/
Похожие
Текст
’/.ил.., I
Издательство АО «Тухань»
Санкт-Петербург
1993 г.
ПОЛЕТ
ШМЕЛЯ
НАД МОРЕМ
МООНЗУНД
РЕКВИЕМ
КАРАВАНУ
PQ-17
КС П1ф
ПОЛЕТ
ШМЕЛЯ
НАД МОРЕМ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
В новой книге В. С. Пикуля «Полет шмеля над морем» собраны
произведения разных литературных жанров: исторические миниатюры,
рассказывающие об истории возникновения и развития взаимоотно-
шений России с Англией и Америкой, роман-хроника «Моонзунд»,
где описаны боевые действия русских моряков на Балтике в 1917—
1918 гг., документальная повесть «Реквием каравану PQ-17» о мужестве
советских моряков и американцев-союзников на Северном Флоте
в Великую Отечественную войну.
Составление, текстологическая подготовка и подборка произведений
Е. И. Переверзевой
Пикуль В. С.
П32 Полет шмеля над морем. Моонзунд. Реквием ка-
равану PQ-17. Исторические миниатюры, роман,
повесть. — С.-Пб., изд-во АО «Тухань», 1993, 656 стр.
с иллюстрациями.
Оформление художника
В. М. Федосеева
ISBN 5-900147-05-3
© Издательство АО «Тухань»,
Санкт-Петербург, 1993
13 И OU
ДОРОГОЙ РИЧАРДА ЧЕНСЛЕРА
Не спорю, что многие впечатления юности теперь померкли в
моей памяти, но иногда, как в мелькающих кинокадрах, освеща-
ются краткие мгновения: атаки подводных лодок, завывания вра-
жеских пикировщиков, а вровень с нашими эсминцами Северного
флота шли конвойные корветы британского флота — рядом с на-
шими вымпелами развевались тогда и флаги королевского флота
Великобритании. Только потом, уже на склоне лет, анализируя
минувшее, я начал понимать, что мы шли путем, который в дав-
ние времена проложил Ричард Ченслер...
С чего же начать? Пожалуй, с Шекспира!
Шекспироведы давно обратили внимание на одну фразу из ко-
медии «Двенадцатая ночь» — фразу, которую с упреком произно-
сит слуга Оливии сэру Эгчику: «Во мнении графини вы поплыли
на север, где и будете болтаться, как ледяная сосулька на бороде
голландца...» Ясно, что этим голландцем мог быть только Виллиам
Баренц, переживший трагическую зимовку на островах Новой
Земли. Но Шекспир наверняка знал о том, что в XVI веке Ан-
глия верила в существование загадочной Полярной империи; ко-
роль Эдуард VI даже составлял послания к властелину сказочной
страны, которой никогда не существовало...
Будем считать, что предисловие закончено.
Впрочем, мы начинаем рассказ как раз с того времени, когда
до рождения Шекспира оставался всего десяток лет.
— Да, — рассуждал Кабот, — стоит только пробиться через
льды, и мы сразу попадем в царство вечной весны, которое освещено
незакатным солнцем, люди там не знают, что они ходят по земле,
наполненной золотом и драгоценными камнями...
Себастьян Кабот был уже стар. В жизни этого человека, кар-
тографа и мореплавателя, было все — и даже тюремные цепи,
7
в которые его, как и Христофора Колумба, заковывали испанские
короли. Кабот много плавал — там, где европейцы еще не пла-
вали. Навестив холодные воды Ньюфаундленда, кишащие жирной
треской, он дал беднякам Европы вкусную, дешевую рыбу, а сам
ошибочно решил, что открыл... Китай! Впрочем, и Колумб, от-
крывший Америку, твердо верил, что попал в... Индию!
Познание мира давалось человечеству с трудом.
Ныне платье Кабота украшал пышный мех, на груди его ви-
села тяжелая золотая цепь. Пылкий уроженец Италии, он служил
королям Англии, которая еще не стала могучей морской держа-
вой, а лондонские купцы алчно завидовали испанцам, этим вез-
десущим идальго, отличным морякам и кровожадным конкиста-
дорам. Кабот преподавал космографию юному Эдуарду VI, он
стучал драгоценным перстнем по мифическим картам, где все было
еще неясно, туманно, таинственно.
— Вашему величеству, — утверждал он, — следует искать но-
вые пути на Восток, куда еще не успели забраться пропахшие
чесноком испанцы, пронырливые, будто корабельные крысы.
Король соглашался, что треска вкуснее селедок:
— Но я не откажусь от золота, мехов и алмазов...
Лондонские негоцианты образовали компанию, для которой
купили три корабля. Наслушавшись пламенных речей Кабота,
утверждавшего, что через льды Севера можно достичь Индии, куп-
цы посетили королевские конюшни, где за лошадьми ухаживали
два татарина. Их спрашивали: какие дороги ведут в Татарию и
какие в «Катай» (Китай), где расположен легендарный город
«Камбалук» (Пекин)? Но татары-конюхи успели в Лондоне спиться,
в чем они весело и сознались:
— От пьянства мы подзабыли все, что знали раньше...
В начальники экспедиции был выбран Хуго Уиллоуби — за
его большой рост, а пилотом (штурманом) эскадры назначили
Ричарда Ченслера — за его большой ум. Себастьян Кабот лично
составил инструкцию, в которой просил моряков не обижать жи-
телей, какие встретятся в странах неизвестных, не издеваться над
чуждыми обычаями и нравами, а привлекать «дикарей» ласковым
обращением. По тем временам, когда язычников убивали всех
подряд, уничтожая древние цивилизации, инструкция Кабота ка-
залась шедевром гуманности. Не были забыты и экипажи кораб-
лей: «Не должны быть терпимы сквернословие, непристойные рас-
сказы, равно как игра в кости, карты и иные дьявольские игры...
Библию и толкования ее следует читать с благочестивым христи-
анским смирением», — наставлял моряков Кабот.
В мае 1553 года Лондон прощался с кораблями сэра Уиллоуби,
матросы были обряжены в голубые костюмы, береговые трактиры
на Темзе чествовали всех дармовой выпивкой, народ кричал хвалу
смельчакам, возле Гринвича корабли салютовали дворцу короля,
придворные дамы махали им платками из окон.
...Прошел один год, и русские поморы, ловившие рыбу у бе-
регов Мурмана, случайно зашли в устье речки Варзины; здесь
8
они увидели два корабля, стоящие на якорях. Но никто не вылез
из люков на палубы, из печей камбузов не курился дым, не про-
лаяли корабельные спаниели. Поморы спустились внутрь кораб-
лей, где хранились товары. Среди свертков сукна и бочек с мылом
лежали закостеневшие в стуже мертвецы, а в салоне сидел высо-
корослый Хуго Уиллоуби — тоже мертвый; перед ним лежал рас-
крытый журнал, из которого стало ясно: в январе 1554 года все
они были еще живы и надеялись на лучшее... Их погубил не го-
лод, ибо в трюмах оставалось много всякой еды; их истребили
тоска, морозы, безлюдье, отчаянье...
Поморы поступили очень благородно.
— Робяты! — велел старик кормщик. — Ни единого листочка не
шевельни, никоего покойничка не колыхни. И на товары чужие
не зарься: от краденого добра и добра не бывает...
В объятиях стужи законсервировались лишь два корабля. Но
средь них не было третьего — «Бонавентуре», на котором плыл
умный и энергичный сэр Ричард Ченслер (пилот эскадры). «Бо-
навентуре» в переводе на русский означает «Добрая удача».
Сильный шторм возле Лафонтенов разлучил «Бонавентуре» с
кораблями Уиллоуби; в норвежской крепости Вардегауз, что при-
надлежала короне датского короля, была заранее предусмотрена
встреча кораблей после бури. Но Ченслер напрасно томился тут
целую неделю, потом сказал штурману судна:
— Барроу! Я думаю, купцы Сити не затем же вкладывали
деньги в наши товары, чтобы мы берегли свои паруса.
— Я такого же мнения о купцах, — согласился Барроу. — Впе-
ред же, сэр, а рваные паруса — признак смелости...
Мясо давно загнило, насыщая трюмы зловонием, а течь в бор-
тах корабля совпала с течью из бочек, из которых вытекали вино
и пиво. Ветер трепал длиннющую бороду Ченслера, и он спрятал
ее за воротник рубашки. Справа по борту открылся неширокий
пролив, через который англичане вошли в Белое море (ничего не
ведая о нем, ибо на картах Себастьяна Кабота здесь была пока-
зана пустота). Плыли дальше, пока матрос из мачтовой «боч-
ки» не прогорланил:
— Люди! Я вижу людей, эти люди похожи на нас...
«Двинская летопись» бесстрастно отметила для нашей исто-
рии: «...прииде корабль по морю на усть Двины реки, и обослався:
приехали на Колмогоры в малых судех... от англиского короля
Едварда... посол Рыцарт, а с ним гости...» Был август 1553 года.
Архангельска еще не существовало, но близ Холмогор дымили
деревни, на зеленых пожнях паслись тучные стада, голосили по
утрам петухи, а кошки поморов признавали только одну рыбку —
перламутровую семгу. В сенях крестьянских изб стояли жбаны с
квасами и сливочным маслом; завернутые в чистые полотенца, под
иконами свято береглись рукописные книги «древлего благоче-
стия» (признак грамотности поморов).
9
Для англичан все это казалось сказкой.
— Как велика ваша страна, и где же ее пределы, каковы бо-
гатства, и кто у вас королем? — спрашивали они.
Поморы отвечали, что страна их называется Русью, или Мос-
ковией, у нее нет пределов, а правит ими царь Иван Васильевич.
Ченслер, общаясь с русскими, вел себя очень любезно, предлагая
для торга товары: грубое сукно, башмаки из кожи, мыло и воско-
вые свечи. Ассортимент невелик, и русские могли бы предложить
ему своих товаров — побольше и побогаче. Они обкормили эки-
паж «Бонавентуре» блинами, сметаной и пирогами с тресковой
печенью, однако торговать опасались:
— Нам, батюшка, без указа Москвы того делать нельзя...
Воевода уже послал гонца к царю. Ричард Ченслер убеждал
воеводу, что король Эдуард VI направил его для искания дружбы
с царем московским. Очевидно, он поступал вполне разумно, са-
мозванно выдавая себя за посла Англии.
— Я должен видеть вашего короля Иоанна в Москве! — твер-
дил он воеводе. — Не задерживайте меня, иначе сам поеду...
Укрытый от мороза шубами, Ченслер покатил в Москву сан-
ным «поездом», все замечая на своем пути. Между Вологдой и
Ярославлем его поразило множество селений, «которые так полны
народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо
засевается хлебом, жители везут его в Москву в таком громадном
количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро можно
встретить до 800 саней, едущих с хлебом, а некоторые с рыбой...
Сама же Москва очень велика! Я считаю, что этот город в целом
больше Лондона с его предместьями».
Понимал ли Ченслер, что делает он, въезжая в Москву само-
званцем? Вряд ли. Но так уж получилось, что, служа интересам
Сити, он — как бы невольно! — обратил свою торговую экспеди-
цию в политическую. Ченслер стал первым англичанином, увидев-
шим Москву, которую и описал с посвящением: «Моему един-
ственному дяде. Господину Кристофору Фротсингейму отдайте это.
Сэр, прочтите и будьте моим корректором, ибо велики дефекты».
Корабли, найденные поморами, вскоре были отправлены обратно
в Англию вместе с прахом погибших. Но они пропали безвестно,
как пропадали и тысячи других... Таково было время!
Иван Грозный еще не был... грозным! Страна его, как верно
заметил Ченслер, была исполнена довольства, города провинции
процветали, народ еще не познал ужасов опричнины.
После разрушения Казанского ханства следовало завершить
поход на Астрахань, дабы все течение Волги обратить на пользу
молодого, растущего государства; в уме Ивана IV уже зарожда-
лась война с Ливонией — ради открытия портов балтийских. Рос-
сия тогда задыхалась в торговой и политической изоляции: с юга
старинные шляхи перекрыли кордонами крымские татары, а древ-
10
ние ганзейские пути Балтики стерегли ливонцы и шведы... Пото-
му-то, узнав о прибытии к Холмогорам английского корабля, царь
обрадовался:
— Товары аглицкие покупать, свои продавать... Посла же брата
моего, короля Эдварда, встретить желательно!
Ченслер застал Москву деревянной, всю в рощах и садах, осы-
панных хрустким инеем. Из слюдяных окошек терема видел, как
в прорубях полощут белье бабы, топятся по берегам реки дымные
бани, возле лавок толчется гуляющий народ, каменная громада
Кремля была преобильно насыщена кудрявыми луковицами хра-
мов, висячими галереями, с богато изукрашенных крылечек по-
логие лестницы вели в палаты хором царских.
Иван IV принял Ченслера на престоле, в одеждах, покрытых
золотом, с короною на голове, с жезлом в правой руке. Он взял
от «пилота» грамоту, в которой Эдуард VI просил покровитель-
ства для своих мореплавателей.
— Здоров ли брат мой король Эдвард? — был его вопрос (а
«братьями» тогда величали друг друга все монархи мира).
— Я стану писать ему, — кивнул Иван Васильевич...
После чего посла звали к застолью; «число обедавших, — сооб-
щал Ченслер, — было около двухсот, и каждому подавали на зо-
лотой посуде». Даже кости, что оставались для собак, бояре ки-
дали на золотые подносы, убранные драгоценными камнями.
Иван IV сидел на престольном возвышении во главе стола, зорко
всех озирал, каждого из двухсот гостей точно называл по имени.
Ченслеру, как и другим, был подан ломоть ржаного хлеба, при
этом ему было сказано:
— Иван Васильевич, государь царь и великий князь всея Руси,
жалует тебя хлебом из ручек своих...
Кубки осушались единым махом, но, выпив, бояре тут же
крестили свои грешные уста, заросшие широкими бородищами.
А борода Ченслера была узкой и длинной, как у волшебного ку-
десника. Пир завершился ночью, и царь, по словам Ченслера,
возлюбил его «за ум и длинную бороду».
Ранней весной он сказал ему:
— Езжай до короля своего и скажи, что я рад дружбу с ним
иметь. Пусть купцов шлет — для торга, пусть рудознатцы едут —
железа искати, да живописцы разные... Всех приму!
Ченслер отплыл на родину. Уже в виду берегов Англии на
«Бонавентуре» напали фламандские пираты. С воплями они вце-
пились в корабль абордажными крючьями и вмиг разграбили все
русские товары, расхитили подарки от русского царя — спасибо,
что хоть в живых оставили... На родине англичан ждали переме-
ны: Эдуард VI умер, на престол взошла Мария Тюдор («Крова-
вая») со своим мужем — Филиппом II, королем испанским. В стра-
не началась католическая реакция: протестантам рубили головы,
людей нещадно сжигали на кострах.
Россия, стиснутая между татарами и ливонцами, еще остава-
11
лась для Европы terra incognita (загадочной землей), и Фи-
липп II не совсем-то верил рассказам Ченслера:
— Мы лучше знаем могучую Ливонию, но у нас темно в гла-
зах от ужаса, когда мы слышим о варварской Московии.
— Так ли уж богата Русь? — спрашивала королева. — Стоит ли
нам связывать себя с нею альянсом дружественным, если выгод
торговых иметь не будем?..
Ченслер поклонился, бородою коснувшись пола.
— О превосходнейшая королева! — отвечал он. — Мнение Ев-
ропы о Московии ошибочно, это удивительная страна, где люди
рожают много детей, у них обильная конница и грозные пушки.
Правда, там не знают того, что знаем мы, но зато мы не знаем
того, что знают они, русские. Если бы Московия осознала свое
могущество, никому бы в мире с нею не совладать.
Коронованные изуверы рассудили здраво: Англия вела войны
с Францией, а Россия ополчается на войну с Ливонией, — в этом
случае Англии полезно дружить с Россией, а торговые сделки
купцов всегда скрепляли узы политические. Себастьян Кабот то-
же понимал это, и потому почтенный старец не слишком-то огор-
чился от того, что вместо легендарного «Камбалука» (Пекина)
Ченслера занесло в Москву:
— Если плыть по Волге, там, за Астраханью, недалеко до
Персии, страны чудес и шелка. Тогда от персидской Испагани до
Лондона протянется великая «шелковая дорога».
— Осмелюсь напомнить, — льстиво улыбнулся Ченслер, — что
от Персии совсем недалеко и до Индии...
Королевской хартией в феврале 1555 года Мария Тюдор обра-
зовала «МОСКОВСКУЮ КОМПАНИЮ», которую стал возглав-
лять Себастьян Кабот. Старику было уже больше восьмидесяти
лет, но, когда Ричард Ченслер грузил корабли для нового рейса
в Россию, Кабот крепко подвыпил в трактире с матросами. На
зеленой лужайке он даже пустился в пляс, и золотая цепь вене-
цианского патриция болталась на его шее, как маятник.
...Здесь я напомню, что русские уже тогда не страшились зи-
мовать на Новой Земле и на далеком Шпицбергене, о чем Шекс-
пир, наверное, не знал. Корабли поморов, внешне неказистые, были
лучше британских, они легче взбегали на гребень волны; к удив-
лению англичан, они опережали в скорости их каравеллы и пинассы...
Не тогда ли, я думаю, англичане и переняли многое для себя из
опыта русского кораблестроения?
На этот раз Ченслер прибыл в Москву уже не самозванцем,
а персоной официальной, его сопровождали агенты «Московской
компании», вооруженные королевской хартией с правом торговать
где им вздумается... Иван IV был рад снова увидеть Ченслера, а
его свиту «торжественно провели по Москве в сопровождении
дворян и привезли в замок (Кремль), наполненный народом... они
12
(англичане) прошли разные комнаты, где были собраны напоказ
престарелые лица важного вида, все в длинных одеждах разных
цветов, в золоте, в парче и пурпуре. Это оказались не придворные,
а почтенные москвитяне, местные жители и уважаемые купцы...»
Англичан именовали так: «гости корабельские».
«Гость» — какое хорошее русское слово!
После угощения светлым, хмельным медом царь взял Ричарда
Ченслера за бороду и показал ее митрополиту всея Руси:
— Во борода-то какова! Видал ли еще где такую?
— Борода — дар божий, — смиренно отвечал владыка...
Бороду Ченслера тогда же измерили: она была в 5 футов и
2 дюйма (если кому хочется, пусть сам переведет эти футы и
дюймы в привычные сантиметры). Иван IV велел негоциантам
вступить в торги с купцами русскими, а Ченслеру сказал:
— За морями бурными и студеными, а лесами дремучими и то-
пями непролазными — пусть всяк ведает! — живет народ добрый и
ласковый, едино лишь о союзах верных печется... С тобою вместе
я теперь посла своего отправлю в королевство Аглицкое, уж ты,
Рыцарь Ченслер, в море-то его побереги.
Посла звали Осип Григорьевич, по прозванию Непея; он был
вологжанин, а моря никогда не видывал. Посол плакал:
— Да не умею плавать-то я... боюсь!
— Все не умеют. Однако плавают, — рассудил царь.
Ричард Ченслер утешал посла московского:
— Смотрите на меня: дома я оставил молодую жену и двух
малолетних сыновей. Я не хочу иметь свою жену вдовою, а детей
сиротами... Со мною вам разве можно чего бояться?
Буря уничтожила три его корабля, а возле берегов Шотлан-
дии на корабль Ченслера обрушился свирепый шквал. Это слу-
чилось 10 ноября 1556 года возле залива Петтислиго.
«Бонавентуре» жестоко разбило на острых камнях.
Ченслер, отличный пловец, нашел смерть в море.
Осип Непея, совсем не умевший плавать, спасся...
Местные жители сняли с камней полузахлебнувшегося посла.
— Теперь-то вы дома, — утешали они «московита».
— Это вы дома, — отвечал Непея, — а мне-то до родимого дома
вдругорядь плыть надо, и пощады от морей нету...
С большим почетом он был принят в Вестминстерском дворце.
Довольная льготами, что дали в России английским негоциантам,
королева предоставила такие же льготы в Англии и для русских
«гостей»: в Лондоне им отвели обширные амбары, избавили от
пошлин, обещали охрану от расхищения товаров.
Осип Непея отплыл на родину в обществе английских масте-
ров, аптекарей, художников и рудознатцев, пожелавших жить в
России и трудиться ради ее пользы и украшения.
Скоро возникли консульские конторы в Холмогорах, в Вологде,
в Ярославле и Новгороде, в Казани и Астрахани; торговые фло-
тилии англичан приплывали в Россию по весне, а осенью уплывали
обратно с товарами. По велению времени возник новый славный
13
город — Архангельск, без которого теперь мы уже не мыслим сущест-
вования нашего обширного государства.
Дорога Ричарда Ченслера открыта и поныне — для всех, кто
плывет к нашим берегам, чтобы торговать с нами, и я уверен,
что мирный обмен товарами — это ведь тоже Большая Политика,
ибо товар, проданный и купленный, пусть незримо, зато основа-
тельно скрепляет дружеские связи народов...
Осталось сказать последнее. Целых полтора столетия зыбкая
дорога между Лондоном и Архангельском была единственной ком-
муникацией, связывавшей Россию с Европой.
Так длилось до Петра I, «открывшего окно» в Европу со сто-
роны хмурой Балтики. «Московская компания», основанная в
1555 году, просуществовала до 1917 года, когда наша страна всту-
пала в новую эпоху...
На путях Ричарда Ченслера, случайно открывшего Россию со
стороны севера, до сих пор иногда возникают торжественные ми-
нуты молчания. В такие минуты, насыщенные пением корабельных
горнов, опускаются траурные венки на волны, под которыми навеки
уснули на дне полярного океана, как в общей братской могиле,
наши и британские моряки.
СТАРЫЕ ГУСИНЫЕ ПЕРЬЯ
Семен Романович Воронцов, посол в Лондоне, рассеянно наблю-
дал, как его секретарь Жоли затачивал гусиные перья.
— Порою, — рассуждал он, — нам платят за несколько слов, про-
изнесенных шепотом, а иногда осыпают золотом даже за наше
молчание... Такова уж профессия дипломата! — Из горстки перьев
посол выбрал самое старое, обмакнул его в чернила: — Склянка
с этой дрянью стоит гроши, но, используя ее с помощью пера, иногда
можно изменить политику государства и без крови выиграть гене-
ральную битву... Не так ли?
С поклоном явился Василий Лизакевич, советник посольства,
и доложил, что ночью в Лондон прибыли русские корабли с тради-
ционными грузами: смола, поташ, мед, пенька, доски.
— Распоряжением премьера Питта их лишили помощи лоцманов,
и они вошли в Темзу сами... Боюсь, уплывут домой с пустыми трю-
мами, ибо в закупке товаров аглицких нам, россиянам, усилиями
кабинета Сент-Джемского тоже отказано.
Семен Романович воспринял это спокойно:
— Яко младенец связан с утробою матери пуповиной, тако же
и коммерция для англичан от политики неотделима. Ежели парламент
во главе с Питтом войны с нами жаждет, то народ Англии желал бы
14
лишь торговать с нами... А я устал! — Воронцов тяжело поднялся
с кресла. — Пожалуй, прогуляюсь...
Лондон был стар, даже очень стар. В ту пору столица имела
лишь два моста, а туннеля под Темзой еще не было. Внутри кирпич-
ных особняков царили покой и чистота, зато снаружи здания покры-
вала хроническая копоть от извечного угара каминов. Улицы были
украшены афишками, предупреждавшими иностранцев беречь ко-
шельки от жуликов. Лондон во все времена был слишком откровенен
в обнажении своих жизненных пороков, и Семен Романович долгим
взором проследил за колесницей, увозящей преступника на висе-
лицу... Вдруг липкий комок грязи залепил лицо русского посла,
раздалась брань:
— У-у, русская собака! Если ваши корабли не уберутся с Чер-
ного моря и Средиземного, вам не плавать и на Балтийском...
Было время диктатуры Уильяма Питта Младшего, время назре-
вания того жестокого кризиса, который вошел в нашу историю под
названием «Восточного» (хотя от берегов Темзы очень далеко до
Азии, но виновником кризиса стал именно Лондон). Впрочем, Рос-
сии не привыкать выбираться из политических бурь, и Семен Рома-
нович брезгливо вытер лицо.
— Нет уж! — было им сказано. — На войну не рассчитывайте.
Я затем и стою здесь, чтобы войны с вами не случилось...
Вечером он закончил депешу, извещавшую Санкт-Петербург:
«Пока г. Питт, ослепленный Пруссией, пребудет здесь министром,
и пока король останется в опеке своей супруги, преданной со-
вершенно двору берлинскому, России ничего полезного от Англии
ожидать нельзя...» Петербургу не стоило объяснять, что Англией
правила Ганноверская (немецкая) династия, а полупомешанный
Георг III был женат на Шарлотте Мекленбургской, тоже немке.
В конце депеши Воронцов добавил, что сумасшествие английского
короля совпало по времени с началом Французской революции.
Но не он, не король определял политику Англии, — это делал всемо-
гущий и вероломный Питт Младший, породивший нелепую басню
о «русской опасности» для Европы, и эта басня до сих пор хранится
в боевых арсеналах врагов России — как старое, но испытанное
оружие...
Перед сном Воронцов истово отмолился в посольской церкви,
а восстав с колен, сказал священнику Смирнову:
— Каковы бы хороши ни были корабли у Англии, но колес они
пока не имеют, дабы посуху до Москвы ехать, посему и наняли для
войны армию пруссаков. Однако, смею надеяться, и сама Пруссия
прохудит свои штаны у кордонов наших.
Яков Иванович Смирнов, давно живший в Англии, хорошо ее
изучивший, человек грамотный, отвечал послу:
— Не дадим им смолы русской, так у них борта кораблей про-
текать станут, а без нашей-то пеньки из чего они канатов для флота
навертят? Если мы, русские, чтим воззрения Адама Смита, почему бы
и милордам над экономикой не задуматься?
С этим он и загасил душистый ладан в кадиле.
15
После неудачной войны за океаном, потеряв владения в Америке,
Англия все колониальные претензии переместила в Азию, торопливо
закрепляя свое господство в Индии. При этом, бесспорно, Питта
устрашали победы русских в войне с Турцией, которую, кстати
сказать, он сам же и спровоцировал. Чтобы спасти султана, Питт
благословил нападение на Россию шведских эскадр, и Россия полу-
чила второй фронт — столь опасный для нее, что даже улицы Петер-
бурга затянуло пороховым дымом, когда у фортов Кронштадта
сражались враждующие эскадры.
Но в конце 1788 года русские взяли Очаков штурмом, и парламент
Англии, повинуясь Питту, как хороший оркестр талантливому дири-
жеру, сыграл на слишком бравурных нотах:
— Долой русских с Черного моря!..
В русском посольстве слышались разговоры:
— Если бы Очаков не пал, никто в Лондоне и не ведал бы, что
такой паршивый городишко существует. А ныне не только милорды
в парламенте, но даже нищие попрошайки и базарные торговки
рассуждают, что без Очакова им всем пропадать...
Питт Младший, опытный демагог, заверял парламент, что победы
России угрожают безопасности Англии:
— Высокомерие русского кабинета становится нетерпимо для
европейцев. За падением Очакова видны цели русской политики
на Босфоре, русские скоро выйдут к Нилу, чтобы занять Египет.
Будем же помнить: ворота на Индию ими уже открыты...
Россия могучим плечом отбросила шведов от своей столицы
и утвердила мир на севере. Но королевская Пруссия, это алчное
государство-казарма, уже обещала турецкому султану объявить
войну России, чтобы она снова задыхалась в тисках двух фронтов —
на юге и на севере.
— Война с Россией неизбежна! — декларировал Питт...
Конечно, за интервенцию в Прибалтике предстояло расплачи-
ваться с Гогенцоллернами не только золотом. Как раз в это же
время Лондон навестил Михаил Огинский, известный патриот
Польши и композитор; в беседе с ним Питт заявил открыто:
— Не хватит ли вам раздражать бедных пруссаков своим при-
сутствием в Данциге? Между Варшавой и Лондоном не может быть
никаких отношений, пока вы, поляки, не отдадите немцам Данциг,
а если вы не сделаете этого по доброй воле, они все равно отберут
его у вас — силой своего оружия...
Это был, если хотите, своего рода «Мюнхен», только опрокинутый
из нашего века в давнее прошлое Европы, а Питт как бы предварял
будущее предательство Чемберлена. Но в декабре 1790 года, утвер-
ждая свое победное торжество, русские воины — во главе с Суво-
ровым! — взяли штурмом неприступный Измаил. А русский кабинет
проявил такую непостижимую политическую гибкость, которая до
сей поры изумляет историков. Екатерина II — втайне от Европы —
решилась на союз с революционной Францией, чтобы сообща с нею
противостоять своим недругам...
16
Питт, которому суждено было умереть после Аустерлица, крепко
запил после падения Измаила! Но все силы ада уже были приведены
им в движение.
Газеты насыщали королевство безудержной пропагандой против
России, чтобы война с нею обрела популярность в народе... Секре-
тарь Жоли доложил Воронцову, что объявлен набор матросов на
королевский флот, верфи Англии загружены спешной работой, а свя-
щенник Смирнов только что вернулся из Портсмута:
— Он желает срочно переговорить с вами...
Яков Иванович встревожил посла сообщением:
— Для нападения на Россию уже отлично снаряжена эскадра
в тридцать шесть линейных кораблей, кроме коих готовы еще двенад-
цать фрегатов и с полсотни бригов.
— Каковы же настроения матросов, отец Яков?
— Скверные! Их похватали на улицах и в трактирах, никто
из несчастных сих не желает служить питтовским химерам.
Советник Лизакевич вошел к послу с докладом:
— Увы! Вопрос с объявлением войны решен, в марте последует
совместный ультиматум Пруссии и Англии, чтобы Россия покинула
Крым и все области Причерноморья, уже с избытком орошенные
нашей кровью... Англия слишком богата и на свои деньги всегда
сыщет дураков на континенте, готовых воевать с нашей милостью.
Наконец, Швеция не останется в стороне, дабы реваншироваться за
свои неудачи на Балтике...
Итак, России предстояла борьба с коалицией!
— Я поговорю с самим Питтом, — решил Воронцов...
Беседа меж ними состоялась. Посол сказал, что Лондону следо-
вало бы поточнее разграничить интересы самой Великобритании
и династии Ганноверской:
— Подумайте сами, что важнее для вашего процветания и могу-
щества: дружба Ганновера с Берлином или союз Лондона с Петер-
бургом? У вас торговлей с Россией ежегодно заняты триста пять-
десят кораблей и тысячи моряков, но подрубите этот доходный сук,
на котором вы сидите, и... куда денутся моряки без работы? Конечно,
они пополнят толпы нищих в трущобах лондонских доков, возрастет
и преступность в городах.
Питт хлебнул коньяку и запил его портером.
— Оставьте! — грубо заявил он. — Я много думал над бедствиями
Европы и пришел к выводу, что именно ваша варварская страна
является главной пособницей революции во Франции...
— Вот как? Мне смешно, — заметил Воронцов.
— Якобинцы, — упоенно продолжал Питт, — не смогли бы одер-
жать столько внушительных побед, если бы ваша императрица не
расшатала старые порядки Европы, если бы своей безнравственной
политикой она не разрушила бы прочное равновесие Европы.
Нравственности Екатерины II посол не касался.
2 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
17
— Но ваш союз с Пруссией, — сказал он, — закончится разгро-
мом... именно Пруссии! И тогда никакая Голконда в Индии не
сможет возместить убытков Англии от войны с нами.
Питт не пожелал выслушивать посла далее:
— На этом паршивом континенте Россия осталась в прискорбном
одиночестве... Впрочем, — досказал он, — о мирных намерениях
своего кабинета вам лучше поговорить с герцогом Лидсом.
В посольском доме на Гарлейской улице жарко пылали камины.
Лизакевич спросил о результатах беседы с премьером. Семен Рома-
нович погрел у пламени зябнущие ладони:
— Если Питт отстаивает свое мнение, то обязательно с пеной
у рта. При этом необходимо учитывать, что эта пена — самая
натуральная, рожденная из бочки с портером. Не знаю, как сложится
мой диалог с его статс-секретарем Лидсом...
Герцог Лидс ведал в Англии иностранными делами, он всегда
был покорным слугой «ястреба» Питта:
— Лондон достаточно извещен, что вы, как и все Воронцовы,
давно в оппозиции к власти Екатерины, и мне даже странно, что вы
столь ретиво отстаиваете ее заблуждения.
— Я не служу личностям, я служу только отечеству! — отве-
чал Вронцов, обозленный выпадом герцога. — Я отстаиваю перед
вами не заблуждения коронованной женщины, а пытаюсь лишь
доказать вам исторические права своего великого народа в его много-
вековых притязаниях на берега Черного моря.
— Где Черное, там и Средиземное, — усмехнулся Лидс, — а где
Очаков, там и Дунай... география тут простая.
— Возможно! Только не думайте, что я стану действовать за
кулисами политики, подавая оттуда «голос певца за сценой». Напро-
тив, я решил взять политику вашего королевства за руку и вывести ее
на площади Лондона и других городов Англии.
— Что это значит? — не понял его герцог Лидс.
— Это значит, что отныне я перестаю взывать к благоразумию
ваших министров. Этот чудовищный спор между нами, быть войне
или не быть, я передаю на усмотрение вашего же народа!
И я, — заключил Воронцов, — уверен, что англйский народ не станет
воевать с Россией...
(«Лидс не знал, что отвечать мне», — писал Воронцов.)
— Это ваше последнее слово, посол?
— Да! — Воронцов удалился, даже без поклона.
Узнав об этом разговоре, Питт долго смеялся:
— Народ! Но разве народы решают вопросы войны и мира? При
чем здесь хор, если все главные партии исполняют солисты?..
Воронцов же мыслил иначе: «Я слишком хорошего мнения об
английском здравом смысле, чтобы не надеяться на то, что обще-
народный голос не заставит отказаться от этого несправедливого
предприятия» — от войны с Россией!
Ричард Шеридан, драматург и пересмешник, состоял в оппозиции
Питту. Встретив Воронцова, он сказал:
18
— Наконец-то и вы приобщились к нашей школе злословия.
Как сторонник дружбы с Россией, я поддержу вас. Но иногда мне
кажется, что слово «мир» дипломатам удобнее было бы заменять
более доходчивым выражением — «временное перемирие»...
Лизакевич встревоженно известил посла:
— Прибыл курьер из Петербурга! Армия Пруссии уже придви-
нута к рубежам Курляндии, английский флот из Портсмута готов
выбрать якоря... Необходим демарш!
Воронцов сказал, что поддержка Шеридана обеспечена:
— Но прежде я желал бы повидать самого Фокса...
Чарльз Джеймс Фокс, язвительный оратор и филолог, возглав-
лял оппозицию партии вигов. Назло Питту он приветствовал неза-
висимость Америки, восхвалял революцию во Франции. За неряшли-
вый образ жизни его прозвали английским Мирабо, а Екатерина II
считала его отпетым якобинцем. Фокс известил Воронцова, что
свихнувшийся король уже передал в парламент текст тронной
речи, требуя в ней «ассигнований значительных сумм для усиления
флота, чтобы придать более веса протестам Англии ради поддержа-
ния зыбкого равновесия в Европе...»
Фокс злостно высмеял это пресловутое равновесие:
— О равновесии силы в политике говорят так, будто на одной
чаше весов гири, а на другой — куча перегнившей картошки. Сна-
чала я желал бы пьяному Питту сохранить равновесие своего
бренного тела на трибуне парламента... Не волнуйтесь, посол: завтра
я последний раз проиграюсь на скачках, после чего не возьму в рот
даже капли хереса, чтобы сражаться с Питтом в самом непорочном
состоянии!
Воронцов собрал чиновников посольства:
— На время забудем, что в Англии существуют Питт и рабо-
лепный ему парламент. Отныне мы станем апеллировать не к мини-
страм короля, а непосредственно к нации... Милый Жоли, — обра-
тился он к секретарю, — заготовьте побольше чернил и заточите как
следует самые лучшие гусиные перья!
Все чиновники посольства, и даже священник Смирнов, превра-
тились в политических публицистов, чтобы переломить общественное
мнение в королевстве. Семен Романович вспоминал: «Я давал (им)
материалы, самые убедительные и достоверные, с целью доказать
английской нации, что ее влекли к погибели и уничтожению...
торговли, и то в интересах совершенно ей чуждых... В двадцати
и более газетах, выходящих здесь ежедневно, появлялись наши
статьи, открывавшие глаза народу, который все более восставал
противу своего министерства... Во время этой борьбы ни я, ни мои
чиновники не знали покоя и сна, и мы ночью писали, а днем бегали
во все стороны — разносили в редакции газет статьи, которые должны
были появиться на другой день». К этой борьбе русских в защиту
мира подключились и сами англичане — негоцианты, врачи, адво-
каты, ученые. Фокс не поленился продиктовать текст брошюры
«По случаю приближения войны и поведения наших министров»,
и Екатерина II через курьера затребовала брошюру в Петербург —
2*
19
для перевода ее на русский язык. Пять долгих месяцев длилась
ожесточенная борьба, а комнаты русского посольства слышали в эти
дни только надсадное скрипение старых гусиных перьев...
Наконец однажды Лизакевич обрадовал посла:
— Первый проблеск надежды! Матросы портсмутской эскадры
дезертируют с кораблей: им-то плевать на наш Очаков, им-то меньше
всего нужна перестрелка с фортами Кронштадта.
Воронцов напомнил: природа войны такова, что она неизменно
обогащает и без того богатых, но зато безжалостно обшаривает
карманы бедняков, лишая их последнего пенса.
— Нам следует затронуть чувства жителей мануфактурных райо-
нов Англии, где рабочие и без того бедствуют...
Разрушая давние традиции дипломатической этики, Семен Рома-
нович умышленно отделял мнение правительства от гласа народного,
гласа божьего. Русские — поверх напудренных париков милордов —
протягивали руку дружбы народу Англии, и народ живо отозвался
на их призыв к миру. Промышленные города Манчестер, Норвич,
Глазго и Шеффилд сразу взбурлили митингами, «на которых, —
сообщал Воронцов, — было решено представить в парламент петиции
с протестом противу мер министерства против России... избиратели
писали своим депутатам, требуя, чтобы они отделились от Питта
и подавали голоса против него. Наконец в Лондоне на стенах всех
домов простой народ начал писать мелом: «НАМ НЕ НАДО ВОЙНЫ
С РОССИЕЙ»...»
Питт, слишком уверенный в себе, зачитал перед парламентом
обращение короля — одобрить билль о расходах на войну с Россией,
а Пруссия и Англия вот-вот должны предъявить Петербургу гроз-
ный ультиматум... Питт не скрывал своих планов:
— Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но
сожжем и верфи Архангельска, наши эскадры настигнут русские
корабли даже в укрытиях гавани Севастополя! И пусть русские
плавают потом на плотах, как первобытные дикари...
При голосовании его поддержало большинство. Но это «большин-
ство», всегда покорное ему, уменьшилось на сотню голосов. Многие
милорды, посвятившие жизнь воспитанию собак и лошадей, дегу-
стации коньяков и хересов, никак не разумели, что такое Очаков
и где его следует искать на картах мира.
— Откуда возникла нужда для Англии воевать из-за куска выж-
женной солнцем степи в тех краях, которые нам не известны? —
спрашивали они. — Мы имели выгоды, и немалые, от торговли
с Россией, но какую прибыль получим от войны с нею?..
Голосование повторили, но оппозиция обрела уже дерзостный
тон, многие из друзей Питта вообще отказались вотировать его
призыв к войне с Россией... Питт был даже ошеломлен:
— Надеюсь услышать от вас и более здравые речи...
На следующий день «Фокс, — по словам Воронцова, — говорил
как ангел...». Лидер партии вигов начал свое громоизвержение,
его юмор, как молния, разил тщедушного Питта:
20
— Ах, вот он, этот человек, проводящий здесь политику бер-
линского кабинета, жаждущего владеть Данцигом в Польше и Кур-
ляндией в России! Нам-то, всегда сытым, что за дело до непомерных
аппетитов отощавших берлинских мудрецов? И разве, спрашиваю
я вас, русские не правы в этой войне с Турцией, отстаивая свои
рубежи от варварских нападений?.. Джентльмены! Что можно еще
ожидать хорошего от человека, который высшую поэзию усмотрел
не в Гомере и Овидии, а в никудышной грамматике парламентских
речений? Наконец, стоит ли нам доверять министру, который,
берясь за вино, предпочитает иметь дело не со стаканом, а с
бутылками?.. Между тем народ требует от нас не иллюзорных побед,
а конкретных гарантий мира!
Питт и на этот раз выиграл в голосовании. Да, выиграл.
Но с таким ничтожным перевесом голосов, что сам понял: это
не победа, а поражение, вслед за которым начинается крах всей его
бесподобной карьеры... Фокс в беседе с Воронцовым очень точно
определил состояние Питта:
— Теперь он поглощен единою мыслью, как бы ему отсидеться
в кустах, но без особого позора, ибо народ Англии никогда не
пожелает разделить этот позор со своим премьером...
Питт решился на крайнюю меру — он распустил парламент.
Всю вину за свое поражение он свалил на герцога Лидса, удалив
его в отставку. Наконец решение было им принято:
— Ультиматума не будет! Я посылаю в Петербург старого добряка
Фоукнера, чтобы тот согласился с мирными кондициями петербург-
ского кабинета... Срочно шлите гонцов в Портсмут: пусть эскадра
разоружается! А пруссакам — отвести войска обратно в казармы.
Заодно уж передайте в Стокгольм, что Сити отказывает шведам
в субсидиях на усиление флота... В с ё!
Воронцов справился у Лизакевича, в какую сумму обошлась
русской казне эта компания борьбы за мир.
— Дешево! — засмеялся тот. — Да и когда еще старые гусиные
перья стоили дорого? Мы выиграли битву за мир, истратив лишь
двести пятьдесят фунтов стерлингов. Для сравнения я вам напомню,
что дом нашего посольства потребовал от казны расходов в шесть
тысяч фунтов. Вот и считайте сами...
Был чудесный день в Лондоне, ярко зеленела трава на лужайках,
когда Воронцов снова навестил Фокса.
— У меня новость... приятная для вас! — сообщил он ему. —
Наша императрица пожелала заказать ваш бюст, дабы поместить его
в Камероновой галерее своей царскосельской резиденции, причем
она уже выбрала для вашего бюста отличное место.
— Какое же? — фыркнул Фокс, явно недоумевая.
— Вы будете красоваться между Демосфеном и Цицероном.
— А... вы? — спросил Фокс. — Где же ваш бюст?
Воронцов отвечал с иронической усмешкой:
21
— Если ваш бюст императрица ставит, чтобы лишний раз взбе-
сить Питта, то мой бюст способен взбесить только императрицу!
Не забывайте, что я состою в оппозиции к ее царствованию, как и вы,
милый Фокс, в оппозиции к правлению Питта...
Медленной походкой утомленного человека дипломат вернулся
на Гарлейскую улицу, где и занял свой пост — в кабинете посольства.
Россия выиграла войну без войны, а вскоре в Англии скончался
поэт Роберт Бернс...
И мне стало даже печально: как давно все это было!
Настанет день, и час пробьет.
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первОхМ месте.
Следует помнить, дорогой читатель: борьба за мир не сегодня
началась, и не завтра она закончится. Только нам уже не слыхать
мажорного скрипения старых гусиных перьев, зато из ночи в ночь
грохочут в редакции газет бодрые телетайпы...
БудвхМ надеяться. Будем верить.
ПОТОПИ МЕНЯ
ИЛИ БУДЬ ПРОКЛЯТ!
Американский посол во Франции, мистер Портэр, все шесть лет
пребывания в Париже занимался изучением старинных, затоптан-
ных временем кладбищ. Наконец в 1905 году его поиски увенча-
лись успехом: на кладбище grangeanx — Belles он обнаружил могилу
человека, о котором уже были написаны два романа (один — Фени-
мором Купером, а другой — Александром Дюма).
— Вы уверены, что нашли Поля Джонса? — спрашивали посла.
— Я открою гроб и посмотрю ему в лицо.
— Вы надеетесь, что адмирал так хорошо сохранился?
— Еще бы! Гроб до самого верху залит алкоголем...
Гроб распечатали, выплеснув из него крепкий виноградный спирт,
и все были поражены сходством усопшего с гипсовой маской лица
Поля Джонса, что сохранилась в музее Филадельфии. Знаменитые
антропологи, Папильон и Капитан, подвергли останки адмирала
тщательному изучению и пришли к выводу:
— Да, перед нами славный «пенитель морей» — Поль Джонс,
в его легких сохранились даже следы того воспаления, которым
он страдал в конце жизни...
Мертвеца переложили в металлический гроб, в крышку которого
вставили корабельный иллюминатор; через Атлантику тронулась
к берегам Франции эскадра боевых кораблей США, а в Анаполисе
22
янки заранее возводили торжественный склеп-памятник, дабы адми-
рал Поль Джонс нашел в Америке место своего последнего успокое-
ния... Париж давно не видывал такого великолепного шествия! Гроб
с телом моряка сопровождали французские полки и кортеж амери-
канских матросов. Во главе траурной процессии, держа в руке ци-
линдр, выступал сам премьер Франции; оркестры играли марши
(но не погребальные, а триумфальные). За катафалком, водруженным
на лафете, дефилировали послы и посланники разных стран, аккре-
дитованные в Париже, и русский военно-морской атташе с усмешкою
заметил послу А. И. Нелидову:
— Американцы твердо запомнили, что Поль Джонс был созда-
телем флота США, но они забыли, что чин адмирала он заслужил не
от Америки, а от России... все-таки — от нас!
Сын шотландского садовника, он начинал свою жизнь,как и мно-
гие бедные мальчики в Англии, — с юнги. На корабле, перевозившем
негров-рабов из Африки в американские колонии, он познал «вкус
моря», научился предугадывать опасность в темноте и тумане, но
душа Поля была возмущена жестокостью соотечественников. Юный
моряк покинул невольничий корабль, поклявшись себе никогда более
не служить британской короне.
— Английские корабли достойны только того, чтобы их топить,
словно бешеных собак! — кричал Джонс в портовой таверне...
Новый Свет приютил беглеца. В 1775 году началась война за не-
зависимость Америки, и стране, еще не обозначенной на картах
мира, предложил свои услуги «лейтенант» Поль Джонс. Вашингтон
сказал:
— Я знаю этого парня... дайте ему подраться!
Джонс собрал экипаж из отчаянных сорвиголов, не знавших ни
отца, ни матери, не имевших крыши над головой, и с этими ребя-
тами разбивал англичан на море так, что от спесивой доблести «вла-
дычицы морей» только искры летели. В жестоких абордажных
схватках, где исход боя решал удар копьем или саблей, Джонс брал
в плен британские корабли и приволакивал их, обесчещенных, в га-
вани Америки, а на берегу его восторженно чествовали шумные
толпы народа... Поль Джонс говорил Вашингтону:
— Теперь я хочу подпалить шкуру английского короля в его же
английской овчарне! Клянусь дьяволом, так и будет!
Весной 1778 года у берегов Англии появился внешне безобидный
корабль, за бортами которого укрылись восемнадцать пушек. Это был
замаскированный под «купца» корвет «Рейнджэр».
— Что слыхать нового в мире, приятель? — спросили лоцмана,
когда он поднялся на палубу корвета.
— Говорят, — отвечал тот капитану, — что близ наших берегов
шляется изменник Поль Джонс, а это такой негодяй, это такой мерза-
вец, что рано или поздно он будет повешен.
— Вот как? Хорошее же у вас, англичан, мнение обо мне. Будем
знакомы: я и есть Поль Джонс! Но я тебя не повешу...
23
В громе картечи и ручных гранат, ободряя матросов свистом и
песнями, Поль Джонс топил британские корабли у их же берегов.
Лондонскую биржу лихорадило, цены на товары росли, банковские
конторы разорялись на простое судов в гаванях.
...Лоцман показал вдаль, где брезжили огни города:
— Вот и Уайтвейхен, как вы и желали, сэр. Позволено мне
узнать, что вы собираетесь делать здесь, сэр?
— Это моя родина, — отвечал Поль Джонс, — а родину иногда
следует навещать даже такому сыну, как я!
Осыпанные теплым ночным дождем, матросы во главе со своим
капитаном высадились в городе, взяли форт, заклепали все его пушки,
и, спалив британские корабли, стоявшие в гавани, они снова раство-
рились в безбрежии моря...
Король, удрученный, сказал:
— Мне стыдно. Или слава моего флота — это миф?
— Что делать, — отвечали королю адмиралы, — но Джонс не-
уловим, как старая трюмная крыса... Нет веревки на флоте вашего
величества, которая бы не источала кровавых слез от желания уда-
вить на мачте этого нахального пирата!
А Поль Джонс уже высадился в графстве Селкирк, где в старин-
ном замке застал только графиню, которой и принес глубочайшие
извинения за беспокойство, а ребята с «Рейнджэра» потащили на
корабль все графское серебро, что заставило Джонса до конца своих
дней выплачивать Селкиркам стоимость сервиза из своего кошелька.
«Но я же не разбойник, каким меня англичане считают, — говорил
Поль Джонс, — а если моим славным ребятам так уж хочется ужи-
нать непременно на серебре, так пускай они едят у меня по-графски...
У них так мало радостей в жизни!» Вскоре, отдохнув с командой
во Франции, он снова появился в морях Англии на «Простаке Ри-
чарде»; на этот раз его сопровождали французские корабли под
флагом некоего Ландэ, уволенного с флота как сумасшедшего. Джонс
взял его к себе на службу. «Я и сам, когда дерусь, — сказал он, —
тоже делаюсь не в себе. Так что этот полоумный парень вполне сго-
дится для такого дела, каким мы решили заняться...» На траверзе
мыса Фламборо Джонс разглядел в тумане высокую оснастку пяти-
десятипушечного линейного фрегата «Серапис», который по праву
считался лучшим кораблем королевского флота; за ним ветер под-
гонял красавец фрегат «Графиня Скарборо»...
Сначала англичане окликнули их в рупор:
— Отвечайте, что за судно, или мы вас утопим!
Поль Джонс в чистой белой рубашке, рукава которой он закатал
до локтей, отвечал с небывалой яростью:
— Потопи меня или будь проклят!
В этот рискованный момент «сумасшедший» Ландэ на своих
кораблях погнался за торговыми кораблями. Благодаря явной ду-
рости Ландэ маленький «Простак Ричард» остался один на один
с грозным королевским противником. Прозвучал первый залп англи-
чан — корабль американцев дал течь и загорелся, при стрельбе ра-
зорвало несколько пушек. Корабли дрались с ожесточением — час,
24
другой, третий, и битва завершалась уже при лунном свете. Круто
галсируя и осыпая друг друга снопами искр от пылающих парусов,
враги иногда сходились так близко, что к ногам Джонса рухнула
бизань-мачта «Сераписа», и он схватил ее в свои объятия.
— Клянусь, — закричал в бешенстве, — я не выпущу ее из рук
до тех пор, пока один из нас не отправится на дно моря!..
Палуба стала скользкой от крови. В треске пожаров, теряя ран-
гоут и пушки, «Простак Ричард» сражался, а из пламени слышались
то свист, то брань, то песни: это раненый Поль Джонс воодушевлял
своих матросов.
— На абордаж, на абордаж! — донеслось с «Сераписа».
— Милости прошу! — отвечал Джонс. — Мы вас примем...
И английские солдаты полетели за борт, иссеченные саблями.
Но мощь королевской артиллерии сделала свое дело: «Простак
Ричард» с шипением погружался в пучину. Море уже захлестывало
его палубу, и тогда с «Сераписа» храбрецов окликнули:
— Эй, у вас, кажется, все кончено... Если сдаетесь, так пре-
кращайте драться и ведите себя как джентльмены!
Поль Джонс швырнул в англичан ручную бомбу.
— С чего вы взяли? Мы ведь еще не начинали драться.
— Пора бы уж вам и заканчивать эту историю...
— Я сейчас закончу эту историю так быстро, что вы, клянусь
дьяволом, даже помолиться не успеете!
«Простак Ричард» с силой врезался в борт «Сераписа»; высоко
взлетев, абордажные крючья с хрустом впились в дерево бортов;
два враждующих корабля сцепились в поединке. Началась рукопаш-
ная свалка, и в этот момент с моря подошел безумный Ландэ
со своими кораблями. Не разбираясь, кто тут свой, а кто чужой, он
осыпал дерущихся такой жаркой картечью, что сразу выбил половину
англичан и американцев.
— Нет, он и в самом деле сошел с ума! — воскликнул Поль
Джонс, истекая кровью от второй раны.
Но тут капитан «Сераписа» вручил ему свою шпагу:
— Поздравляю вас, сэр! Эту партию я проиграл...
С треском обрывая абордажные канаты, «Простак Ричард» ушел
в бездну, выпуская наверх громадные булькающие пузыри из трю-
мов, звездный флаг взметнулся над мачтою «Сераписа».
— А мы снова на палубе, ребята! — возвестил команде Джонс. —
Берем на абордаж и «Графиню Скарборо»...
На двух кораблях победители плыли к французским берегам.
Отпевали погибших, перевязывали раны, открывали бочки с вином,
варили густой «янки-хаш», плясали и пели:
У Порторико брось причал —
на берегу ждет каннибал.
Чек-чеккелек!
Моли за нас патрона, поп,
а мы из пушек — прямо в лоб.
Ха-ха-ха!
25
Окончен бой — давай пожрать,
потом мы будем крепко спать.
Чек-чеккелек!
По вкусу всяк найдет кусок —
бедро, огузок, грудь, пупок.
Котел очистим мы до дна.
Ха-ха-ха!
Дух грубого времени в этой старинной моряцкой песне, которая
родилась в душных тавернах Нового Света.
Гибкий и смуглый, совсем не похожий на шотландца, он напоми-
нал вождя индейских племен; взгляд его сумрачных глаз пронзал
собеседника насквозь; щеки, пробуренные ветрами всех широт, были
почти коричневыми, как финики, и «приводили на ум тропические
страны. Это необычайно молодое лицо дышало горделивым друже-
любием и презрительной замкнутостью».
Таким запомнили Поля Джонса его современники...
В честь него поэты Парижа слагали поэмы, а он, не любивший
быть кому-то должным, тут же расплачивался за них сочинением
приятных лирических элегий. Парижские красавицы стали монти-
ровать прически в виде парусов и такелажа — в честь побед «Про-
стака Ричарда». Франция, исстари враждебная Англии, осыпала
Джонса небывалыми милостями, король причислил его к своему ры-
царству, в парижской опере моряка публично венчали лаврами,
самые знатные дамы искали минутной беседы с ним, они обласкивали
его дождем любовных записочек.
Джонс вправе был ожидать, что конгресс страны, для которой
он немало сделал, присвоит ему чин адмирала, и он был возмущен,
когда за океаном в честь его подвигов лишь оттиснули бронзовую
медальку. Вокруг имени Поля Джонса, гремевшего на всех морях и
океанах, уже начинались интриги политиканов: конгрессмены зави-
довали его славе... Поль Джонс обозлился:
— Я согласен проливать кровь ради свободы человечества, но
тонуть на горящих кораблях ради лавочников-конгрессменов я не
желаю... Пусть американцы забудут, что я был, что я есть и я буду!
А в далеком заснеженном Петербурге давно уже следили за его
подвигами. Екатерина II, политик опытный и хитрый, сразу поняла,
что за океаном рождается сейчас великая страна с энергичным на-
родом, и объявила «вооруженный нейтралитет», чем и помогла
Америке добиться свободы. Между тем в причерноморских степях
назревала новая война с Турцией, и России всегда требовались мо-
лодые храбрые капитаны флота.
— Иван Андреич, — наказала Екатерина II вице-канцлеру Остер-
ману, — выгодно нам забияку Поля Джонса на нашу службу пере-
манить, и то прошу учинить через послов наших...
Джонс дал согласие вступить на русскую службу; в апреле
1788 года он уже получил чин контр-адмирала, а писаться в русских
документах стал «Павлом Жонесом». «Императрица приняла меня
26
с самым лестным вниманием, которым может похвастаться иностра-
нец», — сообщал он парижским друзьям. А русская столица открыла
перед ним двери особняков и дворцов; Джонса засыпали приглаше-
ниями на ужины и обеды, на интимные приемы в Зимнем дворце...
Английские купцы — в знак протеста! — позакрывали в Петербурге
свои магазины, наемные моряки-англичане, служившие под русским
флагом, демонстративно подали в отставку. Английская разведка
точила зубы и когти, выжидая случая, чтобы загубить карьеру Джонса
в России... Моряк и подле русского престола вел себя как республи-
канец: он дерзко преподнес в подарок Екатерине II тексты конститу-
ции США и Декларацию Независимости, на что императрица, как
женщина дальновидная, отвечала ему так:
— Чаю, революция американская не может не вызвать других
революций... этот пожар и далее перекинется!
— Смею думать, ваше величество, что принципы американской
свободы отворят немало тюрем, ключи от которых утопим в океане.
Контр-адмирал отъехал к Черному морю, где поднял свой флаг
на мачте «Владимира»; он имел под своим началом парусную эскадру,
громившую турок под Очаковом в Днепровском лимане. Отважный
корсар теперь выступал в ином обличье — в запыленных шароварах
запорожца, с кривою саблей у бедра, Поль Джонс курил из люльки
хохлацкий тютюн и пил казачью горилку, закусывая ее шматами
сала, чесноком и огурцами. Ночью на запорожской остроносой
«чайке», велев обмотать весла тряпками, контр-адмирал проплыл
вдоль строя турецкой эскадры. На борту флагмана султанского
флота он куском мела начертал свою дерзкую резолюцию:
Сжечь. Поль Джонс.
Русские были восхищены его удалью, но и сам Джонс неизменно
восхищался бесподобным мужеством русских солдат и матросов.
В сражении на Кинбурнской косе Джонс действовал рука об руку
с Суворовым («Как столетние знакомцы», — писал об этом Суворов),
и турецкий флот понес страшное поражение. Поль Джонс был отлич-
ным моряком, но зато он был бездарным дипломатом, и его отноше-
ния с князем Потемкиным вскоре же обострились до крайности...
Английская разведка, незримое око которой сторожило Джонса
даже в днепровских плавнях, выжидала момент, чтобы нанести удар!
Удар был особо болезнен, ибо как раз в этот период Джонс хлопо-
тал о развитии торговли между Россией и Америкой; он строил
планы о создании объединенной русско-американской эскадры, кото-
рая должна базироваться в Средиземном море как всеобщий залог
мира в Европе... Но с князем Потемкиным он разругался в пух и
прах, а англичане обрушили на него из Петербурга лавину ложных
и грязных слухов: будто он повинен в контрабанде, будто застрелил
своего племянника и прочее. Не обошлось дело и без подкупа в сто-
личных верхах... Историкам еще многое неясно, а отсутствие доку-
ментов и масса легенд, основанных на сплетнях того времени, только
запутывают истину. Но кое в чем историки все-таки разобрались.
27
Поль Джонс стал неугоден не русскому флоту, а самой императрице,
которую не уставал «просвещать» в конституционном духе, всюду
рекламируя республиканский образ жизни.
Ну, что ж. Отставка дана. Суворов подарил ему шубу.
— Но я еще вернусь в Россию, — убежденно заявил Поль Джонс,
когда лошади взяли шаг и карета завернула к заставе...
Покружив по Европе, словно бездомный бродяга, он закончил свой
бег по морям и океанам в Париже.
Париж был иным — уже революционным. Ключи от Бастилии па-
рижане переслали за океан — в дар Вашингтону, со словами: «Прин-
ципы Америки отворили Бастилию!» Отсюда, из Парижа, моряк
переслал в Россию свой проект весьма удачной конструкции пяти-
десятичетырехпушечного корабля, но в Петербурге его спрятали
под сукно.
Екатерина II близким своим людям признавалась:
— Поль Джонс обладал очень вздорным умом и совершенно
заслуженно чествовался презренным сбродом...
Эту фразу императрицы легко расшифровать: «презренный
сброд», всегда окружавший Джонса, — это были люди, алчущие сво-
боды, это были его друзья-якобинцы... Начиналась новая полоса
жизни!
Из окна своей убогой мансарды «пенитель морей» видел черепич-
ные крыши Парижа и сладко грезил о могучих эскадрах, что выходят
в океан ради битв против деспотии.
Как и все передовые люди того времени, Поль Джонс вступил
в масонскую ложу Девяти Сестер ’, вобравшую в себя лучшие умы
Франции; в эти годы моряка окружали поэты, философы и рево-
люционеры, а проживал он под опекою своей сердечной подруги —
госпожи Телисьен, побочной дочери Людовика XV. Франция хотела,
чтобы Поль Джонс возглавил революционный флот, но «пенитель
морей» был уже болен... Да, он был болен и беден. Передвигался
уже с палочкой в руках. Однако белая рубашка моряка и сейчас, как
в канун битвы, неизменно сверкала ослепительной чистотой.
Смерть сразила его 18 июля 1792 года.
Ему было всего 45 лет.
Поль Джонс умер ночью — в полном одиночестве.
Он умер стоя, прислонившись спиной к шкафу, а в опущенной
руке держал раскрытый том сочинений Вольтера. Конец удивитель-
ный! Даже в смерти адмирал не упал, и даже смерть не смогла раз-
жать его пальцев, державших книгу...
1 Это наиболее активная ложа, объединившая масонов, оппозиционных «старым
порядкам»; одно время во главе этой ложи стоял граф А. С. Строганов, отец «пер-
вого русского якобинца», о котором я пишу в миниатюре «Граф Попо — гражда-
нин Очер».
28
Американский посол не явился на его похороны.
Национальное собрание Франции почтило память «человека, хо-
рошо послужившему делу свободы», вставанием и молчанием.
Двенадцать парижских санкюлотов во фригийских красных кол-
паках проводили «пенителя морей» до его могилы. Тогда же было
решено перенести его тело в Пантеон великих людей, но в вихре
последующих событий об этом как-то забыли.
Забыли и то место, где Поль Джонс был погребен.
Наконец забыли и самого Поля Джонса...
О нем вспомнил Наполеон — в черный для Франции день, когда
адмирал Нельсон уничтожил французский флот в битве при Тра-
фальгаре.
— Жалею, — сказал Наполеон, — что Поль Джонс не дожил до
наших дней. Будь он во главе моего флота, и позор Трафальгара
никогда бы не обрушился на голову французской нации...
В 1905 году историк Август Бюэль отыскал в Америке человека,
сохранившего мемуары своего прадеда Джона Кильби, который слу-
жил матросом на «Простаке Ричарде»; этот Кильби писал о Джонсе:
«Хотя англичане и трубили о нем, как о самом худшем
человеке на белом свете, но я должен сказать, что такого моряка
и джентльмена я никогда еще не видел. Поль был храбр в бою,
добр в обращении с нами, простыми матросами, он кормил
нас отлично и вообще вел себя как следует. Если же нам не
всегда выдавали жалованье, то это уже не его вина...» (Это
вина конгресса!)
Поль Джонс занял место в американском Пантеоне.
Недавно в нашей стране вышла монография ученого Н. Н. Бол-
ховитинова «Становление русско-американских отношений», в ко-
торой и Джонсу отведено достойное место; там сказано:
«Чтить своих военных героев американцы, как известно,
умеют. О Поле Джонсе знает каждый школьник, и очерк о храб-
ром капитане можно найти рядом с биографиями Дж. Вашинг-
тона, Б. Франклина, А. Линкольна и Ф. Рузвельта. Поначалу
мы несколько удивились, увидев Поля Джонса в столь блестя-
щем окружении, но в конце концов решили, что американцам
лучше знать, кого надо больше всего чтить, а мы, вообще говоря,
меньше всего помышляем о том, чтобы как-то умалить заслуги
знаменитого адмирала».
Поразмыслив, можно сказать последнее...
Конечно, где-то в глубине души Поль Джонс всегда оставался
искателем приключений с замашками типичного флибустьера
XVIII века, и не свяжи он своей судьбы с борьбою за свободу Аме-
рики, не стань он адмиралом флота России — кто знает? — воз-
можно, и скатился бы он в обычное морское пиратство, а на этом
кровавом поприще Поль Джонс наверняка оставил бы нашей истории
самые яркие страницы морского разбоя.
29
Но жизнь сама вписала поправки в судьбу этого незаурядного
человека, и Поль Джонс останется в истории народов как адмирал
русского флота, как национальный герой Америки!
ПОЛЕТ ШМЕЛЯ НАД МОРЕМ
Не так давно — в 1972 году — в США гастролировал наш Акаде-
мический русский народный оркестр имени Осипова (американцы
прозвали его «Балалайкой»). Во время исполнения «Полета шмеля
над морем» Римского-Корсакова в зале возникло странное оживле-
ние. На коктейле, устроенном в Белом доме для наших артистов,
к ним подошел чиновник госдепартамента и сказал, что волшебный
«Полет шмеля» напоминает ему очень многое.
Да, в Америке еще не все забыли тот гибкий маневр русской
дипломатии, который для американцев невольно ассоциировался
с тревожной музыкой «Полета шмеля над морем». Римский-Кор-
саков заканчивал оперу «Сказка о царе Салтане» на самой грани
XX века, когда США, уже разгромив флоты Испании на Кубе и
Филиппинах, вышли в разряд ведущих морских держав. А в памяти
композитора еще не угасли впечатления юности, суровое плавание
к дальним берегам, когда русские эскадры отправились в океан,
чтобы помочь Линкольну в его трудной борьбе...
Авраам Линкольн — рост 193 см, тело страшной худобы, лицо
словно вырублено из дерева, руки и ноги длины непомерной. Юмо-
ристы писали, что президент является отпрыском счастливого брака
портового крана со старой ветряной мельницей; впрочем, как от-
мечалось в газетах, он здорово похорошел, после того как переболел
оспой. На митингах Линкольн охотно отвечал на любые вопросы
своих избирателей.
— Какой длины должны быть ноги у нормального человека?
— Чтобы касаться ими земли, — следовал ответ.
— Неужели президент сам чистит себе ботинки?
— А кому же еще он должен чистить ботинки?
— Авраам, завтра я зайду к тебе в Белый дом!
— Заходи, ты долго там не задержишься...
Объявив войну рабству в Южных штатах, Линкольн вызвал не-
нависть королевской Англии, помогавшей рабовладельцам. На-
полеон III уже начал интервенцию в Мексике, Линкольн постоянно
ощущал угрозу вмешательства Лондона и Парижа. Тогда он лично
обратился к русскому канцлеру А. М. Горчакову; письмо президента
к князю не уцелело, зато сохранились слова, которые Горчаков
просил передать Линкольну через его посла:
30
— Ваша страна еще только появилась на свет, когда русские стали
у вашего изголовья, как ангелы-хранители, во время первого пре-
зидента Вашингтона. Нам не нужны Северные и Южные штаты —
нас устроят только Соединенные Штаты Америки!
Американским послом в Петербурге был тогда поэт Байярд
Тэйлор, известивший Линкольна: «Спокойный, убежденный тон,
каким говорил князь Горчаков, произвел на меня впечатление, что
его словам можно верить». Линкольн с надеждой взирал на Россию,
где жил народ, по размаху души чем-то сродни американскому,
а рассказы о просторах России напоминали президенту, бывшему
лесорубу, его блуждания в прериях Дикого Запада. Когда все страны
от Вашингтона отвернулись, а дела на фронте складывались не-
удачно, Линкольн решил опереться на традиции давней дружбы
США и России... Он не ошибся в этом!
В петербургской газете «Голос» скоро появилась статья некоего
«К», который оповещал русскую публику, что война с Англией
неминуема и потому русский флот надо загодя вывести в океаны, где
он мог бы вести крейсерскую войну с англичанами и французами.
Этот загадочный «К» даже указывал места базирования русских
эскадр — Нью-Йорк и Сан-Франциско; опираясь на эти базы, флот
России способен оказать моральную и военную поддержку амери-
канцам. Князь Горчаков ознакомился с этой статьей, взвесил все
обстоятельства:
— Я терпеть не могу морской качки с порцией рома, но эта бре-
довая, казалось бы, идея начинает мне нравиться!
Его вызвал к себе Александр II; в кабинете царя уже сидел рослый
капитан-лейтенант лет тридцати, не больше.
— Это и есть тот самый К, что смутил спокойствие политиков
мира, — сказал император. — Познакомьтесь: Николай Васильевич
Копытов, командир фрегата «Пересвет»...
Затем император спросил: что слышно из Англии?
— Лондон уже переправил войска в Канаду. Грешно не учиты-
вать, — докладывал Горчаков, — что Южные штаты — главный по-
ставщик хлопка для текстильных фабрик Манчестера, который сей-
час терпит убытки, и английские капиталисты много бы дали, чтобы
отправить президента Линкольна в дремучий лес — снова рубить
дрова! Не вмешиваясь в войну между штатами, — досказал князь, —
мы способны оказать помощь Линкольну.
— Если об этом никто не будет знать, — вставил Копытов...
Была весна 1863 года, и юный гардемарин Николенька Римский-
Корсаков служил на клипере «Алмаз», готовом к походу. Другу
Цезарю Кюи он писал: «Авось что-нибудь сочиню под влиянием
Духоты в каюте, свиста ветра в снастях и ругательств... вот опять
машина постукивает — моя единственная музыка!»
Неслышно растаяла в Тихом океане Сибирская флотилия адми-
рала Попова, из Кронштадта бесшумно снялась с якорей эскадра
адмирала Л есовского. О том, куда идут корабли, знали сам император,
канцлер Горчаков, морской министр Краббе и капитан-лейтенант
31
Копытов (наверное, знал и президент Линкольн). Но гардемаринам
было неизвестно, какой проложен курс, и будущий композитор мог
вслушиваться только в мелодию океана, в вибрирующие звуки ко-
рабельных мачт — и не отсюда ли родился потом тревожно звеня-
щий напев «Полет шмеля над морем»?
Все делалось экстренно-спешно, строго секретно.
Командиры кораблей получили пакеты, вскрыть которые нельзя
до особого распоряжения. Чтобы запутать шпионов, экипажи не при-
няли даже свежей провизии. Довольствовались лишь трехмесячным
рационом для внутреннего плавания (солонина, горох, сухари, пшено;
водка для матросов и коньяк для кают-компаний). Адмирал Степан
Лесовский был скрытно доставлен на эскадру и адмиральского флага
даже не поднимал. Шли без лоцманов и огней, обогнув Англию
с севера; в открытом море последовал приказ флагмана: «Вскрыть
пакеты». Только тогда командам сообщили, что идут в Америку
ради демонстрации силы, ради солидарности с политикой Авраама
Линкольна... Для экономии угля Атлантику пересекали под пару-
сами, держа орудие в боевой готовности. Сухари быстро зачервивели:
матросы, стуча сухарями по столу, вытрясали из них червяков,
потом ели. Противно, но ничего — скоро привыкли. Однако в экипа-
жах возникла цинга. Мертвых выбрасывали за борт десятками.
Хоронили в море покойников, но... шли!
Участники экспедиции потом рассказывали: умирали большей
частью люди неграмотные, а те, что грамотны, много читали, в чте-
нии отвлекая себя от гиблых настроений, таких и смерть не брала.
Римский-Корсаков штудировал в океане нотные записи Глинки и
Шумана, а в письмах к матери он признался: «Сидим на солонине
в разных видах: то горох с солониной, то солонина с горохом». Мич-
ман Ипполит Чайковский (брат композитора) тоже плыл на эскадре
Лесовского, и потом он рассказывал, как браковали гнилое мясо:
— Если доктор, пробуя его, проглатывал — значит, есть можно;
если выплевывал — тогда летела за борт и вся бочка!
На шестьдесят второй день пути, отмеченного многими жертвами,
Балтийская эскадра вышла к устью Гудзона, где раскинулся бедный
поселок, а в нем была таверна — с пивом и бифштексами. Что тут
сделали моряки с пивом и бифштексами — описывать не стоит.
Но здесь же из газет узнали, что Горчаков отбил все воинственные
демарши Англии с Францией и война России не объявлена. Больных
сразу отвезли на берег Нового Света, чтобы они полежали на травке,
а корабли продезинфицировали, устроив варфоломеевскую ночь
крысам и тараканам. После чего, уже принаряженные, корабли
перетянулись в гавань Нью-Йорка...
Конечно, репортеры домогались выпытать у адмирала Лесов-
ского, каковы цели прибытия русской эскадры.
- А я и сам не знаю, — хитрил адмирал. — У меня имеется взя-
тый из Петербурга пакет за семью печатями из красного сургуча.
32
Если ваш президент скажет мне: «Ломай печати!» — тогда и я буду
знать, что делать дальше...
Все это наводило на мысль, что между Петербургом и Белым
домом существовал тайный договор, возможности которого, очевидно,
неограниченны, а вскоре и сам Авраам Линкольн ощутил, что кольцо
блокады постепенно разжимается...
Американский народ оценил подвиг моряков России!
«Каждый янки считал необходимым остановить нас, поднять
правую руку и назвать ее «Russia», затем, подняв левую, назвать ее
«America», хлопком соединить обе ладони в пожатие, потом потрясти
ими для вящей крепости изображения русско-американского союза»
(я цитирую Ипполита Чайковского). Началось бурное паломничество
американцев на русские корабли — все, начиная от полотера-негра
п кончая женой президента, хотели побывать в гостях: «Не прохо-
дило минуты, чтобы к эскадре не подплывал пароход, полный нью-
йоркских леди и джентльменов, приветствовавших нас криками
«ура!», махавших платками и шапками, мы отвечали им тем же...»
Европа, подозрительная к России, была просто ошеломлена дерз-
новенным рейдом русского флота, который вдруг оказался в гаванях
Гудзона, в ослепительной бухте Сан-Франциско. Гладко выбритым
янки импонировали густые бакенбарды русских офицеров, боцманы,
заросшие бородищами, и усатые матросы. Русских часто фотографи-
ровали, «они всюду вносили заряд веселья, много ели и пили»,
сообщалось в газетах. В письмах на родину наши моряки писали, что
«здесь с нами нянчаются». Их возили на экскурсии в Филадельфию,
Костон и Балтимор — на поездах, украшенных цветами и флагами,
бесплатно содержали в дорогих отелях, за обеды не брали с них
денег. Американский поэт Карл Сэндберг позже вспоминал, что
однажды трех подвыпивших русских матросов притащили в поли-
цию, где и зарегистрировали под такими именами: «Russia № 1,
Russia № 2, Russia № 3». Утром их повели в суд, чтобы приговорить
к штрафу, но прокурор неожиданно взял на себя роль адвоката:
— Никто не нарушит дружеских отношений между великой
страной Востока и великой страной Запада! Посмотрите на этих ребят
из России: какие благородные лица, как много неподдельной гор-
дости сверкает в их глазах!.. Я присуждаю все «три номера» вы-
нести из зала суда на руках публики, которая и донесет их на себе
до первой таверны, чтобы они пропустили по стаканчику виски
за дружбу наших великих народов.
Адмирал Лесовский был мужчина сердитый, с ним лучше не шу-
тить, гардемарину Римскому-Корсакову он приказывал играть перед
публикой краковяк из глинковской «Жизни за царя».
— Да у меня пальцы отвыкли от рояля, не могу.
— Как отвыкли, так и привыкнут... Играйте!
Чтобы пресечь гулянки, почти неизбежные в портах с дружествен-
ным населением, Лесовский издал приказ: всех запоздавших с берега
вешать на мачтах. Приказ имел гибельные последствия, ибо честные
матросы, и не помышлявшие покидать родину, боялись вернуться
на корабли. Ипполит Чайковский вспоминал, что на пристань часто
3 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
33
приходил пожилой боцман, не знавший, что ему теперь делать —
быть повешенным или оставаться в Америке. «Имевший в Крон-
штадте жену и ребенка, он выбрал последнее и горько рыдал, обнимая
своих земляков, прощаясь с ними на веки вечные». Но один наш
матрос, не явившись к сроку на корабль, поступил хитрее. Он за-
вербовался в Потомакскую армию Линкольна, попал в плен к южа-
нам, из плена бежал, снова сражался против рабства, был ранен,
вылечился, получил медаль из рук самого генерала Гранта, и все это
он успел проделать в рекордный срок — за один лишь месяц. Потом
заявился на свой корабль, доложив адмиралу Лесовскому:
— Хорошо погулял. А теперь... ну что ж, вешайте!
Лесовский на глазах у всех расцеловал парня:
— Повешу... медаль тебе на шею...
Коалиция врагов распалась, невольно устрашенная единением
двух держав — России и Америки; эскадры могли отплывать домой.
В эти дни газеты писали: «У обеих стран есть огромные, малонаселен-
ные, но плодоносные равнины; есть неистощимые ресурсы; есть,
наконец, великая, еще неизведанная будущность и непоколебимая
вера в нее!» Когда же русские корабли вернулись домой, посол США
устроил банкет для офицеров.
Текст речи американского посла сохранился:
— Со времен Екатерины Великой и с часа нашего рождения как
нации мы всегда были друзьями... Наша дружба не омрачена дурными
воспоминаниями. Она и будет продолжаться при соблюдении твер-
дого правила: НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ ВО ВНУТРЕННИЕ ДЕЛА
ДРУГ ДРУГА... Преимущества таких отношений могут стать образ-
цом политики для правительств всего земного шара. Тогда, господа,
сами собой прекратятся огромные затраты на создание враждебных
флотов и снабжение многочисленных армий. Все это будет заменено
процветанием нашей мирной промышленности, всемирным братством
и подлинной цивилизацией.
Сказанные в 1864 году, эти слова звучат и сегодня!
Линкольн победил, но уже предвидел иное.
— В недалеком будущем, — рассужал он, — произойдет опасный
перелом. Приход к власти корпораций повлечет за собой эру продаж-
ности, и капитал станет утверждать владычество над демократией,
играя на самых темных инстинктах масс до тех пор, пока все на-
циональные богатства не сосредоточатся в руках немногих — и
тогда конец демократии и равенству!
14 апреля 1865 года в Америке прогремел салют в честь окончания
Гражданской войны, а вечером в театре «Форд» раздался выстрел,
поразивший пророка. Линкольна, осыпанного белым цветением
горького миндаля, везли через всю страну, тысячные толпы стояли
на всех полустанках, фермеры скакали на лошадях за траурным
поездом, в седлах рыдали мужественные ковбои. Под тяжестью
народных толп в городах с хрустом проседали мостовые и тротуары.
Американцы, возлюбившие делать доллары, вдруг бросились делать
34
стихи. Одна только «Чикаго трибюн» за три дня получила 160 сти-
хотворений, которые начинались одинаковой строчкой: «Гремите,
траурные колокола...» Но дело Линкольна еще не умерло, и Белый
дом решил ответить России «визитом дружбы». Эскадру кораблей
возглавил личный друг покойного президента — Густав Фокс; мони-
тор «Миантономо», на котором он плыл в Россию, был самым уродли-
вым чудом техники XIX века; над волнами торчали одни лишь трубы
и башни с пушками. Когда монитор, весь в тучах дыма, добрался
до Англии, первым вопросом с берега было восклицание:
— Как вам удалось приплыть на этом противне?..
Балтика встретила янки теплым дождем. Все пристани Крон-
штадта были забиты народом, еще с моря слышались овации, а ор-
кестры играли «Янки дудль денди». Командиры эскадры поступили
на попечение хозяев, кормивших и поивших американцев «невоз-
бранно» (!), а Фокс с офицерами был препровожден в Петербург,
где их ожидал Горчаков; он сказал, что гибель Линкольна — не-
поправимая потеря; хотя их разделяли Сибирь и океан, но они хо-
рошо понимали друг друга. Затем гостей отвели на Царицын остров
и показали им раскидистый дуб. Все сняли шляпы. Этот дуб на рус-
ской земле был выращен из желудя того самого дуба, что зеленел
над могилою Джорджа Вашингтона.
Череда столичных банкетов была прервана отъездом в Москву,
и только тут янки поняли, что такое русское гостеприимство. Москва
для них началась со станции Любань, где местные жители встречали
их варварски обильным угощением. От самой Любани оркестры
играли, уже не переставая. Крепкие на выпивку янки если и не сло-
мались, то уж надломились. Гостей поместили в отеле Кокорева,
напротив Кремля. Уже изнемогшие от блинов с икрою и стерляжьей
ухи с кулебяками, американцы отправились, как на виселицу, к столу
генерал-губернатора. Там их встретили важные персоны в пунцовых
камзолах, напудренных париках и шелковых чулках... Американцы
кланялись, кланялись, кланялись! Но им сказали, что кланяться
не надо — это ведь только лакеи. От губернатора гостей отвезли
в Зоологический сад, где Фоксу был торжественно вручен диплом
почетного члена Общества акклиматизации животных.
Казалось, уже все! Сил больше не стало... Но тут подали коляски,
чтобы ехать в село Кузьминское; американцев встречали мужики и
бабы, а староста Ефим Гвоздев умолял их откушать. Наконец
16 августа гостей посадили в поезд, уходивший в Нижний Новгород;
при этом наивный Густав Фокс выразил тщетную надежду на то,
что кормить больше не станут:
— Тем более что поезд прибывает ровно в полночь...
Выяснилось, что русские обедают и по ночам. Вокзал был пышно
иллюминован. Город не спал; не только вокзальная площадь, но и все
ближние к вокзалу улицы были заполнены народом. Именитое купе-
чество чуть ли не на коленях жалобными голосами умоляло амери-
цев «откушать что бог послал», при этом цыганский хор исполнял
в честь Фокса «величальную»:
з*
35
Выпьем мы за Фокса,
Фокса дорогого,
Свет еще не видел
Мила-аго такого...
Нижний Новгород купался в душной пыли, по случаю ярмарки
все были разряжены во все лучшее. Американцы сиживали за столами
вперемежку с персами, грузинами, татарами, армянами и якутами.
Толстые купчины, торговцы зерном, воблой и арбузами, извинялись
перед Фоксом, что не могут устроить разгул по-настоящему. Знаме-
нитый балагур, актер Горбунов, кажется, подслушал, каковы были
тосты на ярмарке:
— Господа американы! Коли мы теперича лучшие друзья, так
мы с вами при наших-то капиталах мост через Атлантический
океан за четыре дня отгрохаем! Знай наших...
«Господа американы» с трудом опомнились на пароходе «Де-
пеша». Из посещения Нижнего они вынесли имя Кузьмы Минина,
теперь в Костроме предстояло знакомство с Иваном Сусаниным.
На пристани гостей поджидал хоровод костромских барышень, издали
похожий на купу цветущих азалий; все девушки прекрасно владели
английским языком. В этой глухой провинции Фокса и его спутников
поразили богатое убранство в домах, уникальная сервировка столов
и множество высокообразованных людей. Проделав турне по Волге,
гости скромно напились чаю в деревне — среди крестьян на покосе,
которые от чистого сердца натащили им вареных яиц и бубликов.
А в Твери их встречал чистенький старичок с медалью за Бородино:
это был декабрист Федор Глинка, который и вручал Фоксу свою
стихотворную поэму о давней дружбе русского народа с народом
американским.
По возвращении в Петербург американцам было предложено
«подкрепить свои силы скромным завтраком», а Фокса пригласили
в аристократический Английский клуб, где заставили пообедать.
Затем, по традиции клуба, в зале был погашен свет, помещение
освещалось лишь фиолетовым пламенем горящей жженки... Князь
Горчаков, орудуя золотым половником, зачерпнул себе жженки
вместе с пламенем и, держа пылающий кубок, похожий на факел,
произнес речь на французском языке:
— Практические умы американцев могут теперь сами судить
о России и русском народе после того, как вы увидели все своими
глазами. Я думаю, что Россия ничего не теряет при самом близком
ее рассмотрении, даже если вам удалось заметить немало недостат-
ков нашего неприхотливого быта... Расстояние округляет линии да-
лекого горизонта, но лишь рассмотрение вблизи дает обстоятельное
знание деталей. Говорят, что периоды мирного времени — это пустые
страницы истории, но эти страницы не запятнаны людской кровью...
Свою речь он закончил словами доброй памяти о «великом гражда-
нине Линкольне, павшем на дороге человеческой справедливости».
3 сентября американцы покидали Россию, на борт монитора «Миан-
тономо» грузили русские подарки для библиотеки конгресса: редкие
книги, альбомы, атласы и карты...
36
Якоря были выбраны, и суровая Балтика накрыла американские
корабли тоскливою сеткой осеннего дождика.
На следующий год Россию посетил как турист знаменитый пи-
сатель Марк Твен; он осмотрел руины героического Севастополя,
отдыхал в нашей курортной Ялте. Писатель знал историю русско-
американских отношений, и потому слова, сказанные тогда же Мар-
ком Твеном, не грех вспомнить и сегодня:
«Америка многим обязана России, она состоит должником
России во многих отношениях, и в особенности за неизменную
дружбу в годины ее великих испытаний.,. Только безумный
может предположить, что Америка когда-либо нарушит вер-
ность этой дружбы предумышленно несправедливым словом или
поступком».
Правда! Кое-кому за океаном следовало бы помнить, что Америка
еще никогда не спасала Россию, а вот Россия не раз приходила на по-
мощь Америке — в самые кризисные моменты ее истории. В царство-
вание Екатерины Великой, при зарождении нового государства
за океаном, Джордж Вашингтон опирался на мощную поддержку
России; именно мы, русские, помогли Аврааму Линкольну отстоять
принципы американской свободы и демократии, наши эскадры пред-
отвратили возможную интервенцию...
Мы не станем считаться, кто и кому сколько должен!
Будем надеяться, что заветы дружественных традиций народов
СССР и США снова воскреснут. И пусть «Полет шмеля над морем»,
исполненный на русских балалайках, отзовется не ревом стратеги-
ческих ракет, а мощью американских оркестров, негритянскими
блюзами и каскадами великолепных джазов...
Мы выслушаем все и скажем: молодцы!
37
И поныне, читатель, корабли редко захо-
дят в Моонзунд; ищущим простора и глу-
бины, им нечего делать на этих сумрачных
плесах, которые сжаты дюнами осыпаю-
щихся в море призрачных островов.
Не знаю, как сейчас, а раньше еще можно
было через толщину вод разглядеть смутные
очертания кораблей, навеки опочивших в
глубине. Смерть застала их здесь, и они
доблестно погибли во славу Грядущего —
ради нашего дня, читатель...
В этом романе некоторые исторические
имена я сознательно заменил вымышлен-
ными. Некоторые же оставил в их точной
исторической достоверности.
До победы при Моонзунде нам, читатель,
еще далеко.
Сначала мы изведаем всю горечь пора-
жения в Ирбенах.
В. ПИКУЛЬ
МООНЗУНД
Часть первая
ПРЕЛЮДИЯ К ЛИЕЗАВЕ
Я нарочно помянул одни мелочи. Микроско-
пическая анатомия легче дает понять о разло-
жении ткани...
А. Герцен. «Былое и думы»
Перелистай журналы тех лет — и ничего страшного, опасного
для родины не обнаружишь. Казалось, что этот мир нерушим...
Царский адъютант Воейков, как и раньше, рекламировал угле-
кислую «Куваку» из собственных минеральных источников. Кшесин-
ская крутила 32 fouette перед ранеными в госпитале своего имени
(на 20 кроватей). По Невскому неслись огненные рысаки, взрывая
комья пушистого снега, а в витрине у Елисеева лежала свежая
клубника. Последним капризом моды стало дамское манто из шкур
леопардов — и дорого и жутко...
Жизнь была чертовски хороша!
Ресторан «Астория» под управлением элегантного Луи Террье
обещал в скором времени стать связующим центром русско-
французского альянса. Академия художеств «снизошла» и до футу-
ристов, предоставив им свои залы для размещения новейших шедев-
ров, составленных из колечек колбасы, коробок от пудры и со-
бачьих хвостов, отрубленных у бродячих шавок. Иван Степашкин
недавно выставил свою обнаженную «Фрину перед судилищем»,
явно стащив идею картины у покойного Семирадского...
Нет, в мире ничего страшного не произошло!
Трансатлантическую линию по-прежнему обслуживали быстро-
ходные левиафаны «Царь» и «Царица», каждые 12 дней выходящие
в Нью-Йорк из Архангельска. А торговый дом «Обюссон» — по
традиции — приобретал у петербуржцев старинную мебель, ковры
и посуду. Графиня Лаваль распродавала в Петербурге (ставшвхМ
теперь Йетроградом) участки унаследованной земли и парки. Ру-
бинштейны, Манусы, Симановичи охотно скупали барские особняки,
платя за них миллионы. На манеже цирка «Модерн» собачки Дурова
обписывали столбик, на которохм было начертано: «Берлинъ».
Н. Евреинов выпустил скандальную книгу — «Театр для себя».
Рысистые бега работали. Конкуры продолжались.
41
Танго уже танцевали, хотя танец этот и не считался приличным.
Среди красавиц особо ценились женщины стиля «вами» — с гладкой
прической, закрывающей уши, с длинными шеями холеных гусынь,
с громадными ртами, способными чувственно укусить мужчину прямо
за кошелек.
Продажа спиртного была запрещена, но в ресторанах умудря-
лись загримировывать водку под чай и подавали ее в чайниках.
Процветало искусство мелодекламации, много печатался Николай
Агнивцев:
Длинна, как мост, черна, как вакса,
идет, покачиваясь, такса,
за ней шагает, хмур и строг,
законный муж ее — бульдог!
«В современной культуре, — писали тогда, — немало грубейших
парадоксов. Главный из них — война. Но оставим сегодня войну.
Я хочу сказать совсем о другом...»
Табачная фабрика Асмолова рекомендовала русским дамам ку-
рить только папиросы «Эклер». Между прочим, вышел в русском
переводе роман Г. Манна «Верноподданный», совсем не замеченный
публикой. А на смену знаменитой Лине Кавальери приходила
новая вампирша — Вивина Мадзарино, но до России она еще не
добралась, и потому русские генерал-адъютанты пока не знали, каков
на нее прейскурант... Разве что-нибудь изменилось?
Нет! Мир этот нерушим. Однако...
Россия уже выбросила на врага все арсенальные запасы и теперь
вступила в новую кампанию почти безоружной. Теперь уже никто,
ни Германия, ни Антанта, не рассчитывал покончить с войной
одним крепким ударом. Война превращалась в затяжное испытание
экономики, сырья, выдержки, нервов. Союзники почти сознательно
обрекали Россию на разгром, и русский Ванька кровью оплачивал
«чудо на Марне», в грязи болот под Сольдау он спасал от кайзера
Париж...
В 1915 году Германия всю мощь своей военной машины, лязгаю-
щей сцеплениями концернов и синдикатов, запустила исключительно
против одной России. «Пора уже, — говорил кайзер, — всех славян
поставить на колени в зловонную лужу позора, чтобы заставить их
уважать высокий германский дух!..» Ломая настилы льда, рушились
кони в трясины Мазурских болот, жалобным ржаньем заглушая
стоны людей. А вдали от Пруссии, в предгорьях Карпат, свершалась
вторая трагедия великой и славной армии. Там командиры батарей
давали расписку в том, что не истратят в день более двух снарядов
на каждое орудие...
— Превосходно! — ликовал «железный» маршал Маккензен. —
Мы дадим на стволы наших пушек по 80 выстрелов и устроим
русским кровавую баню. Наконец, у нас в арсеналах в изобилии
имеется еще и то, чего русские не знают... минометы! огнеметы!
газы!
42
Россия устала от войны раньше союзников. И не только от
жертв, — от распутинских министров, от стариков генералов, которые
к новым условиям войны применяли музейные приемы тактики.
Увы, времена Скобелева, вылетавшего на белом коне впереди марши-
рующих в дыму колонн, давно уже кончились. Буржуазная наука
войны переживала период острого климакса. Штабная мысль
и дальше, вплоть до 1917 года, будет мотаться над картами как
угорелая в поисках новых путей к победе и... не сыщет их! Масштабы
прежних представлений о войне тоже оказались резко смещены.
Россия только пленными уже потеряла 2 000 000 человек; одних
лишь дезертиров она имела армию, способную удерживать собою
целый фронт... Русский народ еще в 1915 году ощутил себя на краю
пропасти.
Лед, лед... всюду лед. До весны вмерзли дредноуты на рейдах
Гельсингфорса — за частоколами скал и рифов, за постами неусып-
ной брандвахты. Из Петербурга гудит над Балтикой могучая королева
эфира — радиостанция «Новая Голландия»...
На флагманском крейсере «Рюрик» заканчивался обед. Вице-ад-
мирал фон Эссен рывком поднялся из-за стола. Обед, сытный и спо-
койный, не привел его в состояние благодушия. Даже три бокала
мадеры (почти горячей) не подействовали. СледОхМ за командующим
флотом поднялись его флаг-офицеры — Колчак и Ренгартен.
— Прошу в салон, господа, — велел им Эссен, продолжая на тра-
пе прерванный за столом разговор. — С началом войны мы призвали
из запаса рабочих, хотя и знали, что они принесут на флот бациллу
большевизма. Устранить же с кораблей этот опасный элемент мы не
в состоянии, ибо хлеборобы флоту не нужны — серое быдло покорно,
зато и неразвито. А современная техника нуждается исключительно
в грамотных матросах...
Массивная броняжка двери, закрашенная под слоновую кость,
без скрипа пропустила за адмиралом его флаг-офицеров. Фон Эссен
по-домашнему скинул тесные ботинки, нацепил плетенные из камыша
шлепанцы. Толстый, как бомба, кастрированный котище ходил вокруг
адмирала, избалованно требуя к себе хозяйского внимания.
Эссен пасмурно глянул на карту Балтики.
— Александр Васильич, — спросил он Колчака, — а не при-
нять ли вам от Трухачева славную Минную дивизию и навести
порядок в водах близ берегов моей праматери — Швеции?
Капитан I ранга Колчак незримо подтянулся, ответив:
— Боюсь, мое назначение обидит старых заслуженных адмира-
лов. У меня и без того хватает завистников, считающих меня карьери-
стом.
Карандаш в руке Эссена задумчиво блуждал над ковшом Риж-
ского залива и вдруг лег поперек Ирбенского пролива.
— Вот оно! — произнес Эссен, причем рыжее лицо адмирала, все
в брызгах крупных веснушек, сморщилось. — Именно здесь таится
наша судьба... Если мы дадим кайзеру прорваться в Ирбены. тогда
43
падет Рига, а затем сразу возникнет и проблема Моонзунда! Господа,
об этом даже страшно думать, будем надеяться на лучшее...
Он отдернул шторы и выглянул через квадратные окна салона
на рейд. Денек выдался яркий, солнечный. Гельсингфорс утопал
в морозной дымке, золотясь куполами храмов. Между кораблями —
по деревянным мосткам с перилами, словно по улицам кустодиев-
ской провинции, расхаживали матросы-клешники с финскими хохот-
ливыми барышнями. Над рейдом, со стороны катков, оглушительно
трубили могучие геликоны корабельных оркестров...
— Иван Иваныч, — обратился адмирал к Ренгартену, — а каковы
последние вести из Мемеля?
На красивом лице Ренгартена истерично вздрогнули губы:
— Мемель нами взят. Но командир десанта, кавторанг Пекар-
ский, беспробудно пьян. Деклассированные личности, из числа коих
составлен отряд, не спасут положения. Среди гатчинцев и балтийцев-
штрафников царит повальное пьянство, грабеж имущества, насилия
над женщинами... Разве такие подонки способны удержать Мемель?
В завершение всего на кавторанга Пекарского опрокинули кухню
со щами; облитый жиром, весь в капусте, он... сдал командование!
Вице-адмирал со вздохом отпустил флаг-офицеров.
— Мемель мы потеряем, — сказал он. — Поланген тоже. Гросс-
адмирал принц Генрих понимает это, как и мы с вами... В конце
концов, все сходится сейчас на удержание нами Либавы.
Фон Эссен завалился на койку. Черный кот запрыгнул на грудь
адмирала, обнюхал его рыжую бороду, пахнущую одеколоном
«Lorigan» и мадерой «Alicante». Командующий Балтийским флотом
ласково чесал фаворита за ухом, говоря ему самое потаенное:
— Либаву! Либаву нам с тобой держать надо... Понял ты или
нет, мазурик? Ведь от Либавы все зависит сейчас... И даже твоя
шкура, паразит ты мой бесподобный!
44
ЛИБАВСКИЙ РОМАН
Особых достопримечательностей в Либаве
нет, если не считать, например, построенный
в 1825 году маяк. Но город всегда привлекал
к себе людей своим прекрасным положенивхМ
у моря, своим климатом, своей простотой, напо-
минающей деревню. К сожалению, все изменилось
за последние годы, когда массы пьяных матросов,
чрезмерное скопление населения и усиленное
движение на улицах придают Либаве характер
тех торговых центров, из которых хочется бе-
жать. Прежней поэзии уже не осталось...
Из старых путеводителей
1
За брекватером гаванского волнолома — вот уже сколько лет! —
качается поворотный буй, весь в лишаях едучей ржавчины, а на нем
звонит колокол, предвещая туманы, суля тревоги и штормы...
Либава — город поэзии маяков и причалов, готических вилл
рижских негоциантов, город ромашковых венков, уплывающих в
море. Древние лабазы еще хранят в своей сырости неувядающие
запахи имбиря и корицы, завезенных сюда со времен герцога Якоба
из курляндских колоний — Тобаго и Гамбии. По булыжникам
мостовых и поныне сухо громыхают телеги ломовых извозчиков,
груженные в порту романтичной кокосовой копрой. Над Либавой
постоянно господствует лишь один ветер — залихватский зюйд-вест,
который несет в глубину Курляндии запахи тех сосен, что извечно
растут за морем — на берегах Готланда, у стен легендарного Висби...
Боже, сколько очарования! Сколько свиданий и разлук!
А теперь повернись лицом туда, где вода плотно смыкается
с небом, и ты увидишь — в скорбной одичалости воли — ползущие
тени германских «байернов». Со стороны разбитых крейсерами
пансионатов Полангена наплывает по ночам гул артиллерийских
дуэлей: это насмерть бьются враждующие соперники, закованные
панцири крупповской и путиловской брони. Беженцы приносят
в Ригу слухи — о повешенных и униженных, а ветер прогоняет над
Либавою задымленные флотом облака и безмолвные, словно призраки,
оболочки кайзеровских цеппелинов.
Впрочем, Либава не повержена — нет... Черные баки ее обуглен-
ных нефтехранилищ с несгораемой надписью «Нобель» остались
на берегу в память о тех днях, когда германские «маркграфы»
громили своим калибром заводы и гавани. Либава еще жива:
она принимает идущие с моря подлодки, изредка дает у причалов
45
покой усталым крейсерам — «Баяну», «Громобою», «Богатырю»,
«Олегу» и прочим. На вокзале еще покрикивают поезда, отходя-
щие точно по расписанию.
Весна является сюда из Европы — от Киля, от Куришгафа,
от Мемеля. Когда ветер домчит до города запахи тающих льдов,
Либава удивительно хорошеет. Буйно начинают свой рост альпийские
буки и каштаны, которые к осени устелют все парки хрусткими
орехами. И всюду — липы, липы, липы... Даже на гербе Либавы —
тоже липа, цветущая, полнокровная, брызжущая зеленой, прохладной
тенью.
А на коре одной из таких лип была когда-то памятка:
КЛАРА И. + СЕРГЕЙ А.
Весна — 1915 — Либава
Сколько я бродил здесь, отыскивая эту надпись, и размышлял:
«Неужели не было этой безысходной любви?..» Но я знаю, я верю —
она была, нежданно вспыхнувшая на этом берегу.
В самый канун грозы и непомерного людского отчаяния.
Когда землечерпалки, углубляя фарватеры, вынули с глубины
первые ковши грунта, чтобы превратить сонную Либаву в передовую
базу боевых сил Балтфлота, — именно тогда германская разведка
заслала сюда своего резидента — моложавую вдову фрау Мильх, кото-
рая и открыла возле базара скромную торговлю книгами.
Фрау Мильх начинала с продажи воинских и корабельных
уставов, дешевых сытинских изданий и народных календарей.
А сейчас у нее прилавки ломятся от антикварного старья и боль-
шой оборот капитала. Жизнь отшумела... Из пикантной дамочки,
путавшейся с бравыми кавторангами, фрау Мильх превратилась
в почтенную матрону, с грудью такой необъятной, словно форште-
вень работящего буксира-толкача. Она устала. Устала ждать. Но те-
перь конец близок — крейсера кайзера уже на подходах к Либаве,
и скоро фрау Мильх, выслужив законную пенсию, сможет вернуться
в родимый Грайфсвальд, где в буфете еще хранится кофейный
сервиз прабабушки...
Дверь с улицы имела колокольчик, который предупреждал
владелицу о появлении в лавке покупателя. Война — время для
торговли книгами невыгодное (требуются сало, водка, бинты, сахар).
Сегодня, например, не заглянул еще ни один покупатель. Лишь
ближе к вечеру вдруг прозвучал звонок. Из-за пыльной занавески
фрау Мильх проследовала в помещение лавки. Сияя отточенной
цейсовской оптикой, на обширном полигоне ее груди колыхалась
складная лорнетка.
— К вашим услугам, герр обер-лейтенант, — сказала она гостю,
наметанным взором безошибочно определив его звание.
Флотский офицер снял перед дамой фуражку, кокарда на кото-
рой — словно изумруд, вся зеленая от соли. Нетрудно догадаться,
что человек вернулся с моря. Теперь не мешает уточнить — с какого
46
он корабля? Для фрау Мильх уже ясно, что он не с бригады крейсеров,
ибо крейсерские офицеры имеют моду носить фуражки с опущенной
тульей...
Старший лейтенант слегка поклонился, говоря по-немецки:
— Добрейшая фрау Мильх, последний раз я был у вас еще перед
войной... Помните? Взял у вас каталог Таврической выставки.
Последовал величавый жест пухлой руки, хозяйка заговорила,
старомодно жеманясь:
— Как я люблю офицеров флота. И как мне жаль их... Бедняжки!
В любой шторм... Вчера так грохотал ветер. О, война! Какое тяжкое
испытание для всех нас... И когда это кончится?
Она сдула пыль с роскошного переплета, которых был торжест-
венно перечеркнут синим крестом андреевского стяга.
— Только для вас... Увлекает даже название: «Нужен ли флот
России, и его значение в русской истории». Возьмете?
— Благодарю, — отвечал офицер, едва глянув. — Я и без этой
книжки господина Белавенца знаю, что флот России необходим.
— Может, вам предложить что-либо из амурных романов?
— Терпеть их не могу, — сказал офицер, копаясь в книгах.
Тогда она подсунула ему серию фотографий известных краса-
виц: Вера Коралли, Клео де Мерод, королева бриллиантов Наташа
Труханова, шансонье Отеро, Вера Холодная, королева танго Эльза
Крюгер... Спору нет, все они были соблазнительно-прекрасны.
— Голыми их назвать нельзя, — заметил офицер. — Но обнажен-
ными назвать уже можно...
Фрау Мильх восприняла это замечание как намек. Из-под при-
лавка она извлекла конверты с наборами открыток:
«Только для мужчин. Последний шик Парижа».
Скромно потупясь, вдовица разложила открытки веером.
— Надеюсь, офицер не откажется от такой дикой прелести?
Лейтенант отвечал женщине, годившейся по возрасту ему в ма-
тери:
— Но, судя по всему, это продукция не Парижа, а... гамбург-
ское производство!
«Ну, это уж слишком!» Фрау Мильх даже оскорбилась:
— Объясните же, что вы ищете в моих книгах?
— Меня волнует не порнография, а — иконография.
— Но здесь не церковь, а иконами я не торгую...
Старший лейтенант пояснил, что иконография никакого отноше-
ния к иконам не имеет — это подраздел науки исторической,
которая изучает старинный портрет и судьбы лиц, кои изображены
на портретах.
— Кое-что я нашел как раз по мне. — Офицер вытащил из развала
связку четырех томов Ровинского. — Давно искал именно это тисне-
ние, где столбцы описей уснащены петитгравюрами.
— Сто рублей! — отомстила ему фрау Мильх за все сразу.
— Ну что ж. Возьму... Мне еще нужен второй том морозовского
каталога. Знаете, такой громадный томина инфолио? В сером сати-
нете, а буквы в золоте.
47
Фрау Мильх не упустила удобного случая, чтобы спросить:
— Я приготовлю... Когда зайдете в следующий раз?
Однако офицер уклонился от ответа:
— Как-нибудь... При случае загляну.
— Вы, наверное, с подводной лодки «Макрель», которая всю
ночь не давала мне спать своей нахальной сиреной? Обычно офи-
церы на субмаринах неразговорчивы. Я понимаю, у них такая собачья
служба, что они уже белого света не видят...
— Заверните, — сухо произнес офицер, расплачиваясь.
Фрау Мильх ловко обрезала ленточку на пакете с книгами.
— Обычно, — сказала она рассеянно, — мой магазин доставляет
товар на дом. Зачем вам таскать эту тяжесть по городу? Назовите,
в какой гавани вы стоите, и моя прислуга доставит пакет... в Минную
гавань? Или, может, в Купеческую?
— Благодарю, — откланялся офицер. — Но мы... на рейде!
Выпуская его на улицу, дверь брякнула звонком. Фрау Мильх
опустила шторы на окнах. Торговля окончена. День был неудачный.
Итак, жизнь отшумела... Без любви, без кухни, без внуков.
Дело лишь за крейсерами кайзера, которые в беспощадном грохоте
орудийных башен успокоят ее суетливую старость.
А на тихой Шарлотинской — за тем самым костелом, куда офи-
церские дамы бегают посмотреть на красивого ксендза-поляка, —
затаилась старинная кофейня «Под двуглавым орлом», прославлен-
ная своей кондитерской кухней. Здесь ко дню тезоименитства
императора и его супруги издавна выпекают праздничные торты,
похожие на храмы в пасхальные торжества, здесь готовят «патрио-
тические» яйца из шоколада, которые потом круглый год хранятся
как украшение на квартирах либавских обывателей. В витринах
этой цукерни всегда выставлены корзиночки со свежайшими марци-
панами.
Старший лейтенант Сергей Николаевич Артеньев отворил бесшум-
ную дверь, и сразу — еще от порога — повеяло ароматом цукатных
булочек. В прихожей он оставил пакет с книгами, повесил на
раскрылку шинель. Потирая с холода ладони, Артеньев огляделся
в гостиной. Сегодня здесь что-то безлюдно. Он присел за крайний
столик. Лезвием десертного ножа выразительно постучал в нежно
поющую грань хрустального бокала.
— Кельнер! — позвал резко, обратясь в дверях кухни...
В зеркале напротив офицер уловил свое отображение. Виски уже
тронула седина, а идеальная белизна воротничка еще больше
выделяла серость усталого лица. Глаза были съедены солью —
красные, словно у алкоголика с похмелья. Да-а... Последний переход
от маяка Риксгефта, что возле Данцига мигал по расписанию только
кораблям германским, — этот переход дался команде нелегко. Всяко
было в прошедшую ночь, и роковой след пузырей от вражеской
торпеды, — этот след лишь случайно прочертил за кормою эсминца.
Артеньев почти любовно коснулся очаровательной белизны кувшина
48
для сливок. Ведь не успей они вчера отработать левой машиной,
и эта белизна фаянса уже никогда не приласкала бы его взора...
— Что угодно господину лейтенанту? — раздался голос.
Артеньев обернулся и невольно привстал. Перед ним стояла
кельнерша, незнакомая ему по прежним посещениям кондитерской.
:)то была обворожительная, цветущая здоровьем женщина, вся
в хрустящем ворохе кружев. Губы ее трепетно улыбались, а глаза
(ах, какие это были глаза!) оставались слегка печальны.
-- Кофе, — сказал ей Артеньев.
— Коньяк? — тихонько предложила она.
— Нет. Меренги. Если свежие.
— Странно.
— Что вас удивило?
— Моряк и... без вина?
Артеньев мельком глянул на плакат военного времени, висевший
над ним: паровоз Германии улетал во вьюжную ночь России,
машинист-кайзер вел его прямо в пропасть, а лопоухий кочегар,
принц Генрих, лопатою швырял в ненасытную топку батальоны,
дредноуты, пушки...
— Видите ли, — отвечал Артеньев, откровенно любуясь красотой
кельнерши, — флот России достаточно велик, и каждый корабль
этого флота имеет свои собственные традиции. На нашем корабле
нерушима заповедь: пить поменьше и... лучше пить на корабле!
— Entschuldigen Sie, bitte ’, — засмеялась женщина, — в таком
случае есть корабли, на которых пьют как можно больше?
— Есть и такие, майн херц, — согласился Артеньев...
На искристой от крахмала скатерти, как отличный натюрморт,
была вписана желтизна лимона и розовая мякоть воздушных меренг.
— Простите, фрейлейн, — спросил Артеньев, коснувшись плат-
ком коротких усов, — отчего я вас никогда здесь не видел? Наверное,
вы нанялись в услужение сюда недавно?
— Совсем недавно.
В разговоре выяснилось, что кельнершу зовут Кларой Изельгоф.
Артеньев осторожно осведомился — кто она: латышка или... немка?
— Я не способна точно ответить на ваш вопрос, — отвечала
женщина, — ибо у меня в роду были даже таборные цыгане.
По-русски она говорила чисто — без всякого акцента.
— Пожалуй, я принесу для вас коробочку марципан. По нашим
временам это такая редкость. А мы используем для них еще доброт-
ные довоенные запасы...
— Не стоит беспокойства, фрейлейн. Они у меня быстро засохнут,
а в каюте и без того полно тараканов.
За стеклом витрины быстро завечерело. Мимо цукерни, держа
чуть в синагогу, гуртом прошли старые иссохшие евреи, и, глядя
на них, Артеньев вспомнил, что сегодня суббота, а значит, на
1 Извините, пожалуйста (нем.).
В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 49
корабле проверка боезапаса. К театру проносились коляски, в отда-
лении безнадежно свистел городовой, да тошно выла от гавани под-
лодка («Макрель», если верить фрау Мильх)... Артеньев потянулся
к фуражке. Кельнерша подала пакет с книгами.
— Не забудьте, — сказала с заботливостью.
— Благодарю вас, фрейлейн. Благодарю за все...
Дать ей «на чай» он как-то постеснялся. Если бы Клара Изельгоф
была не так красива, он бы дал. Но стыдно совать лишний полтинник
в эту прекрасную руку, на которой драгоценный браслет свидетель-
ствует о вкусе женщины и ее состоятельности.
— Мы иногда заходим в Либаву, — сказал он. — Но у меня здесь
никого нет: я — петербуржец... Может, вы доставите мне удоволь-
ствие еще раз встретиться с вами?
При этом ему стало неловко, что он, заслуженный офицер флота,
как последний мичманец, навязывает себя в знакомство. Не дожи-
даясь ответа, он обозленно щелкнул кнопками на перчатках.
— Я не всегда бываю свободна, — отозвалась Клара не сразу. —
Но сегодня у меня вечер как раз не занят.
— Ах, какая досада! — огорчился Артеньев. — Он не свободен
сегодня у меня. Я должен вернуться на корабль...
Артеньев покинул кофейню «Под двуглавым орлом» и, шагая
в гавань, похвалил себя за то, что нигде и ни разу не назвал имени
своего корабля. Либава (об этом предупреждали) была битком набита
германскими шпионами.
2
Вся история человечества — неустанное стремление к скорости,
к нарастанию поспешного бега в будущее. Со времен незапамятных
человек старался побеждать замедленность своей жизни. Оттого-то
и ценились арабские скакуны, многовесельные галеры, высокая
парусность чайных клиперов. Покорение пара и электричества лишь
ускорило эту гонку — за мили и метры, за часы и минуты. Бог
войны Марс с высоты своего величия презрительно взирал на
людскую спешку и все самое быстрое тут же отбирал для своих
нужд — нужд воинственных, нужд убийственных. Мотоциклы еще не
успели войти в спорт, как германцы уже водрузили на них пуле-
меты. Аэропланы еще не научились перевозить пассажиров, зато
они уже умели сбрасывать на головы людей бомбы.
А за три года до войны в России произошло событие, о котором
еще не раз будут вспоминать наши историки... Со слипов Пути-
ловского завода петербургские умельцы спустили на воду корабль,
получивший наименование «Новик» (так в старой Руси называли
новобранцев). Впервые в русском флоте корабль питался одним
мазутом, а раскаленная лавина пара неудержимо бросалась на
ювелирные лопатки турбин. «Новик» проходил испытания на «мер-
ной миле» под Гангэ. Приемная комиссия заполнила крылья мостика,
50
следя за стрелками тахометров. Выше скорость, выше... Казалось,
что турбины на разгоне оборотов разлетятся в куски. Мелко вибрируя,
эсминец легчайше вспарывал волну. И — ни бурана под форштевнем!
П — ни каскада за кормой! «Новик» летел, как в сказке, не нарушая
маскировки движения, — он шел без пены...
— Дадим еще, — решили тогда на мостике.
Стрелка лага шагнула за 33 угла. Невероятно!
— Британский истребитель «Свифт», — рассуждали офицеры на
мостике, — год назад дал рекордную скорость в тридцать пять узлов.
Господа, не рискнуть ли прибавить еще давление на турбины?
Прибавили, — «Новик», словно играючи, побил рекорд мира
(репитеры лага устойчиво держали 35 узлов). Тогда командир
эсминца решительно толкнул рукояти телеграфа, и стрелки тахомет-
ров потянулись дальше. Неустанно щелкал лаг, отбивая на табло ритм
наращивания скорости. Палуба ходила ходуном, на пружинах аморти-
зации тряслись в рубках приборы... Результат — 37,3 узла!
— Ура! Самая высшая скорость мира принадлежит России...
Вместе с бескозырками матросов взлетали в небо, уносимые
ветром (и навсегда), кепчонки и картузы путиловских мастеров,
гордых своей победой. А потом, когда пришли в Ганга, командир
получил телеграмму — не поздравительную, а трагическую. Оказы-
вается, разведенная эсминцем ходовая волна, почти невидимая с
мостика, неслышно подкралась к далекой земле; она обрушилась
на берег, разворотила причалы, сорвала со швартов катера и унесла
в море детей, игравших на пляже. Командира судили, но суд его
оправдал: «Новик» не виноват — корабль сам не знал своей мощи...
А потому и не стоит болтать, что ты служишь на «Новике».
Лучше молчать, ибо немцы за этим кораблем давно охотятся.
На сходне Артеньев, по должности старшего офицера, принял
рапорт от наружной вахты. Происшествий нет, по правому борту
эсминец имел баржу, с которой пересасывал в свою утробу мазут.
— Командир не отлучался?
— Никак нет. В салоне.
— Добро. Вольно.
— Вольно! — репетовали команду, свистя на дудках.
И все живое, что до сего момента застыло в шеренгах, стоя
лицами внутрь корабля, все живое и полнокровное опять задвигалось,
затрещало на трапах робами. «Вольно!..»
Старший офицер — это дракон, это шкура, это сволочь. Если
командир — хозяин только корабля, то старший офицер — полиц-
мейстер команды и владыка кают-компании: здесь таится «квадра-
тура круга» его власти. Старший офицер — это цепной пес суровой
и железной флотской логики, в которой нет середины, а есть только
крайности.
Но старший лейтенант Артеньев, хотя и занимал такую собачью,
должность, шкурой и сволочью никогда не был. Раньше, когда он
числился старшим артиллеристом эсминца, ему пришлось работать
4*
51
бок о бок с матросами, налаживая сложную огневую мощь корабля,
а работа всегда сближает людей. Оттого-то и отношения Артеньева
с командой были ровными, не беспокоящими лишней нервотрепкой
ни его самого, ни его подчиненных. Рукоприкладства на «Новике»
не знали, в чем немалая заслуга Артеньева. А ведь не секрет, что
на бригаде линкоров у матросов зубы пачками вылетали. Но это
уж их дело — «линейное», парадное; дредноуты больше борта у сте-
нок протирают, а на эсминцах люди плавают, — и война, она ведь
тоже сближает людей, делая их проще, покладистей.
В каюте Артеньев переоделся в рабочий кителек, навестил
минера эсминца — лейтенанта Игоря Мазепу. Как водится на флоте,
обращение в чинах между офицерами презиралось, на русских
кораблях издавна принято звать людей по имени-отчеству или... по
кличке. Мазепа за свою узколобую приверженность украинофилам
имел негласное прозвище — «Щирый».
— Игорь Витальич, что с третьим торпедным аппаратом?
— Сменил среднюю торпеду. Вода съела тавот, пошла по корпусу
ржавь от рулей. Лучше сменить, чтобы не рисковать.
— Верно, Лили Александровна еще не подкатывала?
— Да нет, — отвечал Щирый. — Наверное, подъедет...
Лили Александровна — это наказанье господне для всего эсминца.
Она жена командира «Новика», каперанга фон Дена. Жены частенько
бывают на кораблях своих мужей, иногда (в нарушение уставов)
остаются даже ночевать, и это бы ничего. Но Лили Александровна
фон Ден, урожденная баронесса Фитингоф, была близкой подругой
императрицы, принадлежала к окружению Распутина. И никогда
не знаешь, какой гадости можно ожидать от этой внешне респекта-
бельной, уже седеющей красавицы.
Из каюты минера — вдоль дорожки текинского ковра — Артеньев
цепким шагом проследовал в кают-компанию. В углу, закинутый
бледным тиком, дремал рояль. Темно-вишневые панели красного
дерева отражали в своей глубине рассеянные блики бра, укреплен-
ных по бортам. От абажуров розового шелка, что качались над
столами, проливался успокаивающий свет. На диване, обложившись
красочными выпусками журнала «Столица и усадьба», сидел артил-
лерист эсминца лейтенант Рафаил Петряев. Рослый блондин с раздво-
енным от сытости подбородком, он упивался видом фешенебельных
гостиных и снимками петербургских красавиц.
— Живут же где-то люди, черт побери! — сказал он с завистью
обнищавшего шляхтича. — А тут болтаешься, как шар в биллиарде:
от левого угла да в правую лузу. Ты посмотри, какие женщины!
— Не канючь, папочка, — ответил ему Артеньев. — Плюнь. Все
в жизни разложено по полочкам: одни в каюте, другие в будуаре.
— Нет, но ты посмотри, какие женщины!
— А я — практик, — сказал Артеньев. — И на чужую мутовку
никогда не облизываюсь...
В самом деле, сыну учителя гимназии не пристало задаваться.
И нечаянно вспомнилась квартира в Петрограде, с отсохшими
обоями, с разбитым паркетом; за окнами, всегда мутными, течет
52
гягучая, как нефть, вода в канале. А за каналом красный кирпич
(*тен Экипажа, почти тюремной кладки, за которыми извечно пели
флотские горны, будя еще с детства надежды, что есть широкий
мир—
В офицерском буфете вестовой Сашка Платков перетирал к ужину
хрусталь, остервенело швырял в лохань корабельное серебро ножей
п вилок. Сергей Николаевич сказал ему:
— Зябко что-то. Плесни мне казенного...
С рюмкой мадеры в руке он вернулся в кают-компанию:
— Новости с моря есть?
— Одна. Препоганая новость, — ответил Петряев. — Немцы гото-
вят к спуску серию миноносцев, боевые качества и скорость
которых идентичны нашему славному «Новику».
— Ну что ж, — сказал на это Артеньев. — «Новик» только перве-
нец, скоро родятся ему сестры и братья. У нас тоже готовы к спуску
на воду однотипные нам «Гром», «Изяслав», «Автроил», «Гавриил»,
«Азард», «Забияка» и прочие. Я думаю, что если немаки дадут
одинаковую с нами скорость, им все равно не совладать с нашей
превосходной артиллерией...
Послышался свисток наружной вахты — от сходней.
— О! Это наша мать-командирша, — сказал Артеньев...
Он поднялся наверх. Возле стояла коляска на дутых шинах.
С помощью вахтенных через сходню уже перебиралась на эсминец
стройная дама, серебристые соболя струились с ее покатых плеч.
Артеньев на палубе подал ей руку:
— Палуба полита мазутом, не поскользнитесь. И приношу изви-
нения, что встречаю вас в этОхМ кителе... Я слышал, что вы были
в Москве? Ну, какова жизнь в первопрестольной?
— Кто бы мог подумать! — трагически отвечала госпожа
фон Ден. — Один эклер у Трамбле стоит теперь гривенник. И ввели
дурацкие карточки на сахар за обязательной подписью генерала
Шебеко. Отныне москвичи разговаривают на языке каторжан:
«Я получил пайку, а ты съел пайку...»
— Это смешно, — заметил Артеньев, не улыбнувшись.
- Это ужасно! — ахнула дама. — Я пошла к Ваде Шебеко и
говорю ему: «Вадим Николаевич, я же не арестантка, чтобы жить
вашей пайкой». Он не стал спорить и выдал мне сахарные карточки
на три года вперед. Громадный такой лист — величиной с газету
«Вечернее время», теперь я спокойна... до самой победы я спокойна!
В преддверии командирского салона — тишь да благодать. Тре-
вожные возгласы металла, поющие надрывы машин, визги лебедок
на развороте, фырканье нефти в шлангах и раздраженные звонки
телефонов — ничто не доносится сюда, в эту святая святых корабля.
— Карл Иоахимович, - сказал старший офицер, пропуская жену
командира в салон, — Лили Александровна нас не забывает...
Из кресла поднялся командир «Новика» — капитан I ранга
Фон Ден, высокий человек с унылым лицом (тонкое пенсне на его
чосу казалось мало совместимым с его боевой должностью).
53
— Благодару за лубезность, Сергэй Никол аэч, — произнес он
с акцентом природного ревельского барона. — Вы свободны, если
предполагать, что в этом мире вобще сущэствуэт свобода.
В каюте старшего офицера одна из переборок — сплошь в книгах.
Вестовым дан приказ: «Не прикасаться!» За время службы Артеньев
ударил матроса только единожды, когда тот, в порыве услужения,
мокрой тряпкой полез протирать матерчатый переплет дягилев-
ского тома о живописи Левицкого... Ударил крепко - по зубам!
Давно известно, что каждый на Руси сходит с ума на свой лад,
не в пример немцам, которых всегда охватывает массовое сумасше-
ствие. Артеньев считал, что, не будь он морским офицером, из него
удался бы хороший хранитель музея. Любовь к искусству прошлого,
особенно — к русскому портрету, всецело заполняла ту часть души
его, которая не была занята службой. С началом войны возникла
даже сердечная рана: случись, «Новик» потопят немцы и можно
спасти себя, но... книги? Однако с книгами расстаться не мог, плавал
вместе с ними, будь что будет.
Он недолго любовался столбцами описей Ровинского, вскоре
услышав, что от эсминца отвалила баржа, а трюмные матросы
с шуршанием скатывали через палубу рукава мазутных шлангов.
— Леончик, — сказал Артеньев в телефон, — зайди-ка ко мне...
Явился его приятель, инженер-механик эсминца Леонид Алек-
сандрович Дейчман, стареющий холостяк флотского запаса, вырван-
ный войной из сытой дремоты конотопского хутора, где он оставил
возлюбленные им грядки с редькой, укропом и огурцами.
— Сколько приняли топлива? — спросил его Артеньев.
— Недобрали тридцать тонн. Сосали до тех пор, пока с днища
баржи не полезла грязь через фильтры.
— Кстати, почты не было? Газет? Что на фронтах творится?
— Газеты изолгались, — сказал Дейчман. — Впрочем, мы ih
скорбим от поражений и не ликуем от побед: источник наших
настроений — дадут нам водку или нет? А ты чего грустен?
— Да так... не пойму сам. Между прочим, я сегодня «Под
двуглавым орлом» встретил одну женщину. И не выходит она у меня
из головы. Даже читаю вот, а... думается о ней, вспоминается!
— Вопрос первый, — сказал Дейчман. — Чья она жена?
— Не хочу тебя смешить, Леончик, но... Так и быть, можешь
смеяться: она служит кельнершей в этой кондитерской.
— Значит, не графиня... та-а-ак. — Разумный Дейчман рассуж-
дал слишком разумно: — Офицерский корпус его величества имеет
свои жестокие законы. Если Бискупскому не простили женитьбы
на знаменитой Вяльцевой, то... пусть эта кельнерша останется между
нами. Мне сказал, как другу, и больше никому не сигналь.
Артеньев смущенно отшутился:
— Но я же не собираюсь жениться. Просто интересная жен-
щина... Чего ты хочешь? И вообще, милый, вокруг этой дамы, как
я догадываюсь, поставлена густая дымзавеса таинственной неиз-
вестности.
54
— Тебя, чернокнижника, надобно просветить, — сочувственно
заговорил механик. — Вон мичман Кара-Динжан с угольного «Ра-
зящего». Списали его вчера на берег с дымом, с треском и ужасной
копотью.
— За что списали?
— Люэс... Не признается, под каким «Орлом» он его сцапал —
под двуглавым или... Но люэс местный. Либавского происхождения.
Гак что будь здоров, Сереженька, и бросай свою кельнершу, пока
не получил пробоины ниже ватерлинии...
Эсминец сильно качнуло на волне, разведенной близко прошед-
шими тральщиками. Свежий ветер раздул пузырем шторы над иллю-
минатором. Дейчман кивнул наверх — к стальному подволоку, над
которым размещался салон командира.
— А эта кайзерина... там? — спросил со значением.
— Да. Между нами говоря, я не понимаю Карла Иоахимовича.
Как можно продолжать супружескую жизнь, если ему отлично из-
вестно, что жена его состоит в распутинском окружении?
— Это ты не понимаешь. А есть люди, для которых карьерные
соображения дороже святости семейного очага. Ты посмотри, — ска-
зал Дейчман, — какие хваты обретаются в штабе Эссена! Однако
Эссен не дает им ходу дальше каперанга. А наш фон Ден скоро по-
лучит черного орла на погоны... А может, и аксельбант привесит.
— Ну, это слишком! Еще бы перо ему вставить и посадить
с женою на крышу трамвая...
Дейчман поднялся, зевнув:
— Ладно. Пойду. Мне снова не спать — две трубки потекли
в третьем котле. А с нашей командиршей будь настороже. Помни,
что у нее имеется еще кузен, барон Фитингоф, который на «Гангуте»
сейчас матросом гайки завинчивает... Понял?
— Боюсь, плохо кончится, — ответил Артеньев обеспокоенно. —
На флоте есть только одна гайка — это долг перед отечеством, и вот
эту гайку я согласен завинчивать до упора. Но если я вижу, что
матрос расхристался, так это я как-нибудь переживу. В конце концов,
люди устали от войны. Не желает матрос бушлат на себе застег-
нуть — ну и черт с тобой, не застегивайся!
— Я тоже такого мнения, — согласился инженер. — Но это мы...
с тобой воюем. А есть корабли, с которыми возятся, как нищий
с писаной торбой. Их прячут от врага, но показывают царю! Там все
гайки уже пришли в движение. И матросы от этого воют...
Артеньев раньше времени лег спать. Задремывая, он слышал
возглас с палубы: «Почта пришла!» Еще разок вспомнил он краси-
вую кельнершу — всю в кружевах, пахнущую миндалем... Заснул
крепчайше — под яростное фырканье виндзейлей, под гнусавое си-
нение магистралей, в артериях которых корабль неустанно качал
горючее, пар, воду горячую, воду забортную.
Среди ночи к «Новику» подошел посыльный катер, штабной
офицер передал на эсминец пакет, вскрыть который следовало на
55
траверзе Полангена... С этим пакетом в руках Артеньев поднялся
в салон. Под пальцами неприятно дребезжала пластина двери:
ДРУ-ДРУ -
— Карл Иоахимович, — доложил он фон Дену, — нами получен
приказ: вытягиваться в Минную гавань. С нами идет полудивизион
особого назначения в составе миноносцев — «Охотник», «Погранич-
ник» и «Сибирский стрелок».
За бархатным пологом алькова раздались слова, сказанные по-
немецки, и Артеньев хорошо расслышал их:
— Берем мины. Наверное, снова идем под Данциг. Одевайся же,
мое сокровище, поскорее: теперь здесь тебе не место... В случае чего,
знай, что могила твоего мужа возле минной банки Штольпе!
Коляска на дутых шинах отъехала от причала, а «Новик» на
малых оборотах винтов потянулся в черную пропасть Минной га-
вани, где всегда царили страх, риск, опасность, строгость. «Но за-
чем? — думал Артеньев. — Почему фон Ден сказал, что мы идем
опять под Данциг? Ясно, что к утру будем на банке Штольпе...
Во проклятый дурак! Во проклятое место!»
3
На корме эсминца палубные рельсы обрываются в море. Кормою
«Новик» и подошел сейчас под минный причал. А на причале —
тоже рельсы (узкие, как у одноколейки), они тянутся по земле
вдаль, прямо в распахнутые ворота минного пакгауза. Сейчас
в мелькании карманных фонарей, в молчаливой суровости, минеры
выкатят первую мину, вторую, третью... Еще никогда возня с ми-
нами не улучшала настроения тем людям, которые с ними общаются.
Возишься с нею, как с младенцем, и пока не спихнешь за борт —
покоя тебе не будет... Фон Ден стянул под бритым подбородком
ремешок фуражки:
— И сколько берем этого барахла?
— По девятнадцать на борт, итого тридцать восемь.
— Какая мерзкая слякоть летит с неба. Ужасно, ужасно... Сергей
Николаич, ради моего спокойствия пройдите к пакгаузу.
Под ладонями с поручней трапа сползала каша мокрого снега.
Из мрачного склепа пакгауза матросы — плавно и осторожно — уже
выкатывали первую мину. Громадный кругляш ее был укреплен
на тележке якоря, и мина сейчас напоминала дурацкий вагон, ко-
торый дергался колесами на стыках рельсов. Артеньев заметил, что
это была мина нового образца тип «08 (15)», обладавшая страшной
разрушительной силой, способная ломать днища крейсеров. От пак-
гауза еще издали слышался возбужденный гул матросских голосов.
— Что за аврал здесь? — прикрикнул Артеньев, входя. Минер
эсминца лейтенант Мазепа тоже был здесь.
— Ненюков тут баланду разводит, — сообщил он старшему.
— Ненюков!
56
— Есть. — Перед Артемьевым выросла фигура матроса, в «шта-
те» которого на рукаве была изображена рогатая мина. — Никакой
баланды нет, ваше благородие. Спорим вот... Письмо получил из дому.
Из деревни, значит. Тетка моя, Марковна, мужа с фронта дождалась.
Ни рук, ни ног — так исправно всего обтесали, хоть в рамочку и
на комод ставь, чтобы любоваться... Вот и спорим тут с ребятами!
— Спорить нечего. Человек пострадал за отечество...
Матросы опять загалдели, один подскоком уселся на мину, прямо
посреди ее страшных рогулек, махал руками, рассуждая:
— Убить твою тетку мало! Разве можно так с инвалидом?
— Ненюков, а что твоя тетка сделала с калекой-мужем?
Минер охотно пояснил старшему офицеру:
— А ничего не сделала... Посадила урода на телегу и отвезла
в уезд, прямо к воинскому начальнику. «Вот, — сказала там, —
брали вы его у меня с руками и ногами, а обратно в порядке не вер-
нули...» Пихнула сокровище это на лавку, а сама — в деревню.
— Как можно? — возмутился и Артеньев. — Защитника страны?
— Очень даже можно, — со злобою отвечал минер. — Потому как
четыре рта разеваются. И туда — только кидай, словно в кочегарку
худую... На што тетке моей пятый рот?
Артеньев вдруг поманил Ненюкова к себе пальцем:
— Ближе, ближе ко мне... Ну-ка, дыхни на меня!
Ненюков дыхнул вбок, но офицера не обманул.
— Где надрызгался, скотина? Говори — где взял?
— Да тут вот... недалеко за гаванью. Бабы торговали.
— Если не все выпил, вылей за борт. Сосешь заразу всякую!
Лейтенант Мазепа, после похода Ненюкову — карцер. На всю же-
лезку!
— Есть карцер Ненюкову! Продолжать погрузку, черт бы вас
побрал! Разве за всеми вами уследишь?..
Тридцать восемь мин поставили на рельсы эсминца. Принайто-
вили к палубным рымам, чтобы не дергались на качке. Заботливо
укрыли каждую клеенчатым чехлом, чтобы вода и снег не растворили
в ней сахар «Новик» уже мелко дрожал, весь в нетерпении, словно
горячий рысак перед скачкой. Под настилом палубы мягко содрога-
лись турбины, а ревы мощных воздуходувок сотрясали тишину
хМпнной гавани. Горячие ветры, вырываясь из машинных низов,
словно из кратера вулкана, слоями перемещались над кораблем.
Артеньев, хватаясь за поручни, взлетел на мостик:
— Карл Иоахимович, можно отдавать кормовые концы...
Не спеша вытянулись за волнолом. Первая волна пробежала
от носа до кормы. Слизнула с палубы остатки мазута и квашню
истоптанного снега. Ветер, пружиня, раздувал брезенты над минами.
— Пошли! — стали креститься на мостике. — Господи, будь
к нам милостив, помоги нам, боже милосердный. Смилуйся ты над
нами, пресвятой Никола-угодник, хранитель всех плавающих...
1 Сахар соединяет мину с тележкой ее якоря. При растворении его в воде мина
отделяется от якоря, всплывая на заданную глубину и автоматически приходя
в боевую готовность. (Здесь и дальше примеч. автора.)
57
Мелькая уютными огнями, пропадала Либава в темени, и никому
уже не верилось, что где-то есть улицы, шумят ночные рестораны,
танцуют женщины и ложатся люди спать — в мякоть постелей,
с вечерней газетой в руках... «Новик» узким клином входил между
волн, торопливо поглощая смятенное пространство.
Далеко в море последовал доклад от сигнальной вахты:
— По правому крамболу — четыре шашлыка!
Мачты кораблей с их надстройками, медленно выступая из-за
горизонта, и в самом деле напоминают шампуры, на которые на-
низаны куски мяса. Встреченный в море полудивизион (тоже с гру-
зом мин на борту) вышел из порта Виндавы и примкнул к «Новику»...
На траверзе Полангена вскрыли пакеты: штаб приказывал развер-
нуться для постановки мин на коммуникациях противника возле
Данцига. Куда идут корабли — матросам никогда не сообщали.
Ближе к рассвету на мостик позвонили с торпедных аппаратов:
— У нас беда! Ванька Ненюков ни хрена не видит... ослеп!
Мы стащили его с кресла наводки... Что делать?
— Сергей Николаич, — отозвался фон Ден, обращаясь к стар-
шему офицеру, — пройдите, любезный, в пятую палубу, выясните.
На обледенелом настиле палубы ноги выписывали вензеля.
Артеньев с трудом добрался до кормы. Пролез через люк в пятый
отсек, где селились нижние чины минной службы. Ненюков сидел
в кубрике на рундуке, тупо глядя перед собой... Артеньев спросил его:
— Что ты лакал сегодня, собака? Покажи мне бутылку.
Волна вздернула корму эсминца на гребень, под палубой с грохо-
том бились гребные валы. Ненюкова шарахнуло в сторону, ударив
о стойку пиллерса. Артеньев сам распетлял шнуровку его чемодана,
среди матросской хурды обнаружил бутылку. Никакой этикетки
на ней, конечно, не было. Понюхал сам и передал бутылку матросам:
— Нюхните и вы... Что здесь? Политура?
— Ликер из табуретки, — ответили ему. — От него дохнут...
Держа в руке бутыль, источавшую резкое зловоние, Артеньев
испытывал и жалость к матросу и страшную злость.
— Вот этой бы бутылкой, — сказал, — да по башке тебя...
По трапу, весь мокрый, скатился лейтенант Мазепа.
— Ну что? Отвоевался? — накинулся он на слепнущего. —
Снимаю тебя с боевого расписания. Проваливай до родимой дере-
веньки. Может, там тебя тетка отвезет на телеге куда-нибудь до пер-
вой канавы... Ложись на рундук! Лежи...
— Привязать его, — распорядился Артеньев. — Иначе швырнет
на качке с рундука — ног-рук не соберем.
— Братцы вы мои! — вдруг завопил Ненюков. — Да што же это
деется? Ой, братцы... лучше бы меня убило...
Рыдающего минера вязали шкертами к рундуку, а он извергал
то молитвы к всевышним силам, то самую черную матерщину.
И в этот момент звончайше — так, что мертвецы подымутся из гро-
бов! — ударили по всем отсекам эсминца призывные колокола гром-
кого боя.
58
По местам стоять — тревога, тревога, тревога!
Напором ветра толкнуло промерзлую рынду, и медь колокола
гудела на ветру — нестерпимо щемяще... Эсминцев полудивизиона
было не видать: они спешно отвернули, полоски дымов их растаяли,
словно легкие мазки акварелью. А из предрассветной мглы резко
к зловеще выступали сразу пять вражеских силуэтов. Сейчас уже
все на «Новике» видели, как впечатались в горизонт узкие зали-
занные тени германских крейсеров. На мостике сразу тесно, шумно,
галдяще. И пожилой сверхсрочник кондуктор Хатов, стоя за штур-
валом «Новика», сказал с непонятной яростью:
— С поздравкой всех нас! Вляпались, как дачники... Сейчас
пемаки будут нам собачью свадьбу играть...
С дальномера гальванеры уже исправно подавали дистанцию:
— ...сорок три, сорок два, сорок один... Противник резко идет
на сближение!
Срываясь ногами по скобам трапа, на визирную площадку залезал
опоздавший спросонья Петряев, и Мазепа с мостика треснул его
ладонью по сытой вертлявой заднице:
— Быстрей работай, папочка. Шевели мослами...
— Человек за бортом! — вдруг резануло почти вопельно.
Каперанг фон Ден быстро отреагировал:
— Бросьте круг для очистки совести, и... лежать на курсе!
В отдалении выплеснуло из воды последние взмахи рук, и море
тут же сомкнулось над человеком. На телефонном расблоке Артеньев
щелкал переключателями, опрашивая наружные посты: «Кто вы-
пал?» Но посты отвечали постику, что у них составы полные, потерь
пет. «Новик» шел на виду германских крейсеров, прикрывая отход
полудивизиона. При наличии минного груза на палубах миноносцы
уже не могли стрелять — ни торпедами, ни артиллерией. «Новик»
сейчас в том же гиблом положении, однако орудие носового плутонга
можно ввести в бой... На полубаке, расставив ноги, стыли на ветру
комендоры, упругий свежак открытого моря балахонисто вздувал их
широченные клеши... Крейсера отворачивали на пересечу.
Вдавив свое лицо холеного барина в каучуковую оправу визир-
ной оптики, лейтенант Петряев истошно выкрикивал:
— Головным «Принц Адальберт», за ним бронепалубный «Мюн-
хен»... «Аугсбург», следом — «Роон», а концевым «Тетис»... Товсь!
Первые снаряды пристрелки взмутили воду на перелете. Вторая
серия рухнула под левой скулой «Новика». Эсминец замер, вздрогнув
всем телом, и, отряхнув с палубы тонны воды, пошел дальше.
— Карл Иоахимович, не пора ли менять курс к повороту?
— Не спешите умирать, — отвечал фон Ден помощнику. — Что
нам даст поворот? На циркуляции мы потеряем половину залпа.
— Но мы же не сделали еще ни одного! — возмутился Артеньев.
— А стоит ли? — неожиданно прозвучал вопрос каперанга...
Гнусаво проблеял под козырьком мостика ревун. Следом за ним
бравурно выстрелила носовая. На залпе людей осияло желтым воско-
вым пламенем. Полыхнуло жарким дыханием порохов.
59
— Кто давал приказ? — заорал Ден, перенесясь с мостика через
поручни.
От носовых орудий, выбивая из ствола пушки дымновоняющий
унитар, ему отвечал старшина орудия, весь опутанный проводами:
— Приказ и ревун даны с дальномера!
Фон Ден задрал лицо к визирной площадке:
— Лейтенант Петряев, сейчас же задробите дистанцию. Или вам
кажется, что здесь маневры?
Грудью преодолев напор ветра, через мостик шагнул Артеньев:
— В чем дело? Данные верны — накрытие с первого залпа...
— Лучше обратитесь в корму, — огрызнулся командир «Новика».
Тридцать восемь стальных шаров, до предела натисканных могу-
чей взрывчаткой, болтались на рельсах эсминца. Один осколок в раз-
мер ногтя — и этого хватит, чтобы «Новик» со всей его командой
превратился в раскаленное облако газов.
— Я не имею права рисковать кораблем, — продолжал фон
Ден. — Мне доверено сто двадцать молодых жизней. В том числе и
ваша, старший лейтенант... Разве это не по-христиански?
Петряев нарушил приказ, и второй залп носового плутонга на-
пористо шибанул всех ударом пламени. С носа Дена сорвало пенсне.
— Довольно спорить, — сказал он. — Мы давно в кольце!
— Прорвемся! — озлобленно отвечал Артеньев.
— Это безумие...
— Безумно — думать иначе. Продолжать огонь!
— Прекратить огонь! — настаивал фон Ден. — Я не могу принять
боя с грузом мин на борту. Это лишено смысла... Сигнальщики!
И фон Ден сам кинулся к этажеркам кранцев, в которых лежали,
свернутые в коконы, флаги сводов — отечественного и международ-
ного. В руках каперанга ветер развеял шелковый моток флага, и все
увидели... большое белое полотнище.
— Поднимай! — велел фон Ден сигнальному старшине.
Старшина Жуков испуганно взирал на командира:
— Ваше благородие... избавьте. Как есть... Христом-богом прошу.
Я русский моряк... не могу позориться! Лучше уж погибну...
Шестерка снарядов, сверля мутный воздух рассвета, прошла над
мостиком, пригибая к решеткам настила самых храбрейших. Фон Ден
развернулся и — вмах! — треснул Жукова по зубам. В паузе между
залпами отчетливо лязгнули зубы старшины.
— А хучь убейте! — осатанел Жуков. — Подымайте сами...
Каперанг начал привязывать к фалам белый флаг. С высоты
дальномеров разносился голос Петряева:
— Кончайте этот декаданс... Нас же сейчас накроют!
Артеньев вынул револьвер, ткнул его в спину фон Дена:
— Долой с мостика! Или пришлепну...
Фон Ден треснул рукой по оружию, и револьвер Артеньева,
матово блеснув, скрылся за бортом. Первое орудие — в панике со-
бытий — вдруг замолчало. Германские крейсера, фукая в небо язы-
ками огня и копоти, быстро пожирали расстояние, тесня «Новик»
в середину своего железного строя.
60
- Вы арестованы! — сказал фон Ден старшему офицеру.
Но тут сзади подошел старший минер Мазепа, заложил руку
за шею каперанга и рывком свалил командира на решетки мостика.
- Хватит уже! — заявил Щирый. — Лучше под трибунал пойду,
но этого балагана не могу терпеть... Старший, бери команду!
— Стойте! — кричал фон Ден, когда сигнальщики стали вязать
его фалами. — Стойте же... вы все погибнете!
Возле боевого телеграфа выпрямился лейтенант Артеньев:
— Носовая, чего притихли? Давайте ревуна... огонь!
И толкнул рукояти на «полный». Выбил заглушку из трубы
в машину, приник к раструбу амбушюра. Носовая выстрелила,
ударившись о медь, Артеньев разбил себе губы. Брызгаясь кровью,
он приказывал в машину:
— Дейчман, давайте из турбин что можете. А чего не можете,
гоже давайте... Сейчас на лаге только восемнадцать!
Стрелки тахометров, плавая в голубом дыму, потянулись дальше,
отмечая возросшую ярость турбин. Пять германских крейсеров
крепко зажали «Новик» в блокаде своих прицелов. «Новик» пенного
буруна не давал, и потому немцы не сразу заметили нарастание
его скорости. На крейсерах стали очухиваться, когда эскадренный
миноносец пошел на прорыв... В рубках «Новика» неустанно от-
щелкивал показатель лага: 32 узла... 33... На тридцати четырех
узлах вырвались из кольца, после чего умолкли пушки, а на мостик,
расслабленно шатаясь, поднялся инженер Дейчман.
— Меня сейчас избили, — сказал он, плача без стыда.
— Кто избил? — обступили его офицеры.
— Мои же кочегары. Грозили вышвырнуть за борт.
— За что, Леонид Александрович?
— А за то, что «дейчман» означает «немецкий человек»...
Дали отбой боевой тревоги, и до мостика дошел слух, что в кубри-
ках заваривается кутерьма. Весть об измене командира задела само-
любие матросов. Казалось, они не могли простить себе своего заблуж-
дения, что ранее подчинялись предателю. Теперь из низов корабля
доносились выкрики: «Долой всех немцев! Баронов за борт!»
Артеньев осведомился — кто больше всех шумит, и боцман Слы-
щенко донес, что шумят двое:
— Портнягин — из первой, а Хмара — из четвертой палубы.
— Этих крикунов ко мне, — распорядился Артеньев.
Два матроса поднялись на мостик, посматривая исподлобья.
— Берите в пирамиде карабины, — наказал им Артеньев. —
Под вашу ответственность сдаю вам бывшего командира. Башкой
ответите мне за него... Запереть его в салоне.
Матросы, жестоко усердничая, поволокли фон Дена к трапу —
с бранью унизительной:
— А, хад ползучий! Тебе-то в плену бламанже на тарелочке
подавали б. А нам лопатой из ямы помойной... Иди, сучара!
Горизонт ожил, и Артеньев вздернул к глазам бинокль. От Вин-
давы спешили крейсера 1-й бригады — «Адмирал Макаров», «Баян»,
«Олег» и «Богатырь». Из радиорубки «Новика» вырвались бурные
61
взрывы пискотни и воя морзянки — это работали радисты эсминца,
сообщая координаты немецких кораблей. Крейсера России пронесло
мимо — они, внешне нелюдимые, быстро растворились в серости
дня... «Ну, кажется, все закончилось!»
Артеньев (он был смертельно бледен, почти посинел лицом),
повернувшись спиною к ветру, долго разминал в пальцах папиросу:
— Вот и служи... Служишь, черт побери, и не знаешь, кто рядом
с тобой... Это ужасно! Сдать врагу «Новик» — лучший эсминец
русского флота.
Возле его носа чиркнул спичкою минер Мазепа:
— Прошу! А вам не кажется, что теперь вы станете команди-
ром «Новика»?
— Спасибо. Не ради карьеры служу...
Тридцать восемь мин еще ерзали на рельсах, терлись боками
в расслабленной швартовке креплений, и только сейчас люди за-
метили, что чехлы над ними были разодраны осколками. Но храбре-
цам всегда чертовски везет — это уж старая истина.
4
На подходах к Либаве он попросил к себе Дейчмана.
— Леон, — сказал ему Артеньев в штурманской рубке (без
свидетелей), — после того, что произошло на мостике, следует по-
тушить то, что случилось у тебя в котельных... Ты это понимаешь?
— Я все понимаю, но лезть в низы обратно не хочу. Зачем?
Чтобы мне намяли карточку за мою фамилию?
— Тогда ты не понимаешь... Фон Дена с его предательством
хватает «Новику» уже выше мостика! Если обнаружится и твоя
беда, матросам припишут большевизм, команду «Новика» могут
расформировать. А команда уже сплавалась, и нельзя эсминец вы-
бивать из ритма войны... Теперь осознал, дружище?
— Я... боюсь, — признался механик.
— Боязнь своих подчиненных это такая болезнь,’которую лечат
отстранением от службы. Не вылечишься — спишут!
Эсминец легко клало на борт, потом волна перекладывала его
на другой борт. Внизу что-то громыхало, и Артеньев не сразу до-
гадался, что это ветер колотит брезенты спасательных шлюпок.
— Ну! — строго прикрикнул он на друга. — Решайся!
— Какая сволочь, — вдруг заговорил Дейчман, — осмелилась
перетолмачить с немецкого на русский мою поганую фамилию?
Впрочем, я понимаю — меня бы никогда не ударили, если бы не эта
история на мостике. Как только до котлов дошло, что у вас там стряс-
лось, меня сразу и треснули. А знаешь, кто меня бил?
— Не надо фамилий. Истории возбуждать не будем.
— Но это так гнусно. Меня били, а я кричал им, что мой дед —
крымский врач, а мать — молдаванка... Боже, неужели в такой
62
грандиозной империи не найдется местечка и для инженера Дейч-
мана, захудалого конотопского дворянина?
Артеньев долго молчал, наблюдая, как по разложенным на столах
картам ползал хитрый механический жук — одограф, автоматически
записывая на картах все изменения курса корабля. Вот прибор
с резким жужжанием передвинул свой карандаш — значит, уже по-
шел на разворот к Либаве, скоро войдет в канал фарватера.
— Ладно, — поднялся с дивана Артеньев. — Кочегаров накажем
как-нибудь келейно. Отнесись к этому, если можешь, с юмором.
Цу. дали в нос. Ну, кровь брызнула. Ну... с кем не бывает?
Явился боцман Ефим Слыщенко, сообщил доверительно:
— Так что смею доложить о человеке за бортом. Все уже в пол-
ном ажуре — это Ненюков кувырнулся. Кады боевую сыграли, он
по доброй воле, от рундука отвязавшись, шагнул за борт — прямо
ко святым угодникам... После него хурда осталась. Домой отсылать,
что ли? На деревне всякая тряпка сгодится...
— Отсылай, боцман. Я письмо напишу, что погиб геройской
смертью... за веру, царя и отечество!
И как-то все перемешалось в усталой голове. И эта тетка, полу-
чившая с войны обрубок вместо мужа; и этот прыжок за борт
матроса, ослепшего от бутылки денатурата; и этот рев крейсерского
калибра над головой, гнуснейшая подлость предательства командира;
а где-то издалека, из тишины — отзывалось теплом и светом от чи-
стой и здоровой женщины, встреченной случайно.
Артеньев поднялся на мостик. Прошли приемный буй, который
подвывал кораблям сиреной, тяжко качаясь на волнах.
— Сразу, как отдадим якоря на рейде, всех господ офицеров
прошу в кают-компанию...
Два якоря-холла, грохоча звеньями цепей, зацепили «Новик»
за грунт либавского рейда.
Фон Ден стал бушевать взаперти салона, требовал, чтобы его
допустили к радиорубкам эсминца.
— У меня телеграмма к его величеству! — кричал он. — Трид-
цать слов... Хорошо, я согласен на двадцать... хоть на десять. Но пу-
стите меня... царю-ю... у-умоляю вас! Дайте оправдаться!
В кают-компании — два узких стола, протянутых вдоль бортов.
Между ними — узкий проход, в котором и расхаживал Артеньев.
— Господа, — говорил он, взвешивая каждое свое слово, —
под славным андреевским флагом нашего эсминца при столкновении
с крейсерами противника произошло одно событие... возмутитель-
ное! Позор слишком велик, и нельзя доводить дело до суда. Следует
его и завершить здесь же, не сходя с корабля, как дело нашей общей
чести. Я сознательно подчеркиваю, что затронута честь нашего ко-
рабля... Надеюсь, вы меня отлично поняли?
Все его поняли, только новиковский священник отец Никодим
поежился в смущении.
— Да ведь грех, — сказал, — грех человека на смерть толкать.
63
— Во-первых, — ответил ему Артеньев, — у вас, батюшка, из-под
рясы торчат штрипки от кальсон. Здесь вам не сельская церквушка,
а кают-компания... А во-вторых, батюшка, вы в дела мостика не суй-
тесь, как мы не суемся в церковную палубу. По-моему, — заметил
Артеньев, — грех заключается в другом — в измене отечеству!
Отец Никодим затолкал под носки завязки кальсон и сказал:
— Я молчу. Дело ваше. Офицерское. Благородное...
Артеньев при всех прокрутил барабан револьвера, из которого
торчали желтые затылки патронов. И высыпал все патроны из ба-
рабана. Со стуком они падали на обеденный стол кают-компании,
раскатываясь по зеленому сукну скатерти.
— В барабане оставляю один, — сказал Артеньев. — Пусть он
распорядится им, чтобы уйти от позора самому и не позорить нас.
Кто не согласен со мною — прошу встать и заявить.
Офицеры молчали: они были полностью солидарны с ним.
— Добро. Тогда я поднимусь к нему...
Боже, до чего же тяжелы показались ему на этот раз двенад-
цать ступеней трапа, ведущих в благословенную тишь салона, про-
стеганного штофом и бархатом. Возле дверей с карабинами в руках,
замкнув лица в хмурости, стояли матросы — Портнягин и Хмара.
— Благодарю за службу, ребята, — сказал им Артеньев. —
Теперь ступайте отсюда прочь. — И он шагнул внутрь каюты ко-
мандира.
Фон Ден сидел в кресле-вертушке перед столом, напротив него
стоял в причудливой рамке из бронзы портрет жены.
Молча, расширенными глазами он наблюдал за старшим офице-
ром. Артеньев подошел к раковине, тонкой струйкой пустил воду
из крана. Наполнил водою ствол револьвера, держа его вертикально.
После чего протянул револьвер командиру:
- Надеюсь, Карл Иоахимович, вам не нужно рассказывать, как
поступают опозоренные офицеры. Вот вам... с водою!
Вода при выстреле разносила череп в куски.
— Держите!
Фон Ден взял револьвер и выплеснул из него воду.
— Я не опозорен. Я верный слуга его величеству. Я потребую
суда. Я добьюсь правды...
— Суд офицерской чести уже состоялся. И он осудил вас!
— Нет! — отвечал каперанг, весь трясясь. — Я не могу.
— Уже поздно. Так постановила кают-компания.
— Нет! Это шантаж...
— Шифровку по радио мы уже дали. Поторопитесь.
— Нет. Я дождусь ответа из штаба.
— Поторопитесь. Скоро за вами придут жандармы. Здесь один
патрон. Этого хватит. Уйдите от позора сами, не позоря других...
В спину уходящего Артеньева фон Ден, словно нож под лопатку,
всадил одно только слово:
— Мерзавец!
Артеньев из коридора салона не уходил. Ждал выстрела. Но вы-
стрела не было. Постучав в дверь, он напомнил:
64
- Кончайте же наконец эту канитель!
И грянул сдавленный выстрел. Артеньев рывком открыл дверь.
Каперанг фон Ден по-прежнему сидел в кресле, облокотись
ла стол. Он стрелял в себя через подушку, и подушка теперь была
отброшена в сторону, из нее просыпался пух. Пуля же, пущенная
;;аперангом в висок, вышла у него из глаза, и теперь этот глаз желтой
осклизлой слякотью стекал по щеке...
Самое страшное, что фон Ден остался жив и сознание не потерял.
Вторым глазом он сейчас с ненавистью глядел на старшого.
- Подлец, — сказал он Артеньеву. — Ну какой же ты подлец...
Артеньев насытил пустой барабан еще одним патроном.
— Будьте же мужественны! — крикнул в бешенстве.
Пальцами фон Ден тронул свой висок, размозженный пулей,
окровавленные руки медленно потянулись через стол — к бумаге.
— Два слова... — неожиданно попросил он. — Жене...
Карандаш выкручивался из его пальцев. Артеньев вышел.
Он дождался второго выстрела. На этот раз фон Ден был мертв,
но из кресла не выпал. Сидел — прямой и безучастный, вдавив
острый подбородок в грудь. На длинном черном шнурке, словно
маятник, раскачивалось пенсне. А перед ним, захватанная пальцами,
лежала записка к Лили Александровне: «...меня убивают подлецы-
карьеристы, свои же офицеры, которым я так много сделал хорошего.
«Новик» пропитался ядом анархии. Я ухожу из жизни не по своей
воле, а принуждаемый к тому насилием. Может, это и к лучшему,
ибо тогда не предстоит мне наблюдать те ужасы, которые ожидают
Россию в будущем... (Далее следовали слова любви к жене, которые
Артеньев старался не прочесть). Но не прости убийцам моим!» —
заклинал фон Ден жену в конце записки.
От такой гнусной лжи Артеньев что было сил хватил ногой
но стулу, и фон Ден мешком свалился на ковер. Чтобы ковер не за-
пачкать кровью, Сергей Николаевич подсунул под голову мертвеца
подушку. После чего нажал педаль на расблоке вызова под словом
«буфетъ». Моментально явился в салон Сашка Платков с полотен-
цем, переброшенным через плечо, словно заправский официант.
— Помоги мне, — сказал ему старший офицер.
Они содрали все белье с пышной кровати командира. Мертвеца
в несколько рядов, плотно и туго, завернули в простыни. Белой
куколкой лежал он по диагонали салона, непомерно длинный, и
матрос с офицером переступали через него, как через бревно. От возни
с неповоротливым телом оба устали. Полосатый матрас обнаженной
постели наводил на мысль о генеральной уборке.
Сашка Платков вытер лоб посудным полотенцем.
— Все-таки, - сказал он, — матросское дело проще: ну, морду
набьют тебе, и все тут. А вот офицеры...
— Цыц! — прикрикнул Артеньев. — Больно ты у меня грамот-
ный стал. Зови сюда подвахтенных. Пусть оттащат каперанга в душе-
вую и дверь — на замок. А ключ от бани — мне!
С запискою фон Дена он спустился в кают-компанию.
' В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
65
— Здесь и про нас, господа, — сообщил он, пуская записку
по кругу. — Каперанг называет нас убийцами... Но никто из нас не
убивал его. Он ушел из жизни сам, и это лучший вариант из всех,
какие только можно придумать...
Командиру Минной дивизии контр-адмиралу Трухачеву он ото-
слал подробный рапорт о случившемся, приложив к нему предсмерт-
ную записку фон Дена (пусть штабные перешлют жене).
Вечерело, когда лейтенант Артеньев отправился на Шарлотин-
скую — в кофейню «Под двуглавым орлом». За эти сумасшедшие
дни он как-то позабыл лицо Клары Изельгоф, и память — в сум-
буре событий — не могла восстановить ее нежного облика. Он спешил
к ней, чтобы увидеть, чтобы запомнить и больше не забывать...
Став базою флота, Либава резко разделилась на два города...
Старая так и осталась дремать в тишине парков, где вековые дубы
осеняли ее «монплезиры» и кургаузы. Новая же Либава быстро
разрослась в пролетарский город.
Денно и нощно дымили копотью трубы цехов и мастерских;
германский капитал властно управлял акционерным обществом
«Беккер и К0», на заводах которого тянули сталь и проволоку;
фирма Вакандера и Ларсона штамповала пробку и отливала лино-
леум; пыхтели паром фабрики растительных масел. Здесь не вы-
живали цветы, не было тут и тенистых вилл, а музыка курортов
сюда не долетала.
Не миновать новой Либавы, чтобы попасть в старую, буржуаз-
ную. Прямо над гаванью, словно над пропастью, был переброшен
Железный мост, соединяющий две Либавы, как два различных мира.
При лунном освещении мост этот казался иногда Артеньеву мисти-
ческой конструкцией, созданной неземными существами. Железный
мост вел его на свидание любви...
И вот что удивительно: Клара, оказывается, его ждала. Нет, она
не призналась в своем ожидании, но Сергей Николаевич догадался
об этом сам — по вспыхнувшему взгляду, по суетливой радости ее
первых слов. А он вновь наслаждался покоем и тишиной, любовно
трогал молочный кофейник... Артеньев говорил женщине:
— Втиснутые в железные коробки отсеков, лишенные подчас са-
мого необходимого, поверьте, как мы любим, чтобы на берегу нас
окружали красивые вещи, чтобы такие красавицы, как вы, улыба-
лись нам!
На стене кофейни недавно появился новый военный плакат:
«Берегись шпионов!» К плакату была приложена красочная схема
германского шпионажа, которая широко раскинула свои щупальцы,
охватив все области русской жизни... Среди шпионов, поблизости
от агента по распространению швейных машин компании «Зингер»,
была представлена и фигура официантки, которая подслушивает
66
разговор пьяных офицеров... Но Артеньев-то — не пьяный, да и что
он скажет красивой женщине, кроме тех слов, какие вообще говорят
женщинам?..
Поздно вечером он сидел в своей каюте и писал... в Казань!
«Милостивые государи.
С глубоким волнением узнал из газет, что в Вашем городе, не-
смотря на ужасы войны и многие бедствия, открывается выставка
,7Xу дожест венные сокровища Казани». Мне известно, что в Казани
работали миниатюристы Босси и Барду, меня всегда интересовала
работа художников «Арзамасской школы» — Ступина, Макарова,
Мелентьева, Щеголькова и прочих. Много уже лет я занимаюсь
русской иконографией... Весьма сожалею, что, связанный службою,
не могу посетить Казани, чтобы усладить себя личным общением
с художественными сокровищами Казани. У меня просьба к устрои-
телям выставки: когда выйдет ее каталог, не откажите в любезности
выслать один экземпляр по адресу...»
Ложась спать, Артеньев просмотрел «Журнал иностранной ли-
тературы». Попалась интересная статья о женской красоте (с древ-
них времен до наших дней). Артеньева интриговал Винтергальтер,
который работал в Париже и написал немало портретов русских
красавиц. Все в мире интересно, но... пора гасить свет и спать.
5
В прошлом году германский крейсер «Магдебург» с треском
запоролся днищем на камни возле маяка Оденсхольм. Команда
крейсера, выстроясь на палубе, по сигналу с мостика толпой ша-
рахалась с борта на борт, чтобы раскачать корабль, работавший
машинами «враздрай». Но сняться с камней не удавалось. Тогда
немцы стали выбрасывать тяжести: якорные цепи, броневые двери
башен и рубок, выпустили за борт всю питьевую воду. Трудились
всю ночь — не помогло: «Магдебург» застрял прочно.
На рассвете их заметили с маячного поста русские моряки.
«Магдебург» открыл огонь, разбивая снарядами вышку маяка и ба-
рак радиол оста. Но израненные радисты, истекая кровью за «клю-
чом», успели передать на базы важное сообщение. К острову Оденс-
хольм спешно вышли русские крейсера. Еще издали они открыли
огонь, отгоняя от «Магдебурга» германский миноносец, снимавший
с крейсера его экипаж. Русским сдались в плен сам командир
«Магдебурга», два его офицера и полсотни матросов. Но перед сда-
чей они успели запалить погребные фитили — взрывом разрушило
«Магдебург» от носа до второй трубы.
Эссен послал к месту гибели «Магдебурга» партию балтийских
водолазов. Ползая по затопленнььм отсекам крейсера, водолазы
исправно «обчистили» салон и каюты. Наверх были поданы даже
5*
67
плети, на рукоятях которых имелись казенные штемпеля: «К. М.»
(«Кайзеровский флот»). Плети были страшного вида — почти пала-
ческие семихвостки, размочаленные на спинах матросов 1. По оконча-
нии работ на «Магдебурге» адмирал Эссен приказом по Балтфлоту
объявил всем водолазам строжайший выговор за безобразную работу.
Водолазы спокойно проглотили выговор и... получили месячный
отпуск!
Этим приказом Эссен, маскируя свою радость, запутал герман-
скую разведку. В каютах на «Магдебурге» секретных документов,
действительно, не нашли. Но когда стали обследовать грунт возле
крейсера, наткнулись на труп немецкого шифровальщика. Даже
мертвый, он оставался верен присяге и тесно прижимал к своей
груди свинцовые переплеты секретных кодов германского флота.
Из объятий мертвеца водолазы забрали шифры — и, таким образом,
флоты Антанты получили доступ к тайнам флота противника...
Ветер стонал над Балтикой, где взаперти на рейдах и в гаванях
Финского залива, окованные льдом, выжидали весны русские ко-
рабли. Как раз в это время, чтобы отвлечь русских от наступления
в Галиции, германское командование занесло кулак над Курляндией.
Она была почти неприкрыта ныне с моря — лишь несколько наших
эсминцев и подлодок бороздили простор, как неприкаянные, мыкаясь
между опустелыми базами; редкие маяки слепо и колдовски светили
им по расписанию. Немцы хотели вытеснить Балтфлот из западных
гаваней Курляндии — от пограничного Полангена до самой Виндавы,
чтобы силы Рижского залива оказались заперты, словно в банке!
Колоннам Гинденбурга противостояли сейчас малые силы рус-
ской 12-й армии. Полосу побережья в основном держали ратники-
добровольцы — пожилые люди, пошедшие на фронт ради того пайка,
который получали в тылу их семьи (в случае гибели добровольца
семье его была обеспечена пенсия). Дрались они отлично. Но опыт-
ная германская армия давила и плющила слабые гарнизоны, словно
прессуя их своим натиском. Немцы ворвались уже в Литву, они
взяли древний Шавли, а часть нашей армии еще застряла в Восточной
Пруссии.
Обстановка на Балтике с каждым днем становилась сложнее,
над морем неслась трескучая россыпь морзянки — нашей и немец-
кой. В штабе вице-адмирала Эссена особенно не спешили с выводами,
чтобы в горячке не допустить промахов. Вывести корабли в море —
это и дурак сумеет, но надо так планировать операции, чтобы корабли
вернулись целы. Каждый погибший корабль — немалая прореха в си-
стеме обороны, это подрыв государственной и финансовой мощи; на-
конец, это стоны и плачи сотен баб, причитания которых не долетают
до безымянных могил, захлестнутых волнами Балтики...
1 Достойно примечания — плеть старшего офицера с «Магдебурга» была самой
истрепанной, что свидетельствовало о характере его общения с нижними чинами.
68
Любая светская дама могла бы позавидовать обстановке команд-
ных салонов на русских кораблях. Адмиралтейство словно забыло,
что салонам «подобает более величавая скромность кельи благоче-
стивого архиерея, нежели показная роскошь спальни развратной
лицедейки».
С началом войны опомнились: ведь это антикварное убранство
представляло, в случае боя, хорошую пищу для огня. На флагман-
ских судах стали пороть с мебели цветные штофы, рвали с переборок
драгоценные гобелены, оставляли в базах легкомысленные козетки
типа Нана, крушили на причалах кровати в стиле элегантной эпохи
Людовиков... Разгром был учинен полный, но, кажется, должных
кондиций достигли: теперь в убранстве салонов присутствовала
суховатая и деликатная пустота.
Так же, как от ненужных вещей, избавлялся штаб флота и от
блестящих, но ненужных офицеров. Николай Оттович фон Эссен
окружил себя лучшими специалистами флота, которые не имели
придворных званий. Его «флажки» (как называли тогда флаг-офице-
ров) были людьми подвижными, знающими, опытными. Сравни-
тельно еще молодые, они уже успели хлебнуть и позора Цусимы и
жуткого отчаяния Порт-Артура, и потому делали сейчас все завися-
щее от них, чтобы избежать поражений на море в войне с сильным
германским флотом.
Колчак считался признанным мастером минных постановок. Рен-
гартен — ученик А. С. Попова, видный радиотехник, был изобрета-
телем первого на флоте радиопеленгатора. Под стать им был флагарт
кавторанг Свиньин. Такие офицеры, как Василий Альтфатер, Федор
Довконт, князь Михаил Черкасский, были прекрасные оперативные
работники. А новинка XX века — авиация, которая прямо из пеленок
рванулась в небеса на своих бесовских крыльях, — была представ-
лена в штабе Эссена контр-адмиралом Адрианом Непениным, спра-
ведливо считавшим, что будущее всех войн принадлежит самолетам...
Да, штаб Эссена дал России немало мастеров флота, но зато штаб
Эссена воспитал (за редкими исключениями) и будущих главарей
контрреволюции — самой яростной и самой неистребимой. Об этом
тоже не следует забывать, читатель...
Дымя сигарой, зажеванной в углу рта, Эссен рассуждал:
— Мемель-то мы, господа, профукали по дешевке. Для нас эта
операция, придуманная Ставкой в обход флота, еще аукнется не раз...
В результате мы подержали Мемель в руках, словно горячий уголек,
и тут же бросили. А принц Генрих, явно напуганный нашей дер-
зостью, сразу умножил свои силы на нашем театре. Вот последняя
сводка: на Балтику им переданы крейсера и миноносцы, а также вто-
рая эскадра линейных сил. Для нас это — ох и ах!
Эссен живо повернулся к тяжеловесному, словно откормленный
боровок, контр-адмиралу Непенину:
— Адриан Иваныч, что скажете на это?
Пенен ин ответил одним характерным словечком:
- Думато...
69
Пахнущий оттепелью воздух насыщал каюту через иллюмина-
торы, было слышно, как хлещет со срезов рубок по металлу звончатая
капель. Эссен перебрал на столе бумаги, среди которых попалась
замызганная записка с обращением к нему: «Милай, дарагой...
лутшаму ис явреев даверь уголь прадать». Это Распутин просил
за кого-то, чтобы погреть руки на угольных поставках флоту. Эссен
хмуро, без тени улыбки, перебросил записку Ренгартену:
— Это по вашей части, радист. Узнайте, с какого аппарата ее
приняли, и прикажите химической службе как следует продезинфи-
цировать этот аппарат... Итак, господа, — продолжил Эссен, —
будем готовы для начала потерять Поланген! Наши мужички с кре-
стами на шапках пущай уж удирают от Гинденбурга и дальше, винить
их за это было бы бессовестно...
— Что-то у нас не продумано свыше, — заметил Непенин.
Гельсингфорс чернел вдали дымками домов. Явился стремитель-
ный Колчак, нервно рвал с пальцев тесные перчатки.
— Началось таяние. Ирбены и Рижский залив вот-вот освобо-
дятся ото льда, и... Николай Оттович, не обколоть ли нам заранее
крейсера и эсминцы на ревельских стоянках, чтобы сразу выпустить
их за ледоколами на боевые позиции?
— Добро, — согласился Эссен...
Ему принесли с моря свежую пачку расшифрованных германских
квитанций, перехваченных нашей радиослужбой, — адмирал быстро
вник в переговоры противника, их замыслы, их сомнения, их пере-
бранку. В основном ругался Гинденбург, армии которого с моря не
успевал (или боялся) прикрыть кораблями гросс-адмирал принц
Генрих.
Николай Оттович хмуро буркнул:
— Война — это как покер: у кого нервы сильнее, тот выиграл!
Но у немцев оказались крепкие нервы. В одну из апрельских
ночей радиорубки штаба командующего Балтийским флотом бук-
вально взорвало в каскадах передач:
— Немцы проникли в Рижский залив. Прокрались вдоль берега...
Эссена это даже не удивило; он приласкал своего кота.
— Принц Генрих была бы круглым дураком, если бы он сейчас
не рискнул на этот прорыв в залив, нами почти не защищенный...
Горохом сыпались новости с моря — трагические: германские
эсминцы сняли с острова Руно-Рухну служебный персонал маяка,
огнем они сбили башни маяков на Домеснесе и Цереле. А наши ко-
рабли, идущие от Ревеля, как назло, затерло во льдах, в скрежете
торосов хрустела сталью бортов подлодка «Акула».
Непенин, мятый с похмелья, посоветовал:
— Думато! Если кораблям не пробиться, запускайте авиацию...
В весеннее небо бросили четверку самолетов. Их вели с грузом
бомб юные мичмана и поручики, которым сам черт не брат. Эссен
велел Колчаку первым же ледоколом идти на Ревель, откуда пер-
вым же поездом отправляться на Виндаву.
— Начинаем заваливать минами последние подходы к Либаве
и Виндаве, — сказал он каперангу. — Тральщикам тоже прикажите
70
участвовать в постановке. На всякий случай я позабочусь, чтобы
• моря вас прикрыла, во избежание случайностей, первая бригада
крейсеров.
Колчак разбудил кавторанга Довконта:
-- Феденька, хватай бутылку коньяку и зубную щетку.
- Л что случилось?
— Завалим последние фарватеры у берегов Курляндии, чтобы
немцы маршировали не так нахально...
Шесть стареньких, ходивших еще на угле, миноносцев лениво
подымливали возле причальных стенок Виндавы. Поодаль качались,
словно неряшливые галоши, номерные базовые тральщики. Всякий
сброд кораблей, начиная от финских буксиров и кончая речными
нароходишками, был мобилизован на время войны для исполнения
гяжкой повинности траления. На одном из тральщиков вдруг вспых-
нул огонь, оттуда передавали: «Выйти в море не могу знт у нас
в днище обнаружилась течь тчк». Колчак, уже стоя на мостике
(«Генерала Кондратенко», сказал Довконту:
— Во кабак... Феденька, узнай — что у них там?
Людей, попавших на тральщики, поражало изобилие всяких спа-
сательных кругов, пробковых поясов, надувных жилетов и прочего.
— Когда мы вляпаемся в пакость, — поучали здесь новичков, —
хватай сразу, что попадется под руку, и держись крепче. Считай,
что в этом случае тебе повезло: ведь на тральщиках не надо терять
времени даже для прыжка за борт. Ты и ахнуть не успеешь, как па-
луба выскочит у тебя из-под ног...
Как трудолюбивые крестьяне выходят утром в ноле с косою
за плечами, чтобы косить травы, — так же и тральщики прилежно
убирают «урожаи» мин, созревающих на морской целине. Их мин-
ные «жатки» тралов подсекают ножами стальные стебли минрепов,
па которых колышутся в глубине сочные гремучие-соцветия —
м ины!
Публика же на тральщиках — смелая, но ужасно бестолковая.
Водят их по минам всякие там прапорщики от Адмиралтейства,
штабс-капитаны по геодезии и даже кавалерийские ротмистры, ко-
торых быстрехонько переодели во флотское, наспех обучили стоять
па мостиках и тралить мины, ценя свою жизнь в копейку...
Катер с миноносца доставил Довконта на борт тральщика. Штаб-
ного оператора встретил на палубе прапорщик флота, бледный
и романтичный юноша с тонкой шеей, торчащей из широкого
воротника кителя. Он был явно испуган и не скрывал этого.
— В чем дело? — сразу обрушился на него Довконт. — Если,
черт побери, вы решили затонуть, так умейте же потонуть не в гавани.
— Извините, но я уже составил рапорт...
Слово «рапорт» прапорщик произнес с ударением на первом
слоге, что в разумении Довконта являлось стратегической ошибкой.
— А здесь не казарма, чтобы деликатный морской рапорт прев-
ращать в хамский солдатский рапорт! Может, вы еще дойдете до
71
такого безумия, что благородный морской компас переиначите в ду-
рацкий компас?.. Сейчас же показывайте мне вашу течь!
Они спустились в придонный отсек, где оба бились в потемках
о сырое ледяное железо шпангоутов, медленно источавших ржавую
слизь. Тускло светила заляпанная суриком лампа, и конечно же
обыкновенная могилка, вырытая в земле, может показаться уютной
квартиркой по сравнению с этим придонным отсеком тральщика.
Прапорщик, делая круглые глаза, сообщил:
— Уверяю, все крысы убежали от нас сегодня утром сразу же,
как мы сдали в порт тралы и приняли на борт мины...
Довкопт сумрачно матюкнулся. Прапорщик показал ему место,
где тихой слезой набегала в льялы вода. Казалось, корабль горько
плакал, сознавая всю свою старческую беспомощность.
— Вот это и есть ваша течь? — хмыкнул кавторанг.
- Да.
— В таких случаях, — отвечал Довконт, — не срывают людей с
мостика флагмана, а зовут врача-венеролога... Ляпните сюда цемента
па лопате и можете считать, что ваш пароход излечился. А больше
не дурить! Сейчас же сниматься с якоря.
— Значит, вы находите, что это неопасно?
— Да нет же, нет, — в раздражении отвечал Довконт, проби-
раясь к трапу и светя фонарем только себе, совершенно игнорируя
при этом командира тральщика, который громыхал в темноте по
железу всеми локтями и коленями. — Вообще, милейший, — фило-
софствовал Довкопт, — служба на флоте — это умение вовремя по-
вернуться с одной бока на другой. А если вам еще встретится
на берегу удобная женщина, которая будет горячая зимой, а летом
прохладная, тогда совсем хорошо. Кстати, каков номер вашего герои-
ческого корыта?
— Тринадцатый, с вашего позволения.
— Счастливчики! А сколько приняли мин к постановке?
— Тринадцать.
— Везунчики! А сколько человек в команде?
Прапорщик чуть не заплакал:
— Увы, без меня — тринадцать...
Федя Довконт выбрался на палубу, пожалел свои новые брюки.
— С таким номером не пропадете, — сообщил в утешение. —
А сумма отрицательных показателей в народном суеверии всегда
приносит положительный результат...
Катер доставил его обратно на «Генерала Кондратенко».
— Набрали там всякой шантрапы, — доложил он Колчаку. —
Какие-то студенты-недоучки штаны черные понадевали и даром тре-
скают паек флотский. Эта война свирепо разрушила нашу касту!
— Все продумато, — отвечал Колчак в стиле Непенина. — Пусть
уж гибнут шаланды с такими студентами, чтобы поберечь настоя-
щие корабли с настоящими командирами... Начнем сниматься?
Над рейдом сразу возрос мощный шум вентиляторов, якоря
вздернулись над водою, и корабли плавно тронулись из гавани.
72
В море сильно штормило — некстати. Несчастные гробы-траль-
щики трепало так, что с высоты мостиков эсминцев па них было
страшно смотреть. К тому же крепенько подмораживало — палубы
деден ел и. На траверзе мыса Люзерорт корабли встретили немецкую
мину, сорванную штормом с якоря. Довконт внимательно обозрел
гс в бинокль.
- Новенькая, стерва! — сказал. — Даже блестит от масла. Она,
видать, из числа тех, что немцы подарили нам под пасху.
Это верно — на лаковых боках мины белела броская надпись
по-русски: «Дорого яичко ко Христову дню». Пасхальное «яйцо»
гут же расстреляли из пулеметов; расколотая пулями мина быстро
насытилась водою и затонула тихонько, не делая лишнего шума.
Пошли дальше. С тральщиков семафорили, что их сильно качает,
рвет крепления мин, которые невозможно удержать на палубах.
— Пусть привыкают, - ответил Колчак, сосредоточенный...
С № 13 стали писать, что у них в предохранителях мин начал
растаивать сахар. Колчак обозлился:
— Пусть этот студент с «тринадцатого» поскорее сваливает груз
за банкою Сноп и убирается отсюда ко всем чертям.
Федя Довконт вспомнил безусого прапорщика, для которого весь
этот флот с его минами и тралами представлялся сплошным кошма-
ром, и пожалел юношу, осторожно намекнул Колчаку об опасности:
— Если сахар растаял, то это рискованно при постановке.
Да и качка не уменьшается. Может, «тринадцатый» лучше вернуть?
Колчак отмолчался, весь во внимании. Его большой и плоский,
словно лезвие топора, нос был развернут по ветру и медленно
наливался синеватой краснотой от холода.
А беда к «тринадцатому» не замедлила прийти. Одна из мин при
постановке отделилась от якоря раньше времени. Пружины внутри
мины сработали, сбросив предохранительные колпаки со страшных
сосцов смерти.
— Ну, все! Сейчас их шарахнет...
На миноносцах видели, как из рубки «тринадцатого» сорвался
на корму командир-прапорщик. Там матросы что-то рубили на
корме топорами, надсаживаясь, словно дровишки кололи. Довконт
с такой силой сжал кулаки, что заскрипела кожа перчаток. Но капе-
ранг Колчак, этот верный ученик школы британского флота, оста-
вался невозмутим, как первый лорд Адмиралтейства на светском
файф-о-клоке. Между тем работой винта мину уже подтянуло к
тральщику.
И... рвануло! Аж до самых небес рвануло огнем и дымом.
На «Генерале Кондратенко» все невольно присели, зажмуривая
глаза. А когда поднялись, то увидели, что тральщик № 13, приседая
на корму, стремительно погружается. С его палубы, словно арбузы
с лотка, подталкивая одна другую, быстро катятся в море мины.
— Господи, — закрестились на мостиках, — спаси люди твоея...
Из тринадцати человек экипажа не уцелел ни один. Но чудом
вынесло взрывом за борт четырнадцатого — самого командира.
73
И когда вытащили его из воды, это был уже совсем другой человек.
Он постарел до неузнаваемости. Прапорщика отчаянно трясло, п,
выколачивая зубами хорошую джигу, он просил об одном:
— Водки... да-да-дайте ско-ко-кореее во-во-водкп!
Командир «Генерала Кондратенко» обернулся к Довконту:
— У меня в одежном шкафу есть бутылка. Отодвиньте чемодан,
там увидите. Влейте ее в юношу, чтобы он опомнился...
Довконт буквально на себе протащил командира тральщика до
салона, рвал с него мокрую промерзлую одежду, расшвыривая
вокруг ватные штаны, китель, кальсоны, свитер. Прапорщик сидел
посреди салона на стуле, покорно позволяя поворачивать себя как
угодно, пока Довконт трудился, напяливая на него сухое белье.
— Теперь вы на всю жизнь запомните, какая бывает настоя-
щая течь... Не огорчайтесь, юноша: «C’est la vie», — как говорят
наши доблестные союзники французы.
Только сейчас командир тральщика № 13 зарыдал. Довконт
схватил его за плечи, швырнул на постель. Сверху энергично на-
бросал одеял и подушек, чтобы тот скорее согрелся. Рыдания за-
тихли. Теперь он будет спать как убитый. Довконт налил и себе
рюмочку за счет пострадавшего. Поднялся на палубу, где порывом
ветра его чуть не унесло за борт. Партия минирования уже вышла
в район массовой постановки. Между двумя точками побережья —
от Люзерорта до Бакгофена — в море посыпались мины.
Немцам предстоит немало потрудиться, если они рискнут тут
прорваться в сторону Рижского залива.
«Новик» тоже участвовал в этой операции. И тоже не все было
гладко. Одна из мин самовзорвалась при выкидывании за борт
(очевидно, не была проверена на заводе). Силой взрывной волны
побило людей, отброшенных от кормы на броню надстроек. От страш-
ного толчка остановились машины. Когда осел дым над волнами,
с палубы стали подниматься минеры. У кого разбита голова, у кого
рука обвисла, а лейтенант Мазепа паралично волочил ноги. И все —
орали, орали, орали. Не от боли — от потрясения...
Колчак доложил фон Эссену:
— Минная постановка прошла идеально. Просто удивительно
хорошо работали корабли и люди. Кое-какие неувязки случались,
но это уже в порядке вещей.
6
Вернулись из Ревеля, куда ходили на заправку топливом, в Ли-
баве котлы держали на подогреве, увольнений на берег не было —
боевая готовность повысилась. Потом, как это и бывает, в штабах
что-то изменилось, готовность «Новику» снизили. Артеньев выру-
гался:
74
— Всегда разведут панику, будто у них ярмарка горит, потом
закинут нас под лавку и забудут. Ладно, я сбегаю па берег...
Либава уже была пронизана щемящей тоской, город медленно
наполнялся мрачными слухами. По секрету сообщали, что войска
отходят. 200 миль Курляндского побережья обороняют дружины
ополченцев, два эскадрона кавалерии и один батальон морской
пехоты. В море стали попадаться корабли Германии, которых
раньше не встречали на Балтийском театре. Иногда русские крей-
сера пытались навязать сражение противнику, но немцы, пожирая
в котлах и машинах тонны топлива и смазочных масел, выходили
из дистанции боя — не трусливо, а преднамеренно, словно сберегая
себя для иных задач...
Артеньев с трудом пробрался через причал. На досках его,
под открытым небом, лежали раненые солдаты, покорно ожидающие
эвакуации морем. Под ними билась стылая вода, над ними кричали
чайки, словно спрашивая: «Чьи вы? Чьи?..» Сергей Николаевич
заметил, что некоторые из раненых уже мертвы. Поодаль от них
сидела сестра милосердия, застывшая в отчаянии, как скорбное
изваяние. Артеньев спросил одного из солдат — откуда они и куда
их направляют.
— Свалили тут, и дохнем. Третьи сутки не пимши, не жрамши.
Под себя делаем. Мы из-под Палангену... немец жмет, подпирает.
Артеньев попробовал заговорить с сестрой, но эта молоденькая,
симпатичная женщина с челкой на лбу резко отвернулась. Запом-
нились офицеру ее руки, красные от ветра, будто обваренные
кипятком, и тяжкая сумка, на которой крест международного
милосердия — такой жалкий, такой беспомощный.
Идти в театр, где давали сегодня глупейшую комедию «Вова
приспособился», не хотелось — ни ему, ни Кларе. Артеньев предло-
жил убить вечер на кинематограф.
— Вы случайно не знаете, что показывают сегодня в «Альянсе»?
— Кажется, там идет «Розовая мечта Гекубы»...
По дороге Артеньев охотно поведал Кларе все, что знал о Гекубе,
и женщина внимательно его выслушала.
— Если верить Овидию, — заключил Артеньев, — то конец сума-
сбродной Гекубы был весьма печален. Когда она волею богов
превратилась, пардон, в суку, фракийцы закидали ее камнями...
Неожиданно Клара сказала:
— Но есть и другая версия — Гекуба бросилась в море.
— Да? — удивился Артеньев. — Но... откуда это известно вам?
— Это не по Овидию, а по Еврипиду, — сказала Клара.
Сергей Николаевич никак не предполагал встретить знание
Еврипида в своей знакомой из кофейни. Клара пояснила ему:
— Я ведь окончила гимназию. Это чистая случайность, что я
стала кельнершей. Я еще надеюсь поправить свою судьбу.
Артеньев купил самые дорогие билеты. С улицы трещали мото-
циклетки — подкатывали армейские офицеры прямо с позиций, не-
сущие в зал кинематографа свежую грязь окопов, запах крови
и пороха. Вот на экране появился человек, проникший в подъезд
75
дома. Стал подглядывать в замочную скважину. Увидел, что там
целуются, и поскакал на второй этаж. На втором этаже он увидел
через дверь, как дама расстегнула блузку и показала господину
свои упругие, как мячики, груди. Артеньев испытал некоторое
смущение перед Кларой, когда герой фильма пулей взвился на
третий этаж.
— Я не совсем понимаю, — шепнул он, — при чем здесь Гекуба?
Экран уже отображал в подробностях интимное омовение жен-
ского тела. Не ожидая, пока герой фильма достигнет самых высоких
этажей, Сергей Николаевич встал, и Клара поднялась за ним...
На улице им стало как-то не по себе.
— Но при чем здесь Гекуба? — не переставал возмущаться
Артеньев, а Клара взяла его за рукав шинели:
— Бог с ней, с этой Гекубой. Вы не зайдете ко мне?..
Дома выяснилось, что Клара не одинока — у нее уже дочь, де-
вочка лет четырех. Допытываться об отце девочки Артеньев не
счел для себя удобным. Правда, его отчасти поразила обстановка
квартиры — богатая, старинная. Наверное, еще от бабушек и де-
душек. Уют и тишина квартиры располагали к искренности. Сергей
Николаевич немного поведал о себе... Нет, он не женат!
— У меня в Питере сестра, бестужевка. Натура сумбурная.
Сама не знает, чего она желает от жизни. Есть такие неспокойные
натуры, с которыми надо возиться, как с детьми... Вообще-то в моем
роду не было моряков. Больше учителей гимназий и инженеров-
путейцев... Что я люблю? Увлекаюсь портретами предков. Особенно
миниатюрной живописью. В этом особое очарование. Берешь в руки
портрет, величиной с пуговицу. Красавица времен Венского кон-
гресса вся выписана в деталях пунктиром...
Клара сидела напротив, очень внимательная к его рассказу,
курила длинную дамскую папиросу. Модная шемизетка из белого
шелка, окантованная черной бархаткой, шла ей. На груди женщины
лежал медальон, убранный сердоликом, и Артеньеву хотелось
узнать — что там, внутри: нет ли памяти о сопернике?.. О себе
Клара рассказывала в меру. Где-то в биографии этой женщины,
видимо, был предел, за который посторонние не допускались.
Артеньев был достаточно внимателен, но точного представления
о судьбе Клары из ее рассказа так и не сложил. Впрочем, это
частное дело каждой женщины, и вряд ли стоит обижаться на их
скрытность...
— Мне у вас очень хорошо... — признался он Кларе. — Честно
говоря, я бы сидел и до утра, но служба обязывает встать и уйти.
В прихожей он ее нежно поцеловал и в поцелуе заметил, как
она вся податлива, как мало ей этого поцелуя.
Возвращаясь на корабль, он опять не миновал свалки фронто-
вых калек, воздевших к нему свои культи, лубки рук и ног. Сестра
милосердия сидела все в той же страдальческой позе.
76
— Мадемуазель, — заговорил с ней Артеньев, — мой корабль
стоит неподалеку. Не пройдете ли со мной перекусить и обогреться?
Она повернула к нему свое лицо без единой кровинки:
— Меня вы покормите. Меня вы обогреете. А... их?
Артеньев прямо от сходни спустился в лазарет эсминца.
— Док! — сказал он врачу. — Иногда не мешает вспомнить о
клятве Гиппократа... Вы видели этих несчастных, док?
— Да был я там с санитарами. Она послала меня к черту.
- Кто?
— Да эта вот мымра, которая к ним приставлена...
Сергей Николаевич с трудом протиснулся под срез полубака.
В оз де дверей коридора кают-компании было не протолкнуться от
матросов, слушавших, как лейтенант Мазепа ругается по телефону
с береговыми службами. Команда «Новика» переживала за людей,
забытых на причале премудрым отеческим начальством.
— Не мычат, не телятся? — спросил Артеньев у минера.
— Сволочи! — отозвался Мазепа. — Комендант Либавы гово-
рит, что это не его дело. А госпиталь — у них и так все забито.
— А что ответил эвакуационный пункт?
— Не дозвониться. Никого нет.
Артеньев перенял трубку из рук минера.
— Барышня, соедините меня с жандармским управлением
Либавы.
— Нашел, куда брякать, — послышалось из толпы матросов.
— Цацуня, цыц! — прикрикнул старшина Хатов.
Из жандармского управления ответил глухой бас:
— Штаб-ротмист Епифаньев на проводе.
Представившись, Сергей Николаевич доложил о раненых, бро-
шенных на произвол судьбы, а далее построил свою речь хитро:
— Команды кораблей имеют возможность своими глазами
наблюдать отношение к их братьям солдатам, защитникам отече-
ства. Вы понимаете, ротмистр, какая это прекрасная иллюстрация
к нашим беспорядкам на фронте, если даже в тылу... в тылу,
говорю я вам, творится такой чудовищный бардак!
С другого конца города устало вздохнул жандарм:
— Благодарю, что сообщили. Мы сейчас же вмешаемся в это
безобразие, и кое-кто жестоко поплатится своими погонами...
Жандармы оказались разворотливы. Скоро к причалу стал
подходить корабль для транспортировки раненых в Ревель. Но...
какой это был корабль! Допотопный угольный лихтер с открытыми
трюмами, куда раненых солдат собирались валить навалом на груди
острого антрацита. Каждый с эсминца понимал, что сверху их
будет заливать волна, мочить дожди, — они не выдержат.
— Чисто собак! — говорили матросы. — Ну, надо же! Ах, в суку
их всех... За што воюем? За што страдаем?
— Издеваются, как хотят...
Артеньев посоветовался с офицерами:
— Готовность снижена. А от нескольких тонн мазута Россия,
сй-ей, не обеднеет. Зато людей спасем.
77
С ним согласились, и он объявил аврал. Вмиг, словно того
и ждали, матросы очистили кубрики. По доброй воле стелили белье
на рундуках — под грязных и вшивых, зачумленных войною. Ране-
ных бережно стаскивали по трапам с берега в жилые отсеки
эсминца.
Игорь Мазепа доверительно шепнул Артеньеву:
— А лед кое-где еще не сошел, как бы борта не помять на
подходах к Ревелю. Эссен сглотнет нас и пуговиц не выплюнет.
— Пускай жрет. Лучше мне погон лишиться, нежели наблюдать
это свинство. Сгуляем до Ревеля — там отличный госпиталь...
Хотя и временно исполняющий обязанности командира, Артеньев
в салон даже ни разу не поднимался. Сейчас туда — в эту роскошь
стеганных плюшем диванов, ковров и японских ширм, расписанных
зацветающей вишней, — провели сестру милосердия. «Пусть хоть
выспится по-человечески!» Эсминец дал ход. Корабельный врач
с санитарами всю ночь перевязывали раненых. За борт летели
лохмы гнойных бинтов в крови и струпьях.
— Хорошо живете, моряки, — говорили матросам солдаты,
хрустя казенными простынями, с удивлением оглядывая крытые
пробкой переборки. — Зато вас и держат на службе царской дольше
нашего...
На траверзе Наргена «Новик» встретил чистое, спокойное утро.
Почти не качало. Эсминец шел на ровном киле, разбрызгивая
легкие весенние воды. На горизонте уже «читались» башни города.
С глазами, выжженными водой и ветром, словно кислотой, Ар-
теньев — наконец-то — спустился с мостика. Сестре милосердия
сказал:
— Господа офицеры нашей кают-компании имеют честь просить
вас к общему табльдоту.
И он подал ей руку на трапе.
— Простите меня, — сказала ему женщина. — Я была груба
с вами. Тогда... еще на причале. А вы люди, и хорошие люди.
Я надеюсь, что этот поступок вам поставят в большую заслугу.
— Мадемуазель, — рассмеялся Артеньев, — вы плохо знаете
наши флотские порядки. С меня теперь могут сорвать погоны.
Состоялась неприятная беседа с начальником Минной Балтий-
ской дивизии — контр-адмиралом Трухачевым.
— Сергей Николаич, — сказал он Артеньеву, — вас хотели
представить к чину капитана второго ранга ’, чтобы назначить
командиром «Новика». Но теперь — ау! — придется потерпеть.
Этим самовольным отводом эсминца с передовых позиций без ведома
начальства вы сильно очернили свою блестящую аттестацию.
1 В предреволюционном русском флоте чин капитана II ранга следовал сразу
за чином старшего лейтенанта без промежуточных званий капитан-лейтенанта
и капитана III ранга, принятых в советском флоте.
78
Артеньев смолчал. Трухачев протянул ему руку:
— Как русский человек, страдающий душой за все просчеты
в войне, я солидарен с вами. И даже счастлив, что на моей Минной
дивизии служат не тряпки, а люди, способные к вызывающим
решениям. Л теперь покажите, как вы срезали траверз мыса
Гахкона...
Артеньев на карте показал, как «Новик» обогнул этот мыс.
— Ну вот, — сказал ему Трухачев. — Благодарите судьбу.
— А что такое, Павел Львович?
— Вы проскочили через минное поле, поставленное накануне,
о чем миноносцы еще не были оповещены. Теперь, Сергей Николаич,
вы понимаете, какой вы счастливый человек?
Артеньева пошатнуло. Слов нет, если бы «Новик» погиб, он бы
застрелился. Сейчас он испытал такое ощущение, будто пуля уже
ударила его в лоб, круша и ломая кости черепа... С трудом
овладел собой и дослушал сообщение своего адмирала:
— Либаву, кажется, сдадим. Эсминцы в связи с этим станут
базироваться на Усть-Двинск и на рейд Аренсбурга... Хорошего
в этом мало, но вся война еще впереди. Россия — это такая страна,
которой можно нанести поражение, но которую нельзя победить!
7
Любовь пришла... С того случайного поцелуя роман между
ними стал насыщен остротою чувств, ожиданий, сомнений и недо-
сказанности. Артеньев был ошеломлен и почти смят этим натиском
любви — от женщины, которая охотно, почти ликуя, вызывала его
на интимность... По ночам — через Железный мост — он возвра-
щался на эсминец, где его поджидал Дейчман, поверенный его
романа.
Впрочем, механик был брюзгой; старый холостяк, он не советовал
Артеньеву увлекаться чрезмерно, пророча всякие каверзы от жен-
щины, тем более в таком распутном городе, как Либава.
— Иди ты... в главный штаб! — отругивался от приятеля Сер-
гей Николаевич. — Клара чистая женщина, у нее ребенок. Я вообще
люблю женщин с детьми! Порочная женщина абортирует, а здо-
ровая рожает. И ты знаешь, что я кобелячества не терплю. Хотя
смолоду, как и все мичманята, тоже грешил на гельсингфорсской
Эспланаде...
— Ах, Эспланада! — вздыхал Дейчман. — Сейчас наш Эссен
обставил рейд Гельсингфорса такими комодами, что бедным эсмин-
цам и приткнуться некуда. Вот отнимут у нас немаки Либаву
с Виндавой, и будем околачиваться у Эзеля. Что-то страшно
мне становится, как подумаю об извечном законе стратегии: вслед
за отступающей по суше армией всегда отступает вдоль берега
и флот!
79
— Для немцев мы этот закон разрушили: германский флот не
успевает наступать за своей наступающей армией...
В небе теперь часто мелькали германские «альбатросы», крылья
которых были исчерчены черными крестами. «Новик» огнем своей
отличной артиллерии подбил один такой аэроплан, и взору моряков
представилась незабываемая картина. Из кабины «альбатроса»
первой выпала собака. Затем, крутясь распятием, полетел вниз
и пилот, быстро обгоняя собаку в полете. Море разъялось сна-
чала перед человеком, а потом поглотило и животное. Следом за
ними, разламываясь в воздухе на куски, рухнул в море самолет.
Вскоре заплавали над Либавой оболочки германских цеппели-
нов. Дирижабли кайзера проносились в облаках безмолвно, словно
пришельцы из иного мира. Продырявить их удавалось не всегда,
ибо зенитное дело — новейшее, родившееся совсем недавно, и даже
опытным комендорам было непривычно задирать свои пушки в без-
глазое, безликое небо, где тихо плавает пугающая своей внешней
нелюдимостью германская «колбаса».
Цеппелины пролетали сейчас как раз над теми краями, где
столь часто бывал их славный создатель — граф Фердинанд
Цеппелин, женатый на женщине из Курляндии.
Графиня Ева Цеппелин, урожденная баронесса фон Вольф, вам,
милейшая сударыня, трудно укрыться от суда русской истории...
Если бы не вы, мадам, отдавшая своему мужу колоссальное состоя-
ние, нажитое для вас потом рабов — латышей, ливов и эстов, то
ваш супруг никогда бы не создал своего громоздкого детища.
А теперь кайзер поставил перед Цеппелином ясную задачу: «Гибель
и полное разорение населения и городов, враждебных Германии...»
И вот цеппелин пролетает сейчас над прозеленью лужаек, он
плывет над золотыми пляжами штрандов, над теми виллами
и замками, в которых еще вчера местное дворянство пышно
чествовало его создателя. Прибалтийские бароны с гордостью взи-
рают на небеса; они считают, что заслуга в создании цеппелинов
принадлежит им!
Совсем неожиданно Артеньева вызвал в штаб дивизии каперанг
Колчак, и встреча с ним не сулила ничего доброго. Колчак,
сам в прошлом командир миноносца, заметно выделялся среди
флаг-офицеров. Слова его, сказанные даже вполголоса, выслуши-
вались всегда с приличным вниманием (особенно в штабе Эссена).
Полярный исследователь и гидрограф, ученик барона Толля и
Фритьофа Нансена, Колчак для многих в ту пору оставался еще
неясен как человек. О его политических взглядах никому не было
известно. Неулыбчивый, с острым взором степного беркута, всегда
в перчатках — узких, как тиски для пыток, Колчак казался нелю-
дим, чем-то внутренне огорчен и озадачен. Но близкие ему люди
знали, что за этим флаг-офицером Эссена таится грозная, опасная
сила — сила ума, злости, смелости, напористости. И сейчас было
80
неясно, куда и в какую сторону будет повернута эта сила. Во всяком
случае, по слухам флотских, следовало ожидать быстрого взлета
Колчака...
Он встретил Артеньева расспросами об измене фон Дена.
- Вам пришлют нового командира — Гарольда Карловича фон
Грапфа... Почему вы никак не реагируете на это?
Артеньев в некотором замешательстве отвечал «флажку»:
— Видите ли, Александр Васильевич, это опять... фон\ А в ниж-
них палубах обстановка накаляется. Матросы подозревают.
Колчак сказал на это сквозь стиснутые зубы:
— Да. Извещен. Предостаточно. На Минной дивизии вдруг
стало неспокойно... Случайно вы не знакомы с командиром «Силь-
ного», кавторангом Эрихом Бруновичем Фитингофом?
— Слабо.
— Слышали, что с ним случилась некрасивая история? При
встрече с германскими эсминцами он под обстрелом стал реверси-
ровать машиной, отрабатывая с полного вперед на полный задний.
Он мог бы и не делать этого, смело вступая в дуэль, но... бог ему
судья! Однако команда решила, что барон Фитингоф, симпатизируя
германцам, сознательно изнашивает машины на быстрых реверсах,
чтобы «Сильный» поставил на капремонт. И вот вам результат —
бунт!
Артеньев слегка улыбнулся, что не скрылось от Колчака.
— Веселого тут ничего нет, — заметил он строго.
— Извините, Александр Васильевич. Но мой покойный командир
был женат на баронессе Фитингоф. Сейчас вы поведали мне о Фитин-
гофе, командире «Сильного», и я вспомнил, что старшим офицером
на новейшвхМ линкоре «Гангут» — тоже барон Фитингоф... Не слиш-
ком ли много этих Фитингофов на Балтийском флоте?
Колчак ответил — в раздражении:
— Топить их нам, что ли? Впрочем, эти бароны здесь ни при чем:
просто матросам нужен повод для выступлений политических. Вот
и хватаются они — то за гречневую кашу без масла, то за наших
баронов! Присмотритесь внимательней к каждому такому бунту
против засилия немчуры на флоте — и вы отчетливо разглядите
в них явную большевистскую подоплеку.
— Я не политик, — сказал на это Артеньев. — Но, как я слышал
от людей сведущих, большевики вообще против этой войны, которую
они называют «империалистической».
— Верно. И они проводят свою политику хитро. Матросы-
большевики воюют как раз хорошо. Они, как правило, на отличном
счету у начальства. В каком-нибудь георгиевском кавалере, который
«ест» вас глазами, трудно разгадать замаскированного ленинца. —
Колчак поморщился, и при этом все лицо его, жесткое и энер-
гичное, пришло в движение. — Да и что делать противнику
войны, — спросил он с ухмылкой, — если на него наседают герман-
ские «байерны»? Остается одно — драться! И он дерется. Хорошо
дерется...
В в. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
81
Подойдя к Артеньеву вплотную, Колчак сказал проникновенно:
— Я должен проинформировать вас о неприятных подроб-
ностях. Вдова каперанга фон Дена, как вам известно, является
близкой особой к государыне императрице нашей. А вы же знаете,
что было сказано в предсмертной записке фон Дена?
— Волею обстоятельств держал ее в руках.
— Вас могут обвинить в насильственном устранении фон Дена
из жизни. Не удивляйтесь, если из Петербурга на вас покатят бочку,
способную раздавить не только скромного лейтенанта, но даже
адмирала с богатым плавательным цензом. Однако Эссен на вашей
стороне; я тоже считаю, что собаке собачья смерть... Впрочем, —
неожиданно закончил Колчак, — вы мне сегодня и не нужны. Наш
разговор возник случайно. Пройдите в соседний кабинет — там
вас ждут...
В глубине кабинета, широко раскинув руки но столу, сидел
неопрятный полковник армии, совершенно незнакомый. Не пред-
ставившись, он сказал:
— Садитесь. Разговор у меня с вами будет весьма краток...
Оставьте в покое эту женщину!
Артеньев сразу вспыхнул, наполняясь гневом:
— О ком вы говорите?
— Вы сами отлично знаете, о какой женщине я вам говорю.
— Простите, но с кем имею честь беседовать?
— Это вам знать необязательно. Достаточно, что вас ко мне
направил флаг-офицер флота... Еще раз заявляю вам по-хорошему:
эту женщину из либавской цукерни выбросьте из головы!
~ Нет, — ответил Артеньев, возмущенный.
— Ваше дело. Но... А вы не боитесь, — спросил его полков-
ник, — вместо службы на «Новике» вдруг проснуться где-нибудь
на острове Нарген или на береговых батареях Даго?
— Это провокация!
— Не знаю, как это называется. Но, — повторил полковник, —
вы уже стали мешать нам...
— Не понимаю, кому это — «нам»?
— Раскрываю карты: контрразведке армии и флота.
— Я с этой богадельней дел не имел и иметь не желаю.
— Вполне пристойное заведение.
— Сомневаюсь.
— Не советую. Вам придется иметь с ней дело, если вы...
— Пошли вы к черту! — вспылил Артеньев, поворачиваясь.
— Этим не испугаете. Мы и не такое слыхали...
Разговор велся на повышенных тонах, и в кабинет вошел Кол-
чак. Кажется, он все слышал. И сейчас веско заметил:
— Я не вмешиваюсь в дела разведки. Но позволю себе заме-
тить, что на эсминцах служат проверенные люди. Верные слуги
монарха нашего... Сергей Николаич, разве это не так?
Артеньеву ничего не оставалось, как подтвердить.
— Именно так! — произнес он в сторону полковника. Полковник
устало вздохнул и вдруг засмеялся:
82
— Все это — высокие слова. А мы кормимся делом...
Из штаба Артеньев вышел в препоганейшем настроении. Что
скрывается за прекрасной внешностью Клары? Отчего разведка
всполошилась? И почему вдруг он стал мешать? Странно все это...
Иа языке Артеньева тяжким жерновом уже ворочался вопрос,
который завтра он задаст Кларе.
Первого мая Либава засыпала в тревоге: войска кайзера уже
стояли в 26-ти километрах от города.
В эту ночь он плохо спал. Родные шумы корабельной утробы
не успокаивали, как обычно, а — наоборот — раздражали его.
Конечно, в его тридцать четыре сода пить бром еще рановато,
но под конец войны, очевидно, придется... В каюте было душно.
Вентиляцию он не включал, чтобы не беспокоить соседей по каютам,
встал и вышел под полубак подышать свежим воздухом.
Было тихо на рейде, и во всю ивановскую засвечивала над
Либавой большая рыжая лунища. Артеньев стоял возле борта
в одной нижней сорочке, размышляя, глядел на темную воду.
В такую бесподобную майскую ночь, как эта, не хотелось верить,
что второй год длится жестокая битва... Вдруг желтый свет луны
исчез, рейд потемнел.
«Что такое?..» Артеньев поднял голову и увидел, что луну за-
крыла гигантская тень цеппелина. Выключив моторы, дирижабль
бесшумно протекал над кораблями. Он надвигался. Ближе, ближе...
Артеньев выбросил папиросу за борт. Вдруг прямо над собой он
увидел освещенные окошки гондолы. Теперь он слышал над собой
выкрики немцев. Вот раскрылась в гондоле дверь. В ярком растворе
ее показался силуэт человека. Этот человек вытянул руку, держа
на весу каплевидную бомбу. И разжал пальцы...
— Боевая тревога! — с опозданием крикнул Артеньев.
Бомба достигла воды, под бортом эсминца вздыбило гейзер
кипящей влаги и пара. Оглушенного взрывом, Артеньева бросило
на ростры, и он потерял сознание. Когда же пришел в себя, призрак
цеппелина уже исчез, лишь где-то от берега глухо постукивали пуле-
меты... Острая боль прорезала плечо. Матросы раздернули на нем
сорочку, и при свете фонаря Артеньев увидел, что на месте клю-
чицы, разорвав кожу, торчит матово-розовая кость...
В госпитале ему сказали:
— Мы готовимся к эвакуации. Поезжайте в Ригу.
Ночь по-прежнему стояла над Либавой, а утренний поезд на
Ригу отходил в четыре утра. С этим поездом Артеньев и отъехал,
так и не повидав Клары. «Пусть ей снятся дивные сны...»
— Боже, — страдал он на полке вагона, — какая дурацкая
история со мной... и какая дикая боль!
На нижней полке безропотно лежат раненый фельдфебель.
— Ништо, — говорил он, — видать, впервой чекалдыкнуло?
Скоро привыкнете, ваше благородие. А уж потом и осерчаете вы.
— На кого? На кого мне сердиться? На графа Цеппелина?
6*
83
— Я с графьями не знаком. Мы, слава богу, не какие-нибудь
городские шпингалеты — мы воистину тамбовские...
8
Артеньев в госпиталь ложиться не пожелал, а снял для себя
номер в гостинице «Петербургская». Даже в этом он остался верен
своей любви к старине: гостиница «Петербургская» навевала
на своих постояльцев настроения прошлого. Здесь не было и зачат-
ков канализации; прислуга по вечерам зажигала свечи; горничные
в жестких фартуках, чопорные и чистоплотные, разносили кув-
шины с водой для умывания; из кружев их стоячих воротников
торчали надменные рембрандтовские подбородки. А из окон видне-
лись старые постройки, в узости переулков затаилась притихшая
дремучая древность. Кстати, драли с постояльцев за привкус
истории втридорога, но... это закономерно и вполне оправдано,
ибо дух времени почти материален — его можно, как вещь, продать
и купить.
Рига в эти дни была чутким барометром положения на фронте.
Стоило немцам усилить натиск, как на улицах ты слышал немецкую
речь. Отбросили немцев назад — и улицы снова наполнялись рус-
ским и латышским говором. Латыши в этой острой ситуации
служили мощным противовесом в немецком засилии. Но влияние
онемеченного русского двора было столь сильным, что националь-
ные чувства латышей предавались в угоду прибалтийскому дво-
рянству.
Артеньев однажды столкнулся с непревзойденной наглостью
прибалтийских баронов. Ехал как-то в трамвае на очередной сеанс
рентгена. Первые места в вагоне занимали инвалиды с костылями.
На остановке вошел типичный рижский немец, откормленный на
угрях, миногах и пиве. На чистом русском языке он сказал калеке:
— Ишь, расселся. А ну встань, ты здесь не хозяин...
Артеньев, забыв про боль, схватил его за жирную глотку,
опоясанную гуттаперчевым ошейником воротничка, и стал трясти:
— У, морда хамская! Сейчас выброшу под колеса...
И на повороте вышиб бюргера -- спиной вперед — прямо на
булыжники мостовой. Потом в неуемном бешенстве наорал на
инвалидов:
— А вы чего молчите? Возьми костыль и трахни по башке!
Рига — русский город, и вы за него свою кровь проливали...
Как и каждый здоровый человек, верящий в силу своего
организма, Артеньев избегал процедур, и лечение оттого затянулось.
Он ходил по утрам завтракать в кафе на Бастионную горку, с вы-
соты которой, попивая кофе, взирал на зеленеющий город. Два
века назад здесь подавали не кофе с булочками, а ядра в петров-
ские бомбарды... Петр I со шпагой в руке и сейчас стоял на Алек-
сандер-штрассе, в железной поступи ботфортов, обратясь свирепым
84
узором на просвещенный Запад; темную бронзу, отлитую в мастер-
( кой Антокольского, поливали теплые дождевые шквалы, порывами
налетавшие с моря.
Артеньеву было печально. «Неужели сдадим Либаву?» Но ни-
когда не мелькала мысль, что можно сдать немцам Ригу.
Без корабля было тошно, и стала мучить тоска — почти зеленая,
как раз под цвет мещанских обоев, затянувших стены номера
непроницаемой лягушечьей скукой. Ночи были томительны. Но --
странное дело! — думалось обо всем как-то хорошо, чисто и ясно.
В один из дней Артеньев решил вернуться на эсминец, не дожи-
даясь окончательной поправки. В конце концов, «дома и солома
едома». С этим решением лег спать пораньше. За окном грохотал
ливень. Среди ночи он проснулся оттого, что ощутил на своих губах
поцелуй. Перед ним, полусогнутая, вся в белом, словно привидение,
( клонилась фигура женщины. Сначала ему показалось, что он до-
сматривает сон. Но влажные волосы женщины, коснувшись его
лица, были теплы, от них исходил тонкий запах.
-- Кто тут? — спросил Артеньев, растерянный.
Это была Клара — вся в порыве, в горячем стремлении куда-то
вперед, только вперед, словно одержимая. Артеньеву показалось,
что она слепа. Она глуха. Она почти безумна...
— Я спешу, — говорила женщина, — ты бы только знал, как я
спешу. У меня осталась капля времени... на все!
— Включи же свет, — сказал он ей.
— Не надо. Не надо света.
В потемках комнаты он видел, как она разбрасывала вокруг
себя белье. Тянула через голову вороха юбок. С треском отлетали
крючки с корсета. Повсюду, словно сугробы девственного снега,
свято и чисто сверкали холмы кружев. Белизна тела женщины
вдруг резанула по глазам — почти болезненно, почти ослепляя. Ря-
дом с собой он услышал ее прерывистое дыхание.
— Поезда на Либаву еще ходят, — страстно шептала она. —
Ты слышишь? Я говорю тебе — поезда на Либаву еще ходят...
Он проснулся — уже одинок. Непостижимая и непонятная,
Клара исчезла так незаметно, словно ее никогда и не было здесь.
Будто не она, а бесплотная тень ее лежала вот тут, на этой подушке,
источая запахи своих душистых рыжеватых волос...
— Чудовищно! — произнес Артеньев, не зная, что думать.
Ни записки после нее. Ни следа туфель. Ничего.
И вспомнилась ее фраза: «Поезда на Либаву еще ходят...»
«Почему она мне это сказала?..»
Артеньев кинулся на вокзал, но было уже поздно. В окошечке
кассы висела записка: «Поезда на Либаву не ходят».
— Почему нет либавского? — спросил он носильщика на пер-
роне.
-- А больше и не будет на Либаву... немец прется. Говорят,
кавалерия ихняя крепко нажимает. Нашим не совладать.
85
Артеньев не мог (не мог!) оставить все так. Он должен был
повидать Клару. Он добрался до Митавы, и там, в бывшей столице
герцогства Курляндского, ему повезло: срочно формировался эше-
лон подкрепления из замызганных, крикливых стрелков. Затиснутый
в тамбур, обкуренный махоркой, Артеньев к вечеру все же добрался
до Либавы.
«Новик» уже покинул Либаву, и — неужели навсегда? Корабли
уходили на Виндаву; за их плоскими тенями, впечатанными в гори-
зонт, отлетал прочь истерзанный ветром дым. Через опустелый
город драпали батальоны ополченцев с крестами на шапках.
А за Розовой площадью, в раскрытых дверях книжной лавки,
гордо высилась, украшенная цейсовской оптикой, могучая грудь
фрау Мильх. Издали через лорнетку она рассмотрела бегущего
по улице Артеньева.
— О! Как вы и просили тогда, я отложила для вас второй том
морозовского каталога... Война торговле не мешает.
Артеньев впопыхах, пробегая мимо, ответил:
— Благодарю, фрау Мильх, но я зайду... позже.
Почтенная матрона с издевкой произнесла ему вдогонку:
— Позже зайти вам уже вряд ли удастся...
