Текст
АКАДЕМИЯ НАУК С С CP ИНСТИТУТ ИСТОРИИ
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
акад. Б.Д. ГРЕКОВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
i939
Р. В. ЖДАНОВ
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
Крещение Киевской Руси сыграло огромную прогрессивную роль в истории нашей родины. Углубленное марксистское изучение этого события начнется, конечно, с критики источников и пересмотра всех прежних работ, анализирующих эти источники или основанных на них.
Источники эти довольно многочисленны и разнообразны по своему характеру и происхождению. Летопись занимает среди них особое место. Одна из крупнейших заслуг акад. А. А. Шахматова заключалась в том, что он окончательно разъяснил сплошь легендарный характер летописного сказания о крещении кн. Владимира и Руси. Как это ни кажется парадоксальным, но летопись по правдивости изложения событий и достоверности фактов стоит много ниже даже неясных и отрывочных сообщений византийских и арабских хронистов. Главнейшие факты определены В. Г. Васильевским, В. Р. Розеном, Е. Е. Голубинским и др. на основании именно греческих и арабских источников и вопреки показаниям летописи. Из русских источников в этой критической работе помогла не летопись, а в достаточной степени темный источник — древняя «Память и Похвала» Владимиру Иакова мниха.
Но совершенно ошибочно было бы, исходя из этого, недооценивать значение летописного рассказа. Этот рассказ не только легендарен, но и тенденциозен — в этом его своеобразная и в то же время огромная ценность. Летопись и ее источники прибегают не только к тенденциозному вымыслу, но и к тенденциозному умолчанию. Самый факт этот настолько значителен, что в иных случаях может сойти за аргумент в пользу той или иной гипотезы. Сошлюсь, например, на гипотезу М. Д. Приселкова1 о зависимости русской церкви от болгарской в промежуток времени от 90-х годов X в. до 1037 г. Эта гипотеза, хотя и обладает всеми чертами фикции, была сочувственно встречена даже таким тонким исследователем как А. Е. Пресняков. Основываясь на болгарском происхождении русской письменности, Пресняков говорит: «Обращение в Болгарию за просветительными силами и средствами было крупным делом, близким и важным для всякого киевского книжника, а наши источники о нем молчат. Естественно приходишь к мысли: причина этого умолчания та же, что причина третирования Анастаса, что путаница с «митрополитами», что появление «корсунской легенды», затершей почти совсем следы подлинной обстановки крещения Владимира, и т. д.,—т. е. тенденциозное искажение ad majorem Byzantiae gioriam всей ранней истории русского христианства и русской церкви. В этом
1 Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв., СПб., 1913.
4
Р. В. ЖДАНОВ
глубокое основание гипотетических построений Приселков а».1 ,
Здесь явное преувеличение: не всякое молчание есть обязательно тенденциозное замалчивание, а усвоение болгарской письменности могло, конечно, произойти и вне отношений церковной зависимости.
Но когда летописец, отстаивая «корсунскую» версию крещения Владимира, случайно роняет замечание о версиях, по которым Владимир крестился в Киеве или Васильеве, — здесь перед нами несомненный факт замалчивания одной версии и предпочтения ей другой. Тот же М. Д. Приселков пытался истолковать этот факт,, но его выводы нуждаются в поправке. Требуют критической проверки и исследования А. А. Шахматова, больше" всех других сделавшего в области исследования летописного сказания. При всем совершенстве критических приемов Шахматова им не чужды и слабые стороны. Так, он, несомненно, суживал понятие источника: для него источник только там, где имеется текстуальная зависимость; влияние более общее и не столь непосредственное выпадало из его поля зрения. В связи с этим стоит другая крайность — легкое и не всегда достаточно обоснованное предположение «недошедшего» источника. Наконец, Шахматов нередко с исключительной .прозорливостью умел определить тенденциозную направленность того или иного произведения и общественный круг, из которого оно могло выйти; но марксистское изучение требует еще более углубленного подхода к таким вопросам.
Так, приблизительно, очерчиваются пути анализа и проверки, которые мы пытаемся наметить.
I
Летописное сказание о крещении Руси (было бы правильнее сказать —о крещении Владимира, ибо он его главный герой, а об остальном говорится лишь постольку, поскольку это требуется для его характеристики) представляет собой спайку двух или даже трех особых, ранее самостоятельных рассказов об этом событии, разделенных и фабулой, и источниками,, и происхождением и, наконец, местом и временем своего появления. Какбго взгляда ни держаться на каждый из этих элементов порознь, как ни группировать их между собой, общий принципиальный вывод замечательных исследований А. А. Шахматова, без сомнения, никогда не будет поколеблен. Согласно А. А. Шахматову, каждая из составных частей летописного рассказа имеет особую агиографическую тему: во-первых, обращение вследствие проповеди — летописный рассказ под 6494 г. о миссионерских посольствах; во-вторых, обращение вследствие испытания вер — рассказ о «соглядании» богослужений под 6495 г.; в-третьих, обращение вследствие исцеления — рассказ о корсунском походе и крещении в Кореуне под 6496 г. ■
Чрезвычайно важно и любопытно, что, заканчивая рассказ о крещении Владимира в Корсуне, летописец решил вступить в полемику с теми, кто «не сведуще право, глаголють, яко кръстилъся есть Киеве, инии же реша: Василиве, друзии же инако скажють». Из других источников узнаем, что существовали две версии о месте крещения киевлян: одни называли Днепр, другие Почайну. По- разному называли церкви, где крестился Владимир. Ć другой стороны, памятники, предшествующие появлению Повести временных лет
1 Недавно опубликованные «Лекции по русской истории», I, 110, М., 1938. (Курсив мой. — Р. Ж.)
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
5-
и лежащему в ее основе Начальному своду (1095 г.), как «Слово о законе и благодати и похвала кагалу нашему Владимиру» митроп. Илариона (составлена до 1054 г.), Нестерово «Чтение» о Борисе и Глебе (80-е гг. XI в.), «Память и Похвала» Владимиру Иакова мниха (80-е гг. XI в.) — ничего не знают о крещении в Корсуне, а один из них утверждает, что самое взятие Корсуня состоялось лишь «на 3-е лето по крещении». Всего этого, конечно, вполне достаточно, чтобы установить, что Древнейший летописный свод, к которому, согласно исследованию Шахматова, должно быть возведено указанное сообщение и который составлен около 1039 г., говорил о крещении Владимира не в Корсуне,. а у себя дома, за два года до корсунского похода.
Не говорил ли этот свод о крещении в Киеве или в Васильеве и не к нему ли надо возвести рассказ о миссионерстве, который тогда должен был бы закончиться победой греческого проповедника? А. А. Шахматов именно так решает этот вопрос и в специальном исследовании даже определяет источник этого рассказа — это болгарская повесть о крещении, болгарского князя Бориса-Михаила. Выяснению источников и состава третьей — корсунской — версии тоже посвящено специальное исследование; эта версия появилась незадолго до- составления Начального свода и была предпочтена А. А. Шахматовым версии Древнейшего свода. Что касается второго, посредствующего- рассказа, то его оказывается возможным поместить внутри «корсунской легенды», где он, вероятно, первоначально и находился до того, как. был извлечен составителем Начального свода для спайки первого и третьего рассказов. Синтетическому рассмотрению всего летописного- сказания посвящена специальная глава «Разысканий о древнейших русских летописных сводах» (1908 г.). Мне кажется, что удобнее всего будет итти исследовательским путем А. А. Шахматова,* каждый раз проверяя его выводы, чтобы принять их, или наоборот, усомниться в них. Впрочем, всякая дальнейшая работа в этой области возможна только на основании достигнутых Шахматовым результатов.
«Русское сказание перелицевало болгарское; русский компилятор поступил так же, как Нестор, воспользовавшись для составления- жития Феодосия болгарским переводом жития Саввы, почти так же, как писец Изборника 1073 года, заменивший в послесловии имя болгарского Симеона именем князя Изяслава (Святослава)».1 Таким выводом заключает А. А. Шахматов свою статью, посвященную определению источника летописного рассказа о предложении вер и о греческом философе. Подтверждение такого, вполне вероятного факта требует, однако, чтобы предполагаемый источник сохранился и мог быть сопоставлен со своей «перелицовкой». К сожалению, это не так; предполагаемая болгарская повесть до нас не дошла.
Что-же позволяет А. А. Шахматову догадываться о ней? В статье- мы находим ряд доводов: 1. В некоторых летописных изводах сказа-; ния о крещении Владимира философ, присланный греками, называется Кириллом, затем упоминается патриарх Фотий, а эти имена, представляют собой не только «грубейший анахронизм», но и «ведут к другому крещению, к крещению князя Бориса»1 2 в 860-х годах.
2. Некоторые из позднейших византийских писателей (например, продолжатель Феофана и некоторые другие) сообщают легендарную подробность о крещении болгарского князя, будто он был поражен
1 А. Шахматов. Один из источников летописного сказания о крещении Владимира («Сборник статей по славяноведению, посвященных М. С. Дринову», с. 74, Харьков, 1908).
2 Т а м ж е, сс. 64 и 68.
5
Р. В. ЖДАНОВ
и приведен к христианству картиной страшного суда, изображенной неким художником Мефодием, которому было поручено расписать стены нового дворца Бориса.1 3. С другой стороны, ряд источников старается связать имя Кирилла-Константина с обращением Болгарии в христианство (Повесть временных лет, древняя служба 6 апреля, пространное житие св. Климента, проложное житие Кирилла). О том же говорит иеросхимонах Спиридон, который, ссылаясь на Евфимия Терновского, сообщает даже, что Кирилл-философ присутствовал при крешении кн. Бориса, а восприемником был сам император Михаил.1 2 Все это заставляет А. А. Шахматова заявить даже, что «Кирилл, вопреки дошедшим до нас историческим свидетельствам, умалчивающим о его участии в деле крещения и просвещения болгар, должен быть признан учителем болгарского языка».3 Замечу мимоходом, что и теперь научная литература по кирилло-мефодиевскому вопросу попрежнему отрицает факт пребывания Кирилла в Болгарии,4 что, впрочем, не помешало в позднейшее время болгарским церковникам присваивать себе и его имя. Это не могло бы помешать и сложению предполагаемой легенды, о которой Шахматов дает следующее заключение: «Вполне возможно предположить в XI или даже X веке существование такого болгарского сказания, где крещение Бориса было поставлено в непосредственную связь с проповедью великого славянского учителя», и далее: «можно думать, что в болгарском сказании говорилось о завесе, показанной философом Кириллом Борису, между тем как в некоторых народных преданиях обращение Бориса приписывалось Мефодию».5
Но как нам отнестись к вышеизложенным доказательствам? Начнем со свидетельств, говорящих1 о миссионерской деятельности Кирилла в Болгарии. Прежде всего необходимо отметить, что все они сравнительно поздние: древнейшие из них отделены от описываемого события одним-двумя веками. Из них только одно связывает Кирилла непосредственно с крещением Бориса, остальные лишь подтверждают указанную тенденцию освятить историю болгарской церкви именем Кирилла. Единственное же интересное для нас свидетельство (Спиридона) принадлежит богатому историческим вымыслом XVII веку. Правда, оно будто бы основано на утверждении Евфимия, патриарха Терновского (1875—1393 гг.), но и в этом случае оно не восходит выше конца XIV в. Далее, судя по тому, что в роли восприемника выступает имп. Михаил, место крещения здесь не то, которое мы предполагаем в болгарском сказании, — не резиденция болгарского князя. Значит, во всем этом нельзя видеть намек на нашу легенду.
Перейдем теперь к легендарному эпизоду с изображением страшного суда. Все остальные подробности подчеркивают скорее различие, чем сходство: 1) в византийском рассказе назван Мефодий («ремеслом художник»; отождествление его со св. Мефодием не кажется мне неоспоримым, но это и не играет роли), в русском — безыменный философ, иногда Кирилл; 2) в византийском рассказе изображение имеет вид фрески, в русском — «запоны», завесы; 3) в византийском рассказе весь эпизод никак не связан с проповедью, в русском — проповедь составляет главное его содержание.
Приходится, невидимому, признать, что указанные свидетельства не убеждают в существовании интересующей нас повести; она могла
1 А. Шахматов. Указ, соч., с. 69.
3 Т а м же, с. 68.
3 Т а м же.
4 Тр. славянской комиссии, I, VI, Л., 1930.
5 А. Шахматов. Указ соч., сс. 69 и 70.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
7
существовать, но пока ничто не доказывает, что она существовала. Следовательно, существование ее должно и может быть доказано только рассказом нашей летописи, если в ней будут обнаружены следы его болгарского происхождения. А. А. Шахматов действительно усматривает их в следующих, уже отчасти названных особенностях рассказа о крещении Владимира, преимущественно в некоторых позднейших летописях:1 1) именование греческого философа Кириллом (Соф. l-я, Новг. 4-я); 2) сообщение, что «крестився Владимир и взя от Фотия патриарха у царьградского первого митрополита Кыеву Леона (Леонта)» (те же летописи); 3) сходство в содержании вставки перед наставлением в вере в Никоновской летописи и Степенной книге с 3-й частью Фотиева послания к Борису; 4) упоминание о сношениях с Римом и папой, соответствующих скорее обстановке Болгарии IX в., нежели Руси X в,; 5) сходство первых двух частей исповедания веры (символа веры) с поучительными посланиями Фотия, использованными, быть может, болгарской повестью; 6) внесение полемики против латинян в летопись, быть может, под влиянием читавшихся в болгарском сказании выпадов; 7) наличие эпизода с изображением страшного суда.
Кое-какие из этих доводов приходится устранить с первого же шага; их устранил сам Шахматов, не введя в свои «Разыскания». Это прежде всего пп. 3 и 4 — дополнения, читаемые в Никоновской летописи в Степенной книге, которые, как и следовало ожидать, не удалось возвести к Древнейшему своду. Особо надо остановиться на пп. 5 и 6, поскольку они подверглись видоизменению в «Разысканиях». Здесь Шахматов отказался возвести полуарианский символ веры к болгарской повести, признав его вставкой составителя Начального свода; ему же он приписал и замену болгарской полемической статьи против латинян другой статьей, извлеченной, «быть может, из более обширного трактата» и дополненной по Палее и Хронографу, из которого произошла эта Палея.1 2 Это положение попрежнему остается немотивированным. От посланий же Фотия теперь остается один только общий для. всей греческой церкви никео-царьградский символ веры, и решительно ничто не заставляет нас думать, что летописец заимствовал его из болгарского источника.
Эпизода со страшным судом (п. 7) я касался уже выше, когда и пытался установить, что сходство может быть признано лишь относительным. Мысль о воздействии напоминанием или картиной загробной жизни, адских мук, страшного суда на воображение язычника, или вообще грешника, является, конечно, естественным и логичным атрибутом христианской проповеди и христианской легенды во все века и у всех народов.3 Поэтому не было бы ничего удивительного, если бы соответственный эпизод возник самостоятельно в нашей летописи. Впрочем охотно допускаю, что он мог возникнуть под влиянием того же византийского рассказа о крещении болгар, если принять, что он мог проникнуть на Русь в XI в., что не невероятно.
Остаются имена Кирилла, Фотия и Леона. Как они появились в Новгородской 4-й и Софийской 1-й летописях, а также в других, стоящих от них в зависимости? Названные летописи имеют для нас особый интерес. Виртуозный анализ А. А. Шахматова доказал, что по ним восстанавливается лежащий в их основе Новгородский лето¬
1 А. Шахматов. Указ, соч., сс. 69—73.
2 Е г о же. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, § 109, с. 157, СПб., 1908.
s См. Ф. Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности а искусства, II, 154, 1861.
8
Р. В. ЖДАНОВ
писный свод 1448 г.,1 основанный в свою очередь на Новгородском своде 1167 г., который имеет своим источником Новгородский епископский свод XI в. и Повесть временных лет редакции 1118 г. Именно к Новгородскому своду 1167 г. восходит рассказ о крещении Владимира, но в него еще не были включены те вставки, те имена, которые нас сейчас занимают; не читались, по крайней мере, имена Фотия и Леона. Там читалось: «Крестився Владимир и вся земля русская, и поставиша в Киеве митрополита, а Новугороду архиепископа, а по иным градам епископы, и попы и диаконы»,. Откуда же имена Фотия и Леона попали в свод 1448 г.? Как вполне убедительно доказал А. А. Шахматов, эти дополнения должны быть приписаны влиянию другого источника свода 1448 г., а именно — общерусскому своду 1423 г.; он также пользовался, между прочим, летописью, заключавшей в себе Новгородский свод 1167 г., но обработал и дополнил его, широко привлекая жития святых, различные сказания и в том числе так называемый церковный устав кн. Владимира. В последнем читаем: «Се аз князь Василии нарецаемы Воло- димир, сын Святославль, внук Игорев и блаженыя княгини Ольги, въсприял есмь святое крещение от грецького цесаря и от Фотия, патриарха Цесарегородского, взях пьрвого митрополита Леона Киеву, иже крьсти всю землю Русьскую святым крещениемь». 1 2
А. А. Шахматов непрочь видеть и в этом памятнике намек на существование болгарского сказания и его русской переделки (в Древнейшем своде), где упоминается якобы Фотий.3 Никаких решительно данных для этого нет, тем более, что это не объяснило бы появления рядом с ним имени Леона.4 Древнейшие списки русских митрополитов (в Лавр., Ипат., Новгор. 1-й летописях), как известно, знают русских митрополитов лишь начиная с Феопемпта; только позднейшие источники ставят перед ним еще несколько имен, в том числе и Леона. Происхождение его лучше всего объяснено самим А. А. Шахматовым в исследовании о «корсунской легенде».5
Принимая мнение В. Е. Голубинского, что более древнее предание называло Михаилом митрополита, посвященного патриархом Фо- тием крестившимся тогда (в 988 г.)6 русам, А. А. Шахматов теряет право говорить о заимствовании имени Фотия из болгарской повести, ибо он таким образом признает для н‘его другой источник.
Итак, имя Фотия действительно, быть может, приводит нас «к другому крещению», однако же не к тому, к которому нас звал А. А. Шахматов, не к крещению кн. Бориса. Посмотрим, приведет ли нас туда имя Кирилла — последний аргумент в пользу болгарской повести.
Естественнее всего было бы считать, что имя Кирилла появилось там же, где появились имена Фотия, Леона, т. е. в Общерусском своде 1423 г. Но, верный своему предвзятому убеждению, А. А. Шахматов предпочел другую, более искусственную догадку: «Отдельно
1 А. Шахматов. Разыскания, гл. IX.
2 Русск. Истор. Б-ка, т. XXXVI, Памятник древне-русского канонического права, ч. II, в. I, с. 12, Птгр., 1920.
8 «Сборник статей по славяноведению, посвященных М. С. Дрийову», с. 73; «Разыскания», § 107.
4 О Леоне, или вообще о каком-нибудь первом русском митрополите при Владимире, Древнейший свод не мог говорить потому, что он появился при дворе первого митрополита Феопемпта (1037 г.); становится непонятным, в каком же контексте мог быть назван Фотий.
5 Имя Леона заимствовано из полемического трактата, надписанного Лe<woę (1т,тропо).1то<; -njęSo Pd>o;a Преа0)л(!а<; (Леонтий митрополит в Переяславле на Руси);
А. Шахматов в «Сборнике в честь В. И. Ламанского», ч. II, СПб., 1908.
6 Т а м же, с. 1100.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
9
должна быть рассмотрена прибавка имени Кирилла при словах: „По- сем же прислаша Греци к Владимеру философа Кирила“». Далее, ссылаясь на высказанную им гипотезу о заимствовании этого имени Древнейшим сводом из болгарской повести о крещении кн. Бориса,. Шахматов продолжает: «Повесть Временных лет и еще раньше Начальный свод опустили имя Кирилла в виду явного анахронизма: составителю Начального свода было известно из хронографа, что Кирилл и Мефодий перевели греческие священные книги на славянский язык в 6363 (855) году. Что имя Кирилл читалось в своде 1423 г.,, видно из свода 1448 г. (Соф. 1-й и Новг. 4-й); попасть в свод 1423 г. оно могло или из нелетописного источника, или из свода 1167г.; допустить первое совершенно невероятно: ни в одном хронографе, ни житии не могло быть подобного анахронизма. Допустив: же, что имя Кирилла заимствовано из свода 1167 г., мы должны будем возвести его и дальше к своду XI века, так как свод 1167 г. основывался на второй редакции Повести временных лет1 (где небыло Кирилла) и на новгородском своде XI века. В свод XI века имя Кирилла попало, конечно, из Древнейшего Киевского свода, ибо все новгородское почерпнуто им оттуда».1 2
Такой сложный окольный путь имени Кирилла представляет,, конечно, много неясностей и недоумений. Начать с того, что предположение А. А. Шахматова дает несколько искусственное освещение- работе сводчика 1167 г. Его работа была чисто механической перепиской всех киевских и общерусских известий из Повести временных лет 1118 г., а новгородских — из Новгородского свода XI в.; сомнительно, чтобы он вздумал сверять предпочтенный им текст Повести временных лет с менее полным, дефектным текстом, взятым Новгородским сводом XI в. из Древнейшего свода. Шахматов считает невероятным появление имени Кирилла в своде 1423 г. из какого-либо нелетописного источника: «Ни в одном хронографе, ни в одном житии не- могло быть подобного анахронизма». Но ведь не только хронографами и житиями пользовался сводчик 1423 г. А. А. Шахматов знает, например, что в распоряжении сводчика были легенды, которые сообщали о надписи на черепе Святослава, о замысле Рогнеды зарезать Владимира ножом — они также попали в свод 1423 г.3
Думаю, что имя Кирилла могло быть догадкой самого сводчика 1423 г., или могло быть заимствовано им из какого-нибудь случайного памятника. Поводы для сближения безыменного философа из летописи с философом Кириллом могли быть многообразны. Для русского книжника XIV—XVII вв. философ — это по преимуществу Кирилл; огромное количество всевозможных поучений надписывалось этим популярным именем.4 Летописного философа с Кириллом роднили также полемика с магометанами и евреями и содержание различных «слов», приписываемых Кириллу-филооофу («Слово о небесных силах и чего ради создан бысть человек и о исходе души»
1 Редакция Повести временных лет 1118 г.; впоследствии А. А. Шахматов считал ее уже 3-й редакцией (Повесть временных лет, т. I, введение, Птгр., 1916.)
* А. Шахматов. Разыскания, § 174, с. 231.
8 Т а м же, § 181.
4 Это тонко отмечено еще П. Строевым: «В XIV—XVII вв. книжники освятили- именем Кирилла Пасхалию, Аэбуки толковые, разные молитвы и многое другое. Тогда (и с какою удобностью!) все облекалось в Кириллово, Фотиево, Корсунекое и проч.». См. Е. Петухов. К вопросу о Кириллах — авторах в древней русской' литературе, с. I, СПб., 1887. О прочной ассоциации трех понятий: поучение — Кирилл- философ в древней русской литературе см. также М. Сухомлинов. О псевдонимах в древней русской словесности («Сб. отд. русск. яз. и слов. АН», LXXXV, 470—478, СПб, 1908).
10
Р. В. ЖДАНОВ
и др.). Могло, следовательно, появиться сочинение, отождествляющее философа, присланного к Владимиру, с Кириллом;1 или, например, Речь философа, имевшая хождение в отдельном, извлеченном из летописи виде,2 могла быть приписана, подобно другим сходным •сочинениям, Кириллу и в таком виде стать известной сводчику 1423 г. Именно последний, как мы успели убедиться, обнаруживает пристрастие вставлять имена в текст, который их не содержал, не проявляя при этом ни малейшего критического отношения к своим источникам.
Все эти соображения, мне кажется, заставляют признать существование болгарской повести — прототипа летописной повести о предложении вер — недоказанным. Предположение неизвестного утерянного иностранного источника является естественным и удобным выходом в том случае, когда нельзя объяснить появление сказания на русской почве. Думается, что в настоящем случае положение не является столь критическим. Еще М. И. Сухомлинов предположил, что главным источником для летописного рассказа о предложении вер и для Речи философа была так называемая Толковая Палея, .анткиудаистское полемическое сочинение византийского, по всей вероятности, происхождения. 3 Не противоречит ли этому утверждение Шахматова, что «русское сказание перелицевало болгарское»? Нужно ли вообще предполагать последнее?
А. А. Шахматов пытался выйти из положения в своем специальном исследовании, создав совершенно самостоятельную теорию происхождения Палеи.4 Он не только принял, но и развил указанную •Сухомлиновым связь между летописью и Палеей путем тщательного и всестороннего сличения летописного текста с палейным. Но, .верный своей предвзятой задаче — доказать источник летописного рассказа в болгарской легенде о кн. Борисе, А. А. Шахматов пытается самую Палею отнести к Болгарии.
Его выводы в общих чертах таковы. Из всех редакций Палеи (Коломенский тип Толковой Палеи, Полная или хронографическая, Краткая редакция) первой русской редакцией он признает коломенскую нехронографическую; что же касается второй и третьей редакций, то, по его мнению, они составлены из первой русской и болгарской хронографической редакций. Последняя возникла самостоятельно или из переделки Толковой Палеи, составленной в Болгарии Мефодием или кем-либо из его ближайших учеников на основании тех прений е евреями и сарацинами, которые вел в свое время Кирилл. В Болгарии же из обеих Палей было сделано извлечение, которое «вошло в рассказ о крещении Бориса под видом речи, произнесенной Кириллом- философом для утверждения князя в истине веры христианской» 5 (что ,и требовалось доказать!). Все три памятника перешли на Русь «не позже конца XI века». Далее оказывается, что Речь философа внесена уже в Древнейший свод; болгарская хронографическая Палея использована уже Начальным сводом в переработанном на основании хронографа (прообраза Архивского) виде. Первоначальная болгар-
ф
1 Например, одно сказание о Соломоновой чаше, основанное на XIII главе Пан- даонского жития Кирилла, заканчивается словами: «Сих же стихов никто же може протолковати, но протолкова древле иже приходи в Русе философ оучит Владимира, ему же бе имя Коурил» (Тр. славянской комиссии, I, XXVI, Лгр., 1930).
2 См. у А. Шахматова. Толковая Палея и русская летопись (Статьи по •славяноведению, под ред. В. И. Ламанского, вып. I, с. 202, СПб., 1904).
* О древней русской летописи как памятнике литературном («Сб. отд. русск. яз. и слов. АН», LXXXV, 62—70, СПб., 1908).
4 Толковая Палея и русская летопись.
5 Т а м же, с. 271.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
11
ская нехронографическая редакция лучше всего отразилась в первой русской редакции, все же подвергшейся влиянию хронографической.1
Как известно, построения Шахматова встретили ожесточенных противников в лице В. М. Истрина1 2 и А. В. Михайлова.3 После их работ и эта «болгарская гипотеза» А. А. Шахматова может считаться опровергнутой. По мнению Истрина, Толковая Палея представляет собой русский памятник, возникший не ранее половины XIII в. в том самом виде,, в каком он дошел до нас в Коломенской редакции. Хронографические редакции вышли из обработки Толковой Палеи на основании ряда апокрифов, Библии и хронографа. Хронографом этим был упоминаемый в памятниках «Хронограф по великому изложению» (т. е., по объяснению Истрина, составленный на основании всемирно-исторической хроники Георгия Амортола). «Летопись, будет ли то Начальный свод, или Повесть временных лет — брала свои сведения по византийской истории (в Речи философа) не из Толковой Палеи в той или иной ее редакции, но из «Хронографа по великому изложению»; пока можно утверждать лишь то, что редакция последнего была очень близка к тому, который лег в основу полной и краткой (второй и третьей редакции) Палеи. Кроме того, в распоряжении автора летописного рассказа были и другие источники, которые, в свою очередь, были использованы автором полной Палеи (второй редакции). Возможно, что и другие сведения, как например из ветхозаветной истории, брались из того же Хронографа».4
Для полноты напомню еще об одной теории происхождения редакций Палеи. Автор ее, К. К. Истомин,5 упрекая предшествующих исследователей, главным образом В. М. Истрина, в упрощенном подходе к редакциям Палеи как к механическим компиляциям, сам старается‘установить цели и тенденции различных редакций и списков Палеи. Одни из них, по его мнению, ставят перед собой исторические цели, другие—толковательные. К последним относится Коломенский тип, имевший тенденцию устранить апокрифический материал, столь обильный в хронографических Палеях, заменив его библейским; поэтому Коломенская Палея, в которой к тому же обнаруживаются «хронографические хвостики», — не исходный, а конечный пункт литературной истории Палей. Первоначальный ее вид — хронографическая Палея, датируемая автором концом XI — началом XII в.
Гипотеза К. К. Истомина заманчива тем, что дает как будто возможность объяснить интересующие нас заимствования из одного источника. С другой стороны, А. А. Михайлов указывает, что библейские тексты в Палее принадлежат к сравнительно позднему периоду, что подтверждает точку зрения В. М. Истрина, разделяемую и большинством специалистов.
Так или иначе, будем ли мы считать источником летописи Хронографическую Палею или же «Хронограф по великому изложению», ясно одно, что Речь философа заимствована оттуда, а не из гипотетической болгарской повести. Само собой понятно, что говорить теперь о простой «перелицовке», о простой замене имени кн. Бориса именем Владимира — невозможно. Что же остается от болгарского сказания, если его идея, его центральная часть — Речь философа — отпадает?
1 Толковая Палея и русская летопись, с. 218.
2 Из области древнерусской литературы (Журн. мин. нар. проев., февр. 1906). 8 К вопросу о происхождении и литературных источниках Толковой Палеи
(«Известия по русск. яз. и словесн»., т. I, кн. 1, Лгр., 1928).
4 В. И с т р и н. Указ, соч., с. 245.
6 К вопросу о редакциях Толковой Палеи («Изв. отд. русск. яз. и словесн. АН», т. XVIII, кн. 1, 1913).
12
Р. В. ЖДАНОВ
Остается только схема миссионерских посольств от различных народов,* из которых одно посрамляет другие. Лично я убежден, что- такую схему летописец мог почерпнуть из источников, ничего общего не имеющих с проблематичной болгарской легендой. Можно указать, по крайней мере, два памятника, дошедших до нас и хорошо известных, где подобная схема, притом в соединении с урядом весьма, схожих мотивов, налицо. Рассмотрим их.
Указанные памятники в последний раз были сопоставлены с летописью С. В. Бахрушины^1 который обратил внимание на поразительное сходство в общем для всех трех памятников мотиве вероисповедного состязания. Я хотел бы только подробнее остановиться на некоторых деталях сходства.
1. Паннонское житие Константина-Кирилла. Здесь вся жизнь Кирилла представляется как непрерывный миссионерский подвиг. Кирилла посылают для обличения сарацин-магометан, и он успешно посрамляет их, причем только чудом спасается от их мести. Его ожидает еще более трудная задача. «Приидоша же поели к царю от Козар, глаголюще: яко исперва един бог токмо знаем, иже есть над всеми, и томоу ся кланяем на въеток, а обычяя своа ины стоудны дръжаще. Евреи оустяще ны вероу их и дела прияти, а Срацины на дроугую страноу мир дающе и дары многы, понужають ны на свою вероу, глаголюще, яко наша есть вера добреиши всех язык, то сего ради слем к вам, староую (поминающе) дроужбоу и любовь дръжаще, язык бо велик соущь, от бога царьство дръжите и вашем съвета въпрошающе, просим же моужа книжна оу вас да аще преприть Евреа и Срацины то по вашоу ся вероу имем».1 2 Царь, разумеется, посылает философа Кирилла. По пути он .успевает обратить JB христианстве самарянина с сыном, хазарского воеводу, осадившего христианский город, научиться еврейскому, самарянскому и «русскому» языкам. Прибыв ко двору кагана, он вступает в состязание с еврейскими и магометанскими книжниками. Здесь мы найдем и мотивы, подобные тем, которые фигурируют в летописи. Философ Кирилл, например, также широко пользуется арсеналом пророчеств о Христе Давида, Исайи, Иеремии, Малахии и пр.3 Встречается здесь и знаменитый спор о «заячине и свинине» (Житие: «Рекоша же пакы Иоудеи: како вы свининоу и заячиноу ядоуще, не противитеся богоу?»;4 Повесть временных лет:5 «Они же (евреи) реша: обрезатися, свинины не ясти, ни заячины...»). Есть здесь и финальный мотив о судном дне. После того как философ «всю гордыню срачиньскую на землю съверже», а еврейскую «на пол превръже, яко скверну», он обратился со словами: «Братие и отци, и дроузи, и чяда, ее бог даеть всяк разоум и ответ достоин. Аще ли есть и еще кто лротивяся, да приидеть и преприть или препрен боудеть. Иже послоу- шаеть сего, да ся кръетит в имя святыа троица. Иже ли не хощеть, аз кроме еемь всякого греха, а он оузрит в дьнь соудный, егда сядеть соудин ветхыи деньми соудити всем языком».6 Угроза расправиться с противниками христианства напоминает слова Владимира («аще не обрящеться кто на реце... противен мне да будеть»), но здесь она более свирепа: «... и тако велим, да ся кръетить волею, иже. хощеть от
1 К вопросу о крещении Киевской Руси («Историк-марксист», 1937, кн. 2, с. 48).
2 Тр. славянской комиссии, I, 11.
3 Т а м же, сс. 15—18.
4 Т а м же, с. 21.
5 Пользуюсь здесь, как и везде, Пов. врем, лет по Лаврентьевской летоп. (ПСРЛ. т. I, в. 1, Лгр., 1926).
® Тр. славянской комиссии, 1, 23.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
13
сего дьни. А иже от вас на запад кланяется, ли жидовъскы молитвы творить, ли сарациньскоу вероу дръжить, скоро съмръть прииметь от нас».1 Слова «провожаа же философа каган начя емоу дары многы даяти...»1 2 напоминают соответствующее место в летописи: «Болодимер же сему дары мнэги вдав, отпусти и с честью великою». Из дальнейшего рассказа Жития мы узнаем еще об обращении фульского племени, о просвещении славян, о спорах философа с латинянами, об обращении еще какого-то еврея, которому, наподобие Речи философа в летописи, «почет же емоу философ (Кирилл) вся лета от Адама •по родам, сказа емоу потонкоу, яко гРришел есть (мессия), и елико лет есть оттоле доселе, и поучив, и отпусти».3 4Прения Кирилла в Житии значительно сложнее, изощреннее в богословских тонкостях, умереннее по тону (по адресу противников), чем выступление летописного философа, но в общем они почти тождественны. Мы видим государя (в данном случае хазарского кагана), осаждаемого домогательствами представителей различных народов и вероисповеданий (в данном случае сарацин-магометан, евреев- иудаистов, греков-христиан), пытающихся навязать ему свою веру; верх берет греческий философ (в данном случае действительно Кирилл), который, посрамив остальные религии, утверждает христианство. Остальные миссионерские подвиги дают дополнительный материал для доказательства этого сходства.
Между текстом летописного рассказа и Паннонским житием нет буквальных совпадений.Ł Но если сближение «Сказания о переводе книг» в летописи с Паннонскими житиями справедливо,5 то, хотя А. А. Шахматов6 относит это сказание к Повести временных лет, было бы трудно доказать, что с Паннонскими житиями не мог, например, быть знаком составитель Начального свода, отделенного от Повести временных лет не более чем 20 годами.
2. Еврейская легенда об обращении хазар. Эта легенда нам известна из переписки еврейского царя Иосифа с еврейским сановником при дворе испанских халифов X в., а также из отголосков ее в сочинениях испанских евреев: Иехуды бен-Барзиллая (конец XI в.), Иехуды Галеви и Авраама Ибн-Да'уда (XII в.). В ней рассказывается о том, как мудрому и благочестивому хазарскому царю Булану во сне явился ангел и обещал ему величайшее могущество, если он примет от него «заповеди, закон и правила»7 и будет их соблюдать. Царь сослался на неверие своего народа и предложил ангелу привлечь к делу главного князя. В конце концов весь народ принял еврейскую веру и стал под покровительство еврейского бога (Шехины). Последний даровал хазарскому царю победу над разными странами, и слух о Нем «распространился по всей земле, и услышали о нем цари Эдома (т. е. Византии) и царь исмаильтян и прислали к нему своих посланцев с великим имуществом и многочисленными дарами вместе со всеми мудрецами, чтобы склонить его (перейти) в их веру. Но царь был мудр и приказал (также) привести мудреца из израильтян, хорошо разузнал, расследовал и расспросил (его), а (затем)
1 Тр. славянской комиссии, I, 23—24.
2 Т а м же, с. 24.
3 Т а м же, с. 34.
4 Впрочем А. Шахматов (Толковая Палея и русская летопись, с. 248) иП. Лавров (Тр. слав, ком., т. I, с. XXXI) указывают два-три случая совпадения.
5М. Сухомлинов. Указ, соч., сс. 77—81.
8 Повесть врем, лет, I, XXIII.
7 П. Коковцов. Еврейско-хазарская переписка в X в., с. 78, Лгр., 1932.
14
Р. В. ЖДАНОВ
свел их вместе, чтобы они выяснили Цистину) о своих верах».1 На прения о вере не привели ни к чему: всякий отстаивал свою веру, опровергал соперников и ни в чем не соглашался с ними. Тогда царь прибегнул к хитрости. Отпустив мудрецов, он призвал на следующий день христианского проповедника" и, заявив ему, что уже облюбовал себе его религию, попросил ответить, чья вера лучше— исмаильтян или евреев? Христианин категорически высказался за последних. Так же поступил призванный затем исмаильтянин, заявив, что иудейская вера лучше христианской. Царь вновь собрал всех проповедников и вынудил христианина и исмаильтянина подтвердить сказанное. Тогда царь ответил: «Вы уже собственными вашими устами признали, что вера Израиля самая лучшая и самая правильная из вер, и я уже выбрал себе веру Израиля, потому что это есть вера Авраама».1 2 Затем проповедники были отпущены во-свояси, а царь со своим народом подвергся обрезанию. Вызванные мудрецы израильские «объяснили ему закон (Моисея) и изложили ему в порядке все заповеди».-3
Таким образом, и здесь мы находим все ту же схему: государь, которому приходится выбирать веру; домогательства вероисповедных посольств; победа учения, выставленного мудрецом (в Данном случае еврейским), соответствующим философу Паннонского жития и русской летописи. С последней опять-таки может быть отмечен ряд сходных мест. Сравним, например, слова христианского священника о евреях: «После этого они согрешили перед ним (богом), и он разгневался на них, отверг их от лица своего и рассеял их на все стороны» и, соответственно, слова кадия: «Но вследствие того, что они согрешили пред ним и отпали от него, он разгневался на них и отдал их в руки их врагов»,4 со словами самих евреев в русской летописи: «Разгневался бог на отци наши и расточи ны по странам, грех ради наших, и предана бысть земля наша хрестианом». И здесь несколько раз затрагивается* вопрос о свинине и субботе. Но местный колорит наложил яркий отпечаток на хазаро-еврейское сказание: богословская мораль принесена в жертву остроумию и казуистике восточного склада; еврейский мудрец играет во всем эпизоде пассивную роль: не он посрамляет1 соперничающие религии, а они сами посрамляют себя.
Как любопытное дополнение к хазарскому рассказу и интересную параллель к не понравившемуся Владимиру требованию магометан «о неядении мяс свиных» и неупотреблении вина, С. В. Бахрушин приводит арабскую легенду X в. об обращении хазарского хакана в мусульманство, где указанная проблема (неупотребление вина и свинины) играет выдающуюся роль. 5
Разобранные легенды так или иначе приводят нас в Хазарию. Это заставляет думать, что в основе их лежит какое-то историческое зерно. Ряд народов претендует на роль «просветителей» Хазарии; здесь и евреи, и арабы, и византийцы. Все это, конечно, не случайно. Хазария, превратившаяся в YII—IX вв. в могущественнейшую державу, широко раскинувшуюся от Кавказа на север, восток и запад, ведшая упорную и небезуспешную борьбу с арабским халифатом, Византией и северными славянскими и финскими племенами, заключавшая в себе разнороднейшие этнографические и вероисповедные элементы, стоявшая на перекрестке всевозможных экономических,
1П. Коковцов. Указ, соч., с. 78.
8 Т а м же, сс. 80, 97.
3 Там же, сс. 80, 97, 131, 133.
4 Т а м ж е, сс. 78—79.
6 С. Бахрушин. Указ, соч., сс. 48—49.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
15
политических и культурных влияний, не могла не вызывать живейшего интереса у своих соседей, стремления подчинить ее своему влиянию.
Всецело присоединяюсь к мнению С. В. Бахрушина, что «эти легенды об обращении хазар в „истинную веру“ были, очевидно,, через посредство живших в Киеве евреев известны русским грамотеям, и оказали влияние не только на О'бщее построение, но и на детали повести».1
Это тем более вероятно, что факты такого литературного и, пови- димому, устного, а не письменного общения известны и в других, случаях.1 2*
Мы убедились, таким образом, что в распоряжении нашего летописца была прекрасно разработанная литературно-фольклорная традиция, что, следовательно, ему было откуда взять свою схему, что под его рукой был и достаточный материал — библейский, исторический, апокрифический — для заполнения этой схемы. После всего сказанного влияние и самое существование болгарской повести, в точности будто бы совпадающей с рассказом летописи, представляется не только недоказанным и сомнительным, но и совершенно излишним..
II
В своем исследовании о «Корсунской легенде» А. А. Шахматов3 подверг скрупулезнейшему анализу и сравнительному изучению ряд. агиографических памятников с одной стороны, и летописное сказание о крещении Владимира — с другой.
Шесть видов житийных сказаний, изученных им, при большой своей близости к летописи обнаружили ряд существеннейших различий и дополнительных сведений, которые не могли, однако, появиться, в качестве позднейшего вымысла переделывателя летописного сказания, но вызывают представление об особом источнике, общем и летописи и ©тим сказаниям. А. А. Шахматов назвал этот не дошедший до нас памятник «Корсунской легендой» и попытался даже восстановить его текст на основании изученных произведений. К существеннейшим особенностям житийных ‘произведений, возведенных к «Корсунской легенде», относятся свидетельства о том, что Владимир жил после- крещения 28 лет («Память и похвала» Иакова мниха, Проложное житие, «Слово о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь», Житие Особого состава);4 что киевляне крестились не в Днепре, а в реке- Почайне (Обычное житие, «Слово о том, како крестися Владимир»); что Владимир был поражен не только слепотой, но и язвой (Обычноо
1 С. Бахрушин. Указ, соч., с. 48.
2 Ср., напр., статью Франко о южнорусской литературе, Энц. Слов. Брокгауза, LXXXI, 301—302: «Гораздо сильнее выступает влияние еврейское, собственно иудейско-раввинское. Уже легенда о крещении Руси говорит о иудейских, миссионерах, пытавшихся обратить Владимира в еврейство. Сила и продолжительность еврейского влияния объясняется соседством и сношениями Руси с хазарами, а также соседством Крыма с его караимскими колониями. Прямое влияние еврейской пропаганды в древней Руси мы видим в перенесении непосредственно из еврейских источников (Талмуда, Мидрашей и более поздней иудейской литературы) некоторых легенд, апокрифов (Соломон и Китоврас), притч (о слепце и хромце), вероятно не в виде переводов, а скорее изустной передачей, и далее, некоторых религиозных и догматических воззрений, следы которых встречаются, например, у Кирилла Туровского».
3 Корсунская легенда о крещении Владимира в «Сборникев честь В. И. Ламан- ского», т. II, СПб., 1908.
4 В дальнейшем для краткости буду обозначать ШОС.
16
Р. В. ЖДАНОВ
житие) и струпьями (Чудовский список жития, житие Владимира Особого состава и т. д.).
Особенно важно и неожиданно сообщение, извлекаемое из. ЖОС {Плигинский сборник XYII в., летописный сборник XYII в. и отрывок в составе Проложного жития Румянцевского торжественника XY в.). Поход на Корсунь мотивируется там не добыванием веры (как в летописи), а добыванием невесты, отвергнутым сватовством Владимира к дочери корсунского князя, что повлекло за собою осаду и взятие Кор- суня, насильственное овладение княжной и кровавую расправу с ее родителями. Изменнический совет, как взять Корсунь, дает не кор- сунянин Анастас, а варяг Ждьберн, который в благодарность получает от Владимира корсунскую княжну. По содержанию его письмо также расходится с письмом Анастаса в летописи. «Нисколько не •отрицая того, что рассматриваемое житие, — говорит Шахматов, — содержит известия баснословные и сочиненные, мы решительно признаем, что оно составлено в глубокой древности».1 Доказательством •этого, по мнению Шахматова, служит наличие этого жития уже в XY в.; упоминание имени варяга Ждьберна — несомненно, скандинавского; упоминание о Черных Болгарах, кйк Шахматов исправляет текст ЖОС: «Собра воеводы своя Варяги и Славяны и Кривичи и Болгары и с черными людми». Шахматов эти свидетельства ЖОС возводит к «Корсунской легенде», а противоречащие детали летописного рассказа (об Анастасе и его совете, о возведении осадной насыпи, „уносимой корсунцами по частям в город, о церкви, построенной на возникшей в городе насыпи) считает исправлением или вымыслом летописца. Ряд топографических подробностей и грецизмов, встречающихся как в летописи («кубара», «лимон», «василика»), так и в житиях (гора Ликофрос — Чудовский список жития, Перун назван Аполлоном — «Слово о том како...»), позволяют связать «Корсунскую легенду» с клириками-корсунцами Десятинной церкви в Киеве.
В итоге А. А. Шахматов, во-первых, доказал несомненность существования Корсунской легенды как источника летописи (Начального свода и Повести временных лет) и многочисленных житийных сказаний о Владимире; во-вторых, дал отчетливое представление о ее содержании и, наконец, в-третьих, связал все известные памятники о крещении Владимира в прочную генетическую схему.
Отдельные детали его работы, частично уже подвергшиеся критике, не столь бесспорны. Наибольшее сомнение вызывают взгляды Шахматова на первое и последнее звенья изученной им цепи житийных источников. Я имею в виду Иаковлеву «Память и Похвалу» и Житие 'Особого- состава.
Свой анализ «Памяти» А. А. Шахматов пересмотрел в специально •ей посвященной (II) главе своих «Разысканий». На этот раз он признал ее состав еще более сложным, чем предполагал раньше, обнаружив в ней две «Памяти». Но общий вывод остался в сущности .прежний. Из двух видов памяти «один более древний, другой более новый: в состав его вместо летописных заметок введены заимствования из житийных произведений, построенных на Корсунской легенде. Позднейший редактор слил оба вида Памяти и Похвалы в одно целое: но летописные заметки, которые нельзя было соединить с текстом, взятым из житийных произведений, он перенес в конец сводного ламятника». 1 2
К иным выводам пришел в своем ценном исследовании «Древне¬
1 Сборник в честь В. И. Ламанского, II, 1086.
2 А. Шахматов. Разыскания, с. 20.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
17
русские княжеские жития» Н. И. Серебрянский.1 «Не совсем удачное в литературном отношении сочинение Иакова имеет большую не только историческую, но и историко-литературную ценность. Оно показывает, что и до форме и по содержанию старинная церковная письменность о св. Владимире отличалась от позднейшей — проложной и светской — летописной, не знала, или, по крайней мере, не пользовалась Кор- сунской легендой. В северно-русской письменности некоторые отделы сочинения Иакова подверглись распространению, внесению в первоначальный текст новых статей и разъяснений. Но коренной переработки памятника в целях соглашения с Корсунской легендой не было произведено ни в южно-русской, ни в северно-русской письменности». - Немного ранее Н. И. Серебрянский высказывает мысль, что Иаков мог быть знаком с Корсунской легендой, которая, однако, еще не успела получить церковной санкции. То место, которое А. А. Шахматов цри- нимает за вставку, могло принадлежать самому Иакову, но оно «имело своею целью не согласить содержание «Памяти» с легендой, а, наоборот, подчеркнуть разницу».1 2 3
Мнение Серебрянского мне кажется справедливым; однако я не вижу и стремления «подчеркнуть разницу». «Память и Похвала», на мой взгляд, не знала Корсунской легенды, не пользовалась ею, а потому не старалась ни согласовать ее со своим материалом, ни противопоставить ей этот материал. Как совершенно верно указал Серебрянский, точка зрения «Памяти» не имеет ничего общего с точкой зрения Корсунской легенды. Владимир крестился не после взятия Корсуня, а, наоборот, Корсунь был взят после крещения. Цель взятия Корсуня выражена в следующей молитве крещенного Владимира: «Господи боже, владыко! Сего у тебя прошу, даси ми град; да прииму и да приведу люди крестианы и попы на свою землю, и да научать люди закону христианскому». Мотив сватовства к греческой царевне — «да ся бых болма на крестьянский закон направил». Статья о корсунском походе не может быть названа неуместной, вставкой; в контексте она' является естественным добавлением к перечню других удачных военных предприятий Владимира, лучшей иллюстрацией к высказанной здесь общей мысли, что за благочестие князя всюду «рука господня ломогаше ему и побежаше вся врагы своя».4 Короче, разбираемое место «Памяти» вполне согласно с находящимся ниже указанием: «на третье лето (по крещении) Корсунь град взя», и совершенно не согласно с концепцией Корсунской легенды.
А. А.'Шахматов отметил несколько мест в тексте «Памяти», сходных с теми, которые мы находим в ЖОС (см. выше). Оставляю в стороне такой случайный, неустойчивый и малоубедительный довод, как порядок, в котором поименованы греческие цари.5 Другой довод — указание на 28 лет жизни Владимира после крещения. Но именно это указание, как доказал сам А. А. Шахматов, восходит вместе с остальными летописными отрывками в «Памяти» к Древней-
1 Чтения общ. Ист. и Древн. Росс., кн. 3 (и отдельно), 1915.
2 Т а м ж е, с. 51.
3 Т а м ж е, с. 48.
4 Т а м же, сс. 48—49; ср. в самой «Памяти и Похвале» (Чтения в истор. общ. Нестора-летописца, т. II, ч. 2, сс. 17—24): «Тако же прибывающу князю Володи- мерю в добрых делех благодать божиа просвящааше сердце его и рука господня помогаше ему; и побежаше вся врагы своя, и бояхуся его вси. Иде же идяше одолеваше: Радимицы победи и дань на них положи, и Ятвяги взя, и Серебрян- ныя Болгары победи и дань на них положи. Умысли же та на греческий град Корсунь...»
5 Если Плигинский список жития называет: Константин и Василий, то 2KOQ в летописном сборнике дает обратный порядок: Василий и Константин,
18
Р. В. ЖДАНОВ
тему летописному своду1 и служит исходным пунктом для критики Повести временных лет и Начального свода, указывающих 988 год. как дату крещения Владимира, в то время как Владимир крестился, очевидно, в 987 г. и умер 28 лет спустя — в 1015 г.; последнюю дату указывает также и Повесть временных лет. Следовательно, именно указание на 28 лет жизни после крещения не могло иметь места в. Корсунской легенде. Наконец, последний довод — текстуальное сближение сообщений о согласии царей на замужество их сестры с Владимиром, о присылке даров и мощей. Справедливость этого сближения не подлежит сомнению. Но приглядимся к контексту, в котором это сообщение стоит в «Памяти» и в ЖОС. В «Памяти» — это ответ царей на. благочестивое сватовство Владимира. В ЖОС это сообщение необоснованно и даже неуместно; ведь выше уже было сообщено о расставании царей с сестрой, о прибытии царевны в Корсунь; цари остались в. Царьграде, их миссия закончена, дальнейшего влияния на судьбу царевны они оказать не могут. В связи с этим другое освещение принимают и сообщение о 28 годах и даже порядок поименования царей.. Не Корсунская легенда повлияла на «Память и Похвалу», а, наоборот,. «Память и Похвала» повлияла на ЖОС, как повлияла она, очевидно, на Прсложное житие и на «Слово о том, како крестися Владимир». * Прежде чем перейти к ЖОС1 в связи с Корсунской легендой и' летописью, следует отметить те поправки и дополнения, которые внес А. А. Шахматов в своих «Разысканиях». Попрежнему считая, что «Корсунская легенда существовала некогда в отдельном от летописи виде,, почему и может быть восстановлена путем сравнительного изучения житий и повестей нам известных»,* 2 3 Шахматов находит нужным изменить текст отдельных частей восстановленного сказания, а местами дополнить его или сократить — в частности, относительно письма Ждьберна и молитвы Анны (извлеченной из Переяславской летописи); он признает, что «на них положило свой отпечаток позднейшее сочинительство».4 Если раньше А. А. Шахматов видел в перечне жен и наложниц Владимира в ЖОС наносное влияние летописи (под 980 г.), то теперь, наоборот, он считает его органической составной частью Корсунской легенды, убедительно доказывая вставочный характер этого места в летописи. К Корсунской легенде возводится и предшествующий этому отрывок об идолопоклонстве Владимира. Исключаются из Корсунской легенды летописные статьи, следующие в Повести временных лет и Начальном своде за сообщением об. устроении Десятинной церкви (т. е. со второй половины статьи 6504 г.). Расходящиеся с ЖОС показания Повести временных лет и Начального* свода (о сухопутной осаде, об Анастасе) Шахматов возводит теперь- к Древнейшему своду. Летописные сообщения о земельной насыпи, которую подкапывали корсунцы, унося землю в город, о церкви, поставленной Владимиром на образовавшейся в городе горе, о палатах Владимира и царевны — Шахматов возводит к дополнениям к Древнейшему своду, сделанным, по его мнению, Никоном около 1073 г.5
Гораёдо более скептически, нежели Шахматов, отнесся к ЖОС Н. И. Серебрянский в своем вышеназванном труде. По его мнению,.
łA. Шахматов. Разыскания, § 7, сс. 21—22.
2 Влияние «Памяти» на Проложное житие — «И рече в себе: еще створю, пойду в землю и попленю град их и обрящу учителя»; влияние на «Слово о том, како...» — «и поживе князь Владимир по святем крещении 28 лет».
3А. Шахматов. Разыскания, с. 134.
4 Т а м ж е, с. 134, прим. 2.
5 Т а м же, гл. 5 и § 236, также сс. 565 и 566 — восстановленный текст Древнейшего свода.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
19
существование жития в XV в, еще не является основанием для признания «глубокой древности» за этим житием; оно могло появиться в XIV—XV вв. Близость его к схеме летописного рассказа при наличии сказочных подробностей доказывает робкую попытку ввести в старый житийный текст новый легендарный биографический материал, попытку «совсем освободиться от греческой легенды, переделать ее на русский лад». Несомненно влияние на ЖОС рассказа летописи об Анастасе и о сватовстве Владимира к Рогнеде, хронографа 1512 г., былин о сватовстве Владимира. Текст ЖОС характеризуется большими подновлениями. Перечисление племен, которые повел Владимир на Корсунь, заимствовано из статьи Лаврентьевской летописи под 980 годом о походе на Полоцк с целью добиться Рогнеды; слова «...Болгары и с черными людьми...» должны быть восстановлены не как «Болгары Черные», а «с бояры и черными людьми». Ждьберн — собирательный образ, объединивший корсунянина Анастаса и былиннолетописного Добрыню: самое имя его является искажением имени «Добрыня».1
Эти положения, высказанные автором с большим остроумием, заслуживают внимания. Серебрянский, несомненно, прав, когда подчеркивает сложность, компилятивность и подновления текста ЖОС — в противоположность.Шахматову, считавшему посторонние влияния незначительными и наносными и готовому возводить текст ЖОС прямо к реконструируемой Корсунской легенде. Я принимаю остроумную конъектуру «с бояры и с черными людьми», столь характерное выражение для Московского государства XVI—XVII вв. Со своей стороны укажу на такую типичную формулу, как «Царь же Констянтин да Василей собраша патриарси и архиепископы и епископы и игумены и весь священнический чин и вселенский собор, гадав с ними...» (Пли- гинское житие). Вместе с тем следует отметить полное отсутствие грецизмов, сохраненных летописью и житиями. К отмеченным обоими исследователями посторонним влияниям, кроме указанной выше зависимости ЖОС от «Памяти и Похвалы» Иакова, добавлю указание на влияние так называемого «Церковного уетава Владимира». А. А. Шахматов уже указал,1 2 что свидетельство Плигинского жития — «и даша ему митрополита Лариона» — исправлено в летописном сборнике XVII в. на* основании хронографа 1512 г.: «тогда же у патриарха Фотия взял .митрополита Киеву Леонтия, а Новуграду епископа Иоакима Херсонянина». Но в хронографе 1512 г. сказано не «Леонтий», а «Михаил». На этом основании А. А. Шахматов строит предположение, что в источнике летописного сборника, так же, как в Плигинском житии, было сказано «Ларион», но в самой Корсунской легенде, по его мнению, должно было быть «Михаил».
Эти шаткие мостки нужны А. А. Шахматову для доказательства, что Корсунская легенда и была источником для псевдовладимирова устава.: Как раньше он старалея привязать Устав с именами Фотия и Леонтия к «болгарской повести» и Древнейшему своду, так теперь он поступает с тем же Уставом, где названы Фотий и Михаил, в отношении Корсунской легенды, причем редакцию с именем Михаила он считает теперь первоначальной. Но и на этот раз его попытки, мне кажется, терпят неудачу.
Решительно отказываюсь допустить, что. Корсунская легенда могла содержать какое бы то ни было упоминание о митрополите, полу¬
1 Н. Серебрянский. Указ, соч., сс. 66—81.
2 Корсунская легенда о крещении Владимира, сс. 1079, 1095—1098.
2*
20
Р. В. ЖДАНОВ
ченном Владимиром, так как, вслед за самим А. А. Шахматовым,1 думаю, что митрополия в Киевской Руси была установлена только в’ 1037 г. с назначением митрополита Феопемпта, о котором все древнейшие источники говорят как о первом митрополите. Появление в Киеве при Десятинной церкви,—уже через какие-нибудь 50 лет после этого важного и переломного в истории русской церкви события, — памятника, где говорилось об установлении митрополии еще при Владимире — невероятно. Это неправдоподобно еще и потому, что так же, как М. Д. Приселков, 1 2 я считаю вероятным установление епископии в Киеве при Владимире (но, конечно, вне всякой связи с Охридой) и назначение епископом Анастаса Корсунянина, которому ц был поручен кафедральный собор св. Богородицы Десятинной, подобно тому как на Новгородскую епископию был посажен Иоаким Корсунянин. Об этом, вероятно, и говорила Корсунская легенда,3 и, значит, она еще не могла говорить о митрополите. Теперь ясно, что не Корсунская легенда была источником Устава, а, наоборот, последний повлиял на различные редакции ЖОС. В некоторых редакциях Устава митрополит назван Ларионом, как в Плигинском житии; греческие цари во'многих редакциях называются в том именно порядке, какой Шахматов признает отличительной особенностью ЖОС.
Особо должен быть решен вопрос о взаимоотношении между ЖОС и летописными статьями о Рогнеде. Сличение их обнаруживает действительно близкое сходство.
Если допустить влияние летописи на ЖОС, то вопрос осложняется еще и тем, что, согласно исследованиям А. А. Шахматова, статья Лаврентьевской летописи под 980 г. восходит к Новгородскому владычному своду XI в., а статья под 1128 г. восходит лишь к общерусскому своду начала XIV в. 4 Если так, то ЖОС действительно не могло появиться раньше XIV—XV вв. Однако я не решусь признать (вслед за Серебрянским), что весь этот эпизод в ЖОС — не более как компиляция летописных статей о Рогнеде и об Анастасе Кор- сунянине; что, следовательно, возникновение всего этого эпизода не поднимается ранее XIV—XV вв. Меня останавливает имя «Ждьберн». Объяснение его как искажение имени «Добрыни» неправдоподобно. Даже если бы ЖОС не называло его варягом, очевидно скандинавское происхождение этого имени, справедливо сближаемого с Sigbjorn, Skibiórn, ср. в договоре Игоря — Шихъберн (Лавр.), Шигоберн (Ипат.). И это, конечно, признак большой древности.
Вместе с тем я нахожу, что основные положения А. А. Шахматова остались непоколебленными.
Влияние летописных версий о сватовстве к Рогнеде «невероятно, хотя бы потому, что житие соединяет подробности обеих версий, а предположить умышленную комбинацию рассказа 6636 г. с рассказом 6488 г., конечно, неправдоподобно»; это невероятно и потому, что в результате «оказался совершенно новый эпизод — сватовство Владимира к дочери Корсунского князя, эпизод, придумывать который представлялось бы излишним в интересах главной задачи соста¬
1 Корсунская легенда.., с. 1097.
2 Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. $ 14
сс 51—54, СПб., 1913. ’
3 Источники уклончиво и разноречиво титулуют Анастаса: то «мужь корсунянин» Анастас (Повесть временных лет), то «иерей» Анастас (Начальный свод — Новгор. I), то просто Анастас. Чудовское житие именует его епископом; вполне правдоподобно] что.это житие пользовалось Корсунской легендой — за это, между прочим, говорит важное слово «Ликофрос».
4 А. Шахматов. Разыскания, § 181.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
21
вителя жития — рассказать, как женился Владимир на царевне Анне».1 Вместе е тем и Шахматов и предшествующие исследователи убедительно доказали, что оба летописных рассказа о Рогнеде являются вставками.1 2 Убедительно выяснена основная тенденция Корсунской легенды, дающая себя чувствовать в летописи. Владимир—ярый язычник, закоренелый грешник и блудник. В связи с этим последним его качеством в Корсунской легенде, несомненно, должен был находиться и поход на Корсунь. Этому вполне соответствует образ Владимира в ЖОС; перед нами не пассивный («детеск») Владимир летописной статьи о Рогнеде, во всем послушный Добрыне, — мы видим своенравного насильника и святотатца, наказанного за это слепотой. Я считаю также правдоподобным предположение А. А. Шахматова, что Корсунская легенда пользовалась былинами и нар-одными сказаниями и что дошедшие до нас былевые песни косвенно подтверждают древность рассказа ЖОС. Они знают о посылке Владимиром сватов, причем многие варианты былин тоже говорят о двух сватах; помнят они и о насмешливом отказе отца невесты;3 помнят, наконец, и об угрозах Владимира. 4 Но, быть может, не лишено значения, что былины не знают ни о личном участии Владимира в предпринятом добывании невесты, ни об убийстве ее родителей, ни о насилии над нею. С другой стороны, большое сомнение вызывает мысль Шахматова, что уже в среде сыновей или, в крайнем случае, внуков дружинников— сподвижников Владимира — могла сложиться совершенно фантастическая былина, говорившая «о насмешливом отказе царевны, о походе Владимира под Царьград, о взятии Царьграда, об убиении греческого царя и его жены!, о бесчестии царевны в присутствии родителей» 5 (царевны, которая, кстати сказать, умерла в Киеве лишь в ЮН г.). Вместе с тем сказание о Рогнеде не могло быть, конечно, «отпрыском былины о сватовстве греческой царевны»;6 оно, несомненно, возникло на основании каких-то ранних фактов и питалось местной новгородской традицией (Владимир— «робичич», Добрыня — новгородский герой). Самостоятельность сказания о Рогнеде доказывается, между прочим, его живучестью и популярностью в позднейшие века; еще в XVI в. оно дополнялось и разрабатывалось в летописных записях (Тверская летопись). Легенда о Рогнеде существовала в устной традиции уже в XI в. (когда была занесена в Новгородский свод). Могла, конечно, уже сложиться и былина о сватовстве Владимира к греческой царевне, но, думается, она не выходила из круга, очерченного дошедшими до нас былинами; в ней, конечно, не говорилось о кровавой расправе с родителями царевны и о насилии над нею; ее исходный момент — отправка послов-сватов (из Корсуня?); Владимир остается, ожидает. Могло существовать, наконец, и дружинное предание., приписывавшее успех корсунской осады действиям варяга Ждьберна. Так мне рисуются те фольклорные
1 А. Ш ах м а т о в. Корсунская легенда, сс. 1092—1093.
2 Б г о же. Разыскания, § 181.
8 Да как ваш тот князь не велик собой,
А ще ваши царища уродливый.
Не отдам я своей дочери
Да й за вашего князя Владимира! (Гильфердинг, № 102).
4 Наказ Владимира послам:
«Вуде честью отдаст, возмите честью;
Буде честью не отдаст, возмите без чести». (Рыбников, III, № 3).
См. в Плигинском житии«аще рече, не дадите за мя, то сотворю граду вашему аки и Корсуню» (ср. И. Жданов. Русский былевой эпос, с. 149).
5 А. Шахматов. Корсунская легенда, с. 1092.
6 Т а м же, с. 1151.
22
Р. В. ЖДАНОВ
элементы, которыми воспользовался автор Корсунской легенды. В частности, сказание об осаде Полоцка и о насилии над Рогнедой было использовано им для изображения мотивов и обстоятельств похода на Корсунь. Записанная Корсунская легенда, в свою очередь, повлияла на летописные записи близкой ей по содержанию легенды о Рогнеде.
После этого экскурса в область нашего народного эпоса, про- диктсванного желанием уяснить себе литературные и фольклорные элементы, вошедшие в ЖОС и, далее, в Корсунскую легенду, следует еще сказать несколько слов о мотивах, которые могли быть навеяны уже греческой литературой. В Причерноморье, — и не только в Тавриде (Сугдея-Сурож-Судак), но и на противоположном Малоазиатском берегу (Амастрида) — с давних пор, и во всяком случае уже с IX в., были популярны и циркулировали легенды о набегах северных варваров — руси — и о чудесном обращении их князя- предводителя в христианство. Они дошли до нас в древних житиях (конца IX — начала X вв.) Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. Кроме черноморского происхождения и общего мотива о' чудесном обращении русского князя их мало что сближает с Корсунской легендой: в то время как оба жития рассказывают о чудесном столбняке, поразившем языческих князей при святотатственной попытке разграбить гробницу святого в храме, наша легенда (ЖОС) говорит о наказании слепотой и струпьями Владимира, который, впрочем, тоже собирается в храме «безверие сотворити». Но они уясняют нам известную фольклорно-литературную традицию, подготовившую появление Корсунской легенды.1
Вернемся к слепоте и струпьям, которыми был поражен Владимир. Летопись говорит только о слепоте, но в виду показаний житийных источников (ЖОС — струпья; Обычное житие—язвы; Чудовский список жития — «и яко возложи руку нань епископ и абие прозре, отпадсша от очию его яко и чешуя») можно думать, что Корсунская легенда говорила также и о струпьях.1 2 Литературные источники этой подробности указаны Н. И. Серебрянским.3 Это, во-первых, «Деяния Апостолов» (IX, 17, 18), где рассказывается о крещении ап. Павла: «и возложи (Ананья) нань руце... и абие отпадоша от очию его яко чешуя»; во-вторых, легендарная статья о крещении ими. Константина Вел., известная уже Георгию Амортолу; болезнь Константина (слоновая проказа) названа также «струпие», об исцелении рассказывается почти теми же словами, что в ЖОС: «и тако (Сильвестр) погружает царя в три погружения, и абие царь взыде здрав от воды, оставивши в купели, яко же некая чешюя».
В Повести временных лет (и сходно в Про ложном житии) греческие цари отвечают на сватовство Владимира следующим образом: «не достоить хрьстиянином за поганыя даяти; аще ли ся крьстиши, то и се получиши, и цесарьство небесьное приимеши, и с нами едино- верьник будеши; аще ли сего не хощеши сътворити, не можеве дати сестры своея за тя». В результате переговоров «рече Володимер: «да пришьдъше с сестрою вашею крьстять мя». Поразительно близкую параллель этого места Мы находим в знаменитой греческой светской повести о Дигенисе Акрите (греческий оригинал интересующего нас
1 Попытка А. Шахматова усмотреть в рассказе о чудесах Стефана Сурожского отголосок легенды об обращении Владимира в Корсуне убедительно опровергнута Фр. Вестбергом (О житии Стефана Сурожского, «Византийский Временник», XIV, сс. 233—235, СПб., 1909).
2 А. Шахматов. Корсунская легенда.., с. 1122.
8Н. Серебрянский. Указ, соч., сс. 63 и 70.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
»
23
•отрывка, известного в русском переводе XII—XIII вв. под названием «Девгениева Деяния», не сохранился).1 В Девгениевом Деянии читаем: «...и рекоша братаничи Амиру царю: «аще хощеши быти нам зять и ты отвергися веры своея поганыя, любве ради сестры наглея; днесь крестись во святое крещение и поеди к нам в Греческую землю, по любимой своея девицы». Решение Амира выражено так: «Рече им Амир царь: «помилуйте мя, братие милая, днесь крещуся во святое крещение, любве ради девицы тоя да буду яз вам зять». Сходно описывается и самое крещение. Параллель эту привел также Н. И. Серебрянский,1 2 но он не указал, что и молитва братьев царевны в ЖОС (ее нет в Повести временных лет) находит себе полную парал-
Девгениево Деяние
Братия же ангельскую песнь ко богу возсылающе: «Владыко, не поддай создания своего в поругание поганым, да не возрадуютца погании, оскверняя крестьянскую девицу».
Если это так, то мы получаем новое важное доказательство, что ЖОС не может целиком считаться позднейшим памятником, что в отдельных своих частях оно некогда составляло одно целое с летописным рассказом о крещении Владимира, что, стало быть, действительно существовал особый памятник, который мы называем «Корсун- <ской легендой» и который являлся источником летописи и большинства житийных сказаний о Владимире.
«Варяженина Ждьберна» ЖОС безусловно следует предпочесть летописному Анастасу. А. А. Шахматов достаточно хорошо вскрыл неестественность, неправдоподобность стрельбы из лука для духовного лица. Не липгено значения, что по Плигинскому житию стрела пущена «в полк Варягом». Но как отнестись к содержанию писем Ждьбер- яа и Анастаса, столь различествующих между собою? Письмо Анастаса: «Кладязь, иже за тобою от въстока, ис того вода идеть по трубе; копав, преими». Письмо Ждьберна: «Государю князю Владимиру приятель твой Ижберн писал к тебе, аще стоиши ты с силою под городом год или два или 3, не возмешь Корсуня, корабленицы же приходят' путем земляным с питием и с кормом во град». Соответственно с этим Владимир «повеле копати пут земляныи людиам и по трех мсцех взял град» (в Повести временных лет: «И ту абие повеле копати прекы трубам, и прияша воду; и людие изнемогоша жажею водьною, и предашася»). Это дало основание Шахматову построить гипотезу о двух версиях — морской и сухопутной — осады, из которых первая якобы представлена в Корсунской легенде, а вторая в летописи. Летопись, однако, по его мнению, еще сохраняет •остаток первоначальной версии о морской осаде в сообщении: «Ста Володимер об он пол града в лимени, въдале города стрелища единого», но остальные подробности говорят о сухопутной осаде (возведение насыпи и пр.). Крупнейший знаток археологии Херсонеса А. А. Бертье-Делагард в свое время разъяснил, что дело во всех случаях могло итти только об осаде с суши; слова о лимени (заливе)
1 М. Сперанский. Девгениево Деяние, с. 130, Птгр., 1922, Текст памятника, сс. 148—165; приводимые ниже цитаты взяты со сс. 152—154.
2 Древнерусские княжеские жития, с. 288.
лель в Девгениевом Деянии:
Житие Особого состава (Плигинский сборник)
Царь Констянтин да Василий молящее со слезами: «госпоже с(вя)-
тая богородица, яко тобою познахом истинного бога нашего Исуса Христа, не дай же госпоже рабы своя поган- скому сему нашия сестры осквернити, но приведи его Г(оспод)и в с(вя)тое крещение.
24
Р. В. ЖДАНОВ
говорят лишь о входе и стоянке Владимирова флота в Херсонской («Карантинной») бухте, где войска высадились на берег.1 Об этом конечно, не мог не знать автор Корсунской легенды, раз мы его считаем корсунцем.
Гипотеза Шахматова основана, мне кажется, на недоразумении и на излишней доверчивости к ЖОС. Владимир приказывает перекопать путь — очевидна бессмыслица этого предприятия, в то время как перекапывание труб, по которым идет вода в город, и целесообразно и естественно и тем для нас важно, что обрисовывает характерную местную особенность. Именно так был устроен корсунский водопровод, и археологам удавалось проследить его трубы на протяжении 5—6 верст.1 2 ЖОС дает здесь, несомненно, испорченный доморощенными поправками текст. Невежественному позднейшему книжнику показалось невразумительным; и неправдоподобным древнее свидетельство об устройстве водопровода в греческом городе — он его «исправил», но так, что можно еще разглядеть более древнюю основу (перекапывание). Этот вопрос для восстановления Корсунской легенды и летописного текста имеет большое значение. Неправильное решение его Шахматовым привело к обескровлению Корсунской легенды, к отсечению от нее наиболее характерных местных топографических указаний, делающих легенду корсунской. Отчасти это диктовалось также стремлением восстановить соответствующую часть Древнейшего свода и предполагаемых дополнений Никона около 1073 г.; материала для этого не было, и его пришлось позаимствовать из Корсунской легенды в летописи. С этой целью эпизод с Анастасом перенесен в восстановленный текст Древнейшего свода. Это, несомненно, шаг назад по сравнению с выводами, сделанными в исследовании о Корсунской легенде, где Анастас был признан вторичным образованием по сравнению с Ждьберном;3 неправдоподобно и то, что, будто бы, по Древнейшему своду, Анастас вошел в сношения с Владимиром не при помощи стрелы, а через посланцев.4 Сообщения Повести временных лет (Начального свода) о возводимой и растаскиваемой корсунцами насыпи, о построении на возникшей горе церкви, о палатах Владимира и царевны приписываются теперь5 Никону только на том основании, что, бывая в Тмуторокани, он мог быть и в Корсуне. Крайне важную деталь о неудачных попытках взять город при помощи насыпи, о затруднительном положении, из которого Владимира выводит только измена внутри города, Шахматов. совершенно неосновательно признает «как бы излишнею, как бы вставкою в первоначальный рассказ». При этом Шахматову приходится коренным образом ломать текст и растасовывать его по разным местам; так, сообщение о палатах, связанное в контексте с церковью, где крестился Владимир, теперь отнесено к церкви, которую выстроил Владимир (ибо Никон не мог говорить о крещении Владимира в Корсуне!).
Во всех этих предположениях, перестановках, конъектурах нет нужды. Указанные отрывки входят органически в Корсунскую легенду и делают ее, как я сказал, корсунской; они основаны
1 А. Бертье-Делагард. Как Владимир осаждал Корсунь («Изв. отд. русск. яз. и словесн. АН», 1909, кн. 1, сс. 252—255). Статья ценна своими археологическими данными, собственные же домыслы автора крайне фантастичны и необосно- ваны. О его «критических» приемах лучше всего говорит то, что он считал, будто Кор- сунская легенда содержала оба эпизода — и об Анастасе и о Ждьберне.
2 Т а м ж е, сс. 269, 274.
3 А. Шахматов. Корсунская легенда, с. 1117.
4 Его же. Разыскания, § 97.
5 Т а м же, § 236.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
25'
на местных приурочениях, на топографической осведомленности автора. Об этом ясно говорят такие замечания, как «и есть цьркы та стояще в Кърсуни граде, на месте посреде града ид еже търг дають- Кърсуняне; полата же Володимеря всъкраи цьръкве стоить и до сего дьне»..., «яже цьрки стоить и до сего дне...» и пр.1
Последний пункт, который мне кажется спорным в построении А. А. Шахматова, — это предположение о том, что Корсунская легенда содержала в себе рассказ о «соглядании» вер.1 2 Это сомнительно, во-первых, в силу своей нецелесообразности, так как искусственно замедлило бы темп событий и разорвало ход повествования; во-вторых, это противоречит основной тенденции Корсунской легенды, стремящейся изобразить Владимира нераскаянным грешником-языч- ником вплоть до чудесного наказания и исцеления; в-третьих, соответственное место в ЖОС слишком явно основано на словах летописи (Повесть временных лет: «глаголите цесарема тако: яко аз крещюся, яко испытах преже сих дьнии закон вашь, и есть ми любо и вера ваша и служенье, еже бо ми споведаша послании нами мужи»; ЖОС: «Князь же Володимер, испытав веры многи, избрав греческую светлу и православну веру и рече, велми жадает душа моя святого крещения»...). Влияние летописи на ЖОС сказалось- еще между прочим в том, что река, где крестились киевляне, названа не Почайной, а Днепром.3
ш
Если правдоподобна предпринятая нами попытка доказать, что материал для рассказа о предложении вер и для Речи философа был почерпнут летописцем не из неведомой болгарской летописи, а из Хронографической Палеи или, вероятнее, из Хронографа, от которого произошла эта Палея («Хронограф по великому изложению»), то этот рассказ не может ни в коем случае восходить к Древнейшему своду, куда его поместил А. А. Шахматов, а восходит к Начальному своду (около 1095 г.). Во-первых, нет никаких оснований относить появление (да никто и не пытался) этих хронографических памятников ко времени ранее второй половины XI в.; во-вторых, сам А. А. Шахматов считает характерным пользование этими памятниками именно для составителя Начального свода.4 Последний же, извлекая из них полуарианский символ веры, сказание о Вселенских соборах, полемическую статью против латинян, извлек, конечно, и материал для рассказа о предложении вер и для Речи философа.
Вывод, таким образом, получается пессимистический: восстановить текст рассказа Древнейшего свода о крещении Владимира не представляется возможным. Правда, у нас есть три источника,
1 Ср. И. Жданов. Сочинения, I, 61—62.
2 Корсунская легенда.., сс. 1119—1121.
3 В заключение укажу на ценную рецензию С. Шестакова на «Корсун- скую легенду» Шахматова (отд. оттиск из 5 вып. т. XXIII «Изв. общ. арх., ист. и этн. Казанск. унив».), где отмечены и разъяснены грецизмы Корсунской легенды. Подкреплена конъектура Голубинского, видевшего в летописных словах «церковь св. Василия» (где крестился Владимир) переделку из слов «василика» (базилика, собор). Неудачное речение летописи— «видев же се Володимер напрасное исцеление» — соответствует греческому ПараЗоСо? дератекх («нечаянное исцеление»). Выражение о кор- сунцах, подкопавших и уносящих землю — «сыплюще (ее) посреде града»,—должно быть понимаемо не буквально; оно составлено из греческих слов типа [tsoov («внутрь»); от прилагательного jieooę (средний) и пр.
4 А. Шахматов. Разыскания..., § 109.
26
Р. В. ЖДАНОВ
более древних чем Начальный свод и, возможно, знакомых с Дрёвней- шим сводом: «Слово о законе и благодати и похвала кагану нашему Владимиру», сочиненное, как полагают, между 1037 и 1055 гг. Иларионом (митрополитом Киевским); «Чтения» о св. Борисе и Глебе, составленные Нестором вскоре после 1081 г.,1 и уже известная нам «Память и Похвала» Иакова мниха,1 2 особенно денная тем, что донесла до нас отрывки архаичного летописного текста, повидимому, Древнейшего свода.
В этих памятниках мы находим особую «версию», но она коренится не в исторической, а в церковно-литературной традиции. Версия эта утверждает, что Владимир не видал каких-либо апостолов, чудотворцев или проповедников; он крестил себя и народ единственно благодаря внутреннему чудесному озарению и божественному провидению, не давшему русской земле потонуть в «идольской прелести». При всей своей бессодержательности этот церковный трафарет безусловно противоречит и Корсунской версии, и легенде о греческом миссионере. Вместе с тем он скупо обставлен конкретно-историческими чертами.- К числу последних в «Слове о законе и благодати» можно отнести ссылку на влияние греческого православия на Владимира: «паче же слышано емоу бе всегда о благоверенеи земли греческой, хрестолюбивеи же и силнеи верою, како единого бога в трех (лицах) чтутъ и кланяются, како в них деются силы и чюдеса и знамениа, како церькви людей исполнены, како веси и грады благовернии вси в молитвах прилежать, вси готови предстоять, и си слышав, вжела -сердцем и възгореся духом, яко же быти ему христианоу».3
«Память и Похвала», со своей стороны, указывают на влияние примера княгини Ольги: «взыска спасениа, и прия от бабе своей Олзе, како шедше ко Царюгороду и прияла бяше святое крещение, и ножи добре пред богом, всеми добрыми делы украсившися, и почда с миром о Христе Иисусе и в вере блазе, — то слышав князь Владимер о т бабе своей Олзе, нареченней в святом крещеньи Елена, тоя и житие подража, святыя царицы Елены, блаженный княгыни Олги; то слышав князь Владимер, разго- рашеся святым духом сердце его, хотя святого крещениа». 4
Таким образом, мы извлекаем два немаловажных показания: Владимир слышал о греческом благочестии, о поражающих воображение богослужениях, о церквах, наполненных народом; Владимир побежден примером Ольги. Это невольно приводит на память известный рассказ о «соглядании» вер в Повести временных лет, в котором Владимировы послы дают столь же восхищенный отзыв о греческом богослужении («несвемы на небе ли есмы были ли на земли... токмо то вемы яко онъде бог с человеки пребываеть и есть служба их паче всех стран»), а ответ бояр и старцев, призванных решить дело, гласит: «аще бы лих закон гречьскии, то не бы баба твоя прияла, Ольга, яже бе мудреиши всех человек».
Нс читался ли этот рассказ (быть может, в ином изложении) и в Древнейшем своде?
Вопрос этот нельзя решить, но можно поставить на обсуждение, исходя не столько из отмеченных случайных намеков, сколько из
1 А. Шахматов. Разыскания.., сс. 55—58.
2 «Чтения в Ист. о-ве Нестора-летописца», т. II, ч. 2, сс. 17—24, Киев, 1888. 8 Издание «Слова» в сб. В. Перец «Отчет об экскурсии семинария русской
■филологии в Житомир», сс. 81—82, Киев, 1910.
4 Е. Голубинский. История русской церкви, ч. I, п/т. I, с. 239, М., 1901; следует читать не «от бабе своей Олзе», а «о бабе своей Олзе», как и читается в Болотовском списке; слова, напечатанные в разрядку, — явная вставка.
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНА:! ЛЕТОПИСЬ
27
необходимости объяснить появление этого рассказа в Начальном своде и указать его источник.
Выше были приведены соображения, мешающие, на мой взгляд, согласиться с А. А. Шахматовым, помещавшим этот рассказ внутри Корсунской легенды. Иначе думает С. В. Бахрушин: «По мнению Шахматова, логически повесть (о предложении вер. — Р. Ж.) должна была завершиться немедленным восприятием крещения князем и кончиться на этом. Я считаю, однако, что в нее входил также, как неотъемлемая ее часть, тесно связанный с нею по содержанию рассказ об испытании вер».1 Нельзя отказать этому мнению в основательности: рассказ о предложении вер безусловно связан с рассказом об испытании вер — испытываются те самые веры, которые предлагались. Но, с другой стороны, и указание Шахматова на некоторую внутреннюю несогласованность можно подкрепить новыми соображениями. Как могло случиться, что Владимир дает себя убедить не доводами религиозной истины и богословского красноречия, а впечатлением (к тому же чужим) от благолепия греческого богослужения? Какой смысл испытывать магометанскую и немецкую веру, после того как Владимир категорически отверг предложения их проповедников? Почему нет «соглядания» еврейского богослужения, хотя приходил и еврейский проповедник, хотя испытываются все остальные веры (в том числе и магометанская, не менее, конечно, одиозная для православного церковника)? Не явно ли противоречит первый ответ бояр — «веси княже, яко своего никтоже не хулить но хвалить» — их второму ответу: «аще бы лих закон гречьскии, то не бы баба твоя прияла, Ольга, яже бе мудреиши всех человек»? Не наводит ли все это на мысль, что связь обоих рассказов чисто внешняя и искусственная? Таково же, собственно говоря, и мнение С. В. Бахрушина: «Очевидно,, автор повести об испытании вер сплел свой рассказ из нескольких источников».1 2
Наконец, цажно, что именно рассказ о соглядании вер помещен под 987 г., к которому Древнейший свод, повидимому, относил крещение Владимира. Другой случай подобного обрастания первоначального текста с двух концов нам известен по рассказу Повести временных лет о призвании варягов.3 Справедливы эти догадки или нет, это не меняет того положения, что рассказ Древнейшего свода остается для нас неизвестным. Тем самым лишаются почвы остроумные, но в высшей степени сомнительные догадки М. Д. Приселкова о грекофильской тенденциозности Древнейшего свода, который будто бы «вместо действительного рассказа о крещении Владимира и Руси и действительных мотивов этого события... сообщал красивую, но бессодержательную легенду о проповеди князю греческого философа и о впечатлении, произведенном как ею, так и картиною страшного суда, взяв все это из болгарской литературы и только заменив имя князя Бориса на Владимира». 4
1 К вопросу о крещении Киевской Руси, с. 46.
2 Т а м же, с. 47.
3А. Шахматов. Разыскания.., гл. XIII.
4 М. Приселков. Очерки церковно^политической истории Киевской Руси X—XII вв., сс. 25—26. Впрочем, и без того концепция Приселкова не убедительна. Древнейший свод, составленный якобы греческой или гречествуюшей рукой, побуждаемой митр. Феопемптом, старался будто бы скрыть русскую помощь византийским императорам против восставшего Варды Фоки, а также переход Владимира от царьградской церкви к болгарской. Судя по Игореву договору 945 г., греки не видели ничего унизительного в помощи русских: «Аще ли хотети начьнеть наше цесарьство от вас вой на противящаяся‘нам, да пишють к великому князю вашему и посълет к нам, еликоже хощем: и оттоле уведают иные страны, каку любъвь имеють
28
Р. В. ЖДАНОВ
Примерно в 80-х годах, по вероятному предположению исследователей, среди клириков Десятинной церкви, которые, очевидно, продолжали сохранять связь с Корсунем и даже пополняли свои ряды корсунцами, возникла Корсунская легенда. Цель ее была прославить корсунские святыни, а главным образом самую Десятинную церковь, и закрепить за нею права, доходы и привилегии, полученные еще от Владимира (легенда подробно рассказывала о них). Вместе с тем она давала обстоятельный и занимательный рассказ о крещении Владимира и Руси, исполненный всяких чудес и драматических эпизодов; она, таким образом, в известной мере возмещала неудовлетворенное чувство тех, которым обращение в христианство казалось уж слишком обыденным и заурядным.
Совершенно иначе истолковал смысл этой легенды М. Д. Приселков. По его мнению, подобно тому как житие Антония должно было сорвать канонизацию Феодосия Печерского, так и Корсунская легенда должна была сорвать канонизацию Владимира, чему в обоих случаях якобы противились Константинополь и греческий митрополит в Киеве.
С этим нельзя согласиться. Основная тенденция жития Антония — связать Печерский монастырь с знаменитым Афоном — конечно, могла быть в интересах только самого монастыря.1 Несомненно поэтому Житие и попало в Начальный свод. Корсунская легенда использована за ее вероятную популярность, за то, что она проливала новый свет (пусть ложный) на события, сопутствовавшие крещению. Образ Владимира здесь был несколько смягчен, главным образом за счет распыления отдельных черт его концентрированной в легенде характеристики по разным местам летописного текста и путем исключения эпизода с корсунской княжной. Но нельзя забывать, что ведь и Корсунская легенда изображала Владимира в мрачных красках только до момента крещения, а затем Владимир выступает просветленным и преображенным, вполне в духе благочестивой сентенции, читаемой в Повести временных лет (не была ли она в Корсунской легенде?) и сравнивающей Владимира с Соломоном: «бе бо женолюбець, якоже и Соломон. Бе бо, рече, у Соломона жен 700, а наложниц 300; мудр же бе, а наконьц погыбе; сь же бе невеглас, а на конец обрете спасение».
Единственное важное и любопытное изменение внес составитель Начального свода, заменив варяга Ждьберна корсунянином Анастасом. На это, вероятно, его натолкнули привилегированное положение Анастаса в Киеве и особое благоволение к нему Владимира.
Выше приводились основания, заставляющие приписать рассказ о предложении вер и Речь философа составителю Начального свода. «Грексфильство» Речи философа, конечно, не подлежит сомнению и явствует уже из его фразы: «Апостолом же оучащем по въселенеи веровати богу, ихъже учение, мы, Грьци, прияхом, и вься въселен-
Грьци с Русию». Помощь же Владимира нисколько не скрывали и сами греки: Ски- лица-Кедрин, Зонара, Мих. Пселл. Что же касается мнимой зависимости от болгарской церкви, то уже Пархоменко («Изв. Отд. русск. яз. и словесн. АН», 1913, кн. 1, сс. 381—382) усомнился: «Как это вышло, что грек Феопемпт вопрос о крещении Руси — в смысле установления церковной иерархии — закрыл в своем летописце — именно болгарской легендой о выборе вер?» Но еще интереснее было бы задаться вопросом, как случилось, что «летописец-ромей» на протяжении всего Древнейшего свода (как его реконструирует А. А. Шахматов и как его принимает М. Д. Приселков) умудрился не обронить ни одного замечания из греческой истории и изобразил походы Святослава явно не к чести греков?
1 См. С. Розанов. К вопросу о житии пр. Антония Печерского («Изв. Отд. русск. яз. и словесн. АН». 1914, кн. 1).
КРЕЩЕНИЕ РУСИ И НАЧАЛЬНАЯ ЛЕТОПИСЬ
29
ная веруеть учению их». Позволю себе предложить посильное объяснение этой тенденции, зафиксированной, однако, в летописи вовсе не «гречествующей рукой». Было обращено внимание на антииудей- ский, антимагометанский, антипапистский характер Речи. Последняя, очевидно, замышлялась как апология греческого православия, как апофеоз его.
Стрелы, направленные против Западной церкви, заставляют вспомнить об окончательном разрыве между Восточной и Западной церковью, происшедшем в 1054 г., о разгоревшейся по этому поводу ожесточенной антилатинской полемике, в которой принял участие и игумен Киево-Печерского монастыря, имевший к тому и более специальные причины.1 Осенью 1068 г. восставшие киевляне выгнали из Киева князя Изяслава Ярославича и заставили его бежать за помощью в Польшу. Княжение захватил пользовавшийся сочувствием Печерского монастыря* Всеслав, выпущенный из тюрьмы, где он сидел при Изяславе. Изяслав был женат на Гертруде, сестре Казимира Польского и, разумеется, католичке, что само по себе было уже непохвально; с ее помощью он вошел в соглашение с Казимиром, а может быть и с лапой, и, опираясь на польские войска,- весной 1069 г. вернулся в Киев, где жестоко расправился с противниками и распустил иноверных «ляхов» на «покорм». Таким образом духовенство получило возможность, используя непопулярность князя, связанного с католиками-насильниками, поднять престиж греческого православия.
Это, по-видимому, и вызвало обличительное «Слово о латыне» Феодосия Печерского. Оно запрещает браки с католиками, общение е ними, даже совместную еду; обличаются нечестивые обряды и обычаи латинян: нет такой гадости, которую бы они не ели, их вера хуже всех. Многие места в этом «Слове» находят себе близкую параллель в летописи. Приведем некоторые. Самый рассказ о нечестивых кушаниях латинян напоминает слова немецкого проповедника в Повести временных лет о «пощении по силе и о ядении и питии, все во славу божию». «Слово» одинаково с Речью философа и наставлением Владимиру в вере называет латинскую веру «разъ- вращенной». «Слово»: «Икон не целуют, ни мощей святых, а крест целуют написавъше на земли и въставше попирають его ногами»; Повесть временных лет (наставление в вере): «ихъже оученье разъвра- щено: влезъше бо в цьрковь, не поклонятся иконам, но стоя, поклонится, и, поклонився и напишеть крьст на земли, и целует, въстав прост станеть на немь ногами; да лег, целуеть, а въстав попираеть». «Слово»: «а согрешають не от бога просят прощенья, но прощають Попове их на дару»; Повесть временных лет (наставление в вере): «прощають же грехи на дару, еже есть злее всего». «Слово»: «Да кто спасая спасеть душа свою ’ в правоверной вере живут. Несть бо иная веры лучше нашей, яко же наша чиста и святая си вера правоверная, сею бо верою живущи грехом избыти и муку вечную гоз- нути, но жизни вечные причастнику быти и бес конца со святыми радоватися. А сущему во инои вере, или в латинстеи, или в срацин- етеи, или в арменстеи, несть видети им жизни вечныя». Это место весьма близко по смыслу к словам Владимира, передающего речь греков: «и другии свет поведають быти; да аще кто, дееть в нашу веру, ступит, то пакы оумер въстанеть, и не оумирати ему в веки; аще ли в ин закон ступить, то на оном свете в огне горети». :
Еще до смерти Феодосия (1074 г.) Изяслав опять был выгнан
1 См. И. Еремеев. Из истории древне-русской публицистики XI века, «Труды отд. древя. русск. л-рыАН», т. II; там же текст «Слова о латыне», время появления которого определено 1069—1074 гг.
Р. В. ЖДАНОВ
30 '
собственными братьями (1073 г.). Он и на этот раз бежал на Запад и вместе с сыном в 1075 г. обратился к императору и папе Григорию, обещая за признание прав на Киевское княжество, в качестве лена св. Петра, верность римскому престолу. В 1077 г., опять с помощью польских войск, Изяслав вновь водворился на Киевском столе; в дальнейшем папа поддерживал его сына и вдову. На католическом Западе искал помощи и Святослав. Следовательно, животрепещущий вопрос «о латыне» не был снят с порядка дня.
Но Речь философа главное свое внимание уделяет все-таки не антилатннской, а антииудейекой полемике, в первую очередь, конечно, благодаря удобству этой темы для всяких богословских упражнений. Нельзя ли и для этого указать какую-нибудь реальную почву в киевской современности? Мне думается, можно. Общеизвестно, например, то место в Печерском Патерике, из которого узнаем про того же Феодосия, что «обычай имеша блаженыи, якоже многожды в нощи въстая и отай всех исхожаше к Жидом и тех препирая еже о кресте». 1 Полемикой против латинян, армян и, особенно, иудеев проникнуто было и житие Антония. Надо думать, что в то время, быть может, усилилась пропаганда иудаизма (напомню популярность именно в это время среди еврейства Запада и Востока легенды об обращении хазар в веру Моисея) или возрос к нему интерес в киевском обществе. Из того же Патерика мы узнаем, что печерский монах Никита- затворник «вся книгы жидовекиа сведяше добре, евангелиа же . и апостола, яже в благодати преданные нам святые книгы на утверждение наше и на исправление, сих никому же восхоте видети и слышати, ни почитати ни иному даст собеседовати к себе».2 Не объясняются ли антиеврейские настроения Печерского монастыря также возможной конкуренцией его с богатыми еврейскими элементами в Киеве на почве торгово-ростовщической деятельности? По крайней мере, антиростовщическое восстание 1113 г. в Киеве задело и тех и других.3
Словом, нельзя не признать появления в- Начальном своде апологии греческой религии, чрезвычайно уместной и своевременной е точки зрения идеологических задач монаха-летописца. Именно Печерский монастырь, для которого вероисповедный вопрос и полемика о вере имели большую остроту, обладал в этой области значительным опытом и литературной традицией, которой он, судя по всему, и не преминул воспользоваться в летописном своде, вышедшем из-под его крова. * 81 В. Яковлев. Памятники русской литературы XII и XIII вв., сс. 49—50, СПб., 1872.
8 Т а м же, сс. 128—129.
8 Ипатьевская летопись, с. 198.
С. В. ВЕСЕЛОВСКИЙ
ВЛАДИМИР ГУСЕВ —СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 ГОДА
«Судебнику 1497 года не посчастливилось в русской исторической науке» — таким заявлением начал С. В. Юшков свою небольшую монографию о Судебнике.1 Можно сильно сомневаться в том, что положение изменилось после работы проф. Юшкова. Он повторяет старую легенду о дьячестве Вл. Гусева, не использовав для его биографии даже давно известных печатных материалов. В вопросе об источниках Судебника проф. Юшков идет по давно проторенным неправильным путям и дает очень мало нового.
Неизвестно, кто был творцом легенды о дьячестве Вл. Гусева, но этой легенде «посчастливилось», хотя в источниках она нигде не подтверждается.1 2
Кажется, первенство надо, отдать К. Калайдовичу и П. Строеву* которые в 1817 г. нашли список Судебника и издали его в 1819 г. В предисловии они писали, что в. кн. Иван' «повелел дьяку Владимиру Гусеву собрать и рассмотреть древние судные грамоты и в 1497 г. издал новое Уложение».
Так родилась легенда о дьячестве Вл. Гусева и был пущен в оборот домысел о судных грамотах как об источнике Судебника.. То и другое было принято. Н. М. Карамзиным и повторяется ул С. М. Соловьева и Д. И. Иловайского3 4 в общих курсах истории и в монографии С. В. Юшкова.
О Вл. Гусеве, как' и о большинстве деятелей того времени, имеется пока мало сведений; но есть достаточное количество фактов, дающих возможность охарактеризовать среду, из которой он вышел и представителем взглядов и интересов которой он являлся.
I. РОД ДОБРЫНСКИХ И СЕМЬЯ ГУСЕВЫХ ДОБРЫНСКИХ
Когда в 60-х годах XVI в. составлялся «Государев родословец»,, среди старых нетитулованных боярских родов в него были внесены в трех отдельных главах три рода: Добрынских (гл. 27), Белеуто- вых (гл. 28) и Сорокоумовых-Глебовых (гл. 32),4 причем относи-
1 «Ученые записки Саратовского университета, факультет хозяйства и права», т. V, вып. III, сс. 1—46.
2 Н. Лихачев в монографии о разрядных дьяках XVI в. (СПб., 1888) осторожно говорит: «Дьячество Вл. Гусева установлено Карамзиным, но в источниках мы его не встречаем», а ниже добавляет: «В известиях о казни Гусева он значится сыном боярским» (с. 133).
3 История России, т. II, Московско-литовский период и собиратели Руси,
сс. 521—522, М., 1896. • *
4 Так внесены эти роды в Бархатную книгу. О «Государеве родословце» см. Н. Лихачев. Разрядное дьяки, сс. 339—398. О Сорокоумовых см. его же. Государев родословец и род Адашевых. «Лет. зан. Арх. ком. XI в.,» сс. 44—135, СПб., 1903.
32
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
тельно Белеутовых прибавлено, что они произошли от «Редеги», т. е. касожского кн. Редеди1.
Частные родословцы и разрядные книги сохранили в разных вер- сияхв и в сбивчивых вариантах воспоминания о «Редеге» как о едином родоначальнике трех указанных родов. Легенду о Редеде можно не принимать в расчет, но имеется ряд достоверных свидетельств о том, что в ХУ—XVI вв. представители этих родов хранили память о единстве происхождения, хотя роды Белеутовых и Добрынских обособились в различные фамилии во второй половине XIV в., а Сорокоумовы- Глебовы — много раньше.1 2
Обзор служебной карьеры и землевладения этих родов, в связи е наблюдениями над историей боярских родов вообще, дает возможность сделать следующие выводы: во-первых, это был очень старый род общерусских бояр, сильно размножившийся и разделившийся на три ветви уже в XIV в.; во-вторых, сбивчивость и неясность их родословия до ХУ в. объясняется сравнительно поздним их вхождением в состав московского боярства, и если они служили в XIV в. великим князьям московским, то во всяком случае не принадлежали к перворазрядному боярству.
Первым исторически достоверным лицом был боярин Александр Андреевич Белеут, появившийся на исторической сцене в конце княжения в. кн. Дмитрия Ивановича и служивший при в. кн. Василии Дмитриевиче. Частные родословцы сообщают, что отец Белеута* Андрей Одинец, был боярином у в. кн. Дмитрия. Это сообщение вероятно, но пока не подтверждается другими источниками. В ХУ в. представители всех трех родов появляются в большом количестве на различных службах и в разных чинах, но при обзоре их карьеры создается впечатление, что они, несмотря на все заслуги и усилия, не могли пробиться в первые ряды сплоченной правящей верхушки старых московских родов. .
Белеутовы, если не считать Андрея Одинца, удержались в боярской среде только в двух поколениях. Старший сын боярина Александра Белеута, Феодосий, в молодости «отъехал» в Литву, где и умер. Его сыновья в середине ХУ в. вернулись в Москву, но вследствие отъезда их отца навсегда сошли со всем своим потомством в среду рядовых детей боярских. Два других сына Белеута, Роман и Федор Александровичи, были боярами у в. кн. Василия Темного, но их многочисленное потомство по неизвестной причине также выбыло из боярской среды.
Многочисленные Сорокоумовы разных фамилий в лучшем случае достигали думных чинов, и только Иван Васильевич Ощера при в. кн. Иване III дослужился до окольничества.
Самыми многовотчинными, богатыми и значительными были Доб- рынские, к которым и принадлежал Вл. Гусев. По своему богатству и родственным связям Добрынские претендовали на высокое положение и энергично пробивались в первые ряды великокняжеского боярства. Плохо осознав изменившиеся условия жизни, они жили старыми традициями свободы службы и отъезда и в борьбе за высокое положение не могли мириться с растущей властью московского вели¬
1 О походе кн. Мстислава Владимировича на касогов и единоборстве его с кн. Ре- дедей см. в летописях под 6530 (1022) г. По частным родословцам, кн. Мстислав, убив Редедю, взял его жену и детей, как было условлено перед поединком, и выдал свою дочь замуж за сына Редеди Романа, от которого и пошли указанные роды.
