/
Автор: Гольдин В.Е.
Теги: языки мира лингвистика семиотика языкознание
ISBN: 978-5-397-00801-3
Год: 2009
Текст
В. Е. Гольдин
Обращение
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ
URSS
В. Е. Гольдин
ОБРАЩЕНИЕ:
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ
Под редакцией
доктора филологических наук, профессора Л. И. Баранниковой
Издание второе, исправленное и дополненное
URSS
МОСКВА
ББК 81.2Рус-5
Гольдин Валентин Евсеевич
Обращение: теоретические проблемы / Под ред. Л. И. Баранниковой. Изд. 2-е, испр. и доп. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. — 136 с.
Монография посвящена актуальным теоретическим вопросам лингвистического изучения обращения. Автором исследуются связи обращения с разнообразными средствами организации направленности речи и с комплексом этикетных средств общения. В книге обосновывается идея существования особой семантической сферы — семантики общения, и излагается оригинальная теория обращения как служебной единицы текста.
Работа представляет интерес для специалистов в области семиотики, общего языкознания, теории коммуникации, социолингвистики.
Рецензенты:
д-р филол. наук, проф. М. В. Черепанов; канд. филол. наук, доц. Б. А. Зилъберт
Издательство «Книжный дом “ЛИБРОКОМ”».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 9.
Формат 60x90/16. Печ. л. 8,5. Зак. № 2492.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11А, стр. 11.
ISBN 978-5-397-00801-3
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА E-mail: URSS@URSS.ru Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Тел./факс: 7 (499) 135-42-16 URSS Тел./факс: 7 (499) 135-42-46
© Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009
6588 Ю 84608
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельца.
Предисловие ко второму изданию
Исходным пунктом размышлений, составившим основное содержание этой книги, было представление о семиотической неоднородности речи и существовании особой области семантики — «семантической сферы общения», внутри которой лежит «категория речевого контакта» с двумя ее составляющими: категорией организации направленности речи (категорией адресации) и категорией регуляции коммуникативных отношений. Семиотическая сложность коммуникации заставила автора отказаться от узкоречевого («собственно лингвистического») рассмотрения общения, побудила занять более общую, семиотическую, позицию и вследствие этого заново определить для себя явление текста и его границ, адресацию и ролевую регуляцию общения, тенденции коммуникативной эволюции общества, соотношение этикета и речи, коммуникативную природу обращений — различные стороны, пласты, планы семантической сферы общения.
За четверть века, прошедшие со времени предшествующего издания книги, наша речь заметно изменилась, многое вошло в язык и многое ушло из него, но самые сильные и самые существенные перемены произошли, как теперь совершенно ясно, именно в семантической сфере общения. Ее изучение приобрело еще большую актуальность и при этом охватывает существенно изменившиеся объекты. Так, вопрос о вхождении текстов в культуру, о системных связях между текстами и относительности текстовых границ оказывается сегодня одновременно вопросом о семиотических основаниях гипертекстовой коммуникации; безусловно, сохраняет свою актуальность проблема организации направленности
1
текстов, хотя выступает теперь не только в своем прежнем, но и в совершенно новом виде на базе непрерывно расширяющегося интернет-общения; не исчезла и не может исчезнуть активность адресатов в самостоятельном поиске необходимых им текстов, но поддерживается теперь средствами информационно-поисковых систем и требует нового осмысления; не ослабевает (скорее, усиливается) отмеченный в книге процесс профессионализации коммуникативных ролей, необычайно интересным социально-функциональным трансформациям подвергается сегодня коммуникативная роль наблюдателя, сохраняет свою значимость и требует дальнейшего изучения семиотика обращения. Все это позволяет надеяться, что и в новых условиях книга найдет своего читателя.
Предисловие
Обращение долгое время рассматривалось в лингвистике как частное явление. Его оценивали в соответствии с теориями, выработанными на материале других языковых фактов, представлявшихся значительно более важными. В результате обращение оказалось такой единицей, которой приписывались и до сих пор приписываются самые разные и нередко противоречащие одно другому свойства. Синтаксисты видят в обращении либо предложение, либо член предложения, либо часть высказывания, не входящую в предложение, либо высказывание или самостоятельный коммуникативный акт. Среди морфологов расхождений во взглядах на. обращение значительно меньше, но можно указать на специфические представления об обращении как об особой части речи (см., например: Ардентов 1955; Старикова 1982), что принимается, впрочем, далеко не всеми. Множество разногласий1 возникает в лексикологической трактовке обращений, в частности, при попытках соотнести содержание обращений с одним из известных типов лексического значения. Нет единства в понимании референтных свойств обращений, в выделении их функций, в таксономии обращений, в связанных с обращениями лексикографических решениях. Трудно назвать другой лингвистический объект, который определялся бы разными учеными столь несходно и .противоречиво.
Однако в настоящее время представление об обращении перестало быть теоретической частностью. Более того: можно утверждать, что проблема обращения выдвигается в число важнейших. Это связано с решительным поворотом лингвистики в сторону прагматики, с изучением функционирования речи в реальных коммуникативных актах, с усилением инте¬
3
реса к социолингвистической, психолингаистичеокой, лингвострановедческой проблематике и более широко — к изучению «человеческого компонента» в языке.
Обращение — одно из главных средств универсального характера, выработанных языком для обслуживания человечеокого общения, для установления связи между высказываниями и субъектами общения, для интеграции разных сторон и компонентов ситуации общения в единый коммуникативный акт. Участвуя в организации направленности речи и одновременно в социальной регуляции общения, обращение оказывается точкой пересечения существеннейших коммуникативных связей. При современной ориентации лингвистических исследований от правильного взгляда на обращение начинает зависеть многое, и теория обращения должна строиться таким образом, чтобы она опиралась на собственные свойства обращения и никоим образом не сводилась к попыткам втиснуть этот объект в любую из позиций готовой лингвистической модели, построенной в целом без учета обращения.
Для ооздания теории, ориентированной на обращение, по- видимому, недостаточно просто поставить его в центр исследования. Важно найти то окружение, в котором или по отношению к которому проявляются сущностные свойства обращения. Это значит, что обращение должно быть рассмотрено в контексте включающей его функционально-семанти- чеокой категории (о понятии функционально-семантической категории см.: Бондарко 1983). Такой категорией можно считать категорию речевого контакта1 (в широком ее понимании), состоящую из нескольких взаимосвязанных субкатегорий универсального характера. Две из них— категория организации направленности речи и категория социальной регуляции общения — включают в свою структуру и обращение. Этим категориям в работе уделено значительное внимание, хотя автор не претендует на исчерпывающий их анализ. С учетом места обращения в структуре средств организации направленности речи и социальной регуляции общения мы пытаемся: а) установить главные свойства обращения, б) осуществить таксономию обращений, в) иссле¬
1 Здесь и далее разрядка принадлежит автору данной работы, полужирным шрифтом передаются выделения, сделанные авторами цитат, курсивом даются примеры.
4
довать особенности функционирования обращений и их взаимодействия с другими коммуникативными образованиями.
Функционально-семантическая категория речевого контакта организована по принципу поля. В центре поля находится обращение, периферию покрывают другие средства речевого контакта. [Вместе с обращением они образуют открытое множество коммуникативных элементов. Учитывая незамкнутость поля, предмет исследования можно определить как обращение и его коммуникативные окрестности. Слово «окрестности» употреблено здесь не метафорически, а в том специальном значении, которое оно приобрело в теориях, ориентированных на открытые множества (см.: Анно 1981).
В каждом из языков формы обращения и Их содержание обладают своей спецификой, постоянно привлекающей внимание языковедов. Этим объясняется относительно глубокая изученность систем обращений большого числа языков прежде всего в конструктивном и социолингвистическом аспектах. Вместе с тем, как правильно отмечает Л. П. Рыжова (Рыжова 1982), совершенно недостаточно исследованы коммуникативные и категориально-семантические сущностные свойства обращения. Яркость языковой и национально- культурной специфики обращений в известной мере затмевает тот факт, что при всех видоизменениях так же сохраняется единство сущности обращения, как, например, сохраняется сущностное единство текста, несмотря на многообразие его проявлений в разных речевых традициях. Основной аспект исследования в предлагаемой работе — аспект сущностный, общетеоретический, хотя фактический материал в основном почерпнут из текстов на одном языке, из русской литературней и диалектной речи.
Лингвистика обладает определенным запасом конкретных наблюдений и ценных обобщений в интересующей нас области; мы старались учесть эти достижения по доступным источникам, однако в целом предлагаемая концепция обращения и его коммуникативных окрестностей, по-видимому, не совпадает с известными нам теоретическими построениями. Стремление представить ее в наиболее удобном для критического обозрения виде побудило построить работу как цредельно освобожденное от полемики компактное изложение самой концепции.
Вместе с тем очевидна важность метатеоретической проблематики. Пред ста вля1ется, что разрешающая способность
5
лингвистической гипотезы устанавливается как в приложении ее к самим лингвистичесиим явлениям, так и к традиции объяснения этих явлений. Поэтому по отношению к рассматриваемым в работе разнообразным взглядам на обращение задача не сводится к тому, чтобы безусловно отвергнуть одни точки зрения как ошибочные или ограниченные и подкрепить или выдвинуть другие в качестве единственно правильных. Важнее попытаться понять, чем вызвано появление тех или иных теорий, какие свойства самого обращения, с одной стороны, и особенности развития лингвистических учений, с другой стороны, привели к возможности или целесообразности появления определенных концепций. Если это удастся сделать вполне удовлетворительным образом на базе развиваемой теории обращения, то тем самым будет получено дополнительное доказательство оправданности ее существования.
Общение, текст,
. семантика общения
Глава I и функции речи * 1Как известно, общая теоретическая установка исследователя не в меньшей мере определяет понимание им конкретного материала, чем наблюдаемые факты, а нередко именно ей подчинены выбор аспекта анализа и организация материала. В исследованиях социально-гуманитарных данная особенность познания проявляется с наибольшей силой (см.: Гипотеза 1980). Учет этого обстоятельства заставляет начать с изложения тех общетеоретических положений, которые лежат в основе предлагаемого представления об обращении.
1. Мы присоединяемся к такому пониманию речевого общения, в соответствии с которым оно представляет собой лишь одну из сторон сложного общественного взаимодействия, каким является общение в целом (см.: Леонтьев 1974). Такой подход к речи предполагает, в частности, признание принципиального единства в общении собственно речевых (вербальных) и неречевых (невербальных) элементов. Это единство, понимаемое и очень широко как связь между всеми сторонами и участниками коммуникативного акта (КА), и более узко—как необходимое взаимодействие разнообразных средств общения, обычно не отрицается, но вместе с тем не всегда упитывается в лингвистических построениях. Специальному анализу оно подвергается в психолинг-
7
внстике (см., например: BirdwhiśtfeH ,1970; ВальсййёЬ, Минкин 1974} ГърЬАШ Л; Ki№tt 198Ö й -Др.), iHö й ДМ «чистого» йЧЫкбЗНйййй дй'ЙЙоё tttMttafcëlMë këfcfatoa cytUêtifaeHHOj особенно н łex слуйкйх, кОг|Дй ЙсЫёДййй+Мь не огрк Ни читается изучением внутренней tüpfMypk ДзЫка, ä прослеживает использование яшквёш ëpëMitÉ ё уёщшш. показательны, например, значительные успехи, достигнутые На бкзе последовательного учета единства вербальных й невербальных элементов общения в исследовании разговорной реЧй (см.: РРР 1973; РРР 1981; РРР 1983). Не опираться на указанное единство при рассмотрении такой коммуникативно ориентированной единицы, какой является обращение, значило бы пренебречь весьма существенной стороной дела.
Изучение речи в широком контексте человеческого общения требует использования идей и понятий семиотики, лингвистики, социолингвистики, психолингвистики, прагмалйнгзи- стики, лингвистики текста и смежных дисциплин. Это таит в себе опасность возникновения противоречий, проникновения в, работу элементов эклектизма. Избежать этого можно лишь в случае! если соответствующие идеи и понятия включены в некоторую более общую концепцию. К сожалению, Завершенной системой этого рода наука, по-видимому, не Обладает. Однако каждая из указанных дисциплин, разрабатывая собственное предметное поле, активно осваивает и соседние и образует широкие зоны взаимного перекрытия, что облёгчает установление соответствий. (Возникают и плодотворнее попытки обобщений на базе отдельных направлений. Такова, например, теория речевой коммуникации, развиваема!! в серии работ Е. Ф. Тарасова (см. указатель литературы). На многие положения этой теории опирается настоящее исследование, хотя в Целом оно идет не в русле психолингвистики.
2. Коммуникативной единицей мы считаем текст, минимальным текстом — высказывание. Признав принципиальное единство вербальных и невербальных элементов общения, следует признать и то, что текст может состоять из сочетания вербальных и невербальных компонентов, как, впрочем, и из одних только невербальных.
Выразим представление о тексте, положенное в основу настоящей работы, в виде кратких ответов на несколько вопросов.
А. Какого рода признаки — функциональные, семантические, структурные...—определяют феномен текста прежде
8
всего? По-видимому,—'признаки функциональные. В данном случае —социально-функциональные. Функциональной -стороне текста подчинены все остальные, в том числе и связность, которая выступает в тексте лишь выражением его функционального единства (см.: Николаева 1978).
В. Н. Волошинав (М. М. Бахтин), одним из первых в советском языкознании сделавший плодотворную попытку рассмотреть методологические основы анализа текста («высказывания», по его терминологии), писал: «Каждая эпоха и каждая социальная груша имеет свой репертуар речевых форм жизненного идеологического общения. Каждой группе однородных форм, то есть каждому жизненному речевому жанру, соответствует своя группа тем. Между формой общения (например — непосредственное техническое трудовое общение), формой высказывания (короткая деловая реплика) и его темой существует неразрывное органическое единство. Поэтому классификация форм высказывания должна опираться на классификацию форм речевого общения (Волошинав 1929, 28). Указав эти существенные для текста социально-функциональные связи, В. Н. Волошинав формулирует методологические принципы изучения речи, один из которых имеет непосредственное отношение к ответу на поставленный вопрос: «Нельзя отрывать знак от конкретных форм социального общения» (Волошинов 1929,29).
IB этом аспекте наиболее удачными определениями текста представляются те, которые выдвигают в качестве его главного признака .коммуникативную заданность участников общения. IB тот период, когда предельной коммуникативной единицей, изучавшейся лингвистами, было высказывание, оно именно так нередко и определялось (см., например: Смир- ницкий 1957, 6). А. А. Акишина квалифицирует текст как «любой речевой отрезок, который исчерпывает целевую заданность говорящего (пишущего) по отношению к ситуации» (Акишина 1979, ч. 1, 59). В этом определении на текст налагаются, кроме функционального, еще два ограничения: выраженность в речи и подход с позиции только адресанта. Однако следует учесть, во-первых, возможность невербальных текстов и сочетания в тексте вербального и невербального, во-вторых, то, что текст как воспринимаемое явление, то есть с позиции адресата и наблюдателя (в плане «декодирования»), всегда несколько отличается от текста, рассматриваемого с позиции адресанта, IB этом проявляются динамиче¬
9
ские свойства текста, исследованию которых посвящены многие работы Ю. М. Лотмана (см., например: Лотман 1969; Лотман 1981; Лотман 1981 а и др.). Исходя из этого, в дальнейшем будем рассматривать тексты как коммуникативные о б р а з он а н и я, исчерпывающие целевые заданности коммуникантов по отношению к ситуации (см.: Леонтьев 1979; Реферовская 1983; Храп- ченко 1985 и др.). IB таком виде понятие текста сближается с понятием речевого акта (см.: Austin 1962; Searle 1969), и это сближение вполне целесообразно (см., например: По- чепцов 1980), поскольку текст — это уровень включения речевой деятельности человека в его деятельность в целом (ср. с этой точки зрения учение о речевом действии, разрабатываемое в советской психологии и психолингвистике).
Очевидно, у теории речевых актов и лингвистики текста один объект, но разные предметы: в теории речевых актов преимущественно иоследуетея функционирование текстов, в лингвистике текста — строение материализованных в речи актов общения. При этом неизбежно частичное перекрытие исследовательских задач.
Б. Имеет ли текст абсолютные границы? Не имеет. Человечеокой деятельности свойственна иерархия целей, поэтому текст, реализующий некоторую частную целевую заданность, может входить и в более сложное текстовое образование. Так, отдельное письмо обычно имеет начальный и конечный формуляр, то есть коммуникативную рамку, определяющую в числе Прочего и линейные границы текста. Однако и вся переписка некоторых лиц, объединенная целевой заданностью по отношению к связывающей их ситуации, должна рассматриваться как текст (отчасти поэтому возможна такая, например, художественная форма, как роман в письмах). Но и это, конечно, не предел: существуют переходы и к более высоким уровням интеграции. Относительность текстовых границ столь существенна, что Ю. М. Лотман рассматривает ее как одно из конституирующих свойств текста: «Всякий текст обладает механизмом, благодаря которому он может рассматриваться и как группа самостоятельных текстов, и как единый текст более высокого уровня, и в качестве части некоторого текста высшего порядка» (Лотман 1981 а, 105).
Проблема текстовых границ может быть сформулирована и по-другому: в какой мере текст, включенный в состав другого текста, сохраняется в нем именно как текст? Такое включение будет приводить к разным результатам в зависимости 10
от многих факторов: от того, как соотносятся цели включенного и включающего текстов, насколько сохраняется связь включенного текста с породившей его ситуацией общения, от длины включенного текста и т. д. Важно и то, кто оценивает текст (адресант, адресат, наблюдатель). Но в любом случае положение включенного текста скорее сопоставимое положением слова в составе предложения, чем с положением слова, перешедшего в морфему и входящего соответственно в состав других слов (см.: Иванов, Топоров 1962; Акишина 1979; Тороп 1981; Kałkowska 1982; Гольдин 1982 и др.).
Таким образом, относительность текстовых границ не означает их неопределенности или возможности проводить границы где.угодно. Она означает лишь, что отдельность текста не сводится к одним внутритекстовым свойствам, поэтому границы теиста определяются всякий раз конкретно, относительно определенного коммуникативного контекста.
Своеобразное понимание относительности текстовых границ кроется за психологическими понятиями «цикл речевого общения», «простой цикл», «сложная форма взаимодействия» (см.: Кучивский 1981; Ломов 1981 и др.).
Для нашей работы вопрос о границах текста важен в плане установления коммуникативной единицы, которая обслуживается обращением. Выделение того или иного лица как адресата речи и реализацию в речи социальноролевых отношений можно рассматривать как частное проявление коммуникативной заданности. В этом случае естественно соотносить обращение именно с текстом.