В кофейне на Шарлотинской было пусто — столы перевернуты,
витрины разбиты. Чья-то злорадная рука уже сорвала со стены кари-
катурный агитплакат, высмеивавший кайзера и принца Генриха...
Ни души! Сергей Николаевич нанял коляску и велел погонять:
— На улицу Святого Мартина, дом госпожи Штранге!
Клара встретила его с удивительным спокойствием, как будто
и не было никогда этой ночи в рижской гостинице. Артеньев с пер-
вого же взгляда заметил в ней перемену. Клара была разодета
с вызывающей роскошью, в ней чувствовалась внутренняя собран-
ность, даже некоторая настороженность. Он заговорил порывисто
и бурно:
— Еще не все потеряно! Последний эшелон со станками заводов
имеет три вагона для высших офицеров и их семей... Мы успеем!
Бои сейчас идут пока на окраинах... Прошу, Клара... едем!
— Но я, — ответила женщина, — уже простилась с тобой. И ты
знаешь... простилась очень хорошо.
— Не понимаю тебя. Почему ты так спокойна?
— Я не одна, со мною ребенок... квартира. Я остаюсь здесь.
— Выходит, мне лучше забыть тебя?
Клара шагнула к нему, крепко обняла, целуя.
— Да нет, нет... Я не хочу забывать тебя, а ты не забывай меня.
Верь мне, дорогой: мы еще встретимся, но тогда все будет другое
и я... я тоже буду другая! Иди же... Не мешай мне сейчас!
— Мешать? Как я могу мешать тебе любовью своей?
— Ах, ну прошу — не мучай меня. Я совсем не думала, что снова
увижу тебя... Я же простилась с тобой, уже простилась...
Город словно вымер. Со стороны парков слышалась стрельба.
Последним прошел через Либаву штрафной матрос, отставший от
своей части. Он волочил на сытом загривке пулемет «шоша».
86
Матрос остервенело крыл по матери всех без разбору — офицеров,
генералов и адмиралов, царя и себя самого. На Розовой площади
матрос уставил сошки пулемета в землю, направил дуло его в ту
сторону, откуда должны появиться немцы, и кричал в слепые окна
домов:
- Смотрите на меня! Я вам, мать вас всех, покажу, как умирает
русский матрос... Пусть только войдут!
Яркое весеннее солнце било ему в бритый затылок. Пробегая
в сторону вокзала, Артеньев в вырезе форменки штрафника раз-
глядел татуировку — жуткое тавро оскорбленной любви:
Итак, все кончено... Артеньев с трудом пробился в вагон. Поезд
тронулся, дымя нещадно, он бежал сейчас мимо новой Либавы,
и она прощалась тревожными гудками заводов и мастерских, в ответ
паровоз прорезал рабочие окраины неистовым воплем.
«Либава, милая Либава... Как сказать тебе: прощай?»
В тесном коридоре вагона было не протолкнуться. Кавале-
рийский ротмистр с рукою на черной перевязи застрял в проходе
с детской коляской, в которой лежали дети-близнецы. Ротмистра
все ругали и все дружно сочувствовали ему. Он спас детей,
но в суматохе поспешного бегства где-то потерял жену. Счаст-
ливцы, занявшие купе, дверей старались не открывать. Из тамбура
торчали дула карабинов: там стерегли архивы какого-то штаба.
Все было ненадежно и смятенно в этом поезде — последнем поезде
из Либавы.
— Лейтенант Артеньев, — раздался голос, — идите к нам...
Каперанг Колчак, стоя в дверях, приглашал его в свое купе.
Сергей Николаевич втиснулся в узкое помещение, где кроме Колчака
сидели еще два представителя флотской элиты — контр-адмирал
Вахирев и флаг-капитап князь Черкасский. В проходе стояли два
громадных кофра, и Колчак пихнул их ногой:
— Вот единственное, что мне удалось спасти из своей квартиры.
Сколько лет служил, обзаводился — и все пошло прахом... Хорошо,
что успел заранее вывезти из Либавы жену с сыном! Садитесь.
Артеньев в этой компании чувствовал себя несколько скованно.
И не только потому, что между плавсоставом флота и «флажками»
всегда существовал некоторый антагонизм. Даже если отбросить
87
это чувство традиционной неприязни, то все равно — Артеньев
был ничто но сравнению с этими людьми, стоящими у пульта
управления Балтийским флотом. Именно они, самоуверенные и на-
стойчивые, планируют операции, посылая на смерть корабли и
команды... И потому Артеньев решил помалкивать.
Страшным ревом паровоз покрывал крики отчаяния...
— Миша, — сказал Колчак князю Черкасскому, — доставай
коньяк. Кто тут самый молодой из нас, чтобы открыть бутылки?
Артеньев извинился, что хотя и моложе всех здесь присут-
ствующих, но открывать не может — ключица еще не зажила,
каждое движение причиняет острую боль. Адмирал Бахирев, весь
в молчаливой суровости, раскатал бутылку по полу, треснул ее
дном по столу, и пробка вылетела, а коньяк зашипел, как шампан-
ское.
— Наливайте, — сказал Бахирев, поворачиваясь к Артеньеву. —
Ну, как вам правится наше спасение примитивным бегством?
— Унизительно!
— Это верно, — согласился Колчак, раздергивая пуговицы на
своем мундире. — Мы, русские, бегать от врага не приучены.
Сжажу больше: теперь, вслед за падением Либавы, можно ожидать
и сдачи Виндавы... Две базы подряд! Кто бы мог подумать?
— А кто виноват? — тихо спросил Артеньев.
~ Не я, не вы, — резко отвечал князь Черкасский. — Виноваты
повыше нас... мерзззавцы! Россия настолько великая страна, что
судьбу ее нельзя доверять бездарностям. Между нами, лейтенант,
император у нас полный невежда. Это глубоко между нами. Россию
могут спасти лишь бурные катаклизмы реформ.
— А я не против царя, — произнес Бахирев. — Но ему не хва-
тает умного окружения. Кого он там слушает? Своего флаг-капи-
тана Костю Нилова, который с утра до вечера не просыхает
от выпивки?
— Дело не во флотском командовании, — отвечал Черкасский
в раздражении. — Дело в управлении всем русским государством.
А за окном пролетала курляндская ночь, вдруг ставшая враждеб-
ной. Снопы искр из паровозной трубы отбрасывало назад горстями,
иногда они прилипали к оконным стеклам. Колчак глушил коньяк
на британский манер — не пьянел, только бледнее становилось его
лицо, кстати отлично выбритое даже в панике эвакуации. Пробор
на его голове был и сейчас идеален, как у лондонского клерка,
дорожащего своей службой. Он пытался увести разговор от вопро-
сов политики — переставить его на рельсы стратегии. Но за его опе-
ративными рассуждениями, продуманными и обоснованными, лейте-
нант Артеньев невольно разгадал и угрозу изменений в политике.
— А дальше что? — спрашивал Колчак. — Дальше будут для нас
Ирбены, в которые немцы скоро залезут. Мины вряд ли удержат
их, партия траления у Хиппера опытная. Пройди они Ирбены, а там
уже и Рига! Из Рижского залива прямой путь — на Моонзунд...
Выпьем же, господа, за здоровье нашего адмирала Николая Отто-
вича фон Эссена, — пока старик у руля, флот еще себя покажет!
88
— Саня, — отвечал ему князь Черкасский, — все это так, но ты
<• грел ял не с того борта... Каковы бы ни были у нас флотоводцы,
но спасти Россию они не могут. Нужны люди, страдающие за всю
Россию, люди, ищущие путей к повороту.
— Брось, князинька! — рассердился Бах прев. — Да и где ты
(обираешься искать этих людишек?
- Только не в Зимнем дворце, — ответил Черкасский. — Их
следует искать в Таврическом дворце... Да, да! И они сыщутся.
Такие, как Гучков. Такие, как Милюков. Наконец, даже думский
хулиган Иуришкевич — он тоже понимает, что так жить дальше
нельзя!
- Надо спасать монархию, — сказал Бахпрев, сопя.
— Надо спасать Россию, — сказал князь Черкасский.
— И то, и другое, — добавил Колчак. — А вы, лейтенант, чего
не пьете? Или у вас какая-то иная точка зрения?
— Нет. Я просто устал. Извините, господа.
- Вы знаете, где сейчас ваш «Новик»?
— Наверняка проходит сейчас траверз Цереля.
— Верно. Утром он будет стоять уже в Вольдер-Аа... Если
устали, можете прилечь. Мы еще посидим, Рига не скоро...
Артеньев лег на полку, попутчики его перешли на шепот, словно
заговорщики. До Сергея Николаевича иногда долетали их слова:
«царь... дураки... флот... Эссен... Гучков... Распутин!»
«Да, — размышлял Артеньев словами Гамлета, — не все благо-
получно в королевстве Датском... Либава еще не конец, Либава —
это только начало». Много было разных ночей в жизни старшего
лейтенанта Артеньева, но эта вот ночь (ночь бегства из Либавы)
была почему-то для него самая ранящая, самая беспросветная.
Она заставила его задуматься о судьбах России, которая —
почти вся! — виделась ему с высокого мостика «Новика»...
На рижском вокзале нанял извозчика, и тот не спеша потащил
его в Задвинье и еще дальше — в поселок Больдер-Аа, где разме-
щалась крепость Усть-Двинск, которую офицеры флота привыкли
называть на старый лад — Дюнамюпде... Артеньев отпустил коляску
около станции. По спящим улочкам, мимо дачных домишек, в окнах
которых буйно зацветали герани, он вышел, купая ноги в мокрой
траве, к заводям речных проток.
Сиреневые кущи нависали над водою, ветви черемух брызгали
ночную росу на палубы усталых тральщиков.
«Новик» издалека подымливал из труб — невозмутимо, будто
ничего не случилось. Вахтенным на сходне дежурил сигнальный
старшина Жуков, и он был, кажется, единственным человеком
па замертво уснувшем после похода корабле. Отхлестываясь от
комарья ольховою веткой, Жуков сказал:
- С прибытием, господин лейтенант. Ну, как? Вылечили?
— Вылечили, — ответил Артеньев, вспомнив разговоры в купе. —
Ото всего сразу и... навсегда!
89
На тихих водах Больдер-Аа убаюкивало усталый «Новик».
Сейчас в этих пресных водах на днище эсминца быстро отмирали
едкие морские организмы. На их место — к стали бортов — жадно
присасывались всякие пресноводные. Но и они вскоре умрут, попав
в соль морских вод... «Новик» словно проходил дезинфекцию кор-
пуса!
И, шагая по палубе, Артеньев думал, что хорошо бы и ему
сменить стоянку, дабы с души безболезненно, как с корабля, отпали
давние наросты обид, тревог и сомнений...
9
Гинденбург вытеснил русских из пределов Восточной Пруссии;
гладенькие паркеты германских шоссе кончались почти обрывом —
прямо в непролазную грязищу российского бездорожья.
Последний на штык насажен.
Наши отходят в Ковно.
На сажень
человеческого мяса нашинковано...
Пятый день
в простреленной голове
поезда выкручивают за изгибом изгиб.
В гниющем вагоне
на сорок человек —
четыре ноги.
Правда, в это время Брусилов занял на юге Перемышль,
но... какой ценой? По слухам, на одно наше орудие отвечало
40 пушек дивизий Маккензена. На южных фронтах творилось
что-то преступное по своей бестолковщине. Совсем уж дураками
были, когда ввели новое генерал-губернаторство в Галиции со
столицею в древнем Львове. Навезли туда всю шушеру столичных
чинодралов, по углам расставили городовых... Зачем? Чтобы, пока-
зав галичанам всю мерзость жизни русской, тут же бежать обратно?
Теперь люди знающие не сомневались, что Львов будет сдан.
А тогда под угрозой окружения окажется вся русская армия
в Польше. Варшава уже в смятении. Никто толком ничего не знает,
но зачем-то стали вывозить из Польши миллионы евреев. От этого
120 тысяч вагонов заняты под еврейские кагалы, а на фронте мрут
солдаты, и нет эшелонов, чтобы вывезти в тыл раненых... Абсурд, но
это быль — жестокая быль! Министры утверждают, что вывозят
евреев за то, что они пропитаны прогерманскими настроениями.
«Если это так, — пишут газеты, — то не лучше ли всех евреев
и оставить немцам в подарок?..»
Тремя клиньями, царапая зеленую землю, вторгалась в Россию
кайзеровская армия. А пока Россия истекала кровью, добирая со
складов последние портянки и вывозя из парков последние снаряды,
Антанта неустанно накапливала свою боевую мощь. Быстрыми тем-
90
нами во Франции и Англии развивалась военная индустрия. Борьба
шла на истощение — сначала России, потом Германии...
Германские подводные лодки начали «неограниченную» войну:
кайзер разрешил им топить всех. И сразу была взорвана «Лузи-
тания» — эта кузина печально памятного «Титаника». Немцы от-
лично знали, что на этих лайнерах есть даже висячие сады Семира-
миды, но зато безобразно налажена служба спасения пассажиров.
Германская субмарина ударила торпедой в корабль, который спе-
шил из Нью-Йорка, оглушенный музыкой своих баров; люди на
«Лузитании» беспечно снимали кожуру с апельсинов, флиртовали,
купались в бассейнах с теплой водой и дурачились на теннисных
кортах. 1200 пассажиров, большая часть которых — дети и жен-
щины, отправились на грунт, и мир вздрогнул от звериной жесто-
кости расчетливого убийства.
К несчастью для немцев, в массе погибших на «Лузитании»
было и 140 пассажиров американского происхождения. Среди них
плыл в Европу и всесильный миллионер Альфред Вандербильд, что
ускорило протест президента США Вильсона Германии...
На кораблях русского флота, которые уже не раз сталкивались
с наглостью и безжалостностью германских подводников, офицеры
рассуждали:
— Сейчас кайзер, конечно, отступит, ибо Германии опасно
иметь своим противником страну с таким колоссальным экономи-
ческим потенциалом... Однако, господа, черт знает во что стала
вырождаться благородная морская война!
Утром, под струями обильного дождя, в притихшую Либаву
уже входили завоеватели. В зачехленных серым полотном шлемах
«фельдграу», над которыми торчали воинственные шишаки, отлично
одетые, с железной дисциплиной, войска кайзера упоенно распе-
вали:
Суп готовишь, фрейлейн Штейн,
дай мне ложку, фрейлейн Штейн.
Ихо-хо-хо!
Ихо-хо-хо!
Очень вкусно, фрейлейн Штейн,
суп готовишь, фрейлейн Штейн...
На центральной площади города лежал мертвый матрос, уби-
тый выстрелом в лицо. Его оттащили за ноги в сторону и бросили
в траву сквера, чтобы не мешал торжественному проходу войск.
Из подвалов завода «Линолеум», с крыши пробочных мастерских
стучали по немцам редкие залпы — это стреляли рабочие-латыши,
которые с молоком матери впитали в себя ненависть к германцам
(ненависть ветхозаветную — еще со времен крестоносцев). В ми-
готне прожекторов и грохочущем реве котельных вентиляций на
Либаву уже двинулись германские крейсера — серые, будто их густо
обсыпали золой и пеплом.
91
Вслед за передовыми частями въехал в Либаву заляпанный
грязью автомобиль, в котором восседал принц Генрих Прусский,
брат кайзера. Принц этот в чине гросс-адмирала командовал
немецкими морскими силами на Балтике. Глаза у Генриха — как
две электрические лампочки (такие буркалы — наследственная
черта мужских представителей разбойного рода Гогенцоллернов).
Автомобиль, визжа шинами по разбитым стеклам, завернул от Ро-
зовой площади — прямо в гавань. Пересев в катер, поданный к при-
чалу, принц обошел корабли своей эскадры. С палуб крейсеров ему
кричали экипажи, выровненные столь идеально, словно отбитые по
шнуру вдоль черты горизонта:
— Хох-хох-хох! Хайль... хайль!
Принц Генрих со знанием дела осмотрел акваторию гаваней.
- Отличный порт, — сказал он. — Теперь часть флота из Киля
может перенести базирование непосредственно на Либаву: отсюда,
из Либавы, мы имеем быстрый и решительный выход на стратеги-
ческий простор Балтики... Русские ротозеи не раз всплакнут,
вспоминая этот чудесный городок, в котором столь ,сильна гер-
манская культура. Я доволен... мой брат кайзер — тоже!
Флот кайзера сразу же начал сжиматься в бронированный
кулак, чтобы — через Ирбены — таранить ворота Риги, сбить их
с древних ржавых петель, и тогда... О, именно тогда перед гер-
манским флотом откроются ворота проливов Моонзунда, за кото-
рыми прямая дорога — на Петроград!
Войска кайзера волна за волною накатывали на Либаву, на
улицах которой ликовало курляндское дворянство. Сколько вынесли
бароны портретов Вильгельма II, сколько было возгласов во славу
германской армии, сколько брошено цветов под ноги солдат, сколько
роздано поцелуев либавскими бюргершами... Солдаты пели:
Лишь подвернись нам враг —
перешибем костяк.
Л если не замолк —
добавь ему разок...
Ихо-хо-хо!
Ихохохо!
Впрочем, сама Либава со вступлением немцев мало изменилась.
Дворники быстро привели улицы в порядок, стекольщики застеклили
разбитые окна и витрины. Только известная в Либаве кондитер-
ская кофейня «Под двуглавым орлом», сообразно политической
ситуации, стала теперь называться на прусский лад — «Под одно-
главым орлом». В витрине ее так же, как и раньше, были расстав-
лены заманчивые корзиночки с марципанами. Прохожие невольно
останавливались, чтобы обглазеть новое произведение искусных
кулинаров: торт — портрет кайзера, целиком слепленный из кремов,
с глазами и усами, сделанными из довоенных запасов бразиль-
ского шоколада... А на дверях цукерни появилась теперь броская
табличка: «Здесь обслуживают господ германских офицеров».
Ихо-хохо!
Ихо-хо-хо!
92
Ганс фон Кемпке, лейтенант с крейсера «Тетис», появился
в кофейне «Под одноглавым орлом» как раз в тот день, когда комен-
дант Либавы приказал срочно убрать из витрины торт с изображе-
нием кайзера. Он был прав: любой прохожий, увидя этот шедевр
кулинарии, забывал о величии германского императора, испытывая
лишь одно желание — взять ножик, чтобы от левого уха до правого
аккуратно расчленить кайзера на куски, согласно количеству гостей,
а шоколадные усы Вильгельма оставить до рождества своим детиш-
кам...
Лейтенант фон Кемпке, пройдя в гостиную, отцепил от пояса
звенящую саблю. Лезвием десертного ножа постучал в поющую
грань хрустального фужера. Он был нетерпелив и — как истинно
прусский офицер — требовал к себе неограниченного внимания.
— Кельнер! — позвал он, еще раз осмотрев себя в зеркале.
Да, сегодня великолепен, как никогда. Вряд ли какая женщина
устоит перед его тевтонскими чарами. Еще на дредноуте «Ирес-
сер Курфюрст», где раньше он служил башенным начальником,
фон Кемпке имел славу неотразимого обольстителя. Четыре трип-
пера, залеченные на казенный счет в клинике Вильгельмсгафена, —
это прекрасный показатель его успехов! Теперь следовало завоевать
славу Дон-Жуана для кают-компании крейсера «Тетис». И сейчас,
сидя в лучшей цукерне Либавы, лейтенант обжадавело вдыхал
с кухни запахи булочек. После серых корабельных столов, накрытых
(ради бережливости) клеенками, ему была — как когда-то и Ар-
теньеву — приятна очаровательная белизна кувшина для сливок.
— Кельнер, черт побери! Долго ли я буду ждать?
За спиной лейтенанта жестко прошуршали кружева:
— Что угодно господину офицеру?
Кемпке обернулся и обомлел: перед ним стояла красавица
кельнерша с выпуклой грудью. Губы ее трепетно улыбались. А глаза
(ах, какие это были глаза!) оставались слегка печальны.
— Кофе, — сказал ей Кемпке в том повелительном тоне, каким
он на крейсере приказывал подать боезапас на башню. — Конечно,
с коньяком. И корзиночку марципан... как можно быстрее!
— Для немецких офицеров, — последовал приятный ответ, —
у нас имеются и марципаны. А для русских свиней была только
водка с пивом и селедка с огурцами.
— О! — воскликнул фон Кемпке, обрадованный. — Кажется,
милая фрейлейн за что-то сердита на русских?
На глазах кельнерши висели слезы:
— Русские способны делать несчастными порядочных женщин...
Сейчас лейтенант даже пожалел, что поспешил отстегнуть от
пояса саблю, которая так украшала его бесподобное мужество.
Впрочем, сабля стоит рядом с ним, и красавица, кажется, уже
ее заметила.
В разговоре она случайно назвалась Кларой Изельгоф.
— Вы немка? — умилился Кемпке.
93
— Наполовину. Но... знали бы вы, как я рада видеть в Либаве
германские корабли. Поверьте, не только я, но и все порядочные
люди, которые хотят порядка, давно ждали солдат нашего кайзера.
Только босяки из предместий заодно с русскими... фуй! Я терпеть
не могу латышей...
Коньяк привел Кемпке в воинственное настроение.
— Теперь эта земля наша, — говорил он так, чтобы его могла
слышать вся цукерня. — Мы, крестоносцы двадцатого века, верну-
лись на землю своих пращуров. Всех русских — вон! Всех ла-
тышей — к ногтю! Где ступила нога германца, там уже начинается
великая Германия... Фрейлейн, — распорядился он, почти вдохновен-
ный, — еще четыре килограмма сливочного масла, заверните его
отдельно в пакет для отправки в Германию и можете подавать
счет. Германский офицер понимает щедрость друзей, которых он
освободил от ига русских варваров, но германский офицер никогда
не ест и не пьет даром... Итак, счет. Счет, фрейлейн!
Клара Изельгоф выписывала ему счет, а он победно оглядывал
гостей кофейни. Наконец счет был ему предъявлен:
Чашка кофе.................
коньяк ....................
ложка сахару...............
марципаны .................
70 марок,
220 марок,
40 марок,
580 марок,
ИТОГО — 910 марок + за масло
еще 1318 марок = 2228 марок.
Неотразимый мужчина от такого счета сильно вспотел.
— Ну да! Я понимаю, — сказал он величаво. — Это ведь расчет
на оккупационные марки... Иначе и быть не может! Такие цены!
С чего бы такие цены, как в Германии?
— Я не виновата, — с милой улыбкой отвечала кельнерша. —
Но цены с вашим приходом в Либаву страшно выросли. А наше
кафе только для немцев, и мы берем только имперскими марками.
Позор был велик, и от прежнего величия ничего не осталось.
Так хорошо сидел, так красиво говорил, так его внимательно
слушали, и вдруг... счет! Убийственный, оставляющий победителя
без штанов.
— Масло я уже не беру. Я раздумал... проживут в фатерланде
и без масла. Должны дома понять, что я воюю, и мне, значит,
не до масла. И кажется, — соврал Кемпке, — я забыл свой бумажник
на корабле. Надеюсь, фрейлейн, вы не заподозрите германского
офицера в сознательном уклонении от расплаты за выпитое и
съеденное?
Он домчал на извозчике до гавани, взял жалованье за четыре
месяца вперед и — взмыленный от поспешности — честно распла-
тился за свое бахвальство. По дороге до кофейни Кемпке тща-
тельно обдумал ту фразу, которую он выложит перед госпожой
Изельгоф.
94
- Фрейлейн Клара, — сказал он кельнерше, откровенно обозре-
вая ее шею, локоны, руки, грудь. — Вы столь дорого обошлись мне
за завтраком, что я теперь не могу не обложить вас дополни-
тельным налогом за ужином.
— Каким же, герр лейтенант? — покраснела красавица.
- О! Вы и сами должны бы догадаться...
— Но я скромная провинциалка... мне догадаться трудно.
— Прошу у вас свидания. Немедленного!
— Благодарю вас, герр лейтенант, за честь, мне оказанную.
Какая женщина в Либаве откажет в свидании доблестному гер-
манскому офицеру?..
Вечером они уже гуляли по улицам и паркам, оглушенным
бравурной музыкой солдатских оркестров. Клара Изельгоф, удиви-
тельно нарядная и эффектная, не задержалась возле той липы, на
коре которой, словно по живому телу, было вырезано ее имя в соче-
тании с именем лейтенанта Артеньева...
Будьте же счастливы, моя дорогая! У меня не поворачивается
язык, чтобы назвать вас обычной портовой шлюхой.
ФИНАЛ К ЛИБАВЕ
«Новик» стоял на рейде Аренсбурга — столицы провинции
острова Эзель; открытый с зюйда рейд имел песчаный грунт, якоря
отданы на глубине в восемь сажень за семь миль от берега. Неожи-
данно их навестил адмирал Трухачев, начальник Минной дивизии.
В каюте Артеньева он попросил себе чаю. Сказал:
— Вот так-то, дорогой мой... Я уж думал, что выйду в отставку,
буду каждодневно шляться на угол Восьмой линии, знаете, на Ва-
сильевском острове такой шалманчик Бернара, где собираются но
вечерам отставные адмиралы...
И замолчал, сосредоточенный. Помрачнев, Трухачев добавил:
— Там, в Ирбенах, как докладывают с моря, стали всплывать
трупы с погибших кораблей. У вас скорость приличная. Сбегайте
до Ирбен и обратно. Понимаю, Сергей Николаич, задание не из
самых приятных, но... нельзя, чтобы они там болтались!
— Павел Львович, о чем разговор? — отвечал Артеньев с готов-
ностью. — Если служба требует того, будет исполнено!
Пошли подбирать. Трупы плавали, как правило, лицами вниз,
крестоподобно распластав руки и ноги. Руки мертвецов зачастую
лежали на поверхности воды, будто усталые до изнеможения люди
облокотились на стол. А ноги были уже объедены хищной корюш-
95
кой. Среди прочих трупов подобрали один — какой-то непонятный.
На брезенте он стал расквашиваться, словно студень па сковородке.
Чуть тронь — расползается, как мыло, долго пробывшее в воде.
— Да это не наш! — догадались на «Новике». — Видать, еще
с прошлой осени немак с тральцов. Илом его засосало, а потом при
взрывах заодно с нашими подняло... Наши-то — свежаки!
Чужого мертвеца лопатой, словно навоз, сгребли обратно за борт,
а русских уложили рядком на корме — вдоль тех самых рельсов,
по которым покойники не раз скатывали на своих кораблях мины.
Накрыли убиенных парусиной. Дали полный ход. Спешили поскорее
доставить их на базу, чтобы избавиться от неприятного груза.
«Новик» шел в Аренсбург с приспущенным флагом...
— Я уже не думаю, как бы мне хорошо прожить, — сказал
Артеньев на мостике. — С некоторых нор я стал больше' заботиться —
как бы мне хорошо помереть...
На берегу мертвецов раскладывали но гробам. Ставили на дроги.
Гарнизонный оркестр Аренсбурга сопровождал их до кладбища.
В почетном карауле шагом мерным, с оттяжкою ноги назад (как
ходят только моряки), следовали за гробами матросы и офицеры.
Буйно зацветали сады. Дул ветер с моря. Дорога тянулась в гору.
Когда Артеньев вернулся с похорон, в каюте его ждало письмо.
И он был поражен тем, что писала Клара... Из Либавы до Аренсбурга,
через все фронтовые кордоны, через водные хляби Ирбен — она до-
несла свой тоскующий голос. Ничего в письме, кроме слов любви,
а в конце письма, обведенные кружком, стояли ее слова: «Это место
я поцеловала».
Перед глазами Артеньева еще тянулась долгая дорога на клад-
бище, и он медленно снял с рукава траурную повязку. Черная тесьма
легла поверх письма любящей женщины...
Был как раз воскресный день. Со стороны бульваров Аренсбурга
доносилась музыка. Это гарнизонный оркестр прямо с кладбища за-
вернул в городской парк, где и начал солнечную мазурку.
Случилось ли что? А может, и ничего не случилось...
96
Часть вторая
ПРЕЛЮДИЯ
К БЕСПОРЯДКАМ
...Скитальцы морей альбатросы,
застольные гости громовых пиров,
орлиное племя - матросы, матросы...
Вам песня поэта.
Вам слава веков.
Млад. К ириллол
Ранней весной 1915 года Эссен вывел линкоры из Гельсингфорса
на практические стрельбы. В шхерах дредноуты громоздили перед
собой голубые торосы льда. Комфлот держал флаг на «Императоре
Павле I», финские буксиры, пыхтя от усилий, вытягивали на дистан-
цию боя плавучие щиты, обреченные артиллерией на разгром и по-
топление.
Эссен всегда был нетерпелив, — флагарт Свиньин не успел и рта
открыть, как адмирал уже велел залпировать главным калибром,
лично скомандовав данные к прицелу. И вдруг из «ласточкина
гнезда» — от самых марсов, где над бездною качались дальномерные
трубы, — послышался в телефонах голос матроса:
— Ой, неверно! Бери два кабельтова больше.
Эссен постервел после такой поправки, а башни линкоров уже
изрыгнули лавину огня. Болванки снарядов унеслись к щитам.
— Недолет! — донеслось с мачтовых высот. — Давай, говорю,
ставь на два больше... тогда не смажешь!
Возмущенно загалдели в рубках штабные «флажки»:
— Какой-то матрос и смеет так нагло... самого адмирала!
— Он прав, — сказал Эссен и велел внести поправку.
Башни линкоров снова извергли огонь, и служба на визирах
сразу отметила накрытие. После отбоя стрельбам Эссен завращал
рыжими глазами, крича дальномерщику:
-- А ну, слезай сюда... корректор паршивый!
«Сейчас быть морде битой». Молодцеватый матрос с выпуклой
грудью проворно соскочил с мачты на ходовой мостик.
— Как зовут? — рявкнул на него комфлот.
— Павел Дыбенко, ваше превосходительство.
Эссен взял матроса за ухо:
— Так вот, что я скажу тебе, дорогой Дыбенко: или ты у меня
в тюрьме насидишься, или... быть тебе на моем месте!
— Так точно, мы ведь способны и на то и на другое.
7 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
97
«Ну вот, сейчас врежет по уху...» Но Эссен, сердито сопя, раскрыл
кошелек и подарил Дыбенко серебряный рубелек:
— Сукин ты сын! Хвалю за честность. Получи на гульбу...
Русско-японская война, столь неудачная для России, была по сути
дела тем кремнем, на котором оттачивали свое флотское оружие все
великие морские державы. Из печального опыта перевернутых кверху
килями витязей-броненосцев, из геройской гибели «Стерегущего»,
из обороны Порт-Артура — немцы, англичане, французы (а также
и сами русские) делали торопливые выводы, загружая работой свои
верфи, заводы и лаборатории. Окончательно набрать боевую мощь
исполина русский флот должен был по плану лишь в 1920 году,
но... война не стала ждать, и все программы на будущее достались
уже Советской власти.
Англия — из трагических выводов Цусимы — породила морское
чудовище по имени «Дредноут» («Ничего не боящийся»), и это имя
сделалось нарицательным для большинства линейных кораблей,
в генеральной мощи которых мир тогда еще не сомневался. Однако,
подобно тому как автомобиль вытеснял на обочину дороги лошадь,
с телегой, так и подводная лодка уже выходила в атаку па дредноуты,
чтобы торпедами подорвать непререкаемый авторитет «ничего не
боящихся».
Все спорные проблемы, которые накопились в XIX веке, империа-
лизм разрешал в начале века XX, и первая мировая война стала для
военных людей почти откровением, ибо штабная мысль не могла
угнаться за бурным развитием сил материальных. Под палубами уже
рокотали турбины, стучали клапаны дизелей, корабли сосали бензин
и мазут, электротоки и гидравлика проворачивали башни орудий,
а в душе адмиралов еще не умерло желание выстраивать эскадры
в одну линию, как во времена Нельсона. Нельзя обвинять в отсталости
русских адмиралов — ошибки англичан и немцев в борьбе на море
порою были еще ужаснее, еще грубее. В Цусимской битве японский
адмирал Того удачным маневром охватил «голову» эскадры Ро-
жествепского, — и британские адмиралы теперь без конца будут по-
вторять этот маневр, для исполнения которого в Англии изобрели
даже особый класс кораблей — линейных крейсеров, вся задача
которых — разбить авангард противника.
Русский флот по тем временам был передовым флотом мира,
а жидкое топливо уже открывало перед ним обширные пространства
океанов. Используя захваченные на «Магдебурге» германские
шифры, русские заранее угадывали намерения врага и предупреж-
дали о них союзников. Артиллерия флотов резко увеличила свою
мощь, но... увеличились и дистанции боя. Наступило шаткое равно-
весие: количество попаданий в цель оставалось на том же уровне,
как и в русско-японской войне. Три попадания из ста выпущенных
снарядов — это считалось большой удачей (даже гордились!). В пер-
вой мировой войне уже обозначился кризис нарезной артиллерии,
98
и этот кризис оформился лишь к концу второй мировой войны
(весною 1945 года в битве за Берлин советская артиллерия исполнит
торжественный реквием многовековой славе пушек).
Мировая бойня за передел мира еще не началась: не мог решиться
на войну Вильгельм II в Потсдаме, боялся ее Николай II в Царском
Селе, — ее открыл из Гельсингфорса адмирал Эссен.
— Почему молчит царскосельский суслик? — рвал и метал он,
разбрасывая мебель по каюте. — Пусть срочно сообщат мне о полити-
ческом положении. Если ночью не получу ответа, я утром начну вы-
валивать за борт все мины, какие найдутся на складах флота...
Ответа не было (войны — тоже). Балтийский флот вышел в море
и уже завалил минами пространство от Наргена до Порккала-Удд —
от Финляндии до Эстляндии, когда Петербург дал Эссену теле-
грамму-молнию —• вне всякой очереди: «Война объявлена тчк быстро
ставьте мины тчк»,
— Я сам водрузил себе памятник... вот он, ни на что не похо-
жий! — И адмирал Эссен указал с мостика на кипящие воды Балтики,
в которых сразу стало тесно и жутко от густоты минных банок.
А теперь он умирал. В чине вице-адмирала. В возрасте пятидесяти
пяти лет. Диагноз — крупозное воспаление легких. Эссен просту-
дился на переходе от Ревеля... Николай Оттович лежал в брониро-
ванной глухоте флагманского крейсера «Рюрик» — на койке, за-
чехленной славным андреевским флагом. Годами не сходивший
с палуб кораблей, он не пожелал умирать на берегу.
— Я не собака! Комфлот отдаст концы на своем флагмане...
Клокоча бронхами, адмирал подозвал к себе Ренгартена:
— Скажи хоть ты... правду... Где сейчас германский флот?
Ренгартен скрыл правду от умирающего и отвечал уклончиво, что
эскадры принца Генриха лишь на подходах к Либаве.
— Ирбены под ударом, — прохрипел адмирал Эссен. — Как жаль,
что я подыхаю. Теперь зубами цепляйтесь за Ирбены и Ригу, в бетон
надо одеть мыс Церель... Держитесь! Иначе всех вас продует через
трубу Моонзунда, как пушинку через воздуходувку...
Перед смертью Эссен настойчиво заговорил о своем преемнике,
при этом он стал сильно волноваться:
— Никого, кроме Колчака... только Колчака можно ставить над
флотом! Радируйте в Ставку: пусть срочно дают ему чин контр-
адмирала и ставят на мое место... Он справится, я верю!
Император не решился поставить Колчака над флотом.
— Он же молод, ему всего сорок, — сказал Николай II, — а есть
на флоте люди с большим цензом, для которых подобное назначение
покажется обидным... даже оскорбительным, господа!
Балтийским флотом стал командовать Василий Александрович
Канин — неприметный вице-адмирал с лицом разочарованного
в жизни учителя из провинции. В кают-компаниях кораблей (под
рвущую нервы музыку Шопена) царило всеобщее уныние. Флаги
эскадр были приспущены. На плоских корабельных ютах служили
панихиды.
7* 99
Офицеры негромко переговаривались:
— С кончиною Эссена флот осиротел, мы потеряли опытного
стратега. Николай Оттович не виноват, что кайзер отодвинул нас
к Ирбенам. В любом случае вторая военная навигация будет слож-
ной...
А в нижних палубах — совсем иные разговоры:
— Братишка эссенский в Германии тоже флотом командует.
Эссен ему все наши секреты и выдал за четыре тысчонки с походом.
— А мне, братцы, писарь сказывал, будто Колчак об измене
Эссена в Ставку донес. Эссен со страху мышьяку крысиного в стакане
с водкой развел — и хлестанул натощак без всякой закуски.
— Братва, я больше всех вас знаю.
- Ну?
— Колчак-то сам на эссенское место карабкался.
— Рази?
— Ей-ей...
Эссена не стало. Умер талантливый флотоводец. Именно Эссен
из собрания кораблей различной классификации сумел выпестовать
флот — как единую боевую организацию. Именно он приучил ко-
рабли ходить там, где никто не ходил раньше — из страха распороть
днище о камни. При Эссене минное дело было поставлено как нигде
в мире. Эссен добился того, что артиллерия русских кораблей накры-
вала противника почти с первого залпа...
Советская историография высоко оценивает заслуги Эссена как
флотоводца. Любимый ученик адмирала Макарова, он «никогда не
подавлял самостоятельности и инициативы своих подчиненных, к ко-
торым всегда относился с большим уважением...» Многое полезное
из тактики Эссена позже было принято и на вооружение советским
флотом.
Перед смертью он видел себе замену в Колчаке, но комфлот
никогда не думал, что матрос, получивший от него рублишко на про-
пой, займет его флагманское место.
Смелость и разумная расторопность Павла Дыбенко стали
притчею во языцех на флоте. Не было такого гиблого тральщика
на Балтике, не было и такой островной «дыры», где бы не обсуждали
столкновения матроса с адмиралом на мостике.
Популярность Дыбенки возникла как-то разом — грандиозная и
стихийная. Дерзкий ответ его Эссену, что он способен не только
в тюрьме сидеть, но и флотом может командовать, — этот ответ
поражал воображение матросов.
Через два года популярность придется как раз кстати.
Эссен — не пророк, но перед смертью напророчил удачно.
Скоро! Уже скоро сядет Дыбенко в тюрьму.
Скоро он поведет флот за партией Ленина в Моонзунд...
Чудеса бывают только в революциях!
100
БЕСПОРЯДКИ
Главной причиной всех беспорядков на флоте*
является недовольство матросов офицерами не-
мецкого происхождения; недовольство это осо-
бенно усилилось после явной измены капитана
1 ранга фон Дена, который командовал крей-
сером «Новик»... Фон Ден вынужден был застре-
литься. После же ареста матросов на «Гапгуте»
озлобление флота настолько усилилось, что на
некоторых судах могут произойти случаи выбра-
сывания нежелательных офицеров за борт.
Из секретного доклада
премьеру Российской империи И. Горемыкину
(исходящий <№ бумаги 175383. от 17.XI.1915 года).
1
Гельсингфорс! Дыхание войны не коснулось столицы Великого
княжества Финляндского... Магазины битком набиты отборными то-
варами, шумели по вечерам ярко освещенные «Карпаты», где по
традиции моряки оставляли свое жалованье, рынки были завалены
всяким добром. По чистеньким улицам шлялись разодетые, с пыш-
ными муфтами в руках, деловитые красотки, предлагая прохожим
офицерам:
— Господин кавторанг, а разве вам не хочется поцеловать меня
па сон грядущий?..
Подвластная Российской империи Финляндия не воевала. Финнов
не брали на фронт, не облагали их военным налогом. Между тем
в стране росло националистическое1 движение. Отношение же финнов
к русским с войною заметно изменилось. На любой вопрос они от-
делывались кратким «неомюра» («не понимаю», и кончено!). Спирт-
ные напитки были запрещены, но в пивных еще торговали крепким
финским «кале», а денатурат шел из-под полы, как и в России.
Флот — настороже! — стоял на рейдах Гельсингфорса, до весны
закованный в панцирь льда. Всем своим грозным видом русские
дредноуты как бы внушали финской столице, что Российская импе-
рия не собирается уходить отсюда подобру-поздорову... В морозной
дымке рссветов с палуб кораблей виделся уютный городок на скалах,
золотился купол православного собора, с ранцами за спиной бежали
детишки в русские гимназии... Флот линейный — флот чудовищных
мастодонтов, способных в жарком дыхании башен оставить от Гель-
сингфорса пух и перья, прах и пепел!
А на ледовом рейде — своя, особая житуха. Дредноуты напоми-
нают хутора заядлых единоличников, разбросанные подальше один
от другого. Сосед, ты не мешай соседу! Для связи между ними про-
топтаны дороги, укрытые дощатыми настилами с поручнями, между
кораблями-хуторами с раннего рассвета бегают заиндевелые лоша-
101
денки с санками: когда подвезут дровишки, свежий хлеб, почту,
когда навалом тащат подгулявших мичманов с берега. Чтобы сберечь
внутри промерзлых громадин тепло, броневые палубы линкоров
на время зимы обшиты досками. В командных кубриках топятся
печки — и уютно копошится над гаванью дымок. По утрам матросы
с гоготом, играя силой, которую девать некуда, покалывают дро-
вишки для камбузов...
Рай! Ну совсем как в родимой деревеньке.
Несведущего человека, попавшего на рейд Гельсингфорса, по-
ражало обилие катков, окруженных веселыми елочками, воткнутыми
в сугробы. Каждый дредноут считал нужным соорудить возле катка
здоровенную снежную бабу с большими титьками; бабу любовно
окрашивали клюквенным квасом, вместо глаз — две картошины,
вместо носа морковка. По вечерам, когда Гельсингфорс утопал в море
огней, ревели над рейдом корабельные оркестры, играя трепетные
вальсы и мазурки. Из предместий города — по мосткам приходили
стыдливые барышни, держа под локтями, как бальные туфельки,
стальные коньки. В блеске разноцветных фонариков начиналось
катание под музыку. Матросам выдавали тогда особые свитеры —
из белой шерсти, и какой-нибудь баталер Шурка Сметанин лихо
выкручивал фортеля на коньках в паре со смешливою финкою
Кайсой...
Ах! Немало вспыхнуло романов на льду гельсингфорсского
рейда, немало разбилось об лед сердец, сколько поцелуев-то было
сорвано украдкой — за теми вон елочками! Все было так. Внешне
прекрасно. Но не следует забывать, что во всем этом был заложен
глубокий политический смысл...
Читатель вправе спросить: а при чем здесь политика? Однако
от нее в 1915 году никуда не уйдешь. В этом обилии сверкающих
огней, в этих печальных наплывах грустящего вальса, в этих режу-
щих лед коньках — политика. Причем политика эта — контрреволю-
ционная.
Начало ей положил фон Эссен — отличный комфлот, но убеж-
денный монархист. Канин продолжил ее. Адмиралы понимали, что
запертый во льдах флот, лишенный с войною заграничных плава-
ний, которые всегда отвлекали матроса от нужд общественных, —
такой флот способен в тягостные зимние вечера засесть за марксизм.
В узкие, будто крысиные норы, отсеки (куда редко заглядывают
офицеры) опять будут сползаться, словно ужи, и будут читать ше-
потком, обсуждать готовить.,, бунты! бунты! бунты!
Официально же бунты назывались лукавым словом «беспорядок».
Если в дни мира поощрялось в матросах пьянство, тоже спасаю-
щее от политики, то теперь — в дни «сухого закона» войны — была
найдена пьянству хорошая замена. Пышным букетом на Балтфлоте
расцветали кружки самодеятельности, бренчали в кубриках бала-
лайки «самородков», открытых офицерами в корабельных недрах,
надрывались в пении глотки сигнальной вахты, приученной для
лихости вообще орать, когда надо и не надо.
102
Но главное — спорт! Несен премудро, аки змий искушения, за-
лил катки возле кораблей, обсадив их елочками - ради изоляции
тех же кораблей. На флоте насаждался культ грубой физической
силы, которая издавна восхищает всех моряков. Порою матчи клас-
сической борьбы .между крейсерами и эсминцами обсуждались с боль-
шей горячностью, нежели последние известия с фронта. Каждый
корабль, каждый дивизион, каждая бригада имели своего чемпиона.
Таких бугаев берегли и холили. Силачам давали но кольцу краков-
ской колбасы в день: хоть тресни — только побеждай. Командова-
ние вешало па плечи чемпионов лишние лычки «контриков»... Еще
бы не жить!
Л чемпионом от 1-й бригады линкоров был гальванер Семенчук.
Страшно! Трофим Семенчук никогда не забудет этого дня.
Того памятного дня, когда в Крюковских казармах его раздели
догола и гоняли от стола к столу. Из самых здоровых врачи выбирали
отменно здоровущих — с ногами, словно чугунные кнехты для швар-
товки. И на спинах крепышей русской провинции цветным мелом
писали две непонятные буквы: «Г. Э.» С этими-то вот буквами он и
попал в Гвардейский флотский экипаж.
Притихшие сидели новобранцы на нарах. Кто-то пустил слух,
что домашние запасы сейчас отберут, а потому надо слопать все сразу.
Из мешков сыпалась последняя родная благодать: пироги с треской,
яйца печеные, соль в бумажке, сало бабкино, бутылки с топленым
молоком, закрытые бумажными затычками. Стали матросы поминать
все вчистую, чтобы не было потом жалко. Чавкали. Молча. Испу-
ганно. Вез аппетита. Вдруг, откуда ни возьмись, налетели шакалы-
сверхсрочники со своими мешками.
— Ишь, расселись — быдто они в ресторанте. Всякую тут,
знашь-понимашь, жратву не по уставу трескают. А ну! Сыпь сюды
все, халява скобская... Или не знашь-понимашь, что от неказенной
пишши на флоте крысы заводятся?
В жадно растопыренные мешки унтер-офицеров новобранцы
покорно кидали остатки домашнего. А в торбе у Семенчука хранилась
еще бутылка с водкой. На него и налетели как коршуны:
— Давай водку сюда, такой-сякой-немазаный.
— Да вить крысы-то, — отвечал Семенчук, робея (но со знанием
дела), — крысы-то, говорю, от водки никогда не заведутся.
Только он это произнес, как ему врезали по зубам, а бутылку
отобрали, внушив при этом:
— Эх ты, серость! Крысы не заводятся — это верно. Зато от водки
клопы бывают, которых стерпеть на флоте никак нельзя...
А потом был Кронштадт и была Школа гальванеров. Два года
в парня вбивали — безжалостно, как гвозди в стенку! — механику,
электротехнику, математику и даже правописание. Гальванер на ко-
рабле — птица высокого полета. От самых марсов, с высоты которых
«чечевицы» дальномеров прощупывают дистанцию до врага, и до са-
мых нижних отсеков, где высокую алгебру боя в секунды отрабаты-
103
вают бездушные автоматы, — во всем этом сложнейшем хозяйстве
огня, стали, токов и оптики гальванер должен быть точен, неустра-
шим, проворен, смышлен, вездесущ... Наконец погнали всех — как-
баранов:
— На каталажку!
На «каталажку» — значит, на корабли. Флот — штука странная.
Сколько ужасов наслышится новобранец про железные коробки
отсеков, похожие на тюремные камеры, про чудовищные взрывы
погребов, возносящие корабли к небесам, как пыль, — идет молодой
матрос на «каталажку» и трясется всей шкурой... Ать-два, ать-два!
Но вот в просвете гельсингфорсской Эспланады яростно блеснет си-
нева, а там зовуще и тревожно закачаются крестовины мачт, — и
невольно парни усиливают шаг. Душа сама, будто ликуя, просится
в эту синеву, ее влекут к себе своей неземной красотой чеканные
профили кораблей, и уже не хочется думать о будущих тягостях.
Как бы ни была сурова морская служба, но человек так уж устроен,
что лучше пять лет жестокой романтики на море, нежели один
месяц постылой жизни в вонючей казарме на берегу...
Трофим Семенчук выдержал — он прошел через все! Из 10-ти кан-
дидатов на гальванную службу было по 7—8 человек отсева. Люди
разбивались в люках, гробились об металл с высоты марсов, они
сходили с ума в железных ущельях коридоров — среди горловин,
автоматов и башен. Лучшие и выносливые оставались. И вот теперь
(теперь-то!) Семенчук даже благодарен судьбе. Сам чувствовал,
что выковался в человека, каким раньше и не мечтал быть. Приобрел
знания, которые пригодятся и на «гражданке». Полюбил читать
книги, а до флота думал, что это дело господское. Одного зуба ли-
шился — это тоже так, но... Повидал Европу, посмотрел, как живут
люди за границей, научился и мыслить пошире.
За год до войны Семенчук уже был большевиком...
Трофим — матрос крупный, видный, некурящий. После нелегкой
жизни дома он отъелся на жирном корабельном пайке, когда в миске
каждого, среди кусков мяса, ложка дыбом торчала. К французской
борьбе он пришел случайно — не ради карьеры: шутя повалил одного,
дурачась свалил второго и третьего, — сразу началась слава чем-
пиона. Инструкторы из организации русских «Соколов» взялись
за его сильное тело — с таким же напором, как брались когда-то
в Школе гальванеров за его голову педагоги. По ночам кости стонали
после тренировок. Натертая в схватках шея вздувалась бугром.
Вешали ему на шею кранец с пятипудовым снарядом, и бегал Се-
менчук как угорелый от гюйсштока до кормового флага. А приятели
подбадривали:
— Давай, Трошка, наяривай! Ежели Минную дивизию кверху
лапками опрокинешь, мы тебе сообча бутылку чистой ханжи по-
ставим...
Семенчук верил, что Минную дивизию он на ковре разложит.
Но бригада крейсеров с Або-Аландской позиции растила и нежила
под своей броней такого первобытного «лба», который — по слу-
хам! — вручную, без помощи моторов, мог провернуть корабельную
башню.
104
Честь своего линейного корабля «Гангут» гальванер защитил.
Уже лежат на лопатках и не пикнут однотипные «Гангуту» лин-
коры - «Севастополь», «Полтава» и «Петропавловск». А вот даль-
ше-то как? Крейсера, кажется, не шутили. Говорят, по литровой
банке сгущенного молока выделяют на прожор своему чемпиону.
Ходят по флоту нездоровые, панические слухи, будто этого быка
офицеры даже с вахты сняли — лежит теперь кверху пузом на рун-
дуке, силу копит.
— Как фамилия-то его? — дознавался Семенчук о сопернике.
— Безголовый!
Это тоже нехорошо: безголовые-то всегда сильнее головастиков...
А главою подпольной ячейки большевиков на линкоре «Гангут»
был унтер-офицер Владимир Полухин *. Он возглавлял работу и
дальше — на всей бригаде «линейщиков». Семенчук — по праву
чемпиона — имел доступ на другие корабли, и Полухин частенько
использовал борца для связи между партийными ячейками дредноу-
тов. Конспирация соблюдалась строго, ибо политический сыск на
флоте был доведен жандармами до идеального совершенства. Води-
лись и «шкуры», которые по ночам в каюты офицеров стукали...
Но Полухин, парень башковитый и ловкий, был всегда настороже.
— Сейчас самое главное, — внушал он товарищам, — ты на ро-
жон попусту не прись. Этим ничего не докажешь. Большевик дол-
жен быть самым дисциплинированным по службе, самым смелым
в бою. Важно, чтобы офицеры нас попусту не теребили. Пусть
анархия на пуговицах да курении засыпается. А мы — образцы
поведения!
Это верно: большевики на линкорах были примером для других,
и почти все члены партии носили на плечах яркие «контрики»
унтер-офицеров. Война внесла в работу большевиков многие нелады.
Подпольщики, как правило, с мобилизацией 1914 года потеряли са-
мое главное в работе — связь. Кто не арестован, тот был мобилизо-
ван. Один занял патриотическую позицию, а другой просто пропал...
Явки пустовали! Связь отсутствовала! А если связь и была, то, ви-
дать, струилась неслышными ручейками где-то в глубочайшем под-
полье, как глухие подземные воды, и было не узнать, где они, эти
воды, вырываются на поверхность.
Вот об этом часто на линкорах говорили. Придумывали сообща
различные ходы и выходы. Как попасть в Петроград? Невозможно.
Даже сидящие в Кронштадте и те, словно замурованные, не могли
дальше Ораниенбаума вырваться.
— Хорошо быть раненым, — размышлял Семенчук. — Конечно,
чтобы не до смерти шлепнули, а только повредили по мясу... Тогда
ты кум королю: повезут тебя в тыл, вот и связь!
Линейные силы Балтфлота включены в систему главной обороны
Финского залива, дредноуты находились в повышенной готовности —
война есть война, и долг есть долг...
1 В. Ф. Полухин (1886—1918) — впоследствии был расстрелян английскими
интервентами в числе двадцати шести бакинских комиссаров.
105
— А в Питере побывать надо, - говорил Полухин. — Без новой
литературы, без связи с партией мы заскучаем. Не огурцы же мы
соленые, которым только и хорошо, пока они в родимой бочке ква-
сятся... Конечно, есть еще один способ — дезертировать, но, я думаю,
никто из нас на это не пойдет!
Незаметно теплое и приятное лето пришло в шхеры финские.
Хорошо спится матросам на палубах под казенными рыжими одея-
лами. Глядя на чистые звезды, что рассыпаны над ними, допоздна
мечтают матросы. О том о сем. О житье-бытье. Как дальше? После
войны-то как будет? О любви немало сказано. О ней. Неизбежной...
Договорятся, пока склянки не отбубнят третий час ночи.
— Задрай все дырки, какие имеешь! Братва, спать, спать...
В июне месяце, когда «линейщики» вернулись от Ревеля на
Гельсингфорс, приплыла к эскадре финская девушка, плохо знавшая
русский язык. Она плавала среди дредноутов — неутомимая, как
русалка, вызывая уважение моряков. Длинные желтые волосы, на-
мокнув, венцом окружили ее голову, плавные взмахи рук были
прекрасны и грациозны.
Девушка плавала среди дредноутов, везде вопрошая:
— Коля... кте мой Коля? Я л юлила Коля...
Несчастная (и, кажется, отвергнутая в любви), она среди мно-
жества Николаев эскадры искала своего. С покатых броневых палуб,
сочувствуя ей, кричала разноликая матросня:
— Эй, фамилия-то его как? Николая-то твоего? Знаешь?
— Коля, — доносилось от самой воды до палуб.
Скоро к ней привыкли настолько, что даже тревожились, если
она долго не приплывала к эскадре. «Не случилось ли беды?» —
говорили тогда матросы. И вся бригада дредноутов волновалась:
где же он, этот подлый мерзавец по имени Коля? Видать, соблазнил
девку, а теперь прячется за броней казематов...
— Ну, попадись нам этот Коля-Коля-Николай! — злобствовали
матросы. — Всю харю ему расколотим. Разве можно девку мучить?
Верная любви к одному, она плавала среди однотипных кораблей,
похожих один на другой, как близнецы. Сердца матросов щемило
от чужой и суровой трагедии любви.
— Башку оторвем! — ревели палубы на этого «Колю», который
затаился на эскадре, уверенный в своей неизвестности...
Слово «пловчиха» тогда еще не привилось в русском языке.
Офицеры прозвали эту финку Ундиной, а матросы окрестили ее
Русалкой. Девушку часто призывали подняться на борт кораблей, и,
кажется, если бы она взошла по трапу, вся бригада устроила бы
ей овацию, а оркестры дредноутов, выстроясь на спардеках, испол-
нили бы для нее гимны всепобеждающей верности женского сердца.
Но этого не случилось.
106
2
Командиром «Гангута» был флигель-адъютант императора капе-
ранг Михаил Александрович Кедров, который — при всех его зва-
ниях и достоинствах — к службе относился шаляй-валяй. К тому же
не любил ночевать на корабле, предпочитая общаться с женою на
частной квартире Гельсингфорса. Как только завечереет над ковшом
гавани Седрхамна, каперанг сразу на катер — прыг, мотор заторкал
и помотал к берегу на полных оборотах.
По сути дела, линкором владел, словно вотчиной, барон Ольгерт
Брунович Фитингоф — старший офицер линкора. Вот как вспоминал
о нем гангутец Дмитрий Иванов:
«— Это тебе не Тыртов — это немец. Он понятия не имеет о русском человеке.
Ему бы, собаке, только выслужиться!
— У, мразь паршивая! У кайзера, видать, на службе...
Возмущение Фитингофом высказывалось открыто, даже в присутствии унтер-
офицеров и кондукторов. Наверное, эти разговоры нижних чинов доходили и до
старшего офицера, потому что он все крепче завинчивал гайки. На других кораблях
наш «Гангут» снискал себе печальную славу плавучей тюрьмы...»
Фитингоф заменил кавторанга Тыртова, который не пожелал
закручивать гайки дальше. «Можно сорвать резьбу», — говорил
Тыртов. И это ведь правильно... У людей, которые воюют, нервы
всегда на взводе. Можно быть героем в сражении, но потом станешь
психовать из-за того, что тебе в миске с супом попался чей-то волос.
Воюющие люди вообще, как доказано опытом, способны на сверше-
ние необдуманных поступков. За это их нельзя даже строго винить —
логика в их поступках зачастую отсутствует. Из-за какой-нибудь
ерунды люди способны расколошматить все вокруг себя и пойдут
затем под расстрел, сами не понимая — за что?..
Но еще больше истрепаны нервы людей, готовых ежеминутно
вступить в бой, когда их в бой не пускают. Боевая готовность не-
вольно ищет себе выхода. Совсем уже плохо, когда таких людей
донимают придирками, изнуряют тяжким трудом. Такие люди — как
порох.
Фитингоф, кажется, этого не понимал. Или не хотел понимать.
Ему было уже за сорок, однако по службе он не вылез дальше стар-
шего лейтенанта. Правда, он занимал должность по чину кавторанга,
притом — на «Гангуте», который всегда на виду штаба и Ставки, —
здесь, казалось бы, только и делать карьеру... Вообще, это возмути-
тельно! Это черт знает что такое, когда человек за сорок лет вы-
нужден околачиваться в старших лейтенантах, тем более что при
обращении слово «старший» зачастую отбрасывается и все говорят
ему так (в уставном сокращении):
— Господин лейтенант...
Конечно, с годами характер Фитингофа не выравнивался, а над-
ламывался. Ольгерт Брунович терпеть не мог всех этих «щенков»
в лейтенантских чинах, которые с вечера наманжетятся, надушатся,
нагладятся и уматывают к девкам на Эспланаду. А он, труженик,
107
втайне страдающий запорами (пусть это останется глубоко между
нами), вынужден вразумлять матросов к неукоснительному исполне-
нию тонкостей корабельной этики. Громадный дог сопровождал
старлейта на палубе. А вот тот скромный лексикон, который из сокро-
вищницы русского языка был выбран бароном для житейского обра-
щения с матросами:
«Рожа помойная... шпана лиговская... скважина прокисшая...
шваль поганая... гнида жареная... Стерво!»
Как уже догадался читатель, служение на «Гангуте» в повсе-
дневом соседстве с бароном Фитингофом не было сплошным удо-
вольствием. Запоры же никак не улучшали настроения старшего
офицера. Дог с клыками в палец тоже не умел забавлять команду,
как милое, ласковое существо, а, наоборот, служил вроде жан-
дарма...
— Только спокойно, — убеждал друзей Полухин. — И в кубри-
ках настраивайте людей, чтобы истерик не разводили. Помните, что
мы все время под прицелом калибра других кораблей. Тут история
такая: время революционных выступлений еще не пришло...
Летом 1915 года якоря «Гангута» (весом в 400 пудов каждый)
часто вбирались в клюзы, волоча с грунта на лапах многие тонны
иловой грязи, в которой долго билась, не желая умирать, всякая
придонная живность. Напором воды из «пипок» корабельных гид-
рантов боцманские команды тут же смывали с якорей обратно за
борт разных каракатиц, червяков, морских тараканов и слизней.
Начинались утомительные рейдирования до Ревеля и обратно,
чтобы — за бастионами минных банок — сторожить устье Финского
залива на случай прорыва к столице германских кораблей. Внешне
же эти «ползания» через море представлялись матросам, несведу-
щим в высокой стратегии штабов, бесполезными и дурацкими. Им
казалось, что адмиралы лишь создают перед Ставкой видимость
боевой службы, дабы оправдать свои чины и жалованье. От этого не-
доверия к высшему командованию флота в экипажах росло глухое
недовольство...
Тяжко подминая под себя волны Балтики, тянутся в кильватер
дредноуты. Вдоль бортов каждого раскинуты невода стальных сетей,
ограждающих днища кораблей от попадания торпед. На длинных
бамбучинах растянуты вдоль бортов радиоантенны, и эскадра дер-
жит связь далеко — вплоть до Питера, где круглосуточно пульсирует
в реле и обмотках токами высокой частоты радиокоролева Балтики
«Новая Голландия». Из Петрограда связь летит дальше — до самой
верхушки Эйфелевой башни в Париже, где французы оборудовали
на время войны свою главную станцию для связи всей Антантой.
В раскаленных утробах линкоров нестерпимым жаром пышут
28 котлов, давая паровую мощь на блестящие цилиндры машин,
работающих в брызгах горячего масла локтями гулливеровских
шатунов. Кочегары валятся с ног. Здесь три стадии изнеможения:
сначала течет липкая сладкая слюна, затем подкатывает к горлу
108
желчь, а потом... потом уже кровь! Плевки кочегаров — как черные
бриллианты, все в искристых точках, уголь» забивает им уши и
глаза, разъедает кожу в паху и под мышками. По ночам кочегары
воют, словно собаки, от нестерпимой чесотни. А сверху над лин-
корами виснет солнце, прожаривая палубы, будто сковороды, из па-
зов кипящими пузырями выступает смола. В рубках и башнях —
там тебе тоже не сахар: под накатом брони нечем дышать...
Ладно! Коли надо — так надо. И это стерпят матросы. Но вот
бригада вернулась в Гельсингфорс. В угольной гавани уже высятся
завезенные поездами с Донбасса гигантские терриконы угля. Того
самого — проклятого! — который моряки в насмешку над собой зо-
вут «черносливом»... Фитингоф уже тут как тут.
— Оркестру — на ростры! Для начала марш из «Мефистофеля»,
оперы известного господина Бойто. Всем, всем — на чернослив!
Стоном отзывалось тогда в нижних палубах. 75 000 пудов угля
ждали их на берегу, и было страшно подумать, сколько пудов угля
ложилось на плечи каждого человека из команды. Тут опять (испод-
воль) вспоминали, что не будь бесплодного перехода до Ревеля и
обратно, не был бы сожран в котлах бесцельно и уголь. Не пришлось
бы тогда и грузить его снова...
— Предательство, братцы! Лодыри штабные очки на нос клеят и
думают, что умнее всех стали. Мы же видим — зазря все это!
Люки, клинкеты, горловины — все задраено на винты, дабы со-
хранить внутренние отсеки от попадания разъедающей угольной
пыли. Человеку спастись от нее труднее, чем линкору. Первым де-
лом, конечно, нижнее белье с себя — долой. Хоть и казенное, а по-
беречь тоже надобно. На голое тело натянул робу. Она тебя, будто
наждачной бумагой, сразу отшлифует: вжиг, вжиг, вжиг! Капель-
мейстер уже взмахнул на рострах палочкой, раздулись щеки «духов-
ников», и грянула над «Гангутом» музыка веселая, вся из другого
мира, брызжущая чужою, почти враждебной радостью...
До самых небес нависала черная пыль. В этой пыли, словно та-
раканы, обсыпанные черной мукой, сновали по трапам и сходням
матросы. Визжали над их головами лебедки, и черные тросы тянули
черные мешки. 75 000 пудов! Будет ли им конец? Но каждый раз
конец аврала все-таки наступал, и тогда люди с очумелым недоуме-
нием замечали, что один из гигантских терриконов исчез с лица
земли. Он уже весь покоился на глубине бункеров «Гангута».
А музыканты, валясь с ног от усталости, на своих черных трубах,
прильнув к ним черными измученными губами, хрипато доигрывали
«Свадебный марш» господина Мендельсона.
Читатель! Ты напрасно решил, что это уже конец. Нет, теперь
надо обмыть от угольной пыли весь линкор, всю махину его —
от клотика до ватерлинии — с песком, с мылом, с содой. Конец на-
ступит тогда, когда с шелковыми платочками в руках пройдут через
корабль офицеры и будут платочками тереть по броне, проверяя —
чисто ли?.. На ходу срывая с себя гремящие робы, полторы тысячи
человек из команды «Гангута», шатаясь, идут под души корабельных
бань. Когда и они чистые — тогда конец!
109
По негласной традиции флота, учитывая тяжесть труда, после
угольной погрузки матросам всегда (и непременно!) вместо каши
отпускались на ужин макароны. Запомни это, читатель. Макароны
скоро войдут в историю «Гангута»... А каши бывали разные: рисовая,
пшенная, гречневая. Но изредка ненавистная ячневая!
Презрение к ней матросы выражали цифрой: «606».
Так и говорили тогда — с лютейшей ненавистью в голосе, словно
о своем кровном враге, которого никак не убить:
— Опять нам шестьсот шесть... Давить бы этого Фитингофа!
— Ну зачем ты орешь? — отзывался на ругань Полухин. — Тебе
чего? В тюрьме еще не сидел? Так за глотку свою и сядешь.
Но люди бывали ослеплены драчливою яростью.
— Я сяду... пусть я сяду! — орали в ответ. — А ты тоже хад
хороший: лычки унтерские нацепил и ходишь здеся... учишь здеся.
Ты што? Священник наш, што ли?
Полухин покручивал ус. Отходил. Парень был спокойный.
В один из дней он вернулся с берега задумчивый.
— Где был? — спросил его Семенчук, ворочаясь с гирями.
Полухин посмотрел, как вздуваются мышцы гальванера, быст-
рыми мышатами перебегают они под загорелой кожей... Ответил:
— До Брунс-парка сбегал.
— Чего там?
— А ничего. Братва наша ханжу по три рубля за бутылку хлещет
да марусек разных треплет по подворотням... Вот и все!
Семенчук с грохотом опустил пузатые гири на палубу — даже
«Гангут» вздрогнул, наполняясь долгим гулом брони.
— А в кухмистерскую по паролю заходил? — спросил друга.
— Да, был.
- Ну?
— Нет связи. Как в гробу живем...
В этот день Семенчук получил по зубам от лейтенанта фон Кнюп-
фера — рослого блондина тевтонской закваски, душа которого, еще
молодая, была уже достаточно злодейской. Дал он гальванеру в зубы,
и ко вкусу крови во рту примешался нежный аромат духов. Кулак
офицера благоухал духами «Весенний ландыш»...
Семенчук, между прочим, сказал на это спокойно:
— Ваше благородие, не советую вам со мной связываться. Ведь
я не только гальванный верхотурщик — я и чемпион по бригаде.
— Ничего, мой милый, — ответил Кнюпфер, — ты чемпион по
борьбе. А я чемпион по боксу... тоже, брат, лучше не связывайся!
Могу так треснуть, что не встанешь...
Близились бригадные соревнования по выявлению чемпиона во
французской борьбе — борьбе классической. Заодно должен был со-
стояться и день показа взращенных на эскадре самобытных дарова-
ний. Трофим Семенчук уже достаточно взмок. Безголовый чемпион
с бригады крейсеров начал даже сниться ему. Приходил по ночам
в кубрик «Гангута», брал спящего Семенчука в зажим «двойного
нельсона» и корежил гальванера, безжалостно тушируя его в пар-
тере, отчего Семенчук в страхе и просыпался...
110
Однажды он тренировался как всегда, в палубе гальванеров,
когда по трапу скатился туда Полухин, возбужденный:
— Трошка, как же мы раныпе-то не догадались?
— А что?
— Связь с питерскими будет!
— Откуда?
— Если положишь на лопатки этого... как его?
— Безголового с крейсеров?
— Ну да! Его, его... повали, и тогда тебя отправят в Питер на
общефлотские соревнования. Считай, что связь уже имеется!
— Слушай, Володя, — отвечал Семенчук уязвленно, — вопрос
в том, кто кого повалит?
— Ты должен, ты обязан повалить бригаду крейсеров!
— А ты слышал, что говорят о Безголовом? По ведру щей,
паразит, съедает запросто и две буханки хлеба при этом свора-
чивает.
— Э-э, — отмахнулся Полухин, — плюй на сплетни. Ведь ты
будешь бороться не за лишнюю лычку, а за наше общее дело...
Семенчук, конечно, принял это к сведению. Кубрик гальванеров
теперь с утра до ночи громыхал под взлетами и падениями гирь.
Со здоровенной болванкой снаряда калибром в 203 мм Семенчук
бегал взмыленный вдоль всего корабля, жутко пугая встречных:
— Посторонись... не то — брошу!
Балтика шумела рядом. Гельсингфорс был прекрасен.
Раз-два. Вдох-выдох... Ого-го-го!
— Полундра... брошу!
3
Гарольд Карлович фон Грапф — новый командир эскадренного
миноносца «Новик» — плотный белобрысый человек, выходец из
культурной семьи с юга России... Грамотный. Сдержанный. Тактич-
ный. После фон Дена осталось на столе салона кровавое пятно,
случайно не стертое при уборке. Грапф вызвал к себе вестового,
сказал:
— Пожалуйста, вытрите... вот это!
Артеньеву казалось (и вряд ли он ошибался), что фон Грапф
придерживается сугубо монархических воззрений. Хотя — надо
признать — Сергей Николаевич не слышал от командира и восхва-
лений монарху. Новый командир «Новика» невольно импонировал
кают-компании и команде почти академической образованностью
во всех тонкостях морского дела. И еще тем, что не залезал перчат-
ками в самое рыло торпедного аппарата, тщательно проверяя —
не завалялась ли там пылинка? Когда палуба бывает забрызгана
человеческими мозгами, перемешанными с мазутом, тогда к чистоте
относятся как к дурной привычке мирного времени. Грапф
это понимал...
111
Неожиданно он пригласил старлейта в салон:
— Я только что от начдива Трухачева. Сейчас я дал расписку
в том, что буду расстрелян без суда, ежели распространю тайну
совещания командиров кораблей. Вам, как старшему офицеру, имею
право сказать... Садитесь же, Сергей Николаич.
Грапф сообщил, что 31 июня в Кильской базе состоится импе-
раторский осмотр всех германских сил в присутствии кайзера.
А следовательно, часть немецких кораблей отводится с театра.
— Об этом нас информировала либавская разведка. Нетрудно
догадаться, что наш флот использует эту выгодную ситуацию. Нами
будет совершен набег крейсерами и эсминцами на... на...
— На Либаву?
— Нет. Дальше. На Мемель. Может, выпьем?
Артеньев пил вино равнодушно. Грапф смаковал его, лелея
бокал в розовых ладонях. Под палубой прогревали механизмы, и
«Новик» от работы котельных установок медленно наполнялся
живым, почти ощутимым теплом большого железного тела. В свете
ослепительных солнечных зайчиков, бегавших от переплеска воды за
бортом, нежились на переборках безобидные тараканы флота его
величества, которые непонятно откуда рождались — среди стали
и меди, будто корабль это деревенская избушка с печкой и пола-
тями.
— Сергей Николаич, у вас есть мечта?
Артеньев никак не ожидал этого вопроса и буквально напо-
ролся на него всей душой, словно на острый нож. Подумал.
— Есть, — ответил. — Как и у каждого.
— Не секрет? — допытывался фон Грапф.
— Я хотел бы вернуться в Либаву.
— А что, — спросил Грапф, — остались вещи там? Мебель?
— Нет. Женщина.
— Не скоро вы ее повидаете. Не скоро мы вернемся в Либаву...
— Жаль! — вздохнул Артеньев, крутя липкий от вина бокал
в узловатых приплюснутых пальцах. — Да, жаль... У меня в жизни
было так мало женщин, что она, кажется, это поняла. Не знаю,
собственно, зачем я понадобился этой женщине. Но она сильно
задела мое мужское воображение, весьма, очевидно, тусклое.
Грапф вдруг громко щелкнул языком, будто хлыстом:
— Завидую вам. А вот моя мечта почти неосуществима. —
Он резко наклонил бутыль с вином, разлил по бокалам его ос-
татки. — Выпьем, чтобы наша мать-Россия, давно несущая большое
пузо, не родила бы случайно анархии... Пусть что угодно, даже
поражение, из которого будем вылезать на карачках, но... только бы
не это! Революции хороши только в книжках... для дураков!
Разом стало для Артеньева ясно, каков есть фон Грапф.
Впрочем, офицеры на кораблях это не супруги. Тут разводов
не бывает. Приходится жить под одной палубой. Сейчас между
ними не пробежала черная кошка, хотя Артеньев придерживался
иных взглядов на судьбу отечества. Ему казалось уже давно,
112
что все равно — каким путем, но Россию надо продуть ураганом
насквозь, как засоренное сопло в машине. Если при этом царя
вынесет в грязеотстойник, то и жалеть не придется...
Командовал набегом контр-адмирал Михаил Коронатович Ба-
хирев, перед которым была поставлена задача: в связи с ростом
в Германии недовольства затяжною войной, а также учитывая
забастовки рабочих, которые всколыхнули всю Германию, следует
дерзким налетом на Мемель оказать влияние на общественное
мнение в немецком народе и в... рейхстаге!
Этим приказом русская Ставка надеялась убить сразу двух
зайцев. Экономические забастовки в Германии — факт. Но полити-
ческие забастовки в России — тоже факт. Набегом кораблей на
Мемель высшее командование желало Германию устрашить, а Рос-
сию воодушевить, заодно гася недовольство русских стачечников
боевой удачей славного Балтийского флота... Так-то вот политика
властно диктовала свои условия тактике!
Отовсюду — от Гангэ и Ревеля, из Аландских шхер и прямо
из рукавов Моонзунда — собирались корабли. Рандеву — возле
банки Винкова; после соединения кораблей в эскадру через боль-
шие глубины близ Готланда выходить прямо на Мемель. Инструк-
ция гласила: при случайном обнаружении противника (как бы он
силен ни был) бой принимать... Операция строго секретна. Обще-
ние команд с берегом пресечено заранее.
Дни перед боем всегда торжественны, всегда священны...
Эсминцы — во главе с «Новиком» — снимались с якорей ровно
в час ночи с рейда Куйваста. Вокруг нависала плотная пелена
тумана. В надежде, что туман рассосется, 2 часа и 20 минут шли
на малых оборотах, после чего вынуждены были встать на «плехт»,
и правые якоря хорошо задержали миноносцы за илистый грунт.
— Мне это не совсем нравится, — морщился фон Грапф. —
Начало, во всяком случае, не сулит нам ничего путного...
Туман едва распался в половине пятого утра, и эсминцы трону-
лись дальше. Над водой плавало густейшее «молоко», которое,
судя по всему, скоро собьется в «сметану». Бахирев по радио
приказал: эсминцам отойти обратно на Куйваст, исключая «Новик»,
который, используя большую скорость, должен пытаться нагнать
крейсера в тумане. Таким образом, игра началась, но эсминцы
уже были выбиты из этого кегельбана... Грапф ворчал, что ему
это все ужасно не нравится. Плюс к туману еще одна гадость —
пошел дождь. Эсминец легко вспарывал волну, хотя с мостика
«Новика» не было видно даже гюйс-штока. В такой «сметане»
запороться днищем на что-либо — пара пустяков. Изредка туман
чуть-чуть разрежало, и в один из таких моментов сигнальный
старшина Жуков испуганно крикнул:
— По левой раковине мелькнула тень!
Вскинулись бинокли. Туман, туман... только туман.
— Ты не пугай нас, — заругались офицеры. — Скоро прямо
по носу чертей зеленых усмотришь.
8 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
из
— Была тень. Зачем бы я стал ее выдумывать?..
Старшина не ошибся: почти впритирку бортами сейчас прошла
курсом норд германская эскадра, вахта которой не заметила рус-
ского корабля, и к часу дня «Новик» благополучно обнаружил
свои крейсера... Грапф неуверенно спросил Артеньева:
— Сергей Николаич, а ваш «Новик» когда-нибудь ходил, при-
строясь в кильватер другим?
— Нет. Мы привыкли быть головными, за нами шли другие...
Артиллерист Петряев меланхолично заметил:
— Ах, боже мой! Вон же ползут «Богатырь» с «Олегом»,
наверняка они хуже слепых котят. На первом до войны была Школа
юнгов, а на «Олеге» гардемарины к девкам ревельским шлялись...
Не понимаю, зачем волноваться? Мы не хуже их и как-нибудь
в строю удержимся.
Грапф велел сигнальщикам отщелкать запрос на флагмана,
чтобы тот указал им место. Скользкий луч прожектора с большим
трудом пробивал туман, едва нащупывая мостик «Адмирала Мака-
рова». Бахирев велел «Новику» держаться в струе за «Рюриком».
— Прекрасно! — воскликнул Мазепа-Щирый. — «Рюрик» ходил
под флагом Эссена, а там штурмана — чистое золото. Держите,
Гарольд Карлович, эсминец под самым хвостом «Рюрика», и пока
он нам будет нюхаться, нам бояться нечего...
Ближе к вечеру Бахирев указал всем по радио: «Время: 18.10
к исполнению поворота на циркуляции... исполнительный курс 133°
в направлении Мемель». Все уже ясно, но Грапф еще сомневался:
— Если бы я шел головным, ведя других! А тут я должен вкаты-
ваться на циркуляцию поворота вслед за «Рюриком».
Артеньеву это наконец надоело, и он авторитетно сказал:
— Что вы так переживаете? Мы держимся за подол «Рюрика»,
«Рюрик» держится за хвост «Баяна», «Баян» — за кормушку
«Богатыря», и эта старинная карусель еще никогда не подводила...
Минут за десять до поворота на крейсерах были включены
гакабортные огни, чтобы сосед лучше видел в тумане своего веду-
щего. Часы отщелкали нужное время, штурман велел:
— К повороту!
— «Рюрик» уже повалило в циркуляции, — доложили сигналь-
щики.
— Держимся в струе «Рюрика», — констатировал фон Грапф...
Но далее крейсер повел себя как-то странно: лежа в циркуляции,
он уже не выходил из этого колеса; потом «Рюрик» зачем-то стал
выписывать в тумане «восьмерку», а доблестный «Новик» стара-
тельно повторял за ним все его маневрирования. Наконец на
крейсере вспыхнул прожектор, сигнальщики тут же прочли по
проблескам:
— «Рюрик» — нам: «Я потерял эскадру на повороте».
— Ну, вот мы и в дураках, — отпрянул от телеграфа Грапф. —
С этими крейсерами только свяжись, сам не рад будешь.
— Надо искать, — заволновался Артеньев. — Эскадра все-таки
не иголка.
114
— В таком тумане нам ширинки не расстегнуть! - - отвечал
ему Грапф раздраженно. — Курс в сто тридцать три исполнитель-
ный. Но мы, следуя за этим эссенским болваном, потеряли
свое место и теперь можем высадить «Новик» прямо на минную
банку... Нет уж! Увольте. Я за чужую дурость идти под трибунал
не желаю.
В десять часов вечера двое несчастных горемык, крейсер и эс-
минец, легли на обратный курс, кляузно обругивая один другого
за случившееся. Наконец «Новик» своими упреками до того осто-
чертел «Рюрику», что с крейсера передали на эсминец: «Прощайте.
Ложусь на курс 08°, а вы как хотите...»
Грапф привел эсминец обратно на рейд Куйваста. Когда теле-
граф отработал в машины «стоп» и его закинули чехлом от сыро-
сти, Гарольд Карлович побрел к трапу, стягивая мокрую кожу
перчаток.
— Стыдно, но что делать? Едва выбрали якоря, как я уже
знал, что это добром не кончится. Боже, как матерится сейчас
Бахирев!
Крейсера между тем продолжали движение на Мемель, все
больше залезая в уплотненный туман. Даже матросы понимали,
что операция проваливается, и Бахирев отдал приказ к отходу.
А когда вернулись к Готланду, туман распался, вовсю брызнуло
солнце. Штурмана, пользуясь такой счастливой минутой, тут же
навели пеленгаторы на шведский маяк Фамунден, точно обсерви-
ровав свое место...
— Может, солнце так же наяривает и над Мемелем? — сказал
Бахирев. — Господа, нам ли отступать? Ляжем вторично на испол-
нительный курс и оставим от Мемеля то, что остается обычно
после съеденного яйца.
Опять крейсера пошли в направлении цели. Однако тут же
снова погрязли в непробиваемом тумане. В три часа ночи Бахирев
повернул крейсера домой. При этом сигнал о повороте «Баян»
и «Олег» поняли неверно, сбившись в курсе. Пропажа их за гори-
зонтом напомнила оставшимся, что давненько уже не видели
и «Рюрика» с «Новиком».
— Ну, господа! — возмутился Бахирев (и был прав). — Мало
еще нас с вам били... Это позор! Все разбрелись, как бараны...
А пока он там бушевал на мостике, радисты приняли радио-
грамму немецкого адмирал Карфа, который точно указывал свое
место, свой курс и свою скорость. Бахирев сказал, потрясая немец-
кой шифровкой, что это «боженькин дар свыше».
— Господа, сейчас мы не только примем бой. Сейчас наш
флот впервые в морской практике мира проведет научный экспери-
мент использования радиопеленга на противника...
Стеньговые красные флаги взлетели на мачты, оповещая всех,
что корабли Балтфлота принимают бой. Рано утром с крейсеров
России разглядели по курсу дымы множества кораблей противника.
8*
115
Дымы эти были отклонены ветром назад и закручены к небу
дугой, словно хвосты у бродячих дворняжек. Адмирал Карф только
что закончил очередную минную поставку на русских коммуника-
циях и теперь, кажется, тоже собирался домой... Был виден мин-
ный заградитель «Альбатрос», который уже немало напакостил
русским морякам. Не найдя слов для выражения своего восторга,
Бахирев стал ругаться.
— Этому минзагу здесь и конец! — сказал он внятную фразу,
а остальные надо писать на заборе, ибо бумага не все сносит...
Сейчас под началом Бахирева было всего четыре крейсера —
«Адмирал Макаров» (на нем он держал свой флаг), «Баян»,
«Богатырь» и «Олег». Это были далеко не лучшие корабли Балтий-
ского флота, которые имели несчастье состариться еще на завод-
ских стапелях. Но первоклассный «Рюрик», увы, где-то пропал...
— В кильватере поворот последовательно влево — для охвата
головы противника. Огонь — правым бортом, когда дистанция
обнаружится в сорок пять кабельтовых... Бог нам в помощь!
Германский адмирал Карф, почуяв неладное, велел выплеснуть
нефть на форсунки котлов: черное облако копоти закутало не-
мецкие корабли. На «Адмирале Макарове» тут же перехватили
еще одну радиомолнию Карфа: он призывал себе в подмогу крей-
сера из Либавы — «Роон» и «Любек». Обстановка у Готланда
сразу осложнилась. Немецкие корабли стали ходить на острых
углах, чтобы сбить русских с наводки. Это не помогало: русские
крейсера отлично держали их в своих накрытиях. «Богатырь»,
стуча машинами, уже гнался за «Альбатросом», чтобы отомстить
за гибель многих своих товарищей. Минзаг спешно удирал в сто-
рону Готланда, ища спасения в нейтральных водах. Немцы стру-
сили — сам флагман, адмирал Карф, позорно бежал, в панике
увлекая за собой и эсминцы.
Будучи на отходе, немецкие эсминцы трижды бросили торпеды
в «Богатырь», чтобы спасти свой минзаг. Но русский крейсер,
весь в извержении огня, словно вулкан, трижды отгонял их прочь.
Комендоры-балтийцы работали на славу. Давно сорваны ветром
бескозырки. Давно сброшены бушлаты. Казалось, что мускулы
людей, напоенные живой и горячей кровью, воедино слились
с металлом корабля. Вот уже лопнула на «Альбатросе» палуба,
раскрывшись изнутри, словно лопнул назревший нарыв. Вот уже
прошили борт в носу. Полыхнули над минзагом первые факелы
огня. Разбили немцам рубки. С треском, описав дугу, рухнула
в море фок-мачта.
— Давай, давай, ребята! — кричали матросы у пушек...
«Альбатрос» сделал последнее усилие перенапряженными маши-
нами. Вот и Готланд — в цветочках белых козьи выгоны, видна
церковь и кладбище, мирно пасутся, далекие от войны, шведские
коровы. Со страшным грохотом германский минзаг полез черным
116
брюхом на камни. С русских крейсеров видели, как по его разворо-
ченной палубе пробежал в корму офицер и... флаг Германии,
дрогнув, пополз вниз. «Альбатрос» сдался.
— Прекратить огонь! — перекатывалось по крейсерам.
На иных плутонгах офицеры силой оттаскивали комендоров
от пушек. В горячке боя люди обезумели и желали продолжать
эти заученные, сверхточные движения, которые вошли им в кровь,
пропитали их плоть высоким искусством автоматики. Впрочем,
битва у Готланда не закончилась — она еще только начиналась...
— Быстро, быстро! — порол горячку Бахирев. — Убрать все
осколки. Пустые гильзы — за борт. Раненых — вниз. Подмести
отсеки от стекол. Заменить лопнувшие лампы и разбитые плафоны...
Санитары бегом стаскивали раненых в кают-компании кораблей.
Кидали их там на обеденные столы. В глаза стонущим от боли
бил яркий свет абажуров. Эфирные маски... тазы с красными
тампонами... Иногда в иллюминатор вылетает рука или нога...
Вскрыта у одного черепная коробка, и в ней зябко дрожит, словно
серый студень, безумный человеческий мозг... Раздаются ужасные
взвизги хирургических пил, которые спешно вгрызаются в кость
человека.
Здесь тоже порют горячку.
— Быстро, быстро! — кричали врачи. — Сейчас опять все нач-
нется заново, и тогда топора не удержать — не то что скальпеля!
Через несколько минут русские крейсера опять засверкали,
как перед императорским смотром. Ни пятнышка крови. Нигде ни
стеклышка. Босые матросы, до колен засучив штаны, стреми-
тельно окатывали палубы из шлангов (на случай пожаров). С грот-
марса «Адмирала Макарова» вахта уже докладывала флагману:
— Германские крейсера на подходе.
— Считайте дымы, — велел им Бахирев...
И опять перехвачена радиограмма адмирала Карфа: к месту
боя он вызывал двух германских «принцев» — крейсера «Принц
Адальберт» и «Принц Генрих». Судя по всему, катавасия пред-
стояла солидная. Дымы наплывали с моря — вестниками опасно-
сти... Первым открыл огонь по противнику старенький крейсер
«Баян», которому было не под силу тягаться с броненосным
«Рооном». Но баяновцы проявили тонкое умение во всем находить
выгоду для себя. Незаметно для немцев «Баян» так ювелирно
«зигзагировал», что немцы, сколько ни старались, никак в него не
попадали. Но зато первый же залп с «Баяна» своротил все радио-
антенны на «Рооне», и тот на все время боя сделался глухим...
— Накрытие! Накрытие! — ликовали на дальномерах люди.
И все-таки один снаряд с «Роона» (один!) они получили.
Что такое одно попадание? Кажется, что это чепуха...
Вот точная картина одного попадания.
Сначала восьмидюймовая горячая кувалда рассекла борт правого
шкафута. Она разбила там все, что могла. Снесла коечные сетки.
Сбросила в море катер. Разорвала трубы мусорной лебедки в шахте
кочегаров. Взломала командный камбуз. Покорежила вторую ды-
мовую трубу на палубе... Конец?
117
Нет, снаряд с «Роона» на этом не успокоился.
Сам он уже исчез в ослепительной вспышке взрыва. Но сна-
ряд пустил впереди себя свою головную часть. И «голова» снаряда
продолжала крушить крейсер — уже отдельно от несуществующего
«тела». Сея вокруг себя смерть, «голова» металась среди переборок,
выгибая их, и только в бункере, зарывшись в кучу угля, она утихла,
успокоенная своей чудовищной работой. Теперь корабельные возду-
ходувки, воя от небывалого усердия, старались как можно скорее
вытянуть прочь из отсеков «Баяна» те ядовитые газы, которые
принес этот одинокий снаряд... Нетрудно догадаться, что творится
внутри корабля, когда в него попадает не один, а несколько снарядов
сразу!
Вот «Роон» и получил от «Баяна» — сразу несколько, и потому,
не выдержав, побежал... Радостно обнимались баянцы-матросы,
а офицеры переживали этот бой, как профессионалы:
— Господа, мы добились высокого процента попаданий. Отныне
этот «Роонишко» может вставать на капремонт!
Бой крейсеров у Готланда продолжался.
Радиограмму с «Баяна», ведущего бой, запеленговал вдали от
места сражения «пропавший» в тумане крейсер «Рюрик» и тут же на
полной скорости кинулся обратно... Бахирев радировал ему свое
точное место: «квадрат № 408».
А пока «Рюрик» спешил в битву, крейсера-противники уже
разошлись после жестокой дуэли. Сейчас — и русские, и немецкие —
они ползали возле отмелей банки Глотова, все в дыму, сильно
покалеченные, прибирая изуродованные палубы. Издали каждый
недоверчиво ощупывал соперника линзами своих дальномеров.
Автоматы стрельбы не выключались, готовые в любой момент возоб-
новить работу орудий...
Эскадры не расходились. Возникла лишь передышка.
— Стеньговых флагов не спускать! — приказал Бахирев.
«Рюрик» на подходе к банке ударил в колокола громкого
боя. Горнисты на звонкой меди выпевали призывы к мужеству и не-
избежным жертвам. «Рюрик» шел — как на парад, подняв над
морем полотнище кормового стяга (громадное — как щит рекламы,
какие вешаются на стенах зданий). С мостика «Рюрика» офицеры
обозрели обширную панораму битвы, и тут же управление крей-
сером перешло в боевые рубки. По кораблю глухо и часто бухали
стальные пластины дверей, запечатывая команду в бронированные
коробки постов. Люди взирали теперь на мир через узкие просветы
смотровых прорезей.
Кажется, можно начинать. Возле орудий комендоры торопливо
рвут клочья ваты, чтобы заткнуть себе уши. Наружная вахта
опоясывалась жгутами Эсмарха, готовясь к перевязке раненых
конечностей. Носовая башня «Рюрика» сразу взяла под обстрел
«Любек». Ответные залпы немцев давали такие высоченные
118
всплески, что заливали палубу крейсера, вскидываясь до мостика.
Горе тому, кого увлечет за борт этот пенный смерч (подбирать
тебя не станут)!
— Дальномер скис, — вдруг послышалось с высоты.
— Что случилось, черт побери? — спрашивали с мостика.
— Залило на всплеске... Липзы в воде!
Такне случаи уникальны: гейзер воды, поднятой взрывом, сумел
добраться до мачт. Теперь оптика центральной наводки отражала
корабли противника в дрожащей мути, словно рыбок в аквариуме,
в котором давно не меняли воду. А в борт «Рюрика» уже вцепились
два германских крейсера, словно клещи в собаку. Издалека —
на трусливых зигзагах! — подкрадывался с моря и флагманский
«Аугсбург», на котором размещался штаб адмирала Карфа.
Сейчас, конечно, «Рюрику» крепко достанется...
Прямое попадание большого калибра вызвало резкое содрога-
ние корпуса. По отсекам шла дикая пальба — это лопались электри-
чески лампы. Трепеща развернутым знаменем, «Рюрик» — как на
параде! — проходил сквозь мглу порохового угара, вязко раскисав-
шего под волнами. Три новейших германских крейсера исколачи-
вали его снарядами.
— Но это им дорого обойдется, — решили на мостике.
Всю силу огня «Рюрик» неожиданно перенес на «Роон», который
уже побывал в нокауте после встречи с «Баяном». Неожиданно
в боевой рубке «Рюрика» стал надрываться телефон:
— Носовая башня мостику: у нас все полегли!
— Прошу точный доклад, — сказал командир крейсера.
— Есть. Кто не ранен еще, те валяются — отравлены газами.
Все вповалку. Командир плутонга без сознания... Что делать?
— Очухивайтесь, — ответил им командир.
Густой дым уже валил от германского крейсера, выбиваясь через
щели в броне, из пазов люков и горловин. Блеснуло желтое пламя
взрывов — сначала в кормовой башне «Роона», затем рвануло
перед грот-мачтой, дымовая труба, подскочив, рухнула в море.
Затравленно огрызаясь, германские корабли стали ложиться на раз-
ворот для отхода. Они искали спасения в бегстве. Им не повезло.
Не повезло и дальше: спешивший на выручку «Принц Адальберт»
напоролся на русскую мину и едва догреб винтами до Либавы...
Михаил Коронатович Бахирев велел подать кофе на мостик.
— Кажется, конец, — сказал он, принимая чашку с подноса. —
Шли на Мемель, а затесались к Готланду... Иногда это бывает.
Битва крейсеров случилась на тех самых путях, где издревле
к легендарному Висби плыли, груженные медом, пенькой и воском,
торговые гости Господина Великого Новгорода. От прежней славы
острова с тех пор остались «розы и руины» Висби, а в жилах
готландцев сохранилась горячая кровь пиратов. По давней тради-
ции, донесенной из глубины столетий, островитяне начинали день
молитвой о ниспослании свыше кораблекрушения, дабы поживиться
119
добычей. Но на этот раз, глядя, как в пламени корчится сталь
германского «Альбатроса», готландцы никак не могли воздать
благодарность всевышним силам. Их «добыча» была ужасной —
вся в рвущихся минах. Осколки разлетались над хуторами, раня
шведских коров и ловко срезая тяжелые ветви дедовских яблонь.
Швеция выразила протест... России!
— Но при чем здесь мы? — смеялись на Балтике. — Мы на
шведские берега не выскакивали. Наши корабли если гибнут, так
они тонут в море. Это немцы взяли моду искать спасения от
мокру по суху!
Так говорили офицеры. Матросы рассуждали проще:
— Швеция сама же к немцам липнет, весь хлеб с маслом кайзеру
отдала, а перед нами хвоста задирает. Давно не воевали —
вот с жиру и бесятся. Да и что с них взять, ежели у них даже
селедка не соленая, а пиво не горькое — все сахаром посыпают.
Им кажется, что война — это тоже вроде компота. Пусть лизнут!
4
Победа русских крейсеров вызвала на Балтике большое вооду-
шевление. Кто бы ты ни был — сторонник войны или противник
ее, — но мужество всегда есть мужество, и оно покоряет любые
сердца. Участников битвы у Готланда встречали на базах с оркест-
рами, о них писали тогда газеты, матросы зазывали их в кубрики,
чтобы крейсерские рассказали, как им было в бою.
И вырастала зависть — линкоров к крейсерам! Особенно остро
чувствовали свою бездеятельность гангутцы — измученные частыми
переходами через залив, закопченные от угольных погрузок.
— Хоть в мясорубку башкой! — говорили на «Гангуте». — Толь-
ко бы не дохнуть на приколе, будто удавленники... Что мы здесь
видим? Одного Фитингофа, чтоб его, гада, клопы сожрали!
Накануне лейтенант фон Кнюпфер, сатрапствуя на пару с Фи-
тингофом, дал одной салажне такого хорошего тумака, что тот —
задом, задОхМ задом! — так и въехал в открытый люк, после чего
был демобилизован, ибо калеки флоту не нужны. Отличился на
днях и юный мичман-механик Шуляковский: избил вахтенного
кочегара до такой степени, что человека отвезли в лазарет... Ко-
пился гнев!
А завтра — праздник: будет смотр матросских талантов.
— Смотри же, Трошка, не подгадь, — убеждал Семенчука По-
лухин. — Коли положишь Безголового, тогда в Питер смотаешься.
— Я все понимаю, — соглашался чемпион линейных сил Балт-
флота, — но пойми и ты, что борьба... Впрочем, я, Володя, поста-
раюсь.
120
С полудня на линкор «Севастополь» подваливали катера,
доставляя гостей с других кораблей и с берега. Приглашено
было много дам, дамочек, девиц — жен, подруг и дочерей офи-
церов. На трапах работали на приемке гостей ловкие мастера-
фал репные. Их задача в обычное время — принимать с берега
пьяных. А сейчас выпало дело деликатное — бабы!
Дамы, конечно, не упустят возможности показать перед муж-
чинами свою слабую женскую сущность. У трапов начинаются
вздохи, повизгивания, страхи, недомогания и прочие фокусы, рас-
считанные на слабонервных. Тут фалрепный матрос должен про-
явить максимум умения, чтобы дама даже не заметила, когда рубикон
ею уже перейден. Так поступают опытные дантисты-экстракторы:
не успеешь и вскрикнуть, как они уже предъявляют тебе клещи
с вырванным у тебя зубом... На трапах идет веселейшая работа,
о которой можно судить по звонким выкрикам фалрепных:
— Готово! Чья это жена? Принимайте...
— Матрющенко, хватай тонкую, а я толстячку приму...
— Петруха, куда девицу в зад пихаешь? Это не положено.
— Ах!
Фалрепные взмокли. Лбы у них черные от загара. Одеты они
в особые форменки — без рукавов, а тельняшки выпущены. Вообще,
звери, пираты, скитальцы морей... Дамы, повинуясь их ловкости,
так и порхают юбками над пропастью борта, под которым бьется
упругая волна. И только на палубе, придя в себя, они начинают
охорашиваться, наводить фурор на юных мичманов.
Между тем на пространстве юта, возле кормовой башни дред-
ноута, под грозным навесом орудий, уже поставили беккеровский
рояль. Ближние места занимали, как водится, дамы с офицерами.
За ними толклись матросы — зубастые, смешливые. Издали от массы
бескозырок рябило в глазах, будто палубу линкора щедро обсы-
пали зернистой икрой. На самом «шкентеле» — в конце — всегда
привыкли расселяться (подальше от начальства) отчаянные песси-
мисты, и оттуда теперь орали:
— Давай показывай! Время... Чего тянуть-то?
Горны пропели «слушайте все». Встал под пушками, как под
афишей, конферансье из флотских писарей, которого за кражу пяти
фунтов персидской халвы вышибли с царского «Штандарта» па
бригаду, и на линкорах о том все знали.
— А сейчас, — объявил он, — первым номером нашей программы
выступает знаменитый чтец-декламатор с «Гангута», командир
шестидюймовки носового плутонга — мичман Григорий Карпенко!
На крышку рояля облокотился, красный от смущения, мич-
манец.
Небольшого росточка, чистенький, он петушком исполнил под
надрывные возгласы рояля:
Все суета. Один возможен путь
не сетовать, не думать, не томиться,
в твоих глазах бездонных потонуть,
к твоим устам приникнуть и забыться...
121
Из задних рядов — самых озорных — вразброд орали:
— А кады бороться-то? На кой нам сдался стих этот?
Когда Гриша Карпенко, страдавший от внимания публики,
уже возвращался на свое место, адмирал Свешников (солидный
и непререкаемый) заметил ему с большим неудовольствием:
— И с чего это вы, мичман, под пушку вылезли? Поскромнее
надо быть нашей молодежи, поскромнее... Учитесь у старших
офицеров.
Однако мичману хлопали. Полухин тоже надсаживал ладони.
— А знаешь, — сказал он Семенчуку, — ведь этот мичманок
совсем неплохой парень. Ты с ним никогда не разговаривал?
— Нет. С чего?
— А я говорил. Сомневается человек. Правды нет. В случае
чего, такого и на нашу сторону перетащить можно.
— Зачем?
— Мы с тобой хороши до какого-то момента, от «а» до «б», —
шепотком пояснил Полухин. — А потом — шабаш и суши весла!
Баш ню-то с дальномерами мы еще и провернем. А вот линкора
нам в море не вывести. Сами же таких мичманцов на помощь
себе позовем...
Суровому Свешникову не угодил и матросский хор, слаженно
исполнивший песню в память павших в этой войне:
Спите, орлы боевые,
спите с спокойной душой,
вы заслужили, родные,
славу и вечный покой...
— Развели тут бодягу поминальную, — заметил адмирал. —
Все настроение, какое было, к чертям испортили.
— А сейчас, — объявил конферансье, — перед вами выступит
матрос Игнатий Безголовый с известным аттракционом на зага-
дочную тему: «Что русскому здорово — то немцу смерть!» Слабо-
нервных просим удалиться... Гы-гы-гы!
Семенчук толкнул своего соседа:
— Какой Безголовый? Уж не тот ли... чемпион с крейсеров?
— Он самый. Чичас от лыковых лаптей оторвет кожаные стельки.
Перед роялем вынесли носилки с кирпичами. Обыкновенными.
Из каких на Руси дома строят, печи кладут. А потом явился
и он — Безголовый. Голова у него, правда, была. Но малюсенькая,
которую великая мать-природа приладила кое-как на гигантские
плечи. Исподлобья взирал чемпион на публику. Так, наверное,
в глубокой древности динозавры, будучи сыты, тупо смотрели
в болотную даль, где жила, пыжилась и квакала съедобная
мелюзга... Безголовый снял бескозырку и долго крестился, шевеля
при этом губами. Конферансье выскочил перед ним:
— Благородная публика! Которые тут сознательные, тех по со-
вести спрашиваю — стоит ли рисковать артисту или не стоит?
В руках офицеров щелкали «кодаки».
— Пусть рискует. Просим!
122
Безголовый нагнулся, взял с носилок первый кирпич. Воздел
его над собой — над самым темечком.
— Господи, образумь! — взмолился он тут.
И хватил себя кирпичом по башке. Только осколки посыпались.
Дредноут замер. В тишине щелкали «кодаки».
Безголовый ахнул себя по башке вторым кирпичом. Пополам!
Не голова пополам, а кирпич разлетелся.
Надо отдать должное артисту: колол он кирпичи вдохновенно
и весьма искусно — то на равные половинки, то вдребезги.
— Валяй дальше! Покрасуйся... — кричали из задних рядов.
Безголовый, когда носилки опустели, счел свой номер закончен-
ным и теперь наслаждал себя бурными аплодисментами.
— Конечно, — смеялись офицеры, — для Мулен-Руж такой ат-
тракцион не годится. Но в нашем скромном кабаре вполне сойдет...
— Откуда ты такой чурбан взялся? — печально спросил Свеш-
ников.
Безголовый отряхнул известку с волос, нацепил сверху беско-
зырку и вскинул к ней руку, ответив адмиралу:
— У нас на «Громобое» все, почитай, такие...
В перерыве Семенчук отыскал Полухина:
— Ты видел, что он с кирпичами творит?
— Дурак он. Нашел, чем хвастать.
— А... сила?
— Не бойся. Ты же умней его. Помни, за что будешь бороться.
Пусть тебя воодушевляет идея... Нам нужна связь!
На следующий день «Севастополь» даже присел в воде ниже
ватерлинии, будто его загрузили сверх нормы боезапасом. Это
привалило из Гельсингфорса громадная толпотня матросов, давно
ждавших этого дня. Под раскатом главного калибра вместо рояля
теперь развернуты пробковые маты, накрытые шлюпочным брезен-
том. Зрители уже повисали на вантах, на рострах, лезли на шлюп-
балки. Вдоль стволов орудий висели рядком, человек по сорок,
свесив ноги, а под ними гомонила, колыхалась братва.
— Время! Начинай... — волновалась палуба.
Опять прибыли гости с дамами. Соревнование накаляло азарт,
ибо плавающие на линкорах кровно (почти страдальчески) пере-
живали за свою бригаду, крейсерские же на руках носили Безго-
лового, которого так уважали, что только медом еще не мазали.
Семенчук нервничал. Наконец с башни было объявлено:
— Внимание! Сейчас состоится схватка, которая решит, кому
ехать на общефлотские соревнования... Выступают: от бригады
линейных сил — гальванный унтер-офицер первой статьи Трофим
Семенчук, призыва девятого года... (Не дали закончить — кричали
«ура» свои ребята, с дредноутов.) От бригады крейсеров... (Опять
буря восторгов.) От бригады крейсеров — кочегар второй статьи
Игнатий Безголовый, призванный в четырнадцатом из за-
паса.
123
Ударила рында, заменявшая гонг. Матросня замерла, разинув
рты, когда тяжкой поступью, слегка вразвалочку, вышли на ковер
прославленные борцы. Как положено, сделали они друг другу
четкое «лесалю». Встали в позу «ангард». Внаклонку. Левая нога
при этом — вперед. А правая рука сразу начинает искать запястье
руки противника — для захвата его.
Итак, борьба началась. Семенчук видел перед собой низенький
лоб кочегара. Из-под опаленных после котлов бровей на него —
в зорком прищуре — глядела узкая щелка враждебных глаз.
— Семенчук, хватай его! — подбадривали линкорные. Но собра-
лось здесь немало и ребят с крейсеров.
— Безголовый, шмякни линейщика, как лягушку!
Офицеры призывали к порядку. Дамы лорнировали борцов.
Ура! Есть! Семенчук уже держал запястье Безголового. Доля
секунды. Стремительный перехлест тела — бросок «тур-де-тет».
Громадная туша кочегара, издавая запах пота, скользит вдоль
спины гальванера, ловко переводимая им в партер.
Так. Хорошо.
Теперь следует двойной зажим. Шея у Безголового — будто
отшлифованное бревно. Никак не взять. Пальцы с нее соскальзы-
вают, как с телеграфного столба. С колоссальнььм напряжением
Семенчук все же умудрился собрать свои пальцы в замок на этой
шее.
Дело сделано. Даже не верилось.
— Ломай крейсерского борова! — орут ему приятели...
Семенчук уже ощутил, что его противник начинает звереть.
Дикая, первобытная сила его не сдавалась. Безголовый легко при-
шел на «мост». Перевел себя в «тур-де-бра», молотя по ковру
ногами, словно мотылями паровой машины. Семенчук понял, что
победа, если она и состоится, то лучший ее вариант — ничья.
Но корабельная братва ничьей не простит... Здесь не та публика:
или повали, или сам ложись! А ничьей не нужно. Не затем собрались.
— Игнатушка, не выдавай!
— Трошка, покажи класс!
Один прием за другим — призы, парады, скамейки. Семенчук
хотел забить врага своей техникой. Но каждый раз его мастерство
(и его немалая сила) встречали обратный натиск могучего опыт-
ного борца. Из узких лезвий глаз Безголового струилась нена-
висть к противнику... Еще туше! Опять туше! Семенчук сумел
бросить Безголового на ковер, тот стоял на четвереньках —
нерушимый, словно Николаевский чугунный мост через Неву...
Борьба. Пот. Сила. Пыхтенье. Время. Гвалт!
Эта галдящая братва, эти офицеры в первых рядах, эти
нарядные красавицы в шляпах, украшенных гроздьями цветов, —
никто из них не знает сейчас, во имя чего борется 1-я бригада
линейных сил Балтийского флота... «И пусть не знают!»
От страшного напряжения на туловище Безголового вдруг
с треском лопнуло трико, обнаружив его существо с тыла. Семен-
чук по-прежнему стойко выдерживал соперника в партере, а тот
124
выставил себя на всеобщее обозрение. Семенчук его не отпускал.
Молодые ребята-мичманы — те просто катались от хохота. А солид-
ные каперанги были искренне возмущены подобной картиной:
— Это... ни на что не похоже! Павиан какой-то... Уберите
этот срам! Как можно? Здесь же находятся дамы...
Никак не ожидавшие такого афронта, дамы деликатно от-
влеклись, рассматривая благородную гладь моря. Только одна
восторженная курсистка (кажется, дочь адмирала Свешникова)
вперилась в корму Безголового как зачарованная...
— Давайте гонг! — приказал адмирал Свешников.
Ударила рында, объявляя вынужденный антракт. Перерыв в
борьбе буквально обрушился на Семенчука, как бедствие. Он пони-
мал, что вторично ему вряд ли удастся так ловко захлестнуть
противника. Борцов увели в каземат противоминной батареи. Се-
менчук, слабо надеясь на свою победу, решил попробовать с другой
стороны:
— Слушай, приятель, мне очень надо попасть в Питер...
— А! — одним звуком отозвался Безголовый.
— У меня там невеста... ждет... понимаешь?
— У? — вроде удивился тот.
— Надо... Как бы тебе объяснить? Надо...
- О!
— Уступи. Ста рублей с линкоров не пожалеем...
— Ы, — ответил ему Безголовый, пролезая в новое трико.
Гонг!
На этот раз он обрушил Семенчука на ковер плашмя, сразу
на две лопатки. «Севастополь» содрогался от рева матросов:
— Подножка была! Не по правилам...
— Верно все! Ногу не тронул... — кричали крейсерские.
Семенчук встал с ковра и... заплакал. Плачущего борца повели
к трапу дружки-приятели и поклонники. Публика еще долго
неистовствовала, но уже ничто не спасет положения. Семенчук-то
ведь лучше всех знал, что подножки не было. Все правильно!
Сильный ветер взмывал воду гельсингфорсского рейда. Рвало
с голов бескозырки — колесами они долго еще катились по волнам,
намокая, и утопали. Стучали на ветру, словно пушечные громы,
брезентовые чехлы мостиков. Под бортами линкоров мотало и било
на волне дежурные катера и вельботы.
Семенчук обратился к вахтенному офицеру, мичману Карпенко:
— Девка тут одна... финка, которая все Колю своего сыскивала.
Заплыла за «Петропавловск» и... боязно за нее.
— Ах, наша прекрасная Ундина? Хорошо — в шлюпку!
Искали Русалку весь вечер, а ночью лучи прожекторов зло-
веще скрестились над рейдом. Нашли ее лишь под утро возле ка-
менистого острова. Она казалась прекрасна и сейчас — даже
мертвая. Но только теперь матросы заметили, что она уже давно
беременна.
125
В глухую августовскую ночь на окраине Брунспарка в Гельсинг-
форсе восемь матросов, сняв с поясов ремни, стебали ими девятого.
Тяжелые медные бляхи, насыщенные с испода свинчаткой, остро
рассекали воздух над головами. Бляха матросского ремня — оружие
страшное, делающее из человека рубленую котлету.
— Слышал, Володя? — спросил Семенчук. — Говорят, что вчера
финская полиция мертвого с нашей бригады подобрала в парке?
— Ша! — отвечал Полухин. — Это и был тот самый Коля...
В августе немцы через Ирбены рванулись на Ригу!
5
Колонны Гинденбурга маршировали отлично.
Сбежались смотреть литовские села,
как, поцелуем в обрубок вкована,
слезя золотые глаза костелов,
пальцы улиц ломала Ковна.
Варшава пала, Ковна пала, Митаву и Шавли немцы взяли...
Гинденбург нажимал на Ригу, на Ригу, на Ригу!
Войдя в Виндаву, немцы нашли там взорванные причалы,
обгорелые руины вокзала. Русские миноносцы рыскали по ночам
вдоль кромки берега, снимая персоналы маяков (с их детишками,
картошкой с огорода, с блеющими козами), команды радиопостов,
прислугу приморских батарей. Теперь уже вся Курляндия была
оккупирована немцами, и Гинденбург нашел здесь много мяса и сала,
молочные реки и сливочные озера, — принц Генрих Прусский просто
лопался от зависти к армии, ибо германский флот никак не мог
угнаться за германской армией... «Стыдно!»
Гинденбург наседал на Ригу, где спешно формировались ба-
тальоны латышских стрелков, и в добровольцах отказа не было:
многовековая ненависть латышей к германцам не требовала даже
агитации. Русские солдаты, плечо к плечу с латышскими стрелками,
задержали военщину кайзера под самой Ригой, ну буквально под
самыми ее пригородами — во мхах Тирельских болот, в гудящих
соснами лесах возле чистого озера Бабите. «Что будет дальше?..»
— Дальше, высокий принц, — напутствовал Тирпиц гросс-
адмирала Генриха, — ваш флот должен проломиться через Ирбены,
чтобы подкрепить Гинденбурга с моря и пресечь господство русских
в Рижском заливе... — Палец Тирпица плотно лежит на карте. —
Это просто, — говорит он, — надо лишь выбить пробку из Ирбен.
Я знаю, что у русских там собран хлам, а не корабли. Ни одного
линкора! Смотрите сюда, мой принц...
В начале августа над Балтикой грохотал затяжной шторм.
Старенький миноносец, из бортов которого волной выбивало за-
клепки, вернулся в Гельсингфорс с моря. С его борта сошел измо-
танный качкой и бессонницей контр-адмирал Адриан Непенин: этот
126
офицер, помимо любви к авиации, обладал еще страстью к шпио-
нажу. Непенин был главою всей флотской разведки на Балтике...
На штабном «Кречете» пышные ковры глушили его тяжелые шаги.
Срывая с плеч макинтош, Непенин почти вломился в каюту ком-
флота Канина.
— Думато! — заявил от комингса. — Они идут, и большими си-
лами. В Либаве уже черт ногу сломает от обилия кораблей разной
классификации. Команды наших подлодок валятся с ног... Дайте
мне чего-либо выпить, Василий Александрович!
Канин измерил свою каюту точно по диагонали — из угла в угол.
Остановился, посверкивая стеклами очков:
— Смешно сказать, но Рижский залив держат четыре канлодки,
несколько эсминцев... Что там еще? Мусор. Остается одно —
надеяться на богатырскую русскую силушку, которая все пере-
может.
— Да пошлите вы туда новейшие дредноуты из Гельсингфорса!
Канин еще раз отстукал по телеграфу в Ставку просьбу, чтобы
ему позволили ввести в бой линкоры типа «Севастополь», иначе
флот не уверен в обороне Ирбен и силам Рижского залива пред-
стоит полный разгром и уничтожение, ибо немцы могут не выпустить
его на север — через Моонзунд... Ставка ответила: нет!
— Видите, как с нами разговаривают? — спросил Канин. —
Могу послать только обломок прошлого, музейную реликвию —
линкор «Слава», который правильнее бы называть лишь броненос-
цем...
...Палец адмирала Тирпица заостренным ногтем рвал карту.
— Это же так просто, мой высокий принц! — говорил он.
Словно прекрасные жемчужины, нанизанные на одну нитку,
тянутся вдоль пляжей, сверкая с моря, знаменитые курорты —
Добельн, Ассерн, Кеммерн, Майоренгоф и Шлока. Вот за теми каш-
танами, что согнуты ветром, за пляжными киосками, где еще не-
давно торговали и мылом и полотенцами, мороженым и шипучей во-
дой «Аполлинарис», — сейчас здесь раскисли под дождями вдруг
ставшие неуютными санатории и кургаузы, затихли хрупкие рако-
вины павильонов для музыки, для флирта, для осторожных первых
поцелуев... Все кончилось! И растеряны в панике игрушки детей
на песке; море еще иногда бросает на берег забытые зонтики
приезжих дачниц и шлепанцы петербургских сановников. Гинден-
бург уже рядом: спасайтесь, люди!
Пусто, — и германский снаряд взрывает горячие пески штранда,
гаснут с моря теплые искры купален... Спасайтесь!
Осыпанная ночным дождем «Слава», как безмолвная тень, вошла
в Ирбены. Соратники молодых лет «Славы» давно опочили возле
Цусимы, а линкор, сочась железными швами, дожил до расслаблен-
ной корабельной старости. Не так уже, как раньше, бьется его
сердце — машины, побаливают котлы-желудки, в артериях магистра-
лей не так уже бурно пульсирует кровь воды и пара... Старость —
127
не в радость (даже нам, кораблям!). Механики каждодневно, словно
больничную карточку, заполняют графы журналов — о поврежде-
ниях, о появлении течи, об ослаблении корпуса...
Тихо струясь корпусом между берегом и минными банками,
«Слава» вступила в Рижский залив, словно рыцарь былой эпохи —
вся из невозвратного прошлого. Слева по борту остался мыс Церель,
справа — от Курляндии — ее засекли немецкие береговые посты.
Со стороны залива, из ночной темени, старому кораблю — молодо и
задорно — подмигнул молодцеватый юноша «Новик», и линкор от-
ветил ему на позывные своим потухшим слезливым глазом:
«Я здесь... это я... я иду вам на помощь, молодежь!»
В это время к Ирбенам подходил германский флот в составе
семидесяти боевых единиц. Случись так, что немцы ворвутся в Риж-
ский залив, и тогда «Слава» обречена на гибель, ибо предательские
отмели Моонзунда не выпустят линкор на просторы Балтики. Ко-
рабли всегда знают лицо своей смерти — вот оно, это смутное лицо
забортной воды, что нехотя вскипает под натиском тупого форштевня.
Впереди «Славы» легкой рысцой бежит «Новик» — он бежит легко,
будто играючи, и это понятно: он еще молодой... С мостика линкора
по раскатам четырнадцати трапов, блещущих медью, минуя мно-
жество люков и переходов, спустился командир «Славы», моложа-
вый и симпатичный каперанг Сергей Сергеевич Вяземский (не
князь!).
— Готовность прежняя, — напомнил он кают-компании. — В лю-
бом случае, господа, прошу объявить по команде, что мы пойдем
на гибель, но не отступим. Нам отступать некуда. Сигнал первой же
тревоги — возглас славы для нашей «Славы»!
Фамилия Вяземских на Руси была столь широко известна, что
многие по ошибке называли его, как князя, «вашим сиятельством»,
на что Сергей Сергеевич всегда добродушно отвечал:
— Я ведь не сиятельный, — я лишь старательный...
«Слава» бросила якоря, и тяжкие звенья цепей с грохотом по-
бежали в море. Зацепились за грунт. Встали. В каюте Вяземского
допоздна не угасал свет. Командир линкора вместе с флагманским
артиллеристом флота, кавторангом Свиньиным, обсуждал весь тра-
гизм положения. Оба участники русско-японской войны, они по-
нимали друг друга с полуслова.
— Сережа, — говорил флагарт, — ты же не достанешь своей
артиллерией до немца, который будет хлестать по тебе с дальней
дистанции. У них руки длиннее твоих.
— Володя, я уже решил, что мы затопимся...
Над ночным рейдом, едва не задевая мачт «Славы», в небе могуче
прогудел русский «Илья Муромец» — чудо XX века!
Армаду германских кораблей возглавлял прославленный немец-
кий флотоводец — адмирал Хиппер... На мостике «Зейдлица» он рас-
курил первую за день сигару, глянул в мутный рассвет:
— Вот он, русский коридор на Ригу, — Ирбены!
128
Ирбены... Одно это олово заставляет матросов вжимать головы
;; плечи, зорче осматриваясь. С тральщиков рассказывают (без
вранья!), что в тихую погоду, стоит лишь застопорить машины,
и тогда иод водою проступают в Ирбенах черные головешки русских
мин. Они только и ждут, чтобы корабль кайзера коснулся их страш-
ных рогулек... Взрыв! Взрыв! Взрыв!
Началось траление Нрбепского пролива. Командиры германских
тральщиков, после гибели своих судов мокрые хоть выжимай их,
< лицами -- как гипсовые маски, докладывали Хиниеру:
- Наши тралы загребают мины сразу ио три-четы ре штуки.
Как в компоте вишня плавает отдельно от сливы, так и здесь, в этих
Ирбенах, сварена в одном котле русская похлебка из различных
мин... Мы же понимаем такие вещи и видим, что мины поставлены
в разные сроки, они разных систем... Нам не справиться!
— Вперед! — отвечал им Хин пер...
С аэродромов Эзеля, косо чиркнув крыльями ио воде, срывались
русские самолеты и раскладывали свой бомбогруз на германскую
партию траления. Чтобы сорвать работу врага, неустрашимо (па
грани отчаяния!) сражались в Ирбенах канонерские лодки «Грозя-
щий» и «Храбрый», «Сивуч» и «Кореец». Эсминцы, резкие и поры-
вистые, как пантеры, помогали им своим огнем. Очень трудно сдер-
жать врага. «Слава» стреляла своими пушками только на 90 ка-
бельтовых, а германские крейсера легко ее накрывали из отделения,
сами оставаясь невредимы.
Немецкие тральщики, словно крысы, прогрызали в минных стен-
ках узкие норы, через которые Хиппер рассчитывал протащить
свои корабли прямо на Ригу. Он торопил, он спешил... Тральщики
гробились на минном частоколе, их ломало в куски, их превращало
в облака кара, их пожирало пламя, но Хин пер безжалостно посылал
их вперед — только вперед! И они — шли, они шли по минам. Вот
уж протралена первая линия заграждений, вот их тралы начали
косить вторую линию... Немцы уже зацепили своими неводами и
третью! Кажется, успех обозначился на горизонте, и утром эскадра
может начать прорыв на Ригу.
Хиппер — успокоенный — сказал:
— Завтра на рассвете, когда станет светло...
Канин — обеспокоенный — сказал:
— Сегодня же, как только станет темно...
И в ту же ночь, презрев смерть, в Ирбены проник героический
заградитель «Амур». В его высокой корме со скрежетом открылись
ворота лоц-портов, в которые мог бы въехать трамвай, и оттуда по-
сыпались в море мины. «Амур» снова завалил ночью минами те
проходы, которые успели протралить немцы. На рассвете немцы
сунулись в Ирбены... взрыв! взрыв! взрыв! Хиппер с саркастической
улыбкой на устах вынужден был признать:
— Мы вернулись на ноль. Придется все сначала, как вчера.
Мы попали в ловушку замкнутой цепи: без Ирбен пет Риги, без
Риги нет Моонзунда, без Моонзунда не бывать в русской столице.
Кайзер смотрит на нас, вся Германия молится на нас...
9 В. С. II и куль. Полет шмеля над морем
129
Один за другим выбывали из строя подорванные эсминцы и
крейсера кайзера, их выволакивали на буксирах, тащили обратно
на Либаву и еще дальше — под Данциг. В устье Ирбенского пролива
завязывался гремучий клубок жаркого боя. Русские канлодки в дерз-
ком набеге разогнали по морю всю германскую партию траления.
Обрубив тралы, как это делает рыбак с сетью, спасая свою жизнь,
тральщики метались под огнем «Сивуча» и «Корейца» словно угоре-
лые. Не слишком ли дорого обойдутся эти Ирбены?
— Продолжить движение, - распорядился Хинпер; он уже не
призывал их на Ригу, лишь бы удался прорыв в Рижский залив...
В полдень из-за мыса Церель опять показался в Ирбенах тупой
форштевень «Славы». Вяземский неразлучно был рядом с флагар-
том Свиньиным; через бинокли они отлично видели, как из башен
«Позена» и «Нассау» взлетели пять красных шариков...
— В нашу сторону, Сергей Сергеич, нас они достанут.
Снаряды глухо взорвали глубину под бортом «Славы», и линкор
качнуло на пенной воде. Вокруг — словно выросли прекрасные
белые лилии: это поднялась кверху пузом оглушенная рыба. «Слава»
была беспомощна — пушки ее имели предел до 90 кабельтовых.
—- Не в лоб, так по лбу, — сказал флагарту Вяземский. — Я уже
продумал этот вариант до конца... Затопимся!
Была сыграна «водяная тревога». По приказу с мостика трюмные
машинисты раздраили кингстоны, впуская море внутрь корабля.
Забортная вода быстро заполнила коридоры правого борта, из-за
чего левый борт «Славы» круто вздернулся над морем. Орудия тоже
вздернулись выше, и теперь русские снаряды «достали» противника.
С резким креном, под красными конусами стеньговых флагов, рус-
ский линкор полным ходом пошел прямо на врага... Ох эти Ирбены!
Битва за них шла на пределе возможностей — и людских, и корабель-
ной техники. Балтийцы свершали невозможное, чтобы Рига осталась
нашей. В ярости орудийных залпов, полузатопленная, «Слава»
дралась одна за десятерых, и палуба линкора — как наклонный
каток, по которому скользили ноги матросов...
Напрасно дымил германский флот, ожидая часа, когда откроются
ворота Ирбен на Ригу. Что-то ломалось в сроках, трещали планы.
Точная конструкция оперативных замыслов разрушалась раньше
времени, и обломки ее выносило через Ирбены — горящими эсмин-
цами, подбитыми крейсерами. Ближе к ночи на русских кораблях
слышали, как экипажи германских дредноутов возносили к небесам
молитвы.
После богослужения адмирал Хиппер вызвал к себе командиров
номерных эскадренных миноносцев «V-99», «V-ЮО». Из кромешной
темени ночи возникли две плоские тени, низко прижатые к воде...
Это подошли номерные эсминцы — новехонькие (последнее слово
германской технической мысли). Оставляя на линолеуме цвета креп-
кого кофе мокрые следы от штормовых сапог, молодые командиры
предстали перед Хиппером:
130
-- Готовые ко всему, мы внимательны к вам...
— Используя тень Курляндского побережья, — приказал им
Хиппер, — прожмитесь фарватером в русский маневренный мешок.
Нам сейчас сильно мешает русский броненосец «Слава», который,
очевидно, отсыпается на рейде Аренсбурга... Утопите его торпе-
дами! В случае, если «Слава» в Аренсбурге не обнаружится, вот
вам вторая цель, вполне достойная ваших номеров, — это минный
крейсер «Новик».
«V-99», «V-ЮО» были первыми кораблями кайзера, которые
прорвались в Рижский залив. Шли с притушенными огнями, и ветер
скоро донес до германских эсминцев запахи скошенных трав, ароматы
плодоносящих садов Аренсбурга. Древняя столица Эзельской про-
винции мирно почивала в удушье цветов, до мостиков эсминцев
однажды долетело громыханье колотушек ночных сторожей.
Эсминцы сошлись бортами на дистанцию голосовой связи. Ко-
мандиры «номерных» решили ворваться на рейд Аренсбурга, внутри
которого смутно брезжили очертания русских кораблей. Эсминцы
не успели разойтись бортами, как вдруг, разрубая душистую тьму,
перед ними опустились шлагбаумы прожекторов. Их заметили!
Брандвахтенные миноносцы «Украйна» и «Войсковой» открыли
огонь. Сбивая со своих надстроек взрывчатое пламя легких пожаров,
номерные эсминцы побежали прочь...
В маневренном мешке русских они опять сомкнулись для раз-
говора, и медные рупоры трубяще несли над морем голоса ко-
мандиров.
— Что будем делать? — спросил командир «V-99».
— Покувыркаемся до рассвета в этом мешке. Может, нам еще и
повезет... Но «Славы» и «Новика» я не разглядел на рейде.
— Да, в Аренсбурге их нет!
Взвыли турбины, и номерные эсминцы разошлись, быстро нара-
щивая боевую скорость. До рассвета было еще далеко. В эту ночь
кайзеру было доложено, что господство русских в Рижском заливе
кончилось — «мы уже проникли в сферу недоступности».
6
Накануне на борт «Новика» прибыли сразу два адмирала. Началь-
ник 1 Минной дивизии — Трухачев и начальник Минной обороны
Рижского залива — Максимов. Оба были в рабочих кителях, от них
слегка попахивало дрянным винцом. Вид они имели аховский —
шумливые, невыспавшиеся, однако адмиралы были настроены опти-
мистически, как будто ничего страшного не произошло. Горнисты
на эсминце сыграли в их честь «слушайте все», потом исполнили тор-
жественный сигнал «захождения» адмиралов на борт корабля.
1 В старом флоте «командирами» назывались только командиры кораблей;
лица же, облеченные властью над соединениями кораблей, именовались «начали
никами».
9*
131
— Вольно! — в один голос рявкнули и Трухачев и Максимов.
Прямо от трапа — в салон. При разговоре присутствовал и Ар-
теньев, как старшой. Фон Грапф в упор спросил у Максимова:
— Все-таки немцам удалось протралить нашу оборону в Ирбенах?
— Скажите спасибо, — со злостью отвечал Максимов, — что мы
не сломали себе шею на отступлении флота следом за армией.
— Вы думаете, мы отступим? — насторожился Артеньев.
— Я этого не сказал... — последовал ответ.
В салоне стояла нестерпимая духота. Иллюминаторы были раз-
драены, но это не помогало. Сытая благодать курортной провинции
наполняла каюты необычной тишиной и запахами близкой осени.
— Немцы прорвались, — вступил в разговор Трухачев, — но
их потери уже невосполнимы! Сейчас, по последним сведениям, три
германских парохода, груженные булыжниками, ушли куда-то
к черту на кулички. Только бы немцы не затопили их в Моонзунде,
дабы задраить нам выходы в Балтику, тогда мы — как тараканы
в банке!
Адмиралы, обутые по-походному в грубые солдатские сапоги,
расхаживали по коврам салона, горстями кидали в рот крупную
аренсбургскую вишню, выбрасывая косточки в иллюминатор. Они
сказали, что сейчас пробегутся на «Генерале Кондратенко» к Це-
релю, чтобы глянуть на противника своими глазами, а на рейде
останутся два эсминца в брандвахте.
— Гарольд Карлович, у вас котлы на подогреве?
— Постоянно. Мы готовы в любую минуту.
Начдив Трухачев потянулся к замызганной фуражке:
— Тогда вы тоже пробегитесь до кромки курляндского берега.
Машинами особенно не форсируйте, ибо надо беречь топливо...
Максимов пошел на трап следом за Трухачевым.
— Да, — добавил он, прощаясь, — вы уж не поспите эту ночь,
пожалуйста. Противостоять тралению в Ирбенах мы уже не в силах.
Сейчас возникает новая проблема, почти гамлетовская: быть или
не быть? Стоит немцам ворваться в эту кастрюлю Рижского залива,
и мы можем оказаться отрезаны даже от Моонзунда...
Но, даже признаваясь в трагизме своего положения, адмиралы
никак не выглядели унывающими. Артеньев спросил о «Славе».
— Бедная «Слава», — вздохнул Трухачев. — Немцы разворотили
ей броню. Три попадания — для старушки это многовато. Ну, вы же
знаете Вяземского — он держал «Славу» под огнем... Удачи вам!
Рассеивая за собой сизую гарь выхлопа, катер потащил адмира-
лов на другие эсминцы. Грапф не спешил сниматься с якоря. «Но-
вик» лишь глубокой ночью оставил тишайший рейд. На малом пошли
через мелководья. Долго еще виднелась громада замка псов-рыцарей
да дымила над морем труба ликеро-водочного завода... Турбины
глухо выли под палубой. Было неспокойно на душе.
Михайловский маяк с берега Курляндии давал во мрак ночи
резкие короткие проблески, и было непонятно — для кого он ра-
132
ботает. Штурман склонился над пеленгатором, но фон Грапф наорал
на него, как последний гужбан, потом вежливо добавил:
— Голову же надо иметь. Зачем вы пеленгуете Михаила, если
это маяк давно уже занят колбасниками?
— Верно, — согласился Артеньев. — У нас нет гарантии, что
сигналы эти не фальшивы... нарочно, чтобы сбить нас с курса.
Пошли дальше. Грапф насвистывал разные шансонье, каких
он знал бесчисленное множество, и Артеньев по этому обилию моти-
вов пришел к выводу, что Гарольд Карлович смолоду, видать, не-
мало путался по кабакам. Между прочим, командир продолжал
оставаться очень внимательным. Если Грапф замечал, что один
из шести сигнальщиков залезал биноклем не в свой сектор горизонта,
он брал матроса за уши, заставляя его смотреть, куда надо.
— Не отвлекайся! — говорил он почти ласково. — В чужом сек-
торе не девки пляшут... такая же водичка, как у тебя!
Во мраке досыпающих Ирбен «Новик» пролетал, как бесплотный
дух. Дейчман звонил из низов, любопытствуя:
— Что у вас там наверху, блаженные?
— Ничего, — отвечал Артеньев сухо. — Плохая видимость.
— А у нас — как в банях у Сандунова. Вентиляция обжаривает.
Не продохнуть. Вам-то там, на ветерке, благодать...
Артеньев защелкнул на щите трубку телефона.
— Гарольд Карлович, а не отвернуть ли нам на Аренсбург?
Со стороны норда на небе видны какие-то подозрительные зарницы...
Это был как раз тот самый момент, когда номерные германские
эсминцы нарвались на русскую брандвахту Аренсбурга. Фон Грапф
поднял бинокль, линзы которого (ночные) вспыхнули в темноте, как
два фиолетовых тюльпана. Зарницы с норда уже погасли.
— Обойдется, — сказал он. — Поболтаемся еще в этом мешке.
Прошло еще полчаса. Петряев скатился на мостик с площадки
дальномера, из кожаного портсигара достал папиросу:
— Кажется, эта канитель не кончится... У кого спички? Дайте
прикурить... Я солидарен с мнением старшого: пошли на Аренсбург
и как раз к открытию базара будем на рейде.
Старший минер Мазепа чиркнул под носом артиллериста спич-
кой и тут же загасил ее в ладонях.
— Сигнальцы! — гаркнул. — Я за вас буду докладывать?
И голос Щирого совпал с воплями сигнальной вахты:
— Прямо на нас... два силуэта... тип неизвестен!
Фон Грапф все же успел домурлыкать:
Она была
вся в стило ренессанс —
мадам Л юлю,
бульвар де Франс...
«Шашлыки» неизвестных эсминцев быстро вздергивались над
морем, стали видны шесть дымящихся труб, на каждого — по три.
На позывные они не ответили, и Грапф, почти успокоенный, сказал:
133
— Сергей Николаич, вы стоите ближе... Будьте так любезны,
нажмите педаль колоколов громкого боя.
Нажали педаль. Тревога!
После чего фон Грапф обратился к вахте:
— Прошу запомнить: перед нами два немецких эсминца типа
«V» новейшей конструкции. Спущены на воду лишь месяц назад.
Противник достойный: их скорости и вооружение, как у нашего
«Новика».
— Мама! -- дурачась, воскликнул Мазепа.
Петряев обезьяной вскарабкался обратно на дальномер, через
сильную оптику обозрел корабли противника:
— Нажимают зверски! Кареты у них богатые... с гербами!
— Сейчас проверим, каковы у них ямщики, — сказал
фон Грапф...
«Новик» легко вспарывал водяную толщь плугом форштевня.
В мощном пении согласных турбин копилась страшная сила скорости,
необходимой для боя. Гальванеры уже трудились на автоматах
стрельбы. Синие, желтые, красные проблески сигналов мигали тре-
петно, освещая молодые лица матросов. На первом же залпе (ко-
торый, сколько ни жди его, всегда будет неожиданным) комендоров,
приникших лицами к визирам, ударило аппаратурой в лицо, но
каучуковая оправа спасала зрение. По секундомеру Петряев да-
вал «отмашку», срывая педаль ревуна, и следом такие же ревуны
яростно мычали на плутонгах, отмечая начало каждого залпа.
Бой начался. Весь на скорости. Весь в наскоке.
Один против двух вступил в неравную дуэль...
На бортах немцев уже видны литеры, намалеванные белилами
от ватерлинии до срезов полубаков: «V-99» и «V-ЮО». Наградив
«сотый» двумя попаданиями, «Новик» теперь зашибал снаряды
в «девяностодевятку». Точное маневрирование фон Грапфа сделало
«Новик» почти неуязвимым — ни одного попадания!
— Право руль... еще правее... теперь — лево на борт.
Сбоку ему подсказывал штурман:
— Не увлекайтесь, Гарольд Карлович: там — мины!
— Я это знаю, но... помнят ли об этом колбасники?
На «V-100» снаряд разнес мостик, там уже загорелось. Запарив
машиной, «сотый» быстро укрывался в тени берега.
— Пошлите ему... в разлуку! — сорванно крикнул Артеньев.
«Новик» послал вдогонку «V-ЮО» снаряд, который начисто
сбрил ему среднюю трубу, и было видно, как она соскочила с палубы
в море, последним вздохом извергнув последний клуб дыма.
— Артисты! — раздался одобрительный возглас Грапфа; коман-
дир от телеграфа нагнулся к помощнику: — Стыдно сказать, но так
хочу в гальюн, что спасу нет... Не знаю, дотерплю ли?
Половина дела была уже сделана: «Новик» уравнял свои силы.
Русские погнали перед собой «V-99» с такой яростью, как гонят
по улице бешеную собаку. Эта «улица» вела прямо па минное поле.
Петряев умудрился настичь врага ловким снарядом, разворотив ему
134
корму. Очевидно, снаряд разбил дымовые шашки, п теперь убегаю-
щий «V-99» потянул за собой плотную полосу дымзавесы.
— Совсем некстати, — огорчились люди на «Новике».
За эту дымзавесу тут же, очень ловко, завернул и «\-100».
Грапф перетопиулся с ноги на йогу:
— Может, за это время, пока ветер отнесет дым в сторону, я успею
(‘бегать до гальюна и обратно?
За полосою дыма, невидимые, уходили немецкие корабли. Ветер
разорвал дымзавесу на волокна -- как спутанную пряжу.
— Вот они!
— Петряев, работай дальше! — крикнул Грапф артиллеристу...
- До минной банки всего полмили, - предупредил штурман.
Прямо по курсу с гулом вздыбнулось море: «\ 99» взорвался.
Кще взрыв! — на инерции хода он взорвался и па второй мине.
Эсминец быстро погибал, оседая в море кормой, оттуда ревели то-
нущие... «V-ЮО» пытался спасать людей, но это было слишком
рискованно. К тому же «Новик» взял его под обстрел. Тогда «сотый»
сделал самое мудрое — он побежал!
-- Ямщики у них дерьмовые, — рассуждали сигнальщики...
- Отныне, — объявил фон Грапф, — прошу не говорить, что
тип этих кораблей неизвестен. Теперь мы знаем им цену... По от-
секам осмотреться. Подсчитать убитых и раненых.
Обратный доклад постов был блестящим:
— Повреждений нет. Убитых нет. Раненых не имеем.
— Вот так и надо воевать! — сказал фон Грапф и, растолкав
всех у трапа, бросился через люк в провал мостика с хохотом: —
Не мешайте, не мешайте... у меня срочное дело в низах!
На Кассирском плесе, где собирались русские корабли, даже
днем светили огни сигнальных буев. Вражеские крейсера уже про-
рвались в Рижский залив, на рейде Пернова немцы затопили паро-
ходы, груженные булыжником. Рижский залив был пустынен -
Хинпер не встретил даже шаланды. Только под самой Ригой, помогая
солдатам приморского фланга, остались две канонерки...
Только две! Две русские канонерки, прикрытые мраком теплой
августовской ночи, пробирались вдоль берега к своим кораблям.
Отрезанные от Моонзунда, они шли... в Моонзунд. Одну канонерку
звали «Сивуч», а другую звали «Кореец».
Крейсер «Аугсбург» срезал им куре и осветил их прожекторами.
По радио сразу же были вызваны на подмогу мощные линейные
корабли. В потемках немцы приняли канонерку «Сивуч» за русский
линкор «Славу» и обрушили на нее всю ту мощь, которая способна
раздавить даже дредноут. Командовал «Сивучом» кавторанг Черка-
сов —- человек удивительной красоты, мягкий и душевный, любимец
команды и кают-компании. Он принял бой!
Шедшая концевой канлодка «Кореец» удачным выстрелом раз-
била рубки «Аугсбурга». Прожектора погасли, и, пользуясь сумато-
хой, «Кореец» скрылся в ночи. Вся ярость врага обрушилась на
135
одного «Сивуча». Русским матросам терять было уже нечего, и «Си-
вуч» вышел на самую короткую дистанцию боя, стреляя в упор
(и так же в упор били его враги). Это была адская ночь...
«Сивуч» был объят пламенем до клотика. Внутри канлодки
рвались боезапасы. Его палуба стала красной, и подошвы сапог
сгорали у матросов. Левый борт раскалился добела: броня, касаясь
воды, яростно шипела, не остужаясь. Красивый человек стоял на
мостике «Сивуча» -- при орденах, при оружии, при перчатках. Во-
круг него лежали мертвые. Скоро от рубок и надстроек ничего не
осталось — все разбросало взрывами.
Но — нет! Это еще не конец, п они сражались. Из пламени и
дыма было слышно, как густо чавкают замки пушек, запирая сна-
ряды в каналах стволов. Из пламени пожаров вырывались фонтаны
огня, — они сражались. «Сивуч» медленно погружался в море, и все
яростнее шипела раскаленная сталь бортов, не вынося холода пу-
чины. В облаке раскаленного пара, в котором корчились обваренные
тела матросов, «Сивуч» уходил из жизни с честью...
С моря пришло от них последнее известие, переданное без шифра,
открытым текстом, — пусть знают об этом все, даже враги:
ПОГИБАЮ зит НО НЕ СДАЮСЬ тчк
Корабли на Кассарском плесе приспустили флаги и снова вздер-
нули их до места, ибо отчаиваться было некогда. «Люди плакали.
На тральщиках. На эсминцах. Рыдал в каюте старый командир
«Славы» каперанг Вяземский... «Сивуча» не стало!
— Я хорошо знал кавторанга Колю Черкасова, — сказал Ар-
теиьев. — Это был красавец, каких редко встретишь.
— И жена у него, — добавил Грапф, — бесподобная женщина...
— Вдова на пенсии! — заключил Колчак, дергая скулами...
Опять заработало радио: командир «Корейца» сообщал, что он
окружен намного превосходящими силами противника. «Если мо-
жете, окажите помощь...» Колчак тут же дал ответ:
— Радируйте обратно. Помощи не будет. Точка. Погибать, за-
пятая, но не сдаваться. Точка. Подписал — Колчак. Точка...
И кроваво сочились огни Кассарского плеса...
— Я хочу спать, — сказал Артеньев: закрыв глаза веками, тем-
ными от усталости, как медные пятаки, он пошагал по рельсам па-
лубы своего миноносца.
Адмирал Хиппер устал.
— Вы тоже устали? — спросил он офицеров.
— Команды измучены до предела, — отвечали ему.
— Я понимаю...
Казалось бы, вопрос благополучно разрешен. Ирбены - этот зо-
лотой ключик от Риги — уже попал в цепкие руки кайзера.
— Но, — заметил Хиппер, — ключ не проворачивается в замке.
С другой стороны рижских дверей русские вращают ключ в обратную
сторону... Увы, эти Ирбены обескровили нас!
136
Хиппер изменил планы и вывел корабли не к Риге, а к Аренс-
бургу. Со стороны моря немцы стали крушить снарядами сады,
музеи, грязелечебницы, курорты, гимназии и приюты для инвалидов.
Аренсбург, совсем беззащитный, молча выстрадал невыносимую
боль.
Русская подлодка отомстила Хипнеру, всадив торпеду в борт
линейного крейсера «Мольтке». Сразу началась паника:
— Перископы! Вокруг нас — русские субмарины...
Пачкая дымом горизонт, германская эскадра заторопилась на-
зад — на Либаву, на Данциг. И всюду чудились им перископы:
немцы обстреливали каждое бревно, плававшее стояком; они топили
теперь каждую вешку, торчавшую из воды. Минуя Ирбены (ох эти
Ирбены!), корабли кайзера еще несколько раз коснулись днищами
русских мин, и калек в Германии заметно прибавилось.
У страха глаза велики! А на самом-то деле, уж если сказать су-
щую правду, в Рижском заливе держали тогда позицию только три
старенькие субмарины — «Макрель», «Дракон» и «Минога». Правда,
была еще одна лодка, блиставшая удивительной новизной, — род-
ной брат знаменитого «Барса» по имени «Гепард», который только
вчера совершил прыжок со стапелей завода в пучину.
В кипящем котле Рижского залива немцам удалось продержаться
всего один день. Это был постыдный провал! Что-то непонятное и
трудно объяснимое! Ничтожными силами Балтийский флот нанес
жестокие потери большим силам флота Германии. И только сейчас,
когда все утихло, комфлот Канин получил разрешение Ставки на
ввод в сражение новейших дредноутов из Гельсингфорса.
Ставка опоздала на целых полмесяца, и Канин сказал:
— Теперь эта бумажка — как мертвому припарка. Бросьте ее
в архив флота и забудьте, как неудачную интригу...
Усталые русские корабли тяжко мотало на мутных рейдах.
«Победа! Она — призывная, она — бодрящая!»
— ...О чем разговор? — утверждал Артеньев за ужином, впервые
насытясь за эти дни боев. — Ригу способен сдать только предатель.
Но среди балтийцев предателей не сыщется...
Эти слова отзовутся болью сердечной через два года — в семнад-
цатом, в героическом.
7
В числе пострадавших при операции был и крейсер «Тетис»,
на котором башенным начальником служил лейтенант Ганс
фон Кемпке, этот неотразимый кильский Аполлон в широченных
брюках. Взрыв русской мины застал Кемпке за тарелкой супа из вер-
мишели, причем тарелка взвилась кверху, а стул выбило из-под него,
будто скамейку из-под висельника, и он пришел в себя, сидя на полу
с вермишелью в идеальной прическе. Когда же страх после взрыва
миновал и стало ясно, что «Тетис» на воде держится, Кемпке ощу-
137
тил себя мужчиной не только обольстительным, но и достаточно
мужественным... Кое-как, хромая разболтанной машиной, они своим
ходом дотащились до Либавы и здесь приткнулись к стенке судо-
ремонтного завода, который раньше обслуживал русские подводные
лодки.
В кают-компании «Тетиса» офицеры договорились:
— После Ирбен нас уже никто не осудит, если мы три дня подряд
будем пьянствовать, как грязные берлинские фурманы...
Закрылись и три дня подряд пьянствовали, пока не кончились
три бутылки коньяку. Потом фон Кемпке по телефону просил стан-
цию соединить его с цукерней «Под одноглавым орлом»; Кларе он
восторженно сообщил:
— А теперь, моя прелесть, мы станем видеться гораздо чаще!
— В газетах пишут такие ужасы, — отвечала Клара. — Все вы
настоящие герои... Вы не ранены, мой дорогой Ганс?
— Нет, я убит! Мой труп из Ирбен прибило к Либаве...
В самом деле, если задуматься, жизнь спасена от риска ровно
на тот срок, какой понадобится для капитального ремонта крейсера.
Слава богу, что дырка в борту большая и ее так скоро не удастся
заштопать. Вынужденная стоянка «Тетиса» в Либаве ускорила ро-
ман, который развивался по всем правилам. Поначалу они больше
гуляли, тем более что Кемпке можно было считать красивым мужчи-
ной, но его никак нельзя было причислить к числу мужчин щедрых...
Чашечка кофе и пирожок со свекольным повидлом — это было уже
пределом его мотовства!
Ладно. Бог с ним. Гулять тоже хорошо. И даже полезно.
(Ах, милая моя Либава, ты ведь всегда чудесна... Увижу ли я
еще раз твои тенистые парки, твои старые каштаны, которые сомк-
нули кроны над тихими улицами? Как хорошо мне было тогда вхо-
дить под зеленые прохладные своды и видеть в конце туннеля, шеле-
стящего листвой, голубино-сизое море. Как печально тогда вздыхали
далекие валторны оркестров, донося смутную печаль, суля разрыв
ладоней, обидную холодность женских капризных губ... О, нежная
моя Либава! Вернусь ли я к тебе?)
Но парящий горизонт моря гладили тогда тяжелые утюги гер-
манских крейсеров, чистоту неба мазали сажей немецкие эсминцы.
Гневный ветер налетал на Либаву, продираясь через ветвистые
кущи...
— Кажется, будет дождь, — сказала Клара. — Я думаю, лучше
нам вернуться, пока не поздно. Сегодня я приглашаю вас к себе.
Душа Кемпке взыграла: «Зовет домой... Ага, понятно!»
Сухо и жестко, словно пророча беду, над Либавою громыхнул
гром. От Готланда — через всю Балтику — наползали тучи, вы-
блескивая над волнами острые сабли молний. Ливень настиг влюблен-
ных как раз возле ателье фотографа, где они и укрылись. Здесь было
даже интересно. На диво собраны бутафорские чудеса, чтобы по-
разить воображение обывателя. Сунь голову в дырку ширмы —
и ты уже летишь на аэроплане, похожем на этажерку, а под тобой —
под героем! — сиротливо снует всякая человеческая мелюзга. Про-
138
лезь головой в другую дырку — и ты уже поскакал на жереоце в са
мую гущу жестокого боя, а под ногами твоего коня разрывается
ужасная бомба.
— Как смешно, правда? — спросила Клара, оглядевшись.
Владелец фотоателье проявил некоторое беспокойство.
— Прошу вас в Ниццу, — сказал он, отдергивая штору. — Здесь
у меня отделения для благородной публики... Не желаете?
Фон Кемпке слегка подтолкнул Клару:
— В самом деле, а почему бы вам не сделать портрета?
Для «благородных» и бутафория была иной: в отдельном ка-
бинете на фоне пальмы расцветала божественная Ницца; ты должен
облокотиться на античную тумбу, и рука твоя, вся в томном небреже-
нии, пусть держит полураскрытую книгу... Допустим, ты отвлечен.
Ты задумался о судьбах мира. О, как ты великолепен сейчас!
— Нет, — тихонько не согласилась Клара, словно испугавшись.
— Но я очень прошу, — настаивал Кемпке. — Как раз идет
дождь. Нам все равно некуда деться. Снимитесь для меня. Я ведь
уже сказал товарищам по кают-компании, что вы удивительная
красавица. Дайте мне возможность удостоверить эти слова вашим
портретом...
— Нет, дорогой. Я безумно не люблю, когда меня фотографи-
руют. Из этой черной дырочки, которую на меня наводят, кажется,
так и вылетит какая-нибудь пуля... Я не хочу. Я не люблю.
Она решительно раскрыла зонтик и шагнула под дождь.
Попав на квартиру кельнерши, фон Кемпке невольно притих и
даже ослабел. Его, сына скромного регистратора при уездном бурго-
мистре, в семье которого подливка к картошке считалась лакомством,
поразила обстановка. Золоченная через огонь старинная бронза
на извитой, как крендель, мебели одернула Кемпке так, словно он
предстал перед высоким титулованным начальством.
— Откуда у вас... вот все это?
Она даже не поняла его. Он объяснил.
— Ах, этот хлам! Боже, но такие вещи собираются трудом по-
колений. С жалованья кельнерши «мегагень» не покупают. Когда-то
у нас были и свои дома... в Либаве, в Ковно. Мой дед владел гости
ницей в Ревеле. Увы, все в прошлом. Вы наблюдаете, Ганс, лишь
жалкие остатки прежнего... Вообще, — призналась Клара, — у меня
жизнь сложилась крайне неудачно.
— Кто виноват?
— Не знаю. Очевидно, сама и виновата...
Кемпке с огорчением выяснил, что Клара уже мать — у нее ма-
ленькая девочка. С большой неохотой, едва цедя слова, женщина
призналась ему в своем сожительстве с одним офицером флота.
— Флота? — переспросил Кемпке, начиная ревновать.
— А что тут удивляться? — Она предложила вина, с удоволь-
ствием выпила сама и, кажется, быстро пьянела. — Такова уж судьба
почти всех либавских женщин. Еще гимназистками, едва пробудятся
139
чувства, они ежедневно видят перед собой блистательных, ловких
и богатых офицеров флота. В театре, в церкви, в парке — всюду они
встречают офицеров с кораблей, которые пришли в Либаву сегодня,
а завтра уйдут опять...
Кемпке стал осторожненько выспрашивать, кем был этот обожа-
тель Клары? в каких чинах? где плавал? Она отвечала рассеянно:
— Я плохо в этом понимаю что-либо. Знаю только, что мой со-
житель не плавал. Он, кажется, состоял при штабе адмирала фон Эс-
сена, который недавно умер, если можно верить газетам.
— Фон Эссен? Сам командующий Балтийским флотом?
— Да. Он при нем что-то делал. По секретной части...
Далее она заговорила с явной горечью:
— У меня в роду все перепуталось. Столько наслоений, столько
религий, трагедий. Одно колено враждовало с другим. И дед смотрел
на Россию, а бабка на Германию... Одна из моих теток даже удрала
в цыганский табор, там и пропала навсегда. Для девушки из такой
семьи билет на бал в Морском собрании офицеров очень многое
значил в жизни. Почти все...
Кемпке еще прошелся по комнатам. Вернулся с вопросом:
— Клара, не отрицай — ведь ты его любила?
Губы женщины, розовые от вина, задрожали:
— Очень. Но сейчас... ненавижу!
— Что он сделал тебе худого?
— Он подлец, как и все эти русские. Три года он скрывал от меня,
что в Петербурге у него жена. Дети... куча детей! Но теперь, —
заключила Клара, — все это кончилось. Я свободна теперь. И хо-
рошо, что кончилось именно так: они ушли, а вы пришли...
Последнюю фразу женщины Кемпке истолковал на свой лад и по-
просил разрешения остаться ночевать. В нем даже проснулся юмор
флотских кадетов времен герцога Каприви.
— Клара, — предложил он, стукаясь своими острыми коленями
об ее круглые колени, — послушай, Клара, не закоптить ли нам
стекла в этом чудесном домике?
— Возвращайся на свой «Тетис», бродяга, — отвечала женщина,
охмелев. — Ступай... Да. И зашивай на нем пробоину... Боже, до чего
это смешно — зашивать корабль, будто рваное платье. Нет, милый
Ганс, — погрозила она ему пальцем, — только не сегодня. Мы еще
будем вместе, но... потерпи, дружок.
На прощание она его поцеловала:
— Либава уже ваша, и вместе с Либавой вам досталось такое
сокровище, как я... Ха-ха-ха! Я еще тебя осчастливлю.
Уходя от нее, Кемпке счастлив никак не был.
— Ты еще не забыла его? Скажи — мне не ревновать?
— Он бежал из Либавы, даже не простившись со мной. Иногда
я натыкаюсь в своем доме на его вещи, и мне, поверь, противно.
— Ты мне потом покажи его вещи, — попросил фон Кемпке,
ревнуя, однако. — Может, что-либо из этих вещей пригодится для
меня. Тебе будет не жалко с ними расстаться?
— Милый Ганс, да забери ты хоть все!
140
Дверь закрылась. Женщина осталась одна. Она допила вино.
Потом долго бродила ио комнатам, размышляя...
О чем?
В Либаву снова прибыл гросс-адмирал принц Генрих Прусский.
Хиппер водил его, как туриста, по кораблям, принцу показывали
сквозные пробоины бортов, он видел разрушения надстроек.
В грудах искореженного железа еще подсыхали кровь, уже загнив-
шая, и куски человеческих тел. Его высочество, почти помертвелый
в недоумении, исследовал работу русских мин типа «08(15)», от
взрыва которых гребные валы выбивало из дейдвудов, а плоскости
рулей гофрировало в гармошку. Русская артиллерия еще раз под-
твердила свой первый класс ио самым высоким мировым стандартам:
русский снаряд — страшный снаряд. Порою в борту зияла небольшая
скважина, в которую с трудом просунешь кулак, но загляни внутрь —
и ты увидишь, какой кромешный хаос произвел русский снаряд
внутри корабля...
Впечатление было незабываемое. Принц Генрих поскучнел.
— Это катастрофа, — сказал он. — Отныне, пока господь бог не
пошлет нам в дар Ригу, пока не десантируем на Эзеле и Даго, все
крупные операции флота на Балтике я строго запрещаю. Отныне
порядок таков: увидели один русский корабль в море — бейте его,
если вас двое; увидели два корабля русских — удирайте на всех
парах, даже если вас трое...
Так закончился прорыв германского флота через Ирбены.
В этот приезд гросс-адмирал останавливался, как и раньше,
в доме своей давней знакомой — графини Тизенгаузен, один сын ко-
торой служил на русских подлодках, а другой плавал на герман-
ском крейсере «Мольтке». Мать этих офицеров до войны была хо-
рошо принимаема как в Потсдаме, так и в Царском Селе... На этот
раз внимание принца Генриха в дохме почтенной старухи сосредото-
чилось на серебряных ложках времен польского короля Сигизмунда,
которые он и увез в своем чемодане. Престарелая графиня, подзавив
на висках букли и напудрившись, отправилась в штаб Генриха
Прусского с упреком:
— Я бы подарила эти ложки его прусскому высочеству, скажи
он мне хоть слово, но... зачем же увозить их тайно?
В штабе ее успокоили — не совсем-то логично:
— А вы разве не рады, мадам, что наш германский принц, брат
самого кайзера, выразил симпатию к вашим ложкам?
Симпатия его высочества к ложкам и вилкам была настолько
выразительна, что лучше этой темы далее не развивать. Из Либавы
принц Генрих на автомобиле совершил инспекционную поездку вдоль
Курляндского побережья. Черные скелеты расколоченных минами
кораблей, которые торчали костями шпангоутов на отмелях, навевали
мрачные мысли. Стоя на берегу перед Ирбенским проливом, гросс-
адмирал видел в тумане затаенные тени -- это русские корабли
141
уплотняли свои минные поля, в которых Хиппер с таким трудом
недавно прогрыз фарватеры. Возле мыса Домеснес принц в бинокль
долго рассматривал даль.
— Даже не верится! Но, кажется, я вижу отсюда Церель —
южный хвостик Эзеля, и конечно же русские поставили там батареи.
Азиаты нас переиграли в этом споре... Господа, — произнес он
оперативную декларацию, — время активных действий нашего флота
на Балтике кончилось: пора замкнуться в жесткой обороне и больше
не рисковать... вплоть до лучших времен!
Под осень, когда над Балтикой уже потянулись караваны птиц,
русский флот перешел к активным действиям.
8
Над рижским штрандом уже текли газы. Тыловые госпитали
были завалены эшелонами искалеченных. Газеты рекламировали
совершенные протезы: со снимков, устрашая обывателя, глядели
люди — наполовину из железок, шарниров, кожи, проволоки и гутта-
перчи; они позировали перед сапожными колодками или с рубанком
в культе, словно пытаясь уверить других, что так жить тоже можно.
Много было слепых. У иных глаза выжгло огнеметами. Но были
и слепцы, отравленные водою из курляндских колодцев. Были от-
равленные коровьим молоком на баронских мызах. Врачи предпо-
лагали действие больших доз атропина. Но после атропина зрение,
как правило, со временем восстанавливалось. Однако для этих слеп-
цов мрак оставался вечен... Они плакали:
— Мы же с ними по-божески — и деньги за молоко дали!
В этом году во всем своем ужасном безобразии стала понятна
идея «двойного подданства». Потомки крестоносцев — псов-рыцарей,
осевших в Прибалтике, — считали своей праматерью Германию, хотя
зарабатывали чины и награды от России. Стало уже модой, чтобы
один сын барона служил кайзеру, а другой царю (иногда, послужив
в русской армии, они перекочевывали в немецкую). Сейчас, когда
колонны Гинденбурга захватили Курляндию, бароны внятно загово-
рили об аншлюсе — присоединении Прибалтики к райху.
Это были не пустые слова — бароны действовали. Нахально
действовали. Средь бела дня в приемных министерств Петербурга
они собирали пожертвования для инвалидов войны, а собранные
денежки отправляли в Берлин... для строительства новых подводных
лодок. Эзельский предводитель дворянства Оскар фон Экеспарре да-
вал сигналы немецким кораблям о приближении русского флота
к Ирбенам. Он был членом Государственного совета и гофмейсте-
ром, — нерушимая фигура! Русская контрразведка все ноги себе
в кровь изодрала, выцарапывая Экеспарре из Зимнего дворца, чтобы
отправить его в Сибирь... Лифляндский предводитель дворянства
барон Адольф Пиллар фон Пильхау тоже был гофмейстером и тоже
142
членом Государственного совета, — главарь всего германского шпи-
онажа в России, кандидат на пост кайзеровского гаулейтера в При-
балтике, когда идея аншлюса станет осуществима...
Русские подводные лодки теперь шатались возле берегов — вы-
искивали подозрительные сигналы с прибрежных имений баронов.
Курляндское дворянство ставило — нагло! — высокие маяки, по ко-
торым ориентировались германские крейсера и минзаги. Русские
летчики, нацепив на крылья своих аэропланов германские черные
кресты, кружили теперь над озерами Курляндии. На обширных дво-
рах баронских усадеб для них раскладывали посадочные знаки.
Они смело садились и — в ярости! — начинали пальбу из револь-
веров направо и налево: бей любого — здесь все предатели!..
В эти дни в Государственной думе, защищая российских нем-
цев, выступил адвокат Керенский, и его горячо поддержал барон
Гамилькар фон Фелькерзам (тоже думец).
— На лопату их... обоих! — реагировали балтийцы.
До самой осени 1915 года главнокомандующим в России был
великий князь Николай Николаевич — родной дядя императора. Это
была фигура жестокая, властолюбивая и чрезвычайно популярная
в кадровом офицерстве армии и флота. Когда-то,занимаясь оккульт-
ным столоверчением, великий князь «вывел в люди» Гришку Рас-
путина, тогда еще тишайшего хлыста, не носившего ярких кума-
човых рубах и сапог с нахальным скрипом. Гришенька тогда ему
длань целовал раболепно, а теперь... Теперь он говорил Николаю П:
— И что это, как не послухаешь, всюду про дядю тваво гово-
рят. А про тебя словечка путного не скажут. Нешто спустишь?
Не спустили. Николая Николаевича загнали наместничать на
Кавказ, а император «возложил» на свои полковничьи плечи тяж-
кий груз главнокомандования. Чего он хотел этим добиться? Увы,
вряд ли мы узнаем точно. Об этом надо было спросить у его жены
Алисы Гессенской, которая внушала ему — пренастырно:
— Ники, ты должен быть как Иоанн Грозный...
К этому времени, под конец второй военной кампании, на флоте
уже было принято презирать людей, которые хорошо отзывались об
императоре. На верноподданных моряки смотрели, как на последних
идиотов. Это поветрие коснулось не только матросских кубриков,
но и большинства кают-компаний (особенно на Балтике). Импера-
тора старались уже не называть «величеством», а говорили просто —
«суслик», и всем было понятно, о ком идет речь. Офицеры рассуждали
открыто, даже не стесняясь вестовых:
— Император у нас глупенький мальчик, но... что поделаешь?
Ума ведь у приятеля не займешь и на базаре его не купишь.
Дураков на Руси не сеют — они сами произрастают. И зачем он,
дурак, ввязался в это главнокомандование? Или решил взять пример
со своего друга — колбасника-кайзера?
Петербургские же газеты сообщали о царе почтительно:
ВЧЕРА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ВЫСОЧАЙШЕ
СОИЗВОЛИЛ ПРИЕХАТЬ ИЗ СТАВКИ В ЦАРСКОЕ СЕЛО.
143
Проходило несколько дней, и следовало новое сообщение:
ВЧЕРА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ВЫСОЧАЙШЕ
СОИЗВОЛИЛ ПРИЕХАТЬ ИЗ ЦАРСКОГО СЕЛА В СТАВКУ.
Между Могилевом и царской резиденцией, в бестолочи военных
магистралей, где ревели на стыках расхлябанные эшелоны, импе-
ратор раскатывал, словно коммивояжер прогоревшей фирмы. Блин-
дированный салон-вагон, роскошно убранный изнутри, мотало но
разбитым колеям... «Фирма» великой Российской империи имела
большую и славную историю, но сейчас ее поджидал крах полного
банкротства, и никакие радения Распутина не могли отсрочить
ее гибель.
...В один из осенних дней крейсер «Россия» начал бунт.
— Долой всю немчуру с флота! — кричали матросы-российцы.
Большевики примкнули к восставшим. Только для того,
чтобы сразу же погасить это стихийное выступление. Рано — еще
не пришло время! Никого из бунтовщиков не судили, лишь не-
скольких «российцев» списали на сухопутье — в батальоны добро-
вольцев под Ригу. Ушел в окопы «охотником» и Павел Дыбенко...
Близился конец кампании.
Похолодало. Иногда подмораживало.
Шкала Бофорта все предусмотрела: когда ветер от пяти баллов
начнет поджимать к семи, тогда штурмана еще спокойны.
— Свежий ветер переходит в крепкий, — говорят они.
Чашечки анемометров начинают вращаться с такой быстротой,
что не видны простому глазу. Жмет под восемь баллов.
— Очень крепкий, — говорят штурмана.
Скорость ветра уже за 20 метров в секунду, и — тогда:
— Шторм...
Эсминцы — как длинные скользкие рыбины, всплывшие поды-
шать на поверхность моря. С мостиков видно, как под ударами
волн они изгибаются изношенными телами стальных корпусов.
Штормовые леера, протянутые над ними как бельевые веревки, то
провисают над палубой в дугу, а то натягиваются в дрожащие
гитарные струны.
— Ох и гнемся! — сказал адмирал Трухачев, глянув вниз.
— Шпангоута два нам сегодня сомнет, — согласился Грапф.
— Мы уже мятые, — невозмутимо заметил Артеньев...
Под палубой «Новика» засел эскадрон спешенных драгун.
— Ну, как там они? — интересовались на мостике.
— Да понемножку травят. Спрашивают у наших матросов,
сколько за такую каторгу платят...
Мористее шла величавая «Слава», ветер теребил на ее пушках
громадные парусины чехлов. Черпали воду низкими бортами кан-
лодки «Грозящий» и «Храбрый». С палубы авиаматки «Орлица»,
словно короткие мечи, срывались в небо юркие «ньюпоры» на
поплавках. В кабинах самолетов сидели рыцари без страха и упре-
144
ка — с погонами мичманов на плечах кожаных курток: мамы у этих
ребят были еще такими молодыми, что не грех за ними и поуха-
живать. Над кораблями запускали змея с наблюдателем, и змей
парил в облаках, а в его четком квадрате виднелась фигурка
человека --- распятая, как Иисус Христос на кресте... Смелый дядька,
ничего не скажешь!
- Вообще-то, — заметил адмирал Трухачев, зябко поежива-
ясь, — кажется по всему, что небесная проблема еще не разрешена:
кто победит в этом споре — воздухоплавание или же воздухолетание?
За мысом Домеснес, прикрытые калибром «Славы», корабли
сбросили на курляндский берег матросский десант. Пошли на берег
и зеленые от качки драгуны, быстро оживляясь при виде твердой
землицы. Вдоль побережья началась дикая битва на штыках, н
немцы бежали. Балтийцы взорвали форты и батареи врага. Пуле-
метная команда добровольцев со «Славы» разогнала всех немцев по
лесам и болотам. Гоня перед собой большое скопище пленных,
десант вернулся на корабли... Отличная была операция!
Потом корабли ушли под Ригу и стали гвоздить оборону про-
тивника. Казалось, русский флот хотел возместить в войне то,
чего не хватало армии, — снарядов они не жалели! «Слава» с эсмин-
цами густо клала свои залпы в глубину. На семнадцать километров
от моря корабли перемешали с землей и навозом немецкие блиндажи,
в которых немцами было припасено на зиму все, начиная от дойных
коров и кончая роялями.
Неожиданно для всех над рубками «Славы» фукнуло огнем
(издали — словно чиркнули спичкой). Броненосец пошатнулся всей
своей многотонной массой, а пушки его замолкли. Трухачев завол-
новался:
— Сигнальцы! Отщелкайте им: «Что у вас. Вопрос».
Мостик «Славы» не отвечал. Начальник Минной дивизии велел
Артеньеву быстро смотаться на линкор катером — выяснить.
— Будет исполнено, Павел Львович...
Случайный снаряд, пущенный с берега наугад, оказался роко-
вым. Он влетел через броневую прорезь внутрь боевой рубки.
В самой гуще людей и техники он лопнул, опустошая все вокруг
себя. При Артеньеве лопатой выгребали то, что осталось от людей.
Одному матросу-визирщику срезало осколком лицо и влепило его
в броню с такой страшной силой, что искаженное ужасом лицо —
отдельно от человека — повисло на переборке, словно портрет в рамке
из заклепок. Артеньев поднял из-под ног орден Владимира с мечами.
— Это флагарта, — пояснил сигнальщик. — Кавторанг Свиньин
при орденах и кортике был. А наш... так. Он не сиял.
«Слава» потеряла своего отважного командира. И вспомнил тут
Сергей Николаевич, как любил говаривать о себе скромный умница
каперанг Вяземский: «Я не сиятельный — я старательный...»
Катером Артеньев быстро вернулся на свой эсминец.
— Ну, что там, старшой? — тревожно спросил его Трухачев.
— Как японская шимоза. Изрубило людей в сечку. Всех!
— Ну-у, так уж и всех? — не поверил фон Грапф.
10 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
145
— Всех, кто был в рубке. Восемь матросов еще живы. Но кто
без руки, кто без глаз... Я же говорю вам -- в сечку!
Адмирал снял фуражку, крестясь богомольно. Губы его, серые от
холода, вышептывали молитвы. Грапф от телеграфа крикнул:
— Павел Львович, накройтесь... простудитесь!
— Тут людей на лопате гребут, а вы мне о простуде. Воображе-
ния у вас нет, Гарольд Карлович...
«Слава» опять ожила и открыла огонь по врагу. Оттуда пере-
дали, оповещая флот, что в командование линкором вступил лейте-
нант Марков. Никто этого Маркова не знал, но «Слава» стреляла
при нем отлично — как и при Вяземском...
Над Балтикой летел ветер — то свежий, то крепкий.
Корабли возвращались, имея по левому траверзу Кеммерн.
— Курортный сезон закрыт, — печально произнес Трухачев. —
А ведь еще недавно тут кипела жизнь. Боже, сколько здесь моя
жена истратила денег на разную чепуху. А моя дочка перед войной
первое свое стихотворение напечатала в «Кеммернском сезонном
листке». Не думаю, конечно, чтобы из нее получилась новая Сафо...
Гарольд Карлович, — сказал он, — я спущусь. Извините. Озяб.
Артеньев напутствовал начальника Минной дивизии:
— Осторожнее на срезе полубака, там моет волна.
— Кого учишь? — буркнул Трухачев. — Старого миноносника?
Под запотевшим стеклом кренометра неровными скачками гуляла
стрелка. «Новик» широко мотнуло на очередной волне, и Трухачева
всплеском воды из-за борта сорвало с переходного трапа. Даже на
мостике услышали сочный шлепок адмиральского тела — будто
кусок сырого мяса швырнули на прилавок.
Артеньев видел все это с высоты и сорвал трубку телефона.
— Док! — сообщил в лазарет. — С носилками под полубак!
— А что там стряслось? — спросил сонный голос.
— Обычная история на миноносцах...
Подхватив Трухачева с палубы, матросы затащили его в кают-
компанию, положили на диван. В зрачках иллюминаторов колеба-
лась сизая плоть воды. Доктор прибежал, растерянный спросонья,
рвал на адмирале штанину, было видно — перелом ноги.
— Вам не повезло, Павел Львович: возле бедра!
— Боже, — переживал Трухачев. — В такое время...
Чтобы сдать адмирала в хороший госпиталь, «Новик» зашел
в Ригу, зашвартовался прямо к набережной. Здесь уже поджидал
их штабной автомобиль марки «Рено», в котором сидел Колчак.
Когда мимо него проносили Трухачева, Колчак взмахом руки
задержал санитаров с носилками. Нагнулся и поцеловал начдива:
— Павел Львович, желаю скорей поправиться.
— Минная дивизия... моя дивизия... кому достанется?
— Минную дивизию от вас принимаю я!
Новый начдив за боевые действия у Кеммерна заработал вскоре
Георгиевский крест. Вокруг имени Колчака газеты подняли шумиху.
Россия начинала свое знакомство с Колчаком.
Пока что — как с джентльменом, как с кавалером.
Колчак еще не раскрылся...
146
9
«Гангут» вернулся в Гельсингфорс, когда прибрежные острова
финской столицы уже накрылись одеялами первых снегов. К борту
линкора буксиры сразу же подтянули баржи с «черносливом». Опять
завыли трубы оркестра, залязгали медные тарелки, огромная ду-
рында геликона бубнила свое: пуп-пуп... поп-поп!
Опять роба на голое тело, тряпками обмотаны шеи, полотенцами
обертывались матросы в паху, чтобы спастись от разъедающей
тело угольной пыли. Двенадцать часов подряд сновали по трапам
люди, уже потерявшие человеческий облик... Черные как негры!
— Бегом, бегом! — покрикивал на них Фитингоф, тоже весь чер-
ный, высматривая нерасторопных через стекла очков.
На днищах барж лопатами сыпали уголь в мешки, окантованные
для прочности веревками. Вязали их в замкнутую цепь по двад-
цать мешков сразу, вроде конвейера. Вира! — и наверху мешки
принимали на свои плечи матросы. Бегом, бегом, бегом... А в каждом
таком мешке, как ни крутись, шесть пудов с гаком. Опустошенные
баржи отошли, но к борту «Гангута» тут же подвалили еще
четыре угольных лихтера.
— Давай передых. Завтра перекидаем, — взмолились матросы.
— Начи-и-и...ай! — отвечал Фитингоф.
Наконец и эти баржи разгрузили. Люди валились с ног.
— Теперь авральная приборка... быстро, быстро!
Все в этот день шло на износ души и тела. Нервы уже лопались.
Приборку тоже закончили. Пошли по баням, срывая с себя на ходу
черные хрустящие панцири роб. А в бане, как назло, углем засорило
водостоки. Уровень грязной мыльной воды, в которой плавали мо-
чалки, поднимался матросам до колен. Стали орать на трюмачей,
чтобы прочистили фаны. Трюмные по оплошности дали в души за-
бортную воду, которая обожгла голых людей холодом пучины. А го-
рячей воды из котлов линкора совсем не дали. Приближался ужин...
После угольной погрузки — по традиции! — положены макароны.
Но сначала мы приводим точный исторический факт, закреплен-
ный в анналах партийной истории флота.
Вот она, эта история: ни офицеры «Гангута», ни зубодробитель
фон Кнюпфер, ни сахМ барон Фитингоф — не они, а именно команда
«Гангута» шла на все, чтобы в боевой обстановке не обострять
отношений между низами команды и верхотурой кают-компании.
Большевики, сколько могли, сдерживали стихию гнева.
Но всему есть предел. Предел терпению положила «606».
Вот теперь, читатель, мы начинаем бунт\
Флигель-адъютант Кедров как-то странно понимал свои обязан-
ности командира. Отстоял положенное у телеграфа на мостике,
а там... хоть трава не расти. Вывел «Гангут» в море, привел «Гангут»
с моря — точка. Дальше пускай крутится барон Фитингоф...
Бывают дни в жизни человека, когда все идет кувырком,
чтобы под вечер разразился жестокий скандал с битьем посуды
и хорошим мордобоем. Такое же назревание страстей случается
порой и с целым коллективом. Сегодня на «Гангуте» обстановка
была явно раскаленной, но Кедров не заметил, что палуба уже
обжигала пятки — снизу, от кубриков. Когда склянки отбили
к ужину, каперанг стал собираться на берег — к жене.
— Катер — под трап! Иду в город...
Он готов к любви. Осталось лишь повязать под воротничком
тесемки галстука, но тут заявился в салон старший офицер.
— Михаил Александрович, — заметил Фитингоф обеспокоен-
но, — я бы попросил вас сегодня ночевать на корабле. У камбуза
растет недовольство, и... можно ожидать беспорядков.
— Глупости! А в чем дело?
— Бачковые отказываются разбирать кашу по бачкам.
— Кашу? Но после угольного аврала положены макароны.
— Нету макарон, — стонуще отвечал Фитингоф. — Сегодня опять
ячневую сварили... Я опробовал. И одобрил к раздаче.
Галстук наконец завязан. Золоченые ножны кортика бились
у лампаса штанов, нежно и тонко названивая о любовном свидании.
Лайка перчаток ласкала взор, сминаясь в ладони, как бархат. Боже,
какое это счастье для мужчины, когда он спешит к жене каждый
раз — как к любовнице, пылкой и ожидающей его...
— Не понимаю вас, Ольгерт Брунович, — сказал Кедров, берясь
за фуражку. — Я же не баталер. И не стану открывать для них
консервы из зайчатины. Когда мне в ресторане подают антрекот
не по вкусу, я не ем его, но... я не делаю из этого трагедии!
Фитингоф настырно уговаривал каперанга остаться сегодня на
корабле, а за дверями салона лаял дог, дожидаясь хозяина.
— Каша-то... ячневая! — говорил барон. — «Шетьсот шесть»,
от нее и в будни носы воротят... Это, простите, не антрекот!
А наш «Гангут», покорнейше извините, это вам не ресторан!
Кедров взглянул на часы — жена уже изнылась в ожидании.
— Ах, ну что мне до этого? Каша ячневая, каша манная, каша
рисовая... так можно без конца. Итак, барон, до завтра.
— Постойте, — плачуще позвал его старший офицер. — Вы хоть
посоветуйте мне, что делать, если каша у нас заварится?
— Выбросьте ее за борт!
Под парусиновой пелериной капота катер с Кедровым помчался
к городской пристани. Фитингоф огорченно вздохнул, а со стороны
камбуза уже доносились возбужденные выкрики:
— Пущай «шестьсот шесть» сам Фитингоф трескает. Где он,
сука немецкая? Я ему сейчас весь бачок на лысину выверну.
В жилой палубе гальванных специалистов стучали ложки голод-
ных матросов. Осталось как-нибудь отволынить вечернюю молитву,
разобрать койки с сеток и спать, спать...
Полухин спросил:
— Кто у нас бачкует сегодня? Чего не идет?
— Вагонов бачковым. Там какая-то заваруха у камбуза...
148
С подволока кубрика спущены столы, и теперь они качаются на
цепях, звеня мисками. В ожидании макарон гальванеры щиплют
хлебушко, окуная его в казенные плошки, где — по традиции фло-
та — томится нарезанный лук в растворе соли. Все молчат. В руках
дрожня. Если это скажут — резко, отрывисто, будто бранятся.
-- Какого хрена бачковой не идет? Сдох, что ли?
— Небось, гад, по дороге подливу с макарон слизывает...
Бачковой Ваганов вернулся от камбуза подавленный и с грохотом
швырнул на стол медный бачок — нустой!
— Все не брали, и я не стал брать. Сегодня снова «шестьсот
шесть», а макарон нету... Говорят — кончились.
А за столом гальванеров сидело немало большевиков.
— Сожрем и «шестьсот шесть», — отвечали. — Макароны эти —
кошкам под хвост. Нельзя, чтобы макароны работу нашу губили.
Семенчук, угрюмый, быком вздыбнулся над столом.
— Это... вы! — сказал. — Вы понимаете. А команда того знать не
желает. Из-за такого дерьма карусель-то уже крутится...
— Даешь макароны! — доносилось через люк. — Бей немцев!
— Слышите? — навострился Полухин. — Эти лозунги от же-
лудка, а не от разума. Это от морды битой, а не от грамотности
шибкой.
Трапы долго гремели под матросскими бутсами. Кубрик опустел,
и долго в безлюдье, словно доска деревенских качелей, мотался
на цепях железный стол, свергая на палубу миски, хлеб и соль
с луком. В самый последний момент большевики договаривались:
— Влезать нам в эту кашу? Или... посторониться?
— Влезай, братва! — решился Полухин. — Но старайся, чтобы
команда только от ужина отказалась. А дальше — удерживай...
Возле камбуза — толпа; здесь и Фитингоф — с увещеваниями:
— Я согласен, что масла можно добавить. Я согласен...
Но замаслить бунт не удалось. Из боевой организации команды,
живущей, как в тисках, по регламентам вахт и приказов, вдруг
выросла стихия. никому не подвластная.
ВЫДЕРЖКА ИЗ ПРИГОВОРА СУДА ПО ДЕЛУ ГАНГУТСКОГО БУНТА:
«...все кричали: «Бей немцев!» Кузьмин кричал по адресу инже-
нер-механика мичмана Шуляковского:
— Ребята, бейте Шуляковского по роже!
Мазуров кричал по адресу одного из офицеров, уговаривавших
команду разойтись:
— Что вы его тут слушаете? Бей его, дурака, в рожу!
Посконный кричал по адресу лейтенанта Христофорова:
— Да что вы на него смотрите? Бей его в рожу!
При этом Макуев кричал по адресу старшего лейтенанта барона
Фитингофа:
— Бей немцев! Не надо нам немцев и старшего офицера!»
149
Из коридора кают-компании телефонный шнур ползет на корму
линкора, там он прыгает на бочку, которая качается на волнах
заякоренная, от этой бочки провод бежит по дну залива — прямо
в город, и тишину гельсингфорсской квартиры взрывает звонок.
— У нас забастовка! — сказал Фитингоф Кедрову. — Умоляю...
Необходимо ваше присутствие на корабле.
— Дорогой Ольгерт Брунович, но я уже в халате. Я...
— Михаил Александрович, — не дал ему договорить Фитин-
гоф, — сейчас команда должна видеть вас в мундире. И при оружии!
Когда бунтует эсминец — это бунтует лишь рота. Можно пода-
вить восстание на крейсере — как в батальоне. Но гораздо сложнее
с плавающей крепостью линкора, на котором за стенкою брониро-
ванных фортов во всеоружии засела целая дивизия.
— Господа, — заявил Фитингоф в кают-компании, — прошу
оставить розовые надежды, что макароны могут исправить положение
с ячневой кашей. У нас, если хотите знать правду, даже не бунт...
Потемкинщина! Да, да. Та самая, которая однажды обернулась позо-
ром для России...
Фитингоф хотел что-то сказать еще, но махнул рукой:
— Поздно... разбирайте револьверы!
От пианино рванулась к нему тень мичмана Карпенко:
— Нет! — вскрикнул он, подбежав к барону.
— Что значит «нет»? — набросился на него старшой. — На ва-
ших плечах, мичман, погоны или ангельские крылышки?
— Нет! — твердо повторил Карпенко. — Я говорю вам нет, ибо
нечестно проливать русскую кровь на палубе русского корабля.
Она должна быть пролита лишь в битве с врагами.
«Романтичный юноша...» Фон Кнюпфер положил на плечо
Карпенко свою боксерскую лапу и дернул мичмана к себе:
— Врага вы и во сне видели. А он... здесь! Не прольете вы
ему кровь, так он прольет сейчас кровь вашу... Выбирайте!
Ничего не понимая, что происходит сегодня, остервенело лаял
на всех фитингофский дог. Дневальные обходили корабль, уже
отсвистывая на дудках обычный призыв:
— Ходи все вниз — на молитву!
Семенчук мотался по трапам, исступленно крича:
— Давай все в церковь... ходи вниз!
— А что там будет? — спрашивали его.
— Не знаешь, дура, что в церкви бывает? Митинг будет...
Матросы всегда волокитничали, чтобы не отбывать повинности
богослужения. Но сейчас церковная палуба — как переполненный
трамвай. Жарко было. Теснотища адова. Стояли плотно — в стенку,
и эта стенка живых тел слегка покачивалась (в такт раскачи-
ваниЯхМ дредноута). Пришли и офицеры. В мерцании икон, перед
ликОхМ святых угодников, сошлись — не для молитв конечно же. Со-
шлись, чтобы драку продолжать. Обнажив головы, вразброд — через
пень колоду — отбоярили молитву. Но, разрушая песнопения, летала
над головами тяжкая брань и метались злобные выкрики:
— А макароны кады давать станут?
150
— Братцы, ой, дохну! Ноги не держат...
— Я голодным на царской службе спать не лягу!
Богослужение использовали для своей агитации большевики.
— Кончай эту баланду, — шелестел за киотами шепот Полу-
хина. — От «шестьсот шесть» отказались, и крути машину назад.
Помните, что царь не пожалеет лучшего линкора России — нас
угробят торпедами, и кандалы всем обеспечены. Подумайте, что
рано еще!
И на всю церковную палубу — словно по железу запустили
стальной брусок — рвануло диким выкриком Семенчука:
— Братцы, не суйся башкой в петлю! Не пришло еще нам
время!
Кто-то из матросов смачно харкнул ему в лицо:
— Шкура! За начальство выгребаешь? Мало тебе этих лычек?
Шапку с ручкой захотел, чтобы пофорситься?
— Дурак, — вытерся Семенчук. — Я же тебя сберегаю...
Гапгутский батька взмахнул кадилом — большим, как макитра.
— Которые тута верующие, — провозгласил трубяще, — теи да
перестанут лаяться. Иначе любого из вас, гавриков, вот шарахну
но кум полу, чтобы бога — бога-то! — не забывали...
Отмолились во славу божию. После, как всегда, сигнал:
— Койки брать — всем спать!
— Не бери койки! — раздавалось. — Не ляжем спать!
Койки стоят на верхнем деке, свернуты в тугие коконы, со-
гласно уставному стандарту. Стоят рядами, как шпульки в ткацких
челнах, все пронумерованы. Койки ждут или разбора ко сну, или
гибели корабля (каждый такой кокон держит матроса на воде двад-
цать минут). Но сегодня разбора не состоялось. В низах дредноута
вспыхивали драки. Взявших койку заставляли тащить обратно
и ставить в сетки. Кое-где уже блеснули потаенные ножи, разрезая
на койках шкентросы, и под ноги бунтующих теперь сыпались
пробковые матрасы, тощие подушки и рыжие одеяла...
— Не смей койки брать! Мы еще не ужинали!
Эти проклятые макароны породили бунт. Но бунт стал вызре-
вать в восстание, когда по «Гангуту» разнесся призыв:
— Все — к пирамидам! Брать винтовки из кают-компании...
Полухин понял, что можно в кровь разодрать себе горло, убеждая
людей, — ничто сейчас не поможет. В машинном кубрике отыскал
своего товарища — электрика Лютова:
— Запахло жареным. Делать нечего — руби динамо!
— Подумай, Володька, — предостерег его машинист.
— Уже думал. Если рванутся наши к пирамидам, так коридор
узкий... всех перестреляют из кают-компании. Руби свет!
— Когда стопить динаму?
— Давай на стоп, как рында жахнет...
С ударом склянок динамо-машины дредноута провернулись
в последний раз, и, воя на гаснущих оборотах, роторы их прекратили
151
подачу тока. «Гангут» сковало параличом. Гигантский комбинат
техники замер - не провернешь орудий, лифты не подадут к ним
снарядов, из автоматов вынута их душа — токи! Тускло и медленно,
как в покойницких, где лежат мертвецы, под матовыми плафонами
едва разгорелись лампы аварийного освещения - от батарей.
С мостика «Гангута», усиленный мегафоном, разносился голос:
— Эй, на «Полтаве», эй, на «Севастополе»! Братья-дредноуты,
мы восстали... Говорит восставший «Гангут»: поднимайтесь и вы,
встанем бригадой... Кровососов и скорпионов — за борт!
И неустанно гремела под мостиком рында. На затемненные
силуэты кораблей-братьев, кораблей-близнецов, порожденных одной
матерью-верфью, от одного отца-народа, — эти силуэты не осветились
сочувственным заревом. Безмолвие... там дрыхли, как окаянные
сурки, замотав головы в казенные одеяла. Только по срезам палуб
мерцали карманные фонари — это обеспокоенно расхаживали офи-
церы, загоняя случайных зевак обратно под настил брони казематов.
Кедров с берега еще не прибыл. Фитингоф — за него:
— Набьем карманы патронами, и... с богом! с богом!
Грозя револьвером, он стал разгонять матросов по кубрикам:
— Расходись по низам... всем спать, спать, спать!
— А ты в рожу не хошь? — кричали ему, увертываясь.
И во мраке ночной взбаламученной палубы плясала перед баро-
ном длинная фигура босого матроса в кальсонах, который выбра-
сывал в лицо Фитингофу слова, как плевки:
— Вот тока мне стрельни! Вот тока нажми... Я, хад, в аппарате
мину по пистону шарахну. Взорву тебя с этой каталажкой!
Фитингоф задрал голову в сторону верхних рубок:
— Вахтенный офицер! Это вы, Королев? Наклоните же прожек-
тор над палубой... осветите мне эту сволочь, которая сеет...
Кусок антрацита резанул над ухом старшого. С мостика брыз-
нули на палубу осколки разбитого рефлектора — прожектор погас.
— К пирамидам! К оружию... доколе терпеть?
Паля из револьвера, Фитингоф отступал назад — в теплые
закуты офицерских кают, где на худой конец можно защелкнуться
на замок, и, пока матросы его ломают, он успеет выбраться через
иллюминатор в море. Достигнув — раковым ходом! — комингса
кают-компании, старлейт начал сколачивать оборону офицерского
отсека. Робких он взбадривал матерщинной...
— Почему все я, я, я? Действуйте же и вы. Задраивайте матро-
сов в кубриках, как тараканов, чтобы они не расползались по
линкору... Боже, да стреляйте же, господа!
Фон Кнюпфер внял этим мольбам и деловито стал затискивать
патроны в барабан здоровенного «бульдога».
— В воздух стрелять не стану... надо бить под сиську!
Его намерения опередили матросы. Через всю длину офицерского
коридора метнулось что-то тяжкое, треснув в конце полета фон
Кнюпфера прямо в лицо. Главный мордобоец «Гангута» выронил
свой «бульдог», от боли стал ползать на четвереньках. Мичман
152
Карпенко, весь желтый от нравственных страданий, лез к дверям
на палубу впереди офицеров — просил только об одном:
— Господа, умоляю... не стреляйте, не стреляйте.
Он получил от матросов страшный удар по голове железной
люковицей и тут же свалился, залитый кровью, но еще кричал:
- Только не убивайте своих... это подлость, господа!
Лавина матросских тел уже ломила через коридор. Полуразде-
тые, грудью шли на штурм винтовочных пирамид. Затоптанный
их ногами, с палубного коврика их убеждал Карпенко:
— Пусть и ваша совесть будет чиста... не надо, не надо!
Громадное полено с треском разбило плафон освещения. Второе
полено, крутясь в воздухе, хватило по голове Фитингофа, но стар-
шой устоял на ногах. Офицеры вдруг осознали, что еще один
шаг — и свершится ужасное кровопролитие, которое не искупишь
потом ни в каких молитвах... Они разом побросали оружие.
Теперь (безоружные) офицеры требовали у Фитингофа:
- Барон, дело за вами... бросьте и вы... слышите?
Фитингоф оказался лицом к лицу с матросами.
— Добро, - сказал он. — Я дам вам макароны...
Ему орали:
— А нам теперь плевать на твои макароны... Ты ответь, за
сколько грошей нас предал? Почему армия отступает? Где снаряды
для фронта? Почему... почему... почему?
Фитингоф отдал свой револьвер и вдруг разрыдался:
— Я больше не могут так. Пожалейте же и меня... Здесь, в этом
коридоре, говорить невозможно. Я задыхаюсь... Пусть команда собе-
рется на юте. Выслушаем вас всех... О-обеща-аю!
Внутри дредноута глухо провыли динамо, и отсеки наполнились
ровнььм устойчивым светом. Электротоки, струясь по кабелям, осияли
весь линкор, взбежали до клотиков мачт, наполняя светом топовые
фонари. Офицеры смешались на палубе с толпою матросов.
— Мы вас слушаем, — говорили они. — Мы ведь тоже люди...
На них обрушилась целая Ниагара старых, затертых обид:
— Почто издеваются над нами? Мы служим по совести.
— Не хотим под немцем быть - Фитингофа в ж...!
- А фон Кнюпфер... рази не пес? Он боксою нас бьет.
— Шуляковский — тоже хнида гнилая.
— Верно! На флоте без году неделя, а нас лупит.
— За что?
— Сколько можно?
— Нельзя так!
В окружении матросов горько рыдал мичман Гриша Карпенко:
— Я же за вас! Скажите, ну хоть однажды обидел ли я вас?
Окровавленным платком он вытирал себе разбитое лицо,
а матросы, обступив мичмана, утешали его:
— Ну, огрели разок... не со зла же — по горячке!
— Хорошо бы вам примочку из арники сделать.
— Пятак приложить. У меня есть... Во!
— Спасибо. Я же за вас, ребята... за вас.
153
— Вы не серчайте. Мы тоже... за вас! Вы хороший...
Злоба остыла — русский человек отходчив. Усталость суточного
аврала уже сковывала скулы зевотой. Теперь, кажется, и дай им
макароны с подливкой, так никто к ним и не притронется. Полухин
понял, что бунт дал самую яркую вспышку в коридоре оружейных
пирамид — ярче этого уже ничего не будет!
К нему подошел Семенчук.
— Кажется, пошабашили, — сказал тишком. — Наворотили, будь
здоров. Нас не послушались. Теперь в кандалах подумают...
Раздались свистки с вахты — прибыл с берега командир. Кедров
не спеша поднялся на шкафут, негодуя:
— Кто мне объяснит, что тут случилось? Лучший корабль
флота его величества... Могли бы обойтись и без этих историй с меню
сегодняшнего ужина!
Горнисты затрубили сбор для построения на юте. Михаил Алек-
сандрович Кедров заговорил не как честный моряк, а как облада-
тель флигель-адъютантского аксельбанта:
— В грозный час роковой опасности, нависшей над нашим оте-
чеством, вы бунтом своим сыграли на руку врагу. Ваше пове-
дение можно отнести к акту государственной измены. Флот есть
флот, и его назначение — бой на море, а подавать вам бламанже
в сахарной пудре никто на флоте не станет. Вы только посмотрите
на немцев — как они дисциплинированны, как они слушаются своих
начальников. А вы разгильдяи тамбовские! Важно сейчас одно,
юридически доказуемое: присяга вами нарушена, а что полагается
с такими... вы раньше подумали? Зачинщиков прошу... пять шагов
вперед — арш!
Вся многоликая команда линкора шагнула на него, жарко дыша,
и отсчитав пять шагов, замерла — будто вкопанная.
— Ольгерт Брунович, — смутился Кедров, — я так думаю, что
пора кончать эту дурацкую канитель. Откройте им консервы и вы-
дать сухари с чаем... Завтра разберемся!
Случайно или не случайно, но с торпедных аппаратов па мино-
носцах были сдернуты чехлы. Радиорубки «Гангута» взяты под
крепкий караул. Весла со шлюпок убрали. Теперь многие горячие
головы поостыли и уже добром вспоминали предостережения боль-
шевиков — не пришло еще время! А теперь жди беды...
Рано утром на рейде Гельсингфорса показался катер с «Кречета».
Под флагом командующего Балтфлотом катер отвалил от стенки
Седрхамна — развел белые усы пены в сторону «Гангута». На адми-
ральском трапе Канина приняли под локотки на этот раз не фалреп-
ные матросы, а сами офицеры с линкора.
— Большой сбор, — объявил Канин, тяжко отдуваясь на палубе.
В дружном топоте ног сбежались на шканцы. Вздернув крутые
подбородки, замерли. Черные хвосты лент обвивали крепкие шеи
матросов. Блеснула медь горнов, оттарахтели сигнальные свистки,
и наступила тишина (только шелестело кормовое знамя).
154
— Ну? — сказал Канин с видом разочарованного в жизни интел-
лигента. — Поздравляю вас, вы у меня молодцы! Отличились... мать
вас всех! Сытная и здоровая каша вам не но вкусу? А забыли,
как в родимой деревеньке соломку с крыши варили, и... нравилось?
Над шеренгами матросов проплыл медный бачок, доверху на-
тисканный знаменитой «606», и обрушился под ноги адмиралу.
Канин через стекла пенсне обозрел синеватую глыбу вчерашней
каши.
— Жри ее сам, дракон царский! — прозвенел юный голос.
Носком ботинка Канин, как футболист, отправил бачок за борт.
— Зажрались! — сделал он вывод. — Что ж, окопная чечевица
вернет вам аппетит. А кое-кто в тюрьме и баланде рад будет.
Высоко взметнулся голос Полухина (он не выдержал):
— Сейчас не пятый год! Не запугаешь... умней стали!
Линзы адмиральского пенсне пробежали вдоль бесконечного
горизонта матросских рядов, выискивая нужную цель:
— Кто это кричал... прошу! Сюда...
Семенчук в ужасе увидел, как Полухин пошел прочь из строя.
Пошел прямо на адмирала и, отбив, словно чечетку, отличный
шаг на повороте, обратился лицом во фронт. Замер. Окаменел.
— Ты зачинщик бунта? — спросил его Канин.
- Я.
10
Еще в начале войны в столице и ее окрестностях заработали
многие германские радиостанции, передавая информацию для кай-
зера. Как правило, шпионы использовали колокольни церквей или
крыши высоких зданий Петербурга, — несовершенство тогдашней
радиотехники заставляло их ставить антенны поближе к небесам.
Как раз кстати пришелся тогда Иван Иванович Ренгартен, ко-
торый недавно изобрел для флота радиопеленгатор. С его помощью
было снято с чердаков немало шпионов. Пеленгатором прочесали все
каланчи и башни (говорят, на чердаке Главною штаба тоже не все
было чисто).
Этот случай заставил Ренгартена о многом задуматься. Иван
Иванович, хотя и носил немецкую фамилию, был искренним патрио-
том России, душевно страдал за ее неудачи. Он хотел помочь ей,
но не знал как? В поисках выхода из монархического тупика, Рен-
гартен не пошел прямо. Ренгартен двинулся вкось и увлек по этой
скользкой дороге многих.
Посыльное судно «Кречет», на котором размещался штаб Ка-
нина, укачивало под сенью причала, как дите малое в зыбке. Между
бортом и стенкой надсадно поскрипывали кранцы, посыпая волны
155
пробковой шелухой. Через черное очко иллюминатора в каюту при-
текал резкий и промозглый ветер Балтики.
Ветер конца 1915 года... День штабной сутолоки закончился.
Ренгартен решил принять ванну. Можно выбраться наконец из
тесного саркофага мундира, облачиться в халат и позвонить весто-
вым, чтобы подали чай в каюту. Наконец, что особенно важно, можно
остаться наедине со своими мыслями, мучительными мыслями...
Присев к столу, Ренгартен записывал в дневнике:
«Революция неминуема! Я решительно не понимаю, каким образом прави-
тельство не принимает в расчет того обстоятельства, что и подавлять-то революцию
будет некому и нечем... Можно говорить что угодно о святости присяги, но есть
на свете столь высокие цели, ради которых многие согласятся продать душу дья-
волу... Не знаю, чем все это кончится. Душа разрывается. И сюда перебросилась
на флот по воздуху какая-то зараза. Вот где бедствие...»
Вышколенный вестовой, с осанкой британского лорда, подал ему
чай. Японский халат, купленный по случаю в Нагасаки, был расписан
ужасными драконами, и нежный шелк обласкивал тело. Ренгартен
курил дамскую папиросу (надо беречь здоровье) и глядел в кругляш
иллюминатора, за которым ему чудился загадочный синтез моря,
звезд, космоса, неизвестности и мертвых душ прошлого.
Сейчас флаг-офицер чувствовал себя стоящим над кровоточащей
пуповиной нового мира. Он зарождался, этот новый мир. Радио-
пеленгатор, который изобретен им, позволял кораблям брать пеленги
с точностью до одного румба. Но гораздо труднее взять пеленг душой
и сердцем — на верный курс в жизни. Ренгартена окружал сейчас
мир отживший, в котором (надо быть честным до конца) ему, Рен-
гартену, жилось совсем неплохо... Даже хорошо!
Чай, тишина, халат и ванна разнежили его. Почти дремотно
он перелетел в порхающий мотыльками вчерашний день своего «я»,
в который он вступил сытым, розовощеким и добропорядочным
мичманом.
Резкий звонок телефона, и он не спеша снял трубку.
— Это я, Ваня, — сказал ему князь Михаил Черкасский (опера-
тивник Канина). — Тут у меня Сережа Тимирев и Вася Альтфатер,
приехавший из Савки... Наш старик чего-то пылает из-за «Гангута»,
мы сейчас надираемся вдохновением, чтобы тушить его. Пришвар-
туйся и ты к нашему борту...
Адмирала Канина никак нельзя было причислить к натурам
сентиментальным, но сейчас он, кажется, размяк. Во всяком случае,
платок в его руке и смущенные глаза подтверждали слабость.
— Извините, господа, что обеспокоил вас, — сказал он «флаж-
кам». — «Гангут» сделал из меня тряпку. Я уже немолод, чтобы
выносить такое. Должен честно признать, что флотом я мог бы зани-
маться. Но флот превращается в политическую организацию. Здесь
я немощен... Василий Михалыч, — обратился он к Альтфатеру, —
вы имеете возможность видеть его величество в Ставке. Прошу
вас: доведите до высочайшего сведения, что адмирал Канин просто
старая дохлятина, которой впору на свалку. А вы, Сергей Нико-
156
лаич, — сказал адмирал красавцу Тимиреву, — собирайтесь в Петер-
бург... В руках Канина оказался конверт. — Вот мое письмо к
морскому министру Григоровичу, в коем я настоятельно испраши-
ваю для себя абшида.
Тимирев посмотрел на Черкасского, князь воззрился на Ренгар-
тена, тот косо глянул на могилевского Альтфатера, и все «флажки»
дружно обступили стол командующего, на котором две фальшивые
свечи в шандале освещались «пальчиковыми» лампами с подвод-
ных лодок. Они отвечали Канину, что Григорович выставит за
дверь любого из ходоков, и будет прав. Нельзя же, говорили офи-
церы, минутную слабость обращать противу нужных дел флота.
— Ваше ли это дело? — отфыркивался Канин. — Положите
письмо перед министром и закройте за собой дверь. Я вот сейчас
часто вспоминаю покойника Эссена... Николай Оттович прочил на
свое место Колчака, и сейчас я согласен, что такое назначение
было бы выгодней для флота, нежели мое. Люди мы здесь свои,
и скрывать нечего. Мы знаем, что Александр Васильевич обладает
мертвой хваткой цепного пса — если уж Колчак вцепится, пардон,
в чью-то ляжку, то зубов уже не разжимает... Именно такой человек
и нужен для Балтики сейчас, чтобы варить для всех макароны!
— Я не повезу письмо, — отказался Тимирев.
— Я тоже против, — кивнул Ренгартен, собранный и рассу-
дительный. — Но мне думается, что при нынешней ситуации нельзя
брать старую гайку и закручивать ее на старом ржавом винте.
— Рабочие Петрограда бастуют, — включился в разговор Альтфа-
тер. — Известно ли вам о целях забастовки? Она вызвана арестами
матросов на «Гангуте». Как я осмелюсь доложить императору?
Старый адмирал обозлился на оперативника из Ставки:
— Пьянствуете вы все там с его величеством! Вы думаете,
кавторанг, я не знаю, чем занимается моргруппа штаба в Могилеве?
— Всего один вагон вина от Адмиралтейства...
— Мало вам вагона? Еще цистерну пригнать?
Разговор этот замяли. Черкасский стал внушать Канину:
— Подумайте сами, Василий Александрович, что скажут на
флоте, если ваш флаг спустить с «Кречета». В этом акте будет
усмотрена всеобщая слабость власти...
«Флажки» уговорили Канина забрать рапорт обратно.
Покидая адмиральский салон, Черкасский спросил Ренгартена:
— Ваня, у тебя выпить ничего не сыщется?
— Зайдем. Что-то было...
В каюте князь выпил вина, рука его вздрагивала.
— Послушай, душа-князинька, — сказал ему Ренгартен, —
а на кой черт мы, дураки, уговаривали Канина от этой отставки?
— Ну! А что делать иначе? И забастовки поехали...
— Все это не то, не то и не то. Канина пора на слом, как устарев-
ший бездушный корпус. Он исплавался. Пора все флоты России
брать в руки нам\ А таких, как Канин на Балтике, таких плю-
гавцев, как адмирал Эбергард на Черном, — просто спихнуть за
борт, и пусть они там барахтаются, пока сами не потонут...
157
— Я допью все, — сказал Черкасский, наклоняя бутыль. — И я
удивлен, что ты так поздно заговорил со мною об этом.
— Третья военная кампания, — продолжал Ренгартен, — должна
быть уже нашей кампанией. Как в вопросах стратегии, так и в
проблемах политики. Нужна консолидация сил! Флот надобно
сомкнуть с Государственной думой. На царя-батюшку надежды
слабые, и заявок на его дальнейшее царствование от парода не посту-
пало. Вылетит он за борт при резком повороте — туда ему и дорога.
Мы останемся с мыслящей, страдающей Россией.
— Ты прав, — охотно согласился князь. — Будем работать, как
работают большевики, из подполья. Из подполья же станем взры-
вать и хоронить карьеры неугодных нам лиц. Сейчас все прости-
тельно. Самое главное — довести войну до победы...
Штабной «Кречет» всю ночь шарахало о стенку пирса, его до
утра трясло и качало.
Полухин сказал Семенчуку:
— В случае чего, вали на меня. Будут провоцировать — не верь:
я товарищей по партии не предам. Выкрутимся!..
На палубу «Гангута» громоздились новобранцы с винтовками.
Лопоухие парни, стриженные наголо, они были страшны сейчас своей
непроходимой тупостью. В них — не суровая дисциплина, воспи-
танная годами службы, а рабская покорность, принесенная на флот
из деревень и хибар предместий. Семенчук смотрел, как нелепо
тычутся они со штыками на трапах, потерянные, сами же стра-
дающие от услужливости и собственного страха, — и гальванер
думал в этот момент, что ведь когда-то, наверное, и он сам был
таким же бараном... «Спасибо флоту — излечился от рабства!»
Но вот на палубу «Гангута» горохохм посыпали кадровые мат-
росы с крейсеров — подтянутые, ловкие, собранные, и зарябило в гла-
зах гангутцев от сверкания их ленточек с именами — «Громовой»,
«Россия», «Олег», «Рюрик», — вот этих можно бояться. Матросня
с крейсеров не скрывала своих замыслов:
— Порядочек наведем. Мы оборонцы, чтобы, значит, война до
победы. А вы... пораженцы? Держись теперь: сейчас мы вам кузь-
кину мать показывать станем... Видели ее?
Дальше события на «Гангуте» развивались почти спокойно.
Все построили. К молчащим ротам вышли молчащие командиры
корабельных рот. Карманы офицерских кителей отвисали неряш-
ливо — от тяжести укрытых браунингов и смет-вессонов. Гриша Кар-
пенко потихоньку, словно извиниться хотел, говорил своим матросам:
— Вы не бойтесь... теперь вас боятся.
Из кают-компании рысцой выбегал штабной офицер, запаренный,
и предъявлял ротному записку с именами матросов:
— Этих вот... прошу... для выяснения обстоятельств бунта.
Так вызвали 95 человек (в том числе и Полухина), после чего
засвистали дудки: «Разойтись по работам». Строй в недоумении
рассыпался... На «Гангуте» заработала особая комиссия, во главе
158
которой стоял брюзгливый контр-адмирал Небольсин. Комиссия
никого не судила — она брала матроса за жабры, изучала его со
всех сторон и потом бросала туда, куда хотелось комиссии. Дошла
очередь и до Семенчука. Два матроса с крейсеров встали по бокам
от него, и Семенчук пошел меж ними, помня наставления Полухина.
Но дороге до кают-компании разговорились.
— Не вовремя вы, дол бак и линейные, бунтарить стали.
— А когда надо? Ждать, пока на крейсерах поумнеют?
— На крейсерах, — отвечали ему, — народ побашковитей вашего.
Мы тоже забастовку планируем... тока зимою!
— А летом-то... мухи мешают?
— Да нет. Мы же умные, — говорили крейсерские. — Зимою
флот во льдах мерзнет и войны вроде нету. Тогда и бунтуй сколько
влезет. Это войне до победы не помешает... Мы же умные!
Семенчук предстал пред ясные очи комиссии. И будто глас выш-
ний, от бога идущий, разлился над гальванером, тая в розовом
мареве абажуров, голос Небольсина — председательствующего:
— Тебя спасет правда, и только правда. Веруешь ли?
— Верую, — сказал Семенчук, перекрестившись.
— Это хорошо, — похвалили его. — Раскайся же искренне и
скажи нам, какая сволочь подстрекала команду на захват оружия?
— Про макароны... это — да, слыхали.
— Ты большевик? - спросили его в упор.
— Я-то? Господи. Да мне некогда. Я борюсь. Все знают.
— Гальванер, — обозлился Небольсин, — ты нам тут святошу не
выкобенивай. Комиссии уже известно, что в трансформаторной
каюте собирались на сходки отъявленные большевики. Полухин
и Ваганов уже сознались во всем... Говори, что вы там делали?
— Ваша правда. Делали. Извиняйте. Не утаю... Уж коли на то
пошло, я вам всю правду скажу. Пусть меня судят.
— Ну, говори. Только правду.
— Истинно доложу... На Мальме пять бутылок чистейшей ханжи
гальванные купили. Вот вечером, после горна, и тяпали обществом
в трансформаторной. Выл грех, в чем слезно меня извиняйте.
Между прочим, в членах комиссии восседал и каперанг Пекарский
(кажется, сын историка). Весною он возглавлял десант матросов-
штрафников на Мемель и Мемеля так и не запомнил — по причине
беспробудного «залития глаз». Он, кажется, и сейчас не был абсо-
лютно сухим. Вера во всесокрушающую силу российского пьян-
ства никогда не покидала бравого каперанга. Мысль о тайнопитии
чистейшей ханжи показалась Пекарскому весьма убедительной.
— Нет, не врет! — сказал убежденно. — А чем закусывали?
— Хамсой, — ответил Семенчук, прослезясь.
— Можно и хамсой, — согласился Пекарский, поразмыслив. —
Но еще лучше запивать кефиром. Ты когда-нибудь пил кефир?
— Так точно. У финнов пробовал. Не шибает... Слабоват!
Небольсин согласился с доводами здравого рассудка:
— Допустим, что так. Допустим, что ханжу пили и хамсой заку-
сывали. Но в момент бунта не ты ли, Семенчук, бегал по кораблю
с криками? Вспомни, что ты кричал?
159
— Верно. Кричал я, покаялся Семенчук. — Кричал, чтобы во-
лынку эту кончали и ходили все вниз до церкви.
— Полухин нам другое показал. В церковь ты команду созы-
вал, это так, но... «долой самодержавие» разве не ты крикнул?
Семенчук знал, что это провокация и Полухин здесь ни при чем.
Он шагнул вперед, и над головой чемпиона в ярости воздались два
кулака — громадные, как две тыквы.
— Морду бить за такие вещи! Полухин — ишь, барин какой
нашелся: самому в тюрьме сидеть неохота, так он других загребает...
— Ладно, — сказал ему Небольсин. — Служить на «Гангуте»
тебе не придется. Иди в писарскую на оформление. Тебя — во второй
Балтийский экипаж, который определит судьбу твою дальше...
На вокзале в Ревеле, таская на горбу чемодан, Семенчук купил
газету. В знак солидарности с «Гангутом» бастовали заводы сто-
лицы. Объявили посадку на петроградский. Вскинул чемодан и поша-
гал через толпу — громадный, весь в черном, с бескозыркой, которая
нависала над вспотевшей от волнения челкой...
Прокурор шутить не любил. Он потребовал привлечения к суду
и командира «Гангута» капитана 1 ранга Михаила Александро-
вича Кедрова.
- Видите ли, господа, он виновен в том, что не сумел предупре-
дить беспорядки, мало того, в ответственный момент бунта его не
оказалось на корабле, и Кедров явился, так сказать, к шапочному
разбору... я такого мнения, господа! Послушаем же, что нам скажет
на это сам флигель-адъютант его величества — Кедров.
Кедров тоже не собирался шутить на суде. За его эполетами
и аксельбантами стояла сейчас дружба с таким легендарным алко-
голиком, каким был контр-адмирал Костя Пилов. Прокурору не
мешало бы знать, с кем этот Костя открывает бутылки. С самим
царем! Потому-то Кедров смело заявил на суде:
— Матросов я не виню! Лично я уверен, что все эти каши и
немцы — лишь повод для бунта. Причина недовольства кроется,
если вам угодно, в другом. В общем тяжком положении России,
которая в этом году не сдержала врага и отдала ему колоссаль-
ные территории. А также в отсутствии активных боевых действий
для нашей бригады линкоров. Я, — улыбнулся Кедров, — не советую
вам, господин прокурор, раздувать эту историю до громкого про-
цесса...
Прокурор сник и даже назвал бунтарей-гангутцев «неразум-
ными патриотами». После такого оборота и судить людей не совсем-то
удобно... За что? За «неразумный патриотизм»? Обыватель слово
«неразумный» отбросит и прочтет только одно — «патриотизм».
А потом скажет: «Дожили... уже и за патриотизм сажать стали!»
Кедров, получив трибуну, с нее уже не слезал.
— Еще два слова... Почему команды кораблей не ставятся в из-
вестность о целях операций, которые корабли исполняют? Они
плавают и воюют, иногда творя чудеса героизма, а кроме шаблонной
160
фразы — «за веру, царя и отечество» — им ничего не сообщается.
Я бы, — сказал Кедров, — просто спятил, ведя линкор в неизвест-
ность... Сколько гнева в низах вызвали шатания линкоров между
Ревелем и Гельсингфорсом! А если бы команда знала оперативный
смысл обороны Финского залива, тогда, - закончил Кедров, —
может, команда не возмущалась бы угольными авралами. Вероятно,
не было бы и сегодняшнего суда...
Разобравшись с матросами, комиссия контр-адмирала Небольсина,
заседавшая на «Гангуте», взялась за кают-компанию. Первым под
ее неправедный гнев попал мичман Григорий Карпенко.
— Офицеры славного «Гангута» вряд ли отныне пожелают иметь
вас за общим табльдотом.
— Разве я нарушил присягу? — спросил Карпенко.
— Вы повинны в слабости... да! В момент бунта вы не пожелали
подавлять его оружием. Учитывая ваш возраст и неокрепший харак-
тер, мы вас спишем на «Славу». Именно там, среди боевых офице-
ров, вы научитесь реально смотреть на уставный порядок вещей.
— Переводом на «Славу», — ответил Гриша Карпенко, — вы ока-
зываете мне большую честь. Лучше уж погибнуть со славой в Риж-
ском заливе, нежели протирать штаны в гельсингфорсских «Карпа-
тах»...
Был явлен и знаток бокса — фон Кнюпфер.
— Вы виноваты! — орал на пего Небольсин, разъярясь. — Где
ваш приятель Шуляковский, зовите и его сюда. Вот позорная кают-
компания... Где ваша совесть наконец? Кто вам, лейтенант, давал
право калечить матросов своим дурацким боксом? Или простецкий,
всем понятный «лещ» вам уже не угоден?
Кнюпфер (хитрый) молчал, а Шуляковский оправдывался:
— Я не хотел... я не хотел так бить кочегара... Я...
— А как вы хотели бить его? Чтобы он радовался от битья
вашего? К чертовой матери — на вонючий тральщик! А вам, лейте-
нант, тоже не место под флагом «Гангута». Комиссия посылает
вас в балтийскую тьмутаракань — на батареи мыса Церель. Можете
жаловаться. Точка. Зовите сюда Фитингофа...
Фитингоф все это время жил в чаянии повышения. В конце кон
цов, должны же люди понять, что он засиделся в чине старлейта.
Сейчас ему как раз только и получить звание кавторанга. Вместо
награды барон получил пинка не только с «Гангута», но и вообще
с флота!
Вот этого он не понял. Уводя на цепи своего породистого дога,
Фитингоф с трудом обрел сознание.