2 Например, Белеутовы послушествуют у актов Добрынских как родичи (см. ниже). В разрядах 1581 г. мы читаем: «В Ругодиве — Дмитрий Андреевич Елизарова Гусев Добрынский Редегин» («Синбирский сборник», с. 75, Москва, 1845).
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
33
кого князя. Перейдя на службу к удельным князьям, они приняли участие в их борьбе с великим князем и с поражением княжат сошли со сцены.
Родоначальником Добрынских был Константин Иванович, получивший прозвище по своей главной вотчине — с. Добрынскому, находящемуся в 19 верстах1 от Юрьева Польского. Он приходился родным племянником Александру Белеуту и жил во второй половине XIV в. У Константина Ивановича было 9 сыновей: от первой жены — Дмитрий Заяц, Андрей Сахарник, Василий Гусь и Павел, а от второй жены—. Федор Симской, Петр Хромой, Иван, Владимир и Никита.
Вотчины Добрынских, в большей части, наверное, унаследованные от отца, находились во многих уездах Московского великого княжества. Под Москвой Василию Гусю принадлежало с. Васильевское, а Петру — монастырь Саввы с участком земли (ныне Саввинский переулок на Девичьем поле) и мельницей на устье р. Сетуни (на противоположном берегу р. Москвы), а также несколько деревень у с. Крылатского. Родовым гнездом Добрынских было упомянутое выше с. Доб- рынское и лежащее от него в 7 верстах с. Сима, которое по разделу досталось Федору, получившему от него прозвище «Симской». Недалеко от с. Симы находится урочище Хабарове городище, где и теперь видны следы значительных земляных укреплений. Очевидно, внук Федора Симского, Иван Васильевич Хабар, имел здесь свою феодальную крепость. Федору Симскому и его сыну Василию Образцу принадлежали с. Образцово-Румянцево на р. Северке (на юг от Москвы, недалеко от ст. Белые Столбы) и с. Образцово на рр. Клязьме и Уче. В Суздале им же принадлежало с. Деревеньки-Образцово на р. Симяге. Петр, Иван и Никита владели большими вотчинами на р. Истре, в Пошехонье, в Юрьеве (сс. Добрынское, Матвеищево и Ворогово) и с. Башаровым в Ясеницком стану Бежецкого уезда. Наконец, Никите (или его жене) принадлежало с. Ярополч недалеко от Переяславского озера.1 2
Эти случайные и неполные данные свидетельствуют о богатстве Добрынских. У них были свои дворы и в Москве; в летописях сохранилось известие, что Василий Образец Симской в 1486 г. построил на своем дворе каменные палаты.3
Неизвестно, кому служил Дмитрий Заяц; его сильно размножившееся потомство было самым малозначительным в роде Добрынских. йз его потомков заслуживают внимания только дворянин в думе и известный фаворит в. кн. Василия Ивановича, Иван Юрьевич Ши- гоня Поджегин, и не менее известный опричник Петр Васильевич Зайцев, казненный в 1571 г.
Второй сын Константина Добрынского — Андрей Сахарник — служил кн. Константину Дмитриевичу, повидимому, до его смерти (1433 г.), а в .1435 г. был боярином у в. кн. Василья Темного.1 Позже Андрей Сахарник нигде не упоминается; он умер, не оставив мужского потомства.
О третьем сыне Константина Добрынского — о Василье Гусе — мы не имеем сведений. На его службу у великих князей указаний нет, а судя по тому, что его единственный сын и внуки служили
1 Во всех случаях сведения о расстояниях заимствованы из GHM (Списки населенных мест, изд. мин. вн. дел).
2 Быть может, не случайность то, что большая родовая вотчина Белеутовых находилась тоже на Истре, в б. Берендеевом стану Дмитровского уезда, где ныне находятся селения Рождествено, Верхуртово, Алехново и др.
8 ПСРЛ, VI, 237.
4 ЧОИ и ДР, кн. III, смесь, 47, 1919.
3 Истории. записки, т. 5
34
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
удельным князьям, можно думать, что и он служил в каком-нибудь уделе, не сумев устроиться в рядах московского боярства. О Василье i'yce известно, что он дал митрополиту Фотию (1410—1425 гг.) «свою отчину сельцо Васильевское на Рогоже да деревеньку Пере- гаровскую да пустошь Гнездильцево» под Москвой.1 Здесь следует заметить, что вклады частных лиц митрополичьему дому были вообще редки; вклад Василья Гуся свидетельствует о какой-то особой близости его к митрополиту (см. ниже о вкладе митрополичьему дому в 1454 г. его брата Петра).
Единственный сын Василья Гуся — Елизар — служил удельным князьям. В 1448 г., когда он был еще молодым человеком, кн. Иван Андреевич Можайский, по «наущению» кн. Дмитрия Шемяки, посылал своего «сына боярского Елизара Гусева» к в. кн. Василью для переговоров. 1 2 Служа кн. Ивану Можайскому, Елизар Гусев не связал, с ним своей судьбы, не бежал в Литву и сумел во-время отмежеваться от опалы и избежать катастрофы, постигшей его дядей Петра и Никиту Константиновичей. В 1478 г. он был боярином и воеводой кн. Андрея Васильевича Меньшого в походе на В. Новгород.3
Павел, четвертый сын Константина Добрынского и последний от первой его жены, по неизвестной причине рано постригся в монахи и умер в монастыре. Его примеру последовал и его единственный сын — Михаил-Викентий, от которого пошла фамилия Викентьевых. Один из сыновей Викентия — Федор Михайлович—служил великому князю, но вследствие утраты его отцом и дедом служебного положения дальше чина ясельничего (1495—1498 гг.) не пошел. В дальнейших поколениях Викентьевы затерялись в рядах городового дворянства.
Самым значительным из Константиновичей был пятый сын — Федор Симской. По своей жене Марье, дочери великокняжеского боярина Дмитрия Васильевича, Федор Симской был в свойстве с представителями двух крупнейших боярских родов — с Василием. Михайловичем Морозовым и Игнатьем Константиновичем' Бяконтовым, женатыми на сестрах Марьи. 4 В государственном синодике Успенского собора Марья Симская записана среди таких близких ко двору великого князя боярынь, как кн. Елена Оболенская, Челяднина и Воронцовы. Федор Симской упоминается в летописях как воевода (подручный) в походе 1428 г. против казанских татар. Для отражения набега татар на Галич.и Кострому великий князь послал своих дядей кн. Андрея и Константина Дмитриевичей, а во главе своих полков поставил боярина Ивана Дмитриевича Всеволожа. Воеводы упустили быстро отступавших татар, но кн. Федор Пестрый Палецкой и Федор Константинович Симской по своей инициативе, «утаився у князей и воевод», бросились в погоню со своими полками, нанесли татарам поражение и отбили у них добычу. Софийская летопись, чтобы подчеркнуть свое неодобрение по адресу главных воевод, выражает похвалу Федору Константиновичу Добрынскому и кн. Федору Пестрому — «тем воеводам при животе честь, а по смерти их вечная память».5
Симеоновская летопись упоминает в числе убитых в злополучном бою под Суздалем (1445 г.) боярина в. кн. Василья-Константина Фе¬
1 Московский государственный исторический музей, Синод, библ., № 276, л. 55.
2 АИ, I, 80.
8 ПСРЛ, VIII, 189; XII, 176.
4 Т ам же, XXIV, Типографская летопись, с. 232.
6 Т а м ж е, VI, 143. Ср. более мягкий отзыв об оплошности князей и Ив. Д. Все» Воложа в Никоновской летописи (там ж е, XII, 8).
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
35
доровича Добрынского.1 Здесь имя и отчество перепутаны, как это нередко бывает в летописях, и нет сомнения, что речь идет именно о Федоре Константиновиче Симском. Это подтверждается тем, что Константина Федоровича в роде Добрынских не было вообще, а Ф. К. Сим- ской после 1445 г. нигде в летописях и разрядах не упоминается.
Еще более выдающимся человеком был единственный сын Федора Симского — Василий Образец, от которого пошли знаменитые в XVI в. Хабаровы. В летописях и разрядах находится много указаний на его продолжительную и блестящую карьеру. Когда в 1471 г. в. кн. Иван пошел на В. Новгород «ратью», то Василий Образец служил на Устюге и был послан с вятской ратью произвести диверсию против Новгорода на Двине. Воеводы спустились вниз по Двине на судах, разбили кн. Василия Шуйского, «потом же и градки их поимаша и приведоша всю землю ту за великого князя». В 1474 г. Василий Образец, минуя окольничество, был пожалован прямо в бояре, что было очень большой честью. В следующем году Василий Образец сопровождал в. кн. Ивана в его походе в Новгород «миром», а когда отношения с Новгородом обострились, и в 1478 г. в. кн. Иван пошел на Новгород «ратью», то Василий Образец был воеводой и принимал видное участие в ликвидации независимости В. Новгорода. 1 2 В том же году Василий Образец был воеводой в походе на Вятку и? принимал участие в действиях против Казани.3
Во время размолвки в. кн. Ивана с братьями Василий Образец был наместником в Волхове и по поручению великого князя захватил силой и привел в Москву кн. Ивана Лыко Оболенского, «отъехавшего» к кн. Борису Волоцкому.4 Впрочем, Василий Образец был сторонником примирения великого князя с братьями и принимал участие в переговорах сторон. 5
В 1485 г. Василий Образец был воеводой в походе на Тверь и затем играл видную роль в ликвидации Тверского княжения. После взятия Твери в. кн. Иван III пожаловал Тверским княжением своего сына Ивана «и наместника своего посадил в Твери, боярина своего Василия Федоровича Образца Добрынского».6 Это было очень ответственное назначение. При молодом и неопытном кн. Иване Ивановиче Василий Образец был руководителем ликвидации тверской независимости и проводником политики привлечения тверичей на сторону Москвы. В это время он был уже в преклонном возрасте ж вскоре, повидимому, умер.
О близости Василия Образца ко двору свидетельствует то, что его жена Марья (как и его мать Марья Симская) в синодике Успенского собора записана среди больших боярынь великокняжеского двора.7
В общем можно сказать, что имя Василия Образца теснейшим образом связано со всеми важнейшими событиями времени объединения северо-восточной Руси под властью московского великого князя, которому он неизменно служил.
Полную противоположность карьере отца и сына Симских, всегда*
1 ПСРЛ, VIII, 194.
2 См. ДР книга, сс. 11—12, и летописи с описанием этих походов.
* ПСРЛ, XXIV, 196, и Разр. книга, 14.
4 ПСРЛ, VI, 222.
5 См. А. Пресняков. Иван III на Угре. «Сборник статей в честь С. Ф. Платонова», сс. 280—298, СПб., 1911.
* А. Насонов. Летописные памятники Тверского княжества. «Известия АН, Отд. гум. наук», № 10, с. 741, 1930.
» ДРВ, VI, 455.
3*
36
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
верных великим князьям, представляет собой карьера младших Константиновичей— Петра Хромого, Ивана и Никиты.
Петр Хромой служил первоначально великому князю и в 40-х годах был его наместником в Ростове. В темной истории ссоры и оскорбления кн. Ваеилья Юрьевича Косого на свадьбе в. кн. Ва- силья Васильевича (1433 г.) Петр сыграл роль зачинщика, за спиной которого действовали более ловкие и умные люди, чем он сам. Оп первый «познал» на кн. Ваеилье якобы краденый пояс и был непосредственным виновником ссоры, от которой «много зла почалося».1 Зах. Ив. Кошкин в пьяном угаре свадебного пира сорвал с Ваеилья- Косого пояс, после чего Василью и его брату Дмитрию Шемяке ничего не оставалось как «раззлобиться» и уехать к своему отцу Юрию Дмитриевичу в Галич, где тот приготовился к вооруженной борьбе, но медлил ее начинать вследствие пребывания сыновей в Москве и нежелания их ссориться с великим князем. После истории с поясом братья перестали колебаться, присоединились к отцу и вместе с ним быстро двипулись на Москву. Первую весть об этом привез в Москву Петр Константинович: «Прибеже же тогда из Ростова великого князя наместник его Петр Константинович поведал ему, что идет на него дядя его кн. Юрий с детьми и со многою силою»! 1 2
В Бархатной книге говорится, что Петр служил кн. Ивану Андреевичу и был у него боярином, а затем сказано: «У Петра Константиновича — сын Семен, был у кн. Ивана Андреевича в боярах и в Литву с ним отъехал».3 Это показание относительно Петра неточно, так как несомненно, что первоначально он служил великому князю и оставался верен ему после захвата кн. Юрием Дмитриевичем Москвы и еще в 1436 г. был боярином великого князя Ваеилья. 4 Переход Петра на службу к Ивану Можайскому относится к последним годам ше- мякинской эпопеи и находится' в связи с участием его брата Никиты в ослеплении в. кн. Ваеилья.
Обстоятельства измены и смерти Петра неясны. До нас дошла его данная грамота митрополиту Ионе на земли под Москвой 15 февраля 1454 г., т. е. незадолго до бегства его брата Никиты и сына Семена с кн. Иваном Можайским в Литву. Петр дал митрополичьему дому монастырь св. Саввы под Москвой, мельницу на устье Сетуни и две деревни у с. Крылатского. Послухами данной были сородичи Добрынских — боярин Федор Александрович Белеутов, Елизар Васильевич Гусев и Семен, сын Петра Константиновича.5 Эту данную можно объяснить тем, что Петр в виду опалы прибег к покровительству и защите митрополита и сделал ему вклад. Его сын вскоре после этого бежал в Литву, а сам он, повидимому, остался в Москве, или был задержан, и умер в тюрьме.
Иван и Никита Константиновичи сначала тоже служили великому, князю. На нескольких грамотах в. кн. Ваеилья Троицкому монастырю, игуменства Зиновья (1432—1443 гг.), находятся боярские подписи Ивана и Никиты.6 Приблизительно в то же время Никита был наместником в. князя в Переяславле. Измена Петра, Ивана и Никиты Константиновичей и переход на сторону княжат относятся к 1446 г., когда Никита взял на себя одну из первых ролей в ослеплении в. кн., Ваеилья.
1 НСРЛ, VIII, 97.
2 Там же, IX, 230; VIII, 173.
3 II, сс. 128, 134.
4 «Памятники социально-экономической истории», I, 29, 44, М., 1929.
* Ак. Юр. б., I, 446—447.
* «Памятники социально-экономической истории», 1, 26, 31—33.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ —СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
37
Этот эпизод шемякинской эпопеи достаточно освещен в литературе, и я ограничусь указанием на те факты, которые характеризуют Добрынских.1
Пленение в. кн. Василья летом 1445 г. татарами под Суздалем, освобождение его из плена ценой большого выкупа и приход с великим князем на службу большого количества татар . подорвали авторитет в. кн. Василья и вызвали во всех слоях общества сильное брожение и недовольство, которые поддерживались предстоящей раскладкой тяжелого выкупа на все княжение и на всех людей без изъятия. Княжата решились воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы возобновить борьбу против великого князя. «Князю же Дмитрию Шемяке вложи диавол в мысль хотети великого княжения, и начат посылати ко князю Ивану Можайскому... И тако по диаволю научению обсылающеся и сдумавше сии (т. е. кн. Дмитрий и Иван) с своими злыми советники, иже тогда быша у них, Константиновичи и прочие бояре их», звать в заговор в. кн. Бориса Тверского. «Мнози же и от москвич в думе с ними бяху, бояре же и гости; бе же и от чернцов в той думе с ними». Так характеризует круг заговорщиков Никоновская летопись,1 2 умалчивая о великокняжеских боярах (например, об Иване Федоровиче Старкове) и отмечая только Петра, Ивана и Никиту Константиновичей Добрынских. Ермолинская летспись выражается более определенно: в думе с княжатами были «от бояр великого князя и от гостей московских и от троицких старцев Сергиева монастыря во едину мысль, что поимати великого князя, а царю не дати денег (т. е. выкупа), на чем князь великий целовал».3
В. кн. Василий отправился с сыновьями на богомолье в Сергиев монастырь, не подозревая, что и в стенах монастыря его ожидали предатели. Кн. Иван Можайский взялся захватить великого князя у Троицы; главным и ближайшим помощником его в этом деле стал Никита Добрынский. Летописи не вполне связно, но зато очень картинно описывают захват великого князя. В. кн. Василий, понимая,, что княжата имели намерение не только ссадить его с престола, но и ослепить, давал клятву кн. Ивану и Никите постричься,, если они пощадят его. Но кн. Иван приказал Никите арестовать великого князя,—«приетуплыпе же злый раб, горьких и немилосердых мучитель Никита и ят за плечи великого князя, глаголя: пойман еси великим князем Дмитрием Юрьевичем».4
В дальнейших событиях борьбы в. кн. Василья с княжатами Добрынские не упоминаются. Выше было сказано, что еще в феврале 1454 г. Петр Хромой и его сын были на свободе и распоряжались своими вотчинами. Это, видимо, объясняется тем, что в. кн. Василий не чувствовал себя в силах немедленно расправиться с Доб- рынскими и должен был отложить возмездие до более благоприятных обстоятельств. *
Первым делом в. кн. Василья было отделить кн. Ивана Можайского от коалиции княжат, что и было им сделано в следующем после ослепления году. По договору *с кн. Иваном в. кн. Василий был вынужден дать амнистию как кн. Ивану Можайскому, так и его сторонникам, в том числе Добрынским. «А что, господине князь великий, по нашим грехом сталося от нас над тобою (т. е. ослеп-
1 См. работу А. Преснякова. Образование Великорусского государства, сс. 399—400.
2 ПСРЛ, XII, 67.
8 Т а м же, XXIII, 152.
4 Т а м же, XII, 66—69.
38
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
ление)... и тебе меня (т. е. кн. Ивана) тем жаловати, того... не помнити, ни мстити, ни на сердце держати... А что, господине, в нашем розмирье межи нас были войны и грабежи, и тому всему дерть по се наше нынешнее докончанье».1
Насильственная смерть главы коалиции княжат кн. Дмитрия Шемяки развязывала в. кн. Василью руки. В 1454 г. дошла очередь расплаты до кн. Ивана, его бояр и соумышленников. Он был согнан с удела и успел бежать в Литву, а его бояре подверглись разным наказаниям. Петр, Иван и Никита Константиновичи были «пойманы», а вотчины их конфискованы. В первом договоре в. кн. Василья с кн. Васильем Яро-славичем, написанном вскоре после бегства кн. Ивана в Литву, упоминается с. Башарово в Бежецке, конфискованное у Никиты Константиновича и проданное великим князем боярину Федору Михайловичу Челядне.1 2 Затем в первой духовной в. кн. Василья (1462 г.) упоминаются села Добрынское, Матвеищево, Ворогово в Юрьеве и села на Шексне и Истре, конфискованные у Петра Константиновича. Во второй духовной (того же года) упоминаются конфискованные в Москве дворы Петра, Ивана и Никиты Константиновичей.3
В известном сборнике митрополичьих посланий, в рассказе о прсисхождении митрополичьих слуг Чертовых-Стромиловых, есть любопытное сообщение о побеге в Литву Никиты Константиновича. Великий князь опалился на Никиту и дал своему введенному дьяку Алексею (Стромилову) держать Никиту за приставом, «и Алексей великому князю изменил, сговоря с Никитою, да побежали ко князю Ивану Андреевичу в Можайск. И Никита и с детьми в Литву, побежал».4 Из этого видно, что опале и аресту подвергся раньше всех, до похода в. кн. Василья на Можайск (летом 1454 г.), Никита Константинович как наиболее ненавистный великому князю участник его ослепления. Очередь расплаты за измену для Петра и Ивана наступила несколько позже, когда сын Петра, Семен, бежал с кн., Иваном в Литву.
Вслед за отцами сошли со сцены, как это было тогда в обычае,, и сыновья. По родословцам, у Петра было два сына: Семен, бежавший) в Литву, и бездетный Михаил. Следует заметить, что отметки родословцев о бездетности того или иного лица нередко скрывают какую- либо жизненную катастрофу и свидетельствуют о том, что такое лицо со всем своим потомством выбыло из среды служилых людей. Иван Константинович в родословцах показан также бездетным, но это показание вызывает сомнение. В некоторых летописях в рассказе о бое с татарами в Муроме в 1445 г. есть сообщение, что в этом бою «застрелили Александра Иванова Константиновича в рот». Этого Александра, быть может, воеводу и, во всяком случае, не рядового служилого человека, с большой вероятностью можно счесть за сына Ивана Константиновича Добрынского, тем более, что ни в одном боярском роде такое лицо не известно. У Никиты Константиновича родословцы показывают двух бездетных сыновей — Федора и Василья. По сообщению митрополичьего источника, они бежали с отцом в Литву. Однако, если Никита и взял их с собой в Литву, то несомненно, что они позже вернулись и окончили свои дни в полной безвестности. Относительно Василья в синодике Горицкого Переяславского монастыря есть запись: 15 сентября 1516 г. «дала Елена Ива¬
1 с г и д, I, № 63, 66.
2 Т а м ж е, № 78.
8 Т а м же, сс. 204, 205 и 207.
4 Московский госуд. история, музей, Синод, б-ка, кн. 562, л. 433 и об.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
.39
нова Ивановича, а жена Василья Никитича Добрынского» с. Ярополч в Переяславском уезде. Среди лиц, записанных в поминанье, пять княжеских имен, родственников Василья по жене или матери.1
Так младшие Константиновичи и их потомки «извелись» в опалах и в побегах. Родословцы такими лицами обыкновенно не интересовались и часто показывали их бездетными.
Производя общий обзор карьеры Добрынских, мы видим, что они проходят почти через весь ХУ век целой фалангой выдающихся людей. Из девяти сыновей Константина не менее пяти были боярами великих и удельных князей. Очень вероятно, что боярами же были и Дмитрий Заяц и Василий Гусь. Многие представители итого и следующих поколений Добрынских принимали видное участие в целом ряде крупных событий ХУ в.
После бурной шемякинской эпопеи ряды Добрынских значительно поредели, и в последней четверти века современниками Вл. Гусева были следующие лица. Из Зайцевых известны: Дмитрий, который в 1493—1494 гг. с Дм. Ралевым (Палеологом) был послом в Данию; Василий Ярец и Ушак Федоровичи, которые в чине постельников (жильцов) принимали участие в 1495 г. в Новгородском походе.2 Андрей Сахарник- и Владимир Константиновичи не оставили потомства. Потомки Петра, Ивана и Никиты Константиновичей «извелись» в опалах. Викентьевы, вследствие ухода в монастырь Павла Константиновича и его сына Викентия, утратили свое местническое положение, и в конце века из шести сыновей Викентия только один — Федор — дослужился до небольшого чина ясельничего (1495—1498 гг.). Таким образом, оставались в сущности только две значительные ветви рода — потомки Василья Гуся и Федора Сим- ского.
После смерти Василья Федоровича Образца Симского и его малолетнего сына Михаила оставался только один сын Иван. Иван Васильевич Хабар Симской по жене Евдокии Головиной был в родстве с рядом крупнейших боярских фамилий (брат Евдокии, Петр Иванович Головин, был женат на кн. Марье Васильевне Одоевской, а сестра Марья была замужем за кн. Иваном Дмитриевичем Пронским. Их тетка, Евдокия Владимировна, была замужем за кн. Иваном Юрьевичем Патрикеевым. Наконец, двоюродные сестры . Петра Головина, Евдокия Хабарова Симская и Марья Пронская, были замужем— одна за Иваном Григорьевичем Морозовым-Поплевиным, другая — за кн. Михаилом Васильевичем Кислым Горбатого Суздальским). Таким образом, Иван Васильевич Хабар и по службе отца и деда, и по своему богатству как единственный наследник, и по родственным связям принадлежал к правящей верхушке великокняжеского боярства.
Братья Гусевы, вследствие службы удельным князьям их отца Елизара и, быть может, деда Василья Гуся, значительно деградировали и далеко отстали от своего более молодого сородича — Ивана Хабара. По родословцам, у Елизара Васильевича Гусева было четыре сына: бездетные Юшка и Владимир — составитель Судебника, Василий и Михаил.
Про Юшку Елизарова родословцы говорят, что он бежал в Литву,, «там и кончался». Летописи, отмечая этот побег как заслуживающий внимания факт московской жизни, сообщают, что в 1492 г. «тое же осени ноября, побежал от великого князя в Литву Юшко Елизаров».3 * *1 Московский госуд. истории, музей, собр. Уварова, № 777, л. 15 об.
* ПСРЛ, IV, 163, 164; VIII, 228 и Разрядные книги.
# ПСРЛ, XII, 234.
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
40 .
Этот не мотивированный в источниках побег можно поставить в связь с судьбой кн. Андрея Васильевича Углицкого, который за год перед тем был «пойман» с детьми, посажен в тюрьму и умер в 1494 г. после двух лет тюремного заключения. Выше было упомянуто, что Елизар Гусев был боярином кн. Андрея Васильевича Меньшого, й потому Юшка мог быть близок ко двору этих удельных князей.
О Василье и Михаиле Елизаровичах родословцы и Бархатная книга сообщают, что они служили кн. Юрью Ивановичу Московскому (удел — Дмитров и Кашин) и были у него боярами. О Василье мы не имеем известий, но относительно Михаила это показание вполне подтверждается другими источниками. По Разрядам Михаил в 1506 г. был воеводой кн. Юрья в Казанском походе, а позже, в 1522—1533 гг., упоминается как его боярин.1 В 1533 г.. Михаил умер, и 1 июля этого года по его душе был сделан вклад Троицкому монастырю.1 2
II. БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О ГУСЕВЕ
Зная род и семью, из которых вышел составитель Судебника, среду его современников-родичей и их карьеру, нам будет легче понять и оценить те немногочисленные факты личной жизни Вл. Гусева, которые нам известны.
Первое известие о Вл. Гусеве находится в одной тверской летописи. В феврале 1483 г. в. кн. тверской Михаил Борисович овдовел и вскоре вступил во второй брак. С поздравлением и дарами к новобрачным из Москвы был послан Петр Григорьевич Лобан Заболотский, а осенью того же года «приездил в Тверь с поклоном Володимир Елизариев сын, и князь великий Михайло Борисович поклона не приал и выслал его вон из избы, и к матери ему итти не велел к великой княгине Настасий».3
Этот оскорбительный прием относился, конечно, не лично к Вл. Гусеву, а к московскому великому князю. Дело в том, что Тверское княжение доживало свои последние дни, отношения его с Москвой обострились, тверские бояре переходили на службу в Москву ;> грозная, а временами двусмысленная политика московского великого князя раздражала в. кн. Михаила Борисовича, и это было причиной оскорбления московского посла.
Этот мелкий эпизод из истории московско-тверских отношений интересен тем, что дает возможность приблизительно установить возраст Вл. Гусева. С подобными поздравлениями посылали обыкновенно молодых родовитых людей. Петр Григорьевич Лобан Заболотский, сын боярина Григория Васильевича, умершего около 1473 г., во время посылки в Тверь был молодым человеком. В 1492г. он был писцом Клина, в 1495 г. пожалован в окольничие, в 1497 г„ был послом в Польшу и умер в 1505 или 1506 г. Вл. Гусев быд приблизительно ровесником Петру Заболотскому, т. е. ему было к это время лет 25—30 или немногим меньше. Такое определение возраста Вл. Гусева подтверждается временем жизни его отца и младшего брата Михаила. Елизар Гусев, как было сказано выше, в 1448 г.\ был посланцем кн. Ивана Можайского к в. кн. Василью, а через 30 лет, в 1478 г., в возрасте 50—60 лет был воеводой кн. Андрея
1 См., например, ГАФКЭ, Архив Колязина монастыря, кн. 1, грам. 92 и Грам. Ко-i. эк., № 6709.
а Троицкий музей, Вкладная книга 1671 г., л. 148 об.
3 ПСРЛ, XV, 499.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
41
Меньшого в Новгородском походе. Михаил, младший брат Владимира,, упоминается в летописи как воевода в 1506 г. и умер в 1533 г.
Следующее известие о Вл. Гусеве относится к 1495 г. В. кн. Иван,, выдавая свою дочь Елену замуж за в. кн. литовского Александра* снарядил для проводов ее в Литву большую и блестящую свиту. Во главе свиты были поставлены особо доверенные и заслуженны© лица: боярин кн. Семен Иванович Ряполовский с женой, дворецкий и боярин Михаил Яковлевич Русалка Морозов с .женой, Прокофий Зиновьевич Скурат-Станищев1 с женой, дворецкий Дмитрий Семенович Пешков-Сабуров, окольничий Петр Григорьевич Лобан Заболотский и другие. Кроме того, в свиту кн. Елены были отобраны из княжат и детей боярских десятка четыре более молодых по возрасту и служебному положению людей, из которых позже вышел ряд думцев и воевод; видное место среди них занимал Владимир Елизарович Гусев. В конце списка свиты значатся совсем молодые люди — Пырей и Отава Осокины-Травины, близкие сородичи Щавея Скря- бина-Травина, впоследствии казненного одновременно с Вл. Гусе¬
вым. 1 2
При наборе свиты руководились, без сомнения, кроме родовитости, также зажиточностью, возможностью хорошо одеться и снарядиться на свой, как полагалось, счет, уменьем держать себя прилично.
Поезд выехал из Москвы в январе 1495 г., в феврале состоялось
бракосочетание, а затем свита вернулась в Москву.
Таким образом, из кратковременной поездки в Литву Вл. Гусев, не мог вывезти никаких сведений о литовском праве и литовских порядках.
Вскоре после поездки в Литву Вл. Гусев получил поручение
составить Судебник. В это время ему было под 40 лет. О его подготовке к этой работе можно сказать только то, что он, наверное|, не раз бывал волостелем и, быть может, наместником во второстепенных городах и, следовательно, хорошо знал на практике строй и порядки того боярского и наместничьего суда, которому почти целиком посвящен Судебник. Никаких подробностей о работе по составлению Судебника мы не знаем, но несомненно, что Вл. Гусев работал не один, а с целым штатом дьяков и подьячих, и его роль в этом деле можно сравнить с положением боярина кн. И. Н. Одоевского,.
1 В 1491—1492 гг. гонец в Валахию, в 1496 г. — писец Водской пятины. Умер в 1501 г., и его жена Федора дала Симонову монастырю с. Зиновьево- Петряево во Владимирском уезде. Об Иване и Василье Дятле Зиновьевых, старших братьях CKypaTą, см. Летописи.
2 ДРВ, XIV, 19—20. Нет сомнения, что в списке лица поименованы по местническому положению. Для нас интересна первая половина списка: 1) кн. Константин Ярославич Оболенский, сын наместника в Пскове Ярослава Васильевича (1472— 1487 гг.); 2) кн. Иван Федорович Гундор Палецкий; 3) кн. Иван Федорович Ляпун Ушатого Шумаровский, в 1502 г. воевода в литовском походе; 4) кн. Иван Федорович- Бородатый Ушатого Шумаровский, с 1522 г. окольничий, умер в 1524 г.; 5) кн. Федор- Юрьевич Прозоровский (Моложский), в 1502—1508 гг. воевода в литовских походах; 6) кн. Михаил Андреевич Лугвица Прозоровский (Моложский) в 1507 и 1508 гг. воевода в литовском походе; 7) кн. Борис Петрович Моложский; 8) Иван Васильевич* Хабар Симской, с 1508 г. воевода во многих походах, с 1510 г. окольничий, в 1524— 1534 гг. боярин; 9) Федор Юрьевич Щука Кутузов, с 1506 г. воевода во многих походах, с 1514 г. боярин, умер в 1531г.; 10) Василий Петрович Плещеев (сын окольничего), в 1500 г. посол в Данию; 11) Григорий Стерляг Вельяминов-Глазов, в 1500 г. воевода в'литовском походе, в 1507 г. в казанском походе; 12) кн. Иван Константинович Льяловский-Стародубский; 13) Владимир Елизарович Гусев; 14) Константин Федорович Хлуденев-Кобылин; 15) Петр Федорович Черленого Заболотский; 16) Иван Алексеевич Даниловича Губастого Заболотский; 17) Иван Алексеевич Старков-Сер- кизов; 18) Копыто Федорович Слизнев; 19) Григорий Михайлович Шапкин Заболотский; 20) Матвей Иванович Валуев, писец Шелонской пятины 1498 г.
'42
С. В. ВЕСЕЛОВСКИЙ
•стоявшего во главе комиссии по составлению проекта Уложения 1649 г.
Заголовок Судебника относит утверждение его к сентябрю 1497 г.: «Лета 7006, месяца сентября, уложил князь великий Иван Васильевич всея Русии с детьми своими и с бояры о суде, как судити боя- ром и окольничим».1 Если в дате заголовка нет обычной для актов того времени неточности (отсутствие дня месяца), то в этом можно видеть указание на то, что великий князь с сыновьями и бояре слушали проект Судебника в нескольких заседаниях, вносили, быть может, свои изменения и, наконец, утвердили его.
Следует обратить внимание на то, что удельные князья не принимали участия в утверждении Судебника и что, следовательно, действие Судебника не распространялось на уделы. Это понятно, так как юрисдикция великого князя в то время не распространялась на уделы, и потому в Судебнике 1497 г. нет ни слова об удельных князьях. В Судебнике 1550 г., составленном тогда, когда царская власть окончательно низвела удельных князей на положение привилегированных вотчинников, лишенных всякцй независимости и почти всех прав удельных князей, в конце прибавлена специальная статья (ст. 100) — «О суде с удельными князи».
Это замалчивание Судебником 1497 г. вопроса об удельных князьях тем более знаменательно, что в это время суд в Москве в размере «половины шестого года» принадлежал кн. Федору Борисовичу Воле пкому, который через 5 лет на шестой держал в Москве в течение полугода своего наместника. 1 2
Князей Борисовичей Волоцких, которые одни в то время оставались на уделах, считали настолько ничтожными, что их даже не призвали к обсуждению и утверждению Судебника, а наместничество на Москве предоставили держать кн. Федору «по старине», как выражаются духовные грамоты.
Прошло едва 3 месяца со времени утверждения Судебника, как Вл. Гусев пал жертвой придворных интриг и борьбы за престол. После смерти в 1490 г. кн. Ивана Ивановича, старшего сына в. кн. Ивана III от первой жены, законным наследником великокняжеского престола становился его малолетний сын кн. Дмитрий Иванович. При дворе образовались две партии: во главе сторонников кн. Дмитрия стояла, повидимому, его мать, молодая вдова кн. Ивана Ивановича— Елена, дочь валашского воеводы Стефана. В центре второй партии стала вторая жена Ивана III, в. кн. Софья Палеолог со •своим сыном Васильем.
В декабре 1497 г. и январе 1498 г. гнев в. кн. Ивана обрушился на в. кн. Софью и ее сторонников, и в феврале 1498 г. он объявил наследником и торжественно венчал на великое княжение своего внука кн. Дмитрия Ивановича, а через год его гнев обрушился на
1 Ср. Типографскую летопись, ПСРЛ, XXIV, 213.
2 Эта судебная чересполосица образовалась так. По духовной грамоте в. кн. Ва- силья Темного отцовскую треть в Москве получил в. кн. Иван, вторую треть — кн. Владимира Андреевича — по духовной получили по годам кн. Юрий и Андрей Углицкий, братья великого князя. Кн. Борис Васильевич получил половину трети •кн. Ивана Можайского. Наконец, кн. Андрей Меньшой получил вторую половину той же трети (СГ и Д, I, № 86). После смерти бездетных князей Юрья и Андрея Мень- •шого и смерти в тюрьме Андрея Углицкого владельцем половины трети кн. Бориса Васильевича, умершего в 1494 г., стали его сыновья Федор и Иван. Кн. Иван Борисович «дал» свою половину трети в. кн. Ивану III. Таким образом, ва кн. Федором Борисовичем оставалось полгода в lj6 Москвы. «И братанич мой Федор с сыном с моим Василием, — писал в духовной около 1504 г. в. кн. Иван III — тот шестой год держат ►по полугоду: сын мой Василий держит своего наместника полгода, а братанич мой Федор держит своего наместника пол же года» (СГ и Д, I, № 144).
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
43
противную партию. На этот раз жертвами стали крупнейшие представители двора: старик боярин кн. Иван Юрьевич Патрикеев с сыновьями Васильем Косым и Иваном Муныной и боярин кн. Семен Иванович Ряполовский, зять кн. Ивана Юрьевича.1 В январе 1499 г. кн. Ряполовский был казнен, а кн. Иван Юрьевич и его сын Василий пострижены у Троицы. Затем в марте того же года в. кн. Иван лишил кн. Дмитрия престола и нарек великим князем Василия, за которого погибли Вл. Гусев и его единомышленники.
III. КАЗНЬ ГУСЕВА И ЕГО ТОВАРИЩЕЙ
0 деле Вл. Гусева имеются две летописных версии, сообщение хронографа 1512 г. и приписка к одному списку Никоновской летописи. В виду того, что все эти источники однообразно перечисляют казненных в декабре 1497 г., я приведу список их и ниже не буду повторять в цитатах. На первом месте — Вл. Гусев, затем кн. Иван Иванович Хруль Палецкий, «Поярок, Рунов брат», т. е. брат Ивана Дмитриевича Руно, Щавей (Щавель) Скрябин, сын Травин, введенный, т. е. думный, дьяк Федор Стромилов и Афанасий (Иванович) Еропкин. Вот какие сведения имеются о товарищах Вл. Гусева по несчастью.
Если не самым значительным, то наиболее энергичным был, повидимому, Афанасий Еропкин. Еропкины происходили из тех многочисленных смоленских княжат, которые в начале XV в. были прогнаны со своих уделов Литвой и бежали в Тверь и Москву. Еропкины осели в западных уездах Московского великого княжения и владели небольшими вотчинами на Волоке, в Клинском, Воротынском и Козельском уездах. Они служили преимущественно удельным князьям и в общем занимали очень скромное положение. Стефан Еропка служил кн. Ивану Андреевичу Можайскому и в бою 1445 г. на Суходрове был взят в плен в Литву..1 2 Андрей Еропкин служил кн. Борису Васильевичу Волоцкому, в чем-то провинился и был лишен своей вотчины. Кн. Борис по духовной грамоте (1477 г ) завещал вернуть ему взятую у него вотчину.3 В конце XV в. несколько Еропкиных служили великому князю, занимая в общем очепь невысокое положение. Самым выдающимся был Михаил Андреевич Кляпик, который в 1492—1493 гг. был послом к императору Максимилиану, в 1503 г. был в посольстве в Литву, в 1509 г.— в Польшу и в 1510 г. дослужился до чина окольничего. Афанасий Иванович был, повидимому, двоюродным братом Михаила Кляпика и его брата Федора. В 1495 г. Федор Андреевич и Афанасий в чине постельников (жильцов) принимали участие в новгородском походе. Позже, в 1507—1508 гг., Федор был воеводой в литовском походе.4 В общем, можно сказать, что Еропкины принадлежали к тем многочисленным, сравнительно недавним выходцам, которым на новой родине приходилось завоевывать себе положение.
Иван Иванович Хруль Палгцкий происходил из рода княззй Старо- дубских, которые уже весь XV век служили московским князьям. Отец Хруля служил великому князю и упоминается в 1507—1512 гг. как воевода в разных походах. Младший брат Хруля Борис позже служил кн. Андрею Ивановичу Старицкому и был у него боярином.
1 Кн. Иван Юрьевич по матери был внуком в. кн. Василья Дмитриевича, деда в. кн. Ивана III.
2 ПСРЛ, VIII, 112.
3 СГ и Д, I, 252.
4 Древн. разр. книги, по указателю, и Летописи.
44
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
В 1537 г. в связи с делом о побеге и измене кн. Андрея Старицкого Борис Палецкий был казнен «торговой казнью» и только по ходатайству митрополита избавился от смерти.1 Позже он служил великому князю и в 1540 г. был воеводой в Костроме. 1 2 При в. кн. Иване III выдвинулся родной дядя Хруля Федор Иванович Большой Палецкий. В 1480 г. во время нашествия царя Ахмата он был при великом князе, затем в 1496 г. был послан в Казань сажать на престол Абдул Летифа, а в 1502—1506 гг. был воеводой в разных походах*.3
Щавей Скрябин-Травин происходил из рода мелких смоленских князей Фоминских. В. кн. Семен Гордый женился на смолянке Ев- праксии, но развелся с ней и отослал ее в Смоленск к отцу, который выдал ее замуж за кн. Федора Красного Фоминского. Федор Красный и его сыновья служили в Москве, и его старшие сыновья, Михаил Крюк и Иван Собака, при в. кн. Дмитрии были боярами. При в. кн. Василии Дмитриевиче были в боярах Борис и Иван Михайловичи Крюковы и Семен Трава Иванович Собакин. В следующем поколении Фоминские выбывают по неизвестной причине из боярской среды, но сохраняют воспоминания о своем княжеском происхождении и поддерживают связи с верхами служилого класса. Видным и богатым человеком был внук Семена Травы — Иван Иванович Салтык Травин. За несколько лет до издания Судебника Салтык подвергся при неизвестных обстоятельствах опале, его «двор» был распущен, и послужильцы «испомещены» в. кн. Иваном в Новгороде. Щавей Скрябин был правнуком боярина Семена Травы Соба- кина. 4
Пырей и Отава Осокины Травины, как уже было упомянуто, в 1495 г. были вместе с Вл. Гусевым в свите, провожавшей кн. Елену в' Литву. Они же и Щавей Скрябин в том же году были в свите в. кн. Ивана в новгородском походе как молодые дети боярские. В писцовой книге Водской пятины есть указание, что брат Щавея Скрябина Иосиф постригся в монахи и оставил перед 1500 г. свое поместье.5 Этот уход Иосифа Скрябина в монастырь, быть может не добровольный, можно поставить в связь с казнью Щавея.
Самым малозначительным по происхождению и социальному положению был Поярок, Рунов брат. Иван Дмитриевич Руно, подобно Федору Басенку, был или совсем безродным, или очень неродовитым человеком, выдвинувшимся благодаря своим личным качествам и заслугам. Будучи совсем молодым человеком, Иван Руно, как и Василий Басенок, показал себя верным и горячим сторонником в. кн. Василья. В 1446 г. он был участником «думы» сторонников великого князя относительно его освобождения из плена у кн. Дмитрия Шемяки и, когда это предприятие не удалось, вместе с кн. Ряпо- ловскими уехал в Мстиславль к кн. Василью -Ярославину.6 В 1468 г. летописи отмечают его удачные действия в походе на Вятку и Каму. В 1469 г. охочие люди московской рати избирают Ивана Руно своим
1 ПСРЛ, VIII, 294—295.
2 Древн. разр. книга, 111.
3 ТТСРЛ, VI, 230; VIII, 232, 246 и Древн. разр. книга.
4 В роде Травиных любопытно большое количество ботанических прозвищ. Старший внук Семена Травы — Иван — носил прозвище Осока, а сыновья Осоки
имели прозвища: Пырей, Отава и Дятелина. Брат Ивана Осоки и Скрябы имел прозвище Салман и Салмак (салмак — на юге — рядовые посадки плодовых деревьев, кустарника или винограда). Один из послужильцев Салтыка Травина носил прозвище Отрасль, а сын его назывался Веткой Отраслевым (Новгор. писц. книги, III, 834). Может быть, в этих прозвищах, взятых из растительного мира, следует видеть пережитки тотемистических воззрений.
6 Новгородские писцовые книги, III, 812.
6 ПСРЛ, VIII, 118.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
45
зсеводой в походе на Казань, где (по летописям) он опять имел успех. В 1478 г. в . походе в. кн. Ивана на Новгород Руно был приставом у новгородских послов.1 Около 1483 г. Руно подвергся по неизвестным обстоятельствам опале, и его поелужильцы, как и послужильцы Салтыка Травина, были «испомещены» в В. Новгороде.
Карьеру Ивана Дмитриевича Руно можно сопоставить с карьерой Федора Васильевича Басенка. Как худородные люди они своими заслугами и милостями князей вызывали зависть родовитой знати и потерпели, в конце концов, крушение. О «мужестве» и заслугах «уда-, лого воеводы» Федора Басенка особенно горячо говорит ермолинский летописец. В. кн. Софья Витовтовна завещала Федору Басенку за его заслуги в пожизненное владение два села в Коломне. 1 2 О его близости к в. кн. Васи лью Темному говорит то, что он в числе самых больших бояр был свидетелем духовного завещания великого князя. О конце карьеры Федора Басенка мы находим две приписки в одном сборнике Кириллова монастыря, написанном Гурьем Тушиным-Квашниным в последней четверти ХУ в.: «6971 Басенку очи выняли, после великого князя Василья смерти год и 5 месяцев», «6981 приехал Басенок в Кириллов жить и жил в нем 7 лет и 2 месяца». 3 Из этих записей видно, что вскоре после смерти своего покровителя в. кн. Василья Васильевича, в июле или августе 1463 г., Федор Басенок подвергся опале и был ослеплен, а через 10 лет после этого постригся в Кириллове монастыре, где и умер около 1480 г.
0 Поярке ничего не известно. Очевидно он был настолько незначительным человеком, что в летописях обозначен просто как брат славного в свое время Ивана Руно.
Среди казненных самой любопытной личностью после Вл. Гусева был введенный дьяк Стромилов. Родоначальником Стромиловых был дьяк Алексей Стремило, который в 1424 г. писал духовную грамоту в. кн. Василья Дмитриевича. Затем есть указание, что «митрополичьи» дети боярские Чертовы происходили от Михаила Черта Алексеевича Стромилова.4 Это указание дает возможность сделать интересные сопоставления. Цитированное выше сообщение о побеге в Литву в 1454 г. Никиты Добрынского взято из записи относительно Чертовых, в которой сообщается следующее.
У бренбольского дьякона (с. Бренбола находится на берегу Переяславского юзера) был сын Алексей, введенный дьяк в. кн. Василья Васильевича; у Алексея был сын Михаил (Черт), а у Михаила сын Иван Шолох и т. д. Чертовы даны в. кн. Васильем митрополичьему; дому «неотходно в род и в род довека» по следующему случаю.. Введенный дьяк Алексей изменил великому князю и бежал с Никитой Добрынским в Можайск. Никита из Можайска бежал в Литву с кн. Иваном Андреевичем, а Алексей одумался и «прибежал к митрополиту Ионе, бия челом, чтоб пожаловал государь князь великий милость показал. А воротился того для, что вотчина у него велика, а жена его была в то время в вотчине; а вотчину и животы князь великий на себя взял, а жену его и сына Михаила поймал». По ходатайству митрополита великий князь помиловал Алексея, «отдал» ему смертную казнь, «а дал того Алексея и сына его Михаила с вотчиною
1 ПСРЛ, VIII, сс. 153—154, 156—157, 190. Его меновую грамоту с митрополитом Филиппом на земли в Костроме см. Ак. юр. б., II, № 156, IV.
2 СГ и Д, I, № 87.
3 Лет. зан. Арх. ком., в. III, II, 61.
4 См. правую грамоту 1561 г. Н. Лихачев. Дипломатика, с. 17. СПб., 1901.
46
С. Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
и со всем его животом в дом... митрополиту всеа Руси. А нет пути им нигде из дому пречистые богородицы».1
Едва ли можно сомневаться, что этот сын бренбольского дьякона, введенный дьяк Алексей, родоначальник митрополичьих Чертовых, и Алексей Стромило, писавший в 1424 г. духовную грамоту в. кн. Василия Дмитриевича,—одно и то же лицо. Федор Стромилов по времени жизни мог быть внуком Алексея и племянником Михаила Черта. В актах он упоминается редко. Известно, что одно время (в 1488 г.) он был дьяком у в. кн. Ивана Ивановича и находился при нем в Твери.1 2 Почему в 1497 г. он оказался не на стороне кн. Дмитрия, сына Ивана Ивановича, а на стороне в. кн. Софьи и кн. Василья — непонятно.
Из приведенных справок о происхождении Федора Стромилова и из следственного дела видно, что он был типичным представителем тех дельцов-ловкачей «из поповичей и всенародства», которые, делая дьяческую карьеру, вызывали в кн. Андрее Курбском презренье и раздражение.3
Как видно, состав заговорщиков был очень неоднородным. Старшим по возрасту, самым родовитым и значительным по своему социальному положению был Вл. Гусев. Хруль Палецкий вмешался в дело, видимо, по молодости. Федор Стромилов принадлежал к людям, всегда готовым принять участие в любой интриге. Щавей Скрябин, Афанасий Еропкин и Поярок принадлежали к придворной молодежи низших рангов, среди которой в то время было много беспокойных элементов.
В Типографской летописи находится краткая версия: «Лета 7006 поймал князь великий по Рождестве Христове Володимера Гусева ... и велел их казнити смертною казнью».4 Никоновская летопись дает более обстоятельное сообщение: «В лето 7006, декабря, по диаволю действу и навождению и лихих людей совету всполелся князь великий Иван Васильевич на сына своего на князя Василья да и на свою жену на вел. княгиню Софью, да в той вспылке велел казнити детей боярских: Володимера Гусева... казниша их на леду, главы им отсекоша, декабря в 27 день».5 Очень интересное освещение дела дает Хронограф: «Того лета (7007 года) воспалился князь великий Иван Васильевич на свою великую княгиню Софью да и на сына своего на князя Василья, да и жалобу сотвори перед митрополитом Симоном и перед архиепископом и перед всем священным собором, да в той же опале казнил князь великий Володимера Елизаровича с товарищи».6 В этом сообщении объединены, очевидно, по их тесной связи, два дела. По заговору в пользу кн. Василья 27 декабря были казнены указанные лица, «и в то же время (в январе 1498 г.) положил [великий князь] опалу на жену свою, на великую княгиню Софью о том, что к ней приходила бабы с зельем. И обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити, потопити в Москве реке нощью, а с нею (т. е. с женою) от тех мест начат жити в брежении».7 Очевидно предметом «жалобы» великого князя было обвинение в. кн. Софьи в колдовстве, которое он вынес на суд митро¬
1 Моек. гос. исторический музей, Синод, б-ка, № 562, л. 433 и об.
2 ГАФКЭ, Архив Колязина монастыря, кн. 1, гр. 29.
8 «Писари же наши русские, им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородства, но паче от поповичей или от простого всенародства» (РИБ, XXXI, 221U
4 ПСРЛ, XXIV, 214.
6 Т а м же, XII, 246.
6 Там же, XXII, 513.
7 Т а м же, XII, 263.
ВЛАДИМИР ГУСЕВ — СОСТАВИТЕЛЬ СУДЕБНИКА 1497 Г.
47
полита и освященного собора, расправившись перед тем с Вл. Гусевым и его товарищами.
Добавление к одному списку Никоновской летописи излагает интересные подробности этого дела. Федор Стромилов, благодаря званию думного дьяка, узнал о намерении великого князя объявить- наследником кн. Дмитрия Ивановича и выдал эту тайну кн. Василью и его матери. Естественно, что это известие вызвало у них тревогу и недовольство; в ответ на это великий князь подверг кн. Василья домашнему аресту. Это подлило масла в огонь. Нашлись не в меру усердные приверженцы, которые, преувеличивая и путая слухи, стали уговаривать кн. Василья «отъехать», т. е. бежать, захватить великокняжескую казну на Вологде и Белоозере, а над кн. Дмитрием: «израда учинити», т. е. убить его.1
Самыми деятельными заговорщиками были Афанасий Еропкин, дьяк Федор Стромилов и Поярок. Они привлекали сочувствующих и приводили их к кресту. Заговор велся так неосторожно, что вскоре был открыт. «И сведав то и обыскав князь великий Иван Васильевич злую их мысль, и велел изменников казнити. Казниша их на Москве реке, пониже места, шестерых: Афанасию Еропченку руки да ноги: отсекли и голову отоекоша, а Поярку, ‘Рунову брату, руки отсекли и голову сеекоша, а дьяку Федору Стромилову да Володимиру Елизарову да князю Ивану Палецкому Хрулю да Щавью Скрябину сыну Травина, тем четверым головы ссекоша, декабря в 27 день. А иных детей боярских велел князь великий в тюрьму пометати»1 2.
Из этих летописных свидетельств становится несомненным, что. вокруг вопроса о престолонаследии образовался сложный клубок интриг, в которых не мог разобраться сам великий князь. Из дальнейших событий, о которых упоминалось выше, видно, что дело Вл. Гусева и его товарищей было раздуто враждебной им придворной партией, и ряд лиц, быть может, в том числе и Вл. Гусев, были оклеветаны, замешаны в дело и казнены потому, что по неосторожности или из побуждений карьеры вмешались в семейное дело великого князя.
Все эти сведения о роде Добрынских, о семье Гусевых и о самом Вл. Гусеве ярко характеризуют то состояние глубокого брожения и трансформации, в котором находился служилый класс с середины XV в. и во время издания Судебника. Противоречия между новыми условиями жизни, порождавшими рост самодержавного единовластия, и старыми традициями боярской вольной службы и «отъездов» создавали между княжеской властью и боярством надряженные и сложные отношения. На постоянную подозрительность и жестокие расправы, великого князя служилый класс отвечал затаенным раздражением,, изменами, побегами и заговорами.
1 Аналогичный и очень характерный для княжеских взаимоотношений того времени случай произошел в 1489 г. Сын боярский великого князя Мунт Татищев «сплоха. пошутил», что великий князь намеревается «поймать» кн. Андрея Васильевича. Слуга, кн. Андрея, Игнат Борисович Образец Синего Кобылин принял шутку всерьез и так напугал своего князя, что тот собрался тайно бежать, «и едва мысль его отвратися». Кн." Андрей одумался и прибег к посредничеству кн. Ивана Юрьевича Патрикеева, после чего недоразумение разъяснилось: великий князь «клялся небом и землей № богом сильным», что у него не было того в мысли, а Мунта Татищева велел бить кнутом по торгам и хотел вырвать у него язык, но «митрополит отпечаловал» (ПСРЛ, XII, 219—220). Что этот «дым» Мунтовой шутки был не без огня, можно заключить из того,, что в 1491 г. князь Андрей был действительно «пойман» и умер в тюрьме.
2 ПСРЛ, XII, 263.
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ
XYII ВЕКА
Литература по истории калмыков очень обширна, но она касается преимущественно древнейшего периода, и на долю XVII в. приходится очень незначительное число авторов, оперировавших ничтожным материалом, Впервые заинтересовался историей калмыков известный ученый Г. Миллер, сделавший ряд выписок в сибирских архивах по истории населявших Сибирь народов. Эти выписки имели случайный характер и осветили только некоторые эпизоды из жизни калмыков, изложенные в книге Миллера «История Сибири» и в написанной по материалам Миллера книге Фишера «Сибирская история с самого открытия Сибири». Так как Миллер использовал только сибирские ■архивы, та ветвь калмыков, которая продвинулась на реки Эмбу, ■Урал, или 'Яик, и Волгу, совершенно выпала из поля зрения Миллера.
Книга Миллера вышла в 1750 г., а в 1776—1781 гг. появился труд другого путешественника по Сибири — Далласа.1 Даллас пользовался главным образом монгольскими источниками легендарного характера и по ХУД в. дал очень немного. Наибольшую ценность в труде Далласа представляют генеалогические таблицы калмыцких тайш, составленные им по тому же источнику. Однако эти таблицы значительно расходятся с таблицами, составленными по документальному материалу. Как на одну из причин этого расхождения можно указать на употребление Далласом титулов в качестве собственных имен. Так, среди хошоутских тайш в- таблице Далласа не оказалось имени видного тайши Очирту, а на его месте поставлен Цеценхан, тогда как это не имя, а титул, присвоенный именно Очирту.1 2 Кроме того, некоторые тайши носили не одно, а два имени: например, Гуши, или Куйша, часто упоминаемый в документах, собственно назывался Турубайху.3
В 1829 и 1833 гг. появились труды монаха Иакинфа «Описание Чжунгарии и восточного Туркестана в древнем и нынешнем состояний. Леревод с китайского» и «Дсторическое обозрение ойратов или калмыков с XV в. до настоящего времени». Основанные на китайском и монгольском материале произведения Дакинфа являются очень ненадежным источником, получившим суровую оценку со стороны такого компетентного исследователя, каким был покойный академик Б. Я. Владимирцов: «Многие совершенно неверные взгляды на ойратов... начались с известной книги Дакинфа Бичурина «Дсторическое обозрение ойратов или калмыков», кишащей неточностями и
1 Труд Палласа был напечатан сперва на немецком языке под заглавием «Sam- mlungen historischer Nachrichten uber die Mongolischen Yolkerschaften», а потом в pyc- -CKOM переводе в повременном издании «Сибирский вестник», ч. I, № 1—5.
2Н. Голстунский. Монголо-ойратские законы 1640 г., с. 102, СПб., 1880.
3 Т а м же, с. 100.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
49
ошибочными указаниями».1 'Впрочем, XVII веку! и в книгах Иакинфа отведено очень мало места.
Далее необходимо упомянуть о документах по истории калмыков, напечатанных в Актах исторических, Дополнениях к Актам историческим в тт. II и VIII Русской исторической библиотеки. Совершенно случайный, бессистемный подбор этих документов и небольшое их число настолько уменьшили их ценность, что они почти не попали в ученый оборот, тогда как в связи с другими документами русских архивов они имеют свою цену. Исследователи так и не пошли дальше публикаций Миллера и Фишера, если не считать нескольких документов Астраханской приказной избы, напечатанных в трудно доступных Астраханских губернских известиях за старые годы, и двух документов, напечатанных А. Б. Карповым в книге '«Уральцы».1 2 В общем; напечатанный до сих пор русский материал по истории калмыков за первую половину XVII в. надо признать крайне скудным.
Из опубликованных материалов нерусского происхождения надо отметить следующие издания, имеющие немаловажное значение для изучающих историю калмыков XVII в.: 1) так называемое «Степное уложение» — свод законов, принятый на съезде монгольских князей 1640 г.; уложение издавалось несколько раз. в русском переводе, и ему посвящены два специальных исследования — П. Муллова и Ф. И. Леонтовича;3 2) «Родословное древо тюрков» — сочинение хивинского хана Абуль-Гази, напечатанное дважды: во французском переводе Демезоном и по-русски — Г. С. Саблуковым.4 Не относясь непосредственно к истории калмыков, названное сочинение сообщает ряд сведений о сношениях Хивы и Юргенча с калмыками и дает яркую картину международных отношений, слагавшихся в Средней Азии.
Вследствие малочисленности и взаимной несвязанности документальных публикаций, касающихся первой половины XVII в., исследователи, занимавшиеся историей калмыков в пределах первой половины XVII в., принуждены были ограничиваться несколькими словами, повторявшими то, что сказали Миллер и Фишер, и принимали на веру домыслы Иакинфа. Таковы в дореволюционное время работы Костенкова й монаха Гурия.5
Революция заметно подняла интерес общественности к истории народов СССР, и одна за другой стали издаваться солидные работы. Проф. Н. Н. Пальмов попытался свести в одно стройное целое все, что было опубликовано по истории калмыков, и в 1922 г. издал «Очерк истории калмыцкого народа», а затем предпринял ряд экскурсов для выяснения отдельных моментов в истории калмыков, преимущественно XVIII в., напечатав их в изданных в 1926—1929 гг.
1 Б. Владимирцов. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм, с. 157, Л., 1934.
2 Сс. 863—866 и 870, Уральск, 1911.
8 П. М у л л о в. Древне-калмыцкие законы. «Журн. мин. юст.'>, т. XVIII, сс. 63—76, 1863, октябрь.
Ф. Л е о н т о в и ч. Древний монголо-калмыцкий или ойратский устав взысканий. «Зап. Новоросс. унив.», т. XXVIII. Немецкий перевод, данный Далласом, признается неисправным.
4 Abo‘ulGhaziBehadou r-K han. Histoire des Mongols et des Tatars, traduite et annotee par le baron Desmaison. тт. I и II, СПб. 1871—1874; Родословное древо тюрков хивинского хана Абуль-Гази в пер. Г. С. С а б л у к о в а. «Изв. общ. археол., истор. и этногр. при Казанском унив.», т. XXII, 1906.
5 Н. Костенко в. Истор. и статист, сведения о калмыках, кочующих в Астраханской губ., СПб., 1870.
А р х. Гурий. Очерки из истории распространения христианства среди монгольских племен, I, Калмыки, Казань, 1915.
4 Историч. записки, т. 5
50
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
четырех выпусках «Этюдов по истории калмыков». Но для интересующего нас периода работы проф. Пальмова дали очень мало нового, так как ему не удалось привлечь сколько-нибудь заметного свежего материала. Мало нового также сказал о калмыках и Г. Е. Грум-Гржимайло в своем обширном труде «Западная Монголия и Урянхайский край» (М., 1926). Наконец, в 1934 г. появился в свет посмертный труд академика Б. Я. Владимирцова «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм». Эта солидная работа по интересующему нас периоду тоже не сообщает новых материалов, но критически относится к старым и приводит исчерпывающий библиографический обзор, что дает нам право не перечислять менее важных трудов по истории калмыков.
Иностранная литература по истории калмыков XVII в. также дает очень немного нового и в смысле привлечения свежего материала, и в смысле освещения старого. Самая солидная английская работа по истории монголов Henri Н. Н о worth, History of the Mongols,1 излагая историю калмыков за первую половину XVII в., ссылается главным образом на Миллера и Фишера, а генеалогические таблицы дает по 'Далласу. Если мы возьмем французскую работу. М. С о uran t, L’Asie Centrale aux XVII et XVIII siecles, 2 то вместо новых материалов или взглядов найдем лишь новые ошибки.
Причина такой скудости наших сведений по истории калмыцкого народа за первую половину XVII в. кроется в том, что до сих пор не издан обширный материал по указанному периоду, хранящийся в Государственном архиве феодально-крепостнической эпохи (ГАФКЭ) в отделе б. Московского главного архива министерства иностранных дел. Вследствие ряда причин калмыцкие кочевья приблизились вплотную к землям, находившимся в сфере наблюдений воевод и приказных людей сибирских городов Тобольска, Томска, Тары и'Тюмени, а также Уфы и поволжских городов: Астрахани, Царицына, Саратова и Самары. Имея под боком грозную и многочисленную силу калмыков, воеводы не могли не заинтересоваться своими опасными соседями, вступили с ними в дипломатические и торговые сношения и результаты своих сношений и наблюдений излагали в своих отписках в Москву. Посольский приказ сохранил этот ценнейший материал по истории калмыков, издание которого является очередной задачей нашей археографии. Настоящее сообщение является попыткой разработки указанного материала в хронологических пределах первой половины XVII в. и в этнографических пределах одного из калмыцких племен — торгоутов, именно того племени, которое продвинулось в Европейскую Россию и вошло основною частью в Калмыцкую АССР.
При использовании указанного источника приходится относиться в известной степени осторожно и к официальным донесениям воевод, стремившихся представить свою деятельность в более выгодном свете, и к приводимым в этих донесениях показаниям подчиненных агентов, а особенно побывавших в калмыцких улусах казахов и татар, которые могли выдавать свои догадки за факты, слухи — за действительные происшествия, а иногда и сознательно вводить власть в заблуждение. Конечно, эти документы могут помочь главным образом установлению фактов внешней истории калмыков и очень мало дают по вопросу о структуре общества и производственных отношениях. 1 21 London, 1876, 1880, part I—III.
2 Lyon, 1912.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
51
Так как торгоуты только в конце изучаемого периода оторвались от общей массы калмыков в географическом отношении и по своим интересам, то приходится говорить вообще! о калмыках, о той группе их, которая известна под именем черных калмыков, противополагаемых белым калмыкам. Эти две группы, различные в этническом отношении, не только не смешивались между собой, но и находились очень часто во враждебных отношениях, так что выделить ту и другую группу очень нетрудно. Хошоуты же, зюнгары, дербеты и торгоуты, составлявшие группу черных калмыков, очень часто действовали сообща, и иногда .даже нельзя выяснить, которое из этих четырех племен принимает участие в том или другом предприятии. Но мере того как торгоуты удалялись из прииртышских пространств по направлению к Астрахани и в своей политике отрывались от интересов других- племен, можно все более сосредоточивать внимание на судьбе торгоутов и не загромождать изложения фактами из истории хошоутов, зюнгаров и дербетов.
* *
*
Самое раннее указание на калмыков в русских источниках находится в беседе киргизского посланника, приехавшего в Москву и сообщавшего новости жившему в Москве киргизскому царевичу У раз Магомету: «Ныне дядя твой Тевкель царевич учинился на Казацкой орде, а брата своего Шах Магметя посадил на колмакех, а кочуют все по б лизку и все в соединении».1 Этот разговор происходил в 1595 г. Следовательно, в это время калмыки, или по татарскому произношению колмаки, не пользовались самостоятельностью, а входили в состав Казахской орды. Об этом порабощении имеются сведения и из других источников. Академик Бартольд на основании анонимной рукописи турецкого автора, писавшего в 1582 г., сообщает о набеге казахского хана Тевеккуля на страну калмыков и опустошении ее.1 2 Посол, о котором упоминается выше, был направлен в Москву Тевеккулем, или по русской транскрипции Тевкелем, с предложением принять его в русское подданство; в деле об этом посольстве он именуется «царем казацким и калмыцким». Вопрос только в том, все ли калмыки подпали под власть казахов или только значительная часть их. Повидимому, укрепившаяся в малодоступных местах часть калмыков сохранила самостоятельность. Ре- мезовская летопись говорит: «Кучум... утече на калмыцкой рубеж, на вершины рек Ишима и Нор-Ишима, Оми и Камышлова, между озер в крепких местах и ту живяше скрытно и пакостяше русским и ясачным зелне поблизу Тарского города»; словами «поблизу Тарского города» определяется северная граница калмыцкой земли. Она простиралась далеко на юг, как можно заключить из показаний той же летописи: «Кучум... убежа в калмыцкую землю к вершинам Иртышу реки на озеро Зайсан-нор»; там он захватил большое количество принадлежавших калмыкам лошадей, калмыки преследовали его и настигли у Нор-Ишима у озера Кургальчина.3 По прямой линии от р. Оми .до оз. Зайсана почти тысяча километров, и нельзя себе представить, чтобы власть казахов простиралась на такую большую территорию.
1 Киргиз-кайсацкие дела 1595 г. Все архивные ссылки относятся к фондам Гос. архива феодально-крепостн. эпохи (ГАФКЭ), и потому название архивного хранилища не приводится.
2 В. -Бартольд. Очерк истории Семиречья. Памятная книжка Семиреч. об л. статист, комитета на 1898 год, II, 163.
8 Сибирские летописи, сс. 80, 351—352, СПб., 1907.
52
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
В 1597 г. калмыцкие отряды находим в войсках сыновей Кучума, но между калмыками и татарами возникли какие-то недоразумения, и калмыки собирались покинуть кучумовых сыновей; на этой почве разыгралось подлинное сражение; 30 калмыков, убив трех татар, ушли. Вскоре от татар отъехала группа уже в 300 калмыков, стала у оз. Чаны, а потом двинулась вверх по Иртышу по направлению к Казахской орде. Сведения об этом были получены от приехавших в Тару татар, i
Далее наши сведения о калмыках прерываются на несколько лет. В конце 1603 г., по свидетельству Абуль-Гази, калмыки в числе 1000 человек предприняли набег на Хиву. Ограбив жителей близ Ургенча, они двинулись назад, но были настигнуты ханом Араб- Магометом, который отобрал у них захваченных пленных и скот, но ни один калмык не был взят в плен.1 2 Абуль-Гази, современник рассказанных событий, передает подробности о маршруте калмыков, но совершенно умалчивает об участии в набеге казахов, что как будто не вяжется с зависимостью калмыков от казахов, тем более что нападение на Хиву могли предпринять только те калмыки, которые кочевали в южной части калмыцкой земли, т. е. по соседству с Казахской^ордой.
В сентябре 1606 г. один из самых видных калмыцких князей, или тайш, Хо-Орлок, по русскому произношению — Урлюк, глава торгоу- тов, отправил в Тару посла с предложением мира: чтобы русские ратные люди с ним не воевали и ему было разрешено кочевать со своими улусами по рекам Камышлову и Ишиму и дано было право посылать в Тару торговых людей. Такого рода просьба свидетельствует о том, что торгоуты подошли близко к сибирским волостям, что между калмыками и русскими возникли неприязненные отношения, что Урлюк не находил для себя удобным кочевать по обширным прииртышским степям южнее реки Камышлова, впадающей в Иртыш с левой стороны недалеко от Омска. К Урлюку из Тары были отправлены послами казах и татарин, которые должны были передать тайше, что его люди отнимают у ясачных татар под Тарой угодья, грабят и уводят в плен жителей, и объявить, что если он не примет подданства царю, то пусть уходит подальше от русских волостей и от соленых озер. Послы обратно в Тару не вернулись, и. впоследствии в улусе . Урлюка нашли обрывки одежды, седла, сумки и фляжку послов.3
Стычки калмыков с тарскими ратными людьми продолжались, оканчиваясь, повидимому, не в пользу калмыков. 'В 1607 г. 200 казахов и литовцев получили награды за калмыцкую службу, причем особенно щедро были награждены 59 человек, которые «убили по мужику и которые были ранены»;4 следовательно, стычки были кровопролитные. Неудачи калмыков, с одной стороны, и страх московского правительства перед нашествием многочисленных и воинственных калмыков, которые к тому же начали вести переговоры с сыновьями Кучума,—с другой, побудили обе стороны сделать попытку на чем-нибудь договориться. Инициатива принадлежала тарским воеводам, которые в январе 1607 г. послали калмыцким тайшам предложение принять подданство Москвы. В Тару приехал один из старших тайш Кугонай Тубиев,5 который шертовал за себя и за своих товарищей, 49 тайш, и за их улусы в том, что калмыки
1 Сибирского приказа книга № 11, л. 22.
2 «Изв. Общ. археол., истории и этногр. при Казанском у нив.». XXII, 245.
8 Сибирского приказа книга № ц, л. 122.
4 Т а м ж е, л. 96.
6 Т а м ж е, л. 101.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
53
принимают русское подданство и готовы платить дань скотом, а царское правительство за это должно разрешить им кочевать на русской земле вверх по Иртышу- и у соленых озер. Доступ к оз. Ямыш, из кстсрого добывалась соль, был важен как для русских, так и для калмыков.
Тайша Кугонай сообщил в Таре много любопытного о калмыках. По его словам, 50 тайш, стоящих во главе 120 тыс. человек, объединены под руководством пяти старших тайш, которых он и перечисляет по именам. Среди старших мы находим два имени, с которыми будем встречаться и в дальнейшем изложении, — это Богатырь и Юрикты, или Урукту. Первый стоял во главе дербетов и носил имя Далая,1 второй был один из старших торгоутских вождей — брат Урлюка. К каким поколениям принадлежали трое других тайш — неизвестно, но уже двух имен достаточно, чтобы убедиться, что мы имеем тут дело не с одним племенем, а с союзом калмыцких племен, объединенных под властью племенных вождей. Кугонай добавил, что он не шертует за тайш Урлюка и Курсугана, которые уже три года как от них отошли и кочуют вверх по Иртышу. Урлюк был из торго- утов; следовательно, торгоуты разбились на две группы.
В Москве были очень обрадованы соглашением с калмыками; воеводам предписано было оказывать новым подданным всякое внимание, брать о них дань, сколько дадут, но соблюдать осторожность и потребовать заложников. Вместе с тем калмыки должны были быть обнадежены, что царское правительство будет их «ото всех недругов, от Казацкие орды и от ногаи и от иных недругов беречи и оборо- няти». Это обещание, вызванное, несомненно, соответствующей просьбой калмыков, объясняет очень многое. Нападения казахов и ногаев заставили калмыков откочевать к северу. Теснимые с запада и юга, они подошли вплотную к русским волостям и, нуждаясь в зверовых и рыбных угодьях, стали отбирать их у ясачных татар. Русские власти встретили их поэтому очень недружелюбно. Для борьбы с врагами калмыки организовали военный союз, который, однако, не сплстил всех наличных сил. Дальнейшая борьба на три фронта — с казахами, ногаями и русскими — была непосильна, и потому калмыки поспешили помириться с русскими и обеспечить тыл в борьбе с казахами и ногаями. На шерть калмыки смотрели очень легко: некоторые из тайш присягали по нескольку раз, но принимали все меры, чтобы уклониться от выдачи заложников в обеспечение присяги. 'Московское правительство, ослабленное волнениями начала XVII в., не могло выставить достаточной военной силы против калмыков, боялось их нашествия, верило их шерти или, по крайней мере, делало вид, что верит, и закрывало глаза на такие факты, как убийство тарских посланцев в улусе тайши Урлюка.
Союз калмыцких племен трактовался во многих работах о калмыках. В них говорилось, будто союз был организован зюнгарским тайш ею Харакуллой, который при . этом проявил такое властолюбие и стремление превратить своих союзников в подданных, что возбудил недовольство среди тайш. С одной стороны, вследствие нежелания подчиниться Харакулле, а с другой — для избежания междоусобной войны торгоут Урлюк и хошоут Куйша, или Гуши,
1 Некоторые авторы, как, напр., Н. Голстунский и М. Courant, склонны смешивать двух тайш — дербета Далая Богатыря и зюнгара Батура, старшего сына Харакуллы, причем М. Courant даже отождествляет Батура и Харакуллу. В настоящем случае мы несомненно имеем дело с дербетом Богатырем, который иногда носит двойное имя Далай-Богатырь. Зюнгар-Батур появляется в актах значительно позднее.
54
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
ушли оо своими улусами: первый вниз по Иртышу, а второй — к оз. Куку-нор, где и основал свое государство. Уход Урлюка приурочивался различными авторами к разному времени: Костенков относил его к 1621 г., Куран — к 1616 г.; Иакинф утверждал, что Урлюк расстался с Харакуллой в Джунгарии и «расположился при вершинах рек Ишима, Тобола и Эмбы и частию в пределах Сибири», т. е. занял большее пространство, которое измеряется тысячами квадратных километров. 1 С другой стороны, академик Владимирцов совершенно отрицает существование «ойратского союза» и считает его плодом фантазии Иакинфа.1 2 Русские источники совершенно определенно устанавливают, что Урлюк вышел из союза в 1604 г., что удалился он не из Джунгарии, а со среднего течения Иртыша, и не на север, а на юг, и что Харакулла в этом союзе не принимал никакого участия, так как во главе союза стали пять старших тайш, а не одно лицо, стремившееся подчинить своей власти калмыков всех племен. Что же касается удаления Куйши к озеру Куку-нор, то это событие относится к значительно более позднему времени, когда союз фактически уже не существовал.3
Прошло несколько месяцев после посольства от союзных тайш, и в сентябре того же 1607 г. в Тару явились новые послы от начальных пяти тайш. Но состав начальных тайш несколько изменился. Из старых остались Богатырь, Ичиней и Юрикты и к ним присоединились Улчиней и Урлюк, очевидно решивший, что ему трудно устоять против умножившихся врагов. Послы заявили о готовности тайш быть «под высокой царской рукой» и просили разрешения кочевать по Оми, Камышлову и у соленых озер, а главное — просили защиты от Казахской орды и царя Алтына мунгальского. Итак, у калмыков оказался еще опасный враг, грозивший с юго-востока. Положение калмыков было очень тяжелое. Хотя ногаи ослабили свой натиск, и защиты от них тайши не просили, но зато казахи, по сведениям:, дошедшим до ногаев, калмыков «разорили и повоевали и жен их и детей и животы поймали, а их с юртов разогнали». При таких тяжелых обстоятельствах понятно стремление калмыков заручиться дружбой с северным соседом, откочевать на его земли в расчете, что туда не может проникнуть никакой враг, особенно если будет исполнена просьба о постройке на Оми укрепленного города. Тайши обещали платить дань скотом и, в случае нападения врагов на Омский город, защищать его вместе с русскими ратными людьми. Вместе с послами явились в Тару калмыцкие торговые люди, пригнавшие на продажу табун в 550 лошадей. Тарские воеводы разрешили приехавшим калмыкам обменять лошадей на деньги, платье и писчую бумагу и не брали с них таможенных пошлин, чтоб их «не ожесточить». Что же касается основных пожеланий тайш, то воеводы разрешили кочевать по Оми и Камышлову, чем тайша Богатырь и другие тайши немедленно воспользовались, и калмыцкие кочевья оказались на расстоянии четырех дней пути от города Тары. 4 Старший тайша Изеней посылал послов также в Томск с просьбой о подданстве и защите против царя Алтына.5
1 К. Костенков. Историч. и статист, сведения о калмыках, с. 3.; М. Со и- г a n t. L’Asie Centrale, р. 40; Иакинф. Историч^ркое обозрение ойротов, сс. 390, 412; Г. Б. Грум - Гржимайло. Западная Монголия и Урянхайский край, II, сс. 629—630.
2 Б. Владимирцов. Общественный строй монголов, сс. 156—157.
3 Н. Н. Пальмов относит уход Гуши-хана к озеру Куку-нор к 1637 г. См. «Этюды», ч. 1, с. 12.
4 Сибирского приказа книга № 11, л. 114 и сл.
6 Русская историческая библиотека, II. 191.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В. -
55
Калмыцкие послы из Тары были отправлены в Москву, где поразили простотой своей одежды — «платьишко на них худо». Послам была выдана нарядная одежда; они были на приеме у царя Василия Шуйского, высказали свои пожелания и получили уверения в царской помощи.1 Тарские воеводы получили приказ выдать тайшам царское жалованье: пяти старшим тайшам по однорядке багрецовой с кружевами, по кафтану камчатому, по шапке лисьей с бархатом, а 44 младшим тайшам — по однорядке настрафильной с кружевами да по шапке лисьей с сукном. В составе пяти старших тайш не оказалось Урлюка; вместо него показан Ужень, стоявший и прежде в числе старших, по показанию Кугоная. Урлюк не получил никакого вознаграждения, очевидно из-за того, что слишком приблизился к тар- ским волостям и сильно беспокоил ясачных татар. К нему и к Курсу- гану было решено послать гонцов с предложением шертовать царю и дать заложников. Если Урлюк и Курсуган шертовать не пожелают и откажутся давать ясак, то на них, как значилось в царской грамоте на Тару, не надо было посылать ратных людей, а предлагалось ограничиваться защитой татар, пока старшие тайши «не укрепятся на царском жаловании». Брать ясак с калмыков воеводы должны были в таком размере, какой назначат сами тайши. Мысль о постройке на Оми города была в Москве одобрена; тарскому воеводе было поручено приискать подходящее место и составить чертеж.
Обеспечив свой тыл соглашением с Москвой, калмыки всех способных носить оружие отправили на войну с Казахской ордой. В улусах остались только жены, дети и имущество — «на царскую милость». Царская грамота обнадеживала тайш, что русские ратные люди на улусы не пойдут, только бы калмыки были «под высокой царской рукой», давали ясак и прислали заложников.1 2 Принимал ли участие в экспедиции против казахов также Урлюк — неизвестно; он уже не числился среди старших тайш союза, т. е. надо предположить, цто он опять оторвался от основной массы калмыков. И действительно, летом 1608 г. он действует самостоятельно и посылает от себя на Тару послов бить челом, чтобы русские ратные люди с ним не воевали и чтобы ему быть под высокою царскою рукою; для договора по этому пункту Урлюк собирался послать в Москву послов. Он в это время кочевал у Иртыша между Тарой и Соленым озером; с ним вместе кочевали тайши из его родственников.3
Поход на казахов был, повидимому, удачен. В следующем году калмыки уже могли двинуть свои военные силы против царя Алтына, который был разбит и отогнан далеко от своих зимних кочевий; 4 затем они снова пошли на казахов, среди которых возникли междоусобные распри: «ныне в Казачьей орде промеж себя люди секутся». С другой стороны, и между тайшами было больше согласия: тайши кочевали все вместе, и Урлюк отправил послов в Тару сообща с другими тайшами. Эти послы заявили, что тайши вследствие обильных снегов к шерти. в Тару приехать не могут и вообще в Тару их ждать нечего, а ясака калмыки никому не давали. Весной 1609 г. из Тары в калмыцкие улусы отправились послы Поспелка Голубин «с товарищи» привести тайш к шерти и потребовать от них ясака. Голубин не застал старшего тайши Изенея в живых, во главе союзных калмыков стояла Изенеева жена и тайша Кошевчет или
1 О приеме калмыцких послов Шуйским см. в статейном списке приема калмыцких послов 1618 г. Калмыцкие дела 1618 г., № 2. '
2 Сибирского приказа книга № 11, л. 127.
8 Т а м же.
4 РИБ, II. 190.
56
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
Кошевчей; при них был и Урлюк. Если судить по словам Голубина, союз получил другую организацию: он говорит, что «владеет всеми тайшами и улусными людьми» жена Изенея и Кошевчет, о пяти старших тайшах нет ни слова. Повидимому, этот переворот был результатом междоусобных распрей среди калмыков, победила партия Изенея, но сам он погиб. Томский воевода сообщил об этом в Москву: «Меж себя черные калмыки воюются, и лучшего князя их Изенея не стало».1 Ответ Голубину давали указанные два лица и Урлюк. Тон этого ответа уже не тот, какой был у калмыцких послов, когда с трех сторон их теснили враги; теперь они не нуждались в русской помощи. У Голубина отняли платье и деньги, не давали ему корма и велели передать воеводам: ясака никому никогда не давали и сами берут ясак с белых калмыков; «люди они кочевные, а не местные, где* похотят, там и кочуют». На приглашение приехать в Тару для шерти и торга, за что получат вознаграждение, тайши отвечали: пускай к ним из Тары приезжает воевода и торговые люди в нарядном платье с дорогими товарами, и тайши отблагодарят их, соответственно привезенным ими подаркам. Жена Изенея прибавила, что «грубны им» татары Барабинской и Теренинской волостей, но жаловаться в Тару они не хотят: управятся сами. 1 2
Москва была бессильна и не могла послать в Сибирь вооруженную силу в подкрепление имевшимся там незначительным военным отрядам и потому ограничилась угрозами. Тарскому воеводе было поручено предложить тайшам прцехать в Тару для шерти и прислать заложников, а в случае отказа удалиться от русских волостей и соленых озер под угрозой посылки ратных людей с огненным боем. Вместе с тем воеводе предписывалось быть настороже и следить за калмыками, но без особого разрешения из Москвы не посылать на калмыков ратных людей. Слухи о положении дел в Москве, вероятно, дошли и до калмыцких тайш.
Усиление калмыков явилось угрозой для ногаев, от которых еще так недавно тайши просили защиты у русских воевод. Уже в 1608 г. часть калмыков появилась на реке Эмбе, где их со страхом обнаружили ногаи, кочевавшие по Уралу, или Яику. Среди ногаев даже прошел тревожный слух, что калмыцкие послы, ездившие в Москву, получили там разрешение подчинить ногаев власти калмыцких тайш. В 1611 г. ногайский князь Иштерек, кочевавший по Яику, сказал русскому посланнику, что он посылает в Москву только небольшой вспомогательный отряд, потому что опасается нападения калмыков, а мурза ногайский Келмамет совершенно отказался присоединиться к этому отряду под тем предлогом, что стоит на заставе против башкирцев и калмыков. Посланник Прокофий Вразский возразил Келмамету, что на башкирской стороне стоять на заставе против калмыков не приходится, так как калмыки идут из-за Яика, а не от Уфы.3 Таким образом наметилось новое направление, по которому двигались калмыки — на Эмбу, на Яик и далее за Яик к Волге. Это направление получает вое большее значение, так как движение на север натолкнулось на сопротивление небольших, но лучше вооруженных русских военных сил. Калмыкам были необходимы звероловные и. рыболовные угодья, но под сибирскими городами такие угодья были уже заняты ясачными татарами и русскими поселенцами и находились под защитою военных отрядов.
1 РИБ, II, 194—198.
2 Сибирского приказа книга № 11, л. 129.-
8 С. Богоявленский и И. Ряб и ни н. Акты времени междуцарствия, сс. 20, 25, 26.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
57
В 1612 г. из Тары была направлена военная экспедиция против калмыков, захвативших зверовья; калмыки были разбиты, некоторые из тайш были захвачены в плен с женами и детьми и отправлены в Москву. В следующем году против калмыков трижды посылались из Тары военные отряды, и каждый раз с неизменным успехом.1
Движение; калмыков в яицком направлении, однако, также встретило сопротивление. В 1613 г. калмыки впервые перешли Яик. Тысячный отряд калмыков напал на ногаев улуса Келмамет-мурзы.. Это внезапное нападение вызвало сильную панику среди ногаев; они бежали за Волгу на крымскую сторону. Все же Иштерек и Кел- мамет сумели собрать значительное войско, к которому присоединился отряд стрельцов из Астрахани. Но калмыки так же быстро ушли, как и пришли.1 2 В то время как ногаи, переправившиеся на левый берег Волги, отправили войско против калмыков, на оставшихся налаял едисанские татары и разгромили ногайские улусы. Постоянные распри между татарами разных названий, жившими между Яиком и Волгой, парализовали силу сопротивления калмыкам и сделали более доступными нашествия в яицком направлении.
Причиной, заставившей калмыков, 'потерпевших ряд поражений от сибирских войск, устремиться в каком-либо ином направлении, было то, что вследствие больших снегов скот не находил себе подножного корма и весь вымер.3 Калмыки от того «охудали», как сообщали побывавшие в калмыцких улусах татары, и должны были искать добычи для своего пропитания. Кроме того, царь Алтын опять потеснил калмыков, и, в то время как с казахами удалось заключить мир, калмыкам пришлось платить тяжелую дань не только ему, но и его союзнику — китайскому царю: «калмыцкие люди от них в большом страховании», по словам Петрова.4 Тяжелое положение калмыков, потерявших питавшие их стада и встретивших сопротивление со стороны русских и ногаев в своих попытках получить средства к жизни от соседей, а также вынужденное подчинение царю Алтыну заставило тайш изменить тон по отношению к русскому правительству. Посланным из Тобольска литвину Томилу Петрову и казаку Ивану Куницыну тайша Далай-Богатырь от лица всех тайш сказал, что калмыки желают «быть под высокой царской рукой», готовы служить царю «со всяким радением» и будут кочевать там, ■где им укажут, а с русскими людьми ссориться нигде не будут, н даже если русские люди будут их задирать, то они отойдут подальше, без ссор. 1
Петров и Куницын ехали от Тобольска до улусов Далая два месяца. Следовательно, Далай кочевал далеко от сибирских городов, может быть там, где был в 1618 г., у озера Ульюкаба, т. е. по всей вероятности у озера Ала-куль, Послы прожили в калмыцких улусах два месяца и успели близко присмотреться к жизни калмыков и сообщить в Тобольске, а позже в Москве свои наблюдения. «Начальный тайш, — рассказывал Петров, — у всей колмацкой земли Богатырь-Далай-тайш, и называют его всею колмацкою землею царем, а сам он себя царем не пишет... А думчие ближние тайши Чугур да Урлюк-тайша». Далай был из поколения дербетов, Чугур — из зюнгаров, и Урлюк — из торгоутов. Следовательно, перед нами опять союз калмыцких тайш разных племен. В своем дальнейшем рассказе Петров упоминает, что «на бой собираются 4 человека боль¬
1 Сибирского приказа книга № И, лл. 136, 147—149.
* Ногайские дела 1614 г., № 4.
8 Ногайские дела 1613 г.
4 Донесения Томила Петрова в Калмыцких делах 1616 г., л. 71 и сл.
58
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
ших тайш», так что можно предположить участие в союзе и хошоу- тов. Но, вернее, это был не союз, а объединенное под одной властью государство калмыков разных племен.
Нельзя не обратить внимания на то, что Далая называют «всею колмацкою землею царем», что означает общее признание его власти, а такие свободолюбивые тайши, как Урлюк и Чокур, должны были удовольствоваться ролью советников. Об Урлюке уже упоминалось не раз. Что же касается Чокура, или Чогура, или Шукера, то оя был сыном зюнгара Харакуллы и выделялся своей предприимчивостью и энергией, что давало ему возможность играть очень видную роль в калмыцких делах. Далаю были подчинены не все тайши: Харакулла, Тургень, Бутак, Табутай и Малдымеря были от него не зависимы; Тургень и Табутай были так же, как и Харакулла, из зюнгаров. Все эти тайши, кроме Харакуллы, самостоятельно сносились с Тарой, шертовали годом раньше Далая перед посланным из Тары казаком Власом Калашниковым и просили разрешения посылать на Тару торговых людей.1 Была еще третья группа тайш, отколовшихся от союза. Это были мелкие тайши, которые уже третий год кочевали в отдалении от кочевий Далая, «'бегают от ясаку». Эта группа вместе с сибирским царевичем Ишимом нападала в 1616 г. на уфимские волости, что противоречило политике Далая, старавшегося наладить дружеские отношения с русскими властями. 1 2
Петров и Куницын целый месяц ехали все «жилыми местами» среди калмыцких улусов, из чего можно заключить, что подчиненные Далаю калмыки кочевали все вместе и в его распоряжении были большие силы. Русские посланники- были приняты Далаем в бухарском шатре, причем им был оказан большой почет. Тайши им говорили, «что они государсюой милости жадны: хотя к ним государь пришлет своего государева жалованья один колпак, и они и то меж себя разделят по малому наперстку и государской милости вовеки не забудут».
В ответ на посольство Петрова и Куницына Далай отправил в Тобольск послов, которые просили разрешить калмыкам кочевать под сибирскими городами. Послам этим было сказано, что Далай должен отправить лучших людей послами в Москву для принесения присяги. Это требование смутило калмыков, которые имели основание беспокоиться за участь своих послов; сибирские воеводы не раз наносили обиды калмыцким послам, да и в данное время калмыцкие послы были задержаны в Тюмени. Тюменский воевода, князь Федор Корке динов, ограбил приехавших к нему калмыцких послов, отняв у них лошадей и часть .пригнанных ими овец, а другую часть насильно заставил продать ему по цене 2 гривны за овцу, а сам перепродавал тех же овец по 40 алтын и по полтора рубля. Послы были принуждены питаться павшими от повальной болезни лошадьми. Калмыки «скорбели» от насилия воеводы и говорили, что тайши впредь послов в русские города посылать, не станут. Тобольские воеводы были сильно озабочены таким оборотом дела и постарались возместить обиженным послам убытки, так как боялись раздражать опасных соседей.3 На всякий случай были приняты некоторые меры предосторожности против калмыков: послали людей на реку Ишим, чтобы высмотреть место, удобное для постройки городка, из которого можно было бы «над колмаками промышлять». Кроме того,
1 РИБ, II, 338—339.
2 Калмыцкие дела 1618 г., № 1,л. 13.
8 Калмыцкие дела 1616 г., л. 50 и сл.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI! В
59
предполагалось отправить послов на Сыр-Дарью к Савранскому царю Аблахану, чтобы сговориться с ним о совместных действиях против калмыков.1 В Москве разделяли опасения тобольских воевод и не раз писали им, чтобы они старались не раздражать калмыков и не посылали против них ратных людей, жалобы же тобольских воевод, что воинских людей в Тобольске, Тюмени и Таре мало и «те людишки худы», оставались без ответа.
Весной 1617 г. из Тобольска выехал в калмыцкие улусы послом атаман Иван Савельев, которому было поручено предложить Да- лаю отправить в Москву послов, а в сибирские города — торговых людей. Кочевья Далая Савельев нашел только на четвертой неделе пути; затем он ехал две недели среди калмыцких улусов, встречая везде почет и внимание. Атаман Савельев был принят Далаем, который заявил о своей готовности «быть под царской рукой» и отправил с Савельевым своих послов в Москву. Послы эти оказались «не одены, только на них шубенки» и были приняты посольским дьяком Саввой Романчуковым очень высокомерно; он приказал им стать на колени во время переговоров. На прием к царю им пришлось итти пешком, а подарки от тайш — барс, лошади и татарченок— не были приняты, потому что «худы». Но послы держались с достоинством, и на вопрос, зачем их прислали тайши, отвечали: «Ныне у них про Российское государство вести и добрые и худые, и Богатырь тайша с товарищи прислали их ныне проведать про Российское государство подлинно и царского величества пре- светлое лицо и к себе его государское жалованье видеть. Которые ни буди государства меж себя бывают в брани, и в то время меж ими ссылка саблями, а о мирном постановлении всегда ссылаются людьми». Затем послы заявили, что если царь примет тайшу Богатыря «под свою высокую руку», то и все калмыки хотят быть в царском подданстве. Посольский дьяк выразил удовольствие, что калмыки готовы быть в подданстве царю и указал, что и царь Алтын «принят под высокую царскую руку». Но послы в этом усомнились: «Алтын царь живет далече, ходу до него годы с три, нечто будет у государя были послы Алтынова брата, а от Алтына идти далече». Сомнение послов вызвало раздражительную реплику со стороны посольского дьяка. Послы, получив жалованную грамоту на имя тайши Бога-, тыря от 14 апреля 1618 г.—о принятии в подданство и разрешении торговать в русских городах, выехали из Москвы.1 2
Причина, вследствие которой смиренный тон Далая сменился речами его послов, проникнутыми чувством достоинства и независимости, кроется в том, что война с Алтыном, перед которым калмыки были «в большом страховании»», приняла для калмыков благоприятный оборот. Тяжесть этой войны принял на себя зюнгарский тайша Харакулла, не входивший в состав союза, но испытавший на себе всю тяжесть ударов воинственного соседа. Дело дошло до того, что Алтын жаловался в Москву на Харакуллу, что тот прерывает сношения его с Москвой.3 С своей стороны Харакулла поспешил заручиться благоволением Москвы и отправил туда послов с ходатайством о подданстве. В мае 1620 г. Харакулла также получил жалованную грамоту о принятии, в подданство, но без упоминания о торговых льготах.4 Царь Алтын через послов снова просил в Москве помощи
1 Калмыцкие дела 1616 г., л. 50 и сл.
2 О пребывании калмыцких послов в Москве см. Калмыцкие дела 1618 г., № 2.
8 Акты исторические, II, 299.
4 Жалованные грамоты Далаю и Харакулле напечатаны в «Собр. гос. грамот и договоров», т. III, №№ 37 и 53.
60
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
против Харакуллы, но не встретил сочувствия по той причине, что сношения с мунгалами ничего хорошего принести не могли: «Нашим государствам прибыли от них, кроме запросов, никаких нет и вперед не чаять».1
Хотя послы Далая получили жалованную грамоту, однако они произвели в Москве неблагоприятное впечатление. Скудные ли приношения или независимый тон были тому причиной, но тобольские воеводы получили распоряжение самим вести переговоры с калмыками и калмыцких послов в Москву не пропускать. Это распоряжение было знаком немилости, так как его обещано было пересмотреть, когда царь убедится, что тайши служат как верноподданные.1 2 Группа Далая продолжала мирные сношения с сибирскими воеводами и принудила мелких тайш, производивших - набеги на уфимские волости, выдать захваченных ими пленных; но требование выдать царевича Ишима было решительно отклонено. С другой группой калмыков, состоявшей из зюнгаров, соседские отношения налаживались очень туго. Эта группа кочевала близко к тарским волостям и постоянно тревожила ясачных татар. Тарские служилые люди под командой ротмистра Воина Волконовского осенью 1618 г. двинулись на калмыков и разбили тайшу Сунгула, или Сенгила, разгромили улусы и захватили много пленных. С Сунгулом был также брат Харакуллы Девникей.3 Следовательно, зюнгары разделились на две части: одни с Чокуром вошли в союзную массу Далая, а другие сохранили свою независимость.
1619 год отмечен новым нападением калмыков на ногаев, которые оказались легкой добычей из-за непрекращавшихся внутренних распрей. Астраханские воеводы вели коварную политику, разжигая страсти. Сообщая в Москву о ссорах между ногаями и едисанами, они писали: «Мы, видя у них такую многую недружбу меж их на обе стороны, ссорим порознь, таясь от них друг от друга, чтоб та наша ссора была им не явна, и недружбу им подкрепляем всякими обычаи, а приводим к тому, что ту их рознь и войну привести к конечному их разорению».4 Калмыки напали на ногаев, стоявших на «крепком месте» на реках Узени и Камыш-Самаре между Яиком и Волгой, и перебили много улусных людей. Победители 'скоро ушли из этой ‘местности. В конце 1619 г. некоторые из ногайских улусов откочевали к Яику и не нашли там калмыков; в начале 1620 г. ногайские кочевья находим даже за Эмбой.5
Калмыки снова оказались в тяжелом положении: опять разгорелась война с казахами и царем Алтыном. По словам приехавшего из калмыцких улусов толмача Пятунки Семенова, тайши отправили послов к казахскому хану Ишиму для переговоров о мире, а в то же время нацали на казахские улусы и перебили много улусных людей. Разгневанный Ишим убил послов, двинул на калмыков большое войско и в свою очередь перебил много калмыков, в том числе двух тайш. Несколько позднее калмыки подверглись нападению другого врага — царя Алтына, который тоже побил много калмыков и взял в плен двух тайш, а третий едва спасся бегством. Под напором врагов калмыки подались к реке Ишиму близко к уфимским волостям. Необходимо было восстановить добрые отношения с русскими властями. Для обсуждения положения дел тайша Байбагиш, или
1 Мунгальские дела 1619 г.
2 Калмыцкие дела 1619 г., № 1.
8 Сибирского приказа книга № И, л. 168.
4 Ногайские дела 1619 г., № 1, л. 29.
6 Т а м же, л. 192; 1620 г., лл. 9 и 89.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
61
Бойбегус, созвал совещание старших тайш. Нам известны два Бай- багиша-современника; один был самый старший тайша из хошоутов, другой из зюнгаров, младший сын Харакуллы. Так как совещание должно было состоять из старших тайш, то в данном случае надо подразумевать Байбагиша-хошоута. В совещании участвовали, кроме Байбагиша, Далай, Урлюк и Чокур, т. е. представители всех племен. Следовательно в это время существовал союз под управлением представителей племен. Повидимому, во главе союза стоял Байбагиш, который был инициатором созыва совещания и один за всех тайш шер- товал перед послом из Уфы. Совещание состоялось в улусе Чокура, и там было решено: «быть под царской рукой», разыскать взятых в плен башкирцев и вернуть им свободу, не нападать на башкирские волости и не грабить башкирцев на зверовье.1
Послы от тайш прибыли в Уфу не сразу: сперва от Урлюка и Чокура, причем с ними пришел посол от сибирского царевича Ишима, а потом от Байбагиша. С Ишимом, сильно скомпрометированным в глазах русского правительства нападениями на башкир, соединили свои имена только тесть Ишима Урлюк и такой решительный человек, как Чокур. Послы шертовали в подданстве за всех тайш и за царевича Ишима и просили о разрешении .посылать в Уфу торговых людей с продажным скотом. Посол от Байбагиша был отправлен в Москву и заявил, что Байбагиш бьет челом за всех калмыцких людей о принятии «под высокую царскую руку», а кочуют они по реке Тоболу. На вопрос посольского дьяка, какой обряд шерти практикуется у калмыков, посол сказал: «Лижут нож да кладут на голову стрелу и прикладывают к сердцу, то у них в клятвы место, и нынешний их Байбагиш тайша государю шертовал тем же обычаем».1 2 Байбагиш, Урлюк и Чокур, кроме того, отправляли послов в Тобольск с просьбой о разрешении вести торговлю в сибирских городах. В подарок царю от тайш были приведены лошади разных мастей. Сообщая об этом, тобольские воеводы указывали на причину* такого внимания: «Воюют их, калмыцких тайшей, Алтын царь да Казачья орда».3 Вследствие этого калмыки подвинулись на север и подошли близко к сибирским волостям, так что ясачные татары опасались ездить на зверовье по Тоболу и Ишиму. В 1621 г. война продолжалась. Алтын разбил калмыков, и они, спасаясь от мунгальцев, в значительном количестве сгрудились на р. Камыш лове.
В следующем году брат Байбагиша Тленчейбай и сибирский царевич Ишим предприняли набег на ногайские земли, перешли ‘ через Яик и прошли несколько вглубь степей за Яиком, но скоро повернули обратно за Яик. По рассказу купца-юргенца, который попал к калмыкам в плен, но через три дня бежал оттуда, калмыки собирались итти на алтыульских татар, но поворотили обратно, когда узнали, что алтыульцы — царские подданные и кочуют близ Астра-' хани.
Появление калмыков привело ногаев в большое смятение. Мурзы обратились к астраханским воеводам за помощью, и по улусам были размещены стрельцы для охраны • ногаев.4 Уже не первый раз калмыки при сходных обстоятельствах, в период военных неудач, делают глубокую разведку за Яик и быстро уходят обратно.
Царь Алтын все сильнее теснил калмыков, и Далай принужден был искать кочевных мест около сибирских городов; зимой 1622 г.
1 Калмыцкие дела 1620 г.
2 Калмыцкие дела 1621 г., № 2.
8 Т а м ж е, № 1.
4 Ногайские дела 1622 г., № 1, лл. 8—14.
