подчеркивает М. Блок,,
наблюдавшиеся в середине XI в. «весьма глубокие и всеобщие
изменения» стали возможными благодаря прекращению послед-
них нашествий [115, с. 116]. И если в Европе имело место бур-
ное развитие внутрирегионального обмена через крупные яр-
марки типа Шампанской, то в Северной Африке традиционные
торжища, возникавшие, скажем, на границе между горными и
степными районами, обслуживали сравнительно узкие области,
многие города были отрезаны от местностей, где добывались
139
полезные ископаемые. Достаточно показательно, например, что
соль в Бужи систематически завозили из Европы, а правитель-
ство хафсидского Туниса закупало по высокой цене у генуэзцев
металлоизделия и полуобработанное сырье, тогда как еще в
X—XI вв. расположенные поблизости Бужи и Бон снабжали
железом не только весь Магриб, но и дальние страны (разу-
меется, в масштабах, соответствовавших потребностям средне-
векового ремесла).
Экономический дисбаланс, а в конечном счете и неравно-
правные условия торговли находили отражение и в официаль-
ных договорах, заключавшихся в XII—XIV вв. властями Север-
ной Африки с венецианскими дожами, городскими советами
Пизы, Генуи, Марселя и т. д.
Инициатором установления торговых связей на договорной
основе являлась Пиза, державшая в руках важнейшие острова
Западного Средиземноморья, Сардинию и Корсику, обладавшая
крупным торговым флотом и выступавшая вплоть до конца
XIII в. в качестве наиболее опасного конкурента Генуи. Обе
(соперничавшие итальянские республики еще в первой трети
XII в. заключили с Альморавидами торговые соглашения, ко-
торые предоставили им широкие привилегии в Западном Маг-
рибе 16. Наряду с этим пизанцы имели долгосрочные соглаше-
ния с эмирами Бужи, а в 1157 г. подписали договор по вопро-
сам коммерции и навигации с владетелем г. Тунис из династии
Хорасанидов.
После объединения Магриба под скипетром альмохадских
халифов ситуация несколько усложнилась, так как новая рели-
гиозная община, пришедшая к власти в Северной Африке, на
первых порах проявляла нетерпимость к иноверцам, преследуя
не только христиан, иудеев, но и инакомыслящих мусульман, в
том числе хариджитов, которые играли заметную роль в торгов-
ле и имели тесные контакты с иноземным купечеством. Однако
прежние официальные соглашения итальянцам в конечном сче-
те удалось возобновить, что и было скреплено актами, подпи-
санными генуэзскими властями с халифом Абд аль-Муумином
(в 1153 и 1161 гг.), пизанцами — с его преемниками Юсуфом I
и Йакубом аль-Мансуром (1168 и 1186 гг.).
Тексты этих старейших торговых договоров свидетельствуют
ю том* что итальянцы, которые первыми завязали регулярные
отношения с Магрибом, будучи заинтересованы в получении
товаров, недостававших в условиях активизации городской жиз-
ни и ремесла в Европе, шли на серьезные уступки в вопросе о
дозволенных масштабах и контроле над коммерческими опера-
циями, имея дело с еще грозными мусульманскими державами.
Так, Альмохады, в конце XII в. одержавшие немало побед на
ратном поле и находившиеся в зените своей славы благодаря
успехам в отражении Реконкисты ограничивали свободу пере-
движения заморских купцов, строго фиксировали порты, от-
крытые для захода христианских судов. В своем обширном го-
140
сударстве аль-Мансур открыл для Пизы лишь четыре северо-
африканских порта. Поскольку торговый баланс Магриба в це-
лом был активным, халиф счел даже выгодным повысить став-
ку таможенного сбора на экспорт, составлявшую в среднем 15%
против 10% на привозные товары [297, с. 131]. Соглашения с
европейцами содержат взаимные обязательства соблюдать пра-
ва торговцев. В частности, в договоре 1186 г. итальянская сто-
рона подтверждала, что любой пизанец, в случае если он со-
вершит пиратский налет на мусульманское судно, понесет та-
кую же ответственность, как при совершении подобных дейст-
вий против соотечественника.
Таким образом, европейским купеческим республикам прихо-
дилось принимать достаточно жесткие требования, диктовавшие-
ся властителями Марракеша. Но с середины XIII в. картина
резко изменилась. Окончательный распад западноарабского ха-
лифата и острая борьба, начавшаяся между местными династия-
ми, дали итальянцам и подключившимся к их деятельности го-
родам Прованса, Лангедока, Арагонскому королевству возмож-
ность более свободного политического маневра, всяческих ин-
триг и комбинаций, открыли широкий доступ иностранцам на
магрибинский рынок.
Вполне вероятно, что тайными заправилами торговой дипло-
матии, обеспечившей итальянским республикам особые приви-
легии в Магрибе, являлись купеческие фирмы Аччайоли и Пе-
руцци, которые не только имели постоянные агентства в Тупи
се, но и авансировали дом Хафсидов. Уже в 1231 —1236 гг. Абу
Захария подписал целую серию договоров с Венецией, Пизой
Генуей. Торговые конвенции, заключенные Абу Захарией, не-
однократно возобновлялись, дополнялись и служили прототи-
пом всех официальных соглашений, оговаривавших правила
торговли европейцев во владениях Хафсидов, в Тлемсене (сул-
танате Абдельвадидов) и в Дальнем Магрибе, находившемся
под властью Бану Мерин.
Здесь нет необходимости рассматривать отдельно каждое
соглашение из заключенных во второй половине XIII и в XIV в.,
ибо все они составлялись приблизительно по одному образцу.
Предписывая в общей форме взаимную безопасность морепла-
вания, эти соглашения детально регламентировали «условия
торговли и проживания чужеземцев-христиан на земле ислама».
Как правило, предусматривались безопасность личности купца-
иностранца и свобода заключения сделок17, запрещение конфи-
скации товаров, возмещение убытков, понесенных в результа-
те нападения грабителей, оказание помощи потерпевшим ко-
раблекрушение, а также свобода отправления культа. Под
юрисдикцию двусторонних договоров подпадали как купцы,
принадлежавшие к соответствующей европейской «нации», так
и союзники — лица, действовавшие под ее флагом.
Пошлина, взимавшаяся казной султана (как именуются в
^документах все магрибинские правители, независимо от их офи-
141
циального титула), обычно устанавливалась в размере 10%
с импортируемых товаров и 5% с экспорта. Когда корабль
прибывал в порт, таможенные служащие снимали с него руль
и паруса, чтобы он не мог уплыть прежде внесения купцами
положенного сбора. При этом государи Северной Африки сни-
жали пошлину на ряд товаров, в которых были особо заинтере-
сованы, или вовсе освобождали их от нее.
Беспошлинно ввозились суда и корабельные снасти, отдель-
ные предметы роскоши, золото и серебро, предназначенные для
султана или для монетного двора, драгоценные камни. Само-
цветы и благородные металлы, продававшиеся частным лицам
облагались половинной пошлиной. Европейские купцы, уличен-
ные в том, что они обошли таможню, обычно не наказывались,
с них лишь взимался обычный сбор. (Только в XIV в. прави-
тели Туниса стали в подобных случаях требовать уплаты двой-
ной пошлины.) Имущество погибшего чужестранца должно бы-
ло быть возвращено наследнику умершего, а при отсутствии
такового — консулу или соотечественникам. В торговых согла-
шениях обычно оговаривалось, что потерпевшим кораблекру-
шение христианским купцам местные жители обязаны оказы-
вать помощь, а в случае гибели хозяина товаров отправлять
спасенное имущество на таможню. Вряд ли эти предписания
всегда выполнялись, но, во всяком случае, их можно найти
во всех договорах [51; 437, с. 160—250].
Европейцы имели в магрибинских городах особые, обнесен-
ные стеной кварталы — фундуки, где находились их дома, по-
стоялый двор, церковь без колокола и кладбище. Консулы, за-
щищавшие интересы купцов, могли по крайней мере раз в ме-
сяц просить аудиенции у местного правителя. Ни под каким
предлогом, даже в связи с уголовным делом или в том случае,
если возникало подозрение, что товары были провезены без уп-
латы пошлины, арабские должностные лица не имели права
самовольно входить в европейские фундуки и производить там
обыски или арест. Все подобные проблемы должны были ре-
шаться только через консулов.
Обращает на себя внимание, что в торговых договорах ев-
ропейцев с магрибинскими властями подробно указаны все
права и обязанности подданных «христианских государств»,
но нигде нет столь же детальных указаний относительно поло-
жения мусульманских купцов, посещавших Европу. Это лиш-
ний раз свидетельствует о том, что сами путешествия арабских
негоциантов за пределы мусульманского мира в XIII—XIV вв.
уже становились редкостью. И, как показано в работе Э. Аш-
тора, поездки магрибинских торговцев даже в Египет чаше
всего совершались на европейских судах [255].
Хотя наиболее активные контакты с Северной Африкой
поддерживали итальянские торговые города, с XII в. здесь рас-
ширялась и деятельность французского (провансальского) ку-
печества. Одним из первых документов, отражающих процесс
142
установления связей Прованса с государствами Магриба, яв-
ляется договор Марселя с Генуей (1138 г.). Мы уже говорили о
том, что к этому времени и Генуя и Пиза имели с Альморави-
дами торговые соглашения. Обеспокоенная появлением нового
конкурента, Генуя сочла для себя выгодным вступить с Марсе-
лем в союз (сроком на десять лет), чтобы урегулировать вза-
имоотношения на магрибинском рынке. Генуэзцы обещали мар-
сельским властям оказать содействие в заключении официаль-
ного договора с султаном. В свою очередь, марсельцы обяза-
лись сохранять мирные отношения как с Генуей, так и с Мар-
ракешем и запретить своим корсарам нападать на подданных
султана [51, с. 881. Постепенно французы расширяли поле своей
деятельности и начали выступать самостоятельно, помимо ге-
нуэзцев и без их протекции. Известно, что в начале XIII в. они
уже получили право заходить в порты: Сеуту, Оран, Тенес, Ал-
жир, Бужи, Тунис. Особенно интенсивными были торговые от-
ношения юга Франции с Бужи, одним из крупных портов, по-
лучавшим товары как караванными путями из Сахары, так и
с плодородных равнин Сетифа и Константины. Сохранившие-
ся в архивах нотариальные акты фиксируют регулярную от-
правку марсельских судов в направлении Бужи с 1210 г. [286,
с. 22].
Устав марсельской коммуны от 1228 г. содержит сведения о
том, что марсельцы в большом количестве продавали вино не
только в фундуках, но и в городских лавках Сеуты, Орана, Бу-
жи, Туниса [51, с. 89]. Устав 1255 г., касающийся назначения
консулов в средиземноморские страны, подтверждает наличие
оживленных торговых связей между Марселем (имевшим, кро-
ме того, важные фактории на сирийском побережье) и города-
ми Северной Африки [51, с. 90—92]. По данным де Мас Латри,
консулы назначались сроком на один-два года мэром коммуны.
Кроме того, марсельский устав давал право купцам, если они
собирались в каком-либо арабском городе в количестве 10—
20 человек, временно избирать консула, пока не прибудет ли-
цо, назначенное магистратурой. (С XIII в. в марсельском уста-
ве появляется правило не назначать консулами лиц, непосред-
ственно заинтересованных в торговых сделках.) Французские
консулы, дабы соответствовать своему званию, должны были
иметь при себе капеллана, нескольких слуг, одного из них гра-
мотного, и по крайней мере двух лошадей [437, с. 165—166].
В ходе объединения французских земель в единое, централи-
зованное государство королевское правительство, заинтересован-
ное в экономической экспансии и расширении внешних рынков,
берет инициативу в свои руки, используя пути, проложенные
торговцами южных городов. Как известно, в период преодоле-
ния феодальной раздробленности, охватывающий XIII—XV вв.,
Франция не раз предпринимала шаги, направленные на захват
территории других стран, тем более что наступательная поли-
тика подогревалась как купцами, так и дворянством, утратив-
143
шим в процессе освобождения крестьянства часть своих сеньо-
риальных прав, но особенно оскудевшим низшим рыцарством.
Еще в 1248 г. Людовик IX организовал крестовый поход в
Египет, завуалированной целью которого был подрыв итальян-
ской торговой гегемонии на Средиземном море. Это предприя-
тие потерпело полный провал, но позднее у короля созрел план
совершить нападение на Тунис, с тем чтобы превратить его в
опорный пункт для борьбы за восточные рынки и нового втор-
жения в Египет. К Людовику IX присоединился его брат Карл
Анжуйский, король Неаполя и Сицилии (с 1268 г.), ставленник
папского престола.
17 июля 1270 г. французский флот с 60-тысячной армией по-
явился перед входом в тунисскую гавань. Напуганные появле-
нием столь многочисленного войска, горожане укрылись в го-
рах. Отправившись с несколькими галерами обследовать порт,
французский адмирал обнаружил там десяток пустых судены-
шек. Однако высадка войска была отложена до следующего
дня, так как приближенные короля опасались, что эвакуация
города — ловушка. Наутро, как пишут свидетели событий,
участвовавшие в экспедиции, на берегу залива появилась ар-
мия сарацин, и тогда французы, отказавшись от мысли атако-
вать столицу, высадились севернее. Они заняли узкий перешеек,
соединяющий с континентом небольшой полуостров, где некогда
стоял Карфаген, и разбили там лагерь. Они захватили кре-
пость, расположенную близ развалин Карфагена, где находи-
лись и селения с источниками питьевой воды; 200 ее защитни-
ков были уничтожены. Тогда Мухаммед аль-Мустансир предло-
жил заключить мир, но Людовик IX потребовал, чтобы халиф
сначала принял христианство. С осадой Туниса король не спе-
шил, ожидая прибытия войск Карла Анжуйского. Однако тот
еще раздумывал, не направить ли свой флот прямо на Кон-
стантинополь. Подкрепление с Сицилии не приходило, и поло-
жение французов становилось все более тяжелым. А^усульмане,
не давая открытого боя, применяли тактику изматывания про-
тивника: то заманивали крестоносцев в засаду, то проникали
к французам в лагерь под предлогом переговоров. По словам
королевского капеллана, историографа похода, «сарацины убе-
гали, когда мы предпринимали наступление, и бросались в ата-
ку, видя, что мы повернули к бивуакам» [419, с. 195].
Невзгоды, вызванные отсутствие^м полководческого дара у
воинственного Людовика, дополнила невыносимая жара, изму-
чившая солдат. Водоемы истощались, припасов становилось все
меньше. В армии крестоносцев началась эпидемия дизентерии
и чумы, которой заразились сам король и сопровождавшие его
принцы. Карл Анжуйский прибыл, когда тело его брата, впо-
следствии причисленного к лику святых, остывало. Сицилий-
ский король попытался возобновить военные действия, но без-
успешно: болезнь продолжала свирепствовать, армия была де-
морализована, приближалась зима, и на море поднимались бу-
144
ри. Он вынужден был подписать мир. Со своей стороны, аль-
Мустансир согласился не продолжать атаку, тем более что его
армия была ослаблена уходом племенного ополчения кочевни-
ков-арабов на южные пастбища и не могла окончательно раз-
бить крестоносцев.
«Договор о мире и торговле» был заключен 21 ноября
1270 г. сроком на 15 лет и подписан тунисским халифом, коро-
лем Франции Филиппом III, королем Неаполя и Сицилии Кар-
лом Анжуйским и королем Наварры Тибо. В сохранившемся
арабском варианте договора указано, что обе стороны должны
обменяться пленными, а захваченные товары и имущество воз-
вратить хозяевам. Подписавшие договор европейские монархи
обязались не оказывать поддержку врагам Ифрикийи и гаран-
тировать безопасность подданных халифа, посещающих их
страны. Европейские коммерсанты сохраняли свои прежние пра-
ва, причем было оговорено, что привилегии, ранее предоставлен-
ные европейцам по отдельным двусторонним соглашениям, от-
ныне распространяются на все «христианские нации» [51, с. 93].
Таким образом, участники бесславного похода формально
ничего не потеряли и даже оказались в выигрыше. Однако се-
верофранцузские и провансальские купцы недолго пользова-
лись полученными преимуществами. В лице арагонской короны
они встретили сильного соперника. Захватив на рубеже XIII—
XIV вв. вечное яблоко раздора — Сицилию, а также Сардинию
и Балеарские острова, Арагонское государство держало под
неусыпным наблюдением южный берег Средиземного моря18.
Поэтому былая активность французской торговли в Север-
ной Африке заметно снизилась, тем паче что отношения Про-
ванса с пиренейским соседом становились все более напряжен-
ными из-за взаимных территориальных притязаний в самой
Европе. Судя по документам марсельских архивов, к началу
XIV в. обстановка в Ифрикийи, зоне преимущественных инте-
ресов Арагона, явно не благоприятствовала французам. Мар-
сельский консул Пьер Журден и его соотечественники, находив-
шиеся в Бужи, в письме от 15 июня 1293 г. жаловались муни-
ципальным властям на то, что не соблюдались условия дого-
воров, заключенных между французами и эмиром Бужи [51,
с. 97]. В 1317 г. на таможне произошел конфликт по поводу уп-
латы пошлины, закончившийся вооруженной схваткой, после че-
го товары марсельских купцов были конфискованы, а их самих
заточили в тюрьму. Марсельские власти направили в Бужи
специального посланника, которому было поручено добиться ос-
вобождения негоциантов и возмещения им убытков [51, с. 99].
Тогда как Барселона, Майорка, Пиза регулярно возобновля-
ли торговые соглашения с Тунисом и Бужи, марсельская дипло-
матия терпела здесь провал. Одна за другой закрывались
французские фактории на берегах Северной Африки; и с 1332 г.
в марсельских портовых книгах почти не зарегистрированы слу-
чаи отправки грузов в сторону Магриба 19. Известно, что в том
10 Зак 115
145
же году некий итальянец, проживавший в Марселе, действуя
от имени Перуцци, добился сделки с крупным провансальским
дельцом Ж. Ату и получил за 40 флоринов в аренду весь фран-
цузский фундук в г. Тунис [474, т. 2, с. 102]. (Лишь Монпелье,
тогда находившийся под сюзеренитетом Арагона, был единст-
венным французским городом, до середины XIV в. сохранявшим
большое значение как в левантийской, так и в североафрикан-
ской торговле.) Однако главной причиной, вызвавшей ослаб-
ление торговых связей между югом Франции и странами Маг-
риба, стало то обстоятельство, что провинция Лангедок, при-
соединенная к домену короля, и Прованс, с 1246 г. попавший
под власть Анжуйской династии, были в XIV в. втянуты в разо-
рительную Столетнюю войну. Тем не менее спустя 120 лет после
похода Людовика IX готовые к бою французские галеры вновь
появились у берегов Туниса вместе с судами коалиции ряда
итальянских городов. На этот раз инициатива нападения на
мусульман принадлежала торговой аристократии Генуи, кото-
рая, прикрывая свои цели идеей подвига ради спасения хри-
стиан от опасной деятельности арабских пиратов, задумала
вооруженным путем укрепиться на ифрикийском рынке и тем
самым компенсировать потери, понесенные незадолго до этого
в войне с Венецией. (Под этим же предлогом она еще в 1355г.
временно оккупировала Триполи.) Генуэзцы направили посоль-
ство к Карлу VI Безумному, которое должно было склонить
его к участию в походе. Хотя Франции, охваченной феодальны-
ми смутами, было в то время не до восточных авантюр, не-
сколько галер под командованием герцога Бурбонского примк-
нули к экспедиции. Летом 1390 г. европейский флот, состояв-
ший из 40 судов, двинулся к Махдии, которая даже после раз-
рушительных норманнских бомбардировок оставалась крупней-
шей крепостью на тунисском побережье. Правители хафсидско-
го государства бросили значительные силы на спасение Махдии,
полунезависимого союзного города, арабские племена также
оказали ей поддержку: двухмесячная осада окончилась безре-
зультатно [34].
С этого момента будущая колониальная метрополия надол-
го исчезает из бурного потока событий, связанных с военно-
экономическими контактами Европы и Магриба20. Генуя же,
теснимая в Леванте Венецией и тем настойчивее боровшаяся
за влияние в Западном Средиземноморье, сумела наладить от-
ношения с пришедшим к власти в Тунисе в 1394 г. Абу Фари-
сом.
Забыть недавние кровопролитные стычки Хафсидов застав-
ляла все возраставшая зависимость экономики от внешней тор-
говли. Тунисский махзен становился крупным потребителем
металлоизделий, железа и стали (в виде брусков), что достав-
ляли в трюмах кораблей, игнорируя гнев Ватикана, генуэзские
торговцы. Кроме того, организованное Генуей линейное судо-
ходство связывало между собой мусульманские страны: к нача-
146
лу навигационного сезона в ожидании итальянских судов в пор-
тах Ифрикийи скапливались сотни путешественников, намере-
вающихся ехать по торговым или иным делам в Александрию,
Малагу, Гранаду либо в города Магриба Г177, с. 345- 38б’
с. 474].
Итак, даже далеко не полное изложение событий, связанных
с «соприкосновением» европейской и мусульманской цивилиза-
ций в Западном Средиземноморье XII—XIV вв., показывает,
что уже на этом — самом раннем — этапе экономической экс-
пансии Европы военный натиск постоянно сопутствовал торгов-
ле. И хотя применительно к данному периоду еще нет основа-
ний говорить об общем военном превосходстве Европы над
арабским миром (во всяком случае, на суше крестоносцы
XIII в. терпели поражение как в Сирии, так и в Магрибе),
вполне очевидны преимущества флотов южноевропейских го-
сударств, которые, даже находясь в состоянии непрерывных
войн между собой, в целом оказывали силой оружия мощное
давление на своих соседей, что и поддерживало гегемонию тор-
говых флагов «христианских наций». Достаточно сказать, что
тунисские Хафсиды, в XIII в. стоявшие во главе самого круп-
ного и богатого государства Северной Африки, были вынужде-
ны «покупать мир» и выплачивали начиная с 1256 (1257?) г.
регулярную ренту в виде дорогих подарков арагонским коро-
лям взамен обязательства не нарушать покой прибрежных вод
и не поддерживать заговоры претендентов на престол [348,
с. 112]. Такой же откуп, существенно увеличенный с 1270 г., они
вносили и сменявшим друг друга европейским властям на Сици-
лии, включая Гогенштауфенов, анжуйскую и арагонскую ко-
роны.
Кроме того, ставшая в Магрибе обычной практика найма
военных кораблей и целых флотилий у европейцев давала по-
следним не только барыши, но и возможность активно вмеши-
ваться во внутренние дела и феодальные усобицы Магриба. Ед-
ва овладев Дальним Магрибом, султаны Мериниды, не скупясь
на золото, охотно использовали услуги чужого флота в борьбе
со своими противниками. Так, для захвата Сеуты (1275 г.),
где в течение полувека существовала самостоятельная сеньория,
как называют местную купеческую олигархию европейские ис-
точники того времени, султан Абу Юсуф нанял испанских сол-
дат и 50 судов, внеся в арагонскую казну 40 тыс. динаров, не
считая обещанных, судя по письменному договору, системати-
ческих выплат в размере 50 тыс. безантов (10 тыс. динаров)
в год [348, с. 167, 180]. В свою очередь, султан Тлемсена из
династии Абдельвадидов в 1275—1295 гг. более или менее ре-
гулярно выплачивал Арагону дань в размере до 6 тыс. дина-
ров в год; а во время войн с Бужи (1313, 1325—1330) наслед-
ники Йагморассана шли на заключение еще более крупных сде-
лок с Сарагосой, чем Мериниды при взятии Сеуты [348, с. 558].
С тем же успехом и владетели Бужи (младшая ветвь Хафси-
10*
147
дов) в ходе этих локальных столкновений приобретали за день-
ги помощь флотов Валенсии и Барселоны21.
Выкачкой грабительской дани занимались также действовав-
шие на свой страх и риск морские кондотьеры. Например,
итальянский адмирал Роже де Лориа, состоявший на службе v
короля Арагона и завоевавший для него Сицилию, напав на
о-в Джерба (1284 г.), управлявшийся тогда независимыми шей-
хами двух хариджитских общин, обложил население ежегодной
данью в 100 тыс. золотых монет и взимал ее 20 лет, делясь со
своим сюзереном, которому ничего не оставалось делать, как
признать адмирала-полупирата наследственным владетелем это-
го острова [506, с. 112]22.
Кастильцы же со времен Педро Жестокого (1350—1369) не
только направляли из-за кулис дворцовые перевороты в Фесе,
но и приступили к прямым захватам и разрушению портов по
ту сторону Гибралтара23. Одной из первых жертв был Тетуан,
наполовину уничтоженный военным флотом короля Энрике III
в 1399 г. [415, с. 170]. (Город пустовал почти 90 лет, покуда
не был заселен беженцами из Гранады.)
Вместе с тем участились пиратские рейды в Северную Аф-
рику, которые самостоятельно организовывали кастильские
гранды. Задолго до того, как Испания, обретя единство под ски-
петром «католических королей», начала стремительно расши-
рять сферу своего военного присутствия в Магрибе, феодаль-
ные магнаты и мелкие дворяне, привыкшие к постоянному
источнику дохода от набегов на территории аль-Андалуса, сна-
ряжали корабли, искавшие добычи и за пределами полуостро-
ва, в заморских государствах «мавров». Не случайно в руко-
водстве по ведению военных действий в Африке (документе ко-
ролевской канцелярии от 1506 г.) говорится, что лучше всего
прибегать к услугам идальго из Херес-де-ла-Фронтера и Кади-
са, рыцарей из герцогства Медина Сидония, для которых «по-
ходы в Африку, захваты мавританских кораблей, опустошение
берберийских земель, поселков и деревень являются делом при-
вычным» [99, с. 433].
С XV в. повышенный интерес к Северной Африке, прежде
всего к владениям султанов Дальнего Магриба, стала прояв-
лять Португалия, где в годы правления Жуана I (1385—1433),
избранного кортесами после пресечения старой бургундской ди-
настии (восходившей к жившему в конце XII в. графу Генри-
ху) и вспыхнувших было сепаратистских мятежей феодальных
сеньоров, завершился — раньше, чем в какой-либо другой стра-
не континентальной Европы,— процесс образования централизо-
ванной монархии. Политика занявшего престол магистра Авис-
ского ордена была отчетливо ориентирована на внешнюю экс-
пансию. Став у кормила власти в Португалии, вышедшей из
демографического и хозяйственного кризиса XIV в.— который
в годы голода и эпидемий чумы («черной смерти») потряс и
многие другие районы Европы — обнищавшей страной, испы-
148
тывавшей нехватку рабочих рук в деревне и их относительный
избыток в городах, ависская династия, опережая испанцев, еще
занятых междоусобицами и борьбой с Гранадским эмиратом,
приступила к наращиванию флота и освоению дальних морских
путей, открывшему горизонты крупных завоеваний в Африке,
Азии и Новом Свете.
Движимая стремлением овладеть богатствами неизведанных
стран, Португалия предпринимает серию военных экспедиций,
начатых с завоевания Сеуты (1415 г.) и широко развернутых
во второй половине XV в. с целью захвата портов на Средизем-
номорском и особенно на Атлантическом побережье Магриба.
При этом Марокко, главный объект агрессии португальцев,
представляло для Лиссабона интерес не столько как рынок
сбыта или источник сырья, сколько в качестве стратегического
опорного пункта и базы снабжения кораблей, прокладывавших
дорогу в Индию вдоль Африканского континента.
Но на первых порах португальское дворянство, являвшееся
инициатором африканских экспедиций, находилось прежде все-
го под обаянием легенд о «золотой реке» (на поиски ее с бла-
гословения принца Энрике Мореплавателя уже в 1416 г. отпра-
вился мореход Кабрал). Оскудевшие фидалгу стремились про-
браться в Судан или по крайней мере разграбить богатые при-
морские города Магриба. Недаром король Жуан I отправил
вооруженный флот в Сеуту под нажимом духовно-рыцарского
сословия, утратившего по окончании Реконкисты на юго-западе
Пиренейского п-ова доходы от военной добычи и стоявшего на
грани разорения из-за неурожаев, что свели на нет все выгоды,
полученные благодаря приобретению поместий на отвоеванных
у арабов землях. Автором же идеи похода считают королевско-
го казначея Альфонсу, обеспокоенного истощением государст-
венных финансов в результате затяжной войны с Кастилией,
мир с которой был заключен только в 1411 г.
Этот увенчавшийся победой поход, после которого порту-
гальские монархи стали носить пышный титул «короли здешней
и африканской стороны моря», был во многом знаменательным
событием. Оккупация Сеуты, по словам аль-Ваззана «цивилизо-
ваннейшего» города Магриба, полностью опустевшего и превра-
щенного в рядовую португальскую крепость, предвещала из-
менения, какие выйдут далеко за рамки региона: начало пер-
вой фазы глобальной колониальной экспансии, закат не только
мусульманских, но и южноевропейских городов-государств, упа-
док раннекапиталистического средиземноморского рынка. «Дви-
жение в обратном направлении» захватывало теперь и север-
ный берег Средиземного моря [2, с. 728]. А это, в свою очередь,
стало дополнительным фактором ухудшения экономической си-
туации в Магрибе.
Хорошо известна специфика истории сложившихся в ходе
Реконкисты иберийских государств, завоевавших лидерство в
развитии океанической торговли и колониальном разделе мира.
149
Политическое объединение и становление абсолютистского ре-
жима происходило здесь в условиях феодальной реакции: упа-
док городов, утративших и производственное значение, и хар-
тии вольностей, вторичное закрепощение крестьянства, зажжен-
ные Торквемадой костры инквизиции и т. д. Эти тенденции с
полной ясностью обозначились после Великих географических
открытий. Однако еще в XIII—XIV вв., когда зыбкая граница
между христианскими и мусульманскими владениями на Пире-
нейском п-ове стала решительно отодвигаться к югу, внутрен-
ние процессы в постепенно сливавшихся испанских королевст-
вах и Португалии разворачивались несколько иначе, чем в За-
падной Европе. С одной стороны, раннее появление свободных
городов, которым короли охотно даровали привилегии, поль-
зуясь во внутренних и внешних войнах их внушительными во-
оруженными отрядами, наличие развитых муниципальных орга-
низаций, во многом унаследованных от завоеванных арабов24,
с другой — усиление, причем нередко с одобрения кортесов, лич-
ной зависимости крестьян (в противовес их освобождению во
Франции), активная роль сходившего со сцены в Европе мел-
кого рыцарства 25.
Последнее было в особенности характерно для Португалии,
страны с относительно слабым бюргерством, где города в отли-
чие, скажем, от каталонских возникали в основном как цита-
дели-фронтейрас по раздвигавшимся границам, которые надо
было защищать и от мусульман, и от притязаний кастильской
короны. (Их развитие, весьма существенное с XIII в., отлича-
лось взаимопроникновением предбуржуазных и феодальных
структур, в частности в связи с внедрением земельных собст-
венников в традиционно городскую сферу деятельности, такую,
как заморская торговля.) К тому же король являлся крупней-
шим земельным собственником в стране и с легкостью подми-
нал своевольных грандов (рикиш омбриш), опираясь на воин-
ственное мелкое дворянство, служившее главной опорой трону
[120; 139; 167]. Таким образом, с появлением в прибрежных во-
дах Африки вооруженных португальских кораблей магрибин-
ское общество, ранее находившееся в контактах—далеко не
всегда мирных — с наиболее прогрессивными с точки зрения
экономического и культурного развития элементами европей-
ской среды, оказалось перед лицом противника открыто аг-
рессивного, притом представителя, по существу, феодальных
сил, хотя за его спиной стояла вся «техническая мощь» Европы
эпохи первоначального накопления капитала, уверенно двигав-
шейся к промышленному перевороту.
Преодолев трудности навигации на участке южнее Азорско-
го архипелага, португальцы шаг за шагом продвигались к мысу
Доброй Надежды, не снижая активности у берегов Марокко,
где, опираясь на Сеуту, вели неутихавшую морскую войну как
с мусульманами, так и с итальянцами, препятствуя заходу чу-
жих судов в близлежащие порты. Попытки генуэзцев наладить
150
мореплавание вдоль Атлантического побережья Африки или
проникнуть сухопутными дорогами в Судан встречали со сто-
роны португальцев (добравшихся к 1455 г. до устья Гамбии, а
затем и к порту Мина, где шла торговля золотом) отпор, со-
провождавшийся порой жестокими расправами.
Правда, на протяжении всего XV века, во всяком случае до
появления на Средиземноморском побережье Магриба испан-
ских завоевателей, и генуэзцы и венецианцы активно расширя-
ли свои коммерческие операции, особенно в районе тлемсенско-
го султаната, в Тунисе и Бужи. Однако перемены приобре-
тали необратимый характер, тем более что Великие географи-
ческие открытия конца XV в. привели к окончательному смеще-
нию главных центров становления капиталистического способа
производства в крупные национальные государства Западной
Европы (географически в треугольник Лондон — Антверпен —
Гавр), а мировых торговых трасс — на океан. Для Италии это
обернулось разорением городов, их аграризацией, усилением
власти «тиранов», феодализацией финансово-промышленной бур-
жуазии, наконец, поражениями в войнах с более сильными ев-
ропейскими противниками, а для Магриба — пагубным измене-
нием характера внешних контактов. На смену итальянскому
негоцианту, марсельскому купцу, «капиталисту» вольной Барсе-
лоны, чья деятельность хотя являлась в целом неблагоприят-
ным фактором для экономики региона, но вместе с тем способ-
ствовала росту отдельных городов-эмпорий, обогащению вер-
хушки торгово-промышленного населения в прибрежной зоне,
шел конкистадор.
Промышленное производство самой Португалии было слиш-
ком ограниченным, чтобы направлять конкурентоспособные то-
вары на магрибинский рынок. В Марокко завоеватели стреми-
лись приобретать — и чаще всего путем разбойничьих налетов
или сбора дани — товары, в том числе готовые изделия, пользо-
вавшиеся спросом в порту Мина и в империи сонгаев: шерстя-
ные ткани, одежду, зерно и скот26. Установление же европейца-
ми непосредственных сношений с субсахарской Африкой под-
рывало традиционные хозяйственные связи Магриба со «стра-
ною черных», тем самым отрицательно влияя и на состояние
внутреннего рынка. Политика португальцев в Магрибе разви-
валась по той же схеме, что в Индии и других странах Азии.
Малочисленные и обладавшие лишь военным превосходством,
оккупанты использовали местные усобицы и династические рас-
при, соперничество соседних городов, вождей арабских племен
для упрочения своих позиций, усугубляя эндогенные причины
феодальной анархии.
Агрессивные действия в Северной Африке преподносились в
самой Португалии, а также в Испании, вскоре включившейся в
борьбу за господство над Магрибом, как продолжение Рекон-
кисты, походы во имя торжества христианства, что стало осо-
бенно подчеркиваться после падения Константинополя (1453 г.).
151
Так, в 1471 г. португальский король Альфонс, добавивший
своим титулам прозвище Африканский, в ответ на призыв гл а*
вы католической церкви начать крестовый поход против турок
собрал армаду в 400 судов, но повел ее не на Восток, а к пор-
ту Арсила. Это была вторая крупная экспедиция к приатлан-
тическим берегам Марокко после того, как в 1469 г. португаль-
ская артиллерия сожгла древний город Анфу (на месте кото-
рого значительно позднее возникла Касабланка). Развернув
массированное наступление, португальцы овладели практически
всеми приморскими городами Дальнего Магриба: Танжером
Эль-Ксар-эс-Сегиром, Арсилой, Аземмуром, Мазаганом, Сафи’
Агузом, Санта-Крусом (Агадиром) и др. На Атлантическом
побережье им не принадлежали только порты Сале и Лараш
(последний был, впрочем, почти разрушен в 1489 г.), а на Сре-
диземноморском — Мелилья. Этот город с 1497 г. перешел под
сюзеренитет испанской короны в качестве сеньориального вла-
дения герцога Медины Сидония, на чьи деньги был снаряжен
для завоевательного похода кастильский флот.
Государство Ваттасидов практически потеряло выход к мо-
рю: у Феса оставался единственный порт Бадис, путь к кото-
рому шел через ущелье Таза. Сношения же с Сале, где незави-
симые городские власти оказывали упорное сопротивление пор-
тугальской агрессии, стали крайне затруднены. В итоге в пер-
вых десятилетиях XVI в. «атлантический фасад» Магриба пред-
ставлял собой сплошную линию фронтейрас, ощерившуюся кре-
постями, откуда не только велось зоркое наблюдение за мор-
скими водами, но и совершались беспрерывные вылазки во
внутренние территории Марокко. Один из самых глубоких рей-
дов был совершен в 1515 г., когда португальцы вместе со всту-
пившими с ними в союз племенами кочевников дошли до само-
го Марракеша и напали на бывшую столицу Альмохадов27.
Фронтейрас были призваны защищать морские коммуника-
ции и территориальные приобретения Лиссабона в Африке не
только от нападений мусульман, но и от европейских конкурен-
тов. Наиболее опасным соперником для Португалии стала Ис-
пания. Вскоре после унии Кастилии и Арагона, ознаменовавшей
рождение нового государства, она начала предпринимать шаги
к установлению контроля над Магрибом, надеясь приостановить
продвижение португальцев в Африке и, кроме того, приобрести
оперативную базу для осуществления своих широких захватни-
ческих планов в средиземноморской зоне.
С этой целью на марокканском побережье был ^укреплен
военный форт Санта-Крус-де-Мар-Пекенья, основанный еще од-
ним из прежних владельцев Канарских островов. (Они были
завоеваны в 1403 г. французом Бетанкуром, вассалом кастиль-
ской короны, многократно перепродавались, уступались разным
сеньорам, пока не перешли в 1477 г. в руки Изабеллы Кастиль-
ской и Фердинанда Арагонского.) Обладание важной крепость
на пути в Судан дало основание царственной чете претендова
152
на все африканские земли как принадлежащие Испании «по
прав)’ завоевания» [99, с. 437]. Стремясь подорвать португаль-
скую монополию на торговлю с Золотым берегом, «католические
короли» стали посылать туда свои эскадры (как это было в
1475—1476 гг.), поощрять полуторговые, полупиратские рейды
частных судовладельцев, которые пытались захватить порту-
гальские корабли, нагруженные золотом и чернокожими ра-
бами.
Однако силы конкурирующих морских держав тогда были
еще равны. И задолго до появления знаменитой папской бул-
лы, разделившей земной шар на сферы влияния двух иберий-
ских государств, Испания и Португалия приступили к перего-
ворам об улаживании конфликтов, возникших из-за Магриба.
Так, по толедскому договору от 1480 г. были подтверждены
права Португалии «на земли Гвинеи, на все острова — как уже
открытые, так и те, которые будут открыты впредь до Канар-
ских островов, к югу до Гвинеи и на завоевание королевства
Фес» [99, с. 432]. Соглашения, неоднократно возобновлявшиеся
вплоть до 1509 г., наложили ограничения на деятельность Ис-
пании у Атлантического побережья Африки, но зато дали ей
свободу рук в центральных и восточных областях Магриба, чем
Испания и воспользовалась, хотя открытия Колумба на время
отвлекли внимание Изабеллы, горячей сторонницы агрессивных
действий, от колониальных проектов в Африке. Однако в 1507 г.
был оккупирован порт Бадис, стоянка венецианских и генуэз-
ских кораблей, на месте которого испанцы возвели крепость
Пеньон де Велес. В 1509—1511 гг. бывший духовник королевы,
кардинал Хименес, выполняя ее завещание, снарядил на собст-
венные средства экспедицию в Африку под предводительством
Педро де Наварро. За два года в полосе от Мелильи до Бужи
испанцы создали цепь своих опорных пунктов (пресидиос). Под
их контролем оказалось большинство крепостей и портов Сред-
него Магриба, хотя, подобно португальцам, они не помышляли
о завоевании всех внутренних территорий, ограничиваясь поис-
ком союзников среди вождей арабских племен. Захват г. Три-
поли создал меж тем угрозу и тунисскому государству.
Одни города Средиземноморского побережья управлялись
начальниками испанских гарнизонов, в других власть остава-
лась в руках мелких автономных правителей—султанов или
выборных шейхов, признавших, как, например, Абу Хамму из
рода тлемсенских Абдельвадидов, сюзеренитет испанской ко-
роны.
Контроль над значительной частью прибрежных земель Маг-
риба Испания удерживала до конца XVI в., тем более что в
1534 г. под ее покровительство перешли тунисские Хафсиды.
Правда, не прошло и десяти лет после экспедиции Педро де На-
варро, как несколько важнейших крепостей, в том числе г. Ал-
жир, были захвачены турецкими корсарами. Но хотя 1520 год
^считается официальной датой основания Алжирского «регентст-
153
ва» — провинции Османской империи, на протяжении почти
столетия в Магрибе шла неутихавшая испано-турецкая война
Ее события, конечно, теряются на фоне кругосветных плава-
ний, крупных морских и сухопутных сражений, отметивших
первые вехи в эпопее колониального раздела мира. Недаром
американский востоковед А. Хесс назвал свою книгу «Забытая
граница», имея в виду фронт борьбы между Османской импери-
ей и ее могущественным соперником Испанией, проходивший
в XVI столетии через Магриб [392]. Их война приобрела тем
более разрушительный характер, что раздробленные государ-
ства Северной Африки, превратившиеся в калейдоскоп удель-
ных княжеств, автономных городов, племенных конфедераций,
оказывались в лагере то одной, то другой из воюющих на их
территории держав. В этой обстановке подняли голову кочевые
вожди. В районах, где помощи от центральных властей уже не
приходилось ждать, таких, как Риф, формально входивший в
государство Ваттасидов, задачу организации сопротивления
иноземным захватчикам брали на себя религиозные братства,
далеко не всегда находившиеся в мирных отношениях друг с
другом. Вместе с тем попытки магрибинцев отстоять незави-
симость вызвали возрождение духа средневекового мусульман-
ского рыцарства. Тут и там появлялись отважные муджахиды,
не пренебрегавшие и пиратским промыслом, среди которых бы-
ло немало беженцев из павшей в 1492 г. Гранады.
Таким образом, на карте Магриба возникали и исчезали
феодальные полугосударства, образовывались новые. Вот что
писал, например, в 1525 г. аль-Ваззан о Тетуане: Его отстроил
и вновь заселил гранадский капитан, который прибыл в Фес
вместе с королем Гранады, после того как Гранаду взял дон
Фернандо, король Испании. Этот капитан был превосходным
воином и совершал много подвигов в войнах. Ему было разре-
шено восстановить власть в Тетуане и пользоваться ею...
Он вновь отстроил все стены, приказал возвести неприступную
цитадель и окружил все это рвами. В дальнейшем он неустан-
но сражался с португальцами и часто наносил большой урон
Сеуте, Ксару и Танжеру. Он постоянно имел 300 всадников.
Все они были гранадцами — цветом Гранады. С ними он совер-
шал нападения на эти области и брал в плен многих христиан,
которых держал в тюрьмах и изнурял бесконечными фортифи-
кационными работами... Сейчас его город в руках его внука,
храбрейшего человека {19, с. 190—191].
Многие порты Магриба, оккупированные в XV—XVI вв. ис-
панскими и португальскими солдатами, еще долго оставались
в руках иноземцев. Однако происшедшие почти одновременно
события — появление в Тунисском заливе флотилии османского
адмирала Синан-паши, изгнавшего испанцев из Ифрикийи
(1574 г.), и «битва трех королей» при Эль-Ксар-эль-Кебире
(1578 г.), где погибла большая португальская армия, вторг-
шаяся в Марокко,— положили конец развернутой агрессии ибе-
154
рийских государств в Северной Африке. Причем обращает на
себя внимание тот факт, что обе победы были связаны с весь-
ма существенными внешними обстоятельствами — вмешатель-
ством Османской империи, ослаблением самой Португалии, уже
терявшей блестящее, но кратковременное положение владычицы
морей. В дальнейшем в сложной системе торговых, дипломати-
ческих, военных контактов стран Северной Африки с внешним
миром на первый план выдвигаются Англия, Голландия, Фран-
ция, при всех своих взаимных столкновениях совместными уси-
лиями содействовавшие оттеснению испанского дома Габсбур-
гов из сферы африканской политики.
В этой связи позволительно задаться вопросом: какое
место занимает почти двухсотлетний период между падением
Сеуты и «битвой трех королей» в истории изучаемого нами ре-
гиона? Вторжение в Магриб держав Пиренейского п-ова —
инерция катившейся на юг Реконкисты и второстепенный эпи-
зод в шедшей своим ходом истории государств Северной Аф-
рики или поворотный пункт в ее судьбе?
Опираясь на положения классиков марксизма, советский
востоковед Н. А. Симония выделил три стадии раннего коло-
ниализма, осуществлявшегося до промышленного переворота в
Европе: феодально-колониальную экспансию португальско-ис-
панского типа (когда наблюдался «вынос» наиболее отсталых
компонентов европейской экономической структуры вовне и им-
пульсы, исходившие из центра становления капиталистического
способа производства, вызывали на периферии усиление кре-
постнических и рабских методов эксплуатации), начальный этап
торгово-колониальной экспансии, образцом которой служит
внешнеэкономическая политика Голландии и Англии, и, нако-
нец, заключительный этап, явившийся вместе с тем на рубеже
XVIII—XIX вв. переходом к окончательному становлению соб-
ственно колониальной системы [213, с. 174—180]. Можно счи-
тать, что в отличие от стран Ближнего Востока, где на исходе
средних веков сохранение военной мощи, перешедшей от мам-
люкского Египта к Османской империи, и централизованной по-
литической организации еще создавало видимость устойчивости
восточнофеодальной структуры, Северная Африка испытала на
себе воздействие всех названных трех типов раннего колониа-
лизма, прежде чем в середине XIX в. она стала объектом эко-
номической и военно-политической экспансии Франции, дей-
ствовавшей уже с использованием полного арсенала методов,
характерных для колониальной политики зрелого капита-
лизма.
Хотя захватчики, пришедшие с Пиренейского п-ова, были в
конечном итоге вытеснены из Северной Африки (ценой ее под-
чинения османскому влиянию, усиления консервативных сил
в лице религиозных братств, местных «святых» — марабутов и
т. д.), столкновение магрибинского общества с феодально-ко-
-лониальной экспансией изменило облик цивилизации Араб-
1"5
ского Запада до неузнаваемости. Поэтому не будет ошибкой
говоря о доколониальном социуме Магриба, различать два уров-
ня: первый доколониальный уровень — общество накануне ис-
пано-португальской агрессии (применительно к отдельным об-
ластям региона хронология не совпадает, но условной датой
можно считать 1415 г.) и второй доколониальный уровень — со-
циально-экономические и политические структуры, сложившие-
ся в канун французской колонизации (в целом вторая четверть
XIX в.). Основание для такой дифференциации дают как раз
те внутренние изменения, которые произошли за время, когда
государства Магриба стояли перед реальной опасностью пре-
вратиться в первые колонии в афро-азиатском мире. Причем
эти изменения коснулись материального производства, усилив
в обстановке все разгоравшихся войн пагубное воздействие ко-
чевой периферии на агросферу, тенденцию к депопуляции, осо-
бо остро дававшую себя знать в приморских районах, где на-
селение эвакуировалось из оккупированных городов, бежало из
прилегающих к ним сельских районов, вымирало от эпидемий
и голода; они затронули и культуру, сказавшись в прекраще-
нии (почти полном в XVI столетии) творческой деятельности,
кроме ориентированной на религию, в обеднении духовной
жизни. Отставание от Европы стало проявляться в тех сфе-
рах, где общество средних веков с наибольшей силой раскры-
ло свои возможности (медицина, точные науки, философия, в
частности проблемы логики и познавательной деятельности, на-
конец, география, в которой арабы, в том числе магрибинцы,
проявили талант, как ни один другой народ). Немаловажную
роль играло то обстоятельство, что местные правители, будь то
лидеры мелких марабутских государств или султаны Саадиды,
пришедшие к власти в Марокко в ходе борьбы на юге страны
против португальцев, ставя на первое место военные интересы,
возобновили традиции воинствующего ислама, обратившего свое,
острие и против представителей знания.
Для доказательства этого тезиса необходимо обратиться к
культурологическим характеристикам общества. На широком
материале в рамках настоящей работы это сделать невозмож-
но. Мы ограничимся одним, однако самым ярким памятником —
историко-философским сочинением, написанным в конце XIV в.
Ибн Халдуном аль-Магриби (1332—1406). Памятник этот не
только является сокровищницей фактов, «известий», почерпну-
тых автором из многих, не дошедших до нас хроник, но и дает
анализ материала на высоком уровне обобщения, иными сло-
вами, позволяет судить об универсальной картине мира, какую*
могло создать рациональное научное мышление того времени.
Кроме того, он интересен тем, что воссоздает модель социаль-
ной среды, в которой формировалась мысль, определялись умо-
настроение и характер личности историка — потомка севильских
эмигрантов, обосновавшихся в Тунисе еще при Альмохадах, ис-
пробовавшего в жизни роли придворного писца, везиря, кон-
156
дотьера, улема, погруженного в ученые беседы, и являвшего-
ся— позволим себе такое утверждение — типичным носителем
традиций магрибинской городской культуры.
ОБРАЗ АРАБСКОГО ЗАПАДА В УЧЕНИИ О ДИАЛЕКТИКЕ
ИСТОРИИ ИБН ХАЛДУНА АЛЬ-МАГРИБИ
В распоряжении исследователей, занимающихся средневе-
ковьем Северной Африки, имеется уникальный источник — об-
ширный трактат «Мукаддима» («Пролегомены»), принадлежа-
щий Абдеррахману ибн Халдуну аль-Магриби28, создателю пер-
вой известной нам теории, постулирующей экономическую обу-
словленность исторического процесса. Этот памятник уже в те-
чение ста с лишним лет после появления первых французских
переводов, за которыми последовал поток разнообразных и про-
тиворечивых комментариев, привлекает неослабевающий инте-
рес. В последние годы к нему все чаще обращаются предста-
вители прогрессивной, в том числе марксистской, интеллиген-
ции арабских стран. В советской литературе он был подверг-
нут наиболее обстоятельному анализу С. М. Бациевой, которая,
однако, изучала «Пролегомены» прежде всего с гносеологиче-
ской точки зрения29. В таком же ключе написаны и многие
работы современных зарубежных ученых, посвященные Ибн
Халдуну. Следует оговориться, что информативное значение со-
чинений Ибн Халдуна в качестве источника для конкретных ис-
торических исследований оценено давно. Среди советских ара-
бистов, как мы уже отметили, наиболее полно фактический ма-
териал, содержащийся в основном труде Ибн Халдуна «Китаб
аль-ибар», использован Н. А. Ивановым в статьях, посвящен-
ных магрибинской икта [150; 155]. На Ибн Халдуна опирались,
и многие французские специалисты по Северной Африке, начи-
ная с Ж. Марсе [433]. Однако конкретные сведения черпались
в основном из второй части указанного сочинения.
Поясним, что капитальный труд Ибн Халдуна, имеющий об-
щее название «Китаб аль-ибар» («Книга назидательных при-
меров из истории арабов, персов и берберов и их современни-
ков, имевших большую власть»), распадается на две части.
Одна из них, собственно теоретическая, известна в европейской
литературе под названием «Пролегомены» («Введения»). Дру-
гая, составляющая как бы приложение к предыдущей, осве-
щает историю отдельных народов и государств. Связанные меж-
ду собой, но фактически самостоятельные, части «Китаб аль-
ибар» различны по структуре. Если конкретно-историческая бо-
лее или менее традиционна по своей композиции и строится на
последовательном изложении событий, связанных с прошлым
той или иной династии, то вводная (составляющая в послед-
нем бейрутском издании текст объемом в 1170 с.) разделена
на тематические главы, в которых рассматриваются узловые, с
157
точки зрения автора, проблемы: об историческом знании, о че-
ловеческом обществе, стадиях его развития и местах обитания
(«климатах»), о происхождении государства, о способах добы-
вания жизненных средств, потреблении и прибыли, наконец
«о том, что науки и обучение им—естественная функция со-
циального существования людей». (Факты из прошлого и со-
временной автору действительности Магриба здесь даются в
качестве иллюстраций.)
При этом в отличие от гуманистов Возрождения, заслуга
которых, как пишет автор исследования о Макиавелли К. Дол-
гов, состояла в том, что, создавая основы нового мировоззре-
ния, они выдвинули на первый план «политику как самую дей-
ственную общественную силу истории» [142, с. 224], Ибн Халдун
аль-Магриби, опережая европейскую мысль, выступил с обосно-
ванием тезиса о примате экономических процессов.
Творчество Ибн Халдуна аль-Магриби, являющее собой вер-
шину развития классической арабской философии, во многом
подтверждает тезис Л. И. Рейснера (одного из авторов упомяну-
той выше коллективной монографии) о высочайшем потенциале
цивилизации Востока и превосходстве средневекового «восточ-
ного» общества над «западным», хотя в данном случае (при
сравнении с Северной Африкой) относительное отставание Ев-
ропы обнаруживается в сфере экономики лишь до XI—XII вв.,
а в сфере духовной жизни — до Кватроченто.
Литературное наследие Ибн Халдуна представляет поэтому
особый интерес как продукт и отражение эпохи кризиса, того
переломного момента в истории общества, когда обнажаются и
приходят в столкновение противоречивые факторы: поступа-
тельной динамики, с одной стороны, и инверсии, стагнации,
«движения вспять» — с другой.
Для понимания особенностей памятника небезынтересна ис-
тория его создания. «Пролегомены» были написаны в 1375—
1378 гг., когда Ибн Халдун, оставив бурную политическую дея-
тельность при дворах магрибинских владетелей (от имени кото-
рых он выступал и в качестве дипломата, организовывавшего
поддержку арабских племен, и в качестве их предводителя в
бою), затворился в крепости Калаат Саляма, чтобы изложить
на бумаге свои мысли. Скрывшись от воюющих между со-
бой султанов, каждому из которых он служил министром и
каждого предавал (теряя, как полагает Ив Лакост, надежду
найти «просвещенного деспота»), Ибн Халдун в течение четы-
рех лет, проведенных в уединении под покровительством ста-
рого друга, одного из арабских вождей, формулирует свою ис-
торико-философскую концепцию. При этом, осознавая эвристич-
ность предлагаемого способа анализа, в главе «О пользе
науки история» он так и говорит: «Я создал новый метод...»
Свой метод он старается растолковать читателю, уточняет
смысл вводимых категорий (поэтому местами текст «Мукадди-
мы» носит дидактический характер). И лишь позднее, вериув-
.158
шись в родной Тунис, а затем переселившись в Египет, где за-
нял должность кадия, автор завершает, уже пользуясь много-
численными источниками, рукописями своих предшественников,
вторую, близкую по типу к хроникам часть своей обширной ра-
боты, задуманной как всемирная история.
Обращаясь к читателю на первых страницах «Мукаддимы»,
автор пишет, что «история до сих пор не была повествованием
о человеческом обществе, которое осваивает [природу] мира, и
о соответствующих характеру этого освоения состояниях».
В исторических сочинениях много заблуждений и небылиц. Его
предшественники, подчеркивает Ибн Халдун, не умели отде-
лить в передаваемой информации, то, что в ней правдиво, от
того, что ложно. Заблуждения историка, мешающие его про-
ницательности, имеют свои причины. «Среди них—неспособ-
ность постичь соотношение между видимостью и действитель-
ностью... а также стремление приблизиться к власть предержа-
щим, снискать их милости восхвалением и лестью». Но глав-
ный источник ложных представлений, по словам Ибн Халдуна,
незнание естественных законов общественного бытия. «Ведь
всякое явление имеет собственную природу, заключенную в нем
самом и в связанных с ним обстоятельствах» [86, т. 1, с. 46—50].
Размышления автора «Мукаддимы», особенно в разделах,
объединенных под названием «Книга о природе социальной
жизни», отличаются обобщенным, в основном абстрактно-теоре-
тическим характером, поскольку Ибн Халдун и видел в дан-
ном случае свою задачу в выявлении всеобщих закономерностей
движения социального естества (умран), изменения его содер-
жания и формы. Однако при всей широте подхода автора и его
стремлении найти единую суть исторической динамики он опи-
рался прежде всего на свои личные наблюдения и знания, наи-
более глубокие в том, что касалось именно Магриба.
Сведения Ибн Халдуна о европейских странах, их истории
и современной ему действительности, как явствует хотя бы из
приведенных нами ниже фрагментов текста, были весьма огра-
ниченны: он судит о состоянии цивилизации в странах Севера,
лежащих за Румейским (Средиземным) морем, главным обра-
зом «по положению купцов-христиан, прибывающих к мусуль-
манам Магриба». Естественно, что он только по слухам и рас-
сказам мог знать и о жизни в «далеких странах Востока», хотя
магрибинцы XIV в., возможно, ее представляли себе даже луч-
ше, чем европейскую. (Характерно, что современник Ибн Хал-
дуна, уроженец Танжера Ибн Баттута, последний представи-
тель блестящей плеяды средневековых арабских географов, в
своих путешествиях добрался до Китая, но не посетил ни одной
европейской страны 30.) Все это говорит о том, что даже самые
отвлеченные рассуждения Ибн Халдуна базируются прежде все-
го на опыте («примерах») минувших веков Магриба и отра-
жают реалии той исторической среды, в которой жил сам автор.
Объектом анализа Ибн Халдуна является социальная ма-
159'
терпя, которую он видит в состоянии дихотомии, выделяя два
типа «общения»: бадв — хадар (синонимично употребляются
термины «бидавва» — «хидара»), а движущую силу трансфор-
маций усматривает в диалектике их развития, взаимоодолении
[86, т. 1, с. 57].
Весьма существенным для анализа содержания памятника
является адекватный перевод этих терминов. Надо сказать, что
узловые в «Пролегоменах» Ибн Халдуна понятия «бидавва» и
«хидара» в переводах на европейские языки, в том числе рус-
ский, передавались различно: деревня — город (ville et la cam-
pagne), пустыня — оседлая культура (desert — sedentary cultu-
re), примитивность и цивилизация, сельская и городская жизнь,
бедуины и горожане [44; ПО; 111; 156; 427].
На наш взгляд, все эти варианты перевода (с учетом мно-
гозначной семантики слов) по-своему оправданны, но местами
искажают подлинный смысл оригинала, если однажды выбран-
ный эквивалент выдержан при передаче всего текста. (А имен-
но к этому, как правило, стремились интерпретаторы, в том чис-
ле Ф. Роузентал, автор английского, наиболее полного из новей-
ших переводов «Мукаддимы» на европейские языки.) Так с лег-
кой руки де Слэна, благодаря которому труды Ибн Халдуна
в середине прошлого века стали известны широкому кругу ев-
ропейских востоковедов, в научной литературе закрепилось не
совсем верное, во всяком случае, упрощенное представление,
что автор «Китаб аль-ибар» вывел закон неумолимого повторе-
ния периодов возвышения и гибели культур (цивилизаций), про-
тивопоставляя в своей теории циклизма изнеженного горожани-
на, чья любовь к роскоши и есть причина распада, неизбежного
возвращения цивилизации на круги своя, и воинственного бе-
дуина, с жадностью взирающего из пустынь на блага город-
ской жизни. В силу привычки к праздности горожанин беззащи-
тен перед лицом врага. Но, в свою очередь, и бедуин, завладев
городом, постепенно приобретает порочный вкус к роскоши, из-
неживается, утрачивая «асабийю» — обычно этому термину да-
ют эквивалент «сплоченность», «сила племенного духа» (soli-
darite tribale; у Роузентала — groop feeling). И колесо истории
делает новый поворот на месте.
Но если принять такую трактовку, непонятным становится
весь комплекс рассуждений историка (см., например, главу чет-
вертую «Мукаддимы») о том, что город, точнее, городская куль-
тура (умран хидари) есть концентрация труда, специализиро-
ванных занятий и в этом его отличие от внегородской среды
(умран бидавви).
О. Г. Большаков в комментарии к статье С. М. Бациевой
«Бедуины и горожане в ,,Мукаддиме“ Ибн Халдуна» справед-
ливо заметил, что бедуины Ибн Халдуна не всегда кочевники
[110, с. 325]. Добавим, что эта категория у автора «Мукадди-
мы» всегда шире, чем кочевая степь, кочевой образ жизни; гово-
ря же о кочевниках, как таковых, он — согласно понятиям и
Д60
языку магрибинцев XIV в., да и более поздних времен — назы-
вает их просто арабы (или бадву-ль-араб).
Однако в рассуждениях Ибн Халдуна на самом деле нет и
антитезы «город — деревня» в том смысле, в каком эти слова
звучат для человека европейской культуры нового времени.
Вполне очевидно, что терминология Ибн Халдуна, не всег-
да простая для нашего восприятия, должна была соответство-
вать привычным представлениям его соотечественников и языку
науки, сложившейся в эпоху создания памятника. В связи с
этим следует отметить, что основные термины, которыми поль-
зуется Ибн Халдун, соотносятся каждый с целой группой по-
нятий и именно поэтому многократно изменяется их смысл по
мере перехода от одного уровня рассуждений к другому.
В арабском языке слова от корня б-д-в обычно соответствуют
явлениям, связанным с пустыней, кочевническим образом жиз-
ни (отсюда и бедуины), но в словоупотреблении, характерном для
стран Магриба, в том числе и в современной лексике, они озна-
чают сельскую среду вообще: сельскую местность (бадия), гру-
бость, культурную отсталость (бадавия) 31.
Весьма характерно, что у Ибн Халдуна отсутствует проти-
вопоставление деревни и города с точки зрения хозяйственной
специализации — как земледельческих и неаграрных поселений.
Напротив, он подчеркивает, что только тот правитель мудр, ко-
торый основывает город (и здесь употреблено однозначное сло-
во «мадина») с учетом возможности ведения сельского хозяй-
ства, иначе город гибнет. Противопоставляются же в логической
схеме Ибн Халдуна два начала — бидавва и хидара,— которые
являются составными частями двуединой сущности «умран»
(население, общество, цивилизация) 32 и на уровне абстракции
отличаются друг от друга как недифференцированное простое
и структурированное сложное. Оба термина несут различную
смысловую нагрузку в зависимости от контекста.
В одних случаях это сельская среда и город, но различае-
мые не по признаку экономических функций, а как символы
•определенных качеств жизни, две модели культуры. В иных —
это производство на уровне, обеспечивающем удовлетворение
«необходимейших» потребностей (хадажат дарурийя), с одной
стороны, и сложное хозяйство с разнообразием наук и реме-
сел— с другой. (Поэтому Ибн Халдун указывает, что некото-
рые города далеки от совершенной цивилизации и по укладу
жизни скорее относятся к разряду бидавва.)