— Я же и виноват оказался? — спрашивал всех. — Но постойте,
я никогда не придирался к матросам — это матросы ко мне придира-
лись. Я был лишь неукоснителен, и только!
Прощай, «Гангут»! Дог в последний раз наклал кучу на палубе.
Потом он повлек своего господина дальше — на берег, в отставку.
Будущее покрывал мрак неизвестности. Где еще будут такие дивные
мослы, увешанные махрами мяса, какие выуживал из гангутского
котла для собаки барон Фитингоф? Это был крах...
— Долой собаку! — орали на прощание с «Гангута».
11 В. С. Пикуль. Полет шмели над морем 161
и
Но морям играя носится с
м и 11 о! । ос цем м и 11 он ос и 1 ia...
Как взревет медноголосина:
«Ррррастакая миноносина!»
Нл. Маяковский
Миноносцы! Кто полюбил их, тот очарован навсегда.
Большие скорости — оттого резкие и смелые люди.
Укрыться в бою им негде — здесь брони не водится.
— Я по себе знаю, — говорил Артеньев, посмеиваясь. — Ну где
там укрыться на нашем мостике? Одна защита — дрянь-парусинка.
А когда рванет рядом, обязательно нырнешь под брезентик и вроде
ты уже стал бессмертен...
В маленьком коллективе трудно скрыть свои слабости. Это тебе
не линкор, где человек теряется, словно прохожий на Невском.
Тут любой подлец сразу заявит о себе, что он подлец...
Сергей Николаевич устал читать. Присел на краешек стола возле
иллюминатора и видел, как из машинных низов Леонид Дейчман
выбрался наверх; спецовка на механике давно не стирана, в руках —
комок ветоши, и он вытирал грязные от мазута пальцы. Леденя-
щий ветер налетал на бухту Рогокюль, из ковша которой уже виделась
дряблая толщь Кассарского плеса и рукава Моонзунда, готовые зако-
стенеть в морозах. Дейчман прошел па полубак, где возле «обреза»
всегда собирались куряки. Тянул матросам свой кожаный портсигар
с «пушками»:
— Папиросочку, братцы... кому папиросочку?
Матросы неловко залезали корявыми пальцами в портсигар.
— Давай, што ли... хоть вертеть не надо.
Дейчман не уходил от «обреза». Стыл на жестоком ветру, вни-
кал в пересуды матросов. И, дергаясь кадыком, жеребисто гоготал
над похабными анекдотами... Тут к нему подошел рассыльный:
— Господин инженер-механик, вас просит старшой.
Артеньев встретил его в каюте — мрачный, черствый.
— Я нечаянно пронаблюдал эту сцепу. Что она должна озна-
чать? К чему этот камуфляж под ложную демократию с «бра-
тишками»? Почему ты так одет? Брось ветошь... Ты думаешь их
задобрить?
Дейчман стоял перед ним пристыженный и жалкий. Уже лысый
мужчина, далеко не глупый, он был потерян — как человек.
— Ты же знаешь, — ответил тихо, — после того случая я боюсь.
— Кого боишься? — наступал на него старлейт. — Если матросов,
тогда тебе не к лицу погоны. Такой страх можно излечить только
вышибанием с флота, и тебя... да, держать не станут!
162
— Не кричи ты на меня, Сергей Николаич, не кричи. Неужели
не видишь, что все идет к тому, чтобы бояться...
— Неправда. Офицер должен оставаться начальником, а не подха-
лимничать перед подчиненными. Ты не думай, что они будут тебя
за это уважать. Твое разгильдяйство кончится очень плохо: ты
отдашь приказ, а тебя пошлют к едреней фене, да еще папироску
из портсигара выгребут.
— После «Гангута» многое изменилось, — сказал Дейчман...
Фон Грапф столкнулся с Артеньевым на трапе:
— Вы ко мне? А я к вам... Неприятная история Приговором
над «Гангутом» мы расписались в собственном бессилии. Приговор
будто слеплен из теста, а раньше их ковали из чугуна, как якоря. Мо-
нархия уже не власть — это тлен .. Не могли даже расстрелять
для примера парочку! Смертную казнь заменили тачкой.
Артеньев отмолчался. Колчак вскоре собрал у себя командиров
и старших офицеров Минной дивизии. Заявил отрывисто:
— Предстоят некоторые изменения на флоте. Заранее, чтобы
пресечь вопросы, констатирую: изменения вызваны бунтом на «Ган-
гуте». Смысл реформ — уступка матросским массам, чтобы далее
бунтов не повторялось. Прошу принять к сведению и не обсуждать...
Особым приказом по флоту строго воспрещалось рукоприкладство
и брань по отношению к матросам. Офицерам советовали входить
в нужды подчиненных, не отгораживать кают-компании от кубриков,
терпеливо разъяснять матросам текущие события в мире и на флоте.
Раньше сажали в карцер, а теперь наказание следует ограничить
выговором или внушением... «Гангут» свое дело сделал!
Колчак в конце речи так и сказал, что дело сделано. Но тут
поднялся во весь рост, словно рапрямленная пружина, командир
«Забияки» — кавторанг барон Косинский ’.
— Я не понимаю этой чепухи, — произнес барон звеняще. —
Я родился и вырос в семье педагогов, где идеи Ушинского и Водо-
возова были сродни мне с детства. Довольно-таки стыдно, господа,
что после славной истории русского флота, на втором году ужасной
войны мы должны выслушивать подобные приказы, в которых нам
столь премудро советуют не бить матроса по морде.
— Я, кажется, уже предупредил собрание, — недовольно заметил
Колчак, — чтобы обсуждений приказа не было.
— Это не обсуждение, — отвечал Косинский, — это возмущение!
Командир «Забияки» был авторитетен среди «миноносников».
Это он, еще молодым лейтенантом, на своем «Статном» дерзко
проломился из Порт-Артура в Мифу, имея на борту знамена порт-
артурских полков и Квантунского гвардейского экипажа, прихватив
заодно и секретные архивы штабов, чтобы ничто не досталось
японцам. Барона Косинского на Минной дивизии любовно называли:
«Бароша».
Колчак попросил остаться офицеров с 1 и V дивизионов.
1 А. М. Косинский в советское время занимался педагогической работой
в Ленинграде, автор трудов по истории русского флота.
11*
163
— Вырос новый зверь — радио! — сообщил он. — Лишь благо-
даря радиоперехвату, даже не видя противника, мы по одним
пеленгам определили сложную систему германских дозоров у Вин-
давы. Предстоит, господа, проскочить через Ирбены и... атаковать!
Впервые за эти годы Артеньев выступил перед командой
«Новика», рассказав матросам о целях боевой операции:
— Теперь вы не слепые, которых ведут в бой за руку. Вы знаете,
зачем идете на смерть. Раньше и гибель для вас была слепой. Вы не
понимали до конца смысла своих жертв. Благодарите «Гангут»!
Отдавая швартовы от пирсов, матросы говорили:
— Видать, так и надо! «Гангут» первым понял, что словами
ничего не добьешься. Бунт — вот это они понимают...
Цепенея на морозном ветру, семь эсминцев ночью пронырнули
коридором Ирбенского пролива и возникли из темени под Виндавой.
За извечной тревогой брандвахты, что стелется по горизонту
низкими тенями сторожевиков, далеко за волноломами гаваней
и пустынями расхлябанных рейдов, там — уже в плеске вод и об-
жигающих ветряных визгах, — там люди живут особой жизнью,
наполовину отрешенные от обыденной суеты берега.
По траверзу Виндавы эсминцы била волна, которая взметы-
валась от штагового огня до кормы. Крышки люков и пазы дверей
обрастали инеем, на орудийных стволах повисли гирлянды сосулек.
Полубак превратился в каток, покрытый льдом. На скорости ветер
выжимал из глаз острые слезы, лица вахтенных на мостике —
в коросте ледяных пленок, кровь сочилась с потрескавшихся губ.
Грапф протянул Артеньеву бинокль:
— Мой «цейс» сильнее вашего. Кажется, это крейсер.
— «Норбург», — определил Артеньев по силуэту.
— Сомневаюсь.
— Есть золотое правило: сомневаешься — атакуй!
Трижды эсминец взорвало изнутри колоколами громкого боя:
— Атака... атака... атака.
Сверху было видно, как на обледенелый полубак выскочил,
полураздетый спросонья, старшина комендоров. Автоматы стрельбы
в доли секунды уже разрешали сложные формулы, в которых
царствовали высокая алгебра боя и точная тригонометрия пораже-
ния противника.
А внизу, под мостиком, старшина босыми пятками плясал на обле-
денелой стали. Артеньев с матюгами стал рвать со своих ног
медные застежки штормовых сапог.
— Эй, раззява! Держи с левой ноги.
Его придержали — а как же выстоит он на мостике?
— У меня две пары носков из шерсти. Пентюх! Держи с правой...
Снизу, от пушки, донеслось — как вздох:
— Спасибо. Премного благодарны...
Штурман сбоку подсказал Артеньеву:
— А ведь такие вещи матросы не забывают...
164
На груди минера Мазепы — эбонитовый микрофон, который бол-
тался, будто кружка у нищего для сбора подаяний. В эту кружку,
полузакрыв глаза, он выпевал, весь в сладостной истоме боевого
вдохновения, словно Леонид Собинов любовную арию:
— Первый аппа-а... то-о-овсь... залп!
Здоровенные рыла торпед, густо смазанные тавотом, не спеша
стали выползать из труб аппарата, будто сытые свиньи из чуланов.
И вот они, подпихнутые в зад газами порохов, поползли быстрее,
быстрее, быстрее... Вильнув хвостами, торпеды плюхнулись в море.
— Все три... вышли! — поступил доклад на мостик.
И — пошли. Три торпеды пошли глотать пространство. Дистан-
ция до «Норбурга» была почти «пистолетной», и в ночи всем
казалось тогда, что до крейсера можно добросить камнем. Яркая
вспышка ослепила всех на мостике. «Норбург» взбросило на волне —
послышался грозный вой, переходящий в стон: это орали немцы...
— Сергей Николаич, — распорядился Грапф, — в такую ночь,
как эта, люди на воде держатся считанные минуты.
— Ясно. Эй, боцман! Давай своих кулаков на полубак...
«Кулаки» — это матросы боцманской команды, которым сам черт
не брат. Они приучены к швартовкам и аварийным работам, не
боятся грохота волн, в любой темени они зубами способны распу-
тать заковрижевший узел на тросах. Сегодня они работали дивно!
— Приходи, кума, любоваться, — сказал о них Петряев.
«Кулаки» далеко выбрасывали в море спасательные концы, и на
этих шкертах гроздьями висли немцы. Шкерты — толщиной в мизи-
нец взрослого человека, и они лопались, когда на них висли группами.
Людей с «Норбурга» стремительно относило за корму «Новика».
А там работой винтов их затягивало под воду — прямо под корму,
под бронзовые лепестки винтов. Если б не ночь, то все увидели бы,
как кипел за кормой «Новика» бурун — весь красный от крови
изрубленных лопастями тел...
— Есть один офицер! — доложил боцман Слыщенко с палубы
на мостик.
Пробили отбой. Старшина носовой пушки поднялся в рубку, сел
на решетки, сковырнул со своих ног сапоги Артеньева.
— Еще раз спасибо, ваше благородие, — сказал он.
— На здоровье, — хмуро буркнул Артеньев, защелкивая на са-
погах медные застежки. — А теперь, милейший, получи от меня
в придачу еще три наряда вне очереди. Чтобы впредь успевал
обуться!
На мостике все захохотали. Сергей Николаевич при этом даже
не улыбнулся. Он был кадровый офицер, а у него была своя логика.
Та самая логика, на которой позже, когда грянет гром революции,
он станет ломать себе шею. Впрочем, тогда ему было не до эмоций.
Когда от «Норбурга» ничего не осталось, а огни Виндавы погасли
в отдалении, Грапф попросил старлейта навестить спасенного с крей-
сера немецкого офицера.
Сильно качало — 1 и V дивизионы проходили мористее Эзеля.
В офицерской ванной, куда поместили пленного моряка, чтобы он
165
поскорее согрелся, пахло озоном, мылом, полотенцами и еловым
экстрактом. Пленный офицер с «Норбурга» сидел на срезе кадушки,
уже получив первое в плену угощение — тарелку горячего супа,
который он жадно схлебывал через край, а под ногами его гуляла
на качке из угла в угол отброшенная ложка.
— Я... один? — спросил он у Артеньева.
— Из офицеров — да. Но мы спасли еще семнадцать матросов.
— Боже, вот уж никак не ожидали вас у Виндавы!
— Вы согрелись? — любезно осведомился старлейт.
— Да. Благодарю. Еще бы папиросу... русскую.
Он получил от Артеньева папиросу и был искренне удивлен.
— Вы обязательно проиграете эту войну, — сказал немец.
— Но... почему? — удивился Артеньев.
— Главное в этой войне — планирование и экономика. А у вас?
Смотрите на эту папиросу: половину табак, а дальше... мундштук
из плотной бумаги. К чему он, этот мундштук? Так можно разорить
страну. Зато у нас, — сказал пленный, чиркая спичку, — делают
вот так... — Обгорелую спичку он спрятал в коробок. — Видите?
Потом все использованные черенки от спичек мы сдаем обратно
на фабрики. Там к ним приделают новые серные головки, и ею
можно пользоваться снова... Я вас рассмешил?
— Русских к этому не приучить. Экономия всегда хороша, но,
экономя на спичках, Германии не спастись от разгрома.
— Вы развалитесь раньше нас, — ответил Артеньеву немец. —
У нас есть порядок и убежденность. А у вас... революция!
— Неправда. У нас нет революции, — посуровел Артеньев.
— Нет сегодня, так она будет завтра.
Старлейт присел рядом с пленным на край ванной кадушки:
— А вы, немцы, должны бояться нашей революции. Ибо все
революционные народы, как доказала история, дерутся еще храбрее...
Немецкий офицер спросил, куда шпарит сейчас русский эсминец.
— Если угодно знать, мы проходим к весту от Эзеля.
— Ой, — сказал немец, закрывая лицо руками. — Неужели мне
в эту ночь суждено еще раз окунуться в эту балтийскую купель?
Не скрою от вас, что мой «Норбург» при торпедировании радировал...
— Куда и кому?
— Три наши крейсера с самолетами на катапультах — «Любек»,
«Аугсбург» и «Бремен» — вышли с миноносцами на поиск вашего
броненосца «Слава», чтобы уничтожить его... Сейчас они изменят
курс и возьмутся за вас. Наверное, я поступил нехорошо?
Сергей Николаевич успокоил его, все поняв, как надо:
— Вам тоже ведь купаться второй раз ни к чему. Я оставляю
вам папиросы с длинными мундштуками и спички, которые вы мо-
жете не экономить... Вы в России, и война для вас закончилась!
Дивизионы сразу же изменили генеральный курс. Мощные ду-
бины пушек германских крейсеров уже не могли наказать дерзких.
Море опустело, и начинался затяжной шторм с обильным снегопа-
дом. Через несколько дней «Новик» поставил минную банку, на
которой погибли крейсера «Бремен» и «Любек», подорвались два
166
миноносца н потонул сторожевик «Фрей». В зимнем море долго
болтало сотни обледенелых трупов. В далеком Вердине, экономя на
спичках, сухорукий Гогенцоллерн подсчитывал потери за минувшую
кампанию.
-- Балтика, — говорил кайзер, - это русская гидра, глотающая
мои корабли. Мы очень богаты потерями, но мы очень бедны успе-
хами. Гинденбург — бравый солдат, а фон Тирииц — старая шляпа!
Колчак рвался к славе — широкой, всеобъемлющей, всерос-
сийской... Начдив даже похудел, сделался сух и костист, как мара
фонский бегун, летал с эсминца на эсминец, всюду резкий, нервный
и требовательный. Колчак двигался стремительно, словно разрубая
перед собой ветер длинным и плоским колуном своего носа. Ведая
лайка его перчаток позеленела, истертая медью траповых поручней.
Мерлушка походной шапки — седая от соли, а каблуки на сапогах,
никогда не просыхающих от воды, разбились вдрызг, скособочены,
словно Колчак служил курьером на побегушках.
Минная дивизия творила чудеса, и этим укреплялась популяр-
ность Колчака, особенно среди офицерства и буржуазии. На флоте
еще не догадывались, что Колчака выдвигает не только пресса
столичных газет. Сейчас им управляла сильная рука из кулуаров
Государственной думы. Давняя дружба начдива с Гучковым никому
не бросалась в глаза, но эта связь издавна существовала, и Колчак
сам понимал, что его взлет состоится... Скоро он взлетит высоко!
Кажется, сейчас он хотел заработать себе второго «Георгия»,
чтобы этим торжеством закончить навигацию перед ледоставом.
В самый сочельник, когда всем на дивизии хочется посидеть за
столом с выпивкой, помянуть родных и просто подзабыться, Колчак
сорвал от стенок к походу три эсминца — «Новик», «Забияку» и
«Победителя». Начдив был краток и возражений не терпел.
— Ночь как ночь, — объявил Колчак. — Сочельник встретим
с минами на борту возле Либавы. Пойдем к черту на рога, уповая
на божью милость. Мины брать, со швартов сниматься по готов-
ности.
Первым отошел «Победитель», за ним отдавал гаванские концы
«Новик». Случайно в машинах неверно поняли сигнал с телеграфа,
и «Новик» с хряском насел на причал кормою. А там сияла монар-
хическая эмблема, вся в тусклом золоте. Раздался треск бревен
гнилого причала, от двуглавого орла пробками отскочили две
императорские короны.
— Ах, какое несчастье! — воскликнул Грапф. — Примета дур-
ная, как бы беды не вышло... Что делать? Пойдем некоронованы.
Мимо них, сотрясая вокруг себя воздух работой машинных
отсеков, уже вытягивался «Забияка», и над эсминцем пластами
ходил воздух — то горячий, то холодный, отчего лица людей па
мостике «Забияки» расслаивались. Косинский окликнул их через ме-
гафон:
— Эй, на «Новике»! Что посеяли с кормушки?
167
— Корону! — гаркнул в ответ фон Грапф.
— Хорошо, что не голову, — отвечал Бароша, и его «Забияка»
медленно растворился в густеющем тесте близкой ночи...
Пошли. К черту на рога, уповая на божью милость.
Колчак держал флаг на «Новике». Офицерам эсминца он
сообщил, прячась за козырьком от ветра, что если верить прогнозам
Пулковской обсерватории, то зима будет исключительно суровой.
Она уже и сейчас поджимает, возможны прочные образования льдов
в тех районах Балтики, которые обычно не замерзают. Артеньев
тоже спасался от ветра — за парусиновым обвесом мостика; он
сидел на раскидном стульчике, сосал из кулака папиросу и... тоско-
вал. Ему было не по себе в эту ночь, которая еще неизвестно чем
закончится. «Удивительно, — размышлял он под гудение ветра, —
я, кажется, не тщеславен и лишен, таким образом, одного из главных
качеств военных людей...» Но это его тоже занимало недолго.
Сейчас он думал, что часов через пять, наверное, по левому борту
обозначится легкое зарево над горизонтом. Это засияет с моря
Либава, и не сожмется ли сердце у Клары? Ведь он будет рядом,
почти рядом с нею — на дистанции приличного залпа.
Эсминцы шли хорошо, легко вынося волну, все время держа
связь между собою. На свет их прожекторов летели из мрака ночи
чайки, грудью они разбивались о стекла рефлектора и тут же, все
в крови, с поломанными крыльями, падали под ноги сигнальщиков.
Одну такую птицу, погибшую ради жажды света, Сергей Николаевич
взял в руки и долго гладил ее скользкие перья.
— Глупая, — говорил он тихо. — Ну, разве же можно так? Вот
ты и погибла, а ведь могла бы еще долго и долго жить...
Мостик «Новика» вдруг поехал в сторону, отчаянно кренясь.
Артеньева сбросило на решетки, люди вокруг него падали во мраке,
хватаясь за поручни, чтобы не унесло за борт. «Новик» с минуту
лежал в крене поворота, потом резко выпрямился, сбросив с палубы
воду. Тут стали подниматься упавшие, ощупывая себя и узнавая
друг друга по голосам. Колчак рывком открыл ходовую рубку:
— Кто велел делать коордонат? 1
На руле стоял опытный рулевой кондуктор Хатов.
— Не до приказов было, — спокойно отвечал он Колчаку. —
Прямо по носу мина болталась, которую наши сигнальцы прохло-
пали.
Верно: в отдалении, уже за кормою, поплавком прыгала мина.
— Считай себя кавалером, — сказал начдив Хатову. — Спасибо!
Лейтенант Мазепа произнес в сторону Колчака:
— Ее, видать, сорвало с якоря. Вообще, мне это не нравится.
Одну сорвало, а другие нет. Раньше мин здесь не было. Надо проду-
мать курс. Здесь часто шляются германские подлодки... Что им
помешало снести за борт дюжину яичек?
1 Коордонат- резкий поворот корабля с целью обогнуть неожиданно воз-
никшую опасность, после чего корабль снова приходит на прежний курс.
168
Колчак все понял. Мало того, дивизион сам шел с минами на
борту.
Но — сквозь зубы — он сказал о другом, для Артеньева.
— На траверзе Дагерорта пусть штурман определится.
— Есть! Штурм ан ец, где ты?
— В рубке, наверное, — глухо прозвучало во мраке.
Но в рубке его не было. Каюта штурмана тоже пустовала.
Подождали еще минут пять — на тот случай, если штурман спу-
стился в гальюн. Потом фон Грапф сказал, ставя на штурмане
крест:
— Боюсь думать. Но я суеверный. Герб разбили... беда!
— Думай не думай, — ответил Артеньев, — а человека не стало.
Хатов, — окликнул он рулевого, — ты бы хоть крикнул о повороте.
Из-за тебя штурмана вынесло к черту на координате.
— Если бы я крикнул, было бы уже поздно. Тогда бы вся
команда криком кричала. Штурману смерть легкая, позавидовать
можно...
— Болван! Нашел, чему завидовать, — выругался фон Грапф.
В самом деле, каково лететь вниз головой в пропасть кипящей
воды, распластывая полы шинели, и вода тут же обнимает тебя
властно и жестоко, а последний проблеск сознания отметит, что
сейчас мимо тебя, мимо твоей судьбы проходит корабль, уже не
твой, внешне безучастный к твоей гибели... После человека остался
на карте легкий последний штрих курса, который он проложил до
Либавы. Артеньев с линейкой в руках проверил прокладку:
— Все верно. Дальше прокладку буду вести я...
Нет, в эту ночь не поманили их теплые либавские огни — ночь
расколота в грохоте: «Забияка» нарвался на мину! А как не сдетони-
ровали мины на его палубе при взрыве — это уж один бог знает.
Присев кормою в шипящее, как шампанское, море, которое посы-
лало из глубины громадные пузыри, «Забияка» остался на плаву:
«Новик» тронулся к раненому, подзывая сиреной «Победителя».
Два верных товарища протянули к гибнущему спасительные руки
прожекторов. Стала видна разбитая корма, а на мостике «Забияки»
гордо реял широкий донкихотский плащ барона Косинского.
Переговаривались на мегафонах — борт к борту.
— Полно убитых, — сообщил Бароша. — Вода заливает. Насосы
холостят... Если можете — тащите. Не можете — бросьте, только
снимите людей. Я останусь с кораблем...
— Замудрил, — буркнул Колчак и, по совету фон Крапфа, велел
сбросить за борт фальшивые перископы, которы эсминцы всегда
имели при себе — на всякий случай...
«Победитель», обежав место катастрофы по кругу, поставил в
море два фальшивых перископа. Длинные тонкие бровна с линзами
на концах плавали стояком, точно имитируя появление подлодок.
Теперь немцы сюда вряд ли сунутся, и можно спокойно заниматься
спасением эсминца. Буксирные концы, поданные с «Новика», крепко
натянулись над волнами, дернули «Забияку» и потащили его на
малом ходу до базы. «Победитель» шел в охранении.
169
Колчак скрипел зубами от ярости:
— Плохо заканчиваем кампанию. Плохо...
Сочельник встречали на берегу совместно — три корабля сразу.
Матросы шлялись с эсминца на эсминец, на «Победителе» выпьют,
на «Новике» закусят. Рыдали в кубриках завихрястые гармошки:
Елки-палки, лес густой.
Ходит Ваня холостой.
Когда Ванька женится,
К уды Манька денется?
Офицеры трех эсминцев сошлись кают-компаниями вместе.
Артиллерист Петряев встал над столом с гитарой в руках:
Быстры, как волны, дни нашей жизни.
Что час, то короче к могиле наш путь.
Налей, налей...
Разрушая песню, горько рыдал за столом барон Косинский:
— Двенадцать человек., как слизнуло. Спали вместе. На рум-
пельных моторах. Там тепло. Ну, мне теперь похоронные писать.
Где я найду слова для этих баб? Для маток, для вдов? За веру, за
царя, за отечество... Но так же нельзя! Это не слова... профанация!
Вздрогнули певучие гитары, — нет, не о смерти сейчас:
За милых женщин,
прелестных женщин,
любивших нас
хотя бы раз...
«Забияку» поставили на капремонт *. Вмерзли эсминцы во
льды ревельских гаваней. Морозы стояли трескучие. Давно уже
Балтика не знала такой суровой зимы, как эта. Три ледокола
не могли пробиться в Рижский залив, а могучий «Геркулес» вернулся
с моря едва жив — без заклепок в ботах, корпус его дал трещины
от сжатия льдов. И до самой весны остался зимовать в Моонзунде
линкор «Слава» (не сиятельный, а просто старательный).
Война была империалистической — это так. Она была войной
за передел мира — так. На этой войне наживались капиталисты,
барышники и спекулянты — тоже так. И не всем русским были ясны
тогда эти истины, и они воевали с врагом не щадя себя.
Русская армия, русский флот и юная русская авиация сража-
лись с высокой доблестью. Не они виноваты, что немцы наступали.
Был подлинный массовый героизм народа, а зачеркивать его — это
значит обеднять историю нашего государства.
В торжественных залах музея русской морской славы висят
знамена тех кораблей, о которых я пишу вам.
1 «Забияка» — эсминец типа «Новик», в советском флоте ходил под име-
нем «Урицкий»; в составе бригады эсминцев Северного флота геройски участво-
вал в Великой Отечественной войне.
170
ФИНАЛ К БЕСПОРЯДКАМ
Что бы в мире ни случилось, буржуазная пресса привыкла
оповещать читателя, что «весь цивилизованный мир содрогнулся».
Эта шаблонная фраза сделалась настолько обыденной, что чита-
тель уже не содрогался даже тогда, когда следовало бы ему
и содрогнуться... Фраза была прилипчива как банный лист, и рука
бойкого журналиста в заметке о попавшей над трамвай пьяной
кухарке бестрепетно выводила, что «цивилизованный мир опять
содрогнулся». К этому привыкли. Казалось, у цивилизации и нет
других дел, как только содрогаться при каждом удобном случае.
Читатель! Твердою рукою я, твой современник, пишу здесь
тебе, что весь цивилизованный мир — да, действительно — со-
дрогнулся, когда немецкой субмариной была взорвана «Лузитания».
В мире можно сосчитать по пальцам несколько кораблей, судьбы
которых отметили некую грань в истории человечества. От Колум-
бовой каравеллы «Санта-Мария» до русского крейсера I ранга
«Аврора» пролегла слишком большая дорога, а на распутье ее
легла костьми «Лузитания». Трагической гибелью своей она стала
служить предупреждением противу варварства.
Именно этим она памятна всем нам и поныне!
В зале британского Ллойда иногда поет колокол, поднятый
из глубин с погибшего корабля. Один удар — нехорошие вести:
судно не пришло в порт назначения. Два удара -т- значит, радость:
пропавшее судно все же дотянуло до берега. Три удара — конец,
можно писать некролог. Да, на смерть кораблей пишут некрологи,
как и усопшим людям, отмечая их жизненные заслуги перед чело-
вечеством. «Лузитания» была даже похоронена (аллегорически).
Улицы Лондона в тот же день были заполнены манифестантами.
Лошади в траурных попонах влекли громадный катафалк, на кото-
ром — в стеклянном гробу — покоилась большая модель «Лузи-
тании». Толпа несла лозунги против жестокостей войны, и особенно
выделялся один плакат: «Да будет прощено это преступление
в небесах, но никогда не будет забыто на земле». Международный
трибунал заочно приговорил к смертной казни командира герман-
ской подлодки — Швигера, который торпедировл «Лузитанию».
Русский художник С. Животовский тогда же написал символи-
ческую картину: «Лузитания» тонет, а под нею, похожая на кам
балу, плывет субмарина, из торпедных аппаратов которой в пучину
вперились буркалы Гогенцоллерна. Глаза кайзера, почти безум-
ные, пронизывают мрак моря, наблюдая за тонущими людьми.
Тонут обнаженные матери с грудными младенцами. Тонут старики
и прекрасные девушки. И глубже всех ушел в мрачную бездну
великий писатель Лев Толстой... Не будем этому удивляться --
художник нарочно сделал Толстого пассажиром «Лузитании»,
словно желая сказать, что кайзеровская военщина — погубитель-
ница всеобщей культуры.
171
Кайзер Вильгельм 11 тоже отметил этот мрачный юбилей.
В честь потопления «Лузитании» Германия отчеканила памятную
медаль. Я видел ее, и она поразила меня своим неслыханным
цинизмом... С реверса медали изображена только «Лузитания»
и дата ее потопления (больше ничего). Но зато на лицевой сто-
роне — целая картинка: пассажиры выстроились за билетами на
очередной рейс «Лузитании», а в окошечке кассы торгует билетами
сама смерть с косою за плечами. Чтобы сомнений не оставалось,
на медали представлен и мрачный господин в котелке, держащий
щит с надписью: «Осторожно — подводная лодка!..»
Война на море вступала в новый период — законы человеч-
ности были отброшены, ничто уже не смущало души убийц в эле-
гантных флотских мундирах. И только на востоке русский флот
еще придерживался растерзанных правил кодекса гуманизма.
«Лузитания» лежала на грунте жестким упреком живым.
Корабельные судьбы — иногда как людские.
Их можно изучать. Они достойны монографий.
Судьба линкора «Гангут» не трагична — она овеяна романти-
кой и героикой революции. «Гангут» пережил вместе с народом две
великие войны и две революции.
Он первым начал борьбу на Балтике за человеческие права
и в новую эру человечества вошел под грохочущим сталью име-
нем — «Октябрьская революция».
«Октябрина» — так ласково называли его в нашей стране.
Этого линкора уже давно нет.
Он умер. Он умер на посту.
172
Часть третья
ПРЕЛЮДИЯ К ЗАГОВОРУ
...в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
Вл. Маяковский
Не пора ли нам разложить перед собой карту?.. Вот она —
Балтика, колыбель флота российского, вся в раскачке порывистых
шквалов, взлохмачена резким скольжением крейсеров. Петроград!
Два часу ходу на утлом пароходишке финской компании — и над
водой покажутся бастионы Кронштадта. Впрочем, сейчас не следует
относиться к нему с почтением. Эта традиционная база давно
устарела, а форты ее — музей отживших реликвий — в плесени
прошлой славы. Тыловой Кронштадт больше похож на свалку
кораблей неплавающих и людей невоюющих. Редко сюда зайдет
с позиций боевой корабль, быстро залатает пробоину в доке,
набьет утробу углем и снарядами, снова исчезая в гневном про-
сторе.
Мимо, Кронштадт, мимо! Плывем дальше, пока справа по курсу
не откроется Гельсингфорс — главная цитадель линейных сил
флота. Дредноуты, словно маятники, регулярно качаются между
Ревелем и Гельсингфорсом. Ревель на юге огражден с моря бата-
реями острова Нарген; Гельсингфорс на севере стерегут батареи
мыса Порккала-Удд, а водное пространство между ними Эссен
завалил минами. Лишь вблизи берегов оставлены для прохождения
своих кораблей узкие лазейки фарватеров. Оттого-то германский
флот не может войти в Финский залив, ибо напорется на
минные банки. А сунется кайзер через фарватеры — его раздавят
батареи Наргена и Порккала-Удд. Вся эта система обороны сто-
лицы на морских ее подступах носит название — Крепость Петра
Великого.
Финский залив кончился — справа по борту за мысом Ганга
(который в старину звали Гангутом) нам откроются острые шпицы
древнего Або. Здесь, между Ганга и Або, базируются в шхерах
наши подводные силы. По ночам, стуча дизелями, отсюда выходят
легендарные «Гепарды» и «Ягуары», «Ерши» и «Акулы», «Миноги»
и «Барсы», которые сеют смерть врагу в четких квадратах карт,
размеченных литерами засекреченных цифр. А за Або уже выра-
173
стают пред нами угрюмые скалы Аландского архипелага. Это и есть
Або-Аландская позиция Балтийского флота, которую не прочь за-
хватить немцы, но шведы тоже зарятся на нее.
От устья Ботники снова навестим берега Эстляндской губер-
нии. С открытого моря страну эстов ограждают два больших
острова — Эзель и Даго, между ними и землею материка струится
в отмелях и плесах Моонзундский пролив. В ту пору штурмана,
подвыпив, любили горестно мурлыкать под гитару:
В Моонзунд идем, наверно, —
В Моонзунде очень скверно...
Да, это так. На мутном Кассарском плесе кораблям не разгу-
ляться, а рукава Моонзунда не пропускают линкоры с глубокой
осадкой. Выход один: землечерпалкам надо спешить, поднимая
с грунта тонны камней и придонной грязи. Враг не ждет — торо-
питесь!
А если от самой Риги, читатель, поплыть вдоль песчаных пля-
жей курортов, мы попадем в Ирбены — узкое горло между Эзелем
и Курляндией. Ирбены, как ты знаешь, невпроворот завалены
минами — гуще, нежели фрикадельками суп в кастрюле щедрой
хозяйки. Курляндия уже захвачена оккупантами, зато с мыса Це-
рель (от Эзеля) Ирбены сторожат русские дальнобойные батареи.
Все эти позиции, вместе взятые, вкупе с кораблями и состав-
ляют именно то, что принято называть Балтийским флотом, сложное
хозяйство которого обслуживали тогда 100 000 человек. Среди них
не было кавказцев, мусульман Средней Азии, инородцев Севера
и Сибири и лиц иудейского вероисповедания. В основном на флот
брали русских, украинцев, белорусов, латышей, эстонцев и поляков.
Среди офицеров были разные люди: начиная от потомков мифиче-
ской царицы Савской, пленившей мудрого Соломона, и кончая
каким-нибудь захудалым офицериком из студентов-технологов, ко-
торый до флота бутерброду с колбасой бывал рад-радешенек...
После бунта на «Гангуте» авторитет большевиков на Балтике
сильно возрос, и весь 1916 год Балтика уже не ведала стихийных
выступлений. В глубоком подполье шла партийная работа. Насту-
пила скользкая пора безвременья, в котором удобно устраивать
заговоры — за революцию или против нее!
Европа кровоточила. На забрызганном кровью ринге появились
еще два бойца — Болгария (на стороне Германии) и Италия (на
стороне Антанты). К труду в тылу привлекались теперь женщины,
старики и дети, а в Германии — противу международных законов —
даже военнопленные. Германия выстраивалась по утрам в длинные
очереди, чтобы помазать сухую сковородку кусочком эрзац-мар-
гарина, чтобы заткнуть детям орущие рты мармеладиной из кормо-
вой свеклы. Карточки, купоны, талоны... Продуктовая карточка
немца, по иронии судьбы, стала оперативной картой Германии.
Здесь царил не просто голод, а — как выразился В. И. Ленин —
«блестяще организованный голод»!
174
Антанта, вступая в 1916 год, заранее договорилась, что летом
Россия перейдет в наступление, а французы ударят по немцам на
реке Сомме. Кайзеру об этом сразу же доложили:
— Силы России истощены, однако наступать дальше в глубь
варварской страны — значит утопать в области безбрежного. Несо-
крушима лишь Англия, мощь которой растет постоянно. Ваше вели-
чество, выход из Германии один: опередив планы Антанты, ударить
по Франции, и этот удар болезненно отзовется на Англии...
На германских картах жирно выделены Верден — вот он, неслы-
ханный жернов, на котором предстоит перемолоть французскую ар-
мию. Обрушился ураган чугуна, стали, горящей нефти и ядовитой
химии. На сорок верст вокруг Вердена сразу все опустело. Но...
Франция была жива! Французы быстро строили шоссе Париж —
Верден. Собрав все такси, реквизировав все частные машины, Па-
риж рассадил в них солдат и срочно бросил в мясорубку Вердена.
Стоя друг против друга, две армии уничтожали одна другую.
Верден заканчивал свое пиршество на цифре в миллион павших
солдат.
В самый разгар битвы Франция обратилась к России с просьбой
ускорить наступление. Наспех, в неряшливой небрежности, без
парков и обозов, по весенней распутице русские солдаты пошли на
немца у озера Нарочь, чтобы выручить Францию.
Генералы в утешение говорили солдатам:
— Вы не бойтесь — нас больше, нежели фрицев... Пройдем!
И потонули в крови и болотах. Каждая верста обходилась
России в 7800 жизней, а взяли всего 10 верст. Если эти цифры пере-
множить, мы получим точную стоимость Вердена для России...
Увы, кончилось время, когда Россия считалась непобедимой, когда
в городах Польши
на улицах, как стих поэмы,
клики вокруг сливались в лад,
и польки раздавали хризантемы
взводам русских радостных солдат.
Кончилось это время. Теперь силен немец:
Он расскажет своей невесте
о забавной живой игре,
как громил он дома предместий
с бронепоездных батарей,
как пленительные полячки
посылали письма ему...
Бои шли уже под Двинском, от которого рукою подать до
Пскова, а от Пскова... страшно даже помыслить: Псков — ключ
от столицы. До самой оттепели русские самолеты забрасывали
немецкие позиции открытками с картин В. В. Верещагина, на
которых отображен весь ужас зимы 1812 года, героического для
России. Но вряд ли открытки общины св. Евгении могли устрашить
немцев...
175
— Россия не была готова к войне, — говорили одни.
— А что тут удивительного? — отвечали им другие. — Разве
Россия когда-либо была к чему-либо готова? Это же ведь естествен-
ное ее состояние — быть постоянно неготовой.
Казалось, что море по весне снимало с себя зимнюю шубу,
беспечно бросая ее на пески заснеженных пляжей. Громадные
глыбы серых льдин выпирали на дюны, море толкало их дальше,
и они с треском, давя новорожденных тюленей, лезли на опушки
прибрежных лесов, срубая под корень вековечные сосны, льдины
выбривали на плоских дюнах жесткие щетки кустарников.
После крепких морозов лишь в середине марта, задерживая
действия флота, началась подвижка тающих льдов. Мощные пласты
льда плотно забивали устья Финского и Рижского заливов — ле-
доколы ломали в торосах винты и рули, их бочкообразные борта
трещали от безнадежных усилий проломиться через заторы. Над
Балтикой кружили самолеты, высматривая полыньи и трещины.
Лишь к 1 мая флоту удалось закончить развертывание боевых
сил. В ярком сиянии весеннего дня, поблескивая бортами, прошла
героическая «Аврора» — тогда еще рядовой крейсер российского
флота, сам не знавший своей судьбы.
...Весна! Как хочется жить — весной.
Громче из сжатого горла храма
хрипи, похоронный марш.
ЗАГОВОР В БЕЗВРЕМЕНЬЕ
В час, когда волны Балтики окрашиваются
кровью наших братьев, когда смыкаются темные
воды над их трупами, мы возвышаем свой голос.
С уст, сведенных предсмертной судорогой, мы
поднимаем последний горячий призыв... Да здрав-
ствует справедливый и общий мир!
Из призыва балтийцев
1
Обводный канал за Лиговкой — тут «парадизом» и не пахнет.
Быстро растущая столица раздавила дачную тишину и нежные
рощицы. Петербургские предместья уничтожили акварельные
176
краски природы, измазав окраину буднично серо, — вот и похили-
лись набок дощатые заборы; словно намокшие червивые грибы, гля-
дятся на мир хибары, вылупись мокрыми глазницами подвалов.
По утрам режет ухо залихватский рожок от казачьих казарм;
желтолампасные, с опухшими от безделья мордами, а в глазах —
жуть и похоть, едет на водопой лейбказачье... Невесело здесь
человеку, а Невский с его приманками — словно заграница чужая:
туда от Лиговки на трамвае катишь, катишь. И жизнь на Обвод-
ном у людей — тоже серенькая, убогая, страстишки тут мелкие,
никудышные, словно дети, не доношенные во чреве.
Но в юности все кажется хорошо! Даже зловонный Обводный
канал — словно рай... И с гамом бежали мальчишки, оповещая:
— Витька Скрипов идет... Витька с флоту приехал!
Шел он по откосу канала сказочным принцем. Бушлат на нем
до пупа (подрезан для лихости), а косицы лент бескозырки до
самого копчика (подшиты для бравости). Клеши — хлюсть да
хлюсть, так и мотаются слева направо, словно юбки. А чтобы
мотались они пошире, в стрелки штанов свинчатка вделана. Смо-
трите, люди (особенно вы, бабы!), какой красавец прется в вашу
захудалую житуху. Да, хорош парень — Витька Скрипов, юнга по-
следнего выпуска из школы Кронштадта по классу сигнальной
вахты...
Пришел он домой — под родную сень, из-под которой вырвался
на флот, чтобы не жить постылой жизнью мастеровщины. Мать
при виде своего сокровища всплеснула руками:
— Сыночек мой... Надолго ли? Боже, вот радость-то...
Отстранил он ее легонько. Убожество домашнее оглядел.
— Привет, мамашка! Чего это лампочку в пятнадцать свечей
под потолок закатила? Аж клопа не видать, как ползет...
— Экономлю, сынок. Ныне все подорожало.
— Зато вот на флоте, мамашка, лафа нам всем! По тыще
свечей сразу над башкой вворачивают... во такие лампы — с арбуз!
И за свет платить не надо — у нас все казенное...
Мать робко тронула на рукаве сыновьей фланелевки «штат»,
в круге которого красным шелком вышиты два скрещенных флажка.
— Это зачем же? — спросила. — Для красоты небось?
— А я, мамашка, по сигнальному делу в люди выхожу. С адми-
ралами запросто. Без меня они как котята слепые. Даже семафора
прочесть не могут. Тут, мамашка, перспективы на все случаи жизни
огромные... через эти вот самые флажочки!
В окна с улицы пялились дворовые дети, его разглядывая,
разевали рты. Помылся Витька из рукомойника, фыркая, спросил:
— Ну, а ты, мамашка, каково поживаешь?
— Ныне я цапкой стала, — отвечала мать.
— Цапкой? Это... Ага, понимаю. Цапаешь, значит?
— Цапаю, сынок, — смущенно призналась мать. — У нас на
Обводном все бабы цапать стали. Когда возы с сеном на базар
везут, мы бежим за возами и сено с них цапаем. Когда горсточку.
Когда и боле сцапаешь. И кнутом огреть могут... А к вечеру, гля-
12 В, С. Пикул!.. Полет шмеля над морем
177
дишь, на хлеб-то себе и нацаиаю. Теперь по-людски живу. У меня
селедочка есть. Шкалик держу с осени. Не писал-то чего? Изны-
лась.
— Не писал, мамашка, потому как человек я ныне секретный...
Прослышав, что к Марье Скриповой сын приехал, потянулись
к ней подруги и товарки, соседки по домам на Обводном канале.
Открыли форточку — повеяло весною в подвал. Мать, помолодев,
скатертью стол застелила — повеселело тут. Бабы-цапки пришли не
пустые: кто с огурцами, кто с пирогом. Появилась и бутылка
денатурата. Дворничиха Аниська, баба лет сорока пяти, плоско-
стопая, сисястая, с бесенятами в глазах, Витьку щипала:
— Ой, и хлебом меня не корми — только дай флотского!
— Анисья Ивановна, — отвечал ей Витька с достоинством, —
ты флотских еще не знаешь. Вот возьму тебя в оборот да башкой
об печку как хрястну... Мы, кронштадтские, тонкости эти понимаем!
Орудуя возле плиты, смущалась мать:
— Витенька, да что ты Аниське нашей говоришь-то?
— А ничего! — напирала баба на парня. — Я вить вчера с му-
жиками бревна с баржи таскала. Я таких, Марья, как твой Витька,
сама расшибу об печку...
Сели за стол. Юнга стал разливать цапкам денатурат по
стопкам, рыжим от старости. Бабы жмурились, отнекивались:
- Ой, куды мне стока... домой не дойду! — Но пили исправно.
Витька гитару свою настраивал. Аниська его коленями жаркими
толкала под столом и заводила безутешно:
Эх, загулял, загулял
парень молодой-молодой,
в синей рубашоночке —
хорошенький такой...
Витька и сам спел — такое, чего не поняли цапки:
В Кейптаунском порту —
с какао на борту —
«Жаннета» выправляла такелаж.
Но прежде чем уйти
в далекие пути,
на берег был отпущен экипаж...
Мать сухонькой рукой трогала «штат» на его рукаве:
— Скажи, сынок, а это опасно или нет?
— Чего, мамашка? Флажками-то махать... Не, это даже полезно.
Физически развиваюсь. Умственно тоже.
Аниська сбегала к себе в дворницкую и, шмыгая большими
красными галошами, натянутыми поверх валенок, шлепнула на стол
еще одну бутылку.
— Ну, ин ладно! — сказала вся в запарке. — Приберегла до
пасхи, а уж коли на нас такой парень свалился... пейте! Ну, Марья,
тебе повезло. Не думала, что из сопляка твово такой матрос
получится...
178
Мать ревниво следила за тем, как ее сын лихо глотал денатурат,
как ронял с вилки на пол селедку и лез за ней под стол.
— Ничего, мамашка! В нашем ресторане завсегда так положено,
что, не поваляв по полу, в рот не кладут...
Она держала на коленях его бескозырку, водила пальцем по
золотым буквам ленточки, прочла надпись: «ВОЛКЪ».
— Витенька, а не опасно ли это?
— Волки-то? Не, мамашка! Аниська тута волков опасней...
Был он не похож на иных обитателей Обводного — весь в доб-
ротном сукне и трикотаже, с упругим и сытым подбородком. К хлебу
относился не как они — корки отламывал и бросал, избалованный.
За столом бабы уже не веселились, а больше выли, опьянев, со
стеклянными глазами. У одной — похоронная дома на комоде лежит,
другая второй месяц с фронта вестей не имеет, похоронную ждет.
Витька, сильно окосев, утешал их:
— В этом годе непременно немчуру доконаем. Имею на этот
счет самые точные калькуляции. Быть всем нам в ореоле... Ученые
уже высчитали. Выходит так, что у русских кишки на два метра
длиннее, чем у немцев. От этого им с нами никак не совладать!
Ночью Витька осторожно, чтобы не разбудить матъ, вылез через
окно на улицу и постучался в дворницкую.
— Кто там? — сонно спросила баба.
— Это я, тетя Аниська... открывай.
— Чего тебе, молокосос? Вот я матке твоей скажу.
— Говори, кому хошь, а сейчас открой. Ты с кронштадтскими
не шути. Я к тебе не лип — ты сама навинчивала...
Брякнула щеколда. В потемках предстала перед ним в нижней
рубахе прекрасная дворничиха с Обводного канала.
— Тише... ведро тута стоит. Не сковырни.
— Ладно, — сказал Витька (и ведро с грохотом покатилось).
— Соседи-то, господи, што обо мне подумают? — испугалась
Анисья, ставя ведро на табуретку (и еще больше создавая шума)...
И стала она его первой женщиной в жизни. Витьке не было тогда
и семнадцати лет — скоро стукнет.
На следующий день наступила пора прощаться. Мать прихо-
рошилась, платок повязала. Надела кофту «козачок» с пышными
рукавами, узкую в талии. Смотрела рассеянно, была она суетлива
от волнения. Вот и вырос сынок. Вот и уходит.
— Ты уж скажи мне, Витенька, вернешься-то когда?
— Не знаю, мамашка! Вот всех немцев перетопим... жди!
На дворе им встретилась дворничиха Аниська с метлой и желез-
ным совком, в котором дымились теплые лошадиные катыши. Про-
щаясь с Витькой, стала она пунцовой, глаз не смела поднять.
— Спасибо за компанию, — буркнула парню.
— Приятного вам здоровьица, — отвечал ей Витька...
Пошли к остановке трамвая; бежали следом мальчишки:
— Витька уходит... Витька Скрипов на флот пошел!
12*
179
Вот и поезд, на вагонах которого еще старые таблички: «С.-Пе-
тербург—Ревель». Едут больше военные, много сестер милосердия.
Иные поверх халатов держат наопашь дорогие шубы, отбывающих
сестер окружает родня, слышен французский говор. Мать в сума-
тохе растерялась, хватала Витьку за рукав, на котором пестрели
флажки сигнальной службы. Рядом с пассажирским на Ревель гру-
зился воинский эшелон на Двинск. Ревели и стонали трубы духового
оркестра, поселяя душу в печаль и разлад своим прощальным
«На сопках Маньчжурии». Наперекор благородным флейтам визг-
ливо вздрагивали в теплушках гармоники:
Ах, на што мне жизнь,
Ах, на што мне чин?..
Матерились солдаты, волокли по теплушкам пьяных, а они
кочевряжились, шинели на себе разрывая, кресты показывая. Было
на вокзале пестро, дико, бравурно и как-то страшно.
Разлука ты, разлука,
чужая сторона...
Войдя в купе, Витька распахнул окно, высунулся наружу:
— Ничего, мамашка! Вот выслужусь, тебе, может, и полегчает.
На этих самых флажках большую карьеру можно сделать...
Мать, пригорюнясь, стояла на перроне, затолканная, со слезою
в глазах, просила писать почаще, не пить и не курить. Брякнул
гонг, вещая отбытие, суля разлучение. Витька вдруг подумал, что
не поедет она в трамвае, а, пятак экономя, побредет до дому
пешком, через всю длиннющую Лиговку. А завтра снова побежит
за возами и будет цапать сено. Цапать до самого вечера. А мужики
с возов будут взмахивать над ней кнутовищами...
— Мам, — неожиданно для себя сказал ей Витька, — ты уж
меня прости. Я не всю правду тебе сказал... Я ведь, мам, доброволь-
цем на «Волка», на подводную лодку, мам... буду под водой плавать!
Лязгнули колеса, и состав потянуло — как в бездну.
Через окно видел Витька Скрипов, как заметалась мать с ее
последним напутствием, дрожащей щепотью крестила его издалека.
Прорезав окраины ревом, паровоз уже прокатывал вагоны через
мост над Обводным каналом — обителью Витькиного детства. Ва-
гоны, вагоны, вагоны...
Молчали желтые и синие,
в зеленых плакали и пели.
А мать такой и запомнилась ему навсегда — с открытым в ужасе
ртом. Только за Ямбургом Витька пришел в себя, осмотрелся
среди попутчиков. В купе был еще один флотский — матросище
здоровенный, на котором трещала по швам тесная форменка. Был
он хмур и больше помалкивал. А на рипсовой ленточке его беско-
зырки написано вязью: «2-й Балтийский флотский экипаж».
180
— Второй, — хмыкнул Витька ради знакомства. — Л я через
первый в Кронштадте проходил. Теперь на «Волке», знаешь?
— Знаю. Есть такая лодка.
— Мы — подводники, — похвастал Витька, — у нас и жратва
лучше вашего. Какавы этой хоть ноги мой... И крестов у нас
много!
— Что-то я на тебе крестов не вижу, — буркнул матрос.
— Не успел надеть. Эвон в чемодан свалил их... Ну их к бесу!
Обвешаешься кады, так даже носить тяжело.
— Трави дальше до жвака-галса... салажня ты паршивая!
— Это как сказать, — соловьем заливался Витька, наслаждая
себя вниманием попутчиков. — На подлодках дураков не держат.
Хотите закурить папиросу первого сорта «Пушка»? Пожалте...
Старичок напротив газетку «Вечернее время» отложил и спросил
у матроса-атлета:
— А вы, сударь мой, с какого же парохода будете?
— Мы гангутские... линейные! Сами будем в полосочку.
— О! Как это приятно, что вы нам встретились, — обрадо-
вался старичок. — Ну-кась, расскажите, что у вас там было. По га-
зетам трудно судить, да и наврано порядочно...
Стал матрос говорить. Кратко. Обрывками фраз. О бунте «Ган-
гута». И сразу померкла Витькина слава — уже никто и не смотрел
в сторону юнги. Пришли послушать гангутского из соседних купе
солдаты. Витька от зависти усидеть не мог на месте. Крутился.
Дымом балуясь, вклинился в паузу разговора.
— Одно вот плохо, — сказал печально, — от баб этих самых ну
прямо отбою не стало. Так и липнут, стервы, так и кидаются!
Письмами тут закидали. Я, конешно, не отвечаю... ну их! А коли
в Питер явлюсь, так по всему Обводному (я на Обводном живу)
девки сами, как дрова, в штабеля складываются. Любую бери —
не надо!
— А вы бы, молодой человек, — недовольно заметил старичок. —
шли бы «пушки» свои на тамбур смолить... здесь и дети.
— Верно, — поднялся матрос с «Гангута», задевая широчен-
ными плечами спальные полки. — Пройдем-ка... недалеко тут.
В тамбуре гангутский открыл дверь, молча взял Витьку, как
щенка, за шкирку и на вытянутой руке выставил его из вагона
наружу. Держал так в могучей клешне, а Витька семафорил там,
ногами дрыгая, и визжал от страха... Неслась под юнгой темнущая
эстляндская ночь, вся в подпалинах снега, в искрах и звездах,
далеко впереди истошно орал локомотив, а прямо под Витькой
чернела высокая насыпь путей, с грохотом отлетающая назад.
— Ой, дяденька, отпусти... ой, уронишь! Пропаду ведь...
— Сукин ты сын, — отвечал матрос, встряхнув его над ночью,
как тряпку. — Будешь еще заливать? Будешь о бабах трепаться?
— Ой, не буду больше, дяденька... только не вырони!
Матрос втащил его обратно в тамбур и захлопнул дверь:
— Ступай в купе и заяви при всех, что наврал. Из-за такой
сопли, как ты, девки в штабеля не складывались... Поди вот
и сознайся честно, что бригады подплава ты и не нюхал!
181
Витька Скрипов жалобно всхлипнул:
— Не могу я так... что хоть, только не это!
— Почему не можешь правды сказать?
— Потому что я правду сказал... Я действительно на «Волка»
направлен. Вот и документы могу показать... добровольцем!
Матрос с «Гангута» молча пошел в купе. Витька потянулся
за ним. Этим гангутцем был разжалованный унтер Трофим Се-
менчук.
— Господин старший офицер, штрафованный гальванер первой
статьи Трофим Семенчук, призыва девятого года, для прохождения
службы на эскадренном миноносце «Новик» — прибыл!
Артеньев сидел на круглой вертушке в центропосту автомати-
ческой наводки, весь опутанный телефонными шнурами от ПУАО 1,
и слушал доклады с мостика. Отмахнулся: мол, не мешай.
— Проверь первую фазу, — кричал он в телефон. — Ну, что у вас
там, Мазепа? У меня контакта нет... Ищите дальше.
Семенчук свалил чемодан на палубу, одернул шинель. Кажется,
все в порядке. Застегнут. По форме. При галстуке. Старшой занят.
Даже не глянул. О чем они говорят?.. Опытный гальванер, он из
перебранки центропоста с мостиком понял, что офицеры ищут раз-
рыв в цепи между автоматом и дальномером. Дело знакомое...
Выбрав момент, Семенчук вежливо вставил:
— Ваше благородие, позвольте заметить?
— Ну, заметь, — неласково глянул Артеньев.
— У нас на линейных такая чехарда бывала. Легче дом в бу-
тылке построить, чем разрыв в синхронности обнаружить. Ежели
была у вас тряска хорошая, то отдались на пятом щитке дально-
мера два левых зажима: красный и зеленый... Извиняйте на этом!
Артеньев поглядел с подозрением и сказал в телефон:
— Игорь, тут один охламон прибыл... без лычек уже, ободрали.
Кажется, дельное говорит. Я пришлю его к тебе наверх. — И сер-
дито велел Семенчуку: — Отвертку в зубы и скачи на дальномер.
Подожми синхронные клеммы... Подсоединишься на меня с мостика
телефоном. Понял?
— Есть.
На мостике Семенчук сорвал жесткие чехлы с дальномерных
труб. Плюхнулся спиной в кресло наводки, и тубусы пружин глу-
боко просели от тяжести массивного тела. Щиток снять легко, хотя
винты его в шторм засолились. Сунулся отверткой в разноцветную
неразбериху достаточных контактов. Поджал красный и зеленый.
Потом нацепил на голову наушники.
— Мостик — на ПУАО: даю отклонение педалью, следите за
синхронностью. Начал! Угол — десять, двадцать, тридцать. Как
у вас?
1 ПУАО — прибор управления артиллерийским огнем.
182
Дальномер, журча, словно весенний ручей, своим роликовым
барбетом стал разворачиваться трубами-гляделками, и — вровень
с ним - пошли но горизонту все четыре пушки «Новика», пробирая
жутью наводки пустынный рейд бухты Куйваста...
— Молодец, — похвалил его с днища корабля старший офи-
цер. — Теперь переключи телефон па старшого минера Мазепу.
Мазепа выслушал Артеньева и повернулся к Семенчуку:
— Штрафной? Как фамилия?.. Ясно. Проваливай в первую па-
лубу. После ужина возьмешь у баталеров хурду для спанья.
— Я еще не доложился по форме, ваше благородие.
— Ладно. Да зайди на камбуз. Скажи кокам, чтобы покормили...
Такого отношения к себе Семенчук никак не ожидал. Все-таки
что ни говори, он с «Гангута» разжалован и на подозрении — теперь,
думал, зашпыняют. А вместо этого — койку получи, на камбузе
покормят и дела до тебя нет... Волоча по ступеням трапа паруси-
новый чемодан, зашнурованный по всем правилам флотской науки,
он спустился в первую от носа корабля палубу.
— Какой-то еще гусь к нам прется, — встретили его матросы.
— Я не гусь... с «Гангута» мы будем. Вот дали по шее —
теперь на эсминцы перескочил. Здорово, ребята!
Это сообщение сразу все изменило: подходили, трясли руку
и хлопали по груди, которая гудела от ударов, посадили в красный
угол кубрика — под икону и под бачок с кипяченой водой.
— Большевик? — спрашивали. — Ты не бойся. Шкур нету.
Помня о конспирации, Семенчук отвечал уклончиво:
— Не. Мы так... шумим по малости.
Пошел на камбуз. Там коки уже отмывали баки под ужин.
— Слушай, — спросили, — мы Семенчука знаем, не ты ли был
чемпионом от бригады «линейщиков» в Гельсингфорсе?
- Я.
— От обеда одни помои. Так мы тебе с табльдота...
Навалили с гарниром, сверху офицерскую вилку воткнули.
— Трескай! Теперь за Минную дивизию будешь бороться?
Отвечая своим потаенным мыслям, Семенчук сказал:
— Отчего же? Можно и Минную дивизию в люди вывести...
Стоял на политой мазутом палубе, смотрел на рейд, ел. Тут
к нему пришвартовался кондуктор со «штатом» рулевого на рукаве,
в котором был штурвал вышит. Был он при «Георгиях» многих.
— Хатов я... А ты с «Гангута»? Чего вы там психовали?
— Да так. Завинтили нас. Макаронами обидели.
— Мало вас завинчивали. Ну ладно. После потолкуем...
Лучше бы он не подходил. Лучше бы с ним не встречаться.
Хитрый и осторожный службист, кондуктор Хатов был отъявленным
анархистом. Это он сейчас кресты зарабатывает, у начальства
верным и хорошим считается. Погодите, придет время, и он зубами
глотки рвать станет... Страшны черти из тихого болота!
183
2
Экипажи подводных лодок комплектовались исключительно из
добровольцев. Принуждения не было: не хочешь под воду полезать —
и не надо, тут же списывали без истерик. Бросалось в глаза
резкое несоответствие в возрастах: офицеры, как правило, отчаян-
ная молодежь, а команда — из людей, уже обвешанных шевронами
за долголетнюю службу. Люди на подплаве быстрее надводников
продвигались по таблице чинов. Здесь матрос, хороший специалист,
имел возможность выслужиться в первый офицерский чин — пра-
порщика по Адмиралтейству. Многих привлекали и материальные
выгоды, высокое жалованье. Столы команды и офицеров почти
соприкасались, и на них стояли открыто — свежие яйца, мандарины,
сгущенка, какое, шоколад, а каша была рисовая, да еще с изюмом.
В основном же служить под водой шли грамотные патриоты,
любящие свое дело и отлично знающие, что ожидает их при малей-
шей оплошности. Офицерский состав лодок отличался от офицеров
флота надводного. На субмаринах между начальниками и командой
можно было наблюдать дружбу, скрепленную железной дисципли-
ной. Офицеры подлодок были намного образованнее офицеров-над-
водников. Среди них встречались не только отпетые головы, но и
выдающиеся инженеры-изобретатели. Сама служба, полная отваги
и риска, толкала их мысль к выдумке и рационализации. «Теория
тут. же проверяется практикой, и... какой практикой! Ум челове-
ческий на подлодках изощряется до предела. Приходится постоянно
помнить, что на карту ставится своя и много других жизней», —
так писал неизвестный офицер с подлодки «Волк», который
укрылся под псевдонимом «Лейтенант Веди».
Русские подводники очень много писали. Они даже издавали
журналы. Писали же не только мемуары, но даже учебники.
Германия пристально следила за ними еще до войны. Б. А. Мантьев
разработал теорию оптики перископа настолько, что фирма Цейса,
украв патенты, строила перископы для германских лодок по его
проектам. М. Н. Никольский «ударился» в чистую химию, работая
над проблемой кислородного голодания экипажей и дизелей; он
создал двигатель замкнутого цикла... Посмотришь на них — холо-
стые лейтенантики, безусые мичманята, а как много они сделали
для развития русского флота! Вот эти молодые люди от прогресса
технического закономерно перешли потом к прогрессу социальному,
и подплав почти целиком встал на сторону Советской власти...
Самая трагичная судьба выпала на долю геройской «Акулы».
Командир ее, лейтенант Николай Александрович Гудима, изобрел
дыхательный хобот, чтобы субмарина могла «дышать» и работать
дизелями под водой. По. сути дела, это изобретение было настоящей
революцией в подводной практике, но... Последний раз «Акулу»
видели возле берегов Эзеля. Пережидая сильный шторм, лодка
отстаивалась на отмелях в секторе обзора наших постов. Имея
на борту четыре мины для постановки их возле Либавы, она снялась
184
потом с отмели и ушла в море. С тех пор прошло много-много
лет, но до сих пор мы ничего не знаем о судьбе «Акулы» и ее ученого-
командира.
В 1943 году дыхательные хоботы — под названием «шнорхель» —
появились на гитлеровских подлодках Деница, и весь мир воспринял
это событие, как чрезвычайно важный фактор в войне на море.
А в нашем флоте изобретение Гудимы было безжалостно забыто.
Жаль, и даже очень жаль! Ведь еще в 1915 году три русские под-
лодки уже ходили в море под слоновьим хоботом «шнорхеля».
Сейчас Колю Гудиму вспомнили. Подтянутый и ловкий, нервный
(даже на фотографиях это чувствуется), лейтенант Гудима, весь
в напряжении, глядит вперед по курсу. На груди его — значок
русского подводника, очень схожий с нагрудным знаком почетного
подводника советского флота... Где ты, «Акула»?
В XX веке уже не верится в чудеса, но иногда мне кажется,
что мы еще услышим с моря стук дизелей, и бесплотные тени
прошлого молча, без суеты, подадут на берег швартовы с «Акулы»,
корпус которой будет крошиться от ржавчины и коррозии.
Командир бригады подводного плавания контр-адмирал Дмит-
рий Николаевич Вердеревский ’, абсолютно лысый, с глазами навы-
кате, человек умный и упрямый, открыл офицерское собрание:
— Итак, я вас огорчу. Швеция передала для нужд германского
флота трехмильную полосу вдоль своего побережья. Используя эту
полосу как безопасный коридор, кайзер сейчас выкачивает из шве-
дов уголь, сталь, крупу, сало, машины. А мы не имеем права войти
в эту трехмильную зону.
— Почему? — заговорили подводники.
- Чтобы не нарушить нейтралитет нейтрального государства.
— Но ведь немцы-то не боятся его нарушать?
Вполне академичный ответ Вердеревского:
— А мы, русские, нарушать не станем. В пору всеобщего
безумия, охватившего мир, русский флот должен сохранить гу-
манные принципы военного благородства. Уже известны случаи
варварства, когда спасенных из воды немцев британские моряки,
наши доблестные союзники, подвергали пыткам на своих кораблях...
Возле Вердеревского — его флагманский минер, щеголеватый
Кукель-Краевский 2, который щедро подлил масла в огонь.
— Хочу предостеречь, — сказал он. — На Балтике обнаружился
новый флот. Шведские корабли взяли на себя недостойную обя-
1 Д. Н. Вердеревский (1873—1946) — первый командир «Новика»; сто-
ронник изоляции флота от политики, позже член Директории; белоэмигрант. В годы
гитлеровской оккупации выдвинул тезис: «CCCF1 защищает исторические интересы
России — все за родину!» Принял советское гражданство. Умер в Париже.
2 А. С. Кукель-Краевский (1883—1941) — видный советский ученый
по вопросам энергетики, профессор МВТУ имени Н. Э. Баумана, неоднократно
руководил советскими учеными делегациями на международных научных конгрессах.
185
запность конвоировать немецкие корабли вблизи своих берегов,
и теперь противник идет иод охраной флага нейтрального госу-
дарства.
— И это вы называете нейтралитетом?
— Да, — чеканил в ответ Вердеревский, — Россия будет сохра-
нять нейтралитет, невзирая на явное его нарушение шведами...
Встал дерзкий командир «Варса» — Николай Ильинский:
— Известно ли моему адмиралу, что подводная лодка «Сом»
погибла со всем экипажем, протараненная шведским кораблем?
У меня немало примеров, когда шведы, идя на таран, в гармошку
закручивали наши перископы. Может, и гудимовская «Акула» нашла
себе гроб благодаря заботам нейтральной Швеции о желудках
подданных германского кайзера?..
Трехмильная зона — это больше пяти километров, насыщенных
богатой добычей, и Вердеревский не давал своим подчиненным
ворваться в этот зверинец, где за вольером робкой дипломатии
бегают жирные немецкие звери... Заговорил самый юный участник
собрания — старший офицер «Волка», лейтенант Бахтин ’.
— Германия варварски топит детей и женщин, немцы взрывают
наши госпитальные суда, а мы разводим с врагом сопливый гума-
низм. Если в Германию плывет даже щепка, — говорил Бахтин, —
надобно топить и щепку! Союзом гамбургских судовладельцев ру-
ководят не бюргеры, сейчас не время Ганзы, их кораблями
двигает германский генштаб, повинный в порабощении славянского
мира. Разве не так?
Вердеревский, сверкнув лысиной, повернулся к флагману:
— Сергей Андреич, скажи хоть ты... я устал!
Кукел ь-Краевский, нетерпимый в споре, заключил:
— Подплав должен исполнить долг даже в том случае, если
ваши руки связаны дипломатией. Старайтесь выманить противника
из нейтральной зоны, чтобы торпедировать его...
— Чем выманить? Пряником?
— Расходитесь, господа. Вопрос решен...
«Волк» качался под семью пирса, готовый сняться со швартов.
Командир был болен, и лодку уводил старший офицер Бахтин.
На сходне его встретил боцман, представив нового сигнальщика:
— Во, салажня! Семнадцати нет, а уже под воду лезет.
— Я добровольцем, — торопливо сообщил Витька Скрипов. —
Уж сколько юнг хотело на подлодки, а уважили одного меня.
— За что же такая честь?
— Лучше всех семафорю. За мной не угнаться.
— Ладно. Полезай в люк, — улыбнулся Бахтин.
1 А. Н. Е2 а х т и н в советском флоте командовал легендарной «Пантерой»,
отличился в борьбе с интервентами, одним из первых русских подводников стал
кавалером ордена Красного Знамени, был профессором Военно-Морской академии.
Отец его, питерский педагог Н. Н. Вахтин, был одним из создателей ленинград-
ского ТЮЗа (Театра юного зрителя).
186
Саше Бахтину был тогда 21 год — недалеко от юнги ушел.
Отличный возраст! Именно в таком возрасте флагкапитапы Нель-
сона решали судьбу Трафальгара и всей Англии... У лейтенанта
железная воля, острейший разум, реакция в риске стремительная.
И потому солидные, все в крестах и шевронах, кондукторы, которым
уже на пятый десяток, тянутся перед юношей в нитку... От этого
лейтенанта с детскими пухлыми щеками зависит их жизнь, их
судьба.
— Открыть напиток храбрецов — шампанское... Снимаемся!
Итак, им предстояло побеждать, строго выполняя нормы меж-
дународного права, которые уже давно не признавались про-
тивником. Ловить врага на сложных фарватерах в те редкие мо-
менты, когда он вылезет из нейтральной зоны. Задача совсем не-
простая, если учесть, что маркировка бортов и труб германских
кораблей была нагло фальшивой. Немцы — в нарушение всех пра-
вил — ставили на себе маркировку нейтралов или, закрасив марки,
шли в Германию, вообще не имея никаких опознавательных
знаков.
«Волк» стал проворачивать дизеля, сильно пихавшие до
разогрева, матросы завели граммофон, и над уходящей из Гангэ
лодкой, душу всем надорвав, жалобно пропела Плевицкая:
Ох, и грошики — вы мои медные!
Ох, ребятушки — вы мои бедны?!
3
Хороший сигнальщик — это драгоценность.
Лейтенант Веди
Из дизельного отсека летела отчаянная пальба, будто целый
полк стрелял из винтовок, — это громыхали клапаны прогревшихся
дизелей. Из выхлопных клапанов лодки четко выбивало зловонную
пульсацию отработанных газов. «Волчица» (как любовно называли
моряки своего «Волка») ныряла в волнах, пронзая их узким акульим
телом. С мостика свалился по трапу, отряхивая реглан от воды,
Саша Бахтин:
— Идем в квадрат Ландсорта... поругаемся со шведами!
Витька Скрипов, безмерно счастливый оттого, что не стал на
качке блевать, как худая кошка, нес вахту на мостике. Бинокли
заплескивало морем, «чечевицы» быстро мутнели; бинокли на шкер-
тиках часто спускали с мостика в рубку, где их протирали, крича:
«Готово! Тащи...» Вблизи шведских берегов Бахтин приказал:
— Принять десять тысяч литров в цистерны.
«Волчица» долго не отрывалась от поверхности, словно жалея
расставаться с солнцем, а потом круто вошла в падение на глубину.
Юнга впервые осознал по-настоящему, что такое пучина моря.
187
В круглых пузырях смотровых стекол сначала возникла игривая
желтизна. Потом вода, отяжелев, сделалась зеленоватой, но солнеч-
ные лучи еще пробивали ее насквозь. Постепенно она становилась
свинцовой, и черный бархат мрака совсем задернул рубочные
окна.
— Надо выспаться в тишине, — сказал Бахтин, сладко зевнув.
Тишина... На лодке все уснули, кроме дежурного. Им-то хорошо
спать, а каково Витьке, который не может опомниться при мысли,
что валяется на дне моря. «Вот бы мамашка посмотрела... ух,
и вою же было бы!» А ему ничего, даже приятно. На столе пялится
труба граммофона, расписанная лазоревыми цветочками. Юнгу пора-
зило, как его встретили на лодке. Будто родного сына.
Часа эдак через три Бахтин был уже на ногах и шел от носа
лодки, неся в руке никелированный электрочайник, фыркающий
паром.
— Эй, ребята! — будил он команду. — Кто стащил у меня из
каюты книгу «Подарок молодым хозяйкам»? Надо бы к обеду какой-
нибудь салатишко соорудить... чтобы помудреней!
Над хвостами торпед, готовых втянуться в трубы аппаратов,
зябко помигивала «пальчиковая» лампа-свеча перед образом Ни-
колы-угодника (иных святых на флоте не признавали, а этот слу7
жил по водной части). Подвсплыли. Бахтин провернул перископ:
— Норчепингская бухта... Начинаем охоту.
Корпус лодки, как хорошая мембрана, чутко воспринимал все
подводные шумы. Где-то в отдалении кромсали воду винты чужих
кораблей. Звуки были различны, и боцман сказал юнге:
— Слышишь? Хрю-хрю-хрю... Будто свинья жизни радуется,
когда ее утром из хлева выпущают на гулянку. Это тяжелогрузные
пароходы. А вот визг такой, будто тарелки мокрые протирает
кто-то. Это, братец, наши враги злейшие — эсминцы где-то шны-
ряют...
Первым в объектив перископа залез «швед», и Бахтин его
пропустил мимо. А вскоре линзы отразили черный борт корабля.
Без флага. Без маркировки. Провыл мотор — перископ на стальных
тяжах уполз внутрь лодки, словно обожравшийся удав в потаенное
гнездо.
— Продуть балласт... к всплытию!
Сейчас там, наверху, весь в солнечных брызгах, вырывался над
морем стальной нос «волчицы».
— Александр Николаич, — спросил боцман, — а кто там?
— Купец.
— Худой?
— Нет. Жирный. Едва тащится...
Витька Скрипов вязал к шесту андреевский флаг, а ниже
его — флажок «како», что по Своду означало: «Имею для вас важ-
ное сообщение». Многое было непонятно для Витьки. Лодка еще
не откачалась балластом, палуба «Волка» была еще под водой,
а люк уже поспешно раздраили, и здоровенные комендоры прыгали
с мостика прямо в море. Да, прямо в волны, под которыми ноги их
188
привычно находили погруженную палубу. Из такого гиблого поло-
жения, чуть ли не до пояса в воде, они ловко открыли огонь
из пушки.
— Предупредительным! Бей, ребята, под нос...
На мачту «купца» взлетело черно-красное полотнище с орлами.
— Открылся, фриц, — усмехнулся Бахтин. — Скрипов, вздымай
на шест: «Возможно скорее покинуть судно». Немцы народ дисцип-
линированный, иметь с ним дело — сущее наслаждение...
Это верно: немцы быстро заполнили шлюпки и отвалили. Сами
жестокие с врагом, они не ждали милостей и от противника.
— Левой торпедой... пли! («Левая вышла», — перекатывалось
на лодке.) Правой... пли! («Правая вышла», — сообщили минеры.)
«Волчица» при этом подпрыгнула из воды, потеряв на залпах
две тонны своего веса. Серебристые тропинки от следа торпед
вытянулись вдаль. Грянул взрыв, очень близкий. Рискованно про-
несло обломками. Корабля не стало. Витька пялил глаза на чистое
море.
Бахтин через мегафон подозвал к себе шлюпки с немцами:
— Капитан... кто капитан? Какой был у вас груз?
— Железная руда. Порт назначения — Гамбург.
— Отлично, — повеселел Бахтин. — Вот у Гинденбурга сразу
убавилось пушек... Кэп, прошу вас к себе на борт с судовым журна-
лом. Остальные свободны. Берег здесь недалек. Желаю удачи.
Оставшиеся в шлюпках немцы, как по команде, учтиво при-
встали со скамеек и дружно подняли над головами фуражки. Бах-
тин в ответ тоже салютовал их своей «фуранькой» — мятой, как
у британского марсофлота. «Волчица» опять начала пальбу дизе-
лями, вспахивая море дальше. Немецкий капитан достал трубку,
но дымить не разрешили. Бахтин протянул ему пачку жевательного
табаку:
— У нас не курят, кэп. Вот, можете пожевать...
Капитан заплакал, с яростью закусив сразу полпачки. Желтая
слюна потекла по его подбородку. Пленного увели в нос, снабдив
стаканом горячего чая и большим куском ситного хлеба.
Второй германский корабль носил нежное имя «Бианка», и с
ним пришлось повозиться. Открыв огонь из замаскированных пу-
шек, немцы рванулись в сторону шведского берега. «Волк», напрягая
дизеля, погнался следом. Витька ошалел от увиденной им картины...
Нос «волчицы» то взлетал высоко, то рушился в пропасть, волна
стегала через пушку, срывая за борт ящики с унитарами. Волна за
волной, выстрел за выстрелом — на сильной качке не попадали!
Старшину смыло от пушки, но он схватился за штаг и уцелел.
Казалось, еще один рывок машинами, и «Бианка» укроется в спа-
сительной зоне. Удачным снарядом под винты комендоры ее засто-
порили. Плененный капитан оказался непокладист и стал орать:
— Я требую декларации с заходом в нейтральный порт для
заверения нотариусом бандитского нападения в нейтральных водах.
— По возрасту я гожусь вам в сыновья, — отвечал ему Бах-
тин. — Вы же серьезный человек, кэп, и поверьте, что мне неловко
выслушивать от вас подобные глупости...
189
Навстречу шли сразу три корабля — два шведских охраняли
один немецкий, тяжко просевший в море ниже ватерлинии. На-
верное, опять руда для заводов Крупна в Эссене. Дали команду —
к пушкам. Бахтин решил топить немца на глазах конвойных судов.
Риск был страшный: шведы могли накинуться и затоптать лодку
килями.
— Но... пусть попробуют, — озлобленно выругался Бахтин.
Дерзость русских подводников ошеломила шведов: они застопо-
рили машины и в отдалении пронаблюдали, как русские мгновенно
разделались с рудовозом. На этот раз в шлюпках оказались две
женщины, а рядом с ними, обнимая сразу обеих, качался капитан
рудовоза «Кольга».
— Я вас умоляю, — взывал он к подводникам. — Это моя жена...
У нас медовый месяц... Умоляю — не разлучайте.
— Здесь две жены. Какая ваша?
— Вот эта.
— А вы, фрейлейн? — окликнул Бахтин другую женщину.
— Я горничная...
Капитан был еще слишком молод, и он горько рыдал.
— Желаю счастья в семейной жизни! — крикнул ему Бахтин
и захлопнул над собой крышку люка. — Принять балласт!
Ушли на глубину, продвигаясь на ровном движении электромо-
торов. Дизеля, отдыхая, медленно остывали от горячей работы
боевого дня. Витьке тоже пришлось сегодня немало поработать,
таская шест с флагами, меняя сигналы, и Бахтин похвалил его:
— Старайся и дальше. Главное — точность исполнения...
Крейсерство продолжалось. Но немцы теперь шли точно в канале,
почти касаясь бортами шведских берегов, и трогать их там нельзя,
чтобы не нагнать паники на министерство иностранных дел... Вече-
ром германская подлодка, забравшись под тень берега, выстрелила
в «Волка» торпедой. Следа ее не заметили, но при погружении
слышали, как торпедные винты прошелестели совсем рядом. Это
хорошо поняли и пленные капитаны — они завертели головами,
глядя над собой, как это бывает с людьми, когда над ними жужжит
шмель. Батареи скоро израсходовали энергию, и Бахтин велел пе-
рейти на режим «винт — зарядка», при котором один дизель тол-
кал лодку вперед, а второй работал на динамо, питавшее аккуму-
ляторы. При появлении самолета опять нырнули. На запуске мото-
ров ударило рычагом в живот старшину, но он успел дать лодке
движение, а потом замертво свалился на кожух. Аэроплан сбросил
бомбы, которые словно выстегали «волчицу» плеткой: чух... чух...
чух!
Витьке все было очень интересно, и он наслаждался. За вечер-
ним чаем, когда лежали на грунте, команда крутила граммофон,
и матросам пела на дне моря Настя Вяльцева: «Захочу — полюблю»,
«Нет, шалишь!», «Гайда, тройка» да «Ветерочек».
— Вот это баба! — восхищались матросы. — Посуду господам
мыла, а теперича сорок мильонов нахапала и мужа отхватила...
куда там! Я видел ее... худуща, стерва! Одна кожа да кости.
190
- Ей мильона не жаль, — рассудительно отвечал боцман. —
У нее талант, штука редкая. Зато вот питерских гадов, которые
с бензином да селедкой шахер-махеры делают, их давить надо...
— А теперь — мою любимую, — попросил из каюты Бахтин.
Его уважили, и отсеки «волчицы» наполнились, словно гибель-
ной водой, роковым басом Вари Паниной:
Я грущу, если можешь понять
мою душу доверчиво-нежную...
Бахтин чиркнул спичкой. Она разгорелась. Следя за ее ровным
пламенем, юный командир сказал:
— Дышать пока можно. Утром продуемся... Спать, спать!
Утром спичка пшикнула серой и не загорелась.
— На всплытие! Проветримся...
Через перископ Бахтин увидел перископы неизвестной лодки.
Воздетые «карандаши», сверкая на солнце оптикой, двигались почти
рядом. «Кто они? Наша? Немецкая?» Лучше не выяснять, а то
бывали случаи, когда свои врежут торпеду с испугу — потом
разбираться поздно. Боцман лодки рассказал при этом, как перед
войной на маневрах Черноморского флота нашлись идиоты-шут-
ники: на катере подплыли к перископам, накинули на линзы мешок
и... завязали.
— То-то хохоту было в Севастополе, — закончил он свой рассказ
и мрачно добавил: — А командир лодки... поседел. Как лунь...
Вблизи финских берегов встретили миноносец, с мостика кото-
рого «волчицу» тремя свистками просили остановиться.
— Умники, — ворчал Бахтин. — Немцы ведь тоже свистеть
умеют. Скрипов, подними позывные. Да отмаши им на флажках:
«Волк. Точка. Идем на Ганга. Точка. Чего надо. Вопрос».
С миноносца предупредили, что где-то здесь поблизости про-
шмыгнул германский сторожевик — пусть на лодке поберегутся.
— Всем вниз! Бери снова балласт... опять ныряем.
Витьке надоело таскаться по трапам с флажками, и он решил их
спрятать на мостике. А чтобы они не всплыли при погружении
лодки, он свернул их в трубочку и засунул под настил рубок.
— Прыгай! — сказал ему Бахтин, последним спускаясь с мо-
стика.
Над головой командира с точным прихлопом упала тяжел ина
люка. Стоя на трапе с покрасневшим от натуги лицом, Бахтин
задраивал последние кремальеры винтов. Лодка погружалась, и па-
луба уходила из-под ног, словно людей спускали в быстроходном
лифте.
Все была как надо. Как всегда, так и сейчас...
— Вода\ — закричали вдруг. — Клапан не провернуть!
Через шахту вентиляции вода хлынула в машинный отсек.
«Волчица», перебрав балласта, ускорила свое падение. Палубу
уносило стремглав, и душа расставалась с телом. Никто не пони-
191
мал, что случилось с исправной лодкой. Она падала, падала,
падала... Вода вливалась в нее — бурно, гремяще. Вели звук «щ»
продолжать без конца, усилив его во много раз, то это и будет шум
воды, рвущейся внутрь корабля. И вот лодка мягко вздрогнула.
— Легли, — перевел дыхание боцман.
— Грунт? — спросил Бахтин штурмана.
Быстрый взгляд на карту:
— Вязкий ил...
По шуму воды трюмные установили, откуда она поступает.
Бахтин сорвал с себя китель и подал пример команде, засунув
его в трубу вентиляции. Потянул с себя штаны — туда же! Теперь
все раздевались, с бранью пихали в трубу фланелевки, тельняшки,
бушлаты, свитеры. Давлением моря эту «пробку» вышибало об-
ратно в отсек. Кальсоны облипали тела разноликих людей, которые,
блестя мускулами, облитыми маслами и водой, ожесточенно дра-
лись за жизнь. За жизнь корабля, которая была их жизнью.
— Почему холостят помпы? — надрывно спрашивал Бахтин.
— Не берут, мать их... не сосут воду. Замкнуло...
— Кидай жребью, — изнемог в борьбе боцман, — кому первому
в люки выбрасываться. Ломай спички, чтобы судьбу делить. А эвтого
сопляка (он прижал к себе Витьку, как отец родной) без жребию
первого выкинем. Молод еще — жить да жить...
Море уже подкрадывалось к электромоторам, коллекторные
щетки которых сильно искрили в воде. Бахтин вмешался в же-
ребьевку:
— Да не сходите с ума! Или не знаете, что на выкидке два-три
из вас живыми останутся? Это не выход из положения...
Вода вдруг заплеснула ямы аккумуляторов. Седые волокна газа
потекли над головами людей, которые хватали себя за горло от
резкой боли, ползли на четвереньках.
— Хлор, братцы... Выбрасывайся, пока не сдохли!
— Назад, — зловеще произнес Бахтин. — Прочь от люков!
Свет в лодке погас, и только из рубки брезжило сияние лампады
от иконы Николы — хранителя всех плавающих. Бахтин, задыхаясь,
приник к воде, с поверхности которой обожженными губами хватал
последние остатки воздуха. Сейчас на лейтенанте пучком сошлись
взгляды всего экипажа «волчицы». Только он! Один лишь он может
спасти их... «Спасешь ли ты нас, Саша?» Сбившись плечами
в плотную стенку, матросы ждали приказа. Отравленные падали
между ними, и товарищи поддерживали их головы над водою,
чтобы они не захлебнулись. Штурман сказал Бахтину, что им уже
никогда не всплыть...
Надрываясь в кашле от хлора, Бахтин хрипато выдавил из себя:
— Не пори ерунды. Отдавай подкильный балласт.
Со времени постройки «Волка» как укрепили балластные чушки
под килем, так и плавали с ними. Даже забыли, что такой балласт
существует. В нужный момент Бахтин вспомнил... Под килем лодки
неслышно освободились от корпуса свинцовые пластины и легли
на грунт. Выпучив глаза от напряжения, Бахтин прокричал:
192
— Весь воздух... весь!., весь па продут не!
С ужасным помпажем, похожим па взрывы, сжатый воздух бал-
лонов стал выбивать воду из цистерн. Насколько хватит его?
Справится ли он с водою? Ведь лодка нолузатоплена изнутри...
Стрелка глубомера слабо дрогнула под запотевшим стеклом.
— ...Восемьдесят... семьдесят шесть... всплываем!
Вс пл ы вал и! Всп л ы вал и! Вс и л ы вал п!
— Как только всплывем. — простонал Бахтин, первым делом
выяснить, отчего в шахту поступала вода...
В раскрытом люке показалось чистое небо, и к лейтенанту,
кашляя со свистом, подошел боцман:
— От всей пашей команды... велено мне вас поцеловать.
Вахтин был близок к обмороку. Поддерживая спадавшие каль-
соны, которые пузырями провисали па коленях, он вдруг захохотал:
— Ну. если лучше барышни не нашли, то... целуй!
Его поцеловали, и лейтенант вроде ожил:
— Вентиляцию на полный... отравленных — наверх сразу.
Их складывали на палубе, как трупы. Вдали был виден тающий
дым миноносца, и тут все поняли, что катастрофа длилась счи-
танные минуты. Причину аварии искали недолго. С мостика реза-
нуло воплем, почти торжествующим:
— Нашли причину... флажки).
Вахтин взобрался но трапу наверх:
— Где нашли?
Ему показали под настил рубки. Флажки были засунуты прямо
под клапан вентиляции. От этого клапан не сработал, и вода при
погружении беспрепятственно хлынула внутрь лодки.
— Где... этот? — спросил Вахтин.
Витьку Скрипова наотмашь треснули флажками по морде:
— Твои? Ты их засунул туда, мелюзга поганая?
Только сейчас Витька понял, что случилось.
— Братцы! — упал он на колени перед людьми. - Убейте меня,
только простите... братцы, не хотел я такого...
Боцман тряс его за глотку:
— Да мы ж семейные люди... у нас дома дети... внуки име-
ются! Гаденыш паршивый, я тебя научу, как флажками кидаться...
Витька принимал удары, как должное возмездие.
— За ноги его и — за борт! Даже щепки не бросим...
— Тока бы до Ганга добраться, а там, дома-то, мы тебе, пара
зиту, все руки и ноги повыдергиваем...
— Сиять его с вахты, — велел Бахтин, и в корме с грохотом
провернули дизеля («волчицу» уже проветрили от хлорки).
Витьку пихнули вниз, загнали его в носовой отсек.
— Вот тебе приятели! - И за спиной бахнула дверь.
Пленные капитаны, кажется, догадались, что их новый ком-
паньон — виновник аварии. Они сердито жевали табак. Присесть
возле немцев юнга не решился, а прилег, как на бревне, на теле
запасной торпеды. Дизели стучали, стучали, стучали... Потом они
разом смолкли, и отсек заполнило ровное звучание тишины. Было
13 П. С. Нинуль. Полет шмеля над морем
193
слышно, как разорались матросы при швартовке, подавая концы
на берег.
Конец всему. «Волчица» уже дома — в Ганга.
— Вылезай, — позвали сверху.
Немецкие капитаны тщательно проверили — все ли пуговицы па
их мундирах застегнуты, и пошли к дверям, где долго препирались
между собою кому идти первому. Следом за ними, задевая ногами
за комингсы, боясь поднять голову, поплелся и Витька Скрипов.
Списать его к черту! — приказал Вахтин. — Как непригод-
ного к службе на подплаве... нам такие шибздики не нужны.
На причал выбросили его шматье, которым еще вчера он так
гордился. Форменка в обтяжку, брюки клешем. Теперь все белье
было мокрое, насквозь пропиталось удушливым запахом хлора.
Витька уже не плакал. С причала он низко поклонился команде:
— Только простите. Я уйду, но... простите меня.
— Иди, иди, салажня худая... Проваливай в Або!
В городе Або нет флотского экипажа — есть полуэкипаж. Попав
в него на переформирование, юнга Скрипов в первую же ночь
прокрался в умывальник, перекинул через трубу веревку и сунулся
шеей в удавку петли. Красные флажки заплясали в его глазах...
Так закончился первый выход на боевую позицию.
4
Теперь все чаще слышал Артеньев среди машинной команды:
«Ленька да Ленька!» Кто этот Ленька? Выяснилось, что так стали
называть инженер-механика Дейчмана, — дослужился!
— Я потомственный дворянин, — заметил старлейт при встре-
че, — и я могу бояться гнева низов, случись революция. Но ты,
несчастный конотопский огородник... чего ты завибрировал раньше
срока?
Дейчман на этот раз озлобился.
— Ты сухарь, — сказал он. — Ты обставил свою жизнь портре-
тиками покойников, и они заменяют тебе общение с живыми
людьми. А я не могу так... Я рад, да, я рад, что вырвался из круга
ложных кастовых представлений.
— И после этого стал для своих подчиненных «Ленькой»?
— Время идет, и смотри, как бы тебе тоже не пришлось изме-
ниться. Но тогда будет поздно, — с угрозой произнес Дейчман.
— Мне изменять себя не придется. Будет у нас революция или
не будет ее — безразлично. Я стану требовать дисциплины и по-
рядка в любом случае. И пусть меня лучше поднимут на
штыки, но «Сережкой» я для матросов не стану. Жалеть придется
тебе, а не мне!
«Новик» пришел в Або — город, который любили русские мо-
194
ряки. Каждый город на Балтике имел свое незабываемое лицо.
Гельсингфорс, созданный на замшелых скалах, был целиком устрем-
лен в будущее. Ревель еще струился узкими улицами в прошлом
средневековой Ганзы. Або оставался для Артеньева непонятен, и он
всегда приглядывался к нему с удвоенным вниманием. Конечно,
после пожара 1827 года здесь не осталось той древности, которая
способна восхитить человека. За один день пламя уничтожило
не только дома, но даже планировку старинного города. Або
возродился уже в новом виде — с характером города почти россий-
ского. Было в нем что-то даже от Петербурга — гранит строгих
набережных, мосты с чугунными решетками, а протекающая через
город Аура напоминала петербуржцам о родной Фонтанке; река
текла не по-фински смиренно. Здесь еще при Елизавете Петровне
граф Брюс заложил русскую верфь. Она разрослась в большой
завод, и на всех морях и океанах часто встречались российские
корабли с корпусами и машинами знаменитой фирмы «Вулкан»...
Здоровая, с полными руками и ногами девушка, опоясанная
красным корсажем, встретила Артеньева в гостинице поклоном.
— Год моргон — сказала по-шведски.
На вопрос Артеньева, где остановился лейтенант но фамилии
Паторжинский, она отвечала с четким книксеном. По удобной
лестнице с резными перилами старлейт поднялся в номер «софкам-
моры». Его встретил симпатичный шатен.
— Паторжинский, Вацлав Юлианович, — назвался он.
— Очень приятно. Вы назначены штурманом к нам? Добро.
У нас штурмана смыло, когда легли в циркуляцию коордоната...
— Кофе? — любезно предложил Паторжинский.
Поляки всегда аккуратны, как будто с утра готовы к любовному
свиданию. Отогнутые лиселя на воротничке Паторжинского были
идеально открахмалены... За кофе они разговорились.
— Сейчас газеты пишут о пане Пилсудском, который в Австрии
создал польские легионы, воюющие против нас. Вы лучше меня
знаете истину... Скажите, что нам, русским, ждать от поляков?
— Я никогда не одобрял Пилсудского, — ответил штурман. —
Поляки имеют немало поводов для обид на Россию, но они истори-
чески будут не правы, примкнув к немцам... Когда мы говорим
о самостоятельности Польши, это не значит, что мы враги России
и русского народа.
Артеньев поморщился от резкой боли в ключице.
— Я понимаю, — сказал он, кивнув.
— Перед самой войной, — охотно продолжал Паторжинский, —
я провел свой отпуск на торжествах юбилея Грюнвальдской
битвы. Вы, русские; почти не заметили этой даты. Но мы помним,
что среди польских знамен были и русские хоругви... Вы морщи-
тесь?
— У меня болит... вот тут. Не обращайте внимания.
Этот разговор о самостоятельности Польши они продолжили
в кают-компании эсминца, и неожиданно возник скандал. За мине-
13*
195
ром Мазепой иногда водился грех «хохлацкой автономии», но
Артеньев никак не ожидал, что он ляпнет грубую фразу:
— Польша — такого государства я не знаю.
— А поляков, как нацию, знаете? — спросил Паторжинский.
— Что-то слышал, — с презрением ответил минер.
Артеньев встал между ними — как старшин офицер корабля:
— Господа, кают-компания эсминца — не говорильня для поли-
тических диспутов... Прошу прекратить! Иначе я прикажу завтраки,
обеды и ужины подавать вам в каюты...
Вскоре из сообщения британского посольства в Стокгольме
русское Адмиралтейство установило, что на днях Швеция отправ-
ляет в Германию 84 000 тон железной руды для фирмы Круппа, —
и эсминцам снова нашлась боевая работа. С костылем в руках
прибыл адмирал Трухачев. Дивизия встретила его криками «ура»,
и под желтой кожей на лице Колчака нервно передернулись
острые скулы... Трухачев испытал неловкость.
— Дети мои, — сказал он матросам, — я тогда с трапа низко
упал да высоко поднялся — меня перевели на крейсера. У вас теперь
новый отличный начальник — Александр Васильевич Колчак...
Трухачев хотел, наверное, чтобы Колчаку тоже крикнули «ура».
Но флаг Колчака в полном безмолвии вспыхнул на мачте.
— Пошли! — сказал начдив фон Грапфу.
Спасибо покойнику Эссену - приучил флот плавать в шхерах,
где сам черт ногу сломит. Конечно, Паторжинский был весь
в поту, словно мешки таскал, но зато и шли великолепно. Два
дивизиона — нефтяной и угольный — ловко срезали повороты среди
подводных скал и рифов. Матросы с любопытством озирали
финские хутора, сравнивали их красоту и благоустройство с рус-
скими деревнями. Артеньев, стоя на полубаке, вмешался в их раз-
говор:
— Вот вы финским мужикам завидуете. А чем завидовать,
взяли бы да у себя дома такой же порядок завели.
— Нет, у нас такого не будет, — с грустью отвечали матросы. —
И сами не знаем — почему, а только нам в таком порядке не живать.
У нас и отхожие в деревнях... покажи их кому порядочному,
так он лучше до крапивы сбегает!
Авторитетно вступил в беседу боцман Слыщепко.
— А вот немчура, — сказал он, — она так считает, что вся эта
самая культура с гальюнов начинается.
— Вранье, — не поверили матросы. — В унитазах не тесто
месить к празднику. Вся культура от мыла происходит. Кто на
душу больше мыла в году употребит, тот и культурнее.
Артеньев повернул к мостику, сказал на прощание:
— Тоже неверно. Статистика говорит, что больше всего мыла
на душу употребляют медные эскимосы в Канаде. Но они мылом
не моются — они мыло едят. Культура нации заключена во все-
196
общей грамотности населении и в высокой образованности интел-
лигенции...
На мостике ею встретил запаренный Паторжинский, перебегав-
ший, как резвый конь, от главного компаса до путевого.
— Хронометры что-то барахлят у вас, - сказал он. — Но сейчас
эта волокита кончится: выходим в открытое море...
Вышли! Облокотись на обводы мостика, Артеньев смотрел, как
из-под скулы «Новика» откидывается на сторону волна за волной.
Вода была темной, и над ней парило, словно какой-то бес со дна
моря доводил ее до кипении. При этом Сергею Николаевичу не-
чаянно вспомнилось памятное еще со времен гимназии:
Когда вози икнул мир цветущий
из равновесья диких сил...
Волны... неумолчный рев вентиляции... волокна тумана... одино-
кие заблудшие чайки. Немало забот доставляли тюлени, которых
издали сигнальщики часто принимали за всплывшие мины. Шли
на противолодочном зигзаге, чтобы сбить субмарины противника
с угла атаки. Пушки русских эсминцев были заряжены ныряющими
снарядами, способными взрываться лишь на глубине, чтобы конту-
зить подлодки. Идти на зигзаге — это мотня надоедная, повороты
следуют влево-вправо, килевая качка перемежается с бортовой,
тут всю душу тебе вымотает. Погасли огни последних напутствий
с угольных «Внушительного» и «Внимательного», надвинулась ночь,
и легли на прямой курс — без зигзагирования.
— Слава богу, мотня кончилась, — радовались на эсминцах.
Трухачев отводил свои крейсера на Готланд, чтобы обеспечить
прикрытие с зюйда, а Колчак повел «новики» на Норчепингскую
бухту. Быстро темнело, но горизонт был чист.
— Можно форсировать ход, — разрешил Колчак.
Внутри кораблей нефть брызнула на форсунки, быстро сгорая.
«Новик», «Победитель» и «Гром» рывком набирали скорость.
На мостиках, где люди скользят на мокрых решетках, где они
запутываются, словно в ночных кустах, среди фалов и телефонных
шнуров, таились сейчас напряжение, бодрость, сосредоточенность.
Артиллерист Петряев нащупал в потемках плечо Артеньева.
— А штрафованный гальванер с «Гангута» совсем неплох.
— Вы с Мазепой заметьте его в бою и, если окажется хорош,
представьте к кресту...
— Вижу огни! Много огней, — доложил старшина Жуков.
Но с огнями могли идти и шведы. Быстро совещались.
— Придется пожертвовать внезапностью атаки и прежде выяс-
нить национальность каравана...
— Впереди крейсер неизвестного типа! — выкрикивали с вахты.
Колчак велел сделать один сознательный «промах» под нос
концевого корабля. Этим выстрелом эсминцы спровоцировали кара-
ван на ответные действия. Крейсер и конвойные суда развернулись
на русский дивизион, открыв судорожный беглый огонь, а рудовозы
бросились искать спасения возле берегов Швеции.
197
— Теперь все ясно — немцы\ Начинаем бой...
Первый залп.
— Хорошо, но недолет.
— Второй залп — накрытие! Раньше за такое давали водку!
— Дадим и сейчас. Огонь по крейсеру! — приказал Колчак.
Немцы побежали за своими рудовозами. Четыре орудия крей-
сера — на отходе — молотили пространство перед эсминцами. Вы-
сокие всплески заливали палубу эсминцев — узкие, как тропинки.
— Нужна соль на хвост, иначе они уйдут в зону!
— О чем тут думать? Торпедные аппараты — то-о-овсь...
Откачнувшись бортами на залпах, дивизион выбросил торпеды.
Одна из них, вырвавшись из труб «Победителя», резко отвернула
и пошла, целя в борт «Новику». Но точные гироскопы, почуяв нелад-
ное, сработали внутри ее хищного тела, и торпеда, вильнув хвостом
под водой, взяла направление на крейсер. В наушниках фон Грапфа
был слышен стон — это стонал Мазена от напряжения: ответствен-
ный момент в жизни каждого минера — попадут или нет?
— Башку оторву, — закричал он гальванерам, — если расчеты
дали неверные!..
Германский крейсер взорвался.
— Мелочь добить огнем, — распорядился Колчак.
На черной плоскости бухты догорали скелеты кораблей. При
повороте на обратный курс три эсминца оказались рядом, и Кол-
чак прогорланил мостикам «Победителя» и «Грома»:
— Прекрасно! Молодцы!
Рев машин и относной ветер скомкали и разорвали его слова.
По сигналу отбоя закончив работу, с верхних площадок спрыги-
вали гальванеры и дальномерщики. Мокрые, усталые, возбужден-
ные. Приборы ПУАО работали на славу. Под градом осколков,
укрытый от них только бескозыркой, Семенчук проявил в бою
ловкость, бесстрашие, великолепно повелевая техникой. Его пред-
ставили к «Георгию».
— Штрафной, знаешь ли, за что тебя награждают?
— Догадываюсь. Приборы не подгадили.
— Ты тоже, — сказали ему. — Служи, брат, дальше...
Семенчук понимал, что «Новик» — это тебе не «Гангут». Здесь
люди обожжены свирепым огнем войны, и они поверят большевику
лишь тогда, когда он будет смелым в бою. Только заслужив
уважение воинское, можно говорить о делах партийных...
Вечером, когда пришли в Моонзунд, матросы собрались курить
у «обреза». Сюда же приволокся и Дейчман со своим портси-
гаром:
— Папиросочку, товарищи... Кому папиросочку?
Матросы загребали из портсигара офицерские папиросы (одну
в рот, другую за ухо), а потом говорили с пренебрежением:
— Липнет к нам этот Ленька, словно смола худая. Вы с ним
поосторожней, ребята... может, он, глиста, шпионит за нами?
Семенчук пока больше помалкивал. Присматривался.
— А вот старшой? — выведывал осторожно. — Каков он?
198
— Этот прессует. Не до крови, так до поту. Однако греха па
душу не возьмем: он справедлив... С ним жить можно!
На Минной дивизии никто не догадывался, что этот поход с Кол-
чаком был последним и болыне они Колчака не увидят. Да и сам
Колчак не подозревал, что его судьба уже решена в глубинах офи-
церского «подполья» Балтики...
Грапф спросил с присущей ему любезностью:
— Сергей Николаич, что вы за грудь держитесь?
— Ключица у меня была разбита... не залечил. Опять побали-
вает. Да и нервы — словно мочалки.
— Надо бы вам дома побывать. Сейчас с готовностью эсмин-
цев не поймешь, что творится. То первая, то последняя, хоть котлы
остужай. По слухам, германские крейсера отходят с нашего театра.
В верхах поговаривают о возможной встрече германского флота
с английским. Давно пора! Может, и отпустим вас в Питер...
— Благодарю, Гарольд Карлович, это не помешало бы.
За эти годы Питер стал далек, как миры неразгаданных галак-
тик. Сестра, правда, писала ему, но... глупо писала! Душевный
мир девицы-курсистки был несравним с его миром острых ощу-
щений. Кажется, они перестали понимать друг друга. Когда он
был гардемарином, а Ирина гимназисткой — тогда все казалось
проще и понятней. Вот кому бы он сам написал с удовольствием,
так это Кларе... в Либаву!
Общение со старым русским искусством давало ему сладостное
отдохновение от тревог. Портрет прошлого утешал и нежил загру-
бевшее сердце. Казань ему ответила, что в связи с нехваткой бумаги
в стране путеводитель по выставке «Сокровища Казани» выйдет
не скоро. Жаль! Что там, в Казани? Наверное, пропасть неизвест-
ных портретов. От нечего делать раскрыл каталог антикварной
торговли господина Н. В. Соловьева, стал проглядывать. Совсем
неожиданно попался какой-то Дейчман...
Заглянул в каюту инженер-механика, заинтересованный:
— Леон Александрович, какой-то Дейчман продается в лавке
Соловьева... Гравюра пунктиром. Подскажи, кто бы это мог быть?
— Прошу вас, — ответил механик, — впредь обращаться ко мне
только по служебным делам. Я не желаю поддерживать далее
отношения с такими черносотенцами, как вы.
— Благодарю, — ответил Артеньев и трахнул дверью.
5
Напрасно упрекают испанских грандов за их длинные титулы.
Суховатые англичане тоже умеют на целую версту выстраивать
громоздкие имена любимцев своей нации. Вот, например, одно из
таких имен: Дэвид Битти, виконт Бородэйл-оф-Бородэйл, барон
199
Битти-оф-Норт-Си-энд-оф-Бруксби. Весь мир выговаривал это имя
просто и кратко — Битти. Это слово звучало в сознании моряков,
как резкий удар перчаткой боксера — «битти»!
Россия еще не забыла того пышного карнавала, который дали
балтийцы Битти и его супруге перед самой войной, когда они
прибыли в Кронштадт с крейсерами. Гостеприимство россиян
развернулось во всю ширь: Битти угостили всем, что имели, начиная
блинами с икрою и кончая Царь-пушкой в Кремле московском.
Аккуратный, неулыбчивый человек с короткими рукавами мундира
был доволен. В Народном доме для британских матросов пел
Шаляпин, а они сидели в ряд с русскими матросами — и перед
каждым стояло по бутылке водки и по дюжине пива. На закуску —
селедочка с луком и колбаска простонародная. За столами слыша-
лось:
— Рашен а вэри гут феллоу... Уыпьем уодки!
— Выпьем! Тока скажи как на духу: ты меня уважаешь?
Перепились крепко и потом гуляли по Петербургу в обнимку.
Редкостный случай в истории встреч флотов — драк не было!..
Битти пришел — Битти ушел. Битти был достаточно известен
во всем мире, и потому весь мир затаил дыхание, когда близ
Ютландии четкая линия британских дредноутов врезалась в броне-
вую фалангу германских крейсеров. Наконец-то дерзкий Гохзее-
флотте сцепился с надменным Гранд-флитом... Шеер и Хиппер, эти
мордатые мужланы, рискнули схватиться с элегантным джентльме-
ном Битти! Два зверя, старый и молодой, отгрызали друг другу
лапы, опрокидывали один другого на спину и безжалостно топили,
наседая сверху на тонущего противника. Ютландское сражение —
беспримерная во всей истории человечества битва двух наций на
море, которая по силе1 и мощности армад не имела себе равных
никогда (таких побоищ на море не знала и вторая мировая война,
которую уж никак нельзя назвать войной бескровной!).
В грохоте башен решался престиж «владычицы морей». Герма-
ния впервые пробовала силы своего флота на самом рискованном
оселке — на английском! О, надо ведь знать, чего стоит немецкому
народу этот день! Сколько лет кайзер заменял масло маргарином,
сколько лет Гогенцоллерны приучали своих верноподданных быть
сытыми от сосиски с пивом, чтобы создать флот, способный
встретить в море великолепный и тщеславный Гранд-флит... Азарт
этой небывалой схватки легко понять: кто кого?
Русские моряки были разочарованы: Ютландская битва закон-
чилась как бы вничью. Вряд ли можно считать англичан в выиг-
рыше, вряд ли были поражены и немцы. Невзирая на численный
перевес англичан, битва иногда шла на равных. Противники не
раз повторили ошибки Цусимы, совершая такие маневры, от кото-
рых русский флот давно отказался. Репутация британских адмира-
лов была подмочена. Мало того! В разгаре боя выяснилось, что
немецкие корабли намного лучше кораблей английских. Уже запол-
ненные водой до середины, они были способны продолжать битву.
На «Зепдлице» британский снаряд проник прямо в погреб. Немец-
200
кий порох сгорел, не взорвавшись! Вместе с ним. с быстротой
пороха, сгорели и 180 матросов двух башен. Но сам «Зейдлиц»
остался в строю. Зато англичане при таких же попаданиях
превращались в облако пыли, и корабли исчезали в этом облаке,
как будто их никогда и не было в Англии...
Неохотно, еще ворча друг на друга с дальних дистанций.
Гохзеефлотте и Гранд-флит разошлись, зализывая свои раны. Витти
получил от короля в награду 100 000 фунтов стерлингов.
— Гип, гип, гип... ура! Англия на морях непобедима!
Шеер с Хиппером, кажется, ничего не получили от кайзера,
известного скупердяя, но воплей в Берлине было достаточно:
— Хох, хох, хох... хайль! Германия непобедима в океанах!
Отставного адмирала Тирпица попросили выйти на балкон.
— Мы должны топить всех. — декларировал он народу.
Кто победил? Ответ, самый точный, дает биржа: после Ютланд-
ского сражения английские акции упали в цене. Россия была обеску-
ражена, а газеты США открыто восхваляли победу германского
флота. Рейхстаг, воодушевясь, решил потуже затянуть и без того
подведенные животы нации и вотировал на нужды войны еще 12 мил-
лиардов марок... Кайзер сиял своей каской, возвещая:
— Нет в мире бога, кроме бога германского!
Теперь немецкие крейсера, отозванные на время битвы с Бал-
тики, возвращались обратно в ее мутные воды, опять приткнулись
к либавским причалам. Башенный начальник с крейсера «Тетис»
лейтенант фон Кемпке на радостях выпил полрюмки коньяку и стал
необыкновенно воодушевленным. В самом деле, как приятно жить,
сознавая себя германцем.
Кемпке увлекся Кларой серьезно и, кажется, помышлял вывезти
ее после войны в Германию как жену.
— После войны, — убеждал он женщину, — наступят новые
времена. Германия будет лопаться от сала. Ты не бойся: карточек
на продукты не станет... мы, немцы, заживем лучше всех!
«Тетис» иногда выходил на обстрел в Ирбены. Стволы его
калибров, украшенные верноподданническими цитатами по-латыни,
не раз осиялись тевтоногневным пламенем. Из походов крейсер
опять возвращался в Либаву. Однажды, придя с моря, фон Кемпке
застал свою пассию за приборкой квартиры. Чистенькая, в белом
передничке, женщина была особенно очаровательна в этот сол-
нечный день.
— Сейчас я закончу возиться с этим, — сказала она. — Мне
осталось лишь разобраться с хламом...
Носком туфельки Клара пихнула кучу вещей, предназначен-
ных для помойки, которые фон Кемпке не решился бы назвать
«хламом». Присев на корточки возле ног возлюбленной, он стал
перебирать вещи, и его душа возмутилась:
— Как можно выкидывать? Нельзя же быть такой небереж-
ливой.
201
К удивлению своему, фон Кемпке извлек из мусора мужской
несессер с набором - почти джентльменским, где было все, начи-
ная от щипцов- для завивки усов и кончая запасом презервативов.
— Вот это, например... выбросить легко, а где достать?
— Ах, боже мой, да не нужно мне это.
— Я понимаю, что тебе это не нужно. Ведь ты не завиваешь
себе усов? Тогда объясни, как мужские вещи попали в твой дом?
Тут она призналась, что несессер остался от него. Клара долго
потом шарила в шкафах, лазала на антресоли.
— Что ты потеряла? — спросил Кемпке.
— Я вспомнила, что после него остался еще портфель. Он не
успел забежать за ним, как вы пришли в Либаву. Портфель совсем
новенький. В нем масса карманов, он очень красив. Я знаю, Ганс,
что портфель тебе очень понравится...
Огорченная, она оставила поиски:
— Ума не приложу, куда он делся. Но я хорошо помню, что
он был! Я обещаю, Ганс, что найду его для тебя... обязательно!
Утром фон Кемпке случайно встретил владелицу дома на улице
Святого мартина, в котором жила Клара, — госпожу Штранге.
— Фрау Штранге, поверьте, что я испытываю самые нежные
чувства к фрейлейн Изельгоф, но я хотел бы спросить вас...
Вот этот русский офицер, что бывал у Клары до меня, он...
— Ужасен! — охотно отвечала домовладелица, перебивая его. —
Воже, что тут творилось, когда он появлялся со своей компанией.
Как пьют русские — вам рассказывать не надо. Но они потом так
плясали, что у меня от люстры отвалилась хрустальная подвеска,
а люстра старинная, таких теперь не делают, и вот уже два года
я ищу мастера, который бы смог...
— Благодарю вас, фрау Штранге.
Русские газеты писали тогда об Австрии — с язвой:
Австро-Венгрия — двуединая монархия, которая с одной стороны омывается
Адриатическим морем, а с другой стороны загрязняется императором Францем-
Иосифом...
Миру никогда не забыть пышных усов Франца-Иосифа; он
помнил еще Меттерниха, а пережил Бисмарка и дождался —
из прошлого кабриолетов — шестиместных «паккардов» на бензи-
новом ходу; над головой императора залетали аэропланы, а потом
завыли сирены, возвещая нечто новенькое, чего не мог знать Меттер-
них, — воздушную тревогу! Вокруг Франца-Иосифа постоянно кого-
либо убивали — то жену, то племянника, то сына. Ничто не смутило
покоя величавого Габсбурга — самое главное: не терять хладнокро-
вия! Теплые воды Адриатики не успевали обмывать империю, загряз-
ненную императором, которого не брала даже пуля и бомба анар-
хиста.
Австрийская армия была очень сильной, и сейчас она поставила
Италию на колени. Русская Ставка решила спасать союзников от
202
унизительной капитуляции. Начался знаменитый Брусиловский про-
рыв. От Пинских болот до румынской границы шла на Австрию,
вскипая кровью, волна мощного наступления.
Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
«Постойте, шашки о шелк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!»
Русские железные дороги не успевали вывозить эшелоны плен-
ных. Военный престиж России поднялся как никогда высоко.
Газетчики надрывались:
«К* у пите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
Франц-Иосиф хладнокровно заболел и более уже не вставал.
Его «лоскутная» империя пережила неслыханный разгром, какого
Габсбурги не знали в веках. Италия вновь ожила, гордясь пету-
шиными перьями своих берсальеров, а на юге зашевелилось непо-
мерное честолюбие боярской Румынии. Теперь, после Брусиловского
прорыва, румыны тоже пожелали кинуться в общую драку.
Русская Ставка пребывала сейчас в смятении, там рассуждали:
— Если Румыния выступит на стороне Германии против нас,
России потребуется 30 дивизий, чтобы ее разгромить. Если же Ру-
мыния выступит против Германии, нам также понадобиться 30 ди-
визий, чтобы спасать ее от разгрома. В любом случае мы, русские,
ничего не выигрываем. В любом случае мы теряем 30 дивизий!..
Сразу выросло военное и политическое значение Черноморского
флота, которым командовал бездарный адмирал Эбергард. Тот
самый Эбергард, о коем еще адмирал Макаров говорил: «Я бы
ему щенка не поручил, не то что миноносцем командовать...»
Эбергард же командовал не миноносцем, а целым флотом. И каким
флотом!
В этот исторический для России момент сразу пришли в дей-
ствие потаенные пружины, топя одних, выдвигая других.
6
Мало кому известно, что, наряду с революционным подпольем,
па русском флоте существовало еще одно «подполье» — тоже
глубокое, тоже закопавшееся в конспирацию. Эти заговорщики
имели столь респектабельный вид, что никто бы и не заподозрил
в них карбонариев. Они постоянно держались на виду у власть
предержащих, имели высокие чины, на императорских смотрах
и в дни тезоименитств они сверкали, как иконостасы, орденами
и оружием.
203
Это подполье тоже имело свою историю. Цусима не прошла
для России бесследно, оставив на сердце многих болезненные
шрамы. Немало тогда офицеров флота очертя голову кинулось
в пропаганду, твердя о значении флота для России.. Агитация
велась широко и весьма умело. На добровольные пожертвования
строились эскадры, возводились новые гавани. Идеи морской про-
паганды глубоко проникли и в русскую провинцию, а в эти годы
новобранец охотнее шел на флот, нежели в армию. От вопросов
чисто специальных офицеры постепенно перешли к вопросам поли-
тики. Так зародилось это подполье. И если подпольщики-матросы
смыкались с ленинской партией, работавшей в условиях эмиграции,
то заговорщики-офицеры тесно смыкались с тем крылом Государ-
ственной думы, которое предвидело неизбежность краха монархии.
Мало того, когда самодержавие падет, думцы решили взять власть
над страною в свои руки.
Это был заговор, но не слева, а — справа...
Душою его были флаг-офицеры штаба Балтийского флота —
Ренгартен, князь Черкасский, Федя Довконт, Щастный, Альтфатер
и Костя Житков — редактор «Морского сборника». Собирались они
келейно, причем беседы свои стенографировали. Штабной «Кре-
чет» — под флагом адмирала Канина — давно трясло и качало.
— Странный кораблик, — посмеивались заговорщики. — Не
броненосец, не миноносец, а просто каютоносец, на котором полно
в экипаже рогоносцев и желудконосцев.
— Но мы, — заявлял Ренгартен, — отъявленные идееносцы.
Итак, вернемся на фарватер. О чем речь? Опять на повестке дня
будущая революция. Вопрос: что делать, если она произойдет
завтра?
Молчали. Черкасский встряхнул Довконта:
— Федька, отвечай — что ты будешь делать?
— Очевидно, поддерживать существующий режим.
— Ах, как это неправильно! — воскликнул Ренгартен.
— Да, ты сглупил, Феденька... В такие моменты, как революция,
важно сохранить полную ясность мышления. Важно не свершать
поступков, глубоко не обдумав их раньше. Помни, что погибнуть
от шальной пули идиота довольно непроизводительно.
- Главное, — добавил Ренгартен, — наше массированное воз-
действие на командующих флотами. В случае революции мы
должны разбиться в лепешку, но сделать все, чтобы решения
комфлотов шли исключительно к спасению России. Мы люди здесь
свои и будем откровенны до конца: за монархию держаться —
это глупо. Держались уже триста лет за Романовых, но... хватит!
— Ну, хорошо, — сказал Костя Житков. — Монархия — ана-
хронизм, с этим я согласен... А как быть без нее?
— Костя, — отвечал ему князь, — ты же не маленький. Не за-
давай вопросов из области холостых понятий о женатом монахе.
Ренгартен упрямо выводил разговор в нужное русло:
— Итак, в связи с тем, что Румыния ввязывается в войну,
надо подумать о Севастополе... Эбергарда — на свалку! Над Чер-
204
поморским флотом будем ставить своего человека. Канина мы тоже
не пощадим — подыщем замену. Жаль, что нет здесь сегодня
Васи Альтфатера, он бы проинформировал нас о начморштабе
адмирале Русине. Человек этот имеет «железный клюв», и он,
кажется, будет клевать наше зерно... Итак, господа, Севастополь!
Надо плеснуть мазута па форсунки Государственной думы. Мы го-
товы действовать...
Колчака из Моонзунда вызвали в Ревель, где его поджидал
Канин. Комфлот вынул из ящика стола новенькие погоны вице-
адмирала и сердито шлепнул их перед начальником Минной диви
зии:
— Обскакиваете нас, стариков... Дарю! Носите.
— Василий Александрович, как понимать ваш подарок?
Канин вручил ему телеграмму из царской Ставки, в которой
черным по белому сказано о назначении Колчака командующим
флотом Черного моря с производством в чип вице-адмирала.
— Выезжать сегодня. Знаете, где находится Ставка?
— Этого не знает никто. Кажется, она на рельсах.
— Она... в Могилеве. Желаю удачи.
В ревельской гостинице Колчак навестил жену с сыном. Жена
из фамилии Омировых, он женился на ней в Иркутске, когда
его осенял венец полярного путешественника.
— Ты сегодня странный... Что с тобою?
— Ах, Соня! Ты даже не знаешь, как высоко я взлетел.
Между ними, неуютно и печально, стояли два чемодана, наспех
вывезенных из Либавы: последнее, что у них осталось.
— Саня, я тебя не совсем понимаю, — растерянно сказала жена.
Тогда он выбросил перед ней погоны с двумя орлами:
— Собирайся! Мы едем... в Севастополь! Принимать флот...
Но прежде он завернул в Петроград, поехал на Фурштадтскую,
в дом № 36. Царская лестница под коврами. Лакей долго вел
Колчака через длинную анфиладу комнат. И всюду в адмирала
всматривался похожий на цыгана премьер Столыпин (портреты
Столыпина, бюсты Столыпина, фотографии Столыпина). Покойный
премьер властно — даже после смерти! — заполнял эти роскошные
покои. Чьи они, эти комнаты? Кто здесь живет?.. Лакей довел
адмирала до тихой спальни, и шторы отдернулись. На высоких
подушках, бледный, весь в поту, лежал изможденный человек.
Это был Александр Гучков.
— Кажется, — сказал Колчак, пожимая вялую влажную руку, —
я обязан именно вам своим столь высоким назначением?
— Не только мне. Вашу кандидатуру поддержал и Родзянко.
Наконец, московский голова Челноков — тоже за вас. Ваше назна-
чение — победа кругов, обладающих разумом и капиталами. До-
вольно блуждать! Мы видим в вас, адмирал, человека, который
способен бороться не только с «Гобеном» и «Бреслау». Мы уверены,
205
что Севастополь в случае переворота будет салютовать нам\ Са-
дитесь...
— Вы опять болеете, Александр Иваныч?
-- Меня отравили... С тех пор, — отвечал Гучков, — как я при-
шел к политической деятельности, я постоянно принимают колос-
сальные дозы ядов... от царя, от жидов, от большевиков, от поля-
ков! Сейчас я отлеживаюсь после приема яда от Гришки Распутина.
Гучков принял из пузырька столовую ложку противоядия.
— Адмирал, пусть это останется между нами... После боев под
Сольдау я от «Красного Креста» был у немцев в Пруссии. Я имел
приватное поручение вывезти от них труп генерала Самсонова.
Возле проволочных заграждений меня встретил германский обер-
лейтенант, отлично говоривший по-русски. Между прочим, он ска-
зал: «Александр Иваныч, я ведь немало штанов протер в вашей
Думе, выслушивая всякие речи. Вы не можете меня вспомнить,
это верно — военная форма меняет облик человека. А ведь мы
лично знакомы!» Это меня чрезвычайно потрясло, ибо в своих
думских речах я не раз касался государственных секретов Рос-
сии, и я спросил немца: «А кто нас знакомил и где?» На что полу-
чил ответ: «Нынешний премьер Штюрмер». Обер-лейтенант затем
рассмеялся. «Вы тогда, — сказал он мне, — решали с премьером
вопросы обороны... о запасах вооружения для войны с нами!»
Я спросил немца, кем он считался в России, и обер-лейтенант,
ничуть не смутившись ответил: «Я состоял в охране Распутина
от вашего эм-вэ-дэ...»
Гучков замолк, и Колчак веско заметил:
— Распутина нельзя терпеть далее.
— Скоро его не станет, — спокойно отозвался Гучков.
— Вы его уберете, но... где же твердая власть? Не боитесь
ли вы, что вас и ваши начинания захлестнет и накроет волна
общенародной революции? В море ведь проще: стихия не политика,
и мы научились ловко маневрировать.
— Александр Васильич, — перебил его Гучков, — отныне вы
должны позабыть, что вы только моряк. Отныне вы должны —
и даже обязаны — быть политиком. Если не сумеете сманевриро-
вать в политике, вас захлестнет, как в шторм. Кстати, — добавил
Гучков, — политика не такая уж сложная штука, как о ней принято
думать. Главное — учитывать настроение людей. Я уверен — вы
справитесь!
Вечером Колчак уже отъехал в Могилев... Он любил повторять:
«Меня выдвинула война!» Но, кажется, адмирал и сам не заметил,
когда и как он целиком отдал себя на служение финансовым
тузам, политическим воротилам страны. Сейчас за их мощью, за их
думскими трибунами Колчак угадывал силу — ему близкую, ему
понятную, его же — Колчака! — ласкающую.
Поезд остановился. Могилев—Ставка —царь—Колчак.
206
Его встретил пачморштаба адмирал Русин, по прозвищу «же-
лезный клюв», ибо любое дело он доводил до конца. Возле Русина
ласково улыбался Вася Альтфатер, которого Колчак терпеть не
мог за его прогерманские настроения.
— Мы вас вытащили, - намекнул Русин на свой «клюв».
На улице возле кинематографа Колчака встретил Кедров:
— Тебя ждет Алексеев, а потом наверняка примет и государь.
Ну, учить тебя не стану. Если есть сабля - нацепи. Ордена не
нужны, если пет орденов с мечами. Фуражка обязательна. Для
тех, кто представляется впервые, необходимы перчатки...
Разговор с косоглазым М. В. Алексеевым, который был началь-
ником штаба при верховном главнокомандующем, состоялся сразу
же. Два часа он инструктировал Колчака, открыв перед ним, как
перед комфлотом, многие секреты Антанты и России. Разговор ка-
сался Румынии и «Гобена» с «Бреслау», пробравшихся в Черное
море.
— Вы должны их выжить! — требовал Алексеев. — Эбергард
размазня и плакса. Он окружил себя льстецами... гнать всех в три
шеи! Сейчас важно общерусское стремление на Босфор и Дарда-
неллы... поняли, адмирал?
Николай II проживал в губернаторском доме. Скороход в ла-
ковых сапожках проводил Колчака до охраны его величества.
— Сдайте оружие, — велели Колчаку в вестибюле.
— Огнестрельного не ношу, а саблю не сдам...
В карауле стояли конвойцы, каждый из них застыл на отдель-
ном квадратном коврике. Собутыльник царя адмирал Нилов друже-
ски подхватил Колчака, увлекая его дальше. Обеденная зала была
обклеена белыми мещанскими обоями. Постаревший Николай II
(говорят, он много пьянствовал в Ставке, вдали от Алисы) вышел
из дверей, ведя за руку наследника, который баловался по-детски.
За ним шел грудастый, как баба-кормилица, матрос со «Штандарта»
Деревенко — тоже персона, «дядька» наследника. Мальчик-цесаре-
вич, подобно старичку, ходил с тросточкой, сияя солдатским «Геор-
гием».
— Господа, — объявил император тускло, -- сегодня у всех нас
большая радость. Из Троице-Сергиевской лавры нам прислали
икону явления божьей матери Сергию Радонежскому. Алексис, —
сказал он сыну, не изменив тона, — не надо баловаться...
При разведении гостей к столу кто-то жесткими пальцами
схватил Колчака за плечо — это был обер-гофмаршал.
— Фам сюта, — показал он Колчаку стул (отдаленный).
Удивительно было изобилие разных водок и закусок. За столом
же, после выпивки, подавали: суп с потрохами, ростбиф, пончики
с шоколадным соусом, фрукты и конфеты, квас в серебряных
кувшинах, вина текли — красные: портвейн и мадера. Наследник
вел себя за столом крайне неприлично. Деревенко дергал его сзади
за вихор. Царь молчал и много пил. Ставка считалась на походе,
а потому вся посуда была металлической (золото, серебро, платина).
— Разрешаю курить, — сказал потом царь, закуривая.
207
Колчак не был свитским офицером, за одним столом с импе-
ратором он сидел впервые. Нго, человека дела, краппе поразило,
что Николай засунул его в дальний угол стола, сам же восседал
между Ниловым и сыном, которых и без того каждый день видел.
Л ведь, казалось бы, сегодня царя должен интересовать только
он, новый командир Черноморского флота... Лишь после кофе, когда
дворцовые лакеи, одетые по случаю войны в солдатскую форму,
стали убирать со стола, император вспомнил о Колчаке.
- Александр Васильич, — сказал он ем\, — прошу в сад...
В саду он, как попугай, повторил — слово в слово — все то, что
Колчак уже слышал от Алексеева. От солдатской шинели царя
неприятно разило карболкой, и этот запах мешал Колчаку, который
на флоте привык к духам. В завершение царь сказал:
— Мне о вас так много говорили, что я стал подозрителен.
Мне известно, что вы недостойно якшаетесь с этим... как его... с этим
Гучковым, это нехорошо. Они, эти думские горлопаны, желают мне
зла, это тоже нехорошо. Я могу нажать кнопку на столе, и их не
станет. Но я этого пока не делаю, что уже хорошо...
Колчак вернулся в свой вагон, . который ждал его на путях
и который сразу же прицепили к составу, идущему на Севастополь.
— Саня, — спросила жена, волнуясь, — ну что там?
Поезд тронулся. Колчак проводил глазами халупы могилевских
окраин, которые показались ему даже красочными из-за обилия
садов и цветущей зелени обывательских огородов.
— Ничтожество! — ответил он жене. — Нужны другие люди...
Поезд летел через великую страну в солнечный Севастополь.
Колчаку было тогда 43 года не только в России, но даже за
рубежом не было такого молодого командующего флотом!
Пресса буржуазных газет работала на него. Адмирал был эф-
фектен, как герой авантюрного романа, и газеты подняли Колчака
па щит славы... Севастополь встретил его оркестрами, цвела огром-
ная свита штабов и начальства. В приветственной речи была вы-
ражена надежда, что скоро воды Черного моря увидят его вымпел.
— Увидят! — сказал Колчак, словно облаял всех. — Через пол-
часа уже все увидят мой флот в море...
Прямо с вокзала — в гавань, и через полчаса вымпел был
поднят над флагманской «Императрицей Марией».
— Карту, — потребовал Колчак.
Орудуя параллельной линейкой, он проложил курс эскадре:
— На Босфор!
Возле турецких берегов в русские прицелы попался «Бреслау»
и был вынужден спасаться. Его загнали в гавань, как крысу
в нору. Колчак вызвал по радио минный флот и завалил Босфор
минами так же плотно, как это делал Эссен, его учитель, на Балтике.
По возвращении с моря Колчак обратился к черноморцам:
— Мы провели только смотр. Завтра начинаем воевать...
208
Он не был похож на других адмиралов. Помня об указании
Гучкова, вице-адмирал стал доступен матросам, он беседовал с ними
запросто. На Николаевском судостроительном заводе ком флот стал
кумиром рабочих, когда выточил на станке сложную деталь.
— Не удивляйтесь моему умению. Я провел детство на Обухов-
ском сталелитейном заводе среди пролетариев и всегда знаю их
нужды!
Так он говорил, и Черноморский флот носил его па руках:
— Ура! Да здравствует наш славный адмирал Колчак... С на-
шим адмиралом умрем за веру, за царя, за отечество!
Это была политика — очень дальновидная. Но зато и сколь-
зкая — как каток. Рано или поздно, но шея будет свернута.
7
Минную дивизию на Балтике принял от Колчака контрадмирал
Развозов. Почти весь июль (жаркий, удушливый) эсминцы базиро-
вались на Моонзунд. Тоска смертная... Июль был богат событиями,
которые язвили сердце каждого россиянина. Ходили темные слухи,
что Протопопов, товарищ председателя в Думе Родзянки, заез-
жал специально в Стокгольм, где вел беседу с немецкими дипло-
матами о путях к заключению мира. Тем людям, у которых была
голова на плечах, становилось ясно, что самодержавие — в чаянии
грядущих потрясений — спешит избавиться от войны, чтобы раз-
вязать себе руки для борьбы с растущей революцией. Кают-компа-
ния «Новика» стала наполняться политикой, и Артеньев, как стар-
ший офицер, вмешивался в споры.
— Оставьте же эту политику! Это не наше дело. Еще Козьма
Прутков сказал: «Специалист подобен флюсу — полнота его одно-
стороння!» Что-либо одно — или флот, или политика... Я — за флот.
Больше внимания к службе!..
Он снова тронул болевшую ключицу, и фон Грапф это заметил:
- Поезжайте-ка в Питер, развейтесь. Заодно и дело — штур-
ман жалуется на хронометры, которые не мешает выверить в нави-
гационных мастерских... Из Кронштадта наведаетесь в Питер.
— Мне ящиков с хронометрами не дотащить. Тяжелые.
— Возьмите первого попавшегося матроса...
Артеньев так и сделал: вышел на палубу и окликнул первого
попавшегося, которым оказался Семенчук:
— Оденься как следует, гальванер, чтобы на патрули не напо-
роться. Поедем сначала в Кронштадт, а потом в Питер...
Ему одеться было гораздо сложнее, ибо существовала громад-
ная таблица для 32-х форм одежды флотского офицера — на все
случаи жизни. Ошибаться нельзя... Поехали. С хронометрами.
14 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
209
Политика преследовала даже в пути. Ехали поездом через
Финляндию и всю дорогу разговаривали. Причем нельзя сказать,
что были неискренни. Дорога, она ведь тоже сближает людей...
— Ты не думай, — говорил Артеньев, — что мы, офицерство,
лыком шиты. И многие из нас отлично чувствуют все российские
неустроенности. Но... молчат! Вы свои пяток лет оттабапили —
и домой поехали. А у нас другое дело... присяга, долг, честь.
Наконец, и пенсия. Она, как ни крути, а языки тоже защелки-
вает...
Близость Кронштадта обоих насторожила: при сатрапии губер-
натора адмирала Вирена здесь не пахнет раздольем флотской
удали. Город-крепость, город-тюрьма, весь в камне, и даже мостовая
из чугуна — уникальнейшая в мире.
— Сдадим вот хронометры и... поскорей бы отсюда!
Сдали они хронометры, ночь переспали, наутро опять пошли в
мастерские. Шли они, как заведено в Кронштадте, по разным
сторонам Господской улицы — Артеньев шагал по правой («бархат-
ной»), а Семенчук по левой («суконной»), — таковы здесь порядки.
Откуда ни возьмись выкатился на Господскую серый в рыжих под-
палинах жеребец, а в коляске с открытым верхом сидел сам Вирен.
— Стой! — заорал он Семенчуку. — Чего руки в карманы сунул?
Давай бляшку с номером... Я тебя научу, как держать руки надо!
С «бархатной» стороны Артеньев перешел на «суконную»:
— Господин вице-адмирал, это мой матрос, мы с «Новика»,
только что с позиций Моонзунда, приехали с хронометрами...
— А, — сказал Вирен, — с эсминцев? Разболтались вы там,
вдали от дисциплины флотской. Я вас проучу... Что за ботинки?
Ботинки на ногах Артеньева, правда, были не форменные.
— Казенные жмут, — сказал он. — Извините.
— Казенные уже и жать стали? Может, и мундир вам мешает?
Сейчас же отведите своего разгильдяя на гарнизонную гауптвахту,
а затем сами ступайте на офицерскую — арестуйтесь!
Жеребец тронулся дальше, и Господская вмиг стала пустой,
будто вымерла. Одиноко маячили офицеры, заранее становясь во
фронт. Дамы — при виде Вирена — спешили переждать его проезд
в подворотне, чтобы не нарваться на оскорбление. Зато свободно
шлындрали, бесстрашны и ненаказуемы, кронштадтские прости-
тутки...
Артеньеву было стыдно перед своим гальванером:
— Пойдем, Семенчук, я тебя посажу, а потом и сам сяду...
Отсидели они два дня, забрали из мастерской хронометры.
— Бежим! — сказал Семенчук. — Ноги в руки и бежим... Вот
уж несчастная братва, кто здесь по пять лет загорает.
Со двора флотского Экипажа, как в далеком детстве, пела
труба. Ирины дома не было, Артеньев открыл квартиру своим
ключом:
— Входи. Как-нибудь устроимся переночевать у меня.
Вошли. В квартире было страшное запустение.
210
— Не дай-то бог иметь такую жену, как моя сестрица. Правда,
она еще глупа... Что взять с дуры-бестужевки?
Семенчука поразил вид огромных пустых комнат с отодранными
по углам обоями. Кривоногая жалкая мебелишка, почти сиротская,
кособочилась по углам квартиры — неприютно и одичало.
— Небогато живете. А я-то думал...
— И думать нечего, — сердито отвечал Артеньев. — Тебе ка-
жется, если дворянин, так уже особняк, рысаки, лакеи, а сам дворя-
нин кровь сосет из народа. Че-пу-ха!.. Мой батюшка сорок лет
вставал ни свет ни заря, чтобы всяких оболтусов латынью насы-
тить. Надорвался и умер... до пенсии! — Старлейт вернулся с кухни
смущенный. — Хоть шаром покати, — сказал. — Самая противная
девка — это ученая девка... Извини, брат, ужин не состоится.
Пили голый чай с сахаром — в молчании. От канала Круштейна
тянуло ночной сыростью. Старенький абажур, весь в пыли, освещал
над пустым столом четкий круг, рукава от стола запылились.
— Ляжешь вот тут. Я тебе постелю.
— Спасибо, — ответил Семенчук. — Мне бы приткнуться.
Ближе к ночи вернулась Ирина. Рослая, стройная. Ее сильно
портил долговатый нос — такой же, как у брата. Моложе его на
десять лет, она как-то запоздало развилась, и Артеньев с непо-
нятной для себя неприязнью отметил ее груди, торчавшие дыбком.
— Не понимаю тебя! — с укоризной сказал брат сестре. —
Когда ты возьмешься за ум? Почему такой кавардак в квартире?
В доме — ни куска хлеба... А почему ты пришла так поздно?
— Да, я задержалась сегодня... Так было интересно! Мы, все
девушки, ездили в Калинкину клинику — изучали там венеричек.
Ты можешь гордиться сестрой. Я недавно так идеально отпрепари-
ровала лягушку, что ее оставили на курсах как учебное пособие.
— Я восхищен, — хмуро процедил Артеньев. — «Тебе с подругой
достались препараты гнилой пуповины, потом был дивный анализ
выделенья в моче мочевины...» Дура ты, — врубил он в лицо ей. —
Тебе замуж надо. И сразу повыскакивают из головы все лягушки.
Готовь себя не к вивисекциям, а к семейной жизни.
— Ты отсталый консерватор, — возразила сестра. — Впрочем,
все офицеры флота всегда славились своей реакционностью.
— Пусть я отсталый. Но ты со своим прогрессом тоже далеко не
ускачешь. Нужен дом. Нужен муж. Нужны дети... Кухня, наконец!
— Боже, ты разговариваешь, словно черносотенец. Сейчас,
когда все вокруг кипит, когда наука...
— Оставь ты эту ерунду! — Он рывком распахнул дверь, спросив
у темной комнаты: — Семенчук, ты спишь?
— Сплю. Сплю. Я ничего не слышу...
Разговор с сестрой он продолжил, когда она уже легла.
— Я постарел... да? — спросил Артеньев.
— Ты ужасно нервный. А я так счастлива...
- Влюблена?
— Что ты! — возмутилась Ирина. -- Это было бы глупо...
и*
211
Она призналась ему, что профессор Пугавин, это научное
светило, выделил ее среди всех бестужевок для постановки психо-
логических опытов. Пугавин нашел у нее рациональный ум.
— Профессор сейчас занимается этим... Распутиным!
— А при чем здесь ты со своим рациональным умом?
— Пугавин нашел, что я гожусь для разгадки секрета влияния
Распутина на женщин. Опыт, конечно, будет поставлен строго
научно. И под наблюдением самого профессора...
— Вот так и знай, -- сказал Артеньев, — если я твоего про-
фессора-психолога встречу, я самым простонародным способом
набью ему морду. И пусть он жалуется потом городовому!
— Пугавин — прогрессивная личность, — обиделась сестра.
— Тем лучше. За этот прогресс я ему еще добавлю. И посове-
тую, чтобы опыты с искушением от Распутина он ставил над
своей женой.
Сестра замкнулась. Взяла у него папиросу.
— Социология тоже наука, — сказала она, неумело прикури-
вая. — И наука с большим будущим. В науке всегда были герои-
мученики. Не станешь же ты отрицать подвигов врачей, которые
сознательно прививают себе микробов чумы, холеры и сибирской
язвы.
— Спи. Я гашу свет. Герои науки так и останутся героями.
Но я еще посмотрю, какой микроб тебе достанется от Распутина...
На следующий день явился профессор Пугавин; светило был
в сером костюме и в серой шляпе, день был тоже серый.
— Молодой человек, — сказал профессор, беря Артеньева за
пуговицу мундира (чего Артеньев не мог выносить), — как же вам
не стыдно? Ирина Николаевна мне все рассказала... К чему ваши
сомнения? Я же стану следить за вашей сестрой, как Цербер.
У меня холодный, аналитичный ум, как у римского патриция.
— У вас он холодный. Но у сестры может оказаться и горячим.
— Сережка! — вспыхнула Ирина. — Как ты можешь говорить
обо мне такое? Мы ведь ставим только опыт... только психологи-
ческий опыт для науки!
Семенчук проявил деликатность и, присев на корточки, переби-
рал книги на этажерке. Артеньеву он сейчас мешал своим при-
сутствием, но... не выгонять же на улицу! Пускай слушает.
— Распутин, по-моему, это просто гнусный кал, который недо-
стоин вашего просвещенного изучения. Его надо подцепить на
лопату и выбросить. А вам хочется его понюхать.
— Э-э, нет! — убежденно отвечал Пугавин. — Когда человек
смертельно болен, врачи изучают и его кал, дабы спасти человека...
в данном случае речь идет о больном русском обществе.
Тут Сергей Николаевич возмутился:
— А кто вам сказал, что русское общество больное? Вон,
посмотрите на моего бугая... Семенчук, встань! Ты разве болен?
Гальванер вырос над этажеркой — всей своей гигантской фигу-
рой чемпиона по классической борьбе.
212
— He, — засмеялся, — мы не больные. А с господином старлей-
том я согласен: всю заразу жизни русской — на свалку надо,
чтобы она здоровым жить не мешала.
— С таким оппонентом я не желаю дискутировать... Ирина
Николаевна, вы готовы? Григорий Ефимыч будет ждать вас, я уже
договорился через баронессу Миклос.
Артеньев прицепил к поясу золоченый кортик:
— Я пойду тоже. У меня не десять сестер, чтобы я бросался ими
по всяким Гришкам... Можете мне, как реакционеру, не призна-
ваться. Лишь один вопрос: где живет эта скотина?
На Гороховой — пустота, лишь возле дома № 64 заметно не-
которое оживление, возле подъезда стоят два легковых автомо-
биля. На площадке лестницы первого этажа, примостившись на
подоконнике, играют в карты скучные филеры. Скучные и трезвые.
— Вам куда? — спросили они Артеньева.
— Господин в сером с молодой дамой уже проходили?
— Да. Только что.
— А я с ними... тоже к Григорию Ефимычу.
«Штаб-квартира Российской империи» имела электрический
звонок. Артеньев в бешенстве как нажал его кнопку, так уже и не
отпускал пальца, пока ему не открыла горничная.
— А вам назначено? — спросила она, словно о визите к врачу.
В прихожую вышел костистый мужик з шелковой рубахе с ма-
линовым поясом, в английских полосатых брюках, на босых ногах
его шаркали шлепанцы. Он воззрился на Артеньева, и старлейт
хорошо рассмотрел его старческое лицо, клочковатую бороду, из
путаницы которой пробивались землистые мужицкие морщины.
Даже никогда не видев Распутина, Артеньев догадался, что это он...
он!
— Ты што звонишь, будто полицья какая? — наорал Распутин
на офицера. — Всех в дому перепужал. Я тебя звал7 что ли? Ты,
флотской, на кой ляд сюды приперся?
— Просто так. Посмотреть на вас.
— Кого смотреть-то?
— Да вас, Григорий Ефимыч.
На лице Распутина выразилось крайнее удивление:
— У тебя и дела до меня нетути?
— Нет. Нету.
— И просить ништо не станешь?
— Не стану. Вот посмотрю и уйду...
Распутин взмахнул длиннейшими руками гориллы:
— Таких у меня ишо не бывало. Кажинный прыщ лезет,
кому — места, кому — чин, кому — орденок. А тебе ништо не надо,
быдто святой ты!
Он распахнул двери в гостиную, наполненную дамами, и объявил
своим гостям во всеуслышание:
— Это ничего. Какой-то хрен с флоту приволокся...
213
Древнеславянское слово сорвалось с языка Распутина легко и
безобидно, почти не задевая слуха, как обычное разговорное
слово, и все дамы восприняли его с удивительным спокойствием.
Пугавин с сестрой были уже здесь. Артеньев сел в уголку ком-
наты, осмотрелся... От круглой печки, несмотря на летнюю пору,
разило жаром. Посреди комнаты, обставленной дешевыми венскими
стульями, громоздился стол. На нем — ведерный самовар. Вокруг
самовара навалено всякой снеди. Масса открытых коробок кон-
сервов. Горка неряшливо накромсанной осетрины. Надкусанные
калачи. Луковицы. Черный хлеб. Баранки. Мятные пряники.
Четыре роскошных торта от Елисеева, уже початых ножами с раз-
ных сторон. Соленые огурцы. Очень много бутылок с вином, а под
столом — пустые бутылки...
— Ну, кто новый-то здеся? — спросил Распутин, но тут опять
задребезжал звонок. — Тьфу, бесы, и время провесть не дадут.
Ввалилась пожилая особа в кружевах и ленточках, с порога
она рухнула на колени, хватая Распутина за подол рубахи:
— Отец, бог, Саваоф... дай святости, дай, дай!
Распутин рвал от нее подол рубахи, крича:
— Ой, старая, не гневи... отстань, сатана, или расшибу!
- Сосудик благостный, бородусенька, святусик алмазный...
Распутин развернулся, треснул даму кулаком по башке и отшвыр-
нул ее, словно мешок, к печке.
— Всегда до греха доведет, — сказал, оправляя рубаху. —
А ежели ишо раз полезешь, вот хрест святой, так в глаз врежу,
что с фонарем уйдешь... как пред истинным!
— Бог, бог... освяти меня, — взывала дама от печки.
— Ну, не сука, а? — спросил всех Распутин и повернулся
к Артеньеву: — Сидай к столу, флотский... Небос мадеру лакать
любишь?
И вдруг он вперился взглядом в Ирину Артеньеву:
— А ты пошто без декольты пришла? Или порядку не знаешь?
Поднялся с продавленного дивана Пугавин:
— Ирина Николавна явилась, чтобы побеседовать с вами.
— О чем?
— О смысле жития, конечно.
— Дуня! — позвал Распутин, и мгновенно явилась горнич-
ная. — Вот эту новеньку, котора без декольты... в боковую веди.
Артеньев конвульсивно дернулся, но Пугавин шепнул ему:
— Что вы! Ваша сестра культурная, передовая девушка...
Компания за столом росла, появились пьяные. Дирижировал
за столом закусками секретарь Распутина — ювелир Аарон Сима-
нович. Смеялась, подъедая торт с вилки, будто купчиха, баронесса
Миклос — красавица, каких Артеньев никогда не видывал. «И эта
туда же?..» Было много аристократок, но скромному офицеру
с «Новика» они были далеки и... противны! Респектабельная ба-
ронесса Икскуль фон Гильденбандт, которую Артеньев знал по
портрету Репина («Дама под вуалью»), невозмутимо разливала
чай. Разговор за столом шел странный — больше о концессиях
Мурманской железной дороги.
214
Дверь из боковой комнаты открылась, вышел Распутин с сестрой.
Держа ее рукою за шею, он продолжал незаконченный разговор.
— Грех — это хорошо, — ласково внушал он Ирине.
Артеньеву показалась дикой простота его убеждений. Никаких
высоких материй: «Грех -- это хорошо!» — и этого достаточно,
чтобы дуры бабы слушали его так, будто мед пили.
— Пора уходить, — шепнул Артеньев Пугавину.
— Но мы присутствует лишь при начале опыта...
Распутин сел за стол, а красавица Микл ос поднесла ему кусок
хлеба, поверх которого положила соленый огурец. Скрипач Лева
Гебен настроил свою скрипку, и грянула «величальная»:
Выпьем мы за Гришу —
Гришу дорогого,
Свет еще не видел
Милого такого...
Балетмейстер Орлов плясал на столике, телефон звонил не-
устанно. Распутин хлестал все подряд, что наливали, мешая
портвейн с квасом, а пиво с хересом. В какой-то момент Артеньев,
абсолютно трезвый, испытал тревожное чувство, какое бывает в море
ночью, когда вдоль горизонта брызнет светом вражеский про-
жектор... Почти физически он ощутил взгляд Распутина, устрем-
ленный на сестру, как клинок. Под этим взглядом Ирина вдруг
окаменела, дернула плечами. И вдруг она вырвала из прически
гребенку, тряхнула головой, рассыпав волосы по плечам, как делают
женщины, ложась в постель. Распутин смотрел на нее, как удав на
кролика. А потом... Потом над объедками стола протянулась вдруг
жилистая рука. Распутин, заворожив, стал гладить сестру по щекам.
Артеньев толкнул Пугавина, Пугавин нажал под столом на туфлю
Ирины, и она вдруг истерично взвизгнула:
— Ай! Не сметь так обращаться со мною...
Рука убралась, и глаза Распутина медленно потухли:
— Ишь ты... заноза. Ну-ну. Ладно. Ты приходи опять. Я ничего.
Это так... Кады придешь? Мы поговорим... Не бойсь!
Артеньев даже не заметил, когда в комнате появилась Лили
Александровна фон Ден. Вдова командира «Новика» принесла
цветы, вручив их Распутину, и тот отбросил их от себя:
— Мне? На кой? Ладно. Баловство...
Артеньев не стал дожидаться, когда его увидит г-жа фон Ден,
и поспешил к выходу. Шепнул сестре, чтобы шла домой. В пустой
квартире слонялся по комнатам Семенчук, поджидая его:
— Ну, что там, господин старший лейтенант?
— Я ничего не понял, — сказал Артеньев. — Если и верны вс€>
те слухи о влиянии Распутина на государственные сферы, то я
никак не возьму в толк, каким образом Россией может управлять
этот темный и жуткий мужик... Как? Я не обнаружил в Распутине
даже тени той непосредственности, какая характерна для просто-
народья. Это ярко выраженная преступная натура, место которой
215
на каторге, а он гуляет... Гуляет так, словно бандит, которому
подфартило в добыче!
— Не один же он там. — заметил Семенчук.
— Вот и беда для России, что он такой не один...
— А я билеты взял. Поедем?
Билеты у них были до Пернова — до самого Моонзунда. Вече-
ром, сидя в купе, Артеньев говорил Семенчуку, словно оправды-
ваясь:
— В доме только черной гадюки не хватает. Кастрюли в копоти.
А она опыты ставит... Но она же чистая хорошая девушка. Она все
понимает. Я знаю, что она больше туда не пойдет.
Было ему как-то неловко и мучительно. Семенчук отмалчи-
вался. и Артеньев вдруг с отчетливой ясностью понял, что Ирина
еще не раз пойдет на Гороховую, 64... Он стал копаться в бумаж-
нике:
— Где мы сейчас?
— Скоро Ямбург.
Сергей Николаевич шлепнул на стол последнюю четвертную:
— На первой станции... разгонись за бутылкой.
— Ваше благородие, да ведь бутылки-то сейчас... сами знаете
какие! Только черепа с костями на этикетках не рисуют.
— Плевать. Тащи. Не рассуждая. Выживем.
После выпивки он сознался:
— Лучше б не ездить. Чего мы там не видели? А на войне,
брат, лучше. И люде честнее... Ох, какая сволочь!
— Кто сволочь?
— Да все вокруг... Петербурга нет — помойка!
...Он ведь очень любил Санкт-Петербург.
8
Клара встретила фон Кемпке, сияя радостью:
— Ганс, у меня для тебя подарок... вот он! Я сегодня нашла
портфель, о котором тебе говорила... Помнишь?
Портфель был из крокодиловой кожи — прекрасный. Массивные
замки из бронзы. Их немного тронула морская соль, но это легко
отчистить. Кемпке, очень довольный, сунулся внутрь портфеля. Он не
был пуст — его наполняли какие-то бумаги.
— Я их даже не трогала, — сказала Клара.
Кемпке поспешно выгребал на стол карты и планы, на кото-
рых — в предельной ясности — проступила схема минных постано-
вок Балтийского флота за 1914 и 1915 годы... Фон Кемпке ошалел.
— Клара, — сказал он, отирая пот со лба, — я понимаю, тебе
этот портфель может быть неприятен, как память о том негодяе.
Мне, честно говоря, он неприятен тоже. Но я могу взять его...
В нем можно хранить хотя бы носки для стирки.
216
— О чем ты говоришь? Я тебе его уже подарила. Ты куда?
-- На крейсер.
— Разве ты не останешься ночевать?
— Сегодня никак не могу. У меня вахта. Ночная...
Он убежал, прижимая портфель к груди, в которой билось
сердце от волнения небывалого. Вот она, судьба! Вот опа, карьера!
9
Газетные трепачи спешно сооружали для России нового героя:
«Среднего роста, хмурый, слегка прихрамывающий, герой производит впечат-
ление испытанного в боях воина. Лицо его выражает непоколебимую волю,
мужество и спокойствие. Живые проницательные глаза особенно располагают
к нашему герою, столько претерпевшему в скитаниях по вражеским землям...»
Кто он такой? И почему он скитался по вражеским землям?
Россия начинала свое знакомство с генералом Корниловым,
о котором она до осени 1916 года, как говорится, «ни ухом ни рылом».
Новоявленный Наполеон в самом деле был неказист, даже безобра-
зен, но свою внешность он прекрасно обыгрывал, как ловкий актер,
превращая все недостатки в достоинства. Корнилов возвещал в ин-
тервью, что он «сын народа из простых казаков». Славу он
приобрел не в боях, а в побегах из плена. Сейчас Корнилов драпанул
через Австрию в Румынию, выдавая себя па всем пути за глухоне-
мого нищего. Герой был готов, и Николай 11 дал Корнилову целый
корпус.
К осени мясорубки Вердена и Соммы перемололи столько
народу, что его хватило бы для основания целого государства.
Одна лишь битва на реке Сомме выжрала из арсеналов Антанты
такую массу снарядов, что Россия могла лишь завистливо ахнуть.
— Мы, — говорили в Ставке генералы, — не истратили этого
количества снарядов даже за все два года войны. Если бы союзники
уделили нам хотя бы треть этого расхода на Сомме, то, будьте
покойны, Россия уже давно была бы в Берлине!
Наступление Брусилова постепенно выдыхалось. Русская армия
замедляла темп движения, как усталый паровоз, в топках которого
догорали последние огни. Австрия уже не могла оправиться от
поражения, но Германия оставалась еще очень сильна; оказалось,
она стала еще сильнее, когда к управлению войной пришел маршал
Гинденбург — новый кумир германской военщины. Сразу прекрати-
лись бесплодные атаки под Верденом: внимание Гинденбурга
властно занимал Восток, его бескрайние леса и поля, ему была
нужна Россия.
Германия обещала Румынии русскую Бессарабию, но Россия
посулила Румынии австрийскую Трансильванию, и это решило
дело — Румыния вступила в войну на стороне Антанты.
-- Теперь, — докладывал Алексеев царю, — наши дела пойдут
намного хуже. Отныне румыны садятся на нашу шею, а Россия,
217
и без того залитая кровью, получает в дар от новых союзников
еще полтысячи верст непрерывного фронта...
Румыны широко оповестили весь мир, что завтра «Мара Румени»
(Великая Румыния) будет пировать в Берлине. Заявка сделана!
Первыми побежали от немцев генералы — на автомобилях. За ними
утекли с фронта офицеры — на лошадях. За офицерами припусти-
лись и солдаты, у которых еще оставались целы ноги. Вся эта
орава дезертиров стекалась к Бухаресту. «Мара Румени» была
разгромлена в рекордный срок, и Россия кинулась спасать Румы-
нию, которую спасти было уже невозможно. Пришлось ввести туда
целую армию и воевать за «Мара Румени».
На Балтике в эти дни геройски сражались силы Рижского
залива. В узостях Моонзунда денно и нощно гремели ковши стара-
тельных землечерпалок. Бурая придонная грязь, грохоча поднятыми
со дна камнями, текла в разъятые лохани лихтеров. Баржи подхва-
тывали раствор грунта, уходили далеко в море и топили его на
глубине... Надо спешить! Наконец канал Моонзунда дочерпали
ковшами до критической глубины в 26,5 фута. Критический — по-
тому что линкор «Слава» прополз через Моонзунд почти на брюхе,
царапая себе днище о камни грунта, но другие корабли, с более
глубокой осадкой, пройти за «Славою» уже не могли...
В могилевскую Ставку царя явился английский посол.
— В прошлом году, — заявил в своей речи сэр Бьюкенен, —
правительство моего короля вручило вам, ваше величество, вели-
кобританский фельдмаршальский жезл — как дань восхищения анг-
лийской нации перед героизмом русской армии. Сейчас мы вручаем
вам знаки первой степени ордена Бани — в знак восхищения перед
доблестью ваших флотов — Черноморского и Балтийского.
— Я тронут, — отвечал император.
Флот сражался не щадя себя, он нес страшные потери, по
волнам Балтики неделями носило трупы, раздутые, как бочки...
Матросы говорили о войне. О войне говорили в кубриках. Внешне
казалось, что им сейчас не до политики — только о войне они
помышляют.
Зато усиленно политиковало «подполье» штабного офицерства.
— Нам легко доказать, — утверждал князь Черкасский, — что
командующий не справился в эту кампанию: Балтфлот мог бы стать
гораздо активнее, если бы не Канин.
— Наши друзья в Думе, — поддержал князя Ренгартен, — та-
кого же мнения. Флот должен дерзать, а Канин похож на чинов-
ника...
Опять пришли в действие потаенные пружины, работа которых
укрыта от обывательского глаза российских сограждан. Князь
Черкасский, интригуя, отписывал в Ставку к адмиралу Русину:
«Искренно считая, что старый режим ведет к новой Цусиме...
я написал В. М. Альтфатеру письмо, в котором подробно изложил
218
все дефекты командования (т. е. комфлота Канина) и указал на
адмирала Непенина...»
В один из дней Федя Девконт столкнулся на трапе «Кречета»
с контр-адмиралом Непениным. С умом дурачась, кавторанг под-
черкнуто вежливо сошел с трапа, уступая дорогу, и отдал честь.
— Не ломайся, Феденька, мы же друзья, — сказал Непенин.
— Адриан Иваныч, ломаюсь с выгодой на будущее. Ходят слухи,
что Канина выкинут на пенсию, а в комфлоты тебя назначат.
— Думато ли? — спросил Непенин, чуть не упав с трапа.
— Думато. Крепко думато...
Канин об этом ничего не знал и плакался тому же Непенину:
— В чем меня обвиняют? В малой активности? Но, помилуй бог,
не сама ли Ставка хватала меня за хлястик каждый раз, когда
я хотел вытащить из Гельсингфорса новейшие дредноуты. Я дошел
до крайности, желая облегчить «Андрея Первозванного». Снимали
броню, пересыпали уголь в бункерах, перекачивали воду, но... фокус
не удался! Моонзунд пропустил только «Славу».
Наконец стало ясно, что на его место садится Непенин. Если
спокойно разобраться в этом назначении с чисто военной точки
зрения, то оно было «продумато» заговорщиками. Флот получал
образованного офицера, который долго возглавлял морской шпио-
наж на Балтике и был в курсе дел — своих и чужих... Николай 11
пожелал видеть нового командующего Балтийским флотом.
— Колчак на Черном справляется неплохо, — сказал Непенину
император. — Мне только не нравятся его поблажки нижним
чинам. К чему этот приказ, разрешающий матросам шляться по
главным улицам? Почему он разрешил им бывать в театре? Вообще
Колчак порою для меня непонятен... Возможно, что его подзуживают
из Думы, где сидят люди, желающие мне зла. — Николай II подошел
к адмиралу вплотную. — Вас я знаю, Адриан Иваныч: вы поблажек
флоту давать не станете. И вы способны раздавить гадину револю-
ции, если она станет заползать на балтийские корабли...
Император хотел еще что-то сказать, но никак не мог решиться.
Вопрос был слишком щекотлив. Лишь после ужина, подвыпив,
Николай отчаялся на откровенный разговор:
— Адриан Иваныч, я не против вашего назначения на высокий
пост командующего Балтийским флотом. Но только ответьте мне
честно — зачем вы облаяли мою жену?
Непенин, мужчина откормленный и плотный, стал медленно
наполняться кровью: вот-вот его хватит кондрашка.
— Ваше величество! — воскликнул он, зашатавшись. — Видит
бог, что я не был тогда виноват. Позвольте объясниться...
Непенин и в самом деле не виноват. Он никогда не помышлял
лаять на царицу, верноподданным которой по праву считался.
Короче говоря, была у Непенина любовница — вполне приличная
дама средних лет. Непенин пребывал тогда в чине каперанга.
Перед войной лукавый попутал, занеся его вместе с любовницей
на лето в Ливадию. Однажды вечерком они договорились ветре-
219
титься. Над Ливадией опускался царственный вечер, быстро тем-
нело. Еще издалека Непенин заметил свою пассию, которая шла ему
навстречу. Решив побыть в числе остроумных кавалеров, Непенин
заранее опустился на четвереньки и, громко лая, поспешил на-
встречу... Белое платье женщины приближалось, а каперанг, радуясь
своей выдумке, лаял — все громче и громче. Наконец они сблизи-
лись, и — о, ужас! — это была сама императрица. Хозяйка всея
Руси в удивлении обозревала лающего капитана I ранга. От вели-
кого же смущения, как это бывает с людьми при полной растерянно-
сти, Непенин с четверенек уже не вставал. Продолжая лаятъ, он
завернул мимо царицы — в калитку дома своей возлюбленной.
Придворная полиция, конечно, сразу выяснила, кто этот дерзкий
пес...
— Ваше величество, — с чувством прослезился Непенин, —
я не хотел. Видит бог, я тогда ошибся. И пьян не был. Но лай
собачий, помимо воли, так и вырывался из груди моей.
Император высочайше соблаговолил его простить, и Непенин стал
командовать славным Балтийским флотом.
Империя существовала. Империя была великой, и все, что назы-
валось «русским», высоко котировалось на мировых биржах и рын-
ках. Казалось, что империя Российская нерушима...
Эта империя производила:
булки и жандармов, расчески и дипломатов, самовары и кано-
нерки, дворников и облигации, икру и подхалимов, мудрецов и
спички, идиотов и примусы, адвокатов и аэропланы, клизмы и
торпеды, генералов и абажуры, поэтов и балалайки... Несть числа
всем произведениям этой империи, история которой теряется нераз-
гаданно в берложьих буреломах ветхозаветной древности мира.
Мир еще не знал, что эта империя доживает последние дни.
— Колчак?.. Непенин?.. Корнилов?.. Протопопов?..
Отчего они вставали к штурвалам именно сейчас?
Контрреволюция сплачивала свои силы. Производилась почти
шахматная рокировка фигур. Они, эти люди, выстраивались сейчас
один к одному, чтобы принять встречный бой...
Схватка близилась!
10
Один из самых больших в мире органов — орган Троицкого
собора в Либаве — рыдал над городом о страдании. Древние липы,
помнившие еще магистров Ливонского ордена, давно отцвели. Возле
вросшего в землю домика, где в 1697 году, поспешая в Голлан-
дию, останавливался для ночлега юный Петр 1, теперь расхаживали,
посверкивая моноклями, завоеватели — надменные, властные и же-
стокие. Либава медленно умирала в нищете, унижении и безрабо-
тице.
220
Оккупанты нанесли ей удар мечом; всегда цветущая, она сей-
час переживала экономический упадок; богатый и оживленный
город уже не пил целебных соков из России, он потерял торговые
связи с Европой, и теперь Либава влачила жалкое существование.
Eii осталось одно — обслуживать германский флот...
13 угольной гавани весь день вставали под погрузку герман-
ские пароходы. Артель грузчиков из латышей и русских, под надзо-
ром шпиков и портовой полиции, работала быстро и неутомимо.
Вагонетки с углем плохого качества (штыбом) одна за другой
опрокидывались над распахнутыми люковицами трюмов.
В середине дня заканчивала принимать уголь «Стелла» под
флагом кайзеровского Ллойда. В минуту передышки рослый ливан-
ский докер последней спичкой раскурил на ветру дешевую папи-
росу. Встряхнув в руке спичечный коробок, он убедился, что тот
пуст, и небрежно бросил его в вагонетку — в завал штыба. Кора-
бельная стрела тут же подхватила вагонетку и опустошила ее
над своим бункером. «Стелла» отошла на рейд, а на ее место
встала у причала под погрузку «Латиния».
Загрузку «Латинии» докеры закончили уже под конец смены.
Тот же рослый докер, устало распрямив спину, раскурил папиросу.
Серые глаза его смотрели настороженно, в зрачках чуялся жадный
блеск риска. Пустой спичечный коробок опять полетел в груду угля
и навеки затерялся в бурой трухе среди редких кусков антрацита.
«Латиния» потянулась за волнолом. Над гаванью брякнул колокол,
и артель грузчиков, срывая с себя робы, пошабашила.
Ближе к вечеру рослый докер, обходя полицейских, тащил между
домов старой Либавы мешок украденного в гавани угля. Оккупанты
ввели строгие нормы на топливо, осень была холодной, люди
мерзли — уголь был дорог. На улице Святого Мартина докер под-
нялся на второй этаж дома г-жи Штранге, дверь открыла ему
Клара Изельгоф.
— Мадам, сегодня с вас триста марок. Куда свалить?
- Вот сюда... Триста так триста.
Свернув деньги, грузчик сунул их в кармашек.
— Рюмку коньяку? — предложила Клара.
— Не откажусь, мадам.
С отчетливым шиком он приударил перед ней каблучками своих
раздрызганных сапог и вдруг как-то сразу изменился.
— Удачен ли был день, господин штабс-капитан?
— «Стелла» и «Латиния»! По шесть тысяч брутто-тонн, порт
назначения — Данциг. Активные воспламенители в бункерах. Само-
возгорание угля случится далеко в море... А у вас? — спросил он.
— Я жду решения гросс-адмирала, чтобы закончить эту историю.
В кильской гавани кораблям тесно, словно в консервной банке.
Может, поэтому кайзеровские моряки называли себя «кильскими
шпротинами». Киль с его гаванями виден и сейчас - из окоп
кабинета Генриха Прусского; под локтем принца лежал портфель —
221
тот самый, а перед гросс-адмиралом, обличая свою готовность
к службе, стоял фон Кемпке.
— И вы хорошо знаете эту женщину? — спросил Генрих.
— Настолько, насколько можно знать женщину.
— Как она относится к Германии и к нам?
— Она согласна быть моей женой, и этим все сказано.
— Кемпке, вы даже не представляете, какая блестящая карьера
ожидает вас, если... все это (принц тронул портфель почти любовно)
окажется правдой! До сих пор мы были озабочены возможностью
прорыва в Рижский залив, а сейчас перед нашим доблестным
флотом открывается... Финский залив.
Русские карты с планами минных постановок подвергли тщатель-
ному анализу в штабах. До сих пор считалось, что эссенские мин-
ные постановки устроены столь мудро, что в Финский залив не
проскочить даже мышке. Вскоре принцу был сделан доклад:
— Мы не обнаружили, при всем нашем старании, ничего такого,
во что нельзя было бы не поверить. Все разумно и логично. Именно
так Эссен и мог загородить Балтику... На этих картах из портфеля
обозначены секретные фарватеры, которыми пользуются русские
корабли. Можно считать, что нам повезло!
Даже не верилось, что проблема, над которой столько бились,
столько калечились и погибали, отныне разрешается так просто:
вот они, карты и планы, лежат перед тобой... Переноси на кальку,
вручай копии штурманам, и германский флот прорвется сразу до
Ревеля, сразу до Гельсингфорса, сразу до Кронштадта.
Секрет «Крепости Петра Великого» отныне — дешевый миф!
— Именно тут, — говорил принц Генрих, лаская портфель в ру-
ках, — заложен наш прорыв к подступам русской столицы. По све-
дениям агентуры, в России сейчас не так уж спокойно, как это
кажется внешне. И надеюсь, русский император будет лишь бла-
годарен Гохзеефлотте, который, раздавив его флот на Балтике,
заодно расплющит и русскую революцию в самом ее зародыше!
«Лампочки» гросс-адмирала светились тусклым огнем.
— Все ясно, — заключил принц. — Пусть штаб обработает эти
данные, и операцию по прорыву можно начинать. Эту честь я особо
доверяю моей славной Десятой флотилии...
Десятая флотилия состояла из новейших эскадренных минонос-
цев типов «S», «G» и «V», которые можно было приравнять к высо-
кому классу минных крейсеров. Спущенные на воду в прошлом
году, они по скорости и вооружению были равноценны русским
«новикам».
Недоверчивый штаб гросс-адмирала придержал операцию:
— Пошлем для начала только два корабля. Если они про-
скочат благополучно и вернутся из мышеловки целы, пустим всю
флотилию!
Принц согласился и вызвал капитан-цур-зее Виттинга.
— Храбрец! — сказал он ему. — Бери два эсминца с подогрева
и ступай в пасть смерти — в Финский залив. Вот тебе карты...
Ты будешь как брандер, чтобы собственным днищем проверить,
222
есть ли мины в проходах, указанных на этих картах... Радиосвязь
не держать, чтобы не прослушали тебя русские. Иди, мой добрый
Виттинг, и Железный крест остается за мной... Прощай!
- Прощайте и вы, мой смелый гросс-адмирал...
Два корабля ушли и вскоре вернулись — невредимы.
— Карта не врет! — доложил Виттинг. — Мы струились в ука-
занных фарватерах, как масло но раскаленной сковородке. Финский
залив - чудо: мы часто видели русских с непогашенными огнями,
будто война их не касается. Этими же проходами я берусь провести
всю Десятую флотилию. Мы — первые германцы, которые побывали
в этой российской придворной луже Романовых...
Вечером 10 ноября — в стужу — Десятая флотилия покидала
Либаву. Куда идут эсминцы, командам не сообщали. Одиннадцать
безголосых Teneii стремительно вылетели в бурю — за волнолом.
Плотный, как тесто, ветер летел им навстречу.
В вахтенном журнале записано:
«...воздух ужасен (спичка не загоралась). Даем 400 ампер на
вал, днище лодки скрипит по грунту. Внутри корпуса давление
поднялось настолько, что стрелка барометра вышла за пределы
шкалы (свыше 815). Команде дышать затруднительно... Выходим
на продувание балласта».
Осенняя хлябь воды разъялась. Из моря выскочил, словно
жирный, лоснящийся тюлень, корпус подлодки. Над рубкой, взвизг-
нув тугими пружинами, откинулась крышка люка, из которого
стали вылезать жадно дышащие люди. При свете луны на бортовой
скуле субмарины можно было прочесть славянскую вязь и пяти
плоских букв: «Волкъ»... «Волчицу» вел на этот раз командир Мес-
сер ’, а Саша Бахтин шел при нем старшим офицером. Внутри лодки
с трудом провернулись дизеля, цилиндрам которых, как и легким
людей, было тяжело «дышать» испорченным воздухом. Ночь напол-
нилась мерной стукотней клапанов, и вскоре показался берег.
Бахтин нагнулся над люком, откуда несло испарениями.
— Штурманец, всплыли точно. На берегу виден огонь с хутора.
Нам уже сигналят... А какой здесь грунт?
- Песок, — донеслось до мостика изнутри лодки.
— Камней пет?
— Не гарантирую.
— Утешил. Можно пропороться...
«Волчица» с шипением раздвинула днищем плотные пески
пляжа, на котором росла высокая осока, и села носом на грунт.
Команда еще не знала цели этого странного для лодки подхода
к Либаве, и Бахтин коротенько объяснил:
— Сейчас уйдем. Шпиона снимем. И уйдем сразу.
Боцман зябко поежился в своем бушлате:
— И не боятся же люди шпионить... в экую погодку!
1 Впоследствии предатель — дезертировал и перешел к немцам.
223
От хутора, едва видного в темноте, отделилась фигура человека.
Он добрался но воде до борта лодки, матросы вытянули его на
палубу и только сейчас поняли, что это женщина.
-- Уходите скорей, — сказала она. - Здесь вдоль берега все
время шныряют кавалерийские разъезды. Могут заметить...
Чтобы углубить работу винтов, Мессер велел перекачать в корму
четыре тысячи литров воды, и дизеля, едко чихнув, сдернули «вол-
чицу» на чистую воду. Войдя до приличных глубин, сразу же
погрузились. На смену отчаянному грохоту дизелей в симфонию
подводных звуков влился ровный, почти усыпляющий гул электро-
моторов. Мессер передал женщине пакет, в котором были купоны
литера «А» на проезд в мягком вагоне до Петрограда.
- Рижский поезд отходит утром. Если с нами ничего не слу-
чится, то вы на этот поезд не опоздаете... Спокойной ночи, мадам.
Вахтин провел женщину в свою каюту. Желание пассажирки
переодеться смущало юного офицера. Он открыл свой шкафчик:
— Мадам, извините.. Выбирайте, что вам угодно.
— Благодарю. Еще попрошу чаю... Водится у вас таковой?
— Только чаем и держимся, мадам. Чаем сохраняем себя.
- И даже такой приятный цвет лица, как у вас?
— Это уже не от чая, мадам. Обычно мы, подводники, бываем
в море бледно-зеленые, как ростки картошки в подвале. Мой цвет
лица сегодня - лишь румянец восхищения перед вами...
Со стоном моторов «волчица» падала и падала в разъятую под
ней пустоту. На глубомере было девяносто футов, когда командир
задержал ее падение. Подлодка, словно торпеда, стала пронзать
перед собой плотный мрак пучины. Что-то заскрежетало за бортом
противно и гнусно, словно ножом провели по сердцу каждого.
— Наверное, прорвали сети, — сказал Мессер, морщась. — Вряд
ли рыбацкие, нам повезло... Легла эта стерва? - спросил он потом
у Вахтина, когда тот протиснулся в боевой пост.
— Почему вы так ее называете? Она хорошая женщина.
Хорошие спят дома, а не шляются черт знает где.
— Она вполне приличная женщина.
— Приличная не станет заниматься шпионажем. Только подза-
борные шлюхи способны на это ремесло... Грязная работа даже для
мужчин, а про женщин и говорить не приходится.
— А вы не подумали, — спросил Вахтин, — что она проделала
грязную работу ради высоких идеалов любви к отчизне?
— Ну, это фантастика! Как бы эта пассажирка не накликала
беды на нашу лодку. Я успокоюсь лишь тогда, когда спихну ер па
рижскую набережную... Добавить оборотов на вал!
На глубине в 90 футов Клара Изельгоф (это не настоящее ее
имя) уже крепко спала. Впервые за последние дни... Сейчас ей
снились ромашки и чужой ребенок, оставленный в высокой траве.
224
Крейсер «Страсбург» довел одиннадцать эсминцев до траверза
Гангэ.
Последний проблеск узким лучом фонаря Ратьера: «Желаю
удачи», и крейсер тут же отвернул, быстро исчезая в ненастье.
Десятая флотилия — строем клина, как топор, — разрубала перед
собой мрак осенней балтийской ночи. Кованые форштевни кораблей,
снабженные бивнями для таранов подлодок, легко разламывали
волны. Виттинг держал флаг на головном; мостик «V-72» стал
тесен для множества штабных специалистов. Ветер Балтики, него-
дующий, разметывал над палубами эсминцев черные хлопья сажи.
— Приближаемся, — разом отметили штурмана.
Да, они приближались к минным банкам.
— Перестроение, — скомандовал Виттинг. — В кильватер!
Когда суда идут в нитку — это безопаснее при узости фарватера.
Штабные офицеры придирчиво сверяли точность штурманской про-
кладки с пометками на русских секретных картах. Видимость была
скверной — не больше шести кабельтовых, и капитан-цур-зсе, обо-
рачиваясь, видел в одном створе лишь три ближних эсминца —
остальных поглощал ревущий мрак...
Три замыкающих кильватер по оплошности отстали.
Отставший «S-57» вдруг выпрыгнул из моря — мина ударила
его под крамбол, и сталь корабельного борта, словно кровельный
толь, стала закручиваться в уродливый рулон. Виттинг передал по
радио на «V-75», чтобы тот принял команду. Эсминец, во исполне-
ние приказа, начал снимать экипаж, но тут дважды рвануло взры-
вами... «V-75» разбросало на три части, которые стали плавать от-
дельно одна от другой, — эсминец налетел сразу на две мины!
Штабные специалисты на мостике «V-75» заволновались:
— Туда ли мы идем? Может, лучше и не соваться?
— Перестаньте! — возразил капитан-цур-зее. — Я уже проходил
здесь. Это просто роковая случайность, как при игре в карты...
«G-89» приказывало подойти к «V-75» и забрать обе команды.
«G-89» принял на себя экипажи двух погибших эсминцев, и в
отсеках стало не повернуться от тройного состава команды. После
чего командир «G-89» уже не хотел рисковать:
— Мы уходим... обратно... на Либаву!
Под флагом Виттинга осталось 8 эсминцев, и он благополучно
вывел флотилию в Финский залив. Вот она, заколдованная минами
и батареями, русская зона «абсолютной недоступности».
— Конечно, — радовались на мостиках, — два прискорбных эпи-
зода не следует брать в расчет. Это просто роковая случайность...
Теперь, когда они забрались в чужой сундук, надо поскорей
выбрать из него добро. Но в четких панорамах отличной германской
оптики виделась только ночь... ночь, волны, безлюдье!
— Что случилось? — поражался Виттинг. — Когда я прорвался
сюда в прошлый раз, здесь было оживленно, как на швейцарском
курорте... Полно огней! Я же видел их...
15 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
225
Финский залив словно вымер — ни лайбы! Десятая флотилия ре-
зала курсы на острых углах, выискивая цель для торпедирования.
Они были извещены, что именно здесь, между Ревелем и Гельсинг-
форсом, шатаются могучие русские великаны-дредноуты. «Где же
они сегодня?» В задраенных рубках стучали одографы, стрелки тахо-
метров плавали по голубым табло датчиков, отмечая порывы ско-
рости — небывалой. Пакерортский маяк давал во тьму отрывистые
проблески...
— Ляжем на Рогервик, — решил Виттинг, чтобы не уходить из
этой сокровищницы с пустыми руками.
Рогервикский залив был пустынен. Возле острова Оденсхольм
Десятая флотилия видела, пробегая мимо, разваленный остов
крейсера «Магдебург», погибшего в начале войны на камнях в бес-
славье. А в глубине залива покоился Балтийский Порт ’.
Курортный городок уже спал. Лишь издалека пыхтел паром коп-
тильный заводик, известный на всю Европу прекрасной выделкою
шпрот. С вокзала немцам гугукнул паровоз, отходящий на Ревель.
— Бразильское танго, — сказал Виттинг, навострив ухо.
Да, со стороны климатической водолечебницы Десятая флотилия
уловила музыку: танцевали полуночники. Виттинг приказал:
— За гибель двух наших эсминцев — огонь по бездельникам!
Снаряды протыкали плотный занавес ночи и уносились вдаль
с тихим шелестом, словно опадающие с дерев листья. На спящий
город обрушилась смерть. В грохоте рушащихся зданий трупы людей
вместе с кроватями проваливались в погреба. Полуголые женщины
в ужасе метались по улицам. Кричали дети. Никто из них не мог
понять — откуда пришла смерть? Виттинг велел включить прожек-
тора, и в их мертвящем свете город ослеп совсем.
Был 1 час 20 минут ночи на 11 ноября 1916 года...
Музыка отзвучала. Виттинг послушал тишину, разрываему кри-
ками раненых. По его приказу шарахнули по городу еще оско-
лочными, чтобы побольше угробить народу, и стали выбираться из
бухты. Десятая флотилия, закидывая чехлы на горячий калибр, уже
ложилась на обратный курс...
— Как пойдем обратно? — говорили на мостиках.
— С песнями! По уже проверенным каналам.
Пошли. Флагманский «V-72» первым приблизился к минному
полю, и страшный удар потряс его мостик. Виттингу доложили,
что четыре отсека уже в воде. «G-90» подвалил к борту флагмана,
начал снимать с него команду. Счастье их, что море к утру поти-
шало. Раненых передавали на узких, как байдарки, носилках, в ко-
торые матросы были ввязаны шкертовкой, чтобы не вывалить их за
борт. Виттинг удачно перескочил на палубу «G-90», не замочив ног.
— Добейте моего флагмана, чтобы затонул поскорее!
На эти самоубийственные выстрелы развернулись другие эс-
минцы, решив, что напали русские. Когда они подошли ближе, то
1 Балтийский Порт (или Балтийск) — ныне эстонский городок Палдиски близ
Таллинна и рыболовецкий порт местного значения.
226
рядом с флагманским «V-72» тонул и «G-90», задирая в небо корму.
А из воды вытащили и капитан-цур-зее Виттинга. Лязгая зубами
от нестерпимой стужи, он перешел на мостик «S-58». Теперь он уже
не говорил, что это роковая случайность.
— Но иного выхода у нас нет. Продолжать движение!
Власть над флотилией была им потеряна. Словно волчья стая,
напуганная облавой, эсминцы стали кидаться в разные стороны. Ночь
превратилась в ад, а вода в клокочущий кипяток. Взрывы мин
порождали в отсеках кораблей газы. Спасенные люди, забившись
в кубрики, уже безвольно поддавались размахам качки, и волною
их швыряло с борта на борт, как пустые бездушные мешки. Среди
них появились первые сумасшедшие, и они радовались взрывам, как
дурачки. Корабли были контужены близкими взрывами, стальные
листы бортов едва держались на расшатанных заклепках. Из цистерн
началась утечка пресной воды, от морской же котлы быстро засо-
лились, и эсминцам стал угрожать машинный паралич...
В четыре часа утра взрыв «S-58» оповестил флотилию о гибели
еще одного корабля. Виттинг опять тонул; мимо него как раз про-
ходил «S-59», и капитан-цур-зее из череды волн, качавших его,
пронзительно кричал, чтобы его приняли на борт:
— Не уходите... это я — ваш флагман!
Его спас эсминец «S-59», который тут же напоролся на мину.
Не успев обсохнуть, Виттинг опять плавал в воде. И опять его
вытащили. Капитан-цур-зее остался в живых, но... какой ценой?
Утром, когда прояснело, Десятая флотилия застопорила машины...
идти было некуда! Эсминцы качало на пологой волне, а первые лучи
солнца пробили сизую морскую толщь.
— Смотрите! — кричали с мостиков. — Смотрите...
Под ними, возле их бортов, качались на глубине черные
шары. Они виднелись слева и справа, за кормой и прямо по курсу.
Виттинг отстранил от телефона командира и сдвинул рукояти:
— Мы все погибнем. Но... не стоять же здесь! Кто-нибудь
из пас да останется жив. Пусть Германия знает...
Досасывая из цистерн последние литры пресной воды, вышли
к Либаве только три, трясясь корпусами в контузии, полностью
деморализованные. Десятой флотилии — гордости германского фло-
та — более не существовало. В одну только эту ночь кайзер потерял
восьмую часть всех своих эсминцев, погибших за время войны,
которая длилась 1600 ночей...
— Что это было? Колдовство? — спрашивали себя немцы.
Русская столица провела эту ночь спокойно. Не спал только
флот, из радиорубок которого выплескивало в морзянке каждый
вопль гибнущей Десятой флотилии. Русские отомстили за все!
«Лампочки» буркал гросс-адмирала медленно погасали.
— Теперь, — сказал принц, — дело за нашей разведкой...
Адрес известен: улица Святого Мартина, дом г-жи Штранге.
Кинулись туда, чтобы схватить очаровательную кельнершу, но обна-
15*
227
ружили только оставленную ею на столе фотографию... кайзера!
— Узнаете ее почерк? — спросили фон Кемпке.
— Да, узнаю.
— Простите, что опа пишет вам на прощание...
Кемпке прочел посвящение ему на портрете кайзера: «Я так
и не удосужилась снять портрет с себя, но думаю, что изображение
славного Вильгельма утешит вас. Вы, конечно, неотразимый муж-
чина, Ганс, но вы такой же дурак, как и ваше начальство...»
— Итак, вы работали на пару с этой шпионкой?
— Простите, но я знал ее за кельнершу. — Кемпке решил спа-
сать себя и даже осмелел: — Я ведь мужчина опытный, и меня не
проведешь. Она лишь притворялась скромницей. Но я сразу понял,
что она низка, порочна, корыстолюбива. В сердце этой мегеры уже
не осталось места для женских добродетелей...
Его разуверили — все не так. Клара Изельгоф — опытная русская
разведчица, проходившая под кличкой «Ревельская Анна», которая
всегда отличалась удивительным нахальством в своей работе. Она
много лет занималась только германским флотом.
- И она изучила дела нашего Гохзеефлотте, будто это ее кухня.
Пока ?’ы не отыскали других виноватых, вам придется побыть
в роли гл явного виновника этой трагедии германского флота.
Неотразимого мужчину лишили сабли. С плеч опытного оболь-
стителя женщин с мясом выдрали офицерские погоны.
— Но в чем же я провинился? — горько рыдал фон Кемпке.
— Солдат Кемпке, вас ждут грязные окопы под Ригой! Марш...
12
Корабли — как и люди. Среди них тоже бывают бездельники,
которым выпадают многие почести. И есть корабли — старатель-
ные труженики-скромники, о которых помалкивают. Кажется, они
уже привыкли, что лавры не украшают их мачт. Только по ночам,
когда затихнет суета рейдов, обидно слезятся желтые глаза их
прожекторов. Корабли жалобно всхлипывают в ночи придонными
помпами...
«Слава» тоже была кораблем обиженным. Линкор с честью про-
носил свои знамена через войну, а жирный паек и уважение Ставки
доставались громадным верзилам-тунеядцам из Гельсингфорса, кото-
рые и пороху-то не нюхали. Ладно, история нас рассудит... После
трагической гибели каперанга С. С. Вяземского командовать
«Славой» прислали кавторанга Л. В. Антонова. На левой стороне
его кителя неизменно болтался Владимир 4-й степени (без мечей).
Человек среднего роста, с проседью в волосах, немногословный.
Под его салоном грузно проседали в пучину моря 13 500 тонн пути-
ловской брони, насыщенной живыми людьми и мертвой техникой.
А над водой вырастали, словно этажерки с полками, мостики,
рубки, марсы и площадки дальномеров. Скоро подморозит. Из широ-
ких труб старого линкора растрепывало рыжий дым...
228
— Господа, — сказал Антонов за чаем в кают-компании, —
зима предстоит опять суровая. Кажется, нашу «Славу» оставят на
зиму в Моонзунде. Надо утеплиться перед морозами. И надо закра-
сить весь линкор белилами — для маскировки от авиации против-
ника... Кстати, кто у нас сегодня стоит the dog watch? 1
Из-за стола вскинулся юный мичман Гриша Карпенко:
— Я заступаю после «собаки», сменяя лейтенанта Иванова.
— Простите, господа, я еще не освоился... Иванов — какой?
— Вадим Иванович, командир кормовой башни.
— А вы, мичман?
— Стажируюсь на носовую башню, — ответил Гриша Карпенко.
— Благодарю. Спокойной ночи. Спокойной вахты...
Холодом тянуло от Ботники, линкор укачивало. «Слава» ио-ста-
рушечьи устраивалась на зиму. Верный страж Рижского залива
и Моонзунда, она уже сроднилась с этими краями. Пусть счастлив-
чики уйдут зимовать в яркие, ослепительные города, где льется
вино в ресторанах, где на улицах млеет сердце от женских улыбок,
где звучит танго по вечерам, — «Слава» останется здесь. Надо
только забить все щели в броне, чтобы холодные вьюги не мешали
команде жить и бороться. Надо еще до ледостава выстроить над
тамбурами люков дощатые будки для сохранения внутреннего тепла...
В четыре часа ночи Гриша Карпенко заступил на вахту. Ветер
гудел в громадных чехлах, под которыми мерзли орудия главного
калибра. Что ж, скоро он станет командиром носовой башни. Что ж,
наверное, к весне и в лейтенанты произведут. Прежняя служба
на «Гангуте» представлялась теперь кошмарным сном. Зато на
«Славе» было ему хорошо. Здесь лучше! Летом они побывали в огне,
а боевая обстановка раскрыла перед мичманом характеры матросов —
прямодушные, смелые, откровенные. Теперь о «Гангуте» даже вспо-
миналось с неприязнью, как о тюрьме, в которой пришлось отси-
живать срок.
Перед побудкой к «Славе» подвалил буксир из Рогокюля,
доставив команде два мешка писем. Буксир сразу отошел, а на палубе
линкора сиротливо осталась темнеть фигура вновь прибывшего
матроса с чемоданом. Карпенко с мостика окликнул его в мегафон:
— Отпускной?
— Нет. Для прохождения.
— Поднимись сюда...
В синем маскировочном свете рубки предстал перед мичманом
стройный юноша в коротком бушлате. Стал докладывать:
— Сигнальный юнга Виктор Скрипов для прохождения службы...
— А раньше где плавал? — спросил его Карпенко.
— На подводках.
— Под водку хороша только селедка с луком.
— Простите, ваше благородие, буквы «л» не выговариваю.
1 The dog watch (англ.) — «собачья вахта» или просто «собака»: вахта с 00.00 до
04.00. Называется так потому, что самая утомительная, в это время человек больше
всего хочет спать.
229
— А долго был на подлодках?
Витька Скринов снял бескозырку, как на похоронах:
— Один поход отломался. Списали!
— Один? И... да ты, никак, седой?
— Не от страху — совесть замучила.
Карпенко закинул над смотровыми окнами рубки броневые
пластины, врубил яркий свет. Вещи и юнга сразу ожили.
— Сейчас-то ты прямо из экипажа к нам? Из какого?
— Я к вам на линкор из госпиталя.
— Болел?
— Нет. Вешался...
Карпенко в раздумье потянул из кармана портсигар:
— Если куришь, бери. Я не спрашиваю, что у тебя там в жизни
стряслось. Но напрасно ведь люди веревкой не давятся. Пусть горе
твое будет последним горем. А на «Славе» люди хорошие...
До побудки он велел юнге посидеть на диване:
— Чтобы ты не шлялся по кораблю, еще все спят. А когда ты
Школу юнг закончил? Последнего выпуска? А правду говорят, что
большевики в этой школе вашей юнгам мозги давно чистят?
— Не знаю, — отвечал Скрипов. — Я политикой не занимался.
На одних флажках намотаешься. Да еще Трехфлажную книгу
назубок знать надо. Опять же морзянку, как «Отче наш»... Не.
Не знаю!
В пять утра тишину взорвало горнами и матюгами суетливых
боцманов. Мичман отправил юнгу вниз. Сказал, как отыскать сиг-
нальную палубу. Витька спустился в преисподню линкора, где
было удивительно светло, тепло и чисто. Нарядно сверкали поручни
и медные рожки пожарных «пипок». Все переборки, как в добротной
гостинице, выкрашены под орех или разведены полосками — под
мрамор. Словно ухарские дьяволы, летали мимо него матросы, стегая
подошвами по ступеням трапов. Витька ошалел от их беготни,
запутался в лабиринте коридоров, люков, переходов и лазов.
— Эй, седая башка! — окликнули его. — Чего разинулся?
— Я заблудился, — честно признался Витька.
— В какую тебе палубу? Ну, сигай за мной...
Только успевай. Будто на американские горы попал. Возносило
по трапам наверх, швыряло в провалы люков, било в тупиках кори-
доров, возносило опять ввысь. Даже взмок. Пихнули в спину.
— Эй, сигнальные... к вам новенький!
Витька поспел как раз на мурцовку. Вокруг столов сидели сиг-
нальщики, будущие его товарищи по вахтам, и было их человек с
полсотни (не меньше). Все они в отстиранных робах, выпущенных
поверх штанов. Потеснились за столом, освобождая место:
— Садись. Какавы до субботы не будет. Хлебай наше...
Мурцовка с холодрыги была хороша. В крепкий чай кладут
сухарную крошку, обдав ее предварительно кипятком, чтобы убить
червяков; затем коки валят туда коровье масло и крошат лук
репчатый, — мурцовка, считай, готова. Пойло горячее, густейшее,
сытное. Даже балдеет марос, как от пива... За столом разговорились.
230
— На подлодках-то как? Велик ли сектор обзора?
— Да всяко, — отвечал Витька. — Когда с офицером на мостике
стоишь, тогда горизонт пополам делим. Каждому по шестнадцать
румбов приходится. А снизу люди просятся наверх — подышать.
Коли кто поднялся, без дела не оставят. За чистый воздух ему
кусок от горизонта, как кусок от торта, отрежут и — смотри. Тогда
мне уже легче. Вообще-то глаза устают... А как у вас?
— У нас для начала тебе дадут для наблюдения градусов трид-
цать от горизонта, вроде крысиного хвостика, и — стереги!
Из каюты сверхсрочников, где мурцовку заменяют офицерским
кофе, явился сигнальный старшина — кондуктор Городничий:
— Ты тут новый? A-а, юнга... Ну-ну! Люди свои, так не бойся,
скажи по совести: небось еще со Школы ты большевик?
— Я в политику не лезу. Мне бы так... Попроще.
— Ты нам тут не конспирируй, салажня худая, — обиделись
сигнальщики. — Мы-то знаем, что все юнги как раз грешат полити-
кой.
Кажется, они решили, что он не признается. Кажется, Витька
Скрипов проспал в Школе юнг политику. Кажется, ему предстоит
нагонять... Вообще, вопрос сложный. С чего она, эта политика,
начинается? И что будет с нее иметь юнга Витька Скрипов?
Решил на всякий случай молчать.
— Кто не был сегодня на молитве? — грозно вопросил Город-
ничий. — Батька наш перед кавторангом Антоновым опять свару
устроил. Обижается поп — не ходят сигнальные в церковную па-
лубу.
— Да мы все были, — загалдел кубрик.
— Я был! — гаркнул Городничий. — Но вас там не видел...
Десять горнистов вышли уже на спардек. Разом исполнили
«движение вперед», призывая к работам. Линкор опять наполнился
грохотом трапов. Витька Скрипов боялся вторично заблудиться...
Балтика бывает разной. Удивительно разной бывает она!..
До чего же ласково это море в летние дни. Сколько света и музыки
изливается от его пляжей, окантованных драгоценным ожерельем
из пены. Как солнечны и прозрачны в такие дни тела женщин,
когда они сбегают в теплые волны...
Усталые эсминцы — под флагом адмирала Развозова — добирали
последние обороты винтов. Скоро Ревель, скоро конец кампании.
И сегодня Балтика совсем иная: брезенты сорваны со шлюпок,
над люками виснут шапки инея, антенны обледенели. Неистов-
ствует в шторме, празднуя последние дни свободы, предзимняя
Балтика. Скоро ее волны скует морозами, и с последним стоном
оцепенения она, уже тихая, примолкнет до весны.
«В терновом венце революций» 1916 год заканчивался.
В канун Нового года начались рождественские бои под Ригой.
Латышские и сибирские стрелки повели наступление на Митаву —
городишко неважный, хотя и славный в истории. Митава была
231
сейчас плацдармом, с которого немцы нажимали на рижские ворота.
В одном строю со стрелками шагали матросы-добровольцы.
Держа винтовку наперевес, покуривая не спеша, шагал в атаку
невозмутимый красавец, который никогда не думал, что его могут
убить. Мороз стоял крещенский, солнце сияло вовсю, кровь на снегу
была ярко-алой. Красавец матрос выделялся среди всех товарищей
по фронту своим бесстрашием.
Это и был Павел Дыбенко...
Наступление на Митаву, плохо подготовленное, провалилось.
Возле озера Вабите войска засели на Пулеметной горке, громоздя
бастионы из трупов павших. Над ними сияло ярчайшее зимнее
солнце, над ними рвалась шрапнель, немецкие «фоккеры» закиды-
вали их с небес отравленными конфетами в красивых хрустящих
бумажках.
И плыли газы,..
Павел Дыбенко первым воткнул винтовку в землю.
Неужели все ушли, а «Славу» оставили в Моонзунде?
...Владимир Ильич Ленин хорошо знал этот линкор. Мало того,
у него была давняя дружба с этим кораблем. Началась она неза-
долго перед войной, когда Ленин проживал в эмиграции. Королю
Черногории исполнялось как раз 50 лет, и отметить этот юбилей
русское правительство послало «Славу». Но «линейщик» уже был
немолод для таких дальних прогулок по гостям. В пути возле Гиб-
ралтара потекли в котлах «Славы» трубки, и линкор был вынужден
зайти для ремонта в Тулон.
Именно отсюда, из Тулона, большевики «Славы» установили
связь с Владимиром Ильичем. Это был тяжелый переход для партии.
«Организации нет, — просто плакать хочется!» — писал тогда Ленин.
И вот «Слава» начала сколачивать свою организацию. Первым на
флоте «линейщик» стал воплощать в своем подполье мысль Лепина
о четкой конспирации. О связях с центром. О разделении подполья
на засекреченные «тройки». Пусть арестуют «тройку» — трое знают
лишь трех, остальные продолжают работу за броней линкора.
Владимир Ильич очень дорожил тогда дружбой со «Славой».
Но скоро в партийную организацию линкора проникли эсеры. Стали
они баламутить команду, всегда излишне речистые. Они провалили
конспирацию. «Славу» выгнали из Тулона обратно на Балтику,
пошли в команде аресты. Наверное, не обошлось и без провокатора.
С тех пор минуло не так уж много лет, и теперь матросы говорили:
— Зубы-то нам вырвали, это верно, но корни остались!
Мело, мело над Моонзундом — пургой, вихрями, метелями...
Год 1917 — для «Славы» последний. Корабли — как и люди, они
не ведают, когда умрут.
ФИНАЛ К ЗАГОВОРУ
Россия входила в 1917 год с критическим креном... Финансы ее
были расстроены, товарообмен внутри империи нарушен, коррупция
торжествовала, Ставка и правительство создали в стране неразбериху
двоевластия. Урожай 1916 года был грандиозным, почти сказочным,
запасы хлеба намного превышали потребности народа и армии, но
многоэтажная система закупок и спекуляции сгноили зерно еще
в мужицких амбарах. Зима же выдалась небывало снежная, пуржи-
стая, на путях образовались заносы; 60 000 вагонов с топливом,
продовольствием и фуражом для фронта и тыла застыли под снегом,
неспособные пробиться к столицам. А в самый канун 1917 года
куда-то пропал Распутин...
Найти «святого старца» помог артист Струйский, проживавший
в «Убежище престарелых сценических деятелей», которое размеща-
лось на берегу Малой Невки. Издавна страдая хронической бес-
сонницей, Струйский в ночь на 17 декабря, в задумчивости сидя
у окошка, видел, как на мост въехал автомобиль и трое неизвестных
«что-то бросили в воду». Водолазы извлекли со дна реки труп
Распутина, туго запеленатый в роскошную шубу. Судебная экспер-
тиза насчитала на теле варнака шесть огнестрельных ран, а в желудке
мертвеца обнаружили цианистый калий. По мнению экспертов,
Распутин (уже расстрелянный, уже отравленный) продолжал
жить — под водой! — еще целых семь минут. Это убийство, совер-
шенное монархистами, явилось как бы узловой станцией, которая
перевела стрелки русской Истории на новые пути — уже революци-
онные...
Впрочем, внешне империя сохранила величественное спокойствие.
Монетный Двор, как и раньше, 'был завален работой — самой
нужной, самой спешной. Многопудовые чеканы, рушась с цеховых
потолков, штамповали продукцию. Один за другим вылетали из-под
чеканов ордена, кресты и медали. Они были еще горячие, словно
свежие блины со сковородки. Каждодневно Монетный Двор плавил
для производства наград 12 пудов чистого серебра и по 8 пудов
золота.
Не успели. Не хватало времени. Качество орденов заметно
снизилось. В наградах не стало того идеального блеска, какой был
раньше. Да и мастера научились халтурить...
После рождественских боев под Ригой матросов не наградили.
— Пулю им в лоб! — сказал Непенин.
Павел Дыбенко начал на фронте агитацию против войны.
Когда против войны выступает трусишка — его презирают.
Когда против войны выступает герой — его уважают...
В конце февраля Дыбенко выехал из Гельсингфорса в столицу.
Мерзли под снегом безлюдные финские станции. Состав ошалело
рвался на Питер, в вагонах — бушлаты, клеши, ленты, сверкают
233
пуговицы и ботинки. Из окон виден на поворотах локомотив,
глотающий заснеженные версты. Вот и Белоостров — граница им-
перии.
Промелькнул жандарм. Ехала куда-то заиндевелая лошаденка.
От лотка с конфетами и папиросами сыпали матросы к отходящему
поезду, висли на ступенях вагонов. Их втаскивали за воротники.
Сейчас и Питер — скоро, уже скоро... Устало вздыхая, паровоз
вкатился на Финляндский вокзал. Было пустынно. Ни оживления,
ни публики. Городовой у выхода на площадь предупредил:
— Вы бы, флотские, полегше... на Невский нельзя.
— Чего там?
— Говорю — нельзя, и ты меня слушайся.
Павел Дыбенко услышал отдаленные выстрелы. Палили пачками,
не жалея патронов. Он убыстрил шаги, спросил у дворника:
— Эй, дядя! Что у вас тут случилось?
— У нас революция, а у вас?
Дыбенко еще раз послушал выстрелы.
— Революция, говоришь? А... какая революция?
— А какую тебе надо, сынок? — отвечал дворник, сморкаясь
в сугроб. — Наше дело сторона. Какую сделали, такая и вышла.
Это была революция Февральская — революция буржуазная.
Чрезвычайно рискованная штука! От нее голова в дурмане.
Часть четвертая
ПРЕЛЮДИЯ К ПОБУДКЕ
Буржуазная революция — вещь легкая, ос-
лепительная, ненадежная, веселая... Хряск шел
но городу: машины сталкивались.
Викт. Шкловский. Жили-были
Родзянко, председатель Государственной думы, с трудом умолил
государя об аудиенции. Получил ее... Во время доклада, когда
разговор пошел о скверном снабжении армии и городов, председатель
Думы был прерван нервным возгласом царя:
— Нельзя ли короче? Меня ждут пить чай...
Родзянко с достоинством поклонился:
— Ваше величество, меня гнетет предчувствие, что эта аудиенция
была моей последней аудиенцией перед вами.
— Почему? — удивился Николай, оживляясь.
— Направление, по которому следует правительство вашего вели-
чества, не предвещает ничего доброго... Результатом безобразия
в министерствах будет революция, которую мы не удержим.
Николай ничего не ответил и отправился пить чай. Родзянко,
оскорбленный, собирал свои бумаги. Доклад вышел скомканным.
На листы его доношений капнула сердитая старческая слеза.
Рабочие-путиловцы с трудом добились аудиенции у Керенского.
Они предупредили его, что Путиловский бастует и забастовка
их может стать основой для потрясений страны. Потрясения будут
грандиозны — ни с чем ранее не сравнимы... Керенский их не понял,
а ведь они оказались пророками!
Было очень холодно. На улицах Петрограда полыхали костры.
Толпы студентов и прапорщиков распевали «Марсельезу». Никто
еще ничего не знал, и по дворцу ходила, ломая руки, бледная,
вздрагивающая императрица. «Ах, как бы я хотела повесить Гуч-
кова!» — говорила она. С улиц кричали: «Хлеба!»
Если хочешь иметь хлеб, возьми ведро, пробей гвоздем в днище
его дырки, насыпь горячих углей и с этим ведром ступай вечером
стоять в очереди. Ты, голубь, на ведро сядь, и снизу тебя, драгоцен-
ного, будет припекать. Так пройдет ночь, так наступит утро. Если
хлеб подвезут, то его получишь... Хвосты превращались в митинги.
235
Изысканный нюх жандармов точно установил, что выкрики голод-
ных идейно смыкаются с призывами большевистских прокламаций.
Громадные сугробы с улиц не убирались.
Двадцать третьего февраля работницы вышли из цехов, и фабрики
остановились. «На улицу! Верните мужей! Долой войну!» К жен-
щинам примкнули и мужчины, забастовка охватила всю столицу.
Керенский выступал:
— Масса — стихия, разум ее затемнен желанием погрызть ко-
рочку черного хлеба. Массой движет острая ненависть ко всему,
что мешает ей насытиться... Пришло время бороться, чтобы безумие
голодных масс не погубило нашего государства.
В следующие дни к рабочим колоннам присоединились сту-
денты, офицерство, интеллигенция, служащие. Городовых стали разо-
ружать. Их били, и они уже тогда стали бояться носить свою форму.
Вечером 25 февраля, когда на улицах постреливали, ярко горели огни
Александрийского театра — шла премьера лермонтовского «Маска-
рада». В последнем акте зловеще прозвучала панихида по Нине, от-
равленной Арбениным. Через всю сцену прошла белая согбенная фи-
гура. Публика в театре не догадывалась, что призрак Нины, уходя-
щий за кулисы, словно призрак смерти, предвещал конец всему.
Родзянко встретился с премьером — князем Голицыным:
— Пусть императрица скроется в Ливадию, а вы добровольно
уйдите в отставку... уйдите все министры. Обновление кабинета
оздоровит движение. Мы с вами живем на ножах. Нельзя же так
дальше!
— Вы хотите, чтобы я ушел? А знаете, что в этой папке?
В папке премьера лежал указ царя о роспуске Думы, подписан-
ный заранее, и князь в любой момент мог пустить его в дело. Думу
закрыли. По коридорам Таврического дворца метался Керенский:
— Господа, нужен блок. Ответственный блок с диктатором!
— И... пулеметы! — подчеркнул Шульгин. — Довольно терпеть
кавказских обезьян и жидовских вундеркиндов, агитирующих за
поражение. Лучше пожертвовать монархом, дабы спасти идею монар-
хии!
Дума решила не «распускаться». Но думцы не хотели нарушить
и указа царя об их роспуске — зал заседаний был пуст, депутаты
боязливо слонялись по коридорам. Керенский неистовствовал:
— Умрем на посту! Дать звонок к заседанию...
Увы, кнопку звонка боялись нажать. Керенский сам нажал:
— Господа, всем в зал. Господа, будьте же римлянами!
— Я не желаю бунтовать на старости лет, — говорил Родзянко. —
Я не делал революции и не хочу делать. А если она сделалась сама,
так это потому, что раньше не слушались Думы... Мне оборвали
телефон, в кабинет лезут тины, которых я не знаю. Все спраши-
вают: что делать? А я тоже спрашиваю себя: что делать? Можно ли
оставить Россию без правительства? Тогда наступит конец и России...
236
В этот день Николай II, будучи в Ставке, записал в дневнике:
«Читал франц, книгу о завоевании Галлии Цезарем... обедал... заехал
в монастырь, приложился к иконе Божией Матери. Сделал прогулку
по шоссе, вечером поиграл в домино». Ближе к событиям была
императрица, она сообщала мужу: «Это — хулиганское движение;
мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба... Еслй бы
погода была еще холоднее, они все, вероятно, сидели бы но домам».
Она поехала на могилу Распутина: «Мне кажется, что все будет
хорошо... солнце светит так ярко, и я ощутила такое спокойствие
и мир на ЕГО дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас...»
Наконец до Николая дошли слухи о беспорядках.
Он распорядился: «Дать хлеба!»
И вот тут правительство схватилось за голову:
— Какой хлеб? О чем он болтает? Рабочие хлеба уже не просят.
На лозунгах написало теперь другое: долой самодержавие'.
Сообщили царю, и он ответил — а тогда надо стрелять!
Адмиралтейство установило на башне флотский прожектор, кото-
рый, словно в морском сражении, просвечивал Невский во всю его
глубину — до Знаменской площади, и в самом конце луча рельефно
выступал массивный всадник на лошади. Подбоченясь, похожий на
городового, сидел там Александр 111 и смотрел на дела рук сынка
своего...
Звучали рожки — сигналы к залпам, и солдаты стреляли куда
придется. Рикошетом отскакивая от стен, пули ранили и убивали.
Мертвецкие наполнялись трупами. Иногда офицеры выхватывали
винтовки у солдат и сами палили в народ.
— Кто хочет жить — ложись! — предупреждали они толпу.
Родзянко советовал пожарным командам поливать публику водой:
— В такой мороз, мокрые-то, долго не выдержат, разбегутся.
Он склонялся к идее «министерства доверия». Царь не отвечал
на его телеграммы. Войска отказались выполнять приказы. Из Ма-
риинского дворца министры расходились по черной лестнице. С опас-
кой и бережением. По одному. Посмотрят налево, поглядят направо,
а потом бегут... Власть в стране забирала Государственная дума,
и к Таврическому дворцу повалили толпы рабочих, солдаты. Шли
полки, чтобы защищать Думу... от царя! Думских воротил спра-
шивали:
— Научите нас, как уберечь свободу. Сделайте что-нибудь.
Неустанно звонили телефоны из полков — войска требовали из
Думы ораторов. Родзянко, взмокший, кричал в трубку:
— Какой полк? Мы же прислали вам... Милюкова!
— Давай нового... левее! — отвечали полки.
В этих условиях большевики не смогли создать своего центра
и примкнули к массам, спешившим в Таврический дворец. «Пахло
кожей, солдатским сукном, хлебом. Всюду вдоль стен спали вповалку
солдаты...» Эта публика особенно досаждала полотерам и швейцарам.
237
— Ишь, развалились! Натоптали здесь, нагаверзили, насвиня-
чили. Теперь в неделю не отмоешь... Хоть бы скорей эта революция
кончалась!
Под крылом Государственной думы уже образовался Совет ра-
бочих депутатов. Но как было еще далеко до ленинского призыва:
— Вся власть Советам!
— Хорошо, — решился Родзянко, хрястнув об стол мясистым
кулаком, — я беру на себя полноту власти, но требую абсолютного
подчинения. Александр Федорович, — погрозил он Керенскому, —
это в первую очередь относится к вам, милейший... Вы склонны
играть роль примадонны! Откуда у вас эти завихрения?
До царя наконец дошло, что в Петрограде не мальчишки с дев-
чонками бегают по улицам и не хлеба они там просят. Сейчас за
ним, за царем, остался только отрядик, засевший в Адмиралтей-
стве: сидит там и посвечивает... Ставка не ведала истины до конца:
генералы говорили о «безобразниках», а правительство жаловалось
на удушение от «революционеров». Наконец на сторону народа пе-
решел гарнизон Петропавловской крепости! Но это еще не все...
Николаю II пришлось испить чашу до последней капли.
— Ваше величество, — доложили ему, — старая лейбгвардия...
Невозможно выговорить, но эта так: Преображенский полк примкнул
к восставшему гарнизону столицы и порвал с вами.
— Как? И офицеры?
— Ваше величество, мужайтесь — офицеры тоже.
— Кто же там остался мне верен?
— Один лишь Гвардейский флотский экипаж, посланный вами
в Царское Село для охраны вашего семейства...
Четко печатая шаг, к Таврическому дворцу уже подходил
Гвардейский флотский экипаж, который вел великий князь Кирилл
Владимирович — двоюродный брат императора, и на шинели его
высочества колыхался красный бант. Великий князь доложил Род-
зянке, что его экипаж переходит на сторону восставших. Родзянко
содрогнулся:
— Только снимите этот бант, вашему высочеству не к лицу.
Слепящий глаз прожектора на Адмиралтействе погас, и канул
во мрак истукан царя-миротворца, до конца досмотревшего всю
бесплодную тщету своего сына...
238
БАЛТИЙСКАЯ ПОБУДКА
Гигантская мелкобуржуазная волна захлест-
нула все, подавила сознательный пролетариат
не только своей численностью, но и идейно,
т. е. заразила, захватила очень широкие круги
рабочих мелкобуржуазными взглядами на поли-
тику.
Я. И. Ленин. Поли. собр. сон.
Т. 31. С. 156
1
А на «Кречете» все спокойно, и Непенин рассуждал:
— В столице началась вибрация. Опять что-то с жратвой...
Результат дезорганизации всей нашей похабной системы. Но это
рабочие! — отмахнулся он, кривясь. — Флота, надо полагать, это не
коснется. Слава богу, прошлая кампания так вымотала людей, что
они как тряпки сейчас... отсыпаются, отъедаются. Балалайками
мне все уши прозвонили. Сейчас командам не до политики.
Осторожный князь Черкасский подсказал командующему:
— А вы про крейсер «Аврору» забыли?
— Она... где сейчас?
— У стенки Франко-Русского завода... в самом пекле.
— Ты, Михайла Борисыч, — наказал князю Непенин, — отстучи
командиру Никольскому, чтобы пресек общение команды с берегом.
На причалы не вылезать. Пусть тихонько пересидят это время...
Эскадры — в серой облицовке брони — стыли во льдах Гельсинг-
форса. Мощные динамо-машины насыщали их утробы теплом и
светом. Город едва угадывался вдали, тая в розовой дымке. Был
тихий, спокойный вечер. Хотелось съехать на берег, взять финские
санки и чтобы рядом, под локтем, хохотала доступная барышня...
Адриан Иванович Непенин сладчайше зевнул:
— Чего-то спать хочется. Мне тут вчера попалась одна. Странная
пещь! Блондинка, когда она раздевается, так не возбуждает, как
брюнетка... Вообще-то я не люблю женский товар в упаковке.
Видать, эта блондинка попалась ему с изюминкой, а человеку
в сорок пять лет такие забавы оплачиваются излишней сонливостью.
— Пойду-ка я, — сказал Непенин, — лягу пораньше. Стану акку-
мулировать энергию на батареи души и тела...
Каперанг Черкасский подпихнул Довконта в спину:
— Проводи, Федя. Поставь перед адмиралом мышеловку и под-
весь большой кусок нашего сала... Может, он хапнет сразу?
Нененин жил под бдительным негласным надзором заговорщи-
ков. Не затем же, черт побери, они ставили Нененина над флотом.
239
чтобы он лишнего орла получил себе на погоны. Нет, друг ситный,
теперь ты поездишь в нашей демократической упряжке...
— Феденька, тебе чего? — спросил Непенин, раздеваясь.
— Не все продумато, — отвечал кавторанг в духе адмирала. —
Вас разве не удивляет легкомысленное спокойствие Ставки? Из-
вестно из истории, что престолы не терпят на себе монархов,
которые осмелились проиграть большую национальную войну.
— Думато, Феденька, думато. Но спроси хотя бы Мишу Кед-
рова, он не дурак, к царю вхож. Он мне сказал, что путь к сердцу
монарха — это единственно путь придворной интриги. Ты смотри,
Феденька, что получается. Адмирал Нилов, будучи флаг-капитаном
императора, два раза царя-батюшку на рифы сажал... со всей
фамилией! Так трескал «Штандартом» в банки, что великие княжны
кверху пятками из-за стола вылетали вместе с компотом. А... ничего.