62
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
он кочевал всего в 4 днях пути от Тюмени, а некоторые улусы приблизились к Уфе. Калмыки проявляли большую сдержанность по отношению к башкирам. Один из тайш, подошедший близко к уфимским волсстям, упрекал башкир, что они вторгаются в занятые калмыками места, а калмыки не могут ничего сделать, так как старшие тайши решительно запрещают обижать башкир. Последние так осмелели, что один башкир на охоте убил калмыка «за посмех».1
Весной 1623 г. к Далаю, Урлюку, Чокуру и Байбагишу был послан сын боярский Василий Волков с выговором, что тайши не соблюдают шерти и нападают на уфимские волости. В улусах оказались только младшие тайши, так как все старшие ушли на войну с Алтыном. Волкова встретил брат Далая Мангит, который сказал, что тревожил башкир тайша Сунгул из зюнгаров, а они, Далай и Мангит, из дербетов и за тайш других племен не отвечают. Надо прибавить, что Сунгул был из тех зюнгаров, которые не вошли в союз. Мангит шертовал за 30 дербетских тайш и их улусы, а также почему-то за Урлюка. Волков уехал от Мангита, не дождавшись Далая, бывшего на войне. 1 2 Военные дела складывались для калмыков очень неблагоприятно: царь Алтын продвинулся вглубь калмыцких кочевий и занял - степи по Иртышу около соленых озер. Кроме того открылся еще один боевой фронт. Еще около 1620 г. у калмыков возникли недоразумения с бухарцами, потому что калмыки грабили и даже убивали бухарских купцов. Так как для бухарцев торговля имела жизненное значение, то они предъявили калмыкам ультиматум— прекратить бесчинства под угрозой военных действий. По всей вероятности, нападения на бухарских купцов не прекратились, и бухарское войско двинулось на калмыков.3
Опасность положения была ясна и тем зюнгарским тайшам, которые не входили в союз. Старшие из них уговаривали младших не увеличивать «тесноту великую» и не ссориться с русскими: надо сперва разделаться с другими врагами, а «русские города не уйдут». JCapa- кулла снова двинулся на царя Алтына, но на этот раз успех изменил ему. Как рассказывали в улусе Чокура, вначале победа была на стороне Харакуллы, но Алтын направил часть войск в тыл Харакулле, напал на него с двух сторон и нанес решительное поражение. Сам Харакулла с сыном едва спаслись бегством.4 Харакулла действовал самостоятельно, без согласования с союзными тайшами, которые еще собирали на Камышлове свои силы на левом берегу Иртыша, а Алтын стоял на правом берегу несколько южнее, у соленых, озер.
В таких тяжелых условиях калмыки попытались сговориться с но- гаями, чтобы таким путем обеспечить себе безопасность на юго-западном фронте. Калмыцкий посол говорил ногайскому князю Канаю, что калмыцкие тайши со всеми своими улусами шертовали в подданстве царю, и так как и ногаи — царские подданные, то надо калмыкам и ногаям жить между собою мирно и друг друга не обижать. Канай принял это предложение, но вскоре узнал, что соглашение нарушено: улусные люди ногайских мурз, собравшись толпой в 700 человек, пошли под калмыцкие улусы, чтобы отогнать калмыцких лошадей, и теперь надо ждать нападения обиженных. Это очень обеспокоило русские власти, которые опасались бегства ногаев на правый берег Волги; мурзам было внушено, чтобы они не раздражали
1 Калмыцкие дела 1623 г., № 1.
2 Т а м ж е, № 2.
3 РИБ, II, 450—451.
4 Т а м ж е, с. 453.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XYII В.
63
калмыков, а инициатор угона калмыцких лошадей был посажен в ткрьму. 1
Князь Канай сделал в свою очередь попытку договориться с калмыками и послал к тайшам мурзу Алея, который нашел калмыков на Иртыше на расстоянии 15 дней пути от Сибири. Они подтвердили свое желание поддерживать с ногаями мирные 'отношения. По словам Алея, начальные люди у калмыков — Чокур, Далай, Мергентемень и Батырь. Батырь-тайша — это старший сын Харакуллы, брат Чокура. Алей сообщил также, что калмыки помирились с Казахской ордой, а с юргенцами и бухарцами мира у них нет, но и войны также нет. 1 2 Где же в это время был Урлюк с торгоутами?
К тарским волостям прикочевали калмыцкие люди. В двух верстах от города они захватили зверовые и рыбные угодья и заставили местных татар в панике бежать под защиту городских стен. Воевода послал на разведки небольшой отряд с наказом потребовать ухода калмыков и в случае отказа угрожать, но не применять силы, согласно с прежним царским указом. Оказалось, что калмыки принадлежат к улусу Урлюка: последний кочует по Камышлову, а его люди бродят почти до самых тарских волостей. Урлюк заявил, что он намерен отправить в Тару послов, чтобы получить указание, где он может кочевать со своими улусами, и даст шерть, когда увидит царскую милость. Послы Урлюка просили разрешения кочевать по Камышлову и Оми, но это было признано в Таре неудобным, и им предложено было кочевать несколько южнее по Иртышу, куда Урлюк и перевел свои улусы.3 Удаление Урлюка от основной массы калмыков было связано с крупными распрями среди тайш. Союз никогда не охватывал всех тайш, но отношения между союзными и не входившими в союз тайшами, насколько нам известно, не доходили до враждебных действий и вооруженных столкновений. В 1625 г. крупнейшие из тайш разбились на две партии, между которыми происходили настоящие кровопролитные сражения.
Летом 1625 г. умер один из сыновей Харакуллы, тайша Чин; брат его Байбагиш, 'которого не надо смешивать с Байбагишем из хошсутов, попытался захватить улусы умершего брата, но против этого запротестовали старшие братья Чина, Батур и Чокур. На сторону Байбагиша стал его отец Харакулла, а Чокура поддержали Далай, Батур и Урлюк. Мелкие тайши также разбились на две враждебные партии. В основном деление происходило на союзных и не вошедших в союз тайш, т. е. их разделял вопрос о самостоятельности или подчинении.
Бой произошел где-то на левом берегу Иртыша, ниже Ямыш- озера. Татары и русские люди, побывавшие в калмыцких улусах, равно говорили о результатах сражения. По словам одних, Байбагиш и Харакулла были разбиты и бежали за Иртыш, причем перевозили их тарские ратные люди, ездившие за солью на озера. По словам других, победили Харакулла и Байбагиш, а Чокур бежал за Каракум, где был разбит туркестанцами и удалился под уфимские волости. Русский пленник, бежавший из улуса Урлюка, сообщил иное: «Бьются Урлюк с Чокуром, идут великие бои».4 Основываясь на том, что Чокур, по показанию мурзы Алея, осенью 1625 г. кочевал вместе
1 Грамота в Астрахань в Ногайских делах 1625 г.; первый лист в деле № 3, последующие — в деле № 2.
2 Ногайские дела 1625 г., № 1, лл. 47—51.
3 Сибирского приказа книга № ц, лл. 324—330.
4 Ногайские дела 1626 г., № 1, лл. 28—33; Сибирского приказа ст. № 6, лл. 161—165; Ногайские дела 1629 г., № 1.
Ь4
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
с Далаем и Батуром и считался среди старших тайш, а Урлюк удалился па север, где искал себе мест для кочевок, и вошел с этой целью в сношения с русскими властями, можно предположить, что партия Чокура вышла из кровавой распри победительницей; но во время борьбы возникли недоразумения между Чокуром и Урлюком, -последний был разбит и удалился на север под Тару. Может быть, в это время и возникла вражда между Далаем и Урлюком, которая кончилась только со смертью Далая.
После боя союзные тайши некоторое время оставались близ Иртыша, а потом перекочевали к верхнему течению реки Эмбы.1 Здесь они встретили улусы алтыульских татар мурз Салтаная и Шай- нека, которые, не желая быть в русском подданстве, удалились из- под Астрахани за Яик. Хотя у алтыульцев было не больше тысячи воинов, все же калмыки постарались сговориться с ними -относительно совместных действий против ногаев.2 В это время к Яику пришли еще новые переселенцы. В начале 1626 г. астраханские воеводы сообщали в Москву, что вследствие междоусобий в Хиве узбеки, числом до 6 тыс., покинули родную землю, перебрались на Яик и сговаривались с князем Канаем о совместном кочевании. Переселение из Хивы подтверждается более поздними документами. Так, один пленный в 1628 г. дал такое показание в Астрахани: «родом он из Юргенча, перешел на Яик и на Яике жил 3 года, кормился работой; а с Яика перешел на Эмбу» и т. д.1 2 3
За время междоусобной войны отношения с соседями сложились для калмыков благоприятно. Выше было уже сказано, что с Казахской ордой был заключен мир, что с Юргенчем и Бухарой открытой войны не было. Наконец, есть основание думать, что прорыв царя Алтына вглубь калмыцких кочевий был так или иначе ликвидирован; по крайней мере, калмыки могли- передвигаться и по Иртышу и за Иртыш. Но мир был непрочен. Приехавший с Эмбы в Астрахань татарин сообщил, что царь Казахской орды Ишим ходил войной на калмыков и многих побил. «КалмЫки, — прибавил татарин, — кочуют к Сибири на урочище Ешим Тобуле, от Эмбы езды дней сорок» {следовательно, калмыки отошли далеко от Казахской орды), «и меж ими война, а кто кому силен, про то не ведает».4 В Таре было получено известие, что между Табутаем, бывшим в числе зюнгаров, не присоединившихся к союзу, и Далаем и Урлюком идет бой. Там же было известно, что летом 1627 г. брат Далая тайша Мангит ищет мест для кочевья, собирается занять земли между озером Чаны и рекою Омью, а жена Мангита уже перекочевала на один из островов на озере Чаны.5 Такое близкое соседство калмыков внушило большие опасения тарским воеводам, и по их просьбе из Тобольска высланы были подкрепления ратными людьми, порохом и свинцом. В следующем году воеводы снова подняли вопрос о постройке города па Омском устье, но уже для защиты не калмыков от мунгальцев, а русских волостей от калмыков.6 Из этого можно заключить, как -быстро росла сила калмыков, несмотря на постоянные нападения •соседей и внутренние распри.
Но с казахами дело обстояло не особенно благополучно. Войско, собранное тайшами и двинувшееся на орду, было разбито, и
1 Ногайские дела 1626 г., лл. 95, 221—225.
2 Ногайские дела 1627 г., № 1, Лл. 116, 355, 358.
8 Ногайские дела 1626 г., № 1, лл. 16—21; 1629 г., № 1.
4 Ногайские дела 1627 г., № 1, л. 441.
5 РИБ, VIII, 440, 460, 499—501.
6 Т а м ж е, сс. 522, 524.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
65
только 2 тыс. калмыков удалось уйти на Эмбу.1 Как и в прежнее время, военные неудачи вызвали у калмыков интерес к более слабому соседу — ногаям. Кочевавшие на Эмбе калмыки стали сговариваться с алтыульцами, от которых отстояли на два дня пути вверх но Эмбе, о походе на ногаев. Алтыульцы в это время окончательно рассорились с русскими властями, так как ограбили посланного на Эмбу Якова Бухарова, а некоторых из сопровождавших его стрельцов убили.1 2 В то же время Далай пытался сговориться с белыми калмыками о совместных действиях, но, кажется, успеха не имел.3
Осенью 1628 г. распри между едисанами и ногаями вылились в кровавые схватки, причем ногаи подались ближе к Яику и все внимание направили в сторону едисан. Узнав об этом, алтыульские мурзы поспешили отправить послов к кочевавшим на Эмбе калмыкам с. предложением сделать набег на ногаев. На Эмбе в это время кочевали молодые тайши и среди них Доржи, сын Чокура, прикочевавший туда после битвы Чокура с Байбагишем. Внезапным ночным налетом калмыки в числе 2 тыс. воинов с небольшим отрядом алты- ульцев разгромили ногайские улусы, забрали пленных и скот и быстро удалились. Небольшой отряд стрельцов, попавшийся на пути нападавшим, отсиделся в тележном городке, которого калмыки не смогли взять. Стрельцы даже захватили двух пленных, которые под пыткой сообщили все подробности о подготовке и ходе набега. Между прочим они сообщили, что Чокур летом кочевал на Иртыше, а осенью перешел на Эмбу и остался там с 3—4 тыс. калмыков, что с казахами он мирен и боится нападения мунгальцев.4 Во время набега на ногаев один из молодых тайш напал на алтыульские улусы, оставшиеся безащитными, и забрал большую добычу.
По сведениям, полученным от приехавших из калмыцких улусов татар, число калмыков, кочевавших на Эмбе, все увеличивалось и дошло до 6 тыс. воинов; алтыульцев, действовавших вместе с калмыками, было около тысячи человек. Из этого числа человек 800 имели огнестрельное оружие.5 Калмыки собирались итти на ногаев за Яик, на урочище Кондаки, которое, по мнению калмыков, является «исстари калмыцкими кочевными местами». В связи с этими слухами среди ногаев опять поднялась паника. Не рассчитывая своими силами отразить врага, ногаи просили астраханских воевод о помощи и намеревались в случае неудачи бежать за Волгу. Астраханские воеводы отказались снарядить экспедицию на калмыков, но по ногайским улусам расставили небольшие отряды стрельцов для защиты в случае нападения.
Калмыки с Эмбы послали в Астрахань захваченного ими татарина с (просьбой принять их «под высокую царскую руку» и разрешить кочевать по Эмбе и Яику; при этом они прибавляли, что уже с год как откочевали на Эмбу и Яик, «учиня с своею братьею с калмыки меж себя рознь и войну». Татарин, как бы объясняя причину покорности калмыков, сообщил, что они боятся нападения хошоутского тайши Куйши, или Буши, у которого 20 тыс. войска, и казахского царевича Кучука Салтана, у которого тысяч 10 татар.6
Подробности «розни» между калмыками нам неизвестны, так как в документах можно найти лишь отдельные намеки. Бывшие в Москве
1 Ногайские дела 1628 г., № 2, л. 337.
2 Т а м ж е, № 1, л. 125.
2 РИБ, VIII, 539.
4 Ногайские дела 1629 г., № 1.
6 Т а м же.
•Там ж е» № 1, л. 288 и сл.
•
5 История, записки, т. Ь
G6
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
послы Далая говорили, что тайши Далай из дербетов и Сунгул из зюнгаров ходили войной на Чокура и Мергентеменя за то, что они нападали на ногайских мурз,1 т. е. за то, что в трудное для калмыков время нарушали основное правило калмыцкой политики — не ссориться с русскими и подчиненными им народами. О другой причине розни между калмыками сообщили бежавшие из калмыцкого плена ногайцы, попавшие в Тару: калмыцкие тайши кочуют все вместе и ждут нападения мунгальцев, решив биться с ними и в случае неудачи искать убежища у сибирских городов на Ишиме и Тоболе; в то же время против Чокура и Мергентеменя отряжено ll-тысячное войско, за то что эти тайши отказались принять участие в общем деле против мунгальцев. Ногайцы бежали из улуса Дай- чина, старшего сына Урлюка, кочевавшего близ Ямыш-озера. Следовательно, снова можно установить существование калмыцкого союза, состоявшего из всех племен1: в числе союзных тайш находим дербета Далая, торгоута Дайчина, зюнгара Сюнгула и хошоута Куйши, нападения которого боялся Чокур. Союзные тайши преследовали тех своих собратьев, которые отказывались принимать участие в общих предприятиях, направленных к обеспечению безопасности калмыков от покушений их соседей.
Осенью 1629 г. Далай отправил в Уфу своего сына Доржи просить о принятии его в подданство царю. Доржи шертовал в Уфе за Далая и за других тайш и за всех калмыцких людей. Кроме того Да- лай отправил послов в Москву также с просьбой о подданстве и о разрешении перекочевать из Каракума под уфимские волости. Далай с сыновьями и улусными людьми были приняты в подданство, но кочевать им предложено за Иртышем. Просьба Далая свидетельствует о том, что опасность со стороны мунгальцев еще не была ликвидирована. Посольство Далая пробыло в Москве до половины 1630 г.
В этом году калмыцкие распри разгорелись с новой силой. Группа Чокура, Мергентеменя и других тайш, кочевавших по "Эмбе, напала на расположенные по Яику городки, в которых зимовало около 300 казаков. Эта группа калмыков двинулась на Яик, опасаясь нападения других «больших» калмыков Далая и Куйши. Действительно, когда эмбинские калмыки были заняты осадой казачьих городков, в тылу появились союзные калмыки, и произошел ожесточенный бой. Благодаря значительному превосходству сил Далай и Куйша наголову разбили войско Чокура; множество калмыков было перебито, а уцелевшие были присоединены к улусам победителей. Попавший в плен тайша Хайдер подвергся мучительной казни: из его спины вырезали ремни. По словам пленного, взятого казаками, «большие» калмыки кочуют за Эмбою на Каракуме.1 2 Теперь соседями ногаев были уже не слабые отряды Чокура и молодых тайш, а многочисленные улусы, преимущественно из торгоутов, пришедших с Далаем, или же занявших земли, освободившиеся после ухода Далая.
Победа над Чокуром. не устранила розни. Остались еще зюнгарские тайши, не примкнувшие к союзу. В то время как Далай и союзные тайши поддерживали с мунгальцами мирные сношения и, помня страшные нашествия Алтына-царя, старались сохранить с ними дружбу, зюнгарские тайши не переставали воевать с мунгальцами.
1 Статейный список пребывания в Москве послов Далая в Калмыцких делах 1630 г., № 1.
2 Калмыцкие дела 1630г., № 1, л. 30 и сл.; там же, о борьбе зюнгарских тайш с мунгальцами.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
6?
Последние неоднократно жаловались Далаю «а насилия зюнгарских калмыков. В связи с постоянными ссорами между тайшами от Далай- ламы явились ламы, по русской транскрипции лабы, чтобы внести согласие между калмыками.
Ногаи очень скоро почувствовали тяжелую руку своих новых соседей. В конце 1630 г. калмыки произвели внезапный набег на ногайские улусы, перебили 400 человек, взяли в плен 30 человек, захватили 21 тыс. лошадей и другую добычу, а затем быстро ушли назад.1 Посланный в погоню стрелецкий голова Иван Болтин с астраханскими стрельцами и ногайскими татарами настиг калмыков в двух днях пути от Астрахани, бился с ними целый день и отнял захваченный скот и пленных. Кроме того, были взяты в плен три калмыка, которые на допросе' дали интересные показания. Оказалось, что набег был совершен улусными людьми Урлюка, который осенью из-под сибирских городов перекочевал на Каракум, а затем перешел на Эмбу, где алтыульский мурза Салтанай предложил ему свои услуги в качестве проводника к ногайским улусам. Оставив на Эмбе .значительный отряд, Урлюк с 2 тыс. калмыков и сотней ал- тыульцев, разбив их на два отряда, пошел на ногаев.1 2 Набег вызвал сильную панику среди ногаев, устремившихся за Волгу. Князь Канай пожаловался астраханским воеводам, и те немедленно послали Урлюку грамоту с упреками по поводу набега на ногаев и дружбы с царскими изменниками, алтыульскими мурзами.3 Какое впечатление произвела на Урлюка эта грамота — неизвестно.
Осенью 1631 г. пришли в Уфу послы от тайш разных племен — Куйши, Дюргучея, одного из младших сыновей Урлюка — Сюнкея и других — с подарками царю: лошадьми, верблюдами, барсамн. Сын тайши Байбагиша послал также в подарок ясыря, сына тайши Конухи, убившего Байбагиша и его деда; семейство Конухи было отдано в рабство в разные страны. Послы с подарками были отправлены в Москву, где они и объявили цель посольства: тайши просили, чтобы русские ратные люди не ходили на них войной, и тогда тайши тоже запретят своим людям причинять обиды русским людям. На вопрос посольских дьяков, желают ли тайши, отправившие послов, быть под государевой рукой в холопстве, послы заявили, что им об этом «ничего не приказано», а о присяге Далая и его сына, на которую ссылались дьяки, им, послам, неизвестно. На вопрос дьяков, где живут их тайши и сколько у них воинских людей, послы сказали, что тайши их кочуют от Уфы на расстоянии 1—2 месяцев^ пути, а воинских людей, которые «на конь сядут», около 20 тыс. человек, черных же людей и ясыря приблизительно 50 тыс. человек. Цель приезда этих послов осталась неясной. Кочуя так далеко от Уфы, тайши не могли опасаться нападения русских ратных людей.4 ;
О событиях 1632 г. русские источники говорят очень екупо. Необходимо упомянуть лишь о показании юртовского служилого татарина Иванчи Менлыбаева, данном тюменскому воеводе: в 1632 г. он, Иванча, был послан к Урлюку, который в то время кочевал в Тургайских вершинах между Ишимом и Тоболом, и ехал он от Тюмени до Урлюка летним путем три недели; сын Урлюка Дайчин в это время кочевал на яицких вершинах в десяти днях пути от
1 Ногайские дела 1631 г., № 3, л. 18.
2 Т а м ж е, № 1, л. 3 и сл.
3 Там же, № 3, л. 32.
4 Калмыцкие дела 1632 г.
68
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИМ
Урлюка. Из этого показания можно заключить, что Урлюк под давлением каких-то сил откочевал от Яика на северо-восток. В том же направлении откочевал и его сын Дайчин.1
Но в мае 1633 г. Урлюк снова за Яиком. В этом месяце князь Ка- най и ногайские мурзы подали в Астрахани челобитную, что Урлюк и его сыновья Дайчин и Лоузан вместе с алтыульскими мурзами нападают на ногайские и едисанские улусы и вконец их разоряют, так что челобитчики стали «безлюдны, безконны и безоружны и служить государевы службы стало нечем». Поэтому мурзы просили отдать приказ астраханским и сибирским воеводам, а также калмыцким тайшам и башкирским мурзам всем двинуться на Урлюка, его сыновей и мурзу Салтаная, чтобы образумить их «огненным боем». Просители прибавляли, что в этом году Дайчин и Салтанай уже приходили войной под Астрахань и грозятся притти еще осенью. Ногаи, которых царское правительство призывало на службу против Литвы, преувеличивали силу царского приказа для калмыцких тайш, шертовавших на подданство царю. По слухам, дошедшим до астраханских воевод, Дайчин очень образно подчеркнул контраст между мощью калмыков и слабостью русских: «Такие де у них, калмыков, люди есть, что, пришед под Астрахань среди лета, и заметут ее снегом».
Некоторые ногайские и едисанские мурзы давно стали сомневаться, стоит ли сопротивляться калмыкам и могут ли защитить их те скромные военные силы, которыми располагали астраханские воеводы. Князь Канай даже отослал тот небольшой отряд стрельцов, который был поставлен в его улусе для защиты от калмыков, так как, по его словам, «про приход калмыцких воинских людей вести учинились ложные». Однако некоторые мурзы усиленно просили о присылке стрельцов для защиты от «безвестного приходу калмыцких людей». 1 2
В апреле 1633 г. калмыки появились на реке Камыш-Самаре и двинулись на ногайские и едисанские улусы. Ногаи подались к Астрахани. Астраханские воеводы снарядили значительный отряд из стрельцов, юртсвских, ногайских и едисанских татар и отправили его против калмыков с наказом «промышлять» над калмыками. Встреча состоялась 22 апреля на расстоянии семи дней пути от Астрахани на реке Большой Узени между Волгой и Яиком. Произошло первое значительное столкновение между русскими и калмыцкими ратными людьми. Возвратившиеся после боя стрелецкие головы сообщили астраханским воеводам, что они «многих калмыцких людей побили, а с того бою пришли, дал бог, здорово». Более подробные расспросы стрелецкого головы Алексея Шушерина3 и некоторых мурз раскрыли иную картину.' Число калмыков доходило до 3 тыс. человек, русских было почти вдвое меньше. Калмыки подожгли камыши, ветер дул прямо в лицо русским, так что дым и пыль мешали им заряжать свои пищали; калмыки же, обладавшие огнестрельным оружием, спокойно расстреливали русских. Значительная часть татар не принимала участия в бою: одни переговаривались с калмыками и алтыульцами и менялись с ними в знак дружбы стрелами, другие прятались за русских ратных людей. Только наступившая ночь прекратила сражение.
1 Допрос разных чинов людей о месте кочевок Урлюка, предпринятый тобольскими. воеводами, в ст. № 656 Сибирского приказа с л. 131.
8 Ногайские дела 1633 г., № 1, лл. 91, 95, 98 и сл.
3 Показание Шушерина в Ногайских делах 1633 г., № 1, л. 112.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
69
На утро русские и татары увидели, что они со всех сторон окружены калмыками. Мурзы прямо говорили, что «государевым люд ем калмыки и алтыульцы учинились сильны». Стрелецкие головы начали переговоры с калмыками и очень скоро пришли к такому соглашению: калмыки отойдут от царских войск, с которыми у них нет оснований биться, отдадут мурзам захваченных жен и детей, и впредь русские и калмыки не будут воевать друг с другом. На этих условиях обе стороны присягнули по своей вере. Головы не сказали лишь об одном условии договора, и это вполне объясняет странный на первый взгляд факт, что калмыки, которые должны были чувствовать себя победителями, приняли на себя больше обязательств, чем прав: мурзы шертовали на коране в том, что они и их улусы будут кочевать вместе с калмыками. Следовательно, головы, поцеловав образ на условии не воевать с калмыками, отдавали ногаев и едисанов, царских подданных, во власть калмыков, и царское правительство, от имени которого присягали головы, теряло возможность удерживать ногаев и едисанов в подданстве силою оружия. Поэтому астраханские воеводы, допрашивая мурз о подробностях заключения договора, интересовались, целовали ли головы образ. Дайчин выполнил условие о выдаче без окупа ногайского и едисанекого ясыря, и через несколько дней после боя один из мурз привел в улусы 1052 человека, освобожденных из калмыцкого плена.
Бой на Узени не мог не понизить престижа русской власти и поднял славу калмыцкого оружия. Дайчин, который и раньше не высоко бценивал силу астраханского гарнизона, теперь считал себя хозяином приволжских степей. Он обещал ногайским мурзам защищать их от всяких воинских людей и «громити их никому не дает для того, чтоб его Дайчин-тайшино имя славно было во всех ордах так же, как и отец его Урлюк-тайша славен во всех ордах; а отец де его Урлюк-тайша в их землях царь, да и он де, Дайчин-тайша,, вскоре учинится царь же». Дальнейшие отношения Дайчин представлял себе как военный союз калмыков, татар и русских. В случае нужды калмыки будут давать русским и татарам ратных людей, сколько смогут, а русские и татары должны давать калмыкам ратных людей, сколько потребуется. В заключение своей беседы е мурзами Дайчин пригрозил им: «А только они, ногайские и едисан- ские мурзы, с ними, калмыки, не помирятся, и они де, калмыки, разорят их и достоль, а пособить де будет им некому». Русское оружие Дайчин ни во что не ставил.
* Дайчин организовал экспедицию под Астрахань на свой страх и риск. Отец его Урлюк был более осторожен; успех сына, видимо, тревожил его, и он счел нелишним еще раз шертовать русскому царю. Сын боярский Семен Поскочин, посетивший в июле 1633 г. калмыцкие улусы, выговаривал Урлюку по поводу набегов калмыков на сибирских ясачных татар. Но Урлюк указал на Далая как на виновника набегов, так как улусные люди Далая подходили близко к тюменским волостям. «Да и теперь, — прибавил Урлюк, — Далай и Куйша собираются посылать своих людей на сибирские волости», — на какие, Урлюк умолчал. С Поскочиным Урлюк и его четыре брата отправили своих послов с продажными лошадьми. Послы в Тюмени шертовали за Урлюка, его детей и внучат, кроме Дайчина, который «кочует себе и отца своего ни в чем не слушает». Такая сдержанность Урлюка может быть объяснена тем, что он имел больше оснсваний уважать силу русского оружия, нежели Дайчин: тюменские ратные люди разбили калмыков на устье реки Уи, на рас¬
70
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
стоянии 12 дней пути от Тюмени. Успех тюменцев засвидетельствован выданными им наградами.1
Приехавший в Тару бухарский посол Казн Казыев в разговоре со своим приставом сообщил такие новости о калмыках. Раннею весной 1633 г., следовательно, приблизительно в то время, когда Дайчин предпринял свой поход за Яик, его братья Лоузан и Коросан напали на бухарский город Савран, захватили 1700 пленных, перебили много людей и разграбили все имущество. По сведениям того же посла, Урлюк с сыновьями заняли своими кочевьями обширную площадь между Сыр-Дарьей и Яиком; вместе с Урлюком кочевали двое тайш из зюнгаров, а с Дайчином — тайша Чокур, также из зюнгаров; с Дайчином же кочевал алтыульский мурза Салтанай. Все тайши жили мирно между собой, поделив наблюдение за соседями: Урл ок следил за ногаями, Далай — за казахами, и контайша Батур за мунгальцами.1 2
В январе 1634 г. Дайчин послал за Яик для разведки отряд калмыков в 300 человек. Отряд подошел к Волге на расстоянии 70 верст от Астрахани, где встретил стрелецкого сотника, посланного с несколькими стрельцами на разведку, нет ли где калмыков. Калмыки напали на стрельцов, но те отсиделись, в городке. Калмыки ушли на север по Волге. От них отстал бывший в их отряде русский человек Оска, который рассказал, что он был взят в плен ногаями, когда ему было только 5 лет, потом во время нашествия калмыков на ногайские улусы он был уведен в калмыцкие улусы, где прожил 30 лет, а теперь, воспользовавшись удобным случаем, отстал от калмыков и пришел к русским людям. Оска сообщил, что 9 января калмыки напали на едисанских татар, разгромили их и с большой добычей вернулись за Яик. Князь Канай немедленно послал к Дайчину двух татар и велел сказать тайше, что калмыки разорили его улус и захватили всю скотину, так что ему оставаться под Астраханью нет смысла; но отъехать к калмыкам он теперь не* может, так как везде на заставах стоят русские ратные люди и следят за ним.3 Очевидно, налет на едисанские улусы должен был напомнить о договоре, заключенном под Узенью, и Канай поспешил сообщить, почему этот договор не выполняется.
При появлении небольшого отряда калмыков некоторые ногайские улусы бежали за Волгу и отказались вернуться; другие же перегсваривались с калмыками, но не могли к ним присоединиться, так как астраханские воеводы позаботились о том, чтобы татары прикочевали близко к Астрахани и находились под наблюдением стрельцов. Посланное из Астрахани донесение о создавшемся положении заставило московское правительство задуматься, но война с Польшей, протекавшая так неудачно, не позволяла и думать о посылке из центра подкреплений астраханскому гарнизону. Пытались было сговориться с хивинским ханом Исфандиаром о совместных действиях против калмыков,4 и наконец, было решено осуществить проект Каная о военных действиях против Урлюка и его сыновей со стороны Волги и Сибири. От предложения Каная направить против Урлюка также калмыков и башкир московское правительство все же отказалось, ввиду явной нереальности этого плана. Воеводам Тобольска, Тюмени и Тары было предложено разузнать, где кочуют Урлюк и
1 РИБ, II, 471—473, 532.
2 Допрос в Тобольске о кочевьях Урлюка в ст. № 656 Сибирского приказа.
8 Ногайские дела 1633 г., № 2.
4 Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР, лл. 141—146.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
71
его сыновья, сколько у них войска и где удобнее собраться соединенным силам сибирских городов. Об этом расспрашивали служилых людей и татар, но сведения, полученные в результате опроса, оказались очень скудными. Более других был осведомлен находившийся в Таре бухарский посол, но его сведения о местах кочевий торгоутов оказались запоздалыми и относились к 1633 г. Относительно военных сил, которыми располагали Урлюк и его сыновья, ни от кого не было получено никаких сведений.
Этим опросом и пришлось ограничиться в осуществлении плана Каная, и об общем наступлении на Урлюка перестали думать, тем более что сибирским воеводам надо было заботиться не о наступательных, предприятиях, а об обороне. В сентябре 1634 г. калмыки, собрав большие силы, напали на Тару, и некоторое время город был в большой опасности.1 По слухам, во главе нападавших стояли сыновья Куйщи. В ноябре того же года калмыки вместе с татарами из улусов внучат Кучума осадили Тюмень. Только в 1635 г. тобольские, тюменские и тарские ратные люди, получив подкрепление, стали успешно оттеснять калмыков.2
В этом году Дайчин снова появился под Астраханью и держал себя очень уверенно, опираясь на свое десятитысячное войско. Несколько дней он охотился в степи. за сайгаками, потом придвинул сильный отряд почти вплотную к Астрахани, а прочее войско разделил на небольшие отряды и направил их на косы по Волге ниже Астрахани, где едисанские татары со своими стадами считали себя в полной безопасности. Из Астрахани были направлены против калмыков русские ратные люди и татары; но татары в панике разбежались, так что русскому отряду, численностью всего в 500 человек, вступать в бой с многочисленным врагом было невозможно, и он стоял в бездействии, пока калмыки грабили едисанов. Ночью Дайчин велел зажечь в своем стане большие костры, на которые стали сходиться с добычей действовавшие в едисанских улусах калмыки. Стрелецкие головы и тут не решились покинуть тележный городок и выступить против разрозненных калмыцких отрядов. Немедленно отправив захваченный скот и ясырь на Яик, Дайчин спокойно отошел от Астрахани, никем не преследуемый.3
Престижу русского оружия был нанесен новый удар. Астраханские воеводы прямо заявили Москве, что они бессильны бороться с калмыками и защищать от них татар с теми незначительными военными силами, которые находятся в их распоряжении, тем более что число калмыков все увеличивается и они кочуют по степи на расстоянии трех дней пути от Астрахани и даже ближе. Один выходец из калмыцких улусов сказал, что калмыки не боятся русских, полагаясь на многочисленность своих войск. Он же сообщил, что Урлюк кочует за Эмбой и прислал Дайчину в помощь 3 тыс. воинов,^ а сам «ходил войной на Юргенч и под Хиву».
Другие выходцы из калмыцких улусов тоже сообщили много интересных новостей. Дайчин посылал татар за Волгу с пожеланием ногайским мурзам «мира и совета», но его посланники не доехали до места назначения, так как опасались, что будут перехвачены разъезжавшими по Волге на судах стрелецкими патрулями. Следовательно, в своих мечтах Дайчин уже переходил за Волгу к мене-е разоренным ногайским улусам. Но самое важное из сообщений, до- * *1 С. Соловьев. История России, III, 577.
* РИБ, И, 532.
8 Ногайские дела 1635 г., № 1; Калмыцкие дела 1635 г.; Акты исторические II, 150.
72
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
.шедших до сведения русских властей, было следующее. Весной 1635 г. на Урлюка дважды нападали чекарские калмыки и Янгир, царевич Казахской орды; и многие люди из улусов тайши Урлюка были побиты, а многие взяты в плен.1 Чекарские калмыки неоднократно упоминаются в русских актах, и этим термином обозначаются отряды, находившиеся в распоряжении Далая. Следовательно, между двумя крупнейшими калмыцкими тайшами возникли недоразумения, которые привели к войне. Выше уже упоминалось, что еще в 1633 г. Урлюк проявлял свое недоброжелательное отношение к Да лаю, указав русским властям на н^го как на виновника нападений калмыкоЕ на сибирские ясачные волости. Вражда разгорелась, вероятно, на почве властолюбия одного и свободолюбия другого. Далай был, по терминологии русского посла, «царем» калмыков, и враждебное отношение соседей заставило даже свободолюбивых тайш примириться с подчиненным положением. Но когда отношения с соседями потеряли свою остроту, стремление к независимости могло привести некоторых тайш к ссоре с Далаем. Дайчин высказал опасение, что Далай «его учинит в холопстве». Разбитый Урлюк покинул свои старые кочевья за Эмбой, чтобы быть поближе к своему кочевавшему за Яиком сильному сыну Дайчину, и занял земли близ Эмбы, в 6—7 днях пути от Дайчина.
Далай принял по отношению к Урлюку повелительный тон и послал к нему кутухту, т. е. ламаитское духовное лицо высокого ранга, в роли как бы посредника и примирителя, но с приказом, чтобы Урлюк со своими улусами кочевал вместе с Далаем, не вел самостоятельных сношений с соседями — ни с русскими, ни с ногая- ми, — и, наконец, чтобы выдал Далаю его врагов—тайшу Чокура и алтыульского мурзу Салтаная. В случае отказа Далай угрожал войной. Война с Далаем была опасна для Урлюка, потому что группа Далая, по общему признанию, была сильнее группы, на которую мог опираться Урлюк. По сведениям, дошедшим до астраханских воевод, Урлюк был склонен подчиниться требованиям Далая, по крайней мере относительно выдачи Чокура и Салтаная, но Дайчин решительно отказался мириться с Далаем и выдать своих союзников, из которых один пользовался гостеприимством в его улусе, а другой кочевал по соседству. Напрасно Урлюк грозил своему сыну войной. Дайчин оставался непреклонен.
Нашествие казахов и внутренние междоусобия, к которым присоединился еще слух о том, что русские ратные люди подошли на подмогу к Астрахани, сильно понизили настроение Дайчина. С ногайскими мурзами он стал говорить уже не о подчинении, а о мире; посланного из Астрахани толмача принял с почетом. Астраханским воеводам Дайчин просил передать, что он готов быть в послушании у царя, не будет нападать ни на русские города, ни на татарские улусы и без государева указа в эту зиму не пойдет на ногаев, живущих на крымском берегу Волги. В словах Дайчина сквозила его затаенная мечта — перебраться на тот берег Волги, в привольные степи южной России, привлекавшие людской поток, который двигался из Центральной Азии. К дальнейшему продвижению на запад побуждало Дайчина и то обстоятельство, что много ногаев ушло за Волгу, а оставшиеся были так разорены набегами, что дальнейшие налеты не могли доставить сколько-нибудь значительной добычи. Улучшились отношения Дайчина и с бухарцами, и с юргенцами, которым были возвращены взятые калмыками в плен трухменцы. Во все стороны
1 Калмыцкие дела 1635 г.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
73
Дайчин рассылал торговых людей с продажными лошадьми. Между прочим Дайчин завязал торговые сношения с «воровскими»» казаками, вероятно оставшимися от войск Заруцкого, и продал им 3 тыс. лошадей. Правда, бывший в это время в улусе Дайчина астраханский толмач прибавляет, что Дайчин послал за этими каза- камЗй своих людей, чтобы казаков перебить, а лошадей отогнать.1
В то же время Дайчин был занят сложными военными приготовлениями. Он собирал военные силы. Первым к нему пришел брат его Елдень, потом другой брат Лоузан, а вскоре выходцы из калмыцких улусов сообщили астраханским воеводам, что и Урлюк соединился со своим старшим сыном. Мобилизованы были и алтыульские татары. Кроме того, в войске Дайчина оказались в значительном числе но- гаи, присоединившиеся к нему добровольно или недобровольно, трухменцы, юргенцы, киргизы, едисаны, так что составилась очень внушительная военная сила. Тайши и мурзы, предводители этого- войска, собрались на совещание за рекой Бузаном в урочище Теп- кире на расстоянии дневного перехода от Астрахани. Следовательно,, калмыки были хозяевами ближайших окрестностей Астрахани; более того, астраханские воеводы были очень хорошо осведомлены, что калмыки свои разъезды посылают и за Волгу, почти до Черного моря.
Не располагая достаточной военной силой, астраханские воеводы пытались договориться с калмыками, а в случае неуступчивости попугать их военной экспедицией. На р. Бузане близ Астрахани состоялся съезд русских и калмыцких доверенных лиц. Дайчин слышал, что татары Казыева улуса — царские недруги, и те ногайские мурзы, которые ходили на этот улус, получили от царя благодарность. Поэтому Дайчин предложил царю свои услуги, чтобы помочь ему справиться с его врагами. Если Дайчину будет разрешен поход на крымскую сторону, то он на время этого похода готов дать аманатов. Русские представители имели наказ ни в каком случае не позволять калмыкам переходить через Волгу, а потребовать от них ухода от Астрахани в дальние кочевья и выдачи аманатов в обеспечение шерти; за это калмыки получат право беспошлинной торговли в Астрахани. Если же калмыки пойдут за Волгу, то против них будут высланы войска.
Калмыки заявили, что аманатов из тайш и улусных людей они не дадут, потому что их тайши — дети Чингис-хана, и предложили, чтобы русские люди дали заложников; тогда калмыки приедут для заключения договора на 5—6 и даже на 10 лет о разрешении калмыкам кочевать между Яиком и Волгой близко к Астрахани и торговать в русских городах; за это калмыки обещали не чинить никаких обид русским людям и татарам. Кроме того калмыки высказали пожелание, чтобы русские послали против чекарских калмыков «ратных людей с огненным боем». На этом съезд и закончился. Поставленные условия были явно не приемлемы ни для той ни для другой стороны. Относясь очень легко к шерти как к не связывающей никого формальности, тайши не могли согласиться на выдачу заложников, что требовало бы соблюдения условий, скрепленных шертью, и, кроме того, как бы ставило их в подчиненное или зависимое положение.
Уезжая со съезда, калмыки насильно увезли с собой толмача. Куземку Артемьева. Артемьев приехал в Астрахань на следующий день и передал следующие слова Дайчина: калмыки готовы шерто- вать, что они не будут нападать на русских и на татар, если им дозволят кочевать под Астраханью и торговать беспошлинно; если
1 Калмыцкие дела 1635 г.; Калмыцкие дела 1636 г., № 1.
74
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
же русские люди Не помирятся с калмыками, то калмыки заключат союз * с ногайскими и казыевскими мурзами, о чем уже ведутся переговоры. А ебли эти мурзы не вступят в соглашение с калмыками, то калмыки осенью, «напустя стужу», пойдут против мурз войной и их разорят. От Астрахани калмыки не хотят отходить потому, что урочище Кандаки под Астраханью «искони природные их калмыцкие места прадеда их Чингис-хана», и еще потому, что они, калмыки, астраханских ратных людей не боятся: не раз калмыки приходили под Астрахань войной на ногайские и едисанские улусы, а русские ратные люди ничего с ними сделать не могли, хотя и выходили против них из города; если в Астрахани говорят, что на Дайчина идут войной чекарские калмыки, то это ложь. Ногайские и едисанские татары, которых Артемьев видел в стане Дайчина, говорили ему, что они возвращаться под Астрахань не собираются, потому что там кочевать им негде, а «в калмыках кочевья пространные и повольные, где хотят, тут и кочуют». Астраханские воеводы поняли слова Дайчина гсак прямую угрозу безопасности Астрахани. Сообщая в Москву о переговорах с калмыками, они указывали на малочисленность астраханского гарнизона, почти целиком занятого сторожевой службой, и настоятельно просили присылки подкрепления и инструкций, как поступать в дальнейшем. На отписке астраханских воевод имеется краткая помета дьяка: «Государю чтена», без каких-’ либо указаний, что же должны делать астраханские воеводы в 'столь затруднительном положении.1
Между тем отношения с соседями стали складываться для калмыков более благоприятно: военные действия прекратились и с Казахской ордой и с юргенцами. Оставалось только урегулировать внутри- калмыцкие распри. Посланец Далая — кутухта — настаивал на присоединении торгоутов к улусам Далая и выдаче недругов. При всей •своей решительности Дайчин не осмелился ответить кутухте открытым отказом. По словам побывавшего в калмыцком плену татарина, Дайчин боялся, «чтоб он, кутухта, его, Дайчина, неволею с собою к чекарским калмыкам не отвел». Поэтому Дайчин старался задобрить кутухту и собирал со всех своих улусов хороших коней и овец ему в подарок. Наконец, Дайчин выразил готовность откочевать к .Далаю и двинулся было со своими улусами, но вскоре повернул назад, несмотря на все возражения и упреки кутухты.1 2 По всей ’ вероятности, Дайчин решился на такой шаг, узнав, что у Далая возникли крупные недоразумения с сибирскими воеводами. Имеются •сведения, что далаевы улусные люди устроили набег на тюменские волости, после чего тюменские ратные люди разгромили • далаев улус.3 Чувствуя безопасность с этой стороны, Дайчин, как сообщали бежавшие из калмыцких улусов татары, замыслил поход на туркмен и готовил козлиные меха для воды, которую надо было взять с собою для перехода через безводную пустыню. По показаниям тех же татар, калмыки, приходившие в Астрахань с торгом, нашли город хорошо укрепленным, и потому нападение на город было пока отложено.
Из отписки тобольского воеводы4 мы узнаем, что Урлюк совершенно неожиданно прикочевал под сибирские города. В сентябре 1636 г. семь калмыцких тайш оказались на урочище Кошкарагае, на расстоянии 9 дней пути от Тобольска, а за ними на р. Ишиме, на
1 Калмыцкие дела 1636 г., № 1.
2 Ногайские дела 1636 г., № 1.
3 РИБ, II, 547.
4 Калмыцкие дела 1636 г., № 2, л. 94 и сл.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
75
расстоянии 20 дней пути от Тобольска, кочевал со своим улусом сам Урлюк. От лица тайш и лам, бывших при Урлюке, в Тобольск прибыли послы .с просьбой, чтобы калмыкам было разрешено приходить в сибирские города .с торгом и чтобы к Урлюку было снаряжено посольство, так как с тех пор, как Урлюк откочевал под Астрахань, послов к ному из Тобольска не бывало. О чем должны были говорить русские послы с Урлюком, совершенно неясно, но, во всяком случае, эти послы должны были принести подарки, и они-то, вероятно, и привлекали тайш. Причину перехода Урлюка, кочевавшего летом за Ликом по р. Оре,1 на Ишим в начале осени калмыцкие послы объясняли тем, что у Урлюка была вражда с- тайшей Куйшей, а теперь ламы хотят их помирить. Тобольские воеводы сочли такое объяснение малоубедительным и не могли понять, зачем же Урлюку потребовалось удаляться для примирения так далеко на север. Предложив на всякий случай сибирским воеводам «жить со всяким опасением», московские власти решили отправить к Урлюку послов для разведки, нет ли у него каких-либо опасных намерений и не потеснил ли его кто-нибудь из других тайш.
Отправленный из Тобольска служилый человек Павел Выходцев1 2 не мог выполнить полученный им наказ упрекнуть Урлюка, что он без разрешения близко подходит к сибирским городам, так как не застал его на Ишиме, а нашел далеко на Черных песках, где Урлюк не раз кочевал со своим улусом в прежние годы. Урлюк заявил, что он на Ишиме и не кочевал, а только посылал немногих своих людей для рыбной ловли но на долгое время, и впредь он не» собирается кочевать под сибирскими городами. Так Выходцев ничего и не узнал о причинах перекочевок Урлюка. По его предположению,, калмыкам, собравшимся под Астраханью в большом количестве, стало тесно, и притом с ногаями у них не было никакой торговли, тогда как с Бухарой всегда были оживленные торговые сношения; вот почему Урлюку было более выгодно держаться поближе к границе с Бухарой. Соображения Выходцева, хотя и не дают исчерпывающих объяснений, все же интересны как признание современником всей важности для калмыков торговых сношений с соседями.
Выходцев отметил также то, что близко от Урлюка кочует сын его Елдень, женатый на дочери Куйши, что один из бывших с Урлюком на Ишиме лам отправился к Дайчину и что вообще. Урлюк поддерживает сношения со своим старшим сыном. Сопоставляя эти данные, можно предположить, что Урлюк, опасаясь, как бы резкий поступок Дайчина по отношению к кутухте не вызвал войны с Далаем, заблаговременно отошел подальше от возможного места военных действий и вел переговоры на Ишиме с крупнейшим из союзников Далая — Куйшей — через посредство лам; а когда эти переговоры приняли благоприятное направление, Урлюк откочевал на Черные пески поблизости от кочевий Куйши и Елденя, который мог быть посредником между отцом и тестем. В то же время Урлюк сносился с Дайчином и через посредство лам пытался склонить сына уступить в требовании выдачи Чокура и Салтаная. О том, что такая выдача считалась возможной, свидетельствуют проявленное, алтыульцами беспокойство и стремление их уйти от калмыков, хотя бы под защиту астраханских стен.
Беседуя с Урлюком, Выходцев был удивлен его осведомленностью о состоянии военных сил в сибирских городах. Урлюк, например, за¬
1 Ногайские дела 1636 г., J4? 1.
2 Донесение П. Выходцева в Калмыцких делах 1636 г., № 2, лл. 103—128.
76
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
дал такой вопрос Выходцеву: «Сколько из русских городов пришло в сибирские городы людей и для чего посланы?» На удивленный вопрос Выходцева, откуда знает об этом Урлюк, тот уклончиво ответил: «Как де им про то не ведать!» На сообщение же о Фом, что в Тобольск, Тару и Тюмень прислано 4 тысячи ратных людей, тайша ответил, что он знает не только об этом факте, но и о причинах его.
Во время пребывания Выходцева в улусе Урлюка там было получено из улусов Далая от его сына Дайчина известие о смерти двух соперников — Далая и Чокура. Чокур последние годы не играл заметной роли, лишился своего улуса и проживал в улусе Дайчина, сына Урлюка. Смерть же Далая для Урлюка и его сына имела большое значение и давала свободу действий, так как крупнейший из союзников Далая — Куйша — не был так энергичен и не претендовал на первую роль среди калмыцких тайш.
Дайчин начал подготовительные операции по продвижению торгоу- тов дальше на запад. Его приготовления сильно обеспокоили но- гаев, которые даже на правом берегу Волги не чувствовали себя в безопасности, и некоторые мурзы продвинулись дальше и ушли за Дон. В январе 1637 г. Дайчин вместе с братьями и алтыульскими мурзами двинул значительные силы к Астрахани. Остановившись на расстоянии дневного перехода от города, Дайчин послал на разведки небольшой отряд. Результаты разведки оказались неблагоприятными: едисанские улусы расположились “под самым -городом в укрепленных местах, везде выкопаны рвы, поставлены бревенчатые ограды и сторожевые башни, перед городом разъезжают многолюдные русские и татарские патрули. О внезапном нападении не могло быть и речи.1 Астраханский гарнизон к этому времени получил сильное подкрепление. Тогда Дайчин послал к астраханским воеводам пленных татар сказать, что калмыцкие тайши собрались было итти на крымскую сторону на ногайские улусы, но узнали, что ногаи ушли за Дон и кочуют под Крымом, а для такого дальнего похода время теперь позднее; поэтому тайши хотят мирно торговать с астраханскими людьми и просят для переговоров прислать людей из Астрахани за реку Бузан, где их будут ждать калмыцкие люди.
Воеводы отправили для переговоров толмача Луку Степанова. Но он не застал калмыков на условленном месте, так как Дайчин получил известие, что на калмыцкие улусы, где остались одни женщины и дети, напали «воровские» казаки и, разгромив улусы, ушли с богатой добычей в укрепленный городок на устье Яика. Дайчин, не дождавшись Луки Степанова, поспешил на помощь своим и осадил казаков в их городке. Несмотря на все усилия, калмыки не смогли взять городок и с большими потерями отошли от него. Толмач передал Дайчину прежние требования астраханских воевод об уходе калмыков в дальние кочевья, о покорности и выдаче аманатов. Дайчин в свою очередь повторил ответ: в холопстве калмыки ни у кого не бывали и впредь не будут, аманатов никому никогда не давали и впредь не будут давать, а кочуют по своей воле, где захотят. Дайчин снова повторил свою просьбу пропустить калмыков за Волгу на ногаев и крымцев, соглашаясь дать аманатов на время этого похода. Вместе с тем он просил разрешения на беспошлинную торговлю в Астрахани за то, что калмыки в последнее время не нападали ни на русские города ни на татар, не разоряли соляных и рыбных промыслов. После этого Лука Степанов был отпущен в Астрахань, и
1 Ногайские дела 1637 г., № 1. Тут же переговоры толмача Л. Степанова с Дай- чином и переговоры в Астрахани с калмыцкими послами.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
77
с ним были отправлены калмыцкие послы и торговые люди в числе 60 человек с табунами лошадей и стадами скота.
В Астрахани переговоры вращались вокруг тех же пунктов: об аманатах и пропуске на правый берег Волги. Калмыцкие послы вели переговоры, стоя на коленях, что совершенно противоречило тону речей от имени потомков Чингис-хана. В виде исключения и в расчете на будущую покорность калмыков их торговым людям было разрешено распродать пригнанный ими скот; при этом было установлено строгое наблюдение, чтобы калмыки не вели никаких переговоров с татарами. \
Побывавший в конце лета или в начале осени в калмыцких улусах Татарии рассказывал со слов калмыков из улуса Дайчина, что тайши Далай и Куйша, кочевавшие в то время по Иртышу, снова потребовали от Дайчина, чтобы он кочевал вместе с ними и выдал алтыуль- ского мурзу Салтаная, но получили отказ.1 Выше мы указывали, что в 1637 г., когда русский посол был в улусе Урлюка, туда пришло сообщение о смерти Далая. Этому известию нельзя не верить, так как оно исходило от сына Далая. Поэтому появление в документах после 1637 г. имени Далая как действующего лица требует объяснения. Приведенное сообщение, что Далай и Куйша предъявили Дайчину какие-то требования, можно было бы объяснить тем, что это — воспоминание об аналогичных требованиях, которые предъявлялись Дайчину и до 1637 г. Но имеется и другое указание на Далая как на реальное лицо, относящееся притом к еще более позднему времени. В отписке астраханских воевод 1643 г. приводится сказка татарина, вышедшего из улуса Урлюка, в которой говорится о сношениях Урлюка с Далаем до 1642 г. По всей вероятности, тут надо подразумевать старшего сына Далая Дайчина, принявшего имя своего отца — в память ли его, или в отличие от Дайчина, сына Урлюка. Это предположение находит себе поддержку в том, что в одном акте сын Далая назван Далай-Дайчином.
Отказывая Далаю и Куйше в исполнении их требований, Дайчин заявил, что он их не боится, так как помирился с Астраханью. На самом же деле он не мог не бояться силы чекарцев, которые были его «люднее», и стремился прикочевать поближе к своим союзникам — алтыульцам. Но те в свою очередь боялись Дайчина, который в тяжелую минуту мог выдать их чекарцам, и стремились кочевать отдельно от него. Ногаи и едиеаны могли вздохнуть свободнее, так как торгоуты искали себе более защищенных мест. Дайчин зимовал на Каракумских песках, а на лето перешел на р. Ишим-Тобул, на расстоянии 18 дней пути от Эмбы, а от Далая и Куйши, кочевавших по Иртышу,—в 20 днях пути. В 1639 г. передвижения торгоутских вождей продолжались. Дайчин зимовал на Каракуме, а весной подошел к сибирским городам. Урлюк, зимовавший ‘близ Бухары, летом оказался на Тоболе. Тюменские ясачные татары, выехавшие в июне на зверовье по Тоболу, наткнулись на калмыцких людей, во главе которых был молодой тайша Дайчин, внук Урлюка.2 Вероятно, это был сын Сюнкея, у которого, как указывает таблица Палласа, был сын с таким именем. В июле в Тобольск приходили послы от Урлюка и торговые люди с «базаром», т. е. с товаром.3
Блуждая от Каракумских песков до сибирских городов, торгоут- ские вожди оставили близ Эмбы тайшу Лоузана, сына Урлюка, * *1 Ногайские дела 1638 г., № 1.
* Сибирского приказа ст. № 89, л. 752. 8 Там же, л. 755.
78
«. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
для наблюдения за алтыульцами, которые ждали, когда им представится возможность порвать с калмыками и вернуться на стары© места под Астрахань. В том же 1639 г. калмыки двинулись вверх по Волге, кочевали по рекам Еруслану и Торгулу и нападали на Самару. Какие тайши тут действовали, остается невыясненным.1
Во время своих перекочевок Дайчин вел переговоры с предводителями чекарских калмыков, и эти переговоры увенчались успехом. Алтыульский мурза Шамамет еще в декабре 1638 г. говорил татарину, посланному из Астрахани убеждать алтыульцев вернуться под Астрахань, что чекарцы требуют от Дайчина выдачи их «искони вечных врагов» — алтыульских мурз, и прибавил: «Ныне у Дайчин тайши с чекарскими калмыки меж себя бывает без урыву ссылка и мир; а чекарские де калмыки Дайчин тайши с братьею и с детьми и с племянники люднее».1 2
К 1640 г. между калмыками действительно установились мирные отношения, и недавние враги заседали вместе на съезде монгольских князей, созванном, по преданию, старшим из зюнгаров — контайшей Вату ром для обсуждения общих дел. Тут Урлюк с сыновьями Дай- чином и Елденем мирно встретились с Куйшей.. Как известно, этот съезд утвердил так называемое «Степное уложение» — свод законов, действовавших в монгольских государствах, в частности в калмыцких.
После отъезда старших тайш на съезд во главе торгоутов стали младшие сыновья Урлюка — Лоузан, Сюнкей и Санжин. С ними сносились астраханские воеводы, они руководили военными экспедициями, им сообщали о пограничных недоразумениях. Наступило сравнительно мирное время, хотя мелкие стычки с соседями почти не прекращались: то башкиры совершат набег на калмыцкие улусы, то Сюнкей пойдет на Хиву, вмешиваясь в династические споры, то улусные люди отсутствующих Урлюка, Дайчина и Елденя сделают налет на тобольских служилых людей, то калмыки предпримут поход на балхинцев —на древнюю Бактрию.
Престиж калмыков был настолько велик, что в Юргенче правил их' ставленник, алтыульский мурза Айтек. Даже астраханские воеводы обращались к тайшам в самом миролюбивом тоне и, не. требуя выдачи аманатов, настаивали на том, чтобы калмыки удалились в дальние кочевья. В письме, адресованном на имя астраханских воевод, Сюнкей выдвинул свою формулу разграничения калмыцких земель с русскими: «Волга — место ваше, а Яик — кочевные места.наши; и будет учнут кочевать на ваших местах наши люди у Волги, и вам бы их отгонять, и будет которые ваши люди учнут кочевать по Яику, и мы также отгонять их станем». Письмо было написано 31 июля 1641 г., когда старшие из торгоутеких вождей, по всей вероятности, уже возвратились со съезда монгольских князей; но на Яике они не появлялись. Астраханец сын боярский Алексей Казанцев, ездивший летом в алтыульские улусы, чтобы убедить алтыульских мурз вернуться под Астрахань, и к Сюнкею для переговоров об удалении калмыков на дальние кочевья, получил в улусе Сюнкея сведения о том, что в это время Далай-Дайчин и Куйша снова присылали к Дайчину требование о выдаче алтыульского мурзы Салтаная и тайши Батура, угрожая войной в случае неисполнения этого требования. Ответ последовал не от одного Дайчина, но, как сказано в донесении Казанцева, «от калмыцких тайшей», в том
1Г. Перетяткович. Поволжье в XVII и начале XVIII в., с. 128.
2 Ногайские дела 1639 г., № 1, л. 31 и сл.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
79
чиеле и от Сюнкея, в улусы которого приходили чекарские послы.1
Следовательно, съезд монгольских князей явился только временным перерывом, а не ликвидацией калмыцких междоусобий.1 2 Как и перед 1640 г. Урлюк и Дайчин держались 'вдали от Яика. Урлюка в 1642 г. мы находим на р. Тоболе, а Дайчин около этого- времени отправился в Лхассу на богомолье, а может быть и с целью заручиться поддержкой высшего лица ламаитского духовенства в. своем споре с чекарскими калмыками.
Формула Сюнкея — «Яик нам, Волга вам» — оказалась нежизненной. Нарушителями явились калмыки улуса того же Сюнкея и его- братьев. Под видом охоты они понемногу пробирались к Волге и стали переходить за Волгу. В то же время тайши через своих послов шертовали в'том, что готовы быть у царя в полном повиновении и уйдут в дальние свои кочевья. Астраханские воеводы упрекали калмыцких послов в «непостоянстве их шерти» и указывали то на отгон лошадей, то на ограбление застрявшего на Волге во льду струга с известью. причем калмыки унесли два железных якоря, и т. д. Наконец, под Астраханью появился значительный отряд под командой Даян- Ерки, сына Дайчина, который ограбил стоявших близ Астрахани на. р. Балде стрельцов. Посланцу от астраханских воевод тайша сказал, что он царской воли не ослушник, а подошел так близко к Астрахани, поджидая торговых людей калмыков, которые продавали под городом лошадей и овец. Даян-Ерки покорно отошел от города в глубь степей, высмотрев под Астраханью все, что ему было нужно, так. как под видом охоты и поджидания торговых людей он производил разведку для предстоящего нападения на город. Около месяца, калмыки почти не показывались в окрестностях Астрахани.
Неожиданно утром 18 февраля 1643 г. в Астрахань прибежал стрелецкий сотник и сообщил, что к городу приближаются большие- силы калмыков, которые подошли уже к Бузану, сбивая встречающиеся им стрелецкие сторожевые посты. Очень скоро калмыки и алтыульцы подошли в р. Балде. Из Астрахани вышли ратные- люди под начальством воеводы Ивана Траханиотова, и у самой Астрахани, на р. Кутумовке,- начался ожесточенный бой. Едисанские татары, перебив стоявших в их улусах стрельцов, в. большинстве перешли на сторону калмыков, и только немногие из них сражались, в войске Траханиотова, которому, очевидно, приходилось плохо, так что он послал за подмогой. Подмога стрельцами й артиллерией была послана, и бой продолжался до вечера, когда калмыки и татары отошли к Бузану, гоня перед собой захваченные в татарских улусах стада.3 * Это сражение, которое у многих авторов именуется «осадой» Астрахани (во время которой будто бы был убит Урлюк),4
1 Ногайские дела 1639 г., № 1, л. 28; Калмыцкие дела 1641 г., № 1.
2 Повторяемое многими авторами утверждение, что контайша Батур объединил разрозненные силы калмыков, опровергается актовым материалом: Батур не только- не стал во главе калмыков, но оказался под покровительством Дайчина, а руководящую роль играли Далай и Куйша.
3 Калмыцкие дела 1643 г., л. 1 и сл.
4 Начиная с Фишера, все авторы повторяют легенду о смерти Урлюка под Астраханью (Н. Н о w о г t h. History of the Mongols, parti, p. 562). Только Паллас верно указывает год смерти Урлюка (1644 г.), но об обстоятельствах, при которых тот погиб, говорит неопределенно: Урлюк беспокоил русских, против- него было выслано войско, и он был убит (Pallas, Sammlungen..., I, 58). Е. Ч о н о в в книге «Калмыки в русской армии» (Пятигорск, 1912) на с. 6 рассказывает не только о гибели Урлюка под Астраханью, но и о взятии калмыками Астраханского посада, разграблении и сожжении его, о сопротивлении, оказанном, астраханцами, запершимися в кремле, и о безуспешной осаде кремля калмыками.
50
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
надо расценивать много ниже: никакой осады не было, калмыки были под Астраханью с четвертого часа после рассвета до вечера, т. е. не более 8 часов, и Урлюка в калмыцком войске не было, он находился в это время на Индерских горах за Яиком.
Взятый в плен калмык так объяснял, почему калмыцкие тайши снова повели наступление на Астрахань: в прошлом году Дайчин со своими улусами кочевал в дальних кочевьях и был в ссоре со •своими соседями-калмыками; эти соседи пошли на Дайчина и на Лоу- запа, но были разбиты; ссора разгорелась еще сильнее, и, опасаясь продолжения войны, Лоузан пошел к Астрахани, а Дайчин удалился в Мекку молиться «по своей калмыцкой вере» (в передаче русского переводчика Лхасса превратилась в Мекку). Объяснение надо признать -очень правдоподобным: временный успех над более сильными чекар- цами и ожидание возмездия могли побудить Лоузана двинуться подальше от врагов на запад, где поперек дороги стояла Астрахань. Отметим, что Урлюк, как и прежде, держался нейтральной линии и был в стороне от приволжских степей, где развертывались серьезные события. ;1
Вскоре после боя на Кутумовке в Астрахань вернулся посланный к Лсузану и задержанный в калмыцких улусах сын боярский Степан Скарятин и сообщил о тех неприятностях, какие он претерпел от •Лоуза ца. Скарятин передал Лоузану требование астраханских воевод, чтобы калмыки отошли на дальние кочевья и выдали аманатов. Тон Лоузана был очень резок: калмыки всегда кочевали, где хотели, и он, Лоузан, в ближайшее лето намерен кочевать на урочище Ир- гизе между Самарой и Саратовом; в ответ на требование прислать аманатов Лоузан «его, Степана, лаял и говорил, что он велит за такие слова продать в Юргенч или в Бухару». Лоузан в это время кочевал с немногими людьми по р. Узени в лесах, улусы его находились на Нарынских песках, стада ходили по степи в трех днях пути от Астрахани.1
Сражение при Кутумовке не было решающим. С одной стороны, астраханские ратные люди не могли помешать захватить и увести с собою большую добычу, а с другой — калмыки тотчас после боя покинули поле битвы и не овладели русскими позициями. Но престиж русского оружия был еще раз подорван, хотя и не так сильно, как в 1685 г., когда предводители астраханских стрельцов должны были целовать образ, соглашаясь на невыгодное для них условие. Рус- -ские военные силы стали быстро расти после того, как мир с Польшей позволил снять часть военных сил с западного фронта. В 1635 г. были уже посланы в Астрахань «многие» ратные люди. Адам Олеа- рий, посетивший Астрахань в 1636 г., нашел город сильно укрепленным: «Он хорошо укреплен сильным гарнизоном при многих, как говорят, 500 металлических орудий. Теперь там, говорят, имеются 9 приказов по 500 стрельцов».2 4500 стрельцов — это сила внушительная, но она была в значительной мере разбросана по перевозам, рыбным ловлям, соляным промыслам и татарским улусам. Даян-Ерки, конечно, учел это обстоятельство. Притворной покорностью, которая так мало соответствовала задорному тону Лоузана, он постарался усыпить бдительность воевод и принял меры, чтобы стрелецкие разъезды некоторое время не видали в степи скопления калмыков. Нападение было неожиданным, и астраханские воеводы не успели стянуть имевшиеся в их распоряжении силы и удержать татар от перехода 1 21 Калмыцкие дела 1643 г., л. 440.
2 Адам О л е а р и й. Описание путешествия в Московию, сс. 402—403, пер. А. Ловягина.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
81
на сторону калмыков. Бой на Кутумовке заставил московское правительство принять энергичные меры для восстановления своего престижа в приволжских, степях. Сражение происходило 18 февраля 1643 г., а 23 апреля того же года уже действовал особый приказ «Астраханских дел».1 По Волге поплыли суда с русскими ратными людьми.
Почти одновременно с событиями под Астраханью разыгрались военные действия на Яике, под Яицким городком. Молодой тайша Батма, сын Елденя и внук Урлюка, с значительным отрядом из калмыков и трухменцев предпринял набег на Яицкий городок, захватил пасшихся иод городком лошадей, рыболовные снасти и держал городок в осаде. Узнав об этом, Урлюк послал к внуку «лучших» людей, которые освободили захваченных Батмой стрельца и двух татар, разыскали отогнанных лошадей и .возвратили их в городок.2 Очевидно Урлюк не одобрял таких поступков, которые могли нарушить мирные отношения с русскими. Если сыновья его уже вышли из послушания отцу, то по отношению к внуку он еще сохранил свой авторитет и сумел прирять меры, чтобы молодой тайша не навлек неприятностей со стороны русских. Урлюк должен был соблюдать большую осторожность, так как добрые отношения его с Далай-Дай- чином, засвидетельствованные тем, что Далай-Дайчин подарил Урдюку пленного татарчонка, перешли в сильную вражду. По словам этого татарчонка, в 1642 г. Урлюк со своими улусными людьми и сыновьями убили у Далая и Куйши пятерых тайш и многих улусных людей, из чего можно заключить, что Урлюк принимал участие в упоминавшейся выше битве Дайчина и Лоузана с Далаем и Куйшей. Опасаясь мести со стороны чекарцев, Урлюк откочевал под Яик поближе к сыновьям, но, как видно, он не одобрял их политики по отношению к западному соседу.
Продвигаясь к Волге, дальше от своих врагов, Урлюк не нашел себе места в степях между Яиком и Волгой и направился на северо- запад; летом 1643 г. находим его в окрестностях Самары. Сыновья его Сююнч и Сюнкей расположились по р. Чагре на расстоянии дневного перехода от Самары к югу, а около тысячи калмыков подошли вплотную к самому городу. Урлюк отправил в Самару послов с просьбой принять его с сыновьями и внучатами «под царскую руку» и дозволить торговать под городом. Но вскоре начались недоразумения в связи с отгоном калмыками от города лошадей. Дело дошло до открытого боя. Воевода Репнин вывел войска, и калмыки бежали в глубь степей. Среди прикочевавших под Самару калмыков оказались едисаны, добровольно или недобровольно отдавшиеся под власть калмыков. Из-за них между тайшами возникли пререкания, так как Даян-Ерки, взяв с едисанов 300 золотых, объявил себя их покровителем: «Едисанов из-под Астрахани взял он на свою душу и душу де едисаном дал, что их не грабить и по себе не делить». Другие тайши негодовали на Даян-Ерки за то, что он, молодой тайша, один собирает дань с едисанов.3
В поисках новых мест для кочевий западная группа калмыков
разделилась на две ветви и двинулась в двух направлениях. Одна
часть пошла на север и северо-восток до прикамских областей и была
разбита войсками, состоявшими из дворян приволжских уездов и
иноземцев, под начальством воеводы Плещеева. Главное сражение
произошло на верховьях Яика; калмыки одними пленными поте- * ’
1 Прикаацйе дела старых лет 1641 г., № 37.
2 Калмыцкие дела 1643 г., лл. 282, 440.
8 Калмыцкие дела 1644 г., № 1. 66 Истории. записки, т. 5
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
82
ряли 480 человек.1 Другая часть, более многочисленная, вместе с покоренными татарами перешла Волгу и обрушилась на Терский город и кабардинских татар.
Подготовка к походу за Волгу совершенно не освещена в наших документах. Пускаясь в отдаленный и опасный поход, такой осторожный политик как Урлюк должен был как-то уладить отношения с Астраханью: было очень рискованно, уйдя на далекое расстояние от своих улусов, где оставались семьи и имущество, иметь в тылу враждебный город с значительным гарнизоном. Надо думать, что с астраханскими воеводами было достигнуто какое-то соглашение, и астраханцы не воспользовались случаем отплатить за Кутумовку, когда остатки калмыцких войск на обратном пути проходили близко к Астрахани и могли стать очень легкой добычей.
В начале января 1644 г. под Терским городом появились значительные силы калмыков и татар, присоединившихся к калмыкам во время нападения Лоузана на Астрахань, под командой тайши Даян- Ерки. Нападение на пригородные слободы казаков, черкасов и юртовских татар было отражено вышедшими из города русскими ратными людьми, и Даян-Ерки, отойдя от города, стал на расстоянии дневного перехода, поджидая Лоузана с более крупными силами. Калмыцкие тайши повели переговоры с ногаями, по всей вероятности, стараясь привлечь их на свою сторону, но не имели успеха. Терские воеводы послали в Москву и Астрахань просьбу о подкреплении, так как если «болшого ногаю мурзы сложатся с калмыцкими людьми», то наличных сил для защиты города будет недостаточно. Главные силы калмыков и подчиненных им татар были сосредоточены под начальством Урлюка; они не успели соединиться с отрядами Даян- Ерки и Лоузана, как были разбиты объединенными силами кабардинских и ногайских мурз, которые, получив известие о нападении Даян-Ерки на Терский город, собрали значительные силы и расставили везде дозоры. Во время сражения были убиты «большой» тайша Урлюк, три его сына и множество калмыков и татар, взяты в плен двое тайш и больше тысячи ратных людей; из 101/2 тыс. человек, пришедших с Урлюком, спаслись 11/2—2 тыс., которые ушли без всякого воинского порядка пешими, так как лошади все были забраны победителями. От снаряженной черкасами погони погибло еще много бежавших. 1 2
Вскоре после кабардинского погрома к черкасским мурзам приехали калмыцкие послы выкупать захваченных в плен калмыков, но уже никого из пленных не нашли, так как они все были проданы в горы. Вместе с калмыцкими послами в калмыцкие улусы поехал ногайский мурза Шаим; он повез с собой сожженные кости Урлюка и других тайш в расчете обменять их на жену и детей, находившихся в плену у калмыков.3 Судьба мурзы Шаима неизвестна, но еще в 1649 г. прах тайш находился в Астрахани,4 откуда, по всей вероятности, и был выдан калмыкам. Вот почему создалась легенда о гибели Урлюка во время осады Астрахани.
Погром в Кабарде и поражение, нанесенное Плещеевым, сломили мощь торгоутов. В их жизни наступил поворотный момент. До этого торгоутские тайши, достигшие высоты могущества, подчинившие себе многочисленные татарскйе улусы и пополнившие свои войска новыми подданными, могли разговаривать с царским правительством как
1 Дворцовые разряды, II, ст. 713, 736.
2 Кабардинские дела 1644 г., № 1, лл. 74, 158.
* Кабардинские дела 1645 г., л. 71.
4 Акты исторические, IV, 112.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
83
с равным: они позволяли себе третировать астраханских послов, заговаривавших об аманатах, и гордо заявлять о родстве с Чингис-ханом. После Кабарды тайши не знали, где бы они могли кочевать в безопасности. 1 О тяжелом положении калмыков можно судить по тону обращения к уфимским воеводам такого задорного тайши, как Даян-Ерки. Он просил принять его под высокую царскую руку «в вековечное холопство» и соглашался дать аманатов, только бы воеводы указали ему, где он на государевой земле мог бы кочевать со своим улусом, и не посылали против него царских войск. Для Даян- Ерки победы Плещеева имели особо тяжелые последствия, так как Плещеев увел из его улусов большой ясырь; его черные люди пошли за взятыми в плен женами и детьми и собирались передаться на царское имя. Тайша настиг своих подданных уже по пути в русские города и с трудом убедил их вернуться обратно, обещая признать русскую власть и таким путем вернуть пленных в улусы.1 2
Прошло несколько лет, и вернувшийся в 1654 г. с богомолья3 Дай- чин также признал русскую власть и не только шертовал, но и дал аманатов. Этим закончился период самостоятельности торгоутов.
* *
*
Теперь попытаемся собрать все разрозненные указания на общественный строй кочевников-калмыков, какие можно было найти в документах первой половины XVII в. Общая характеристика уже дана академиком Владимирцовым в его работе «Общественный строй монголов»: монгольский кочевой феодализм — это феодализм, не получивший еще окончательного развития, опирающийся на натуральное хозяйство с слабо развитым товарообменом и пережитками родового- быта. i , <*
Находившиеся в Москве послы от группы калмыцких тайш на вопрос дьяков, много ли у их тайш воинских людей, сообщили, что «воинских людей, которые у них на конь сядут, всех с 20.000 человек... а черных людей калмыцких и ясырю по смете с 50 000 и больше».4 По этому показанию можно судить о составе населения калмыцких улусов. Намечаются три слоя: воины, черные люди и рабы. В «Степном уложении» приводится более дробное деление: улусные чиновники, знаменосцы и трубачи, телохранители и придворные служители, простые воины, простолюдины, рабы. Уже одно простое- перечисление показывает, как далеко зашло расслоение среди жителей калмыцких улусов. Дальнейшее изучение этого вопроса помогает понять ту пропасть, которая была между богатыми и бедными, эксплоататорами и эксплоатируемыми. Впрочем, имеющиеся в нашем распоряжении материалы не дают возможности точно определить взаимные отношения между цаган-иоста (белая кость) и хара- иоста (черная кость) и степень зависимости тех и других от тайши. Известно, что тайша собирал с улусных людей ясак, но неизвестно, в каком размере и с кого именно.
Черные люди, судя по документам, также принимали участие в военных действиях. Когда союзные тайши двинулись на царя
1 В южной части степей между Яиком и Волгой калмыков уже не было, и гонец из Юргенча беспрепятственно проехал от Яицкого городка до Астрахани (Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР, сс. 187—188).
2 Калмыцкие дела 1644 г., № 1.
8 А. П о 8 д н е е в. Астраханские калмыки и их отношения к России до начала нынешнего столетия. «Журн. мин. нар. проев.», март 1886, с. 147.
4 Калмыцкие дела 1632 г.
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
84
Алтына, в улусах остались только женщины и дети: следовательно, черные люди также ушли на войну. Тюменцы настигли «Далай- тайшиных черных мужиков чурасцев, которые приходили под Тюмень войной».1 Можно догадываться также, что и рабы выходили на войну. В 1637 г. стрельцы, шедшие по калмыцкой сакме, захватили в плен татарина, который рассказал, что три года назад Ън попал в плен к калмыкам, а теперь возвращается с разведки, которую производил по приказу Дайчина «лучший» его человек с небольшим отрядом.1 2 Следевательно, ясырь принимал участие в военной разведке. Случаи посылки в разъезды ясырей можно констатировать в ряде документов.
Один захваченный русскими в плен калмык дал такое показание: жил он у Дайчина «во дворе» и, когда тайша собрался в далекое путешествие на поклон Далай-ламе и взял eroi с собой, он убежал с дороги и укрылся в улусе другого тайши, Лоузана.3 Такое показание наводит на мысль, что тайши в своем хозяйстве пользовались трудом своих соотечественников. Что это была за категория улусных людей, до некоторой степени разъясняет следующая статья «Степного уложения»: назначается штраф со старших тайш за бегство с поля сражения в размере 100 панцирей, 100 верблюдов, тысячи лошадей и 50 кибиток людей. Конечно, тайша мог платить штраф только несвободными или полусвободными людьми, зависящими ОТ' него. Это не пленные, так как в приведенном случае мы имеем дело с калмыком и, надо думать, не рабом из калмыков. Во-первых, трудно предположить, чтобы расчет рабов производился кибитками, — так подсчитывалось общее население улусов, — а, во-вторых, рабы в уложении фигурируют под этим именем, и, если бы штраф уплачив»ался рабами, то так и было бы сказано; к тому же, кибитка подразумевала наличие семьи, а не положение одинокого раба. По той же статье уложения, которая назначала штраф с тайш за бегство с поля сражения, за это же преступление назначалась пеня скотом и кибитками людей также и с младших тайш, «сановников», телохранителей и придворных, но в меньшем размере. Следовательно, зависимые люди были и у чиновной верхушки калмыцкого улуса. Простые воины платили пеню только лошадьми. В приведенном выше примере калмык из улуса Дайчина бежал в улус Лоузана. Такие случаи были предусмотрены «Степным уложением», которое ряд статей посвящает условиям возвращения беглых прежним владельцам и отказу тайши возвратить «многих» беглых. Одна из статей уложения назначает денежные взыскания с тех, по вине которых произошел перерыв в снабжении тайш и высших сановников продовольствием. Принимая во внимание все эти данные, можно высказать предположение, что в калмыцком феодальном обществе были полусвободные, зависимые от феодалов группы населения, из которых одни жили* во дворах феодалов, другие имели свои хозяйства, но несли повинности в пользу феодалов. 4 Уложение таких групп не выделяет, и представителей низших слоев называет простолюдинами или людьми простого сословия, как переводит соответственные калмыцкие термины проф. Голстунский. Русские документы употребляют термин «черные люди» и не дают никаких указаний, чем они отличались от простых вои¬
1 РИБ, II, ст. 547.
2 Ногайские дела 1637 г., № 1.
8 Калмыцкие дела 1643 г.
4 С. Асфендиаров в своем труде «История Казахстана» на сс. 98—99 указывает на то, что у казахских ханов и султанов были лично от них зависимые люди, теленгуты, из местных жителей и иностранцев; число их было значительно? у Аблая-хана было 5000 хозяйств теленгутов.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
85
нов. Возникает вопрос, не являются ли черные люди тем эксплоа- тируемым классом, который должен был работать на феодалов, и не с них ли Дайчин собрал для подарка кутухте 20 000 жеребят и 10 000 овец.
Уход черных людей из улусов Даян-Ерки в русские города и готовность раскрывать русским послам секретные намерения тайш, сообщать о количестве в улусах воинских людей и пр. свидетельствуют о том, что черным людям жилось не легко у калмыцких феодалов.1 Раб, конечно, не мог быть на стороне своих поработителей и бежал из калмыцких улусов при первом удобном случае. Взятые под Астраханью пленные ногаи, отведенные в калмыцкие улусы и кочевавшие по Иртышу, предпочли бежать в русские города, чем оставаться в плену. Пленные также давали русским послам ценные указания и предупреждения. В улусе Изенея пленные тайно говорили казаку Голубину, что калмыки хотят напасть на русских, которые придут за солью к соленому озеру. Рабский труд мало применялся в калмыцких улусах, и тайши ценили пленных больше потому, что за них можно взять выкуп, или потому, что выдачу пленных можно рассматривать как одну из уступок мирному договору и этим также можно расположить в свою пользу опасного соседа. Дайчин „ настоятельно требовал от ногаев, чтобы они выкупали пленных, ставя 'такое условие наравне с требованием изъявить ему покорность; за неисполнение того и другого он грозил полным разорением, даже если ногаи уйдут за Волгу на крымскую сторону1 2.
*В своих улусах калмыки держали только рабов иностранного происхождения, рабов-калмыков они отдавали на сторону. Один ногайский татарин послал к Дайчину трех своих людей и велел им сказать, что теперь можно калмыкам и ногаям взять Астрахань, «потому что у русских людей лошадей нет, а ездят на колодах». Посланцы наткнулись на калмыцких людей, которые по незнанию двух татар убили, а третьего привели к Дайчину. Тайша был так разгневан, что велел виновных ограбить, а их жен и детей продать в Юргенч.3 Одному русскому посланику Далай подарил калмыка- ясыря из улуса Чокура. Сын тайши Конухи, о котором уже упоминалось выше, был послан в подарок царю.
Из захваченных пленных тайша некоторое количество оставлял в своем хозяйстве: «жил у Дайчина во дворе», как показывали бежавшие из плена. Тайши, повидимому, особенно ценили русских пленников, которых они не добывали в сражениях с русскими отрядами (таких приходилось отдавать обратно), а отнимали у ногаев, в начале ХУ и в. простиравших свои набеги до Каширы и Ельца. Разгромив ногайские улусы, калмыки брали' в плен ясырей из русских областей и подолгу держали их в своих улусах. Один русский пленник жил в калмыцких улусах более 30 лет, другой служил у Урлюка 15 лет и т. д. Держать у себя многочисленных рабов при слабом развитии хозяйства тайше было невыгодно, и пленные поступали к улусным людям. В актах несколько раз упоминается об отобрании пленных у черных людей. Когда у черных людей отбирали пленных для возвращения их на родину без выкупа, башкиры одаривали тайш, из чего можно заключить, что пленные считались достоянием тайш, а не черных людей, которые пользовались лишь трудом ясырей. Поэтому убийство раба по «Степному уложению» каралось
1 Б. Я. Владимирцев указывает на уход улусных людей как на обычную форму протеста в монгольских феодах (Общественный строй монголов, с. 173).
2 Ногайские дела 1636 г., № 1.
8 Калмыцкие дела 1635 г.
86
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
штрафом.1 Вообще же раб по уложению приравнивался к вещи, и одинаковое вознаграждение полагалось за спасение из огня или из воды раба, лат, панцыря.
Наличный материал по истории черных калмыков не содержит в себе надежных статистических данных для определения количества населения калмыцких улусов. Цифры даются или самими калмыками, склонными преувеличивать силы своих соотечественников, или русскими и татарами, побывавшими в калмыцких улусах и сообщавшими о числе калмыков приблизительно, на-глаз или на основании слухов. Кроме того, не всегда можно определенно сказать, что означают приводимые цифры: исчисляется ли все население или только воины, охватывают ли эти цифры также женщин и детей, или же показывают только число взрослых мужчин. Поэтому наши рассуждения о численности населения калмыцких улусов не претендуют на точность. По словам тайши Кугоная Тубиева, с 50 тайшами кочует 12 санов по 10 тыс. человек в сане.1 2 Предполагая, что у отделившихся от общей массы Урлюка и Корсугана было еще 2 сана, всего калмыков по счету Кугоная было 140 тыс. человек. Сюда надо еще прибавить калмыков зюнгарских тайш, не входивших в союз. По всей вероятности, Кугонай имел в виду только взрослых мужчин и не считал женщин и детей, так как сан с определенным числом калмыков может быть только военной единицей, военным корпусом. Входили ли в состав санов черные люди, остается невыясненным.
Несомненно, что Кугонай сильно преувеличил силы калмыков. Много позднее, в 1648 г., когда калмыцкие тайши и едисанские мурзы появились на Дону с войском, тайши сказали, что с ними пришло 60 тыс. человек, но казаки насчитали только 30 тыс.,3 т. е. тайши вдвое преувеличили число воинов. Может быть, и показание Кугоная должно быть принято с такой же поправкой. В 1616 г. посетивший ставку Далая литвин Томило Петров интересовался числом калмыков, но сам определить его не мог, а в разговорах слышал, что у четырех старших тайш 40 тыс. бойцов.4 Тут, надо думать, показаны только воины без черных людей. Выше уже приводилось численное отношение воинов к, черным людям и ясырю: 20 тыс. воинов на 50 тыс. черных людей и ясыря. Следовательно, в 1616 г. в распоряжении союзных тайш находилось 40 тыс. воинов и 100 тыс. черных людей и ясыря. К этому надо присоединить тех калмыков, которые не входили в союз. Около 1625 г. Далай ходил на Чокура с войском в 40 тыс. человек.5 В 1633 г. Дайчин говорил мурзе Борису, что у отца его Урлюка 12 тыс. бойцов, а у него самого 10 тыс. Тут надо считать одних воинов, но необходимо принять
1 Ф. Леонтович иначе объясняет назначение штрафа за убийство раба: «Установление пени за убийство раба объясняется не столько родовыми воззрениями, приравнивавшими рабов к челяди (у киргизов, доселе живущих в родовом быту, тем не менее еще древнее уложение признавало за господином «право живни и смерти» над рабами), сколько влиянием религиозных воззрений монголов-ламаитов, основанных на буддийском учении о пощаде жизни и сострадании всему живому» (Калмыцкое право, сс. 376—377). Леонтович приводит только априорные соображения, не подкрепляя их никакими документами, и вабывает, что в той же книге он цитирует статью «Степного уложения», которая ва недонесение о приближении неприятеля карает смертной казнью не только виновного, но и все его семейство, т. е. резко отступает от «учения о пощаде жизни».
8 Сибирского приказа кн. № 11, л. 101. Что такое «сан», не удалось определить. Б. Владимирцов корпус в 10 тыс. чел. называет ttimen — тьма (Общественный строй монголов, с. 135).
8 Акты Московского государства, II, с. 196.
4 Калмыцкие дела 1616 г.
6 Калмыцкие дела 1630 г., № 1.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
87
некоторую поправку, так как Дайчин мог преувеличить свои силы. Примем половину: у Урлюка было 6 тыс. воинов, у Дайчина 5 тыс. и, кроме того, у младших сыновей Урлюка еще 5 тыс., всего у тор- гоутов было 16 тыс. воинов, а при них по прежней пропорции 40 тыс. черных людей и ясыря, всего 56 тыс. мужского населения улусов. Эта цифра приблизительно соответствует показаниям различных авторов, определявших по монгольским источникам цифру в 40 тыс. кибиток, которыми располагал Урлюк; ясырь, надо думать, кибитками не исчислялся. Учитывая, что силы дербетов несколько превосходили силы торгоутов, а силы хошоутов были несколько меньше, общее число калмыков определялось приблизительно в 80 тыс. воинов и 200 тыс. черных людей и ясыря.
В наших материалах число кочевавших с тем или другим тай- шей много раз определялось очень небольшими цифрами: у Байба- гиша — 1 тыс., у Урлюка—столько же, у Далая — 2 тыс. улусных людей. Но эти цифры показывают, сколько с тайшей было людей в данное время и в данном улусе, а не сколько их имеется во всех состоящих под его властью улусах. Можно привести случай, когда тайша с небольшим числом улусных людей кочевал в одном месте, его улусы кочевали в другом, а табуны лошадей и стада скота паслись в третьем, под охраной вооруженных улусных людей.
Калмыки вели почти непрерывные войны со своими соседями — русскими, башкирами, ногаями, едисанами, мунгалами, казахами, бухарцами, хивинцами, туркменами, балхинцами. Борьба шла за кочевья и ради добычи. Особенно ожесточенная война за кочевья, продолжавшаяся много лет, велась с ногаями. Постепенно продвигаясь на запад, калмыки сбили ногаев с Эмбы, потом с Яика и наконец загнали их за Волгу, а сами наткнулись на астраханские земли. Другим побуждением к нападениям на соседей была погоня за добычей. Феодально-кочевой режим с слабо развитым товарообменом не удовлетворял все растущих потребностей калмыков. Войны с русскими, ногаями и другими соседями при удаче приносили калмыкам «рухлядь»: меха, сукна, одежду, а также порох и пр., в чем так нуждались калмыцкие люди; война же могла пополнить главное богатство кочевника — стада скота, табуны лошадей, отары овец.
Кроме войн с соседями, калмыки вели междоусобные войны с не меньшим, а может быть даже с большим ожесточением: победители, например, вырезали ремни у захваченного в плен враждебного тайши. Междоусобная война велась за старшинство и за улусы, но в наших материалах нет никаких указаний, чтобы война между тайшами велась за кочевные места или за угодья. Свободных мест было очень много, их хватало на всех. Когда русские власти предложили Далаю отойти от уфимских волостей и удалиться на Иртыш на прежние кочевья, он изъявил согласие ввиду того, что там много места для кочевья. Ногаи, связавшие свою судьбу с калмыками, не хотели возвращаться под Астрахань, так как у калмыков кочевных мест много и можно кочевать, где пожелается.
Занятия калмыков сводились главным образом к скотоводству. Обширные, табуны лошадей паслись круглый год на подножном корму по пустынным степным и предгорным пространствам от сибирских волостей до Алтая и от границ Китая до Волги. О количестве лошадей, принадлежавших калмыкам, можно судить по тому, что Дайчин собрал в своих улусах 20 тыс. вороных и карих жеребят для подарка кутухте. Кроме жеребят этих мастей, улусные люди Дайчина, конечно, имели еще не. мало других лошадей, так что на каждого подданного Дайчина приходилось по несколько лошадей. По «Степ¬
88
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
ному уложению» за некоторые преступления на тайш налагался штраф до 1000 лошадей: предполагалось, что тайши обладали многотысячными табунами. Лошадиное молоко шло на изготовление кумыса, из кумыса гнали вино. Кроме лошадей калмыки разводили также овец: для подарка кутухте Дайчин собрал в своих улусах 10 тыс. овец. Упоминается в актах также о верблюдах, на которых перевозилось во время перекочевок имущество калмыков, о коровах и козах.
Скот находился в индивидуальном владении отдельных калмыков. На это ясно указывают статьи «Степного уложения», назначающие за причиненный потерпевшему ущерб вознаграждение скотом в определенном количестве. Скот был меновой единицей, и потому лошади, овцы и пр. переходили из рук в руки. Но содержание скота должно было производиться на общинных началах.1 Места пастбищ не всегда были связаны с местами становищ улусных людей, и потому каждый хозяин не мог в индивидуальном порядке обслуживать принадлежащий ему скот. Сын боярский Степан Скарятин, проживший долгое время в улусе Лоузана, в своем докладе астраханским воеводам, между прочим, сообщил, что Лоузан с немногими людьми кочует по реке Узени в лесах, улусы его находятся на Нарын-песках, ближе к Яику, а стада пасутся в степи в трех днях пути от Астрахани, т. е. па расстоянии нескольких дней пути от улусов. Табуны лошадей и стада скота паслись под наблюдением и охраной отряда вооруженных людей, способного отразить попытки соседей отогнать стада. В 1629 г. 30 едисанских татар ездили на Эмбу, чтобы отогнать калмыцких лошадей. В погоню за ними поскакали 50 калмыков и завязали с грабителями бой.
Подсобными занятиями калмыков были звероловство и рыболовство. Охотились главным образом на сайгаков, водившихся в при- иртышеких и приволжских степях. Некоторые местности тайши объявляли заповедниками, в которых только они одни имели право охотиться. Когда калмыки перешли на Эмбу и вступили в добрососедские отношения с алтыульцами, те показали им у гожие ко- чевные места и сайгачьи ловли. Охота на пушного зверя была мало развита. В 1607 г. калмыцкие тайши изъявляли свою готовность платить царю ясак, чем богаты: верблюдами, лошадьми, овцами, корсвами, но просили не требовать с них соболей и черных лисиц, «потому что в их земле того зверя нет, а бьют де они зверь только что съесть». Впрочем, в 1620 г', в числе подарков царю тайши прислали в Уфу также соболей. При обмене товарами с бухарскими купцами калмыки предлагали также «мяхкую рухлядь». О рыболовстве у калмыков наши акты говорят очень мало. Рыболовные угодья упоминаются больше потому, что калмыки, вторгаясь в сибирские волости, обыкновенно завладевали рыбными промыслами татар. Выше уже было упомянуто, что Урлюк оправдывал свой переход с Эмбы на Ишим тем, что он отправил небольшую партию своих людей на рыбную ловлю; практиковались, следовательно, довольно отдаленные экспедиции за рыбой. I
в В феодальном кочевом, постоянно передвигавшемся с места на место, хозяйстве ремесла не могли получить большого развития. Литвин Томило Петров отметил бедность обстановки даже в шатре крупнейшего из тайш, Далая: из посуды у него имелись только «чашки
1 Такое же положение констатирует Ф. Леонтович в книге «Калмыцкое право», с. 279: «По современным обычаям калмыков, особые пастухи имеются лишь у зажиточных скотоводов, держащих отдельно свои стада и табуны; большинство же степного населения, состоящее из небогатых скотоводов, держит общинных пастухов».
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
89>
деревянные и ценинные, а иных никаких судов нет». При московском дворе два раза пришлось перед аудиенцией у царя надевать на калмыцких послов приличное платье, так как свое оказалось худо: <столько на них шубенка». В подарок царю и воеводам калмыцкие- тайши обычно посылали скот, барсов и пр., но никогда не посылалось ничего из местных ремесленных изделий. Можно думать, что из ремесел были более или менее распространены выделка из шерсти войлока для подстилки и окутывания переносных жилищ, выделка шкур для теплой одежды и кузнечное ремесло — приготовление лат, наконечников стрел и копий и, возможно, сабельных клинков. Если приготовление лат было натуральной повинностью улусных людей, то оно должно было быть обеспечено наличием местных средств, а. не поставлено в условия случайного завоза иноземного товара.
Торговля с соседями имела для калмыков очень большое значение как для сбыта своего имевшегося в излишестве товара — скота, так и для получения различных ремесленных изделий от более развитых в промышленном отношении соседей. Но торговля эта была ограничена скудостью ассортимента товара и малым количеством рынков для обмена. Главный торг у калмыков был с Бухарой. Калмыки сами ездили в Бухару для торга; даже тайши посещали с этой целью бухарские города: так, Елдень, сын Урлюка, ездил туда для торговых сношений.1 Но бухарские купцы больше сами разъезжали по разным странам и торговали своими и чужими товарами. Бухарское правительство старалось поощрять торговые связи своих купцов и недоверчиво относилось к калмыцким тайшам, которые были не прочь, насильственным путем захватить товары у купцов, проезжавших через их земли в русские города. За обиды, нанесенные купцам, Бухара отплачивала военными экспедициями. Бухарские купцы имели в Таре, Тобольске и других сибирских городах своих постоянных агентов, которые направляли в калмыцкие земли русские товары. Изредка среди калмыков появлялись и русские купцы из сибирских городов. Вместе с посланным из Тобольска к калмыцким тайшам атаманом Иваном Савельевым поехали в калмыцкие земли также тобольские торговые люди. Но главный торг с русскими у калмыков, был в русских городах Тобольске, Тюмени, Таре, а лотом в Астрахани. Почти все многочисленные посольства от тайш в русские города имели целью, между прочим, испросить разрешение на беспошлинную торговлю в этих городах. Так как воеводы опасались чем-либо раздражать калмыков, то соответственное разрешение немедленно давалось. Вслед за послами, а иногда и вместе с ними, появлялись калмыцкие торговые люди с табунами лошадей и стадами скота. Кроме лошадей и скота, калмыки привозили на продажу пушнину, но в небольшом количестве: шкурки красных лисиц, корсачьи и бобровые, и «та рухлядь немногая».
Помирившись с казахами, калмыки и с ними завели торговые сношения, хотя трудно себе представить, какими товарами обменивались эти два народа, у которых развитие производства стояло на одинаковой ступени. Велись торговые сношения и с Юргенчем, куда в 1636 г. вместе с послами Урлюка и Дайчина отправились калмыцкие торговые люди с Лошадьми и скотом.
Что получали калмыки от своих соседей путем обмена и подарков? Самым важным предметом ввоза была одежда и материалы для одежды. Бухарские купцы продавали однорядки. В русских городах калмыки меняли свой скот на одежду и разную «рухлядь». Калмыцких
«
1 См. доклад П. Выходцева в Калмыцких делах 1636 г., № 2.
«ю
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
послов к тайш русские власти одаривали преимущественно сукнами. Кроме сукон калмыцкие послы привезли из Тобольска такие предметы роскоши, как медный таз, оловянное блюдо, костяной гребень и шкурки черных лисиц. Это был подарок тобольского воеводы. Из Бухары также шли более изысканные предметы домашнего обихода, щ по наблюдению русских послов, Далай и кочевавшие с ним тайши обзавелись здесь бухарскими шатрами с полами. Торгуя с соседями, калмыки ознакомились с употреблением денег. В Таре часть своих товаров они продавали на деньги. Русские послы к жене Изенея, не получая продовольствия от тайш, покупали съестные припасы на деньги. Наконец, напомним, что у тайши Даян-Ерки должны были скопиться значительные суммы, так как он с едисанских татар взял за покровительство одновременно 300 золотых и, кроме того, собирал с них ежегодную дань. Надо думать, что монеты шли больше на украшения, так как не имели внутреннего обращения в качестве денежных знаков.
Основным феодальным объединением черных калмыков был улус — владение тайши или князя. Во власти одного тайши могло быть несколько улусов, и все они тоже назывались улусом, так же, как в северной Руси уделом называлось и одно княжество и несколько княжеств, находившихся под властью одного князя. Русские наблюдателя и татары, бывавшие в калмыцких улусах, различали тайш старших и младших, больших и мелких, или «обычных». «Степное .уложение» делит тайш даже на три слоя: главные князья, князья из разряда Чокура и Мерген-Дайчина и малые князья. Законодатель затруднился определить точнее средний разряд князей и ограничился ссылкой на двух тайш. Чокур нам хорошо знаком — это один из средних сыновей Харакуллы из зюнгаров, игравший одно время большую роль в силу своих личных качеств, бывший как бы старшим, но к 1640 г. уже утративший большую долю своего значения. О Мерген-Дайчине ни в наших документах, ни у Далласа нет никаких сведений.
Родовое положение старших тайш было такое: у хошоутов старшим был Вайбагиш, он же старший в роде; у зюнгаров — Харакулла, также старший в роде; у дербетов — Далай, у которого, судя по генеалогической таблице Далласа, был старший брат Ерке Елденг, ни разу не упомянутый в наших документах, рано умерший или неспособный занять подобающее ему место по старшинству; у торгоу* тов — Урлюк, старший в роде. Когда составлялись союзы калмыков разных племен со старшими тайшами во главе, то упоминались .другие имена старших, например, Чокура или Юрикты. До Чокур оказался старшим из зюнгаров, потому что старшие в роде Харакулла и Батур не принимали участия в союзе; Юрикты оказался ^старшим из входивших в союз торгоутов, вследствие отхода от -союза старшего в роде Урлюка. Когда умер Харакулла, то старшим тайшей сделался старший сын его Батур. Отсюда можно вывести -заключение, что старший тайша племени был в то же время старшим и в своем княжеском роде. Можно думать, что старшинство переходило по прямой нисходящей линии. В 1608 г. приехавшие в Тару послы Урлюка, между прочим, сообщили, что вместе с Урлюком кочуют еще четверо тайш, среди которых был его дядя, и что этими тайшами «владеет» Урлюк; следовательно, дядя подчинен племяннику. У Урлюка было много братьев, но они играли очень незначительную роль, тогда как старший его сын Дайчин имел большое значение еще при жизни отца, а после #его смерти был главою торгоутов.