Наконец, парные категории «хидара — бидавва» (хадар —-
бадв) могут выступать как различение высокоорганизованной
цивилизации и первичного общества, находящегося в стадии
становления, сохраняющего племенное самосознание и связи.
Хидара в данном случае приобретает значение «государство,
развитая политическая структура». Отсюда и заключение авто-
ра: хидара — предельное развитие и «снятие» бидавва, а госу-
дарственное, династическое устройство (дауля) — предельное
11 Згк. 115 161
развитие и отрицание, конец асабийи, т. е. силы племенной со-
лидарности [86, т. 2, с. 661].
Обращает на себя внимание, что в понятийной системе Ибн
Халдуна хидара в какой-то мере совпадает с категориями «по-
лис», «полития» Аристотеля (который Ибн Халдуну, как и
другим арабским ученым, был хорошо известен). Близки и
представления обоих философов о том, что городская жизнь и
государственность (политическое устройство) есть высшая фор-
ма человеческого объединения, «общения». Так, на первых же
страницах «Политики» Аристотель говорит, что «всякое госу-
дарство представляет собой своего рода общение, всякое же
общение организуется ради какого-либо блага» [13, с. 376].
И далее: «Общество, состоящее из нескольких селений, есть
вполне завершенное государство, достигшее, можно сказать, в
полной мере самодовлеющего состояния и возникшее ради по-
требностей жизни, но существующее ради благой жизни. Отсюда
следует, что всякое государство — продукт естественного воз-
никновения, как и первичные общения: оно является заверше-
нием их...» [13, с. 378]. Однако в отличие от Аристотеля магри-
бинский мыслитель делает особый упор на экономических каче-
ствах «общения» более высокого и более низкого уровня (соот-
ветственно хидара и бидавва). Например, раздел 17 главы чет-
вертой он открывает фразой: «Городская культура (хидара)
обычно возникает как вторичное по отношению к элементарно-
му образу жизни человеческого сообщества и бесконечно диф-
ференцируется сообразно различиям в богатстве и размерах
(букв, величине и малости.— М. В.) народов. Она зиждется на
специализации ремесел, а от каждого занятия требуется углуб-
ление искусности» [86, т. 2, с. 656].
Таким образом, по определению Ибн Халдуна, городская
цивилизация (умран хидарий) есть средоточие труда, множест-
ва трудов, «ибо произведенное совместными усилиями много-
кратно превышает необходимое для данной группы» [86, т. 2,
с. 641]; а город, носитель высших качеств жизни, есть концен-
трация разнообразных, специализированных занятий, наук и
ремесел, включая ремесло земледелия (синаату-ль-филляха).
Разницу между более высоким уровнем общения, цивилизаци-
ей городского типа и ее противоположностью, бидавва, автор
видит в том, что в негородской среде мало покупают и продают,
там мало ремесел (занятий), кои являются «причиной» при-
были. У «селянина» (бидавви) нет больших доходов, «так как
он живет в местах, где рынок не предъявляет спроса на про-
дукты [сложного] труда; у себя дома, где быт непритязателен
и нет привычки к иным благам, помимо пропитания, он спо-
собен обеспечить свое существование малостью трудовых за-
трат; поэтому в деревне могут обойтись и без денег» [86, т. 2,
с. 650]. В городе же, настоящем, многонаселенном городе
(мыср), рынок активен, производится все необходимое — хлеб,
подобные ему продукты и все относящееся к «роскоши», будь-
162
то приправы, фрукты или одежда, домашняя утварь, постройки
и т. д. «За редким исключением, здесь не найдешь людей, ко-
торые не занимались бы выращиванием зерна в самом городе
или поблизости от него. Это необходимость». А возделыванием
других культур и производством ремесленных изделий занима-
ются немногие. И при прочих равных условиях (если не случит-
ся засуха) цены в городе на главные съестные продукты низки
по отношению к ценам на прочие предметы, стоимость кото-
рых растет по мере увеличения численности населения и рас-
ширения спроса [86, т. 2, с. 646—649]. Вполне очевидно, что в
этой плоскости, когда речь идет о структуре воспроизводства,
понятие «деревня» (бадв) у Ибн Халдуна ассоциируется с на-
туральным хозяйством, тогда как город, вместилище совершен-
ной цивилизации,— это рынок, где вступают в обмен разнооб-
разные товары и слиты воедино земледелие и ремесло.
Автор пишет, например, что люди, принадлежащие к общест-
ву типа бидавва, «не имеют дирхемов и динаров, заменяют их
при обмене скотом, продуктами земледелия и животноводства.
При этом они нуждаются в городах, в то время как горожане
вступают в отношения обмена с сельскими жителями только
для получения ненасущного и менее необходимого» (перевод
С. М. Бациевой [111, с. 167]).
Итак, текст «Мукаддимы» лишний раз подтверждает тот
вывод, который можно сделать уже на основе географической
литературы, а именно: в условиях Северной Африки средне-
вековый город, сохранивший определенные черты своего архе-
типа, античной земледельческой общины-полиса, воплощал в се-
бе средоточие отношений товарного обмена, взаимосвязанных
аграрных и промышленных занятий. И эти исторические реа-
лии получили отражение в сознании, мыслительных категориях,
даже в самом языке людей средневековья, воспринимавших
земледелие (развитое, «искусное» земледелие) и городской ук-
лад как органическое целое.
Конечно, сельскохозяйственные функции были присущи лю-
бому традиционному, доиндустриальному городу, аграрно-ре-
месленные поселения хорошо известны и Сирии, и Турции, и
странам Балканского п-ова. Но все же есть основание говорить
о специфике Магриба, где неразрывность земледельческой и
торгово-ремесленной сферы, составлявшая важнейшую качест-
венную характеристику позднеантичного города Римской Афри-
ки [141, с. 60], прочно вошла в ткань социальной жизни му-
сульманского средневековья. Во всяком случае, к магрибинскому
материалу трудно приложить сформулированное О. Г. Боль-
шаковым (опиравшимся прежде всего на пример Каира) опре-
деление, согласно которому функцией средневекового ближне-
восточного города являлась концентрация прибавочного продук-
та, созданного в деревне, а торгово-ремесленное население
жило в основном за счет перераспределения этого продукта, по-
ступавшего по каналам земельной ренты, сбора налогов и по-
Ю*
163
лучения излишка, образующегося вследствие неэквивалентно-
сти товарообмена между городом и деревней [118, с. 10, 298].
Не менее важное место в понятийном аппарате Ибн Халду-
на занимает устойчивый бином, образованный словом ахваль
(сила, могущество или условия, возможности) в сочетании с
производными от глагола иттасаа (расширяться, возрастать).
С. М. Бациева, так же как и английский арабист Ф. Роузентал
[44], дает термину эквивалент «улучшение условий жизни». Од-
нако смысл этой часто употребляемой автором категории, на
наш взгляд, ближе всего стоит к понятию «ресурсы, внутренние
силы, потенция общества (цивилизации)».
Рост внутренних ресурсов того или иного народа (ахль, ум-
ма) соответствует фазам перехода из состояния бадв в состоя-
ние хадар, иначе говоря, от первичного «общения» к полити-
ческому, городскому. И это императив истории. Но порой у
Ибн Халдуна «город» предстает в своем отрицательном качест-
ве: цивилизованное общество готовит себе погибель, стремясь
к созданию и потреблению все большего количества ненасущ-
ных благ (в современных понятиях — к увеличению доли не-
производственного потребления). Цивилизация, пишет автор,
это орошение и сады, но, когда в садах начинают растить для
услады глаз померанец, апельсинное дерево с горьким плодом,
«знай, что близок час заката». Дело в том, что в динамичной,
изменчивой картине мира, созданной на страницах «Введений»
Ибн Халдуна, субстанция хадар амбивалентна, ибо, достигнув
высокого уровня, культура, облеченная в форму государства,
чревата «порчей», злом. В таком контексте город с его поро-
ками выступает как антитеза сельской простоты («Бидавва бли-
же к добру»,— говорит Ибн Халдун), точно так же как сла-
бость отвыкшего от оружия горожанина полярна боевому духу
«бедуина», а беззаконие, царящее в разлагающемся государ-
стве,— противоположность справедливых норм правопорядка,
которым верен только еще восходящий к вершинам власти ро-
доначальник династии, создатель государства.
Поскольку крайности смыкаются и переходят одна в дру-
гую, государства (династии) переживают периоды, подобные
биологическим возрастам человека: от молодости к зрелости и
одряхлению. Таким образом, в системе рассуждений, касающих-
ся эволюции государства, Ибн Халдун действительно формули-
рует идею повторения событий, круговорота, кстати в разных
вариантах выдвигавшуюся еще историками древности, начиная
от живших на разных концах планеты Полибия и Сыма Цяня
(см. [166, с. 47—76]), зазвучавшую спустя века в сочинениях
философов нового времени и с особой силой — в кризисные мо-
менты жизни общества. Сравни с триадой Макиавелли: «Прин-
ципат легко становится тиранической формой правления, власть
оптиматов с легкостью становится правлением немногих, а на-
род без труда склоняется к вольному поведению» (цит. по [207,
с. 367]) — или с мыслью Джамбаттисты Вико о том, что все
164
народы мира переживают периоды, аналогичные трем циклам
жизни человека, по прошествии которых возвращаются в пер-
воначальное состояние. Однако историческая теория Ибн Хал-
дуна многопланова; цикличность в его модели — лишь одна из
возможных закономерностей движения, не исключающая и по-
ступательную динамику как вещественной основы социального
бытия, так и его обличья.
Следуя разработанной в арабской философии (школой «во-
сточных перипатетиков») концепции о единосущности материи
и формы, Ибн Халдун, перенося это представление на социаль-
ную реальность, подчеркивает, что государство, политическая
власть, есть форма, содержащаяся в самой материи — цивили-
. зации [86, т. 2, с. 661]. Сильное государство, согласно Ибн Хал-
дуну, возникает на базе высокоорганизованной культуры (хи-
дара), а та в не меньшей степени зависит от прочности порож-
денной ею политической структуры и выигрывает от продолжи-
тельности существования «династий» [86, т. 2, с. 656].
Государство же, пишет Ибн Халдун, способно подорвать
свою основу, когда людей, помогавших династическому роду ут-
вердиться, «заменяют обласканными приспешниками», а госу-
дарь «уничтожает своих политических противников, убивая од-
ного за другим». Став деспотом, государь незаконно конфиску-
ет имущество подданных, стремится применять подневольный
труд, непомерно увеличивает налоги, а казна изобретает все но-
вые и новые, и тогда «многие отвратятся от трудов», видя ма-
лую пользу для себя от стараний. На определенном этапе все
достигает критического предела, и начинается процесс деграда-
ции хозяйства, экономической базы государства, его культуры,
а с нею гибнет и династия [86, т. 1, с. 493—495]. Таков, соглас-
но Ибн Халдуну, механизм круговорота возвышения и гибели
династий, определенных надстроечных структур, но не цивили-
зации, как таковой, поскольку в самом широком, мировом мас-
штабе в ней он видит бесконечные возможности развития. Ведь,
по Ибн Халдуну, цивилизация возникает как вторичная форма
социального бытия по отношению к первичной, базирующейся
на труде, удовлетворяющем лишь насущные потребности, слабо
дифференцированном, не создающем прибыли и накоплений.
Однако прогресс не всегда и не везде является однонаправлен-
ным, вечно поступательным движением. Применительно к Маг-
рибу эпоха жизни самого автора, вне
ставляется ему как фаза нисходящего
ее материально-производственной и
И одну из важнейших причин упадка,
ладании первичного начала, бидавва
элементарных социальных форм), историк видит в сокращении
численности населения и снижении его плотности, сравнивая
положение беднеющего Магриба с благополучием стран «север-
ной стороны», а также Египта и далеких многолюдных госу-
дарств Востока.
Следует заметить, что во времена Ибн Халдуна экономика
165
всякого сомнения, пред-
развития цивилизации в
политической сущности,
выражавшегося в возоб-
(упрощенного хозяйства,
мамлюкской державы еще находилась на подъеме; и в XIV в
несмотря на пандемию чумы, Египет (во всяком случае, Каир?
переживал демографический рост; однако уже в начале следую-
щего столетия ученик Ибн Халдуна, знаменитый аль-Макризи
фиксирует резкую депопуляцию. Судя по его словам, в стране
осталось вместо 10 тыс. деревень всего лишь 2 тыс. с неболь-
шим, и автор связывал причину разрухи с тем, что казна пере-
стала заботиться о поддержании султанских плотин, которые
«как бы городские стены» вокруг местных плотин, а те — «что
дома внутри стены...» (см. [211, с. 211]).
Во многих разделах «Мукаддимы» Ибн Халдун развивает
мысль о том, что богатство общества зиждется на труде, его
количестве и концентрации, а следовательно, зависит от насе-
ленности (кясрату-ль-умран), или, как мы сказали бы, от де-
мографического фактора. Наиболее последовательно свою кон-
цепцию Ибн Халдун излагает в § 14 четвертой главы «Мукад-
димы», где он приводит в качестве примера взаимосвязи меж-
ду состоянием цивилизации и населенностью страны Ифрикийю,
которая нищает по мере того, как уменьшается число ее жите-
лей и сокращается плотность населения, освоенность территории.
Надо сказать, что Ибн Халдун придает большое значение
внешним факторам, совершенно определенно связывая хозяй-
ственный и политический регресс своего времени с натиском ко-
чевников (бадву-ль-араб), с миграцией восточных хилялийских
племен, о которой он впоследствии очень много говорит во вто-
рой части «Китаб аль-ибар». По его словам, в Ифрикийи при
Аглабидах сложилась более высокоорганизованная культура,
чем в Магрибе (т. е. на западе региона), благодаря сильной,
«процветающей» государственной власти, обилию населения и
развитию «кайруанской культуры». Наследниками цивилизации
Аглабидов стали Фатимиды, затем Зириды. Однако, продол-
жает Ибн Халдун, династии те пресеклись, цивилизация пере-
родившись, изменила облик; завладели «городом» арабы хиля-
лийцы и разрушили его [86, т. 2, с. 659].
Многие современные историки, занимающиеся Северной Аф-
рикой, пытаются ответить на вопрос, в чем же причина столь
мощного воздействия натиска арабов-бедуинов, которых, ка-
залось бы, насчитывалось не так уж много, если иметь в виду
первое вторжение бану хиляль, не создавших в отличие от мон-
голов или тюрок-сельджуков собственного государства, распро-
странявшихся в Магрибе постепенно, по словам того же Ибн
Халдуна, «подобно тени, что отбрасывают на закате солнца
вершины гор». (Ведь в Дальнем Магрибе арабы и вовсе ока-
зались по воле альмохадского халифа, разбившего их в бою.)
Одна из наиболее популярных версий такова, что задолго
до появления на сцене хилялийцев города Магриба начали
приходить в упадок из-за смещения транссахарских путей в
сторону Верхнего Египта (предположительно потому, что пре-
кратились пыльные бури в Центральной Сахаре, о которых го-
166
ворил в X в. Ибн Хаукаль). А дальнейшие «выбросы кочевни-
ков» из пустыни, как полагает, например, Ив Лакост, были свя-
заны с «хронической» борьбой сахарских племен за контроль
над теперь уже второстепенными торговыми трассами. Теряя
такой контроль в ходе разных внутрисахарских междоусобиц,
то одно, то другое племя устремлялось на север, чтобы захва-
тить какой-нибудь город и разграбить местность, а если удаст-
ся, и создать в городе новую династию. Таким образом, имен-
но утрата регулярных поступлений золота из Судана оказыва-
ется первопричиной упадка и крушения столь блистательной
раннесредневековой цивилизации Магриба.
Если придерживаться текстов Ибн Халдуна в старых евро-
пейских переводах, то в них как будто бы можно найти под-
тверждение этому тезису. Коль скоро понятие «бадв» отождест-
влено с миром кочевников, а «хадар» —? с городом в узком
смысле слова, то и окажется, что Ибн Халдун видел неизбеж-
ный круг повторений: захват города бедуинским племенем (ли-
шившимся в Сахаре доходов от караванной торговли), порчу
нравов бедуина, ставшего горожанином, появление на горизон-
те нового племени-завоевателя. Однако, как мы уже говорили
выше, борьба противоположностей, по теории Ибн Халдуна, ох-
ватывает более широкий круг явлений, чем противостояние го-
родского жителя и бедуина. Кроме того, весьма показательно,
что Ибн Халдун, выявляя законы динамики и трансформации,
общества на «примерах из истории арабов и берберов», ни ра-
зу не сказал о том, что тенденции к регрессу цивилизации Маг-
риба, обозначившаяся в эпоху его жизни, была обусловлена не-
выгодным смещением путей караванной «золотой» торговли,
И вряд ли можно согласиться с Ивом Лакостом, предположив-
шим, что Ибн Халдун просто не заметил этого факта [411,
с. 115].
Напомним, что краеугольным камнем экономической теории
Ибн Халдуна является учение о трудовой природе обществен-
ного богатства в его двух вариантах — «кясб» и «ризк».
По Ибн Халдуну, кясб — итоговый доход, продукт производст-
ва, который распадается на необходимое, или жизненные сред-
ства «дарурий», «мааш», и добавочное «заида» в виде накоп-
лений; а все то, что затрачивается человеком из продукта тру-
да на личные нужды является ризком [86, т. 2, с. 679—681],
При этом автор рассматривал золото и серебро как меру стои-
мости трудовых затрат, все время подчеркивая, что процвета-
ние общества, рост его потенциальных сил (иттисау-ль-ахваль)
зависят от количества и качества труда, дифференцированно-
сти хозяйства, его формы, но не от наличия золота, как тако-
вого. «Многие люди думают,— пишет Ибн Халдун,— будто бо-
гатство Египта происходит оттого, что в земле этой страны
были спрятаны сокровища, которые открылись жителям Егип-
та в награду за их исключительную праведность, но причина
состоит не в этом...» [86, т. 2, с. 643]. Он все время подчерки-
167
вает, что золото и серебро, драгоценные камни имеют лишь
то отличие от прочих минералов, что, теряя функцию товара,
они приобретают функцию обращения [111, с. 178].
В связи с размышлениями о судьбах Магриба Ибн Халдун
специально затрагивает вопрос о Судане и его золоте. Имеет
смысл полностью процитировать отрывок из «Мукаддимы» (чет-
вертая глава, раздел 14), перевод которого дан ниже лишь с
некоторыми сокращениями, снимающими повторы: «Следует
знать, что, чем населеннее земля, чем больше вмещает племен
и народов, тем шире [потенциальные] силы общества. Растет
имущество населения и число городов его, поднимается величие
держав и властителей. Как было сказано, причина всего это-
го— множество труда. А далее мы разъясним, что он и являет-
ся источником богатства. Ведь образуется значительный избы-
ток, после того как покрыты насущные потребности жителей; и
он возвращается в виде прибыли, которая вкладывается [в про-
изводство]. Об этом мы скажем в главе о способах добывания
жизненных средств и разъясняющей, что такое ризк и кясб.
Таким образом увеличивается достояние населения, ширятся
возможности, появляются роскошь и богатства. При оживлен-
ности рынков растут налоги в пользу государства и умножается
казна, укрепляется власть...
Примером тому являются страны Востока, такие, как Еги-
пет, Персия, Индия, Китай, и все страны Севера, лежащие за
Румейским морем. С ростом населенности увеличивались их бо-
гатства, достигали величия государства, множилось число горо-
дов, расширялись ресурсы и торговля. В наше время мы видим
это по положению купцов-христиан, прибывающих к мусульма-
нам Магриба, по их преуспеянию и широте возможностей, ко-
торых не описать. То же самое [можно сказать] о купцах Маш-
рика, судя по тому, что узнаем мы об их благосостоянии, а еще
больше это относится к людям далеких стран Востока — из Пер-
сии, Индии, Китая. Удивительные рассказы об их богатствах и
роскоши иногда встречают с недоверием. И, слушая, простой
люд думает, что все это благодаря избытку [готового] имущест-
ва либо потому, что в недрах той земли хранится больше золо-
та и серебра или золото древних досталось тому народу как ни-
кому другому. Но это не так. Источники золота, о каких извест-
но в наших краях, находятся в стране Судан,, а она ближе все-
го к Магрибу. И все, что у них годится для продажи, шлют из
страны. Будь у них свой достаток благ, зачем бы стали [судан-
цы] вывозить свои товары в таких размерах, домогаясь благ из-
вне? А ведь без чужого [продукта] они вообще не могут обой-
тись.
Астрологи гадают, что стоит за этим, дивясь изобилию всех
благ и мощным силам роста [цивилизаций] в краях Востока.
Они говорят, что знамения светил больше благоприятствуют
сынам Востока, чем детям Запада (Магриба.— М. В.). Это вер-
но с точки зрения связи между велением звезд и земными ус-
168
ловиями, как мы уже указывали. Но они видят только астраль-
ную причину, а надо бы сказать и о земной. Она же заклю-
чается, как мы уже сказали, в количественных и качественных
свойствах общественного бытия Востока. Ибо обилие населения
обеспечивает обилие прибыли за счет множества труда, кото-
рый! и является ее источником. Именно поэтому страны Во-
стока отличаются особым богатством во всем мире. Это не про-
сто влияние звезд. Ты понял из наших предыдущих объясне-
ний, что оно не действует само по себе. Необходимо соответст-
вие между знаком созвездий и земным обществом, его при-
родой.
Примером того, что является условием общественного богат-
ства, могут служить Ифрикийя и Барка. По мере того как чис-
ло их обитателей уменьшалось, иссякали силы труда, [направ-
ленного] на освоение земли, положение жителей становилось
все хуже. И впали они в нужду и бедность. Сократились пода-
ти, таяла казна государства. А ведь династии шиитов и сан-
хаджа (Фатимиды и Зириды.— М. В.) в своё время благоден-
ствовали и получали большие налоги, имели много возможно-
стей для затрат и пожалований. В большинстве случаев из^
Кайруана поступали средства владыке Египта для его нужд
и дел. Казна государства была столь велика, что Джаухар аль-
Катиб (полководец Фатимидов.— М. В.) взял с собой во время
похода в Египет тысячу поклаж, чтобы выплачивать содержа-
ние воинам, оделять дарами и обеспечить расходы на завое-
вание.
[Западная сторона] Магриба в давности отставала [в циви-
лизованности] от Ифрикийи, но и там имели немалое. [Затем[
в государстве Альмохадов возможности росли и доходы от на-
логов были в изобилии. А в наше время [край] находится в
упадке; и причина тому — недостаток и убыль населения. Ведь
в большинстве своем сгинуло население берберов, зримо и ощу-
тимо уменьшилось... и это после того, как цивилизация [Маг-
риба] простиралась от Румейского моря до страны Судан, от
Суса Дальнего до Барки. Ныне же если не вся страна, то боль-
шая часть ее превратилась в обезлюдевшую местность, безотрад-
ную пустыню, кроме самого берега моря да гор возле него»
[86, т. 2, с. 650—653].
Характерно, что в приведенном выше разделе «Мукадди-
мы», имеющем заглавие «О том, что различия между странами
в богатстве и бедности проистекают от различий в их заселен-
ности», автор, излагая один из центральных тезисов своей об-
щей экономической теории, обращается именно к примеру об-
щества Магриба, которое, на его взгляд, оказалось в наихуд-
шем положении, теряя силы роста из-за снижения плотности
населения и интенсивности трудовых усилий. Отметим также
и весьма существенную деталь: Ибн Халдун не связывает де-
популяцию Магриба с эпидемиями чумы, повсюду косившей на-
селение в XIV столетии.
169
Неблагоприятные демографические изменения в Магрибе пи
явно рассматривает как долговременную тенденцию, возникшую
после того, как «одержали верх бедуины хилялийцы» и изме
нился характер (букв, «оттенок») цивилизации, ее модель [86
т. 2, с. 659]. И, как нам представляется, схема периодизации
истории Магриба, которая дана в «Мукаддиме» (хотя автор
конечно, не задавался специально такою целью), состоит в сле-
дующем. Фаза восхождения: одна культура вырастает на пле-
чах другой, и это длится до эпохи Зиридов, т. е. до XI в. За-
тем начинается фаза нисходящего движения, реализующегося в
форме циклов: вступает в действие закон борьбы и взаимопре-
вращений двух начал — бидавва и хидара.
* * *
Ибн Халдун аль-Магриби интересен для нас, конечно, не
только как трезвый наблюдатель и историк, близкий к собы-
тиям описываемого им прошлого. «Книга о природе социальной
жизни», хотя и несет на себе печать яркой индивидуальности
автора, по содержанию поднятых в ней проблем и их осмыс-
лению может служить ориентиром в определении уровня куль-
турного развития если не магрибинского общества в целом, то
образованных кругов состоятельного торгово-ремесленного насе-
ления, улемов, литераторов, нередко занимавших и видные офи-
циальные должности,— иначе говоря, той характерной для тра-
диционного арабского города «интеллектуальной элиты», к ко-
торой принадлежал и по происхождению, и по роду своей прак-
тической деятельности сам ученый.
В работах советских востоковедов, в частности известного
индолога В. И. Павлова, одного из соавторов коллективной мо-
нографии «Теоретические проблемы всемирно-исторического
процесса», отмечается необходимость использовать в качестве
стадиально-формационного показателя такое мерило, как ти-
пичные для общества культурно-мировоззренческие позиции,
политические идеалы, особенности исторического мышления.
Рассматривая вопрос об уровне развития восточных обществ
в новое время на примере крупных азиатских деспотий (Сефе-
видский Иран, государство Великих Моголов, Османская им-
перия), В. И. Павлов приходит к выводу, что по социально-
структурным признакам иранское, индийское, османское обще-
ства, а также Китай под властью маньчжурской династии Цин
к XVIII в. выходили на стадию сословно-феодальной монархии
J196, с. 256], однако по качествам духовной жизни эти общества
отставали от исторически сопоставимых с ними европейских.
Автор выделяет две наиболее яркие, с его точки зрения, чер
ты определявшие общественное сознание в странах Востока на
исходе средних веков. Во-первых, отрегулированность социаль-
ных норм закрепленных в индивидуальной и массовой психо-
логии, стойкость отлитых в застывшие формы этических
170
эстетических представлений, как правило обращенных в прош-
лое33. Во-вторых, «выпадение», даже в позднем просветитель-
ском движении, такого важного звена, сыгравшего большую
роль в идейной подготовке буржуазных революций на Западе,
как оригинальная политэкономическая мысль. В. И. Павлов,
считая, что именно эта особенность резко отличала восточный
социум от европейского, ссылается и на современных индий-
ских ученых, например К. Н. Чаудхури. По мнению последне-
го, интеллектуальной традиции, сформировавшейся в доколо-
ниальной Индии, было несвойственно экономическое мышление.
Как подчеркивает К. Н. Чаудхури, содержащиеся в трудах не-
которых политиков и государственных деятелей могольской
эпохи увещевания относительно обязанностей правителя по
отношению к подданным (о необходимости споспешествовать
процветанию земледелия и т. п.) «не складывались, однако, в
систему абстрактных и логических мыслей об экономическом-
развитии» (цит. по [196, с. 279]).
Оценки, сделанные В. И. Павловым главным образом на
материале Китая и Южной Азии, включая памятники художест-
венной литературы, отразившие духовную атмосферу феодаль-
ного Востока, сковывавшую, как пишет автор, развитие творче-
ской исторической личности, вполне согласуются и с мнением’
специалистов, занимающихся поздним мусульманским, в част-
ности арабо-османским, обществом. Н. А. Иванов подчеркивает,,
например, всеподавляющую косность интеллектуальной жизни
Османской империи, псевдоэгалитаристская идеология которой
в сочетании с сакрализацией государственной власти создава-
ла прочную основу «поголовного рабства» [152; 153]. Однако
с иной, более разнообразной картиной культурного быта, пси-
хологических и творческих установок индивида знакомы иссле-
дователи, занимающиеся эпохой раннего арабского средневе-
ковья. Определение этого периода как «мусульманского Ренес-
санса» (принадлежащее швейцарскому востоковеду А. Мецу)
представляется явно неудовлетворительным, поскольку речь
идет скорее о прямой преемственности между мыслительной
деятельностью общества древности и пришедшего ему на смену
средневекового.
Тот факт, что «мусульманский мир» впитал в себя наследие
того же культурного слоя, от которого отталкивалась в своем
развитии западная цивилизация, общеизвестен. По словам анг-
лийского исследователя Ф. Роузентала (автора монографии о
семантике и функции арабской категории «илм» — «знание»),,
можно сравнивать или противопоставлять ислам цивилизации
христианского Запада, но вместе с тем это ветви одного дерева
[206, с. 327]. В свою очередь, А. В. Сагадеев в предисловии
к русскому изданию книги Ф. Роузентала напоминает, что «ду-
ховная культура мусульманского средневековья в обоих ее важ-
нейших аспектах — религиозном и научно-философском — гене-
тически родственна европейской культуре и нередко рассмат-
171
ривается с пей вместе в рамках единой средиземноморской ци-
вилизации» [206, с. 4].
В процессе становления каждая из родственных культур от-
бирала и на свой лад перетолковывала определенные элемен-
ты умозрительного опыта народов древнего Средиземноморья,
подытоженного синтезом эллинизма и ближневосточной тради-
ции, привнесшей столь характерную для сознания средне-
векового человека финалистскую концепцию линейно разверну-
того исторического времени. Притом история идей отмечена
своеобразным парадоксом: не латинский и не ромейский мир,
а именно арабы, точнее, пользовавшаяся арабским языком как
книжным просвещенная элита мусульманского общества оказа-
лась наиболее способной к усвоению греческой натурфилосо-
фии и уже в VIII—IX вв. ощутила потребность в проверке ре-
лигиозных истин разумом (учение мутазилитов) 34. Но хотя эти
факты широко известны, в научной литературе еще не дан ис-
черпывающий ответ на ряд важных вопросов, связанных с ис-
торико-культурными особенностями развития обществ, возник-
ших на закате античного мира. В частности, почему в Визан-
тии, прямой наследнице Рима, утвердилось представление о
мироздании как чертоге строго упорядоченных отношений и скла-
дывалась идеология, сближавшая империю на берегах Бос-
фора с Китаем, тогда как искусство мыслить в подвижных фор-
мах диспута, рациональное, аналитическое начало античной муд-
рости нашло благоприятную почву для второй жизни на мусуль-
манском Востоке, где и получило развитие, будучи «забытым»
в Западной Европе, начавшей лишь с конца XI в. медлен-
ный путь через пробуждение «христианского гуманизма» к мыс-
лительному взлету Ренессанса (см. [97; 101; 115; 137; 209]).
Хотя под влиянием суждений Гегеля в образованных кругах
европейского общества, да и в научной литературе закрепилось
бытующее поныне представление о средневековых арабах лишь
как о скромных комментаторах, до времени сберегавших па-
мять, не внеся ничего нового в прогресс теоретического разума,
многие выдающиеся писатели и ученые еще в XVIII—XIX вв.,
когда востоковедение делало первые шаги, ясно осознавали, что
культура ума в Европе обязана мощному потоку знаний, про-
никавшему через Испанию с Арабского Востока. Вплоть до ве-
ка Реформации и еще позднее, писал Иоганн Готфрид Гердер,
«философские и математические науки выдают свое происхож-
дение от арабов; без них не было бы и Герберта, Альберта Ве-
ликого, Арнольда из Вилла Нова, Роджера Бэкона, Раймунда
Луллия — все они или учились в Испании у арабов, или изу-
чали их сочинения» [14, с. 601].
Разумеется, развитие культуры имеет собственную логику,
что не снимает, однако, вопроса о зависимости сферы «духов-
ного производства» от образа жизни и социально-экономиче-
ских процессов. Отсюда возникает целый ряд сложных про-
блем, еще ждущих своего решения. Почему, например, в
172
период расцвета, начало которого связано с появлением знаме-
нитого «Дома мудрости» в Багдаде IX в., а кульминация при-
ходится на время напряженных столкновений с европейским со-
циумом под знаком крестовых походов и Реконкисты, цивили-
зация мусульманского Востока была отмечена большим
распространением светских знаний и научных открытий, чем за-
падноевропейская культура средних веков (см. [209])? Й в силу
каких причин, отдав свои живительные соки европейской куль-
туре нового времени, эта цивилизация пришла в упадок, а об-
щество арабских стран XVIII в. предстало перед глазами ев-
ропейцев, имевших точкой отсчета Просвещение, как заповедник
отсталости, политического деспотизма и омертвелых канонов
духовной жизни?
Весь этот круг вопросов — тема особого исследования, к то-
му же требующего совместных усилий специалистов, компе-
тентных в разных отраслях гуманитарной науки, широких исто-
рико-типологических обобщений. Не претендуя на оценки и
выводы, выходящие за рамки рассматриваемого нами региона,
отметим лишь, что тезис об отсутствии склонности к рациона-
лизации эмпирического опыта, почерпнутого из экономики, как
характерной черте «восточного» образа мышления и миропозна-
ния, можно уточнить, принимая во внимание трактат Ибн Хал-
дуна аль-Магриби, сама система категорий которого приближа-
ется к таким понятиям, как народное богатство, фонд потребле-
ния и фонд накопления, инвестиции и т. д.
Автор «Мукаддимы» четко формулирует вопрос о природе
стоимости, фактически вводит понятие перенесенной стоимости;
например, в разделе «О ценах в городах» разъясняет своему
читателю, что в стоимости готового изделия заключается и
стоимость труда того ремесленника, который сделал материал
или орудие производства, а в стоимости зерна заложена стои-
мость, соответствующая трудовым затратам на улучшение поч-
вы, удобрения. По этой, мол, причине (а не из-за нехватки про-
дукта) цены на хлеб в Андалусии, после того как кастильцы
вытеснили мусульман на скудные земли, выше, чем в «бербер-
ской стране», где почвы сами по себе плодородны [86, т. 2,
с. 648].
Мысль Ибн Халдуна в экономических главах «Мукаддимы»
порой настолько современна, что исследователи его творчества,
оценивая проницательность (равно как заблуждения) магри-
бинского философа, обычно ориентируются на науку эпохи зре-
лого капитализма (Ш. Иссави даже усматривает в отдельных
высказываниях Ибн Халдуна, касающихся «вращения денежно-
го богатства», прообраз кейнсианства [400]). Но, разумеется, не
следует, игнорируя связь между порядком развития мыслитель-
ного процесса и его эмпирической основы, излишне модернизи-
ровать идеи Ибн Халдуна, тем более ставить в упрек ученому
XIV в., что он не дошел до полного постижения истин общест-
венной эволюции, как невольно делала С. М. Бациева, оттенив
173
слабость позиций Ибн Халдуна силой материалистической ди-
алектики которая, смогла позднее найти выход из «логических
тупиков», возникавших у создателя, возможно, первой в исто-
рии человечества политэкономической теории [111, с. 183]. Сам
объект его исследования — товарные отношения, функциониро-
вавшие в рамках феодального способа производства, основан-
ного на мелких хозяйственных единицах, индивидуальном, руч-
ном труде. И хотя автор «Мукаддимы» понимает значение коо-
перации (простой кооперации) как фактора увеличения произ-
водительности труда, он не случайно в своих сравнениях делает
особый упор именно на количестве живого труда (кясрату-ль-
аамаль) и на его искусности (михра); отсюда — его настойчи-
вое напоминание о том, что населенность страны, «сгущение»
трудовых усилий составляет основу и необходимое условие пре-
умножения богатства общества. Однако нельзя не признать, что
теоретики рикардианской школы, анализировавшие товарные
отношения в стадии их исторической зрелости, по многим пара-
метрам не опережали магрибинского мыслителя. (Так, в отли-
чие от основоположников классической политэкономии, видев-
ших в денежной массе лишь средство обращения, Ибн Халдун
расценивал деньги как воплощенную стоимость трудовых за-
трат.)
Но, наверное, более важно для характеристики особенностей
развития культуры Магриба в лице ее наиболее яркого пред-
ставителя, создателя «Пролегоменов», проводить сопоставление
Ибн Халдуна не с сильнейшими умами европейской науки, сло-
жившейся 300—400 лет спустя, а с современниками; и тут мы
должны констатировать, что европейская мысль эпохи Возрож-
дения была в меньшей степени обращена на экономику, чем
на вопросы политики и морали. Хотя, вне всякого сомнения,
культура Ренессанса ближе, чем арабская философия, стояла
к античному наследию в осмыслении этических проблем, не го-
воря уже о художественном аспекте этого наследия, к которому
средневековая арабская культура (в силу характерного для ис-
лама неприятия антропоморфизма) осталась глуха, возведя
меж тем на новую, более высокую ступень абстрактно-логиче-
ское мышление, сформировавшееся в греко-римском мире.
Напомним, что в развитии арабо-мусульманской философии
«классического периода» принято выделять два основных на-
правления. Первое, теологическое, увенчанное трудами аль-
Ашари, аль-Газали (X—XI вв.), представлено широким спект-
ром богословских учений, складывавшихся с VIII в. под пере-
крестным влиянием неоплатонизма, христианской догматики,
идей, заимствованных из древних восточных религий. К этому
направлению, ориентированному прежде всего на толкование
священных текстов, примыкают и мистики-суфии, система взгля-
дов которых была доступна лишь высокообразованной прослой-
ке мусульман, но в упрощенном виде получила со временем
широкое распространение в городских низах стран Ближнего
174
Востока, а в Магрибе — преимущественно в сельской соеле
[290, с. 93—106]. р А
Второе направление, «аристотельянское», непосредственно
опиравшееся на античное наследие, связано с именами фило-
софов «старшего поколения», живших в IX—XI вв. в восточных
областях мусульманского мира (аль-Кинди, аль-Фараби, Ибн
Сина), и плеядой ученых «западной», испано-магрибинской
школы, перехватившей позднее пальму первенства (Ибн Баджа
Иби Туфейль, Ибн Рушд и др.). Они внесли огромный вклад
в разработку методики познания, логики, проблем отношения
общего к частному, сущности к явлению, материи к форме
и т. д. Особо сильное влияние на становление европейской фи-
лософии Возрождения оказали переводившиеся на латынь, изу-
чавшиеся в Парижском университете, в Болонье, Падуе сочи-
нения Ибн Рушда (Аверроэса), великого кадия Кордовы эпохи
Альмохадов, выдвинувшего учение о безначальности и бесконеч-
ности «совечного богу» подлунного мира, существовании всече-
ловеческого разума, а также теорию двойственной истины, раз-
витую П. Помпонацци, Д. Скоттом, У. Оккамом, а позднее
Д. Беркли и Д. Юмом.
С точки зрения многих исследователей, вне этих направле-
ний, «совершенно особняком» [228, с. 31], стоит Ибн Халдун,
изложивший концепцию объективных закономерностей истори-
ческого процесса, предвосхитив тем самым социологию и эконо-
мические теории нового времени. Стремление подчеркнуть изо-
лированность Ибн Халдуна принимало крайние формы у неко-
торых европейских ориенталистов, говоривших о том, что Ибн
^Халдун, якобы не имевший ни предшественников, ни последо-
вателей, с его идеями, несозвучными мышлению современников,
скорее фигура эпохи Возрождения, скорее итальянец, чем маг-
рибинец. Такая оценка Ибн Халдуна как одинокого гения,
чуждого своему времени и своей среде, нам представляется не
вполне обоснованной.
Прежде всего обращает на себя внимание генетическая связь
узловых элементов логики Ибн Халдуна с теоретическими по-
строениями Ибн Рушда, его учением о несотворенности мира,
о движении как имманентном и неуничтожимом свойстве мате-
рии. А принадлежащая Ибн Туфейлю (или изложенная „ им)
эволюционная теория могла быть источником представлений ав-
тора «Пролегоменов» о последовательных фазах развития об-
щества в ходе освоения им природы35. Кроме того, было бы
неправомерно «отрывать» творчество Ибн Халдуна, родившего-
ся и получившего образование в хафсидском Тунисе, от тради-
ций независимой городской культуры, сложившейся в Ифри-
кийи еще в IX—XI вв. и представленной многочисленными про-
винциальными школами (филологическими, законоведческими
и т. д.), формировавшимися вне влияния придворной, официаль-
ной культуры, а зачастую и в оппозиции к ней (подробнее см.
[161]). Интерес же к проблемам ценообразования, к вопросу о
175
природе стоимости и прибыли тоже возник у Ибн Халдуна, ви
димо, не на пустом месте. Разработка этих проблем, пусть в
рамках понятий маликитского мазхаба, была начата еще за-
коноведами кайруанской школы, основанной Сахнуном ибн Саи-
дом в IX в. На особо выраженный «экономизм» этой школы об-
ращают внимание многие специалисты, в частности известный
тунисский исламовед и социолог А. Бухдиба [290, с. 100]. Его
мнение подтверждают также недавно опубликованные М. Таль-
би тексты сочинений ифрикийских правоведов XI в., анализи-
рующих деятельность депозитно-ссудных учреждений [501
с. 420—435].
Вряд ли на счет случайного озарения, не связанного с кон-
кретными проблемами, волновавшими его соотечественников,
можно отнести и все рассуждения Ибн Халдуна в цикле глав
«Мукаддимы», посвященных политике и государственному уст-
ройству. Его призыв к созданию централизованного государст-
ва, к прекращению феодальных распрей, раздиравших Север-
ную Африку XIV в. с ее бесчисленными кочевыми эмиратами,
мелкими тиранами из угасавших древних династий, олигархи-
ческими республиками в городах, автономное существование ко-
торых уже не отвечало в условиях эпохи задачам экономиче-
ского прогресса, созвучен идеям писавшего в начале XVI в.
Никколо Макиавелли. И так же как на страницах «Государя»
и «Истории Флоренции», этот призыв к политическому объеди-
нению порой приобретает в «Пролегоменах» трагическое зву-
чание. Причем идеальное государство Ибн Халдуна — не иерар-
хическая деспотия восточномусульманского образца, где цар-
ство и народ, как писал Низам аль-Мульк, должны принадле-
жать султану [21, с. 34]. Сильное государство, по Ибн Халдуну,
это такая политическая система, при которой достигается гар-
мония между интересами подданных и верховной власти, гар-
мония, обеспечивающая «оживленность рынков», свободу ком-
мерческой деятельности (ибо «правитель губит государство, мо-
нополизируя торговлю»), поддерживающая стремление произ-
водителя к освоению ресурсов и земель. Сама собой напраши-
вающаяся аналогия между произведениями магрибинского и
итальянского мыслителей, на наш взгляд, доказывает не ис-
ключительность Ибн Халдуна, не его инородность по отноше-
нию к арабской культуре в целом, а лишь непреложность за-
кона единства и неравномерности исторического процесса. Эта
аналогия, на которую обращали внимание многие исследова-
тели 36, еще раз подтверждает тот факт, что общество Север-
ной Африки уже в XIV в. переживало те потрясения, с которы-
ми столкнутся отдельные страны той же Европы, прежде всего
политически раздробленная Италия, в период феодальной реак-
ции, сопровождавшей первую фазу становления развитого капи-
тализма в общеевропейском, а затем и в мировом масштабе.
Примечательно и то, что смысл существования государства
(raison d’etre), как переводит в данном случае Ш. Иссави [400,
176
с. 129], Ибн Халдун видит в защите от внешней опасности, а в
перечне злостных пороков, способных подточить все здание об-
щественного устройства, называет три: налоговый гнет, произ-
вольные конфискации имущества и самую главную «несправед-
ливость»— стремление властителя использовать подневольный
труд. Ведь не золото и серебро, подчеркивает автор «Пролего-
менов», а труд является истинным богатством и личным до-
стоянием индивида. Лишить его этого богатства равносильно
краже.
Нельзя не заметить, что эти высказывания магрибинского
философа противоречат общим представлениям (выработанным
на материале многих стран) о психологическом климате Восто-
ка, где доминантой политической мысли являлась идея безгра-
ничной власти государства и сама оценка значимости, социаль-
ного престижа личности определялась не богатством, пусть не-
сметным, а приближенностью к царственной персоне, местом в
бюрократическом или военном аппарате.
Неоднократно высказывавшееся в зарубежной арабистике
мнение, что Ибн Халдун выступил с программой просвещенного
абсолютизма, видимо, несколько модернизирует идеи автора,
нарушая соответствие между развитием мысли и развитием ее
предмета. Более обоснованно предположение, что в «Книге на-
зидательных примеров» со всеми содержащимися в ней от-
крытиями критического разума и утопиями — вроде фигуры
идеального правителя, свободного от крайностей натуры, не
слишком умного, не слишком глупого (ибо дальновидность мо-
жет склонить к насилию) — запечатлен образ реально сущест-
вовавшей социальной среды, нашли свое отражение психологи-
ческий настрой и склад мышления магрибинского «хидари» —
носителя традиционной городской культуры, цивилизованности,
которая под пером писавшего по-итальянски магрибинца аль-
Ваззана получает иногда синоним «благородство», «знат-
ность» 37.
Иными словами, взгляды и суждения автора «Мукаддимы»,
в том числе его представление об ограниченной велениями разу-
ма единодержавной власти как оптимальной форме для созда-
ния большого и жизнеспособного государства, были вполне есте-
ственны для ифрикийского горожанина, сформировавшегося на
фоне своеобразной политической традиции Магриба, где строй
монархии (деспотизм восточного образца) существовал парал-
лельно или в сочетании с патрицианскими республиками, сред-
невековым городским коммунализмом, знакомым и Ближнему
Востоку, и Закавказью38, но в Северной Африке (и, добавим,
в аль-Андалусе) получившем особо широкое распространение и
дожившем до более поздних времен.
Именно поэтому «Мукаддиму» можно считать произведени-
ем, собравшим в себе характерные черты того исторического
конкретного целого, каким являлась на «первом доколониаль-
ном уровне» цивилизация Магриба с ее многоукладной и разно-
12 Зак. 115 177
типной экономикой, напряженной борьбой центростремительных
и центробежных сил, с империями, притязавшими на власть в
масштабах всего региона, и с издревле сложившимся город-
ским партикуляризмом, обусловившим одновременно слабость
и силу общества, дав почву полнокровному разнообразию куль-
турной жизни, которое и составляло отчетливую индивидуаль-
ность облика Арабского Запада средних веков.
С учетом известных аналогий в образе жизни, как опреде-
лял Ф. Гвиччардини полицентризм, соответствовавший «обыча-
ям и склонностям» народа его страны [135, с. 58], становится
понятной известная общность политических идей, глашатаями
которых выступили итальянские гуманисты XIV—XV вв., и раз-
думий Ибн Халдуна о проблеме власти. Однако при всем за-
метном сходстве мировоззренческих позиций автора «Мукадди-
мы» и политических мыслителей эпохи Ренессанса следует, на-
верное, осторожно подходить к оценке Ибн Халдуна как пред-
течи буржуазной идеологии. Не углубляясь в вопрос, далеко
уводящий от темы настоящего исследования, отметим лишь, что
в понятиях создателя «Пролегоменов» высшая точка эволюции
социального бытия — городская цивилизация — уже существую-
щая реальность, достигнутый предел, на уровне которого воз-
можны лишь количественные изменения; что же касается идеа-
лов гражданских свобод, то они вступают у Ибн Халдуна в ас-
социативную связь с вполне характерным для человека его
среды представлением о юридическом равенстве мусульман,
обусловленном законоположениями шариата [86, т. 1, с. 540—
541]. И, видимо, не далека от истины С. М. Бациева, рассмат-
ривавшая Ибн Халдуна как выразителя интересов обществен-
ной прослойки, чьи требования в области экономической и ад-
министративной политики «сводились к мерам, предусматри-
вающим максимальные возможности для развития товарного хо-
зяйства в рамках феодальной и мелкотоварной экономики» [111,
с. 200].
И все же главное отличие Ибн Халдуна от провозвестников
буржуазных революций не в известном консерватизме, если та-
ковым считать генетическую связь его политических взглядов с
учением факихов VIII—XI вв., апеллировавших к шариату, по-
рицая дурное управление (в частности, ущемлявшее интере-
сы купечества вмешательство султана в торговлю). Хотя раз-
мышления Ибн Халдуна о «справедливом городе» выдают
нем маликитского кадия, его проекту государственного устрой-
ства, исключающему попрание естественных прав человека, кон-
фискацию нажитого трудом имущества и внеэкономическое при-
нуждение, не чужд демократизм, отвечающий веяниям нового
времени, а мыслям о реальном государстве — обличительная
сила.
Однако мировая история в XIV—XV вв. шла на крутой по-
ворот, и в Северной Африке, втянутой в котел экономических
процессов, готовивших европейский формационный слом, внут-
178
ренние предпосылки социального прогресса, заключавшиеся хо-
тя бы в нетипичном для восточных деспотий складе мышления
представителей городской верхушки, не могли найти благо-
приятных условий для своей реализации и дальнейшего разви-
тия. Тогда как мысль Франческо Гвиччардини или того же
Никколо Макиавелли бьется над выработкой программы дей-
ствий, пусть оказавшейся невыполнимой в условиях Италии их
времени, но воспринятой другими поколениями и имевшей гро-
мадное значение для общеевропейского развития, творчество
Ибн Халдуна — дерево, не давшее побегов. И если, по словам
Ф. Энгельса, 1300 год и появление исполинской фигуры Данте
знаменовали для Европы начало капиталистической эры [8,
с. 382], то социальная философия современника Возрождения,
последнего представителя и вершины восточного аристотельян-
ства Ибн Халдуна аль-Магриби — завершающий итог «мусуль-
манского свободомыслия», которому не стало места в арабском
мире позднего средневековья.
* * *
В заключение настоящего раздела следует сказать, что ав-
тор не мог, конечно, охватить во всей многогранности культуру
жизненной среды Магриба второй половины средних веков. За-
дача специалистов по истории религии осветить особенности
развития ислама как идеологии и практики в контексте социаль-
ной эволюции общества, дать, в частности, ответ на вопросы,
связанные со спецификой маликитского мазхаба в его магри-
бинском варианте (восходящем к «Мудавване» Сахнуна), с ис-
торией и социальной этикой североафриканского хариджизма
(сохранившегося поныне в ибадитских сектах Джербы, оазисов
Джерида и в Гардайе, знаменитом пятиградье Мзаба). В их
компетенции также изучение идеологических основ альмохад-
ского движения XI—XII вв.— одного из ранних образцов «тау-
хида» (и попытки придать сакральный отблеск светской вла-
сти), последовавшего за распадом империи Мууминидов воз-
вращения к маликитскому суннизму как официальной религии
при одновременном распространении суфизма, ставшего народ-
ной формой исповедания ислама. Причем небезынтересно, по-
чему в Магрибе в отличие от Ближнего Востока, где братства-
тарикаты проникли в структуру ремесленных цехов, упрощен-
ный мистицизм, впитавший древние земледельческие культы и
обряды, превратился преимущественно в «сельскую религию».
Важно и более полно выявить связь между наблюдавшимся в
Магрибе с XV в. бурным развитием религиозно-политических
организаций (завий), вспышкой веры в местных чудотворцев-
марабутов, заражавшей все более широкие слои населения, и
начавшейся с первых десятилетий того же века борьбой про-
тив португальских, а затем испанских оккупантов.
Во всяком случае, очевидно следующее. Если взять за мери-
ло развитие светских знаний, то напрашивается вывод что в
странах Магриба в XV и особенно в XVI в. имело место’ резкое
снижение стадиального уровня культуры как кумулятивный
итог всех негативных факторов, будь то давление кочевой пе-
риферии, демографические изменения или неравноправное по-
ложение на внешнем рынке, военная угроза со стороны ран-
них колониальных держав. Е
По словам марокканского историка А. Ларуи, два века, раз-
деляющие эпоху жизни Ибн Халдуна и происшедшие на раз-
ных концах Магриба в 70-х годах XVI в. события (экспедиция
Синан-паши и разгром португальской армии при Эль-Ксар-эль-
Кебире), с точки зрения внутренних процессов — фаза глубо-
чайшего упадка; именно поэтому данный период имел решаю-
щее значение в истории Северной Африки.
Легко заметить, продолжает автор, что картина, какую пред-
ставлял собой Магриб к концу XVI в., в основных чертах совпа-
дает с той, что можно было здесь наблюдать в XIX в., а в не-
которых районах — ив начале XX столетия. И легко понять
тех, кто находил в этом подобии признаки «неподвижной ис-
тории». Отсюда же возникло убеждение, будто фундаменталь-
ной характеристикой общества являлся в Магрибе общинный
коллективизм с соответствующей ему социальной психологией.
Но следует помнить, что структура такого рода — не кон-
станта, а результат вполне определенной эволюции. Как раз в
период «крестового похода Запада» оправдывались трезвые
оценки Ибн Халдуна, писавшего в XIV столетии, но видевшего
век грядущий: задыхающаяся внутренняя торговля, распад госу-
дарственности, вытеснение и упадок земледелия, замыкающие-
ся в себе горные районы. Неотвратимый итог взаимодействия
этих факторов — тускнеющий блеск городской культуры даже
внутри государств с еще не сломленными границами, где власть
растаскивали по кускам воинские предводители, превратившие-
ся было в феодалов, а затем, в условиях деградации сельского
хозяйства, в обычных племенных вождей, единственной заботой
которых стало поддержание существования собственного и сво-
ей общинной группы. Таков был Магриб земля, притягивав-
шая любого завоевателя. Отныне давление извне становится
определяющим фактором, и от развития внешней обстановки
оказалась в зависимости вся судьба Магриба [415, с. 211 21 J-
Глава IV
МАГРИБ НА ПОРОГЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ:
ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО
Как известно, период, охватывающий XVI—XVIII вв., яв-
лялся для Востока по содержанию внутренних процессов со-
циальной жизни продолжением средневековья. Имевшие место
изменения представляли собой, как правило, восстановление
или модификацию тех или иных средневековых структур, ка-
залось бы, отживших форм государственного устройства, а за-
частую и возврат к раннефеодальным по своему типу отноше-
ниям собственности (см. [146; 229]).
Исходя из этого факта, большинство советских историков
считают, что категория «новое время» в ее сущностном зна-
чении— как противоположность феодальной эпохе — применима
лишь к европейской истории, поскольку на Востоке некоторые
предпосылки буржуазной трансформации (в том числе зарож-
дение в отдельных странах очагов мануфактурного производ-
ства) появились не раньше, чем в XIX и, реже, в конце XVIII в.
Так, с точки зрения известного арабиста И. М. Смилянской,
«XVII—XVIII вв. для Ближнего Востока были только хроноло-
гическим рубежом», не привнеся существенно новых явлений,
отличных от тех, какие имели место в средние века [216, с. 31.
В свою очередь, В. И. Павлов подчеркивает, что «не только
генезис капитализма, но и прохождение стадии развитого
феодализма и его переход на стадию зрелости в наиболее чи-
стых формах протекали именно в Западной Европе». Как по-
казывает анализ уровня исторического развития стран Азии
середины XVII в., продолжает автор, к моменту английской
буржуазной революции Восток, кроме Японии, еще не достиг
стадии позднего феодализма [197, с. 4].
Вместе с тем период с 1500 по 1800 г. был отмечен корен-
ным изменением внешних условий существования афро-азиат-
ских стран: нарастающим усилением воздействия прямых и
косвенных влияний переворота, «создавшего,— по словам
К. Маркса,— основу капиталистического способа производства»
и имевшего своим прологом события, разыгравшиеся «в послед-
нюю треть XV и первые десятилетия XVI столетия» [2, с. 729
730]. Поэтому нельзя не согласиться с мнением французских
и арабских ученых, авторов коллективной монографии, посвя-
щенной Марокко, назвавших последние столетия доколониаль-
ной истории страны средневековьем в контексте эпохи нового
времени [297, с. 181].
181
Очевидно и то, что ускорение динамики исторических пре-
образований, характерное для периода первоначального накоп-
ления, на определенном этапе сопровождалось, как откатной
волной, замедлением темпа общественной эволюции и даже воз-
никновением отчетливо регрессивных тенденций едва ли не по
всей периферии центра становления новой социально-экономи-
ческой системы. И в самой Европе поступательное движение
было далеко не повсеместным, а к востоку от Эльбы с XVI в.
происходил возврат к отсталым формам производственных от-
ношений, получивший в литературе название «второе издание
крепостничества». На Пиренеях после подавления восстания
комунерос (испанских городских общин) пришли в упадок со-
словно-представительные учреждения и восторжествовала фео-
дальная реакция, направляемая рукою церкви. Что же касается
феодального Востока, то для него на закате средних веков,,
причем даже для регионов Азии и Северной Африки, мало свя-
занных друг с другом, был характерен ряд параллельно раз-
вивавшихся и сходных, по существу, консервативных социаль-
но-политических процессов. В их числе: усиление типичного для
«азиатской модели» структурообразующего воздействия над-
стройки на весь комплекс базисных отношений, регенерация во-
сточных деспотий, лишь внешне напоминавших абсолютистские
режимы Западной Европы. (По формулировке К. 3. Ашрафян,
имевшей в виду, в частности, империю Великих Моголов, ре-
централизация на феодальной основе в условиях деформирую-
щих импульсов извне [223, с. 153].)
Отчетливо синхронный этап в истории феодальной государ-
ственности на мусульманском Востоке составляет характерное
для XVI в. создание или усиление крупных теократических мо-
нархий, осуществлявших экспансию в соседние страны: образо-
вание шиитской державы Сефевидов, стремительное расшире-
ние границ враждебной ей Османской империи, после успехов
на Балканах повернувшей оружие внутрь «мира ислама», нако-
нец, и возвышение «Шерифской империи» в Дальнем Магрибе,
властители которого, не помышляя о прямой конфронтации с
султанами Стамбула, предъявляли, однако, права на часть за-
хваченных турками территорий (как и на халифский титул «по-
велителя правоверных») и проводили, во всяком случае в кон-
це XVI в., активную завоевательную политику в районах суб-
сахарской Африки.
ОТ ЗАВОЕВАНИЙ КОРСАРОВ ПОРТЫ
ДО «БИТВЫ ТРЕХ КОРОЛЕЙ»
Закат испано-португальского владычества в Магрибе. Пос-
ле окончательного подчинения Анатолии и установления кон-
троля над малоазиатским участком караванных путей Осман-
ская империя направила усилия на то, чтобы удержать в сво-
182
их руках традиционную азиатско-европейскую транзитную тор-
говлю и остановить продвижение португальцев в зону Индий-
ского океана (см. [195]). Этим объясняется стремление Высокой
Порты сначала укрепить мамлюкский султанат в качестве дер-
жавы, господствующей на Красном море, а затем и сокрушить
его: судьба Египта решилась в битве на Дабикском поле у
Халеоа в 1516 г. между армией Селима I Явуза (Грозного)
и мамлюкским войском Кансуха аль-Гури. Завершенное в сле-
дующем году завоевание долины Нила и Хиджаза не прибли-
зило турок к заветной цели — господству в Южных морях, но
обеспечило владыке «Богохранимого государства» звание хали-
фа, т. е. заместителя пророка на земле, признанное Меккой.
Пришедшему вскоре к власти Сулейману I (1520—1566), про-
званному в Европе Великолепным, удалось развить успех его
предшественника на Аравийском п-ове и прорваться к Адену.
В поле зрения султана, с чьим именем связан апогей воен-
ного могущества Турции, постоянно находилась и Северная
Африка. Одним из факторов, расчищавших путь проникновению
Османской империи в Западное Средиземноморье, стало наме-
тившееся обострение межевропейских международных отноше-
ний, которое было связано, в частности, с новым раундом
Итальянских войн (1521 —1525). Немаловажное значение для
развития событий в бассейне Средиземного моря имели также
создание Турцией крупного парусно-гребного флота, включав-
шего свободно маневрировавшие корсарские эскадры, и уста-
новление на море временного паритета сил европейцев и му-
сульман, продержавшегося вплоть до последней трети XVI в.
(до знаменитой битвы при Лепанто, выигранной в 1571 г. Дон
-Хуаном Австрийским).
Хорошо известно, что с началом наступления турок на вен-
герские земли и взятием Белграда (1521 г.), создавшим угро-
зу Вене, Высокая Порта как противовес «Священной Римской
империи» пользовалась тайной и открытой поддержкой ряда
европейских монархий. Особо активно действовала дипломатия
Франции, видевшей в Сулеймане Великолепном союзника в
борьбе против державы Габсбургов, возглавленной с 1519 г. ис-
панским королем Карлосом (он же император Германии под
именем Карл V).
Конкретным выражением сближения между Франциском I
и Сулейманом Великолепным были установление постоянных
дипломатических отношений, переговоры о совместных военных
действиях и подписание соглашения (1535 г.), включавшего
пункт о разрешении османскому государственному флоту и пи-
ратам из Алжира базироваться в тулонской гавани. Не говоря
уже об имевшем далеко идущие последствия конфликте Лон-
дона с Ватиканом и испанским королевским домом (по поводу
небезызвестного вопроса о разводе Генриха VIII с Екатериной
Арагонской), в общей расстановке сил, сложившейся к середи-
не XVI в., укрепление позиций Карла V, возглавившего лагерь
183
католической реакции, было не к выгоде всей группы стран,
вступавших на путь буржуазного развития и начинавших борь-
бу за подрыв испано-португальской колониальной монополии.
При всех опасениях, какие могла внушить растущая мощь ту-
рок, вести о неудачах в Северной Африке соперника Сулей-
мана, короля испанского и императора Германии Карла V,
строившего планы создания вселенской христианской монархии,
встречались с чувством облегчения во многих европейских сто-
лицах.
х % #
Впервые турецкие корабли появились близ Северной Афри-
ки в 1486—1487 гг., когда по приказу Стамбула эскадра адми-
рала Кемаль Рейса пыталась вмешаться в события на Пире-
нейском п-ове, где шли последние бои между испанцами и му-
сульманами Гранады. С тех пор суда Кемаль Рейса, стяжав-
шего славу во второй войне с Венецией (1490—1503), постоянно
заходили в воды Западного Средиземноморья, пережидая зим-
ние бури в портах Магриба; одним из пунктов долгих стоянок
был Бон, подробно описанный в морском путеводителе племян-
ника адмирала, известного флотоводца Пири Рейса [491, с. 171].
Этот справочник, лучшее из турецких сочинений по географии
и судовождению, был преподнесен Сулейману I по случаю его
вступления на престол.
Линия, пролегавшая через Неаполь, Сицилию и о-в Джерба,
превратилась тогда в фронт ожесточенных столкновений между
одновременно возвысившимися средиземноморскими державами,
Испанией и Турцией. Однако Порта, поглощенная наступлени-
ем на европейском театре военных действий и борьбой за кон-
троль над торговыми путями в районе Красного моря, для ус-
тановления господства над Северной Африкой не предпринима-
ла крупных военных экспедиций. На авансцену выдвинулись
действовавшие у берегов Магриба турецкие гази — вольные мо-
реходы, сколачивавшие под флагом «сражения за веру» авто-
номные корсарские объединения.