Потому что Нилов — не мы с тобой: он знает, с кем «Старку»
пить!
Довконт развернул перед комфлотом письмо.
— От кого?
— От Гучкова... в Ставку! Копия — через Костю Житкова.
— Дай сюда. Не терплю чтецов-декламаторов. Я сам...
Адмирал прочел письмо и вернул равнодушно.
— Это детский плач, — сказал Непенин, взбивая под собой по-
душки кулаком, поросшим рыжеватой шерстинкой. — РЗсли хочешь,
я тоже тебе покажу. Открой вон тот ящик стола. Это мне жандармы
присылают, как командующему. Раньше-то я вроде святого жил.
А теперь, слава богу, жандармы меня здорово искушают...
Довконт листанул секретные бумаги. Стенограмма речи Чхеидзе...
вырезка из английской «New statements», где Протопопов назван
провокатором... шпионаж императрицы в пользу Германии доказан...
шведская статья о Распутине... проскрипционные списки на очеред-
ность убийств: за Распутиным — царица, потом Вырубова...
— Вот и скажи: как с таким барахлом побеждать?
— Династия дискредитирована, — начал вешать сало на мыше-
ловку Довконт. — Победить можно, но... обязательно ли с царем?
Непенин на демократические приманки не кинулся.
— Непенины руку Грозного лобызали — даже когда он им башку
с плеч рубил. Я монархист потомственный и заслуженный. Моя
вера настояна на чистейшей дистиллированной водичке... Гаси свет!
Среди ночи его разбудил дежурный по штабу Ренгартен.
— Ну, что там у вас стряслось?
— «Аврора»!
— Читай...
Ренгартен ознакомил его с рапортом командира крейсера капе-
ранга Никольского. Из толпы рабочих, подстрекавших команду
к бунту, были вырваны три человека и посажены в бункер крей-
сера. Офицеры «Авроры» сделали при этом несколько выстрелов
из револьверов. Настроение команды нервное. Ручаться за матросов
нельзя.
240
— Давай обратно, — сказал Непенин, скидывая сонную
одурь. — Значит, так... Никольскому. Точка. Ваши распоряжения
правильны. Точка. Команде надо разъяснить, запятая, что их задача,
тире, боевая готовность. Точка. Добавь сам, Иван Иваныч, что у нас
все в порядке... Больше не буди. Дай выспаться.
Утром он вышел к завтраку в кают-компанию «Кречета».
— Было что-либо за ночь?
— Было. Из главморштаба — от графа Капниста. Зачитываю:
«Весь город в руках мятежников... Единственная надежда
на то, что образованный Государственной думой комитет восста-
новления порядка...»
— Какой комитет? — возмутился Непенин. — Что за слово?
— «...сумеет порядок восстановить. Необходимо применить все
усилия, чтобы удержать порядок и дисциплину среди войск и флота,
тогда, даст бог, все образуется...»
— Паникеры! — сказал Непенин. — Упаси бог, если такая гали-
матья дойдет до эскадры... Не надо объявлять. А как «Аврора»?
— Пока все тихо.
— Ну и правильно. Пошумят и разбегутся. Никольского я
знаю: он револьвер всегда в кармане таскает...
Воодушевись, комфлот велел Ренгартену заменить матросов-
радистов офицерами связи. Завтрак проходил в скучности. В раз-
вращающей роскоши стола. Драгоценный хрусталь тонко вздраги-
вал. Серебро горело. Все были сытые люди и бросались кусками.
Роскошные омлеты — шириной в лапоть — только ковырнули. Пар-
никовая редиска никого не радовала. Мысли оперативников зани-
мали события в Петрограде. Об этом же, конечно, думал и Непе-
нин, но старался не говорить...
— А что пишут в иностранных газетах?
— Союзники всегда пишут, что «русских трудно понять».
— Боюсь, что когда поймут нас, то будет уже поздно.
Неожиданно в кают-компанию «Кречета» вошел жизнерадост-
ный Костя Житков. Свеженький — прямо из Петрограда. Потирая
замерзшие руки, молодой кавторанг отделался общим поклоном
(особо Непенину) и вкусно разгрыз на зубах хрусткую редиску.
— Не приведи бог, — сказал он, садясь за стол и заливая
яйца соусом «крутон-моэль», — не дай-то бог, говорю я вам, ежели
бы этот ваш стол питерским показать... Растрепали бы нас!
Его обступили с вопросами: «Как? Что? Не тяни...»
— Спокойно! — сказал Костя, затыкая за воротник кителя сал-
фетку, украшенную якорями и короной с орлами. — Революция
в Питере продолжается полным ходом и... У кого соль? Вестовой!
Непенин, рассвирепев, хлопнул перед ним солонку:
— Держи! Но если еще хоть раз услышу от тебя слово
«революция», велю фалрепным спустить тебя без штанов на лед...
Житков отбросил вилку, и она грустно звякнула среди хрусталя.
16 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
241
— Вы разве ничего не знаете? — изумился он. — А я ведь при-
был к вам за советом... в надежде, что вы извещены достаточно.
— Чего ты хочешь?
Кавторанг Житков вытянулся, заговорил уже официально:
— У меня, господа, сверстан и готов к выпуску февральский
номер «Морского сборника».
— Так что? — спросил Непенин. — Есть интересное?
— Есть. Два статьи. «Нельсон и его капитаны» — Сашки де
Ливрона, «Место командующего эскадрой» — Овандера... Хочу
спросить вас: как быть? Давать мне уведомление от редакции
о том, что творится в Петрограде, или... Извините меня, Адриан
Иваныч, но революция не такая штука, чтобы ее можно было за-
молчать.
— Опять революция? — Непенин стал багрово-красным.
— Приношу извинения, но все-таки это — революция...
Непенин, кося широкими плечами, выбирался из-за стола.
— Адриан Иваныч, — задержал его Житков, — я, как редактор
«Морского сборника», ответствен за точную информацию. Какими
глазами я буду смотреть в глаза читателям, если скрою от них то,
что они сами ежедневно наблюдают?
— Ничего не давай в февральском номере... Не верю! Это бунт.
Взнуздают всех опять и побегут к победе, хвостами помахивая.
Он ушел. Костя Житков взялся за вилку.
— Командира «Авроры» уже убили, — сказал он.
— Как убили?
— А так и убили. Он со своим револьвером совался по стенке,
стал с рабочими драться. Ну, его и хлопнули из толпы. А за компанию
с ним ранили и старшого с крейсера — Ограновича...
— Кто пойдет сообщить Непенину? — поднялся Черкасский.
— Костя, ты первоисточник. Сходи ты, — просили Житкова.
-- Мне? А ты видел? Адмирал уперся, как баран в новые ворота.
Замалчивание революции перед флотом может обернуться трагично
для флота. И это грозит трагедией для самого Непенина...
Крутя на пальце ключик от секретного сейфа с шифрами, князь
Черкасский шагнул на трап. Постоял, обдумывая:
— Ладно. Я скажу...
Непенин выслушал от князя, что командир «Авроры» убит.
— Я ж его предупреждал, чтобы с оружием поберегся.
— После драки кулаками не машут, — ответил князь. — Для
нас сейчас важен факт: «Аврора» начала первой!
— Лучше бы она погибла в Цусиму, — осунулся Непенин.
— Нудут у вас приказания, Адриан Иваныч?
— Нет...
Черкасский спустился в кают-компанию:
— Адмирал ослабел. Как раз момент, чтобы нажать на него.
Мы за два дня выбьем из него веру в монарха, как выбивают
пыль из мешка... Господа, мы, сторонники либеральной демокра-
тии, кажется, выходим на фарватер, проложенный нашими друзьями
в Думе.
242
— Ура! — воскликнул» дурачась, Костя Житков. — Но какими
глазами я буду смотреть на своих читателей?
— Мы сильно запоздали, — рассуждал Ренгартен. — Теперь
события следует нагонять... Главное сейчас — сохранить флот как
боевую единицу и не допустить матросов дальше тех кавычек,
в которые будет заключена политика Временного правительства.
— Крах распутной системы самодержавия наступил, — подхва-
тил князь Черкасский. — Теперь все зависит от нашей гибкости.
Федя Довконт на ладони показал виляние рыбьим хвостом.
— Это... вот так надо делать? — и фыркнул.
— Феденька, ты у нас прекрасный, но глупый инфант.
— Кавторанг, хватит чудить! — обозлился Ренгартен. — Когда
ты ведешь корабль в шхерах, ты же не режешь курс напрямую
через рифы и банки. Ведь ты хочешь жить... Хочешь?
— Хочу, — согласился Довконт.
— Потому ты и лавируешь между опасностей. Надо лавировать
и сейчас, если не желаешь иметь свое драгоценное манто в дырках.
— Ладно. Я вам славирую. А вот как... адмирал?
— С ним у нас разговор особый, — помрачнел Черкасский.
Заговорщики вошли к Непенину в каюту — все разом.
— Адриан Иваныч, — сказал Ренгартен, благоухая духами, —
известно ли вам, что вы у нас в долгу?
— Я? У вас? Какой долг?
Ему прямо в лицо грубейше втолковали, как он стал командую-
щим Балтийским флотом и кому должен быть за это благодарен.
Непенин потускнел. Разговор велся заговорщиками напористо, без
жалости к монархическим сантиментам адмирала.
— Сейчас, — внушали ему, — вы должны облокотиться в своей
власти на власть Временного правительства... Монарха оставьте!
— Не могу, — отбивался Непенин. — К чему вы меня принужда-
ете? Это бесчестно, господа... Я ведь не Родзянке нанимался
служить, а царю. Ца-а-арю... понимаете вы или нет? А на что мне
сдался этот хохол? Такой же дворянин, как я, только богатый,
а я бедный!
Заговорщики его породили — они могут его и убрать.
— Вопрос решен! — наседали на комфлота. — Теперь выби-
райте: без царя, но с флотом или с царем в голове — без флота.
— Как вам не совестно? Где же ваша присяга?
— Это все старинные благоглупости. Садитесь. Пишите.
— Чего писать? Куда писать?
— Царю в Ставку. Телеграмму. Пишите, — диктовали ему, —
чтобы его величество пошел навстречу Думе, без влияния которой
на события внутренние и внешние немыслимо сохранить на флоте
не только боевую готовность, но и повиновение.
— Не могу... я монархист!
— Вот и хорошо, что вы не Гучков и не Милюков. Вам, как
монархисту, государь скорее поверит.
16*
243
Непенин написал. Сидел, держась за голову:
— Что будет? Вы о России-то хоть подумали?
— Думато., — ответили ему.
Раздался бряк в дверь — явился рассыльный матрос:
— Из аппаратной. Только что получили.
Ренгартен взял квитанцию и буквально зашатался.
— Да что вы? Читайте же...
Черкасский перехватил квитанцию из его пальцев, быстро про-
бежал ее глазами. Оглядев всех, князь произнес только одно
слово, и оно прозвучало в тиши салона, как треск рвущейся петарды:
— Кронштадт...
Непенин радировал адмиралу Вирену — выйти с флотом, чтобы
распять Кронштадт на кресте, никак не может:
— Лед, мы во льду... всюду лед. Ледоколы беспомощны!
В трескучей россыпи морзянки, в искрах реле, четко пульсирую-
щих в передачах на эфир, билось сейчас трепетно и жарко, словно
живое человеческое сердце, только одно всеобъемлющее слово:
КРОНШТАДТ
2
Начинается он с Ораниенбаума, куда подвозит столичный поезд.
Веселая публика на вокзале, прекрасный парк с ресторанами, и,
казалось, ничто не может смутить души. Зимою ползает на Котлин
ледокольчик, пробивая во льду канал, а рядом с бортом корабля
(так забавно!) бегут лихие рысаки, скачут в тройках, звенящих
бубенцами, офицеры с дамами. Слышен смех женский, и прекрасны
женские лица — разве так уж страшен Кронштадт?
Кронштадт... Трудно себе представить более величественное,
более славное и более уродливое. Тогда было все равно, где провести
пяток лет жизни, — или тачку возить на Сахалине, или здесь выси-
деть, на всем готовом, во всем казенном... К тому времени Крон-
штадт устарел уже настолько, что, появись германский флот, фортам
крепости вряд ли удалось бы отстоять столицу от нападения.
Это тыловая база по ремонту кораблей, по внедрению железной,
бессловесной дисциплины, по обучению молодых кадров.
Новобранцев здесь гоняют, как зайцев, по плацам дворов
1-го Балтийского экипажа. Внедряют в них твердый шаг. Учат
почтению к начальству. С пяти утра слышны над Кронштадтом
рык и рявк боцманматов. Дают тут «кубаря», суют «баньку».
Вешают на спины ранцы, в которые заботливо уложены кирпичи.
Чем больше — тем лучше. Винтовку в руки — и стой с этим ранцем.
Стой, собака, прямо! А за Толбухиным маяком, словно зачумлен-
244
ное, околачивается брандвахтенное судно «Волхов» — плавучая
тюрьма. Вот если ты, братишка, влипнешь на этот «Волхов»,
так тебе и Кронштадт раем покажется!
Кронштадт выстелил трубы водопровода по дну Финского залива
н сосет воду прямо из моря. Дунет ветер с востока — Кронштадт
пьет сдобренную хлоркой заразу столичной канализации, из которой
извергаются вулканы экскрементов и помоев. Задует вдруг западный
ветер — и тогда Кронштадт, прильнув к Маркизовой Луже, подса-
сывает в свои форты солоноватую воду Балтики, усердно подслащи-
вая ее казенным сахарком...
В окантовке заводов и доков, из которых корабли торчат вер-
хушками мачт, стоит Кронштадт уже два столетья — в броне, в чу-
гуне, в камне. Форты — как казармы, а казармы — как форты; в ок-
нах (это не окна, а бойницы) — решетки железные. Повиснув на
них, пять лет подряд глядится не узник, а слуга царю и отечеству.
Видит он дымы заводские, золотится купол Морского собора, там
Якорная площадь, а на площади в шинели распахнутой стоит
адмирал Макаров, возле ног его — доска с надписью: «Помни войну».
Екатерининский канал медленно обтекает зеленые от плесени стены
казарм-тюрем, звериную тоску бастионов. По вечерам в переулках
мерцают красные фонари домов терпимости. Проститутки (самая
дрянь, самая дешевка) — с глазами, почти безумными от кокаина
и водки, — шляются по «суконной» стороне, ищут клиента с шев-
ронами.
— Отцепись, салажня паршивая! — кричат они новобранцам...
Кронштадт, — здесь один царь, один бог и один начальник.
Вирен\ Роберт Николаевич женатый человек, прекрасный семья-
нин. Когда-то был командиром «Баяна». Даже не понять, как из
боевого офицера мог выродиться такой сатрап. Это не губернатор
Кронштадта — террорист, облеченный монаршей милостью. Гнев его
распространялся широко — даже на калерангов, поседевших на
службе. Даже на их жен! Лютый царский опричник, Вирен считал,
что Кронштадт — его вотчина, данная ему царем на «кормление»...
Один праздник — на рождество. Тогда весело, и корабли в фона-
риках. Рубят во льду проруби. Над ними кресты возводят, тоже
изо льда, перед рассветом обольют их свекольным соком. Ярко-
красные, кресты светятся — будто окровавлены. Гремят торжествен-
ные салюты фортов. Несут меж кораблей купель со святою водой.
Попы кропят матросов с метелочки. Освящаются на весь год казе-
маты и башни, аудитории минные, водолазные, подводные и сигналь-
ные. А на пасху сам Вирен с лукошком крашеных яиц подъезжает
к Морскому собору на Якорную площадь. Расположится там на
паперти, будто торговать собрался, и начинает зазывать к себе
прохожих матросов.
- Срочной службы Мордюков... явился по вашему приказанию.
— Ну-ка, братец, сними штаны, — говорит Вирен: — Да не сте-
сняйся. Свои люди. Военные. Бабы не смотрят — привыкли. Моло-
дец, метки у тебя на кальсонах исправно нашиты. Возьми... как тебя?
— Мордюков, ваше высокопревосходительство!
245
— Ишь ты! Ну, ладно, вот тебе яичко... похристосуемся.
Адмирал Вирен изволит панибратски лобызать матроса.
Марос почтительно целует адмирала Вирена.
Якорная площадь опустела — все разбежались...
Макаров глядит с памятника, как Вирен с лукошком яиц
возвращается в коляску. Он отъехал. Площадь снова оживает.
«Помни войну».
Утром 28 февраля Вирен посетил судоремонтный завод. До ра-
бочих уже дошли столичные газеты, они стали подступаться к ад-
миралу:
— Чего скрываете от матросов? Вы же большой начальник,
так выступите... Раскройте гарнизону глаза на революцию.
Вирен отказался говорить, но предупредил рабочих:
— Завтра, первого марта \ обязательно приходите на Якорную
площадь. Обещаю вам, что всю правду-матку узнаете...
День прошел спокойно. В столовой Морского собрания адми-
рал Вирен сидел под картиной Ткаченко «Прибытие на Кронштадт-
ский рейд императора Вильгельма 11». Адмирал Бутаков со Строн-
ским сиживали под картиной Гриценко «Прибытие на Кронштадтский
рейд президента Французской республики Феликса Фора». Две
картины — две эпохи в русской политике. Но сейчас политика
другая... Стронский был командиром 1-го экипажа — зверь сущий!
А Бутаков имел несчастье быть очень грубым человеком. Как осата-
нелый от службы матрос драит суконкой медяшку, так и адмирал
Вирен — с таким же остервенением — надраивал свое сердце лютей-
шей злобой к завтрашнему митингу.
Заявился комендант Кронштадта — контр-адмирал Курош.
— Пулеметы я расставил в подвальных окнах собора, — доло-
жил он Вирену. — Огонь пойдет по земле... Всех без ног оставим!
Пусть только они соберутся...
Адмирал Бутаков (честный грубиян) вздохнул — с надрывом:
— Не слишком ли вы увлеклись? Всех не перестрелять.
— Смотря как стрелять, — возразил ему Стронский. — В моем
экипаже полно вислоухих новобранцев, которые едят меня глазами.
Скажу им слово — всех переколют штыками. Они не рассуждают!
— Но мы-то, господа, должны рассуждать. Может лучше отпу-
стить вожжи и... пусть кони вывозят, куда хотят?
— Александр Григорьевич, так нельзя, — сказал ему Вирен.
— Роберт Николаевич, — отвечал на это адмирал Бутаков, —
да ведь пойми, что в старости умирать на штыках тяжко... У меня
же — дети! У меня — внуки...
Ярко досвечивало вечернее солнце. На рейде посверкивали бортами
учебные корабли — «Океан» и «Африка», «Воин» и «Верный»,
«Николаев» и «Рында»; мрачно дымил в отдалении, словно поку-
1 Некоторые мемуаристы раскладывают кронштадтские события на два дня —
28 и 29 февраля, совершенно забывая, что 29 февраля в календаре 1917 года
не было.
246
ривая перед сном, старенький дедушка флота «Император Алек-
сандр II». Все было спокойно. «Женатиков» сегодня домой не
отпускали. Экипаж и школы затворили свои ворота. И вдруг над
Кронштадтом брызнула затяжная очередь из пулемета — сигнал
к восстанию... Учебно-минный отряд поднялся первым. Вмиг разоб-
рали винтовки, офицеров арестовали.
На Павловской улице гремела бурная «Марсельеза».
1-й Балтийский экипаж - гроза морей, главный в стране.
Ворота его заперты изнутри. По-хорошему не открывают.
— Ломай!
Минеры навалились гуртом — слышался хряск костей. Рота за
ротой давили, давили, давили в ворота. Первые ряды матросов,
уже полузадохшихся от натиска, проломили кованое железо — перед
ними открылся двор! А во дворе, покрытые щетинкой штыков,
стыли новобранцы. Без ленточек. До ленточек они еще не дослу-
жились.
Тогда старые матросы сказали этой салажне слова вещие:
— Вот, хрест святой... Ежели хоть одна паскуда стрельнет, мы
вас, быдто щенят, об стенку расшибать станем!
Посыпались окна канцелярии — в острые проломы стекол высу-
нулись руки в манжетах. Дергались при выстрелах, и пули запры-
гали. как кузнечики, по булыжникам двора. Большевики кричали:
— Не поддавайся на провокацию! Не отвечай на огонь...
Матросы с матерщиной выстояли под залпами офицерских ре-
вольверов. К ним вырвались из подъезда матросы «переходящей
роты»:
— Мы с вами! Мы с вами...
Бери канцелярию! Вы тут двери и трапы знаете. Обезоружьте
своих офицеров... А где Стронский? Подать нам Стронского...
На Николаевском проспекте ярким факелом уже горел подож-
женный участок охранки: жандармы спешили уничтожить следы
<виего тайного сыска, чтобы революция никогда не узнала имен
провокаторов, шпионов и доносителей... С треском горело! И, ликуя
па трубах, «Марсельеза» звала в будущее. Рейд, как на рождество,
украсился красными фонариками. Это зажигали клотиковые огни
корабли.
Арсенал, арсенал! Арсенал бери, братва...
Валяй на радиостанцию. Даешь на весь мир правду!
— Штаб крепости. Товарищи, берите штаб...
Из окон домов терпимости орали им пьяные проститутки:
— К нам, матросики, к нам. У нас цены снижены...
Точными выстрелами матросы рассаживали фонари притонов.
Духовые оркестры шли по «бархатной» стороне улиц. С крыш го-
рящих домов шумно оползали лавины снега и рушились на тротуары.
Ночью был митинг в Морском манеже. Над гвалтом людских
голов, над скрещенными в лязге штыками, над чернью кружков
бескозырок, над папахами солдат и зимними малахаями рабочих-
судоремонтников взметнулась рука матроса-большевика Пожарова:
— Братишки, ша!
247
И стихло. Только в углу кто-то елозил сапожищами по полу.
— Кто там елозит? Или невтерпеж стало?
— Да он раненый, — ответили. — От боли-то... мучается!
— Раненому прощается. Открываем наше первое собрание
в первый день кронштадтской свободы. Вопрос первый — о деле-
гатах Кронштадта в Петроградский Совет рабочих, солдатских
и матросских...
— Матросских, а потом уже солдатских! — ревели из зала. —
Матрос пять лет табанит, а солдат два годка. Мы, флотские, умнее!
В окна манежа пялились зарницы догоравших домов, от Ораниен-
баума доносило стрекотню выстрелов — там тоже начали.
- Уже рассвет, — заволновались. — Сегодня все сделать и точку
поставить... Кончай речи! Еще не со всеми расправились.
Здоровенный матрос с «Азии» взял за воротник шинели гарни-
зонного солдата и встряхнул его в могучей лапе:
— Вот что, серый! Ты как хошь, а Вирена я тебе не отдам.
— Вирен наш, — ликовали матросы, расходясь.
— Где Стронский? Найти Стронского...
— Бутакова — за жабры... Бутакова тоже!
Расходились. Взвинченные. С глазами, красными от недосыпа.
Шли скорым шагом, охватывая Кронштадт в кольцо.
— Двадцать кирпичей... не могу поднять!
— Ништо, — отвечали. - Он и больше клал. Вали еще...
Ранец с кирпичами взвалили на спину Стронского. Вывели из-
верга на Якорную площадь — к памятнику Макарова, велели:
— Стой! Как и мы стояли...
Неизвестно, спал ли в эту ночь Вирен. Но когда к его дому
подошли матросы, он сам отворил им двери — уже в кителе. На па-
нели он оглядел толпу и, покраснев от натуги, вдруг заорал:
— Смирррр-на-а!
Раздался хохот. Очевидец пишет:
«Вирен весь как-то съежился и стал таким маленьким и ничтожным, что
казалось — вот на глазах у всех человека переменили. Поняв, что ему не вывер-
нуться, адмирал попросил разрешения сходить надеть шинель... Этого разрешения
ему никто не дал, а предложили идти немедленно с собравшимися на Якорную
площадь...»
— Я вам скажу, товарищи, — твердил Вирен по дороге, —
я ничего не скрою. Скажу все, что знаю о событиях в Питере... правду!
— Иди, иди. Мы и без тебя все уже знаем...
На Якорной площади валялся, оскалив рот, полный загустевшей
крови, экипажный командир Стронский, а из ранца убитого рассы-
пались кирпичи. Вирена поставили так, чтобы его видела площадь —
та самая, на которой он сегодня хотел перебить весь гарнизон.
Вирен всегда был хорошим семьянином и сейчас просил:
— Я не простился с женою... дозвольте. По-христиански.
Ему не дозволили: поздно! И сорвали с него погоны с орлами.
248
Вирену было сказано — со всей ответственностью:
— Ты своим диким, варварским режимом превратил наш Крон-
штадт в каторжную тюрьму... Разве не так?
— Так! — надрывалась толпа. — Кончайте его!
- Ты приготовил вчера пулеметы, чтобы расстреливать нас...
— Не тяните! — стонала площадь. — Вей, и дело с концом!
— Ты не думал, что сегодня умрешь. А ты умрешь...
Вирен (кто бы мог ожидать?) опустился на колени:
— Братцы, сам знаю - виноват... Верьте мне — я искренен. По-
жалейте меня, старика. Я исправлюсь... Пощадите меня!
На остриях штыков, испустив дикий вой, Вирен взвился высоко
над людьми. Теперь его видели все — даже из самых последних
рядов. Он висел на штыках. Он скреб их пальцами, которые сколь-
зили но мокрым от крови лезвиям. Голова адмирала склонилась
на грудь — он умер... Но матросы со штыков его не снимали.
Так и понесли. Через город. На штыках. Мертвого.
И сбросили в овраг, куда кидали дохлых собак и кошек...
— Не умел помереть, как надо. Погано жил и погано сдох...
Адмирал Бутаков принял смерть с большим достоинством.
Вышел на казнь по форме одетым, перекрестился и сказал:
— Прощайте, братцы. Я готов...
Его убили, а потом вспоминали с уважением:
— Не цеплялся за житуху свою. Помер вполне благородно...
Ночь расплаты — «варфоломеевская» ночь Кронштадта. Никто
не был забыт, хоть единожды нанесший обиду. Но «мордобойцев»
убивали не всех — иных арестовывали. По дороге в тюрьму один
такой лейтенант (которому сам бог велел молчать) стал ругаться.
— Мерзавцы! — говорил он матросам. — Сегодня ваш день, вы
пируете в крови нашей. Но завтра придет пулеметный полк...
Этих угроз матросы не стерпели:
— Мы с тобой по-людски, думали — исправишься. Ах ты...
И его убили. Рано утром повели на расстрел одного мичмана.
Молод он был, но держался молодцом. Виноватый, он и сам знал
это. А когда вскинулись матросские карабины, к залпу готовые,
мичман вдруг стал плакать, как ребенок.
— Расхлюпался? — сказали ему. — А раньше собакой грызся?
— Собака так собака! — ответил мичман. — Мне себя уже не
переделать. И не оттого плачу. Не хочется мне сейчас умирать.
Хотел бы пожить в новой России, чтобы знать, как будет.
Это был честный ответ, и потому карабины матросов разом
опустились к ноге.
— Проваливай, — сказали ему. - Живи, смотри и наслаждайся!
В эту ночь немало матросов дали на Якорной площади страш-
ную клятву: не пить, не курить, не сквернословить, блюсти себя
в целомудрии. Революция должна свершаться чистыми людьми.
В эту ночь Керенский возненавидел Кронштадт, и ненависть
будущего премьера отразится на судьбах Балтийского флота.
249
3
В этом году царю исполнилось 304 года — три столетия русской
истории лежали за плечами Романова-Голштейн-Готторпского.
И расстаться с этим наследием было не так-то легко... Николай 11
существовал, и никто еще не сказал ему, чтобы он собирал манатки.
Алиса Романова, красивая и злая, была далеко от мужа, запро-
павшего в Ставке, — она слышала, как под окнами дворца пели:
Надо Алисе ехать назад.
Адрес для писем — Гессен-Дармштадт.
Фрау Алиса едет «нах Рейн».
Фрау Алиса — ауфвидерзейн!
Не теряя надежд, императрица писала мужу: «Два течения —
Дума и революционеры! — это две змеи, которые, как я надеюсь,
отгрызут друг другу головы, — это спасло бы положение. Я чув-
ствую, что бог что-нибудь сделает для нас...» Она была совсем не
глупая женщина и сумела разгадать секрет возникшего в стране
двоевластия.
Да, двоевластия!
Необозримая и великая Российская империя жила еще царскими
указами. 28 февраля, в пять часов утра, еще затемно, от перрона
могилевского вокзала отошел блиндированный салон-вагон — царь
тронулся в столицу. В городах на станциях к «литерному» выходили
губернаторы с рапортами, выстраивались жандармы и городовые.
Колеса вертелись, пока не подъехали к столице. Здесь график дви-
жения сразу сломался. Все так же безмятежно струились в засне-
женную даль маслянистые рельсы, но... революция затворила
стрелки перед «литерным», и Николай велел повернуть на Псков.
В 8 часов вечера 1 марта 1917 года царский вагон загнали
в тупик псковского узла. Сыпал мягкий снежок. Император вышел
из вагона глянуть на мир божий. Он был одет в черкеску 6-го Кубан-
ского полка, в черной папахе с пурпурным башлыком на плечах,
а на поясе царя болтался длинный грузинский кинжал... Его друг,
контр-адмирал Нилов, уже успел споить императора, и мешки под
глазами, вялая дряблость кожи, дрожь в пальцах — это, читатель,
не от потрясения революцией, это от алкоголизма!
Но когда человеку 304 года, он становится уникален, как
археологическая древность, и это «сокровище» решили спасать.
Спасать Николая — значит спасать монархию, старый режим.
На спасении особенно настаивал Родзянко. Совет рабочих депута-
тов следил за Родзянкой: «Как бы этот мордатый в Псков не
уехал!»
Думцы сообща решили: к царю ехать Гучкову и Шульгину.
— Александр Иваныч, и вы, любезный Василий Витальевич...
Те поднялись, готовые. Вопрос в паровозе. Где взять паровоз?
250
— Украдите, — мудрейте посоветовал находчивый Родзянко.
Воровать паровоз, чтобы мучиться потом в угольном тендере, не
пришлось. Для «борцов за свободу» уступили вагон со спальнями.
Тронулись! Шульгин, как монархист, особенно был взволнован:
— Я небритый, в пиджаке, галстук смялся. Ах, какая ужасная
задача перед нами: спасать монархию России через отречение
монарха!
Ярко освещенный поезд царя и темный Псков — все казалось
призрачно и неестественно, когда они прыгали через рельсы. Гости-
ная царского вагона была обита изнутри зеленым шелком. Импе-
ратор вышел к ним в той же черкеске. Жестом пригласил сесть.
Гучков заговорил. При этом он закрылся ладонью от света. Но у мно-
гих создалось впечатление, что он стыдится смотреть на царя.
Он говорил о революции... «Нас раздавил Петроград, а не Россия!»
Слова Гучкова горохом отскакивали от зеленых стенок. Император
встал.
— Сначала, — ответил он спокойно, — я думал отречься от пре-
стола в пользу моего сына Алексиса. Но теперь я переменил решение
в пользу брата Михаила. Надеюсь, вы поймете чувства отца?
Гучков подал Николаю набросок акта отречения.
— Наш брульон, — сказал он.
Николай вышел. Министр двора граф Фредерикс спросил:
— Правда, что мой дом в столице подожжен бунтовщиками?
— Да, граф. Он горит уже какой день...
— Ссссволочи! — просвистел министр и замкнулся в себе.
Возвратился в гостиную вагона Николай-последний:
— Вот текст...
Отречение было уже переписано на штабной машинке:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года пора-
ботить нашу родину, господу богу угодно было ниспослать России новое тяжкое
испытание...»
Далее он отрекался. Часы показывали близкую полночь.
Отрекшегося (!) императора Гучков и Шульгин стали упрашивать,
чтобы он начертал указ в правительствующий сенат:
— О назначении председателя совета министров.
За чем дело стало? Бывший император охотно согласился.
— Кого вам надо в презусы? — спросил, присаживаясь к столу.
— Князя Львова.
— Львова так Львова, — согласился Николай: ему-то что?
Написал указ. Шульгин откровенно поделился с царем:
— У нас в Думе сейчас — ад кромешный. Скоро нам, благона-
меренным, предстоит принять решительный бой с левыми элемен-
тами...
На лице бывшего императора было написано злорадное: «Я уж
с ними достаточно повозился, теперь возитесь вы, господа...» Акты
государственной важности всегда подписываются чернилами. Нико-
лай же подписал акт отречения не чернилами, а — карандашом,
будто это был список грязного белья, сдаваемого в стирку.
251
Вернулись в Петроград рано утром. Оказывается, шила в мешке
не утаишь, и лидеров Думы на вокзале встречали. Всем было
интересно, какого кота они привезли в темном мешке. Гучкова
сразу же отодрали от Шульгина и увели под локотки — для
речеговорения.
Шульгина тоже поволокли от перрона:
— Войска уже построены. Скажите им... скажите!
Помещение билетных касс Варшавского вокзала стало первой
аудиторией, где русский народ услышал об отречении Николая.
Войска стояли в каре «покоем», а не заполненное ими простран-
ство забила жарко дышащая толпа. Стоя внутри каре, Шульгин
вырыдывал из себя:
— ...Он, отрекаясь, подал нам всем пример... богатые и бедные,
единяйтесь... спасать Россию... о ней думать... война... раздавит
нас... один путь — вместе... сплотимся все... вокруг нового царя...
царя Михаила... урра-а!
Его выхватили из каре штыков, потащили к телефону:
— Милюков! Милюков просит вас... срочно.
В телефонной трубке перекатывался профессорский басок:
— Все изменилось. Не объявляйте отречения.
— Я уже объявил. Я сказал... всем, всем, всем!
— Кому, черт побери?
— На вокзале. Войска... народ! Я им — про Михаила!
— Ляпнули... как в лужу, — отвечал Милюков. — Пока вы ез-
дили в Псков, здесь закипела буря. Восстановление монархии
почтут за оскорбление... Нас раздерут на сто кусков. Нас четвертуют.
Не царь нужен сейчас, а Учредительное собрание... Вот несчастье!
— Сейчас побегу, — сказал Шульгин. — Предупредить Гучкова.
— Да, да. Пусть не делает глупости. И с вокзала поезжайте
на Миллионную, двенадцать. Квартира князя Путятина...
Шульгин отыскал Гучкова на митинге в цехе железнодорожных
мастерских. Через закоптелые стекла крыши падал грязный свет.
На помосте «эшафота», сколоченного из досок, стоял Гучков —
и молчал. Вместо него выступал рабочий:
— Правительство? А кто в этом правительстве? Может от на-
рода? Как бы не так... Вот князь Львов — премьер. А кто по
финансам? Не те, кто нужду познал. А сам господин Терещенко —
миллионер. Одних сахарных заводов штук десять, а то и больше...
Сладкая жизнь!
Шульгин коснулся шубы рядом стоящего инженера:
— Именем свободного отечества... заклинаю... вот этот пакет...
выходите спокойно... и донесите до Думы. Поняли?
Инженер вовремя вынес акт отречения Николая, ибо вскоре,
как и предугадал Шульгин, с трибуны раздался голос:
— Закрыть все выходы! Гучков и Шульгин привезли... а что они
привезли? Мы разве просили их в Псков ездить? Не от Совета рабо-
чих поехали — от Думы своей. А кто в Думе? Помещики. И потому
я, товарищи, советую душевно, чтобы Гучкова и Шульгина обыскать.
Шульгин дотянулся до помоста — до Гучкова.
252
— О царе Михаиле, — шепнул, — ни звука... Растерзают!
Он сам вскочил на трибуну и заговорил:
— Именно сейчас, в этот исторический момент, должна со-
стояться встреча Думского комитета с Советом ваших депутатов...
с вашим же Советом, товарищи! Как вы можете нам не верить?
На этом совещании все решится. Все будут довольны. А вы двери
запечатали...
Их выпустили. На площади перед вокзалом думцев ждал автомо-
биль под красным знаменем. Человек, весь в коже, с большим нага-
ном в руке, распихивал перед собой толпу:
— Дай пройти! Товарищи, идут облеченные доверием народа...
Шульгин сказал кожаному владельцу нагана:
— Велите шоферу ехать: Миллионная, двенадцать...
Трамваи не работали. День был солнечный. Магазины закрыты.
Никто не ходил по панелям - - толпа перла посереди улиц. Половина
людей была вооружена. Трехсоттысячный гарнизон столицы раство-
рялся в этой толпе, празднующей свободу. Два «архангела» из
охраны Гучкова и Шульгина лежали животами на крыльях автомо-
биля. Выдвинутые вперед штыки пронзали воздух ожесточенно.
— Не выколите глаза людям! — кричал из кабины Шульгин.
Миллионная, 12 — особняк князя Путятина, где затаился от
толпы новый император всея Руси. Здесь же собрались все члены
нового кабинета: Родзянко, князь Львов. Милюков, Керенский,
Некрасов и прочие... Милюков говорил так, словно накаркивал
беду:
— ...ваше высочество... не откажите! Если не вы, то Россия
пропадет... такая история... бурная, великая... Что ждет нас без царя?
Кровавое месиво... анархия... хаос...
Михаил покорно слушал. Терещенко зашептал Шульгину:
— Не могу... я застрелюсь. Что делать? Рядом со мной Керен-
ский, он весь дрожит... его колотит. Боится... надежных частей нет.
Керенский обрушил на великого князя лавину слов:
— Я против монархии, я республиканец. Как русский русскому,
скажу правду. Недовольство народа против монархии... нас ожидает
война гражданская... как русский русскому... если нужна жертва...
примите ее... в любом случае за вашу жизнь я не ручаюсь!
Михаил подумал и отрекся, оставляя престол бесхозным.
За ученической партой в классной комнате дочерей Путятиных
писали опять акт об отречении. «Мы, Божией милостию Михаил,
Император и Самодержец Всероссийский...» За партой поместились:
Шульгин, Набоков и юрист Нольде; возле них учителем проха-
живал Михаил.
— Что вы пишете? — возмутился он. — Я же еще не царство-
вал... Триста четыре года начались Михаилом — Михаилом и закон-
чились.
С высоты скоротечного величия мнимого трона Михаил послал
253
благословение новому Временному правительству и осенил Русь
надеждой на ниспослание власти Учредительному собранию.
К нему подошел князь Львов, и Михаил обнял его:
— Благославляю вас на премьерство...
Тут к великому князю судорожно подскочил Керенский:
— Мы донесем драгоценный сосуд вашей монаршей власти
до Учредительного собрания, не расплескав из него ни единой ка-
пельки!
Долго спорили, как писать о рождении Временного правитель-
ства.
От кого родилось оно — от Думы или от «воли народа»?
Керенский неистово вопил:
— От имени Совета рабочих и крестьянских депутатов я тор-
жественно заявляю о создании нашего правительства лишь через
волю народа!
Родзянко сожмурился в едчайшем сарказме:
— Только воля народа! Тем более в презусы князя Львова сам
государь император назначил... Выбросьте «волю народа»! Все
равно никто не поверит, только шум будет лишний. А нам и без того
ругни хватает. Или не слышали, как орут на улицах: «Долой
Родзянку!»
Ходили средь парт. Средь разбросанных детских игрушек.
Шульгин говорил, страдальчески дергая плечом:
— Как жалобно зазвенел трехсотлетний металл драгоценной
короны, когда его ударили об грязную мостовую...
От Невы горело закатом. По Миллионной, заворачивая на Мош-
ков переулок, прошла рота матросов; они распевали:
Ешь ананасы, рябчиков жуй —
День твой последний приходит, буржуй...
Слова незнакомые. Расходясь, министры молились:
— Да поможет господь бог нашей России!
Актом своего отречения Николай на время парализовал ярость
монархистов. Мало того (и это, пожалуй, самое главное), армия
и флот теперь оказывались автоматически освобождены от присяги
на верность царю. Отныне офицер не будет вступать в конфликт
со своей совестью — он может открыто переходить в стан революции.
Долг, честь, присяга — это ведь не пустые слова!
Нельзя их закидывать под лавку...
4
Фон Грапф (сегодня небритый) хрустнул костяшками пальцев:
— Я бы отдал десять лет жизни, только бы эта гадость не
увидела света. Какой мерзавец догадался подложить под русскую
армию и русский флот такую свинью?
254
— Позвольте глянуть и мне, — сказал Артеньев.
Это был «Приказ № 1» Петроградского Совета. Вставание
во фронт и отдавание чести отменялись (переживем!). Теперь
его назовут не «благородием», а «господином старлейтом» (тоже
плевать!). Офицер должен обращаться к матросу на «вы» (что ж,
это не страшно).
Но зато дальше Артеньев был не согласен:
— Кто будет командовать флотом и кораблями? Выборные
депутаты? Вон Сашка Платков тарелки для нас моет к обеду —
его выберут, а мы его слушайся? Это грязная провокация...
Что остается нам, офицерам? Сидеть по каютам? Мусолить книжки?
Может, это отменят?
— К сожалению, — отвечал Грапф, — бомба уже взорвалась.
Осколки ее разлетелись широко, и голыми руками их не схватить...
Однако если мы будем отсиживать революцию по каютам, то
революция пойдет не так, как нам хотелось бы. Нужна консоли-
дация мыслящего передового офицерства. Надо противостоять хаосу
и анархии. Я отъеду в Гельсингфорс, там цока спокойно, хочу
переговорить кое с кем...
«Новик» за зиму обшаркался бортами у стенок ревельской га-
вани. Глазу моряка неприятно видеть пятна сурика, заляпавшего
ржавь и копоть электросварки. Ревель, засыпанный снегом, дремал
в отдалении, струясь в небо дымами, и казалось, так было, так
есть и так будет бесконечно — даже через века.
Артеньева навестил штурман Вацлав Паторжинский; за зиму они
успели сдружиться, и старлейт был рад этому приятельству, ибо
прежняя близость с Дейчманом окончательно развалилась.
— Не помешаю? — спросил Паторжинский, входя. — Кажется, в
Финляндии не все благополучно... Я уж не говорю о революции,
но финский сенат заговорил о самостоятельности. Польша под нем-
цем, я здесь, на русской службе, и вообще... ничего не ясно!
Разговор обещал быть серьезным, непростым. Но Ревель вдруг
наполнился ревем гудков, кричали с вокзала паровозы, и Артеньев
взялся за грудь, где часто-часто забилось сердце:
— Забастовка! Только этого нам сейчас не хватало...
К нему пришел Семенчук, одетый по всем правилам формы:
— Разрешите увольнение на берег?
Артеньев был против шлянья в такое время, но тут он сорвал
с доски личного состава медную бляшку с номером гальванера:
— Разрешаю. Ты дисциплинированный матрос, и... только по-
этому. Но ты мне скажи, на кой черт тебе сдался сегодня берег?
— Не берег, — ответил Семенчук. — Теперь революция, и могу
вам честно сказать: я большевик. Иду по делам. Запретить не
можете.
Артеньев вспомнил о «Приказе № 1».
— Вы очень много на себя берете, — сказал с неудоволь-
ствием. — И почему вы решили, совсем не мудро, что только
простонародье может верно страдать за Россию и будто только вы,
рабочие да крестьяне, способны быть вершителями ее истори-
255
ческих судеб? Это уже большое нахальство — считать себя умнее
других людей... А впрочем, катись на берег. Что я тут с тобой
спорю?
Потом с папиросой он вышел курить под срез полубака.
Надоел этот ремонт, этот Ревель, поскорей бы в Ирбены и в Моон-
зунд — там люди проще и все понятней... Через леера прямо на
причал лез кондуктор Хатов с чемоданом. Отличный служака, и
вдруг такое дикое нарушение флотской дисциплины. Моряк никогда
не полезет через леера. Артеньев строго окликнул Хатова, но
кондуктор — будто и не слышал: ушел. Старшина Жуков, стоя
у сходни, видел эту сцену:
— Да он чокнутый... анарха! Только помалкивал. А теперь при-
шло его время. Пошел к дружкам своим... дров наломают, бал-
бесы.
В коридоре кают-компании между кают шатался Петряев:
— Старшой! Кто мне ответит, где сейчас место офицера?
Артеньев печально сказал артиллеристу эсминца:
— Дорогой мой, склянки отбили девять, а ты., уже пьян?
Ревельские заводы стонали во мгле морозного рассвета.
— Я не пьян. Я только потерял чувство юмора. Что же дальше-то
будет? Ведь Россия занялась революцией некстати... война! Немец
не станет ждать и попрет нас дальше за милую душу.
— Наш долг — не пропустить его.
— Долг? — усмехнулся Петряев, и клок волос болтнулся на его
лбу (так жалко его стало!). — Это слово из какого лексикона?
Все кричат: свобода... равенство... братство. О долге не слыхать!
— Ну, так я скажу тебе: долг, как и совесть, существует.
В спину старшего офицера Петряев произнес глухо:
— Как бы тебя за это не убили первым...
Неподалеку, приткнувшись к стенке, стояли еще два эсминца —
«Охотник» и «Пограничник». В середине дня, проломив ворота
порта, громадная толпа рабочих манифестаций с фабрики Лютера
и с завода Беккера тронулась прямо к кораблям Минной дивизии...
Грапф перед отъездом в Гельсингфорс приказывал — чужих па
борт не принимать, и Артеньев, чуя беду, велел наружной вахте:
— Сходню... убрать!
Сходню выдернули из-под ног манифестантов. Рдеющая знаме-
нами толпа остановилась возле эсминца, подняв на руках оратора:
— Товарищи моряки, в этот великий день... в это празднество
наступившей свободы... сбросьте тиранов, омытых в вашей крови!
Идите в наши колонны... всему миру мы... вознесем... правду.
— Вот отсюда! — кричал Артеньев. — Здесь вам не место!
Из другого конца гавани — так, словно быстро чиркали и тут же
гасили спички, — вспышками бился прожектор на мостике «Москви-
тянина». Артеньев, прищурясь, прочел по проблескам:
«Мы командира уже убили. Расправляйтесь и вы...»
Сходня вдруг поехала обратно на причал.
256
— Назад сходню! — Ив этот момент Артеньев ощутил, как
тяжело провисла пола его кителя: кто-то, зайдя сзади, опустил
в карман ему пистолет; обернулся — перед нихМ стоял минер Ма-
зепа. — Игорь, это ты? Только не вздумай стрелять — погоди...
обойдется...
Офицеры стали уговаривать матросов не уходить с рабочими.
Уговаривали пылко, страстно, настойчиво и любезно:
— Ну, ребята, ну, не надо. Посидите дома... завтра пойдете.
С мостика гаркнул сигнальщик вниз — в самую заваруху:
— Семафор от начдива Развозова: по двадцать человек с каж-
дого эсминца можно отпустить, чтобы далее порта не ходили...
Сергей Николаевич махнул рукой:
— Двадцать человек, но не больше... Подайте ИхМ сходню!
С грохотом она двинулась на причал — побежали.
На эсминцах осталось по... двадцать человек. Плюс офицеры.
— Куда они пошатались? — спросил Мазепа.
— Мне их намерения неизвестны.
— Будут участвовать в революции, — вставил Дейчман.
Артеньев с презрением оглядел инженер-механика:
— А вы даже не участвуете — вы только устраиваетесь в ре-
волюции, как в неудобной комнате. Комната плоха, но другой нет,
и потому заранее приживаетесь к ней, как клоп к тощей перине...
Мимо эсминцев, гремя сапогами, бежали еще матросы.
— Это уже с крейсеров... тоже пошли!
— Я еще раз спрашиваю, — сказал Петряев, — где сейчас
место русского офицера? Может, и мне шагнуть через леер?
— Иди в каюту. Закройся. И проспись до обеда.
Офицеры разбрелись по каютам. Кажется, там шло тишай-
шее, осторожное пьянство. До нормы, чтобы не терять головы.
Быть пьяным, но только не качаться. Артеньев прохаживался вдоль
минных рельсов. Надоел хлам ремонта... Мимо него продефилиро-
вал на сходню и Дейчман, одетый под матроса — в бушлатике,
только фуражка офицерского покроя прикрывала голову. Глупую
голову!
— Куда, мех? Назад!
— Сейчас свобода... не имеете права.
— Назад! Вы мне противны в таком виде...
Дейчман хотел что-то возразить, но не успел. Жесткий кулак
Артеньева свалил его со сходни обратно — на палубу, на рельсы.
— Оденьтесь по своей форме, как офицер, тогда отпущу...
Это был второй случай за время службы, когда Артеньев уда-
рил подчиненного. На этот раз ударил своего же — офицера. Резко
повернувшись, старшой уходил под полубак — тоже закрыться
в каюте.
Мистическая корпорация шварцгауптеров не думала, что дожи-
вет до таких времен. Сейчас старшины этого древнего братства
наблюдали из окошек Дома Черноголовых, как валит мимо толпа —
17 В. С. Пикуль. Полет шмеля над. морем
257
прямо к «Толстой Маргарите». Матросы с эсминцев и рабочие-
ревельцы уперлись в башню «Маргариты», а через Большие мор-
ские ворота их подпирали крейсерские — запоздавшие. «Толстая
Маргарита» — вся в старой кладке, четыреста лет отстояла она,
и никто еще не решался штурмовать ее первобытные стены.
— Сымай караульных!
Караул и сам брякнул наземь винтовки.
— Братцы, да знаете ли вы, кто сидит в «Маргарите»?
— Открывай!
— Здесь же матросы... еще по бунту на крейсере «Память Азова».
Сколь годочков. А открыть не можем — ключей у нас нет.
Крейсерские, работая локтями, продирались вперед:
— Полундра, полундра, тебе говорят... не мешай!
За ними тянулся длинный телеграфный столб, вывернутый из
земли. Раскачали его матросы, и, как таран, он бился в ворота.
Ворвались внутрь. Там, внутри, даже в нос шибало. Крысами,
плесенью, мылом, хлебом кислым. Бравый надзиратель, звякая
ключами, отворял камеры. Заживо погребенные обретали жизнь.
— Выходи... вылезай... и ты, приятель: срок вышел!
Вот они — выходят, шатаясь. И сразу притихла толпа на улице.
Шли, как тени. Матросы. Революционеры 1905 года.
Потухли глаза их, а время выпило из них морскую синь.
Все было. Все было раньше... Седые, старые, они идут.
— Амнистия или што тут? — спрашивали.
— Революция! — отвечали им.
Они плакали:
— Отсидели, как по звонку: от революции до революции...
Узники шли по городу, губами ловили снежинки:
— Смотри-ка, снег... снежок какой... мяконький.
Их беззубые рты источали страшные улыбки.
Ближе к ночи прибыл с берега Семенчук, вернул бляшку.
— Так, так... Значит, и ты был возле тюрьмы?
— Был.
Сергей Николаевич скинул китель, возле раковины стал полоскать
горло раствором марганцовки. Сквозь бульканье прорывались слова:
— Это хорошо, что сознался... Теперь хоть буду знать, что ты за
фрукт. Опасный ты... А с вашим приказом номер один не согласен!
Семенчук подумал о чем-то и вскинул руку к бескозырке:
— Есть!
Ловко придумано на флоте с этими коротким и бравым «есть!».
Ругают матроса — он говорит «есть!» Хвалят его — тоже «есть!».
На все дается один ответ, все до конца исчерпывающий... Эсминец
уснул. За плюшевым пологом спал в каюте Артеньев. На узкой
откидушке, вмонтированной в борт корабля, как тюремная койка
в стену камеры, спал гальванер Семенчук... У каждого была своя
правда.
258
Теснота феодального Ревеля всегда утишала душу. Было что-то
милое в узости переулков, в лабиринте дворов и ворот. Сегодня
ему повезло; роясь в книжной лавке на Бубличном проходе, Лр-
теньев из рухляди извлек почти новенький каталог портретов
московского архива министерства иностранных дел... Как и все кни-
голюбы, Сергей Николаевич не удержался, чтобы не полистать
книгу на улице.
Он шел сейчас по улице Пикк через Гильдейский проход, и в
коридор стен сверху падал сумеречный свет древности. Каталог
очень интересный. Канцлеры, дипломаты, консулы... Ага, вот самое
любопытное: портреты частных лиц! От волнения даже придержал
шаги. Гильдейский проход кончался, он вышел на улицу Лай, а там
высоко в небе уже купалась стрела Олай-кирхи, всегда видная
с моря... Акулина Евреинова, дети Демидовых, жена Гундорева
с грушей в руке, пьет чай с блюдца, а перед нею лимон.
Черной тенью заслонило ему глаза — матросы! Не с крейсеров
и не с Минной дивизии. Улица Лай — щель, где не пропихнешься.
Может, отступить? Это ясно, что они ждут, когда он приблизится.
Стояли шагах в десяти, ноги в клешах расставив. Посмеивались:
— Ну, ползи, ползи... Чего встал?
И тогда он пошел прямо на них.
— Дай пройти офицеру! — заявил матросам, а в горле что-то
жалобно пискнуло, и тут ногой поддали ему по книге...
Он нагнулся, чтобы поднять ее, но сверху двинули по затылку
кулаком. Артеньев упал, и его стали бить. Он выпрямился рывком,
уже без фуражки. Запонки отлетели, манжеты сползли и торчали
теперь из-под рукавов несуразно-ослепительной свежестью.
— Нет! Нет! Нет! — вскрикивал он при каждом ударе.
Наконец бить закончили.
— А за что? — спросил их Артеньев, сплюнув кровью.
— Вас всех, офицеров, к стенке надо.
— За что?
— Еще спрашивает! Скажи спасибо, что живым отпускаем...
— За что?
— Холуй ты царский, — влепили на прощание, как пощечину...
Ушли. Он отцепил манжеты, отбросив их от себя. Книга лежала
в стороне, затоптанная сутолокой ног. И вот тогда он заплакал.
Но слез этих себе не простил. Ожесточаясь, быстрым шагом вер-
нулся в гавань. Прямо от сходни приказал вахте:
— Большой сбор — все наверх!
Грянули звонки. Буцая в палубу, сбегались матросы. И засты-
вали на корме, лицами внутрь эсминца, двумя фалангами. Ветер
мусолил ленты, гремели на ветру жесткие робы.
— Слушай все! — сказал Артеньев. — Сейчас в городе меня из-
били... матросы. Матросы флота избили офицера флота. За что?
Но, кажется, они сами не знают. Меня назвали «холуем царским».
И я здесь, перед всей командой, заявляю, что ничьим холуеги никогда
не был. Я не политик и революций не делаю... Я только строевой
офицер. Кадровый. Меня в корпусе вашим «измам» не обучали.
17*
259
Но, как офицер, я знаю, что без дисциплины нет флота. Без флота
не будет победы. Слушайте все... Вы знаете, я был строг. При царе.
Но я никогда не завинчивал гаек. А теперь стану! Да... И чем больше
расхристаетесь, тем круче я стану требовать с вас порядок.
Он потрогал разбитую губу и закончил как обычно:
— Ррразойдись по работам!
— Не расходиться, — послышался голос Хатова, который соизво-
лил вернуться из отлучки и теперь, как последняя скотина, лез
через леера на борт эсминца. — Не расходись! Теперь я говорить
буду...
Кажется, он был пьян, но говорил складно:
— Братва, слышали, что старшой заливал нам тута? Мало вчера
ихнего брата угробили — надо бы и нашего прихватить за компа-
нию. Вы слышали голос платного наймита буржуазии? Это к чему
же он всех нас призывает? В старые времена? Дисциплинки ему
хочется?
Хатов осекся — прямо на него в упор глядела жуткая дырочка
револьвера. Когда Артеньева били, он про него забыл. А вот теперь
вспомнил. И навел.
— Убирайся. Или прихлопну. Как муху...
5
Вице-адмирал Андрей Семенович Максимов, начальник минной
обороны флота, ступил на палубу посыльной «Чайки». Ни тебе
фалрепных у трапа, ни тебе «захождения» на горнах, ни тебе вах-
тенных, отдающих честь, — разболтались! Окружили его с караби-
нами:
— Вскинь руки! Ребята, хватай браунинг у него...
Скрутили адмиралу руки, потащили его в корабельный карцер.
В дверях он уперся ногой, не давал себя закрыть:
— Стой! Один только вопрос: что я вам худого сделал?
— Все вы одним лыком шиты. Давай посиди тут, а мы за это
время судьбу твою порешим как следует... по справедливости!
Сбили ногу адмирала с комингса — дверь задраили.
Непенин обвел флаг-офицеров суровым взглядом:
— Колчак-то, господа, мерзавцем оказался... На митингах треп-
лется. Всю полицию разогнал, а в Ливадии великим князьям обыск
устроил. Вскормили мы с вами змия у груди своей...
По салону обеспокоенно расхаживал князь Черкасский:
— Революция пошла с креном на левый борт. Метацентр вы-
соко поднялся, и Россия может опрокинуться кверху килем...
На столе комфлота лежали груды бумаг, разложенные стоп-
ками. Рука адмирала Непенина, мягкая и розовая, парила над
этнами и везувиями восстаний, как над раскаленными плитами:
— Вот Кронштадт... вот Ревель... в Або пока спокойно.
260
Ренгартен почти не спал эти дни, взвинченный до предела.
Время от времени, наглотавшись новостей и слухов, он забегал
в каюту, торопливо доверяя впечатления своему дневнику:
«Жалко смотреть на Непенина — так он устал, бедняга, так он травился и с
таким трудом сдерживался... Провокация но радио: смерть тирана... Развал
полный! Опять надо рассчитывать на бога, на чудо... Дал мысль Нененину
снять везде царские портреты. Уже приказано им... Депутаты к Адриану (к Непе-
нину. - В. IL) приходили — он выслушал их. Велел для них в столярной мастер-
ской дать чаю с хлебом... Неужели все погибнет?..»
Офицеры-заговорщики были обеспокоены.
— Только бы наш комфлот не вздумал выступать с речами
перед матросами. Так, келейно, он еще держится в рамках демокра-
тии. Но случись митинг команд, он же гавкнет... обязательно
гавкнет!
Революция шла по флоту зигзагом: побывав в Кронштадте,
она навестила Ревель, а теперь подкрадывалась к Гельсингфорсу.
На совещании флагманы стали терзать Непенина упреками.
— Это преступно! — кричали из зала. — Это несовместимо с по-
нятием о чести... Разве можно порывать с династией так легко?
Красный как рак, Непенин отбивался от флагманов:
— А что мне прикажете делать, если вся Россия отшатнулась
от престола... вся! С царем порвали люди, знавшие его от самых
пеленок. У нас, господа, сейчас уже нет иного выхода, как идти
в струе за новым кабинетом России...
Поднялся адмирал Бахирев, заявивший конкретно:
— Остаюсь верен его императорскому величеству.
— Михаил Коронатович, — с горечью ответил ему Непенин, —
неужели ты думаешь, что я монархист меньше твоего? Ты же
меня знаешь. Но сейчас война. Верь, как я верю, что после войны
государь снова займет престол. А теперь флагманам нельзя разбе-
гаться. Бороться нам предстоит не только с немцами. Но и здесь...
в своем доме!
С флагманами он справился. Но общения с командами не
избежать, и Непенин был вынужден выступить перед матросами
с дредноутов. Свой монархизм он запечатал в душе, как недопитое
вино в бутылке, и держался на митинге идеально. Заговорщики-
офицеры перевели дух. Но тут из команды «Полтавы» адмирала
спросили:
— А кады мыло дадут? Кады белье грязное сменят?
Непенин сорвался. В одну кучу адмирал свалил революцию
и грязное белье с мылом. Наполняясь гневной кровью,. он кричал:
— Страной управляет черт какой-то! Кронштадтцы — сволочи
и трусы. Красные фонари на клотиках зажигают, предатели...
бордель развели на флоте! Спрашивайте еще — я вам отвечу!
Его спрашивали об уважении к матросу, чтобы разрешили ку-
рить на улице, чтобы честь не отдавать офицерам. Непенин распа-
лился:
- А вы и не нужны мне со своей «честью»! Хотите по улицам
261
с цигарками шляться — ну и шляйтесь... Только не лезьте ко мне на
«Кречет», не суйтесь в мои дела, тогда худо будет!
Кажется, он и сам понимал, что его занесло. Занесло в безудерж-
ности лая, помимо воли его, как тогда в Ливадии, когда он без пере-
дышки лаял на императрицу. Императрица его простила, но револю-
ция может не простить. В командах слышался ропот:
— Слыхали? Дракон был — драконом и сдохнет...
Неожиданно выручил Керенский — обратился ко всему Балтий-
скому флоту со строгим приказом к матросам, чтобы во всвхМ пови-
новались Непенину, власть которого признана Временным правитель-
ством... Адриан Иванович даже обмяк от удовольствия:
— Охранная грамотка мне... спасибо этому адвокатишке.
Обращение Керенского размножили, офицеры с «Кречета»
объезжали корабли, зачитывали его на больших сборах. Казалось,
поддержка комфлоту обеспечена. Однако примитивный Непенин не
настолько был изворотлив и хитер, как Колчак, — прямой и гру-
бый, с повадками мужлана, он, низко опустив голову, хотел бодать
революцию рогами, словно бык, увидевший красную тряпку...
Вечером 3 марта, выписывая зигзаг над Балтикой, молния
революции достигла Гельсингфорса, она ударила в клотиковые огни,
и клотики загорелись красным пламенем... Что ни день, то новая
революция: 1 марта — Кронштадт, 2 марта — Ревель, а сегодня она
уже в главной гавани линейных сил флота.
«Император Павел I» вздернул на стеньгах боевые флаги —
красные треугольники. Носовая башня его пришла в движение.
Мрачная жуть стволов катилась вдоль рейда, словно не находя
цели, пока «Павел» не уставился в борт «Андрея Первозванного», —
сигнал! Бурно расплескивало морзянку: «Товарищи, не верьте тирану
Непенину. От вампиров старого строя не получим свободы. Аресто-
вывайте неугодных офицеров. Мы своих уже арестовали». Над
рейдом вспыхивали огни клотиков — огни всегда тревожные, всегда
зовущие...
В штабе комфлота — суета, нервность.
Командир второй бригады адмирал Небольсин убит...
— Боже, опять убийства! — воскликнул Довконт. — Ну, когда
это все кончится! Делайте же что-нибудь... надо делать.
— Что делать? — спросил Непенин.
Радиорубки эскадры посылали в эфир проклятия адмиралам.
С «Павла I» строго предупредили: «Ораторам в атмосферу не
говорить — немец подслушает!» Между линкорами — по льду —
сновали депутации. Уже темнело, и рейд горел красновато, как при
пожаре. С мостика «Кречета» наблюдали, как группками сходи-
лись, судачили, снова разбегались по тропкам между тяжких бортов,
палили в небо.
Команда «Кречета» обратилась к Непенину:
— А мы чем хужее? Почему у нас нет красного флага?
— Поднимайте, — разрешил комфлот. — Мне все равно...
262
Сидя под красным флагом, он дал радиограмму Родзянке: «Бал-
тийский флот как боевая сила не существует что могу сделаю».
Засыпанный снежком, прямо в шинели, ворвался к нему Черкас-
ский.
- - Сюда идет толпа... матросы! Кажется, арестовывать. Анар-
хия на эскадре полная, вы слышите — они стреляют. Убивают всех
без разбору... Максимов задраен матросами в карцере...
На это Непенин ответил кратким:
— Хорошо. Будем ужинать...
Над столом нависло молчание. По дну тарелок надсадно трень-
кали ложки. И вдруг Непенина — словно ошпарило. Он задергался
и, будто забыв о присутствии вестовых, обратился к штабистам:
— Начал сегодня «Павел»... тэ-экс! А какой из дредноутов
по диспозиции может открыть огонь по зачинщику «Павлу»?
Никто ему не ответил — все уткнулись в тарелки.
— Нет, — сказал Непенин, не найдя ни в ком поддержки, —
я не стану проливать кровь на рейде. Пусть уж лучше льется моя...
Толпа матросов уже ломила со льда по трапам на «Кречет»,
напорОхМ тел расшибали двери. Бежали по коврам... ближе, ближе...
— Непенина! Где адмирал?
Комфлот поднялся. Нет, это не убийцы. Это пока депутаты.
Он не сразу понял, что они сейчас хотят от него. Матросы
просили дистанционные трубки для кормовых орудий:
— Дайте! По льду движется пехота, чтобы усмирять флот. Мы
эту крупу раздробим картечью... Кто посмел вызвать солдат с берега?
— Я не вызывал. А трубки возьмите...
На прощание депутаты ему заявили:
— Вы не волнуйтесь. Возле погребов — усиленные караулы. Мы
и сами боимся провокаций. Служба у нас продолжается по уставу...
На крейсерах волнения перешли в бурные взрывы патриоти-
ческих ликований. Там кричали «ура России» — и даже качали
офицеров. Они взлетали на матросских руках, с высоты палуб ви-
делся им рейд, молчаливые остовы дредноутов, на которых офице-
ров никто не качал. Там их убивали, там штыками загоняли их
в норы казематов.
Непенин сказал, растирая в ладонях лицо:
— Когда закончится эта галиматья?
К ночи уже вся эскадра примкнула к восстанию.
— Утром начнем подсчитывать убитых, — распорядился Непе-
нин. — Попытаемся воздействовать на матросов, чтобы освободили
офицеров из-под ареста. Неужели в Питере власть — голая фикция,
неужели не могут нажать на флот? Вот Керенский... прислал! Филь-
кину грамоту о доверии масс к* моей особе... подтереться ею!
Всю ночь шла стрельба и гудели палубы от митингов.
Под утро вошел к комфлоту Ренгартен — серый, небритый.
— Вот последнее, что мы имеем, — сказал и вышел...
Непенин взял брошенную им квитанцию:
«Вся команда судов, потерявшая к Вам доверие, требует вре-
менного прекращения издания Ваших приказов и телефонограмм,
263
которые будут только двоить и ухудшать создавшееся положение.
У команды (эскадры) временно организуется Комитет, который
и будет управлять впредь до установления полного порядка...»
В это утро комфлота встал над самым провалом пропасти.
Он заглянул в ее черноту и смрад, и ему стало плохо.
Андрей Семенович Максимов, сидя под арестом на «Чайке»,
догадывался, что творится сейчас на эскадре. В любую минуту
могла распахнуться дверь, оттуда выставится дуло винтовки —
и грянет завершающий выстрел... Максимов в эту ночь — честней-
ше! — спрашивал у себя: «Правильно ли я жил? Был я виноват или
не был виноват?»
Ну, вот. Кажется, за нИхМ идут... Слышны шаги. Сочно бряцают
по трапам винтовочные приклады. Значит, сейчас будут убивать.
Адмирал встал. Подсобрался. Застегнут. Пальцами он поправил
воротник. Что у него тут? Портсигар. Бумажник. Деньги. Все это
уже стало чужим, далеким и ненужным... «Ну что ж!»
Взвизгнули дверные задрайки. Повернулись догболты. Резино-
вая прослойка, отсырев на море, громко чмокнула, будто целуя
входящих, и станина двери с грохотом откатилась в сторону.
Высоко задрав ногу над комингсом, вошел... Павел Дыбенко.
На адмирала смотрел люто. В руке — наган. За пазухой —
«смитт-вессон». На ремне — две бомбы. Офицерский кортик сбоку.
— Прошу, — сказал. — На митинг.
— С каких это пор митинги стали лобным местом?
— Балтийский флот оказал вам особое доверие...
— Что вы сказали? — спросил Максимов.
— Резолюция такая от эскадры, чтобы вы флотОхМ командовали.
Прошу на митинг, а потом... смещать Непенина станем!
На палубе «Чайки» было не протолкнуться — полно матросов,
солдат, офицеров разных, которых Максимов и в глаза не видел.
— Это ваши избиратели, — сказал Дыбенко, размахивая нага-
ном. — Дорогу адмиралу! Первому адмиралу революции... ура,
ребята!
— Уррра-а! — захлестывало и другие корабли рейда.
Оркестры исполнили для бодрости «Янки дудль дэнди», потом
рейд заполнило торжество.м «Марсельезы». Андрей Семенович сде-
лал под козырек, его прошибла слеза.
Дыбенко указал ему наганом, где встать:
— Говорите.
Адмиралу было сейчас не до слов, но он собрался с духом:
— Не вы ли арестовали меня? Вы... А теперь голосованием
вознесли на высокий пост. Я надеюсь, что это не стихийный порыв,
но обдуманное решение. Если я выбран народом, я — адмирал
народа! — исполню волю его. Я не злопамятен. Не сержусь, что
мне скрутили руки и повели под арест... Дело свободы дороже
всего. Я с вами. Был вчера. Есть сегодня. И буду завтра!
264
На автомобиле — под красным знаменем — его везли ио городу.
За спиною Максимова, принимая на себя приветствия толпы и грозя
всем наганом, ехал мрачный, как сатана, Павел Дыбенко. Замкнул
лицо в безулыбье, бескозырка на ухо, бушлат нараспашку, грудью
на мороз, а на ленточке Дыбепки краткое «Ща», которое издали
читалось всеми как «Ша!».
— Дорогу адмиралу! — покрикивал. — Эй ты, рыжий, задавим!
Береги свою жизнь — еще пригодится.
— Итак... — начал Максимов, всходя на «Кречет».
— Итак, — прервал его Непенин, - я уже обо все^м извещен.
Что ж, поздравляю вас, Андрей Семеныч... выдвинулись на рево-
люции!
— Стоит ли язвить, Адриан Иваныч?
— Я не язвлю. Вчера вас арестовали. Сегодня поставили ком-
флотом. Смотрите, как бы завтра они вас не повесили!
— Выборных не вешают, — круто вмешался Дыбенко.
Дыбенко вел себя в кают-компании «Кречета» как у себя дома —
на военном транспорте «Ща». Цыганским глазом подмигнул
вестовым:
— Эй, Вася или Петя, чайку бы мне с песком и булкой!
Из портсигара Ренгартена он угостил себя папироской:
— «Эклерчик»... На что дамские курите?
— Чтобы поберечь здоровье. В них меньше никотина.
Дыбенко через весь стол прикурил от зажигалки Довконта.
— Надо бы и мне, — сказал, — тоже о здоровье подумать...
Он резко повернулся к соперникам-адмиралам:
— Непенин — дела сдать! Максимов — дела принять!
Непенин подошел к нему со словами:
— Судя по хамству, с каким вы себя ведете, я имею честь
наблюдать самого господина Дыбенко?
— Угадали. Но я — не хам. Я просто искренен...
Непенин отвернулся от матроса к Максимову.
— Меня не так-то легко свалить. Вот вам — читайте...
Максимов прочел и передал бумагу Дыбенко. Временное пра-
вительство предотвратило удар по Непенину — Гучков, на правах
военного и морского министра, забирал комфлота к себе в канце-
лярию на должность помощника своего по морделам.
— Чисто сделано, — не удивился Дыбенко.
Временные правители гасили пожары на Балтике: увещевать
Кронштадт ездил сам Гучков, Ревелем занимался Керенский, а
теперь в Гельсингфорсе ждали двух делегатов сразу: кадета Роди-
чева — от Думы и меньшевика Скобелева — от Совета. Офицеры
ждали приезда их с нетерпением. Кому не втолкует кадет, того
проймет до печенок социал-демократ. Убитых уже не вернешь, но
взаперти под караулом еще сидели многие. Поезд с делегатами
опаздывал. Флотская типография тысячами выпускала па эскадру
стенограммы телеграфных переговоров матросов с Керенским. Офи-
церам было заявлено, что желательно видеть их на демонстрации
265
с красными бантиками. Многие из них влились в манифестации.
Одни — душевно, желая понять и осмыслить. Другие — из трусости,
внутренне негодуя. Началось расслоение кают-компаний, и кадро-
вые «спецаки» вдруг заговорили о политике, о тезисах, о партийных
платформах. Было непривычно слышать от почтенных каперангов
(даже резало слух), когда они заявляли о своей принадлежности
к эсерам:
— Так уж случилось. Давно эсер. Немало рационального...
Теперь все ждали, что будет с Максимовым.
— Провалится, — говорили. — Разве можно на такие посты
выбирать? Это сдуру ведь... пьяные все были!
— Говорят и хуже, будто на митинг затесались тогда германские
агенты, одетые как матросы. За Максимова горло и драли!..
Наконец приехали в Гельсингфорс депутаты от столицы, чтобы
утихомирить балтийские страсти. Офицеры с надеждой взирали на
Родичева — тверской помещик, голова ясная, этот матросам салазки
загнет. Но помощь к ним пришла неожиданно от... Совета: мень-
шевик Скобелев дал приказ, на какой не мог решиться сам Непенин:
— Матросов не распускать — пусть сидят на кораблях. И впредь
до особого распоряжения никого на берег не увольнять.
«Вот — умно!» — записал в дневнике Ренгартен кратенько...
Последним убили командира эсминца «Меткий» старлейта фон
Витта. За что убили? Никто не знал. Но стали арестовывать офи-
церов и на «Кречете». Когда их уводили, они держались хорошо:
— Мы надеемся, что последние. Скоро все образумится...
Максимов издал свой первый приказ. Осадное положение отме-
нить. Орудия с улиц убрать. Стеньговые флаги спустить. Аресто-
ванных восстановить в прежних обязанностях. Приступить к обы-
денной службе. «Император Павел I», который вчера и начал восста-
ние, вдруг заартачился, стал «писать» но эскадре, что прежние
приказы Непенина были вполне разумны и впредь только Непенину
павловцы и будут подчиняться... Непенин с улыбкой сказал Макси-
мову:
— Андрей Семеныч, давайте я подпишу ваш приказ.
Подписались оба.
В середине дня Непенин собрался уходить. Надел шинель,
обвязал шею легким белоснежным кашне. Долго ерзал в коридоре,
натискивая на ботинки галоши.
— Лейтенант Бенклевский, сопроводите меня до вокзала...
Вместе с дежурным по штабу лейтенантом он пошел пешком.
Снег хрустел под ногами. Светило солнце. Слегка подмораживало.
— Скоро весна, — со вздохом сказал Бенклевский.
— Будет и весна, — неохотно отозвался Непенин.
Флот у него отняли. Он уходил к Гучкову.
— И не жалею! — сказал Непенин с яростью. — Флот уже раз-
вален. Его можно сдавать на свалку. Корабли небоеспособны...
Они дошли до ворот порта. Группкой стояли матросы. А за воро-
тами плотной стенкой сгрудилась толпа обывателей. Когда Непенин
обходил гельсингфорсцев, раздались два выстрела — в спину!
Он упал. Смерть была мгновенной.
266
Теперь пули посыпались в Бенклевского...
Но тут матросы кинулись вперед, загораживая его:
— Стоп, собаки! Кто пуляет? Лейтенант-то при чем?
Из открытого рта Непенина, сильно пульсируя, толчками выхле-
стывала кровь. Адмирал был здоровяк, полный телом, и кровь
обильно заливала снег. Бенклевский был бледен, его трясло.
— Спасибо, — сказал он матросам. — Вовек не забуду.
— Иди, иди. Ныне шляться опасно.
И, плача, он пошел через лед обратно — на «Кречет».
Издалека накатывало «ура» — это Максимов объезжал корабли.
6
Матросы не стреляли из-за угла: они имели достаточно муже-
ства расправляться с врагами лицом к лицу. Эскадру всколыхнуло
подленькое убийство Непенина; резолюция экстренного Совета рабо-
чих и воинских частей Гельсингфорса выражала «возмущение
и крайнее негодование» убийца<м адмирала Непенина.
Финская столица была битком набита германскими агентами.
Пули в Непенина посыпались из автомобиля, который вынырнул
из-за толпы гельсингфорсцев. Непенин раньше возглавлял русскую
морскую разведку на Балтике, и не исключено, что немецкая
агентура разделалась с ним за все сразу. Тем более что вину за
убийство все равно припишут революционным матросам...
...Эссен — Канин — Непенин — теперь Максимов!
Первый выборный командующий флотОхМ заступил свой пост.
— Глас народа — глас божий, — говорил Максимов.
Выборный адмирал шел в ногу с флотским Советом.
— Товарищи, — сказал Дыбенко, — объявляю заседание откры-
тым. Наш Совет — Совет рабочих, матросских и солдатских депу-
татов...
Ренгартен сразу взвился на дыбы:
— И... офицерских! Мы, офицеры, тоже здесь.
— Офицеры могут выступать как матросские представители.
Просим в президиум нашего адмирала товарища Максимова.
Андрей Семенович говорил:
— Я готов умереть за счастье народа вместе с вами. Покля-
немся же, что ничего, кроме республики, в России отныне не будет!
Очевидец пишет:
«...Максимов дает волю всему тому, что у пего накопилось в груди за эти
первые дни революции. Без лести и без страха он все это произносит. На его
лице нет хитрости или подхалимства. Но он (Максимов) не учел другого: его
искренность, его откровенность не понравились многим присутствующим здесь офи-
церам... Этого они ему не простили. Не простили не только при Временном прави-
тельстве, но даже и при советской власти» 1.
1 А. С. Максимов в советское время был помощником морского министра,
командовал флотами Черного и Азовского морей (умер он в 1951 году, в возрасте
9П лет).
267
Черкасский горячо зашептал на ухо Ренгартену:
— Получена телеграмма из Ставки, командующие фронтами
и главный штаб требуют убрать выборного комфлота и назначить
другого. Кого ты думаешь? Бахирева? Или Вердеревского?
— Чепуха, — возразил Довконт. — Бахирев известен как отъяв-
ленный монархист, а Вердеревский станет заигрывать с матросами.
Я скажу, кто нужен Балтфлоту — Колчак!..
И скоро потянулось — от корабля к кораблю:
— Колчак! Только тихо, господа, никому ни слова... Люди уже
работают, чтобы раздавить анархию. Колчак из Кронштадта сде-
лает то же, что сделал он с Севастополем, а рептилию Максимова
удавим!
«Колчак... Колчак... Колчак... приди к нам, Колчак!»
Максимов глубоко страдал от недоверия офицерства.
— Господа, — убеждал он колеблющихся, — перестаньте боять-
ся революции, а постарайтесь понять ее... Ближе к массам!
— Это верно, — согласился находчивый Ренгартен, — он пра-
вильно сказал, что офицерам надо смелее входить в этот революци-
онный кагал, чтобы крутить машину событий своим реверсом...
Офицеры-заговорщики объявили себя яростными демократами.
Ренгартен стал товарищем председателя Гельсингфорсского испол-
кома. Он разрывался — между службой и между политикой. «Меня
сжигает любовь к родине! — выступал он. — Я весь принадлежу
ей, только ей...» Еще не все было ясно людям, и митинги качало,
как корабли, то влево, то вправо. Керенского то крыли матом,
то считали за счастье пожать ему руку. Вскоре Керенский стал
появляться в публике с рукою на черной перевязи. «Я не ранен,
нет, — объяснял он. — Но моя рука парализована от миллиона
братских пожатий. Я самый доступный для народа...»
Молния революции заканчивала зигзагировать над Балтикой.
Чем дальше от столицы, тем слабее и глуше были раскаты грома.
На отдаленных базах уже не убивали. Но в отсеках кораблей
долго оставалась едкая гарь восстаний, и офицеры без погон, без
кокард полиняли, говорили шепотом:
— Неужели все повторится? Нужен Колчак... Александр Ва-
сильевич нашел ключ к матросам. У него на Черном, мне товарищ
по корпусу рассказывал, и честь отдают, и офицеры таги — кум
королю!
На заседаниях Гельсингфорсского Совета они спрашивали:
— Когда у нас будет порядок?
— Смотря какой вам нужен, — отвечал из президиума Ды-
бенко. — Ежели старый, то его не будет... А вообще-то порядок
обещаю. Вот скоро вернется из эмиграции товарищ Ульянов-Ленин,
он всем нам порядок устроит.
Навигация запаздывала. Лед лежал ровным толстым пластом,
затягивая даже южные районы Балтики, которые обычно не замер-
зали. Над Финским заливом иногда пролетали колбасы цеппелинов,
268
из гондол которых немцы внимательно осматривали муравейники
русских эскадр, возмущенные революцией. Над Ирбенами царили
русские аэропланы, ведя ледовую разведку... Лед, лед — всюду лед!
Витька Скрипов с новой жизнью на «Славе» освоился. Но му-
чила его слабость, не проходившая с детства. Еще в Школе юнг
стыдился вставать по утрам, боясь насмешек. На подводной
лодке — еще ничего: приткнешься к торпеде, замерзнешь и сам
вскочишь. А на линкоре гамаки подвесушек качаются в кубриках,
и греха никак не скрыть: на парусиновой койке, пробивая проб-
кой матрас, позорно мокнет большое желтое пятно...
Балтийские рассветы! По утрам, в темени этих рассветов весь
флот (десятки тысяч человек) остервенело вяжет свои койки, и де-
сятки тысяч коек похожи одна на другую, как бобы с одного поля.
Сгорая от стыда, вяжет свою койку и Витька Скрипов. В кубри-
ках стоит суровое молчание, раздаются зевки и свистят в руках
матросов упругие хлысты шкентросов, шнурующих койки через
дырки люверсов... Чья-то теплая большая рука легла на плечо юнги
Скрипова: обернулся — это был сигнальный старшина Городничий:
— После мурцовки — ко мне зайди... побалакаем.
— Есть!
А в сердце дрогнуло — не беда ли? Вспомнился Обводный
канал и матка, которая живет с цапания. Не хотелось Витьке
залезать в эту поганую житуху обратно. На флоте ему нравится —
сыт, одет. Если б не эта слабость, за которую могут списать,
как негодного к службе флотской... Мурцовку даже не допил, нахло-
бучил бескозырку. Кондуктор жил отдельно от своих сигналь-
щиков — в каюте для «шкур» (сверхсрочников). Носил он мундир
почти офицерский, фуражку офицерского образца. Городничему
давно было за сорок, Витька — пацан перед ним. В теплой «пяти-
местке», где пять «шкур» помещалось, шуршали в газетах тара-
каны, на столе — консервы рыбные и лимон в дольках на блюдце.
Кондуктор брился у зеркала.
— Садись. Как живешь? — спросил для начала.
— Хорошо живу. Спасибо...
«Издалека подбирается», — подумал Витька, весь замирая.
— Расскажи-ка, что у тебя на подлодке стряслось.
Кондуктор был один в каюте, и говорить не стыдно — даже
душу облегчало. Городничий хлестал бритву золингеновской стали
по истертому ремню, и лезвие вспыхивало при отточке... страшно!
— Дурак ты, — четко определил кондуктор.
— Сам знаю, — скромнейше согласился юнга.
— Учиться бы тебе надо, мазурику!
— Я ученый. По первому разряду из школы выпущен.
— Флажками-то махать и обезьяна научится, только покажи
ей... Ты учился скверно. Первым разрядом не хвастай, — внушал
кондуктор. — Юнги за большевиков идут, а ты настоящую учебу
прошляпил. Размахался флажками, а политику в угол закинул.
— Да на што она мне? Есть и постарше. И поумней меня.
— Это верно. Мы, постарше да поумней, скоро уйдем с флота...
269
Кондуктор жил вроде барина. После бритья освежил себя аро-
матной водой «Вежеталь» и Витьку издали малость побрызгал:
— Во, как завонял ты... Небось нравится?
— Ага.
— Отец-то твой кем был? — спросил Городничий душевно.
— Сцепщиком на дороге. Вагоны скреплял. С похмелюги пошел
на станцию. Башка у него еще дурная. Не успел отскочить —
его буксами в лепешку расплюснуло. Так блинком в гробешник
и запихачили. Матка потом пенсию от дороги выхлопотала.
— Много ль?
- Тыщу.
- О!
— Да нет. Сотню получили. Девятьсот адвокат закарманил.
— А старая ли матка у тебя?
— Совсем уже старая. Тридцать шестой год шарахнул;
— Такими старухами прокидаешься. Да я бы за ней еще поуха-
живал. Ей, матке-то твоей, еще жить да жить хочется...
— Куда ей! Сено с возов цапает, тем и кормится.
Городничий хлебнул остывшего чаю, сжевал ломтик лимона.
— Вот видишь, как оно получается, — сказал. — Политика тебя,
сукина сына, прямо в морду с детства хлещет, а ты... мимо!
— Где уж тут политика? Это так... мы привыкшие.
— Адвокат вас ограбил?
— Обчистил. Это верно.
— Матка цапает?
— Вовсю! Бежит и цапает.
— Кнутом ее мужики стегают?
— Лупят. Ничего. Она живучая.
— Вот это все и есть политика... Чаю не дам! — неожиданно
заключил разговор кондуктор. — Ты до нашего чаю еще не дослу-
жился. Доживешь до моих лычек, будет тебе и кофий, будет тебе
и какава.
— Не спорю, — согласился Витька. — Только вот опять про эту
политику... Я — ладно, согласен! Но где ее взять, книжку бы какую.
А то вокруг кричат, я тоже ору, что от других слышу...
— Ладно. Просветим твою серость. Дадим учителя.
— Какого?
— Тот человек, который тебя ночью разбудит, чтобы ты до
гальюна сбегал, тот человек — помни — твой лучший товарищ...
Среди ночи кто-то снизу сунул кулаком в гамак, и подвесушка
стала раскачиваться под броневым настилом подволока.
— Вставай, пописать надо... — сипло сказали из мрака.
Кубрик наполнен храпом. Витька насунул на босые ноги гро-
мадные, как кувалды, бутсы. Потопал в них по трапам, по тра-
пам... по трапам... до гальюна! Вернулся обратно, в палубу — там
все спали. «Кто же мой товарищ?» С этим снова заснул как убитый.
Утром, по сигналу, взяв на плечо рулон своей койки, как и весь
полуторатысячный гарнизон корабля, мчался Витька наверх, взля-
270
гивая на трапах ногами, чтобы поставить койку в сетки. Возле
него приладил свою сигнальщик Балясин.
— Ну как? — подмигнул. — Сухой нынче? После обеда подни-
мись в прокладочную... Подзаймемся с тобой азбукой.
До обеда Витька был наряжен на работе в рефрижераторе.
Там, в страшной стуже, покрыты инеем, висели на крючьях под-
детые под ребра, серебристо-красные бычьи туши. Шмыгая от
холода носом, с гордой радостью Витька пластал топором туши
напополам. Изобилие мяса на линкоре приводило его в умильное
обалдение. «Вот бы питерским показать... жратвы-то сколько! Хо-
рошо на флоте табанить: и оденут тебя, и покормят». Он потел
во льдах рефрижератора...
После обеда на мачте заполоскались треугольники белых фла-
гов, исчерченных черными полосами (сигнал отдыха). Витька под-
нялся на мостик «Славы» — в прокладочную. Здесь душа обмирала
от обилия инструментов для навигации. Тончайшие приборы пока-
зывали все, что надо для кораблевождения, — курс, погоду, ско-
рость, глубину под килем. Громадные комоды для карт занимали
половину рубки.
Витька удивился, что здесь же и офицер Карпенко; мичман
незадолго до революции получил лейтенанта, но погоны надеть не
успел и таскал их в кармане. Вроде бы с погонами человек. Вроде бы
и без погон... Юнга послушал, что говорит офицер Балясину:
— Ну, ладно. Допустим, я согласен с вами, что война эта
лишь бойня ради прибылей капитализма... Допустим! Отбросим гор-
дые слова «Вторая Отечественная» и проставим новое опреде-
ление — «империалистическая». Но скажи мне, сигналец, куда же
деть жертвы народа и героизм народа в этой войне?
— Жертвам вечная память, — отвечал Балясин, — а героизм
пусть так и остается в памяти народа.
— Боюсь, не получится ли так, что наш героизм будет проклят
большевиками заодно с войной и вместе с подвигами...
— Так история-то России не кончается... начинается! Садись
ближе, — повернулся Балясин к юнге. — А вам, господин лейте-
нант, я принес, что обещал... о Циммервальдской конференции.
— Спасибо. Прочту. С удовольствием.
Балясин начал прощупывать Витьку в присутствии офицера:
— Вот сейчас Америка, небось слышал уже, тоже в войнищу
эту ввязывается. Скажи, как ты к этому акту относишься?
Витька не рубил сплеча — сначала подумал:
— А что? Это дело... У американцев свинины — завались!
— Лопух ты, — сказал Балясин. — Уж ты не смеши нас.
— А простой народ так и понимает... желудком, — вступился
за юнгу Карпенко. — Нельзя же винить за безграмотность. Вот,
помню, когда юбилей консерватории был, так в народе тоже гово-
рили, что теперь консервы подешевеют... Учите его: поймет, не
дурак ведь!
271
Политическую азбуку Витька Скрипов начал проходить с буквы
«а». Бедняга, до буквы «я» он не доберется. Где-то между буквами
«в» и «г» в азбуку понимания жизни войдет беспощадный Моон-
зунд.
Командиром носовой башни он стал. Это болынй успех. Гриша
Карпенко дружил с лейтенантом Вадей Ивановым ’, который уп-
равлял огнем главного калибра с кормы. Из мичманов дружил
с Деньером — внуком известного на Руси фотографа. Вот этот
мичманец иногда замудривал — хоть стой, хоть падай. Когда убий-
ства офицеров кончились, Деньер иногда выдвигал сложные проб-
лемы:
— Теперь все для народа. А в чем заключены великие завое-
вания революции для офицеров? Как выяснилось после революции,
царь был жестокий сатрап и мучитель — он заставлял офицеров
флота носить усы. Революция избавила нас от гнета, и Временное
правительство вполне демократично разрешило нам усов более не
носить... Ура!
В самом деле, многие после отречения царя усы сбрили. «Те-
перь, — говорили, — можно хоть сморкнуться при дамах, не обяза-
тельно выбегать в прихожую...» Командир «Славы» каперанг Ан-
тонов в разговоры молодежи не вмешивался. Из предохранитель-
ных целей. Исходя из той же осторожности, он даже подумывал —
не записаться ли ему в эсеры? Правда, дома скандал будет, но...
Яркий пример перед глазами: кавторанг Ильюшка Ладыженский,
командир «Андрея Первозванного», стал заядлым эсерищем и в су-
довом комитете уже председателем. Теперь у него матросы как
наскипидаренные, по струнке бегают... Офицеры запирались с нож-
ницами в каютах, выпарывали из фуражек белые (монархические)
канты. Появилась несносная мода на мятые «фураньки». Погоны
припрятывали. Может, еще повернется колесо истории? На то ведь
колесо и существует, чтобы оно вращалось...
Скучая, в кают-компании поговаривали о конце войны:
— Выдохлась Россия-голубушка, да тут еще и «товарищи» под-
гадили. Бить за пораженчество надо, но при свободе нельзя уже
бить! Говорят, в стране голодают. Что за чушь? Чтобы обжорная
Россия да голодала — эту сказку про белого бычка в Берлине при-
думали. А те, кто вопит о нуждах народа, это германские агенты...
Вообще, если бы не революция, в этом году были бы уже в Берлине!
У немцев нехватка во всем. Я вон читал: даже трубы траншейных
минометов они стали делать из прессованной фанеры.
— Быть того не может! Как же из фанеры?
— По окружности проволокой обмотают и... палят!
Лейтенант Карпенко иногда вступал в споры:
— На флоте не принято говорить о собственных жертвах.
Но послушайте хоть раз речи матросов... Есть деревни, где мужики
1 В. И. Иванов — в советском флоте контр-адмирал.
272
сплошь на костылях бегают. И это — женихи! Есть волости, где
мужиков подчистую забрали, а бабы на себе пашут и живут с маль-
чишками... за гармонь, за конфеты, за бутылку водки. Господа,
надо не радоваться чужой кривизне, а на себя обратиться. Война
страшна еще и тем, что нравственно калечит чистоту русского че-
ловека... Это осквернение коснулось и самого чистого — крестьян-
ства!
— Гришок, — сказал мичман Деньер, — ты как большевик. Тебя
бы на эшафот исполкома, чтобы с Дыбенкой рядом... вот сюжетец.
Каперапг Антонов, осторожничая, решил подать голос:
— У вас, господин Карпенко, какие-то лишние, напрасно отяг-
чающие вас знания... К чему они вам?
На что получил ясный ответ:
— Знания человеку двигаться не мешают — это ведь не грыжа...
— От недовольства войной можно прийти и к пораженчеству.
Гриша Карпенко извлек из кармана кителя свои новенькие по-
гоны и приставил их к плечам.
— Вот они! — сказал. — Как был, так и остаюсь офицером рус-
ского флота. Не поражения жду, а победы... Вы неправильно меня
поняли, господа. Если «Слава» пойдет в бой, я об одном буду мечтать,
чтобы погибнуть за отечество, как погибли мой отец, мой дед, мой
прадед... Карпенки уже сто лет качаются на палубах русских кораб-
лей, и я своих предков не подведу...
...Уже началось дезертирство с флота. Первыми побежали мо-
нархисты-офицеры, не желавшие служить «хохлу» Родзянке. Под
шум митингов утекали и матросы, которым, как они говорили,
«надоело».
7
Третьего апреля на Финляндском вокзале собралось много на-
роду.
— Скажите, а когда приходит поезд номер двенадцать?
— Гельсингфорсский сегодня опаздывает...
В двенадцатом часу ночи паровоз прикатил финские вагоны.
Вдоль платформы выстроились матросы 2-го Балтийского флотского
экипажа. Из третьего класса вышел Владимир Ильич Ленин, поднял
над головой круглую шляпу. Раздалась команда морского офицера:
— Смиррр-на! На-а кррра-а-а... ул!
Крепкие ладони матросов отбили прием, винтовки блеснули и
замерли, блестя штыками. Ленин спросил у Бонч-Бруевича:
— Это зачем? И что я должен делать в таком случае?
К нему, печатая шаг, уже подходил офицер флотского экипажа.
Отдав рапорт Ленину, он произнес приветственную речь, в конце
которой искренне выразил горячую надежду видеть Ленина членом
Временного правительства, товарищем Керенского, Гучкова и Род-
зянки. Конечно, политическая инфантильность офицера флота была
18 В. (3. Пикуль. Полет шмеля над морем
273
слишком очевидна, но Ленин вступать с ним в спор не стал. Он обра-
тился с краткой речью к матросам, закончив ее призывом:
— Да здравствует социалистическая революция!
Коллонтай вручила Ленину цветы.
— Куда мне теперь идти? — спросил он.
Его провели в «царские комнаты» вокзала. Здесь его поджидал
черный и мрачный, как ворон, Чхеидзе (одет под рабочего). Чхеидзе
прочел Ленину нотацию, как должен вести себя Ленин в револю-
ционной России... Ленин обратился к собравшимся товарищам, за-
кончив свою краткую речь теми же словами:
— Да здравствует социалистическая революция!
Площадь перед вокзалом была заполнена народом, который его
ждал. Загремели оркестры. Люди пели «Интернационал».
На площади стоял броневик.
— Владимир Ильич, народ просит вас сказать...
Ленин поднялся на броневик. Он выкинул вперед руку и начал
говорить — в века!
На следующий день выступал в Таврическом дворце. Тезисы
Ленина так и вошли в историю как «Апрельские тезисы». Власть
должна перейти в руки пролетариата. Отказ от всяких аннексий —
не на словах, а на деле. Полный разрыв с интересами капитала.
— И никакой поддержки Временному правительству!
Против него выступили меньшевики.
Чхеидзе брякнул в колокольчик:
— Политическая линия Ленина ясна. Он долго не был в России
и, естественно, не знаком с нашей действительностью.
— Бред! — орали из зала. — Позор марксизма...
— Долой Ленина! Он заговорился!
— Это бунтарство, ведущее в трясину анархии...
Поздно вечером Ленин, усталый, вернулся домой:
— Надя, сегодня я был в меньшинстве. Неприятное положение.
Меня поддержала только одна женщина — Коллонтай...
Чхеидзе в эти дни говорил: «Вне революции остается только
Ленин...» Ах, это колесо истории! Как оно иногда забавно вращается.
На однОлМ из его поворотов далеко в сторону отлетел сам Чхеидзе
и остался «вне революции».
Сейчас колесо будет раскручиваться... влево, влево, влево!
8
Артеньев получил телеграмму: сестра Ирина покончила с собой.
Уже давно. И долго лежала мертвой в квартире, соседи догадались
по запаху, взломали дверь с дворником... Просят выехать.
Он не успел заплакать, как дверь каюты раскрылась: явился
Хатов с Портнягиным, оба с револьверами.
274
— Это как понимать? — бушевал кондуктор. — Все личное ору-
жие сдали, один вы не сдали... Или вам особые указы нужны?
Давясь слезами, Сергей Николаевич сказал:
— Идиот... Сдали — у кого чести нет. У меня есть! Понимаешь,
у меня есть честь... Убирайся вон, шантрапа несчастная.
Плача, он вышел на палубу. Его трясло. С мостика заметили:
— Наш старлейт ревет... чего это он?
Артеньев задрал лицо кверху:
— Сигнальцы! Не отвлекаться от рейда...
К нему подошел Семенчук и ничего не спрашивал.
— Помнишь Ирину? Ее уже нет...
Подбежал рассыльный, звеня на груди цепкой дудки:
— Господин старлейт, вас просят... командир просят.
Грапф все уже знал. На столе командира «Новика», рядом
со служебными делами, лежали бумаги комитетов, офицерских ко-
миссий и резолюции собраний... Политика задавила службу!
— Сочувствую вашему горю. Наверняка лед сойдет только к маю.
Да еще в битом наплаваемся. Езжайте смело... на недельку.
В судовой канцелярии получил жалованье и отпускные из расчета
по 45 копеек на день (матрос в командировках получал 5 копеек).
— На что ж я жить стану? — спросил Артеньев. — Самый по-
следний дурак знает, что один день в Питере обходится в десять руб-
лей. Это — без коляски, если буду на трамвае ездить...
Писарь с красным бантом поверх робы вмешался:
— Жрете вы много! В тарелку все денежки и вылетают.
— Это ты жрешь. На тебе клопов уже давить можно...
— С революционным народом так не разговаривают, — обиделся
писарь.
— А как с ним надо разговаривать? Как Дейчман?
Поехал в Петроград, имея при себе оружие. Заодно повез домой
первую связку книг. Сейчас на дивизии неспокойно: не немцы, так
свои... на цигарки свертят! О, господи...
Петроград! — большинство петербуржцев презирало это слово,
которым из побуждений квасного патриотизма заменили гордое вы-
ражение «Санкт-Петербург». Казалось, что в столице, потерявшей
с приставкой «санкт» свою святость, поселилось что-то дикое и
безобразное. И никогда еще Петербург — Петроград не был так по-
рочен и продажен, как в эти дни — после Февральской революции.
В подвалах — притоны, кабаре, шантаны с раздеванием женщин;
на улицах — ворье, жулики, спекулянты, малолетние проститутки
с подмалеванным глазами, которые так и хватают тебя за рукав...
«Грех — это хорошо», — вспомнились слова Распутина.
Скорее прочь — в квартиру! Закрыться, как в каюте.
Сестра не ушла из жизни без последнего слова к нему. Артеньев
как только глянул в записку ее, так сразу все понял. «Социальные»
опыты окончились поганым осквернением. Он спустился к соседям
ниже этажом, где жил запуганный статский советник. Попросил
18*
275
разрешения позвонить от него по телефону. Соединил себя с кварти-
рой профессора Пугавина. Абсолютно спокойным голосом, и сам
дивясь своему спокойствию, Артеньев пожелал Пугавину:
— Прогрессивная личность, с вами говорит известный мракобес.
Я не могу сдержаться, чтобы не пожелать вам от чистого сердца:
завтра же попадите под колеса трамвая со всеми своими отпрысками!
Вам, как светилу, наверное, не понять, что люди есть люди, и они
не подопытные лягушки... Мерррзавец!
Повесив трубку, старлейт повернулся к растерянным хозяевам.
Извинился за этот разговор. Его стали расспрашивать о флоте:
— Говорят, всех убивают... это правда? Говорят, в Кронштадте
проститутки теперь заседают в президиуме Совета... это правда?
— Нет, это неправда. Всего на Балтике убито сто сорок офице-
ров. Что же касается проституток, то Кронштадт в первую же ночь
восстания занялся их выселением из крепости...
— И куда же? Куда их выселили?
— Известно куда — к вам, в столицу...
Поднявшись к себе, долго стоял в прихожей, размышляя. Вопрос
отныне не стоял для него так: «Когда кончится война?» Вопрос
был погружен в глубину: «Когда закончится все?» По улице прошел
какой-то пьяный, раздрызганный юнкер, громко распевая:
А-афицер выходит в ямбургцы,
в ямбургцы!
в ямбургцы!
«Не вовремя ты выходишь в ямбургцы», — подумал о нем Сергей
Николаевич. Из громадной квартиры еще, кажется, не выветрился
сладковатый запах тления. Он открыл все форточки и ушел. На улице
спросил солидного господина-прохожего:
— Очевидно, вы истинный петербуржец. Я тоже... Сейчас в го-
роде все смятенно. Все непонятно. Я с флота... Хотел бы немножко
встряхнуться. Забыться. Подскажите, где это можно сделать?
Господин (истый петербуржец) взмахнул тростью:
— Встряхнуться сейчас на старый лад допустимо только в «Асто-
рии». Поверьте моему опыту, что только там еще знают толк в пу-
лярке, обжаренной в хрустящем горошке. Наконец, в погребах
от мсье Террье, кажется, еще остался портвейн, который родился
в тот год, когда мой прадед участвовал в Венском конгрессе.
— Благодарю, — откланялся Артеньев.
— Поспешите, юноша! Жизнь столь скоротечна, ее сладкие
мгновения считанны. Пейте до дна веселия чашу, пока старость еще
не охладила ваших членов...
Сразу видно, что это старый петербуржец!
Как будто кто-то шаловливый передвинул стрелки времени —
назад, через годы войны, через дни потрясений и убийств...
Сиянье лй>стр и зыбь зеркал
Слились в один мираж хрустальный,
276
И веет, веет ветер бальный
Теплом душистых опахал...
— Как же дальше? Я забыл. Все забыл... Нет, помню:
II о х ол одел и л е п ее т к и
Раскрытых губ, по-детски влажных,
И зал плывет. Плывет в протяжных
Напевах счастья и тоски...
Он осмотрелся. На гноище старого мира Петербург сохранил
красоту женщин. Не женщины — королевы плыли перед ним, зажму-
рив глаза, в сиянии бриллиантов, в искрометных мехах. Это не его
королевы. Он смотрел на них вполприщура, как глядят на чужую
пищу, чтобы не оскорбить аппетита людей, поглощавших ее!
Моя королева далеко... в Либаве. А ведь я там был счастлив.
Почему в жизни всегда так: прожитый день, обыденный и серый,
по прошествии времени вдруг обретает яркую красочность?
Он опьянел. Одинокий, он разговаривал сам с собой. Иногда
это очень полезно — поговорить с самим собой. Вслух, как идиот...
Мимо него протиснулся коренастый господин в штатском, которого
Артеньев узнал сразу. Это был тот самый полковник-хам из раз-
ведки, который два года назад сказал ему, что он, Артеньев, стал
мешать. РядОхМ с ним, вся в нежных муслиновых шелках, храня на
губах ангельскую улыбку, прошла мимо его королева...
Артеньев резко встал. Артеньев резко сел.
— Любезный, — подозвал он официанта, — мне чрезвычайно
нравится эта дама. Рядом с нею какой-то... муж, что ли? Передай эту
записку даме. Незаметно, чтобы только ей, только ей...
Клара что-то ела. Что-то пила. Далекая. Недостижимая.
Официант вскоре вернулся, принеся карточку вин.
— Сейчас открыли марсалу. Удостоверьтесь на третьей странице.
На третьей странице — почеркОхМ Клары:
«Не вздумай подходить. Ты будешь мешать.
Завтра к шести. Каменноостровский. Большая аллея, 14.
Не надо раньше. Целую. К.»
Он допил вино и покинул ресторан.
— Эй, извозчик! Вези меня в каюту... закрыться!
На следующий день поехал на Каменный остров. Особняк был
отстроен в стиле модерн, с узкими софитами окон. Двери открыла
горничная. Молча, сунув руки под фартук, проводила на второй
этаж. От большого камина в нижнем холле истекало приятное тепло.
Пушистый ковер устилал пологую винтовую лестницу.
— Здесь, — сказала горничная и удалилась, не любопытная.
Клара сидела на полу. Учила пить молоко с блюдца маленьких
котят, у которых мелко тряслись тощие хвостики. Не спеша женщина
поднялась с ковра, прошла к креслу и села.
— Проходи... Сегодня я выступаю в несколько иной роли. Уже
не кельнерша, как ты видишь, а богатая дама.
277
— Отчего ты здесь, в столице? И почему ты стала богата?
— Я получила большое наследство. Чтобы пресечь, дорогой, твои
неизбежные вопросы, сразу же сообщаю, что это наследство в корне
изменило всю мою жизнь. Впрочем, хуже я не стала...
— Как дочь? Она здорова?
— У меня нет никакой дочери.
— Не понимаю. А разве в Либаве...
— Какая дочь? Разве ты видел у меня дочь?
Артеньев пожал плечами. Спорить не стал. Он, действительно,
слышал о дочери Клары, но никогда не видел девочки.
— Скажи, тебе понравился мой особняк?
— Вот уж никак не думал, что он твой.
— Я его купила. По случаю. А сейчас покупаю имение.
— По какой губернии? — вежливо спросил Артеньев.
— По Виленской. Здесь живет одна графская семья поляков-
беженцев. Они дали в газете объявление... Я решила взять!
— Там, в Виленской, немцы, — сказал Артеньев.
— Не вечно же они там будут. Меня немцами не испугаешь. Са-
дись. Хочешь, я покажу тебе зимний сад? Мы поужинаем в саду...
Она ловко подхватила с полу котенка, нежно его лаская.
— Клара, ты — шпионка!
— Какое милое создание, — забавлялась Клара с котенком.
— Клара, ты разве не слышала, что я тебе сказал?
— Слышала. А разве это дурная профессия?
Сергей Николаевич был поражен, что она согласилась с ним и
даже не стала допытываться — как он это установил. На самом же
деле он проанализировал связь между событиями и сегодня утром
окончательно уверился в этом...
— Ты разве уходишь? — спросила Клара, отшвырнув котенка.
— Я, моя милая, человек военный. Привык иметь дело с врагом
лицом к лицу с ним, и... Прости, но я считаю, что шпионаж — это
дело нечистое. Я ухожу не от Клары Изельгоф, я покидаю женщину,
имени которой не знаю.
— Значит, я грязная? — спросила Клара, приближаясь.
Удар пощечины ослепил его, как вспышка магния.
— Получи ты, чистый воин! — сказала женщина. — Вы, — с пре-
зрением заговорила она, — вы хвастаетесь, если вам удается до-
биться накрытия. Три процента попаданий — об этом вы болтаете,
как о подвиге. А теперь посмотри на меня. Я, слабая женщина, в одну
ночь могу послать на грунт эскадру кораблей... А вы так можете? —
спросила Клара на высоком крике. — Нет, так никто не может...
Только я могу, я... грязная тварь!
Она вернулась в кресло и произнесла спокойно:
— А теперь ты сядь. И больше не дури.
Сергей Николаевич покорился, говоря:
— Но могу ли я верить, что ты сохранила себя в чистоте и
святости за это время нашей горькой разлуки?
Неожиданно Клара бурно разрыдалась:
— Клянусь богом, сейчас я чище, чем когда-либо...
278
Артеньеву вдруг стало безумно жаль ее:
— Клара, я осатанел за последнее время. Я устал. Прости меня,
Клара, я сам понимаю, что спросил глупость. Не мне тиранить тебя.
Ио если ты хочешь, чтобы я чувствовал себя свободным, поедем
ко мне...
— Тебе здесь не нравится?
— Пойми меня правильно и не обижайся: я верю, что ты купила
этот особняк, он твой, но ты в не.м какая-то не моя...
И была у них ночь в пустой квартире, где в тишине потрескивал
паркет. Было очень холодно, Клара с ужасом забралась под ледяное
одеяло, и среди ночи Артеньев не раз вставал, чтобы подбросить
дров в печки. Красные отсветы бродили по комнатам...
— Я тебя все время бужу? — извинялся он.
— Ой, что ты! Буди. Мне нравится, когда печки топят дровами.
А в Либаве, знаешь, торф или уголь... так надоело!
Он приник к ее уху и спросил тихо:
— Скажи, Клара... как тебя зовут?
— Называй как угодно. Все равно ошибешься...
УтрОхМ промерзлая квартира наполнилась уютным теплом. Когда
человеку за тридцать, ему необходимо жениться, и Артеньев испытал
огромное удовлетворение от того, что квартира не пуста, на его кро-
вати сидит прелестная полураздетая женщина, закручивает волосы
на затылке и роняет шпильки на пол... Он спросил ее:
— А во имя чего ты жертвуешь, Клара? Ты думала?
— У меня один идол — Россия, которой и служу. Сейчас все
словно помешались. Кричат о партиях, блоках. Мне это смешно.
Я признаю только одну партию — русский народ!
— Таких, как ты, теперь называют националистами.
— Мне это безразлично. А чем плохо любить народ, к которому
принадлежишь? Ты меня еще мало знаешь, Сережа. А ведь я спо-
собна на любое преступление, могу пойти на любую низость,
только бы России было выгодно... На плаху тоже! — сказала она,
уронив шпильку.
Артеньев лазал в печные трубы, закрывал гремящие заслонки.
По самый локоть испачкал он руку в саже.
Случайно встретил на улице Колчака.
— Его вызвал к себе Гучков... Мы поговорили с адмиралОхМ
вполне доверительно. Он меня знает по дивизии. Я сказал ему о своих
осложнениях с командой. Колчак предложил мне перебраться в Сева-
стополь. Обещал сразу дать кавторанга и сделать флаг-офицером...
— Не нужно, — охладила его Клара. — У вас на Балтике все
кончается, а на Черном все еще только начинается.
Артеньев послушался ее, как муж слушается жену:
— Тогда остается Балтика... и мне завтра уезжать.
— Сейчас в Ревель?
— Да. Затем и дальше — до рейда Куйваст в Моонзунде...
— Моонзунд, вот проклятый Моонзунд! — неожиданно пылко
279
произнесла Клара. — Я чувствую, что проблема этого пролива будет
разрешена в нынешнюю навигацию.
— Ты что-нибудь знаешь точно?
— Отчасти догадываюсь. Это нетрудно... На флоте анархия, мы
ослабели, в Финский залив немцы уже не рискнут сунуться после
гибели Десятой флотилии. Для них один выход — стремится через
Моонзунд... А меня, кажется, опять пошлют туда. По все^м правилам,
меня бы не должны направлять к немцам, но людей не хватает.
Надо ехать. Я и сама знаю, что надо...
Был хороший вечер, уже повеяло весной, когда она его провожала
на вокзале. Он стоял в тамбуре, и Клара сделала несколько шагов
за уходящим поездом.
— Мы еще встретимся, — торопливо говорила она...
Артеньев возвращался в Ревель как из сладкого сна. На «Новике»
было как-то одичало-пустынно. У трапа попался Хатов.
— У-у, приполз, долгоносик, — вонзилось в спину Артеньева.
9
Колчак провозглашал в Севастополе здравицу за свободу и де-
мократию грядущего мира... Куда там до него Вирену или Непе-
нину! На революции он еще больше укрепил свой авторитет среди
черноморцев. И флот пошел за ним — слепо и глухо. Здоровенные
бугаи-братишки на своих руках выносили Колчака из автомобиля.
Перли его на трибуну. А после речей несли обратно в автомобиль,
крича во всю глотку: «Весь мир насилья мы разрушим... во мы ка-
кие!» Колчак обратил комитеты флота в придатки своей канцелярии.
Черноморский флот посылал проклятья флоту Балтийскому. «Пре-
датели, — доносилось из Севастополя до Кронштадта, — в этот гроз-
ный час... не бунтовать, а воевать надо!»
Адмирал прибыл в столицу, когда здесь назревал кризис. Поли-
тический — после речи Милюкова. Историк в ноте своей, обращен-
ной к Антанте, заверил союзников, что Россия остается верна преж-
ним договорным обязательствам. Особенно Милюков нажимал на
Босфор и Дарданеллы — «глотку», воспетую даже поэтами:
Олег повесил щит на медные ворота
столицы цезарей ромейских, и с тех пор
Олегова щита нам светит позолота
и манит нас к себе недремлющий Босфор...
Столичный гарнизон сразу взбурлил: «Долой Милюкова!»
— Кто кричит? — вопрошал Гучков. — Сто двадцать тысяч не-
годяев, которые окопались в тылу столицы и боятся войны!
— Так отправьте их на фронт, — рассудил Колчак.
— Не можем. Они взбунтуются. Лучше уж пусть кричат...
Гучков опять болел, и на частной его квартире решались судьбы
войны. Здесь же собиралось для совещаний и все Временное прави-
280
тельство — у постели Гучкова. Народ демонстрировал перед Мариин-
ским дворцом — пустым. Протесты сыпались в окна, за которыми
их никто не выслушивал. Требование убрать Милюкова, как говорил
тогда Ленин, было «противоречивым, несознательным, ни к чему
неспособным привести...». Но кризис уже определился, осложняя
в стране обстановку, и без того архисложнейшую и запутанную...
— Александр Васильич, — говорил Гучков адмиралу, — наше
правительство чрезвычайно довольно вами. Отлично вы справились
с черноморцами! Теперь мы желаем, чтобы вы взяли под свое начало
и Балтийский флот... Вы уже имеете опыт общения с массами.
— Я готов хоть сегодня поднять флаг в Гельсингфорсе, - - ска-
зал Колчак министру. — Но я не выдержу борьбы с большевиками.
Я охрип от митингов Севастополя, здесь я могу изойти в крике —
в успех не верю. Офицеры говорят, что надо ожидать рецидива
резни...
В спальню министра вошел контр-адмирал Кедров. Бывший
командир «Гангута» и флигель-адъютант, Михаил Александрович
состоял теперь помощником по морделам при Гучкове.
— Прибыл комфлот Максимов с делами по Балтийскому флоту.
Море стало освобождаться ото льда... Прикажете допустить?
— Нет! — вскрикнул Гучков. — С адмиралами, которые поддер-
живают демагогию ослепленных масс, я иметь дел не желаю.
Кедров в смущении перётопнулся, развел руками:
— Что ему сказать?
— Скажите, что министр отбыл... придумайте что-либо.
Кедров умоляюще глянул на Колчака, но тот отвернулся.
— Александр Иваныч, неудобно. Выборный или назначенный
адмирал, но флот-то открывает сейчас военную навигацию.
— Видеть Максимова не могу! — заключил Гучков.
Кедров вышел в прихожую, где с папками «к докладу» поджидал
приема командующий славным Балтийском флотом.
— Андрей Семеныч, министр дома. Но велел мне соврать, что
его нету... Не осуди меня. Гучков не верит тебе.
Максимов сердито запихивал свои папки в портфель.
— Знаю. Мне вредят. Я перешел на сторону народа. Меня
уважают матросы. Сейчас флот исходит в вопле: «Долой министров-
капиталистов!» Я молчал. А завтра буду кричать это вместе с ними...
После его ухода Кедров приник к двери спальни. Послушал.
— Вам будет трудно, — говорил Гучков. — «Декларация прав
солдата» учит солдата, как быстрее развалить армию. Флот уже
в брешах. Немцы лезут. Мы задыхаемся. Я болею... Не хотите
спихнуть Максимова, мы сами его спихнем. Ладно, езжайте в Сева-
стополь, и мы будем уверены, что хоть черноморцы сохранят флот.
— Конечно, трудно, — соглашался Колчак. — Кто-то пустил
слух, будто я богатейший хлебный помещик. Босфор нужен для
меня, чтобы я имел прямой вывоз зерна за границу. Пришлось мне
взять два чемодана, которые я вывез из Либавы, и выйти с ними
на митинг. Перед всем флотом я открыл чемоданы, откуда посыпа-
лись тряпки жены, игрушки сына, семейные фотоальбомы и прочая
281
ерунда. «Вот, — сказал я Севастополю, — любой из вас имеет больше
моего!» Я дал им представление, как у Чинизелли, и пожар на время
потушен.
— А что вам сказал Родзянко при встрече?
— Он посоветовал мне обратиться к Плеханову. Но я сомневаюсь,
стоит ли мне общаться с лидером Второго Интернационала?
— Вполне стоит... Георгий Валентинович здравомыслящая еди-
ница. Сейчас он вернулся из Италии, где залечивал свой туберкулез,
и он примет вас... примет! Он очень недоволен большевизмом,
особенно его возмутили тезисы, которые выдвинул Ульянов-Ленин.
— Итак, Плеханов? — спросил Колчак; было слышно, как скрип-
нул под ним стул, и Кедров отскочил от двери; Колчак вышел из
спальни министра, сказал: — Миша, не дашь ли ты мне свой авто-
мобиль?
— Бери, Саня, — ответил Кедров. — Желаю тебе удачи...
Плеханов тоже болел — так уж случилось, что Колчак все время
встречался с людьми нездоровыми и сам чувствовал себя прескверно.
На пустынной холодной даче в Царском Селе, кутаясь в халат, Пле-
ханов встретил Колчака.
— Я счастлив видеть вас, мой доблестный адмирал! Знаете ли
вы, какое историческое значение имеет ваша активность в борьбе
за проливы? Отказаться сейчас от Босфора и Дарданелл — все равно
что жить с горлом, которое зажато вражескими руками. Садитесь.
Что вас привело ко мне?
Колчак объяснил: против большевистской агитации флот нуж-
дается в контрагитации, выводящей корабли из череды митингов
в череду сражений за победу. Насильственным методам борьбы еще
не пришло время. Пока требуется слово, переворачивающее в черепе
мозги, и слово за вами, знаменитый маэстро, прославленный в по-
литических деяниях, а я — не политик, я послушаю, что вы скажете...
— Увы, — сказал Плеханов, — я изжил самого себя. Приехал
вот. Говорю: «Плеханов», а на меня глядят, как на покойника.
Иные же спрашивают: «Плеханов? А какой это Плеханов?» Меня
забыли... я чужой. Сейчас другие имена. Их знают. Им верят... Чем же
я могу помочь вам, если события управляют правительством, а не ми-
нистры событиями? Говорят, опять протестация. Опять стреляют...
Кризис! Не успели обогреть гнездышка, как птенцов уже разбрасы-
вает буря. Масса стала требовать обновления кабинета в сторону
левизны...
Колчак убедился, что Плеханов действительно помочь флоту не
сможет.
В автомобиле Колчак долго думал, потом сказал шоферу:
— Обратно — на Мойку.
В столице уже вовсю трудился командующий столичным окру-
гом генерал Корнилов. Недавно он лично пришел арестовать царицу
и этим доказал свою «демократичность». А сейчас по приказу Кор-
нилова выкатывали на площади пушки, чтобы расстреливать народ.
Надо думать, что и в этом.деле он останется «демократом». Колчак
проезжал мимо бунтующих толп, клаксон ревел, никого не пугая.
282
В окна автомобиля заглядывали разные прохожие.
— А это еще кто такой? — спрашивали.
Вид адмиральских эполет был необычен (уже отвыкли).
— Я адмирал Колчак, — говорил Колчак. — Пропустите меня.
На ЧернохМ море погоны не сняты, у нас такого хамства не знают...
У Гучкова собрались министры, явился генерал Корнилов.
— Пушки готовы, дайте только согласие, и я начну!
Керенский возвышенно объяснил Корнилову:
— Наша сила в моральном воздействии на массы. Применить
вооруженную силу — значит вступить на прежний путь насилия...
Итог подвел Милюков:
— Мы можем говорить и решать здесь что угодно, но закончится
все тем, что наша корпорация очутится в «Крестах» или в Петро-
павловской крепости... Там мы, господа, запоем иные романсы!
Керенский обещал Колчаку своих агитаторов.
— Но и вы, адмирал, прилагайте посильные старания...
Колчак смотрел всем прямо в глаза — как беркут на солнце,
не мигая. Древняя кровь ногаев еще просвечивала в смуглоте
адмиральских скул. За спиною Колчака чудилось хищничество Ба-
тыя, слышались пения татарских стрел в давних сечах. Колчак,
по сравнению с этими болтунами, был человеком действия. Ничто
не дрогнуло в лице его, энергичном и гладко выбритом, но в запавших
глазах сквозило явное презрение к сладкоглаголящему Керенскому...
— Господа, — призывал Гучков, — прошу вас к моему столу!
Стол был первогильдейский: сочные балыки и розовые ломти
семги; грибки соленые и маринованные; аппетитно пузател бочонок
с икрой, под водку охотно ели министры селедку. Колчак выпил
стопку рябиновки и, не закусив, ускользнул... С улиц кричали:
«Долой Милюкова!» Милюков перетащил к себе на тарелку балтий-
ского угря.
— Александр Иваныч, — спросил у Гучкова, — но вы-то, голуб-
чик, понимаете, что без Босфора нам нельзя? Нельзя нам без
Босфора!
-- Я вас понимаю, Павел Николаич: никак нельзя.
— Тогда нам придется уйти из кабинета... Где Колчак?
Колчак ушел по-английски — ни с кем не попрощавшись.
Севастополь бурлил: кадетские газеты сообщили, что Ленин,
«разложив» флот Балтийский, собирается в Севастополь, дабы начать
«разложение» флота Черноморского. Московская городская дума
надеялась, что «лозунги черноморцев спасут Россию от гибели».
Буржуазия носилась с черноморцами, как с писаными торбами.
Отличившихся в боях награждали уже не деньгами, не крестами, —
им вешали на грудь кулоны, бриллианты, сапфиры и яхонты.
Колчак еще в поезде обдумал, как из Севастополя удобнее ломать
шею Кронштадту. Для начала он выступил на митинге:
— Германия смотрит на русских, как на навоз для удобрения
германских полей. Я читал Трейчке, я знаю... Сентиментальности
283
в политике не существует, — Милюков был прав, когда подтвердил
верность старьпи договорам. Если немцы победят, Россия будет
расплачиваться не только унижением. Хлебом, салом, спиртом,
золотом! Гинденбург вернет нашу страну в первобытное состояние
Московии, когда вокруг Москвы ютилось несколько городов... так
уже было! Балтийцы — негодяи, продались немцам за деньги, а вы,
бравые черноморцы, должны делом заставить балтийцев воевать.
Он был зорок, и он присматривался. Флаг-офицеры брали нуж-
ных людей на заметку. Скоро Колчак составил громадную (в 300 че-
ловек) делегацию от Черноморского флота, и матросы-ораторы
поехали по всем фронтам, разнося боевой клич к переходу в наступ-
ление. Адмиралу особо понравился студент Федя Баткин, он его
приласкал:
— Вам бы жить в Древней Греции... в Афинах, юноша! Но у нас
тоже завелись Афины. Я говорю о Кронштадте... Не рискнете?
— Я же не матрос. Меня кронштадтские освищут.
— Зачисляю вас в Черноморский флот... матросом!
Федор Баткин (лжематрос) поехал на Балтику, ближе к «Афи-
нам». Момент для погромной агитации был удобный. Ленина как раз
стали открыто обвинять в том, что он тайный германский шпион.
Делегацию черноморцев встретил сам Керенский.
— Вылечите от безумия Балтийский флот, — истошно призывал
он колчаковцев, — и родина никогда уже вас не забудет!..
Керенский верил в магическую силу словосочетаний, брошенных
навзрыд в орущую и приседающую в истеричности толпу. Ему
казалось, что на словах только и держится вся революция, и отними
у нее слова — революция распадется, как дом бабы-яги, из-под ко-
торого выдернули куриные ножки. Керенский расщедрился: агентам
Колчака выдали 25 миллионов рублей. Каждому — по «Георгию»:
красуйтесь на здоровье. Их пламенно целовал плачущий Родзянко:
— Ваши лозунги — это святые слезы поруганной отчизны...
В цирке Чинизелли была устроена проба голосов. Для затравки
на арену выпустили послов Франции и Англии — Палеолога и
Бьюкенена. Говорил Керенский — с истерикой, Брешко-Брешков-
ская — с плачем, министр-социалист Вандервельде — с тигриными
воплями, Алексинский — с клеветой на Ленина. Матросы толкнули
Баткина:
— Федька, твоя очередь... прыгай!
Баткин черной пантерой выскочил на арену. Экзальтированный.
Худущий. Крикливый. Хитрый. Вот именно таких ораторов и про-
сил Колчак у Плеханова... Баткин заговорил. Один матрос-больше-
вик с крейсера «Диана» вспоминал позже о Баткине: «Надо отдать
ему должное — говорил он здорово, оратор был — хоть куда!»
Выдержат ли балтийцы этот натиск? Не пойдет ли Балтийский
флот на поводу у Колчака? Неизвестно... Но черноморские делегаты
осмелились задеть имя Ленина и это решило их судьбу.
284
Гельсингфорс, — волна речей нахлынула на базу линейных сил и
разбилась, откатившись назад, вся в черных помойных брызгах.
Ревель, — лавина клеветы опрокинулась на минно-крейсерскую
базу, разлилась над причалами и улицами, мутно вскипая и пузырясь,
и отошла с шипением — обессиленная.
Кронштадт... Ну, тут просто кричали Наткину:
— Где ты «Георгия» отхватил? Пройдись-ка по трапу...
По трапу Баткин спускался задом, а не лицом к крутизне, как
делают все моряки. Он был фальшив насквозь и погубил себя окон-
чательно, когда благородный морской гальюн назвал... уборной.
Черноморцам-колчаковцам в Кронштадте кричали в лицо:
— А тебе все мало? Или больше других Босфору с Дырданел-
лами захотелось? Могим по блату устроить... и в бумажку завернем!
Кончилась «агитация» потасовкой — на кулаках...
Резолюция Балтфлота: «Обратиться к матросам Чер-
номорского флота с просьбой расследовать действия своей делегации
и те пути, по которым она идет в своей агитации...»
Колчак потерпел от большевиков свое первое поражение.
Павел Дыбенко рассуждал в эти дни:
— А теперь мы отправим свою делегацию на Черное море.
Матрос с матросом всегда столкуются, самое же главное — Колчака
надо разрушить! Ох и хитер адмирал... Голыми руками печку горя-
щую по флотам таскает, и даже не обжегся ни разу.
Россию трясло, било и мотало, как корабль, работающий маши-
нами «враздрай» (левая машина — вперед, правая машина — на-
зад).
ФИНАЛ К ПОБУДКЕ
В середине мая дредноуты еще раскалывали в Финском заливе
глыбы битого пузырчатого льда — лето выдалось запоздалое. Потом
как навалилось над Балтикой солнце, плавя серые льдины, расква-
шивая смолу в пазах корабельных палуб, и началось жаркое лето,
лето 1917 года...
Через Галерную на Английскую набережную вышли матросы.
Хорошо они шли и красиво. Мотало клеши врасхлест, ветер взвивал
над шеями косицы ленточек, в ладонях — крепких и сильных --
покойно, как в люльках, лежали приклады винтовок. И гудела мосто-
вая от их дружного шага, — Нева текла мимо, дома мимо, прохожие
мимо.
— Ать-два... ать-два!
285
И вдруг, раскинув руки, перед колонной встала женщина:
— Стой, матросы... стойте! Выслушайте меня...
Врякнули приклады на торцы мостовой, и стало тихо.
Женщина умоляюще протягивала к матросам руки.
— Спасите, — просила она, — только вы... одни вы можете!
На улице говорить о своей беде она стыдилась. Матросы привели
женщину на корабль. Собрались всей командой в жилой палубе,
сверху были откинуты люки, и невские чайки кричали в синеве.
Женщина сказала им, рыдая:
— На вас моя последняя надежда! Сколько я ходила, сколько
слез выплакала, была и в синоде святейшем — отказывают. Измучи-
лась я со своим извергом-мужем... не люблю его! — выкрикнула опа
с лютостью. — Терпеть его не могу... ненавижу, слюнявого!
Председатель ревкома корабля поднялся над столом:
— Товарищи, тонкая деликатность вопроса вне всяких револю-
ционных сомнений. А впрочем, мадам... что вам от нас нужно?
И женщина ответила, глотая слезы:
— Только вы, матросы, способны развести меня с мужем!
Никто не удивился — к просьбе этой отнеслись серьезно.
— И только-то? Вот чепуха... Это мы вмиг обтяпаем.
— Эй, рассыльный! — позвал председатель. — Тащи сюда из пи-
сарской корабельный бланк, чтобы по всей форме...
Женщина с благоговением наблюдала, как ползет перо по бу-
маге, вырисовывая на ней, коряво и неказисто, но искренне, долго-
жданные слова:
СПРАВКА. Дана в том, что гражданка,., разводится с мужем,
которого она терпеть не может. В дни назревшей лучезарной сво-
боды не потерпим издевательства над свободою личности, тем бо-
лее — женщины. И заверяем этой справкой все российское население,
включая сюда и родственников пострадавшей, что тиран-муж может
быть вполне спокоен. Ему жены не видать как своих ушей. Жена
его вполне уже созрела для свободной любви нового мира. Да здрав-
ствует революция! Смерть угнетателям и поработителям!
— У кого печать комитета? — спросил председатель.
Бац — печатью по справке: готово!
— Держи, гражданка. Ты тока не пугайся, отныне ты от постылой
любви избавлена. Посмотри на нас, красавцев, и выбирай любого.
Она плакала от радости, а матросы ее утешали:
— В случае, если он снова к тебе под борт причалит, ты его к нам
посылай. Мы твоего паразита навек от любви отучим!
— Чего уж там! Мы ему, гражданка, так по шее накостыляем,
что он своих не узнает. Будь спокойна — мы не трепачи какие-
нибудь.
И верили, что способны быть справедливы и мудры:
— Мы все можем!
286
По солнечной набережной уходила женщина, прижимая к своей
груди бумажку с ярко-синей корабельной печатью.
Ветер был чист и прохладен. Пьянило. Дурманило.
Буржуазная революция — вещь легкая, ненадежная.
Как и та справка, которую выдали этой несчастной женщине.
287
Часть пятая
ПРЕЛЮДИЯ К КРИЗИСУ
Кронштадт... он был какой-то новенький,
совсем не такой, как раньше, в дореволюцион-
ное время, словно ему надо было пролить кровь
нескольких сот человек, чтобы обновиться, помо-
лодеть, расцветиться радужными надеждами.
И. Ясинский. Роман моей жизни
«Виола», легкая как скрипка, посвечивая бортами, купается
в усыпляющем плеске. 1 мая 1917 года над кораблем подняли
красное полотнище, в центре которого два скрещенных якоря, а по
углам — четыре буквы: «Ц», «К», «Б» и «Ф», что означает — цент-
ральный Комитет Балтийского Флота (сокращенно — Центробалт).
Это был искристый кристалл в насыщенном растворе, который
притягивает к себе все активные элементы...
В президиуме — Павел Дыбенко, матрос с транспорта «Ща».
— Ну, вы меня все знаете, — говорит он при знакомстве и сует
цепкую клешню руки, прожигая насквозь своими глазищами.
Двоевластие в стране — Совет и Правительство.
Двоевластие на Балтике — Центробалт и Командование...
По ночам на трепетной «Виоле» — писк, визг, беготня по спя-
щим людям — это крысы, в которых Дыбенко швыряет ботинками.
— Стрихнину вам мало, что ли? — кричит он.
В составе Центробалта 33 депутата, только 12 членов РСДРП (б).
Остальные — эсеры, меньшевики, анархисты. Есть и офицеры, ко-
торые желают добра, видят это добро в революции, но еще многое
неясно для них. Они скользят по поверхности революции, боясь
окунуться с головой в ее бушующие недра. Они только «сочув-
ствующие», и спасибо им за это сочувствие...
Флот раскололся на куски, как перезрелый арбуз, который
трахнули об мостовую, — каждый корабль вырабатывает на митин-
гах свои местнические решения. Центробалт должен, как пуповина,
связать воедино разорванные артерии Балтики, насыщенные бурной
кровью, которая вскипает от сумбура событий. Взволнованная
страна ждет созыва Учредительного собрания, которое, казалось,
разложит по полочкам все чаяния народа. Центробалт мечтает
о созыве первого общебалтийского съезда... Как при этом поведут
себя офицеры?
Ревель — столица кораблей быстроходных, часто рискующих.
Они принимают на палубы и мостики тонны воды; жестокие ветры
288
съедают кожу, наливают одурью глаза. Порывисты и резки,
крейсера и эсминцы накладывают отпечаток и на свои команды.
Может, оттого-то ревельские офицеры стали действовать активнее
других. Там верховодил Дудоров, начальник Балтийской Воздуш-
ной дивизии. Дыбенко еще раз перечитал резолюцию съезда офице-
ров Ревеля:
«Под влиянием неправильно понятой проповеди борьбы с буржуазией, кото-
рую ведут среди матросов идейные люди, все офицеры, несмотря на то что боль-
шинство из них фактически принадлежит к интеллигентному пролетариату, счи-
таются буржуями, против которых надо бороться...»
В какой-то степени так: сыновья врачей, педагогов, мелкотрав-
чатых чиновников — вряд ли они станут врагами народа. Но выбор-
ности не признают и грозят Центробалту бойкотом. «Выборное
начало командного состава в армии и флоте вообще ведет к разру-
шению военной силы, во время же войны проведение этой реформы
является изменой...» Крепко загибают крейсера и эсминцы!
Большие черные крысы скачут через Дыбенку. Среди ночи он
вынимает из-под подушки громадный наган, открывает пальбу:
— Надоели вы мне...
Как дети малые, играли матросы со свободой, и эти игры стано-
вились порой опасны. Опасны для них же — для самой револю-
ции! За бастионами фортов, отрезанные морем, кронштадтцы вари-
лись в собственном соку, и сок бродил, грозя закваситься микро-
бами анархии, вредными бациллами самочинств и самостийности.
Арестованных офицеров Кронштадт держал в тюрьме. В листов-
ках писали: «Правда, тюремные здания Кронштадта ужасны. Но это
те самые тюрьмы, которые были построены царизмом для нас.
Других у нас нет...» Все это так. Но комендант тюрьмы, выбран-
ный из матросов, каждодневно обучал офицеров пению револю-
ционных песен. Какой-нибудь каперанг, прошедший через Цусиму,
по первому приказу коменданта вскакивал и услужливо запевал:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут...
А в глазах стояли слезы. Это было уже издевательство над
человеком, но кронштадтцы, ослепленные днями свободы, этого не
понимали.
— Мы же пели для них «Боже, царя храни», пусть и они теперь
стараются.
Кронштадтцы «драили» свой город, как медяшку перед смотром,
как поясную бляху перед любовным свиданием. Город засверкал!
Попался ты пьяным — всыплют так, что забудешь опохмелиться.
Алкоголиков наказывали полной конфискацией имущества. Плачь
не плачь, а последний стул из-под тебя выдернут и в клуб утащат.
По вечерам, в море разноцветных огней, подсвеченная с моря про-
жекторами, Якорная площадь кишела митингами, где каждый гово-
19 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
289
рил, что хотел. Чтобы пресечь вздорные слухи в народе, Крон-
штадт (впервые за всю историю свою) открыл ворота, приглашая
к себе гостей.
И потянулись паломники, как пилигримы ко святым местам.
Город-крепость поражал людское воображение. Но порядок был
идеальный. И при посещениях тюрьмы арестанты в офицерских
мундирах дружно пели — по приказу коменданта:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов...
Прибывшие в Кронштадт экскурсанты дружно подхватывали...
Это была уже профанация.
Линейный корабль «Республика» (бывший «Император Па-
вел I») прибыл в Ревель под красным знаменем. На бортах его
был растянут лозунг: «Вся власть Советам!»
Словно того и ждали крейсерские — кинулись на линкор с кула-
ками, сорвали с мачты «Республики» красный флаг и, вместе с ло-
зунгами, разодрали его в мелкие клочья.
Здесь, на крейсерах, были сильны авторитеты не только эсе-
ровские. На крейсерах чтили Плеханова с его «Единством», крей-
серские Керенского за брата считали:
— Сашка-то сказал... А наш Сашка Федорыч не так учит!
Когда откроется Общебалтийский съезд, из Ревеля придут на
рейд Гельсингфорса серые, будто обсыпанные золой, крейсера —
«Олег» и «Богатырь» с «АдмиралОхМ Макаровым». Защитники
министров-социалистов, они сдернут чехлы со своих орудий.
Ты, товарищ, с докладОхМ своим выступай. Ты, товарищ, декла-
рируй себе в удовольствие. Ты резолюцию пиши, конечно. Но все-
такие в окно поглядывай... Вот они — крейсера! Вот их калибр!
...Согласия не было. Его предстояло завоевать. В драках. В спо-
рах, когда от ярости из глаз сыплются искры.
Близился кризис.
290
КРИЗИС
Вердеревский: Я вижу, что развал идет пол-
ным ходом. «Петропавловск» вынес резолюцию
с ультиматумом Временному правительству уб-
рать 10 министров в 24 часа и постановил бомбар-
дировать Петроград, если это требование не бу-
дет выполнено... «Слава» отказывается идти в
Рижский залив... Я уже не говорю о доверии
к себе. Теперь, в таких серьезных событиях,
личности тонут...
Протокол беседы адмирала
с Центробалтом
1
Опять они уходили — «Новик» отдавал концы... Дунуло ветром
слегка. Качнуло эсминец справа. Вот и море!
— Слава богу, — перекрестился Артеньев. — Здесь митингов
нет, и брататься корабли еще не умеют. Это тебе не солдаты.
Сунул в карман кителя блокнот, обошел нижние отсеки.
— Товарищи, подписывайтесь на «заем свободы»... Ну? Кто
даст? Портнягин, тебя на пять рублей подписать можно? Не поху-
деешь?
Качнуло еще раз, и матрос уперся сапогами в палубу.
— Чего, чего? — спросил, потускнев лицом.
— Ну, три рубля. Будешь подписываться?
— Нет. На кой?..
Поход продолжался. От носа до кормы. Никто не жертвовал де-
нег на продолжение войны. Артеньев вернулся на мостик, уже весь
мокрый от брызг, косо взлетающих из-за борта, и там отряхнулся.
— Хоть бы дали мне кавторанга, и уйти с этой собачьей долж-
ности. Визгу много, а шерсти мало, как от поганой кошки...
Балтийский флот вступал в новую полосу испытаний, для многих
неприятную: стали тасовать офицерские кадры. Для офицеров
чистка кают-компаний была как жупел. Куда денешься?
«Новик» пролетал за Гангэ, берега едва белели вдали.
— За себя я спокоен, — зевнул Грапф. - Меня чистка не кос-
нется, ибо я вступил в демократический союз офицеров... А вы?
Артеньев поднял к глазам бинокль, чтобы не отвечать сразу.
В панорамах линз серебристо струилась морская тишь, косо и без-
надежно мазнуло по горизонту клочком паруса. Над рыбным кося-
ком кружили чайки — словно пчелы над банкой с вишневым ва-
реньем.
— Какой я политик? — ответий старшой. — Впрочем, если меня
19*
291
выбросят с флота, это станет трагедией всей моей жизни. Вуду
на Невском, весь в орденах, продавать спичку... поштучно!
Неожиданно он вспомнил того пленного немца с крейсера «Нор-
бург», который советовал экономить на спичках. Черт побери, а ведь
он был прав тогда — спичка на Руси пошли на вес золота, а дрова
в Питере ценились чуть ли не в бриллиантовых каратах.
— Пусть вышибают, — сказал Мазепа, — меня примет Колчак!
Черноморский комплектуется из украинцев, и над его флагманом
скоро уже взовьется желто-блокитное знамя великой Украинской
Рады.
Из штурманской рубки с юмором откликнулся Паторжинский:
— Рада и сама не рада, что она Рада!
— Не смешно, — злобно отвечал Мазепа. — Украина способна
стать великой мировой державой. Она засыплет всю Европу деше-
вым хлебом, даст свой уголь, свое железо, свой интеллект Пили-
пенок...
В белом кителечке скатился по трапу артиллерист Петряев:
— Мало вам политики, так вы еще в этот шербет навоз
мешать стали. Я вот русский и знаю только одну Раду — Переяс-
лавскую!
Грапф подтянул на руках истерные старые перчатки:
— Одно могу сказать: раньше, в так называемое проклятое
царское время, русский флот подобных вопросов не ведал...
Минер, поняв свою отверженность, с вызовом нырнул в люк.
— А мы вот посмотрим, — выпалил снизу, — как запоет великая
Россия, когда миллион солдат-малороссов откажется за нее воевать
и ногою не ступит дальше своей Украины...
«Новик», легко кренясь, шел на среднем. Артеньев машинально
глянул в репитер гирокомпаса, спросил Паторжинского:
— Вацлав Юлианович, отчего мы изменили курс?
— Не меняли — сто восемнадцать.
— А на румбе — тридцать четыре.
— Может, гирокомпас у нас скис?
В низу корабля, в кардановых кольцах, гудел ротор гирокомпаса.
Возле него вахтенный электрик читал Дюма.
— Ты его не ударил ли? Или перегрелся ротор?
— Нет. Точно держимся в меридиане...
На руле, невозмутим, стоял кондуктор Хатов.
— Хатов, — спросил его Артеньев, — какой был дан тебе курс?
— Сто восемнадцать.
— А на румбе?
— На румбе — тридцать четыре.
Сергей Николаевич не находил слов:
— Под монастырь нас подводишь? Куда гонишь?
— На базу, и не кричи на меня.
— Кто тебе приказывал?
— Команда устала шляться без толку, — ответил Хатов. —
А ревком «Новика» плевать хотел на ваши приказы. Гоню в Гангэ...
292
Кулак Артеньева ловко перехватил сзади фон Грапф.
— Спокойно, Сергей Николаевич, спокойно... Или вы не знаете,
какие сейчас настали счастливые времена?
Артеньев в яростном бешенстве наблюдал, как наплывает на
корабль финский берег. Его похлопал по плечу штурман:
- Хочешь, развеселю последним анекдотом?
— Вот самый веселый анекдот, — показал Артеньев вниз.
На шкафуте стоял механик Дейчман и подхалимски подхохаты-
вал в окружении матросни. Выло в его фигуре что-то мерзкое.
— А ведь был человек, — сказал Артеньев. — Вот до какого
скотства может довести подленький страх за свою шкуру.
— Зато наш мех понимает, что тебя вот с «Новика» выкинут,
а он останется. Потому что ты — сатрап, а он — демократ...
Едва зашвартовались в Ганга, как Артеньев сразу спустился
в каюту, нажал педаль на расблоке. Явился рассыльный.
— Гальванера Семенчука... быстро!
Семенчук явился. Сесть ему он не предложил, но, учитывая
новые времена, и сам не садился. Расхаживал, словно зверь в клетке:
— Это ваша работа? Комитетчиков? Можно ли до такой степени
разорять дисциплину? Самовольно снялись с дозорной линии и обна-
жили перед врагом громадный кусок моря...
Семенчук шагнул на середину каюты:
— А разве я развернул эсминец на Гангэ?
— Ты большевик, — ответил ему Артеньев. — Это ваше влияние.
Кто, как не вы, замудриваете лукаво насчет ненужности войны...
Вот и результат! Чего ваша левая пятка еще пожелает?...
Семенчук, не дослушав, хлестанул за собой дверью.
Жилую палубу забили матросы. Пришли офицеры, подавлен-
ные, одетые на новый манер — английский: без погон, с нашивками
на рукавах, без кантов на фуражках. Сейчас их жизнь, их судьба
зависят от этих зубастых и вихрастых парней, которые раньше по
ниточке у них бегали, а сейчас — господа положения! — бросают
окурки в иллюминаторы, кричат весело, будто собрались в цирке:
— Начинай! Кто первым номером у нас?
Заслуга Артеньева, как старшего офицера, что «Новик» не знал
мордобоя, — это обстоятельство, которому раньше даже не прида-
вали значения, сейчас, после революции, стало весьма существен-
ным. Судя по настроению матросов, офицеры ноняли, что сегодня
их семья кого-то лишится... Знать бы — кого? Артеньев даже не
удивился, когда поднялся Хатов и доложил собранию:
— Итак, братишки, всю нечисть, доставшуюся нам в наслед-
ство от Николая Кровавого, покидаем сегодня за борт. Чего мол-
чите? Выдвигай кандидатуры на удаление с флота... — И сам бро-
сил в галдеж кубрика, как бомбу: — Старлейт Артеньев — рази
не деспот? Доколе же терпеть мы его тиранство станем?
— Постой, — встал Семенчук, — о старлейте потом. О нем раз-
говор особый. Сначала профильтруем спецаков...
293
Грапфа не тронули как «демократа». Дружно перетирали кости
минеру и артиллеристу. Решили не вышибать. Только подраили
с песком и с мылом за привычку не «выкать» матросу, а «тыкать».
Ладно, еще молодые — исправятся. Дейчман демонстративно отошел
от трапа, возле которого собрались все офицеры эсминца. Инженер-
механик решил окончательно «слиться с народом»: забился в самую
гущу своих машинных да котельных, дымил оттуда (вполне демо-
кратично) козьей ножкой, даже покрикивал на офицеров:
— Ничего. Этих можно. В случае чего — поправим!
И вот тут поднялся Портнягин.
— А вот наш мех! — сказал про Дейчмана. — Как его прика-
жете обсуждать — за матроса или за... офицера? В котельных
у нас беспорядок, только жабы еще не скачут. Кочегары изленились.
Холодильники текут. А мех из нашей же махры цигарки себе
крутит...
— Хоб што ему? — раздался голос. — Бессовестный!
— Верно, ребята. Зачем нам такого? Мы раньше тридцать два
узла давали играючи. А сейчас? Двадцати пяти не вытянем.
— Я думаю, — сказал Семенчук, косо посмотрев на Артеньева, —
такие, как Дейчман, не нужны. Флот без порядка — не флот, а шал-
тай-болтай. Приятелев разных мы и сами себе сыщем. Не за тем ты
офицером сделан, учился стока, чтобы покуривать с нами...
Веселые скрипки запели в душе Артеньева. Он крикнул:
— Встаньте, мех! Это ведь про вас говорят...
Дейчман поднялся, крутя в пальцах бескозырку. Кителечек
раздрызган, без пуговиц, без воротничка, весь в маслАх едучих.
Чувство золотой середины дается не каждому, нужен для этого
талант. А бездарные актеры всегда переигрывают.
— Я же за вас, братцы! — провозгласил он плачуще.
И тут раздался хохот. Страшный. Издевательский.
- Гляди-ка! Он за нас... Ну, комик-зырянин! Счепушил!
— Долой его с эсминца, чтобы пайка даром не трескал. В стране
бабы сидят голодные, детишки. А он жрет здесь... за что?
— Убрать с флота! Сами справимся.
— Я с вами, — взывал Дейчман, — как матрос с матросом!
— А коли матрос ты, — отвечали разумно, — так валяй в боевое
распитие по графику. К форсункам вставай!
Дейчман поплелся к трапу, и офицеры расступились перед ним,
как перед прокаженным. Один вылетел из их компании. Что ж,
решение справедливое. А сейчас будет несправедливое, и Артеньев
уже внутренне сжался в комок, беду предчувствуя.
— Теперь о старлейте, — настырно тащил за собой собрание
Хатов. — Ведь он, когда послабление всем нам от революции
выпало, гайку эту самую взял и... крутит, крутит, крутит. —
Исказив лицо, Хатов показал, как Артеньев крутил гайку. —
Ведь он — садист! Ведь он наслаждается, когда мы с вами дисцип-
линированны!
Кубрик надсаженно орал сотнею здоровых глоток:
— Давай контру за старшим, чтобы по всей важности...
294
- Контра будет! — пообещал Хатов, поворачиваясь к Ар-
теньеву. — Вот вы нам и обрисуйте в красках свое отношение
к борцу за народную свободу — министру Керенскому... Пожалте!
Артеньев скупо кашлянул в кулак.
- Видите ли, — начал с сердцебиением, — Александр Федоро-
вич — это в моем понимании — как политик пока но дал ясных ре-
шений. Он отделывается речами, которые способны удовлетворить
каждого в принципе, но никого на практике. Что же касается
моего личного — я подчеркиваю это — отношения к нему как к воен-
ному деятелю, то... пока он себя не проявил в этой области.
— Во! — расцвел Хатов, довольный. — Видели, как он гнусную
контру плетет? Такого голыми руками за хвост не поймаешь.
- А ты бы за шею хотел его? — спросил Хатова Семенчук.
— Ответ давай, — ревела палуба, — конкретно о Сашке!
Артеньев позеленел от гнева. Стоило ли осторожничать?
— Даю ответ но существу, — объявил он команде. — К вашему
Сашке Керенскому я отношусь как к жалкому фигляру... Полити-
ческая проститутка! Вот я сказал, а теперь вышибайте меня
с флота!
Ему сразу стало легко. В палубе наступила тишина.
— Опять гайку законтрил, — вздохнул кто-то, будто сожалея.
Подал голос боцман эсминца — «шкура» Ефим Слыщенко:
— А чего вы в Сашку-то вклещились? Нам с Керенским не
воевать, не плавать. Старшой здесь фигура, вот о нем и рассуж-
дайте.
Неожиданно завел речь больной матрос из минной команды.
Лежал он на втором ярусе стандартных коек, говорил тихо с высоты:
— Старшого-то как раз и надобно поберечь. А за гайки евон-
ные спасибо надо сказать. Крутит, и верно делает, что крутит.
У него такая собачья должность. Нам волю дай, так мы в два счета
все тут раздрипаемся... Не понимаю, — говорил больной, — чего вы
так дисциплины пужаться стали? Не волк же — не сожрет она вас...
— Замашки старорежимные, — начал было Хатов наседать
снова.
Но тут Артеньев бросился от трапа в контратаку:
— Врешь! Дисциплина воинская - - это не замашка тебе. Ре-
жим старый, режим новый, а дисциплина всегда будет основным
правилом службы... Я не против революции, но я враг разгиль-
дяйства, которое некоторые прикрывают именем свободы! Что за
дурная появилась манера? Если я говорю, что палуба грязная
и ее надо прибрать, вы устраиваете митинг. На тему: убирать
или не убирать? Я ненавижу ваше словоблудие. Морду бы вам
бить за такие вещи...
— Слышали? — спросил Хатов. — Он еще вас закрутит.
— Закручу! — открыто признался Артеньев и взялся за поручни
трапа. Следом за ним поскакали наверх и другие офицеры.
Артеньев не любил споров на политические темы, но после
этого собрания он разговорился...
295
— Я не совсем понимаю, как мыслят себе большевики даль-
нейшее. Оттого, что они провозглашают конец войне, война ведь
сама не закончится. Иной раз финал войны гораздо труднее ее
прелюдии. И что будет? — спрашивал Артеньев. — Что будет, если
немец пойдет на большевика со штыком наперевес?
— Он побежит, — огорчился Петряев.
— Да! А за ним, увлеченные его пропагандой, побегут и другие.
Вот что страшно, вот что преступно!
— Маркс учит, — заметил Грапф, — что у пролетария нет оте-
чества, нет любви к родине. Патриотизм коммунисты причисляют
к серии буржуазных извращений ума и сердца...
Вестовой Платков сбросил с плеча полотенце, навестил Хатова.
— А там опять... контрят! До чего мне надоело посуду для
них перемывать. Петряев-гад сейчас сразу две тарелки испачкал.
Хлеба кусок возьмет — давай под него тарелку. Ведь скатерть
чистая. Взял бы да положил хлеб на стол, как все порядочные
люди делают. Так нет, ему еще тарелку подавай. Мне уж так
опротивело, что я плюну, бывает, полотенцем по тарелке плевок
разотру и подаю к столу — «чисто,ваше благородие!».
Хатов собирался ехать в Петроград. Набрав в рот сахарного
песку, он разжевывал его до сиропного состояния, потом клейкую
жижицу искусно размазывал языком по своим ботинкам. Обувь
на глазах преображалась — становилась лаковой, как из магазина.
— Еду по делам, — сообщил. — Князь Кропоткин, наш вождь,
из эмиграции возвращается. Сорок один годочек не бывал дома
человек. Большевики Ленина своего на ять встречали. Мы тоже не
подгадим... вот, еду! Ежели не приду встречать — старикашка оби-
дится.
2
Солнце плавило гельсингфорсский рейд, на котором в томитель-
ном зное застыли раскаленные утюги дредноутов. Броня палуб
обжигала матросаги пятки. Купались много: прямо с мостиков
в воду — бултых. Потом лезли на корабль по балясинам штормо-
вых трапов; голые, плясами на шкафутах, вытряхивая из ушей воду.
Когда солнце уходило за античную храмину финляндского сената,
над рейдом свежело.
Вечерами эскадра отдыхала от митингов, от ораторов и резолю-
ций, от которых команды уставали гораздо больше, чем раньше
от вахт, боев и приборок. Заводили граммофоны. Каждый корабль
имел свою любимую пластинку. Ее гоняли часами, радуя себя и до-
саждая другим. О, российские граммофоны, вас никогда не поза-
быть!..
С учебной авиаматки «Орлица» жалобно выстрадал Морфесси:
Вы просите песен — их нет у меня,
На сердце такая немая тоска...
296
А затем и полилось... До глубокой ночи рыдала на дредноуте
«Петропавловск» Настя Вяльцева:
Дай, милый друг, на счастье руку,
Гитары звук разгонит скуку...
На посыльной «Кунице» дурачились в грамзаписи популярные
клоуны Бим и Бом, а на благородной «Ариадне», борта которой
были украшены красными крестами, гоняли по кругу, как шахтер-
скую лошадь, еврейского куплетиста Зангерталя:
Армянин молодой
рядом в комнате жил,
и он с Сарой моей
шуры-муры крутил...
Из кают-компании элегантной яхты «Озилия» слышался изну-
ренный надлом Вертинского:
К мысу радости, к скалам печали ли,
к островам ли сиреневых птиц,
все равно, где бы мы ни причалили,
не поднять нам усталых ресниц...
Эсминец «Эмир Бухарский» обожал Надю Плевицкую:
Средь далеких полей на чужбине,
на холодной и мерзлой земле...
Разведя высокую волну, прошел «Поражающий», изо всех иллю-
минаторов которого, словно воду через дырки дуршлага, выпирало
глуховатый цыганский басок Вари Паниной:
Стой, ямщик! Не гони лошадей,
Нам некуда больше спешить,
Нам некого больше любить...
А из отдаления, с захудалых и грязных тральщиков, обиженных
пайком и жизнью, проливался на рейд Гельсингфорса, широко
и свободно, сладостный сироп голоса Лени Собинова:
Слезами неги упиваться,
Тебя терзать, себя томить,
Твоей истомой наслаждаться —
Вот так желал бы я любить...
...РазОхМ смолкли граммофоны. Дредноуты провернули башни.
Дмитрий Николаевич Вердеревский из начальников бригады
подплава стал пятым комфлотохм на Балтике с начала войны.
Неглупый человек, он понимал, как будет ему трудно.
— Андрей Семеныч, — сказал Вердеревский, поблескивая лысою
головой, — я должен исполнить свой долг.
297
— Сейчас, --- ответил ему Максимов, — помимо долга воин-
ского, существует еще и понятие долга революционного. Как-то
воспримут на эскадре Гельсингфорса мое «повышение» и ваше
назначение?..
Ставка не простила балтийцам выборности комфлота. Сам прин-
цип голосования приводил в ярость генералов из Могилева, еще
вчера пивших-евших на походном серебре императорского двора.
Ставка нажала на Керенского, и он назначил в командующие
Балтийским флотом контр-адмирала Вердеревского; Максимова же,
чтобы не остался человек на обсушке мели, перепихнули в началь-
ники Морштаба.
Вердеревский щелкнул себя перчатками по ладони:
— Обойдем корабли эскадры... вместе.
На катере, стоя рядом, два адмирала (приходящий и уходя-
щий) выкрикивали в мегафоны обращения к эскадре.
— Будем работать рука об руку! — обещал Вердеревский,
проплывая мимо дредноутов, тяжко лежащих па воде, словно
черепахи.
«Андрей Первозванный» отвечал ему:
— Долой Вердеревского... вернуть Максимова!
— Андрей Семеныч, что мне ответить на это?
— А лучше промолчите...
Вердеревский опустил бинокль, обеспокоенный:
— По антеннам «Петропавловска» пробежала искра передачи...
Линкор по радио оповещал «всех, всех, всех», чтобы министры
признали за балтийцами право избирать для себя начальников.
78 кораблей гельсингфорсской эскадры поднимали флаги, тут же
голосуя в реве сирен за выборное начало. Адмиральский катер
пролетал, весь в брызгах пены, под стволами главного калибра
линейных сил, грозивших Вердеревскому полным непризнанием, и
новый комфлот покорно выслушивал брань с корабельных палуб.
— Труднейшие времена, — сказал он на пристани. — И подска-
жите, как мне выгнать эти линкоры в море?
— Даже «Слава», — печально ответил Максимов, — даже
«Слава», столь геройски воевавшая, не желает больше держать
позицию. Чтобы сдвинуть линкоры с места, надо будить в матросах
самолюбие и гордость. Я верю: они встанут на позицию, когда
будет затронута честь революции и ясен оперативный план.
— А если затронута честь России?
— Сейчас им на это плевать с фок-мачты...
Два адмирала еще раз окинули панораму рейда. Незабываемая
картина — оскорбляющая одного и ставящая в неловкое положение
второго. На мачтах линкоров не был спущен флаг Максимова
(вице-адмиральский), а делегация матросов пыталась сорвать
с «Кречета» флаг Вердеревского (контр-адмиральский).
— Познакомьтесь с Дыбенкой, — советовал Максимов. — Он
человек сильной воли, ловко схватывающий суть любой мысли.
Но предупреждаю, что Дыбенко — человек с капризами и крайне
честолюбив. Понравитесь ему — будет верить и поможет. Если не
понравитесь, тогда...
298
- Простите, а что тогда? — спросил Вердеревский.
— Тогда он станет пожирать вас на каждом углу. Именно так
он поступает сейчас с Керенским, и нет врага для Дыбепки более
страшного, чем наш министр. Он его жрет ежедневно, ежечасно,
ежеминутно, ежесекундно, и вся эскадра слышит хруст костей Ке-
ренского... Челюсти же у Дыбенкп необыкновенно здоровые, как
у негра!
Керенский совершал массу глупостей... Зачем-то сделал своим
помощником лейтенанта Лебедева, которого флот совсем не знал.
Да и откуда знать, если этот Лебедев был лейтенантом французской
службы! Матросы крайне возмущались этим и говорили так:
— Ну, разве можно чужака к нашим секретам подпущать?
Офицеры вполне соглашались с матросами.
— Уважающий себя человек, — рассуждали флотские эстеты, -
не станет носить черный мундир при белых штанах. Когда
смотришь на Лебедева, испытываешь лишь одно желание: перевер-
нуть его с ног на голову, чтобы черное оказалось внизу, а белое
наверху...
Первый съезд Балтфлота собрался, и грызня началась сразу
же. Партийные распри — это тебе не дележ бачка с кашей. Вой
для большевиков слишком неравен: поджимают эсерствующие то-
варищи, анархиствующие и прочие.
Павел Дыбенко совершенно спокоен за Гельсингфорс, за Крон-
штадт, даже за Або и Аренсбург.
— Ио зато Ревель ведрами мою кровь пьет!
Ох уж эти ревельцы... На высоких скоростях носятся по морю
как ошалелые. Для них Милюков — авторитет (профессор, как же!).
Резолюции свои Керенскому пересылают, он для них — непогрешим.
— Где Лебедев? — спрашивал Дыбенко на собрании.
Нет Лебедева. Устав Цектробалта утвердили (со скрипением
стульев) без него. Слово взял Дыбенко — как берут быка за рога:
— Предлагаю лейтенанта Лебедева вычеркнуть из списка по-
четных председателей. Семеро одного не ждут, а эскадра, когда она
движется, не станет волокитничать, ежели один тралец отстал...
Выбросили Лебедева! Заодно и Керенскому наука.
Приехал опоздавший Лебедев, сразу поперся на трибуну:
— Утверждение устава Центробалта в таком большевистском
виде есть предательский акт, означающий непризнание правитель-
ства.
Дыбенко, мрачный, шлепнул перед Вердеревским устав:
— Ваша очередь... перышко есть? Подпишите.
— Не могу, - отвечал комфлот.
— Чернил нет, что ли?
— Министр еще не подписал — Керенский!
— Вы же клялись, что «рука об руку».
— И будем работать дружно, но... не могу... Павел Ефимыч!
Поймите и меня: Керенский подмахнет, тогда и я «добро» спущу.
299
В середине съезда на трибуну поднялся матрос. Седой. С тиком
на лице. Еще не обсохший.
— Я прямо со дна моря, — сообщил он. — Пролежала наша
лодка на грунте в шхерах пять часов. Затонула! На глубомере
тридцать два показывало. Воздух кончился. Амба пришла. Тогда
жребий бросили: кому какая судьба? Восемнадцать ребят остались
лежать на грунте. А пятерым лафа выпала... по жребыо через
люк всплыли мы! Пятый — это я. А те восемнадцать, может, и сей-
час стоят на цыпочках в воде по уши. Добирают с подволока послед-
ние граммы воздуха. Пятеро нас... поседел вот некстати. Братцы! —
выкрикнул подводник. — Уж вы постарайтесь общим решением:
кончайте войну...
Вердеревский склонился к уху Максимова:
— А я хотел ее начинать.
Керенский прибыл. На перроне Гельсингфорса выли оркестры.
Дамы просили своих кавалеров поднять их, чтобы взглянуть
на «министра-социалиста». «Ах, душка! Как он демоничен...»
Керенского уже завинчивало в гулком зените славы:
Пришит к истории,
пронумерован и скреплен,
и его рисуют —
и Бродский и Репин.
Вердеревский был со штабом и скомандовал Дыбенке:
— Центробалт — в кильватер... ходу!
С рукою на черной перевязи, в гетрах и бриджах, во френче
британского покроя, жестковолосый, Керенский шел не улыбаясь,
а за ним из вагона сыпало, сыпало, сыпало... как из дырявого
мешка мусор! Это его адъютанты. Изредка, встретив просьбу или
заметив непорядок, министр бросал уголком скептического рта:
— Адъютант, запишите... — и шествовал дальше.
Павлу Дыбенко он сказал с угрозой:
— Ну, хорошо. Я приду на «Виолу». Адъютант, запишите...
Встретили его на «Виоле» честь честью. Как министра. За Ке-
ренским по трапу просигналили белые штаны Лебедева. Министр
сказал:
— У меня двадцать три минуты свободного времени.
— Ничего. Справимся, — утешил его Дыбенко.
И подсунул для подписи устав Центробалта.
Керенский даже не глянул — подписал: «Утверждаю».
Лебедев, которого перед употреблением надо было переворачи-
вать с ног на голову, был удивлен.
— Но я своих решений не отменяю. Адъютант, запишите...
Дыбенко, радуясь, что так обошлось, объявил Центробалту:
— Слово для приветствия народному министру...
Поговорить Керенский любил, и двадцать три минуты прошли.
— Вы же уходить собрались. Не опоздайте...
Керенский растерянно замолчал. Повернулся к свите:
300
— Состав Центробалта пересмотреть. Адъютант, запишите!
Вдогонку ему гаркнул Дыбенко:
— Состав Временного правительства тоже пересмотреть...
Адъютант, запишите!
И записали.
Анархисты собирались встречать князя Кропоткина. О широте
их натуры можно было судить по ширине клешей. Шестьдесят
пять сантиметров — это еще не предел анархических возможностей.
— Могим и больше, да тряпок не нашли... Обедняла Русь!
Хатов с «Новика», готовясь к церемониалу встречи, повесил на
грудь себе кулончик из сапфира (между нами говоря, в Ревеле
одну дамочку вечерком обчистил, потому как — свобода!). Золотой
браслет с сердоликом крутился на волосатой руке котельного маши-
ниста с эсминца «Разящий». Пили денатурат из графина хрусталь-
ного, который в 1813 году забыл в Мита вс ком дворце король Фран-
ции Людовик XVI11. Закусывали хамсой, разложенной на газетке.
Хатов, между прочим, в газетку посматривал.
— Во! Адмирала Колчака, пишут здеся, надо всенародным
диктаторОхМ сделать, чтобы он всем нам деру задал хорошего.
— Черноморцы у него, — сказал котельный с браслетом, —
сырком в маслице катаются. Жри — не хочу! Добавку за борт
отрыгивают.
— Хохлы там. Они привыкли. Сало с салом. Хутора имеют.
Хозяйственные. Коли кто в дезертирство ударится, так обязательно
пушку или пулемет до жинки прут... в хозяйстве все сгодится!
Явился главарь кронштадтских анархистов.
Очевидец пишет:
«Черный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, черная рубашка взабой,
высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, в руке наотмашь — вин-
товка, на которую он картинно опирался. Не помню лица, только черная клином
борода всем врезалась в память. Карбонарий! Заговорщик!»
— Пить хочу, — сказал он голосом капризного ребенка.
— Не дать ли, миляга, водички из-под крантика?
— Ходят по миру злостные слухи, — отвечал главарь, — что
в мире существует такая жидкость — вода, которую употребляют
обычно для стирки белья. Но мы ведь не белье стирать собрались...
Ему налили денатурату, и он успокоился. Поправил шляпу:
— Пошли! С песнями...
За князвхМ Кропоткиным, ученым с мировЫхМ именем, человеком
чистейшей души и сердца, волочился шлейф грязной накипи. Он уже
знал по газетахМ и слухам, какие появились у него «последователи»
на родине, и сердито посматривал в сторону декольтированных
матросов...
Князь сказал им:
— Анархизм совсем не то, что вы думаете. Надо вам учиться.
На одном мне свет клином не сошелся. Без знаний не будет
свободы!
301
— Да мы знаем... мы же читали, — ответил ему Хатов.
— Вы и мою «Пошехонскую старину» читали?
— Ну как же! Только ее и прорабатываем.
— А мою книжку «Господа Головлевы» тоже читали?
— С нею и спать ложимся. Почитай, у каждого под подушкой.
«Историю одного города», выяснилось, они законспектировали.
— Врете! — И князь пошагал от них прочь.
Анархисты шли за ним, поплевывая семечки.
— Дурит старикашка. Цену себе набивает. Не на таких напал...
В зале ожидания вокзала Кропоткин встал на лавку и заговорил
с вокзальной публикой, как говорят люди сами с собой:
— Я глубоко верю в образование безначального коммунисти-
ческого общества. Верю в организацию коммунистических общин
в крестьянстве. А сейчас России надо лечь костьми, но — никакого
братания с гуннами и вандалами... Где же слава Плевны?
Мимо него таскали мешки спекулянты и перли на перроны дезер-
тиры с винтовками, визжали бабы... Плевать на Плевну!
3
Балтика своим крылом задела и солнечный Севастополь. Боль-
шевики-балтийцы переломили черноморцев на митингах — в их же
базах! Черноморский флот развернулся на борьбу с контрреволю-
цией, и пришел последний час Колчака. По каютам эскадр гре-
мели выстрелы — не убивали, нет, это офицеры сами кончали
с собой.
В этот последний свой час Колчак сбросил маску демократа.
На флагмане «Георгий Победоносец», вокруг которого собралась
эскадра, покраснев от натуги, Колчак кричал в мегафон:
— Вы не свободные граждане, а бунтующие рабы. Вас не вразу-
мить словами — вас надо стрелять как собак!
Эскадра ревела:
— За борт его! Эй, на «Георгии», — хватайте за ноги...
Флаг Колчака дрогнул, сползая вниз по мачте броненосца.
— Сдать оружие, — приказали ему.
Колчак выхватил свою саблю, сломал ее на колене и обломки
вышвырнул за борт. Сбежав с мостика, прыгнул под капот катера,
и мотор сразу заторкал, быстро доставив его на Графскую пристань.
Придя домой, он сказал жене:
— Соня, моя карьера сегодня кончилась навсегда.
— Нет, — ответила жена. — Ты посмотри, что пишут о тебе в га-
зетах: тебя прочат в диктаторы всей России...
В дверь постучали, и (как в сказке) появился долговязый амери-
канский адмирал Глэнон, прибывший в Севастополь с миссией.
— Мы прибыли, чтобы учиться у вас. Америка — страна богатых
возможностей, и она сумеет расплатиться с вами...
Колчак был очень сдержанным человеком, но иногда он взры-
вался, как бешеный огурец, и тогда сам себя не помнил:
302
- Убирайтесь к чертовой матери... все, все, все!
Вечером Колчак уже покинул Севастополь, и едва исчезли
окраины города, как в купе к нему просунулась голова Глэнона.
— Адмирал, — сказал он, — Штаты нуждаются в таких людях,
как вы. Поверьте, здесь вы уже никому не нужны, а в Америке...
— Закройте дверь. Я устал, — ответил ему Колчак.
— Чего он хочет от тебя, Саня? — спросила жена.
Колчак открыл окно. Бурный поток воздуха ворвался в купе,
и запахло степью — мятой, чебрецом и навозом.
— Американцам нужны наши секреты минного дела. Ты же
знаешь, что в этом вопросе мы, русские, обскакали флоты всего
мира. За океаном — детские игрушки, а не минные постановки...
На вокзале в Петрограде опять подкатился Глэнон:
— На досуге, адмирал, поразмыслите над нашим предложением.
Мы не пожалеем золота. В случае согласия — вот мой адрес: Зимний
дворец — миссия адмирала Глэнона...
В Мариинском дворце Колчак выступал перед министрами.
— Вы слабые люди, — заявил он правительству. — Вы замусо-
рили Россию высокопарными словами, когда требуется только ку-
лак...
Ему предложили ехать обратно в Севастополь и поднять на
флагмане свой вымпел — тогда якобы все уладится.
— Мой вымпел разорван в клочья... Вам этого не понять!
— Может, примете на себя Балтийский флот?
— Из огня да в полымя? — спросил Колчак, кося глазами.
На выходе из дворца за адмиралом вдоль тротуара следовала
машина под звездным флагом Штатов... Глэнон помахал рукой:
— Адмирал, садитесь. Я подвезу вас... Кстати, опять об Америке.
Вы напрасно так относитесь к поездке за океан. Вы, русские, плохо
представляете страну, которая вас отлично знает.
Колчак, не отвечая, развернул столичную газету. В глаза бро-
силось крупное клише. Плакат. Не русский плакат — американ-
ский! Дядя Сэм в шляпе квакера строго указывал на Колчака паль-
цем, а под плакатом — броская надпись:
I WANT YOU FOR US ARMY
(ВЫ МНЕ НУЖНЫ ДЛЯ АРМИИ
СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ)
Колчак в раздражении перевернул страницу... Стихи. Кому сей-
час, в такое время, нужны стихи? Он пробежал их глазами:
Америка — могучая страна
возможностей необычайных,
ты расточительнее сна
о творческих вещаешь тайнах...
«Похоже, будто все сговорились с адмиралом Глэноном!»
— Остановите здесь, — сказал Колчак. — Благодарю.
Софья Федоровна пристально вглядывалась в лицо мужа.
303
— Саня, у тебя какие-то изменения? К лучшему?
— Сейчас я опять встретил этого прилипалу Глэнона. Я отправлю
тебя с сыном в Париж, где будешь ты жить, пока в России все не
изменится. Я понял одно: без помощи Америки, Англии и Франции
нам с революцией не справиться.
— Ты решил ехать в Америку?
— Пока нет. Я жду...
— Чего, Саня?
— Я очень многого жду от своей судьбы.
Он ждал момента, когда реакция призовет его в диктаторы: нужен
Наполеон, нужен кулак! Но... Колчак просчитался, ибо в диктаторы
уже нацелился сам Керенский. Адмирал сейчас ему просто мешал,
и, кажется, он был не прочь спровадить его от себя подальше —
за океан...
Колчака навестил французский легионер Зиновий Пешков:
— Адмирал, имею до вас поручение Пуанкаре — вас ждет вы-
сокий пост, если вы согласитесь взять на себя командование...
— Постойте. Не торопите меня. Я жду...
Лига георгиевских кавалеров (самая отпетая, самая монархиче-
ская) вручила Колчаку золотое оружие. Колчак почти с яростью
схватил его в свои костистые пальцы. Бледными от волнения губами
он истово целовал мерцающее лезвие. Он задыхался:
— Клянусь! Все свои силы... единая и неделимая... триста лет
династии... А Руси — восемьсот... стояла, стоит и стоять будет!
Я, адмирал Колчак... торжественно... клянусь при всех...
Глэнон первым поздравил его с высокой наградой:
— Завтра об этом будут писать наши газеты. Вас там ждут,
а чего ждете здесь вы? Британская «Интеллидженс Сервис» уже
взяла вас под негласное наблюдение. О, пусть это вас не пугает:
просто британской разведке стало известно, что германская агентура
готовит на вас покушение в Петрограде. А вот за океаном...
Временное правительство выдерживало Колчака на льду, чтобы
он сохранился в лучшей форме для боев с революцией. Оно требовало
от адмирала жертвы. «Принесите себя в жертву... ради нас!» —
так прямо и заявляли ему министры. Но ради них он не хотел идти
на заклание, как глупый агнец. Разговоры и слухи о его диктатор-
стве не прекращались. Суворинские газеты декларировали открыто:
«Пусть все сердца, которые жжет боль об армии, будут завтра на улице...
Пусть князь Львов уступит место председателя в кабинете адмиралу Колчаку. Это
будет министерство победы!»
Германские подводные лодки шныряли по Северному морю, за-
держивали для обысков корабли, идущие в Англию. Шла проверка
документов — немцы искали Колчака. Под измененным именем,
с подложным паспортом в кармане, одетый в статское платье, Колчак
благополучно прибыл в Америку как почетный гость США.
...Революционная Россия на время рассталась с адмиралом,
чтобы встретиться с ним уже в сибирских снегах. Именно там,
поддержанный всесильной Антантой, он и станет тем Колчаком, ко-
торого знает наш народ. Россия забудет, что он был прекрасным
304
минером и талантливым флотоводцем, что он был полярником и
гидрографом, — отныне и во веки веков адмирал Колчак останется
памятен как враг народа — самый опасный, самый коварный и самый
сильный.
Плыть бы и плыть мне к с'едой земле,
бредящей именем адмирала,
так, чтобы сердце, на миг замлев,
хлынувшей радостью обмирало...
И это верно: если бы Колчак занимался только тактикой и
только гидрографией, он мог бы принести большую пользу своему
народу. Многие его товарищи служили в советском флоте, воссозда-
вая его, усиливая и совершенствуя, и умерли в высоких чинах и
всенародном почете.
Но не иная земля у плеча
и не акулье скольженье у клюзов:
путь мой искривлен рукой англичан,
бег мой направлен рукою французов...
Под шпилем Адмиралтейства — суетня, хлопанье дверей, звонки
телефонов, авральная работа по спасению флота от революции.
Ревельский Дудоров — теперь помощник Керенского по мор-
делам, а Лебедев — заместитель по морделам. Первый — контр-
адмирал, а второй лейтенантик, но это дела не меняет. Ребята они
еще молодые, горячие, хваткие, нахальные, верткие.
Петроград бурлит за окнами. Путиловцы идут, как шли 9 января
к Зимнему дворцу, но теперь демонстрация заворачивает к Тавриче-
скому. Рабочие идут с женами и детьми — как шли когда-то к царю,
чтобы сказать о нуждах своих. Толпы перегородили мосты, ревут
грузовики с пулеметами. Министры-кадеты вышли из кабинета
(опять кризис власти). Коалиция разваливается — революция
строится. А впрочем, подобная обстановка не радует и большевиков.
Члены ленинского ЦК призывают Петроград к спокойствию. Нельзя
начинать. Еще рано. Демонстрации преждевременны. Не допускайте,
товарищи, призывов к свержению Временного правительства...
Стихия — не машина, ее не остановишь.
— Задвигался Кронштадт, — сообщил Лебедев. — Если он войдет
в Петроград, набережные захлестнет... все погибнет.
— Кронштадт удержать! — бесновался Дудоров. — В конце
концов, мы не остановимся перед торпедированием кораблей...
Кронштадт звонил в ЦК партии, просил к телефону Ленина,
но к аппарату подошел Зиновьев.
— Выступление Кронштадта, — доложил Кронштадт, — совер-
шенно неизбежно, и отвратить его мы, большевики, не способны.
— Подождите у аппарата, — сказал Зиновьев, — я сам не решаю.
Я посоветуюсь с Владимиром Ильичем...
Кронштадт ждал. Зиновьев снова взял трубку:
20 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
305
— Ленин нездоров и сам подойти не может. ЦК рекомендует
Кронштадту превратить демонстрацию в мирную манифестацию.
— У нас все вооружены до зубов. Мы хотим драться!
— Ленин — против. Пусть демонстрация будет вооружена, но
Кронштадт должен демонстрировать лишь с мирными намерениями...
Адмиралтейство связалось с Гельсингфорсом. Дудоров наказал
Вердеревскому выставить на путях к Петрограду подводные лодки:
команды их охотно повинуются своему бывшему начальнику. Ревель
уже ощетинился против большевистского Центробалта. Накануне
пришли и бросили якоря в Гельсингфорсе крейсера «Олег», «Бога-
тырь» и «Рюрик». Посверкивая пушками, прилетели эсминцы «Вни-
мательный», «Выносливый», «Орфей», «Самсон», «Меткий». За-
таенно перемигиваясь, словно заговорщики, подкрались к Центро-
балту три субмарины: «Русь», «Пантера» и «Тигр».
На «Кречете» раздумывал над приказами Вердеревский:
— Как быть?
На «Виоле» Дыбенко тоже думал:
— Как фуганем по «Кречету» парочку снарядов — пустое место
останется, и даже галоши комфлота не всплывут...
Завтра, завтра... Завтра поворот: или мы — или они!
4
Читатель! Я понимаю — об этой июльской демонстрации, ко-
торая вошла в историю нашего государства, ты уже читал не
однажды. Ты знаешь о ней еще со школьной скамьи, и написано
об этой демонстрации столько, что можно составить целую библио-
теку... Писать сцену собрания трудно. Еще труднее описать демон-
страцию. Даже когда она несет через улицу идею. Ибо движение
людской реки многолико и однолико, многоголосо и одноголосо.
У демонстрации нет героя — здесь один герой. Это сама демонстра-
ция... Я смотрю сейчас на старые фотографии, запечатлевшие июль-
скую демонстрацию, я знаю, что ее ждет сейчас не победа, а пораже-
ние, и я чувствую, как сам незаметно сливаюсь с этой толпой.
Изнутри ее, растворившись в ней, я описываю ее молодой и кра-
сивый!
...Я всю ночь не спал, как и братва. Всю ночь не спал Крон-
штадт, не спал Гельсингфорс. А небо над Балтикой было в тучах.
Моросил теплый дождик. В Маркизовой Луже нас встречал буксир,
на котором был член Исполкома Петроградского Совета, и он нам
через матюкальник долго мозги вкручивал:
— Убирайтесь к чертовой матери назад... Предатели! Подлецы!
Вас никто не просил в столицу, в которой все спокойно...
Корабли входили в Неву, подруливали прямо к Английской на-
бережной. Здесь нас встречали большевики, предупреждая:
306
- Не стрелять, товарищи! Демонстрировать мирно.
Напротив университета стоял автомобиль. Когда подошли ближе,
из машины встала в рост с речью Маруся Спиридонова. Что опа
кричала нам — я не помню, наши колонны шли скорым маршем.
Тысячи были нас, многие тысячи, и мы шли ко дворцу Кшесинской.
Вот и садик, голубели в небе пасмурном эмали татарской мечети.
— Ленина! — стали просить матросы. — Давайте сюда Ильича!
Выступал с балкона Луначарский, говорил с нами Свердлов.
- Ленина! — просили мы у них с улицы...
Ленин вышел на балкон. Ильич извинился, что сегодня не в на-
строении говорить, потому что болен. Его речь - - два слова, не
больше. Никаких программ. Никаких призывов к свержению. И мы
пошли дальше... Он тогда словно предчувствовал, что ждет Балтику
впереди, и — стойкость, выдержка, вера! — лишь к этому он при-
зывал.
Военные оркестры трубили уже на Троицком мосту. Прохожие
глядели на нас с ужасом. Особенно на Невском нашего брата боялись.
На углу Литейного посыпались пули. Я шел в голове колонны, а те,
что шагали в хвосте ее, даже не слышали выстрелов, — столь велика
была наша сила. Пули бились под ногами, многие даже не сразу
поняли, что по ним стреляют. Первая кровь брызнула на панель.
Колонна расстроилась. Я укрылся в подворотне, видел, как ползут
раненые. Вокруг меня сдергивали с плеч винтовки, стали палить
по окнам и чердакам. Я выпустил всю обойму, вставил новую...
— Стройся! — раздалась команда, но построить нас снова в по-
рядке было уже невозможно.
— Не нервничай! — орали вокруг.
Мы шли дальше уже стенкой, забив не только мостовую, но и
все тротуары. Помню, как при нашем приближении с визгом опуска-
лись железные шторы на витринах магазинов. «Кронштадт идет!..»
Вот и Таврический, здесь вдоль Шпалерной, за решетками садо-
вой ограды, теснились рабочие. Рядом со мной шагали два матроса,
один с «Авроры», другой со «Штандарта», они разговаривали:
— Свернем шею сразу всем, и... даешь Советы!
Кто-то сказал, что арестовали министра Чернова — он был эсер,
по земледелию, кажется. Все кричали по-разному, и мало кто пони-
мал, что происходит и зачем сюда пришли.
— Стой, братцы! Декабристы так же стояли.
— Ого! Много они выстояли?
— Пальнут с чердака... пропадай молодость!
— Стой, говорю. Ленин уже прибыл...
Из толпы стали выкликать имя Церетели:
— Церетели! Пусть он скажет, что происходит...
Вышел из дворца Свердлов:
— Вместо Церетели сегодня — я!
Мы засмеялись. Я протиснулся через ораву матросов к рабочим.
На руках женщин спали дети. Звякали кружки с водой, за которой
бегали куда-то далеко. Я спросил одного мастерового:
20*
307
— Отец, а давно вы здесь загораете?
— Второй дёп на земле... не пимши, не жрамши.
Тут и другие вступились:
— Вы-то, кронштадтские, еще первачи. А мы вот ночь здесь око-
левали. Дюже озябли. Неужто так и уйдем ни с чем?
— А чего добиваетесь? — спросил я. — Лозунг у вас есть?
— Эй, Локтарев, покажи малому лозунг наш...
Один рабочий вскинул над садиком красное полотнище, на ко-
тором я прочитал: «Вся власть Советам!» Все ясно. Я вернулся.
— Долго будем стоять? — у дружков спрашивал.
— Да хто его знае... Народу уйма, а толку нет.
— Делегатов-то к Ленину послали?
— Были уже. Там вциковские о нас совещаются...
Неожиданно раздался возглас:
— Всем, всем, всем... все^м можно разойтись!
Нас было тысяч сорок в бушлатах, и, когда мы разом заревели,
казалось, обрушится купол Таврического дворца.
— Это почему же разойтись? А на что шли?
Вциковские стали нам разъяснять:
— Товарищи, своей солидарностью и своими большевистскими
лозунгами вы цели уже достигли... Подумайте о ваших братьях
рабочих, которые сидят тут давно. Дайте им уйти в уверенности, что
вы их защитите. Ваша воля не пропала для революции даром!
Надо возвращаться. Часть наших ребят оставалась в Питере —
кто в охране дворца Кшесинской, а кто попал в гарнизон Петро-
павловской крепости. Я встретил тут приятеля с миноносца № 217,
который у стенки завода трубки в котлах менял, и на этом эсминце
переночевал. Вот, кажется, и все, что можно кратенько сказать
об этой исторической демонстрации.
Утром я проснулся на чужой подвесушке, стал во фланелевку
головой пролезать, еще босой на линолеуме стою, а ребята (с этого
«минаря» № 217) и говорят мне:
— Ты, приятель, поживи у нас.
— А чего?
— На улицу не совайся.
— Это почему?
— Наших братишек в городе лупцевать стали...
Так я узнал, что дела наши — швах. Балтику брали к ногтю.
Я бы и больше вам рассказал, но я — только матрос, мне тогда
из колонны мало что виделось. А документы того времени сохрани-
лись. Ежели их пошерстить, они расскажут, что положение было
гораздо сложнее, нежели я тогда думал... Молод я был!
«Правда» была разгромлена первой. Матросов, которые остались
в столице, разоружали. Мало того, балтийцев теперь били все кому
не лень. Почтенные дамы и милые барышни тыкали их зонтиками.
Адмиралтейство ликовало. Дудоров сиял:
— Кронштадт замкнуть в блокаде. Не давать мяса и хлеба.
308
Гельсингфорс в смятении. Загнали на вокзальные пути три
цистерны со спиртом — появились пьяные. Центробалт почуял: в го-
роде — безвластие. Советчики Гельсингфорса бились над вопросом:
как угодить Временному правительству и «стравить пар» возмущения
в рабочих и матросах... Крысы выживали Центробалт с «Виолы», и
Павел Дыбенко перенес свой флаг на царскую яхту «Полярная
звезда». Лучи от этой «Звезды» расходились по флоту — пугающе,
как острые клинки. Многое было еще неясно. Здесь, вдали от со-
бытий...
Дыбенко приказал:
— Караулу — на «Кречет»! Занять радиорубки. Посадить своих
людей на аппараты береговой канцелярии штаба комфлота...
Власть на эскадре целико.м перешла в руки Центробалта. Гель-
сингфорс запрашивал Кронштадт: «Сообщите точно, что у вас случи-
лось и нуждаетесь ли в помощи?..» В этот момент, когда бушуют
политические страсти, а на главные калибры уже сочится по лифтам
боевая сила из погребов, — в этот самый момент:
— Шифровка! Из Моргенштаба... вам, господин адмирал!
Вердеревский вчитался в приказ Дудорова, который требовал
от комфлота срочно прислать XI дивизион эсминцев:
— Одиннадцатый дивизион: «Победитель», «Забияка», «Орфей»
и «Гром». Требуют подать их в Неву — к стенке Зимнего дворца.
Сейчас в руках адмирала — судьба кризиса правительства, судьба
будущего русского флота. Клочок бумажки: плюнь да брось!
Аппараты стучат, опять шифровка — строго секретная:
Временное правительство, по соглашению с Исполнительным КомитетОхМ Со-
вета трудящихся и солдатских депутатов, приказало принять меры к тому, чтобы
ни один корабль без вашего на то приказания не мог идти в Кронштадт,, предлагая
не останавливаться даже перед потоплением такого корабля подводной лодкой...
— Ну да! — сказал Вердеревский. — Расчет на то, что я коман-
довал бригадой подплава, а подводники, если я им прикажу, не станут
сентиментальничать и всадят торпеду даже в боженьку.
Вердеревский встретился с членами Центробалта.
Это был самый рискованный шаг в жизни адмирала. За многие
столетия рода Вердеревских были они стольниками, были воево-
дами, сидели в думных дворянах. Но еще никакой век и никакое
время не порождало перед ними таких вопросов, которые предстояло
разрешить сейчас их потомку. Дмитрий Николаевич сказал матро-
сам:
— Вот сугубо секретная шифровка. Там, в Петрограде, под
влиянием последних событий совсехМ уже сдурели (адмирал вы-
разился еще грубее). Приказывают мне выслать дивизион «новиков».
Мне рекомендуют не останавливаться даже перед потоплением ко-
раблей.
Дыбенко сказал:
— Ох и положение, адмирал! Надо бы огласить по флоту.
— Не размахивайтесь на весь флот. Будет вредно для дела.
309
— Но все шифрованное слишком волнует команды кораблей.
Люди подозревают в оперативных распоряжениях контру.
— Я, пардон, служу не людям, — отвечал ему Вердеревский, —
я служу только отечеству. И если флот вовлекают в политическую
борьбу, то я... — он передохнул, - не исполню приказа. Да! Что же
касается подводных лодок, то я сейчас же отошлю их от греха по-
дальше — пусть лучше держат в море позицию...
Центробалт сразу потребовал ареста Дудорова и Лебедева.
Резолюцию об их аресте вызвался отвезти в Петроград сам
Дыбенко:
— Лично в руки Керенскому... я ему покажу!
Ровно в полдень 6 июля «Гремящий» ворвался в Неву, тяжело
дыша котельными отсеками. Когда Дыбенко с товарищами сошли
на берег, их замкнули в кольцо штыков. Юнкера взметнули над
ними приклады винтовок:
— А, собаки! Большевистское отродье... продались?
Дыбенко, отбиваясь от ударов, упал на мостовую:
— Стой, сопляки... Кому продались? Дыбенку не купишь...
Избитого в кровь, юнкера потащили его в Зимний дворец. Та-
щили и били. Побьют, снова тащат... Церетели вышел из дворца
с портфелем, пошагал куда-то. Важный. Социалист!
— Эй, министр-социалист, — позвал его Дыбенко, — это как по-
нимать вашу демократию? Так и надо, чтобы нас лупцевали?
Следом за «Гремящим» в Неву залетел и эсминец «Молодец-
кий» под флагом контр-адмирала Вердеревского. Комфлот сошел
на берег, и его тут же обступили офицеры из Адмиралтейства:
— Сдайте кортик... вы арестованы!
— В чем я, командующий флотом, провинился?
— Измена родине и революции, — отвечали ему.
— Это лишь красивые слова, а где же факты?
— Секретный приказ товарища министра Дудорова вы огласили
перед большевиками-матросами. Разве это не есть измена?
Тут же, на набережной, Вердеревский вывернул карманы:
— Чист, аки голубь. Ведите.
Они встретились в Зимнем дворце — избитый Дыбенко, ко-
торого отвозили в «Кресты», и общипанный без нашивок адмирал
Вердеревский, которого сейчас отвезут в Алексеевский равелин.
— Веселенькая у нас с вами история, — сказал Вердеревский
Дыбенко. — Прямо мухи дохнут от непонимания... Сколько можно
быть глупцами? Комфлот и Центробалт встретились, и... где?
5
Эссен — Канин — Непенин — Максимов — Вердеревский...
Теперь начальник Минной дивизии контр-адмирал Развозов полу-
чил приказ сдать дивизию контр-адмиралу Старку, а самому засту-
пить пост комфлота. С чего начать и за что браться?..
310
— Я за старые порядки, — предупредил Развозов. — Флот рас-
пустился, он потерял боевые качества. Вернем ему божеский вид...
Керенский, став премьером, публично объявил балтийцев гер-
манскими агентами, сознательно разрушающими русский флот.
Центробалт переизбрали заново, и Развозов взял его в свои руки,
как когда-то Колчак держал в руках вожжи черноморских рев-
комов.
— Товарищи! — убеждал Развозов. — Только поменьше по-
литики, только побольше дела. Пишите мандаты, обсуждайте ре-
золюции, но не суйтесь в оперативное руководство флотом...
На Сенатской площади Гельсингфорса, на крутых маршах лест-
ницы фин л яде кого сената, с утра до вечера толпились матросы.
— Сашку долой! Почто он Балтику матеряет?
— Товарищи, никакого доверия временным!
— Слыхали... А чем тебе Керенский не угодил?
— Это ты брось, а то и в ухо могу заехать.
— Крейсерские, валяй сюды... тут большак затесался!
— Бей его, дай в зубы шпиону.
— Это ты кого бьешь? Да я кавалер «Георгия».
— Видали мы таких... отфорсился!
А на рейде дымят, стоя близехонько один к другому, два враждую-
щих линкора: «Республика» — партийный флагман большевизма,
и «Полтава» — мощная цитадель эсерства; катеров с «Республики»
полтавские даже не принимают под трапы.
— Отчаливай по-хорошему, а то все зубы тебе по палубе раски-
даем. Ишь, бойкие какие... им Керенский не пофартил!
В море деловито вышел крейсер «Адмирал Макаров» — под чер-
ным пиратским флагом: с черепом и костями, как на будке трансфор-
матора токов высокого напряжения. Костями загремели они не
от анархизма — это от милюковского патриотизма. Крейсер объявил
себя «кораблем смерти», беря пример с женского «батальона смерти».
По радио с крейсера оповещали: «Умрем за Россию!» (а умереть
за революцию уже не хотели). Кризис не прошел даром для флота.
Даже такие твердыни большевизма, как Кронштадт и Гельсингфорс,
и те дали трещины. Матросы «переписывались» в эсеры, в анар-
хисты, сваливались в беспартийное болото, где быстро и закисали.
Теперь слышались и такие разговоры:
— А разве при царе плохо жилось? И кормежка была лучше.
И по стопке давали. От этих революций только башка трещит, ну ее!
Немцы наступали по всему фронту, и сложный вопрос о братании
заглох сам по себе. Куда же там брататьс я, если брат-немец своего
брата-русского на штык сажает и радуется... Кайзер забрал Тарно-
поль,наши войска оставили Галич и Станислав, все рушилось в на-
ступлении, к которому призывал Керенский, и наступление обрати-
лось в беспорядочное бегство и дезертирство. Русские войска раз-
ложились! Не желая воевать, они мародерствовали, занимались
грабежом, насиловали женщин. Это была уже не та победоносная
армия России, какую знали раньше, — это был деморализованный
сброд... Ленин был прав, когда эту армию распустил и стал создавать
новую армию — на новых началах.
311
А сейчас наши дела плохи, читатель!
Вскоре дезертировал минер «Новика» — лейтенант Мазепа.
Вещички свои он оставил в каюте, чтобы они его в бегстве не связы-
вали. Бежал в лучезарное сияние желтоблокитной хохлацкой авто-
номии. Неожиданно к Артеньеву явился с рапортом Паторжинский.
— Я тоже ухожу, — заявил он.
— Дезертируете, — поправил его Сергей Николаевич.
— Нет. Я ухожу. Минер удрал на мотив «Ой, не ходы, Грыцу»,
а я ухожу по мотивам благородного полонеза Огинского...
Артеньев жестоко изодрал в клочья рапорт штурмана:
— К чему это? Бегите уж так. Без официоза...
С вахты доложили:
— От Куйваста подходит «Гром»...
Мягкий толчок корпуса, скрип кранцев, хруст швартовых ка-
натов — и «Гром» прильнул бортом к своему старшему брату. В дверь
каюты Артеньева сразу же постучали — вошел артиллерист с «Гро-
ма», совсем молоденький лейтенант Владимир Севастьянов ’.
— Садись, красно солнышко, — невольно обрадовался Артеньев
свежему человеку. — Откуда пришли и куда уходите?..
В разговоре о том о сем Севастьянов сказал:
— А я по делу... У меня сразу три гальванера сбежали. Сергей
Николаевич, не пожертвуешь ли для «Грома» одним? А то ведь
случись — противника встретим, нам даже не стругаться от него.
Со Старком мы договоримся: перепишет. Не скупись — дай!
Артеньев долго молчал, соображая. Потом сказал:
— Дам. Вот, ознакомься с этой светлой личностью...
Просматривая бумаги гальванера, Севастьянов спросил:
— Нет ли подвоха, Сергей Николаич, с твоей стороны? Ты сам
был артиллеристом, как же можешь отдать такого специалиста?
— Ты просишь. Я уступаю. Чего не понять?
— Да ведь гальванер этот сущее золото для ПУАО.
Артеньев решил быть честным с товарищем:
— Володя, отдаю потому, что он большевик... Забирай!
Севастьянов пожал плечами, засмеялся, наивный человек:
— А у нас на «Громе» уже четырнадцать большевиков. Я с ними
вполне лажу. Ладно, давай заберу и пятнадцатого...
На вечерней поверке Артеньев прочел команде приказ верхов-
ного главнокомандующего генерала Брусилова:
— Слушай: «Воспретить всякого рода митинги и общие собра-
ния... считать их незаконными сборищами, направленными против
родины и свободы, и рассеивать их силой оружия. Пункт второй:
означенное запрещение считать боевым приказом, не подлежащим
никакому обсуждению...» Надеюсь, в связи с этим вопросов у вас
не возникнет.
1 В. В. Севастьянов - погиб в 1919 году в боях за Советскую власть,
будучи командиром эскадренного миноносца «Гавриил».
312
— А кем подписан приказ? — раздалось из команды.
— Подписал генерал от кавалерии Брусилов.
— Так мы же на лошадях не ездим.
— Все равно, — сказал Артеньев, сворачивая бумагу. — По кава-
лерии, по инфантерии, по дизентерии — это безразлично. Важен при-
каз и суть приказа... Семенчук! — вдруг резко выкрикнул он. —
С вещами. Быстро. Перейти на «Гром».
Два эсминца стояли, тесно прижавшись один к другому, словно
предчувствуя скорую разлуку. В страшной тишине, нависшей над
двумя кораблями, Семенчук перекинул свое барахло на «Гром».
Перепрыгнул и сам. Артеньеву помахал рукой с мостика Севастья-
нов:
— Отдайте нам кормовые... благодарю!
«Гром» наполнился теплом, мелко задрожал и оторвался от
«Новика». В какой-то момент Артеньеву показалось, что Семенчук
вот-вот перескочит обратно. Но «Гром» уходил все дальше и дальше,
весь в ослеплении бурого заходящего солнца.
— Ррразойтись! — скомандовал Артеньев {дело сделано).
Мало было охотников в дни революции занимать полицейскую
должность старшего офицера: чуть-чуть перегнул палку — и пулю
в лоб заработал! Команда «Славы» своего старшего спровадила
подальше. И сейчас матросы были удивлены, что на это вакантное
гиблое место нашелся смельчак... Кавторанг Лев Михайлович
фон Галлер 1.
— Фо-он? — насторожились все. — Этого нам еще не хватало...
Вообще, Галлер не вызывал симпатий. «Фон» он имел мало
привлекательный: хмурый взгляд, пронизывающий насквозь, голос
звучит резчайше — будто обжигает кнутом, рыжеватая щетка усов
тоже не украшала кавторанга. Этот человек, специалист флота вы-
сокого класса, начал наводить порядок в «славянстве». Казалось,
Галлер с луны свалился и не знал, что офицеров убивали. Он требо-
вал! Не выносил обсуждение приказов на митинг для голосования,
не ждал, когда выпадет ему резолюция, — нет, он совершал почти
непростительную дерзость: Галлер приказывал, а отдав приказание,
он зорко следил — исполнено или нет?..
Большевики «Славы» собрались в корабельной прачечной, где
было прохладно от цементного настила палубы. Городничий сказал:
— Все, братцы, меняется. Сейчас положение такое — никакого
пораженчества, даже не моги думать. О братании забудь, скоро
драка начнется. Иначе нельзя: конец России — конец революции...
А к старшому уже присмотрелись: мужик дельный. Приказы его
исполнять!
1 Л. М. Галлер (1883—1950) — один из активных создателей советского
флота; адмирал; командовал Балтийским флотом; начальник Главного морского
штаба; заместитель наркома ВМФ в период Великой Отечественной войны; на-
чальник Военно-Морской академии кораблестроения и вооружения.
313
Время было трудное. «Слава» до середины лета не стронулась
с антивоенных позиций: штабы и уговоры не могли спять ее с рейда.
Старая заядлая обида на дредноуты из Гельсингфорса, которые
всю войну канителились в Финском заливе, сейчас прорвалась.
Люди устали. Тогда и большевики на митингах выступали так:
— Где же справедливость? «Слава» — туда, «Слава» — сюда,
а эти биндюжники-дредноуты загорают и купаются, будто дачники.
Дадут нам, славянам, отдых или нет? У нас же больных полно в ко-
манде. Психами многие стали... Почему нас, как будочников, на
зимней стоянке в Моонзунде держат? Мы же подыхаем здесь. А день-
ги дают, будто в насмешку, русские. Финскими марками не платят.
Придешь когда в Або или в Гангэ — хрен в тряпке купишь!
«Слава» была отличным кораблем, испытанным в боях, и ли-
шиться броненосца командование не хотело. Всю команду подвергли
медицинскому осмотру. Просветили рентгеном. Выстукали каждого,
как на курорте. Психованных списали. В отпуск ездили «славяне»
по белому литеру «А», будто аристократы. Заплатили им финскими
марками. Они себе накупили конвертов, расчесок, помазков для
бритья, пива выпили... Повеселели! После чего им была объявлена
особая благодарность по флотам, и они выбрали якоря с грунта.
«Слава» снова вошла в Рижский залив. Командир ее, каперанг
Антонов, осунулся за эти дни, жаловался на нервы. Старший офицер
фон Галлер ни на что не жаловался. В пять часов утра, вместе
с горнистами, он был уже на ногах. Правда, без улыбки и без вежли-
востей, он от старших офицеров никто и не ждет нежностей.
В команду «Славы» прислали сто человек салажни последнего
набора. Пахло от новобранцев еще казарменной карболкой. Сами
лопоухие, стриженые, прожорливые. От вида сытной казенной пищи,
за которую и платить не надо, они словно дурели. Позавтракав,
обеда ждут. Пообедав, об ужине гадают. Поужинав, крестятся и зе-
вают. Валят в церковь, молятся. Очень подозрительны ко всему
на свете.
— Где война-то у вас здеся? — спрашивают. — Небось страшно
по воде воевать? Дома-то речка... там вольготно!
Раньше, когда такой молодняк попадал на корабли, их брали
в оборот «шкуры» — всякие унтеры, боцмана, боцманматы и кондук-
торы. Брали их круто, учили «по бельмам» и «по мордасам», но зато
из любого сельского теленка в месяц делали порхающего по трапам
дьявола. А сейчас вся салажня из-под контроля сверхсрочников
выпала. Центробалт, исходя из революционных побуждений, распо-
рядился всех «шкур» с флота выгнать. Это была непростительная
ошибка. Шкура шкурой, но все-таки флот держался на боевом опыте
сверхсрочников, занимавших на кораблях положение между кубри-
ками и кают-компаниями. Среди демобилизованных были и очень
нужные люди, крепко любившие флот и знавшие свое дело доско-
нально. Их не стало теперь, в службе сразу что-то хрустнуло...
Правда, ушли не все. В один из дней в сигнальную палубу спу-
стился кондуктор Городничий, бросил на рундук свои чемоданы.
— Принимайте, — сказал, — к своему корыту...
314
Китель он оставил в «пятиместно», оделся в матросскую робу.
Пил ио утрам мурцовку, а не кофе. Человек уже немолодой, возле губ
скорбные морщины, и Витька Скрипов ему посочувствовал:
— Жалко мне вас. Табанили-табанили, и все маком!
— Сопляк ты еще, — отвечал бывший кондуктор. — Я бы тоже
ушел. С превеликим удовольствием. Думаешь, не надоело мне по
звонку вставать? По звонку уже сколько лет ем, как нес подопыт-
ный. А только, брат, сейчас с флота никак нельзя уходить. Раньше
служил за погоны, а сейчас буду служить за партию.
— Вся власть Советам — так, что ли? — умудрел Витька.
— Этот лозунг уже снят.
— Как же так? Выходит, временных признать надо?
— Кости их, как и раньше. По свергать погоди...
Витька слышал, как Балясин однажды сказал Городничему:
— Дыбенко сплоховал, скрыл от матросов правду. Ему-то сейчас
в тюрьме хорошо, и думать не надо, а мы вот тут — давай выкручи-
вайся, как знаешь...
Дыбенке в тюрьме хорошо, конечно, не было. Человек сильной
воли и выдержки, Дыбенко допустил ошибку... Когда Вердеревский
принес ему секретную телеграмму из штаба флота, Дыбенко скрыл
от матросов истину. Он свалил всю вину на министров Временного
правительства. Личная ненависть к Керенскому затмила ему глаза.
Он хотел спасти честь Совета, а... спасать-то и не стоило!
Гнев Ленина сейчас был направлен не только против министров-
капиталистов и министров-социалистов. Казалось, в равной степени
ненавидел Владимир Ильич и... Советы!
Партия временно сняла лозунг «Вся власть Советам!».
Ленин писал: «В данную минуту эти Советы похожи на бара-
нов, которые приведены на бойню, поставлены под топор и жалобно
мычат». Потому-то Ленин и считал, что «лозунг перехода власти
к Советам звучал бы теперь как донкихотство или как насмешка...».
6
«Новик» покачивало на двинской воде, зеленели лужайки Боль-
дер-Аа, паслись задумчивые коровы на травке, а вдали смутно
брезжила Рига... Рига! Неужели с ней можно расстаться? В улицы
лифляндской столицы уже вступил царь-голод, уже стреляли по но-
чам, и кого-то казнили там — было не понять. Смутно! Нехорошо!
Фон Грапф утром спустился в кают-компанию — благоухающий,
даже без погон, он был элегантен. В руке каперанга, украшенной
перстнем, хрустела свежая газета. Попивая чай, обратился к Ар-
теньеву, явно вызывая его на откровенность:
— А знаете, политика все-таки капризна, как испорченная жен-
щина. Вы напрасно ею пренебрегаете — иногда она доставляет
острейшие пароксизмы удовольствия.
315
— Назовите мне самое острое удовольствие.
— Пожалуйста, — охотно согласился фон Грапф. — Сейчас.
после бурной вакханалии, я, как и многие мыслящие личности,
стою за... Только не пугайтесь, — предупредил он. — Сейчас я сто-
ронник поражения России в этой войне.
С грохотом отодвинув стул, Артеньев встал:
— Если вы хозяин на мостике, то здесь, в кают-компании эсмин-
ца, хозяином я! И я, Гарольд Карлович, не позволю...
— Постойте, — остановил его фон Грапф, — я же не сказал ни-
чего постыдного. Это мнение многих. Все логично. Большевики
были пораженцами при царе. Мы становимся пораженцами при ре-
волюции. В этом заключен большой смысл, почти гениальный.
— Я не вижу смысла в поражении, и мне противно.
— Конечно, присяга не допускает военных людей до мысли о по-
ражении, — толковал фон Грапф, — но зато политика допускает...
Представьте, что кайзер вступил в Петроград. Что он делает? На без-
жалостном блюминге своих первоклассных дредноутов он в тончай-
ший блин раскатывает русскую революцию... Кому польза?
— Германии, — ответил Артеньев с озлоблением.
— Ошибаетесь. Польза России...
К завтраку вышел артиллерист Петряев; в жизни этого моло-
дого человека, бабника и запивохи, давно уже что-то сломалось.
Сейчас он развернул газету, отброшенную каперангом, вчитался
в нее.
— Вот герой моего плана — Корнилов! В конце концов, стране
нужен Наполеон... Если же нет Наполеона, пусть придет и владеет
нами хотя бы Наполеончик. И он предстал во всей красе! Пусть
у него лицо калмыка, неказист и кривонос, но в нем что-то есть...
Артеньев через плечо лейтенанта глянул в газетный лист (это
была кадетская «Речь»). Корнилов требовал смертной казни на
фронте, никакой болтовни — только дело. «Довольно!» — восклицал
Корнилов в конце своего интервью.
— Я тоже за это, — согласился Артеньев. — Но почему Корни-
лов, едва став главковерхом после Брусилова, сразу же оголил фронт
под Ригой? На что рассчитывает этот ваш Наполеончик?
Петряев в раздражении отшвырнул газету:
— Да пусть он сдает эту Ригу, пусть немцы прутся до самого
Урала... Мы дошли до конца веревки, и так жить дальше нельзя!
Фон Грапф глянул на часы:
— Пожалуй, мне пора... кой-кого навестить, кое-что сделать.
Я так занят, так занят... Кстати, сейчас в Москве готовится всенарод-
ное вече Государственного совещания, от штаба флота едет князь
Михаил Борисович Черкасский. Центробалт нового состава, который
столь удачно изнасилован адмиралом Развозовым, также посылает
в Москву делегата. У меня имеется гостевой билет. Но ехать, кажется,
не смогу: держит готовность.
— Дайте его мне, — неожиданно попросил Артеньев.
Каперанг с удивлением передал ему свой билет:
— Странно! Вы же политикой пренебрегаете.
316
-- Мне интересно знать, что может сказать совещание, которое
носит громкое название «государственного»... Влагодарю. Съезжу!
Уходя, фон Грапф задержался в дверях, добавив веско:
— В дополнение к прежнему разговору — о пораженчестве.
Прошу не думать, что в этом вопросе имеется примесь прогерман-
ских настроений. Хотя и «фон», но я считаю себя русским патрио-
том
— Это все равно, - ответил ему Артеньев. — В случае возник-
новения на мостике «Новика» подозрительной ситуации, я вас.
любезный Гарольд Карлович, просто застрелю и выкину за борт...
Грапф, криво усмехнувшись, вышел. Петряев спросил:
— Из чего ты его думаешь застрелить? Из пальца?
Сергей Николаевич сунул руку в карман кителя:
— Оружие — дело чести, и я не сдал его команде.
— Ох, как ты играешь своей головой!
— Что ж. Это моя профессия. Мы же миноносники. За эту вот
«игру» я и деньги от казны получаю!
Москва, — петербуржец Артеньев никогда не любил этого го-
рода, азиатски вылупившегося на мир каланчами и куполами, распи-
санными, будто ярмарочный пряник, с его диким хаосом кривых
переулков и проездов, немыслимых и пестрых. Душе петербуржца
всегда ближе строгий порядок расчерченных линий еропкинских
перспектив, колоннады храмов, почти античных, идеальная пря-
мизна улетающих на Острова проспектов. Он считал, что Петер-
бург — голова всей России, а Москва — ее жирное брюхо, плотоядно
отвисшее...
Все московские извозчики, словно сговорившись, отвозили офи-
церов на Александровский вокзал. Артеньев тоже не избег общей
участи; с трудом он пробился к перрону. Дороговизна в Москве
была страшная, но почти все дамы и даже прапорщики несли букеты
цветов. В накрахмаленной толпе буржуазии, в серятине фронтовых
гимнастерок Артеньев высматривал темно-синие пятна флотской
одежды. «Или я здесь один?» Князь Черкасский тоже отыскивал
балтийцев и властно вытянул Артеньева за шеренги оцепления.
Приближался поезд с генералом Корниловым.
— Я слышал, князь, будто Керенский запретил главнокоман-
дующему покидать Ставку... в такой трудный час!
— Разве Корнилова кто удержит? — ответил канеранг. — Сейчас
этот человек взлетает на гребне народной популярности...
Застыли оркестры, готовясь рявкнуть приветственным тушем.
За четкою полоской юнкерских штыков строился бабий батальон,
жестоко обтянув свои груди ремнями портупей. Тысячи глоток
раскрылись разом и заглушили дыханье усталого паровоза. Прямо
1 Командир эсминца «Новик», который выведем! в романе под именем «фон
Грапф», изменил вскоре отечеству, в эмиграции проживал в Мюнхене, был близок
к гитлеровскому окружению начала формирования фашизма в Германии.
317
над ухом Артеньева бились звончатые медные тарелки. Корнилов
стоял на ступеньке вагона, и Артеньев внимательно рассмотрел
главковерха... Мундир на нем — генерала по Генштабу, через плечо
хлестко закручен серебряный аксельбант, два «Георгия» тряслись
на груди. Маленький человек (явно слабого здоровья) надвигался
на Москву, как бронебойный снаряд. Е>ыло что-то литое в щуплень-
ком теле генерала, похожего на стального кузнечика.
Цветы... цветы... цветы, — они выстелили дорогу Корнилова.
Генерал шагал по цветам, давя каблуками потных солдатских
сапог нежные лепестки орхидей. К нему, почтительно сняв котелки,
приближались Родзянко с Родичевым.
— Гряди, наш вождь, и спасай Россию от погубления!
Только сейчас, затисканный справа женщинами, исколотый лок-
тями георгиевских кавалеров спереди, Артеньев понял, что имя
диктатора найдено, — вот он, идущий по трупам цветов. А за ним
двигалась плотная стенка стройных, похожих на боксеров, англизи-
рованных офицеров со стеками, которые своими воплями во славу
Корнилова напомнили Артеньеву театральных клакеров, бисирую-
щих купившего их бездарного солиста. И по настилу перрона, дер-
гаясь коленями на жестких досках, ползла, ползла, ползла... как
в финале трагедии с убийством, разряженная фабрикантша Мо-
розова.
— Спаси нас, голубчик, — призывала она Корнилова.
«Где я видел все это?» — невольно задумался Артеньев, и на-
мять подсказала: ведь такое же исступление, такое же кликушество
он уже наблюдал однажды на Гороховой, 64... у Распутина!
Наконец клакеры подхватили Корнилова на руки и понесли, как
триумфатора, через толпу — на выход из вокзала, крича:
— Дорогу спасителю Руси! Дамы, господа... дорогу!
С улыбкой на маске серого лица Корнилов качался над Моск-
вой, над ее несуразными колокольнями, — казалось, в этот момент
он способен воспарить даже над Иваном Великим.
— Спаси нас от супостата и хама! — призывала его толпа...
Потом, когда людей разредило, Артеньев с Черкасским вышли на
привокзальную площадь. Стали щупать отодранные с мясом пуго-
вицы. Поправляли измятые воротнички и манжеты. Оба даже вспо-
тели.
— Ну, старлейт, что, скажете? - довольно спросил князь.
— Могу сказать одно: здесь не обошлось без талантливого ре-
жиссера. Кто это был — Санин, Мейерхольд или Станиславский, того
я не знаю. Но режиссура спектакля была блестящей. Я — вовсе да-
лекий от политики человек, и то у .меня екнуло сердце.
— Погодите, еще не то будет! — посулил Черкасский.
К ним подошел незнакомый матрос — делегат Центробалта.
— Это как понимать? — спросил он, вконец обалдевший. —
Теперь у нас главный кто: премьер Сашка или главковерх Корнилов?
Черкасский сильными пальцами держал локоть Артеньева:
— Между нами говоря, я за Корнилова... А вы?
318
Государственное совещание! Было немало офицеров и солдат
с фронта. Серая вшивая «кобылка» (как звали окопников) не опре-
деляла лица этого вече. И сам Керенский, открывший совещание,
невольно стушевался... Внешне все выглядело прекрасно и даже рес-
пектабельно. В толпе делегатов мелькали визитки господ Гучкова и
Милюкова; дыбилась на всех разлопаченная надвое борода князя
Кропоткина; седая старуха Брешко-Брешковская хлопотала за ку-
лисами, непрестанно жуя конфеты; были и «советчики» — Чхеидзе,
Гоц, Дан; в длиннополом сюртуке, очень похожий на купца из За-
рядья, похаживал психиатр Бехтерев; шлиссельбуржец Морозов был
растерян: с виноватой улыбкой, словно попал в неприличную ком-
панию, из которой никак не выбраться, бродил по коридорам знаме-
нитый гидрограф-океанолог Шокальский с «Георгием» на шее...