Младшие тайши по отношению к старшему своего племени нахо¬
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
91
дились в подчиненном положении. Они должны были платить ясак в таком размере, что некоторые из них предпочитали «бежать от ясака», откочевывая в отдаленные места. Выше был приведен случай, когда мелкие тайши несколько лет кочевали где-то в отдалении и вышли из повиновения старшим. Младшие были стеснены в распоряжении своими военными силами и не могли ими располагать по своему усмотрению против того или другого врага. Зюнгарские тайши запрещали своим младшим собратьям Нападать на русские волости. Далай наказывал младших тайш, которые самовольно тревожили башкирские улусы. Урлюк прекратил военные действия своего внука Батмы против яицких казаков. Тайша Сюнкей отказался помочь одному из претендентов на Юргенское ханство на том основании, что без разрешения старшего своего брата Дайчина не может предпринять военных действий. Тот же Дайчин предписывал своему брату Елденю занять со своим отрядом определенные позиции. Даже в выборе места для кочевий младшие тайши не имели полной свободы: Урлюк приказал сычу своему Елденю кочевать в таком районе, откуда он мог бы следить за врагами. Мелкие тайши не имели полной свободы и в сноп ениях с соседними государствами. Русский посол Выходцев, будучи в улусе Урлюка, был свидетелем, как этот тайша «шумел» по поводу того, что сын его Елдень принял без его ведома русского посла и отправил с ним ответного посла. Старший тайша вел с соседями переговоры от лица всех тайш своего племени, давал за них разного рода обязательства и шертовал за них. Оставшийся старшим в отсутствие Далая, брат его Мангит шертовал перед послом из Уфы за всех 30 дербетских тайш. Захватив власть над другими тай- шами разных племен, Далай держал себя по отношению к ним как сюзерен. От Урлюка он требовал, чтобы тот со своими улусами кочевал вмеете с ним, Далаем, чтобы он не имел никаких сношений с иностранными государствами и прислал в ставку Далая тех послов, которые были отправлены к Урлюку. Против тайш, уклонившихся от участия в общих предприятиях — в отражении врага или нападении на соседа,—Далай применял военную силу, иногда очень значительную; в одном случае против ослушников было послано войско в 11 тыс. человек. Требуя не только auxilium (помощи), но и consilium (совета), руководители союза созывали старших вождей племен на совещания; так, Байбагиш собрал совещание в улусе Чокура по вопросу о войне или мире с башкирами, у Изенея были «думчие» люди из старших тайш. Казак Поспелка Голубин, ездивший послом в калмыцкие улусы, говорит о съезде всех тайш, не только старших, созванном вдовой Изенея: «И они де, Поспелко с товарищи, у Изене- евой жены, как колмацкие тайши приезжали к ней на съезд изо всех улусов, были».1 Когда Урлюк поссорился с Далаем, он перестал ездить на съезды тайш. Русский человек, проживший в улусе Урлюка 15 лет и, очевидно, хорошо ознакомившийся с обычными отношениями между тайшами, отмечает, что Урлюк «кочевал при нем в разных местах вдали, а к тайшам на съезд не ездил».
Надо сказать еще несколько слов о брачных связях между тайшами. Как можно усмотреть по актам, среди тайш было распространено многоженство; но все косвенные указания, какие только можно было найти, говорят о том, что у тайш было по две жены, из которых одна называлась старшей, а другая меньшой. Атаман Иван Савельев рассказывал, что во время приема его у Далая рядом с тайшей сидели его два сына, а в некотором отдалении — его большая жена. Чокур
1 См. грамоту на Тару — Сибирского приказа кн. № 11, л. 129 и сл.
92
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
после столкновения с Байбагишем покинул свою большую жену. Послы Дайчина приходили к меньшой жене Куйши и т. д. «Степное уложение» также говорит только о двух женах: «Если за одним мужем будет две жены и одна другую убьет» и т. д. Из этой статьи можно заключить, что двоеженство было общим видом семейной жизни не только среди тайш,. но и среди их подданных. Во всех случаях, где установлено происхождение жен тайш, всегда можно констатировать экзогамию: торгоут Дайчин женат на дочери зюнгара Чокура, дербет Далай женат на сестре торгоута Урлюка и т. д. Так как тайши женились только 'на дочерях тайш, насколько это можно проследить по наличным материалам, то тайши разных племен все перероднились между собой: Далай женат на сестре Урлюка, а Урлюк женат на дочери Далая; другая жена Урлюка была дочерью хошоута Куйши; сын Урлюка Елдень также был женат на дочери Куйши, т. е. отец и сын были женаты на родных сестрах. Хотя нередко можно было наблюдать, что тесть воюет с зятем, при чем вражда между ними достигала высшей степени, как, например, между Далаем и Урлюком, однако, нельзя отрицать известного политического значения брачных связей. Как пример можно привести дружеские отношения между Дайчином и его тестем Чокуром, который доживал свои дни в улусе зятя, и хотя Чокур потерял всякое значение и, лишившись своих улусов, был бессилен оказать зятю какую-нибудь помощь в борьбе с врагами, однако, Дайчин не выдал тестя чекарцам и подвергался опасности быть втянутым в войну, не только с могущественными чекарцами, но и со своим отцом Урлюком.
Число тайш было очень значительно. В союзе 1607 г. принимало участие 50 тайш и, кроме того, были тайши, не входившие в союз. В 1623 г. одних дербетских тайш, за которых шертовал Мангит, было 30 человек. Племя дербетов было самое многочисленное, и если на другие три племени возьмем приблизительно 70 человек, то общее число тайш на 1623 г. надо определить в круглых цифрах в 100 человек. В 1607 г. тайш было меньше. Несомненно, с. 1607 по 1623 г. число тайш значительно увеличилось, что вполне понятно, если учесть многочисленность сыновей в тех семьях, состав которых известен: у Далая было семь сыновей, у Урлюка шесть.
Каждый тайша, получивший в свое управление улус, был в нем самостоятельным феодальным владельцем; по крайней мере, ни в одном документе не попадалось и намека на то, чтобы старший тайша вмешивался во внутренние дела младшего. Тайша не был старейшиной рода, но он принадлежал к владетельному роду, который располагал землями для кочевий. В феодальном обществе владение землей дает власть; при кочевом феодализме власть принадлежит тому, кто руководит передвижением кочующей общественной организации. Находясь в известной зависимости от старшего тайши как сюзерена, рядовой тайша все же имел право в пределах указаний общего характера руководить перекочевками своих подданных, подыскивая удобные для кочевки места. В актах можно встретить такие, например, выражения: тайша «велел» своему улусу кочевать на определенном урочище, или такое-то урочище тайша оставляет для зимней кочевки. Выбор места для кочевья имел большое значение для благосостояния улуса. Для многочисленных стад и табунов, которые главным образом и кормили калмыков, надо было найти на лето такие места, где было бы не так знойно и трава не была бы выжжена солнцем; да зиму же нужны были местности, где не так страшны заносы и где скот мог бы под снегом находить себе подножный корм.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
93
Мы уже приводили случай, когда калмыки, лишившись из-за глубоких снегов скота, сильно «охудали» и искали выхода из тяжелого положения в нападениях на соседей с целью «пополниться» добычей.
Выбор места кочевок зависел от политических и хозяйственных соображений. Передвижение калмыков к Эмбе, потом к Яику и далее к Волге не было добровольным. Ногайские степи с солончаковой почвой, недостаточно орошенные на всем своем протяжении, не могли привлекать к себе кочевников, знакомых с плодородными прииртыш- скими степями. Ногаи были легкой добычей, захватив которую калмыки спешили уйти из ногайских земель, если обстоятельства не заставляли их искать там убежища от врагов. В 1628 г. калмыки после разгрома казахами и обострения внутренней розни пришли на Эмбу и просили у астраханских воевод дозволения кочевать по Эмбе и Яику. В следующем году Далай ходил войной на этих калмыков и разгромил их, но, не захотев остаться на завоеванной территории, победитель возвратился на свои старые кочевья. В 1630 г. ссора Урлюка с более сильным Далаем заставила торгоутов занять ногайские степи, и непрекращав- шаяся борьба с чекарцами задержала торгоутов между Яиком и Волгой, но Дайчин не выказывал никакого стремления оставаться тут навсегда и устремил свои взоры за Волгу к Дону.
Подсобным промыслом для калмыков являлись рыболовство и звероловство, и тайша должен был знать, где можно найти соответственные свободные угодья. Паллас во время своего путешествия был поражен богатой растительностью на берегах рек Камышлова1 и Оми; там оказались заросли бурой морской полыни, любимого корма сайгаков, которые в большом количестве сбегались в эту местность. Становится понятным, почему калмыцкие улусы так охотно кочевали по Камышлову и Оми.
Надел, который получал тайша от своего отца согласно закону, записанному в «Степном уложении» об обязанности отца наделять сыновей имуществом, не имел определенных размеров. По сведениям Палласа, Урлюк дал сыновьям очень малые наделы. То наблюдение, что старшие сыновья Харакуллы и Урлюка выступают в наших актах сразу с значительными силами, наводит на мысль, что старшие сыновья наделялись богаче, нежели младшие. Дайчин уже в 1633 г. был настолько силен, что мог кочевать отдельно от отца и вести самостоятельную политику. Заметим, что Дайчин под этим годом впервые упоминается в актах, которые отметили бы его деятельность, если бы он до 1633 г. успел увеличить свои улусы за счет соседей.
Получив надел из отцовских улусов, тайша мог либо расширить его благодаря новым приобретениям, либо потерять в результате неудачных предприятий. Приобретение за счет улусов других тайш мы видим на примере раздела улуса зюнгара Чин-тайши, умершего, вероятно, бездетным. В качестве другого примера можно привести судьбу тайши Конухи, разоренного за убийство Байбагиша. Его улус перешел не к его сыновьям, так как они были проданы в рабство, а в руки других тайш. Междоусобные войны между тайшами значительно изменяли соотношение их сил. Победители, перебив значительное количество улусных людей своего врага, уцелевших старались присоединить к своим улусам; в актах не раз употреблялись такие выражения: «многих побили, а достальных поворотили за собой». Как пример разорения тайши вследствие, главным образом, междо¬
1 Камышлов — левый приток Иртыша, в настоящее время цепь озер. Г. К а- т а н а ев. Киргизские степи, Средняя Азия и Северный Китай в XVII и XVIII ст. («Записки Зап.-Сибирского отдела Русск. геогр. общ.», кн. XIV, вып. I, с. 31).
94
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
усобных войн можно привести судьбу зюнгара Чокура, который в конце своей жизни остался без улусных людей и жил в чужом улусе.
Другим путем усиления улусов было присоединение соседних кочевых народов. Ряд ногайских улусов подчинился власти Дайчина; Даян-Ерки имел в своем распоряжении значительные силы едисанских татар, брал с них дань и составил из них отряд, с которым отправился в кабардинскую экспедицию; Батма, внук Урлюка, имел в своем войске туркмен. Личные качества тайши, его энергия и предприимчивость могли выдвинуть его в старшие, независимо от положения в роде. Можно думать, что «Степное уложение» именно таких старших • не по праву, а по фактическому положению, причисляло к тайшам второго разряда. Дайчин занял положение старшего и подчинил своему влиянию братьев, хотя был жив его отец Урлюк, пользовавшийся также большим авторитетом. Свои силы Дайчин расценивал как почти равные силам Урлюка; ногайскому Борис- мурзе он говорил, что у Урлюка 12 тыс. бойцов, а у него 10 тыс. Располагая почти равными силами, Дайчин, однако, вел более решительную политику, чем его отец, и отодвинул его на второй план. Едисанский татарин, ездивший в январе 1636 г. в калмыцкие улусы для выкупа пленных, привез, в Астрахань такие вести: Урлюк послал к Дайчину своих людей спросить, собирается ли он в эту зиму итти на кого-нибудь войной. «И Дайчин-тайша с теми людьми его приказывал к отцу своему, к Урлюк-тайше, чтобы он, Урлюк, со всеми своими улусными ратными людьми шел к нему, Дайчину, а он де, Дайчин, сее зимы с улусными своими людьми и с алтыульскими мурзы в войну идет».1 Судя по приведенным словам, Урлюк сообразовался с намерениями Дайчина, а не наоборот, как следовало бы ожидать. По предложению Дайчина Урлюк пришел в улусы сына с отрядом в тысячу человек, а потом подошли и другие улусные люди Урлюка в большом количестве. Мы уже приводили случай, когда Дайчин отдавал приказания своим братьям, а братья без разрешения Дайчина не решались начинать военные действия против своих соседей.
Жены калмыцких тайш не были похожи на восточных затворниц. Во время отсутствия мужей они управляли .улусом, вели переговоры с другими тайшами и даже принимали иностранных послов. Конный казак Савва Измайлов доносил: «Как де они посыланы были из Тобольска к Куйше тайше, а их де взяли в послы Куйши тайши к меньшой жене к Сабанче, и при них де приходили к ней от Урлюкова сына Дайчина тайши послы», после смерти тайши его вдова получала свой особый улус. По сообщению бухарского посла, с Урлюком в 1633 г. кочевала его мать со своим улусом. Очевидно она получила свой надел пожизненно, потому что в это время она имела уже правнуков и, следовательно, была преклонных лет. Выдающуюся роль играла вдова тайши Изенея. По донесению казака Поспелка Голубина, «всеми тайшами и всеми улусными людьми владеет Изенеева жена Абай да Кошевчет тайша». Жена тайши Батыря играла в политике активную роль: кочуя по Эмбе, она убеждала алтыульских мурз кочевать вместе с калмыками и обещала заключить с алтыульцами союз против недругов.1 2 Брачный союз, повидимому, легко нарушался
1 Калмыцкие дела 1636 г., № 4.
2 Ногайские дела 1628 г., № 1. Судебные дела XVIII в. рисуют положение калмычки, даже принадлежащей к правящему слою, в ином свете: жены тайш не имели права наследовать улусы и принимать участие в улусном управлении (Бар. Ф. Б голе |р. Инородцы. «Отечественные Записки», 1848 г., № 8, сс. 18—49).
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
95.
и по инициативе мужа и по желанию жены. Астраханские воеводы были осведомлены о том, что Чокур «осердился» и покинул свою, большую жену, которая, взяв с собой сына Доржи и тысячу улусных людей, пошла кочевать на Эмбу. Известно было также, что сибирского царевича Ишима, когда он воевал с казаками, покинула жена, дочь. Урлюка: она вышла вторично замуж, а Ишим женился на сестре Чокура.1
При описании положения калмыцких тайш и их взаимных отношений невольно вспоминаются междукняжеские отношения во Владимирском и Московском княжествах: тот же развал родовых отношений, то же выделение старшего сына, выдвижение младших энергичных, князей, участие в управлении княгинь, прожиточный надел для вдов и т. д. •
Калмыки представляли собой значительную военную силу, на. которую с опасением смотрело московское правительство. Между прочим, последнее не допускало в Москву калмыцких послов, не желая, чтобы калмыки знали дорогу на Москву. Ногаи впадали в. панику при одном приближении калмыков и не проявляли желания оказывать им сопротивление, признавая, что они никогда не могли устоять против калмыков. Помимо многочисленности, сила калмыков, состояла в том, что их войско уже не было дикой ордой, действовавшей с налета. Постоянные столкновения с соседями побуждали калмыков, совершенствоваться в военном деле. Литвин Томило Петров, посетивший калмыцкие улусы в 1616 г., “считает вооружение калмыцких!, воинов довольно сложным. У них было и огнестрельное оружие,, хотя в небольшом количестве. Трудно было только доставать порох, и получали они его большей частью путем ограбления бухарских купцсв.1 2 Но, во всяком случае, калмыки знали, что такое огнестрельное оружие, и не относились к нему с мистическим ужасом.
Главными видами оружия, которыми пользовались калмыки, были луки со стрелами, копья и сабли. Защитным вооружением служили, железные шишаки, куяки, т. е. ватные кафтаны с нашитыми на них железными досками шириной в ладонь, предохраняющие от стрел и сабель. Были также в употреблении панцыри и латы. Улусные люди были обложены натуральной повинностью по изготовлению лат. Согласно статье «Степного уложения», каждые 40 кибиток должны были за год сделать двое лат. Тог же Томило Петров говорит, что. калмыки в сражении держались определенной тактики: по мере приближения к врагу они пускали в дело стрелы, затем копья, а когда дело доходило до рукопашной, действовали саблями. Петров, прибавляет: «А только они в три напуска на бою каких людей ни буди не сломят, и они отходят прочь».
В 1629 г., по словам бывшего в калмыцких улусах татарина, у р. Яика было 6 тыс. калмыков и 1 тыс. алтыудьцев, в том числе «с огненным боем» 800 человек.3 В 1643 г. тайша'Батма приходил к Яицкому городку «с огненным боем».4 Повидимому, калмыки мало ценили огнестрельное оружие. Когда в том же 1643 г. пришедшие для торга, калмыки ограбили стрельцов и захватили их снаряжение, они вернули стрельцам их пищали. «Степное уложение» невысоко расценивает огнестрельное оружие: за украденные латы «со всем убором» надо- было заплатить 90 голов скота, а за пищаль в 10 раз меньше — 9 голов, столько же за шишак и за «добрую» саблю. Устанавливая нату-
1 Ногайские дела 1629 г., № 1; Калмыцкие дела 1620 г.
2 Калмыцкие дела 1616 г.
• Ногайские дела 1629 г., № 1.
4 Калмыцкие дела 1643 г., л. 282.
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
96
ральную повинность по изготовлению лат, уложение не вменяет в •обязанность улусным людям добывание огнестрельного оружия. Между тем, калмыки умели успешно применять пищали. Мы приводили случай, когда калмыки зажгли камыши и из пищалей расстреливали стрельцов, на которых ветер нес тучи дыма и пыли. Во время сражения стрельцы обратили внимание на то, что калмыки стояли в боевом порядке, выстроившись по полкам и сотням, «все в справе».
Как кочевники, не привыкшие действовать в пехотном строю, калмыки не научились осадному делу, хотя и применяли некоторые приспособления для осады, например, передвижные щиты. Даже осада тележных городков была для них крайне затруднительна: они не умели цреодолеть преграды из поставленных рядом телег. К такому способу защиты прибегали и татары и русские. Когда между калмыками и алтыульцами возникли недоразумения, алтыульцы около улусов устроили тележный городок. Увидев это несложное укрепление, калмыки с алтыульскими улусными людьми «не бились и учали меж себя ссылаться и учинили договор». Захваченный врасплох стрелецкий сотник с небольшим количеством стрельцов отсиделся в тележном городке, при налете на который калмыки потеряли несколько человек убитыми и двоих — пленными. В другом случае стрелецкий сотник отсиделся при нападении больших калмыцких сил, «осекшись лесом».
Проживая по целым месяцам в калмыцких улусах, русские послы знакомились с бытом и нравами калмыков и то, что их особенно поражало, сообщали в своих докладах. Особенно интересовали их религиозные обряды ламаитов.
Посетивший в 1616 г. калмыцкие улусы литвин Томило Петров в своем докладе сообщал, что он беседовал с послом царя Алтына, и тот рассказывал ему следующее про калмыцкую веру. Царь Алтын и китайцы обращают калмыков в свою веру; старшие тайши выучились грамоте и теперь перестали питаться лошадиным мясом и молоком и молятся по такому обряду: «Как молятся, и в то время бывают у них в одной руке колокольчики, а в другой бубенчики, невеликие, а перед собой кладут по книжке по своей вере и говоря по книжке с чае, и звонят обеими руками в колокольчики и в бубенцы и кланяются в землю на коленках». Петров сам видел, как молится тайша: «Молится шайтаном, а выливаны в серебре и позолочены на красно и оболочены в атласы и в камки и ставят на стенах и почитают их гораздо». К этому Петров прибавляет, что калмыки чтут и русские иконы на том основании, что если иконы «русских милуют, и их учнут миловать». Ламаизм настолько увлек калмыков, что крупнейшие тайши отдавали своих сыновей в монастыри, чтобы подготовить из них лам. Ламы, или по русскому произношению «лабы», играли видную роль в государственных делах и были ближайшими сотрудниками тайш в поддержании феодального порядка. Атаман Иван Савельев, описывая церемонию приема русского посла в ставке Далая, отмечает, что рядом с тайшей сидели два его сына и двое лаб, ч<по-русски, попы». Лабы наравне с тайшами посылали послов в русские города. В 1636 г. в Тобольск пришли послы от Урлюка, сына его Тоймы и двух лаб. Лабы, как и тайши, получили в подарок сукна. В разгар борьбы торгоутов с чекарцами к Урлюку и Дайчину явился лредставитель высшего ламаитского духовенства, кутухта, со свитой в 200 человек, который не столько мирил поссорившихся тайш, сколько передавал распоряжения Далая и требовал от торгоутов покорности. Сила ламаитского духовенства сказалась в том, что даже такой решительный человек как Дайчин боялся кутухты и опасался, что он
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.
97
насильно уведет его к Да лаю. После отъезда кутухты его дело продолжали лабы, переезжая от одного тайши к другому и стараясь склонить Дайчина к покорности Да лаю. Урлюк уже готов был подчиниться влиянию кутухты и лаб и грозил Дайчину войной за непослушание.
Мертвых калмыки сжигали. В 1632 г. умер в Москве один из калмыцких послов, и товарищи его просили разрешения сжечь покойного «по их вере». Посольские дьяки дали справку, что когда персидский посол Русан убил свою жену и хотел ее сжечь, это было ему запрещено и предложено закопать в землю.1 Как ответили московские власти на просьбу калмыцких послов, неизвестно. Напомним, что павшио в бою с кабардинцами Урлюк, его сыновья и внучата были преданы сожжению.
Такие подробности церемониала клятвы или присяги, как лизание ножа, прикладывание к шее обнаженной сабли, а к сердцу и голове стрелы, могут быть отнесены к обычаям предшествовавшего ламаизму шаманства. Оно было настолько сильно, что «Степное уложение» приняло меры против него и карало и шаманов и их почитателей: «Кто пригласит к себе шамана или шаманку, то с пригласившего взять его лошадь и с (прибывшей шаманки взять ее лошадь».
Томило Петров рассказывал в Москве, что калмыцкие тайши научились грамоте и молятся, держа перед собой книжку. По всей вероятности, это были молитвенники на тибетском языке, занесенные к калмыкам мунгалами; тайши научились по ним произносить слова молитвы. В 1608 г. калмыки меняли свой товар между прочим на писчую бумагу.1 2 Когда ламаизм проник в калмыцкие улусы, неизвестно, но если в 1608 г. среди калмыков и были последоватеити буддизма, то в очень небольшом количестве. А между тем трудно придумать, для чего калмыкам понадобилась писчая бумага, если не для переписки богослужебных книг. По «Степному уложению» оскорбление, нанесенное учителю, каралось так же строго, как оскорбление, нанесенное отцу или матери. Может быть, это постановление надо объяснить тем, что учитель учил читать на том языке, на котором были написаны богослужебные книги, и потому как бы приравнивался к духовным лицам. Все сведения, какие можно почерпнуть из документов, говорят о том, что калмыки не’ имели еще своей письменности, и потому) о калмыцкой грамюте не могло быть и речи. Татарское письмо им было также незнакомо, и без татарского переводчика они не могли понять содержания грамот сибирских воевод, написанных по-татарски. Когда в 1616 г. посольские дьяки спросили у приехавших в Москву послов Далая, привезли ли они грамоту от тайши, то получили такой ответ: «Грамотчиков у них в колмацкой земле нет и писать не умеют». Те же послы, отвечая на расспросы о быте калмыков, сказали: «Грамота у них и вера одна с Алтыном царем, а язык свой».3 Ясно, что в первом, случае послы говорили о калмыцкой грамоте. Пришедшие в Уфу послы Байбагиша выразились вполне определенно: «И послы сказали, что у них грамот к тебе, государю, нет, потому что по их языку грамоты у них нет». 4 В 1635 г. грамоту от астраханских воевод читал Дайчину татарский абыз, а в следующем году Дайчин не принял астраханской грамоты, потому что прочитать ее было некому. Сын Урлюка Сюнкей послал в Астрахань грамоту, писанную «фарсов- ским письмом», т. е. по-персидски, или персидскими знаками. В1646 г*
1 Калмыцкие дела 1632 г.
2 Сибирского приказа книга № 11, л. 114.
3 Калмыцкие дела 1618 г., № 2.
4 калмыцкие дела 1620 г.
98
С.,К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
тайша Далантай послал астраханским воеводам лист, писанный «татарским письмом».1 Только в 1648 г. один из ламаитских монахов- тайш Зая Пандита составил калмыцкую азбуку, переделав монгольские буквы применительно к калмыцкой фонетике, и написал на калмыцком языке ряд книг.1 2
Калмыцкие тайши
по документам приказов Казанского дворца, Сибирского и Посольского до 1645 г.) 3
А б л а й, с. Байбагиша, хошоут. 140 г. — посылает царю подарки.
Айдар, с. Мергентеменя, зюнгар. 135 г. — нападает на алтыульские улусы; 136 г. — кочует между озером Чаны и р. Омью.
А м б а г а й, 120 г. — сражение с тарскими служилыми людьми.
А н ч а а д а й. 120 г. — то же.
А р к е л ь, с. Байбагиша, хошоут. 128 г. — за него шертовали послы в Уфе.
А р х у л и, с. Киросана, торгоут. 152 г. — участник похода в Кабарду.
Баатырь] (Богатырь), прозвище дербета Далая.
Б аатырь (Батырь, Батур), с. Харакуллы, зюнгар. 133 г. — переговоры с ногаями; 134 г. — борьба с Байбагишем и сношения с мурзой Шайнеком; 136 г. —жена его кочует вверх по Эмбе; 149 г. — Далай требует от торгоутов его выдачи.
Бабура. 131 г. — кочует по Ишиму.
Байбагиш, Байбегуш, отец Аблая и Аркеля, брат Куйши и Тюргучея, хошоут. 125 г. — его послы ограблены томским воеводой; 128 г. — кочует по Ишиму и Иртышу, шертовал за всех калмыцких тайш; 129 и 131 гг. — кочует по Тоболу; 133 г. — борьба с Чокуром.
Байбагиш, с. Харакуллы, брат Батура, Чокура и Чина, зюнгар. 133 г. — борьба с Чокуром за улус Чина.
Б а з г а. 151 г. — с Нарын-песков перешел на зверовье по Тепкирю.
Байбатырь, Дайбатырь. 136—137 гг. — в сбюзе с алтыульскими мурзами нападает на ногаев.
Б а й г у ш, зять Тургеня тайши. 122 г. — взят в плен тарскими ратными людьми.
Б а т м а, с. Елденя, внук Урлюка. 151 г. — нападение на Яицкий городок; 152 г. — участник похода в Кабарду.
Б е л е е р, брат Урлюка, торгоут, — 131 г.
Б е р ж и й, с. Далая — повидимому, искаженное имя Доржи.
Боба, сын Куйши, хошоут.
Булат, брат Ентугая. 120 г. —убит в стычке с тарскими служилыми людьми.
Б у т а к. 123 г. — шертовал в подданстве царю.
Буяр Наулчиев. 117 г. — кочевал на Белых Водах.
Вчелагель, дербет. 131 г. — за него шертовал Мангит.
Г и л д е н ь, см. Елдень.
Голучень, зять Далая. 138 (г. — убит башкирами.
Г у ш и, см. [Куйша.
Даев. 151 г. — просит о торгах в Астрахани.
Д а й ч и н, с. Далая, дербет. |138 |г. — кочует на Черных Песках; 150 г. — в ссоре с Урлюком.
Д а й ч и н, внук Урлюка, торгоут. 147 г. — кочует по Тоболу.
Д а й ч и н, с. Урлюка, отец Даян-Ерки, Ярослова, Сарамбая, Мансырея, женат на дочери Чокура, торгоут. 14.0 г. — кочует на Яицких вершинах; 141 г. — кочует отдельно от отца; напал на ногаев; столкновение с астраханскими войсками на реке Б. Узени; 142 г. — удалился за Яик на Эмбу; новое нападение на ногаев; 143 г. — набег на едисанских татар под Астраханью; кочует по Яику;
144 г. — сношения с Бухарой и Юргенчем; кочует между Камыш-Самарой и Нарын-песками; ссора с Далаем; стремится перейти на крымскую сторону;, требует от астраханских воевод разрешения кочевать между Волгой и Яиком;
145 г. — кочует на Яицких вершинах; отряды его людей доходят до Волги; неудачно осаждает казацкие городки по Яику; собирает силы для нападения на Астрахань; отк-азывается подчиниться Далаю; 147 г. — зимовал на Кара- куме, а потом перешел на верховья Эмбы; 149 г. — кочует под Бухарой; 151 г. — сражение под Астраханью; разбил дальних калмыков; отправился в Лхассу.
Дайбатырь, см. Байбатырь.
1 Калмыцкие дела 1635 г.; 1636 г., № 1; 1641 г., № 1; Хивинские дела 1646 г., № 2.
2 Н. Голсту некий. М онго ло-ой ратвк ие законы 1640 г., с. 123.
3 Даты показаны по старому летосчислению с обычным в XVII в. опущением цифры тысячи. С. — сокращенное слово «сын». Имена приводятся в транскрипции русских документов.
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII в.
99
Далай, Талай Янышев, Баатырь, Бога ты р ь. Братья его — Ку.а- най, Исентура, Мангит и Ноенбаш; сыновья — Чодамергень, Майдар, Дайчин, Омбу, Доржи, Токчу, Кокун; женат на сестре Урлюка, дербет. 115 г. — от его имени дана шерть на русское подданство; 116 г.—прикочевал к Оми; борьба с Казахской ордой и царем Алтыном; 117 г. —кочует вместе с другими тайшами; 124 г. — просит разрешения кочевать близ сибирских городов и посылать туда торговых людей; стоит во главе союза тайш; принимает китайских и монгольских послов; 125 г. — кочует у оз. Уллюкаба; подтверждает готовность подчиниться царю; 128 г.' — просит о разрешении торгов в русских городах; 129 г. — кочует на Итыковых горах; 131 г. — ведет войны с трухменцами, казахами и Алтыном; 134 г. — принимает участие в междоусобной войне между сыновьями Харакуллы; откочевал на верхнюю Эмбу, а потом на Каракум и на Барсуки; 138 г. — отправил в Москву послов о подданстве; разбил войско Чокура; кочует с сыновьями на Каракуме; располагает войском в 40 тыс. человек; 141 г. — кочует по р. Саре; 144 г. — ссора с торгоутами; ходил войной на Казахскую орду; 145 г. — известие о его смерти.
Далантай. 154 г. — кочует за Яиком; отправил в Астрахань послов о мире и подданстве.
Д а н а ш и р, с. Чокура, зюнгар. 137 г. — обещает отцу военную помощь.
Даян-Ерки, Еркень, Ирки, с. Дайчина, внук Урлюка, торгоут. 151 г.— ведет торговые сношения с Астраханью; кочует у Камыш-Самары; зверует на Нарын-песках и подходит к Астрахани; 152 г. — участник похода в Кабарду; его улус разгромлен русскими войсками; просит принять в русское подданство и вернуть захваченных в его улусе пленных; собирает дань с едисанов.
Девникей, брат Харакуллы, зюнгар. 127 г. — разбит под Тарой.
Д е н е й, может быть, искаженное Девникей. Упомянут под 131 г.
Д о н б у й, дербет. 131 г. — за него шертовал Мангит.
Доржи, Дорзей, Дуржи, с. Далая, дербет. 138 г. — шертовал за отца.
Доржи, с. Чокура, зюнгар. 136 г. — подговаривает алтыульцев пойти войной на ногаев; кочует с матерью по Эмбе.
Д у б е н е й. 116 г. — кочует под Тарой; шертует на подданство царю.
Л ю н ю к е й, брат Урлюка, торгоут. 144 г. —просит о праве торговли в сибирских городах.
Дюргучей, Дургучу, Доргечи, брат Куйши, хошоут. 138—140 гг. — союзник Куйши.
Елдень, Желдень, Гилдень, с. Урлюка, отец Батмы, женат на дочери Куйши, торгоут. 140 г. — принимает послов от Куйши; 141 г. — по приказу отца стоит на границе с мунгалами; 144 г. — вместе с Дайчином двинулся на ногаев; 145 г. — ездил в Бухару для торга; 152 г. — убит в Кабарде.
Е н т у г а й, брат Булата. 120 г. — уп.
Е р к и, см. Д а я н-Е р к и.
И б е л ь, брат Урлюка, торгоут.
ИзенейУртусь, Езеней, Узеней.1 115 г. — просит о подданстве и о кочевьях у соленых озер; 116 г. — война с Казацкой ордой и царем Алтыном; 117 г. — погиб во время междоусобий.
Исентура, брат Далая, дербет. 124 г. — уп.
И с е н я к. 131 г. — кочует под сибирскими городами.
И с т е р ь. 124 г. — союзник сибирского царевича Ишима.
И н т е р ь, дербет. 131 г. — за него шертует Мангит.
К а г а й. 131 г. — кочует вверх по Тоболу.
К а г у л. 131 г. — кочует вверх по Тоболу.
К албисар, дербет. 124 г. — союзник царевича Ишима; 131 г. — за него шертует Мангит.
К а л т у, с. Киросана, торгоут. 152 г. — участник похода в Кабарду.
К а н а з а р. 131 г. — кочует по Тоболу.
К а н а й, К у а н а й, брат Далая, дербет. 125 г. — кочует у оз. Уллюкаба.
Каракуля а, см. Харакулла.
Каушут Ворсу т.
К и н д я н. 131 г. — кочует под сибирскими городами.
Кироса н, Куросан, Корасан, с. Урлюка, дочь его за Оботаем, внуком Далая, отец Ергенду, Архули, Калту, Чокту, торгоут. 141 г. — ходил войной на Бухару; 145 г. — подошел к Астрахани; 147 г. — прикочевал под сибирски© города; 152 г. — убит в Кабарде.
К о и т. 134 г. — союзник Урлюка.
К о н у х а. Убил деда Байбагиша.
К о р е н т а. 124 г. — его посол ограблен тюменским воеводой.
1 В отписке томского воеводы упоминаются двое тайш со сходными именами: Езеней и Узеней. Тот. который помечен в нашем списке под 115 и 117 гг., несомненно, Увеней, чего нельзя сказать относительно помеченного под 116 г.
7*
100
С. К. БОГОЯВЛЕНСКИЙ
Корсуган, Курсуган. 115 г. — кочует вверх по Иртышу с Урлюком; 116 г.—кочует близ Тары; 117 г. —шертовал в русское подданство.
Кошевчет, Кошенчей. 117 г. — отказывается приехать в Тару; стоит во главе тайш.
К о ч у р. 138 г. — Далай запрещает ему нападать на ногаев и башкир.
К у а н а й, см. К а н а й.
Кугонай Турбиев. 115 г. — приехал в Тару послом от тайш.
К у з е н я к. 131 г. — кочует на Обуге-реке в лесу.
Куйша, Гуши, Гушей, брат Байбагиша, тесть Урлюка и Елденя, отец Умбы и Бобы, брат Кунделеня, хошоут. 138 г. — союзник Далая; кочует вместе с ним на Каракуме; 141 г. — кочует на верхнем Иртыше; 145 г. — ссора с Урлюком; 147 г. — кочует вместе с Далаем; 149 г. — требует от Дайчина выдачи тайши Батура и мурзы Салтаная; 151 г. — угрожает Урлюку войной.
Кулгай Тургенев, зюнгар. 120 г. — разбит тарскими служилыми людьми.
Кунделень, брат Куйши, хошоут.
К у р а л а й. 131 г. — жалуется на набеги башкир.
Куян, Коян, Куен. 134 г. — перешел Иртыш выше Оми; 135 г. — кочует под Тарой; 137 г. — участвует в походе на ногаев; 141 г. — кочует вместе с Урлюком по Каракуму.
Л о у з а н, с. Урлюка, торгоут. 141 г. — кочует между Сыртом и Ликом; походы его на ногаев и на г. Савран; 144 г. — идет к Дайчину на сбор против ногаев; 147 г. — кочует по правому берегу Лика; 149 г. — на зимних кочевьях между Ликом и Эмбой; 151 г. — кочует на Узени в лесах; подошел к Астрахани.
Лунчай Дизьян. 117 г. — просит о русском подданстве.
М а й д а р, с. Далая, дербет. 131 г. — за него шертовал Манщт; 138 г. — кочует с отцом на Каракуме.
М а л д ы м е р я. 123 г. — просит о торге в русских городах.
М а н г ы т а й. 129 г. — посылает в Тобольск в подарок коня.
Мандишера, с. Урлюка, торгоут. 129 г. — посылает в Тобольск в подарок коня; 134 г. — во время междоусобий стоит на стороне Чокура.
М а н с ы р е й, с. Дайчина, внук Урлюка. 151 г. — кочует по Камыш-Самаре.
М а н ш а р, дербет. 131 г. — за него шертовал Мангит.
Мергентемень, Теменьмерген, отец Алдара, зюнгар. 134 г. — с Иртыша прикочевал к верховьям Эмбы: сторонник Чокура; 135 г. — неудачный поход на Казахскую орду; 137 г. — набег на ногайские улусы; 138 г. — борьба с Далаем и Куйшей.
Наамсара, племянник Лоузана, торгоут.
Н о е н б а ш, брат Далая, дербет. 131 г. — шертовал на подданство царю.
Нотучкей, с. Конухи. Обращен в рабство за то, что отец его убил Байбагиша.
О б о т а й, внук Далая, женат на дочери Киросана, дербет. 145 г.
О м б у, с. Далая, дербет. 138 г.
Ркиелдень, брат Далая, дербет (может быть, надо произносить Ерки-Елдень). 141 г. — кочует близ оз. Ямыш.
С а н ж и н, с. Урлюка, торгоут. 149 г. — астраханские воеводы требуют, чтобы он отошел от Астрахани в дальние кочевья; 151 г. — просит о торге в Астрахани; кочует близ Сарайчика.
Сарамбай, с. Дайчина, внук Урлюка, торгоут. 152 г. — участник похода в Ка- барду.
Сенгил, Сенгул, Зенгул, с. Тургеня, зюнгар. 127 г. — разбит тарскими ратными людьми; 131, 135 гг. — тревожит Тарский уезд своими набегами.
С е р е н ь, с. Елденя, торгоут. 152 г. — участник похода в Кабарду.
С ю HfK ей, Чункей, Ш у н к е й, 1 с. Урлюка, торгоут. 149 г. — астраханские воеводы требуют, чтобы он отошел от Астрахани в дальние кочевья; 151 г. — кочует под Самарой.
С ю ю н г у р. 138 г. — враг Чокура и Мергентеменя.
Т а б у т а й, с. Тургеня, зюнгар. 135 г. — кочует под Тарой; вооруженное столкновение с Далаем; 141 г. — кочует вместе с Урлюком на Каракуме.
Т а й з и н, с. Байбагиша, хошоут. 140 г. — посылает царюг а подарок ясыря.
Т а й ч и н, см. Д а й ч и н.
Т а н г и р ь, дербет. 131 г. — за него шертует Мангит.
Т е к е л ь, дербет. 131 г. — за него шертует Мангит.
Тленчейбей, брат Байбагиша, хошоут. 130 г. — разгромил на Яике татар —• тумаков.
Тогатей Тохтораев, торгоут. 117 г.—дает шерть на подданство царю.
Т о й м а, с. Урлюка. 145 г.—просит о торге в Тобольске.
Т о к ч у, с. Далая, дербет. 138 г.—уп.
Т у г у л, с. Елденя, внук Урлюка, торгоут. 152 г. — участник похода в Кабарду.
Тюргучей, брат Байбагиша, хошоут. 129 г. — его послы шертовали в Уфе.
1 См. прим, к имени тайши «Чункей».
ввяя
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ КАЛМЫКОВ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVII в.
101
Ужевь К а н а е в. 115 г. — один из старших тайш.
У з и н е й, см. И з и н е й.
У л г у л а. 131 г. — Чокур запрещает ему нападать на русские волости.
У л ч е т е й, дядя Урлюка, торгоут. 116 г. — принимает русское подданство.
У л ч и н а й. 116 г. — просит о подданстве и защите от врагов.
У м б а, сын Куйши, хошоут.
У р л ю к, женат на дочерях Далая и Куйши, тесть сибирского царевича Ишима, сестра его за Далаем, торгоут. 115 г. — кочует отдельно от других тайш вверх по Иртышу; просит о торге в Таре и кочевании по Камышлову; 116 г. — просит о подданстве и помощи против царя Алтына и казахов; 117 г. — принадлежит к числу старших в союзе тайш; ведет войну с казахами; 124 г. — подчинен Далаю; 129 г. — за него шертуют его послы в Уфе; 131 г. — кочует по Ишиму; 132 г. — за него шертовал Мангит; 134 г. — кочует по Камышлову, потом перешел на верхнюю Эмбу; принимает участие в междоусобных войнах; 139 г. — разорил ногайские улусы; откочевал на Каракум; 140 г. — кочует на Тургайских вершинах между Ишимом и Тоболом; 141 г. — предпринимает набеги на ногаев и мунгальцев; 143 г. — кочует 8а Эмбой; ходил войной на Хиву и Казахскую орду; ссора с Далаем; 144 г. — попытки примирить Урлюка с Далаем; поход вместе с Дайчином на ногаев; дипломатические и торговые сношения с юргенцами; кочует за Ликом; 145 г. — откочевал к верховьям Ишима, а потом на Каракум; 147 г. — зимовал под Бухарой, а летом кочевал вверх по Тоболу; отправил в Тобольск продажных лошадей; 151 г. — кочует на Индерских горах, оттуда перешел под Самару, но был отогнан самарскими ратными людьми; 152 г. — убит в Кабарде.
У р у с л а н. 131 г. — кочует у Иртыша и соленых озер.
У р ы л д а й. 134 г. — двинулся вверх по Оми.
Хандерь, Ухандар. 136 г. — напал на алтыульские улусы; 137 г. — напал на ногаев; 138 г. — разбит Далаем.
Харакулла, Каракуля а, зюнгар. 1281 г.— борьба с царем Алтыном и с Чо- куром; 131 г. — разбит царем Алтыном; 134 г. — погиб в междоусобной войне.
Чалым. 131 г. — кочует под сибирскими городами.
Чин, брат Байбагиша и Чокура, с. Харакуллы, зюнгар. 133 г. — борьба за наследство после смерти Чина.
Чин, брат Урлюка, торгоут. 145 г. — посылает послов в Тобольск; 147 г. — кочует по Лику.
Чодамергень, с. Далая, дербет. 138 г. — уп.
Ч о к т у, с. Киросана, торгоут. 152 г. — участник похода в Кабарду.
Чокур, Чугур, Шокур, Шукер, с. Харакуллы, отец Доржи и Дана- шира, тесть Дайчина, зюнгар. 124 г. — ближайший советник Далая; 128 г. — отправляет в Уфу послов о подданстве и торгах; борьба с Байбагишем; 131 г. — кочует с Урлюком по Ишиму; 134 г. — участие в войне за наследство Чина; разбит туркестанцами; 137 г. — ссора с Далаем; ищет мест для кочевья; нападение на башкир; 144 г. — Далай требует от Дайчина выдачи Чокура; 145 г.—умер в улусе Дайчина.
Чункей, Шункей, Чунбей, Шумней, 1 с. Урлюка, торгоут. 140 г. — посылает царю подарки; 145 г. — подошел к Астрахани; 150 г. — поход на Юргенч; собирается двинуться на башкир; 151 г. — кочует по Лику выше Сарайчика, потом перешел на р. Узень; 152 г. — участник похода в Кабарду.. уклей, дербет. 132 г. — за него шертует Мангит. * у к у р, см. Чокур.
н д а н, дербет. 132 г. — за него шертовал Мангит.
рикты, Юрюкту, Уруктю, брат Урлюка, торгоут. 115 г. — принадлежит к числу старших тайш; 116 г. — просит о подданстве.
Ю р я к, племянник Урлюка, торгоут. 144 г. — посылает царю подарки.
Я й с а н. 141 г. — кочует по Иргизу.
Я н ы ш, отец Далая, дербет.
Я р о е л о в, с. Дайчина, внук Урлюка, торгоут. 141 г. — участвует в битве на Б. Узени.
1 Повидимому, Чункей и Сюнкей одно и то же лицо, но положительно утвер-, ждать это не представляется возможным, так как в одном из актов при перечислении сыновей Урлюка упомянуты оба имени отдельно.
В. И. ШУНКОВ
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА
1639—1640 гг.
I
Сыскные дела по Новгороду и Пскову уже привлекали внимание исследователей как один из источников истории посада XVII в. Наряду с сысками других городов они подверглись обработке в специальной работе Н. Д. Шаховской «Сыск' посадских тяглецов и закладчиков в 1-й половине XVII века».1 Отдельные данные сыска использованы и в других работах.1 2 Два отрывка из сыска по Новгороду .включены в издание И. П. Павлова-Сильванского «Акты о посадских людях-закладчиках».3 Эти работы в достаточной мере выявили значение сысков как источника для общей истории русского города и для истории некоторых частных ее проблем. В частности, для Пскова и Новгорода значение сыска увеличивается отсутствием для этой эпохи других источников, содержащих сведения массового характера о посадских людях.
Но ни в одной из указанных работ материалы сысков не были использованы как источник по истории ремесла. Между тем, и в этом отношении сыски являются материалом, который нельзя обойти. Не являясь универсальным источником по истории ремесла, не отвечая на ряд важных вопросов, связанных с нею, сыскные дела вместе с тем многое выясняют в положении ремесла в русском городе, в частности— «внепосадского» ремесла. Дальнейшее изложение и имеет целью наметить тот круг вопросов по истории ремесла в Пскове и Новгороде и положению лиц, занимавшихся ремеслом и работавших «из найму», который может быть выяснен с помощью сыскных дел.
Сыск 1639—1640 гг. застал Новгородский и Псковский посады в период превращения их из крупных центров в глухие провинциальные города. Этот период упадка начался задолго до данного сыска и ‘продолжался после него. Факты резкого сокращения численности посадского населения на этой территории неоднократно уже освещались в русской исторической литературе.4 * * * Не приводя их вновь, сошлюсь лишь на показания таких источников, как книга писца
1 «Журн. мин. нар. проев.», № 10, 1914.
2М. Тихомиров. Псковское восстание 1650 г., изд. АН СССР, М.-Л., 4935.
** 8 «Летоп. записки Археографической Комиссии», 1910, в. 22, cc. 1—276, и отд.—
СПб., 1910.
4 См. А. Ильинский. Городское население Новгородской области в XVI в. {«Ист. Обозр.», 1897, т. IX); А. Гневушев. Экономическое положение Великого
Новгорода во второй половине XVI в. («Сб. Новг. О-ва Любит. Древн.», вып. 6, 1912);
О. Терешкевич. Экономическое положение В. Новгорода во второй половине
XVI в. («Юбил. сб. Ист.-Этн. кружка при Ун-те», Киев, 1914); П. Любомиров.
Очерк истории Нижегородского ополчения, Пгр., 1917; П. Смирнов. Города Московского государства в первой половине XVII в., Киев, 1919.
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
103
Леонтия Аксакова и подьячего Алексея Малахова по Новгороду 1583—1584 гг., уже для того времени свидетельствующая о сильном запустении Новгородского посада, как сравнительные данные раз- метного списка Казанского похода 1545 г., писцовых книг А. И. Чо- глокова и дьяка Д. Семенова 1623 г. и окладной книги приказа сбора ратных людей 1638—1639 гг.
Последние три источника красноречиво говорят о силе отмеченного нами процесса за XVI и первую четверть XVII в. Вместо 5096 дворов, в том числе 4355 тяглых, отмеченных по разметному списку 1545 г., в книге А. Чоглокова и Д. Семенова 1623 г.,—выписи из которой были затребованы и получены из Новгородской четверти Приказом сыскных дел в связи с производством в 1639—1640 гг. сыскного дела, — в Новгороде отмечено «посадцких 408 дворов, людей в них 527 человек». Ту же картину запустения по Пскову дает книга писцов Морозова и Дровнина 1585 г., а также сравнительные данные перечневых росписей по Пскову 1626—1627, 1630, 1633 и 1644 гг., которые последовательно указывают количество посадских и всяких жилецких людей с детьми и с племянниками и с захребетниками: 1080, 1057, 997 и 726 человек. То обстоятельство, что в перечневых росписях речь идет только о боеспособных людях и не учтены женщины и дети, а также духовенство, не изменяет общей картины быстрого уменьшения населенности посада. Дальнейшее сокращение населения Пскова отмечается переписью начала XVIII ст.
Данные новгородского сыска говорят о том, куда преимущественно отливало посадское население западных окраин. 52 новгородца, покинувшие родной посад, ушли в следующие пункты: в Москву — 23 чел., Н.-Новгород — 7, Ярославль — 6, Кострому — 3, Вологду — 2, Ст. Руссу — 2, Осташков — 2, Торопец — 2, Казань — 1. Относительно 4 чел. показания противоречивы: 1 ушел либо в Москву либо в Казань, 2 — в Ярославль или Москву, 1 — в Москву или Кострому. Как видно, население западных посадов шло главным образом в расцветшие посады Замосковья.
Абсолютные цифры уменьшения посадского населения, не говорящие об увеличении или сохранении прежних размеров торговой и ремесленной деятельности посадов, не вскрывают полностью положения, в котором находились городские пункты северо-запада. К этим цифрам нужно присоединить указание на значительную смену населения уже в пределах цифр, установленных для посада на тот или иной период. Население брело, и хотя отлив населения был значительно более прилива, прилив все же наблюдался. Сопоставление этого факта с сильным уменьшением абсолютного количества населения уточняет наше представление о положении северо-западных посадов, выявляя не только уменьшение, но и смену населения.
Это перемещение населения отмечено сыскными делами по Новгороду и Пскову. В перечневой росписи, поданной псковичами в связи с сыском 1639 г., было указано 150 чел., о месте происхождения которых имеются сведения. Из этих 150 чел., покинувших Псковский посад, только 67 были природными псковичами. Остальные 83 чел. были пришлыми, сторонними людьми. По Новгородской перечневой росписи того же времени место происхождения указано для 116 чел., из них новгородцев только 50, а остальные 66 пришли в Новгород между 1613 и 1639 гг., пожили в Новгородском посаде и успели его покинуть. Таким образом, в том и другом случае более половины лиц, отмеченных при учете как члены новгородского посада, были пришельцами. Очень ярко это явление отметили новгородцы-посадские люди в своей челобитной об оставлении в Новгороде части пришельцев, вы¬
104
В. И. ШУНКОВ
водимых в связи с сыском на их прежние места: «после де немецкого разорения остались в Великом Новегороде немногие посадцкие люди, а в Нов же город пришли из иных городов мастеровые люди и поженились на вдовах и у посадских людей на дочерях, и живут в Новегороде лет по 20 и больше, и дворы себе поставили, и торговым всяким промыслом промышляют, и государевы всякие подати платят... И только тех схожих людей из Новагорода взять, и Великому Новогороду быть в конечном запустенье, потому что все люди схожие разных городов, а новгородцев не останетца и 50 человек». Как мы видели выше, значительная часть этих осевших пришельцев не окрепла на новых местах и покинула Новгород, чтобы сменить его на новый посад. В общем скупые сведения показаний сыскиваемых людей дают нам примеры подобных переходов из города в город.
С уменьшением и разбродом населения, естественно, сокращалась и торгово-промышленная деятельность, уменьшалась экономическая мощь указанных посадов. Эти «величайшие для первой половины XVI столетия посады» по данным сбора пятинных денег 7142 г. сильно уступали городам Восточного Замосковья. Сбор с Ярославля был в 4 раза больше, чем с В. Новгорода и в 5 раз больше, чем с Пскова; соответственно в 2 и 3 раза превышал сбор с Нижнего, значительно больше также дала Кострома. По подсчету Е. Д. Сташевского,1 в списке городов, расположенных по величине пятинных окладов 7142 г. в убывающем порядке, В. Новгород занял ll-е место, а Псков —14-е.
Одновременно с падением торгово-промышленного значения посада и уменьшением его населения в первой половине XVII в. наблюдалось и другое явление: рост значения Новгорода и особенно Пскова как военно-стратегических центров и связанное с этим увеличение численности военного населения этих городов. После Столбовского договора и Деулинского перемирия московское правительство стало усиленно укреплять Псков и Новгород как крупные военно-опорные пункты. Вместе с обновлением и постройкой укреплений этих городов непрерывно растут в указанный период и их гарнизоны. По сметным спискам В. Новгорода 1618—1619, 1624—1625, 1627—1628, 1630—1631,
1631— 1632 гг. выдавалось последовательно жалованье следующему количеству стрельцов — 452, 569, 572, 847, 864 чел.1 2 По Пскову в 1621—1622 г. жалованье было выдано 800 чел., в 1652—1653 г. —1030. 3 Соотношение между служилой и посадской частями городского населения представляется на основании росписных списков 1626—1627,
1632— 1633, 1634 гг. по Пскову в следующем виде:4
1626—1627
1632—1633
1644
Служилых людей (дворян, стрельцов, пушкарей, ков, казенных мастеров Посадских людей ....
казаков, воротни- и проч.) •
1579
1081
•
1681
998
1882
727
Процент посадского населения по отношению к служилому, таким образом, в 1626—1627, 1632—1633 и 1644 гг. последовательно равнялся 40.4, 37, 28.
За эти годы в Новгороде и Пскове были проведены крупные наборы новых стрельцов. Эти новые наборы вместе с верстанием в «местах убылыхх шли в известной мере за счет посада, так как набор велся в
1 Е. Сташевский. Пятины 142 г. и торгово-промышленные центры Московского государства. «Журн. мин. нар. проев.», № 5, 1912.
2 См. Городовые книги по Новгороду №№ 12, 13, 16, 19.
8 См. Городовые книги по Пскову №№ 3, 8.
4 Списки опубликованы в «Сб. Моек. арх. мин. юст.», т. VI, № 10, М., 1914.
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
105
значительной своей частй в этих же городах, и за счет населения, обитавшего на посаде. При этом набор значительно осложнялся вследствие отсутствия достаточного количества свободных лиц. Так, в смете четвертных доходов и расходов по Новгороду 1630—1631 гг. отмечено, что «по государеву [т] указу велено в великом Новегороде в двух приказех устроить стрельцов 1000 человек: 20 пятидесятников, 80 десятников и 900 рядовых», а за вторую половину года жалованье было дано лишь 29 пятидесятникам, 64 десятникам и 763 рядовым. Неполный состав объясняется тем, что «в Великом Новегороде стрельцов против государева указу прибрать немочно». В 1632 г. псковским воеводам кн. Мезецкому и - Юшкову было указано к прежней тысяче стрельцов набрать еще 500; таким образом, для Пскова количество стрельцов было определено в 1500.1 В 1633 г. новоприбранных было только 92 чел., а в 1644 г. -количество стрельцов равнялось лишь 1313. Это обстоятельство способствовало отказу от основного правила набирать в стрельцы «стрелецких детей, и братью, и племянников, и подсуседников, и захребетников»; оно заставляло обращаться к клику бирючей в торговые дни и к набору в стрельцы всяких охочих вольных людей. Таким образом, в стрельцы шла группа лиц, не попавших в тягло, но живших на посаде и могущих способствовать его росту.
Отмеченное обстоятельство благоприятствовало также и тому, что в обход указаний центра в служилые люди, как мы это увидим ниже, широко прибиралось и коренное тяглое посадское население. И новгородцы и псковичи в своих челобитных, подаваемых в связи с сыском, не раз укалывали, что «посадские люди, избывая податей, стали в стрельцы и в казаки и во всякие чины». 1 2 Рост количества, служилых людей по прибору и одновременное уменьшение посадского населения, связанные с особым стратегическим положением Новгорода и Пскова, меняли характер этих городов, все более военизируя: их. В этом отношении Новгород и Псков сближались с южными городами.
Третью группу населения этих городов составляло духовенство. Во главе с митрополичьим Софийским по Новгороду и архиепископским Троицким по Пскову домами духовенство было значительной — численно и экономически — городской прослойкой. Факт существования этой прослойки рядом с посадом не мог, разумеется, остаться без. влияния на него. Закладничеетво — уход посадских людей за духовных феодалов — показано в литературе и по отношению к изучаемым городам. По своему размаху оно, однако, уступало уходу в служилые- чины.
Списки по‘Новгороду и Пскову выявили в этом отношении следующее положение. По Пскову вышедшие из тягла в момент составления росписи оказались: за псковским архиепископом и монастырями — 80 чел., в служилых людях —102, в церковных дьячках — 5, в площадных подьячих — 1. По Новгороду мы располагаем сведениями о* 75 чел., из которых ушло за новгородского митрополита и монастыри 36 чел., стали в стрельцы, пушкари, воротники и т. д.—39 чел.
Итак, к моменту сыска в обоих городах существовали три крупных группы населения: посадская, служилая и духовная. Посадская не- была крупнейшей из них и систематически теряла своих членов в. пользу двух остальных. Мерой борьбы с этим явлением и служит сыск 1633—1640 гг.
Необходимо отметить, что проведенный в эти годы сыск едва ли.
1 См. ААЭ, т. III, № 199; «Сб. Моек. арх. мин. юст.», VI, 81—94.
2 См. ААЭ, т. IV, № 24; Стлб. Оруж. пал., № 41645, лл. 771—773.
106
в. и. myнков
значительно и надолго повлиял на уход тяглого посадского населения в другие необлагаемые группы населения или в иные города. Как известно, этот сыск не был ни новым' для Московского государства, ни последним. Московское правительство за вторую половину XVI и за XVII ст. не раз издавало указы о невыходе тяглецов из посада и о сыске и обратном возвращении на посад вышедших. Не подучая •от этих мероприятий сколько-нибудь значительного эффекта, московское правительство вынуждено было искать иные пути борьбы с убылью посадского населения.
Материалы сыска 1639 г. освещают только один момент этой борьбы. По Пскову ему непосредственно предшествовал сыск 1636 г., по которому воевода Федор Куракин выдал в посад только 9 человек, «и то бедных людей, на ком государевых податей взять нечево». В 1637 г. по новой челобитной псковичей в Псков был послан сыщиком Василий Морткин, возвративший на посад 39 чел. Следовательно, непосредственно перед сыском 1639 г. в Псковский посад было возвращено 48 чел. Несмотря на это, роспись, поданная псковичами в связи с сыском 1639 г., перечисляла не менее 180 чел. По этому сыску в посад было возвращено около 80 чел. Но через десяток лет по книгам воеводы кн. В. П. Львова и дьяка И. Степанова в Псковский посад -было вновь возвращено более 50 чел. Та же картина и по Новгороду: в началб 50-х годов, т. е. через десятилетие после рассматриваемого •сыска, в посад вновь было выведено более 100 чел.
Эта повторяемость сысков и выводов с достаточной убедительностью говорит о том, что при всей видимой чрезвычайности самого ■сыска сыскные дела отображают длительное состояние посада.
Сыск 1639—1640 гг. был общим явлением и производился по инициативе московского правительства. Техника сыска была выработана в Москве и изложена в грамотах, полученных в Пскове и Новгороде из Приказа сыскных дел; в соответствии с этими грамотами и приступили к составлению росписей лиц, подлежащих включению в посад, т. е. к начальному моменту сыска. В своих указах правительство, как и раньше, определяло задачей сыска возвращение на старые места лиц, вышедших из тягла. Основанием для внесения в росписи была провозглашена посадская старина. Эта точка зрения нашла четкое выражение в заголовках сыскных дел, составленных в Приказе. По Пскову — это роспись «псковичам беглым посадским лю- дем и их детем и братье и племянником, которые сами были в посаде... а со 121-го годы шли с посаду и заложились за архиепископа и за монастыри, а иные стали в розные чины». По Новгороду это — «роспись имянная посадцким торговым, которые сошли после немецкого разорения». В этих заголовках мы не видим иных оснований для включения в посад, кроме старины. В этом отношении сыск 1639—1640 гг. не внес ничего нового по сравнению с постановлением €обора 1619 г., изменив лишь срок давности для сыскиваемого лица.
Но действительность оказалась значительно сложнее этого постановления: практика сыска и инициатива посадов его видоизменили. Впрочем, первый момент составления росписи проходил как будто под знаком борьбы только за старых тяглецов. Росписи были составлены на основании окладных книг, из которых выписали фамилии едва ли не всех лиц, не оказавшихся к моменту составления росписи на пощаде. Свидетельством старины, таким образом, явилось наличие фамилия в окладных книгах.
Есть основания полагать, что к составлению этой росписи не были привлечены представители населения; они приняли участие в сыске несколько позднее, когда давали сведения о сыскиваемых лицах.
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
107
Этим, очевидно, и нужно объяснить решительный отказ от некоторые лиц, внесенных в роспись, со стороны представителей посада; последним? были для Новгорода — гость А. Харламов с товарищами, для Пскова — представители сотен (старики, по псковской терминологии, и сотские — по московской). Приведу примеры. В новгородской росписи отмечены Мишка Степанов «с 3-х денег», стал в пушкари в 1628 г. Представители посада заявили о нем: «тот де пушкарь Михалко в тягле с посадскими людьми не бывал». То же относительно пушкаря Алексея Поликарпова, казенного кузнеца Ивана Федорова и ряда других. Многочисленные примеры подобного отказа имеются и в Псковской росписи. О Сеньке- серебреннике, который был отмечен росписью как тяглец Петровской сотни, тянувший тягло в 1634—1635 г. с полушки, сотский Петровского ста Терентий Бородин сказал: «отца ево Сенькина Ивашка в посаде не знал, а он, Сенька в посаде не бывал». В таком же положении были мельник Филипп, Архип Максимов, Матвей Фторыгин, Иван Артемьев и ряд других. 11
Это расхождение указаний росписи со свидетельствами представителей посада можно - объяснить только привлечением к сыску однофамильцев. С достаточной ясностью об этом говорят записи в Новгородском сыске. В Новгородской росписи написан Осипко Иванов, тянувший тягло «с деньги и ставший в стрельцы во 137 году». Сам Осип Иванов показал: «уроженец де он невлянин, стал в стрельцы тому 8 лет при боярине и воеводе, при князе Дмитрее Михайловиче Пожарском с товарыщи, а в тягле с посадскими людьми не бывал, живет в Стрелетцкой слободе, торгует в ряду мелким товаром». Показания гостя Андрея Харламова с товарищами вполне подтверждают слова Осипа Иванова: «тот де Осипко уроженец не Новгородский и в тягле не бывал, а емлют ево по промыслу». По справке из Новгородской четверти О. Иванов не был сыскан и в писцовых книгах 1622— 1633 гг. Таким образом, нетождественность 0. Иванова, дававшего показания, с 0. Ивановым, внесенным в роспись на основании окладных книг, подтверждается тремя показаниями. Окончательное объяснение этого дают новгородские посадские люди Лаврентий Микляев и Петр Плавков, бывшие в Москве в Приказе сыскных дел — при разборе сыскного дела — как представители посада; относительно внесенного в роспись О. Иванова они сказали, «что те люди померли, а иных не знают».
В данном случае, как и в ряде других, в число ответчиков по сыскному делу были привлечены лица, ранее в окладе не состоявшие. Установление этого обстоятельства, однако, не прекращало дела о данном человеке. Таким образом, сыск уже не ограничивался рассмотрением вопроса о возвращении на посад ранее бывших в нем тяглецов, но стремился включить в посад и новых лиц. Как мы уже видели, представители посада вполне сознательно стали именно на эту точку зрения. Эту же точку зрения они поддержали и в своем показании о Богдане-оконничнике — закладчике новгородского митрополита: «тот Богдашко приезжий человек, в Новгороде в тягле не бывал, а живет в белом дворе, промышляет окончинами, а сидит в наемной лавке, а за митрополитом живет другой год, а в тягло емлют его по промыслу».
Подобных примеров можно было бы привести еще очень много. Все они говорят о том, что даже в отношении лиц, привлеченных к сыску в связи с выписью данных из окладных книг, старина была не единственным основанием для привлечения в посад. Псковская роспись имеет даже специальный раздел, в который внесены лица, не бывшие сами ранее в посаде, и, следовательно, без указания оклада, —
108
В. И. ШУНКОВ
это раздел: «всякие белые люди поняли за себя посадских жон». Основанием для внесения этих лиц в росписи служила, конечно, не сама по себе женитьба на посадской вдове или дочери, а то обстоятельство, что этим путем они завладевали имуществом посадского человека, главным образом — черным тяглым двором. Вот почему сыскиваемые этой категории усиленно доказывали, что они взяли жену «с улицы без двора и без животов, нагу и босу». Понятие «старины1» и «возвращения» к этим лицам не применимо.
Близко к этому разряду лиц стоят сыновья посадских людей, сами не бывшие в посаде и вновь включаемые в посад в связи с сыском. Наконец, мы имеем в росписи ряд лиц без указания их оклада, и это дает возможность предполагать, что их имен также не было в окладных книгах. В одном случае в новгородском сыске гость Андрей Харламов прямо отмечает это обстоятельство. На очной ставке е Сидором, свежим рыбником, он показал, «что он Сидорко в тягле у них с (посадскими людьми В' окладных книгах не написан, и имали де с него оброк по промыслу по 5 алт. на год, промышляет рыбным промыслом с посадскими людьми вместе, а во дворе живет в казачьем, а наперед де сего то место было тяглое, а за Троецким монастырем почему живет и того не ведают, а в посад в тягло емлют его по промыслу». Таким образом, и здесь в посад человек включается вновь, а не по старине.
Отмеченное выше обстоятельство позволяет поставить вопрос: каковы же в представлении самого посада были мотивы для включения в тягло и, следовательно, в роспись сыскиваемых лиц, и имело ли место среди этих мотивов указание на ремесло? Несомненно, среди этих мотивов первенствующую роль играла старина, так как сыск в основном был все же сыском лиц, подлежащих возвращению на посад. Вторым мотивом, как это было уже указано, было владение черным тяглым местом.1 При этом, в практике по крайней мере Псковского посада, в период, предшествовавший сыску 1639 г., посадское тягло связывалось более с тяглым местом, нежели с его владельцем. И в понимании многих посадских людей посад представляется совокупностью владельцев черных посадских мест, независимо от рода их занятий. Отсюда то внимание, которое и в Пскове и в Новгороде было уделено вопросу о включении в посад лиц, завладевших тяглыми местами путем женитьбы на посадских вдовах. Если принять во внимание, что старина при всем ее значении для данного сыска является все же признаком производным, то владение черным тяглым местом становится основным признаком посадского человека. Тягло платилось с черной посадской земли. Наряду с этим население посада в лице своих представителей выдвигает и иной, наиболее интересный для нашей темы мотив для включения в посад. Это — включение в по-
1 В этом отношении интересно показание Афанасия и Семена Мироновых: «и пришли во Псков и жили де они во Пскове в вольных людех, а не на посаде. Только де они не ведая купили дворишко у посадского человека для своего утесненья, и псковичи де посадские люди учали было их изневаливать в посад, и они де продав то дворишко, и стали в стрельцы, а в посаде не бывали». На эту же связь тягла именно с тяглым двором указывает в своих показаниях М. Панфильев: «отец де ево Девятка был вольной человек веселой, а жил на тяглом месте и с места с посадцкими людьми тягло платил; а как де отец ево тот тяглой двор продал тому лет с 7... и тягла с тех мест не платил». Еще более определенно на это указывает Кузьма Михайлов Уксусников: «отец де ево Куземкин Михалко был псковитян, посадцкой человек жил в Никольской сотне, а как де Отец ево умер, тому ныне 27 лет. И- после де отца своего того же году платил он тягло с посадцкими людьми с отцова окладу с 8 доли полушка 3 года. И как де он тяглой двор отца своего продал и с тяглом посадцкому человеку рукавичнику... и с тех мест и по ся места кормитца по храмам в пономарех, а тягла и никаких податей с посадцкими людьми не плачивал».
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
109
сад по промыслу без связи со стариной и владением черным местом. Отдельные примеры подобного обоснования включения были приведены выше. Они могли бы быть умножены по Новгороду и Пскову. И тем не менее, в этих же сысках мы встречаем случаи отказа представителей посада от лиц, внесенных в росписи, занятия которых промыслом устанавливаются их же показаниями на очных ставках. Следовательно, эти занятия; не могли быть неизвестны представителям посада. Так, Макарко Иванов показал: уроженец де он ярославец, а в Новегороде живет лет з 10, а в тягле не бывал, промышляет в извощикех и работою, а двор в Стрелетцкой слободе». Несмотря на прямые указания, представители посада заявили: «тово де они Макарка не знают и в тягле в посаде не бывал». Такие же показания представители посада дали и по делу Спиридона Перфильева, который в своих распросных речах заявил, что он «промышляет рукавицами, а двора, и лавки нет». . . .
i
То же явление наблюдается и по Пскову. Василий Яковлев, портной мастер, показал: «отца ево убили литовские люди в разорение... и он де Васька кормился христовым именем, а как выучился портному мастерству, и он кормится портным мастерством». Этого указания на -занятие ремеслом для Приказа сыскных дел было не достаточно, чтобы включить в тягло, и в своей помете он требует дополнительного сыска: «посадцкого ль человека за ним жена и был ли он в тягле во Пскове».
В связи с этим находится и то обстоятельство, что в псковской росписи сыскиваемых лиц мы совсем не находим пушкарей, живших непосредственно перед сыском, во время него и после него в Пскове и занимавшихся промыслом, ремеслом. Росписные списки по Пскову 1630—1631, 1633, 1636—1637 и 1644 гг. упоминают нескольких пушкарей, занимавшихся промыслом: 1) Мокий Иванов, мясник, упомянут в росписях 1630—1631, 1633 гг.; 2) Баженко, портной мастер,
упомянут во всех четырех росписях; 3) Микифорка, кузнец, упомянут в 1630—1631 и 1633 гг:; 4) Левка Нестеров, лодейщик, упомянут в 1630—1631 гг.; 5) Антипко, кузнец, в 1630—1631, 1633 и в 1644 гг.; 6) Овсейко, пильник,—во всех четырех росписях; 7) Ромашко Васильев, красильник,—в 1630—1631, 1633 и 1636—1637 гг.; 8) Федька Родионов, портной мастер, в 1630—1631, 1633 гг., 9) Васька, мясник,— в 1636—1637 гг., 10) Ермолка, свечник, —1633 и 1644 гг.; 11) Прошка, ременник, —1633, 1636—1637, 1644 гг.; 12) Гришка, шапочник, —1633, 1636—1637 гг.; 13) Омелька, ременник,—1630— 1631 гг.1
Все эти лица жили в Пскове непосредственно перед началом сыска, часть их жила во время сыска и часть — сравнительно долгое время после сыска. Казалось бы, по их промыслу они должны были быть привлечены к посадскому тяглу или еще до сыска или, по крайней мере, во время него. Между том, из 13 чел. 11 совсем не упомянуты в росписях лиц, подлежавших водворению на посад. В эту роспись вписаны лишь Омелька, ременник, и, может быть, Федька Родионов, портной мастер (в росписи есть Федька Малоежихин, пушкарь). Но и тот и другой внесены в росписи не по промыслу: Омелька ременник был в тягле в 1615—1616 г. и внесен в росписи по старине; Федька Малоежихин написан в тягло по двору.
Таким образом, посад, выдвигавший промысел как основание для включения в тягло, в данном • случае не воспользовался этим призна¬
1 См. «Сб.Моск. арх. мин. юст.», т.1; Древности—«Труды Археогр. комиссии Моек; Археолог, о-ва», I, 1 (ст. Н. Харузина. Псков и его пригороды перед 2-й польской войной при царе Михаиле).
110
В. И. ШУНКОВ
ком, чтобы привлечь указанных лиц. Такое различное отношение к промыслу нужно объяснить двояким значением этого слова. Термином «промысел» в сыскном деле называется не только ремесло, но и торговля. Так, кремской сторож Андрей Перфильев, о котором в росписи было написано: «а ныне мирским промыслом промышляет, и в лавке сидит, и всякими торги торгует», так определяет свой промысел: «а написали де ево посадцкие люди в тягло по промыслу, что он сидит в лавке за сапогами, покупая на торгу». Здесь промыслом назван торговый и лавочный промысел без наличия ремесленного труда. В других случаях под промыслом разумеется занятие ремеслом. Так, про Терентия Тимофеева новгородца, — портного мастера, Андрей Харламов с товарищами показал: «тот Терешка Тимофеев взрос в Великом Невегороде у посадцкого человека, у Тимошки телогрейника, и промыслу выучался». Общеупотребительны выражения «промышлять в лавке товары» и «промышлять черною работою».
Вот в этом различном значении слов «промысел», «промышлять» и лежит, как мне кажется, причина различного отношения посада к сыскиваемым лицам, занимающимся промыслом. Действительно, в двух приведенных случаях отказа представителей посада от лиц, внесенных в роспись и несомненно занимающихся промыслом, дело идет ‘ о людях, занимающихся не торговым промыслом, а ремеслом. Один из них промышляет «в извощиках и работой»; другой промышляет рукавицами, но двора и лавки не имеет. Так же заявили представители посада про Терентия Леонтьева: «они тово Терешки не знают и в тягле с ним в посаде не бывали»; хотя сам Леонтьев показывал: «родом де он каргополец, а в Новгород пришел тому 10 лет... кормился плотничеством по деревням». Это различие между промыслом торговым и промыслом-ремеслом с достаточной четкостью устанавливается в деле псковича Сергея-оловянничника и кладется в основу решения этого дела. Сергей-оловянничник был положен в тягло по промыслу еще до сыска, освободился от него, но был внесен в росписи сыскиваемых лиц. Во время сыска он представил подписную челобитную 1618 г.: «написали де ево Сергушку посацкие люди в тягло з 2 д., а он де человек не тяглой, служит у церкви божии и живет в церковном дворе за сторожа места, а свальными товары не торгует и в лавке не сидит». Не отрицая занятия ремеслом, автор челобитной отрицает лишь занятие лавочным промыслом, торговлей. В соответствии с этим было вынесено и решение: «будет он делает, а не торгует, и в лавке не сидит, и ево в тягло не притягивать». Решение Приказа сыскных дел в 1640 г. подтвердило это решение 1618 г.: Сергей-оловянничник не был взят в посад, как и в 1618 г.
Все сказанное о ремесленнике, не занимающемся лавочным промыслом, относится и к лицам, работающим «из найму». И в псковской и в новгородской росписях имеется несколько лиц этой категории: судовые рабочие, извощики, трепцы льна, работные люди, промышляющие черной работой. Часть из них по решению Приказа сыскных- дел была взята в посад. Но мотивами как этого решения, так и внесения их в росписи была не работа «из найму», а другие соображения, главным образом — старина. В этом отношении интересны показания гостя Андрея Харламова с товарищами об Иване Полуехтове. Прокофий Полуехтов, брат Ивана, показал на очной ставке про своего брата: «в Новегороде живет лет з 10, а в тягле не бывал, работной человек». Об этом работном человеке и его брате на той же очной ставке Харламов сказал: «в тягле с посадцкими людьми не бывали и никаким промыслом не промышляют».
Точка зрения Приказа сыскных дел о привлечении в тягло по
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 163&—1640 ГГ.
lit
«найму» отчетливо выражена в деле об Анфиногене Лукьянове, по прозвищу Филонка, оспариваемом у Белоозерского посада Кирилло- Велосзерским монастырем. 13 июля 1642 К старец Кирилл о-Белоозер- екого монастыря Никон подал челобитную, в которой жаловался на посадских людей Белоозера за необоснованное включение в тягло монастырских крестьян, в том числе Анфиногена Лукьянова, жившего «на Беле-озере у пооацкого человека у Марка Наумова в наймах годы з 3». По указанной челобитной в Приказе была составлена выпись, включающая список с государева указа 1640 г. Список этот предопределял принципиальное решение дела: «которые люди жили на Москве в разных сотнях и слободах и в городех на посадех у хозяев своих в наймех не тяглых людей дети и в сидельцах по записям урочные годьй, а в тягле не бывали' и в писцовых книгах не написаны, а торговали всякими товары у хозяев своих, а отжив урочные годы, отходили от хозяев своих прочь, и живут ныне за государем на Москве в разных сотнях и в слободех, и в городех на посаде в тягле, а не в тех сотнях, где хозяева их жили, а иные живут розных чинов у людей в закладчиках — и тех людей сидельцев и наймитов в те сотни, в которых хозяева их жили, по их хозяевам не имать, потому что не тяглых отцов дети. Быть им по прежнему, где хто жил». Решение об отдаче Ф. Лукьянова монастырю кн. Ю. А. Слуцким и дьяком М. Грязевым было задержано из-за дополнительной справки: был ли отец Ф. Лукьянова действительно старинным Кириллова, монастыря крестьянином.
Итак, две категории лиц, — работающие «из найму» и ремесленники,— не совмещающие своего ремесла с, лавочным промыслом и лишенные других побочных признаков (старины, владения черной землей), не включались в Новгородский и Псковский посады. Наряду с членами посадского мира, иногда тоже работными людьми и ремесленниками, существовала и юридически признавалась группа лиц с теми же занятиями и, по всей вероятности, с тем же материальным, но с другим социальным положением.
Иными словами, сыск не ставил перед собой задачу объединения на посаде ремесла. Признавалось право на его существование и внутри и вне посада.
и
Переходим к конкретному рассмотрению вопроса о том, в каких же группах городского населения было сосредоточено ремесло. О том, что посадское население занималось им весьма широко, говорить не приходится. Поэтому остановимся внимательнее лишь на занятиях ремеслом внепосадских групп городского населения. Росписи, составленные в Пскове и Новгороде вследствие запроса Приказа сыскных дел, перечисляют значительное (абсолютное и относительное) количество лиц, находившихся к моменту составления росписи вне посада, и дают сведения о промыслах относительно большей части этих лиц.
Ниже мы даем сводку этих сведений по Пскову и Новгороду, включив в нее указания на занятия не только ремеслом, но и торговлей. Занятие торговлей указано только для тех лиц, для которых в сыскном деле наряду с этим не отмечена ремесленная квалификация; те же лица, для которых отмечено одновременно занятие ремеслом и торговлей, в списке учтены лишь один раз под соответствующим видом ремесла. Указаны в списке также лица, не имеющие определенной ремесленной квалификации — работные люди. По Пскову эти сведения таковы: 1) банщиков.— 1; 2). бочаров — 1; 3) ведерников — 1; 4) веретенников— 1; 5) водоливе® — 1; 6) гребенников — 1; 7) извозчиков — 1;.
112
В. И. ШУНКОВ
8) иконников — 5; 9) каменщиков — 4; 10) кожевников — 1; 11) колеч- ников — 1; 12) конюхов — 1; 13) котельников — 1; 14) красильни-
ков— 1; 15) кузнецов — 6; 16) Масленников — 1; 17) мельников — 3; 18) молотовщиков — 1; 19) мыльников — 1; 20) мясников — 1; 21) овчинников — 1; 22) оловянников — 1; 23) пастухов — 1; 24) пашенных людей — 1; 25) пирожников —-1; 26) плотников — 2;1 27) портных — 3; .28) промышляющих мирским промыслом — 1; 29) проскурников — 1; 30) пряничников —1; 31) работных людей — 5; 1 2 32) ременников — 2; 33) решетников — 1; 34) рукавичников — 4; 35) рыбников — 8; 36) сапожников— 6; 37) свечников — 2; 38) серебренников — 4; 39) торговых людей — 3; 40) скорняков — 1; 41) сыромятников — 1; 42) трепцов — 4; 43) хлебников — 1; 44) шапочников — 1; 45) шляпников —1; 46) яблочников— 2.3
Кроме того, имеются сведения о занятиях отцов сыскиваемых лиц:4 1) веревочников — 1; 2) ветошников — 1; 3) гончаров — 2; 4) гробни- ков — 1; 5) извозчиков — 1; 6) каменщиков — 2; 7) квасников — 1; 8) кожевников — 1; 9) ко дачников — 1; 10) кузнецов — 1; 11) лапотников— 1; 12) мельников — 1; 13) мясников — 2; 14) пивников — I;5 15) овчинников — 2;' 16) огородников — 1; 17) плотников — 3; 18) портных— 2; 19) рукавичников — 2; 20) рыбников — 1; 21) сапожников — 1; .22) серебренников — 1; 23) торговых людей — 1; 24) сусельников — 1; 25) тележников — 1; 26) трепцов — 1; 27) уксусников — 1; 28) шапочников— 3. ц
В обеих таблицах мы имеем указания на занятия 128 чел., причем указано 57 видов промыслов.
Занятия сыскиваемых лиц по новгородскому сыску представляются в следующем виде: 1) алмазников — 2; 2) бобровников — 1; 3) бочаров— 1; 4) горшечников — 2; 5) извозчиков — 2; 6) каменщиков — 2;6 7) квасников — 1; 8) кожевников—-2; 9) колачников — 1; 10) котельников— 3; 11) Красильников — 1; 12) кузнецов — 3; 13) луковников — 1; 14) манатейников — 1; 15) мясников — 3; 16) нашивочников — 1;
17) кожевников — 1; 18) обручников — 1; 19) огородников — 1;
20) оконничников — 1; 21) перевозчиков — 1; 7 22) перечников — 1; .23) плотников — 4; 24) покоречников — 1; 25) портных — 1; 26) приказчиков— 2; 27) торговых людей — 1; 28) промышляющих, переходя по деревням, — 1; 29) работных — 2; 30) ременников — I;8 31) рукавичников— 3; 32) рыбников — 6; 9 33) садовников — 1; 34) сапожников— 3; 35) свечников — 1; 36) сенных трутников — 2; 37) серебренников— 2; 38) скорняков — 3; 39) скотников — 2; 40) еуконни- ков — 1; 41) станочников — 1; 42) тор-очечников— 2; 43) харчевников— 1; 44) судовщиков — 1; 45) чюмаков — 2; 46) шапочников — 2; 47) шелковников — 2; 48) шубников — 1; 49) щепетников— 3; 50) яблочников — 1.
Для 87 чел. по новгородскому сыску, таким образом, указано 50 видов промыслов.
1 Один из них кроме того хлебник.
2 В росписях они носят следующие наименования: «работной человек», «ходит по наймом», «черная работа», «волочится по наймом», «кормится ходя работою». Указания на работу «из найму» имеются в отношении еще 10 чел., но для них это было уже в прошлом; к моменту составления росписи это были стрельцы, пушкарь, пономари, дьяк.
8 Один из них, кроме того, пряничник.
4 Отмечены только отцы, проживавшие в Пскове.
5 Он же работный человек, плотник.
6 Один из них в то же время ременник.
7 Он же рыбник.
8 Он же каменщик.
9 Один из них в то же время перевозчик.
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
113
Приведенные сведения охватывают меньшую часть населения Пскова и Новгорода, и поэтому трудно дать общую характеристику состояния ремесла в* * этих городах. Но одно обстоятельство выясняется в достаточной мере и этими сведениями — это большое многообразие ремесел сравнительно с количеством занимающихся ими лиц. В то же время мы не находим ремесел, выделяющихся по количеству занимающихся ими лиц1, значительно дифференцированных, распавшихся на основные производственные процессы. Дифференциация производственного процесса и образование нескольких, связанных с одним производством, профессий наблюдается для этого периода по другим городам Московского государства, особенно ярко проявляясь в дворцовом ремесле. Наблюдается она и в Пскове, но не на посаде, а в казенном производстве, в частности в мушкетном деле. Здесь налицо . обратное явление-объединение различных специальностей в одном лице. Каменщик занимается ременным промыслом, перевозчик — рыбной ловлей, плотник одновременно работает хлебником, яблочником, пряничником. Служилые люди по прибору часто в поисках подсобного заработка занимаются каким-либо ремеслом.
Сочетание этих двух явлений не дает оснований расценивать многообразие промыслов как доказательство высокой степени их развития. Поэтому, когда потребность населения данного города в ремесленниках и даже в чернорабочих несколько превышала обычную, сразу, же ощущался острый недостаток в рабочих руках.
Перечисленные в приведенных выше таблицах ремесленники непосредственно перед сыском принадлежали к следующим общественным группам. . •
Псков — I. За архиепископом псковским и монастырями — 32 чел.: гребенщиков — 1, водоливов — 1, иконников— 2, конюхов — 1, котельников— 1, Красильников — 1, кузнецов — 2, мельников — 2, мясников— 1, пастухов — 1, плотников— 2, портных мастеров — 1, пряничников— 1, работных людей — 4, рыбников — 1, свечников — 1, серебренников—3, сусельников — 1, трепцов — 3, хлебников — 1 (он же плотник), яблочников — 1.
II. В церковных дьячках и пономарях — 5 чел.: иконников — 1, оловянников — 1, рыбников — 1, торгующих — 1, шапочников — 1.
III. В пушкарях, воротниках, казаках и стрельцах — 37 чел.:
бочаров — 1, ведерников — 1, веретенников — 1, извозчиков — 1, икон- ников— 2, кожевников — 1, кузнецов — 3, Масленников — 1, занимающихся мирским промыслом — 1, молотовщиков — 1, овчинников — 1, пирожников — 1, плотников —1, портных — 3, проскурников — 1, ремешников— 2, решетников — 1, рукавичников — 4, рыбников — 1, сапожников— 5, свечников — 1, скорняков — 1, торгующих — 1, шляпников — 1. ч| I
IV. В казенных ремесленниках — 4 чел.: каменщиков — 3, кузнецов— i.2 i
Новгород —I. За новгородским митрополитом и монастырями— 32 чел.: бочаров — 1, квасников — 1, кожевников — 1, колач- ников — 1, котельников — 2, оконничников — 1, занимающихся отъезжим промыслом — 3, плотников — 2, покоречников — 1, портных — 1, промышляющих мелкими товарами (лавочным промыслом) — 2, промышляющих, переходя по деревням,—1, работных людей — 1, рукавичников— 2, рыбников — 4, серебренников — 1, скорняков — 1, скот-
1 Самой многочисленной в обоих городах оказалась группа, связанная с добывающим промыслом, — рыбники (шесть в Новгороде и восемь в Пскове).
* Незначительное количество ремесленников (не более 10) жило по деревням государевым, церковным и помещичьим.
8 История, записки, т. 5
114
В. И. ШУНКОВ
ников — 1, станочников — 1, торочечников — 1, судовщиков — 1, щепет- ников — 2. > •
II. В пушкарях, воротниках и стрельцах —16 чел.: извозчиков— 1, котелъникоЕ — 1, Красильников — 1} кузнецов — 1, нашивочников — 1 манатейников — 1, мясников — 1, кожевников — 1, работных людей — 1, свечников — 1, скорняков — 2, рукавичников (деяничников) — 1, рыбников— 1, торгующих мелкими товарами — 1, -харчевников — 1.
III. В казенных ремесленниках — 7 чел.: каменщиков — 2, кузнецов — 2, плотников — 2, садовников — 1.
Таким образом, в период сыска наряду с посадским ремеслом мы находим значительные группы ремесленников, существовавших вне посада: монастырских, архиепископских и митрополичьих закладчиков и служилых людей. Для каждой из этих групп характерна та же пестрота специализации, что и для общего списка ремесленников. Не приходится объяснять эту пестроту стремлением подобрать различных специалистов для обслуживания единого крупного хозяйства. Подобное объяснение можно было бы привести только для митрополичьих и архиепископских закладчиков, так как нет оснований говорить о служилых людях как о хозяйственном организме.
Но это предположение трудно обосновать и в отношении митрополичьего и архиепископского хозяйства, так как нет достаточно веских оснований для утверждения, что упомянутые ремесленники работали только в этих хозяйствах. По всей вероятности, положение было обратным. Эту дробность можно объяснить скорее тем, что ремесло Пскова и Новгорода обусловливало различные нужды городского населения; крупного же ремесленного производства, работающего на вывоз, в этот период не было. Косвенным подтверждением этого является и характер псковского вывоза, главными объектами которого были продукты сельского хозяйства: лен, пенька, сало, кожи, зерно. Первичная обработка этих товаров, требующаяся для ликвидной формы, производилась главным образом в сельских местностях.
Прошедший в 1639—1640 гг. сыск мало изменил' картину разделения ремесла между различными группами городского населения. Сыск не ставил задачи ликвидации внепосадских групп ремесла. В результате него значительная часть ремесленников, попавших в росписи, была закреплена в прежнем состоянии. По Пскову за архиепископом и монастырями было оставлено 17 ремесленников и еще о шести Приказ сыскных дел указал произвести дополнительное расследование; в пушкарях, воротниках, казаках и стрельцах оставлено 14 чел. и еще о восьми указано сыскать дополнительно.1 По Новгороду оставлено за митрополитом и монастырями 22 чел., а в пушкарях, воротниках и стрельцах —14 чел.1 2 Группа внепосадских ремесленников после сыска 1639—1640 гг. увеличивалась вновь, так как выход из посада, как указывалось выше, прекращен не был.
1 За архиепископом и монастырями оставлены: гребенщиков — 1, иконников — 1, конюхов — 1, красильников — 1, кузнецов — 1, работных людей —'4, свечников — 1, серебренников — 2, сусельников — 1, трепцов — 3, яблочников — 1. В пушкарях, воротниках, казаках и стрельцах оставлены: бочаров — 1, веретенников — 1, извозчиков — 1, кожевников — 1, кузнецов — 1, масленников — 1, портных — 1, овчинников — 1, ременников — 1, решетников — 1, рукавичников — 1, сапожников— 2, свечников — 1.
2 За митрополитом и монастырями оставлены: бочаров —1, квасников—1,
оконничников — 1, занимающихся отъезжим промыслом — 3, плотников — 2, поко- речников — 1, промышляющих, переходя по деревням, — 1, работных людей — 1, рукавичников — 2, рыбников — 3, серебренников — 1, скотников — 1, станочников — 1, торочечников — 1, судовщиков — 1, щепетников — 1. В пушкарях, воротниках и стрельцах: извозчиков — 1, котельников — 1, красильников—1,
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
115
По строельным книгам кн. В. П. Львова и дьяка И. Степанова в 1650—1651 гг. в Пскове было вновь выведено из стрельцов и других чинов: бочаров — 1, кузнецов — 2, котельников— 1, нашивочников -т-1, овчинников — 1, пирожников — 1, портных — 1, ременников — 1, рукавичников — 2, сапожников — 1, тележников — 1, шапочников — 1.
Годом позже, в 1651—1652 гг. кн. Ф. 0. Хилков и дьяк Савин- Завесин взяли . в посад В. Новгорода котельника, красильника, 8 кузнецов, оконничника, портного, садовника, 2 сапожников, шапочника и кроме них, можно полагать, каменщика, рыбника, 2 се-
аряду с ремеслом посадских и служилых людей, митрополичьих, архиепископских и монастырских закладчиков необходимо отметить также казенное ремесло — казенных кузнецов, каменщиков, плотников. Группы эти в Новгороде и Пскове немногочисленны: так, по Пскову в 1622 г. было выдано хлебное жалованье 5 казенным кузнецам, 13 казенным плотникам и 1 часовщику; те же цифры указаны для 1624, 1625 и 1626 гг.* 1 Во все эти годы по окладу в Пскове полагалось быть 15 плотникам, т. е. до полного прибора нехватало двух человек. В В. Новгороде в 1630—1631 гг. по сметному списку четвертных расходов указано 8 казенных плотников (из них 5 старых и 3 вновь прибранных на основании государевой грамоты в 1630 г.) и 12 казенных кузнецов.
Определенное количество лиц, занимающихся ремеслом и работающих «из найму», группировалось также вокруг казенных предприятий в Пскове и Новгороде. В сметных списках по Пскову упоминаются выдачи денег «на денежный двор мастерам за дело» (1624 г.), на корм «мастером и заварщиком и отдельником и сверлыциком и учеником и работником», занятым на изготовлении мушкетных стволов (1653, 1654 и сл. гг.). По сметному списку 1654 г. было истрачено в Пскове 933 р. 22 а. 1,5 д. «на лен и на паклю, на дрова и на золу, и на меди, чем починивали котлы для фитильные заварки и котельникам от дела».
Кроме фитильного дела, в этот период в Пскове производились поделка станков и колес к пищалям, городовое каменное дело и пр. В Новгороде в первую половину XVII в. были израсходованы значительные суммы на городовое дело, на селитренное дело, на дачу денег «самопальным и сабельным, и замочным и влагалищным мастерам», делавшим оружие.
Отмечу также производство ряда работ Новгородским дворцовым приказом. Частично эти предприятия обслуживались казенными мастерами, частично, особенно в период экстренных работ, посадским населением, частично привлеченными со стороны людьми. Вокруг этих предприятий, несомненно, складывался контингент лиц, часть которых освобождалась от посадского тягла. Укажу, для примера, на садовника Новгородского дворцового приказа. Мастера эти не ограничивались лишь казенной работой, но занимались ремеслом и в частном порядке занимались также лавочным промыслом. Новгородский казенный кузнец И. Афонасьев «торгует в лавке из найму», на основании чего посадские люди и «емлют ево в* тягло... по промыслу». Про новгородского кузнеца Евдокима Гаврилова гость Андрей Харламов с товарищами показали: «тот де Овдокимко взял за себя тяг лево человека жену и двор на тяглой земле, да он же
кузнецов — 1, ножевников — 1, манатейников — 1, мясников — 1, рукавичников (деяничников) — 1, рыбников — 1, свечников — 1, скорняков — 2,‘торгующих мелкими товарами — 1, харчевников — 1.
1 См. Городовые книги-по Пскову №№ 3, 4, 5, 6, 8.
енников и 3 свечников.
8*
116
В. И. ШУНКОВ
да торгует железом с посадскими людьми вместе в своей лавке, и они де ево Овдокимка потому в тягло и емлют». Новгородский казенный каменщик Прокофий Захарьев, помимо своего основного занятия— «каменного дела», промышляет «ременным промыслом»; он привлекался в посад по старине, а не по промыслу. Итак, в лице казенных мастеров, мастеров, и работных людей, занятых на казенных производственных предприятиях, мы имеем еще одну группу ремесленников, сравнительно немногочисленную, существовавшую наряду с посадским ремеслом, но юридически и организационно от него обособленную.
Вне посада находились также лица, пришедшие в город из других мест, часто из уезда, для промысла, для работы «из найму», которые долго не включались ни в одну из указанных выше групп населения. Из 15 работных людей, упоминаемых в Псковском сыске., только 4 псковича; остальные, придя в Псков, кормились «по наймом», а затем устроились более прочно. К моменту сыска из этих 15 чел. работали «из найму» только 5, остальные были в стрельцах, пушкарях, пономарях, один от бедности «сшол в деревню к помещику». Некоторые , из них приобретали квалификацию, самостоятельно занимались промыслом и затем попадали в тягло. Терентий Тимофеев, уроженец Черницкой волости Новгородского уезда, около 10 лет жил в Новгороде у посадского человека Истомки и учился у него портному мастерству; по истечении 10 лет посад решил привлечь его к тяглу. Дмитрий скорняк, уроженец дворцового села Ракома Новгородского уезда, учился скорнячному промыслу в Новгороде у Федьки Карпова, в тягле не был. Михаил и Иван Печонкины пришли в В. Новгород из Торопца и учились котельному промыслу у пушкаря Ондрюшки и 'у посадского человека Павелка, в тягле не были 4 года. На посаде же, но не как члены его, жили и приходящие из уездов на временную работу работники, имеющие квалификацию. Так Афонасий Кузьмин показал, что «в Пскове не живал, а приходя де ис Печерского монастыря зимы по три приставал у • посадского человека у того Харлампейка и кормился работою — трепал лен».
Совершенно особой группой ремесленников были кабальные люди. Материалы сысков, естественно, не освещают вопроса о ремесленниках- кабальных людях. Сведения о них заключены в «кабальных книгах», частично уже опубликованных.
Материалы сыска не позволяют говорить о какой-либо единой организации ремесла для всего города в целом; нет основания говорить о ней. и для посадского ремесла.
В одной из последних работ по истории Пскова подобной организацией признается сотня,1 которой, помимо административнообщественного значения, придан еще и характер производственной единицы. В обоснование этого положения приведены данные сыскного дела 1631 г. о злоупотреблениях псковского воеводы кн. Д. М. Пожарского. Характеристика этого источника и выводов, сделанных на его основании, данная в разборе этой работы, 1 2 убедительно говорит о недостаточности одного этого материала для решения вопроса.- Значительным дополнением к нему могут служить данные сыска по Пскову, так как в росписи и в очных ставках приводятся сведения о принадлежности сыскиваемого человека к той или иной сотне. Выборка этих сведений из росписей рисует следующее положение вещей.
1М. Тихомиров. Указ. соч.
2 А. Сперанский. К вопросу о сущности и характере псковского восстания 1650 г. «Историк-марксист», № 5, cg. 124—138, 1936.
РЕМЕСЛО В ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ ПО ДАННЫМ СЫСКА 1639—1640 ГГ.
117
В Мокролужской сотне жили: 1 гончар, 1 каменщик, 6 кузнецов, 1 мясник, 1 занимающийся мирским промыслом, 1 молотовщик, 1 пашенный человек, 1 плотник, 1 портной, 1 работный человек, 1 сапожник, 1 свечник, 1 шапочник, 1 ямщик. В Никольской сотне: 1 всдолив, 1 мельник, 1 портной, 2 работных людей, 1 рукавичник, 3 сапожников, 1 скорняк, 1 серебренник, 1 уксусник, 1 хлебник, 1 шапочник, 1 ямщик. В Жирковской сотне: 1 колачник, 1 мясник, 1 пастух, 2 работных людей, 5 рыбников, 1 трепец. В Пятенной сотне: 1 бочар, 1 гробник, 1 иконник, 1 каменщик, 1 квасница, 1 мельник, 1 портной, 1 рукавичник, 1 сусленник, 1 торгующий, 2 трепцов, 1 шапочник, 1 яблочник. В Житницкой сотне: 1 ведеркик, 1 мельник, 1 овчинник, 1 оловянник, 2 плотников, 1 работный человек, 1 рыбник, 1 сусельник, 1 трепец. В Петровской сотне: 1 работный человек, 1 ременник, 1 свечник, 2 серебренников. В Кстовской сотне: 1 веретенник, 1 гребенник, 4 иконников, 2 кожевников, 1 котельник, 1 красильник, 1 масленник, 1 портной, 1 проскурник, 1 работный человек, 1 рукавичник, 3 сапожников, 1 шляпник. В Ваковской сотне: 1 банщик, 1 извозчик, 1 каменщик, 1 овчинник, 1 решетник, 1 рыбник, 1 серебренник, 1 сыромятник, 1 тележник, 1 торгующий, 1 трепец, 1 шапочник. В Завелитской сотне: 1 веревочник, 1 лапотник, 2 работных людей. В Великоулитской сотне: 1 ветошник, 1 мыльник, 1 ременник. В Старолавитской сотне: 1 рыбник.
В расселении ремесленников по сотням мы наблюдаем ту же пестроту, которую отмечали выше по другому поводу. Исключение составляют кузнецы: все кузнецы, отмеченные сыском, жили в Мокролужской сотне. Объяснение этому явлению уже дано в указанной нами статье А. Сдеранского: «Кузнецы во всех городах помещались на выездах города, на его окраинах (предосторожность от пожаров), обычно в одном месте».1 Таково распределение посадского ремесла. Остальные же ремесленники расселялись в большинстве случаев по принадлежности к той или иной группе. Укажу для примера на Чюдинцову улицу в Новгороде («та улица меж посадских улиц, а изстари та улица митрополича... а живут в ней митрополичи приказные люди й дети боярские и служебники и бобыли и иные ремесленные люди»), на митрополичий островок, где жили митрополичьи бобыли, на стрелецкую слободу и т. д.
Данные сыска опровергают положение об организованных формах ремесла в Новгороде и Пскове этой эпохи. Они говорят о раздроблении ремесла между различными группами городского населения, среди которого посадская была лишь частью, и то не самой значительной. Основною же связью посадской группы как само население, так и правительство считали владение черной тяглой землей, с одной стороны, и торговый промысел—с другой.
Задача исследователей ремесла — проверить это положение по отношению к другим городам, среди которых особенный интерес с этой точки зрения представляют крупные центры Замосковья.
1 А. Сперанский. Указ, соч.,, с. 130.
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С
МОСКВОЙ
I
В середине ХУ И в. в Западной Европе существовали два очага войны.
Шла война между Англией и Испанией. Это была война за колониальные интересы между державой, которой будет принадлежать первое место в колониальном мире, и державой, которая уже теряла свое колониальное могущество. Англия выступала' в союзе с Францией и, согласно секретным пунктам союзного договора с Францией, Карл II, герцог Йоркский и Глостерский и английские лорды, объявленные виновными в государственной измене, должны были покинуть Францию. Но Карл и его сторонники сформировали полки, которые вместе с испанцами бились против войск Кромвеля под Дюнкерком. Таким образом, война за колониальные интересы осложнилась борьбой мезйду революцией и контрреволюцией в Англии.
Другим очагом войны был север Европы, где образовалась могучая коалиция держав, враждебных Швеции, где сложились условия, напоминавшие Великую северную войну начала XVIII в.
Оба эти очага войны, при всем различии источников, их питавших, были связаны друг с другом. Англия поддерживала Швецию; Голландия— Данию; испанские Габсбурги — австрийских, входивших в коалицию, враждебную Швеции. Две торговые державы, только что прекратившие войну, — Англия и Голландия — продолжали бороться и соперничать, поддерживая противоположные группировки держав. Не совсем правильно было бы называть эти группировки католической и' протестантской, так как союзницей Англии была католическая Франция, а протестантская Дания участвовала в коалиции вместе с Польшей. Таким образом, в недрах Европы, еще феодальной, уже нарастали капиталистические противоречия.
Отношения между Англией и Москвой не играли основной, определяющей роли в политике обоих этих государств в середине XVII в. Москва была в первую очередь занята разрешением украинского вопроса: с 1653 г. она вступила в войну с Польшей из-за Украины. Но украинский вопрос оказался переплетенный с балтийским. В 1656 г. началась война со Швецией; она втянула Москву в коалицию враждебных Швеции держав, как Габсбургская Австрия и Дания. Московская внешняя политика осложнялась. Главное внимание московской дипломатии было направлено на Стокгольм и Варшаву, но ей приходилось вступать в переговоры и с другими политическими центрами.
Англия имела свои особые европейские и внеевропейские интересы как в области торговли, так и в области политики. Ее колониальные интересы были связаны с Ост-Индией и Ямайкой, с берегами Северной
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
119
Америки и с Левантом. Она вела борьбу ео своими торговыми конкурентами — Голландией и Испанией.