Пиратство, равно как появление государств вольных фли-
бустьеров, не было новшеством на Средиземном море. (Доста-
точно вспомнить андалусцев, в IX в. основавших после вос-
стания в Кордове «пиратский эмират» на Кипре.) В период ге-
гемонии итальянских купеческих республик оно нередко слу-
жило дополнительным орудием давления на более слабого
партнера. И даже такой не слишком объективный автор, как
де Мас Латри, подчеркивал, что в официальных договорах
XIV в. между «христианскими нациями» и государями Север-
ной Африки чаще всего речь шла о мерах, предусматривавших
пресечение пиратских нападений именно европейцев [437, с. 175].
Опубликованный Р. Бруншвигом документ, запись одного араб-
ского путешественника, датированная 1462 г., свидетельствует о
184
-ГОМ. ЧТО купечество г. Тунис имело специальный фонд для вы-
купа пленников-мусульман, которых доставляли, оповещая об
этом местного купеческого старосту (амина), заходившие в
порт Хафсидов европейские разбойничьи корабли [304, с. 81.
Известно, что контрабанда, захваты корсарскими эскадрами
испанских и португальских кораблей с драгоценными грузами
оказали, большое влияние на процесс первоначального накопле-
ния капитала в странах Западной Европы [158, с. 275]. Напри-
мер, Франция, вступившая в первой половине XVI в. в борьбу
за колонии, не имея регулярного флота, во многом обязана ар-
матору Жану Анго из Дьеппа и его компаньону Жану Флери,
совершавшему дальние плавания для поиска новых земель и
пиратские рейды. (Оба они с одобрения Франциска I напада-
ли на морские транспорты, шедшие из Нового Света, и даже
сумели захватить суда с сокровищами инков и Монтесумы.)
Большую роль в подрыве испано-португальской колониальной
монополии сыграли знаменитые английские пираты, участники
сражений с «Непобедимой армадой» Френсис Дрейк, Уолтер
Рейли и другие, действовавшие на океанах.
Что же касается Средиземного моря, то здесь наблюдавшая-
ся в XVI столетии активизация пиратства была с экономиче-
ской точки зрения признаком упадка еще недавно процветав-
шего раннекапиталистического рынка, а с военной — побочным
продуктом феодальных по своей сути войн, которые вели в
этот переходный от средневековья к буржуазной эре век дво-
рянская монархия Испании и «Богохранимое государство» ос-
манских султанов, давно использовавших в целях внешней экс-
пансии «пиратские бейлики» Анатолии (см. [147]). Теперь же
предмостным укреплением для раздвигавшей свои границы Ос-
манской империи служили гнезда мусульманских корсаров и
пиратов Северной Африки. По всей линии ее побережья, пред-
ставлявшего в то время кружево оккупированных испанцами,
контролируемых местными властями или «ничейных» террито-
рий, создавались полупиратские флотилии из рыбацких шхун,
захваченных у европейцев боевых кораблей либо оставшихся
без дела торговых судов.
В Среднем Магрибе, где Оран и Бужи превратились в гроз-
ные крепости «франкского» короля, было особенно много неза-
висимых, но слабых городских республик. Боясь ночных напа-
дений христиан, пишет аль-Ваззан о ткачах и земледельцах
городка Табахрит, «каждую ночь они сами несут неусыпную
службу, так как их бедность не позволяет им содержать сол-
дат» [19, с. 227]. Корсары брали на себя защиту мирных жи-
телей и отваживались на открытую войну с христианами на
водах, сбывая добычу, как правило, тем же европейцам, кото-
рые затем перепродавали товар в третьих странах. „
После падения эмирата Насридов (Гранады) «берберииско
пиратство» принимало все более широкий размах. ^Мусульман
изгнанные с Пиренейского п-ова Изабеллой и Фердинандо
185
нарушившими клятву взять бывших подданных Насридов под:
королевскую защиту, а позднее мориски, т. е. принявшие хри-
стианскую веру андалусцы, подвергавшиеся все более жесто-
ким преследованиям инквизиции, сотнями и тысячами прибы-
вали в Северную Африку. Большинство из них принимались
за ремесло и садоводство, оживляя заброшенные земли, но иные
предпочитали пиратский промысел, видя в нем помимо источ-
ника дохода возможность отомстить своим врагам L
Вместе с тем в начале XVI в. в Западном Средиземноморье
появились турецкие корсары, пользовавшиеся покровительст-
вом Высокой Порты, хотя и поддерживавшие с ней далеко не
всегда прямую связь. Их роль ярко отражена в монографии
Н. А. Иванова, показавшего всю сложность военно-политиче-
ских альянсов, складывавшихся и распадавшихся в ходе заняв-
ших не одно десятилетие османских завоеваний в Магрибе,
развертывавшихся на фоне освободительного (осмысляемого
как джихад) движения против испанской оккупации [1541.
Н. А. Иванов выдвинул интересную и новую в историографии
трактовку социального содержания этих событий, которая, прав-
да, может вызвать и возражения. (Тезис о широком антифео-
дальном крестьянском восстании, возглавленном турецкими га-
зи, видимо, нуждается в уточнении.) Однако нельзя не согла-
ситься с мнением автора, что включение Магриба (Ифрикийи.
и территории бывшего тлемсенского султаната) в рамки Ос-
манской империи не было завоеванием в собственном смысле
слова: речь шла, во всяком случае до 1574 г., о самостоятель-
ных акциях выступавших под эгидой Порты предводителей кор-
сарских группировок, встречавших порой поддержку населения,
которое видело в них прежде всего единоверцев и организован-
ную силу, способную противостоять натиску «франков».
В корсарских корпорациях, как и среди янычар, составляв-
ших ударную силу османской армии XVI в., преобладали лица
нетюркского происхождения. Но в отличие от янычарских под-
разделений, комплектовавшихся за счет насильственно обра-
щаемых в ислам представителей покоренных народов Османской
империи, в рядах корсаров чаще встречались бывшие пленни-
ки-христиане, всевозможные авантюристы, профессиональные
«морские волки» или беглые крестьяне, в том числе многочис-
ленные выходцы из Южной Италии, с Сицилии и Корсики.
Главной базой своих операций турецкие гази сделали-
о-в Джерба, с 1510 г. находившийся в руках трех братьев Бар-
баросса, уроженцев о-ва Митилена (Лесбос), а затем их спод-
вижника Доргут (тур. Тургут) Рейса (с 1556 г.— бейлербей
Триполи), которого король Франции в официальных посланиях
именовал «великолепным сеньором моря» (о нем см. [378]).
Именно братьям Барбаросса и было суждено стать основателя-
ми Алжирского «регентства».
Старший из братьев, Орудж Барбаросса, прозванный так за
свою рыжую бороду, в свое время служил в османском флоте».
186
но, будучи замешан в интригах против султана Селима I, ре
шил держаться подальше от Константинополя и обратился к
правителю хафсидского Туниса с просьбой предоставить ему
подходящую базу на территории Северной Африки в обмен
на хумс — 20%-ную долю участия в добыче. Орудж получил
разрешение заходить в порт Ла-Гулетта и обосновался на о-ве
Джерба, где вместе с братьями создал отряд в тысячу человек.
В августе 1512 г. он высадился возле Бужи и атаковал нахо-
дившийся в нем испанский гарнизон. Горцы Кабилии оказали
Оруджу поддержку, но разошлись по домам, когда выпали дож-
ди и можно было приступить к пахоте. Корсарам, потерявшим
почти всех своих людей, пришлось прекратить осаду, и они ук-
рылись в крепости Джиджелли, где, по сведениям аль-Вазза-
на, насчитывались 500 очагов, жили люди храбрые, земледель-
цы и мореходы [19, с. 246].
«Этот замок,— пишет аль-Ваззан,— всегда сохранял свою
свободу, несмотря на королей Буджии и Туниса, так как его
невозможно осадить» [19, с. 247]. Он расположен на маленьком
полуострове, примыкающем к горному массиву. Но «турок
Барберус», продолжает автор, наложил только десятину на
зерно и плоды, т. е. законный налог, и жители приняли его
власть. Таким образом, крепость Джиджелли стала отправ-
ным пунктом внедрения корсаров в Средний Магриб, где стра-
тегически важнейшее место занимал г. Алжир, находившийся
на границе между владениями Абдельвадидов и захваченным
испанцами эмиратом Бужи.
Совет города-государства Алжир, вынужденного платить ко-
ролю Фердинанду тяжелую дань за торговлю шерстью (глав-
ный источник доходов жителей), обратился к Оруджу за по-
мощью в борьбе против испанцев, блокировавших вход в га-
вань. Овладев городом, Орудж Барбаросса немедленно устра-
нил шейха-правителя, не побрезговав предательским убийством,
и провозгласил себя султаном (1516 г.). Пользуясь тем, что
едва возложивший на себя корону внук Фердинанда Карл V
был отвлечен подавлением восстания комунерос, Орудж отби-
вал у испанцев город за городом, а заодно уничтожал и мест-
ные органы самоуправления. Постепенно в его руках оказались
Медеа, Милиана, Шершель, Тенес.
Население Тлемсена, воспылавшее ненавистью к своему пра-
вителю Абу Хамму, призвало турок (скорее всего как кондоть-
еров), дабы изгнать неугодного султана, но оказалось обману-
тым, так как Орудж повторил алжирскую операцию, повесив
и ставленника местной знати Абу Зайяна, и 70 его родствен-
ников [154, с. 66]. Тогда губернатор Орана маркиз де Комари,
представлявший испанскую власть, начал наступление. В боях
За Тлемсен нашел смерть Исхак Барбаросса, а после гибели
Оруджа его место занял Хайраддин Барбаросса, который решил
заручиться поддержкой Высокой Порты и принес клятву вер-
ности стамбульскому султану (1520 г.). Тот дал ему титул
187
паши и назначил бейлербеем Алжира, прислал в страну 2 тыс
артиллеристов и 4 тыс. пехотинцев, которые и образовали ядро
первого янычарского корпуса — «оджака» (очага). Е
Правда, в том же году ситуация изменилась: Абу Хамму,
как говорит аль-Ваззан, бросился в ноги императору Карлу и
тот возвратил ему престол [19, с. 225, 232]. Государство кабиль-
ских горцев (эмират Куко) отложилось, а с востока наступали
войска Хафсидов, пытавшихся вернуть ранее подвластные им
территории. И Хайраддину, отброшенному снова на Джербу,
пришлось вторично завоевывать Средний Магриб, причем он
проделал тот же путь, что и Орудж в 1512—1516 гг., начав с
Джиджелли, Бона, прежде чем восстановил османскую власть
в Алжире и разгромил, опустошив при этом всю местность, про-
хафсидское восстание в Константине. Состоявшийся в 1533 г.
визит Хайраддина Барбароссы в Стамбул многие историки счи-
тают (такова и точка зрения Н. А. Иванова) датой официаль-
ного присоединения созданного корсарами государства к Ос-
манской империи.
Вполне вероятно, что первоначальной целью действовавших
на свой страх и риск братьев Барбаросса было не расширение
османских владений, а установление собственной монополии на
пиратский промысел в Западном Средиземноморье. И лишь
обстоятельства заставили Хайраддина выступать от имени гроз-
ного турецкого султана.
Таким образом, османское завоевание Магриба проходило в
особых условиях, определявшихся столкновением интересов
западных (испанских) завоевателей и восточных (турецких),
которые вели борьбу как между собой, так и против магрибин-
ских владетелей. Отсюда и противоречивость отношения мест-
ных жителей к турецкой правящей верхушке. Если на первых
порах пиратов-гази магрибинцы нередко встречали как союз-
ников и освободителей, то с утверждением новой власти на-
чалась борьба против османского режима. Только в 1551 г. пал
Тлемсен, столица Абдельвадидов, под конец пытавшихся опе-
реться на помощь султанов Дальнего Магриба. Династия, осно-
ванная в 1236 г. Йагморассаном ибн Зайяном, была низложе-
на; однако до начала XVIII в. местные жители предпринимался
попытки восстановить независимость и даже готовы были перей-
ти под сюзеренитет марокканских правителей, тем более что
торговая верхушка Тлемсена была связана тесными экономи-
ческими интересами с купечеством Феса. В Кабилии же вплоть,
до 1830 г. не прекращались мятежи, и она фактически сохраня-
ла независимость, находясь под управлением местных феодаль-
ных владетелей или локальных советов (джемаа), объединяв-
ших несколько крупных деревенских общин, решавших не толь-
ко имущественные, семейные проблемы, но и вопросы «внеш-
ней политики», войны и мира, собиравших налоги на поддержа-
ние укреплений, дорог и прочего коллективного хозяйства ма-
леньких горных республик.
188
Хайраддин Барбаросса в 1534 г. взял приступом г Тунис
столицу Хафсидов, но удержать ее не сумел; Северная Ифри-
кийя еще почти полвека находилась под управлением послед-
них^ потомков Абу Хафса, которым пришлось признать испан-
ский протекторат, а Южная под управлением частично местных
властей нотаблей Тозёра, Суса, Сфакса, частично марабутов
завии Шаббийя (она являлась одновременно религиозным ор-
деном и союзом кочевых племен), сделавших своей столицей
Кайруан. Только в 1574 г. большой флот, направленный из
Стамбула под командованием Синан-паши, захватил Тунис, ре-
шив таким образом судьбу Восточной Ифрикийи, которая была
присоединена к Османской империи.
В Среднем Магрибе военные действия между турецким вой-
ском и испанскими гарнизонами еще продолжались. Король
Филипп II пытался взять реванш за Тунис и развить наступле-
ние в Алжире, но, парализованный восстаниями в Нидерландах
и беспорядками в Италии, а также происками англичан и фран-
цузов, был вынужден согласиться на перемирие с турецким
султаном (1581 г.). Испания сохранила за собой на территории
Алжира лишь пресидио Мерс-эль-Кебир и Оран.
Что касается Дальнего Магриба, то голландцы и англичане
уже в начале XVI в. поставляли оружие различным феодаль-
ным владетелям марокканского Юга, в частности долины Сус,
где возникли первые очаги борьбы против португальских захват-
чиков. В 1541 г. солдатам короля Жуана III (1521—1557), ко-
торый, кстати, утратил интерес к Марокко, сосредоточив основ-
ные усилия на освоении Бразилии, пришлось оставить Агадир.
Конец португальской экспансии в Магрибе, как и испано-
португальскому соперничеству в этом регионе, положили собы-
тия, получившие в истории название «битвы трех королей».
Португальские церковники, в особенности иезуиты, получив-
шие при дворе короля-фанатика Себастиана (1557—1578) зна-
чительное влияние, втянули страну в крестовый поход с целью
восстановления утраченного положения в Магрибе. Войско хри-
стиан, к которому присоединился небольшой отряд претендента
на марокканский престол Мулай Мухаммеда («черного короля»,
как называют его европейские источники), высадилось в Арси-
ле и медленно двинулось по направлению к Фесу [66, т. 1,
с. 417—419]. За это время султан Абд аль-Малик, призвав на
помощь племенное ополчение, собрал 50-тысячную армию; и
4 августа в сражении при Эль-Ксар-эль-Кебире крестоносцы
были разбиты (чему помог и неожиданный разлив реки).
Военная катастрофа Португалии в Магрибе во многом объ-
ясняется тем, что армия короля Себастиана наполовину состоя-
ла из отрядов наемников, в надежде на добычу стекавшихся из
Испании, Германии, Франции, Италии под знамена крестонос-
цев, а поэтому уступала в дисциплине мусульманскому войску,
Ударные отряды которого Абд аль-Малик, долго проживший в
Константинополе, организовал по турецкому образцу.
189
Во время битвы при Эль-Ксар-эль-Кебире умер заболевший
Абд аль-Малик, а Дон Себастиан и Мулай Мухаммед утонули
в реке, через которую пыталась переправиться бегущая армия
крестоносцев; вся португальская знать попала в плен к мусуль-
манам. (Как известно, после этих событий оказавшаяся без
монарха Португалия была без труда завоевана престарелым
герцогом Альбой, присоединена к Испании и в течение 60 лет
не существовала как самостоятельное государство.)
Султан Абд аль-Малик (1576—1578), с именем которого свя-
зана победа при Эль-Ксар-эль-Кебире, принадлежал к династии
Саадидов, сложившейся на юге Марокко (с 1517 г. ее столи-
ца — Марракеш) и начавшей уже со второй четверти XVI в. от-
воевывать отдельные пункты побережья, находившиеся в руках
португальцев2. Расширяя свои пределы, новое государство в
1548 г. поглотило и фесский султанат Ваттасидов. Занявший
престол после смерти Абд аль-Малика его брат, султан Ахмед
аль-Мансур (1578—1603), стал обладателем немалых средств,
поступавших из Европы в счет выкупа пленников, а главное —
массы трофейного оружия. Оно и было им использовано для
начатого вскоре завоевания Судана, где конница сонгаев ока-
залась бессильной перед лицом армии, снабженной огнестрель-
ным оружием. Завоевание принесло марокканскому султану ог-
ромные богатства и прозвище аз-Захаби (Золотой), престиж в
глазах европейских монархов, которые нередко обращались к
нему с просьбой о займах. Однако и богатство это скоро рас-
таяло, и власть над Суданом оказалась недолговечной (см.
[171]). В результате же марокканского завоевания была раз-
громлена Сонгайская держава, основанная сонни Али (конец
XV в.), последнее и наиболее развитое раннеклассовое государ-
ственное образование суданских племен, что лишь облегчило и
ускорило проникновение европейцев как в Тропическую Афри-
ку, так и в само Марокко.
Начало новой фазы колониальной экспансии. Еще в сере-
дине XVI в. произошло возрождение средиземноморской торгов-
ли, казалось бы полностью утратившей свое значение, после
того как начали плавать трансокеанские караваны судов, а ев-
ропейцы открыли для себя прямой доступ в легендарный Судан,
интерес к которому, впрочем, вскоре стали проявлять не столь-
ко золотоискатели, сколько работорговцы.
Торговые пути, проложенные в свое время итальянским ку-
печеством, вновь оживали. Однако отныне на авансцену вы-
двинулись другие державы: Англия, Франция, Нидерланды.
Приблизительно с 1560 г. основные коммерческие операции в
Магрибе сосредоточились в руках французов, англичан и гол-
ландцев, жестоко конкурировавших друг с другом.
Характерная черта европейской экономической экспансии
нового времени состояла в том, что в отличие от средних веков,
когда в Северной Африке действовали по преимуществу отдель-
ные купцы или семейные торговые дома, теперь уже начали
190
складываться крупные объединения, коммерческие компании
монополизировавшие закупку, а зачастую и добычу сыоья в
этом регионе. J г
Что касается Франции, то победа турецкого оружия в Се-
верной Африке создала французам благоприятную ситуацию
для проникновения в этот регион. Как союзница Османской
империи, Франция заключила выгодные торговые соглашения
дававшие право получить концессии в Тунисе и Алжире. В ито-
ге переговоров, начатых еще при Франциске I и Сулеймане Ве-
ликолепном, Франция подписала с турецким султаном в 1569 г.
торговую конвенцию (известную как «капитуляции», т. е. главы^
статьи), которая предоставила французским коммерсантам ши-
рокие привилегии в Османской империи: неприкосновенность
личности купца и его имущества (право экстерриториальности),
установление низких ввозных пошлин и т. д.
При содействии Стамбула Франция открыла в Алжире и
Тунисе консульства. В 1560 г. по распоряжению султана алжир-
ский бейлербей предоставил марсельскому предпринимателю
Лашу монопольное право на добычу коралла между г. Бужи и
Табаркой, а также разрешил основать неукрепленную факто-
рию Бастион де Франс, ставшую центром деятельности «Ко-
ралловой компании».
Предприятие приносило по тем временам огромные доходы.
Компанию обслуживало около 50 кораблей, владельцы кото-
рых получали одну треть прибыли. Турецким властям выплачи-
вался налог в 1500 золотых экю, не считая многочисленных по-
дачек представителям местной администрации, среди которых,
как явствует из документов того времени, преобладали «рене-
гаты» (переменившие веру христиане), такие, как, например,
каид Рамдан, уроженец Неаполя, управляющий округом Бон
[383, т. 2, с. 72]. Ловля коралла была не единственным занятием
компании: она ввозила в Алжир сукна и шелковые ткани, заку-
пала продукты сельского хозяйства и, кроме того, вела торгов-
лю оружием. Хотя по договору компания не имела права со-
держать войска, на деле в Бастион де Франс находились гар-
низон, пороховые и оружейные склады и даже артиллерия.
В нарушение соглашения 1560 г. компания осуществляла опе-
рации по экспорту зерна (хотя такая деятельность в Алжире
стала государственной монополией).
Наконец, в 1602 г. французский король превратил частное'
предприятие Лаша в государственное, а Бастион де Франс стал
королевской крепостью на африканском побережье. В конце
XVI в. в Марселе существовала и «Тунисская коралловая ком-
пания», но ее успехи были менее значительны [383, т. 2, с. 73].
Большой интерес французские торговцы, особенно купцы
северо-западного побережья Франции из Гавра, Нанта и Руа-
на, проявляли и к Марокко, как стали именовать в Европе
шерифскую империю Саадидов по названию ее столицы (иска-
женное Марракеш).
191
Поскольку вдоль берегов Марокко пролегли морские доро-
ги в Индию и Новый Свет, страна приобрела особое стратегиче-
ское значение и стала ареной острого соперничества европей-
ских держав, в том числе Англии, Нидерландов, Франции, Да-
нии за установление экономического и военно-политического
контроля в этом районе. С XVI в. французские короли делали
неоднократные попытки установить с Марокко межгосударст-
венные связи, но на первых порах эти попытки были доволь-
но непоследовательными и не всегда заканчивались удачей3.
Тем не менее частные предприниматели успешно вели дела в
этой стране. Во французских архивах сохранился акт 1570 г.
о создании ассоциации руанских дельцов для торговли с Ма-
рокко. Они собирались отправить корабль «Самсон», гружен-
ный полотном, которым был знаменит Руан, в Сафи, Агадир,
в «земли Таруданта» (район Сус) и далее добраться до Мар-
ракеша. В обмен они намеревались приобрести сахар, произ-
водство которого было налажено с использованием труда чер-
нокожих рабов на султанских плантациях в Сусе и близ Марра-
кеша [66, т. 1, с. 303—307].
Главными конкурентами компании оказались владельцы тек-
стильных мануфактур Англии, вступившие в борьбу за марок-
канский рынок. Однако руанцы одержали верх и сумели за-
ключить с султаном соглашение, позволявшее им скупать весь
марокканский сахар. Тем самым они получили возможность ус-
танавливать цены по своему усмотрению. Одно время они про-
давали марокканский сахар даже самой Англии. Торговля с
султанатом Саадидов приносила такие выгоды, что разбогатев-
ший на ней глава ассоциации Треваш вместе с другими руан-
скими дельцами в 1594—1595 гг. предоставлял займы самому
французскому королю [383, т. 3, с. 36].
После поражения Португалии при Эль-Ксар-эль-Кебире у
Франции появилась возможность активизировать проникновение
в Марокко. В конце 70-х годов XVI в. Франция открыла в Ма-
рокко консульство. Первым официальным представителем
Франции стал врач из Марселя Берард, сблизившийся
с Абд аль-Маликом еще в Константинополе. Король Генрих III
поручил ему добиться от марокканцев соглашения о свободном
заходе французских судов во все порты, защите от пиратов и
выдаче захваченных ими пленников, а также о предоставлении
40 тыс. кинталей меди в обмен на пушки и порох. Кроме того,
Берард должен был попытаться получить заем в 15 тыс. экю
[297, с. 195; 383, т. 3, с. 32]. Правда, вопрос о заключении догово-
ра тянулся несколько лет, поскольку у пришедшего в то время
к власти аль-Мансура аз-Захаби имелась договоренность с анг-
личанами о поставке им селитры и меди, а Генрих III, занятый
внутренними проблемами Франции, где разгорались гугенотские
войны и крестьянские восстания, к концу своего царствования
потерял интерес к марокканским делам.
«Война трех Генрихов» отвлекла внимание французской дип-
192
.ломатии от Северной Африки, но вышедший победителем в
1594 г. Генрих IV Бурбон возобновил активную политику в Ма-
рокко: он пристально следил за деятельностью агентов Мад-
рида, пытавшихся плести интриги против аль-Мансура аз-Заха-
'би, поддерживая многочисленных претендентов на престол, так
как с учетом расстановки сил предпочитал видеть здесь доста-
точно прочную дружественную державу. Для установления бо-
лее тесных контактов с марокканской администрацией францу-
зы прибегли и к посредничеству турецкого султана, поскольку
между Стамбулом и Марракешем в то время наметилось сбли-
жение [383, т. 3, с. 42]. Но начавшейся было с успехом дипло-
матической деятельности Франции опять помешал внутриполи-
тической кризис, возникший после смерти Генриха IV.
Новые шаги, направленные на расширение экономического
проникновения в Марокко, были предприняты при Ришелье,
наиболее последовательно содействовавшем развитию ранней
колониальной экспансии Франции. Однако инцидент с судном,
загруженным имуществом султана Мулай Зейдана, которое
взявший на себя заботы о нем французский консул вознамерил-
ся отвести в Марсель (по дороге из одного марокканского пор-
та в другой), послужил поводом к международному скандалу
и разрыву отношений между Марокко и Францией (1615 г.).
При этом не последнюю роль сыграли нидерландские власти,
имевшие большое влияние в Марракеше, так как султан регу-
лярно пользовался услугами голландских судовладельцев и куп-
цов, охотно поставлявших оружие, ставшее самым ценным ев-
ропейским товаром во время разгоревшихся в шерифской импе-
рии междоусобиц.
Сложившейся ситуацией не замедлила воспользоваться Анг-
лия. Еще во второй половине XVI в. англичане, основавшие
«Варварийскую» торговую компанию, закупали в Марокко са-
хар, золото, медь, кожу, селитру, сельскохозяйственные продук-
ты и поставляли туда порох, различное военное снаряжение, а
также сукно и хлопчатобумажные ткани (см. [525]). Первые
упоминания об англо-марокканской торговле относятся к
50-м годам XVI в., когда в Марокко прибыло британское торго-
вое судно «Лайен» из Лондона. Позднее королева Елизавета
установила активные дипломатические контакты с двором Са-
адидов и даже вынашивала проект создания широкой коалиции,
направленной против испанского короля Филиппа II, с участи-
ем турецкого и марокканского султанов. В британских архивах
сохранилось несколько официальных посланий, направленных
аль-Мансуром аз-Захаби королеве [48, с. 8]. Регулярная пере-
писка между английским двором и Марракешем продолжалась
и при преемниках Елизаветы, правда, она касалась уже в ос-
новном чисто торговых вопросов [48, с. 10 17]. Англичане в то
время проявляли особый интерес к закупкам селитры, посколь-
ку изобретенный в Германии химический способ получения
^ырья для пороха держался в секрете.
-13 Зак. 115
193
После распада султаната Саадидов, начавшегося с 1603 г.,
соперничавшие друг с другом на марокканском рынке голланд-
цы и англичане ориентировались уже не столько на Марракеш,
сколько на независимых владетелей отдельных городов и зе-
мель, локальные политические центры, такие, как Тарудант,
столица Суса 4.
С начала же XVIII в., особенно после того как Англии уда-
лось захватить Гибралтар, торговые операции британцев в Ма-
рокко непрерывно расширялись. В 1721 г. между Англией и
Марокко был заключен договор, чрезвычайно выгодный для
английских коммерсантов. Он предусматривал создание англий-
ских консульств в Марокко, свободу захода английских судов в
марокканские порты и передвижения англичан по территории
страны. Морская торговля с Марокко стала монополией англи-
чан (см. [297; 443; 525]).
Таким образом, история европейско-магрибинских контактов
в начале нового времени (которая изложена выше, разумеет-
ся, лишь в самых общих чертах) показывает, что на примере
Северной Африки, особенно Марокко, со всей ясностью, почти
в лабораторно чистом виде прослеживается смена типов евро-
пейской колониальной экспансии — переход от феодально-коло-
ниальной к торгово-колониальной, начавшейся с XVI в. При
этом отчетливо видна и конкурентная борьба новых колони-
альных держав, и перипетии политики Франции, действовавшей
на поприще колониальных захватов — в силу особенностей соб-
ственного общественного развития — с успехами и отступле-
ниями.
И это не случайно: являясь, конечно, далеко не главным
объектом колониальной экспансии Западной Европы эпохи пер-
воначального накопления капитала, Северная Африка уже лишь
из-за географического положения была своего рода стартовой
площадкой. Поэтому здесь постоянно сталкивались интересы ве-
дущих европейских держав, что, кстати, и мешало тогда какой-
либо одной из них установить свою гегемонию и реализовать
планы захвата территории, омываемой водами Гибралтарского
пролива.
Вместе с тем биение пульса Европы самым непосредствен-
ным образом отражалось на всем ходе событий в регионе. Ос-
лабление колониального натиска, связанное с Тридцатилетней
войной, дало Магрибу известную передышку; и именно в
XVII столетии наблюдалась некоторая стабилизация внутрипо-
литического положения. Она выразилась прежде всего в тен-
денции к государственной централизации в рамках новых, сло-
жившихся после турецкого завоевания границ.
Речь идет о восстановлении распавшейся шерифской импе-
рии Саадидов (но под эгидой другой династии) и формирова-
нии двух автономных османских государственных образовании,
со столицами в Алжире и Тунисе.
194
АЛЖИР И ТУНИС
В СОСТАВЕ ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ
Алжирский и тунисский эйалеты, за которыми в европей-
ской литературе того времени закрепилось название Алжир-
ское и Тунисское «регентства», пользовались полной финансо-
вой автономией. Дань Порте имела скорее символический
смысл и высылалась от случая к случаю. Например, в 1808 г.
из Алжира в Стамбул было послано около 500 нарядных по-
крывал,.100 коралловых четок, 200 кисетов для табака, 75 шел-
ковых поясов, 15 золотых колец, парадное оружие, 40 львиных?
шкур, 10 попугаев, 3 лошади с шитыми золотом седлами, не-
сколько негров, одно парадное одеяние [247, с. 83—86].
Тунисский историк XIX в. Ахмед ибн Аби Дийаф, занимав-
ший крупный пост в административном аппарате и при дворе,
r пиоцной главе к своей хронике «Иттихаф ахль аз-заман» дал ’
характеристику отношений между Тунисом и османским госу-•
дарством. Он отмечает, что после завоевания, осуществлённого
Синан-пашой, имя султана упоминалось в хутбе, чеканилось на
дирхемах и динарах, но доходы оставались внутри страны, в
распоряжении местных властей. При этом -правители Туниса
«по мере возможности выделяли что-нибудь из дохода [осман-
скому] государству в знак повиновения и называли это „ха-
дийя“ (дар, подношение.— М В.)». Автор подчеркивает, что та-
кое положение было вполне «законным» и объяснялось удален-
ностью Туниса от султанской столицы [79, т. 1, с. 30].
Об отсутствии прямого административного подчинения Ал-
жира и Туниса османскому правительству свидетельствует хотя
бы тот факт, что вопросы внешней политики решались путем
дипломатических переговоров с Портой, обмена посольствами.
Алжирские и тунисские власти самостоятельно заключали со-
глашения с Англией, Францией, Голландией и другими европей-
скими державами. Из архивных документов известно, напри-
мер, что в Стамбуле постоянно находился представитель тунис-
ского правительства (капы кетхудасы); он передавал официаль-
ные послания министрам султана, принимал на себя заботу о
посещавших столицу империи тунисских должностных лицах.
Вместе с тем аппарат управления в обеих провинциях был по-
строен по османскому образцу.
Тунисское государство беев. Политическая автономия, фор-
мально выразившаяся в полном отстранении от дел присылав-
шегося из Стамбула паши, была достигнута Тунисом уже в
1591 г., спустя 17 лет после турецкого завоевания. С этого
времени паша рассматривался скорее как некий дипломатиче-
ский представитель, а реальную власть захватили деи. Этот ти-
тул (в буквальном переводе «дядя») в Тунисе конца XVI в.
имел командующий янычарским войском, которое здесь насчи-
тывало около 4 тыс. человек. Избранный младшими офицера-
-у^ООран
А
II С К
А
ЛЖИ
О С М
БЕЙЛИН
ТИТТЕРИ
/ ЗАПАДНЫЙ
БЕЙЛИН
Бу ж и
ас-
Рабат
О ОФео
Мекчес /
А-
Марракеш О
^мл а"р О К К О
И м
Константина
ВОСТОЧНЫЙ
БЕЙЛИН
П,‘Е Р И
ТУНИС
\
I
t 200 км ।
— —— Приблизительные границы
государств
:тво“ корсара Гай лапа
Границы внутренних провинций
Алжира.
Примерная граница феодальных
владений на территории Марокко
около 1660 г. накануне образования
государства Алавитов
I ерритории под контролем религиозного
братства диалитов
Владения династии Саадидов и вождей
племени шебанат
Владения марабута Бу Хасуна
Территория под контролем Алавитов
Я
Р
Магриб в XVII—XVIII вв.
ми дей Осман (1590—1610), опираясь на оджак и таифу кор-
саров г. Тунис, отодвинул в тень пашу и, взяв в свои руки внеш-
нюю политику, самостоятельно заключал договоры с иностран-
цами [148, т. 2, с. 328].
Экономическая база османской власти была, однако, край-
не узкой. Судя по данным А. Хесса, изучавшего касающиеся
Северной Африки документы архивов Стамбула, янычарские
командиры, еще до переворота 1591 г. узурпировавшие налого-
обложение, столкнулись с большими трудностями: отмеченное
в 80-е годы бегство крестьян из районов, прилегавших к сто-
лице, истощало казну. Государственные земли (видимо, в до-
кументах речь идет о бывшем хафсидском домене) присвоили
какие-то неизвестные лица, не имевшие отношения к османской
администрации [392, с. ПО—111]. Турки, стремясь компенсиро-
вать потери, принялись, подобно последним Хафсидам, полу-
чать доходы от пиратского промысла, взимая с него налог или
вступая в долю с судовладельцами. Морской разбой превра-
щался в узаконенную отрасль экономики. Естественно, что в
таких условиях эмбрион государства, созданный янычарской
вольницей, оставался своего рода анклавом, а до установления
реального контроля над южными и северо-западными террито-
риями еще было далеко.
196
Стрежнем политической жизни в Тунисе XVII столетия было
соперничество между деями и беями, т. е. между представите-
лями различных группировок новой военно-административной
верхушки. С этим соперничеством было связано немало дра-
матических эпизодов, дворцовых переворотов, мятежей и каз-
ней, сведения о которых заполняют страницы дипломатических
донесений и других европейских источников того времени. Од-
нако, до того как события получили развязку, выразившуюся в
отстранении от власти деев (а фактически — янычарского оджа-
ка), в стране произошли серьезные изменения.
Звание «бей» в Тунисе носил военачальник, которому вме-
нялось в обязанность поддержание порядка во всех внутренних
областях. (Только турецкие гарнизоны, стоявшие в нескольких
крупных городах, находились в распоряжении дея и его ди-
вана). Бей, имевший собственную армию, был и главным нало-
госборщиком.
Вытесняя янычарский оджак, бейская группировка, дейст-
вовавшая в провинции, искала для себя социальную опору, ра-
ди этого в известной мере сблизившись с местными жителями,
и прежде всего с бальди (в тунисской лексике — горожане, за-
житочные люди). Преследуя собственные цели, беи, создавшие
вокруг себя «альтернативный центр власти», становились выра-
зителями настроений городской верхушки, заинтересованной в
объединении страны и ограничении своевластия бедуинских
шейхов, вновь укрепивших свои иерархические союзы в период
смут XVI. в. Именно беи при поддержке достаточно широких
слоев городского и оседло-земледельческого населения провин-
ции вступили в борьбу с кочевыми феодалами.
Планомерную политику подавления вождей крупных бедуин-
ских племен ауляд аби-ль-лейл, ауляд хамза, ауляд сайд и
других начал Рамдан-бей (ум. в 1613 г.) —по словам хрониста,
«муж выдающегося характера», после кончины которого пост
бея перешел к его вольноотпущеннику Мураду, родом с Кор-
сики. Продолжая, и небезуспешно, дело своего предшественни-
ка, он стремился всеми средствами подорвать позиции арабов
и подчинить их своей власти. Горожане, как явствует из сооб-
щений Ибн Аби Динара, в острые моменты выделяли в помощь
бейской армии контингенты добровольцев (см. [80]).
Мурад I (1613—1631) стал родоначальником династии бе-
ев, просуществовавшей до начала XVIII в. Присвоив себе по-
четный титул паши, он заявил претензию на прерогативы го-
сударя, низведя тем самым дея на положение правителя одного
лишь столичного округа. Заметную роль в возвышении бейской
династии сыграл Мухаммед Хаммуда, сын Мурада I, правив-
ший в 1631 — 1659 гг. При нем был организован поход на
г- Хамма (в оазисе Габес), который вожди ауляд сайд исполь-
зовали в качестве своей опорной базы5. В хронике Ибн Аби
Динара, красочно описывающей драматические события войны
с хилялийскими союзами, начатой Мурадом и продолженной
197
его преемником, все время подчеркивается стремление беев рас-
сеять, разъединить непокорные племена и лишить их права
взимать подати с ватанов — областей, которые племенные вож-
ди рассматривали в качестве своих уделов.
Подчиняя себе область за областью, Мухаммед Хаммуда
повелевал населению («ахль», «райя») отныне подати платить
ему, иными словами, ликвидировал неконтролируемое налого-
обложение, установленное бедуинской верхушкой. При этом
для жителей многих районов, в частности Северного Туниса
(«Фригии»), введение относительно устойчивого по размеру
(как можно судить по фискальным реестрам конца XVIJ в.)
государственного налога приносило освобождение от произвола
кочевых феодалов и создавало более благоприятные условия
организации хозяйства.
В итоге военных предприятий Хаммуды крупные племенные
союзы арабов Ифрикийи, возглавлявшиеся древними шейхски-
ми родами, прекратили свое существование. В источниках
XVIII—XIX вв. уже не встречаются названия известных в эпо-
ху османского завоевания «домов» кочевой аристократии Ту-
ниса, таких генеалогических родовых групп (передававших
свое имя и племенным союзам), как Ауляд Хамза, Аби-ль-Лейл.
Распалась и федерация, созданная, могущественными шейхами
Ауляд Шануф, которые, как сообщается в хронике Ибн Аби
Динара, в начале XVII в. владели ватаном Кеф, взимая в свою
пользу налоги с населения, пока Хаммуда не «обрушился ща
них войной», не изгнал из укрепленных мест и не «унизил».
При этом бей явно использовал противоречия между отдельны-
ми группами, входившими в федерацию. «И подавил он людей
порока: сеял ссору среди ауляд шануф, натравливал одних про-
тив других, пока не стерлись их следы с лица земли» [80,
с. 231—232].
Некоторые племена кочевников были, по словам Ибн Аби
Динара, рассеяны в пустыне [80, с. 236], другие признали себя
вассалами бея. Как пишет тот же хронист, после блистательных
побед Хаммуды к нему со всех сторон спешили шейхи, желая
«стать его рабами», и делегации племен в сопровождении бар-
дов, слагавших поэмы в честь могущественного бея [80, с. 237].
Вырвав из рук кочевых вождей власть над оседло-земле-
дельческим населением внутренних провинций, Мурадиды на-
чали создавать на местах свою администрацию, костяк которой
составил корпус каидов. На первых порах это были приближен-
ные лица Хаммуды, поставленные во главе «змала», воинских
дружин, выведенных из-под контроля шейхов. Позднее каиды
превратились в гражданских чиновников, исполнявших опре-
деленные судебные функции (разбор уголовных дел) и ведав-
ших сбором податей в территориальных округах и племенных
общинах. Именно в этом качестве они и фигурируют в нало-
говом реестре за 1676/77 г.— старейшем из сохранившихся в
архивах Туниса.
198
оСобирая под своим началом племенные дружины, Хаммуда-
беи приступил и к организации регулярных армейских частей
набиравшихся из местных жителей, в том числе из горожан и
земледельцев, разместив их гарнизоны в городах Эль-Kerb Бри
жа, Кайруан, «дабы обеспечить спокойствие и безопасность на
дорогах страны» [80, с. 236]. Это были первые отряды наемни-
ков-зуавов, к которым впоследствии был добавлен четвертый
«тунисский оджак», расквартированный в столице Г25 г 91-
80, с. 236]. 1 , ’
Вместе с тем роль резервного войска, подчиненного бею и
использовавшегося главным образом для проведения ежегодных
«налоговых экспедиций», стала выполнять кавалерия дрид. Это
небольшое арабское племя (эпоним — хилялиец Дрид, или
Дорейд), до XVI в. жившее у предсахарских границ Ифрикийи,
а затем мигрировавшее в алжирский бейлик Константина, воз-
вратилось в Тунис по соглашению с Хаммудой, который рас-
селил его в области Телля (в долине Сере, у г. Эль-Кеф, на
плато Джебель-Ансарийин, между Тунисом и Беджей) и в
южных районах страны, на пути к Джериду. Поселенцы ауляд
афра, ауляд мнаа, другие большесемейные группы дрид полу-
чили фиксированные земельные участки и пастбищные угодья,
например равнину ад-Дахиля (Джебель-Ансарийин), где они
помимо собственного стада должны были содержать коней и
вьючных животных, для транспортировки зерна, собиравшегося
в виде «бейской десятины» [333, с. 327].
Таким образом, в Тунисе в каких-то чертах воссоздавались
средневековый махзен и старая система привилегированных пле-
мен, которые, однако, не являлись уже всевластными облада-
телями икта, а выступали как составная часть подчиненного
бею хозяйственного и военно-административного аппарата.
Надо сказать, что в ходе политической борьбы, отражавшей
эволюцию тунисского общества XVII в., параллельно с раздроб-
лением племен и упадком центров власти «великих вождей»
(«шейхов над шейхами», как называют их хроники) наблюда-
лась более быстрая, если сравнивать с Алжиром, трансформа-
ция надстроечных институтов, привнесенных османским завое-
ванием. Характерными признаками этих изменений были вы-
теснение турецкого языка арабским, который уже в середине
XVII в. стал официальным при дворе Мурадидов, и привлече-
ние к делам управления зажиточных горожан-тунисцев. Наря-
ду с представителями военных кругов заметную роль в мест-
ной администрации приобретают «династии каидов», связанные
с традиционным нобилитетом Кайруана, Сфакса, городков Са-
хеля (семейства Мрабет, Джеллули и др.).
Возвышение беев, «их триумф, достигнутый благодаря под-
держке местного населения,— пишет М. Крайем, один из ис-
следователей истории доколониального Туниса, означал, в
сущности, победу автохтонного элемента», поскольку новая
власть была вынуждена волей обстоятельств «ассимилировать-
199
<я» и учитывать в своей политике интересы тунисских верху-
шечных слоев [409, с. 79].
Важным шагом в этом направлении было ослабление яны-
чарского оджака, державшего в своих руках столицу, а соот-
ветственно торговый флот и внешние экономические связи
государства. Началось с того, что бей Мурад II (1659—1675),
продолжая, подобно своим предшественникам, царствовать в
седле, кочуя по провинции, назначил на должность дея (фор-
мально избиравшегося диваном) своего фаворита и установил
достаточно жесткий контроль над администрацией г. Тунис.
Ограничение влияния оджака, командиром которого и счи-
тался дей, вызвало недовольство турок-левантийцев. Пользуясь
отлучками Мурада II, воинский отряд столицы неоднократно
пытался восстановить прежние порядки и устранить ставлен-
ников бея. В ранг дея-дауляти (главнокомандующего и губер-
натора г. Тунис) вновь возводились представители оджака,
которые дважды объявляли Мурада II изменником. Но яны-
чарские мятежи оканчивались безрезультатно; в 1673 г. бей
взял приступом столицу и учинил резню турецких солдат, впу-
стив в город «своих арабов». С тех пор он поселился во двор-
це Бардо, ставшем постоянной резиденцией тунисских монар-
хов, а звание «бей» превратилось в официальный династиче-
ский титул, признанный иностранными державами.
Во внутренние дела Туниса пытались вмешаться алжир-
ские деи, с чем были связаны происходившие в XVII в. военные
конфликты между двумя регентствами. Борьба за престол внут-
ри семьи Мурадидов, начавшаяся в 1675 г., ослабила династию,
которая была пресечена в результате военного заговора.
В 1705 г. ага сипахиев Хусейн ибн Али (мусульманин грече-
ского происхождения) взял в свои руки власть, заставил насе-
ление г. Тунис провозгласить себя беем и основал наследствен-
ную династию Хусейнидов, просуществовавшую в стране до
Д 957 г.
В хронике Сегира бен Юсефа из Беджи (ум. в 1771 г.)
содержится весьма подробная характеристика тунисского госу-
дарственного устройства эпохи Хусейнидов. Проводя сравнение
с соседним «регентством», автор подчеркивает при этом, что
в Алжире система управления в большей мере сохранила
первоначальные черты [25, с. 63—66]. «Глава государства там
турок чистой расы, допускающий на высшие посты лишь своих
соотечественников, отстраняя даже кулугли» (т. е. потомков от
смешанных браков). В Тунисе же, с точки зрения Бен Юсефа,
положение резко изменилось, а сама грань между турками и
местными жителями окончательно стерлась. «Вот уже 196 лет,
пишет он,— как турки находятся в Тунисе. В течение первых
•ста лет у них была полная власть над жизнью и имуществом
подданных; они держали все в своих руках, особенно надзор
за доходами и расходами. Теперь же власть турок — лишь ви-
димость, и я не сомневаюсь, что вскоре они исчезнут в этой
200
стране. Когда приходит время собирать налоги, бей вместо
того чтобы идти со своими турецкими солдатами, назначает
кахья, который выступает от его имени... Увидев, как обстоит
дело, турки попрятали кинжалы в домах, ружья’отдали разъ-
едать ржавчине; они переженились на местных девушках, а де-
ти их наравне с отцами получают жалованье и рекрутируются,
в отряды аскеров и нубаджи (привилегированные гвардейские
соединения. М. В.).„ Турки со своим потомством превратились
в простых обывателей, с которыми уже не советуются по серьез-
ним вопросам. Когда бей отдает приказ отправляться на вой-
ну, они повинуются, лишь поскольку вперед получили жало-
ванье» [25, с. 65].
Турки (а среди них, особенно в высших армейских эшело-
нах, было немало ренегатов) и кулугли, числившиеся в составе
войска, пользовались более или менее регулярным жаловань-
ем, о котором говорит Бен Юсеф. Но в основном они были за-
няты самыми разнообразными видами предпринимательства,
ремеслом и сельским хозяйством. Сам Сегир бен Юсеф, буду-
чи кулугли, получал денежное вознаграждение от военного ве-
домства, но его семья существовала главным образом за счет
доходов с оливковой рощи возле Беджи. (И лишь однажды
во время наступления алжирских войск, вторгшихся в Тунис,.
Бен Юсеф был призван на армейскую службу и вынужден был
оторваться от своих литературных занятий.)
Начало царствования Хусейнидов было отмечено оживле-
нием внутренней торговли, ростом обрабатываемых, «засажен-
ных» площадей, восстановлением городов, прежде всего Кай-
руана, лежавшего в руинах после династических распрей и
усобиц последних Мурадидов. Как пишет Мухаммед Сегир бен
Юсеф, мудрость управления эмира Хассина (Хусейна ибн Али)
была вознаграждена, небеса посылали обильные дожди, «реки
потекли, хорошие урожаи давали возможность торговцам по-
лучать большую прибыль» [25, с. 16].
Однако середина столетия была заполнена тяжелыми и поч-
ти хроническими междоусобными войнами, в которые вновь
были вовлечены кочевые племена, использовавшиеся противо-
борствующими сторонами. Речь идет об интригах и военных
действиях, что начал племянник основателя династии Али I
(Али бен Мухаммед), назначенный было официальным преем-
ником, но отстраненный от наследства, когда у самого бея Ху-
сейна появились от новой жены два сына. Бежав сначала в
Алжир, Али-паша возвратился в страну на чужих штыках и
начал борьбу против Хусейна, привлекая в свой лагерь отдель-
ные кочевые племена, в том числе уцелевшие «фракции» ауляд
сайд, а также жителей горного массива Джебель-Усселат, став-
шего опорной базой мятежников.
Война из-за престолонаследия, в ходе которой Али-паше
временно удалось захватить власть в Тунисе (1735 1740), тя-
нулась с перерывами около 30 лет. На территорию Туниса не-
201
сколько раз вторгались войска алжирских деев, поддерживав-
ших то сыновей Хусейна, то Али-пашу и его внука Исмаила
бен Юнуса; в 1756 г. алжирцы даже овладели столицей сосед-
него «регентства» и его казной. Эта война, конечным итогом
которой было восстановление прав прямых потомков Хусейна
привела к немалым разорениям, в частности к запустению
ранее густонаселенного района Джебель-Усселат, где, по сло-
вам Сегира бен Юсефа, остались жить одни только совы. Его
хроника «Царственный путь...» пестрит сообщениями о том, что
воюющие эмиры, искавшие поддержки в разных городках и
сельских общинах, разжигая при этом мелкие распри между
соседями, то вырубают деревья вокруг Монастира, то сжигают
оливковые плантации Джеммаля. Хусейнидам же удалось одер-
жать решающую победу над жителями Джебель-Усселат, пустив
на их посевы у подножия горного массива племя валид аун со
скотом, «съедающим весь урожай» [25, с. 730].
Стабилизация внутриполитической обстановки во второй по-
ловине XVIII в. способствовала, однако, новому хозяйственно-
му подъему, заметному (хотя и прерывавшемуся эпидемиями
холеры) росту народонаселения. Этот подъем продолжался
вплоть до второй четверти XIX в., когда французская окку-
пация Алжира (положившая начало развернутой колониальной
экспансии в сопредельных странах) существенно осложнила
процессы трансформации тунисского общества, которые отли-
чались накануне установления режима протектората как широ-
кими светскими реформами предбуржуазного типа (в том чис-
ле введение конституционных норм), так и ужесточением
эксплуатации трудящихся, появлением помещичьей прослойки
«европейского образца», тенденцией к закрепощению крестьян-
ства [320].
Особо выделяли тунисские историки XVIII—XIX вв. «золо-
той век» Хаммуды-бея Хусейнида (1782—1813), при котором
кочевое хозяйство было окончательно оттеснено на южные ок-
раины, поощрялись земледелие, местное ремесло и мануфактур-
ная промышленность, наблюдалось оживление внешней торгов-
ли: с сахарскими районами, с Египтом и бейликом Константи-
на [532, с. 277—302]. Как писал Ибн Аби Дийаф, явно повторяя
формулировку Ибн Халдуна, «народ в государстве всецело пре-
дался земледельческим занятиям и ремеслам, освоению земель,
стало расти количество денег и богатств» [79, т. 3, с. 78].
Важнейшее значение имели меры, направленные на ограни-
чение свободы деятельности иностранных торговцев, в том чис-
ле запрет на скупку урожая на корню у местных земледель-
цев. Экспортные лицензии выдавались только тунисским куп-
цам, которым предоставлялось право заключать сделки с ино-
странцами. Подданные бея были освобождены от пошлин на
вывоз зерна и оливкового масла, импортные ставки были для
них снижены с 11 до 5,5%, а для чужеземных негоциантов уве-
личены [269 с. 26]. Хаммуда даже затеял морскую воину с не
202
ненией, в связи с тем что та отказывалась возместить убытки
тунисским купцам, пострадавшим от итальянских грабителей.
Весьма примечательны рассуждения Хаммуды бен Абд аль-
Азиза, автора исторического сочинения «Китаб аль-баши» (ру-
копись хранится в библиотеке Аз-Зейтуна), служившего на вид-
ных постах при Али II (1759—1782), а затем при Хаммуде-бее.
Еще в 1776 г. Бен Абд аль-Азиз писал о большом приросте
населения в стране, и особенно в столице. «Улицы ее стали
слишком узкими для толпы. Давно не было ни чумы, ни го-
лода, ни войн, и бей разрешил людям строить жилища на бе-
регу лагуны, где образовалось новое предместье, а также на
северо-восток от Морских ворот, где вырос в некотором роде
новый город». Там бей открыл склады, новый сук красильщи-
ков, переведя ремесленников этой специальности за городские
стены, а освободившиеся дома предоставил тунисцам под
жилье. «Земли под плугом начали расширяться без конца;
люди стали так спешить в приобретении земель путем покуп-
ки и аренды, что цены подскочили невообразимо. Один хени-
шир (участок или крупное хозяйство.— М. В.) в районе Бизер-
ты сдавался в аренду еще со времен Али-паши (племянник
основателя династии Хусейнидов.— М. В.). Потом наш благо-
словенный правитель назначил твердую годовую ставку в
14 пиастров, но она постоянно возрастала, достигнув к 1187 г.
(1773/74 г.) 600 пиастров. Зерна и всяких продуктов стало мно-
го, цены на них понизились, как и должно быть в стране на-
селенной и благоденствующей, где зерно дешево, а все осталь-
ное дорого. Хлеб стали вывозить в Триполи, на Крит, в Морею,
Смирну, в Константинополь, Александрию и в христианские
страны. Если бы не экспорт и не создание запасов, пришлось
бы раздавать зерно бесплатно, так его стало много благодаря
повсеместному освоению земли» (цит. по [409, т. 2, с. 355—357J).
Благодаря сохранившимся в Тунисе фискальным архивам, а
также другим документальным источникам (купчие, выбороч-
ные переписи и т. д.) о структуре земельной собственности и
системе налогообложения в этой стране известно больше по
сравнению с другими государствами Магриба XVII—XIX вв.
(марокканские архивы изучены еще очень слабо, а составляв-
шиеся на турецком языке алжирские дефтеры почти не уце-
лели).
Исследователи, занимавшиеся изучением аграрных отноше-
ний в Тунисе «османской эпохи», отмечают, что существовала
определенная несогласованность между правовыми, «канониче-
скими» представлениями о категориях земельной собственности
(шариат признавал мульк, мават, хабус — то же, что ближне-
восточный вакф) и реальными понятиями, которые складыва-
лись на основе обычного права и административной практики.
Как подчеркивает Л. Валенси, тунисского бея можно считать
«верховным собственником» в том смысле, что он пользовался
правом сбора ренты с непосредственных производителей, но,
203
строго говоря, государственными являлись только «мертвые»
земли (мават), не занятые под плантации и нерегулярно за-
севаемые.
Земли арш, или коллективные (как их стали называть
позднее французы), по понятиям людей того времени, находи-
лись в распоряжении монаршей власти, но в силу традиции,
давности обычая фактически составляли собственность той или
иной большесемейной группы, патронимии или целого конгло-
мерата общин, входивших в племенной союз, закрепивший за
собой право выпаса на определенной территории, использова-
ния ее для посевов, огородов, устройства жилищ и т. д. Как
правило, такие земли не отчуждались, но племенной совет мог
обратить всю территорию либо часть ее в хабус; тогда поми-
мо государственного налога (бейской десятины) выплачива-
лась небольшая рента какому-нибудь религиозному учрежде-
нию, скажем кайруанской мечети, семейству особо уважаемого
марабута, а то и Мекке. Например, земли валид иддир (тунис-
ская Нижняя степь, на границе с Сахелем) считались хабусом
з.авии Сиди Амор бу Хаджела, и в пользу этого религиозного
братства племя выплачивало символическую ренту. Земли, на
которых кочевали племена неффет и мехдеба, были еще в
XVI в. превращены в хабус на содержание потомков марок-
канского святого Сиди Махди [339, с. 275].
Таким образом, нераздельное общинное владение в XVII—
XVIII вв., существуя де-факто, не имело юридического оформ-
ления, однако учитывалось в налоговых реестрах, проходя по
графе «земли арби» (букв, «арабские земли»). Иногда их запи-
сывали и без особого названия, просто указывая «земли таких-
то (валид х, валид у), что означало принадлежность группе,
а не индивиду. В противоположность угодьям, использовавшим-
ся под пастбища или под экстенсивное полеводство кочевии
ками, земли, занятые плантациями или поливными культура-
ми, регулярно и интенсивно обрабатываемые, в основном яв-
лялись мульком, т. е. полной, свободно отчуждаемой и насле-
дуемой собственностью6. «Завуалированным» мульком были
также те хабусы, что завещаны религиозным учреждениям на
случай, если в каком-то отдаленном будущем иссякнет потом-
ство дарующего (форма, весьма распространенная в Тунисе).
Юдин и тот же юридический статус (в форме мулька либо
;xja6yca) имела и собственность мелких землевладельцев, не-
посредственных производителей, и собственность богатых горо-
жан, которые использовали наемный труд либо сдавали землю
;в аренду; собственность самого крупного землевладельца (бея)
также выступала в форме мулька или хабуса. Правда, в ряде
источников фигурируют земли «бейлик» (домен), а в нало-
говых реестрах употреблялось выражение «земли под взором
бея». Речь идет, по-видимому, о совокупности участков (хо-
зяйств), включая как личную собственность бея, так и некий
коронный фонд, из которого приближенным правителя и круп-
204
ным чиновникам выделялись имения вместо жалованья пенсий
Еще чаще участки из этого фонда сдавались казной внаем
крупным арендаторам. (Отметим любопытную деталь, что боль-
шая часть земель бейлик была сосредоточена в районе приле-
гавшем к столице и г. Бизерта, а также на п-ове Кап-Бон, т. е.
приблизительно в той же окружности, где еще в доисламскую
эпоху находились королевские поместья и владения крупных
феодалов.)
В густонаселенном Сахеле крупных имении не было, хотя
в XIX в., когда во внешней торговле страны на первый план
стали выходить продукты оливководства, бей, стремясь увели-
чить личный фонд, покупал землю (а точнее, деревья в Сахе-
ле), при этом его владения состояли, как и у местных богатеев
типа Джеллули, из разбросанных по всей сахельской террито-
рии участков. Еще в XVIII в. проводились описи землевладе-
ний, находившихся под государевым оком (в 1726/27, затем в
1766/67 г.), дополнительные реестры новых приобретений были
составлены в 1786 и 1795 гг. [517, с. 203]. При первой переписи
одна треть участков была более или менее точно обмерена,
в остальных случаях только упомянуты названия хенширов
(этот термин может употребляться и в смысле поля, ограни-
ченного какими-то естественными границами, и в смысле хозяй-
ства, имения), которыми владел правитель. Количество олив,
принадлежавших бею, было подсчитано лишь в районе Тебур-
бы (14 тыс.), а возле Бизерты, Туниса, на Кап-Боне— выбо-
рочно [517, с. 271]. При второй переписи общее число стволов
плодоносящих деревьев учтено уже точно, а участки под зер-
новыми культурами обмерены на лучших землях; например,
возле Беджи из 219 хенширов обмерены были 36, и площадь
указана в мешья. В конце XVIII в. бей владел как частное
лицо десятками тысяч плодоносящих деревьев: только на Кап-
Боне, как указано в соответствующих документах, ему принад-
лежало 38 садов с 24 тыс. оливковых деревьев. При этом^ не-
редко бей выступал в качестве совладельца. Так, в районе
Бизерты он имел в мульковой собственности вместе с несколь-
кими десятками разных лиц 37 садов. Такого рода владе-
ние являлось результатом контракта мугараса, по которому,
как мы уже говорили, выращенные деревья по истечении опре-
деленного срока должны делиться поровну между хозяином
и арендатором. Но часто раздел не производился, и объект
владения, каковым являлась не столько земля, сколько плодо-
носящее дерево, оставался в неразделенной мульковой собст-
венности. Человек, обрабатывающий участок (крестьянин, го-
рожанин), в данном случае просто отдает совладельцу опре
деленную долю дохода. Таким образом, особенности производ-
ственного процесса в ведущей отрасли тунисского земледелия
плодоводстве — обусловливали парцеллярность собственности
даже крупнейшего землевладельца страны.
Материалы общих аграрных переписей (правда, довольно
205
поздних: первая из них относится к 1840 г.) показывают, что
подавляющая часть сельскохозяйственных площадей, особенно
под оливами и другими садовыми культурами, обрабатывалась
самими владельцами, хотя они могли и приарендовывать зем-
лю у крупного землевладельца, делясь с ним доходом. В пико-
вый сезон (для оливководов это подрезка ветвей, сбор урожая)
привлекалась не только вся имеющаяся в наличии семейная
рабочая сила, но и поденщики, без помощи которых, как пра-
вило, не могли обойтись даже мелкие землевладельцы.
Таким образом, для оливководческих районов типичной фи-
гурой был крестьянин, ведущий хозяйство на собственной зем-
ле. Труд арендаторов (хаммасов), теоретически получавших
пятую долю урожая (на деле она могла варьироваться в за-
висимости от условий контракта), чаще использовался в зерно-
вом хозяйстве, в том числе в бейских поместьях. Однако в
XVIII и первой половине XIX в. хаммас был скорее батра-
ком, оплачиваемым в натуре, нежели прикрепленным к земле,
зависимым крестьянином. Закон, по которому хаммас лишал-
ся права ухода от землевладельца, в случае если не мог за-
вести собственное хозяйство, был принят только в 1874 г. (см.
[75]). Тот же закон давал право каиду возвращать беглого
хаммаса, связывал арендатора невыгодными сроками возвра-
щения «аванса» (зерна семенного фонда). В более ранний пе-
риод, т. е. до второй половины XIX в., хаммасы были, как пра-
вило, свободными людьми, заключавшими временный, чаще
всего годичный договор об издольщине; и в этой роли обыч-
но выступали молодые люди, копившие деньги на свадьбу,
либо обедневшие и оторвавшиеся от племен южане (фрашиш,
хаммама), селившиеся в северных районах страны.
Данные о земельной собственности, по материалам аграр-
ных переписей доколониального Туниса, имеются только для
Сахеля и так называемых «андалусских» городков и селений
по нижнему течению Меджерды, в районе Бизерты, а также
для оазисов (Габес). Они свидетельствуют о сравнительно не-
большом удельном весе полностью безземельных крестьян (на-
пример, в андалусском селении Эль-Алия, где жило около
1000 человек, такие вообще отсутствовали), о преобладании
мелкой и средней собственности. В Сахеле наибольшее число
безземельных насчитывалось в городке Мокнин (5 тыс. жи-
телей). Однако на основании данных об одной земельной- собст-
венности (без учета развитых ремесленных промыслов: здесь
было 227 текстильных мастерских, 56 маслодавилен) еще
нельзя делать определенные выводы об имущественном рас-
слоении в этом типичном для Туниса промышленно-земледель-
ческом поселении [517, с. 180—200].