Артеньев закрыл глаза, и в уши хлынули слова оратора.
Говорил профессор Соколов:
— ...после ленинского бунта в Петрограде, после тяжелого по-
ражения на фронте мы опомнились в этом зале (зал Московского
университета загудел). Яд ленинства разлагает нашу национальную
политику и ее главную опору — армию. Самого Ленина еще не было
в России, а его идеи уже оказывали разрушительное воздействие
на нашу общественную жизнь... Ленинство в армии пошло у нас
от приказа номер один. Ленинство остается, как учение, целостным
и законченным. Оно до сих пор верно лозунгу коммунистического
манифеста: «У пролетария нет отечества!» Однако братства народов
ленинская проповедь нам не принесла, и результатом разлагаю-
щего влияния большевизма явилось новое торжество германского
милитаризма... Наша революция, — возвысил пафос Соколов, — была
прекрасна, пока она была революцией народной, а сейчас величавый
ее поток разделился на множество мутных грязных ручьев. Если мы
хотим спасти революцию, — закончил профессор, — мы должны
вернуть ее к чистым национальным истокам...
— Вы почему не аплодируете? — спросил князь Черкасский.
— Из этой речи я не сложил выводов...
В перерыве Артеньева перехватил в коридоре корреспондент.
— Моряки помалкивают, — сказал он. — А нашей газете было
бы любопытно установить, о чем думает офицер Балтийского флота.
— Я не расположен говорить, — помялся Артеньев. — Поли-
тика не моя сущность. И я запутался в дельте революции, где
к морю выводят протоки различных партий, больших и мизерных.
— А что вы думаете о спасении России? Конкретно.
— Россия — не Франция, наш век — не век Людовиков, и На-
полеона страна отрыгнет, как плохо переваренный кусок гнилого
мяса. Но мне, как офицеру эсминца, всегда спокойнее, если на
мостике стоит один адмирал, нежели их будет толпиться сразу де-
сять. Пусть уж на Руси останется одна партия, как один адмирал,
чтобы больше мы не вихлялись на путаных курсах революции.
— Одна? — засмеялся корреспондент. — Но одна партия при де-
мократии невозможна. У вас какие-то черносотенные взгляды...
319
«Опять меня назвали черносотенцем... За что?»
Все ждали, что скажет Корнилов.
Гремела бурная овация — Корнилов уже стоял на трибуне.
Зал поднялся, кроме левой части его, где сидели солдаты-
окопники. Вот только они не встали, и тогда — справа:
— Солдатам — встать! — кричали негодующие.
Справа перекинулось налево, как смачный плевок, одно только
слово — презрительное:
— Холопы...
И это слово вдруг так обожгло Артеньева, что он сел.
Начинался самый ответственный момент Государственного
совещания. И начинался самый ответственный момент в биографии
старшего лейтенанта Артеньева, выходца из обедневших дворян,
сына питерского учителя... Итак, читатель, — слово Корнилову:
— Враг спустился в ворота Риги, и если неустойчивость нашей
армии не удержит нас на побережье Рижского залива, то дорога
на Петроград будет для немцев открыта...
Шум. Керенский. Колокольчик. Взвизгивающий голос премьера:
— Не мешайте сказать истину первому солдату Республики!
Корнилов продолжал — отрывисто, словно стрелял из пулемета,
когда враг наседает, а патронов почти не осталось. Корнилов
расстреливал сознание людей короткими очередями:
— ...солдаты пятьдесят шестого полка отказались держать пози-
цию!.. Полковник Стрижевский, звавший в атаку, был поднят на
штыки!.. Смертной казни на фронте еще мало! Я предлагаю ввести
смертную казнь и в тылу!.. Враг угрожает хлебным провинциям!..
Мы потеряем Молдавию с Бессарабией!.. Упразднить все ревкомы
и Советы!.. Иначе я за сохранение Риги не могу ручаться!..
Артеньев вдоль рядов уже пробирался к выходу.
— Куда вы? — свистящим шепотом задержал его Черкасский.
— Я все понял, — ответил старлейт и покинул зал...
В жизни каждого человека бывают минуты прозрения. Так
влюбленный супруг, боготворящий красавицу жену, вдруг с ужасом
узнает об осквернении ею брачного ложа. Так — перед смертью —
иногда вдруг начинают видеть слепцы, и жизнь в последние мгно-
вения дает им счастье увидеть лица близких.
— Хватит! — сказал Артеньев на улице. — Я уже не мальчик...
Однажды в порту Либавы еще пришлось наблюдать за работой
американского бульдозера. Было странно видеть, как под натиском
железной мощи раскрывается почва, рушатся в ров громадные
камни и птичьи гнезда, в которых трепыхались птенцы... Безжа-
лостная работа! Все под откос, — и так же вот сейчас прошел
через сердце корниловский бульдозер, отбрасывая в овраг все луч-
шие чувства Артеньева — веру в долг и страсть патриотизма...
Сергей Николаевич понял, что тарнопольское поражение сделало
Корнилова главнокомандующим.
А когда он сдаст Ригу — он станет диктатором.
320
Наполеон создал себя на победах.
Корнилов создает себя на поражениях.
В атом гигантская разница!..
И четко оформилась окончательная мысль Артеньева: «Вашему
позору я более не слуга...»
-- На Рижский? — спросил извозчик, расправляя вожжи.
— Нет. На Николаевский. Еду в Петербург...
Рано утром он был уже на Невском. Раскрыл в руке коробок
спичек и заговорил без смущения, а даже с наглым вызовом:
— Господа прохожие! Вот перед вами заслуженный офицер
бывшего императорского, а затем республиканского флота. Если
желаете купить спички, то покупайте у него... Только у него поку-
пайте!
А рядом расположился со спичками обтерханный солдатишко,
ноги которого в английских обмотках, и они обтягивали эти тощие
ноги солдата, как лента изоляции перепрелые старые шнуры.
— Ты заслуженный, а мы, выходит, и не заслужили?
— Помалкивай. Тебе офицера не понять...
Тогда солдатишко распахнул шинель на себе, а оттуда блеснуло
золотом и мишурой былого мира. Мундир полковника лейб-гвар-
дии с регалиями такой первостепенности, какая Артеньеву и не
снилась.
— Извините, — буркнул он и отодвинулся от конкурента...
Был ранний час. Разбредались по домам проститутки. С похмелья
жадно хлебали воду из дворницких кранов, которые все они откры-
вали, но ни одна не закрутила обратно, и вода текла по панели.
Прохожие были редки еще. Один из них, одетый под Макса Линдера,
в котелке и при тросточке, удивленно присвистнул. Артеньев тупо
смотрел на него и не сразу понял, что перед ним штурман.
— А вот это, — сказал Паторжинский, -- уже срам. От кого
угодно, но от вас я никак не ожидал подобного падения...
Артеньев рассыпал спички по земле и горько зарыдал. Патор-
жинский отвез его на Фонтанку, 24; остановились перед дверью,
на которой медная табличка свидетельствовала о хозяине квартиры:
«Берсонъ». На звонок ИхМ открыла обворожительная женщина
в трауре.
— Янина, — сказал ей штурман, — это мой товарищ по флоту.
За скромной табличкой «Берсонъ» укрывалось подлинное вели-
колепие. Готический зал вел в залу концертную, устроенную по
образцу Веймарского дворца, и еще был зал — для собрания
саксонского фарфора. Множество картин висело на стенах, часть
из них уже была скатана в рулоны... Паторжинский сказал:
— Наше коло провело здесь польскую выставку, чтобы привлечь
внимание русской общественности к нуждам поляков.
— Но я вижу здесь Венецианова, Брюллова... — осмотрелся
Артеньев. — Бог мой, но при чем здесь Репин и Серов?
21 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
321
— Сознательно! Родство двух великих славянских культур не
подлежит сомнению... Ну, Семирадским тебя не удивишь. А вот,
посмотри: это Бакалович. Кстати, ведь ты обожаешь портреты,
вот - оцени Ламии... Остатки сладки былого вернисажа. Ладно.
Тебе, я вижу, сейчас даже не до этой прелестной миниатюры.
— Да. Тяжко. Бог с ней, с миниатюрой...
Паторжинский уселся в готическое кресло.
- Старшой! — сказал он Артеньеву, как на корабле. — Пят-
надцать лет я посвятил русскому флоту и не раскаиваюсь. Но, ка-
жется, ты стал в этом раскаиваться... Яниночка, можно кофе?
Женщина, вся в черном, бесшумно подала им кофе; походя
она поправила эскиз Баччиарелли и удалилась, ступая бесплотно,
как дух порабощенной Польши... Паторжинский посоветовал Ар-
теньеву вернутся обратно на флот и придвинул ему сахарницу.
— Я могу вернуться. — натужно произнес старлейт. — только
ради единой цели: чтобы погибнуть на флоте! Но служить па
флоте я больше не желаю... Я устал от угроз и оскорблений.
— А я вам даже завидую, -- вздохнул Паторжинский. — У нас
же ничего нет, кроме прошлого. Будущее пока в неясных програм-
мах, и мы живем па Рембрандтах, вывезенных нами из тех замков,
где пируют сейчас наглые тевтоны... Мы ужасно одиноки!
— Но у вас цель, а я свою цель потерял. У меня всегда были
маленькие потребности, — признался Артеньев. — Раньше они вы-
ражались в желании отлично служить, а но вечерам ковыряться
в каталогах. Сейчас... какая служба сейчас? Разве это служба?
Это горе наше. Кругом вопли, суматоха... предатели! — сказал он,
вспомнив о Корнилове. — Я согласен подставить себя под пули, но
только под вражеские. Ждать, когда тебя убьют свои, противно.
— Россия, — заговорил Паторжинский, — вообще такая страна,
в которой к людям всегда относились с беспощадной черствостью.
И нигде так не оскорблялось человеческое достоинство, как в Рос-
сии. Поверь, я-то, поляк, это хорошо знаю. Но... возвращайся!
— На флот?
-- Да. Вы, русские, сами не знаете своего счастья.
— Мы тоже в трауре, как и ваша прекрасная Янина.
— Траур легко снять.
— Но мне больно... вот здесь!
Он коснулся груди и, поникший, ушел.
Спичек на Руси не было. Чести не было. Как быть?
7
Немцы взяли в обозах мармелад и оркестры, маргарин и висе-
лицы. Они устраивали спевки народных хоров и отличные конц-
лагеря. Планы кайзера были таковы: всех балтов из Прибалтики
выдавить в Россию, словно крем из тюбика, а взамен потребовать
от России всех немцев Поволжья, Волыни, Херсонщины и Кавказа,
322
которые и должны колонизировать новые германские земли на
Востоке.
Чуткое ухо Берлина было повернуто в сторону трибун России,
па которых выступали думцы, министры и генералы. Речь главно-
верха Корнилова на государственном совещании в Москве была
для немцев как сигнальный звонок, приглашающий войти. Именно
гак ее и поняли в Берлине: «Риги открыта!»
Германские войска двинулись на город. Им удалось форсиро-
вать Двину возле станции Икскуль, н под угрозой окружения
оказалась ХИ армия - самая мощная, самая упорная, самая ре-
волюционная. Из «мешка» Гинденбурга, сочась кровью через гряз-
ные бинты, армия вывернулась, но Рига пала. Получив пригла-
шение от Корнилова, кайзер не заставил себя ждать. Русские моряки
все же успели взорвать форты крепости Усть-Двинска, их корабли,
спешно набирая обороты, уходили в мелководные теснины Моон-
зунда.
Берлин в эти дни ликовал:
— Следующий удар рапирой под сердце — в Петроград!
Но прежде на Петроград тронулся не кайзер, а сам Корнилов.
Смерть становилась популярна, и корниловцы несли на рукавах ее
эмблему — череп с костями. За корпусом Корнилова шли на Петро-
град английские броневики, за рулями которых сидели британ-
ские офицеры, ради приличия переодетые в русскую форму. Антанте
уже надоел болтунишка Керенский — нужен диктатор с волевым
лицом, с железным кулаком, из которого рассыпаются горсти нуль.
Керенский в панике метался по Малахитовому залу царского
дворца. Премьер понимал, что снасти его могут только большевики,
но для этого надо их легализовать. Выпустить из тюрем аресто-
ванных. Даже своего личного врага — Павла Дыбенко.
— Охрану себя я могу доверить не бабам, а матросам!..
В Зимний дворец вступила рота матросов с крейсера «Аврора».
Не надо удивляться парадоксам революции, ее удивительным
изгибам: в дни корниловского мятежа «Аврора» с пушками встала
на защиту Керенского. Исторически это было правильно, и логика
революции не страдала: Корнилов с генералами хуже Керенского
с его министрами. ЦК ленинской партии призывал сплотиться для
борьбы с корниловщиной. Начала создаваться Красная Гвардия —
предтеча будущей Красной Армии. Лозунг «Вся власть Советам!»
обретал новую силу, новое значение...
Приказом по армии Керенский сместил Корнилова с поста вер-
ховного главнокомандующего. Мало того, он сам заступил этот пост.
Мрачный фанатик массовых убийств — Гинденбург — никогда
в жизни не смеялся. Но, говорят, он хохотал до упаду весь день,
когда узнал, что Керенский взял на себя управление фронтами.
— Вот Россия и кончилась, — сказал Гинденбург. — Просто
удивительно, что эта гигантская империя много столетий была об-
манчивым миражом. Как мало ей надо, чтобы она развалилась!
Керенский не был главнокомандующим, недаром его прозвали
«главноуговаривающим».
Но уже разгорались огни Смольного...
21* 323
Раньше на кораблях били морду, если кто оговаривался словом
«оборона». Считался предателем тот, кто осмеливался произнести
слово «наступление», — таких арестовывали и посылали на фронт,
кормить вшей в окопах... Падение Риги заставило о многом заду-
маться: враг целил на Петроград! Теперь уже не боялись этих
слов — «оборона» и «наступление». Изменился сам язык резолюций.
Благоглупости кончились. Уже не стали до хрипоты требовать,
чтобы созвать Учредительное собрание непременно на Якорной
площади в Кронштадте. Гельсингфорс уже не пылил над Балтикой
мусором требований особо почтительного отношения к матросам...
И очень хорошо (на пользу революции) проболтался Родзянко;
«Петроград в опасности... Я думаю, что бог с ним, с этим
Петроградом. Опасаются, что в Питере погибнут центральные уч-
реждения. На это я возражаю, что очень рад буду, если все эти
учреждения погибнут, потому что, кроме зла, России они ничего не
принесли. Со взятием немцами Петрограда флот все равно погиб-
нет, но жалеть о нем не приходится — там есть суда совершенно
развращенные».
Балтийский флот опять просеивал своих офицеров через мелкое
сито недоверия. В кают-компаниях брали расписки в том, что они
против Корнилова, не пойдут за Корниловым, проклинают Корни-
лова! Кто отказывался — убивали... Лучше подписаться. Пусть Кор-
нилов сам воз вывозит — без нас. И все чаще на флоте слышалось,
передаваемое отрывистым шепотом, словно засекреченный пароль:
— Моонзунд... Моонзунд... Моонзунд!
Корнилова били политически. Кайзера резолюцией не хлопнешь.
— Товарищи, только кровь, только жертвы, только смерть
наша остановит Вильгельма на подступах к столице революции.
Мужайтесь, товарищи: близится наш смертный час, и вечную па-
мять потомства заслужим мы в веках. Мы согласны погибнуть,
чтобы не погибла наша революция, наша Россия! — вот как заго-
ворили на митингах...
В эти дни, далекий ото всего, Артеньев проснулся рано утром
весь в холодном поту. Кто-то звонил с лестницы, и пустая непри-
бранная квартира наполнялась пугающим звоном. Спросонья ему
показалось, что это снова забили, как по тревоге, колокола к бою.
— Кто там? — спросил он перед дверью.
— Обыск. Открывай...
Корнилов был побежден. На окраинах столицы уже разбирали
баррикады. Под нажимом корниловщины «правительство спасения»
само развалилось, и на его руинах Керенский создал власть
Директории из пяти человек (во главе с собственной персоной).
Непостижим был выверт судьбы адмирала Вердеревского: прямо из
застенков Петропавловской крепости он вошел в состав Директории
как один из правителей Российской республики... Вот именно к нему
и решил обратиться Артеньев со своим делом. Из кризиса надо
вылезать!
...Кстати, при обыске личное оружие у него забрали.
324
Республика была названа «Российской», но «демократической»
ее не называли. В ответ на это балтийские корабли стали протесто-
вать поднятием стеньговых флагов. Их красные конусы колыхались
рядом с флагами андреевскими, белизна которых означала воин-
скую честь и доблесть, а синий крест был символом верности
долгу...
Ренгартен навестил комфлота Развозова:
— Матросы заявляют, что красные флаги на стеньгах эскадру
не опрокинут. А ваш адмиральский флаг они перевернули «кры-
жем» книзу. Так и болтается...
— Передайте выборным от команд, что флаги никак не могут
служить для выражения протеста. Не нравится им буржуазная
республика, так не я ее делал! Но зачем же оскорблять меня,
оборачивая мой флаг кверх ногами?
Конечно, когда адмиралу 38 лет, когда его флаг осрамлен,
перевернутый «крыжем», можно и взбелениться. Но, кажется, Алек-
сандр Владимирович Развозов решил не обострять отношений с фло-
том. Его сейчас волновал созыв второго Всебалтийского съезда.
— Съезд необходим, — соглашался командующий.
— Но съезд будет исключительно большевистским, — предупре-
дил адмирала Ренгартен. — После разгрома корниловщины боль-
шевики окрепли. Эскадра строится за ними в кильватер. Вы посмот-
рите: эсеры толпами, буквально целыми командами кораблей пере-
базируются в партию ленинцев... Что можно ожидать от такого
съезда?
— Очень многого.
— Разве вам было мало анархии? — заметил Черкасский.
— Предостаточно, — парировал комфлот. — Но большевики
организованны. Они способны выправить кривизну и шатания
эскадры.
— Большевики, — припугнул его Ренгартен, — носятся сейчас
с идеей, чтобы поставить на мостики кораблей своих комиссаров.
А это — уже хамское вмешательство в наши оперативные дела,
в которых комиссары разбираются, как свинья в парфюмерной
лавке.
— Пусть! — сказал Развозов, поднимаясь из кресла легко, как
мальчик. — Да, пусть... Я уже изнемог от всяческих безобразий.
И сейчас я соглашусь подписаться под любой большевистской
резолюцией, лишь бы большевики вывели флот из гаваней в сра-
жение...
Еще раз он поглядел на свой оскорбленный флаг.
— Очевидно, мне следовало бы сдать флот другому человеку.
По ежечасно притекает обилие оперативной информации. Новому
комфлоту будет труднее... Я решил остаться. Едем, Иван Иваныч!
— Куда прикажете, Александр Владимирович?
— В Директорию — к Вердеревскому.
— Что мы скажем ему? Он только что из тюрьмы, а мы...
325
— А мы... хоть в тюрьму! Но я скажу то. что думаю. Оьезд
нужен. Пусть большевистский. Когда гром грянет, креститься будет
уже поздно. Всегда надо креститься заранее...
Возле дверей кабинета Вердеревского его придержали:
— Член русской Директории занят.
-- И надолго? — спросил Артеньев.
- Подождите. Сейчас у него к ом флот Развозов с Ренгартепом
и Демчинским... Дела неотложные — дела политические. А у вас?
- У меня, но сути дела, вопрос личного устройства.
— Тогда не спорьте и подождите.
Сергей Николаевич вскоре предстал перед Вердеревскпм. Глад-
кая голова адмирала лоснилась при свете люстр, и не хотелось
верить, что адмирал только что вышел из того Алексеевского
равелина, где были навеки погребены лучшие умы России.
— Как видите, я бодр, здоров, деятелен. О моем заключении
и моем возвышении в истории сообщат, как о забавном анекдоте...
Артеньев напомнил адмиралу, что начинал службу на «Новике»
в должности артиллериста.
— «Новик»! Краса и гордость флота российского, — перебил
его Вердеревский, явно взволнованный этим напоминанием. —
Никогда не забуду, что имел честь быть его первым командиром.
Заранее обещаю, что исполню любую просьбу офицера с «Новика»...
Артеньев щелкнул каблуками, выпрямился:
- Я желаю погибнуть за отечество.
Вердеревский отступил — даже в некотором разочаровании:
— Я думал, ваша просьба сложнее. А погибнуть так легко.
Но я вам обещаю... даю слово... вы будете иметь случай для этого!
8
После Питера меркло в глазах от изобилия даров земли, и
/Артеньев даже размяк душою, когда нерновский буксирчик высадил
его в Аренсбурге. Пустое серое море обнимало отцветающую
землю Эзеля. На эстонском базаре даром, буквально за гроши,
ведрами продавали шпанскую вишню; сливы — величиною в кулак —
еще хранили в себе ночную прохладу. Бергамотовые груши лежали
перед ним — такой сочности, что боязно в руки взять.
Однако напрасно старлейт пытался купить что-либо, предлагая
«керенки»: эстонцы отворачивались, делая вид, что по-русски не
понимают. И какой-то разболтанный солдат сообщил дружелюбно:
— И не проси — не продадут. Все они тут с фрицами похимичи-
лись. Любого бери и вешай — не прошибешься: агент германский!
При этом солдат поглощал вишни, груши укладывал в шапку.
- Но тебе-то они ведь продали?
— Мне? Не... Я подошел и отнял. Имею право?
— Не имеешь. Потому они и не желают по-русски разговари-
вать.
326
На шпалерах заборов дозревал эзельский виноград. Из шумя-
щей зелени тополей краснели черепицы угловатых крыш. Возле
купален лежал опрокинутый санаторный щит-плакат. Артеньев по-
правил его, проходя мимо, и прочитал на нем: «Дамы! Избегайте
морских процедур при беременности и кормлении грудью». Из ка-
литки вышел человек интеллигентного вида с портфелем, и Артеньев
попросил его показать, где находится дом Емельяна Пугачева.
- Вы хотите сказать — дом родителей славного бунтовщика,
которые были сосланы сюда, в Аренсбург? Тогда спуститесь по
Данг-штрассе на косую Шлосс-штрассе. Пугачевские дома (их здесь
три) вам покажут. А в замке вы были?..
Он навестил и замок, ибо страсть к прошлому никогда в нем
не угасала. Замок Аренсбурга был засыпан зерном, служа амбаром
для горожан. На третьем этаже Артеньев постоял в зале тайного
судилища, где инквизиторы-фрейшепфы пытали узников. Вековым
ознобом несло из ледяной скважины провала в львиную яму; осуж-
денного бросали туда, и долго потом слышался грозный рык
львы поедали осужденного... С тихим шорохом через щели древ-
них камней просыпалось сытное зерно. И. как зерно, был рассыпан
здесь прах незабвенной давности. Горели в этих лесах костры пирую
щих пиратов, а корабли их качались на рейде. Господин Великин
Новгород приходил сюда с несметными полчищами ушкуйников.
В свирепых сечах новгородцы убивали и полонили светловолосых
разбойников. Вот тогда эсты с почтением произносили имя русского.
Сергей Николаевич через узкую бойницу глянул на море: наверное,
вот тут стояла в 1188 году новгородская эскадра в пять тысяч
лодей под парусами, отсюда русские (заодно с эстами) пошли от
Моонзунда, чтобы уничтожить разбойничье гнездо на Балтике*
шумный и расточительный Снгтуну. столицу пиратов.
Сыпалось мирное зерно, и рычали львы, поедая людей.
«Минувшее проходит предо мною...» Артеньев вдруг услышал,
как противно скрипят шарниры колеи и локтей на панцирях мече-
носцев. Псы-рыцари замешивали известь своих замков на крови
рабов, на белках куриных яиц — ради мистической прочности. Епи-
скопы топили язычников в прорубях; магистры рассекали младен-
цев языческих плоскими мечами. Струились века, как это зерно,
и наконец вспыхнул над Аренсбургом флаг русских каперов.
Иван Грозный отправлял отсюда свои караваны, груженные медом
и пенькою, рыбьим зубом и мехами, жемчугом и дегтем, слюдою
и поташом. Но только в 1711 году Россия властною ногою
ступила на острова, и флаг эскадры Наума Сенявина заполоскало
в проливах Моонзунда — победно! А теперь вот эстонцы ждут
немцев... «Обидно, еще как обидно!»
Сергей Николаевич вышел из замка, в глаза брызнуло солнцем.
Неподалеку стояла коляска на дутых шинах, запряженная парой
добротных лошадей. На диванах коляски сидела женщина, и Ар-
теньев едва поверил своим глазам. Это была Лили Александровна
фон Ден, урожденная баронесса Фитингоф. Дама из свиты Распу-
327
тина заметно осунулась, но лицо ее было свежим и румяным от
спокойной жизни в провинции. Она узнала Артеньева, и он подошел
к ней сам:
— Добрый день. Как вы оказались здесь, сударыня?
Прошлое не отступило от женщины, умевшей ненавидеть.
— А где мне быть? На Эзеле наша старинная мыза Верен-
компф, которую я принесла в приданое мужу... Посмотрите на
этот замок Аренсбурга: разве он не высок?
Артеньев невольно обернулся: да, высок!
— Какие тяжелые и дикие камни, верно? — спросила Лили
Александровна. — Эти вот камни шесть столетий назад на своей
спине таскали мои предки, бароны Фитингофы, и после этого вы
еще осмеливаетесь спрашивать меня, почему я здесь?.. Эта земля
испокон веков наша, — произнесла она с глубоким значением и зон-
тиком ткнула в спину эстонца-кучера: — Форвертс, Яган!
Сытые лошади, кормленные овсом, вымоченным в пиве, легко
покатили вдовицу в гору, и долго не могло улечься облако душной
пыли... Артеньев за лечебницей снова поправил, втыкая в землю,
пошатнувшуюся рекламу от прошлых времен, которая возвещала:
«Для писателей — членов Литературного фонда ванны у нас бес-
платно!» Конечно, это смешно... Разве найдется женщина, кормящая
грудью, или писатель, беременный романом, которые бы рискнули
сейчас навестить эти края? Приезжают смертники — вроде Ар-
теньева!
Он уже знал, где примет смерть, это место называлось Церель.
Он ехал на батареи, стерегущие от немца Ирбены. Ехал на телеге
с солдатами, свесив ноги между колес, а вокруг расстилались
поляны, на которых по-русски колыхался неубранный лен, доцветала
тимофеевка. Проплывали вдали от дорог мрачные, как заброшен-
ные форты, баронские мызы — с башнями, с кирхами, с кладбищами.
— Эк, устроились! — рассуждали солдаты-попутчики. — На-
меднись самолет германский летал, так бароны простыни свои
сушить стали. Разложат на траве и сушат... Сигналят, а не приде-
решься.
— А близ нашей батареи они эдак-то нахально пруток поста-
вили на кирхе и стучат... по радиву, значит. Крейсерам своим
знаки делают. Вобче, гроб нам здеся с крышкой и с гвоздями.
И живым не знай, как выбраться. Море стережет. Одно слово —
остров!
— Дома-то помирать легше: там по-русски разговаривают.
— Верно: в России б укрылся. А тута пропадем все...
Артеньев долго терпел, потом не выдержал и сказал, чтобы
прекратили свое нытье — не скулить надо, а готовиться к бою, не
щадить себя и крови своей для защиты отечества, для славы!
— У-у, куда заехал, — смеялись солдаты. — Завел волынку,
будто в старые времена. Ты нам по совести ответ дай: на што мне
война? на што мне Эзель? Я же ведь изранетый да еще трипперный.
Мне домой хоца — там меня баба заждалась!
328
— К бабе не спеши... с триппером, — посоветовал Артеньев. —
А речи мои не старого времени, а нового — революционного.
Солдаты сошли на какой-то батарее, долго виделись среди карто-
фельного поля, болотистый лесок укрыл их в вечерних сумерках.
Когда их не стало, возница-эстонец придержал лошадь российским
«тпрру-у», достал бутыль с самогонкой, наваренной из гнилой кар-
тошки, извлек из сумки две копченые камбалы. Стал угощать.
— И что за свинский народ пошел, — говорил он. — Ни стыда
ни совести! Раньше воин российский крепче был...
Артеньев выпил. Обожгло горло. С утра крошки во рту не было.
Жадно вцепился он зубами в пахучий и жирный бок камбалы.
— Спасибо, приятель. Сам-то ты кто будешь?
— Я, господин офицер, природный русский матрос. Цусиму на
себе испытал. Минный машинист первого класса — Тынис Муога.
Соседи наши с Даго больше в каботаж уходят, а нас, эзельских
крестьян, к морю привычных, на военный флот забирают... Дать
салаки?
— Дай. Ты на каком служил?
— На «Авроре». Нам повезло: «Аврора» из Цусимы своим ходом
вырвалась... Разве такие огарки, как эти солдаты, прибавят славы?
А мы были орлами. Восемь лет оттабанил, как по склянкам: от и до!
Смотрю я сейчас вокруг, и многое мне не нравится.
— Кому тут понравится... Женат? — спросил Артеньев.
— Попалась тут мне одна... рыжая да богатая.
— Удачно пришвартовался?
— Как сказать... не деремся, и то ладно. — Тынис Муога тронул
вожжи, и лошаденка потащила телегу, отчаянно визжавшую коле-
сами по мокрому песку. — Неужели вы уйдете? — спросил он с тре-
вогой.
— Уходить-то некуда: за Моонзундом — Петроград, самый ум-
ный город в России... Постараемся костьми разлечься! Хочу верить,
что доблесть еще не умерла в людях. Что еще сказать тебе?..
С моря эзельскую ночь рассекло прожектором. Исчезли вдруг
сладкие запахи торфяных мхов и клевера — море властно несло свои
ароматы, всегда волнующие: рыбы и водорослей, йода и соли. Уже
слышался ропот волн, и Тынис Муога сказал:
— Вот и Церель... шумят Ирбены! Прощайте...
Утопая в сыпучем песке разношенными ботинками, Артеньев
побрел в темноту, и Церель встретил его гробовым молчанием.
Тогда он стал кричать. Он кричал не потому, что ему было
страшно за себя. Артеньев звал караул, которого не обнаружил:
— Эй, люди! Кто-либо живой... отзовитесь!
Скрипнула дверь землянки, вылез матрос в кальсонах:
— Кто здесь раззевается, спать не дает?
— Где охрана? Где дневальные?
— Ну, я тебе дневальный... Чего надо?
— Дрыхнешь, скотина? — не выдержал Артеньев.
Матрос сунулся в провал землянки, вытащил винтовку:
329
— Гробану сейчас в доску без проверки документов... Чего
разорался на все Ирбены? Ты кто таков?
— Командир Цереля. Встань, как положено.
— Ho-но! Разбудил, да еще стоять я тебе буду... Ха!
На батарейных плацах, между орудий, даже во мраке угадывался
хаотичный развал. Под ногами катались брошенные снаряды, а
между дулами пушек, глядящих в Ирбены, были растянуты бельевые
веревки.
— Караульный, объясни мне свои обязанности.
- Могу! Братву разбужу, и она тебе глотку заткнет...
Артеньев ударом ноги выбил из рук матроса винтовку, и она
прочеркнула мимо лица его, взлетая кверху острием штыка.
— Вот так, — сказал ему Артеньев. — А теперь нажми педаль
колоколов громкого боя: я объявляю на батарее тревогу...
По боевой тревоге никто (никто!) не встал к орудиям. Но бешено
работающие звонки и мычанье сиплых от сырости ревунов способны
поднять мертвецов. Крутя цигарки и тут же справляя нужду в кустах,
замелькали по батарее потревоженные тени людей.
- Какая стерва нас будит? Поспать не дают, сволочи...
Артеньев спросил — есть ли на Цереле ревкомитет?
— Найдется. Выбрали тут одного гаврика.
Гаврик был тоже предельно возмущен.
— Кака така тревога? — орал он па офицера. — Ты что, с по-
толка свалился? У нас коли тревога, так об этом надо людей за
сутки предупредить. И ты здесь свои порядки не разводи...
— Скажи, гаврик, а немцы тебя тоже за сутки предупредят?
— Плевать мы на немца хотели! А ревком действует в согласии
с командиром всех укреплений Сворбе — каперангом фон Кнюпфе-
ром. Ишь ты, баламут! Прискакал средь ночи. Людей с кроватей
рвешь, будто при старом режиме... Это ты брось!
Телефон на батарее Цереля не работал.
— Почему зуммер скис?
— Не скис. Это, видать, местные бароны опять обрезали...
Штаб по обороне полуострова Сворбе размещался невдалеке от
Цереля, в рыбацкой деревушке Мепто. На рассвете высокие травы
были мокрыми от росы. В командном блиндаже — стол после ужина.
Початая бутылка превосходного коньяку. Вскрытые банки сардин.
Печенье. На стуле валялась пара боксерских перчаток. Застегивая
на себе мундир, вышел фон Кнюпфер:
— Как устроились? Позавтракаем вместе?
Выяснилось, что фон Кнюпфер раньше служил па «Гангуте».
— Знаете, там была эта история с бунтом. Меня огрели поленом
но голове и еще сделали виноватым. Сослали в эту Тмутаракань,
как в ссылку. Но я, как видите, за два года стал капитаном первого
ранга. А те, хорошенькие и чистенькие, что под суд не попали, так
и громыхают до сих пор в чинах лейтенантских...
-- Когда начнем приводить Церель к бою? — спросил Артеньев.
— А никогда... Никогда, — поправился он, — батареи Цереля
к бою нам не привести, ибо анархия революции все разлагает.
330
-- Но так же нельзя, черт возьми! Перед нами — Ирбены!
— Можно, не мигая, отвечал фон Кнюпфер. — Так-то оно
и лучше: если генералу Корнилову не удалось раздавить Петро-
град. так пусть зто сделают Гинденбург и Хиппер. Мое благослове-
ние1 им и благословение всей мыслящей России: может, немцы изба-
вят нас от этого позора большевизма... Почему вы не едите?
— Не хочу.
...Он очень хотел есть.
Днем прибыл на батареи крепыш-матрос. Пришел он босиком от
самого Аренсбурга, перекинув через плечо связанные шнурками бо-
тинки. На ленточке бескозырки его горело золотом — «Самсонъ».
Возле пояса болтался маузер. Клеши раздуло от бомб-лимонок,
рассованных по карманам, как яблоки. Вез церемоний он сунул руку:
— Ты за командира? Ну, здравствуй. Я — Скалкин, прислан па
Церель по приказу Центробалта... комиссаром. Не испугал?
— Да нет. Страшнее того, что здесь творится, не будет.
— Это мы исправим. Сейчас перво-наперво своих поищу.
— Земляков, что ли?
— Да ну их к бесу, земляков этих! Вот когда закопают нас за
милую душу, тогда все мы, старлейт, земляками станем. А сейчас
пошукаю большевиков. Не может так быть, чтобы в эдаком раю
не сыскалось хоть одного с мозгами...
В этот день кто-то стрелял в Артеньева из винтовки. Пуля
вжикнула под локтем, едва не задев руки, он обернулся к кустам:
— Эй, как тебя?.. Это же подлость — стрелять в спину!
Скалкин, ботинок не надев, босой гонялся по землянкам и бара-
кам, кулаками и лозунгами выгонял прислугу на построение:
— Товарищи! Время не такое, чтобы прохлаждаться. Ты, никак,
косой? А ну, дыхни... Два пальца в рот и вытрави, что выпил...
Товарищи, говорю я вам, враг не ждет: кровью нашей обмоем дорогу
до Моонзунда... Ходи все наверх! Кто там валяется, словно падло
худое? Встать! Встать по приказу революции... Сейчас, в этот истори-
ческий момент, ты плетешься, будто вошь в баню...
Артеньев потянул босяка-комиссара за рукав форменки:
— Слушай, мне жалко твоих трудов. Я уже пытался...
— Держись на товсь, — отвечал Скалкин. — Никогда не теряй
хладнокровия... Большевики обнаружились. А тебя, коли ты за поря-
док и дисциплину, я отныне буду считать сочувствующим. Ты
сейчас встань сбоку и наблюдай, как я печатать всех стану. Не бойсь:
я на «Самсоне» не такие номера прокручивал!
Толпа, сброд, шантрапа (иначе не назовешь) построилась. Мимо
комиссара здоровущий матрос протащил на своем сытом загривке
пулемет «шоша». На вопрос, куда он его тащит, ответил честно:
— На пропой братишкам. На мызе с бароном договорились...
— Стой! Именем революции — не ползи, гнида!
— Иди ты...
331
Блеснул огонь из маузера. Пулемет, рушась сверху на убитого,
раздробил ему череп возле уха. Все было неожиданно, что Артеньев
даже растерялся... Гарнизон притих, строй выровнялся.
Скалкин дунул в черный глазок маузера.
— Сам не понимаю — отчего, но вот эта железная штучка, —
он показал маузер, — когда нажмешь на эту пипочку, она стре-
ляет... Товарищ Артеньев, подойдите сюда и отдайте команду.
Сергей Николаевич тихонько спросил его:
— Какую команду?
И так же тихонько ответил ему комиссар:
— Кричи громчей любую, пока они по шею обкакавшись...
— Смиррр-на! — с удовольствием рявкнул Артеньев.
— А команды «вольно» теперича не будет... вольная житуха кон-
чилась! — объявил Скалкин, запихивая маузер в кобуру. — Вот
перед вами командир, приказы которого буду проверять я, ваш
комиссар. Если командир сплохует — я его шлепну в патоку.
Если кто приказа командира не исполнит — его тоже шлепну в по-
видло. Революция ждет от нас жертв, товарищи. Сейчас весь мир
смотрит на нас... или мы только за царя умели сражаться?
Он шагнул к строю, прошелся вдоль шеренг:
— Кому что на данном политическом этапе неясно, прошу за-
явить открыто. Есть у вас насущные вопросы или мировые проблемы?
Ни вопросов, ни теги более проблеем уже не возникло.
— Ваше молчание есть верный указатель того, что вы люди с
башкой и сами до всего допираете...
Артеньев потом подошел к Скалкину и пожал ему руку.
— Спасибо, друг, — сказал он с чувством. — Если бы не ты, они
бы меня тут, как солому, сжевали.
— Мы хладнокровия не теряем. У тебя вопросы есть?
— Пока нету.
— Вот видишь, как хорошо. Душа радуется!
Вечером к отмелям Цереля прибой выбросил матроса. Словно
умирающий краб, раскинув руки и ноги, вцеплялся он в рыхлый
песок. Полз и полз к зеленеющим далям Эзеля, уже тронутым
осеннею желтизной, чтобы — прочь от воды, которая еще пыталась
оттащить его обратно в Ирбены... Артеньев перевернул матроса на
спину, Скалкин глянул на карман его робы, где нашит боевой номер.
— Из минеров он... боевой пост — два, спал на восьмой койке
в четвертой палубе... Эй, приятель, ты с какого?
Выброшенный морем разлепил глаза, уже изъеденные солью:
— С миноносца «Охотник»... наскочили на мину...
— Ты, браток, один спасся?
- - Там... другие... умираю...
332
ФИНАЛ К КРИЗИСУ
Взрыв настиг эсминец под южным берегом Эзеля. В разрушен-
ный корпус «Охотника» море сразу вошло тоннами воды. Коман-
дир эсминца старлейт Фоков приказал с мостика:
— Внимание! Осталось минут десять, не больше... Раненых —
в шлюпки. Команду я благодарю за службу, и сейчас, прощаясь
с нею, я скажу, что всегда гордился такой командой... Повторять
не стану: все по шлюпкам, а я остаюсь на корабле... с кораблем!
Фоков отбросил мегафон и, пожимая наспех руки встречных,
сбежал с мостика в кают-компанию. Он слышал, как шлюпки отошли,
гремя уключинами и веслами. С палубы спустились в кают-компанию
старший артиллерист и минер «Охотника», оба молодые.
— Господа, почему вы не покинули корабля?
— Мы с вами. Сейчас придут и другие. Переодеваются...
Во всем чистом, при кортиках, с чистыми лиселями воротничков,
в кают-компании сошлись все офицеры. По низам «Охотника»
с ревОхМ наступала вода, и взгляды невольно обращались к стрелке
кренометра. Командир распечатал бутылку вина, и каждый, выпив,
разбил свою рюмку вдребезги. Механик открыл портсигар и оставил
на столе раскрытЫхМ — уже навсегда. Он сказал, закуривая:
— Еще минуты четыре, после чего, я думаю, поедем...
Командир встал:
— Отдраим иллюминаторы, чтобы меньше мучиться...
Да. Пусть они лягут на грунт с кораблвхМ уже мертвецами.
Чтобы не страдать на глубине моря, вбирая губами последние
глотки воздуха из спрессованных воздушных «подушек» под потол-
ком...
Что-то лязгнуло наверху, и все побледнели.
— Открыли люк! Кто-то еще ходит по кораблю... Кто?
Дверь в кают-компанию распахнулась — матросы.
Решением ревкома боевая вахта «Охотника», которую взрыв
мины застал на постах, решила эсминца не покидать...
Офицеры встали. Они заплакали. Командир сказал:
— Ну, что же вы там? Идите сюда, товарищи...
Матросы вошли в кают-компанию и сели среди офицеров.
Теперь их было 52 человека. Все молчали, прощаясь друг
с другом взглядами. Вода, глухо ворча, вышибала под ними крышки
горловин. Вода выпучивала своим напором стальные переборки. Она
разрывала металл перекрытий, словно бумагу... Вода приближалась
к ним, и креномер показывал уже близкий предел.
Командир встал:
— Ну... готовьтесь. Так умирали и наши деды!
Эсминец, словно в изнеможении, стал прилегать на борт. Одна
из его труб еще поливала волны клубами черного дыма. Изнутри
котельных отсеков доносилось яростное шипение, словно клубок
333
змей поместили в машинах, — это под ледяным гнетом воды отда-
вали свой нестерпимый жар котлы системы Бельвиля...
— Начнем прощаться, — сказал командир и крепко, очень стара-
тельно загасил папиросу в старинной бронзовой пепельнице.
Плача и целуясь, люди обнимали друг друга. Никогда еще в
жизни не были они так нежны и искренни в своих чувствах.
— Ты прости меня, — слышалось. — Я не хотел...
— А тогда? Помнишь? Я был неправ...
— Прости и ты меня...
Над столом, как разбитое стекло, прозвенел голос:
— Поторопитесь!
Вода раскрыла двери — легко, без усилия, и вот оно, море...
Брызжущее, грохочущее, ликующее, море ворвалось внутрь, оно
перевертывало столы и стулья, бросало людские тела к переборке.
Смерть всегда не нужна. И всегда сладки мгновения жизни.
Кое-кто встал на диваны — головами к потолку. Через раздра-
енные иллюминаторы толстыми бивнями, как из широких брандспой-
тов, врезались морские воды. Холодна вода, до чего она холодна!
Очень холодна вода Балтики 1917 года...
Свет померк. Больше они никогда не пройдут Моонзундом.
Гибель эсминца «Охотник» не просто исторический факт.
Команда эсминца — в своем презрении к смерти — показала
высокий воинский дух. Балтийский флот был готов... Да. Балтийский
флот был готов к самопожертвованию.
Лучшие традиции русских моряков оказались живы.
Кают-компания и боевая вахта матросов легли на грунт.
Рядом. В обнимку.
— Начинайте, товарищи... без нас!
334
Схема Моонзун декой операции.
Корабли германского флота, участвовавшие в Моонзундской операции. Октябрь 1917 г.
22 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
Бой линкоров «Слава» и «Гражданин» с немецкими кораблями в Рижском заливе 17 октября 1917 г.
Эскадренный миноносец «Гром» в Рижском заливе.
Группа моряков с э/м «Гром». 1 октябри 1917 г.
99*
5<UncZ р7~Ю~7?-
Затонувший после боя линейный корабль «(Liana»» Моонзундская операция. 14 октября 1917 i
Часть шестая
ПРЕЛЮДИЯ К МООНЗУНДУ
У Вильгельма Гогенцоллерна раз-
малюем рожу колерно.
Вл. Маяковский. Военный лубок
Читатель! Если ты не щедр на радости жизни и тебя не волнует
гневное кипение моря, если твоя хата с краю и остальное ничто уже
тебя не касается, если ты никогда не совершал диких безумств
в любви и тихо, никому глаз не мозоля, укрываешься в коопера-
тивной квартирке от уплаты алиментов, если тебе, как ты не раз
заявлял, «все уже надоело» и ты не ходишь в кино смотреть военные
фильмы, если закаты отполыхали над твоим сердцем, сморщенным
в скупости чувств, — тогда я заявляю тебе сразу*
— Оставь эту книгу! Можешь не читать ее дальше...
В самом деле, стоит ли тебе напрасно мучиться?
Возьми с полки справочник, раскрой его на букве «М» отыщи
слово «Моонзунд» и там, из десяти скупых строчек, ты вкратце
узнаешь все то, что поведано мною на последних страницах книги...
В один из дней к особняку русского посольства в Стокгольме
подъехала в коляске стройная женщина с траурной вуалеткой на
лице; она позвонила с крыльца, секретарь проводил ее к морскому
атташе кавторангу Сташевскому в кабинете женщина откинула
вуаль, и кавторанг заметил, что она красива.
- Я не уполномочена обращаться в посольство, но обстоятель-
ства вынуждают меня рискнуть, — сказала женщина. — Запишите:
четыре линкора типа «Насау» уже в Либаве, появились «байерны»
Наблюдается активность немцев возле Виндавы. На платформах
идут из Германии подозрительные баржи с откидными бортами.
Много лошадей, масса мотоциклов! Сообщите в Адмиралтейство
срочной шифровкой: двадцать восьмого в четверг ожидается не-
известная мне операция немцев в районе архипелага Моонзундских
островов... Записали?
— Информация исходит от... вас? — спросил ее Сташевский.
— Эти сведения сообщает вам Ревельская Анна...
341
Да, именно на 28 сентября 1917 года была запланирована самая
громоздкая операция кайзеровского флота. Однако началась она на
день позже, потому что немецкий педантизм напоролся на русские
мины... Атташе проследил через окно, как женщина, выйдя из особ-
няка, торопливо прошла через улицу к своей коляске. А из-за по-
ворота медленно выполз черный лимузин германского посольства и
поехал за русской шпионкой, словно конвоируя ее... «Провал?»
Из Ватикана за проливами Моонзунда следили зоркие глаза
папы Венедикта XV. За счет военного поражения революционной
России папа хотел сепаратно сосватать мир Англии с Германией.
Но для этого необходим пустяк: чтобы флот кайзера ворвался
в Петроград... Метал Моонзунд!
Лучший дипломат римской церкви, нунций Эудженио Пачелли,
отбыл в Мюнхен для совещания. Крупп в Мюнхен не приехал —
промышленный милитаризм Германии представлял Гуго Стиннес.
Договорились, что когда немцы пойдут в Моонзунд, Англия и Фран-
ция мешать немцам не станут.
Лондон, Уайтхолл... За столом обширного кабинета сидит чело-
век, которого хорошо знают в нашей стране. Тогда ему шел всего
сорок третий год. Он и тогда уже был с солидным брюшком. Неизмен-
ная сигара и бутылка с виски не мешали ему трезво оценивать
обстановку. Сейчас к нему явился русский военно-морской атташе,
предельно взволнованный, и волнение его можно понять.
— Германия посылает на Балтийский театр две трети своего
флота. Семьдесят процентов всего Гохзеефлотте скопилось у берегов
Курляндии. Назревает неслыханная по масштабам операция. Если
союзный флот Великобритании не оттянет часть германских сил
с Балтики активными действиями здесь, то...
— Мой друг, — отвечал Черчилль, — что вы говорите? Верить ли
этому? Однако если ваши сведения справедливы, то я призову в сви-
детели адмирала сэра Джелико. Пусть он подтвердит, что британ-
ский флот, всегда верный союзническому долгу, уже начал демон-
стрировать возле германского побережья...
Джелико сказал, что это все чепуха: Гранд-флит забрался в спаль-
ню его величества и дрыхнет, а в помощь русским болтунам он не даст
даже подлодки, — хватит! Черчилль энергично сосал потухшую си-
гару. «Разве можно быть таким откровенным нахалом?»
— Ну, все равно, — сказал он, любезно пожимая руку россий-
ского атташе. — Вы не волнуйтесь: Уайтхолл сделает все возмож-
ное, чтобы оттянуть жар от больной части вашего фронта...
На самом же деле, согласно сговору в Мюнхене, они ничего не
сделали. Для них было важно одно: пусть тевтонский кулак раздавит
сердце русской революции — Петроград... Ленин писал:
«Не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также
английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планом ирави-
342
г(\-ц»<‘тва переселиться из Нигера в Москву, что между русскими и английскими
империалистами, между Керенским и аиг.ю французскими капиталистами заключен
.шговир об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем?
Я думаю, что доказывает».
Вильгельмсгафен... Здесь проводится подготовка операции, ко-
торая закодирована иод шифром «Альбион». Никогда еще за все
время войны флот кайзера не выставлял столько боевых сил. Рейхстаг
требовал победы — только победы! Смысл высказываний министров
п депутатов был примерно таков:
— Революция России сдвинула и Германию... Кровопускание
в Моонзунде будет благодетельно для нашей нации, у которой за-
кружилась голова от русской анархии. Моонзунд дает нам двойной
выигрыш: мы убиваем русскую революцию и ликвидируем герман-
скую в самом ее начале. Победа пойдет далеко: массы не обладают
правильной оценкой времени и пространства, а посему этот Моон-
зунд произведет на всех внушительное впечатление... С нами бог!
Революция уже стучалась в броню германских дредноутов.
На «Вестфалепе» вспыхнул бунт, матросы швырнули командира
за борт. Команда «Нюрнберга», следуя примеру «Потемкина»,
арестовала офицеров и пыталась укрыться в норвежских фиордах.
Кронштадтские ночи в пламени выстрелов освещали доки и гавани
Вильгельмсгафена.
— А сейчас, — говорил гросс-адмирал принц Генрих, — экипаж
«Принца-регента Луитнольда» объявил голодовку, как в тюрьме,
а на «Пиллау» — стачка, будто на заводе. Моонзунд спасает нас...
Над разворотами оперативных карт операция «Альбион» обретала
свою плоть, насыщалась теплом п животворилась от крови, которая
скоро прольется. В пунктуальности немцам отказать никак нельзя.
С точностью до минуты было разграфлено, выверено и зафикси-
ровано — куда, когда и в каком состоянии подойдет корабль, сколько
человек втащат пулемет на горку возле хутора Лыо, кто в среду
в 03.47 обстреляет колокольню на перекрестке Тюрио-Ямма.
— Самое главное, — рассуждали оперативники, — заслать как
можно больше агентов для муссирования паники! Все говорящие
по-русски агенты должны слиться с гарнизонами Эзеля и Даго...
Адмирал Эргард Шмидт поднял свой флаг на «Мольтке».
— Мне оказана честь... мой кайзер... моя Германия...
Сначала один германский эсминец пробежал далеко вперед и
расставил в море плавучие маяки, которые, чадя ацетиленовыми
горелками, освещали дорогу эскадре, словно вечерний проспект боль-
шого города. 11 дредноутов, во главе со всемогущим «Байерном»,
взрыли море своими мордами. 47 эсминцев (сразу несколько флоти-
лий) пробороздили горизонт. Германская армада в 300 вымпелов
задымила Балтику, висли над мачтами «фоккеры» и «альбатросы»
с ястребиным оперением на хвостах, гудяще плыли над эскадрами
флотские цеппелины. В тесноте трюмных стойл било на качке вой-
сковых лошадей, на палубах крейсеров стояли тысячи мотоциклов
и велосипедов самокатных отрядов.
343
Русские мины стерегли эскадры кайзера в глубине, и сроки на-
чала операции задерживались кропотливой работой тральщиков.
График «Альбиона» сразу затрещал, и адмирал Шмидт рискнул:
— Ну-ка! Пусть они убираются к черту со своими сетками.
Мы не можем ждать пока они расчистят весь огород от картошки...
Эта задержка с тралением и была причиной тому, что Моонзунд-
ское сражение началось с опозданием на сутки — не 28 сентября,
а 29 сентября по старому или 12 октября по новому стилю.
Гельсингфорс — второй Всебалтийский съезд.
В руке председателя Дыбенко вздрагивает лист бумаги, а по щеке
сурового богатыря (что это?) скатывается одинокая слеза. Он читает
обращение флота «К угнетенным всех стран».
— «Братья! — звеняще произносит Дыбенко. — В роковой этот
час, когда звучит сигнал смерти, мы, балтийцы, возвышаем свой
голос, мы посылаем вам предсмертное завещание. Атакованный
превосходящими силами, наш флот погибнет в неравной борьбе.
Но ни один корабль от боя не уклонится, ни один матрос не сойдет
с палубы побежденным...»
Дыбенко отложил лист и выкрикнул исступленно:
— Оклеветанные и заклейменные, мы, флот Балтики, исполним
свой долг перед великою русской революцией!
Двери — вразлет, а в дверях — адмирал Развозов. От самого по-
рога зала он пошел на Дыбенко, вопрошая его еще издали:
— Отвечайте! Сейчас, когда разгорается битва, могу ли я быть
уверен, что флот исполнит мои приказы беспрекословно?
Дыбенко поднял руку, и зал съезда помертвел в тишине.
— Приказ адмирала в бою — закон для всех. Кто не исполнит
его, тот именем революции будет расстрелян. Но мы никогда, —
возвысил голос Дыбенко, — уже никогда (!) не исполним ни одного
приказа Временного правительства... Ваши же приказы, адмирал, —
обратился он к Развозову, — нравится вам это или не нравится, будут
проконтролированы комиссарами Балтики.
— Хорошо, — нервно отвечал Развозов. — Я согласен. Я согласен
даже на это...
Дыбенко с трибуны протянул адмиралу руку.
— Но если мы увидим, что флоту Балтики грозит гибель, вас
мы повесим... первого... и на первой же мачте!
Развозов пожал руку большевистского вожака Балтики.
— Боюсь, — сказал с усмешкой, — что меня вам вешать не при-
дется. Я хочу верить, что флот исполнит свой долг...
Делегаты съезда прямо с трибун уходили на корабли комиссарами.
Они поднимались на мостики, вставая рядом с командирами.
За рубежами Моонзунда открывалась новая революция — ленин-
ская, и корабли шли в бой за нее, только за нес!
Швартовы отданы:
Прощайте, товарищи, — с богом! ура!
Кипящее море под нами.
344
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами.
Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага...
ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ!
Внешне, на первый взгляд, дело обстояло так:
германский флот неожиданно предпринял атаку
большими силами на острова Моонзундского ар-
хипелага... Русский флот защищал их... это было
вполне естественно и закономерно. Не случайно
все историки Моонзундского сражения рассмат-
ривали его как один из эпизодов первой миро-
вой войны.
Между тем такой взгляд неправилен!
А. С. Пухов. Моонзундское сражение
Через узкие глотки Ирбен и Моонзунда, через пролив Соэло-
зунд и Кассары, словно через чудовищные трубы завывающего
в тоске органа, продувало черные сквозняки смерти.
Первой выбрала якоря «Слава». Почти касаясь винтами грунта,
она тронулась через роковые фарватеры Моонзунда; следом за «Сла-
вой», взбаламучивая ржавчину ила, пошел «Гражданин» (бывший
«Цесаревич»), — и эти два эскадренных броненосца были единствен-
ными, кого флот мог противопоставить эскадрам германских «байер-
нов». По традиции от прошлых времен мы эти броненосцы будем
ио-прежнему величать «линкорами».
Сорвались со стоянок крейсера — «Баян» и «Диана», за ними
шагнул в революцию крейсер смерти «Адмирал Макаров», спустив-
ший со стеньги флаг с черепом и костями (тоже поднял красный).
Минная дивизия под началом адмирала Старка блуждала по
шхерам, дивизионы строились и разбегались по морю, отрабатывая
дымы прогоревшего угля и мазута, а возглавлял эту дивизию слав-
ный первенец — «Новик»!
Его сейчас догоняли братья и сестры — «систершипы», порожден-
ные на верфях России по тем же чертежам, что и «Новик».
Молодой, хорошо подкованный, легко рысил по волнам XI ди-
визион: «Победитель», «Забияка», молниеносный «Гром».
Отбрасывая крутую волну, пролетал XII дивизион: «Десна»,
«Самсой», «Лейтенант Ильин» и «Капитан Изылметьев».
Раздувая белые усы пены, кроил море форштевнями XIII ди-
визион: «Изяслав», «Автроил», «Гавриил», «Константин».
345
Больше нефтяников не было — следом шли угольные «Генерал
Кондратенко» и «Пограничник», «Эмир Бухарский» и «Туркменец
Ставропольский». Л дальше, словно отбивая лихую чечетку, замель-
кали по Кассирскому плесу забубенные имена: «Стерегущий»,
«Страшный», «Гремящий», «Дельный», «Разящий». «Сторожевой»,
«Прыткий», «Лихой» и прочие.
Нелюдимы и затаенны, прошелестели во тьме брезентами на-
весов сторожевики на посылках: «Барсук» и «Выдра», «Горностай»
и «Хорек»: за ними пробежала осторожная тихая «Ласка», обнюхи-
вая воздух широкими ноздрями своих вентиляторов.
Бродягп-тралыцики проутюжили море в рискованном отдалении,
имена их были взяты словно из учебника по минному делу: «Удар-
ник», «Капсюль», «Запал», «Минреп».
Вот пронесло за мыс Патерностер дивизион канонерских лодок,
которых страшно боятся немцы, а сами они, дерзкие, всегда пре-
зирают смерть: «Хивинец», «Храбрый», «Грозящий» — родные
братья «Сивуча» и «Корейца», павших неподалеку отсюда еще
в пятнадцатом.
Настораживая людей, проплыла госпитальная «Лава». Красный
крест на ее борту, а в иллюминаторах — круглые женские лица.
— Эх, сестрички! Не дай бог попасть на вашу «Лаву»...
Шли заградители — сетевые и минные, имена которых взяты
с географической карты России: «Амур». «Волга», «Зея», «Бурея»
и «Припять».
Тащили для нужд эскадры уголь транспорта, названные по бук-
вам церковнославянского алфавита: «Вуки», «Веди», «Глаголь»,
«Иже», «Како», «Люди», «Живете» и другие разные...
Мало выставил Балтийский флот. Безбожно мало!
Казалось, дредноуты кайзера насядут на этот жидкий строй
кораблей, и стальные груди «байернов» в слепой ярости разрушения
будут крушить и ломать хрупкие ребра шпангоутов на эсминцах,
они просто опрокинут кверху килем старую «Славу», как броневик
переворачивает кверху колесами неосторожную телегу...
«Товсь!»
Моонзунд продувало гибельными сквозняками.
Вдогонку спешащим на смерть крейсерам и эсминцам густо
харкнул Керенский таким приветствием, которое больше смахивало
на проклятье... Вот текст его радиограммы:
НАСТАЛ МОМЕНТ, КОГДА БАЛТИЙСКОЙ ФЛОТ ЦЕНОЮ
СВОЕЙ КРОВИ ДОЛЖЕН ИСКУПИТЬ СВОИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
И СВОИ ПРЕДАТЕЛЬСТВА ПЕРЕД РОДИНОЙ.
Гельсингфорсский съезд матросов дал ему ответ:
ТЕВЕ ЖЕ. ПРЕДАВШЕМУ РЕВОЛЮЦИЮ БОНАПАРТУ-КЕРЕНСКОМУ,
ШЛЕМ ПРОКЛЯТИЯ СВОИ В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА НАШИ
ТОВАРИЩИ ГИБНУТ И ТОНУТ В ВОЛНАХ МОРСКИХ...
346
Впрочем, еще никто не гибнул н никто не тонул. <1>лоты против-
ников разворачивались, совершали перестроения. Искали оператив-
ных выгод в средоточиях гаваней, рейдов и впков.
Все русские силы, собранные сейчас в Моонзунде, на обширном
рейде Куйваста, в Аренсбурге и в Рижском заливе, возглавлял Ми-
хаил Коронатович Бахирев, флаг которого колыхался над военным
транспортом «Либава».
Из кают-компании транспорта разбрызгало по рейду гитарным
звоном, офицеры завели старую песню старого флота, порожденную
в тоске зимних стоянок у Вердера или подле ремонтных цехов
Рогокюля:
(' теплых коек оторвавши
заспанных господ,
в бардаках друзей собравши,
гонят их в поход.
И дружно подхватили — почти в озлоблении:
В Моонзунд идем, наверно.
В Моонзунде очень скверно.
Моонзунд, Моонзунд!
Нам бы лучше в Транезунд...
Большинство офицеров здесь — корниловцы.
В прохладном салопе «Либавы» их трое: сам Бахирев, начмип
Георгий Старк и молодой контр-адмирал Владиславлев, начальник
подводного плавания. Старк, как «миноносник», любил выпить.
Темно-бордовое вино текло в рюмки, словно мазут с «новиков», -
тягуче, маслянисто и совсем не прозрачно.
- Нектар чертей! Попробуйте, Михаил Коронатович, а потом
совместно занюхаем цикорием, чтобы от нас не пахло.
Бахирев и Старк пили, но Владиславлев отказался.
- Эти большевики навели порядок, — сказал он. — Подумать
только: ни одного пьяного... На «Рюрике» офицерская вахта с горя
накачалась денатуратом, чистейшим, как слеза младенца... Так что?
Ревком вынес решение: одели ханжпетов в робы и заставили нести
кочегарную вахту возле котлов...
Старинная мадера была великолепна.
— Откуда она, Георгий Карлович? — спросил Бахирев.
— Это еще из погребов Эссена... не допил покойник! Как бы эта
мадера не стала последней нашей мадерой в жизни...
На рейде Куйваста было спокойно: под бортом штабной «Либавы»
тихо подремывал «Новик», у пристаней дымили тральщики, «Гром»
держался за бочку... С вахты доложили в салон:
— На рейд входит «Победитель» под брейд-вымпелом!
— Это вымпел Пилсудского \ — заметил Владиславлев. — Он
ходил на «Победителе» под Аренсбург на разведку.
347
Старк любовно наклонял бутылку над рюмками:
— Передайте, что я даю «добро» Пилсудскому на вхождение.
Все — как надо. Обычная суета рейдов и гаваней.
— Пилсудский, — сказал Бахирев, — отбоярился перед ревкомом
за свою фамилию. Он и в самом деле псковский дворянин, его мать
из рода Аничковых. А вот командира «Храброго» выкинули.
— За что?
— Родственник главковерха Корнилова... было не скрыть!
Бутылка взвилась над столом, выплеснув мадеру на скатерть.
Рюмки, жалобно звеня, рассыпались осколками. Старка швырнуло
со стула на Бахирева, Бахирев головою влетел в живот Владислав-
леву, — адмиралы покатились по коврам, хватаясь за мебель. Шторы
на дверях вытянулись полого — «Либаву» качало с треском корпуса,
хрустя рвались швартовы с соседнего «Новика», тральщики волной
отрывало от линии причалов.
— Черт бы побрал этого лихача — Пилсудского!
«Победитель» не сбавил оборотов на рейде, и разводная волна,
выбегая из-под его винтов, раскачала спокойную воду Куйваста.
Старк с огорчением поднял пустую бутылку:
— Не дал допить... На мостике! Дать матом на «Победителя»:
начмин Старк выражает Пилсудскому неудовольствие. Запятая...
— Поставьте точку без продолжения, — подсказал Бахирев.
— Точка! -- крикнул Старк в амбушюр переговорной трубы.
Рейд затихал. «Либаву» качало все меньше и меньше.
Над мачтами «Победителя» вспыхнул дерзкий сигнал:
ФЛОТ ИЗВЕЩАЕТСЯ тчк НАЧМИН СТРАДАЕТ ОТ КАЧКИ тчк
Эскадра начала репетовать сигнал, и от корабля к кораблю пере-
ходило известие, что адмирал Старк испугался большой волны.
Бахирев при этом сказал:
— Издеваются! Как угодно, а я подаю рапорт об отставке.
— Я тоже, — сказал Старк. — Ну их всех к черту! Сколько
можно терпеть? А ты, Петр Петрович?
Владиславлев был и хитрее, и вреднее обоих.
— Не дурите, — отвечал. — Еще не все пропало...
На краю стола, забрызганного мадерой старого флота, Бахирев
писал: «Прошу освободить меня от командования Рижскими силами
залива, так как, несмотря на мои крепкие нервы, постоянные тре-
ния мешают мне отдать все способности на оборону залива, и я на-
чинаю терять надежды на боевой успех...»
Когда саботажники отложили перья, Владиславлев выругался:
— Донкихотством грешите? Да кому оно нужно сейчас? Если
сопротивляться большевикам, так надо делать это иначе...
Вошел начдив-Xl кавторанг Пилсудский.
— Осмелюсь доложить, за Аренсбургом все спокойно.
1 Г. С. Пилсудский позже занимал руководящий пост по организации
морского флота Советской Латвии.
348
- Зато у нас не все спокойно, — отвечали ему.
Владиславлев решительно выволок Пилсудского из салона:
— Жорж, как настроение?
- Отличное. Такой ветер, такая волна...
— Я о другом. Ты бежать не собираешься?
Пилсудский был удивлен, неуверенно хмыкнул:
— Бежать? Но... куда бежать, если завтра бой?
— Лх ты, наивное дитя! За кого драться? За большевиков?
Неужели твоя дворянская кровь не бунтует?
Пилсудский щелкнул, как пижон, золотым портсигаром, на ко-
тором от минувших времен сохранилась витиеватая гравировка:
«За отличную стрельбу в Высочайшем присутствии Ихъ Импера-
торскихъ Величествъ». Постучал папиросой об ноготь, дунул в нее.
— Ты же контр-адмирал, — сказал начдив-XI. — Я думаю, что
«адмирала» можно теперь откинуть, останется только «контр»...
Удар пощечины отбросил Пилсудского к переборке. Начдив раску-
рил папиросу и прищурил острый глаз на Владиславлева:
— Субординация связывает меня... отвечу потом!
Не удалось. Ответ за него дали другие.
Политическая болтовня, когда человека хлебом не корми, только
выступить ему дай, — это наследие буржуазной революции. И это
наследие, будь оно трижды проклято, висло гирями на ногах, висло
камнем на шее — и только один язык был свободен, ничто ему не ме-
шало болтать, болтать и болтать...
На ревельском вокзале — шум, толкотня, гвалт. Мосальский пе-
хотный полк ночью поднят с квартир, сейчас митингует:
— Куды посылают? На Эзель? А я не хочу! Ежели революция,
так я понимаю — свободы много...
По теплушкам воровато шныряют типы с бутылями, в которых
фиолетово светится райская ханжа. Пьяные солдаты вышибают
офицеров из вагонов, сами занимают купе. Офицеры же, затюкан-
ные до последней степени, размещаются в теплушках. Колеса кру-
тятся. На прощание по окнам Ревеля солдаты рассыпают пули:
— Прощай, Ревелёк! Нас убивать повезли...
Попутно разграбили станцию Шлосс-Лоде. Очевидец сообщает,
как было: «Озверение дошло до того, что куриц даже не резали,
а разрывали на части руками, свиней не кололи, а исполосовывали
штыками». Про мебель и говорить не приходится: крушили все
подряд страшными гранатами системы Новицкого.
Напрасно сознательные призывали буянов:
— Товарищи! Имейте же совесть наконец...
— А у них совесть имеется, чтобы нас убивать?
— У кого — у них, ты подумал?
— А вот у этих, которые нас посылают...
По баронским мызам — словно чума прошла. А где не было
усадеб, там врывались в дома эстонских крестьян, грабили иму-
щество. Так доехали до курорта Гансаля, Моонзунд уже дышал
349
в лицо солью. Здесь совсем распоясались: тащили свиней на закла-
ние, а свинарник оказался собственностью бригады крейсеров.
хМатросы с «Адмирала Макарова», примкнув штыки к карабинам,
пошли в атаку на мосальцев, спасая своих свиней. Солдат лупцевали
прикладами:
— Давай на Эзель, крупа худая! Революцию защищать...
- Ой, не бей! Нам бы митинг еще провести!
- Крути митинг на полный. Война не ждет...
Мосальскпй полк от революции усвоил самое худшее. Сейчас
(в кольце матросских штыков) солдаты избирали президиум. Крей-
серские топтали под каблуками окурки, покрикивали:
— Не тяни кота за хвост! Голосуй на победу...
— Братцы, — призывали ораторы, разрывая на себе шинели, --
за что кровь наша льется? Поклянемся во имя революции, что на-
силию флота подчинимся, по в немца стрелять не будем...
А к берегам Моонзунда уже подкатывали в Гапсаль свежие эше-
лоны полков Козельского и Данковского. Пять битых часов они
сообща размусоливали вопрос — воевать им или не воевать?
— Не хотим! — была резолюция.
Большевики Ценгробалта осипли от уговоров. Кое-как под утро
уломали этих баранов, и иаиургово стадо начали грузить па пароходы
для отправки па Эзель. Демонстрируя полное отсутствие морской
культуры, солдаты высунулись из иллюминаторов, вертели головами
слева направо. А когда вдали показались эзельские берега, опять
закрутился на палубах митинг.
— Братцы, на повестке дня исторический вопрос: сходить нам
с кораблей на берег или не сходить? Чай, мы не скоты худые, чтобы
самим добровольно на убой иттить. А потому предлагаю собранию —
с места не двинуться, а, ежели немец придет, в организованном
порядочке, без шуму и паники, сдадимся в плен...
Матросы прикладами гнали их с кораблей па берег:
— Кончай резолютить, а то, видит бог, башку расшибу!
С берега (обиженные) данковцы и козельцы орали:
— Тока б до первого немака добраться — мы ланки кверху!
Еще не сделав по врагу ни единого выстрела, они уже заплани-
ровали сдачу в плен. Пусть имена этих негодяев останутся в истории
Моонзунда как грязное пятно. Вот они:
Мосальскпй полк — Козельский - Данковский.
...Лучше бы их сюда и не присылали!
Полуостров Сворбе — длинный язык Эзеля, он вытянулся далеко
в море, и, казалось, истомленная за лето земля жадно припала к Ир-
бенам п сосет из них воду, пронизанную взрывами мин. А на самом
кончике языка — узенькое жало Цереля.
Сейчас на Церсле тишина, только ночное море лопочет в камнях.
От рыбацкой деревни Менто подвывают сиреной эсминцы и доносится
музыка. Там шумит эстонская свадьба, вводят в дом к жениху не-
весту с цепями на бедрах; вся в лентах, в бусах и пряжках, пьяная
350
от кронного пива, что она знает?.. Возле брачного ложа ее четыре
двенадцатидюймовкн Цереля, развернув жерла, глядятся в хмурую
даль Ирбен. Через ночные светофильтры дежурные дальномеры про-
щупывают плоские берега Курляндии...
Артеньев оторвал листок календаря:
— День кончился. Завтра двадцать девятое сентября... Ты, ко
мпссар, садись поближе. Разговор у нас будет непростой.
Скалкин сел перед секретной картой. Моонзунд вычурен в своих
изгибах, будто па синьку моря плеснули из чернильницы и кляксами
расползлись но воде острова: Эзель, Даго, Моон и прочие.
— Смотри сюда, — толковал Артеньев. — Между Эстляндиеп
и Эзелем лежит небольшой остров Моон, слева от него — пролив
Малый Зунд. Пролив этот пересечен проезжей Орисарской дамбой,
соединяющей Моон с Эзелем. Справа от Моона — Большой Зунд,
и но нему плывут корабли на Кассарский плес. По сути дела, ко-
миссар, это пока детская география, но без нее не понять дальней-
шего... Кассарский плес мелководен, — продолжал старлейт. — Ко-
раблям тут нелегко маневрировать. Но стратегически он важен для
нас, ибо с его простора открывается сам Моонзунд, дающий выход
нашим кораблям к Финскому заливу и далее — к Петрограду...
Палец комиссара влезает в узкий просвет между островами Эзелем
и Даго, где по мелководьям струится пролив Соэлозунд.
— Дырка?.. Разве немцы не могут забраться сразу сюда? Тогда
амба всем нам: мигом отрежут эскадру от Моонзунда.
— Теоретически это допустимо, — согласен Артеньев. — Ты
нрав: Соэлозунд выведет противника сразу на Кассары. Но не забы-
вай, что с Даго пролив к Моонзунду стерегут батареи мыса Серро,
а с Эзеля немца также не пропустят батареи. Соэлозунд запечатан!
Скалкин оказался учеником недоверчивым:
— Дай мне, старлейт, любую бутылку, и я тебе ее распатроню
от пробки. Оставь теорию — гляди в практику: будь я па месте нем-
цев, я бы батареи наши с землей перемешал, и тогда...
— Тогда — да! — подтвердил Артеньев. — Тогда флот вынужден
принять бой от немца на Кассарском плесе. И бой этот будет
жесток. Посуди сам: за Кассирами все наши главные маневренные
базы. Тут и рейд Куйваста, и Вердер, и Гапсаль, и цеха Рогокюля...
— Это все? — спросил его Скалкин.
— Нет. Еще не все, — построж ал Артеньев, глянув на часы. —
Уже первый час ночи... Как быстро бежит окаянное время. Слушай
меня дальше. Только слушай внимательно. Сейчас я открываю тебе
секрет Цереля - секрет нашей судьбы...
Эскадра в 300 боевых вымпелов как раз проходила на траверзе
Цереля. Впереди дредноутов Гохзеефлотте рыскали во мраке юркие
искатели подводных лодок. Но русских субмарин они не встретили:
контр-адмирал Владиславлев не дал «добро» своим лодкам на вы
ход.
351
Чуткие антенны «Мольтке» уловили трепетные дуновения эфира:
это заговорил большевистский Гельсингфорс, передававший миру
открытым клером — без шифра. Молодцеватый матрос вручил на
мостике Шмидту квитанцию радиоперехвата:
— Свежая, герр адмирал! Перевод занял одну минуту...
Шмидт поднес бланк к узкому лучу света, который стелился
из-под колпака нактоуза. Перед глазами побежали строчки:
...МЫ ИДЕМ В БОЙ НЕ ВО ИМЯ ИСПОЛНЕНИЯ ДОГОВОРОВ
НАШИХ ПРАВИТЕЛЕЙ С СОЮЗНИКАМИ, МЫ ИДЕМ К СМЕРТИ
С ИМЕНЕМ ВЕЛИКОЙ РЕВОЛЮЦИИ НА УСТАХ.
МЫ, БАЛТИЙСКИЕ МАТРОСЫ, ИСПОЛНЯЕМ СЕЙЧАС
ВЕРХОВНЫЕ ВЕЛЕНИЯ НАШЕГО РЕВОЛЮЦИОННОГО
СОЗНАНИЯ...
Эргард Шмидт просунул квитанцию в узкую прорезь боевой
рубки, словно в щель почтового ящика. Ветер сразу вырвал бумагу
из корявых от холода пальцев флагмана.
— Обычная большевистская болтовня. Не стоит внимания...
Тишина ночного моря вздрогнула от яростного рева: это на па-
лубах крейсеров батальоны самокатчиков стали опробовать свои
мотоциклы. В мрачных ущельях трюмов заржали пугливые кони.
Ветер кружил над Балтикой квитанцию большевистского призыва,
и она вздергивалась порыва[ми шквалов — все выше, выше, выше...
Ее унесло в небеса, пропитанные дымом сгоревшего угля, который
добыли шахтеры Рурского бассейна.
— А теперь главное, — сказал Артеньев, — только не болтай
другим... Церель с нашими батареями выползает прямо в Ирбены.
Ты видишь — здесь па воде густая штриховка. Это минные поля.
Кусок моря перед ними умный Эссен велел оставить незаминиро-
ванным. Образовался маневренный мешок для развертывания наших
кораблей от Аренсбурга. Мины, мины, мины... десять тысяч мин!
И все это пространство простреливается нами с Цереля. Мы с тобою,
Скалкин, по сути дела бережем не только Ирбены и Рижский за-
лив — от нас зависит судьба Моонзунда. Не люблю произносить
высоких слов, но это справедливо, что от стойкости нашего Цереля
зависит сейчас и судьба русской революции...
Скалкин ребром ладони отсек полуостров Сворбе от Эзеля, будто
отламывая его напрочь, как ломоть хлеба от каравая.
— А ежели немцы... вот так? Ежели они с тыла зайдут?
— Ты прав, — вздохнул Артеньев. — Наши батареи на обратных
директрисах стрелять не могут. Пушки развернуты фронтально
в Ирбены... только в Ирбены! Но могу утешить: с тыла нас бережет
эзельский гарнизон. Другие батареи. По соседству аэродром Киль-
конд с героями-летчиками. Наконец, флот же нас не оставит...
Артеньев собрал карты, уложил их в сейф церельского штаба.
Бетон, заквашенный в зимнюю стужу прошлого года, за лето так и
352
не прогрелся, — под землей церельской цитадели людей знобило.
Скалкин царапнул себя пятерней в затылке.
— Эх, — сказал, — что-то тут еще не продумано... Ну, ладно.
Сдюжаем! — Бронированная дверь каземата туго подалась под его
плечом; в штабную комнату донесло стуки дизелей, ровно урчали
динамо-машины, насыщая токОхМ сложное хозяйство батарей. —
Сдюжаем, — повторил комиссар, нахлобучив бескозырку. — Самое
главное в таком деле, как драка, сохранить хладнокровие. А за
секреты спасибо. Только я поделюсь ими с двумя — Кулаем и Жу-
равлевым.
— Доверяешь?
— Как не доверять? Они же партийные.
— Ну, смотри сам...
Разговор закончился. Все было просто. А сколько стреляли
из-за этого. Сколько офицеров летело за борт. Сколько самоубийств.
Вообще, сколько познал флот трагедий только из-за того, что офи-
церы не допускали матросов до тайны оперативных планов!
Рубикон был перейден...
Мыза Веренкомпф глядится в море своими окнами, в которых
стекла велики и чисты. С башни старинного имения видна вся
бухта Тага-Лахт. Словно длинные руки, обнимая бухту, тянутся
в море два мыса — Хундва и Ниннаста; в конце этих мысов Тага-
лахтскую бухту стерегут батареи... Окна мызы Веренкомпф смотрят
на запад, в сторону Швеции, и столетья назад взирали отсюда
на морской простор бароны Фитингофы, как и она сейчас; вдова
Лили фон Ден, наследница былого величия.
Погрев возле камина руки, женщина подошла к телефону
(Эзель был густо опутан проводами: в медных струнах текли раз-
говоры местных баронов, управляющих мызами и военных гарни-
зона) .
— Это аэродром Кильконд? — спросила госпожа Ден. — Ах, это
вы, мой милый мичман... А полковник Вавилов далеко ли от вас?
Если он еще не лег спать... Что? Никак не может? Жаль...
Она дала отбой, но трубку не повесила: редукция мембран до-
носила до нее голоса из штаба авиастанции Кильконда:
— Опять эта баронесса тут вяжется. Что ей надо, старой ла-
худре? Спала бы себе... Кстати, мичман Сафонов еще не улетел?
Лили Александровна поднялась по витой лестнице на башню
мызы<> Тага-Лахт теперь бурлила внизу, окантованная белой вы-
шивкой прибоя. Жутью веяло от гудящих во тьме лесов. Вдова
каперанга распахнула окна, и внутрь башни ворвался ветер. За спи-
ною женщины стоял плоский щит, затянутый черным покрывалом.
Она отдернула штору напрочь, и... обнажилось зеркало. Большое
зеркало!
В этот момент за несколько миль от мызы, в клокочущих буру-
нах пены, из моря упруго выпрыгнула германская подводная лодка.
Со скрипом отдернулся тубус люка, на мостик вылезли офицер и
23 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 353
матрос, который сбил заглушки герметизации на прожекторе. Вода,
колобродя, еще гуляла у них под ногами.
— Проведи вдоль горизонта, — приказал офицер.
Узкий луч с подлодки пополз вдоль берега. Тьма... тьма...
И вдруг в конце луча ярко вспыхнуло - это прожектор уперся
в зеркало на башне мызы Веренкомпф. Теперь этот «маяк» был
виден далеко с моря, и на эскадре его устойчивый свет сразу заметили
с марсов флагманского «Мольтке»... Адмирал Шмидт сказал:
— Прекрасно! Мы вышли точно в Тага-Лахт...
Эскадра занимала исходные рубежи как раз в точке, закодиро-
ванной под именем «Вейс». На германских дредноутах команды
в сорок человек с трудОхМ стягивали с башенных орудий громадные
чехлы. Их тащили с пушек, как стаскивают с ног длинные чулки.
Стволы германских орудий были украшены личным клеймом
кайзера Вильгельма: W. При неяркОхМ свете луны на корабельных
пушках можно было прочесть надписи из латинской мудрости:
«Ultima ratio regis» («Последний убедительный довод»).
Было четыре часа ночи. Якоря они отдали.
В эту же ночь Владимир Ильич Ленин закончил работу над
своей статьей «Кризис назрел».
Глубокий анализ событий приводил Ленина к мысли, что настал
момент для свершения революции социалистической.
Это был его последний убедительный довод.
Дежурный по штабу в Ревеле проснулся от звонка:
— У аппарата батарея Серро, говорит мичман Лесгафт...
— А где эта батарея? — спросил дежурный, зевая.
— Это на самОхМ юге Даго, в проливе Соэлозунда.
-- Дагомейцы, а как у вас погода?
~ Туманно, — ответил мичман Лесгафт. — Шла изморось. Види-
мость дрянь. Слабый зюйд-вест. На море — один-два балла... У меня
вопрос: вы что там? В шахер-махер играете? Если флот посылает
корабли к Эзелю, так предупреждайте, а то шарахнем по своим!
Сонную одурь выбило из головы дежурного. Индукция слабых
токов струилась сейчас от Даго по кабелю, брошенному в илы Кас-
сарского плеса, токи тревоги по флоту влетали в коммутатор Гапсаля,
текли под землей в эту черную трубку — прямо в ухо:
— Алло! Ревель — Даго: флот кораблей не посылал.
— Даго — Ревелю: чтоб вас всех черт побрал... Прощайте!
«Дагомейцы» первыми открыли огонь, и грохот орудий пере-
летал через Соэлозунд, будя эзельских крестьян. Деревушка Серро
засветилась окнами, в хлевах жалобно замычали коровы.
Прямо в пасть пролива Соэлозунда впирало линкор «Кайзер»,
вокруг которого шмелями жужжали моторные тральщики. Крейсер
354
«Эмден» и 15 эсминцев противника стали взрывать батареи с моря,
(’.нарядные чушки подкашивали прибрежные сосны, осколками пере-
било все телефоны и переговорные трубы. Одно орудие село на катки,
как раненая лошадь садится на землю избитым крупом. Второе
орудие батареи Серро — в дымном чаду — работало и работало.
— Есть накрытие! --- кричал Лесгафт. - Давай еще...
Два германских эсминца мотало между берегами пролива, как
пьяных между стенками в узком коридоре. Казалось, их рвало над
туманной водой рыже-зеленой блевотиной нефтяного пламени...
Когда мичман Лесгафт спустился с вышки, живых уже не было:
трупы защитников разбросаны среди перевернутых орудий, словно
неряшливые узлы с жалким барахлом. Лесгафт стал выкручивать
из пушек замки. Задыхаясь, он таскал их к воде — топил в море.
Немцы уже выбросили пробный десант. Германские матросы,
словно голодные волки, кинулись прямо в деревню Серро, тащили
оттуда за уши на корабли орущих свиней, а следом за ними —
растрепанные, патлатые — бежали старухи эстонки.
Мичман Лесгафт слышал голоса немецких матросов.
— Реквизит, реквизит! — кричали они, а свиньи нестерпимо
визжали, когда их грузили в шлюпки и катера.
...Как неожиданно все началось.
Но главный удар был нанесен в самую подвздошину Эзеля.
Прямо по бухте Тага-Лахт (точка «Вейс»), из ковша которой
тропинки древних эстов и дороги, укатанные еще крестоносцами,
петляя и расходясь по лесам, опутывали весь Эзель...
Батарея на мысе Хундва огнем своих пушек геройски отогнала
в море германские эсминцы. В поединок огня и железа вступил
рыкающий бас главного калибра дредноутов, и тогда батарейцам
стало плохо. Удачным выстрелом под основание немцы своротили
батарейную вышку, она разобралась по бревнышку, словно держа-
лась на жидком клею, и в развале бревен умерли все наблюдатели.
Огонь башенных платформ противника перемешивал в одну скольз-
кую кашу все подряд — людей, пушки, животных, деревья, песок,
тину и рыбу. Надо знать, что такое главный калибр дредноутов,
залпы которых способны вскрыть землю, как банку консервов...
Адмирал Эргард Шмидт воткнул в уши гуттаперчевые пуговицы,
чтобы не оглохнуть. Неожиданно с батареи Хундва, которая уже
погибала вся в красном зареве пожаров, флагманский «Мольтке»
был взят в губительную вилку. Русские сумели определить место
флагмана (хотя «Мольтке» стоял в конце авангарда).
— К развороту! — приказал Шмидт: он не желал погибать...
И вдруг прославленный «Байерн», махина в 25 000 тонн, под-
прыгнул па воде, словно лягушка, и линкор стало сильно раскачи-
вать. Его качало, качало, качало... черный дым струился к небу.
«Подорвались на мине», — писали с «Байерна» на «Мольтке».
— Лучший линкор Германии, — огорчился Шмидт.
«Гроссер Курфюрст» лежал в пологом развороте, громя своими
23*
355
башнями уже не батарею, а просто свет божий. Могучий кулак
минного взрыва ударил его под днище, и «Курфюрста» тоже ка-
чало, качало, качало... второй линкор был подорван.
— Минус два, — заволновались на мостиках «Мольтке». —
Л мы ведь еще только пять минут как начали свой бенефис...
Шмидт нетерпеливо махнул рукой:
— Вперед десанты... ошеломляйте натиском!
Горел лес (страшное зрелище). Мертвая батарея Хундва по-
сылала к небу длинные гейзеры шипучего огня, словно там откры-
вали бутылки с адским шампанским, — это рвало погреба с зарядами.
Тага-Лахт наполнилась кораблями: шли транспорта, на палубах
которых в четких каре, недвижимы под чехлами «фельдграу», стыли
на ветру саксонцы, баварцы, голштинцы, брандербуржцы и гессенцы.
Десантные суда, скрежеща днищами, вползали на каменистые от-
мели, их борта откидывались на берег, подобно сходням, — по ним
гнали настегнутых лошадей, и они тащили на Эзель пушки, походные
кухни, бомбометы, минометы, огнеметы и санитарные двуколки.
Порядок был образцовый. По берегу бегали штабные офицеры.
В рыхлые пески пляжей вкалывали шесты с номерными плакатами.
Теперь каждый полк еще с моря видел, в каком месте ему высажи-
ваться. Тральщики волокли через бухту свои громоздкие сети,
но вычерпать все мины они не могли. Громадный транспорт
«Корсика», плотно забитый солдатами и техникой, взорвало у берега,
и «Корсика» пошла брюхом на берег, с грохотом раскидывая из-под
киля своего обомшелые камни.
Эзель вздрогнул от нестерпимого треска. Это разом заработали
тысячи мотоциклов, и лавина моторов, извергая из себя зловоние
газов, покатила по дорогам, давя все живое:
— На Аренсбург! На Орисар! С нами бог!
...Как все быстро произошло. Даже не верится.
— Где мой протез, я вас спрашиваю? Куда его засунули?
Одноногий летчик, лейтенант флота Прокофьев-Северский скакал
по бараку команды, хватаясь за столы и койки. В окне полыхало
зарево, мимо авиастанции Кильконда, низвергаясь с лесной горы,
словно гром, неслась мотоциклетная саранча противника...
— Кто видел вчера мой протез?
Мичман Сафонов вылез из-под кровати, волоча скрипящую ногу,
которая сверкала от обилия планок из никеля:
— Вот она! Пристегивай... бежим на гидро!
В дверях барака — ас морской авиации полковник Вавилов:
— Скорей, ребята! Сжигать ангары... взлетайте сразу!
Культя туго влезла в протез. Застегнуть ремни было некогда.
Прокофьев-Северский с ремнями в руках ловко прыгал по жухлой
траве, залитой маслами и бензином. Гидросамолеты уже выгоняли
из ангаров на воду. Механики быстро прокручивали винты лопастей.
Моторы, как назло, барахлили — не брали «завод». Прокофьев-Се-
верский рывком завалился на крыло, бросил протез в кабину, уселся
356
п сам. Брызгаясь горячен касторкой, мотор сорвал машину с воды
на взлет. Делая круг над авиастанцией Кильконда, летчик видел,
как с факелом в руке бежит через поляну полковник Вавилов.
Вот он упал... пет, поднялся. Факел дымно чадит... Самолет ложится
на Аренсбург, а под ним несло грохочущую лавину мотоциклов.
Одновременное налетом самокатчиков три германских миноносца
зашли в бухту Папенхольм, стали разбивать авиастанцию снарядами.
Телеграфные столбы наклонились, в разорванных проводах без-
надежно запутался самолет Сафонова и рухнул в кустарник.
— Боря, — позвал его Вавилов, — сюда... ко мне!
Сафонов выбрался из обломков. По летному полю, среди сную-
щих мотоциклов, металась с включенной сиреной санитарная ма-
шина Кильконда. Из кабины автомобиля летчиков звал шофер авиа-
стан ци и:
— Лезьте в кузов. . бросайте все к черту! Скорее...
Вавилов успел зашвырнуть факел в ангары, оба офицера прыг-
нули в кузов, машина, ревя клаксоном, сорвалась под пулями.
— Костя, куда ты жмешь? — спросил Вавилов шофера.
— А куда надо? Дорога одна — в Аренсбург...
— Немцы! — выкрикнул Сафонов, показывая вперед.
Прямо перед ними, посреди моста через речку, крутился на ло-
шадях взвод германских кавалеристов с карабинами.
— Прыгай! — заорал Костя. — Прыгайте оба...
Вавилов распахнул дверцу — грузно выпал на обочину. Молодой
Сафонов прыгнул удачнее, как на тротуар с подножки трамвая.
Он видел, как пляшут кони на мосту. Он видел, как «санитарка»
врезалась в крупы лошадей, давя кавалерию буфером. Он видел,
как обрушились перила моста и Костя полетел вниз головой —
прямо в реку, а сверху его раздавил рухнувший автомобиль...
Поддерживая тяжелого полковника, с хрустом ломая кусты, Сафо-
нов уходил.
— На Аренсбург! На Аренсбург!
Но то же самое кричали и немцы. Они были всюду. Главный
аэродром Эзеля перестал существовать в первые же минуты сраже-
ния.
...Действительно, в организации немцам отказать нельзя.
Аренсбург — столица провинции, и царем здесь был контр-
адмирал Свешников. Был\ Но сейчас власть над Эзелем он делит
с комиссаром своим от Центробалта — матросом Женькой Вишнев-
ским ’, на лбу которого золотом горит античное: «Д1АНА». Власть
у адмирала большая — она обнимает все позиции Эзеля и Даго,
забирается на рейды Куйваста, контролирует все зунды и вики архи-
пелага.
Непререкаемый авторитет Свешникова был хорош до какого-то
момента. Но авторитет адмирала сразу стал переходить к комис-
’ Е. И. Вишневский — впоследствии видный партийный работник; в годы
первых пятилеток был одним из создателей тяжелой промышленности на Урале.
357
сару, когда выяснилась пикантная подробность: все телефоны мол-
чал и.
— Обрезали опять, — сказал Женька. - Мало морду шпионам
били. Цацкались вы тут с баронами да графьями местными!
Комиссар говорил адмиралу: «Дмитрий Александрович».
Адмирал говорил комиссару: «Евгений Иванович».
В общем-то, пока они ладили. Притирались. Но глаза Свешни-
кова уже стали покашиваться в окно.
- И чего это вы искашиваетесь? -- спросил Вишневский.
— Ваше большевистское величество, у вас ноги еще молодые.
Вы далеко убежите. А вот мне, покорному слуге вашему, свыше не
дано бегать... Гляньте-ка и вы в окно: разве это не страшно?
По улицам Аренсбурга, неся винтовки, как палки, уже брели в
сторону пристаней первые дезертиры... Комиссар сказал:
— Пехтура ноги в руки взяла. Наши, флотские, не бегают...
В раскрытое окно штаба доносился гам голосов:
— У фрица машина, а у нас телега... не совладать!
Опять же, я с винторезом сколько разов стрелю? Ну, пяток.
А у немца фитюлька такая в руках железная. Он ее к пузу приставит
и поливает меня, как дождиком. А где наши фитюльки?
— Товарищи! — раздался с улицы голос, почти проникновенный,
маслено влезающий в душу. — Доколе нас предавать будут? Глянь-
те в листовки германские: они верно пишут, что нас предали.
Свешников-адмирал полмешка в золоте взял, а не керенками...
— Да вмешайтесь же наконец! — возмутился Свешников.
Вишневский с бранью выбежал на улицу, там грянул выстрел.
Провокатор смолк. Комиссар вернулся обратно в кабинет адмирала,
долго и жадно глотал воду из горлышка графина.
— Таких много тут, — сказал. — По-русски знают не хуже на-
шего. Пристроятся к любой части и панику нарочно наводят...
Связисты сумели наладить связь с Куйвастом — и на другом
конце провода сразу взорвался адмирал Бахирев.
— Не нуждаюсь в подробностях! — орал он на Свешникова. —
Морская авиация с аэродромов Вердера известила меня достаточно.
Немцы идут по Эзелю в две колонны. Одна — прямо на вас, на
Аренсбург, а самокатчики противника рвутся к Орисарской дамбе —
к острову Моон... Вы способны их задержать или нет?
— Тут все бегут, — оправдывался Свешников. — Впрочем, пере-
даю трубку комиссару...
Бахирев поперхнулся на ругательстве в отношении комиссаров,
Женька Вишневский уже докладывал ему в трубку:
— Это Куйваст? Привет... Окажите поддержку с моря в зундах,
а за нас не волнуйтесь. Пусть на пристани побольше беглых
соберется, тогда я своих агитаторов подброшу, они их развернут
в нужном направлении. Тут масса паникерских слухов. Шпионов
и паразитов будем стрелять. Самое главное — Церель, а там спо-
койно.
Бахирев вдруг замолчал, и комиссар вернул трубку адмиралу:
— Дмитрий Александрович, послушайте вы... он молчит.
358
— Куйваст! Куйваст! Что вы затихли?
-- Не кладите трубку. Там что-то стряслось...
Свешников дождался, когда Бахирев вдруг сорванно крикнул:
— Веда! Германский эсминец уже прорвался в Кассары.
Свешников со стоном схватился за седые виски:
— Боже милосердный! Кто бы мог ожидать?
А почему бы этого не ожидать? Ведь пролив Соэлозунд (между
Эзелем и Даго) короче всего выводил германские легкие корабли
на просторы Кассарского плеса...
Связь Аренсбурга с базами снова прервалась.
— Опять обрезали!
Рогокюль — ремонтная база кораблей на Эстляндском побе-
режье, сейчас здесь стояли у пирсов «Припять» и эсминцы. На
«Самсоне» принимали боезапас в кормовой погреб. На «Громе»
проворачивали машины. Стояли борт к борту, и через провал воды
между эсминцами переговаривались земляки и приятели.
Семенчук тоже приметил земляка на «Самсоне» — комендора
Василия Купревича 1.
— Василь, ходи на бережок, — поговорим, а?
— Добро. Только догрузим...
Прогретый машинами воздух, слоясь, вздрагивал над эсмин-
цами. Известие, что немцы уже прорвались в Кассары, натянуло
нервы командам. Большевики «Грома» — в основном артиллеристы,
гальванеры и машинные. Командир у них выборный — Ваксмут, мо-
лодой и толковый офицер в чине лейтенанта. К нему уже подсту-
пались:
— Господин лейтенант, команда просится в бой. Радируйте на
Старка, что одиннадцатый дивизион стоять не может.
— Не засидимся, — отвечал Ваксмут. — У нас еще два часа сво-
бодных. Погуляйте по берегу. В случае чего я дам сирену...
На берегу — тощища смертная, но иногда не мешает пройтись
по травке. Сорвать ветку бузины. Посидеть на земле. Отдать в эту
землю из тела корабельные токи. Бушлаты матросов серебрились
от измороси. Семенчук с Купревичем гуляли вдоль железнодорож-
ной ветки, которая от города тянулась до пирсов. Купревич по
силе и выправке под стать Семенчуку; гладкое розовое лицо сам-
сонца было красиво, как у девицы. Ресницы длинные...
— Полундра, — вдруг сказал Купревич, предупреждая.
Прямо на них катились товарные вагоны. Паровоз, который
толкнул их к морю, теперь поспешно удирал обратно на всех парах.
Вагоны мчались в тупик — на инерции, которая не погашена...
Мимо матросов, стуча колесами, бежали одна за другой теплушки,
и вдруг под ними, откуда-то снизу, выбилось едкое пламя. Купре-
вич кошкой вцепился в поручень заднего вагона, новис на нем и
1 В. Ф. Купревич (1897 — 1969) — всемирно известный ботаник, член-кор-
респондент АН СССР; президент Белорусской Академии наук.
359
поехал в тупик, крутя тормозной кран. Что-то кричал, быстро уда-
ляясь...
Казалось, что катастрофа неминуема: рельсы вели состав прямо
на пирсы, в самую гущу кораблей. Но тут от гавани ринулся на-
встречу составу маневровый паровозик. Набирая скорость, он грудью
решил задержать вагоны. Машинист жертвовал собой, чтобы спасти
корабли. Семенчук закрыл глаза, когда паровоз в реве встал на
дыбы... Передний вагон, треща досками, задрал свои колеса над
будкою машиниста. Следующие вагоны с грохотом наползали один
на другой, и буйное пламя с шипением охватывало их...
Когда Семенчук добежал до состава, он в ужасе остолбенел!
Между развороченных досок вагонов торчали взрыватели шаро-
вых мин с навинченными на них колпаками. И огонь весело, словно
радуясь, лизал их черные лаковые бока, смазанные тавотом.
Купревич понесся на эсминцы, крича во все горло:
— Отходи все! Давай в море... Мины! Мины! Мины!
Семенчук остался, начал выламывать горящие доски вагонов.
Но как мины не сдетонировали при ударе — это уж секрет произ-
водства.
Это был как раз тот рискованный момент, когда первый герман-
ский эсминец прорвался на Кассарский плес. Дерзко выскочив
из-за мыса Памерорт, он долго бежал на полном, стеля черный дым
из косо поставленных труб. Потом резко сбавил обороты, и два
матроса в его носу стали кидать по отмашке лоты (промеряли
глубины).
В воротах Соэлозунда дежурил сейчас один «Генерал Кондра-
тенко». В его котельных гремели заслонки котлов, кочегары в изну-
рении швыряли лопату за лопатой в бушующее пламя топок, чтобы
набрать запас пара. «Кондратенко» на пересечке курса открыл
частый огонь, и противник кинулся обратно. В азарте погони за
ним русский эсминец чуть не выскочил за мыс Памерорт, в укрытии
которого затаился линкор «Кайзер» и где ползал среди отмелей,
словно железная каракатица, четырехтрубный крейсер «Эмден».
С калибром «Кайзера» эсминцу лучше не связываться, и потому
«Кондратенко», отбежав назад, как хороший вратарь, снова занял
место в воротах пролива, чтобы охранять Кассарский плес. От берега
к нему летел гидроаэроплан, причем летел он так низко, что мино-
носники решили — свой! Но это был немец, который, тоже впав в
ошибку, принял «Генерала Кондратенко» за германский эсминец,
посланный для промера фарватера. Летчик сбросил над русским
кораблем холщовый мешок с кайзеровским флагом. В мешке ока-
лась фотокопия карты позиций Моонзунда, а на ней рукою
летчика были сделаны пометки о путях русского отступления на
Эзель.
Карта пошла гулять по рукам матросов и офицеров.
— Скажи на милость — все, подлецы, знают!
360
Орисар... Смотрите, куда они метят — прямо на Аренсбург
и точно на Орисар. Неужели с ходу возьмут дамбу?
Орисарская дамба — отличный мост, но которому германская
армия может сразу перейти с Эзеля на Moon, а с Моона легко
ударить по флотской базе рейдов Куйваста... Нехороши дела!
С плеса показался эсминец, резво идущий под брейдвымпелом.
Издали было не угадать — чей вымпел полощется на его мачте.
— Наверное, Пилсудский катит нам в подмогу...
Но это выскочил на позицию сам пачмин адмирал Старк, кото-
рый еще издали горланил в мегафон трубяще:
— Удержите плес от прорыва немцев хотя бы часок!
«Кондратенко» подошел ближе к флагману.
— Удержим! — заверили Старка с шаткого мостика.
— Я иду на Куйваст для доклада Вяхиреву... Слышишь меня,
«Кондратенко»? На Куйваст, а потом в Рогокюль, и вышлю вам
подмогу!
Из-за мыса Памерорт торчали массивные набалдашники башен
«Кайзера» и «Эмдена», и когда они открывали огонь, то казалось,
будто проснулись над морем давно вымершие ихтиозавры, слышится
издалека чудовищное бурчание их адских желудков...
Матросы-кондратенковцы говорили о башнях с презрением:
— Кастрюльки поставили и фасонят! А нам плевать...
Семенчук и Купревич первыми встретили огонь...
Стальные колпаки минных рогулек, укрывавшие внутри себя
стеклянные пробирки взрывателей, оказались такого высокого ка-
чества, что минные рога насквозь прободали доски вагонов; при
столкновении с паровозом мины разрушили своим весОхМ перекла-
дины вагонов, но колпаки не деформировались. Это чудо спасло
корабли!
Но теперь вагоны с минами горели, подожженные рукой дивер-
санта... Пожар! На пристанях! Возле кораблей!
Мины раскалились докрасна...
И никто не ушел!
Не ушла даже «Припять». Она не ушла, и краска на бортах
минзага сгорела вся, пузырясь и вскипая, как кожа человека при
смертельном ожоге. Не снялись в море и эсминцы, хотя близкое
пламя рассыпало в прах их сигнальные снасти фалов...
Человек не знает предела мужеству, на какое он способен!
В пламя кинулись два офицера: с «Победителя» — Виктор
Штернберг и с «Грома» — Володя Севастьянов (молодежь!). Когда
корабельные помпы стали подавать воду на берег, то пар над
составом с минами поднялся до неба. Казалось, мины не выдержат
сначала огня, а потом резкой стужи моря и сейчас в одном бурном
возмущении они вознесут к облакам все пристани Рогокюля, все
цеха, все дома в городе, все корабли базы, все людские команды...
Матросы забивали пламя чем могли: мокрыми бушлатами, одея-
лами с коек, фланелевками, иные даже брюки сняли с себя и хле-
361
стали клешами по огню, который облизывал многие тонны раска-
ленного тринитротолуола. И пожар медленно отступил от мин.
Рогокюль спасли. Обожженные люди возвращались на корабли.
Семенчук в одной руке тащил обгорелый бушлат, другой обнимал
Купревича.
- Погуляли, — говорил он. — По травке.
— Бережок — что надо, — отвечал Купревич...
Скоро на «Припять» — приказ: мины брать.
«Самсону» — вытягиваться на Кассарский плес.
«Грому» — перетянуться на Куйваст и ждать.
Вот когда всем не стало хватать времени!
Пришла беда - отворяй ворота... Сразу семь германских эсмин-
цев рвались на просторы Кассарского плеса, прикрытые от Соэло-
зунда крейсером «Эмден». «Генерал Кондратенко» и «Пограничник»
ходили перед врагом на зигзагах; между отмелями качало растре-
панные ветром голики вех — то черные, то красные. А канлодка
«Грозящий», у которой осадка была меньше, чем у эсминцев,
рванулась с лихостью прямо напересечку кайзеровским кораблям.
Командовал ею опытный кавторанг Ордовский-Танаевский. От-
странив гальванера, он сам прильнул к дальномеру: линзы выпукло
приблизили к нему противника. Откачнулся в кресле и сказал:
— Пусть немцы залезут подальше, где фарватеры узкие. Там,
между отмелей, имеются аппендиксы, как в слепой кишке: туда но-
сом всунутся, а вылезать придется кормою...
Время: 16.25... Дистанция: 70 кабельтовых.
— Правым бортом — огонь!
В извилинах канала немцы запутались, как котята в клубке
ниток. Отвечали они с большими недолетами. Но сзади герман-
ские миноносцы подпирал своей мощью, словно страхуя робких
мальчишек, здоровенный дядька «Эмден» и гулко ухал калибром.
— Накрытие!.. Накрытие! — радовались на «Грозящем».
Два германских эсминца вильнули хвостами корм.
— Отбегались, — скупо заметил Ордовский-Танаевский.
Немцы спаслись за дымовой завесой. Соэлозунд быстро заво-
лакивало черной пеленой. От Куйваста спешил миноносец «Разя-
щий», окрикивая все корабли подряд:
— Где пакет с немецкого самолета? Бахирев просит...
С борта «Кондратенко» перебросили пакет на «Разящий», и тот,
преследуемый с моря вражескими снарядами, бодренько побежал
на Куйваст.
Пять эсминцев противника наседали теперь на «Грозящего».
Весь огонь врага пучком сошелся на канонерке. Минута, вторая,
третья... Фарватер кончился, расширяясь, как воронка: из этого
раструба канала немцы выскочили на плес.
— Ах, мерзавцы! Воевать они умеют...
Теперь из кильватера немцы быстро (очень быстро) перестраи-
вались в строй пеленга. Дистанция боя часто менялась — от 40
до 60 кабельтовых. На разворотах противник, как правило, вставал
всем бортом, давал частые залпы, а затем отскакивал назад...
362
Стреляли немцы отлично, целик у них был прекрасно выверен,
а залпы ложились кучно — горсткой.
Удар! «Грозящий» наполнился дымом, из кормы выхлопнуло
огнем. Ордовский-Танаевский видел с мостика, как побежали с «ми-
нимаксами» в руках палубные матросы, забрызгивая пожар огнету-
шительной пеной. Первый покойник, крутясь руками и ногами, плюх-
нулся за борт канлодки. Долго не хотел тонуть.
— Отставить! -- приказали с мостика. — Мертвых не выкиды-
вать, а складывать в баню... Мы их погребем с честью!
Второй удар. На этот раз — подводный. Броня канонерки вы-
держала, хотя от нее отскакивали куски, словно от раскрошенного
бетона.
Еще удар, и кто-то дико закричал от боли...
— На этот раз хуже, — решили на мостике.
Ордовский-Танаевский ждал, когда ветер разбросает густой дым
над рострами.
Из этого дыма медленно проступали руины шкафута и венти-
лятор кочегарок, который продолжал работать, затягивая в коче-
гарки угарный газ взрыва и дым пожара. Катер отлетел за борт
и повис на бакштовах, полузатоплен. Лежали ничком мертвецы,
один матрос без ноги рывками полз по палубе, вскрикивая в шоке
безумия:
— Не больно! Не больно! Не больно!..
Рука кавторанга Ордовского-Танаевского вскинулась кверху,
и все увидели, что антенны разорваны. Нет гафеля. Вместе
с рангоутом унесло за борт и флаг корабля. Знамя укрепили на
стеньге, и бой продолжался. Из плесовой мглы вырвался эсминец
«Десна» под вымпелом пачмина Старка. Почти касаясь винтами
близкого грунта, эсминец дерзко застопорил машины и включился
в сражение.
— Есть... врезали! — доложили с дальномеров.
Третий эсминец врага запарил машиной, отползая прочь с плеса.
Пристрелка немцев сбилась, они снова выпускали из труб черно-
бурые шлейфы дымового прикрытия... От Рогокюля уже спешили
эсминцы «Новик», «Изяслав», «Забияка» и «Гром». С мостика
«Забияки», отчаянно картавя, адмирала Старка вопрошал кавторанг
Косинский:
— Мои мат'осы 'вутся в с/ажение. Дайте нам дело!
«Забияку» и «Гром» оставили на ночь в Соэлозунде.
— Стоять крепко! — наказывали им с отходящих кораблей.
Флот не пропустил врага на Кассарский плес.
Но зато армия пропустила врага к Орисарской дамбе.
Немецкая агентура постоянно размыкала связь между частями
эзельского гарнизона. Но диверсанты обязательно (!) вновь соединяли
телефоны баз, когда ожидалась передача известий, неприятных для
русских. Так они усиливали разброд, сеяли недоверие даже к чест-
363
ным офицерам, в умы даже храбрейших людей они вносили впе-
чатление полной безнадежности сопротивления. Надо было обладать
железными нервами, чтобы выстоять нерушимо под гнетущим шква-
лохМ панических выкриков, под лавиной мрачных слухов...
Около шести часов вечера в штабе Аренсбурга зазвонил телефон,
и комиссар Вишневский жадно схватил трубку... Голос:
- Сообщаем адмиралу Свешникову, как начальнику обороны
островов, что немецкие самокатчики уже вышли к Орисарской дамбе.
Свешников молча перевел взгляд на карту района:
— До чего быстро они шагают... А куда вы, комиссар?
— Я пошел. Сейчас главное — дамба! А вы, адмирал?
- Я еще посижу. Может, позвонят... как знать...
Вот теперь, когда комиссара под боком не стало, Свешников
облегченно вздохнул. Этот матрос с «Дианы» не сводил с пего глаз
и все время спрашивал: «А это зачем? А что выйдет из этого?..»
Сейчас адмирал тишком созвал секцию Эзельского исполкома.
— У меня на руках, — сказал Свешников потрясенным людям, —
имеется решение о переводе моего штаба в Гансаль... Решение это
принято уже давно, но, знаете, все как-то было не собраться, чтобы
переехать. Сейчас вы сами видите, что творится вокруг. Связи нет.
Все бегут. Я отдаю свое последнее распоряжение: всем частям
отступать к Орисарской дамбе и удерживать тет-де-пон, заграждаю-
щий подступы к этой дамбе, после чего... можете переходить в реши-
тельное наступление! Желаю успеха вам, дорогие товарищи...
На случайном миноносце он выбрался в тыловой Гапсаль.
Хороший курортный городок с прекрасным климатом.
Вечером адмирал уже принял горячую грязевую ванну. Пока-
зался врачам курорта. Сердце ему прослушал немец. Нервы он
доверил шведу. Ухо-горло-нос осмотрел еврей. Какой врач скажет
человеку, что он абсолютно здоров? Таких врачей не бывает. А когда
их сразу трое, то человеку остается только одно — срочно заболеть.
И адмирал Свешников серьезно «заболел»...
Оборона всех островов была брошена. Предательски!
Свешников затих в Гапсале — больше о нем ни слуху ни духу.
Так, словно этого адмирала никогда не числилось в казенных списках
российского флота. Вишневский остался комиссаром при несущест-
вующем начальнике. Вот этому матросу с «Дианы» и выпала честь —
оборонять дамбу, ведущую с Эзеля на Моон.
В 1309 году море прорвало топкую перемычку, и от Эзеля отде-
лился большой кусок земли, ставший самостоятельным островом
Мооном. Но древним эстам не понравилось вмешательство стихии
в их личные дела, и там, где море разрушило землю, они проложили
искусственную насыпь. На Моопе много следов активной былой
жизни, в глинтах немало черепов и мечей, но сейчас жизнь острова
замерла в нескольких деревеньках, тощие коровенки крестьян вяло
перетирают на зубах сухонькие моонские травки. Вся жизнь Моона —
364
на рейде Куйваста, там залечивали легкие ранения корабли, именно
там сходились самые свежие вести с моря.
— Где адмирал Владиславлев? -- бушевал Бахирев. — Его
бригаде нужно срочно выслать в море подлодки. Без торпедного
удара ио дредноутам из-под воды мы... мы просто задыхаемся!
Вечером Бахирев созвал совещание флагманов и командиров
судов первого ранга. Для начала адмирал сообщил:
— Не в утешение — ради информации: немцы вывалили мины
у Штоппель-Боттенского буя — нас уже стали запечатывать в Моон-
зунде, как пауков в банке. Неприятно, но знайте!
Старк, издерганный горячкой событий, заявил:
— Минная дивизия будет сражаться до конца. Хотя машины
у нас истрепаны на переменных реверсах. Сегодня мои эсминцы не
раз уже чиркали днищами по грунту. Не однажды мы бились о грунт
винтами. Появилась, черт побери, опасная вибрация корпусов... Не
понимаю', — закончил Старк, — но команды, которые саботировали
войну, сейчас проявляют чудеса героизма и отваги. Прекрасно
воюют!
Начдив>Х 1 кавторанг Пилсудский хмыкнул:
— Как же не понять? Раньше они воевали за царя...
— А теперь, выходит, за Керенского?
В разговор вмешался командир «Славы» — Антонов:
— При чем здесь Керенский? Сашку Федоровича они забыли.
Они сражаются за какую-то свою революцию, и я не могу попять —
за какую? Одна революция уже была... Господи, неужели закрутят
и вторую? У меня нервы, знаете... второй не вынести!
Бахирев позвонил с «Либавы» в службу лоций.
— Сейчас стемнело, — сказал он. — Вырубайте на каналах и
плесах все маяки, все створные огни и буи...
Угас маяк Папилайд, и Моонзунд погрузился во мрак.
— Кто видел Владиславлева? — снова спросил Бахирев.
Флагманы пожимали плечами: не видели они его!
— Итак, — закрепил разговор Бахирев, -- сегодня флот может
приписать себе в плюс недопущение врага на Кассарский плес.
Завтра борьба за обладание маневренным пространством плеса про-
должится. Все «новики» — в дело. Канлодки — к бою. В проливе
Соэлозунда затопим пароход «Латвию», загрузив предварительно
камнями... Кстати, заградитель «Припять» здесь?
— Есть! — поднялся командир минзага Медведев-2.
— Мины приняли? Завалите пролив Соэлозунда.
— Есть!
Бахирев еще раз, обеспокоенный, оглядел собрание:
— Черт возьми, но куда же провалился Владиславлев с его
подлодками? Куда он делся? Может, напился и спит? Где он спит?
Найти и разбудить... Нужны подлодки! Нужен торпедный удар!
Папилайд мигнул последний раз в черноте Моонзунда, и на
катер надвинулась кромешная тьма. Владиславлев, подняв воротник
365
шинели, сидел под капотом, воспринимая всем телом удары корпуса
о водяные ухабы моря. Дробно стучал мотор. Катер шел через
пустынный капал Моонзунда — прямо на север. Слева проплыл ле-
систый Даго, справа пропал берег Эстляндской губернии с ее слабо
освещенными Рогокюлем и Гапсалем, впереди показался остров
Вормс, а за ним лежала Штоппель-Боттенская банка.
Дальше не было ничего, кроме моря — открытого моря.
Через Балтику, следуя строго на север, Владиславлев дезер-
тировал, чтобы укрыться на базе подлодок в Ганга. Берега Финлян-
дии, почти нелюдимые, шумели стройными лесами. Возле пирсов
качались рыбины субмарин, всегда готовых нырнуть в глубину,
ударить врага торпедой и затеям всплыть в суровом ненастье моря...
Владиславлев на пирсе резко обернулся.
— Кто идет за мной? — крикнул в испуге.
Ветер донес глухие голоса:
— Мы с «Пантеры»...
— А мы с «Миноги»...
— Это идет «Ягуар»...
Темные тени матросов замерли. Он тронулся дальше, и тени
неотступно двинулись за ним. Владиславлев снова остановился:
— Что вы меня преследуете? Ступайте на подлодки...
— Сейчас пойдем! — И сразу затрещали выстрелы.
Пинками матросы перекатили адмирала до причального среза,
и под телом мертвеца бурно всплеснула вода, обдав подводников
холодными брызгами. Матросы разошлись по лодкам.
Бездействие подводных лодок нуждалось в отмщении!
Немцы раскусили Эзель как орех возле бухты Тага-Лахт,
а потом два клыка мотопехоты вонзились в тело острова, и кровь
брызнула двумя струями — в направлении к Орисару (чтобы отсечь
русским отступление на Моон через дамбу) и на Аренсбург (чтобы
отрезать полуостров Сворбе, где до времени затаилась страшная для
Гохзеефлотте угроза батарей Цереля).
Ночью стал усиливаться ветер. К трем часам он достиг четырех
баллов. А к рассвету уже забирал под девять. Это был зюйд — ров-
ный и устойчивый, который тянул через Моонзунд, как через
вытяжную трубу. Над Кассарским плесом летела сочная лохматая
пена, и в ней кувыркались корабли русской брандвахты.
«Забияка» и «Гром» — два дерзновенных.
Революция оставалась в опасности!
Линкоры «Слава» и «Гражданин» были подняты среди ночи
по тревоге... Что случилось? Ничего страшного — митинг.
На барбете аэропушки выступал комиссар Вишневский:
— Революция в опасности... Линейные, помогите!
Команды строились во фронт, выкликали охотников. Витька
Скрипов видел, как шагнули вперед его соседи по кубрику, боль-
шевики-сигнальщики, и он ступил за ними.
366
— Давай я тоже пойду, — сказал юнга.
Вот его и взяли в десант, а всех других сигнальщиков затолкали
обратно в строй. Старший офицер фон Галлер крикнул:
— Сигнальные, без шуму! Пусть юнга идет на берег один, а если
и вы уйдете в десант, то кому вахту нести на мостике?
По железным трапам, бряцая прикладами, шли матросы-линей-
щики. На черных водах качало паровые баркасы, плыли стоя, плечо
к плечу, через Малый Зунд — к дамбе, и Эзель засвечивал им
слева, весь в ярких вспышках боев, весь в трескотне минометов...
Дамба, — так вот ты какая! Глянув на нее, Витька только сейчас
понял, что такое дамба. Вишневский показывал во тьму:
— Светится вдали огонек — это пост Орисар на Эзеле, там уже
немцы кудахтают. Самокатчики слева, за тет-де-поном. Ихние мото-
циклисты уже заскакивали на дамбу. Хотели нас на испуг взять.
Навоняли тут, натрещали, а не прошли...
Витька Скрипов нечаянно сложил стихи:
Цыкал, цыкал мотоцикл,
Не доцыкал и у цы кал!
— Ты у нас вроде Пушкина, — похвалил его комиссар...
Задача была понятна: сбить врага с предмостного укрепления.
— По-олу-ундра! Даешь дамбу...
В черной ночи — как большие черные кошки. Неслись!
Витька мчался за ними — вприскок. Дамба кончилась. С хрустом
рвались штаны о цепкие прутья кустарников, оголенных к осени.
Прямо в лицо крошил темноту пулемет. Немцы, не выдержав
натиска, растаяли в ночи, оставив матросам пять мотоциклов. «Ли-
нейщики» заняли тет-де-пон, ведущий на дамбу с Эзеля, а из темени,
со стороны Моона, сердито фырча, подошли броневики в подкрепле-
ние.
На рассвете возле дамбы заполоскало лентами и клешами —
линкоры сбросили еще один десант. Матросам безо всякого слюн-
тяйства было объявлено, чтобы стояли насмерть. Стоять до тех пор,
пока из Ревеля не подойдет «батальон смерти революционной
Балтики».
— Он уже формируется. Ждать недолго...
Начинался день. Второй день битвы за Моонзунд.
Еще не рассвело, когда из Аренсбурга вышли в разведку,
чтобы обшарить Рижский залив, два «новика» — «Автроил» и «Лей-
тенант Ильин». Сильный свежак, дувший навстречу, сломал на
«Ильине» форстеньгу, прорвал антенны. Эсминцы — под флагом
Зеленого-З — развернулись на остров Руну, где обычно проживали
700 шведских семей, нелюдимых и замкнутых, сидевших на кар-
тошке и салаке, но копивших деньгу. Навстречу эсминцам с Руну
взлетели два германских самолета, и стало ясно, что остров уже
захвачен врагом.
367
От Руну Зелепый-З направил корабли к мысу Домеснес* но там
ничего не обнаружили, и в 11.15 они бросили якоря иа рейде
Аренсбурга. От берега к ним сразу стали подруливать/ по воде
гидросамолеты. Заглушив моторы, аэропланы легкими поплавками
качались на пологой зыби возле самых бортов эсминцев.
— Аренсбург брошен, — доложили летчики. — A mj>i улетаем
сейчас на Куйваст... Драпаем дальше — от самого Кильконда!
Моторы взревели: шесть аппаратов нехотя расстались с водой
и разом окунулись в стихию воздуха. Город уже помертвел,
захлопнув ставни домов. Одинокий лейтенант флота, весь в ожогах
и копоти, с глазами почти безумными, докладывал Зелепому-З:
- Жгу и взрываю все, что можно. Осталось рвануть электро-
станцию и автомастерские... Помогите мне!
Матросы с эсминцев помогли ему в разрушительной работе.
Сыпали в море крупу и муку со складов, лили с пристаней
подсолнечное масло из бочек, поджигали ангары и казармы. Топорами
изрубили городской телефонный коммутатор, безжалостно оборвали
все провода. Миноносцы приняли на борт последних инженеров
и интендантов, забрали иностранных подданных и отошли на Куйваст.
С этого момента, как дымы их погасли за горизонтом, судьба Цереля
уже покатилась в пропасть трагедии...
Отход миноносцев из Аренсбурга был неоправдан и тактически:
ведь немцы еще не взяли города. Уйти можно было и позже:
толкни на мостиках рукояти телеграфов — и пошли!
Дороги отступления! О них всегда тяжело писать...
Масса смятенных людей, запутанных слухами и враждебными
наговорами, валила через Эзель — к дамбе, на Орисар. По обочинам
торчали брошенные двуколки, снарядные фуры, иногда пушки и даже
броневики. На телегах ехали с домашним скарбом женщины с де-
тишками — в гарнизоне Эзеля многие переженились на эстонках,
немало было и семей, выписанных из России. Лошадей загоняли
до такой степени, что они, бедные, уже не могли двигаться. Рас-
супоненные, они стояли, низко опустив головы, на том месте, где
их оставили. Посреди дороги горел грузовик, ветер раздувал из его
кузова обгорелые бумаги какой-то канцелярии. В толпе отступающих
заметно выделялись данковцы, козельцы и мосальцы: не стыдясь
честного народа, эти полки в открытую тащили белые флаги, и кто
кричал им: «Позор!», а кто и одобрял: «Правильно!»
Не было начальника — не было человека с сильной волей,
который бы с презрением поднялся надо всеми и сказал: «Хватит!
Командую здесь я, а кто не подчинится — тот слопает пулю...»
Правда, находились офицеры и матросы, которые уговаривали не
бросать оружия, призывали построиться и быть готовыми к бою.
Но они только уговаривали, а надо было жестко распоряжаться.
Иногда возникали ложные тревоги: «Немцы!» — и люди завора-
чивали в лес, опрокидывались телеги со скарбом, ржали беспомощные
368
кони, сыпались из фур снаряды в канаву, плакали дети, а жены
в этой суматохе теряли своих мужей. Начиналась беспорядочная
пальба, при которой убивали друг друга слепо и зверипо, с потух-
шими взорами...
Сколько в этой толпе было германских агентов!
Сверху отступающих и беженцев не раз поливали огнем пуле-
метов германские «фоккеры». Иногда же самолеты врага начинали
забрасывать людей сверкающим дождем нарядных и вкусных конфет.
— Не ешьте... не давайте детям! Конфеты отравлены...
Доводы разума подействовали, и конфеты хрустели под ногами,
такие красивые, такие вкусные. Потом самолеты стали раскидывать
на путях отхода к Орисару головки крепкого душистого чесноку.
Люди охотно ели чеснок, ибо это дар природы — не фабричное
производство, и не знали того, что немцы насытили чеснок холер-
ными бациллами. Голодные дети просили у матерой конфетку...
А за несколько верст от Орисара толпа застряла как вкопанная:
пи вперед, ни назад. Слышалась стрельба. Легкой рысцой, запарен-
ные и полураздетые, пробежали куда-то пограничники. Несколько
штабных автомобилей развернулись обратно на Аренсбург (ка-
жется, поехали сдаваться в плен). Пошел дождь. Стало сумрачно,
как ночью. Из-за леса взлетели немецкие ракеты. Они фукали
дымом и трещали то слева, то справа, сзади и спереди, отчего
казалось, что спасения уже нет: окружены! Горел на опушке сарай
с сеном, бежали лошади, волоча под брюхом сбитые седла. В ко-
лонне не сразу поняли, что идет бой. Он возник стихийно, и люди
бились, чтобы проломиться на Орисар. Матросы отбирали оружие
у трусов, спешили в сражение. Из боя их выносили обратно
в колонну — простреленных насквозь, иногда уже мертвых, клали на
землю и тут же забывали о них.
— В атаку! В атаку! — призывали смелые робких.
Колонна прорвалась через немецкий заслон, но перед самой дам-
бой ее опять словно врыли в землю: ни вперед, ни назад. Моон уже
виднелся за взвихренным от ветра Малым Зундом, но...
— Не пущають! — визгливо кричали данковцы.
— Кто не пущает?
— Матросы держат.
— Ломи их... Кирюха, не выдавай! — надрывались козельцы.
В этот гвалт въехал на рыжей кобыле, мокрой от дождя, сам
мокрый, хоть выжимай его, комиссар Балтфлота — Вишневский.
На дамбу пропущу только женщин с детьми. Но если хоть
одну белую тряпку увижу, всех перекалечу... здесь же!
Данковцы орали, что поднимут его на штыки.
— Попробуй, — перегибался с седла комиссар. — Ты меня при-
колешь, а... линкоры видел? Они за мою шкуру тебя из «кастрюлек»
своих под орех разделают. Где оружие твое, паразит? Бросил?
И рыжая кобыла комиссара перла грудью, давя и топча. Над
папахами козельцов и мосальцев Вишневский потрясал кукишем:
— Вот вам всем дамба! Воевать надо, сволочи...
24 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 369
На Орисаре, возле пулеметов, сидели матросы-линейщики. Витька
Скрипов, освоясь и гордясь, похаживал с винтовкой, грозя:
— Ну, куда прешься? Осади назад... дамба закрыта!
Среди людей, заламывая руки, бродила молодая женщина:
— Кто видел моего мужа? Он с ребенком... прапорщик Леша
Романов, худенький такой... шинель еще у него без хлястика.
Отступающим объявили, что корабли брать их не будут.
Из Менто фон Кнюпфер позвонил на Церель — Артеньеву:
— Аренсбург оставлен. Эсминцы отошли. Подумайте об этом.
И бросил трубку. Напрасно Сергей Николаевич крутил ручку
зуммера, вызывая штаб обороны Сворбе, — фон Кнюпфер не отвечал.
Плюнул в душу и замолк... Скалкин переломил бескозырку пополам,
словно лепешку, сунул ее за отворот бушлата.
— А над Менто уже белый флаг, — сказал тихо.
Они пошли на митинг. По рельсам ползал маневровый парово-
зик, который обслуживал подвоз к батареям погребных зарядов.
Машинист высунулся в окно будки, крикнул Артеньеву:
— Я вольнонаемный... на што мне погибать с вами?
Митинг начался страшно: по соседству с красным знаменем ре-
волюции мерзавцы уже развернули белые флаги.
— Не совладать! — кричали они. — Сдаваться надо...
Скалкин сказал Артеньеву:
— Буду ломать гадов, правда за нами... Товарищи! — обратился
он к прислугам батарей. — Вы, сорок третья, и вы, сорок четвертая.
Правда за нами, и вот она, правда, поганее которой не выдумать,
но зато... зато это правда: Церель отрезан! Вечером немец уже
сядет в Аренсбурге и покажет нам кулак с тыла. А наши батареи
обратных директрис не имеют, пушки наши глядят только в Ирбены...
Не хочу говорить о долге. О нем еще при царе Горохе немало сказано.
О совести говорить стану. Совесть, товарищи, это тебе не шлынды-
брынды! С нею, братцы, жить и умирать. У кого глаза бесстыжие,
тот пускай свои портянки заберет и уходит. А у кого совесть чистая,
пусть встает под наше красное знамя...
Артеньев, подавая пример, шагнул первым под красное знамя, за
спиной офицера ветер раскачивал Ирбены, старлейт вчеканил по-
дошвы в серый бетон бастионов, и под раскатом калибра в двенадцать
всесокрушающих дюймов он понял, что стоит прочно. Никто его
отсюда не собьет, а вокруг него собирались другие:
— Стоять насмерть! До последнего снаряда...
После митинга Артеньев сказал комиссару:
— Послушай, что я написал для передачи адмиралу Старку:
«Гарнизон Цереля просит прислать несколько миноносцев. Когда
снаряды у нас кончатся, нам предстоит спасаться морем...» Доба-
вишь?
— Нечего добавлять. Правильно. Отправляйте...
С рейда Куйваста корабли дружески радировали на Церель:
370
ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ, БУДЬТЕ СТОЙКИ ДО ПОСЛЕДНЕГО.
МЫ С ВАМИ. НАДЕЙТЕСЬ НА НАШУ ПОМОЩЬ. БРАТЬЯ.
— Флот не предаст, — заулыбался Скалкин. — Дышать легче...
Артеньев с комиссаром сработались, как две шестеренки, ко-
торые, цепляясь зубьями одна за другую, прокручивают механизм.
Никаких конфликтов, даже мелочных, между ними не возникало.
Да и какие могут быть разногласия у людей, решивших вместе по-
гибнуть?
Скалкин с уважением говорил Артеньеву:
—- Вот ты человек — не болтаешь, а делаешь... Все бы так!
Среди дня он с охотниками пробрался до самого перешейка
Сворбе, чтобы выяснить, чем там пахнет от Аренсбурга. Их ждала
новость: одна рота Каргопольского полка заняла перешеек, чтобы
ограждать от немцев Церель с тыла. Ротой командовал контуженый,
наполовину оглохший поручик. Заикаясь, он искренне выпалил перед
батарейцами:
— Кля-не-немся — мы не уйдем, пока всех нас не выбьют до-до
одного! Де-держите связь: в случае чего пусть ваш Церель лупит
прямо по перешейку — мы принимаем огонь на себя.
Скалкин крепко обнял геройского заику.
— Милый ты мой, — сказал он ему с чувством, - тобой любо-
ваться можно. А только убивать вас мы не способны.
— Бейте по нам без жалости: все равно уж пропадать!
— Обратных директрис на Цереле не предусмотрено.
...Фон Кнюпфер молчал весь день, словно сдох.
Но вот что достойно особого внимания: 107-я пехотная дивизия,
под командованием генерала Иванова, вообще никуда не ушла.
Ни к Сворбе, ни к Орисару!
Эзельские леса наполнялись грохотом боев -- это в глубине
острова беспощадно сражалась с врагом 107-я дивизия.
Честь ей и слава!
Кассары разгулялись сегодня — эсминцы захлестывало. За ночь
они добрали нефти в свои трюмные ямы. Воздушные лифты заранее
подали на орудия пристрелочные снаряды. Теперь эсминцы шли
торжественно и гневно, обмытые мыльною пеной шторма. «Гражда-
нин» бросил якоря возле Шильдау. Таясь за тенью Моона, он
покрывал главным калибром пространство Кассар и пролив Малый
Зунд, не допуская врага с моря до дамбы.
Одномачтовые тральщики немцев, дымя из высоченных и тонких
карандашей труб, старательно ползали через Соэлозунд, выскребывая
случайные мины. «Гром» с дистанции в 55 кабельтовых стал бить
по ним. Семенчук, прильнув к панораме дальномера, отчетливо ви-
дел, как началась беготня матросов на палубах тральщиков, как
близкие всплески обрушились на их мостики.
371
Командир «Грома» — Ваксмут — крикнул ему снизу:
- Осмотрись за Памерортом!
Семенчук погнал дальномер в развороте. Выл виден гибнущий
тральщик: от него размещало черную угольную пыль, а столб дыма
напоминал бокал - с узкой ножкой внизу, расширенный кверху.
В хрустальные кристаллы оптики, за которыми колебалась сизая
мгла ненастья, медленно въехал бронированный борт германского
крейсера, укрывавшегося за мысом Памерорт.
— Трехтрубный типа «Грауденц», — доложил Семенчук.
— Руби до него дистанцию. — велел с мостика Севастьянов...
Старший артиллерист Севастьянов трудился на автомате ПУАО,
и сверху Семенчук видел его юношеский затылок, весь мокрый
от брызг, с вихрами давно не стриженных волос. Дуэль началась
невыгодно для эсминцев: броня крейсера не пропускала снаряды,
а сам «Грауденц» давал отличные накрытия. Семенчук невольно
сжался под свистом осколков. Что-то стегануло его по спине, словно
розгой, и он боялся подумать, что ранен. Но это сбило на «Громе»
радиосеть — гальванера выстегало сзади разорванной антенной.
«Изяслав» и «Самсон» проходили в отдалении, еще не различая
цели, по которой бил «Гром». Из туманной проседи вывернулся ре-
шительный «Константин», тоже ввязался в дуэль с крейсером.
За мелкой сеткой дождя пропадали берега Эзеля и Даго, моросистые
шквалы сбивали наводку эсминцев. Адмирал Старк велел выходить
из огня по способности и вставать на якоря — тоже по способности.
Минная дивизия исполнила разворот при бортовой качке и, пере-
менив курс, подверглась оглушительной — килевой, от которой гу-
дели сочленения их узких корпусов. «Новики» кувыркались в мут-
ных кассарских водах. На палубах перекатывались расстрелянные
гильзы унитарных патронов. Комендоры — ноги циркулем! — забот-
ливо укрывали замки орудий чехлами. Прицелы захлестывало во-
дой, дождь бил в лицо... Ничего страшного: все как положено!
Адмирал Старк объявил по дивизии: «Командам обедать!» Обед
в этот день на «Громе» был не похож на обычные. Даже наружная
вахта, продрогшая на знобящих ветрах, вниз не спускалась. Офицеры
тоже не пошли в кают-компанию. Вся команда глотала порции возле
боевых постов. ‘Жир от мяса замерзал по краям мисок, ели наспех,
не прожевывая кусков, над ними кричали чайки, ловя из воды от-
брошенные за борт корки хлеба.
Разговоры слышались только одни:
— Кассары бы удержать, а то худо станется.
— Сегодня еще тихо, завтра жди — попрутся.
— Тралыцики-то у них работают — как цветы собирают.
— «Припять» уже мины взяла: пойдет ставить.
— Завалим проход к Кассара^м — не пройдут...
Настроение было бодрое. За кассарскими туманами чудились
лучезарные рассветы над родиной. Пятнадцать большевиков в ко-
манде «Грома» — это не пустяк по тем временам: за ними — все!
Подбор офицеров прекрасный, и командир выборный. В основном —
молодежь (па миноносцах старики не выдерживают: слишком тре-
вожная жизнь, в непрестанной качке, в разных передрягах, в хрони-
ческом недосыпе, в сыром белье).
Со звоном отлетела миска комендора, он с руганью бросился
к аэропушке, разворачивая ее в безглазое небо.
- Дурень! — остановили его. — Да это наш летит...
Поплавки гидросамолета казались поджатыми, как лапы у гуся.
Шумно рассекая воздух над мостиками эсминцев, он устремился
в сторону Эзеля, а из мотора его била струя дыма.
Прокофьев-Северский тянул машину изо всех сил. Сегодня он
па перелете от Аренсбурга свалил одного немца, а сейчас его над
Серро обстрелял дирижабль, которого лейтенант не заметил среди
низких облаков. В моторе — огонь, и вообще непонятно, как он сядет.
Может, лучше плюхнуться на воду? Когда под ним зазеленело хвой-
ными рощами Эзеля, он понял: «Сейчас рухну...» Пламя уже косну-
лось его лица, он отбивался от огня перчаткой, как от злой собаки.
Верхушки сосен хлобыстнули самолет по фюзеляжу. Впереди —
шоссе, удобное для посадки. Но тут поплавки, словно крючки, за-
цепили за провода электролинии, и гидроплан (хвостом вперед)
упал в лес, круша и сминая молодые побеги елочек...
Жив! — это первое. Второе дело — выбраться из обломков. Задрав
штанину, он подтянул протез. Хромая, обошел самолет, выдернул
из кабины авиапулемет. Взял два пенала с патронами, прикинул
в уме — сколько ему шагать. Сковырнулся он где-то за Памерор-
том, — значит, до Куйваста верст сорок, не меньше. Протез скрипел,
как несмазанная телега. Культя, конечно, скоро будет в крози. Но...
Не пропадать же здесь!
На дороге он встретил человек сорок немцев. Это не самокат-
чики, которые нахально несутся вперед — только вперед, чтобы на-
делать паники. Это немцы из десанта, который сливается из трюмов
кораблей на Эзель, словно жидкость из бездонного чана... Прокофьев-
Северский лег за камнями и короткими очередями согнал немцев
с дороги.
— Вот так с ними надо! — сказал, поднимаясь в рост.
Пошел дальше, думая о своей культе, которая с болью ерзала
в ямке протеза. Врачи ему говорили: отнимем ногу и выше, если не
станете беречь себя. Выше — это еще сантиметров десять. Под самый
пах! Тогда не полетаешь... Всю дорогу отважный летчик отбивался
пулеметом от немцев, и про него можно смело сказать, что он прошел
через весь Эзель с боями.
В одном эстонском хуторе он заглянул в дом:
— Эй, бабка! Дай масла... только не пугайся.
Сливочным маслом густо смазал шарниры протеза. Уронил го-
лову на доски стола. Нет, только не спать. И пошел дальше. У пего
осталось еще пол пенала патронов. Пулемет патер плечо, лейтенант
перехватил его в руку, как тяжелую дубину. Каждый шаг — боль,
которая от культи въедается в сердце. Мягок мох на полянах, сладки
ветреные грезы на опушках, хорошо голове полежать на ворохе
шуршащих листьев... «Нет! Не усну». Вечером он подошел к Орисар-
ской дамбе — в самую заваруху паники, в самое позорище.
Комиссару Вишневскому он сказал на переправе:
— А меня не пропустишь. Мне в Ревель. За новым самолетом.
И такая была убежденность в этом человеке, истомленном страда-
нием и болью, что Вишневский велел матросам:
— Подсадите его в машину — это наш\
В автомобиле он уснул. А дальше — как по графику: миноносец
«Эмир Бухарский», спешащий в Гапсаль на переборку машин, затем
был вечерний пустой поезд на Ревель, и он выспался в вагоне.
С ревельского аэродрома Прокофьев-Северский пригнал новый само-
лет, а утром его видели снова — парящим над Моонзундом...
Ну, разве можно таких людей победить?
Упругий ветер летел с зюйда — не по южному леденящий.
Адмирал Бахирев сказал:
— Пришла пора топить суда на канале Соэлозунда. Когда выйдет
из Рог ок юля «Латвия»? А что там с минзагом «Припятью»?..
Людские судьбы — как синусоиды: то взлет, то падение. Еще
вчера адмирал Бахирев молился на Корнилова как на святого. А се-
годня он, даже без натуги, свершает большое дело: под его началом
флот бьется за революцию. Профессиональная привычка берет верх
над другими соображениями. Пройдет еще один год, и по приговору
петроградской ВЧК адмирал Бахирев будет расстрелян, как собака.
Был взлет синусоиды, потом кривая линия судьбы покатилась вниз —
адмирал станет ждать Юденича, как ждал когда-то Корнилова...
— Передайте на «Латвию» — топить ее! — приказал он.
Ветер крепчал. Буксиры, надрываясь, тянули за собой пароход
«Латвию», забитый камнями, чтобы закрыть немцам дорогу на плес.
Возле острова Руке-Рага тросы лопнули, и «Латвию» понесло вет-
ром... дальше, дальше. И выперло на камни.
Доложили Бахиреву: не получилось. Старк торопил штаб:
— Минную дивизию треплет на якорях, машины постоянно на
подогреве, и они устали. Вахты кочегаров валятся с ног... Когда же
вы поможете нам и завалите минами Соэлозунд?
Эта ругань начмина дошла и до Бах и рева.
— Радируйте на дивизию Старка, что «Припять» к постановке
мин на канале уже вышла...
«Припять» к постановке мин вышла... Под конвоем «Разящего»,
имея 60 мин на борту, «Припять» дошла только до траверза Пава-
стерорта, и здесь команда отказалась идти дальше.
Забастовка! Решение судового комитета:
Идет дождь, и постановка мин опасна...
374
(I «Разящего» (через сетку дождя) спрашивали клотиком:
- Чего встали? Пошли дальше...
Часы в рубках показывали 17.10 — скоро над Соэлозундом стем-
неет, а дождь лишь укроет от немцев работу минного заградителя.
Па мостике «Припяти» заплакал командир — Медведев-2. Он стал
уговаривать всех подряд — и команду и комитетчиков:
— Я же не от царя... вы сами меня выбрали! Вспомните, как
опасно было работать в Ирбенах. Разве вы забыли, как мы ставили
мины в штормягу у Цереля? Так что же вы сейчас ерундите?
А ему отвечали:
— Идет дождь, мины прямо с завода, на них густая смазка,
можно поскользнуться... мало ли чего не бывает с минами! П нет
надежного прикрытия от Минной дивизии — Старк отошел на «Сам-
соне» к Кассарскому бую. Короче, мы не пойдем ставить мины.
«Разящий» слезливо мигал во тьме: пойдем или не пойдем?
поставим или не поставим?.. Медведев-2 выходил из себя:
— Подумайте о флоте. Наконец, подумайте о революции!
— Революция непобедима, а дождь шпарит, а мины скользкие...
«Припять» совершила в этот день предательство: забастовка
минного заградителя помешала закрыть подходы к Кассарам. Правда,
это был единственный случай за все время сражения в Моонзунде,
когда матросы-балтийцы не выполнили боевого приказа... Советские
историки позже провели тщательный анализ обстановки, и они пи-
шут, что «это решение было неоправданным... Условия как раз благо-
приятствовали выполнению задачи: плохая видимость и дождь
способствовали скрытности постановки!».
Полвека тому назад это же самое безуспешно пытался доказать
своим забастовщикам выборный командир Медведев-2. Но его по-
слали подальше: идет дождь, и ты крути машину назад!
Медведев-2 в отчаянии пытался покончить с собой, но застре-
литься ему не дали, а еще и разлаяли как следует:
— Это на што похоже? Мы вас выбирали, а вы... как девица,
которая от прохожего забеременела! Так дело не пойдет у нас: коли
уж вас выбрали — так служите с честью.
Но сами они в этот день честь потеряли.
По сути дела Эзель уже целиком захвачен противником, только
не сдается в лесах 107-я дивизия генерала Иванова, только держится
оборона полуострова Сворбе с батареями Цереля... Быстро, прямо
скажем, провернули это дело немцы на своих мотоциклах! А вслед
за самокатчиками к восточному побережью Эзеля уже подтягиваются
морские десанты противника. Конечно, когда в спину тебя подпирает
немецкий автомат, а ты, друг ситный, винтовочку свою в кустиках
оставил, чтобы бежать не мешала, тогда ты об одном думаешь,
об одном кричишь:
— Открой дамбу! Дай выйтить отсель... погибаем ведь!
— Хрена вам всем, — отвечал Вишневский. — Где винтовка?
— Откуда я знаю... потерял!
375
— Вот ты мне ее найди, поставлю тебя в строй и тогда стану
с тобой как с человеком разговаривать...
Большевистский комиссар Орисарской дамбы был непреклонен.
Вновь прибывшие с удивлением спрашивали:
— Кто он такой, что нас не боится?
- Да комиссар от большаков... Коновод главный.
— Что у него на лбу-то написано?
— Написано там: Диана... Форсу много!
Вишневский к тем людям, которые сохранили свое оружие, от-
носился по-человечески. Таких сводил он в отряды, наспех ставил
во главе офицера (иногда первого попавшегося) и посылал в бон.
Почуяв твердую руку начальства, люди шли в бой охотно. Пред-
мостное укрепление Орисарской дамбы медленно насыщалось
кровью...
К вечеру второго дня на дамбу пропустили обозы. Немцы с моря
засвечивали прожекторами. Обозы часто разрывало пополам кин-
жальным огнем пулеметов с соседних островов. Дамба — узка, как
бритва, и спастись от пуль негде. Дрыгая ногами и запутывая
упряжь, обозные кони рушились в море. С белыми флагами матросы
никого па дамбу не пропускали — лупили прикладами как преда-
телей:
— Не туды прешься! Ступай к немцам, падла худая...
Матросы-линейщики подбирали пушки, броневики, пулеметы.
По взгорьям — на виду переправы — скакали конные разъезды про-
тивника. Слышались минометные залпы. Убитых не успевали вы-
возить. А какой-то прапорщик, нервный, совал в руки Вишневского
ребенка:
— Подержите мою дочурку... прошу вас — подержите! Я сейчас...
я больше так не могу... я должен драться!
Вишневский машинально взял девочку, и она заревела:
— К маме хочу... где мама моя?
— Что ты мне соплячку свою суешь? Или дел у меня нету?
Комиссар спихнул ребенка дальше — на колени какой-то бабе,
и телега с этой бабой сразу вкатилась под дождем на дамбу. Прапор-
щик из груды оружия долго выбирал винтовку себе:
— Мне это надоело... Кто пойдет со мной?
Вишневский свистнул — сразу явились матросы. Вокруг них со-
бирались офицеры в раздерганных шинелях, солдаты разные, казаки
и пограничники... Нервный прапорщик увлекал их горячностью:
— Товарищи! Ударим разом... собьеги их кордоны!
В этой стихийной атаке немцев гнали целую версту. После боя
прапорщик умирал на земле, проткнутый тесаками в грудь. Женька
Вишневский склонился над ним — в тоске и жалости:
— Друг, как зовут хоть тебя... скажи.
Остекленевшие глаза офицера глядели в бездонную пропасть
неба, где гудели германские «фоккеры»... На другом конце дамбы
Витька Скрипов тоже насмотрелся всякого горя и всякого счастья.
Видел он, как рыдал старый солдат-ополченец, копая могилу для
своей жены, как целовал он ее, опуская навеки в землю. Видел юнга,
376
как одна молоденькая женщина с воплем кинулась к телеге, съехав-
шей с дамбы, и стала отнимать у проезжей бабы ребенка:
— Отдай! Боже, это ведь моя дочь. Теперь мне осталось найти
еще мужа... — Она металась под пулями между возов и пушек,
спрашивая: — Никто не видел прапорщика Леши Романова? Худень-
кий такой... шинель у него еще без хлястика!
Вишневский уже закрыл ему глаза и оставил лежать под дождем.
Витька Скрипов, орудуя прикладом, командовал:
— Эй, шантрапа эзельская! Дорогу матери с ребенком...
Вечером немцы вошли в Аренсбург. Адмирал Свешников бежал
вчера столь поспешно, что даже не уничтожил секретной докумен-
тации, и она сразу же поступила на обработку германских штабов.
Владиславлев не выслал на позицию подводные лодки, а Свешников
«подарил» врагу планы минных постановок.
В. И. Ленин писал в эти дни: «Воюют геройские матросы, но это
не помешало двум адмиралам скрыться перед взятием Эзеля!!
Это факт. Факты — упрямая вещь».
От Аренсбурга — рукою подать до Сворбе. Немцы так и сделали:
они повернули на юг, чтобы размять батареи Цереля с тыла, но
на узком перешейке уперлись в штыки. Там насмерть стояла четвер-
тая рота Каргопольского полка... Увы, батареи Цереля помочь сол-
датам не могли — их пушки не разворачивались в сторону Аренс-
бурга.
И наступила ночь. Все устали. Каждый по-разному.
...Не уставал от войны только кайзер, эту войну зачавший.
Как правило, с наступлением осени Потсдамский двор, под
наблюдением кайзера, заготовлял впрок бочку майонеза. Весь зимний
сезон дипломатов и генералов потчевали холодной лососиной, обильно
поливая ее домашним майонезом. Полной ложкой Мольтке — шлеп,
послам России и Англии — шлеп, шлеп. Гинденбургу — шлеп,
жене — шлеп. Тирпицу — шлеп... Ешьте! Кайзеру не жалко. К весне
бочка с протухшим майонезом пустела — двор переходил на черст-
вые кексы и мороженое, которое ели, не снимая перчаток. Вилли
был образцом экономного мужа, и бутылку коньяку он умел растя-
гивать на целый месяц... Это тебе не русский Николашка!
Сейчас Германия кормилась сталью и медью. От дверей отвинчи-
вали ручки, переплавляли подсвечники; тарелки и вилки прадедов,
помнившие времена Гете и Гейне, летели в крупповские домны.
Какой там майонез! Откуда лососина? Кексы? Нет, не слыхать про
кексы... Голод коснулся даже кайзера. Количество блюд сократили
в Ставке до трех. На угощение своим генералам Вильгельм пред-
лагал на выбор: или кружку пива, или сигару. По вечерам в штабном
поезде кайзера собиралось человек до двадцати. Так как это время
целиком посвящалось бравым окопным анекдотам о героизме гер-
манского солдата, то Гинденбург раз и навсегда отказался бывать
377
в вагоне кайзера по вечерам. Беседуя с гостями, кайзер вскрывал
почту. Врожденный паралич его левой руки был ужасен. Но импе-
ратор, который проектировал броненосцы и умудрялся писать кар-
тины, в помощи никогда не нуждался. «Ему приходилось брать
телеграмму правой рукой, вкладывать ее в пальцы левой руки и
затем уже вскрывать и разворачивать правой...»
Язык кайзера — как всегда — удивительно бестактен:
— Ну, что там мои ребята в Моонзунде? Будут они шевелиться
или наклали полные штаны и решили как следует поспать?..
Перед ним развернули карты — морские. Обладающий феноме-
нальной памятью, кайзер точно называл глубины Куйваста и Соэло-
зунда. Операция «Альбион», кажется, получала бесплатное приложе-
ние. Раньше планировался захват одного Эзеля, теперь, взяв Эзель,
германская Ставка склонялась к мысли, что можно забрать и Даго;
а потом шагнуть и далее к Петрограду, десантируя войска в Фин-
ляндии.
— Забавно получается, — говорил Вильгельм. — Но самое глав-
ное сейчас — Кассары, от Кассар зависит судьба всего «Альбиона»...
Перед сном он принял ванну. Лохань, сделанная по его эскизам
брюссельскими заводами, занимала целый вагон. Ванна-вагон была
отлита из дефицитной меди. Из тех самых тазов и тарелок, из двер-
ных ручек и ложек, которые конфисковали у населения ради по-
беды «германского духа». Кайзер плавал в вагоне-ванне, величест-
венно размышляя о стратегической важности Кассарского плеса.
Германские эскадры раскачивало в серых лоханях бухт запад-
ного Эзеля. Ветер рвал и тащил корабли над хлябями, жидкие
грунты, составленные из древних гниющих илов, не держали якорей.
Тогда по приказу флагмана из ушей клюзов выпадали гигантские
серьги дополнительных якорей. С грохотом по дну моря стелились
тысячи тонн якорных цепей, которые были способны задержать
дредноуты на одном месте.
— Итак, — сказал Эргард Шмидт, — русские сегодня почему-то
не догадались заградить Соэлозунд минами: Кассары открыты!
Он еще не знал о забастовке на «Припяти»...
В радиорубках флагманского «Мольтке» — надоедная пискотня
морзянки. Вильгельмсгафен запрашивал эскадры, что ими сделано
и еще не сделано... Адмирал не спал всю ночь, только мундир пере-
менил на халат, а обувь на комнатные туфли. Здоровенный бульдог,
охранявший покой Шмидта, устал рычать на бесконечную череду
вахтенных и под утро затих на ковре возле ног хозяина, только скаля
зубы на входящих с новыми донесениями...
Пора подвести итоги:
— Завтра мы имеем отличный шанс прорваться в Кассары и
раздавить там эскадру Вяхирева так, что сок от нее брызнет во все
стороны. Если же нам сделать это не удастся, тогда русские могут
поводить нас за нос, и нам в подобном случае грозит опасность
большой драки с Церелем... Его императорское величество, наш
378
славный кайзер, сам превосходный офицер флота, и он справедливо
указывает, что главное сейчас — это Кассары...
Бешеным напором ветра антенны линкоров выгибало в дугу,
между флагманским «Мольтке» и радиостанцией Норд-дейч в эфире
вибрировало всю ночь напролет одно только безумное слово:
«Кассары... Кассары... Кассары...»
Ночь. Рассвет. День третий. Воскресенье.
Утром третьего дня (парк на катере обошел эсминцы:
— Еще раз довожу до сведения: трупы убитых не бросайте, весь
товар складывайте ио баням, чтобы доставить его в Ревель.
— Ясно! — отвечали с высоких мостиков...
Судьба адмирала Старка тоже выписывает сейчас сложную си-
нусоиду. Сначала яростный монархист, затем убежденный корни-
ловец, Георгий Карлович вынужден сегодня сражаться во имя ре-
волюции. Правда, он не совсем-то понимает — во имя какой, но пусть
и дальше остается в счастливом неведении...
Старк недовольно машет рукой за столом:
— Ладно. Политикой займемся на досуге, сейчас некогда...
Над флагманом Минной дивизии уже поднят сигнал «буки»
(начать движение). Вспарывая воду ножами форштевней, как стра-
ницы непрочитанной книги, тронулся XI дивизион под командой
храброго Пилсудского. «Забияка», «Константин» и «Гром» с «По-
бедителем» выскочили на Кассары, проникнув в Соэлозунд, а эс-
минцы уже нагоняла издалека канонерская лодка «Храбрый». Старк
распорядился, чтобы к Церелю сбегали на разведку «Украина» и
«Войсковой».
— Осмотритесь на Сворбе, — наказал он их командирам. —
Если нужна поддержка на перешейке, окажите ее своей артиллерией.
Строго советую вам: ни одной души с берега не принимать...
С моря пришло первое сообщение от XI дивизиона: в проливе
Соэлозунда противник не обнаружен. Уже кое-что ясно. Старк вы-
звал к себе начдива-Xlll — Клавдия Валентиновича Шевелева.
— Клавочка, — сказал он каперангу, — пока здесь живье^м ни-
кого не жарят, ты сбегай к Домеснесу. В случае встречи с немецкими
верзилами сразу отверни и не связывайся с ними...
Клавочка увел «Изяслава», «Автроила», «Гавриила».
Расстановка миноносных сил закончилась.
— Адвоката мне! — потребовал Старк у вестовых, и ему принесли
стакан крепчайшего до черноты чаю с ломтиком лимона.
Еще ничего не было решено. Чтобы даром не пережигать мазут,
эсминцы XI дивизиона встали на якоря в линию — вдоль меридиана
Павастерорта, образуя как бы цепочку, ограждавшую Кассары.
Около полудня Бахирев поднял флаг на «Баяне», пристегнул к сво-
ему хвосту пять эсминцев в кильватер и пошел к Ирбенам, где его
встретил XIII дивизион Клавочки. С дивизиона отсемафорили на
адмирала, что возле Домеснеса все чисто: немца нет! Пока они там
болтались без дела, на Кассарском плесе — без них! — была перевер-
нута самая яркая страница в летописи о Моонзунде...
379
Ходили в этот день лишь «новики», работавшие на нефти, а ста-
рые миноносцы, бравшие в бункера уголь, Старк придерживал на
базах, ибо с них были взяты офицеры для пополнения комплекта
кают-комнании на «новиках». Так начинался этот день.
Но сначала молния блеснула над Церелем. По слухам батарейцы
знали, что по Эзелю еще бродит 107-я дивизия, ночью слышалась
отдаленная стрельба: генерал Иванов бросал дивизию на прорыв,
и всюду она наталкивалась на плотные германские заслоны. Церель,
таким образом, не был одинок в свое^м окружении...
Погода выдалась ясная, горизонт был чист. С вышки Церель-
ского маяка Артеньев и Скалкин долго разглядывали безлюдье
Ирбенского пролива. Сергей Николаевич сказал комиссару:
— И дальше бы так! Может, сто седьмая еще прорвется.
— Надо на флот рассчитывать — не оставят ведь...
Вскоре поступил доклад: видны тральщики. Артеньев, глубоко
взволнованный, плюхнулся спиной в сиденье десятиметрового даль-
номера — самого мощного на Цереле, и спина сразу вспотела. Обняв
штурвал, он всмотрелся в панораму и стал дико ругаться.
— Что там? — Скалкин уселся с ним рядом.
Артеньев отмахнулся. Десятиметровый был испорчен (может,
умышленно), на Цереле остался плохонький дальномер системы
«Барра и Струда», которому доверять нельзя. Но все же тральщики
они разогнали огнем. Будут не тронуты мины в Ирбенах, значит,
не пройдут через Ирбены дредноуты. Это понимали и немцы, а по-
тому скоро небо над Ирбенами закоптили новые флотилии траль-
щиков.
— Кабельтов сто тридцать, — на глаз определил расстояние
до них Скалкин.
Тревога была — хоть плачь. Плелись, покуривая, будто шли
за пивом. Но зоркий глаз Артеньева отметил, что большевики четко
и быстро заняли посты, и он испытал невольную благодарность
к ним. Старший лейтенант подключил к сети электроревун. Отработав
данные, замкнул цепь, ревуны замычали, и горловины пушек из-
рыгнули через Ирбены массу огня, стали и грохота. Не оглохнуть
было нельзя, и скоро на Цереле все орали... Следом за тральщиками,
поблескивая издалека, как прогулочные яхты, шли в прикрытии
германские крейсера. Церель снова изгнал врага из Ирбен, и Артеньев
сыграл в конце «дробь», велев поставить орудия «на ноль».
— Кажется, одному крейсеру врезали, — заметил Скалкин.
— Да вроде бы, — поморщился Артеньев. — Чуть-чуть недолеты,
которые меня бесят. Но злиться на самого себя нет смысла: стрелял
не я, а пушка... Теперь надо ожидать самого худшего!
На Цереле неожиданно появился фон Кнюпфер, и Артеньев
доложил каперангу о своих соображениях: тральщики — признак
нехороший... Фон Кнюпфер был удивительно спокоен и повел себя
странно.
— Вы ошибаетесь, старлейт, — сказал он.
380
- Простите, я вас не понял.
- Ирбены не колыхнутся еще целую неделю.
— А зачем же они стремятся тралить Ирбены?
- Ну, это так... ради приличия!
Никаких указаний на будущее начальник обороны Сворбе ему
не дал. но зато сообщил, что прибыли немецкие парламентеры.
- Минутку! — остановил его Артеньев. — Я теперь не один,
у меня есть комиссар, и вопрос слишком щепетилен, чтобы нам.
офицерам, решать его наедине. Пулю от своих я получать не желаю...
На общем собрании батарей Кнюпфер сказал:
— Подумайте как следует. Не кричите, что парламентеров —
повесить! Немцы народ серьезный и таких большевистских шуток
не понимают. Условия, — закончил Кнюпфер, — можете узнать
у них же: немцы сейчас на перешейке и ждут делегатов от Цереля.
Самое правильное было бы — не ходить на встречу с парламен-
терами. Но разложение уже коснулось прислуги, слышались вы-
крики: «Сдаваться... чего уж там? Перебьют иначе, как щенят. Какой
год одно и то же: надоело. Берлин заодно поглядим. Немцы, чай,
тоже не звери!» Слушая этот бред, комиссар сказал Артеньеву:
— Если этих идиотов послать на перешеек, они продадут Це-
рель с потрохами своими. Потому нам идти надобно... обязательно!
Идти не хотелось. Тошно было. Но лучше пусть с парламентерами
говорят командир с комиссаром, нежели разложившаяся шантрапа.
Предусмотрительно старлейт китель снял, переоделся в солдатское.
Парламентер был один. В чине майора саксонской пехоты. Пре-
красно говорил по-русски и вел себя вежливо, без хамства.
— Условия таковы, — деловито сообщил он без проволочки, —
если на Цереле ни один винтик не будет сломан, если вы сдадитесь
без боя, мы отвезем вас прямо в Германию... в самые лучшие го-
рода! — подчеркнул майор. — Обставим, конечно. Оденем в штатское.
У каждого будет отдельная кровать. Даже тумбочка. Мыло дадим!
— Что мы, — не выдержал Скалкин, — мыла не видали?
Майор улыбнулся, посмотрев на фон Кнюпфера.
— И еще одно условие: если Церель не будет сдан вами, он
просто исчезнет с лица земли. Пленных брать не станем. У нас и без
того вашего брата хватает... все будут расстреляны.
Скалкин сунул кулаки в карманы бушлата.
— А вашего брата немца мы тоже знаем. Начитаны, наслышаны!
И не все русские одинаковы. Церель будет драться. Вот когда ра-
зобьете нас, тогда делайте с нами что хотите. На-кось, выкуси!
Кнюпфер ходил за спиной майора, как кот возле сметаны.
— Послушай... ты! — сказал он Скалкину. — Ведь ты не
приятеля своего встретил. В шалмане он с тобой не сидел и сидеть
не будет... Как ты разговариваешь с официальным парламентером?
— Мы не желаем кровопролития, — заметил майор.
— А чего же тогда полезли на Моонзунд?
Майор кайзеровской армии любезно объяснил Скалкину:
— Да, это верно. Мы пришли сюда. Потому что мы, германцы,
стремимся захватить как можно больше русской земли. Это нам не-
381
обходимо, чтобы таким путем скорее добиться мира с вами. Поймите
меня правильно: мы наступаем во имя вашего же блага!
Артеньев иезуитства терпеть не мог и сразу вмешался:
— В ваших рассуждениях, господин майор, нет логики.
— О, есть... ее достаточно, — ответил немец.
— Но она не железная.
— Может, золотая? — усмехнулся парламентер.
— Нет. Она кровавая...
Майор снова завел речь о простынях, о тумбочках, о мыле и про-
чих прелестях плена, но Скалкин повернулся спиной:
— Жидко пляшете! Давай, дядька, разойдемся по-хорошему:
ты меня не знаешь, я тебя никогда не видывал...
Вернулись на Церель в подавленном настроении. Выло страшно
за каргопольцев, сидевших на перешейке. Чистота горизонта меркла
во мгле. Германские крейсера вошли в соседнюю бухту Лео и мето-
дично гвоздили побережье, никого не убив и не ранив. Били просто
так — кажется, для проверки профессионального опыта.
Тральщики работали вне досягаемости залпа.
Было ясно: вслед за ними покажется Гохзеефлотте.
С эсминцев XI дивизиона, болтавшихся на качке в горле Соэло-
зунда, хорошо видели немцев — трехтрубный «Эмден» и миноносцы,
но линкоров сегодня не замечали. Дул слабый зюйд... Ровно в полдень
канлодка «Храбрый» примкнула к четырем эсминцам, вся в готов-
ности, и Пилсудский долго смотрел на нее в бинокль.
— Хорошие это корабли, — сказал он. — Неказисты вроде, но
в них что-то есть приятное... Подойде^м к храбрецам поближе, я хочу
переговорить с их командиром.
Командира «Храброго» недавно выкинули с флота за родство
с генералом Корниловым, и матросы выбрали в командиры кан-
лодкп лейтенанта фон Ренненкампфа. невзирая на его немецкую
фамилию, — это был отличный и волевой офицер, еще совсем мо-
лодой.
Пилсудский наказал Ренненкампфу — через мегафон:
— Мы пока постоим на якорях, а вы обстреляйте этот входной
мыс. После чего будем наводить хандру на «Эмдена».
— Добро, — охотно согласился Ренненкампф...
Но едва «Храбрый» дал обороты, как из-за мыса Памерорт вы-
сунулся форштевень германского дредноута «Кайзер». Русские
эсминцы и канлодка перед ним — как жуки перед носорогом.
— Выбирай якоря, — среагировал Пилсудский. — Быстро...
Атмосфера над морем наполнилась гулом: из башен «Кайзера»
вылетели сгустки огня. Сейчас, не считая канлодки, их было четыре
собрата: «Победитель», «Забияка», «Константин», «Гром».
Пилсудский машинально отметил время: 13.50 на часах.
Комендоры уже на пушках. Корабли — в развороте.
«Кайзер» давал недолеты, и перед эсминцами выметывало из
моря каскады воды, прикрытые сверху шапками дыма. «Гром»
382
снялся с якоря раньше других, первым лег в развороте, и сейчас
получилось так, что он прикрывал собой остальные корабли...
Штурман «Грома» Митя Блинов сказал про немцев:
-- Не торопятся. Стреляют в час по чайной ложке...
Ваксмут перебегал с крыла на крыло мостика, оценивая на глаз
обстановку. Второй залп с «Кайзера» захлестнул эсминец пеной, и
«Гром», покачнувшись, продолжал выписывать циркуляцию.
Володя Севастьянов ответил штурману:
— Три раза в день. Но ложка-то у них — столовая...
А вот что случилось дальше - сразу никто не понял. «Гром»
испытал сильнейшее потрясение. Людей сбило с ног. Главный компас
сорвало с креплений, и он, заодно с тумбой нактоуза, упорхнул
с мостика за борт. Со щитов выбило все минные прицелы, которые
повисли на рваных концах проводов. «Гром» стал ложиться в крене,
но он еще двигался, и Ваксмут, не растерявшись, велел на руль:
— Право на борт... пока не остановились. Жми!
«Гром» получил прямое попадание с линкора двенадцатидюймо-
вым снарядом, который не взорвался. Бронебойная чушка (в рост
взрослого человека) рассадила эсминцу правый борт, она в куски
разнесла машину. Пройдя через корабль насквозь, снаряд вырвался
из другого борта и, глубоко уйдя в воду, только там и лопнул. Все
звуки заглушал острый пронзительный свист — травился пар из раз-
битых турбин. Резануло диким воплем — это кричали обваренные
паром котлов кочегары, которые выскакивали на палубу, рвали
с себя раскаленные робы и выли от нестерпимой боли ожогов...
Ваксмут снял со щеколды микрофон боевой связи:
— Мостик — энергопосту: Коля, что у тебя разбито?
Громовский инженер-механик Малышев доложил:
— Пар выходит из правой, но левая турбина еще тянет нас...
Над эсминцем, словно сказочный белый гриб, поднималось верти-
кальное облако пара. Со свистом это облако росло — все выше, выше
и выше. Когда пар стравился до конца, застопила и левая машина.
Приказ к повороту был отдан Ваксмутом кстати: «Гром» на инерции
завернуло за мыс, где его не могли видеть с «Кайзера».
Семенчук стоял на мостике. Побледнев, Ваксгдут раскрыл порт-
сигар, совал его к лицу каждого, сунул и гальванеру; Семенчук
взял папиросу, раскурил ее, и это была его первая папироса в жизни.
В голове замутилось, он слушал, что говорит Ваксмут, а уши разди-
рало острым криком обваренных людей...
— К нам спешит «Храбрый», — сказал штурман Блинов.
Но прежде «Храброго», обгоняя канонерку, пронесло мимо «По-
бедителя», с пего начдив Пилсудский передал в рупор:
— Мы вас прикроем, сколько хватит сил... Держитесь!
Пар уже таял в тебе, когда Ренненкампф подвел свой «Храбрый»
вплотную к эсминцу. Семенчук кинулся на палубу, разносил по
борту буксирные концы. Краем глаза он видел, как на корме от-
ходящего «Победителя» разбили шашку, ставя дымовую завесу.
383
Но ветер сегодня, как назло, послабел — струя дыма не развеялась
над морем в спасительное покрывало. «Кайзер», перестав стрелять,
медленно отползал за мыс Памерорт...
— Начинаю тянуть! — прогорланил фон Ренненкамнф.
«Храбрый», натужась машиной, рванул «Гром» с места и по-
тащил за собой — прочь от Соэлозунда. «Константин», догоняя
дивизион, тоже колотил на корме шашку за шашкой. На какое-то
время черно-бурая полоса дыма все же закутала поврежденный
эсминец. «Храбрый», попадая на волну, дергал «Гром» за форште-
вень, и буксирные тросы рискованно хрустели, проклятые!
Семенчук глянул на свои руки — ужасные руки. Никогда со
стальными концами нельзя работать без рукавиц. А он сгоряча всту-
пил с ними в борьбу, как с железными питонами-боа, в могучих
руках выравнивал их извивы, похожие на колбасные кольца, и вот
результат: на руки страшно смотреть... Но сейчас кровь была
всюду.
Убитых складывали в ряд, как снопы...
Появился над каналом туманец, и на время корабли противника
стали невидимы. Эсминцы маневрировали на 15 узлах, выписывая
«восьмерки» между Эзеле^м и Даго. «Гром» тянулся за «Храбрым»
на скорости в три узла, и дивизион, конечно не мог их покинуть.
Казалось, спасение близко. Но тут с мостика сорвался по трапам
председатель судкома Соловьев, выскочил на самое острие полу-
бака.
— Не пойму... неужели «новики»? — крикнул он.
Девять плоских теней, как призраки, пролетали в тумане.
Пилсудский рывком опустил бинокль.
— Немцы! Девять шашлыков. Штурман, отметь время.
— Пятнадцать десять, — ответили из рубки.
— Запиши в журнал: отражение атаки...
Над трубами германских эсминцев — ни одного клочка дыма,
только дрожь горячего воздуха, и на XI дивизионе все поняли:
— Нефтяники... как и мы, грешные!
Люди еще не успели осмыслить превосходство противника (де-
вять против трех), как из тумана вдруг вынесло на канал еще не-
сколько силуэтов. Сигнальщики на «Победителе» надрывно отсчи-
тывали:
— ...четыре... пять... шесть... семь... восемь!
И тут у многих заныли сердца:
— Еще восемь, итого семнадцать эсминцев противника...
Счет открылся: семнадцать вымпелов против трех.
Над немецкими кораблями второй группы дымы струились ши-
роко, и стало понятно: эти восемь идут на угле. А дальше началось
представление, будто в цирке. Форсируя узость пролива, четыре
эсминца Германии подряд, один за другим, будто сговорившись,
стали вылетать на каменистые банки. Поломав винты и покорежив
плоскости рулей, они помертвело отползали обратно.
384
Определился окончательный счет: тринадцать против трех.
Георгий Сигизмундович Пилсудский сначала закрутил усы, потом
как следует перекрестил себя и сказал своему комиссару:
— Советую и вам помолиться. Есть бог или нет бога, это мы
ла том свете выясним. Но сейчас бог за нас... Внимание! — наказал
пачдив-Х1. — Помните, что главная задача — прикрыть «Гром».
Вместе с эсминцами открыл огонь и «Храбрый».
«Гром» не стал ждать особого приглашения — тоже вступил
в бой. Теперь, когда ПУАО разрушено, Семенчук встал к баковому
орудию. Хоть что-нибудь, но делать... Германские эсминцы шли
в кильватер на высоких оборотах, сохраняя между собой рискован-
ную дистанцию в 300 метров! Шли — как на параде! Ноги комендоров
«Грома» уже срывались с палубы: крен увеличивался. За борт
страшно смотреть. От разбитых магистралей по морю растекался
жирный мазут, и каждый знал, что тонуть в нем будет нелегко. Под
палубой эсминца чавкали, пристанывая, словно больные, помпы —
качали воду из низов, но справиться не могли: «Гром» тонул, тонул,
тонул...
Но «Храбрый» продолжал тянуть его за собой.
Севастьянов перегнулся через навес мостика:
— Носовой плутонг! Ускорьте стрельбу...
Возле пушки — привычная возня. Из погребов подали фугасные,
на голову которых нацеплены красные шапочки взрывателей. Се-
мен чук, как силач, встал на подачу. Открылся перед ним черный зев
казенника, он бросил снаряд на откинутую челюсть лотка, и пасть
орудия тут же заглотала его в себя. Молодой заряжающий запечатал
пушку замком и сказал так довольно, будто побрился:
— Хорош!
Орудие, дымно воняя, откатилось назад, прессуя вокруг себя
воздух. Отдернули замок — изнутри дыхнуло жутким перегаром
пироксилина. «Гром» кренило все больше. И теперь, когда подавали
из погребов снаряды, надо было хватать его с лифта сразу в руки.
Иначе он скатывался в море по наклонной палубе. Мазут растекался
дальше от «Грома», еще свистело где-то паром, помпы чавкали,
надрываясь в усталости.
— Подавай! — Старшина при выстрелах прыгал в кожаном си-
денье, весь в дыму, как черт в родимом пекле, и от него слышали
только одно: — Подавай... подавай... подавай!
Звучит ревун. Взблескивает синяя вспышка сигнала.
— Подавай! Подавай!
Выстрел — и орудие, излучая тепло, отшибается назад вприсядку.
Германские корабли уже вырвались на просторы Кассарского
плеса, теперь их кильватер сломался. Разделясь на две группы,
эсминцы перестроились во фронт, охватывая три русских корабля.
Сейчас они зажмут «Забияку», «Победителя» и «Константина»,
чтобы те не смогли уйти в Моонзунд, а потом за милую душу при-
мутся долбать безжизненный «Гром» и канлодку, которая связана
25 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
385
тросами с раненым кораблем... Все работали! Старшина четко вклю-
чал на пушку пневматику продувания, и плотный воздух, остервенело
шипя, чистил канал ствола. Спина, согнутая над прицелом, и —
голос:
— Подавай! Чего ждете?.. Подавай, ребята!
Вуксирные тросы трещали от напряжения. Рвануло рядом, и
старшина кулем отвалился от прицела. Вместо руки — лохмотья
рваного рукава, а пальцы старшины остались на штурвале наводки,
прилипшие к нему намертво. Досылающий выронил шток пробой-
ника, взялся за живот: «Ой, зараза» — и пополз па четвереньках.
Старшину катило от пушки по сильно накрененной палубе. Берег
далеко, а море... вот оно! И выпал за борт. Всплеснул под ним черный
мазут. Нефтяная пленка тут же сомкнулась над человеком.
Потянуло дымом, и Семенчук заметил, что «Гром» горит. Корпус
эсминца дергался на буксировке, как вагон на стыках: немцы стали
избивать его очень точно, благо эсминец не обладал маневренностью.
Грот-мачта «Грома» вдруг оторвалась от кормы. Торчком она пошла
в небо, как завинченная юла, а на высоте переломилась пополам
и рухнула. Треща и воя, разгорался пожар на рострах, от шлюпоч-
ных брезентов сыпало искрами. Семенчук остался на пушке один
как перст. Воздушный лифт таскал для него снаряды. В преисподне
ада, в погребах, люди жили только одной надеждой: подавать, по-
давать, подавать...
В микрофоне старшины — голос лейтенанта Севастьянова:
— Целик двадцать влево, бери немца под ватерлинию.
На лотке он задвигал в пушку снаряды, наводил как умел, ре-
вун звучал призывно. В пятнадцатикратном увеличении оптики
пронесло эсминец врага — словно погребальный факел. Горящая
нефть при качке разлилась по кораблю, но машины еще работали.
Номерной «немец» двигался, докрасна раскаленный, будто жаровня.
Огонь преобразил надстройки гибнущего корабля, сделав их ажур-
ными, как золотая филигрань. В страшном взрыве это сказочное
видение навсегда исчезло из панорамы прицела... Семенчук засадил
в дуло очередной снаряд, но замок не сработал. Его заклинило от
перегрева. Матрос давил от себя рукоять замка, и ладонь обжигало
так, словно схватился за ручку раскаленного утюга... Амба! Выдер-
нул из ушей затычки — в сознание сразу вошел ошеломляющий
шум.
Шум слагался из множества разных шумов: криков, воплей,
стрельбы, команд, треска пожара. Пламя перебежало по рострам —
легко, словно зверек по деревьям. Оно коснулось борта и жадно
лизнуло мазут на воде. Не прошло и минуты, как море загорелось.
Горящий «Гром» шел в море огня, стреляя из пламени.
Это били по врагу пушки кормового плутонга. Чего-то не хва-
тало на корабле... «Чего?» Семенчук не сразу понял, что на палубе
нет одной дымовой трубы — сбило!
386
«Победитель» (под флагом Пилсудского) работал артиллерией
так, что скоро со стволов орудий отлетела сгоревшая краска. Уже
с третьего залпа флагман XI дивизиона накрыл головной эсминец
противника. Бой шел все время на отходном маневре: в пересечках
курсов, в острых галсах зигзагов. Дали лаконичное радио Старку:
пусть приходит, они погибают, но не сдаются (обычная формула
русского флота).
«Константин», выручая флагмана, покрывал его дымом, чтобы
«Победитель» сумел выскочить из бесчисленных вилок. За эту по-
мощь товарищу «Константин» поплатился взрывом под кормой и
получил течь в румпельном отсеке. На флагмане выбило все стекла
в ходовой рубке, осколками изранило лица и руки многих людей.
Снаряд врага разрушил первое орудие. «Забияка» и «Константин»,
будучи постоянно в накрытиях, тоже лишились по одной пушке.
«Забияка» получил опасное проседание палубы, но оставался молод-
цом. Под резким углом к противнику он вводил в действие и носовую
пушку, обратив ее в корму — на противника, и дуло пушки касалось
надстроек. При стрельбе из нее ветер боя проникал даже в рубки,
комкая на столах карты, как ненужные газеты. Три эсминца против-
ника, избитые вконец, уже погибали наверняка, и теперь Пилсудский
перестроил корабли во фронт, отводя их в глубину Кассарского
плеса... Скорость была увеличена!
Матросы с «Грома» кричали на «Храбрый»:
— Отходите и вы! Бросайте нас... руби концы!
Отходящий по левому траверзу дивизион развел высоченную
волну. Нахлынув, она раздвинула два корабля, спаянные тросами,
и буксиры лопнули. От бешеной качки люди падали за борт прямо
в мазут. «Храбрый» не ушел: Ренненкампф подвалил канлодку
своей кормой под нос «Грома». Стали забирать на палубу якорь
с «Грома», чтобы тянуть его дальше — на цепях. Большая волна
с моря губила все усилия. Пенистый вал надвинул «Храброго»
на бак эсминца, раздался хряск металла, леерные стойки падали,
как кегли. Якорь полетел за борт, а цепь на разлете перебила ноги
боцману.
— Уходите! — кричали громовцы. — Мы еще постоим за себя...
Немецкий снаряд разбросал палубную команду, переборка рубки
окрасилась кровью. Двое раненых на коленях гнулись от боли в дугу
и, казалось, отбивали прощальные поклоны «Храброму».
— Уходите, — стонали они. — Уходите... мы сами...
Ваксмут передал на мостик канлодки — Ренненкампфу:
— Забирай моих людей. Все кончено. Я остаюсь...
Механик Малышев, полуголый, весь в грязи и кровище, еще пы-
тался остановить приток воды. В ряд с матросами он, словно кузнец,
работал пудовым мушкелем. В нижних отсеках люди стояли уже по
горло в воде... Ренненкампф призывал команду «Грома»:
— Вы же сгорите! Прыгайте на меня... быстро, быстро!
Во всей этой неразберихе автоматом стучало четвертое орудие
«Грома»; лейтенант Севастьянов, как рядовой матрос, подавал сна-
ряды на пушку. Из рубки выскочил штурман Блинов, швырял
25*
387
в огонь мазута, прямо в горящее море, секретные книги и своды
радиокодов. Только это расставание с «секретами» убедило громов-
цев, что с эсминцем навеки покончено. Ваксмут, облокотись с мега-
фоном на обвес мостика, возвышался надо всеми в облаке дыма
и пара:
— Прощайте, ребятки! Благодарю вас за службу!
Предсудкома Соловьев сиганул на мостик:
— Вниз!
— Я не пойду, — был ответ...
Когда его стали брать силой, Ваксмут вцепился в телеграф,
не желая расставаться с кораблем:
— Прочь... не держите меня! Я помру с ним...
Его стащили вниз, перекинули на канонерку. Не хотел уходить
и механик Николай Малышев — тоже отбивался в азарте. Матросы
скрутили его, как буйнопомешанного, потащили на «Храбрый»:
— Жить надо, мех! Какого хрена психуешь?
Ренненкампф глянул через обвес на палубу, где муторно и нехо-
рошо колыхалась толпа мокрых, окровавленных и обваренных ки-
пятком людей.
— Лишние, ходи вниз! — объявил он с мостика...
А когда между бортами кораблей уже образовался провал метра
в три, с «Храброго» вдруг метнулась на «Гром» большая сильная
тень человека. Распластав руки, Семенчук перепрыгнул обратно.
На «Гром»!..
«Храбрый» на отходе получил еще одно попадание. Снаряд
врезался в «самоварную» над люком жилой палубы. В один миг не
стало шестерых ребят с канлодки и одиннадцати спасенных с
«Грома».
Германский эсминец вдруг вывернулся перед «Храбрым»; кано-
нерка встала к нему открытым бортом и отомстила четырьмя попада-
ниями подряд. Просто ахнули все, когда эсминец врага с поразитель-
ной быстротой лег на борт и затонул... XI дивизион с честью выходил
из боя. На картах Кассарского плеса немцы теперь могли написать:
«Оставь надежду, сюда входящий».
Старк приближался. Под рукою начмина было собрано сейчас
все, что оказалось поблизости: два «новика», остальные — старики
угольщики. Им встретился XI дивизион, а вдали уже завиднелись
германские эсминцы. Высоко вздымался столб дыма над погибающим
«Громом». Старк поднялся на площадку дальномера, согнал прочь
гальванера, уселся за окуляры сам. Издали он хорошо видел, как
к «Грому» приближались миноносцы противника. Было похоже на то,
что немцы хотят взять его на буксир, пожар загасят, воду откачают...
— Получится поганая история, — пробурчал Старк.
Создалось на дивизии общее мнение, что сейчас следует атако-
вать противника всеми эсминцами. Но Старк воспротивился:
— Нельзя! Кроме дивизиона Жоржа Пилсудского, который уже
истрепан в бою, со мною всего два «новика». Если рискну ими, то
388
что останется на дивизии? Одни угольщики, на которых недокомплект
команды и офицеров? Нельзя, говорю я вам...
В данном случае Старка обвинять нельзя. В его отказе заклю-
чался практический смысл и забота о завтрашнем дне.
Семенчук на палку намотал тряпку, сунул ее в мазут...
И тут он заметил, как резкими зигзагами, словно стрекозы
над водой, мечутся вокруг «Грома» германские миноносцы. Их
прицелы и трубы дальномеров, как усики осторожных жуков,
все время находились в движении. Издали немцы ощупывали
корабль, как бы проверяя — пусть ли он, нет ли угрозы?.. Семенчук
невольно сжался за барбетОхМ торпедного аппарата. Ползком влез
на трубы, внутри которых в согласном пучке величаво покоились
три торпеды. Германские эсминцы вдруг перестало дергать из
стороны в сторону — теперь они дружно пошли прямо на «Гром»...
Через двадцать пробоин хлестала в эсминец вода.
Через разбитые ростры и мостик перебегал огонь.
В разводьях волн вспыхивали лужи мазута...
Рывком он запрыгнул в кресло наводки. Отработал штурвалОхМ
растворение труб для залпа «веером». Вдавил в глаз каучуковую
блямбу прицела. Ему все было ясно, и жизнь уже не ставила перед
матросохм никаких задач, кроме одной... Серый борт вражеского
миноносца медленно закатывался в перекрещение прицельных нитей.
Семенчук выждал, когда через вертикаль наводки пройдет его фок-
мачта, и рванул рукоять залпа. Повинуясь силе взрыва, который
произошел в трубах, из громадных жерл аппарата выставились
кабаньи головы торпед. Они как бы нехотя упали через борт в море
и — пошли, пошли, пошли...
Взрыв! Эсминец разнесло в атомы, и над водой осталось только
темное облако угольной пыли из его бункеров. Семенчук с факелом
в руке метнулся на камбуз. Там еще пылали плиты, а под крышками
котлов, задраенными, словно люки, еще бунтовал, разрываясь под
паром, забытый всеми обеденный борщ... Пламя перескочило на про-
питанную мазутом тряпку. В два прыжка Семенчук достиг кормы.
Швырнул факел — прямо в кормовой погреб.
Палуба сразу раскрылась перед ним, и горячий воздух, вылетев
из вулкана погребов, бросил кверху пушки, кранцы, убитых и того
человека, который дал жизнь этому взрыву...
Германские эсминцы спешно покидали Кассары.
Кто не знал тогда адмирала Сушона? Имя этого кайзеровского
адмирала было столь же почтенно в морском мире, как имя британ-
ского флотоводца Битти... Это он, Вилли Сушон, еще в четырнадцатом
проскочил под носом английской эскадры в Босфор, держа флаг
на крейсерах «Гебен» и «Бреслау», и эти корабли создали угрозу
Черноморскому флоту. Это он, Вилли Сушон, в самые трудные
годы возглавлял флоты Турции и Болгарии в их войне против Рос-
сии... Защитники Моонзунда еще не знали, что сегодня Сушон стоит
389
перед входом в Ирбены, которые ему надо пройти под раскатами
церельской батареи, —• и от этого в груди адмирала неприятный
щемящий холодок. Сушон отлично извещен, что такое 12 дюймов.
Это ведь не пушки, а дьяволы, которые способны сокрушить даже
отличную крупповскую броню...
Последнее уточнение деталей, последние наставления.
— Сейчас, — говорит Сушон, — заканчивается сражение на Кас-
сарском плесе не так, как нам бы хотелось. Мне сообщили с
«Мольтке», что наши эсминцы отошли, потеряв, кажется, четыре.
Дырок наделали им больше, чем надо! Утром наш парламентер
пытался уговорить прислугу Цереля, чтобы они не дурили — ведь
наша победа абсолютна! Но они отказались от капитуляции. Будем
их вразумлять...
Флаг адмирала Сушона весело трепещет над ]V эскадрой флота
открытого моря — лучшей и мощнейшей эскадрой Гохзеефлотте.
За тральщиками первыми тронулись крейсера. На ходу дотягивая
якора до клюзов, пошли германские дредноуты. Мощь эскадры была
столь значительна, что Сушон, демонстрируя немецкое превосход-
ство, велел даже не снимать с орудий чехлы. Башни морских
гигантов были развернуты «на ноль». Пространство перед ними рас-
ступалось, бессильное противостоять натиску бронированных чудо
вищ.
На Цереле пока все спокойно. Что будет?..
Эсминец был почти однотипен русскому «Новику», три его трубы
отбрасывали за корму теплый воздух котельных установок. Два
германских матроса тащили Семенчука за ноги, будто пьяного,
в пос корабля. Выходит, жив... Плен\
Немцы волокли его, даже не обернувшись ни разу, палуба
была удивительно скользкой, будто ее намылили. Семенчук ехал
по ней на спине, бушлат матроса задрался к самому затылку. Вот
и срез полубака. Немцы передернули его тело через высокий комингс,
и Семенчук больно ударился затылком о станину порога. Швырнули
пленного на пол, залитый цементом, и ушли, плотно задраив
двери.
Это была душевая. Корабельная баня.
Здесь пленный не был одинок.
На лавках и под лавками вповалку лежали немецкие мертвецы.
«Смотри-ка ты, — рассеянно подивился Семенчук, — у немцев,
как и у нас, мертвяков в баню складывают...» Эсминец увеличил
ход, резко вибрируя избитым корпусом, и мертвецы сразу ожили.
С них еще стекала вода и кровь, разинутые рты не дышали, глаза
уже ничего не видели, но они задвигались, стали перекатываться
с борта на борт, при этом руки их обнимали друг друга.
Один мертвец тесно прилип к русскому матросу.
— Иди, иди, — сказал ему Семенчук. - Не придуривайся...
...Пройдет много-много лет, и жизнь человека склонится к за-
кату. Молодость все реже станет волновать его воображение, и
390
забегают внуки, говоря ему: «Дедушка!» Много .чет привычной доро-
гой будет ходить старик на работу. На лесопилке он мастером.
У него медаль партизана Великой Отечественной войны (сражался
у Ковпака). Семенчук живет этой войной, а та война, давняя, еще
в молодсти его. уже позабылась. На лесопилке про старого мастера
не раз скажут: «Партизан Ковпака», и никто не назовет его:
«Герой Моонзунда...»
Но однажды все изменится, и старый мастер с белорусской
лесопилки обретет славу на всю страну. Будут писать о нем газеты
к журналы, станут ездить на лесопилку корреспонденты, историки
по архивам установят то, что он и сам позабыл, его наградят высоким
орденом. Это странное награждение — ведь подвиг «Грома» свершен
еще<?о Советской власти. Семенчук свершил его еще при Керенском...
Но в том-то и дело, что флот при Моонзунде сражался только во
имя ленинской революции.
Шумит старый лес, п работает в лесу старая лесопилка. Возле
(тарой пилы — старый человек. С очень молодой славой.
...Мертвецы ползали по цементу. Эсминец сильно качало.
Семенчук стянул с себя бушлат, стал выжимать из него воду.
Он не знал времени, по было как раз 16.40.
Артемьев записал в вахтенном журнале батареи:
16.40 -
16.55 -
Туман рассеялся над Ирбенамн. В направлении
к NW три дыма.
Дымы определились. Три дредноута тина «Кайзер».
Курсом SW. В охранении — крейсера и миноносцы.
Объявлена тревога.
На батарею прибыл каперанг фон Кнюпфер с большой бутылкой
коньяку. Осмотрев через дальномер дредноуты эскадры Сушона, он
стал уговаривать (и весьма настырно) Артеньева выпить:
— В конце концов, жить осталось несколько минут.
Артеньев пить категорически отказался:
— Смерть, как и рождение человека, есть акт возвышенный,
и не хочу свою гибель поганить алкоголем...
В нерушимом спокойствии проходили дредноуты, и дымы их не
таяли, а сгущались, плотно загустевая над Ирбепами. Кильватер
противника был прочен: «Фридрих дер Гроссе», «Кайзерин» и
«Кёниг Альберт»... Кнюпфер исчез. С орудий уже поступали
доклады:
— Первое орудие (мичман Поликарпов) готово!
— Третье орудие (мичман Гончаревский) готово!
— Четвертое орудие (мичман де Ларош) готово!
Артеньев переключил перед собой телефон:
- Второе орудие, почему не готово?
— Возимся, — ответил прапорщик Родионов.
— Нашли время. Быстрее надо...
391
В центропост наводки прошел матрос — незнакомый.
— Господин старлейт, — сказал он, — кое-кто убежал.
— Ты первый! Как фамилия?
— Орехов. Старшина подачи на четвертом орудии.
— Иди на пушку.
— Есть! Я хотел сказать, что паника начинается.
— Зачем ты мне говоришь это? Я панике не поддаюсь.
— Я сообщаю вам, как командиру.
— Сообщи комиссару: это его дело. Мое — стрелять!
После первого залпа появился Скалкин:
— Снаряды легли в сторону.
— Я не слепой, — раздраженно ответил Артеньев. — Сам вижу,
что пошли влево, а понять не могу — почему так?
После второго залпа, который выкинул в Ирбены миллионы
рублей русских денег, Сергей Николаевич огорчился:
— Опять «вилка» сломалась. Я ведь не безграмотный. Беру все
верно. Но отчего, черт побери, я так безобразно стреляю?
Германские дредноуты пока не отвечали.
— Пошли, комиссар, проверим центр совмещения...
На посту совмещения сидел матрос. Перед ним — прибор, на ко-
тором в беготне стрелок совмещалась вся умственная и физиче-
ская работа батареи. Он должен давать ревун на залп, когда стрелки
сомкнутся на приборе, как на часах в полночь. Артеньев, стоя за
его спиной, видел, что матрос нажимал на ревун еще до совмещения
стрелок — летели мимо снаряды, мимо...
Кулаком в ухо Артеньев выбил матроса из кресла.
— Ой, ухо! — заорал тот. — Меня, революционного матроса,
в ухо ударили... И кто бьет? Сатрап недорезанный... Я тебя...
Скалкин ткнул его в грудь маузером:
— Не доводи до греха. Трахну — и в дамках!
Комиссар сам уселся на совмещении. Церель послал снаряды по
цели, и один из дредноутов вздрогнул, как человек от страшного
удара в скулу. Это было попадание... Артеньев склонился над
датчиками, которые щелками на разные лады, дружески подмигивая
ему разноцветными лампочками, настаивая на внимательности.
— Второе орудие, — спросил в телефон, — вы очухались?
— Это я, — ответили ему.
— Кто ты?
— Орехов, который приходил... Вы меня прогнали.
— Так что?
— Я заменил командира.
— А где прапорщик Родионов?
— Сбежал. Тут психи собрались. Водку пьют...
Артеньев бросил трубку. Последние пять залпов были замеча-
тельны, и они радовали сердце артиллериста, как сложный пассаж
на скрипке, совершенства которого пять лет добивался маэстро.
Головной корабль Сушона задымил и, давая промах за промахом, стал
отворачивать на вест. В носу дредноута забушевал огонь. Артеньев...
заплакал!
392
Чья-то рука легла ему сзади на плечо:
— Это я... матрос Кулай. Что вы плачете, старлейт?
— Я устал ждать боя. Я дождался боя. Бой начался, и они
уходят опять... Значит, опять ждать! Что сейчас на батарее?
— Митинг.
— Нашли время! Возьму оружие и разгоню всех.
— Не надо, — отсоветовал Кулай. — Вас могут разодрать за ноги,
и никакой комиссар уже не спасет...
На щите расблока Артеньев подключил себя к бараку мастерских,
где уже привыкли много болтать и мало делать.
— Алё, — ответили ему. — Чего надо?
— Положи трубку и не вешай ее... Понял?
Через трубку телефона он слышал противный голос:
— Мы тут погибаем не пойми за што, а наш командир... видели
вы его, товарищи? Он же пьяный в доску, лыка не вяжет. Сейчас
в посту матроса избил. Барабанную перепонку ему высвистнул за
здорово живешь. Какой вывод сделаем, товарищи?..
Артеньеву стало тошно, и тут он вспомнил Кнюпфера с бутыл-
кой соблазнительного коньяку. «Нет ли связи между каперангом
и этим оратором?» Писарь Цереля шепнул ему на ушко, как слова
любви:
— Сейчас вам мерзость устроят. Спасайтесь, пока не поздно...
Вокруг поста собралась галдящая орава батарейцев.
— Именем революции... дыхните! — требовали они.
Чего только не делалось во имя революции. Процедура весьма
унизительная, но Артеньеву пришлось пройти через нее.
— Нюхайте, — говорил он с бранью. — Нюхайте, провокаторы!
Толпа паникеров была неприятно разочарована.
— На ногах держится...
— Не валится.
— Может, зажевал?
— Сен-сен такой есть.
— Или чаю. Тоже дух отшибает...
Издалека с маузером в руке подходил Скалкин:
— В чСхМ дело? И ну разойдись. Иначе я вас нюхать стану!
Много позже, униженный и несчастный, когда его начнут пытать
и насиловать волю, когда в штабе Либавы его станут бить палкой
по голове, когда адмирал Сушон пожелает лично увидеть Артеньева
и будет кричать на него, хамски выпуская в лицо старлейту дым
стамбульской пахитосы, — вот тогда Сергей Николаевич уяснит для
себя главное: жизнь не была прожита напрасно — он достиг попа-
дания в башню флагманского дредноута. Этот взрыв сорвал прохож-
дение IV эскадры флота открытого моря, Сушон не прошел в тот
день через Ирбены, и русская эскадра в Моонзунде не была разгром-
лена с той стороны, с какой нападения врага пока не ожидали...
Брест-Литовский мир, подписанный Лениным, вернет Артеньеву
свободу и землю отечества под ногами, но душевный надлом траге-
393
дни Цереля останется невыправлен на всю жизнь, и Сергей Ни-
колаевич обратится к теням прошлого - к миниатюрам... Ах эти
миниатюры! Вся жизнь превратится всплошную миниатюру. Старый,
сгорбленный человек, с большою линзой в руках, будет обходить
на Невском комиссионные магазины и антиквариаты, чтобы не
купить (нет, на это нужны деньги!), а только любоваться сиянием
и воздушной прелестью людей, живших задолго до пего и даже не
знавших, что в России существует такой Моонзунд...
...Одно попадание! А как оно много значило для всего Мооп-
зунда. Ради этого стоило жить и мучиться.
«Припять» (имея на борту груз в 60 мин) качалась на рейде
Куйваста, и выборный командир ее, лейтенант Медведев-2, еще
переживал события вчерашней ночи. Как несправедливо иногда
оборачивается судьба! Он, с чистым сердцем признавший революцию,
он, которого сама же команда выбрала на высокий пост, и вот он
сейчас глубоко оскорблен вчерашним отказом команды ставить мины
в Соэлозунде...
В дверь каюты командира кто-то робчайше постучал.
— Входите, — сказал Медведев-2.
Вошел предсудкома «Припять» (левый эсер).
— Ну что? — спросил, садясь без разрешения. — Все еще пере-
живаете? А вы плюньте.
— Знаешь, голуба моя, я рожи твоей видеть не могу.
— Напрасно. В общем, так: пошли мины ставить...
— Что-о-о?
— Пошли и поставим. Все шестьдесят!
И тогда лейтенант Медведев-2 встал. Он раздраил винты «ба-
рашков» на иллюминаторе, откинул толстое и выпуклое стекло.
Каюта сразу наполнилась шумом тоскливого балтийского дождя.
Дождь ликовал, выплясывая на палубе минного заградителя хоро-
шую чечетку. И вот под этот шум дождя лейтенант Медведев-2
начал мстить. Это был с его стороны справедливый акт мщения.
Прямо в лицо предсудкома он говорил, что его надо бы расстре-
лять...
— Ты слышишь? — спросил он, тоже ликуя. — Идет дождь, как
и вчера. А мины ведь скользкие... товар опасный. Может, ты не
знаешь, что такое мины тип «08(15) »? Вспомни, как было в Ирбенах,
когда их ставили... Ты просто трус!
Предсудкома слопал все, что ему было выдано.
— Ладно! — сказал он, поднимаясь. — Плевать па дождь,
пошли мины ставить. Команда осознала свою ошибку перед
революцией. Давай на мостик... веди нас!
«Припять» пошла и вывалила за борт все шестьдесят штук.
Соэлозунд был огражден, и на время спасена судьба плеса. Но если
бы они были такими молодцами вчера, то не было бы сегодня нерав-
ной битвы эсминцев на Кассарах, не погиб бы и славный «Гром»...
Может быть, иначе бы сложилась вся судьба Моонзунда!
394
Революционная свобода» конечно, вещь приятная. Но нельзя,
чтобы свобода оборачивалась анархией. Идет жестокая битва,
и такая тема, как «хотим — не хотим!» - этой теме уже не место на
корабельных митингах...
Итак, с «Припятью» покончено: с опозданием на сутки, но она
свое дело сделала. Революция бывает иногда непростительно вели-
кодушна — она простила и «Припять». Но она нс простила других.
И в первую очередь — Церель!
Когда «Гром» был еще жив, а «Победитель» увлекал за собой
в героические атаки XI дивизион, когда пушки с палуб эсминцев
вылетали за борт, как отгоревшие спички, — именно в это время
миноносец «Амурец» конвоировал через плес транспорта «Буки»
и «Вассиан», идущие от Гапсаля с «батальоном смерти Балтики».
Большевистский Центробалт создал его в Ревеле, и давай, чи-
татель, не будем пугаться этих мрачных словесных сочетаний. Ба-
тальон назвал себя «батальоном смерти», потому что такова была
мода времени, и добровольцы шли па смерть не ради красного
словца.
— Да, мы смертники, — говорили они спокойно, без надрыв-
ного пафоса. — Мы погибнем за революцию, мы умрем здесь все
и знаем это, но мы прикроем флот, спасем честь России.
«Буки» и «Вассиан» дошли до Моона, когда судьба Орисарской
дамбы висела на волоске. Ее брали немцы, а матросы с линкоров
опять ее у немца отнимали. Днем дамбу обстреливали набегающие
с моря через Малый Зунд германские миноносцы... Тяжело!
А из лесов Эзеля еще стучали выстрелы, вспыхивали в отдале-
нии, почти в молитвенной суровости, приглушенные возгласы «ура >.
Это не сдавалась 107-я дивизия! Это не сдавалась воля русского
человека. Это был силен, доведенный до степени отчаяния, дух непо-
бедимых борцов за революцию.
107-я дивизия... Кто знал о тебе до Моонзунда?
Генерал Иванов... Кто ты такой?
Комиссар при сбежавшем адмирале Свешникове матрос Женька
Вишневский пальцами открывал веки своих глаз — он хотел только
одного: спать, спать, спать... С трудом он разлепил глаза: не вери-
лось! Будто снилось: стоял перед ним сияющий, надушенный и при-
пудренный после бритья капитан второго ранга...
— Пардон, — сказал Женька, — а вы кто такие будете?
— Прибыли из Ревеля. Командир «батальона смерти» — кавто-
ранг Шишко... Народовольца Шишко ты знаешь, комиссар?
— Нет. Не слыхал.
— Так вот, я его родственник... Принимай смертников!
Шестьсот балтийцев, сосредоточенных в движении к подвигу,
вступили на предмостье тет-де-пона Орисарской дамбы. Их было
всего шестьсот, и, следуя через дамбу, они понимали, что шагают
по своей могиле... Смерть или победа! На Эзеле еще горели костры
395
отступающих, к Моону пробилась часть данковцев, козельцов и мо-
сальцев. Обнаглев, они требовали у флота кораблей...
Вишневский сказал кавторангу Шишко:
— Бахирев запретил брать их на борт, и адмирал прав: бегут
ведь не лучшие, а только худшие. Так на кой черт с ними вож-
жаться? Но хороших бойцов флот обязательно выручит...
— Это справедливо, — согласился Шишко, благоухая. — Но мы
останемся здесь, и ради нас корабли трепать не придется...
Витька Скрипов тоже хотел одного: спать, спать, спать.
Десантников с линкоров отпустили по домам — на корабли.
Из боя они выходили шатаясь. Не знали, как до родимой
койки добраться. Карабины матросов раскалило в выстрелах, и,
когда оружие бросали в мокрую траву, стволы шипели — с треском,
как сало на сковородке... Орисарская дамба, прощай!
К ночи штабная «Либава» развернулась на рейде Куйваста.
Среди множества бочек, возле которых отстаивались корабли,
«Либава» искала в потемках бочку № 14. Транспорт вцепился в ее
кольцо, и «Либава» недвижно застыла на рейде под тенью Моона.
От этой засекреченной бочки по грунту Кассарского плеса тянулся
кабель телефона на Даго; укрытый от глаза шпионов, он выпры-
гивал из воды, чтобы на земле включиться в коммутатор батарей
мыса Тахкона... Там, на мысе Тахкона, самой северной точке Даго,
стоят такие же мощные батареи, что и на мысе Церель.
Михаил Коронатович Бахирев велел подсоединить телефон своей
каюты к вилке на бочке № 14. Один из матросов прыгнул за
борт «Либавы» на бочку, воткнул вилку в патрон — готово: можно
разговаривать с Даго. Попивая остывший чаек, Бахирев сказал:
— Здорово, дагомейцы! Кто у аппарата?
— Говорит начальник обороны острова Даго кавторанг Нико-
лаев. Сообщаю, что сегодня, еще до битвы эсминцев на Кассарах,
немцы произвели попытку высадить десант...
— С боем?
— Без боя. Забрали свиней на хуторах и все теплые вещи
у эстонцев. Искали шерсть. Даже клубки ниток и те у баб отни-
мали. Перчатки тоже снимали с жителей. За взятое не расплачи-
вались... Ну, а как там, на Цереле? — спросил Николаев. — Меня,
вы понимаете, это особенно волнует, ибо мы, тахконцы, ответственны
за судьбу Моонзунда в той же степени, что и церельцы. Только до
нас очередь в немецком графике еще не дошла.
— Церель держится, — отвечал Бахирев. — Я прерываю разго-
вор с вами, ибо ко мне пришла делегация с линкоров...
Делегация с линкоров была большевистской. Возглавлял ее
комиссар со «Славы» — матрос Андрей Тупиков.
— Погодите, — остановил его речь Бахирев. — Сначала ска-
жите, как вы ладите с каперангом Антоновым? Он мне уже не раз
жаловался, что нервы у него стали хуже, чем мочалки.
396
— Старик хороший и дело свое знает, — отвечал Тупиков. -
Вы не волнуйтесь, адмирал, наша партийная организация не из
дураков состоит... Зачем же нам напрасно трепать заслуженного
человека?
Делегаты пришли к Вяхиреву с претензией:
— На «Славе» радисты перехватили радио с Цереля. Дело
там — дрянь! Хотя и артачатся. Л почему линкоры наши простаи-
вают? Командам такое не нравится: мы же не пасхальные яйца,
которые до следующего года хранить надо? Пускайте нас в оборот...
Адмирал выждал, когда Тупиков скажет ему все.
— Я вас понял. Это верно, что я придерживаю линкоры.
Такова суть морской стратегии: линейные силы — главные козыри
в игре, ими кроют последнюю карту противника. В этом вопросе
не советую, комиссар, горячиться. «Слава» и «Гражданин» несут
в себе потенциальную силу воздействия на события. Даже не уча-
ствуя в битве, они лишь своим присутствием охлаждают против-
ника, чтобы он не слишком-то зарывался с нами... Вы меня поняли?
— Мы вас поняли. Но нас, линейных, три тыщи гавриков.
Каждому в ухо вдувать эти истины большевики не могут. Дайте
дело!
— Ладно. Пусть на «Гражданине» меняют белье...
Менять белье — значит, можно готовиться к бою. Того и ждали
на линкорах. Делегация, радостно шумя, собралась уходить, но
один матрос из ее состава, совсем молоденький, успел сладчайше
вздремнуть на адмиральском стуле. Тупиков потащил его к дверям.
— Это наш, — пояснил Вахиреву. — Сосунок еще, но растет,
будто на дрожжах. Вы уж извиняйте его: в десанте был, не спал
двои сутки. Вот как сел, так все дырки на нем и задраились.
Витька Скрипов окончательно проснулся только на катере, кото-
рый, раздвигая тьму рейда, медленно пробирался среди кораблей.
— С адмиралом-то договорились? — спросил, зевая.
— Проспал, брат. Завтра «Гражданин» двинет к Церелю.
— Церель... у-у, как страшно! Это тебе не дамба...
Завтра покажет: быть Церелю или не быть.
Артеньев до полуночи принимал делегации.
— Мы не можем сражаться. Сдавайте батареи немцам.
Он посылал их к черту, и они мялись в дверях.
— Так мы, — спрашивали, — можем уйти с Цереля?
Но эти «делегаты» хотя бы спрашивали разрешения. Другая же
часть прислуги, полностью деморализованная, вообще считала, что
она свободна от всякого долга. Была глухая ночь, едва освещен-
ная лучами прожекторов с моря, когда Артеньева вызвали в ка-
зарму для собрания. Они пришел в барак и сразу понял, что ника-
кого собрания нет и не будет. С ним просто решили разделаться
«как с последним препятствием, — писал он через несколько лет, —
которое стоит на пути капитуляции». Посреди барака — ведро
397
с самогонкой, люди подходили, черпали кружкой, пили и предлагали
ему:
— Господин старлейт, хлебните для храбрости...
Артеньеву лучше бы молчать, но он заговорил:
- Пока вы еще не надрались до полного оскотинения, пока вы
еще способны хоть как-то мыслить, я вам скажу все, что думаю.
Церель будет сражаться и без вас! Вашей паники я не понимаю.
Мы вчера стреляли как раз отлично, а немцы стреляли как раз
отвратительно. Неужели даже этот факт не способен придать вам
бодрости?.. Но после этого ведра мне говорить с вами не о чем.
Вы хуже предателей! Предатель хоть берет деньги, а вы торгуете
честью русского воина бесплатно... Сволочи вы и подонки!
Барак решил с ним разделаться, но эта речь, произнесенная
сурово и чеканно, остановила убийц. В спину стали кричать:
— Дайте радиву, что мы не можем сражаться.
— Хорошо, я дам! Я сообщу Вяхиреву все, как есть...
Вместе с комиссаром старлейт составил радиограмму на Куй-
васт: «Положение Цереля критическое. Ждем немедленной помощи.
Приход флота к утру может спасти положение». Содержание
этой шифровки Скалкин сознательно довел до гарнизона Цереля,
и слабой надеждой на приход кораблей он все-таки удержал людей
до утра.
Из бухты Менто, куда собирались все дезертиры и где еще
качались миноносцы «Украина» и «Войсковой», оттуда, из этой
благословенной тиши, осененной белым флагом капитуляции (хотя
капитуляции еще и не было), позвонил на Церель каперанг фон
Кнюпфер:
— Я думаю, что пора вам начать расстрел 1 орудий. Начи-
найте выкатывать весь боезапас Цереля в Ирбены и... уходите.
— Рано, — ответил ему Артеньев. — Вы не беспокойтесь: нам
ведь до Менто теперь так же далеко, как до луны. Есть еще честные
люди на Цереле, и они не побегут...
На другом конце провода (в бухте Менто) раздался отчетливый
зевок Кнюпфера, — вот от кого идет разложение!
На штабной «Либаве» всю ночь гремели трапы от беготни,
хлопали двери радиорубок, сновали, звеня цепками дудок, рассыль-
ные, все изнервничались от напряжения. Казалось, центр сражения
за Моонзунд теперь переместился с Кассарского плеса на Церель.
Флотоводец — почти шахматист, но свою партию он разыгрывает
не на доске, а на карте; и линкор зачастую — как ферзь, крейсер —
как ладья, эсминец — как слон, а дальше спешат на погибель
пешки — тральщики, посыльные, прочие суда на побегушках, с поте-
рями которых мало считаются. Ночная рокировка сил была прове-
дена, и к утру фигуры заняли свои места.
1 Расстрелять орудия — значит дать на них предельное количество
выстрелов, при котором изнашиваются каналы стволов.
398
Но мысль пульсирует сейчас и за островом Эзель: па флаг-
манском «Мольтке» тоже не спят, тоже прикидывают, тоже выдви-
гают различные версии. Немцам уже ясно: русская эскадра попа-
дается в клещи, еще один прорыв через Ирбены — и германские
дредноуты вползут в Рижский залив... Этой ночью в глубине Эзеля
стали затихать выстрелы. По темным лесам и болотам блуждали
женщины с детьми, на кочках умирали офицеры и солдаты. Немецкие
автоматчики, прочесывая Эзель, повсюду натыкались на трупы... На
рассвете 107-я дивизия, уже на последнем пределе сил, начала
поодиночке складывать оружие. Немцам очень хотелось бы видеть
акт капитуляции — документ, подтверждающий слабость русской
армии, и каждого из 107-й дивизии они настойчиво допрашивали:
— Где генерал Иванов? Нам он нужем, чтобы расписался...
Но генерал Иванов в эту ночь поднялся от костра, зарядил
пулями барабан револьвера и ушел во тьму, раздвигая кусты.
Судьба этого человека и до сих пор неизвестна. Так прошла ночь,
и наступил рассвет. С утра на корабли полезли беглецы и дезертиры,
которым удалось с Эзеля перескочить на Моон, а теперь, попав
в Куйваст, они жаждали одного — ощутить под ногами палубу,
чтобы бежать дальше на материк. Матросы устраивали на кораблях
обыски, вылущивали таких «гостей» из разных придонных щелей,
гнали обратно на берег:
— Две ноги есть? Две руки есть? Вот иди и воюй...
Германские эсминцы снова начали рваться на Кассары, но их
стремление на плес тут же гасили огнем канонерки «Хивинец»
и «Храбрый», стоявшие с ночи в брандвахте. Постепенно, чем
больше отступал мглистый рассвет, Кассарский плес оживал.
За пеленою мелких дождей, секущих темную воду, проносились
русские миноносцы. Их винты размывали близкий грунт, за кор-
мами кораблей тащились длинные ленты придонной грязи. На месте
разрывов снарядов долго бурлили, лопаясь гнилостными пузырями,
каскады желтой илистой пены. Тонуть здесь людям неглубоко, по
смерть от этого не становится краше. Если забраться на марс, то с вы-
соты хорошо просматриваются мачты германских эсминцев, торча-
щие из воды, они уже нашли место своего последнего успокоения,
и да пребудут здесь, как память о войне, пока море не разломает
их в лихие осенние непогоды.
...День четвертый — день реквиема Церелю!
Артеньев отодвинулся от прицелов:
— Комиссар, хочешь, посмотри и ты на немцев.
— Чего уж Tain любоваться! Давайте сигнал к бою...
Церель открыл огонь, после чего германские дредноуты начали
перемешивать его с землей. Высоко взлетели разбитые рельсы. Дым
вздымался на чудовищную высоту. Осколки жестоко изрезывали
бетон укрытий. Из каркасов брустверов уродливо выпучивало
основу досок и бревен... Церель сражался.
399
Но тут побежала в лес прислуга второй башни. Артеньев
видел, как впереди солдат прытко наяривает до кустиков сам
командир — прапорщик Родионов.
— Минус одно, остается три, — сказал Артеньев.
Близкий разрыв засыпал его мерзлой землей, сверху упала
мертвая чайка. Шатаясь, он снова приник к прицелам, и перед
старши.м лейтенантом — какой уже год! — все так же волновалась
серая простыня Ирбен, на которой ползали, будто вши, отвратитель-
ные живчики вражеских кораблей. Время от времени оттуда вспыхи-
вали огоньки, почти мирные, похожие на булавочные головки, —
это были выстрелы дредноутов, которые отзывались на Цереле
страданием...
Ему позвонили с первого орудия:
— Это я... мичман Поликарпов. Даю последний выстрел.
— Почему последний, черт побери?
— Прислугу отпустил в лес. Не отпусти — сами бы убежали.
Остались две башни, и эта арифметика была постыдной.
Прислуга третьего орудия то убегала, то возвращалась. Ей было
страшно — и она бежала. ПотохМ делалось стыдно — и она возвра-
щалась. Вражеские снаряды ложились возле погребов, упрятанных
под массивом бетона, а потом перескочили ближе к батарее.
С четвертого орудия мичмана де Лароша стреляли по дезертирую-
щим, и они падали под пулями, не успев укрыться в лесочке.
Артеньев видел все это и соединил себя с четвертым.
— У аппарата хозяин подачи — Орехов.
— Молодцы, четвертая! Как у вас дела?
— Как сажа бела. Но за нас будьте уверены...
Сергей Николаевич потом спросил Скалкина:
— Этот хозяин подачи Орехов тоже большевик?
— Нет. Сочувствующий нам.
Артеньев отработал данные к новому залпу и сказал:
— Сейчас я тоже сочувствующий. Всем, кто борется. Мне на-
доели эти визги и писки. Я уважаю вот таких, как этот Орехов...