В. Является ли текст образованием, присущим лишь литературно-,книжной речи? Ответ на этот вопрос зависит от того, какое свойство текста рассматривается в качестве конституирующего. Так, для И. Р. Гальперина один из важнейших признаков текста—сознательность его системной организации. Естественно, что этот признак наиболее полно выражен в литературно-книжной речи: «Необходимо иметь в виду, что текст представляет собой некое образование, возникшее, существующее и развивающееся в письменном варианте литературного языка. Только в этом варианте расчлененность текста, эксплицитно выраженная графически, выявляется как результат сознательной обработки языкового выражения» (Гальперин 1981, 15). Ю. М. Лотман относит к текстам высказывания, «которым присущи зафиксированность и некоторое общее текстовое значение», поэтому деление речи на
н
«устную» и «письменную» (книжную) «вторично от обще- культурной потребности делить высказывания на тексты и не-тексты» (Лотман 1978, 113). С этой точки зрения, произведение устного народного творчества — текст, а частное письмо конкретному адресату — не текст, но может быть превращено в текст путем изменения характера его адресации (при переадресации его абстрактному, «потенциальному» читателю).
. Принятое нами широкое функциональное определение текста (см. выше) позволяет относить к текстам коммуникативно законченные речевые образования независимо от устной или письменной, разговорной или книжной формы их воплощения. Литературно-'книжный текст как социально типизированная разновидность организации речи возникает в процессе исторически обусловленной автономизацни части особенностей, внутренне присущих любому, в том числе н разговорно-бытовому устному общению. Возможность связывать понятие «текст» только с письменной или. не только с письменной, лишь с монологической или не только с монологической, лишь с речевой или с не исключительно речевой коммуникацией определяется реально существующими различиями форм и степеней структурированности общения, различиями уровней «текстовости» речевых образований (см.: Ширяев 1982; Адмони 1985). Кроме того, разграничение письменных текстов, обладающих своими формальными признаками, например, заголовками, и устных «не-текстов», коммуникативная сущность которых выражается по-другому и в целом менее формально, очень похоже на противопоставление формально-грамматических и понятийных языковых категорий,— противопоставление абсолютное, если идти от формы, и относительное, если исходить из содержания.
Совершенно справедливо мнение Г. В. Колшанского о том, что «фундаментальные признаки текста как звена бесконечного процесса общения людей одинаково свойственны устной форме и ее письменной фиксации. Вряд ли есть основания полагать, что письменная фиксация устного языка (возникшая исторически довольно поздно) создала такие новые структурные свойства языка, присущие именно письменной форме, которые позволили бы считать текст единицей только письменного языка» (Колшанский 1984, 92; см. также: Абрамов 1983, 5).
В оценке приложимости понятия текст к диалогической речи присоединяемся к 'исследователям, которые считают это
12
не только возможным, но и необходимым (см., например: Москальокая 1981; Девкин 1981). А. Калковюка в исследовании структуры писем убедительно доказала их текстовый и одновременно диалогический характер, подчиненность строения писем законам внутреннего и внешнего диалога (Kałkowska 1982, 34—50). Важен тот факт, что реплики диалога, как пишет Е. В. ГТадучева, связаны прежде всего прагматической связью, то есть связью, имеющей непосредственное отношение к целевой заданности коммуникантов, и «некоторые источники связности в диалогическом тексте даже белее очевидны, чем в «обычном» монологическом» (Падучева 1981, 20—23; см. также: Падучева .1982). Принятие этого положения естественным образом приводит к рассмотрению систем взаимных обращений в КА и к оценке систем обращений, типичных для монологичеокой речи, как односторонних или неполных.
С. К. Дас удачно реализует этот принцип в описании форм обращений на бенгали (Das 1968). В бенгали, пишет Дас, возможен выбор между почтительной (apni), нейтральной (turni) и уничижительной или интимной (tui) формами местоимения 2-го лица. Если рассмотреть, например, коллектив общающихся, который состоит из мальчика 15 лет (В), его отца (F), матери (М), старшего брата (ЕЬ), и младшего брата (Yb), слуги средних лет, живущего в их доме (S), еоседа (N), с которым семья поддерживает дружеские отношения, и соседского сына (Fr), являющегося приятелем мальчика В, то систему взаимных обращений посредством местоимений 2-го л. можно представить следующим образом:
Адресант
Адресат
Форма обращения
F, М
В, Eb, Yb
S
Fr
N
N
N, F, М F, М
арш X
F, М, N
F, М, N F
В, Eb, Yb, Fr
В
Eb
Yb
к собственным ■<
детям
к детям других -
М
(S) turni —
Eb ч
(В, Yb), Fr
В, Eb, Fr ч
13
F, M, N
В
Eb
Вое
к собственным детям, к S Fr-
В, Yb, (Fr)
S
tui
—У
\ 7Г-
—
На примере местоимений системность взаимных обращений вскрывается наиболее ярко. Вместе с тем даже на этом материале и в приложении к чрез-вычайно ограниченному коллективу заметна вариантность форм, которая значительно усиливается, когда в роли обращения выступают имена собственные и нарицательные самостоятельно или в сочетании со специализированными этикетными единицами. Однако системность взаимных обращений прослеживается и в этом случае. В основе этой системности лежит явление, которое можно назвать .семантикой общения.
3. Мы исходим из такого понимания лингвистической семантики, при котором для языка в целом выделяется несколько основных взаимосвязанных семантических сфер. В исследовании «Имена. Предикаты. Предложения» 10. С. Степанов постулирует две таких семантических сферы. Одна из них — семантическая сфера предложения (как структурной схемы или пропозициональной функции). «Именно в нем (в предложении.— В. Г.) воплощена прежде всего семантика языка. Но вне предложения имеется другая сфера — Словарь. В нем также заключена семантика. Эту сферу— семантику словаря—следует рассматривать как достаточно автономную и прежде всего потому, что отражение объективной действительности фиксируется как общественное достояние именно в словах, единицах словаря... Абстракциями предложения в сфере Словаря как раз и являются Имена (как соответствия «термов» в составе предложения) и Предикаты (как соответствия предикатов, или отношений между термами в составе предложения); имена подразделяются далее на функциональные классы... и на более независимые от синтаксиса семантические классы —«Вещи», «Растения»; «Животные», «Люди» (Степанов 1981, 4). Характерна предшествующая оговорка: «Предложение — высказывание берется здесь все еще — в отличие от возникшей в последние годы «лингвистики текста» — в довольно большой абстракции от функционирования языка...» (Там же, 4). Если же учитывать функционирование языка, необходимо выделять еще одну семантическую сферу, сферу общения, также получающую свое
14
отображение в словаре. Отображением этого рода являются, в частности, слова регулятивного значения, или регулятивы (Гольдин 1981). В первую очередь это регулятивы-обраще- ния, но существуют также ;регулятивы-именования и регуля- тивы-самоименоваиия. Их появление в словаре определяется функционированием субъектной структуры ситуации общения, основные черты которой выделялись уже античной риторикой. Аристотель писал: «Речь слагается из трех элементов: из самого оратора, из предмета, о котором он говорит, и из лица, к которому он обращается» (Риторики 1978, 24). Бели мы примем во внимание, что и предметом речи бывает лицо и что в конечном счете именно человек составляет главный предмет речи, то получим основную субъектную структуру ситуации общения: адресант, адресат, третье лицо.
Выделение из круга условий и компонентов КА в качестве важнейших прежде всего тех факторов, .которые непосредственно связаны с партнерами по общению,—достаточно обычно (см., например: Problemy 1973, 28—30). Определение же коммуникативной роли упоминаемых лиц вызывает известные трудности, к обсуждению которых обратимся ниже.
Сами по себе компоненты субъектной структуры ситуации общения и отношения между ними не образуют особой семантической сферы. Однако функционирование субъектной ситуации общения невозможно без присущего ему коммуникативно-прагматического и социального регулирования отношений между коммуникантами. Общение всегда совершается в том или ином социальном ключе и в рамках определенных коммуникативно-прагматических типов, поэтому в содержание речи неизбежно включаются соответствующие семантические элементы, образующие семантическую сферу общения, или семантику общения.
©следствие авоей буквально всеобщей практической важности семантика общения отражается в обыденном сознании и в правовых нормах, в обычаях и ритуалах, в искусстве и целом ряде других элементов культуры, не последнее место среди которых принадлежит этикету. Самые разные научные дисциплины так или иначе обращаются к этой семантической сфере. С ней связаны многие понятия этики (достоинство, честь, вежливость и др.). История и этнография изучают семантику общения как социально обусловленную форму категоризации общества. С самой сущностью семантики общения связан феномен социальной роли, исследуемый социологией; недаром соответствующее понятие активно
15
используется социолингвистикой и психолингвистикой. Классификация коммуникативных актов и соответствующих им текстов, проводимая по разным основаниям семиотикой, социолингвистикой, психолингвистикой, функциональной стилистикой, литературоведением, лингвистикой текста, теорией речевых актов, также служит экспликации семантики общения (ем., например, описание семантики 38 речевых жанров в работе: Wierzbicka 1983).
Особый круг явлений семантической сферы общения затрагивается теми направлениями логики, которые изучают диалогическую сущность мышления. Какая бы проблематика («внутренняя» или «внешняя») ни выдвигалась в собственно лингвистических исследованиях в качестве основной, семантика общения всегда так или иначе учитывается.
|Вместе с тем, несмотря на значительные успехи, достигнутые за последние десятилетия в изучении семантической сферы общения, нельзя сказать, что основные проблемы ее исследования уже решены. Достаточно, например, вспомнить, как нелегко достичь единства в конкретных научных решениях относительно системы функциональных стилей, регистров, вариантов языка в определенный период его развития, относительно типов общения, принятых в той или иной культуре. Многообразие явлений, складывающих ситуации общения (и уже: ситуации КА), и отсутствие строгости в иерархических отношениях между ними, как известно, чрезвычайно затрудняют принятие таких решений. Но какие бы преграды ни стояли на пути изучения семантики общения, само ее существование в качестве особой сферы содержания сомнений не вызывает. В значительной мере внутри семантической сферы общения лежит и семантика обращения.
Явления семантической сферы общения обычно относят к прагматике^ противопоставляя последнюю семантике и син- тактике. Заметим, однако, что представления об отношениях между семантикой и прагматикой нельзя очитать окончательно установившимися (см.: Степанов 1981, Булыгина 1981, Ивин 1973, Степанов 1983). Некоторые лингвисты предпочитают говорить о «прагматических значениях» и «символических значениях» как о двух областях семантики и имеют для этого достаточно веские основания (см., например: Bean 1978). Ю. С. Степанов пишет о/ «семантических отношениях не только в «собственно семантике» и синтактике, но и в области прагматики, хотя и отмечает различия в характере условности знаков, присущие этим областям (см.: Степанов 16
1981, 243, 244). С другой стороны, возможен и такой взгляд на прагматику, при котором семантика оказывается одной из ее областей. Учтем и то, что явления, традиционно относимые к прагматике, обнаруживают не только сходство друг с другом, но и значительные различия. Р. Монтегю (Монтегю 1981), опираясь на восходящее к Ч. Пирсу понимание прагматики как предметной области и соответствующего ей раздела логики, относит к частным случаям прагматики, например, и временную логику, и модальную, и логику личных местоимений, и логику деонтическую. Лингвисты нередко включают в сферу прагматики не только явления текста, но и многие стороны предложения.
Вопрос о специфике предмета семантики и прагматики не решается в этой работе: для нашей цели достаточно выделить особую область содержания речи, которая отнесена к ситуации общения, служит целям ее регуляции, имеет специфическое отображение в семантике словаря и в семантике предложения, а также (и это существенно) выступает единственным содержанием некоторых элементов культуры, например этикета. Эту область содержания и имеем в виду, говоря о семантической сфере общения.
Таким образом, исходим из того, что словарь имеет в семантическом плане по крайней мере тройную соотнесенность с внеязьгковой действительностью: во-первых, определяемую семантикой предложения, во-вторых, определяемую семантикой общения, и, в-третьих,—независимую от этих сфер. При этом мы, конечно, учитываем, что семантическая сфера предложения и семантическая сфера общения имеют собственную связь с виеязыковой действительностью, а также определенным образом взаимодействуют друг с другом.
4. Выделение семантической сферы общения в качестве специфического и достаточно автономного образования, как нам представляется, хорошо согласуется с теорией цзыковых функций. Правда, подлинно единой теории языковых функций в лингвистике еще нет, но в разных концепциях содержится хорошо выделимый комплекс общих или взаимопере- водимых базисных представлений, который может рассматриваться как ядро такой теории. Особая важность функционального аспекта для нашей темы заставляет подробнее остановиться на проблеме языковых функций.
Проблема языковых (шире — коммуникативных) функций решается по-разному в зависимости от того, что кладется в основу их выделения (подробные обзоры см., например: Слю-
17
сарева 1981 ; Торсуева 1979; Хованская 1975). При этом, с одной стороны, говорят о функциях языка в человеческой практике в целом; с другой стороны, — о функциях отдельных языков или их вариантов и конкретных языковых ситуациях, соотнося функции с общественными сферами применения коммуникативных средств; в-третьих, имеют в виду функции речи в КА (см., например: Леонтьев 1969; Леонтьев 19746; Дешериев 1977; Аврорин 1975; Якобсон 1975; Арутюнова 1979а). Все три аспекта функционирования речи связаны между собой, но в каждом из аспектов на первый план выступают разные стороны этого сложного явления. Первый аспект глубоко охарактеризован классиками марксизма-ленинизма; разработка второго аспекта, получившего особую актуальность в современной языковой ситуации, лишь опосредованно связана с проблематикой настоящей работы, зато в исследовании широко используются представления о функционировании речи в КА. Поскольку не все из них общеприняты, дадим обоснование их введению.
Актуализированная К. Бюлером античная традиция соотносить высказывание с компонентами КА позволяет устанавливать тем больше отдельных функций, чем- большее число компонентов КА признается для него существенным. Критерием объективности результатов анализа и показателем самостоятельности выделенных функций является в этом случае возможность обнаружить в составе коммуникативных единиц специализированные оредства, служащие реализации той или иной функции. Соотнесение структурного с функциональным выступает в исследованиях этой направленности и методом, и в значительной мере — целью (ПЛК 1967; Мартине. 1963; Киселева 1971; Якобсон 1975; Слюсарева 1981, и др). Следование по этому определенно перспективному пути, как известно, не привело пока к общему решению. Однако при всех различиях в количестве и характере описываемых разными исследователями функций оказывается возможным на оонове группировки самих компонентов КА говорить о двух классах функций и определить первый класс через отношения между коммуникативными единицами и предметом речи, а второй — через отношения между коммуникативными единицами и остальными компонентами КА, условиями общения.
Следует подчеркнуть, что данные классы представляют собою диалектически связанные противоположности речевого общения и в принципе предполагают друг друга. Их не- 18
разрывная связь проявляется в утверждаемой К. Марксом и Ф. Энгельсом социальности «действительного сознания». Справедливо писал Л. С. Выготский: «Высшие, присущие человеку формы психологического общения возможны только благодаря тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает действительность» ('Выготский 1956, 51).
Вместе с тем утверждение единства функциональных свойств человеческой речи не должно приводить к забвению своеобразия и взаимодействия выступающих в неразрывной связи речевых функций: «Сам по себе языковой коммуникативный цроцеос един и осуществляется в единой формальносодержательной системе, однако же единство предполагает сочетание многих свойств и сторон, которые могут служить предметом особого исследования при условии сохранения их неразрывной взаимной связи в самом объекте — языке» (Кол- ш а некий 1984, 8). Учитывая сказанное, два класса речевых функций едв.а ли можно рассматривать как относящиеся к «субуровню» либо к «эпиуровню», в терминологии P. IB. Па- зухина (Пазухин 1979). Конститутивный характер этих классов не вызывает сомнений (см.: Панфилов 1983).
Для обозначения каждого из классов уже предложено большое число терминов. Например: функция обобщения, понятийная, концептуальная, мыслительная, мыслаоформи- телыная, формативная, познавательная, содержательная, смысловая, ментальная, экспрессивная, инструментальная, репрезентативная, символическая, когнитивная, референци- онная и др.— для первого класса функций; функция общения, коммуникативная, экспрессивная, интенционально-праг- матическая, эмотивная и др. — для второго класса функций. Одни из этих названий соотносятся как дублетные, другие в большей или меньшей мере различаются и овоей содержательной стороной (последнее особенно характерно для обозначения второго класса функций и вызвано меньшей однородностью состава этого класса). 'Выбор какой-либо пары терминов в качестве основной затрудняется тем, что почти все термины употребляются также и в других значениях в лингвистике и смежных дисциплинах, причем по-разному определяются отдельными исследователями даже в приложении к функциям .речи. Не видя пока возможности более удачного решения, в дальнейшем первый класс функций, определяемый отношением коммуникативных единиц к предмету речи, будем называть концептуальным» а второй класс — клас¬
19
сом актуализации, поскольку отнесение речи к ситуации общения всегда есть процесс актуализации (ср. Гаспаров 1980). Именно этот класс функций, который можно бы назвать и прагматическим, не менее существенный в сравнении с первым и теснейшим образом с ним связанный, образует базу семантической сферы общения.
Введение термина «класс актуализации» направляет мысль на проверку целесообразности установления связи .концептуальных функций с понятием виртуального. Такая связь действительно имеет место, но не исчерпывает существа дела, поэтому воздержимся от терминологического подчеркивания ее и сохраним для первого класса обозначение «концептуальный».
IB связи с выделением указанных классов в комплексе речевых функций заметим, что при таком подходе предмет речи, с одной стороны, вычленяется из коммуникативной ситуации как мыслимая независимой от нее основа функций концептуального класса, с другой же стороны, конечно, не может быть исключен из числа важнейших условий этой ситуации. Однако логического противоречия здесь нет. Дело в том, что во втором своем качестве предмет речи выступает лишь как набор типов, организованных свойствами, существенными именно в структуре КА: предметы, воспринимаемые коммуникантами в процессе КА, и предметы, не воспринимаемые ими в момент общения; предметы, в равной и не равной мере известные общающимся; предметы речи, свойственные месту и времени КА, а также социальным типам коммуникантов и не свойственные им (Бахтин 1979; Hymes 1977; Гольдин 1978; Болотов 1981, 54—57) и т. д. Таким образом, в первом и втором случаях фактически речь идет о разных явлениях.
Группировка речевых функций в два основных класса принималась и принимается многими лингвистами. «Язык,— отмечает IB. А. Эвегинцев,— выполняет две опирающиеся на его материальность функции—коммуникативную и познавательную (исследователи языка называют и другие функции языка— эмотивную, канативную, поэтическую, фатическую, металингвистическую, но они обычно признаются второстепенными)» (Звегинцев 1979, 74). Н. А. Слюсарева справедливо пишет: «Не приходится говорить о том, что две из главнейших сущностных функций языка наука установила еще на первых этапах своего развития: быть средством общения и орудием выражения мысли, и нет оснований отказываться от
20
этой модели». (Слюсарева 1979 140; ср.: Панфилов 1982, 1983 и др.).