Земли под однолетними культурами обычно в переписях
строго не учитывались. И это не случайно. В Тунисе XVIII —
начала XIX в., особенно на севере, не ощущалось нехватки
земли. Имущественное расслоение выражалось скорее в обла-
206
дании другими, более важными средствами производства (ору-
дия труда, тягловый скот). От их наличия и зависели возмож-
ности землевладельца, его потребности в привлечении допол-
нительной рабочей силы. По имеющимся расчетам, до француз-
ской колонизации средний размер хозяйства в северо-западных
областях Туниса составлял около 20 га.
Главной формой эксплуатации относительно однородного в
имущественном отношении аграрного населения страны было
централизованное налогообложение.
Уже в первые годы после турецкого завоевания в Тунисе
был установлен обычай, согласно которому регулярно, дваж-
ды в год, под руководством бея снаряжалась «махалла» (здесь:
военная колонна) для сбора податей: зимняя махалла направ-
лялась на юг, к Джериду через Кайруан, летняя — на запад
от столицы, в зерноводческие районы долины Меджерды, через
г. Беджу. Как описывают зимнюю махаллу европейские авто-
ры XVIII — начала XIX в., колонна, растянувшаяся на не-
сколько километров, насчитывала до 4 тыс. лошадей и верблю-
дов. Она доставляла на юг зерно, а обратно отправлялась с
грузом фиников, на стоянках возникали рынки.
Такая форма взимания налогов существовала в стране и
раньше. При поздних Хафсидах, когда им удалось ликвидиро-
вать икта, сбор налогов осуществлялся в основном через чи-
новников, представлявших государственную власть в провин-
циях. Наряду с тем время от времени монарх либо по его по-
ручению наследный принц предпринимал специальную поезд-
ку во главе колонны, включавшей отряды союзных племен. Эта
практика, отмечает Р. Бруншвиг, стала обычной в конце XV в.,
при халифе Османе Абу Амре (1435—1488), однако поход-
махалла для сбора налогов и демонстрации силы проводился
нерегулярно и не имел фиксированных маршрутов, как это бы-
ло впоследствии, при турецких правителях {303, т. 2, с. 70].
Использование махаллы объяснялось необходимостью ока-
зывать давление на податные племена, а также отсутствием
дорог и потребностью в верблюдах, которыми располагали бе-
дуины, для транспортировки зерна и фиников из отдаленных
районов страны. (С XI в. в Ифрикийи исчез колесный тран-
спорт и вновь появился лишь с XVII в. в «андалусских» селе-
ниях на северо-востоке страны; в более или менее крупных
городах существовали особые предпринимательские корпорации
«химари», осуществлявшие перевозку грузов на ослах и мулах.)
Налог с племен представлял собой, как правило, договор-
ную сумму: определенное количество денег, голов скота, гор-
шков масла и т. д. Что касается Джерида, с которого, кстати,
поступала едва ли не четверть общих централизованных дохо-
дов в казну, то сборы здесь представляли собой налоги на раз-
ные виды производства, т. е. были дифференцированы и взи-
мались при посредничестве местного городского нобилитета и
присылавшихся из центра каидов.
207
Определенный отдельно для каждой общины Джерида раз-
мер обычных налогов не зависел ни от урожаев, ни от реаль-
ных доходов населения, а устанавливался в неизменном объ
еме на более или менее длительный срок. С 1710 по 1740 г
общая сумма обычных налогов, установленная для Тозёра воз-
росла на 70%, а для Нефты — на 50%, однако впоследствии
(в течение ста лет) она оставалась на постоянном уровне.
Хотя налоги были смешанными, преобладали выплаты в
денежной форме. Так, Тозёр должен был ежегодно вносить сум-
му, соответствующую стоимости 729 вазра (кусок шерстяной
ткани), а Нефта — 940 вазра при условной цене 4 динара за
штуку. С Джхима причиталась стоимость 100 вазра по более
низкой цене — около 3 динаров. Некоторая часть продукции
ткацкого производства изымалась в виде натурального налога,
(до 900 штук вазра со всего Джерида). Самым крупным был
налог на финиковые плантации: Тозёр должен был выплачи-
вать 5 тыс. динаров в год, Нефта — 2 тыс. динаров [388; 389].
Живое изображение махаллы, превращавшейся по пути сле-
дования в огромный торговый караван, дает упоминавшийся
нами выше Сегир бен Юсеф. Он пишет о времени Хусейна
ибн Али: «Турки давно сделали обычаем каждый год снаря-
жать две махаллы — летнюю и зимнюю. Летняя колонна бы-
ла из двух частей: одна состояла из турецких аскеров (пехо-
тинцев.— М. В.) под командованием халифы — заместителя:
эмира, а другую, кавалерийскую возглавлял сам эмир (т. е.
бей.— М. В.).
Летом и зимой, когда приходило время собирать налоги, в
Харайрийя (территория между пригородом тунисской столицы
Бардо и оз. Седжуми.— М. В.) раскидывался палаточный ла-
герь, где собирались все люди, которым следовало отправлять-
ся в поход. Эмир Хассин (бей Хусейн.— М. В.) следовал приме-
ру своих предшественников, и с наступлением лета и сезона
молотьбы он приказывал разбивать палатки в турецком лагере
Харайрийя и раздавал людям жалованье, чтобы они могли
обеспечить себя одеждой и съестными припасами. Каждой хеба
(палаткой.— М. В.) командовал офицер-одабаши. Солдаты при-
бывали в лагерь поодиночке, закончив свои сборы. Пока пле-
мянник бея Али-паша (наследник трона.— М. В.) был еще ре-
бенком, махаллу возглавлял кто-нибудь из видных людей.
А когда Али-паша достиг совершеннолетия, бей поручил ему
возглавить летние и зимние походы.
Отправление колонны в путь обставлялось торжественно.
По этому случаю дауляти, управитель столицы, надевал па-
радную форму, в такие же пышные одежды, шитые золотом
и серебром, облачалась его свита. Аскеры Туниса собирались
возле касбы, где ожидали дауляти с эскортом. Потом они строи-
лись в ряды и церемониальным маршем направлялись к выходу
из города, к палаточному лагерю, где часть аскеров присоеди-
нялась к колонне. Тут раздавались выстрелы пушек касоы
208
фортов, расположенных в Бардо. Дым застилал солнце а все
население города и окрестностей сбегалось посмотреть на шест
вне, проходившее под звуки нуба - военного оркестра Сол'
даты, которым предстояло участвовать в походе; расходились
по своим палаткам. Подобная же церемония происходила и по
возвращении махаллы. Но потом, когда Али-паша стал прави-
телем в Тунисе, этот обычай отменили и турецкое войско так
же как это делает оджак Алжира, стало покидать столицу
без парада. J
На следующий день колонна отправлялась, если это было
летом, в Беджу, куда прибывала через пять этапов. В этом го-
роде она останавливалась на трехдневный отдых. Потом ла-
герь снимался, и махалла отправлялась к западной границе в
Айун-ат-Туами, и находилась там, пока племена гор не вне-
сут подати. Когда подати были собраны, махалла перемеща-
лась в Бу-Седиру и разбивала лагерь на берегу Меджерды.
Тут к турецкому войску присоединялись дриди со своими стада-
ми. Купцы и ремесленники со всей окрестности спешили к ла-
герю, где возникал бойкий рынок и всегда можно было найти
работу. Портные из Беджи приходили сюда и устраивались под
навесами со своими помощниками. Бывало, что все они труди-
лись днем и ночью, так много было работы. Уже через не-
сколько дней они могли выслать своим женам достаточно де-
нег, чтобы купить хаффиз пшеницы, стоивший 8—10 пиастров,
и запастись говядиной, которую их жены засаливали. Портные-
покупали со скидкой сало у мясников Бу-Седиры и другие про-
дукты. Еще они могли приберечь по 20 пиастров, так что воз-
вращались домой обеспеченными.
Турецкие войска стояли лагерем в Бу-Седире около двух,
месяцев. Когда рынок начинал замирать и сделок становилось
все меньше, бей давал приказ сниматься, и армия возвраща-
лась в Беджу, а затем в [город] Тунис. Что касается самого бея,
то он вслед за махаллой в сопровождении подразделений си-
пахиев и хамба (гвардия телохранителей.— М. В.) тоже прибы-
вал в Беджу, где жил около 40 дней, творил суд и наблюдал
за торговлей на рынке, который создавался возле садов бардо
Беджи, его резиденции. (Дворцы правителя назывались бардо
от испанского слово „прадо“ — ,,луг“; целое предместье Туниса,
где расположена бейская резиденция, а ныне парламент стра-
ны, получило название Бардо.— М. В.) На этом рынке цены
всегда были низкими, так что торговцы и ремесленники, сопро
вождавшие махаллу, могли сделать выгодные прио ретения.
Потом бей возвращался в бардо Туниса, не оставляя н о
обиженным или притесненным. Вот как все происходило в н
чале его царствования» [25, с. 18 22].
Попутно Бен Юсеф сообщает, что обычно в ™став „
лы включалось около 30 хеба, но Участи^првлкненир Щупала
быльным делом, и многие аскеры, чья оч р оезерви-
идти в поход, присоединялись к колонне Р
209
14 Зак. 115
стов, получая за это всего два пиастра. Интерес их состоял в
коммерции: летом солдаты, другой раз забывавшие прихватить
с собой оружие, закупали скот, сало, топленое масло, зимою_
финики, а потом открывали торговлю в городе. Однако далеко
не каждый год налоговая экспедиция превращалась в мирную
кочующую ярмарку. Иногда подать приходилось вырывать и
силой, воевать с племенами, для которых особенно тяжелым
был денежный взнос в казну. Тот же автор рассказывает, на-
пример, о весьма мрачном эпизоде.
Бей Хусейн будучи занят войнами со своим племянником,
поручил летнюю махаллу сыну. Тот прибыл в Айун-ат-Туами,
но горцы племени шиахийя, завидев приближающееся войско,
«сели на коней и ускакали к вершинам». К ним был отправ-
лен парламентер, которому шиахийя сказали: «Если хотите по-
лучить налог, берите наших быков, овец, коз и ослов, но не
спрашивайте денег, у нас их нет. Если не согласны, бейтесь с
нами!» Эмир и его советник, кахья Мессауд, пошли на уступку:
у шиахийя приняли скот, а что не хватало до причитавшейся с
племени суммы межба (так называли в то время совокупный
налог), взяли табаком. Не было у этих горцев, добавляет Бен
Юсеф, ни одной монеты, золотой или серебряной. Но с другим
племенем дело обернулось иначе. Ауляд сула, полукочевники,
жившие возле Табарки, решили не повиноваться и скрылись на
территории своих соседей уштата. Никакие угрозы не действо-
вали, и тогда кахья Мессауд, который хорошо знал местность,
пробрался с отрядом в горы, застиг врасплох шейха ауляд су-
ла. Ему отрубили голову, а тело бросили собакам. Население из
взбунтовавшихся было двух племен, в панике бросив скот, разбе-
жалось куда глаза глядят [25, с. 88—89].
Итак, свидетельства современников говорят о том, что, не-
смотря на относительный прогресс, наблюдавшийся в Ифрикийи
(Тунисе) по сравнению с XVI столетием, общество, отброшен-
ное назад в своем развитии, вступало в эпоху нового времени
в состоянии, характеризовавшемся яркой феодальной много-
укладностью. При наличии очагов активно функционирующе-
го товарного хозяйства (главным образом в прибрежной зоне)
во внутренних районах страны еще господствовали натуральные
отношения.
Алжирское государство деев. Как уже отмечалось во Вве-
дении к настоящей работе, османскому Алжиру посвящен об-
стоятельный обзор в монографии Р. Г. Ланды [173, с. 40—60].
Поэтому здесь можно ограничиться самым кратким изложе-
нием основных фактов, характеризующих особенности развития
страны.
До 1587 г. новый османский эйалет имел статус санджака и
управлялся бейлербеями; двое из них — Хайраддин-паша (Бар-
баросса) и итальянский ренегат Ульдж Али — возглавляли
весь турецкий флот. Затем, после административной реформы,
предпринятой в империи, Алжир и Тунис получили одинако-
210
Вую административную структуру: из Стамбула сюда направ-
лялся паша, которому и доверялась власть в провинции. Такая
должность в Алжире была окончательно упразднена лишь в
1671 г. Однако оджак располагал большим влиянием, причем
произошло своего рода сращивание янычарской вольницы и
таифы раисов. Правда, в XVIII в. наблюдался упадок пират-
ского промысла и раисы постепенно исчезли как политическая
сила. С 1671 г. стабилизировалась власть в форме выборной
монархии: янычары избирали дея, пожизненного правителя, ко-
торый являлся главой государственного совета (дивана).
Административная зависимость от Порты выражалась в том,
что султан утверждал особым фирманом избранного в Алжире
дея. (За период с 1671 по 1830 г. сменилось 28 деев, 14 из кото-
рых пришли к власти в результате дворцовых переворотов, мно-
гие умерли насильственной смертью.) Имя стамбульского вла-
дыки упоминалось в молитвах, деи в официальных документах
называли себя рабами и слугами султана-падишаха. Осман-
ская империя оказывала Алжиру военную. помощь, снабжая
порохом, оружием, а иногда и судами. В свою очередь, алжир-
цы неоднократно участвовали в крупных морских сражениях
Турции на Средиземном море.
О внутренней эволюции общества османского Алжира в
XVII — начале XVIII в. составить представление крайне труд-
но. Если исследователь, занимающийся Тунисом, имеет в своем
распоряжении хотя бы ограниченный круг арабских нарративных
памятников, относящихся к эпохе Мурадидов (например, упо-
мянутую выше хронику Ибн Аби Динара), а о хозяйственном
и социальном быте XVIII столетия может судить по достаточ-
но многочисленным актовым источникам и нескольким хрони-
кам, в том числе созданным далекими от придворной среды
провинциальными анналистами, то история османского Алжи-
ра освещена главным образом извне, в европейской мемуарной
литературе. Следует подчеркнуть, что практически весь массив
источников этой категории содержит весьма односторонние на-
блюдения.
Европейцы, оставившие воспоминания об Алжире XVII в.,—
это, как правило, пленники пиратов либо миссионеры, представ-
лявшие церковные фонды, созданные рядом католических аб-
батств, а затем и протестантскими организациями с целью вы-
купа христиан.
Именно поэтому в европейской историографии закрепилась
характеристика Алжира османской эпохи как пиратского госу-
дарства, часто встречающаяся и в современной литературе. Та-
кое определение, конечно, не раскрывает сути общественного
строя доколониального Алжира, хотя имеет под собой, во вся-
ком случае применительно к XVII в., известное основание. Дей-
ствительно, г. Алжир превратился со времен Хайраддина Бар-
бароссы в одну из крупнейших на Средиземном море цитаделей
пиратов, которые наносили ущерб не только европейскому мо-
14*
211
реплаванию, но и прибрежным городам Леванта. В 1627 г
алжирцы даже напали на берега Исландии, уведя в рабство
многих потомков викингов, а европейские государства, вклю-
чая Англию, Голландию, Францию, вплоть до 1816 г. выпла-
чивали алжирскому правителю, как, впрочем, и тунисскому бею
регулярный взнос, нечто вроде дани, гарантировавшей ненапа-
дение.
Выше уже шла речь о том, что XVI—XVII вв.— период ка-
перских войн, активной деятельности корсаров, пользовавшихся
покровительством коронованных особ, и тем не менее в гла-
зах европейцев того времени алжирское пиратство представляло
собой из ряда вон выходящее явление. Это объясняется двумя
причинами. Во-первых, органы корсарского самоуправления в
сочетании с институтом янычарской вольницы послужили в
Алжире ядром формирования государственной надстройки; во-
вторых, пиратский промысел, который алжирский исследователь
А. Джеглул удачно назвал «антиторговлей», являлся если не ос-
новным, то достаточно важным источником существования пра-
вящей верхушки. Однако уже в XVI в. алжирские власти, как
уже отмечалось, монополизировали торговлю зерном и стреми-
лись максимально увеличить податной гнет и эксплуатацию
зависимых крестьян.
Многие исследователи, занимавшиеся историей османского
Алжира, характеризовали сложившийся в этой стране режим
как «трехсотлетнее правление оккупационной армии» или как
режим колониальной эксплуатации, осуществлявшейся нацио-
нальным меньшинством с помощью местных нотаблей (см. [405,
с. 2]). Эти оценки являются спорными, однако следует при-
знать, что турки в Алжире и их потомки от смешанных браков
(кулугли) составляли вплоть до 1830 г. изолированную и замк-
нутую группировку. Причем даже кулугли отстранялись от го-
сударственного аппарата и только в самые последние десяти-
летия накануне французской оккупации стали допускаться на
высшие посты в армии и в провинциальном управлении.
Верхушечная феодальная каста сформировалась из двух ос-
новных компонентов: раисов — турецких и отуреченных корса-
ров и появившегося несколько позднее янычарского оджака.
В конце XVI в., по некоторым оценкам, он достигал 22 тыс. че-
ловек. Первая точная цифра на основе переписи относится к
1745 г. Тогда были учтены 9322 человека, находившиеся на
службе, и 2575 отставных янычар [526, с. 70].
Современный алжирский исследователь Н. Саидуни считает
наиболее адекватной характеристику политического порядка в
Алжире как господство военной олигархии, подчеркивая, что
в ходе формирования нового государства происходила верхушеч-
ная централизация без изменения экономического базиса.
В свою очередь, А. Ларуи отмечал, что еще в XVIII в. госу-
дарство деев продолжало оставаться симбиозом города-госу-
дарства с автономной экономической жизнью (т. е. г. Алжир)
212
и фактически самостоятельных бейликов, представлявших собой
нечто вроде вассальных государств с собственной администоа-
тивной структурой. и
Причина столь замедленного (по сравнению с Тунисом)
процесса политической интеграции заключалась прежде всего
в том, что завоеванные Хайраддин-пашой территории представ-
ляли собой в прошлом два разных государства (и две весьма
несходные друг с другом исторические области) — султанат
Абдельвадидов и эмират Бужи, т. е. Западную Ифрикийю. Ха-
рактерно, что еще в начале XIX в. торговые связи Константи-
ны с Тунисом были более оживленными и регулярными, чем
между Константиной и Алжиром. По трассе Константина — Ту-
нис дважды в месяц отправлялся большой торговый караван,
а тунисские монеты (насри) были основным денежным знаком
в восточной части государства деев.
Территория Алжира при деях делилась на Дар ас-Султан
(равнина Митиджа)—область, непосредственно управлявшую-
ся из столицы, и три бейлика. Наиболее крупный из них имел
своим центром Константину, население которой составляло
25—30 тыс. человек.
В Константине значительная часть земель составляла госу-
дарственный домен, находившийся в распоряжении бея Кон-
стантины, который и являлся верховным собственником. Доме-
ниальные земли часто сдавались в аренду, образуя имения
«азель», доходы с которых получали феодалы из окружения
бея и зависимые от него. Часть земель непосредственно эксплуа-
тировалась государством (т. е. бейликом), они обрабатывались
трудом хаммасов. В качестве последних иногда выступали це-
лые деревенские общины. По данным начала XIX в., рента по-
глощала у них свыше 50% собранного зерна [532, с. 91—94].
Бейлик Титтери с центром в Медеа граничил с юга со сто-
личным округом, доменом деев. Медеа — незначительный город
с населением около 7 тыс. человек — был резиденцией бея, но
управлялся особым чиновником — хакимом. Таким образом, бей
Титтери осуществлял контроль только над сельскими района-
ми центральной части Алжира, разделенной на четыре каидата.
Здесь почти не было государственных земель. Степи, прости-
равшиеся до Сахарского Атласа, фактически принадлежали
племенам; задачей бея было «утверждение себя как сюзерена
над кочевыми „феодалами44, их вождями» [390, с. 150].
Обширные территории Западного Алжира составляли третий
бейлик, столица которого в 1792 г. была перенесена из Маска-
ры в Оран — последний алжирский город, откуда были вытес-
нены испанцы. Оран после эвакуации испанского гарнизона
был довольно бедным, полуразрушенным городом, вместе со
всеми предместьями едва насчитывавшим 9 10 тыс. жителей.
В отличие от Константины в Оране не встречалось именитых
купцов, землевладельцев и улемов. Таким образом, значение са-
мой Константины как крупного экономического центра опреде-
213
ляло особое положение Восточного бейлика в рамках rocv-
дарства деев. у
Каждый бейлик, в свою очередь, делился на территориаль-
ные единицы —ватан, где проживали какое-нибудь племя или
группа племен. Функции внутреннего управления в пределах
ватана обычно передавались шейхам, выбор которых зависел
от местного населения, хотя в той или иной форме утверждался
турецкими властями.
Дважды в год, весной и осенью, беи должны были посылать
в столицу обусловленную сумму, представлявшую собой дань-
налог со всего бейлика. В своей провинции каждый бей имел
собственный оджак. На службе у беев находились и племена
махзен. Как и в Тунисе, эти племена были освобождены от на-
логов и обязаны были оказывать военную помощь, участвуя
в сборе податей с племен, находившихся на положении райя —
регулярно эксплуатируемых налогоплательщиков. Отдельные
крупные племена, в основном сахарские кочевники, подчиня-
лись непосредственно дею.
Следует иметь в виду, что во внутренних районах Алжира
реальную силу продолжали сохранять племенные вожди, созда-
вавшие своего рода государства в государстве. По некоторым
данным, область, непосредственно управлявшаяся из центра
(«блед ат-турк»), составляла не более 7б общей территории.
Среди алжирских племен 126 имели прерогативы ахль аль-мах-
зен (государственных людей), т. е. владели свободными от тяг-
ла землями и сами участвовали в сборе государственных нало-
гов, 104 племени входили в податное сословие, а 286 больших
и малых племен подчинялись местным вождям («блед аль-хла»)
[390, с. 46]. Например, в долине Суммам главенствовал род Ба-
ну Али Шериф; до уровня местных царьков возвысились вожди
из рода Бен Гана, признанные турецкими властями как «шейх-
уль-араб» в предсахарской полосе бейлика Константина [245].
Как отмечает Р. Г. Ланда, общество Алжира было фрагмен-
тарным, имея крайне неоднородный экономический базис. «Од-
ни и те же формы собственности в различных конкретных ус-
ловиях,— пишет он,— могли иметь разное социальное содер-
жание. Так, например, категория ,,мульк“ (частное индивиду-
альное владение) обозначала и латифундию хауш, и имение
фахс, и мелкие семейные наделы крестьян-кабилов. В наибо-
лее богатых районах (например, в долине Митиджа) бытовала
субаренда: землю обрабатывали не сами хаммасы, а нанятые
ими отходники или местные батраки. Земли бейлик иногда (на-
пример, в области Константины), минуя стадию азель, непо-
средственно обрабатывались племенами на условиях хаммасата,
а доходами с них пользовались бейские чиновники и сами беи,
ежегодно дважды направлявшие к дею своих заместителей
(,,халифов“) с данью. Некоторые племена махзен становились
временными держателями азеля из земель бейлик в качестве
награды за службу» [173, с. 51].
214
«Исторически владения хауш,— пишет далее Р. Г. Ланда____
были частью государственного земельного фонда, образованно-
го путем отчуждения янычарами пустовавших или необрабаты-
вавшихся земель тех или иных племен. Из этого фонда турец-
кие беи, военачальники и, позднее, интегрированные в аппарат
государства местные феодалы получали от дея как бы в на-
граду за службу земли ,,азиб аль-бейлик“ (т. е. ,,выделенные из
бейлика“), которые впоследствии фактически превращались из
временных владений в постоянные и назывались хауш (букв,
„загон, ограда ). Их былая связь с землями бейлик выража-
лась лишь в том, что владельцы хауш были все представителя-
ми государственного аппарата, в чем и заключались их основ-
ная сила и источник власти (в том числе экономической, по-
средством получения за счет государства различных доходов,
а также сельскохозяйственных орудий и скота). Обычно зем-
ли хауш обрабатывали крестьяне соседних деревень (,,дешра“),
административно подчиненных владельцу имения» [173, с. 50].
Таким образом, для Алжира XVII—XVIII вв. была харак-
терна резко выраженная внутрифеодальная многоукладность.
Здесь были представлены и территориальные и родовые общи-
ны, часть из них выступала в роли коллективных «государст-
венных хаммасов» (что напоминает закрепощенные сельские об-
щины доисламских времен). Иногда деревни платили налоги
городам либо отдельным феодалам, были обязаны им натураль-
ной и отработочной рентой. С одной стороны, турецкие власти
способствовали, особенно в области Дар ас-Султан, развитию
крупнопоместной собственности типа владений хауш и фахс
(последние складывались на городских угодьях). С другой сто-
роны, правящая верхушка сознательно культивировала архаи-
ческие элементы общественной структуры, чему свидетельст-
во — создание «искусственных племен», использовавшихся в ка-
честве военных поселенцев на стратегических дорогах и
подступах к городам. Такие племена создавались из разнород-
ных этнических групп, иногда не связанных узами кровного
родства, но получавших землю в общинное держание и имев-
ших статус племени: среди них были и вольноотпущенники-аби-
ды, и кулугли (племя аль-кашена), в XVII в. восставшие в
г. Алжир, а затем помещенные в сельской местности [61, с. 114;
349, с. 47]. Следует отметить, что, по мнению К. Маркса, М. Ко-
валевский окрестил насажденные турками военные колонии
феодальными лишь «на том шатком основании, что из них при
известных условиях могло бы развиться некоторое подобие ин-
дийских джагиров» [5, с. 217]. (Кстати, М. Ковалевский в сво-
ем исследовании опирался на чрезвычайно завышенные данные
о размерах алжирских земель в частном владении, полагая
причиной расширения категории мульк турецкое влияние, что
несколько преувеличено [164].)
Наконец, в османский период в стране явно усилился ра-
бовладельческий уклад (в начале XVIII в. только в одной сто-
215
лице помимо чернокожих невольников насчитывалось до 25—
30 тыс. рабов-христиан, которых использовали в литейных ма-
стерских и в сельском хозяйстве), хотя к моменту французской
оккупации сохранилось лишь домашнее патриархальное рабство
ШЕРИФСКАЯ ИМПЕРИЯ ДАЛЬНЕГО МАГРИБА
(Марокко)
Марокко — единственная страна Магриба и одна из немно-
гих в арабском мире, которую турки не смогли завоевать. Од-
нако в конце XVI в. (особенно в период царствования Ахмеда
аль-Мансура), как указывают многие исследователи, наблюдал-
ся процесс «туркизации Марокко», в том числе перестройка
армии по османской модели [247, с. 9—27; 297, с. 209]. Уже
отмечалось, что султан Абд аль-Малик, участник «битвы трех
королей», проживший немало лет в Стамбуле, знал и исполь-
зовал тактику турецкой армии [232, с. 123]. Если верить Дж. Поу-
ри, издавшему в 1600 г. английский перевод «Описания Афри-
ки» аль-Ваззана с обширными комментариями к книге, марра-
кешский султан-шериф имел помимо конницы и отряда аркебуз-
чиков третий тип постоянных воинских соединений, которые,
как пишет автор, состояли из «тимариотти» [46, с. 994]. Поури
описывает систему, действительно близкую к османским тима-
рам того времени: по его словам, султан (речь идет об аль-
Мансуре аз-Захаби) раздавал земли из государственного фон-
да своим сыновьям, приближенным и прочим знатным людям
страны, включая некоторых арабских шейхов. Те организовыва-
ли сбор налогов продуктами, выставляя соответственно размеру
своих держаний определенное количество солдат, полностью
экипированных и вооруженных. Воины получали сверх того жа-
лованье до 30 унций серебром в год каждый. Правда, регуляр-
ные контингенты такого типа наряду с королевской конницей,
насчитывавшей около 6 тыс. всадников и состоявшей, по словам
Поури, из знатных, чрезвычайно богато одетых людей, сияв-
ших на парадах золотом своих шпор, образовывали лишь ядро
армии, которая по обычаю собиралась в военное время из доб-
ровольцев и отрядов, снаряжавшихся племенами.
Кроме того, Саадиды имели при себе нечто вроде янычар-
ского корпуса из исламизированных христиан [297, с. 242].
С XVI в. марокканская армия стала оснащаться личным огне-
стрельным оружием и шире использовать артиллерию.
Растущая потребность в вооружении была одной из причин^
предопределявших заинтересованность марокканских правите-
лей в поддержании и расширении заморской торговли. Отсюда
проистекала противоречивость политики султанов, стремивших-
ся завоевать симпатии населения путем ужесточения борьбы
с «неверными» (чем, кстати, объясняются альянсы Саадидов
с Портой) и одновременно поощрявших торгово-предпринима~
тельскую деятельность европейцев.
216
Нужно иметь в виду, что лозунги джихада не утратили сво-
ей популярности в Марокко и после событий 1578 г (которые
отвели опасность португальского завоевания), поскольку стра-
на оставалась объектом притязаний старого врага в лице Ис-
пании и других ^иностранных держав, покушавшихся на терри-
тории шерифской империи, особенно расположенные возле Гиб-
ралтара. В моменты ослабления султанской власти джихад
возглавляли местные религиозно-политические лидеры: окружен-
ные ореолом святости марабуты (они же в ряде случаев пред-
водители крупных религиозных братств) или отдельные рыца-
ри-муджахиды типа аль-Аяши (ум. в 1641 г.). В период рас-
пада государства Саадидов в начале XVII в. аль-Аяши, выхо-
дец из одного арабского племени, получивший образование,
достойное истинного улема, стал, по словам, современного
итальянского исследователя, «главным действующим лицом, ре-
шившим на свой страх и риск вести герилью против испанцев»
[313, с. 22]. Он опирался на племена, жившие в районе Лара-
ша и Маамуры, а в качестве убежища и военной базы исполь-
зовал г. Сале, автономную республику, признавшую его своим
патроном. (Аль-Аяши нередко фигурирует в хрониках в ка-
честве эмира Сале, но власть его была скорее духовной, не-
жели светской.)
На первый взгляд марокканские внутриполитические собы-
тия XVII — начала XVIII в. предстают как противоборство ше-
рифских родов и марабутов — главных сил, претендовавших на
монополию в сфере политики и духовной жизни. Перевес ока-
зался на стороне шерифов (из среды которых вышла царствую-
щая и поныне династия Алавитов).
Напомним, что с XI в. и особенно начиная с XV в. важным
фактором внутренней жизни стран Магриба — и это в первую
очередь относится к Марокко — было широкое распространение
идей суфизма, проникавших в гущу народа; причем важней-
шую роль играло поклонение марабутам, в честь которых воз-
водились куббы — небольшие святилища, до сих пор во мно-
жестве встречающиеся в Северной Африке. Под руководством
марабутов создавались религиозные союзы тарикаты, или
завии, как их принято называть в Магрибе (где этим словом
обозначают и само братство, и его обитель). Обладая хариз-
матическим влиянием и рычагами экономической власти, дер
вишская прослойка становилась важнейшим источником форми
рования феодальной верхушки в деревне, находясь,^ как прави
ло, вне племенной организации (так было по крайней мер
горных районах), хотя в среде кочевников- имелись^мараоут-
ские племена, члены которых
вождем того или иного суфия. гпрле
Наряду с этим в Марокко, прежде всего ®
чрезвычайно вырос авторитет так называем „Р ОСНо-
шорфа), особенно Идрисидов (потомков тп|Шиа^Ской про-
вателя Феса), занимавших видное место в р
считали своим эпонимом либо
называемых шерифов (или
слойке. Шерифы представляли собой весьма специфическое со-
словие «благородных» лиц самого различного имущественного
состояния — от богатых купцов и улемов, образовывавших
замкнутые корпорации (нередко связанные с определенным ви-
дом предпринимательской деятельности), до отрешенных стран-
ников и нищих. Все шорфа считались прямыми потомками про-
рока Мухаммеда, а наиболее уважаемые из них — носителями
барака, божественной благодати.
С точки зрения чисто идеологической трудно обнаружить
принципиальные различия между позициями марабутов и ше-
рифов: последние не были чужды суфизму, как таковому. Од-
нако, по мнению ряда специалистов, в частности известного
французского арабиста Ж. Берка, Идрисиды и другие марок-
канские шорфа XVII в., отрицательно относясь к дервишским
способам воздействия на массы (например, к радениям, притя-
гивавшим своей зрелищностью кочевников и берберов горцев),
в целом достаточно резко отличались от деревенских марабу-
тов и сближались с городской прослойкой улемов-книжников.
Но суть проблемы состояла в том, что в противовес марабутам
шерифы были носителями централизаторских тенденций;; речь
шла не столько о борьбе религиозных догм, сколько о противо-
стоянии разных социальных сил. Ж. Берк считает, что не слу-
чайно шерифов Саадидов, а затем сменившую их династию
Алавитов поддерживала купеческая верхушка Феса. Правда,
следует иметь в виду и существенные разногласия, возникав-
шие между марокканскими султанами и горожанами. Союз
махзена Алавитов с фесскими нотаблями был достигнут далеко
не сразу, причем есть основание думать, что в поддержку мо-
нархии выступила в конечном счете наиболее консервативная
прослойка купечества.
При всех этих оговорках следует принять во внимание мне-
ние французского историка, что образование шерифской импе-
рий представляло собой определенный прогресс по сравнению с
ситуацией крайней политической и хозяйственной атомизиро-
ванности, царившей в стране в начале XVI в. Государственная
централизация, безусловно, отвечала интересам зажиточных го-
родских слоев, особенно связанных с традиционной суданской
торговлей, которую пытались восстановить султаны-шерифы,
пользуясь ослаблением Португалии и временным прекращением
наступления европейцев в Тропической Африке (когда откры-
тие новых источников золота погасило стремление тех проник-
нуть в глубинные районы континента).
Монархия Саадидов отличалась от прежних династий Даль-
него Магриба хотя бы тем, что не имела в своей основе ни
племенной структуры (подобно Меринидам), ни особого рели-
гиозного учения, как было в эпоху Альмохадов. Фактически,
пишет Ж. Берк, под эгидой шерифской семьи (Саадиды ста-
ринная ветвь шорфа юга) складывалось «территориальное го-
сударство», хотя в XVI в. этот процесс не получил заверше-
218
ния. в следующем столетии другому шерифскому роду Ала
витам, удалось осуществить возрождение марокканского госу-
дарства в границах, приблизительно соответствующих историче-
ской области Дальний Магриб, и соединить в одних руках пре-
рогативы светских и духовных правителей.
Утверждению престижа Алавитов содействовало высокое
(в глазах местного населения) происхождение. Генеалогическое
древо Алавитов возводило их к аль-Хасану, сыну «праведного»
халифа Али и дочери пророка Фатимы; родоначальником ма-
рокканской семьи был некий Хасан ад-Дахиль, согласно пре-
данию переселившийся из аравийского города Янбо в оазис.Та-
филадет еще при Альмохадах. (Что касается Саадидов, то, со-
гласно .официальной версии, созданной, правда, уже после ria-
денпя династии, они вели род не от самого пророка Мухамме-
да, а от его кормилицы из племени бану саад.)
Политическая обстановка, в которой происходило становле-
ние шерифской монархии Алавитов, в литературе, следующей
традициям староколониальной французской историографии,
обычно характеризуется как апогей анархии, отдавшей страну в
жертву диких инстинктов и буйства разбойничьих шаек [148,
т. 2, с. 260]. Действительно, после смерти султана аль-Мансура
аз-Захаби (Золотого), получившего, как мы уже говорили, та-
кое прозвище за огромные богатства, вывезенные им из Суда-
на, Марокко переживало период острой внутриполитической
борьбы. В течение нескольких лет в Марокко было одновре-
менно два султана: один — в Фесе, а другой — в Марракеше,
пока Мул ай Зейдан (1603—1627) не сумел вытеснить соперни-
ка и утвердиться в официальной столице. Обстановка осложня-
лась междоусобицами, разжигавшимися, с одной стороны,
оспаривавшими престол саадидскими принцами, с другой — кон-
курирующими религиозными центрами. За политической раз-
дробленностью начала XVII в. стояло экономическое обособле-
ние ряда крупных областей страны, вызванное нарушением внут-
рихозяйственных связей, межрайонного обмена, контактов меж-
ду городом и деревней.
Нельзя забывать, что многие порты и стратегические пунк-
ты побережья еще находились в руках иноземцев. Испания
даже расширила свое присутствие: в 1610 г. одним из наслед-
ников аль-Мансура ей был уступлен г. Лараш, а четыре года
спустя испанцы основали крепость Эль-Маамура (Ультрамар)
в устье р. Себу. В районе Феса образовалось независимое кня-
жество. В Рабате в начале века выходцы из Андалусии, из
г. Орнахос в Эстремадуре, создали типичную для Магриба это-
го времени купеческо-пиратскую республику, самостоятельно
заключавшую и разрывавшую договоры с иностранными дер-
жавами. В Марракеше династия Саадидов доживала послед-
ние дни. В горах и сельских районах приатлантических равнин
суфийские ордены расширяли свое влияние, создавая свою си-
стему налогообложения. Так, завия Дила в период наивыс-
219
шего подъема контролировала около ’/4 территории страны и
важный участок караванного пути на линии Фес — Марракеш.
Завия возникла около 1566 г. Ее обитель, точное местонахож-
дение которой неизвестно, видимо, была построена на стыке
горного массива и равнины Тадла. Она пользовалась особой
популярностью среди берберских племен Среднего Атласа,
представлявшего собой одну из наиболее отсталых областей
страны. Однако в период расцвета завии (первая половина
XVII в.) зона влияния дилаитов существенно расширилась.Она
охватывала районы, где, как полагает Ж. Берк, могло в сово-
купности проживать около 1 млн. человек. Исследователь под-
черкивает также, что завия Дила отличалась от «рядовых»
марабутских центров, бесчисленных в горах, тем, что ее органи-
зация в наибольшей степени приближалась к государственной
структуре [282, с. 84—109]. Заинтересованные во внешней тор-
говле, вожди братства Дила искали выход к морю и достигли
этой цели, установив в 1651 г. сюзеренитет над Сале. В районе
оазисов Дра действовал претендовавший на родство с багдад-
скими Аббасидами марабут Абу Махалли, который на время :
полностью захватил нити суданской торговли и чеканил свою
монету. Он даже разбил в сражении армию Мулай Зейдана^ ,
заставив того на время бежать в Сафи, а потом в Агадир [383, <
с. 46]. Абу Махалли был, однако, вытеснен из южных провин- s
ций марабутами другой завии, обосновавшейся в Сусе. Она <
также занималась широкими торговыми операциями. Ее глава
Бу Хассун установил контроль над предсахарскими оазисами ?
и соляными копями Тегаззы. Он не пытался завоевать всю стра-
ну, довольствуясь положением хозяина южных областей Марок- .
ко, но ввел в свой церемониал некоторые атрибуты и эмбле-
мы султанской власти, заимствованные у Саадидов.
В такой обстановке появление на политической арене Ала-
витов первоначально казалось заурядным эпизодом в калейдо-
скопе рождений, угасания, взаимных столкновений локальных:
марокканских династий. В надежде избавиться от покушавше-
гося на их независимость Бу Хассуна жители Тафилалета, или
Сиджильмасы (как еще продолжали называть оазисы Юго-Во-
сточного Марокко), обратились за помощью к местному шериф-
скому роду Алавитов. Патриарх семьи Мулай Шериф стал во-
главе их мятежа, который окончился неудачно, и несколько-
лет провел в плену у Бу Хассуна [31, с. 2—10]. Однако позже
его сын Мулай Мухаммед, добившись независимости Тафила-
лета, был в 1640 г. провозглашен его султаном. При этом Бу
Хассун лишился своих владений в оазисах Дра и влияния на
кочевников Западной Сахары.
После длительной борьбы с марабутами завии Дила и вож-
дями кочевых племен Алавитам удалось взять под контроль,
цепь городов, расположенных на старом торговом пути, веду-
щем из Тафилалета в Фес (Гульмина, Нзала, Ксаби эль-Шор-
фа, Сефру), и важнейшие перевалы Высокого и Среднего Атла-
220
са на этой восточной, внутренней дороге, соединявшей юг и се-
вер страны. К 1667 г. были подчинены и районы северо-восто-
ка, прилегающие к горному коридору Тазы. Повторив, таким
образом, маршрут завоевательных походов, осуществленных в
свое время Альмохадами, представители новой династии смог-
ли перенести военные действия на приатлантические равнины
и, продвигаясь теперь в южном направлении, к долине Сус, за-
вершить объединение основных территорий Дальнего Магриба
под сенью своей власти. Эта цель и была достигнута Мулай.
Рашидом (1664—1672), который в 1669 г. вступил с победой
в Марракеш.
Молодость и кратковременное царствование Мулай Рашида
были целиком заполнены сражениями. Покинув Тафилалет в-
1659 г., он искал себе союзников в горах Северо-Восточного
Марокко, где разграбил городок Дар Бен Мешааль и на захва-
ченные деньги создал собственные вооруженные отряды. (Позд-
нее в мусульманских кругах, близких к Алавитам, была созда-
на легенда о некоем иудее-ростовщике Ибн Мешаале, якобы
справедливо наказанном за жадность [297, с. 239].) К Мулай
Рашиду примкнули кочевники степей Ангад, на правом берегу
Мулуи; за рекой и произошло сражение с его старшим братом
Мухаммедом (1664 г.). С гибелью последнего в этой битве за-
кончилась внутрисемейная борьба за власть, после чего Мулай
Рашид предпринял свой первый поход против могущественного
марабута севера, шейха Араса, державшего в подчинении Риф
и торговавшего с французами через бухту Бузем. Разбив Ара-
са в марте 1666 г., Мулай Рашид вскоре вступил в Фес, нахо-
дившийся тогда в руках марабутов завии Дила. Здесь, под-
держанный улемами, он был провозглашен султаном. Ему уда-
лось после тяжелых сражений изгнать бывшего соратника аль-
Аяши, корсара Гайлана, из района Габта, где тот создал ма-
ленькое государство, которое ’поддерживали как турки, так и
Карл II, король Англии, получивший Танжер в качестве при-
даного при заключении брака с Екатериной Браганца. Укрепив-
шись на севере, султан разбил армию марабутов Дилы (1668г.)
и разрушил их завию, что дало ему возможность контролиро-
вать центральные приатлантические равнины. Следующим ша-
гом был захват Марракеша, где после смерти аль-Аббаса
(1659 г.), последнего султана из рода Саадидов, погибшего в
результате дворцового переворота, несколько лет правил вождь
племени шебанат (кочевники-маакиль). Наконец, взятие крепо-
сти Иллиг (1670 г.) позволило Мулай Рашиду покорить госу-
дарство марабутов Суса.
В Рабате, занимавшем узловое место на побережье (где го-
ры близко подступают к океану, разрезая надвое полосу рав-
нин атлантического фасада), новый властитель страны нашел
хорошо организованную в военном отношении городскую рес-
публику, обладавшую солидным флотом. С ней он постарался
вступить в союз, на первых порах не покушаясь на полномо-
221
чия дивана. Таким образом, была создана платформа для на-
ступления на позиции христиан, державших в руках важней-
шие приморские крепости. Но эта задача была выполнена уже
не Мулай Рашидом, случайно погибшим, а его преемником
султаном Исмаилом (1672—1727), сыном негритянки, родив-
шимся в 1650 г. во время «сусского пленения» Мулай Ше-
рифа. .Ему и было суждено стать самым прославленным из ос-
нователей монархии Алавитов.
Мулай Исмаил, который в европейской литературе того вре-
менит (например, в мемуарах путешественников и послов), изо-
бражен как властелин, наводивший ужас своей жестокостью
и непреклонной волей, правил страной 55 лет. С его именем
связан . период относительной стабилизации государственной
власти,- выразившейся прежде всего в подавлении сепаратист-
ских-тенденций марабутской верхушки и племенных вождей,
для-' чего использовались как дипломатия, так и непрерывные
военные походы. Своей главной резиденцией он избрал Мек-
нес,- ранее малозаметный город, видимо таким путем/желая
снять проблему соперничества Марракеша и Феса — историче-
ских столиц Юга и Севера. Как полагают некоторые авторы,
его цель заключалась и в том, чтобы создать по границе между
равнинами и горными районами, откуда грозили надвинуться
кочевники-санхаджа (давно проникнувшие в Риф и Средний
Атлас), оборонительную линию из крепостей с опорным- цент-
ром в Мекнесе [297, с. 243].
Неутомимо гнавшийся за богатством и одновременно ску-
пой, забавлявшийся казнями и бессмысленными убийствами,
больше заботившийся о том, чтобы его страшились, чем о том,
чтобы его любили, и проявлявший нежность лишь к лошадям
на своей конюшне — таким предстает в описаниях современни-
ков Мулай Исмаил, лично принимавший участие в возведении
стен своей новой столицы, куда на строительство были согнаны
тысячи рабов, включая христианских пленников. Дворцы Мек-
неса, однако, обрушились вскоре после смерти султана, когда
пошатнулось и все здание созданного им государства (подроб-
нее см. [26; 27; 31; 94; 315; 422]).
Мулай Исмаил в первые же годы своего царствования энер-
гично возобновил политику джихада, прервавшуюся было со
смертью борца за веру аль-Аяши, который в течение тридцати
лет возглавлял атаки против европейских пресидио, но погиб от
руки марабутов Дилы, его заклятых врагов. Направив острие
меча против христианского засилья, Мулай Исмаил решал про-
блему, уже не одно десятилетие определявшую накал стра-
стей и расстановку сил в стране, надеясь при этом выбить поч
ву из-под ног оппозиции, заявившей о себе во время едва не
помешавшего ему занять престол восстания городов, в том
числе Феса, когда на сцене вновь появились и дилаиты в лице
поднявшего’ мятеж в горах Ахмеда бен Абдаллаха, одного и3
уцелевших представителей марабутской династии, поддержан
222
ного турками, и сусские сепаратисты, и вернувшийся из Ал-
жира Гайлан [297, с. 242—243].
Опираясь на реорганизованную им армию, султан в 1681 г.
отнял у испанцев крепость Эль-Маамуру; еще раньше начал
осаду Танжера, о котором в британском парламенте говорили
как о «бесценном алмазе в королевской диадеме» [496, с. 10].
В 1684 г. Карл II, не имея средств на усиление гарнизона Тан-
жера, приказал эвакуировать город, предварительно разрушив
в нем все, даже большой мол гавани. В опустевшем городе
султан разместил жителей Рифа, переведенных из окрестных
селений. В 1689 г. воины Мулай Исмаила взяли Лараш, а в
1691 г.— Арсилу. Таким образом, Атлантическое побережье,
за исключением занятого португальцами Мазагана, было почти
полностью освобождено от военных баз европейцев. Однако на
Средиземноморском побережье остались оккупированные горо-
да Мелилья и Сеута, крепость испанцев Пеньон де Велес и
захваченный ими же в 1673 г. форт бухты Бузем, получивший
название Пеньон д’Альхусемас. (Сеута отошла к Испании пос-
ле того, как в 1640 г. утвердившаяся в Лиссабоне династия
Браганца восстановила независимость страны [496, с. 81.)
Одной из причин, препятствовавших отвоеванию северо-во-
сточной окраины Марокко, были трения с турками соседнего
Алжира; с ними при поддержке тунисцев неоднократно затева-
лись сражения и мелкие войны. Яблоком раздора между
марокканскими султанами и янычарской монархией была об-
ласть Тлемсена, несколько раз переходившая из рук в руки7.
Однако бывшая столица Абдельвадидов осталась за деями Ал-
жира. С конца XVII в. была установлена официальная грани-
ца, проходившая через г. Тафну. Чтобы предупредить опасность,
вторжений, Мулай Исмаил прикрыл восточный рубеж цепью
крепостей и военных поселений, не оставляя, впрочем, замыс-
лов прорваться в Средний Магриб через сахарские оазисы.
Судя по всему, шерифская империя конца XVII — начала
XVIII в. отличалась наиболее высокой за всю историю Марок-
ко экономической централизацией. Продолжая политику своих
предшественников Саадидов, Исмаил стремился организовать,
единую систему государственного налогообложения и сосредо-
точить в руках махзена рентные поступления с земель. При
нем была установлена государственная монополия на экспорт
и закупки ряда товаров, внешняя торговля жестко контроли-
ровалась, прежде всего вывоз сырых и обработанных кож, а
также воска (последний облагался 25%-ной пошлиной). Вместе
с тем поощрялись и получали налоговые льготы закупка евро-
пейских тканей, ввоз железной проволоки и особенно военного
снаряжения.
Пиратский промысел постепенно терял значение. Француз-
ский консул Ж- Б. Эстель, находившийся в стране в конце
90-х годов XVII в., еще сообщал о вылазках марокканских пи-
ратов, захватывавших европейские суда, в том числе и под
223
руководством адмирала Сале Бен Айши. По свидетельству то-
го же Эстеля, в Сале частные лица, имели по десять-двенадцать
пиратских судов. Однако «министры» Исмаила непосредствен-
но наблюдали за деятельностью корсаров и брали в пользу каз-
ны уже не десятую долю, а до 2/з добычи. И один из европей-
ских авторов говорил о султане, что тот «желает увеличе-
ния числа своих подданных и умножения их богатств путем тор-
говли, предпочитая ее пиратству» [297, с. 315].
Характерна оценка, которую дал марокканский историк
XIX в. ан-Насири эпохе Исмаила. Он пишет, что в стране в то
время было изобилие, продукты стали дешевы и торговля про-
цветала, а народ Марокко «уподобился феллахам Египта, воз-
делывая землю и платя налог каждую неделю, каждый месяц
и год» (цит. по [245, с. 228]).
Главной формой аграрного налога при Исмаиле стала «наи-
ба» — подать, введенная в свое время султаном Мухаммедом
аш-Шейхом из дома Саадидов и восстановленная Алавитами.
Так, в хронике «Нузхат аль-Хади» (автор аль-Ифрани, ум.
в 1727 г.) сообщается, что султан Мухаммед аш-Шейх, став хо-
зяином всего Марокко (1548 г.), установил единый для страны
налог, получивший название «наиба». «От него,— пишет аль-
Ифрани,— никто не был освобожден, даже сыновья Сиди Ха-
леда, всеми почитаемого святого мужа» [90, с. 70]. Сам смысл
слова «наиба» («замещение») указывает на то, что налог рас-
сматривался как совокупная рента и замена всех традицион-
ных податей. Подобно хараджу времен Альмохадов, наиба не
являлась поземельным налогом в строгом смысле слова или
была таковым лишь частично, включая также фиксированные
договорные суммы, взимавшиеся «с круга» и расписанные
по племенам, селениям. Но если халифы Альмохады, согласно
тому, что мы знаем из «Рауд аль-киртас», не сочли возможным
распространить государственные поборы на горцев, то наиба
Мухаммеда аш-Шейха охватывала всю территорию страны.
Аль-Ифрани подчеркивает данное обстоятельство и при этом
цитирует Абу-ль-Хасана Али бен Зейдана, одного из членов
султанской семьи. Тот писал в начале XVII в.: «Наши великие
предки еще в первые дни династии порешили с одобрения зна-
токов Сунны и улемов своего времени, что податью обязаны и
земли гор» [90, с. 72].
Поскольку иные документальные источники отсутствуют,
трудно судить о том, в какой мере султану аш-Шейху и его
преемникам удалось реализовать идею введения единого нало-
га. Ясно лишь, что реформа встретила сопротивление в горных
провинциях, и прежде всего со стороны марабутов завий, ко-
торые в свою пользу взимали налоги с населения в форме де-
сятины и всякого рода даров, принимавших характер регуляр-
ной дани. Борьба, завязавшаяся между Саадидами, «старшей»
шерифской династией, и суфийскими орденами, окончилась по-
ражением султанов. Лишь Мулай Исмаилу удалось ограничить
224
-независимость сельских клерикально-феодальных кругов. Опи-
раясь на мощную по тем временам преторианскую армию, он
вернулся к воссозданию централизованной податной системы,
действуя через представителей махзена в провинциях. При нем,
как уже отмечено, был вновь введен налог наиба, сбор которого
производился в деньгах и в продуктовой форме [415, с. 255]. На-
логовые поступления на местах, включая мытные пошлины,
сборы с торговых сделок (мукус), концентрировались в руках
наместников провинций и городов. Несмотря на временные кон-
фронтации с фесскими улемами и шорфа, султаны, как правило,
имели в их лице надежную опору, а шерифы Идрисиды еще
при Мулай Исмаиле составили костяк государственного аппа-
рата.
В конце жизни Мулай Исмаил разделил государство между
сыновьями: Зейдан бен Исмаил стал управителем Тазы и севе-
ро-восточных приграничных районов, Исмаил Абд аль-Малик
был назначен в Сус, Ахмед ад-Дехби — в Тадлу и т. д. Прав-
да, в 1718 г., когда Абд аль-Малик стал вести себя в Сусе по-
добно неограниченному владетелю и отказался высылать дань
в столицу, Мулай Исмаил отозвал сыновей, чтобы избежать
раздробления государства, но оставил Тадлу за Ахмедом ад-
Дехби, которого провозгласил официальным наследником
трона.
Ежегодно наместники отправляли в Мекнес установленные
для каждой провинции соответственно ее значению денежные
суммы и натуральные поставки. При этом львиная доля дохо-
дов оставалась в личном распоряжении самих наместников,
которых европейцы нередко называли в своих записках, доне-
сениях и мемуарах вице-королями. Так, один наблюдательный
англичанин, капитан Брайтвет, служивший на Гибралтаре и по-
сетивший Марокко как раз в год смерти султана Исмаила, на-
писал книгу, вскоре опубликованную в Амстердаме (1731 г.),
где весьма обстоятельно рассказывает о биографии, личности и
недвижимой собственности губернатора Тетуана Ахмеда, кото-
рого автор именует Баша Хаметом.
Автор пишет, что Баша Хамет, сын «алькада» Али, от кото-
рого он и унаследовал свой пост, обладал абсолютной властью
в вопросах налогообложения в провинции. (В нее входила зна-
чительная часть Северного Марокко, в том числе Лараш, Тан-
жер, Арсила, где субнаместниками сидели братья Баши Ха-
мета.) Налоги он взимал в размерах, которые, по словам
Брайтвета, «трудно было выносить, и делал это с невообрази-
мой жестокостью» [26, с. 12]. Недаром, как только разнеслась
весть о кончине «императора», горцы восстали против паши
под руководством некоего влиятельного человека Боллиза (?),
выходца из Андалусии; так же поступили горожане, выбрав-
шие своего предводителя.
В Тетуане и его окрестностях Баша Хамет имел дворцы
с огромными парками и искусственными озерами, описанию
15 З.'.к. 115
225
красот которых англичанин посвятил несколько страниц книги.
Как пишет Брайтвет, тетуанский наместник был очень богатым
человеком, если принять во внимание, что сумма податей, ко-
торая высылалась из провинции «старому Мулаю и его при-
дворным», составляла, по оценке автора, около 40 тыс. ф. ст.
[26, с. 44]. А это была лишь часть реально взимавшихся налогов
(и, видимо, вершина айсберга). Судя по словам Брайтвета, для
наместников в Марокко, дабы удержаться на посту, было не-
обходимо заручиться поддержкой «министров». Что касается
Баши Хамета, то он, будучи опытным политиком и царедвор-
цем, имел в лице одного из секретарей султана надежного аген-
та в столице и щедро одаривал нужных людей. Траты на под-
купы и взятки составляли постоянную статью его расходов [26,
с. 45]. Из этого свидетельства видно, что перераспределение
совокупной ренты в пользу чиновной бюрократии происходило
как по официальным каналам, так и помимо аппарата мах-
зена.
Значительная часть налоговых поступлений, стекавшихся к
султану, шла на армию, созданную Исмаилом из суданских
негров (так называемых абидов, т. е. рабов), хотя содержа-
ние некоторых контингентов, расквартированных по провин-
циям, возлагалось на местные племена. По мнению А. Ларуи,
«черная» армия насчитывала около 30—50 тыс. солдат, однако,
по некоторым данным, в последний период царствования Му-
лай Исмаила в ее рядах находилось до 150 тыс. человек [415,
с. 254]. Возможно, последняя оценка, которая часто встречается
в литературе, учитывала и детей, проходивших военную под-
готовку в специальных лагерях, начиная с восьми лет.
Создание корпоративной армии, связанной лишь с особой
султана, являлось, как пишет тот же А. Ларуи, центральной
идеей царствования Исмаила, достигшего абсолютной власти.
Однако в ходе братоубийственной войны, начавшейся между
многочисленными сыновьями Исмаила после его кончины, ар-
мия абидов превратилась в автономную силу, по собственному
выбору провозглашая правителем того или иного претендента
на престол.
Тридцатилетняя смута создала почву для активизации за-
вий и кочевых вождей. Лишь внуку Исмаила, султану Мухам-
меду III (1757—1790), удалось установить равновесие между
локальными религиозными центрами и властью султана-хали-
фа. Некоторые влиятельные суфийские братства были оттес-
нены в Западный Алжир или в Судан (Деркава, Тиджанийя),
другие привлекались к управлению и коммерческой деятельно-
сти махзена. При этом Мухаммед III и его преемники факти-
чески отказались от попыток обеспечить централизацию стра-
ны, сосредоточив усилия на эксплуатации держателей доме-
ниальных земель, частично переходивших в руки феодалов, ок-
ружавших трон. Главным элементом военной организации вновь-
стали племена гиш, сопровождавшие султана и его кочующий;
226
двор во время походов в полунезависимые области для сбора
налогов.
ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ФОРМЫ
СОЦИАЛЬНО-ПРОСТРАНСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
НАСЕЛЕНИЯ
Определение численности и тем более динамики роста насе-
ления Магриба XVII—XVIII вв. представляется в высшей сте-
пени затруднительным. Первые демографические переписи бы-
ли проведены в Алжире и Тунисе лишь после французского за-
воевания (соответственно в середине и в конце XIX в.). В Ма-
рокко же регулярный учет населения был начат еще позд-
нее: первые более или менее надежные данные относятся
к 1936 г.
Трудность определения численности населения отдельных
стран региона заключается и в том, что в XVII—XVIII вв. ру-
беж между владениями марокканских султанов и алжирских
деев, а также границы, разделявшие оба «регентства», были
демаркированы только в нескольких пунктах на севере; южнее
Сахарского Атласа и больших оазисов вроде Джерида и Тафи-
лалета простиралась территория более или менее вольных пле-
мен, которые могли переходить из одного государства в другое;
причем еще в XVII в. такие переселения иногда охватывали де-
сятки и сотни тысяч человек. Кроме того, в горных районах
Марокко (составляющих почти % площади страны) многие
племенные союзы признавали сюзеренитет султана только как
духовного главы и не платили налогов, так что вряд ли и вла-
сти имели точное представление об их численности. Специали-
сты пытались определить размеры и динамику марокканского
населения в пределах территории, соответствующей современ-
ной, по косвенным данным, содержащимся в «Описании Афри-
ки» аль-Ваззана (он сообщал о количестве домов в городах и
о том, сколько воинов могло снарядить то или иное племя).
Из таких реконструкций нередко выводились явно завышенные
цифры — до 8 млн. в XVI в. Авторы «Истории Марокко» счи-
тают наиболее вероятной цифру в 5 млн. для периода, описан-
ного аль-Ваззаном, а на начало XIX в. (1808 г.) дают оценку
в 3 млн., объясняя столь резкое падение численности жителей
голодом и эпидемиями XVIII в. [297, с. 185, 273].
Оценки численности населения государства алжирских деев
на начало XIX в. колеблются в пределах 3—3,5 млн. человек.
Первая же перепись, проведенная французскими властями спу-
стя 20 лет после захвата страны, определила численность му-
сульманского населения в 2,3 млн. человек; более подробная
перепись 1876 г. дает для городского и сельского оседлого на-
селения цифру в 1 млн., а численность номадов была оценена
приблизительно в 1,5 млн. [60, с. 51].
15*
227
Сведения о населении Туниса, имеющиеся у европейских
путешественников, в отчетах консулов, мемуарной литературе^,
достаточно противоречивы: оценки варьируются в пределах
2,5—4 млн. на конец XVIII в. и от 1 млн. до 2 млн. на середину
XIX в. В частности, Л. Франк, служивший медиком при Хамму-
де-паше и написавший свои мемуары в 1816 г., считал, что
подданных бея насчитывалось до 3 млн. [61, с. 7]. Официальная;
перепись, предпринятая в 1856 г. Хусейнидами в связи с вве-
дением -нового налога, учитывала только взрослое мужское на-
селение. Ее результаты, которые, правда, не могут считаться
полными, позволили вывести общую цифру в 1,2 млн. [364,
с. 303—307; 366, с. 857—886]. Тунисский исследователь
М. X. Шериф считает, что наиболее тяжелые последствия име-
ла чума 1818—1819 гг., хотя сильные эпидемии были зареги-
стрированы, как и в Марокко, еще в 1784 и 1794—1800 гг. При
этом автор ссылается и на мнение Ибн Аби Дийафа, который
в свое время именно с чумой и голодом 1818—1819 гг. связывал
начало «тунисских бедствий» [320]. Таким образом, население
Магриба на рубеже XVIII—XIX вв. составляло около 8 млн.
человек, что превышало совокупную численность населения.
Египта и Сирии того времени, хотя демографическая ситуация
в целом ухудшалась. Однако последствия эпидемий в неоди-
наковой степени сказывались в различных странах, так как при
отсутствии эффективных медицинских средств смертность от
инфекционных заболеваний находилась в прямой корреляции
с экономическим положением того или иного района, и прежде
всего с обеспеченностью населения продуктами питания.
Аграрное производство. Ведущими отраслями земледелия
к XIX в. были зерноводство и выращивание плодовых деревьев.
Большую роль играло отгонно-пастбищное и кочевое скотовод-
ство. Основную массу поголовья составляли овцы и козы, круп-
ный рогатый скот использовался как тягловая сила.
Среди зерновых преобладали твердая пшеница, ячмень.
В Марокко популярно было также просо, в небольших количе-
ствах выращивали маис, видимо завезенный португальцами.
Зерновые здесь и при несложных методах полеводства давали
высокие урожаи, особенно в приатлантических районах. Одна-
ко плодородные равнины в основном использовались под ско-
товодство. Молотили на открытом воздухе с помощью лоша-
дей, которые топтали срезанные колосья; как правило, женщи-
ны, пользуясь ручными мельницами, изготовляли муку. Во-
дяные мельницы действовали только в Фесе и Марракеше [297,
с. 187].
В Алжире, в предгорьях Телля, где выпадает свыше 350 мм
осадков в год, при традиционных методах ведения хозяйства
получали, как правило, 4,5 ц зерна с 1 га, а в годы «хороших
дождей» — свыше 15 ц [291, с. 64]. По данным источников
XVIII—XIX вв., на севере Туниса, в долине Меджерды. уро-
жайность составляла в среднем сам-5, т. е. около 5 ц/га, так
228
как сеяли обычно 10 ц пшеницы и ячменя и до 5 кг бобовых
на одну мешья — участок размером 8—12 га [409, т. 2, с. 26].