Широту экономических интересов и международных связей Англии в 40—50-е годы XVII в. хорошо отображают недавно опубликованные донесения венецианских резидентов, в частности из Лондона, венецианскому дожу и сенату об английских делах. Проницательность этих наблюдателей, их широкая осведомленность, точное описание фактов внутренней и внешней английской политики, уменье по-своему оценить действительность и хорошо ее распознать не подлежат сомнению. В этом сказался накопленный веками опыт венецианских дипломатов.
Опираясь на эту замечательную информацию венецианцев, попытаемся осветить основные линии политики Лондона в середине XVII в., прежде чем перейти к московским -делам и вопросам. На фоне общеевропейских отношений удобнее будет впоследствии рассматривать деятельность и .английских дипломатов, направленных в Москву.
В середине XVII в. Испания еще сохраняла положение великой державы, невзирая на падение своего прежнего морского могущества, и обладала обширными колониальными владениями. Противоречия Испании и Англии в области торговли, политики и религиозных дел были очень острыми. Испания поддерживала ирландское движение; Англия прибегала к пиратским действиям против испанского флота. Испания признала английскую республику, но Англия после долгих колебаний отвергла соглашение с Испанией и отказалась от помощи французской фронде. Из двух французских правительств, искавших ее союза, Англия выбрала не правительство Кондэ, хотя оно обещало * Англии большие торговые льготы в областях, которыми оно распоряжалось, а королевское правительство Франции. Это было сделано с целью иметь на своей стороне королевское правительство Франции против Испании. Правда, посланник Кондэ. в Лондоне, Барьер, доказывал Государственному совету, что, получив преимущества в торговле с Гасконью, Англия может причинить большой вред голландцам, своим конкурентам: гасконскими товарами англичане могли бы снабжать не только свою страну, но и все северные страны.1 Но, облекая свои истинные цели глубокой тайной, Англия шла к разрыву с Испанией.
Что касается англо-голландских отношений, то они уже были натянутыми до издания Навигационных актов 1650 и 1651 гг. вследствие торговой конкуренции этих держав. Политику Голландии в официальных. кругах Англии называли ловлей рыбы в мутной воде. За изданием Навигационного акта 1651 г. последовала война между Англией и Голландией. Разгром морских торговых связей противника был целью каждой из воюющих стран. Голландия в этом отношении оказалась более уязвимой, чем Англия, и была побеждена. Она должна была признать Навигационный акт, против которого напрасно вела борьбу. «В прежние времена корабли никогда не были таких громадных размеров и силы, как теперь, — пишет об англо-голландской войне венецианец Сагредо, — без преувеличения можно утверждать, что море никогда не видело прежде более грозных флотилий и более кровопролитных сражений, в которых бились с большим мужеством и яростью». 1 2
1 Collection of State^ papers of John Thurloe. London, 1, 226.
2 Calendar of State papers and manuscripts relating to English affairs existing in the archives and collections of Venice, XXX, 303.
120
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
После заключения мира с Англией Голландия настороженно относилась к ней. Голландия продолжала вооружать свой флот, тайно помогала Испании, пиратскими набегами вредила английскому флоту и, заинтересованная в торговле на Балтийском море, враждебно относилась к союзу Англии и Швеции.
Сближение Англии и Швеции вое более и более вырисовывалось на политическом горизонте северо-западной Европы. Заинтересованная в свободе мереплавания по Балтийскому морю и, стало быть, в свободе прохода через проливы, которые вели туда из Северного моря, Англия искала союза со Швецией, самой сильной державой на Балтийском море в середине XVII в., тогда как Голландия искала контакта с Данией.1
«Зунд, который обыкновенно старались закрыть, открыт. То, что есть и было силой нашей нации, кораблестроение, будет снабжаться оттуда... Вы имеете теперь все возможности для торговли и столь же свободны, как и голландцы», — говорил Кромвель в парламенте 4 сентября 1654 г. 1 2 Дружба со Швецией была полезна для Англии еще и по другим соображениям. Швеция являлась оплотом Англии против австрийских Габсбургов; поддерживая шведов, Англия разрешила им формировать военные отряды из шотландцев.
Наконец мирный договор с Португалией, заключенный в июле 1654 г., был также выгоден для английской торговли; он увеличивал денежные ресурсы Англии. Португальские порты были удобны для охоты за испанскими кораблями, по замечанию Сагредо. 3 4И вот в условиях этой сложной международной обстановки английское правительство в 1654 г. направило в Москву для дипломатических переговоров Придо. Московские дела были, конечно, менее важны для Англии, чем отношения с Испанией, Францией, Голландией и Швецией, но они тесно связывались с дипломатическими отношениями с другими странами, их благоприятное направление обеспечивало бы защиту интересов английской торговли. Это как раз и ставила своей задачей дипломатия Английской республики в своих отношениях с западноевропейскими государствами. Английскую дипломатию поддерживал уже тогда могущественный флот.
За несколько дней перед тем как Вильям Придо высадился в Архангельске, шведский, резидент в Москве де Родес писал донесение шведскому королю Карлу X, помеченное 30 июля 1654 г. В нем он передавал, что прошел слух о 25 английских кораблях, остановившихся за мысом Норд-Кап, которые, очевидно, питают злой умысел против архангельской ярмарки. Слух оказался неверным, но время его распространения было выбрано как нельзя более удачно: это был канун англо-московских переговоров.Ł
н
Вильям Придо был выдвинут в посланники Кромвелем из среды его сторонников не случайно. За кандидатуру Придо была лондонская «Московская компания», считавшая своевременным добиваться от Москвы не только пересмотра, но и отмены тех репрессий против английских купцов, которые были введены в 1649 г. Они заключа¬
1 Calendar of State papers., XXX, pp. 154—155.
8 Carlyle. Cromwell’s Letters and Speeches, VIII, 32.
8 Calendar of State papers., XXX, 309.
4 «Чтения в Общ. истории и древностей российских», II, 238, 1915. О тех же слухах писал в Лондон и Придо (Т h u г 1 о е, III, 388).
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
121
лись в том, что английские купцы высылались из Московского государства «со всеми животы»; им разрешалось торговать всякими товарами только в Архангельске с уплатой пошлины; «исторговався ездили бы за море, а к Москве и Московского государства в городы от Архангельского города с товары и без товаров не ездили и у Архангельского города не жили».1
Мистер Вильям Придо прибыл в Архангельск на корабле в сопровождении еще двух купеческих кораблей, нагруженных товарами, принадлежавшими «Московской компании». Он был встречен с подобающими почестями: около 500 стрельцов стояло на его пути от пристани к дому, где обычно останавливались английские посланники.
В Архангельске он оставался до 18 сентября; из Архангельска Придо направился в Вологду, где оставался до начала 1655 г. Первое его письмо из Москвы помечено 24 февраля 1655 г. После приема у царя Алексея Придо вел переговоры с московскими дипломатами и оставался в Москве до середины лета 1655 г. 7 августа 1655 г. Придо снова был в Архангельске. 18 сентября того же года он выехал из Архангельска в обратный путь в Англию. Таким образом, Придо провел в Московском государстве несколько более года — от середины августа 1654 г. до середины сентября 1655 г.
За время своего пребывания в Московском государстве он неоднократно посылал донесения в Лондон. В бумагах Тсорло, государственного секретаря, помощника Кромвеля по делам, связанным с внутренней и внешней информацией, получаемой английским правительством, сохранилось 13 писем Придо. Одно письмо, от 5 сентября 1655 г., об отправлении которого в адрес Тсорло сообщает Придо в письме к Кромвелю, отсутствует в бумагах Тсорло. Кроме того, в коллекции бумаг Тсорло напечатаны письмо Придо воеводе Архангельска и ответ воеводы, ответ начальника посольского приказа на представления, сделанные Придо в Посольском приказе, письмо Придо и ответ на это обращение. Наконец, здесь находится пространное письмо Придо к Оливеру Кромвелю: оно излагало ход дипломатической работы Придо и описывало московские дела. К этому письму Придо приложил список «товаров, вывезенных в последний торг из Архангельска».1 2 Характеризуя его, Придо говорил: «все высчитано настолько ’ точно, насколько это было возможно». Эти слова хорошо характеризуют самого Придо как информатора о московских делах, присланного английским правительством. Придо очень внимательно наблюдал окружавшую его обстановку, несмотря на изолированное положение, в котором он находился в Москве. В одном из писем в Англию он так обрисовал условия своей жизни: «Я живу в доме, который для меня является темницей; я называю это так, потому что не имею позволения из него выходить». 3
Его интересы не были односторонними, но особенно и прежде всего привлекали к себе его внимание вопросы торговли с Москвой. Придо встречался и беседовал с иностранцами, находившимися в Москве; это были купцы, офицеры, дипломаты. Через них он собирал очень ценные сведения, которыми делился со своим английским корреспондентом. Чуждый идеологии московского правительства, он смотрел на явления со стороны и критически к ним относился. В его суждениях чувствуется очень трезвый человек, практик, умеющий отличать действительность от сложившихся представлений о ней.
1 ПСЗ, I, 169.
2 Список этот дан в приложении к статье.
8 Т h u г 1 о е, III, 386.
122
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
К сожалению, мы не знаем биографии этого дипломата; она отсутствует в английском словаре национальных биографий. Из письма Придо к лорду-протектору видно, что Придо стоял близко к «Московской компании», которая выбрала его для передачи письма протектора московскому царю. Некоторые письма в Англию Придо посылал в конвертах на имя «Московской компании».1 Придо был человек бывалый: он исполнял какие-то дипломатические поручения и прежде.1 2 Небольшая свита из шести человек,3 титул мистера (только однажды архангельский воевода назвал Придо сквайром, очевидно из вежливости), пуританский образ жизни — все это говорит за то, что Придо принадлежал к средним кругам английского общества, политическое значение которых так подняла революция 40—50-х годов ХУII в.
iii
Уже первое письмо Придо от 23 августа 1654 г. к архангельскому воеводе,4 где автор рекомендует себя посланником лорда-нротек- тора республики Англии, Шотландии и Ирландии к московскому царю, показывает заботу об английской торговле и английских купцах; -это изложено в шести отдельных пунктах.5 6 Придо писал воеводе: 1) будет ли допущена свободная торговля и если будет, то на какой срок и на каких условиях; 2) какие пошлины будут выплачиваться и где их будут взимать, если в настоящее время амбары заполнены царским хлебом; 3) пусть будет спешно обеспечен проезд через двое ворот для общественной пользы и для устранения серьезной опасности пожара;G 4) пусть будут быстро построены два моста; 5) пусть будет предоставлена свобода ввезти в страну товары, которым не может быть обеспечен свободный сбыт на морском берегу; при отсутствии разрешения оставить их здесь на время пусть они будут возвращены в Англию, когда к этому представится случай, без уплаты каких-либо пошлин; 6) пусть не будет больше отсрочек в вывозе товаров и вместе с тем пусть продвижение вперед английского посланника на прием к царскому величеству совершается с наибольшей быстротой.
Архангельский воевода дал благоприятный ответ на все пункты, кроме пятого, а самым важным для английских купцов был, конечно, пятый пункт —о разрешении торговли за пределами Архангельска. По указанию воеводы, английские купцы должны уезжать за море, как только продадут свои товары; они не имеют права ехать в Москву или в другие города ни с товарами ни без них; они могут увезти свои товары обратно в Англию без уплаты пошлин. Таким образом, попытка Придо улучшить положение английских купцов в Архангельске не увенчалась успехом.
Как известно, английские дипломаты, посылаемые за границу с особыми поручениями, получали обычно от правительства соответствующую инструкцию. В коллекции бумаг Тсорло инструкции, составленной для Придо, не сохранилось, но что она существовала, едва ли приходится сомневаться. Сам Придо в донесении от 25 августа сообщает, что он имел приказание наблюдать за течением купе¬
1 Thurloe, III, 24, 386.
2 I b i d., 257.
3 I bi d., II, 607.
4 Тогда воеводой .в Архангельске был Борис Иванович Поркин.
6 Thurloe, II, 558.
6 Здесь подразумевались ворота, которые вели в английский двор.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
123
ческих дел (I had order to see the proceeding of the merchants affayres hereafter).1
Придо намеревался остаться в Архангельске до тех пор, пока английские корабли, прибывшие сюда, не отправятся назад в Англию, выгрузив свои товары и погрузив местные. Он считал, что его присутствие в Архангельске освободит купцов от различных трений в их торговых делах. Однако и это намерение Придо не осуществилось: архангельский воевода счел неприличным для посланника лорда- протектора долгое пребывание в Архангельске,1 2 и 18 сентября Придо в 'большой барке, предоставленной воеводой и очень удобной, по словам Придо, отправился вверх по Северной Двине к Вологде.
В донесении, посланном Придо 10 сентября 1654 г. в Англию, дан очень подробный перечень трудностей торговли англичан с Москвой. Первая трудность заключалась в большом количестве товаров, привезенных англичанами, и в малом количестве времени, которым купцы располагали для продажи своих и покупки местных товаров, а также в запрещении купцам везти товары в глубь страны и в использовании этого обстоятельства русскими, повышавшими цены на свои товары и понижавшими цены на английские. Вторая трудность — общий недостаток у англичан денег, необходимых для приплаты за получаемые* в порядке обмена русские товары, и, с другой стороны, недостаток денег у русских для покупки английских товаров, продаваемых обычно за деньги; дело в том, что русские купцы находятся на службе у царской казны, а казна вся послана на покупку оружия. В другом письме Придо говорит, что царь ведет коммерцию за свой счет, и она больше коммерции всех купцов в его обширном государстве.3 Третью причину торговых трудностей Придо видел в чуме и в войне, которые помешали многим явиться для торговли в Архангельск. Наконец, прибытие двух торговых голландских кораблей побуждало русских поднять цены на свои товары в ожидании усиленного спроса на них.4
Следует заметить, что Придо, интересуясь положением английской торговли в Московском государстве, понимал вопрос достаточно широко. Он обращал внимание в своих донесениях на голландские товары, составлявшие конкуренцию английским. Он тщательно регистрировал приход в Архангельск голландских кораблей, привозивших эти товары. По его словам, голландские купцы, проживавшие в пределах Московского государства, получали дважды в месяц письма из Амстердама и Гамбурга; это значит, что они были тесно связаны с заграничным миром и, таким образом, могли принимать во внимание при своих торговых сделках европейские события. Через голландских купцов Придо узнал о больших новостях в Англии, происшедших в начале 1655 г., о движении роялистов, о высадке шотландского короля5, тогда как английские купцы располагали только уже устаревшими сведениями.6
За торговыми отношениями Москвы и Лондона наблюдали также и шведские дипломаты, проживавшие в Москве в 50-е годы ХУП в.: сначала Поммеренинг, а затем де Родес. В сообщении от 15 февраля 1650 г. Поммеренинг писал о переговорах с английскими купцами, потерявшими свои привилегии в Москве. Эти купцы выражали
1 Т h u г 1 о е, II, 558.
2 Ibid., р. 560.
3 I Ы d., р. 605.
4 I b i d., р. 597.
5 I b i d-, III, 388.
■* О.лухп о высадке Карла II оказались несостоятельными.
124
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
желание иметь гавань в Швеции, если они там будут располагать льготами, какими пользовались в Москве.1 Де Родес считал, что английские купцы, не получив в Москве прежней свободы, по необходимости придут к мысли «направить течение своей торговли из этих стран и в эти страны через Ревель и Нарву» под защитой шведского государства.1 2 Придо и де Родес, бывшие одновременно в Москве, очень сильно интересовались друг другом. Придо доносил Тсорло о своих переговорах с шведским комиссаром в Москве.3 Де Родес писал Карлу X о прибытии Придо, о его миссии и его переговорах с канцлером, т. е. начальником Посольского приказа Алмазом Ивановичем. 4
Из донесений Придо можно сделать вывод, что шведский дипломат старался внушить ему предубеждение, неприязнь к Москве. Де Родес пришел с визитом к Придо утром, чтобы об этом посещении ничего не было известно. Он рассказал ему, будто царь Алексей Михайлович и другие придворные едва удержались, чтобы не прогнать от себя Придо, как посланника от человека, отрубившего голову своему королю. 5 6 Эта тактика де Родеса была рассчитана на то, чтобы оторвать Англию от Москвы и добиться перенесения англо-московской торговли под контроль шведского правительства. «Трудно сказать, насколько Придо понимал тактику де Родеса; он передавал в Лондон беседу е де Родесом как простую информацию.
Еще в одном вопросе соприкасались интересы Швеции и Англии — это иранская торговля. Среди иранских товаров особенно ценным являлся шелк-сырец, бывший предметом царской монополии. Де Родес доносил из Москвы шведской королеве Христине 9 февраля 1650 г.: «Персидский посол привез, с собой 400 тюков шелка-сырца».3 Направить восточные товары, проходившие через Московское государство, к балтийским портам было целью шведской политики. Но в приобретении этих товаров были заинтересованы и английские купцы, хотя в то время уже действовала Ост-индская компания, и с 1622 г. завязалась непосредственная торговля с Ираном через Ормуз.
Понятно, что внимание Придо было обращено на отношения Москвы с Ираном и на иранскую торговлю. Он сообщает Тсорло в письме из Вологды от 16 декабря 1654 г., что между Москвой и Ираном долго существовали добрые взаимные отношения, происходили обмен посольств и крупная торговля, но что четыре года назад произошел конфликт между Москвой и Ираном из-за торговли. Царские чиновники .и московские купцы причиняли большие убытки иранцам своим лихоимством, на них не было управы. В ответ на эти жалобы иранский шах заключил в тюрьму всех русских купцов, торговавших в Иране, и конфисковал их имения. Царь отправил к нему посланника, потому что был заинтересован в восстановлении торговли. Посланник удовлетворил претензии иранцев, и подданные царя вернулись с ценными товарами; через один-два месяца ожидалось посольство из Ирана.7
1 «Чтения», I, 464, 1898.
2 Там же, II, 12 — 13, 1915.
3 Thurloe, III, 386—388.
4 «Чтения в Общ. истории и древн. российск.», II, 239—240, 1915. Дьяк Лямав Иванович с 1653 г. был назначен думным дьяком; ранее, в 1649 г., он был в Швеции
в составе русского посольства, а в 1653 г. — в Литве. По отзыву Олеария, это был человек «тонкий, способный, одаренный умом и твердой памятью».
6 Thurloe, III, 388.
• «Чтения в Общ. истории и древн. российск.». II, 12, 1915.
7 Thurloe, III, 27.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
125
Этот рассказ Придо должен был лишний раз напомнить в Лондоне о важности московского рынка как самого по себе, так и по своим связям с Ираном. В XVII и XVIII вв. Англия придерживалась указанных взглядов на торговлю с Россией. Недаром статья 8 англо- русского трактата 1734 г. говорила: «Також позволяется им (английским купцам. — С. А.) из Персии через Россию равномерно за платеж такой провозной пошлины с оценки по 3°/о ефимками (считая ефимок так, как в российских таможнях обыкновеннб есть), всякие товары и вещи провозить».1
IY
За год с лишним пребывания в Московском государстве Придо, благодаря своей наблюдательности и общению с английскими купцами, жившими в Архангельске, с иностранными, в том числе и английскими, офицерами, служившими в московском войске, собрал много сведений о Московском государстве, о русском народе, о религии и роли патриарха. Среди информаторов Придо был английский купец Иван Гебден, хорошо знавший русский язык и являвшийся переводчиком в переговорах между Придо, царем и его «канцлером».1 2 Таким же знатоком русских идиоматических выражений был купец Томас Брайян, которому Придо хотел поручить перевод на английский язык письма царя к лорду-протектору. Томас Брайян, которого Придо называет своим доверенным (who is my confident) мог сделать этот перевод лучше, чем кто-либо в Лондоне.3
Во время пребывания Придо в Московском государстве два крупных события приковывали к себе общее внимание: чума и война с Польшей. О чуме Придо писал несколько раз в Англию. «Чума началась в Москве,—писал Придо из Вологды 16 декабря 1654 г.,— как только царь уехал оттуда на войну. От чумы там умерло и похоронено, по данным регистрации, свыше 200 тысяч, не считая нескольких тысяч тел, не нашедших себе иной могилы, как в кишках собак и свиней, поедавших покойников в домах и на улицах. Эта эпидемия прошла по большей части селений этой области государства, приблизительно на 2000 миль в диаметре. Теперь сообщают, что Казанское и Астраханское царства также заражены, и смертность там очень велика. Главным образом мрут мужчины и дети. Этот город (Вологда) потерпел меньше от болезни, чем вое другие на обширной территории. Здесь умерло не более тысячи человек; большая часть умерших бедняки».4 В письме к лорду-протектору от 15 августа 1655 г. Придо сообщал,, что в течение последнего года в Москве и в областях, зараженных чумой, умерло не менее миллиона человек; в Архангельске же и на 500 миль вокруг совсем не было заразы. Когда Москва и прилегавшие к ней области освободились от чумы, последняя начала свирепствовать в Казани, Астрахани и около Каспийского моря.5 Таким образом, Придо обрисовал размеры чумной эпидемии и районы ее распространения.
Еще больше привлекала внимание Придо война, объявленная 1 октября 1653 г. польскому королю Яну Казимиру «за нарушение им мирных между государствами постановлений»6 и из-за принятия
1 Остроумов. Англо-русский торАвый договор, с. 189.
* Thurloe, III, 713.
9 I b i d., p. 386. Гебден и Брайян были в родстве: дочь Гебдена была
замужем 8 а Брайяном.
‘Ibid., р. 24.
6 I b i d., р. 713.
6 ПСЗ, I, 293.
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
126
Украины под защиту Москвы. В Архангельске Придо видел, как голландские корабли привезли туда около 300 тонн амуниции и вооружения; их переправляли на восьми больших барках далее по Северной Двине в Вологду, чтобы затем перевезти сухим путем туда, где находился царь. За этот военный товар голландские купцы "должны были получить 10 тысяч рублей.1
Собирание сведений о ходе военных действий было трудным делом: русские не давалй определенных ответов. Поэтому Придо был очень рад, что получил их от одного англичанина, который приехал в Архангельск из-под Смоленска и намеревался отсюда переправиться в дальнейший путь. Сведения в высшей степени достоверные (of the most certitude) Придо получил от иностранных офицеров, которые через Вологду направились вниз по течению Северной Двины, чтобы подготовить здесь рекрутов для будущей кампании. Придо узнал, что царь находится под самым Смоленском, «на расстоянии немногим больше пушечного выстрела от города, за небольшим холмом!». Вылазка противника из Смоленска нанесла большие потери русским: было убито до 600 человек. Эту неудачу приписали небрежности и ошибке одного голландского полковника, тогда как в этом был виноват русский начальник. Придо не называет его по имени, а определяет словами «imperor’s general», «his majestic’s tutor». Очевидно, речь идет о Б. И. Морозове.
По сообщению Придо, под Смоленском стояла 150-тысячная армия русских; туда направляли 30 пушек, привезенных из-за границы для штурма крепости. Невзирая на это, «английские полковники и другие офицеры нашей нации считают, что царь будет вынужден снять осаду вследствие того, что защитники мужественно обороняют город, а также вследствие большого недостатка в хлебе для про-, питания войск и фуража для содержания лошадей».1 2 События не оправдали этих предположений. В сентябре 1654 г. была сделана попытка с помощью штурмовых лестниц взять стены Смоленска, но она была отбита; потери при этом составили около 8 тысяч. Один из комендантов Смоленска (поляк) капитулировал, и Смоленск сдался царю. Из 5 тысяч солдат, защищавших Смоленск, только 800 .ушли; остальные согласились за жалованье служить царю — их назвали казаками. Потери русских под Смоленском, по словам информаторов Придо, достигали 50 тысяч. Большая часть погибла от болезней и от недостатка перевязок, так как в царской армии было всего четыре хирурга. Офицеры жаловались Придо, что царь перед приступом обещал им большие награды, но после приступа извинился, сказав, что у него нет достаточных средств при себе, а из Москвы получить деньги трудно из-за чумной эпидемии. Он предложил им доллары, разрезанные на четыре части с царским штемпелем на каждой, обозначающим, что такая четверть будет ходить за половину доллара. 3
Известно, что начало монетной реформы было положено 8 мая 1654 г., когда было приказано перечеканить 893 620 немецких ефимков на русские деньги такого же размера. 4 Сообщение Придо от 16 декабря 1654 г. наводит на мысль, что перед нами один из первых этапов монетной реформы, вызванной финансовыми трудностями в связи с войной.
События, совершавшиеся вокруг Смоленска, все время интере¬
1 Т h u г 1 о е, II, 598.
2 I b i d., р. 598.
8 I Ь i d., III, 25.
4 К. Базилевич. Денежная реформа, с. 9.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
127
совали английского дипломата. 18 апреля 1655 г. он сообщил в Лондон, что поляки отбили обоз с продовольствием, направлявшийся в Смоленск, вследствие чего в городе и его окрестностях ощущается большой недостаток в пропитании и фураже.1 Москва, по распоряжению царя, была изолирована, чтобы известия за границу или из-за границы не могли проникнуть. Голландские купцы, получавшие известия из Амстердама и Гамбурга обычно два раза в месяц, лишены были этого общения в течение 5—6 месяцев. 1 2 Придо! судя по некоторым указаниям, предвидел возможность осложнений в ходе- московско-польской войны. Во-первых, он сообщает в Лондон, что если один казацкий начальник (the general Molosskaes) поднимется против московского царя и заключит соглашение с польским королем, то это будет самое худшее для Москвы во всей этой войне. Во-вторых, он информирует своего корреспондента, со слов шведского комиссара де Родеса, что шведский король будет иметь в мае 1655 г. под ружьем около 40 тысяч; большая часть этих войск сосредоточивается в Померании. Это был намек на возможность3 польско- шведской войны, которая позднее превратилась в войну Швеции с Москвой из-за дележа польских земель.
Кроме чумы и военных* событий Придо интересовался бытом и нравами русского народа и общим состоянием Московского государства. «Русские, — пишет Придо, — люди скорее высокого, чем среднего роста, вместе с тем они толсты и сильны. Иностранцы, имеющие дело с ними, считают их вкрадчивыми и ловкими, но они очень малодушны. Они исповедуют греческую веру, но в некоторых обря- дак и в других отношениях, касающихся их набожности и религиозной жизни, они отличаются от настоящих греков. Они очень суеверны и невежественны, отчасти в таком состоянии их держит государь, который не хочет, по политическим соображениям, чтобы они обучались». Описывая празднование пасхи, Придо говорит об излишествах в еде и питье, которыми оно сопровождается.4 В характеристике народа, как и следовало ожидать, Придо уделил видное место- религии. Это можно объяснить двумя причинами: и тем, что в XVII в. религия в Московском государстве была крайне важным общественным явлением, и тем, что сам Придо пришел из страны, где остро чувствовались религиозные разногласия, где «Кромвель и английский народ, — по выражению Маркса, — воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета».5 Как сын страны, освободившейся от королевского абсолютизма, Придо в одном из своих донесений отмечает, с одной стороны, большие богатства московского царя и его произвол в деле взимания налогов, а с другой — рабские свойства и рабские- условия жизни народа,6 которым управляет царь.
Говоря о русской знати, Придо отметил, что и мужчины и женщины, обладающие средствами, наряжаются в богатые одеяния и щегсляют украшениями из драгоценных камней, особенно из жемчуга, добываемого в Шотландском море, — шотландского жемчуга.7 Московское государство, по словам Придо, обширно, но мало населено,.
1 Т h u г 1 о е, III, 388.
2 I b i d., р. 27.
“Ibid., р. 388.
4 Ibid., р. 426.
6 К. М а р к с. 18 брюмера Луи Бонапарта. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., VIII, 324.
6 Thurl о е, II, 608.
7 Ibid.
128
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
в его северных областях не развита промышленность: «Если бы эта страна была населена как Англия, и жители так же занимались промышленностью как англичане, то царь имел бы 5 долларов дохода там, где он имеет теперь один».1
Придо останавливается не только на характеристике народа и страны в целом, он характеризует и тех конкретных лиц, которые стоят у кормила правления. Несколько раз он сообщает о патриархе Никоне, не называя, однако, его по имени: «Современный патриарх России,—пишет Придо,—человек лет 55, мужицкий сын (boores sonne) малого образования или вовсе без образования, враждебен к иностранцам».1 2 В том же донесении Придо передает известный рассказ о том, как патриарх заставил царя поклясться, что он ни в чем не будет ему противоречить: таким образом, этот человек может сказать, что и внутри церкви и вне ее он имеет больше авторитета, чем царь. Со слов шведского резидента де Родеса Придо уверяет, что патриарх и весь Совет царя раскаиваются в том, что начали войну, и были бы рады помириться с Польшей. Патриарху приписывается определенная политическая роль не только в вопросе о войне с Польшей, но и в вопросе о торговле Москвы с иностранцами. По словам Придо, патриарх советовал царю не допускать голландцев и других иноземцев селиться где-либо, кроме Архангельска.3 Неприязненное отношение патриарха к иностранцам Придо ощутил и на себе, когда по приказу патриарха у него отобрали русского повара и поваренка, взятых им с собой в Москву из Архангельска.4 О недовольстве английского посланника этим мероприятием комиссар де Родес счел нужным сообщить Карлу X.5 В другом донесенйи Придо пишет, что патриарх внушил царю, будто он будет государем всего мира и все народы примут его религию. В этих словах также просвечивает мысль о большом политическом влиянии Никона. 6
О царской семье и родственниках Придо сообщает в представлении, посланном лорду-протектору накануне возвращения в Англию. Придо пишет, что царь имел от природы хорошие задатки, но его испортил воспитатель Борис Иванович Морозов; в результате у царя проявились такие качества, как корыстолюбие, жестокость, своенравие, слишком высокое мнение о себе. Илья Данилович Мстиславский, отец жены царя, охарактеризован как человек неблагодарный и низкий, противник иностранцев, а особенно англичан. Его жена, ловкая и разумная женщина, приобрела авторитет у царя; ее голос имел значение в правительстве, и она умело преследовала свои цели и интересы. Царем управляли, по словам Придо, все вместе: патриарх, Борис Морозов, Илья Мстиславский и его жена. До царя не доходит ничего кроме того, что они хотят ему сообщить. «Эти три человека ненавидимы большинством народа всякого положения. Много злого говорят о них в народе».7
Как известно, Илья Мстиславский, ставший после падения князя Черкасского в 1648 г. главою московского правительства, соединял в своих руках обширные военно-финансовые полномочия. Он ведал целым рядом московских приказов: Большой казной, Стрелецким,
1 Thurloe, III, 712.
* I b i d., p. 712.
•Ibid., II, 597.
4 I bi d., Ill, 386.
* «Чтения в Общ. истории и древн. российск.», II, 242, 1915.
•Thurloe, II, 606.
» Ibid., III, 712.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
129
Рейтарским, Иноземным и Аптекарским. Что он действительно возбуждал против себя народную ненависть, видно из того, что он был в списке намеченных жертв во время восстания 1648 г.1
Главный фаворит и советник — патриарх: «его святейшество слишком близок к царице».1 2 Интересно, что аналогичное сообщение о большой власти патриарха Никона послал и шведский комиссар де Родес почти одновременно с Придо. «Планы патриарха Никона, — писал де Родес, — далеко простираются и обширны. Он имеет больше •авторитета, чем какой-либо патриарх. Князь и боярин Григорий Семенович Куракин вместе со своими помощниками, которым поручено здесь управление, не имеют возможности без его согласия предпринять или исполнить даже незначительное дело».3
У
Обращаясь к вопросу о том, как был принят английский посланник московскими дипломатами, надо прежде всего отметить, что царь дважды виделся с ним. В первый раз, 22 февраля 1655 г.,.Придо был на приеме у царя и передал ему грамоту от Оливера Кромвеля. После обычных вежливых и высокопарных слов в ней шла речь о прочности Английской республики, о ее внешних политических успехах, о необходимости восстановить прежние торговые привилегии, принадлежавшие московской «Английской компании».4 Во второй раз, 11 марта, Придо имел прощальную аудиенцию у царя, где и получил разрешение отправиться в обратный путь, но не через Ригу, как он хотел, а через Архангельск, как он ехал в Москву.5 Перед отъездом Придо получил царскую грамоту на имя Оливера Кромвеля, владетеля «над статы Английской, Шотландской и Ирландской земель, и государств, которые к ним пристали». Из ее текста, приведенного С. Соловьевым,6 видно, что, при обилии обычных в дипломатических делах вежливых слов, она весьма уклончиво говорила о самом важном — о торговых привилегиях англичан: «Что ваша честность пишете о торговых людях, то нам теперь об этом деле вскоре рассмотрена учинить за воинским временем нельзя, а вперед наш милостивый указ будет, какой пристоен обоим государствам к покою, прибыли, дружбе и любви».
Помимо приема у царя и обмена грамотами, между Придо и Алмазом Ивановичем, начальником Посольского приказа, состоялись переговоры. Придо подробно писал о них в Лондон, передавая свои вопросы и ответы на них московских дипломатов. Из донесения о переписке с Алмазом Ивановичем видно, что Придо жаловался на одно важное упущение при приеме его: когда царь справлялся о здоровье Оливера Утвердителя (have is the good health of Oliver Utaditela that is the sole commander or sole director),7 ни царь ни его бояре «не встали со своих мест, тогда как прежде при вопросе о здоровье английского короля царь и бояре вставали, а бояре даже снимали шапки. Другое заявление Придо касалось распоряжения пристава, адресованного к нему, снять шпагу перед тем как итти на прием царя. Такой поступок, заявлял Придо, считался бы очень невежливым при дво¬
1 К. Базилевич. Денежная реформа.
2 Th u г 1 о е, III, 712.
8 «Чтения в Общ. истории и древн. российск.», II, 244, 1915.
4 Thurloe, III, 173.
5 Ibid-, р- 258.
8 С. Соловьев. История России, III, 527—528.
7 Thurloe, III, 258.
130
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
рах государей других стран.1 В свою очередь Алмаз Иванович запросил Придо, почему на его грамоте царю нет большой печати Англии, и получил ответ от Придо, что печать эта употребляется обычно при заключении государственных договоров.
Но, конечно, не эти формы чисто внешнего этикета являлись сущностью для переговоров между Придо и московскими дипломатами. Главной темой переговоров было возвращение английской «Московской компании» отнятых у нее торговых привилегий и обеспечение- условий для торговых сношений на будущее время. Ответ московских дипломатов на предложение Придо возобновить прежние привилегии английских купцов содержал в себе мотивы отказа. В нем излагались те злоупотребления, которые допускали английские купцы в Москве: они привозили в Москву недостаточное количество товаров, нужных царской казне; продавали их не по «правильным» английским ценам, а дороже голландцев; привозили в Москву и увозили за границу запретные товары; продавали товары, взятые у других иностранцев, как свои, беспошлинно; покупали русские товары для иностранцев, везли их в Архангельск беспошлинно и посылали их тайно за границу. Ответ московских дипломатов заканчивался вежливой, но уклончивой фразой: «А для будущего времени приказ его царского величества об английских купцах, по желанию Оливера, протектора Англии, будет дан надлежащим образом, принимая во внимание дружбу и благорасположение. Но теперь, в. виду того, что его царское величество много занят военными делами, он не может дать столь быстро какой-либо указ».
По поводу второго письменного заявления Придо, что англичане помогали прежним царям России людьми, оружием и деньгами, а их подданным — хлебом, московские дипломаты ответили, что за эти дружественные акты цари пожаловали купцам Англии право свободной, беспошлинной торговли, не в пример другим иностранцам; благодаря такой торговле они составили себе большие состояния. Что же касается хлеба, посланного королем из Англии в Москву, то из Москвы в Англию тоже был послан хлеб по низкой цене, без всякой выгоды; без этого у англичан сильно вздорожал бы хлеб.
На вопрос Придо о долгах подданных царя английским купцам он получил ответ, что по приказу царя его подданные должны быстро и надлежащим образом уплатить свои долги английским купцам, но что у английских купцов здесь много фальши: получив деньги по векселям (bills) и дав расписки в получении денег, английские купцы впоследствии просят о вторичной оплате векселей.
На просьбу Придо о том, чтобы долг, сделанный англичанином в России, не распространялся на всех англичан, но чтобы его платил лишь тот, кто его сделал, и чтобы не издавалось никаких приказов, кроме гарантирующих уплату долга должником, был дан ответ такого содержания: подданные царского величества или английские купцы, задолжавшие друг другу с давних времен, могут рассчитываться между собой векселями; если должника нет налицо, долг можно взыскивать с его доверенных, которые налицо; и приказ царского величества об уплате долгов может быть выдан англичанину на подданного царя и обратно; задолжавшие друг другу с недавних пор рассчитываются между собой сами и не должны пользоваться векселями других людей.
Придо указывал также на милостивое разрешение производить поташ, выданное на 10 лет английским доверенным жене Саймона
1 Т h u г 1 о е, III, 173.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
131
Дигби и ее кузену, англичанину Джону Уайту; когда же право производства поташа было у Джона Уайта отнято, это причинило ему убыток в 4 тысячи рублей. Московские дипломаты отвечали на это, что производственный план Джона Уайта не был так велик; он действовал в компании' с полковником царской службы Александром Кравфордом, и все это производство не стоило и тысячи рублей; поэтому не может быть, чтобы убыток был таким большим. Его царскому величеству хорошо известно, что англичанин задолжал полковнику Александру Кранфорду и организовал производство поташа на дворянских землях. Кравфорд и дворяне, на землях которых добывался поташ, жаловались царю, что англичанин Джон Уайт не платит Кравфорду своего долга, а им — за земли, лес и все необходимое. Таким образом, производство поташа было отнято у Джона Уайта из-за его фальшивых действий.1
Получйв уклончивый ответ от Москвы на предложение возобновить прежние торговые привилегии английских купцов, Придо уехал в Англию. Вместе с. тем Москва не прерывала дипломатических сношений с сыном казненного короля, Карлом II, который посылал грамоты и людей в Москву. В грамоте от 30 июля 1655 г. Карл: II благодарил московского царя за принятие Кульпепера, чрезвычайного посла Карла II, и за присылку заимообразно «мягкой рухляди» и хлеба на 40 тысяч рублей.2 Москва в отношении Английской республики, международное значение которой осознавалось, держалась выжидательной политики.
Неудачу английских переговоров с Москвой некоторые предвидели уже раньше. Де Родес еще 14 марта 1655 г. сообщал Карлу X, что некоторые «великие господа» думают, что достаточно было бы, чтобы английская нация, равно как и другие, свободно торговала у Архангельска, а не в самой стране. 3 VIVI
Прошло два года, и в Москву с дипломатическим поручением был отправлен второй английский посланник, мистер Ричард Брэдшо. В середине марта 1657 г. решение об этом было принято Государственным советом и утверждено лордом-протектором.4
За эти два года политическая обстановка в Западной и Восточной Европе сильно изменилась. Англия вступила в войну с Испанией с 1655 г. и заключила союз с Францией, сопровождавшийся важным договором о свободной торговле между Францией и республиками Англии, Шотландии и Ирландии. В договоре этом было сказано, что свобода торговли, насколько возможно, будет установлена и сохранена между договаривающимися сторонами.5
Испанская война побудила Голландию усилить свои вооружения. Она опасалась двух обстоятельств: перерыва в торговле на Средиземном море и усиления морской мощи Швеции на Балтийском море.
Между тем Англия стала союзницей Швеции. Они поделили между собой сферы влияния на море ив торговле: север — Швеции, а юг и запад — Англии.6 Сообщая о блестящем приеме шведского
1 Т h иг 1 о е, III, 575—577.
2Н. Бантыш-Каменский, I, 115.
8 «Чтения...», II, 240, 1915.
4 Calendar of State papers... D. S., 304, 310, 1656—1657.
6 J. Dumont. Corps universel diplomatique du droit des gens, VI 11, 121.
6 Calendar of State papers. Venetian, XXX, 170.
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
132
посла при дворе Кромвеля, венецианский резидент в Лондоне Франческо Джоварино писал дожу 11 августа 1656 г., что договаривающиеся стороны обязаны поддерживать и не покидать друг друга, что бы ни случилось.1
Когда же в Лондон прибыл польский посол просить помощи против Москвы, бывшей тогда в союзе со Швецией (донесение от 17 апреля 1655 г.), Кромвель встретил его упреками за то, что польский король ограбил многих англичан и шотландцев, живших в его стране, и оказал помощь Карлу Стюарту, который продолжал оставаться непримиримым противником республиканской Англии и искал поддержки у ее врагов. 1 2
С 1655 г. в Восточной Европе происходят существенные, чреватые последствиями перемены. Крупные успехи Москвы в войне с Польшей, завоевание Смоленска, Могилева, Полоцка, Стародуба, Переяславля и Киева, а также литовских земель, успешное продвижение Хмельницкого вплоть до Львова и боярина Бутурлина — до Люблина3 вызвали посредничество римского императора, и 21 сентября 1656 г. было заключено перемирие между Москвой и Польшей. Шведский король Карл X, обязавшийся держать нейтралитет в этой войне, был обеспокоен успехами Москвы и опасался захвата Лифляндии, принадлежавшей Швеции, московскими войсками. Он объявил войну Польше в 1655 г., чтобы принять участие в захвате ее территории. Эта польско-шведская война получила общеевропейское значение.
Необычаен был успех походов Карла X в Польшу. Он взял Варшаву, захватил западную половину государства; протестанты, во главе с князем Радзивиллом, перешли на сторону шведского короля. Вопрос заключался не только в территориальном расширении Швеции, но и в ее господстве на Балтийском море.
Война вовлекла в свой круговорот соседей, повела к образованию большой коалиции против Швеции в составе австрийской династии Габсбургов, Дании, Польши и Москвы. Договариваясь с московским царем о совместной войне против Швеции, датский посланник говорил, что его король не допустит, чтобы шведский флот на Балтийском море начальствовал и мешал торговле, а особенно причинял убытки своим соседям. 4
Целью Москвы было добиться приобретения Лифляндии. Особенно важен был захваченный московскими войсками Кокенгаузен — ключ к морю, переименованный в Дмитровск. Австрия, точнее династия Габсбургов, была давнишним врагом Швеции, еще с эпохи Тридцатилетней войны. Дания опасалась гегемонии Швеции на Балтийском море и 1' июня 1657 г. объявила Швеции войну, поддерживаемая Габсбургами. К коалиции против Швеции примыкали две враждебные Англии державы — Испания и Голландия. Последняя видела в Швеции опасного торгового конкурента на Балтийском море.5
В этот, весьма ответственный для шведской дипломатии, момент выступил английский посланник Ричард Брэдшо. Его целью было вывести из коалиции Москву и таким образом добиться облегчения для Швеции, союзницы Англии. В Лондоне хорошо понимали положение, создавшееся на Балтийском море. Это видно из письма, послан-
1 Calendar of State papers. Venetian, XXX, p. 251.
4 b i d., p. 46.
3 Иван Васильевич Бутурлин — стольник и воевода — участвовал в 1654 г. в походе на Литву в качестве головы стрелецкой сотни; был также в походе 1655 г. В 1657 г. был послан вторым воеводой в Могилев.
4Н. Бантыш-Каменский, I, 238.
5 Calendar of State papers, XXXI, 301.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
133
пого Тсорло Генриху Кромвелю в Ирландию 10 августа 1657 г. «Большие трудности, которые, возможно, встретит король Швеции, — писал Тсорло, — идут со стороны голландцев и датчан, а также со стороны Москвы. Его Высочество посылает двух агентов, одного в Данию, другого в Москву, чтобы склонить их к примирению со Швецией».1 Это событие отмечено и в донесении венецианского резидента в Лондоне. Цель отправления послов обрисована им гораздо более резкими штрихами — освободить шведского короля от всех препятствий на пути предпринятого им завоевания Польши, поскольку англичане стремятся к искоренению католицизма и насаждению ереси. 1 2
VII
Мистер Ричард Брэдшо был родственником республиканца Джона Брэдшо — главы судебного трибунала, осудившего на казнь Карла I, и президента Государственного совета республики. О жизни Ричарда Брэдшо сохранилось немного данных. Его общественно-политическая деятельность протекала в следующих рамках.
В декабре 1642 г. он был одним из ответственных лиц по сбору денег в родном ему городе Честере, необходимых для защиты города.3 4
Во время гражданской войны он был квартирмейстером конницы, находившейся под командой сэра Бреретона.4 В 1647 г. он был ольдерменом Честера и комиссаром по сбору денег для содержания войск под начальством Ферфакса и спешной переправы их в Ирландию. 5 6 В 1648 г. он был комиссаром по организации милиции в сити Честера, как его ольдермен.6 В 1650 г. он был назначен резидентом в Гамбург, являвшийся для Англии окном в Западную Европу.7 Через этот город Англия вела сбыт своих шерстяных изделий, отсюда же она получала политическую информацию о Восточной и Северо-восточной Европе. В 1652 г. он был послан с дипломатическим поручением к датскому королю. Наконец, в 1657 г. на него была возложена вторая дипломатическая миссия — посредничество между Москвой и Швецией для примирения их.8 В 1658 г. он вернулся в Лондон, а в 1659 г. мы снова встречаем его в родном Лестере на посту ольдермена и комиссара по организации милиции.9
Из опубликованных писем Брэдшо можно сделать некоторое заключение о его политических и религиозных убеждениях. В отличие от своего родственника Джона Брэдшо, оставшегося непреклонным республиканцем, Ричард Брэдшо продолжал служить и при протекторате, когда республиканская форма утратила свою чистоту; но он навсегда остался сторонником представительной формы законодательной власти. Ричард Брэдшо находился в Митаве, когда узнал о переходе протектората ко второй конституции, известной под названием «Petition and Advice». Сообщение Тсорло об укреплении правительства парламентом при полном удовлетворении народа10 он встретил радостно. В письме в Англию, написанном 27 ноября 1657 г. в ожидании разрешения на поездку в Москву, Брэдшо свя¬
1 Thur 1 о е, VI, 107.
2 Calendar of State papers. Venetian, XXX, 304, 310.
8 Dictionary of national biography, II, 1089.
4 I b i d.
5 C. Firth. Acts and Ordinances, I, 962.
6 l bi d., I, 1235.
7R. Ehrenberg. Hamburg und England, 263.
8 Calendar of State papers. Venetian, XXXI, 238.
9 Firth. Acts and ordinances, II, 1428.
*° Thurloe, VI, 436.
134
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
зывает интересы английского государства и протестантизма: свое путешествие в Москву он считает полезным как для блага английского государства, так и для преуспевания протестантизма, т. е. стоит на обычной в ту эпоху пуританской точке зрения.1
Следует в этой связи сказать, что Кромвель предполагал создать федерацию протестантских держав. Вероятно, в этом смысле Брэдшо и говорил о своей поездке в Москву, как о деле полезном для преуспевания протестантизма. Собираясь в Москву, Брэдшо отдавал себе полный отчет в трудностях предстоящего пути в страну, зараженную чумой, и напоминал в письмах о необходимости ввести в состав своей свиты врача.1 2
Нельзя не обратить внимания на то, что оценка Брэдшо политических и международных отношений напоминает высказывания самого Тсорло, выраженные им в докладной записке об основных направлениях английской политики, как она рисовалась Оливеру Кромвелю. Таким образом, мнения Брэдшо, Тсорло и Кромвеля представляли собой звенья одной цепи.
В лице Ричарда Брэдшо перед нами деятель, вышедший из передовых слоев провинциальной английской буржуазии, который не только принимал революцию, но и участвовал в повседневной работе общественных и политических организаций своего времени.
В коллекцию Тсорло вошли 34 документа, связанные с дипломатической миссией Брэдшо: 25 писем от Брэдшо к Тсорло за время от 1G мая 1657 г. до 19 марта 1658 г., два письма к лорду-протектору, одно письмо к губернатору Риги, одно письмо шведского короля и 5 документов из переписки Брэдшо с московскими властями — с Нащокиным, командующим московскими войсками в Лифляндии,3 и московским канцлером. К этим документам надо, конечно, присоединить и инструкцию, данную Брэдшо английским правительством при его отправлении в Москву для переговоров о посредничестве. Эта инструкция, состоящая из 12 параграфов, представляет интересный документ, откровенно освещающий английскую политику в отношении Москвы, одновременно и традиционную и гибкую. В инструкции даны две основные директивы: предложить посредничество в примирении Москвы со Швецией и вместе с тем добиться восстановления отмененных в 1649 г. привилегий англичан в торговле с Москвой. Очень существенны те аргументы в пользу примирения Москвы со Швецией, которые должен был привести Брэдшо. Мир со Швецией гарантирует северные и западные границы Московского государства от нападения; он открывает возможность торгового общения более близким путем, чем тот, который идет через Архангельск; он обеспечивает дружелюбные отношения со шведским королем, который, в отличие от польского короля, не будет посягать на религию русских. При переговорах с Москвой о восстановлении торговых привилегий для англичан инструкция допускала возможность снижения претензий: «пусть, по крайней мере, англичане имеют свободу торговли и разрешение жить в Москве и других местах в пределах владений Московского князя».4 Поэтому надо думать, что венецианский резидент в Лондоне Франческо Джава-
1 Thurloe, VI, р. 635.
2 I b i d., рр. 431, 617.
3 Somers’ Tracts, VI, 329—336.
Афанасий Лаврович Ордин-Нащокин, известный дипломат, был назначен воеводой Кокенгаузена и других завоеванных городов. Он же впоследствии (в 1658 гЛ заключил Валиссарское перемирие с Швецией.
‘Thurloe, VI, 278.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
135
рино был неправильно информирован, когда писал своему дожу и ■сенату, что Брэдшо получил приказание «взять высокий тон» по некоторым вопросам торговли между английской нацией и Москвой.1
VIII
Брэдшо прибыл из Гамбурга в Ригу, принадлежавшую тогда Швеции, 25 мая 1657 г. Согласно полученной им от английского правительства инструкции, .он немедленно сообщил о своем прибытии московскому царю и королю Швеции. Дипломатическая вежливость побудила Брэдшо послать приветствие и курляндскому герцогу, двор которого находился на расстоянии одного дня пути от Риги. По словам Брэдшо в его письме к Кромвелю, граф Магнус де ла Гарди, высший казначей Швеции, и генерал-губернатор Лиф- ляндии встретили его с большим почетом. Представители Риги, этого крупного центра торговли и протестантизма, также выразили свою ■большую радость и чувство расположения к* Оливеру Кромвелю, который «сжалился над тяжелым положением города и бедной страны». 1 2 Появление Брэдшо, связанное с посредничеством Кромвеля, дало рижанам основание надеяться на облегчение. Хороший прием Брэдшо в Риге был отмечен и в донесении венецианского резидента в Лондоне дожу и сенату.3
Видимо, в середине июня Брэдшо переехал в Митаву, так как Рига вскоре после его приезда подверглась осаде русских войск.4 В Митаве Брэдшо оставался до начала августа. Проезжая по театру военных действий, он останавливался на короткое время в Фравенбурге, Гольдинге, в Грубинском замке. Из Гольдинга 19 сентября 1657 г. он переслал думному дьяку Алмазу Ивановичу грамоту Кромвеля о примирении со Швецией и о назначении в Курляндии посольского съезда.5 Последние донесения Брэдшо, составленные в самом конце 1657 г. и в .начале 1658 г., помечены Мемелем, Кенигсбергом и Данцигом. В это время Брэдшо уже передвигался назад к Гамбургу, откуда выехал несколько месяцев назад. Вся его дипломатическая поездка продолжалась 10 месяцев. Но Москвы ему так и не пришлось увидеть. Дело в том, что на свое извещение о приезде в Ригу и о желании приехать в Москву он получил ответ из московского приказа по поводу допущенной им ошибки в титуле царя.6 По мнению Брэдшо, это было лишь предлогом для того, чтобы затянуть переговоры о посредничестве и выиграть время, в течение которого определится ход военных действий между шведами и датчанами.
Вот как писал об этом сам Брэдшо в Лондон 5 августа 1657 г.: «Чем больше я размышляю о письме от канцлера и о современном положении шведского короля, тем более убеждаюсь, что его Величество не пожелает признать своевременным мой приезд в Москву, пока успехи шведских и датских войск не станут известны. Это, вероятно, будет тогда, когда они, находясь близко друг от друга (как говорят последние письма из Гамбурга), окажутся в таком положении, что не будут в состоянии удержаться от битвы. Если шведский король окажется победителем, это будет самым веским аргументом, чтобы повлиять на великого князя в пользу мира. Но если будет
1 Calendar of State papers. Venetian, XXXI, 38.
2 Thurloe, VI, 323.
8 Calendar of State papers. Venetian, ХХХГ, 90.
‘Thurloe, VI, 617.
8 H. Бантыш-Каменский, I, 116.
* Thurloe, VI, 349.
136
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
иначе, я сомневаюсь, чтобы мой приезд к нему значил что-нибудь... Канцлер сильно настаивает на вставке этого надменного, если не' богохульного, выражения «самодержец» (self-upholder) в титул Великого князя, вместе с государем Востока, Запада и Севера. Я спрашиваю по этому поводу, будет ли Его Высочество считать подобающим дать ему этот титул. Он не был дан мистером Придо, что канцлер неверно утверждает, потому что я нашел и прочитал копию письма, посланного мне московской компанией. Несомненно, если титул не будет дан ему буква в букву, как он его написал, я верю,, он будет спорить снова до полного удовлетворения и не допустит меня без него, особенно, если он услышит, что датская война против; шведского короля идет успешно».1
Наступила осень. Приближалась зима, самое удобное для поездки в Москву время, когда замерзают топи, образовавшиеся от больших осенних дождей.1 2 А ответа из Москвы все не было. Брэдшо запросил Лондон, с тем чтобы ему было одновременно дано разрешение на поездку в Москву и На возвращение обратно, в зависимости от условий, в которых он окажется.3 Разрешение от Нащокина на проезд в Московское государство было послано лишь 13 февраля 1658 г. Брэдшо получил его 20 марта в Штетине, т. е. когда дипломатическая миссия Брэдшо считалась уже законченной.4 Так его намерение поехать в Москву не увенчалось успехом, и он оказался менее удачливым дипломатом, чем его ближайший предшественник Придо.
Несмотря на то, что Брэдшо не был в Москве и не выполнил возложенной на него роли посредника между московским царем и шведским королем, его донесения в Лондон, присылаемые во второй половине 1657 г. и в начале 1658 г. из разных пунктов Балтийского побережья, весьма интересны. В них освещается не только английская и московская политика этого периода, но и весь сложный узел международных противоречий на Балтийском море в тот момент, когда образовалась большая коалиция против Швеции в составе Москвы, Польши, Дании и австрийских Габсбургов. Ослабить эту коалицию и помочь Швеции и было целью английской политики на Балтийском море, к чему стремился Брэдшо.
В своих донесениях Тсорло в Лондон Брэдшо отмечает борьбу в Москве двух течений: за мир и против мира со Швецией. В то время как царь Алексей, оскорбленный поляками на недавнем сейме, склоняется к миру, другие, как патриарх и канцлер, против такого' направления политики.5 В предпоследнем письме, отправленном 26 февраля 1658 г., Брэдшо возвращается к этому вопросу и говорит: «Великий князь совсем не намерен заключить мир с шведским королем, в чем, я верю, он скоро раскается и будет порицать советников, отклонивших его от мира и вместе с тем от посредничества в интересах мира, предложенного его высочеством». * Естественно, что Брэдшо, насколько мог, внимательно следил за московскими делами, внешними и внутренними. Всякий демарш Москвы и ее союзников, всякий слух о московских переменах находил отзвук в переписке Брэдшо с Лондоном. Например, из факта присылки Нащокиным гонца к герцогу курляндскому Брэдшо заключает о же¬
1 Т h u г 1 о е, VI, 439.
2 I Ь i d., р. 414.
3 I bi d., р. 419.
4 I b i d., р. 773.
5 I b i d., pp. 288, 408. «Ibid., p. 826.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
137
лании Нащокина узнать, имеет ли он, Брэдшо, дальнейшие распоряжения относительно своих действий: двигаться вперед или возвращаться назад.
Несомненно, великий князь, думает Брэдшо, хотел бы иметь мир оо шведским королем, но он раньше хочет выведать, не может ли быть заключен общий мир одновременно с Польшей и Данией, с которыми он находится в ооюзо.1 Брэдшо узнал по секрету, что герцог Курляндский не так давно получил в коробке ратифицированный договор союза между Москвой и Данией, с тем чтобы переправить его в сохранности в Копенгаген морским путем. Желая сделать угодное Англии, герцог три месяца отсрочивал пересылку ратифицированного договора под тем предлогом, что оба флота (шведский и датский) рейеируют по морю и было бы опасно пересылать что-нибудь важное. 1 2 Брэдшо очень интересовался деятельностью датского посланника, который так поспешно направлялся из Москвы домой; он, вне сомнения, представил, думает Брэдшо, положение шведского короля в таком свете, что отговорил великого князя от заключения мира с ним.3 В то же время (письмо от 18 декабря 1657 «г.) Брэдшо был настолько встревожен упорным молчанием московского «канцлера», что бросил фразу о странности характера русских людей: «Они — странный народ, и на них не подействуешь, если они не расположены». 4
Приближался конец 1657 г., а разрешения из Москвы на приезд все не было. В начале 1658 г. (письмо из Мемеля от 5 января 1658 г.) прошли слухи, что в Москве было большое восстание и царь убит, но они скоро рассеялись. 18 января Брэдшо писал в Лондон, что царь жив и желает заключить мир со Швецией.5
Миссия Брэдшо была закончена. Трудно сказать, насколько с ней было связано событие, известие о котором попало в венецианские архивы: переговоры Кромвеля с Москвой о компании для китоловной ловли в Гренландии.6
Если московская политика стояла в центре внимания Брэдшо, что вытекало из данной ему инструкции, то и самая коалиция, образовавшаяся против Швеции в 1657 г., не могла не интересовать Брэдшо, как и действия отдельных держав, в нее входивших. Эта коалиция возникла вследствие больших успехов Швеции в войне против Польши. Заинтересованность Москвы, Польши и Дании в балтийской торговле объединяла их против непомерно усилившейся Швеции. По словам Брэдшо, отказ датского короля вступить в переговоры со шведским королем мотивирован невозможностью сделать это без согласия всех держав, которые заинтересованы в балтийской торговле.7
К этой коалиции тяготела и Голландия, вмешательство которой выразилось в освобождении Данцига от шведской блокады.8 Брэдшо не скрывает в донесениях своего подозрительного отношения к Голландии, встревоженной успехами шведского короля, заключившего почетный и выгодный мир с Данией в феврале 1658 г.9 Согласно этому Роскильдскому договору, Зунд был закрыт для враж¬
1 Thurloe, VI, 532..
2 Ibid., р. 551.
3 I bi d., р. 686.
4 I bi d.
8 Ibid., pp. 731, 744.
• Calendar of State papers. Venetian, XXXI, 150.
’Thurloe, VI, 635, 655.
8 I b i d., p. 583.
9 I b i d„ p. 855.
138
С. И АРХАНГЕЛЬСКИЙ
дебного Швеции флота. Дипломатия объединившихся против Швеции держав выдвигала идею всеобщего мира в противовес сепаратным соглашениям, которых добивались Швеция и поддерживавшая ее Англия. «На общий мир,—пишет в своем донесении Брэдшо,— легко согласятся все враги шведского короля, если сделать подходящие уступки каждому из них».1
Английская политика в отношении Швеции изменилась, когда Швеция слишком усилилась, когда на голове Карла X могли оказаться три короны, когда Швеция одна могла контролировать проливы, ведущие из Немецкого моря в Балтийское, когда помощь, оказанная Голландией Дании и Англией — Швеции, могла привести неизбежно к новой войне между Англией и Голландией. Боязнь этой войны и предпочтение со стороны обеих торговых держав отдать проливы, ведущие в Балтику, под контроль двух слабых государств, нежели одного могущественного, привели Англию и Голландию к соглашению.
8 февраля 1659 г. состоялось соглашение между Францией и Англией о том, чтобы установить мир между Швецией и Данией. 21 мая того же года был подписан договор между Англией, Францией и Голландией о том, чтобы обязать королей Севера (les rois du Nord) заключить мир. Основой мира должен был стать Роскильд- ский договор, при условии отмены пункта, воспрещающего проход через Зунд иностранным и враждебным флотилиям. Договаривающиеся державы не забыли и о своих коммерческих выгодах: их корабли освобождались от всяких новых пошлин в Зунде и Бельте.1 2 Но мир между Данией и Швецией наступил уже после смерти Карла X. Мирный договор, заключенный 6 июня 1660 г., возвращался к условиям Роскильдского договора, но подтверждал ограничения для плавания иностранных флотилий по Балтийскому морю и оговаривал свободное, беспрепятственное' плавание шведских кораблей.3
IX
При изучении дипломатических сношений Кромвеля с Москвой мы видим, что основной целью английской политики было восстановление торговых привилегий, отмененных царем Алексеем в 1649 г. Об этом вел переговоры с Москвой первый посланник Кромвеля Придо. Этот пункт стоял в инструкции, данной второму посланнику Брэдшо, так и не увидавшему Москвы. Эту же задачу пытается разрешить и английская дипломатия эпохи реставрации. В 1664 г. этой цели безуспешно добивался Карлейль, посол Карла II; но только десяти англичанам было разрешено торговать в .Москве, да и то с уплатой всех пошлин, наравне с другими иностранцами. 4
Другой целью английской политики был выход Москвы из враждебной коалиции держав, поскольку Англия была связана со Швецией торговым договором, заключенным 11 апреля 1654 г. между послом Уайтлоком и королевой Христиной.5 Но Англии не удалось достигнуть ни той ни другой цели.
Московская политика в отношении Англии определялась реше¬
1 Thurloe., VI, 392. N
2J. Dumont. Corps diplomatique du droit des gens, VI, II, 244, 252—253.
8 I b i d., p. 205.
4 Inna Lubimenko. Les relations commerciales et politiques de I’Angle- terre avec la Russie, p. 241.
8 Calendar of State papers. Venetian, XXIX, 237.
ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ КРОМВЕЛЯ В ПЕРЕГОВОРАХ С МОСКВОЙ
139
нием не допускать возврата к старому порядку торговли, отмененному в 1649 г. В перспективе было освобождение Москвы от власти иностранного капитала. Москва вступала в период раннего меркантилизма, так ясно отразившегося в деятельности Ордин-Нащокина. С этим направлением московской политики вполне совпадало участие Москвы в коалиции против Швеции, так как оно облегчало возможность отвоевания Лифляндии от Швеции, т. е. прямого выхода в море для непосредственной торговли с Западной Европой. Москва должна была держаться настороженной и уклончивой политики в отношении Англии, преследовавшей совершенно противоположные цели. Московская дипломатия не делала зигзагов и шла по раз избранному пути, обнаруживая уменье давать уклончивые ответы под благовидными предлогами, затягивать переговоры, когда это было нужно, и использовать официальные документы противной стороны для оправдания отдельных актов.
Reddaway, автор статьи «Скандинавский север»,1 называет московскую дипломатию этой эпохи варварской. Ни в этой статье ни в изучаемых нами документах, вышедших преимущественно из-под пера английских дипломатов, мы не находим никаких оснований для таяього определения московской дипломатии. Продуманность, настойчивость и изворотливость отнюдь не являются признаком варварства. Надо отметить, что Англии не удалось ввести московскую внешнюю политику в свой фарватер. Эта политика следовала по путям, проторенным историей и соответствующим интересам страны. Ни Придо ни Брэдшо не смогли изменить этого направления. Английская «Московская компания» не переросла и не могла перерасти в Ост-индскую и должна была ограничиться скромной ролью торговой посредницы между двумя странами.
ПРИЛОЖЕНИЕ
МИСТЕР ВИЛЬЯМ ПРИДО—ПРОТЕКТОРУ
Сим я представляю вашей светлости перечень товаров, вывезенных в последний торг из Архангельска вместе с некоторыми другими подробностями, включенными него. Все высчитано настолько точно, насколько это было возможно. Только впоследствии, благодаря лучшей информации, я был осведомлен, что приблизительно на 2 миллиона долларов наличными было привезено товаров на кораблях в текущем году в этот порт и свыше чем на 200 000 долларов в Москву, последние товары были посланы сухопутьем, через Ригу и Нарву, все было сделано голландскими купцами.
Перечень товаров, вывезенных из Архангельска, вместе с их ценами и стоимостью в 1655 году:
Поташ —6000 бочек, весом 18 000 берковцев, по 9 руб. берковец
Икра — 420 боченков, весом 18 000 пуд., по 2х/2 доллара за пуд
Сало — 2000 бочек, весом 6000 берковцев, по 9 руб. за бе рковец
Красные кожи — 50 000 пуд., по 4г/2 РУ б- за пуд Смола — 2000 боченков, по 9 гривен за боченок Льняная пряжа — 500 пудов, по 5 руб. за пуд Ревень—100 пуд., по 40 руб. за пуд.
Говядина—8000 пуд., по 3 гривны за пуд Солонина— 1000 пуд., по 3 гривны за пуд Копченые окорока—5000 шт., по 2 гривны за штуку Канатная пряжа—2000 берковцев, по 7 руб. за берковец Такелаж— 1000 берковцев, по 6 руб. за берковец Персидский шелк— 200 пуд., по 40 руб. за пуд
162
О
О
О
руб.
22
500
руб.
54
000
руб.
225
000
руб.
1
800
руб.
2
500
руб.
4
000
руб.
900
руб.
300
руб.
1
000
руб.
14
000
руб.
6
000
руб.
8
000
руб
1 Cambridge Modern History, IV, 591.
140
С. И. АРХАНГЕЛЬСКИЙ
Связки собольих шкурок— 1000 связок, по 100 руб. за связку
Собольи хвосты — 40 000, по 50 руб. за тысячу Собольи опушки— 1000 пар, по 3 руб. за пару Собольи кончики — 5000, по 100 руб. 8а тысячу Бобровая шерсть— 400 фунт., по 15 гривен эа фунт. Бобровая струя — 400 фунт., по 2 руб. за фунт.
Лосевые кожи— 5000 кож, по 4 руб. за кожу,
Сухие коровьи кожи— 2000 пуд., по 2 руб. за пуд Грубый льняной холст— 50 000 арш., по 20 руб. эа 1000 арш. Тонкий льняной холст—50 000 арш., по 5 руб. за 100 арш. Беличьи шкурки— 100 000, по 20 руб. за 1000.
Черные кошачьи шкурки—5000, по 1 гривне штука Пчелиный воск— 1000 пуд., по 4 руб. за пуд Свиная щетина— 2000 пуд., по 3 руб. за пуд Мышиные шкурки 1— 100 мехов, сшитых из них, по 10 руб.
8а мех "
Козлиные кожи — 20 000, по 30 руб. за 1000 Шляпы — 100 000, по 25 рублей за 1000 Канаты —1000, по 20 руб. за 100 Лебяжий пух— 100 фунт., по х/4 руб. за фунт Гусиный пух—100 фунт., по 2 руб. за фунт Гусиные перья— 1000 пуд., по 1 руб. за пуд Утиные перья— 1000 пуд., по 7 гривен за пуд Свечи— 1000 пуд., по 14 гривен ва пуд- Сукно— 2000 арш., по 5 коп. за аршин Лисы— 2000, по 5 гривен штука Агарик— 200 пуд., по 1 руб. за пуд
царя (императора)
Царские пошлины в Архангельске с иностранцев и русских Пошлины в пределах земель его величества за товары, привезенные из Архангельска.
100 000
руб.
2 000
руб.
3 000
руб.
500
руб.
600
руб.
800
руб.
20 000
руб.
4 000
руб.
1000
руб.
2 500
руб:
2 000
руб.
500
руб.
4 000
руб.
6 000
руб.
1000
руб.
6 000
руб.
2 500
руб.
200
руб.
25
руб.
200
руб.
1000
руб-
700
руб-
1 400
руб.
100
руб.
1 000
руб.
200
руб.
660 975
руб.
ь
150 000
руб.
30 000
руб.
20 000
руб.
200 000 руб.
Голландцы, гамбургцы и бременцы ежегодно ввозят товаров в Португалию на один миллион настоящих долларов.
Товары, привозимые в Архангельск на кораблях иностранцами, не могут быть оценены достоверным образом.
Два рубля = 1 фунту стерлингов
10 гривен = 1 рублю
10 копеек =1 гривне
40 русских фунтов = 1 пуду и 86 английским фунтам Аршин = ®/4 английского ярда
Вследствие сильной эпидемии чумы в последний год в тех местах, где делывают большинство кож, здесь только 50 тыс. пудов, но обыкновенно бывает 90 или 100 тыс. пудов, а в некоторые годы больше.
Из Москвы 15 августа 1655 г.
1 Перевозчики, или богемские полевые мыши.
вы¬
ше
И. С. КУРИЦИЯ
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ В XYIII В.
I. ТЕХНИКА ТЕКСТИЛЬНОГО ПРОИЗВОДСТВА И КВАЛИФИКАЦИЯ
РАБОЧИХ
Текстильное производство в России XVIII в., представленное полотняными и шерстяными прядильно-ткацкими промыслами, было одним из самых старинных. Мелкие промыслы, бывшие долгое время составной частью патриархального хозяйства, опирались на весьма несложное техническое оборудование.
Несмотря на то, что в XVIII в. в России появились такие новые, не известные до тех пор отрасли производства, как шелкоткацкая и ситценабивная, все же это столетие не принесло с собой переворота в технике русского текстильного производства. Наоборот, застойный характер техники присущ этому производству в течение всего столетия.
Если разобрать основные стадии производственного процесса для каждой отрасли отдельно — полотняной, шелкоткацкой и суконной, — то можно будет ограничиться следующей характеристикой. В мелких полотняных промыслах прядение — один из начальных моментов производственного процесса — осуществлялось при помощи веретен. Такое скромное усовершенствование как самопрялка, повышавшая производительность труда больше чем на 15 о/о, не была известна в крестьянском* быту. На «экономические вопросы», с которыми обратилось Вольно-экономическое общество в различные провинции в 1766 г. по поводу самопрялок, получены были отрицательные ответы: «прядут на обыкновенных гребнях», «самопрялок нигде нет», «в обычае нет» и т. д.1 Какие-либо более серьезные усовершенствования не вводились. В результате производительность труда в русских полотняных промыслах была ниже, чем в западноевропейских.
Технический уровень полотняных мануфактур в России был немногим выше техники крестьянской промышленности. Правда, самопрялка появилась здесь еще в первой половине XVIII в., но роль ее не настолько значительна, чтобы говорить о существенном различии техники этих видов промышленности; к тому же она применялась далеко еще не на всех мануфактурах. 1 2 На таком крупном предприятии, как Ярославская Большая мануфактура, самопрялка появилась только в начале XIX в.3
1 «Журн. мин. нар. проев.», 1850, ч. 40, с. 146 и сл.
2 В одной из своих докладных записок в 1767 г. вице-президент Мануфактур- коллегии Сукин указывал, что «потребное число пряжи приготовлять должно на немецких прялках, а оные здесь весьма мало в обыкновении» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, ч. II, л. 118).
3 А. Грязнов. Ярославская Большая мануфактура, с. 119.
142
И. С. КУРИЦИН
Несложностью и примитивностью оборудования характеризуется и другой основной процесс полотняного производства —ткачество. На той же Ярославской Большой мануфактуре, которая в XYIII в. отнюдь не являлась технически отсталой по сравнению с современными ей предприятиями, этот процесс производился «на самых простых деревянных ткацких станах, похожих на те станы, которые кое-где по сей день применяются по деревням при выработке холстов, новин и прочих домодельных тканей».1
На всех предприятиях почти единственным источником энергии являлась мускульная сила человека. Точно так же на ручном труде основывались процессы выварки пряжи, перевивки мотков на катушки, снования, шлихтования и беления. Для многократно повторявшихся операций требовалось большое количество рабочей силы. Переброска полотен из. бучильни (красильни) на луг для прополаскивания и обратно требовала десятков, а на больших мануфактурах — сотен рабочих.
Набойка •производилась также вручную — приемами, выработанными еще «пестрядилыциками» XYII в.1 2 Но к концу XVIII в. появляются новые способы составления красок и вводятся набоечные доски с латунью. 3 В шелковой промышленности рисовальщиков, кроме московских и петербургских, не было, и для рисунков приходилось пользоваться преимущественно иностранными образцами.4
Техника парусно-полотняного производства находилась на одном уровне с льнополотняным. Типичным для него является производственный процесс калужских парусных предприятий, где на каждые 100 станов требовалось в среднем для чесания пеньки на железных щетях — 22 чел., мыларей для отваривания пряжи — 20, сновальщиков— 2, ткачей —100, шпулыциков — 25 ит. д.5 Качество парусины определялось соотношением хороших крепких нитей и низкосортных; при этом плотность товара, определявшаяся степенью прибоя батана (что требовало значительных физических усилий), снижалась по мере истощения сил работника.
Шелкоткацкая промышленность в России не отличалась большей сложностью оборудования и большими затратами на основной капитал предприятий. Как и полотняные, шелкоткацкие мануфактуры обычно помещались в деревянных зданиях, где в большой тесноте были расставлены ручные ткацкие станы. Деревянные установки станов, ремизы и берда, шпули и катушки для намотки нитей, разного сорта веревки «в перебор» и некоторые металлические инструменты составляли почти все оборудование шелкоткацких мануфактур.
Сложность операций на этих мануфактурах требовала большого количества рабочей силы, причем, учитывая сложность и новизну шелкоткацкого дела, выделение части производственного процесса на сторону оказывалось очень затруднительным. Поэтому шелкоткацкая мануфактура отличалась крупными размерами, особенно в первую половину XVIII в., когда самое мелкое предприятие имело не менее согни рабочих.6
Работа на суконных мануфактурах в XVIII в. являлась делом не менее сложным, хотя оборудование в отдельных частях их было не¬
1 А. Грязнов. Указ, соч., с. 119.
2 Окрашенные ткани вываривались в воде с мылом. Рисунки холщевой набойки очень сходны между собой.
3 «Тр. Владимирского Губернского Статист. К-та», I, 29—37.
4 ГАФКЭ, Г. А., XIX, 377, ч. II, л. 76, 1763.
8 Памятная книжка Калужской губернии, с. 190, 1861.
6П. Любомиров. Очерки русской промышленности, с. 106.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
143
сколько более совершенным, чем в шелкоткацком или парусном производствах.
Работа на шелке- и льноткацких мануфактурах была связана с большими трудностями; нередки были ошибки в тканье и окраске изделий, неизбежно приводившие к порче товара (особенно при сложных переплетениях1 и рисунках). Тем большее значение приобретает роль каждого работника, степень его внимательности и сноровки в производственном процессе текстильных мануфактур.1 2 «Специфическим для мануфактурного периода механизмом остается сам совокупный рабочий, составленный из многих частичных рабочих. Различные операции, попеременно совершаемые производителем товара и сливающиеся в одно целое в процессе его труда, требуют от него напряжения различных способностей. В одном случае он должен развивать больше силы, в другом случае — больше ловкости, в третьем — больше внимательности и т. д.».3 Почти все зависело от личных навыков, находчивости и изобретательности рабочего, подмастерья йли мастера. Например, только благодаря инициативе мастера Суконного двора (а не стремлению владельцев к техническим усовершенствованиям) были введены некоторые изменения в устройстве «очагов» в 1748 г., давшие предприятию значительную экономию топлива: «искор и сажи никогда не вышибает, но вое ид учи около большого котла в очаге как искры, так и сажа згорают и пропадают, и дым густой точию ходит самое малое время... а под очагами великий жар происходит».4
В целом для техники текстильной промышленности XVIII в. характерно повторение одних и тех же производственных приемов и навыков и мало изменившееся производственное оборудование; она не нашла путей к развитию, застыв на формах, достигнутых еще в первой трети XVIII в.
Показательна в этом отношении оценка Комиссии департамента земледелия, резюмирующая развитие техники производства текстильных мануфактур (1844 г.): «В то время как в льняном деле совершались важные перевороты, наши фабрики не ввели никаких усовершенствованных способов — все технические средства их оставались те же, какие были за 120 лет назад при начале дела Петром I».5
. Было бы, однако, неправильным считать, что по организации труда текстильная мануфактура ничем не отличалась от мастерской ремесленника; от последней ее отличала кооперация, или «действие большего числа рабочих в одно и то же время, в одном и том же месте (или, если хотите, на одном и том же поле труда)».6 Как известно, мануфактура является кооперацией, основанной на разделении труда. Это разделение, правда очень неполное, можно установить для всего XVIIi в. на основании имеющихся данных о русской текстильной промышленности. Рапорты и ведомости мануфактуристов в Мануфактур- коллегию подтверждают наличие специализации рабочих, закреплявшейся и повышавшейся с производственным ростом всего предприятия в целом.
~ На основе данных, имеющихся в источниках и литературе, кадры рабочей силы текстильных мануфактур XVIII в. можно разделить на работников следующих специальностей:
1 А. Грязнов. Указ, соч., с. 127.
2 Следует отметить хотя бы значение внимательности резчика при копировании им образцов с рисунков для изготовления форм, где требовались особая точность и тонкость работы.
3К. Маркс иФ. Энгельс. Соч., XVII, 384 (Капитал, т. I).
4 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, ч. I, л. 278.
5 Цит. по кн. А. Грязнова, с. 88.
6 К. Маркс иФ. Энгельс. Соч., XVII, 354 (Капитал,!).
144
И. С. КУРИЦИН
Рабочие полотняной промышленности
Чесальщики
Прядильщики
Мотальщики
Шпульники
Ткачи
Белилыцики Эферы Шкепе ры Сымалыцики Вспомогательные рабочие
Рабочие шелкоткацкой промышленности
Шпульники и бобин- щики Ткачи
Переборщики Узолыцики Рисовальщики Вспомогательные рабочие
\
Рабочие суконных предприятий
Шерсторазбиратели и верхостригатели Ше рстосниматели Шерстомыляры Шерстобиты и скреболь- щики
Кардовщики Прядильщики Бобинщики, ткачи, су- кновалятели Дрогшейдеры Прессовщики Вспомогательные рабочие
Данные о количестве рабочих по каждому роду работы в той или иной мануфактуре говорят об определенном соотношении, обусловливаемом значением этой специальности или функции для производственного процесса в целом.
Правда, термин «специальность» часто говорит не о действительной специализации работника на определенной работе, а лишь о выполнении им соответственной работы. Например, сообщение источников о числе людей в красильне не следует принимать за указание, что эти люди действительно являлись квалифицированными работниками красильного дела, так как они работали вслепую, по указанию мастера, хранившего производственные секреты красильного мастерства.
Разделение труда проявлялось (хотя недостаточно полно) и в очередности и последовательности отдельных процессов производства1, которые выполнялись отдельными группами рабочих. Проявлялось оно и в выработке различных сортов изделий, производство которых при неодинаковом оборудовании1 2 было бы невозможно без разделения труда внутри мануфактуры.
Расчленение труда обусловливалось также различным уровнем квалификации рабочих. В частности, беление тканей заключало в себе ряд операций, не требующих обученной рабочей силы и позволяющих эксплоатировать более дешевую рабочую силу — женщин и детей. Но разделение труда на русских текстильных предприятиях в ХУ III в. не было строго продумано и в значительной мере определялось ремесленным происхождением рабочих; в сущности, вся рубрика специальностей была отражением ремесел, применявшихся на данной мануфактуре. Особенно наглядно это видно на примере работников основных
1 Например, последовательность основных операций льнополотняного производства следующая: чесание льна, прядение, снование, навивка основы на навой, проборка и шлихтование, ткачество, отбелка и отделка ткани.
2 Примером дифференциации оборудования текстильных мануфактур может служить количество и характер станов на предприятиях Бутримова и Грачева в Иванове в 50-х годах (цитирую по «Запискам Историко-бытового отдела Русского музея», с. 15):
Название станов
Коломииошных
Фланских
Равендушных
Для артели
Скатертных
Салфеточных ......
У Грачева У Бутрк
м о в а
55
54
121
12
10
1
—
2
1
—
3
—
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
145
специальностей текстильного производства — ткачей и прядильщиков, производственные приемы которых, как отмечалось выше, почти ничем не отличались от производственных навыков ремесленников. По словам Маркса, «с одной стороны, мануфактура вводит в процесс производства разделение труда или развивает его далее, с другой стороны — она комбинирует ремесла, бывшие ранее самостоятельными».1
Если на ряде мануфактур участие в производственном процессе большого количества работников без дифференциации их1 2 по отдельным операциям говорит о переносе ремесленных приемов в производственный процесс, то при отсутствии твердого закрепления работника за определенной операцией и твердой специализации работника на определенной работе вполне понятны случаи перемены специальности на данном предприятии или в связи с переходом (бегством) на другое.
Практиковался также и перевод работников. Так, рабочие Суконного двора в своей челобитной в Мануфактур-коллегию в 1779 г. жалуются, что «вместо тех, высаженных на станы, сажают прядильщиков и шерстобойщиков... для того тканья сукон, но оные еще к тому тканью сукон не обучились».3
Подобная перестановка работников возможна только при слабой квалификации рабочей силы в целом. А состояние квалификации на мануфактурах XVTII в. имеет существенное значение в постановке вопроса о создании кадров их. Несмотря на отмечавшуюся давность происхождения текстильных промыслов, мануфактурное текстильное производство являлось делом трудным вследствие новизны производимых сортов ткани.4
Овладение сложным производственным процессом во всем его объеме (при несложном техническом оборудовании) оказалось непосильным для русской мануфактуры XVIII в.5 Современники оставили ряд материалов о неудовлетворительном качестве текстильной продукции. Если даже признать односторонними и тенденциозными все многочисленные нарекания со стороны купцов по адресу русских тканей, то и тогда остается большое количество других данных о низком качестве изделий; Например, указ 1740 г. устанавливает, что «сукна мундирные, которые на российских фабриках делаются и на полки употребляются, весьма худы и к носке непрочны».6 * * * 10 В том же 1740 г. создается специальная комиссия «для рассмотрения на российских фабриках о худых сукнах», которая, закончив свою работу в 1741 г., обратилась
1 К. Маркс иФ. Энгельс. Соч., XVII, 372 (Капитал, I).,
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 384, лл. 60—68.
! Там ж е, л. 53 (аналогичные примеры находим в деле о суконных фабриках, № 387).
4 Петровские мануфактуры впервые в России начали выпуск вигони, байки, стамеда, драпа, а шелкоткацкие — бархата, люстрина, атласа, различных перувиенов, бай-бедеков и пр.
8 В связи с этим следует отметить неосновательность утверждения об особой якобы несложности работы в промышленных предприятиях XVIII в. Конечно, для установки несложного технического оборудования русских текстильных мануфактур не было необходимости в рабочих высокой квалификации, но зато производственный процесс при таком оборудовании был чрезвычайно сложен и для обеспечения выпуска доброкачественной продукции требовал работников, достаточно квалифицированных и обладавших ремесленной выучкой.
6 ГАФКЭ, Г. А., XIX, Л"? 384, л. 71 и сл. В «Регламенте» 1741 г. это предло¬
жение получило законодательное оформление (§ 2, п. 2) так же, как и другой проект
о содержании всеобщих красилен «в виду недостатка красильных мастеров» (ПСЗ, № 8440). Несколько более поздний указ (1753 г.) о клеймении полотен преследует те же цели — прекращение выпуска недоброкачественных изделий (Там же, № 10130). Специальный указ 1744 г. «отрешает» из состава мануфактуристов «за не- размножением фабрик и худым мастерством деланных на тех фабриках товаров».
(А. Лаппо-Данилевский. Русские промышленные и торговые компании, с. 44).
10 История, записки, т. 5.
И. С. КУРИЦИН
ш
в кабинет с предложением создать за счет мануфактуристов особый институт браковщиков из иностранных и русских мастеров.1 Процесс производства полотна не обеспечивал достаточно высокого качества товара; так, из-за несовершенного способа беления полотно было недостаточно крепко, на что указывалось в правительственных документах, в частности — в актах осмотра предприятий. «Парусное полотно и коломиношное сероваты. Иноземец объявил, что надлежащей белизны и крепости товар не имеет от золы и ученики жечь ее совершенно еще не выучились»,—сообщает ревизор в Мануфактур-коллегию о Вологодской мануфактуре Гаврилова в 1744 г.1 2
Показательна отправка полотна за границу (в Голландию) специально для беления. Тариф 1757 г. устанавливает особые льготы при перевозке и доставке этого полотна: «выбеленя ввозить беспошлинно, откуда отпуск был».3
Несмотря на выписывание иностранных образцов, для раскраски тканей, последние, оказывается, «часто по незнанию рисовальщиков совсем неприятной вид получают, как то на стоящих на посольском дворе фабриках и действительно усмотрено».4
Даже к концу XVIII в. отсутствие образчиков, как и отсутствие- мастеров, служило причиной или предлогом к отказу от производства ряда сортов тканей.5
Однако и заграничные образцы далеко не удовлетворяли прихотливого и взыскательного потребителя, на которого частично ориентировался мануфактурист, выпуская дорогие сорта изделий. В цитированном только что документе указывается, что те самые рисунки и образцы «чрез то время как здесь с них копируют и производят в действо, в других государствах почитаются уже старыми и совсем выходят из. употребления, почему зделанные здесь и остаются старомодными». Следовательно, сложность для русских мануфактур не всегда заключалась в затруднительности 'выпуска добротных тканей. Можно привести немало положительных оценок продукции некоторых текстильных предприятий со стороны современников.6
Сложность заключалась в затруднительности конкуренции с импортными изделиями. Выпуск дорогих сортов, требовавших точности работы и высокого уровня мастерства рабочей силы, был незначителен. Так, тонкого полотна, канифаса, скатертей и т. п. к концу XVIII в. было* выпущено всего 88 тыс. аршин, что составляло ничтожную величину по сравнению с расходившимися на внутреннем рынке пестрядями и затрапезами.7 8 Следовательно, текстильная мануфактура XVIII в. не могла удовлетворить запросов привилегированного потребителя, предпочитавшего привозный товар отечественным изделиям, несмотря на все старания покровительствовавшего мануфактуристам государства. 3
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 389, л. 71 и сл.
2 УЦГАЛ, св. 127, №166, л. 21 (фонд Мануфактур-коллегии).
8 Ист.-статист, обзор промышл. России, II, 1Ó.
/ 4 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377. Переписка, ч. II, л. 71.
5 УЦГАЛ, фонд Мануфактур-коллегии, св. 335, №» 45; св. 340, № 233, 1798 г.
6 Т ам же, св. 109/54 — осмотры Меженинова, Бутурлина и др.; ГАФКЭ, Г. А., XIX, 404 (рапорт директора Купавинской мануфактуры Липрандия и др.).
7 В том же 1799 г. выпуск равендука определялся в 8 с лишним млн. арш., флам- ского полотна — в 4г/4 млн. арш., парусины — больше 1 млн. 600 тыс. арш., пестряди и затрапезов — 3 с лишним млн. арш. и т. д. (А. Семенов. История российской коммерции, III, 431, приложение, и П. Любомиров. Очерки, сс. 78—93).
8 Очевидно, проявлением этого покровительства являлась систематическая закупка тканей для дворцового ведомства. Например, Ярославская Большая мануфактура ежегодно поставляла ко двору «камчатные скатерти»- (А. Грязнов. Назв. соч., с. 115). На основании изучения экспонатов, хранящихся в фондах Государственного Исторического музея, можно сделать вывод о разнообразии ассортимента ©того рода изделий.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
147
Мануфактур-коллегия вынуждена была признать, что «здешние фабрики поныне не достигли еще до такого совершенства, чтоб делаемыми на них товарами государство без вывозу иностранных могло удовольствовать, не упоминая о том, что некоторых материй и совсем не „умеют делать».1
Не в силах конкурировать с Западной Европой были и шелкоткацкие мануфактуры. Организованные при Петре I для производства дорогих тканей, они очень скоро, особенно после введения тарифа 1731 г.,1 2 благоприятствовавшего импорту, перешли на производство более дешевых изделий — платков, тафты и лент, находивших большой спрос благодаря своей относительной общедоступности.
Что касается суконных предприятий, то в течение всего XVIII в. они выпускали почти одни грубошерстные армейские сукна. Предприятия, где бы преимущественно производились высокие сорта шерстяных- изделий, видимо, отсутствовали в русской суконной промышленности. 3
Качественная оценка русской текстильной промышленности тесно связана с 'более общим вопросом — о производительности труда на русских мануфактурах XVIII в. Но необходимых данных для детального разрешения этого вопроса нет. 4
Вспомогательным средством здесь могут служить данные о квалификации рабочей силы. На основании приведенной выше таблицы о специальностях на текстильных мануфактурах можно было бы полагать, что основная масса рабочей силы состояла из квалифицированных работников. Действительно, если взять мануфактуры, добившиеся выпуска высококачественной продукции, то на них квалифицированных рабочих больше, чем вспомогательных и тех, «кои в черных работах обретаются».
Если взять в качестве иллюстрации Купавинскую шелковую мануфактуру, на которой в 1792 г., цо утверждению екатеринославского губернатора, «мастеровые доведены до делания материй высокой степени», 5 то оказывается, что «фабрика сия в себе не имеет ни одного уже мастера из иностранцев, а все на ней художества, самой высокой степени дошедшие, рисуются и выделываются одними крестьянами купавинскими».6 На этой мануфактуре на 102 квалифицированных работников и мастеров приходилось только 38 рабочих, «находящихся
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377. Переписка, ч. II, л. 75 (доклад вице-президента Сукина, 1767 г.).
2 И. Л а д ы ж е н с к и й. История русского таможенного тарифа. Здесь следует отметить ошибочность утверждений (М. Туган-Барановского и др.) об отсутствии в России почвы для конкурентной борьбы между мануфактурой и мелким производством. История «сожительства» этих видов промышленности, наоборот, говорит об их борьбе друг с другом:. «Почти всюду между мануфактурой и ремеслом велась ожесточенная борьба» (К. М'аркс и Ф. Э н г е л ь с. Соч., V, 386).
3 Президент Мануфактур-коллегии Волков в 1765 г. докладывал Екатерине II, что «фабрики хороших сукон у нас нет, а оная нужна» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, ч. II, л. 239). Имеющиеся в литературе данные о появлении в производстве в начале XIX в. некоторых тонких сортов шерстяных тканей лишь подтверждают наш вывод.
4 Некоторые случайные указания все же говорят о более низкой производительности русских мануфактур. Например, иноземец Гамбет отмечает в 1747 г.: «что до рабочих, то они мало работать могут, так как мне сказано, что они токмо по два аршина вдень гризета делать могут; напротив того, во Франции наши работники по 6 аршин ставят» (Письмо Кабинетному министру бар. Черкасову, ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 331, л. 399).
5 Там же, № 404, л. 80.
6 Т а м ж е, л. 30. Рапорт от 17 октября 1792 г. директора мануфактуры Липрандия (данная переписка возникла в связи с предполагавшейся эвакуацией мануфактуры).
148
И. С. КУРИЦИН
у разных работ и услуг».1 В отличие от других предприятий, в ведомостях Купавинской мануфактуры мы встречаем постоянные указания на специальность работника («ткач», «прядильщик»), а не на место его работы («в ткальне», «в красильне», «в сортовне» и т. д.).
Таким образом, прямая связь выпуска хорошей продукции (и, конечно, более высокой производительности труда) с полной обеспеченностью предприятия квалифицированной рабочей силой налицо. Только при условии преобладания квалифицированных рабочих над неквалифицированными мануфактуры могли добиться желательной организации производственного процесса. «Хотя мануфактура создает, как мы видели, наряду с иерархическим расчленением рабочих простое разделение их на обученных и необученных, число последних остается весьма ограниченным всилу преобладающего значения первых». 1 2
Как же обстояло дело на большинстве русских мануфактур?
Нужно думать, сообщение Мануфактур-коллегии Екатерине II в 1765 г. о том, что из 137 800 рабочих в промышленности половину составляют те, «кои только в самые дешевые и грузные работы при фабриках употребляются»,3 страдает некоторым преувеличением. Тем не менее, это указание чрезвычайно важно для определения удельного веса квалифицированной рабочей силы и уровня ее квалификации. Имеющиеся материалы говорят об использовании недостаточно обученных рабочих там, где требовались рабочие обученные, обеспечивающие более высокую производительность труда. Так,. в 1740 г. рабочие Казанской суконной мануфактуры в своей челобитной в сенат указывали (и это было сенатом признано) на то, что «когда ткали они по 3 и по 4 аршина, тогда еще обучались, а ныне по 6 и по 8 аршин ткут... для того, что стали быть мастерами».4 0 том же говорят приводившиеся выше примеры неправильной расстановки рабочей силы на Суконном дворе.
Данные осмотров предприятий в середине XVIII в. отмечают большое количество (наряду с положительными отзывами) «худых мастеров», «неаттестованных мастеров», «нимало не знающих (пряжи худой с доброй отличить не сумеет)» и т. д.; нередко констатируется в отсутствие мастеров. 5
Показательна обычная связь подобных указаний с общей оценкой мануфактуры как «худой фабрики». И не случайно поэтому использование производственного опыта иностранных мастеров. В сущности происхождение квалификации у русских рабочих двоякое: либо они научились мастерству' у иностранцев, либо у своих же товарищей по работе.
Мы не можем дать статистического подсчета ответов рабочих и мастеров на запросы осмотрщиков о происхождении их квалификации (этот вопрос при осмотрах ставился на немногих мануфактурах). Но очень часты такие указания: «обучен мастером голландцем», «обучился на оной фабрике от имевшегося у показанного содержателя по контракту мастера-иноземца» и т. п.6 О том же говорят показания мануфактуристов.
1 ГАФКЭ, Г. А. XIX, № 404, л. 30. Объяснительная 8аписка Екатерине II.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XVII, 405 (Капитал, I).
8 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, л. 85. Особенно высокий процент неквалифицированной рабочей силы наблюдается на крупных мануфактурах с большим количеством приписных, где крестьяне, «неспособные в ремесло, употребляются в черные фабричные работы» (рапорт Гончарова в 1751 г. — УЦГАЛ, св. 109, № 55, л. 147).
4 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, л. 28.
6 УЦГАЛ, ст. 127, № 166, ЛЛ. 86, 254—267, 270—313.
® Мануфактур-коллегия в связи с вопросом о посылке за границу четырех русских учеников для производственного обучения указывала в своем донесении в Се-
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
149
Документы, говорящие о роли специалкстов-иноземцев и о необходимости обращения к ним за техническим содействием, имеются и для конца столетия.1 Без преувеличения можно сказать, что лейтмо- ' тивом почти всех многочисленных контрактов русских мануфактуристов с иноземцами является пункт «об обучении рабочих на мануфактурах»* 1 2 («выучить, чему сам умеет, без сокрытия»). Правда, наличие такого пункта не всегда отражало действительную потребность мануфактур в обучении рабочих, так как могло быть просто известной формой самостраховки предпринимателей от вмешательства государства, очень распространенного при Петре I и практиковавшегося (хотя и не столь энергично) при его преемниках.
Наиболее ярко требование освоения иностранного производственного опыта выражено в «Регламенте Мануфактур-коллегии» 1723 г.: «Со всеми мастерами, которые употреблены будут в какую-нибудь фабрику и мануфактуру, договариваться, чтоб они из российских учеников при себе имели и мастерству своему обучали, поставя за то цену награждения и время, во сколько лет выучат».3
О законодательной силе этого документа в дальнейшем говорят многочисленные ссылки на него Мануфактур-коллегии, жестко регламентировавшей производственную жизнь и быт мануфактур.' Разумеется, промышленники относились к этой регламентации без особого энтузиазма, о чем говорят многочисленные случаи обхода непрошенного посредничества Коллегии при найме иностранных мастеров. В 1747—■ 1751 гг. ряд московских текстильных предпринимателей отказался от услуг Коллегии4, по-разному мотивируя свой отказ: во-первых, тем, что у них есть иностранные мастера по контракту; во-вторых, что у них есть крепостные мастера; в-третьих, что иностранные мастера фабрике нужны, но они их выпишут сами; в-четвертых, что мастера, попавшие на фабрики через комиссию Мануфактур-коллегии, «явились не весьма искусного мастерства». Дело не продвинулось и после угрозы Коллегии конфисковать предприятия, «дабы оные фабриканты впредь не могли приносить в делании товаров лутчего добротою отговорки, что происходит за неимением мастеров». Вместе с тем дается следующее важное указание: «а те их фабрики и поныне находятся без настоящих мастеров и что товары деланы были лутчей работы в том надежды иметь на те их фабрики невозможно».
Об отказе фабрикантов Коллегии пришлось рапортовать в Сенат. 5 Основная причина отказов от настойчивого, хотя и нелюбезного посредничества Коллегии, недостаточно четко формулировавшаяся пред-
нат, что «в рисовальных и красильных мастерах состоит немалая нужда, ибо имеющиеся... не весьма искусны» (УЦГАЛ, св. 279, № 7866, л. 11). В донесении Екатерине II в 1763 г. сообщается о том, что хороший мастер «шелковым фабрикам по нынешнему их слабому состоянию не только весьма потребен, но оные без такового человека быть и в надлежащее цветущее состояние притти не могут» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 977, л. 76).
1 Т а м же, № 404 (в частности рапорты директора Липрандия).
2 Т а м ж е, JV® 391 (дела о найме французских мастеров Шевалье Рулье), № 377, ч. II (дело о найме мастера Ивера); УЦГАЛ, св. 238, № 3410; св. 241, № 3718, 1764 г. В этих и других номерах имеется значительное количество копий контрактов иностранцев с русскими мануфактуристами. Типичны следующие обязательства в них: «Сего 1749 г. чулошного дела мастер Ник. Цесарец шел для работы в шелковую мануфактуру (Старцова), что на Посольском дворе... на 5 лет... с таким обязательством, что во оные урочные годы обучит тех учеников так, как и сам обучен» (УЦГАЛ, св. 209, № 60). Владелец Казанской суконной мануфактуры Дряблов сообщил в 1751 г., что «принят по контракту мастер... с условием обучить мастерству кого он, г-н Дряблов, назначит». (Там же, св. 10, № 55, л. 115).
3 ПСЗ, т. VII, № 4378.
4 УЦГАЛ, св. 212, № 348; св. 279, № 7856.
5 Т а м ж е, св. 109, JY» 55, л. 391.
150
И. С. ЯУРИЦИН
иринимателями, в сущности сводилась к жалобам на дороговизну иностранных мастеров: «Против оного определения на выпис 8 мастеров денег платить им несносно». Аналогичны жалобы на недостаток капитала для реализации мероприятий Коллегии.1
Изучение отдельных фактов найма иностранцев через Мануфактур- коллегию подтверждает основательность злявлений мануфактуристов. Заработная плата русских мастеров в течение всего XVIII в. редко поднималась выше 100 р. в год,1 2 жалованье же иностранным мастерам доходило до 500—1000 р., а иногда даже до 1500 р. в год.3 Велики были и расходы на выписывание мастеров, на оплату проезда и т. д. 4 Но мануфактуристы, оплачивавшие обязательства Коллегии, 5 обычно тормозили и вовсе прекращали денежные выплаты. Нанятые мастера, оказавшись в критическом положении, засыпали Мануфактур-коллегию и Сенат отчаянными жалобами; возникала длиннейшая переписка, тянувшаяся годами и, как правило, оканчивавшаяся расторжением договора.6
Неудачи в области найма иностранцев объяснялись также и тем, что «в поисках щастья» на приглашение Коллегии откликались далеко не всегда квалифицированные специалисты, а часто — люди, выдававшие себя за мастеров, и просто авантюристы.7
Трения мануфактуристов с Мануфактур-коллегией закончились указом Сената в 1760 г., разрешавшим мануфактуристам выписывать мастеров «самим по найму через своих поверенных, знающих надобные искусства», ввиду «несходственного фабрикантским желаниям их (иностранцев— И. К.) большого жалования».8
Государство и в 60-е годы и позднее учитывало, что «сии люди зело нужны, а доставать их трудно», и шло на предоставление им ряда льгот. Не случайно поэтому появление манифеста 1763 г. о льготах иностранцам, который предоставлял им свободу выбора местожительства, профессии, звания и культа, а также денежные субсидии, освобождение от податей и таможенных сборов и пр.9
Еще более распространено было обучение рабочих у мастеров и других товарищей по работе. Данные осмотров мануфактур содержат значительное количество указаний на это. Имеются и другие источники: «переписка» Мануфактур-коллегии, показания мастеров, рабочих и т. п. Так, астраханские рабочие Шадрины показали, что «в 1746 г. нанялись они на фабрику к астраханскому купцу И. Макарову в шелковую работу, где и платошное тканье и протчее мастерство производилось...,
1 Заявление предпринимателей Клюева, Боронина и Садовникова (св. 212, № 338).
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404, лл. 43—67 (ведомости о заработной плате) и № 377, л. 80.
8 Т а м ж е, № 391, л. 80; № 377, л. 80 об. и УЦГАЛ, св. 212, № 948; св. 298, № 3410, 1764 г. (челобитные), св. 241, № 3718.
4 УЦГАЛ, св. 340, № 233, 1798 г.
5 В договорах Мануфактур-коллегии имелся специальный пункт о сроках взносов мануфактуристами. Контракты заключались и на срок меньше года. Например, в приведенном выше случде Дряб лов заключил договор с иностранцем на 10 месяцев с платой 700 руб.