От третьего орудия убегал в лес его командир, мичман Гон-
чаревский, и кричал в сторону четвертого орудия:
— Не бей меня... не бей! Я не убегаю — я только догоню своих,
чтобы устыдить их... я вернусь еще... не стреляй!
Прислуга третьего орудия вернулась, дала по врагу еще четыре
залпа, после чего снова разбежалась. Артеньев снял шинель, долго
вытрясал из нее землю. Его настиг, как удар ножом в спину, звонок
из деревни Менто - от каперанга.
— Вы эту канитель там кончайте, — сказал фон Кнюпфер оза-
боченно. — А то немцы могут и в самом деле на вас рассердиться.
Дредноуты до сих пор только постреливали, а теперь станут стре-
лять. У них техника, сами знаете, не чета нашей...
Раздался грохот, и батарейный паровоз кверху колесами пока-
тился под насыпь. Прерывая стукотню дизелей, еще работавших
в подземельях Цереля, завывали конвейеры подачи снарядов, ревуны
звали прислугу батарей к залпу... Фон Кнюпфер намекнул:
400
— У меня над Менто белый флаг, и нас немцы не трогают.
— Это — что? Добрый совет?
— Тема для размышлений, — ответил Кнюпфер.
— Благодарю. Но Церель уже имеет свою тему...
Артеньев разбил трубку телефона, будто она виновата в измене
начальства. Полтора часа зверского напряжения кончились. Гер-
манские корабли выходили из зоны огня батареи. Артеньев огля-
делся во внезапной тишине и увидел, что на Цереле остались лишь
офицеры, верные долгу, и матросы-большевики... Сколько он ругал
этих большевиков, порою даже остро ненавидел, но сейчас, когда
пришло время умирать, они остались на постах, они открыто при-
нимали вызов неприятеля и от смерти не прятались...
— Да! — сказал он комиссару. — Пусть так и будет. Это не
сгоряча. Это от души... Ты этого офицера^м не болтай. Пусть между
нами. Считай меня, как и Орехова, тоже сочувствующим...
Высокой свечкой сгорал над морем древний маяк Цереля.
В этот день мичман Сафонов сбил четвертый самолет против-
ника. Каждый день он сбивал по одному «фоккеру», и ему везло.
А сейчас, когда он возвращался с разведки, его гидроплан немцы
расстреляли над морем. Хорошо, что неподалеку крутился «Разя-
щий», летчика подобрали, и стремительный миноносец доставил его
в Куйваст...
— Пусть он войдет, — сказал Бахирев.
Мичман Сафонов (весь мокрый, челка свисала из-под шлема
на разбитый лоб) предстал перед адмиралом в салоне «Либавы».
— Ну? — спросил Бахирев и тут же кликнул вестовых, чтобы
приготовили для пилота горячую ванну с дозой одеколона.
— Значит, так... — начал рассказ Сафонов. — По всей дороге
от Цереля до Менто тянутся люди с сундуками и котомками.
Могу поклясться, что даже с неба видно — многие из них пьяные.
— Откуда спирт? — хмыкнул Бахирев.
— Свинья грязи всегда найдет... Разрешите продолжать?
— Прошу.
— Я пролетел и над перешейком Сворбе, где еще вчера дер-
жались каргопольцы, не пускавшие немца к Церелю... Сегодня из
окопов уже торчат шишаки германских касок, а каргопольцы
погибли. Страшно горит над Церелем маяк! Когда я снизился над
ним, меня чуть не сбило. Очевидно, на маяке был потайной склад
боеприпасов, и сейчас они рвутся.
— А что на батареях Цереля? — спросил Бахирев.
— Батареи молчат. Людей сверху не видно.
— Благодарю. Вас ждет ванна...
В подкрепление доклада пилота с дивизиона сторожевиков
прибыл рапорт такого содержания: гарнизон Цереля бежал в Менто,
где потребовал срочно сдать немцам полуостров, настаивая при
этом, чтобы начальство не вздумало что-либо уничтожать на бата-
реях, дабы не вызвать ответной мести противника...
26 В. С. IIнкуль. Полет шмеля над мором
401
Бахирев сказал Старку:
— Вопрос нескольких часов, и пролив Ирбены как позиция для
России перестанет существовать. С падением Цереля мы имеем
лишь Моонзунд... Дайте запросное радио на «Украину»!
«Украина» из бухты Менто отвечала конкретно: «Церель сдался,
иду на Куйваст». Эсминец прибыл на рейд Куйваста, имея на борту
питерских рабочих, снятых с землечерпалок, и последних инжене-
ров, которые застряли на Сворбе. Командир «Украйны» от хрони-
ческого недосыпания шатался.
— Ваши впечатления? -- отрывисто спросил его Бахирев.
«Миноносник» с трудом разомкнул красные веки.
— Там... каша, — сказал он, махнув рукою.
— Церель, значит, уже сдан?
— Вроде бы.
— Сдан или не сдан? — переспросил адмирал.
— Там никого уже не осталось. Из этого можете понимать как
угодно: сдан Церель или не сдан...
— Но это в корне меняет все дело, — заметил Бахирев.
Как-то не укладывалось в сознании, что Россия потеряла
сейчас Ирбены... Сквозь эфирную трескотню в рубки линкора
«Гражданин» вонзилась ясная дробь приказа:
ЦЕРЕЛЬ УНИЧТОЖИТЬ.
Итак, все кончено. Русский флот покидал Ирбены.
«Уничтожить Церель!» — приняли радио на «Гражданине».
Читатель, но ведь Церель еще жив!
Сколько было их там? Немного... Вокруг Артеньева собралось
человек двадцать, и он им сказал, что время не ждет.
— От Цереля мы оставим врагам только рожки да ножки!
Скинули шинели. Открыли погреба. Это очень тяжелая работа —
таскать на себе фугасы. Мешки с сахарным песком — пушинка
по сравнению с картузами зарядов. Артеньев тоже трудился, как
грузчик, и по тому, как прошибал его обморочный пот, старлейт
понял, что молодость кончилась — не стало сил, что были раньше.
— Клади сюда, — командовал он. — Осторожней, ребята...
В горло каждой двенадцатидюймовки вогнали по два фугаса.
А вплотную к ним притиснули подрывные патроны. Через каналы
пушечных замков продернули, как шнуры через дырку, гальваниче-
ские проводники запалов. Провода эти размотали по земле —
до самых блиндажей, где и собрались все вместе. Договорились:
— Подождем рвать. Может, Бахирев еще придет с кораблями?
Бахирев не пришел. Но зато из Менто часто появлялись какие-то
растрепанные «делегаты», место которым — в психиатричке или
на том свете. Некоторых так развезло от спирта, что на ногах уже
402
hie стояли. Оказывается, сидя под белым флагом в Менто, они про
слышали, что церельцы хотят взорваться, и потому бел офл а ж ники
рассыпали перед честными бойцами страшные угрозы:
— Вот тока рвани, я теб€* рвану... Это што получается? Ты, зна-
чица, рванешь, а немец с нас за неисправность взыщет...
Какой-то пьяный матрос, наоборот, стоял за немедленное уничто-
жение Цереля и сдуру поджег арсенал. Горящий арсенал вызвал над
Церелем бурю огня, из которого тучами вылетали пули и ракеты.
Одна из ракет убила самого поджигателя. В руках у Скалкина по-
явилась откуда-то немецкая винтовка с оптическим прицелом.
— Хорошая штука, — сказал Артеньев. — Дай-ка посмотреть.
— Нарядная. Только бьет криво. Видать, стукнута...
С моря опять подошли корабли кайзера, подвергая Церель без-
жалостному обстрелу. Артеньев из блиндажа чувствовал, как сна-
ряды копают землю, и досадовал на безобразную стрельбу против-
ника.
— Плохо стреляют, — говорил он. — Даже не верится, что немцы
хорошо отстрелялись в Ютландском сражении. Ну, посудите сами,
второй час возятся с нами, мы им даже не отвечаем, казалось бы,
чего уж проще? Так нет же — не могут накрыть как следует...
Все его поняли правильно: старлейт хотел полного разрушения
батарей, чтобы не возиться с ними самому. Скалкин поднялся:
— Я схожу... Эй, у кого спички есть?
— Ты куда?
— Да подпалю что-нибудь. А так много ли высидишь? На этих
немцев какая надежда? Им не фугануть точно...
Скалкин выпустил из бочек нефть на землю, поджег барак офи-
церского собрания, запалил провизионку. Была как раз середина дня,
когда в штабе Вяхирева расшифровали радиограмму, перехваченную
с германских дредноутов: «ЦЕРЕЛЬ ПРИ ОБСТРЕЛЕ С ТРЕХ
СТОРОН НЕ ОТВЕЧАЕТ НАМ. ВИДИМ ДЫМ...» В это самое время
Артеньев замкнул гальваноключ, вызывая взрывы на батареях.
Но четыре башни по-прежнему нерушимо глядели в Ирбены со
своих парапетов. Что-нибудь одно: или осколками перебило про-
водники, или...
— Или, как всегда, вредительство, — сказал Артеньев.
Скалкин распахнул дверь блиндажа, высунулся наружу.
— Немцы! — крикнул он. — Садятся!
— Высаживаются, — поправил его Артеньев. — С моря?
— Нет. Садятся. С неба.
На фоне пожаров метались над ЦерелвхМ две тени аэропланов,
которые скоро коснулись колесами земли. Церельцы выждали,
чтобы летчики вышли из кабин, и Артеньев скомандовал комиссару:
— Лупи их из своей оптики... Чего смотришь?
Немцы, увидев русских, кинулись к своим аппаратам, в красном
дыму провернулись лопасти пропеллеров, и, взяв разбег на поляне,
самолеты улетели в Ирбены — в сторону своих кораблей...
«Гражданин» уже приближался к Аренсбургу.
26*
403
«Гражданин» проходил в узостях мелководий, протираясь бор-
тами между банками и минами. Одно резкое' движение кормы могло
обернуться концом для всей многочисленной команды линкора.
За ним шли в кильватерной струе конвойные эсминцы — «Амурец»,
«Стерегущий» и «Туркменец Ставропольский». Германские само-
леты появились сразу, как только штурман доложил о приближе-
нии Аренсбурга. Аэропушки «Гражданина» отгоняли их прочь от ко-
раблей...
Солнце было уже на закате. Быстро наваливалась темная осен-
няя ночь, и черта эзельского побережья выступила в темноте зловеще
и зыбко. В команде росло нервное напряжение. При появлении
перископа подлодки линкор открыл огонь ныряющими снарядами,
и азарт был столь велик в матросах, что офицеры силой тащили
комендоров от пушек, кричали людям:
— Хватит! Опомнись... хватит! Куда лупишь?
С ночного неба на линкор были сброшены бомбы, одна из них,
не взорвавшись почему-то, с резким шипением догорала на воде.
До команды долетел зловонный запах, который вентиляция впитала
в утробу корабля, и долго в отсеках пахло какой-то гадостью. Справа
остались огни Аренсбурга — близок уже Церель, и все примолкли...
Вот он! — как будто у входа в Ирбены положили раскаленную жа-
ровню (это горела земля). Бурные фонтаны огня смерчеподобно
выплескивало к тучам. Обгорелый скелет маяка коптил небо, как
похоронная свечка. От берега слышалась еще стрельба. А на черной
воде спасались люди. Вдоль всего побережья Сворбе сновали плоты
и шлюпки, таскались буксиры и курортные паромы. Люди кричали
в сторону кораблей о помощи, но «Гражданин» брать никого не
стал, и людей выхватывали из воды идущие за линкором мино-
носцы.
Исполняя приказ, «Гражданин» открыл огонь по Церелю.
Очевидец пишет:
«Стрельба в полутемноте по собственной же батарее, с таким трудом и с такой
поразительной быстротой построенной в течение летней и осенней кампании 17-го
года и которая честно отстаивала Ирбенский пролив... наконец, эта мрачная, но ве-
личественная картина: пожары, неприятельские аэропланы, пулеметная стрельба,
разбросанные кругом шлюпки и буксиры с людьми, панически покинувшими свои
посты, — все это, вместе взятое, запечатлелось в памяти каждого участника нашего
похода к Церелю».
Среди гибнущих и тонущих эсминцы иногда выуживали и офи-
церов с батарей. Ошалелые от пережитого, они, казалось, не отвечали
на вопросы, а злобно огрызались:
— Да нет, нет! На Цереле уже никого не осталось. Вы по-
смотрите сами, что творится: разве тут человек выживет?
Их спрашивали — уничтожены ли батареи Цереля, они отвечали:
— Да, конечно. Иначе и быть не может...
Об этом стало известно на «Гражданине», и горнисты линкора
сыграли «дробь». С мостика последовал приказ:
— Задробить стрельбу. Орудия на ноль. Чехлы закинь...
404
«Гражданин» с трудом развернулся корпусом среди мелководии,
его массивный форштевень обратился на норд — в сторону Куйваста.
Пассажирский нароходишко «Генерал Циммерман» напоминал сто-
личный трамвай, который не только забили изнутри, но и обленили
снаружи несчастные пассажиры. Про буксиры и говорить нечего:
они едва ползли, а на палубах эсминцев тоже качалась плотная
безмолвная стенка спасенных со Сворбе... «Вид у этих людей (по сло-
вам очевидца) был крайне жалкий, запуганный, голодный и обобран-
ный».
В командах кораблей рассуждали о спасенных так:
— К собакам паше отношение намного лучше...
Никто из матросов не заговорил со спасенными. Не дали им
даже кружки кипятку, чтобы обогрелись. Спички не чиркнули —
цигарки им раскурить.
А если кто из спасенных что-либо просил, то его посылали:
— Иди к Пушкину... к Александру Сергеичу!
И тогда гарнизон полуострова Сворбе, кажется, и сам понял, что
они такого отвращения стоят. За кормами уплывающих кораблей
(за их же спинами) сейчас феерически догорал Церель, который
они предали... Они предали Ирбены. Предали главный рубеж обороны
всего Моонзунда. Теперь они плыли! К жизни. В тыл...
Луч прожектора с «Гражданина» выхватил из тьмы кусок моря.
На волнах качалась доска, а к доске прилипла фигурка человека.
Его сумели поднять на палубу линкора. Это был мичман Гончарев-
ский — командир 3-го орудия с Цереля. На палубе его долго и мучи-
тельно рвало морской водой. Мичмана спросили:
— Батареи на Цереле уничтожены?
— Кто вам сказал эту чушь? — ответил Гончаревский. — Я был
с Артеньевым до последнего момента. Мы хотели уничтожить ору-
дия, но гальваноключи не сработали... Церель не уничтожен, и угроза
захвата его немцами в полной исправности остается!
Это была новость. Разгорались огни Куйваста.
И состоялся митинг кораблей — самый кратчайший.
Слушали: дело о предательском поведении гарнизона бата-
рей полуострова Сворбе, о прислуге двенадцатидюймовок Цереля,
об их постыдном бегстве в бою, об их спасенных шкурах.
Постановили: предать самому суровому революционному
суду весь состав спасенных сегодня дезертиров со Сворбе и особенно
команду с батарей мыса Церель.
Предать суду и казнить всех без исключения!
Всех. Кроме тех героев, что остались на батарее.
Артеньев, еще два офицера и большевики-матросы, оставшиеся
на Цереле, этому суду не подлежали.
— Им вечная наша память!
На рейде Куйваста корабли приспустили флаги и тут же боевито
вздернули их снова «до места».
Бескозырки опять взлетели на матросские челки.
405
Митинг закончился. Вот если бы всегда так — по делу!
Ясно. Честно. Кратко.
Ночь.
— Вот и ночь, — сказал адмирал Старк. — Может, это наша по-
следняя ночь, Михаил Коропатович...
Бахирев ничего не ответил. Он понимал Старка: сегодня опять
дрались эсминцы на Кассарском плече — дрались жесточайше.
— Большие у вас потери? — спросил он начмина.
— Да как сказать... вполне естественные. Ужасен только вид
трупов, передаваемых с кораблей из боя. Черт знает на что они по-
хожи в веке двадцатом — в мазуте, липкие, обгорелые.
Бахирев нажал кнопку звонка, чтобы вестовые принесли чай.
— Ужасно другое: мы немца не пускаем, но он лезет и лезет...
Сегодня Эзель сдан до конца, завтра они снова пойдут на Кассары,
и следует ожидать атак на Орисарскую дамбу.
На Моонском створе море колыхало эсминцы, стоящие в неру-
шимой брандвахте. С их качливых мостиков люди вглядывались
в коридор Соэлозунда, откуда искрометно сигналили друг другу не-
мецкие корабли. А на севере молчаливо застыл Даго — насторожен-
ный. Сегодня видели, как, огибая его побережье, прошли куда-то
62 германских корабля, включая и дредноуты. Далеко на эстлянд-
ском берегу полыхало зарево пожаров над Перновом — мирный
город не доспал, не дочувствовал: его разбомбили с цеппелинов,
германские «фоккеры» гонялись с воздуха даже за коровами, рас-
стреливая их...
Среди ночи заговорила Ставка, и ее повелительный тон, унасле-
дованный еще от царя, был принят на аппаратах флагманской «Ли-
бавы». Дробный стук в двери салона — вошел рассыльный:
— Господин контр-адмирал, свежая квитанция.
— Положи, братец, и ступай, — велел Бахирев.
— Есть...
Старк поднял глаза над стаканом недопитого чая:
— Что там пишут?
Ставка (уже отживающий организм былой власти) диктовала
свою неразумную волю: «Приказываю не смущаться потерей полу-
острова Сворбе и церельской батареи... сосредоточивать силы на
Эзеле, завтра решительно атаковать. Ирбенский пролив защищать
всеми силами...» Надо совсем не знать обстановки в Моонзунде,
чтобы отдавать такие глупейшие, абсурдные приказы!
— Конечно, — горестно заметил Старк, — все храбрецы на бе-
регу, когда в море беда. Самое же дурацкое, что мы уже не в силах
исполнить ни одного пунктика этого приказа.
— Один пункт мы исполнить еще способны: нам приказано
не смущаться, и мы, Георгий Карлович, действительно не сму-
щаемся...
Флот — в тревогах — заснул. Минную дивизию трясло на волне,
406
и матросы в носовых куориках часто просыпались от звона и грохота
передернутых цепей. Ночь длится всего две неполные вахты.
Орпсарская дамба устала... Полоска земли между Эзелем и
Мооном была слишком узка для такой широкой отваги. До рассвета
еще далеко. Кавторанга Шишко было не узнать: пришел вчера на
дамбу пижоном с гельсингфорсской Эспланады, а сейчас... Сейчас
он уже фронтовик! Шишко зубами стянул на своей руке окровав-
ленную перевязку, французской булавкой скрепил разорванные
в атаке штаны.
— Свинаренко, там граммофон... поставь-ка повеселее.
Взвизгнула музыка. В темноте не разберешь надписи на пла-
стинке. Оказалось, что танго — модный танец... В черном небе вспых-
нула ракета от Малого Зунда и осветила матросов.
Билась под тупою иглой пластинка, ерзая но кругу.
Ах, танго, танго... Встал один с земли, вздернув локти:
Матреха, стерва, что ж ты задаешься?
Скорей тангу со мной танцуй...
Германские эсминцы за Павастерортом жгли сигнальные фейер-
верки. В зеленом свете их, быстро сгоравшем, танцевали матросы.
Молча. На дамбе. Мотались клеши, и гнулись гибкие тела.
До рассвета еще далеко. А завтра — бой...
Матросские смешливые барышни, где же вы, милые?
Сегодня танцуют без вас.
Танцевал комендор Тюлякин с машинистом Полещуком.
Торпедист Иванов нежно обнял гальванера Макарова...
Из темени застрочил пулемет, и разбитый граммофон скатился
с дамбы в воду. Матросы разошлись — оттанцевались.
Завтра будет новый день — пятый. А сейчас, когда угрозы Це-
реля более не существует, Гохзеефлотте уже проходит Ирбены,
перед дредноутами скоро откроется простор Рижского залива. Гер-
мания — монархия, и потому геральдические имена линкоров можно
было произносить, предварительно сняв шляпу: «Гроссер Кур-
фюрст», «Кёниг Альберт», «Кронпринц», «Кайзерин», «Принц-
регент Луитпольд», «Маркграф» и прочие. Удары их башен по вра-
гу — как удары молотом по шляпной картонке: всмятку!
...Революция в опасности. Как никогда...
Ветер бесновался над ночными плесами, когда с брандвахты
заметили в море шлюпки, наполненные солдатами и офицерами.
— Кто вы такие? — окликнули их с кораблей.
— Мы... сто седьмая дивизия генерала Иванова!
Новость: покойники объявились с того света.
— Мы не последние, нас еще много, — рассказывали они. —
Генерал Иванов приказал нам вчера рассеяться, и мы стали как
407
партизаны. Нет, мы не сдались — это вранье, морду бить надо тем,
кто плохо о нас подумал... Нас еще много, еще сражаются!
Оказывается, оттиснутые немцами, бойцы 107-й дивизии про-
бились из «мешка» окружения на мыс Кюбоссар. Бахирев приказал:
— Тральщикам «Крамбол», «Капсюль» и «Груз», а также уголь-
ным эсминцам сбросить десант из охотников на Кюбоссар...
Календарное утро, но в природе еще засилие ночного мрака.
Балтийская поздняя осень, до чего ты уныла и печальна. Ветер уже
не доносит с материка листву опавших дерев. Плачуще кричат
чайки, грудью летящие на яркие рефлекторы прожекторов. В добро-
вольцы вызвались 32 матроса во главе с лейтенантом Юрием Ралль
Был ранний час, и немцы крепко спали, никак не ожидая появле-
ния русских. Десант, как гроза, встряхнул весь Эзель. Отряд лейте-
нанта Ралля принял встречный бой с батальоном немцев, половина
которых сидела на лошадях. Матросы наголову разбили батальон,
выручили из плена сотни русских солдат. С моря охотников под-
держали огнем тральщики, их малокалиберные «пукалки» били се-
годня на редкость удачно. Немцы побежали. Казалось, что мыс
Кюбоссар станет главной темой наступающего дня. Но... уже завор-
чали германские дальнобойные батареи, уже вынырнул перископ
германской субмарины под бортом «Деятельного», уже ревели над
Малым Зундом немецкие двухмоторные бомбовозы...
— Рисковать на Кюбоссаре не стоит, — решил Бахирев. —
Это лишь вступительный эпизод. Помогай нам бог справиться, и
пора вводить в защиту Кассарского плеса линкор «Славу»...
Кровавым клинком обозначился рассвет. Посыльный катер обо-
шел сигнальные буи и на полчаса скинул с фонарей коленкоровые
мешки. Буи осветили перед «Славой» лабиринт сложного фарватера,
а когда линкор вышел на плес, колпаки из коленкора снова задернули
светлые ревущие головы буев. Встав на позицию для стрельбы,
«Слава» затопилась, создав искусственный крен на пять градусов.
Подражая линкору, накренился и крейсер «Адмирал Макаров»,
тоже впустивший в себя воду... Что ж, можно открывать огонь!
— Погибать, но не сдаваться, — призывали комиссары на кораб-
лях. — Потому как, братва, сама понимаешь: немец чикаться с нами
не станет. Ему одно в заду свербит — как бы на Питер вырваться
и нашу свободу раздраконить в хвост и в гриву. А потому ты знай,
товарищ: передышки не будет, поддержки тоже не обещаем... Ты
по сторонам не зыркай — ты вперед смотри, в революцию!
Молитвы не было. Завтракали в суровом молчании.
Эскадра цепенела на рейдах под ветром, летящим через трубу
Моонзунда, как черный шквал. Начался день — пятый день...
Артеньев проснулся на земле, съежившись от холода, и долго
смотрел вполглаза, как по вороту шинели ползет красивая букашка.
1 Ю. Ф. Ра л л ь — специалист минного дела и трального; один из активных
создателей советского флота; умер в звании вице-адмирала.
408
Серый рассвет нехотя сочился через заросли кустов, и букашка
эта напомнила детство. Сколько таких вот тварей пересажал он
на булавки, гордясь потом коллекцией перед товарищами в гимна-
зии, а... зачем, спрашивается? Пусть бы жили... Растолкал Скалкина:
- Комиссар, вставай... буди людей.
Скалкин сразу подхватил с земли винтовку с оптическим при-
целом. Из офицеров с ними только два мичмана — де Ларош и Поли-
карпов; мастер подачи Орехов пропал в эту ночь безвестно; но оста-
лись еще Кулай с Журавлевым — ребята славные, неробкие. Все они
тронулись на свои батареи... Просто удивительно, как Церель вы-
стоял вчера в море огня. Орудия сохранились в исправности, вокруг
них испепелило почву, но пожары не смогли добраться до подземе-
лий погребов. Загнанные вчера в стволы двойные фугасы еще си-
дели в каналах пушек. Артеньев долго вертел в руках гальванные
проводники, осмотрел не сработавшие на контакт запалы.
— Ну, что делать? — спросил Скалкин. — Техника подвела?
— Я придумал... Рванем к черту весь Церель.
— Весь?
— Весь. А чего жалеть? Он уже не наш...
Патриотизм — вещь высокого накала, как пламенная любовь.
Курций бросался в пропасть. Сцевола клал руку в пламя.
Артеньев решил взорваться вместе с Церелем...
— Впрочем, — сказал он, — я никого за собой тащить за во-
лосы не стану. Помогите мне все приготовить и можете уходить.
Матросы выкатили заряды из погребов к орудиям. Артеньев
взял винтовку и отошел подальше, вскинул ее для стрельбы.
— Комиссар, — крикнул, — а дизеля у нас обложены патронами?
— Да. Только брызнут!
— Тогда смывайтесь...
Но никто не ушел. И его заставили лечь.
— Не дурите, — внушали ему товарищи. — Стрелять можно и
лежа. СовсОхМ незачем убиваться вместе с батареями... Жить надо!
Артеньев выстрелами поджег картузы, сваленные у раскрытых
казематов. Порох разгорелся моментально и рыжей белкой ускакал
но зернам порохов, рассыпанных тропинкою вниз — в погреба, где
тихо дремала боевая мощь Цереля. Раздался режущий уши свист,
перешедший вскоре в оглушительный рев, будто гигантская эскадра
одновременно начала травить пар из своих котельных. У самого
входа в Ирбены вырос громокипящий кубок огня и дыма, столбом
вырастающий до поднебесья. Это горел только порох, и Артеньев
понял, что огонь не успел добраться до главной начинки Цереля --
до запасов снарядов...
— Бежим! — рванули его. — Быстро!
Все укрылись в ближнем подземелье. Сидели. Ждали. Посматри-
вали друг на друга. Артеньев вынул часы, щелкнул крышкой:
— Уже двадцать минут, а взрыва-то все нет...
Церель встал на дыбы! Сила взрыва была такова, что за семь
верст отсюда, в бухте Менто, сорвало флаги капитуляции, вывешен-
409
ные фон К н шифером, и немцы догадались, что Церель не сдан, что
Церель еще борется... Скалкин хотел выйти из блиндажа.
- Стой! — заорал на него де Ларош. - Ты с ума сошел!
— Я-то? Почему сошел?
— Взорвало только первый погреб. Сейчас рванет второй...
Когда над Церелем пронесло вторую лавину извержения огня
и настала едкая, наполненная газами тишина, неожиданно все
услышали тихий смех... В замызганной шинели с поднятым ворот-
ником, по которому еще ползла красивая букашка, это смеялся
Артем ьев.
— Ну вот, товарищи, — сказал он команде. — Теперь я могу вас
поздравить: мы свой долг исполнили до конца...
Со стороны Менто уже стучали германские мотоциклы.
— Пошли... в лес!
Ирбенская эпопея закончилась. До 1941 года.
Но в 1941 году над Церелем встанут другие. Сыновья этих!
С рассветом миноносец «Всадник», прикрываемый ка плод кой
«Грозящий», начал сближение с противником, чтобы выжить его
с Кассарского плеса. Немцы тащили в Малый Зунд транспорт с де-
сантом, за которым буксировались шлюпки с саксонской пехотой.
Русские корабли удачно накрыли транспорт, внесли разброд и па-
нику в походный ордер противника — немцы отошли.
Первые стремления врага на этот день уже определились.
Бахирев созвал на «Либаве» скоропалительное совещание на-
чальников дивизионов и офицеров первого ранга.
— Вот вам стратегический казус, — сказал Бахирев. — Давно
овладев Ригой, немцы только сейчас, после падения Цереля, могут
ввести корабли в Рижский залив. Готовьтесь, господа, к самому
худшему: за прерывателями уже следуют линкоры, крейсера, эсмин-
цы, авиаматка и прочие...
«Миноносники» и «линейщики» задумались. Сейчас, пока они
сидят в благословенной тиши салона, прогретой паровыми калори-
ферами, в холодных Ирбенах уже гробятся германские прорыватели.
Трюмы этих кораблей забиты досками, опилками и пустыми боч-
ками из-под пива. Они ползут брюхом по русским минам, взрывая
их своими телами, пока не кончится запас плавучести, пока они не
захлебнутся водой до мостиков. А следом за самоубийцами-прорыва-
телями через Ирбены протащатся, как но маслу, германские
эскадры...
— Первая драчка за Кассары, — продолжал Бахирев, — сегодня
уже состоялась. Несомненно, что немцы запланировали нажать на
нас с тыла линкорами, а со стороны Кассарского плеса отсечь рус-
ские корабли от выхода в Моонзунд и на Балтийский театр.
Западня!
410
- По сути дела, — сказал каперанг Клавочка Шевелев, началь-
ник XIII дивизиона, — мы уже обречены... Впрочем, господа, не
поймите меня превратно: мой тринадцатый дивизион готов драться!
- Учтите, — закрепил Вяхирев, — вашим эсминцам придется
воевать самым роковым образом: одному против пяти... Согласны?
Начдив-XIII отозвался на этот выпад адмирала с невозмути-
мостью, которая делала ему честь:
- Превосходно! О чем речь? Держу флаг на «Изяславе»...
XIII дивизион Шевелева сорвался с якорей и ринулся на Кас-
сары. Германские армады уже подпирали с юга, и никак нельзя было
допустить, чтобы эсминцы противника отсекли Куйваст от выхода
в Балтику.
Вот имена юных бойцов: «Изяслав», «Автроил», «Гавриил».
Над Соэлозундом медленно разворачивался германский цеппе-
лин, и был он похож на ленивую зажравшуюся рыбину, помещенную
в небе, как в гигантском аквариуме, в котором долго не меняли воду.
Под ним — Кассарский плес, словно изъеденное оспой лицо.
Над морем выбрасывало гейзеры бурой грязи, и долго на месте
взрывов клокотал кипяток из противной смеси воды с илом.
XIII дивизион пошел в атаку, как человек с призывно поднятыми
руками — орудия эсминцев были задраны высоко (выше предела)
в расчете на дальнюю дистанцию боя. Со стороны Малого Зунда
доносило уханье калибра «Славы», которая со старческой неторопли-
востью заколачивала снаряды во врага. Прикрывая эсминцы,
поодаль галс провал крейсер «Адмирал Макаров». Следом за «нови-
ками» рвались в бой миноносцы — «Капитан Изылметьев» п
«Страшный».
И бой начался — встречный бой...
Хороший матрос — это автомат, воедино сливший свои мышцы
с мускулами машин, будь то турбина пли орудие. В сраженье ему
некогда, и этим все сказано. С первым же выстрелом нервы и сердце
остаются в описаниях анатомических атласов: пет у матроса нервов,
он уже не слышит, как стучит его безумное сердце.
Эсминцы — разгоряченные кони! — толкали своей грудью воз-
дух, уплотненный от скорости. Штурмана — начеку: слева банка,
(‘нрава веха красная, по зюйду торчит мачта погибшего корабля.
Время: 14.14... Носовые плутонги приведены в действие. Лязг
орудийных замков, угар сгоревших порохов, взвизги звонков, четкие
удары прибойников, досылающих снаряды до места.
— Ревун! Залп...
Немца погнали. Всем некогда, и реакция краткая:
— Мачту свалили!
— Задымил, гад!
— Есть, порхнуло огнем...
Время: 14.20... На ХП1 дивизионе за шесть минут боя все уже
стали глухими от частоты выстрелов и орали:
— Подавай! Лоток... замок... ревун... залп!
411
Снаряды врага давали вс ил ст ки воды, окрашенной сверху желто-
зеленым цветом сгоревших лиддитов и кордитов. Узкое ноле битвы
не позволяло эсминцам разгуляться как следует, и Клавочка Ше-
велев махнул рукой в сторону кораблей поддержки:
— Они будут только мешать нам... возможны столкновения...
пусть отвернут и прикрывают нас потом — на отходе!
«Грозящий», «Капитан Изылметьев» и «Страшный» исполни-
тельно отвернули. Этого, казалось, немцы только и ждали. На пере-
сечку XIII дивизиону разом выскочили сразу восемь первоклассных
эскадренных миноносцев типа «V».
— К повороту, — скомандовал Шевелев.
Подогнем противника «Изяслав», «Автроил» и «Гавриил», словно
гарцуя в манеже, блестяще завершили идеальное маневрирование.
На легком аллюре скачки XIII дивизион Клавочки лег на 8 румбов
в развороте «все вдруг» и показал противнику свои мощные кормо-
вые плутонги. Стремительная отработка автоматов ПУАО, и данные
к стрельбе уже несутся по проводам к орудиям. Жужжащие и ква-
кающие датчики показывают старшинам орудий, как надо действо-
вать.
— Третье... готово!
— Четвертое... готово!
— Пятое... готово!
— Товсь, — слышится с мостиков.
Старшины орудий вырывают из ушей пуговицы:
— К едреней фене! Все равно оглохли...
Восемь узких, зализанных назад теней настигают их. С кормы
видны форштевни противника, которые, как топоры, секут волны.
Удар пронизал флагманский «Изяслав» от самого днища. Первая
мысль — попадание! Но нет: это задели винтами грунт. На мостике
флагмана беспокойство и суетня офицеров.
— Задели здорово. Кажется, погнули гребные валы...
Эсминец стало бить от движения винта. В жестокой вибрации
ходуном плясала стальная палуба. Ерзали в рамах прицелы пушек.
Орудийных старшин дубасило в креслах так, что у них щелкали
зубы.
— Огонь!
Локти офицеров прыгали, окуляры биноклей били их в глаза.
Невозможно рассмотреть, что творится по корме, за массами горя-
чего воздуха, свирепо раздуваемого из труб. Уши опытных команди-
ров устроены так же, как уши дирижеров. В стоголосой панике
хаотических звуков они безошибочно угадывают пропущенное соло
одинокой скрипочки... Шевелев недовольно покосился на старшего
артиллериста «Изяслава» — лейтенанта Петрова.
— Третье орудие... молчит? — спросил у него Шевелев.
— Молчит, язва! — согласился Петров и полез к трапу...
Немцы врезали уже два снаряда под мостик «Автроила», а тре-
тий лопнул в его нефтяных ямах. Охваченный дымом, страдая от
412
сильной контузии, «Автроил» не покинул строя. Кормовые плутонги
эсминца работали на славу: два головных корабля противника уже
отворачивали назад, беспомощно выстилая по морю затухающие
шлейфы от работы винтов, — из игры их выбили!
А на «Изяславе» молчит третье орудие. Молчит.
Разинутый зев пушки уже проглотил снаряд, готовый сорваться
в полете. Дело за малым: вложить тарный патрон, который даст
с наряду пинка под зад, чтобы тот метнулся в противника.
— Подавай унитар, холера! — рычит старшина.
Унитар не подан. Досылающий матрос нежно прижал его к груди.
В полном обалдении, раскрыв рот, он глядит, как скачут по волнам,
легко их рассекая, острые топоры чужих форштевней...
— Подавай патрон, мать твою так! — кричит старшина, не вы-
пуская из прицела один из этих форштевней противника.
Кричит спина. Кричит сердце. Кричат нервы.
Теперь уже все кричат досылающему:
— Давай патрон, лярва... чего расшеперился? Немца не видел?
Лейтенант Петров уже добежал до пушки. Он развернулся и
треснул досылающего по зубам. Так дал ему, как в проклятые старые
времена, будто для него и не было никакой революции... Хряск!
Досылающий сразу подал патрон. Замок задернулся. Смачно
щелкнула его жирная, в животе и смазке, челюсть. Пропел ревун:
му-му. И снаряд пошел сверлить мутное пространство Кассарского
плеса.
Третье орудие (что и требовалось доказать) включилось в об-
щую симфонию боя. На мостике «Изяслава» начдив Шевелев, как
опытный дирижер, отметил на слух, что в оркестре снова порядок.
— Третье заработало, — сказал он, довольный...
Очевидец пишет: «Это был не тычок или подзатыльник и не
боксерский выпад, а самый настоящий удар с размаху, сплеча, на-
несенный с большим чувством». От себя добавлю, что лейтенант
Петров ни слова досылающему не сказал. Треснул — и побежал
обратно на мостик...
XIII дивизион с победою выходил из боя. На палубах эсминцев
замелькала белая марля на раненых. Стали пересчитывать трупы
убитых, тащили их в баню, плакали и ругались... Долго не мог
успокоиться Кассарский плес, и его еще долго мутило от грунта,
словно изблевывая наружу всю грязную накипь взрывов.
Три эсминца против десяти выстояли.
Три угробили трех из десяти...
Из раскрытой раны в борту «Автроила» медленно вытекала
в море корабельная кровь — тяжелый маслянистый мазут...
После отхода XIII дивизиона в погоню за немцами пошла кано-
нерка «Грозящий» иод командой кавторанга Ордовского-Танаев-
ского. Она билась почти два часа, загоняя противника обратно —
в крысиную дыру Соэлозунда... К вечеру «Грозящий» сильно сдал.
Орудия его от огня разогрелись. Носовое даже склонилось на-
413
бок, словно усталый человек. Кормовое орудие даже скособочилось.
От частых залпов просели палубы. В командном отсеке под первой
пушкой согнулись столбы пиллерсов, подпиравшие снизу верхнюю
палубу. В корме лопнули кницы, способные удержать любой мост...
Ордовский-Танаевский даже присвистнул:
~ Еще два залпа, и можно всем нам писать похоронную...
Да. Боевая техника, скованная из высокосортных сталей, уже
начала сильно сдавать. Но люди зато держались. Они понимали --
это еще не самый черный день.
Им удалось незаметно прошмыгнуть через перешеек полу-
острова Сворбе; миновав окопы, в которых лежали погибшие карго-
польцы, они вышли со Сворбе на Эзель; дорога лежала на Аренс-
бург...
— Кто-то едет, — присмотрелся Скалкин.
Из-за леса выкатилось старомодное ландо, запряженное холеными
лошадьми. Фон Кнюпфера узнали все сразу — это он, уже в сером
пиджаке и в кепке самой модной в крупную клетку. А рядом с ним
сидела поджарая дама, и до церельцев доносился их смех.
Артеньев вытянул руку, сказав комиссару:
— Дай-ка мне твою оптику.
— Прицел барахлит, — предупредил Скалкин.
- Ладно. Справлюсь...
Коляска приближалась. Артеньев из-за кустов поднял винтовку
с колена. В оптической трубке возникло сытое лицо каперанга с па-
пиросой в зубах. А рядом с ним ехала Лили фон Ден...
— Фу! — Артеньев крепко выдыхнул из груди воздух, чтобы
смирить дыхание.
Предателю — смерть! Тщательно прицелился он в грудь
фон Кнюпфера и через оптику досмотрел до конца, как выпала из ко-
ляски на дорогу убитая наповал Лили Александровна, а сам Кнюпфер
в испуге стал нахлестывать лошадей... Артеньев расцепил в своих
онемелых пальцах оружие и схватился руками за лицо.
— Боже! Я не хотел... клянусь, я не хотел в женщину...
Скалкин решительно поднял винтовку:
— Пошли! Я же говорил, что у ней прицел свихнут...
Словно какой-то рок преследовал Артеньева: сначала он заста-
вил застрелиться командира «Новика», а сейчас случайно застрелил
его вдову. Впрочем, переживать было некогда... Решили обойти
Аренсбург лесом — важно пробиться до Орисарской дамбы. Артеньев
убеждал товарищей, что дамбу так скоро не сдадут.
— Кто-то опять едет навстречу. — заметили матросы.
Прядая ушами, не спеша ступал через лужи старый мерин, а в те-
леге, болтая ногами, сидел эстонский крестьянин. Пожилой уже.
— А ведь я его знаю — сказал Артеньев, вспомнив день своего
прибытия на Эзель. — Этот эстонец из наших... флотский.
— Так позовите его: может, чем и пособит.
—- Как же я его позову? Имени не знаю... болтал он что-то про
414
себя, да я все позабыл. Помню, что на «Авроре» он служил... Да,
верно, еще и в Цусиме участвовал...
- Эй, Аврора! — гаркнул комиссар. - Остановись, Цусима!
Телега остановилась. Тынис Муога терпеливо выждал, когда
из леса к нему вышли матросы и три офицера.
- Церель? — догадался он сразу. — Плохи дела ваши... Да и мои
не слаще. Уйдете вы, и всю жизнь заново строить надо. Что же мне
теперь — к немецким порядкам приспосабливаться? Ай-ай...
Артеньев сунул ему руку, и Муога узнал его.
- Здорово, приятель. Ты откуда и куда?
- Ездил на коптильню, а сейчас домой... жена ждет. Вас взять
к себе не могу. Прокормить бы мог такую ораву, я не бедный.
Да жена у меня... пастор... опять же барон! Вам же хуже" будет.
- Ясно, — сказал Скалкин. — А чего везешь?
Тынис Муога поднял с телеги мешок, из которого капало вкус-
ное масло. Пахло от мешка очаровательно.
— Это вам, ребята, — сказал бывший матрос. - Копчушки.
Чего еще? Вот табак... спички есть? Забирайте. И не подумайте
обо мне скверно: я России столько лет оттабанил, что теперь мне без
России помирать будет тошно... Ждать ли вас? Вернетесь ли?
Церельцы хмуро промолчали. Он показал им заветную лесную
тропинку, которая выведет на дорогу стороною от Аренсбурга и
постов полиции. Они тронулись в лес, и эстонец на прощание крик-
н ул:
-- Если «Аврору» мою увидите, поклон ей от меня!
Скалкин помахал ему издали бескозыркой:
- Прощай, Цусима!
От Куйваста — через весь Моон — с песнями бодрейшими про-
шагали к Орисарской дамбе свежие роты. Будто с парада свали-
лись: подтянутые, ловкие, хлястик к хлястику, пуговка к пуговке,
а голоса звонкие резали осенний воздух. Это шел на выручку «ба-
тальону смерти» Эстонский полк — ревельцы, юрьевцы, пярновцы.
Возле дамбы стали окапываться. Эстонцы рыли окопы с завидной
аккуратностью, ровняли брустверы так, словно готовили огородные
грядки под клубничную рассаду... С ними стало матросам веселее!
С моря подходили германские миноносцы, вели убийственный
огонь по защитникам дамбы в упор. Иногда скакала через дамбу
немецкая кавалерия с палашами наголо, чтобы размять русское
мужество. Но дамба была — как пробка, которая закрывала собой
горлышко Моона.
Трусы, предатели, шкурники — те бежали на Куйваст. Сидя
на пристанях, они еще издевались над героями, которые гибли в не-
равной битве за революцию. Не обошлось и без дешевой демагогии.
- Им все мало! — говорили о защитниках дамбы. — Слышите,
как распалились? Все изранеты, сами в кровище, как мясники,
а хлебом не корми — повоевать дай. Вот они, наемники капитализма!
Однако никакая демагогия не могла убедить команды кораблей,
415
что дезертиры не являются «наемниками капитала». Куйваст пре-
доставил им берег, но дальше берега никого не пускали. Сидите там!
Дезертиры распалили костры. Высоченные — до небес. Напрасно
с эскадры уговаривали их затоптать костры, которые служили хо-
рошим ориентиром для авиации и дирижаблей противника.
— А пущай глядит, нам-то што? Мы греться хотим...
Старк посоветовал Бахиреву:
— Дайте туда по кострам хотя бы парочку пристрелочных!
В зловещей темени светили костры Куйваста. Дергая якорные
цепи, раскачивались корабли. Они устали, бедняги...
XIII дивизион после боя распался: «Автроил» принял на борт
начдива Шевелева и сдал трупы убитых на «Изяслав», который,
истрепанный жестокой вибрацией, потащился на малых оборотах
в Рогокюль. В кают-компании «Изяслава» трепанировали череп
матросу. Скальпели тряслись в руках корабельных хирургов. Вообще,
все устали. Зверски! Люди стали зевать, раздирая рты, но спать
никто не ложился... Хирурги в окровавленных халатах кричали
по переговорным трубам в центральный пост энергетики:
— Мехи! Долго еще это будет продолжаться?
Ради спасения жизни человека, лежащего на столе со вскрытым
черепом, машинисты вырубили работу правого вала — эсминец по-
шел на одной турбине. Вибрация уменьшилась. Из серой вязкости
мозга извлекли осколок.
Случай возле третьей пушки кормового плутонга, кажется, всеми
на «Изяславе» уже забылся. Правда, досылающий комендор иногда
еще трогал себя за скулу, но особого недовольства не проявлял.
Под полубаком, в тени мостикового навеса, его обступили анархисты
«Изяслава».
— Браток, дело революции предано, а ты молчишь в тряпку?
— А что я? Я — как все. Так и я.
— Ты зуб-то выньми, — советовали ему. — Выньми зубчик...
Досылающий пальцами, измазанными пушечным маслом, за-
лезал в рот, ковырял весь идеальный набор в тридцать два зуба.
— Шатается? — с надеждой спрашивали его анархисты...
Среди офицеров «Изяслава» воцарилось подавленное настроение.
Сообща они давали накачку артиллеристу Петрову:
— И дернула же вас нелегкая треснуть этого обалдуя! А теперь
нам грозят осложнения... Или забыли Февральскую революцию,
которую болтун Керенский назвал «великой и бескровной»?
Когда раздался призыв всем свободным от вахты собраться
в жилой палубе, Петров отправился туда — как вешаться. За столом
президиума, явно выжив анархистов, сидели большевики эсминца.
— На повестке дня немало насущных вопросов, но среди них
имеется один — пустяшный! С ним покончим разом, чтобы не мешал
заниматься главными... Досылающий вот с третьей пушки раззя-
вился, когда унитар подавать надо. Вроде помрачнение у пего случи-
лось. Ну, лейтенант Петров не растерялся и напомнил ему...
416
Анархисты сразу устроили хай на весь кубрик:
— Покрываете? Большевики офицерам продались...
— Эй вы там! На румбе князя Кропоткина, — послышалось
от стола президиума. — Когда говорите, слова все-таки выбирайте.
Да и подумайте прежде... Послушаем, что скажут врачи!
Врач «Изяслава» сказал:
— Медицине известно, что от испуга у человека случается шо-
ковое состояние. Мы, давшие клятву Гиппократа, люди самой гу-
манной профессии в мире, иногда, пардон, тоже лупим больного
по морде, чтобы вернуть его из состояния заторможенного транса
в обычное его состояние...
Анархисты не унимались:
— Своих замазываете? Ты скажи — нас при царе били?
— Ну, били.
— И сейчас лупцевать станут?
— Нет, бить не будут.
— Но сегодня-то одному чудаку звонаря дали!
Большевики упрямо гнули свою линию:
— Товарищи, звонаря никто не давал. Коснулись щеки, и только.
Вот и врач, ученый человек, поклялся на этом самом Гиппократе,
что таких, как наш досылающий, они тоже в рожу лупят вполне
свободно... Я не понимаю, из-за чего шум-гам? Кажется, все уже
ясно.
— Не ясно! — загибали анархисты. — Нас при царе били?
— Ну, били... Ты давай браток, не нажимай на царя. Что ты
вцепился в него, как клещ в собаку? Тебе чего надо?
— Истины!
— Так ты ее получишь... Где досылающий?
— Есть.
— Пусть он сам, как на духу, скажет...
Досылающий от стыда за свой страх, испытанный на Кассар-
ском плесе, готов был, кажется, сквозь палубу провалиться.
— Братцы! — взмолился он. — Ну, коснулись личности. Ну,
верно. Потому как за революцию... мы же грамотные!
Анархисты не сдавались:
— Ах, ты грамотный? Тогда выньми зуб... покажи собранию.
Зуб не вынимался. Досылающий стал плакать.
Анархисты совсем разбушевались:
— Занести в протокол! Заклеймить позором!
Большевики отвечали веско:
— Протокол все стерпит. А ты скажи по совести — кого нам
клеймить позором: лейтенанта Петрова, который звону не давал,
или досылающего, у которого полный набор во рту, как в магазине?
— Не надо писать, не надо клеймить, — умолял досылающий. —
Он шатается, но он с пломбой... все равно к зубодеру идти! Восемь
форштевней когда увидел, ну, тут и разинулся. Лейтенант Петров,
спасибочко ему, вовремя подошел ко мне и вежливо указал, что
с моей стороны большой непорядок.
— Точка! — заявили от стола президиума...
27 В. С. Пикуль. Полот шмеля над морем
417
Лейтенант Петров с легкостью шаловливого юнги взлетел по
трапу. Жить можно. Служить можно. Воевать можно.
...«Изяслав» подал концы на причал Рогокюля.
День шестой Моонзунда, — день, какой выпадает в истории мор-
ских держав не часто. День, слепленный из острейших парадоксов,
в которых невозможное становилось возможным и осуществимым.
Календарь был уже перевернут на мостике «Деятельного», и он
показывал день 4 (17) октября 1917 года, а в радиорубке эсминца
отстукивали на Куйваст трудяги-радисты:
ВИЖУ 28 ДЫМОВ HA SW... НЕПРИЯТЕЛЬ ИДЕТ НА КУЙВАСТ.
Квитанция радиограммы легла перед Вяхиревым, и контр-адми-
рад одним глотком допил чай, торопливо застегнул китель.
— Как быстро... Ну, конечно. Сейчас-то все и начнется.
Брейд-вымпел свой он перенес с «Либавы» на крейсер «Баян».
«Деятельный» с моря оповещал флот, что на Куйваст движутся
мощные линейные силы противника. В два кильватера. Крейсера.
Эсминцы. Тральщики. Авиаматка с самолетами.
Курс — точный норд. Прямо на Патерностер.
«ТовсъЬ
Теперь все ясно. Шестой день — день необычный.
На кораблях горнисты выстрадали в хмурое небо призыв:
Наступил нынче час,
когда каждый из нас
Должен честно свой выполнить долг.
До-олг...
До-о-олг...
До-о-олг...
На рейде Куйваста корабли сходились и расходились бортами.
Дивизионы сбегались и снова разбегались. Казалось, товарищи под-
ходят друг к другу, чтобы на прощание пожать руку:
— В добрый час! За Россию! За революцию!
«Деятельный» ловко прицепился к немецкой эскадре, держась
от нее на дистанции вне попадания, и, ощупывая противника зрач-
ками дальномеров, информировал флот о каждом его маневре.
хМинная дивизия Старка отходила опять па Кассары, чтобы беречь
их как зеницу ока. Именно сегодня! Ибо «линейщики» предостав-
лены сами себе — эсминцам же стоять на страже Моонзунда, этой
последней дороги в Балтику, без которой нет жизни флоту...
Погода прояснела. Воздух над морем посвежел, чистый.
С германской эскадры отчетливо наблюдали «Деятельный» —
он пролетал в серых волнах, сам дымчато-серый, и только однажды
солнце, вынырнув из-за туч, ярко вспыхнуло на стеклах его рубок.
418
Дредноуты с презрением не замечали эсминца, как гордые породи-
стые псы стараются не замечать раздутых от ярости кошек.
Такое же презрение немцы испытывали и к русским линкорам
«Слава» и «Гражданину», пущенным на воду в канун Цусимы.
Имена этих кораблей вызывали у них подобие кривой улыбки и
на мостике «Кронпринца» флагман отзывался о них с иронией:
— Five-minutes ships1.
Ио семь дальномеров Цейса на каждом дредноуте включены
в общую цепь автоматики, звенья которой сходятся в глубине ко-
раблей. Башни линкоров — под литерами А, В, С и Д — в просторе-
чии называются по порядку от носа: Анна, Берта, Цезарь, Дора.
Внутри башен снуют быстроходные лифты подачи. Для пушек
уже готовят заряды, обшитые нежно-золотистым шелком, из кото-
рого любая женщина Германии не отказалась бы сшить себе вечернее
платье. Старшие артиллеристы линкоров заранее опробуют указа-
тели падений снарядов, и в наушниках начинается характерное
биение пульса автоматики, от которого вечером будет трещать го-
лова.
Над эскадрою плывут самолеты, несущие бомбогруз до рейда
Куйваста. Тральщики уже раскинули свои сети, расчищая дорогу
перед дредноутами. Палубные команды потащили многопудовые
тяжелины чехлов со стволов Анны, Берты, Цезаря и кормовой
Доры... От этого русского «Деятельного» эсминца, который прилип
к эскадре как банный лист, теперь не мешало бы отвязаться.
Орудия «Кронпринца» выбросили в него три залпа. «Деятельный»
предусмотрительно рискнул в сторону, отбежав подальше, и продол-
жал работать на ключе: та-ти-ти-та, ти-ти, ти-та-ти, та-ти-ти...
За это время русские корабли на Куйвасте успели исполнить
маневр, который назывался так: «развертывание для ожидания».
На левой стороне мундира — Владимир 4-й степени. Командир
«Славы» каперанг Антонов задержался на трапе.
— Лев Михайлыч, — спросил он старшего офицера линкора, —
одета ли команда по первому сроку?
Кавторанг фон Галлер натягивал новенькие перчатки:
— Да. Команда «Славы» во всем чистом.
— Как прошел завтрак в низах?
— Спокойно. Даже не торопились. Самовары еще кипят.
— Отлично. Благодарю. Я доволен.
На столах кают-компании — желтые головки швейцарского сыра,
едва надрезанные, и хлеб, которого никто не коснулся.
— Господа, — говорит Антонов, — мы принимаем бой. Неравный
бой, и к этому неравенству наша старушка «Слава» давно привыкла.
Чувствую сердцем, что линкор последний раз будет сражаться под
славным андреевским стягом. Стеньговый красный флаг, возвещаю-
1 Английское выражение — «пятиминутные корабли», то есть такие корабли,
на потопление которых надо затратить не более пяти минут.
27*
419
щий готовность, очевидно, уже никогда не будет спущен. Можно
сопротивляться отдельным личностям, но сопротивляться народу ни-
как нельзя...
Все его поняли — он предрек победу большевизма. Пожилой
человек с седым ежиком волос на голове, кавалер «Владимира»,
закончил обращение к офицерам почти по-домашнему, как отец:
— Молодые люди, прошу вас исполнить свой долг...
Колокола громкого боя уже извергали из люков непрерывную
цепочку матросов. В глазах рябило от стремительной смены только
двух цветов — серого и черного. Мелькнет над люком черный буш-
лат, затем серый брезент брюк, опять черное пятно...
Бушлат — штаны, бушлат — штаны! Ветер срывал с голов беско-
зырки, и каждый матрос держал в зубах ее ленты.
«Слава» набирает ход. В глубинах ее отсеков звучат разумные
голоса машин. Ветер заносит на бак линкора лохмотья пены, ко-
торые остаются лежать на палубе, словно листья разодранной ка-
пусты. Антонов не спеша поднимается на мостик. Трап. Еще трап.
Опять трап. Этим трапам не будет конца... Тяжелая пластина броне-
вой двери пропускает каперанга в боевую рубку, где запевает
прелюдию к бою многоголосый хор автоматов и датчиков. Окна еще
не закинуты сталью, и пока здесь светло, как в горнице.
Покуривая в кулак, стоит комиссар — Андрей Тупиков.
Антонов медлит лишь мгновение и протягивает руку.
— Надеюсь, мы с вами поладим, — говорит он комиссару. —
В бою не место разговорам. Оповестите команду, что я, старый рус-
ский офицер, не отказываюсь от контакта с большевиками.
Тупиков крепко жмет бледную руку каперанга, перевитую го-
лубыми венами напряжения и устали бессонных ночей.
— Добро, — говорит он. — Команда вам верит...
Под глазом каперанга нервно бьется жилка.
Красные стеньговые флаги, которым суждено перевоплотиться
в знамена революции, клокочут над мачтами «Славы».
Антонов повернулся к боевой вахте:
— Задраиться!
Глухо бахнули броневые щиты, разом отданные с креплений,
и боевая рубка погрузилась в ровный зеленоватый, как глубина, полу-
мрак, день стал просачиваться внутрь через узкие прорези.
— Что ж, начнем работать, — сказал Антонов.
Он пошел к телеграфу походкой признанного маэстро, который
спешит коснуться клавишей рояля.
Перевес ужасающий. Каждый немецкий линкор несет сейчас на
Куйваст по десять двенадцатидюймовок. Русские — по четыре.
«Баян» уже заворачивал к осту, пробегая мимо своих кораблей,
и адмирал Бахирев поделился своими мыслями в открытую:
— У южного входа в Моонзунд наши минные банки. Перед
ними и примем бой, чтобы лишить противника маневренности. Ко-
нечно, немцы могут обойти банки к осту и вылезут на чистую воду...
420
Что скажешь, Сережа? — спросил он каперанга Тимирева.
Командир «Баяна» косо глянул на своего комиссара:
— Какой бы ни был у нас с немцами мордобой, но все закон-
чится ха-арошим купанием! Германские линкоры — великолепны,
их артиллерия садит на целых три мили дальше нашей...
Конечно же, последнее сказано не столько для адмирала, сколько
для комиссара — для большевиков: пусть и они подрожат! Комиссар
молча положил локти на край смотровой амбразуры. Резкий ветер
сек его по лицу, двумя струйками выжимались слезы.
— Вот они... детишки! — произнес он, разглядев множество ды-
мов, которые разом закоптили небо к зюйду от Куйваста; это легион
германских тральщиков, под прикрытием эсминцев, уже начал лихо-
радочно резать ножницами тралов крепкие стебли минрепов, на ко-
торых тревожно дремали русские мины. — Когда наш огород про-
пашут, — сказал комиссар в добавление, — пойдут забор ломать и
эти болваны... типа «Кёниг», что ли? Я не знаю...
Бахирев приказал сигнальной вахте:
— Передать всем. Держаться ближе к адмиралу. Точка.
Адмирал — это он, Михаил Коронатович Бахирев...
Но рядом с ним, официальным стратегом этой битвы, призраком
вырастала тень «невидимого адмирала» — той нервной силы, ко-
торая от Центробалта и Смольного уже вращала штурвалы лин-
коров, встающих грудью перед врагом в воротах Моонзунда... Сама
история партии писалась сейчас в наклонении кораблей к цели,
в бурном разбеге кильватерных струй, над которыми с причитаниями
носились чайки. Партия Ленина давала свой первый бой на море!
На мостиках флагмана люди еще не знали того, что адмирал
Свешников, удравший из Аренсбурга в Гапсаль, оставил немцам
секретные планы минных постановок в Рижском заливе, — и немцы
тралили сейчас наверняка, ибо тайные очертания минных полей
были им хорошо известны. Но в любом случае надо помешать тра-
лению противника...
«Баян» лежал в крутом развороте, словно отбегая подальше
от своих линкоров, и это правильно: не надо мешать «Славе» и
«Гражданину» — здесь узко, вешка на вешке, мель за мелью. Крейсер
первым вышел южнее, и первый залп с «байернов» заплеснул его
высоким каскадом пены...
— Холодная ванна кстати, — буркнул Тимирев, поежившись.
— Сегодня играем честно, — ответил Бахирев.
— Сначала тральщики, — дополнил комиссар.
— Да. По тральщикам...
Каждая открытая дверь — враг. Каждая горловина, которую
забыли задраить, станет твоим предателем. По отсекам линкоров
стоял грохот: броня закрывала людей, словно запечатывая их от
смерти. Не осталось даже щелей — резина, под давлением задраен-
ных догболтов, плотно сжималась в пазах, чтобы внутрь не просочи-
лись вода и газы. На «Славе» и «Гражданине» тысячи людей дышат
421
сейчас через ревущие сопла вентиляций. Они живы, они бодры,
их голоса звенят — как тромбоны! — через гулкую медь переговор-
ных труб, через хаотические сплетения телефонов, связующих посты
воедино, словно в пуповине, — в боевой рубке.
Пусть рядом вода затопит отсек и в отчаянных муках захлебнутся
твои товарищи, — мы, соседний отсек, пока живы, продолжаем бо-
роться. Пусть рядом с нами огонь пожирает людей, заодно с пенькой
и краской, пусть докрасна прогреется переборка, — мы, соседний
отсек, хватая губами раскаленное олово воздуха, еще живы и бо-
ремся... Так (единый в целом) корабль разделен на составные части,
и каждая его часть способна существовать сама по себе.
Горны уже замолкли. Рвало ветром над палубами, и — еще не-
давно столь оживленные — палубы теперь поражали своим кажу-
щимся безлюдием. Никого лишнего наверху. Все вниз — все под
броню! По местам стоять — к бою... Лейтенант Карпенко пронырнул
в дверную щель носовой башни. Словно родимый дом, встретила она
командира в спокойной деловитости чистоты и тишины. Все уже
давно заняли места, дело только за ним, и лейтенант по узенькому
транику взобрался под броневую «грушу» купола — к прицелам.
— Готово? — спрем*ил сверху у башни.
Старшина сковырнул «фураньку» со лба на затылок:
— Есть готовность. Порядок...
/(а, полный порядок. И башенный старшина, плюнув себе на
пальцы, отчеканил «стрелку» па своих клешах. Из глубокого ко-
лодца подбашенного отделения, которое шахтой спускается до самого
дна, привычно тянет запахами порохов и чистых манильских матов.
Из боевой рубки — первый сигнал. Повинуясь воле этих людей,
многотонная лавина стали, бронзы, кожи, резины и оптики поехала
вправо, перекатываясь на ядроподобных подшипниках башенного
барбета. Перед унтер-офицерами забегали стрелки, указывая при-
целы и целики. Глухо провыли внизу моторы, и вот уже на башню
поданы два первых снаряда — длинные фугасы с острыми рыль-
цами, почти в рост человека. Они, словно нехотя, покинули свое
уютное лежбище на мягких матрасах погребов, прошли насквозь
через три этажа палуб и напоминали багаж, приготовленный к от-
правке...
— Заряжай!
Два орудия башни распахнули свои ненасытные пасти.
— Клади!
С отчетливым стуком, словно проставляя печати, фугасы стали
на места, доведенные до упора механизмом прибойника. Но, попав
в пушку, снаряд беспомощен, как дитя малое. Ему нужен заряд, ко-
торый выколотит его из пушки, как бы он ни упирался.
— Заряды... подавай! — сказал Карпенко.
Иногда в уклонении прицела лейтенант видит перед собой полу-
бак линкора, зарывающийся в воду, наблюдает, как в путанице
дымов на горизонте растут точки вражеских кораблей. Постепенно
они превращаются в восклицательные знаки — это открылись для
глаза их мачты, поднятые над точками-корпусами («шашлыки»!).
422
- Заряды поданы, — следует доклад старшины.
— Клади!
Тяжелые картузы, похожие на мешки с крупой, прошпигован-
ные фабричными марками, подперли фугасы под их толстые румяные
задки и ждут своего мига, чтобы сгореть по приказу человека.
— Закрой!
Громадные затворы орудий, похожие на сложные станки, свер-
кая сталью и бронзой, мягко постукивая сочленениями деталей,
бережно затворили пушки. Они проделали это так, словно заперли
в банковском сейфе фамильные драгоценности. Владелец их из-
вестен — это мать-Россия! Тысячи и тысячи народных рублей чистым
золотом (от лаптей, от сохи, от выпивки, от налогов) лежали сейчас
в казенниках носовой башни «Славы», идущей на врага.
Гриша Карпенко довольно сообщил в телефон:
— Носовая башня к открытию огня готова.
Теперь выжди ревуна, и тогда «Слава» начнет работать, оправ-
дывая перед народом вагоны мяса, хлеба, масла, сахара, полотна,
бязи и трикотажа, — все то, что она съела и сносила за эти годы.
Наступил момент, ради которого учились, служили и получали
чины и деньги вот эти люди, запертые в броневой коробке...
Раздался грохот снаружи, и он вязко, заполняя все щели, вон-
зился в пространство башни, достигая самого днища линкора. Лейте-
нант Карпенко откачнулся в пружинном кресле, он сказал прислуге:
- Это не мы. Это заторопились на «Гражданине»... У них ди-
станция боя всего восемьдесят восемь кабельтовых, а мы достанем
врага со ста шестнадцати. Идем вперед, товарищи!
Старшина с затылка перекинул фуражку на потный лоб:
— А на сколько же бьют линкоры немецкие?
— Они достанут нас даже со ста тридцати... увы!
— Все ясно, лейт: идем в пекло.
— Но сначала тральщики, — напомнил лейтенант. И ревун про-
мычал. Как всегда, неожиданно. Залп!
Залп — и над штурманским столом вдребезги разлетелся колпак
лампы-бра: мелкие зеленые осколки засыпали кальку боя, по ко-
торой дергало самописец одографа. В спиралях амортизаторов долго
еще трясло на затухающей вибрации приборы. Антоновым можно
было любоваться: старик сразу помолодел, держался, как спартан-
ский юноша. Живчик под его глазом прекратил нервное биение.
— Недолет, — прищурился в прорези комиссар.
— Ясно вижу. Артиллерист, работай, душа моя...
Опять мощное содрогание корпуса.
— Накрытие, — пропели с дальномеров протяжно.
Антонов полез в карман мундира за портсигаром. Жестом
джентльмена раскрыл его и протянул комиссару:
— Прошу. Египетские. Таких теперь нету...
Выпуская черные облака дыма, будто над морем загорелась
целая деревня, германские тральщики, обрубив тралы, спешно от-
423
ходили на зюйд. Дымзавеса над ними была плотной, но ветер уже
поднимал ее над морем, как поднимают над сценой занавес после
краткого антракта... Антонов внимательно приник к смотровой щели.
— Бродяги ошиблись адресом, — сказал он. — Влезли к нам не
с той стороны, с какой надо. Чистой воды немцы здесь не сыщут и
наверняка постараются зайти со стороны эстляндского берега. По-
шлите кого-либо помоложе и поглазастей на фор-марс, — приказал
каперанг на вахту. — Пусть следит за общей картиной и особливо
за горизонтом на остовых румбах. Ясно?
Городничий хлопнул Витьку Скрипова по плечу:
— Ты всех моложе, сынок. Валяй...
Вершина фок-мачты линкора качалась в бездонности неба. При-
жимаясь к холодному ее телу, юнга лез по скобам трапа наверх.
Лишь единожды глянул вниз, и перехватило дух: «К бесу... сковыр-
нусь!» Вот и он, спасительный кружок марса, обведенный для за-
щиты от ветра поясом брезента. Огляделся и загордился... Ну, что
там, на Обводном канале? Разве жизнь? Что они видят там, а вот он
видит дальше всех. На серой пелене моря проступили утюги герман-
ских дредноутов. В багровом дыму ползали, как жуки в парном
навозе, перепуганные тральщики. Крейсера «Кольберг» и «Страс-
бург» перемигивались прожекторами. А внизу под юнгой широко
разлеглась на воде «Слава», и Витька Скрипов сказал в телефон:
— Ясно вижу: красота!
— Не болтай, — приняли на мостике. — Смотри в дело.
— Дело такое: на остовых румбах чисто...
Только с высоты он заметил то, что графически подразумевалось
по картам. Пространство заполняли желтые проплешины отмелей,
отчего становилось страшно за корабли, которые ловко перекатыва-
лись через узости фарватеров, не боясь, что днища их влезут на
отмели... Невыносимая теснота рейда, которая душила линкоры, была
известна и Бахиреву; в 10.30 адмирал отсемафорил с «Баяна» при-
каз на линкоры, чтобы удерживались на месте, ведя огонь по диспо-
зиции. В это время Витька Скрипов доложил:
— Пять всплесков... кладут под корму «Баяну»!
И еще пять выросли под бортом «Славы». Можно было только
ужаснуться их неправдоподобной высоте. Снаряды вздыбнули воду
до мачт, на уровне своих глаз юнга увидел их шапки и даже поню-
хал, как пахнут эти дымные кольца, иногда черные, иногда оран-
жевые.
— Страшно, сынок? — спросил его Городничий снизу.
— Кому? Нам? Не. Нам не страшно...
Это правда: все, что он наблюдал сейчас, казалось ему забавой,
удивительным спектаклем, поставленным для его удовольствия.
— Тут как в театре! — прокричал он в телефон.
Витька соврал: он еще ни разу в жизни не был в театре.
После залпа шипение компрессоров заполняло всю башню. Сжа-
тый до предела воздух плавно возвращал орудия в пазы станин.
424
Замковые комендоры привычно, стоя боком, как боксеры в драке,
отдернули замки пушек, словно открыли жаркие печки, и башню
прогрело изнутри теплом сгоревших нитратов и хлопка. Карпенко
здесь был самым молодым. В башне работают «старики», еще пом-
нящие Эссена молодым и веселым матерщинником. Закатали
матросы рукава. Им не привыкать. Кто служит пять, кто восемь,
а старшина табанит уже двенадцатый... Он, как и все в башне, тоже
не видит божьего света из угрюмости брони. Один раз, нагнувшись,
даже заглянул в дуло пушки. Мир, за который он сражался, был
удивительно круглым. И точно выдержан в калибре 12 дюймов.
Старшина дослужился до почетных шевронов — от царя. И до по-
нимания неизбежности социальной революции — от Ленина. Сейчас
ему плевать на все, даже на свою Маньку, которая ходит от него
с пузом, — лишь бы два ствола носовой башни стреляли...
На табло приборов началась перебежка стрелок — опять смепа
прицела, и Карпенко, нагнувшись, сообщил на башню:
— Миноносцы. Большие. От Патерностера. Фронтально...
Рассекая стволами мутное пространство плеса, башня «Славы»
развернулась на германские миноносцы. Все готово. Ревун.
— Отскочи!
Пушки отшибло на залпе, опять прошипели компрессоры.
— Товарищи, есть, — сообщил из-под колпака Карпенко.
— Ура! — ответила башня, не прерывая работы...
Как испуганные мальки разбегаются в разные стороны, когда
па них упадет тень человека, так же рассыпались сейчас германские
эсминцы — кто куда, спешно удирая. А один из них рвало, рвало,
рвало... Из корпуса выбивало пламя. Пузырем вспучивало его па-
лубу. Раскидывало людей на взрывах. Черные шары над его мачтами
крутились на обрывках фалов... Первая победа есть!
И вдруг:
— Лейт! Замок на правой отказал...
Сверху из-под командирского колпака летит офицерский китель.
Карпенко вспотел, ему жарко, он остался в одной сорочке.
— Ты соображаешь, что говоришь? — кричит он старшине.
Дальномерщики с «Кронпринца» отчетливо наблюдали стрельбу
русских линкоров, которые разворачивались вдали тяжело и мед-
ленно, словно допотопные животные на болотах доисторических
времен. В двадцатитрехкратном увеличении «цейсов» немцы видели,
как из носовой башни «Славы» вырывались снаряды. Появись над
дулами орудий, они потом как бы вытягивались в полете, словно
их путь проводили ио небу рейсфедером.
В посту ПУАО, как маститый профессор, которого окружают
многочисленные аспиранты, восседал на тропе центральной наводки
старший артиллерист. Телефонная корона венчала его лысую голову.
Возле него — опытный унтер-офицер, как статс-секретарь, стено-
графировал каждый возглас офицера. Помимо живых человеческих
глаз, отражающих каждую фазу боя, бездушные автоматы точно ре-
425
гистрировали любое обстоятельство, методично исправляя ошибки
людей — срывы их нервов, просчеты их глазомера...
— Носовая башня «Славы» повреждена, — поступил доклад...
Но приборы «слежения» за противником не отметили попаданий,
и старший артиллерист «Кронпринца» хмыкнул в телефон:
— Фиксации не было. Это определение визуально...
Однако это так. Против двадцати орудий германской эскадры
русские остались с тремя. Но не прошло и минуты, как носовая
башня «Славы» вообще замолчала. Офицер сунулся носом в микро-
фон:
— Капитан-цур-зее, у меня приятная новость — у русских что-то
стряслось с первой башней. Позволяю команде крикнуть «ура»...
И это «ура» секретарь тоже отметил в своем блокноте.
Машины часто работали на переменных реверсах. «Славу» трясло,
и страшную нагрузку испытывали сейчас крепления бортовых швов.
Прицелы уже не1 были чистыми: оптику загрязнило обилием по-
роховых газов и выбросом из корабельных труб. Рискуя жизнью,
старшина вылезал из башни, протирая линзы спиртом. Носовая
башня била в противника только одной левой пушкой...
Ревун прозвучал, по выстрела не последовало.
— Лейт! Замок на левой тоже отказал...
Карпенко спрыгнул вниз. Старшина орал ему в ухо:
— Хана! Шестеренка подачи скапустилась. Рамы замков пере-
дернуло, замки не двигаются на осях шестерней.
— Попробуй закрыть пушки силой...
По пять человек наваливались грудью на замки, как на буксую-
щий автомобиль, ноги людей срывались по рифленому пастилу
брони, искаженные в натуге лица матросов заливал серый пот.
— Л хоть ты тресни, не закрыть — и все!
С кормы линкора регулярно, как метроном, стучала кормовая
башня. Носовая молчала... Выбивали шестерни из механизма замков.
Под градом осколков тащили их в слесарную. Там, в грохоте боя,
корабельные мастера пытались выправить оси. Но брак завода мог
исправить только завод. Из погребов у башни спрашивали:
— Эй, никак вы там ревете? Или убило кого?
— Хуже, — отвечали комендоры погребным.
Германская эскадра (и без того мощная) сразу обрела новую
мощь. Русская эскадра (и без того слабая) еще больше1 ослабела.
А кто виноват? Рабочий схалтурил. Вот он и виноват.
Одна шестеренка. Одна лишь поганая шестеренка.
И цена-то ей — копейка. Но башня молчала.
-- Будь ты проклят, халтурщик! Много ты заработал?
Ну, рубля три он себе сварганил. Башня плакала.
...Эта шестеренка теперь перетирала на своих изломанных зуб-
цах судьбу линкора «Слава» и трепетные жизни 1500 человек.
426
С высоты фор-марса восторженно сообщал юнга Скринов:
— Бегут! Чтоб мне отсюда сверзиться, если вру...
Па одном германском дредноуте возник пожар - это видели все,
и не могли только понять - чья заслуга? «Славы» или «Гражда-
нина» ?
— Не выдержали немцы, - засмеялся комиссар Тупиков.
— Не выдержали этой позиции, — ответил ему Антонов, более
близкий к истине.
Бежали обратно на зюйд крейсера, поторапливались эсминцы.
Последние залпы германские дредноуты расходовали по батареям
острова Моон.
— Все-таки победа, — сказал комиссар.
— Победа на время нашего обеда, — серьезно ответил Антонов. —
Нам мешали отмели и рифы, а немцам — минные поля. Они отошли
не ради тушения пожара: сейчас станут искать чистую воду...
Над мачтами «Баяна» расцвели комочки флагов:
КОМАНДА ИМЕЕТ ВРЕМЯ ОБЕДАТЬ.
— Видите? — сказал Антонов. — Как раз кстати...
Городничему позвонил с марса Витька Скрипов:
— Жертвую свою пайку в пользу прожорливых. Вниз не полезу.
Страшно спускаться, да и есть не хочется. А здесь хорошо...
Первая фаза боя закончилась. Команды ели наспех, торопливо
глотали из мисок борщ, делились впечатлениями, смеялись.
— А немец-то погано стрелял — мы лучше их!
Пока русские обедали, противник запустил впереди себя «иска-
тели»: выбрасывая в море тралы, немцы искали мины. Обнаружив
чистую воду, германские корабли тронулись в обход минных банок,
чтобы нанести удар со стороны Эстляндского побережья.
Теперь, получив свободу маневрирования, немцы стреляли хо-
рошо. Даже очень хорошо!
«Слава» в нетерпении боя расклепала цепи и навеки погребла
свои якоря на грунте. Машины линкора стойко держали его корпус
между отмелей и течений. Каперанг Антонов передвигался но рубке
шажками мелкими, словно обутый в спадающие шлепанцы. Его ла-
дони любовно обласкивали матовый никель рукоятей боевого теле-
графа.
Комиссар Тупиков ясно видел, как выпирало навстречу эскадру
противника, над дредноутами вскидывало плотные шапки дыма.
— Ну, отец, — так и сказал: «отец», — выкручивайся!
Железные стенания брони наполняли корабль. «Неужели опять
Цусима?» Но сознание беспомощности перед мощью противника не
терзало людей, — даже в гибели ощутим острый привкус победы.
Антонов правой рукой толкнул рукоять телеграфа вперед. Левой
рукой рванул рукоять на себя. Машины линкора стали работать
427
на «раздрай». Заворочались гигантские шатуны, толкая винты
в разные стороны, отчего «Слава» развернулась на «пятке».
— Лучшего мне ничего не придумать, — сказал Антонов...
«Слава» пошла на врага кормой вперед!
Кормовая башня стала теперь носовой, а молчавшая носовая
переместилась в корму. Карпенко позвонил лейтенанту Иванову:
— Ваденька, желаю хорошо отстреляться. А мы сидим, как на
чемоданах. Ждем вот: может, где-либо еще понадобимся...
Приказ на башню Карпенко последовал от комиссара:
— Лейтенант, на казематы в шесть дюймов еще в начале боя
подали ныряющие снаряды. Ну их к бесу! Побросайте-ка за борт.
— Да, да, голубчик, — добавил в телефон Антонов. — У этих
снарядов слишком капризные взрыватели. Чихнешь не так — и лап-
тей не останется. Подите и выбросьте, чтобы не рисковать...
Карпенко покинул башню, велев прислуге и погребньш оста-
ваться на местах. В казематах шестидюймовых батарей раскатыва-
лись по матам чушки ныряющих. Матросы выбрасывали их через
портики в море, причем некоторые снаряды, дойдя до грунта, давали
взрывы за кормою линкора. Было видно, как над дредноутами про-
тивника уже развесилась пепельная гирлянда первого залпа.
— Выбросили? — спросил комиссар через трубу с мостика.
— Да, — выдохнул в амбушюр Карпенко.
Теперь к амбушюру прилегло ухо лейтенанта.
— Тогда оставайтесь пока там, — донесло дыхание мостика.
Губы — в амбушюр:
— Есть!
На «Гражданине», страдая от собственной неполноценности,
кажется, решили превозмочь сами себя: линкор стремится к сближе-
нию с противником, чтобы хоть разок дотянуться до него слабой
своей артиллерией. По германским тральщикам и эсминцам с ли-
хостью лупит, склоняясь к воде, флагманский «Баян». За крейсером,
дерзновенны и рысисты, стреляют два миноносца — «Донской казак»
и «Туркменец Ставропольский». Немцы прикрыли себя дымом.
А когда дымзавеса развеялась, с птичьей высоты марса юнга Скрипов
не обнаружил одного эсминца и одного тральщика противника.
— Вот только что были, — докладывал в телефон на мостик, —
а теперь нету. И куда делись — не знаю.
— Загляни под воду. Наверное, там, — ответили ему...
Полдень закончился. Стрелки корабельных часов шагнули во
вторую половину дня — необратимо.
Наступил критический момент боя.
В классическом боксировании запрещено бить ниже пояса.
Бить корабли ниже ватерлинии — даже поощряется.
Там, где вода обтекает борта, уже кончается броневой пояс, ко-
торым, словно кушаком, затянут линкор от попаданий. Пока снаряды
крушат трубы и надстройки — это можно вытерпеть, как удары
в плечо или в челюсть. Не дай бог, если взрывчатый кулак врага,
428
нырнув под воду, пронзит острой болью тело корабля, почти обнажен-
ное (только стальное, но не бронированное).
Там, за стальной обшивкой, укрыты внутренности и сердце
корабля...
Кстати, там же и церковная палуба. В обрамлении строгих ли-
ков сияют золотом и серебром старомодные киоты. Качается линкор,
и вместе с кораблем качаются в подвесках свечи и лампады перед
святыми угодниками. Сюда, в эту благодать, с первыми же залпами
стали заталкивать с палубы салажню последнего набора. При Керен-
ском так было: народ па корабли присылали, но учить ничему не
учили... Это они, сытно пожрав и мечтая об ужине, теперь хватали
из сеток койки, начали подло воровать с постов чужие пояса.
С той же рабской плотоядностью, с какой молодняк набивал себе
брюхо казенной кашей, теперь он обвешивал себя пробкой и пу-
зырями. С тихой деревенской речки попасть в прорву Моонзунда —
это, конечно, переход слишком резкий... Но паникеров не нужно!
Паника страшна в окопах, но еще страшнее она на кораблях,
где нет винта, который бы крутился впустую. Если ты ничего не
делаешь — тебя за борт! Если ты мешаешь делать другим — ты
стал опасным врагом... Старший офицер кавторанг фон Галлер ре-
шил свалить всех новобранцев в церковную палубу!
— В люк! — покрикивал он. — Быстро пошел, корова...
В сусальном мерцании киотов сырая и серая деревенщина
в матросских робах опустилась на колени. Линкор на залпах сильно
качало, и людей тоже качало — в ритме лампадных подвесок. Сверху
церковь задраили. Все было строго по уставу: нет люков, которые
в бою были бы открыты... «Господи, спаси люди твоя!»
С верха фор-марса даже накрытия, рвущие воду под бортом
линкора, кажутся сущей ерундой, как на интересной картинке.
А когда человеку семнадцать лет, то смерть не воспринимается им,
как конец всего, Юнги флота всегда бессмертны... Острота чувств
опережает развитие сознания. Может, так-то и лучше!
Городничий, оставаясь во время боя на мостике, как старшина
сигнальной вахты, не оставлял Витьку своим вниманием.
— Ну, как ты там? — часто слышалось в наушниках.
— Лучше и не бывало.
— Чему радуешься, сосунок? У нас Мокрюкову уже скальп
с башки сняло как бритвой. Пестову биноклем глаз выбило... Понял,
что не шутки шутят? Смотри внимательней. Здорово нажимают?
— Ой, здорово. Красота!
— Ты кого имеешь в виду?
— Да нас. Наши линейные.
— Дурак. Я тебя про немаков спрашиваю...
Он многое видел с высоты марса, но многое не понимал. И ему
стало не по себе только сейчас, когда он увидел суету на решетках
мостика, заплеснутых близкими накрытиями. Снизу, от боевых ру-
бок, до юнги долетело одно пугающее слово:
429
— ...вилка!..
Было 12.25, когда «Слава» на полном разгоне машин вздрогнула,
получив сразу три удара подряд, и громадный завод боевой техники,
извергая в небо массы дыма с искрами, начал стремительную рас-
качку с борта на борт, словно попал в крепкую штормягу.
И никто теперь не качался так сильно как юнга Скрипов на марсе
фок-мачты. Обняв ее закопченное тело, он рушился куда-то вниз,
и тогда море дышало ему в лицо холодом. Потом возносило к самому
господу богу, и тогда облака, казалось, облипали его.
Марс ходил по дуге качки, словно маятник...
— Три попадания, — доложил Галлер. — Динамо разбиты. Две
подводные пробоины. О потерях доложу позже. Вода прибывает!
...Все три удара пришлись ниже пояса.
Электрики носовых динамо полегли замертво, когда снаряд вло-
мился в отсек, напоенный пчелинььм гудением моторов, словно лет-
няя трудолюбивая пасека... Блеск ярче солнца! А затем — ночь.
— Газы... ой, братцы, не могу...
Каждый глоток воздуха — кинжал, вонзенный в легкие человека
(если он остался, конечно, жив после взрыва). Человек спешит
вдохнуть вторично — и тут же падает в корчах. Могильный мрак
динамо-отсека вдруг прояснило пожаром. Из хаоса рваных кабелей,
дымно горящих, из жуткого плена переборок, на которых с быстро-
тою бензина полыхала краска, выпятив руки, подобно слепцам,
электрики на ощупь покидали отсек. А за ними (и обгоняя их!)
наступала вода. Зашипели горячие роторы динамо, остуженные
морем.
Носовая часть «Славы» погрузилась в темноту. В этом железном
мраке вода — лучше людей! — находила себе дорогу. Через рваные
пробоины в металле, сбегая по трапам, она стремительно завоевывала
для себя кубатуру линкора, стремглав домчалась до батарейной
палубы и только тут напоролась на мужество комендоров. Карпенко
уже видел воду под собой — море, осклизло колышась, угрожало
ему грязной накипью. Лейтенант перехватил на трапе электрика,
крикнул: «Все?» — и крышка люка упала на провал «экстренного
лаза», закрывая дорогу воде.
— Подпору ставь! Бей... Мушкель бери... Бей, бей, бей!
После труда матросы рвали с тел мокрые тельняшки. Выкручи-
вали их, и жгуты белья трещали от бешенства. В нервном свете
аварийных фонарей спотыкались о разбросанный по отсеку инстру-
мент.
-- Еще б секунд — и понесло бы всех нас из каземата! Куда
башка, а куда пятки... Лежали бы сейчас, воды наглотавшись.
Карпенко захотел переговорить с погребами своей башни. Как-то
они там? Наверное, сидят на снарядах и волнуются. Но едва лейте-
нант вырвал заглушку из амбушюра трубы, как сильной струей,
словно из шланга, в лицо его ударила забортная вода. Все стало
ясно: погреба носовой башни уже затопило море, и 37 человек уже
430
плавают, кувыркаясь в отсеке, как в аквариуме, двигаясь вместе
с кораблем в сражение.
Карпенко забил трубу заглушкой и заплакал. Его даже не спра-
шивали ни о чем. Люди опытные — сами догадались. Во тьме казе-
мата блуждал яркий огонек цигарки, передаваемой по кругу. Горячий
кончик ее коснулся и губ рыдающего лейтенанта:
— Курни, лейт! «Слава» нарезает вперед, а это главное...
Вода остановлена. Люки задраены. Подпоры стоят нерушимо,
как триумфальные колонны. Законы морской битвы всегда жестоки:
ради спасения корабля и спасения всех можно пожертвовать частью
команды...
Удар ниже пояса на флоте — это удар по правилам!
За несколько минут «Слава» приняла в себя ИЗО тонн забортной
воды. Переборки пока отлично выдерживали натиск моря, лишь
в сальниках, через которые пропущены электрокабели, появилась
соленая «слеза» фильтрации, бившая кое-где струями.
— «Гражданин» горит, — доложили с вахты.
Антонов с комиссаром приникли глазами к щелям: в полосках
света перед ними качался рейдовый плес, а дальше виделся «Гражда-
нин», которого настигли два жестоких попадания. Густой черный
дым валил от офицерских кают линкора, в этом дыму сновали крохот-
ные фигурки людей. Что там — спрашивать было некогда.
— В каждой избушке свои игрушки. — сказал Антонов...
«Слава», будто в изнеможении, прилегала на левый борт. Кормо-
вая башня лейтенанта Вадима Иванова, воздев над морем плещущие
пламенем жерла, работала как заведенная, и эта четкая пальба все-
ляла в команду уверенность. Только бы она не замолкла...
-- Выход один: затопим коридоры правого борта, — распоря-
дился Антонов. — Иначе с таким креном нам боя не выдержать.
Через раскрытые кингстоны море радостно пробежало вдоль
бортовых коридоров, а дальше его не пустила сталь переборок. При-
нятая линкором вода приподняла его левый борт, крен уменьшился
до четырех градусов. Антонов позвонил в кормовую башню:
— Вадим Иванович, — похвалил он лейтенанта Иванова, — вы.
душа моя, и дальше так же работайте... Я молюсь за вас!
Глазами (без слов) велась потаенная беседа.
«Сколько мы приняли воды?» — спрашивал комиссар.
«Очень много», — прочел он испуг в глазах каперанга.
«Как же мы протащимся через канал Моонзунда?»
«Не спрашивайте об этом», — отворачивался Антонов.
Фон Галлер внес ясность в этот трагический вопрос.
— «Слава» села! — доложил он. — Насосы холостят, мощности
динамо не хватает... Мы погружаемся и будем погружаться дальше.
— Сколько соли форштевнем? — раздраженно спросил Аптонов.
— Тридцать два фута, — отвечал Галлер.
— Как сели на ахтерштевень? — спросил комиссар.
— Кормушкой на тридцать...
431
А канал Моонзунда имел глубину всего в 26,5 фута. Кормою
вперед, захлебываясь водою, «Слава» шла на врага своей единствен-
ной башней. Отныне терять уже нечего: ей быть погребенной здесь!
Она сражается над собственной могилой...
На повороте линкора ветер откинул дым из его труб на другой
борт, и Витька Скрипов оказался в непроницаемом облаке, забитом
мелкими искрами, его сжигало и удушало на марсе. Обводка бре-
зента стала черной, в груди юнги клокотало от боли, он с силой
вцепился в обводной поручень марса.
Линкор под ним дрожал в непомерном напряжении машин,
его конвульсивно дергало на залпах, и было страшно расцепить
пальцы, сведенные на спасительном поручне. Минутами казалось,
что мачта «Славы» уже давно оторвалась от корабля и сейчас про-
летает высоко в небе, отделенная от палубы линкора...
Поручень вдруг вырвался из рук юнги.
Куда?
Дым отнесло в сторону — «Слава» закончила поворот.
Поручень, как и раньше, был целехонек.
Но у юнги не было кисти руки.
Вместо нее — красная мочалка сухожилий, раздробленное месиво
пальцев. Он смотрел, как хлещет из руки кровь, разносимая ветром
в мелкие брызги, словно красный одеколон из пульверизатора, и
в этот момент у юноши было только одно чувство: непонимание того,
что с ним произошло...
Грохочущим цехом в разгаре рабочего дня прокатывался под
юнгой раскаленный в битве линкор, а флаги «Славы» (андреевский
и стеньговые) бились вровень с ним, на страшной высоте мачт.
Вторая рука была цела. Он взялся ею за телефон.
— «Гражданин» забил пламя, — доложил на мостик тихо и со-
средоточенно. — У них пожара нет. Идут дальше. Как и мы...
— Спускайся вниз, — приказал ему старшина.
«Слава» уже не могла пройти через канал Моонзунда.
Витька Скрипов уже не мог спуститься с фор-марса.
Скоб-трап был рассчитан на матросов с двумя руками.
У него осталась только одна...
В померкшем сознании ему увиделась зеленая травка на Обвод-
ном канале, а за возами с сеном — через Моонзунд! — бежала его
безумная матка и цапала, цапала, цапала... дым, дым, дым!
Яркий сгусток огня вырвало из башни головного дредноута
«Кёниг», команда дружно прокричала «ура», приветствуя прислугу
плутонга лейтенанта Иванова... Победа! Она, блаженная!
Нов этот момент «Славу» дважды встряхнуло.
Еще два попадания. Кажется, от «Кронпринца»...
После каждого взрыва «Слава» наполнялась резким свистящим
шумом, который пневматически передавался по всему кораблю через
432
переговорные трубы, еще не залитые водой. Из амбушюров струились
ярко-желтые газы — почти лимонного цвета. Боевая рубка с ко-
мандиром и комиссаром при попаданиях в линкор как-то странно
подпрыгивала, потом, мелко дрожа, опять садилась на свой барбет.
Страшно, когда сияющий блеском меди, ухоженный и начищен-
ный, внутренний мир корабля в доли секунды превращается в свалку
гнутого, зияющего дырами металлолома. Первое ощущение человека,
если он остался жив, таково: «Где я?..» Все сметено и разбросано.
Брандспойт, сорванный с переборки, колОлМ вонзился в спину комен-
дора. Умирающие люди катаются по настилам вперемежку со сна-
рядами и унитарными гильзами. Металл иссечен осколками, а из тре-
щин в переборках сочится то вода, то газы, то пламя...
Но кто-то (самый сильный, самый находчивый) затянул:
Мыс пристани верной на битву уйдем
навстречу грядущей нам смерти,
за родину в море открытом умрем,
где ждут нас враждебные черти,..
Это была песнь о «Варяге» — и люди опомнились. Хотя вначале
ориентировка из-за смещения предметов была потеряна. Из узких
труб, в которые обычно сбрасывали отстрелянные гильзы, теперь
червяками выдавливались снизу обожженные в погребах люди.
Матросы уже тащили шланги и брезентовые рукава виндзейлей;
передвижки вентиляторов, всхлипывая, стали сосать из отсеков
взрывные газы... Карпенко с трудом поднялся на ноги. Мимо него —
в оранжевом дыму — два санитара проволокли что-то ослепительно
белое, густо испачканное красной краской. Не сразу догадался,
что тащат врача линкора — Лепина.
— Док! Никак, вы? Убило?
— Тащим в корму... — отвечали матросы. — Носовой лазарет
уже раздраконило.
А доктор при этом повторял:
— Ничего, ничего, все хорошо... — И ноги его, как стебли, бились
об ступени трапов.
Через сорванный люк Карпенко заглянул в центропост. Люди
там были разбросаны и перемешаны с ящиками приборов наводки —
так, будто их разом высыпали из одного вагона под насыпь. Раз-
давленные гальванеры выли от газов, едкие струи которых обвивали
их, словно ядовитые гадюки. Израненные, они не могли подняться...
— Дай сюда конец виндзейля! — приказал Гриша Карпенко.
Он сам закинул в отсек парусиновый хобот вентиляции, смотрел
сверху вниз, наблюдая, как все гадючьи ленты газов медленно за-
ползают внутрь трубы. В этом хаосе борьбы за жизнь корабля по-
слышался знакомый голос фон Галлера, резкий — словно свист пара
из боевой сирены. Срывая с себя горящий китель, он звал:
— Кто может... ко мне! Опять пожар... сюда, сюда!
Через пробоины, через ослабленные швы корпуса, через фильтра-
цию заклепок «Слава» медленно насыщалась водой. Корпус линкора
наполняли слезы ее, тихие струи ее, грохочущие водопады ее!
28 В. С. Пикул.. II одет шмеля над морем
433
Вода... Черт ее знает, откуда она вообще берется?
В носовых кочегарках вроде бы нет и пробоины. Газы есть, но
вахта котельных машинистов не покинула постов: отравленные, они
работают. Вода, вода, вода... Она собирается на рифленых площад-
ках в мелкие капли, словно пот па теле усталого человека. Безобид-
ная роса на травчатых узорах металла вдруг разом сливается в ве-
селые ручьи, плещущие под ногами. Откуда она взялась?
Еще хуже в кормовых кочегарках. Бурный поток уже мечется
среди раскаленных топок. Полуголые кочегары прыгают в грязной
воде по колено. Наконец вода качается на уровне их поясов, поверх
ее плавает пузырчатая пемза отработанных шлаков. Вода подкаты-
вает к топкам, пламя шипит, не желая сдаваться; под колесиками
мертвеют огни. Котлы вскоре становятся взрывоопасны — пора сбра-
сывать давление...
Цепочкой (голова одного к ногам другого) по узкой шахте
карабкаются по трапам кочегары. С них течет вода, пропитанная
маслами. Одурев от газов, они блюют в провал шахты, и блевотина
товарищей, падая по шахте на нижних, здесь никого не оскорбляет.
Это — война, это — работа, это — жизнь...
Кочегары еще не знают, что шесть лишних футов осадки уже
не пропустят линкор в Моонзунд, и трап, по которому они ползут
наверх, — это последний их трап на «Славе».
Время: 12.39 — еще два попадания в «Славу».
Один снаряд угодил в настил брони, кончиком своего рыла
раздвинул мощные путиловские плиты, воткнулся между ними,
как нож, поднатужась, прорвался внутрь и... лопнул, разламывая
переборку угольного бункера. Этому снаряду не повезло: завалы
угля погасили ярость его взрыва (он не исполнил своей роли).
Второй снаряд, сокрушив борт, как и первый, вломился как раз
в церковную палубу, обретя простор для разрушения. По дороге ему
попалась толпа коленопреклоненных людей, и снаряд прошелся
над ними, как секира, снимая с плеч одну голову за другой. Судовые
образа, освященные еще Иоанном Кронштадтским, политые золотом
доброхотных жертвователей, разлетелись в труху. Снаряд врезался
в икону Николы-угодника, прямая обязанность которого — беречь
всех плавающих по зыбким водам. Но от самого Николы тоже ничего
не осталось...
Карпенко очнулся от грохота этих взрывов.
— Что там, наверху? — спросил он матросов.
— Порядок полный! Вот только в «Баяна» еще ни штуки не
закатали. А по «Гражданину» тоже врезали, но старик еще держится.
Два эсминца по приказу Бахирева отошли...
Лейтенанта стали пихать к трапу на верхний дек:
— На перевязку... Ей-ей, хватит уже!
— Я же не ранен... я... товарищи... не надо!
— Это тебе так кажется. Иди до лазарета...
434
На верхнюю палубу страшно глянуть: тысячи уродливых оскол-
ков, еще горячих, захламляли линкор, как улицу, которую забросали
камнями. Карпенко спустился в кормовой лазарет, и его сразу же
отшибло назад, словно от помойной ямы... В навале изуродованных
тел, живых и стонущих, бродили окровавленные, как мясники,
матросы-санитары, выдергивая под нож хирурга от одного, то дру-
гого. Л врач Лепин внаклонку стоял посреди отсека. Сзади его,
контуженного, держали два здоровенных матроса. Почти повиснув
на их руках, часто теряя сознание, врач перевязывал раненых.
«Пу, здесь не до меня», — решил Гриша Карпенко и пошел
обратно в каземат, спотыкаясь об осколки. Вторая башня лейтенанта
Иванова еще сражалась. Упругий ветер толкал лейтенанта в спину,
идти было приятно и дышалось ветром легко... Он свалился посреди
осколков с блаженной улыбкой на губах.
Вой продолжался. Уже третий час.
Бахирев с мостика «Баяна» видел все. Конечно, еще одно по-
падание в «Славу», и начнется агония линкора. Цусимы не получи-
лось: русские корабли выстояли. Мало того, два дряхлых линейщика
еще как следует намяли немцам бока...
«Баян» дал радио по всем кораблям: отойти!
Трепетные флаги бились на мачтах крейсера:
МОРСКИЕ СИЛЫ РИЖСКОГО ЗАЛИВА, ОТОЙТИ.
Немецкие дредноуты перенесли весь огонь на флагман. Издалека
они накрывали его, бросая в «Баяна» сначала по три, а потом зал-
пируя по пять снарядов главных калибров. Искушение выскочить
из «вилок» было слишком велико. Но... нельзя уходить крейсеру.
Сначала пусть пройдут линкоры. «Гражданин», додымливая остат-
ками пожара, медленно втягивал свое тело в коридор канала. За ним
тащилась «Слава», осев в море глубоко ниже ватерлинии, и сердца
баянцев щемило при виде ее бортов в черных ожогах и пробоинах.
— Прошли, — сказал Бахирев. — Теперь можем и мы...
Тимирев едва успел поставить крейсер на 15 узлов, как под
мостик «Баяну», разорвав с десяток шпангоутов, врезался враже-
ский снаряд. Яркое пламя вспыхнуло в носу крейсера — начинался
пожар. На мостик флагмана дунуло шквалом огня. Вахта закрыва-
лась руками. Лица сигнальщиков и рулевых потрескались от жара.
Мертвых они оставили в огне, не удалось спасти и всех раненых.
Над головами людей сами по себе в пепел рассыпались флаги...
Тимирев доложил Бахиреву:
— Огонь уже возле погребов. В худшем случае — сейчас полетим
на воздуси. Самый лучший вариант — спечемся, как яйца в печке.
— Затопите погреба через спринклеры, — сказал адмирал.
Погреба затопили, чтобы спасти крейсер от цзрыва.
«Баян» осел в воду носом на целых 26 футов, и тогда распахну-
28*
435
лась дверь штурманской рубки. Закрываясь локтями от нестерпимого
жара, появился на мостике баянский штурман Ухов.
— Мудрецы! — крикнул он. — Одним поворотом на спринклеры
вы сами, своими руками погубили наш славный крейсер...
— Костя, — сказал Тимирев, — что ты говоришь?
— Соображать надо, черт побери... Вы посадили «Баян» на двад-
цать шесть футов, а глубина в Моонзунде лишь на полфута больше...
Полфута — это 15 сантиметров. Но ведь дно канала — не гладкая
доска. А если там есть возвышения? Если ковши землечерпалок
не догребли грунт до нормы? Если схалтурили? Что тогда?
— Выхода нет, — ответил Бахирев. — Не взрываться же нам
было! В конце концов, поползем на брюхе...
Слева по борту — Моон, справа — остров Вердер.
Прямо по курсу — канал, и виден вдалеке Шильдау.
Огонь противника ослабевал в частых недолетах, германские
дредноуты отворачивали прочь от рейда Куйваста.
Три русских корабля, не побежденные эскадрой, вышли на створ
канала...
Под килем «Баяна» оставалось полфута воды.
А под килем «Славы» уже ничего не оставалось.
— А что с этим мальчишкой? — спросил комиссар Тупиков. —
Почему он молчит?.. Ну-ка, слазайте кто-нибудь.
— Я полезу, — сказал Городничий и шагнул к мачте.
Когда человеку за сорок, романтика высоты ему уже ни к чему
(он уже отвосторгался, уже отликовал). Городничий лез по скобам,
стараясь не смотреть вниз. Рядом с ним поднимались к небу струи
дыма. Самые последние скобы трапа чуть не вывернулись из рук
старшины. Отчего они скользкие? В крови...
Яркими брызгами кровь орошала брезентовый обвод марса.
Городничий спустился обратно на мостик.
— Андрюша, мне его не снять, — доложил он комиссару, по-
давленный. — Мальчишка еще живой... ты бы видел, что с ним...
Лапу начисто оторвало. Весь в крови... Отмахался, бедняга, флаж-
ками!
— Надо снять, — жестко приказал Тупиков.
— Как снять?
— Не знаю. Но снять надо.
Из рубки донесся глуховатый голос каперанга Антонова:
— Сжигайте документы. Уже спешат миноносцы...
— Слышал? — спросил комиссар старшину. — Сейчас начнут
нашу бражку снимать миноносцы. Мертвых оставляем на «Славе».
Но всех раненых берем... Взять юнгу с фор-марса!
Городничий в растерянности обратился к вахте своей:
— Хорошо быть собакой: она берет щенка в зубы...
Растолкав всех товарищей, сигнальщик Балясин шагнул к скобам
трапа, уводящего под небеса.
436
— Куда ты? — пытались удержать его. — Хоть веревку возьми.
— Не надо. Вуду снимать пацана.
— Как?
— Как собака, — ответил Балясин...
Длинным стеблем росла перед ним фок-мачта, а на самом верху
ее — красным цветком колебался фор-марс «Славы».
«Баян» вошел в канал и сразу погрузил свои винты прямо в вяз-
кое тесто грунтовых илов. Вот оно началось!
Сколько было на крейсере глаз — все на штурмана.
Сколько было сердец — все обратились к нему.
Константин Сергеевич Ухов 1 взялся за невозможное.
«Баян» не плыл — «Баян» переползал днищем через канал.
Одна ничтожная ошибка — и наступит конец...
— Лево, — говорит Ухов на руль, и никто на крейсере не осме-
лился бы его поправить. — Чуть-чуть лево... Право клади!
Рулевой старшина Попелюшко двигал штурвал с такой осторож-
ностью, с какой химики передвигают реторты с гремучей ртутью.
Семь лет человек отстоял за рулем крейсера и стал не рулевым,
а... ювелиром! Читатель, подумай сам: ведь «Баян» трещал в огне,
весь закутанный дымом, Попелюшко вел крейсер через канал и
не видел канала. Вслепую вел крейсер и штурман Ухов...
— Молодец, — сказал Ухов рулевому. — Держи пока прямо.
«Баян» словно катился по незримым рельсам высокого мастер-
ства. Винты крейсера работали, как мешалки в квашне с жидким
тестом. Упорство машин вращало их в бурой жидкости грунта, —
и крейсер медленно, но упрямо полз, полз, полз...
К жизни! В Балтику! В революцию!
Однажды сели.
— Кажется, прочно...
И сколько было людей на палубе, все свесились за борт.
Корма «Баяна» отбрасывала назад каскады взбаламученной
грязи. В дыму неистово содрогался горячий от огня корпус крейсера.
За борт швырнули спасательный круг, и он долго стоял на одном
месте. Потом вдруг его понесло назад.
— Взяли! — раздались крики. — Ура нашему штурману...
Канал уже кончался. «Баян» был спасен.
— «Славы» же нам не спасти, — сказал Бахирев и позвал сиг-
нального старшину: — Передай отмашкою на Антонова: сесть на
грунт в канале и взорваться!
Корабли — как и люди. Рождением своим приносят радость и
поселяют в сердце печаль своей гибелью. Редко они доживают свой
1 К. С. У хов — в советское время профессор, автор широко известных трудов
по навигации; по учебникам Ухова училось не одно поколение советских моряков
судоводителей.
437
век па почетном приколе гаваней, словно на заслуженной пенсии, —
чаще их поглощает огонь или пучина.
Рождение кораблей всегда торжественно. Подобно плоду, со-
зревающему в потемках материнского лона, зреют корабли в жестких
конструкциях заводских эллингов. От киля (от спинного хребта)
начинается их тревожная жизнь. «Слава» тоже, еще младенцем,
долго кормилась от груди России, лежа на железных пеленках ста-
пелей. Потом линкор столкнули с берега — и Нева. как ласковая
повитуха, обмыла ее в своих прохладных водах. Сколько было вы-
сказано надежд и тостов, сколько разбито бутылок с шампанским!..
Рожденная в 1903 году, «Слава» умирала в 1917 году.
Краток век корабельный, а сколько прожито...
Карпенко очнулся и увидел, как проносит над ни^м задымлен-
ные флотом облака. Лейтенант лежал на рельсах эсминца, а вокруг
стонали, хрипели и бились в агонии сваленные на палубу люди.
— Где я? — спросил он, силясь подняться с рельсов.
— Мы уже на «Эмире Бухарском»...
Гриша перевел взгляд и увидел врача со «Славы» — Лепина;
два матроса по-прежнему держали его на своих руках, а врач на
весу бинтовал руку сигнального юнги Скрипова... Облака летели
стремительно, низко лежащие над водой. «Эмир Бухарский», вы-
годно используя волну, шел на килевой качке, чтобы не вынесло
за борт раненых. Левее него, размашисто рассекая воду, проходил
«Туркменец Ставропольский», а мористее угадывался силуэт «Дон-
ского казака». По каналу тащились на отходе минзаги. Карпенко
заметил, как из-под кормы «Припяти» торопливо выпадали в море
круглые молчаливые уродцы — новорожденные мины. Стало ясно:
враг не пройдет.
Попутно русские эсминцы разрушали навигационные вехи и
знаки. «Эмир Бухарский» несся, уставив свои пушки в воду. Па-
луба его вздрагивала от выстрелов. Драгоценные линзы Ферреля
на маяках разбивались вдребезги. Как саданут по фонарю буя —
только брызги летят! В крутОлМ набеге форштевней эсминцы топили
вехи...
Порядок был образцовый. Поразительный отход!
Далеко впереди эсминцев был виден громадный иожар.
Это уходил горящий крейсер «Баян»...
— Л где же наша «Слава»? — спросил Карпенко.
— «Слава» приказала всем нам долго жить.
Все корабли уже прошли через канал, только «Слава» осталась
у входа в него. Несколько человек не покинули линкора, чтобы за-
вершить последний маневр корабля.
— Лево на борт, круче! Полный вперед! - приказал Антонов.
На полном разбеге машин «Слава» покатилась корпусом влево,
и со страшной силой линкор врезался в грунт.
438
- Поджигай фитили, — велел комиссар Тупиков.
Каперанг Антонов закинул чехлом боевой телеграф:
— Пока огонь доберется до погребов, мы успеем проститься...
Опп стали прощаться с кораблем. Командир и комиссар — но-
вейшее сочетание корабельной власти. Последний раз отворялись
перед ними обожженные двери, в последний раз гремели иод ними
разрушенные трапы. Лучи фонарей вырывали из мрака отсеков
изломы рваного железа. Виделись им вздутые давлением газов
переборки, за которыми все уничтожено. Из лебединых шей пере-
говорных труб обильными струями, журча, выбегала вода... Соленая!
Всюду лежали мертвые. Обожженные. Обваренные кипятком.
- Но раненых не видать. Кажется, забрали всех.
— Посмотрите вот этого, комиссар. Он шевельнулся.
— Нет. Это так. Покойник.
С шипением бежали по фитилям огни, быстро минуя люки и
горловины, добираясь до гремучей ярости минных и артиллерийских
погребов. Антонов - сквозь слезы — глянул на часы:
— У нас осталось еще семь минут. Мы успеем.
— Вы только не плачьте, — посочувствовал ему комиссар.
— Я не буду...
Только в провизионке они застали живого баталера. Скинув
форменку, весь в усердном поту, баталер открывал консервы. Перед
ним высилась уже целая гора распечатанных банок с мясом, куриным
п говяжьим, с крольчатиной и зайчатиной, с рыбой и вареньями.
— Шестьсот сорок восьмая банка! — сообщил он в радостном
обалдении. — А гостей я назвал целую тыщу... Я спешу. Не мешайте.
Осталось открыть еще триста пятьдесят две банки...
Под бортом линкора взвыла сирена «Сторожевого», который
требовал, чтобы поторопились. Последним сошел с корабля, как
положено, его командир -- каперанг Антонов:
— Отходите теперь на полных — сейчас рванет!
«Туркменец Ставропольский», когда погреба отгремели, добил
«Славу» своими торпедами... Сохранился рапорт о виденном:
«...корма, совершенно разрушенная, имела вид отделившейся
от корабля части. На грот-мачте не было ни стеньги, ни гафеля;
там, где находились офицерские каюты, бушевал пожар, причем из
пламени, достигавшего марсов, все время вырывались вспышки...»
Разрушаясь во взрывах, «Слава» ложилась на грунт Моонзунда,
закрывая для немцев канал своим умирающим телом. Она закрывала
сейчас фарватер — от Петрограда, от России, от Революции...
Вечная ей память!
Траспорта «Покой» и «Глаголь» тоже получили приказ:
— Открыть кингстоны — топиться на фарватере!
Враг не пройдет через Моонзунд; кингстоны обреченных кораб-
лей еще не успели напиться из моря досыта, как эсминцы стали
всаживать в транспорта снаряды, чтобы они тонули вернее... Враг
не пройдет!
439
Волновало команды одно:
— А как наши дела на Кассарах?
Радисты — всегда в курсе событий — утешали:
— Ой, что там было сегодня! Но немца не пропустили...
Сразу отлегло от сердец: спасибо Минной дивизии, спасибо
крейсерам «Диане» и «Адмиралу Макарову», — они сдержали бе-
шеный натиск Гохзеефлотте, дорога в Балтику оставалась открытой.
Теперь, подобно гончим, нюхающим ветер, эсминцы рыскали вдоль
побережья Моона, подбирая людей со шлюпок. У спасенных спра-
шивали:
— А что на Орисарской дамбе?
— «Батальон смерти» верен клятве — держит дамбу...
Но к вечеру матросы дамбу взорвали и, унося на себе раненых,
отступили к пристаням Куйваста, где уже не качалось ни одного
корабля. Немцы вступили на Моон, гарнизон острова складывал
оружие.
— Нас флотские предали! Удрали на кораблях своих...
«Батальон смерти», прижатый к воде, не сдавался. Матросы
знали о битве линкоров, знали, что эскадра ушла на север. Но они
не верили, что флот Балтики, ставший большевистским, способен
предать их. Смертники держались на пристанях. Иногда так держа-
лись, что ноги бойцов уже болтались над водой куйвастского рейда.
Но они не сдавались, и сбросить их в море немцы не могли.
Оба израненные, оставались в живых и комиссар обороны Женька
Вишневский, и командир батальона — кавторанг Шишко.
— Держись, братва! — передавали по цепочке вдоль берега...
Когда стемнело, подул с рейда сильный ветер. Совсем близко
от пристаней прошмыгивали, разрубая мрак выстрелами, германские
корабли. Лишь единожды послышался с моря турбинный рев, и
пронесло — близко-близко! — знакомый силуэт русского «новика».
Но, кажется, с его мостиков не могли поверить, что на Мооне еще
держится оборона, — и миноносец, сколько ему ни кричали с берега,
растаял в потемках. ПотОхМ на севере вдруг возникла над МоонзундОхМ
«рождественская елка». В удивлении поднимались матросы-смерт-
ники. Русские корабли вдруг разОхМ воздели к небесам свои про-
жектора и там, где лучи их касались туч, они их скрестили, — это
и была флотская «рождественская елка».
-- Что бы это значило? — хмыкнул кавторанг Шишко.
Женька Вишневский сплюнул:
— Может, и правда, что прощаются с нами...
Утром, еще не рассвело над рейдом, прилетел самолет. С шорохом
он просыпал на «батальон смерти» листовки, подписанные контр-
адмнралом Бахиревым. В этих листовках, обращенных к смертникам,
Бахирев благодарил их за исполнение долга и давал свое великодуш-
ное «добро» па сдачу в плен немцам... «Родина вас не забудет!»
— Сдурел, что ли? — ругались матросы. — Мы не сдаемся...
Эта ночь — ночь на седьмой день битвы — была самой тревож-
ной для всех. Ветер все усиливался, разведя большую волну. Плесы
440
освещало заревами пожаров, горели эстонские города, а с моря до-
носило грохоты — это рвались на минах германские корабли. В про-
ливе Соэлозунда часто мигали фонари — противник обменивался
информацией о новых потерях. На русской эскадре было известно,
что немцы уже десантировали на Даго, мотопехота врага двигалась
на север, где разместилась русская батарея на мысе Тахкона (такая
же мощная, какая была и на Цереле). От матроса до адмирала все
невольно задавались вопросом: что же станется с кораблями
в Моонзунде, если Тахкона постигнет судьба Цереля?
— Тогда мы пропали...
Рассвет обозначил развихренный плес, завиднелись на горизонте
крестовины мачт германских кораблей, которые нашли себе смерть
в эту ночь на минах. Бахирев был категорически против снятия
войск, оставшихся на Мооне, из-за чего даже поругался со Старком.
— Там одни подлецы и трусы, — говорил Бахирев.
— Но там, — отвечал Старк, — и герои Орисарской дамбы.
Флот не простит нам... нам снимут голову!
— Я уже послал самолет, сбросивший на Моон листовки с раз-
решением смертникам сдаваться в плен. Их совесть чиста.
— Клятву нельзя отменить разрешением свыше. Пойми ты,
Михаил Коронатович, клятву они давали не тебе, а своей партии.
Какое ты имеешь к ней отношение?
— Никакого. Ты прав. Пусть нас рассудит комфлот...
Командующий флотом адмирал Развозов доложил Дыбенке
в Центробалте о завершении генеральной битвы линкоров.
— Павел Ефимович, позвольте, я буду честен... До сих пор я
не верил в боеспособность флота. Теперь я преклоняюсь перед его
геройством и твердо уповаю, что никакой враг нам не страшен:
Балтийский флот сумеет постоять за честь матери-России!
Большевистский съезд все время следил за событиями в Моон-
зунде, связь делегатов с кораблями, идущими в бой, не прерывалась.
Сейчас комфлот поведал Центробалту сводку о потерях противника.
— Они немыслимы, — сказал Развозов, — почти баснословны.
Гохзеефлотте потерял в Моонзунде одну пятую часть своего личного
состава. Вдумайтесь в это — и вы поймете, что Моонзундом можно
гордиться, как гордимся Гангутом, Чесмой и Синопом.
— Чего нам, — спросил Дыбенко, — ждать от немца теперь?
— Кайзер рассчитывал, по прохождении Моонзундом, развить
успех флота, планируя так называемый «финляндский вариант»,
чтобы, десантируя в финских шхерах, от Або и Гельсингфорса рва-
нуться сразу на Петроград. Но, — закончил Развозов, — теперь
немцы в таком позорном кровохарканье, что операцию сворачивают...
Он сказал, что знал. Дыбенко протянул ему руку:
— Несомненная победа! Сводку потерь германского флота сразу
доложим съезду... спасибо. Вас я поздравляю, адмирал. Был вот ста-
рик Эссен, был Канин, Непенин, Максимов, Вердеревский, но Моон-
зунд выпал на вашу долю... Что ж, мы потеряли только эсминец
«Гром» и только старую «Славу». За них нам стыдно. С ними у нас
получилось, как в песне поется:
441
Сами изорвали «Корейца»,
нами потоплен «Варяг»!..
Исполняя решение Центробалта, адмирал Бахирев послал
к Моону дивизион мелкосидящих тральщиков. С пристаней Куйваста
они забирали «батальон смерти революционной Балтики». Людей
снимали с берега в такой близости от противника, что с мостиков
тральщиков уже видели рожи немецких самокатчиков... Когда по-
садка закончилась, обратно на берег перепрыгнул кавторанг Шишко.
Не человек уже — сгусток крови и бешенства, обмотанный бинтами.
Подкинув в руке трофейный автомат, кавторанг Шишко сказал:
— Можете отходить, а я остаюсь здесь. Я слышу, что еще
стреляют. Кто-то остался... Прощайте! Я покажу немецким мерзав-
цам, как умирают офицеры русского флота!
Немцы подорвали его гранатой, полоснули тесаками, в пего
всадили две пули. Но он был еще жив. Таким его взяли в плен. Это
был последний мазок кисти, дописавший картину обороны Эзеля.
На окраине Аренсбурга немцы уже создали обширный конц-
лагерь для военнопленных, но церельцев они отконвоировали прямо
в город. Аренсбург был хорош и сейчас — даже под пятой оккупантов.
К вечеру пошел затяжной дождь, Артеньев с печалью видел, как
мокнут за оградами садов осенние волокнистые астры. Голова у него
болела, сильно разбитая прикладом в лесной стычке с немцами.
Всю дорогу до города старлейта поддерживали под руки два мич-
мана — де Ларош и Поликарпов (последние из его офицеров).
Пленных церельцев завели во двор комендатуры.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Скалкин.
— Надо держаться... бинт бы дали! — ответил Артеньев...
Прошел вдоль строя фельдфебель, хамски стучал по ногам плен-
ных прикладом винтовки, выправляя на свой вкус ровность шеренги.
Во дворе появилось начальство — немецкий майор, который когда-то
вел переговоры на перешейке Сворбе; его сопровождал в штатском
капитан 1 ранга фон Кнюпфер, будто так и надо...
— Совести нет, — заволновались матросы. — Уж коли предавал
нас раньше, так хоть теперь скрылся бы, нахал такой!
Кнюпфер, напротив, держался очень спокойно и даже (будучи
в отличном настроении) легкомысленно поздоровался с Артемьевым:
— Добрый вечер, Сергей Николаич.
— Вечер добрый для вас, только не для меня...
Судя по всему, немцы были очень довольны, что в руки им по-
пался сам командир батарей Цереля. «Ирбены» — это слово было
достаточно известно в Германии, и немецкий майор, перешепнув-
шись с фон Кнюпфером, направился прямо к Артеньеву.
— Вам, — заявил он, — будет оказан особый почет.
— Благодарю.
— Мы уважаем мужество своих противников.
— Благодарю.
— Только подпишите акт капитуляции Цереля.
— Благодарю, — усмехнулся Артеньев.
442
— Вы согласны?
-- Конечно, нет...
— Но вы же сдались, неуверенно произнес майор.
Сергей Николаевич заговорил с ним далее по-немецки:
— Дайте мне бинт наконец... видите, что я истекаю кровью?
Я военный человек, получил в России хорошее военное образование
и знаю, что такое капитуляция. Вам, — говорил Артеньев, — это
тоже известно, но Берлин желает видеть Церель сдавшимся. Однако
это не так. Я согласен повеситься в вашем присутствии, если вы,
господин майор, найдете на Цереле хотя бы один патрон в целости.
Вам досталась от батарей только взорванная земля и десяток изра-
ненных человек из гарнизона, -- разве же это капитуляция?
Майор спросил его в упор, почти утвердительно:
— Вы... большевик?!
Артеньев тронул разбитую голову, еще раз глянул, как за го-
лубым штакетником дождь обильно поливает прекрасные астры.
«Что ответить?» Матросы, выручая офицера, кричали майору:
— Да нет... он так... попался с нами.
Артеньев почувствовал, что между ним и матросами снова на-
чинает пробегать трещина, и он поспешил перепрыгнуть через нее:
— Я не только «попался с вами». Но я и сражался вместе с вами.
Сражался за то же, за что и вы!
Трость в руке майора взлетела над шеренгой:
— Всем большевикам — налево. Германская победоносная армия
всегда уважает своих врагов, но она сурова к бандитам...
Матросы Цереля дружно шагнули налево. Сергей Николаевич
впопыхах пожал руки мичманам де Ларошу и Поликарпову.
— Мужайтесь... — И он шагнул вслед за матросами.
Фон Кнюпфер крикнул в спину Артеньева:
— Один только шаг! Но как вы о нем еще пожалеете!
Скалкин горячо зашептал старлейту:
— Ну, ладно уж мы. А вам-то это к чему? Вернитесь...
Артеньев занял место на правом фланге церельцев. Никогда
этот человек не забывал о дисциплине и сейчас вдруг рассердился
на своего комиссара, как на матроса:
— Не спорить с офицером! Распустился, дорогой товарищ. Вынь
руки из карманов... Как стоишь в строю?
Скалкин, очевидно, хорошо понял его состояние. Не прекословя,
он подобрался, застегнул бушлат и сказал кратко:
— Есть!
Теперь противники имели каждый свою определенную цель:
русские — вырваться из Моонзунда на Балтийский театр; немцы —
не допустить русские корабли до этого прорыва.
«Новик» уже проскочил в открытое море, остался в брандвахте
за Штоппель-Боттенской банкой, чтобы подсвечивать прожекторами
дорогу следующим кораблям. Тронулись в путь и работяги-траль-
щики, на палубах которых гремели звонки. Каждый звонок возве-
щал команде, что ножницы тралов вцепились во вражеские минрепы.
443
Но теперь звонки разрывали уши в непрестанном грохоте: в тралы
попадало до пяти мин сразу. Ножницы, стригущие один минреп,
не могли взять на «подсечку» сразу пять тросов. Приходилось
тралы обрубать топором, как сеть, в которую попалась опасная ры-
бина.
Сейчас многое зависело от мужества батарейцев Тахкона, где
командовал кавторанг Николаев. Если «дагомейцы» сумеют вы-
стоять, жертвуя собой, до прохода флота, — значит, эскадра спа-
сена. Если же в коллективе прислуги Тахкона заведется гнида,
вроде фон Кнюпфера, — тогда эскадра обречена... Паника на Даго
уже была — нехороший признак развала обороны. Немцы рвались
на мотоциклах по осенним дорогам, через золото багряной листвы,
обстреливая все живое из пулеметов; они тоже понимали стратеги-
ческое значение мыса Тахкона. Бахирев переслал кавторангу Ни-
колаеву приказ, который кончался словами: «сражаться с неприя-
телем до последнего снаряда». Деморализованная армия на Даго
уже распалась, как гнилой организм: «Остались (по свидетельству
современника) бунтующие банды мародеров и поджигателей, го-
товые поднять на штыки любого от нетерпения переправиться на
материк...»
На экстренном совещании флагманов в Моонзунде адмирал Ба-
хирев огласил свежую агентурную сводку: кайзер посылал к выходу
из Моонзунда, чтобы закупорить его с севера, мощную эскадру
из дредноутов, крейсеров, эсминцев и подводных лодок.
— Мы уже не проскочим, — констатировал Бахирев.
Но тут же поступило сообщение комфлота Развозова, одобренное
большевиками Центробалта: решено дать противнику грандиозный
бой на передовой позиции флота у самого входа в Финский залив.
Русские дредноуты уже двинуты из Гельсингфорса на Порккала-
Удд — ближе к событиям, чтобы принять на себя любой удар...
— Кажется, мы проскочим, — повеселел Бахирев.
Наступал восьмой день битвы за Моонзунд: календари в штур-
манских рубках отмечали 6 (19) октября 1917 года. По брезентам
мостиков колотили проливные дожди, над морем волокло низкие
густые туманы. Торопливо, не жалея сил, русские корабли продол-
жали разбрасывать вокруг себя мины, и во тьме слышались взрывы
гибнущих врагов. Обгорелый «Баян» сбил с себя пламя, и теперь
крейсер тихо курился дымом, как большая фабрика после большого
пожара. Бахирев снова поднял свой флаг над «Баяном».
— Господа, и вы, товарищи, — обратился он на мостике к офи-
церам и комиссарам, — сегодня или никогда...
Раздвигая перед собой пронизанное сыростью пространство, ко-
рабли тронулись из Моонзунда фарватером славы и доблести. Их де-
журные антенны сразу уловили четкую пульсацию радиостанции
Тахкона; кавторанг Николаев сообщал, что на батарее, понимая
ответственность перед родиной и революцией, «все решили остаться
до последнего момента... Не имея никакой надежды на помощь и
понимая это, команда Тахкона сохранила полное спокойствие и ре-
шила умереть на батарее с оружием в руках».
444
Объятые в ночи суровым молчанием, русские корабли уже вы-
ходили за траверз мыса Тахкона. Издалека, будто из другого мира,
родился кованный из чистого серебра луч прожектора. Это бранд-
вахтенный «Новик» подавал эскадре светлую руку: «Идите, я жду
вас, дорога свободна...»
Команды на кораблях невольно обратились взглядами за корму.
За ними, как черная пропасть, клубясь туманами, исчезал Моонзунд.
Л по курсу эскадры уже плескало возвышенно и бравурно, как му-
зыка приветственного марша, открытое море...
И пожилой матрос с «Баяна», глядя в рассекаемый кораблями
простор, сказал себе для всех — как нечто новое, до сих пор никому
еще не известное:
— Вот она,.. Балтика!
— Товарищи... делегаты, — объявил Дыбенко, — съезд Балтики
вынужден прервать свою работу... Внеплановое сообщение! Наши
братья в Моонзунде сберегли всех, кто пал в неравной битве.
Не удалось снять тела мертвых только со «Славы».
Всех убитых корабли доставили в Ревель...
Всебалтийский съезд большевиков — хор многоголосый:
...и время настанет — оценят ту кровь,
которую лил ты за брата,
Прощайте же, братья!
Вы честно прошли
свой доблестный путь благородный...
А на Михайловском кладбище в Ревеле — гробы, гробы, гробы...
Очень много гробов, и все одинаковы, будто снаряды одного калибра.
Стеньговые флаги кораблей, опаленных Кассарами и Куйвастом,
колышутся над павшими, означая, как всегда, готовность к откры-
тию боевого огня. Завтра в последний раз флот заглянет в застывшие
лица своих товарищей. Они лежат в мудром спокойствии смерти.
Их руки, которые подавали снаряды на элеваторы башен, кидали
уголь на колосники, боролись с пожарами и пробоинами, лили ки-
пящий мазут на форсунки, — эти вот руки теперь сложены на груди,
как в заслуженном отдыхе.
Печально завывают над ними гибельные оркестры.
Сразу тысячи матросов, перевитых через плечо казенными по-
лотенцами, вскинули на плечи себе сотни гробов.
Балтика навеки прощалась с героями Моонзунда, и матросы,
обнажив головы, пели и плакали... Они плакали и пели:
Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут — она зарыдает,
А волны бегут...
Бегут волны. Бегут они и бегут...
Рядом с людьми — рядом с кораблями.
Читатель! Они бегут рядом с пашей историей.
445
ФИНАЛ К МООНЗУНДУ
В расквашенной дождями темноте осеннего рассвета вышли из
Гельсингфорса два эсминца — «Самсон» и «Забияка»... Балтика!
Последние маяки, отсветив, погасли.
Возник над морем серый октябрьский день. Открылся привычный
простор, и эсминцы, глухо провыв турбинами, зарылись в его тре-
вожную смуту.
С мостика «Самсона» видят, как валит на борт, кладет в затяж-
ном крене выносливого «Забияку», и дым из труб эсминца долго
курчавится над водой, растворяясь за сеткой дождя.
А с мостика «Забияки» видно, как борется «Самсон», отбрасывая
от себя волну, он влезает килем на гребень другой, рушится в провалы
меж водяных ухабов, — хорошо идет «Самсон», красиво!
Читатель, что еще может быть великолепнее?..
Эсминцы шли весь день. Их мотало и било.
Они шли...
День был краток, и затемнело во влажных далях.
Справа по борту вдруг брызнуло огнями столичных предместий.
Проплыли мимо эсминцев волшебные электрозарева Ораниенбаума
и дачного Мартышкина; затемненный Петергоф со скучающими
фонтанами промигал кораблям одиноким фонарем на причале.
По курсу перед эсминцами — словно открыли большую парад-
ную дверь: это была Нева, и корабли, устало добирая последние
обороты, вошли в ее устье...
А из-за Николаевского
чугунного моста,
как смерть,
глядит
неласковая
Аврорьих
башен
сталь.
«Самсон» встал за кормою «Авроры», «Забияка» отчетливо по-
ложил свой якорь в струе «Самсона». По обширной дуге Николаев-
ского моста светили окна дребезжащих вечерних трамваев, и бежали
вдоль Английской набережной фыркающие газолином автомобили.
Подсвеченный прожекторами кораблей, иногда в отдалении
вспыхивал зеркальными окнами притихший Зимний дворец...
Не верилось, что еще вчера они тонули и гибли при Моонзунде!
Корабельные склянки отзвонили на палубах.
Сегодня они пробили последний раз в старом времени.
На «Авроре» матросы уже потащили чехлы с бакового орудия...
Скоро склянки пробьют опять.
Но уже в Новом Времени.
Моонзунд явился ему прологом...
Осень 1970 года
Рига
Н этой давней истории мало беспристрастных
свидетелей — еще меньше объективных судей.
Но слезы не высохли...
Но вечерам еще скорбят старухи матери
на зеленых берегах Волги, Темзы и Миссисипи.
РЕКВИЕМ
КАРАВАНУ
PQ-17
Документальная повесть
По ночам в Атлантике, этой извечной колыбели флотов всего
мира, жутко становилось иногда человеку,..
Ты встречал мертвецов с пропавших кораблей, и волна несла
их на своем ликующем гребне, а мертвецы не тонули, раздутые,
как и бушлаты на них, насыщенные капкой и воздухом.
Ты слышал, как во мраке вдруг начинали работать дизеля,
питая током опустошенные за день батареи подлодки, а вот и она
сама — низкая длинная тень с бульбой рубки, которую заплескивает
море.
Ты видел, как проносилась растворенная в ночи теплая громада
крейсера, а куда он идет — об этом зачастую не ведали даже те
люди, что несли вахту на его мостиках.
Ты невольно вбирал голову в плечи, когда из ночных туч,
с воем поглощая пространство, падала тяжелая «каталина» на
четырех звенящих моторах, из фюзеляжа ее рушилось что-то похо-
жее на бочку — это еще одна мина прибавилась в океане.
И чаще всего погибал человек в Атлантике самой худшей из
всех смертей, которая зовется безвестной. Это не та общедоступная
смерть, когда тебя подберут, накроют шинелью и уложат в братскую
могилу. У этой смерти нет даже могилы...
Моряки предельно точны в своих докладах:
— Срок автономности вышел... в эфир на связь с базою не вы-
ходит... позывные — без ответа!
Ну, значит, конец.
Часть первая
АТЛАНТИКА
— Нет, сэр, — невозмутимо ответил Брукс.
Но я бы хотел отметить один факт, о котором
часто забывают... Страх может подавить чело-
века. По-моему, нигде это чувство не проявляется
с такой силой, как при проводке конвоев в Арк-
тике... Знаете ли вы, адмирал Стар, каково при-
ходится людям там, между островом Майен и
островом Медвежьим, в февральскую ночь? Это
тяжелая, мучительная борьба, каждая ваша моз-
говая клетка напряжена до предела... Вы нахо-
дитесь как бы на грани сумасшествия... Зна-
комы ли вам эти ощущения, адмирал Стар?
Ол. Маклин.
Корабль его величества л,Улисс»
МАЙ 1941 ГОДА
В мае 1941 года британские станции радиоперехвата нащупали
в эфире учащенную работу самолетов германской метеоразведки.
Лаборатории службы погоды, летящие над океаном, взяли под
наблюдение колоссальный район — от Исландии, где уже высади-
лись англичане, до сплоченных ледников Гренландии, где недавно
стали хозяйничать американцы. Немцев интересовало состояние
паковых льдов, плотность туманов, скорость ветра и сила волнения
на море...
Начальник английской морской разведки предстал перед Дадли
Паундом, первым лордом Адмиралтейства.
— Сэр, — сказал он, — у меня такое предчувствие, что Берлину
неспроста понадобился долгосрочный прогноз погоды. Хочется ве-
рить, что мы уже держимся за хвостик веревки, с другого конца
которой вьется петля для висельника.
Дадли Паунд отреагировал на это без улыбки:
— Надеюсь, Годфри, вы не дадите меня повесить?
— Нет, сэр! Мы приложим все старания, чтобы сунуть в петлю
вашего берлинского коллегу — гросс-адмирала Редера.
— Благодарю вас, Годфри, вы всегда так любезны...
Восемнадцатого мая 1941 года германский линкор «Бисмарк»
отвалил от пирса оккупированной польской Гдыни. Гарнизонный
оркестр исполнил при этом печальную мелодию, прозвучавшую
в это тихое утро траурно-щемяще. Впрочем, гитлеровский адмирал
Лютьенс рассчитывал, что операция под кодовым названием «Рейн-
ское учение» завершится благополучно.
29 В. С. Пикуль. Полет шмели над морем
449
— Если бы не эта грустная баллада, совсем некстати сыгран-
ная в нашу честь, никто бы и не заметил нашего отплытия. Я на-
деюсь, — говорил Лютьенс на мостике «Бисмарка», — что, пока мы
не вырвемся на простор океана, в Англии даже кошка не шевель-
нется. Смотрите, как пустынно море: все корабли задержаны в пор-
тах, чтобы нас никто не заметил...
Но «кошка» шевельнулась в другом углу Европы — в тихом
нейтральном Стокгольме, где британский атташе Дэнхем встретил
в клубе своего приятеля — офицера шведского флота.
— Кстати, — как бы между прочим сказал швед, сдавая в игре
трефового туза, — сегодня на рассвете наш крейсер «Готланд» слу-
чайно разглядел в тумане «Бисмарка»! Судя по мощному буруну
под форштевнем, он куда-то здорово поторапливался.
Дэнхем тут же покрыл туза козырной мастью:
— Вы проиграли пять марок и вряд ли уже отыграетесь, ибо
посол просил меня не задерживаться сегодня в клубе...
Скорой походкой он отправился в посольство. В три часа ночи
в Лондоне разбудили начальника морской разведки:
— Депеша из Стокгольма под грифом «весьма срочно». Атташе
Дэнхем сообщает, что «Бисмарк» проскочил проливы...
Но шведский крейсер «Готланд» был замечен и на «Бисмарке»,
отчего настроение адмирала Лютьенса испортилось.
— Придется радировать в Берлин, что нас, кажется, уже рас-
секретили. Эти проклятые нейтралы шляются где хотят, и никак
нельзя заткнуть их глотку одним хорошим залпом!
Гросс-адмирал Эрих Редер вчитался в полученную от Лютьенса
радиоквитанцию расшифровки и тоже расстроился:
— Неприятная встреча! Впрочем, шведов вроде бы и нельзя
упрекнуть в излишней болтливости. Будем надеяться, что они хотя
бы два дня подержат язык за зубами.
Однако рано утром 21 мая флотские радиостанции Германии
уже стали перехватывать приказы Британского адмиралтейства
об активном воздушном поиске «Бисмарка».
— Но, — сказал Редер, не теряя хладнокровия, — как доклады-
вает наша агентура, британские линкоры метрополии еще окола-
чиваются на рейдах Скапа-Флоу, а «Хууд», если верить остолопам
из авиаразведки Геринга, застрял на ремонте в Гибралтаре... Нет,
мы не станем отменять операцию!
В расстановке сил британского флота Редер ошибался. Не-
сколько дней подряд внимание всего мира было приковано к се-
верной Атлантике, где Гитлер решил опробовать мощь своего су-
перлинкора на самом рискованном оселке — на английском! В ми-
ровой печати совсем незамеченным проскочило краткое сообщение,
которое в другие времена могло бы стать газетной сенсацией:
где-то между Африкой и Южной Америкой германская подлодка
торпедировала американское судно «Робин Мур»... Фашистский
флот наглел от нечаянных успехов.
Теперь слово за английской воздушной разведкой!
450
— Джонни, Джонни, мы теряем высоту, Джонни... Разве ты не
слышишь нас, Джонни? Машину трясет... мы разваливаемся...
по я вижу... хорошо вижу его, Джонни... это он, Джонни!
Британский самолет, разбрасывая по кускам свои крылья, с воем
врезался в норвежские скалы. Офицер корпуса горных егерей
поднял руку, останавливая бегущих солдат своей роты:
— Не лезьте туда, ребята! Лучше подождать гестапо.
До чего же сладко дышится по утрам в фиордах Норвегии,
вот и первые ландыши проклюнулись в траве... Гестаповцы раз-
били фонарь кабины стрелка-радиста, внутри которой, скорчив-
шись, лежал англичанин, почти мальчик. А глаза потухшие...
— Во, бесстыжие глаза! Они, кажется, успели разглядеть
именно то, что вся Германия сейчас прячет от Англии.
— Меня волнует другое, более насущное, — отозвался старший
в команде. — Успел он радировать или не успел?..
Он уже мертв, этот англичанин. Через три дня на далекой ро-
дине между полоской жидкого клевера и бурым торфяным полем
проедет на велосипеде скучающий мальчишка-почтальон и будут
над ним распевать в небе жаворонки. Почтальон постучится
в старый дом и с поклоном вручит родителям похоронную...
Все будет именно так. Но он — успел!
А в коридорах Британского адмиралтейства — сквозняки, как
и на эсминцах, что просвистаны штормами.
— Сэр! Кажется, мы его обнаружили.
— Опомнитесь, Хью, не совсем-то мне верится...
Первый морской лорд Уайтхолла даже рассмеялся. Солнечный
свет за окном был так ярок. Серый костюм безукоризнен. Он
задержал спичку возле сигареты — выждал подтверждение.
— Именно так, сэр! — сказал офицер-оперативник. — Наша воз-
душная разведка засекла его в Корс-фьорде.
Спичка обожгла пальцы. Беглый взгляд на карту: Корс-
фьорд — это уже близ Бергена. «О, как далеко забрались эти
паршивцы!» Но голос лорда спокоен:
— Это все, что вы знаете, Хью?
— Да, сэр. Но и это дорогой ценой, сэр...
Так англичане установили место новой стоянки гитлеровского
линкора «Бисмарк». Позже один из посланных к Бергену самолетов,
сумев остаться незамеченным для немцев, произвел аэрофото-
съемку. Расшифровка снимков показала, что рядом с «Бисмарком»
базируется и тяжелый германский крейсер «Принц Эйген»...
Адмирал Лютьенс перед выходом в море сказал в узком кругу
своих офицеров:
— Вот уже два опытных адмирала ушли со своих постов, и я
не желаю быть третьим! Я стану выполнять не партийные про-
граммы фюрера, а лишь приказы оперативного руководства...
Не все понятно историкам второй мировой войны. В этой фразе
Лютьенса, оброненной как бы случайно, они пытаются отыскать
некий потаенный смысл. Мы же этого делать не станем.
Пойдем, читатель, следом за «Бисмарком» в океан.
Нам нужен факт и выводы из этого факта.
2<->* 451
В мае 1941 года Европа перестала пахнуть ландышами.
Май, веселый май, куда делись твои чистые радости?
Великая страна на Востоке еще спит спокойно.
Не знают отцы и матери — не ведают дети их.
Один лишь месяц нам осталось жить в мирной тишине.
Море, полное чудес, плескалось тогда у моих ног, и я кричал от
восторга, если видел корабль. В моем представлении корабли могли
нести людям только радость.
2-1 = 1
Их было у Гитлера всего два, всего два линкора, неповтори-
мых по своей мощи: «Бисмарк» и «Тирпитц». Почти близнецы, от
одной матери — Германии, от одного отца — фашизма. Они были
спущены на воду недавно, с официальным водоизмещением
35 000 тонн.
Впрочем, это — для дипломатов, для мирных конгрессов...
Предвоенная гонка вооружений имела свои злокачественные
тайны. Риббентроп заверил Англию, что водоизмещение «Бисмарка»
и «Тирпитца» составит 35 000 тонн, длина их почти четверть
километра, а ширина — 36 метров; так что Англия может спать
спокойно. Но британские адмиралы сразу заметили подозритель-
ное несоответствие в цифрах: «С шириной корпуса у немцев что-
то неладное. Очевидно, они задумали раскатать свои линкоры
в плоский блин, сделав их мелкосидящими, как сковородки». Бер-
лин подтвердил, что осадка линкоров всего 7 метров (плюс какие-
нибудь сантиметрики). А это значило, что Гитлер готовит линкоры
для мелководной Балтики — против СССР! Такое положение вполне
устраивало политиков мюнхенского сговора с Гитлером, и Англия
вроде бы успокоилась...
Но Москва побочными каналами дипломатии уже дала понять
Уайтхоллу, что ширина линкоров образовалась от резкого увеличе-
ния тоннажа, а глубина их осадки превысит 10 метров, так что в Фин-
ском заливе им нечего делать, зато в Атлантике, на этой старинной
английской кухне они могут переколотить всю посуду. Начальнику
британской морской разведки его офицеры не раз советовали:
— Сэр! Это ведь так просто — снять трубку телефона и по-
звонить советскому военно-морскому атташе. России нет смысла
скрывать от нас подлинный тоннаж линкоров Гитлера...
Пленные гитлеровские моряки в один голос уверяли англичан, что
«Бисмарк» и «Тирпитц» имеют водоизмещение не больше 42 тысяч
тонн. Но они называли не полное, а стандартное водоизмещение.
Германские архивы, вскрытые после войны, показали полный тон-
наж линкоров в 52 700 тонн, и эти данные точно совпадали со све-
дениями, которые добыла перед войной советская разведка...
«Бисмарк» и «Тирпитц», два великана, могли развивать ско-
рость до 30 узлов, обладая при этом дальностью плавания в
17 500 миль; линкоры несли на себе по 8 башенных орудий всесо-
452
крушающего калибра, имели в ангарах самолеты, торпедное воору-
жение и команды в 2400 человек.
Геббельсовская пропаганда считала их непобедимыми.
Это в какой-то степени правда, ибо ни один флот Европы не
имел тогда таких могучих и совершенных кораблей...
Сейчас «Бисмарк» отстаивался в оккупированной стране, на
зеркальной тиши рейда, уже готовый к «прыжку пантеры» на про-
сторы Атлантики, чтобы начать планомерный разгром всего и вся,
что встретится ему по курсу. В содружестве с крейсером «Принц
Эйген» «Бисмарк» должен был стать могучим рейдером в океане.
Иначе говоря — разбойником-одиночкой!
Адмирал Лютьенс уже имел в подобном разбое немалый опыт.
Совсем недавно на линкорах «Шарнхорст» и «Гнейзенау» он со-
вершил дерзкий прорыв к берегам Америки, где ему удалось пи-
ратствовать по всем правилам большой дороги...
Двадцать первого мая 1941 года якоря были выбраны...
В глубоком Датском проливе, что огибает Исландию с севера,
в канале между минным полем и кромкой пакового льда, на
английском крейсере «Суффолк» работал радар. Экраны локаторов
заранее отметили приближение гитлеровского флагмана. «Суф-
фолк» по радиопеленгу наводил на цель корабли флота метропо-
лии. Они подошли и вцепились в «Бисмарка» клыками своих орудий.
Огонь был открыт противниками почти одновременно с дистанции
в 24 километра. «Бисмарку» удалось сразу же поразить «Хууд»;
броня английского линкора, принесенная в жертву скорости, про-
пустила через себя немецкий снаряд, и он лопнул внутри погребов.
Адский взрыв потряс один из лучших кораблей британского флота —
из 1400 человек команды в живых осталось только трое.
Немцы немедля перенесли огонь на новейший линкор англичан
«Дюк-оф-Уэллс», и, сильно дымя, тот беспомощно отвернул в сто-
рону. «Бисмарк» же имел два прямых попадания. Один из снарядов
вскрыл в его носу обширные нефтехранилища, и теперь длинный
жирный хвост тянулся по морю. Турбины в 138 000 лошадиных
сил, прокатывая гребные валы винтов, сейчас уносили «Бисмарка»
от преследования курсом на зюйд.
Подоспели британские крейсера и всадили в него первую тор-
педу. Огрызаясь огнем, «Бисмарк» уходил на Брест, и стрелки тахо-
метров в его рубках указывали полное количество оборотов.
К вечеру англичане опять настигли линкор, снарядами они раз-
воротили ему надстройки... Карта боя рисует поразительную дугу:
обогнув Исландию и Британские острова, «Бисмарк» лежал теперь
на курсе, прямом как стрела, — на Брест, только на Брест (уже
дымилась его крупповская шкура, которую надо было спасать).
А берлинские фанфары завывали на весь мир: радио Геббельса
трубило о легкой победе над «Хуудом», о той страшной угрозе,
которая нависла теперь над Атлантикой — этой главной военной
артерией англичан. И тогда Британское адмиралтейство бросило
453
против «Бисмарка» самые значительные свои корабли. От баз
метрополии отошли линкоры «Кинг Георг V» и «Родней», авиано-
сец «Викториуз», крейсера, эсминцы, подводные лодки. От Гибрал-
тара устремился в битву линейный крейсер «Ринаун», от берегов
Африки спешил линкор «Рамилиуз», летели в океан авианосец
«Арк Ройял», крейсер «Шеффилд» и дивизионы эсминцев.
Англичане хотели спасти престиж своего флота. Но они сами
не заметили, что, бросая почти весь свой флот против одного
линкора, они невольно теряли этот престиж. Самолеты-торпедо-
носцы, поднятые с палуб авиаматок, нанесли по «Бисмарку» удар,
и удачный: наконец-то линкор захромал, гася свою предельную
скорость. Дождевые шквалы забушевали над Атлантикой, и на
рассвете 25 мая британские крейсера потеряли «Бисмарка». Даль-
нейшие поиски его и погоня за ним быстро истощили топливные
цистерны британских кораблей.
«Принц Эйген» пропал за пеленою дождевой мглы. Вся ярость
травли обрушилась на «Бисмарка». Британские торпедоносцы в
спешке свалили боевой груз на свой же крейсер «Шеффилд», ко-
торый с большим искусством увернулся от попаданий. Наконец
одна из торпед заклинила рули на «Бисмарке»; при сильном шторме
линкор развернуло лагом к волне, и турбины бешено выли от
усилий котельных установок. Экраны локаторов на «Бисмарке»
отмечали появление британских эсминцев еще за 10 миль — и огонь
башен линкора отгонял их прочь.
Насосы британских кораблей уже дохлебывали последние тонны
горючего, когда «Бисмарк» сумел вторично оторваться от по-
гони. Брест был уже недалек: казалось, еще немного, и спасение
придет. Но над волнами пролетела косая тень британского «Нор-
фолка» — эфир вздрогнул от призывов крейсера: «Он здесь, он тут,
я его вижу...» И горизонт снова ожил. Башни линкоров дрогнули,
орудия безжалостно и точно нащупывали цель.
На дистанцию в 50 кабельтовых к «Бисмарку» подскочил «Род-
ней», и частыми залпами — в упор! — англичане лихо расстреляли
его орудийные башни. Главная посудина Гитлера (искромсанная,
пылающая, недвижимая) погибала, еще продолжая работать ма-
шинами, но орудия ее уже молчали. При погружении в воду рас-
каленные докрасна надстройки линкора окутались клубами ши-
пящего пара, и это шипение скоро перешло в резкий протяжный
свист. А в задраенной боевой рубке тонул обгорелый труп адми-
рала Лютьенса. Это произошло 27 мая в 11 часов утра в Атлан-
тическом океане, всего в 400 милях от оккупированного немцами
Бреста...
Англичане успели подобрать из воды лишь немногих. А потом,
когда победители — все в ожогах и пробоинах — ушли по домам,
поверхность моря взбурлила. Оттуда, из глубин океана, выска-
кивали лоснящиеся, как тюлени, рубки подводных лодок, укра-
шенные пауками свастик. Подлодки имели приказ снять с «Би-
смарка» журнал его боевых действий и, если это окажется воз-
454
можным, спасти адмирала Лютьенса с его штабом... Подводники
истошно призывали уцелевших, но океан безмолвствовал.
...Английские историки пишут: «Отныне немцы больше не воз-
вращались к честолюбивым планам, характерным для весны
1941 года, а использовали оставшиеся в их распоряжении надвод-
ные силы только на Балтике и против судов, доставлявших снаб-
жение на север России».
Именно в день потопления «Бисмарка» выступил по радио
Ф. Рузвельт, объявив о «чрезвычайном положении нации».
— Война, — сказал президент США, — приближается к берегам
западного полушария. Подходит к нашей родине... Битва в Ат-
лантике теперь идет на всем протяжении от арктических вод Север-
ного полюса до мерзлоты континента Антарктики...
Рузвельт умел предвидеть события. Он еще раньше предупре-
дил свой народ: «Пусть никто из вас не думает, что Америка
избежит войны, что она найдет пощаду, что на западное полуша-
рие не нападут...» Тогда же США начали накопление стратегиче-
ского сырья и дефицитных товаров. Богатейшая в мире страна
жадно заполняла свои кладовые на случай войны.
Но война в мае 1941 года стояла уже возле рубежей СССР!
Однако в нашей стране потопление «Бисмарка» не вызвало
сильной реакции; странные и не всегда объяснимые ситуации этого
боя изучались лишь офицерами флота. Было ясно, что Home Fleet
в борьбе с «Бисмарком» совершил немало грубейших просчетов,
весьма постыдных для чести моряков Англии. По авторитетному
мнению советского адмирала А. Г. Головко, «случай с «Бисмарком»
весьма характерен для понимания дальнейшего, вплоть до истории
с PQ-17».
«ТОПИ ИХ ВСЕХ!»
Историческая справка
Протокол Лондонской морской конференции от 1930 года был
признан и подписан Германией в ноябре 1936 года.
Там в 22-й статье сказано:
«...Подводная лодка не имеет права потопить или вывести из
строя судно, предварительно не обеспечив безопасность пасса-
жиров, команды и судовых документов. Корабельные шлюпки
не могут считаться средством, гарантирующим безопасность,
если поблизости нет другого судна, которое взяло бы на борт
и пассажиров, и команду».
455
Прошло три года. Ровно через 12 часов после объявления войны
пассажирский лайнер англичан «Атения» был взорван германской
подлодкой «IJ-ЗО» (командир Лемп). 112 пассажиров, среди них
женщины и дети, так и погибли в море, наверное, даже не зная
о 22-й статье Лондонского протокола. Гитлер при этом нагло
заявил, что англичане сами, невзирая на детей и женщин, по-
топили свой пароход, чтобы их пожалели добрые американские
дядюшки. В бортовом журнале «U-ЗО» была вырвана страница
с целью замести это первое преступление фашистских подводников,
а команде внушили, что они должны «изгладить из своей памяти
все события этого дня» 1.
Двадцать третьего сентября, когда догорала разбомбленная
Варшава, Гитлер с Редером издали приказ: все торговые суда, ко-
торые начнут радиопередачу в эфир при встрече с германской под-
водной лодкой, должны быть безжалостно потоплены. А так как
любой корабль, встретив подлодку со свастикой, неизбежно начи-
нал взывать по радио о помощи, то это значило — приговор эки-
пажам судов уже подписан заранее!
В ответ на вооружение британцами своих торговых кораблей
гросс-адмирал Эрих Редер объявил, что теперь в мире вообще не
существует судов торговых.
— Мы будем топить всех, — сказал он.
С болью в сердце гросс-адмирал согласился с Гитлером, что
топить суда нейтральных стран пока еще рановато.
— Но мы будем топить и нейтралов, если они идут в море без
яркого освещения!
Тогда же адмирал Карл Дениц (главарь подводных сил Гер-
мании) издал приказ расстреливать из пулеметов людей, спасаю-
щихся после торпедирования их судна.
В сентябре 1940 года англичане, нуждаясь в кораблях, обме-
няли свои базы в океане на 50 старомодных эсминцев США. Эти ко-
рабли с четырьмя чадящими трубами были ужасное барахло:
семь из них перевернулись в Атлантике кверху килями, так и не
повидав берегов Европы. Но гитлеровские адмиралы вдруг про-
явили беспокойство:
— Кажется, пришло уже время нашим подлодкам навести по-
рядок в американских водах...
Ретивых адмиралов одернул Гитлер:
— Перед великой Германией сейчас иные задачи: нам нельзя
ссориться с США, пока не завершится поход на Восток...
Двадцать второго июня 1941 года начался поход гитлеровских
полчищ на Страну Советов, но Гитлер еще колебался.
- До середины октября, пока не возьмем Москву, — убеждал
он адмиралов, — не должно быть никаких морских инцидентов
с США...
1 Это первое преступление фашизма на море детально описано в 3-й главе
книги лорда Э. Рассела «Проклятие свастики», которая вышла в русском переводе
в 1954 г.
456
Шестого декабря при сильной вьюге, когда мороз достигал
38 градусов, наши войска под Москвой обратили хваленый вер-
махт в бегство, а на следующий день японцы учинили разгром
американского флота в Пирл-Харборе, и эти два известия застали
Гитлера врасплох. Но, оправившись от потрясения, он тут же
спустил собаку с цепи. Адмирал Дениц полностью разделял идео-
логию нацистов. Он очень любил провожать в море свои подлодки
такими словами:
— Вперед, мои небритые мальчики! Фюрер верит вам, он следит
за каждым вашим шагом... Атакуйте! Преследуйте! Топите всех!
Тогда же, в январе 1942 года, Гитлер принял в своей ставке
японского посла Осиму и заверил его, что германский флот еще
задолго до объявления войны США уже немало испортил крови
американцам, поглощенным любовью к наживе. Осима молчал.
Гитлер говорил, что американцы вообще неспособны к войне, ибо
они спят и видят во сне лишь доллары. Осима молчал. Гитлер
сказал, что его подлодки давно топят американские корабли, где
бы они ни встретились. Осима молчал, и это выводило фюрера
из себя. А в таком деле, как война на море, утверждал Гитлер,
придерживаться гуманных взглядов преступно... Осима, черт его
побери, молчал.
— Желаю и кораблям вашего флота, — говорил Гитлер, — что-
бы они тонущих в плен не брали! После торпедирования против-
ника подлодки должны всплывать и расстреливать не только
шлюпки, но и тех паршивых неудачников, которые кувыркаются
среди обломков, отыскивая доску понадежней. Обучение новых
команд обходится противнику дорого — это же чистая экономика!
Осима обнажил в улыбке квадратные зубы и сказал, что япон-
цы только так и поступают с врагами.
На самом же деле они поступали несколько иначе, об этом в со-
ветской печати сохранилось свидетельство:
«Первым на борт подлодки забрали 18-летнего юнгу, за-
стрелили его и выбросили за борт. Остальным крепко связали
руки и под разглагольствования на ломаном английском
языке... били и истязали. Примерно в полночь началась (по
словам японцев) настоящая забава. Каждого американца
заставляли бежать по палубе между строем японских под-
водников, вооруженных дубинками, мечами и штыками. В конце
этого строя жертва... сбрасывалась за корму. Так было покон-
чено с 60 американскими матросами...»
Но тут прозвучал ревун срочного погружения — японская суб-
марина быстро ушла в пучину, оставив на поверхности океана
35 американцев со связанными за спиной руками. Несколько че-
ловек — это почти чудо! — сумели в таком положении удержаться
на волнах, пока их случайно не заметило индийское судно. Они-то
и поведали миру, как действуют японские подводники...
457
В конце аудиенции Гитлер с большим чувством пожимал хо-
лодную руку японского посла Осимы:
— В вашем лице я приветствую моего доблестного союзника,
который не станет тратить слова и время напрасно...
Злодейство никогда не проходит безнаказанно, и, может, именно
потому американские матросы любили эту песню:
Топи их всех, подряд их всех!
Японцев и немцев -- всех!
Гитлера с Тодзио на их кораблях —
На авианосцах, на крейсерах!
С самого начала война на море приобрела характер войны «не-
ограниченной» (то есть беспощадной). Наша страна вступила в
эту войну, когда варварство уже было введено в систему. Жесто-
кость врага особенно проявилась при столкновении с нашими ко-
раблями.
Гросс-адмирал Эрих Редер был сторонником крейсерской войны
на широких океанских театрах.
Адмирал Карл Дениц являлся яростным, убежденным апологе-
том войны подводной.
Между этими двумя доктринами крутился на сухопутье Гит-
лер, пока не понимая, кому верить — Редеру или Деницу?
ОТ ФЛОРИДЫ ДО БРЕСТА
— Клянусь дьяволом! Это были молодые загорелые ребята
в трусиках, все бородатые. Когда мы уже барахтались в воде, они
снимали нас киноаппаратом с мостика. При этом у них был такой
вид, словно они развлекались.
— Простите, капитан. Они вам угрожали?
— Нет, они долбанули нас торпедой под самый мидель без
всяких угроз. Будто так и надо! Когда же я подплыл к их борту,
они встряхнули меня за воротник и угостили коньяком. Будь я
проклят, но такого хорошего я еще не пробовал в жизни. Это был
настоящий коньяк...
— А вы не спросили их, зачем они вас торпедировали?
— Я спросил. Но они с хохотом отвечали, чтобы я подал иск
за понесенные убытки Рузвельту или Черчиллю.
— Они не издевались над вами, капитан?
— Да нет. Поговорив со мной сколько им надо, они треснули
меня коленом под зад. Я кувырнулся за борт и поплыл дальше,
чтобы найти доску. Но перед этим они угостили меня еще сига-
ретой.
458
— Наверное, немецкая сигарета была из опилок?
- Прекрасная сигарета! Я же говорю вам — у них все самое
лучшее. Они отлично живут, эти сорванцы, которые повадились
шляться возле наших берегов. Если уж быть честным до конца,
то мне только одно не понравилось в этих фашистах...
~ Что же именно?
- Они перестреляли команду в воде, и в живых остался только
я один из числа всего экипажа...
Операция но разбою близ побережья Америки носила громкое
название «Rankensclilag», что в переводе на русский язык озна-
чает — «Удар в литавры».
Вот когда настали веселые денечки! До чего же приятно
с торпедами в аппаратах шлепать на дизелях с открытыми люками
вдоль побережья Флориды. Райские кущи видит молодой зверь,
наблюдая за чужой мирной жизнью, утонувшей в сиянии неоновых
огней. На много миль протянулись красочные курорты и чудесные
пляжи Майами... Стук дизелей сменился утробным рычанием
моторов — подлодка ушла в глубину. Ральф Зеггерс в шелковой
безрукавке и трусиках, беспечно насвистывая мелодию из Массне,
брал через перископ пеленги на ярко освещенные маяки. Если
подойти к берегу поближе и всплыть, то можно бесплатно слушать
музыку негритянских джазов, которые отлично работают пр вече-
рам. И — вдруг...
— Что за наваждение? — удивился Зеггерс. - Берег пропал!
Только что ярко горевший неоном и блиставший огнями высот-
ных зданий берег США вдруг почернел, как уголь. В действие
пришел приказ Ф. Рузвельта о затемнении, и он вызвал яростную,
почти дикую реакцию среди «тихих» американцев:
— Нам сорвали великолепный курортный сезон! Если этого
не понимает Адольф Гитлер, то наш президент мог бы и понять...
Богатые дельцы из окон своих отелей теперь наблюдали факе-
лами сгорающие танкеры. Женщины в купальных костюмах, лежа
под зонтами, лениво посматривали вдаль, где подлодки топили
транспорта. На золотые песни Майами оксан стал выбрасывать
трупы — обезображенные мазутом, изъеденные соляром...
США организовали оборону побережья слишком поздно, когда
вражеские подлодки уже свободно шныряли возле Гаваны и
Ньюфаундленда, их видели даже в устье Амазонки, они шлялись
у берегов Мексики и Гвианы. Это был своего рода «блицкриг» —
молния, блеснувшая из-под воды, и могучая активная страна ока-
залась на грани растерянности. Дело дошло до того, что Рузвельт
просил Черчилля вернуть в США несколько кораблей, которые
американцы столь щедро подарили англичанам, и Англия... вернула.
— Эти янки не знают, что им делать, — сказал Черчилль.
459
— Я знаю, что делаю, — ответил Зеггерс штурману. — Упреж-
дение на ноль тридцать с интервалами в десять секунд... Носовые
аппараты, к залпу... Внимание, ребята... пли!
Подводную лодку сильно тряхнуло на залпе, первый отсек доло-
жил в центропост:
— Торпеды вышли!
Отработали рулями на погружение, чтобы субмарина, облегчен-
ная от груза торпед, не выскочила наверх. В руке штурмана,
обвитой массивным браслетом, уже стучал секундомер.
Ральф Зеггерс, крепко зевнув, невозмутимо заметил:
— Секунд двадцать — не больше, и поросята отыщут свое лю-
бимое корыто...
Он не ошибся: на двадцать первой рвануло взрывами.
— А теперь посмотрим на дела рук божьих, — весело сказал
Зеггерс, и мотором он поднял перископ из глубин шахты.
Цветная испанская косынка облегала его жилистую шею. Силь-
ная цейсовская оптика приблизила судно, тонущее с резким диф-
ферентом на корму. Видеть обросшее ракушкой и водорослями
днище корабля было так же неприятно, как рассматривать обна-
женные скальпелем внутренности человека...
Штурман раскрыл бортовой журнал:
— Диктуй, Ральф... Каков тоннаж? Куда попадание?
Ударом руки Зеггерс переключил реверс, и тяжеленная труба
перископа медленно, как обожравшийся удав, уползла обратно
в шахту.
— Нейтрал! — сказал Зеггерс, морщась, как от запаха пада-
ли. — Триста килограмм тротила мы залепили в нейтрала. Поверь,
сейчас, на закате солнца, все в мире кажется красным, и я принял
флаг Португалии за британский... Не отмечай в журнале!
Штурман, вскинув острые волосатые колени, долго хохотал,
пачкая белые шорты ржавью и мазутом рифленого настила.
— Извини, Ральф, но так редко выдается веселая минутка...
То-то сейчас там бегают эти чесночные португальцы!
Корветтен-капитан косынкой вытер вспотевшее лицо, от самого
кадыка до глаз заросшее густой бородой.
— Продуть балласт к чертовой матери! — прогорланил он, и
воздух с шипением ринулся в цистерны, выгоняя прочь за борт
стылую океанскую воду. — На всплытие! Абордажную партию
с двумя ручными пулеметами — наверх... Быстро, быстро, ребята!
Из пушки по гибнущему кораблю всадили для верности три
снаряда, чтобы тонул поскорее. В руках полуголых матросов долго
трещали автоматы. Крики людей, убиваемых прямо в лицо, посте-
пенно стихли. Последним спустился с мостика командир, долго
возился с кремальерой главного люка;
— Принять балласт, — велел он. Свидетелей нашей ошибки
не осталось. Они что-то орали, эти нейтралы: видать, хотели со-
общить, что их война не касается... Это было смешно!
— Ральф, — построжал штурман, — а что мы скажем нашему
«папе» Деницу, когда вернемся?
460
— Так и скажем, что виноват дурацкий закат...
Расстреляв все торпеды и опустошив топливные цистерны, суб-
марина Зеггерса отходила к Бермудским островам — там с судна
снабжения лодка накачивалась горючим «до пробки», грузила бое-
запас — и снова шла за добычей. Наконец они сдали позицию
другой подлодке и не спеша потянулись через Атлантику на базы
Лориана. Из Биская, где корабли Франко снабжали немцев го-
рючим и апельсинами, лодка вышла на связь с Килем. Главный
штаб отдал приказ: экономическим режимом следовать на подходы
к Бресту, занять там удобную позицию, чтобы действовать сооб-
разно обстоятельствам.
— Брест блокирован англичанами, а в гаванях Бреста — весь
наш большой флот открытого моря, — призадумался Зеггерс. —
Очевидно, кильские умники решили вклеить нас в какую-то секрет-
ную операцию... Что бы это могло быть?
Урча под водой моторами, субмарина заняла место у входа
в Ла-Манш. Воздух внутри корабля был ужасен, а всплыть они не
могли. Усталые батареи теперь интенсивно выделяли водород, за-
мыкание рубильников стало взрывоопасным.
— У меня гудит в башке, — простонал Зеггерс. — Третий уже
месяц болтаемся в море...
Среди ночи акустик попросил соблюдать на лодке тишину.
— Что ты там услышал? — спросили его.
— Шум... необычный шум со стороны Бреста.
— Винтов?
— Да! Но такие винты несут только очень большие корабли.
Слышу и винты эсминцев! Они визжат, как мокрые тарелки, когда
их протирают... Очень много кораблей идет из Бреста!
Зеггерс не выдержал напряжения и в рубке под мостиком вы-
курил сигарету. Потом, словно в оправдание своей слабости, он
разбил оксилитовый патрон регенерации воздуха (дышать стало
легче).
— Кто-нибудь нажмите кнопку тревоги, — наказал он через
люк внутрь поста. — Кажется, наш флот собрался прорваться из
Франции обратно на родину через эту английскую канаву.
— Безумие, — прошептал штурман. — Так шутить с англича-
нами нельзя. Разве дуврский барраж пропустит наши крейсера
через Ла-Манш и Па-де-Кале? Они же расстреляют флот бата-
реями.
Зеггерс жадно хлебал кофе из горлышка термоса.
— Я думаю, — сказал он, — фюрер знает дело не хуже нас.
На рассвете через глаз перископа Зеггерс восхищенно отсчи-
тывал идущие на прорыв корабли... Да! Немцы проводили одну
из самых дерзких операций своего флота. Из «мышеловки» Бреста
сейчас рвались на волю, как большие крысы, «Шарнхорст» и
«Гнейзенау», с ними шел и «Принц Эйген», — из пределов опера-
тивного простора они рвались на простор стратегический!
461
Хроника ТАСС (февраль 1 9 42 года)
12 — Сражение в проливе Па-де-Кале между английской авиацией и германской
эскадрой. В составе эскадры линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», бежавшие из
Бреста в Северное море.
15 — Капитуляция Сингапура.
22 - ТАСС опровергает вымышленное сообщение газеты «Ници-Пици» о том,
будто бы какой-то представитель советского посольства поздравил японскую
императорскую ставку по случаю падения Сингапура.
24 — В Анкаре с провокационной целью инсценировано покушение на герман-
ского посла в Турции Паиена.
25 — Сообщение Совинформбюро о том, что в районе Старой Руссы войсками
Северо-Западного фронта окружена 16-я немецкая армия. Разгромлено несколько
дивизий противника, оставивших на поле боя около 12 тысяч убитыми.
26 - Посол СССР в США т. Литвинов выступил в Нью-Йорке в клубе ино-
странных журналистов: «Мы хотели бы, чтобы все силы союзников были введены
в действие...»
ТАСС разоблачает очередную ложь германского информационного бюро о том,
что турецкий пароход «Чанхая» был якобы атакован советской подводной лодкой...
Хроника ТАСС мало говорит о положении на наших фронтах.
После победы под Москвой наступило вроде бы предгрозовое за-
тишье.
«НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО, ДАДЛИ!»
Еще никто не знал, куда перегоняет Гитлер свои крейсера
и линкоры, но англичане об этом уже догадывались. Гитлер не-
давно заявил, что Норвегия станет «зоной судьбы».
— Любой немецкий корабль, — сказал фюрер в ставке, — если
он не находится сейчас в Норвегии, значит, он находится не там,
где ему следует быть...
Центр морской войны в Европе недолго блуждал по зыбким
водам — сейчас он быстро (подозрительно быстро!) перемещался
в полярные районы, прямо к рубежам Советского Союза.
Теперь, когда с «Бисмарком» было покончено, Британское ад-
миралтейство трясло ознобом при одном лишь упоминании о дру-
гом линкоре Гитлера — «Тирпитц». Английский флот не мог быть
спокоен, пока «Тирпитц» бродит по морям и океанам. История
с «Бисмарком» воспитала в верхах Британского адмиралтейства
страх перед гитлеровскими линкорами! Это и понятно: «Бисмарк»
пошел на грунт, имея погреба пустыми, — он дрался до последнего
снаряда, и бесподобная живучесть линкора наводила англичан
на грустные размышления...
Разведка сбилась с ног, разыскивая теперь громаду «Тирпитца»,
который и был обнаружен англичанами на якорной стоянке в Аас-
фьорде близ Тронхейма — на самом краю Европы, возле берегов
СССР. Попытки бомбить его с воздуха оказались безрезультатны,
а с воды «Тирпитц» был окружен сетями...
462
Из дальнейших событий почти незаметно, путем сцепления раз-
личных обстоятельств, с неумолимой последовательностью сложи-
лась трагическая судьба каравана PQ-17.
«Не делай этого, Дадли!» — по-английски звучит так: «Don’t do
it, Dudley!..»
Именно так в годы войны называли в Англии сэра Дадли Паунда,
который в чине адмирала руководил главным штабом Британского
адмиралтейства и был, таким образом, ближайшим соратником
премьера У. Черчилля. Писать об этом как-то даже неприятно,
но все-таки придется. Дело в том, что первый лорд Адмиралтейства
Дадли Паунд был лодырь и... трус.
Я не стал бы сообщать здесь об этих его качествах, щадя са-
молюбие англичан, но сами же англичане говорили об этом, никого
не таясь. Дадли Паунд жил по принципу «как бы чего не вышло»,
и потому-то сначала матросы, затем офицеры королевского флота,
а потом уже и вся Англия окрестили его: «Не делай этого, Дадли!»
Над гаванями Бреста, где дымили корабли гитлеровского рейха,
постоянно велся воздушный барраж. Англичане знали если не все,
то почти все о перемещении вражеских кораблей, и в этом им
отважно помогали герои французского Сопротивления.
Десятого февраля 1942 года, начиная с 9 часов вечера, англи-
чане бомбили Брест и его гавани. Потом самолеты улетели домой
через «канаву» Ла-Манша. Оставленный в небе разведчик недолго
крутился над Брестом: неисправность в радаре заставила его
вернуться на аэродром. Какое-то время гавань Бреста осталась вне
наблюдения английской разведки.
И тогда она, эта гавань, стала наполняться дымом.
Немцы ставили густую дымзавесу, скоро темное облако нависло
надо всем Брестом, заслоняя с воздуха ковши гаваней. А за час
до полуночи, под командованием вице-адмирала Цилиакса, гитле-
ровские крейсера и линкоры пошли на прорыв... После их ухода,
когда дым относило ветром, химслужба зажигала новые шашки.
А потому когда британский разведчик прилетел снова, то за плотной
стенкой дыма он не мог разглядеть, стоят ли там корабли, и тревога
в Англии объявлена не была.
Между тем германские корабли шли на максимальных оборотах.
Лишь на следующий день, в 11 часов утра, на траверзе Соммы
британский разведчик с неба случайно обнаружил гитлеровскую
эскадру. По радио он тут же известил об этом Лондон, а Лондон
не поверил, что немцы способны на проведение такой дерзкой опе-
рации.
«Не делай этого, Дадли!» узнал обо всем после полудня. Он
узнал о прорыве линкоров, когда немецкая эскадра уже прошла
самую узость проливов, между Кале и Дувром, и лишь тогда со-
благоволили объявить по флоту тревогу. Вот, кажется, настал
выгодный момент бросить на немецкие корабли все силы Ноше
Fleet’а и покончить с ними одним крепким ударом...
463
«Не делай этого, Дадли!» — наверное, сказал себе Дадли.
Но были причины более веские, почему Дадли не сделал того,
что обязан был сделать. Вот что пишет западногерманский историк
Фр. Руге, в прошлом адмирал гитлеровского флота:
«Хотя это предприятие привлекло к себе большое внима-
ние... оно означало тем не менее окончательный отказ от
океанской войны и облегчило (!) положение британского
флота в особенно тяжелое для него время»
Наверное, именно потому-то «морской лев» сладко вздремнул,
когда германская эскадра прошла под самым носом его, не боясь
потрогать этого «льва» за кончики усов. Правда, с большим опоз-
данием англичане бросили против эскадры торпедоносцы, катера
и эсминцы, но все их храбрые атаки закончились впустую, и можно
считать, что Гитлер провел свои корабли беспрепятственно. Гросс-
адмирал Редер и его штаб записали в актив себе «тактический
успех» а над Англией пронеслась волна негодования; даже кон-
сервативная «Таймс» с большим неудовольствием пробурчала,
что «начиная с XVII века во внутренних водах Англии еще не
случалось ничего более позорного для морской гордости англичан»
Честная трудовая Англия в каске и с противогазом через плечо
была возмущена. Эта Англия спрашивала тогда:
— Почему? Почему дали немцам прорваться?..
На самом же деле все ясно: из Северного моря путь гитлеров-
ского флота лежал в Скандинавию, а оттуда — через гавани Трон-
хейма и Нарвика — они, эти корабли, направляли свои жерла про-
тив русских коммуникаций в океане. Именно поэтому Черчилль,
выступая в парламенте, откровенно тогда заявил, что он «с вели-
чайшим облегчением приветствует уход германских кораблей из
Бреста»
Это был сознательный тактический проигрыш Уайтхолла ради
призрачных политических целей.
Правда, угроза для Англии продолжала существовать. Но она
была отведена от берегов самой Англии. Теперь угроза направлена
прямо против русских. И если англичане встретят корабли боль-
шого флота Германии, то эта встреча может состояться уже в рус-
ских водах... Тут уместен вопрос: стараясь перехитрить очень хит-
рого противника, не перехитрили ли англичане самих себя?
Советский посол в Англии Иван Михайлович Майский (ныне
академик) в те дни очень часто встречался с Черчиллем.
Черчилль ему говорил тогда:
— Врага надо обманывать всегда. Можно иногда обмануть и
широкую публику для ее же пользы. Но никогда нельзя обманы-
вать союзника...
Это были только слова. Черчилль обманывал.
Don't do it, Dudley!
464
30 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
Аэрофотосъемка конвоя PQ-17 идущего из Исландии в Мурманск. Снято с борта РВУ — патрульного бомбардировщика.
Июнь 1942 г.
Конвой союзников на пути в северные порты СССР
Бомбардировщики Л-20 на торговом судне, плывущем в
Мурманск. 1942 i
Немецкая авиация перед подлетом к караван у союзников. 1942 г.
Морской кон noil в Г>арои цевом море.
И ПОШЛИ КАРАВАНЫ
Скапа-Флоу — «собственная спальня» флота его величества,
хотя в этой «спальне» уже побывала германская лодка «U-47»
взорвав дремлющий на рейде линкор «Королевский дуб» Впрочем,
сейчас тут спокойно... За сетями минированных бонов, за извечным
недосыпом брандвахты, за частоколами свай, заколоченных в грунт,
отстаиваются корабли Home Fleet’a. Здесь живет, красит борта,
грузит торпеды, отсиживает сроки в карцерах, ремонтируется и ко-
лобродит «домашний флот» короля — флот метрополии, флот от-
крытого моря, под килями которого дно в Скапа-Флоу выстлано
на два фута пустыми консервными банками.
Иногда в гаванях режут слух горны. На палубах в четких каре,
белея гетрами, строятся отряды морской пехоты. Равняясь побортно,
корабли поют хвалу тем, кто водит их в океан. Там, в кабинетах
мрачного Уайтхолла, сидят стратеги и политики, которых флот не
знает А этих он знает по именам: Товей... Фрейзер... Хамильтон!
Сухощавые люди без возраста, с лицами цвета кирпича, мундиры
их мешковаты, манеры резкие, — эти адмиралы водят конвои далеко,
вплоть до берегов СССР где вода закипает в откатниках орудий,
где она смерзается на броне палуб крейсеров в глыбы серого пузыр-
чатого льда.
А по воскресным дням в Скапа-Флоу от молов и пирсов идут
на берег отчаянно галдя, многотысячные толпы матросов. Трепе-
щут на ветру черные траурные ленты, завязанные флотом Англии
один раз и уже навсегда — в день гибели Нельсона. Кабаки и бары
мгновенно рассасывают матросов, и толпа вчерашних докеров,
клерков, слесарей, кондитеров и шахтеров — эта толпа, шагающая
враскачку, быстро редеет. Теперь они до утра будут шуметь здесь,
в своей «спальне» как дома.
Голые акробатки на эстрадах сгибаются в дугу их животы, пе-
ретянутые ленточками, блестят от пота. Потертый конферансье
отпускает сальности в микрофон столь серьезно, будто в церкви
читает требник. Потом из-за ширмы выпорхнет певица с запудрен-
ным синяком под глазом:
Плыви, плыви, мой караван,
В далекий путь — за океан...
Последний раз играет джаз,
Последний раз пою для вас...
Кстати, вся эта история с караванами началась недавно.
Двадцать второго июня 1941 года Англия издала вздох облег-
чения...
«Для многих англичан, — писал Ральф Паркер, — война за одну
ночь 22 июня сразу отодвинулась куда-то далеко. Бомбардировки
английских городов прекратились. Возвращались эвакуированные, и
471
в это лето Лондон, заполненный английскими и колониальными
войсками, веселился почти беззаботно, отдыхая после напряжения
прошлой зимы. И все это потому, что Россия приняла на себя
основной удар...»
Многие из англичан не сомневались тогда, что Гитлер победит.
Однако русские выдержали первое, самое тяжкое испытание «бли-
цем». Тогда же (почти с первых дней войны) и возник вопрос
об открытии второго фронта в Европе!
Первым прорвался в СССР полярным маршрутом Гарри Гоп-
кинс, один из близких друзей Рузвельта, понимавший необходи-
мость дружбы американского и советского народов. Мужествен-
ный и решительный американец, он на «каталине» пролетел вокруг
Скандинавии в Архангельск, откуда быстро добрался до Москвы,
где имел две беседы со Сталиным; содержание этих важных бесед
Гопкинс тут же сообщил своему президенту. Закон о ленд-лизе,
введенный США ранее только для Англии, Рузвельт распространил
вскоре и на СССР, — цепь взаимопомощи в борьбе Объединенных
Наций против фашизма, таким образом, замкнулась!
Путь караванов в Россию лежал, как и в первую мировую войну,
через арктические воды. Путь опасный, но самый короткий и уже
проверенный. Трансиранский маршрут был надежнее, зато гораздо
длиннее, а несовершенство дорог в Иране надолго задерживало
доставку грузов. Существовал еще третий путь — через Владивосток,
но было почти невозможно «перекатить» грузы через всю Сибирь
до фронта, и сам этот путь вскоре закрылся (Япония вступила
в войну с США).
В декабре 1941 года арктическим путем прошел в Мурманск
британский крейсер «Кент», секретно доставив министра иностран-
ных дел Идена, который выехал в СССР для дипломатических пере-
говоров. Как раз на пути «Кента» в 1916 году загадочно погиб
английский крейсер «Хэмпшир», на борту которого плыл в Россию
лорд Китченер. С Иденом же ничего не случилось: с палубы корабля
он пересел в бронированный дипсалон Кировской железной дороги.
Британский министр посетил освобожденный от оккупантов го-
род Клин, где в музее Чайковского наблюдал следы вандализма
гитлеровцев. Иден заметил тогда:
— Все это ждало бы и Англию, если бы немцы высадились на
наших островах... Это настоящие подонки человечества!
Поездка на фронт укрепила в Идене уверенность в несокру-
шимости Красной Армии, и при отъезде он заявил:
— Теперь я собственными глазами видел, что немецкая армия
может терпеть поражения, отступать и бежать... Миф о германской
непобедимости взорван вами!
Тем же морским путем — от Мурманска до Скапа-Флоу — Иден
благополучно вернулся на родину, и хотелось верить, что этот
путь в СССР почти безопасен. Гораздо рискованнее показалась
англичанам операция по возвращению на крейсере «Адвенчур»
делегации ВЦСПС, гостившей в Англии. Дело в том, что число
советских делегатов было 13, среди них две женщины, к тому же
472
выход в море пришелся на черную пятницу. Как бы подтверждая
все эти дурные приметы, из тумана вывернулся бродяга танкер
и своим носом рассек борт «Адвенчура». Однако просвещенные
мореплаватели не растерялись. Англичане спасли положение тем,
что к тринадцати делегатам подсадили четырнадцатого (совсем
не делегата), и тогда все опять пошло как по маслу...
Казалось, караваны будут идти и идти! Первый караван на-
зывался «Дервиш»; под литерами PQ-00 1 он пришел к нам в августе
1941 года — вскоре после визита Г. Гопкинса в Москву.
А над судоверфями Кельна, Готенхафена (Гдыня) и в базах
Киля — сплошной лязг и грохот; рабочие давно на казарменном
положении. Идет небывалое по размаху строительство подводного
флота. Дениц желал превратить войну из-под воды в решающий
фактор победы. Помогал ему в этой гонке автомобильный эксперт
Меркер, в жизни своей моря не видевший. Но зато Меркер осу-
ществил на практике поточный метод: подлодки собирали на вер-
фях, как автомашины, — посекционно, отсек к отсеку. Широко при-
менялась электросварка, и каждые три дня стапеля Германии
сбрасывали в море по две новые субмарины. Подводников пугал
теперь при погружениях страшный треск сваренных корпусов,
чего не знали на лодках при заклепочной системе.
Флот Германии настойчиво уходил под воду — уже не хватало
кадров для замены погибших, для комплектации новых экипажей.
Тенденция заполнить все коммуникации мира «волчьими стаями»
заразила и Гитлера; сейчас фюрер носился с идеей создания под-
водных транспортов и танкеров. Его подстегивал пример японских
подлодок, которые, прорывая блокаду, приходили в Германию с гру-
зом олова и хинина, а в Японию увозили секретную диппочту и
новейшее немецкое радиооборудование...
Весной 1942 года, оправясь после поражения под Москвой,
Гитлер развернул новое наступление на советском фронте. Наши
войска были сброшены с Керченского полуострова, мы потерпели
тяжкое поражение под Харьковом, где врагу удалось окружить нашу
армию, враг шел через задонские выжженные степи на Кавказ,
на Сталинград.
— Или мы закончим войну в этом году, — утверждал Гитлер, —
или ее будут кончать за нас другие...
Стихии мира были поделены при нацизме: земля — Гитлеру,
воздух — Герингу, а вода — Редеру. Гитлер был недоволен своим
флотом, особенно надводным (он считал линкоры «дорогими иг-
рушками»). С позиций ефрейтора он оскорбительно третировал
надводный флот и его командование. Гросс-адмирал Эрих Редер
не раз выслушивал обидные упреки.
1 Литерация караванов буквами PQ (пэ, ку, пэ, кью) объясняется тем, что
в Англии оперативным планированием конвоев в СССР ведал офицер флота
Р. Q. Edwards; от его инициалов Британское адмиралтейство и взяло название
для караванов, идущих к русским берегам через арктические воды.
473
— Мне осталось одно! — кричал на него Гитлер. — Все ваши
хваленые линкоры и крейсера переплавить в мартенах ради драго-
ценного металла. Вы угробили мне «Бисмарка», так берегите же,
словно глаз свой, хотя бы «Тирпитца»! Я уже изнемогаю от ваших
дорогостоящих акций, которые всегда бесполезны...
Теперь, когда Гитлер развертывал новое наступление на Восточ-
ном фронте, в Берлине обратили особое внимание на полярные
конвои. Союзная артерия ленд-лиза тянулась через Атлантику до
причалов Архангельска. Прервать эту артерию, лишить советский
народ связи с союзниками, обескровить русских в полной изоля-
ции — такая задача встала в 1942 году перед большим флотом
Германии. И этот флот был решительно отодвинут Редером на са-
мые крайние рубежи — к берегам СССР.
На Тронхейме базировался флагман «Тирпитц». Несли в Нар-
вике вахту «Шарнхорст», «Адмирал Шеер» и «Лютцов». Рыскали
во мраке полярной ночи шакалы первого ранга — «Кельн» и «Нюрн-
берг». Число новейших миноносцев было увеличено до 20. Свора
подводных лодок блуждала у границ пакового льда, а 428 самолетов
прочесывали русские полярные небеса... Армада!
Эрих Редер, знал, какой панический страх испытывают англи-
чане при появлении «Тирпитца». И адмирал умел использовать
этот страх как главный козырь в той отчаянной игре, которую
вел с флотами противников и в борьбе с самим фюрером... Редер
понимал: случись хоть одна неудача с «Тирпитцем», получи он
хоть одну пробоину, и тогда Гитлер действительно поставит флот
открытого моря на консервацию, а на смену Редеру, естественно,
придет Дениц...
Пятого марта 1942 года немецкий самолет случайно обнару-
жил в океане караван PQ-12, идущий в Россию, а на следующий
день Редер отдал приказ, выстраданный им в ночной бессоннице:
«Тирпитцу» выйти в море на перехват каравана PQ-12. Сопрово-
ждать его эсминцам под общим командованием Цилиакса... С кон-
воями, идущими в Россию, следует кончать в этом году!»
К этому времени поведение Гитлера определялось двумя фак-
торами, которые почти несовместимы: желая победить противника,
нацистские моряки еще больше желали смыться от противника,
если он был хоть немного сильнее.
В УГЛАХ ТРЕУГОЛЬНИКА
Заранее в Норвегию поступало много горючего из Германии
для «Тирпитца» и его эскадры. Корабли пожирали топливо с та-
кой быстротой и в таких дозах, что становилось страшно за весь
«тысячелетний рейх». Сейчас они, стоя на рейдах, лишь слегка
закусывали, а что будет, когда в море их желудки-котлы разовьют
чудовищный, неистребимый аппетит?
И вот они тронулись...
474
Три эсминца сопровождения заливало волной до мостиков, ве-
тер сбивал с антенн соленые хрупкие сосульки. Над узким носом
«Тирпитца» постоянно нависало белое облако пушистой пены.
В отсеках линкора - спертая духота, синий маскировочный свет,
как в покойницких. Подвахту качало в гамачных сетках, по тру-
бам отопления, сипло клокоча на изгибах, рвался раскаленный
пар. Им еще ничего, а вот эсминцы вице-адмирала Цилиакса треп-
лет так, что на них страшно смотреть.
А в кают-компании «Тирпитца» па широких круглых столах
уютно поскрипывают приборы для офицерских тарелок, на дне
которых плещется янтарный жир норвежского супа. Свежий но-
мер «Марине рундшау» переходит из рук в руки. Любопытно, что
этот официоз немецкой военно-морской мысли сейчас заговорил
внятно и убедительно... «Все силы флота Германии, — призывал
журнал, — на завоевание полярных коммуникаций!»
Вот туда и шел сейчас «Тирпитц», чтобы вдрызг разнести ко-
рабли союзного конвоя PQ-12.
Конвой PQ-12 был сформирован в Лох-Ю (Шотландия), откуда
он и вышел 23 февраля, имея два корабля в ордере под флагами
СССР. 14 транспортов шли в охранении крейсеров, а в океане —
в полной готовности — блуждал флот метрополии под брейд-
вымпелом опытного адмирала Джона Товея...
Среди ночи Редера вызвал вдруг к телефону Гитлер.
— Адмирал, — испуганно спросил ок, — а не случится ли так,
что наш «Тирпитц» напорется в океане на англичан, у которых
в запасе окажется хорошенький авианосец?
— Да, мой фюрер. Силы прикрытия англичан, помимо трех
линейных кораблей, могут иметь и авианосец...
— Тогда, — вмешался Гитлер, — разрешаю нашим кораблям
вступать в соприкосновение для боя только в том случае, если
прежде вам удастся ликвидировать этот авианосец.
— Мой фюрер, — отвечал Редер, — вы не учли морального фак-
тора. Одно лишь известие о выходе «Тирпитца» сломает всем англи-
чанам шею... Вы увидите, как это будет ловко!
— Посмотрим, — неуверенно хмыкнул Гитлер...
Воздушная разведка немцев засекла PQ-12 еще на подходе ко-
раблей к вулканическому острову Ян-Майену, что одиноко и пе-
чально стынет, нелюдим, в океане. Именно туда, на перехват ка-
равана, и стремился сейчас «Тирпитц». Поразив конвой PQ-12,
гитлеровцы рассчитывали иметь двойной успех, ибо потеря союзных
кораблей отражалась и на Англии, и на СССР.
Шторм усиливался. С неба косо летел дождь пополам со снегом.
Метеосводки были отчаянно безнадежны. Днем 6 марта британская
подлодка «Сивулф», которая базировалась на советских базах,
держала свою позицию как раз невдалеке от Тромсе. Пронзитель-
ный вой сирены внутри ее отсеков разбросал матросов, как резино-
вые мячики, к приборам, к маховикам, к манипуляторам.
475
Рыжебородый командир поднял перископ, его худое, изможден-
ное лицо свела судорога страшного напряжения:
— Я вижу черного кота на крыше, он чешет спинку о трубу!
Это значило, что сейчас он ничего не видит. Но с «асдика»
акустики исправно подавали все данные — и пеленг, и курс, и ско-
рость противника. Значит, кто-то ползет сейчас рядом.
— Продвинемся... на двух моторах! — решил командир лодки.
Скоро из баламути океана выступили борта кораблей, про-
шедших столь близко, что пробитая заклепками сталь заполнила
весь объектив перископа. Это было ужасно...
— Ныряй! — Командир вытер с лица холодный пот. — Нам, —
сказал он на спасительной глубине, — предстоит сообщить сенсацию
на Скапа-Флоу, иногда невредно попугать нашего Дадли!
Выждав прохождение эскадры, «Сивулф» всплыла и дала сооб-
щение на базу, что «Тирпитц» вышел в океан. Корабли PQ-12
сразу же получили приказ из Лондона — изменить генеральный
курс. «Тирпитц» между тем, поглощая тонны горючего и смазоч-
ных масел, продолжал резать слякоть и волны. Все его гидро- и
радиощупальцы находились в движении, как пальцы рук слепца.
Однако он ничего не ощущал перед собой — ни одного корабля
противника. Гидролокаторы «нибелунги», отчаянно пища, прозва-
нивали под килем океан до самого грунта; нет ли угрозы оттуда,
из этих глубин, что сдавлены мраком и холодом?..
Офицеры линкора давно побросали журналы «Марине рунд-
шау» — теперь они были сильно озабочены другим:
— Летчики Геринга дурно воспитаны, они взяли за правило
обманывать флот... Где же он, этот PQ-12?
— Да, герр капитан-цур-зее, я только что спустился из лока-
торного гнезда. На экранах — ни одной блохи в океане!
Нет, океан не был пустынен, хотя встреча противников и не
состоялась. Морские специалисты позже проанализировали:
«В шторм и туман противники разминулись, хотя 8 марта
обе боевые группы и конвой находились одно время в углах
равностороннего треугольника, стороны которого имели в длину
всего 80 миль..,»
Проще говоря, и «Тирпитц», и союзный конвой слепцами про-
шли рядом, влажно и жарко дыша в лицо друг другу жерлами
своих орудий и аппаратов. Но «Тирпитц» не один: у него есть
ловкие поводыри, в данном случае — эсминцы Цилиакса.
— Ищите, — приказал им Цилиакс, и они, как послушные псы,
сорвались в разные стороны, чтобы найти себе жертву...
Вот их имена: «Фриц Ин», «Герман Шенман» и «Z-25».
Советский лесовоз «Ижора», груженный досками в Архангель-
ске, производя ремонт в машине, отстал от обратного конвоя
476
()Р-8 1, который уже семь дней пробирался из СССР в Англию.
Лесовоз — скромный труженик, неказистый и старательный, ка-
ких немало блуждает по морям. В его холодной кают-компании,
над столом, что накрыт кухонной клеенкой, висел еще довоенный
плакат: «Все на борьбу за сокращение сроков стоянки! Дадим стране
самые высокие показатели труда!»
Вот эта «Ижора» имела несчастье напороться в океане прямо
на «Тирпитца» — флагмана всего гитлеровского флота. Цилиакс
обратился к командиру линкора с просьбой:
— Капитан-цур-зее, не откажите в любезности дать один залп
из главного калибра по этим бревнам.
На что получил презрительный ответ Топпа:
— Вам известно, во что обходится Германии один бортовой
залп моего «Тирпитца»? Мы же стреляем чистым золотом...
Столь драгоценный верзила не пожелал связываться с робким
лесовозом, а поручил это дело миноносцам. Мы не знаем, что именно
переживали советские люди на борту «Ижоры», когда увидели,
что беспощадный противник уже выходит на дистанцию залпа...
Во всяком случае, верно одно: они не спустили флага, хотя на-
деяться на снисхождение врага им никак не приходилось.
Цилиакс вел переговоры с эсминцами через радиофон:
— Подойдите к нему ближе, начинайте прямой наводкой... Сна-
рядов десять, я думаю, вполне хватит для такого корыта!
Выпустили десять, двадцать, тридцать...
«Ижора», которую рвали снарядами в куски, не тонула.
Вдруг истошный вопль раздался в наушниках Цилиакса:
— Русские начали радиопередачу... кодом!
Дело принимало дурной оборот. Но тут во всю свою мощь за-
работали на «Тирпитце» глушительные установки. «Бум-бум-бум, —
раздавалось в эфире, — ур-рл... ур-р-рл... ур-р-р-рл... бум-бум!»
Сильными помехами немцы забивали сигналы советского корабля.
— Рассадите им радиорубку! — командовал Цилиакс.
Флот британской метрополии уловил трепетные сигналы. Адми-
рал Товей, державший флаг на линкоре «Кинг Георг V», принял
с вахты свежую квитанцию. Он был удивлен:
— Их топят, но... где же координаты этой «Ижоры»?
— Радист оборвал передачу. Видимо, убит за ключом, сэр...
Прошло полчаса. «Ижора» не тонула. Орудийные площадки
эсминцев вдруг замолчали, словно в недоумении.
— Продолжайте, — велел им Цилиакс.
«Фриц Ин», «Герман Шенман» и «Z-25» снова открыли огонь.
Элеваторы таскали и таскали к орудиям свежие снаряды, но
вдребезги разбитая «Ижора» не сдавалась. Наконец обессилен-
ный Цилиакс понял, что эта бесподобная живучесть корабля вы-
звана наличием на нем нетонущего груза.
— Все дело в том, — заметил при этом Топп, — что у русских
повышенный коэффициент прочности. Их изделия неказисты на
1 Караваны, идущие из СССР, именовались в обратном порядке — не PQ, a QP.
477
вид, но зато они подвержены разрушению на самых высоких нор-
мах международных стандартов... Увы, этот лесовоз превосходит
все нормы!
Цилиакс, уже взбешенный, распорядился на эсминцы:
— Пожалейте свои погреба... Если не взять снарядами, так
черт уж с ним, разоритесь на две торпеды!
Начался красивый и точный заход «Фрица Ина» в атаку на
неподвижную цель. Дело простое — как на полигоне. Но красотой
все и закончилось. Две торпеды выстелили свои следы мимо за-
колдованной «Ижоры». Командир «Тирпитца» кривил в усмешке
губы:
— Кажется, этот русский пароход, весь в дырках, обойдется
Германии намного дороже одного моего бортового залпа...
Цилиакс через радиофон велел эсминцам подойти к нему.
— Я хочу видеть краску стыда на ваших лицах! — сказал адми-
рал командирам.
Возле борта флагмана закачались, черпая воду низкими палу-
бами, три неудачника-эсминца. А еще дальше дымила «Ижора»
со своими архангельскими досками.
Цилиакс выждал, когда притихнет рев вентиляторов.
— Где ваша доблесть! — заорал он. — Неужели вы не способны
разломать даже этот плавающий сарай?
С мостика «Z-25» гаркнул в рупор молодой командир:
— Мы не виноваты, что сарай не горит и не тонет.
— Вы дождетесь, что он еще и вас потопит, — ответил Цилиакс.
«Фриц Ин», описав циркуляцию, вдруг поднял сигнал, чтобы
все перед ним расступились и не мешали. На полной скорости, вы-
брасывая из труб пламя и копоть, он пошел прямо на «Ижору».
Сближение росло стремительно: «Фриц Ин» целился курсом так,
чтобы пройти впритирку с бортом русского лесовоза. Рискован-
ный маневр, но он удался противнику...
Когда борта кораблей поравнялись, с эсминца сбросили за
корму серию глубинных бомб, поставленных на кратчайшую ди-
станцию взрыва. Эти бомбы, едва коснувшись воды, сработали.
Мощные взрывы, убивающие подлодки насмерть, ударили «Ижору»
под самое ее днище, почти выталкивая корабль из моря, и только
тогда лесовоз затонул...
Помните, люди, эту «Ижору»!
В бесполезных поисках каравана PQ-12 эсминцы сопровожде-
ния сожгли все топливо, и с «Тирпитца» последовал приказ отойти
для заправки нефтецистерн на Тромсе. Линкор, уже покрытый
панцирем льда, двигался теперь в одиночку — как рейдер (согласно
излюбленной теории гросс-адмирала Редера). Немецкие офицеры
молчали, боясь ушей гестапо даже на мостике линкора. Но каждый
из них понимал, что сейчас «Тирпитц» ступил на ту дорожку,
на которой погиб «Бисмарк»...
Страх витал над колоссальными мачтами!
478
Страх следует расшифровать до конца: гитлеровцы боялись
встречи с линкорами англичан ничуть не меньше, чем англичане
боялись немецких линкоров. А потому, лишь только радиопере-
хват обнаружил в море не транспорта, а британскую эскадру,
«Тирпитц» сразу же отвернул обратно, чтобы не связываться
с «большими дядьками» из Home Fleet’a. Белое облако воды, взбитой
от скорости в пену, теперь дробилось под форштевнем в мельчай-
шую сетку водяной пыли.
Спешили...
Но 12 британских «альбакоров», поднятых с палубы авианосца
«Викториуз», возле Лофотенских островов все же настигли про-
тивника. Каждый самолет нес под крыльями по две торпеды. Рядо-
вые труженики войны в этом случае оказались намного смелее
своего высшего командования. Ведущий покачал крыльями, чтобы
ведомые обратили внимание на его действия, и швырнул свою
машину в атаку прямо на «Тирпитца» — прямо в... ошибочную (!)
атаку: заходя на линкор с кормы, против ветра. Ведомые испол-
нительно и точно повторили ошибку своего ведущего.
Огонь немецкого флагмана был страшен, 84 зенитки линкора,
казалось, в мгновение ока выстроили в небе непрошибаемую стенку
огня и стали. Британские торпедоносцы рушились в море, рубя
волны плоскостями, море рвало их фюзеляжи, вскрывая кабины,
из которых людей, как ошметки, выбрасывало прочь при взрывах.
Надо отдать должное мужеству британских экипажей: ни один
из них не отвернул — каждый сбросил свой груз у цели.
Но... все 24 торпеды прошли мимо «Тирпитца»!
Английские историки признают, что экипажи «альбакоров» имели
очень много мужества, но очень мало боевой подготовки...
В самый разгар атаки на ходовом мостике линкора возник не-
приличный инцидент. Вице-адмирал Цилиакс велел «на руль к по-
вороту», чтобы укрыть «Тирпитц» в гавани. Но капитан-цур-зее
Топп вырвал штурвал из рук рулевого, ставя его обратно.
— Я имею приказ фюрера: не рисковать!
— А я исполняю приказ гросс-адмирала Редера: рискнуть!
Да, Берлин очень дорожил своим «Тирпитцем» — Гитлер берег
его, как пушинку. Не дай-то бог, если кто ее сдует...
Операция закончилась ничем: «Тирпитц» укрылся в фиордах
Норвегии, а Джон Товей привел свою эскадру в Скапа-Флоу.
Используя паузу в боевых действиях, немцы быстро и решительно
перебазировали в Тронхейм и тяжелый крейсер «Адмирал Хип-
пер». Германская эскадра на Севере снова усилилась... В это время
лондонские газеты справедливо писали: «Битва за Арктику на-
чалась. В ближайшие недели она может стать даже более важной,
нежели битва за Атлантику». Это правда: на коммуникациях
к Мурманску сам собой завязался исключительно сложный страте-
гический узел!
479
Против флота Германии стоял героический Северный флот.
Флот совсем небольшой. По сравнению с британским он был
просто незначительным...
Там, на аспидных скалах (которые зимой в снегу, а по веснам
их забрызгивает полярная сирень и черемуха), там жили и вое-
вали удивительные люди. Они уходили от этих родных скал в море
Баренцево.
Прямо в Ледовитый океан! Прямо в необъятный...
Очень много этих людей ушло и больше не вернулось.
Мы уже не встретим их на нашей зеленой земле.
В синем море мы их тоже не повстречаем.
Но для нас они живы в каждой капле океанской воды.
Мы слышим их голоса в порывах океанского ветра.
СОВМЕСТНАЯ РАБОТА
Советские эсминцы типа «семерка» — прекрасные корабли с от-
личными боевыми качествами. Они были вооружены по принципу
«кашу маслом не испортишь», иностранные справочники иногда
относили их к классу легких крейсеров. Артиллерийская авто-
матика наводки «Б-13» вызывала законное восхищение у наших
союзников. Огневая мощь «семерок» была намного выше, чем на
союзных эсминцах. Но эти корабли, построенные для внутренних
морей СССР, плохо выдерживали океанскую волну, которая часто
ломала шпангоуты, мяла борта, от груза обледенения проседали
их палубы. Впрочем, к чести наших моряков, они в любую заваруху
выводили свои эсминцы без боязни. Война изменила нормы тре-
бований живучести, а так называемый «запас прочности» вполне
удовлетворял наших миноносников. Для большей остойчивости
днища «семерок» были обложены слоем обыкновенных печных
кирпичей, и эти кирпичи выводили наши эсминцы из гибельных
критических кренов...
Шторм и сегодня заливал палубы. От ветра и скорости антенны
выгибало в дугу. Их было три — «Гремящий», «Сокрушительный»
и британский «Ориби», три союзных эсминца 28 марта вышли для
встречи каравана PQ-13.
На наших кораблях вахта наружных постов была одета в ват-
ники и полушубки; комендоры возле пушек стояли в валенках,
поверх которых краснели большие галоши. В рацион команд для
обогрева входила и водка — в «наркомовских» дозах. Британские
экипажи одевались хуже: матрос натягивал на себя 5—6 комплек-
тов теплого белья, столько же пар носков, а сверху реглан, кото-
рый на морозе ломался по сгибам, как ржавая жесть. Чтобы под-
крепить силы команды, на камбузе «Ориби» выпекали особо ка-
лорийные пудинги — из муки, мяса и почек. Обычный грог англи-
480
чане считали негодным для таких собачьих условий, и матросам
выдавался крепчайший ром...
Шли хорошо. За приседающими на разворотах кормами эсмин-
цев бились высокие буруны, словно глыбы сверкающего расплав-
ленного фосфора.
Конвой возглавлял британский крейсер «Тринидад», который
сообщил на корабли подкрепления, что им перехвачено немецкое
радио: где-то поблизости рыскают германские эсминцы «Z-24»,
«Z-25» и «Z-26», но увидеть их невозможно в этой свистопляске,
когда один снежный шквал следует за другим.
Впрочем, на «семерках» уже знали о присутствии в океане
германских миноносцев, об этом их оповестила еще на выходе из
Ваенги воздушная разведка флота. Караван — до встречи его с се-
вероморцами — уже имел потери: из 19 транспортов 4 были по-
топлены с воздуха, один взорван подлодкой; погиб и конвойный
тральщик «Сулла». Теперь, на подходах к Кильдину, следовало
ожидать нападения врага. Здесь, вблизи Кольского залива, когда
до Мурманска уже считанные мили, немцы всегда прилагают бе-
шеные усилия для своих последних атак.
Советские эсминцы заняли место в конвойном ордере. «Сокру-
шительный» (под брейд-вымпелом комдива-1 П. И. Колчина) вы-
шел на левый траверз конвоя, «Гремящий» вступил в охранение
па правом, «Ориби» переместился в замыкающие конвой. В отда-
лении море трепало союзные эсминцы «Фьюри» и «Эклипс»...
Антон Иосифович Гурин, командир «Гремящего», в потемках
мостика вырвал из зажима микрофон трансляции:
— Внимание, внимание... Мы вступили в охранение. Будьте
бдительны на вахте. Лишних передвижений по палубе не произ-
водить. Поздравляю всех с началом операции...
Ночь как ночь. Вахта как вахта. Ничего особенного.
Ночные визиры на крыльях мостиков чутко проглядывали не-
настье и мрак. Время от времени с «Гремящего» видели, как
стремительная тень «Тринидада» неслась, прижатая к воде, про-
падая опять в небывалой ярости воды и снега. Гурин велел осмо-
треться по отсекам, и доклад был малоутешителен: вода, которая
появляется непонятно откуда, уже гуляет по кубрикам...
— Нам не привыкать, — сказал на это Гурин.
С высоты мостика виден остроконечный полубак эсминца, и
два орудия то глядятся в пропасть между волн, то их взметывает
кверху — и тогда они целятся в низкие тучи. Потоки воды летят
через людей даже на ходовом мостике. Люди освоились. Пригля-
делись к мраку. Внизу, на полубаке, поверх мерцающего льда, ко-
пошатся фигуры людей. С ломиком в руках вышел боцман: еще
раз проверить крышки клюзов, .заглушки вентиляции. За боцма-
ном тащится длинный трос, привязанный к полубаку.
— Осторожный у нас мичман, — смеются на мостике. — Словно
акробат в цирке... лонжей страхуется!
Впрочем, и все сколько бы ни смеялись, а без троса на полу-
бак не сунутся. Спасенных тут нет! Еще не было человека, кото-
•И В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
481
рого бы удалось спасти, если его смоет море. Здесь тебе не Сочи,
тут тебе не Ницца... Опомниться не успеешь, даже не вскрикнешь,
как тебя уже не стало. И мимо пройдет корабль, внешне почти
равнодушный к твоей пропащей судьбе...
С мостика Гурин следит, как боцман укрывается под срезом
полубака.
— Сигнальщики! Внимательней смотреть!
— Есть — смотрим...
После неудачного выхода «Тирпитца» состоялась конференция
командования германским флотом, в работе которой принял уча-
стие и Гитлер... На фразу гросс-адмирала Редера: «У англичан
нет повода для восторгов» — фюрер выкрикнул:
— У меня тоже нет повода к восторгам! Довольно-таки стыдно
ограничить победу линкора одним русским лесовозом, стоимость
которого гораздо ниже стоимости истраченного эскадрой топлива!
Гитлер на листке из блокнота начертал магическую цифру истра-
ченных тонн нефти — 8100 и передвинул листок Герингу, кото-
рого просто колотило от бешенства, когда речь заходила о флоте...
Геринг и сейчас задохнулся от гнева.
— Обжоры! — сказал он морякам. — Еще один такой выход
«Тирпитца» в море — и моя авиация останется без горючего.
Гитлер далее говорил о форсировании строительства сверх-
мощного авианосца «Граф Цеппелин» ’. Район действия авиации,
базирующейся на береговых аэродромах, фюрера уже не удовле-
творял. Гитлер мечтал иметь палубную авиацию, чтобы расши-
рить сферу ее пиратских полетов от Нордкапа до Шпицбергена...
Редер сомневался: Германия способна построить авианосец лю-
бых размеров, но Германия никогда не сможет обеспечить его
опытным экипажем, ибо это дело для немцев новое, незнакомое...
«Разделение стихий» между боссами фашизма не располагало их
к единодушию, и вражда Геринга к заправилам германского флота
была хорошо известна.
— Все то, что летает, это мое! — внушительно заметил Геринг,
грозя Редеру своим толстым пальцем...
Конференция приняла решение об активизации борьбы с се-
верными конвоями. Было оговорено, что караваны следует под-
вергать «обработке» из-под воды и с воздуха, начиная от берегов
Исландии до самого Кильдинского плеса вблизи Мурманска. Пока
все надежды Гитлера строились на блицкриге, он пропускал ка-
раваны в Россию почти беспрепятственно...
— До сих пор вы только торчали там, в русских воротах Арк-
тики, — обругал конференцию Гитлер, — а надо было ломиться
в эти ворота, пока они не слетят с гнилых русских петель!
Теперь для союзных моряков наступали трудные времена.
1 Этот гигантский авианосец Гитлера не был достроен из-за нехватки стали.
482
Тринадцатого марта до 11.00 караван «PQ-13» шел в неведении
обстановки, слепо доверя свою судьбу кораблям союзного эскорта.
Но в 11.27 три немецких миноносца, вырвавшись из сутолоки
воли. пришли на дистанцию залпа. Одна из торпед взорвала борт
«Тринидада» между трубой и мостиком. Подбитый крейсер от-
крыл огонь. Эсминец «Z-26» был поражен им сразу и быстро ушел
под воду.
Противник па выходе из атаки не стал подбирать тонущих,
англичанам тоже было сейчас не до них...
Гурин принял радиограмму от комдива-1.
— Пчелин, — приказал рулевому, — разворачивай на...
И тут сигнальный старшина Фокеев доложил:
— Пять всплесков! «Сокрушительный» под обстрелом...
Над морем вдруг пронесло — в ряд! — горящие факелы. Это
из труб миноносцев отлетали назад багровые сгустки пламени.
«Z-24» и «Z-25» шли на полном ходу после атаки на «Тринидада»,
чтобы теперь поразить караван веерами торпедных залпов. «Сокру-
шительный» резко отвернул влево, давая залп всем бортом — сразу
из четырех стволов. Жахнул по врагу и главный калибр «Гремя-
щего». Со второго же залпа они накрыли противника.
— Попадание... в машину! — разом заголосили сигнальщики.
— Ясно вижу, — ответил Гурин, даже не тронув бинокль.
Эсминец врага запарил машиной, ускользая в заряде липкого
снега. Третий корабль противника полыхнул яркой вспышкой огня
и тоже побежал прочь, сбивая с надстроек зеленое пламя. «Се-
мерки» не дали немцам прорваться к судам каравана.
— Ох и врезали! — радовались матросы. — Прямо в примус...
аж кастрюлькой накрылись и побежали!
Бой был краток, как удар меча. За эти считанные мгновения,
что насыщены ветром и скоростью, противник успел дать по со-
ветским эсминцам пять залпов. «Гремящий» и «Сокрушительный»
ответили семью залпами. Видимость сократилась до трех кабель-
товых — все вокруг серое, вязкое, сырое, промозглое. Вот из этой
слякоти вырвался на пересечку нашего курса британский эсми-
нец «Фьюри». Его ухающие, как филины, автоматические «пом-
помы» развернулись на «Сокрушительный». К обоюдному счастью,
на «Фьюри» быстро обнаружили свою ошибку, а огонь союзников
оказался неточным (убитых и раненых у нас не было). Горячка
англичан даже понятна: «Тринидад» торпедирован, а на «Эклипсе»
противник снес за борт две пушки, покорежив снарядами рубки.
Теперь надо было выручать союзников, и Гурин поспешил на
помощь британскому крейсеру. Это была печальная картина. Ра-
ненный торпедой «Тринидад» медленно двигался в неразберихе
шторма с креном на левый борт. А рядом с ним, словно желая
поддержать старшего собрата, рыскали верткие корветы. Из про-
боины под мостиком «Тринидада» валил дым. Потом оттуда вы-
метнуло язык оранжевого пламени.
— Котельный отсек залит, — прочел сигнальщик сообщение
с «Тринидада», — имею на борту много раненых...
483
31*
С борта «Сокрушительного» комдив-1 П. Колчин «писал» на
«Гремящий», что получена шифровка из штаба: противник вы-
ставил на Кильдинском плесе пять подводных лодок. До Мур-
манска оставалось еще 150 миль. В 11.30 англичане ушли, ведя
пораженный крейсер, и теперь весь караван встал под защиту
только двух наших эсминцев. О том, чтобы спать или есть, уже
не могло быть и речи. Все насущное происходило на мостике.
Судьба каравана — это наша судьба: каждый такой транспорт —
это десять железнодорожных эшелонов с оружием.
— А шторм усиливается, — обеспокоенно заметил Гурин своему
помощнику Васильеву. — Александр Михайлович, будьте любезны,
обойдите еще раз нижние палубы...
Крепчал и мороз, началось опасное обледенение. Многотонный
груз льда, твердо закоченевший на полубаках, мог задержать эс-
минцы в губительном крене, и тогда корабли способны перевер-
нуться.
— Людей — на обколку льда! — последовал приказ.
На подходе каравана к Кольскому заливу волны окончательно
взбесились. Кстати, эти же волны и помогли сейчас «Гремящему».
В глубокой распадине между высоких волн море вдруг обнажило
рубку гитлеровской подлодки, словно показывая: «Вот она, смо-
трите скорей, сейчас опять я захлестну ее волной!»
— Бомбы — товсь! — и Гурин приказал «полный» в машины.
Васильев потянул рукоять — над океаном завыла сирена.
«Гремящий» пошел на таран...
Шторм не вовремя подбросил эсминец на гребень: «Гремя-
щий» пронесло над подлодкой. Таран не удался! Но котельные
машинисты и все те, кто нес вахту в низах, слышали, как днище
корабля все же скрежетнуло килем по субмарине... Левая ма-
шина — вперед, правая машина — назад: разворот! — теперь глу-
бинная атака...
Гурин мельком глянул на корму: по низкому юту свободно хо-
дили волны, обмывая стеллажи бомб, заранее обколотых ото льда.
Минеры уже сбрасывали цепи креплений. За этих людей было
страшно сейчас: их могло смыть при атаке в любую секунду.
— Первая серия — пошла!
На крутом развороте полубак принял на себя лавину воды.
И волна, взметнувшись, хлобыстнула по мостику, выбила в рубке
ветровые стекла. Люди были сброшены с ног. Гурин заметил, что
усатый рулевой Игорь Пчелин манипуляторов все же не выпустил.
— Молодец! — сказал командир, снова глянув на корму...
Нет, кажется, из минной команды никого не смыло, и теперь
там, в бешенстве шторма, колотили глубину взрывы. На двадцать
первой бомбе Гурин приказал «дробь атаке» — и стало тихо. Сиг-
нальщики и комендоры выливали воду из карманов полушубков.