Южнее Кайруана продуктивность 1 га в лучшем случае до-
стигала 2 ц, но, как говорили в то время, счастье, если раз в
пять лет вообще был какой-нибудь урожай. Практика селекции
отсутствовала: на одно поле бросали вперемешку семена раз-
ных сортов [517, с. 260]. Сорго и маис в Тунисе выращивали
редко — только на орошаемых землях оазисов Гафса и Габес.
Размеры засеваемых площадей варьировались от года к году
в зависимости от запасов зерна и особенно от первых осенних
дождей.
Оливководство являлось одной из ведущих отраслей эконо-
мики в Тунисе, где насчитывалось около 8 млн. маслин. В се-
веровосточных районах, на которые приходилось около полови-
ны тунисского «оливкового леса», методы возделывания были
менее совершенными, чем в Сахеле, где регулярно производи-
ли подрезку ветвей, к каждому дереву подводился особый ка-
нал от ручья или родника.
В Алжире и Марокко оливководством занимались преимуще-
ственно берберы-горцы. Правда, крупные оливковые плантации
имелись вокруг таких городов, как Фес, Мекнес, Рабат и Сале.
Но Марокко являлось к XIX в. импортером оливкового масла.
Производство технических культур было развито крайне сла-
бо. В конце XVIII в. уже не было и в помине тех хлопковых
плантаций и засеянных льном полей, о которых так много пи-
сали географы раннего средневековья. Правда, переселенцы с
Пиренейского п-ова, поднявшие из руин Шершель и ряд других
заброшенных городов и сел на побережье Алжира, возродили
в отдельных районах культуру тутового дерева, наладив произ-
водство шелка на местном сырье. Но текстильное ремесло Ту<
ниса, широко развитое, например, в Сахеле, целиком зависело
(кроме шерстопрядения) от ввоза шелка-сырца, хлопка и льна,
доставлявшихся из Египта и Сирии. Производство технических
культур сводилось к выращиванию на нескольких делянках око-
ло г. Махдия и в Джериде растений, дающих красящие вещест-
ва (индиго, марена, хна). Лен выращивали в начале XIX в.
только в одной деревне на полуострове Эт-Тиб и на небольшом
участке, не занимавшем и 10 га, в Габесе [517, с. 40—97].
Упадок поливного земледелия, сокращение площадей под
техническими культурами наблюдались и в Марокко8. Еще в
XVI в. в Сусе и на султанских плантациях равнины Хауз в
больших количествах выращивался сахарный тростник. При Са-
адидах специально для этих плантаций были созданы ирри-
гационные сооружения, мощные каменные акведуки (руины
которых сохранились в районе Могадора), построены мельницы
для очистки и дробления сахара, изготовлявшегося в виде бри-
кетов. По оценке марокканских историков, в конце XVI — нача-
ле XVII в. экспорт сахара обеспечивал Уз дохода страны. Но в
следующем столетии создание крупного плантационного хозяй-
229
200 км
Пол у оседлые скотоводы горной зоны
Полукочевники степной зоны
Прочно оседлые земледельцы
горной зоны
Прочно оседлые земледельцы
приморской зоны
Кочевники-верблюдоводы
(сахарский тип)
Земледельцы приморской зоны
с чертами недавнего перехода
к оседлости
Зона смешанного расселения
кочевников, и земледельцев
I I I I II
II '1'1
il I 1'1
Полукочевники горной зоны
И 11111 > > I
Полуоседлые скотоводы
степной зоны
Земледельцы оазисов
Размещение аграрного населения Магриба на рубеже XVIII—XIX вв.
ства на Антильских островах и в Бразилии снизило интерес ев-
ропейцев к марокканскому сахару. К XVIII в. плантации трост-
ника исчезли во всех районах севернее долины Сус, где он
еще выращивался, но не перерабатывался: крестьяне использо-
вали в пищу сладкий сок [297, с. 187, 271].
Кочевая и оседлая (сельская) среда. На рубеже средневе-
ковья и нового времени в Магрибе наблюдалась постепенная —
хотя и не повсеместная — стабилизация сельского населения и
прекращение притока кочевников извне. Последней крупной
миграцией в восточной части региона было переселение в тунис-
скую Высокую степь племенного союза хаммама (150—200 тыс.
человек), покинувшего в момент турецкого завоевания свои
прежние кочевья в районе Бискры — Константины. В XVII—
XIX вв. тунисские племена, которые вели скорее полуоседлый об-
раз жизни, не меняли мест расселения. Более продолжитель-
ным был период локальных миграций в Дальнем Магрибе.
Переселения кочевников на территории современного Марокко
происходили до конца прошлого столетия, причем особо ин-
тенсивный характер они имели в XVIII и начале XIX в.9.
Надо сказать, что в Северной Африке позднего средневе-
ковья была представлена вся амальгама хозяйственно-куль-
230
турных типов, характерных для соответствующего климатиче-
ского пояса: от прочной оседлости до подвижного скотовод-
ства кочевников-верблюдоводов, «великих номадов» (как их
иногда называют в литературе), с большим разнообразием про-
межуточных и переходных форм. Приблизительные границы
между ареалами распространения различных видов хозяйст-
венной деятельности населения Магриба отмечены на карте
(см. выше), составленной с учетом информации письменных ис-
точников XVIII XIX вв. и более позднего этнографического
материала.
Кочевой и полукочевой образ жизни вела значительная
часть населения, хотя полные номады, т. е. кочевники, ни в ка-
кой форме не связанные с земледельческими занятиями, среди
скотоводческих племен составляли сравнительно небольшую до-
лю. Однако в Алжире верблюдоводы, кочевавшие зимой возле
оазисов за пределами Сахарского Атласа, регулярно появлялись
в степях и предгорьях Телля. Например, кочевники-арбаа (око-
ло 20 тыс.), с XVII в. закрепившие за собой территорию возле
Лагуата, а также сайд атба, жившие в районе оазиса Уааргла,
преодолевая путь свыше 350 км, приходили на летние стоянки
к южным склонам гор Уарсениса и проводили ежегодно около
пяти месяцев среди местного полуоседлого населения. В окрест-
ностях Константины в конце весны рассеивались племена вер-
блюдоводов валид зекри, бу йазид, сиди салах, оставлявших
зимние кочевья, находившиеся за горами Неменша и Орес.
Кочевники сахарского типа (скотоводы без земледелия) в
Тунисе почти не появлялись, если не считать немногочислен-
ные триполитанские племена из полупустыни Джефара, кото-
рые иногда приходили со своими стадами к южной окраине сте-
пей. Правда, верблюдоводы ауляд сиди абид (эпоним племе-
ни— марабут Сиди Абид), жившие севернее Тунисского хреб-
та, практически не занимались хлебопашеством и совершали
регулярные перекочевки к оазисам Джерида, пересекая всю
страну. Они получали зерно в обмен на финики и другие това-
ры, кочуя не столько в поисках пастбищ, сколько в торговых
целях [57; 58].
В Марокко сахарцы-верблюдоводы обычно не преодолевали
Высокий Атлас, кроме племени айт атта. Союз айт атта, сло-
жившийся, по всей очевидности, в XVII—XVIII вв., состоял из
берберов и ассимилированных ими арабов. Его отдельные кла-
ны, или линиджные сегменты (как предпочитают писать со-
временные этнографы), вели хозяйство и кочевали независимо
друг от друга, но в целом они контролировали огромную тер-
риторию, простиравшуюся от глубинных районов Сахары до
альпийских лугов, расположенных на высоте около 3000 м. На-
селение оазисов находилось в зависимости от айт атта, выпла-
чивая им дань, часто обрабатывая на условиях хаммасата план-
тации, владельцами которых являлись отдельные лица из чис-
ла кочевников либо целые их группы (см. [189; 369; 384]). Ос-
231
новную территорию расселения айт атта составляли пастбища
между вади Дра и Тафилалетом. Отсюда часть племени летом
откочевывала на восточные склоны Высокого Атласа и проника-
ла далеко на север. В пределах Атласской области Марокко
жило еще одно кочевое племя, почти не занимавшееся земледе-
лием,— бану гиль, которое владело большим стадом овец и вер-
блюдов. Его роды и кочевья были рассеяны на обширной тер-
ритории от Фигига до нижней Мулуи.
В целом же среди скотоводов Магриба преобладали полуко-
чевники-овцеводы с трансформированным хозяйственным укла-
дом, переходным к оседлости. (Хотя в ряде случаев встреча-
лись племена, сравнительно недавно отошедшие от комплекс-
ного хозяйства.) Основную зону их расселения составляли: ал-
жирские Высокие равнины, центральные области Туниса меж-
ду Становым хребтом и Джефарой, долина р. Мулуя.
В Тунисе полукочевой образ жизни вели все племена, про-
живавшие в степях. В летнее время овцеводы отводили стада
из засушливых районов в более увлажненные (в полосу Телля
или в пределах тех же степей) по более или менее постоян-
ным маршрутам, протяженность которых могла изменяться от
года к году и колебалась от нескольких десятков до сотен ки-
лометров. Обычно скот перегоняли только мужчины. В земле-
дельческих районах они обменивали продукты животноводства
на зерно и нередко нанимались на сельскохозяйственные рабо-
ты в период уборки урожая. Циклические перекочевки в основ-
ном имели меридиональное направление, но часть племен сезон-
но мигрировала с запада на восток, к Сахелю.
По праву, основанному на обычае, обширные районы счи-
тались владением того или иного племени. Почти вся террито-
рия, ныне входящая в вилайет Гафса, была зоной расселения
племен хаммама. Кайруанские равнины занимал племенной
союз злазз. Фрашиш и маджер жили севернее, на границе меж-
ду степью и Теллем, часто пересекая в своих передвижениях
Тунисский хребет. Внутри этих больших ареалов за каждым
племенем (кланом) была закреплена более или менее опреде-
ленно установленная территория. Например, кочевья племени
суасси простирались от солончакового озера Сиди-эль-Хани до
г. Эль-Джем.
Жители степных районов страны обитали в палатках, иногда
использовали и переносную хижину «киб», каркас которой де-
лался из веток, а стенами служили циновки, прикрытые сверху
соломой. Лишь в прошлом веке у скотоводов стали появляться
фиксированные жилища «гурби», которые представляли собой
либо похожее на киб плетеное сооружение, либо кубической
формы строение из грубо обтесанного камня, а чаще из брусков
высушенной на солнце глины (маамра). Это традиционное жи-
лище и сейчас встречается как в степях, так и севернее Тунис-
ского хребта. Обычно гурби стоят изолированно, едва заметные
на плоском горизонте. В отдельных случаях они образуют бо-
232
лее компактное поселение, называемое, так же как и палаточ-
ная стоянка кочевников, дуаром, т. е. кругом. Скотоводы Ту-
нисских степей при беях Хусейнидах стали фактически полу-
оседлыми, регулярно занимались земледелием, но площадь, ко-
торая отводилась под посевы, была весьма ограниченна.
В 80-х годах прошлого века у хаммама она составляла только
2% всей территории их расселения, а у маджер — около 5%.
В Алжире полукочевники, занимавшиеся лишь подсобным
полеводством, проживали в основном в районе Высоких равнин,
а также в полупустынной низменности Ходна. Они совершали
регулярные и достаточно дальние перекочевки в зону Телля,
оставляя свои земли в апреле — мае, после того как было со-
брано зерно. Часть из них направлялась не на север, а на во-
сток, на более влажное плато Константины.
В Магрибе был широко представлен также тип полукочев-
ников горной зоны. Они занимали Центральное Марокко (Сред-
ний Атлас и восточный Высокий Атлас), частично массив Орес
в Алжире. В их хозяйстве сочетались элементы отгонного и ко-
чевого скотоводства. В летнее время года стада отводились
на высокогорные пастбища, а с наступлением зимы большая
часть семей вместе со скотом спускалась к равнинам и межгор-
ным впадинам и проводила несколько месяцев в палаточных
стоянках. Главным центром социальной жизни скотоводов-гор-
цев была постоянная деревня, группировавшаяся возле обще-
го амбара («агадир», или «тигремет» в Марокко, «галаа» у
берберов швайя Ореса), который одновременно служил дозор-
ной башней и убежищем в случае опасности.
Среди сельскохозяйственных культур, возделыванием кото-
рых занимались полукочевники сухих степей и гор, преобладал
ячмень, в отдельных районах выращивались маис, пшеница, го-
рох. У ряда тунисских племен, например из группы злазз, были
и участки, засаженные оливой, которая росла и плодоносила
почти без ухода.
Земледельцы зоны Телля, а также жители приатлантиче-
ских равнин в Марокко сохраняли в своей хозяйственной дея-
тельности и в быту заметные черты недавнего перехода к осед-
лости. Подножное скотоводство с элементами кочевания игра-
ло для них не менее важную роль, чем зерноводство, которое
редко сочеталось с другими видами земледелия. Даже своим
расположением их деревни походили на временный палаточ-
ный лагерь, а жилища из легких материалов (циновки, каркасы
из сплетенных веток) встречались гораздо чаще, чем прочные
стационарные строения.
Арабоязычные земледельцы алжирского Телля населяли реч-
ные долины и участки на нижних склонах горных массивов.
Пахотные земли в отличие от залежей обычно считались се-
мейной, а не племенной собственностью. Площадь под посева-
ми все время изменялась в зависимости от уровня осадков,,
процесса истощения почв. Для восстановления плодородия ис-
233
пользовалась трехгодичная переложная система. Расчистка
участков проводилась путем выжигания кустарников и трав
без корчевания и удаления камней, не мешавших легкому плу-
гу. Немного разбогатев, крестьянин обязательно старался при-
обрести скот, который был гордостью и символом престижа
семьи [291, с. 62—67].
Характерно, что многие деревни в Северном Тунисе (район
Беджи, Эль-Кефа) и в равнинной полосе алжирского Телля так
и назывались — «мешта» (букв, «зимний лагерь»). Они состоя-
ли из постоянных жилищ, хотя и достаточно примитивных.
Но население собиралось в деревне только с ноября по март.
Весной оно почти полностью рассеивалось, семьи уходили со
скотом жить в палатках на отдыхавшие поля, которые предпо-
лагалось засеять следующей осенью (так обеспечивалось и
удобрение почвы). С наступлением летнего сезона жители меш-
та снова осуществляли малую перекочевку, перемещаясь на
участки, где надо было собирать урожай.
В этнографическом исследовании, проведенном на севере
Туниса (1913 г.), отмечалось, что значительная часть населения
равнин Высокого Телля еще жила в палатках, хотя «змала»,
большие племенные лагеря, совершенно исчезли и вместо них
появились фиксированные, но широко разбросанные по терри-
тории дуары, редко имевшие даже десяток очагов [449]. Мно-
гие общины, в том числе носившие древнее название «рьях»,
к этому времени уже не хранили никаких генеалогических пре-
даний и имели смутное представление о том, что их могло свя-
зывать с рьях, жившими южнее Тунисского хребта [333, с. 329].
Большинство местных племенных групп — валид айяр, валид
аун и др. (оторвавшиеся от степных полуномадов маджер, фра-
шиш, хаммама) —стали переходить к полной оседлости и зем-
лепашеству как основному занятию, сохраняя еще крупные ста-
да, которые сезонно перегонялись в пределах района, а в осо-
бо холодные зимы отводились к югу, на территорию родствен-
ных племен [340, с. 147].
Что касается Марокко, то здесь на приморских равнинах
деревень фактически не было, хотя к моменту французской ко-
лонизации был в основном представлен оседлый хозяйственный
уклад. Севернее Дуккалы отчетливо преобладали кочевниче-
ские палатки (или подобные им хижины нуала), даже в непо-
средственной близости от городов. Например, в начале нынеш-
него века прямо за стенами Рабата находились дуары трех
небольших племен численностью 12 тыс. человек (хаузийя,
удайя и аараб). Их поселения, в основном мелкие, состояли из
2,5 тыс. шатров. Эти три группы были связаны общей генеало-
гией. Все они происходили из союза маакиль и были переселе-
ны с юга в XVI в. султанами Саадидами. Удаия сохраняли ста
тус военных поселенцев «гиш» (т. е. их земля считалась частью
султанского домена, находясь в общинном пользовании).
На территории, которой племена располагали (56 тыс. га),
234
включавшей песчаные земли на берегу океана и черные тирс;
велось смешанное хозяйство. Причем хаузийя были в большей
степени скотоводами. У них насчитывалось до 24 тыс. голов ско-
та; под пшеницу засевалось около 4 тыс. га и примерно столь-
ко же — под ячмень. Другие виды земледелия не практикова-
лись, если не считать ограниченного производства бобовых и
маиса. В дуарах племен существовали маленькие постоянные
рынки, и раз в неделю устраивалась общая ярмарка, на кото-
рую приходили и люди из города. Скот и зерно обменивались
на табак, оливковое масло, ткани, седла. На другом берегу
р. Бу-Регрег, в окрестностях г. Сале, согласно переписи 1916 г.,
жили арабские племена численностью 8,5 тыс. человек (амер,
хосейн и сехул) со сходным типом хозяйства. В их дуарах бы-
ло учтено 1730 палаточных жилищ [72, т. 1, с. 173—185].
На равнине Шауйя накануне французской оккупации Марок-
ко местное население также вело хозяйство уже почти оседлое,
но доминировало скотоводство. Общим названием шауйя
(швайя) именовались племена, делившиеся на тринадцать вет-
вей (в том числе ауляд али, ауляд зийян, ауляд сайд, мзамза,
ауляд бу-зири) и образовавшиеся в результате смешения пере-
селенных в XII в. из Ифрикийи арабских племен хилялийской
группы с ассимилированными ими берберами масмуда, зената,
санхаджа и др. (Напомним, что в Аравии швайя называют
овцеводов в отличие от «благородных» верблюдоводческих пле-
мен.) В этом районе, прилегающем к Анфе (Касабланке),
встречались поселения-дуары разного размера, в том числе и
достаточно крупные, насчитывавшие от 80 до 100 шатров. В на-
чале века традиционный шатер — «хаима» — сделанный из вер-
блюжьих шкур или тканых материалов, постепенно вытеснялся
у швайя примитивными жилищами, называвшимися нуала, ка-
буса, дар. Нуала — прямоугольная хижина из тростника и ве-
ток, крытая соломой; кабуса—такое же строение, но круглое
и с крышей в форме конуса. Люди побогаче строили дар (камен-
ный дом), иногда имевший несколько комнат. Многие дуары
еще имели классическую круглую планировку, и в центральную
часть поселка на ночь загоняли скот.
На равнине Шауйя, где широко представлены почвы тирс,
как правило, сеяли пшеницу, на землях хамри выращивали яч-
мень. Стада состояли прежде всего из овец, но в районах, близ-
ких к водным источникам, имелись большие табуны лошадей.
Поля, лежавшие под паром, превращались в пастбища; и не-
которые дуары сезонно или погодично перемещались, т. е. фак-
тически были еще стойбищами, а не деревнями. Такая же кар-
тина наблюдалась в Гарбе (самая северная из приатлантиче-
ских равнин Марокко).
Прочно оседлое население Магриба было сосредоточено в
горных массивах (Кабилия, Риф, западный Высокий Атлас,
Антиатлас), в оазисах по окраине Сахары, а также на примор-
ских низменностях Туниса.
235
Модель традиционной экономики оседлых горцев Магриба
дает деревня Кабилии, прежде всего района, расположенного
между равниной Митиджа и р. Суммам. Будучи основным по-
люсом сосредоточения берберских племен страны, Кабилия яв-
лялась и область наиболее густозаселенной, несмотря на то
что ее природу нельзя назвать благодатной. По мере деграда-
ции и смыва почв жители Кабилии вынуждены были осваи-
вать крутые склоны, расчищать для плантаций и посевов все
новые и новые участки; отсутствие пастбищ практически своди-
ло на нет возможности животноводства. Кабилы страдали и от
острой нехватки посевных площадей. Источником существова-
ния для них веками служили плантации плодовых деревьев;
маслины и инжир составляли основную продукцию крестьян-
ских хозяйств, выращивалось также рожковое дерево. (Напом-
ним, что эту триаду — маслина, смоковница и рожковое дере-
во — Вавилов считал древнейшим символом типично средизем-
номорского земледелия [119].) Большую роль в жизни кабилов
издавна играло и отходничество: в качестве поденщиков, ремес-
ленников или торговцев их можно было встретить в разных
городах османского Алжира и в отдаленных сельских районах,
включая Орес.
Сходная структура хозяйства сложилась в ряде горных райо-
нов Марокко. По преимуществу возделыванием неполивных
плодовых культур занималось население массива Риф; благода-
ря относительно влажному климату и наличию водных источни-
ков местные крестьяне могли выращивать также овощи, табак.
Однако ограниченность земельного фонда не позволяла им, как
и кабилам, обеспечивать себя зерном. В деревнях были разви-
ты ремесленные промыслы, в основном удовлетворявшие потреб-
ности данного района.
Хозяйство кабильско-рифского типа встречалось и в Туни-
се— в районе Матмата, на крайнем юге, в некоторых уголках
Телля. В хронике упомянутого выше тунисского автора XVIII в.
Мухаммеда Сегира бен Юсефа имеется описание образа жизни
населения небольшого горного массива Джебель-Усселат (ин-
тересное тем, что оно полностью совпадает с картиной, какую
можно было воочию наблюдать еще недавно во многих горных
районах Северной Африки). Сегир бен Юсеф сообщает, что го-
ра Усселат имела в окружности 24 мили (тунисская^миля то-
го времени соответствовала 1,1 тыс. м) и что «на ней, как го-
ворят, было больше ста дешра и карья». Автор при этом пояс-
няет, что в деревнях, называвшихся карья, насчитывалось свы-
ше 1 тыс. обитателей, а в дешра — примерно 300 человек [25,
с. 70]. _ ,7
По сведениям Сегира бен Юсефа, жители Джебель-Усселат
делились на пять групп, в том числе валид смаиль, джебиль.
бу-рехаль. Вместе они могли в случае опасности выставить оо-
лее 10 тыс мужчин-воинов, следовательно, общая численность
населения достигала 50—60 тыс. человек. Между селениями не
236
<существовало легкопроходимых дорог, каждая деревня находи-
лась на вершине высокого холма. Главным богатством горцев
были оливковые рощи. Масло служило не только продуктом
питания, но и важнейшим товаром.
Обычно раз в неделю «внизу» устраивался рынок, куда при-
ходили скотоводы из племен, живших вокруг Джебель-Усселат
(кууб, валид аун и др.). На этот рынок из горных селений при-
носили продукцию ремесла: веревки, джебба (широкие руба-
хи) и шерстяные покрывала вазра. Горцы здесь запасались мя-
сом для праздников и другими продуктами. Автор пишет, что
в самом горном районе было мало пашен, местные жители мог-
ли рассчитывать только на участки, которые они засевали на
равнине, у подножия «своей горы».
Крупным ареалом концентрации прочно оседлого населения
горной зоны являлся также массив Антиатлас, где до наших
дней сохранилась развитая культура террасного земледелия, а
животноводство представляло собой лишь дополнительный род
занятий. Здесь по отвесным склонам гор были проложены ирри-
гационные каналы, отходящие от построенных у истока рек
отводных (уггуг) или водосливных (тафраут) плотин. По этим
каналам-сегия вода поступала на искусственные поля, располо-
женные в 10, 20 и даже 60 ярусов [134, с. 82]. Однако по мере
продвижения на восток в горах можно было наблюдать все
более резкое проявление пастушеского образа жизни, перехо-
дящего в отгонное скотоводство и даже кочевание на дальние
расстояния. Подвижное скотоводство отчетливо преобладало в
массиве Средний Атлас, зоне расселения племен имазиген, вы-
ходцев из Сахары. При этом обнаруженные археологами ос-
татки заброшенных каналов и террасных сооружений свиде-
тельствуют о том, что в этом обширном горном районе, как и
на приатлантических равнинах, хозяйство скотоводческих пле-
мен было «вторичным», вытеснившим более древнюю земле-
дельческую культуру оседлого населения.
В целом география традиционной аграрной экономики Маг-
риба в том виде, в каком она сложилась к исходу средних ве-
ков, несла на себе (за исключением лишь отдельных районов)
следы подвижности, активной и многократной смены хозяйст-
венно-культурных типов, продолжавшейся вплоть до XIX в.
Как мы уже говорили, образ жизни населения Северной Аф-
рики формировался в результате сложных исторических про-
цессов, столкновения и синтеза различных этносов, их социо-
культурных традиций и поэтому нередко находился как бы в
противоречии с природой, возможностями, которые мог обес-
печить ресурсный потенциал. Недаром многие специалисты
обращали внимание на «парадоксальные» черты в системе взаи-
мосвязей «человек — природная среда». С одной стороны, кон-
центрация — часто в условиях перенаселения — основной мас-
сы оседлых земледельцев-берберов, хранителей древнейших на-
выков средиземноморской агрикультуры, в самых неблагоприят-
237
ных с точки зрения почвенно-климатических характеристик
районах (подверженные денудации горы Кабилии и Рифа, за-
сушливый массив Антиатлас), с другой — низкая плотность на-
селения в плодородных аллювиальных долинах Телля и на
приатлантических равнинах (наиболее обеспеченных водами
поверхностного стока), где доминировали экстенсивные формы
земледелия и полукочевое скотоводство.
Еще в прошлом веке по племенной принадлежности дели-
лось практически все внегородское население Марокко, подав-
ляющая часть сельских жителей Алжира и примерно полови-
на населения Туниса. Самоназвания племен и племенных объ-
единений (а их в Марокко насчитывалось до 800) лишь в ред-
ких случаях дают возможность установить генетическую связь
той или иной группы с племенами средневековой истории. Этно-
графические исследования показывают, что племенная струк-
тура находилась в непрерывном движении, ее элементы и рас-
падались и возникали вновь. Кровное родство в магрибинском
племени возможно установить лишь на уровне большесемейной
группы или клана, называвшегося у арабов «фирка», «фрик».
Эти патрилинейные кланы, имевшие собственных шейхов, обра-
зовывали племя (арш).
Типология магрибинской общины — тема особого исследо-
вания; ей посвящена огромная литература, однако вопрос еще
не получил анализа с позиций марксистской методологии. От-
метим следующее. Многие ученые высказывали мысль о том,
что понятие «племенная структура» может лишь условно при-
меняться ко всему разнообразию соседских, соседско-родовых,
профессионально-клановых и других организаций общинного
типа, существовавших, да и поныне встречающихся в Северной
Африке. При этом обращает на себя внимание определенное
своеобразие общины, восходящей к автохтонной, берберской
традиции, хотя соответствующие формы встречаются и у арабо-
язычного населения Магриба, и у смешанных арабо-берберских
«племен». Ее наиболее характерной чертой является система
самоуправления, основанная на локальных советах (включаю-
щих либо всех взрослых мужчин, либо наиболее уважаемых и
знатных). Высшим органом является общий совет (джемаа,
таджемаит) федерации общин. Совершенно очевидно, что речь
в данном случае идет не об этнических, а о хозяйственно-тер-
риториальных и политических союзах. Они управлялись выбор-
ными и, как правило, сменными вождями, но не исключалась
и передача власти по наследству. Интересно, что такая систе-
ма управления встречалась не только в сельских, но и в полис-
ных общинах. Например, еще в начале XVI в. города Южного
Марокко управлялись либо одним выборным старейшиной, ли-
бо советом равноправных, представлявших разные городские
партии (так называет их аль-Ваззан).
Подобный порядок организации полисной общины сохранял-
ся в предсахарских городах Магриба вплоть до XIX в., о чем
238
можно судить по документальным источникам, относящимся к
крупным торговым и ремесленно-аграрным городам Джерида
(Тозёр, Нефта), где земля издревле являлась частной собст-
венностью, а купечество еще в XVI—XVII вв. наживало со-
стояния, исчислявшиеся сотнями тысяч динаров [388; 389; 478].
Городская община подразделялась здесь на соседско-террито-
риальные группы арш (мн. ч. «уруш»), возглавляемые совета-
ми — джемаа. В советах, однако, были представлены лишь
наиболее зажиточные и влиятельные семейства, а само разде-
ление жителей на кланы-уруши отчасти отражало социальное
расслоение горожан. При этом в Тозёре и Нефте сложились
разные формы местной администрации, которые тунисский ис-
следователь А. Хенья определяет как форму личной власти
(община с верховным шейхом-правителем) и как «олигархию
нотаблей» (коллегиальная власть).
Городская среда. Составить полное представление об удель-
ном весе городского населения в доколониальном Магрибе до-
статочно трудно. Как уже отмечалось, переписей населения в
этих странах не проводилось, и поэтому мы в лучшем случае
располагаем неполными данными статистики, составлявшейся
для налоговых ведомств. В остальном приходится полагаться
на свидетельства европейских путешественников, оценки кото-
рых нередко были произвольными, и на столь же приблизитель-
ные цифры, встречающиеся в сочинениях арабских авторов.
Наиболее ранние европейские источники, содержащие под-
счеты числа жителей г. Алжир, относятся к началу XVII в. Это
опубликованные в Париже в 1628 г. мемуары посла Генри-
ха IV при турецком султане де Брева, посетившего Северную
Африку с особой миссией, и двухтомная «История Берберии»,
принадлежащая перу Пьера Дана (1637 г.), а также книга
Фра Диего де Хаэдо, изданная в Испании в 1612 г. Де Хаэдо
много лет провел в алжирской столице, сделал скрупулезный
подсчет количества домов в городе и населявших их жителей.
Почти одновременно с ним то же самое проделал французский
ученый Жан-Батист Грамэй, захваченный в рабство алжирца-
ми, а впоследствии давший детальное описание Африки, кото-
рое было опубликовано в 1622 г. (см. [23; 28; 29; 30]).
Вторая трудность состоит в том, что в Магрибе, как и в
других арабских странах, установленного в административной
практике определения города в отличие от сельских поселений
не было. В официальных документах, хрониках, географических
сочинениях арабских авторов того времени употреблялись
взаимозаменяемые термины «мадина», «баляд» и «биляд» (по-
следний, кстати, имел более широкий смысл, так как мог обо-
значать и страну, и область, и отдельный город, и город вместе
с его округой).
В отличие от обычных городских поселений крупные истори-
ческие центры и столицы в странах Магриба обычно называли
:мадиной. В ряде случаев мелкие городки (типа Махдии в Ту-
239-
нисе, Бужи или Калаа в Алжире), история которых была
связана с угасшими династиями, имели «касбу» — укрепленную
дворцовую часть, несколько мечетей, оборонительные стены,
и поэтому они также считались мадиной, а их жители — истин-
ными горожанами, бальди. К тому же в Тунисе компактной за-
стройкой и архитектурой городского типа, а также характерным
для города смешанным этническим составом отличались мно-
гие чисто аграрные и аграрно-ремесленные поселения. Для
предсахарского Марокко был типичен город-крепость «ксур».
Он являлся одновременно местом сосредоточения земледельцев
и ремесленно-торговым центром. Даже небольшие ксуры, фак-
тически ничем не отличавшиеся от деревень по составу насе-
ления, имели мощные укрепления, рвы и такую внутреннюю
планировку, которая придавала им облик рыцарского замка.
Итак, размеры поселения, численность его жителей и даже
структура занятости (если соответствующие данные имеются)
также не могут служить достаточно надежным ориентиром для
разграничения города и деревни. Вполне понятно поэтому, чта
оценки размеров городского населения в Магрибе существенно
расходятся. Применительно к Тунису они колеблются в преде-
лах 16—20%. Что касается Алжира начала XIX в., то, по дан-
ным, основанным на подсчетах французских авторов и офице-
ров, участвовавших в завоевательной кампании, доля горожан
в этой стране составляла менее 10%, а по некоторым оценкам —
5—6% [409; 412; 517; 518].
Таким образом, доля горожан в составе населения Магри-
ба была сравнительно высокой по меркам того времени.
Во Франции, как известно, удельный вес городов с числом жи-
телей свыше 10 тыс. составлял всего 2,7% в 1800 г.; правда,
следует учитывать, что начало урбанизации в Западной Европе
было отмечено не только и не столько ростом крупных горо-
дов. По мнению, например, Ф. Броделя, решающее значение для
Европы эпохи первоначального накопления капитала имела ак-
тивизация мелких центров, чаще всего насчитывавших до ты-
сячи жителей [293, с. 391].
При этом оживление городской экономики на базе развития
локальных рынков, активизации местной предпринимательской
верхушки, характерное для ближневосточных провинций Ос-
манской империи XVIII в., в частности для Сирии (см. [215,
с. 105—117]), находило свою параллель, видимо, лишь в Туни-
се. Тенденция к подъему городов, наметившаяся в Марокко
эпохи Исмаила благодаря освобождению Атлантического по-
бережья, восстановлению хозяйства и его традиционных свя-
зей с сахарским югом, была прервана тридцатилетней междо-
усобицей 1727—1757 гг. и возобновившимися кочевыми мигра-
циями, голодом и эпидемиями, вызвавшими демографическую
катастрофу и обескровившими экономику страны.
Продолжавшиеся около двух столетий войны были одной
из причин частичной дезурбанизации в Магрибе, которая вы-
240
разилась в исчезновении множества мелких центров городского
и полугородского типа. К тому же в Среднем Магрибе пришли
в упадок древние столицы самостоятельных государств и удель-
ных княжеств, каждая из которых еще в XIV—XV вв. насчи-
тывала около 80—100 тыс. жителей: Тлемсен, Бужи, Констан-
тина. Республика Оран, по свидетельствам европейских очевид-
цев, сдалась испанцам, лишь когда погибли все ее защитники:
город, где одних только лавок насчитывалось до 14 тыс., был
завален трупами и почти разрушен. К 1847 г. в Оране прожи-
вало 2 тыс. мусульман, а в Тлемсене — 5,5 тыс. [61, с. 47—70].
Во время испанской оккупации захватчики нередко насиль-
ственно выселяли мусульман из портовых городов либо вынуж-
дали коренное население покидать пресидио с помощью эконо-
мических санкций и религиозных преследований. Впоследствии
же, в условиях османского завоевания, политика турецких вла-
стей, стремившихся установить монополию на заморскую тор-
говлю и сконцентрировать все внешнеэкономические связи в
столице, имела самые неблагоприятные последствия для про-
винциальных городов страны, которые не смогли ни восстано-
вить прежнюю численность населения, ни вернуть былое про-
цветание.
Наглядную иллюстрацию процесса деградации старинных
центров городской жизни в период испанской оккупации дает
Бужи, в свое время представлявший собой одну из блестящих
столиц средневекового Магриба.
Напомним, что Бужи был основан в XI в. в бухте у подно-
жия Кабильских гор как столица самостоятельного эмирата.
Хаммадидов. Знаменитый географ XII в. аль-Идриси утверж-
дал, что в этом кипящем деловой активностью городе прожи-
вало не меньше 100 тыс. человек, что к нему тянулись карава-
ны, а в гавани бросали якорь многочисленные корабли. «Бу-
жи,— пишет он,— это склад товаров. Жители богаты, умелы
в разных искусствах и ремеслах больше, чем кто бы то ни бы-
ло; и поэтому торговля здесь процветает. Купцы этого города
связаны с торговцами Сахары, Запада и Востока» (цит. по
[148, т. 2, с. 383]). Тот же аль-Идриси сообщил, что горожане
занимались разработкой двух месторождений железа и добы-
вали хорошо известную своим высоким качеством руду. В ок-
рестных горах по соседству с городом добывались медь и
свинец.
В XIII—XIV вв. Бужи, входивший в состав Хафсидского
государства, и с 1285 г. ставший резиденцией полунезависимых
вассальных правителей, составлял конкуренцию столице Ифри-
кийи — Тунису,— соперничая с ней и по богатству, и по мас-
штабам коммерческой деятельности. В XV в. Бужи еще имел
сравнительно большой флот, неоднократно оказывавший по-
мощь эмирам Гранады, и насчитывал, по данным аль-Ваззана,
24 тыс. очагов. Но за время почти пятидесятилетней испанской
оккупации город сильно пострадал. Когда испанские солдаты
16 Зак. 115
241
высадились в гавани Бужи и захватили город (1509 г.), их
предводитель Пьедро де Наварра сначала договорился об ус-
тановлении своего рода протектората с местным эмиром Абдал-
лахом, за которым сохранялось его положение. Однако Ферди-
нанд ^Арагонский вскоре потребовал незамедлительной и
полной эвакуации мусульманского населения ввиду старого, вы-
нашивавшегося еще католическими миссионерами XIV в. проек-
та сделать Бужи полностью христианским: предполагалось раз-
местить в нем выходцев из Малаги. Однако, как пишут совре-
менники той эпохи, заполнить город испанскими поселенцами
не удалось: отправиться на постоянное жительство в Северную
Африку соглашались лишь бывшие преступники и авантюри-
сты. Тогда было принято решение снова призвать в город му-
сульман, чтобы через них как-то наладить снабжение испан-
ского гарнизона. В 1511 г. около 8 тыс. человек, в основном
берберы из горных деревень, было размещено в одном квар-
тале, изолированном от портовой части Бужи, где они вели по-
средническую торговлю между испанцами и соседними племена-
ми зуава, имзайен и айт джеббар. Но и эти новые горожане
недолго продержались в Бужи, так как Карл V стал проводить
политику жестоких религиозных преследований, потребовав,
чтобы мавры в занятых испанцами североафриканских городах
не только сожгли свои священные книги, но и перестали гово-
рить по-арабски. Король, как известно, предпринял неудачную
морскую экспедицию против г. Алжир (1535 г.). После пора-
жения, довершенного бурей, унесшей остатки испанского фло-
та, король искал спасение в крепости Бужи, и, чтобы выплатить
жалованье солдатам, он конфисковал имущество остававшихся
здесь евреев и мусульманских торговцев.
Занятый в 1555 г. бейлербеем Алжира Салах Рейсом Бужи
оказался полуразрушенным и почти безлюдным. Лишь часть его
прежней территории постепенно начала вновь заселяться выход-
цами из соседних селений. (В 1830 г., когда французы высадились
в г. Бужи, начав кампанию по завоеванию Алжира, они об-
наружили в городе всего 200 домов.) Основным занятием горо-
жан при турецкой власти были ремесло, рассчитанное на мест-
ный рынок, и каботажная торговля. В XVIII в. Бужи, некогда
являвшийся одним из крупнейших средиземноморских портов,
имел всего 20 фелюг, на которых в летнее время осуществля-
лись перевозки воска, зерна и кож, а также строительного ле-
са на трассе между Ораном, Алжиром и Тунисом. Такая же
судьба постигла и другие приморские города страны: Бон,
Шершель, Тенес к началу XIX в. превратились в полудеревен-
ские поселения, едва насчитывавшие 1—3 тыс. жителей [412,
с. 219].
На фоне упадка многих старинных алжирских городов за-
метным был бурный рост столицы страны. После того как Хай-
раддин Барбаросса стал пашой Алжира, его столица стала пре-
вращаться в один из крупнейших торговых и морских центров
242
региона. Город был окружен крепостной стеной и соединен
дамбами со скалистым островом Пеньон д’Архель, откуда были
изгнаны испанцы. Турецкие власти обеспечили Хайраддина фи-
нансовыми средствами и рабочей силой для строительных и
фортификационных работ.
В Алжир потянулись турки, бежавшие из Испании арабы,
представители других национальностей. Некоторые авторы по-
лагают, что в отдельные периоды население города достигало
100—130 тыс. человек [69, с. 132]. Правда, по мнению свиде-
телей более позднего времени, таких, как, например, француз-
ский государственный советник Бод, совершивший поездку в
Алжир через десять лет после оккупации страны Францией, эти
данные сильно завышены. Он, в частности, полагал, что, прини-
мая во внимание вероятную плотность населения (а оно сосре-
доточивалось только внутри городской стены), г. Алжир не мог
вмещать более 80 тыс. человек. В дальнейшем прирост насе-
ления начал постепенно затухать. В итоге на рубеже XVIII—
XIX вв. в столице проживало максимум 40—50 тыс. человек,
причем из них арабы и берберы составляли лишь 2/з, осталь-
ные— турки, кулугли и выходцы из присредиземноморских
стран Европы [23, с. 100].
Ж.-Б. Грамэй, находившийся в Алжире в начале XVII в.,
описывает г. Алжир как тесное скопление густонаселенных до-
мов (по его подсчетам, там было до 13 тыс. домов, в каждом
из которых жило порой до 30 семей), размещавшихся вдоль уз-
ких и запутанных улочек. По его сведениям, в городе было
больше 100 мечетей и почти такое же число священных захо-
ронений и мест поклонения. Он насчитал также 80 обществен-
ных бань и столько же медресе (см. [23, с. 96]).
Город Алжир стал своеобразным центром смешения разных
национальностей. Официальным языком считался «османлы»,
средством же общения населения был либо арабский, либо так
называемый «лингуа франка», или «сабир» (от испанского гла-
гола saber — «знать»), представлявший собой комбинацию
арабских, испанских, турецких, итальянских и провансальских
слов и выражений (см. [493]).
В городе было сосредоточено большое число торговцев и ре-
месленников, многие из которых переселились в г. Алжир из
Испании. Фра Диего де Хаэдо считал, что общее число семей
ремесленников, прибывших из Испании, равнялось тысяче, а
Грамэй к нему прибавлял такое же число мастеровых, выехав-
ших из одной только Валенсии. Наибольшее распространение
имели ткачество, кузнечное и портняжное дело, ювелирное про-
изводство и прочие типичные для того времени профессии. Сре-
ди ремесленников Грамэй перечислял 80 кузнецов, 1200 порт-
ных и 3 тыс. ткачей (см. [23, с. 98]).
Три тысячи семей, согласно подсчетам де Хаэдо, были связа-
ны с торговлей, и в нижней части города размещалось около
2 тыс. лавок. Грамэй называл в числе торговцев 120 молочников,
16*
243
оолее 300 мясников, 400 хлебопеков. Некоторые ремесла явля-
лись монополией представителей еврейской общины, которые
проживали в обособленных кварталах.
Однако в целом для г. Алжир не было типичным расселе-
ние по профессиям. Об этом, по мнению некоторых исследова-
телей, свидетельствует тот факт, что в топонимике г. Алжир
почти отсутствовало обычное для всех традиционных городов,
в том числе и ближневосточных, название улиц и кварталов по
профессиям. Слабо развита была сама цеховая организация.
Если и можно говорить о каких-то формах связей между опре-
деленными группами населения по профессиональному призна-
ку, то скорее речь должна идти о создании корпораций, основы-
вавшихся на общей этнической и земляческой принадлежности.
Так, проведенная уже после установления в Алжире француз-
ского господства в 1838 г. перепись горожан подтвердила на-
личие особых корпоративных объединений кабилов (чернорабо-
чие, дорожные рабочие), бискри (носильщики), негров (носиль-
щики, чернорабочие), изита (носильщики), лагуата (носильщи-
ки на рынке оливкового масла), мзаби (мясники, банщики, тор-
говцы). Всех этих сезонников и мигрантов, не принадлежавших
к прослойке коренных горожан, в Алжире называли «барра-
нийя». Любой житель провинции, желавший получить работу
в столице, должен был вступить в соответствующую корпора-
цию, имевшую собственный устав. При этом корпорация несла
ответственность за все действия своих членов. Общее число
лиц, входивших в такие объединения, достигало 4—5 тыс. че-
ловек [23, с. 107]. Они напоминали скорее не столько средневе-
ковые цехи, сколько профессионально-этнические землячества
мигрантов, характерные и для современных магрибинских го-
родов.
Верхушку городского общества составляли шерифы и «аль-
кальды»— высшие чиновники, представлявшие, по данным Гра-
мэя, 136 аристократических семей; к ним приближалось по по-
ложению около 300 семей раисов, владельцев и капитанов ко-
раблей. В элиту входила также часть ремесленников и торгов-
цев. Фра Диего де Хаэдо утверждал, например, что 250 араб-
ских семей, связанных с этого рода занятиями, еще при Барба-
россе были освобождены от уплаты налогов. Помимо дея и
корсаров большинство сколько-нибудь зажиточных семей
г. Алжир имело рабов-христиан; нередко их число превышало
несколько десятков и даже сотню человек.
Что касается Туниса, то, несмотря на мародерские грабежи
и разрушения, вызванные военными действиями во время и с-
пано-турецких войн и внутренних усобиц XVI в., города этой
страны не пережили столь длительной оккупации и запустения,
как бывшие пресидио в приморской полосе соседнего Алжира,
что создало условия для непрерывного развития традиционно»
городской культуры. Ее крупнейшим очагом являлась сама сто-
лица уже в эпоху Мурадидов ставшая подлинным экономиче-
244
»ским центром Тунисского «регентства». Судя по всему, в XVII—
XVIII вв. наблюдался устойчивый подъем городов, чему спо-
собствовали и процесс оседания кочевников (часть из которых
вливалась в состав населения мелких провинциальных город-
ков), и протекционистская политика государства, направленная,
особенно при Хаммуде-бее, на поощрение местных ремесленных
корпораций и купечества. Более того, в некоторых отраслях
кустарной промышленности имела место тенденция к организа-
ции производства по типу рассеянной мануфактуры, что свиде-
тельствовало о появлении «протокапиталистического» уклада.
Города предколониального Туниса можно разделить на две
категории: административные (военно-административные) и
торгово-ремесленные центры регионального значения (столица
страны, резиденции провинциальных каидов — Сус, Сфакс,
Кайруан и др.) и крупные аграрные поселения с развитой ку-
старной промышленностью. Наиболее наглядным примером го-
родов второго типа являются сахельские «бальды», к которым
приближаются по характеру и многие «андалусские» городки
и селения с числом жителей от 1 тыс. и более в районе Би-
зерты и в долине Нижней Меджерды (Тебурсук, Порто-Фарина,
Раф-Раф и др.). Однако из всех имеющихся в нашем распоря-
жении источников явствует, что независимо от размеров, адми-
нистративного значения, степени развитости торгово-ремеслен-
ных функций, по сути дела, все города Туниса в той или иной
мере были связаны с сельскохозяйственным производством.
Оценки числа жителей основных административных центров
и поселений городского типа в Тунисе в местных хрониках, за-
писях европейских путешественников и сообщениях консулов
европейских держав весьма разноречивы. По данным аль-Ваз-
зана, в начале XVI в. в г. Тунис проживало 10 тыс. семей, не
считая 1300 в предместьях Баб Бманара и Баб Сувайка [19,
с. 259]. Согласно оценке 1713 г., в г. Тунис проживало 200 тыс.
человек, а в середине XVIII в. различные источники определяли
численность населения столицы от 100 тыс. до 200 и даже до
300 тыс.
Будучи одновременно и резиденцией турецкого правителя,
и крупным морским портом, и центром торговых связей как
^с европейскими, так и с африканскими государствами, Тунис
притягивал к себе большое число переселенцев. Значительную
прослойку среди них составляли, как и в Алжире, выходцы с
.Пиренейского п-ова.
По данным, повторяющимся в нескольких источниках, толь-
ко в 1608 г. в г. Тунис переселилось около 80 тыс. андалусцев.
Значительную группу населения г. Тунис составляли также тур-
ки, кулугли, мальтийцы и купцы-иудеи, эмигрировавшие из Ли-
ворно. Последние пользовались определенными привилегиями,
фактически равными правам иностранцев из Европы.
Внешний облик столицы соответствовал классическому об-
разцу средневекового арабского города. Он был обнесен сте-
245
ной, у западной его окраины возвышалась крепость Касба, в
городе было множество мечетей и минаретов. Путешественники
посещавшие г. Тунис в этот период, особо выделяли как его
достопримечательность наличие чрезвычайно обширных кры-
тых базаров, специализировавшихся на торговле определенны-
ми видами товаров (Сук-аль-Кмаш, где продавались ткани,
Сук-ат-Тарин — место торговли благовониями, свечами, хной
и т. д.). Базары смыкались с жилыми кварталами.
Тунис был центром финансовых операций, своего рода сре-
диземноморской биржей. В своем описании столицы француз-
ский медик Л. Франк, прослуживший несколько лет в качест-
ве личного врача тунисского бея, изображает Тунис как «скоп-
ление деловых людей»: «Площади, улицы, кафе заполнены
маврами, евреями и даже европейцами... бродячими менялами,
маклерами, посредниками, вынюхивающими торговые сделки,
расспрашивающими друг друга о курсе валюты и товаров, о
прибытии и отплытии кораблей, приглядывающими за ходом на-
чатых операций и предлагающими новые» [61, с. 103].
Большую роль в г. Тунис играло ремесло, причем были
представлены все основные виды традиционного кустарного
производства — от хлебопечения до ювелирного дела. Здесь
было сосредоточено изготовление фесок (местное название —
«шешья»), получившее такие масштабы, что некоторые иссле-
дователи расценивают его как своего рода «предпромышлен-
ное производство». В нем к началу XIX в. было занято до
50 тыс. человек. Из Туниса фески поступали во все города Ос-
манской империи. В самом г. Тунис осуществлялась лишь окон-
чательная обработка изделия, тогда как все предварительные
работы велись в других городах страны, где этим занимались
ремесленники, специализировавшиеся на отдельных операциях:
мытье, расчесывании и прядении шерсти, валке, крашении
и т. д. Всего в изготовлении одной фески необходимо было
участие 12 мастеров различных специальностей. На фески шла
шерсть особых сортов, которая выписывалась из Испании. Кор-
порация фесочников (шаваши) представляла собой своеобраз-
ную городскую элиту, поставлявшую кадры чиновников, улемов.
Многие жители столицы по традиции совмещали ремес-
ленно-торговую деятельность с сельскохозяйственными заня-
тиями (см. [428]).
Еще в начале XVI в. в своем «Описании Африки» аль-Ваз-
зан сообщал о том, что вокруг Туниса располагались поля и
сады, где горожане выращивали ячмень и другие злаки, а так-
же фрукты. Поля были окружены стеной—для защиты от
набегов кочевников. Согласно его описанию, на 4—6 миль от
столицы простирались оливковые рощи [19, с. 262]. Идентичную
картину фиксируют тунисский хронист XVII в. Ибн Аби Динар,
а также историк XIX в. Байрам Пятый. По словам Ибн Аби
Динара, многие торговцы и ремесленники, имевшие лавки на
суках Туниса, жили в пригородах, где возделывали с помощью
246
семьи земельные участки. Поэтому центральная, собственно
городская часть тунисской столицы почти полностью пустела
в вечернее время и вновь заполнялась народом с восходом солн-
ца [80, с. 330—335].
Еще более выразительную иллюстрацию модели аграрного
города дают поселения Сахеля, где была сконцентрирована
значительная часть населения Туниса (в XVIII—XIX вв.— 20%
всех жителей страны). На узкой прибрежной полосе было со-
средоточено 62 больших и малых населенных пункта (мадина
и бальда) с числом жителей в среднем 2 тыс. в каждом. Мак-
симальную численность населения имели Мсакен, Сус, Махдия,
Монастир, Мокнин (8—10 тыс.) [490, с. 76].
Своеобразие Сахеля заключалось в том, что в этом земле-
дельческом районе отсутствовала деревня в собственном смыс-
ле слова, типичным поселением была бальда, близкая по про-
изводственным функциям и укладу жизни к городу. В средне-
вековом Сахеле мадиной называли только Сус, Монастир (цент-
ры каидатов), Махдию (покинутую столицу Фатимидов). И это
объяснялось не столько их экономическим значением или раз-
мерами, сколько тем, что они выполняли роль крепостей — ох-
ранительниц ислама и средоточия духовной жизни.
Вальды, даже самые небольшие, не отличались от городов
ни характером застройки, ни структурой хозяйственной деятель-
ности, в которой неизменно совмещались земледельческие и тор-
говс-ремесленные функции. Типичные для Сахеля дома имели
такую же планировку, как и городские дома традиционного ти-
па, с тем лишь различием, что они были одноэтажными, а
часть помещений, отводившаяся для хозяйственных нужд, была
больше. Особый вход вел в мастерскую, которая являлась не-
отъемлемой частью сколько-нибудь зажиточного домовладения.
Окрашивавшиеся неизменно в белый цвет дома сливались в
длинные улицы, выходившие к центральному перекрестку —
площади с мечетью, кофейнями, торговыми рядами.
Непрерывную городскую традицию Сахель вел еще от ан-
тичной эпохи, к которой восходит и земледельческая культура
этой области, ориентированная на оливководство. После упад-
ка, вызванного хилялийским нашествием, когда Сахель сузился
до небольшой прибрежной полосы, в XIII—XIV вв. его бальды
стали возрождаться на фундаменте античных городов и вилл.
Иногда в Сахеле появлялись и мелкие поселения, но то были,
как правило, сателлиты, отколовшиеся от городов (Хаммам-
Сус, Завиет-Сус).
Скотоводство, как и хлебопашество, под которое отводились
окраинные участки на границе степи, имело второстепенное
значение. В мертвый сезон, особенно продолжительный в олив-
ководческой зоне, жители Сахеля занимались кустарным про-
мыслом (ткачество, выделка шерстяных покрывал, шитье по
шелку), рыболовством и торговлей — преимущественно произво-
димым тут же оливковым маслом10. Совет нотаблей играл за-
247
Сфакс.
город-
метную роль в управлении делами города, располагал собст-
^ан ^483 Зс Н426—427^ЫВаВШеЙСЯ И3 специальных сборов с горо-
Близким по типу к сахельским городам был и
На ^протяжении веков он сохранял городской облик и
ской уклад жизни, но одновременно население занималось сель-
ским хозяйством. Экономика Сфакса пережила упадок после
того, как в результате нашествия бану хиляль в окрестностях
города погибли все оливковые посадки. Лишь в XVII в. сады
вокруг города были постепенно восстановлены и экономика го-
рода стала оживать. С XIX в. начали возрождаться оливковые
плантации.
В двойном поясе садов и оливковых рощ вокруг Сфакса на
довольно большом расстоянии друг от друга возводились дома,
нередко служившие вторым жилищем горожан, занимавшихся
земледелием. Постоянная опасность нападений бедуинов за-
ставляла сфаксцев возводить маленькие крепости, поэтому заго-
родные дома назывались «бурдж» («башня»). Они строились
в два этажа, с глухими стенами, которые сужались кверху та-
ким образом, что строение принимало пирамидальную форму.
Численность населения Сфакса в середине XIX в.— 35 тыс. че-
ловек.
Итак, мы видим, что в доколониальном
ко представлена соседско-территориальная
ме полисной общины. До реформ XIX в. она обычно выполня-
ла функции фискальной единицы. И представители нобилитета,
и рядовые горожане, как правило, являлись землевладельцами;
многие из них были непосредственно заняты в аграрном произ-
водстве. Поэтому и имущественное расслоение горожан находи-
ло свое выражение не только в обладании торговым капиталом,
ремесленными заведениями и лавками, недвижимой собствен-
ностью в самом городе, но и в распределении земельных
наделов.
Что касается городов Марокко, то в западном востоковеде-
нии сложилась достаточно устойчивая концепция, согласно ко-
торой они были полностью отрезаны от сельской аграрной сре-
ды и создавались главным образом пришельцами: в древние
времена — карфагенянами и римлянами, а позднее арабами,
причем заселялись преимущественно чужаками-андалусцами, и
посему представляли собой, как писал, например, французский
11]. Разрыв между городом и деревней
Тунисе была широ-
организация в фор-
ды и создавались главным образом пришельцами: в древние
времена — карфагенянами и римлянами, а позднее арабами,
причем заселялись преимущественно чужаками-андалусцами, и
•• ________ —1— —v W V Ж Т Ж ▼
исследователь Ж. Куло, «своего рода аномалию на сельском
фоне страны» [330, с. И]. Разрыв между городом и деревней
в Марокко был, по его мнению, больше, чем в какой-либо дру-
гой арабской стране. С мнением Куло перекликаются и выводы
французских специалистов, суммированные в книге «Географи
Марокко», опубликованной в Париже в 1949 г. (русский п р
вод—1951 г.). «Властители страны,— пишут они, пос У
почину сооружали опорные пункты законной власти... с
тель нового города, наметив его границы, сам следил з РУ
248
жепием зубчатых, снабженных бастионами стен, мечетей, двор-
цов, суков, бань и казарм. Он привлекал в город богословов,
коммерсантов и ремесленников... Иногда города возводились
по стратегическим соображениям; некоторые берберские посе-
ления были возвышены до положения крепостей... Но в про-
тивоположность обычному ходу развития европейских городов
экономическая деятельность в марокканских городах чаще все-
го является следствием их чисто городских функций... Марок-
канские города — центры активной экономической и культур-
ной деятельности — живут своей особой жизнью, почти не со-
прикасаясь с окружающими их племенами» [134, с. 51].
Как показано выше, подобная точка зрения далеко не пол-
ностью соответствует реальному ходу исторического развития,
хотя, бесспорно, нельзя не принимать во внимание и то об-
стоятельство, что многие города Марокко XVII—XVIII вв. дей-
ствительно возникали в качестве сторожевых пунктов по линии
караванных путей или как укрепления испанских и португаль-
ских завоевателей. Например, Мазаган был основан послед-
ними, а на месте разоренной ими Анфы султан построил в
1760 г. Касабланку (Дар-эль-Бейда), поселив в ней абидов и
берберов шлех [248, с. 24].
Города же с непрерывной историей, каковых было сравни-
тельно немного, напоминали скорее сахельские. Так, жители
Сале (около 20 тыс. в XIX в.) выращивали цитрусовые и дру-
гие поливные культуры в садах-свани, расположенных в стенах
города или близ него, в пойме реки, а на холме, в миле от горо-
да, имели неорошаемые сады-джнан, где находились и летние до-
ма зажиточных горожан [299, с. 25—26]. В среду городского
нобилитета нередко вливались представители разбогатевшей
сельской верхушки. Однако процесс установления экономиче-
ских и социальных связей между горожанами и жившими по
соседству с ними кочевниками затруднялся тем, что султаны
и их наместники стремились не допустить возможность обра-
зования крупных межплеменных союзов, постоянно переселяли
служилые племена в другие районы страны. (Эту практику в
Марокко называли «накль».)
Согласно всем имеющимся оценкам и свидетельствам, на
пороге нового времени в Марокко происходило неуклонное со-
кращение городского населения. По подсчетам, сделанным уже
в XIX в., общая численность горожан составляла 420 тыс. че-
ловек (10—15% населения страны), хотя в XIV—XV вв. толь-
ко в двух городах — Фесе и Марракеше — проживало 350 тыс.
человек (из них 150 тыс.— в Марракеше и 200 тыс.— в Фесе).
Всего в Марокко в XVII—XVIII вв. насчитывалось около
30 городов. Среди них наиболее крупными были Фес, Марра-
кеш, Танжер, Тетуан и Рабат — их население исчислялось де-
сятками тысяч человек (а в Фесе, если экстраполировать дан-
ные, относившиеся к середине XIX в., проживало свыше
100 тыс.). Четыре города: Фес, Марракеш, Мекнес и Рабат —
249
считались резиденциями султана, который проводил в каждом
из них по нескольку месяцев в году. Традиции старинной город-
ской культуры в наибольшей степени сохранил Фес. Марра-
кеш пришел в упадок еще в начале XVI в. (когда, по словам
аль-Ваззана, город опустел на %, обветшалые дворцы заросли
деревьями, а в султанской библиотеке был курятник); он пере-
жил короткий расцвет при Саадидах, но сами марокканцы счи-
тали его городом бадавия, чуждым цивилизации. Рабат (рань-
ше назывался Рабат Сла, т. е. Крепость Сале) в середине
XVIII в. пострадал от нападения кочевников-заир, тогда же ис-
чезла последняя городская республика Магриба, глава которой
в свое время подписывал договоры с иностранцами от своего
имени как «капитана» и от имени народа г. Сале. Позднее пра-
вители сделали Рабат одной из своих четырех столиц, учиты-
вая стратегическое положение города-крепости на «султанской
дороге» между северными и южными равнинами [310; 311; 327*
456].
Горожане достаточно четко делились на относительно замк-
нутые группировки в зависимости от положения в обществен-
ной иерархии и имущественного достатка. Жизнь города нахо-
дилась под контролем каида (губернатора); впоследствии его
стали называть по турецкому образцу пашой. Он назначался
султаном и непременно был выходцем из феодальной знати
(нередко членом султанской семьи), как и его заместитель, гла-.
ва городского совета — раис. Каид и раис с помощью много-
численного чиновничьего аппарата, формировавшегося главным
образом из «андалусцев», осуществляли управление городом
и вели сбор налогов.
Наиболее распространенными ремеслами были ювелирное
дело, ткачество, ковроделие, кожевенное, красильное, гончар-
ное, стекольное производство, а также строительство и обработ-
ка металлов: серебра, золота, железа и меди. Однако добыча
металлов постепенно сокращалась и соответственно падало
значение их обработки: к началу XIX в. это ремесло исчезло.
Производство велось в мелких мастерских. Только в отдель-
ных отраслях, таких, например, как красильное дело, ковротка-
чество и обработка кожи, в некоторых городах, в частности в
Фесе и Марракеше, появились более крупные ремесленные
предприятия, использовавшие несколько десятков мастеровых.
Марокко — страна своеобычных и многоликих городов. Од-
нако на рубеже XVIII—XIX вв. различия между ними в из-
вестной мере стирались и все они переживали общую. эволю-
цию, определявшуюся государственной политикой. В ней можно
выделить два этапа: 1) конец XVIII в.— активизация связей с
Европой и стремление полностью поставить их под контроль
махзена (в 1765 г. Мухаммед III строит по проекту француз-
ского архитектора г. Могадор, куда стягивается вся заморская
торговля); 2) первая четверть XIX в.— попытка «закрыть стра-
ну» и опереться на хиреющую торговлю с Югом (курс на пзо-
250
ляцию во многом объяснялся давлением консервативных уле-
мов. требовавших оградить мусульман от пагубного влияния
европейских новшеств). Итогом этой политики были отчетли-
вая феодализация города, проникновение в его среду марабут-
ской верхушки, превратившейся из носительницы регионального
сепаратизма в один из столпов марокканской монархии. Именно
поэтому города шерифской империи в середине XIX в. пред-
ставляли собой живую модель типично средневековой социаль-
ной структуры. В частности, это касается цеховой организации,
которая исторически возникла в Северной Африке не по ини-
циативе государства, а скорее снизу, была представлена дале-
ко не во всех городах и получила развитие, как полагают мно-
гие исследователи, под влиянием андалусских эмигрантов. Од-
нако в предколониальном Марокко застывшая и чрезвычайно
дробная цеховая система, аналогичная известной специалистам
по материалам Стамбула и других османских городов XVII—
XVIII вв., находилась под жестким надзором махзена и была
поставлена на службу государству как инструмент регламента-
ции социальных отношений и налоговой эксплуатации горожан.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итоги проведенного исследования, как нам кажется, даюг
основание пересмотреть сложившееся и господствующее в за-
рубежной историографии (нередко встречающееся и в совет-
ской, во всяком случае не специальной, литературе) представ-
ление о Магрибе как о периферийном, отсталом регионе, играв-
шем и в древности, и в средние века преимущественно роль
реципиента по отношению к более развитым цивилизациям,
иным культурным центрам. И первое, что позволяет сделать
этот вывод,— автохтонный характер основных исторических
процессов. Вместе с тем Магриб уже в силу своего географи-
ческого положения являлся контактной зоной; общество нахо-
дилось, если воспользоваться известным выражением К. Марк-
са, под постоянным воздействием внешних «исторических
влияний», как правило, в условиях прямых и интенсивных свя-
зей с народами и цивилизациями разного стадиально-форма-
ционного уровня развития. Социальные формы были продуктом
синтеза традиций, институтов, выработанных античным общест-
вом (ливо-финикийским и римским), берберским, в средние
века — арабо-берберским и отчасти европейским, с которым
Северная Африка находилась в непрерывных и тесных контак-
тах, в том числе через Андалусию (мусульманскую Испанию),,
длительное время составлявшую органическую часть того ис-
торико-культурного комплекса, что мы называем Арабским За-
падом.