® Следует отметить жалобы мастера Жакмена Екатерине II и мотивировку сената, «что фабриканты принять его к себе не желают» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, л. 67,1764 г.). Но особенно характерно в этом отношении дело о найме мастера Ру лье— 50-е годы (там же, № 391, лл. 443—615).
7 Например, случай с наймом иностранцев, высылавшихся обратно в Швецию в 1747 г. (Там же, лл. 361—415).
8 ПСЗ, т. XV, № 11379. Относительно красильных и рисовальных мастеров указ вышел еще в 1753 г.: «О выписывании из чужеземных государств для своих фабрик рисовальных и красильных мастеров самим и на своем коште» (там же, т. XIII, № 10129).
9 Т а м же, № 11880.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
151
при которой работе находились и научились платошному мастерству».1 Мастер Ярославской шелковой мануфактуры Холщевникова-Крепыше- ва (1743 г.) показывает, что он «имеетца с той фабрики Ярославля и с посацких людей по записи... мастерству обучился в Москве назат тому лет с десять на шелковой фабрике Колосова от мастеровых людей».1 2
Все эти факты подтверждают, что мануфактура XVIII в. в России сыграла известную роль в подготовке квалифицированной рабочей силы, несмотря на противодействие мануфактуристов перенесению производственных приемов и «секретов» с их предприятий на другие. Рабочие оказались достаточно способными для овладения производственной квалификацией. Но условия крепостничества и внеэкономического принуждения тормозили производственный рост рабочих и обмен производственным опытом между работниками мануфактур. Именно в этом и заключался консерватизм русских мануфактур XVIII в.
В материалах имеются также указания на заимствование мастерства у крестьян и горожан, не работавших на мануфактурах.3 4 Это обстоятельство важно для подтверждения наличия производственных навыков, сложившихся вне мануфактуры и, несомненно, перенесенных в мануфактурное производство XVIII в. И не случайны сообщения мануфактуристов об использовании этих навыков не только на самом предприятии, но и путем раздачи работы на дом: «а протчий женской пол обычен прясть пряжу и прядут в тех деревнях». Ł
Но все это, вместе взятое, еще не обеспечивало мануфактурное производство квалифицированной рабочей силой. В условиях крепнувшего и распространявшегося вширь крепостничества нужно было решить вопрос о создании постоянного ядра рабочих, необходимого для бесперебойного производственного процесса на мануфактурах. Между тем, в литературе и в опубликованных и неопубликованных источниках имеется немало сообщений о фактах свертывания производства на ряде мануфактур из-за недостатка рабочей силы — особенно в летний период, в связи с сельскохозяйственными работами.
Приведем несколько примеров. В 1743 г. при осмотре парусной мануфактуры Золотарева в Калуге из-за отсутствия рабочей силы здесь оказалось 17 работавших станов и 43 «праздных».5 При осмотре в ноябре 1748 г. Серпуховских мануфактур выявилась неполная загрузка большинства предприятий, вызванная, по словам владельцев, отсутствием необходимых рабочих рук. То же наблюдалось и в Калуге, где до 750/0 останова станов объяснялось теми же причинами. 6 Та же картина и в других районах. При осмотре парусно-полотняной мануфактуры Евреиновых в Московском уезде в 1746 г. выявилось, что из 100 парусных станов бездействуют 20, а в 1748 г.—«и в 8 светлицах парусных (станов) действительных 33, без действия за отлучением работных людей» —15 станов и т. д.7 Что касается суконной промышленности, то прямых указаний на свертывание про¬
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, Переписка, ч. II, № 377, л. 3.
2 УЦГАЛ, св. 127, № 166, л. 270.
3 Там ж е, л. 283 и сл.
4 Там же, св. 109, № 55, л. 147 (мануфактура Гончарова в Белеве). В отношении «полотняного завода» есть сообщение о том, что из 4г/2 тыс. в разных уездах по деревням «для оной работают до 2000 душ» (топогр. описание Калужск. губ., СПб.,
1875, с. 62).
6 О мануфактурах Фадеева и Золотарева осмотрщик заявляет: «Доношу, в Калуге на двух парусных фабриках Фадеева и Золотарева... работы более полугоду почти не знают; оные содержатели словесно [заявили], что хотя бы они могли и более положенного капитала сумму употребить, только от недостатка работных людей... немалая остановка чинитца» (УЦГАЛ, св. 127, № 166, л. 425).
6 Т а м же, св. 209, № 598, лл. 2—6.
7 Т а м же, св. 127/43, № 166, лл. И, 25, 28 и сл.; св. 346, № 505, 1799 г.
152
И. С. КУРИЦИИ
изводства здесь значительно меньше; все же жалобы мануфактуристов на массовые отлучки рабочих «во время летней поры» — обычное явление.1 В шелкоткацкой промышленности имели место даже случаи ликвидации предприятий из-за отсутствия квалифицированной рабочей силы.1 2
Эти факты (их можно было бы значительно пополнить данными, известными по работам С. Соловьева3 и П. Любомирова 4, и материалами сборников Российского Исторического Общества) дают основание утверждать, что отсутствие необходимой, более или менее устойчивой рабочей силы служило существенным препятствием к обеспечению непрерывности и слаженности производственного процесса на текстильных мануфактурах XVIII в. Говорят они и о слабости квалифицированного ядра рабочих на этих предприятиях.
Эта слабость оказалась основной причиной невысокой производительности труда на русских мануфактурах XVIII в. Так как ремеслен-. ные навыки, привнесенные в мануфактуру (русскими и иностранцами), оставались основой производственного процесса, то мануфактуристу постоянно приходилось бороться с нарушением дисциплины со стороны рабочих.5 И не случайны жалобы (подробнее о них ниже) российских «фабрикантов» на непокорность и нерадивость их работников: для русских мануфактур, находившихся в условиях роста крепостных отношений (при ооответстйенном сопротивлении им), эти жалобы были особенно естественны. Характерно, что жалобы предпринимателей были направлены преимущественно против квалифицированных рабочих, и российский мануфактурист в данном случае лишь повторял своего западноевропейского коллегу.6 Но последний комплектовал рабочую силу путем найма; создание же кадров рабочих на русских предприятиях происходило более «своеобразными» путями, включавшими и принудительную мобилизацию и не всегда добровольный «найм».
И. КРЕПОСТНАЯ И НАЕМНАЯ РАБОЧАЯ СИЛА НА ТЕКСТИЛЬНЫХ
МАНУФАКТУРАХ
В конце XVIII в. рабочие Казанской суконной мануфактуры, жалуясь в одной из челобитных на порабощение их своим владельцем, указывали, что «перед сим собраны они были из-военных, духовных, иностранных, из крестьян государственных, помещичьих и состояли на праве казенных людей, а не помещичьих и судимы были в нижней расправе с прочими коронными вольными, а теперь не известны в их положении, опасая притом, дабы фабрикант их не роздал за своих крепостных и помещичьих крестьян в рекруты, как и перед сим в прошлых годах отдано им за собственных ево крестьян 11 человек,
1 УЦГАЛ, св. 127/43, № 166, л. 246 и сл.
3 Там же, св. 335, № 45, 1743 г. •
3 С. Соловьев. История России, V, 258 и сл.
4 II. Любомиров. Очерки (Факты сокращения производства вплоть до фактического останова предприятий по полотняным и др. мануфактурам). Следует заметить, что подобные факты отнюдь не подтверждают мнения П. Любомирова о непрерывности производственного процесса и о том, что «прочные связи с производством определенно намечаются еще в средине XVIII в. и у наемных рабочих» (с. 196). В действительности ряд причин тормозил осуществление этой тенденции.
5 Характерна челобитная владельцев Суконного двора в 1742 г. о том, чтобы «означенных нашей мануфактурой суконного дела ткачей с товарищами к делу усиленно принудить» («Тр. Ист.-Арх. инст.», док. 57, III).
6 «Такова слабость человеческой природы, — восклицает наш милейший Юр, — что, чем рабочий искуснее, тем он своевольнее, тем труднее подчинить его дисциплине и, следовательно, тем больший вред приносит он своими капризами совокупному механизму» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XVII, 406 — Капитал, I).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
153'
про что по сим обстоятельствам разрешить их сумнение: кому они принадлежат— точно-ль помещику и фабриканту Осокину, или веданы на праве государственных крестьян».1
Авторы этого документа ставят кардинальный вопрос — о методах формирования рабочей силы, о ее происхождении и составе, отличавшемся крайней пестротой.
В челобитной очень ясно указаны социальные группы, из которых слагались кадры мануфактур этой эпохи. Действительно, среди рабочих текстильных предприятий из десятилетия в десятилетие встречаются крестьяне всех категорий: государственные, помещичьи, дворовые (крестьяне с «кормежным письмом», с «пашпортом», «для пропитания», «для науки» и т. д.), отданные по ревизии, выходцы из различных катёгорий посадского населения, наконец люди, выбитые из. колеи обычных занятий: так называемые праздношатающиеся, нищие, беглые, солдаты и пр.
Данные переписей промышленных предприятий в 1732—1733 и 1737—1740 гг. отражают эту пестроту социального состава и происхождения рабочих. Но все многообразие группировок можно свести к следующим основным категориям: группа работников, вышедших из крестьянства, посадские разных прослоек, дети фабричных и дети солдат. (Последние не являются социальной прослойкой и в подавляющем большинстве должны быть отнесены к группе крестьянства.)
Если принять это разделение, можно составить для текстильных предприятий по данным 1737 г. таблицу, где будет выражено процентное отношение численности каждой группы к общему числу всех, показавших свое происхождение.
Таблица 1
Категории рабочих
Предприятия
Полотняные и писчебумажные
Сукон¬
ные
Шелко¬
ткацкие
1. Дети крестьян
41.2
23.5
36.1
2. Дети солдат
11.1
27.8
11.6
3. Дети посадских . *
23.3
23.2
33.4
4. Дети фабричных
13.3
11.0
5.6а
Из этой таблицы видно, во-первых, что подавляющее большинстворабочих вышло из крестьянства, так как группа «дети крестьян», сама по себе наиболее значительная, должна быть дополнена представителями второй группы ввиду отмеченной выше близости этих групп. Конечно, значительная часть «детей солдат» уже не была связана с землей, но следует учесть, что и выходцы из посадского населения тоже* отрывались от своей прежней профессии и, прежде чем попасть на мануфактуру, обычно проходили тяжелый путь всевозможных испытаний и бродяжничества. Как бы то ни было, первостепенное значение- крестьянства в формировании кадров текстильных мануфактур в данный период очевидно. Малочисленность четвертой группы («дети фабричных») говорит о незначительном удельном весе устойчивых кадров в общей массе рабочей силы.
К сожалению, более или менее полных данных о происхождении рабочих для следующих десятилетий XVIII в. нет. Суждения по* этому вопросу возможны только на основе различных косвенных пока- 1 21 УЦГАЛ, св. 359, № 909, лл. 10—И (дело мастеровых Казанской-фабрики. Осокина в разорениях и обидах и притеснениях от фабриканта Осокина).
2 «Тр. Ист.-Арх. инст.», табл. XI (таблицы о социальном составе).
i 54
И. С. КУРИЦИН
Пателей: количество приписных, купленных крестьян, «вечно отданных» на мануфактуры и т. д.
Для 40-х и отчасти 50-х годов основной величиной в рабочем •составе текстильных предприятий следует считать посессионных и приписных крестьян. В эти категории входили казенные мастеровые, вечноотданные (к ним относились непомнящие родства и отданные .за определенную плату),1 приписные, купленные к мануфактурам.
Различие между этими группами в значительной мере стиралось, так как по существу все они представляли единую фалангу работников, основным юридическим признаком которой было прикрепление к определенному предприятию.
Следует особо остановиться на вопросе о приписных и купленных к мануфактурам крестьян. В течение 40-х и 50-х годов мануфактуристы :развили энергичную деятельность по приобретению крепостной рабочей силы; они осаждали Мануфактур-коллегию требованиями разрешить им купить крепостных работников. Эти требования в подавляющем большинстве случаев удовлетворялись специальными указами Коллегии. ■Однако предприниматели далеко не всегда и не полностью использовали это свое право.
Степень реализации его, а также степень использования купленных и приписных крестьян в 40-х и 50-х годах можно охарактеризовать следующими сводными ведомостями, составленными на основании рапортов мануфактуристов в Коллегию (табл. 2).
В этих данных обращает на себя внимание прежде всего очень неполная реализация предпринимателями разрешений на покупку крестьян. Мотивы, приводимые мануфактуристами в рапортах в объяснение этого положения, можно разбить на три группы: во-первых, «за неподысканием к покупке крестьян»; во-вторых, отсутствие или недостаток капиталов и, в-третьих, «исправляются приписными и вольнонаемными людьми и свыше их не требуется.1 2
Очевидно, первая мотивировка в значительной части случаев правдоподобна, так как введение в заблуждение Мануфактур-коллегии и особенно местных органов крепостнической власти из помещиков, знавших в деталях всю «конъюнктуру», было делом довольно затруднительным. Объяснения второй группы (недостаток капиталов) были более существенными, поскольку они не сопровождались указаниями о том, что крепостных «в покупке нет и покупать не желают», а наоборот подчеркивалась необходимость приобретения дополнительной крепостной рабочей силы.3
Здесь нет необходимости разбирать крепостнические расчеты о степени выгодности купли-продажи крепостных «душ», поэтому ограничимся лишь одной наиболее выразительной иллюстрацией на тему •о средствах, затрачиваемых на покупку предприятий с крепостной рабочей силой.
Имеется в виду факт продажи Ярославской Большой мануфактуры •Затрапезновым Яковлеву в 1764 г. Загадочность данной операции, .которая так мучила историка этого предприятия Грязнова,4 раз-
1 ПСЗ, №№ 10326, 2748.
2 УЦГАЛ, св. 109, № 54.
3 Для астраханских предпринимателей разрешения покупки крепостных не имели существенного значения «за неимением здесь при Астрахани в уездах деревень» (там -ж е, л. 151).
4 «Продажа эта состоялась удивительно задешево, вся мануфактура в полном •составе...с приписными к ней мастеровыми в количестве 4680 чел., со всеми землями, угодьями и пр. перешла к С. Яковлеву всего за 60 000 р. ...Как и почему А. Затра- |пезнов продал принадлежавшую ему мануфактуру и почему именно продал так дешево, никаких указаний найти не удалось» (А. Грязнов. Назв. соч., с. 63).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
155
Таблица -2
Ведомости, учиненные по силе из Пр. Сената в Мануф.-коллегию сего 1767 г. 2 мая указу, сколько фабрикантам в 1752 г. к их фабрикам с землей и без земель людей и крестьян куплено и всего поныне в покупке и 'сколько на фабрики для работы переведено (без приписных).1
Куплено
Из них на фабрику для работы переведено
i I
В о В О
СО • В О Е-
Суконные фабрики
с землей
без
земли
Й н
О О
О
в
о>
cc X Ę
§ я m
Д X В Рч.О ь
G О Р. в- С
о
О *2 о
1в8 ®. >>х ЕС к >>
1
2
3
4
5
6
Вас. и Ив. Постоваловых
47
Медовщикова и Иванова
527
(ткачество в деревнях п Москве)
225
302
1238
Ф. Васильева
20
13
7
(не в работе малолетних)
1390
И. Журавлева
27
22
5
(не в работе малолетних)
1071
К. Матвеева
263
—
—
—
—
В. и И. Постоваловых (Тамб. у.)
63
27
97
120
1456
М. Шигонина и Е. Грунт
Гребенщикова (расстояние от фаб¬
27
5
32
(на соб- ств. в Москве фаб-ке)
150
3159
рики 100 верст)
230
—
80
475
Асесс. Матвеева (Моек, у.) ....
263
—
180
83
932
Дряблова
1
221
(вСимб.—
У-)
191
30
179
Я. Гарденина
200
(в Тамб. У-)
8
74
134
1877
И. Гарденина
200
27
93
134
2385
А. Гарденина
211
—
—
—
—
П. Сахарова (Ворон, у.)
—
3
3
—
97
М. Сахарова
И. Мещанинова (в Колом, и Вла-
52
31
21
1399
димирск. уу.)
399
10
181
228
1331
Н. Кузнецова
—
21
16
5
701
Перемышлева (Ряжск. у.)
18
—
12
6
398
Алесова (Тамб. у.)
30
—
30
—
1388
В. Тулинова
23
—
—
—
—
Итого *
Да по силе указа 1736 г. отдано к
2600
129
1341
1259
19472
фабр. Докучаева с тов
2106
—
2109
—’
—
Ив. Суроженииовым купл. в 1752 г.
258
—
—
—
—
Ив. Полуярославцеву отдано . . .
232
—
179
—
—
И т. Д- Всего
i УЦГАЛ, св. 109, 371, № 541 (»
И 400 ia 599 лл.
)
(
недостает 28 911 спредыд.)
156
И. С. КУРИЦИН
ГТ родолжение
Куплено
1 О
VO а Об » (D >0« еб W
•
• О
35 о
сс
и
• 33
о g
Й £
Шелковые фабрики
с землей
без
земли
Из них на рику ДЛЯ f боты переве
Для кресть: ских работ тавлено
Недостает i купных пре указов
1
2
3
4
5
6
Ас. Ив. Евреинова
135
20
115
120
М. Е. Евреинова и бр.
(в Д митр. у. в 65 верстах от фаб-ки)
5
(переведено на фаб-ку)
5
108
В. Бабушкина (в Мих. у., в 190 верст, от фаб-ки в Москве)
123
_
40
83
518
И. Демидова (Мих. у.)
228
12
60
80
331
М. Балашова (в Руэск. и Звениг. уу., в 80 в. от фаб-ки)
70 1
31
47
202
П. Колосова (в Суэд. у., в 200 в. от фаб-ки)
70
9
27
(9 б/з- все на ф-ке) 52
890
В. Хастатова
—
40
29
И
502
Д. Жукова и И. Суроженинова . .
6
5
(в бегах и в малолетстве)
1—в бе¬
715
Армян Лазаревых (Моек, у.) ...
68
197
200
гах
65
1061
А. Наврозова (Моек, у.)
36
—
14
22
154
Д. Земского (купл. в Моек., Костр., Сузд. и Алекс, уу.)
1392 из
( шелк.
|полота.
170
290
752
2237
М. Иконникова (Волог. у.) ....
них
369
(бумашн.
180
фабрика
369
231
Бр. Гурьевых
1
спорная по иску 1
758
Е. Холщевникова
—
7
7
—
921
Совета. Николаева (Звен. у.) ...
ИЗ
—
65
48
239
М. Милютина (в 90 и 540 верст, от фаб-ки)
741
—
73
668
243
Итого («по послед¬
ней ведомости») .
3630
271
1217
2413
7484
Шелковые заводы
В. Хастатова
—
55
30
25
45
Н. Бирюкова
20
20
(не в работе и в бегах)
80
Л. Иванова
—
17
17
—
83
Итого
—
92
67
25
208
1 Остальные 252 спорные.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
157
Продолжение
Куплено
Из них на фабрику для работы переведено
X ^ X °
Ш i 53 О £
Полотняные фабрики
с землей
без
земли
£ ь
8 *2 a. go X л X
X й X
t й m И 05 КО h
X X О*
Н С
<Х> м Сб км
Н S о о bQ о S и со gc й
W ге >>
1
2
3
4
5
6
Клюевой (Дмитр. у., от фаб-ки 60 и 135 верст)
103
8
46
65
1073
П. Пастухова
16
2
12
6
701
Ас. Гончарова
3642
—
505
3137
1470
Сотника Сем. Нахимова (Вяз. у.) .
(да из покупных к желез н. заводам 136) 1383
(да в деревнях при ф-ке до 300)
414
962
45
С. Яковлева
—
25
25
—
6839
В. Соколовой
127
6
• 76
51 '
569
И. Нечаева
—
.17
17
—
512
Ив. Таланова с бр
49
—
35
14
2110
Гр. Сивохина
—
6
6
—
462
В. Большакова
7
(исправляет работу вольными)
Гр. Щепочкина (в Мед. и Мещ. уу., в 40 в. от фаб*ки)
469
231
238
1619
М. Гусятникова
452
—
150
302
682
Н. Кишкина
128
—
48
80
1669
В. Кишкина
136
—
92
44
1268';
Я. Мальцева (в Мож. и Верейск. уу.)
154
39
88
65
286
Мосоловых
—
20
98
—
94
Евг. Кондаковой
(да из покупных к железным заводам 136)
17
17
679
Тарубаевых
—
1
1
—
861
Бр. Лугининых
1295
40
695
600
2605
Ив. Серикова
(до
1751 г.
536
С 1752 г. 719)
4
4
596
С. Тетюшенинова
—
4
4
—
572
Д. Митрофанова
—
3
3
—
609
Рюминых (купл. в Ряз. у.) . . . .
1361
—
533
828
415
Н. Серебренниковой
71
—
46
13
1117
(да померло 12)
И. С. КУРИЦИН
1.7*
П р о д о л ж е и и е
Куплено
1 О
Ю д
S3
» 1
я о К О
га
• S
9 Й
Полотняные фабрики
с землей
без
земли
Из них на рику ДЛЯ J боты перев<
Для кресть ских работ тавлено
1
Недостает г купных пр< указов
1
2
3
4
5
6
К. и И. Углечаниновых
1374
—
134
99
(в ткачестве в деревнях)
4666
А. Ашастина
24
14
22
16
3911
Ас. Ф. Угрюмова
1375
89
488
976
701
И. Стригалева
—
3
3
—
2400
М. Серебренникова
4
'
2
2
(в бегах)
188
Г. Глинкова........ • . . .
—
13
13
—
179
С. Богданова (Серп, у.)
189
—
60
—
129
Коржевина (Елатьм. у.)
13
—
13
7
611
Г. Ипатьева (Переясл.-Ряз.) ....
57
—
30
27
402
С. Олейниковой (Пер.-Залесск.) . .
83
—
31
52
85
Итого куплено: .
11738
314
3999
7875
40123
решается на самом деле очень легко. Во-первых, мануфактура была продана не за 60 тыс., а за 600 тыс. рублей; во-вторых, эта продажа была вынужденной в связи с пошатнувшимися делами Затра- пезнова, получившего взаймы от Яковлева 300 тыс. рублей и вынужденного затем получить еще столько же с оформлением продажи мануфактуры своему кредитору.1
Очень важным, если не основным элементом в определении стоимости мануфактуры была стоимость обслуживающей ее крепостной рабочей силы.
Учитывая выгодность приобретения даровых крепостных работников сравнительно с покупными, мануфактурист старается обеспечить себя приписными1 2 из крестьян, разночинцев и пр. Сравнение численности покупных крестьян в суконной промышленности с численностью покупных в шелкоткацких и, особенно, в полотняных предприятиях наглядно показывает относительно меньшую роль купленных крепостных работников в суконном производстве. А между тем последнее, как известно, было наиболее обеспечено крепостной рабо¬
1 «По обстоятельствам сего дела значит он Затрапезнов на шот оной фабрики займовая и должен остался емз'Яковлеву триста тысяч рублев и в прошлом 1763 году... как то по учиненному между ними в том же году декабря 10 дня договору значит за половину тех оных мануфактур получил он Затрапезнов у Яковлева. После той закладной половину оных мануфактур договорился он Затрапезнов ему Яковлеву продать за те триста тысяч р. и по тому договору, как в означенных кондициях значит, получил сполна и, таким образом, учинился он Затрапезнов ему Яковлеву должен шестьсот тысяч рублев... из чего точно видно, что он, Затрапезнов, от содержания тех мануфактур совсем удаляется» (дальше следует переложение договора о продаже мануфактуры — ГАФКЭ, Г. А., XIX, 377, лл. 50—59).
2 Характерна связь отказов предпринимателей от покупки рабочей силы с указаниями об обеспеченности в этих случаях «записными людьми» (УЦГАЛ, св. 109, № 55, лл. 139—148).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
1594
чей силой. Это объяснялось наличием именно приписных работников, значение которых не умёныпалоеь для суконного производства в течение всего XYIII в. Следовательно, в промышленных отраслях, в поддержке и развитии которых самодержавное государство было особенно заинтересовано, требования предпринимателей на крепостную рабочую силу были удовлетворены.
Но закрепление рабочей силы за мануфактурой являлось лишь- половиной дела. Нужно было направить вновь полученную людскую- массу на фабрику, заставить ее работать здесь; нужно было выделить из этой массы уже знакомых с производственным процессом и приспособить остальных к участию в нем. Эта задача была не из простых, особенно если учитывать нежелание крестьян работать на. стороне, часто очень далеко от места жительства. И предприниматели в текстильном производстве встречали в этом отношении большие' затруднения, чем владельцы остальных промышленных предприятий ведомства Мануфактур-коллегии. Это видно из сравнения данных использования приписных и купленных крестьян.
Так, «в фабричной работе» на шелковых мануфактурах, по данным помещенной выше ведомости, находилось 1217 чел., а по деревням оставалось 2413 чел.; на «шелковых заводах» соответственные' цифры — 67 и 25; на полотняных мануфактурах из 11 738 купленных. и приписных работало около 4 тыс. чел. (в деревнях — 7845); на суконных мануфактурах —1343 чел. (в деревнях —1259). На предприятиях прочих отраслей промышленности крепостная рабочая сила, использовалась значительно интенсивнее. Об этом говорит следующая таблица.
Таблица 3
Названия предприятий
В фабричной работе
В деревнях
Стекольные предприятия
Суриковые и белильные
Бумажные
Шляпные
Сургучные (85 чел.)
Мишурные (12 чел.)
Сусальные (25 чел.)
Проволочная, булавочная
Беления воска
Скипидарной и канифольной
Купоросной
Кожевные, замшевой и яловочной
юфти
Латунные
Канатные
Чулочные
Табачные мануфактуры
1
I
i
185
130
441
54
Все в фабричной . работе
Все в фабричной работе
25
120
501
48
825
129
88
19
232 468 1
Таким образом, крепостная рабочая сила на текстильных-предприятиях использовалась менее интенсивно чем на остальных, вследствие чего общее число остававшихся, в деревнях больше числа работавших на мануфактурах (12 954 чел. в деревне и 8 332 на мануфактурах). Роль текстильных предприятий оказалась в данном слу-
1 Сб. Российск. Исторпч. Общ., X, 373—377.
160
И. С. КУРИЦИН
чае решающей в силу их относительно больших размеров и соответственно большего числа подневольных работников. Конечно, не в пример легче было заставить работать 12 человек, нежели принудить сотни людей бросить свою работу и заняться другой, не говоря уже об экономической нецелесообразности для владельца подобной массовой переброски рабочей силы. Недаром указ от '27 июля 1744 г., хотя и разрешал покупку крестьян целыми деревнями, подчеркивал, тем не менее, что людей, оторванных от земли, содержать будет не на чем.1 Другими словами, безземельные работники обходились дороже рабочей силы, не порвавшей с крестьянствованием. В то же время приведенные выше данные сводной «ведомости», относящиеся к середине XVIII в. и характеризующие численное соотношение рабочих обеих категорий, так же как и данные, относящиеся к концу столетия, говорят о том, что эксплоатация безземельных проводилась интенсивнее, чем эксплоатация работников первой группы.
Характерны попытки разрешить это противоречие. В материалах Мануфактур-коллегии имеются указания на дороговизну рабочей силы в больших городах, вследствие чего по соображениям «о пользе лоселянской и неудобностей содержания в городах» мануфактуристам рекомендуется «производить не в больших городах, но в уездах, я к тому же поселянское содержание гораздо дешевле». В соответствии с этим практически ставится вопрос о переводе Суконного двора в деревню.1 2
Подобные мероприятия были не новы для мануфактуристов, озабоченных удалением мастеровых «от распутства» городского быта. Уже в 1744—1745 гг. произошло несколько переводов или попыток к переводам3 предприятий: в частности, перевод^пелковой мануфактуры Земского из Москвы в пос. Купавну.4
Соображения о дешевизне содержания рабочих не всегда являлись решающими в подобных операциях. Отдаленность (часто очень значительная) купленных или приписанных к мануфактуре крестьян и связанное с этим сильное сопротивление их переброскам на фабрику наставляли владельцев итти на организацию предприятия непосредственно в деревне. Например, Гончаров в 1751 г. сообщает в Мануфактур-коллегию, что «за дальностью к Малоярославецкой фабрике употреблять оных (1977 купленных крестьян Суздальского уезда.— И. К.) неспособны, чего ради там завел фламскую фабрику ткачеств на 250 станов»;5 о неудачах своих переселенческих мероприятий Гончаров сообщал в тех же рапортах в Коллегию. Мануфактурист Иконников, жалуясь в Коллегию в 1752 г. на непослушание купленных крестьян, которые «не токмо прилежностью в обучении мастерства имели, но многократно с той фабрики из Москвы бегали обратно в деревню в домы свои», сообщал, что он построил новую фабрику (со свозом оборудования со старой) на месте покупки крестьян во Владимирском уезде.6
Переселение рабочих одновременно с переводом мануфактуры или
1 ПСЗ, № 9004. Очевидно, этот укаэ не только разрешал мануфактуристам •покупку целых деревень, но и запрещал покупку крестьян без вемли; в пояснение первого понадобился другой указ в 1753 г. (5 ноября): «каждому в указанную пропорцию в писании крепостей хотя бы и без земель чинить не следует» (там же, •№ 10147)
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, Переписка, 377, лл. 101—117.
8 УЦГАЛ, св. 207, № 407.
‘Там же, св. 109, № 55, л. 147 и сл.
6 Т а м же.
“Там же, св. 279, № 7878.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
161
отдельно, практиковалось и в последние десятилетия ХУШ в.1 Достаточно указать на переселение большого количества людей в связи с переводом казенной суконной мануфактуры из Дубровны (Могилевская губ.) в Екатеринославскую губ. в 90-х годах. Впрочем, причиной перевода фабрики была в данном случае не только большая выгода содержания рабочей силы на новом месте, но и дешевизна сырья (шерсти). Основным соображением перевода мануфактуры была все же дешевизна содержания рабочей силы; об этом говорит прекращение подготовки к подобной эвакуации Купавинской (шелковой) мануфактуры, «поелику сия фабрика существует там издавна...», на новом же месте потребуется «на содержание мастеровых и на материалы отделять новых паки сумм».1 2
Одцако и для конца XVIII в. характерна переброска частновладельческих предприятий из города в деревню, так как владельцы их были заинтересованы в использовании труда своих крепостных или местных кустарей.3 Распространенность подобной практики свертывания текстильного производства в одном месте и организации его в другом, преимущественно в деревне, подтверждают факты вмешательства Мануфактур-коллегии, в некоторых случаях не разрешавшей предпринимателям подобного рода операции.4
Таким образом, очевидно стремление мануфактуристов к возможно большему втягиванию имевшейся в их распоряжении рабочей силы в производственный процесс своих предприятий. Это стремление толкало предпринимателей в деревню для рекрутирования рабочей силы, оно толкало их также на широкое использование женского и детского труда.
При всей недостаточности данных о детском труде можно все же говорить о его применении (часто значительном) в текстильном производстве XVIII в. Наиболее полный материал в этом отношении дают переписи рабочих в 1732—1733 и 1737—1740 гг.
Итоговые — более полные — данные переписи 1737—1740 гг., характеризующие возрастной состав рабочих суконных, полотняных (и писчебумажных) и шелкоткацких мануфактур отражает таблица 4 (стр. 162).5
Эта таблица, несмотря на наличие в ней лиц неизвестного возраста, достаточно показательна для характеристики возрастного состава рабочей силы в целом и для установления применения труда детей и несовершеннолетних в частности.
Нет никаких оснований предполагать, что в следующие десятилетия детский труд на текстильных мануфактурах использовался в меньшей степени. Приведенное Соловьевым сообщение мануфактуристов (1744 г.) о том, что «на их фабриках стоит большая нужда в малолетних от 10 до 15 лет, которые должны быть в прядильщиках»6, лишь подтверждает частое применение детского труда, ставшего своего рода технической необходимостью.
Несовершеннолетние работники, как и их взрослые сотоварищи, представляли по своему происхождению довольно пеструю массу. Особенно разнородна была группа детей посадских: в нее входили дети посадских, тяглецов различных слобод, ремесленников, цер-
1 УЦГАЛ, СВ. 194, № 10, 1775 г.
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404 (дело о переводе мануфактур в Екатеринославскую губ.).
3 П. Любомиров. Очерки, с. 129.
4 УЦГАЛ, ев. 349, № 612.
5 Таблица составлена на основе данных Ист.-Арх. инст., XI, 41, 65, 91.
8 С. Соловьев. История России, V, 258.
11 Иеторич. записки, т. 5.
162
И. С. КУРИЦИН
Таблица 4
•
Возраст
Социальное происхождение
Всего переписных рабочих
до 11 лет
TH
1
(М
ч-Ч
о>
«pH
1
\о
vi
20—24
25—30
СО
А
СО
40 и более
Неизвестен
Шелковое произ-
1
в о д ст в о
Дети крестьян ....
258
—
5
24
44
39
75
61
20
Дети солдат
83
—
2
7
13
17
31
13
—
Дети посадских различ-
91
ных групп
254
2
10
32
28
33
57
—
Дети фабричных . . .
40
1
6
8
3
9
10
3
—
П рочие
80
1
3
7
6
6
—
—
—
Неизвестные
54
—
4
4
5
8
14
17
2
Суконное производство
Дети крестьян ....
862
30
103
210
145
103
130
140
1
Дети солдат ..>...
1021
6
85
287
250
110
171
109
3
Дети посадских ....
901
30
84
212
196
118
164
188
—
Дети фабричных . . .
404
53
72
120
47
44
23
15
—
Прочие
367
14
40
68
63
41
88
64
—
Неизвестные
177
1
14
33
40
26
20
42
1
Полотняное производство
Дети крестьян ....
468
2
3
25
47
63
165
161
2
Дети солдат
127
1
4
13
24
24
31
22
8
Дети посадских ....
193
1
5
22
25
28
57
52
—
Дети фабричных . . .
155
17
23
34
27
18
23
10
а
Прочие .
89
3
1
6
11
17
24
29
—
Неизвестные
335
6
9
31
44
37
81
12
6
ковных служителей, духовенства и пр. Не меньшей пестротой отличалась и группа «прочих». Все они (за исключением детей фабричных) попадали на мануфактуру не сразу, а пройдя предварительно- ряд других профессий; много среди них было и таких, которые занимались нищенством, бродяжничеством и т. д.
Наиболее показательна судьба солдатских детей, с малолетнего возраста обреченных на отрыв от родителей. Их посылали в гарнизонные школы, откуда они либо сами бежали на фабрику. либо их туда отдавали из школы.1
Владельцы мануфактур очень охотно принимали солдатских детей, так как они были совершенно оторваны от земли и крестьянство- вания. Очень часто направлялись на мануфактуры также дочери солдат и матросов.1 2
Недостаточность цифровых данных о женском труде, дававшая
1 Сенатским указом 1744 г. было определено солдатских детей, «которые матерей и родственников и свойственников у себя не имеют, или хотя и имеют, да пропитания своего у них нет; таковых для воспитания и дабы они вовсе без призрения и пропитания пропасть не могли, отдавать без всякого чина людям, так и на фабрики и заводы». При этом указано: «быть оным у них вечно, равно как купленным и крепостным у них людям» (ПСЗ, № 8989). О применении этого указа говорят такие факты, как отдача в 1749 г. на московский Суконный двор 400 детей и на другие мануфактуры — до 100 детей (ПСЗ, № 11371). Направление солдатских детей на суконные мануфактуры практиковалось и позднее (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404, л. 531, № 377, ч. II, л. 43).
2 Материалы о рекрутировании женщин на текстильные мануфактуры см. УЦГАЛ, св. 331, №№ 13574—13689; св. 332. №№ 13690—13710: №№ 1374—13763; 13872—13874; св. 245, № 4181; св. 255, № 5230.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
Ш
повод к неправильным утверждениям некоторых исследователей данного вопроса,1 не позволяет установить более или менее четкое количественное соотношение мужчин и женщин, работавших на мануфактурах в продолжение Почти всего XVIII в. Для 30-х годов вопрос этот отчасти разрешается на основании данных тех же переписей, из которых видно, что женский труд широко применялся в ряде профессий. Только по трем полотняным мануфактурам, вошедшим в перепись 1732 г., было записано, кроме 1116 мужчин, 449 женщин; по данным переписи 1737—1740 гг. мужчин было 1367, а женщин.— 587.1 2
Подобные данные не дают, понятно, оснований для точного определения количества женщин на мануфактурах, но, во всяком случае, они достаточно ясно вскрывают несостоятельность версий о ничтожном применении женского труда в промышленных предприятиях XVIII в. . ■
Для более позднего времени, 60—70-х годов, показательны данные о московском Суконном дворе, где количество женщин, работавших на производстве, колеблется в пределах 17—30<>/о к общему числу работников предприятия.3. О том, что такое соотношение не случайно, можно судить по данным о женском труде в средине XVIII в. на предприятиях Гончарова, Щепочкина, Затрапезнова и позднее Яковлева или на шелковых фабриках Евреинова, Шериманова и др. 4
Нет никаких оснований предполагать, что удельный вес женского труда в текстильном производстве позднее упал. В ведомостях Купавинской шелковой мануфактуры, принадлежавшей в 90-х годах казне, можно найти совершенно точные указания на безусловную соизмеримость чисел работавших здесь мужчин и женщин5 (например, ткачей и 'переборщиков было 129 и 210, а женщин «у размотки и сращения шелку» — 380)6.
Мобилизация женщин в производство в XVIII в. носила в значительной степени, принудительный характер (во вторую половину, видимо, в несколько меньших размерах). Полиция присылала для работы на мануфактурах солдатских и матросских жен и дочерей, «гулящих» женщин, жен ссыльных и пр., так же, как разночинцев без определенных занятий, нищенствующих, «праздношатающихся» и вообще лиц, выбитых из обычной колеи. Январский указ 1736 г. (§ 8) подчеркивает обязательность направления всех этих людей на фабрики. В 1744 г. при проведении переписи значительное количество таких лиц оказалось приписанным к фабрикам и заводам. Указом 1753 г. вновь предписывалось отдавать на работу на мануфактурах всех трудоспособных бродяг, нищих и прочих, не пригодных к, военной службе.7 В 1762 г. (26 марта) Сенат специальным указом определил всех «праздношатающихся» жен солдат и других служилых людей направлять через Мануфактур-коллегию на. фабрики для работы.8 Наконец, се¬
1 Например, проф. К. Пажитнов в своей книге «Положение рабочего класса в России», указывая на общее число рабочих на предприятиях Мануфактур-коллегии (451/2 тыс. чел.), заявляет (без ссылки на источник), что «из них женщин было только 550 или 1.2°/0. Таким образом, даже в третьей четверти XVIII в. женский труд играл еще совершенно незначительную роль» (с. 54).
2 «Тр. Ист.-Арх. инст»., XI, -39, 46.
3 При этом значительная часть работниц Суконного двора специализировалась на определенных операциях («Тр. Ист.-Арх. инст.», XIII, 230).
4 УЦГАЛ, св. 109, № 55, л. 123, 1751 г.; св. 132, № 193; св. 127, № 166.
8 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404, л. 56; УЦГАЛ, св. 135, № 225.
6 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404, л. 45 об.
7 ПСЗ, № 10095.
8 Т а м ж е, № 11485. У Мануфактур-коллегии имелся в средине 60-х годов другой проект для решения этого вопроса: «Можно было бы по примеру других мест учредить
11*
2 04
И. С. КУРИЦЫН
натский указ 1771 г. подтвердил обязательность выполнения указа 1736 г., причем была отмечена недопустимость наблюдавшегося в практике Коллегии ограничения мобилизацией жен и дочерей одних служилых людей.
Закрепление женщин, рекрутированных на мануфактуры, не было пожизненным. Указ 1736 г. определяет 5-летний срок работы; кроме того, часть их могла уйти с фабрики и раньше — в случае возвращения со службы их отцов и мужей. Однако этот срок на практике не соблюдался, а затребование работниц обратно было явлением гораздо более редким, чем направление из Коллегии.
Большое число направлений (особенно в средине XVIII в.) говорит о значении этого источника комплектования рабочей силы для мануфактуристов. Не останавливаясь на разборе дел о посылке «женок» на фабрики, отметим лишь, что такого рода рекрутирование имело место не только в столицах, но и на окраинах (с переселением в центр).
Характерно в этом отношении дело, возникшее по указу Сената от 12 августа 1762 г.1 — о высылке солдатских жен с детьми из пограничной полосы с паспортами в Москву и о направлении работоспособных из их числа на фабрики. В соответствии с заявками московских мануфактуристов «сколько тех женок для работы потребно» в Мануфактур-коллегии была составлена следующая ведомость:
Потребно
На суконную фабрику Докучаева с товарищи .• . до
200 чел.
Турчанинову . . . Дм. Жукову . . .
.... 200 .... 50
На шелк, фаб-ку Ив. Ев- реинова до
40 чел.
Колосову . . . . А. Милютину . . .
Армянам Лазаревым . . .
30
В. Бабушкину . .
.... 100
Дреневу
10
И. И. Магчецову .
.... 50
А. Логинову
100
Шелковчикову . .
.... 50
И. Демидову
65
Балашеву ....
Медведеву
20
Суслову
.... 30
Всего. . . . 1555 чел.
Однако ожидания московских мануфактуристов не вполне оправдались, так как в 1764 г. были присланы скитающиеся в Лифляндии «солдатские женки с детьми... 58 человек за конвоем» (распределены по фабрикам).* 1 2 Для пополнения кадров рабочих мануфактурист использовал также людей, «до решения дела по росписи взятых», т. е. находившихся под следствием.3
Об использовании заключенных («колодников») говорят не только сенатские указы4, но и акты дел специальной экспедиции о «колодниках», направлявшей их на текстильные и другие предприятия.5 Впрочем, к концу столетия ссыльные и каторжане использовались, вероятноŁ в большей мере на казенных мануфактурах. Так, для Сибири
в Москве, в СПб. и в других больших городах прядильные домы и в оные определять шатающихся и впадающих в распутную жизнь женщин» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, Переписка, ч. II, 377, л. 119).
1 УЦГАЛ, св. 2, № 5225 (сведения об указе Прав. Сената по докладу лифлпнд- ского губернатора ген. Броуна взяты из фонда Мануфактур-коллегии, так как в ПСЗ этот указ не опубликован).
2 Т а м же.
‘Там же, св. 135, № 225 (1762 г.), л. 352 и сл. Кроме того, есть некоторые данные об использовании пленных на мануфактурах; например, в материалах о покупке Яковлевым Ярославской Большой мануфактуры (ГАФКЭ, № 377) упоминается о 114 пленных, приписных к мануфактуре.
4 ПСЗ, XIII, № 9895.
6 УЦГАЛ, св. 269, № 6810, 1764 г.; св. 194, № 13, 1763 г. и сл.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ ИА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
1G5
выработано было в 90-х годах специальное законодательство по этим вопросам и, в частности, о рекрутировании работников на Иркутскую суконную мануфактуру1 из ссыльных как основного источника рабочей силы. Комплектование таких работников производилось с о i Сором; эго видно из сообщений управляющего Иркутской суконной мануфактурой Новицкого, извещавшего в 1797 г. Мануфактур-коллегию, что «в собранных им по тракту до 'Тобольска и в самом оном городе ссылочных м. и ж. п., способных и годных к распространяющейся в Иркутске казенной суконной фабрике мужска— 358, женска —134 чел. По тракту от Казани до Тобольска из ссылочных отобрано до 560 человек для фабрики. Из оных самонужнейших мастеровых 43 человека отправил при себе в Иркутск» (прочих отправил губернатор. — Я. К.). 2
Вопрос о степени обеспеченности мануфактур рабочей силой из этих источников решается в литературе двояко. Либо признается, что промышленным предприятиям действительно нехватало рабочей силы, либо, наоборот, доказывается, что недостатка в ней не было, а просто мануфактуристов привлекал дешевый труд крепостных. Конечно, легче объявить ряд существенных материалов, в частности жалобы предпринимателей, недействительными ввиду их тенденциозности, чем заняться анализом их. Безусловно более правильным является изучение данных по отдельным предприятиям, которое неизбежно приведет к выделению ведущих категорий рабочей силы. В конечном счете именно они Представляли собой ведущую группу квалифицированных работников предприятия. Зто разделение рабочей силы требовалось прежде всего ввиду тяжелой, чисто крепостнической обстановки обучения или перехода рабочих из категории неквалифицированных в категорию годных для производства. Поэтому наличие свободных рабочих рук в стране еще не говорило об обеспеченности мануфактур необходимыми квалифицированными работниками.
Недостаточность квалификации работников на текстильных предприятиях ХУШ в. так же, как и сезонность работ на мануфактурах, говорит об известной напряженности положения с рабочей силой, й не случайной является в этом веке острая конкуренция между предпринимателями за пополнение предприятий новыми работниками, в первую очередь квалифицированными. О широко развитой в этот период практике переманивания рабочих можно судить по челобитным мануфактуристов, рапортам,1 2 3 материалам осмотров4 и т. п. Например, в 1739 г. только под угрозой штрафа со стороны Коллегии мануфактурист Никифоров вернул прежнему владельцу «насильно» взятого красильного мастера, уход которого «учинил остановку» на старом месте работы.5
Подобные столкновения предпринимателей имели место и в средине 6 и в конце столетия с той лишь разницей, что в последний период заметно активизируется помещик как конкурент купца-предпринима-
1 Например, указы 1797 г. (ПСЗ, №№ 17814, 18140) о выборе рабочих в Тобольской и Иркутской губерниях для иркутской фабрики и в 1798 г.—об определении в мастеровые вновь организуемых суконных фабрик раскаявшихся ссыльных (там же, № 18781). О том, что эти меры по мобилизации работников на Иркутскую суконную мануфактуру были не безрезультатны, говорит количество ссыльных в конце столетия в общей массе работников этой мануфактуры (1182 чел. из 1560).
2 УЦГАЛ, св. 337, № 99.
3 Т а м ж е, св. 1Q9/137, №№ 54, 55 (отчеты мануфактуристов).
4 Т а м же, св. 127, № 166, лл. 332—340 (осмотры предприятий).
6 Т а м же, св. 237, № 3219.
* Т а м же, св. 275, № 7481, 1744 г. (дело по челобитной владельца шелковой фабрики Дудорова на фабриканта Иконникова).
166
И. С. КУРИЦИН
теля.1 В Иванове в 50-х годах переманивание рабочих с одной мануфактуры на другую приняло настолько широкие размеры, что вотчинная канцелярия гр. Шереметева вынуждена была вмешаться в дела фабрикантов, категорически запретив подобные методы комплектования работников. Но столкновения происходили и в дальнейшем.1 2
В случаях разорения, несовершеннолетия владельца и т. д. другие предприниматели с большой энергией и настойчивостью добивались получения освободившейся рабочей силы.3
Разумеется, эти способы комплектования квалифицированной рабочей силы были далеко не достаточны. Мануфактуристам нужно было обучать работников у себя на предприятиях. Недаром ведомости и показания владельцев4 Мануфактур-коллегии говорят о наличии или о необходимости учеников на каждом предприятии.
Необходимо отметить крепостнический характер этого обучения. Для мануфактуриста получение производственных навыков работником на предприятии было адэкватно закреплению за ним этого работника.
Показательна челобитная мануфактуриста Дудорова на предпринимателя Иконникова «о держании обученных ткачей», ушедших с мануфактуры челобитчика. Приведем окончание челобитной: «к той фабрике в .ученики принимал по силе данного мне с прочетом указа, таковых обучал из пастухов и из рабочих людей проча себе и с чужими обученпыми ткачами ту свою фабрику платой немалой и свой капитал употребил и те мне ткачи стали наукою в великих ценах5...»
й не случайно владелец довольно крупной посессионной мануфактуры Пр. Таланов, говоря, в рапорте конца XVIII в. о своем предприятии в Кинешме, подчеркивал, что дед его купил (в 1752 г.) • на «собственный капитал деревни и обучил крестьян на той фабрике всем нужным операциям за свой собственный счет».
Если «наука» не шла впрок, если владельцу было более выгодно использовать рабочих на вспомогательных работах, он игнорировал запрещение использовать посессионных работников вне производства. Подобные нарушения имели место на ряде предприятий в продолжение всего рассматриваемого нами периода: на суконной мануфактуре Дряблова в Казани (30—40-е годы),6 на московском Суконном дворе,7 на полотняных мануфактурах в- Иванове, на Купавинской мануфактуре 8 и т. д.9 '
Интересна жалоба рабочих Суконного двора (1748 г.):
«Он же Болотин с товарищи мастеровых людей, отняв от настоя¬
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 404, лл. 4—6, 1790—1792 гг. («Доношения» Ли-
прандия). Ввиду ограниченности объема настоящей статьи опускается характеристика положения работников на вотчинных мануфактурах XVIII в.
2 «Зап. Ист.-Быт. отд. Русского музея» и «Тр. Иван, научн. общ.», I.
8 УЦГАЛ, св. 328, № 13118, 1748 г. (дело об отдаче мастеровых и работных людей с шелковой фабрики Боронина). Там ж е, св. 333, № 13851, 1749 г. (дело об отдаче мастеровых и работных людей фабриканту Клюеву с полотняной фабрики Шаблы- гина). Там же, № 13850, 13851 (об отдаче мастеровых людей). Там же, св. 240, № 3681, 1756 г. (челобитные фабрикантов Зайцева, Евреинова и др. об отдаче мастеровых и работных людей) и пр.
4 Управитель Путивльской суконной мануфактуры следующим образом формулирует эту необходимость: «надлежит прибавить по ученику для обучения... дабы впредь во оных делах, ежели кто из показанных мастеров умрет, за неимением учеников не учинилось остановки» (там же, св. 127, № 168, 1751 г.).
«Там же, св. 275, № 7481, 1744 г.
8 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 384, л. 31 и сл. (данные «об извозе фабричных Дряблова на лошадях и в пользу владельца»).
7 «Тр. Ист.-Арх. инст.», т. XIII, док. 55.
8 УЦГАЛ, св. 341, № 273, 1798 г., л. 26 и сл.
9 Т а м же, св. 340, № 258 (в материалах о волнениях на глушковской суконной фабрике Курск, губ.).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
167
щего дела, для своей корысти уволняет погодно из оброку, с которых берет с каждого человека по 12 рублев, а спротчих по 6, из которых некоторые имеются в фабриках, в работниках, а протчие имеют разный торг». JB то же время жалобщики обращают внимание властей на использование необученных работников там, где требовались квалифицированные рабочие.1
Обеспечение производства квалифицированными работниками не всегда, следовательно, совпадало с выгодами владельцев. Вместе с тем такие примеры наглядно показывают, как крепостнические отношения тормсзили улучшение производственного процесса.
Дефекты последнего в связи с нехваткой обученных работников мануфактурист стремился устранить теми же крепостническими средствами— путем комплектования рабочей силы при содействии аппарата самодержавного государства. Челобитные, «всепокорнейше» подаваемые в Коллегию мануфактуристами о приписке и купле крепостных, в действительности являются ультимативными требованиями (правда, выраженными в форме слезной просьбы) и угрозами свернуть и даже закрыть предприятия. 1 2
Содержание этих челобитных можно свести, в сущности, к трем основным жалобам. Первая из них — на нехватку крепостных работников, что влечет за собой переплату наемным рабочим; вторая — на текучесть и ненадежность наемной рабочей силы; третья — на своеволие3 наемных рабочих. Цель всех этих заявлений очевидна. Так, владелец Серпуховской мануфактуры сообщает в 1751 г., что довольствуется он «с нуждой и спередачей немалой платы денег из вольных разных чинов сторонними и помещичьими крестьянами», и тут же просит о разрешении купить 2 тыс. чел.4 В 1767 г. углицкое купечество доказывало в своем наказе, что «сыскные вольные люди таких трудов и попечений понести не могут, как свои крепостные, и они при найме требуют больших весьма цен, а протчие, получа те большие цены не дожив урочных лет сходят».5 Последнее обстоятельство делало крайне нежелательными для мануфактуристов лиц, работавших по найму.6 *Таким образом, рост наемной рабочей силы на мануфактуре второй половины XVIII в. зависел не от инициативы владельцев, прибегавших к найму лишь в силу необходимости. Данные, характеризующие соотношение крепостной и наемной рабочей силы на текстильных предприятиях, показывают следующее: в 30-х и 40-х годах купленные и приписные на большинстве мануфактур безусловно преобладают, — особенно в суконной и отчасти шелкоткацкой (в производстве дорогих тканей) отраслях. В парусно-полотняных мануфактурах более заметна роль наемной рабочей силы, особенно в мелких и возникших
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 384 лл. 45—52.
2 УЦГАЛ, св. 243, № 4098, 1743 г.; св. 127, № 38166, л. 123.
' 8 Например, в 1745 г. владелец парчевой фабрики Рыбной слободы жаловался
на то, что он «по худому тамошней стороны состоянию не всегда своих фабричников одерживать может, ибо от обхождения их с прибывающими у тамошней пристани непрестанно судов бурлаками великой леностью они повреждены и для того при осмотре моем некоторые станы нашлися без работы» (УЦГАЛ, св. 127/43, № 166, л. 64).
4 Т а м же, св. 109, № 55, л. 20.
6 Сб. Росс. Ист. общ., ХСШ, 573.
• Так, в 1748 г. владельцы полотняных мануфактур указывали осмотрщику, что «принудить» вольнонаемных, которые работают лишь зимой, к постоянной работе
на предприятиях «ничем невозможно» (УЦГАЛ, св. 127, № 166, л. 290). Владельцы
Калужских мануфактур почти повторяли своих коллег из Серпухова, указывая, что «при работе с наемными рабочими их фабрики более полугоду работы почти не знают» (там же, л. 425).
168
И. С. КУРИЦИН
после закрепительного указа 1736 г. Указания на наличие наемной рабочей силы в этих предприятиях мы всего чаще встречаем в рапортах мануфактуристов и сообщениях осмотрщиков. Цифровых сравнений дать нельзя, так как число наемных рабочих обычно не указывается, но по самим формулировкам можно полагать, что наемная сила не играла основной роли в производстве этих предприятий («...а сверх наемные», «остальные наемные»1 «протчие из найма взятые люди»); к тому же, в этих рапортах имеются прямые указания об использовании наемной силы на второстепенных и «черных» работах.
К 60-м годам положение значительно изменяется в смысле повышения удельного веса наемных рабочих в текстильной промышленности в целом и, в частности, по группе шелкоткацких и полотняных предприятий. По данным Мануфактур-коллегии (1767 г.), всего работавших (мужчин) на предприятиях ее ведомства насчитывалось:
отданных казенных и приписных по ревизии . 13 817 чел.
собственных и купленных 11 548 »
вольных и наемных 12 497 »
Итого
37 862 чел.*
Для текстильных предприятий достаточно дифференцированную картину дают следующие цифры: 1 2 3Таблица 5
Суконные фабрики
Отданных казенных и приписных
Собственных и купленных
Вольных и наемных
1
2
3
4
В Москве — 23
2600
707
882
и в Моек. у. —4
32
216
1075
В разных городах и уездах — 44
В т. ч. о зделанных товарех и о протчем
6253
2636
1688
в ведомости нет от 10
“““
—
——
Шелкоткацкие фабрики
В Москве — 34
291
262
977
В Моек. у. — 4
296
730
2 (?)
В разных городах и уездах — 20 . . - . . .
155
1390
487
Полотняные фабрики
В Москве — 7
171
31
163
В Моек. у. — 4
80
214
289
В разных городах и уездах — 68
3367
4056
4691*
Следовательно, всего по суконным предприятиям (не считая не подавших ведомостей) приписных, казенных и отданных насчитывалось 8885 чел., купленных — 3559 и наемных рабочих — 3645. Обращает на себя внимание преобладание наемных рабочих по Московскому уезду и незначительное количество приписных, казенных и от-
1 Но в единичных случаях можно предполагать, что эти «остальные» были основным кадром предприятия.
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, л.221 (из бумаг президента Мануфактур-коллегии Волкова).
3 Т а м ж е, № 386, 1763 г. (воспользоваться данными Чулкова нельзя, так как они не датированы).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
16£
данных в самой Москве. По шелкоткацким мануфактурам соответствующие цифры — 742, 2382 и 1466 чел., по полотняным — 368, 4301 и 5143 чел.
Таким образом, уже в середине XVIII в. существовала значительная группа наемных рабочих, а самый факт запретительных указов 1762 г. говорит о том, что мануфактуристы, применяясь к новым условиям, все чаще обращались к этому виду рабочей силы.1 Возможности для найма рабочих имелись. Уже одно увеличение населения городов с 328 тыс. в 1724 г. до 1 млн. в 1796 г. 1 2 должно было облегчить этот наем. Но основная масса шла из деревни, причем шли и помещичьи крестьяне. На это указывало ярославское дворянство в 1767 г., прося оставить в силе указ 1769 г. и отмечая, что «дворянство, когда их крестьяне между работных пор ходя к купцам на фабрики и заводы, через вящшую циркуляцию денег пользу себе приобретут».3
Рост товарных отношений вынудил разоряемую оброком и податями деревенскую массу искать выхода в заработках на стороне. «Еще при продуктовой' ренте усиливаются различия в экономическом положении крестьян, а при денежном оброке его распространение не только необходимо сопровождается, но даже антиципируется образованием класса неимущих и нанимающихся за деньги батраков».4 Данные о распространении отхожих промыслов в ряде губерний говорят о значительном количестве отходников, достигавшем иногда Уз всего взрослого мужского населения. Так, например, в Ярославской губернии было взято паспортов в
1788 г. 1794 г. 1798 г. 1802 г.
53 656 70 144 73 663 69 539 5
Данные по другим 'центральным губерниям с некоторыми отклонениями воспроизводят ту же картину.6
Следовательно, во второй половине XVIII в. условия для роста наемной рабочей силы в промышленности были налицо. Если в 1769 г. эта группа определялась в 18 тыс. чел., то в начале следующего столетия в ней насчитывалось 45 тыс., при общем количестве рабочей силы в 95 тыс.7 При этом соотношение наемных и крепостных работников по промышленным отраслям, если не считать куп ческих полотняных мануфактур, было далеко не равномерно. Впрочем, и в купеческих полотняных мануфактурах в начале XIX в. заметно небольшое преобладание наемных рабочих над посессионными; число первых, достигало (по отчету министерства внутренних дел) 14 327 чел. при общем количестве в 23 711 чел.8
Исключением в текстильном производстве являлись суконные мануфактуры, где крепостные оставались основной категорией рабочей
1 «Запрещением покупать деревни научены новые фабриканты пробавляться наемными людьми... а когда исправляются многие, то могут исправляться и все, и сие не требует большого доказательства» (Сб. Росс. Ист. Общ., XLIII, 204—Наказ Мануфактур-коллегии).
2 М. Туга н-Б арановский. Русская фабрика в прошлом и настоящем, с. 43. 1898 г.
8 Сб. Росс. Ист. общ., IV, 301.
4 К. Маркс. Капитал, III, 573, изд. 1937.
8 М. Туган-Барановский. Назв. соч., сс. 44—45.
• О распространении отхожих промыслов среди государственных крестьян говорит проект Екатерины II, по которому предполагалась выдача специального «ярлыка работного» тем, «кто захочет ради прокормления производить работы посторонние по- селам, деревням, селениям или жилищам или городам или промыслам» (Сб. Росс. Ист. общ., XX, 485—486).
7Е. Зябловский. Статистическое описание Российской империи, ч. V, с. 28..
8 Т а м ж е, с. 15.
170
И. С. КУРИЦИН
силы (2788 наемных из общего количества в 28 689 чел.).1 Предприятия этой отрасли особенно показательны для установления крайней живучести крепостных форм труда, только постепенно уступавших место наемной рабочей силе.
Распространение последней еще не означало создания кадров вольных рабочих, так как помещик при найме крепостного лишь временно переуступал часть своих прав на него мануфактуристу. Уместно поэтому и здесь образное выражение Маркса о найме рабочего: «один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить».1 2
III. ЗАКРЕПОЩЕНИЕ РАБОЧИХ НА МАНУФАКТУРАХ
Мануфактура ХУIII в., являясь органической составной частью экономической системы страны, была вмзете с тем наглядным выражением роста и распространения крепостных отношений, достигших своего апогея к концу данного столетия. В этих условиях вполне объяснимы настойчивые притязания мануфактуристов- на закрепощение рабочей силы.
Формы создания кадров подневольных работников были чрезвычайно разнообразны и не ограничивались возможностями, предоставляемыми законоположениями о покупке и приписке определенных категорий крестьян к тем или иным мануфактурам. С одной стороны, владельцы стремились к правовому обоснованию своей погони за подневольными работниками; с другой — систематически нарушали соответствующие правительственные указы, в частности указы о беглых в. случае несоответствия их интересам своей вербовочной деятельности.
Начальные вехи принудительного комплектования рабочей силы таковы. В 1721 г. разрешена специальным указом покупка крестьян «к фабрикам и заводам».3 В 1736 г. в ответ на ходатайство мануфактуристов появляется именной указ о прикреплении к предприятиям рабочих, «которые поныне при фабриках обучаются и обучались какому-нибудь мастерству, принадлежавшему к тем фабрикам и мануфактурам». 4
Приобретение этих людей мануфактуристом в «вечное» владение не обходилось ему, конечно, даром. Указом 1736 г. были четко определены размеры компенсации земле- и душевладельцев и казны за окончательно отходившую от них рабочую силу. Гончаров, например, к 1744 г. выплатил казне и помещикам за 1842 чел. 5380 руб. (правда, он не доплатил остальных 6 тыс. руб.). Количество фактически закрепленных по воем текстильным мануфактурам работников с их семьями, не считая предприятий, которые «после оного указу вновь заведены», определяется следующими данными (табл. 6).
Эту ведомость необходимо дополнить данными о Ярославской Большой мануфактуре. В «переписке» Мануфактур-коллегии (ч. II, л. 57) отмечается, что в 1736 г. за 586 чел., в соответствии с предписанными нормами, выплачено 7424 руб., «а прочие (1454' чел.) разного зва-
1 Е. Зябловский. Назв. соч., с. 9 (О количестве наемной и крепостной рабочей силы на отдельных предприятиях в конце XVIII в.).
2 К. Маркс иФ. Энгельс. Соч., XVII, 196 (Капитал, I).
8 ПСЗ, № 3711.
4 Т а м же, № 6858. О действии этого указа в следующие десятилетия можно -судить по значительному количеству дел о закрепощении рабочих, разрешаемых на основах.яи этого законодательного акта.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
171
Таблица 6
Ведомость сколько имеется мастеров и рабочих людей мужсва и женска полу душ и сколько на них платежа надлежит:
М. п.
Ж. п.
Итого
За них в комиссариат
Поме¬
щикам
Всего
1
2
3
4
5
6
7
Суконные мануфак-
туры, Москва
f
Ст. Болотина с товарищи .
2082
1062
3144
5172 р.
247 р.
5419 р.
Ф. Серикова
558
257
815
2998
60
3058
Еремеева с комп. ....
ИЗО
319
♦ 1449
1450
40
1490
Дряблова в Казани . . .
991
—
991
—
—
—
Моек, фабрика А. Третья-
нова
201
93
294
—
—
—
Воронежская ф. Постова-
лова
409
180
589
—
—
—
Сахарова
94
45
139
120
—
120
М. Плотникова .....■•
136
66
202
—
—
—
П. Горденикина
154
70
224
—
—
—
Голикова, г. Серпухов . .
• 101
—
101
100
40
140
П. и Ф. Сериковых (г. Пу-
тивль) . . ■
44
1
45
560
60
620
Ярославцова
994
'
994
501
360
861
Шелкоткацкие
И. Евреинова (Москва) . .
149
118
267
475
40
515
Образцова
108
92
200
515
115
630
Ф. Старцова
35
28
63
255
20
275
Аникеева
52
40
92
80
25
105
С. Мельникова
65
52
117
230
25
255
А. Милютина
267
143
410
520
40
560
Волосного
81
43
124
230
—
230
Панфилова
57
36
93
320
20
340
Г. Дудорова
19
6
25
160
—
160
Дм. Никифорова
19
16
35
—
—
—
Ф. Солодовникова ....
36
24
60
49
6
55
П. Колосова
27
28
55
260
—
260
Солодовникова
27
28
55
—
—
—
А. Чермного
27
16
43
20
—
20
Д. Никифорова
15
10
25
—
—
—
А. Солодовцева
24
12
36
—
—.
—
Ф. Жилина
6
1
7
5
—
5
Ст. Тикрянского и Д. Зат-
рапезнова
16
16
32
5
5
10
Сандунова
7
6
13
—
—
—
Иконникова
10
7
17
45
—•
45
Полотняные пред¬
приятия Москвы
Ф-ка Тамеса
525
430
955
3649
640
4289
А. Овошникова
94
69
163
540
160
700
Ф. Подсевалыцикова . . .
155
100
255
497
290
787
Никонова
62
66
128
379
287
666
Малоярославецк. ф-ка Гон¬
чарова
1064
778
1842
5795
225
6020
Гр. Иванова (Вязники) . .
181
129
310
1697
35
1732
Лукновского с бр
177
i
'
177
“
172
И. С. КУРИЦИН
Продолжение
М. п.
Ш. п.
Итого
За них в комиссариат
Поме¬
щикам
Всего
1
2
3
4
5
6
7
В Ярославле П. Нечаева .
214
72
286
1290
1540
2830
Доронина (Серпухов) . . .
119
—
119
2080
60
2140
В. Серикова с бр
90
—
90
1640
40
1680
И. Серикова
56
—
56
945
160
1105
Кишкина и Плотникова .
199
49
248
1260
1300
2560
Кузовлева с бр
63
—
63
720
440
1260
Шапошникова
63
3
66
900
200
1100
10 803
4593
15 396
31 695
6480
38 175 1
ния люди отданы без платежа денег». Таким образом, привилегированное положение крупнейших мануфактуристов достаточно очевидно как из приведенных указаний на Гончарова и Затрапезнова, так и из всей ведомости в целом; по ней можно судить, что взносы казне были далеко не пропорциональны количеству приписанных к предприятиям работников. И не случайно, что инициатива издания указа 7 января 1736 г. принадлежит владельцам крупнейших текстильных предприятий (Затрапезнову, Щеголину <сс товарищи», Подсевальщикову, Та- месу и др.), ходатайствовавшим перед правительством о закреплении рабочих.
Стремление предпринимателей к расширению контингента «вечно» закрепленных рабочих продолжалось в течение ряда лет. Так, в 1739 г. успешно закончились домогательства Гончарова о закрепощении на его предприятии группы рабочих, не вошедших в перепись.1 2 В 1745 г. владелец полотняной мануфактуры Нечаев затеял тяжбу с тяглецами Рыбной слободы из-за 60 ткачей, ссылаясь на запись их за фабрикой по переписи 1737 г. Претензии его оказались подкрепленными указом 1744 г., и в результате ткачи были закреплены за мануфактурой Не* чаева.3 Казанский мануфактурист Дряблов пытался закрепить тяглеца Войлошникова, ведшего большую торговлю с заграницей. Интересна аргументация Дряб лова: «Если Войлошникова с фабрики выключить, то и другие, подобные ему из купечества работные и мастеровые люди, коих имеется довольное число, начнут иметь отбывательства от фабрики».4 Любопытно также дело по челобитной, поданной в Мануфактур- коллегию в 1751 г. работником московской шелкоткацкой фабрики Зубковым — о закреплении его мануфактуристом Дудоровым: «В прошлом 1738 г. договорился он словесно быть ему у него (Дудорова) на фабрике в работе пять лет, а ныне уведомился он, что упомянутой фабрикант... с протчими ево фабрики рабочими людьми в перепись, бывшую от Коммерц-Конторы написан... к положению ево на той фабрике в подушной оклад». Дело не было разрешено в продолжение нескольких десятков лет и в 1784 г. было прекращено «за неявкой истца».5
1 У Ц Г А Л, св. 419, № 2, 1744 г., л. 9 и сл.
аД. Малинин. К истории завода, 1929.
8 А. Кизеветтер. Посадская община в России XVIII в., с. 69.
4 УЦГАЛ, св. 171, № 184.
5 Т а м же.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
173
Власти не были в стороне от этих процессов. Так, в 1765 г. Мануфактур-коллегия предлагала московским предпринимателям «или буде кто охочие взять для работы на фабрике с платежом его долга в 1724 руб.» («или погодно»). Желающих не нашлось, видимо, из-за невыгодности сделки, объектом которой являлся должник, не имеющий квалификации.1
Из этого примера видно, что и в середине XVIII в. долговая несостоятельность могла привести к закабалению, 1 2 подкрепляемому авторитетом государственной власти. Но кабальные формы зависимости известны не только в отношении отдельных лиц,3 на что указывали и сами мануфактуристы.4 При этом задолженность, приводившая к отработкам и, очевидно, к зависимости работника от предпринимателя, не была локализована какими-либо районами. Такие факты, как отработка в Иванове в урочные годы «рекрутской отдачи», достигавшей иногда сотни рублей, не редкость5 и для других районов. 6
То, что факты закрепления рабочих не являлись единичными или случайными, подтверждается докладом вице-президента Мануфактур- коллегии (1765 г.). Референт, предлагая учреждать прядильни при фабриках с обучением на них всех желающих, рекомендует: «А чтоб они не опасались быть удержанными поневоле, то везде... вступающих в учение против желания не держать», мотивируя это несколько ниже тем, что «не требует нужда, чтоб их (купцов, работавших на мануфактурах.— И. К.) при фабриках делать крепостными».7 Здесь речь идет о лицах из «бедного» купечества, «великое число» которых занимается самыми «низкими» работами. И действительно, на примере этой группы посадского населения можно наиболее наглядно вскрыть причины поступления на мануфактуры с возможным закреплением на них. Причина ухода на заработки, конечно, вытекала из необеспеченности большинства лиц данной группы, но длительное пребывание на одном и том же предприятии при невыгодных часто условиях работы уже нельзя объяснить необходимостью заработка.
Эти причины вскрываются указами правительства о рекрутировании посадских в армию! Существенно сообщение сенатского указа 1758 г.: «Многие, в рекруты годные, для одного только отбыватель- ства от рекрутской отдачи между рекрутскими наборами отдаются на те фабрики в работы, а фабриканты без всякого от магистрата
1 УЦГАЛ, СВ. 177, № 365.
2 А. Лаппо-Данилевский, например, считает, что отношения задолженности в первой половине XVIII в. «легко могли превратиться в тот род зависимости слуги от господина, которая в старину называлась жилое холопство, и действительно изредка встречаются указания на заключение рабочими жилой записи, по которой он и служил компанейщикам» (А. Лаппо-Данилевский. Русские торговые и промышленные компании в 1-й половине XVIII столетия, с. 70).
8 Показательна живучесть термина «кабальный», употребление которого имело место и на рубеже XVIII и XIX вв. (правда, с несколько другим содержанием). Так, в заявлении прокурора Мануфактур-коллегии о «неправом решении» Мануфактур- конторы указывается, что дед просителя С. Недопекина переселился из Владимирского уезда в Москву и перед второю ревизиею определился на фабрику Овощникова «не в кабальные вечно, а во временные работники». Знаменательна также связь заемных документов с закрепительными письмами: «Владелец в законном укреплении объявил, что письма, крепости, векселя и записные книги (относительно деда просителя) в пожаре згорели без остатку» (УЦГАЛ, св. 360, № 950, I, 1800 г.).
4 Т а м же, л. 223.
5 «Тр. Иван. Научн. общ.», I, 139 (об отработках на кинешемских мануфактурах); В. Семевский. Крестьяне в царствование Екатерины II, I, 379.
* Материалы контрактов (о которых ниже) говорят об этом достаточно убедительно.’
7 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, лл. 118—119. Следует отметить характерную для мануфактуристов, купивших то или иное предприятие, тенденцию считать купленными не только приписных и вечно отданных, но также и лиц, работающих по найму.
174
И. С. КУРИЦИН
увольнения принимая, обязывают записьми в работе до 5 лет, прочие для одного только того, чтобы в рекруты не • взяли, отдались по записям, и жившие прежде по записям, обязываются записьми же».1
Этот указ запрещал прием купцов на мануфактуры без увольнений от магистратов, но уже в следующем 1759 г. это ограничение было снято, и посадский вновь получил право определения на близких мануфактурах без магистратской документации. Однако сущность дела заключалась в другом: посадский получал законодательное оформление «права» быть закрепощенным в случае, если мануфактурист заменял его человеком «из своих фабричных или купленных». 1 2
В результате подобных законодательных актов предприниматель получал возможность давления на вольнолюбивых и строптивых (с его точкл зрения) работников.3 Поэтому мануфактуристы охотно принимали на свои мануфактуры военнообязанных; об этом говорит пример воронежских предпринимателей, практиковавших прием однодворцев, несмотря на их обязанность нести службу в ландмилиции. Понадобилось вмешательство Сената, предписавшего в 1740 г. особым указом о переписи всех работников на мануфактурах Воронежской губернии высылку всех однодворцев и запретившего принимать их впредь под угрозой штрафа. 4 Но уже в 1754 г. Сенат получил донесение о наличии в этой же губернии более сотни однодворцев, работавших на частновладельческих суконных мануфактурах.5
0 том, что подобные законодательные материалы являлись отображением более глубоких процессов, происходивших внутри мануфактуры, говорят следующие примеры. В том же 1740 г. ученик мануфактуры Иконникова Евдокимов просил определить его «вечно» на мануфактуру А. Евреинова, так как прежний владелец отддвал его в рекруты вместо своих крестьян, «да и ныне чинить будет». Челобитная была удовлетворена, и Евдокимов оказался закрепленным.6
При переходе рабочих от одного мануфактуриста к другому далеко не всегда соблюдался «порядок». Чрезвычайно характерны в этом отношении столкновения в 1754 г. мануфактуриста Иванова (президента астраханского магистрата) с предпринимателем Меркульевым и, в связи с этим, показания на допросе ряда мастеровых об угрозах и запугивании со стороны Дванова и его подчиненных: «о том, чтобы они с его Меркульева фабрики сошли на фабрику вышепиеанного Иванова и в солдатский набор отданы не будут, а с его Меркульева фабрики их в солдаты возьмут».. В результате многие работники бежали от Меркульева «и находятся на евоже Иванова фабрике».7 Подобные случаи погони за работниками далеко не единичны. Эти явные или плохо замаскированные формы принуждения и самозакабаления
1 ПСЗ, № 10911, 1758 г. (29.ХН).
2 Т а м же, № 10950, 1759 г. (6.V — сенатский). Этот указ в сущности лишь дополнил указ 1754 г. о наборе рекрутов «за тех мастеровых и которые действительно при тех заводах и фабриках обретаются ставить или тех рекрут с приписных и купленных заводчиками и фабрикантами деревень и т. д.». (Там ж е, № 10326.)
3 Там же, «а... ими фабрикантам, буде похотят тех назначенных в рекруты купцов из себя на фабриках оставить, то вместо их ставить в рекруты из приписных по ревизиям и к фабрикам их мастеровых и работных людей, неспособных к фабрике или покупных людей и крестьян, в службу годных, а тем купцам за кои они фабриканты своих рекрутов поставят, быть при тех фабриках вечно, считая детей их... равно как крепостными.., а ежели они фабриканты вместо тех купцов из своих или купленных в рекруты ставить не похотят, то тех купцов, кои назначены будут в рекруты с фабрик отдавать в Магистрат без малейшего удержания, хотя бы им по записи сроки не вышли». (Там же, № Ю950.)
4 ПСЗ, № 8280, XI, 296.
6 УЦГАЛ, св. 127, № 166.
6 Т а м ж е, св. 243, № 1048.
7 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, ч. II, л. 30.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
17Г>
людей, вынужденных к тому тяжестью окружавшей их обстановки, исключали какую-либо возможность добровольности.
Выражением соответствующих интересов предпринимателей при соблюдении интересов казны является разрешение в упоминаемом уже указе 1754 г. платы деньгами (по усмотрению фабриканта) вместо поставки рекрут.1 Поэтому указ 20 апреля 1759 г., разрешивший владельцам суконных предприятий денежные выплаты за рекрут, по существу лишь отображал уже имевшуюся практику.1 2 Кроме того, применялась и форма приписки по «добровольным» челобитным отдельных лиц «из платежу подушных», т. е. с переводом оплаты этого сбора на фабрикантов и заводчиков.
Что касается ответственности мануфактуриста за податные и рекрутские сборы за рабочих, то действительный характер ее очевиден из фактов конфискации и продажи предприятий за неисправные взносы по данным статьям со стороны владельцев мануфактур.3 Владельцам Ярославской Большой мануфактуры Яковлевым рекрутские деньги, подати и другие поборы обходились ежегодно более 20 тыс. руб.4 Но было бы неправильно рассматривать, подобно Семевскому, эти опе-‘ рации как помощь рабочим. Эти операции были выгодны для предпринимателя, не говоря уже о том, что они давали ему лишнюю возможность влиять на работников. Если, например, обратиться к жалобам рабочих «полотняного завода», то исходным моментом их возмущения являлось систематическое превышение рекрутских и подушных поборов: «При оной полотняной и бумажной фабриках с мастеровых и работных людей с 1240 чел. бралось в каждый год по рублю з души, из чего видно стало, что против настоящего семигривенного окладу перебирало излишку по 30 коп. з души, а в каждом году перебору... по 372 рубля». Всего за два набора по подсчету жалобщиков взято лишних 3079 руб.5
Соображениями филантропии, видимо, нельзя объяснить и ходатайства мануфактуристов за своих работников в случаях взятия их в рекруты губернскими канцеляриями. Дело объясняется проще: фабриканты стараются удержать за собой людей без компенсирования рекрутскими квитанциями, так как плата за них при Екатерине II повысилась6 (со 100 до 500 руб.).7 Стремление мануфактуриста к пожизненному или возможно более длительному закреплению своих работников (в первую очередь квалифицированных) — вот что являлось подлинной и основной причиной его попечений. Получив так или иначе рабочую силу, он стремился использовать ее возможно полнее и дольше, и только старость или увечье могли быть причиной освобождения мастерового от работы.8 Но старость, как и болезнь, приводила к полной необеспеченности рабочего, увольнявшегося вчистую; впрочем, и недостаточное восстановление трудоспособности нередко сопровождалось отказом ему от работы. Характерна следующая челобитная: «В прош¬
1 Подтверждением такой заинтересованности мануфактуристов могут служить их челобитные о взимании денег вместо поставки рекрут (УЦГАЛ, св. 282, № 8234).
2 ПСЗ, № 10945. В конечном счете и «генеральное учреждение» 1766 г. предписывает лишь продолжение прежней практики: ставить рекрут с приписных или
брать деньгами, обеспечив мануфактуристу право сдачи негодных рабочих по своему усмотрению. (Там же, № 12837.)
8 УЦГАЛ, св. 344, № 434, • 1798 г.
4 В. Семевский. Назв. соч., I, 572—573.
6 Подобны? злоупотребления оставили значительный след в материалах Мануфактур-коллегии (УЦГАЛ, св. 293, № 9446, лл. 140—182; св. 359, № 909, лл. 10—12» 19, 122; св. 360, № 950; св. 346, № 794, 1798 г.).
6 Т а м же, св. 341, № 316; св. 344, № 494.
7 ПСЗ, № 1587.
8 ГАФКЭ, Г. .А., XIX, № 387, л. 93 и сл.
176
И. С. КУРИДИН
лом 1773 г. заболела у меня рука, и за той болезнью от той работы мне отказано, а вместо меня за мой стан посадили другого, а увольнительного мне письма от оного компанейщика Евреинова было не дано. А как я от той болезни выздоровел и к оному компанейщику приходил многократно, чтоб он меня на фабрику свою в работу принял, но он мне отказал».1
Мануфактурист старался огделаться не только от лиц, потерявших трудоспособность. В большой мере это относилось и к работникам, не желавшим терпеть тяжелые условия работы и быта на предприятиях и в той или иной форме выражавшим свой протест.
Так, во время конфликта рабочих Казанской суконной мануфактуры с ее владельцем1 2 последний настойчиво заявлял в Коллегию о своем нежелании допустить сосланных по этому делу людей обратно к работе, указывая, что «токмо оных ссылочных (51 чел.) за их непотребства за опасность чтобы они по злобе от нерассуждения не могли учинить какого либо вящшего зла», он, Дряблов, не желает. Правда, и оставшиеся оказались виновными «в немалых продерзостях», и, по мнению мануфактуриста, многие из них были также непригодны. Можно еще сослаться на факты отказов предпринимателей от рабочих, давших «на себя вечные контракты», с объяснениями предпринимателей теми’ же причинами: недисциплинированностью, своеволием и пьянством работников.3
Дело, конечно, не всегда заключалось в «своевольстве» рабочих, а имело более серьезную причину. Приводимый ниже документ чрезвычайно показателен для понимания настоящей природы этого «своевольства» людей, не желавших итти в пожизненную зависимость от мануфактуриста. «А с марта месяца (1748 г.),—жаловался в Мануфактур-коллегию ткач мануфактуры Земского Егоров, — работы оной Земский не дает, на многие от меня требования мне именованному объявил подать в Мануфактур-коллегию желательную челобитную, чтоб быть у него Земского в вечном ево владении, а я именованный у него Земского в вечном владении быть не желаю».4 Автор челобитной не совсем четко объясняет свое нежелание быть «в вечном владении» (вообще или лишь у Земского?); уход его с мануфактуры данного владельца еще не определял свободы выбора нового места работы, так как далее в челобитной вместе с указанием на желание мануфактуриста Садовникова взять Егорова к себе говорится, что он на это не смеет пойти без разрешения Коллегии.5 Кроме пометы на челобитных о запросах предпринимателей со стороны Коллегии, не видно, чтобы подобные дела получали движение и разрешение. Обычно все дело сводилось к одной лишь челобитной жалобщика.
Отношения между рабочими и предпринимателями, даже пропущенные сквозь призму бюрократического делопроизводства коллегий, отличались таким разнообразием форм и отгенков, что было бы очень трудно попытаться дать «общую схему» этих отношений. Ведь на мануфактурах XVIII в. работали не только посессионные и приписные работники, но также и довольно значительная и притом все увеличи-
1 УЦГАЛ, св. 194, № 10. Случаи увольнения рабочих «за неимением мастерства» сравнительно редки; гораздо чаще факты временной уступки мастеровых за особую плату (или с передачей повинностей за отдаваемых работников) — «до поправления дел» или до совершеннолетия соответствующих владельцев (УЦГАЛ, св. 194, № 10, 1775 г. —дело об отдаче мастеровых Панфильевой и др., св. 240; № 3681; •св. 255, № 5268; св. 207, № 455, 1747 г.).
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, лл. 27—30, 117.
8 УЦГАЛ, св. 328, № 13118.
4 Т а м же, № 3106, 1748 г.
6 Т а м же.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
177
вавшаяся группа лиц, работавших по найму и имевших иное юридическое положение.
Но еще более ошибочным является механическое перенесение положений, характеризующих отношения найма в капиталистическом обществе, в условия иной общественной структуры. Поэтому неправильным является отождествление рабочего капиталистического предприятия с работником русской крепостной мануфактуры XVIII в., даже работавшим по найму. Ссылка на договорные отношения при наличии договоров — «контрактов» — между работниками и предпринимателями отнюдь не является состоятельной.
Прежде всего уместен вопрос о том, что понималось под «контрактом» между работником и предпринимателем в то время. В ленинградском архиве среди массы челобитных мануфактуристов о записи нанимающихся к ним работников сохранилось немало заявок в Коллегию о регистрации «вечных контрактов».1 В рапортах предпринимателей среди данных о составе и количестве рабочей силы имеются сообщения такого же содержания. Так, владелец шелкоткацкой мануфактуры Евреинов указывает в 1764 г., что «на оной же нашей фабрике имеются в мастеровых людех в бывшую вторую • ревизию по поданным желательным челобитным по контрактам разного звания людей, которые в Московской губернской канцелярии допрашиваны и допросом своим утвердили, что желают быть и с платежа подушного оклада вечно, а кто именно и каких чинов: посадский, изволыцик, попа внук» и пр.1 2 О «добровольных» записях в «вечное служение» говорят также данные, опубликованные в некоторых монографиях. К Ярославской Большой мануфактуре, например, записалось во второй половине XVIII в. более 2 тыс. человек, не считая их семейств.3
Рабочие, работавшие по найму определенные сроки, иногда проявляли подлинно добровольное желание записаться в «вечное служение». Но и здесь необходимы существенные ограничения, сущность которых удачно выразил один мануфактурист, указав, что кроме посессионных, прочие у него — «наемные с обязательными письмами на урочные годы».4
Можно привести следующее разграничение контрактов: на срок не более одного года и на срок значительно больше года. Что контракты первой группы не имели особого значения для мануфактуристов, видно из спорадичности их регистрации в Мануфактур-коллегии. Вероятно, в большинстве случаев предприниматель и не. оформлял найма первой группы рабочей силы путем заключения контрактов, а ограничивался обязательным представлением в Коллегию копий с паспортов нанимаемых. Для второй же группы характерно более тщательное и точное оформление условий найма с более четким определением обязательств нанимавшихся.
Изучение обязательств, указанных в ряде контрактов, говорит о том, что эти документы не являлись договорами двух юридически равноправных сторон («работонанимателя» и «владельца рабочей силы»). По сути дела они являлись односторонними обязательствами работников (они и подписывались лишь нанимавшимися)5 или формой страховки мануфактуриста от нежелательных для него последствий. Более
1 УЦГАЛ, св. 420, № 207, 1746 г.
2 Т а м же, св. 135, № 225, л. 309.
8 А. Грязнов. Назв. соч., сс. 195—197.
4 УЦГАЛ, св. 109, № 55, л. 254, 1751 г.
6 Приходится останавливаться на этих моментах ввиду того, что в отмеченных выше версиях договорности отношений и равноправности «сторон» ссылки на подобные формальные моменты играют существенную роль, хотя сами по себе они (сохраняясь и позднее, в XIX в.) не имеют значения.
12 История, записки, г. 5.
178
И. С. КУРИЦИН
того, контракты эти нередко являлись как бы кабальными записями, напоминая уже отмечавшиеся «вечные» контракты. Характерно, что контракты на большой срок заключались выходцами из различных классовых слоев, но только не помещичьими крестьянами. Для 40-х- годов возьмем как образец «договор» владельца шелковой мануфактуры Демидова:
«Московского Угрешского монастыря крестьянский сын... заключил сей контракт на 10 лет. Во все те 10 лет с той ево шелковой фабрики без позволения ево Демидова мне собою не сойти, а я подлинной Московского уезда Угрешского монастыря крестьянский сын, а не крепостной (не помещика) чей».1 В контрактах детально определялись нормы поведения работника, причем для большей надежности привлекались поручители, обязывавшиеся «платить (неустойку) и отвечать» в случае нарушения условий найма.1 2
Контракты предприятий, расположенных в отдаленных окраинах страны (для 40-х годов), в фонде Мануфактур-коллегии, видимо, отсутствуют, но о наличии их можно судить хотя бы по упоминавшемуся выше делу о тяжбе астраханских мануфактуристов (л. 30): «Предписанные за Шадриным (показали), что они в прошлом 1746 г. нанялись на фабрику к астраханскому купцу Макарову... в шелковую работу, где платошное мастерство производилось с платежа по договору... на каждой год по 9 руб. по 60 к. А договор письменной между ими был, что ежели им на фабрике дела не будет, то ему Макарову их не держать». По данному делу и в других материалах можно констатировать наличие письменных договоров и на прочих астраханских предприятиях; показательно, что авансирование «наперед в щет работы» практиковалось и здесь. Очевидно, подобные документы являлись в Астрахани типичными для этого и для последующих десятилетий (50—80-е годы), так как известны факты существования рабочих, неоплатных должников в отношении мануфактуристов. О степени успешности ликвидации этой задолженности говорит сообщение наблюдателя, что рабочие не только не могут отработать долг, но еще приводят и свои семьи «в вечное рабство»,3
Здесь следует иметь в виду особое положение Астрахани как города, где собирались беглые: крепостные, бывшие'приписные к мануфактурам и т. п.; все они вынуждены были соглашаться на кабальные условия работы и на длительное закрепление их промышленником.
Во и в центральных губерниях в 50-е и особенно 60-е годы наблюдалась та же картина — закрепление работников на мануфактуре на ряд лет. Было бы неправильно сводить причину этого явления к не-
1 УЦГАЛ, св. 217, № 29, 1742 г. Редакция остальных контрактов в этом деле аналогична; разница лишь в сроках — от 1 до 10 лет.
2 В 1743 г. крестьянин. Дворцовой волости села Измайлова, нанимаясь на мануфактуру Суроженинова, обязуется; «никакого воровства не чинить, не пьянствовать и воровских людей не подвесть и ничего... не утратить и за другими своей братьею иметь смотрение. А ежели против сего контракту явлюся неисправен, то повинен я и порутчики по мне» (УЦГАЛ, св. 208, № 61, 1744 г.). Для следующих десятилетий характер контрактов приблизительно одинаков, разница лишь в большей детализации условий. Приведем два пункта одного из контрактов с дворцовым крестьянином того же Демидова (в 1760 г.):
«§ 1. Быть мне у него содержателя Демидова на той ево фабрике в работе... шесть лет... во всяком послушании и в работах...
§ 4. С той ево фабрики без позволения ево содержателя самовольно не сойти и недожидаясь урочных годов не сбежать, а я подлиннодворцовый крестьянин Гжельской волости, а не рекруцкой человек и не беглой... платить и отвечать во всем мне и нижеподписавшимся поручителям моим» (УЦГАЛ, св. 217, № 1534, 1761 г.).
3Н. Озерецковский. Описание Колы и Астрахани, сс. 126 —127. изд. 1804 г.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
179
обходимости заработка. Только крайняя необходимость вынуждала нанимавшегося итти на закабаление. Контракты 60-х—70-х годов достаточно ясно характеризуют социальную природу этой необходимости. В них очень часто указывается, что соответствующая сумма взята авансом в счет работы для погашения подушной и оброчной задолженности: «в то число в договорную с ним Шигониным плату (Тамбовский у., 1763 г.) на платеже подушных и на протчие дворцовые подати взято 5 рублей»,1 «на отдачу в свое село подушных и дворцовых поборов», «взято на свои необходимые нужды на подушные деньги» и т. д.1 2
Эти-то «необходимые нужды» и заставляли итти на мануфактуру на длительный срок не только самих работников, но и членов их семьи. Выражения: «отдал я сына своего родного», или «отдал я детей своих родных» — являются обычными в контрактах.3
Сомнительно, чтобы несение повинностей, связанных с крепостническими отношениями, могло способствовать хотя бы временному перевоплощению крепостного в «вольнонаемного» (а тем более в «вольного»). Правовое и бытовое положение работников этой категории отнюдь не являлось подтверждением того, что «воздух (мануфактуры) делал их свободными». Об этом положении речь ниже, здесь же отметим только, что законодательство ХУШ в. практически не различало и не разграничивало правового и производственного положения и обязанностей рабочих по группам.
Остановимся на наиболее важных пунктах в контрактах, характеризующих правовое и бытовое положение законтрактованных работников.
В контрактах предусматривается право наказаний рабочего владельцем: «вольно ему содержателю меня наказывать».4 Наличие пункта об уплате неустойки (в среднем 8—10 руб.) еще не говорит о юридическом равноправии сторон; подобное обязательство было лишь дополнительным грузом, отягощавшим зависимость рабочего от мануфактуриста. Если последний мог уволить рабочего раньше срока, указанного в контракте, то работник мог добиться «расторжения» своего договора лишь путем бегства.5 В контрактах особенно тщательно предусматривались репрессии против таких нарушителей обязательств.6
Мы не имеем указаний, много ли рабочих удавалось мануфактуристу оставлять на фабрике дополнительно после истечения предусмотренного срока; полагаем, что такие случаи были не единичны. Полагаем также, что значительной части получивших авансы не удавалось отработать их своевременно. Существенно поэтому подчеркивание в контрактах пункта об отработке долга по истечении обусловленного срока.7
1 Таким образом, условия найма в русской мануфактуре XVIII в. радикально отличались от условий найма в капиталистическом производстве, вследствие чего отождествление и?: при изучении истории формирования рабочей силы является неправильным.
«Чтобы ее владелец мог продавать ее как товар, он должен иметь возможность распоряжаться ею, следовательно должен быть сво¬
1 УЦГАЛ, св. 241, № 3712.
2 Т а м же, № 3707 (аналогичных формулировок в этих контрактах около 20).
3 Т а м ж е, св. 217, № 1534; св. 241, № 3712 (на работу отдавали и девочек).
‘Там же, св. 209, №597; тожевсв. 241, № 3707; св. 217, № 1534; св. 208, №29.
б Т а м же, св. 238, № 3499 (челобитные о розыске беглых работников по
контрактам).
6 Т а м ж е.
7 Т а м же. Кроме того, важен пункт, встречающийся в большинстве контрактов, о возможности использования нанимаемого на непроизводственных работах.
12*
180
И. С. КУРИЦИН
бодным собственником своей способности к труду, быть свободной личностью. Собственник рабочей силы и собственник денег встречаются на рынке и вступают между собою в отношения как равноправные товаровладельцы, различающиеся лишь тем, что один — покупатель, а другой — продавец, следовательно оба — юридически равные лица».1
Перейдем к характеристике других способов комплектования рабочей силы на мануфактурах ХУШ в. Сохранился ряд интересных документов об «аренде» рабочих промышленниками.
Так, в 1750 г. «дворцового ведомства гофинтендант» А. Бобров заключил с мануфактуристом Тетюшениковым контракт, по которому последний получал право постройки мануфактуры во владении помещика в Боровском уезде с использованием всех обученных крепостных мужского и женского пола, обязанных «при той ево фабрике в работе быть всегда безотлучно».1 2
Примерно такого же содержания и контракт, заключенный Апраксиным с московским мануфактуристом Шориным. «Сиятельный» владелец отдавал своих крепостных дворовых людей на 10 лет «на той фабрике всякую фабрическую работу исполнять». Мануфактурист брал их на свое содержание; помещик же, «щитая в срок за каждого человека по 20 р. по 50 к. в год... получил сполна».3
О распространенности таких сделок говорят отчеты предпринимателей Мануфактур-коллегии: мануфактуристы получали по закладным сотни работников.4
Так, на Вознесенской мануфактуре Дмитровского уезда семь фабричных корпусов до конца XVIII в. назывались «кабальными», причем каждый из них имел еще и особое прозвище — по фамилии помещика, крепостные которого отдавались в «кабалу».5
В малоземельных местностях помещики иногда переводили часть крестьян в «затяглых», которые не получали земли и отдавались работать на сторону. Так, в 1770 г. Болотов в своем «Наказе для приказчика» предписывал организовать тягла так, чтобы в каждом из них был человек «затяглый», излишний, который «ходил бы в работы посторонние из найму и приносил бы домой для награждения недостатков и на все домашние надобности деньги».6 Этот «затяглый» в отличие от кабального, т. е. отдававшегося помещиком предпринимателю, вместе с остальными крепостными оброчными сам находил себе работу и от своего имени заключал контракт с мануфактуристом. Однако все же нельзя назвать «затяглого» вольнонаемным рабочим (противопоставляя его кабальному). В обоих случаях помещик, получая прибавочный продукт не непосредственно, а через мануфактуриста, лишь временно поступался своим правом на личность крестьянина. Последний никогда не забывал о своем крепостном состоянии: карающая десница владельца настигала его везде. И не случайно, что в упомянутом нами договоре гр. Апраксин выговаривал условие: «в случае побега крепостных вспоможение в сыске чинить гр. Апраксину».
1 К. Маркс иФ. Энгельс. Соч., XVII, 186 (Капитал, I).
2 УЦГАЛ, св. 127, № 168, 1751 г., л. 17.
3 Т а м же, св. 1327, 1758 г. (косвенные указания об аренде крестьян имеются и в св. 238, № 3439, 1771 г., л. 25 — о крестьянах вотчины гр. Ягужинской).
4 Там же, св. 109/37, № 55, л. 28 и сл. (дело о покупке к фабрике крестьян).
5 «Вестник Европы», 1789 г., № 7, сс. 22—23. Такая же система отдачи крепостных применялась многими помещиками вблизи суконной мануфактуры кн. Гагарина и др. (там же). В «Московских Ведомостях» (например за 1803 г., № 104) можно встретить соответствующие объявления. Кроме того, подобные данные сообщаются и в работах В. Семевского (назв. соч., I, 38), П. Любомирова (Очерки, с. 60) и др.
6 «Вестник Европы», 1789, № 7, с. 24.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
181
Правда, владельческое право помещика на крепостного, рабоТавт шего у мануфактуриста, ограничивало последнего в его власти на работника: например, ивановские предприниматели должны были добиваться у владельца (гр. Шереметева) разрешения наказать провинившихся работников.1 Но в данном случае предприниматели сами являлись крепостными того же помещика. Для большинства же мануфактуристов юридические основания их власти над рабочими определены еще указом 1736 г. Указ этот, гарантируя прочность прикрепления мастеровых к предприятиям, предписывает «невоздержных и не- прилежных ни к какому учению» после домашнего наказания отправлять в Коммерц-коллегию или контору, а затем «за такое их непотребство ссылать в ссылки в дальние города или на Камчатку в работу, чтоб другим был страх».1 2 Получение предпринимателями права ссылки (также при наличии указа Коллегии) принципиально ничего нового не вносило.
По «Работным регулам» власть мануфактуриста простиралась и на частную жизнь работника. Судьей рабочих в их спорах был все тот же мануфактурист, и задержанных на улице наказывала не полиция, а хозяин, к которому немедленно отправляли виновных. 3 Дисциплинарные взыскания не ограничивались физическим наказанием: мануфактурист стремился использовать и способы материального воздействия. 4 'i.
Примитивность оборудования текстильных мануфактур, требовавшая большой сноровки и внимания со стороны рабочих, неизбежно вызывала брак; 5 это вело, по «Регламенту», к вычету у рабочих стоимости испорченных материалов. Предприниматель штрафовал, не считаясь с какими-либо нормами. Характерна жалоба рабочих Ярославской полотняной мануфактуры Углечанинова, отмечающая высокие штрафы (от 1 р. до 5 р.), из-за которых они «пришли в великую горесть и плачевное житье».6
Таким образом, рабочий, находясь на мануфактуре, целиком был в руках ее владельца, произвол которого7 оставался безнаказанным.
1 «Записки Ист.-быт. отд. Русск. музея».
2 ПСЗ, № 6858. В следующем десятилетии «Работные регулы» «Регламента» 1741 г. детализировали меры дисциплинарного взыскания.
3 Этот порядок, хотя и получил более четкое законодательное оформление в «Регламенте» 1741 г., был выдвинут еще в указе 1736 г. (7 января): «а ежели кто в спорах или в драках или пьянстве где взяты будут, а в воровстве никаком не показались и к тяжкому розыску не подлежат тех, не держав нигде ни одного дня и не убытча, отсылать на фабрики, и оным фабрикантам самим чинить им наказание при других их братьи».
4 Например, в челобитной мануфактуриста Дряб лова подчеркивается желательность «за истраченные и поврежденные инструменты и за утраченную шерсть вычитать из задельных деньги... по определению Правительств. Сената велено вместо вычету мастеровым людем чинить наказание батожьем, но те мастеровые отважась с пьянства вменяют то наказание ни во что...» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, л. 28 об).
5 Брак зависел в значительной степени от сырья. Например, на «полотняном заводе» Гончарова брак был обычным явлением из-за плохого качества пеньки. За невыработку нормы (7—8 тюков из пуда пеньки) тоже штрафовали. О недоброкачественности сырья на мануфактуре Дряблова рабочие неоднократно заявляли в своих челобитных (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, л. 487).
6 А. Грязнов. Назв. соч., прил. № 7.
7 Следует, в частности, отметить факт разорения Дрябловым многих семей сосланных рабочих. «Дворы у оставшихся жен наших, — жаловались потерпевшие, — подневольно к продаже себе за самую малую цену принудил и из дворов их наглостью и насильством вон выгнал и который имелся в тех наших дворах скарбишко весь распродал...» (ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, 1743 г., л. 19, -— Челобитная выборных от рабочих).
После вторичного расследования дела Сенат, признав обоснованность заявления челобитчиков об обсчете их Дрябловым, решил возвратить ссыльных обратно на мануфактуру и взыскать с владельца присвоенную заработную плату (10 тыс. руб.), но
182
И. С. КУРИЦИН
Еще более глубокий след оставлял этот произвол в быту рабочей массы.
Однако характеристика положения рабочих в рассматриваемый период сама по себе еще далеко не достаточна для понимания роли самих рабочих в процессе формирования рабочей силы. Отсутствие в литературе данного вопроса органической связи характеристики положения рабочих с борьбой их является существенным недостатком, приводящим нередко к неправильным однобоким обобщениям.