Целиком разделяя данный взгляд на сущностные языковые функции, думаем, однако, что также нет достаточных оснований рассматривать металингвистическую, эмотивную, «текстовую» или какие-либо иные функции в качестве рядоположенных указанным двум. Так, что касается металингвистической функции, то, поскольку языковые явления существуют реально, образуя, по выражению. IB. В. Мартынова, «Действительность 2» (Мартынов 1974), отношение металингвистических текстов к предмету речи в принципе не отличается от соответствующих связей текстов иной семантики (см.: Хованская 1975). Ч. Ф. Хоккет трактует саму возможность метаязыковых сообщений как проявление универсальности языка, как его способность сообщать о чем угодно (Хоккет 1970, 58). Кроме того, степень осознания речевых явлений носителями языка и соответственно возможность построения и общественная ценность металингвистических текстов, как известно, колеблются и зависят от целого ряда факторов конкретно-исторического характера, не вытекающих непосредственно из сущности языка.
Правда, речь почти всегда «многослойна», и тексты, не являющиеся по тематике собственно металингвистическими, обычно включают в свое содержание и металингвистические элементы типа отсылок к чужой речи, самокомментирования, самооценок и подобного (Вежбицка 1978; Шварцкопф 1970). Это особое явление в том смысле, что предметом речи здесь служит речь, протекающая не в каких-то других коммуника-
V
тивных актах (cp.: Popovic 1973; 1976), а как будто в том же самом (в данном случае мы вполне осознанно сближаем понятия «металингвистический» и «метатекстовый», полагая первое включенным во второе). Типичный пример этого рода— выделение говорящим (Пишущим) интонацией, посредством вводных конструкций, разного рода графическими знаками и любыми другими средствами элемента иной (и в этом смысле чужой) речи. Ср.:
«Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил один чиновник» (Гоголь. «Шинель»).
Однако если учесть, что создатели таких текстов, оставаясь физически одним лицом, функционально оказываются разными лицами (подобно известному брадобрею
2!
Б. Раосела), то данный случай может быть приравнен к первому: собственно текстовое и метатекстовое содержание принадлежит здесь ситуациям общения, различающимся по крайней мере одним элементом — адресантом (не совпадает, конечно, и предмет речи).
Соединение первичного (тредметного) текста и метатекста А. ОВежбицка определяет как «двутекют»: «Высказывание о предмете может быть переплетено нитями высказываний о самом высказывании. В определенном смысле эти нити могут сшивать текст о предмете в тесно спаянное целое, высокой степени связности. Иногда они служат именно для этого. Тем не менее сами эти метатекстовые нити являются инородным телом». «По своей природе,— пишет далее А. Вежбиц- ка,— двутекст не может быть текстом связным: при составлении семантической записи не только можно, но и нужно разделить эти гетерогенные компоненты» (Вежбицка 1978, 404).
Оценивая метатекстовую сторону речи как проявление ее диалогической сущности, М. М. Бахтин писал: «Диалогические отношения возможны не только между целыми (относительно) высказываниями, «о диалогический подход возможен и к любой значащей части высказывания, даже к отдельному слову, если оно воспринимается не как безличное слово языка, а как знак чужой смысловой позиции, как представитель чужого высказывания, то есть если мы слышим в нем чужой голос». И далее: «Наконец, диалогические отношения возможны и к своему собственному высказыванию в целом, к отдельным его частям и к отдельному слову в нем, если мы как-то отделяем себя от них, говорим с внутренней оговоркой, занимаем дистанцию по отношению к ним, как бы ограничиваем или раздваиваем свое авторство» (Бахтин 1979, 213, 214).
Ор., например, передачу «раздвоения» говорящего в следующем художественном фрагменте:
«Игорь Сергеевич еще что-то говорил,... но что-то как будто лопнуло вдруг в его душе, и он услышал себя и увидел со стороны. Услышал липкие слова, сказанные с отвратительной улыбкой и с какими-то мерзкими ужимками: «Как-то раз, Зиночка Николаевна (фу ты, господи), я был в одном очень приятном старинном русском городе («Приятном!» — ужаснулся он), в областном центре, как теперь о таких говорят, и так же вот, с компанией случайных приятелей («Каких приятелей?! Что я говорю!»), направился знаете
22
куда? Никогда не догадаетесь («Ну что это такое, массовик-затейник!»). В краеведческий музей». (Г. Семенов. «Загородная поездка»).
В описании ситуации общения совмещение собственно текстового и метатекстовопо содержания может быть представлено двояким образом: во-первых,— как расщепление субъекта речи на несколько Эпо (см. Степанов 1981, Демьян- ков 1981, 1982), участвующих в одном КА одновременно (следующий шаг, естественно, выявляет иерархию типов Эго и в соответствии с этим — иерархию функций речи, а возможность приписывать отдельные элементы текста разным Эго ставит под сомнение единство КА) ; во-вторых, собственно текстовые и метатекставые элементы можно сразу считать принадлежащими разным, хотя и связанным между собою, КА, которые способны протекать параллельно и отчасти совмещаться. И в этой модели необходимо расщепление субъекта и установление иерархии функций речи, но как отражение иерархии ком!понентов текста или иерархии параллельных КА, один из которых выступает предметом второго. Таким образам, в главном (иерархия функций речи и вхождение ме- татекстовой и металингвистической функций в концептуальный класс) результаты совпадают. Выбираем последний путь как более прямой.
Сказанное вовсе не означает, будто мы не считаем металингвистическую функцию самостоятельной или существенной. Напротив, мы совершенно согласны с тем, что «металингвистические операции составляют важную и неотъемлемую часть нашей речевой деятельности, позволяя при помощи парафразы, синонимики или же посредством эксплицитной расшифровки эллиптических форм обеспечить полноту и точность общения между собеседниками» (Якобсон 1978, 163). Однако при избранном подходе эта функция выделяется не на уровне класса. Таким образом, если и эмотивная функция не считается нами базовой (ср.: Мартине 1963, Слюсарева 1981, Шмелев 1977), то обсуждению подлежит, видимо, не данный факт сам по себе, а правомерность того общего подхода к функциональному описанию речи, от которого принятое решение зависит.
Описать распределение отдельных лингвистических функций по основным классам удастся точнее, если 1) принять, что всегда можно найти или построить тексты, раскрывающие в явном виде содержательную сторону функций других текстов, и если 2) свести проблему группировки функций к
23
таксономии таких текстов. Степень истинности или полноты этого «раскрытия» конкретным текстом в данном случае несущественна, важно лишь то, чтобы раскрываемое содержание получило специальное обозначение и выступило в роли темы, то есть стало бы определенно осознаваемым, явным (разработку понятия явных и неявных семиотических уровней см.: Степанов 1971; Бессознательное 1978).
«Содержание» функции .можно понимать в духе Белла как «виды передаваемой информации, содержащейся в самом процессе коммуникации,— информации, которая в одних случаях осознается и планируется говорящим, а в других находится под гораздо менее сознательным контролем» (Белл 1980, 102), но, в отличие от Белла, устанавливаем непосредственную связь между лингвистическими (или коммуникативными) функциями и типами коммуникативного содержания.
Нетрудно установить, что именно описывает упомянутый «раскрывающий» текст: ситуацию КА (ее структуру и отдельные элементы, кроме текста) или текст, функционирующий в этом КА. Это позволит различать тексты о ситуации КА (м е т а ситу а тив н ы е тексты), с одной стороны, и тексты о текстах (метатексты), с другой стороны.
Например, фраза «Я получил письмо от старого друга» имеет метаситуативный характер, а «Письмо было длинным»—1метатекстовый. Конечно, можно указать на то, что одна и та же особенность общения нередко допускает свое раскрытие одновременно и метатекстом («Письмо было написано по-английски»), и текстом метаситуативного характера («Писавший владел английским языком»), но это свидетельствует лишь о полифункциональности элементов речи и не является препятствием на пути использования принятой методики.
Учитывая показания «раскрывающих текстов», можно сказать, что металингвистическое содержание неявно (как принцип организации речи, как ее соответствие норме или введение ею нормы) присутствует в любом тексте, но явную форму принимает лишь в метатексте, поскольку только в нем получает специальное обозначение и образует тему. Сходные свойства обнаруживает и эстетическое содержание: выступая в любом тексте в неявном виде как выбор из имеющихся возможностей построения речи и скрытое противопоставление этих возможностей, оно реализуется в явном виде только как метатекст, оценивающий другой текст в существенных с точки зрения эстетических представлений категориях (таким
24
эстетическим метатекстом является, например, литературная критика).
Рассматривая специфику «поэтической» функции речи, Г. О. Винокур писал: «Иными словами, если функция коммуникативная делает возможным социальное общение через слово, то функция поэтическая знакомит воспринимающего с самой структурой слова, показывает ему элементы, из которых эта структура складывается, обогащает его сознание знанием о новом предмете—слове. Поэтическая функция через слово рассказывает нам, что такое само слово, тогда как через посредство остальных функций мы распознаем всегда другие предметы, бытием своим от слова отличные...» «Следует лишь не упускать из виду,— добавляет тут же Винокур,— что, приобретая функцию поэтическую, слово тем самым не теряет остальных своих функций, в том числе и коммуникативной; последние лишь обрастают новым конструктивным моментом» (Винокур 1923, ПО).
Здесь хорошо прослеживается осознание близости эстетической и металингвистической функций речи, а также представление об иерархическом характере связи между функциями. Следует добавить, что под структурой слова Г. О. Винокур имеет в виду не только формальную его сторону, но и содержание, «ибо и смысл здесь берется как вещь, как материал стройки, как одно из звеньев (Конструкции» (Винокур 1923, 109; ср.: Черри 1972; Моль 1966).
Эстетическая функция осуществляется не только собственно поэтической речью, она свойственна речи в целом (Якобсон 1978). «Эстетическая функция языка,— пишет Д. Н. Шмелев,— в начальном своем виде проявляется, как только говорящий начинает обращать внимание на внешнюю форму своей речи, как-то оценивать возможности словесного выражения». При этом «во всем том, что можно назвать «бытовым повествованием», пусть даже в самом незамысловатом, всегда хотя бы в минимальной степени проявляется стремление к выразительности и изобразительности» (Шмелев 1977, 36).
•Принимая, что не только слова или предложения, но и тексты обладают смыслом, или интенсионалом, и значением, или экстенсионалом, можно считать, что смысловая, или интенсиональная, область содержания имеет в текстах явный вид, а экстенсиональная — приобретает его лишь в метатекстах. Поэтому оценка речи в аспекте истинности или искренности — функция метатекстов. Ср,: «Смысл предложения ле¬
25
жит в интенсиональной области, в то время как «истина» или «ложь» — в экстенсиональной» (Степанов 1981,12).
Возможность п о с р е д с твои метатекстов придать явный вид содержанию некоторых речевых функций указывает на необходимость отнесения таких функций к одному классу. Им является первый, концептуальный. Таким образом, первый класс лингвистических функций, основанный на отношении речи к ее предмету, по-видимому, образуют смысловая, или интенсиональная, функция, которая воплощена в текстах в явном виде, а также экстенсиональная, металингвистическая и эстетическая функции, явному представлению которых служат метатексты.
Применим ту же процедуру к другим функциям. Традиционно понимаемая экспрессивная, или эмотивная, функция (как, например, рассматривает ее H. С. Трубецкой — Трубецкой I960, 24—гЗО) в целом реализуется в речи неявно, набором коммуникативных вариантов, который отражает определенные свойства и состояния, адресанта; поэтому с содержанием эмотивного характера можно соотнести текст об адресанте. Например, военному строю речи Цифиркина соответствует данное в «Списке действующих лиц» «Недоросля» пояснение: «отставной солдат». Будучи определенно вторичным по отношению к речи персонажа и в отношении произведения в целом, этот текст, однако, не может квалифицироваться как метатекст: он не о тексте, а об элементе порождающей речь Цифиркина ситуации общения. Тексты этого рода, как и лингвистические и эстетичеокие метатексты, должны быть отнесены к сфере общения по поводу общения, то есть к метаобщеиию (метакоммуникации), но оценены как ме- таситуативные, а не метатекстовые: они порождаются в одной ситуации общения для описания структуры другой ситуации общения. Метаситуативными являются, по-видимому, и тексты, раскрывающие содержательную сторону неявного отражения в речи признаков адресата (включая и наблюдателя), предмета речи и лица как предмета речи (см.: Успенский 1970) и других сторон ситуации общения, в том числе, например, времени общения.
Примерами текстов, отражающих особенности общения в разнос время суток, могут служить некоторые высказывания К. И. Чуковского, в сознании которого явно противопоставлялись «утренние» и «ночные» формы общения. Чуковский писал о Короленко:
«...он взял меня под руку, подвел, как больного, к
26
ближней купальне, усадил на влажную скамью н таким голосом, каким говорят только ночью и какого я прежде никогда не слыхал у него (словно это был совсем другой Короленко, совсем не тот, которого я видел сегодня у Анненских), сказал...» (К. И. Чуковский. «Современники»).
А вот о Блоке:
«Однажды... Блок, промолчавший всю ночь,— в людных сборищах он был вообще молчалив,— неожиданно стал говорить утренним, бодрым голосом» (К. И. Чуковский. Там же).
Конечно, за «утренним» и «ночным» здесь скрывается не только время суток, а целый комплекс факторов, связанных с общением утром и ночью. Естественно, что перед нами ме*- тафоры, но ассоциация речи и времени вовсе не случайна, ее закономерность подтверждается и тем, как легко понимает читатель приведенные высказывания, и прямыми научными данными о влиянии на речь той физической обстановки (время суток, освещенность участников общения, температура окружающей среды и под.), в которой протекает общение, и известными культурными традициями различного поведения людей в разное время суток (см., например: Stewart, D’Angelo 1975).
Неявное отражение в речи наряду с признаками говорящего (эмотивная, экспрессивная функция) и признаков адресата, наблюдателя и третьих лиц здесь лишь упомянуто, поскольку далее об этом говорится подробнее. Однако подчеркнем, что учет именно этого явления позволяет заметить непоследовательность теорий, придающих эмотивной функции несравненно большее значение, чем остальным функциям класса актуализации.
До сих пор речь шла о таких свойствах компонентов КА, которые только отражаются в речи и не являются результатом или условием участия в нем. К свойствам такого рода относятся, например, ооциально-ком'муникативный тип беоедующих, связанный с их общественными ролевыми характеристиками (пол, возраст, степень образованности, место жительства и под.). Отражение таких особенностей компонентов коммуникативного акта совершается неявным образом в общении и выступает в метаобщении как явный элемент содержания метаситуативных текстов («Ты говоришь, как настоящий мужчина» и под.). Как известно, говорящие далеко не всегда стремятся отразить подобные признаки в своей речи, и отражение выступает именно как признак, а не
27
как знак. Даже в художественном произведении, в структуре которого признаковые явления обычного общения получают знаковый статус (Лотман 1980), они обычно выступают не в явной форме (явное раскрытие достигается лишь . метатекстами), поэтому неискушенные читатели и зрители склонны отождествлять автора и рассказчика, актера и сценический персонаж, идеальный мир художественного произведения и мир реальный. Быть может, говоря о повышении уровня знаковости художественных текстов в сравнении с нехудожественными, следовало бы в большинстве случаев понимать его ,не как переход признака в знак, а как нейтрализацию знакового и незнакового, хотя подлинный переход также имеет место.
Но в КА реализуются и роли, которые создаются, распределяются и перераспределяются в самих К А и при этом не существуют отдельно от последних. Это собственно коммуникативные роли: адресант, адресат, упоминаемое лицо; а если перейти на более конкретный уровень, то это роли сообщающего и принимающего сообщение, вопрошающего и отвечающего, роль субъекта, требующего некоторого действия, и роль исполнителя (Ilalliday 1971).
Организация направленности общения (выделение адресата и адресанта) и целевая характеристика речи (интенцио- нальная функция) могут осуществляться как с применением специальных языковых средств (к ним относятся, например, интонационные и грамматические модели вопросительных, повествовательных, побудительных предложений), так и неявным образом. Но в общении в отличие от метаобще- Н'ия обращенность и целевая направленность речи никогда не выступают в качестве тем, поэтому общий уровень явности их представления в речи значительно ниже уровня явности концептуальной стороны речи. Таким образом, есть смысл говорить по крайней мере о трех степенях явности выражения содержания речи:
а) оно выражено специальным знаком и может выступать темой первичного общения (то есть не метаобщения);
б) оно может быть выражено специальным знаком, но не выступает темой речи в первичном общении;
в) оно выражено лишь соотношением знаков и не может выступать темой речи в первичном общении.
Четвертый случай (содержание речи выражается лишь
28
соотношением знаков, но выступает в роли темы первичного общения) практически не представлен.
Особой оценки заслуживает степень явности содержания так называемых «конситуативных» высказываний, характерных для 'разговорной речи (PP). «IB РР,— пишет Е. А. Земская,— ситуация является полноправной составной частью акта коммуникации, она вплавляется в речь. Многие элементы коммуникации не имеют вербального выражения, так как они даны в ситуации» (РРР 1973, 19). Отличительными признаками конситуативных высказываний Е. Н. Ширяев считает следующие: «(1) не весь смысл, передача которого является целью данного коммуникативного акта, вербализован в данном конСитуативном высказывании; (2) невербализаван- ный, но необходимый для данной коммуникации смысл не может быть приписан ни одному из вербальных компонентов высказывания; (3) вербальные компоненты своими валентными свойствами задают позиции для невербализованного смысла — незамещенные позиции; (4) конкретное лексико- семантическое значение этих позиций определяется конситу- ацией» (РРР 1981, 192).
Своеобразие строения конситуативных высказываний весьма существенно. И все же, несмотря на то, что в РР многие элементы содержания, причем элементы коммуникативно важные (см.: Сиротинина 1974, 103), могут не выражаться словесно, было бы неверно полагать, что степень явности содержания РР в целом ниже, чем степень явности содержания других типов речи, или имеет принципиально иной характер. Чрезвычайно важно, что и в конситуативных высказываниях «вербальные компоненты своими валентными свойствами задают позиции для невербализованного смысла». Рассмотрение конситуативных высказываний позволяет осознать, что явность элементов содержания связана с самим наличием смысловых позиций, а не с конкретным их лексико-семантическим наполнением. В частности поэтому при исследовании группировки функций несущественна степень полноты раскрытия метакоммуникативными текстами содержательной стороны функций первичных текстов, как об этом говорилось выше. Обращенность конситуативного высказывания «Дай!», а также наличные в нем смысловые позиции кому? и кого?/ что? .в принципе обладают той же степенью явности, что и в высказывании Саша, дай мне ножницы, где они замещены вербально.