Характерной, можно сказать, имманентной чертой изучаемо-
го общества являлась его неоднородность, ярко выраженная;
практически на всех этапах исторической и стадиально-фор-
мационной эволюции: разнообразие природных условий и ре-
сурсов, этнического состава, многократно изменявшегося на
протяжении рассматриваемого периода (средние века и новое-
время), укладов и типов хозяйства, наконец, и политических
структур.
Ряд признаков, определяющих региональную модель общест-
венного строя средневекового Магриба (непрерывность город-
ской традиции, постоянное взаимодействие кочевой и оседлой;
среды, живучесть общинной организации), совпадают с ос
новными типологическими характеристиками ближневосточного
феодализма и в целом всей системы феодальных обществ, ело
жившихся в ареале арабо-мусульманской цивилизации, мес
с тем при изучении локальных закономерностей историческое
процесса в западных областях арабского мира выявляютс
252
специфические черты. Так, не приходится говорить о неизменном
сохранении сильной государственной власти и административно-
экономической централизации, типичной для многих стран Во-
стока, в том числе Египта. Объединение Магриба — всего ре-
гиона или его части — в рамках обширных «империй», таких,
как государство Фатимидов (X в.), Альморавидов (XI’в.), ха-
лифат Альмохадов (XII в.), имело недолговременный и скорее
номинальный характер.
Однако было бы заблуждением видеть в непрочности цен-
трализованных режимов свидетельство общей социально-эконо-
мической отсталости Северной Африки средних веков по срав-
нению с другими странами арабо-мусульманского мира. Дезин-
тегрирующим политическим фактором была не только внутрен-
няя периферия (сохранявшие родовой уклад племена бербе-
ров-горцев) или внешняя (кочевая) периферия, но и наиболее
развитой элемент структуры — город, который в силу истори-
ческих традиций, особенностей хозяйственного комплекса Маг-
риба обладал значительной экономической самостоятельностью
и автономией.
Анализ всего комплекса показателей, отражающих состояние
материальной культуры общества, подтверждает, что Северная
Африка после арабского завоевания, сыгравшего решающую
роль на завершающем этапе перехода от античных структур к
средневековым, представляла собой один из наиболее развитых
районов Средиземноморья. Основание для такого утверждения
дает прежде всего такой важнейший и даже решающий для
соответствующего времени показатель, как продуктивность зем-
леделия. Она в ряде районов была не ниже, а может быть, и
намного выше, чем в Южной — не говоря уже о Западной —
Европе, и соответствовала уровню, характерному для азиатских
стран.
По уровню развития агрикультуры в IX—XI вв. регион явно
находился в числе наиболее передовых, чему свидетельство —
разработанность техники поливного земледелия, отличавшейся
применением широкого арсенала методов, использование есте-
ственного богатства генетического фонда злаковых растений,
введение новых культур, ранее не выращивавшихся в регионе
и, по всей видимости, заимствованных из Азии. Среди послед-
них особое значение имели технические культуры, дававшие
сырье текстильному производству, отчасти работавшему на
вывоз.
За счет расширения контактов с судано-сахельским поясом
(субсахарской Африкой), интенсивного развития внутрирегио-
нальной торговли с VIII в. повышалась роль товарно-денежного
обмена. Источники эпохи раннего средневековья свидетельст-
вуют о денежной форме земельной ренты, существовании кре-
дитно-ссудных учреждений (зачаточных форм банка), наличии
многочисленных центров монетной чеканки. В составе населе-
ния Магриба большой удельный вес имели скотоводы, которые,
253
занимаясь и пашенным земледелием, вели комплексное хозяй-
ство, связанное с городским рынком.
Политические формы раннесредневековых государственных
образований Магриба представлены двумя моделями или ти-
пами: 1) централизованная монархия в Ифрикийи, опиравшаяся
на профессиональную армию и унаследовавшая определенные
черты византийского строя; 2) города-государства западной ча-
сти региона, где управление находилось в руках полисной ари-
стократии или «князей», в роли которых нередко выступали
захватывавшие власть предводители конных дружин, формиро-
вавшихся из полукочевых и оседлых скотоводов (берберы зе-
ната), а также имамы хариджитских общин, становившиеся на-
следственными и фактически светскими правителями.
При всех различиях в надстроечной сфере, имевших место
в государствах Северной Африки, сложившихся после ее от-
деления от Халифата, есть основание говорить о типологиче-
ском единстве процессов, развивавшихся в различных обла-
стях региона: структурообразующим элементом социально-эко-
номического строя в Дальнем и Среднем Магрибе, как и в Иф-
рикийи, являлся город со смешанными аграрно-ремесленными
и торговыми функциями.
Города Магриба, даже входившие в крупные государствен-
ные образования с сильной верховной властью, пользовались
относительно широкой автономией.
На наш взгляд, это объясняется тем, что производственной
основой аграрной экономики Магриба было поливное земледе-
лие, базировавшееся на ирригационных системах, строитель-
ство и поддержание которых было, как правило, делом город-
ских общин. В отличие от цивилизаций, развивавшихся в до-
линах великих рек, где хозяйственная деятельность зависела от
крупномасштабной ирригации, которой соответствовала цен-
трализованная восточная деспотия (по Марксу, «азиатский
способ производства»), Магриб относился к числу районов «ма-
лой ирригации» с местными, изолированными системами оро-
шения. Контроль над ними осуществляло не государство, а го-
родская община; поэтому город с тяготевшей к нему сельской
округой становился в известном смысле самодовлеющей еди-
ницей. Известно, что такого же типа организация производст-
ва сложилась в аль-Андалусе; и именно у испанских арабов
Южная Европа начала с XII в. заимствовать практику созда-
ния оросительных каналов с общественным, являвшимся преро-
гативой местных коммун контролем над распределением воды.
По всей видимости, земля находилась во владении сельских
общин, подвергавшихся эпизодической (даннической) или ре-
гулярной налоговой эксплуатации; горожане являлись собствен-
никами на правах мулька, хотя полисные общины (судя по ре-
конструкциям, которые можно сделать на основании более позд-
них источников) имели общие угодья, нечто вроде ager publicus.
Широкое развитие оливководства и садоводства, особенно тесно
254
связанных с городом, определяло высокий удельный вес мелкой
и средней собственности. Поместье под началом управляющих-
вакилей, в котором можно видеть аналог византийского или
позднеримского крупного хозяйства, к X в. исчезает. Из источ-
ников явствует, что община являлась основной фискальной еди-
ницей. Эксплуатация непосредственных производителей осущест-
влялась в форме централизованного налога-ренты. Норма
эксплуатации существенно изменялась в различные периоды и
варьировалась по районам, но вряд ли достигала уровня, зафик-
сированного в Египте, где у крестьян, по имеющимся оценкам,
отчуждалось до половины созданного продукта.
В целом социально-экономическое развитие первого (ранне-
средневекового) феодального периода можно охарактеризовать
как поступательное — с учетом подъема производительных сил,
углубления территориально-общественного разделения труда,
высокого уровня культуры, показателем которого является, в
частности, литературное и научное творчество эпохи «зирид-
ского расцвета» в Ифрикийи (XI в.).
Однако с конца XI в. обозначились регрессивные тенденции
в сфере развития материального производства, что было следст-
вием нескольких наложившихся друг на друга неблагоприятных
факторов: кочевых миграций, почти одновременно обрушив-
шихся на восточную и юго-западную часть Атласской области
(соответственно из Аравии и районов современной Маврита-
нии); распада или, во всяком случае, ослабления торговых свя-
зей с Ближним Востоком в условиях крестовых походов, а так-
же установления на Средиземном море гегемонии итальянских
купеческих республик; мобилизации внутренних ресурсов стран.
Магриба — их денежных средств, военных контингентов ит. д.—
на войны с христианскими королевствами на Пиренейском п-ове.
Наиболее массовый характер, видимо, имела миграция с
Востока аравийских племен бану хиляль и бану сулейм, а позд-
нее — маакиль. Вторжение этих племен подорвало земледельче-
скую культуру Триполитании (северо-западные окраины совре-
менной Ливии), входившей в состав ифрикийского государства;
почти полностью исчезла ранее густая сеть городских и сель-
ских поселений самой Ифрикийи южнее Тунисского хребта, где
природные условия (зона, переходная к пустынной) не позволя-
ли быстро восстановить земледельческое хозяйство, а разруше-
ние производительных сил приобрело фактически необратимый
характер.
Миграции кочевников в глубь атласской зоны и на прибреж-
ные равнины у океана (Дальний Магриб, нынешнее Марокко)
происходили постепенно, заняв несколько веков. Их стимулиро-
вала и государственная политика, в том числе ставшая обыч-
ной с конца XII в. практика использования кочевых племен в
качестве военной силы.
Результатом одновременного воздействия названных выше
факторов были расстройство денежного хозяйства, резкое со-
255.
крашение ареалов поливного земледелия, утрата навыков поле-
водства, культуры пахоты (хотя зерновое хозяйство и продол-
жало в ряде районов давать высокие урожаи благодаря естест-
венному плодородию почв). При этом изменялась сама произ-
водственная основа животноводства: шло сокращение стада
крупного рогатого скота и увеличение поголовья коз, овец. Пе-
регоны скота верблюдоводами стали осуществляться в более
широкой амдлитуде, вплоть до приморских равнин, в области
Телля, что не могло не повлиять на состояние почвенно-расти-
тельного покрова, процессы геобиоценозов. Тенденция к транс-
формации ландшафтов, ухудшению агроклиматического потен-
циала усиливалась тем, что земледельцы, оттесненные в горные
массивы, стали распахивать склоны, вызвав тем самым уско-
ренную эрозию почв. Уничтожение лесов, кустарников, сводив-
шихся земледельцами и поедаемых мелким скотом, «перевыпас»
влекли за собой процессы опустынивания, особо сильно ска-
завшиеся в восточной части региона. Таким образом, возник
замкнутый цикл. Миграции прямо или косвенно вызывали де-
градацию экосистем, а снижение агроклиматического потен-
циала побуждало все новые группы населения переходить от
комплексного хозяйства к непрерывному кочеванию.
К исходу средних веков миграции в Магрибе приобрели
эндогенный и диффузный (самоподдерживающийся) характер
в отличие от «первичных» миграций (нашествий XI в.), меха-
низм и причины которых при современном уровне изученности
материала не до конца выяснены.
Заметные изменения наблюдались и в городской структуре.
Хотя в рассматриваемый период в Магрибе сложилось несколь-
ко новых крупных центров, в том числе такие, как Марракеш,
и отмечался бурный рост отдельных портовых городов, это
происходило на фоне упадка и физического разрушения де-
сятков мелких городских поселений во внутренних районах и
в предсахарской полосе, что в целом ослабляло влияние города
на сельскую среду.
Приморские города продолжали экспортировать сельскохо-
зяйственную продукцию, в том числе производившуюся на го-
родских угодьях. Однако город и его сельский хинтерланд —
в результате нарушения внутренних связей, из-за усиления про-
винциального сепаратизма, междоусобных войн, опасности дсн
рог и т. д.— все чаще оказывались изолированными в самой
Северной Африке даже от соседних областей. Таким образом,
развитие заморской торговли происходило в условиях распада
межзонального внутрирегионального обмена, в чем можно ви-
деть самую существенную причину, сдерживавшую рост про-
изводства в городе, где организация ремесла не выходила на
стадию мануфактуры, хотя купеческий капитал был достаточ-
но развит и во многом не уступал европейскому купеческому ка-
питалу того времени.
Немаловажным фактором в этих сложных, неоднозначных,
256
из факторов (или следст-
распространение условных
собой отчисление от цен-
При этом обладателями
но взаимосвязанных процессах было изменение соотношения сил
на средиземном море после крестовых походов, в частности
установление гегемонии европейского флота. С XII в внешне
торговые отношения государств Магриба стали ориентиров^ь'
ся на северо-итальянские и провансальские города куда по-
ставлялось сырье, прежде всего продукты животноводства
(шерсть и кожи), уходившее и на более отдаленные рынки Ев-
ропы, в том числе во Фландрию, т. е. в те районы, где склады-
вались ведущие центры развития раннекапиталистической ма-
нуфактуры. Встречный поток товаров включал в основном гото-
вые изделия (сукно, обработанные металлы, оружие, корабель-
ные снасти и т. д.), с помощью которых европейские страны
уже в All XIV вв. начали завоевание восточных рынков (Маг-
риб, Левант). v
Существенные сдвиги в сфере производства и в социально-
политической структуре, получившие свое наиболее полное вы-
ражение в XIII—XIV вв., позволяют выделить новую фазу
эволюции феодального строя в Магрибе (хронологически, но
не стадиально совпадающую с «вторым средневековым перио-
дом», эпохой развитого феодализма в истории Европы). Ее ха-
рактеризуют нисходящая линия развития производительных
сил, натурализация хозяйства, переход от денежной к продукто-
вой форме земельной ренты. Одним
вием) этих явлений было широкое
пожалований икта, представлявших
трализованной феодальной ренты.
фискальных фьефов были не столько частные лица (хотя и та-
кая форма практиковалась), сколько привилегированные беду-
инские племена, точнее, шейхские роды, которые интегрирова-
лись в структуру махзена (государственной надстройки).
По мере ослабления центральной власти нередко происходи-
ла трансформация икта в общинно-племенную собственность,
распоряжение которой регулировалось обычным правом. Пле-
менные вожди, уже не нуждаясь в санкциях султанов, собирали
в свою пользу налоги, в том числе традиционные подати, из-
вестные в Аравии еще с доисламских времен, с населения зем-
ледельческих районов и мелких городов, неспособных оказать
вооруженное сопротивление или добровольно переходящих под
«защиту» кочевников. В итоге усиление кочеврго элемента во
второй половине средних веков было причиной возрождения и
развития вширь патриархально-феодального уклада.
В целом период, охватывавший XII—XIV вв., представляет-
ся крайне противоречивым с точки зрения развития экономики,
общественных отношений и культуры.
В это время было создано произведение, вызывающее не
только постоянный, но и все возрастающий интерес, истори
ко-философский трактат «Пролегомены» Ибн Халдуна аль-Маг
риби, где не только высказаны мысли о рациональном управ-
лении, близкие к идеям возрожденческого «гражданского гума-
257
17 Зак. 115
низма», но и сформулировано целостное экономическое учение
раскрывающее трудовую природу стоимости.
Учение Ибн Халдуна об объективном характере историче
ских процессов, о государстве, которое он рассматривает как
форму, содержащуюся в самой материи — социальном бытии
возникающем в ходе совместного добывания жизненных средств’
представляет собой венец развития идей «восточных перипате-
тиков», а также кайруанских ученых раннего средневековья,
вплотную подошедших к концепции исторической изменяемости
человека и его сознания.
Наиболее оригинальная сторона науки об обществе Ибн
Халдуна аль-Магриби — единственная в своем роде политэко-
номическая теория, созданная в добуржуазную эпоху и анали-
зирующая товарные отношения, функционирующие в рамках
феодального способа производства. Сам факт появления такой
теории, если принять во внимание ее субъект и объект, позво-
ляет уточнить распространенный в литературе тезис об изна-
чально заложенных в специфике мусульманской цивилизации
факторах (включая миросозерцание, этические нормы и т. д.),
обусловивших самовоспроизводство общественного организма,
неспособного к переходу на прогрессивный путь развития.
Творчество Ибн Халдуна, свидетельствующее о высокой
культуре духовной жизни городской среды Магриба XIV сто-
летия, лишь на первый взгляд находится в противоречии с об-
щей картиной упадка, проявлявшегося в дезинтеграции эконо-
мики региона, неблагоприятных демографических тенденциях,
наконец, и в военной слабости магрибинских государств. Хоро-
шо известно, что моменты наиболее напряженной духовной дея-
тельности общества нередко приходились на периоды, когда оно
клонилось к упадку и даже стояло на краю гибели. Пример
тому — яркая страница, вписанная в историю мировой куль-
туры византийскими гуманистами конца XIV в., а также италь-
янский Ренессанс, давший плеяду своих титанов (если восполь-
зоваться выражением Ф. Энгельса) в годы, когда экономиче-
ский подъем уже был пройден и страна переживала потрясе-
ния, связанные с феодализацией и вторжением иноземных
войск.
Источники показывают, что влияние раннекапиталистическо-
го средиземноморского рынка на экономику Магриба было неод-
нозначным: подрывая местное ремесло, косвенно способствуя
перераспределению земельного фонда в пользу перегонного ско-
товодства, оно вместе с тем стимулировало товарообмен и рост
городов в прибрежной зоне. Последнее являлось контртенденци-
ей процессам натурализации хозяйства и расширения сферы
функционирования низших форм феодальных отношений.
Наблюдавшийся в Северной Африке регресс с XV в. впи-
сывается в картину общего упадка средиземноморского рынка,
вызвавшего снижение темпов развития экономики Италии (ра-
нее основного торгового контрагента Магриба) и в то же вре-
258
мя активизацию новых сил — централизованных дворянских
монархий, сложившихся на Пиренейском п-ове, искавших путей
на дальний рынок в обход Османской империи и Египта, еще
державшего ключи от восточной торговли. Во многом решаю-
щим моментом в истории изучаемого региона явилось то обстоя-
тельство, что Северная Африка, лежавшая на путях к суданско-
му золоту, стала первой жертвой раннеколониальной экспансии
эпохи Великих географических открытий. С конца XVI в. важ-
нейшим фактором формирования административной системы и
развития надстроечных институтов стало османское влияние.
Оно, в частности, нашло свое выражение в создании взамен (и
отчасти в противовес) племенного ополчения постоянных войск.
Вместе с тем именно в этот период усиливались тенденции
к дифференциации социальных структур в рамках тех обще-
ственных организмов, которые легли в основу современных на-
циональных государств. Это объяснялось многими причинами,
в том числе неоднозначностью и разной силой воздействия пер-
вого колониального натиска (ранней «феодально-колониальной»
экспансии иберийских государств), наличием или отсутствием
зависимости от Османской империи, степенью развития харак-
терного для позднего средневековья суфийского движения, ре-
зультатом которого было внедрение в социальную структуру
религиозных братств и специфической феодальной прослойки
в лице марабутской верхушки.
Различия между тремя странами были во многом связаны
с природой и характером внутренней организации правящего
класса. Если в Марокко процесс политической централизации^
являвшийся в известной мере реакцией на португальское втор-
жение, привел к складыванию надстройки с чертами теократи-
ческой монархии, то в Алжире и Тунисе становление поздне-
средневековой государственности шло путем трансформации ин-
ститутов власти, привнесенных турецким завоеванием. При этом
в Алжире военно-феодальный режим, характеризовавшийся гос-
подством янычарского оджака, оказался более устойчивым, чем
в Тунисе, где с середины XVII в. утвердилась наследственная
монархия. Следует отметить, что для региона в целом общим
было увеличение удельного веса земледельческого населения за
счет оседания кочевников, некоторое повышение товарности хо-
зяйства в связи с расширением внутреннего обмена и производ-
ства на внешний рынок. В то же время торговля, особенно на
сельских ярмарках периферийной зоны, как правило, носила
характер прямого продуктообмена. Стремление феодальной вер-
хушки и государства (монополизировавшего торговлю зерном}’
к расширению экспорта вело к изъятию прибавочного и все
большей части необходимого продукта крестьянских хозяйств,
причем налоговая эксплуатация осуществлялась преимуществен-
но в форме натуральной ренты. Последнее было в особенности
характерно для Марокко и Алжира.
На разном уровне находился процесс эволюции родо-пле-
17* 259
менных структур. Иногда наблюдалось даже укрепление общин-
ных форм социальности: появление «искусственных» племен
преобразование территориальной общины в соседско-родовую
(условно-кровнородственную) по модели племени. При этом
обращает на себя внимание, что и в позднем средневековье
т. е. в период, когда общество Магриба уже не находилось’
как ранее, под давлением внешних кочевых миграций, наблю-
далось широкое распространение клановых структур, зачастую
принимавших внешнюю оболочку кровнородственной общины-
племени; даже в XVIII—XIX вв. племенные сообщества Маг-
риба во многих случаях являлись не пережитком, а новообра-
зованием. Так, для общинной самоорганизации населения юж-
ных окраин доколониального Магриба было характерно нали-
чие крупных кланов. В них сочетались элементы генеалогиче-
ских родовых групп, племен, каст и раннегосударственных об-
разований. Живучесть племенной организации определялась и
политикой властей, в частности практикой использования воен-
но-служилых племен гиш. В Алжире их аналогом являлись пле-
мена махзен, нередко создававшиеся «сверху» из самых разно-
родных этнических групп. Иными словами, имело место сохра-
нение и даже усиление социальных связей дофеодального типа,
патриархальных укладов.
В Тунисе процессы оседания кочевников и распада крупных
племенных союзов, расширения влияния города на сельскую
среду шли интенсивнее, чем в соседних странах. Это ослабляло
воздействие архаических компонентов феодальной структуры и
создавало предпосылки изменений, которые позднее, во второй
половине XIX в., вылились в относительно широкие светские
реформы, направленные на модернизацию мусульманского об-
щества.
Городская структура региона, еще в начале XVI в. являв-
шаяся в общем однотипной, в ходе последующей эволюции пре-
терпела изменения, которые обусловили достаточно резкие раз-
личия и в социальном составе, и в характере хозяйственной
деятельности горожан, в отношениях между городом и сельской
округой, городом и центральной властью. Что касается Алжира,
то здесь со времени испанской оккупации система городских по-
селений, тяготевших в основном к прибрежной зоне, была в
значительной мере разрушена; процесс дезурбанизации продол-
жался и в «османский период», несмотря на значительный рост
населения столицы, слабо связанной, однако, с экономикой
внутренних районов страны. Упадок городов был довершен за-
воевательной войной, которую вели французы на протяжении
почти 20 лет. Местное городское население было по большей
части истреблено или изгнано; впоследствии города заполня-
лись главным образом выходцами из Европы.
В Тунисе же сложились в целом более благоприятные уело-
ВИЯ для непрерывного развития- традиционной городской куль-
туры, в том числе и для сохранения определенных элементов
260
муниципального самоуправления. Цеховая организация утоа-
чивала свои типично средневековые черты, а в конце XVIII в
появились признаки предкапиталистического производства типа
раиеянпои мануфактуры. Из среды ремесленников мелких зе-
мельных собственников, особенно характерной для провинциаль-
ных полуаграрных городов, позднее формировалась прослойка
разночинной интеллигенции, ставшей глашатаем идей светской
модернизации.
В дальнейшем это сказалось на особенностях становления
и развития национально-освободительного движения в странах
Магриба, его платформы и движущих сил. Так, в Тунисе бып
«пропущен» столь характерный для Алжира и Марокко фео-
дальный этап сопротивления колонизации.
Начиная с деятельности младотунисцев, становление нацио-
нально-освободительного движения в этой стране было ориен-
тировано на культурно-просветительский реформизм и совре-
менную систему ценностей. Светский характер имела с 1934 г. и
имеет ныне программа неодустуровской партии.
В Марокко политические организации, представлявшие го-
родскую буржуазию, возникли (если сравнивать с Тунисом) «с
опозданием» по крайней мере на три десятилетия. При этом
первые политические кружки, в том числе и «Кутля ватанийя»,
предшественница занявшей ведущее место в национально-осво-
бодительном движении страны партии Истикляль, образовыва-
лись в традиционной форме завий. На первых порах эти ор-
ганизации представляли собой нечто вроде лож «посвященных»
лиц. Не случайно арабский историк Абу-н-Наср предпочитает
называть их «тайными мусульманскими обществами».
Иными словами, пример Туниса и Марокко дает образец по-
литического развития, при котором ведущую роль в националь-
но-освободительном движении приобрели городские слои. Но в
одном случае (Марокко) это была верхушечная элитарная груп-
па, генетически связанная со средневековым купечеством, а в
другом (Тунис) — прослойка, скорее представлявшая зажиточ-
ную верхушку провинциальных центров, мелкий торгово-ремес-
ленный люд полуаграрных городков, типичных для Сахеля.
Как известно, иным путем развивалась борьба алжирского
народа против французских колонизаторов, прошедшая за
130 лет несколько этапов: от создания в противовес оккупацион-
ному режиму государства эмира Абд аль-Кадира, являвшегося
типичным традиционным лидером, сочетавшим в се е черты
племенного вождя и одаренного «баракой» марабута, до о ра
зования Фронта национального освобождения принявшего еще
до завершения освободительной войны 1954 гг. P Р
му, заложившую основы социалистической ориентаци . Р
национально-освободительного движения в лжир У
получила особое внимание советских исследов мапиональ-
ясь всех деталей процесса становления и эв затронуть
но-освободительного движения в этой стра , У
261
лишь один его аспект, имевший непосредственное отношение к
теме настоящего исследования. В Алжире партийная и военная
самоорганизация малоимущих масс населения предшествовала
появлению на политической арене представителей состоятель-
ных (предбуржуазных и буржуазных) слоев. Отсюда и слож-
ность, противоречивость развития антиколониальной борьбы, а
также становления национального самосознания в Алжире, на-
ложившая свой отпечаток и на протекающие ныне процессы
классообразования.
Разумеется, в рамках настоящей работы можно высказать
лишь самые общие соображения относительно влияния особен-
ностей исторического процесса на ход развития современной
социально-классовой структуры общества стран Северной Аф-
рики. Однако автор надеется, что полученные им результаты
позволят конкретизировать представления о специфике истори-
ко-культурных традиций региона, в том числе о некоторых наи-
более устойчивых межформационных характеристиках цивили-
зации Магриба, и, наконец, о типе социально-политической ор-
ганизации общества в канун колониальной эпохи, что, на наш
взгляд, проливает свет и на ход современного развития этих
стран.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава I
1 Магрибом одни средневековые авторы (Ибн Абд аль-Хакам) называли
все земли к западу от долины Нила, другие (аль-Бакри) — земли, простирав-
шиеся от Сиртики до Атлантического океана, третьи (Ибн Халдун) — терри-
торию, лежавшую западнее г. Бужи. В самом широком смысле под Магри-
бом могли подразумевать весь Арабский Запад, включая аль-Андалус, или
мусульманскую Испанию, в отличие от Машрика — мусульманских земель
Ближнего Востока. Иными словами, согласно пространственным представ-
лениям арабов, «круг мусульманских земель» как бы распадался на две
части, разделенные извечной границей — Великим Нилом.
2 Приведем несколько иллюстраций из источников XVIII в. Так, судя
по донесениям европейских консулов в Тунисе, сельскохозяйственный сезон
осенью 1706 г. начался хорошо, дожди выпали вовремя; все принялись сеять,
и работы на полях продолжались до декабря. Исключительно благоприятным
оказался также 1789 г., в стране было занято под посевами на 2/3 больше
земли, чем при обычных условиях. Но очень часто обильные осенние дожди
становились катастрофой, на несколько лет подрывавшей благополучие целых
районов или даже всей страны. Упоминания о таких случаях можно встре-
тить в хронике Мухаммеда Сегира бен Юсефа, историка, хорошо знакомо-
го с проблемами земледелия, ибо он родился и всю жизнь провел в г. Беджа,
центре главного зерноводческого района Туниса. Он пишет, например, что в
начале 1139 г. х. (август 1726 г.) странное зарево освещало вечерами небо
над горами Телля, после чего начались дожди, которые шли пять месяцев
кряду. Это сорвало сев: часть запасов прошлого урожая погибла, пострадало
даже зерно, хранившееся в высоких амбарах; к тому же в них появился
жук-вредитель, и испорченное зерно семенного фонда мешками отдавали на
корм скоту. Такая же картина повторилась в 1174/75 (1761/62) сельскохозяй-
ственном году. С августа по май дождь шел без перерыва; уже осенью всю
страну покрыла густая трава и началось такое цветение, какое бывает толь-
ко весной, а люди почти не сеяли, так как все припасенное зерно пропало —
набухло и проросло в амбарах и открытых хранилищах [25, с. 39, 445; 517,
с 264].
3 О наличии в горных массивах Марокко примитивных племен, которые
современные этнографы назвали бы «обществами-стагнантами», свидетельст-
вует и автор начала XVI в. Лев Африканский.
4 Независимое от города крупное сенаторское землевладение в IV в.^ об-
ладало наиболее значительными позициями в Нумидии, особенно в районе
Цирты, откуда исходит наибольшее количество соответствующих эпиграфи-
ческих памятников. В Проконсульской Африке многочисленные надписи до-
вандальского периода, упоминающие лиц сенаторского достоинства, обнару-
жены в нижней и средней частях долины р. Баграда (Меджерда); многие из
них сохранили имена уроженцев г. Булла Регия (арабская Беджа); Экзими-
рованные сальтусы были не редкостью и в районе Суфетулы (Сбейтлы), на
юге Туниса; но только две надписи, свидетельствующие о наличии «внегород-
ских» имений, найдены археологами на восточном побережье этой страны —
возле Хадрумета (Сус) и Хорраца Каэлии (современной сахельской деревни
Лемта) [141, с. 80—85].
5 Н. А. Иванов отмечает, .что в первые века нашей эры вне районов ин-
тенсивной латинской колонизации пунийский язык был единственно понятным
для коренного населения Восточного Магриба; на нем составлялись юридиче-
ские акты, религиозные посвящения и пр.
263
6 Историки полагают, что крупные царства агеллидов, в том числе Ма
синиссы до и после его вступления в союз с римлянами, имели черты восточ-
ных монархий. Царь считался верховным собственником, собирал налоги с
сельских общин, имел «коронные» земли (значительная часть которых позд-
нее превратилась в сенаторские или императорские поместья римлян). В го-
родах действовала муниципальная администрация во главе с суфетами, как.
у карфагенян. Официальным языком в царстве Масиниссы, захватывавшем
часть Туниса (долину Сере) и север современного Алжира, был пунийский.
Подданные «друга римского народа» продолжали поклоняться богам карфа-
генян, но вместе с развитием агрикультуры распространялся культ Деметры
(подробнее см. [268; 358; 377]).
7 Гай Саллюстий Крисп писал: «К началу войны с Югуртой большею-
частью пунийских городов и владениями карфагенян, которые те сохраняли
за собою в самую последнюю пору, управлял римский народ через своих на-
местников. Значительная часть Гетулии и Нумидия до реки Мулухи была под
властью Югурты. Всеми маврами правил царь Бокх, знавший римский народ
только по имени, да и нам совершенно не знакомый ни по военным, ни по
мирным временам» [20, с. 82].
8 Страбон, современником которого был Юба II, описывал его страну,
особенно приатлантические окраины, как исключительно богатую, но слабо
заселенную, где местные племена жили охотой и собирательством, были пре-
красными наездниками, использовали щиты из слоновой кожи, дротики, ножи.
Возделанные земли располагались вокруг городов, где посевы и виноградники
давали невиданные урожаи. В низовьях Луккоса велась ловля рыбы, а на
островах добывали раковины для производства пурпура. На монетах часто
изображалась рыба (тунец) или гроздь винограда (см. [297, с. 24—25]).
9 Оценка роли и характера рабовладельческих отношений в Римской Аф-
рике уже давно является в науке спорным вопросом. Фактически сложились
две полярно противоположные точки зрения: одна, согласно которой Африка
начиная с карфагенских времен была классической страной рабовладения,
притом именно крупномасштабного плантационного хозяйства, и другая, ут-
верждающая, что рабство в его чистом виде здесь вообще не получило
развития (см. [241, с. 30—35; 465, с. 161]).
Как показывают новейшие исследования, первая теория вытекала главным,
образом из заключений, сделанных на основе того факта, что римляне в мо-
мент наиболее интенсивного развития у них рабовладельческого способа про-
изводства руководствовались при организации крупных поместий упомянутым
выше трактатом Магона, дававшим рекомендации по агрономии. Не согла-
суется с источниками и точка зрения специалистов, придерживавшихся второй:
теории и полностью отрицавших наличие рабовладельческих отношений в ан-
тичном Магрибе. По мнению советских исследователей, на самом деле искон-
ной, идущей с пунийских времен формой производственных отношений в Аф-
рике являлся колонат, на который позднее накладывался, сочетаясь с ним,
рабовладельческий уклад, привнесенный римской колонизацией [241, с. 35].
Вместе с тем по мере расширения географических границ римских владений,
в Магрибе, создания императорских и частных сальтусов в глубинных и по-
граничных областях возник не менее характерный тип имения, обрабатывав-
шегося трудом закрепощенных сельских общин. По всей территории африкан-
ских провинций помимо того были разбросаны свободные села местных полу-
романизованных крестьян.
Е. М. Штаерман предполагает, что число сальтусов, как императорских,
так и частных, возрастало главным образом за счет территорий племен. Од-
нако, подчеркивает автор, в какой мере сохранялась общинная организация
в селах на землях сальтусов, историкам неизвестно. При этом из местного
населения выделялись средние собственники, сливавшиеся с муниципальной;
знатью, и крупнейшие земельные магнаты, превращавшие в колонов своих
соплеменников. Рост числа африканских сенаторов во II—III вв. Е. А. Штаер-
ман связывает с процессом расслоения в племенах, знать которых вступала
в высшие сословия империи. Правда, конкретных указаний на этот счет не-
много: известен римский всадник Меммий Пакат, который был принцепсом
племени хинитиев. В IV в. вожди берберских племен Фирм и Гильдон, без-
264
условно, располагали большим состоянием и властью [241, с. 19—20]. Фирм,
на сторону которого перешли во время поднятого им восстания против пра-
вительства провинции крупные части африканской армии римлян, был сыном
«царя» Западной Кабилии Нубеля. Видимо, это движение, связанное и с дея
тельностью донатистской церкви, нельзя рассматривать как простое проявле-
ние антагонизма между римлянами и покоренными берберами, так как заняв-
шего всю Цезарейскую Мавретанию Фирма поддерживали широкие слои на-
селения, в том числе римского, недовольного налоговыми вымогательствами
(подробне см. (141; 358]). В свете всей совокупности имевшихся ныне в рас-
поряжении науки данных общество Северной Африки довандальского периода
предстает как многоукладное, разнообразие которого проявлялось и в «го-
ризонтальном» срезе: разные социально-экономические формы, переплетаясь и
образуя в целом сложную социальную структуру, доминировали каждая в оп-
ределенной географической области и этнической среде.
10 Если учесть, что, согласно данным археологии, размеры земель под
плугом в Северном Тунисе римского времени соответствовали современной об-
рабатываемой площади, то допустимо сравнить территорию Зевгитаны, от-
данную германскому войску, с вилайетами Беджа, Эль-Кеф, Джендуба, где,,
по результатам аграрной переписи начала 60-х годов, использовалось (в основ-
ном под зерновые) около 1 млн. га [129, с. 111—120].
11 Следует также иметь в виду и то обстоятельство, что черты военной
демократии в известной степени уже были изжиты у вандалов во время их
пребывания в Испании, где дружинники, по сообщению одного латинского ав-
тора, «обратились к плугам» и относились к римлянам как к друзьям и союз-
никам, хотя окончательное разложение общинных отношений и превращение
власти их племенного предводителя Гейзериха (ум. в 477 г.) в королевскую
специалисты относят именно к африканскому периоду истории вандалов (см.
[141, с. 251]).
12 Если придерживаться более полного рассказа, содержащегося в хро-
нике Ибн аль-Асира (XIII в.), то, пока разбитая армия Григория отходила к
Карфагену, воины Ибн Саада, овладев Бизаценой, начали «скакать во все
концы» и совершать грабительские налеты, многие жители бежали к побе-
режью, в Сахель, где и укрылись в «крепости Эль-Джем» (амфитеатре г. Тид-
рус, вмещавшем в обычных условиях 10 тыс. зрителей). Эти люди и упросили
Ибн Саада оставить в покое Ифрикийю, собрав контрибуцию в 2,5 млн. ди-
наров,— видимо, вторую, так как дело происходило, согласно Ибн аль-Асиру,.
уже год спустя после битвы у Сбейтлы [42, с. 13].
13 Некоторые ученые искали причину столь широкой популярности харид-
жизма в Северной Африке VIII в. в особом духовном складе берберов, якобы
привыкших к созерцанию пустынь, суровой жизни и потому охотно встре-
чавших миссионеров, принесших с Востока идеи новой секты, выступавшей
за аскетизм и уравнительные принципы [148, с. 42]. Видимо, много ближе к
истине тунисский медиевист М. Тальби, полагающий (несколько модернизи-
руя, однако, ситуацию), что речь шла об утверждении берберской «нацио-
нальной самобытности» под оболочкой религиозного раскола [501, с. 49].
Действительно, наместники времен халифа аль-Хишама, видимо переняв у ви-
зантийской знати отношение к коренным магрибинцам как к отсталым вар-
варам, не были склонны даже новообращенных приравнивать к прочим му-
сульманам и облагали их данью «хумс» (пятая доля с приплода, урожая
и т. д.), мыслившейся согласно мусульманскому законоположению тех времен
как «добыча» в отличие от «справедливых», так называемых коранических
налогов для правоверных. Кстати, острые конфликты между арабской вер-
хушкой и воинами-берберами возникали и в аль-Андалусе, где эмиры после
завоевания Пиренейского п-ова отвели им для поселения скудные земли на
севере, худшие, чем в самой Северной Африке [99, с. 86].
Известно, что причиной восстания хариджитов под руководством Майса-
ры, были притеснения наместников, особенно же злоупотребления сидевшего
в Танжере представителя арабских властей, душившего местных жителей про-
извольными налогами. Об этом свидетельствует, например, воспроизведенный
в «Истории» ат-Табари текст петиции, которую посланцы берберских племен
пытались передать халифу через придворных чиновников в Дамаске. Содер-
265>
жание ее было следующим: «Эмир берет нас в походы вместе со своим джун-
дом. Но когда дело доходит до раздела добычи, он говорит: „Те имеют боль-
ше прав**. Когда осаждаем город, он говорит нам идти вперед, а своих
воинов ставит позади». Далее берберы сетуют на то, что у них отбирают са-
мых красивых девушек, по приказу наместника отнимают тысячи овец и
закалывают их, для того чтобы высылать каракуль ко двору халифа. «Мы
терпим все унижения,— пишут они,— но это несправедливо. Ведь мы мусуль-
мане!» [95, с. 254—255]. Можно вместе с тем предположить, что религиозное
-сектантство в Магрибе, как это не раз случалось в истории, было выраже-
нием стремления к отделению экономически сложившихся районов, включен-
ных в созданную силой оружия империю. Обращает на себя внимание то,
что движение, начавшееся среди угнетенных слоев, сразу воспринявших но-
вую веру в «экстремистской» форме, как некогда их предки, мавретанцы, в
IV в. н. э. приняли христианство в виде ереси Доната («религии бедных»),
утратило свою эгалитаристскую направленность. Водонос Майсара, объявлен-
ный было берберским халифом, был убит самими хариджитами. А во главе
образовавшихся в Магрибе многочисленных хариджитских общин стали бога-
тые торговцы либо представители феодализирующейся племенной верхушки.
14 Речь идет о контингенте профессиональной армии Аббасидов, рекрути-
ровавшейся из персов и арабов, осевших в провинции Хорасан.
15 При этом в Ифрикийи оседание на землю воинов-завоевателей, входив-
ших в состав джунда, судя по сообщению Ибн аль-Асира, началось с первых
лет постоянной оккупации. Еще при славном завоевателе Сиди Окбе, пишет
он, многие воины наделялись участками «и земледелие джунда процветало»
[42, с. 19).
Распространение арабского языка и культуры в период раннего средне-
вековья шло в основном через города. В урбанизированной Ифрикийи этот
процесс охватил широкие слои. В отличие от восточных провинций Халифа-
та, где язык покоренных народов (коптский, греческий) долгое время доми-
нировал в сфере управления, в Ифрикийи арабский сразу стал государствен-
но-административным. Страна быстро интегрировалась в общий поток форми-
рования средневековой арабской культуры. И хотя представители знатных
североаравийских родов, в частности кайситы, составлявшие верхушку про-
фессиональной армии, гордились своим происхождением, в целом процесс ас-
симиляции шел интенсивно. Показательно, что Абу-ль-Фадль Ийад, состави-
тель обширного свода биографий знаменитых мужей (богословов, законове-
дов и т. п.) эпохи Аглабидов, при всем небезызвестном пристрастии араб-
ских авторов к «генеалогиям» и стремлении подчеркнуть благородство при-
надлежностью, пусть фиктивной, к тому или иному аравийскому племени вре-
мен Мухаммеда про добрую половину упомянутых им лиц сообщает, что та-
кой-то — из ифрикийского народа («мин ахль Ифрикийя») [89]. Характерно
также, что ифрикийской культуре была полностью чужда та восходящая к
священным текстам низкая моральная оценка земледельческого труда, кото^
рая окрашивала «классическую» арабо-мусульманскую систему ценностей
[155, с. 167].
Глава II
1 Согласно аль-Бакри, история основания, например, Тенеса была связана
с деятельностью моряков, вольных флибустьеров Андалусии, создавших в
одном из берберских ксуров («замков») торговое поселение, в которое начали
стекаться местные жители и выходцы с Пиренейского п-ова. Тенес он опи-
сывает как город, окруженный высокой стеной и находящийся в двух милях
от моря. В Тенесе, пишет аль-Бакри, имеется пятничная мечеть, несколько ба-
заров и бань. Этот город жители называют новым и показывают на берег}
моря крепость, о которой говорят как о старом Тенесе. «Нынешний же le-
нес, по сведениям местных жителей, был возведен в 262 (875/76) г. моряка-
ми из Андалусии, из г. Тадмир (Мурсия). Отплывая из Андалусии, эти мо-
ряки имели обыкновение проводить зиму в порту Тенеса, берберы из окр>-
жающих селений предложили им поселиться в ксуре и вести там торговл .
266
обещав оказывать поддержку, создавать благоприятные условия и соблюдать
по отношению к андалусцам обязательства дружбы и добрососедства Моряки
приняли предложение, построили внутри ксура свои жилища». Вскоре, про-
должал аль-Бакри, туда стало прибывать большое число людей, многие
друзья моряков из Андалусии, однако весной, после того как в городе на-
чались болезни, андалусцы покинули Тенес, сели на корабли и захватили на
Пиренейском п-ове г. аль-Мерийя Бедджана (Альмерия Печина). Тем не
менее число поселенцев, оставшихся в Тенесе, продолжало расти, они богатели
и спустя некоторое время приняли к себе 400 семейств из селения Сук Ибра-
хим, привыкших жить в палатках, разделив с ними имущество (землю?) и
отдав половину жилищ [24, с. 62].
2 Приведем отрывок из описания этого города в «Книге путей» аль-Бак-
ри: «Габес — большой город, окруженный стеной из массивных камней, кото-
рые взяты из древних построек. Имеет мощную крепость, несколько предместий,
базаров и караван-сараев, великолепную соборную мечеть и множество бань’
Все это окружено рвом, который можно заполнить водой и тем сделать го-
род неприступным. Габес имеет трое ворот; предместья расположены с юж-
ной и восточной сторон. Население состоит из арабов и афарик. В городе
изобилие разнообразных фруктов, особенно бананов... Продукция плантаций
вывозится в Кайруан. Много тутовых деревьев, и на каждом в пять раз
больше шелковичных червей, чем обычно. Шелк-сырец отличается замечатель-
ными качествами, и Габес — единственный город Ифрикийи, который его про-
изводит. Окрестности города на расстоянии четыре мили представляют собой
сплошную полосу садов и пальмовых рощ, орошаемых проточной водой. Ис-
точник, который питает все каналы и ручьи, находится в горе, расположенной
южнее города.
В гавань Габеса прибывают корабли со всех концов мира. В окрестно-
стях города осели группы берберов из больших племен: луата, бемайя, не
фуса, мезата, зуара. Некоторые из них селятся отдельными семьями в хижи-
нах, построенных из веток» (77, с. 17].
3 При всем значении багдадского влияния на политическую и интеллек
туальную жизнь Ифрикийи IX столетия государство Аглабидов, и прежде
всего его столица Кайруан, становится самостоятельным центром формиро-
вания западноарабской ветви мусульманской культуры, о чем свидетельствуют
богатая юридическая и теософская литература, оригинальный стиль архитек-
туры той эпохи, конструктивные и художественные принципы которой ска
зались на всем дальнейшем развитии «мавританского» зодчества. Духовную
атмосферу в городах Ифрикийи того времени определяли признание сунниз-
ма, официальной религиозной доктрины халифата, и вместе с тем большой
интерес к богословским проблемам и дискуссиям, в которые вовлекались не
только улемы, но и широкие слои горожан.
4 Исмаилизм — одно из направлений шиитского ислама. Основное поло-
жение шиитской доктрины, выработанной к началу X в.,— представление о
верховной власти (имамате), как эманации вечного божественного света:
власть есть милость от Аллаха, правитель является носителем частицы кос-
мической силы, а от верующих требуется полное подчинение ему. Как из-
вестно, в шиизме большое место занимает идея мессианства, не чуждая и
суннизму, но менее для него типичная. Разные секты шиитов ожидают появ-
ления того или иного «скрытого имама», одного из потомков четвертого мек-
канского халифа Али и дочери пророка Фатимы, среди которых Зайд,
Джаафар, Исмаил и др. Учение исмаилйтов стало одним из наиболее попу-
лярных на Востоке в эпоху кризиса Багдадского халифата, о чем свидетель-
ствует восстание карматов-исмаилитов в Аравии, утверждение ряда близких
к этой секте династий, но самым внушительным политическим успехом исмаи-
литов было возвышение Фатимидов. По словам Л. А. Семеновой, важнейшая
и доступная неграмотному люду составная часть религиозно-политическом
доктрины исмаилитов — призыв к объединению всего мусульманского мира,
а затем и всего человечества в единое царство, возглавляемое имамом-мес-
сией (махди), который «наполнит землю правосудием и справедливостью»
[211, с. 10]. Видимо, эта сторона пропаганды проповедников (дай), высту-
павших от имени махди Убейдаллаха, и привлекла берберов Кабилии, кото-
267
рые, однако, после «миграции» Фатимидов в Египет вышли из-под их влия
ния. Надо сказать, что исмаилитская идеология, будучи чуждой традициям
Ифрикийи, не оставила сколько-нибудь заметного следа в ее культуре (под-
робнее см. [161]). Это четко обозначилось даже в зодчестве: построенная
при Фатимидах в Махдии Большая мечеть с торжественным порталом, всей
своей архитектурной композицией символизирующая верховенство обожест-
вленного автократора, осталась единственным сооружением такого рода в
Ифрикийи (см. [127]).
5 Как пишет Ибн Халдун, Абу Йазид был родом из городка в Джериде;
его отец «часто ездил в страну Судан по торговым делам». Корану Абу Йа-
зид обучался в Тозере под руководством наставников-хариджитов, но пере-
брался затем в Тахерт, где, видимо, и начал готовить восстание, использовав
поддержку горских племен Ореса, к которым явился на своем знаменитом
ослике, объявив себя «шейхом правоверных» [86, т. 7, с. 84].
6 По сведениям Л. А. Семеновой, к походу на Египет фатимидского ха-
лифа аль-Муизза побуждал некий Йакуб ибн Киллис, иудей родом из Баг-
дада, который, перебравшись в свое время в Египет, стал сначала чиновником
финансового ведомства, а затем советником и казначеем египетского прави-
теля Кафура. Спасаясь от своих личных врагов после смерти Кафура, Йакуб
ибн Киллис бежал в Кайруан, где, находясь при дворе, склонял халифа, уже
почувствовавшего непрочность своего положения в Магрибе, возобновить по-
пытки завоевания Египта. В 973 г. с водворением Фатимидов в Каире Ибн
Киллис стал фактически главным министром при халифе и известен рефор-
мами, направленными на подчинение всех земель непосредственно казне [211.
с. 42—43].
7 Таково мнение известного тунисского медиевиста М. Тальби, который.,
правда, исходит из частых упоминаний об «абидах», не обнаруживая в ис-
точниках прямых указаний на использование труда несвободных людей в
сельском хозяйстве Ифрикийи. Можно предположить, что речь идет о каком-то.
пережитке колоната, но вопрос требует дополнительного исследования. Из-
вестно, что термином «абд», весьма неопределенным, в арабских источниках
того времени обозначались самые различные группы зависимого населения..
Отметим попутно, что в средние века и вплоть до XIX в. в Джериде, как и
в других предсахарских оазисах Магриба, использовался труд «рабов» (ракик),
каковыми являлись негроиды, в том числе вывезенные из Судана. Однако по
своей роли в производстве они были типичными хаммасами — положение, ко-
торое для жителя Джерида, равноправного члена городской общины, счита-
лось крайне унизительным. Издолыцики-хаммасы — негроиды или вообще ка-
кие-нибудь «чужаки», скажем обедневшие и оторвавшиеся от племени вы-
ходцы из кочевников,— составляли приниженное сословие, но отнюдь не класс,
рабов, аналогичный античному.
8 Многие исследователи обращают внимание на то обстоятельство, что
в источниках, освещающих эпоху арабского завоевания, отсутствует прямое
указание, являлась Ифрикийя страной «анва» (покоренной, взятой силой) или
страной «сульх», т. е. перешедшей под управление арабов-мусульман по мир-
ному договору. Даже крупнейший законовед средневековой Ифрикийи Сахнун
(IX в.) признавал, что ему неизвестен официальный статус, который получили
земли Восточного Магриба в момент арабского завоевания (см. (503, с. 239])..
Эти неясности не только были предметом академических споров между зна-
токами шариата, но и давали повод (и как бы легальное основание) населе-
нию, в том числе предводителям восстаний, обвинять власти в незаконности,
действий, направленных на расширение категорий налогообязанного насе-
ления.
9 Французский историк Р. Бруншвиг отмечал, что в документах хафсид-
ской эпохи (XIII—XV вв.) термин «харадж» не имел точного, вполне опреде-
ленного значения. Мы даже не знаем, пишет Р. Бруншвиг, было ли это на-
звание официальным, или оно употреблялось авторами хроник для того, что-
бы обозначить всю совокупность податей, которые взимались с земледельцев
сверх основного коранического налога—десятины (см. [303, т. 2, с.
10 Для сравнения можно сказать, что с Египта, по данным того же *
Хаукаля, собиралось до 3,4 млн. динаров в год в виде хараджа; автор п д-
268
черкивает, что ему нигде не встречалась такая система сбора налогов, как
в Египте, где харадж выплачивался частями в течение всего года по мерс
созревания того или иного вида злаков, овощей, технических культур и т. д.
>{87, с. 137]. (Ибн Хаукаль, подобно многим арабским авторам средневековья,
был убежден, что этот порядок в Египте восходит ко временам фараонов.)
О покупательной способности полновесного динара в арабских странах ран-
него средневековья позволяют судить расчеты О. Г. Большакова; например,
«нормальная» цена 1 ц пшеницы на фустатском рынке составляла около
1 динара (см. [118, с. 162—171]).
11 Сведения об этом мы можем почерпнуть из описания пути из Северной
Ифрикийи к Танжеру, которое Ибн Хаукаль дает в книге, написанной в 988 г.
(третья редакция). Рассказав о дороге из г. Тунис через Беджу к Табарке,
Ибн Хаукаль сообщает: «На побережье, на расстоянии в день перехода [от
Табарки], расположена Марса-эль-Хараз, центр ловли коралла. Владыка Маг-
риба имеет здесь своих служащих, которые следят за ловлей [коралла], а
также управителя, представляющего казну и собирающего десятину...
Аннаба — город средних размеров, не большой, не маленький... В городе,
расположенном на берегу моря, хорошие рынки, товары легко находят сбыт...
Земли Аннабы плодородные, много густых, плодоносных фруктовых садов...
Запасы пшеницы и ячменя |[в городе) неисчерпаемы. Рядом есть рудники, и
железо в большом количестве вывозят в другие страны. Здесь выращивают
также лен. Город имеет свое управление и ни от кого не зависит. Он рас-
полагает собственными военными силами: их набирают из берберов, которые
по собственному желанию поступают служить в рибаты (крепости-монасты-
ри.— М. В.). Ведется бойкая торговля шерстью, много продают овец, а глав-
ное — вьючных животных и рабочий скот... Стада состоят главным образом
из коров и быков. Город является центром большого округа с равнинами и
пастбищами, где многие занимаются скотоводством...
Между этим городом и Эль-Джазаиром (Алжир—. М. В.), расположено
несколько портов: Джиджелли, Бужи, Марса-Бану-Джаннад, Марса-эль-Дад-
жадж. Последний окружен стеной и простирается к самому морю, но гавань
не очень надежна. Цены на фрукты, скот, молочные продукты, пшеницу и яч-
мень весьма умеренны... Много фруктовых посадок, особенно смоковниц. Они
дают крупные, мясистые плоды; инжир отсюда вывозят в самые далекие
земли.
Эль-Джазаир — город, опоясанный стеной, и тоже находится на самом
берегу моря. Здесь много базаров и источников с чистой и прозрачной водой.
' Округа состоит из обширных равнин и гор, населенных берберами. Их глав-
ное богатство — стада коров и овец, которых они отводят на выпас в горы.
Мед, масло, что делают из молока, а также инжир — в таком изобилии, что
всем этим торгуют и вывозят в Кайруан и прочие земли. Вблизи от города,
на расстоянии полета стрелы, находится в море островок. Когда враг ата-
кует, жители бегут на этот островок и организуют на нем оборону...
Тенес — город, окруженный стенами, имеющими множество ворот. Один
квартал занимает возвышенность, другой находится на равнине. Город рас-
положен на берегу полноводной реки, откуда жители берут питьевую воду, и
находится в двух милях от моря. Город довольно большой, в соседних местах
нет равного ему... Источником богатства горожан является замечательное
плодородие земли. Это главный порт для кораблей из Андалусии, здесь они
останавливаются и отбывают потом к иным берегам. Владыка [Магриба] по-
лучает от города большие доходы в виде хараджа, джизьи, десятины и тор-
товых пошлин на ввозимые и вывозимые товары. Многочисленное население
берберов проживает на равнине... их племена имеют большие богатства. Много
айвовых деревьев, плоды которых отличаются красотой, ароматом и таким
вкусом, что не описать. Отсюда и вплоть до Вахрана (Орана) встречается
несколько портов, не зависящих ни от какого [большого] города. Среди них
Каср-эль-Фулус, недавно построенный, обнесенный стеной из необожженного
кирпича. Жители его выращивают пшеницу, ячмень; у них много скота.
Город Вахран имеет надежную гавань, защищенную от бурь. Во всей
стране берберов, наверное, нет такого удобного порта, если не считать Марса-
-Муса. С двух сторон гавань от ветра защищают горы, а вход очень легок
269
для судов. Город обнесен стеной. Вода поступает извне и орошает множест-
во огородов и садов с плодами всех сортов. Это порт, где андалусцы загру-
жают суда зерном и куда они доставляют свои товары. Население окрест-
ных равнин — в основном берберы яздаджа, в наши дни подчиненные Юсуфу
ибн Зири Санхаджийцу, вассалу владыки Магриба...
Себта (Сеута.— В. М.)—красивый город на берегу моря, переполненный
садами, которые могут прокормить жителей. Источники воды находятся и
в самом городе, где ее поднимают из колодцев, и в окрестностях. Себта
хорошо расположена, и здесь ведется ловля коралла. Ныне она подвластна
Омейядам [Кордовы]; они не владеют каким-либо другим городом на берегах
Магриба. В округе живут берберы, дань с которых и харадж раньше взимал
[в свою пользу] правитель города. Марса-Муса тоже принадлежит Омейядам,
и я хотел бы, чтобы [порт] вернулся под длань нашего владыки, да будет
мир ему!» [87, с. 75—77]. Следует сказать, что при чтении этого текста не
всегда понятно, о каком времени говорит автор, ибо он корректировал свои
путевые впечатления, относившиеся к 40-м годам X в., обратившись к рукопи-
си много лет спустя. Владыкой он называет фатимидского халифа, который
в середине X в. стоял во главе государства, охватывавшего Ифрикийю и при-
средиземноморские области центральной части Магриба. К 938 г. Фатимиды
уже перенесли свою столицу в Каир и их владычество над Магрибом стало
номинальным, а реальная власть перешла к Зиридам, выступавшим в роли
наместников. Как бы то ни было, обращает на себя внимание разное поло-
жение городов с их округами по отношению к центральной администрации,
находившейся в Кайруане.
12 В связи с этим большой интерес представляют наблюдения В. В. Бар-
тольда о двойственности социально-экономической структуры Ирана, где и
при Сасанидах, и после арабского завоевания сталкивались интересы земель-
ной аристократии и правящих слоев, выступавших за установление деспоти-
ческого строя согласно представлениям об идеальном государстве, восходя-
щим, как пишет автор, к «переднеазиатской» традиции. Напомним, что
В. В. Бартольд связывал эту особенность с характером производства, бази-
ровавшегося на кяризной системе орошения, требовавшей огромных затрат
труда, но без его мобилизации в «общенародном» масштабе [108, с. 459—462].
13 Аль-Бакри сообщал, что название Агмат имеют два города, располо-
женные в долине, где протекает солоноватая река. В одном из них нахо-
дится дом правителя и останавливаются купцы, путешественники; в другой
город, расположенный на расстоянии восьми миль от первого, въезд чужим
запрещен. Возле городов находятся сады и целый лес финиковых пальм.
Округ очень велик и населен «племенами» масмуда. Живут они в ксурах или
в стойбищах, когда отгоняют на выпас стада. «Изобилие царит в этой стра-
не, и все стоит дешево». Из г. Нфис привозят яблоки, которые можно купить
за полдирхема целую поклажу. Климат, правда, нездоров... Часто устраивают-
ся базары, на которые стекается множество народу. В Агмате, где ярмароч-
ный день — воскресенье, можно купить любые съестные припасы, домашнюю
утварь. «Управляют Агматом сами его жители по очереди: исполнявший долж-
ность эмира в течение года уступает ее другому с согласия народа. Так, во
всяком случае, рассказывал Мухаммед ибн Юсуф аль-Кайравани. Крепость
(рибат) Кузз, что стоит на берегу океана, служит Агмату портом; из разных
стран сюда прибывают суда, но они могут выходить в море только в сезон
дождей, когда ветер дует с суши, в ясную же погоду поднимается сильная
волна, отгоняющая корабли к песчаным пляжам пустыни» [24, с. 153—154].
14 По сообщению аль-Бакри, в окрестностях Тахерта (совр. Тиарет) жило
многочисленное население берберов: к югу от него раскинулись деревни луата
и хаввара, а на севере — матмата. Неподалеку от Тахерта находились селения
зената и микнаса. На горе стояла крепость Старый Тахерт. Из рассказа аль-
Бакри явствует, что хариджитская община основала город на месте уже су-
ществовавшего поселения берберов санхаджа, которые согласились уступить
участок для построек с условием, что им разрешат строить в нем свои дома.,
а также будет выплачиваться в качестве вознаграждения часть доходов от
торговли. .
15 Во второй половине X в. территория северной части современного Ма
270
рокко стала ареной «дуэли» между Фатимидами и испанскими Омейядами
Последним удалось установить контроль над г. Сеута. Однако рядом сущест-
вовал независимый город-эмират Нокур, основанный еще в годы арабского
завоевания неким Салихом и управлявшийся его потомками. Идрисиды в Се-
верном Марокко к этому времени уже исчезли. Последние представители ди-
настии держались до 974 г. в укрепленном городке Хаджер ан-Наср (возле
Танжера), откуда в ходе междоусобных столкновений они были выбиты
отрядом кордовских войск. Власть в некоторых городах, в том числе в Фесе,
захватили представители верхушки берберского рода Маграви. В X в. на
территорию Марокко проникли племена зенатской группы (микнаса, маграваг
ифрен), вытолкнутые из Среднего Магриба в результате вторжения фатимид-
ской армии и ликвидации тахертского государства, в торговую деятельность
которого были вовлечены кочевники-зената. (Впрочем, часть берберов микнаса
уже давно осела на приатлантических равнинах, основав здесь г. Мекнес.)
В процессе локальных войн, происходивших на севере Марокко в X в., зенат-
ские племена выступали то на стороне Фатимидов, то как наемники кордов-
ских Омейядов. Несколько раз эти племена отступали на свои исконные тер-
ритории, но в конечном итоге осели на новых землях, в основном смешав-
шись с населением приатлантических равнин. В конце X в. некий Мухаммед
бен Хазар аль-Маграви завладел Фесом, основал здесь династию, просущест
вовавшую до 1069 г. Предводители воинских дружин зената захватили и Си-
джильмасу, изгнав оттуда в 976 г. Мидраридов. Это, однако, не внесло су-
щественных изменений в экономическую жизнь и социальный порядок в Сид-
жильмасе, если не считать того, что она стала суннитским городом. Наряду
с тем на юге Марокко продолжали существовать и другие самостоятельные
города-государства: Игли, Тамдулт, Масса, Агмат.
16 Хасан аль-Ваззан писал в начале XVI в.: «Нухайла — маленький город
в Тамесне... Во времена еретиков (бергвата.— М. В.) он был очень населен
и многолюден. Один раз в году там бывала ярмарка, на которую приходило
все население Тамесны. Жители Нухайлы были очень богаты, так как им при-
надлежала большая территория на равнине, простирающейся на 40 миль в
каждую сторону. Я нашел в историях, что во времена еретиков жители Ну-
хайлы имели такое изобилие зерна, что иногда отдавали большой верблю-
жий груз с зерном за пару башмаков. С приходом в Тамесну Иусуфа (пред-
водитель Альморавидов.— М. В.) этот город, как и другие, был разрушен».