В ряде монографий можно найти освещение экономических условий, при которых возникали и росли рабочие кадры промышленных предприятий, указания на роль помещиков и предпринимателей в этом процессе, раэбор законодательства рассматриваемого времени, но нигде достаточно четко не выявлена роль самой рабочей массы в процессе своего формирования. Короче, рабочие рассматриваются как объект, а не как субъект-объект процесса.
Сопротивление закрепощаемых работников подсказывало мануфактуристу, что крепостная рабочая сила не всегда покорна и не всегда поэтому выгодна. Именно это сопротивление заставило Дряблова просить в челобитной об откреплении от мануфактуры полусотни работников по мотивам пьянства и непослушания и одновременно о разрешении «вместо их набрать ему людей вольных».1
0 том, что борьба рабочих против закрепощения действительно имела место, говорят жестокие репрессии со стороны властей, подавлявших волнения на предприятиях. Эти репрессии приводили в перерастанию конфликтов рабочих с хозяевами в столкновения с властями. Достаточно указать на конфликт рабочих Казанской суконной мануфактуры с владельцем Дрябловым в 1738 г., оказавшихся «во всем виновными»,* 1 2 или на дело рабочих московского Суконного двора (1749 г.), обвиняемых в ослушании хозяев, в сопротивлении Мануфактур-коллегии и полицейской команде и в стачке. По указу Сената они были подвергнуты публичному наказанию, а затем «пущих заводчиков и прежде от Коллегии кнутом уже наказанных» было определено, «заковав в кандалы, сослать в Рогервик в работу», остальных же наказать плетьми и принудить к работе, предупредив, что «ежели кто из них и впредь явиться в таковых асе противностях и непослушаниях, то и с ними поступлено будет так как и с... заводчиками».3 * * * * 8Дряблов ухитрился отделаться лишь выплатой 1370 руб., передав дело в кабинет и оттянув его до 1769 г. (т а м ж е).
Для конца столетия можно привести следующий факт, установленный официальной комиссией по обследованию мануфактуры Осокина (Казань): «Приказали... что касается до прибавки, то оная только на бумаге. Находящийся же при фабрике Го- вейкин (управляющий) получая от комиссионера Плаксина многих бил безвинно, ковал в солдаты и выдавая шерсть дурную на разработку приказывал выделывать уроки с добротою лучших шерстей; во избежание же побоев принуждены оные подделывать те уроки в количестве и качестве покупкою своих материалов из бедного и недостаточного жалованья своего, а бывавшую недоделку, причитая в леность также бьют... не иначе поступают с женами и детьми» (ниже следует описание отсылки 14 семей на поселение в Иркутскую суконную мануфактуру—УЦГАЛ, св. 359, №209).
1 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, л. 29 об. Отказы от беглых и «строптивых» работников заявлялись предпринимателями довольно часто (УЦГАЛ, св. 207, № 455).
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 387, л. 94. Расправа была памятна рабочим в течение
всего столетия. В показаниях рабочих следственной комиссии на мануфактуре Осо¬
кина имеются следующие экскурсы в прошлое: «...а Н астра дымов и еще припомнил,
что назат тому лет более 50, за вчиненные от суконщиков просьбы на содержателя тогда бывшего их Дряблова от казанской губернской канцелярии на улицу пред фаб¬
рикою около 200 человек наказаны плетьми, да и не по Один раз, то происходило раза три в разное время». Сообщается также, что сотни наказанных заключались в рога,
колодки и т. д. (УЦГАЛ, св. 359, № 209).
8 Данный конфликт на Суконном дворе не был единичным. Еще в 1737 г. (не говоря о столкновениях в 20-х годах) возникла забастовка: «мастеровые люди упрям-
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
183
Примером развития конфликта рабочих с мануфактуристом в столкновение с [властями может служить и волнение рабочих на мануфактуре Гончарова в 1752 г., которое, ввиду его массового характера, пришлось подавлять с помощью трех полков и артиллерии.1 После расправы кнутом и плетьми над тремя сотнями рабочих, ссылки зачинщиков * 1 2 и указа Сената, грозившего еще более суровыми репрессиями, 3 рабочие смирились и признали свое крепостное состояние, обязательность всех повинностей («понеже они Гончарову во всем крепки») и несостоятельность своих обвинений по адресу предпринимателя.4
Так, кнутом и кровью мануфактурист утверждал свое право на закрепощение рабочей силы. Переселения рабочих также не проходили без столкновений с переселяемыми.5 В том же 1752 г. мануфактурист Иконников заявил в Мануфактур-коллегию о неудаче этого мероприятия, указывая, что крестьяне (Владимирского у.) «не знаемо по какому возмущению пришли в своевольство и... объявили, что они не только переселятца, но и на фабрику ко обучению мастерства и для работы ходить не будут, да и подушные деньги не платят». И на этот раз дело не обошлось без посылки солдат и экзекуции.6
Конечно, не следует переоценивать размах этой борьбы. Рабочие массы еще недостаточно окрепли и оформились для систематических выступлений. Тем не менее, борьба их с мануфактуристами продолжалась в течение всего столетия. Выражалась она не столько в открытых массовых выступлениях, сколько в менее зрелых и более пассивных формах сопротивления: в тяжбах рабочих со своими хозяевами и особенно в бегстве с мануфактуры. Архивы Мануфактур-коллегии были загружены челобитными владельцев о розыске беглых работников.
Рабочие Суконного двора в своих челобитных в начале 20-х годов связывают бегство с плохими материальными условиями и с подневольным положением.7 Впрочем, еще большую роль здесь играла боязнь наказания. За время с 1743 по 1773 г. на том же Суконном
ством своим и непослушанием поступили противно, от суконного дела отлучились самовольно, все оставили... пребывают праздно, учинили вящщую велику остановку и фабрика стоит без действа». Указ сената в 1742 г. (30 сентября) отмечает, что рабочие с 15 апреля этого года снова на работу не ходили (УЦГАЛ, св. 273, № 44; св. 297, № 3786).
Значительно позднее — в 1762 г. —снова имелось крупное столкновение, отмеченное сенатским указом (ПСЗ, № 11514).
Во всех этих конфликтах дело не обходилось без вмешательства Коллегии, посылки солдат и, в качестве финала, репрессий.
1 «По них палили из пушек, и в то число убито из них до смерти 4 человека, ранено 7 человек и 387 человек взят<3 под караул, а другие разбежались» (из донесения Гончарова в Мануфактур-коллегию — УЦГАЛ, св. 293, № 9446, л. 243).
2 Т а м ж е.
8 Т а м же, л. 60 и сл. Возможно, что это намек на следующее: в одном несколько невнятном сообщении в Коллегию указывается, что «осужденных к смертной казни, дабы оные из положенного за ним Гончаровым и с платежа подушных денег и пр. не выбыли, послать на евож Гончарова Брянские железные заводы для употребления в тяжкие работы» (там же, л. 185).
4 «... а ныне признали что они с 1736 г. по указу крепостные как и крестьяне и господину Гончарову крепки, подушные деньги и всякие поборы платить и повинности (нести) и господину Гончарову желают во всем быть послушны» (там же, л. 245).
Позднее на мануфактуре Гончарова в связи с Пугачевским восстанием специальным допросом были установлены следующие угрозы рабочих: «если приведет к нам бог государя Петра Федоровича, то де мы с вами справимся и вычитать не будете» (Д. Малинин. Назв. соч., сс. 118—123).
6 УЦГАЛ, св. 109, № 55, лл. 28—35, 147.
6 Т а м же, св. 279, № 7878.
7 Т а м же, св. 209, № 643, 1750 г.
184
И. С. КУРИЦИН
дворе случаи бегства из-за боязни наказания определяются в 52 процента, бегство «из-за малой платы» — в 2,9.1
Рабочие подчас предпочитали даже рекрутчину работе на мануфактуре: нередки случаи бегства с работы, а затем определения на солдатскую службу. - Промышленные предприятия, в свою очередь, являлись длительным убежищем для беглых крестьян, поскольку предприниматели охотно пользовались ими для пополнения убывающего рабочего состава.
Уже одно обилие указов о беглых, принятых на фабрики, показывает, насколько был обострен этот вопрос. «Регламент» Мануфактур-коллегии 1723 г. и указ 1736 г. грозят штрафом за прием беглых; указ 1742 г. предписывает возвращать беглых владельцам, указы 1754 г. грозят штрафом и конфискацией всего имущества фабрикантов1 2 3 и т. д. Кроме того, издавались специальные указы, запрс- щавшие переманивать работников с предприятий (например, указ 1749 г. о предприятии А. Гамбета).4 Но одновременно продолжалась отдача беглых властями на мануфактуры, и только при Петре III это было отменено.
В результате количество нарушений законодательства о беглых не уменьшалось. Мануфактур-коллегию осаждали не только помещики, жалующиеся на «фабрикантов», но и сами мануфактуристы, враждовавшие друг с другом из-за приема беглых с предприятий.
Несмотря на суровое законодательство о беглых, тяжесть его обрушивается почти исключительно на них самих (битье, физические наказания, ссылка), тогда как предприниматели от взысканий фактически избавлялись. Во всяком случае, штрафование как система отсутствует в мероприятиях Мануфактур-коллегии. В случае установления факта незаконного приема работника фабрикантом работник обязательно подвергался наказанию, но далеко не всегда отбирался5 от виновного мануфактуриста; этим дело обычно и заканчивалось. Обе тяжущиеся стороны прилагали все усилия для заполучения спорного работника,6 к чему лишь и сводились требования жалобщика.7
Тормозили ли побеги рабочих развитие мануфактурного производства в то время, поскольку таким путем распылялись кадры квалифицированных работников? На это следует ответить отрицательно, учитывая значение передачи производственных навыков и опыта от одних рабочих другим. Переходя с одной мануфактуры на другую, рабочий делился своим производственным опытом на новом месте работы и, в свою очередь, заимствовал его, тем самым объективно выполняя прогрессивную роль.
Коммерц-коллегия поступила очень рационально, переведя в 1737 г. несколько мастеровых с Казанской суконной мануфактуры на московское предприятие Евреинова в целях инструктажа. Результаты этого оказались положительными.8 Подобные переходы происходили, как
1 «Тр. Ист.-Арх. ин-та», XIII, 232.
2 УЦГАЛ, св. 331, № 135М, лл. 15—59.
8 ПСЗ, №№ 6858, 8620, 10233.
4 Т а м же, № 3643.
8 Значительная часть челобитных оставлена без последствий.
6 Особенно успешно подвизался в использовании беглых во второй половине XVIII в. предприниматель Д. Земсков, редко проигрывавший дела по многочисленным челобитным против него.
7 Но в отношении самого беглого мануфактурист обычно просил «что б... за побег учинить наказание по указу» (УЦГАЛ, св. 132, № 193, л. 57).
8 Т а м же, св. 242, № 3960, л. 17 и сл. Отпуска рабочих с одной мануфактуры на другую практиковались и позднее; например, на Ряшковскую мануфактуру Миниха были посланы в 1747 г. мастеровые с Суконного двора (там же, св. 275, № 7457).
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
185.
отмечалось, и без визы Коллегий. Однако производственный опыт и навыки мастеров многих крепостных мануфактур (особенно в красильном деле) пропадали именно в силу закрепления этих мастеров, на одних и тех же мануфактурах так же, как и специфические производственные приемы, хранившиеся в секрете. Мотивы в этих случаях приводились очень простые: «Когда я обучу чужого, — заявляет мануфактурист-изобретатель Глинков в Комиссии в 1767 г., — и открою ему секрет, то он может отойти к другому или требовать, такой необычайной платы, какой фабрика и принять на свой счет не может»; поэтому Глинков требовал закрепления постоянных кадров крепостных за мануфактурами.1 Обучать наемных работников мануфактуристу-крепостнику было неинтересно.
В свете взаимных разоблачений враждебных сторон (помещиков и мануфактуристов) еще рельефней выявлялось положение рабочих в то время. Положение их действительно заставляло задумываться. Проследим за движением рабочего населения на ряде предприятий. На «полотняном заводе» Гончарова между 2-й (1743—1756 гг.) и 3-й (1761—1767 гг.) ревизиями убыло 573 работника (36,1 о/о); из них- 55 бежало, остальные умерли, были сосланы, пропали «безвестно» и т. д. Между 3-й и 4-й (1781—1787 гг.) ревизиями убыло 1700 чел.; из них бежал 101, 161 отдан в рекруты и т. д. Между 4-й и 5-й (1794 г.) ревизиями убыло 1460 чел.
На суконной мануфактуре Полуярославцева в* промежуток между ревизиями к 1764 г. убыло «разными случаями мужского и женского- пола умерших, беглых и в рекруты отданных» —182 чел.,т. е. 31 процент. На фабрике Серикова (у Донского монастыря) по 2-й ревизии числилось 522 чел., что вместе с «вновь рожденными» и присланными по указам и пр. составляло 714 чел., но из них убыло 272 чел., т. е. 38 проц.1 2 и т. д.
Непрерывно уменьшавшуюся рабочую силу владельцу приходилось пополнять извне. Но это не всегда было возможно, вследствие чего на предприятиях нередко создавалось напряженное положение с рабочей силой, главным образом с квалифицированной. Только тогда мануфактуристы (и то не все) начинали сознавать вред своей политики по отношению к рабочим. Любопытно заявление московских мануфактуристов в 1744 г., что «ежели мастеровые люди суконных фабрик от платежа подушных денег разбегутся, то оные фабрики вовсе запустеют, понеже их в бегах сыскивать невозможно... потому, что не- безизвестно, что мастеровых людей без удовольствия и без приласкания никакими способы к работе удержать невозможно».3
Обращение предпринимателей к* найму рабочей силы диктовалось не столько сенатскими предписаниями, обусловленными позицией помещиков, сколько внутренними условиями развития мануфактуры. Но наем не всегда обеспечивал мануфактуристу получение желательных для него' работников. Принудительное комплектование оборачивалось, таким образом, против самого мануфактуриста, приводя его предприя¬
1 С мнением Глинковасогласились депутаты от 10 городов. Но оно вызвало энергичный протест Щербатова, доказывавшего, что «если рассмотреть самое употребление и жизнь работников, то увидим, что, кроме небольшого числа мастеров, которые для того, чтобы они не показывали своего мастерства посторонним, содержаться почти как невольники и прочие... бывают в весьма худом состоянии» (сб. Рос.. Ист. Общ., VIII, 59, 91—95, 134—139).
2 УЦГАЛ, св. 135, № 225 (на 1200 л.).
3 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 384, л. 351 об. (донесение московских суконных фабрикантов в Военную коллегию; за неплатеж рекрутских денег мануфактуристы1 были арестованы).
186
И. С. КУРИЦИН
тие к застою. После чумы 1771 г., сразившей большинство рабочих московских предприятий,1 значительная часть их (в том числе и Московский Суконный двор) подняться уже больше не смогла. Нельзя не учитывать также низкого уровня культурного развития в стране и неграмотности, являющихся серьезным тормозом для производственного роста мануфактур.
Доказательно, что подобные препятствия подчас осознавались самими крепостниками. Так, например, вице-президент Мануфактур- коллегии в одной из своих записок в 1765 г. указывал, что специальности, связанные с крашением и расцветкой тканей, нуждаются в людях, имеющих «некоторое просвещение». Особенно важным он считал это для шелковых предприятий, на которых «производимые рукоделия требуют особливых искусств, сопряженных с тем знанием рисования и др. художеств, но как и для оных шелковых фабрик, потребны такие люди которые бы наперед обучены были грамоте такоже и рисованью».1 2
Разрешение этих вопросов оказалось невозможным при данных социально-экономических условиях. В частности ликвидация технической отсталости русского мануфактурного производства оказалась делом совершенно непосильным для феодально-крепостнического общества России XVIII в.
«Технико-экономическая отсталость нашей страны не нами выдумана. Эта отсталость есть вековая 'отсталость, переданная нам в наследство всей историей нашей страны. Она, эта отсталость, чувствовалась как зло и раньше, в период дореволюционный, и после, в период пореволюционный. Когда Петр Великий, имея дело с более развитыми странами на Западе, лихорадочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и усиления обороны страны, то это была своеобразная попытка выскочить из рамок отсталости. Вполне понятно, однако, что ни один из старых классов, ни феодальная аристократия, ни буржуазия, не мог разрешить задачу ликвидации отсталости нашей страны. Более того, эти классы не только не могли разрешить эту задачу, но они были неспособны даже поставить ее, эту задачу, в сколько-нибудь удовлетворительной форме. Вековую отсталость нашей страны можно ликвидировать лишь на базе успешного социалистического строительства. А ликвидировать ее может только пролетариат, построивший свою диктатуру и держащий в своих руках руководство страной» (Сталин).3
Эта характеристика с исключительной убедительностью и четкостью определяет условия и пути экономического развития нашей страны. Только в данной диалектической трактовке вопрос о формировании рабочей силы получает свое разрешение и фактическое обоснование.
* *
*
Резюмируя изложенное, отметим следующее:
1. Текстильные мануфактуры в России, как и мелкие прядильноткацкие промыслы, развивались в XVIII в. на базе ручной техники при несложном техническом оборудовании.
2. Текстильные мануфактуры возникали и развивались там, где
1 УЦГАЛ, св. 135, № 226, лл. 22—229.
2 ГАФКЭ, Г. А., XIX, № 377, лл. 123—124.
“Ленин и Сталин. Сборник произведений к изучению истории ВКП(б), III, 315—316, Партиздат, 1937.
ФОРМИРОВАНИЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТЕКСТИЛЬНЫХ МАНУФАКТУРАХ
187
прядильно-ткацкие промыслы были более или менее развиты и где имелись кадры достаточно подготовленных работников.
3. Технический прогресс текстильных мануфактур в XVIII в. проявился главным образом в области разделения труда внутри предприятий, но это разделение оказалось очень неполным, как и специализация мануфактур в части сырья; вместе с тем проявилась и некоторая тенденция к разделению труда по территориальному признаку.
4. Большая часть мелких текстильных промыслов не была втянута в орбиту мануфактурного производства не только в силу общих, присущих всякой мануфактуре, свойств, но и ввиду наличия в России крепостных отношений, оказавшихся существенным тормозом в развитии мануфактурного способа производства. Но мануфактурное производство сыграло в общем положительную роль в подготовке рабочей силы, хотя она и лимитировалась крепостничеством.
5. Техническая отсталость мануфактурного производства явилась следствием общей технико-экономической отсталости страны. Задача ликвидации этой отсталости оказалась неразрешимой для помещиков и мануфактуристов, которые «были неспособны даже поставить ее, эту задачу, в сколько-нибудь удовлетворительной форме» (Сталин).
Изучение процесса формирования рабочей силы мануфактур XVIII в. может быть исторически и методологически правильным, только будучи поставленным в связь с характеристикой производственных приемов и при учете во всем объеме значения этой технико-экономической отсталости для данного процесса.
6. В продолжение всего XVIII в. социальный состав рабочей силы в текстильном мануфактурном производстве отличался крайней пестротой, причем основным источником пополнения и роста рабочих кадров являлась деревня, из которой вербовались как крепостные,- так и наемные рабочие; довольно широко применялся женский и детский труд.
7. Для второй половины XVIII в. характерен рост наемной рабочей силы на промышленных предприятиях, причем этот рост неравномерен в отдельных отраслях производства. Однако рост числа «вольнонаемных» работников еще не означал принципиального изменения социальной природы мануфактур, так как крепостнические отношения оставались ведущими и для данной группы.
8. Рабочая сила для мануфактур комплектовалаеь в условиях роста крепостничества при вмешательстве абсолютистско-крепостнического государства в отношения мануфактуриста и работника. Это обусловливало’ затруднения с рабочей силой, так как закабаляемые рабочие всячески стремились освободиться от работы на мануфактурах.
В формировании рабочих кадров рабочие проявляли себя не только как объект процесса, но и субъективно — в форме непосредственного противодействия вербовочной деятельности предпринимателей, т. е. как субъект-объект процесса.
У. А. ШУСТЕР
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
(из истории русско-польских экономических отношений в 80-х годах
прошлого века)
В декабре 1885 г. сначала в Иваново-Вознесенске, а затем в Москве секретарь московского отделения Общества для содействия русской промышленности и торговле Шарапов прочитал доклад, получивший широкую известность и вызвавший оживленные отклики в московских и польских промышленных кругах, на тему «Почему Лодзь и Сосновицы побеждают Москву?»
Основные положения докладчика сводились к тому, что «коренная русская промышленность» находится в состоянии упадка, что виной этому в значительной мере конкуренция польской промышленности, развивающейся небывало быстрыми темпами, и наконец, что такое положение вещей создалось в результате неверной, с точки зрения русских интересов, слишком снисходительной в отношении Польши экономической политики правительства и усиления в Польше иностранного элемента. «Промышленность коренного великорусского центра,—утверждал Шарапов, — чувствует уже серьезную опасность. Нынешний кризис, вызываемый дурным положением народного хозяйства и ложным направлением нашей финансовой политики, становится вдвое тяжелее от того смутного сознания, что там этого кризиса как будто нет, что в то время, как великорусская промышленность болеет и сокращает работу, на западной окраине все производства усиливаются, товары проникают все дальше и дальше, вытесняют наши произведения с их старинных и законных рынков, побеждают нас, наконец, у нас дома, на месте нашего собственного производства». 1 Источник зла, по мнению Шарапова, впрочем не столько в конкуренции, сколько в немецком характере польской промышленности. Шарапов считает последнюю в сущности филиалом германской промышленности и поэтому, во-первых, восстает против целого ряда преимуществ, ставящих ее в более выгодные условия сравнительно с русской промышленностью, а во-вторых — полагает не только возможным, но и должным принятие специальных мер, направленных к ограничению промышленности Царства Польского.
Своим преимущественным положением в сравнении с московским районом польская промышленность, по мнению Шарапова, была обязана как экономическим факторам — дешевизне кредита, невысокому налоговому обложению фабрик и заводов, железнодорожным тарифам, так и факторам политического свойства, существеннейшим из которых является близорукость органов власти, попустительствующих наплыву в Царство Польское немцев и захвату ими командных высот польской экономики. Последнему обстоятельству до¬
1 С. Шарапов. Соч., кн. 1, с. 70, СПб., 1892.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
189
кладчик, как активный деятель националистского лагеря, придает решающее значение. Интересы промышленности «коренного великорусского центра» Шарапов поднимал; в данном случае до степени «исторических задач» российской державы. Под этим углом зрения он выступал против польской промышленности; последняя, в его понимании, являлась оплотом враждебного и для России и для поляков германизма. Этим он, конечно, играл на-руку московской промышленности, стремившейся любыми средствами нанести удар своим конкурентам, безразлично— будь то поляки или немцы, обосновавшиеся в Польше; а то обстоятельство, что борьба против польской промышленности была начата под флагом защиты «национальных интересов», позволило московским фабрикантам с большим успехом добиваться проведения своих собственных целей. .
Помимо того, что в «борьбе Москвы с Лодзью» отражены, как в фокусе, стремления и чаяния русской буржуазии, этот конфликт представляет еще несомненную важность в истории русско-польских отношений. В нем мы можем наблюдать зарождение тех элементов кровной заинтересованности польской буржуазии в русской политике, которые позднее, в 90-х годах XIX в., и особенно в 900-х годах, развертываются пышным цветом политического сервилизма.
Первый вопрос, который должен быть поставлен, можно сформулировать следующим образом: каков в описываемое время уровень развития польской текстильной промышленности и насколько положение дел в последней дает основание московским капиталистам, выдвигать против нее обвинения, содержащиеся в речи Шарапова?
Чтобы ответить на этот вопрос, попытаемся в самом кратком виде представить историю развития польской текстильной промышленности.
i
Первые упоминания о хлопчатобумажном производстве в Польше относятся к 20-м годам прошлого столетия.1 В 1820 г. близ Варшавы, в Маримонте, открывается первая мануфактура на 40 ручных ткап;ких станков. Затем наступает период длительного затишья, если не считать того, что в 1826 г. была основана лодзинская прядильня (Wendisch'a), которая просуществовала очень недолго. С начала третьего десятилетия XIX в. в хлопчатобумажном производстве замечается оживление: возникают ткацкие мануфактуры в Озоркове и За- верце (1881 и 1833 гг.); в 1834 г. 1 2 саксонец Людвиг Гейер основывает в Лодзи сравнительно крупную для того времени прядильно-ткацкую мануфактуру, на которой в следующем году устанавливается первая в польском текстильном производстве паровая машина. Это обстоятельство обеспечило Гейеру первенствующее положение в польской текстильной индустрии в тот период, и подобно тому, как в конце XIX в. Шейблера называли хлопчатобумажным королем, в 30—40-х годах таким «королем» был Людвиг Гейер. Сороковые годы вносят мало нового в развитие хлопчатобумажной промышленности. В Лодзи и других местах возникают несколько прядильно-ткацких фабрик, главным образом ткацких, на ручных станках. Собственной пряжи для производства обычно нехватало, и она ввозилась из-за границы.
1 См. A. Trojanowski. Historja rozwóju przemysłu bawełnianego w Królestwie Polskiem, s. 1 и след., Warszawa, 1910.
2 По данным анкетного обследования комиссии 1886 г., фабрика Гейера была основана в 1834 г. А. Трояновский в своей вышецитированной работе датируем основание фабрики 1829 г. Откуда Трояновский почерпнул эти сведения, нат не известно.
190
У. А. ШУСТЕР
Важным моментом в истории хлопчатобумажного производства Польши был 1854 год. В этом году была построена в Лодзи крупнейшая по тому времени прядильно-ткацкая фабрика Шейблера, которая кроме прядильного отделения на 6 тысяч веретен имела первую в Польше механическую ткацкую на 100 станков. Не говоря уже о размерах фабрики, выдвигающих ее на первое место среди других родственных предприятий, по своему техническому вооружению и применению паровых двигателей шейблеровская фабрика безусловно была выше остальных.
1861—1864 гг. были неблагоприятны для развития хлопчатобумажной индустрии в Польше. Дороговизна хлопка, вызванная уменьшением экспорта из Америки (в связи с гражданской войной в Соединенных Штатах), и события 1863 г. в самой Польше повлияли на снижение производительности польских фабрик. Последние, однако, благодаря все расширяющемуся сбыту на внутреннем рынке, скоро оправляются от кризиса, и во второй половине 60-х и 70-х годов производство хлопчатобумажных изделий быстро идет вверх.
Приводимые ниже данные говорят об этом достаточно красноречиво.
Годы
Количество фабрик
Количе¬
ство
рабочих
Стоимость годовой продукции
1840
около 2.5 млн. руб.1
1857
157
14 387
4 682 тыс. руб.
1865
—
12 725
5 010 » »
1870
393
13 605
10 221 » » 1 2 •
Параллельно количественному росту хлопчатобумажной индустрии происходит и ее* качественное изменение. Появляются 'сравнительно большие фабрики, вытесняющие более мелких конкурентов, и одновременно возникают мелкие подсобные фабрички или мастерские, которые становятся по отношению к первым в зависимое положение. В 1873 г. входят в строй две крупные, фабрики: так называемая «Пфафендорфская мануфактура» Шейблера и прядильно-ткацкая фабрика И. Познанского — обе в Лодзи. Доля фабричного производства в общей массе продукции все более и более возрастает. К сожалению, это чрезвычайно трудно показать путем сопоставления статистических данных. Заимствуемые главным образом из губернаторских отчетов цифры, во-первых, далеко не точны, а, во-вторых, зачастую просто несоизмеримы.
Так, если верить этим цифрам, число хлопчатобумажных «фабрик» изменяется следующим образом: в 1870 г. — 393, в 1871—10 499, в 1872 — 9 018, в 1873 — 7 565, в 1876 — 2 409 и т. д. 3 Такие скачки объясняются тем, что в одних губерниях в число «фабрик» включались и ручные станки, находившиеся у крестьян и ремесленников, в других — к «фабрикам» причислялись мастерские с двумя-тремя станками, причем все это делалось совершенно произвольно. Понятно, что сравнение этих данных совершенно ничего не дает. Надо полагать, что и данные о стоимости годовой продукции хлопчатобумаж¬
1 A. Trojanowski, цит. соч., с. 15.
2D. Bociarski. Rys statystyczny przemysłu Królestwa Polskiego. «Biblioteka Warszawska», II, 4—5, 1870.
3 Cm. Trojanowski, цит. соч., а также St. Koszutski, Rozwój przemysłu wielkiego w Królestwie Polskiem. Warszawa, s. 90, 1901; W. Z a 1 ę s ki, Statystyka porównawcza Królestwa Polskiego. Warszawa, 1876; D. Bociarski, цит. соч.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
19t
ного производства также не могут считаться вполне достоверными, хотя они значительно ближе к действительности.
До 1870 г. кривая роста продукции медленно, но заметно идет вверх; начиная с этого года и до середины десятилетия развитие хлопчатобумажной промышленности на первый взгляд замедляется. В 1875 г. сумма продукции равна 13 209 тыс. руб. Однако это замедление только кажущееся и объясняется укрупнением производства, концентрацией его, вследствие чего непрерывно уменьшается число объектов, по которым составляется цифра годовой продукции. Развитие хлопчатобумажной отрасли в пятилетие 1870—1875 гг. шло гораздо быстрее, чем это можно заключить на основании названной только что цифры, характеризующей производство в 1875 г.1 Об этом свидетельствует увеличение числа рабочих в хлопчатобумажном производстве. В 1870 г. в хлопчатобумажном производстве было занято 13 605 чел., а в 1875 г. количество рабочих возросло до 20 634.
В истории польского капитализма 80-е годы прошлого столетия являются переломным этапом, когда в главнейших отраслях польской промышленности начинают решительно преобладать элементы крупного производства. В текстильной промышленности этот процесс начинается, со второй половины 70-х годов, и к середине восьмого десятилетия, т. е. к моменту пресловутого конфликта, крупное производство в лодзинской и сосновицкой хлопчатобумажной промышленности становится господствующей формой.
Какие факторы способствовали утверждению в Польше крупной промышленности? Рассмотрение этого вопроса не входит в нашу задачу, и поэтому мы ограничимся лишь констатацией того положения, что главнейшими факторами развития капиталистической промышленности в Польше являются развитие внутреннего рынка в самой Польше и доступ для польских товаров русского рынка сбыта. Крестьянская реформа 1864 г. в Польше ускорила процесс дифференциации и разорения крестьянства и увеличила кадры пролетариата и городского населения вообще. Все это образовало тот субстрат, на котором развивалась система капиталистических отношений. Втягивание в товарно-денежный оборот все более широких слоев крестьянского (и прочего) населения страны являлось в числе других непосредственной причиной развития промышленности, вырабатывающей текстильные изделия — один из первых товаров капиталистического производства. «Те самые события, которые превращают мелких крестьян в; наемных рабочих, а средства их существования и труда! в вещественные элементы промышленного капитала, создают в то же время для этого последнего внутренний рынок. Прежде крестьянская семья сама производила и перерабатывала средства существования и сырые материалы, которые по большей части сама же и потребляла. Эти сырые материалы и средства существования превратились теперь в товары. Крестьянин массами продает их; мануфактуры являются его рынком. Пряжа, холст, грубые шерстяные изделия, — вещи, сырые материалы которых имелись в распоряжении каждой крестьянской семьи, выпрядались и ткались ею для собственного потребления, — превратились теперь в мануфактурные произведения, рынок для сбыта которых образуют как раз: земледельческие округа».1 2
Растущий с каждым годом спрос на текстильные ткани поставил перед хлопчатобумажной промышленностью серьезную задачу: наладить у себя производство дешевого и качественно удовлетворитель-
1 См. A. Trojanowski, цит. соч., табл. 1; S. Koszutski, с. 90;- D. В о с i а г s k i. •
2 К Маркс. Капитал, I, 642, Партиздат, 1936.
192
У. А. ШУСТЕР
ного товара, соответствующего невысоким потребностям широких масс малообеспеченного населения. В России таким ходким товаром сделался ситец, производство которого увеличивалось с необыкновенной быстротой. В Польше по ряду причин этот вид ткани не мог утвердиться в производстве. Предметом массового производства в Польше •сделались тяжелые набивные ткани, называемые «бойкой» (бумазея, букскин), заимствованные из Саксонии. Впервые выделка этих тканей на польской территории стала практиковаться пабианицким фабрикантом Круше в 1873 г. и оказалась настолько рентабельной, что почти все польские бумаготкацкие фабрики стали постепенно вводить .у себя производство бойки. Было основано, кроме того, несколько новых фабрик, специально занятых выделкой этого товара.
Другими видами текстильных изделий (также саксонского происхождения), получившими широкое распространение на польском рынке, были так называемые смешанные и полушерстяные ткани, вырабатываемые из вигоневой пряжи. Эти ткани с успехом заменяли дорогие для массового потребителя шерстяные ткани. До 70-х годов смешанные и полушерстяные ткани привозились в Польшу из Саксонии. На месте они изготовлялись лишь в небольших количествах из импортной пряжи. В 70-х годах вместе с общим развитием капиталистической промышленности производство их стало усиливаться. Но после того как были введены «золотые пошлины» (с 1878 г.)1 ввоз из-за границы готовой вигоневой пряжи стал невыгоден, и в самой Польше было основано несколько вигонепрядилен.
Обращаясь к характеру продукции польских хлопчатобумажных •фабрик, мы видим, что в значительной степени фабриканты исходили из потребностей внутреннего рынка, предъявлявшего спрос на дешевые ткани.
Распределение тканей по сортам за шесть лет дает следующие цифры1 2 (в процентах):
Ткани
Годы
1881
1882
1883
1884
1885
1886
Ланкорт
29
27
25
27
26
27
Бязь
44
35
35
30
31
29
Бумазея
10
23
23
26
31
35
Разные
11.5
12
12
И
7
4
Миткаль
5.5
6
5
6
5
5
Таким образом, основными сортами польского производства были бумазея, бязь и ланкорт.
Миткаль, самый распространенный товар на русском рынке, вырабатывавшийся центрально-русскими фабриками в размере 70°/о всей продукции, составлял всего 5°/о- в польском производстве.
Й если, тем не менее, польский вывоз в Россию возрастал из года в год, то не за счет вытеснения русских тканей аналогичным видом тканей польского производства, а за счет проникновения на русские рынки тех сортов бумажных, набивных и смешанных изделий, которым благодаря их дешевизне и внешней солидности, малообеспечен¬
1 С 1878 г. ввозные пошлины были установлены в золотой валюте (откуда и их название — золотые). Вследствие разницы в курсах золотого и бумажного рубля это •означало повышение тарифа примерно на 30%.
2 А. С. Борьба Москвы с Лодзью, с. 51, СПб., 1889.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
193
ный городской потребитель стал оказывать предпочтение перед простыми «деревенскими» ситцами.
В этом заключалась главнейшая особенность польского вывоза в Россию, объясняющая, по нашему мнению, его значительные размеры.
Увеличивающееся с каждым годом производство хлопчатобумажных изделий, в частности набивных, а также смешанных тканей, призвало к жизни новую отрасль — угарное и вигоневое прядение, которое велось главным образом в прядильнях среднего размера. Эти прядильни — большей частью без ткацких — работали на привозных или получаемых от местных хлопчатобумажных фабрик отходах и, в свою очередь, снабжали эти фабрики готовой пряжей. Отсюда наличие в польской текстильной промышленности более или менее постоянного числа небольших прядильных фабрик — они были не конкурентами крупным предприятиям, а необходимым для них дополнением.
• Как и следовало ожидать, открытие крупных фабрик, превосходивших своей производительностью десятки мелких предприятий, в течение короткого времени значительно повысило ценность годовой продукции хлопчатобумажного производства, однако не в таких размерах, как это показано в статистических данных.
Начнем со стоимости выпускаемой -продукции. Официальные статистические данные, приводимые Трояновским, Залесским и Кошут- ским, отмечают для второй половины 70-х годов такой скачок, который не может не вызвать сомнения в точности сообщаемых этими авторами цифр. В 1876 г. продукция хлопчатобумажной промышленности исчисляется в 11 994 тыс. руб., в 1878 г. цифра эта поднимается до 26 390 тыс. руб.1 Открытие в 1878 г. новой ткацкой фабрики «Тиволи» Шейблера и восстановление разрушенной год назад пожаром «центральной мануфактуры» того же владельца, несмотря на крупные' размеры этих предприятий, не могли все же повлиять в такой сильной степени на повышение стоимости продукции всей промышленности в целом. Очевидно, здесь имеет место какой-нибудь статистический ляпсус — включение в эту сумму крестьянского и ремесленного производства или что-либо подобное. По крайней мере источники, заслуживающие большего внимания, чем губернаторские отчеты, дают для 1879 г. другие цифры. Так, «Указатель фабрик и заводов» Орлова определяет стоимость годовой продукции хлопчатобумажного производства примерно в 21 млн. руб.,1 2 а «Историко-статистический обзор промышленности России» — в 20,5 млн. руб.3 В предыдущем, 1878 г. стоимость продукции могла быть несколько ниже названных только что цифр, но во всяком случае не выше. Тем не менее, чтобы избежать дальнейших, чисто гадательных предположений, примем для 1878 г. стоимость хлопчатобумажных изделий (пряжи и тканей) в 20—21 млн. руб.
Следующие несколько лет были чрезвычайно благоприятны для польской промышленности, в особенности для хлопчатобумажной индустрии. Помимо факторов общего порядка, указанных выше, здесь действовали и другие причины, как, например, взимание таможенных
1 A. Trojanowski, цит. соч., табл. 1; St. Koszutski, с. 90; N a g i е 1 (Rys przemysłu tkackiego, «Ekonomista», № 18, s. 7, 1880) приводит для 1876 г. иные цифры —11424 тыс. руб.
2 См. «Указатель фабрик и заводов Европейской России с Царством Польским и Великим княжеством Финляндским». Составил П. А. Орлов, сс. 592 и 598, СПб., 1881.
8 См. «Историко-статистический обзор промышленности России», под ред. Тимирязева, т. II, ч. 2, с. 141, СПб., 1883—1886.
13 Историч. записки, т. 5.
194
У. А. ШУСТЕР
пошлин в золотой валюте с 1878 г. и общее повышение тарифа в 1880 г. Это обстоятельство побудило некоторых иностранных фабрикантов основать в польских губерниях несколько новых фабрик, преимущественно прядильных; одновременно расширяется производство старых предприятий.
Период высокой конъюнктуры закончился во второй половине 1888 г. промышленным кризисом. Последний захватывает в сильной степени металлообрабатывающую промышленность, а из отраслей текстильного производства — шерстяную промышленность. В хлопчатобумажном производстве кризис сказался главным образом на мелких фабричках и мастерских; что касается крупных предприятий (Шейб- лер, Познанский и др.), то они сравнительно удачно справились с затруднениями сбыта, избежав значительного сокращения производства путем снижения заработной платы рабочим. В результате этого крупные лодзинские фабриканты могли продавать свои изделия по пониженным ценам и с весьма небольшим ущербом для себя. А так как удельный вес хлопчатобумажной продукции крупных фабрик составлял значительную величину, то стоимость хлопчатобумажного производства в 1884 г. почти не уменьшилась по сравнению с предыдущим годом. По данным «Dziennika Łódzkiego», выработка лод- зинской хлопчатобумажной промышленности в 1883 г. равнялась 31,7 млн. руб., а в 1884 г.—81,5 млн. руб.1 Понижение, как видим, совершенно ничтожное. 1 2
Каков был объем хлопчатобумажного производства на всей территории Польши в 1884 году? Поскольку мы вплотную подходим к моменту открытой вспышки «борьбы Москвы с Лодзью», вопрос этот, игравший не последнюю роль в аргументации московских фабрикантов, приобретает большой интерес.
Для 1884 г. в нашем распоряжении, кроме данных, основанных на губернаторских отчетах, имеется еще «Указатель фабрик и заводов» Орлова (изд. 2-е), заключающий в себе сведения за 1884 год. Отчеты определяют стоимость продукции польской хлопчатобумажной промышленности в 44 886 тыс. руб., а «Указатель» — в 41 млн. руб. О достоверности данных губернаторских отчетов мы уже говорили; но и сведения, собранные в «Указателе» Орлова, также грешат большими неточностями, которые не позволяют относиться к ним с безусловным доверием.3
1 «Dziennik Łódzki» (ежедневная газета), № 206, 1885. Цифры эти весьма недостоверны (о чем уже говорилось) и могут быть использованы лишь для сравнения, а не для определения действительных размеров производства.
2 Напротив, в шерстяной промышленности, где преобладающее значение в производстве принадлежало относительно большему числу мелких и средних фабрик и мастерских, сокращение произошло в значительных размерах: с 11,2 млн. руб. в 1883 г. до 6,4 млн. руб. в 1884 г. («Dziennik Łódzki», № 206 (1885), а по Петроковской губ. в целом с 19,3 до 12,5 млн. руб.; «Gazeta Polska», № 169, 1.885; см. также J. Вап- zemer, Obraz przemysłu w kraju naszym, s. 20, Warszawa, 1886). Из числа банкротств лодзинских фабрикантов за 1883—1884 гг. ббльшая часть приходится на владельцев шерстопрядильных и шерстоткацких мастерских и фабрик.
3 Ошибки «Указателя» в основном сводятся к следующему. Названная цифра (41 млн. руб.) является суммой отдельно взятых стоимостей выработки бумагопрядильного и бумаготкацкого производств: к стоимости пряжи (полуфабрикат) прибавляется стоимость готовых изделий из этой пряжи. Таким образом, стоимость пряжи повторяется два раза, и предприятия, имевшие прядильный и ткацкий цехи, тоже фигурируют в «Указателе» два раза: сначала в группе бумагопрядильного производства, а ватем в группе бумаготкацкого, с указанием стоимости продукции обоих цехов в отдельности. Так, например, по «Указателю» производство фабрики Познан- ского в Лодзи оценивалось в 4 930 тыс. руб., а «Общ. К. Шейблера» — в 21 млн. руб., между тем как стоимость готовой продукции первой равнялась 3 600 тыс., а второго — Я 678 тыс. руб. Следующая ошибка «Указателя» заключается в том, что, беря отдельно бумагопрядильное производство, составитель включает в эту рубрику некоторые
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ'БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
195
По существу, если говорить о продукции хлопчатобумажных фабрик, то следует брать лишь продукцию бумаготкацкого производства, т. е. готовые изделия — ткани, поступающие на рынок, а не полуфабрикаты, идущие в дальнейшую обработку.1
Бумаготкацкое производство «Указатель» определяет в 21 млн. руб., считая в том числе на долю Шейблера 14 700 тыс. руб. Подставляя вместо этой суммы цифру, показанную в отчетах самого предприятия,— 8 700 тыс. руб. и прибавляя к общему итогу по бумаготкацкому производству стоимость отделки и окраски бумажных тканей,* 1 2 мы получим около 17—18 млн. руб.
По возможности точное установление объема хлопчатобумажного производства позволяет лучше разобраться в аргументации московских и владимирских фабрикантов. В самом деле, что является основным стержнем агитации московских фабрикантов?
Этим стержнем и была борьба с конкуренцией польских хлопчатобумажных изделий на русских рынках. Уже самая постановка вопроса москвичами ясно указывает, что речь идет о готовых фабрикатах, тканях и изделиях из них, т. е. о продукции ткацкого производства, но не о промышленности в целом. «Москвичи» же в лучшем случае аргументировали цифрами, заимствованными из губернаторских. отчетов, совершенно не отделяя ткацкого производства от прядильного. Очевидно, что с пересмотром этих данных некоторые положения «москвичей» отпадают.
Необычайно быстрый рост числа веретен в польской хлопчатобумажной промышленности лучше всего свидетельствовал о ее развитии. Это давало конкурентам польской промышленности лишний повод настаивать на растущей угрозе с ее стороны.
Об увеличении числа веретен свидетельствуют имеющиеся официальные данные, но к ним необходимо относиться очень осторожно. Обычно во всех официальных изданиях и в литературе для характеристики роста хлопчатобумажной промышленности Польши с конца 70-х до середины 80-х годов приводятся следующие две цифры: в 1876 г. — 216 640 веретен, в 1887 г.—505 602 веретена,3 или увеличение на 133 о/0. Хлопчатобумажная промышленность Московского района по числу веретен дала увеличение за тот же период на 46о/о. ‘ [ 1 i i j i | :4‘
Правильно ли, однако, отражают эти цифры действительное положение вещей? Прежде всего нужно заметить, что в противоположность сведениям о стоимости продукции недостоверность данных о количестве веретен не столь очевидна. Нужно обратить внимание
вигонепрядильни, пряжа из которых шла на производство смешанных и полушерстяных тканей и которые, следовательно, даже формально не могли быть причислены к хлопчатобумажному производству (Гифер, Шмельцер). Наконец, в «Указателе» есть просто неточности: годовая выработка прядильни Шмельцера показана
в 3 млн. руб., хртя на самом деле она не могла превышать 300 тыс. руб. (см. Отчеты членов комиссий по исследованию фабрично-заводской промышленности в Царстве Польском, ч. II, СПб., 1888, отчет Ильина и Цангового, сс. 83—84); разница в 2,5 млн. рублей не настолько незначительна, чтобы ею можно было пренебречь. Благодаря отмеченным здесь особенностям приемов и порядка подсчета, «Указатель» дает повышенные в сравнении с действительностью цифры.
1 В противном случае (как это делается в «Указателе») мы получим общий оборот производства хлопчатобумажных фабрик, а не стоимость готовой продукции.
2 Стоимость отделки и окраски бумажных тканей входит в стоимость производства готовых изделий и выделена у Орлова в другие отрасли промышленности: красильную, набивную и отделочную.
3 «Фабрично-заводская промышленность и торговля России», изд. департ. торговли и мануфактур, отд. 2, с. 11, СНб., 1896. См. также работы А. Трояновского, Ст. Кошутского и Р. Люксембург, Промышленное развитие Польши.
13*
496
У. А. ШУСТЕР
на то, что для сопоставления обычно брались данные, относящиеся к 1876 г. Если мы проследим изменение количества веретен в течение 70-х годов, то обнаружим здесь явную несообразность. В 1870 г. количество веретен равняется 289 тыс., в 1875 г.—385 тыс., а в 1876 г. внезапно количество их падает до 216 тыс., с тем чтобы два года спустя снова подняться до 397 тыс.1 Чем объяснить такой скачок вниз в 1876 г.? В литературе никаких указаний по этому поводу не имеется. Лишь при просмотре отчетов «Акционерного общ. Шейб- лера» мы узнаем о пожаре, уничтожившем в 1876 г. центральную мануфактуру с 70 тыс. веретен, и о восстановлении ее с 85 тыс.'веретен в 1878 г.
В отчете петроковского губернатора за 1876 г. мы находим еще одно сообщение о взрыве парового когда, вследствие чего была выведена на некоторое время из строя крупная хлопчатобумажная фабрика Крушё и Эндера е Пабианицах. Таким образом, общее количество работающих веретен значительно сократилось по сравнению с прошлыми годами. Но размеры этого сокращения далеко не совпадают с разницей между цифрами двух смежных лет —1875 и 1876. Повидимому, действовали еще какие-то причины, обусловившие уменьшение числа работающих веретен в этом году, или же здесь имеет место неточность, довольно обычная для такого рода сведений. Но одно можно, во всяком случае, считать несомненным — уровень 1876 г. (если брать цифру в 216 тыс. веретен) ни в какой мере не являлся типичным для положения польской хлопчатобумажной промышленности в половине 70-х годов. Следующие годы снова показывают более равномерный прирост числа веретен.
Допустимо ли в таком случае брать в качестве исходного пункта для сравнения именно 1876 год? Конечно, нет, ибо сопоставление с этой исходной цифрой данных 1887 г. искажает картину роста хлопчатобумажной промышленности. Было бы правильнее сравнивать между собой цифры, относящиеся к другим годам, например 1887 г. с 1875 или 1877, как более характерными для 70-х годов.
По сравнению с московской хлопчатобумажной промышленностью, промышленность Царства Польского отнюдь не являлась более передовой. Не говоря уже о значительном превосходстве в количественном отношении, первая обладала еще рядом показателей, качественно ставивших ее безусловно не ниже польской.
Текстильная промышленность Царства Польского развивалась под влиянием немецкой фабрично-заводской организации и немецкой техники. На польских фабриках в большинстве были установлены машины германских и австрийских марок — из Хемница (Саксония) и Бяла (Галиция).
Московская промышленность, напротив, тяготела к английским образцам. Преимущественным поставщиком высшего технического персонала, машин и сырья для русских фабрик была Англия. В организации московского хлопчатобумажного производства видную роль сыграла известная фирма Кноппа, построившая несколько десятков фабрик (в том числе и весьма крупных), укомплектованных исключительно английскими машинами. Вообще говоря, крупные фабрики центрального района в техническом отношении даже превосходили лодзинские. Хлопчатобумажная промышленность Центрального района
1 Отчет о деятельности лодзинского отделения Общ. для содействия русской промышленности и торговле за 1887 г., с. 35, Лодзь, 1888.
См. также А. С., Борьба Москвы с Лодзью; W. Zalęski, Statystyka Królestwa Polskiego, Warszawa, 1901; A. Trojanowski, St. Koszutski.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
197
выпускала пряжу средних и высших номеров, а ткани — более тонкие и доброкачественные. \
По степени концентрации производства польская хлопчатобумажная промышленность мало в чем превышала московскую, а в некоторых случаях она уступала последней. За исключением предприятий Шейб- лера, Познанского и еще двух-трех других, остальные фабрики Лод- зинского района должны быть отнесены к разряду средних и мелких. В центральной России не было ни одной фабрики, равной ро своим размерам шейблеровской, но зато имелось около двух десятков фабрик с производительностью свыше миллиона рублей.
При этой следует обратить внимание на то обстоятельство, что концентрация в московской промышленности за интересующий нас период идет не менее энергично, чем в польской. Сведения, по которым можно составить некоторое представление о концентрации промышленности обоих районов, имеются лишь для трех годов: 1879, 1884 и 1893, но и за этот сравнительно небольшой промежуток времени можно отметить весьма значительные перемены.1
Годы
I
сб
X
CD *
*2 О « н
о 2
X
к 5
я
рц
р<
VO
*2 и
сб
>&
Сб
** S
О
ч
° о ч © S
о
ЕГ
2 er S
м S я “SR
Число фабрик с годовым производством (в руб.)
А
н
о
<м
о
«
А
Ь
О
0
ч?Н
1
<М
О
А
Н
О
lO
(N
О
О
о
Я
Н
О
О
ю
А
VO
<м
к
ч
2
о
я
Е-
о
о
ю
8
ч
2
(D
3
я
CQ
о
Польша
1879 ....
9
9
—
—
3
4
—
1884 ....
30
26
1
7
6
5
2
1893 ....
31
31
3
7
6
8
2
Московская и
Владимирская губ.
1879 ....
27
27
—
1
—
2
5
1884 ....
36
36
—
1
2
3
6
1893 ....
34
34
1
2
1
2
- И по размерам предприятий, и по удельному весу крупных фабрик в общем производстве польская промышленность явно уступает московской.
• В бумаготкацком деле, если рассматривать его отдельно от прочей текстильной промышленности, процесс концентрации идет сильнее в Польше. Число предприятий с годовой производительностью до 20 тыс. руб. уменьшается, и рост валовой продукции происходит за счет крупных предприятий. В Московском районе, параллельно увеличению числа крупных фабрик, количественно возрастает группа небольших предприятий (хотя, разумеется, удельный вес их в производстве непрерывно снижается). Это явление указывает, однако, не на слабое развитие русской промышленности и не на стабилизацию в ней первичных форм капиталистического производства, а на огромный рост внутреннего рынка, вызывающий к жизни в первую очередь мелкие предприятия, пуск которых не требует длительной подготовки и больших затрат.
1 Вычислено на основании данных «Указателя фабрик и заводов» Орлова и Будасова (1-е изд. 1881 г., 2-е изд. 1887 г., 3-е изд. 1894 г.) и «Указателя фабрик и заводов окраин России», СПб., 1895.
198
У. А. ШУСТЕР
II
Центральное место в полемике русских и польских промышленников занимал вопрос о так называемых преимуществах производства. Впервые эту мысль пустили в ход московские фабриканты в петициях к правительству и в прессе. Но и польские капиталисты не остались в долгу и, попутно с опровержением аргументов московских конкурентов, сами переходили в наступление, утверждая, что все преимущества на стороне московской промышленности. Как водится в таких случаях, преувеличивали обе стороны.
Рассмотрим в отдельности некоторые статьи расходов в польской промышленности, начав со стоимости доставки сырья. В записке польских промышленников и в отчете лодзинского отделения Общ. содействия русской промышленности и торговле за 1887 г. указываются следующие цифры стоимости провоза хлопка от Ливерпуля до места назначения (Лодзь, Москва, Петербург) за пуд:1
Ливерпуль—Данциг (морской фрахт) . 18.44 коп
Данциг—Лодзь (жел. дор.) 18.66 »
Ливерпуль—Ревель 20.29 »
Ревель—Москва 15.48 »
Ливерпуль—Петербург 24.72 »
всего 37.10 коп. всего 35.77 »
Из таблички видно, что заграничный хлопок (преимущественно американский) обходился Лодзи дороже, чем Москве и Петербургу. Относительно последнего это утверждение не может вызывать возражений. Петербургские фабриканты оплачивали только морскую перевозку, которая во всех отношениях дешевле перевозок по железным дорогам. Что касается сравнения Лодзи с Москвой, то ограничиваться одними этими данными нельзя.
В. предыдущем (за 1886 г.) отчете лодзинского отделения того же общества приводятся иные цифры транспортных издержек, а именно: доставка хлопка в Лодзь исчислена в размере 35.22 коп. с пуда (Ливерпуль — Данциг —16.72 коп., Данциг — Лодзь —18.50 коп.) и в Москву — 34.62 коп. (Ливерпуль — Ревель —18.39 коп., Ревель —Москва—16.23 коп.).1 2 В обоих случаях цифры показаны более низкие, чем в отчете 1887 г., но разница попрежнему остается не в пользу Лодзи. Неравномерность транспортных расходов в разные годы — вполне естественное явление, объясняемое колебаниями курса русской валюты. • •
Кроме американского хлопка российское хлопчатобумажное производство употребляло также ост-индский и египетский хлопок, поступавший в Лодзь и Москву главным образом через южные порты, преимущественно Одессу. В одном из номеров «Dziennika Łódzkiego» находим сведения, сообщенные комиссионно-экспедиторской конторой Рейхер и К0- о стоимости перевозки заграничных товаров в Лодзь и Москву. Доставка ост-индского хлопка в Лодзь из Калькутты через Одессу стоила 56.2 коп., а в Москву — 60. коп. с пуда. Перевозка в Москву через Триест и Либаву обходилась дешевле, нежели в Лодзь Доставка хлопка, закупленного в Гамбурге, в Москву через Ригу* стоила 32.6 коп. с пуда, через Ревель—46 коп., а в Лодзь —35.2 и 42 коп. е пуда.3
1 См. «Отчет о деят. лодзинск. отдел, общ. для содействия русск. промышл. и торговле за 1887 г.», сс. 13, 15, Лодзь, 1888.
2 См. «Отчет о деят. лодзинск. отдел, общ. для содействия русск. промышл. и торговле за 1886 г.», с. 18, Лодзь, 1887.
8 «Dziennik Łódzki», № 202, 1886.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
199
Коренная реформа русских железнодорожных тарифов в 1889— 1890 гг. существенным образом изменила ситуацию. Железнодорожные расходы на доставку хлопка в Москву из Петербурга, Ревеля и Одессы повысились и составляли соответственно: 22.39, 25.12 и 30.65 коп. с пуда. Общая стоимость доставки хлопка из Бремена в Москву (железнодорожные расходы и морские фрахты) — 38.52 коп. с пуда: через Петербург и Ревель — 41.25 коп.1 Лодзь же получала хлопок дешевле на 1.5 коп. через Петербург и на 4.5 коп. через Ревель.1 2 Доставка хлопка из Одессы до Лодзи составляла 28.22 коп. с пуда, или на 2.43 коп. меньше, чем до Москвы.
Что касается среднеазиатского и персидского хлопка, то по одному направлению (Узун — Ада, морем и железными дорогами) провоз его до Москвы со всеми сборами обходился в 70.11, а до Лодзи — в 69.82 коп. с пуда, т. е. на 0.39 коп. дешевле Москвы. По другому же направлению — через Царицын и Нижний Новгород — перевозка пуда хлопка по специальному тарифу стоила всего 48 коп., тогда как Лодзь, на которую этот льготный тариф не распространялся, оплачивала это расстояние в 68.29 коп. с пуда.3
По другим данным, транспортные расходы на доставку одного пуда хлопка средней прессовки выражаются в следующих цифрах:4
До Москвы: через Баку — Батум—Одессу 108.08 коп.
» Царицын 85.87 »
» Лодзи: » Баку—Батум—Одессу 107.79 »
» Царицын * 106.16 »
Резюмируя все сказанное, мы приходим к выводу, что в целом Москва была в более благоприятном положении относительно доставки сырья, чем Лодзь. Если в выгодности получения некоторых видов заграничного сырья Лодзь нисколько не уступала Москве и даже (в небольшой, правда, мере) превосходила последнюю, то относительно восточного хлопка этого сказать нельзя; учитывая же все возрастающую долю русского (и персидского) хлопка в массе сырья, потреблявшегося производством России, трудно не согласиться с мнением об известном преимуществе Москвы перед Лодзью в этом пункте.
Перейдем теперь к вопросу о топливе. Записки и обращения московских фабрикантов постоянно подчеркивали сравнительную (с Москвой) дешевизну каменного угля для лодзинской промышленности, благодаря чему последняя обладала лишним преимуществом в борьбе с Москвой. В ответ на эти заявления лодзинские промышленники указывали на возможности использования московскими фабриками, кроме каменного угля, других, более дешевых видов топлива, как дрова, торф, и высоко экономичных, как нефтяные остатки.
Чтобы разобраться в этой полемике, сравним стоимость топлива, потреблявшегося московскими фабриками, со стоимостью Домбровского угля. Цена Домбровского угля в Лодзи, по данным комиссии 1886 г., колеблется в пределах 11.5—13 коп. за пуд. Английский уголь стоил
1 В. Белов. Лодзь и Сосновицы. «Труды Общ. для содействия русской про мышл. и торговле», ч. 22, отд. II, сс. 43—44, СПб., 1893.
2 Т а м ж е, сс. 43 и 44.
8 Департ. железнодор. дел, инвент. № 1093, 1893. «О тарифах прямых сообщений через Петровск», лл. 66 об., 63. Белов называет другие цифры, характеризующие неравенство тарифов на Москву и Лодзь для среднеазиатского хлопка: Царицын — Москва — 22.82 коп. с пуда; Царицын — Лодзь — 56.6 коп. Для персидского хлопка, следующего через Астрахань на Царицын и дальше, выгода в пользу Москвы еще ббльшая: Царицын — Москва— 22.70 коп., Царицын — Лодзь — 71.44 коп. («Труды Общ. для содействия русской промышл. и торговле», ч. 22, отд. II, с. 45).
4 Т а м ж е, л. 85.
200
У. А. ШУСТЕР
в Москве около 26 коп. за пуд.1 Количество же английского угля, эквивалентное одному пуду Домбровского, стоит около 19 коп.
Сажень дров (около 225 пуд.) для фабрик, наиболее удаленных от сплава, обходилась в 24 руб. или 10.6 коп. за пуд.1 2 Количество дров, соответствующее одному пуду Домбровского угля, стоит 16.9 коп. Стоимость торфа и Домбровского угля (учитывая коэфициент теплотворности), примерно одинакова. Стоимость нефтяных остатков в количестве, соответствующем одному пуду Домбровского угля, составляет 8.8 коп.3
Все эти расчеты весьма схематичны и отвлеченны. Но все же несомненно, что в отношении расходов на топливо польская промышленность находилась в лучшем положении, нежели московская.
Переходим к кредиту. Московские фабриканты всегда считали, что польские предприниматели пользуются более дешевым кредитом, нежели они. Шарапов в своем докладе утверждал, что польский промышленник за предоставленный ему кредит платит 3—4%, тогда как его московский коллега платит 7—8<у0. Низкий процент, действительно, имел место для предприятий, связанных с иностранными фирмами. Но нет решительно никаких оснований распространять это явление на всю польскую промышленность.
Наоборот, московская промышленность в отношении кредитов находилась в лучших условиях. Крупные московские фирмы могли получать ссуды из 5—6%. Кроме того, в России были гораздо шире развиты кредитные и банковые институции.
В отчетах обследования промышленности Царства Польского, имевших место в 1886 г. (Янжул) и 1891 г. (Белов), а также в многочисленных статьях, посвященных злободневному вопросу «борьбы Москвы с Лодзью», отмечался как пример, достойный подражания, тот факт, что польские фабриканты в гораздо меньшей степени и реже прибегают к кредиту. Сопоставляя балансы акционерных фирм Московского и Лодзинского районов, Белов приходит к следующим выводам. Во-первых, русские хлопчатобумажные фабрики продают в кредит на сумму, составляющую 71 <у0 их акционерного капитала, тогда как для лодзинских фабрик эта сумма не превосходит 24%; во-вторых, занятый на 76 русских фабриках капитал равняется в среднем 91,7% акционерного капитала, на лодзинских же — только 53 % основного капитала. Некоторые фабрики Центрального района работали преимущественно с помощью чужих денег. Так, Богородско- Глуховская мануфактура при 5 524 тыс. руб. своего капитала имеет 14 300 тыс. руб. капитала, взятого в кредит, что составляет 258%. Товарищество Соколовской мануфактуры, соответственно, — 3 500 тыс. руб. и 4 813 тыс. руб., или 137о/о. В Лодзи же даже такие крупные промышленные фирмы, как Г'ейер и Шейблер, пользуются ограниченным кредитом: в размере 38 и 23о/0 своего основного капитала.
Если сравнивать налоги, падающие на польские и русские фабрики (это несколько затрудняется вследствие различия налоговых систем в Польше и России), можно установить, что общая сумма налогов и сборов, уплачивавшаяся польскими фабриками, в среднем,
1 См. Отчеты членов комиссии по исследованию фабрично-заводской промышленности в Царстве Польском, ч. 1, СПб., 1888. Отчет проф. Янжула, сс. 80—31. Лод- зинские фабриканты, стремясь доказать преимущество центрально-русской промышленности в отношении топлива, приводят преуменьшенные цифры стоимости английского угля в Москве: 20—22 коп. за пуд. См. «Отчет Лод8инск. отдел, общ. содействия русской промышл. за 1887 г.», с. 18.
2 В. Белов. Лодзь и Сосновицы. «Труды общ. для содействия русской промышл. и торговле», ч. 22, отд. II, с. 56.
3 Т а м же.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
201
вдвое ниже налогов и сборов с московских и петербургских фабрик, как определяет Янжул, и преимущественно за счет? местных сборов..
Процентное отношение суммы сборов к сумме производства
Производство
Царство
Польское
Московская
губ.
Петербургская • губ.
госуд.
местн.
госуд.
местн.
госуд.
местн.
Хлопчатобумажное
1
0.27
0.66
0.25
0.39
0.33
0.45
0.33
0.64
0.
78
Шерстяное и суконное
0.23 |
[ 0.05
0.30 |
0.20
0.52 |
0.48
0.28
0.50
1.
00
Металлические заводы
0.26 I
0.08
- 1
0.42 I
! 0.19
'
0.34
0.61
Бесспорно, выигрышным моментом для русских промышленников. Центрального района являлась низкая заработная плата на московских фабриках. Расходы лодзинских промышленников на заработную плату рабочим были значительно выше. По данным Янжула, для Царства Польского и империи (Московская губ.) заработная плата в хлопчатобумажном производстве распределялась следующим образом: (в рублях в месяц). 1
Бумагопрядильное п ро изводство
Царство
Польское Империя
Прядильщики . П рису чальщик и Ставилыцики . Мотальщицы . Ленточницы . . Банкаброшницы Ватерщицы . .
28.75 12
8
14
11.75
17.75 10.50
19.50
13
7.75 10
9.75 10
7.75
Бумаготкацкое производство
) мужчины женщины малолетние
Сновальщики }
Шпульницы
Катушечницы
20.50
16.75 6.24
18.75 17.25 16
9.50
15
14.25
3.50
14.59
7.50
В среднем, по отраслям хлопчатобумажного производства заработная плата в Царстве Польском и империи различалась так:1 2
Рабочие
Бумагопрядильное
Бумаготкацкое
Бумагокрасильное
Импе¬
рия
Царство
Польское
Импе¬
рия
Царство
Польское
Импе¬
рия
Царство
Польское
Мужчины ....
16
19
14.5
19.75
15.5
18.5
Женщины . • . .
9.5
13.5
10.75
14.75
7
14.5
Малолетние . . .
7
8
3.5
6.25
5
9.25
1 «Dziennik Łódzki».
2 Отчеты членов комиссии, ч. 1, cc. 82-.-83.
202
У. А. ШУСТЕР
При сравнении заработной платы польского и русского рабочего ивобходимо учесть, что данные о заработной плате польских рабочих относятся к 1886 г., а русских — к 1882/83 г.
Начиная с 1884 г., московская промышленность вступает в полосу кризиса, который имел своим последствием в числе других также и сильное понижение заработной платы на московских фабриках в размерах, далеко превосходивших сокращение затронутого кризисом производства. О размерах сокращения заработной платы можно судить но данным о кустарях, работавших на фабрику. «В зимнее время большей частью мужчины и женщины работают за станом тик, люстрин; казинет, сатин-атлас и проч.; плата за работу, сравнительно с прежними годами, очень уменьшилась: например, прежде платили за •срезку, т. е. кусок люстрина или тика в 56—64 арш., 2 руб. 50 коп. и 3 руб.,’теперь же не более 1 руб. — 1 р. 25 коп.» (корреспонденция из Богородского уезда).1 Относительно другого уезда сообщалось, что «при нормальном ходе сбыта бумажных тканей фабричный рабочий зарабатывал в сутки от 30 до 80 коп. Пришлый ткач из заработной суммы должен прокормить себя и платить по 50 коп. за помещение и по 40 коп. шпульнику в неделю. Принимая в расчет прогулы около 1/5 рабочего времени и сбавку из заработной платы от у5 Д° bU коп- с аршина ткани, следует признать, что дневной заработок уменьшился сравнительно с тем, что было 2—3 года тому назад, более чем наполовину» (корреспонденция из Бронницкого уезда).1 2 Нужно думать, что в соответствующей степени понизилась и заработная плата фабричных рабочих.
Если сравнить, таким образом, заработную плату лодзинских рабочих 1885 и 1886 гг. с заработной платой московских рабочих за те же годы, то разница еще более увеличивается в пользу московских фабрикантов, экономивших громадные суммы на заработной плате рабочим.
К числу несомненных преимуществ московских промышленников следует отнести, кроме низкой заработной платы, еще большую продолжительность рабочего дня на русских фабриках. Янжул говорит, что довольно распространенный на фабриках Московского района 14-часовой ^рабочий день являлся для Польши редкостью и что в среднем продолжительность рабочего времени в Польше измерялась 12—13 часами в день. Затем в Польше гораздо реже применялась ночная работа, столь обычная на московских фабриках. Правда, на польских фабриках число рабочих дней в году превышало норму московских фабрик: в среднем 292 дня (на самом деле больше) против 285.
Итак, несмотря на отдельные преимущества польской промышленности, все же в пользу Москвы, помимо указанных выше, действуют два таких фактора, как низкая заработная плата и продолжительный рабочий день. Именно это обстоятельство позволяло московским хлопчатобумажным предпринимателям оставаться в крупных барышах, несмотря на кризис.
Что касается системы организации производства и сбыта, здесь следует констатировать отставание Москвы.. Лодзинские фабриканты были энергичнее во всякого рода нововведениях, отзывчивее на требования рынка и быстрее перестраивались в соответстви!И1 с изменением спроса. Система снабжения польских фабрик сырьем и распространения готовых изделий была проще и гибче и требовала меньших рас¬
1 Искусный ткач может сработать срезку не скорее, чем в неделю. («Статист, ежегодник Московского губ. земства» эа 1885 г., с. 54, М., 1886).
2 Т а м ж е.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
203
ходов по сравнению с русскими фабриками. Лодзинские промышленники стараются ‘сами приобрести из первых рук необходимые им предметы, минуя посредников. На одном из заседаний Общ. содействия улучшению и развитию мануфактурной промышленности в 1893 г. было с сожалением отмечено, что «из русских фирм еще немногие сочли выгодным для себя производить закупку хлопка в Туркестанском крае. Польские фирмы, например т-ва Познанского, Заверце и др. уже давно имеют в Туркестанском крае своих представителей, строят там свои хлопкоочистительные заводы с большими помещениями для хранения хлопка».1
Этот факт имеет не только экономическое значение, но и глубокий политический смысл. Польские капиталисты спешат воспользоваться плодами экспансии царской России в Средней Азии; в лице Поз- нанских и других они выступают в первых рядах буржуазии на колониальную эксплоатацию завоеванного Туркестана. Не удивительно, что польская буржуазия весьма охотно вторила хору восторженных голосов, прославлявших «победу русского оружия в Средней Азии».
Спустя несколько лет после конфликта, когда страсти немного улеглись и «москвичи» стали более объективно оценивать положение, мы встречаемся с таким заявлением: «Московской промышленности нет никакого основания бояться конкуренции лодзинской, а скорей наоборот». 2 К этому заключению привело автора сравнение издержек производства на польских и русских фабриках. Результаты этого сравнения не в пользу Лодзи. В последней стоимость прядения одного пудономера в среднем выше, чем в Москве, на 1.36 коп. По мнению Лотарева, «бумагопрядение в г. Лодзи находится в менее благоприятных условиях, нежели на фабриках Московского района, в особенности если мы примем во внимание еще и то, что хлопок, в особенности среднеазиатский, благодаря более дорогому привозу обходится для Лодзи дороже, нежели для Москвы... Не только бумагопрядильные, но и бумаготкацкие фабрики в г. Лодзи находятся в менее благоприятных условиях, нежели таковые внутри России, главным образом благодаря дороговизне рабочих рук».3
Итак, ни темпы развития польской хлопчатобумажной промышленности ни технико-экономические условия производства ее не подтверждают основного тезиса московских фабрикантов об отступлении центрально-русской промышленности под натиском промышленности Царства Польского и, следовательно, не могут считаться настоящими приливами, вызвавшими «борьбу Москвы с Лодзью».
ш
С начала 80-х годов русская промышленность, сильно выросшая за предшествовавшее десятилетие, проявляла все более отчетливое стремление к экономической гегемонии на русских рынках и к выходу на внешние рынки. Естественно, что российская буржуазия хотела бы устранить со своего пути все, что так или иначе мешало или могло мешать достижению поставленных целей.
В 1883 г. на столбцах русской прессы и в Обществе содействия русской промышленности и торговле чрезвычайно остро дебатировался вопрос об отмене Закавказского транзита. Сущность последнего со¬
1 «Известия Общ. содействия улучшению мануфакт. промышл.», т. II, ст. М. К у р и ц и н а, с. 19, 1893.
аМ. Лотаре в. Сравнение стоимости работы на бумагопрядильных фабриках Подмосковного района и Привислинского края. «Известия Общ. содействия улучш. мануфакт. промышл.», т. II, ст. 8, с. 12, 1894.
'•Там ж е, с. 10.
204
У. А. ШУСТЕР
стояла в том, что по территории Закавказья, в направлениях Батум — Баку и Батум — Джульфа был разрешен беспошлинный провоз иностранных товаров для дальнейшего следования их в Персию, Среднюю Азию и т. д.
Удобствами транзита в широких размерах пользовались заграничные фирмы для доставки своих товаров на восточные рынки. Пока последние не имели еще большого значения в реализации изделий русской промышленности, с существованием транзита мирились, хотя ужо в 60-х годах раздавались голоса против него, поскольку он наносил ущерб русской торговле в Азии.
Под влиянием быстрого роста фабрично-заводской, промышленности в 70-х годах сильно оживилась внешняя активность буржуазии, а неудачи балканской политики царской России заставили российский промышленный капитал обратиться в поисках рынков на Восток. Первая половина 80-х годов была в этом отношении переломной эпохой. Увеличение русского экспорта в Персию и особенно завоевание Средней Азии открывали перед русскими, и в первую очередь перед московско-владимирскими, фабрикантами широкие перспективы. Понятно, что в обстановке обострения борьбы с иностранной конкуренцией на азиатских рынках существование транзита — канала, по которому заграничные изделия проникали на эти рынки, — становилось нетерпимым. Одним из средств подрыва конкурентоспособности иностранных товаров в Персии и Средней Азии была как раз отмена Закавказского транзита и распространение на эти товары таможенных правил по существующим тарифам. Такая мера повлекла бы за собой затруднение провоза изделий, доставлявшихся из-за границы транзитом на персидский и среднеазиатский рынки, и тем самым повысила бы шансы русских товаров.
Обсуждение вопроса о Закавказском транзите представляется, по нашему мнению, заслуживающим внимания не потому, что эта проблема сама по себе имеет для нас самостоятельное значение, но потому, что это обсуждение превратилось в широкую дискуссию принципиального характера об экономической политике царского правительства.
Одним из противников Закавказского транзита был полузабытый теперь, но известный в свое время публицист по экономическим вопросам Шавров. Он выступил по этому поводу со специальной статьей, которая являлась апологией «московской» экономической политики. Шавров заявлял себя решительным сторонником протекционизма, который он понимал не только как тарифную политику, а значительно шире.
«Первенствующей заботой русского правительства, — говорит он, — должно быть развитие собственно заводско-фабричной промышленности, а это достигается, главным образом... созданием и сохранением рынков покупки сырья и сбыта заводско-фабричных произведений».1 А так как существование Закавказского транзита ставит под угрозу «создание и" сохранение» среднеазиатского и персидского рынков, то «воспрещение беспошлинного транзита через Закавказье представляется самой правильной мерой».1 2 Совершенно очевидно, что для Шаврова это только частный случай воплощения в жизнь задач государственной политики в части поощрения развития русской промышленности. В общем виде эта задача формулируется Шавровым в следующих словах: «Сбыт русских фабрикатов должен быть прогрессивно облегчаем по мере развития наших фабрик...» Какими средствами? На это Шав-
1 Н. Шавров. Русский путь в Закавказье. «Труды Общ. для содействия русской промышл. и торговле», ч. 13, отд. 2, с. 294, СПб., 1883.
2 Т а м ж е.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
205
ров отвечает в другом месте следующим образом: «Правительству придется особенно сильно позаботиться об открытии новых рынков для русской промышленности и о ревнивом охранении существующих рынков».1
«Диапазон» ПГаврова весьма широк для того времени. Он считает, что и китайский и персидский рынки, не говоря уже о среднеазиатском, географически и экономически тяготеют к России. Вся беда лишь в том, что названные рынки чрезвычайно удалены от русских фабричных центров, а отсутствие удобных путей сообщения; с ними сильно затрудняет их экономическое освоение. «Отсюда вытекает неотразимый вывод, — заключает Шавров, — построить кратчайшие железные дороги от фабричных округов средней России на азиатские наши рынки». 1 2
Таким образом, в ряду факторов, которые должны способствовать развитию русской промышленности, Шавров отдавал явное предпочтение методам активной политики освоения новых рынков и более тесного слияний последних с великорусским экономическим центром. В этом отношении Шавров опередил многих своих современников — противников транзита, не поднимавшихся выше лозунгов таможенного покровительства. Так, один из видных поборников интересов российского капитализма, ярый протекционист, позднее много работавший по таможенному делу, М. И. Казн, заявил на заседании комитета общества следующее: «Вопрос о транзите сводится к вопросу о принципах покровительства нашей торговле и промышленности или свободной торговли. Кто признает необходимость покровительства нашим, не окрепшим еще, торговле и промышленности, тот не может не быть против транзита... Главные товары, идущие транзитом, суть ткани и сахар. Можно ли допустить при существовании покровительственной системы беспошлинный провоз этих предметов... Раз правительство приняло покровительственную систему, как свой экономический принцип, оно должно быть против беспошлинного транзита».3
- В чьих интересах должна была проводиться покровительственная система — на этот счет никаких сомнений не было ни у противников, ни у сторонников Закавказского транзита. Князь Бебутов выступил на заседании комитета с докладом, в котором он высказывал (впрочем, без особой решительности) желательность сохранения Закавказского транзита. В ответ на замечание о невыгодности Поти- Бакинской ж. д., проложенной по транзитной трассе, с точки зрения интересов центрально-русской промышленности, он не без раздражения возразил, что «нельзя все интересы такого обширного государства, как Россия, сосредоточить около одной Москвы... Россия существует для блага всех своих областей».4 Другой выступавший, Г. Крылов, прямо называет течение против транзита «московским» и говорит, что «московская политика никогда не симпатична для окраин, уже не говоря о западных окраинах».5
Заметим, что это было сказано в 1883 г., когда формально «борьба Москвы с Лодзью» еще не началась.
Разумеется, никто из участников дискуссии, в том числе и Бебутов и Крылов со своими единомышленниками, не строили никаких
1 Н. Шавров, Цит. соч., с. 266.
2 Т а м же, с. 270.
3 О Закавказском транзите (стеногр. отчет заседаний комитета Общ. содействия]. «Труды Общ. содействия русской промышл.», ч. 13, сс. 131, 132.
4 О Закавказском транзите, сс. 128, 129.
8 Т а м ж е, с. 178.
206
У. А. ШУСТЕР
иллюзий относительно «московского» понимания «блага всех областей»; они прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько велико было влияние «московских» принципов в среде российской буржуазии.
В ходе дебатов по поводу транзита выяснилось, что большинство членов комитета склоняется к компромиссному решению — сохранить транзит, установив умеренные пошлины на провозимые товары. Но достаточно было появиться записке Московского биржевого комитета, чтобы комитет Общества для содействия русской промышленности единодушно высказался против транзит#.
Излагая мотивы своего требования, Московский биржевой комитет не вносил в них ничего нового в сравнении с тем, что говорилось по этому поводу на заседаниях Общества содействия русской промышленности; интересно лишь отметить, что постановка вопроса Московским биржевым комитетом почти совпадала с точкой зрения Шаврсва. «Россия, ограниченная в сбыте своем на Запад почти исключительно сырыми произведениями, — гласит записка, — должна принимать всевозможные меры к сохранению восточных рынков, снабжаемых ею произведениями мануфактурной промышленности, противодействовать на тех рынках всячески иностранной конкуренции и не уступать в пользование иностранцам плодов своих завоеваний, добытых русской кровью и громадными затратами народных средств».1
Особенно сильно тревожила «москвичей» легкость вторжения иностранных конкурентов в новоприобретенные среднеазиатские владения. «Транзит через Закавказье приобретает особенное значение с проведением железной дороги до Баку; независимо от того, что он даст заграничной торговле возможность снабжать своими товарами северо- восточную Персию, представляющуюся... местом сбыта русских произведений, иностранцы, пользуясь достигнутым Россией усмирением Закаспийского края, приобретают средство проникать... в Мерв., в Хиву, Бухару и даже русские среднеазиатские владения».1 2
Представление Общества содействия русской промышленности и торговле об уничтожении Закавказского транзита одержало частичный успех. Кратчайший и основной путь на Баку (соединенный железной дорогой) был целиком подчинен действующему таможенному законодательству. Что же касается южного направления транзита — на Джуль- фу, мало используемого ввиду трудности и опасности пути, то здесь были установлены умеренные пошлины, практически, однако, лишившие и этот путь большого значения.
На примере с Закавказским транзитом мы видим, как расправлялась «московская» политика с экономическим институтом, значение которого состояло в том, что он мешал русской промышленности в ее стремлении утвердиться монополистом на азиатских рынках.
И внутри страны российские капиталисты в отношении своих конкурентов были непримиримы и агрессивны. Каково же было отношение их к инонациональной промышленности, мояшо проследить на примере Финляндии.
С момента присоединения Финляндии к России новая область сохранила особый тариф для заграничной торговли и таможенную границу с империей. Торговля России и Финляндии регулировалась, таким образом, отдельными тарифами 1824, 1835 и 1858 гг.
Финляндский тариф 1858 г. по сравнению с тарифом 1835 г. отличался большим либерализмом: на одни товары пошлины были снижены, а для других была установлена квота беспошлинного ввоза
1 О Закавказском транзите, с. 158.
2 Т а м ж е, с. 157.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
207
в Россию. За двадцатипятилетие, прошедшее с 1858 г., финляндская промышленность сильно продвинулась вперед, особенно развив у себя две отрасли: писчебумажную и железоделательную.
Естественно, что Финляндия рано или поздно должна была сделаться объектом нападок русских промышленников. С первой половины 80-х годов в министерство финансов начинают поступать многочисленные записки от русских фабрикантов с ходатайствами об усилении таможенного обложения финляндских товаров, захвативших уже «обширный рынок в Империи в ущерб сбыту отечественных наших произведений».
Аргументация русских фабрикантов по этому вопросу в отношении Финляндии в некоторых случаях чрезвычайно близко напоминает аргументацию в отношении польской промышленности. Вместо московских хлопчатобумажных тузов здесь выступают петербургские и московские писчебумажные фабриканты. Они заявляют «о невозможности соперничать с финляндским писчебумажным производством, имеющим огромные преимущества перед русским» (I),1 и требуют по сему случаю высоких пошлин на финляндские писчебумажные и обойные изделия, отправляемые в Россию, и на тряпье, идущее из России в Финляндию.
Так же, как и в «борьбе Москвы с Лодзью», первый удар был нанесен уральскими железозаводчиками, добившимися в 1883 г. ограничения размеров и срока беспошлинного ввоза из Финляндии мелкосортного железа до 75 тыс. пудов в течение двух лет.
Как и в других подобных случаях, наиболее решительная постановка вопроса принадлежала Московскому биржевому комитету. Последний «ходатайствовал о распространении на ввозимые в Финляндию из-за границы товары общего таможенного тарифа Империи, с уничтожением таможенной черты между Россией и Финляндией, или же о взимании, с товаров, привозимых из Великого княжества в Империю, пошлины по нашему европейскому тарифу, как с товаров, водворяемых из-за границы».2
Какую цену имели сетования русских капиталистов, видно из. слов министра финансов в представлении Государственному, совету, что «все наши товары за весьма немногими исключениями, пропускаются в Великое княжество беспошлинно... напротив того, беспошлинный ввоз в Империю финляндских произведений ограничен лишь известными, поименованными в росписях, предметами, причем для некоторых из них назначено определенное количество годичного ввоза».3
Правда, двумя строками ниже министр финансов пытается доказать, невыгодность тарифа для русской промышленности на том основании, что за пятилетие с 1879 по 1883 г. активный баланс в русско-финляндской торговле два раза был на стороне Финляндии, выразившись в первый раз в сумме 300 тыс. руб., а во второй раз в,>1 200. тыс. рублей (!). Нечего и говорить, что такая аргументация заставляет лишний раз усомниться в состоятельности притязаний русских промышленников. Тем не менее правительство пошло навстречу пожеланиям «отечественных» фабрикантов, и по закону 15 мая 1885 г. были повышены пошлины на многие финляндские товары.
Нужно ли после всего сказанного удивляться тому, что с начала 80-х годов русские (в частности московские) фабриканты обратили на польскую промышленность далеко не дружелюбное внимание. И если
1 Гос. совет, департ. экономии, № 266, 1885. «О торговых сношениях Империи с Великим княжеством финляндским», л. 13.
8 Т а м ж е.
8 Т а м ж е, л. 23.
.'208
У. А. ШУСТЕР
открытое выступление со стороны русских капиталистов последовало в общем сравнительно поздно, то это объясняется не отсутствием причин для антагонизма между русской и польской промышленностью до 1885 г., а тем, что Польша находилась в иных условиях, чем, например, Финляндия. Последняя всегда жила обособленной экономической жизнью и была отделена от империи таможенной границей, в силу чего к финляндской промышленности сложилось отношение почти как к иностранной. Царство же Польское составляло часть имперской хозяйственной территории и официально являлось «русским краем»; поэтому с поляками можно было поступать более решительно. Но для кампании против польской промышленности требовалось известное стечение обстоятельств, которое позволило бы начать борьбу с позиции -защиты «национальных интересов России».
Разностороннее развитие польской промышленности затрагивало интересы предпринимателей не одного только московского текстильного производства, но и других отраслей, в том числе и таких, которые по традиционной, связи с феодально-дворянскими кругами были близки к правящей верхушке — уральских горнозаводчиков.
Подъем промышленности во время войны 1877—1878 гг. и в ближайшие годы после нее, широкая волна железнодорожного строительства и расширение массового рынка создали благоприятные условия для развития русской металлургии. Оживлению в области металлургии в сильной степени способствовала также протекционистская политика. В 1880 г. было отменено право беспошлинного ввоза чугуна и железа .для нужд машиностроительных заводов, так как, согласно официальной мотивировке, этим правом чрезвычайно злоупотребляли металлообрабатывающие предприятия. Весь чугун, привозимый из-за границы (независимо от того, для каких целей он предназначался), должен был оплачиваться пошлиной в размере 5 коп. с пуда. В эпоху общего подъема протекционизма подобное решение не могло, разумеется, удовлетворить уральских металлургов, и последние возобновляют свои домогательства, увенчавшиеся в 1882 г. новым успехом. Пошлины на чугун были доведены до 6 коп. с пуда и одновременно с этим резко повышены пошлины на железо и сталь—до 40 коп. с пуда. Действие новых тарифов 1880 и в особенности 1882 г. немедленно сказалось в повышении цен на чугун, железо и сталь на внутреннем рынке и в еще большем оживлении производства. «Ярмарки 1880 и 1881 гг. в отношении торговли железом проходят хорошо, с повышением на него цен».1 На ярмарку 1881 г. привезено 5 304 725 пуд. В 1882 г. на ярмарку доставлено уже 6 196 739 пуд., т. е. на 900 тыс. пуд. больше прошлогоднего. Цены на железо (листовое) поднялись выше прошлогодних на 15, 25, 30 коп. за пуд.
Таможенные мероприятия 1880 и 1882 гг. благоприятствовали развитию металлургической промышленности не только на Урале, но и в других районах империи — Подмосковном, Заозерном, а также и в Дольше. В последней металлургия под влиянием тарифа 1882 г. получила своеобразное развитие: несоответствие в обложении чугуна и железа привело к тому, что нормальное соотношение рыночных цен этих продуктов было нарушено повышением цен на железо. Этому обстоятельству Польша обязана развитием особой отрасли — так называемой железопеределочной промышленности. Железопеределочные заводы, как показывает самое их название, не занимались самостоятельной
1 «Материалы для истории и статист, железной промышл. в России». А. П. Кеп- л е н. Торговля произведениями железной промышл. на Нижегор. ярмарке, с. 35, •СПб., 1896.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
209
выплавкой чугуна, а вырабатывали железо и сталь из иностранного чугуна. Первые железопеределочные заводы были основаны германскими капиталистами близ самой границы —в Сосновицах: «Александр» и «Пушкин», принадлежавшие графу Генкелю фон-Доннеро- марк (1882 г.), и «Екатерина» — в 1883 г. Еще раньше в 1881 г. был открыт листопрокатный завод Гейна и Лемана. Дешевое сырье (силезский чугун), незначительность транспортных расходов, наличие богатых каменноугольных копей в окрестностях — все это открывало широкие перспективы перед железопеределочными заводами. Их продукция возросла с 1.5 млн. пуд. железа в 1882 г. до 4.4 млн. пуд. в 1885 г.
Развитие на западной окраине империи нового центра металлургии, работавшего к тому же на импортном сырье, возбудило сильное недовольство горнопромышленников России.
Характерно, что первыми подняли голос против сосновицких железопеределочных заводов польские горнопромышленники. Почувствовав угрозу в новых конкурентах, польские заводчики немедленно бросились под защиту царского правительства. На, I съезде горнопромышленников Царства Польского в 1882 г. металлурги центральной Польши выступили против новоявленных соперников на западной границе. На совещании по вопросу о пошлине на чугун при министерстве финансов в феврале 1884 г. докладчик Фелькнер начал свою речь чтением журнала комиссии по пересмотру тарифов: «В настоящее время прусские заводчики, имеющие большие заводы в Силезии, перешли через границу и строят у нас три огромных завода для выделки железа от 1 у2 ДО 2 млн. пудов из силезского чугуна. В этом предприятии они пользуются аномалией в нашем тарифе между пошлинами на чугун (6 коп.) и железо (от 40 коп. до 1 руб. 10 коп.). Привозя свой дешевый чугун с малой пошлиной, свой уголь и переделывая его в железо своими рабочими, они будут пользоваться огромною выгодою от такой несообразности в пошлинах, в ущерб местным (т. е. польским. — У. Ш.) интересам, а главное рабочему населению, которое нуждается в заработках».1 Приведя эту цитату, Фелькнер продолжает: «Вот краеугольный камень, на котором зиждется наше сегодняшнее заседание. Честь и слава съезду горнопромышленников Царства Польского, который поднял этот вопрос и формулировал его в такой форме, что то, что мы думали, что рассказывали друг другу, о чем мечтали, что иногда появлялось в газетах, — явилось теперь на страницах официальной бумаги и, может быть, послужило причиной сегодняшнего совещания».
Как видно, польские капиталисты нашли общий язык с российскими капиталистами в борьбе с их общим противником.
Результатом этого совещания было повышение пошлины на чугун с 1 июля 1884 г. до 9 коп. с пуда. Железозаводчики не были удовлетворены этим постановлением. Положение на железном рынке становилось меж тем вое хуже. Аграрный кризис и падение хлебных цен в 1884 г. вызвали затруднения в сбыте железного товара. На ярмарку 1884 г. было привезено листового железа на 500 тыс. пудов больше прошлогоднего. Привоз прочих сортов железа был также больше, чем в 1883 г. Цены между тем упали. «Покупали листовое железо на 20—40 коп. дешевле в пуде против 1883 г., а сортовое и полосовое от 3 до 10 коп. в пуде».1 2 Непроданного железа осталось свыше миллиона пудов. Группа владельцев уральских заводов снова
1 Гос. совет, департ. экономии, № 203, 1884, «О пошлине на каменный уголь».
2 А. К е п п е н. Цит. соч., с. 35.
14 История, записки, т. 5.
210
У. А. ШУСТЕР
обращается в министерство финансов с .жалобами на свое критическое положение. В развитие прежних своих заявлений (1882—1883 гг.) против переделочной промышленности вообще, в том числе петербургских и рижских заводов, ныне они прямо указывают на сосновицкую промышленность, как на источник всех зол. Ухватившись за удобный предлог — принадлежность сосновицких заводов иностранному капиталу и высокий процент иностранных рабочих на них, искусно облекая свои домогательства в форму возвышенных ламентаций о «национальных интересах России» и о покровительстве «национальному труду», уральцы добивались ограничительных мер для всей польской металлургии.
«Горные заводы, обрабатывающие только туземные материалы, оставляют в стране всю стоимость многочисленных и сложных работ по всем операциям. Заводы, переделывающие иностранный чугун на иностранном же сгораемом материале, дают рабочим по крайней мере плату за передел чугуна в железо. Но предприятия, подобные существующим на силезской границе, оставляют в России собственно только сор и дым, унося за ее пределы не только все платы, но еще ;и премию за явный обход тарифных заграждений. В отношении этих заводов, как чисто иностранных, по нашему мнению необходимо применение правил, которые бы устранили резкую эксплоатацию недоразумений нашего тарифа. Немедленное установление особенных норм для пошлин на металлы по сухопутной границе является поэтому делом первой необходимости».1
Излишне и говорить, что уральские заводчики прекрасно отдавали себе отчет в том, что установление дифференциальных таможенных пошлин (это было осуществлено в 1887 г.) затрагивало интересы не только заводов, принадлежавших иностранцам, но и всей польской металлургии в целом.
Нет нужды много распространяться о том, что выпад по адресу польской металлургии был отнюдь не изолированным явлением. Для «уральцев» характерен далеко идущий протекционизм. В тс время как Московский биржевой комитет в своих записках, адресованных в министерство финансов относительно повышения пошлин на. чугун, удовлетворялся пошлиной в 15 коп., а Общ. содействия русской промышленности и торговле — пошлиной в 25 коп., владельцы уральских заводов требовали установления пошлины в размере 36 коп. на том основании, что только при таком обложении уральское железо' может конкурировать с иностранным на рынках всей Европейской России.
Можно, впрочем, думать, что министерство финансов принимало требования «уральцев» довольно холодно. Тогдашний министр финансов Н. X. Бунге, близко стоявший к буржуазным кругам, больше склонялся к поддержке капиталистического Юга, чем закостеневшего в. своем развитии Урала.
В представлении Государственному совету от 15 марта 1885 г. Бунге просил увеличить пошлину на чугун до 15 коп. с пуда, мотивируя это, главным образом, интересами развития металлургии в Донецком бассейне.
«...В последнее время установились условия, препятствовавшие возникновению у нас заводов, работающих на русском чугуне. Устроенная сеть железнодорожных сообщений приблизила места добычи чугуна к крупным центрам промышленности и торговли. При таких
1 Мин. фин., департ. торговли и мануфактур, 3 отд., 2 стол, № 6, 1885. «Об изменении таможенных пошлин по некоторым статьям тарифа». «Записка владельцев русских горных заводов и их поверенных», лл. 69 об., 70.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОГЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
211
условиях на юге России, представляющем особенно богатые задатки для успехов чугунного и железоделательного производства по изобилию там руд, расположенных почти рядом с неисчерпаемыми залежами минерального топлива, могла бы прочно водвориться выплавка чугуна и производство из него изделий. Между тем препятствием сему является слишком низкая пошлина на привозный чугун, рассчитанная главным образом на покровительство переделочным заводам».1 В другом месте он заявляет, что повышение пошлин на чугун окажется полезной мерой лишь в том случае, если одновременно будет увеличено обложение железных руд, ибо в противном случае «можно опасаться на окраинах империи, а именно в прибалтийских и привислинских губерниях, устройства доменных печей для добычи чугуна из шведских руд на английском коксе... Перед заводами, устроенными на юге России, подобные заводы будут иметь важное преимущество в немедленном сбыте чугуна на существующие передельные заводы». 1 2
О принятии каких-либо специальных мер против польской железо- переделочной промышленности в записке нет и намека. И тем не менее в постановлении Государственного совета, наряду с утверждением новых пошлин на чугун в размере 15 коп. с пуда, во втором пункте говорится: «Предоставить министру финансов сообразить и внести в возможно непродолжительном времени на рассмотрение в установленном порядке вопрос о мерах, которые надлежало бы принять для ограждения нашей железоделательной и сталелитейной промышленности от влияния учрежденных за последнее время в пограничных местностях губерний Царства Польского иностранных заводов, перерабатывающих заграничный чугун на иностранном топливе и при помощи иностранных рабочих».3
Это была несомненная победа русских горнозаводчиков. «Москвичам», давно уже точившим зубы на польскую текстильную промышленность, это постановление пришлось как нельзя более на-руку. Оно указывало направление, по которому следовало действовать. Летом 1885 г. Москва по-настоящему зашевелилась. В Царство Польское отправлялся секретарь московского отделения Общества содействия русской промышленности и торговле Шарапов, который так объяснял цель своей поездки: «В начале июня (1885 г.) председатель московского отделения Общества содействия русской промышленности и торговле предложил мне съездить в промышленные округа Царства Польского, Лодзинский и Сосновицкий, с тем, чтобы собрать на месте некоторые статистические сведения, касающиеся непомерного развития там иностранной промышленности, которая за последнее время, благодаря исключительным местным и законодательным условиям, стала сильно теснить промышленность Московского и Владимировского округов».4
В декабре 1885 г. и январе 1886 г., по возвращении из Царства Польского, Шарапов прочел свой, ставший знаменитым, доклад «Почему Лодзь и Сосновицы побеждают Москву». Доклад этот нашел достаточно подготовленную почву и сразу же встретил широкий отклик.
С этого момента обычно датируется начало «борьбы Москвы е Лодзью».
Не касаясь перипетий самого конфликта и содержания предъяв¬
1 Гос. совет, департ. экономии, № 220, 1885. «Об изменении таможенных пошлин». Представление м-ра фин., лл. 2 об., 3.
2 Т а м же, л. 3 об.
3 Т а м ж е, л. 86.
4 «Русь», еженед. газета, изд. И. С. Аксакова, № 9, 1885, статья Шарапова, Из экскурсии к западной границе.
212
У. А. ШУСТЕР
ленных московскими капиталистами жалоб и требований (о чем вкратце уже говорилось), попытаемся лишь в немногих словах выяснить, каковы были позиция и цели московских и владимирских фабрикантов в этом вопросе.
Непосредственная задача московских промышленников заключалась в том, чтобы подорвать, заглушить развивавшийся на окраине новый промышленный центр, грозивший, по их словам, превратиться в опасного соперника для Московского района.
Эта цель совершенно очевидна, но ее одной все же недостаточно для понимания всего существа дела.
Примеры Закавказского транзита и Финляндии указывают нам направление, в каком следует искать ответы на поставленные вопросы. Это прежде всего стремление центрально-русской промышленности закрепить свою экономическую гегемонию в Российском государстве. Эту идею выражала между прочим и аксаковская «Русь», для которой экономическая гегемония русского центра стала одним из краеугольных камней более широкой идеи господства «русской народности».
Весной 1885 г. в газете помещена была специальная статья Ю...кого, в которой шла речь о необходимости установления в России внутренних дифференциальных пошлин с целью особого покровительства московскому промышленному центру. Предпосылкой предлагаемого автором проекта является то соображение, что «нерв русской народной жизни и центр движущих ее экономических сил находится в срединном районе Европейской России, и потому в ней буществует этнографический и народнохозяйственный центр, он же фактически и русский государственный центр. Гегемония его служит основанием экономических средств и политической мощи государства. Обширность пространства империи сама по себе уже затрудняет работу центра русской гегемонии, народной цивилизации и промышленности — на путях подчинения ему окраин вообще, а на юге и преимущественно на Западной окраине этот труд парализован тарифом 1868 г., нашей железнодорожной сетью, тарифными ставками дорог...»1
Но Московский район, по мнению автора статьи, сумеет стать экономическим центром русского государства лишь при том условии, если он не будет иметь соперников и его преуспеванию не будут мешать никакие другие экономические силы. Между тем на окраинах империи, преимущественно на западной, развивается своя промышленность, создающая свой район тяготения и отвлекающая известную часть экономических сил от «Московского центра».
Следовательно, в интересах коренной русской промышленности процветанию окраин должен быть положен предел. Для этого существует «одно действительное средство... сделать условия для заводской и мануфактурной промышленности в районе этих окраин гораздо менее выгодными, чем в центральном районе русской промышленности. А для этой цели... лучше всего пригодно введение дифференциальных пошлин... на ввозные сырые и полуобработанные продукты, а также на некоторые химические фабрикаты и красящие вещества». 2
Содержание самого проекта о внутренних пошлинах сводится к следующему: устанавливаются три таможенные зоны с неодинаковым размером пошлины на иностранные товары, привозимые в каждую из этих зон. Пошлина «должна быть высшая для западных и южных
окраин, понижена для промежуточного района, лежащего между ними
/
1 «Русь», № 11, 1885—статья Ю...го, Дифференциальные таможенные пошлины внутри России.
2 Т а м ж е* № 14, 1885.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
213
и Московским районом, и наименьшая в последнем. Этим только способом покровительственные пошлины будущего тарифа фактически окажут покровительство именно отечественной промышленности, а не иностранной, гнездящейся на западных окраинах».1
Статья Ю...кого прошла мало замеченной. Сложность, искусственность и нереальность проекта мешали широкому признанию его. Тем не менее это предложение не лишено поучительности, так как раскрывает перед нами затаенные желания некоторых групп московских капиталистов.
Для центрально-русской промышленности защита от иностранной конкуренции и соперничества окраин была лишь одной стороной проблемы. Другой стороной, затронутой отчасти в. статье «Руси», но главным образом выделяемой известным уже нам Шавровым, было стремление к подчинению всей территории империи (в то^ числе и окраин) «промышленности русского центра». 1 2
В своей работе «О покровительстве русской промышленности и торговле», представляющей дальнейшее развитие и углубление мыслей, высказанных им в статье о Закавказском транзите, Шавров возвращается к вопросу о наиболее эффективных способах покровительства русской промышленности. «Покровительство промышленности, — говорит он, — достигается наложением высоких пошлин на иностранные изделия при ввозе их в государство или заботами об охранении и распространении рынков, где выгодно можно сбывать собственные изделия».
Первый способ представляется Шаврову несовершенным. «Очевидно обеспеченная высокая продажная цена обеспечивает вполне весь риск производства... Ввиду этого развитие фабричной промышленности под покровом таможенных пошлин идет не спеша, медленным темпом».3
Единственно рациональное и практическое решение вопроса — это «не оставляя системы покровительства, начать заботы об открытии рынков для нашей заводско-фабричной производительности и, начиная с начала, прежде всего об открытии нашего внутреннего рынка... а потом об открытии наших рынков на окраинах».4
Нет надобности разъяснять здесь, что требования широких кругов российской буржуазии были гораздо более ограничены, нежели программа Шаврова.