— Один взрыв, двадцать второй, был лишний, — доложил ко-
мандиру его помощник Васильев.
— Лишний — не наш! — ответил Гурин. — Видать, на лодке
разнесло к черту батареи, а это значит... Смотри!
484
На поверхности океана, глухо урча, лопались гигантские пу-
зыри. Океан отвоевывал лодку для себя, вышибая напором воды
остатки воздуха из ее душных отсеков. Сейчас там — на глубине —•
растворились во мраке жизни тех, кто пришел сюда, чтобы нести
смерть другим. Вместе с воздухом море выбросило и какую-то
сумку из парусины. Подцепить ее с борта «Гремящего» не уда-
лось — она тут же опять затонула...
Телеграф на мостике отработал движение вперед. Пошли
дальше. Напор волн при атаке был столь велик, что сорвало крышки
клюзов, в кают-компании согнуло пиллерсы. Это обычная история —
на «Гремящем» даже не удивлялись. Последний транспорт кара-
вана уже втянулся в теснину Колького залива. Два советских
эсминца довели PQ-13 без потерь. Кажется, мы и дома, и не так
страшен черт, как его малюют...
Корабли каравана разгружались в Мурманске. Раненые англий-
ские матросы поступили на излечение в госпиталь Северного флота.
«Тринидад» дотащили до судоверфи, и мурманские корабелы те-
перь зашивали его пробоину. Это были настоящие добрые отно-
шения, и тогда нам казалось, что такие отношения будут продол-
жаться всегда, как и положено среди друзей-союзников...
ВОЛКИ БЕГУТ НА СЕВЕР
Вожак всех «волчьих стай» с завидной роскошью проживал то
в Париже, то в Лориане. Забота Деница о своих «волках» прости-
ралась до того, что он лично встречал свои лодки, идущие с океана
на базы. Он украшал подводников лаврами и крестами. В голодаю-
щей Европе подводники как сыр в масле катались. Дениц устраивал
для них лукулловы пиры. Особо отличившиеся экипажи проводили
свои отпуска в Ницце и в Монте-Карло. Дениц фамильярничал
с подводниками, позволяя матросам называть себя «папой», ко-
мандиров лодок Дениц знал по именам. Подводные лодки «встре-
чали огромные толпы людей на пирсах с оркестрами, венками,
микрофонами... Торжественная встреча записывалась на пленку и
передавалась широковещательными радиостанциями в такой же
шумной и выразительной форме, которую используют в наше время
телевизионные комментаторы».
Порядок на базах Лориана был такой: если вернулись живы,
адмирал давал 27 дней, из которых 9 — для работы, 9 — для раз-
гула, 9 — для поездки домой. Лориан был не только базой подвод-
ников Гитлера — здесь фешенебельные бордели пропускали всех
прибывающих с моря, чтобы в диком распутстве они стряхнули
с себя все ужасы и кошмары похода. Англичане не раз бомбили
'85
Лориан, надеясь накрыть «волков» поближе к ночи, когда они
разбредаются по притонам. Но предусмотрительный «папа» Дениц
заранее вынес публичные дома из Лориана за черту города, а же-
лезобетонные навесы, под которыми стояли подводные лодки, как
лошади в стойлах, фугаски не могли пробить...
Однако команде Ральфа Зеггерса пришлось распрощаться с ве-
селым Лорианом — по вине самого Деница. Как всегда, отметив
возвращение лодки пиршеством, адмирал сказал потом:
— Ральф, время родовых схваток на верфях кончилось, Герма-
ния скоро завалит океан своими лодками. А тебе предстоит про-
гуляться к берегам России. Сейчас я произвожу перестановку бое-
вых сил, чтобы вмешаться в борьбу с конвоями в Арктике...
Зеггерсу очень не хотелось плавать у берегов СССР.
— У меня, — возразил он, — ослабел корпус. Появилась филь-
трация, и при погружениях внутри лодки течет, как в душе.
— В каком отсеке? — спросил Дениц с улыбкой.
-- Даже в центральном, — приврал Зеггерс.
— Ерунда, — утешил его Дениц. — На Тромсе у нас отличная
база по ремонту — заклепки тебе подтянут на пневматике, и я верю:
ты вернешься оттуда с рыцарским крестом.
Было ясно — не увильнуть, и тогда Зеггерс спросил:
— Мне подсадят гувернантку? Или пойду самостоятельно?
— Без гувернанток! -- отрезал Дениц. — Стажироваться на
район плавания уже некогда. Знакомиться с условиями будешь
сразу на месте. И... не огорчайся: ты уходишь сегодня же!
По ступеням веранды они спустились в сад. Где-то вдалеке
сонно ворчала Атлантика. Со стороны Лориана доносился гул:
это множество компрессоров заряжали лодки воздухом высокого
давления. Пышная акация белела в ночи... «Что сказать?»
— Мой адмирал, я согласен прыгнуть хоть в пропасть!
Дениц дружески отпихнул его от себя:
— Молодчага, Ральф! Вопросы у тебя есть?
— Есть. Скажите, там ли находится лодка Фрица Пройсса,
с которым мы большие друзья?
— Пройсса уже нет, — поморщился Дениц.
— Он погиб за великую Германию?
— Пройсс — большая свинья. Ты никому не говори, Ральф, что
дружил с этой скотиной... Пройсс сделал лишь один выход к бе-
регам Новой Земли, а потом что-то стряслось у них на лодке с гиро-
компасом. «Аншютц» все время замыкало на корпус, гиросфера
крутилась в глицерине, как яйцо в кипятке. Долго не могли понять,
пока не дознались, что виноват твой приятель.
— Не может быть! — удивился Зеггерс. — Я знаю Пройсса...
— Ничего ты не знаешь, — отмахнулся Дениц. — На допросах
в гестапо он сознался, что портил гирокомпас умышленно, чтобы
не выходить в море... Ну! — и Дениц протянул руку. — Заклепки
вам подожмут. Рыцарский крест за мной! Можешь заранее под-
нять над перископами грязную вонючую метлу — в знак того, что
твоя лодка выметет русских из Баренцева моря...
486
На рассвете полярный океан покатил им волны навстречу. Ком-
бинезоны, вязанные из белой шерсти, уже не спасали от холода.
Давно ли, кажется, изнывали от жары, несли вахту в трусиках,
словно дачники. А сколько было свежих яиц и апельсинов! Теперь
же лодку покрывало инеем изнутри, голые скалы на берегу на-
водили уныние. Постели мокрые от конденсационной влаги, а одеяла
на койках — хоть выжми... Ужасно, ужасно! В плохом настроении
Зеггерс дал в Киль шифровку, что они дошли до Нарвика.
Здесь команде выдали особое полярное обмундирование и та-
лоны розового цвета на посещение скромного дома терпимости.
Дефицитные проститутки вблизи Арктики тоже выдавались по кар-
точкам — вроде мармелада или маргарина. А перед выходом на по-
зицию к пирсу подъехал грузовик снабжения:
— Эй, на лодке! Принимайте «пакеты спасения»...
«Пакеты спасения» выбрасывались, как торпеды, через аппа-
раты. Это были мешки, заряженные воздухом, мазутом, щепками,
обрывками берлинских газет и обыкновенным человеческим калом
(самым свежайшим, отлично законсервированным). В случае, если
русские начнут слишком нажимать, Зеггерс должен выстрелить
таким пакетом, который, всплыв на поверхность, имитирует гибель
подлодки. После чего — так подразумевалось — русские отстанут...
В тихую ночь, когда за поворотом каждого мыса мерещится
всякая чертовщина, Ральф Зеггерс повел свою пиратскую субма-
рину в рискованный рейс. Опять потекло с переборок, электро-
грелки мало помогали. Чулок фиорда кончился, и вот уже первая
волна шибанула подлодку в скулу, будто кулаком. Вторая — легко,
словно играючи, влезла на палубу и диким зверем быстро добежала
до самого мостика... Полный рот воды! Глаза разъедает от соли и
ветра! Неужели так будет теперь всегда? Да, всегда...
— Здесь нам придется жить, — сказал Зеггерс штурману, — на
кофе, на коньяке, на сигаретах из испанской махорки... Черт бы
побрал этого «папу»! Сам-то он сидит по макушку в акациях! Ах,
Лориан, Лориан... Шесть часов в электричке — и ты уже в Париже...
Пам, кажется, не повезло!
До Нордкапа лодка шла в позиционном положении, выставив
над морем только свою отточенную черную рубку. Приближался
рубеж, за которым можно встретить русские корабли, и Ральф
Зеггерс велел задраить на кремальеру тубус главного люка.
— Принять балласт, — апатично распорядился он. — Дизеля
долой. Левым мотором средний. Лишнего шума не производить.
Движение по отсекам ограничено. Мусор бросать в ящики. Боцман!
Продуйте гальюны и следите, чтобы бегали пореже... Строгое ра-
диомолчание! Я уже убедился, что есть научный способ продле-
ния жизни — для этого надо как можно реже выходить для связи
в эфир!
...Их ждала встреча с обратным караваном QP-11.
487
РУССКОЕ ЗОЛОТО
X р о и и к а ТА С С (а п р е л ь 1942 г о д а).
4 — В Москве состоялся Второй всеславянский митинг.
8 - Во сообщению германской печати, государственный долг Германии за
время войны увеличился до 140 миллиардов марок.
14 — В советской печати опубликовано обращение к германской армии, под-
писанное 805 пленными немецкими солдатами.
17 — Англичане разрушили нефтепромыслы в Бирме.
22 — В Лондоне открыт памятник В. И. Ленину.
20 - Речь обер-палача Гитлера в рейхстаге, в которой он потребовал уси-
ления репрессий.
27 — Нота народного комиссара иностранных дел СССР о чудовищных зло-
деяниях, зверствах и насилиях немецко-фашистских захватчиков в оккупиро-
ванных советских районах...
Обратный караван QP-11 готовился в путь на родину.
Накануне войска НКВД патрулировали дорогу, ведущую в
бухту Ваенга, где стоял английский крейсер «Эдинбург». С на-
ших эсминцев наружная вахта видела, как но дороге, спускаясь
с сопок, прошли грузовые машины, задернутые чехлами. Всю ночь
на «Эдинбурге» шла какая-то возня, там мелькали огни фона-
рей, слышались свистки команд и хохот... Разгруженные машины
отошли обратно в сопки, и разом исчезли с дороги патрули НКВД.
А завтра как раз праздник — 1 Мая... Колокола громкого боя
и призывные выкрики горнов возвестили для нас походную жизнь.
Еще с ночи громадный караван транспортов-обратников потянулся
из Кольского залива. Самая сильная единица охранения, крейсер
«Эдинбург», обгоняя медлительных «купцов», развил скорость и
вырвался на Кильдинский плес — в яростный блеск моря.
Опять для «семерок» началась конвойная служба: качайся,
наблюдай, стой у машин, будь готов. «Гремящий» и «Сокруши-
тельный» мотало на зигзагах — правила обязывали срезать курсы
зигзагами, чтобы подлодки противника не могли рассчитать вер-
ного угла для атаки. По радиотрансляции было объявлено:
— Леера в районе торпедных аппаратов срублены. Ветер усили-
вается, товарищи! По верхней палубе передвигаться осторожней...
В общем-то, если говорить честно, конвойная служба всегда
скучновата. Ты весь в адском напряжении, и ослабить это напря-
жение никак нельзя, ибо сейчас спокойно, а ты не знаешь, что
будет через минуту. С тебя течет вода. Ты не ведаешь сна и по-
коя, а... все же скучновато. Не эта ли самая скука заставила крейсер
«Эдинбург» покинуть походный орден, не связывая себя хлопо-
тами охраны, и уйти бороздить океан в одиночестве?..
На мостике «Гремящего» — приглушенные разговоры:
- Его вчера чем-то там загрузили... по секрету!
— Какую-нибудь хреновину для Черчилля.
— Ну да! Много ты понимаешь. Он коньяк пьет только наш.
Армянский. Вот и посылают несколько ящиков...
488
- Сигнальщики, не отвлекаться! — приказ с вахты.
Усатый Игорь Пчел ин, со взглядом, обращенным на репитер
гирокомпаса (а руки на манипуляторах), хмуро брякнул:
— Молодые все, салажня такая... поболтать охота!
Да, скучновата конвойная служба. Но Гурин отлично знает,
что уходить с мостика все равно нельзя. В штурманской рубке
диван дает командиру отдых на полчаса, а потом - снова на крыло
мостика, к машинному телеграфу.
— Курсовой сорок пять... Дистанция... Шум винтов!
Акустик сдвинул наушники на виски и заметно помрачнел.
Зеггерс передал по трубам в отсеки:
— Соблюдать полную тишину, передвижение прекратить...
Все ждали теперь нежного, как звучанье гитарной струны, по-
звякиванья по корпусу лодки, когда по металлу барабанит моду-
ляция британских «асдиков». Но теперь, кажется, англичане не
играли на своих страшных и чутких струнах...
— Не будем прятаться, — сказал Зеггерс, хлопнув горизонталь-
щика по плечу. — Отработай рулями на нодвсплытие.
С глухим воем перископ пошел наверх, и своим жутким все-
видящим глазом он проткнул поверхность моря.
— Шум винтов растет... идут быстро, — докладывал акустик
с «нибелунга». — Даю пеленг: сто сорок пять... сто сорок... сто трид-
цать пять. Давать дальше?
— Не надо, — ответил Зеггерс, склоняясь у перископа.
Сначала — муть, плеск, глаз перископа выхватывал то гребень
волны, то кусок неба. Цели было не видать.
— Подвсплыви еще: перископ захлестывает водой...
Теперь он разглядел пролетающий в одиночку британский
крейсер, который быстро входил в пересечение нитей прицела.
— «Эдинбург»! — ахнул Зеггерс и тут же опустил перископ.
— Если он дает узлов двадцать да еще лежит на курсовом зиг-
заге, то мы промахнемся, — сомневался штурман.
— Да нет! — почти злобно выкрикнул Зеггерс. — Он шпарит,
как король на прогулочной яхте: напрямик...
Скорость крейсера обязывала Зеггерса очень быстро пригото-
вить расчеты для атаки. Время от времени поднимая перископ, он
снова кидался локтями на планшет, штурман, морща лоб, помо-
гал ему в тригонометрических вычислениях.
— Это такой прекрасный торт, — сказал Зеггерс, — что нам не
стоит жалеть сладкой подливки... Будем давать залп из всех труб!
Внимание — в носовом, слушайте меня: все четыре трубы — все
четыре к залпу...
В носу подлодки откинулись четыре крышки, и море, если бы
оно могло видеть, сейчас увидало бы четыре тупые, как свинячьи
головы, торчащие наружу рыла торпед. На залпе из четырех труб
субмарину дернуло кверху носом так, что электролит из батарей
плеснуло через края баков.
489
— Включаю, — сказал штурман и, расслабленный, сел.
Секундомер — механизм, он страха никогда не ведал.
Секунда... секунда... секунда... секунда...
— Мимо! — отчаялся Зеггерс, потянувшись к бутылке с конья-
ком. — Все четыре мимо, и, конечно, я не виноват: на такой ско-
рости даже наш «папа» сплоховал бы, наверное...
Он прижался губами к горлышку бутылки, и тут рвануло
двумя взрывами сразу. Зеггерс, кося глазами на стрелки при-
боров, делал глоток за глотком, потом протянул бутылку штур-
ману:
— Наши свиньи проскочили мимо, но кто-то попал в это ан-
глийское корыто. Ясно, что поблизости была наша лодка, и ее
торпедам повезло больше^ чем нашим... Выпей и ты, все равно
победа! Нами, — передал Зеггерс по отсекам, — торпедирован сей-
час «Эдинбург», который во всем мире считается одним из луч-
ших крейсеров... Хайль Гитлер, ребята!
И сдавленные в напряжении отсеки ответили ему мертвыми
голосами, как из-под земли:
— Хайль... Хайль... Хайль...
Всего шесть отсеков — и шесть возгласов через шесть труб,
концы которых выведены в центральный пост лодки, собранные
тут в пучок у самого носа командира...
Придерживая замасленную фуражку, на мостик поднялся ко-
мандир БЧ-5 (старший механик) «Гремящего» — М. С. Ротенфельд.
Человеку из душных и горячих низов эсминца, где ярко пылают
лампы, на мостике всегда особенно холодно.
- Антон Иосифович, топливо на исходе. Перехожу на пита-
ние из носовых цистерн, а там нефть, сами знаете. — не ахти!
-- Дотянуть до Ваенги хватит?
— Подсосем с днища. ответил механик, зябко ежась, а руки
ему сводило от ледяного обжига траповых поручней.
— Тогда все отлично. Скоро сдадим свое место в ордере англи-
чанам. Они - дальше, а мы - домой...
Но тут из радиорубки поступил приказ командующего Север-
ным флотом: «Если можете, окажите помощь «Эдинбургу»... Оста-
вив корабли каравана. «Гремящий» рванулся на спасение союз-
ника. Оказывается, на «Эдинбурге» (ужасная беспечность!) наруж-
ная вахта не заметила ни перископа, ни даже следа торпед. И те-
перь изувеченный «Эдинбург» сильно било на волне, разворачивая
бортом в океан. - одна из торпед угодила под корму.
С мостика «Гремящего» хорошо было видно, как широкий лист
ста/ibiioii палубы крейсера завернуло, будто бумагу, накрыв этим
л негом орудия башни. Отсеки крейсера заполняло водой...
Гурин позвонил Ротенфельду в пост энергетики:
Вынужден огорчить: подсасывайте с днища, откуда угодно,
но хотя бы малый ход эсминец должен давать... Поняли?
Отчаянно дымя, из гавани Мурманска сорвались три британ-
ских тральщика — пошли на спасение крейсера. А на мостиках
советских эсминцев стучали ширмы прожекторов. Сигнальщики
писали союзникам: «Дотащим... дотянем... доверьте спасение
крейсера нам!»
Но англичане молчали. Они упорно молчали.
Командующий Северным флотом вице-адмирал Арсений Гри-
горьевич Головко, опытный флотоводец, человек высокой куль-
туры, большой знаток русской поэзии, переживал сейчас трудные
дни в своей жизни. Арсению Григорьевичу приходилось не только
«вести войну» на гигантских просторах океана, но еще и быть
дипломатом в постоянных сношениях с союзниками...
После прорыва германской эскадры через Ла-Манш обстановка
на полярном театре заметно усложнилась, и в ближайшее время
можно было ожидать самого худшего. Еще тогда, в феврале, Го-
ловко не раз спрашивал у британской миссии — как могло слу-
читься, что линкоры противника вырвались из Бреста, но в ответ
офицеры Home Fleet’a, приходящие в Полярное на своих кораб-
лях, стыдливо отводили глаза: им тоже была непонятна оплош-
ность Уайтхолла...
Ночь была бессонной. Вот уже и четыре часа утра. Рассвет.
— Там, — сказал Головко, заслоняя ладонью глаза от яркого
света настольной лампы, — там наши эсминцы, наверное, уже до-
бирают в котлы остатки топлива. Передайте через оперативников,
чтобы они возвращались. Пусть придут на заправку к танкеру
«Юкагир», и затем мы снова пошлем их в море...
Метеосводки — ой-ой-ой! В море корабли бьет на волне. Ви-
димость — хуже не придумаешь. Но тянуть «Эдинбург» до базы
необходимо, ибо груз — ответственнейший груз — покоится сейчас
в отсеках этого крейсера. Начальник британской военно-морской
миссии, контр-адмирал Беван, тоже провел эту ночь на ногах. Война
вытащила его с фермы, где он разводил кур, война сделала его
морским атташе при Северном флоте. Старый моряк и честный
человек, Беван тяжело переживал общие союзные неудачи.
Между двумя адмиралами, советским и британским, устано-
вились нормальные деловые отношения. Сейчас, когда в море по-
гибал «Эдинбург», им говорить не хотелось...
Головко очень деликатно лишь напомнил Бевану:
— Крейсер, если не считать развороченной кормы, остался бое-
способен. Он еще может постоять за себя!
Но доклад с моря был неутешителен: 740 матросов покинули
«Эдинбург», перейдя на палубы кораблей охранения. Беда при-
шла очень скоро: три гитлеровских эсминца под командой опыт-
ного вояки Шульце-Хинрикса, появясь внезапно, дерзко вышли
в атаку. Англичане пытались спастись за дымовой завесой, но силь-
ный ветер тут же разорвал ее в клочки. Шульце-Хинрикс в упор
расстрелял крейсер торпедами. Один из немецких эсминцев («Ганс
Шенман») поплатился при этом гибелью. Немцы особыми сетками
успели подхватить из воды его экипаж и скоро скрылись в тумане....
491
— Теперь конец, — сказал Беван, страдая.
Последняя страница трагедии была перевернута самими же
англичанами: их эсминцы дали торпедный залп, чтобы «Эдинбург»
потерял остатки плавучести, и крейсер быстро затонул.
— В утешение, — добавил Беван, — могу сообщить, что никто
из команды «Эдинбурга» не взял личных вещей... Пятьдесят че-
ловек из команды крейсера пропали безвестно в этой суматохе.
Очевидно, вам не следует объяснять, что в нашем моряцком деле
«пропасть» значит «погибнуть»...
Арсений Григорьевич устало вздохнул:
- Я вас понимаю и сочувствую... Надеюсь, вы не будете воз-
ражать, если я верну с моря наши эсминцы?
— Я не возражаю, — выпрямился Беван. — Ваши моряки сде-
лали для нас много, и Англия останется благодарна им!
Дело прошлое, и честного Бевана жаль; скоро его заменят
опытным моряком Фишером, недавним командиром линкора «Бар-
хэм», но контр-адмиралу Фишеру тоже придется краснеть немало...
Больше, чем Бевану!
Что же грузили ночью под охраной НКВД на борт погибшего
«Эдинбурга»? Уже тогда, весной 1942 года, Советское правитель-
ство стало расплачиваться с союзниками за поставки по лендлизу.
В трюмах крейсера, уходившего с караваном QP-11, лежало десять
тонн золота в слитках.
Всего на сумму в 100 000 000 рублей.
Теперь все это состояние покоилось вечным сном на грунте.
Недаром так настойчиво стучали тогда ширмы прожекторов
на мостиках наших великолепных «семерок»!
ТЕЛЕГРАММА СТАЛИНА
Под мощным прикрытием флота адмирала Дж. Товея караван
PQ-15, замаскированный полярным туманом, немало пострадал на
пути в Россию от ошибок самого эскорта. Сначала английский
линкор «Кинг Георг V» лихо разрезал свой же эсминец «Пенд-
жаб», а потом британские корабли взялись за уничтожение под-
водной лодки «Ястреб», плывшей под флагом непокоренной ге-
роической Польши. Командир этой лодки, Болеслав Романовский,
жестоко израненный, дважды командовал «на всплытие», давая
позывные союзникам. Но англичане с упрямством, достойным луч-
шего применения, продолжали атаковать поляков бомбами и сна-
рядами. На мостике лодки — труп на трупе — лежали убитые
польские матросы... Суд в Лондоне выяснил, что командир англий-
ских кораблей, затоптавшие «Ястреба» в пучину, скверно ориенти-
492
ровались в обстановке и не знали собственных опознавательных
сигналов. Но караван PQ-15 все же дошел до СССР, потеряв из
25 судов лишь три транспорта, торпедированные с воздуха.
А отправку следующего каравана PQ-16 англичане явно затя-
гивали... 27 апреля Рузвельт раздраженно писал Черчиллю в том
духе, что США не затем посылают помощь СССР, чтобы Англия
заблокировала на своих базах в Исландии эти нужные для рус-
ских грузы. 2 мая пунктуальный Черчилль отвечал президенту:
«Несмотря на глубокое уважение к Вам, выполнить Ваше пред-
ложение мы не в силах...»
Это призрак «Тирпитца» блуждал в океане...
Шестого мая Сталин обратился с посланием к Черчиллю.
«В настоящее время, — писал он, — скопилось в Ислан-
дии и на подходе из Америки в Исландию до 90 пароходов
с важными военными грузами для СССР. Мне стало известно,
что отправка этих пароходов задерживается на длительный
срок...
Тем не менее я считаю возможным обратиться к Вам
с просьбой сделать все возможное для обеспечения доставки
этих грузов в СССР в течение мая месяца, когда это нам
особенно нужно для фронта».
Теперь, когда немцы вновь повели сильное наступление на
широком фронте, каждый самолет, каждый танк и каждая тонна
алюминия были особенно нужны стране. Важные промышленные
центры были оккупированы врагом, а большинство наших заво-
дов, вывезенных в глубь России, еще не развернуло свою произ-
водственную мощность. Вся наша страна замерла в страшном
напряжении... Ленинград — в блокаде, враг еще не ушел далеко
от Москвы, а гитлеровская армия, грохоча гусеницами танков,
двумя железными бивнями устремилась на Кавказ и на Волгу.
В этих условиях лишить СССР помощи было бы преступно, и
Черчилль был вынужден признать:
— Русские сейчас ведут очень тяжелые бои, и они ждут от
нас, что мы пойдем на риск... Операция будет оправданной, —
диктовал он прямо на телетайп, — если к месту назначения дойдет
хотя бы половина судов!
Черчилль ускорил отправку очередного каравана, который вы-
шел в океан под кодовым названием PQ-16... Тогда же в фиордах
Исландии стал формироваться следующий караван с военными
грузами — PQ-17.
Этому каравану уже не придется следовать обратно на родину
под обнадеживающими литерами — QP: ему приготовлена иная
судьба, которую мы никому не пожелаем.
493
«НИЧЕГО, ПРОСКОЧИМ!»
При отправлении конвоя PQ-16 Британское адмиралтейство
откровенно признало возможность уничтожения каравана. Чер-
чилль писал тогда Сталину, что погибнет, по всей вероятности,
половина всего каравана. Однако 35 транспортов все-таки пошли
в СССР, потери же составили лишь 8 кораблей...
Я этого никогда не видел, но мне об этом рассказывали... Над
океаном вдруг растет большой «гриб», верхушка которого почти
касается туч. Это значит, что далеко за горизонтом торпедирован
транспорт, груженный взрывчаткой. Его разнесло буквально в ато-
мы, но сила взрыва и гром его неслышно растворились под ку-
полом неба. Проходит минута, вторая... вода вдруг на много миль
покрывается неприятной рябыо, и слышится тихий шелест, будто
ты попал в парк, где опадают осенние листья. В этом шелесте не-
вольно чудится шепот — ощущение такое, будто погибшие за го-
ризонтом торопятся что-то договорить живым — свое последнее,
очень важное. Так гибнут люди, везущие взрывчатку. И дьявол
побери эту взрывчатку! — ведь даже взрыва не слыхать — только
тихий шелест, только нежный шепот, только рябь на воде, тре-
вожная и пугающая...
К чему я все это здесь рассказал?
А к тому, что английское командование доверило везти взрыв-
чатку нашим советским морякам!
Вот теперь, читатель, все ясно...
В мае уже светло над океаном, и враг обрушивал на PQ-16
свои самолеты с бомбами и торпедами. Англичане противопоста-
вили эскадрильям Геринга только один свой самолет, выбрасы-
ваемый в небо с катапульты транспорта. Британский летчик мог
сделать лишь один боевой вылет. Мало того, этот отважный па-
рень был приговорен еще на взлете с катапульты, ибо вернуться
ему было некуда. Катапультированный просто садился в океан,
самолет тут же тонул, а пилот оставался на резиновом плоту, где
весла, банка тушенки и компас были его единственными друзьями.
Надежда на то, что его заметят и подберут, практически была
очень слабой... Здесь мы сталкиваемся со своего рода камикадзе —
только на европейский лад!
Впрочем, этот британский летчик с PQ-16 успел свалить две
немецкие машины, после чего погиб сам, уничтоженный по ошибке
собственной артиллерией.
Прощай, парень, ты свое дело сделал!
PQ-16 прошел. Его провели. Его протащили через смерть.
Удивительная судьба выпала на долю скромного теплохода
«Старый большевик», который в составе PQ-16 тянулся к род-
ным берегам от самой Америки. Капитаном корабля был Иван
Иванович Афанасьев, любивший в критические моменты повторять:
— Ничего, ребята, проскочим...
494
Трюмы транспорта были заполнены только взрывчаткой!
Воду он еще мог принять — страшен для него был огонь!
Как назло, все мины, будто заговоренные, лезли именно под
нос «Старого большевика» — тридцать штук их попалось по курсу,
и только искусство капитана Афанасьева спасло теплоход от не-
избежной, казалось бы, гибели. Потом появилась подлодка против-
ника. И опять торпеда в гуще транспортов выбрала не кого-нибудь,
а именно «Старого большевика».
— Боря! — кричал Афанасьев рулевому. — Лево руля, а теперь
право клади!
Рулевой Аказенок увернул тяжелый корабль от торпеды. Пер-
вый помощник капитана Петровский посмотрел на небо.
— Вот, — сказал, — сейчас и навалятся.
— А ты не каркай, — пробурчал капитан.
Один торпедоносец они сбили прямым попаданием в бензобаки.
Другой сбросил торпеду, но «Старый большевик» отшвырнул ее
прочь за корму сильным буруном винтов. Я, как бывший руле-
вой, понимаю всю ювелирность этого рискованнейшего маневра.
По сути дела, Борис Аказенок работал на штурвале архиточными
движениями, — так химики в лабораториях передвигают реторты
с гремучей ртутью...
С палубы они проследили, как во мгле торопливо скрылся
вражеский торпедоносец.
— Сбросил-то, паразит, одну торпеду, — догадался Петров-
ский, — а под брюхом у него вторая болталась... Значит, сейчас
вернется, чтобы продублировать атаку!
Ничего, проскочим, — утешил капитан своего помощника.
Жить и плыть на тоннах взрывчатки, когда из воды бьют но
тебе торпедами, а с неба, будто крупой, посыпают бомбами, — та-
кая жизнь не по нутру была даже капитану Афанасьеву, чело-
веку чрезвычайно выдержанному.
- Но жить-то надо, — рассуждал он. — Черта всем нам в рот
немытого, но выспимся, когда всю эту баланду сгрузим...
Семь союзных транспортов немцы уже отправили на дно.
Команды поврежденных транспортов тут же переходили на
суда эскорта. А затем британские миноносцы огнем орудий беспо-
щадно уничтожали покинутые корабли.
Иногда случались даже анекдотичные ситуации: сверху транс-
порт бомбит немец, а с воды его расстреливает англичанин. Ра-
ботали так, будто сговорились.
— А сколько добра гибнет, — переживал Петровский. — Ведь
один такой транспортюга дивизию может снабдить для боя...
Непонятно почему, но противник вдруг дружно навалился на
наш теплоход. Может, их разведка пронюхала о том чудовищном
грузе, который скрывался в трюмах «Старого большевика»? Вот
когда началась работа! Зенитные автоматы, установленные на
спардеке транспорта, обойму за обоймой выстреливали в небеса.
Первые сутки в бою... вторые... вот уже и третьи!
Вахтенный журнал был наспех исписан заметками об атаках.
495
Сорок семь атак с воздуха на один гражданский корабль, с па-
лубы которого стреляют штатские люди в ватниках и ушанках,
а на ногах — валенки... Присутствие же в трюмах взрывчатки, ко-
нечно, не украшало их жизни!
— Зато смерть у нас будет легкая, — говорили матросы. — Как
пшикнет разом, и мы все — сразу в дамках!
Люди команды отлично сознавали, что никто из них не спа-
сется и все они, случись взрыв, превратятся в пар, который тут
же легким облаком растает над бездонностью океана.
Каждый понимал, что прямое попадание бомбы — смерть.
И это попадание — прямое!!! — случилось...
Крупная немецкая бомба взорвала бак транспорта. Вспышка
пламени ослепила всех стоявших на мостике. И грянул взрыв —
вот, кажется, и конец... Но храбрецам всегда отчаянно везет:
взрывчатка не сдетонировала. Зато начался пожар, огонь уже об-
лизал надстройки. Немецкие пикировщики, привлеченные дымом,
усилили натиск своих атак. От страшного сотрясения корпуса на
теплоходе сами собой остановились машины...
— Теперь крепко стой, ребята! — горланил из дыма Иван Ива-
нович. — Здесь тебе мамок нету... давай, черти, работай!
Когда «Старый большевик», казалось, уже погибал — вот-вот
взорвется на собственном грузе, к нему подскочил британский
корвет и направил на него свои орудия.
— Читай, что пишут, — велел Афанасьев сигнальщику.
Корвет передал решение флагмана конвоя PQ-16: пока не
поздно, покинуть судно, а команде перейти на корабли эскорта.
— Вот те на! — удивился капитан. — Отвечайте на флагман:
«Спасибо, но мы не будем хоронить свое судно...»
На кораблях конвоя возникло некоторое замешательство. Тут
было сейчас уже не до вежливой дипломатии, и корвет в азарте,
рискуя собой, подошел к самому борту «Старого большевика».
— Мы не можем ждать вас! — прогорланили с мостика прямо
в дым, прямо в треск огня. — Мы еще раз предлагаем... прыгайте
все на нашу палубу. А судно мы расстреляем.
Англичане наблюдали непривычную для них картину: в то
время, когда мужчины сражались с огнем, за пулеметами сидели
русские женщины в ватниках, обвешанные пулеметными лентами,
возле пушек на подаче снарядов тоже стояли женщины...
— Нет, — отвечал союзникам Иван Иванович. — Большое спа-
сибо, но расстрелять меня и немцы могут. Не затем перли мы
груз, язви его в корень, от самого Бостона, чтобы здесь потерять.
— А тогда, — объявили им с корвета, уходящего прочь, — дайте
хоть радио своим, что вы от нашей помощи отказались.
— Дадим радио! Ваша совесть чиста... Доброго пути вам!
Водяные пушки корабельных гидрантов с гулким выхлопом
били столбами воды по пламени. Презрение к смерти, которое
проявил капитан, передалось и его команде. Дружно (даже ра-
неные) все бросились на тушение пожара. Охваченный огнем ко-
рабль с грузом аммонала — что может быть страшнее? И корабли
496
спешили пройти мимо. Скоро из видимости пропали последние
суда каравана. Долго еще виднелись в небе колбасы аэростатов,
привязанных к мачтам конвоя. Потом и аэростаты исчезли с го-
ризонта.
Караван PQ-16 ушел, а теплоход остался в океане один.
Один в огне! На нем, конечно, поставили крест.
Такие не возвращаются.
Это не люди, это уже покойники...
Медленно, день за днем, миля за милей, тянется караван. Быст-
рым эсминцам и вертким корветам такой темп не по душе — они
рвутся в сторону от тихоходов; пишут восьмерки и зигзаги, слу-
шая воду «асдиками» — не крадется ли враг?.. PQ-16 приближался
к советским водам, и смерть отлетала от кораблей. Команды
эскорта и транспортов в напряжении следили за горизонтом.
И вдруг — тревога! — замечено неизвестное судно.
— Оно нагоняет нас, сэр!
Черный от ожогов корабль, почти уже неживой, развивал пре-
дельные обороты. Казалось, мертвец восстал со дна океана. А кто
он — почти не узнать в этом обгорелом скелете. Но он двигался.
Он спешил. Он был жив. Он мигал прожектором... Ревом восторга
огласились корабли конвоя PQ-16, когда в этом пришельце с того
света узнали корабль, брошенный в океане.
— Вы подумайте, сэр: они не только сбили пламя, они умудри-
лись запустить машину... Как они смогли отыскать нас?
Флагман конвоя PQ-16 поднял на мачтах сигнал:
«ВОСХИЩЕН МУЖЕСТВОМ ВАШЕЙ КОМАНДЫ»
И все корабли каравана расцветили свои мачты букетами
флажных приветствий. «Старый большевик», весь в рубцах и
ожогах, скромно просил по семафору, чтобы ему показали место
в ордере. Весть о подвиге теплохода тут же по радио дошла до
Лондона, и Британское адмиралтейство переслало морякам свое
восхищение и теплую благодарность за небывалое в истории му-
жество.
Заняв свое место в походном ордере, «Старый большевик» при-
ступил к тяжкой обязанности прощания с павшими. Они лежали
сейчас на корме, одинаково завернутые в казенные простыни, в но-
гах каждого — груз, ускорявший падение в бездну, и погибших
женщин было не отличить от мертвых мужчин...
Был тих, неподвижен в тот миг океан,
Как зеркало, воды блестели.
Явилось начальство, пришел капитан —
И вечную память пропели.
Напрасно старушка ждет сына домой.
Ей скажут — она зарыдает,
А волны бегут...
В мужской хор вплетались женские голоса: подруги хоронили
своих подруг, падавших сейчас в океан. А песня была старая, как
32 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
497
и русский флот. Песня — еще в «мужском» варианте. О женщи-
нах, павших в бою посреди океана, такой песни в нашей стране
пока не сложено...
Известие о трудном положении, в какое попал (и еще попадет)
конвой PQ-16, дошло до Москвы, и Ставка Верховного Главно-
командования приказала Северному флоту усилить воздушный
барраж над кораблями конвоя. Наши эсминцы вышли для встре-
чи союзников, когда в караване из 35 транспортов осталось лишь
27, и английские историки не забыли отметить, что «с подходом
трех советских эсминцев дышать стало легче»\ За последние дни
противник бросил против них 208 своих самолетов. В небе от раз-
рывов стоял трескучий ад. После отражения каждой атаки коман-
дир британского эскорта передавал на наши эсминцы: «Благодарю
за прекрасный огонь!»
Обстановка в океане действительно сложилась нелегкая. Много
кораблей горело, выстилая по небу исполинские шлейфы дыма.
Немецкие же самолеты, сбросив торпеды, поворачивали на за-
правку, и через полчаса их опять видели висящими над мачтами.
Блестяще проявил себя миноносец «Гарланд» под флагом герои-
ческой Польши (командир Генрик Эйбель). Экипаж был уже на-
половину выбит, корабль горел, но из пламени израненные поляки
продолжали отражать все атаки с воздуха...
День 30 мая 1942 года, когда PQ-16 уже был на подходах к Коль-
скому заливу, — этот день выпал хмурым, низкооблачным, почти
нелетным... Полковник британской авиации Ишервуд, френч ко-
торого был украшен орденом Ленина, завтракал в столовой авиа-
полка, стоявшего на аэродроме Ваенги. Провожая в полет Бориса
Сафонова, Ишервуд честно признался:
Американские «китти-хауки» имеют в подшипниках немало
серебра. Но это вряд ли делает их моторы лучше...
Полк должен совершить вылет, чтобы разогнать самолеты
врага над караваном. 45 «юнкерсов» и «мессершмитты» (число ко-
торых не установлено) бомбили корабли PQ-16. А эти вот «китти-
хауки» и «хауккер-харрикейны» барахлят некстати, и в небо
можно выпустить только считанные машины...
Малиновая ракета взлетела над аэродромом, призывая к подвигу!
Командир авиаполка Борис Сафонов, Герой Советского Союза,
сел в кабину. Всему дальнейшему, что произошло в этот тяжелый
день, немало очевидцев, но зато осталось чрезвычайно мало подроб-
ностей. Известно, что в это роковое утро Дмитрий Селезнев, ас
полярного неба, тоже уходил в море. Но шатун оборвался в мо-
торе, и летчик врезался в гранит сопок... Сейчас против 45 «юнкер-
сов» (и неизвестно, сколько там «мессершмиттов») уходили в бой
всего четыре наши машины.
Вот имена людей, державших штурвалы в руках:
Борис Сафонов (подполковник),
498
Алексей Кухаренко (майор),
Павел Орлов (капитан),
Владимир Покровский (старший лейтенант) *.
Под крыльями самолетов, утяжеляя их, висели дополнитель-
ные бензобаки на 500 литров, чтобы летчикам после боя хватило
горючего добраться до Ваенги. Шли почти над волнами, без ориен-
тировок — по компасам. Слепая мгла висела над океаном. Когда
до конвоя осталось совсем немного, стал давать перебои мотор
Кухаренко... Борис Сафонов передал ему кратко:
— Алеша, ты возвращайся. А мы потянем дальше...
Теперь их осталось только трое, и скоро с высоты в две ты-
сячи метров перед ними открылась обширная панорама каравана.
В небе стоял плотный заградительный огонь англичан и наших
зениток с эсминцев — «семерок» и «новиков».
— Ребята, будем внимательны, — напомнил Сафонов.
На глазах всего каравана они дали бой противнику, когда тот
выходил из пикирования. Сразу же образовался рискованный
строй растянутого пеленга в таком невыгодном для нас порядке:
«Ю-88», еще «Ю-88», затем летел Сафонов;
«Ю-88», за ним самолет Покровского;
«Ю-88», машина Орлова, следом еще два
«Ю-88»...
Вся эта кавалькада машин, треща пулеметами, стремительно
отлетала прочь от конвоя. Перед тройкой смельчаков стояла в небе
хваленая 30-я эскадрилья пикирующих бомбардировщиков, летчики
которой были опытны и мужественны, подготовлены для схваток
над безбрежием океана. На фюзеляжах немецких машин были на-
малеваны огромные рыжие псы, в зубах у которых — маленькие
истребители «И-16» (именно на таком «И-16» и творил в небе
чудеса Борис Сафонов!)...
Скоро вдали от места боя, на командном пункте в бухте Ваенга,
по радио были приняты слова Сафонова:
— Одного свалил...
Через несколько минут Сафонов выкрикнул в азарте боя:
— Еще двух срубил! Бью третьего...
Покровский с Орловым успели свалить по одной машине.
Пока все складывалось отлично. Перед Сафоновым выросла
обтекаемая серебристая тень еще одного врага.
— Прикрой с хвоста! — уловили его голос в эфире. — Бью треть-
его... — Пауза, и вот результат: — Готов и третий!
Третий, раскидывая крылья, сорвался вниз.
— Прикрой с хвоста! — настойчиво просил Сафонов.
Это был момент, когда его стал расстреливать воздушный
1 Из этой четверки полярных асов — три Героя Советского Союза, два из них
навечно зачислены в списки Краснознаменного Северного флота, а в живых
остался только один — А. Н. Кухаренко, кавалер пяти орденов Красного Знамени
и Бриллиантового Креста (высшего знака отличия английской королевской авиа-
ции). Ныне А. Н. Кухаренко, полковник в отставке, работает на мебельной фабрике
в Риге.
32*
499
стрелок германского истребителя. Покровский и Орлов были свя-
заны тяжелым боем с другими машинами врага, и они бились в сто-
роне, пока враг не был ими уничтожен... В ответном пике, уходя
вниз, Сафонов прощался с жизнью, которую так любил!
Дежурные в Ваенге уловили его последние слова:
— Мотор!.. Мотор!.. Мотор!.. — выкрикивал он в эфир.
Слово «мотор» было условным сигналом: значит, он вынужден
садиться. Не садиться, а падать! Не летное поле под ним, а волны!
Сафонов в своем падении устремился к эсминцу «Куйбышев»
(очевидно, в массе кораблей ястребиным оком он узнал его). И те-
перь тянул, тянул, тянул... Из последних сил он тянул машину,
чтобы упасть как можно ближе к «Куйбышеву».
К месту боя на больших скоростях спешили наши истребители
дальнего действия, и наушники пилотов уловили Сафонова.
— Где ты?! Где ты?! — кричали они, спрашивая у неба. — Как
ты чувствуешь себя?
Всего 25 кабельтовых не дотянул Сафонов до эсминца и рух-
нул в океан, высоко взметнув каскад пены. Моряки с «Куйбышева»
передавали, что на месте падения они видели быстро тонущий пакет
парашюта, который был уже отстегнут...
Три смельчака сорвали атаку на конвой PQ-16: самолеты Ге-
ринга ушли на свои аэродромы, не потопив ни одного корабля.
А в гибель Сафонова, которого все любили на флоте, никто не ве-
рил. Эсминец «Куйбышев», исполняя приказ адмирала Головко,
целых два часа ходил на контркурсах — искал его. Потом возник
слух, будто Сафонова подобрали англичане. Подходящие с моря
корабли PQ-16 встречали печальные летчики — спрашивали.
— Ноу Сафон... ноу, — отвечали им англичане.
И долго ждали подводную лодку, которая (уж это точно!) вы-
рвала Сафонова из волн и тут же погрузилась на глубину. Не оказа-
лось его и на лодках. И долго ждали все... чуда!
ПАМЯТНИКИ
Караван PQ-16 вызвал к жизни два Указа Президиума Верхов-
ного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза —
из команды теплохода «Старый большевик»:
капитану — И. И. Афанасьеву,
старпому — М. М. Петровскому,
рулевому — Б. И. Аказенку.
Сам же теплоход был награжден орденом Ленина.
Второй Звездой Героя Советского Союза посмертно награжден
подполковник морской авиации Борис Феоктистович Сафонов,
и он стал первым дважды Героем в Великой Отечественной войне
(впрочем, указ о присвоении ему второй Золотой Звезды был подпи-
сан еще за четыре дня до его гибели!).
500
После войны много памятников украсило полярные скалы.
На скупом и жестком пейзаже они выделяются особенно четко
и выразительно.
Теперь мы, открывающие битву за Сталинград, с нетерпением
ожидаем прихода PQ-17, — этот караван нужен нам особенно сейчас,
в грозное лето 1942 года, когда железная машина врага на полных
оборотах моторов несется, вся в пыли, к Волге...
Мы закончили первую часть подвигом наших асов в небе.
Вторую мы посвящаем асам другой стихии — глубины!
Мурман, в нагромождении бурых скал, засыпанных снегом,
в хаосе бурь и штормов, — это ведь старинная русская земля с бо-
гатейшей историей... Сейчас она — плацдарм!
Кто сказал, что здесь задворки мира?
Это край, где любят до конца.
Как в произведениях Шекспира,
Нежные и сильные сердца...
501
Часть вторая
ИДУ НА ФЛАГМАНА
В мирное время на подводных лодках дей-
ствовало много различных сигналов, в которых
даже старослужащие подчас не могли разобрать-
ся. Война из всех сигналов оставила лишь
один — «срочное погружение!».
Мы все время внизу. Мы за все плавание
никогда не увидим ни моря, ни солнца, ни звезд.
Мы знаем только свой отсек с его низким свод-
чатым потолком, холодным светом электрических
ламп и неизбежной духотой.
И нам всегда холодно...
Мичман-североморец Л. Власов.
В отсеках тишина
ВЕЛИКОДУШИЕ
Ну, кажется, все. Еще несколько миль, и подлодка войдет в сек-
тор действия своих батарей. Тогда можно всплыть, дышать ветром
на мостике. Сейчас в центральном посту, под вырезом люка, собе-
рутся курящие и впервые за много дней будут до одурения сосать
самую сласть самокруток. Трудная позиция в водах Варангер-фьорда
выдержана. Два транспорта и тральщик противника они отправили
на грунт...
Вот наконец долгожданные слова:
— Продуть балласт... на всплытие!
Стрелка указателя глубины потянулась к нулю. Всплыли.
Командир лодки отдраил рубочный люк. За ним на мостик выско-
чил сигнальщик, прижимая к груди фонарь «ратьер». Почти сразу же
оба свалились обратно в пост.
— Бери балласт... ныряй! Боцман, циркуляция влево...
Ахнул первый разрыв, и лодку качнуло на киле.
— Неужели свои так встречают? — удивился штурман.
Командир отряхнул реглан от воды, объяснил:
— Всплыли... а там сторожевик наш дымит. Вчерашний рыбник!
Ему, видать, только что пушку поставили. Вот он и обрадовался:
без привета кидать стал. Даже позывные не дали, не успели!
Акустик, услышав взрывы, по собственной инициативе привел
в действие свою аппаратуру. Лицо его стало озабоченным:
— Наверху идут на нас... стараются!
502
— Рыбы им мало, — буркнул боцман. — Нас глушить будет...
В посту появился флагманский врач Подплава, совершивший
этот поход, чтобы испытать новейшие приемы регенерации воздуха.
Тихий и робкий человек, пришедший на флот с научной кафедры,
он спросил очень вежливо (даже неподобающе вежливо для такой
обстановки):
— Простите, а что тут в данный момент происходит?
— Шарахнут вот нас сейчас, — неласково ответил боцман.
— Не понимаю, по какому поводу... Мы же дома!
— Родные всегда больней лупят.
Акустик доложил, морщась:
— Первая серия... пошла!
Режущий шум винтов корабля пронесся над подлодкой, и со зво-
ном лопнули бомбы. Лодку сильно встряхнуло, с переборок полетела
пробка, раскрошенная в труху. Где-то с визгом разлетелись пла-
фоны, стоял глухой стук — это бились электролампы.
— Разворачивается для второго, — доложил акустик.
— Ну разве не паразит, а? — спросил боцман. — Видать, ему эта
работа понравилась. Конечно, кидай себе, — это не рыбу ловить!
Бомбы легли рядом. В соседнем отсеке что-то загрохотало.
— А товарищ попался серьезный, — сказал командир, мрач-
нея. — Эй, в носовом... что у вас там лопнуло?
- Ничего не лопнуло, — ответили из носа торпедисты. — Это
бочка из-под сушеной картошки развалилась...
Корабль наверху разворачивался для следующей атаки.
- Вы бы ему посигналили, — подсказал наивный врач. — Мол,
мы свои, идем домой, бомбить нас не надо...
- Чем же я ему посигналю? — наорал на него командир. — Или
мне палец ему из-под воды выставить?
Витя. — с укоризной сказал врачу штурман, — то, что ты со-
ветуешь нам сейчас, это называется бесплодной утопией.
А утопия - от слова «утопили». — разъяснил всем боцман.
Пошла серия за борт, - доложил акустик. — Бросает!
Падающие бомбы издавали на глубине гул и бульканье.
Знать бы ~ какую он ставит глубину? — сказал штурман.
Но тут же людей стало бить, бросать одного на другого, отсек
был наполнен туманом и мелкой пробкой.
Правильно ставит, собака! - ответил командир. — Уж боль-
но дельно кидает... Ну, как ты, Витя? Потрясываешься?
Да, видите ли, — ответил флаг-врач, -- все дело заключается
в том, что трясись или не трясись, а бежать тут некуда!
И будут, -- добавил боцман, — за здорово себе живешь, моло-
дые и красивые покойнички, украшенные орденами и медалями...
- - Опять разворачивается, доложил акустик.
Будем уходить, - решил командир. - Ничего тут иного и не
придумаешь. Он, видать, не отстанет... Вытянемся в море, подза-
рядим там батареи и уже во всплывшем положении пойдем на базу,
чтобы товарищ этот — наверху! — за чужих нас не принимал.
503
Так и сделали. Когда со стороны моря показалась подлодка,
идущая на дизелях, сторожевик принял с нее опознавательные и
точно по уставу дал на нее свои.
— Спроси его, бомбил ли он недавно лодку?
Сигнальщик отмахал вопрос на сторожевик флажками.
— Читай, что он пишет нам в утешение.
— Сознается, — сказал сигнальщик. — Пишет, что бомбил...
— Отвечай ему так: «Сукин сын, ты бомбил нас», — и потом,
когда очухаются, ты им добавь следующее: «Желательно встре-
титься на берегу для обмена боевым опытом».
Глаз прожектора сторожевика стыдливо промолчал. Сигналь-
щик понял это молчание на свой лад:
— Разве они ответят, товарищ командир? Ведь понимают, что
за такие дела на второй год войны, да еще при обмене опытом, обя-
зательно морду им бить станут...
Подлодка завернула в гавань Полярного, притулилась к род-
ному пирсу. Береговые службы потянули на ее борт шланги с па-
ром, водой, телефоном и электропитанием. Их встретил комдив.
Возле пирса остановилась «эмка», из нее вышел командующий
флотом Головко, молодо сбежал по сходне на лодку. Он и в самом
деле был еще очень молод, этот командир самого молодого флота
страны, и только седина на висках выдавала его переживания
за судьбу тех кораблей и людей, которых он столь часто провожал
в океан...
Выслушав доклад подводника, Арсений Григорьевич спросил:
— А чего не пришел в назначенный срок? Мы ждали...
Командир поведал вице-адмиралу, как его бомбила на плесе
своя же брандвахта, пришлось оттянуться в море, подзарядиться
там, снова возвращаться... «Волокитная история!»
— Это плохо, — сказал Головко. — Командир сторожевика по-
несет строгое наказание. Заставим его изучить силуэты наших под-
лодок и нести службу наблюдения в море как надо, по уставу!
Подполковник вдруг представил себе, что, должно быть, испы-
тывает сейчас незнакомый ему человек с мостика сторожевика,
и он решительно вскинул руку к козырьку мятой фуражки:
— Товарищ вице-адмирал, позвольте два слова?
— Хоть сто... Я вас слушаю.
— Простите, что вмешиваюсь. Сторожевик (это же видно) не-
давно рыбу ловил... Где им сразу все тонкости изучить? Служба
связи и наблюдений у них никудышная, это верно. Но если быть
честным, то командир сторожевика достоин большой благодар-
ности.
— За что? За то, что вас бомбил на подходе к базе?
— Именно так, товарищ вице-адмирал... Уж сколько нас немцы
бомбили, а такого не выпадало. Дельно он бомбы клал! Просто
душа радуется, что наши корабли умеют бомбить врага отлично.
— Разберемся, — кивнул комдив. — А ты слишком уж добрый,
Саня, — сказал он ему потом. — Лежал бы сейчас с водичкой в кам-
бузе на плесе Кильдинском и... рот нараспашку!
504
Сторожевик вернулся с моря, и его навестил командир под-
лодки. По внешнему виду пожилой команды, по тому, как неумело
отдал у трапа честь подводнику вахтенный, командир лишний раз
убедился, что эти ребята совсем недавно плавали под скромным
флагом с двумя селедками на полотнище.
При появлении офицера, грудь которого была украшена Звездой
Героя Советского Союза, командир сторожевика привстал со стула-
вертушки. Это был человек преклонных лет, его натруженные руки
слегка вздрагивали. Сейчас он имел звание лейтенанта. Над карма-
ном его кителя неярко поблескивал орден Красного Знамени. Только
не боевой славы — трудовой...
— Позволю себе заметить, — начал подводник, — что своих на
войне бомбить не рекомендуется... Дайте-ка листок бумажки!
На листке, вырванном из тетрадки в клеточку, подводник сде-
лал карандашом несколько стремительных росчерков.
— И вот цель! — сказал он, ловко обозначив свою лодку. -
Первый заход вы пошли так. Одобряю. На развороте потеряли,
однако, немало времени. Не одобряю. Вот если бы на контрольном
бомбометании вы сбросили серию не в этой точке, а здесь...
— И... что? — спросил рыбак.
— Как что? — удивился подводник, смеясь. — Мы бы с вами
уже не разговаривали сейчас... Вы поймите одно: вам повезло, как
никому другому. Никто из наших людей, отбомбив противника, не
имеет возможности встретиться с врагом, чтобы узнать у него — как
его бомбили? А вам повезло: перед вами сидит человек, который
ускользнул от вашей атаки. Учтите же мои замечания!
Прослушав целую лекцию, старый моряк поднялся из-за стола,
а в углах глаз, выцветших от соли и ветров, мерцали глубоко спря-
танные слезы.
— Сынок, — неожиданно сказал он. — Прости уж нас. Видит
бог, мы не хотели... Это так, святая истина! А за науку спасибо...
мы учтем на будущее!
Распили они в каюте пол-литра и расстались друзьями.
Северные подводники были щитом флота и всего Мурмана.
Причем этот щит был постоянно выдвинут на самые крайние ру-
бежи. Враг не был в безопасности даже тогда, когда прятался от
подводников в глубине фиордов за охраной цепей, сетей, мин, про-
волоки и строгой брандвахты... Они все равно прорывались!
Как люди они были по-человечески великодушны и щедры.
Опасная работа, гибель товарищей, звания Героев — это не сде-
лало их жестокими и зазнавшимися. Они были люди в полном
смысле этого слова. Умея ненавидеть, они очень много и очень мно-
гое любили в этом прекрасном мире... А далеко в океане на их под-
лодках тихо открывались крышки аппаратов, и через эти жерла,
глядящие в сумрачные глубины, вылетала ненависть к врагу —
длинными телами боевых торпед...
Сейчас они встанут на позиции — как щит, ограждающий PQ-17
от высшей точки Европы, от самого Нордкапа.
505
А теперь, читатель, нам предстоит снова побывать в западном
полушарии, где с американской пристани мы примем на борт чело-
века, который станет нашим добрым союзником...
БОЛЬШОЙ РИСК
В апреле 1942 года фюрер сказал в рейхстаге: «Бои на Востоке
будут продолжаться и далее. Мы будем бить большевистский колосс
до тех пор, пока он не развалится!» Но, развивая успех на Востоке,
Германия заодно уж нанесла Штатам несколько болезненных уда-
ров, чтобы пошатнуть моральное равновесие американцев («...чтобы
эти олухи, — говорил Геринг, — умеющие штамповать только авто-
мобили и холодильники, поняли, с кем они имеют дело»).
Недавняя катастрофа Пирл-Харбора настолько ошеломила аме-
риканский народ, что на фоне гибели целой эскадры явно по-
меркло другое бедствие, испытанное Америкой у своих берегов в на-
чале 1942 года. За очень короткий срок немецкие подводники —
безнаказанно! — отправили на грунт сразу 150 кораблей. Действуя
почти в полигонных условиях, мало чем рискуя, «волки» Деница
выбирали по своим зубам любую жертву. Но большую часть тор-
пед они выстреливали в танкеры. Это создало панику среди команд,
возивших сырую нефть из Венесуэлы, и матросы в ужасе покидали
свои «лоханки». Засев в барах гавани Кюрасао, они попивали креп-
кий тринидадский ром и лениво посматривали на танкеры, застряв-
шие возле причалов.
— Сгореть живьем всего за двести паршивых долларов, кому
это понравится? — рассуждали они. — Ведь скажи кому-нибудь, что
у нас при взрыве даже стекла становятся мягкими, словно пшенич-
ное тесно, — так ведь никто не поверит...
Подлодки Деница обстреляли с моря нефтеперегонные заводы,
и вскоре США (богатейшая страна!) ввела нормирование на бензин,
на кофе, на сахар. Для борьбы с немцами был создан флот охраны
из добровольцев, ищущих острых ощущений, который получил
название «Хулиганский патруль» *. Моряки быстро поднимались
в цене, моряцких рук не хватало. Команды торговых кораблей
зарабатывали большие деньги на риске...
В одной из улочек Бостона,
шумный моряцкий бар, и здесь
недалеко от порта, весело торговал
сидели два приятеля.
1 В составе этого «патруля» был и Эрнест Хемингуэй, который от берегов
Кубы уходил в море на своем личном катере, чтобы вести борьбу с германскими
субмаринами. Об этой рискованной работе он до конца своих дней вспоминал
с удовольствием.
506
Большой риск, и оттого большие деньги, — призадумался
Сварт, — Но туда берут ребят, которые умеют палить из «эрл и ко-
нов»... Скажи честно: ты не боишься этого рейса?
Брэнгвин оглядел сутолоку бара и, сжав жесткие кулаки, при-
щурился, словно в авиаприцел «эрликона»:
- А знаешь, это даже нетрудно... По Адольфу и его сволочи
я согласен стрелять с утра до ночи... Да и русских надо ведь понять
тоже: им сейчас тяжело, и почему бы не помочь им?
Пропеллеры ревели под потолком бара, наращивая шквалы
душного, горячего ветра. Сварт задумчиво посолил холодное пиво,
спросил с недоверием:
— А стоит ли помогать русским? Гитлер уже заканчивает возню
с ними... Разве ты не слышал, где сейчас немцы?
— Они прутся на Сталинград.
— А где этот Сталинград?
Брэнгвин честно признался:
— Не знаю. Кажется, на Волге. Говорят, она такая же длинная,
как наша Миссисипи, и русские ее очень любят.
Матросы вышли на улицу. Сварт хмуро молчал.
— Я тебя подвезу, — предложил он, садясь за руль своего ста-
ренького «понтиака»; они доехали до порта, но из машины Сварт
не вылез. — Доллары хороши, — сказал он. — Но для рейса в Рос-
сию пусть они поищут дураков в Техасе... Ясно?
Брэнгвин перекинул через плечо куртку, ответил так:
— Дело даже не в долларах! Подумай, что русским сейчас не-
легко, и тебе станет стыдно...
— А почему мне должно быть стыдно за этих русских? Немцы
лупят не меня! Пусть они придут сюда, тогда я им покажу...
— Тогда будет уже поздно что-либо показывать!
— Гитлер сюда не придет... — Сварт малость поколебался. —
Послушай, — сказал он, — до Скапа-Флоу я бы еще сходил, у англи-
чан конвойная служба налажена... Но дальше — не дури!
— Море одинаково, — сплюнул Брэнгвин. — Если дотянешь до
Скапа-Флоу, так уже недалеко и до Мурманска.
— Э-э, нет, бродяга! Ты ведь там еще не плавал. А я бывал
возле Шпицбергена. Самый лучший пловец в тихую погоду дер-
жится на воде минут пятнадцать. Учти, этот срок выдерживают
только рекордсмены! А потом... — Сварт замолк.
— Ну, а что потом? — засмеялся Брэнгвин.
— Потом любого Геркулеса закручивает от холода в поросячье
ухо. Русским ты уже не поможешь: для них война проиграна.
— А деньги за страх? — вставил Брэнгвин.
— Страх там будет, а утопленникам деньги не нужны...
Сварт отъехал прочь от приятеля так медленно, словно участ-
вовал в траурной церемонии. Брэнгвин затоптал сигарету и пошел
в контору. В рейс его взяли. Аванс — какой ему и не снился в дру-
гих рейсах! Моложавый клерк мрачно посоветовал:
— Напейся теперь как следует, чтобы ничего не помнить, пока
не очухаешься в море. Надо быть совсем ненормальным, чтобы
решиться на такой гиблый рейс в Россию...
507
Наконец-то Брэнгвин вышел из себя:
— Послушай... ты, вполне нормальный! — сказал он клерку. —
Ты — нормальный, и дальше копти здесь окна. А я вот ненормаль-
ный и потому хочу помочь России... Русские здорово дерутся!
— Другие были честней тебя, — ответил ему клерк.
— Это почему же?
— Они честно говорили, что идут на риск лишь ради денег...
Покидая контору, Брэнгвин заметил, что в баре успел посадить
пятно на свой новый костюм. Темное пиво трудно выводить. Оно
оставляет ужасные пятна. Брэнгвин даже огорчился...
Транспорт-сухогруз, на который он попал, — типичный военный
«десятигысячник» с вытянутым днищем, отчего многие такие ко-
рабли ломало на волнах. Они строились специально для поставок
по ленд-лизу по принципу: быстрее, проще, экономичнее. Совер-
шив один рейс, транспорта могли уже больше не возвращаться
к тем берегам, которые дали им жизнь: одним рейсом они окупали
все расходы на свое строительство. Команду же собрали — как
тысячу чертей! Бездомный сброд депортируемых, шантрапа ноч-
лежек Сан-Пауло и Фриско. Пятьсот долларов с процентами за
страх, который предстоит испытать, определяли всю «идейность»
этих наемников, не расстававшихся с ножами и кастетами даже
во сне. Офицеры носили при себе длинноствольные страшные кольты.
«А иначе с этой сволочью не справиться», — говорили они. Не секрет,
что союзное командование, не в силах обуздать свои экипажи,
неоднократно обращалось за помощью в советские уголовные органы
Архангельска и Мурманска...
Здесь же, на корабле, Брэнгвин встретил приятеля и настав-
ника — боцмана-суперкарго по прозванию Хриплый Дик.
— Дядя Дик, — сказал он ему, — нет ли у тебя в хозяйстве
пятновыводителя? Смотри, какое пятно посадил на штаны.
— Чем это ты так? — пригляделся старик через очки.
— Как будто пивом.
— Щенок! Или не знаешь, что, когда настоящие моряки пьют
пиво, они снимают перед этим штаны и аккуратно вешают их на
спинку стула. Будь я проклят, но пятно это не вывести...
Ночью они уже были в море. Заступив на ходовую вахту к
рулю, Брэнгвин отрепетовал курс и сказал штурману:
— А знаете, сэр, я разбил на корабле три огнетушителя, пока
четвертый не брызнул пеной мне на штаны.
— Зачем вам это было нужно, Брэнгвин?
— Здорово эта жидкость выводит пятна, сэр. Только секрет
был известен до меня. Три пеногона трахнул об палубу и только
четвертый сработал, черт его побери...
— Следите за курсом, — ответил штурман. — Это новые воен-
ные пеногоны. Тетрахлорметановые... Вы не сбились с курса?
— Нет, сэр. Держу судно на восемьдесят пять, как и приказано
вами... Кстати, а куда мы сейчас направляемся?
— Караван для России формируется в исландском Хваль-фьорде.
В конторе мне говорили, что туда уже нагнали полиции, чтобы
на всех кораблях навести приличный порядок...
508
Врэнгвин долго смотрел в ходовое окно перед собой. Океан был
величав и прекрасен, и даже не хотелось верить, что где-то лежит
зачумленная фашизмом Европа и там сейчас идет жестокая битва...
- Простите за вопрос, — заметил Врэнгвин смущенно, — но,
очевидно, мы не раз повибрируем от страха?
— Да как сказать, — флегматично отвечал штурман. — Один
проскочит — ничего, а кто и торпеду слопает. Но и так думаю, что
улицу в Нью-Йорке по нашим временам переходить гораздо опас-
нее, нежели Атлантику... Вчера на моих глазах раздавило еще не
старую даму с собакой, великолепным догом! Смерть в море, на
мой взгляд, куда гигиеничнее и почетней, нежели тебя накрутит на
грязное колесо частной машины... На румбе?! — вдруг выкрикнул
он неожиданно.
Врэнгвин поспешно перекладывал штурвал на борт:
— Виноват, сэр! Сейчас у меня — девяносто три градуса...
— Вот вы и ошиблись, Врэнгвин, — позлорадствовал штур-
ман. — Стоя на руле, нельзя вспоминать о девке.
— Простите, сэр, но я задумался сейчас о Европе.
— Нам ли, американцам, думать о тухлой Европе!
— Однако, сэр, наши войска уже в Лондоне, они в Исландии,
наши самолеты кладут свои яйца на ледниках Гренландии.
— Ну, Врэнгвин, это мы погорячились... немножко погорячи-
лись. Что ни говори, а доктрина Монро остается в силе!
Поздно ночью, сменившись с вахты, Врэнгвин в глубинах трюма
слушал программу берлинского радиовещания. На кораблях США
это строго каралось, но отребье из команды все же соорудило
для себя самодельный приемник. Из далекого Берлина сейчас
краснобайничал язвительный «лорд Хау-Хау» ’, который обращался
непосредственно к ним.
— Надо совсем не иметь мозгов, чтобы рискнуть сунуться в Ба-
ренцево море. Подумайте сами, что вас ждет у берегов России...
Когда вы будете барахтаться в воде океана, похожей на ледяную
ртуть, никто не придет к вам на помощь. PQ-17 обречен! Мне
вас жалко, ребята, — вкрадчиво нашептывали из Берлина, — всех
вас, обманутых еврейскими плутократами с Уоллстрита!
Лорд Хау-Хау замолк, и в трюме корабля, вязко его заполняя,
вдруг запели торжественные фанфары. Один филиппинец с мане-
рами гомосексуалиста подмигнул Брэнгвину:
— А ведь этот немецкий лорд не дурак... Не лучше ли нам
плюнуть на это дело? Мы же не коммунисты, чтобы самим со-
ваться в петлю. Аванс получен и пропит — чего еще надо матросу?
Брэнгвин правой ногой, как заправский форвард, врезал по
радиоприемнику хорошее пенальти. С треском разлетелись воро-
ванные лампы и конденсаторы. Берлинские фанфары жалко писк-
1 Лорд Хау-Хау (Вильям Джойс) — предатель английского народа, всю
войну подвизавшийся на кухне Геббельса, будучи радиокомментатором полити-
ческих событий. После войны по приговору суда повешен как военный преступ-
ник.
509
нули на прощание. Транспорт тяжело раскачивало на пологой
встречной волне. Брэнгвин шагнул к трапу и, боясь получить нож
под лопатку, полез наверх. Ему сейчас не хватало Сварта, чтобы
отвести душу в разговорах за выпивкой.
...Немцы уже начали «обработку» каравана PQ-17 — пока пси-
хологическую. В это время фашистский листок «Милитарвиссен-
шафтлихе рундшау» писал откровенно, что «к разрушению костей,
мускулов, артерий и вен прибавляется изматывание нервов». Со-
ветский флот, в отличие от союзных флотов, этой «войны нервов»
не знал — пропаганда Геббельса не доходила до нас!
ОБСТАНОВКА
В полумраке громадного салона «Тирпитца» адмирал Шни-
винд обдумывал то, что должно решить судьбу каравана, который
тронется к берегам СССР между июнем и июлем... Размышления
уложились в 15 страниц машинописного текста, который он и
вручил гросс-адмиралу Редеру при свидании с ним в Тронхейме.
— Здесь все, что надо, — сказал Шнивинд, довольный собой. —
Я учел даже подвижку паковых льдов к северу... Из Альтен-фьор-
да «Тирпитц» может на форсаже машин достичь каравана, мгно-
венно оставить от него то, что остается после съеденного яйца,
и так же быстро, как крыса, юркнуть обратно в щель... Донесите
до фюрера нашу уверенность в успехе, и пусть он перестанет
бояться мифических авианосцев противника.
— Сколько вам нужно топлива? -- конкретно спросил Редер.
Шнивинд был готов к такому вопросу — весьма насущному для
нефтяной экономики Германии.
— Каждая страница моего доклада обойдется фатерлянду в
тысячу тонн, а их всего пятнадцать. Но, истратив это горючее,
Германия сможет изменить весь ход войны на Востоке...
Это было веско сказано! В штабе флота на записке Шнивинда
оттиснули красный штамп: «Ознакомить лишь минимум лиц».
В этот ограниченный минимум попал, конечно, и сам Гитлер, ко-
торый согласился на проведение такой операции при одном усло-
вии: выход «Тирпитца» в полярный океан возможен только с «лич-
ного одобрения фюрера».
— В этом году я заканчиваю битву против большевизма, и мне
нужна уверенность, что флот проведет полезные акции, которые
изолируют русских от связей с их союзниками, — рассуждал Гит-
лер. — Вопрос об этом не может рассматриваться отныне в сомни-
тельных плоскостях: или — или. Мне нужен решительный успех
флота, чтобы ни один караван больше не проскочил к Мурманску!..
Кстати, гитлеровцы еще не сбросили ни одной бомбы на мур-
манские причалы и судоверфи. Этим они приводили в исполнение
510
приказ фюрера: сохранить базу для использования ее герман-
ским флотом. Но Мурманск оказался неприступен для них — гор-
ные егеря и тирольские стрелки армии Дитла не прошли 80 кило-
метров и застряли в обороне на сопках. И вот теперь... теперь...
— Теперь Мурманск следует уничтожить! — распорядился Гит-
лер. — Под носом нашей группировки «Норд» работает мощный
завод по ремонту кораблей, а портовая система русских идеально
обеспечивает скорую обработку грузов... Операцию эту надо про-
вести безоговорочно, невзирая ни на какие потери в авиации!
Шнивинд размышлял так: период штормов в полярном океане
кончается в июне, паковый лед еще не успеет отодвинуться
далеко к норду, а туманы начнутся позже. Следовательно, кара-
ван PQ-17 будет вынужден идти ближе к югу, — это значит, что
немецким самолетам вполне хватит горючего, чтобы долететь до
него, сбросить на корабли торпеды и вернуться на свои аэродромы...
В эти дни Редер сделал официальное заявление:
— Вопрос о снабжении северных портов России остается ре-
шающим для всего хода войны, которую ведут англосаксонские
страны. Они, эти страны, вынуждены поддерживать мощь России,
которая своим упорством удерживает занятыми на Востоке все
главные германские военные силы...
Вскоре караван PQ-17 и судьба его поступили на обработку
во флотскую группу «Норд», а вся операция по уничтожению этого
конвоя получила у немцев кодовое название «Ход конем».
Позаимствовав название из шахматной игры, гросс-адмирал
начал перебазирование своих сил — подводных и надводных. За весь
период второй мировой войны немецкий флот еще не выставлял
такой могучей эскадры, какую выставил сейчас против каравана
PQ17!
— Мы включаем в «Ход конем», — планировал Редер, — целых
пять активных группировок тактического значения. Первая из
Нарвика пройдет для уничтожения транспортов каравана, основ-
ную силу ее составят тяжелые крейсера «Адмирал Шеер» и «Лют-
цов» с пятью миноносцами для побегушек. Вторая — из Тронхейма
с «Тирпитцем» во главе, с ним же «Хиппер» и пять минонос-
цев — для борьбы с эскортом. Третья — подводные лодки, которые
мы развернем с 10 июня к норд-осту от Исландии. Четвертая —
опять из подводных лодок, она будет размещена для нанесения
ловких ударов между островами Ян-Майен и Медвежий. Пятая,
заключительная группировка — разведка, наведение на цель и атака
по обстоятельствам.
Штаб в Киле обработал все данные для перехвата, для разво-
рота боевых сил по коммуникациям и сделал заключение:
— «Ход конем» вступает в силу с того момента, когда кон-
вой PQ-17 начнет свое движение от берегов Исландии...
Семнадцатого июня в ставке Гитлера был утвержден план
этой грандиозной операции германского флота. К этому времени
уже довольно четко разграничились союзные сферы действия:
511
а) британский флот находился в постоянном перемещении на
линии Исландия—Скапа-Флоу—Фарерские острова;
б) объединенные силы англичан и американцев плотно бази-
ровались на исландские фиорды и базы;
в) Северный же флот Советского Союза обеспечивал комму-
никации в океане — все, которые лежали к осту от меридиана
Нордкапа, включая и ледовые районы Карского моря.
Впрочем, «Ход конем» не мог избежать случайностей. Но слу-
чайности не учитываются. Гитлеровцы надеялись, что при боевом
столкновении «Тирпитц» сумеет связать боем силы эскорта, а
«Лютцов» и «Адмирал Шеер» тем временем успеют превратить
караван в горящие обломки. Подводная эскадра (в 23 единицы)
по плану должна добить, совместно с авиацией, корабли PQ-17...
Между прочим, остался в тени истории тот человек (или группа
людей), благодаря которому (или которым) германскому флоту
было известно почти все об обстановке в Исландии. Адмирал
А. Г. Головко высказывает предположение, что разведка Канариса
работала даже в Управлении британского флота... Возможно!
Кто он был! Предатель? Болтун? Опытный шпион?
Этого мы не знаем. Но он был...
Может, из окна исландского коттеджа, развернутого фасадом
на Хваль-фьорд, он пересчитывал корабли союзных эскадр, а по-
том спокойно отправлялся в порт и до вечера чистил рыбу. Адми-
рал Канарис забрался и в эту страну, расположенную на самом
краю света. Гитлеровская пропаганда здесь процветала. Исланд-
ская молодежь бесплатно училась в германских университетах.
Некоторым исландцам, этим «провинциалам» Европы, глубоко им-
понировало то обстоятельство, что нацисты выводили свою исто-
рию из древних мифов Скандинавии, таким образом, черный мун-
дир эсэсовца их не страшил...
Во всяком случае, Канарис знал многое из того, что творится
в Исландии, этой главной перевалочной базе между Западом и
Востоком. А караван — это тебе не иголка, Не спрячешь! Под боком
Шнивинда сейчас вовсю громыхали штабные телетайпы, фиксируя
поступающую с моря информацию. Внимание германских адмиралов
было устремлено строго на север — к самой кромке паковых льдов.
Туда, где раньше плавали только герои-одиночки!
Это было горькое время, когда мы отступали...
Полезно напомнить, что отступала не только наша армия. Через
пустыни Африки спасалась к Нилу от танков Роммеля разгром-
ленная армия англичан, а на Тихом океане, через гряду атол-
лов и коралловых рифов, словно волна цунами, откатывалась —
вплоть до Австралии! — морская пехота США, которую нещадно
избивали японские самураи... Мы, читатель, слишком часто вспо-
минаем наши неудачи, но иногда не мешает освежить в памяти,
как драпали от немцев и японцев наши союзники!
512
Хроника ТАСС за июнь 1942 года скупа и деловита, но за ее
кажущейся сухостью мы чувствуем биение пульса всего мира.
Ощущение такое, будто просматриваешь старый документальный
фильм, до предела насыщенный борьбой, ужасами, победами, по-
ражениями и опять победами...
10 - На харьковском участке фронта немецко-фашистские войска начали
наступление.
Германские власти в Праге объявили о полном уничтожении чешского по-
селка JIидице, вблизи ({ладно, в качестве репрессии за убийство Гейдриха.
II -- Широкое наступление югославских партизан в Боснии.
14 - Лень Объединенных Наций. Народы всех стран, ведущих борьбу против
агрессии, продемонстрировали свою солидарность. В Лондоне и Нью-Йорке состоя-
лись торжественные шествия.
19 — Германские оккупанты отдали приказ о выселении французского насе-
ления с побережья Северной Франции.
20 - На Севастопольском фронте напряженность боев усилилась ввиду того,
что немцы ввели в бой новые части.
Тобрук в Африке капитулировал; в плен немцами взято 25 тысяч британских
войск.
23 Совинформбюро констатирует провал расчетов германских империалистов
на военно-политическую изоляцию СССР.
25 Генерал Эйзенхауэр, командующий американскими войсками на европей-
ском театре войны, прибыл в Англию.
26 — Воздушный налет 1000 английских самолетов на германский порт
Бремен, английские потери - 52 самолета.
27 - В Москве подписано соглашение между СССР и Великобританией о фи-
нансировании поставок и другой военной помощи британского правительства
совете кому и равител ьству...
...Именно в этот день (27-й день июня) караван PQ-17 и дол-
жен был тронуться в рискованный путь. Сейчас эта скорбная дата
уже принадлежит истории. Она достойна того, чтобы в летописи
событий того времени ее заключали в траурную рамку.
ТВЕРДАЯ ПОЗИЦИЯ
Не меркнет проклятое солнце над горизонтом, затихло и море!
Такая погодка на руку врагу, только не нам... Для нас был бы
хорош полный мрак, да еще штормяга! А здесь, в райской штиле-
вой тишине, какая редко выпадает в этих широтах, не смей пери-
скопа высунуть... Однако позиция есть позиция, и ее надо нести.
И -- несли.
Мы приближаемся к одному из ответственных моментов нашей
истории, а для этого следует хоть краешком глаза заглянуть
внутрь того корабля, который во многом решит судьбу дальней-
ших событий.
33 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
513
Вот они — рыцари дальних коммуникаций: шесть торпедных
труб в носу, четыре — в корме; две солидные пушки калибром
в 100 мм да еще две «сорокапятки». Таково было вооружение на-
ших подводных крейсеров, которые плавали под литерами «К»
(обычно моряки называли их «катюшами»). Корпуса этих лодок,
вобравших в себя все лучшее от конструкции старых типов, были
такой поразительной прочности, что в шутку на «катюшах» офицеры
иногда говорили так:
— При виде противника — идем на таран!..
«К-21» вышла в море уже давно (еще 18 июня) под командо-
ванием Николая Александровича Лунина.
Он родился в Одессе над самой Арбузной пристанью, и возле
колыбели его качалось синее море. Начинал службу матросом,
управлял парусником «Вега», командовал танкерами и... стал под-
водником! Теперь у Лунина любимая присказка: «Плавать без ду-
раков». В подводной войне успех или поражение решают подчас доли
секунды, отчего матросы на «К-21» отрепетировали управление
техникой до автоматизма. Один журналист во время войны писал,
что трюмные машинисты даже во сне шевелили руками, управляя
клапанами — на погружение, на всплытие. Таких сразу будили,
говоря им:
— Очухайся, комик! Ты же не Чарли Чаплин в «Новых вре-
менах»!
Здесь в насыщенной механизмами тесноте, где борта заметает
изморозью, здесь бытует жестокий закон, облаченный в легкую
тогу моряцкого юмора: «Один неверный жест — и уже никто не
принесет цветов на нашу братскую могилу...»
Лунин был из плеяды славных «щукарей», и его «Щ-421» имела
семь боевых побед. На «К-21» он заменил прежнего командира
А. А. Жукова, который иногда злоупотреблял «наркомовской нор-
мой». И хотя водка входила в постоянный рацион Подплава, а люди
не безгрешны, но такие случаи, как пьянка, на Подплаве не проща-
лись *. На подлодках Северного флота признавался только один вид
«запоев» — это запойное чтение. Пройдись из отсека в отсек, когда
лодка на глубине или ее валит с борта на борт в позиционном
положении, и всюду ты увидишь подвахтенных с книгами в руках.
Они уходили держать позицию, забирая с собой, наравне с торпе-
дами, целые библиотеки. Механики даже были озабочены этим:
«Скоро у нас книги будут входить в расчет аварийного балласта!»
Матрос, который не любил книг, считался непригодным для несения
службы на боевых подлодках.
— Читай, балбес, — говорили ему с презрением.
— Не хочется, братцы...
1 А. А. Жуков впоследствии зарекомендовал себя отличным командиром
тральщика. Но при первом боевом выходе, когда на его тральщик навалились
самолеты противника, он по привычке скомандовал, как па подлодке: «Всем —
вниз! Срочное погружение!»
514
— Ну тогда жди — без книг ты скоро спятишь!
«К-21» несла вахту во вражеских водах, возле острова Игней,
но торпеды не израсходовала — не было достойной цели.
— Ну и позиция выпала, — говорили матросы. — Хоть ты тресни,
а никак сухарь не размочить...
Позиция казалась безнадежной: ни один корабль противника
не вылезал из фиордов. В один из дней, когда лодка шла под
дизелями, работавшими в режиме «винт—зарядка» (сообщая ход
лодке и заряжая батареи), Лунин спустился из «лимузина» мо-
стика внутрь крейсера. Наверху остались нести вахту лейтенант
Мартынов и четыре сигнальщика. Линзы их биноклей, прикрытые
от солнца светофильтрами, следили за всем, что окружало лодку
но горизонту. Разглядели чемодан с ручкой, плывущий в океане
но своим чемоданным делам, будто так и надо. Никто даже не
удивился.
— Это еще ерунда, — говорили. — А вот на «К-22», где Котель-
ников командует, там портрет Гитлера видели.
— Где это они сподобились?
— В море, конечно, где же еще? Большой был, говорят. И рама
дубовая. Плавал встояка... Чтобы всем видно. И, как положено
хорошему г...., не тонул...
Совсем неожиданно с мостика прозвучал голос Мартынова:
— Передайте командиру просьбу выйти наверх...
Форма обращения — по уставу. Но уставная форма сейчас
(в дни войны) прозвучала как излишняя вежливость. Уже изрядно
обросший за время похода бородой, Николай Александрович Лу-
нин нахлобучил шапку (ее звали на лодке «шапкой-невидимкой»)
и полез по трапу наверх, ворча себе под пос:
— Ну, что там у них еще случилось?
В центральном посту остался инженер-капитан 3-го ранга Вла-
димир Юльевич Браман, который уже давно был флагманским
специалистом, но по доброй воле пошел на понижение в должно-
сти, чтобы лично участвовать в боевых операциях (два ордена
Ленина и три Красного Знамени — такова оценка его как инженера-
подводника)...
Отряхивая брызги, по трапу вдруг кубарем посыпались сигналь-
щики. Сверху на них уже скатывался из «лимузина» Мартынов,
послышался голос Лунина:
— А, черт бы тебя побрал с твоей вежливостью!
Прерывисто квакал ревун, возвещая: «Всем вниз! Срочное погру-
жение!».
Оказывается, самолет врага, появись внезапно, сделал над лод-
кой «свечку» для пикирования. Дизеля — на «стоп». Муфты пере-
ключены. Двери задраены. Кто не успел добежать до своего ме-
ста, оставался там, где его застало кваканье ревуна. Еще один
жест руки (ставший уже автоматическим), и после стукотни ди-
зелей лодку заполнило ровное гудение мощных электромоторов.
Самолет сбросил бомбы. Раздутые бока «К-21» быстро загла-
тывали воду океана. Крейсер проваливался в глубину. Ощущение
33* 515
такое, будто людей спускали в быстроходном лифте: палубу так
и уносило из-под них! Бомбы взорвались рядом...
В боевой рубке Лунин отчитывал Мартынова:
— А ты что думал? Немец в самолете моей бороды испугается?
Надо не меня наверх звать, а самому отрабатывать срочное
погружение. Что ты меня звал? Или я самолета в жизни не видел?..
Затем — команда:
— В отсеках осмотреться...
Браман сразу заметил, что лодка ведет себя неустойчиво.
«К-21», как говорят подводники, «намокла». Что-то стряслось в
цистернах. Появился дифферент, от которого жди любой беды:
электролит выплеснет через края баков, торпеды могут сдвинуться
в аппаратах или выльется масло из подшипников...
Лунин выслушал доклад Брамана:
— Лодка плохо держит глубину. Она движется по синусоиде
с дифферентом на корму. Цистерна срочного погружения само-
произвольно заполнилась забортной водой...
Николай Александрович на это ответил:
— Обычно с такими повреждениями лодке можно возвращаться
с позиции, и никто нас на базе не упрекнет. Но у нас еще ни одна
торпеда не израсходована по врагу, и... с какими глазами мы
вернемся? Давай, Владимир Юльевич, собери своих ребят — и ду-
майте.
Штопоры винтов буравили толщу океана, толкая крейсер в
темной глубине. Лунин отвел глаза от стрелок тахометров, мягко
дрожавших под стеклом, и сказал комиссару Лысову:
— Браман сделает... Я же знаю, каковы у нас специалисты!
Недаром команды с британских лодок даже наших простых ма-
тросов считают переодетыми инженерами... Сделают ребята!
Шли в режиме ста оборотов. Воздух внутри лодки был вполне
сносен. Влажность нормальная. Но знобящая глубина полярного
океана уже объяла корпус крейсера, и стало холодно. Лунин на-
тянул перчатки, его ладони плотно обвили каучуковые рукояти
зенитного перископа. Глаз командира ослепила синяя вспышка —
это значит, что высоко над ними верхушка перископа проткнула
море.
— Улетели, паршивцы, — сказал Лунин, оглядывая небо; опу-
стил зенитный перископ, поднял командирский. — И горизонт чи-
стенький. Подвсплыть нам, что ли, комиссар? Давай продуемся...
С сильным помпажем, похожим на взрывы, воздух вышибал
прочь воду. Палуба стала давить матросам в подошвы: подъем!
Лунин накинул реглан, выбрался через люк в мокрый «лимузин»,
где только что все было залито водой. Вода еще жила здесь, пе-
рекатываясь под ногами звенящими струями. Нос «К-21» мерно
вздымало на волне, море билось пеной в решетках и в шпигатах.
А ствол пушки кивал океану грозно-сосредоточенно...
Браман вскоре доложил свои технические соображения. Ре-
монт цистерн в боевом походе — случай, конечно, исключитель-
ный, почти небывалый в походной практике... Браман сказал:
516
— Лодка «намокла», сначала нам надо ее облегчить. — Он
предложил откачать за борт всю пресную воду: — Это уже две-
надцать тонн. Да еще восемь тонн смазочных масел. А ни чек
другого тут не придумать...
Лунин задумчиво поскреб свою бороду, оглядел океан:
- Вода — черт с ней! — сказал он. — Будем хлебать воду из
опреснителей... не подохнем! Но вот масло? Оно оставит такое»
пятно, что размаскирует нашу позицию...
Вспоминая об этом случае, В. К). Браман пишет: «Вынуждены
были совершить, с точки зрения подводников, совершенно непозво-
лительный акт — оставить в море колоссальное масляное пятно.
Но другого выхода у нас в то время не было. Мы должны были
остаться в море на боевой позиции...»
Лунин подошел к удрученному лейтенанту Мартынову:
- Вот, лейтенант! Вся эта катавасия — на твоей совести...
Усиленный воздушный барраж, который вел в эти дни против
пик над своими же коммуникациями, наводил командира на раз-
мышления. 48 раз крейсер был вынужден уходить на глубину
48 самолетов с ревом неслись над его перископами. И вот, как
назло, сдала цистерна именно срочного погружения! А загнать
лодку под воду не так уж просто, как «это кажется. Если же пере
брать балласта, то она камнем провалится на критическую глубину,
чего тоже следует опасаться: где ляжешь — там и останешься!
— А самолеты неспроста, — сказал Лунин комиссару...
— Думаешь, что немцы скоро караван здесь протащат?
— Ну, караван не караван, а какая-нибудь зараза с наглой
мордой вылезет па свежий морской воздух... Надо выходить на
связь с базой. Доложим, что здесь позиция мертвая. Может, пас
куда-либо переставят на живое место. Оперативникам виднее.
Лунин заметил закономерность в появлении вражеских самоле-
тов над морем: они вели поиск в 8, 16 и 24 часа, как правило, появ-
ляясь от Альтен-фьорда...
— Штурман! — велел Лунин. — Ну-ка, возьми пеленги па эти
самолеты, положи их на карту, и тогда по направлению мы уз-
наем, какой район моря интересует разведку противника...
Враг выдал сам себя: было ясно, что где-то здесь должны
пройти корабли противника. К этому времени Браман с трюмными
специалистами закончил переключение цистерн: отныне «К-21»
с испорченной цистерной срочного погружения могла срочно по-
гружаться.
— Обошлось без завода. Сами... Принимайте работу.
— По местам стоять — к погружению. Флага не спускать!
Надсадно разрывая тишину, опять квакал ревун, хлопали сталь-
ные пластины дверей и клинкетов. Дизеля разом заглохли, со
стоном провернулись моторы. Крейсер с развернутым флагом падал
во мрак океанской ночи на полной скорости, охватываемый пучи-
ной — властно и всеобъемлюще.
— Прекрасно! — сказал Лунин, следя за стрелкой. Лодка быстро
набирала глубину. — Будто сошли со стапелей...
«э17
Двадцать седьмого июня «К-21» получила радиограмму. Штаб
флота передал приказ переменить позицию, продвинувшись к ост-
рову Рольфсей, и — ждать! А при встрече с противником — ата
ковать! Подобный приказ касался не только лунинской лодки:
Северный флот уже начинал развертывать свои силы для встречи
каравана PQ-17, чтобы заслонить союзные корабли от нападений
противника. Наши лодки должны были перехватить врага вблизи
его берегов, а дальше — уже в открытом океане — протянулась
вторая «завеса» из 9 английских подлодок...
Все. что произойдет далее, случится уже не по нашей вине.
Северный флот свой союзный долг выполнит.
Враг обречен. Идем сквозь сталь и пламя.
Пускай бомбят. Посмотрим, кто хитрой.
И нет нам почвы тверже под ногами.
Чем палубы подводных кораблей.
Обычная жизнь течет по расписанию, включенная в жесткий
корабельный график. Жизнь по звонку, по радиотрансляции, по
сигналу ревуна. Обычные разговоры - деловые и краткие. В боевой
рубке Лунин собрал всех офицеров, предложил каждому высказать
свое мнение о поставленной задаче — честно и открыто, без излиш-
них лавирований.
Согласно старинной традиции русского флота, сначала всегда
выслушивалось мнение младшего. Первым говорил фельдшер -
лейтенант Петруша, и хотя он только медик, но его тактические
соображения были выслушаны со всем вниманием.
А сам командир Лунин говорил последним.
— Я принял решение искать врага в надводном положении,
погружаясь лишь для отдыха команды. Для нас это, конечно,
опаснее. Но зато с мостика мы увидим врага скорее, нежели че-
рез перископ. В любом случае, даже из-под воды, мы обязаны услы-
шать или увидеть противника раньше, нежели он обнаружит нас.
Если этого не случится, мы не моряки, а шляпы! — сказал Лу-
нин. — И хочу предупредить вас, товарищи, что атака состоится,
если даже потребуется всплыть на виду у всей фашистской эскадры...
Я сказал. Благодарю вас всех за ваши мнения, которые и помогли
мне прийти к таким вот выводам! Можете расходиться...
Воды океана по курсу «К-21» были пока пустынны. Только од-
нажды попался спасательный плот ярко-оранжевой окраски. Людей
не было на этом надувном плоту, но лежали там три пакета в гер-
метической упаковке. Когда их вскрыли в матросском кубрике,
оттуда посыпались шоколад — голландский, коньяк — французский,
сгущенка — датская, спички — шведские, ракетница — чешская,
а сигареты — турецкие. Была еще бутылка минеральной воды
из Висбадена да лекарство фирмы «Бауэр» (для поддержания
деятельности сердца при резком охлаждении организма).
51S
— Никаких национальных знаков на плоту не было, — сказал
матросам комиссар Лысов. — Вот вам, ребята, политическая задача.
Угадайте: чей это был плот?
— Загадка детская. Мы, знаем, кто ограбил Европу!
ХВАЛЬ-ФЬОРД
Исландия издавна была полуколонией Дании, а Дания, попав
под гитлеровскую оккупацию, сама стала немецкой колонией
(уже безо всяких «полу»). Но как только фашисты захватили Да-
нию, так сразу же англичане захватили бесхозную Исландию. По-
том на смену англичанам пришли сюда американцы, и тогда Ис-
ландия была превращена ими в свой «нетонущий авианосец».
США имели уже немалый опыт по созданию в условиях /Хрктики
гаваней и аэродромов. Война проходила как бы мимо Исландии,
но своим черным крылом она задевала и эту далекую страну.
Сначала англичане, а теперь американцы в свободное от службы
время усиленно обольщали исландских женщин, что — не менее
усиленно! — поощрялось самой Исландией, нуждавшейся в рожде-
нии большого числа граждан, чтобы заполнить безлюдность острова.
Несмотря на эту «интимность» отношений, население Исландии
смотрело на союзников как на незваных пришельцев. Никакие
«вечера дружбы», где танцевали,ч и никакие джазы, составленные
из матросов, тут не помогали!
С весны 1942 года глубокий Хваль-фьорд, расположенный чуть
севернее столицы Рейкьявика, стал местом сборища кораблей для
отправки грузов в СССР. В далекий путь по маршруту PQ-I7 со-
бирались 37 транспортов, больше половины из них шли под фла-
гом США, остальные — английские, голландские и панамские.
Команды были смешанные — до 17 национальностей на борту од-
ного корабля. Пока же караваи формировался, пока волокитни-
чали в штабах, пока составляли эскорт, пока ждали из США
авианосец, а из Англии подхода эскадры во главе с адмиралом
Товеем, экипажи транспортов ничем путным не занимались. В кот-
ловину скалистой бухты, названной англичанами Долиною куз-
неца, прямо в туман и в яркое солнце рушилась с утра до позд-
него вечера музыка корабельных трансляций, а с берега ее заглу-
шали мощные репродукторы, установленные на крыше неопрят-
ного барака «Христианской ассоциации свободной молодежи»:
Вы слышите — это не джаз,
Это горнисты трубят нам приказ.
Здесь вы на вахте, мистер Рэд,
Здесь телефонов личных нет,
Завтрак в постели, на кухне газ -
Эти блага теперь не для нас...
519
Врэнгвин здесь — в Хваль-фьорде — впервые увидел русских.
В составе конвоя PQ-17 были два советских корабля: «Донбасс»
и «Азербайджан». Врэнгвин поразился тому, как много в их
командах женщин. Хриплый Дик, уже однажды прошедший на
PQ-13 до России, объяснил ему, что это совсем не жены моряков.
— Когда станем выбирать якоря, вот увидишь, как эти бабы
начнут ловко орудовать на стопорах и со швартовыми, будто это
кастрюльки и дуршлаги. Л груди у них — во какие! — И боцман
отвел руки от себя примерно на два фута...
Делать в фиорде было нечего, и команды транспортов с утра
уматывали на автобусах в недалекую столицу.
В одном из портовых баров Рейкьявика, сам того не ожидая,
Врэнгвин вдруг встретил приятеля Сварта.
— Л ты почему здесь околачиваешься?
Сварт был немного смущен при этой встрече:
— Знаешь, я тогда полаялся со своей стервой. Долго думал,
чем бы ей отомстить, и решил зафрахтоваться куда-нибудь к чер-
тям поближе: пусть она мучается, вспоминая. Л доллары тоже не
помешают... Но я не дурак, как тебе известно, и нанялся в рейс
только до Скана-Флоу... Чего ты смеешься?
- Ты здорово промахнулся дверью, Сварт.
- Да нет... Мы сюда забрели совсем случайно.
Ты разве не на танкерах? — спросил его Врэнгвин.
Сварт даже обиделся:
- Я еще с ума не сошел, чтобы плавать сейчас на этих за-
жигалках, на которых и без войны-то никогда никто не знает, где
можно выкурить сигарету... Стооктановый бензин для самолетов -
с этим «бренди» лучше не связываться! Нет, — закончил Сварт,
почти довольный, — я пришел сюда на бывшем банановозе: тур-
бинный ход и два дизеля, как в раю у всемогущего бога!
Врэнгвин откупорил бутылку и налил Сварту пополнее.
— Ты всегда умел устроиться лучше меня. На турбинах вы
удерете от Гитлера, а нас — на индикаторных — он словит за
хвост!
- Это верно: у нас скорость — ноздря в ноздрю с немецкими
подлодками, когда они шпарят над водой.
Врэнгвин, скучая, зевнул. Оглядел галдящий бар.
— Вон там, — заметил, — двое британцев, кажется, затевают
драку с нашим электриком. Не пойти ли мне помочь ему?
Погоди. Успеешь.
— Если не сейчас, то будет уже поздно.
Когда Врэнгвин пробился через матросов, электрик уже ва-
лялся на полу с пробитым черепом. А двое британцев в широких
клешах покручивали в пальцах большие бутылки из-под виски.
— Это разве твой молочный брат? — спросили они Врэнгвина.
— Я не пил с ним молока.
— А тогда чего ты вступаешься?..
Врэнгвин уложил первого страшным ударом в челюсть. На вто-
рого прыгнул, визжа индейцем, и сшиб ударами ног — лепешкой
тот вклеился в стойку бара. Электрик сел, ощупывая свою голову.
520
Кажется, русские обойдутся без меня, — сказал он. - Три
лппних слова и одна бутылка завернули мою судьбу обратно...
Брэнгвин посадил раненого в такси, сказал шоферу:
- Туда же, куда и всех... до Хваль-фьорда, не дальше!
После чего вернулся за стойку и спросил:
Слушай, Сварт, а ты и правда рассчитываешь смыться?
К тебе сзади, — ответил Сварт, — заходят сразу пятеро.
- Кто они? — спросил Брэнгвин, не оборачиваясь.
Эти ребята с «Лондона», что вчера стал на рейде. И сей-
час они тебе покажут, как надо уважать Home Fleet.
Кронгвин развернулся лицом к драчунам с крейсеров.
- Ну что, консервные ребята? — подзадорил он англичан.
Как вам нравится американская сельдь в томате, которую вы
жрете согласно ленд-лизу?..
Очнулся он от голоса своего друга.
— Такси подано, — сказал ему в ухо Сварт...
Потом трое суток Брэнгвин валялся в каюте, а Хриплый Дик
уснащал его лицо примочками собственного изготовления.
- Кажется, пойдем двадцать седьмого, — передавал он ново-
сти. — Электрика уже списали с сотрясением мозга... Великолеп-
ный праздник, День независимости нации, будем отмечать в море.
Представляю, какой сумасшедший фейерверк устроят нам немцы!
На соседнем транспорте начался очередной бунт команды.
В белых шлемах, опоясанная белыми ремнями, там белыми ду-
бинками уже вовсю трудилась судовая полиция, загоняя матросов
в тесноту трюмов. Теперь их будут держать взаперти, пока ко-
рабль не выйдет в море... Брэнгвин в иллюминатор видел мощ-
ный линкор «Вашингтон», на юте которого, под разворотом ба-
шен, с песней строилась бравая бейсбольная команда; далее уга-
дывался силуэт крейсера «Лондон» под вымпелом сэра Хамиль-
тона. С рейдов Хваль-фьорда, взметая тучи брызг, поднимались в
небо крутобокие «каталины»; однажды стали звонко хлопать зе-
нитки.
— Говорят, — сообщил боцман, — сегодня летал «адольф».
— Откуда он взялся? Разве у немцев есть авианосцы?
— Да нет. Но ходят слухи, что «адольф» построил тайные
аэродромы на Шпицбергене. В море сейчас погано. Говорят еще
хуже: будто у немцев имеются секретные стоянки для подлодок
на Земле Франца-Иосифа и даже на русской Новой Земле...
Скоро прислали нового электрика — Сварта; печальный, он
втащил в каюту длинный, как колбаса, мешок с вещами.
— Твой корабль, — сказал Брэнгвин, — кажется, назывался
«Винстон-Саллен»... где же он?
Не отвечая, Сварт разбирал вещи из мешка. Из банки с кофе
он вынул черного, всего в кофейной пыли, таракана.
— Бедный мой! Неужели ты, бродяга, плывешь со мной от
самого Галифакса?.. Вот ему можно позавидовать, — сказал Сварт,
пустив таракана гулять по переборкам. — Вот его никто не обма-
нывает...
521
— Тебя обманули, Сварт?
- Конечно! Я шел только до Скапа-Флоу, потому что я не
последний мужчина и такому всегда нужны деньги. И сам не пой-
му, как забрались в этот холодильник. Теперь вдруг узнаю, что
мой паршивый банановоз, загруженный танками, тоже идет в Рос-
сию. Меня обдурили ради секретов военного времени... Ну не сво-
лочи ли все эти люди в мундирах? И я решил: лучше уж буду ря-
дом с тобой... Здравствуй, Брэнгвин!
— Здравствуй, Сварт... Но тебя никто не обманывал. Кора-
бельные пути во время войны неисповедимы, как и пути господни,
Сварт! Вон крючок — можешь вешаться сразу. Но даже твой труп
все равно поплывет до Мурманска.
— Выходит, что идиоты растут не только в Техасе, — ответил
Сварт. — Что я там не видел, в русском Мурманске? Может, ты
думаешь, нас там ждут? И поставят выпивку?
— Ждут, Сварт, и поставят нам выпивку, Сварт, это верно.
Пойми: не мы первые, не мы последние. Война продолжается, и
Россия еще долго будет воевать... Если мы даже отправимся на
дно, все равно: караваны поведут другие. Как-нибудь проскочим, —
утешил его Брэнгвин. — Эскорт у нас что надо! Одна бейсбольная
команда с «Вашингтона» берется со своими битами гнать «Тир-
питца» до самого Берлина... Дай-ка сюда бутылку!
Брэнгвин отпил виски и заткнул бутылку пробкой.
- А тебе не стоит, совсем раскиснешь... Вон наш старый Дик:
второй раз шлепает в Советы, и ничего: у него пятки и затылок
в порядке... Не возьмешь ли ты пример с него, Сварт?
— Дерьмо! - ответил ему Сварт и лег на койку.
Двадцать седьмого июня под яростным проливным дождем ка-
раван PQ-17 тронулся в путь.
На кораблях эскорта долго трубили медные боевые горны.
Один очевидец оставил нам запись: «Словно большая стая не-
ряшливых уток, корабли миновали боны, следуя в океан. Ника-
ких почестей и салютов уходящим не оказывали. Но все до еди-
ного, кто провожал корабли в этот путь, каждый молча благо-
словил их».
Была как раз молитвенная суббота...
После выбирания якорей Брэнгвин заступил на вахту. Отлично
выбритый, по-мальчишески дурачась на трапах, на мостик под-
нялся штурман. Он весело сообщил:
— Имею неплохую новость, Брэнгвин.
— Мне позволено знать ее, сэр?
— Конечно! В этом году прекрасная ледовая обстановка. Гра-
ница паковых льдов отодвинулась намного дальше, и мы пойдем
вокруг Исландии, огибая ее с севера. А это безопаснее для нас...
Вы не находите, Брэнгвин?
Тяжело взрывая воду винтами, следовал в лучистый океан
британский линкор «Дюк-оф-Йорк»; за ним, вкруговую вращая
громадные крылья радаров, удалился американский линкор «Ва-
522
шпнгтон», высоко неся взлетную палубу, с шумом пролетел авиа-
носец «Викториуз». Это были силы главного прикрытия, которые
пойдут теперь в отдалении от каравана, всей своей мощью вселяя
спокойствие в души слабых.
Брэнгвин поплевал на ладони, чтобы удобнее было держать
рукояти штурвала.
— Никогда, сэр, — сказал он, — я не испытывал особого почте-
ния к этим джентльменам-линкорам, на которых полиции полно,
как на Бродвее. В церкви там идет служба, скупердяи матросы
сдают деньги в банк, а лавки торгуют конвертами, расческами и
презервативами. Все линкоры кажутся мне плавающими казар-
мами, только без окошек. Я много бы дал, чтобы посмотреть, как
они тонут. Ох и пузырей же после них, наверное!..
— А вам не хочется домой? — вдруг спросил штурман.
— Сэр! — отвечал Брэнгвин, задетый за живое. — Если бы я хо-
тел сидеть дома, я бы не выбрал профессии, которой сейчас гор-
жусь. Так уж случилось, что мне с детства не сиделось у родного
порога...
На кораблях разом защелками наружные динамики общего
оповещения. Нервы многих тысяч людей невольно напряглись, ибо
из этих рупоров человек редко слышит что-либо приятное... Сейчас
ошарашат их всех каким-нибудь «Тирпитцем».
— Доброй удачи всем нам! — возвестили динамики, трясясь
над мостиками кораблей. — Задраить люки, клинкеты и горловины,
проверить крепления трюмов. Мы выходим в открытое море, и...
да благословит нас всемогущий бог — наш заступник!
— Выходит, линкоры уже не заступники, — хмыкнул Брэнг-
вин. — Я так и думал: на эти казармы рассчитывать не стоит...
Три часа хода, и штурман оторвал листок календаря. Он упор-
хнул из пальцев в иллюминатор. Первый день умер. Следующий
день возник. Так будет всегда, пока человек жив.
За день до этого Шнивинд сказал:
— Эфир возле Рейкьявика подозрительно затих, зато сразу
оживилась работа русских радиостанций возле Мурманска. Ка-
жется, выбирают якоря. Теперь надо подождать, когда PQ-17 сам
проболтается о себе.
Ждать ему пришлось недолго. При построении каравана в по-
ходный ордер один корабль коснулся банки, не отмеченной на
картах, и получил пробоину. Боясь, что в тумане никто не заме-
тит его аварии, он панически выпалил в эфир пышный букет сиг-
налов бедствия, которые тут же перехватили немецкие радиостан-
ции Тромсе и Нарвика.
— Вот и все! — сказал Шнивинд, срывая с телетайпа донесе-
ние об этом случае. — На первое время мне больше ничего не
нужно от них. Но они уже в моих руках...
523
КОНТАКТЫ
Английские корабли тогда много проигрывали по сравнению
с американскими. «Владычица морей» имела неумытый вид. Борта
грязные, вооружение устаревшее, всюду ржавчина, матросы рас-
христаны, словно пираты, тайком от союзников применялись те-
лесные наказания (удары плетью по обнаженным ягодицам). Аме-
риканский флот, напротив, имел ухоженные суда с мощным но-
вейшим оружием. Матросы США с непокрытыми головами шля-
лись по мостикам в легкомысленных безрукавках. Правда, что
в любых условиях американцы не забывали о сервисе — белоснеж-
ные стюарды обходили с подносами боевые посты, разнося вах-
тенным горячий кофе, виски, печенье...
Северный флот, в отличие от других флотов нашей страны, был
в постоянном контакте с союзниками. Англичане сходились с нами
туговато. Зато американцы, наоборот, сразу шли запанибрата и,
как волки, кидались на наш черный хлеб, который им безумно
нравился. У пирсов Подплава в Полярном базировались англий-
ские лодки — «Тайгрес», «Трайдент», «Сивулф» и «Силайэн». Надо
думать, что Британское адмиралтейство послало к нам не худ-
шие свои лодки. Это были корабли с очень опытными, мужест-
венными командами. Настроены же они были не особо дружески,
что не мешало им стоять борт к борту с нашими «зеками», «щу-
ками», «малютками», «декабристами» и «катюшами». Время от
времени союзные лодки уходили на отдых в Англию, а возвраща-
лись с новыми экипажами. Один из английских офицеров за вы-
пивкой с нашими подводниками случайно проговорился:
- Пусть это останется между нами, но мы ходим сюда не
воевать, а изучать ваш театр... Потому и меняют экипажи, чтобы
побольше людей освоило ваши условия!
С самого начала войны подлодки Северного флота вели актив-
ную жизнь на позициях и не имели потерь. К весне 1942 года про-
тивник оправился, резко усилил противолодочную оборону, и для
нас наступил тяжелый период. Люди всегда остаются людьми,
каждый хочет победить и выжить при этом, а теперь, когда шесть
лодок подряд ушли за горизонт и навеки остались там, за этим
горизонтом, — теперь каждый невольно задумался: «Оказывается,
враг может топить и нас. А мы-то думали, что сами останемся
неуязвимы...» Вице-адмирал Головко отметил в своем дневнике:
«Все это сказывается на умах в бригаде. Командиры приуныли».
Командир бригады Подплава И. А. Колышкин также отмечает,
что «впечатление, которое произвели на подводников первые бое-
вые потери, не следует преуменьшать». Но вся горечь этих пора-
жений скоро переплавилась в ненависть к врагу, и над пирсами
Подплава, как всегда, торжественно звучали слова:
— Сходню убрать... отдать носовые!
524
В эти дни на пороге кабинета вице-адмирала Головко появился
британский военно-морской представитель в Полярном — контр-
адмирал Фишер, сменивший на этом посту Вевана, и спокойно
доложил, что караван PQ-17 уже находится в пути.
— Можете быть уверены, — отвечал ему Арсений Григорье-
вич, — что наш флот сделает все от него зависящее, чтобы PQ-17
не пострадал от противника. Выходы в океан мы преградили
немцам, насколько это возможно. Помимо подводной «завесы»,
опущенной нами перед норвежским побережьем, мы усилили
и воздушные эскадры... Вот, пожалуйста: готовы к старту в лю-
бую минуту сто девяносто один истребитель, шестьдесят девять
бомбардировщиков и двадцать семь самолетов-разведчиков...
— Это замечательно! — И Фишер откланялся...
После ухода атташе Головко встретился с членом Военного
совета флота дивизионным комиссаром А. А. Николаевым.
— Как дела, Арсений Григорьевич?
— Да неважно... Две наши лодки опять молчат. В эфир не
выходят. Позывные без ответа... Печально! Очевидно, немцы в
своей обороне стали применять какие-то методы, которые нам не
до конца известны... А что Кучеров? Были у него?
Кучеров — начальник штаба Северного флота.
— Заходил. Как всегда, работает.
— У него, конечно, все готово к встрече PQ-17?
— Да, все... Ему надо связаться еще с Беломорской флоти-
лией. Пусть она протралит фарватеры Северной Двины.
— Это к делу! Может, там и завалялась неконтактная мина...
Ну, пойдем, — поднялся Головко, — проводим людей. Никто не
знает, увидим ли мы их снова...
На причале подводники выпивали последнюю чарку вина. Тост
был характерный для того времени:
— Выпьем за то, чтобы количество наших погружений равня-
лось количеству наших всплытий!..
В полдень 30 июня, еще не обнаруженный немцами с воздуха,
караван PQ-17 миновал остров Ян-Майен, нелюдимо застывший в
океане где-то посредине между Гренландией и Нордкапом.
Шнивинд и гросс-адмирал Редер, два старых лошака в одной
гитлеровской упряжке, были солидарны в том мнении, что мысли
фюрера о морской войне не стоят и пфеннига. Его боязнь авиа-
носцев просто смехотворна! Сейчас на базах в Норвегии было
заранее сконцентрировано 16 000 тонн нефти, и это внушало чув-
ство уверенности в исходе операции.
— Игра началась, — рассуждал Шнивинд. — Операция «Ход
конем» не может знать срывов, ибо все продумано до конца. Па-
мятник доблести нашего флота после войны поставят, конечно,
не в Киле или в Гамбурге — место ему на скале Нордкапа!
Шнивинда пугали сейчас не английские авианосцы, а, скорее,
авиация Геринга. Горький опыт содружества флота с люфтваффе
525
приучил немецких моряков бояться своих самолетов. Хваленые
асы Германии совсем не умели отличать корабли противника от
своих кораблей топя их столь жестоко, что если оставался
в живых хоть один человек из команды, то и тогда Редер с ядом
говорил Герингу:
— Большое спасибо от флота, рейхсмаршал!
Сейчас, чтобы пилотам все стало ясно, Шнивинд велел спешно
красить на крейсерах орудийные башни в отчетливо рыжий цвет,
а на палубе «Тирпитца» мтлярная команда рисовала гигантскую
свастику — черно-бело-красную, чтобы ее сразу заметили с неба...
Редер из Киля запросил метеосводку.
— Отвечайте ему, — велел Шнивинд, — что в океане держится
туман, как сливки. Мы не можем увидеть караван с воздуха. Од-
нако синоптики пророчат в скором времени прояснение...
Самолет германской разведки вслепую оторвался от поля аэро-
дрома. В полете — прямом, как полет одичалой вороны, — он стал
опустошать привязные бензобаки. Высосав горючее до дна, само-
лет бросал баки в океан, по инерции они еще долго летели рядом
с крылом, потом, плавно оседая, начиная свое падение в бушую-
щее море. Баки были устроены так, что сразу же тонули: никаких
следов в море.
«Нет, здесь никто не пролетал!»
— Еще туман... туман, — докладывал пилот. — Вот уже лечу в
разреженном. Вы меня поняли? Я говорю — здесь уже чище... Да,
да! Скоро увижу караван... Вот он, я увидел его! Контакт есть...
— Облетайте караван по кругу, — приказали из Нарвика.
Как это бывало не раз, англичане вступили в радиопереговоры
с самолетом противника. Обычно начиналось состязание в остро-
умии, и пальма первенства не всегда доставалась Англии.
— Эй, парень! — кричали радисты кораблей. — У нас закружи-
лась голова от твоих петель. Покрутись немного обратно, чтобы
у нас раскрутились шеи...
— Потерпите, — вежливо отвечал с неба немец. — Я не стану
вам долго мешать. Сейчас улечу обратно, а вы ждите моих прияте-
лей. Они уже начисто открутят вам головы.
Юмор неважный... А самолет-разведчик уже принес смерть!
Полет этот был проделан немцами в полдень 1 июля.
Теперь, когда конвой обнаружен, англичане решили, что сохра-
нять радиомолчание бессмысленно. Эфир взорвало каскадами
длинных передач по нескольким адресам сразу. Немецкие пере-
хватчики трудились в поте лица, все текущее с моря немцами
тут же расшифровывалось (это был большой успех фашистской
криптографии)...
1 Примерно такое же положение сложилось и на флоте США: немало аме-
риканских кораблей и моряков погибли под бомбами и торпедами, сброшенными
на них своими же самолетами. К великому прискорбию, на Северном флоте
в конце войны, по халатности штаба авиаполка, была потоплена гвардейская
подлодка «Щ-402» (командир — капитан 3-го ранга А. М. Каутский).
526
— Спасибо англичанам за их внимание к нашим заботам, —
сказал Шнивинд. — Теперь все пойдет гораздо проще. Пристеги-
вайте к этим болтунам наши подлодки.
С моря подошли германские субмарины и пристроились к ты-
лам конвоя. Линейные силы эскадры Дж. Товея шли западнее;
с лодок помимо транспортов видели сейчас только эсминцы сопро-
вождения Брума; крейсера же сэра Хамильтона проходили север-
нее (еще не замеченные немцами). Иногда в тумане подлодки те-
ряли караван, но жирные пятна нефти, оставленные кораблями
на волнах, и задымленная атмосфера над морем помогали немцам
снова находить караван в океанском безбрежии. В штабы летели
их краткие сигналы:
«06.17. Контакт потерян...»
«11.38. Контакт восстановлен...»
Шнивинд передал «волчьей стае» приказ:
— Вцепитесь в нефтяной шлеф и держитесь за него. Сейчас
главная задача — не атаки, а лишь слежение. Не вступая пока
в боевой контакт, не теряйте контакта визуального и акустического.
Желаю удачи вам, мальчики! Сам гениальный фюрер следит за
каждым оборотом ваших винтов...
«Мальчики» крепко вцепились в грязный шлейф каравана.
Опытные кадры Деница уже были повыбиты — средний возраст
немецких подводников составлял тогда 21 год. Их боевую подго-
товку нельзя признать блестящей, но они были нахальны, напо-
ристы и безжалостны... Их длинные волосы и яркие цветные платки
почему-то особенно бесили американцев. Застав какую-нибудь
лодку во всплывшем положении, азартные янки кидались на абор-
даж. Дрались даже ящиками с бутылками. А пылкие пуэрториканцы
метали в гитлеровских офицеров ножи, словно в цирке.
Фишер снова появился на пороге кабинета Головко, и лицо
британского атташе теперь озабочено.
— Я, кажется, говорил вам, адмирал, что из Хваль-фьорда
вышло всего тридцать семь транспортов с грузами.
— Да, да.
— Но, кажется, четыре уже вернулись — один из-за поломок в
машинах, другие не выдержали сжатия во льдах.
— Минус четыре. Продолжают движение тридцать три?
— Да, тридцать три... Маленькая неприятность, — поморщился
Фишер, прищелкнув пальцами. — Дело в том, что PQ-17 уже за-
секла воздушная разведка противника.
- А точнее?
— Точнее, — отвечал Фишер, — немцы с этого момента не вы-
пускают PQ-17 из поля своего зрения...
Помолчали. Где-то вдали выла сирена подлодки.
— Простите, адмирал, — начал Головко, — а что докладывает
ваша разведка о германских линейных силах группы «Норд»?
527
— О, за ними мы следим как курица за цыплятами, — отвечал
Фишер с улыбкой. — Впрочем, когда нет новостей о противнике,
то это уже хорошая новость...
— Не всегда так, — нахмурился Головко.
— Что делать, если нашей авиации мешает туман. Вся северная
Норвегия словно закрыта белым одеялом. «Спитфайры» не могут
разглядеть, что творится на якорных стоянках немцев...
Арсений Григорьевич пришел к выводу, что контр-адмирал
Фишер действительно мало что знает. «Не делай этого, Дадли!»
был далеко отсюда, и Британское адмиралтейство сообщит своему
атташе лишь то, что сочтет нужным. И оно скроет именно то,
что сочтет нужным скрыть от своих союзников.
— Ну ладно, — сказал Головко, пожимая руку Фишеру. — Пока
у нас нет причин для опасений... Будем надеяться на лучшее!
В полночь радиостанция Полярного уловила трепетные сиг-
налы из вражеских вод. Лунин сообщал, что его подводный крей-
сер новую боевую позицию занял, на лодке все исправно, настрое-
ние у команды ровное, деловое, хорошее. Впрочем, о настроении
он мог бы и не докладывать — Лунин сделал это вроде бы умыш-
ленно. Казалось, он хотел этим сказать: после шести потерь моя
«К-21» не считает себя кандидатом в седьмую...
Приняв текст от дежурного по штабу, Головко сказал ему:
— Идите. Ответа не будет. На «двадцать первой» и не ждут
ответа... Для них все уже ясно!
Ну что ж. Пока все складывается не так уж плохо для нас.
«Как-то там Дадли? Не делает ли Дадли того, чего не стоило бы
делать этому Дадли?.. Ты не делай этого, Дадли!»
СЕВАСТОПОЛЬ—МУРМАНСК
Первого июля наши войска оставили Севастополь...
В этот же день «все, что летает», было поднято Герингом
с полярных аэродромов. Со стороны солнца на страшной высоте
эскадрильи были развернуты на Мурманск... В их составе были
экипажи, которые совсем недавно перебазировались в Норвегию
из Сицилии, где они обслуживали армию Роммеля в Африке '...
Больно: наши войска оставили Севастополь!
1 Из-за переброски Гитлером из района Средиземноморья на Восточный фронт
2-го воздушного флота танковые колонны Роммеля замерли как вкопанные
лишь в 80 км от Нила, что спасло положение вдребезги разбитой английской
армии в Египте. Об этом не следует забывать.
528
Гитлеровская авиация начала приводить в исполнение при-
каз фюрера о полном уничтожении Мурманска. В небе над пор-
том разгорелся воздушный бой. До последней капли бензина, до
последнего патрона дрались в этот день наши летчики. Город го-
рел. Огромное черное облако гари и копоти нависло над кры-
шами.
Зениток было мало. Очень мало. Били по зрагу е кораблей.
То здесь, то там в небе раскрывались комки парашютов — сбитые
асы Геринга, с амулетами и орденами в дубовых листьях, теперь
плыли прямо в пламя, прямо в свинец Кольских вод...
Тяжело. Очень тяжело. Вчера мы оставили Севастополь.
На другой день все повторилось сначала. Противник решил,
невзирая ни на какие потери, доломать бомбами и дожечь зажигал-
ками то, что сохранилось в целости после вчерашнего налета.
Несколько бомб попало в цехи судоверфи. В порту стали го-
реть склады, но их отстояли. Батопорт единственного на всем флоте
дока был поврежден осколками. Город догорал...
Вице-адмирал Головко записывал в своем дневнике:
«...Будто нарочно, только теперь, когда Мурманска, по
существу, уже нет как города, получены сто зенитных пу-
шек для обороны его... Дал приказание увести плавучий док
Морфлота в другое место. Иначе он будет потоплен. Вчера
вечером черноморцы оставили Севастополь... Пока же у всех
тяжко на душе.
...О 17-м конвое никаких сведений. Отсутствие их еще не
признак чего-то плохого. Все равно тревожно и тяжело...»
Операция «Ход конем» заранее планировала уничтожение Мур-
манска. И город теперь лежал в золе, во прахе. Но порт, но верфи,
по дорога работали...
А все-таки тяжело: мы оставили Севастополь!
Британский контр-адмирал Фишер принес самые свежие данные
своей разведки... Он был даже не озабочен на этот раз.
Английский атташе был предельно взволнован:
— Вы не поверите, адмирал! Одному «спитфайру» все же уда-
лось проткнуть одеяло тумана. Но аэрофотосъемка вдруг пере-
стала фиксировать «Тирпитц» и «Хиппер» в Тронхейме... Куда они
делись, эти бэби, нам неизвестно.
— Следует поискать их в Альтен-фьорде, — сказал Арсений
Григорьевич. — Немцы очень любят этот фиорд, дающий им ско-
рый и решительный прорыв на оперативный простор.
— Значит, и вы склонны думать, что германские линкоры го-
товятся выйти на наши коммуникации?
34 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
529
Сам в прошлом командир «Бархэма», Фишер понимал, какую
страшную разрушительную мощь несут корабли этого класса. Он
уходил из кабинета Головко, дергая плечом, почти возмущенный:
— Это ужасно... Это в корне меняет всю обстановку!
Британская миссия передала на карцван PQ-17, что порт на-
значения — Мурманск — отменяется после бомбежек, кораблям
теперь следует идти в Архангельск (впрочем, такое решение союз-
ников было только выгодно для нас, ибо от Архангельска грузы
скорее доходили до нашего фронта).
ОНИ ИДУТ
Американцы приобщались к европейской войне (пока еще в
подчинении у английских адмиралов). Проводка PQ-17 к берегам
России — первая крупная операция на море, за которую США взя-
лись под эгидою Англии. От того, как эта операция сложится,
будет зависеть многое. Сейчас в утепленных калориферами руб-
ках линкора «Вашингтон» работали мощные пеленгаторы системы
«хаф-даф», которые перехватывали радиопереговоры противника
в океане. Здесь в клубах сигарного дыма, попивая виски, труди-
лись хитроумные дядьки в очках, в расстегнутых жилетках, пере-
черченные подтяжками, — это криптографы-аналитики, постигшие
тайны германской радиосвязи.
«Хаф-дафы» запеленговали кодовую шифровку с германского
миноносца. Из текста после его раскодирования вдруг выясни-
лась печальная картина: PQ-17 уже давно под надзором против-
ника... Об этом же знали и британские адмиралы. Но сэр Товей
сказал: «Иес», сэр Хамильтон сказал: «О’кэй», — и этим дело за-
кончилось, как в швейцарском банке, где умеют хранить тайну
любого вклада.
Иное дело американцы: они стали ругаться:
— Черт побери этих немцев! Как они умудряются все это де-
лать, мы выясним лишь после войны, если доживем. Но еще труд-
нее понять наших союзников. Ради чего, спрашивается, мы мокнем
под дождем на задворках Европы, будто папа отлучил нас от
церкви? Не проще ли подойти к «Тирпитцу» и по локаторному
пеленгу раскатать его, словно на блюминге? Мы бы превратили
этого верзилу в такой тощий конверт, что Редер уже завтра утром
мог бы просунуть его под двери кабинета своего фюрера...
На американских крейсерах «Тускалуза» и «Уиччита», которые
шли в составе крейсерского прикрытия сэра Хамильтона, офицеры
акцентировали внимание матросов на баснословной стоимости
грузов каравана PQ-17:
— Семьсот миллионов долларов — это такие деньжата, за ко-
торые стоит держаться на ринге, даже если выскочат зубы! Мы,
530
американцы, не должны забывать, что в гражданской войне Шта-
тов только одна Россия поддержала нас! Она прислала нам в по-
мощь свою Балтийскую эскадру, а сейчас мы, правнуки Линкольна,
оплачиваем русским старый непогашенный чек...
PQ-17 лежал на генеральном курсе, по широкой дуге как бы
огибая всю Скандинавию, чтобы потом, от самой кромки пако-
вых льдов, спускаться с севера на юг — прямо в порты России.
На маршруте каравана иногда встречались перевернутые шлюпы,
полузатопленные понтоны с мертвецами, плавали загустевшие от
полярной стужи комки мазута, похожие на гнилое мясо, — это
были следы прежних катастроф, печальные мемориалы тем кара-
ванам, которые прошли здесь раньше PQ-17. В таких мрачных
местах корабли не задерживались, их проносило сейчас в тоскли-
вом тумане, среди разбитых льдин и пугающих айсбергов. Черная,
будто бархат, вода океана послушно размыкалась под корпусами.
Мертвая тишина окружала их. Что-то уже щемило в сердцах,
и люди старались улечься спать в отсеках, расположенных выше
ватерлинии, поближе к дверям и люкам. Скапа-Флоу, не забывая
о них, транслировал на PQ-17 базовый концерт; далеко отсюда
надрывались для них саксофоны и пела недоступная женщина:
Плыви, плыви, мой караван,
В далекий путь за океан.
Последний раз играет джаз,
Последний раз пою для вас...
Но сейчас, объятые тревогой и стужей, экипажи кораблей, ка-
жется, уже не верили, что где-то полнокровно шумят волшебные
города, грохочут джаз-бандами лиловые от угара рестораны, а по
вечерам, в свете неоновых огней, на панели столиц выходят жен-
щины с ярко накрашенными губами... Термометры на мостиках
отмечали в эти дни всего минус три градуса!
Впрочем, пока все идет как надо. Только выяснилась неприят-
ная подробность: корабли обнаружили нехватку боеприпасов.
Предприимчивые американцы стали рвать пломбы с палубных
контейнеров, в которых сумрачно дремали заиндевелые танки.
Из трюмов были поданы снаряды. Башни 28-тонных громадин не-
хотя зашевелились, в беспокойстве оглядывая незнакомый для них
пейзаж. Отрывисто и сухо застучали пробные выстрелы танков
«Генерал Грант»...
— Так будет спокойнее, — говорили моряки. — Пусть уж рус-
ские получат товар без пломб и упаковки, нежели не получат во-
обще никакого!
Долго мешал туман, создающий чувство одиночества. Но вре-
менами он распадался, и тогда командам кораблей казалось, что
они видят целый город, нежданно выросший в океане. Горизонт
был задымлен девятью колоннами, которые шли с интервалами
в два кабельтова между судами. Низко над ними плыли серебри-
стые колбасы аэростатов заграждения.
34*
531
Вне видимости каравана, где-то между Ян-Майеном и Шпиц-
бергеном, курсировала эскадра дальнего прикрытия. Два союз-
ных линкора — «Дюк-оф-Йорк» и «Вашингтон» — подминали под
свои кили воды океана. Затаенной тенью скользил в окружении
корветов и подлодок авианосец. Вдоль самой кромки льдов шли
тяжелые крейсера типа «Лондон». Вездесущие миноносцы рыскали
вокруг, вынюхивая врага. Факелы их труб проносило над морем,
как вестники безопасности.
Пузатые корветы, будто гуси, важно плыли в боевом охране-
нии, отлично вооруженные сетками радаров на мачтах. Палубы
конвойных судов были оснащены многоствольными «ежами» и
«мышеловками», сеющими бомбы над подлодками врага квадра-
тами — по площадям. Танкера — для заправки кораблей на ходу
(через шланги) — двигались в ряд с транспортами.
Эскадра не была слепа. Эскадра не была глуха.
Британские «асдики» и американские «сонары», выставив уши
свои из корабельных днищ, вели неустанный гидролокаторный
поиск противника под водой. Воздух над караваном и над силами
ближнего прикрытия был уплотнен почти до предела быстрыми
разговорами, которые корабли вели между собой через ультра-
коротковолновые телефоны (TBS).
Шли корабли ПВО (противовоздушной обороны).
Шли корабли ПЛО (противолодочной обороны).
Казалось, нет силы, способной сокрушить эту четко спланиро-
ванную организацию обороны...
А на случай гибели кого-либо — вот и спасательные суда. С хи-
рургами и запасами консервированной крови. На борту их — осо-
бые тралы, готовые выловить человека, даже ушедшего под воду.
Здесь имелось все, что нужно для спасения. Даже сильнодей-
ствующие химикалии для очистки людей от нефти и соляра, кото-
рые неизбежно облипают тонущего при катастрофе, быстро разъедая
кожу и внутренности.
И моряки каравана PQ-17 жили в полной уверенности, что за-
щита от врага им обеспечена. Никто из них тогда не знал (и не
мог знать), что все они уже приговорены.,. Да, все решено заранее,
и жизни этих людей уже включены в громоздкий расход войны
как печальные, но неотвратимые потери...
Но мы не станем опережать события...
Берлин изнывал от жары. Два дня подряд Редер и его штаб
совещались — в удушливом поту, в тревогах, в сомнениях. Под-
водились итоги наблюдения за PQ-17, делались далеко идущие
выводы, выражались то уверенность, то сомнение в успехе. Бе-
лые рубашки офицеров Гохзеефлотте взмокли на лопатках. С океана
к ним прилетали краткие радиоимпульсы: подводные лодки добы-
вали информацию, и — самая свежая! — она неизменно лежала
перед Редером... Раздернутые галстуки болтались на мокрых, ба-
гровых шеях.
532
— Кажется, можно приступать, — сказал гросс-адмирал. — Еще
раз запросите Нарвик — все ли готово у Шнивинда?..
Шнивинд был обязан заблаговременно перебазировать линкоры
и крейсера на Альтер-фьорд — как можно ближе к коммуни-
кациям. Отсюда линкоры и крейсера в кратчайшие сроки могли
выйти на театр войны; отсюда же, из Альтен-фьорда, Гитлеру было
уже труднее вытащить корабли обратно на базы. Тогда фюрер
должен считаться с тем, что линейные силы флота уже приведены
в действие. Сейчас в океане перемещался обратный конвой QP-13,
идущий из СССР в Англию \ но Редер велел своему штабу за-
крыть на него глаза — пусть тащится куда хочет: все силы флота
устремлены только против PQ-17...
Самолет германской разведки непрерывно завывал возле ко-
раблей конвоя, вне досягаемости зенитной артиллерии, и ради-
сты каравана часто прослушивали его сигналы, выбрасываемые
в эфир по адресу Нарвика. Радиолокаторы конвойных тральщиков
мычали в тумане надрывно и безнадежно: на их экранах фикси-
ровались пока только айсберги.
В это время немецкие корабли, покинув Тронхейм и Нарвик,
уже двигались по фарватерам, точно как трамваи по рельсам.
«Тирпитц» и «Адмирал Шеер», «Хиппер» и «Адмирал Лютцов»,
а с ними и эсминцы сопровождения начали маневрирование
в узостях фиордов, чтобы удобнее сосредоточиться для выхода в
океан. Операция продумана с немецкой пунктуальностью — нельзя
предупредить только случайности. Первым напоролся форштевнем
на скалистую банку «Лютцов». Вслед за крейсером полезли ки-
лями на «сахарные головы» три миноносца сразу («Ганс Лоди»,
«Карл Галстер» и «Редер»). Это никак не входило в немецкую
программу. Казалось, что, перекрывая сцену, вдруг рухнул тяже-
лый занавес.
— Но игра продолжается, — почти не огорчился Шнивинд. —
Информация об авариях достигнет англичан лишь дней через
пять, никак не раньше, а за это время мы успеем все обтяпать...
Теперь уже пять подлодок тянулись в нефтяном шлейфе PQ-17,
но атаковать караван было немыслимо: идеально гладкое море
сразу же выдавало белую косынку буруна, возникавшего от дви-
жения поднятого перископа. Конвойные суда пресекали любую
попытку гитлеровских субмарин сблизиться для атаки. Англичане
методично проводили контрольное бомбометание, и взрывы глу-
бинных бомб отпугивали немцев, заодно вселяя бодрость в сердца
союзных матросов. Так что, читатель, пока все хорошо. Они
идут, и, казалось, ничто не сможет задержать их движение по курсу.
Они идут — и пусть идут! Мы их ждем...
1 Британское адмиралтейство дало этому обратному каравану неверный курс,
и возле берегов Исландии QP-13 напоролся на свое же минное поле: флагман
конвоя и еще четыре корабля взлетели на воздух.
533
Вскоре немцы — по словам англичан — нанесли каравану пер-
вый «визит вежливости» Когда из розовой дымки вырвался са-
молет, неся под пузом торпеду обхваченную когтями кугелей, аме-
риканцы не сразу поняли, что это противник — настолько они его
не ждали! Сверхсрочнослужащий старшина-артиллерист со зна-
нием дела поучал лопоухих резервистов:
— Вот появился и первый русский самолет. Нас встречают!
Когти самолета разжались, выпуская в море торпеду
— Вот он посылает нам подарок от «дядюшки Джо» ’...
На британских кораблях в исступлении уже трещали «эрликоны»
изрыгая массу огня в небо, но и это не смутило опытного сверх
срочнослужащего:
— Все ясно: мы приветствуем русских салютом...
Увидев, что под водой уже рыскает узкое хищное тело торпеды,
резервисты разбежались, как зайцы, оставив своего наставника
в полном обалдении. Осознав, что надо делать, он кинулся к своей
пушке, срывая с нее чехлы... «Визит вежливости» был краток. Кара-
ван остался цел, а немцы потеряли один самолет. Но разведчик,
словно подвешенный к небу все еще гудел за облаками. Хамиль-
тон, державший свой флаг на крейсере «Лондон» передал на
эсминцы сопровождения Брума:
— Судя по всему вас навестил дилетант-любитель. Вслед за
ним следует ожидать опытных профессионалов.
Крейсера прикрытия ходили в отдалении острыми галсами,
иногда спускались по меридиану к югу срезая курс каравана, по-
том снова отбегали назад — в затишье черных полярных вод, где
липкий туман окутывал их борта.
Ближе к ночи немцы засекли с воздуха присутствие крейсе-
ров Хамильтона, и в Берлине, обдумывая возникшую ситуацию,
временно задержали выход «Тирпитца» на океанские коммуника-
ции...
Караван PQ-17 вступал в новые сутки — 4 июля, когда США
празднуют День независимости. На американских кораблях в эту
ночь опять подпольно слушали берлинское радиовещание. Лорд
Хау-Хау вроде бы сочувствуя американским матросам, говорил
даже мягко, с душевной тоской в голосе:
— Я ведь предупреждал вас, ребята, чтобы вы не совались не
в свои дела. Германия воюет с большевиками — и вы нам просто
мешаете! Однако вы меня не послушались, теперь можете пенять
на себя. Завтра по случаю праздника Независимости мы устроим
для вас веселые танцы с бесплатной музыкой!
...Ну ладно. Посмотрим.
1 «Дядюшка Джо» — так в США во время войны называли И. В. Сталина.
534
Линкор «Бисмарк»
Неудачи немецких линкоров и крейсеров привели к отставке Редера. Его преемником стал Дениц
На снимке он прощается со споим предшественником.
Подводная война по прежнему приносила немцам серьезные успехи, по.
начиная с весны 1943 г., инициативу в битве «за Атлантику* перехватили
союзники. Однако, Гитлер верил, что военно-морские силы Дёница склонят
чашу весов в его пользу.
Немецкая подводная лодка «U-7» действовавшая в прибрежных районах.
Налет немецких торпедоносцев.
Преемник Гитлера Дёниц покидает с адъютантом свою квартиру во Фленсбург Мюрвике.
ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ
Где-то слева остался Шпицберген, пробитый метелями и стрель-
бой диверсантов, справа — незримо — проплыл Медвежий, о кото-
ром даже лоция ничего доброго не скажет.
Крейсера Хамильтона, уже рассекреченные противником, те-
перь следовали в 10 милях впереди по курсу конвоя. На флагман-
ском «Лондоне» была укреплена фальшивая труба, делавшая его
похожим издали на линкор «Дюк-оф-Йорк» но даже эта заман-
чивая цель не соблазнила сегодня немецких мародеров — им было
важно уничтожить груз... Потому что потеря груза отражалась на
делах Восточного фронта, на делах армии Паулюса, вступающей
в битву за Сталинград.
Всю ночь шли в тумане, волоча за кормами сигнальные бури,
чтобы идущие в кильватере суда не наседали на передних. И всю
ночь в небе ровно гудели немецкие самолеты, словно где-то рои-
лись шмели. Была ночь, повторяю, хотя над океаном светило солнце,
блеск которого был разжижен плотным туманом. Никто ничего не
понял — откуда и как, но вдруг над кораблями пронеслась мол-
чаливая тень...
Выключив моторы, торпедоносец бесшумно спланировал на ка-
раван, и только у самой воды взревевшие моторы резко дернули
его вперед. Торпеда проскочила несколько рядов кораблей, не
найдя себе цели, пока не врезалась в американский «либерти» по
имени «Кр. Ньюпорт» Удар! Упругий толчок вязкого воздуха. Из
пробоины выбило купол пламени — так, словно раскрылся красный
парашют. И повалил дым...
— Что у вас за шум? — спрашивал Хамильтон с крейсеров.
— Одному янки не повезло, — отвечал Брум с эсминцев сопро-
вождения. — Но он, кажется, заколдован и не тонет
— Добейте его, — велели с крейсеров...
Англичане быстро сняли «веселых пострадавших. На некоторых
были отличные выходные костюмы и чистые белые сорочки с ак-
куратно завязанными галстуками» Со спасательного судна англи-
чане кричали американцам, державшим тяжелые чемоданы:
— Чемоданы — за борт! Еще чего не хватало...
Когда «Кр. Ньюпорт» получил от союзников торпеду он только
вздрогнул, будто не понимая, за что его бьют свои же, но тонуть
не пожелал. Тогда англичане оставили его на волю божию и ки-
нулись нагонять караван. Когда они ушли, из глубины выскочила
немецкая подводная лодка «U-255» не так давно потопившая
крейсер «Эдинбург» с русским золотом. Приглушенно мурлыкая
дизелями, словно сытая кошка возле миски со сметаной, субма-
рина обошла покинутый корабль по кругу Немцы записали назва-
ние судна, его тоннаж, прикинули на глаз, сколько груза на его
541
палубе, потом аккуратно всадили в него третью торпеду. После
чего «U-255» дала радиограмму о своей «геройской» победе, --
гитлеровские подводники всегда славились фальсификацией фак-
тов (недаром же папа Дениц проверял их работу по сводкам Ви-
Би-Си)...
Свергая за борт контейнеры, «Кр. Ньюпорт» нехотя расставался
с жизнью. Ну как, читатель? Страшно ли? По-моему, пока еще
не страшно, хотя караван PQ-17 уже осиротел. Один офицер и три
матроса тонули сейчас вместе с кораблем. Мы не станем задер-
живаться. Тронемся дальше.
День независимости будет насыщен событиями. Самыми сквер-
ными. Самыми гибельными. Самыми непостижимыми!
До этого караван шел строго на восток, но в 16.45 он развер-
нулся на норд-ост (45° по компасу) — ближе к паковым льдам. Ра-
дисты с PQ-17 постоянно ощущали присутствие противника, не
вылезавшего из-под облаков. Там, в поднебесье, сейчас твори-
лись какие-то загадочные дела. Над мачтами кораблей ветер тре-
пал флаги сигнала: «Воздушная атака неминуема». Аэростаты
поднимались все выше. Боевая тревога, объявленная еще с по-
луночи, держала прислугу на ногах. Измотанные до предела,
с глазами красными, словно в лицо им плеснули кислотой, англи-
чане из-под плоских блинчатых касок вглядывались в небо.
— Кажется, нас уже сажают на сундук мертвеца, — говорили
они. — Этот чертов туман! Из-за него нам не упредить противника
заранее...
Вдруг словно лопнула потаенная пружина. Все закружилось
в вихре беспорядочного огня. Динамики корабельных трансляций
колотило под мостиками, и они извергали над морем все то, что
люди видели или чувствовали.
— Четкий пеленг на кормовых углах... Внимание!
— Насчитал одиннадцать... Летят над «Карлтоном».
— О, господь бог! Их уже двадцать... прямо сюда...
— Ребята, не пора ли просить прибавки к жалованью?
— К черту! Посмотрите, что творится по носу...
— Хэлло, на «Уэйнрайте»! Вы довольны праздником?
Американский эсминец «Уэйнрайт», открыв огонь, пошел на-
встречу торпедоносцам. Самолеты прорвали полосу тумана и
дыма — в лицо германским пилотам брызнули яркое солнце и смерч
огня. Не выдержав резких контрастов боя, летчики еще издали
положили торпеды на воду. Доблестный «Уэйнрайт», выскочивший
далеко вперед, оказался в центре хоровода множества торпед,
шнырявших вокруг него, словно акулы возле кашалота. Над
американцами со звоном лопнул фюзеляж одного торпедоносца,
и это отрезвило пилотов — они отвернули назад. Но своей атакой
с носа каравана они отвлекли внимание людей от обстановки на
кормовых углах, а там...
542
Сразу 24 торпедоносца прорвались к каравану. Это были но-
вейшие «Хе-177», из-под фюзеляжей которых неслись на корабли
торпеды. С бреющего полета, в плюмажах рассыпчатой пены, сре-
заемой ветром, стервятники точной фалангой врезались в караван
с кормы.
Когда на тебя, прямо в твою грудь, летит вражеский самолет
<• торпедой, а в раскаленном клюве его клокочет яркая точка огня
и когда кажется, что все пули устремлены только на тебя, — вот
тогда наводчику, которому осталось жить мгновение, надо собрать
свою волю в комок, привести врага в скрещение нитей прицела,
и тогда... Допустим, ты не успел! Тогда над тобой (уже мертвым)
с воем, истребляя на корабле все живое, несется чертая тень смерти,
и ты, наводчик, будешь отвечать за все — даже за то, что ты
погиб раньше, нежели твой автомат успел заговорить: пом-пом-
пом... пом-пом-пом!
Навстречу плотному огню кораблей самолеты выстреливали
острые пучки трасс, убивая и калеча людей на палубах зажига-
тельными пулями, горевшими еще в полете. Всюду разлетались
стекла рубок, жестоко раня лица, выкалывая осколками глаза.
Торпедоносцы мчались над самой водой — прямо между бортов
кораблей, будто их несло вдоль нескончаемых коридоров...
Грохот. Треск. Звон. Крики. Вой моторов.
С площадок стрельбы, будто с заводского конвейера, так и
сметало в море сверкающую лавину отстрелянных гильз. Из ра-
створенных ворот контейнеров гулко ухали танки. Это был пара-
докс войны — танки, плывущие в океане, били (и куда) по са-
молетам! Торпедоносцы летели почти вровень с мостиками, и по
ним стреляли сейчас из всего, что приспособлено для стрельбы, —
даже фальшфейерами, которые красочно, но бессильно разбивались
о кабины пилотов.
А под водой, отблескивая медью, неслись топеды, и теперь
множество пушек и автоматов уставились за борт, силясь пора-
зить уже не самолеты, сбросившие смерть, а сами капсулы смерти,
в которых заключено полтонны тротила. Трассы перепутались
в воздухе, будто разноцветная пряжа. Наводчики уже плохо ори-
ентировались в этом безумном пекле. Часто переводя огонь слева
направо (или сверху вниз), они стали задевать свои же корабли,
переранив немало моряков на палубах...
Раздался взрыв! Это американский «Хупер» получил в борт
сразу две штуки, и машина корабля, разнесенная в куски, с об-
лаком пара, вырвала кверху всю палубу... Нет, этих немцев не
остановишь так просто — они воевать умеют.
Еще удар! На этот раз по английскому транспорту...
Где-то полетели за борт плоты и чемоданы. Казалось, прошло
немного времени, а между колоннами кораблей уже плавали люди.
Их было много, но спасать их было некогда... Англичане остались
верны себе, и один из них, уже тонущий, все же успел пошу-
тить:
543
— Эй, штурман! —- крикнул он на проходящее судно. — Брось
сюда карту. Я хочу посмотреть, долго ли мне плыть до Москвы...
Советский теплоход «Донбасс» 1 замыкал третью колонну ор-
дера. Он попал в самую гущу боя. Кажется, нашим морякам уда-
лось свалить один самолет, второй полоснули из пулеметов так,
что вряд ли он дотянул до берега. Но торпеда уже шла на них,
серебря воду газом, — «Донбасс» умудрился отвернуть. Только от-
вернули — пошла на них вторая (на циркуляции). Она, кажется,
даже задела корму, но ее тут же отбросило к черту работой винтов,
а там — в кипении —• она кувыркнулась, быстро затонув.
«Пронесло!» — раздался вздох облегчения на «Донбассе»...
«Донбасс», сам уйдя от смерти, тут же стал подхватывать из
воды тонущих моряков-американцев. Очутившись на палубе совет-
ского корабля, спасенные сразу же включились в общую работу.
В этот момент раздался еще один взрыв...
— «Азербайджан»! —закричали на палубах «Донбасса».—
Братцы, нашего долбанули... Никак, хана им всем?
Да, это случилось, и было очевидно — этого не избежать.
Торпеда поразила советский корабль «Азербайджан».
Командир американского эсминца «Уэйнрайт» сообщал своему
командованию: «Сначала русский танкер был охвачен пламенем
высотой около 60 метров, потом пламя быстро погасло, и над танке-
ром взвились клубы дыма и пара». Английский историк дописы-
вает эту сцену: «Тяжелое орудие в носовой части танкера, укомплек-
тованное исключительно женщинами. продолжало вести огонь в
направлении немецких самолетов».
Мощный заряд вырвал кусок борта, изнутри пораженного тан-
кера началось бурное извержение чего-то тягучего и маслянистого.
«Азербайджан» по инерции еще двигался вперед, медленно выле-
зая из облака дыма, пара и копоти, сверху па него падали обломки...
Потом машина отказала, и он замер, окруженный каким-то
подозрительным веществом, вытекающим из его пробоины. Союз-
ный тральщик подходил к нему с опаской — каждую минуту
море вокруг корабля могло вспыхнуть* 2. Орудия англичан были
уже наготове, чтобы разом покончить с танкером, который теперь
будет только задерживать остальных на курсе.
Но «Азербайджан» не стал снимать с борта команду.
Но «Азербайджан» не дал эсминцу расстрелять себя.
С мостика «Азербайджана», усиленный мегафоном, послышался
не очень-то дипломатичный окрик:
' Капитаном «Донбасса» был М. И. Павлов (умер в 1958 г.). У его вдовы
О. Т. Павловой в Ленинграде хранятся рейсовые отчеты мужа об участии в кара-
ванах PQ и выдержки из вахтенных журналов. За мужество М. И. Павлов был
награжден советскими и английскими орденами.
2 Опасения англичан были напрасны — «Азербайджан» имел в своих «тан
ках» льняное масло, в те времена — стратегическое сырье для производства
красителей.
544
— Пошли к чертовой матери! В помощи не нуждаемся...
Наведенные прямо на тебя орудия — это, конечно, не «помощь»,
но сейчас было некогда выбирать слова. На PQ-17 повторилось
почти то же, что случилось и на PQ-16 со «Старым большеви-
ком»: «Азербайджан», залатав пробоину пластырем, укрепил из-
нутри борта подпорами, привел в действие помпы, контуженные
взрывом торпеды, откачал из отсеков грязную воду и... продол-
жил свой путь! Флагман конвоя скоро принял с него сигнал:
«№ 52. Занимаю свое место в ордере»...
Немцы отвязались от каравана около 20.30, и понемногу все
стихло. Был резкий перепад, словно быстрая смена атмосферных
давлений, — от гвалта и стрельбы к удивительной тишине. Англи-
чане, не покидая боевых постов, уже стали пить чай. Корабли
PQ-17 поравнялись с немецким «хейнкелем», который, лежа на
воде, корчился в едком бензиновом пламени. На его крыле спа-
сался знаменитый ас Ганнеман, возглавлявший нападение торпе-
доносцев. Он имел на своем личном счету 50 000 тонн потоплен-
ного тоннажа противника, и смерти ему, как и всем людям, не
хотелось... Но ни один из кораблей не задержался, чтобы подо-
брать его. Даже спасательные суда, замыкающие строй, прошли
мимо, осыпая любимца Геринга свистом, проклятьями и плевками...
Жалеть ли нам этого фашиста?
Нет, не надо жалеть!
Пусть он тонет вместе с пылающим самолетом.
Испытав страшное потрясение, потеряв корабли и команды,
караван PQ-17 снова ложился на генеральный курс.
Сталинград! — вот та конечная пристань, на которую должны
быть свалены важные стратегические грузы.
Издалека еще слышалась частая стрельба; это англичане до-
бивали раненые транспорта, которые держались на волне, не желая
умирать во мраке бездны... Если бы корабли умели плакать, они бы,
кажется, сейчас рыдали!
Ну а теперь, читатель, на все это надо посмотреть спокой-
ными глазами.
В общем-то ничего страшного не произошло. Люди отлично
понимали, на что они идут, трогаясь в рейс по маршруту PQ-17.
Война есть война, это всегда испытание мужества риском, и без
потерь на войне не обойтись. А потому караван настойчиво стре-
мился к далекой цели.
PQ-17, конечно, пришел бы к нам, все равно бы пришел!
Но...
Судьба каравана PQ-17 была решена в «цитадели».
35 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем
545
«ЦИТАДЕЛЬ»
В общих чертах все то таинственное, что происходило тогда
в преисподней Британского адмиралтейства, сейчас уже стало из-
вестно. Пока это не акварель, это лишь сухо очерченный абрис,
но и по этому наброску можно догадаться, как замышлялась об-
щая картина...
Расчеты курсов противника, запасы его топлива, соотношение
скоростей между «Тирпитцем» и кораблями сопровождения «Тир-
питца» — все это указывало, что германская эскадра даже в штор-
мовых условиях способна настичь караван PQ-17 примерно к двум
часам ночи следующего дня (то есть уже 5 июля).
Штурманский циркуль легко шагает по картам...
— Сэр! Конвой PQ-17 сейчас находится от советского порта
Архангельск на расстоянии восьмисот миль.
— Я спущусь в «цитадель», — сказал Дадли Паунд, подни-
маясь с места легко, как мальчик. — Если мы не решимся сейчас,
то к ночи будет поздно...
(«Не делай этого, Дадли!» Ох, не делай этого, Дадли!)
Кажется, роковое решение было им уже принято. Более того,
Дадли Паунд успел заручиться поддержкой своего кумира — Чер-
чилля, которого неизменно боготворил. Между тем часы Британ-
ского адмиралтейства показывали как раз 20.30 — то самое время,
когда PQ-17 успешно отбился от атак немецких торпедоносцев.
Бетонные ступени уводили Паунда с верхних этажей Уайт-
холла в подземные катакомбы того же Уайтхолла, наполненные
тайнами минувшей войны, которые англичане не любят раскрывать.
На глубине 30 метров, под наплывом стали и бетона, затаилась
легендарная цитадель — средоточие всей информации о против-
нике, центр обработки всех данных обстановки на море. Сразу
же отметим, как истину, что сидящие в «цитадели» люди даром
хлеба никогда не ели — они свое дело отлично знали!
Сейчас в эту бессонную обитель, где круглосуточно царило
мозговое напряжение мужчин и женщин, решавших замыслы врага,
как шахматные задачи, спустился Дадли Паунд. Узким подзем-
ным коридором, освещенным корабельными плафонами, он сначала
прошел в кабинет слежения за надводными кораблями против-
ника, где начальствовал капитан 1-го ранга Дэннинг.
Разговор между Паундом и Дэннингом напоминал хождение
по канату: казалось, одно неосторожное слово способно нарушить
выверенную балансировку.
Первый вопрос лорда, естественно, был таков:
— Вышел ли «Тирпитц» в море?
— Если бы он вышел, — сказал Дэннинг, — мы бы знали об
этом не позже чем через шесть часов после его выхода в море.
Возникла пауза. Паунд задал второй вопрос:
— А можете ли вы быть уверены в том, что «Тирпитц» все еще
находится в Альтен-фьорде?
546
Разведка, как бы она ни была хороша, все-таки не способна
на моментальные ответы. Даннинг знал, что его тайные агенты
в Норвегии начнут давать информацию не тогда, когда «Тирпитц»
стоит на якоре, а лишь тогда, когда «Тирпитц» начнет выбирать
якоря. Примерно в таком духе он и отвечал первому морскому
лорду... Дадли Паунд соорудил третий каверзный вопрос:
— Можете ли вы по крайней мере сказать мне точно — готов
или не готов «Тирпитц» к выходу в море?
Конечно, на такой вопрос могли бы ответить только немецкие
офицеры, сидящие сейчас в штурманской рубке самого «Тирпитца»...
Дэннинг тщательно продумал свой ответ:
— Я могу сказать одно, что «Тирпитц» в ближайшие часы
в море не вылезет. Прежде линкора должны выйти эсминцы, чтобы
прочесать район предстоящего маршрута «Тирпитца», чтобы ра-
зогнать наши подводные лодки, которые там встретятся. Но до-
несений об этом не поступало...
Последнюю фразу Дэннинга можно было (при желании!) ис-
толковать и таким образом: мол, «Тирпитц» в море все-такие вы-
шел, а подводные лодки его прохлопали. В районе Альтен-фьорда
существовал еще заслон из советских подлодок, однако об их при-
сутствии на позиции, кажется, не было сказано ни слова. «Не де-
лай этого, Дадли!» миновал коридор и очутился в громадном ка-
бинете подводной обстановки, который возглавлял бывший адво-
кат Роджер Уинн. Можно было подумать, что офицеры с длин-
ными киями в руках играют здесь в бильярд.
Но громадный стол посреди бункера был застлан не зеленым
сукном, а картой морского театра, заставленной фишками — си-
ними, красными, белыми. Каждая из них означала немецкую под-
водную лодку, а цвет фишки указывал способ, которым она была
обнаружена — по радиопеленгу, гидроакустическим контактом или
просто визуально. От этих фишек тянулись карандашные стрелы
курсов, проложенные по способу «логической дедукции»: Уинн
за годы войны настолько изучил повадки Деница, что курсы
лодок, только предполагаемые, зачастую точно совпадали с действи-
тельными. Стены этого кабинета украшали внушающие ужас диа-
граммы быстрого развития подводного флота Германии (ужас
заключался в том, что Германия успевала строить подлодки
быстрее, нежели их успевали топить)...
— Ну, что у вас хорошего, Уинн? — спросил Паунд.
Они обошли вокруг «бильярда». От южной Исландии до Ар-
хангельска были вколоты в карту булавки, а между ними натя-
нулась эластичная нить, наглядно указывая путь каравана PQ-17.
Кончик длинной указки в руке Уинна коснулся нити чуть север-
ней острова Надежды, и нить затрепетала, как струна.
— Сейчас они здесь, — сказал Уинн.
Паунд спросил его о подводной обстановке. Едва глянул на
свой «бильярд», Уинн с красноречием адвоката мог сразу же дать
оценку подводной угрозы на сегодня, на завтра, через неделю...
На этот раз он отвечал кратко и озабоченно:
35*
547
— Подводная обстановка в Баренцевом море напряженная.
— Вы говорите, Уинн, она напряженная?
— Точнее — угрожающая,,. Караван PQ-17 вступает в район,
буквально кишащий подводными лодками противника.
Дадли Паунд выбрался из душной «цитадели» на свежий воз-
дух и созвал в своем кабинете совещание. Угроза подводных
атак — да, она существовала, но ведь никто из разведки не сказал
ему, что «Тирпитц» вышел в океан. Однако все дальнейшее строи-
лось на рыхлом песке умозаключений первого лорда, что линкор
вот-вот начнет ломать кости его кораблям.
Паунд отбросил мешавший ему циркуль:
— PQ-17 не может отступить в плотные льды, а спуститься в
южном направлении — значит угодить прямо в объятия Редера.
Требуется срочное решение. Нам надо спешить...
Английский историк пишет:
«Паунд принимал свое окончательное решение, находясь
почти в мелодраматической позе. Первый морской лорд от-
кинулся на спинку кожаного кресла и закрыл глаза — не-
изменная поза для многозначительной паузы во время при-
нятия трудного решения. Его пальцы крепко сжали подло-
котники кресла, а выражение лица, которое казалось боль-
ным и утомленным, стало мирным и сосредоточенным...»
В этот момент один офицер штаба, настроенный весьма кри-
тически, шепнул сотрудникам Адмиралтейства:
— Если это правда, что обстановка требует срочного решения,
то нашему «папе», наверное, не следовало бы засыпать.
Паунд вдруг выкинул вперед руку, притягивая к себе чистые
бланки для заполнения их радиограммами.
— Конвой PQ-17 еще можно спасти, — заговорил он. — Это мое,
только мое решение, и я его принимаю: PQ-17 должен рассредо-
точиться!
Адмирал флота Н. Г. Кузнецов пишет:
«Следует заметить, что в глубокой ошибочности и наду-
манности этого убеждения не сомневался ни один из бли-
жайших сотрудников Паунда».
Это сущая правда! Шутки шутками, но теперь, когда перед
Паундом лежали бланки радиоприказов по флоту, все офицеры
Адмиралтейства говорили ему совершенно серьезно:
— Не делай этого, Дадли!
Но Дадли сделал. В его руках сейчас была та сила, которая
способна через океан дотянуться до каравана PQ-17 и сломать
ему хребет с хряском.
Блаженны люди, плывущие в море и не знающие, что ждет их!
548
Караван PQ-17 в этот момент находился вне зоны действия
советских кораблей, и обо всем, что дальше произойдет, коман-
дование Северного флота оповещено союзниками не было...
Гитлеровский гросс-адмирал Редер выкинул сейчас перед англи-
чанами свой главный козырь — «Тирпитца»!
За резким силуэтом «Тирпитца» лорды Уайтхолла увидели ко-
леблющийся во мраке призрак «Бисмарка». Страх (иначе не на-
зовешь!) был приведен в действие.
БЛЕСТЯЩИЙ МАНЕВР АНГЛИИ
В нефтяных «ямах» крейсеров ближнего прикрытия остава-
лось топлива еще на целые сутки движения по курсу PQ-17, после
чего подразумевался их отход; дальше караван поведут эсминцы
Брума и суда эскорта, а в секретной точке рандеву советские ко-
рабли подхватят эстафету охраны.
Караван теперь представлял великолепное зрелище: после
торпедной атаки с воздуха и гибели кораблей транспорта опять
сплотились в порядке походного ордера, хотя некоторые из них еще
горели.
Но они — шли. Они шли к цели.
И они пойдут к гибели, когда их настигнут слова:
«КОМАНДИРУ ЭСКОРТА,
КОМАНДУЮЩЕМУ ФЛОТОМ МЕТРОПОЛИИ -
ОТ АДМИРАЛТЕЙСТВА.
ВВИДУ УГРОЗЫ СО СТОРОНЫ
НАДВОДНЫХ КОРАБЛЕЙ ПРОТИВНИКА
НЕОБХОДИМО РАССРЕДОТОЧИТЬСЯ...»
На мостике крейсера — голос из репродуктора:
— Радиорубка — мостику: у нас квитанция в коде.
— О, черт! — Вахтенный офицер, скользя по решеткам пудо-
выми от сырости сапожищами, срывает ледяной микрофон: —
Мостик — радиорубке: квитанцию — в кают-компанию... Что? Я не
слышу, здесь ревет вентиляция, как в аду... Да, адмирал там!
Соленая пена хлещет через трубы дальномеров, над которыми
в три погибели согнулись матросы. Вахтенный офицер, уцепив-
шись за нактоуз, роняет микрофон, раздается треск: эбонитовый
колпак — вдребезги. Хватаясь замерзшими пальцами за поручни,
офицер встает наконец на свое место — к визиру. Его лицо, мокрое
и красное, надолго погружается в обойму резиновой оправы оптики.
Обозрев горизонт (особенно в той части, где светит солнце), вахтен-
ный выпрямляется. Под крылом мостика неустанно кипят водяные
смерчи.
549
— О’Кейли, — говорит он штурману, — нами принята кодиро-
ванная из Уайтхолла.. Что бы это могло быть? Не догадываетесь?
— Догадываюсь, — отвечает штурман. — Всем нам дают по две
недели отпуска, начиная с того момента, как вы меня об этом
спросили... Вы не верите?
В отдалении — через разрывы тумана — проскальзывают аме-
риканские крейсера сизо-голубиной окраски. Сейчас они, как по-
слушные ученики, ретиво повинуются решениям англичан, боевой
опыт которых на море смонтирован на прочном фундаменте мно-
гих столетий.
Под ногами рассыльного матроса — вихри воды и ветра. Он
бережливо загнул края брюк. Яркие носки на его ногах как-то
плохо вяжутся с этим фоном брони, пробитой заклепками. От гра-
ницы пакового льда несет извечным холодом Арктики...
Контр-адмирал Хамильтон наспех закусывает бутербродом у
стойки. В руке его, украшенной тоненьким колечком, дрожит в бо-
кале подогретая к ужину мадера. Репитер лага, выведенный в са-
лон, показывает устойчивую скорость в 12 узлов. Через раздраен-
ный иллюминатор, пузырем вздувая бархат штор, рвется упругий
ветер полярного океана, от которого молодеют даже старики адми-
ралы...
— Что у вас там? — спрашивает Хамильтон рассыльного.
— Из Уайтхолла, сэр... от первого лорда, сэр!
Крейсер под брейд-вымпелом Хамильтона круто ложится на
борт в противолодочном зигзаге: со стола летят тарелки, море
брызжет почти радостно внутрь корабля словно ликует... Вот и текст
на розовой бумаге радиоквитанции:
«СЕКРЕТНО. ВЕСЬМА СРОЧНО.
КРЕЙСЕРАМ НА ПОЛНОЙ СКОРОСТИ ОТОЙТИ...»
На лице Хамильтона недоумение.
— Не понимаю, — говорит он офицерам. — Дадли наш очумел:
он приказывает нам бросить корабли каравана и, не трясясь над
топливом, срочно разворачиваться на вест... Такое категорическое
решение может быть вызвано только одним: «Тирпитц» вылез
в океан и назревает побоище вроде Ютландской битвы.
Но, кажется, Хамильтон решил помедлить. Более того, чувст-
вуется, что адмирал не склонен исполнять этот приказ.
Хамильтон неуверенно говорит в телефон:
— Пост расшифровки? Старшина Форстер, если он там, пусть
зайдет прямо в третий буфет... Да, без церемоний!
Появляется пожилой моряк службы корабельной пехоты. Под
его рыжими бутсами квасится ворс офицерского ковра. Он раз-
глядывает старинные пищали, митральезы и мушкеты, развешан-
ные на переборках, что отделаны под «птичий глаз».
— Старшина Форстер, вы опытный дешифровщик...
«Что это — вопрос адмирала или утверждение?»
— Про меня все так говорят, сэр, — отвечает Форстер.
550
— И вы никогда не ошибались, дружище?
- Не имею такой дурной привычки, сэр.
— И даже в этом... тоже нет ошибки?
Форстер смотрит на квитанцию шифровки, подсунутую к са-
мому его носу. Палуба крейсера летит из-под ног влево — старшина
животом упирается в стол. Затем палуба отлетает вправо — стар-
шина наваливается спиной на пиллерс. Нет, такого парня не свалить
ни на допросе, ни в качке.
— Я не ошибся, сэр, — упрямо заявляет он, глядя в лицо адми-
рала, и Хамильтон отпускает его:
— Иначе и быть не могло, Форстер... Напомните мне после по-
хода, чтобы я поблагодарил вас.
Дешифровщик ушел, почти обиженный.
Королевская мадера еще стыла в бокале.
Адмирал посмотрел на часы — поздновато.
— Может, Дадли в Лондоне, глядя на ночь, выпил как следует?
Крейсер еще лежит на зигзаге. Волна кладет его на борт, и
стрелки кренометров отдыхают у конца градусной шкалы. Ровно
в 21.30 по Гринвичу радиорубка конвойного лидера стала прини-
мать вторую шифровку от Д. Паунда. В ней было сказано: «Кон-
вою строй рассеять... транспортам самостоятельно плыть к рус-
ским портам». Отходящим на запад кораблям охранения было
приказано развить максимальную скорость.
— Не понимаю, — бормотал Хамильтон, - я не понимаю... Не-
ужели возникшая угроза столь велика?..
Через 10 минут Дадли Паунд снова возник над караваном
PQ-17 — как незримый, но требовательный дух. Лорд напомнил:
«С четвертого июля конвой должен быть раздроблен». Если сэр
Хамильтон и другие высшие офицеры еще могли связать этот
поспешный отход на запад с предстоящим сражением с «Тирпит-
цем», то младшие офицеры были просто ошарашены. Они рассуж-
дали так:
— Обычно нам, конвойным, всегда дается возможность для
любой, самой смелой, интерпретации высших приказов. Мы, кон-
войные, выполняя волю первого лорда, все-таки имеем право де-
лать отклонения от приказов... В данном же случае Уайтхолл вы-
разился столь непререкаемо, что никак нельзя уклониться от испол-
нения!
Роковое решение Уайтхолла входило в силу, и сэр Хамильтон
велел на крейсера — к повороту! Крейсерское прикрытие, словно
гарцуя в королевском манеже, исполнительно отвернуло на 180°.
Но этим дело не кончилось...
Брум считал, что если крейсера спешат в битву, то его эсмин-
цам сопровождения ничего не остается, как рвануть следом за
ними, ибо линкоры и крейсера, конечно, хороши, но эсминцы в бою
с «Тирпитцем» тоже не подкачают. К английским эсминцам при-
мкнули и американские, как младшие братья, не желавшие в драке
отставать от старших. Британский офицер наблюдения оставил
нам запись: «Уэйнрайт» приближается к нам на очень высокой
551
скорости с уверенным и щеголеватым видом (это похоже на амери-
канцев!). Вода буквально закипает под его форштевнем».
С палуб транспортов за всей этой судорогой поспешного отхода
наблюдали вконец обалделые люди.
— Куда удираете?! — доносило оттуда выкрики. — Дезертиры...
сволочи... лунатики... Или затряслись ваши шкуры на поганых
скелетах? Вернитесь... Где ваша доблесть?
Брум с чистой совестью оповестил караван, что, судя по всему,
ожидается хорошая потасовка с противником, а вы должны изви-
нить нас за то, что покидаем вас в такой неприятный момент. На ко-
раблях боевого эскорта уже поверили в необходимость отхода:
Уайтхоллу, конечно же, лучше известна обстановка... Нервное
напряжение офицеров передалось и матросам — без приказа они
готовили оружие к битве. Корабли шли форсированным ходом,
безжалостно пережигая в котлах многие тонны горючего. Крей-
сера, не жалея своих форштевней, дробили перед собой массу
серых неряшливых льдов. Верткие эсминцы мчались за ними, как
гончие по следу крупного зверя, и Хамильтон стал даже побаи-
ваться столкновения. «Не наваливайтесь нам па корму», — передал
он Бруму.
Они покидали караван на скорости в 25 узлов. А это такая
приличная скорость, которая хороша в двух случаях: когда надо
кого-либо догнать или надо от кого-то поскорей смыться.
С борта американской «Тускалузы» наивно запрашивали своих
земляков: «Интересно, за что мы будем получать ордена?» Резкими
и точными вспышками прожектора «Уиччита» дала честный ответ:
«А черт его знает!..»
Внезапно появясь из тумана, немецкая подлодка едва успела
принять балласт для ныряния, и над ней, ошалевшей от испуга,
с ревом и грохотом, словно она попала под виадук с проходящим
экспрессом, стремительно прокатил на запад длиннющий киль флаг-
манского крейсера «Лондон».
Этот лихой отход крейсеров и эсминцев тактически был про-
делан блестяще! Но этим никого не удивишь: англичане всегда
умели маневрировать на морях и океанах.
Главное заключалось не в этом.
Великолепная и четкая организация конвоя PQ-17 была раз-
рушена из Лондона в считанные минуты.
Распадение конвоя PQ-17 закончилось к 22.00 (по Гринвичу)
в точке 76°00' северной широты и 28°00' восточной долготы.
Иначе говоря, немного к юго-востоку от Шпицбергена!
От этой точки до берегов Новой Земли было около 600 миль,
а до Архангельска 800... Морские же мили — это не сухопутные
километры: каждая миля содержит в себе 1852 метра.
Корабли нехотя расползались в сторону, и один очевидец пи-
шет, что сейчас они больше всего напоминали побитых собак с под-
жатыми между ног хвостами.
552
СПАСАЙСЯ, КТО МОЖЕТ!
Это было настолько дико и невероятно, что покинутые сначала
даже не могли полностью осознать того, что случилось. Одни
в океане! И слышались наивные вопросы, которые могут задавать
только вконец растерянные люди:
— А как же мы? Что же будет теперь с нами?..
Тревогу команд легко понять. Эскорт бросил их ко всем чер-
тям как раз в том районе, откуда начиналась традиционная полоса
всех несчастий: именно здесь начинали всегда активно действовать
авиация и подлодки противника. Приказ плыть самим, одиночным
порядком, без охранения, самостоятельными курсами, — этот приказ
был расшифрован матросами коротко и до предела ясно:
— Спасайся каждый как может...
Идти в одиночку... Но, спрашивается, как идти? На многих
судах не было гирокомпасов, а стояли только магнитные, которые
в полярных широтах очень точно показывают, в каком году ба-
бушка капитана вышла замуж. Кое у кого сдали нервы: они начали
спускать шлюпки, ибо им казалось, что в шлюпках немцы их не тро-
нут... Один американский сухогруз вдруг сильно задымил, набирая
скорость, и стал разворачиваться назад. Он прошел мимо судов
каравана.
— Эй! Куда торопитесь? — окликнули его с палуб.
— Обратно... в Исландию!
На его мачте, словно поганое помело, развевалось полотнище
флага, которое по Международному своду означало: «Признаю
безоговорочную капитуляцию». Ну, эти струсили. Даже денег за риск
не пожелали. Дней через пять, если не нарвутся на мину, они будут
сидеть в пивных Рейкьявика и тискать баб. Черт с ними. Но как
остальные?..
Стройность походного ордера была уже потеряна. Каждый шел
как его душе угодно. Устремлялись по трем направлениям сразу —
на Мурманск, к Новой Земле и в Горло, чтобы выйти к Архан-
гельску. Одни сразу набирали обороты, чтобы — поскорее, поскорее,
поскорее! А другие экономничали на топливе с самого начала. В дей-
ствиях кораблей проявляется характер людей, плывущих на них...
В руках многих уже раскрылись Евангелия.
— Ну что ж! Нас бросили, предав, и предали нас, бросив.
Теперь осталось уповать только на волю божию.
А на кораблях каравана, чтобы увеличить скорость, уже сби-
вали стопора с клапанов аварийности. Если раньше считалось,
что корабль может дать максимум 13 узлов, то теперь, сорвав за-
водские пломбы на стопорах, механики выжимали из машин
15 узлов. Это был активный расчет человеческой психики: лучше
взлететь на своих котлах, нежели ждать, когда в борт тебе немцы
засобачат торпеду.
Неразбериха продолжалась... Им приказали рассредоточиться,
но корабли по привычке тянулись друг к другу, боясь пустынности
553
моря и страшного одиночества в беде. Слабый, естественно, ста-
рался примкнуть своим бортом к борту сильного. Но в жестокой
борьбе за жизнь сильный не всегда вставал на защиту слабого.
Идущие без дыма старались держаться подальше от кораблей ды-
мивших. Между вчерашними соседями в ордере велась усиленная
переписка по радио и семафору:
— Прошу разрешения присоединиться к вам.
— А какова ваша скорость, дружище?
— Обещаем идти на одиннадцати узлах.
— А у нас пятнадцать. Всего вам доброго...
Белея высоким мостиком, прошел и «Винстон-Саллен», гудя
турбинами. При виде его сердце Сварта словно оборвалось.
— Эй, ребята! — заорал он в отчаянии. — Если вы почесали
к дому, возьмите и меня с собой...
— Не дури, приятель! — отвечали ему оттуда. -- Мы до первого
русского порта...
Брэнгвин, стоя у руля, сказал штурману:
— Я жду, сэр.
Растерянный и подавленный, штурман отозвался:
— Нет, что ни говори, а улицу в Нью-Йорке переходить все-
таки не так уж опасно... А чего вы ждете от меня, Брэнгвин?
— Мне нужен точный курс, сэр?
— Ах, да... верно. А какой у вас сейчас?
— Никакого! Вот сейчас на румбе сто восемнадцать... Устраивает?
— Ну, так и держите. Потом мы что-либо придумаем. Лишь бы
двигаться. Как вы думаете, Брэнгвин, проскочим или нет?
— Если не будем дураками, сэр, - отвечал ему Брэнгвин. —
Я недаром не люблю эти плавающие казармы. После линкоров
всегда много пустых консервных банок, но толку от них не дож-
дешься! Будем держаться курса к Новой Земле, хотя, между нами
говоря, сэр, я не думаю, чтобы на скалах там было написано
«Добро пожаловать!». Мне кажется, я перестану вибрировать, когда
в Архангельске поднесу к губам первый стаканчик... «Ты жив,
бродяга Брэнгвин!» — скажу я тогда себе и закушу чем-нибудь
солененьким.
Он даже стал насвистывать, словно бросая вызов судьбе.
— Эй, - раздался снизу голос капитана,- какая сволочь на-
свистывает нам беду на мостике? Увижу — дам в морду...
— Не обращайте внимания, — посочувствовал штурман. — Вы
же знаете, какой у нас кэп невоспитанный человек... Между нами
говоря, он не умеет вести корабль в море. А жаргон его -- это
жаргон речника. Я подозреваю, что он взят конторой из принципа —
хоть кота, если нет собаки... Не повернуть ли нам к норду?
— Зачем? — ответил Брэнгвин. — У нас курс в Россию, не бу-
дем вилять кормушкой слева направо... Проскочим!
Ночь они шли хорошо. Утром повстречали в океане советский
транспорт «Донбасс». С палубы корабля им долго махали, что-то
крича, американцы, спасенные русскими. Они, эти американцы, так
554
и остались на борту советского транспорта. Забегая несколько
вперед, сразу скажу: они останутся в живых.
Впрочем, из-за чего вся эта паника? Ведь крейсера и эсминцы
ушли, оставив в охранении 12 судов конвойного типа. Кодекс
военно-морской чести обязывал их сражаться с противником до
тех пор, пока не опустеет последняя кассета с последней обоймой,
пока палуба не уйдет из-под ног в море. Однако этот параграф
кодекса был нарушен самим флагманом эскорта. Сначала он ве-
лел судам ПЛ О и ПВО плыть самостоятельно, но, осознав, что
сам остается в рискованном одиночестве, флагман тут же при-
казал им сомкнуться и конвоировать в Архангельск не транспорта,
а лично его — флагмана! Обладая преимуществом в скорости, суда
боевого прикрытия скрывались за горизонтом, получая «под хвост»
залпы оскорблений от радистов покинутых ими кораблей:
— Эй вы, грязные писсуары с Пиккадили, снимите ордена,
если они у вас имеются! Желаем вам свернуть свои дряблые шеи
раньше, чем немцы сделают это с нами...
К чести моряков Англии, в конвое нашлись экипажи, до конца
разделившие общую участь каравана. Но таких кораблей было не-
много. Незакатное полярное солнце освещало картину общего раз-
вала конвоя, еще вчера идущего в нерушимом ордере.
Утром немцы поняли, что теперь им бояться нечего. Первым
был взорван английский транспорт «Эмпайр Байрон» с грузом
танков. Он тонул, словно утюг, а из нижних отсеков наружу про-
рывало сдавленные вопли и рыдания — это уходили на грунт за-
живо погребенные, которым внутри корабля было никак не раз-
драить люков. Люди с «Байрона» прыгали за борт — иные,
вскрикнув, тут же умирали от разрыва сердца, не выдержав
резкого охлаждения, но мертвецы в надувных жилетах плавали
вместе с живыми. Среди них выскочила из воды рубка субма-
рины, покрашенная столь искусно, что издали ее можно было
принять за подтаявший айсберг. Высокий блондин, сопровождае-
мый матросом в блестящих крагах и с автоматом в руках, спу-
стился на палубу подводной лодки и стал кричать на английских
моряков: «Почему вы участвуете в этой войне? Зачем рискуете
своей жизнью, доставляя танки проклятым большевикам? Кто у вас
здесь капитан?..»
Капитана никто не выдал. Немцы удовольствовались тем, что
забрали из воды инструктора по вождению танков типа «Чер-
чилль», и снова погрузились.
После англичан был торпедирован американский транспорт
«Карлтон». Обожженные при взрыве янки облепили понтоны, тут
же производя перекличку команды, чтобы выяснить имена погиб-
ших. Понтоны сбились в кучу, а вокруг них долго кружила на
циркуляции неисправная торпеда с подлодки. Круги, сначала ши-
рокие, становились все уже и уже. Один здоровенный негр схватил
весло и заорал на торпеду в исступлении:
555
— Сейчас же прекрати свои дурацкие фокусы! Если ты ста-
нешь приставать и дальше, я тресну тебя веслом по рылу...
Кажется, бедняга принял торпеду за акулу. Или просто не знал,
что на кончике «рыла» расположена самая опасная штука —
детонатор! Выпустив облако зловонных газов, торпеда затонула,
но зато рядом, в бурлении моря, производя шум лопающимися
пузырями воздуха, всплыла подводная лодка. Американцы, уже
наслышавшись о нравах немецких подводников, горохом посыпа-
лись с понтонов обратно — в обжигающую стужу, боясь, что их
расстреляют из пулеметов. Но субмарина, лениво расталкивая об-
ломки и чемоданы команды «Карлтона», медленно растворилась
в дымке полярного утра.
— Не стоит задерживаться, — говорили немецкие подводники, —
у нас еще очень много работы сегодня...
Качаясь на понтонах, американские моряки могли думать о своей
судьбе что угодно, но они никак не предполагали, что впереди их
ждет концлагерь и что многие из них еще будут завидовать тем,
которые не отозвались на перекличке...
Разгром покинутого PQ-17 уже начался!
Невольно напрашивается вопрос: «Что это? Стратегическая
ошибка?»
Но решение всех спорных вопросов мы относим к концу нашей
книги. Сейчас же вперед, только вперед — за кораблями... Нельзя
терять времени. Надо спешить.
...«Тирпитц» выдвигается на передний край войны.
И ОН ВЫШЕЛ
Вся нелепость и подлинный трагизм возникшей в океане ситуа-
ции заключались в том, что «Тирпитц» и его эскадра еще ти-
хонько подымливали на якорной стоянке в Альтен-фьорде... «Ци-
тадель» получила известие об этом примерно часа через два после
того, как из подземелья выбрался Дадли Паунд, решивший, что
«Тирпитц» на полных оборотах пяти винтов устремляется для
разгрома коммуникаций.
Приказ о спешном отводе крейсеров застал линейные силы
Дж. Товея на расстоянии 230 миль от каравана, западнее острова
Медвежий.
Адмирал Дж. Товей все же предложил Паунду увести за со-
бой обратно в Исландию и корабли каравана, но Паунд не со-
гласился. Решения первого лорда остались в силе даже тогда,
когда оперативная разведка англичан выяснила, что эскадра про-
тивника в море еще не вышла... Утащив за собой шлейфы бурого
дыма, линкоры потонули за горизонтом. Касаясь бортами воды, на
высоких скоростях — курсом вест — отходили крейсера и эсминцы.
556
Из этого видно, что Уайтхолл не хотел исправить совершен-
ную им ошибку. Наоборот, ошибка утверждалась как нечто неоспо-
римое. Отныне только подразумевалось, что PQ-17 находится на
пути в русские порты, — в Уайтхолле уже никто не верил в его
существование.
С океана летел мощный поток информации, причем подводные
лодки, почуяв себя хозяевами положения, разболтались в эфире
как никогда. Сначала они отметили замешательство в судах кон-
воя, потом был зафиксирован резкий отворот на запад крейсеров
и эсминцев. Немцам еще не все понятно в этом поспешном отходе
боевых сил противника, но зато им стало понятно, что «большая
дорога» для разбоя открыта... Шнивинд едва успевал проглаты-
вать обильнейшую информацию.
Вернулась с моря и воздушная разведка.
— Конвой рассеялся полностью, — доложили Шнивинду.
Адмирал смолчал.
— Туман тоже рассеялся... полностью.
Шнивинд рассмеялся, как игрок, которому подвалила козырная
карта. За окном норвежского коттеджа светило полярное солнце,
совсем не круглое. Расплавленным металлом оно заливало весь
небосклон. И оно будет светить... еще целый месяц!
Шнивинд сделал выводы. Для себя. Вся игра отныне в его
руках. Караван остался беззащитен, один, заброшен далеко в океане,
и этим снималась вся ответственность перед Гитлером за сохран-
ность линкора и крейсеров...
— В чем дело? — засмеялся Шнивинд опять. — Отлично!
Еще никогда германский флот не имел такой выигрышной об-
становки на море. Английский историк пишет, что «на немецких
тяжелых кораблях не было ни одного человека, который не счи-
тал бы теперь, что над ними взошла благоприятная заря надежды»*.
Сейчас в знойном Берлине гросс-адмирал Редер все еще обмусоли-
вал со ставкой Гитлера вопрос о выведении «Тирпитца» на ком-
муникации, а решительный Шнивинд уже велел выбирать якоря...
«Тирпитц» имел право на выход только с «личного одобрения
фюрера», но уверенность Шнивинда в успехе «Хода конем» была
столь велика, что он решил больше не ждать, когда в Берлине
«закончат трепаться».
Разгром PQ-17 планировался на полдень 6 июля.
Операция «Ход конем» вступила в законную силу.
Точнее — в незаконную, ибо Редер в Берлине, когда узнал о вы-
ходе линкора, схватился за седые виски:
— Как он смел вывести «Тирпитца» без одобрения фюрера?
Ведь теперь, случись неудача... головы покатятся!
Но линкор, пронося свою гигантскую массу в промежностях
шхер и фиордов, по «трамвайным путям» фарватеров уже стре-
мился в открытый океан, и Редеру ничего не оставалось, как по-
слать вдогонку Шнивинду строгое напоминание:
«ЕСЛИ ОБСТАНОВКА СОМНИТЕЛЬНА - БЕЗ КОЛЕБАНИЙ
ПРЕКРАЩАЙТЕ ОПЕРАЦИЮ».
557
Германская эскадра с ловкостью прожималась через тесные
«чулки» проливов, свежий ветер трепал мрачные штандарты флаг-
мана...
«Тирпитц» вышел!
Теперь уместен вопрос: кто его остановит?
А разве найдется такой смельчак? Кто решится остановить
это чудовище, если весь Home Fleet гоняется за ним третий год
подряд, и желая его поразить, и боясь своего поражения? «Бис-
марк» потребовал от Англии большого напряжения и риска. И по-
гиб, пока не опустели его погреба, с машинами на ходу!
Теперь двинулся «Тирпитц» — близнец и собрат «Бисмарка»...
Вот он — смотрите на него!
Под тяжелым корпусом сами расступаются волны Ледовитого
океана. Он всемогущ, и он отлично сознает свою первобытную
силу — как доисторический ихтиозавр на допотопном болоте, где
живет и пыжится всякая мелюзга. Ничто не задержит бег гитле-
ровского титана — последнее слово немецкой науки и технической
мысли Германии, обращенной к убийству и порабощению других
народов. Многие тысячи тонн крупповской брони, черных и цвет-
ных металлов, динамо-машины, способные осветить огнями любой
столичный город Европы, фабрика новейшей электротехники, бое-
вых расчетов автоматики, радиолокации и точнейшей ювелирной
оптики заводов Цейса (не считая людей, каждый из которых про-
верен гестаповцами) — вся эта лавина живого и мертвого мате-
риала сейчас устремляется вперед, подавляя океан своим небыва-
лым величием...
Я еще раз спрашиваю:
КТО ЕГО ОСТАНОВИТ
5 июля 1942 года.
Время — 16.33.
Курс - 182°...
Сметанин сдвинул наушники на виски, доложил на вахту!
— Справа по носу... пеленг... стучат винты!
«К-21» на экономическом режиме моторов шла под водой (по-
гружение было необходимо для отдыха команды).
Командирскую вахту в рубке нес офицер Ф. И. Лукьянов.
— Говоришь, стучат? Сейчас проверим...
Мотор бесшумно подал перископ наверх. Откинуты в стороны
рукоятки наведения. В мутной пелене брызг и соленой накипи
моря двигались, хорошо видимые, две подводные лодки.
— Командира в пост! Перед нами цель: две «немки»...
Лунин шагал в пост с кормы. В самом теплом электроотсеке
на широких спинах моторов спали продрогшие на вахтах сигналь-
558
щики. На дизелях, еще не остывших, была развешана мокрая
одежда. Лунин проскакивал в узкие лазы. Бесшумно открыва-
лись и закрывались за ним двери. Тревога объявлена еще не была...
— Перед нами — две «немки», — доложил Лукьянов, когда Лу-
нин вошел в секцию поста, жужжавшую и поющую аппаратурой.
— Словам не верю. Покажи...
Лукьянов уступил ему место возле перископа. Лунин приль-
нул к окулярам. Сначала ему тоже казалось, что он видит выстав-
ленные из воды рубки вражеских подлодок. Они медленно пере-
двигались. И постепенно выступали из моря... выше, выше, выше!
— Это не лодки, — сказал Лунин, выпрямляясь. — Это КПД
эсминцев типа «Карл Галстер», которые идут в строе уступа...
Убедись сам!
Лукьянов посмотрел: верно, командно-дальномерные посты
миноносцев (КДП), упрятанные в обтекаемые башни и высоко
поднятые над рубками, теперь вырастали над морем... выше,
выше, выше. Через минуту стали видны ажурные переплеты мо-
стиков.
— Убедился? — спросил его Лунин.
— Так точно.
— В чем?
— Земля поката...
Время было 17.12, когда Лунин коротко объявил:
— Приготовиться к торпедной атаке!
Акустик «К-21», матрос Сметанин, обнаружил гитлеровскую
эскадру еще за 12 миль (почти за 20 километров). Теперь начина-
лось неизбежное сближение с нею. Шли минуты...
— Шум усиливается, — доложил Сметанин.
Лунин сказал:
— Эсминцы здесь не ягоды собирают. Очевидно, вслед за ними
следует ожидать прохода других кораблей — более серьезных...
В 17.20 мотор снова подал перископ на поверхность моря. Ни-
колай Александрович, прищурясь, спросил Лукьянова:
— Помощник, хочешь глянуть?
Лукьянов присел возле перископа, мягкая каучуковая оправа
окуляров почти с нежностью облегла его лицо.
— «Адмирал Шеер»! — определил он по силуэту.
— А ты как думал... он самый. А за «Шеером»... видишь?
Лукьянов крутанул рукояти перископа.
— Сам «Тирпитц», — произнес тихо, словно не веря.
Перископ был опущен \
— Хорошо, что мы не польстились на эсминцы, — сказал Лу-
нин. — По малому бить — только кулаки расшибешь. Будем гото-
вить атаку на «Тирпитца». А сначала нырнем под эсминцы!
1 В охранении «Тирпитца» шел и «Хиппер», но с подлодки «К-21» этот тяже-
лый крейсер замечен не был.
559
«К-21», прорвав охранение, прошла под днищами вражеских
миноносцев, сближаясь с линкором. Шум могучих винтов, сотря-
савших сейчас пучину, слышал на подлодке теперь не только аку-
стик, — эти ревущие содрогания бронзы и воды, взорванной вра-
щением лопастей, слышали теперь все на подводном крейсере. Суеты
не было. Сработавшийся экипаж не нуждается даже в командах.
Люди четко выполняют все то, что от них требуется. Но они еще
не знают — кто там, наверху?..
Перископ снова воздет над баламутью океана.
— Во, черт бы их всех побрал! — выругался Лунин.
— Что там, Николай Александрович?
— Идут на зигзаге. На очень сложном и несимметричном, гал-
сируя постоянно. Нам будет трудно рассчитать углы атаки...
— Носовые торпедные аппараты уже готовы к залпу.
— Прекрасно, — заметил Лунин. — Будем выстреливать из но-
совых. Там как раз лежат шесть штук, изготовленные на круп-
ную дичь... Комиссар! — позвал Лунин.
— Есть! — Лысов тронул пилотку на голове.
— Пройдись по отсекам. Скажи ребятам, что мы атакуем
«Тирпитца»... Скажи, что идем прямо на флагмана! Сейчас будем
наводить хандру на Гитлера... Ясно?
— Есть. — И комиссар уполз в круглую люковину поста.
— Начнем работать, — произнес Лунин, склоняясь над план-
шетом для расчета боевой атаки.
Было 17.36, когда Сметанин доложил ему:
— Пеленг меняется... эскадра переходит на другой курс.
Там, наверху, совершали поворот на норд-вест. «К-21» пришла
на контркурс с линкором. Все внимание Лунина сосредоточено
было только на «Тирпитце»:
— К повороту... упустить его нельзя. Мне только он... только
он нужен сейчас... на других я плевать хотел!
Воля командира, бесстрашие подводника, анализ математика,
расчет геометра, сноровка практичного, ловкого человека — немало
качеств надо проявить сейчас, чтобы выйти (только выйти) на ди-
станцию торпедного залпа.
— Еще раз гляну! — сказал Лунин, поднимая перископ.
Пятнадцать раз был поднят над океаном всевидящий глаз
крейсера. Это был страшный, гибельный, но оправданный риск!
Ведь поднятый перископ реял сейчас над морем, сигналя врагу
белой косынкой предательского буруна... Пятнадцать раз в голове
Лунина складывались, подвергались критике и отшлифовывались,
как алмаз, алгебраические расчеты атаки.
— Ну, кажется, готовы, — передохнул он. — Вперед... на двух
моторах. Будем выходить на пистолетную дистанцию.
— Это верняк, — кивнул Лукьянов.
— Не хвали, они могут еще отвернуть. Ты же сам видел, ка-
кие они там кренделя выписывают...
Лунин откачнулся от перископа:
— Все! Самое трудное позади. А выстрелить и дурак сумеет!
560
...Для Лунина и команды его «К-21» сейчас из-за борта «Тир-
питца» вставали судьбы кораблей каравана PQ-17!
По стволам шахт бесшумно скользили электролифты.
В артпогребах «Тирпитца» на мягких манильских матах дре-
мали громадные — в обхват человека — заряды главного калибра.
А вот и он сам, этот калибр: задернутые от брызг чехлами, на-
стороженно досыпали свой мрачный сон перед пробуждением боя
крунповские громилы башен.
В адмиральском салоне «Тирпитца» — покойный полумрак,
лампы-бра отражают инкрустации переборок, тихо бренчит хру-
сталь в буфетах. Электрокамины отбрасывают лживый свет (эрзац
настоящего огня) на полированную обшивку.
С громадного портрета глядится в глубину корабля Гитлер,
скрестив руки на неприличном месте.
В прачечных крутятся барабаны, простирывая 2400 штук
матросского белья из суровой нанки.
Хлебопеки кончают выпекать порцию хлеба к ужину, и скоро
в адмиральском салоне запахнет теплыми ароматными булочками.
Вся жизнь линкора творится сейчас наверху, в просторных руб-
ках корабля, похожих на научные лаборатории, где люди (не в бе-
лых халатах) заняты сложнейшими расчетами, ведущими к одной
цели — к убийству, к разорению, к грабежу, к панике на океан-
ских коммуникациях...
Несокрушимость этой жизни, подчиненной регламентам вахт,
кажется, пропитывает даже молекулы брони, и потоки электро-
нов, что струятся сейчас в обмотках динамо, в редукторах мощ-
ных раций, словно убеждают каждого, что «Тирпитц» всегда по-
стоянен, он несокрушим, как и сама гитлеровская империя!
Золотые ножны кортика колотятся по бедру адмирала. Руки
его, когда-то молодые, теперь испещрены венами усталости от
этой жизни. Под ладонями нежно скользит бархат поручней са-
лонного трапа. Еще трап. Опять трап... Этим трапам не будет
конца. Тяжелая заслонка бронированной двери пропускает адми-
рала, гулко бахая за его спиной, тут же задраенная. Автомат,
щелкнув, включает свет в рубках...
— Следующий поворот — все вдруг! — следует приказ. — Киль-
ватер ломать, корабли — в пеленг. И галс менять снова...
...Лунин отдал бы всю свою жизнь — лишь бы слышать сейчас
эти слова. Но только рев винтов, только содрогание брони — больше
ничего не слышит пучина.
— Курсовой пятьдесят пять, — напомнил Сметанин.
— А до залпа всего три минуты, — подсказал Лукьянов.
Напряжение на «К-21» достигло предела. Еще никогда лодки
Северного флота не сталкивались с таким противником, еще ни-
когда атака не проходила с таким невероятным риском. Эскадра
36 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 561
над ними все прослушивает через «нибелунги», она все просматри-
вает через зеркальные «чечевицы» оптики... «Неужели командир
опять пойдет на риск и поднимет перископ?»
— Да, подниму, — сказал Лунин.
Он потом благословлял этот священный риск.
Через панораму перископа Лунин увидел воздетые над мач-
тами «Тирпитца» громадные полотнища флагов — сигнал флаг-
мана к общему повороту всей эскадре... Лунин чуть не застонал:
— Опять поворот... все вдруг! Только бы не влево, — взмолился
он, — только бы не влево. Иначе они уйдут от нас...
В центральном посту воцарилась страшная тишина. Что на-
верху? Куда они повернут сейчас?
— А сколько до «Тирпитца»? — спросил Лукьянов.
— Примерно сорок пять кабельтовых, стрелять уже можно...
Океан гудел от ударов лопастей винтов. Инженер-механик
В. Ю. Браман стоял в этот момент между Луниным и сверхсроч
ником Соловьем, управляющим горизонтальными рулями; он вспо-
минал потом: «Я заметил, что у боцмана лодки, мичмана Соловья,
как-то подергиваются плечи, я положил ему руку на плечо и по-
чувствовал, что мичмана бьет мелкий озноб. Понемногу боцман
успокоился... Не боится ведь только тот, кто ничего не понимает
в окружающей обстановке или круглый дурак».
— Погляжу на этих поганцев снова, — сказал Лунин.
Перископ вынырнул наверх, и лицо командира прояснилось:
— Слава богу, они отвернули вправо...
Однако после поворота подлодка «К-21» оказалась внутри
гитлеровской эскадры. Как вспоминали очевидцы, Лунин при этом
сказал:
— Попали мы, ребята, в самую середину собачьей свадьбы.
«Тирпитц» стал еще ближе к нам... Моторы — на полный!
Но теперь — после поворота — под ударом носовых труб «К-21»
оказался «Адмирал Шеер».
«Тирпитц» попадал под удар только кормовых аппаратов.
— А все-таки я тебя атакую! — страстно воскликнул Лунин, и,
в азарте сорвав с себя «шапку-невидимку», он шмякнул ее себе
под ноги...
Подводный крейсер, тихо гудя моторами, скользил длинным
корпусом на глубине, сближаясь с флагманом Гитлера.
Нужно быстрое решение, и оно было найдено:
— Носовым — отбой... Кормовые — товсь!
Там — в корме — не шесть торпед.
Там — только четыре.
Но выбирать уже поздно.
Надо стрелять немедля.
«Сразу село напряжение сети освещения. Лампочки светились
красноватым светом, завибрировало ограждение рубки и палуб-
ная надстройка» — так вспоминал В. Ю. Браман об этом моменте,
когда подводный крейсер разворачивался для стрельбы из кормо-
вых труб...
562
— Залп четырьмя... с интервалом в четыре секунды...
Дистанция до «Тирпитца» была 17 кабельтовых.
Часы в рубках показывали 18.01...
Четырежды крейсер пружинисто качнуло на залпах:
— ...первая — вышла!
— ...вторая — вышла!
— ...третья — вышла!
— ...четвертая — вышла!
Турбонасосы тут же подавали воду в цистерны, чтобы возме-
стить на лодке утраченную тяжесть торпедного веса.
Лунин посмотрел на своих товарищей. Тронул себя за бороду,
отросшую за время похода, и скомандовал резко:
— Ныряй!
Спокойно, не понимая тревог человеческой жизни, стучал се-
кундомер. Его дело простое — отсчитывать краткие мгновения тех
великих дел, которые творятся людьми... Минута, вторая, и теперь
на «К-21» все стали волноваться.
Лукьянов сказал:
— Мимо... Ох боже ты мой, неужели же мимо?
Подводный крейсер на полных оборотах уходил прочь.
Прошло 2 минуты и 15 секунд, когда рвануло первый раз.
Рвануло еще... Лукьянов в счастье закрыл лицо руками.
Лунин чего-то еще ждал, посматривая на своего акустика.
Сметанин же смотрел на своего командира.
— Шум удаляется, — сказал он между прочим.
И вдруг море загудело от продолжительного взрыва.
— Включи опять! — крикнул Лунин штурману, и тот мгновен-
но включил секундомер.
Гул взрыва (а точнее — серия взрывов) продолжался целых
двадцать секунд... Это было даже не совсем понятно на лодке.
Затем последовали еще два отдельных взрыва. «Особенно хо-
рошо они были слышны электрикам, находившимся в аккумулятор-
ных «ямах», где не было посторонних источников шума...»
В 19.09 подлодка всплыла. Океан был пустынен.
«Русским морякам (по словам адмирала Макарова) лучше всего
удаются предприятия невыполнимые...»
36*
563
ПОБЕДИТЕЛИ
Через три дня хроника ТАСС сделала важное сообщение:
«В Баренцевом море одна из наших подводных лодок атаковала новейший
немецкий линкор «Тирпитц», попала в него двумя торпедами и нанесла линкору
серьезные повреждения» 1.
Авиаразведка Северного флота засекла «Тирпитц» спустя сутки
после лунинской атаки. Под сильным конвоем, таясь под тенью
норвежского берега, «Тирпитц» уходил... Он уходил совсем не
в том направлении, в каком его ждали англичане, выставившие про-
тив него свои линейные силы. Отнюдь, курс «Тирпитца» не был
и тем курсом, на котором он мог бы столкнуться с караваном
PQ-17... Подозрительно малой была и скорость, с какой передви-
гался флагман гитлеровского флота!
Британский атташе контр-адмирал Фишер навестил Головко:
— Имею хорошую новость для вас и для вашего флота.
— Что-либо о караване PQ-17?
— Нет. Наша разведка установила, что немцы поставили «Тир-
питца» на ремонт. А это наверняка прямой результат атаки вашего
доблестного офицера Лунина.
— Могу дополнить, — отвечал Головко. — Атака Лунина пора-
зила линкор в его уязвимые места, ибо, как свидетельствует наша
авиаразведка, «Тирпитц» уже не бегает, он едва тащится...
Накануне прихода в базу Лунин обратился к команде:
— Сейчас, конечно, на нашего брата навалятся корреспон-
денты. Я со всей строгостью предупреждаю — отмалчивайтесь!
В наших же интересах, чтобы в печать не просочилась ни одна из
деталей нашей подводной тактики. А то помните, как один чудак
напортачил в газете: «Уклоняясь от бомб противника, героические
подводники смело нырнули на такую глубину, при которой бом-
бы безобидно рвались над их головой». Нам не легче оттого, что
в редакции кого-то взгрели по шее. Немцы тоже газеты читают,
и теперь их бомбы над головою у нас не рвутся... Все ясно, ре-
бята?
— Ясно, — дружно ответила команда.
А в 2 часа дня 9 июля «К-21» уже подходила к причалам базы.
Ее встретили здесь Головко и команды других подлодок. На пир-
сах блеснули медные тарелки оркестра. Завхоз Подплава держал
под мышками двух румяных поросят, перевязанных ленточками
1 Обратив внимание на это сообщение ТАСС, гитлеровская разведка доко-
палась, что отец Н. А. Лунина, старый слесарь-кораблестроитель, находится на
территории оккупированного Ростова-на-Дону. Отец подводника — в расплату за
«Тирпитца» — был публично повешен гестаповцами на городской площади.
564
(по традиции Северного флота победителям-подводникам обяза-
тельно полагался поросенок для застолья; две победы — два поро-
сенка; три — так три поросенка!). Лунин издали показал завхозу
палец.
— Наш только один! — крикнул он с мостика.
— Один-то один, — отозвался завхоз, — да ведь гитлеровский
флагман «Тирпитц» целого свинарника стоит...
Ошвартовались, оглушенные оркестром и визгом поросят.
— А никудышная у тебя борода, — сказал Лунину командир
бригады. — Скоси ты ее сразу, Коля...
Здесь они узнали, что «Тирпитца» и его эскадру, оказывается,
встретила и английская подлодка «Аншейкн», но ее командир
Уэстмаккот от атаки уклонился. По традиции британского флота,
«атака — частное дело командира». Частное всегда и останется
только частным. Спорить тут не приходится: в каждой избушке
свои игрушки... «К-21» посетили офицеры с подлодки «Трайдент»,
не скрывавшие давнего интереса к советским «катюшам».
— Неужели вы согласны показать нам все?
Англичанам объяснили, что гостям, как союзникам, будет по-
казано все. И действительно, от них ничего не скрывали. Союзни-
ков буквально поверг в изумление дизельный отсек, сверкающий
небывалой мощью двигателей. Внимательно они прочитали фир-
менную табличку советского завода.
— А мы думали, что у вас стоят немецкие дизеля...
Браман мигнул мотористам, чтобы следили за союзниками. Это
было кстати, ибо, верные любви к сувенирам, англичане испод-
тишка уже откручивали от дизелей гайки и клапаны — на па-
мять о «К-21», выходившей в атаку на самого «Тирпитца»! На сле-
дующий день, уязвленные порядком на наших лодках, англичане
устроили у себя аврал. Грязь они гребли... ведрами и лопатами
(это не преувеличение!). За борт летели объедки, тряпки, драная
обувь, дохлые крысы, какой-то невыразимый хлам. После чего
англичане пригласили в гости наших подводников. Чисто, правда,
но накурено — хоть топор вешай (это на подлодке, где особенно
ценен воздух для дыхания). Страшный треск стоял в отсеках —
матросы резались в кости. Легкомысленные, мягко выражаясь,
фотографии уснащали не только переборки, но даже механизмы.
На советских и своих офицеров — ноль внимания. Один наш лейте-
нант (наивная душа!) спросил союзного лейтенанта — нельзя ли
призвать матросов к порядку.
— Можно, — согласился тот. — Но вы же видите — они сидят
без фуражек. И пока не наденут их снова, они считаются свобод-
ными от службы... Мы решили тоже ничего не скрывать, как не
скрывали и вы от нас. Пожалуйста, смотрите!
— А почему вы стреляете по врагу с дальней дистанции?
— Потому что мы еще не записались в клуб самоубийц.
— А зачем выпускать в противника сразу по десять торпед?
— Так больше шансов поразить его... К тому же за каждую
истраченную торпеду командир лодки получает денежную премию
от фирмы, которая производит эти торпеды.
565
— А мы их бережем, — признался наивный лейтенант.
— У вас нет короля — богатого, как у нас...
Вскоре состоялось деловое свидание Лунина с командующим
флотом. Вице-адмирал Головко умышленно вызвал подводника
на откровенный разговор:
— Давайте, товарищ капитан второго ранга, разберемя во
взрывах... Как вы мыслите себе этот каскад взрывов после атаки?
Первые два по выпуске торпед — понятны. Вы угодили в «Тир-
питца», в чем я нисколько не сомневаюсь. А... дальше?
Лунин сказал:
— Я и сам много думал об этом. Грохот третьего взрыва про-
должался секунд тридцать, его явственно слышали в аккумуля-
торных «ямах». Он кажется мне странным, этот взрыв...
— Ну? И к какому же вы пришли выводу?
— Мое мнение таково, — отвечал Лунин адмиралу. — Вторая
торпеда в «Тирпитца» не пошла. Один из германских эсминцев,
когда увидел, что грозит линкору, принял торпеду на себя!
— Так. Дальше.
— Эсминец затонул. Глубинные же бомбы, видать, были уста-
новлены на дистанцию взрыва заранее. Когда тонущий эсминец
достиг той глубины, которая была установлена минерами на взры-
вателях бомб, эти бомбы стали рваться на корме одна за другой.
Отсюда и продолжительность очень сильного взрыва.
Они помолчали, раздумывая.
— А было еще два взрыва потом? — напомнил Головко.
Лунин честно признался, что не понимает — или это послед-
ствия его попаданий, или грохот тех глубинных бомб, которые про-
тивник наугад швырнул за борт, желая если не поразить, то хотя
бы отпугнуть его «К-21» от линкора...
Арсений Григорьевич впоследствии записывал:
«Не слишком ли поторопилось Британское адмиралтей-
ство с приказом английским миноносцам бросить караван?..
На фоне таких действий атака, произведенная «К-21», осо-
бенно выделяется смелостью, скажу больше — героизмом на-
ших людей, и думаю, что не ошибусь, если определю зара-
нее дальнейшее поведение Британского адмиралтейства в дан-
ном случае. Не сомневаюсь, что английское командование
предпримет всяческие попытки умалить
значение и результативность атаки, ибо приказ
Британского адмиралтейства (о расформировании конвоя
PQ-17. — В. И.) поставил моряков английских эскортных ко-
раблей в очень неприятное и ложное положение...»
Лунин и команда его героической «К-21» четырьмя залпами
из кормовых труб сорвали не только планы Гитлера, Редера и
Шнивинда — заодно они спутали карты и в той авантюрной игре,
которую повели сейчас некоторые из англичан.
566
ПОСЛЕДСТВИЯ
Как выяснилось после войны, противнику удалось перехватить
и расшифровать то радиодонесение в Полярное, которое послал
Лунин в свой штаб, сообщив точные координаты «Тирпитца». Немцы
перехватили и донесение английской лодки «Аншейкн», пропу-
стившей «Тирпитца» мимо себя. Вслед за этим Уайтхолл объявил
германскому флоту «электронную войну». Мощные глушительные
установки, о силе которых немцы еще не догадывались, расстроили
работу немецких радиостанций, связь Берлина с Норвегией пре-
рвалась.
«Тирпитц» тоже попал под удар «электронных бомб»: его ра-
ция заглохла на рабочих частотах, а из паники хаотических зву-
ков, загромождавших эфир, словно мусором загородную свалку,
радисты немецкого флагмана сумели выудить лишь два страшных
префикса, которые Редер адресовал Шнивинду, — это были секрет-
ные сочетания: КР-КР... Они означали, что «Ход конем» без-
надежно провалился. Впрочем, Шнивинд и сам понимал это.
Высокопарные разговоры фюрера о «дорогих игрушках» за-
кончились обычным утверждением Гитлера, что дальнейший риск
с линкорами недопустим, и «Тирпитц» закончил свою жизнь на
унизительном приколе, ремонтируясь в узком чулке Ко-фьорда,
который является ответвлением гигантского Альтен-фьорда.
Результат лунинской атаки превзошел все ожидания: «Тир-
питц» в дальнейшем оказывал на Северном театре лишь мораль-
ное воздействие на своих противников, а в океан он вылез только
однажды — для обстрела угольных шахт Шпицбергена. Но он еще
продолжал воздействовать на английский флот как неустранен-
ная угроза, которая в любой момент способна из потенциальной
перерасти в угрозу ощутимо материальную. Далее, на протяже-
нии двух лет, все попытки британцев сводились к уничтожению
«Тирпитца», причем попытки эти были весьма хитроумны.
Англичане построили малюсенькие подлодки, которые моряки
называли блохами. В ночь на 23 сентября 1942 года эти «блохи»
покусали «Тирпитца», когда он дремал на приколе в теснине между
скалами (от взрыва торпеды была нарушена центровка гребных
валов). А вскоре Home Fleet’y удалось расправиться в открытом
бою с другим немецким линкором «Шарнхорст». Битва во мраке
полярной ночи, почти целиком построенная на технике радиоло-
кации, разыгралась в зоне Северного флота; англичане уходили
в бой из нашей бухты Ваенга, туда же и вернулись после победы.
Свидетелями этой беспримерной дуэли, вроде секундантов, были
наши подлодки, причем «К-21» снова выходила в атаку...
Я хорошо помню возвращение линкора «Дюк-оф-Йорк» в Коль-
ский залив, помню резкую сухощавую фигуру британского адми-
рала Фрейзера, помню ряды носилок вдоль заснеженных пирсов
Ваенги, на которых под одеялами лежали раненые матросы
с геройского крейсера «Ямайка». Наш эсминец выходил в море
567
для встречи победителей, как положено — с музыкой, имея на
борту сводный оркестр. Но когда из мглы океана выросла несу-
разная глыба «Дюк-оф-Йорка», на палубу смог вылезти только
один барабанщик (весь нежно-зеленого цвета). Как бы он ни был
талантлив, но он не брался исполнить на барабане сложную ва-
риацию «Боже, храни короля...». А все флейты, тарелки и даже
неустрашимый геликон валялись сейчас вповалку на рундуках на-
ших кубриков — укачались!
Отдавая союзникам все, что имел, Северный флот в эти дни
сидел буквально на голодном пайке: британская эскадра забрала
у нас последние запасы — 10 000 тонн мазута. Североморцы обе-
спечивали англичанам оперативные тылы по потоплению «Шарн-
хорста», и потому вице-адмирал Головко с большим почетом был
принят адмиралом Фрейзером на борту линкора «Дюк-оф-Йорк»,
причем начало этой встречи приобрело анекдотический характер...
После всех торжественных церемоний Фрейзер спросил Го-
ловко:
— Известно ли адмиралу, что я уже бывал в России и сра-
жался против большевиков?
Арсений Григорьевич, конечно, был подготовлен к свиданию,
заранее предупрежден, что Фрейзер участвовал в интервенции.
— Знаю, — отвечал Головко с улыбкой. — Осенью восемнадца-
того года вы, адмирал, были на Каспии... Там вас и взяли в плен!
Фрейзер был удивлен осведомленностью Головко.
— Но есть один факт в моей биографии, о котором вы, доблест-
ный адмирал, вряд ли слышали... Большевики посадили меня
в свою ужасную тюрьму! Известно ли вам об этом?
Головко сознался, что даже об этом прискорбном случае он
достаточно осведомлен.
— А знаете ли вы, что я чрезвычайно благодарен большевикам
именно за то, что они меня посадили в тюрьму?
Вот тут Головко растерялся с ответом...
— Да, — продолжал Фрейзер, поправив хрусткую, как рафи-
над, ослепительную манжету, — я до седых волос благодарен боль-
шевикам. Они меня посадили в тюрьму, где держали на таком
скудном рационе, что моя язва желудка, которой я страдал смо-
лоду, окончательно залечилась, и с тех пор я уже никогда не
болею...
Фрейзер от души благодарил Головко за помощь, оказанную
Северным флотом флоту британскому, а Черчилль поблагодарил
Сталина за сердечность североморцев, которые столь доброжела-
тельно встретили и проводили английских моряков эскадры адми-
рала Фрейзера...
Американский исследователь морской войны С. Морисон назвал
этот период так: «Шумное веселье в высоких широтах».
Верно, что в арктических водах было тогда и шумно, и весело.
По рейдам шныряли шлюпки под разноцветными парусами, опо-
рожненные бутылки из-под виски так и порхали в иллюмина-
торы, вовсю ревели аккордеоны в руках британских матросов. Нам
568
же было тогда весело от ощущения той победы, которая от руин
Сталинграда близилась к развалинам Мурманска. Скоро началось
мощное наступление на врага в Заполярье.
Искусанный «блохами» линкор «Тирпитц» перетащился в Тромсе,
где его поставили на мелководье. Рефулеры намыли под гигантом
насыпи песка, чтобы он не перевернулся. Но теперь за флаг-
маном Гитлера следили глаза норвежцев — героев Сопротивления,
активно сотрудничавших с нашей разведкой *. Северный флот взял
па себя обеспечение «челночной» операции по уничтожению
«Тирпитца». Для англичан прибыли из США особые фугаски
«Block Buster» (весом каждая около шести тонн). Сорок один
британский самолет типа «Ланкастер» поднялся с аэродрома Ар-
хангельска, чтобы приземлиться уже в Лондоне. В середине
своего маршрута, пролетая над Тромсе, «Ланкастеры» своими фу-
гасками разделали «Тирпитца» с небес как бог черепаху. Фашист-
ский флагман все-таки перевернулся (!) кверху килем, и 1200 че-
ловек команды задохнулись в броневой коробке линкора, не в
силах выбраться наружу из глубин его бездонных отсеков. Это
случилось уже осенью 1944 года.
Однако сейчас еще год 1942, в пыли и жаре идут по Задон-
щине наши усталые солдаты, враг захватывает громадные терри-
тории нашей страны, а командование Северным флотом ждет под-
хода к своим портам каравана PQ-17...