По словам автора, рядом с городом можно видеть сады, заброшенные вино-
градники, которые уже такие старые, что не плодоносят. Пришедшие жить
на равнину арабские племена засевают поля возле давно разрушенного го-
рода Зарфа, и «они собирают такой хороший урожай, что иногда бывает в
50 раз больше того, что было посеяно» [19, с. 120]. Рассказывая далее о рас-
положенном на севере Марокко городе Эль-Ксар-эль-Кебир, он сообщает, что
у стен его протекает р. Луккос. Иногда она, разливаясь, входит в городские
ворота. За городом находятся многочисленные сады. «Земля там действи-
тельно очень плодородна и часто дает урожай в 30 раз больше, чем посеяно.
Но жители могут обрабатывать землю только на расстоянии около 6 миль от
города, так как их беспокоят португальцы...» [19, с. 182—183].
17 В «Речи в защиту самого себя от обвинения в магии» Апулей напа-
дает на одного из своих врагов — знатного римлянина Эмилиана, попрекав-
шего писателя бедностью. Апулей напоминает при этом, что сам Эмилиан,
брат крупного рабовладельца (первого мужа Пудентиллы, ставшей женою
Апулея), еще не получив наследства, был не столь уж богат и «вплоть до
недавнего времени в одиночку, с помощью единственного ослика за три дня
вспахивал в дождливую пору свой клочок земли возле Зарата» [12, с. 22]
(Зарат предположительно деревня возле г. Эи).
Глава III
1 Кстати, автор «Описания Африки» предполагает, что десять арабских
племен, явившихся в Магриб, составляли половину населения Пустынной Ара-
вии, и вкладывает в уста аль-Иазури такие слова, обращенные к халифу:
271
«...вы должны знать, что число арабов возросло настолько, что в настоящее
время Аравия уже не может вместить их всех. Того же, что она производит
далеко не хватает для их животных, так как ее бесплодие велико. Арабы
страдают не только из-за недостатка пригодных для жизни мест, но и из-за
недостатка средств к жизни. Они уже не раз были готовы прийти в Африку
и пришли бы, если бы это было вами дозволено» [19, с. 25].
2 В современной научной литературе вопрос о хилялийском нашествии
является предметом острой дискуссии (см. [277; 398; 411; 470; 471]). В част-
ности, имеет место тенденция преуменьшать значение этого события и его
отрицательные последствия для экономической жизни региона. Многие иссле-
дователи стремятся доказать, что экономика Магриба уже к середине XI в.
без всяких внешних вторжений пришла в глубочайший упадок. Называется
целый ряд предположительных его причин: падение тахертского имамата, где
до 909 г. находился, один из центров торговли с югом (город, впрочем, не
был разрушен и, суця по документам Генизы, продолжал активную коммер-
ческую деятельность), внутренние осложнения в государстве Зиридов, связан-
ные с намерением младшей ветви рода, правившей в Ашире, а затем в г. Ка-
лаа (Восточный Алжир), освободиться от опеки кайруанских эмиров, восста-
новление прямых путей между Египтом и Суданом, лишившее Магриб при-
тока золота, и т. д. В известной мере стремление к новому прочтению исто
рии бану хиляль является реакцией на теории колониальной историогра-
фии, которая использовала особенности терминологии средневековых авторов
в целях разжигания межэтнической розни. (Напомним, что у них слово «ара-
бы» означало «кочевники», а в этом смысле и надо, например, понимать ут-
верждение Ибн Халдуна: «Арабы — самые дикие из народов, способные лишь
к разрушению».) Кстати, слово «арабы» далеко не сразу стало этнонимом и
на Ближнем Востоке (подробнее см. [136]).
Дискуссия, развернувшаяся в последнее время вокруг «хилялийской ка-
тастрофы», отражает желание современных ученых снять расистский налет
с освещения событий прошлого. Однако нельзя игнорировать сообщения хро-
ник, мнения очевидцев и средневековых историков, а они подтверждают, что
появление в Ифрикийи «арабов, живущих вместо домов в шатрах» (как
уточняет аль-Ваззан, проводя различия между ними и «арабами, живущими
в городах»), оставило в памяти многих поколений магрибинцев неизглади-
мый след и впечатления массового нашествия.
3 В главе «Тамесна — провинция королевства Феса» аль-Ваззан пишет,
что некогда она «представляла собой цветок всего королевства, так в ней
было около 40 городов и 300 замков, в которых жили многочисленные пле-
мена африканских берберов». Король лемтуна, пишет далее автор, объявил
им войну, а одержав победу, все предал огню и мечу. Остались только не-
большие следы существовавших там городов; население совсем погибло; счи-
тают, что число убитых мужчин, женщин и детей достигло одного миллиона.
Король лемтуна меж тем начал готовить свое войско в поход против Феса и
«оставил Тамесну львам, волкам и совам». Провинция пустовала, пока не
привел арабов халиф Абд аль-Муумин [19, с. 112—113].
4 Как отмечают специалисты по исследованию Ливии, лишь к середине
XIX в. на территории страны завершился процесс передвижения племен.
За каждым из них была условно закреплена определенная местность — ва-
тан, что, однако, не исключало споров и вооруженных столкновений из-за
пастбищ. В ходе междоусобиц выделились вассальные и свободные племена.
Последними считались владевшие землями на правах потомков завоевателей
времен хилялийского нашествия. Вассальные племена сформировались в ос-
новном благодаря институтам клиентуры (валя), союзничества (хильф), по-
кровительства (джавар). Клиентами могли быть отдельные лица, целые семьи,
роды и даже племена [203, с. 24).
5 Султан ан-Насир из династии Хаммадидов, потерпев поражение в бит-
ве с арабами-кочевниками, происходившей в районе Кайруана, вернувшись в
свои владения, решил оставить столицу Калаа, расположенную на открытой
равнине, и построил на месте древнего порта Салдае, в бухте на побережье
Кабилии, новый город-резиденцию аль-Мансурию, за которым, однако, сохра-
нилось берберское название Бужи или Бежайя (1067 г.). Характерна легенда.
272
-отражающая события, связанные с исходом земледельческого населения с
плато Константины, и отношение местных жителей к кочевникам. Некий Ялла,
•один из жителей Калаа, в один прекрасный день отправился с семьей со-
бирать виноград в пригородные сады, где уже собралось множество трудолю-
бивых горожан. Вдруг Ялла заметил, что из поклажи одного из его осликов
кто-то похитил гроздь винограда. Осмотревшись, он заметил невдалеке па-
латки кочевников. Поняв, сколь серьезна опасность, хитрый Ялла быстро рас-
продал все свое имущество и покинул город. Когда соседи пришли в его
опустевший дом, то увидели двух голубей. К ним была привязана табличка с
надписью: «У кого есть крылья, да улетит» [360, с. 30].
6 История маакиль, мигрировавших на территорию современной Маври-
тании, изложена достаточно подробно польской исследовательницей А. Ко-
вальска-Левицка. Она пишет следующее. К тому времени, когда маакиль до-
брались до Западной Сахары, их численность очень возросла и они представ-
ляли собой силу. Особенно заманчивыми для них были горы Адрара и Таган-
та с многочисленными колодцами и пальмовыми рощами. «Основная группа
макиль была объединена потомками их полулегендарного предка Хасана и
поселилась на территории, называемой сейчас Западной Сахарой. Остальные
хасаны, а именно удайя, вторглись в Северную Мавританию и небольшими
группами продолжали двигаться к югу. Это проникновение арабов в Маврита-
нию начинается около 1400 г. и продолжается в следующие века. Арабы, ко-
торых мы будем называть макиль или хасанами, продолжали вести жизнь ко-
чевников-воинов. С момента распада государства Альморавидов берберов по-
стоянно раздирали внутренние распри. Тем не менее для прибывших с севера
арабских кочевников они были здесь старожилами и сравнительно богатыми.
Им принадлежали большие стада, они занимались торговлей, в их руках
находились оазисы, на них работали черные рабы...» [165, с. 100—105]. К кон-
цу XVI в. маакиль постепенно начали подчинять себе отдельные племена
и селения берберов, принуждая их выплачивать дань. В первой половине
XVII в. началась война берберов с хасанами. Она получила название «Шарр
Бабба», длилась 30 лет, и в конце концов могущество берберов было повер-
жено. С тех пор на территории, входящей в современную Мавританию, хаса-
ны превратились в обособленный класс феодалов, воинов и аристократов,
и здесь сложилась социальная организация с выраженными чертами касто-
вости.
7 Напомним, что в эпоху возвышения халифата, созданного на Пиреней-
ском п-ове потомками дамасских Омейядов, аль-Андалус представлял собой
богатейшую и одну из самых густонаселенных областей Европы. Историки,
ссылаясь на данные переписи, проведенной в годы правления Хакама II
(961—976), пишут, что в его владениях насчитывалось шесть больших горо-
дов — центров провинций, 83 городов со значительным населением, множество
мелких городов, местечек, крепостей и селений, число которых только в
долине Гвадалквивира достигало 12 тыс. (см., например, [99, с. 108]). В са-
мой Кордове, по разным оценкам, проживало от 150 тыс. до 300 тыс. человек
[117, с. 184]. Если верить Ибн Хаукалю, столицу испанских Омейядов можно
было сравнивать лишь с Багдадом, а сумма налоговых поступлений в казну
халифа, к тому же не брезговавшего конфискациями имущества везирей и
придворных, намного превосходила доходы египетской казны <[87, с. 112].
В последние годы правления Хишама III (976—1009) усилился сепаратизм
городов и местных военачальников. Многие провинции объявляли себя не-
зависимыми, и борьба патрицианской верхушки с центральной властью закон-
чилась свержением с престола Хишама III и провозглашением аристократи-
ческой республики в Кордове. В 1023 г. коллегиальная форма правления вос^
торжествовала и в Севилье, где во главе городского совета стал известный
своим богатством и ученостью кадий Абу-ль-Касим, вскоре, правда, ограни
чивший, а затем и отменивший полномочия своего «сената», имея в ВИДУ
восстановить единовластие в стране. Его сыну, продолжившему борьбу за по
литическую гегемонию Севильи, и внуку власть перешла по наследству, по
следний, эмир аль-Мутамид, оставил по себе славу как крупнейший анда-
лусский поэт и меценат. В других же городах, в том числе мелких власть ора-
ли в руки представители городской аристократии, военачальник ,
273
18 Зак. П5
которых происходили из берберских (зенатских) родов и были приглашены
в свое время халифами в качестве наемников. В Малаге правили потомки
Идрисидов из Сеуты, в Гранаде утвердились Зириды, сородичи кайруанских
эмиров [415, с. 139].
Период политической раздробленности в Андалусии и известен как эпоха
удельных королей. Это название, вошедшее во все учебники по истории, не
вполне точно отражает характер политической власти, установившейся в’ го-
сударствах (только крупных насчитывалось свыше двадцати), на которые
распался в начале XI в. Кордовский халифат. При всех местных различиях
правители андалусских городов были представителями определенной таифа
(мн. ч. «таваиф»), т. е. группировки, от имени которой малик (не король, а
именно правитель в самом широком смысле слова) и выступал. Таифы сопер-
ничали друг с другом, находились в раздорах, пока не началось наступление
кастильцев, заставившее их обратиться за помощью к обладавшим сплочен-
ной армией Альморавидам. На это андалусцы решились не без колебаний.
Эмир аль-Мутамид, инициатор такого шага, ответил предрекавшему беды
сыну: «Все это так, но не могу я допустить, чтобы потомство обвиняло меня
в том, что отдал Андалусию неверным». И было направлено посольство к
Ибн Ташфину в 1085 г. в составе кадиев Бадахоса, Севильи, Гранады и Кор-
довы [99, с. 143].
8 В IX в. у самих берберов санхаджа, населявших Сахару, было нечто
вроде государства во главе с династией вождей племени лемтуна, основанной
«князем» Уртентаком. Его преемниками были сын Урекут, внук Тилагаген и
правнуки. В ходе междоусобиц последний представитель династии Уртентака
был убит; последующий период заполняли затяжные войны между бербера-
ми, то наступавшими на негритянские племена, жившие по долине р. Сенегал,
то попадавшими от них в зависимость [122, с. 37—38].
9 В 1087 г., раненный отравленной стрелой, Абу Бакр умирает; после его
смерти союз сахарских племен распался. Государство Гана частично восста-
новило свою власть в междуречье Нигера и Сенегала, но при этом усилились
мелкие княжества негроидных племен, из которых наиболее значительным
было Cocco, в начале XIII в. сделавшее своими данниками лемтуна и мес-
су фа.
10 Нумизматам хорошо известны динары XI в., которые выпускали в
Мансурийи, пригороде Кайруана, и в Махдии. С фатимидским динаром, чека-
нившимся в Египте и являвшимся признанным «международным» платежным
средством, конкурировали золотые монеты Зиридов. Но особенно стал це-
ниться полновесный золотой динар Альморавидов (мурабити). Крупный мо-
нетный двор, выпускавший денежные единицы с легендой Альморавидов, на-
ходился в г. Агмат. Со второй половины XI в. спрос на мурабити чрезвычай-
но повысился в Египте. Сами магрибинские купцы, прибывавшие в Алексан-
дрию, требовали уплату за свои товары альморавидской монетой. Характерно,
что в конце XI в. банковские расчеты в Фустате производились на основе му-
рабити, а не фатимидского динара (см. [372]).
11 Как известно, многие специалисты связывают миграции кочевников,
их продвижение в земледельческие ареалы в начале II тысячелетия н. э. с
процессом усыхания центральноазиатского степного пояса (см. (199]). Вместе
с тем обращает на себя внимание, что XI—XII века были наиболее бла-
гоприятными в климатической истории средневековой Европы. Так, с XI сто-
летия (и вплоть до XVI в.) влажность резко повышается: при этом на XI
XIII вв. приходится максимум потепления, в целом содействовавшего развитию’
сельского хозяйства, особенно в северных районах и горных местностях, хотя
в ряде случаев избыточное увлажнение и жара отрицательным образом влия-
ли на зерновые культуры. Считается, что потеплевший по сравнению с пре-
дыдущими временами и ставший более влажным после сухости VII—X вв.
климат Западной Европы был близок к современному, хотя в отдельные
периоды, например во втором десятилетии XI в., температура была несколь-
ко выше, составляя на меридиане Гринвича около 10° тепла в январе. С кон-
ца X по начало XII в. (по реконструкциям, охватывающим ПО лет) Франция
нередко страдала от затяжных дождей и было зарегистрировано 27 довольно
крупных наводнений, но всего лишь девять лет были отмечены засухами.
274
В тот же период XI—XIII вв. шло интенсивное таяние ледников, создавшее
-благоприятные условия для скандинавской навигации, колонизации Гренлан-
дии и других северных земель [210, с. 35—37].
12 Э. Аштор отмечает сходные тенденции и на Ближнем Востоке. Он пи-
шет. что в Египте, Сирии, Палестине на рубеже XIII—XIV вв. увеличилась
площадь под хлопковыми плантациями, где производство было ориентировано
на экспорт; некогда славившиеся левантийские мастерские резко свернули вы-
пуск тканей в сравнении с ранним средневековьем [255, с. 200—201]. К нача-
лу XVI в. наблюдалось увеличение притока готовых изделий из Европы, в
обмен на которые (часто путем меновой торговли) на заморский рынок шли
хотя и дорогие, но редкие, изысканные вещи. Еще одно подтверждение, сколь
значительную роль играла торговая экспансия Италии в жизни Средиземно-
морья XIV—XV вв., дает пример Византии накануне турецкого завоевания.
Анализируя причины падения империи, 3. В. Удальцова отмечает, что одним
из важных факторов было проникновение венецианского и генуэзского тор-
гового капитала. Оно подтачивало ремесло, которому был нанесен непопра-
вимый ущерб, подорвало восстановленное было в конце X в. господство Ви-
зантии на море. Один из крупнейших мыслителей гуманистического направ-
ления, Георгий Гемист Плифон (XV в.), призывал константинопольское пра-
вительство перейти к протекционистской политике, чтобы оградить ремеслен-
ное производство от пагубной конкуренции итальянцев. «Для нас будет зна-
чительно более достойным,— писал он,— если мы обойдемся местными тканя-
ми, чем если мы будем чужеземные ткани считать лучшими, нежели отечест-
венные» [157, т. 3, с. 211].
13 По имеющимся подсчетам, разумеется сугубо ориентировочным, попол-
нение казны желтым металлом из Африки (за счет торговых прибылей, пи-
ратских захватов, даней, контрибуций и т. д.) в Арагоне к концу XIV в. со-
ставляло около 70 кг в год; расчеты на 1377 г. для Генуи дали показатель
200 кг [180, с. 143; 348, с. 563; 386, с. 69].
14 Такие компании действовали главным образом в суданской торговле.
Среди них самой известной стала тлемсенская фирма, основанная братьями
Маккари. Они организовали стоянки на сахарских дорогах, вырыли вдоль их
колодцы и даже имели собственных наемных охранников. «Контора в Тлемсе-
не направляла в Сахару пользовавшиеся спросом товары, а сахарская кон-
тора отправляла кожи, слоновую кость, кокосовые орехи и золотой песок.
Контора в Сиджильмасе, подобно стрелке весов, оповещала о повышении или
о понижении цен в различных местах и путем переписки держала в курсе
торговых переговоров и новостей» [133, с. 139].
15 Например, аль-Ваззан писал, что в Фесе при Ваттасидах в ткацком
ремесле было занято 20 тыс. человек, «там есть также 520 домов ткачей, из-
готовляющих полотно. Эти дома построены наподобие больших дворцов, со
многими этажами и очень вместительными залами. В каждом зале находится
большое число ткацких станков. Хозяева комнат не держат никакого инстру-
мента. Инструменты держат мастера и платят только за наем комнат. Это
наиболее распространенный вид ремесла, какой есть в городе» (19, с. 145].
16 Примерно в то же время (около 1135 г.) пизанская коммуна заклю-
чила и первое в истории европейской торговли официальное соглашение с
Египтом, где правил тогда фатимидский халиф аль-Хафиз [212, с. 224].
17 В частности, в государстве тунисских Хафсидов европейским предпри-
нимателям из разных стран разрешалось приобретать практически любые то-
вары, кроме свинца, монополия на закупки которого была предоставлена с
1251 г. венецианцам.
и 18 Внешняя политика арагонских монархов, исстари враждовавших с Ан-
жуйским домом, во многом определялась интересами Совета ста, управлявше-
го крупнейшим городом королевства — Барселоной с ее старинными купече-
скими династиями, чьи представители не только вели широкую предприни-
мательскую деятельность, но зачастую и постоянно проживали в Северной
Африке [348, с. 129, 268]. Набиравшие мощь финансовые компании Барселоны
(в том числе семейный клан де Вич, богачи Рикардо) производили оптовую
закупку пшеницы на заморских рынках, в трудные годы снабжая хлебом со-
седние и иностранные города Европы. В конце XIII в. Арагонское государ-
18*
275
ство было близко к тому, чтобы выдвинуться в ранг первой морской держа-
вы в зоне между Сицилией и Гибралтаром. Наследники Хайме Завоевателя
(1213—1276), которому Арагон был обязан возвышением на Пиренейском п-ове
активизировали свою политику в Магрибе, составлявшую часть более широких
завоевательных проектов, направленных также против Италии.
19 Не прекращавшееся до 1354 г. плавание марсельских судов в Магриб
нередко было связано с тем, что французские капитаны выполняли рейсы по
контрактам с фирмой Аччайоли, имевшей повсюду своих агентов, занимав-
шихся вопросами фрахта.
20 В конце XV в. наметился, однако, новый этап в развитии отношений
между Северной Африкой и Францией. С гибелью главного соперника Людо-
вика XI, бургундского герцога Карла Смелого, и с присоединением Прован-
са, перешедшего под власть короля после смерти его дяди, последнего пред-
ставителя разветвленного Анжуйского дома (1481 г.), в основном завершился
процесс экономической и политической централизации, подготовивший созда-
ние французского национального государства. Характерно, что, едва решив
задачу объединения страны, Людовик XI послал два однотипных письма —
тунисскому правителю Абу Амру Осману и его сыну Абдаллаху Мухаммеду
аль-Месауду, эмиру Бона (1482 г.). Король выразил надежду, что между
Францией и мусульманскими государствами будут сохранены отношения, ус-
тановленные ранее Провансом, а французским купцам, прибывающим в Маг-
риб, будет по-прежнему оказываться протекция [51, с. 103].
21 Поскольку корабли, которые были одновременно и торговыми и воен-
ными, находились тогда по большей части в собственности частных лиц и
городов, Барселона, входившая в состав Арагонского королевства, могла рас-
поряжаться своим флотом независимо от короля и оказывать помощь другой,
воюющей стороне.
22 Эта сумма, встречающаяся в ряде источников, вызывает у исследова-
телей определенное сомнение. Однако достоверно известно, что де Лориа, за-
хватив остров, объявил всех его жителей пленниками и каждого заставил
внести личный выкуп. Впоследствии «король» острова перешел под покрови-
тельство папы римского (1295 г.) и, как показывают архивные документы,
выплачивал Ватикану 50 унций золота в год в качестве (символической?)
доли от дани, получаемой с Джербы [348, с. 266]. Адмирал присоединил к
своим владениям и о-ва Керкенна, у побережья Туниса. Наследники де Ло-
риа управляли Джербой до 1309 г.; затем остров оказывался то под властью-
папы, то в руках Хафсидов, пока его жители не основали вновь самостоя-
тельную республику (1488 г.).
23 В отличие от Арагонского государства, в состав которого входила Ката-
лония, обладавшая самым «старым» испанским флотом, Кастилия сравнитель-
но поздно выдвинулась в ранг морских держав. Только в 20-х годах XII в.
по инициативе епископа Компостельского были построены в Ирии судовер-
фи, которыми ведал генуэзский мастер Огерий. И лишь в первой половине
XIII в. Фернандо III создал королевскую флотилию [99, с. 197].
24 Испанские муниципальные учреждения, во всяком случае на первой,
стадии своего развития, в известной степени копировали существовавшие в му-
сульманских городах [99, с. 187, 215].
25 Сама Реконкиста, будучи вариантом общеевропейских крестьянских.
миграций, но начавшихся при более низком, чем за Пиренеями, демографиче-
ском потенциале, сопровождалась, особенно на завершающем этапе, запусте-
нием земель: на юге поселенцы были не в состоянии быстро перенять тради-
ции поликультурного хозяйства аль-Андалуса, а на севере старопахотные зем-
ли забрасывались и отводились под перегонное овцеводство, контролируемое-
союзом сеньоров-скотовладельцев, всесильной Местой [119а, с. 157].
26 Сонгайская держава, являвшаяся ведущей политической и военной си-
лой в Западном Судане конца XV и XVI в., имела конницу численностью Д°
20 тыс. человек, и лошадей для нее можно было получить только с севера,,
так как на месте их не разводили [171, с. 90, 134].
27 Обращает на себя внимание, что португальцы повели массированное
наступление на Марокко в тот момент, когда ими был уже освоен морской,
путь к Золотому берегу; за этим, видимо, крылась острая заинтересованность.
276
в товарах, которые обычно поступали в Судан караванными дорогами при
посредничестве мусульманских купцов.
Захваченный португальцами город Сафи с прилегающей к нему равниной
Дуккала фактически превратился в феодальное княжество, где иноземцы, дей-
ствуя с помощью перешедших на их сторону местных племенных вождей или
представителей городской верхушки, пытались наладить регулярный сбор на-
логов. Кроме того, все крепости использовались как опорные пункты для на-
бегов на соседние территории. Об этом достаточно красноречиво говорят и
португальские хроники XVI в. Одна из них рассказывает о том, как капитан
города Агадир дон Франсиско де Кастро с помощью каида Бен Малика напал
на селение Азро: «Они направились под покровом ночи, чтобы наутро быть
близ Азро. Спрятавшись у реки, дождались восхода солнца, когда стада вы-
гоняют на пастбище. На полном скаку они ворвались в открытые ворота го-
родка, развязали в нем бой, предав смерти многих жителей... Одержав победу,
захватили множество мавров мужского и женского пола, скот и всяческие
товары — ковры, бурнусы, покрывала и прочую одежду, оружие, конские
сбруи, зерно, финики и множество других продуктов, которые находились в
поклаже уже навьюченных верблюдов... Дон Франсиско де Кастро так разбо-
гател, что, когда вернулся в Португалию, говорят, привез сундук, полный зо-
лота; его он добыл во время своих набегов, после чего близ Агадира на рас-
стоянии шести миль окрест не осталось ни городков, ни деревень, ни какого-
либо обитаемого места...» (цит. по [297, с. 178]).
Картину разорения южных приатлантических районов дает и аль-Ваззан,
Например, описывая равнину возле Марракеша, которую он сравнивает по
плодородию почв и обилию проточных вод с Ломбардией, автор говорит о
том, что жители местных городов могут обрабатывать лишь малую толику
земель непосредственно близ городских стен, страшась нападений португаль-
цев или кочевников-арабов. И тем и другим приходилось выплачивать подати,
поэтому население многих городов и замков разбежалось, ушло в горы, а с
равнины Дуккала частично было переселено султаном Феса в северные райо-
ны Марокко [19, с. 72—103]. Полностью были разорены португальцами, а за-
тем и исчезли с лица земли многочисленные городки горной области Хаха,
около долины Сус, где в начале XVI в., во времена, когда путешествовал аль-
Ваззан, было несколько десятков замков, управлявшихся выборными совета-
ми. Население городов области Хаха занималось земледелием, кузнечным де-
лом, изготовлением сельскохозяйственных орудий и другой ремесленной про-
дукции, поступавшей на локальные рынки. В ряде городов-республик чекани-
лась собственная монета. По сведениям европейских путешественников XVIII—
XIX вв., в горных районах Антиатласа уже практически не встречались по-
селения городского типа (см., например, [50; 451]).
28 Ибн Халдун родился в 1332 г. в Тунисе, образование получил в уни-
верситете при мечети Аз-Зейтуна. Служил у султана Феса, затем при дворе
эмира Гранады, в 1365 г. стал главой административного аппарата в эмирате
Бужи. В течение следующих десяти лет принимал участие в междоусобных
войнах. В 1375 г., когда эмир Тлемсена из династии Абдельвадидов направил
его к вождям племенного союза дававида с некоей политической миссией, Ибн
Халдун с дороги послал ему письмо, в котором сообщал о своем отказе вы-
полнить это поручение. В автобиографии он впоследствии писал: «Я обосно-
вался вместе со своей семьей в замке... который дававида получили от султана
в икта. Там я провел четыре года и начал составление своего труда: завер-
шил „Мукаддиму“, труд необычный по своему плану... Во время длитель-
ного пребывания в замке я совершенно оставил дела Магриба и дела Тлемсе-
на, для того чтобы полностью отдаться своему труду» (цит. по (110, с. 312]).
По возвращении в Тунис Ибн Халдун начал преподавать в Аз-Зейтуна. По-
следний известный нам эпизод из его жизни — встреча с Тамерланом, в плен
к которому Ибн Халдун попал, находясь при египетских войсках во время
битвы при Дамаске. Тамерлан, судя по всему, хотел привлечь ученого к себе
на службу, но затем отпустил в Каир.
29 Еще акад. И. Ю. Крачковский отмечал, что вопросы влияния климата
и географической среды на нравы людей и формы хозяйственной деятельности
до Ибн Халдуна никогда не подвергались систематическому рассмотрению «и
277
в этом смысле он явился, несомненно, новатором; аналогичные мысли оыли
развиты в Европе только несколькими веками позже со времен Монтескье»
[170, с. 437]. Однако до выхода в свет работы С. М. Бациевой советские во-
стоковеды несколько недооценивали магрибинского ученого, сводя его теорию
к географическому детерминизму, что нашло, например, отражение в статье об
Ибн Халдуне во втором издании БСЭ.
30 Правда, Ибн Баттута по дороге из ставки ордынского хана в Хорезме
прожил около месяца в Константинополе, где очутился, примкнув к каравану
гречанки, одной из жен Узбек-хана, направлявшейся к родным. Описание
Константинополя — одно из самых запутанных мест его географического со-
чинения, свидетельствующее о том, что автор почти не имел представления
об истории и событиях в землях «неверных» (см. [37; 222, с. 177—178]).
31 В Марокко, например, еще в XIX в. города по старой традиции дели-
ли на три категории: махзания, хадрия и бадавия. К первой относились сул-
танские столицы — Фес, Марракеш, Мекнес, Рабат. Ко второй — тот же Фес,
Тетуан, Сале. К третьей — многие провинциальные города, а также Марракеш,
который попадал одновременно в две категории.
32 Слово умран имеет значения: культура, население, осваивать, застраи-
вать, заселять. В одних случаях Ибн Халдун употребляет его в смысле «об-
щество», «социальная жизнь», в других — как «народонаселение», ф. Роузен-
тал и некоторые другие арабисты стремились закрепить за термином «умран»
один эквивалент — либо «культура», либо «цивилизация»; отсюда возникло
много «темных мест» в переложении «Мукаддимы» на европейские языки
(см. [44]).
33 Такого же мнения придерживаются и другие востоковеды, в частности
синологи. Например, Л. С. Васильев пишет, что в Китае, где сложилось не-
зыблемое представление о нравственном долге как служении правителю, пер-
сонифицирующему государство, догматический характер знания, господство
строго фиксированных истин обусловили большое влияние консерватизма [162,
с. 61]. Культ традиции, освященной авторитетом предков, стоял на страже
существующего порядка, а квинтэссенцией политической мысли стала форму-
ла-рекомендация «сильное государство — слабый народ». В свою очередь, из-
вестный советский китаист 3. Г. Лапина, посвятившая свою монографию ана-
лизу трактата Ли Гоу (XI в.) «План обогащения государства, план усиления
армии, план успокоения народа», отмечает, что в центре экономических идей
представителей ученого сословия находился постулат о необходимости госу-
дарственного регулирования хозяйства и ограничения частной экономической
деятельности в любой сфере [174, с. 73]. Критика существующей политики, в
том числе советы соблюдать меру в налогообложении, велась с позиций поис-
ка наилучших средств обогащения казны. Наконец, опиравшаяся на конфуци-
анскую традицию историография (см., например, «Троецарствие» Ло Гуань-
чжуна, XIV в.) исходила из представления о предначертанности всех собы-
тий и об истории как непрерывном движении от объединения к раздроблен-
ности и затем снова к объединению и восстановлению прочности древнего
здания Поднебесной.
34 Интересен также вопрос об отношении представителей классической
арабской культуры к проблеме оригинальности, новаций (бид’а) и индивиду-
ально-творческого начала. Обращаясь к творчеству кайруанского филолога
Ибн Рашика (1000—1070), одного из основоположников средневековой араб-
ской поэтики, А. Б. Куделин приходит к выводу, что теоретическое мышление
арабов VIII—XI вв. обладало достаточной гибкостью и отчетливым сознанием
исторической изменяемости [172, с. 43]. Ибн Рашик, который, кстати, был
хорошо известен Ибн Халдуну и высоко им ценим, жил в эпоху блестящего
культурного расцвета Ифрикийи, когда при дворе Зиридов было собрано це-
лое созвездие выдающихся поэтов и ученых. Как пишет А. Б. Куделин, Ибн
Рашик сформулировал положение о зависимости литературного процесса от
среды обитания: проводя сравнение между «древними» и «новыми» авторами
(соответственно между бедуинскими поэтами эпохи джахилпии н городскими),
он объяснял различия между теми и другими изменением образа жизни, а само
противопоставление старого новому считал лишенным смысла. Развитие араб-
ской поэзии от джахилийи до своего времени Ибн Рашик представлял как
278
процесс восхождения, поэтапного строительства на заложенном древними фун-
даменте [172, с. 38].
35 Ибн Туфейль (ум. в 1185 г.) — медик у правителей Сеуты и Танжера,
а затем в Кордове при дворе халифа Иакуба аль-Мансура. Автор рассказа-
аллегории о том, как Хай (Живой), человек, спонтанно возникший на пу-
стынном острове из компонентов неживой природы, самостоятельно осваивал
земледелие, скотоводство и приобрел в процессе трудовой деятельности раз-
витое мышление. Повесть «Живой сын Бодрствующего» — единственное со-
хранившееся произведение этого философа, современника и друга Аверроэса
(см. [17]).
36 Обращает также на себя внимание почти текстуальное совпадение вы-
сказываний Ибн Халдуна о государстве и ряда положений, содержащихся в
трактатах и посланиях к правителям итальянских гуманистов второй половины
XIV начала XV в. (Салютати, Фруловизи, Верджерио и др.); многие из
них, кстати, склонялись к поддержке единоличной формы правления (см. [204,
с. 244]). При этом Верджерио, опасаясь перерождения монархии в тиранию,
связывал такую возможность с нравственными причинами — роскошью, в ко-
торой воспитываются наследники, порочным влиянием дурных советников, от-
сутствием тех, кто осмелился бы «увещевать и говорить истину» [204, с. 242].
37 В данном случае мы упомянули Хасана аль-Ваззана не случайно. Ко-
нечно, у автора «Описания Африки» не найти той глубины аналитической
мысли, что свойственна Ибн Халдуну, тем более сложных экономических по-
нятий. Однако обоих магрибинцев, чьи жизни разделены столетием, связует
общее восприятие внешнего мира и особенно сходство представлений о горо-
де, вместилище «совершенной цивилизации», которая на глазах аль-Ваззана
убывает, сжимаясь, как шагреневая кожа, под натиском «арабов» и новой,
надвинувшейся с Пиренеев враждебной силы, под грохот испанских и порту-
гальских пушек, сносящих стены «знатных» городов. В столь разнородных
по стилю и жанру памятниках, каковыми являются философский трактат
Ибн Халдуна с его синтезным, многоплановым подходом к объекту исследо-
вания — человеку как социальному, если угодно, политическому (в аристоте-
левском смысле) существу — и мемуарно-географическое сочинение очутив-
шегося в Риме образованного фесца, обнаруживаются неожиданные парал-
лели. Можно было бы остановиться и на рационализме мышления аль-Ваз-
зана, ядовито насмешливого, когда он описывает суеверия толпы или деятель-
ность обосновавшихся в Фесе суфийских братств, и на общем для кровно
связанных со старинной городской культурой «интеллигентов» отношении к
кочевникам, несущим дикость и отсталость, на совпадающем у аль-Ваззана и
Ибн Халдуна содержании понятия «настоящий город». Но важно подчеркнуть
другое — общий угол зрения, под которым оба автора видят политическую си-
туацию в Магрибе.
Хотя аль-Ваззан сознательно нейтрален в описании магрибинских прави-
телей, между дворами которых он курсировал в качестве посланника ватта-
сидского султана (накануне столкновения с итальянскими пиратами на
Джербе), весьма настойчиво звучит в его строках осуждение несправедливо-
стей (ingiustizia), особенно когда речь идет о налогах, приводящих в жалкое
состояние земледельцев и горожан.
Разъясняя своему европейскому читателю, что «закон Мухаммеда не по-
зволяет светским синьорам собирать никаких налогов, кроме установленного
им ценза», т. е. десятины, автор говорит: «Однако, с тех пор как не стало
халифов (речь идет о мекканских халифах VII в.— М. В.), о чем было сказано,
синьоры начали править, как тираны. Им недостаточно того, что они узурпи-
ровали все эти доходы и тратят их по своему желанию; они добавили новые
налоги, так что во всей Африке (здесь Магриб. Af. В.) найдется
крестьян, которые смогли бы скопить сумму, достаточную на одежду и н
жизнь. Понятно, что ни один ученый и честный человек не хочет ни
Щения со светскими синьорами, ни разделять с ними одну и ту же р у
и еще меньше принять их дар или подарок, считая, что добро этих Р
хуже краденого» [19, с. 172]. Описывая же любимый Фес, где онвырос: и
получил образование, солидных и знатных людей города, к среде к Р
надлежала и семья аль-Ваззана, перебравшаяся из Гранады, автор переходит
279
затем к рассказу о Новом Фесе — дворцовом городе, резиденции султана.
И заканчивается сообщение о дворцах, постройках, лавках ремесленников
словами: «Мне остается сказать, что в этом городе живет мало знатных лю-
дей, если не считать родни синьоров и некоторых придворных. Остальные —
простые люди, занимающие низкие должности, так как особы уважаемые и
достойные пренебрегают должностями при дворе и даже не соглашаются от-
давать своих дочерей замуж за лиц из дома короля» [19, с. 169].
В ряде случаев аль-Ваззан выходит в своих оценках за рамки описы-
ваемого им региона. Он говорит, например: «Среди всех синьоров Африки
не найдется ни одного, который становился бы королем или государем бла-
годаря избранию народа либо провозглашался какой-нибудь провинцией или
городом. По закону Мухаммеда нет ни одного светского синьора, за исклю-
чением халифа, которого можно было бы назвать законным. Но позднее,
когда власть халифов ослабла, все вожди племен, которые жили в пусты-
нях, стали подступать к населенным странам. Вопреки закону Мухаммеда
я халифам различные синьоры с помощью оружия устанавливали свою
власть... тюрки, курды, татары... народ ламтуна... проповедники [Альмохады]
и затем семья Марин. Правда, племя ламтуна пришло на помощь западным
народам, чтобы освободить их от рук еретиков. И в этом синьоры стояли
на стороне народа. Однако затем оказалось, что они начали править, как
тираны» [19, с. 169].
Обращает на себя внимание, что всех властителей, кроме давних «пра-
ведных» халифов, аль-Ваззан называет узурпаторами, отождествляя их с
итальянскими тиранами. Он перечисляет также множество «республик», су
ществовавших в его время в городах Магриба, не противопоставляя, впрочем,
этот тип правления монархической власти, а считая его как бы естественной,
традиционной формой организации городских общин.
38 Рассматривая вопрос об особенностях развития феодальных отноше-
ний в Закавказье, А. П. Новосельцев отмечает, что в IX—XI вв. города были
многочисленны и густонаселенны. «И примечательным представляется не
только их возросшая экономическая роль, но и определенные элементы го-
родского самоуправления, неизвестные здесь впоследствии» [193, с. 107].
Глава IV
1 В 1502 г. мусульманам Гранады было предложено либо покинуть Пи-
ренейский п-ов, либо перейти в христианство. Мусульман в Испании не ос-
талось, так как все они стали морисками, за исключением тех, кто предпо-
чел изгнание. Преследования и притеснения морисков вызвали их восстание
в 1568—1570 гг. После его подавления 103 тыс. человек было изгнано. Тем не
менее в стране морисков оставалось еще много; они составляли 20% жителей
Арагона и 33% —Валенсии [102, с. 57].
В 1609—1613 гг. в Испании была издана серия эдиктов об окончатель-
ном изгнании морисков. Как пишет С. Г. Лозинский, «точно определить чис-
ло изгнанных морисков, за неимением полного статистического материала,
весьма трудно: приходится ограничиваться приведением самых разнообразных
данных» [175, с. 189]. Современник той эпохи, каноник Фернандес Наварете,
говорил, что «главнейшей причиной уменьшения населения Испании были ча-
стые и многочисленные изгнания мавров и евреев, врагов нашей святой като-
лической веры, так как первые были изгнаны в количестве трех миллионов,
а вторые — двух» (цит. по [175, с. 189]). Другой современник считал, что при
Филиппе III было изгнано 900 тыс. человек. Наиболее достоверны сведения
о количестве изгнанных морисков, по словам С. Г. Лозинского, дает Данви-
ла-и-Кольядо; по его вычислению, основывающемуся на документальных дан-
ных, ушло: из Валенсии — свыше 150 тыс., из Андалусии — 80 тыс., из Касти-
лии, Ла-Манчи и Эстремадуры — 64 тыс., из Арагона — 4 тыс., из Катало-
нии — 50 тыс. ... всего 467 500.
С. Г. Лозинский приводит также мнение ряда авторов XVIII—XIX вв.
Так, Конрад Геблер пишет: «1609 год положил конец испанской промышлен-
ности; лишь в тех местах, где селились иностранные рабочие, надеявшиеся
на высокую заработную плату, продолжали работать отдельные фабрики; но
280
так как иностранцы недолго оставались в Испании, то фактически благосо-
стояние ее было вконец подорвано». А испанский исследователь П. Р. Кам-
поманес отмечал: «Начало падения нашей промышленности должно быть от-
несено к моменту изгнания морисков; хотя наши политики приписывают про-
исхождение бедствий начала XVII века другим причинам, которых, впрочем,
целиком отрицать также нельзя, ничто, однако, не нанесло такого удара на-
шей стране, как изгнание морисков» (цит. по [175, с. 189]).
Не менее пагубной оказалась эмиграция морисков и для сельского хозяй-
ства на Пиренейском п-ове. Согласно королевскому распоряжению, обнародо-
ванному осенью 1608 г., дворянству передавалась вся недвижимость морисков,
при этом предполагалось, что из каждой сотни изгнанников останется по
шесть человек, которые должны были научить христиан пользоваться ору-
диями производства, в том числе машинами для выжимания сахарного трост-
ника, и поддерживать каналы, орошавшие рисовые поля. Поначалу мориски
предлагали дворянам большие деньги за включение их в 6%-ную квоту, но
обострение обстановки и особенно разгул инквизиции заставили всех бежать,
и дворяне местами полностью лишались рабочих и арендаторов [175, с. 185].
2 В изложении аль-Ваззана, история возвышения Саадидов началась с
борьбы за крепость Гартгессем. Он пишет: «Город Гартгессем — крепость у
подножия Атласских гор, рядом с местом, где р. Сус впадает в море. Его
прекраснейшие земли вот уже 20 лет захвачены португальцами. Из-за этого
жители Хаха и Суса договорились между собой отвоевать эту крепость; со-
брали много добровольцев, капитан-генералом сделали благородного челове-
ка из дома Мухаммеда. Шериф много дней осаждал крепость Гартгессем;
те, что не были убиты, разошлись по домам, а кое-кто остался с шерифом,
чтобы продолжать войну. Население Суса ограничилось тем, что дало 500 всад-
ников. «Шериф же, получив большую сумму денег, предназначенную для
выдачи жалованья, и хорошо ознакомившись со страной, восстал и сделался
тираном... Когда я покидал двор шерифа, у него было 3 тысячи всадников,
бесконечное число пеших воинов и деньги...» [19, с. 71].
3 Об этом свидетельствует, в частности, такой эпизод: в 1533 г. Фран-
циск I направил с неким полковником Питоном к фесскому султану письмо,
в котором просил его предоставить французам право свободно заходить в
порты его государства и обеспечить защиту от пиратов. Договоренность с
Фесом не дала практических результатов: Франциск I обратился к терявшей
власть династии Ваттасидов.
4 Обширные материалы, отражающие развитие торгово-колониальной
экспансии европейских держав в Марокко, в том числе установление ими свя-
зей с независимыми городскими республиками и локальными феодальными вла-
детелями, можно найти в сборниках европейских источников по истории Ма-
рокко, издание которых было начато еще в XIX в. французским ученым
А. де Кастри. В них можно обнаружить ряд любопытных документов (вклю-
чая консульскую переписку, частные письма и записи в бортовых журналах),
иллюстрирующих торговое соперничество между представителями различных
европейских стран на местных рынках. Сошлемся на весьма характерную за-
пись из дневника голландца Рейтера, владельца судна «Саламандра», регу-
лярно посещавшего Сус и порт Агадир, находившийся в руках марабута Си-
ди Али, по прозвищу Бу Хассун. «В воскресенье 28 февраля 1644 г., гласит
запись,— мы достигли гавани Агадира. Наутро я сошел на землю с Дание-
лем, евреем из Лиона, захватив с собой образцы наших товаров. Сначала мы
направились в касбу и посетили каида, то есть губернатора, который посо-
ветовал обратиться к их святому старцу, что мы и решили сделать... 4 марта'
1644 г., около 8 часов утра, нас отвели к святому по имени Сиди Али, нахо-
дившемуся в окружении своего совета. Мне удалось договориться о прода-
же крупной партии товаров: одну треть по стоимости 91 тыс. дирхемов в
обмен на золото, две трети — в обмен на воск и козьи шкуры. 5 марта меня
вновь пригласили к святому, для того чтобы произвести оценку остальной ча-
сти груза, что полагалось сделать ему лично. Мы во всем пришли к согла-
сию, кроме того, что касалось имбиря и хлопка. В воскресенье, 6-го, я за-
ключил сделки на все наши оставшиеся товары. 10 марта я был в касбе^
11-го на рейде Агадира появился англичанин из Сан-Кристофа с грузом таба-
281
ка и хлопка. Сегодня я послал святому три куска сукна, два тюка руанской
пряжи, восемь кусков голландского полотна и еще пять кусков тонкого по-
лотна... 25 и 26 марта мы выгрузили 200 кинталей железа... 29-го мы приня-
ли 6 тыс. фунтов воска; 7 апреля отгрузили товаров на 6 тыс. дукатов.
14-го продали Кастро, еврею, все, что у нас оставалось: железо, мышьяк, пе-
рец, имбирь и малагу. Между 15-м и 29-м мы получили от Кастро 7 тыс.
шкур. 14 мая получили партию страусовых перьев и воска, отгрузили 6343 фун-
та табака маврам. Среда, 10 мая 1644 г. Мы приняли партию золота и кож.
11 мая — золото и амбру. 12 мая — еще партию золота...» Запись в судо-
вом журнале Рейтера от 1 января 1645 г. фиксирует продажу Сиди Али ору-
жия: голландец договорился о том, что ружья наполовину будут оплачены
деньгами, наполовину — чистым золотом и воском (цит. по [297, с. 356].
5 Излагая историю начатой беем Мухаммедом Хаммудой после прихода
к власти борьбы против арабов (под которыми подразумеваются кочевники),
Ибн Абу-ль-Касим ар-Руайни аль-Кайравани, по прозвищу Ибн Аби Динар,
пишет: «И в те дни... арабы чинили зло в большинстве мест. Особо в этом
отличались славившиеся мерзостью и проклятым происхождением ауляд сайд.
Да не сделает их счастливыми Аллах, ибо в их обычае (сеять] порчу в стра-
не. Они уничтожали посевы и убивали скот. А Аллах не любит порчу! Дело
в том, что они были рассеяны в течение многих лет... [потом] подняли бунт
и упорствовали в своем кощунственном неповиновении. Вовлечены они были
на путь вреда, а их мерзкие души остались склонными к нападению и все-
лению страха. Покойный Мурад-паша (Мурад I.— М. В.) боролся с ними и
стремился разъединить их, но смерть настигла его раньше, [чем успел совер-
шить желаемое]. Они же бежали в Эль-Хамму, засели в ней, и она почти
семь лет потворствовала их лицемерию. В ней они укрепились, здесь нашли
убежище. И арабы Ифрикийи (здесь: северных районов Туниса.— М. В.) де-
лали то же самое, хотя от них меньше было вреда; ауляд шенуф овладели
областью Кеф, но с божьей помощью этот эмир (Мухаммед Хаммуда.—
М. В.) положил конец их замыслам, уничтожил всех до последнего — бога-
того и бедного. В 1041 г. [1631/32] он вышел на зимнюю махаллу и помог
Кайруану, который едва не попал во власть преступных ауляд сайд. Он ук-
репил [город], поставил главой над ним своего мамлюка Али аль-Ханаши, и
расположились там его конники.
[Потом] вошел он в Джерид, собрал подати, проявил заботу об управ-
лении и осуществил эти дела с присущим ему величием...
Обратил бей свое внимание на Эль-Хамму и вышел на нее в 1044 г.
Собрав силы со всей страны, он направил войска по суше, а подкрепления
по морю... Он направил на нее пушки и другие орудия, устроил насыпи, при-
казал срубить пальмовые деревья, и много их было вырублено. Окружил (го-
род] со всех сторон. Упорной была осада. От него (ауляд сайд] и укрепив-
шимся вместе с ними было направлено предостережение и обещание пощады.
Но ничего он не получил в ответ. Тогда он поклялся, что не отступит...
А эта Эль-Хамма была очень сильно укреплена, и народ там обладал
большим опытом в боевых действиях и упорством. Она находилась в укреп-
ленном месте, окружена пальмами, со всех сторон ее опоясывал ров... Но судь-
ба распоряжается не так, как думают люди, и, что решил Аллах, так тому
и быть. И продлилась осада. Битва между ними не утихала ни днем ни
ночью. И с каждым днем силы их (ауляд сайд и союзников.— М. В.) прибы-
вали, а они, прельщенные шайтаном, все более упорствовали. Но эмир при-
водил новых людей, не жалел денег, до тех пор пока не проявил Аллах к
нему благосклонность, и он взял город. И пала она [Эль-Хамма] перед ним...
мужчины были убиты, женщины пленены, имущество разграблено, дети про-
даны в неволю. Покраснели скалы окрест, словно сердолик, от крови ее жи-
телей. Дома были разрушены, жители были из них выгнаны. И было это
известным событием, воспоминание о котором сохранилось в памяти людей.
Когда [бей] совершил то, что желал, то помиловал бежавших [из горо-
да] и повелел им селиться за его пределами. И, поразив его жителей вначале
мечом мести, затем поразил их мечом прощения. Согласились они платить
харадж и покорились ему, и направил он их по верному пути. Завоевание
это свершилось в конце месяца зу-аль-хаджжа 1045 г.
282
И когда об этой победе услышали соседи непокорные [Эль-Хаммы], то й
нему прибыли их посланцы, просящие о милости. А его имя прогремело по
всей стране, узнали о нем в городах и весях. Его престиж в глазах людей
лицемерных вырос, а вести о его победе, как голуби, полетели во все концы.
Потому что она |[Эль-Хамма] около семи лет провела в непослушании, при-
влекая на свою сторону других, до тех пор пока он не взял ее. Ее люди бы-
ли известными храбрецами, а горы и долины оберегали [город] в течение
этого срока. Но когда он взял его, то и горы содрогнулись.
Одержав эту победу, он вернулся к себе, в свою высокую резиденцию,
а в сердцах подданных воцарился трепет, и узнали они, что его звезда под-
нимается вверх, а звезда его врагов опускается вниз, что он удачлив й
счастлив. Тогда он выступил против ауляд шануф и обрушился на них вой-
ной, изгнал их из мест, где они укрепились, убил лучших мужчин, прогнал
оставшихся, сорвал их замыслы... И не прекращал он преследовать потерпев-
ших поражение до тех пор, пока не уничтожил всех их, не оставив никого в
живых. А те, кто смог спастись, тесной для них стала земля, и просили они
у него милости. А ведь для того как он пришел к власти, они побеждали
Кеф и его население. Они были людьми раздора среди воинов, об этом мы
уже упоминали. Никто из предшествовавших ему беев не мог разрушить их
гнезда. А по воле Аллаха этот эмир свершил то, что было не под силу его
предшественникам. Аллах удалил с его пути трудности и одарил его своей
милостью. Он отобрал у ауляд шануф все то, чем они владели, изгнал их из
домов и селений, обратив в страх оставшихся. Не осталось от них никакого
следа, а они ведь имели в своем краю, среди арабов Ифрикийи, влияние.
В области Кеф они властвовали немало лет, собирая подати с населения,
пока не вошли к [бею] в подчинение, а он унизил их. И поэтому покори-
лись ему все арабы-кочевники. Пришла к ним беда, и были они ввергнуты
в бесчестье.
А затем он обратил свои взоры на ауляд таис, вождем которых был сам
сатана, научивший их хитрости и сделавший их своими приверженцами.
Но Аллах развеял их замыслы, обрушил на них многие удары и привел их
к крайнему пределу. Аллах лишил их своей милости, отнял надежду на веч-
ную жизнь и обрушил на них одну горечь за другой. Эмир же настиг их в
месте Кура, заставив испытать унижение и ужас. И отнял у них право со-
бирать подати с ватанов и сделал их малыми людьми. Заставил платить себе
дирхемы и динары. А они стали бояться признавать свое саидийское проис-
хождение; и если кто-либо из них слышал обращенный к нему вопрос, како-
ва твоя нисба (родословная.— М. В.), то он отвечал: нисбы я иудейской,
И после того как были вместе, они рассеялись [в разные стороны]. И отказа-
лись платить харадж, став недосягаемыми. Разбрелись они на запад и на во-
сток. И свершилось дело. „Да погибнет народ неправедный." (Коран, сура
«Худ».— М. В.). И даровал Аллах спокойствие стране и своим рабам, с по-
мощью этого эмира покончил с людьми греха и растления...
Из деяний достопамятного паши было то, что он заставил арабов под-
чиниться себе. Раньше они считали себя благороднейшими из арабов, а он
установил над ними свою власть и ввел их в разряд платящих ему подать,
И пусть длятся известия [об этих деяниях], не прерываясь никогда.
Из его славных завоеваний и знаменитых дел — взятие Джебель-Матмата
(горный район на юге Туниса.— М. В.), которая все еще продолжала упорст-
вовать в своем лицемерии. Он совершил в 1047 г. поход на [Матмату] и раз-
вернул против нее войну, окружил ее, взял в тиски со всех сторон ее жите-
лей. Они сдались ему, обещая уплачивать подушную подать (букв, харадж
с головы.— М. В.), довольствуясь тем, что он гарантировал безопасность и
пощаду им и их семьям. А ранее они считали себя людьми войны и упорст-
ва, скрываясь на своей горе, которая выше других гор. Ее население бер-
беры из потомства Джалута (Голиафа.— М. В.)...
Среди его известных деяний — горести, насланные им на людей Амдуна,
Он сделал с ними то же, что и с другими, обрек их на запустение. Ранее они
жили укрепленными на своей горе, и трудно было их достигнуть... А [Му-
хаммед Хаммуда] обрушился на них и поверг к своим стопам. Он утеснил их
и заставил сдаться, поправ их гору своими ногами... Их жен и детей он пле-
283
нил, а с [горцами] воевал и [многих] уничтожил... Оставшихся же он поми-
ловал, но лишь тогда, когда среди них и друг стал страшиться друга. За-
ставил он их, как и их братьев, платить подать и следовать по его пути
В его дни души арабов-кочевников наполнились страхом, унизил он тех из
них, кто раньше был высок. И среди них ауляд аби-ль-лейл, которые были
всемогущими во времена Хафсидов. Унизил он их и заставил платить ему
подать скотом и звонкой монетой. Так же он поступил и с зуляд хамза и с
ауляд сула, а также с другими, не подчинявшимися ему. Всю жизнь он
преследовал их, пока не исчезли их следы, опустошил их дома. Это таифы
(группы, сообщества.— М. В.), которым Ибн Наджи фетвой запретил прода-
вать оружие. И аль-Барзали (тунисский улем XIV в.— М. В.) сказал про них:
„Арабы Ифрикийи — люди войньГ. А шейх аль-Лейхани (хафсидский
эмир XIV в.— М. В.) приводил их пример, говоря, что „источник войны —
все арабы Ифрикийи, ущерб от них велик, уважают они только силу“. А ска-
зать так мог только знающий человек. И вот во времена бея [Мухаммеда
Хаммуды] Аллах разгромил эти таифы. И путешественники могли свободно
везти свои товары туда, куда им угодно. Дороги и пути стали безопасны.
Бунты и насилия прекратились, а арабы Ифрикийи вернулись к праведной
вере. И взимались с них подати постоянно и когда наступал срок» [80, с. 231 —
235]. Хроника написана в конце XVII в.
6 Неразделенный мульк в отличие от общинной собственности был пред-
метом купли-продажи. По архивным документам, изученным Л. Валенси, вы-
рисовывается множество подобных случаев. Приведем один пример. Некий
Мустафа, переселившийся в Тунис из Сирии, покупает в 1764 г. два участка
земли в Сахеле, каждый из которых представляет собой восьмую часть раз-
ных неразделенных семейных владений. Далее он округляет свое состояние,
выходит в ранг зажиточных собственников. Но к 1850 г., когда Мустафы
уже нет в живых, оказывается 18 наследников, претендующих на какие-то
доли с имения, совладельцами которого они являются. Поскольку раздел не
имеет смысла, все дружно решают продать землю с посадками новому вла-
дельцу и получить причитающиеся каждому деньги [517, с. 332].
7 В последний раз Тлемсен захватил сын Исмаила Зейдан, наместничав-
ший в Тазе. Султан пытался развить успех и лично возглавил армию, кото-
рая дошла до долины Шелифа, но потерпела поражение (1701 г.).
8 Одной из важнейших причин упадка поливного земледелия, происхо-
дившего на протяжении длительного времени, но резко усилившегося в Ма-
рокко с середины XVIII в., специалисты считают обмеление рек, берущих нача-
ло в Высоком и Среднем Атласе, связанное с гибелью горных лесов, терпев-
ших ущерб от выпаса скота. Особый вред наносили козы, поедавшие зелень
кустарников и молодые побеги [297, с. 269]. Усиление кочевого уклона хо-
зяйства в горных массивах привело к возникновению в XVIII в. кризисной
ситуации: именно в этот период в Антиатласе исчезли крупные массивы ар-
ганова леса (железное дерево), дававшего ценное растительное масло.
Население долины Сус и прилегающих к ней районов лишилось важного
продукта питания, а главное — воды. По всей области, населенной с древ-
нейших времен берберами масмуда, высыхали колодцы, перестали биться
ключи, резко снизился уровень воды в вади Сус. В результате, как отмечают
марокканские ученые, была подорвана вся структура традиционного хозяй-
ства юга страны, который в средние века, видимо, являлся самой богатой
провинцией Дальнего Магриба, не случайно игравшей столь важную роль в
его политической истории.
® Продолжительные засухи последней четверти XVIII в., вызвавшие на
больших площадях гибель горных лесов, побуждают скотоводов Рифа —дже-
бала, санхаджа, рхомара — занять полосу равнин от Танжера до нижнего
течения Мулуи. Племена Среднего Атласа перемещаются на Центральное
плато, оттеснив к самому побережью, в район Сале, племя заир. С юга на
север,* на Марракешский Хауз, отходит часть племен Высокого Атласа —
мтугга, месфия; кочевники айт-атта завоевывают Тафилалет {297, с. 259—262].
10 С городов Сахеля взимали в течение длительного времени (около
200 лет) фиксированный налог, определенный по количеству олив, учтенных
на территории города в начале XVII в.: в размере 1—2 насри за один ствол
284
оливы (насри — мелкая серебряная монета). В Мсакене платили 3 пиастра со
100 деревьев.
Земля в Сахеле являлась объектом частной собственности и свободной
купли-продажи. Хотя за каждой бальда или городом, если речь идет, на-
пример, о Монастире, была закреплена определенная территория, община не
ограничивала купчие сделки, и участки одного владельца нередко были раз-
бросаны по всей территории Сахеля. Часть земли принадлежала кайруанцам,
богатым кочевникам или членам царствующей фамилии. Однако, по данным
Л. Валенси, изучавшей архивы, в середине XIX в. типичными для Сахеля были
средние хозяйства. Исключение составляет Мсакен, где из 240 тыс. оливковых
деревьев 165 тыс. принадлежали 500 собственникам, составлявшим чуть боль-
ше Vs общего числа землевладельцев. Самая крупная плантация, где росло
2,6 тыс. деревьев, принадлежала здесь принцессе Айше [517, с. 189]. В Сахеле
встречались и хабусы, часть из которых принадлежала городам, а доходы
.шли на ремонт улиц. Наконец, горожане в ряде случаев имели общее поле;
например, у Монастира (около 8 тыс. жителей) было общее имение — хеншир
аль-Меслан (3,5 тыс. га), где каждый мог засевать участок в зависимости
от своих потребностей [483, с. 483].
Как известно из документов, относящихся к Джериду, внутри общины
раскладка налога производилась в зависимости от размера собственности:
земли, воды, орошающей участок, количества плодоносящих деревьев. Верхуш-
ка общинников была полностью или частично освобождена от налогов. Это
подтверждается имеющимися в архивах письменными актами, в которых речь
идет о крупных владениях, «освобожденных от обычных налогов» или «осво-
божденных от государственной подати». Освобождение наиболее зажиточной
прослойки общины от налоговых повинностей оформлялось контрактом (иль-
тизам), закреплявшимся соответствующими нотариальными актами. По дого-
вору ильтизам в случае нужды один собственник получал от другого деньги,
иногда воду (право на орошение участка из системы каналов, находившейся
под контролем общины) и взамен брал на себя часть постоянных налоговых
обязательств заимодавца. Таким образом усиливалось имущественное рас-
слоение общины: богатые землевладельцы приобретали налоговые привилегии,
а хозяева средних и мелких участков несли основное бремя по выплате госу-
дарственных податей от имени общины [389, с. 82—94, 230—232].
БИБЛИОГРАФИЯ *
1. Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич.— Т. 19.
2. Маркс К. Капитал. Т. I.— Т. 23.
3. Маркс К. Капитал. Т. III.— Т. 25. Ч. 2.
4. Маркс К. Теории прибавочной стоимости (IV том «Капитала»).— Т 26.
Ч. 1.
5. Маркс К. Конспект книги М. Ковалевского «Общинное землевладение,
причины, ход и последствия его разложения». Часть первая. Москва,
1879 —Т. 45.
6. Маркс К. Экономические рукописи. 1857—1859 годов.— Т. 46. Ч. 1.
7. Маркс К- и Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Т. 3.
8. Энгельс Ф. К итальянскому читателю. Предисловие к итальянскому из-
данию «Манифеста Коммунистической партии» 1893 года.— Т. 22.
9. Энгельс Ф. Дополнения к третьему тому «Капитала».— Т. 25. Ч. 2.
10. Ленин В. И. О государстве.— Ленин В. И. Полное собрание сочинений.
Т. 39.
Источники
11. Абд ар-Рахман ибн Абд ал-Хакам. Завоевание Египта, ал-Магриба и ал-
Андалуса. Пер., предисл. и примеч. С. Б. Певзнера. М., 1985.
12. Апулей. Апология. Метаморфозы. Флориды. М., 1959.
13. Аристотель. Сочинения. Т. 4. М., 1984.
14. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.
15. Геродот. История в девяти книгах. Л., 1972.
16. Ибн ал-Факих. Ахбар ал-булдан (Известия о странах). Введение, пер.
с араб., изд. текста и коммент. А. С. Жамкочана. Ер., 1979.
17. Избранные произведения мыслителей стран Ближнего и Среднего Во-
стока IX—XIV вв. М., 1961.
18. Катон. Варрон. Колумелла. Плиний. О сельском хозяйстве. М., 1957.
19. Лее Африканский. Африка — третья часть света. Пер. с итал., коммент,
и ст. В. В. Матвеева. Л., 1983.
20. Саллюстий Крисп. Война с Югуртой.— Историки Рима. М., 1969.
21. Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Муль-
ка. Пер. Б. Н. Заходера. Таш.— Л., 1949.
22. Les Archives Generales du Gouvernement Tunisien. Registres fiscaux
(1676—1820).
23. Baude J. J. (le baron). L’Algerie. Bruxelles, 1841.
24. El-Bekri Abou-Obeid. Description de 1’Afrique Septentrionale. Texte arabe
et trad, fran^ais. P., 1965.