Содержание функции организации направленности речи н
29
функции внтенциональной (целевой) получает высшую степень явности лишь в метаобщении, выступая темой, метаси- туативных текстов (ср.: Я обращаюсь ко всем присутствующим! Вам пишет бывший Ваш студент. В ответ на Ваш запрос сообщаем... и т. д.). Типичными примерами метаситуа- тивных текстов этого рода являются многие нз «экспозити- вов» Дж. Остина: Я сообщаю... Я отвечаю... и под. (Austin 1962, 147—163). Метаситуативный характер организации направленности речи и выражения интенциональной стороны общения требует отнесения соответствующих функций ко второму классу, к классу актуализации.
Особым употреблением, речи создаются, как известно, о т- пошен'ия и роли, .которые сохраняют свою значимость и за пределами тех .коммуникативных актов, в которых эти роли распределяются: роли обещающего, и получившего обещание, приглашающего и имеющего приглашение, дарящего и одаряемого, предлагающего пари и принявшего пари и т. п. Это роли, вызываемые перформативными высказываниями при соблюдении необходимых и. достаточных условий. Отнесение перформативной, или «креативной» (Grodzinski 1980), функции речи ко второму классу едва ли вызовет возражение.
Описанные выше отношения между речью и ситуацией КА, несомненно, связаны с явлением, трактуемым как направленность иллокутивной силы в теории речевых актов (Searle 1969), однако речь идет о разных предметах. Мы говорим не только о направленности каждого ,из речевых актов как целого, но и о направленности в принципе всех явных и неявных сторон содержания текста, по-разному сочетающихся в каждом конкретном акте речи. Кроме'того, нужно учитывать, что имеется и такой параметр КА, который, с одной стороны, обусловлен всей обстановкой общения и ролевыми признаками коммуникантов (статусными и позиционными), не зависящими от данного коммуникативного акта, а с другой стороны,— испытывает сильное влияние выраженных в самом коммуникативном акте представлений его участников о сложившейся ситуации (и ситуационных ролях). Этим параметром является тональность общения, ß речи она отражается в стиле, «регистре», отражается таким образом, что отношения между речью и ситуацией КА имеют характер соответствия: определенным типам речи соответствуют некоторые ситуации и наоборот (ср.: Белл 1980, 151). С одной стороны, говорящему могут указать на ошибку в выборе ре¬
30
гистра («Ну, к чему такой официальный тон? Мы же с вами старые знакомые...»), с другой стороны, под влиянием типа речи, избранно«) партнером, слушающий может изменить свое представление о ситуации. Как именно будет достигнуто этр соответствие, зависит от многих дополнительных факторов, но результатом бывает именно соответствие. Расхождения, колебания и достижение соответствия возможны потому, что между типом речи и ситуацией общения «вклиниваются» представления говорящих о последней, которые могут у них совпадать и не совпадать, а тип речи соответствует в первую очередь именно представлениям говорящих о ситуации КА. В качестве результирующего элемента выступает тональность общения.
Таким образом, прагматическое содержание речи требует при своем описании учета следующих признаков: отношение референции (А), регуляции (IB), соответствия (С); собственно коммуникативные объекты, существующие лишь как элементы данного КА (коммуникативные роли, тональность общения...) — d, не собственно коммуникативные объекты, то есть сущест.вующие_не только в границах данного коммуникативного акта — d.
1Возможны_оледующие основные сочетания перечисленных признаков: Ad — референция к несобственно коммуникативным объектам, существующим не только в границах данного коммуникативного акта (например, отражение в речи пола, возраста, степени образованности и под. признаков говорящих) ;
Ad—референция к собственно коммуникативным объектам (например, обозначение в предложении участников общения, элементы локации в структуре предложения (см.: Степанов 1975; Halliday 1971).
Bd — регуляция собственно коммуникативных ролей данного КА (например, выявление адресата обращением в отличие от обозначения его в предложении) ;
Bd — регуляция отношений, сохраняющихся и за пределами данного коммуникативного акта (например, речевое оформление просьб, советов, обещаний и под.);
Cd — отношения взаимообусловленности, соответствия
между речью и спецификой конкретной ситуации общения, выражающиеся в выборе тональности общения;
Cd — отношения взаимообусловленности, соответствия
между речью и объектами, существующими не только в границах'данного коммуникативного акта (например, отношения
31
между произнесением при встрече этикетной формулы приветствия и состоянием знакомства^.
Признаки A, IB, С (но не d и d) могут сочетаться, выступать вместе. Случаи типа AIBd и подобные наблюдаются в речи. Они не перечислены выше, так как не образуют особых типов содержания и могут быть рассмотрены как контамини- рованные.
5. Содержание обращения, особенно при подчеркнуто этикетном употреблении последнего, требует для своего описания привлечения понятия со ци ал ь н а я роль. Выработанное буржуазной социологией, это понятие «отражало прогрессивную тенденцию перехода от индивидуалистической интерпретации личности к пониманию ее как социального феномена» (БСЭ.— Т. 22.— С. 187). В марксистской социологии это понятие нашло свое 'место в системе научных обобщений, характеризующих структуру общества, получило специфическую конкретизацию и стало широко используемым. Научная ценность понятия социальная роль достаточно обоснована в ряде работ И. С. Кона. В статье «Личность и ее социальные роли», указав на то, что понятие социальной роли — «одно из старейших понятий обществоведения», И. С. Кон замечает: «И сейчас мы не можем описать поведение и взаимоотношения индивида с другими людьми и общественными учреждениями иначе, как в терминах выполняемых ими социальных ролей» (Кон 1969; см. также: Кречмар 1970). Развитое советской социологией марксистское понимание социальной роли успешно используется в психолингвистике и 'социальной психологии (см., например: Тарасов 1974; Тарасов 1977; Андреева 1980), а также в социолингвистике. «Марксистская теория ролей имеет прямой выход в социолингвистику,— пишет А. Д. Швейцер.— Она позволяет перебросить теоретический мост от микросоциологического анализа речевой деятельности к макросоциологичесшму анализу связей между структурой языка и социальной структурой общества» (Швейцер 1976, 42).
Понимая под социальной ролью вслед за И. С. Коном «нормативно одобренный обществом образ поведения, ожидаемый от каждого, занимающего данную социальную позицию» (Кон 1967, 23), и опираясь на разработку этого понятия в советской социолингвистике (см.: Крысин 1967; Крысин 1977), мы полагаем, что обращение связано с семантикой общения, во-первых, через собственно коммуникативные роли, соответствующие месту индивида в КА, во-вторых,— че¬
32
рез социальные роли, манифестация и регуляция которых составляет содержание этикетной фукнции общения.
6. Выделение обращений в составе речи чаще всего не вызывает затруднений. Если взять, например, фразы
1) Смотрю я на тебя, Терентий Хрисанфович, и дивуюсь.
А. М. Горький. Мещане
2) Народишку везде, браток, как муравья!
А. М. Горький. В людях то не возникает разногласий относительно того, есть ли в них обращения и где они. Опоры разворачиваются вокруг сущности обращений, их функций, классификации, способов представления их содержания, то есть имеют в основном теоретический характер. Как это нередко 'бывает, мы достаточно уверенно выделяем объект и успешно используем его, однако не имеем соответствующих ему общепринятых научных толкований; практику удовлетворяет (конечно, до поры до времени) приблизительное Соответствие различных представлений об обращении, и самое общее раскрытие понятия (например: «IB грамматике: слово или группа слов, которыми называют того, к кому обращаются с речью» — Ожегов 1982) оказывается менее уязвимым, чем более строгие, имеющие установку на точность определения (юм., например: Русская грамматика 1980, 163).
Поскольку главной задачей настоящей работы является раскрытие сущности обращения и каждая из глав должна постепенно (приближать к травильному, с нашей точки зрения, (пониманию различных сторон этого сложного лингвистического объекта, мы не дадим своего 'предварительного определения понятия («обращение», а будем отталкиваться от того в известной мере диффузного употребления, которое имеет слово «обращение» в лингвистической 'практике « которое хорошо отражено приведенным выше толкованием словаря С. И. Ожегова.
Вместе с тем .важно сразу заметить, что общее употребление термина обращение не разграничивает двух существенно различных явлений (ср.: Кручинина 1979) : 1 ) использование идентифицирующих и характеризующих номинаций для выделения адресата речи (как в первой из приведенных выше фраз), при котором содержание номинации не зависит от использования ее в составе предложения или в позиции обращения, и 2) особых единиц типа слова браток во второй фразе, специализировавшихся в роли обращения и практически вне этой роли не употребляемых (см.: Гольдин 1981).
33
Подробно разграничение адресующих обращений и обраще- ний-1регул,ятивов обсуждается в главе V, но имплицитно оно присутствует и в предшествующем изложении.
Обращение
»! и средства организации Глава II направленности речи
Направленность адресату — один из важнейших признаков человеческой речи, отличающий ее от функционирования значительного числа биосемиотичеоких систем. Возникая «а предшествующем речи этапе семиоаиса, направленность общения достигает в ней особого развития. Вое стороны высказывания так или иначе обусловлены ориентацией речи на адреоата и выражают эту ориентацию (ом.: Бахтин 1979; Велтистова 1964). Обращение |Спещиализировано в этой функции, но ни его .содержание, ни особенности употребления не могут быть поняты в отрыве от функционирования системы ориентации речи в целом. Поэтому необходимо установить важнейшие вербальные и невербальные элементы организации направленности речи, выявить их специфику и функциональную соотнесенность, рассмотреть их в аспекте отношения к обращению. Настоящая глава является попыткой приблизиться к решению указанных задач.
Коммуникативный акт имеет сложную многоуровневую организацию, и это предъявляет свои требования к терминологии его описания. В работе используется несколько обозначений участников КА. Помимо широко употребительных терминов «говорящий», «слушающий», «пишущий», «читающий», нами приняты и более общие обозначения «отправитель» и «получатель». Эти термины, свойственные работам по семиотике и теории связи, удобны тем, что дают возможность описывать участников любых коммуникативных актов, то есть актов, осуществляемых не обязательно посредством речи или 34
только одной речи. В случае необходимости они позволяют отвлекаться и от противопоставления «устная речь» — «письменная речь».
Участников общения независимо от их роли в КА мы называем общающимися, партнерами, комму ник антами. Против использования последнего термина в работах на русском языке выступила Н. А. Катагощина (ом.: Катагощина 1981), однако термин стал настолько употребительным, что сегодня едва ли есть смысл отказываться от его применения.
Терминами «адресант» и «адресат» мы обозначаем роли участников общения в КА, точнее: их роли по отношение « тексту; лица, начавшие творить (или писать), несомненно, ЯВЛЯЮТСЯ «|ГОВОрЯЩИМ!И» (или «пишущими»), но при этом не обязательно — адресантами, так жак не всякое говорение (писание) создает текст. Например, тот из собеседников, кто произнес «Я слушаю вас» или поощрил рассказчика нетерпеливым «.Ну?», тот только подчеркнул свою готовность быть адресатом « .помог ориентировать текст на себя. Его высказывание типично для роли адресатов. По-видимому, подобного рода различие, но на другом уровне содержания, имеет в виду Н. Д. Арутюнова, .когда пишет: «конечно, переход к .речевому реагированию превращает 'получателя речи в говорящего... Однако различие между говорящим — зачинщиком и говорящим — ответчиком этим не стирается, как не уничтожается и языковая разница между стимулирующими и реагирующими высказываниями» (Арутюнова 1981).
Различно отношение к тексту у «адресатов» и «реципиентов». В данном .противопоставлении «адресат» — это получатель с точки зрения адресанта. Иначе говоря, это представление адресанта о лице, которому он направляет текст; термином «реципиент», принятым в психолингвистике, мы обозначаем реальных получателей текстов, действительных их потребителей.
Разветвленную и глубоко обоснованную, .на наш взгляд, классификацию участников КА дают X. X. Кларк и Т. Б. Карлсон (см.: Clark, Carlson 1982). Кларк и Карлсон устанавливают в КА роли «говорящего» (speaker) и «слушающих» (hearers). Среди последних .выделяются «адресаты» (addresses). «Адресаты — это те участники, которые вокатив- но обозначены или могут быть обозначены .в высказывании» (Clark, Carlson 1982, 342). Однако в коммуникативном акте среди .слушающих имеются и «третьи лица» (side-participants), которые не относятся к адресатам, но, несомненно,
35
учитываются говорящими в числе слушающих участников общения. Наконец, возможна роль «подслушивающегб» (overhearer), который воспринимает речь, но не рассматривается говорящим как участник данного акта общения. Пример Кларка и Карлсона: Анна обращается .к Барбаре в присутствии Чарлза при подслушивающем Давиде: «Barbara, when did the two of you arrive last night?» Здесь Анна — говорящий, Барбара и Чарлз (но ,не Дэвид!)—участники КА, Барбара— адресат, Дэвид — подслушивающий (см.: Clark, -Carlson 1982, 343).
Выделение среди слушающих группы «участников» КА и лишь затем «адресатов» как части участников диктуется тем, что, с точки зрения авторов работы, основным, первичным иллокутивным актом является информативный. Если в намерение говорящего входит совершение какого-либо другого типа речевого акта, то это означает лишь то, что одновременно совершается 'несколько иллокутивных актов и основной из них — информативный. Важность данного положения, отклоняющегося от «стандартной» теории речевых актов, представленной в известной монографии Дж. Серла (Searle 1969), заключается в том, что в любом высказывании могут и, следовательно, должны быть вскрыты не только средства ориентации речи на адресатов, но и средства ориентации речи на участников — «третьих лиц», хотя бы реально последние и совпадали <в отдельных актах с адресатами. Содержание и форма речи ориентируются на все типы слушающих, поэтому нередко может быть выявлена ориентация даже на «подслушивающего», адресат в этом случае оказывается мнимым.
|В значительной части работ по коммуникации и речевому общению все участники общения, которые воспринимают или могут воспринимать текст, объединяются в группу «наблюдателей», куда включаются также «(подслушивающие» (и «подсматривающие», если форма текста допускает зрительное восприятие). Понятие наблюдателя, к обсуждению которого мы обращаемся ниже, ценно потому, что средства ориентации речи на все типы наблюдателей оказываются едиными и, таким образом, достигается обобщение, 'важное именно в аспекте исследования направленности речи.
Как известно, пражцы предложили различать в функции речи «два центра тяготения: один, в котором язык является ситуативным языком (практический язык), то есть использует дополнительный внелингвистический контекст, и другой, где язык стремится образовать целое, насколько возможно
36
■замкнутое, с тенденцией стать точным и полным, используя слов а-термины и фразы-суждения (теоретический язык, или язык формулировок)» (ПЛК 1967). Наблюдения над устным непосредственным бытовым общением, относящимся к первому типу, позволяют установить, что направленность текстов организуется совместными координированными действиями отправителя и получателя; Во-первых, говорящий сигнализирует партнеру об окончании своей реплики и о готовности или необходимости принять высказывание партнера. Во-вторых, слушающий специальными знаками требует перехода к нему очереди говорить и, становясь говорящим, отмечает направленность своего высказывания. В-третьих, в процессе речевого общения действует канал обратной связи, подтверждающей и укрепляющей речевой контакт.
В диалоге возможны перабивы и частичные перекрытия речи одного говорящего речью другого говорящего, его собеседника, но у взрослых, например, по данным американских иб- следователей, .перекрытия занимают не более 5% звучащей речи, и это свидетельствует о высокой степени координации усилий участников диалога, стремящихся совместно организовать .направленность текста. Существуют способы предупредить возможный (готовящийся) перебив или компенсировать результат перебива, если он все же совершился в неудобном, с точки зрения говорящего, участке его речи. Встречаются ситуации, в которых намерения партнеров относительно начала, .продолжения или завершения диалога не совпадают, нередко партнеры имеют неодинаковые права и возможности в организации речевого общения, но так или иначе организация (направленности речи совершается их совместными координированными усилиями и в этих случаях (ом.: Duncan 1975; Ervin-Tripp 1979; Ступин, Игнатов 1980).
Совместность действий, организующих направленность речи, особенно ярко проявляется в коммуникативной структуре телефонных разговоров. Степень их опосредованности невелика, но зрительно воспринимаемые сигналы (жесты, направление взгляда, повороты головы, позы, движения тела и под.), в данном случае ,не проходят, и их отсутствие восполняется усиленным использованием специальных вокально- слуховых элементов текста или метатекста с той же функцией. Так, важной особенностью телефонных разговоров является обязательность коммуникативной рамки, начальная часть которой обслуживает вызов абонента, установление того, кто с кем говорит и намерен говорить, выяс¬
37
нение возможности адресата вступить в данный момент в телефонное общение, проверку уровня слышимости и подобное. Вызывающий и отвечающий строят коммуникативную рамку совместно. Достаточно подробное нормативное описание коммуникативной рамки телефонных раз поваров на материале современной русской речи дано Н. И. Формановской (Формайовская 1979, 40—49; см. также: Pisarkowa 1975, 19, 20).
Элементами с функцией организации направленности речи •пронизан и сам текст телефонных диалогов. Например, во всех текстах большого материала телефонной речи (на польском языке), обследованной К. Писарюовой, содержались сипналы адресантов, предназначенные исключительно для создания готовности слушающего к получению информации и для .поддержания его напряжения, и сигналы получателей, подтверждающие их участие в общении, восприятие ими информации. Такими сигналами, с одной стороны, были часто употреблявшиеся звательные формы и формы именительного падежа собственных имен адресатов речи или заменяющих эти имена слов (wyrazów pospolitych) типа kochanie, braccie, dziewczyno, kobieto, stary, stara, а также совпадающие по форме с глаголами 2 лица выражения типа słuchaj и wiesz с их синонимами. С другой стороны,— звуковые паралингви- стические и словесные элементы типа tak, aicha, właśnie и подобные, то есть релятивы, или «речевые коммуникативные единицы ситуативного характера, служащие реакцией на восприятие каких-либо явлений, но выраженные не с помощью номинативных значений слов», по определению Г. В. Вадимовой (Вадимова 1967, il33). Кроме того, это были и «имитирующие» (sygnały symulowane) сигналы типа автокомментариев, которыми отправитель как бы «имитирует реакцию получателя» (Pisarkowa 1975, 33; ом. также: Фор- майовская 1982, 20).
Степень взаимозависимости действий адресанта и адресата в ходе устного непосредственного бытового общения столь велика, что вполне справедливым представляется мнение С. Данкана о существовании единиц общения, которые маркируются «координированными действиями более чем одного коммуниканта» (Duncan 1975, 200). При этом адресат и адресант действуют, конечно, различно, используют разные средства, поэтому первое членение множества средств организации направленности речи должно учитывать, чьей деятельностью (адресанта или адресата) порож¬
38
даются соответствующие сигналы. Обращение принадлежит к числу средств организации направленности речи, используемых адресантом. Будем называть их средствами обращенности (ср.: Велтистова 1964). Средствам обращенности уделяется далее главное внимание, хотя следует заметить, что в ряде ситуаций (и культурных типов) ведущая роль в организации направленности общения принадлежит адресату, который не просто .выражает готовность стать получателем текста (Я вас слушаю, Перехожу на прием и т. п.), но требует обращения к себе вполне определенных лиц и устанавливает порядок обращений, которые без специального его разрешения вообще не могут состояться (ср. ситуацию опроса на уроке или невозможность для младшего первым заговорить со старшим в некоторых культурах).