Вскоре вице-адмирал Головко обратил внимание, что британ-
ский атташе Фишер ведет себя как-то странно. При встрече он
отводит глаза, краснеет... Да, да, он краснеет! Кажется, это не к
лицу бывшему командиру линкора «Бархэм»... «Что же там у них
могло случиться?» Впрочем, такое поведение союзников было для
Головко не новостью: точно так же краснели они в феврале —
после прорыва линейных сил Германии из Бреста.
«Неужели и сейчас что-то отмочили?» — думал Головко.
Пагубный приказ о рассредоточении судов PQ-17 до сведения
штабов Полярного англичанами доведен еще не был. В эти дни
четыре наших эсминца, вспарывая волну ножами форштевней,
ушли далеко в блеск океана, чтобы встретить корабли PQ-17. Ко-
тельные установки мощно ревели, содрогая теплые палубы, насы-
щая паром лопасти турбин. В развернутых на ветер вентиляторах
бушевали ураганы горячих сквозняков. В щелканье указателей,
в жужжащем хоре автоматов и визиров чуялась неусыпная готов-
ность кораблей к бою — готовность № 1.
Но эти эсминцы никогда не встретят PQ-17...
Потому что этого каравана уже не было!
1 В разгар «холодной войны» эти люди подвергались преследованиям вла-
стей как «коммунистические агенты», хотя они были только патриотами и, по-
могая СССР, ускоряли момент освобождения родины от оккупантов.
569
А КТО ВИНОВАТ?
Утром 5 июля 1942 года контр-адмирала Джеффри Майлса,
возглавлявшего военно-морскую британскую миссию в Москве,
требовательно разбудили ради дела:
— Сэр! Получена копия странной радиограммы из Лондона...
Да, странной. Дадли Паунд отвел от PQ-17 силы прикрытия,
и теперь караван образовал в океане неустойчивые группы кораб-
лей, которые следуют без охраны. Освоить это сообщение было не
так-то просто, и атташе снова завернулся в одеяло.
— Я должен выспаться, — заметил Майлс. — События слишком
катастрофичны, и мне надо иметь свежую голову...
Но его тут же потревожили снова:
— Адмирал Алафузов просит вас прибыть в Главный морской
штаб. Он предупреждает, что болен гриппом, но обстоятельства
вынуждают его не откладывать разговора...
В. А. Алафузов во время войны занимал такой же пост, какой
в Англии занимал первый лорд Адмиралтейства Дадли Паунд
(каждый в своей стране возглавлял работу Главморштаба). Боль-
ной, с очень высокой температурой, Алафузов хриплым голосом
сразу же завел речь о непонятном решении первого морского лорда.
— Расформировать конвой PQ-17... что это значит? — возму-
щался он. — Вы же моряк, Майлс, сами понимаете... Уйти на се-
вер корабли не могут, ибо там поджимает паковый лед, как стенка.
Значит, корабли будут спускаться вниз по меридиану — как
раз под удары немецкой авиации. Как найти объяснение этому
абсурду?
Майлс пытался «смазать» вопрос, в основном упирая на то,
что господин Алафузов, очевидно, введен в заблуждение. Но в
руках советского «первого морского лорда» вдруг оказалась пачка
свежайших квитанций с моря (это навело Майлса на мысль,
что русские небезгрешны и служба радиоперехвата и расшифровки
у них отлично налажена).
— Все это — сигналы бедствия ваших же кораблей! — резко
заявил Алафузов. — Что тут можно отрицать? И что тут можно
оправдать? Мы в Москве не понимаем ваших намерений. Будьте
же так добры, срочно свяжитесь с сэром Паундом, чтобы он по-
дробно информировал о сути всего происходящего с конвоем
PQ-17... Народный комиссар флота адмирал Кузнецов ждет до-
клада от меня, а Сталин будет ждать, что ему скажет Кузнецов!
Через несколько дней состоялась холодная встреча Майлса
с Кузнецовым, причем британский атташе не решился излагать ход
событий так, как продиктовал ему Дадли Паунд, а прибег к ма-
скировочному камуфляжу, явно сглаживая острые углы необъяс-
нимых поступков Британского адмиралтейства... Кузнецов отпра-
вился на доклад к Сталину, который долго и сосредоточенно мол-
чал. Затем спросил:
570
— А имелась ли необходимость прекратить конвоирование?
Я ведь все-таки на флоте не служил и, может, чего-то не понимаю.
Нарком фронта отвечал, что, насколько ему известно, серьез-
ных причин к распадению каравана у англичан не было. Здра-
вый человек не станет сам себе отрубать голову...
— Черт знает что там у них творится! — возмутился Сталин
п пальцем примял в трубке свежий табак. — Я буду писать об
этом безобразии Черчиллю, — сердито закончил он.
Об этом его письме — позже! Загадочная подоплека последних
событий в океане еще не была известна в мире, и письмо Ста-
лина к Черчиллю в дипломатических кругах сочли тогда неоправ-
данно резким, почти грубым. Но теперь многие тайны Уайтхолла
просвечены насквозь, словно рентгеном, и мнение Сталина о ги-
гантской катастрофе выглядит даже слишком мягким...
После войны в Лондоне вышла монография о линкоре «Тир-
питц», где подробно изложен весь его путь. Подборка иллюстра-
ций наглядно показывает нам «Тирпитца» и в боевом могуществе,
и в том виде, когда он уже валялся кверху килем. На днище лин-
кора виден лист обшивки, аккуратно отодранный, словно немцы
через эту искусственную «пробоину» желали спасти остатки
команды...
Касаясь судьбы каравана PQ-17, автор монографии пишет:
«Это было отвратительное дело! Каждый чувствовал весь
ужас того пути, на котором были брошены торговые суда,
одинокие перед лицом угрозы со стороны воздушных и под-
водных сил противника...»
Дело было действительно отвратительное...
Крейсера Хамильтона и эсминцы Брума еще летели в сторону
эскадры Дж. Товея на 25 узлах. Один из крейсеров нес на своей
палубе обгорелый костяк германского самолета, врезавшегося в
ого надстройки, и среди обломков — никем не убран! — сидел за
штурвалом, оскалив зубы, мертвый фашистский пилот. Перехва-
ченная радиосводка противника гласила, что американский крей-
сер уничтожен смелым тараном торпедоносца, что вызвало весе-
лое оживление на крейсерах США: «Уиччита», — запрашивали с
мостика «Тускалузы», — это, случайно, не вас ли вчера угро-
били?» — «Лучше посмотрите на себя, — мигал прожектор на «Уич-
чите», — мы давно подозреваем, что за нами гонится один глупый
призрак».
Хамильтон многое понял за ужином, когда вестовой, обычно
не раскрывающий рта, вдруг сказал со слезами в голосе:
— Простите, сэр, но я думаю, что мы напрасно бросили этот
несчастный караван. Боже, что с ним творят сейчас немцы!
Хамильтон полагал, что своим маневром на запад он увлекает
за собой и «Тирпитца» с его эскадрой. Крейсера как бы наведут
линкор Гитлера на линейные силы Товея, а тот — мастер своею
571
дела! — как следует всыплет немцам из главного калибра башен.
Каково же было адмиралу узнать, что Дадли Паунд издал бес-
смысленный приказ! И никто за ними не гнался. А крейсера,
по сути дела, дезертировали с позиции.
В кубриках было неспокойно. Матросы открыто осуждали
Уайтхолл, который, по их мнению, попросту велел им удирать от
немцев... Ничуть не лучше было и самочувствие на эсминцах Брума,
которые, закусив удила, галопом неслись за Хамильтоном, уве-
ренные, что спешат в сражение. Известие, что «Тирпитца» нет
в океане, повергло экипажи в состояние тяжелой депрессии. Брум
поднес к лицу эбонитовый набалдашник радиотелефона связи
TBS:
— Сэр, я вполне созрел для того, чтобы повеситься. Великий
боже, что же мы натворили! Мои эсминцы будут счастливы бро-
ситься назад — к несчастному каравану PQ-17.
— Которого они уже никогда не найдут, — подавленно отвечал
Хамильтон. — Очень жалею, что я не родился адмиралом Нельсо-
ном, который побеждал только потому, что смолоду взял за пра-
вило поплевывать на все приказы из Уайтхолла...
Положение было безвыходным. Ведь случись так, что PQ-17
сохранился в целости, крейсера уже не могли вернуться к нему,
ибо форсированный отход, похожий на бегство, истощил запасы
их нефтяных «ям». Утром 6 июля Хамильтон и Брум настигли ли-
нейные силы Товея. Немецкая эскадра — после атаки Лунина —
уже втянулась обратно в «чулки» фиордов, как щупальца осьми-
нога, по которым больно ударили. Напрасно брошенные транс-
порта истошно призывали корабли Home Fleet’a вернуться для
их защиты — они не пришли! Рядовые матросы боевых кораблей
чувствовали себя предателями, но трагическая ситуация войны
была решена заранее, и честные моряки — англичане и амери-
канцы — уже не могли спасти положение. Флот британской
метрополии медленно разворачивался на «собственную спальню»
его величества — на Скапа-Флоу! Гнев нижних палуб сочился
через люки, достигая кают-компаний. Надо было что-то предприни-
мать, чтобы утихомирить матросов.
Хамильтон велел экипажу флагманского «Лондона» собраться
на палубе. С микрофоном возле посеревших губ адмирал сначала
предупредил: пусть все, что они услышат сейчас, здесь же, под
флагом «Лондона», навсегда и останется.
— Очевидно, мы предали караван, но учтите, что нас тоже
предали. Меня заставили исполнить то, чего нельзя было испол-
нить. Еще ни разу в жизни, — говорил Хамильтон, — я не выпол-
нял приказа с таким нежеланием, как этот дикий приказ об от-
воде наших крейсеров. День четвертого июля — это черный день
биографии британского флота. И моей биографии тоже! Я, как и вы,
уверен, что, покидая караван, мы приносили жертву не богу войны,
а дьяволу тайной политики. Я еще не во всем разобрался как
следует, но чувствую, что виноват в этом один большой дурак,
которому помогали его дураки-помощники...
572
Произнося свою речь перед матросами, адмирал и сам понимал,
что карьера его затрещала, как водонепроницаемые переборки
корабля, ломаемые давлением океана. Хамильтон не был другом
Советского Союза, но, честный человек, он не мог молчать.
В письмах к своей престарелой матери адмирал давал выход гневу.
Черчилль, по мнению Хамильтона, сознательно затягивает войну,
нанося Англии вреда гораздо больше, нежели все немецкие под-
лодки, вместе взятые. Война — слишком жестокая вещь, и надо ее
кончать скорее, а не заниматься бомбежками немецких детей и
женщин...
...А теперь нам интересно — что скажут американцы?
Они-то как раз взирали на англичан почтительно — немного
снизу вверх. Это плохо, когда много денег, но очень мало тради-
ций. Правда, традиции — штука хорошая, но лучше бы англичанам
вместо старинных традиций иметь новейшую радиолокацию.
Американцев раздражало еще и то, что их учителя очень много
следят за противником, однако было похоже, что следят не для
боя с ним, а лишь затем, чтобы вовремя уклониться от боя. По
мнению американцев, не для того же в дни мира нещадно дерут
налоги на флот, чтобы в дни войны флот перекидывали с базы на
базу, словно кучу старой гнилой картошки...
«Тускалуза» и «Уиччита» драпали от каравана вслед за ан-
гличанами, безропотно полагая, что в таком деле, как война на
море, лучше всего подражать англичанам. Уж кто-кто, а они-то
знают, что делают. Но матросы, почуяв неладное, стали дерзко
задерживать на трапах офицеров — с вопросом:
— Сэр! Мне хотелось бы знать, куда мы так торопимся, словно
у нас в буфетах кончается выпивка? Насколько я понимаю в этом
деле, Россия находится на востоке, а тогда ради какой цели мы
улепетываем в обратную сторону?
В такт содроганиям корабельных машин стучали и линотипы
крейсерских типографий. Тираж за тиражом газеты внушали аме-
риканским матросам, что нельзя думать, «будто у англичан кишка
тонка», а «эти берлинские ублюдки еще у нас попляшут»...
Наконец настал момент, когда и до судовых редакций до-
шло, что караван PQ-17 попросту брошен, как котенок, с кото-
рым поиграли — и хватит! Офицеры заговорили, что учиться вое-
вать на море можно даже в том случае, если английские корабли
будут следовать за кормою американцев. Если это и ошибка
Уайтхолла, то она обошлась в 700 000 000 долларов. Две трети ка-
равана шли от берегов Америки с американскими грузами и под
флагом США, а... что сделали англичане?
— Стыдно не только перед теми, кто остался в океане. Стыдно
и перед русскими. Там ведь было шестьсот танков. И самолетов!
Москва в своих военных планах наверняка учла их поступление.
Теперь русские вправе спросить у нас: «А где обещанный товар?»
573
Американский линкор «Вашингтон» оторвался от британской
эскадры и самостоятельно пришел обратно в Рейкьявик. Здесь
произошел случай, почти небывалый в истории американского
флота. Большие мастера погулять и побушевать на берегу, аме-
риканские матросы на этот раз отказались сойти на берег:
Вся команда — как один человек!
Это тебе не взвод, это тебе не рота... Когда 2500 человек (почти
целая дивизия!) выстраивается на борту, выкрикивая проклятья
по адресу своего командования, — это уже политическая демон-
страция.
— Позор! — орали матросы. — Мы никуда не пойдем с корабля,
потому что нам стыдно смотреть людям в глаза...
Что бы там потом ни говорили политики, но эта бурная пер-
вичная реакция непосредственных участников событий лучше всего
отражает идейную сущность отвратительного дела.
Об этой «сидячей забастовке» на линкоре «Вашингтон» рас-
сказывается в упомянутой мною монографии о «Тирпитце».
В нашей стране об этом случае мало кто знает.
Москва отказывалась понимать абсурдные решения Уайтхолла,
но и в Берлине тоже не понимали всей «мудрости» маневров
англичан, называя их «непостижимыми».
— Что происходит? — говорил Редер. — Может, распуская ка-
раван, англичане подстроили нам какую-то хитрую ловушку?
Но постепенно «непостижимое» решение раскрывалось немец-
кой разведкой: никакой ловушки здесь нет, PQ-17 рассыпался, те-
перь подходи и бей любой корабль на выбор... Склонные к ана-
лизу морские специалисты наконец пришли к «логическому» выводу:
— Теперь все ясно! Опытные в морских делах англичане ни-
когда не допустили бы подобной глупости. Всей этой историей,
надо полагать, заправляли американцы. Только эти краснощекие
дуралеи и могли придумать расформирование каравана. Ну уж
теперь-то можно не сомневаться, что англичане не допустят аме-
риканцев к управлению операциями на море...
Пропагандистская машина Германии работала в эти дни на
полную мощность. Разгрому PQ-17 отводились первые полосы
центральных газет, лорд Хау-Хау в программах радиовещания на
Англию охрип от воплей восторга, берлинские кинокорреспонденты
срочно вылетали на бомбардировщиках в океан, чтобы экрани-
зировать из бомболюков страшные картины гибели кораблей. Всю
первую декаду июля в радиосводках германского командования
завывали победные фанфары и гремели воинственные барабаны...
Гитлер ликовал и придумывал темы для карикатур на Руз-
вельта и Сталина (фюреру было известно, что основная часть гру-
зов на PQ-17 американского происхождения). Но что бы ни вос-
клицал Берлин о караване PQ-17, англичане... молчали. Уайт-
холл никак не реагировал на германские сводки и не опровергал их!
574
Англичане вляпались в «коровий блин» и теперь стыдливо помалки-
вали, не желая признаться, что это от них пахнет.
Сейчас собачий лорд Хау-Хау лаял на Англию не напрасно —
на этот раз Берлин возвещал о разгроме каравана правду:
— Только факты, одни голые факты! Даже Черчилль при
всем его нахальстве не сможет опровергнуть коммюнике достовер-
ных германских сообщений... Слушайте Берлин! Говорит Берлин...
За «стратегической ошибкой» прощупывался коварный умы-
сел тайной политики Альбиона, и лорд Хау-Хау с ехидством, но
не без оснований спрашивал в эти дни англичан:
— Что ж! Теперь, после разгрома каравана PQ-17, русские
опять могут задать фатальный вопрос мистеру Черчиллю: когда
же вы, друзья, соизволите открыть второй фронт в Европе?
Теперь, читатель, вместе с моряками PQ-17 нам предстоит по-
кинуть палубу корабля и с криком окунуться в ледяную купель
полярного океана.
Вот это — правда страшно!
Часть третья
ЛЕДЯНАЯ КУПЕЛЬ
Мне хочется сказать слово благодарности
тем тысячам и тысячам иностранных, главным
образом английских и американских моряков,
которые приняли участие в северных конвоях...
Надо было обладать большим мужеством,
решительностью, выносливостью, чтобы пускать-
ся в такой путь...
Акад. И. М. Майский.
Воспоминания советского посла
ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛЮДЯМ
Корабль тонул, но не седел от ужаса. Груз разбивали бом-
бами, но еще ни один контейнер не вскрикнул от боли. Металл
покрывался инеем, но бездушное железо не ощущало холода.
Все страдания выпали на людскую долю... Тяжело было закан-
чивать вторую часть, но еще труднее приступать к последней.
Минувшая война была безжалостна к людям, и только одна
наша страна потеряла в ней 20 миллионов своих граждан, спо-
собных заселить и освоить целый континент. Казалось бы, что на
фоне грандиозных событий, охвативших весь мир, навсегда зате-
ряется караван PQ-17, словно капля воды в океане. Ведь среди
астрономических чисел произведенного оружия, среди гигантских
терриконов пороха, сгоревшего в битвах, среди бискаев нефти и
байкалов бензина, что выпиты моторами танков и самолетов, —
после всех гомерических расходов ради общей победы, что, спра-
шивается, могли значить корабли каравана PQ-17?
«...Итак, все было кончено. Но пока люди будут сражаться
в войнах и плавать на морях, проблема PQ-17 еще неоднократно
будет всплывать самыми несхожими путями. Трагедия PQ-17 всегда
отыщет людей, увлеченных ею, и люди еще долго будут об этом
спорить» — так писал английский историк Дэвид Вудворд.
Сейчас на Западе текут обильные мутные воды литературы
о минувшей войне, и течение их порою столь бурно, что они сме-
тают указатели фарватера истины. А где-то рядом с ними, про-
бивая для себя очень сложное русло, журчит и тоненький ручеек
особой темы — трагедийной темы PQ-17.
Будем же и мы, читатель, помнить об этом караване!
Тем более что он направлялся к нашим берегам, именно мы
ждали его прихода, мы же его и спасали...
576
Если вдуматься, то ведь даже после отхода крейсеров и эс-
минцев еще не все было потеряно. Мы оставили караван на са-
мом роковом распутье — утром 5 июля, когда транспорта еще не
успели разбрестись по океану. Останься тогда с ними не одиночки
из охраны ПЛО и ПВО, а все 12 конвойных судов — и караван,
конечно, понес бы тяжкие потери, но зато никогда не испытал бы
той участи, какая ему выпала!
На время забудем, читатель, о грузах (хотя летом 1942 года
они для нас были крайне необходимы). Мы начинаем рассказ
о людях, которые плыли с этими грузами. Картина разгрома PQ-17
слишком контрастна — тут всего хватало в избытке: трусости
и бравады, паники, отчаяния и холодного ожесточения боя. Но даже
поверженный и разбитый, сквозь взрывы торпед и бомб, сквозь
злорадное бахвальство Геббельса, сквозь адское пекло пожаров,
захлебываясь водой и мазутом, обмороженный и обгорелый,
караван PQ-17 все-таки идет к нам.
А корабли не плывут сами — их опять-таки ведут люди.
Людям и посвящаем эту последнюю часть!
Удивительнее всех повел себя тральщик «Айршир» - один
из немногих, кто остался при исполнении союзного долга. В мо-
мент распадения каравана, не поддавшись общей суматохе, он
пошел на север, склоняясь к западным румбам, — туда, где смы-
кались арктические льды. А попутно законвоировал три транс-
порта, приказав им повиноваться. Командир тральщика, лейте-
нант Грэдуэлл, до войны был адвокатом, а помощник его — при-
сяжным поверенным. Эти два юриста оказались отчаянными
моряками... «Айршир» полез сам (и повел за собой других) прямо
в массы плотного льда, где их могло раздавить в лепешку, но зато
немцам не пришло бы в голову искать их именно здесь. В маляр-
ках были собраны все белила, корабли срочно перекрасили в белый
цвет. Сбросив давление в котлах и не дымя трубами, четыре
судна затихли среди ледяной пустыни, а пушки танков, стоявших
на палубах, они развернули в сторону моря. Сами в эфир не
выходили, но эфир держали под наблюдением. Би-Би-Си о делах
каравана помалкивала (сигналы SOS, летевшие с океана, сами
по себе были достаточно красноречивы), зато отзвуки берлинских
фанфар достигали и полярного безмолвия. Если верить Геббельсу,
то выходило так, будто от PQ-17 остались рожки да ножки. Грэдуэлл
понимал, что в радиосводках Берлина немалая доля истины, и кри-
тическое время разбоя на «большой дороге» он решил переждать.
Потом корабли выломали себя из ледяных заторов и благополучно
достигли Новой Земли, где на берегу матросов атаковали местные
собаки. На крыльцо барака метеостанции выбежала русская жен-
щина в ватнике и, призвав псов к порядку, долго допытывалась
у англичан — кто они такие и чего им здесь надобно? Вступив в тес-
ный контакт с местными властями, военными и гражданскими,
преодолев массу трудностей, Грэдуэлл сумел сохранить все три
37 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 577
корабля, которые и разгрузились в Архангельске. Маленький и
дерзкий «Айршир» пришел к нам как боевой союзник, а ушел от нас
как хороший друг... Англия могла гордиться, что у нее есть такие
адвокаты и такие присяжные поверенные, которые, встав на мостики
кораблей, не посрамили чести хлопавшего на ветру британского
«юнионджека»!
Но одним из первых прорвался к Архангельску героический
«Донбасс» под командованием М. И. Павлова. Советские моряки
шли напролом, решив не жаться к скалам Новой Земли, возле
которых немцы уже опустили плотную завесу своих подводных
лодок. Им повезло, но зато повезло и тем американским морякам
с потопленного «Д. Моргана», которых «Донбасс» подхватил из
воды. Янки были сильно изнурены пережитым, но, попив чаю,
они самым охотнейшим образом заняли боевые места у носовой
пушки. «Вскоре Павлов имел случай выразить американцам ис-
креннюю благодарность: одиночный «юнкере» дважды пытался
атаковать танкер... Снаряд, посланный американскими артилле-
ристами, разорвался столь близко от самолета, что тот сразу
выскочил из пикирования!» Этот самолет не дотянул до аэродро-
мов Норвегии, пропав безвестно, а «Донбасс» подал швартовы
на причалы Архангельска. Михаила Ивановича, благо он был
первым с моря, сразу же вызвали к высокому начальству.
— Ну, что там? — спросили капитана.
Павлов провел ладонью ото лба к подбородку, словно желая
смахнуть липкую паутину какого-то кошмарного сна.
— Там... каша, — сказал кэп. — Нас бросили! Если и дойдет ко-
раблей пять, так и на том спасибо.
— А где «Азербайджан»?
— С ним поганая история: торпеда вырвала ему кусок борта,
а из пробоины самотеком выходит в море груз масла. Не хочу
быть пророком, но если придет, то придет пустым.
Павлова пошатнуло.
— Сегодня, кажется, девятое, — сказал он. — Так вот, с первого
июля я не сходил с мостика. Больше недели на ногах — возле
телеграфа... Вы уж меня извините, товарищи, но мне трудно даже
рассказывать. Я действительно чертовски хочу спать...
Его отпустили без разговоров — спать, спать, спать!
Но это все исключения — другим так не повезло...
Хроника ТАСС (июль 1942 года)
11 — Советские войска вели ожесточенные бои с противником на подступах
к Воронежу.
15 — Советские войска после ожесточенных боев оставили Богучар и Миллерово.
19 — Советские войска оставили Ворошиловград.
21 — В советской печати опубликовано сообщение о налете советской авиации
на Кенигсберг.
23 — Югославские партизаны за последние 12 дней заняли и освободили семь
городов.
24 — Наступление англичан на Египетском фронте приостановилось.
578
27 — Советские войска после упорных боев оставили Ростов и Новочеркасск.
29 — Получены документы о чудовищных зверствах, творимых гитлеровцами
в Польше, тысячи людей подвергаются нечеловеческим пыткам.
30 — Митинг па Трафальгар-сквер в Лондоне с участием около 70 000 чело-
век обратился к правительству с призывом ускорить открытие второго фронта
в Европе...
Перед Северным флотом постепенно вырисовывалась ужасная
истина, которую до сих пор союзники скрывали. Теперь надо
было спасать то, что еще можно спасти... Флот! Что ты можешь
сделать сейчас, флот? Ведь перед тобой бушуют, качая мертве-
цов и вздымая обломки кораблей, громадные просторы — от
Шпицбергена до Канина Носа. Все свободные самолеты были
брошены на поиски транспортов. Эсминцы по четыре раза на-
сквозь прошли все Баренцево море — от баз до кромки льда и
обратно.
Радиостанция Северного флота круглосуточно ощупывала эфир.
Но над океаном нависало тяжкое, безысходное молчание — ко-
рабли PQ-17 боялись обнаружить себя. Служба радиоперехвата
противника только и ждала треска морзянки, чтобы по пеленгу
навести на «заговорившего» свои подлодки и самолеты.
Но иногда кораблям терять уже было нечего. И тогда эфир
взрывался в каскаде жалоб, призывов, надежд и мольбы: «Торпеди-
рован... погружаюсь с креном... шлюпки разбиты... меня обстре-
ливают... Спасите, чем можете и кто может!»
А потом снова наступало молчание, которое ужаснее любых
самых страшных слов.
ВОЛКИ И ОВЦЫ
Волчья стая действует умно и жестоко. Она выходит на боль-
шую дорогу, а вожак, забегая вперед, выслеживает добычу. Вот
добыча показалась, и тогда вожак голодным воем созывает своих
товарищей. Вывалив между зубов покрытые пеной языки, с под-
веденными от голода животами, волки набрасываются на одинокого
путника... Именно этот звериный принцип был положен Деницем
в основу тактики по разгрому караванов в море, отсюда же и назва-
ние этой тактики — «волчья стая»!
«Волкам» всегда сопутствовала в их разбое так называемая
«дойная корова» — большая транспортная подлодка, которая сама
не участвовала в торпедировании. Но брюхо ее было наполнено
припасами и горючим. Время от времени, обессилев, боевые под-
лодки подходили с моря к этой «корове», примыкали к ней шланги.
Торопливо они сосали из ее железного вымени соляр, пресную
воду, воздух высокого давления — и снова срывались на позицию.
Пользуясь выигрышем в скорости, «волки» старались за ночь
37* 579
обогнать транспорта на дизелях, а на рассвете они шли под воду,
спокойно выжидая, когда цель сама придет в пересечение нитей
перископа... Такой способ атаки у немцев назывался «кабинетной
атакой»!
Операция «Ход конем» вступила в свою решающую фазу;
вдогонку «волчьим стаям» Дениц послал из Лориана свое обыч-
ное традиционное напутствие: «Преследуйте! Атакуйте! Топите
всех!» После чего деловито добавил открытым текстом — без
шифра: «Поменьше неприятных известий с моря! Это портит на-
строение тем командам, которые собираются уходить на позицию...»
Агония беззащитных кораблей и людей, плывущих на них,
была ужасна, и пусть она послужит укором мертвецов совести
тех, кто допустил это неслыханное предательство!
— Их сразу два, — сказал Ральф Зеггерс. — Один под британ-
ским, другой — под флагом Штатов... Собачий холод, мои руки не
могут выносить этого.
Пальцы на перчатках Зеггерса были отрезаны, как у торго-
вок, чтобы на морозе пересчитывать монеты. Он подул на замерз-
шие пальцы и снова повел перископ вдоль горизонта.
— Можно даже всплыть... Они же как овцы сейчас! Без па-
стуха и без овчарок...
— Не советую. На «либерти» установлены «эрликоны», — ска-
зал штурман и крикнул коку, чтобы им заваривали кофе по-
крепче.
Зеггерс глянул на счетчик лага: винт толкал сейчас лодку на
скорости в восемь узлов, и при этом они шли, не отставая от
транспортов (скорости противников были равнозначны).
— Ладно, — решил он. — Одну вколотим... Курсы у нас парал-
лельны, лишь возьму упреждение. Тут не надо даже тригономет-
рии, будь она проклята... Носовой аппарат, можно открывать за-
слонки... Левой трубой... одну... внимание... пли!
Глухо булькнув, вся в пузырях воздуха, обильно смазанная
тавотом, торпеда пошла на транспорт. Следя в перископ за туман-
ной дорожкой торпедного следа, взбившего поверхность моря отра-
ботанным керосиновым газом, Зеггерс стал смеяться:
— Всегда забавно видеть, как волнуются на кораблях при
виде наших хрюшек! Нет, им не увернуться... сейчас... вот!
Банг — раздался взрыв, гидравлический «молот» двинул в кор-
пус лодки, и четвертый отсек вдруг доложил:
— Фильтрация заклепок... у нас появилась «слеза»!
— Ах! — огорчился Зеггерс. — До чего же ослабел корпус.
— Виноват ты сам, Ральф, — недовольно заметил штурман. —
На кой черт ты всегда стреляешь с дистанции, на которой нас
контузит от собственных взрывов?
— Зато не нужно ломать голову в тригонометрии...
На лодке услышали треск: это море рвало стальные переборки
пораженного корабля, и Зеггерс скомандовал на всплытие.
580
— Американец удирает, — сказал он. — Очевидно, у него хоро-
шие машины... Мы его сейчас прикончим артиллерией!
Всплыли. Транспорт под флагом США наращивал скорость.
Торпедированный же «англичанин» быстро тонул, переворачи-
ваясь. В его трюмах, кажется, были запасы мазута, и теперь
толстым слоем, очень медленно, как асфальт по мостовой, мазут
растекался по стылой воде, а в ней беспомощно барахтались
ошеломленные взрывом и ужасом люди.
— Полный вперед! — скомандован Зеггерс, и внутри субмарины,
чихнув от напряжения, открыли пальбу запущенные дизеля, кла-
паны которых давали сейчас больше 2000 выстрелов в минуту;
люди в отсеках, как рыбы,! разёвали рты, но объясняться им при-
ходилось больше на пальцах. — Добавить оборотов!
«Американец» поднатужился турбиной — стал удирать.
— Огонь! — велел Зеггерс комендорам, но пушка смолчала.
Заряды наружных кранцев отсырели в морской воде при частых
погружениях, а сухой боезапас изнутри погребов лодки наверх
подать еще не успели...
— Стоит ли нам утруждать дизеля? — сказал Зеггерс. — Этого
«американца» подберут другие из нашей стаи...
— Там бродят шлюпки, — показал сигнальщик за корму.
Зеггерс поднял к глазам тяжелый бинокль с фиолетовыми,
как тюльпаны, линзами. Цейс приблизил к нему шлюпки со спа-
сающимися англичанами. Сухой боезапас уже подали наверх.
— Разбейте их... — с ленцой приказал Зеггерс и нагнулся над
люком, откуда несло ужасным зловонием. — А когда будет готов
кофе?
Комендоры расстреляли шлюпки. Мазут растекался по морю,
сглаживая своей пленкой острые гребни. Кое-где круглыми мячами
прыгали среди волн головы англичан.
— Ну, я думаю, тронемся дальше, — заметил Зеггерс.
Громадный крест (черный, на белом круге), выведенный на
носовой палубе лодки, — чтобы не бомбили свои самолеты! — ока-
тывало водой. Зеггерс велел комендорам убраться в отсеки, пе-
ревел субмарину в позиционное положение, чтобы над морем дви-
галась только рубка... Там он и стоял, в укрытии козырька рубки,
попивая кофе, куря сигарету и слыша вопли гибнущих людей.
В глубину поста он передал рулевому:
— Возьми немножко вправо... тут барахтается один Чарли
Чаплин, и я хочу малось с ним позабавиться!
Подводная лодка подцепила тонущего человека своей палубой,
полупогруженной в воду, и человек вдруг почувствовал под собой
опору, не веря в свое спасение. Но вид его был ужасен и даже
отвратителен. Весь черный и липкий от мазута, со следами ожо-
гов на голом черепе, он катился сейчас через всю палубу, взмахивая
руками, пока волной не ударило его о железо рубки. Пальцами
он протер себе глаза, слипшиеся от мазута. Ухватясь за пушку,
стал подниматься. Его тут же стало рвать — черной маслянистой
нефтью.
581
Вряд ли сейчас он понимал что-либо: куда попал и что это
за море... Он не сразу увидел склоненное над ним лицо гитлеров-
ского подводника. А выше билась на ветру мокрая тряпка флага
со свастикой. И тогда человек стал понимать, куда он попал.
Зеггерс меж тем охотно наблюдал за ним и его действиями. Было
любопытно, что станет просить этот человек сначала: водки?., по-
щады?.. убежища?
— Откуда вы шли? — дружелюбно спросил его Зеггерс.
Мешая английские и немецкие слова, британец заговорил:
— Мы шли на Архангельск... из Хваль-фьорда. Возьмите меня,
комендор... я же не сделал вам ничего дурного...
— А какой был груз? — опять спросил его Зеггерс.
— Самолеты... и еще что-то в ящиках. Я не знаю, что там ле-
жало... Возьмите меня, я не много места займу на вашей лодке!
— А как называется это судно США, что ушло от нас?
— Это был сухогруз «Винстон-Саллен», он шел от Бостона...
Возьмите! Ради бога, который един для всех нас, христиан... Ради
себя возьмите: в старости этот поступок послужит вам утешением...
Ради матери, если она ждет вас с моря!
— У меня нет матери, — жестко ответил ему Зеггерс. — Вы,
англичане, убили ее при налете на Кельн... Советую вам остаться
мужественным до конца. Легкой вам смерти — прощайте!
Он захлопнул над собой тяжелую крышку люка.
— Принять балласт!
— Может, все-таки возьмем? — осторожно заметил штурман.
— Зачем? — удивился Зеггерс. — Я же видел, как он откачи-
вался соляром. У него внутри уже сгорели легкие и желудок.
И завтра он бы тут корчился, подыхая в муках... Зачем он нам?
Глухие удары кулаков оставленного наверху человека едва
доносились через бронированный тубус люка. Зеггерс велел го-
ризонталыцику подвести лодку на глубину перископа.
— Пусть он за него схватится, — сказал Зеггерс штурману. —
Иногда не мешает поразвлечь команду...
Моторы давали сейчас минимальные обороты, перископ вы-
ставился над морем, и человек — там, наверху! — схватился за него
со всей неуемной верой в спасение. Матросы шлялись по очереди
в центральный пост, чтобы глянуть в перископ, какое чудовище
сидит там сейчас, вроде букашки на булавке. Через окуляры
они видели искаженное ужасом черное лицо человека, уже поте-
рявшего человеческий облик. Вот до какого скотства доходит
человек после крушения!
Забавно им было, весьма забавно...
— Ну и хватит, — распорядился Зеггерс. — Утопимся поглубже,
и пусть букашка сорвется со своей любимой булавки...
Перископ, как скользкое бревно, вырвался из объятий чело-
века, и смутные очертания подводной лодки медленно раство-
рились под ним в разъятой бездне океана. Распластав руки, пе-
ревернутый кверху ногами, она начинал свое падение следом за
лодкой.
582
Вечером этого же дня Зеггерсу удалось торпедировать танкер.
Это была картина незабываемая! Разом вспыхнули миллионы
галлонов стооктанового бензина — факел огня выбрасывало кверху
до туч. В одно мгновение ока пламя сожрало весь кислород над
волнами, и те, кто не сгорел, тут же погибли в удушье...
Зеггерс с трудом оторвал руки от перископа, его колотило.
— Знаешь, — сказал он штурману, — такого я еще не видал.
Это было страшно. Хорошо, что мы стреляли из-под воды...
Сейчас с наружных обводов танкера сочился расплавленный
в пекле металл, словно воск со свечки. Когда столб пламени осел
книзу, от корабля осталась лишь пустая коробка выжженного
изнутри корпуса, похожая на кратер потухшего вулкана. Подводная
лодка быстро уходила прочь...
Дениц вскоре радировал на лодки, чтобы они экономили тор-
педы, не расходуя их напрасно там, где можно пользоваться ар-
тиллерией. Рекомендовалось наводить на цель авиацию, которая
ныне круглосуточно барражирует над путями распыленного кара-
вана PQ-17... Корабли превратились для лодок в плавающие
мишени, которые безропотно принимают удары торпед и снарядов.
Поначалу в Берлине радовались, что между «люфтваффе» и
флотом достигнуто полное взаимопонимание: снизу корабли торпе-
дировали подлодки, а сверху их громили самолеты. Неприятных
инцидентов пока не отмечалось. Но один выкормыш Геринга все
же не удержался и — бог шельму метит! — свалил бомбовый груз
на свою же подлодку «П-334», наверное, просто так, ради профес-
сионального интереса или ради профилактики, чтобы жалкий смор-
чок, гросс-адмирал Редер, не слишком-то зазнавался перед вели-
колепным рейхсмаршалом Герингом.
ЖЕСТОКАЯ ВИБРАЦИЯ
Никакой информации — шли вслепую, шли вглухую...
Решено было идти напрямик курсом почти восточным, чтобы
выйти к северной оконечности Новой Земли, а оттуда, таясь вдоль
побережья, спускаться к югу, начиная выходить в эфир для связи
с русскими...
Хриплый Дик, уже прошедший однажды с караваном до Рос-
сии, был настроен, не в пример другим, весьма оптимистично:
— Русские очень внимательно несут службу. Как только их
эсминцы зажмут нас в свой ордер, ты можешь играть на банджо
сколько тебе влезет... Немцы уже не проскочат!
— У них здесь разве большой флот? — спросил Брэнгвин.
— Да нет... флот как раз маленький.
583
— Как же они умудряются проводить нас без потерь?
Хриплый Дик сплюнул на ветер, чтобы плевок отнесло за
борт, и поддернул спадавшие штаны.
— А черт их там разберет, этих русских, — сказал он, почесав
спину о пиллерс. — Я и сам не знаю, как они это делают. Но у
них, поверь мне, это здорово получается...
Транспорт-сухогруз шел нормально, и погода могла бы только
радовать. Но теперь они скорее пугала — слишком спокойно море,
слишком ясны небеса. Первый самолет-разведчик противника об-
летел транспорт так низко, что едва не задел мачты, и Брэнгвин
сказал штурману:
— Вот, кажется, сейчас начнется вибрация души и тела. Мой
приятель Сварт изучил уже молитвенник наизусть...
Самолет удалился, но в команде многие уже «завибриро-
вали».
— Может, его надо шарахнуть из «эрликонов»?
— А что нам это даст? — горько усмехнулся штурман. — Он,
едва заметив нас, уже успел передать наши координаты...
Из каюты поднялся на мостик заспанный капитан.
— Что тут было без меня? — спросил недовольно.
— Мы тут корчимся от смеха, сэр... Нас засекли, и сейчас
немцы устроят всем нам показательный заплыв на короткую ди-
станцию.
— Боцман! — приказал кэп. — Проверьте на спасательных пло-
тах наличие банок с тушенкой и анкерки с водой из запаса не-
прикосновенности... Также и весла! Не извели ли их наши матросы
на зубочистки?
— О нет, сэр, — с издевкой отвечал Брэнгвин, — мы еще не
дошли до того, чтобы веслами чистить зубы. Для этого мы исполь-
зовали клавиши от вашей фисгармонии...
— У нас, — вставил штурман, — еще и катер под капотом.
— Какой вы умный у меня! — восхитился кэп. — Так и быть, я
заберу вас на катер... вас обоих! — И капитан потащился обратно
в каюту, волоча по ступеням трапа полы халата.
— Каботажник много берет на себя, — сказал Брэнгвин. —
Ему кажется, что он плывет по родимой речке... Он даже не пони-
мает, что плот в океане надежней катера! Удивительный народ
эти дураки. Я бы стал их коллекционировать, если бы они стоили
дешевле умных...
Полярный океан почти ласково стелил перед ними свои зеле-
новатые, как японская яшма, воды. После полудня пришли не-
мецкие самолеты с бомбами (торпеды они берегли). Глядя, как
они заходят для метания, Брэнгвин отодвинул ветровое стекло,
чтобы лучше видеть маневры противника...
— У вас руки не заняты, сэр, — попросил он штурмана, — так
суньте мне в морду бутылкой, пока не поздно...
Штурман, как заботливая нянька, дал ему пососать виски, и
Брэнгвин стал отрабатывать рулем уклонения корабля от бомб.
Он не сплоховал — две атаки прошли впустую, бомбы взорвали
воду по бортам.
584
— Почему молчат наши «эрликоны»?! — орал Брэнгвин, ору-
дуя манипуляторами. — Или наш кэп договорился с Адольфом?
Тут их и накрыло. Бомба пронизала полубак, рванув отсеки
в оглушительной вспышке. Словно рельсы, выперло наружу сталь-
ные бимсы. Волна горячего воздуха закручивала железо палубы
в уродливый массивный рулон. Бомба не дошла до днища — и то
хорошо. Корабль долго трясло в никому не понятном грохоте. Это
произошла самоотдача якорей, и они долго, минуты три подряд,
убегали в пучину, пока не кончились цепи; сорвав за собой креп-
ление жвакагалсов, якоря ушли в океан навсегда...
Кто-то заорал в дыму начавшегося пожара. Другой лежал,
тряпкой провисая через поручни, и медленно скатился за борт
вниз головой. Ветром чуть отнесло дым, и первая кровь, уви-
денная Брэнгвином, показалась ему такой яркой, такой неестест-
венной, что Брэнгвин даже не поверил, что это кровь...
Под ногами визжало битое стекло... Когда вылетели рубоч-
ные окна — не заметил. Штурман стоял рядом, и лицо его было
ужасно — в страшных порезах. Стекла, разлетевшиеся острыми
клинками, распороли нос, щеки, уши — он заливался кровью!
— Брэнгвин, помогите... я ничего не вижу...
Брэнгвин еще раз глянул на пробоину в полубаке, откуда уже
с гулом выхлопнул первый язык огня.
Трубы водяных гидрантов или перебило, или так уж было за-
думано раньше, чтобы они не работали. Ни один «минимакс» на
корабле не действовал. Пеногоны жалобно шипели, и только!
— Зато у нас нет пятен на костюмах, — сообщил Брэнгвин.
Он срывал подряд все «минимаксы», нещадно бил их капсю-
лями о палубу. Один сработал — тетрахлорметановая струя уда-
рила по пламени, словно кулаком, загоняя огонь в глубину трюма.
Визжа от боли и ожогов, Брэнгвин прыгал по развороченной
палубе, рискуя свалиться в жерло трюмного вулкана. Но огонь
пошел дальше, и люди, побросав пеногоны, отступили...
Капитан в том же боксерском халате, стоя в сторонке, рото-
зеем глядел на пожар. Брэнгвин подскочил к нему:
— Прикажите впустить забортную воду.
Кажется, он принял Брэнгвина за сумасшедшего, который хо-
чет затопить корабль... Дурак! Брэнгвин спустился вниз. В холод-
ном отсеке, возле самого днища, горели тусклые лампы. Тяжело
и громко дыша, Брэнгвин ползал среди заржавелых клапанов.
«Этот... или не этот?» Маховик с трудом провернулся в его руках.
Он приложил руку к переборке и тут же отдернул ее, заорав:
переборка была раскаленной, кая утюг. Она стала шипеть, значит,
вода пошла из-за борта, значит, все правильно... Транспорт сразу
получил сильный дифферент на нос, волны полезли к нему на палубу,
но пожар прекратился.
Четырех убитых при взрыве сложили на спардеке.
— Они спали... им как раз в ноль-шесть на вахту!
Брэнгвин нашел на рострах чью-то ногу.
— Эй, признавайтесь по чести — чья нога?
585
Четверо лежали на спардеке — все с ногами.
— Это нога Хриплого Дика, — сказал радист в испуге. — Он
всегда носил старомодные носки без резинок...
Самого же боцмана не нашли. Видать, его шибануло за борт.
Сильно размахнувшись, Брэнгвин отправил в море и ногу.
Мертвых, чтобы они не портили настроение живым, быстро
покидали за борт. На возвышенности спардека с требником в
руках стоял бледный Сварт, посылая в небо молитвы.
Он был вдохновенен и прекрасен в этот момент. Брэнгвин не
удержался, чтобы не хлопнуть его по жирной заднице.
— Только бы нам, старушка, добраться до Мурманска, — ска-
зал он Сварту, — а там мы напьемся с тобой так, что русские нас
никогда не забудут...
Он навестил штурмана в его каюте, пришел к выводу:
— Это еще не нокаут... пока лишь нокдаун, сэр!
Штурман попросил сделать ему укол морфия. Брэнгвин никогда
никому не делал уколов. Но решительно отбил головку на ампуле.
Засосал в шприц мутную жидкость.
— Ничего в жизни делать я не умею, но за все берусь...
И засадил в тело иглу. Потом отбросил шприц, как гвоздь.
— И кажется, — заключил, — мне все понемножку удается...
На верхней палубе взвизгнула кран-балка на развороте.
— Ого! Я вас покину...
Кран-балка уже держала на талях полуспущенный катер. Под
капот его летели вперемешку одеяла, банки со сгущенкой, пу-
затые банки мясных консервов. Капитан транспорта и несколько
человек из команды покидали корабль.
— Кэп, — сказал Брэнгвин капитану, — вам примерно пятьде-
сят. А мне двадцать семь, и я хочу жить не меньше вашей особы...
Не лучше ли нам посмотреть на русских?
— Смотри! Где ты их увидел? Где они, твои русские?
— В русские корабли, — продолжал Брэнгвин, — Адольф тоже
кидает бомбы. В них такие же дырки от торпед, как и в наших
кораблях. А тонут они меньше нас... Почему бы это, кэп?
— Спроси у них, — огрызнулся капитан.
— Потому что они борются за свои корабли. А жизнь кораб-
ля — это жизнь моряка. Пока палуба дрожит под ногами, моряк
живет. Не будем же раньше времени раскидывать кости от соб-
ственных скелетов... Я сказал что думаю, кэп!
Капитан сплюнул.
— Сварт, поговори ты, — обратился Брэнгвин к приятелю. —
Скажи как следует. Представь, что ты нарвался на девку, кото-
рая тебе не дается... Это ужасно! Что ты сказал бы ей, Сварт?
Сварт шагнул к капитану, спрятав молитвенник в карман.
— Кэп! Приходилось ли вам в тихом семейном кругу откры-
вать банку с рольмопсом?
— Бывало... — рыкнул капитан и дал Сварту в ухо.
586
Сварт отскочил и сказал Врэнгвину:
— Он не дает мне довести мою мысль до конца!
Брэнгвин взял капитана левой рукой за грудь, причем весь
свитер собрался жгутом в кулаке, а правой рукой он уложил ка-
питана на палубу... Тот вскочил в бешенстве:
— Рольмопс... дальше! Пусть говорит. Я слушаю.
— Я хотел сказать, — продолжал Сварт, — что вода здесь
ужасная. Я здесь когда-то плавал... Вы все погибнете!
Капитан, топая ногами, не мог понять одного:
— Но при чем здесь рольмопс, черт тебя побери?
— Не рольмопс, а поросячье ухо, — вмешался Брэнгвин. —
Сварт хотел сказать, что катер ваш опрокинет, а вода в этом океане
закручивает людей от холода в поросячье ухо...
— Спускай! — показал капитан на катер.
Тали запели блоками. Днище катера плюхнулось об воду, и
сразу застучал мотор. Под высоким капотом, с запасом бензина
и компасом... на что надеялись эти люди?
Брэнгвин решительно сорвал чехлы со стволов «эрликонов»:
— Маленький салют человеческой глупости нам не помешает!
Потом он снова навестил штурмана, которого было жаль.
— А мы движемся, — сказал он. — Я сейчас опробовал наши
«эрликоны». Там плыл какой-то ящик, и я рассадил его в щепки.
В конце концов... Вы позволите мне выпить? Благодарю... В конце
концов, говорю я вам, стрелять не так уж трудно. Самое глав-
ное — быть спокойным и помнить, что ты мужчина. Больше всего
в жизни я не терплю сопляков, уличных девок и человеческой не-
справедливости... Гитлера я ненавижу! Потому я и пошел в эту
сумасшедшую экскурсию к берегам России...
У себя в каюте он переоделся в пижаму, отправился в душе-
вую. Водосистема и фановая еще работали. От хода машины слегка
дрожала прогретая палуба. Насвистывая, он принял горячий душ.
Пока ничего страшного. Бывает в море и хуже.
«Чья нога? Твоя, дядя Дик? Так чего ты молчал раньше?»
Брэнгвина вдруг вырвало, когда он подумал, что нога и тело
потонули отдельно. Вряд ли они еще достигли дна...
— Кажется, я завибрировал, — сказал он, становясь строже
к своим и чужим поступкам.
...ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СОЮЗНОГО ДОЛГА
— Придется пожертвовать бортом, — сказал командир Дайк и
передал бинокль с усиленными линзами помощнику Баффину.
Тот недолго рассматривал тонущее вдалеке от них судно.
— Ветер будет бить справа, — ответил. — Но уйти от них мы
тоже не можем, хотя инструкции и призывают нас не увлекаться
спасением людей... А вдруг и с нами случится такое?
587
Судно ПЛО — «Орфей» — всего в 840 тонн, недавно покрашен-
ное в доках Ливерпуля, теперь казалось красным, будто обварен-
ный краб. Корпус его разъело солью и ржавчиной. «Орфей», ко-
торому выпало продолжать путь до СССР, изо всех сил стремился
сплотить вокруг себя безоружные транспорта. Однажды ему уда-
лось законвоировать два из них, но одно немцы торпедировали,
а другое — в страхе — забилось в паковый лед. И вот случайная
встреча: наткнулись на одиноко тонущее судно. Пологая волна,
внешне спокойная, на самом деле била сильно.
— Баффин, я попрошу вас на бак, — сказал командир.
— Отлично, сэр. Вы не волнуйтесь, хотя борта у нас скоро
превратятся в лохмотья... Желаю удачи!
На палубе тонущего транспорта стояли люди. Внешне они были,
как и волны под ними, почти спокойны. Но это обманчивое впе-
чатление: у людей уже лопались нервы. Только один был с чемо-
даном, остальные вещей не взяли.
— Что с вами случилось?! — проорал Дайк, но с борта ему не
ответили. — Я задал им глупый вопрос, — хмыкнул Дайк. — Если
тонут, значит, есть дырка. Только она с другого борта, и мы ее
не видим... В машине! — наказал он по трубам. — Это вы, Эйш?
Предупреждаю: у вас в котельных скоро будет вода.
— Это к чему вы сказали? — прогудели медные трубы.
— Просто так, пришлось к слову... не обижайтесь, Эйш!
«Орфей» подошел под корму транспорта, и тот всей массой
своего борта тяжко навалился на хрупкий корвет. Раздался хряск
металла, словно не кораблю, а человеку ломали кости.
— Прыгай! — И на палубу вдруг одиноко упал чемодан. —
Прыгай! — вопил Дайк, и вслед прыгнул владелец чемодана.
Два борта разомкнулись на волне, и он попал между ними —
в воду. Жалкий вскрик, и борта неумолимо сдвинулись. Потом,
хрустя шпангоутами, они снова разошлись, а Дайк заметил на
воде красное пятно. От человека остался только его чемодан!
— Следующий... прыгай! — заорал Дайк.
Вдруг щелкнул динамик на мостике:
— Носовой погреб — мостику: у нас вода.
Дайк сунулся носом в микрофон.
— Сколько? — спросил.
— По колено...
Ответить он не успел. С транспорта вдруг посыпались люди,
как по команде, разом. Один на другого. Был очень удачный
момент: борт «Орфея» поднялся на волне, почти достигнув среза
палубы транспорта. Дайк отвернулся. Он-то ведь знал, что сей-
час все станет наоборот: «Орфей» уйдет вниз, а транспорт выра-
стет перед корветом, как пятиэтажный дом...
«Так и есть... вот он — хруст костей о металл!»
— В машине? — спросил он. — Эйш, скажите — воды нет?
— Обшивка лопнула. Тут хлещет, как из бочек...
— Малый вперед! — скомандовал Дайк и передал в микрофон
общей трансляции: — Подвахте — на уборку полубака...
588
Через ветровое стекло он глянул с мостика вниз: Баффин, мо-
лодчага, крепился, а вокруг валялись и корчились люди с пере-
битыми ногами, палуба была забрызгана кровью.
На расблоке Дайк переключил свой микрофон:
— Мостик — носовому погребу: сколько у вас воды?
— Было по колено, теперь по грудь, сэр.
— Удивляюсь! — отвечал Дайк. — Вы что-нибудь делаете там,
кроме того, что не забываете измерять ее уровень? — Бросил микро-
фон и прокричал вниз: — Баффин, вас просят в погреб...
«Орфей» медленно уходил прочь от гибнущего корабля. В этот
день они повстречали «Винстон-Саллен», и оттуда американцы
через рупоры стали облаивать англичан:
— Эй, на корвете! Когда вы нужны с пушками, так вас не
доищешься... Вы бы видели, что тут творилось вчера вечером...
мерзавцы!., трусы!..
«Орфей», шумно дыша трубами воздуходувок, проследовал
мимо. Сигнальщик перебирал в руках фалы для поднятия ответ-
ного сигнала. Дайк тронул шелковые струны фалов с нежностью,
как волосы своей пожилой подруги перед разлукой с нею.
— Никогда не следует отвечать на брань, — сказал он пе-
чально. — Лучше законвоируем этих грубиянов и делом докажем
янки, что наш «Орфей» способен постоять за безоружных.
— Они не безоружны, сэр: у них спаренные «эрликоны».
— Что толку? — вздохнул Дайк. — Или не умеют, или боятся,
но «эрликоны» на транспортах молчат...
Подвахта недолго копалась на баке. Море смыло все!
— Сколько мы не спали уже? — спросил Баффин.
— Пятые сутки, если не ошибаюсь... Я не хочу спать.
Командир сидел в кожаном кресле, воздетом, как трон, над
высотой мостика. Перед ним лежал бинокль, сигареты, две за-
жигалки, фонарь, карандаш от головной боли и перчатки.
— А вы поспите, — сказал он, вытирая слезы от ветра.
— А разве можно уснуть? — Баффин привалился плечом к ко-
мингсу двери, заглядывая в рубку, где светился голубой экран
локатора. — Что-нибудь видно, Кристен? — спросил, зевая.
Радиометрист прокатил вкруговую шарнир настройки:
— Вы же сами видите — ничего!
Баффин лениво, пересилив себя, треснул его по лицу:
— Надо добавить «сэр»!
— Экран чист, сэр. На правом пеленге мерцание точки, сэр.
Очевидно, плавает айсберг, сэр... Об изменениях доложу, сэр!
— Баффин, — послышался голос Дайка, — не мешайте ему...
Лучше посмотрите на карту: где мы сейчас?
Выслушав ответ, он закрыл глаза, как мертвец.
— До рандеву с русскими осталось двадцать два часа.
— Нас уже не будет в живых... До русской зоны далеко.
— Если выживем, Баффин, мы их встретим. И они — нас...
589
Радиометрист засек рубку всплывшей подводной лодки. Дайк
передал направление курса на «Винстон-Саллен» и сказал:
— Пусть янки уйдут, мы их нагоним потом... В машине, —
скомандовал он, — дайте что можете. А чего не можетр — тоже
дайте... Баффин, а вам — вниз!
Баффин сначала залез в носовой погреб, где в промозглых
потемках, в свете тусклейших ламп, суетились вокруг воздушного
лифта люди. В лотках подачи — по трубам — уползали наверх
противолодочные снаряды. Все гремело и качалось в этой могиле,
с переборок зловонно текло. Изоляция после затопления отсырела
(людей часто дергало током). Баффин ушел отсюда и на палубе,
враскачку стоя у пушки, соединил себя с мостиком:
— Дайк, в погребе — как в аптеке... А что на локаторе?
Нос корвета уходил в небо, потом рушился в пропасть, с тру-
дом выгребаясь из океанских хлябей. Соль разъедала кожу. Ни-
когда Баффин не задумывался над тем, что двигает людьми в бою,
и правая рука его взмахнула почти равнодушно:
— По противнику... дослать! Замок... отскочи! Огонь!
Над местом погружения лодки рвались снаряды. С кормы
сбросили три «ежа» бомб. Баффин, широко расставив ноги, стоял
на баке, как чурбан, его воспаленное лицо было мокрым. Он слу-
шал скрип корпуса, воспринимая на слух грохоты обшивки, листы
которой болтались на последних заклепках.
— Кто бы мог подумать, — ворчал он, — ведь недавно из дока...
На мостике его встретил упорный взгляд Дайка:
— «Немка» где-то здесь. Она под нами. Но у нас новое не-
счастье: с днища сорвало поисковый меч шумопеленгатора.
— Может, проще: лишь полетели предохранители?
— Уже заменили. Мы оглохли. Надо нагнать транспорт...
Дайк умудрился заснуть в своем кресле. Баффин стоял рядом,
оберегая спящего, чтобы его не вышвырнуло с мостика за борт
при крене. Командир вдруг вскинул голову:
— Почему не объявлена тревога? Я слышу шум...
— Сигнальщики, — крикнул помощник, — горизонт от солнца!
Конечно, если они прилетят, так именно оттуда, откуда их
труднее заметить усталым глазам. Баффин в бешенстве бросился
в рубку радиометриста.
— Может, ты скажешь опять, что твой экран чист?
— Да, сэр! Экран чист.
— А что это здесь ползет, как навозный жук?
— Экран фиксирует охраняемый нами «Винстон-Саллен», сэр!
— За борт надо твое кино вместе с тобой...
Баффин выскочил на крыло. Успел сказать:
— Локатор, кажется, тоже сел... Нам крепко не везет!
— Огонь — по готовности, — спокойно распорядился Дайк.
— Транспорт быстро уходит от нас, — доложили сигнальщики.
— Куда?.. — Баффин выругался. — Спешит на дно?..
Установки автоматов заработали разом. Дула «эрликонов»,
двигаясь за самолетами врага, неслись по кругу, пока не упер-
лись в ограничители. В мертвом секторе огонь «эрликонов» под-
590
хватили спаренные тяжелые пулеметы. Первый торпедоносец про-
шел так низко, словно немцы задумали всем на мостике сорвать
головы с плеч. Было даже странно, что этот самолет сразу сел
на воду, подпрыгнул... снова сел... и скрылся в море. «Эрликоны»
опять затряслись под мостиком, их дула, казалось, просто распи-
рает от обилия выстрелов. Был тот момент боя, когда приказы
ни к чему. Кто мог — тот делал. Кто не мог — тот не делал, и его
уже не заставишь делать. Но враг убивал одинаково всех — и
сражавшихся, и молившихся!
Когда самолеты ушли, в столбе дыма, поднимавшегося над
мостиком, вдруг выросла из кресла длинная фигура командира:
— Баффин, вы живы?
— В корме, — отвечал помощник, — что-то не в порядке. Я пойду
туда. Там всегда много шуму, а людей не хватает.
— Нас что-то поджаривает от погребов, — заметил Дайк. —
Передайте команде, что захоронения по уставу не будет: осво-
бождайте корабль от мертвецов сразу же... вы знаете — как!
Баффин, уходя, стукнул пальцем по стеклу указателя лага:
— Двенадцать узлов. Неужели это все?..
К командиру подошел сигнальщик.
— Сэр, — сказал он, показав на небо. — Они не ушли...
В разрывах облаков плавала гудящая машина врага.
— Это их наблюдатель, — поморщился Дайк. — Обычная исто-
рия, удивляться нечему. Мы все время на прицеле теперь. И ни-
куда не скроемся. Пока их не разгонят русские... Больше ничего
не спрашивайте: отныне я знаю не больше вас!
Баффин — весь в саже — поднялся на мостик.
— Это уже совсем глупо, — сказал он. — В пятом отсеке, где
священник разместил спасенных, нет живого места. Одна из бомб
рванула через люк — прямо в кашу. Сейчас там сгребают всех за
борт лопатой.
— Пройдите в машину, Баффин... Я чувствую, что «Винстон-
Саллен» дает лишние узлы, и нам их просто не нагнать. На что
они рассчитывают, эти американцы, сказать трудно...
С высоты мостика он видел, как через разбитые ростры, будто
через загородную свалку обгорелого металлолома, пробирался
сейчас его помощник. Люк в котельную был сорван, оттуда парило,
голова Баффина скрылась в этой парящей скважине. К этому
времени счетчик лага отмечал всего восемь узлов...
Дайк опять закрыл глаза и стал думать: что с ними сделали?
Кто виноват в этом преступлении? Неужели эти политики в мун-
дирах совсем лишены мозгов? С линкоров спрос невелик — их
берегут в Уайтхолле, как пасхальные яйца. Но почему ушли крей-
сера? Эсминцы? Каждый англичанин всю жизнь исправно платил
налоги на флот. И... где теперь этот флот? Если это стратегия, то
это идиотизм! Если это политика, то это предательская политика...
— Сэр, — раздалось над ним, — я исправил локатор.
591
Дайк в удивлении оживился:
— Благодарю вас, Кристен, вы всегда любили свое дело.
— За это я получил сегодня по морде, — ответил матрос.
— Ну... вы должны понять и лейтенанта Баффина: ему нелегко
на этом переходе... А что у вас видно на экране?
— «Винстон-Саллен» заходит за кромку экрана, и скоро мы
потеряем его на нашем радаре.
— Завидная скорость... Что ж, ступайте к прибору, Кристен.
Дайк дождался возвращения помощника.
— Я затопил носовой погреб через спринклеры, — сообщил тот
мрачно. — Нас на мостике поджарило бы, не сделай я этого.
Половины всего боезапаса корвет лишился одним поворотом
клапана затопления. Дайк спросил, много ли обожженных...
— Пеленг сто сорок пять, в строе фронта — двенадцать само-
летов, — раздался голос радиометриста.
— Ну, вот и конец, — Дайк потянулся к микрофону трансля-
ции, но тут же передумал. — К чему мои слова? У каждого в ко-
манде нашего корвета кто-либо из близких на родине уже пострадал
при бомбежках. Если они ненавидят врага, то исполнят долг...
Через шесть минут «Орфей» был уже развалиной. Без кормы,
с двумя пробоинами (наружной и ниже ватерлинии), он нетороп-
ливо, как и все делал в жизни, погружался сейчас в океан. Боль-
шое и светлое солнце Арктики слепило глаза матросам.
— Баффин, хотя это и глупо, но взгляните на карту...
— До встречи с русскими осталось семнадцать часов.
— Вот и хорошо. Постарайтесь спустить на воду все, что оста-
лось у нас из плотов и шлюпок...
Палуба вдруг задрожала. Обломки рваного железа при этой
вибрации зазвенели краями. Тяжелая зыбь шла с запада, раскачи-
вая омертвелый корабль. Дайк, свесясь из своего кресла, заглянул
через борт, определяя:
— Мы поехали очень быстро... пусть команда поторопится.
Но, боже, накажи тех, кто повинен в нашей гибели!
Крен доходил уже до 43° на левый борт. Баффин захохотал.
— Простите, вот этого я не понял, — сказал ему Дайк.
Баффин сунул руку в карман реглана и достал пистолет. Тут
матрос Кристен шагнул вперед и врезал Баффину пощечину.
— Теперь вы мне уже ничего не сделаете, — сказал он лей-
тенанту.
Ноги офицера в тяжелых штормовых сапогах, на которых мед-
ные застежки стали изумрудно-зелеными от морской соли, — этот
Баффин сейчас, как медведь, зашагал к борту, под которым бе-
шено крутилась вода океана... Дайк видел всю эту сцену.
— Баффин! — окликнул он помощника. — Куда вы заторопи-
лись?
— За борт! Или вы знаете другие пути на тот свет?
— Мы еще не попрощались. — Дайк слез со своего кресла и
592
протянул ему руку. — Мне было нетрудно служить с вами, - ска-
зал он, следя за кренометром, который показывал уже предел.
— Благодарю! — ответил Баффин, и звук выстрела совпал
с всплеском воды...
Командир вернулся в свое кресло, оглядывая море.
— Может, он и прав... не знаю... Кристен! — окликнул он радио-
метриста. — А ведь последнее слово осталось за вами...
Он раскурил сигарету. Ветер разбросал порванные фалы над
его головой. Они запутали шею командира, обвили всего, словно
хотели привязать его к кораблю навсегда.
— Неужели никто из вас не прочтет молитвы? — спросил Дайк
у матросов. — Неужели вы не помните ни одной?..
Странное дело, крен вдруг исчез. «Орфей» пошел на глубину
на ровном киле, словно его топили через кингстоны. С плотов,
разбросанных в море, видели, как погружался мостик в океан. Вот
море коснулось и самого Дайка... Он поднял руку с сигаретой.
Потом руку опустил. Он смотрел в небо...
И ушел вниз — прямо, неизбежно, в полном сознании.
Все это испытал почерневший от стужи человек, которого спасли
матросы с нашего тральщика. «Орфей», подобно «Айрширу», до
конца исполнил свой союзный долг — не в пример другим конвой-
ным судам, которые укрылись в заливах Новой Земли... Тело
спасенного моряка уже затвердело от холода настолько, что игла
медицинского шприца не входила под кожу. В лазарете траль-
щика его обложили грелками, без жалости растирали спиртом, для
него носили еду из офицерской кают-компании. Он говорил внятно,
благодарил, но, кажется, его разум все более затемнялся от пере-
житого... Он не выжил!
Документов при нем никаких не оказалось, номерных знаков
на одежде, какие обычно носят моряки для опознания их трупов,
тоже не было, а тонкое обручальное кольцо сняли с пальца и пере-
дали в британскую военно-морскую миссию.
В ЛЕДЯНОЙ КУПЕЛИ
Корабли, как и люди, умирали по-разному... Иные встречали
смерть в торжественном молчании, только потом из-под воды
слышался долгий зловещий гул — это взрывались раскаленные
котлы, не выдержавшие объятий холода. Другие жалобно стонали
сиренами, их конструкции разрушались с грохотом; разломленные
пополам, корабли сдвигали в небе свои мачты — словно руки для
предсмертного пожатия. Иногда они тонули сразу, и люди не успе-
вали покинуть их отсеков и коридоров, похожих на мифические
38 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 593
лабиринты. Другие, напротив, стойко выдерживали взрыв за взры-
вом, будто понимали, что надо держаться, пока не спасутся люди.
А потом корабли с ревом зарывались в пучину, почти яростно
сверкнув на прощание «глазами» — окнами своих рубок. При этом
некоторые увлекали за собой и гондолу аэростата, купавшегося
под облаками. Это были страшные минуты! Дети другой стихии —
высоты, аэростаты не хотели тонуть. Но иногда, уже побывав на
дне океана, они все же обрывали тросы креплений — их взмывало
ввысь, и гондолы уносились обратно под небеса, словно в ужасе
от всего увиденного там, в чудовищном мраке бездны...
Корабль умирает, но человек остается, и к его услугам —
шлюпки, плоты, надувные понтоны. Цепляясь за спасательный
шкерт, человек, обожженный взрывом, ослепший от мазута, тянет
руку к товарищам на плоту и хрипло кричит — в восторге:
— Кажется, мне повезло... Мне чертовски повезло!
Века сон — торжественный и хрупкий.
Человек не предает мечты.
Погибая, он спускает шлюпки,
Скидывает сонные плоты.
Синевой охваченный, он верит,
Что земля родимая близка,
Что ударится о светлый берег
Легкая, как жалоба, доска.
Для начала послушаем тех, кому «чертовски повезло»:
«После пяти дней сидения все начали чувствовать себя
так, будто у них сломана спина. Лейтенант Хэррис и Блок-
стоун, казалось, все время опираются на меня. Я их оттал-
кивал... Кэлли и Гонзалес предложили флягу виски первому,
кто увидит землю... В тот же день заболел второй механик.
Его ступни начали пухнуть, став багровыми от обморожения.
Через три дня он умер. Хэрли прочитал молитву, и мы столк-
нули механика за борт шлюпки. Море бушевало, высота волн
достигала 5—10 метров. Все мы начали ссориться друг с другом.
Мы поймали вестового Бенни, когда он воровал воду. За это
его совсем лишили воды... У всех нас были длинные бороды,
и, я полагаю, мы очень походили на бандитов».
Правда, что хорошо одетые и плотно застегнутые имели боль-
ше шансов на спасение. Но таких счастливцев было немного. Люди,
как правило, покидали корабль в том, в чем застал их взрыв. Когда
палубу уносит из-под ног, вокруг все с треском рушится, начинается
пожар, кричат раздавленные и смытые за борт, а вода летит по кори-
дорам, срывая с петель каютные двери, тогда ты не станешь раз-
думывать — какие штаны теплее? Оттого-то буфетчики были
в фартуках, радисты в ковбойках, кочегары в майках, рулевые
в безрукавках, а некоторые, разбуженные взрывом, вообще спаса-
лись в ночных пижамах. Героем выглядел один старик механик,
594
успевший пристегнуть к ноге деревянный протез. «Что бы я без
него делал?» — горделиво спрашивал он товарищей...
Над уцелевшими — вечный день, а ночи нет и не будет!
Люди, как и корабли, тоже погибали по-разному, а мудрое
человечество, тысячелетиями качаясь на морях, еще не изобрело
такой шлюпки, которая могла бы заменить человеку корабль.
Случалось, что моряки, попавшие в шлюпку, стояли в ней по грудь
в воде ’. Их глаза стекленели. Люди засыпали от холода. Более
бодрые пытались растормошить их, но все было бесполезно. Выбро-
шенные за борт мертвецы не тонули и долго (иногда сутками)
сопровождали своих товарищей, качаясь на волнах рядом с ними...
В море законов для смерти нет, и порою выживали старики, а цве-
тущие молодые матросы «отдавали концы». Выживали пессимисты,
настроенные озлобленно-мрачно, считавшие, что всем — амба, ка-
пут и баста! И, наоборот, погибали оптимисты, полные розовых
надежд на то, что все это — ерунда, о которой потом будет приятно
вспоминать в старости... Хотя был июль, но о холоде полярных
широт забывать не следует (а вода не замерзала, ибо она соленая).
Эгоисты хотели отсидеться, ничего не делая, чтобы сберечь силы,
и — умирали! Зато боевые ребята, не жалея сил, брались за весла
и — выживали! В смерти тоже была последовательность: сначала
она забирала лежащих, потом настигала сидевших, но она не
трогала тех, кому не хватило места пи лежать, ни сидеть. Такие
люди стояли в шлюпках, как в переполненном трамвае. Стояли
сутки, вторые, третьи, четвертые сутки подряд... Вот они и выжили!
Физиологически это понятно: шлюпку бросало с волны на волну,
в поисках равновесия, чтобы не вылететь за борт, стоящим при-
ходилось постоянно двигаться, отчего кровь не застывала в их жилах,
а сердце билось нормально. Естественно, думает читатель, что если
в шлюпке вода, то воду надо вычерпать. В таких случаях никто
уже не спрашивает — а есть ли у нас ведро? Можно вычерпывать
шапками. Даже ладонями. Но... стоит ли, вот вопрос! Легко вычер-
пать воду, когда ее собралось в шлюпке по колено, но когда она пле-
щет у самой шеи, ты будешь рад хотя бы тому, что твои ноги ощу-
щают под собой шлюпочное днище. Обычно на шлюпках полагался
НЗ, в который входила питьевая вода, консервы, спиннинги для рыб-
ной ловли, сухой спирт, весла, лимонный сок, галеты. Однако на
большинстве шлюпок все съедобное было разворовано докерами
еще в Англии... Среди уцелевших в борьбе за жизнь иногда воз-
никали драки и страшная поножовщина, причем к мелочным оби-
дам из-за тесноты или лишнего глотка рому примешивалась и
расовая неприязнь. Офицеры ограждали себя многозарядными
кольтами. «А меня не трогать», — говорили они... Идущие в оди-
ночку корабли из состава PQ-17 не раз натыкались в океане на
плоты и шлюпки со спасавшимися, предлагая им подняться на
борт. Но психический шок после торпедирования оказывался
1 В борта спасательных шлюпок вделаны воздушные цистерны, отчего
шлюпки, даже полностью залитые водой, все-таки не тонут.
<38*
595
чрезвычайно сильным. Шаткое днище шлюпки представлялось
людям во много надежней тверди корабельной палубы. «Мы уже
дома! — кричали они в сторону судна. — Вчера мы испытали такое,
что второй раз лучше не пробовать... Готовьтесь и вы к пересадке!»
«Таким образом, мрачная сага о трагической судьбе конвоя PQ-17
дополняется рассказом о том, как 150 моряков с потерпевших
бедствие судов предпочли целые недели дрейфовать в открытых
шлюпках, но не пожелали еще раз оказаться на палубе...» Их
можно понять! Корабль, предложивший им свои услуги, скры-
вался вдалеке, а они, оставшись в шлюпках, вскоре могли наблю-
дать за его концом. Сложное явление полярной рефракции от-
крывало даже то недоступное, что творилось сейчас за чертой
горизонта. Моряки не раз видели такое, что в обычных условиях
увидеть попросту невозможно. За много миль от них самолеты
и подлодки противника торпедировали суда, и уцелевшие люди,
словно находясь в необъятном зале фантастического кинотеатра,
следили за дрожащим в небесах отражением чужой гибели. Рефрак-
ция приподнимала над горизонтом страшные сцены взрывов на
кораблях, причем атакованные суда плыли вниз мачтами, и погру-
жались они не в море, а в... небо! Понятно, что разум многих
не выдержал напряжения. Сошедших с ума уговаривали не смеяться,
не петь и не двигаться резко, ибо в перегруженной шлюпке это
опасно. Но граница между разумом и безумием где-то уже сме-
стилась. Иногда вполне здравый моряк, до этого разумно рас-
суждавший, вдруг — ни с того ни с сего! — прыгал за борт и
уплывал прочь от спасательного понтона, что-то восторженно
крича, и навсегда пропадал в вечности океана. Оставшиеся на
понтоне еще теснее прижимались друг к другу, а их изъеденные
солью глаза до боли всматривались в пространство. Они разби-
вали капсюли дымовых шашек, но бурый дым, лениво текущий
над волнами, привлекал внимание авиации и подлодок против-
ника, которые не приносили людям спасения, а лишь издеватель-
ства, угрозы, брань и наглые допросы, которые немцы не гнуша-
лись вести прямо посреди океана...
Геббельсу понадобился свежий пропагандистский материал
для своих газет. Иначе говоря, пленные... Громадные самолеты
«дорнье», барражировавшие над океаном в поисках сбитых лет-
чиков, стали присаживаться на воду возле понтонов и шлюпок.
Немецкий пилот вылезал на желтое крыло, на котором Красный
Крест международного милосердия плохо совмещался со зловещей
свастикой, и поднимал над собой два или три пальца:
— Двух или трех я возьму... без плацкарты! Решайтё быстро,
кто из вас хочет закончить войну в победившей Германии...
Находились и такие, кто добровольно обрекал себя на жизнь
за колючей проволокой. Санитарные «дорнье» быстро перебрасы-
вали пленных в норвежский Киркинес, где их всячески фотогра-
фировали — небритых, зачумленных от соли, грязи и переутомле-
596
ния, они давали интервью в угодном для противника духе («Я ке-
ду маю, что кто-либо из вырвавшихся из этого ада когда-либо еще
изъявит желание вновь отправиться с конвоем в Россию!»). Абвер
выжимал из них на допросах все, что только можно выжать из лю-
дей, павших духом, а конец был один — концлагерь! Причем англи-
чан и американцев немцы строжайше предупреждали:
— Вы будете расстреляны без промедления, если попытаетесь
установить контакт с русскими военнопленными...
Постепенно, по мере опроса моряков с каравана PQ-17, немцы
составили подробную таблицу дефицитных товаров, в которых
нуждалась тогда советская экономика: технические кожи, листо-
вая сталь, лекарства для раненых, стооктановый бензин, красители,
дюралевые сплавы, никель и молибден, радиолокаторы, сахар,
кордит и прочее, включая сюда паровозы, танки, самолеты и тя-
желые грузовики для нужд фронта...
Уничтожив корабль, немецкие подлодки, как правило, всплы-
вали. Порою на поверхность выпрыгивали сразу две гитлеровские
субмарины. Сойдясь бортами, они лениво покачивались невдалеке,
ведя киносъемку и неизменно держа спасшихся под прицелами
пулеметов. У людей в такие минуты лопались нервы: ведь в любой
момент их могли перебить градом свинца или выпустить из понто-
нов воздух, чтобы они потонули... Быстро опросив уцелевших,
немцы иногда запускали в их головы буханкой походного хлеба,
завернутого в серебристую фольгу, и весело кричали на прощание:
— Спасибо за новости! Теперь плывите к Новой Земле.
— Спасибо за совет, — доносилось с воды. — Он бы нам здорово
пригодился, если бы у нас были весла.
— Странно, что вы, англичане, морская нация, и не подумали
об этом раньше. Но теперь выкручивайтесь сами, а Германия не
будет стругать для вас весла из ясеня...
Они забирали в плен только капитанов и механиков, чтобы
лишить союзников ценных и опытных кадров. В плен попадали
и танкисты с летчиками, плывшие в СССР для передачи русским
своей боевой техники по договору о ленд-лизе. Конечно, в этой не-
мыслимой куче измазанных в нефти людей, облепивших понтоны,
словно мухи блюдце с патокой, трудно отличить матроса от офи-
цера, и порою немцы хватали из воды ни в чем не повинного
стюарда во фраке, приняв его по ошибке за очень важного госпо-
дина.
— Клянусь! — вопил тот в ужасе. — Я занимался только посу-
дой в буфете. Не думайте, что я дипломат... Поверьте, что мне всю
жизнь хотелось плевать на эту политику!
— Потом разберемся, — отвечали немцы, втягивая его на па-
лубу подлодки; это верно, что они разбирались, и кой-кого из взя-
тых ранее, но не представлявших интереса для абвера, они бес-
церемонно высаживали обратно в шлюпки:
— Эй... забирайте своего!
Но бывали и такие случаи, когда люди, не в силах выносить
страданий, сами просили забрать их на подводную лодку. Таким
597
отказывали! Одна американская шлюпка, залитая до такой сте-
пени, что из воды едва виднелся ее планширь, а поверху словно
футбольные мячи, плавали людские головы, — вот эта шлюпка ока-
залась возле самого борта гитлеровской субмарины.
— Нам от вас ничего не нужно, — говорили янки. — Ни хлеба,
ни курса, ни марли, ни весел... Позвольте лишь выбраться на
вашу палубу и постоять там минут десять, пока мы не откачаемся
от воды и не поправим снаряжение шлюпки.
Такая просьба развеселила «волков» Деница.
— Не будьте так наивны! — раздалось с мостика. — Вас, за-
жравшихся американцев, потянуло испытать острые ощущения на
русских коммуникациях... Что ж! Мы не возражаем: таких впе-
чатлений у вас будут полные штаны. Всего вам доброго, безмозг-
лые идиоты!
В нескольких метрах от погибавших в ледяной купели лодка
взяла балласт и медленно растворилась в темной глубине, где ее
команда хотела выспаться как следует в тишине бездны.
Читатель! Вода, близкая к точке замерзания, — это тот послед-
ний барьер, который суждено преодолеть человеку после гибели
его корабля. В 1942 году в фашистских концлагерях смерти уже
активно проводились опыты над живыми людьми. Врачи службы
СС отбирали среди заключенных самых здоровых и выносливых
и погружали их в ванны с битым льдом, где температура воды
приближалась к температуре вод полярного океана. Немцы были
заинтересованы в оживлении своих моряков и летчиков, воевав-
ших на Севере. Однако всемогущая германская химия здесь оказа-
лась бессильна. Врачи СС выяснили, что вернуть человека к жизни
способно лишь естественное тепло женского тела...
Да, полярная вода — штука страшная! Именно в такую воду
однажды добровольно нырнул Эрнст Кренкель, самый знамени-
тый радист нашей страны, чтобы спасти ценную рацию. Он тогда
был молодым парнем, но даже в маститой старости Кренкель
вспоминал об этом случае с содроганием: «Первое впечатление —
ошеломляющее. Трудно о нем рассказать, это нужно испытать
самому Вероятно, такое же испытываешь, упав в кипяток. Меня
ошпарило холодом... Сказать, «было холодно» — значит ничего не
сказать. Холод пронизал буквально до мозга костей... Оваций
не надо!»
Оваций не надо, ибо особый подраздел медицины, медицины
полярной, и поныне не разрешил проблемы выживания человека
в полярной воде. Об изуверских опытах СС стало известно лишь
после войны, а мирная наука идет другим путем — от изучения
рыб, в крови которых недавно обнаружен биологический «анти-
фриз» позволяющий рыбе выживать даже среди льда.
598
Бомбардировщик «Юнкерс-88», атакующий торговое судно каравана PQ 17 вблизи
Норвегии. Июль 1942 г
Спасенные с торговых судов каравана Р() 17 Июнь 1942 г
Корабли СФ конвоируют караван английских и американских транспортов, идущих в наш порт с вооружением и материалами.
11/л Лунина «К-21» возвращается из боевого похода.
Адмирал Головко поздравляет Лунина с успешным выполнением задания.
Караван транспортов вошел в Кольский залив.
«ПОДАТЬ СЮДА ЧЛЕНА ПРАВИТЕЛЬСТВА!»
Новая Земля, к пустынным заливам которой устремлялись
сейчас все уцелевшие корабли, словно правоверные в Мекку эта
земля не сулила союзникам ничего доброго — при общей безлюд-
ности острова крохотный гарнизон ничем не мог помочь иностран-
ным морякам, попавшим в беду Советское командование имело
здесь посты наблюдения, метеослужбы и радиостанции, даже ла-
бораторию для геофизиков, но оно не имело здесь самого глав-
ного — баз! Однако советские моряки осветили навигационные
знаки, показывая кораблям фарватер в проливе Маточкин Шар...
Впрочем, союзники из лоции уже знали, что тут не шумят рус-
ские волшебные города, — под сенью угрюмых скал Новой Земли
они искали не комфорта, а лишь передышки от вражеских атак.
При этом некоторые из капитанов были уже настолько травми-
рованы всем случившимся, что, достигнув русских берегов, де-
лали попытки к затоплению своих кораблей, чтобы раз и навсегда
избавиться от опасного груза, за которым охотится противник.
Оставалось пройти последний отрезок пути — до горла Белого моря,
но, как сообщили русские, южнее Новой Земли море загромождено
плотным паковым льдом, который следует обходить мористее, как
раз там, где корабли поджидали немецкие подводные лодки.
Новоземельский военный госпиталь не мог вместить всех по-
страдавших. Северный флот спешно перебросил в преддверие Арк-
тики своих военных врачей (в основном это были женщины!)
В условиях, мало приспособленных для операций, они делали все,
что было в их силах. Большое количество обмороженных требо-
вало срочных ампутаций. Раненых англичан и американцев эва-
куировали самолетами на дальние береговые базы — вдоль трассы
Северного морского пути. Многие из союзников так и не попали
в Архангельск — Россия открылась им с необжитого «полярного
фасада» со стороны Амдермы и Диксона. Оттуда их кружным
путем, морем и по воздуху переправляли после лечения в Мур-
манск, из которого они уплывали обратно на родину Сейчас,
по прошествии большого времени, отчетливо видно, что командо-
вание Северного флота прилагало старания спасти в первую оче-
редь пострадавших людей, а уж потом — только потом! — грузы.
Тогда же, в спешке трагических событий, на это обстоятельство
мало кто обратил внимание.
Ох и тяжелая же эта работа... Не так-то легко отыскать ко-
рабли в грандиозных просторах полярного океана. Когда боевой
авиации не хватило, бросили в небо особую авиацию, мужество
и опытность которой были проверены не раз еще задолго до войны...
Это была полярная авиация!
Командовал ею тогда прославленный летчик в звании полков-
ника Герой Советского Союза И. П. Мазурук...
605
Он уже не раз облетел Новую Землю, вывозя в тыл раненых
союзников; от него же лейтенант Грэдуэлл узнал, что никакого
сражения с «Тирпитцем» в океане не было — все это липа; Ма-
зурук доставил от союзников и первую почту в Архангельск...
Ровно и глухо ревут моторы «каталины», тянут над океаном
широко распростертые крылья. Фонарь кабины, где сидит полков-
ник Мазурук, пропитан солнцем, блеском приборов, запахом —
тем неуловимым запахом! — электротехники, который может понять
только человек, поплававший или полетавший... Время от времени
Мазурук переговаривался с базой через стрелка-радиста:
— У нас чисто... пока чисто... Под нами прошел мотобот с пуш-
ниной... мы уже за Красино, идем к Мучному!
Новая Земля — целый мир, мир древний и притаившийся, за-
гадки которого еще не разгаданы до конца. Материк — будто
накидали камней одноглазые циклопы и, сильно устав, разошлись,
не закончив работы. Берег изрезан фиордами и проливами, ко-
торые здесь называют «шарами»...
За дюралевой переборкой — молодой голос радиста:
— Идем вдоль Костина Шара... У нас пока чисто!
— Да, чисто, — сказал Мазурук. — А жаль... Я думал, тут кого-
нибудь у Костина сыщем. Удобное место для стоянки...
Моторы серебристо струились от работы, пронося большую
тяжелую птицу над бестолочью камня, воды, неба, снега. Где-то
очень далеко внизу бежали дикие олени, гордо запрокинув назад
свои ветвистые головы. Иногда — очень редко — мелькнет под
крылом крыша метеостанции, вокруг нее разбросаны бочки с го-
рючим; видны тонкие ниточки, на которых нанизаны белые пу-
шистые шарики, — это собаки, сидят на привязях...
— Может, товарищ полковник, еще снизимся малость?
— Да и так все отлично видать, — отвечал Мазурук штур-
ману. — Если какой корабль и застрял здесь, так непременно сы-
щем...
Они прошли Гусиную Землю, скоро уже становище Малые Кар-
макулы (столица Новой Земли), где можно совершить посадку,
попить чайку у хозяина этой громадной земли — охотника и
художника Тыко Вылки... Мазурук положил машину в разворот,
чеканно и послушно легла она крыльями на синий простор, ра-
зом перевернулись под «Каталиной» земля и море. И вдруг взгляд
Мазурука заострился, он выправил машины на киле и сказал:
— Передавай... нашли... транспорт!
«Каталина» с ревом прошла над обширным заливом Моллера,
в глубине которого лежали Малые Кармакулы с их нехитрой ци-
вилизацией из движка и самовара. А как раз напротив губы Литке,
приткнувшись носом к каменистой отмели, стоял, недвижим,
транспорт. На корме его хлопал флаг.
— Американец... брошен... будем садиться!
— А где садиться?
606
— Найдем место...
Мазурук провел «каталину» над бухтой, залитой солнцем и
яростным блеском воды. Кое-где еще мерцали призрачно-голубые
глыбы льда, между камней искрились фирновые поля.
— Передай на базу: сажусь — залив адмирала Литке!
Под фюзеляжем самолета стремительно отлетели назад камни...
мох... снег... кочкарник... опять камни.
— А не гробанемся? — спросил стрелок-радист.
— На то мы и полярная авиация, чтобы садиться где угодно,
только не на аэродромах, — ответил Мазурук, и машина, срывая
крыльями ветви кочкарника, покатилась прямо в котел бухты.
Моторы смолкли. Мазурук сбросил с рук тяжелые перчатки, от-
кинул фонарь, и... тихо-тихо тут стаю.
— Штурман, — сказал он, — вылезай... проветримся. А ты,
Сашка, посиди здесь без нас, поскучай малость.
— Поскучаю, — уныло ответил стрелок.
Громадный американский сухогруз, совершенно исправный, но
с заглохшей машиной, стоял совсем рядом.
— Дрыхнут, наверно, — предположил штурман.
— Да нет. Чует мое сердце — брошен... Полезем?
Им удалось подняться с отмели на транспорт. Ни души не
встретило их на судне. Но в каютах чувствовалось, что они по-
кинуты совсем недавно. На камбузе еще слышался запах кофе.
Вдоль спардека, подобрав под себя шатуны могучих блестящих
локтей, стояли два сверкающих американских паровоза. Из глу-
бины транспорта, мрачно и нелюдимо, как пришельцы из иного
мира, глянули на летчиков башни тяжелых танков. В другом трюме
были пачками сложены крылья истребителей.
— Добра... хоть завались, можно второй фронт открывать!
— Не умотались ли они в Малые Кармакулы? — подсказал
штурман. — Здесь же, в губе Литке, никакой цивилизации. А они
без этого не могут... Им хоть самовар — да покажи!
Между прочим, при осмотре покинутого корабля Мазурук об-
наружил, что замки у орудий были отвернуты.
— Или они их с собой унесли... или за борт бросили?
На самолете их встретил встревоженный стрелок-радист:
— Я слышал выстрелы... Здесь, недалеко, за сопками!
На земле было тепло, и летчикам стало жарко в их сорока
одежках, пока они перевалили через сопку. А за сопкой увидели
целый лагерь команды американского транспорта...
Все живы, здоровы. Этим ребятам здорово повезло — их транс-
порт «Винстон-Саллен» прорвался на своих турбинах!
Встретившись с капитаном транспорта, Мазурук так и начал:
— Поздравляю с прибытием. Вам здорово повезло, и нам тоже,
что нашли вас... Какой порт назначение?
— Архангельск, — отвечал капитан «Винстон-Саллена».
Мазурук присел на кочку.
— Очень хорошо, вы уже в зоне действия нашего флота и под
охраной его можете быть спокойны... Вы же с PQ-17?
607
Капитан кивнул, и Мазурук опять повторил:
— Вам, конечно, повезло. Не так, как другим. Вы, очевидно,
опытный капитан, если сумели избежать и лодок, и авиации.
— Все это так, — сказал ему капитан. — Мы уже достаточно
клали свою башку на рельсы... Больше не станем! Я, как и было
условлено, довел транспорт до советских берегов...
— Порт назначения — Архангельск!
— А я говорю вам, что я уже доставил корабль в порт.
— Какой же здесь порт? — возмутился Мазурук. — Вот эта от-
мель, на которую посадили коробку носом, — разве это порт?
— А мне плевать — порт или не порт, — шумно, размахивая
руками, отвечал капитан Мазуруку. — Я уже привел корабль в Рос-
сию... Или я ошибся? Или эта земля не ваша?
— Новая Земля — наша территория, — сказал Мазурук, тоже
разъярясь. — Но кому нужны здесь ваши танки и самолеты? Чтобы
здешние собаки больше лаяли?
— Безразлично! Мне плевать! — уперся капитан. — И вообще
я требую выслать сюда ко мне члена Советского правительства.
Я сдам ему груз, и пусть он переправляет нас обратно в Штаты!
Американец все-таки вывел Мазурука из терпения.
— Советскому правительству только вами теперь и занимать-
ся... как же! Послушай, комрад, — обратился он поласковей, пы-
таясь уговорить капитана, — ну, имей же голову на плечах. Тысячи
миль от железной дороги. Здесь даже комары не летают: им ку-
сать некого! А ты называешь это портом...
— Мне с летчиком говорить не о чем, — отрезал капитан. —
Пусть прилетит сюда член Советского правительства.
— Да на кой он сдался вам, этот член правительства?
— Я стану говорить только с ним. И не поведу корабль, пока
сюда не прилетит с неба ваш советский сенатор!
Мазурук в бессилии отступил и сказал штурману, который все
это время исполнял обязанности переводчика:
— Ну... ты видел?
Штурман развер руками:
— А что делать? Осталось одно: покажись ему,.,
Мазурук печально вздохнул. Одним движением руки он рас-
сек на летном комбинезоне застежку «молния». Стал раздеваться.
Американские матросы, давно бросив игру, глядели на русского
пилота во все глаза (спор его с капитаном был для них любопытен)...
Мазурук не спеша скинул комбинезон.
Снял он и куртку.
Через голову потянул меховой жилет.
Снял и китель, бросив его на руки штурману.
Остался в свитере. А на свитере — значок депутата Верховного
Совета СССР.
— Ну вот, — устало сказал Мазурук. — Ты своего добился.
Как хотел, так и вышло: я и есть член Советского правительства...
Смотри сюда, а документы там! — и он показал рукой за сопку, где
стояла, медленно остывая, его тяжелая «каталина».
608
Вряд ли когда-нибудь Мазурук видел еще человека, растерян-
ного более, чем капитан «Винстон-Саллена». По всей вероят-
ности, он малость ошалел от такого сказочного оборота событий.
Захотел он видеть члена Советского правительства — и тот явился
перед ним. Правда, капитан не совсем точно представлял себе,
что ему нужно от Кремля, и для начала попросил русской водки
с русской икрой, на что Мазурук ему ответил, что ближайшие лет
десять—пятнадцать ресторана на Новой Земле не предвидится...
Матросы переглядывались:
— Смотри, советский сенатор... прямо с неба!
Мазурук теперь заговорил другим тоном — приказным:
— Пусть ваша команда идет на корабль и стаскивает его с от-
мели машиной. Не забудьте взять всю документацию на груз...
— Мне нужно быть срочно в Архангельске, — неожиданно
заявил капитан «Винстон-Саллена». — Надеюсь, я полечу с вами?
— Со мной лучше не связывайся, — заметил ему Мазурук. —
Я тебя забабахну прямо на Игарку, и тогда солнышко тебе уже
не так светить станет... Сейчас по радиовызову придет сюда наш
«ТЩ-38» под командой капитан-лейтенанта Стрельбицкого, вот он
вас и отконвоируеу до горла Белого моря... Все ясно?
Нет, ему не было ясно. Капитан «Винстон-Саллена» клянчил
целый миноносец для своей команды, требуя в свое личное рас-
поряжение самолет, который прямым ходом с Новой Земли от-
правил бы его в Нью-Йорк...
Мазурук прекратил этот бесплодный разговор словами:
— Сейчас война... надо же соображать! 1
Снова запели моторы, самолет ушел в небо. Опять за дюрале-
вой переборкой звенит молодой голос стрелка:
— Прошли Малые Кармакулы, идем дальше на север, продол-
жаем поисковый облет... Как слышите? Как слышите?
По письмам читателей, участников этих событий, теперь я
знаю, что «Винстон-Саллен» стащили с обсушки моряки нашего
тральщика «Диксон», причем американцы пальцем о палец не
ударили, чтобы помочь нашим матросам. Капитан выдержал
«марку» почетного гостя до конца, заявив, что он свое дело уже
сделал и не такой он дурак, как думают о нем русские, считаю-
щие, что отсюда до Архангельска — раз плюнуть! Примеру своего
кэпа последовала и команда, далеко не геройская, которую только
страх перед гибельной тундрой удерживал от дезертирства. Адми-
рал Головко заявил союзной миссии, что, если дело пойдет так
и дальше, он будет вынужден послать американцев к черту, а на
их место пришлет советскую команду. С помощью североморцев
1 Адмирал А. Г. Головко назвал этого капитана «бессовестным антрепрене-
ром». Немыслимые просьбы его дошли и до союзной военно-морской миссии
в Архангельске, начальник которой сказал по этому поводу: «А пусть он катится
к чертовой матери!»
39 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 609
«Винстон-Саллен» все-таки доставили к месту назначения, но часть
ответственного груза была уже выброшена американцами за борт...
Советский парламентарий И. П. Мазурук снова в полете.
Ревут «каталины» над океаном... дальше, дальше, дальше!
В краткие сумерки, заменяющие здесь ночь, на горизонте по-
является Полярная звезда, которую местные каюры, охотники
и следопыты называют звездой Нгер-Нумгы.
Ты самая яркая в звездном посеве,
Ты летишь над землею, что в толще снегов.
Твое имя — стремленье на север, на север...
Нгер-Нумгы! — я не знаю прекраснее слов.
ЧЕРЧИЛЛЬ - СТАЛИНУ
Честные люди в США и Англии понимали, что союзный долг —
прежде всего, и сэр Хамильтон в эти дни заявил: «Размышляя
о будущем, я счастлив, когда думаю о планах проводки конвоя
PQ-18!» Да, уже вставал вопрос о посылке следующего каравана
под литерами PQ-18... Хамильтон указал и на главного виновника
трагедии PQ-17 — буквально ткнул пальцем в Черчилля, за что
и пострадал (был удален с флота на береговую службу).
Черчилль дважды занимал ответственный пост первого лорда
Адмиралтейства и, наверное, имел право причислять себя к по-
роде людей просоленных. Но тот же адмирал Хамильтон говорил,
что самые мрачные страницы британского флота, так или иначе,
всегда связаны с именем «необузданного диктатора» Черчилля...
Сейчас он наш союзник! Вот он в своем обширном кабинете,
где его обслуживают две дамы: высококвалифицированная сте-
нографистка и молчаливая машинистка, без помарок печатающая
сразу три экземпляра. «Длинные паузы для нескольких глотков
виски с содовой, необыкновенно большие сигары и сам господин
Черчилль в помятой обыденной куртке, диктовавший, непрерывно
расхаживая при этом по кабинету, не обращая внимания ни на
падающий на жилет пепел сигары, ни на выплескивающееся на
него же виски с содовой... Он диктовал предложение за пред-
ложением, и это, казалось, не требовало от Черчилля ни малей-
шего напряжения ума». Так описывал премьера один английский
разведчик, заставший его в самый разгар работы...
Когда караван PQ-17 был уже разгромлен и лишь некоторые
транспорта-одиночки еще тащились через океан, ожидая или
встречи с советскими эсминцами, или жуткого конца в пучинах,
в эти дни (а именно 18 июля 1942 года) премьер У. Черчилль
отправил послание И. В. Сталину:
«...В случае с последним конвоем под номером PQ-17 немцы
наконец использовали свои силы таким способом, которого
610
мы всегда опасались. Они сконцентрировали свои подвод-
ные лодки к западу от острова Медвежий, а свои надвод-
ные корабли держали в резерве для нападения к востоку
от острова М едвежий. Окончательная судьба конвоя PQ-17
еще не ясна.
В настоящий момент в Архангельск прибыли только че-
тыре парохода, а шесть других находятся е, гаванях Новой
Земли. Последние могут, однако, по отдельности подвергаться
нападению с воздуха. Поэтому в лучшем случае уцелеет
только одна треть.
Я должен объяснить опасности и трудности этих операций
с конвоями, когда эскадра противника базируется на Край-
нем Севере. Мы не считаем правильным рисковать нашим
флотом метрополии к востоку от острова Медвежий или там,
где он может подвергнуться нападению немецких самолетов,
базирующихся на побережье.
Если один или два из наших весьма немногочисленных
мощных судов 1 погибли бы или хотя бы были серьезно по-
вреждены, в то время как «Тирпитц» и сопровождающие его
корабли, к которым скоро должен присоединиться «Шарн-
хорст», остались бы в действии, то все господство в Атлантике
было бы потеряно».
Из этого письма уже отчетливо видно, к чему клонит У. Чер-
чилль. По сути дела, это письмо — дипломатическое предупрежде-
ние СССР, чтобы русские помощи в дальнейшем не ожидали.
Естественно, не поставки по ленд-лизу спасли нас в 1941 и в
1942 годах; военные грузы от союзников за всю войну составили
лишь 4 % по отношению к оружию отечественного производства;
мужество солдат и самоотверженный труд рабочих — вот то главное,
что определило победу СССР над жестоким и сильным против-
ником. В эти же дни сами англичане признавали открыто: «Вся
помощь, какую мы смогли оказать, невелика, если сравнить ее
с титаническими усилиями советского народа. Наши внуки, сидя
за своими учебниками истории, будут думать о прошлом, полные
восхищения и благодарности перед героизмом зеликого русского
народа» (Э. Бевин, речь 21 июня 1942 г.).
Это признал даже сам Черчилль, осенью 1944 года написав-
ший Сталину такие слова, которые сейчас кое-кто на Западе хо-
тел бы выжечь из истории каленым железом. «ИМЕННО РУССКАЯ
АРМИЯ, - писал Черчилль, - ВЫПУСТИЛА КИШКИ ИЗ ГЕР-
МАНСКОЙ ВОЕННОЙ МАШИНЫ».
Да, мы могли бы обойтись и без поставок по ленд-лизу!
Но в той грандиозной битве, которую мы вели от утеса Норд-
капа до вершин Эльбруса, каждый танк, каждый самолет, каждый
автомобиль, каждая ампула пенициллина, каждая банка с мясом
1 Здесь Черчилль говорит об английских линейных кораблях.
39*
611
были для нас необходимы. И потому недаром же сложили свои
головы в битвах за караваны наши герои — подводники, летчики,
миноносники.
Мы могли бы обойтись и без поставок по ленд-лизу.
Но отказываться от ленд-лиза мы не желали...
Сталин на это послание Черчилля ответит своим посланием.
От 23 июля — через пять дней.
«ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ...»
Сторожевик, который недавно по неопытности пробомбил свою
же подлодку, стучал машиной далеко в океане... На мостике
посапывал трубкой «батя» в звании лейтенанта, и когда он спал,
то ему снились сны — прежние сны, еще довоенные: подъем трала
лебедкой, после чего наступало видение плещущей на палубе
рыбы: треска тут... пикша., палтус! Это были сны мирные, а до воен-
ных снов он еще не дослужился...
Вахту на мостике, подсменяя командира, нес минер стороже-
вика Володя Петров, досрочно выпущенный из училища в наи-
скромнейшем звании младшего лейтенанта. Недавно на борту
сторожевика установили шумопеленгаторную станцию, снятую с
поврежденной подлодки. Прислали в команду и акустика, спи-
санного с Подплава, где он оглох, прослушивая воду при бом-
бежках, а теперь слух к нему опять возвратился...
За стеклом кабины, покрытым каплями брызг, виднелось мо-
лодое угрюмое лицо акустика. Этот парень уже изведал однажды
неимоверный холод океанской пучины, чудом остался жив и теперь
не мог обходиться без электрогрелки — он сильно мерз. Тонкие,
изящные пальцы матроса удивительно красивым жестом держали
винт поискового пеленга. Накануне войны скрипач, лауреат все-
союзного конкурса, акустик теперь не играл. Для него на все лады
играл таинственные мрачные мелодии великий маэстро — океан.
Акустик был теперь не исполнителем — он был лишь придирчивым
слушателем... Вращая винт компенсатора, он настраивал аппаратуру
на каждый подозрительный шум, которых всегда такое множество
в океане...
Лицо стало озабоченным. Углы рта опустились. Рука замерла.
Глаза он закрыл. И доложил о пеленге:
— Контакт есть!
— Контакт есть, — одновременно доложили с «нибелунга».
— А что за судно? — спросил Ральф Зеггерс.
— Русская галоша... на одном винте. Я даже слышал, как
гремели заслонки в паровом котле.
612
— Носовые — к залпу... двумя торпедами!
Зеггерс поднял перископ.
— Посмотри и ты, — сказал помощнику.
— Типичный траулер, -- определил штурман.
— Но под военным флагом... у него пушки.
Придя на сближение, выбросили торпеды. Одна прошла мимо,
а от второй сторожевик очень ловко увернулся.
— Третью не истратим на это барахло, — сказал Зеггерс. —
Не лучше ли всплыть и покончить с ним снарядами?
Но в этот момент акустик донес:
— Пеленг уходит влево... Шум винтов идет на нас!
— Этого нам еще не хватало, — возмутился Зеггерс...
Первый бомбоудар толкнул лодку так, что из гнезд выбило
командные койки, обрушив их с переборок на людей и машины.
В «ямах» лопнули эбонитовые баки аккумуляторов. Винт сторо-
жевика стегал воду, словно плетью: чух-чух-чух-чух... Затем рус-
ские удалились, и стук машины исчез.
— Но они не ушли, — доложил акустик. — Они лишь отошли.
Они даже остановили машину, чтобы слушать нас...
Кажется, по корпусу лодки кто-то осторожно постучал когот-
ками — цок-цок... и еще раз: цок-цок!
— Вот они, звонки московского дьявола, — приуныл штурман.
— Да, — согласились с ним, — это заработал русский «дра-
кон»...
Ощущение было неприятное. Кто-то, невидимый и жуткий, ка-
залось, плавает сейчас на глубине и требует, чтобы его впустили
внутрь лодки. Акустик доложил, что на русском корабле запу-
щена машина...
— Слышу и без тебя, — ответил Зеггерс.
Серия бомб легла рядом — метрах в тридцати. Слышно, как
их сбросили в воду. Потом, звонко булькая, они тонули. И —
взрыв! взрыв! взрыв! Казалось, вода превратится сейчас в кло-
кочущий кипяток. В адской теснотище лодки, колотясь телами о
механизмы, катались люди. На глазах Зеггерса катушка гиро-
компаса вдруг поехала в сторону, совершив полный оборот. Ги-
рокомпас тоже спятил и показывал «тот свет».
— Вырубите его к черту! — приказал Зеггерс. — Моторы оста-
новить... Кто там шляется? Кто там что-то уронил? Тихо...
Ах, какая убийственная тишина в океанских пучинах! Они не
вырубили только регенерацию воздуха. Только регенерацию...
— Видит бог, мы нарвались на опытных истребителей. Мне
это надоело, — сказал Зеггерс. — Носовые аппараты: в левый —
пакет спасения, а правой трубой выстрелить пузырем воздуха.
Добавьте в пузырь из погребов кочнов капусты и насыпьте туда
отходов с камбуза, чтобы у русских не оставалось сомнений...
В самый разгар очередной атаки носовые аппараты дали залп.
На поверхность океана выбросило громадный пузырь, словно лоп-
нули отсеки. Зеггерс машинально глянул на глубиномер — сей-
час они были на 95 метрах.
613
Конечно, не часто можно наблюдать, как содержимое галью-
нов плавает среди капусты и картошки. Пузырь воздуха был ве-
ликолепен! По волнам раскидало решетки мостика, растеклась
нефть. Море выбросило это из глубин, словно напоказ, и с борта
сторожевика увидели газетный лист — «Фолькишер беобахтер»,
главной берлинской газеты...
— Может, подцепим? — сказал Володя Петров, загораясь. —
И в штабе покажем. Как доказательство гибели, вот и газетка!
— Так ей же подтирались, — брезгливо ответил «батя».
Л па лбу акустика — две вертикальные складки.
— Пеленг... глубина около девяноста.
— Олух царя небесного, она же погибла!
— Л я говорю, что она здесь: пеленг... погружение...
— Минер, — велел командир Володе, — давай на корму. Сам
расставь по бомбам дистанцию взрыва...
Отослав Петрова, «батя» постучал в окошечко кабины.
— На тебя вся надёжа, — сказал акустику. — Уж ты не под-
гадь, миленький.
Высокая корма сторожевика, приспособленная для выборки
трала, по всему круглому обводу была плотно установлена бочками
глубинных бомб. В каждой такой бочке — там, где ее донышко, —
блестели стаканы взрывателей. Тончайшие диафрагмы, точно вос-
принимая давление воды при погружениях, сообщали бомбе, когда
и на какой глубине ей взрываться.
Володя Петров стал работать ключом, готовя бомбы к атаке.
Первые три он поставил для взрывания на глубине в 60 м.
Вторую серию — чтобы рвануло на глубине в 30 м.
Третью — на 100...
— Вот это, — сказал матросам, — называется ящик...
И, спрятав ключ в карман, помчался обратно на мостик. Сто-
рожевик уже лежал в развороте и, толкая волны, спешил в следую-
щий заход. Минер с мостика отмахивая на корму флажком:
— Первая — пошла... вторая — бросай!
Его юную душу волновала и тешила романтика боя.
В этой атаке, когда вокруг рвались бомбы, что-то тяжелое
вдруг свалилось на мостик. При этом глубиномер отметил «при-
седание» лодки, будто она приняла на борт лишнюю тяжесть.
Каждый слышал этот удар. Каждый понял, что на мостике
что-то лежит. И каждый страшился думать об этом. Больше всех
ощущал опасность сам Зеггерс, но... молчал.
Он уже догадался, что его лодка приняла на мостик глубин-
ную бомбу, которая не взорвалась. Или она неисправна, эта бомба.
Или она раскололась от удара при падении. Или...
Было тихо.
- Уберите регенерацию, — распорядился Зеггерс.
Полная тишина — она, пожалуй, страшнее полного мрака.
614
Взгляд на шкалу глубины. Вез моторов лодка постепенно
(очень замедленно) продолжала погружение. Метр за метром ее
тянуло и тянуло на глубину. Это засасывающее влияние бездны
при нулевой плавучести хорошо знакомо всем плававшим под во-
дой, и вряд ли оно улучшает им настроение...
— В отсеке вода, — вдруг тихо передали по трубам.
— «Слезы»? — с надеждой спросил Зеггерс.
— Нет. Струи воды...
Прибор показывал глубину всего в сотню метров. А ведь было
время, когда они смело ныряли на все 120... В ледяной коробке
поста Зеггерс вспотел и распахнул куртку.
— Выход один, — сказал он. — Придется на несколько минут
врубить оба мотора и начать подъем. Этим мы, конечно, себя об-
наружим, но... Корпус ослабел, лодка сочится по швам.
И вот тогда штурман, до этого молчавший, сказал ему:
— А... бомба?
— Какая, к черту, бомба? — прошипел на него Зеггерс. — Не
разводи панику... Мыс тобой здесь не одни!
Штурман оттянул его за рукав подальше от матросов.
— Послушай, Ральф... Такая история однажды была уже на
«U-454», где этот Шмутцке. Они приняли на свой мостик бомбу,
когда шли на сорока метрах. Она не взорвалась, как и наша...
вот эта! — Штурман показал глазами наверх. — Когда же они
всплыли, взрыватель был поставлен для взрыва на глубине в
пятьдесят метров. Ты понимаешь: уйди они тогда на лишние де-
сять метров вниз, и... Ральф, мы так влипли, так влипли...
Скользящий взгляд на глубиномер — «приседание» идет дальше,
и кормовой отсек доложил со страхом:
— У нас фильтрация тоже переходит в струение...
Зеггерс пропустил этот доклад мимо ушей.
— Не дури! — ответил он штурману. — Уверяю тебя, с нами
обойдется, как и с этой «U-454». Мы не котята, чтобы нас топил
любой сапожник... Да и откуда знать, что там у нас валяется на
мостике? Может, от взрыва рухнул прожектор?
Идя на риск, он велел моторами отработать задний ход.
Винты теперь, как штопоры, «вытаскивали» лодку из засасы-
вающей бездны. Зеггерс следил за набором высоты: 80... 60... 50...
40... Он понимал, что бомба ждет, когда лодка придет на ту глу-
бину, на которой ей суждено взорваться. Они же не знают этой
роковой отметки. Для них сейчас нет иного выхода. Или навеки
оставайся здесь, в пучине...
— Струи воды исчезли? — запросил Зеггерс по отсекам.
— Да, — успокоили его, — только фильтрация.
— Вот и отлично. И с нами ничего пока не случилось...
Но гул моторов был услышан наверху, и сторожевик снова
пошел в атаку. Последовал первый удар — небывалый. Выклю-
чилось освещение, но лодка осветилась аварийным. Второй удар!
Аварийное тоже отказало, но в руках вспыхнули карманные фо-
нари.
615
— Ax! — вскрикнули все невольно, обожженные холодом.
В центральном посту начался оглушительный ливень. Свер-
ху — толщиной в палец — били вниз сильные, как стальные
прутья, струи воды: это взрывами срезало над рубкой заклепки.
Узкий луч фонаря в руке Зеггерса бегал по переборкам, выхваты-
вая на мгновения то один прибор, то другой... В посту плавал гу-
стой туман, рассекаемый шумными струями, а стрелки приборов
метались в разные стороны.
— Это невыносимо! — заорал штурман. — Ральф... решайся!
Сильный вихрь воздушного потока, который сшибал сейчас
крышки люков, пронесся по лодке, — кто-то из команды в панике
открыл баллоны высокого давления и не смог справиться со злым
джинном, вырвавшимся из своего сосуда... Через отсеки пролетал
теперь черный туман — из распыленных масел.
— Весь воздух — на продутие! — заорал Зеггерс, натягивая
на голову каску. — Прислуге орудия — к бою... Будем сражаться
до конца как верные сыны матери-Германии. Хайль Гитлер!
В рубке стало тесно от матросов, которые стояли наготове со
снарядами в руках. Подлодка с шумом вырвалась на поверх-
ность. Люк был открыт, и по трапу бросились все — к орудиям.
Зеггерс выскочил первым. На мостике, расколотая от удара, ле-
жала русская бомба. А весь мостик, все поручни, все решетки
были забрызганы противной серо-желтой слякотью взрывчатого
вещества, расквашенного давлением. Но тут Зеггерс перевел
взгляд на сторожевик русских — и в ужасе онемел...
Прямо перед лодкой, бивнем нависая над ней, вырастал фор-
штевень советского корабля. Выстрелить не успели. Сторожевик
врубился им в борт, ломая стальные листы, и вдруг с хрустом
застрял в корпусе лодки.
При таране на сторожевике все попадали с ног.
— Полный назад! — скомандовал командир в машину.
Винт рубил в ярости воду, корма елозила слева направо, но
машина была не в силах вырвать корабль из клещей разворочен-
ной стали. Форштевень распорол на лодке отсек аккумуляторных
«ям», куда хлынуло море, отчего в бурной химической реакции
вода сразу закипела зловонными пузырями хлора. Сторожевик
потянул противника за собой! Момент опасный, и было непонятно
даже, что делать дальше...
— Полный назад! — кричали с мостика в машину.
Под навесом борта было не разглядеть, что делали враги, но
зато была слышна их возня у пушки.
Противник решился на крайность — выстрелил, и снаряд, едва
вырвавшись из пушки, тут же прошил борт и палубу корабля,
свечкой вылетев куда-то в небо (он не успел взорваться). Ма-
шина работала на полных, но лодка не отрывалась. В отчаянии
немцы стали бить снарядами в днище сторожевика. Это было
страшно и для них — близкие взрывы сбивали в море людей, уже
616
мертвых от контузии. Но на смену убитым из рубки выскакивали
другие. Ожесточение опытного врага было невероятно. Битва шла
на пределе человеческих возможностей.
— Вода в отсеках... заливает все! — доложили на мостик.
— Лишь бы оторваться... полный назад!
Сторожевик трясло от напряжения так, что с бортов слоями
отлетала краска и пробка. Наконец последнее усилие машины
чуть ли не с «мясом» вырвало нос корабля из подлодки, оставив
в ее корпусе — открытой! — скважину пробоины. Все видели, как
вода океана хлестала теперь туда, как в яму. Зловоние хлора
стало нестерпимым. Но каждый моряк знает, что море заполнит
только один отсек, после чего упрется в сталь переборки, и это
еще не гибель врага!
А потому, едва оправясь, командир снова отдал приказ:
— Полный вперед... Будем таранить снова!
Сработал в машине реверс, и винт закрутил воду в обратном
направлении, гася инерцию заднего хода, снова устремляя ко-
рабль вперед — прямо на врага. Но теперь — по удалении от под-
лодки — сторожевик сделался более уязвимым. Враг бил по нему
прицельно... В ослепительно белой вспышке разрыва ходовая
рубка разлетелась в куски, жестоко раня палубные команды ос-
колками металла и острой щепой дерева. На том месте, откуда
только что раздавались команды, не осталось теперь ничего.
А упавшая мачта в гармошку раздавила трубу. Дым пополз вдоль
палубы, удушая людей...
Володя Петров лежал на развалинах мостика, а над ним ка-
чалась бездонная масса света и воздуха. С трудом он перевел
глаза ниже. Вместо ног у него тянулись по решеткам красные
лоскутья штанов. И это было последнее, что он увидел в этом свер-
кающем мире.
Вздрагивая под снарядами, сторожевик шел дальше.
Он шел прямо. Никуда не сворачивая.
Так, как ему велели люди, которых уже не существовало.
Ральф Зеггерс кричал через люк — в глубину поста:
— Лево! Лево... еще левее... клади руль до упора!
Ставя лодку кормою к противнику, он хотел избежать тарана.
Узкая, как лезвие ножа, субмарина могла спастись — корабль
мог промахнуться. Но сторожевик (без мостика, без командира)
настиг подлодку. Его изуродованный форштевень снова полез на
врага, круша его в беспощадной ярости разрушения.
Последним проблеском сознания, почти автоматически, Зег-
герс отметил, что в кормовых аппаратах только одна торпеда, а
другие уже расстреляны. Но и одной хватило на всех, когда она
сработала от удара корабля.
Гигантский гейзер пламени, воды и обломков вырос над океа-
ном. Грохочущей шапкой он накрыл два корабля, сцепившихся
в жесточайшем поединке. Когда же взрывы осели, вместо лодки
осталось только жирное пятно мазута, и качало вокруг ошметки
617
тел вражеских подводников. А из этого пламени, из туч дыма, от-
ряхивая с себя тонны воды, вдруг вышел сторожевик...
Теперь он двигался, прессуя волны красной своей переборкой.
Под его днищем волочились остатки раздробленного полубака —
с каютами, маляркой, провизионной, с цепным ящиком и якорями,
которые вытянулись на цепях до самого дна. Но корабль шел
вперед, как и было приказано ему с разбитого, несуществующего
мостика. Исполняя этот приказ, машина корабля стучала, стучала,
стучала... даже без перебоев!
Борта дребезжали листами рваного железа. На качке двери
корабля сами собой открывались и закрывались. Внутри отсеков
из-под сорванных взрывами люков били упругие струи воды, ко-
торая быстро разбегалась по коридорам. Корабль колотило в
страшной вибрации. Все звенело, трещало и быстро разрушалось
в агонии стали, дерева, резины, огня и пара.
С грохотом, отметившим его конец, сторожевик вдруг начал
прилегать на борт, словно в изнеможении. Задымив вокруг себя
волны, он в рывке последнего крена вдруг побросал с палубы в
воду все пушки, все кранцы, все шлюпки, всех мертвых, всех
живых... так, будто они мешали ему сейчас.
В красную переборку билось море!
Плавающие вокруг люди вдруг увидели пузатое черное днище
корабля, над которым в бессильной ярости еще крутился винт,
безнадежно стегая воздух. Внутри перевернутого корабля стучала,
стучала, стучала машина... И казалось, не будет конца этой неуто-
мимой жажде корабля: жить — только бы жить!
Со стучащей машиной, непобежденный, он ушел в океан.
СТАЛИН - ЧЕРЧИЛЛЮ
Усталые корабли, которым удалось сберечь себя, уже втяги-
вались в протоку Маймаксы — в главный судоходный рукав се-
веродвинской дельты. Я помню эти пасторальные берега, все в
крупных и чистых ромашках, помню буро-шоколадных коров, ко-
торые, стоя по брюхо в воде, мычали на проплывавшие корабли,
и потому я отлично прочувствовал фразу английского обозрева-
теля: «Жители некоторых расположенных на берегах деревушек
шумно приветствовали проходившие корабли». Да, наверное, так
оно и было — от околиц своих деревень колхозницы махали на-
шим эсминцам, почему бы не помахать и союзникам? Правда,
караваны PQ во время войны были строго засекречены, и наши
крестьяне, завидев суда иностранцев, вряд ли могли тогда знать,
что мимо их деревень плывут остатки разгромленного PQ-17...
У самых причалов Архангельска, когда перед моряками откры-
лась обширная панорама города, его зеленые бульвары, рассудок
618
одного американского матроса помутился от счастья — он бро-
сился за борт! Корабли уже подавали швартовы. Началась раз-
грузка. «На кузовах десятков машин «скорой помощи», как только
их вытаскивали из трюмов одного из судов, русские рабочие
тщательно выводили краской надписи: «Подарок от жителей Пли-
мута». Американский атташе из Архангельска сообщал Рузвельту:
«Сейчас здесь 1200 пострадавших моряков всех национальностей,
500 из них — американцы». Я помню это время, и в памяти сохра-
нилась набережная Северной Двины, а на всем ее протяжении,
пристроясь на камушках возле воды, сидели на корточках англи-
чане, американцы, арабы, негры, малайцы и филиппинцы... они
стирали свое белье! Дело житейское. А над той дорогой океана,
которую они проделали, добираясь в Россию, уже клубились тучи
политических бурь...
23 июля И. В. Сталин дал ответ У. Черчиллю на его посла-
ние от 18 июля... Вот что он писал премьер-министру Англии:
«Наши военно-морские специалисты считают доводы ан-
глийских морских специалистов о необходимости прекраще-
ния подвоза военных материалов в северные порты СССР
несостоятельными. Они убеждены, что при доброй воле и
готовности выполнить взятые на себя обязательства подвоз
мог бы осуществляться регулярно с большими потерями для
немцев.
Приказ Английского адмиралтейства 17-му конвою по-
кинуть транспорта и вернуться в Англию, а транспортным
судам рассыпаться и добираться в одиночку до советских
портов без эскорта наши специалисты считают непонятным
и необъяснимым.
Я, конечно, не считаю, что регулярный подвоз в северные
советские порты возможен без риска и потерь. Но в обста-
новке войны ни одно большое дело не может быть осущест-
влено без риска и потерь.
Вам, конечно, известно, что Советский Союз несет не-
сравненно более серьезные потери. Во всяком случае, я никак
не мог предположить, что Правительство Великобритании
откажет нам в подвозе военных материалов именно теперь,
когда Советский Союз особенно нуждается в подвозе воен-
ных материалов в момент серьезного напряжения на советско-
германском фронте...»
Письмо Сталина вручал Черчиллю лично советский посол
И. М. Майский. Британский премьер был одет в синий комбине-
зон на застежке «молния», у него было дурное настроение (что-то
опять не ладилась война в Египте). Вспоминая об этом дне,
И. М. Майский пишет: «С горя Черчилль, видимо, немножно пе-
рехватил виски. Это заметно было по его лицу, глазам, жестам.
Моментами у него как-то странно дергалась голова, и тогда чув-
619
ствовалось, что, в сущности, он уже старик... страшное напря-
жение воли и сознания поддерживает Черчилля». Премьер, прочтя
послание Сталина, испугался мысли о возможности выхода СССР
из войны, что он и дал понять советскому послу.
Иван Михайлович Майский резко возразил премьеру:
— Никому у нас в голову не приходит мысль о прекращении
борьбы. Наш путь определен раз и навсегда — борьба до конца...
Однако надо считаться и с реальностями ситуации...
Реальность обстановки подсказывала только один верный
путь — открытие второго фронта в Европе. Как раз в эти дни
в Лондоне проходило совещание англичан с американцами. Ре-
шался ключевой вопрос: проводить операцию «Оверлорд» (вы-
садку войск во Франции) или операцию «Факел» (в Северной
Африке)? Гарри Гопкинс и Эйзенхауэр стояли за «Оверлорд», но
победил в споре все-таки Черчилль, и союзные силы были снова
отвлечены от Европы на щипанье хвоста Гитлеру в пустынях Аф-
рики.
Положение же на советско-германском фронте было отчаян-
ным: Сталинград сейчас уже приковывал к себе внимание всего
мира. «В Англии вновь подняли голову всевозможные Кассандры,
которые опять на все лады доказывали, что гитлеровская армия
непобедима, что русские не смогут устоять на Волге...»
И самые худшие предположения вскоре оправдались. Восполь-
зовавшись разгромом каравана PQ-17, англичане решили больше
не рисковать в конвоях. Но почему они дали противнику убить
караван — об этом они умалчивали. Корабли эскорта давно дре-
мали в «собственной спальне», а корабли PQ-17 — уже последние
из каравана! — гитлеровцы добивали в океане...
Сейчас нам было важно убедить англичан, что проводка ка-
раванов возможна. С риском, с потерями, но она возможна и не-
обходима. Северный флот брался это доказать в своей зоне!
ПОСЛЕДНИЕ
Казалось, все складывается не так уж плохо.
Из носовых отсеков, разрушенных бомбою, откачали воду за
борт — дифферент выправили. Все бы ничего, и они были бы уже,
наверное, в безопасности, если бы не забарахлил индуктор в ма-
шине. Тогда транспорт не пошел, а пополз.
Брэнгвина разбудил Сварт.
— Молись! — сказал он с таким выражением лица, будто его
обделили за выпивкой. — Молись, брат мой... «И пришла за ним
смерть», — шпарил Сварт далее по молитвеннику.
В иллюминаторе виднелось море. Солнце было на подъеме.
620
— Не с того борта смотришь... Глянь по левому крамболу!
«И пришла за ним смерть, и она позвала его к себе, и встал он
навстречу смерти, и она повела его...» Видишь? — спросил Сварт,
перелистывая страницу.
С другого борта шла волна. В потоках пены там ныряла гер-
манская подлодка. По ее скользкой палубе деловито расхаживали
люди в длиннополых бушлатах. Брэнгвин с детства знал, что бла-
городные пираты флага с черепом и костями на своих мачтах
никогда не носили (у них были другие флаги). А теперь Брэнг-
вин своими глазами видел настоящий флаг с черепом и костями,
как на будке трансформатора токов высокого напряжения. Этот
псевдопиратский флаг болтался над перископами чуть повыше
официального знамени со свастикой...
Ему стало обидно — очень хотелось жить.
А там не спеша возились возле орудия... Брэнгвин расслышал,
как немцы через мегафон спросили:
— Назовите ваш генеральный груз.
— Одна тушенка и обувь, -- соврал кто-то с палубы, но соврал
неумело, и с мостика лодки раздался дружный смех, в который
вплеталось динамичное стрекотание киноаппарата.
— Эй ты, идиот из Техаса! — доносилось из мегафона. — Мо-
жет, ты скажешь, что в контейнерах на палубе лежат лакирован-
ные ботинки для русской пехоты?
— Я не знаю, что там.
— Зато мы уже догадались! — был зловещий ответ...
«Неужели жизни пришел конец?» — спросил себя Брэнгвин.
Но в тот же момент он, как большая и сильная кошка, в два
прыжка очутился возле люка и стремглав провалился в его впа-
дину.
— Не сделать ли вам укол, дружище? — спросил он как можно
веселее.
Вместо лица — маска сизого, изрубленного, как котлета, мяса.
Но глаза штурмана еще жили.
— Что у вас там... наверху? — простонал он.
Брэнгвин разбил на этот раз три ампулы морфия.
— Выдерните рубашку сами, сэр...
Он свалил штурмана в небытие лошадиной порцией наркоза.
Ему было жаль хорошего парня. Пусть он идет на дно, так и не
узнав, что на свете есть флаги с черепом и костями.
Первый выстрел с подлодки не страшен: он пристрелочный.
— С вашего разрешения я выпью? — спросил Брэнгвин.
Штурман уже одурел после укола — ничего не ответил.
Брэнгвин со стаканом в руке смотрел на часы.
Минута, вторая... «Чего они там копаются?»
Второй выстрел — тоже мимо, с перелетом над палубой.
— У, грязные собаки! — проговорил Брэнгвин с лютейшей не-
навистью. — Умеют дубасить нас только торпедами...
621
Выглянул в иллюминатор. Под навесом рубки на подлодке
стояла пушка небольшого калибра. Вот они ее зарядили, и
Брэнгвин невольно отшатнулся. Снаряд с грохотом разорвал борт...
— Я пойду, — сказал он штурману, который его не слышал.
Раздалось сочное плюханье, будто чья-то большая ладонь во
всю мочь шлепнула по воде. Брэнгвин, выскочив на палубу, видел,
как закачался под бортом спасательный плот. Немцы пока их не
замечали, и матросы стали звать Брэнгвина с собой.
— Нет, — мотнул он головой. — Там за меня молится Сварт.
Два весла всплеснули воду, оттолкнув плот от корабля. Они
отошли, устраиваясь поудобнее, как пассажиры перед долгой до-
рогой. Далеко ли уплывут эти бедняги?.. Сейчас на корабле мало
кто остался. Или те, кто находился в состоянии полного транса.
Или те, которые надеялись на чудо...
Снаряд влетел в спардек, завертывая в узлы шлюпбалки и
ростры. Чтобы избежать промахов, подлодка теперь приблизи-
лась, и Брэнгвин готов был поклясться, что убийцы вполне спо-
койны. Это больше всего возмутило его! Ведь если бы он стал
убивать их, он бы волновался... «А они спокойны, черт их побери!»
Ему захотелось молиться. И он начал молиться.
— Мама, — сказал Брэнгвин в пустоту отсека, — ты меня уж
прости... Я часто выпивал и дурил, но, поверь, я совсем неплохой
парень. Мы редко виделись... Отныне я обещаю навещать тебя
как можно чаще...
В ту же минуту снаряд прошил весь твиндек насквозь, ломая
металл легко, как карандаш протыкает листь газетной бумаги.
С близкой дистанции, наладив свою работу, немцы стали точнее.
Скоро отсеки корабля наполнились резким желтоватым дымом,
от которого при дыхании появилась острая боль в легких.
Брэнгвин в отчаянии заметался по отсекам, по трапам, по
рубкам. Он прятался и понимал, что глупо прятаться. Разрывы
вдруг стали глуше — били под ватерлинию. Даже не глядя на
кренометр, Брэнгвин почувствовал, как моряк, всю слабину ко-
рабельной жизни и... крен! Значит, где-то внизу по трюмным пья-
лам уже разбегается вода, она бьет сейчас через борт, как из
шлангов, толстыми струями — толщиной в руку.
А эти «эрликоны», воздев к небу раструбы пламегасителей,
стоят, словно не найти для них достойной цели. Возле их пло-
щадок — высокие кранцы, битком набитые обоймами.
— В конце концов, — сказал себе Брэнгвин, — я ведь ничего не
теряю... — И он опрометью кинулся в каюту: — Сварт, не хочешь
ли ты продать свою шкуру подороже?
Сварт молчал, натянув на голову одеяло.
— Пойдем! Я не могу, чтобы меня убивали эти паршивцы...
Сварт затих, одеяло тряслось. Сварт плакал.
— Да не будь ты скотиной, Сварт, — говорил ему Брэнгвин. —
Мы же не последние ребята на этой ферме... Вставай!
Снаряд разорвало под ними — в трюме. В труху разлетелся
плафон ночного освещения, битое стекло застряло в волосах.
622
— Отстань от меня! — выкрикнул Сварт. — Я молюсь...
— Кто же так молится, лежа на койке? Ты встань...
В ушах снова грохот. Брэнгвин силой потянул Сварта.
— Да будь я проклят, — хрипел он, — но я убью их...
Он дотащил его до барбета кормовых «эрликонов». Из кранца
вытащил обойму с нарядными, как игрушки, зубьями пат-
ронов.
— Это делается так, — сказал он, и обойму намертво закле-
щило в приемнике. — Я стреляю... ты только подноси, Сварт, и
умоляю тебя — больше ни о чем не думай... Подноси, Сварт!
Очень медленно, чтобы не привлечь внимания немцев на под-
лодке, Брэнгвин разогнал ствол по горизонту. Навел... Дыхание
даже сперло. Сердце ломало ребра в груди. «Вот, вот они!» Че-
рез визир наводки Брэнгвин видел их даже лучше — как из окна
дома через улицу. Бородатые молодые парни (видать, давно не
мытые) орудовали у пушки так, будто других занятий в мире не
существует...
«Что ж, мужчине иногда следует и пострелять». Брэнгвин отпу-
стил педаль боя.
«Эрликон» заработал, отбрасывая в сетку гамака пустые уни-
тары, дымно воняющие гарью сгоревшего пироксилина. Просто
удивительно, как эти «эрликоны» пожирают обоймы...
— Сварт, подноси!
Сварт, громко ругаясь, воткнул в приемник свежую обойму.
— Ты, когда стреляешь, — сказал он, — не оборачивайся па
меня. Я не удеру, не бойся... Это было бы не по-христиански!
Брэнгвин опять отпустил педаль, и «эрликон» заговорил, рас-
сыпая над океаном хлопанье: пом-пом-пом... пом-пом-пом...
С третьей обоймы Брэнгвин сбросил с палубы лодки ее комен-
доров. Он видел, как оторвало руку одному фашисту, и эта рука,
крутясь палкой, улетела метров за сорок от подлодки. Пушка
немцев замолчала, дымясь стволом тихо и мирно, словно докури-
вала остатки своей ярости.
— Больше ни одного к пушке не подпущу! — крикнул Брэнг-
вин.
С мостика лодки вдруг ударил по транспорту пулемет.
— Сварт, подноси!
«Эрликон» дробно застучал, глотая обоймы, как пилюли.
И вдруг с криками немцы стали прыгать на выступ рубки, быстро
проваливаясь в люк. Брэнгвин продолжал стегать по лодке крупно-
калиберными пулями (величиной в огурец), стараясь разбить
ее перископы. Мертвецы еще лежали на палубе возле пушки,
и, когда пули в них попадали, они начинали дергаться, как в агонии.
Неожиданно субмарина издала резкое и сиплое звучание —
это заработал ревун сигнала.
Выбрасывая кверху облако испарений и фонтаны воды, под-
водная лодка китом ушла вниз, а на волнах после нее остались
качаться пустые ящики из-под снарядов и трупы...
Брэнгвин остатки обоймы выпалил в небо и засмеялся:
623
— Сварт, неужели ты не видел? Адольфы не такие уж герои,
как это пишут в газетах... Ты заметил, как они прыгали? Это
было здорово... Сварт, разорви тебя, чего ты молчишь?
Он обернулся. Сварт лежал возле кранцев, среди нарядных
обойм. Его капковый жилет — точно по диагонали, от плеча до
паха, — был пробит дырками от пуль (удивительно симметрично).
— Дружище, Сварт... как тебе не повезло!
В сторону накрененного борта из-под капкового жилета мед-
ленно вытекала кровь. Из кармана Сварта торчал молитвенник.
Брэнгвин раскрыл его наугад и возвел глаза к небу:
— Я тебе прочту, Сварт... самую хорошую молитву!
Только сейчас он увидел над собой советский самолет. Стало
понятно, почему немцы так быстро погрузились. Раз за разом,
четырежды, большая машина пронеслась над мачтами. Летчик
откинул фонарь, было видно, как он что-то высматривает на
транспорте...
Брэнгвин стоял на коленях, плача навзрыд. Его большая рука
в громадной теплой перчатке гладила Сварта по голове. Вокруг
них катались нарядные, как игрушки, патроны...
— Я тридцать шестой, я тридцать шестой... Восьмерка, как
меня слышишь? Запиши координаты... Подо мной — транспорт,
сухогруз. Флаг, кажется, американский. Не разберу...
— Тридцать шестой, я — восьмерка, я тебя понял... Коля, на
сколько у тебя хватит горючего?
— Минут на двадцать — не больше.
— Крутись там, Коля, сколько можешь... Посылаем других!
— Я тридцать шестой, тебя понял. Но он, кажется, тонет...
Повторяю, он тонет, и тут шляется подводная лодка...
— Тридцать шестой, — последовал приказ, — жди...
На смену ему прилетели сразу два. Они уже не сводили глаз
с корабля, медленно тонущего. Когда эти два опустошили свои
баки, прилетели еще самолеты — сразу три... Воздушное прикрытие
было надежным. Подводная лодка, пока они тут крутились, уже
не рисковала всплыть, ибо нет для субмарины опаснее врага, нежели
самолет...
Данные воздушной разведки моментально поступили в опера-
тивный отдел штаба флота. Их сразу пустили на обработку:
— Какой из кораблей ближе всего сейчас к указанным коор-
динатам? Тральщик не годится, у него малый ход. «Грозный», —
поломка в машине, у него текут трубы... Вот старый «Урицкий»,
который и волну легко переносит, и машины тянут выносливо...
Косо дымя из старомодных труб, эсминец «Урицкий» ложился
на новый курс. Когда-то в молодости был он «Забиякой» (это
уже вторая мировая война на корабельном веку). Борта эсминца
не остыли после битвы в Моонзунде, когда началась революция и
бойкий «Забияка» в ту памятную ночь октября стоял рядом с
«Авророй». А в 1933 году славный «новик» простился навеки
с влажной Балтикой — окунулся в полярные туманы...
624
«Урицкий» быстро вышел на встречу с транспортом. Аварий-
ные команды горохом посыпались на палубу разбитого корабля.
Русские матросы разлетались по отсекам, повсюду трещали их
жесткие робы, они, как тараканы, сновали по коридорам, тянули
шланги, ставили подпоры, и Брэнгвин сначала ничего не пони-
мал — только отовсюду слышал непонятное для него слово: «Да-
вай!»
— Давай, давай! — кричали русские.
Он пытался вмешаться в их работу, но его отстранили.
— Давай, давай... давай, давай, ребята!
На эсминце Брэнгвина осмотрел врач и угостил спиртом.
Брэнгвин подмигнул ему.
— Давай, давай! — сказал он врачу.
Врач удивился и налил ему еще. Брэнгвин выпил и полез по
скобам трапа наверх. «Итак, все в порядке», — подумал он, раз-
мышляя, где бы ему поспать.
Двадцать четвертого июля командование Северно флота из-
дало приказ о прекращении поиска судов каравана PQ-17...
В этот же день одним из последних кораблей пришел в Ар-
хангельск и «Азербайджан» — ему были, конечно, рады, хотя он
вернулся пустым (через пробоины все содержимое танков вылилось
в море). А транспорт, на котором плыл Брэнгвин, русские ута-
щили прямо в Мурманск.
НА ВЫСОКОМ УРОВНЕ
Теперь пора подсчитать наши потери. Я пишу — «наши», ибо
тот груз, который лежал в трюмах погибших кораблей, был уже
нашим грузом.
Из всех транспортов до портов назначения добрались лишь И,
и будем считать, что эти И кораблей — счастливцы.
Остальных навеки поглотил океан.
Из 188 000 тонн военных грузов советские порты приняли от
кораблей PQ-17 лишь 65 000 тонн. У. Черчилль не ошибся в своих
расчетах, когда в письме к Сталину указывал, что уцелеет только
одна треть. Потери были колоссальны...
Вот что осталось лежать на грунте вместе с кораблями:
210 бомбардировщиков,
430 танков,
3550 автомобилей и паровозов.
Это не считая прочих военных грузов! Польский историк мор-
ских операций Ежи Липинский пришел к печальному выводу:
40 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 625
«Такие материальные потери могут сравниться лишь с потерями
в крупном сражении на суше.,,»
В самом деле, представим себе армию, вступившую в гене-
ральную битву. В ходе сражения она способна «истратить» в боях
210 самолетов и 430 танков 1. Причем в этой «битве» противник
имел совсем незначительные потери...
Иден при встрече с Майским сказал без обиняков:
— А вы не находите, посол, что история с PQ-17 весьма по-
казательна и убедительна? Какой смысл для вас, русских, если
мы станем отправлять к вам караваны, которые в Баренцевом
море все равно угробят немцы?
— Смысла в этом нет, — согласился Майский. — Но зато есть
смысл не подставлять караваны под избиение их противником...
Теперь в Лондоне сочли неудобным посылать конвои в СССР,
и Черчилль обещал Сталину усилить снабжение трансиранским
путем, а это путь кружной и долгий. Однако за океаном у нас
нашелся верный союзник: президент Ф. Рузвельт отнесся резко
отрицательно к прекращению поставок по ленд-лизу в Россию ко-
раблями через арктические воды...
Разгром немцами каравана PQ-17 вызвал очень острую реак-
цию в политическом мире. Протесты шли к Черчиллю из Москвы,
из Вашингтона, и, наконец, поступали протесты от офицеров бри-
танского флота.
— Караваны могут проходить в СССР, — утверждали они, —
PQ-17, покинутый эскортом, не может служить примером их не-
проходимости...
Черчилль этого натиска не выдержал и велел в узком кругу
своих приближенных договориться с русскими.
— Маршал Сталин очень сердитый мужчина, — сказал он
Идену. — Только не давайте русским слишком наваливаться на
нашего Дадли... С них хватит и того, что в Москве они спустили
штаны с нашего морского атташе Джеффри Майлса!
Двадцать восьмого июля собрались у Идена в его парламент-
ском кабинете.
Здесь были Александер (морской министр) и Дадли Паунд.
Советская сторона была представлена послом в Англии
И. М. Майским и адмиралом Н. М. Харламовым, который в годы
войны занимал ответственный пост военно-морского атташе в
союзной нам Великобритании.
1 За годы войны советская промышленность выпустила на фронт 102 500 тан-
ков (включая сюда и самоходные артустановки), а иностранные поставки за
это же время составили всего 9100 танков. Исходя из этих цифр, читатель мо-
жет иметь представление о ценности танкового груза на кораблях каравана
PQ-17. Любопытно, что в 1943 г. США оказались в довольно необычном по-
ложении, предлагая русским танки, в которых Красная Армия не нуждалась,
промышленность СССР уже полностью обеспечивала запросы фронта (см.: С е-
к и с т о в В. А. Война и политика. М., 1970. С. 206 и 345).
626
Паунд начал разговор весьма неудачно:
— Немцы — шляпы! Нудь я на месте гросс-адмирала Редера,
у меня бы не проскочил в Архангельск ни один наш транспорт...
На это адмирал Харламов, особенно возмущенный всей этой
проклятой историей, заметил не без отменной вежливости:
— Вы, конечно, намного лучше Редера! С вашей помощью
кое-кто все-таки проскочил в Архангельск, за что мы, русские, вам
особо благодарны...
Для нас было ясно, чего хотят англичане, и никто из англи-
чан не сомневался в том, что именно станут требовать от них
советские представители... По предложению Идена, первым должен
был говорить Паунд.
Но посол Майский опередил его:
— Вопрос стоит так: когда может быть отправлен ближайший
конвой? Было бы желательно получить от адмирала Паунда ис-
черпывающий ответ на этот вопрос...
В своих воспоминаниях об этом напряженном времени И. М. Май-
ский сообщает, что «говорил и решал с английской стороны
только Паунд. Иден и Александер все время либо молчали, либо
позволяли себе краткие реплики, робко глядя в такие моменты
в глаза Паунду. Похоже было, точно Паунд — учитель, а Иден
и Александер — ученики, которым больше всего хочется заслужить
хорошую отметку у учителя...»
Паунд пытался увильнуть от прямого ответа:
— Наш премьер в своем последнем послании к министру Ста-
лину высказал желание отправить в Москву одного из высших
офицеров воздушного флота, дабы согласовать вопрос именно об
охранении караванов с воздуха. Однако мистер Сталин оставил
наше предложение безо всякой реакции с его стороны...
Затем Д. Паунд вскользь обронил, что они собираются с по-
мощью сильного воздушного флота сделать Баренцево море опас-
ным для «Тирпитца». Майский опять спросил напрямик:
— Так сколько же, по вашему мнению, следует нам иметь
самолетов в Мурманске, чтобы обеспечить безопасность конвоев?
Паунд отвечал с хмурым видом:
— Шесть эскадрилий для бомбовых ударов и четыре — не
меньше — для нанесения торпедных ударов.
— Хорошо, — утешил его Майский. — Сегодня же запрошу об
этом наше правительство...
Вопрос — после гибели PQ-17 — касался теперь PQ-18!
Будет или не будет послан PQ-18 в скором времени?
Англичане уходили в сторону от ответа, ссылаясь на мнение
Черчилля.
— Надо ждать, — говорили они, — когда полярный день сме-
нится на театре полярной ночью. В условиях незаходящего солнца
корабли конвоев подвержены большей опасности... Пусть полярные
дни станут короче...
Если ответ Сталина Черчиллю сводился в конечном результате
к политическим соображениям, то адмирал Харламов, как моряк,
40*
627
обрушился на Паунда профессионально... Он в лицо лорду Адми-
ралтейства высказал, что вся эта история с «Тирпитцем» не стоит
выеденного яйца. «Тирпитца», конечно, можно бояться, но этот
страх пока лежит глубоко в потенции, и англичане еще не ощутили
материальной силы германского линкора. Ясно видно, утверждал
Харламов, что в основе разгрома каравана PQ-17 заложена явная
нелепица и стратегическая ошибка (мягко выражаясь) самого
Британского адмиралтейства...
— О какой ошибке идет речь? — резко отвечал ему Паунд. —
Я лично отдал приказ о расформировании конвоя. А что иное,
по-вашему, адмирал, надо было нам сделать?
Александер выступил на защиту Паунда и своего Адмиралтей-
ства, на что Майский ответил с усмешкой:
— Никто и не отрицает больших заслуг британского флота
в этой войне. Но... английские адмиралы тоже не безгрешны!
Паунд просто взорвался.
— Завтра же, — сказал он советскому послу, — я стану просить
мистера Черчилля, чтобы он назначил вас командовать Большим
флотом Великобритании!
Иден просил обе стороны не поддаваться волнению.
— Итак, — сказал он послу, — запросите свое правительство
о создании сильного воздушного флота на Севере, мы подождем
полярной ночи и тогда решим, что делать дальше...
Вопрос о посылке к берегам СССР следующего каравана (PQ-18),
таким образом, повис в воздухе. Однако, уступая англичанам в их
требовании, невзирая на страшное напряжение своих фронтов, со-
ветское командование все же отыскало резервы. Скоро на Мурман,
как того и хотел Черчилль, прилетели воздушные эскадрильи.
Казалось бы, мы союзникам уступили — дело теперь только за
ними: пусть идет караван PQ-18!
Но англичане решили помогать СССР по принципу «too little
and too late» («слишком мало и слишком поздно»), — караван
PQ-18 не шел. А он был необходим сейчас, как никогда, и Север-
ному флоту предстояло наглядно доказать всем сомневающимся,
что караваны — даже с боем! — пройдут.
Незаметно подкрадывалась осень. Дни становились короче.
Тяжелели облака над океаном. Пожухли скромные березы на
сопках за Колой, на болотах вызревала — в больших рубиновых
гроздьях — брусника, тянулись птицы в строю кильватерном и
в строю уступа, как эскадры.
Между тем еще в августе проскочил до Мурманска тяжелый
американский крейсер «Тускалуза» в сопровождении миноносцев.
Рузвельт, посылая эти корабли в Россию, кажется, решил доказать
Черчиллю, что океан проходим и в условиях полярного дня.
И ему удалось доказать это!..
Американцы так ловко перекрасили свой крейсер, что на гори-
зонте моря он «читался» как сухогруз. С таким камуфляжем они
628
и двинулись в путь, имея на борту 400 тонн особо важного груза,
направленного из США в СССР, согласно личной просьбе Сталина
к Рузвельту.
Двенадцатого августа американцы были еще в Гриноке на
реке Клайд, а 28 августа «Тускалуза» уже свалила последнюю
тонну своего груза на причалы Ваенги в Кольском заливе.
В обратный путь американцы приняли на борт крейсера 240 че-
ловек с потопленных немцами кораблей PQ-17; эсминцы сопро-
вождения забрали в свои жилые палубы много пассажиров и че-
тырех советских дипломатов.
На крейсере «Тускалуза» ушел на родину и наш Брэнгвин.
НЕНОРМАЛЬНЫЙ БРЭНГВИН
От русских — в числе других моряков PQ-17 — Брэнгвин по-
лучил медаль «За отвагу». Медаль не блистала яркостью, но она
ему понравилась, потому что была крупной, и на родине ее не
станут путать с пуговицей. Такую медаль все видели издалека.
Ползущий по медали танк тоже был вполне доступен для широкого
понимания американской публики.
— Это же за танки! Мы доставили русским парочку вот таких
же... Видишь, русские учли и это!
Теперь, когда медаль получена, пора подвести итоги.
Не моральные, не политические, а лишь финансовые.
За 44 часа вахты в неделю он должен получить по 110 дол-
ларов (с надбавкой по 85 центов за час). А таких недель скопи-
лось немало! Плюс еще 100 долларов за страх, царящий сейчас
над Атлантикой. За вход в район боевых действий дважды по
100 долларов. За каждый воздушный налет — по 125 долларов.
За торпедные атаки — по 300 долларов. За пребывание в артогне...
за тушение пожаров... за пробоины...
— Кажется, я становлюсь богатым, — сказал Брэнгвин себе.
Доллары всегда хороши, особенно если жить в такой стране,
как США, и Брэнгвин отлично знал им цену. Но главное — он
помог русским, хорошим ребятам, в их беспощадной борьбе с «эти-
ми сволочами», и совесть Брэнгвина была чиста. Он в этом рейсе
не только дал от себя, но многое получил и от других. Познал и
величие, и низость человеческой души. Никогда не следует чело-
веку отказываться от получения тех впечатлений, которые могут
обогатить его сердце! Брэнгвин помнит, как наплечники «эрли-
конов» трясли его тело — тогда, в тот памятный день. Не забудет,
как разлетелись фрицы от пушки и долго кувыркалась в воздухе
грязная рука убийцы... Что ж, дело сделано, и будет ему что рас-
сказать внукам под старость!
— А где тут можно выпить? — спросил он в Мурманске.
629
Выпить, увы, было негде. Но ему показали неказистый домишко
вроде барака, наверху которого размещалась столовая для ино-
странных моряков. Ступая ботами через лужи, оглядывая руины
города, Брэнгвин шагал за выпивкой. Он был сейчас одинок, и
ему не хватало Сварта: они умели качать бутылки...
В столовой несколько столов, накрытых скатертями, в вазах
воткнуты ярко-ядовитые цветы, свернутые из бумаги. Он выдер-
нул цветок прочь, покрутил в руках узкую вазу и понял, что лучшей
посуды для питья русской водки не придумать...
— Бармен! — позвал он. — Давай, двай!
И он долго стучал вазой об стол. Обшарпанная радиола, что-то
прошамкав, сбросила проигранную и водрузила на диск свежую
пластинку. Брэнгвин невольно засмеялся — это песня напомнила ему
Хваль-фьорд в Исландии, откуда все и начиналось.
Здесь вы на вахте, мистер Джон,
Здесь вы матрос, а не пижон.
Чистить гальюны, любезный друг,
Вам придется без помощи слуг...
К нему подошла непомерно толстая молодуха с накрашенными
губами. Вырезанный из бумаги кокошник украшал ее прическу,
взбитую надо лбом высоким коком. Низким грудным голосом,
идущим откуда-то из теплой женской глубины, она спросила
у Брэнгвина равнодушно:
— What do you want, mister? 1
Брэнгвин оглядел ее толстые ноги и выгреб из своих карма-
нов на стол все, что имел, — доллары, фунты, мятые исландские
эре, русские трешки и пятерки.
На вопрос официантки Брэнгвин ответил кратко:
— Уодки!
Женщина расправила комки денег, выбрала из них советские.
Потрясла бумажками перед носом Брэнгвина.
— That be enough 2, — сказала она.
Ладонью он шлепнул ее под обширную кормушку, чтобы она
развила узлы, спеша за водкой.
— Давай, давай, — поощрил он ее...
Брэнгвин пил русскую водку и смотрел через оконные тюле-
вые занавески на тот город, которого не существовало и к которому
они все с каравана так тщетно стремились... Он видел руины,
прах золы, разброс обугленных бревен. В завалах битого кирпича
скрутились оплавленные в огне детские кроватки.
А за всем этим вставало и другое. Плыли еще перед ним масля-
нистые волны Атлантики, свистели в ушах струи воды. И не пол
русской столовки был под матросом, а уходящая ко всем чертям
корабельная палуба. Опять пикируют сверху... опять целят торпе-
дой под мидель. Прорваться, проскочить, дойти!
1 Что вам угодно, мистер?
2 Этого хватит.
630
Он пропил все деньги, а ночью того же дня крейсер «Туска-
луза» подхватил его в свои светлые отсеки, насыщенные гамом
матросских голосов и прогретые паром воздуходувок.
Свою машину он оставил у ворот порта — пошел в контору.
Он сказал там, что хочет идти вторично в Россию.
— Со следующим караваном! Русским сейчас еще тяжелее,
чем тогда, когда я пошел в первый рейс... Денег я им дать не могу.
Пушку мне для них не построить. Так я помогу им делом!
И клерк, выписывая ему аванс за будущий рейс, сказал, как
и тогда, при первой встрече:
~ Только ненормальные могут идти сейчас в Россию...
— А наша Америка держится на ненормальных, — ответил
Брэнгвин серьезно. — Вы все, слишком нормальные, даже прези-
дента Рузвельта считаете ненормальным... Ты потише, приятель,
а то я сдую тебя в форточку!
За рулем машины он проскочил по улицам города. Сразу вы-
рвался на центральную полосу автострады, которая была создана
только для таких горячих голов, как его голова. Америка, его лю-
бимая Америка, теперь неслась перед ним, вытянутая от скорости
в узкую, стремительную ленту, будто сшитую из ярких цветных
лоскутьев. Относились назад, пропадая, фермы, коттеджи, щиты
реклам, мосты и акведуки... Нужна была разрядка тому напряже-
нию, в каком ему пришлось жить недавно!
Он до изнеможения вел машину на пределе, потом устал.
Сбавив скорость, переехал на крайнюю полосу...
Тут выяснилось, что нежность сердца приобретается только
в замедленном движении, близком к волшебному покою. И ему
вдруг захотелось повидать мать. Ведь он так редко вспоминал
о ней, но душой всегда чувствовал, что она-то помнит о нем по-
стоянно. Эта мысль ему понравилась, и Брэнгвин — через весь
континент! — повел машину к дому своего детства.
«Где он, мой дом? — размышлял печально. — А что сказать
матери? Ладно, она сама найдет первые слова...» Он ей сознается,
что, когда ему стало однажды в океане очень кисло, тогда он по-
клялся себе, что вернется... «Как у тебя дела?» — «Ничего, мама,
дела идут хорошо... Не надо ли тебе денег, мама? Я тут привез
тебе немного... возьми!»
И тогда мать заплачет. И... может, он тоже заплачет.
Красивая девица подняла руку на перекрестке:
— Хэлло, парень! Ты меня подвезешь?
В дороге она полезла к нему с поцелуями, и к матери он так и
не попал. В пьяном угаре разбил свою машину, прогулял с красот-
кой все деньги (теперь они казались ему легкими деньгами), и
осенью его опять закачало и понесло вдаль по зыбким, ненадеж-
ным водам...
С грустью смотрел Брэнгвин, как пропадает за сеткой дождя
берег его богатой и шумной родины.
631
«Ты прости меня, мама... Черт его разберет, как это получи-
лось, но опять нам не пришлось повидаться».
Осенний океан — в предзимье — ненастен. Он — страшен!
Брэнгвин погиб в числе прочих на караване PQ-18...
Это был добропорядочный американец, не умевший сидеть сложа
руки, когда другие дрались с фашизмом. Я не раз встречал подобных
моему Брэнгвину, и я помню их белозубые улыбки, их сильные,
трудовые ладони, расстегнутые на шеях цветные ковбойки, их же-
лание понять нашу трудную русскую речь.
...Если же верить английским источникам, то караван PQ-18
был отправлен в Россию «только напоказ — чтобы уменьшить гнев
маршала Сталина»!
И ПРОШЛИ С БОЕМ
Хроника ТАСС (сентябрь 1 942 года)
7 — За проявленную доблесть и мужество при доставке вооружения из Анг-
лии и США Указом Президиума Верховного Совета СССР награждены орденами
СССР 12 офицеров и матросов королевского военного и торгового флотов Велико-
британии.
9 — Личный представитель президента США Рузвельта Гарриман выступил
в Нью-Йорке с речью, в которой рассказал о своей поездке в СССР. «Русские
не требуют, — сказал Гарриман, — чтобы с них сняли все бремя войны, а просят
снять лишь достаточную часть бремени, чтобы конфликт был равномерно поделен
между союзниками...»
Весь август контр-адмирал Фишер — сознательно или просто
так — информировал Головко о проходе каравана на Мальту. Ко-
нечно, этот остров очень далек от Баренцева моря, но Арсений
Григорьевич терпеливо слушал. Потери англичан в этом конвое,
составленном из авианосцев, линкоров и крейсеров, были столь
велики, что можно было ужасаться... Прослушав информацию о бед-
ственном положении на Мальте, вице-адмирал Головко не забывал
напомнить Фишеру:
— А как обстоит дело с выходом каравана PQ-18?..
Со стороны Арктики на океан, в преддверии зимы, стал насту-
пать, ломаясь в грохоте, мощный ледяной барьер. По ночам ко-
рабли, проходящие там, видели, как небо жемчужно разгорается
над паковыми льдами; работа радиостанций перебивалась треском
от разрядов полярных сияний.
В первые дни сентября британская миссия в городе Полярном
проинформировала командование Северного флота: караван PQ-18,
под вымпелом адмирала Бурнетта, вышел из Лох-Ю, и сейчас
632
вокруг него собирается эскорт. Линейных сил в прикрытии нет,
в конвое следует авианосец «Авенджер», предпочтение отдано мино-
носцам и корветам охраны. Англичане считали, что немцам уже
все известно и надо ждать выхода в океан «Тирпитца».
Но «Тирпитц» уже был на консервации. Он не вышел! Вдоль
побережья Норвегии сейчас на больших скоростях двигались гер-
манские крейсера «Хиппер» и «Кельн», из Нарвика спешил «кар-
манный линкор» «Адмирал Шеер». Британская подлодка «Тай-
грес», вышедшая недавно из Полярного, нарвалась на эту эскадру
так неожиданно, что проходящие корабли чуть не своротили ей
перископы. «Тайгрес» выбросила торпеды безрезультатно...
Восьмого сентября британская миссия доложила, что караван
PQ-18 производит дозаправку топлива в заливах Шпицбергена.
А потом все началось... Контр-адмирал Фишер сказал Головко:
— Нам пустили первую кровь. Не авиация — подлодки. Теперь
следует ожидать, что придут самолеты.
— Постараемся предупредить эти удары с воздуха, — сказал
Головко. — Наш флот нанесет превентивные бомбоудары по скоп-
лению авиации противника. Хотя... вы знаете, контр-адмирал: эти
бомбежки немецких аэродромов в Норвегии дорого обходятся нам
по соображениям политическим. После каждого такого налета гер-
манские бомбардировщики взлетают в небо и начинают кидать
бомбы на ярко освещенные города Швеции, приписывая все жертвы
нейтральной страны действиям нашей авиации...
Тринадцатого сентября пришло известие о первых потерях.
По сведениям британской миссии, немцы потопили 10 кораблей.
15 сентября над караваном продолжался воздушный бой. Немцы
потеряли 7 торпедоносцев, англичане — 3 самолета, но корабли
эскорта сумели спасти своих пилотов. Британская миссия внесла
поправку: кажется, не 10, а лишь 2 транспорта потоплены про-
тивником.
— Один из них — ваш... это транспорт «Сталинград»!
В радиорубках Северного флота — настороженная тишина: бер-
линский диктор орет на весь мир о потоплении 19 судов в Барен-
цевом море... Удивительная путаница! Никак не разберешься,
сколько же в действительности погибло кораблей.
— Этот конвой PQ-18, — говорит Головко, — мы не отдадим;
флот будет драться за него... за каждый транспорт!
Британская миссия снова внесла поправку: потоплены немцами
не 2 и не 10 кораблей, как было указано выше, а все 13! Если эта
цифра окончательная, то потери каравана внушительны еще до его
подхода к советской зоне. Будем надеяться, что, может, опять
какая-то неувязка в британской информации...
Между тем мысли североморцев сейчас прикованы к той вели-
кой битве, которая начиналась возле стен Сталинграда. Было ре-
шено на флоте списывать на берег не больше семи человек с каж-
дого корабля. В экипажах матросов быстро переодевали в гимна-
стерки, и отряды морской пехоты Северного флота уходили под
Сталинград... Во главе одного из таких отрядов навсегда ушел и
мой отец Савва Михайлович Пикуль — комиссар с Беломорской
633
флотилии. Я не видел, как он ушел. Меня уже тогда закачало
на палубах...
С тяжелым сердцем прослушав последние сводки Информбюро,
в океан сейчас уходили корабли — навстречу PQ-18. Первыми ушли
эсминцы «Сокрушительный» и «Гремящий»... Тогда пели:
Где враг ни появится, только б
найти нам его поскорей;
форсунки — на полный, и в топках
бушуют потоки огней.
Врывайтесь, торпеды, в глубины,
лети за снарядом снаряд,
пусть дремлют в пучине коварные мины —
«Гремящий» не знает преград...
За ними пропали в ненастье шторма «новики», о которых не
сложено песен: «Куйбышев»... «Урицкий»... «Карл Либкнехт».
Старые корпуса, старые машины. Но, поднатужась, дают хорошие
узлы. Дерзко вступают в бой, ведя огонь с открытых площадок.
При виде врага в «новиках» словно просыпается бесшабашная
балтийская юность, и опять они становятся прежними молодыми
«забияками»... Миноносцы скользят сейчас по воде — как бы за-
таенное видение славного прошлого русского флота!
Волна идет с океана — крута... Она их бьет.
Склоненные трубы отбрасывают за корму клочья рваного дыма.
Сталинград в огне. Океан в огне.
PQ-18 должен пройти!
Это случилось возле Канина Носа, где на распутье трех мор-
ских дорог началась беспощадная битва за корабли каравана. Штаб
флота постоянно терял радиосвязь со своими эсминцами. Виной
тому — дождь осколков, которые рвали антенны кораблей.
Битва у Канина Носа выявила предел того напряжения, на
какое способен противник; она же выявила и всемогущую беспре-
дельность наших возможностей. Никогда еще мы не испытывали
такого натиска врага с воздуха, как в этой битве у Канина Носа.
Противник запускал свою торпедоносную авиацию в несколько
эшелонов — волна за волною. Корабельные радиолокаторы не сра-
батывали, если цель шла в низком полете. Четырехмоторные ма-
хины летели на бреющем, готовые для низкого метания, и эскорт
замечал противника лишь визуально, когда до него оставалось
уже немного... Риск был невероятный!
На многих самолетах в моменты атаки отказывал механизм
сбрасывания торпед. Гитлеровские пилоты, не в силах совладать
с управлением, разбивались вместе с машинами о надстройки ко-
раблей, корежа мачты, трубы и мостики. Исковерканные, пы-
лающие зеленым огнем бензина, самолеты по инерции перекиды-
вало через корабли, и только тогда торпеды взрывались, но уже
вместе с пилотами, гробя в раскаленном облаке газа десятки людей
на палубах эскорта...
Одна волна самолетов ушла. Другая — пришла.
634
Гуча... Слева их 20... Справа 30... Заходят с кормы!
С короткой палубы «Авенджера» взлетают, как мечи, остро-
рылые «суордфиши». Их отгоняет в сторону свой же огонь...
Дробным лаем заливаются «эрликопы». Автоматы крутятся на
барбетах, все в гулком звоне отстрелянных патронов. Но что боль-
ше всего поразило в бою англичан — так это главный калибр рус-
ских... Советские эсминцы в битве у Канина Носа, в нарушение
всяких традиций, применили по самолетам свой главный калибр.
130-миллиметровые гранаты творили просто чудеса!
Вот он, низко гудящий над морем строй торпедоносцев.
Ближе... ближе... ближе...
Команды на «эрликонах» не в силах остановить эту смерть,
неумолимо летящую на корабли. Надо еще знать тех людей, ко-
торые вцепились сейчас в штурвалы своих машин, готовые нажать
красную кнопку «залп». Они, эти асы Геринга, отступать не лю-
били. Им только дай цель — они идут на нее, уже не сворачивая
в сторону. Ближе... ближе... ближе... смерть твоя!
И бьет калибр эсминцев. Дистанционные гранаты как бы из-
нутри взрывают весь четкий, несокрушимый строй противника.
Пластаясь брюхом над волнами, то один, то другой торпедоносец
косым крылом зарывается в океан, и строй редеет. Но остальные
идут. На «эрликонах» уже нельзя работать — барбеты сплошь за-
сыпаны отстрелянными у китарами. Подносчики-негры ногами
сгребают их за борт, чтобы расчистить радиус поворота автоматов,
и снова раздается: пом-пом-пом... пом-пом-пом...
А наши эсминцы проносятся, осиянные вспышками и гулом св<>
его беспощадного главного калибра. На стволах орудий пучится
обгорелая краска. В низах воют элеваторы, подавая из погребов
новые снаряды. Богатыри в ватниках кидают их на лотки орудий.
Досылающие г лотков подают в стволы. Звучит короткий ревун,
синяя лампа дает проблеск, и... залп! Опять воет элеватор, стук
лотка, клацанье замка, синяя вспышка, желтое пламя залпа н...
грохот!
Немецкие самолеты побросали торпеды куда копало и ушли...
Они ушли на свои базы, клокоча перетруженными моторами,
стеля за собой струи дыма, фюзеляжи их были облеплены огнем.
А над кораблями притихшего каравана, плавно оседая, колыхалось
много-много парашютов. Ноги сбитых асов еще на высоте трусливо
поджаты —• в предчувствии ледяного озноба воды.
Американцы потеряли сейчас свой транспорт «Кентукки». Те-
перь они развернули «эрликопы» мордами кверху н крупными
пулями — каждая с банан! — разорвали гитлеровцев в куски. Крас-
ными комками асы противно шлепнулись в волны, а парашюты
тут же прикрыли эту неприглядную картину.
Но это было только начало. Враг не отпускал PQ-18 на про-
тяжении многих часов. И опять наши эсминцы ввели в дело свой
главный калибр, гася силу и скорость торпедоносцев. РО-18 отби-
635
вался на два фронта сразу: авиация шла сверху, подлодки шли
снизу. И караван прорвался!
Уже в Белом море корабли попали в сильнейший шторм, три
транспорта вылезли на мели, но их удалось стащить на воду при
высокой точке прилива. Геринг потерял в этой битве над PQ-18
лучших своих летчиков. Это его разъярило: он отправил самолеты
далеко — к Архангельску, где корабли уже стояли под разгрузкой
на рейдах. Но и там, на земле поморов, враг получил жестокий
отпор...
27 транспортов пришли в СССР!
Потери:
12 транспортов, когда PQ-18 охранялся союзными силами;
1 транспорт, когда в охранение вступили наши корабли.
Причем транспорт «Кентукки», подорванный возле Канина
Носа, не затонул. Его расстрелял союзный миноносец. В горячке боя
нашим командам было уже не до «Кентукки», но в более спокой-
ной обстановке североморцы наверняка дотянули бы до Архан-
гельска и этот несчастный корабль.
В самый разгар сражения в Сталинграде поставки по ленд-
лизу были опять приостановлены. Караваны уже не шли, хотя глу-
хая полярная ночь и стояла над океаном — беспробудно, беспро-
глядно. Англичане проводили операцию «Frickle», что в переводе
на русский язык означает — «по капле». Именно так — по капле! —
и поступал ленд-лиз в нашу страну в эту грозную зиму.
Одиночные транспорта в операции «Frickle» следовали по «чел-
ночной» системе. Расчет был на добротность механизмов и спаян-
ность команды. Они шли в СССР, почти касаясь бортом кромки
паковых льдов. На пути их следования — в кромешном мраке —
были расставлены лишь несколько траулеров, которые должны
подбирать из воды тех, кто уцелел, если «челнок» будет потоплен
противником. Из 37 запущенных в операцию кораблей погибло 9,
остальные «накапали».
Под конец 1942 года немцы провели в океане операцию «Хофф-
нунг», в которой главную роль играл тяжелый крейсер «Хиппер».
Рано утром он разбил нашего охотника за подводными лодками
«МО-78», а потом встретил транспорт «Донбасс», участвовавший
в «капельной» операции. Этот корабль, уцелевший даже в разгроме
PQ-17, был погублен «Хиппером»... Впрочем, его экипаж и команду
с охотника крейсер принял на борт — как пленных
1 Капитаном «Донбасса» тогда был уже не М. П. Павлов, а В. Э. Цильке.
Мне сообщили читатели: «У него очень тяжело прошло пленение после гибели
судна, немцы держали его в плену в Норвегии, затем перевели в Гдыню, где
наши войска его освободили». В условиях концлагеря он сумел сохранить орден
Ленина. Сейчас В. Э. Цильке работает капитаном-наставников в Черноморском
пароходстве.
636
1942 год заканчивался. Он заканчивался очень хорошо для нас,
для всей нашей страны. Сталинград решил судьбу второй мировой
войны, и именно с этого времени начался тот железный, необрати-
мый процесс, который привел нас к победе.
Больше караванов PQ не было ни одного — англичане запускали
их в СССР под другими литерами, словно желая уничтожить даже
память о прошлом позоре.
ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО
Тридцать первого декабря 1942 года мир стоял на самом острие
переломного времени: наступал новый год — год побед нашего
оружия...
Гитлер встречал этот год в своем «Вольфшанце» («Логовище
волка») в Восточной Пруссии. Приближался двенадцатый час ночи,
и свита фюрера уже наполнила бокалы шампанским. Для Гитлера
был налит вишневый сок... С напряженным видом, волоча ногу,
фюрер обходил рождественскую елку, сверкавшую нарядом и фо-
нариками.
Радиостанции «Вольфшанце» продолжали работать, и сейчас
сюда притекали одновременно два потока информации. Один по-
ток — самый мощный! — струился из Сталинграда, где уже была
решена судьба 300-тысячной армии Паулюса; второй — краткими
импульсами — бился от скал Нордкапа. Сталинградский котел
мрачно вещал о своем поражении, оттуда доносились вопли и скре-
жет. А с моря летели краткие радиоточки — пик, пик, пик! — и
в них читалась тревога, растерянность, поражение.
Дело в том, что гросс-адмирал Редер, прежде чем уйти, решил
сильно хлопнуть дверью. В самый последний день 1942 года далеко
в полярном океане (в 150 милях от Нордкапа) он бросил свои
надводные силы в отчаянную атаку против союзного каравана
TW-51B, находящегося на подходах к Мурманску.
Ровно в полночь Гитлер поднялся с бокалом в дрожащей руке,
и... пик, пик, пик! — стучали импульсы с моря: два немецких
эсминца в этот момент уходили на дно. Затем англичане засадили
два снаряда (рождественских!) в котельные отсеки «Хиппера».
В сражение у Нордкапа фюрер тут же вмешался:
— Пусть они вылезают из драки, если их бьют...
На выходе из боя германский эсминец «Фр. Экольд» принял
во мраке английский крейсер за своего «Хиппера», и британцы,
не будь дураками, расстреляли его тут же со всей командой...
А из Сталинграда — вой! Все это, вместе взятое, переплелось в один
крепкий узел, и Гитлер отметил праздник Нового года очередной
истерикой:
637
— Паршивец Редер, он создал мне флот — лишь жалкое по-
добие флота. Мои корабли абсолютно беспомощны. Своими позор-
ными действиями флот Германии способен лишь вызвать револю-
цию в стране... Да, да! Я знаю — революцию!
Охрана кинулась к радиоприемникам, чтобы прослушать стан-
цию Би-Би-Си, которая в ночной программе, добивая Гитлера,
подтвердила весть о разгроме немецких кораблей. Редеру, таким
образом, не оставалось ничего другого, как только уйти, что он и
сделал 6 января 1943 года.
Кстати, Редер был одним из тех неглупых гитлеровцев, которые
давали себе отчет в том, что все их усилия на суше и на море
напрасны, — СССР победить нельзя!
Известный фальсификатор морской истории Фридрих Руге,
касаясь отставки Редера, пускает вдруг слезу умиления. По его
словам. Редер, «будучи человеком верующим, не допускал грязи
ни на флоте, ни в методах ведения войны на море. Он крайне резко
противодействовал всем попыткам высшего партийного руковод-
ства вмешиваться во внутренние дела флота, особенно же — в об-
ласти религии...»
Воображению Руге рисуется какой-то чистый, молитвенно на-
строенный человек, заботящийся лишь об удалении грязи с гитле-
ровского флота. Но этот «добрый дедушка» отлично знал о при-
казах Деница (еще от 1940 года), в которых подводникам предписы-
валось уничтожать команды потопленных кораблей, даже если
в волнах окажутся дети и женщины. Эти приказы советские люди
испытали на себе. Сколько трагедий разыгралось, когда гибли
госпитальные беззащитные суда в печально памятном «таллиннском
переходе», сколько потоплено гражданских судов и рыболовных
траулеров, половину команд которых составляли тогда русские
женщины...
Мы это знаем. Мы это помним. Мы ничего не простили!
Может, Руге и прав, когда говорит, что Редер оберегал от
нацистов священников на кораблях флота. Но варварские при-
казы налицо, они пришпилены к документам Нюрнбергского про-
цесса. И если бы гросс-адмирал только молился в своей каюте,
то Международный трибунал не осудил бы Редера (за компанию
с Деницем) в 1946 году как военного преступника именно за
бесчеловечные методы ведения войны на море’
И не потому Гитлер убрал Редера с флота, что Редер верил
в бога. И не потому Гитлер поставил над флотом Деница, что тот
в бога не верил. После Сталинграда Гитлеру не оставалось иного
выбора, как выдвинуть вперед мрачную фигуру главного разбой-
ника в стане плавающих под флагом со свастикой — адмирала
Деница! Пусть он топит всех...
В эти дни Гитлер имел очередную беседу с японским послом
в Берлине, которому он четко повторил:
— Мы будем убивать как можно больше членов экипажей с но-
топленных нами торговых судов... Мы должны, - доказывал Гит-
лер, — расстреливать все спасательные шлюпки!
ГЗЧ
Дениц вполне мог бы подписаться под этими словами. Доктрина
подводной войны победила не выдержавшую испытаний доктрину
войны крейсерской. Гитлер так и не понял широкого значения
надводных кораблей — он понимал лишь узкую суть подводной
«неограниченной» войны, когда каждый взрыв торпеды приносил
фашизму моментально ощутимую пользу.
«Каждый день — новая лодка!» — вот мечта Деница.
Словно в тяжких родах, в спазмах и ужасе, растворялись во-
рота верфей, в брызгах масла и кипении сала выбрасывая на воду
новые и новые субмарины. Вот как помесячно, начиная с января,
колебалась амплитуда графика этой небывалой гонки, чтобы «каж-
дый день — новая лодка»: 20... 18... 19... 23... 20... 23... 18... 20...
17... 23... 17... 26 (в декабре). Итого, за один год — 244 субмарины.
В следующем, 1943 году Германия породит уже 270 лодок, в 1944 —
387 лодок, в 1945 — 132...
Дениц добился своей цели. Германское судостроение полностью
переключилось лишь на строительство подлодок, которые были
усовершенствованы, покрыты слоем резиновых пластиков, чтобы
затруднить их поиск, они уже имели локаторы и «шнорхели»,
позволяющие им идти под дизелями на глубине. Наконец, в закутах
флотских лабораторий была создана торпеда типа «цаункениг».
Это акустическая торпеда на электроходу, которая не оставляла
следа на поверхности моря. Она шла на шум винтов или на шум
механизмов корабля, и спастись от нее было почти невозможно...
Северный флот под конец войны понес потери именно от этой
торпеды!
Дениц совмещал в себе две должности сразу — главнокоман-
дующего всем флотом Германии и командующего подводным фло-
том. Он и вдвойне ответственен за все преступления. Из Лориана
он перебрался в Берлин — под крылышко фюрера. Руге пишет, что
Дениц «отлично умел обращаться с Гитлером и его важнейшими
сотрудниками и благодаря этому добился необычайно многого для
милого его сердцу строительства подводного флота, правда, уже
в то время, когда подводная лодка сделалась единственной надеждой
на возвращение к наступательному образу ведения войны...»
Гитлер был гораздо ближе к истине, когда в том же январе
1943 года, ставя Деница над флотом, заявил ему:
— Мы должны ясно понять, что эта подводная война будет бес-
полезной, если мы не сможем победить Россию на Востоке...
Пресыщенные риском, «волки» из «стаи» Деница были пре-
сыщены и жизнью. Они густо мазали свой хлеб маслом и медом,
ничего не желая знать о голоде и муках других людей. Когда
Гитлер забился в бункер имперской канцелярии, они еще верили
в него, как в бога. Все уже рушилось: Геринга он объявил преда-
телем нации, Гиммлера лишил всех чинов, он не верил даже эсэсов-
цам. Власть свою Гитлер перепоручил опять-таки Деницу!
639
Конец близился... На страшной высоте летели к Берлину само-
леты. В них сидели вооруженные до зубов подводники. Именно
они в последний момент краха фашизма должны были составить
личную охрану Гитлера! И когда Гитлер был сожжен, словно об-
литая керосином крыса, даже тогда «волки» продолжали воевать
за те идеи, которые им были внушены их «папой» Деницем.
Советский флаг уже реял над куполом рейхстага, а они еще
снимались от пирсов на позицию. До самого конца срока автоном-
ности (месяц или два) они рыскали, как волки, на коммуникациях
мира, расстреливая запасы торпед по ярко освещенным кораблям,
на которых ликовали победившие люди.
Лихорадочно дожирали они свой шоколад и апельсины, спешно
опустошали бутылки с превосходным «мартелем». Они кончили раз-
бой, когда их аппараты уже не могли ничего выбросить... Это была
ярость обреченных!
КОРАБЛИ ЮНОСТИ
Там, где клубится пар над теплынями Гольфстрима, там, где
ветер раскачивает воду, вздымая ее до мостиков, — там прошли,
сверкая бортами, корабли моей юности.
Юность на эсминцах — не зря проведенные годы.
С этих узких и теплых палуб, залитых мазутом, я научился
строже смотреть по сторонам...
Теперь мне пятьдесят, и мне уже не снятся корабельные сны.
Где они, легкокрылые корабли с широкой трубой, продутой
сквозняком ревущих, как гроза, котельных отсеков? Где они, эти
лихие наездники морей, которые из мрака полярной ночи, из лю-
бого ненастья вынырнут, поразят и опять сгинут во тьме, свистя
обтяжкой антенн и такелажа?..
Мне уже не снятся сны моей юности..
Увы, не снятся.
Но стоит закрыть глаза, и я снова вижу их как наяву.
Вот идет, горделивый и статный, дивизион-один: «Гремящий»,
«Громкий» и «Грозный».
Строем фронта, порывист и резок, следует дивизион-два: «Ра-
зумный» и «Разъяренный» во главе с лидером «Баку».
«Новики» режут волну как лемехами плугов, и не черная сыть
земли, а стылая вода отваливается в сторону, обессиленно отступая
прочь с пути ветеранов.
За ними — «Доблестный», «Дерзкий», «Достойный».
Концевыми — «Жаркий», «Жестокий», «Живучий»...
В ярком сиянии дня проходят корабли моей юности.
Как мальчишка, я снова хочу кричать от восторга:
— Это они... это они!
Я люблю их, эти корабли. Любовь моя к ним неизбывна, как
и все, что любишь по-человечески — чистым сердцем.
640
НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Разговор с читателем
Ни у кого из нас нет оснований сомне-
ваться в храбрости, стойкости и неустрашимости
моряков английских кораблей... Было достаточно
времени, случаев и фактов, чтобы оценить по
достоинству серьезное отношение английских
моряков к своим обязанностям и к союзниче-
скому долгу в борьбе с общим врагом.
Личные качества британских моряков и по-
литика английского правительства — вещи раз-
ные.
Адмирал А. Г. Головко.
Вместе с флотом
Караван PQ-17 блуждает еще в океане среди причудливых айс-
бергов, по черной воде медленно дрейфуют мертвые корабли.
Кажется, что PQ-17 продолжает свой путь!
Но идет уже не в порты назначения — караван входит в исто-
рию, в политику, в литературу.
У этого каравана загадочная судьба. Но судьба слишком про-
должительная. Как будто мы еще не устали ждать его прибытия.
Потопленные на PQ-17 всплыли на поверхность моря сразу
после войны; тени кораблей-призраков заколебались на горизонте,
не выходя в эфир, не стуча машинами. Но мертвецы еще стояли
на вахтах, и чья-то рука отбивала время на склянках.
«Люди! Почему мы погибли?»
...Преступление —- негласно, и суда не было.
После памятных перепалок между Иденом и Майским, между
Паундом и Харламовым палата общин потребовала правды о ка-
раване PQ-17, но правда уже сделалась тайной, Дадли Паунд
заявил тогда, что у него были данные, будто в ночь на 4 июля
«Тирпитц», оставшись незамеченным, проскочил через завесу под-
водных лодок у Нордкапа, а потому он, первый морской лорд, и
приказал каравану рассыпаться, дабы избежать массированного
удара со стороны линкора и его эскадры. Но это была грубей-
шая ложь,
А кабинет министров дебатировал этот вопрос при закрытых
дверях.
PQ-17 сразу же оказался под негласным запретом. В обстановке
секретности, оправданной военным временем, тайну гибели кораблей
удалось сохранить. Правда, рядовые англичане смутно догадыва-
41 В. С. Пикуль. Полет шмеля над морем 641
лись, что с одним из конвоев в Арктике стряслась беда, но какая —
этого не узнаешь. В письмах же моряков, отправленных ими на ро-
дину из германских концлагерей, военная цензура беспощадно вы-
марывала строчки, в которых люди обвиняли свое командование
в том, что оно привело их на бойню и сознательно подставило под
топор палача...
Над величайшей драмой войны, разыгравшейся далеко в океане,
был опущен «железный занавес» гробового молчания.
Но тут заговорила Москва!
В 1946 году в советской печати впервые было сделано заявле-
ние, что история PQ-17 — это не ошибка, какие в ходе ведения
сложной войны даже порой неизбежны, — нет, это планомерный
расчет союзной политики. Советские специалисты, проанализиро-
вав последствия гибели PQ-17, пришли к выводу, что уничтоже-
ние противником каравана, несомненно, ухудшило обстановку на
нашем фронте, и это неудивительно, ибо в трюмах погибших ко-
раблей плыло вооружение для армии в 50 000 человек.
Из области чисто военных недоразумений PQ-17 переходил
в иную категорию — в область политического авантюризма!
Английские правящие круги обвинили СССР в нелояльности
к англичанам. Был сделан запрос Адмиралтейству в парламенте.
Ответ на этот вопрос лишь запутал истинное положение вещей.
Черчилль в оправдание себя заявил, что он лишь после войны узнал
о приказе Д. Паунда расформировать конвой PQ-17. Касаясь этого
факта в биографии премьера, историк английского флота С. Роскилл
не пишет, что Черчилль решил приврать — он лишь отмечает
«провал в его памяти»! 1 Упрекнуть же адмиралов Англии в не-
знании ими основ морской тактики никак нельзя. Планировать
свои операции англичане умеют, что не раз было доказано дей-
ствиями британского флота. Приказ о распадении каравана является
самым бестолковым решением, недаром Редер назвал его «не-
постижимым».
Контр-адмирал И. А. Колышкин писал после войны, что «га-
дать на этот счет бесполезно, не зная истинных тайных пружин,
приводивших в движение британскую штабную мысль. Пролить
свет на это могли лишь действия англичан, случись боевое со-
прикосновение фашистской эскадры с беззащитным караваном» 2.
Возможно и так, что истина представилась бы нам во всей своей
наготе, если бы Н. А. Лунин отвернул в сторону от «Тирпитца»,
открывая перед ним дорогу в оперативный простор океана.
Но все это лишь домыслы и догадки!
И все-таки, читатель, почему союзники не поставили командо-
вание Северного флота в известность о своем роковом решении,
а действовали исподтишка? Каковы были «высокие» стратегиче-
1 Роскилл С. Флот и война. М., 1970. Т. 2. С. 133.
2 Колышкин И. А. В глубинах полярных морей. М., 1964. С. 175.
642
ские соображения, заставившие англичан бросить на произвол
судьбы не только корабли и грузы? Ведь должны были погибнуть
сотни рядовых моряков, далеких ото всякой политики.
Забудем про корабли. Отрешимся от ценности грузов. Но по-
чему же столь бесшабашно брошены на ветер людские жизни?
Всю войну Уайтхолл жаловался, что конвои в Баренцевом море
виснут камнем на шее, что флоту Англии тяжело испытывать эту
дополнительную нагрузку, но... так ли это?
Нет, это не так!
Русско-арктические конвои PQ (и позднее — IW и ВА) прико
вали к нашему Северу главные ударные силы германского флота,
и, рассуждая объективно, они могли быть только выгодны для
союзников, ибо такая расстановка морских сил противника раз
вязывала союзникам руки для более активных действий в Атлан
тике, в Средиземноморье и в борьбе с японским флотом на Тихом
океане. А в том. что Германия собрала возле русских коммуникаций
свои главные силы, в этом не приходится сомневаться...
Первопричину трагедии PQ-17 надо искать еще в майских днях
1941 года, когда в Атлантике британский флот потопил «Бис-
марка». Страх перед суперлинкорами Гитлера не был заглушен по-
бедой над «Бисмарком» — теперь он воплотился для англичан
в его собрате* «Тирпитце». Затем Уайтхолл позволил противнику
вытащить свои тяжелые корабли из Бреста, которые тут же пере-
местились к рубежам СССР. Коммуникации в полярных морях
России вскоре же превратились в главнейшую артерию всей ми-
ровой войны, и, естественно, выросла проблема — как избавиться
от «Тирпитца»? В войне на море существует старинный принцип
«fleet-in-being». иначе говоря — уже одно существование флота
противника устрашает тебя и сковывает. Именно этот принцип и
осуществлялся немцами с помощью «Тирпитца». «Шарнхорста».
«Хиппера», «Лютцова» и прочих.
Но как выманить флагмана Германии из фиордов? Как за-
влечь «Тирпитца» в океан, чтобы он, увлеченный погоне»! и яростью
боя, оторвался подальше от своих баз, и тогда навалиться на него
всей мощью линейных сил сэра Джона Товея?
Наконец, как поступить, чтобы Гитлер переборол свою боязнь
перед пространствами океана и выпустил бы «Тирпитца» порез-
виться вдали от берегов на коммуникации Арктики?..
Злую собаку выманивают из будки не лаской.
Собаке издали бросают кусок жирного мяса: жри’.
Тогда, бренча ржавой цепью, она с рычанием вылезает из своей
будки.
Английское командование так и поступило: под нос «Тнрнлтцу»
швырнули несчастный караван PQ-17... Естественно, что. угробив
«Тирпитца». англичане уже до самого конца войны обеспечили бы
себе полное превосходство на морс.
Отрицать угрозу со стороны «Тирпитца» было бы глупо.
/|Г
643
И мы ее не отрицаем. Она — да! — существовала.
Северный флот испытывал эту угрозу постоянно в самой не-
посредственной близости от своих баз и гаваней, ведь брониро-
ванный кулак вражеских линкоров почти всю войну высовывался
из-за скалы Нордкапа, торча возле самого Мурманска!
Но мы, читатель, все-таки впадем в опасное заблуждение, если
вдруг станем думать, будто один лишь страх перед «Тирпитцем»
и желание с ним разделаться заставили Дадли Паунда отвести
от каравана силы прикрытия, а сам караван распустить на волю
божию...
Дело даже не в «Тирпитце» — дело в политике!
Точнее говоря — в антисоветизме Черчилля.
Нападение в 1941 году Германии на СССР называли:
«почти ниспосланным провидением» — в США,
«настоящим божьим даром» — в Великобритании.
Вооруженные Силы СССР в глазах англичан и американцев
были тем мощным и верным союзником, на которого можно поло-
житься. Но этого нельзя в полной мере признать за нашими союз-
никами. И потопление «Тирпитца» не являлось самоцелью того
обширного плана, который был обдуман Черчиллем и его сорат-
никами. Операция с PQ-17 имела как бы двойное дно. Советский
историк Б. А. Вайнер пишет, что разгром немцами PQ-17 «явился
результатом политической игры англо-американских правящих
кругов. Разгром PQ-17 они использовали в качестве повода для
прекращения поставок в СССР» 1.
Да, это так. Черчиллю нужен был повод, весьма красочный,
чтобы убедить Кремль в невозможности доставлять в СССР то-
вары по договору о ленд-лизе. Для этого следовало пожертвовать
одним из караванов, а на ярком примере его полного уничтожения
пусть Сталин сам убедится в том, что караваны пройти не могут...
PQ-17 они и подставили под этот удар!
И это в самый канун битвы за Сталинград!
О секретной операции, обрекавшей PQ-17 на уничтожение, знало
в Лондоне и Вашингтоне лишь незначительное число официаль-
ных лиц. Черчилль сам выбрал для противника жертву и сам же
благословил ее. Кстати, он же явился и самым видным адвокатом
этой коварной авантюры. В своих обширных мемуарах экс-премьер
немало внимания отводит и судьбе каравана PQ-17.
По его версии, линейные силы Дж. Товея вышли в море исклю-
чительно для перехвата «Тирпитца», если он, привлеченный добы-
чей, вдруг вылезет в океан. Одновременно с выходом из Исландии
PQ-17 был выпущен на коммуникации «ложный» конвой для за-
влечения немецкой эскадры. Этот «ложный» конвой дважды
'Вайнер Б. А. Северный флот в Великой Отечественной войне. Мм 1964.
С. 158-159.
644
(29 июня и 1 июля) выходил в направлении Норвегии, как бы
имитируя подготовку к вторжению, но... немецкая разведка его
прошляпила (в чем я, автор этой книги, сильно сомневаюсь!). Далее
Черчилль дает понять, что Британское адмиралтейство готово было
к сражению, но... опять это проклятое «но»! В составе конвоя
PQ-17 находились американские корабли, и, по мнению Чирчилля,
от этого могли возникнуть неудобные в политике последствия.
Морскую часть мемуаров писал за Черчилля капитан 1-го ранга
Аллен, а вот эту версию о том, что американцы «мешали» воевать
англичанам, Черчилль вставил в мемуары собственной рукой (Ал-
лен полагал, что Черчилль пошел на явную фальсификацию, пытаясь
«найти оправдание для своего старого друга Д. Паунда»).
Вывод: отводя прочь свои линейные силы, отводя крейсера и
эсминцы ближнего прикрытия, политики Уайтхолла, не желавшие
оказывать помощи СССР, сознательно поощряли немцев к полному
и решительному уничтожению каравана PQ-17.
Но были преданы не только те, кто погиб на кораблях.
В первую очередь союзники предали нас...
Это своего рода политическая диверсия!
В разгар «холодной» войны началась бурная фальсификация
истории минувшей войны. Наши прежние союзники стали зату-
шевывать те неслыханные жертвы, которые понес наш народ в ги-
гантских битвах. Умышленно принижалось значение армии и флота
(особенно флота!) Советского Союза в общей борьбе с фашизмом.
Действуя по принципу сообщающихся сосудов, историки пере-
ливали ядовитый раствор лжи из литературы ФРГ в английские
монографии, из английских книг неправда перетекала в американ-
ские и французские. Не в силах найти логичное оправдание раз-
грому PQ-17, Британское адмиралтейство избрало недостойный
вид борьбы.
Оно развернулось и пошло в атаку на... Лунина!
Начал эту кампанию французский историк Жан Клод, кото-
рый в 1957 году сообщил, что «торпеды не попали в линейный
корабль «Тирпитц», а взрывы (торпед) произошли лишь в вообра-
жении Лунина» ’. Что и говорить — обвинение жестокое! После
этого снимай с мундира ордена и клади их на стол. За границей,
подливая масла в огонь, стали писать, что Лунин напрасно полу-
чил звание Героя Советского Союза и непонятно, «почему о его
подвиге до сих пор вспоминают и ставят в пример в советском
флоте...». Но Лунин (пусть знают все!) за торпедирование «Тир-
питца» получил шесть строчек в сводке Совинформбюро, которые
я приводил выше. А высокое звание Героя ему было присвоего
задолго до атаки на «Тирпитца» — еще в апреле 1942 года, когда
он командовал «щукой» под № 421...
1 «La Revue Maritime», 1957, № 133, р. 582—614.
645
В 1962 году британские политики еще раз решили «опроверг-
нуть» советское заявление от 1946 года. Лондон заявил, что «Тир-
питц» и его эскадра отвернули в свои базы не потому, что их атако-
вала советская подлодка «К-21», а лишь потому, что немцев устра-
шила возможность встречи с английскими кораблями.
Нам, читатель, предстоит вернуться немного назад.
Сразу же после атаки Лунина британская миссия принесла нам
самые теплые поздравления с удачным залпом. Тогда же разведка
установила, что «Тирпитц» ставится на ремонт — и ремонт линкора
объяснялся лишь результатом лунинских попаданий. Читатель,
наверное, запомнил сцену, в которой английские подводники, попав
в дизельный отсек «К-21», откручивали от механизмов всякие там
гайки — как сувениры о русском подводном крейсере, треснувшем
по «Тирпитцу» из четырех кормовых труб...
Тогда союзники не сомневались в успешности атаки «К-21»! Но
тайна их политических ухищрений постепенно рассеивалась, и на
фоне гибели целого каравана еще отчетливее выступила на первый
план событий фигура самого Лунина. Ведь, по сути дела, этот офицер
и его команда за два часа страшного риска сделали то, чего не могли
добиться союзники за два года...
Теперь союзники отрицали успех атаки «К-21»!
На это одним из первых в нашей стране обратил внимание адми-
рал А. Г. Головко (ныне покойный), который пристально следил за
английской военно-морской литературой. «Считаю необходимым, —
записывал Головко, — обратить внимание читателей на эту неуклю-
жую попытку фальсификаторов, предпринятую для того, чтобы
как-то затушевать подоплеку трагической истории союзного конвоя
PQ-17 и тем самым посеять сомнения в героическом коллективном
подвиге экипажа подводной лодки «К-21»1.
...Иногда мне начинает казаться, что Британское адмиралтейство
вызывает нас на компромиссное решение:
— Ладно, мол- Черт с ним, мы признаем свою вину в разгроме
каравана PQ-17, но и вы уступите нам в том мнении, что ваша под-
лодка «К-21» атаковала «Тирпитца» безрезультатно.
В самом деле, читатель, — попал Лунин или не попал?
Еще тогда, летом 1942 года, в штабе Северного флота нашлись
критики, упрекавшие Лунина за то, что он упустил это, не учел того,
пренебрег тем-то... Но подобные «поправки» к атаке «К-21» тут же
резко пресек адмирал Головка — стихами из Шота Руставели:
Каждый мнит себя стратегом.
Видя бой со стороны!
Нет сомнений, что в полигонных условиях Лунин и его команда,
наверное, произвели бы атаку более ювелирно. Но не надо забывать,
1 I'о л о в к о А. Г. Вместе с флотом. М.. 1960. С. 110.
646
что испытывали тогда люди, запертые в душные и тесные коробки
железных отсеков, когда над ними кромсало воду множество винтов
вражеской эскадры и ежесекундно на «К-21» могла обрушиться
разрывающая сталь корпуса лавина глубинных бомб... А. Г. Головко
до конца своих дней был твердо уверен в том, что из четырех торпед
в борт «Тирпитца» угодили две, и они-то, эти две торпеды, и сделали
бесполезной всю комбинацию союзников с «заманиванием» гитлеров-
ского флагмана на караван!1
Но мнение британских историков каким-то образом все же по-
влияло и на наших историков. В одной из книг о Северном флоте ска-
зано, что «Лунин выпустил по «Тирпитцу» 4 торпеды с дистанции
18 кабельтовых. Однако из-за большой дистанции залпа и по другим
причинам смелая атака «К-21» окончилась БЕЗРЕЗУЛЬТАТНО» 2.
Это было напечатано Воениздатом в 1966 году, но в 1970 году тот же
Воениздат предоставил возможность адмиралу А. Т. Чабаненко
высказать противоположное мнение: «Тирпитц», как известно, был
успешно атакован и поврежден советской подводной лодкой «К-21»,
что заставило эскадру противника возвратиться в базу и приступить
к ремонту своего самого мощного корабля» (курсив мой. — В. IL).
А далее, развивая эту мысль, адмирал А. Т. Чабаненко настоятельно
подчеркивает, что «успех «К-21» еще более усугубляет вину англий-
ской стороны, — именно этим объясняется стремление англичан отри-
цать или замалчивать указанное событие и его значимость!» 3...
Это высказывание А. Т. Чабаненко удивительно сомкнулось
с записью в дневнике адмирала А. Г. Головко от 1942 года. «НЕ
СОМНЕВАЮСЬ, — писал тогда командующий Северным флотом, —
ЧТО АНГЛИЙСКОЕ КОМАНДОВАНИЕ ПРЕДПРИМЕТ ВСЯЧЕ-
СКИЕ ПОПЫТКИ УМАЛИТЬ ЗНАЧЕНИЕ И РЕЗУЛЬТАТИВ-
НОСТЬ АТАКИ ЛУНИНА...4.
Звучит почти пророчески!
Каково было бы Головко прочесть в монографии о Северном
флоте, что «смелая атака «К-21» окончилась безрезультатно»?
Честно признаюсь, что эта фраза резанула и меня как ножом
по сердцу. Я сразу вспомнил, что после лунинской атаки на «Тир-
питца» гестапо отыскало в Ростове-на-Дону старого слесаря, отца
Лунина, и гитлеровцы повесили его на городской площади... Ведь
это было явное отмщение врага за попадание в «Тирпитца»!
Когда в нашей печати появилась тенденция к замалчиванию
подвига «К-21», я решил поговорить с непосредственным участни-
ком событий... Мне предстояла встреча с В. Ю. Браманом, ныне капи-
таном 1-го ранга — инженером, имеющим ученое звание доцента.
1 Напоминаю читателю, что в сводке Совинформбюро от 8 июля 1942 г. также
говорилось о попадании в «Тирпитца» только двумя торпедами, хотя в Москве знали,
что их было выпущено четыре.
2 К о з л о в И. А., Ш л о м и н В. С. Северный флот. М., 1966. С. 131.
3 Чабаненко А. Т. Предисловие ко 2-му тому книги С. Роскилла «Флот
и война». М., 1970. С. 16, 131.
4 Головко А. Г. Указ. соч. С. НО.
647
Мне было еще неясно, как отреагирует на мой вопрос этот рослый
седовласый человек, прошедший суровую (даже слишком суровую!)
школу моряцкой жизни.
— Владимир Юльевич, — начал я, — во время атаки на «Тир-
питца» вы стояли плечом к плечу с Луниным в боевой рубке... Ска-
жите мне, как очевидец, ваше объективное мнение — куда пошли
торпеды?
Возможно, мне не следовало бы задавать такого вопроса. Но
каперанг отнесся к нему вполне спокойно.
— Вы ошиблись, назвав меня очевидцем, — сказал он. — На
подводных лодках есть только участники, но очевидцев, увы, не
бывает. «Тирпитца» и атаку на него наблюдал в тот день Николай
Александрович, да и то не своими глазами, а через «чечевицы»
перископа!
Но это был не ответ на мой вопрос. Браман улыбнулся:
— Послушайте, мы ведь тоже не лопухи какие-нибудь, которые
считают, что если они выстрелили, значит, уже попали. Нет, мы
воевали серьезно! Дожив до седых волос, я драматизировать прош-
лое не стану: выпустили мы четыре торпеды, а четких взрывов было
всего два. Но это не были взрывы глубинных бомб! Вы, конечно,
читали записки Деница и Локвуда? Значит, вам известно, сколько
мучались немцы и американцы со своими торпедами низкого ка-
чества. А мы, советские подводники, с нашими торпедами горя не
знали. Они были отличные, и уж если услышал их взрывы, значит,
можно смело писать — попали!
— Тогда, — спросил я, — чем же объяснить недоверие истори-
ков к тому факту, что торпеды угодили в цель?
В. Ю. Браман подарил мне свои записки, которые в 1969 году
были напечатаны в газете Северного флота «На страже Запо-
лярья» (4—11 апреля). Там он раскладывает свои доказательства
по полочкам:
Первое. У многих вызывает подозрение, что атака «К-21»,
подготовка к которой продолжалась очень долго, так и не была
сорвана противником. Но это доказывает только одно — служба
наблюдения у немцев была организована безобразно, если с «Тир-
питца» и кораблей его эскадры не могли заметить присутствие
«К-21», проникшей внутрь охранения и выпустившей по линкору
торпеды.
Второе. Не обнаружив «К-21» внутри своего строя, противник
не заметил и следа идущих в него топед, отчего, надо полагать,
немцы приняли торпедные взрывы за обычный «наскок» на мины,
после чего «Тирпитц» все равно отвернул с генерального курса.
Третье. Отрицать серьезное повреждение «Тирпитца» не может
никто, даже при том, что в Германии его сознательно замалчивают,
ибо линкор очень долго пробыл в бездействии, укрываясь в глубине
норвежских фиордов, а это можно объяснить только тем, что «устра-
нение повреждений, полученных линкором, — я уже цитирую Бра-
мана, — потребовало в условиях маневренного базирования (без
докования) значительного времени»...
648
На прощание Владимир Юльевич сказал мне:
— Печально, что в нашей печати промелькнуло это сообщение,
будто мы атаковали «Тирпитца» без попаданий. Но вы, Валентин
Саввич, ошибетесь, если станете думать, что в Англии существует
по этому вопросу единство мнений... Отрицать действенность атаки
«К-21» было бы неразумно, и сами англичане это понимают!
Надо отдать должное англичанам — они следят за нашей ме-
муарной литературой. В Англии с успехом разошлась книга адми-
рала А. Г. Головко «Вместе с флотом», хотя почтенный автор не
слишком-то лестно отзывался в ней о бывших союзниках, выражая
свое негодование норой чересчур резко. Англичане оперативно пере-
вели и книгу контр-адмирала И. А. Колышкина «В глубинах поляр-
ных морей», где большая глава отведена именно торпедированию
«Тирпитца» экипажем подлодки «К-21».
Появление советских авторов на книжном рынке Англии широко
комментировалось в британской печати. Снова возник вопрос —
попали лунинские торпеды в «Тирпитца» или прошли мимо цели?
Наиболее точный ответ дал военно-морской обозреватель издатель-
ства «Central books» Эдгар Янг — лицо далеко не последнее в исто-
риографии британского флота. Янг не щадит свое Адмиралтейство,
справедливо считая, что действия Черчилля и Паунда «значительно
подорвали репутацию королевского военно-морского флота»; атаку
же Лунина и его экипажа Янг называет «блестящей». Я не могу
удержаться, чтобы не выделить жирным шрифтом сказанное Янгом
о мужественной атаке «К-21» на гитлеровский флагман:
«Достоверность этого успеха принималась нашим Адмиралтейст-
вом с некоторой долей сомнений, а ныне эти сомнения полностью
рассеялись как у Адмиралтейства, так и у многих английских исто-
риков». А далее Э. Янг пишет, что историки Англии, отрицая успех
атаки Лунина, строили свои выводы лишь на основании «немецких
источников, которые, вероятно, было бы разумнее принимать скеп-
тически, ибо они, естественно, маскируют серьезную ошибку» про-
тивника!
Это признание, важное для нас, сделано Э. Янгом в 1967 году.
Но тут читатель вправе задать мне каверзный вопрос:
— Каждый корабль имеет вахтенный журнал. Если сохранился
такой журнал «Тирпитца», то он ведь может дать самый точный
ответ — были ли попадания торпедами в борт линкора 5 июля
1942 года? Это, конечно, при условии, если журнал уцелел!
Дорогой друг и читатель, такой журнал сохранился...
Эту мою книгу еще в рукописи прочел капитан 1-го ранга В. В. Та-
расов, ленинградский профессор, специалист в области военно-
морской истории, автор многих трудов по истории нашего флота.
Тогда же он сообщил мне, что англичане после войны завладели
вахтенным журналом «Тирпитца», а там на листе с датой от 5 июля
1942 года никаких отметок о попадании в линкор торпед не зафикси-
ровано! ftZQ
Выходит, Жан Клод не клеветал, когда говорил, что «взрывы
произошли лишь в воображении Лунина»?..
Как же я отнесся к сообщению профессора Тарасова?
Спокойно!
Как автор и как историк, я имею право на собственную точку
зрения, которую и должен обосновать. Пусть она будет спорной, но
даже в порядке дискуссии она будет полезна.
В. В. Тарасов сообщил мне: «Я не спорю, что и немцы созна-
тельно могли не записать в вахтенный журнал факт атаки подлодки
на «Тирпитца», и англичане тоже могли это же сознательно скрыть,
чтобы приписать все лавры победы над немецким линкором себе».
Тарасов хотел, чтобы я над этой темой еще раз подумал.
Я подумал и вспомнил... «Атению»!
Я вспомнил день 3 сентября 1939 года — день вступления Англии
во вторую мировую войну, когда гитлеровская подлодка рванула
торпедой британский лайнер «Атению» с женщинами и детьми.
Желая замазать это преступление, немцы тогда поступили с вахтен-
ным журналом подлодки так, что хуже не придумаешь. Они выдрали
страницу с записью об атаке на «Атению» и заменили ее другой
с иными записями, совершив юридически самый обычный подлог...
Именно — подлог! 1
Разве не могли они поступить так же и с вахтенным журналом
своего линейного корабля «Тирпитц», тем более что гросс-адмирал
Редер знал — одна неудача, и... головы покатятся!
Стоит ли рисковать головой, если можно вырвать страницу?
Расшифровать тайну вахтенного журнала «Тирпитца» мне помог
Самуэль Морисон, американский историк, профессор Гарвардского
университета. Морисон состоял при Ф. Рузвельте историографом
войны на море. Он считал, что документа точнее вахтенного жур-
нала быть не может на белом свете, и потому после победы с радо-
стью заполучил для работы «дневники» кораблей фашистского
флота... Его постигло жестокое разочарование!
Вахтенные журналы немцев никак не отражали истинного поло-
жения вещей на гитлеровском флоте. «Для большинства вахтен-
ных журналов, — писал С. Морисон, — характерны преувеличения
и даже искажения истины» 2. Морисон заметил, что вахтенные жур-
налы большинства кораблей флота Германии заполнялись после
возвращения корабля или подлодки на базу (что недопустимо!).
Морисон пришел к печальному выводу, что показаниям гитлеровских
моряков не доверяло даже собственное командование, проверяя
все их боевые отчеты по сведениям нейтральной прессы и радиове-
щанию Би-Би-Си. Морисон убедился, что при заполнении журналов
уже на берегу, а не в море вдали от боевых действий, немецкие офи-
церы целиком находились иод влиянием политической ситуации на
сегодня.
1 Об этом факте подробно рассказывается в книге лорда 3. Рассела «Проклятие
свастики» (М., 1964).
2 Морисон С. Э. Битва за Атлантику выиграна. М., 1959. С. 79.
650
Читатель уже знает, какова была обстановка внутри германского
флота летом 1942 года. Шла жестокая борьба за власть между Реде-
ром и Деницем. В мертвой схватке сцепились две доктрины — войны
крейсерской и войны подводной, — а Гитлер выступал при этом па
ринге в роли беспощадного рефери. Понятно, что плававшие на
линкорах и стояли за линкоры, а подводники Деница считали, что
только они способны воевать за Германию на море... Разве при такой
ситуации можно сознаться перед Гитлером, что «Тирпитца» с трудом
вывели в океан, но не успел он как следует развить скорость, как
ему сразу всадили в борт парочку торпед, после чего пришлось ему
смываться обратно в коридор фиорда?..
Я убежден, что атака «К-21» потому и не отражена в журнале
«Тирпитца», что такая запись была чревата опасностью для Шни-
винда, для Редера и вообще для всего надводного флота Германии, —
ведь все знали о паническом страхе Гитлера перед потерями дорого-
стоящих линкоров. Затушевав атаку Лунина, офицеры «Тирпитца»
спасали от неизбежной консервации и сам линкор, и свой офицер-
ский престиж. И не исключено, что немцы тщательно замаскировали
в своих документах все следы лунинской атаки...
Я знаю, что командиры советских подлодок сознательно пре-
уменьшали свои успехи, никогда их не преувеличивая, чтобы —
упаси бог! — не впасть в ошибку и не подвести свое командование.
Ведь их рапорты отражались потом в радиосводках Информбюро,
а голос Левитана: «Говорит Москва!» — разносился по всему миру...
Мы не имеем права подозревать Лунина в присвоении себе того
подвига, которого он не совершил!
Когда я писал эту хронику, я знал, что Николай Александрович
Лунин тяжело переживал недобрый шум, поднятый вокруг его
имени. После казни отца, как мне рассказывали, характер Лунина
изменился не в лучшую сторону (это можно понять). В конце войны
он окончил Военно-морскую академию и продолжал служить на
флоте. Но Лунин уже и сам старался не упоминать о своей атаке
на «Тирпитца». Если же кто и спрашивал его об этом, то получал
раздраженный ответ раздраженного человека:
— Я ведь никогда не рапортовал командованию, что торпеди-
ровал «Тирпитца», я докладывал адмиралу Головко только о том,
что выпустил в эту большую сволочь четыре торпеды из кормовых...
Это правда. Николай Александрович доложил «наверх» только
о самом факте своей атаки, но делать выводы он предоставил нашей
и британской разведке: пусть проверяют!
Несмотря на подвиг, осветивший всю его жизнь, как вспышка
«блица», Лунин, если выражаться языком военных, «карьеры не
сделал». В звании капитана 2-го ранга он высчитывал угол атаки
на «Тирпитца» летом 1942 года, а осенью 1970 года он умирал лишь
в звании контр-адмирала...
Да, он умирал, когда в палату главного военно-морского госпи-
таля в Ленинграде друзья принесли ему журнал «Звезда».
651
— Коля, здесь ты попал в «Тирпитца!» Прочти сам...
Лунин успел прочесть мой «Реквием» за два дня до своей кон-
чины. Он был неизлечим и сам знал, что умирает. Человек высокого
мужества, что он доказал в боях и атаках, Лунин оставался мужест-
венным до конца.
Перед смертью он не был одинок — его навещали боевые друзья.
Пусть читатель не упрекнет меня в нескромности, я все-таки позволю
себе привести здесь отрывок из письма Владимира Юльевича Бра-
мана 1, который посетил Лунина в госпитале:
«...я был у Лунина, захватил с собой бутылку сухого вина,
у койки сидел уже Арванов 2. Н. А. Лунин было очень худой,
изможденный... Открыли бутылку вина, подложили ему под
спину подушки, выпил он стакан вина при нас. Шутил, рас-
сказывал анекдоты, но видно было, что он уже не
жилец на этом свете...
Николай Александрович сказал мне и Арванову:
— Из всех книг, повестей и рассказов, которые я прочел
про Северный флот и, в частности, про мою «К-21», только
один писатель, моряк Валентин Пикуль, написал так правдиво,
честно и по-морски, что я не мог читать без слез, а вы, ребята,
сами ведь знаете, что я не из слезливых людей...
Уж это-то мы знаем хорошо — на собственном опыте! Еще
Лунин сказал, что очень хотел бы встретиться с Вами и пого-
ворить. Но не придется. 17 ноября Н. А. Лунин попросился
из палаты, его повезли, привезли обратно, положили на койку.
Вдруг он сказал:
— Ребята, что-то мне плохо...
Было это в 14 часов. Вызвали врача, но все уже было кон-
чено — смерть наступила мгновенно. Похоронили его на Бого-
словском клабище в Ленинграде со всеми высокими воинскими
почестями».
После смерти Лунина вдова его, Надежда Тихоновна, сообщила
мне, что от мужа остались записки о боевых действиях «К-21», о том,
как экипаж выходил в атаку на «Тирпитца», и многое-многое дру-
гое — для истории!
Остается сказать последнее... Краснознаменная подлодка «К-21»
закончила войну, имея 17 побед. Она жива до сих пор. Героическая
лодка поставлена на вечную стоянку в гавани города Полярного,
а в ее боевых постах развернута экспозиция маленького музея боевой
славы прошлого.
«К-21» еще служит нам — на ней учатся молодые подводники.
Как это хорошо, что корабли у нас остаются памятниками собст-
венной боевой славы!
1 Письмо от 18 декабря 1970 г. из архива автора.
2 Контр-адмирал 3. М. Арванов во время войны был офицером на «К-21».
652
Просматривая — увы! — немногочисленные в нашей стране —
работы о судьбе каравана PQ-17, я хотел поведать о нем нашему
читателю.
Я не ставил перед собой чисто литературных задач. Мне лишь
хотелось довести до читателя самую сущность далеких событий.
В моем произведении только два вымышленных корабля: подвод-
ная лодка Ральфа Зеггерса и советский сторожевик, потопивший
эту лодку.
Официально их не было. Но они... были\
Р. Зеггерса я сложил из всего того материала о гитлеровских
подводниках, который прошел через мои руки. Советский же сторо-
жевик (вчерашний траулер) не требует комментариев — таких ко-
раблей с подобной же судьбой было тогда немало на Северном флоте.
В самой незначительной степени на мой рассказ наложен слабый
колорит личных впечатлений.
Эту летопись роковых событий я посвящаю, как скромный рек-
вием, памяти тех, кого мы не дождались легом 1942 года. Памяти
всех честных бойцов против фашизма — советских, британских, аме-
риканских и польских моряков, которые через ад проводили свои
караваны.
Вечная память всем им, уснувшим посреди ледяных вод в тех
высоких широтах, что грохочут между Мурманом и Шпицбергеном!
Рига. Осень 1969 года
Остров Булли. Осень 1973 года
СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Полет шмеля над морем (исторические ми-
ниатюры) ................................... 5
Дорогой Ричарда Ченслера ................ 7
Старые гусиные перья.....................14
Потопи меня или будь проклят!............22
Полет шмеля над морем....................30
Моонзунд (роман-хроника).....................39
Реквием каравану PQ-17 (документальная
повесть)...................................447
Часть первая. Атлантика.................449
Часть вторая. Иду на флагмана...........502
Часть третья. Ледяная купель............576
Необходимое послесловие (разговор с чита-
телем) .................................641
Валентин Саввич ПИКУЛЬ
ПОЛЕТ ШМЕЛЯ НАД МОРЕМ
ПОЛЕТ ШМЕЛЯ НАД МОРЕМ
Исторические миниатюры
МООНЗУНД
Роман-хроника
РЕКВИЕМ КАРАВАНУ PQ 17
Документальная повесть
Редактор Ю. М, Малышев
Художник В. М. Федосеев
Технический редактор Т. Ф. Малиновская
Сдано в набор 14.05.93. Подписано к печати 03.08.93. Формат 60X90 l/ie. Бумага
офсетная № 1. Гарнитура обыкновенная новая. Печать офсетная. Фотонабор.
Усл. печ. л. 41. Усл. кр.-отт. 41.24. Уч.-изд. л. 52.41. Тираж 30 000 экз. Зак. 3391
Издательство Акционерного общества «Тухань»
193224, Санкт-Петербург, а/я 104, тел.: 560-05-65, 560-04-98, факс: 560-00-10
Санкт-Петербургская типография К® 1 ВО «Наука»
199034, Санкт-Петербург, В-34, 9 линия, 12