В то время как Шавров полагал основу промышленного прогресса в развитии внутренних сил русской промышленности и поднятии ее на высшую ступень, в условиях борьбы за существование, «москвичи» выдвигали на первый план проблему таможенных пошлин, как источник охранения и безопасности. Но и в том и в другом случаях конечная цель была одна и та же — укрепить промышленность Центрального района и подчинить ей рынки Российской империи.
1885—1888 годы были периодом, когда кампания против польской промышленности достигла своего кульминационного пункта. В шумной полемике, развернувшейся вокруг вопросов о польской промышленности, о ее преимуществах и о способах устранения этих преимуществ, голос «москвичей» звучал громче всех; можно сказать,
1 Ю..., Дифференциальные таможенные пошлины внутри России.
* «Экономический и народный центр России, — говорит в другом месте Ю...Й, — должен быть энергически поддержан и восстановлен в своей народной исторической гегемонии до самых пределов государства».
3Н. Шавров. О покровительстве русской промышл. и торговле. «Труды Общ. для содействия русской промышл.», ч. 15, отд. 2, с. 36 и сл., СПб., 1885.
4 Там ж е, с. 40.
214
У. А. ШУСТЕР
они задавали тон. Уральские горнопромышленники1 держались больше в тени, тем не менее именно «уральцам» принадлежала ведущая роль в наступлении на польскую промышленность. Они первыми одержали победу, добившись установления дифференциальных пошлин на чугун (о чем ниже); «москвичи» следовали за ними. , , ,
IV
20 мая 1885 г., как известно, Государственный совет принял решение о подготовке мер против железоделательной и чугуноплавильной промышленности западной окраины. В кругах русских горнозаводчиков началась энергичная деятельность по выработке разного рода предложений по этому поводу для представления в правительственные учреждения.
Летом 1885 г. Общество для содействия русской промышленности и торговле возбудило ходатайство о созыве всероссийского съезда железо- заводчиков для обсуждения мер, необходимых для поддержки русской металлургии. Съезд открылся 26 ноября 1885 г. в обстановке нового подъема протекционистских настроений. Усиление, последних к моменту открытия съезда объясняется не совсем благоприятными результатами Нижегородской ярмарки осенью того же года. Перепроизводство на рынке железа и стали, начавшееся еще в 1883 г., достигло в этом году (и в следующем) наибольших размеров. На ярмарку 1885 г. было привезено железа всех сортов на 1 500 тыс. пудов более, чем в прошлом году (7 168 тыс. пуд.), причем увеличение произошло главным образом за счет листового железа. Между тем спрос по сравнению с прошлыми годами заметно сократился, и около 1820 тыс. пуд. железа осталось непроданным. Вместе с тем значительно упали цены, в особенности на листовое железо. Если в 1884 г. пуд листового железа продавался по цене от 2 руб. 85 коп. до 3 руб. 50 коп., то в 1885 г. продажа совершалась по 2 руб. 60 коп., 2 руб. 30 коп. и даже 2 руб. за пуд.
Не удивительно, что заводчики пришли на съезд с большими претензиями. На съезде единодушно отмечалось, что уральское железо, вследствие сокращения спроса на внутреннем рынке, находит все меньший сбыт; продукция же заграничных и польских переделочных заводов, благодаря своей относительной дешевизне, легко распространяется на русских рынках и способствует дальнейшему падению цен на* железо. Поэтому на заседаниях преобладающим было требование помощи со стороны правительства «самостоятельному железному производству» (в противоположность передельному).
О характере этой помощи было высказано два мнения. Меньшинство съезда предлагало повысить пошлину на иностранный чугун в таких размерах, чтобы рыночная, цена его в Петербурге приблизительно сравнялась с ценой уральского чугуна. С этой целью предлагалась пошлина в 25 коп. золотом с пуда чугуна. Второе предложение, принятое большинством делегатов, состояло в постепенном запрещении привоза в Россию иностранного чугуна путем уменьшения ежегодной импортной квоты, с тем чтобы по истечении 7 лет ввоз чугуна был совершенно прекращен. Не чувствуя, однако, уверенности в осуществлении столь далеко идущего проекта, сторонники последнего оговорили, на случай его неутверждения, свое присоединение к первому варианту.
Специально по отношению к сосновицкой железопеределочной про-
1 Несколько позже к ним присоединились донецкие углепромышленники.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
215
мышленноети постановлено было ходатайствовать, если запрещение привоза чугуна не состоится, об установлении новой таможенной линии, с тем чтобы заводы эти остались за пределами таможенной границы.
Нет необходимости доказывать тот бесспорный факт, что вся деятельность съезда была заострена против всякой соперничавшей с «русским самостоятельным производством» железной промышленностью, а не только польской. Это очевидно и в том случае, если даже отвлечься от только что приведенного постановления, непосредственно направленного против польской металлургии'.
Повышение пошлин на привозный чугун должно было естественным образом потребовать от заводов, пользовавшихся им, добавочных расходов. Что же касается совершенного запрещения импорта чугуна, то, если бы оно осуществилось, его последствия должны были еще тяжелее отозваться на положении польских переделочных заводов. Последним оставалось или перейти на самостоятельную выплавку из местного сырья, что при низком качестве руды и отсутствии коксующихся углей вызывало необходимость в новых расходах на привозный кокс и добавлении более богатых руд, или пользоваться уральским чугуном. И в том и в другом случае, особенно же во втором, положение железопеределочной промышленности Польши определенно и несомненно ухудшалось. Правда, каждая из предложенных на съезде мер способствовала бы развитию выплавки чугуна как во всей империи, так и в Польше. С этой точки зрения польское чугуноплавильное производство выигрывало в случае принятия этих предложений. Но не нужно забывать, что в описываемые годы своего чугуна было еще Далеко не достаточно для удовлетворения внутренних нужд и что машиностроительная промышленность и производство металлических изделий в Польше базировались главным образом на железе и стали, выплавленных из иностранного чугуна. Таким образом, осуществление любой из этих мер могло повлечь за собой в течение ближайших лет ухудшение дел в области машиностроения, производства различных металлических изделий и т. п. А это косвенным образом ударяло по фабрично-заводской промышленности в целом.
Вернемся, однако, к судьбе предложения съезда. Мнение большинства о запрещении ввоза иностранного чугуна было поддержано министром государственных имуществ, который сделал в этом смысле представление Государственному совету. Между тем при министерстве финансов была образована специальная комиссия для рассмотрения решений съезда; на обязанности ее лежало составление проекта представления министерства финансов в Государственный совет.
Комиссия не согласилась с запрещением ввоза чугуна, считая.. что для охранения русской металлургии от конкуренции иностранных и польских заводов достаточно будет увеличения пошлины на чугун. Ввиду наличия у польского металлургического производства особых преимуществ, чего лишена даже переделочная промышленность Балтийского побережья, по западной сухопутной границе пошлина устанавливалась в повышенном, по сравнению с остальными границами, размере. Соответственно с этим, на чугун, привозимый морем, предлагалась пошлина в 20 коп. с пуда, а на доставляемый по западной сухопутной границе — 25 коп.1 Таковы были предложения Бунге, сравнительно скромные по сравнению с притязаниями «уральцев». Однако представление министерства финансов по этому
1 Мин. фин., департ. торг, и мануф., IV отд., I стол, № 7, 1886. «Прилож.
к железному делу», л. 133 . об.
216
У. А. ШУСТЕР
вопросу в Государственный совет, предполагавшееся в 1886 г.,,
невидимому не состоялось, и свое завершение это дело получило уже при преемнике Бунге, Вышнеградском. Новому управляющему министерством финансов идеи протекционизма были гораздо ближе, нежели его предшественнику. Его точка зрения на данный предмет скорее примыкала к мнениям, которые развивали в своих записках и ходатайствах уральские заводчики. В своем представлении в Государственный совет от 28 февраля 1887 г. управляющий министерством финансов резко поставил вопрос о польской промышленности. Нам известно, что главным предметом нападок служили польские переделочные заводы, работавшие на иностранном чугуне. Однако подобные заводы существовали не только в Польше, но и на Балтийском побережье и в Петербурге. «Урайьцы» не оставляли и их без внимания, хотя говорили о них значительно осторожнее. Вышнеградский же совершенно реабилитирует Балтийские переделочные заводы, беря их под защиту от польских, и сосредоточивает весь огонь своей аргументации исключительно против последних. По сравнению с промышленностью Царства Польского, даже иностранная конкуренция представляется ему меньшим злом. По мнению Вышнеградского, «усиленный ввоз иностранного чугуна находится в связи с деятельностью переделочных заводов на западной окраине, из коих заводы Царства Польского развиваются с необыкновенной быстротой, в ущерб не только нашим самостоятельным, но и Балтийским переделочным заводам», а «коренная наша промышленность испытывает стеснение не Столько непосредственно от конкуренции иностранного капитала, ■ сколько от избытка производства переделочных заводов»1. Единственным виновником «стеснения коренной промышленности» следовало, таким образом, считать переделочные заводы, и именно польские.
Отвергая, как и его предшественник, запрещение импорта иностранного чугуна, Вышнеградский берет курс на увеличение таможенного обложения.
«Переходя в вопросу о таможенных мерах к поднятию нашей уральской промышленности, — говорится в записке управляющего министерством финансов, — надлежит заметить, что сообразно указанной выше двойной конкуренции, теснящей эту промышленность (водворение иностранного металла и деятельность переделочных заводов), — для поддержания ее необходимо удорожить иностранный чугун настолько, чтобы, во-первых, железо из русского чугуна могло «конкурировать с выделанным из иностранного металла и, во-вторых, чтобы Урал, удовлетворяя потребность в чугуне местных железоделательных заводов, получил возможность снабжать сырым продуктом также и внутренние промышленные районы империи». 1 2 Размер пошлины, предлагаемый Вышнеградским, был выше намечаемого Бунге, а именно 25 коп. по морской и 30 коп. по западной сухопутной границе. Пошлина в 25 коп. с пуда достаточна для обеспечения уральской промышленности сбыта в Поволжье и Московском промышленном районе. Установление более высокой пошлины, по мнению Вышнеградского, нецелесообразно, так как может нанести ущерб переделочной промышленности Балтийского побережья (sic!), ибо «высшая против 25 коп. пошлина является запретительной».
Это вскользь брошенное замечание очень ценно, так как раскры¬
1 Гос. совет, департ. экономии, № 148, 1887. «Об изменениях таможенных пошлин на чугун, железо и сталь не в деле». Представление упр. мин. фин., л. 8.
2 Т а м ж е, л. 30.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
217
вает внутренний смысл введения по западной сухопутной границе пошлины в размере 30 коп.
Строго говоря, все эти мероприятия имеют в виду лишь небольшую группу польских переделочных заводов, но отнюдь не горнозаводскую промышленность Польши в целом. В действительности, однако, когда речь шла о переделочных заводах, вопрос неизбежно касался и всей польской металлургии, поскольку проектируемые нововведения затрагивали интересы последней в не меньшей мере, чем интересы переделочных заводов.
Впрочем, когда оба эти понятия не совпадали друг с другом е точки зрения выдвигаемых таможенных покровительством задач, когда, иными словами, могло случиться, что польское чугуноплавильное производство в результате повышения тарифов окажется в лучших условиях, чем переделочные заводы, управляющий министерством финансов приходит на помощь, весьма недвусмысленно разъясняя конечную цель своих предложений.
Так, в заключительных строках своей записки Вышнеградский поднимает весьма немаловажный вопрос: возможно ли ограничиться одними таможенными мероприятиями для осуществления поставленной, правительством задачи «охранения» русской металлургии? Он поясняет свою мысль следующим образом. В результате повышения пошлин на иностранный чугун и неизбежного вследствие этого упадка переделочных заводов, в Польше может развиться чугуноплавильная промышленность на местных рудах. «Есть основание опасаться, что с предстоящим повышением пошлины на чугун заводы эти немедленно- введут у себя выплавку и переработку, туземного чугуна, причем... вновь получат перевес над коренными заводами».1 В другом месте своей записки он указывает, что «с водворением в Царстве Польском самостоятельной промышленности, наши уральские заводы пали бы жертвой внутренней конкуренции, против которой таможенные мероприятия бессильны. Для предупреждения разорения коренной нашей чугуноплавильной промышленности конкуренцией крайней западной окраины1 2 необходимы меры внутренней политики, направленные к уравнению условий производства на западной нашей окраине, сравнительно с коренными местностями России. В сих видах надлежало бы ныне представить министру государственных имуществ войти в ближайшее- обсуждение мор, необходимых для ограничения указанной внутренней конкуренции».3 Меры эти, по мнению Вышнеградского, должны-; прежде всего заключаться в распространении на польские заводы горной подати, которой они до того времени не платили, и в соответственной переработке системы железнодорожных тарифов. Защищая свои, предложения в Государственном совете, он объяснил, что «они направлены к тому, чтобы парализовать вредную для нашей внутренней промышленности деятельность сосновицких и других заводов, основываемых иностранцами на нашей западной границе». Предположения управляющего министерством финансов относительно железнодорожного- тарифа признаны были практически трудно выполнимыми, но тем не менее мысль Вышнеградского была подхвачена. Утвердив дифференциальные пошлины на чугун (25 и 30 коп.), а также повысив обложение железа и стали в размерах, предлагаемых министерством финансов,. Государственный совет предложил последнему совместно с министор-
1 «Об изменениях таможенных пошлин».., л: 82.
2 В первой редакции эта фраза звучала более определенно: «Для предупреждения' развития польской чугуноплавильной промышленности в угрожающих для русской,; промышленности размерах необходимы...» и т. д.
3 Т а м ж е, л. 69.
'218
У. А. ШУСТЕР
ством государственных имуществ разработать по отношению к пограничным польским заводам такие ограничения, «которые устранили бы возможность их развития и процветания в ущерб заводам коренным».
Постановление это было принято 20 апреля 1887 г., а в августе того же года при министерстве финансов было образовано особое совещание для обсуждения мер по отношению к чугуноплавильной и железоделательной промышленности западной границы. Приступая к выполнению указанной задачи, совещание прежде всего решило более точно определить объем своей деятельности. Вопрос ставился следующим образом: следует ли ограничиться только сосновицкими заводами или толковать постановление Государственного совета более расширительно? Совещание остановилось на втором, полагая, что «настоящий вопрос должен быть рассмотрен по отношению ко всем вообще чугуноплавильным и железоделательным заводам Царства Польского».1 Несомненно, что, вынося подобное решение, совещание следовало лишь тенденции, господствовавшей в правительственных кругах. Однако установление дифференциальных пошлин на чугун, повышение таможенных тарифов на уголь и коке, а также опубликование закона от 14 марта 1887 г., запрещавшего иностранцам приобретать в собственность земли в Царстве Польском (о чем ниже), сильно изменили положение в польской промышлецности. Совещание должно было притти к выводу, что нет решительно никаких оснований для новых ограничений в отношении польской металлургии.
Мотивы и факты, приводимые совещанием в подтверждение своих выводов и основанные на документальном сравнении условий производства в Польше и в Европейской России, убедительным образом доказывают беспочвенность домогательств «отечественных» заводчиков.
Русские железозаводчики указывали, например, на преимущество польских железопеределочных заводов, выпускавших на рынок железо по более низким ценам, чем уральские. Напротив, совещание отмечает, что «при существующих пошлинах на иностранный чугун и минеральное топливо передельная промышленность края, приготовляющая из сего чугуна железо и сталь, не может представлять сколько- нибудь серьезной конкуренции для самостоятельной нашей промышленности». 1 2 Это утверждение не было голословным и подкреплялось сравнением себестоимости на польских заводах с рыночными ценами. Себестоимость пуда железа, по данным совещания, определялась в пределах от 1 руб. 58 коп. до 1 руб. 66 коп., в то время как на рынке железо продавалось по цене от 1 руб. 50 коп. до 1 руб. 70 коп. за пуд. В таких условиях «передел иностранного чугуна в Царстве Польском в железе представляется совершенно невыгодным».
Что же касается «опасности» для русской металлургии развития в Польше самостоятельной выплавки чугуна, то мнение совещания на этот счет весьма «успокоительно». «Настоящие условия самостоятельной чугуноплавильной промышленности в Царстве Польском, — говорится в журнале совещания, — не представляются особенно благоприятными». Как указывается в другом месте журнала, «при настоящих условиях производства стоимость местного чугуна в Царстве Польском едва ли может быть ниже 65—70 коп. за пуд, тогда как цены южного чугуна, на месте, не должны превышать 50 коп. и могут быть в будущем доведены до 40 коп.»3 Надо добавить, что себестоимость уральского
1 Гос. совет, департ. экономии, № 203, 1888. «О мерах по отношению к чугуноплавильной и железоделательной промышленности в западной пограничной полосе», л. 11 об.
2 Т ам же, л. 17 об.
3 Там же, лл. 18 об., 19.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
219
чугуна была еще ниже. По данным департамента торговли и мануфактур, себестоимость чугуна на четырех заводах Златоустовской группы (Кусинский, Златоустовский и оба Саткинских) колебалась в пределах от 20.88 коп. на 1-м Саткинском до 32.46 коп. на Златоустовском— при средней для всех заводов в 24.84 коп. за пуд. По четырем заводам Пермской губ. (Кузминский, Верхотурский, Каменский, Баранчинский) соответственные цифры: 34.20 коп. — 42.51 коп. за пуд при средней в 38 коп. за пуд.1
Таким образом, и второй аргумент русских железозаводчиков должен был быть снят.
В силу указанных соображений совещание ответило отрицательно на поставленную перед ним задачу, полагая, что произведенное уже повышение пошлины на чугун, уголь и кокс — достаточное средство для «уравнения» условий производства в русской и польской металлургии. Единственная мера, рекомендованная' совещанием, состояла в том, чтобы распространить на Царство Польское горную подать на чугун, взимавшуюся за некоторыми исключениями со всех горнозаводских предприятий империи.
. Заключение совещания бойыпе полугода пролежало в министерстве финансов без движения. Объяснялось ли это обычной бюрократической Медлительностью или нарочитой задержкой, ввиду сравнительно объективных заключений совещания, но содержавшее выводы совещания представление министерства финансов в Государственный совет последовало лишь 19 апреля 1888 г. Несколько раньше (18 января 1888 г.) было утверждено предложение министерства финансов о распространении на Царство Польское горной подати в размере 11/2 коп. с пуда выплавляемого чугуна. Мера, рекомендованная совещанием, была, таким образом, проведена в жизнь. Рассматривая представление министерства с выводами совещания уже после решения о горной подати, Государственный совет согласился с министерством финансов в тем, что всякие новые ограничения польской металлургии в данных условиях излишни, и в этом смысле и было вынесено постановление Государственным советом.
Этим кончается первый этап пресловутой «борьбы Москвы с Лодзью» на самом важном ее участке — черной металлургии. Именно борьба Урала с Польшей послужила источником вдохновения и питательной средой для развития агитации московских фабрикантов.
Следующую группу сторонников ограничения польской промышленности составляли владельцы каменноугольных копей (Донецкого бассейна). Их требования находили в среде московских фабрикантов большее сочувствие. К программе «уральцев» у «москвичей» было двойственное отношение. С одной стороны, «уральцы» своими действиями прокладывали «москвичам» пути для наступления на польскую промышленность; с другой — чрезмерное повышение пошлин на железо, сталь и чугун, ударив по русской машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности, привело к повышению цен на изделия этих отраслей, что в конечном счете служило к невыгоде русской (в частности, московской) фабрично-заводской промышленности. Вот почему, одобряя в общем действия уральских заводчиков, московские цромышленники без особого энтузиазма взирали на неумеренные аппетиты своих союзников. По отношению к требованиям углепромышленников «москвичи» держались иных взглядов. Употребляя преимущественно древесное топливо и в меньшей степени • торф,
1 Департ. торговли и мануфактур, IV отд., 1 стол, № 7, 1886. «Приложение к железному делу», лл. 4, 7.
220
У. А. ШУСТЕР
мазут и донецкий или подмосковный уголь, московские и владимирские фабрики были относительно мало заинтересованы в иностранном угле; не очень задевало их и вздорожание внутренних цен на уголь. Напротив, лодзинская промышленность, работавшая главным образом на Домбровском и отчасти на иностранном угле, терпела крупный ущерб от повышения цен на уголь: иностранный — вследствие повышения пошлин, и Домбровский — в результате таможенного покровительства. «Москвичи», следовательно, были прямо заинтересованы в осуществлении ходатайства донецких углепромышленников. Вместе с тем и уральским заводчикам, с точки зрения их стремлений подорвать развитие польской металлургии, повышение пошлин на уголь, и в особенности на кокс, представлялось как нельзя более кстати.
История угольных пошлин такова. По тарифу 1868 г. иностранный уголь пропускался в Россию беспошлинно по всем границам, кроме польской, где на него была установлена пошлина в размере У2 коп. с пуда. В 1882 г., в связи с общим повышением таможенного тарифа, VI съезд углепромышленников Юга ходатайствовал об установлении пошлин на иностранный уголь в размере 31/2 коп. с пуда ц черноморских портах, 3 коп. — на западной сухопутной границе,. 1 коп. — на Балтийском побережье и 2 коп. на уголь, отправляемый из балтийских портов внутрь страны. Ходатайство это, однако, не имело успеха, и пошлина на уголь по тарифу 1882 г. была увеличена только по польской границе до 1 коп. спуда, что отвечало интересам польских углепромышленников; по всем остальным границам оставался в силе беспошлинный привоз иностранного угля. В 1883 г. VII съезд горнопромышленников Юга и I съезд углепромышленников Царства Польского высказываются за общее повышение угольных пошлин, в том числе и по польской границе: первый до 3 коп. с пуда, второй — до 21/2 коп. с пуда. При этом польские углепромышленники просили распространить эту пошлину на всю западную сухопутную границу, с целью поощрения сбыта польского угля в правобережной Украине на сахарных заводах и железных дорогах. Однако проекты повышенного таможенного обложения угля встретили в Польше возражения с двух сторон: металлургии и фабрично-заводской промышленности. Владельцы чугуноплавильных и железоделательных польских заводов не только возражали против повышения пошлины до 21/2 коп. с пуда, но, больше того, просили о возвращении к старой 1/2-копе- ечной пошлине, ибо при необходимости пользоваться иностранным углем (для коксования) и собственно коксом, облагавшимся наравне с углем, новые тарифные ставки нанесли бы ущерб местной металлургии.
Варшавский биржевой комитет, обсуждавший предложение съезда углепромышленников, решительно не соглашался с 21/2-копеечной пошлиной, выдвигая в качестве компромисса пошлину в 11/2 коп. Отрицательное отношение биржевого комитета к 2у2-копеечной пошлине объясняется тем, что Варшавский район в значительных количествах пользовался иностранным углем, так как цены на заграничный и домбровский уголь незначительно разнились между собой на варшавском рынке. Это обусловливалось тем, что доставка Домбровского угля в Варшаву обходилась довольно дорого из-за отсутствия непосредственной железнодорожной связи Домбровского района с промышленными центрами Польши,1 а силезский уголь прямым сообщением доставлялся в Варшаву по Варшавско-Венской железной дороге. Что касается 1 Уг-копеечной пошлины, то многими членами бирже¬
1 Ивангородско-Домбровская жел. дор. начала функционировать только в 1885 г.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
221
вого комитета она была цринята как меньшее зло по сравнению с 21/2-копеечной пошлиной, но отнюдь не как единственное решение вопроса. Когда зашла речь о введении 11/2-копеечной пошлины или сохранении прежней в размере 1/2 коп. с пуда, то половина присутствующих членов комитета высказалась в пользу второго варианта.
Представитель Варшавского биржевого комитета на особом совещании, созванном при министерстве финансов по вопросу о таможенных пошлинах в 1884 г., Блиох, не будучи в силах отстаивать сохранение прежнего размера пошлины, высказывался за 11/2-копеечную пошлину с распространением ее на всю западную сухопутную границу. Бунге, как известно, не особенно горячий сторонник чрезмерного протекционизма, считал требования польских и донецких углепромышленников преувеличенными. В его глазах заслуживали внимания лишь такие таможенные мероприятия, которые вызывались действительными потребностями развивающегося капиталистического производства. Вот почему, например, требование 21/2-копеечной пошлины на уголь, ввозимый через Балтийское побережье внутрь страны, казалось ему необоснованным. Нисколько не‘облегчив доступ донецкому углю в Петербургский и Балтийский районы, предлагаемая мера привела бы только к повышению цен на топливо в этих районах без всякой пользы для развития донецкой углепромышленности. Точно так же быстрый рост добычи угля в Польше, свидетельствуя о,благоприятном положении углепромышленности, делал излишними ’сугуб© протекционистские пошлины. .
Единственно лишь донецкий^ уголь мог претендовать на таможенное покровительство для поощрения сбыта в южной России и ввиду конкуренции иностранного угля, доставлявшегося к черноморским портам, но и то на покровительство более скромное, чем этого добивались донецкие углепромышленники. Исходя из таких соображений, министр финансов представил на утверждение Государственного совета следующие тарифные ставки: в портах Черного и Азовского морей устанавливается пошлина в размере 1 Vb коп. с пуда импортного угля, на западной сухопутной границе пошлина повышается до 2 коп., а по всем остальным границам, в том числе балтийской, сохраняется беспошлинный ввоз. Однако умеренность Бунге не соответствовала все усиливавшимся протекционистским настроениям, и Государственный совет не согласился с предлагавшимися министром финансов ставками. Последние были увеличены по черноморско-азовской границе на 1/2 коп., а на Балтийском побережье была введена 1/2-копеечная пошлина. В окончательном виде таможенные тарифы на уголь представлялись таким образом: черноморско-азовская гра¬
ница— 2 коп., западная сухопутная— 11/2 коп. и Балтийское побережье— V‘2 коп.
Утвержденные ставки, как легко в этом убедиться, не удовлетворяли в полной мере запросов донецких углепромышленников. Последние не прекратили своих домогательств и на последующих съездах вновь поднимали вопрос о необходимости усиления таможенного обложения. Ходатайства последующих съездов донецких промышленников встретили более сочувственное отношение в капиталистических кругах: они нашли поддержку у московских фабрикантов, связывавших повышение угольных пошлин с борьбой против польской промышленности. Так, например, в записке X съезда горнопромышленников Юга, поданной министерству финансов, заключалась просьба о повышении пошлин на уголь лишь по двум морским границам: черноморско-азовской— с 2 до 31/2 коп. с пуда и балтийской — с у2 до 2 коп., без всякого упоминания о западной сухопутной границе.
222
У. А. ШУСТЕР
Московский биржевой комитет в своем отзыве на это ходатайство заявляет, что «для развития в России каменноугольного дела, по значению сего последнего в общих экономических интересах, должны по необходимости поступиться своими выгодами прочие отрасли промышленности». Намекнув, таким образом, о своей готовности нести «жертвы» для «общего блага», «москвичи» одновременно требуют известной для себя компенсанции. В чем она заключается, очень хорошо поясняет тот же отзыв: «Хотя съезд горнопромышленников и умалчивает о пошлине на уголь, привозимый через западную границу, тем не менее при возвышении пошлины в портах Балтийского моря невозможно оставлять какую-либо льготу для польских губерний и предоставлять новые преимущества тамошней фабрично-заводской промышленности,, находящейся и без того в несравненно выгоднейших • условиях против промышленности не только центральных губерний, но даже самого Прибалтийского края... Биржевой комитет находит возвышение пошлины на каменный уголь до размера, просимого X съездом горнопромышленников Юга России, совершенно основательным, если только одновременно будет возвышена пошлина на уголь, привозимый по западной границе, до проектированной в 1884 г. нормы».1 Несмотря на поддержку московских и иваново-вознесенских фабрикантов, донецкие углепромышленники одержали только частичный успех, но зато на том участке, который больше всего их интересовал. Министр финансов, оставаясь при своем прежнем мнении относительно нецелесообразности повышения пошлин на западной сухопутной и балтийской морской границах, признал, однако, возможным предложить Государственному совету увеличить угольные пошлины в портах Черного и Азовского морей до 3 коп. с пуда, с целью расширения районного сбыта донецкого угля. Такое постановление было принято Государственным советом в 1886 г.
1887 год принес с собой новую волну протекционизма, энергичное наступление уральских металлургов, закон 15 марта 1887 г. (о воспрещении иностранцам приобретать землю в Царстве Польском), таможенную войну с Германией. Все это обострило отношение к западной окраине. Непрекращающиеся требования угольных баронов начинают обращать на себя более сочувственное внимание в правительственных сферах.
Необходимо, впрочем, заметить, что требуемые углепромышленниками ставки таможенного обложения были таковы, что вовсе не нужно было быть фритредером, чтобы не соглашаться с ними. Лица, весьма одобрительно относившиеся к политике покровительства «отечественной» промышлендости, находили все же эти требования преувеличенными. Не нужно поэтому удивляться, что установленные правительством таможенные ставки не целиком совпадали с предложениями углепромышленников и в этих случаях вполне достигали своей . цели — усиления русской углепромышленности. Представление Вышнеградского в Государственный совет относительно пошлин на уголф в части, касающейся западной сухопутной границы, поразительно напоминает своей аргументацией отзыв Московского биржевого комитета в 1886 г. После нескольких ничего не значащих фраз о покровительстве польской каменноугольной промышленности, управляющий министерством финансов откровенно заявляет, что «мера ‘ эта (повышение пошлин на западной сухопутной границе. —У. Ш.) оправдывалась бы и тем соображением, что оставление прежнего раз¬
1 Гос. совет, департ. экономии, № 229, 1886. «Об изменении пошлин на каменный уголь», л. 22 об.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
22S’-
мера пошлины по сухопутной границе, при повышении оной по Балтийскому морю, затруднило бы конкуренцию для Прибалтийского промышленного района с Привислинским, находящимся и без того в особенно благоприятных условиях. Во избежание столь нежелательных последствий, с повышением пошлины на уголь по Балтийской границе, увеличение оной по границе сухопутной, независимо от всех других соображений в пользу этой меры, представляется безусловно необходимым».1
Обращает на себя внимание любопытная деталь. Вышнеградский говорит о защите от польской конкуренции не центрально-русской промышленности, а промышленности Петербургско-Балтийского района. Такая подстановка может быть объяснена двояко: или здесь- имеется в виду только конкуренция между польской и петербургско- балтийской металлургией, причем министерстве * финансов, разумеется,, стояло на стороне второй, или же московская (купеческая) хлопчатобумажная промышленность была не настолько «в почете» у аристократического Государственного совета, чтобы ее интересы могли сыграть- роль самостоятельного козыря в этом вопросе. Как бы то ни было, одно остается ясйым — повышение пошлин имело своей целью затруднить положение польской промышленности.
Одновременно с повышением таможенных пошлин на уголь установлены были новые пошлины на кокс. До сих пор уголь и кокс облагались одинаковой пошлиной, но в 1887 г. пошлина с кокса стала взиматься в полуторном, сравнительно с углем, размере. Смысл этого- нововведения достаточно разъясняется в записке управляющего министерством финансов. «В настоящее время, — пишет Вышнеградский — на рассмотрении Государственного совета находится представление министерства финансов касательно повышения пошлин на иностранный чугун по сухопутной границе до 30 коп. зол. с пуда (о чем говорилось выше — У. Ш.). По основаниям, в том представлении подробно изложенным, при установлении высокой охранительной пошлины на чугун, потребовались бы меры к уравнению положения металлургической промышленности в Царстве Польском с другими промышленными районами. Повышение же пошлины на привозимый по западной сухопутной границе кокс было бы именно одним из средств к достижению этой цели».1 2
В полном согласии с предложениями Вышнеградского, Государственный совет постановил увеличить пошлины на уголь по западной сухопутной границе до 2 коп. с пуда (вместо 11/2. коп.) и в соответствии с этим установить пошлину на кокс в размере зу2 коп. с пуда. Этого можно было ожидать, если учесть, что в данном пункте совпадали интересы трех крупнейших отраслей русской промышленности в их борьбе с польскими конкурентами.
у
Значительно сложнее представляется отношение государственной власти к московско-владимирской хлопчатобумажной промышленности, в этом вопросе. Здесь мы не замечаем той прямолинейности, какую можно установить в отношении требований металлургической и угольной промышленности; еще меньше можно говорить о безусловной поддержке правительством притязаний московских фабрикантов против-, польской промышленности.
Московские фабриканты усиленно раздували «польскую опасность»,.
1 «Об изменении пошлин на каменный уголь и кокс», л. 9 об.
2 Т а м же, лл. 11 и 14 об.
224
У. А. ШУСТЕР
приписывая лодзинской промышленности такие масштабы и черты, какие последней вовсе не были свойственны. Напротив, польские капиталисты представляли дело таким образом, что на стороне московской промышленности преимущества по всем пунктам и что «Москва» пользуется в своей кампании всесторонней поддержкой государственной власти. В действительности было иначе. Рассмотрим вкратце несколько случаев официальных обращений московских фабрикантов к органам государственной власти, в ответ на которые последовали те или иные правительственные решения.
В 1886 г. московские промышленники направили в министерство финансов петицию, где в числе требований, выдвигаемых «москвичами» против Лодзи, как то: повышение налогового обложения польской промышленности, увеличение таможенных пошлин, перестройка железнодорожных тарифов и т. п., фигурировал один пункт принципиального значения, а именно ходатайство о восстановлении таможенной линии между польскими губерниями и остальной империей. Мысль о внутренних таможенных кордонах была брошена еще «Русью» в 1885 г. Очевидно, и тогда она выражала мнение известных кругов московских .капиталистов. В 1886 г. эта мысль, воспринятая наиболее агрессивной частью московской буржуазии, выдвигается уже в качестве основного требования «отечественной» промышленности. В соответствии с интересами петиционеров идея внутренних таможенных границ была существенно модифицирована. Ю...кий предлагал установление таможенных зон в отношении иностранного привоза; товарные перевозки между зонами, как видно из его статьи, не подпадали под действие внутреннего таможенного устава. Напротив, «москвичи» (точнее, некоторая часть их), ставя перед собой вполне конкретную цель освободиться от конкуренции польской хлопчатобумажной промышленности, предлагали устроить двустороннюю таможенную границу. Предложение «москвичей» было, повидимому, весьма решительно отклонено; в последующие годы оно не возобновлялось. Трудно сказать, на что надеялись авторы записки: предлагаемая ими мера, утопическая по своему замыслу, в то же время не отвечала интересам ни развивающегося капитализма ни бюрократического государства. Развитие капитализма в России влекло за собой стремление к освоению всего имперского рынка, к подчинению всех «окраин» русской промышленности, но отнюдь не к самоограничению.
Движимые одним лишь желанием отгородиться от польских товаров, «москвичи» закрывали глаза на то, что подобная мера в какой-то степени затормозит приток русских товаров в Польшу. В этом смысле установление таможенной границы никак не могло соответствовать интересам русской буржуазии. Если отвлечься от узко практической точки зрения, как в данном случае, то такое положение вещей не совпадало с намерениями самих «москвичей»: стать промышленным центром, снабжающим своими изделиями всю империю. В этом тоже была побудительная причина, _ заставившая их отказаться от повторения подобных ходатайств.
Равным образом предложение об установлении внутренних таможенных границ не могло рассчитывать на благожелательный прием в правительственных сферах. Основной курс, взятый правительством, состоял в унификации всего государства на «русских началах», в приведении всех различных частей империи к одному знаменателю. Этот курс во всех отношениях не вязался с мерой, которая, как бы ее ни аргументировали, все же несла с собой элементы некоего экономического обособления.
Понятно, что самодержавие не желало итти на такие ничем не
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
225
оправдываемые, по его мнению, компромиссы. Отрицательная позиция правительства в этом вопросе станет еще более ясной, если мы учтем, что речь шла в данном случае о Польше, полное слияние которой ■с Россией считалось крайне необходимым по соображениям политическим, стратегическим и т. ,д.
Что же касается остальных пунктов «обвинения» польской промышленности, перечисленных в московской петиции, то проверка таковых была возложена на комиссию по обследованию польской промышленности в 1886 г. Но этим одним задача комиссии отнюдь не исчерпывалась. Другим ее поручением (правильней сказать, первым по важности) было выяснение роли иностранного, главным образом немецкого, элемента в польской промышленности. На последнюю сторону правительством было обращено сугубое внимание, и, учитывая это, комиссия в своих выводах сделала упор на мерах против иностранцев. Из мероприятий общеэкономического порядка комиссия, как известно, ограничилась лишь предложением увеличить налоговое обложение промышленности Царства Польского. Итоги обследования и выводы были представлены комиссией в 1887 г. и опубликованы в 1888 г. Существенного влияния на правительственную политику они не оказали, большого значения им не придавалось, и законодательная деятельность правительства в отношении польской промышленности в весьма незначительной степени руководствовалась предложениями комиссии, если эти предложения не вытекали из самого существа правительственной политики в отношении западной окраины.
В том же 1886 г., когда была подана министерству финансов петиция, московские фабриканты через московское отделение Общества для содействия русской промышленности и торговле возбуждают перед департаментом железных дорог просьбу «установить равномерные в течение всего года и пониженные железнодорожные тарифы на перевозку хлопка и мануфактурных изделий из Москвы в Среднюю Азию и обратно», т. е. по линии Оренбург — Москва.
Смысл ходатайства состоял в следующем. Ввиду конкуренции с волжским водным путем, на железных дорогах Московско-Сызран- ской линии существовали два тарифа: один на летний период, другой, повышенный,—для зимы. Это обстоятельство создавало целый ряд неудобств для московских фабрикантов, отправлявших свои товары на среднеазиатские рынки и закупавших там необходимый им хлопок. Пониженные железнодорожные тарифы и дешевый водный транспорт летом побуждали московских фабрикантов завозить свои изделия преимущественно в это время года. Такое уплотнение перевозок вызывало необходимость крупных единовременных затрат, чего можно было избежать при равномерной в течение всего года отправке. Затем перевозка крупных партий товаров, рассчитанных на длительную в течение всего года реализацию, требовала добавочных расходов по дисконту, хранению, страховке и т. д., что опять-таки сказывалось на повышении продажных цен. Наконец, предварительная засылка товаров сопряжена была с большим коммерческим риском, так как предвидеть заранее размеры и характер предстоящего спроса было почти невозможно. При таком ведении дела нередко случалось, что одних товаров на рынке нехватало, другие же лежали в изобилии у продавцов, не находя себе сбыта.
Другим существенным неудобством неравномерности тарифа являлись затруднения с вьючным транспортом. Пройдя расстояние Москва— Оренбург по железной дороге, товары, адресованные в Среднюю Азию, перегружались в Оренбурге на верблюдов и таким способом расходились на места назначения. При усиленном спросе на перевозочные
226
У. А. ШУСТЕР
средства летом их стоимость повышалась, что удорожало транспорт, а вместе с тем и товары на месте; с другой стороны, караваны, приходившие в Оренбург с хлопком, возвращались зимой обратно порожними.
По подсчетам Кудрина, автора заявления в московское отделение Общества для содействия русской промышленности и торговле, доставка текстильных товаров от Москвы до Оренбурга гужом обходилась от 80 коп. до 1 руб. сер. за пуд, а стоимость провоза их по железным дорога^* равнялась 64.81 коп. летом и 1 руб. 12 коп. зимой с пуда.1
Что касается стоимости доставки хлопка, то она выражается в следующих цифрах (за пуд):
Опроса — Москва / американский хлопок 27.57 коп. идесса Москва j египетский » 29.65 » .
Бремен — Москва . . 35 »
Оренбург — Москва 49.25 »
Ревель — Москва 14.27 »
Как видим, товарные перевозки по Оренбургско-Московской железной дороге обходились весьма дорого.
По всем указанным выше соображениям, московское отделение, а затем и комитет Общества содействия полагали, что заявление Кудрина заслуживает полного внимания и что «для развития наших торговых сношений с Средней Азией необходимо ходатайствовать... о том, чтобы были установлены однообразные, не изменяющиеся по временам года тарифы на Моек. — Оренб. линии и чтобы тарифы эти были возможно понижены для грузов, следующих от нас на среднеазиатские рынки и обратно».1 2
Департамент железных дорог передал заявление Общества содействия русской промышленности и торговле на обсуждение 75 Съезду железных дорог II группы. По первому пункту ходатайства относительно понижения железнодорожных тарифов съезд высказался отрицательно ввиду того, что среднеазиатский хлопок обычно плохо спрессован, идет в открытых платформах и тарифы на него установлены минщмаль- ные. Что касается пункта об одинаковом в течение всего года тарифе, то съезд признал возможным- его принять. В конечном итоге «москвичи» одержали лишь частичный успех, далеко не соответствовавший их ожиданиям.
Основным пунктом программы московских фабрикантов, осуществленным в 1887 г., было установление дифференциальных пошлин на хлопок: 1 руб. 15 коп. по сухопутной западной границе против 1 руб. по морским границам. Известно, что эта мера поставила польскую хлопчатобумажную промышленность в худшие условия в отношении доставки хлопка из-за границы. До издания новых пошлин лодзинские фабриканты ввозили закупленный хлопок обычно из Бремена через Александров (пограничную таможню) в Лодзь. После 1887 г. положение изменилось. Большая часть заграничного хлопка попадала на место назначения кружным путем через Одессу, по юго-западным железным дорогам и далее в Лодзь, или через Либаву и затем по русским железным дорогам. Такое усложнение перевозок не могло не выразиться в увеличении затрат по транспорту. «Москвичи» должны были быть довольны: к издержкам производства у их конкурентов прибавилась новая статья расходов.
Это мероприятие несомненно наносило ущерб польской промышлен¬
1 Департ. железнод. дел, № 242/242, 1886. «По ходатайству Общ. содействия русской промышл. и торговле о понижении тарифа на хлопок и шерсть в прямом сообщении Оренбургск. дор. с дор. 2-й группы», л. 7.
2 Т а м же, л. 6.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
227
ности. Но не нужно забывать обстоятельств, до некоторой степени объясняющих или, лучше сказать, сопровождающих появление новых таможенных пошлин. Это, во-первых, таможенная война между Россией и Германией, вследствие чего вообще сделались возможными такие акты экономической дискриминации, как особый тариф на русско- германской границе. Во-вторых, «москвичи» опирались на прецедент в дифференциальных пошлинах на чугун и уголь, введенных по настоянию русских металлургов, чтобы ухудшить условия для польской металлургии. Указанные моменты нисколько не ослабляют анти- польского характера новых таможенных правил, но вместе с тем дают более правильное представление о роли московских капиталистов в этом деле, не преувеличивая их значения. Для оценки экономической политики правительства в этом вопросе любопытна такая подробность, как отклонение министерством финансов ходатайства московских фабрикантов об установлении разницы между пошлинами по западной и морским границам не в 15, # в 25 коп. В представлении министерства финансов в Государственный совет по вопросу о таможенных пошлинах на хлопок Вышнеградский аргументирует не только фактами из экономики польской хлопчатобумажной промышленности, но также и интересами русской железнодорожной сети: побуждаемые высокими сухопутными пошлинами, польские фабриканты будут доставлять закупаемый ими хлопок через русские порты, а оттуда исключительно по русским железным дорогам.
Железные дороги пользовались более значительным вниманием к себе со стороны правительства, чем, например, московская текстильная промышленность. В плане рассматриваемой нами темы мы имели уже случай убедиться в этом на примере ходатайства Общества для содействия русской промышленности и торговле по поводу тарифов Московско-Оренбургской железной дороги. Когда пожелания московских фабрикантов не совпали с интересами дороги, они были отвергнуты. Такое решение не было случайным: оно соответствовало общей железнодорожной политике правительства.
В 1888 г., т. е. когда «борьба Москвы против Лодзи» была еще в разгаре, юго-западные железные дороги, «ввиду предстоящих больших перевозок шерсти в Варшаву и Лодзь» из-за границы через Одесский порт, предполагают установить специальный пониженный тариф на шерсть из Одессы до Варшавы и Лодзи. Поскольку, начиная с 1886 г., тарифные вопросы на железных дорогах, в том числе и частных, были подчинены контролю и утверждению правительственных органов, проект юго-западных железных дорог поступил на рассмотрение департамента железных дорог. Последний согласился с представителями дороги, но при атом предложил соответственно снизить тариф на шерсть по линии Одесса — Москва. Однако совет по железнодорожным делам отклонил добавление департамента железных дорог, считая его излишним, так как Москва в очень небольших размерах потребляет иностранную шерсть. Что же касается тарифов на Варшаву и • Лодзь, то таковые были утверждены согласно представлению Дирекции юго-западных железных дорог в пониженном размере.1 Получается, на первый взгляд, несуразная картина: правительственное учреждение выступает в роли гонителя московской «отечественной» промышленности и покровителя польской промышленности.
Конечно, здесь нет ни того ни другого. Просто-напросто вопрос разрешался с точки зрения выгодности для железной дороги того и
1 Мин. пут. сообщ., департ. жел. дор., II делопроизводство, № 58, 1888.
«О тарифе на перевозку шерсти из Смирны и Марселя через Одессу в Варшаву и Лодзь».
228
У. А. ШУСТЕР
другого варианта. В первом случае ожидались крупные грузы, и дорога была заинтересована в их привлечении; во втором случае дорога ничего не выигрывала от пониженных тарифов, и они были отвергнуты.
Но вот в 1889 и 1890 гг. система железнодорожных тарифов русской сети подвергается коренной перестройке. Усиление начал протекционизма и «охранения» русской промышленности находит свое отражение в железнодорожной политике. Устанавливаются повышенные, сравнительно с прежними, провозные платы на импортные грузы, следующие от границ государства к центру, и вместе с тем повышаются тарифы 'на товары, отправляемые с окраин внутрь империи. «Пересмотр тарифа Николаевской дороги, — говорит крупный железнодорожный деятель Загорский, — и связанная с ним переработка тарифов на перевозку иностранных товаров от пунктов западной сухопутной границы и портов Балтийского, Черного и Азовского морей имели основной целью оградить отечественную промышленность от иностранной конкуренции. В зависимости от преобразования ввозных тарифов были непосредственно вслед за тем переработаны тарифы от портов и западных пограничных районов на предметы местного производства, отправляемые во внутренние местности империи, а также местные тарифы дорог Варшавского и Прибалтийского районов. Руководящей идеей этих пересмотров также была охрана коренной русской промышленности от конкуренции промышленности окраинной, путем уничтожения»тех преимуществ, которые установились в пользу последней при прежнем порядке тарифной свободы железных дорог».1
Задача, поставленная правительством в области пересмотра железнодорожных тарифов, насколько можно судить о ней на основании содержания реформы и характеристики ее со стороны такого крупного специалиста тарифного дела, каким являлся в свое время Загорский, вполне отвечала стремлениям и интересам центрально-русской промышленности. В петиции от имени «русского купечества», поданной министру финансов в 1887 г. на Нижегородской ярмарке, ходатайство о повышении тарифов на товары, отправляемые из Польши во внутренние губернии России, фигурирует в числе пунктов программы борьбы с польской промышленностью. Как велика была роль ходатайства московских промышленников в деле пересмотра железнодорожных тарифов, трудно сказать. Но если нет никаких оснований рассматривать реформу как исключительно антипольскую меру (что усиленно доказывали польские националисты), ибо она преследовала более широкие задачи — борьбу с окраинной промышленностью, то, с другой стороны, можно утверждать, что прежде всего имелась при этом в виду Польша, как наиболее развитая в индустриальном отношении окраина.
В ближайшей связи с тарифной реформой 1889—1890 гг. стоят изменения в железнодорожных тарифах, произведенные в 1891 г. и касающиеся так называемых Московского и Варшавского заморских закавказских сообщений, т. е. товарных перевозок из Москвы и Польши на Кавказ, в Среднюю Азию и Персию. Смысл этих изменений заключался в том, что повышалась провозная оплата на товары, отправляемые из Царства Польского в указанные районы.
В результате первой из названных мер (тарифов 1889—1890 гг.), пудоверстная оплата на текстильные товары от Москвы до пунктов сбыта, расположенных на восток и юго-восток от нее, была установлена более низкая, чем пудоверстная оплата от Лодзи до тех же мест.
1 К. Загорский. Наша железнодорожная тарифная политика, с. 18, СПб., 1У10.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
229
От Москвы
От Лодзи
До Сызрани . » Самары . » Саратова . » Царицына
27 К0П' 1
29 *
1
25 *
1
29 *
22 К°П- 1
23 *
1
21 *
1
21 *
Еще значительней была разница в пудоверстной оплате до пунктов тяготения Сибири, Урала и Средней Азии.
До Оренбурга » Уфы . . . » Златоуста
От Москвы
Łкоп-
_i_ »
26
1 »
36
От Лодзи
14
коп.
Иначе говоря, Лодзь платила за перевозку своих изделий за каждую пудоверсту вдвое больше Москвы, и, если принять во внимание большую удаленность Лодзи от этих пунктов, это означало, что Лодвь платила дороже Москвы: до Оренбурга — на 288%, до Уфы — на 250%, до Златоуста —на 284 о/0. 1 2
Таковы явно неблагоприятные последствия тарифов 1889—1890 гг. для польской промышленности. Все же необходимо тщательно остерегаться огульных выводов и поспешных оценок и не следует считать, подобно польским националистам, всякое экономическое мероприятие, которое так или иначе наносило ущерб Польше и польской промышленности, исключительно антипольским по своему намерению и содержанию.
Обозревая экономическую политику царского правительства за эти годы с точки зрения интересов московской промышленности, можно обнаружить в ней известную непоследовательность. В одних случаях правительственные решения шли вразрез с интересами московских фабрикантов (тарифы Московско-Оренбургской и Юго-Западной ж. д.), в других — безусловно совпадали с ними (таможенные тарифы, железнодорожные тарифы 1889—1891 гг.). В чем здесь дело? Нам представляется, что эту двойственность можно пытаться объяснить, лишь отрешившись от предвзятой мысли, что политика царского правительства в данном вопросе отражала всецело интересы московских фабрикантов.
С другой стороны, ярко националистический характер русской политики 80-х годов, внешняя экспансия царской России способствовали тому, что во внешней политике у русской промышленности было больше точек соприкосновения с правительством. В данном случае правительство было заинтересовано в освоении русской промышленностью вновь завоеванных* рынков и рынков тех стран, в которых царская Россия добивалась усиления своего влияния (Персия). Этот момент представляется чрезвычайно важным, так как по этой линии началось и в дальнейшем продолжалось сближение польской буржуазии с русским царизмом. Широкие перспективы, открывавшиеся перед русской про-
1 В. Белов. Лодзь и Сосновицы. «Труды Общ. содействия,...», ч. 22, отд. 2, с. 59, СПб., 1893.
2 Т а м ж е, с. 58.
230
У. А. ШУСТЕР
мышленностыо в результате успехов внешней экспансии, не могли не увлечь польскую буржуазию, несмотря на то, что, стремясь к укреплению великорусского элемента во всех областях государственной жизни, правительство проводило в известных границах политику «охранения» отечественной промышленности от иностранной и «инородческой»* По этой причине были выработаны и железнодорожные тарифы 1889— 1890 гг. с их явным преимуществом для центральной России; по этой же причине были установлены дифференциальные пошлины на хлопок. Антиокраинный смысл последнего мероприятия был настолько очевиден, что этого не могли не заметить другие окраины Российской империи. Такой далекий от «малорусского» влияния орган, как «Киевлянин», не без тревоги заявлял: «Интересы центрального промышленного района нам дороже, нежели интересы полунемецкой Лодзи; мы сами несколько раз указывали, что польские продукты, благодаря большой энергии производителей, начали вытеснять московские произведения в юго-западном крае, однако мы не имеем ни малейших симпатий к притязаниям москвичей. Если они хотят удержать за собой рынки, то нужно бороться знанием, искусством, энергией, а не взывать о правительственных репрессиях против других производителей, также русских подданных.
Это одна сторона вопроса; другая, не менее важная, состоит в том, что если дать ход таким притязаниям, то им конца не будет. Сегодня Москва воюет против Лодзи, завтра она будет воевать против Одессы, Харькова, Киева, если там появится конкурирующая промышленность. Между тем это несомненно случится. Обилие каменного угля и железа должно, например, несомненно вызвать развитие на юге железной промышленности, начало которой уже положено. Но не потребуют ли уральские заводчики особых репрессивных мер, чтобы задержать южную промышленность, и избавить их от опасного соперничества».1
Переходя от мероприятий экономического характера к общеполитическим, мы и здесь не замечаем прямой, непосредственной связи между пожеланиями московской буржуазии и действиями правительства.
14 марта 1887 г. издан был указ, запрещающий иностранным подданным приобретение в собственность, а также аренду и управление земельными имуществами в Царстве Польском вне городских поселений, будь то сельскохозяйственные имения или торгово-промышленные предприятия.
Какие последствия мог иметь этот указ в сфере промышленности? Прежде всего он чинил препятствия открытию фабрик и заводов иностранцам, не принявшим российского подданства. Личное участие иностранцев в последующем развитии польской промышленности указ безусловно затруднил. Что касается фабрик и заводов, уже существовавших, то их владельцы могли избежать нежелательных для себя последствий переходом в российское гражданство. Все это, однако, относилось к промышленным предприятиям, находившимся в сельских местностях. Основание фабрик иностранцами в городах не возбранялось*
Сущность нового закона состояла не в борьбе с польской промышленностью вообще, как это пытались представить польские националисты, а в борьбе с усилением иностранного элемента в Лолыпе как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, или, точнее, землевладении (и особенно в последнем). Указ в том виде, как он был опубликован,, в известной мере стеснял развитие польской промышленности. Но главная цель, которая имелась в виду, состояла в том, чтобы приостановить или, во всяком случае, затруднить приобретение иностранцами
ł «Киевлянин», № 247, 14/XI, 1887.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
231
(главным образом, немцами) в западных пограничных губерниях земельных участков как опорных пунктов для последующего укрепления и распространения иностранного влияния в крае.
Разговоры о необходимости прекращения • наплыва иностранцев в Польшу и перехода в их руки поземельной собственности начались задолго до издания указа. Еще в 1882 г. военный министр ген. Ван- новский, обеспокоенный ростом иностранного владения в Польше, в письме к министру финансов Бунге обращает его внимание на то, что «в последние годы в западной нашей пограничной полосе стали повторяться особенно часто случаи перехода поземельной собственности в руки иностранных подданных, по преимуществу германцев, а затем и австрийцев. Такое положение вещей не может не озабочивать самым серьезным образом военного министерства...»
Поскольку вопросы земледелия и землеустройства входили в круг ведения министерства финансов, Ванновский запрашивает Бунге о возможностях рассмотрения этого вопроса «с законодательной стороны, выяснив, какими условиями обставлено это дело в настоящее время и какие теперь же могут быть приняты меры либо для совершенного устранения в известных стратегических районах перехода поземельной собственности в руки иностранцев, либо для возможного его ограничения». 1
В том же 1882 г. на приобретение иностранцами земли в Царстве Польском указывает варшавский ген.-губернатор Альбединский в своей всеподданнейшей записке. Образованное для рассмотрения записки Альбединского специальное совещание в составе министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода остановилось в числе других и на этом пункте. «Совещание усматривало в этом факте,—гласит журнал,—явление, замечаемое в таких же, если не больших размерах, и в Северо- и Юго-западном крае, небезопасное для общих государственных интересов, и находило вообще несправедливым в отношении подданных государства предоставлять иностранцам пользование правами и выгодами, сопряженными с владением земельной собственностью, без отбывания повинностей и обязанностей, лежащих на русских подданных. Посему совещание признало необходимым поручить министру внутренних дел войти в обсуждение предположений об ограничении прав иностранцев на приобретение в губерниях Царства Польского, а также Северо-и Юго-западного края, земельной собственности, равно и об определении сроков владения ею для тех же иностранцев, которые, приобретя оную, не пожелают принять русского подданства».1 2
Варшавский ген.-губернатор Гурко в своем отчете за 1885 г. также указывал на то, что размеры иностранной колонизации «не могут не возбуждать серьезных опасений» и что необходимо «запретить иностранцам приобретать поземельную собственность в пределах Царства Польского без предварительного принятия ими русского подданства».
По мере охлаждения отношений между Россией и Германией точка зрения правительственных кругов по этому вопросу все более склонялась к мысли о необходимости ограничительных мер против иностранного землевладения в Царстве Польском. Но подобный акт имел столь
1 Мин. фин., канцелярия мин-ва, 1 разр., 5 стол, № И, 1882. «Дело по вопросу о переходе поземельной собственности в Западной полосе (пограничной) России в руки иностранных подданных», л. 1.
2 .Мин. внутр. дел, канцелярия м-ра, № 189, 1882. «О рассмотр. всеподданнейшей записки варш. ген.-губ-ра о мерах, признаваемых им необходимыми для пользы вверенного его управлению края», л. 7 об.
232
V. А. ШУСТЕР
крупное международное значение, что правительство не могло не считаться с возможностью внешнеполитических осложнений.
Не желая итти на .открытое обострение русско-германских и русско-австрийских отношений, правительство воздерживалось от решительного шага. Когда, однако, в 1886 и 1887 гг. русско-германские отношения настолько ухудшились, что правительство перестало смущаться слишком очевидным антигерманским характером мероприятий против иностранного землевладения в Польше, указ был принят.
Разумеется, все эти факты вовсе не означают, что, отказывая московской промышленности в праве считаться вдохновителем правительственной экономической политики, мы тем самым полагаем, что последняя теряет свой неблагоприятный для Царства Польского характер. Отнюдь нет. Независимо от тех или иных тенденций русской промышленности в отношении Польши взятый правительством курс на ликвидацию местных экономических институций (польский банк), политика ограничений почти во всех областях польской общественной • жизни — все это явно отрицательно сказывалось на экономическом развитии Польши. «Мы имеем то глубокое убеждение, — говорится в одном нелегальном польском документе, озаглавленном «Сопротивление законными средствами» и посвященном вопросу об отношении польского общества ко все усиливающемуся нажиму власти, — основанное на многолетних добросовестных исследованиях как над настоящим настроением нашего народа, находящегося под московской властью, так и над тем положением, в котором он находится, что программа «органической работы»... в настоящую минуту не может быть признана удовлетворительной. Минута, в которую эта программа была заявлена..., значительно отличается от настоящей. Прежде всего, имея автономию административную и судебную, мы обладали ею и в области экономической. Польский банк чеканил собственную монету, и потому понижение курса московских денег не могло на нас отражаться таким непосредственным образом, как в настоящее время. Этот самый Польский банк в то время... так сказать «государственной силой» влиял на промышленность, торговлю и земледелие. В таких условиях «органическая работа» на поприще экономическом имела основание для своего существования и была возможна, хотя единственно только на этом поприще».1 Итак, наличие некоторой автономии в области экономической (как говорится в документе) позволяло вести «органическую работу», т. е. благоприятствовало развитию капитализма в Польше. Но с конца 70-х и в особенности в начале 80-х годов ситуация изменяется, что вызывает острое недовольство польской буржуазии. «Что можем мы сделать в сфере экономического развития, — восклицают авторы (или автор) цитируемого документа, — в виду понижения курса московских денег, в виду идиотической во многих отношениях таможенной системы, в виду очень высокого обложения некоторых производств, как, например, винокурения, в виду сервитутов, в виду массы препятствий, которые ставятся правительством всякому товариществу, в виду уничтожения кредита!»1 2
Совершенно ясно, однако, что не все перечисленные здесь пункты имеют специальное антипольское назначение. Одни из них, как таможенная политика (в целом), лишь косвенным образом наносили ущерб некоторым отраслям польской промышленности, но задуманы они были не в связи с польской политикой правительства. Больше того, польская промышленность многим обязана высоким охранительным .тарифам. Как мы видели, польская металлургия и угольная примышлен-
1 «Русь», № 9, 1883. «Польская программа сопротивления законными средствами»»
2 Т а м ж е.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА МОСКВЫ С ЛОДЗЬЮ
233
ность были заинтересованы в повышении ввозных пошлин на железо и уголь в начале 80-х годов. То же самое можно сказать о текстильных фабрикантах, весьма желавших повышения таможенных пошлин на импортные текстильные ткани. Лишь тогда и в той мере, когда таможенные тарифы задевали ту или иную отрасль промышленности, польские фабриканты вспоминали о «несчастной- доле польского народа». Другие меры, как обесценение русского рубля, являлись следствием общей экономической политики России, также вне связи с вопросом об отношении к Польше. Тем не менее, влияние этих действий и на польскую промышленность ставило некоторые отрасли последней в невыгодные условия, не говоря уже о той политике ограничений и притеснений, которая все усиливалась с ростом реакции 80-х годов.
«Борьбу Москвы с Лодзью» нельзя считать просто вспышкой национального антагонизма. Даже наиболее националистически настроенные публицисты обоих лагерей не отваживаются настаивать единственно на этой точке зрения. Но это не было только обыкновенным эпизодом промышленной конкуренции, усилившейся в результате возросшего наплыва польских товаров на русские рынки. Кризис 1885— 1887 гг. в московской промышленности и обострение конкуренции с польскими изделиями могли ускорить это выступление, усилить его активность, но не являлись главными его причинами. Нельзя рассматривать всю историю так называемой «борьбы Москвы с Лодзью» как историю осуществления стремлений российской буржуазии.
Выступление российской буржуазии против польской промышленности было вызвано более широкими задачами, чем сокращение польского вывоза в Россию. В части, где эти задачи совпадали с общим курсом политики царизма, они могли найти осуществление в тех или иных мероприятиях правительства. Там же, где дело сводилось к односторонним интересам московских фабрикантов, требовавших специальных мер, которые были бы направлены против польской промышленности, такие требования, как мы видели, далеко не всегда находили отклик в правительственных кругах.
* *
*
Подводя итоги «борьбы Москвы с Лодзью», нельзя не видеть, что она оставила в истории русско-польских отношений глубокий след. Можно сказать, что отсюда начинается новая фаза русско-польских экономических отношений. Интенсивный рост польской и русской промышленности в 80-х годах при разности политического положения той и другой неизбежно должен был привести их к столкновению.
Но тот же процесс развития капитализма в обеих странах, который столкнул их друг с другом, установил между ними контакт, проявившийся как в совместных действиях во-вне, так и в политическом сотрудничестве польской буржуазии с русским самодержавием. В конце 80-х годов уже не слышно взаимных жалоб польских и русских фабрикантов. Наоборот, в русских газетах начинают появляться статьи, в сочувственных тонах комментирующие проникновение польских товаров на далекие рынки; польская промышленность работает на пользу «русского дела». Таким образом, два момента устанавливают и укрепляют это сотрудничество: во-первых, заинтересованность польской промышленности в расширении рынков сбыта, а отсюда поддержка польской буржуазией империалистской политики царской России; во- вторых, борьба с пролетарским движением, вынуждавшим польских капиталистов искать защиты у русского царизма. «Мы», пролетарии, видели десятки раз, как буржуазия предает интересы свободы, родины, языка и нации, когда встает пред ней революционный проле-
16 .Историч. записки, т. 5.
234
У. А. ШУСТЕР
тариат»,—говорил Ленин.1 И это положение находит блестящее подтверждение во всей политике польской буржуазии. Именно наблюдая эту политику, Энгельс в своем Предисловии ко второму польскому изданию Манифеста коммунистической партии писал 10 февраля 1892 г.: «Шляхта не сумела ни отстоять, ни снова завоевать независимость Польши; для буржуазии эта независимость в настоящее время по меньшей мере безразлична...»1 2
1 В. Ленин, Соч., V, 343.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. Партиздат, сс. 51—52, М., 1938.
М. Е. МАРКОВСКИЙ
К ИСТОРИИ КРЕСТЬЯНСКИХ ДВИЖЕНИЙ НА УКРАИНЕ
в 70-х годах XIX в.
Крестьянские движения 70-х годов XIX в. не изучены. Первоисточники, о них не выявлены, сведения о них очень скудны. В исторической литературе указанный период до сих пор рассматривается как период полного затишья в революционном крестьянском движении.
М. Н. Покровский писал, что в 70-х годах «в деревне царил мертвый штиль».1 Такое категорическое утверждение не соответствует исторической действительности. Покровский, допуская эту ошибку, исходил из следующего. Реформа 1861 г., не оправдав крестьянских ожиданий, все же предоставила кое-какие выгоды кулаческому слою крестьянства. Эти выгоды Покровский, для которого «прейскурант хлебных цен» был ключом едва ли не ко всем историческим явлениям, видел в том, что с ликвидацией подводной повинности и постройкой железных дорог «крепкий мужичок» получил возможность успешно конкурировать с помещиком на хлебном рынке. Основная же масса крестьянства была до крайности пауперизована, находилась на нищенском жизненном уровне, и именно поэтому — по мнению Покровского— ей было не до революционной борьбы. Таким образом, в деревне 70-х годов — заключал Покровский — «не было революционных элементов». 1 2 3Совершенно иной взгляд высказывает Ленин. Ленин рассматривал реформу 1861 г. в свете борьбы «прусского» и «американского» путей развития капитализма в России (у Покровского, как известно, реформа— продукт компромисса между торговым и промышленным капиталом). Ленин давал четкое и глубокое объяснение реформы как шага «по пути превращения России в буржуазную монархию», как «буржуазной реформы», «проводимой крепостниками» и открывающей некоторые отдушины для развития «новой, буржуазной, России».а Отмечая прогрессивное, хотя и весьма ограниченное, значение реформы, Ленин писал: «Ни в одной стране в мире крестьянство не переживало и после «освобождения» такого разорения, такой нищеты, таких унижений и такого надругательства, как в России.
Но падение крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна, научило его самого искать выхода, самого вести борьбу за полную свободу».4
«Способно-ли хоть отчасти наше крестьянство на революционную борьбу с остатками крепостничества и с абсолютизмом? ...На-
1М. Покровский. Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв., 2 изд., с. 61.
2 Т а м же.
3 В. Ленин. Соч., XY, 143.
4 Т а м же, с. 109.
16*
236
М. Е. МАРКОВСКИЙ
личность в русском крестьянстве революционных элементов, — писал Ленин, имея в виду крестьянство первых пореформенных десятилетий,— вероятно, не станет отрицать никто».1
«...Громадные остатки барщинного хозяйства и всевозможные пережитки крепостного права при невиданном обнищании и разорении крестьянской бедноты вполне объясняют глубокие источники революционного крестьянского движения, глубокие корни революционности крестьянства, как массы».2
Итак, Покровский, взгляды которого в данном случае сложились под явным влиянием плехановских, меньшевистских оценок роли крестьянства, видел в пореформенной деревне лишь «мертвый штиль».
Ленин в тех же порожденных крепостническим «освобождением» условиях нашел источник революционности крестьянских масс. Ленин отмечал также двойственность их классовой природы, их колебания и непоследовательность в революционной борьбе. В боях с меньшевиками и народниками Ленин выковывал свое учение о союзе пролетариата с крестьянством и о гегемонии пролетариата в этом союзе.
Покровский не случайно разошелся с Лениным во взглядах на положение в пореформенной деревне. Он не нашел там «революционных элементов». Но он считал, что таким элементом при некоторых условиях могло бы быть кулачество. Кулачеству одно время Покровский отводил также роль «штаба крестьянской революции» 1905 года. Очевидно, что позиции Покровского в вопросе о крестьянстве вообще страдали некоторым креном в сторону меньшевизма. От этого крена Покровский освобождался в последние годы своей жизни, но до конца освободиться так и не успел. К высказываниям Покровского о роли отдельных прослоек крестьянства в период, который рассматривается в настоящей статье; мы еще вернемся ниже.
В 70-х годах в деревне затишья не было и не могло быть. Недовольство, 'брожение, революционные выступления не прекращались. Правда, размах движения был на много меньше, чем в 1861 и даже в 1862 гг. Тогда обманутое, ограбленное крестьянство сотнями к тысячами восстаний ответило на реформу, чем создало в стране революционную ситуацию. Эти выступления, лишенные пролетарского руководства, разрозненные и неорганизованные, были подавлены силами самодержавно-помещичьей реакции. Оказавшись между двух огней — многочисленными пережитками крепостничества и наступающим на старую патриархальную деревню хищническим капитализмом — крестьянские массы не смогли с прежней энергией и размахом вести борьбу против помещиков и государственного военно-полицейского аппарата. Но и под двойным гнетом, отданные «на поток и разграбление», они не прекращали своей борьбы против помещичьей диктатуры. Борьба эта нередко принимала характер массовых бурных волнений.
В Киевщине в 70-х гг. более или менее значительные волнения крестьян, как это нами установлено по архивным документам, происходили в 24 селах. Сюда не входит движение в Чигиринском уезде. Оно несколько своеобразно, и о нем мы кое-что знаем, поскольку с ним был связан эпизод из деятельности киевских народников — Стефановича, Дейча и др.; впрочем, и Чигиринские события ждут еще своего исследователя.
Выступления крестьян большею частью вызывались попытками помещиков при разверстании общих угодий ущемить интересы кресть- * 81 В. Ленин, Соч., И, 520.
8 Там же, III, 7.
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В 70 -х ГОДАХ XIX В.
237
янства. Последнее за право пользования помещичьими пастбищами, лесами и т. п. получало менее пригодные урезанные участки. Такое «отгораживание» являлось со стороны местного крупного землевладения в сущности продолжением политики захвата крестьянской земли, сведения размеров крестьянских наделов к нищенскому минимуму. Процесс этот начался еще до реформы 1861 г., а в годы реформы он был задержан в своем развитии по причинам, о которых мы скажем ниже. i
Явлением такого же порядка было изъятие помещиками у крестьян участков, которыми те владели по так называемому «чиншевому праву»— по праву вечной аренды. Это также порождало брожение среди крестьянских масс, а иногда и активные их выступиения.
Таким образом, крестьянство в 70-х годах продолжало борьбу против разорения и обезземеливания, которые несло им помещичье землевладение— «самая крепкая опора остатков крепостничества в России» (Ленин).
Подавление крестьянских волнений сопровождалось арестами «зачинщиков» и, в большинстве случаев, применением вооруженной силы.
К сожалению, почти обо всех этих эпизодах революционной борьбы крестьянства мы располагаем пока лишь очень краткими сообщениями.1 Этих данных недостаточно для подробного освещения и анализа крестьянского движения в Киевщине в 70-х годах. Поэтому, ограничившись сжатыми замечаниями и оставляя совершенно в стороне события в Чигиринском уезде, мы посвящаем настоящую статью главным образом волнениям в селе Топильном. Эти волнения после Чигиринских были наиболее крупными и представляли собой — в несколько особом варианте — ту же борьбу за землю.
Движения крестьян в 70-х годах происходили, разумеется, не только в Киевщине. Даже по тем крайне скудным сведениям, которые можно найти о них в современной печати, по преимуществу нелегальной, видно, что они возникали во многих районах страны. В связи с крестьянскими волнениями в Киевщине журнал «Черный Передел» писал, например, об усмирительных «подвигах» киевского губернатора: «Удивительно, как это не найдется какой-нибудь лишней пули для Гессе! Ведь его губернаторство есть непрерывное, самое беспощадное разорение и засекание крестьян».1 2
В 1873 г. вс. Топильном Звенигородского уезда Киевской губернии, принадлежавшем до реформы сенатору Фундуклею, бывш. киевскому губернатору, в течение нескольких дней имели место «неповиновение и сопротивление крестьян установленным от правительства властям и войсковой команде».3
Волнения эти разыгрались в условиях пореформенных отношений на Правобережной Украине. Реформа 1861 г. на Правобережье осложнялась борьбой между самодержавием и польским национально- освободительным движением — между наступающими русскими крепостниками, на страже интересов которых стояла центральная и краевая администрация, и «неблагонадежными» с точки зрения царизма польскими помещиками, занимавшими господствующие позиции в местном землевладении.
При осуществлении реформы на Правобережье, в обстановке на¬
1 Киевск. Обл. Ист. архив, фонд Киевск. ген.-губерн., IV делопроизводство, дело за 1880 г., без №, «Крестьянские беспорядки с 1872 по 1880 гг.».
2 1880 г., № 2 — ст. «На родине».
8 Киевск. Обл. Ист. архив, дело Киевск. палаты угол, и гражд. суда за 1874 г., № 7161.
238
М. В. МАРКОВСКИЙ
зревавшего и вспыхнувшего затем польского восстания 1863 г., самодержавие стало на путь социальной демагогии, рассчитанной на то, чтобы восстановить крестьянские массы против польского революционного движения. Эти демагогические мероприятия облегчались тем, что шли они главным образом не за счет великодержавных крепостников, а за счет их конкурентов.
Крестьяне получили обратно те земли, какими они владели по «инвентарным правилам» 1847—1848 гг.1 и какие позднее были у них отобраны помещиками. Кроме того, в их пользу были переданы конфискованные земельные участки польской мелкой шляхты, однодворцев и крестьян-поляков, участвовавших в восстании 1863 г.
Таким образом# по Киевской губернии, в отличие от других губерний, площадь крестьянского землевладения не только не уменьшилась, но даже увеличилась: по сведениям Рихтера1 2 — на 229 тыс. десятин, по сведениям Воейкова и Загоскина3 — всего на 69156 десятин. Знаменитые «отрезки» здесь, как правило, не имели места. Тем не менее, средний надел на двор в Киевщине после реформы оставался незначительным: по официальным, несомненно преувеличенным* данным — 6.8 десятины.4
Эти данные еще более преувеличены, если учесть, что в некоторых районах Киевщины грунты были песчаные, и там, разумеется, размеры наделов были значительно больше, чем в остальной части Киевщины; они-то и повышали среднюю цифру по губернии. Эта средняя цифра скрывает также глубокую дифференциацию тогдашнего киевского села, наличие в нем значительного числа малоземельных крестьянских хозяйств. В 1866 г. из 167 650 дворов почти 40 тыс. принадлежало так называемым «огородникам», имевшим только участки под усадьбы и огороды.5
Демагогические маневры самодержавия не устранили и, разумеется, не могли устранить земельный голод крестьянства. На Право- бережной Украине, особенно в Киевщине, даже после некоторой прирезки земель, нужда в земле чувствовалась более остро, чем во многих других губерниях. Увеличение наделов не могло дать сколько-нибудь- заметного эффекта потому, что не везде крестьянам возвращались те участки, какими они владели в 1847—1848 гг. Помещики, пользуясь тем, что в инвеЕтарях, бесконтрольно составлявшихся по каждому имению владельцем, очень часто • неправильно и неясно отмечались размеры крестьянского землепользования, нередко оставляли за собой земли, подлежавшие возврату1. Из конфискованных имений участников польского восстания на долю крестьян досталась лишь ничтожная часть: все более или менее значительные владения поступили в рас-
1 Инвентарная реформа, осуществленная на Правобережной Украине, была, по меткому замечанию Маркса, «кодексом барщинных работ» (замечание это, правда, относится к аналогичной мере, проведенной русским генералом Киселевым в Молдавии в 1831 г.),, попыткой нормировать крепостническую эксплоатадию крестьянских масс в интересах сохранения всей феодальной системы.
Киевский генерал-губернатор Бибиков писал, что введение инвентарей имеет целью «не нарушая прав помещика... поставить их (крестьян. — М. М.) в такое положение, которое удалит от них все поводы к неудовольствиям и буйству».
Реформа была вызвана прежде всего растущей угрозой крестьянской революции, особенно пугавшей самодержавие после грандиозного крестьянского восстания в соседней Галиции в 1846 г. Введение инвентарей не только не внесло успокоения среди крестьянства, но, наоборот, вызвало новые многочисленные и яркие волнения, подавленные с помощью войск.
2 «Вестник Финансов», № 39, 1900.
3 «Статист, свед. о распределении землевладения в Киевской губ.», 1867.
4 «Киевлянин», № 4, 1870.
• 5 «Статист, свед. о распределении землевладения в Киевской губ.», 1867.
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В 70-х ГОДАХ XIX В.
239
поражение казны, а оттуда в руки крупных чиновников-руссифика- торов и русских помещиков.
Прирезка еще и потому не могла сколько-нибудь существенно улучшить обеспечение землей крестьянства, что крестьянство подошло к реформе с урезанными до крайности наделами.1
Процесс обезземеливания крестьянских масс при крепостничестве развивался в Киевщине особенно энергично, так как там капиталистические отношения стали проникать в сельское хозяйство раньше и шире, чем в большинстве других районов.
Рост связей с мировым хлебным рынком, возникновение и рост сахарной промышленности вызывали мобилизацию земельных фондов в руках вступившего на путь капитализации местного крупного землевладения.
* *
___ *
Таким образом, реформа 1861 г. на первых порах не принесла нового разорения крестьянству Киевщины. Тем не менее, положение крестьянства оставалось таким, что «источники революционного движения» не только не иссякли, но продолжали действовать е полной силой.
Малоземелье, при наличии характерных для Киевщины огромных магнатских латифундий, в условиях, когда почти 80% земли оставалось в руках помещиков, постоянно питало глухое недовольство среди крестьянства.
Правовая и экономическая зависимость от бывших владельцев, вытекавшая главным образом из малоземелья, затем гнет податных и выкупных платежей действовали в том же направлении. Правда, в Киевщине, где развитие капитализма в сельском хозяйстве сделало большие успехи, зависимость крестьян от помещиков принимала все более и более капиталистический характер: здесь остатки крепостничества не так давали себя чувствовать, как в других губерниях. Реформой для большинства крестьянских масс Киевщины была уготована судьба «батраков с наделами».
Стремление помещиков в той или иной форме, хотя бы частично, взять реванш за вынужденное воздержание от грабежа крестьянских земель во время осуществления реформы также усиливало недовольство и вызывало отпор со стороны крестьянства.
Демагогическая политика самодержавия не осталась, однако, совершенно безрезультатной: в Киевщине 1861 год прошел более спокойно, чем во многих других губерниях. До полного спокойствия, правда, и тут было очень далеко. Крестьянство встретило реформу с явным разочарованием и возмущением. В ряде случаев это возмущение вылилось в форму массовых активных выступлений. «Освобождение» в Киевщине, как и всюду, потребовало вмешательства драгунских эскадронов и казачьих сотен. Однако сила взрыва крестьянского негодования, несомненно, была ослаблена демагогическими мероприятиями самодержавия. Они смягчили остроту положения в крити¬
1 В исторической литературе (в работах Лященко, Шулейкина и др.) имеет хождение нелепая цифра, согласно которой в Киевщине перед 1861 г. средняя величина душевого надела равнялась 6.6 дес. Если бы даже весь земельный фонд, находившийся в руках киевского дворянства, разделить по числу «ревизских душ», т. е. душ мужского пола, какие брались в расчет при подушном наделении землей, то и тогда надел не превышал бы 6.2 дес. Источником этой ошибки являются официальные материалы, собранные Скребицким («Крестьянское дело», т. II, ч. 2). Скребицкий не учел принятого на Правобережной Украине подворного принципа распределения земли и величину среднего подворного надела показал как величину надела душевого. Надо отметить, что цифры, какими пользовался Скребицкий, были выведены на довольно шатких основаниях, и точность их отнюдь не абсолютная.
М. Е. МАРКОВСКИЙ
2 40
ческий для феодально-помещичьего строя момент, но, разумеется, не устранили и не могли устранить ни причин революционного крестьянского движения, ни самого движения. Это движение, то ослабевая, то вновь нарастая, продолжалось и в пореформенные десятилетия.
В Звенигородском уезде, где произошли события (в с. Топильном), представляющие основной предмет нашего изложения, крестьянам в итоге реформы достались средние подворные наделы в 5.4 дес. Эти наделы уступали по своим размерам среднегубернским; они были несколько больше уездных, предреформенных, но заметно меньше тех,, какие значились в «инвентарях» 1847 Г;
В Звенигородском уезде мероприятия правительства оказались более демагогическими, чем где-либо. Малоземелье здесь было особенно острым. Не случайно именно здесь широко распространились слухи о новом «переделе». По поводу подобных слухов киевский генерал- губернатор писал: «Их живучесть вполне понятна, если принять во внимание тягостное положение крестьян при крайней скученности и недостаточности наделов».
Крестьяне с. Топильного испытывали тем более тяжелую земельную нужду, что они не получили даже отобранного у них помещиком Фундуклеем и подлежавшего возврату участка земли в 817,5 дес., которым они пользовались при введении в 1847 г. «инвентарей».
Именно это обстоятельство послужило непосредственной причиной, вызвавшей при первом подходящем поводе упорные волнения в с. Топильном. Повод представился 31 мая 1873 г. В этот день' в с. Топильное приехали мировой посредник Синегуб и землемер П1ку- ратов для окончательного отвода земли, поступившей местным крестьянам по выкупу. Такой отвод, правда, производился еще в 1867 г., по он оставался незакрепленным в отводном акте и плане, вследствие чего оказалось необходимым его повторить, проверить и оформить.
Синегуб велел сельскому старосте созвать для участия в межевании уполномоченных от «громады» и выделить наряд рабочих для межевых работ. Уполномоченные не явились вовсе, а рабочие хотя п пришли, но выйти в поле работать отказались.
Тогда посредник собрал крестьян и выступил перед ними; он объяснил им цели отвода и уговаривал не оказывать противодействия. Собравшиеся заявили, что они не желают нового межевания и составления акта, так как не владеют всей инвентарной землей: помещик не вернул им 317,5 дес. Окончательный отвод, по мнению крестьян, лишал их всяких надежд на обратное .получение этого участка.
Кроме того, они опасались, что повторное межевание повлечет за собой разверстание общих угодий без их согласия. Такое разверстание поскольку оно проводилось по настоянию одной стороны — помещика, без добровольного соглашения между помещиком и крестьянским обществом, нарушало так называемые «сервитутные права» крестьян — главным образом права на пастбища на помещичьих землях.
Наконец, многие из собравшихся заявили, что они ожидают душевых наделов, которые будто бы будут даны только там, где не успеют произвести окончательного отвода.
После долгих уговоров посреднику удалось, однако, склонить крестьян к выходу в поле и участию в межевании. По указанию землемера рабочие стали копать и насыпать межевые знаки — «копцы». Сперва все шло гладко. Когда же дошли до места, от которого начинался отобранный помещиком участок земли, крестьяне потребовали, чтобы этот участок был замежеван за ними. Посредник решительно отказался сделать это. Начались шумные пререкания. Один из ра¬
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В 70-Х ГОДАХ XIX В.
24f
бочих — Прохор Мышелов — в сильном возбуждении крикнул: «Бросайте все, не то беда будет!» По его примеру крестьяне, принимавшие участие в межевых работах, побросали цепи и ушли в село.
Посредник с землемером продолжали межевание с помощью нескольких посторонних лиц. Очень скоро они заметили, что за ними следуют три женщины и разрушают насыпанные межевые знаки. В ответ на требование не делать этого женщины заявили, что они все равно будут уничтожать «концы», так как землю мерят без согласия «громады», и посоветовали бросить межевание. Действительно, они упорно продолжали свою работу. Видя бесполезность межевания, Синегуб прекратил его и выехал в уездный центр — Звенигородку. На следующий день землемер попытался было снова приступить к отводу, но собравшаяся толпа топилянских крестьянок помешала ему.
7 июня в Топильное снова явился посредник Синегуб. Он собрал значительное количество «сторонних людей» из соседних сел, в том числе волостного старшину и старост этих сел, рассчитывая с их помощью произвести отвод. Вместе с ними Синегуб направился к околице. Здесь его встретила толпа местных жителей, по преимуществу женщин. Толпа быстро увеличивалась, так как со всех сторон сбегались топилянские крестьяне. Приказ Синегуба очистить дорогу и разойтись не был исполнен. Тогда Синегуб велел старшине и «сторонним людям» силой освободить выход в поле. Чтобы разогнать толпу, были пущены в ход палки. В ответ на это крестьяне бросились к ближайшему плетню, сломали и разобрали его и, вооружившись кольями, ожесточенно стали отбиваться от нападавших. Побоище' кончилось через несколько минут отступлением посредника и его «армии». Двое старост получили серьезные ушибы. Синегуб расположился было со своими приближенными в сельской расправе, намереваясь составить акт о «беспорядках», но когда вслед за ним туда пришло множество топилянских крестьян, крайне возбужденных и озлобленных, Синегуб поспешил укрыться в соседней помещичьей усадьбе.
15 июня мировой посредник в третий раз явился в непокорное Топильное со своей свитой. Вместе с ними «на усиление» прибыли исправник, становой пристав и несколько полицейских.
Снова у околицы собралось едва ли не все население Топильного. Посредник и чины полиции пытались убедить крестьян не оказывать сопротивления, но не имели никакого успеха. Тогда на крестьян, с целью разогнать их, двинулись «сторонние люди» и: полицейские. Повторилась сцена, разыгравшаяся 7 июня: женщины, толпившиеся у выхода в поле, сломали плетень, вооружились палками (у некоторых оказались даже ножи) и вступили в бой с насильниками. Но на этот раз победа осталась за полицией. Толпа отхлынула в сторону, оставив на месте драки сильно избитую и стонавшую крестьянку — Евгению Мышелову. Кто-то привел к ней священника, который стал ее исповедывать. Это зрелище вывело из пассивного состояния топилянских мужчин, стоявших особняком и не принимавших участия в драке. Из толпы мужчин выделилось несколько человек — Артем Мироненко, отставной солдат Семен Реминский, Михаил и Андрей Сергиенко (отец и брат Мышеловой). Они вступили в пререкания с начальством, заявив, что не допустят отвода; они призывали остальных крестьян не прекращать сопротивления.
Видя возбужденное состояние топилянцев, исправник дал распоряжение выйти в поле через другой выход. Но не успели представители власти и их сторонники подойти туда, как, опередив их, уже сбежалась огромная толпа крестьян, вооруженных палками и камнями...
242
М. Е. МАРКОВСКИЙ
Во главе ее стал Андрей Сергиенко с громадной дубиной в руках. Остановившись перед этим грозным сборищем, перегородившим дорогу, исправник помялся немного, затем скомандовал: «Ребята, за мной!» —и направился к выходу в поле. Но первый, последовавший •за ним, получил такой удар камнем в грудь, что у него и у всех других пропала всякая охота двигаться дальше. Исправник вынужден был вернуться назад. Увидев боевое настроение крестьян и убедившись в невозможности сломить их сопротивление, он решил уехать со своей компанией из Топильного. Но это оказалось не так просто. К повозке, куда сели становой пристав и волостной старшина, особенно усердно избивавший женщин, по призыву Андрея Сергиенко — «Держите старшину!»— бросилось множество топилянцев. Они схватили лошадей под уздцы, но кучер ударил по лошадям, те рванулись и вынесли повозку из разъяренной толпы. Другая повозка с полицейскими тоже -была окружена крестьянами и едва вырвалась от них под градом камней.
23 июня в Топильное приехали из Звенигородки члены уездного •съезда мировых посредников, целью которых было «путем убеждений и уговоров склонить к покорности» бунтующее село. Уговоры эти, по замечанию в одном из документов, остались «вполне безуспешны». Крестьяне спокойно выслушали посредников и заявили, что отступать не намерены.
Тогда на специальном совещании в соседнем местечке Шполе, где кроме уездных властей присутствовал также замещавший тогда киевского губернатора вице-губернатор Гудим-Левкович, было решено применить против топилянцев вооруженную силу в составе двух эскадронов драгун. i
25 июня в Топильное явились в сопровождении полицейских и «сторонних людей» исправник, становой пристав и его помощник, председатель съезда мировых посредников, мировой посредник Синегуб, два члена губернского по крестьянским делам присутствия и землемер. Одновременно в село вступил эскадрон драгун. Другой эскадрон окружил Топильное.
Были вызваны уполномоченные от общества для участия в отводе земли и созван сельский сход. На сходе староста стал было назначать рабочих на межевые работы, но из толпы крестьян кто-то крикнул: «Не надо рабочих, не ходи, не пустим!». Толпа хлынула к расправе, где уже стояло несколько назначенных рабочих, и увлекла их за собой назад. Исправник велел арестовать «зачинщиков», в число которых попал» Прохор Мышелов, Семен Реминский, Михаил и Андрей Сергиенко. Когда полицейские вводили арестованных в расправу, толпа снова бросилась к расправе и отбила арестованных. Драгуны, не успевшие спешиться, не могли помешать этому.
В село вступил второй эскадрон, а вслед за ним в Топильное прибыл начальник губернии Гудим-Левкович. Он обратился к топи- лянцам с грозной речью, призывая их к покорности, и закончил свое обращение требованием: «Бунтовщики, на колени!» На это старик- крестьянин с достоинством ответил: «Здесь нет бунтовщиков». Гудим- Левкович, опешивший в первую минуту от такой дерзостр, крикнул, чтобы полицейские схватили старика. Услышав это, толпа зашумела .и с возгласами: «Это не губернатор, это цыган или солдат ряженый!»— стала отступать к околице. Спешенные драгуны бросились вслед и задержали нескольких наиболее активных крестьян. Их подвели к расправе, связали руки и под охраной солдат стали сажать на подводы, чтобы отправить в Звенигородку.
В этот момент толпа, вернувшаяся на прежнее место, кинулась
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В 70-х ГОДАХ XIX В.
243
на драгун и вступила с ними в ожесточенную схватку, пытаясь освободить арестованных. Против драгун, действовавших прикладами, крестьяне пустили в ход палки, косы, топоры. Столкновение, несмотря на неравенство сил, было упорным. Четыре раза бросались топилянцы на драгун, но отбить своих односельчан им не удалось. Тогда они отступили на соседнее кладбище и,' укрывшись там за оградой, стали бросать в драгун камнями. Те перешли в наступление, сломали кладбищенский забор и окончательно рассеяли «бунтовщиков». Непокорное село было усмирено. Драгуны стали на постой по хатам. На другой день власти, не встречая более сопротивления* произвели отвод.
* *
*
Каковы идеологические моменты в движении крестьян села То- пильного?
Мы уже упоминали, что среди них была широко распространена идея нового передела земли. Грабительский характер реформы 1861 г. для них был ясен. Это отношение к реформе как к грабежу наиболее ярко выразил один из активных участников волнений, отставной солдат Довгаль, заявивший: «Я нищий, и меня ограбил тот, которому я верой и правдой служил 25 лет, меня ограбил царь».
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в процессе борьбы со «своим» помещиком, с представителями местной власти, крестьяне Топильного,—правда, пока только в лице своих передовых элементов, — начали сознавать, что за их непосредственными врагами стоит весь существующий порядок. Это нашло свое отражение не только в приведенном заявлении Довгаля; такой же смысл имело, и заявление Реминского, тоже отставного солдата: «Не правительство, а громада дает мне Кусок земли; громаде я и должен помочь и стоять за нее». Отсюда то ожесточение и упорство, с каким топилянцы вели борьбу; отсюда их угрозы, что «если придет войско, то или через наши трупы перейдут москали (солдаты — М. Ж ) на поле для отвода или мы перейдем через их трупы».
Какие же элементы крестьянства были основной силой, кто играл руководящую роль в описанном выше движении?
Для ответа на этот вопрос у нас имеются следующие материалы. Весь Звенигородский уезд, и в частности Топильное, были районами острого малоземелья. Преобладающей фигурой в Топильном был «батрак с наделом». Большинство топилянских «хозяев», как это видно из архивных материалов, систематически нанималось на окружающие помещичьи экономии, на свекловичные плантации. Во время волнений в Топильном специальные гонцы от «громады» созывали топилянцев, работавших крупными партиями в соседних латифундиях. Следовательно, и основной фигурой в движении был также «батрак с наделом». Правда, в движении принимали участие, невидимому, все элементы села, включая и сельского старосту — несомненно, представителя зажиточной группы крестьян. Однако беднота не только численно преобладала среди «бунтовщиков», но из ее среды вышли наиболее активные, решительные, руководящие кадры — «зачинщики». Среди нескольких десятков арестованных участников волнений (а в число арестованных, естественно, попал как раз актив движения) значительное большинство составляли представители бедноты. Из них песколько человек — это надо отметить — были отставными солдатами, т. е наиболее развитыми, «видавшими виды» людьми.
Гакая же картина наблюдалась и в других селах Киевщины, где происходили волнения. Даже по тем скудным сведениям о них, какие
244
М. Е. МАРКОВСКИЙ
у нас имеются,.видно, что вожаками крестьянских масс были бедняки, в частности отставные солдаты. Последние очень часто фигурируют в полицейских сообщениях как «смутьяны». Так, например, в с. Павловке во главе движения стоял бедняк — «отставной рядовой». В с. Ксаверовке и смежных с ним селах группа отставных солдат (6 чел.) возглавляла упорное «сопротивление властям». Очень ярко революционная роль крестьянской бедноты выступает в известных Чигиринских событиях.1
Эти данные расходятся с положениями, какие в свое время выдвигал М. Н. Покровский. Объясняя крах народнических надежд на крестьянскую революцию, Покровский писал: «Крестьянская революция, таким образом, провалилась не вследствие какой-нибудь случайности, а потому, что в деревне или были революционные элементы, да не те, которые были нужны тогдашним революционерам, или же не было революционных элементов вовсе». Кого же автор считал «революционными элементами»? Оказывается, кулаков.
«Кулаки, — пишет там же Покровский, — представляли собой уже в 70-х годах, несомненно, слой наиболее демократический в деревне и могли бы быть опорой политической революции». В другом месте Покровский говорит, что кулаческая прослойка «политически, несомненно, была наиболее передовой», что «идейно в деревне в 70-х годах господствовал кулак». Дальше Покровский объясняет, что народники «должны были встретить у этого единственного политически восприимчивого слоя деревни глухое ухо» потому, что они «подходили к деревне с социалистической программой, со своей наивной верой в сельскую общину, как зародыш будущего социалистического строя», тогда как «кулаку проповедывать социализм было совершенно невозможно, а проповедывать ему политическую революцию, может быть, не совсем бесполезно».
Что же касается крестьянской бедноты, то она, по мнению Покровского, «была ниже всякой политики». «Перед этой массой деревенских пауперов, — пишет Покровский, — смешно было бы вести какую бы то ни' было пропаганду, ибо, очевидно, этим людям приходилось бороться еще за условия самого элементарного существования».1 2
Таковы ошибочные антиленинские утверждения, допущенные М. Н Покровским. Историческая действительность, полностью опровергает их и подтверждает взгляды Ленина:, мы помним, что Ленин, устанавливая предпосылки революционного крестьянского движения, говорил как раз об «обнищании и разорении крестьянской бедноты».3
* *
*
Нам остается сказать еще несколько слов о репрессиях, которым подверглись участники топилянских волнений. Более 30 «зачинщиков» было арестовано и брошено в Звенигородскую тюрьму. Все село в течение нескольких дней испытывало тяготы драгунского постоя. Следственные власти на протяжении ряда месяцев вели расследование, непрерывно таская на допрос десятки крестьян. В 1874 г. киевская Палата гражданского и уголовного суда судила топилянцев. К судебной ответственности было привлечено 107 человек. Большинство их, правда, было освобождено от наказания «за недостатком улик»
1 См. изданные ЦАУ УССР «Материалы по истории крестьянских революционных движений на Чигиринщине», 1934 г.
2М. Покровский. Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв., сс. 58—61.
3 Курсив наш. — М. М,
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В 70-Х ГОДАХ XIX В.
245
(это после многомесячных предварительных мытарств). Осуждено было 14 человек на сроки от двух месяцев до двух лет тюрьмы.
Волнения в Топильном, как и ряд других волнений того же периода, свидетельствуют о том, что 70-е годы в деревне не были такою уж полосой «мертвого штиля», как это казалось многим историкам, что борьба крестьянства против крепостничества, поколебленного реформой 1861 г., но продолжавшего с огромной силой душить крестьянские массы, и против надвигающейся капиталистической экспло- атации не прекращалась.
Крестьяне Топильного и других сел Киевщины, выступавшие в 70-х годах, боролись прежде всего за землю. «Гвоздем борьбы являются крепостнические латифундии, как самое выдающееся воплощение и еамая крепкая опора остатков крепостничества в России».1 Объективный исторический смысл этих выступлений против феодального землевладения очевиден: они шли по линии развязывания аграрной крестьянской революции, победа которой означала бы торжество «американского» пути развития капитализма в сельском хозяйстве на основе полного разгрома всех крепостнических пережитков.
Волнения в Топильном носили чисто местный характер. Такими же ограниченными и разрозненными были и другие революционные крестьянские выступления 70-х годов. Вследствие этого, а главным образом потому, что крестьянство все еще не имело своего руководителя и союзника, каким позднее стал пролетариат во главе с партией большевиков, эти выступления были обречены на неудачу.
Потребовалось несколько десятилетий, чтобы созрел и окреп революционный союз трудящихся крестьянских масс и рабочего класса, который под руководством пролетариата, под мудрым водительством партии Ленина — Сталина привел в октябре 1917 года к полному уничтожению крепостнического и капиталистического гнета.
1 В. Ленин. Соч., XI, 348.
СОДЕРЖАНИЕ
Р. В. Жданов. Крещение Руси и Начальная летопись ... 3
С. В. Веселовский. ВладимирГу- сев — составитель судебника
1497 года 31
€. К. Богоявленский. Материалы по истории калмыков в первой половине XVII в. . . . 48
B. И. Шунков. Ремесло в Пскове
и Новгороде по данным сыска 1639—1640 гг 102
C. И. Архангельский. Диплома- . тические агенты Кромвеля
в переговорах с Москвой . . 118 И. С. Курицин. Формирование рабочей силы на текстильных мануфактурах XVIII в. . . 141 У. А. Шустер. Экономическая борьба Москвы с Лодзью . . 188 М. Е. Марковский. К истории крестьянских движений на Украине в 70-х годах XIX в. 235
SOMMAIRE
R. V. Jdanov. Le baptśme de la
Russie et les Premieres Chro- niques 3
S. B.Vesselovsky. Vladimir Gous-
sev — auteur du Code de l’an- nee 1497 31
S. C. Bogojavlensky. Materiaux pour 1’histoire des kalmouks dans la premiere moitie du
XVII s 48
V. I. Chounkov. L’artisanat a Pskov et к Novgorod selon le recensement des annees 1639—
1640 102
S. 1. Arkkanguelsky. Les agents diplomatiques de Cromwell en negociation aveG Moscou . . 118 I. S. Kouritsine. La formation de lamain-d’oeuvre dans le textile au XVIII 141
U. A. Chouster..La lutte economi- que de Moscou avec Lodz . . 188 M. E. M'arkovsky. Elements de l’histoire des mouvements payśans en Ukraine vers les 70-mes annees du XIX s. . 235
Технический редактор В. M. Юрова Корректор О. Герцман
Сдано в набор 8/II 1939 г. Подписано к печати б'УШ 1939 г. Формат 70 X Ю81/1в. Объем 151/3 п. л. Бум. л. 7,75. В 1 п. л. 56.000 печ. зн. Уч.-авт. л. 22 35. Тираж 6.500 экз. Уполн. Главлита № А-14796.
АНИ № 1159. Заказ № 699.
Цена 12 руб., пер. 1 руб.
Набор и матрицы 1-й Образцовой типографии Огиза РСФСР треста „Полиграфкнига", Москва, Валовая, 28. Отпечатано с матриц на 7-й Полиграффабрике им. 25-летия ВКП(б), г. Днепропетровск.
Заказ № 8161.
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
ИМЕЕТСЯ В ПРОДАЖЕ:
ДОКЛАДЫ АКАДЕМИИ НАУК СССР
Новая серия. 1938. Т. XIX, № 8. Стр. 565-656. Ц. 3 р.
Краткое содержание: И. Д. Папанин. Покорение
Полюса. П. П. Ширшов. Океанологические наблюдения. Е. К. Федоров. Геофизические и астрономические наблюдения. В. В. Шулейкин, член-корреспондент Академии Наук СССР. Дрейф ледяных полей. Академик В. Г. Фесенков. Задачи- астрономии на Северном полюсе. А. А. Григорьев. Основные черты физико-географической среды суши арктического пояса. Академик В. И. Вернадский. О некоторых ближайших задачах исследования льда арктических областей. В. Г. Богоров. Биологические сезоны Полярного моря. А. А. Егорова. Термофильные бактерии в Арктике, и др.
Указанный номер „Докладов Академии Наук СССР" посвящен дрейфу папанинцев.
„Доклады" открываются вступительной статьей т. Папанина. Тов. Папанин просто и вместе с тем с исключительной глубиной характеризует коренное отличие папанинский экспедиции от многочисленных предшествовавших ей посещений полюса отважными путешественниками и учеными.
Доклады тт. Ширшова и Федорова дают сводку точных и многочисленных наблюдений, впервые сделанных на пути 2000-мильного дрейфа льдины, на которой работала станция „Северный Полюс". Работа этих героических ученых вносит ряд исправлений в весьма скудные материалы, имевшиеся до сих пор об Арктике, и опровергает ряд неправильных предположений и предвзятых идей, которые высказывались по вопросам, касающимся этих областей исследования.
Эта работа „о покорении полюса" имеет не только неоценимое практическое значение для жизни и дальнейшего преуспевания нашей страны, но она вместе с тем знаменует целый этап в развитии мировой науки и прогресса вообще.
Заявки следует направлять по адресу:
Москва, Б. Черкасский пер., д. № 2. Контора по распространению изданий „Академкнига".
Книги высылаются наложенным платежом.
Страница
Строка
ОПЕЧАТКИ
Напечатано
Следует читать
7
23 сверху
в Степенной книге
и в Степенной книге
102
7 сверху
И. П.
Н. П.
154
13 сверху
крестьян
крестьянах
236
2 сноска
Ш, 7
III, 11
Исторические записки*, вып. V