В опосредованном общении и во вторичных тинах речи происходит авто ном изация отдельных сторон коммуникативного акта. Становятся более4 явными специализированность и противопоставленность ролей адресанта и адресата по отношению к тексту. Усиливается возможность значительного расхождения мотивов и целевых установок отправителя и получателя в коммуникативном акте, по-разному осуществляется их активность.
Заметим, что при всем том принцип совместности организации направленности речи не исчезает, так как сохраняется зависимость этой организации как от адресанта, так и от адресата (см.: Тарасов, Сорокин, Бгажноков 1984, 54, 55). Однако возникает положение, при котором в непосредственных актах творения текстов полностью опосредована активность получателя, а в непосредственных актах восприятия текста полностью опосредована активность их создателя. Новизна положения заключается, следовательно, не в том, что текст отражает ситуацию общения в целом и таким образом опосредует отношения между ее элементами. Подход к тексту как к опредметенной форме акта коммуникации с адресантом, адресатом и предметам речи в качестве обязательных компонентов справедлив в отношении любых текстов. Новым в опосредованном общении оказывается то, что совместность работы адресанта и адресата по организации направленности речи является только опосредованной. Именно поэтому «письменный текст может быть понят как превращенная форма общения... он предстает читающему человеку как объект, в котором опредмечен и замещен весь процесс речевого общения» (Тарасов 1979, 101).
39
В тексте .вторичного типа, например в письменной монологической речи, уже нет элементов, .непосредственно принадлежащих адресату. Позиция адресата представлена в речи учетом его атрибутов, его аспектом. И именно поэтому аспект адресата или получателя в текстах вторичного типа, особенно в текстах массовой коммуникации, приобретает чрезвычайно большое значение (см.: Дридзе 1972; Дрид- зе 1980; Тарасов, Сорокин, Бгажноков 1984).
Ориентируясь в потоке текстов, реципиент производит целенаправленный выбор некоторых из. них, при этом выбираются не обязательно те тексты, которые предназначены отправителем данному члену ситуации общения :и специально маркированы как обращенные именно ему. Часть маркированных таким образом текстов не отбирается, зато потребляются и тексты, направленные заведомо другим адресатам. Реципиент владеет знаками обращенности, понимает и учитывает их содержание, но, несомненно, активен в своем потреблении речи, поэтому осуществляемый им выбор не равен расшифровке использованных отправителем знаков адресации и опирается не на одни лишь эти знаки. Несовпадение целей и деятельности отправителей и получателей текстов, то есть неполное совмещение класса адресатов с классом реципиентов или класса адресатов со всем составом «слушающих», по Кларку и Карлсону, приводит к тому, что в обществе вырабатываются специальные правила обращения с текстами, регулирующие связь между интересами отправителей и получателей текстов.
Значительная часть этих правил имеет статус этических норм (ор., например, неэтичность подслушивания и подсматривания, чтения .без специального на то разрешения — писем, адресованных другим, и под.) и достаточно полно отражается, как это показано Ю. 'В. Рождественским, в паремиях. Так, анализ фольклорных теистов позволяет сформулировать следующие нормы приема текстов в устном общении: «Слушающему рекомендуется всегда быть готовым к приему речи и принимать ее. Это правило означает не только принятие речи во время, свободное от каких-либо занятий, но и во время любых занятий. Так, если человек занят каким-либо трудом и в это время к нему обращена речь, то ему рекомендовано оставить свой труд и выслушать речь. Если человек сам говорит и в этот момент к нему обращена речь, то правильнее будет замолчать и выслушать, чем продолжать говорить...» (Рождественский 1979, 22; см. также с. 23—35).
40
Часть предписаний имеет более общий характер и трактуется в прагматических исследованиях как принципы и правила общения (см.: Grice 1975, . Демьяннов 1982). В некоторых случаях осуществляется и административная регуляция отношений между отправителями текстов и получателями (ср. обязанность руководителей учреждений отвечать на критику в печати, правила рассмотрения жалоб трудящихся и под.). Далеко не все правила, регулирующие отправление и получение текстов, имеют универсальный характер. Многие из них, особенно правила поведения в ограниченных, частных ситуациях общения, отчетливо выявляют ситуативную, национально-культурную или социально-групповую специфику, но для ,нас в данном случае важно лишь само существование таких правил, поскольку оно указывает на отсутствие абсолютно строгого соответствия между отправлением и получением текстов.
Несовпадение класса адресатов с классом реципиентов делает актуальным различение открытых и закрытых множеств адресатов. Создатели и ретрансляторы текстов нередко специально отмечают эту сторону их направленности: «только тебе», «между нами говоря», «для служебного пользования». Существуют и невербальные знаки ограничения круга адресатов (отвести адресата в сторону, понизить голос, ć помощью ладони сделать невидимыми для других движения губ...). Для исследования этой стороны организации направленности речи, несомненно, полезно различение реци- пиентов-адресатов и реципиентов-наблюдателей, на которых налагаются ограничения.
Необходимость вводить в информационную схему общения наряду с «приемником» (то есть адресатом) и наблюдателя К. Черри (Черри 1972, 120), а за ним А. Моль (Моль 1966) связывают с особым положением в КА субъекта суждений о языке и с разнохарактерностью передаваемой информации, в частности с тем, что, кроме «семантической информации», из информационного процесса извлекается и «эстетическая информация», а это предполагает наличие соответствующего метаязыка и его носителя.
С позицией наблюдателя отождествляется во многих работах позиция исследователя коммуникативного акта. Так, Е. Ф. Тарасов пишет: «Когда коммуниканты участвуют в социальном взаимодействии, то. они руководствуются своим пониманием ситуации общения (своей моделью ситуации):одна и та же ситуация коммуникантами может оцениваться, пони¬
41
маться диаметрально противоположно. Описание социального взаимодействия исследователем — это фиксация положения вещей с точки зрения исследователя-наблюдателя или иоследрвателя-участника взаимодействия. В лучшем случае модель исследователя включает в себя фрагменты моделей коммуникантов, если он осознает фант несовпадения моделей исследователя и коммуникантов, в худшем случае исследователь строит свою модель, полагая, что его модель соответствует моделям коммуникантов». При этом Е. Ф. Тарасов настаивает на признании особой важности различения позиции наблюдатели-исследователя и коммуникантов. С точки зрения Е. Ф. Тарасова, невнимание к проблеме деятельностного представления общения «и неразличение точек зрения исследователя и коммуникантов привело к постановке и обсуждению проблемы о возможности представления общения в виде формулы «субъект — субъект» в отличие от деятельности, где отношения отображаются как «субъект — объект». Совершенно очевидно, что формула «субъект — субъект» отображает в очень огрубленном виде общение только с точки зрения наблюдателя...» (Тарасов 1981, 156, 157).
Существование наблюдателя как дополнительного субъекта общения учитывается и в части работ ортолагической направленности, например в исследовании этикетных норм поведения. В этом случае наблюдатель рассматривается как носитель нормы, как представитель нормирующего коллектива, как выражение социального окружения, на фоне которого протекает конкретный КА (см.: Цивьян 1965). Такому пониманию наблюдателя совершенно соответствуют нередкие в книгах по этикету рекомендации «все будто бы пред сви- детельми делать» (Грациан Балтазар 1760, 241). Поскольку норма выявляется в сравнении, то и данное представление о наблюдателе предполагает наличие обслуживающего это сравнение метаязыка.
С описанной триадой участников КА (адресант, адресат, наблюдатель) представляется возможным соотносить изучаемые психологией фундаментальные отношения человеческой личности (см.: Шерозия 1979).
Коммуникативная роль наблюдателя получила отражение и в художественной литературе. Так, в отрывке «Участь моя решена. Я женюсь...» (1830) А. С. Пушкин великолепно передал переживание героем того факта, что текст становится достоянием не только адресата, но и наблюдателей, причем 42
последние говорят о тексте на собственном языке и оценивают текст, опираясь на собственные нормы:
Бросаюсь в карету, скачу; вот их дом; вхожу в переднюю; уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое сердце; говорят о моей любви на своем холопском .языке!...
Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями... Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне — и я жених.
Итак, это уже .не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра — площадная.
Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны, продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.
В том же 1830 г. Пушкин вновь обращается к проблеме отношений между творцом текста и наблюдателями, но теперь эти роли коммуникативного акта предстают прежде всего на уровне социальной структуры, как позиционные социальные роли «стихотворца» и «публики»:
Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. Публика смотрит на «его как на свою собственность, считает себя вправе требовать от него отчета в малейшем шаге. По ее мнению, он рожден для ее удовольствия и дышит для того только, чтобы подбирать рифмы. Требуют ли обстоятельства присутствия его в деревне, при возвращении его .первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь нового? Явится ли он в армию, чтобы взглянуть на друзей и родственников, публика требует непременно от него поэмы на последнюю победу, и газетчики сердятся, почему долго заставляет себя ждать...
А. С. Пушкин. Отрывок
На том же уровне представлена роль критика, позиционная роль профессионала-наблюдателя художественных текстов. Наконец, и сам стихотворец есть часть читающей публики и вынужден в свою очередь исполнять роль .наблюдателя.
Имея поминутно нужду в деньгах, приятель мой печатал свои сочинения и имел удовольствие читать о них печатные суждения (см. выше), что называл он в
43
своем энергическом просторечии — подслушивать у
кабака, что говорят о нас холопья.
А. С. Пушкин. Отрывок
Таким образом, автономизация отдельных сторон КА в опосредованных и усложненных формах общения выражается и в том, что собственно коммуникативные роли адресанта, адресата, наблюдателя превращаются из ситуативных в позиционные. Роль наблюдателя во всех его разновидностях осознается как все более и более важная, а профессионализация собственно коммуникативных ролей обнаруживает особую форму соответствия между коммуникативными и социальными структурами.
В интересующем нас аспекте организации направленности речи наблюдателем можно считать субъекта, включенного в канал связи, то есть имеющего возможность воспринимать текст, при условии, что передаваемый текст не содержит сигналов, налагающих на данного субъекта обязанности адресата (например обязанности соответствующим образом реагировать на выраженные в тексте вопросы, побуждения) или дающих данному субъекту права адресата (например права присущим адресату способом вмешиваться в строение текста). Но, кроме чисто отрицательных прав и обязанностей, у наблюдателя есть и положительное право включаться в общение и выключаться из него, сообразуясь прежде всего с собственными интересами, а также право определенным образом выражать оценку наблюдаемого. Таким образом, наблюдатель — это особая субъектная позиция в коммуникативном акте.
В устном непосредственном общении наблюдатели обычно не указываются, хотя и подразумеваются. Иногда наблюдателей упоминают в связи с налагаемыми на них ограничениями. Gp.:
— Да нешто его так вытащишь? Надо за голову!
— А голова под корягой! Знамо дело, дурак!
— Ну, не лай, а то влетит! Сволочь!
— При господине барине и такие сло- в а...
А. П. Чехов. Налим
— Перестань, ради бога! — просит жена по-французски. Хоть при посторонних не ешь нас... Старуха все слышит и теперь, благодаря ей, всему городу будет известно...
— Я не боюсь посторонних, — отвечает
Жилин по-русски.— Анфиса Ивановна видит,
что я справедливо говорю.
А. П. Чехов. Отец семейства
В опосредованнрм общении наблюдатель нередко бывает так или иначе обозначен. Например, в некоторых типах деловых документов, кроме адресата, указывается наблюдатель, которому в этом случае направляется копия. Как наблюдателей можно трактовать реципиентов научных работ и публицистических сочинений, потребителей рекламы, читателей, зрителей, слушателей, воспринимающих художественные тексты. Ю. М. Лотман полагает, что характер направленности получателям существенным образом различен в художественном и нехудожественном общении: «Нехудожественный текст читается (в нормальной ситуации) тем, к кому обращен... Художественный текст, как .правило, воспринимается не тем, кому адресован: любовное стихотворение делается предметом печатной публикации, .интимный дневник или эпистолярная проза доводятся до общего сведения. Одним из рабочих признаков художественного текста можно считать расхождение между формальным и реальным адресатом» (Лотман 1977, 61). Характеризуя этого «реального адресата» художественных текстов, Ю. М. Лотман указывает типичные признаки наблюдателей.
Следует оговориться, что, отождествляя адресатов художественных текстов с наблюдателями, мы не полагаем, будто этим определением исчерпывается сущность позиции получателей художественных текстов. В общении, опосредованном тенетами искусства, роль наблюдателя испытывает сложные, многоплановые модификации (см., например: Лотман 1980).
Время и место демонстрации теистов (например, стенд для объявлений, театральный зал и традиционное или специально указ,а»ное время представления и т. п.), язык произведения, его тема, специальные метатексты типа аннотаций и подобные коммуникативные средства помогают наблюдателям находить интересующие их тексты, то есть выполняют функцию организации направленности речи. Можно полагать, что текстов, ни к кому не обращенных, вообще не бывает. Если текст не рассчитан на конкретных адресатов, то он всегда предполагает некоего наблюдателя, хотя бы таким наблюдателем являлся сам создатель текста (ср., однако: Арутюнова 1981).
В религиозном сознании постоянным наблюдателем жиз-
45
ни-текста выступает «осевидящий», бог, и о этом отражается интуитивно воспринятая внеположенность носителей нормы по отношению к действующей личности (ср.: «Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!»).
Противопоставление адресатов наблюдателям при осей его важности не может быть положено в основу второго членения средств ориентации речи, так как в конкретных актах общения различение адресатов и реципиентов-наблюдателей оказывается неабсолютным, может наталкиваться на ряд трудностей. Во-первых, один и тот же участник КА обычно выступает в роли адресанта или адресата и в роли наблюдателя одновременно, поскольку общение многослойно (об этом говорилось выше). Вочвторых, по мере возрастания опосредо- ванности общения и расширения круга адресатов одного и того же текста (ср. письмо знакомому, письмо знакомым, письмо небольшому коллективу сотрудников и т. п.) получателям все труднее реально осуществлять права и обязанности адресатов. Нередко лишь некоторые уполномоченные кол- лектива-адресата реализуют соответствующую роль, а коммуникативная функция остальных приближается к роли наблюдателей. Так, открытое письмо, обращенное к представителям какой-либо из профессий, например — ко всем учителям, ,и переданное по каналам масоавой коммуникации, не обязательно будет прочитано всеми адресатами, имеющими возможность познакомиться с ним, и не обязательно у всех учителей вызовет характерные для позиции адресатов реакции. Коммуникативная судьба данного письма будет гораздо сильнее зависеть от соответствия его формы и содержания интересам получателей, чем в случае индивидуального послания. Текст, адресованный широкому кругу адресатов, воспринимается ими в значительной мере с позиции наблюдателей.
Заметим, что положение мало изменится, если один и тот же текст вручить каждому из получателей в отдельности с соответствующим конкретным обращением, так как действительная ориентация текста легко в нем просматривается. Как пишет Ю. М. Лотман, «всякий текст (в особенности художественный) содержит в себе то, что мы предпочли бы назвать образом аудитории», более того: «этот образ аудитории активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом» (Лотман 1977, 55).
«Образ аудитории» в условиях социально ориентированного общения значительно отличается от образа адресата при
46
общении, ориентированном индивидуально (см.: Тарасов, Сорокин, Бгажмоков 1984, 51—53), и одной из сторон этого различия является Перерастание роли адресата в роль наблюдателя при социально ориентированном общении.
Направленность теиста адресатам и/или наблюдателям есть функция целого комплекса средств, и важно конкретное их соотношение в различных типовых случаях. К отражению различия ориентации текста на адресатов и/или на наблюдателей можно приблизиться, опираясь на особенности «первичных» и «вторичных» средств.
Обычно отправитель осознанно или подсознательно учитывает аспект получателя,— учитывает, на какие признаки опирается реципиент в своем выборе текстов. Исходя из представления об адресате, о его заинтересованности в некотором содержании и типе общения, об уровне его осведомленности, о его перцептивных возможностях отправитель строит свою речь таким образом, чтобы предопределить желательный для него результат выбора (см. ряд исследований T. М. Дридзе). Так совершается отражение текстом наряду с позицией отправителя й позиции получателя, но для отправителя этот путь уточнения направленности речи вторичен в том смысле, что ориентирован на предполагаемую им точку зрения адресата. Эта сторона организации направленности речи существенна прежде всего с точки зрения искусства речи и обычно рассматривается риторикой, педагогикой, теорией литературы.
Однако было бы неверным полагать, будто в случаях, когда функция воздействия не выступает на первый план, ориентация речи на потребности и перцептивные возможности адресатов вовсе не имеет значения (см. с этой точки зрения анализ интересов читателей однотом1наго толкового словаря, выполненный Н. Ю. Шведовой — Шведова 1981).
Следовательно, обращенность речи достигается отправителем с помощью средств двух типов: первичных (к ним относятся средства активного выделения адресатов) и вторичных, не выделяющих адресатов, но дающих получателям основания для желательного отправителям выбора (обращение к определенному содержанию, использование такой композиции текста, которая способна вызвать повышенный интерес к нему, создание привлекающей внимание формы и вместе ,с тем выбор привычного, удобного, свойственного адресату языка, подъязыка, стиля и т. д.). Это второе членение средств организации направленности речи.
«Непрямые обращения», о которых пишут Е. Ф. Тарасов,
47
Ю. А. Сорокин, Б. X. Бгажноков, можно рассматривать в качестве разновидности вторичных средств. «К разряду непрямых обращений относятся высказывания, которые по их психологическому эффекту можно определить как идентифицирующие высказывания, или «мы»-выоказыван.ия. Ценность приема непрямого обращения заключается в том, что инициаторы общения говорят при этом не только от своего имени, но и от имени самих радиослушателей и телезрителей, выражая мнение и оценки, которые у этих последних могут возникнуть» (Тарасов, Сорокин, Бгажноков 1984, 56).