25. Ben Youssef Mohammed Seghir. Mechra El Melki, chronique tunisienne
1705—1771. Trad, par V. Serres et M. Lesram. Tunis, 19Э0.
26. Braithwaite. Histoire des revolutions de 1’Empire de Maroc. Amsterdam,
1731.
27. Chenier L. Recherches historiques sur les Maures et histoire de 1’Empire de
Maroc. P., 1787.
28. Dan P. (ministre et superieur du couvent de la Sainte—Trinite et Redemp-
tion des captifs). Histoire de Barbarie et de ses corsaires. P., 1649.
29. Description geographique et historique des royaumes et provinces qui com-
posent I’empire des Cherifs. P., 1733.
* Труды К. Маркса и Ф. Энгельса даются по 2-му изданию Сочинении...
286
30. Etin W. A Survey of the Turkish Empire. L., 1798.
31. Ezziani Aboulqasem ben Ahmed. Le Maroc de 1631 a 1812. Extrait de 1’ouv-
rage intitule Ettordjeman Elmo’arib. Publ. et trad par О Houdas P
1886. ’’
32. Fagnan E. Extraits inedits relatifs au Maghreb. Alger, 1924.
33. Ferand L. C. Kitab el-Adouani. Trad, du manuscrit de Si Abou Ali Ibra-
him et el Merini des Beni-Yala.— Revue africaine. P., 1857, № 2.
34. Ferre i Mailed. Document! catalani sulla spedio franco-genovese in Ber-
beria (1390). Genova, 1969.
35. Franc L. (ancien medicin du Bey de Tunis). Tunis, description de cette
Regence. P., 1850.
36. Geographies Arabes du Moyen Age. Textes choisis. P., 1957.
37. Gibb H. A. R. The Trevels of Ibn Batuta, A. D. 1325—1354 T 1—2 Cam-
bridge, 1958—1962.
38. Grandchamp P. Documents concernant la course dans la regence de Tu-
nis.— Les Cahiers de Tunisie. Tunis, 1957, № 19—20.
39. Grandchamp P. Documents relatifs aux corsaires Tunisiens. Tunis, 1925.
40. Grandchamp P. Documents relatifs a la revolte de 1864. T. 1—2 ’ Tunis,
1935.
41. Ibn Adari al Marrakashi. Histoire de 1’Afrique et de 1’Espagne intitule Al
Bayano’l Mogrib. T. 1. Alger, 1901.
42. Ibn al Athir Izz al Din. Annales du Maghreb et de 1’Espagne. Trad, et
annotees par E. Fagnan. Alger, 1898.
43. Ibn Haldoun Abd al-Rahman. Histoire des Berberes. T. 1—2. Texte arabe.
Alger, 1847—1851.
44. Ibn Khaldoun. The Muqaddimah. Trans, by F. Rosental. Vol. 1—2. L., 1958.
45. Khaldoun Yahya Ben. Histoire des Beni Abd el Wad, rois de Tlemcen.
Ed. et trad. fran$. par A. Bel. Vol. 1—3. Alger, 1903—1913.
46. Leo Africanus. The History and Description of Africa. Transl. by J. Рогу.
N. Y., 1963.
47. Leo Africanus (loannis Leonis Africani). loannis descriptione... Antverpiae,
1556.
48. Letters from Barbary, 1576—1774. Arabic Documents in the Public Re-
cord Office. Oxf., 1982.
49. Levi-Provengal E. Documents inedits d’histoire almohade. P., 1928.
50. Marmol C. L. L’Afrique du Marmol de la traduction de Nicolas Perrot.
P., 1667.
51. Mas-Latrie L. de. Traites de paix et de commerce et documents divers
concernant les relations des chretiens avec les Arabes de 1’Afrique Septen-
trionale au Moyen Age P., 1986.
52. Miege J. L. Documents d’histoire economique et sociale marocaine au
XIX siecle. P., 1970.
53. Monchicourt Ch. Documents historiques sur la Tunisie. Relations inedites de
Nyssen, Filippi et Calligaris (1788, 1829, 1834). P., 1929.
54. Al-Muqaddasi. Description de 1’Occident musulman au IV (X) siecle.
Texte arabe. Alger, 1950.
55. Nomenclature et repartition des tribus en Tunisie. Tunis, 1900.
56. Notes sur les tribus de la Regence.— Revue tunisienne. Tunis, 1902, vol. 9.
57. Pignon J. Un document inedit sur la Tunisie au XVII siecle. P., 1963.
58. Plantet E. Correspondence des beys de Tunis et des consuls. P., 1893.
59. Rang A., Denis F. Histoire d’Aroudj et de Khair-ed-Din, fondateurs de la
Regence d’Alger. Chronique arabe du XVI-e siecle. T. 1—2. P., 1837.
61 Ricoux R. La demographic figuree de 1’Algerie. P., 1880.
61. [Rozet et Carette, Hoefer F., Frank L.]. Algerie. Etats Tripohtains. fu-
nis— Paris, 1850. _ ... D ..
62. Sebag P. Sopra la desolatione della Goletta et forte di Tumsi de Bartno-
lomeo Ruffino. Une relation inedite sur la prise de Tunis par les Tures en
1574. Tunis, 1971.
63. Shaler W. Esquisse de 1’Etat d’Alger. P., 1830. ,
<64. Shaw T. Travels, or Observations Relating to Several Parts of Barbars
and the Levant. Oxf., 1738.
287
65. Les sources inedites de 1’histoire du Maroc. Archives et bibliotheques des-
Pays-Bas (par E. Leroux). T. 1—2. P., 1906, 1907.
66. Les sources inedites de 1’histoire du Maroc de 1530 a 1845. Archives et
bibliotheques de France (par le Comte Henry de Castries). T. 1—3 P 1905
1909, 1911.
67. Les sources inedites de 1’histoire du Maroc (par R. Ricard et Chantal de
la Veronne). Archives et bibliotheques d’Espagne. P., 1956.
68. Tidjani A. Rihla. Relation de voyage en Tunisie et en Tripolitanie de 1306
a 1308 J. C. Tunis, 1958.
69. Venture de Paradis. Alger au XVIII siecle. Alger, 1889.
70. Villes et tribus du Maroc. Documents et renseignements. Casablanca et les
chaouia. T. 1. P., 1915.
71. Villes et tribus du Maroc. Documents et renseignements. Le Gharb T 1—4
P., 1918.
72. Villes et tribus du Maroc. Documents et renseignements. Rabat et sa region
T. 1—3. P., 1918—1920.
73. Villes et tribus du Maroc. Documents et renseignements. Region des Douk-
kala. T. 1—2. P., 1920—1932.
74. Villes et tribus du Maroc. Documents et renseignements. Tanger et sa
zone. T. 1—2. P., 1920—1932.
75. Zaouche A. (membre de Conference consultative de Tunisie). La condition
des metayers indigenes de Tunisie.— Actes du Congres de 1’Afrique du Nord.
P., 1909. Reimpression.— Les Cahiers de Tunisie. 1978, № 105—106.
76. Байрам аль-Хамис Мухаммед. Сафват аль-и’тибар би мустаудар аль-ам-
cap ва аль-актар. Т. 1—5. Каир, 1884—1893.
77. Аль-Бакри. Китаб аль-масалик. Алжир, 1911.
78. Аз-Зеркеши. Тарих ад-даулятейн. Тунис, 1966.
79. Ибн Аби Дийаф Ахмед. Иттихаф ахль аз-заман би ахбар мулук Тунис ва:
ахд аль-аман. Т. 1—6. Тунис, 1963—1964.
80. Ибн Аби Динар. Аль-Муунис фи ахбар Ифрикийа ва Тунис. Тунис, 1967.
81. Ибн Аби Зар аль-Фаси. Аль-Анис аль-мутриб би рауд аль-киртас фи ах-
бар мулук аль-Магриб ва тарих мадинати Фас. Рабат, 1972.
82. Ибн аль-Асир аль-Джазари. Тарих аль-кямиль. Т. 5. Каир, 1939.
83. Ибн Изари. Аль-Баян аль-мугриб фи ахбар аль-Андалус ва аль-Магриб..
Лейден, 1848.
84. Ибн Руста аш-Шихари. Китаб аль-илляк ан-нафсийа. Лейден, 1891.
85. Ибн Халдун Абд ар-Рахман. Китаб аль-ибар. Т. 6. Булак (Каир), 1867.
86. Ибн Халдун аль-Магриби Абд ар-Рахман. Китаб аль-ибар. Т. 1—10. Бей-
рут, 1983.
87. Ибн Хаукаль. Китаб сурат аль-ард. Бейрут, 1963.
88. Аль-Идриси. Нузхат аль-муштак фи ихтирак аль-афак. Лейден, 1866.
89. Ийад Абу-ль-Фадль, алъ-кади. Тараджим аглабийя. Тунис, 1968.
90. Аль-Ифрани ас-Сахир. Нузхат аль-хади. Париж, 1888.
91. Аль-Иакуби. Китаб аль-бульдан. Лейден, 1892.
92. Аль-Кайравани ар-Ракик. Тарих Ифрикийя ва аль-Магриб. Тунис. 1968.
93. Аль-Малики. Рийад ан-нуфус. Каир, 1951.
94. Ан-Насири Ахмед ибн Халед. Аль-Истикса ли ахбар диваль аль-Магриб
а ль-Акса. Касабланка. Т. 1—9, 1954—1956.
95. Ат-Табари. Тарих. Т. 4. Каир, 1969.
96. Ат-Тиджани. Рихля. Тунис, 1958.
Исследования
97. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.
98. Алаев Л. Б. К типологии феодализма на Востоке.— Народы Азии и Аф-
рики. М., 1977, № 4.
99. Альтамира-и-Кревеа Р. История Испании. Т. 1. Пер. с исп. М-, 1951.
100. Андреев И. Л. Рукописная страница истории марксизма. М., 1985.
101. Античность и Византия. М., 1975.
102. Аргентов В. А. Старина и новь Магриба. М., 1985.
288
103. Ацамба Ф. М. Налогообложение городского населения в Египте в конце
XVIII в.— Вестник Московского университета. Серия «Востоковедение».
1972, № 2.
104. Ацамба Ф. М., Надирадзе Л. И. Развитие феодализма в Арабском ха-
лифате.— Историография стран Востока. М., 1977.
105. Ашрафян К. 3. Средневековый город Индии XIII—середины XVIII века.
М., 1983.
106. Аяш Ж. Очерки марокканской истории. Пер. с франц. М., 1982.
107. Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984.
108. Бартольд В. В. К вопросу о феодализме в Иране.— Сочинения Т. 7. М.,
1971.
1С9. Бартольдовские чтения. Тезисы докладов и сообщений. М., 1975.
ПО. Бациева С. М. Бедуины и горожане в Мукаддиме Ибн Халдуна.— Очер-
ки истории арабской культуры V—XV вв. М., 1982.
111. Бациева С. М. Историко-социологический трактат Ибн Халдуна «Мукад-
дима». М., 1965.
112. Беленицкий А. М., Бентович И. Б., Большаков О. Г. Средневековый го-
род Средней Азии. Л., 1973.
113. Бессмертный Ю. Л. Изучение раннего средневековья и современность.—
Вопросы истории. М., 1967, № 2.
114. Биро П., Дреш X. Средиземноморье. Т. 1. Западное Средиземноморье.
Пер. с франц. М., 1962.
115. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. Пер. с франц. М.,
1973.
116. Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
117. Большаков О. Г. Средневековый арабский город. — Очерки истории араб-
ской культуры. V—XV вв. М., 1982.
118. Большаков О. Г. Средневековый город Ближнего Востока. VII — середи-
на XIII в. М., 1984.
119. Вавилов Н. И. Избранные труды. Т. 5. М.— Л., 1965.
119а. Варьяш О. И. Крестьянство стран Пиренейского полуострова в XI—
XIII вв.— История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. М.,.
1986.
120. Варьяш О. И. Некоторые проблемы аграрной истории Португалии в со-
временной португальской историографии.— Средние века. Вып. 49. М.,
1986.
121. Васильев А. А. Византия и арабы. Т. 1—2. СПб., 1900—1902.
122. Васильев В. В. К вопросу об истории Мавритании до начала француз-
ской колонизации.— Актуальные проблемы стран Арабского Востока и.
Северной Африки. М., 1977.
123. Вебер М. Город. Пг., 1923.
124. Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономиче-
ской истории. Пг., 1923.
125. Века неравной борьбы. М., 1967.
126. Велере Ж. Крестьяне Сирии и Ливана. Пер. с франц. М., 1952.
127. Видясова М. Ф. Архитектура. Средние века и новое время.— Тунис. Спра-
вочник. М., 1978.
128. Видясова М. Ф. О некоторых особенностях эволюции феодального строя
в Магрибе (роль кочевых миграций).— Вестник Московского универси-
тета. Серия «Востоковедение». 1979, № 1.
129. Видясова М. Ф. Рабочий класс в социальной структуре Туниса. М.,
1975.
130. Видясова М. Ф. Раннефеодальные государства Магриба в VIII — XI ве-
ках.— Вопросы истории. 1986, № 7.
131. Видясова М. Ф. Средневековый арабский город в освещении современ-
ной буржуазной историографии.— Вопросы истории. 1984, № 12.
132. Видясова М. Ф. Экономика стран Магриба. М., 1982.
133. Г аудио А. Цивилизация Сахары. Пер. с франц. М., 1977.
134. География Марокко. Пер. с франц. М., 1951.
135. Городская культура. Средневековье и начало нового времени. М., 1986.
136. Грязневич П. А. Формирование арабской народности раннего средневе-
19 Зак. 115 280
ковья: к постановке проблемы.— Ислам. Религия, общество государст-
во. М., 1984.
437. Гуревич А. Я- Категории средневековой культуры. М., 1984.
138. Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе М
1970.
139. Гутнова Е. В. Роль бюргерства в формировании сословных монархий в
Западной Европе.— Социальная природа средневекового бюргерства
XIII—XVII вв. М., 1979.
140. Давыдов А. Д. Сельская община и патронимия в странах Ближнего и
Среднего Востока. М., 1979.
141. Дйлигенский Г. Г. Северная Африка в IV—V веках. М., 1961.
142. Долгов К. Ренессанс и политическая философия Макиавелли.— Новый
мир. 1981, № 8.
143. Дулина Н. А. Танзимат и Мустафа Решид-паша. М., 1984.
144. Еремеев Д. Е. Кочевничество и особенности развития феодализма на
Востоке.— Народы Азии и Африки. 1981, № 2.
145. Еремеев Д. Е. Этногенез турок. М., 1971.
146. Жуков Е. М. Критерии периодизации истории.— Новая и новейшая исто-
рия. 1979, № 1.
147. Жуков К. А. Эгейские эмираты в историческом развитии Малой Азии
и Восточного Средиземноморья. Автореф. канд. дис. Л., 1983.
148. Жюльен Ш.-А. История Северной Африки. Т. 1—2. М., 1961.
149. Иванов И. А. Исторический очерк.— Тунис. Справочник. М., 1978.
150. Иванов И. А. «Китаб аль-ибар» Ибн Халдуна как источник по истории
стран Северной Африки в XIV в.— Арабский сборник. М., 1959.
151. Иванов Н. А. Кризис французского протектората в Тунисе. М., 1971.
152. Иванов И. А. О некоторых социально-экономических аспектах традицион-
ного ислама (на примере арабо-османского общества).— Ислам в стра-
нах Ближнего и Среднего Востока. М., 1982.
153. Иванов И. А. О типологических особенностях арабо-османского феода-
лизма.— Народы Азии и Африки. 1978, № 3.
154. Иванов Н. А. Османское завоевание арабских стран. 1516—1574. М.,
1984.
155. Иванов И. А. Свободные и податные племена Северной Африки в XIV в.—
Арабские страны. История. М., 1963.
156. Игнатенко А. А. Ибн-Хальдун. М., 1980.
157. История Византии. Т. 1—3. М., 1967.
158. История Франции. Т. 1. М., 1972.
159. Карлов В. В. К вопросу о понятии раннефеодального города и его ти-
пов в отечественной историографии.— Русский город (проблемы градо-
образования). М., 1980.
160. Карлов В. В. О факторах экономического и политического развития рус-
ского города в эпоху средневековья. Русский город (историко-методоло-
гический сборник). М., 1976.
161. Киктев М. С. Литература. Античность и средние века.— Тунис. Справоч-
ник. М., 1978.
162. Китай: традиции и современность. Сборник статей. М., 1976.
163. Кларк Дж. Д. Доисторическая Африка. М., 1977.
164. Ковалевский М. М. Общинное землевладение, причины, ход и последст-
вия его разложения. Часть первая. М., 1879.
165. Ковальска-Левицка А. Мавритания. Пер. с польского. М., 1981.
166. Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1972.
167. Корсунский А. Р. История Испании IX—XIII вв. М., 1976.
168. Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской импе-
рии и возникновение германских королевств до середины VI в. М., 1984.
169. Котельникова Л. А. Итальянское крестьянство и город в XI—XIV вв. М-,
1967.
170. Крачковский И. Ю. Избранные сочинения. Т. 4. М.— Л., 1957.
171. Куббель Л. Е. Сонгайская держава. М., 1974.
172. Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика. М., 1983.
290
173. Ланда Р. Г. Борьба алжирского народа против европейской колониза-
ции (1830—1918). М., 1976.
174. Лапина 3. Г. Учение об управлении государством в средневековом Ки-
тае. М., 1985.
175. Лозинский С. Г. История инквизиции в Испании. СПб., 1914.
176. Луцкий В. Б. Новая история арабских стран. М., 1966.
177. Луццатто Дж. Экономическая история Италии. Античность и средние
века. М., 1954.
178. Майер В. Е. Крестьянство Германии в эпоху позднего феодализма. М.
1985.
179. Максименко В. И. Политические партии в переходном обществе. Марок-
ко. Алжир. Тунис. М., 1985.
180. Мало вист М. Европа, Магриб и Западный Судан в XV в.—История, со-
циология, культура народов Африки. Статьи польских ученых. М., 1974.
181. Марков Г. Е. Кочевники Азии. Структура хозяйства и общественной ор-
ганизации. М., 1976.
182. Массэ А. Ислам. Пер. с франц. 3-е изд. М., 1982.
183. Машкин Н. А. Городской строй Римской Африки.— Вопросы древней
истории. 1951, № 1.
184. Машкин Н. А. Из истории африканских городов во II—III вв. н. э.— Во-
просы древней истории. М., 1951, № 2.
185. Мейер М. С. Влияние «революции цен» в Европе на Османскую импе-
рию.— Народы Азии и Африки. 1975, № 1.
186. Мейер М. С. К периодизации истории Турции эпохи феодализма.— Вест-
ник Московского университета. Серия «Востоковедение». 1977, № 4.
187. Мейер М. С. К характеристике экономической жизни городов Осман-
ской империи в XVIII веке.— Проблемы генезиса капитализма. М., 1978.
188. Мейер М. С. Реформы в Османской империи и улемы (первая половина
XVIII в.).— Ислам в странах Ближнего и Среднего Востока. М., 1982.
189. Ментешашвили 3. А. Берберы в общественно-политической жизни Ма-
рокко (50—70-е годы XX в.). М., 1985.
190. Надирадзе Л. И. К вопросу о феодализме в завоеванных арабами стра-
нах.— Современная историография стран зарубежного Востока. М., 1975.
191. Надирадзе Л. И. Проблемы института икта в Арабском халифате в со-
ветской историографии.— История и экономика стран Арабского Востока.
М., 1973.
192. Наумкин В. В., Пиотровский М. Б. X—XII вв. в истории народов Ближ-
него и Среднего Востока — «эпоха трансформации»? — Мусульманский
мир. 950—1150. М., 1981.
193. Новосельцев А. П., Пашу то В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития фео-
дализма. М., 1972.
194. Община в Африке. Проблемы типологии. М., 1978.
195. Орешкова С. Ф. Средние века (IX—XVIII вв.).— Гасратян М. А., Ореш-
кова С. Ф. Петросян Ю. А. Очерки истории Турции. М., 1983.
196. Павлов В. И. К стадиально-формационной характеристике восточных об-
ществ в новое время.— Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б., Пав-
лов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М.,
1979.
197. Павлов В. И. Проблемы изучения и преподавания истории стран Восто-
ка в новое время.— Вестник Московского университета. Серия «Востоко-
ведение». 1984, № 1.
198. Первобытная периферия классовых обществ до начала Великих географи-
ческих открытий. М., 1978.
199. Петров М. П. Еще раз об усыхании Азии.—Известия Всесоюзного гео-
графического общества. Т. 98. Вып. 3. Л., 1966.
200. Петрушевский И. П. Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII
XIV веков. М —Л., 1960.
201. Поплинский Ю. К- Из истории этнокультурных контактов Африки и эгеи-
ского мира. Гарамантская проблема. М., 1978.
202. Проблемы истории докапиталистических обществ. Т. 1. М., 1968.
203. Прошин Н. И. История Ливии (конец XIX в.— 1969 г.). М., 1975.
291
19*
204. Ревякина И. В. Проблемы человека в итальянском гуманизме второй по-
ловины XIV — первой половины XV в. М., 1977.
205. Репина Л. П. Сословие горожан и феодальное государство в Англии
XIV века. М., 1979.
206. Роузентал Ф. Торжество знания. Концепция знания в средневековом ис-
ламе. Пер. с англ. М., 1978.
207. Рутенбург В. И. Жизнь и творчество Макьявелли.— Никколо Макьявелли.
История Флоренции. Л., 1973.
208. Рутенбург В. И. Очерки из истории раннего капитализма в Италии. Фло-
рентийские компании XIV в. М.— Л., 1951.
209. Сагадеев А. В. Ибн-Рушд (Аверроэс). М., 1973.
210. Самаркин В. В. Историческая география Западной Европы в средние
века. М., 1976.
211. Семенова Л. А. Из истории фатимидского Египта. Очерки и материалы
М., 1974.
212. Семенова Л. А. Некоторые проблемы экономики арабского средневековья
в зарубежной историографии.— Актуальные проблемы стран Арабского
Востока и Северной Африки.— М., 1977.
213. Симония Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975.
214. Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в
средние века.— Избранные труды по истории. М., 1973.
.2 15. Смилянская И. М. Изучение традиционной социально-экономической
структуры арабских стран в XVIII — начале XIX в. в западноевропей-
ской и американской историографии 60-х годов.— Современная историо-
графия стран зарубежного Востока. М., 1975.
216. Смилянская И. М. Социально-экономическая структура стран Ближнего
Востока на рубеже нового времени (На материалах Сирии, Ливана и
Палестины). М., 1980.
217. Стам С. М. Экономическое и социальное развитие раннего города. Сара-
тов, 1969.
218. Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы истории средневеково-
го города X—XV вв. М., 1960.
219. Стужина Э. П. Китайский город XI—XIII вв. Экономическая и социаль-
ная жизнь. М., 1979.
220. Суданские хроники. М., 1984.
221. Тарвердова Е. А. Экономические связи Ганы с Магрибом в середине
XI века (по сообщениям арабских авторов).— Краткие сообщения Ин-
ститута народов Азии. Вып. XVIII. Африканский сборник. М., 1961.
222. Тимофеев И. Ибн Баттута. М., 1983.
223. Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982.
224. Товарно-денежные отношения на Ближнем и Среднем Востоке в эпоху
средневековья. М., 1979.
225. Удальцова 3. В. Политика византийского правительства в Северной Аф-
рике при Юстиниане.— Византийский временник. М., Т. 6. 1953.
226. Ульянов Ю. Р. Экономическое развитие манора Стонор в XIV—XV вв.—
Средние века. Вып. 49. М., 1986.
227. Фераун М. Дни Кабилии. М., 1981.
228. Фильистинский И. М. Арабская литература VIII—IX веков. М., 1978.
229. Формации и социально-классовая структура. М., 1985.
230. Формы феодальной земельной собственности и владения на Ближнем и
Среднем Востоке. М., 1979.
231. Фромантен Э. Одно лето в Сахаре. Пер. с франц. М., 1985.
232. Хазанов А. М. Португальские конкистадоры в Марокко (XV—XVI вв.).
Вопросы истории. 1976, № 1.
233. Черепнин Л. В. Вопросы методологии исторического исследования. М.,
1981.
234. Чистозвонов А. Н., Барг М. А. Итоги исторического процесса в Запад-
ной Европе XIV—XV веков.— Проблемы генезиса капитализма. М., 1978.
235. Чихачев П. Испания, Алжир и Тунис. Пер. с франц. М., 1975.
236. Чураков М. В. Борьба хариджитов Сиджилмасы.— Арабские страны. Ис-
тория. Экономика. М.» 1966.
292
237. Шифман И. Ш. Сирийское общество эпохи Принципата I—III вв. н. э.
М., 1977.
238. Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства. М., 1980.
239. Шнитиков А. В. Изменчивость общей увлажненности материков Север-
ного полушария. М.— Л., 1957.
240. Штаерман Е. М. Кризис рабовладельческого строя в западных провин-
циях Римской империи. М., 1957.
241. Штаерман Е. М. Рабство в африканских провинциях.— Рабство в запад-
ных провинциях Римской империи в I—III вв. М., 1977.
242. Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М.,
1984.
243. Abu-Lughod J. L. Cairo: 1001 Years of the City Victorious. Princeton,
1971.
244. Abu-Lughod J. L. Rabat: Urban Apartheid in Morocco. Princeton, 1980.
245. Abun-Nasr J. M. A History of the Maghrib. Cambridge, 1971.
246. Abun-Nasr J. M. The Tijaniyya: a Sufi Order in the Modern World. L.,
1965.
247. Actes du 1-er Congres d’histoire et de la civilisation du Maghreb. T. 2.
Tunis, 1979.
248. Adam A. Casablanca. Essai sur la transformation de la societe marocaine
au contact de 1’Occident. P., 1968.
249. Amar E. L’Organisation de la propriete fonciere au Maroc. Etude theorique
et pratique. P., 1913.
250. Amin S. L’Economie du Maghreb. T. 1. P., 1966.
251. Amin S. La nation arabe: nationalisme et lutte des classes. P., 1976.
252. Amin S. Unequal Development. N. Y.,— L., 1976.
253. Amrouche M. Terres et hommes d’Algerie. Alger, 1957.
254. Ashtor E. Histoire des prix et des salaires dans 1’Orient medieval. P., 1969.
255. Ashtor E. Levant Trade in the Later Middle Ages. Princeton, 1989.
256. Ashtor E. A Social and Economic History of the Near East in the Middle
Ages. L., 1976.
257. Ashtor E. Studies on the Levantine Trade in the Middle Ages. L., 1978.
.258. Bachrouch T. Fondements de Tautonomie de la Regence de Tunis au
XVII-eme siecle.— Revue Tunisienne de sciences sociales. Tunis, 1975,
№ 40—43.
259. Bachrouch T. Formation Sociale Barbaresque et pouvoir a Tunis au
XVII-eme siecle. Tunis, 1977.
260. Baer G. Egyptian Guilds in Modern Times. Jerusalem, 1964.
261. Baer G. Fellah and Townsman in the Middle East: Studies in Social Histo-
ry. L., 1982.
262. Baer G. Studies in the Social History of Modern Egypt. L., 1969.
263. Baer G. Village and City in Egypt and Syria 1500—1914.— Udovitch A. L.
(ed.) The Islamic Middle East 700—1900: Studies in Economic and Social
History. L., 1981.
264. Balfet H. Poterie artisanale en Tunisie.— Les Cahiers de Tunisie. Tunis,
1958, № 23—24.
265. Balout L. Prehistoire de 1’Afrique du Nord. P., 1955.
266. Barandann A. Algerie et Tunisie. P., 1893.
267. Bardin P. Algeriens et Tunisiens dans I’empire Ottoman de 1848 a 1914.
P., 1979.
268. Basset A., Bercher L., Brunschvig R. etc. Initiation a la Tunisie. P., 1950.
269. Bdira M. Relations internationales et sous-developpement: La Tunisie
1857—1864. Uppsala, 1978.
270. Belal A. Developpement et facteurs non-economiques. Rabat, 1980.
271. Belkhodja. Les Normands de Sicile en Ifriqiya.— Les Cahiers de Tunisie.
1964, № 12.
272. Benabou M. La Resistance africaine a la romanisation. P., 1976.
-273. Benachenhou A. Formation du sous-developpement en Algerie: Essai sur les
limites du developpement du capitalisme en Algerie, 1830 1962. Alger,
1978.
293
274. Benachenhou A. Hassan ben Mohamed El Ouazzane, dit «Jean Leon 1’Afri-
cain». L’Algerie en 1515. Alger, 1969.
275. Berguin H. L’Organisation de 1’espace au Maroc. Bruxelles, 1974.
276. Berque J. Al-Yousi. Problemes de la culture marocaine au XVII-e siecle
P., 1958.
277. Berque J. Du nouveau sur les Beni Hilal.— Studia Islamica. P 1972
vol. 36.
278. Berque J. Histoire sociale d’un village. P., 1957.
279. Berque J. L’Interieur du Maghreb XV—XIX s. P., 1978.
280. Berque J. Qu’est ce qu’une tribu nord-africaine? — L’Eventail de 1’histoire
vivante. Hommage a L Febre. P.. 1953.
281. Berque J. Structures sociales du Haut Atlas. P., 1955.
282. Berque J. Ulemas, fondateurs, insurges du Maghreb. XVII-e siecle P
1982.
283. Berque J., Chevalier D. (ed.) Les Arabes par leurs archives. P., 1976.
284. Bessis A., Marthelot P. La terre collective des Ouled Sidi Ali Ben Aoun.
Tunis, 1956.
285. Birebent J. Aquae romaine. Recherches d’hydraulique romaine de 1’Est al-
gerien. Alger, 1962.
286. Boissonnade P. Les Relations commerciales de la France meridionale avec
1’Afrique du Nord ou Maghreb du XII au XV-e siecle. P., 1929.
287. Bolens L. La revolution agricole andalouse du XI siecle.— Studia islamica.
P., 1978, № 47.
288. Bonniard F. La Tunisie du Nord. Le Tell Septentrional. P., 1934.
289. Bouali M. Trois mille ans de soulevements populates aussi sangiants que
vains.— L’Action. Tunis, 02, 06—09.02; 19, 20, 22.03.1968.
290. Bouhdiba A. A la recherche des normes perdues. Tunis, 1973.
291. Bourdieu P. Sociologie de I’Algerie. P., 1963.
292. Bovill E. The Golden Trade of the Moors. L., 1958.
293. Braudel F. Civilisation materielle et capitalisme (XV—XVIII siecles). T. 1.
P., 1967.
294. Braudel F. La Mediterranee et le monde medieterraneen a 1’epoque de
Philippe II. T. 1—2. P., 1949.
295. Brett M. The Fatimid Revolution (861—973) and its Aftermath in North
Africa.— The Cambridge History of Africa. Vol. 2. Cambridge, 1978.
296. Briggs L. Tribes of the Sahara. Cambridge, 1960.
297. Brignon J., Amine A., Boutaleb B. etc. Histoire du Maroc. Paris — Casa-
blanca, 1967.
298. Brown K. L. People of Sale: Tradition and Change in a Moroccan City,
1830—1930. Manchester, 1976.
299. Brown K. L. An Urban View of Moroccan History. Sale 1000—1800.—
Hesperis — Tamuda. Rabat, 1971, vol. 12.
320. Brown L. C. The Tunisia of Ahmad-bey 1837—1855. Princeton, 1974.
301. Brown L. C. The Tunisian Path to Modernisation.— Society and Political
Structure in the Arab World. N. Y., 1973.
302. Brunn D. The Cave Dwellers of Southern Tunisia. L., 1898.
303. Brunshvig R. La Berberie Orientale sous les Hafsides des origines a la
fin du XV-e siecle. T. 1—2. P., 1940—1947.
304. Brunshvig R. Deux recits de voyage inedits en Afrique du Nord au XV
siecle. P., 1936.
305. Cahen C. L’evolution de 1’Iqta’ de IX au XIII siecles.— Annales. Economies.
Societes. Civilisations. P., 1953, № 8.
306. Cahen C. Mouvements populates et autonomisme urbain dans 1’Asie mu-
sulmane du Moyen age.— Arabica. Leiden, 1958, № 5; 1959, № 6.
307. Cahen C. Notes pour une histoire de 1’agriculture dans les pays musulmans
medievaux.— JESHO. 1971, vol. 14.
308 Cahen C. Les peuples musulmans dans 1’histoire medievale. Paris — Damas,
1977. , _
309. Cahen C. Quelques notes sur les Hilaliens et le nomadisme.— Journal oi
the Economic and Social History of Orient (JESHO). Leiden, 1968, vol. 11.
310. Caille J. La ville de Rabat jusqu’au protectorat fran^ais. T. 1—3. P., 194J.
294
311. СаШё J., Ricard R. Sale-le-Viex et Sale-Neuf.— Hesperis. P., 1947, № 1.
312. The Cambridge History of Islam. Vol. 2, 1970.
313. Cameri G. La conurbasione Rabat-Sale. Napoli.— Memorie di geografia
c antropica. Napoli, 1972—1973, vol. 9.
314. Carette E. Recherches sur les migrations des principales tribus de 1’Afrique
Septentrionale. P., 1853.
315. Castries H. Une description du Maroc sous le reigne de Moulay. P., 1909.
316. Charleville E., Salmon A. Le Maroc. Son etat economique et commercial.
Paris — Nancy, 1906.
317. Chater K. La ville tunisienne au XIX siecle. Theorie et realites — Les Ca-
hiers de Tunisie. 1978, № 163—104.
318. Chaumeil J. Histoire d’une tribu maraboutique de 1’Anti-Atlas: les Ait Ab-
dullah bu Said.— Hesperis — Tamuda. 1952, vol. 39, № 1.
319. Chenoufi A. Un savant tunisien du XIX-eme siecle: Muhammad As-Sanusi
sa vie et son oeuvre. Tunis, 1977.
320. Cherif M. H. Expansion europeenne et difficultes tunisiennes de 1815 a
1830.— Annales. P„ 1970, № 3.
321. Cherif M. H. Propriety des oliviers au Sahel des debuts du XVII-eme siecle
a ceux du XIX-eme siecle.— Actes du Premier Congres d’histoire et de la
Civilisation du Maghreb. Vol. 2. Tunis, 1979.
322. Chevallier D. (ed.). L’espace social de la ville arabe. P., 1979.
323. Chevallier D. La societe du Mont Liban a 1’epoque de la revolution indust-
rielle en Europe. P., 1971.
: 324. Chiapirus J. The Ait Ayash of the High Moulouya Plain: Rural Social Or-
ganisation in Morocco. Ann Arbor (Michigan), 1979.
325. Clarke C. The Conditions of Economic Progress. L., 1957.
326. Les classes moyennes au Maghreb. P., 1980.
327. Coindreau R. Les corsaires de Sale. P., 1948.
328. Colloque hispano-tunecino de estudios historicos. Madrid, 1973.
. 329. Communautes rurales et pouvoirs dans les pays mediterraneens (XVI—
XX siecles). Nice, 1980.
330. Couleau J. La paysannerie marocaine. P., 1968.
331. Courtois Ch. Les rapports entre 1’Afrique et la Gaule au debut du Moy
en—Age.— Les Cahiers de Tunisie. 1954, № 6.
332. Courtois Ch. Les Vandales et 1’Afrique. P., 1955.
333. Cuisenier J. Economic et parente: leurs affinites de structure dans le do-
maine turc et dans le domaine arabe. Paris — La Haye, 1975.
334. Cuno M. Egypt’s Wealthy Peasantry, 1740—1820.— Khalidi T. (ed.) Land
Tenure and Social Transformations in the Middle East. Beirut, 1984.
335. Dachraoui F. Les commencements du Califat fatimide au Maghreb. Tunis,
1975.
336. Dermenghem E. Le Pays d’Abel: le Sahara des Ouled Nail, des Arbaa et
des Amour. P., 1960.
337. Despois J. L’Afrique du Nord. P., 1958.
338. Despois J. Essai sur 1’habitat rural du Sahel Tunisien.— Les Cahiers de
Tunisie. 1980, № 113—114.
339. Despois J. La Tunisie Orientale. Sahel et Basse Steppe. P., 1955.
340. Despois J. La Tunisie ses regions. P., 1962.
341. Deverdun G. Marrakech, des origines a 1912. T. 1—3. Rabat, 1955.
342. Devisse J. Routes de commerce et echanges en Afrique Occidental^ en
relation avec la Mediterranee. Un essai sur le commerce africain medieval
du XI au XVI siecle.— Revue d’histoire economique et sociale. P., 1972,
vol. 50, №1,3.
343. Dhoquois G. Pour 1’histoire. P., 1971.
344. Diehl Ch. L’Afrique byzantine. Histoire de la domination byzantine en
Afrique. P., 1896.
345. Djeghloul A. La formation sociale algerienne a la veille de la colonisa-
tion.— Pensee. P., 1976, № 185.
- 346. Djeghloul A. Le Maghreb Central medieval a la lumiere d Ibn Khaldoun —
Algerie actualite. 1978, № 26.
295
347. Driss В. A. Le Maroc precapitaliste. Formation economique et sociale Ra-
bat, 1983.
348. Dufourcq Ch.-E. L’Espagne Catalane et le Maghreb aux XIII et XIV siec-
les. P., 1966.
349. Emerit M. Les tribus privilegies en Algerie dans la premiere moitie du
XIX siecle.— Annales, 1966, № 1.
350. Epalza M., Petit R. Etude sur les Moriscos andalous en Tunisie. P., 1973.
351. Esin E. La geographic tunisienne de Piri Reis: A la lumiere des sources tur-
ques du XVI-e siecle.— Les Cahiers de Tunisie. 1981, № 117—118.
352. Etudes d’orientalisme dediees a la memoire de Levi-Proven^ale. P., 1962.
353. Fakhfakh M. Sfax et sa region: etude de geographic humaine et econo-
mique. Tunis, 1976.
354. Ferchiou S. Techniques et societes. Exemple de la fabrication des chechias
en Tunisie. P., 1971.
355. Fisher G. Barbary Legend. OxL, 1957.
356. Fitoussi B. L’etat tunisien et le protectorat franQais. Histoire et organisa-
tion (1525 a 1881). T. 1—2. P., 1931.
357. Franz-Murphy G. Land Tenure and Social Transformation in Early Islamic
Egypt.— Khalidi T. (ed.). Land Tenure and Social Transformations in the
Middle East. Beirut, 1984.
358. Gaid M. Aguellides et Romains en Berberie. Alger, 1972.
359. Gaid M. L’Algerie sous les Turcs. Alger, 1974.
360. Gaid M. Histoire de Bejaia et de sa region: Depuis 1’antiquite jusqu’a
1954. Alger, 1976.
361. Gafsi A. Analyze des Archives generales du gouvernement tunisien quant
aux Andalous de la region de Bizerte.— Les Cahiers de Tunisie. 1978,
№ 103—104.
362. Galissot R. L’Algerie precoloniale. Centre d’etudes et de recherches mar-
xistes. P., 1968.
363. Galissot R., Valensi L. Le Maghreb precolonial: mode de production arc-
haique ou mode de production feodal? — La Pensee. 1968, № 142.
364. Gallagher N. E. Towards an Evaluation of the Population of the Nineteenth-
Century Regency of Tunis.— Revue d’histoire maghrebine. Tunis, 1978,.
№ 12.
365. Ganiage J. Les Origines du Protectorat fran^ais en Tunisie, 1861—188L
P., 1961.
366. Ganiage J. La population de la Tunisie vers 1860. Essai d’evaluation d’ap-
res les registres fiscaux.— Population. P., 1966, № 5.
367. Gaudio A. Maroc du Nord: Cites andalouses et montagnes berberes. P.r
1980.
368. Gautier E.-F. Le passe de 1’Afrique du Nord: les siecles obscures. P. 1927;
2-eme ed. 1937; 3-eme ed. 1942.
369. Gellner E. Rulers and Tribesmen.— Middle Eastern Studies. L., 1979,
vol. 15, № 1.
370. Gellner E. Saints of the Atlas. L., 1969.
371. Gellner E., Micaud Ch. Arabs and Berbers. L., 1973.
372. Goitein S. D. A Mediterranean Society. The Jewish Communities of the
Arab World as Portrayed in the Documents of the Cairo Geniza. Vol. 1—2.
Berkley ( Los Angeles, 1967—1971.
373. Goitien S. D. La Tunisie du XI siecle a la lumiere des documents de la
Geniza du Caire.— Etudes d’orientalisme dediees a la memoire de Levi-
Provencal. T. 2. P., 1962.
374. Grandchamp P. Etudes d’histoire tunisienne XVII—XX-e siecles. P.^
1966.
375. Greetz C., Greetz EL, Rosen L. Meaning and Order in Moroccan Society.
Three Essays in Cultural Analysis. Cambridge, 1979.
376. Groussard S. L’Algerie des adieux. P., 1972.
377. Gsell S. Histoire ancienne de 1’Afrique du Nord. T. 1—8. P., 1913—1928.
378. Guiga T. Dorgouth Rais. Le Magnifique Seigneur de la mer. Tunis, 1974.
379. Guillaume A. La propriete collective au Maroc. P., 1960.
380. Guillaumet G. Tableaux algeriens. P., 1888.
296
'381. Guin J.-P. Les institutions agricoles algeriennes. P., 1975.
382. Hajji M. L’Activite intellectuelle au Maroc a 1’epoque Sa’dide. Rabat, 1976.
383. Hanotaux G., Martineau A. Histoire des colonies frangaises et de 1’exp’ansion
de la France dans le monde. T. 2—3. P., 1930—1931.
384. Hart D. M. Dadda Atta and his Forty Grandsons: The Socio-Political Orga-
nisation of the Ait Atta of Southern Morocco. Cambridge, 1981.
385. Hazard H. W. The Numismatic History of Late Medieval North Africa
N. Y., 1952.
386. Heers J. Genes au XV-e siecle. Activite economique et problemes sociaux.
P„ 1961.
387. Hemardinquer J.-J. De Tunis aux anciennes cultures vivrieres tunisiennes.—
Annales. 1964, № 5.
388. Henia A. Le Grid: ses rapports avec le Beylik de Tunis (1676—1840).
Tunis, 1980.
389. Henia А., ТИП B. L’organisation du pouvoir des notables dans les com-
munautes du Djrid tunisien au XVIII-e siecle.— Communautes rurales et
pouvoirs dans les pays mediterraneens (XVI-e — XX-e siecles). Nice, 1980.
390. Hermassy E. Leadership and National Development in North Africa. A Com-
parative Study. Berkley, 1972.
391. Hershlag Z. L. Introduction to the Modern Economic History of the Middle
East. Leiden, 1964.
392. Hess A. The Forgotten Frontier. A History of the Sixteenth-Century Ibero-
African Frontier. Chicago, 1978.
393. Hirschberg H. Z. A History of the Jews in North Africa. T. 1—2. Leiden,
1981.
394. Historical Dictionary of Algeria. N. Y.. 1981.
395. Hoffman B. G. The Structure of Traditional Moroccan Rural Society.
The Hague — Paris, 1967.
396. Hopkins J. F. L. Medieval Muslim Government in Barbary until the 6 Cen-
tury of the Hijra. L., 1958.
397. Idris H. R. La Berberie Orientale sous les Zirides. T. 1—2. P., 1962.
398. Idris H. R. De la realite de la catastrophe hilalienne.— Annales. 1968, № 5.
399. The Islamic City. A Colloquium. Oxf., 1970.
400. Issawi Ch. An Arab Philosophy of History. L., 1950.
401. Issawi Ch. The Arab World’s Heavy Legacy. Princeton, 1981.
402. Issawi Ch. The Area and Population of the Arab Empire.— The Islamic
Middle East 700—1900: Studies in Economic and Social History. Princeton,
1980.
403. Jamous R. Honneur et baraka: Les structures sociales traditionnelles dans
le Rif. Cambridge — Paris, 1981.
404. Johnson D. L. The Nature of Nomadism. L.. 1971.
405. Julien Ch.-A. Histoire de I’Algerie contemporaine. T. 1. P., 1979.
426. Khatibi A. Hierarchies ргё-coloniales. Les Theories.— Bulletin economique
et social du Maroc. Rabat, 1971, № 121.
407. Khatibi A. Stratification sociale du Maroc. Rabat, 1967.
408. Khatibi M. Maghreb pluriel. P., 1983.
409. Kraiem M. La Tunisie precoloniale. T. 1—2. Tunis, 1973.
410. Lacoste Y. General Characteristics and Fundamental Structures of Mediae-
val North African Society.— Economy and Society. L., 1974, vol. 4, № 4.
411. Lacoste Y. Ibn Khaldoun. Naissance de 1’histoire passee du Tiers-monde.
P., 1966.
412. Lacoste Y., Nouchi A.. Prenant A. L’Algerie Passe et present. P., 1960.
413. Lancaster W. The Rwala Bedouin Today. Cambridge, 1981.
414. Lapidus I. M. Muslim Cities in the Later Middle Ages. Cambridge. 1967.
415. Laroui A. L’Histoire du Maghreb. Un Essai de synthese. P., 1970.
416. Lassner J. The Shaping of Abbasid Rule. Princeton, 1980.
417. Lazarev G. Les concessions foncieres au Maroc: Contribution a I’etude de
la formation des domaines personnels dans les campagnes marocaines.
Etudes sociologiques sur le Maroc. Rabat, 1978.
-418. Leveau Ph. Etude de revolution d’un paysage agraire d’epoque romaine
297
a partir d’une prospection de surface: 1’exemple du territoire de Caesarea'
de Mauretanie.— Quadreni di storia. Bari, 1981, № 13.
419. Leuron J. Saint Louis ou 1’apogee du Moyen Age. P., 1957.
420. Lewicki T. Etudes maghrebines et soudanaises. Varsovie, 1976.
421. Lewicki T. Les ibadites en Tunisie au Moyen Age. Roma, 1958.
422. Ьёгте A. Deux villes d’lfriqiya: Sousse, Tunis. Etudes d’archeologie, d’ur-
banisme, de demographic. P., 1971.
423. Liauzu C., Attal R., Sitbon Ch. Regards sur les Juifs de Tunisie. P., 1979.
424. Lombard M. L’or musulman du VII au XI siecles —Annales. 1947, vol. 2.
425. Louis A. Tunisie du Sud. Ksars et villages de cretes. P., 1976.
426. Lourido Diaz R. Marruecos en la secunda mitad del siglo XVIII. Vida
interna: politica, social у religiosa durante el sultanato de Sidi Muhammad
b’Abd Allah, 1757—1790. Madrid, 1978.
427. Mahdi M. Ibn Khaldoun’s Philosophy of History: A Study in the Philosop-
hic Foundations of the Science of Culture. Chicago, 1971.
428. Mahjoub A. Industrie et accumulation du capital en Tunisie: de la fin du
XVIII erne siecle a nos jours. Grenoble, 1978.
429. Mahjoubi A. L’etablissement du protectorat fran^ais en Tunisie. Tunis. 1977.
430. Mahjoubi A. Recherches d’histoire et archeologie a Henchir el-Faouar (Tu-
nisie). Tunis, 1978.
431. Mahjouli A. Les cites romaines de Tunisie. Tunis, [б. r.].
432. Mantran R. L’evolution des relations entre la Tunisie et 1’Empire Ottoman
du XVI au XIX siecle.— Les Cahiers de Tunisie. 1959, vol. 23—24.
433. Marfais G. Les Arabes en Berberie du XI au XIV siecle. Constantine —
Paris, 1913.
434. Mar^ais G. Tunis et Kairouan. P., 1937.
435. Marcel J. Histoire de Tunis. P., 1851.
436. Martel A. Le Makhzen du Sud Tunisien.— Les Cahiers de Tunisie. 1958,
№ 32.
437. Mas Latrie M. L. Relations et commerce de 1’Afrique Septentrionale ou.
Maghreb avec les nations chretiennes au Moyen Age. P., 1886.
438. Masson P. Histoire des Etablissement et de Commerce Fran^ais dans 1’Afri-
que Barbarisque. P., 1903.
439. Mercier M. La civilisation urbaine du Mzab. P., 1922.
440. Messier R. A. The Almoravids. West African Gold and the Gold Currency
of the Mediterranean Basin.— Journal of the Economic and Social Histo-
ry of Orient. Leiden, 1974, vol. XVII.
441. Meyers A. R. Class, Etnicity and Slavery: the Origins of the Moroccan:
Abid.— International Journal of African History Studies (UAHS). N. Y.,
1977, vol. 10, № 3.
442. Meyers A. R. Slave Soldiers and State Politics in Early Alawi Morocco,.
1668—1727.—IJAHS. 1983, vol. 16, № 1.
443. Miege J.-L. Le Maroc et 1’Europe (1830—1894). P. T. 1—4, 1961 —1963..
444. Milliot L. L’Association agricole chez les musulmans du Maghreb. P...
1911.
445. Miquel A. La geographie humaine du monde musulman jusqu’au milieu.
du 11-e siecle P., 1981.
446. Miquel A. L’lslam et sa civilisation, VII—XX siecles. P., 1968.
147. Mojuetan B. A. Legitimacy in a Power state: Moroccan Politics in the-
Seventheenth Century during the Interregnum.— IJAHS. 1981, vol. 13, № 3.
448. Monchicourt Ch. L’expedition espagnole de 1560 contre 1’ile de Djerba,.
P., 1913.
449. Monchicourt Ch. La Region du Haut Tell. P., 1913.
450. Montaii J. Les etats barbaresques. P., 1973.
451. Montagne R. Les Berberes et le Makhzen dans le Sud du Maroc. P., 193Л
452. Montagne R. The Berbers: Thei Social and Political Organisation. L..
1973.
453. Munson H. The Mountain People of Northwestern Morocco: Tribesmen or
Peasants? — Middle Eastern Studies. L., 1981, vol. 17, № 2
454. Mzali M.-S. La Situation en Tunisie a la veille du protectorat. lums, иол
298
455. Mzali М.-S., Pignon J. Khereddine homme d’Etat. Documents historiques
annotes. Tunis, 1971. 4
456. Naciri M. Sale. Etude de geographic urbaine. Rabat, 1963.
457. Nagi M. A propos de 1’esclavage au Maroc ргё-colonial.— Lamalif Casa-
blanca, 1982, № 141.
458. Noin D. La population rurale du Maroc. T. 1—2. P., 1970.
459. Pacha N. Le commerce au Maghreb du XI-е au XIV-е s. Tunis, 1976.
460. Pallez G. Les marchands fassis. P., 1951.
461. Peillon P. Problemes d’habitat en Basse-Kabylie.—Recherches sur I’Aleerie
P., 1978. *
462. Peres H. Relations entre le Tafilalet et le Soudan — Melanges de geograp-
hic et d’orientalisme offerts a E.-F. Gautier. Tours, 1937.
463. Perkins K. J. Quaids, Captains and Colons. N. Y — L., 1980.
464. Pernoud R. Les villes marchandes aux XIV et XV siecles. P., 1948.
465. Picard Ch.-G. La civilisation de 1’Afrique romaine. P., 1959.
466. Pignon J. Les relations franco-tunisiennes au debut du XVII-e siecle:
1’accord 1606.— Les Cahiers de Tunisie. 1978, № 101—102.
467. Planhol X. The Geographical Setting.—The Cambridge History of Islam.
Vol. 2. Cambridge, 1970.
468. Planhol X. Les fondements geographiques de 1’histoire de 1’Islam. P., 1968.
469. Poncet J. La colonisation et 1’agriculture europeenne en Tunisie depuis 1881
P., 1961.
470. Poncet J. D’lbn Khaldoun au sous-developpement.— La Pensee. 1967, № 2.
471. Poncet J. Le Mythe de la catastrophe hilalienne.— Annales. 1967, vol. 22.
472. Porch D. The Conquest of Morocco. N. Y., 1983.
473. Rabinow P. Symbolic Domination Cultural Form and Historical Change
in Morocco. L., 1975.
474. Rambert G. Histoire du commerce de Marseille. Le Moyen Age. T 1. (par
Pernoud R.). P., 1949, t. 2 (par Baratier E., Reynayd F.). P., 1951.
475. Redman Ch. L. Comparative Urbanism in the Islamic Far West.— World
Archaeology. L., 1983, vol. 14, № 3.
476. Ricard R. Histoire des Portugais au Maroc. Coimbre, 1955.
477. Richard Ch. Etude sur 1’insurrection du Dhara (1845—1846). Alger, 1846.
478. Rouissi M. Oasis du Sud Tunisien, le Jarid (essai d’histoire sociale). T. 1 —
2. P„ 1973.
479.
480.
481.
482.
483.
484.
485.
486.
487.
488.
489.
490.
491.
492.
493.
Rousset M. Le royaume du Maroc. P., 1978.
Salmon A., Charleville E. Le Maroc. Son etat. Paris — Nancy, 1906.
Sari Dj. Les villes precoloniales de 1’Algerie Occidentale. Nedroma. Mazou-
na. Kalaa. Alger, 1970.
Saumagne Ch. La Numidie et Rome. Massinissa et Jugurtha. Tunis—Pa-
ris, 1966.
Sayadi M. S. Monastir. Essai d’histoire sociale du XIX siecle. Tunis, 1979.
Sayous A. Le Commerce des Europeens a Tunis depuis le XII siecle jus-
qu’a la fin du XVI siecle. P., 1929.
Sebag P. Sur une chronique des beys mouradides.— Ibla. Tunis, 1977,
1 er semestre.
Seddon D. Moroccan Peasants: A Century of Change in the Eastern Rif,
1870—1970. Dawson, 1981. . . ч t
Sethom H. L’agriculture de la presqu’ile du Cap Bon (Tunisie). Structures
sociales et economic rurale. Tunis, 1977.
Shaban M. A. Islamic History. A New Interpretation. T. 1—2. Cambridge,
1971—1976. .. f ~
Simon R. Tendencies in the Flow an Arab History: the Question of Ow-
nership and Statehood.— Oikumene: Studia ad historiam antiquam c as
sicam et orientalem spectantia. Budapest, 1978.
Slama B. LTnsurrection de 1864 en Tunisie. Tunis 1967.
Soucek S. Tunisia in the Kitabi Bahriye by Pin Reis.—Archivum Ottom
nicum. Louvain, 1973, № 5. . D 1Q7fi
Sourdel D., Sourdel J. La civilisation de 1 Islam classique. P.. 197b
Spencer W. Algiers in the Age of the Corsaires. Norman (Oklahoma).
1976.
299
494. Spencer W. Historical Dictionary of Morocco. N. Y., 1980.
495. Staffa S. J. Conquest and Fusion: The Social Evolution of Cairo A D
642—1850. Leiden, 1977.
496. Stuart G. H. The International City of Tangier. L., 1931.
497. Studi maghrebini. Vol. 7. Napoli, 1975.
498. Sur le Feodalisme. Centre d’Etudes et de Recherches Marxistes. P., 197L
499. Sur le mode de production asiatique. Centre d’Etudes et de Recherches
Marxistes. P., 1969.
500. Taibi M. L’Emirat Aghlabide. Histoire politique. P., 1966.
501. Taibi M. Etudes d’histoire ifriqiyenne et de civilisation musulmane medieva-
le. Tunis, 1982.
502. Taibi M. Ibn Haldoun et 1’histoire. Tunis, 1973.
503. Taibi M. Law and Economy in Ifriqiya (Tunisia) in the Third Islamic Cen-
tury.— The Islamic Middle East, 700—1900. Studies in Economic and Social
History. Princeton, 1981.
504. Temimi A. Le Beylic de Constantine et Hadj Ahmed Bey (1830—1837)..
Tunis, 1978.
505. Terrase H. Histoire de Maroc. T. 1—2. Casablanca, 1949.
506. Tlatli E. Djerba et les Djerbiens. Tunis, 1942.
507. ТИП B. Etudes d’histoire sociale tunisienne du XIX—erne siecle. Tunis,.
1974.
508. ТИП B. Les rapports culturels et ideologiques entre 1’Orient et 1’Occident
en Tunisie au XIX-е siecle (1830—1880). Tunis, 1974.
509. Le Tourneau R. The Almohad Movement in North Africa in the Twelfth.,
and Thirteenth Centuries. Princeton, 1965.
510. Le Tourneau R. Fez in the Age of the Marinides. Oklahoma, 1961.
511. Le Tourneau R. La vie quotidienne a Fez en 190?. P., 1965.
512. Toutain L. Les cites romaines de Tunisie. P., 1896.
513. Tunisie. L’Encyclopedie coloniale et maritime 4-eme ed. P., 1944.
514. Turbet-Delof G. L’Afrique barbaresque dans la litterature frangaise. Alger
1976.
515. Turner B. S. Weber and Islam. A Critical Study. L., 1974.
516. Valensi L. Le Djebel Ousselat au XVIII-e siecle.— Les Cahiers de Tunisie.
1964, № 47—48.
517. Valensi L. Fellahs Tunisiens. L’economie rurale et la vie des campagnes
aux XVIII-e et XIX-е siecles. P., 1975.
518. Valensi L. Le Maghreb avant la prise d’Alger (1790—1830). P., 1969.
519. Valensi L. The Tunisian Fellaheen in the Eighteenth and Nineteenth Cen-
turies.— The Islamic Middle East 700—1900: Studies in Economic and
Social History. Princeton, 1982.
520. Vignet-Zunz J. Etudes sur 1’Islam maghrebin.— Pensee. 1982, № 229.
521. Vinogradov A. R. The Ait Ndhir of Morocco: A Study of the Social Trans-
formations of a Berber Tribe. Ann Arbor (Michigan), 1974.
522. Waterbury J. Le Commandeur des croyants: La monarchic marocaine et
son elite. P., 1975.
523. Weir T. H. The Shaiks of Morocco in the XV Century. Luzak, 1947.
524. Wiet I. G., Elisseeff V., Wolf Ph. L’evolution des techniques dans le mon-
de musulman au Moyen Age.— Cahiers d’histoire mondiale. Neufchatel.,
1960, vol. 6, № 1.
525. Willan T. S. Studies in Elizabethan Foreign Trade. Manchester, 1959.
526. Wolf J. B. The Barbary Coast. Algiers under the Turks. N. Y., 1979.
527. Yahya D. Morocco in the Sixteenth Century: Problems and Patterns ire
African Foreign Policy. Atlantic Highlands (N. J.), 1981.
528. Zghal A. L’Economie paysanne de la Tunisie pre-coloniale.— Revue Tuni-
sienne de sciences sociales. 1980, № 61.
529. Zghal A., Stambouli F. La vie urbaine au Maghreb precolonial.— Annuaire-
de 1’Afrique du Nord. P. 1974, vol. 11.
530. Абдельваххаб X. Варакат ан аль-хидара аль-арабийа би-ль-Ифрикииа
ат-тунисийа. Т. 2. Тунис, 1966.
531. Имам Р. Сияса Хаммуда баши фи Тунис. Тунис, 1980.
532. Саидуни М. Ан-низам аль-малий ли аль-Джазаир. Алжир. 1979.
300
RESUME
L’ouvrage a pour but de tracer les lignes generales de revolution des
structures sociales dans les pays du Maghreb a partir de 1’antiquite jusqu’a la
fin du XVIII-e siecle. L’auteur analyse les changements survenus aux cours des
siecles dans les forces productrices ainsi que dans les structures politiques des
Etats qui se formaient en Afrique du Nord medievale. Cette analyse est faite
dans le contexte general de developpement du mode de production feodal aux
pays arabes et des rapports de celles-ci avec les Etats de 1’Europe Occidentale.
Il est soulignee que 1’occupation des villes maritimes du Maghreb par les
Portugais et les Espagnols constitue la premiere phase de la domination colo-
nialiste (de type feodal). C’est justement a ce moment, a 1’aube de I’epoque
moderne que la lutte des forces contradictoires du progres et du declin — qui
caracterise 1’histoire economique et sociale de la region depuis les invasions
nomades du XI-е siecle — a pris le sens nettement defavorable et a accentue
les traits archaiques de la societe maghrebine у compris la communaute a mo-
dele tribale.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение 3
Глава I
.Природная среда. Основные этапы заселения и хозяйственного освоения
территории......................................................... 21
Особенности рельефа, почв и климата............................ 22
Наследие доисламской эпохи: античная цивилизация и берберское
общество....................... ... ................. 33
Глава II
Арабский Запад после распада Халифата (750—1050) 60
Производительные силы: фаза подъема............................ 61
Централизованные монархии и города-государства . 73
Глава III
Социальный перелом второй половины средних веков (1050—1500):
прогресс или архаизация?........................................... 98
Кочевые миграции и их влияние на агросферу..................... 99
Создание и распад державы Альмохадов............................ 107
«Племенные икта»................................................ 119
Страны Магриба и раннекапиталистический средиземноморский
рынок........................................................ 128
Образ Арабского Запада в учении о диалектике истории Ибн
Халдуна аль-Магриби.......................................... 157
Глава IV
Магриб на пороге нового времени: общество и государство........... 181
От завоеваний корсаров Порты до «битвы трех королей» . . . 182
Алжир и Тунис в составе Османской империи..................... 195
Шерифская империя Дальнего Магриба (Марокко)..............216
Хозяйственная деятельность и формы социально-пространственной
организации населения ....................................... 227
Заключение 252
Примечания . 263
Библиография . . 286
Resume.............................................................301
Мария Федоровна Видясова
СОЦИАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ
ДОКОЛОНИАЛЬНОГО МАГРИБА
ГЕНЕЗИС И ТИПОЛОГИЯ
Утверждено к печати
Институтом стран Азии и Африки
Редактор М. Д. Панасьянц
Младший редактор Л. А. Добродеева
Художник Л. Э. Немировский
Художественный редактор Э. Л. Эрман
Технический редактор Г. А. Никитина
Корректор А. В. Шандер
И Б № 15732
Сдано в набор 02.02.87. Подписано к пе-
чати 09.06.87. Формат 60Х90*/1б. Бумага
типографская № 2. Гарнитура литератур-
ная. Печать высокая. Усл. п. л. 19,0.
Усл. кр.-отг. 19,25. Уч.-изд. л. 22,59. Ти-
раж 900 экз. Изд. № 6253. Зак. № 115.
Цена 3 р. 50 к.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука»
Главная редакция восточной литературы
103031, /Досква К-31, ул. Жданова, 12/1
3-я типография издательства «Наука»
107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28>
3 р. 50 к.
В монографии рассматривается взаимо-
влияние экономических, естественно-геогра-
фических факторов, а также процессов эт-
нического и культурного синтеза, опреде-
лявших развитие доколониальных обществ
Северной Африки. Впервые на материале
Алжира, Туниса и Марокко анализируются
в сравнительно-типологическом аспекте осо-
бенности стадиально-формационной эволю-
ции общества эпохи средневековья и ново-
го времени. Исследование ориентировано на
выявление региональной и локальной специ-
фики исторического прошлого и социаль-
ной структуры Магриба.