Первичные средства обращенности (только их мы называем в дальнейшем с р е д ст в а м и адресации) могут быть вербальными и невербальными (третье членение). К последним относятся многие паралингвистические явления, исследуемые проксемикой, кинесикой и другими ответвлениями паралингвистики и общей теории коммуникации. Задержать человека за руку (плечи, пуговицу, рукав...) и удерживать в продолжение речи, дотронуться до него или только ориентировать на него руку, взгляд, тело, реально приблизиться к нему до условного предела или приблизиться коммуникативно, усилив голос в соответствии с расстоянием до адресата,— эти и подобные средства служат активному выделению .адресатов, показывают реципиентам, что именно они избраны партнерами по общению, и налагают на них обязанности адресатов. Эти средства могут быть отнесены к первичным. Другие невербальные элементы общения лишь привлекают внимание к говорящему и/или к его речи, делают их более заметными, иногда дают предварительную оценку сообщения (ср.: покашливание с целью привлечь внимание, музыкальные сигналы, предшествовавшие выступлениям герольдов, звонок или стук председателя собрания, использование оратором специального места, например, трибуны, позывные радиостанции, шрифтовые или цветовые выделения одних печатных материалов в отличие от других и т. п.). Эти средства имеют вторичный характер, так как рассчитаны на активность реципиентов в выборе текстов (отражают их аспект) и только направляют этот выбор в желательную сторону.
По своему характеру выделение адресата и привлечение внимания к адресанту и его знакам таковы, что одно не исключается другим; они могут сосуществовать, быть выражены одним материальным явлением и даже переходить одно в другое. Например, упомянутое усиление голоса в одних случаях преимущественно служит средством адресации, в дру¬
48
гих — -способом выделения адресанта и его речи; точно так же выбор языка общения может выступать в роли своеобразного коммуникативного приближения к адресату для выделения его, но одновременно является и вторичным средством обращенности, отражением а-спекта получателя в речи отправителя. По-видимому, это следствие изначального единства коммуникативного акта, не снимающее, однако, необходимости различать первичные и вторичные средства обращенности, хотя проведение границы между ними и было бы в отдельных случаях затруднено.
Термины «первичное средство», «вторичное средство» употребляются .нами лишь в указанном выше смысле и не должны восприниматься в плане генетическом или оценочном. С точки зрения филогенеза организация направленности человеческого общения не изучена, а данные о соответствующих средствах в общении животных не позволяют утверждать первичность активного выделения адресата. Неполны пока и наши сведения о становлении системы средств организации речевого контакта у детей, хотя в настоящее время они активно изучаются (см., например: Горелов, Елина 1981; Ervin-Tripp 1979). БсЛи принять точку зрения Кларка и Карлсона на соотношение отдельных типов речевых актов, то и в этом плане выделение адресатов не представляется самым важным. Таким образом, деление средств обращенности речи на «первичные» и «вторичные» отражает лишь разные аспекты обращенности.
Какие из вербальных средств выражения обращенности высказывания могут быть отнесены к первичным, то есть оценены как средства адресации? P. М. Гайсина, специально изучавшая средства речевого контакта в русском языке, пишет: «К средствам речевого контакта относятся все те языковые элементы структуры и состава предложения, которые указывают на наличие воспринимающего речь. К ним отног сятся: 1) так называемые обращения; 2) некоторые разряды вводных слов (типа «знаете ли», «понимаете ли»); 3) глагольные формы 2 лица в позиции сказуемого} 4) местоименные формы 2 лица в позиции любого члена предложения; 5) наконец, специфическая интонация, оформляющая некоторые типы высказываний, которые по своей функциональной природе должны быть целенаправленно адресованными (таковы, например, повелительные и вопросительные предложения) (Гайсина 1971, 38; см. также: Гайсина 1967). Существуют, конечно, и иные контактообразующие средства, но для
49
выделения элементов адресаций удобно отталкиваться именно от этого перечня, поскольку в него включены единицы, указывающие, как пишет P. М. Гайсина, «на наличие воспринимающего речь».
По-видимому, в наших целях из данного списка следует прежде всего исключить интонационные модели повелительного и вопросительного предложений: ими так же не выделяется адресат, как и интонацией повествовательного предложения. Исключим местоименные и .глагольные формы 2 лица в позиции любого члена предложения и вообще любые самостоятельные и несамостоятельные номинации собеседника в составе предложения, кроме так называемого косвенного обращения, о котором будет сказано ниже.
Высказывание Где ты был? с точки зрения выделения адресата в принципе не отличается от высказывания Где он был? Разница лишь в том, что в первом случае объектом речи является собеседник, во втором — третье лицо: и ты, и он — элементы пропозиционального характера. Употребленные здесь форма единственного числа местоимения ты и мужской род глагола в отдельных ситуациях (когда, например, кроме говорящего, присутствуют двое, из которых лишь с одним он на «ты»; когда, кроме говорящего, присутствуют «он» и «она», а говорящий не использует ни обращений, ни каких-либо невербальных знаков адресации) могут помочь определить адресата, но это явно вторичное их значение.
Местоименная номинация участников КА, как об этом говорилось уже во введении, реализует коммуникативное отношение Ad (референция к собственно коммуникативным объектам, локация), тогда как выделение адресата соответствует отношению IBd (регуляция собственно коммуникативных ролей). Для обозначения говорящего и слушающего в составе предложения вовсе не случайно, как правило, используются дейктические элементы, тогда как для обозначения третьих лиц — в первую очередь слова называющие. Элементы со значением 1 и 2 лица—типичные шифтеры, содержание которых раскрывается ссылкой на акт общения (см.: Якобсон 1972). Эти формы предполагают уже установленный контакт, их референция имеет, если можно так выразиться, центростремительный характер: от реальной ситуации общения— к речевым обозначениям ее участников. Вербальная адресация может совершаться лишь прямо противоположным, центробежным действием, конечная цель которого — организация коммуникативного акта: не обозначение в тексте, 50
а реальное выделение получателя (ср., однако: Распопов 1962, Корженецкий 1979).
Вводные слова типа «знаете ли» — важное средство организации коммуникативного акта. Они подчеркивают обращенность, ориентированность содержания речи на адресата, на уже выделенного, имеющегося в ситуации общения адресата (см.: Pisarkowa 1975, 20—29). Вводные слава этого типа не могут выделять адресата речи самостоятельно, без опоры на другие средства. Таким образом, из упомянутых P. М. Гайсиной средств организации речевого контакта функцией адресации фактически обладает лишь обращение. В .структуре предложения нет соответствующей функциональной позиции, поскольку адресуется всегда текст (развернутый или минимальный) и обращение, как будет показано ниже,— единица текста.
Вместе с тем выделенные P. М. Гайсиной коммуникативные средства, конечно, не безразличны для организации направленности речи. Второе лицо означает, что ситуация общения, отраженная речью, включает не только наблюдателя, но и адресата. Кто этот адресат, — неизвестно, однако он есть, текст на него .рассчитан. Местоименные и глагольные формы второго лица (кроме форм, представленных в обобщенно-личном предложении), структуры повелительного и вопросительного предложения, вводные слава типа «знаете ли» в отличие от адресующего обращения не выделяют адресата речи, но так же, как и обращение, указывают на наличие адресата и, следовательно, противопоставляют тексты, ориентированные на адресата, текстам, ориентированным только на наблюдателя. В этом и заключается их важная коммуникативная роль.
Некоторые из языков (например, немецкий, идиш, шведский, норвежский, польский, литовский) допускают в качестве особо вежливой формы обращение к собеседнику «в третьем лице» с использованием титула или другой неместо- именной номинации. В русских .художественных текстах этот способ обозначения адресата иногда включается в подчеркнуто .вежливую речь нерусских персонажей. Ср., например, следующие адресованные «пану» фразы Янкеля (Н. В. Гоголь «Тарас Бульба») : 1) Разве пан не знает, что он по своей воле перешел к ним? 2) Думает паи, что можно так, как есть, не спрятавши, везти пана? 3) А разве пан не знает, что бог на то создал горилку, чтобы ее всякий пробовал? и под. Исследовав подобные конструкции в польском языке, Р. Хушча
51
(R. Huszcza 1980) приходит к выводу, что обозначение адресата играет в них роль особо вежливой формы личного местоимения 2 лица. Например, номинация pan ambasador во фразе Czy pan ambasador otrzymał zaproszenie? обозначает то же, что и местоимение 2 лица, если фраза действительно обращена к упомянутому лицу.
Если ограничиться данной трактовкой, то к конструкциям с обращением «в третьем лице» полностью приложимы приведенные выше соображения о несвойственности личным местоимениям функции адресации в составе предложения. Тогда нужно признать, что эти конструкции в явной форме адресатов не выделяют. Однако такой вывод был бы ошибочным. Следует принять со внимание, что в отличие от предложений с личными местоимениями 2 лица данная конструкция 1 не требует при себе обращения, а при его наличии воспринимается как речь о третьем лице. Таким образом, по крайней мере в польском языке указанная конструкция и собственно обращение находятся в отношении дополнительного распределения и должны рассматриваться как варианты одного явления. Их инвариантной сущностью является адресация. По отношению же к действительным местоимениям 2 лица «местоименное», по выражению Хушчи, употребление существительных в случаях, подобных приведенному выше, может трактоваться как снятие оппозиции, как нейтрализация. Итак, конструкции с замещением обращения особой формой обозначения адресата в предложении можно считать косвенным средством адресации. Различение прямых и косвенных средств адресации образует пятое членение средств организации направленности речи.
К прямым вербальным средствам адресации относим не только обращения, но и служащие той же цели специальные метатексты. Это высказывания или группы высказываний, сообщающие об адресации других высказываний. Ср.:
Комендант со мною поздоровался с видом озабоченным. Он запер двери, всех усадил, кроме урядника, который стоял у дверей, вынул из кармана бумагу и сказал нам: «Господа офицеры, важная новость! Слушайте, что пишет генерал». Тут он надел очки и прочел следующее:
«Господину коменданту Белогорской крепости капитану Миронову.
По секрету.
Сим извещаю вас, что убежавший из-под караула
52
донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку...»
А. С. Пушкин. Капитанская дочка Послание генерала предваряется специальными метатекстами: 1) «Господину коменданту Белогорской крепости капитану Миронову. По секрету», 2) «Сим извещаю вас, что...» Переадресуй письмо «господам офицерам», комендант также использует метатевст: «Господа офицеры, важная новость! Слушайте, что пишет генерал».
Адресующие метатексты могут не включать в себя обращений и ориентироваться на наблюдателей (таковы аннотации, некоторые посвящения, адреса...), но могут иметь при себе обращения, которые в одних случаях относятся к адресатам только метатекстов, а в других — и к адресатам самих текстов. Адресующие метатексты могут состоять лишь из именований адресам, но могут включать в свой состав также именование адресанта и характеристику отдельных сторон коммуникации. Ср. типичную для берестяных писем адресующую формулу «от такого-то такому-то» и типичную для части современных документов (заявлений, рапортов) формулу «такому-то от такого-то». С одной стороны, метатекст нередко дублирует информацию, передаваемую обращением, и служит подчеркиванию, усилению направленности речи (Я с тобой говорю! Разве я не тебе говорю? и под.); с другой стороны, он способен регулировать общение более тонко и разнообразно, вносить самостоятельный вклад в организацию коммуникативного акта, например отрицать или запрещать какую-либо из возможных ориентаций речи (Я говорю не с вами! Не слушайте его! и т. п.).
Необходимость отделить обращение от специальных ме- татекстов с адресующей функцией вызывает шестое членение средств ориентации речи,— членение на средства текстового и нетекстового типа. К последним относится обращение. Будучи метакоммуникативным элементом, обращение само по себе текстом не является и лишь обслуживает его, поэтому обращение «можно рассматривать .как прагматическую вставку ,в высказывание» (Арутюнова 1977, 340).
Вышеизложенное позволяет построить схему, иллюстрирующую место адресующего обращения в ряду других средств организации направленности речи:
53
Организация направленности речи
Обращенность
Активность адресанта
Активность адресата
Выбор Адресация
Аспект адресата Аспект адреса нта
не образующая текста текстовая
адресующее обращение
Представленная в схеме последовательность альтернативных признаков ориентирована на выделение обращения и в этом смысле не случайна, но порядок «предъявления:» признаков может быть и иным, поскольку они образуют оппозиции самого общего типа и характеризуют любые средства организации направленности речи. Так, междометие Эй\ и выражения Простите! Извините!, встречающиеся в начале общения как формы привлечения внимания к адресанту (см.: Формановская 1977, 18—22; Земская 1979, 221), должны рассматриваться в числе средств организации выбора текста, но это не означает, что они не могут быть охарактеризованы с точки зрения своей вербальности /невербально- сти, возможности или невозможности образовывать отдельный текст, с точки зрения прямого или косвенного функционирования. Как раз последний признак, помимо присущей данным единицам тональности, является для них различительным, так как Простите! Извините!, «будучи формулами речевого этикета, все же сохраняют, хотя и минимально, свое значение извинения» (Формановская 1977, 18), а с ним — и косвенный характер функционирования в роли средства привлечения внимания.
54
Использованный набор признаков достаточен для соотнесения обращений с другими близкими по функции средствами, но не является исчерпывающим. Как и явление этикетной модуляции речи, организация направленности текстов может оцениваться также со стороны обязательности/фа- культативности, со стороны сегментности или супрасегмент- ности используемых средств, с точки зрения их позиции в тексте я т. д., но в данном случае указанные характеристики менее существенны.
Э. Гоффман детально исследовал влияние фактора расстояния, зрительной и слуховой взаимодостушюсти субъектов на то, относят ли они себя к участникам общения (считают ли себя входящими в одну группу с говорящим) или не относят (Goffman 1971). Как известно, нередко сама обстановка общения дает основания получателям считать речь обращенной именно к ним, хотя специальные средства адресации (то есть «явные» средства организации направленности речи) при этом могли быть не использованы. Большая вероятность обращения к определенным лицам, например в часто повторяющихся стандартных ситуациях, ослабляет информативную ценность обозначений адресатов. Л. П. Якубин- ский писал: «Если в данной квартире с вами находится какой-нибудь «Миша», и вы кричите: «Миша!», то юн услышит, поймет и ответит вам: «что?», но фактором, обусловливающим такое безошибочное понимание, будет не только и не столько отчетливое восприятие слова «Миша», сколько — при приблизительном восприятии этого слова — бессознательное «умозаключение», что никого другого вы звать не можете, что вы и раньше также его звали, что он, собственно, догадывается, что вам нужно, и т. п., и, если вы крикнете ему не «Миша», а другое имя, то он по тем же основаниям может воспринять его как «Миша» (Якубинокий 19.23, 169; ср.: Горелов 1974, 43', 44). Если — продолжим — имя вообще не будет произнесено, адресат все-таки «по тем же основаниям» может осознать речь как обращенную к нему. Более того: каждый из нас сталкивался оо случаями, когда высокая вероятность обращения к определенным лицам воспринималась последними столь отчетливо, что они вдруг переспрашивали: «Что-что?», хотя в действительности в данный момент к ним никто не обращался.
Конечно, воздействие обстановки в целом на осознание вероятности обращения нельзя рассматривать как средство организации направленности речи: обстановка может не
55
зависеть от активности отправителей или получателей речи, она лишь учитывается ими. Этот фактор скорее следует отнести к внешней обусловленности организации направленности речи, включив сюда также соответствующие пресуппозиции и правила. Правилом .этого рода руководствуются участники беседу, когда продолжение ее, если смена участников не была специально обозначена, рассматривают как ориентированный на себя акт общения. Этот фактор (Кларк и Карлсон называют его conversational history) явно вытекает из пресуппозиции единства обращенности текста (подробнее об этом смотри ниже).
Именно воздействие обстановки, однозначно предопределяющей понимание направленности речи и позволяющей элиминировать обозначение адресата, сказывается на организации диалогов, начальные реплики которых вербальных средств адресации не содержат (наличие невербальных средств адресации не исключено, но не является определяющим):
A. —'мать В.; Б.— жена В.; В.— муж.
(7.30 В спальне В. и Б.)
B. (просыпаясь) Сколько уже?
Б. Полвосьмого//
В. Уту//Надо будить//(ребенка)
Б. Ну подожди до без пятнадцати//
В. Угу//
(В. комнате у А.)
В. (входит) Ну как? (себя чувствуешь)
A. Ничего
B. А врача как? (вчера договаривались вызвать врача)
А. Не знаю даже//И спала//
Осознание обращенности первых ответных реплик, также не содержащих средств адресации, несомненно, связано с модальностью высказываний В. В отличие от повествовательных сообщений, побуждение и вопрос предполагают обязательность реакции получателя, а вопрос требует, кроме того, чтобы эта реакция имела характер ответного сообщения (Якубинокий 1923, 134; Рождественский 1979, 26—31). Поскольку адресат ответной реплики однозначно задан принадлежностью вопроса одному из субъектов речи, ответное высказывание в устной коммуникации обычно не включает в себя прямых обозначений адресата. В этих случаях достаточно временной, тематической и структурной соотнесенности 56
реплик. Более того, прямые обозначения адресата в реплике-ответе необычны, по крайней мере — в препозиции. Так, магнитофонные записи разговорных текстов «Утро в семье» и «Воскресное утро в семье» (РРР 1978, 241—248) фиксируют 32 обращения, но в 45 репликах-ответах-двух этих текстов обращения не встретились ни разу. 42 обращения находим в большой записи «День в семье» (Там же, 218—230), но лишь три из них —в 63 репликах-ответах данного текста, причем ни одно обращение не встретилось в препозиции.
Приведем эти три реплики в контекстах, чтобы показать, что попытка переноса в них обращений в препозицию явно разрушает естественность коммуникации и может быть оправдана лишь превращением таких обращений в самостоятельные «вокативные предложения» с соответствующим при- мысливанием какого-либо адресуемого ими подтекста типа «Что ты, как ты мот подумать!» или «Разве вы этого не знаете сами?» (ср.: Шахматов 1941).
1. В. Ну как ты вот прошлась то? как себя чувствуешь после ходьбы?
А. Да ничего Жень//я ничего//Я'Вно лучше//
2. Б. Наталья Евгеньевна/а вы не знаете где его кубики эти?//
A. Да тут Галя были//
3. Б. Кто видел мои часы?
B. Я не видел//
Б. Смотрит вопросительно на А.
А. Нет/ие видела/Галя//
Обращения ответных реплик используются не в целях адресации. Они в основном служат этикетному оформлению речи, выражают социальноролевые отношения между членами коммуникативного акта, чем и объясняется необычность постановки таких обращений в препозицию. В тех же случаях, когда следующая за вопросом реплика начинается обращением к задавшему вопрос, она, как правило, не содержит ответа на него, а является показателем смены речевой инициативы и связанного с этим тематического, логического или какого-либо иного переключения. Например:
Нина.
О нет, я жить хочу.
Арбенин.
К чему?
57
Нина.
Евгений,
Я мучусь, я больна.
М. Ю. Лермонтов. Маскарад
Ср. с этой точки зрения соотношение следующих высказываний, второе из которых, начинающееся обращением Фома, также не является в прямом смысле ответом на вопрос, тем более, что этот вопрос имел риторический характер. Число обращений в репликах опора обычно возрастает за счет установки опорящнх на изменение предлагаемого собеседником характера раскрытия темы или на перелом в самой теме.
«..Лет, полковник, чтобы сравниться со мной, вы должны совершить теперь целый ряд подвигов. А на какой подвиг способны вы, когда не можете даже сказать мне вы, как своему ровне, а говорите ты как слуге?
— Фома, но ведь я по дружбе говорил тебе ты! — возопил дядя. — Я не знал, что тебе неприятно... Боже мой! но если б я только знал...
— Вы,— продолжал Фома,— вы, который не могли или, лучше оказать, не хотели исполнить самую пустейшую, самую ничтожнейшую из просьб, когда я вас просил сказать мне, как генералу, «ваше превосходительство»...
— Но, Фома, ведь это уже было, так оказать, высшее посягновение, Фома».
Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели
Адресующая роль обращений реализуется, таким образом, с одной стороны, на фоне представлений потенциальных участников КА друг о друге, о заинтересованности партнеров в обращении к тем или иным лицам (ср.: Condon, Yousef 1975, 5—7); с другой стороны,—с опорой на владение правилами общения, обеспечивающими верное восприятие адресации высказываний, не содержащих специальных ее средств; в-третьих,— во взаимодействии с другими средствами организации направленности речи.
Рассматривая вслед за Д. Вундерлихом (Wunderlich 1976) обращение в качестве особого коммуникативного акта, сочетающегося с другими типами коммуникативных актов,
58
Л. П. Рыжова исследовала возникающие в таких сочетаниях коммуникативные варианты и пришла к выводу о том, что «в составе высказываний различных коммуникативно-прагматических типов.., обращение является здесь «е ведущим, а служебным компонентом в силу того, что ком муникативно- интенциональная направленность дискурса определяется не им, а более «сильным» типом: директивным, сатисфактивным и т. п. Вокатив же уточняет направленность диокурса к адресату и указывает «а то, что адресат выступает, во-первых, как агент интендируемого, ожидаемого действия, выражаемого высказываниями директивного и эротетического типов, во-вторых, как инициатор действий говорящего, при этом говорящий выражает свое отношение «предполагаемым действиям в высказываниях ретрактивного, репрезентативного, ко- Миссинного и сатисфактиввого типов» (Рыжова 1983, 133;
ср. также: Останин 1985). «Как самостоятельный компонент диокурса,— пишет Л. П. Рыжова,— обращение реализует вокативную функцию только в инициативных репликах диалога с целью привлечения внимания адресата или уточнения (идентификации) его...» (Там же, с. 133); Самостоятельность понимается в данном случае не в грамматическом, а в коммуникативно-прагматическом аспекте. Целевые характеристики обслуживаемых обращениями текстов несомненно являются важным коммуникативным контекстом реализации обращением функции организации направленности речи.
1Вее средства адресации, как они были определены выше, в том числе и обращение, используются для явного выделения участников коммуникации и этим отличаются от вторичных средств обращенности речи. Вот пример.
«За обедом матушка прочла, наконец, это письмо. Оно было от отца.
— Милая Саша, я купил то, что мы с тобой решили подарить, одному мальчику, который, по-моему, вряд ли заслуживает, чтобы эту прекрасную вещь ему подарили.
— При этих словах Аркадий Иванович страшно начал подмигивать.— Вещь это довольно большая, поэтому пришли за ней лишнюю подводу»..
А. Н. Толстой. Детство Никиты
Адресуя письмо жене, отец, судя по шифрующим номинациям, полагает, что с письмом будет ознакомлен и тот, для кого (и только для него!) «прекрасная вещь» должна ока¬
59
заться сюрпризом и поэтому не может быть прямо названа. Вторичные средства обращенности ориентируют письмо и на этого реципиента, однако, хотя письмо действительно прочитано при Никите и несмотря на подмигивания Аркадия Ивановича, вторичный характер обращенности текста не может дать Никите абсолютной уверенности в том, что он и есть тот мальчик, которому намекнули ,на прекрасный подарок.
Допустим, что начало письма было бы таким: «Я купил то, что мы с тобой решили подарить Никите». Эффект за- шиф|рованности, сокрытия части содержания остается, хотя становится менее ярким. Именно этот эффект заставляет думать, что письмо рассчитано на чтение при Никите. Однако даже в этом случае нет абсолютной уверенности в том, что Никита включается отправителем в числе получателей.
Если бы шифрующие номинации полностью отсутствовали (я купил лодку Никите), Никита мог бы «выбрать» этот текет как интересный, важный для него по содержанию, но у него вовсе не осталось бы оснований для решения, обращено письмо только к матери или к нему тоже (мы намеренно отвлекаемся от возможности других способов варьировать письмо и неявно выражать его обращенность). С другой стороны, достаточно использовать соответствующее обращение или адресующий метатекст (указать Никиту в числе получателей на конверте; включить фразы типа «Пусть Никита сам прочтет письмо» или под.), как обращенность приобретает явный характер (о понятии явности содержания см. в гл. 1).
Первичные средства могут направлять тексты как отдельным лидам, так и группам лиц (ср. обращения типа Пионеры и школьники! Работники транспорта! и подобные), но в целом эта ориентация речи конкретнее, чем ее ориентация вторичными средствами. Последние делают текст интересным и доступным более широкому и менее четко определенному (со стороны мощности) множеству реципиентов. По отношению к нему множество получателей, выделенное первичными средствами, обычно выступает в качестве подмножества. Но соотношение .первичных и вторичных средств организации направленности речи может быть и иным, что становится источником разнообразных коммуникативных эффектов (явное и неявное совмещение адресаций, адресация реальная и мнимая и т. д.).
Так, помещаемые в периодических изданиях открытые письма, как правило, имеют конкретную адресацию отдельным лицам или организациям и в то же время с помощью 60
вторичных средств направляются широкому кругу реципиентов, в который прямо выделенные адресаты могут и не входить. Использование газеты или журнала в качестве канала связи (невербальное оредство адресации) актуализирует содержащиеся в текстах писем элементы вторичной организации направленности речи, в большинстве случаев сознательно внесенные в них с раочетом на эту актуализацию. Мы сталкиваемся здесь с явно выраженным совмещением адресаций в одних и тех же текстах.
Сошлемся в качестве примера на помещенное в «Литературной газете» (1985, № 17) «Открытое письмо Джону М. Мартину, бывшему капитану армии США (яичный № 01575447 ОМ)» писателя Ю. Смирнова. Этот обладающий актуальной публицистической направленностью материал ориентирован прежде всего на наблюдателей-читателей газеты. В их числе может оказаться и бывший капитан Мартин, однако ориентация на наблюдателей в целом здесь, несомненно, существенней.
Примером неявного совмещения адресаций может служить следующий диалог Печорина и Грушницкого:
«— Ты озлоблен против всего рода человеческого.
— И есть за что...
— О! .право?
В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по- французски:
— Mon cher, je hais les hommes pour ne pas les mépriser, car autrement la vie serait une farce trop dégoûtante.
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором».
Af. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени
Французская фраза Грушницкого формально адресована Печорину (является ответом на вопрос последнего, содержит обращение к нему), но ее главный адресат — дамы, причем совмещение адресаций имеет неявный характер: громкое произнесение фразы позволяет дамам воспринять ее, но не маркирует теист как явно направленный и им.
Приведенные примеры позволяют заметить, что организация направленности речи с помощью вторичных средств требует специальной их актуализации. Она осуществляется прежде всего использованием той или иной фактуры речи
61
(термин Ю. ß. Рождественского—см. Рождественский 1979) и соответствующих этой фактуре жанров. Дополнение устной речи речью письменной, развитие речи печатной и речи массовой коммуникации, пользующейся средствами радио, кино, телевидения,— это ступени расширения круга реципиентов, изменения условий и возможностей выбора, преобразования самого явления текста и повышения относительной значимости вторичных средств организации направленности речи. Многие современные жанры вообще не используют первичных средств адресации, а в некоторых случаях адресация, первичная по форме, оказывается вторичной по своему содержанию.
Так, аннотации научных изданий обычно включают названия адресатов (ср.: Книга может быть полезной для врачей, студентов медицинских институтов, аптечных работников, биологов; Книга рассчитана на историков, историков культуры, книговедов, библиотечных и издательских работников...), но в таких метатекстах адресаты нередко «выводятся» из содержания и формы готовых работ, причем исполнение функций обращенности и актуализации направленности текстов все более переходит от авторов к издательствам, библиотекам, торговым организациям « т. п. учреждениям. Им принадлежат аннотации, индексация распространяемых текстов, в их деятельности функция организации направленности речи преобразуется в общественную функцию распределения текстов.
Прямые вербальные адресации, не образующие текстов, то есть обращения, существенно отличаются в функциональном отношении от адресаций, осуществляемых посредством специальных метатекстов. Бели первые, выделяя адресата, и сами адресованы этому адресату, то вторые, хотя и выделяют адресата, но а) осуществляют это выделение посредством сообщения об адресате; б) обращены наблюдателям (в том числе и наблюдателям-ретрансляторам—ср. функцию адреса на конверте), обслуживают их интересы. Поэтому, когда адресат метатакста совпадает с лицом, которому направляется основной текст, то этим подчеркивается совмещение ролей адресата и наблюдателя. Оно находит внешнее выражение в том, что получатель основного текста ведет себя отчасти как адресат, отчасти — как наблюдатель. Например:
Лука: Парень! Слушай-к а, что я тебе скажу: бабу эту прочь надо! Ты ее — ни-ни!—до себя не допускай... 62
Мужа — она « сама со света оживет, да еще половчее тебя, да! Ты, ее, дьяволицу, не слушай. Гляди — какой я? Лысый... А отчего? От этих вот самых разных баб... Я их, баб-то, может, больше знал, чем волос на голове было... А эта Василиса — она хуже черемиса!
Пепел. Не понимаю я... опааибо тебе оказать, или ты...
А. М. Горький. На дне
Пепел воспринимает речь Луки как ее адресат, относя к себе местоимения второго лица. Вместе с тем его реакция — скорее реакция наблюдателя, чем адресата. Это можно бы объяснить тем, что по содержанию и коммуникативной направленности речь Луш — это совет. Однако достаточно опустить в этой речи выделенный метатекст, как становится ясным, что и он сыграл свою роль в уточнении коммуникативной направленности речи Луки. Эта роль — подчеркивание аспекта наблюдателя.
Коммуникативный эффект адресующего метатекста существенно зависит от того, имеется ли обращение в нем самом и в основном тексте, от общего соотношения средств адресации и средств выбора в КА.
Т аким образом, обращение является главным средством явного выделения адресата, поскольку оно специализировано в данной функции (в отличие от косвенных средств адресации), всегда ориентировано на самого адресата (в отличие от части адресующих метатекстов), поскольку оно универсальнее невербальных средств адресации) : последние сильнее изменяются в зависимости от используемого канала связи, от непосредственности или опосредованности общения). В данном случае мы говорим об. обращении в целом как служебном элементе текста и намеренно отвлекаемся от разнообразия лексического наполнения этой позиции, от типов обращения. Этому предмету посвящен другой раздел работы.
Проявляясь во всех сторонах речи, организация ее направленности оказывается важным текстообразующим фактором, поэтому она обычно принимается во внимание цри попытках решения одной из важнейших филологических проблем—проблемы типологии речевых произведений (и соответствующих коммуникативных актов). Данной проблеме посвящена обширная литература; отдельные стороны вопроса (например, типология произведений словесного искусства) разработаны полнее, другие — лишь недавно стали активно изучаться. Не все исследователи в равной мере учитывают
63
характер организации направленности речи, однако важность данного фактора вое более и более осознается (см., например: Бахтин 1979; Леонтьев 1974; Акишина 4979; Люкшин 1978; Радэиевская 1983; Якубинский 1923; Холодович 1967; Будагов 1971; СТИ 1962; Вакуров, Кохтев, Солганик 1978; Hankiss 1973 и др.). Знание средств организации направленности речи и изучение разнообразных возможностей сочетания отдельных средств может, с нашей точки зрения, способствовать решению актуальной проблемы типологии речевых произведений.
ШЗ наковая
специфика этикета
Любой тип обращения не только участвует в организации направленности речи, но и выполняет этикетную функцию. Следовательно, обращение должно быть-раюсмотрено как в аспекте адресации, так и в функциональном ряду этикетных средств. Важно, однако, установить общую принадлежность этого ряда: принадлежит он речи или общению в целом; речи в первую очередь, а также общению в целом; общению в целом и в том числе речи и т. д. В зависимости от решения данного вопроса будут получаться разные ряды, а это скажется на функциональной оценке каждого .из членов ряда. Сам же выбор функционального ряда (или функциональных рядов) зависит от того, как понимается соотношение речи и этикета. Таким образом, рассмотрение этикетных свойств обращения опирается на общееемиотическое представление об отношениях между различными знаковыми системами в рамках культуры.
Специально разрабатывая данную проблему и говоря в частности о «символических обрядах и формах вежливости», Э. Бенвенист писал: «Эти знаки в процессе их появления и становления как системы уже предполагают существование языка, благодаря которому они производятся и интерпретируются» (Бенвенист 1974, 75). С этим связано сомнение исследователя в «самостоятельности» этикета как знаковой си- 64
стемы. Принимая данный взгляд на этикет и опираясь на него, Н. И. Формановская рассматривает вербальные единичны этикета прежде всего в системе языка «как подлинные знаки языка» (Формановская 1982, 25) и соответственно приписывает им (хотя и с некоторыми оговорками) грамматические значения, грамматическую форму и семантику, подобную семантике других лингвистических единиц, полагает, что и «функция выражения мысли находит место в речевом этикете» (Там же, 12). Hé считая данный .подход к решению проблемы единственно возможным, рассмотрим рассуждения Беввениста подробнее.
Э. Бенвенист утверждает, что «все знаки не могут ни функционировать одинаково, ни принадлежать к одной единственной системе. Следует строить несколько знаковых систем и между этими, системами устанавливать отношения различия и сходства» (Бенвенист 1974, 71). Бенвенист полагает, что мы «в каждый момент используем сразу несколько систем знаков: .прежде всего знаки языка, владение которыми начинается раньше всего, с первыми шагами сознательной жизни; знаки письменности; «знаки вежливости», признательности, общения во всех их разновидностях и иерархических связях; знаки, регулирующие движение транапортных средств; «внешние знаки», указывающие на общественное положение человека; «денежные знаки»...» (Там же, 76). Таким образом, этикетные знаки «во всех их разновидностях и иерархических связях» названы в ряду других систем знаков, то есть прямо утверждается их знаковый системный характер и определенная отдельность от языка. Вместе с тем в «каждой культурной среде», как считает Бенвенист, — и с этим нельзя не согласиться — менаду отдельными знаковыми системами устанавливаются некоторые отношения. По Бенвенисту, их три: отношения порождения, гомологии и интерпретации. Важнейшим организатором семиотичеокой сферы являются отношения интерпретации. «Этим термином,— пишет Бенвенист,— мы обозначим отношение, которое устанавливается между интерпретирующей и .интерпретируемой системами. С точки зрения языка это фундаментальное отношение разделяет системы на две группы: системы артикулирующие (самочленя- щиеся) и имеющие тем самым свою собственную семиотику, и. системы артикулируемые (несамочленящиеся), семиотический характер которых выявляется лишь при наложении на них рещетюи какой-либо другой системы выражения. Так вводится и обосновывается тот принцип, согласно которому
65
язык есть интерлретант всех семиотических систем. Никакая другая система не располагает соответствующим языком, с помощью которого она могла бы сама создавать свои категории (самокатегоршоваться) :и самоинтерпретироваться в соответствии оо своими семиотическими отличиями, тогда как язык в принципе может категоризовать и интерпретировать все, включая самого себя» (Там же, 85). Совершенно самостоятельная знаковая система характеризуется, с точки зрения Бенвениста, несбыточностью: «Между семиотическими системами не существует «синонимии»; нельзя «сказать одно и то же» с помощью слов и с помощью музыки, то есть с помощью систем с неодинаковой базой. Иными словами, две семиотические системы разного типа взаимен еобратимы» (Там же, 77). Обратимость же делает возможной полную интерпретацию. Вот в каком смысле, по- Бенвенисту, система этикета интерпретируется речью .и не имеет самостоятельности.
Как нам представляется, из этого в целом справедливого положения, во-первых, не следует, что этикет как знаковая система не имеет собственных «семиотических отличий», более того: Бенвенист, говоря о двух способах означивания, «семиотическом» и «семантическом», указывает важное направление поиска таких различий (ниже мы вернемся к этому вопросу).
Во-вторых, из этого положения не следует, будто все этикетные единицы вербального характера в семиотическом отношении тождественны типичным языковым знакам, а не типичным невербальным средствам этикета. Это как раз требует специальной проверни.
В-третьих, при -несомненной диагностирующей ценности принципа несбыточности и отношения интерпретации, данные характеристики семиотической оферы по крайней мере в некоторых случаях не позволяют принять четких полярных решений «да» или «нет»: возможны разные степени интерпретируемости. Если воспользоваться примером Бенвениста, то можно, пожалуй, говорить о частичной интерпретируемости музыки речью и о неполной интерпретируемости речью невербального этикета. Поскольку едва ли можно утверждать избыточность этикета как знаковой системы, то неполная интерпретируемость его речью должна расцениваться как проявление достаточной семиотической автономии этикета по отношению к речи.
В-четвертых, можно полагать, что «артикуляция» знако¬
66
вых систем отчасти совершается и в отношениях «гомологии», то есть соответствия, подобия знаковых систем. Во всяком случае отношения подобия составляют одно из условий интерпретируемости. В фундаментальной работе, посвященной М'естничеству на Руси, А. И. Маркевич хорошо показал, что соелоиная иерархия отражалась в феодальном обществе значительным числом разнохарактерных средств. Для «артикуляции» феодального этикета важны были не только возможности речевой интерпретации, но и соответствия «внешним знакам» отличия (эти знаки Бенвенист, как показывает приведенная выше цитата, выделяет из системы этикета), правилам наследования и подобному (см.: Маркевич 1879; Маркевич 1888).
Наконец, высказывание Бенвениста о том, что «символические обряды и формы вежливости» «в процессе их появления» предполагают существование языка, представляется нам не вполне точным. Дело в том, что уже стадное существование животных требует выражения важных для организации стада (стаи, прайда...) отношений контакта, доминирования, нередко — разных степеней подчиненности, выражения определенной иерархии. Не менее важную роль играют в процессе .взаимодействия животных способы обозначать отношения «своих» и «чужих». «|В стаде обезьян,— писал А. Н. Леонтьев,— существует уже сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии с соответственно .весьма сложной системой общения» (Леонтьев А. Н. 1972, 267). Ученые накопили немало соответствующих данных (ом.: Жилкин 1973; Тих 1950; Симонов 1975; Шовен 1965; Хайнд 1975; Фироов 1977; Дьюобери 1981; Якушин 1983 и др.) и проявляют к ним все возрастающий интерес .в связи с бурным развитием этологии, науки о поведении животных.
Сошлемся лишь на некоторые авторитетные свидетельства. Советский биолог Л. А. Фирсов в ходе тщательно проведенных наблюдений над шимпанзе в условиях, максимально приближенных к естественным, отметил существование у обезьян. особого «контактного» сигнала. Когда обезьяны, выпущенные на остров, где им предстояло самостоятельно организовать свою жизнь, несколько освоились на нем, они стали вступать в игры, далеко расходиться, но «всякий раз сбегались к Бою (доминирующему самцу — В. Г.), если он протягивал к ним руку и произносил несколько тихих контактных звуков («х-х-х» на вдохе и выдохе)...» (Фирсов 1967, 42).
Между выпущенными на остров обезьянами складывались
67
етадные отношения, которые хорошо проявлялись ужо в том, как обезьяны отправлялись спать: «Ритуал начинался с того, что Бой спускался с дерева, на котором он питался или просто отдыхал, и усаживался на тропе. Время от времени он смотрел по сторонам, где .на деревьях еще оставались другие обезьяны. При этом мы никогда не замечали с его стороны ни жеста, ни звука. Но проходило некоторое время, и все шимпанзе неторопливо, один аа другим, подходили к Бою и тоже, затаившись, к чему-то прислушивались. Только теперь Бой неспешно направлялся к своей дощатой «спальне», с ним туда же шла Гамма, а иногда и Чита. Тарас и Сильва, посидев возле улегшихся сородичей, отправлялись в лесную чащу строить новые гнезда или забирались в старые» (Там же, 50).
Дж. Шаллер, изучавший поведение горилл в естественных условиях, отмечает, что гориллы, несомненно, общаются между собой. Содержанием этого общения в основном является координирование поведения в пределах группы, а средства общения—движения и позы, направление взглядов, звуковые сигналы. При этом «если в стаде... находится больше одного самца с серебристой спиной, всегда существует отчетливо выраженный «табель о рангах». Власть может, например, выразиться в требовании уступить дорогу на узком пути или в том, что животное, низшее по рангу, прогоняют с насиженного местечка. Такой же «табель о рангах» обычно существует среди многих позвоночных животных. Вразрез с общепринятым мнением, иерархия не вызывает раздоров и распрей, а, наоборот, поддерживает мир в группе, так как отводит каждому члену группы определенное положение: каждое животное точно знает, какое оно место занимает по отношению к любому другому животному» (Шаллер 1968, 127). Один из характерных для общения в стаде приемов — принятие «позы покорности», известной многим животным. Дж. Шаллер пишет о гориллах: «Если игра становится слишком буйной и грубой, детеныш дает это понять таким образом: он покорно сжимается в комок, подобрав под себя руки и ноги и подставив противнику широкую спину. Если в стычке между двумя самками одной слишком сильно достается, она принимает ту же позу покорности, а другая, более сильная самка сразу прекращает нападение» (Там же, 182). Большое значение в развитии систем коммуникации придавал иерархическим отношениям в стаде Б. IB. Я'кушин (Якушин 1983).
Потребность в направленном выражении отношений меж¬
68
ду особями одной группы, в средствах организации взаимодействия появляется еще до развития потребности в речи, раньше возникают и средства удовлетворения этой потребности. Далеко не сразу они приобретают условнознаковый характер, «общение» животных качественно отличается от собственно человеческого общения, так что отожествление выражения отношений в животном стаде с этикетным поведением людей, конечно, неправомерно. Правила коммуникативного поведения проходят несколько стадий развития уже в самой человеческой истории. Б. X. Бгажноков, например, выделяет три исторических этапа их развития и первый — «'начало человеческой истории» (Бгажноков 1983). Наконец, этикет как знаковая система, включенная в одну семиотическую сферу с языком, получает в этой сфере особую .категоризацию, что, по-видимому, прежде всего и имел в виду Беввенист. Однако опасно не только отожествление особенностей человеческого и «дочеловеческого» поведения, не менее опасно забвение реальных связей между особенностями поведения животных и поведением человека, представление о том, что человек все создает заново.
.«...От форм коммуникации в животном мире к собственно человеческому языку современности,— пишет А. А. Леонтьев,— тянется цепь каких-то переходных способов общения» (Леонтьев 1972, 143). Устанавливая их функциональную перспективу, А. А. Леонтьев предполагает наличие этапа, на котором коммуникативные средства приобретают функцию «общественной регуляции поведения в определенной трудовой ситуации», при этом «средства регуляции не имели, по всей вероятности,, предметного содержания» (Там же, 145). На данном этапе деятельность общения еще не выделена в качестве самостоятельной, она обслуживается речью, не поднявшейся пока до собственно знакового уровня. Едва ли можно сомневаться в том, что на функциональном этапе общественной регуляции поведений уже существовали способы выразить отношения «'своих» и «чужих» или отношения доминирования.
Этикет в качестве специфического средства общения проходит, как и речь, ряд исторических этапов развития. Основные функциональные особенности этикета, непосредственно связанные с его сущностью, закладываются, по всей вероятности, на том этапе, когда общение в целом еще не выделилось в самостоятельную деятельность и не получило свойства надситуативности. Принципиальная ситуативиость этикет¬
69
ного общения, ряд безусловно архаичных черт в его строении и функционировании заставляют считать, что по крайней мере в некоторых отношениях этикет изначально сопутствует языку и связь между ними имеет характер двустороннего взаимодействия. Естественно, что вербальные элементы этикета не могли появиться иначе, как в ходе этого взаимодействия; если же говорить о средствах этикета в целом, включая его разнообразные невербальные компоненты, то достаточная автономность этикета как средства общения очевидна.
По поводу комплекса отношений, характеризующих, по Бенвенисту, семиотическую сферу, заметим, что в процессе образования текстов эти отношения чрезвычайно усложняются, поскольку тексты обычно строятся с использованием одновременно нескольких знаковых систем (на это обращал внимание и Э. Бенвенист). Характерным примером такого усложнения служит соотношение вербального ряда с мимикой и жестами в разговорной речи. Показательно заключение Е. В. Красильниковой, изучившей большой материал по русской разговорной речи: «Более общий вывод, следующий из этих наблюдений, состоит в том, что жест имеет самостоятельную нагрузку в коммуникативном акте; что в коммуникации осуществляется сложное взаимодействие каналов связи. К трудно преодолимым (особенно для лингвиста) относится представление, что жест вторичен по отношению к речи, повторяет или дополняет нечто уже словесно оформленное. Нам кажется принципиально важной мысль о том, что отношение между вербальными я невербальными элементами есть не однонаправленная зависимость, но взаимодействие».. (РРР 1983, 224; ер. также: Горелов 1980; IBirdwhistell 1970; Kirch 1983; Bobryk, Dobrowolski 1983 и др.). Результат взаимодействия на уровне систем заключается в том, что «некоторые грамматические характеристики системы разговорной речи могут быть поставлены в связь с давней традицией совместного употребления вербальных и невербальных средств в условиях непосредственного общения» (Там же, 235).
Существенно, что в рассматриваемом случае мы сталкиваемся не столько с возможностью передачи одной и той же информации по разным каналам связи, сколько с функциональной специализацией вербальных и невербальных средств. «Способность обособиться в составе коммуникативного акта,— пишет Е. В. Красильникова,— более всего заметна у сообщений эмотиэной и контактной направленности, а также
70
у метаязыковых сообщений. Эти функции... часто принимает на себя жест» (РРР 1983, 224).
Таким образом, чтобы описать этикетные свойства обращения, необходимо начать с выделения существенных семиотических отличий этикета (как особой знаковой системы) от речи, причем сделать это нужно прежде всего на материале невербальных его компонентой, поскольку статус вербальных этикетных единиц — искомое. На следующем этапе осуществляется сравнение свойств вербальных этикетных единиц с выявленным,и особенностями невербальных компонентов этикета, с одной стороны, и с важнейшими свойствами речевых единиц, с другой стороны.
План выражения этикетных единиц образуется самыми разными материальными явлениями, например, этикетным использованием пространства, этикетными позами, жестами, мимикой, этикетными операциями с предметами, этикетными поступками типа .приглашений, нанесения визитов, этикетным применением речи и т. д. (Цивьяа 1962; Бгажноков 1983). Самые разные стороны поведения человека способны приобретать этикетную значимость, приобретает ее и речь как элемент человеческого поведения. «Индивид,— писал К. Маркс,— есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни... является проявлением и утверждением общественной жизни» (Маркс К.— Т. 42.— С. 119). Одной из сторон этого «проявления и утверждения общественной жизни» следует признать варьирование любой деятельности человека в зависимости от разнообразных социальных условий, в которых она протекает. Приспосабливая свое поведение к этим условиям, человек тем самым отражает их. Если то или иное приспособление к социальным условиям общения и соответственно их отражение делаются традиционными и теряют непосредственную практическую мотивированность, приобретая условно-знаковый характер, то варианты поведения как признаки меняющихся ситуаций, как признаки того или иного типизированного распределения ролей в этих ситуациях общения могут становиться элементами этикета. Этим объясняется разнообразие материальной стороны этикетных знаков. Однако при всем этом разнообразии главные семиотические отличия любых невербальных форм этикета от языка совпадают.
Функциональная специфика невербальных форм этикета в сравнении с языком состоит в том, что посредством этикета передается информация лишь относительно самой ситуации
71
общения. Если воспользоваться группировкой функций речи, предложенной в 1 главе, то можно сказать, что этикет лишен концептуальных возможностей и его функции относятся к классу актуализации. Вместе с тем, содержание этикета существенно отличается от метаситуативной .информации, передаваемой лингвистическим« единицами в их «неэтикетном» употреблении. Если речь, как уже приходилось писать об этом (Гольдин 1978, 34), способна представить отношения партнеров по общению во всей их сложности и конкретности, обобщенно и в деталях, то этикет приспособлен к тому, чтобы расставлять главные вехи, устанавливать соответствие между существенными социально тип из иров а н н ьгм и представлениям« коммуникантов о ситуации и таким образом регулировать процесс общения.
Этикету свойственна «субъективность», под которой мы понимаем принципиальную невозможность передавать средствами невербального этикета информацию об отношениях между третьими лицами. Используемое адресантом этикетное действие всегда передает отношение этого и только этого субъекта к данному и только данному адресату этикетного действия; таким образом, невербальный этикет знает лишь одно «лицо» — Я, и это лицо не грамматическое, а реальное. «Их» отношений, то есть отношений между наблюдателями или отсутствующими лицами, а также «Ваших» отношений, то есть отношений адресата к кому-либо (в том числе и ко «Мне») этикет не отражает.
«Субъективность» этикета находится в полном соответствии с особой его «актуальностью». Невербальные этикетные действия характеризуют отношения в момент общения, сейчас: передавать этикетными средствами отношения прошлые или будущие, то есть не имеющие .места в момент общения, как известно, не удается. Таким образом, этикету свойственно лишь одно время,— реальное время той ситуации общения, в которой совершается этикетное действие, и это также время не грамматическое.
«Мне»,- действующему «сейчас», отвечает лишь реальнее «здесь», компонент «там» также не входит в содержание невербального этикета, как и компонент «тогда».
Свойства «субъективности» и .пространственно-временной актуальности можно рассматривать как проявление более общей характеристики невербального этикета — реальности локации (о .понятии локации см.: Степанов 1975; Степанов 1978; Бенвенист 1974). Субъекты этикетных дейст- 72
вий, время, место не выражаются этикетными средствами, а реально представлены в ситуации общения .и учитываются в ходе интерпретации этикетного поведения партнера. Реальность локации не позволяет говорить о лице, даже первом, о времени, даже настоящем, а также о месте «ах о компонентах содержания самих этикетных знаков.
Существует легко объяснимое сходство между содержанием знаков невербального этикета и содержанием конситу- атпвных высказываний, характерных для РР. Основа этой аналогии — неразрывная связь тех и других с ситуациями общения. И все же их содержание различно. Вербально представленные компоненты конситуативных высказываний в соответствии со своими лингвистическими свойствами «задают» тс или иные, в разных случаях разные, семантические позиции («сцены», «фреймы»). Между тем основные этикетные высказывания с универсальными значениями типа «свой», «чужой», «равный», «высший», «низший», осуществляемые невербально, в основном предполагают наличие лишь тех позиций, которые присущи любым человеческим КА ,и наиболее отчетливо выступают в содержании дейктических единиц. «В число компонентов речевой ситуации, связанных с дейксисом,—пишет У. Вейнрейх,— входят следующие: автор высказывания («1-е лицо») и адресат высказывания («2-е лицо»); время речи (грамматические времена) и ее место (разнообразные указательные элементы); идентичность /неиден- тичность данного акта речи некоторому другому акту речи (анафора, возвратность, обв1иат.ивность и т. д.). Этот набор представляет собой яркую языковую универсалию...» (Вейнрейх 1970, 177; см. также: Хаймс 1975; Hymes 1977). Поскольку любой акт общения предполагает наличие в ситуации универсальных компонентов, то не имеет смысла приписывать соответствующие значения каким-либо коммуникативным единицам, кроме специальных средств дейксиса. Формы вежливости, как показано Вейнрейхом (Вейнрейх 1970, 178, 179), могут лишь «пересекаться» с дейксисом, но не тождественны ему.
Если семантические категории лица, времени, места не могут быть приписаны невербальным средствам общения, то с модальностью дело обстоит сложнее. Само невербальное этикетное действие, например помахивание рукой при прощании, является лишь экспонентом знака, означающим, за которым стоит не совпадающее с ним означаемое. Для подтверждения . этого положения достаточно сослаться на обще¬
73
известные факты яркой национально-культурной специфики внешнего проявления этикетных действий 1и на возможность установления содержательных межкультурных соответствий этикета (cp.: НКС 1977; НКС 1982 и др.). Условность связи означающего и означаемого возможна лишь при несовпадении двух сторон знака, а установление межкультурных соответствий опирается на .содержательность этикетных действий. Но если этикетное действие что-то выражает и адресуется получателю, то естествен вопрос о том, как подается и воспринимается это содержание: как реальный факт, как его возможность, как требуемое, желаемое и т. д. Можно ли говорить об объективной модальности этикетного содержания?
Поскольку этикетные действия не передают каких-либо сообщений, отделимых от ситуации, к которой они относятся, то здесь нельзя обнаружить ни лингвистической, ни логической модальности в обычном смысле. Этикетным действием партнеры по общению выражают свои представления о характере ситуации общения и прежде всего —о ролевых взаимоотношениях с адресатами. OB результате обмена этикетными знаками так или иначе достигается определенное соответствие между характером ситуации и представлениями о ней у коммуникантов, а это позволяет партнерам общаться в одной тональности, без чего невозможно успешное осуществление КА. Таким образом, этикетные действия реализуют прагматическое отношение «С» (см. I главу): этикетные действия имеют особое отношение к ситуации общения,—отношение соответствия. В этом и только в этом смысле можно говорить о модальности этикета. Этикетное общение обладает модальностью соответствия.
Важно заметить, что 'отношения регуляции (В) и соответствия (С) чрезвычайно близки друу к другу и вместе противопоставлены отношению «А», поэтому о регуляции коммуникативных отношений и об установлении соответствия между речью и коммуникативными отношениями можно говорить как о регулятивной функции в широком смысле слова.
Различая «семиотическое» означивание (наличие в системе единиц с фиксированным значением) и «семантическое» (речевое) означивание, Бенвенист пишет: «Семиотическое должно быть узнано, семантическое (речь) должно быть понято». И далее: «Итак, язык —это единственная система, где означивание протекает в двух измерениях. !В других системах означивание одномерно: оно имеет либо семиотический
74
характер (жесты вежливости; mudras) без семантики, либо семантический (художественные способы выражения) без семиотики» (Бенвенист 1974, 88). Одномерность означивания невербальными средствами этикета, несомненно, связана с тем, что представление о ситуации .выражается ими нерас- члененно. iB этикете как знаковой системе нет специальных номинативных и специальных предикативных средств, нет знаков — наименований, нет и знаков — сообщений. Нерас- члененность этикетных действий не позволяет выражать посредством этих действий те или иные мысли. Функции концептуального класса этикету не присущи.
Бели под текстом понимать коммуникативные образования, исчерпывающие целевую заданность коммуникантов по отношению к ситуации (см. гл. 1), то обмен этикетными действиями, имеющий характер самостоятельной церемонии, можно рассматривать как текст. В системе этикета, несомненно, существуют парадигматические отношения. Каждому типу этикетной ситуации (наир., ситуации встречи, расставания, знакомства, благодарности) присущи некоторые этикетные способы поведения. Таким образам, парадигма складывается прежде всего как противопоставление разноситуатив- ных, или «тематических», по терминологии Н. И. Форманов- ской (Формановская 1982, 16 и далее), этикетных действий. Кроме того, тема, то есть этикетная ситуация, обычно требует не только выражения представлений о ней в целом («встреча», «расставание» и т. д.), но и выражения социально типизированных ролевых отношений, которые могут варьироваться в пределах каждой темы. !В самом общем .виде — это отношения равенства или неравенства, отношения своих и чужих (см.: Brown, Gilman 1960). Таким образом, имеется и парадигма тональности общения. Принимая во внимание принципиальную знаковую нерасчлененность этикетных действий, можно считать, что этикетные парадигмы — это парадигмы знаков — текстов.
Чрезвычайно своеобразны синтагматические отношения системы этикета. Точнее их следовало бы называть квазисин- тагматическими, учитывая то обстоятельство, что главные связи элементов этикета имеют не внутритекстовый, а внешний характер, и это является одним из существенных отличий этикета как знаковой системы от речи. В речи выбор того или иного члена парадигмы определяется, с одной стороны, вне- языковыми обстоятельствами, главное из которых — цель высказывания, а с другой стороны,— внутренними законами со¬
75
четаемости единиц языка, его 'синтагматикой, тогда как этикетные действия субъекта в основном находятся в зависимости от анеязыковых обстоятельств. Ситуация встречи требует этикетных действий, выбора одного из членов соответствующей парадигмы; события радостные и горестные, случаи взаимопомощи, случаи невольного нарушения интересов других лиц — участников общения и многие другие внешние обстоятельства настоятельно требуют от общающихся этикетных действий. Не существует полного списка этикетных ситуаций, то есть таких внешних обстоятельств, которые побуждают к совершению ритуализованных этикетных действий, но нет никаких сомнений ,в их реальности.
Известно, что этикетные ситуации неравномерно распределены в континууме человеческого взаимодействия. Важнейшие пункты обмена этикетной информацией сконцентрированы главным образом в начале и конце циклов общения, при этом в начале общения их больше. Общение с «чужими» усиливает обязательность выбора этикетных знаков ,в сравнении со случаями, когда общаются свои. Таким образом, можно говорить о сильных внешних связях этикетного поведения. Наличие же ,в нем подлинной внутренней синтагматики весьма проблематично. Даже сложные и продолжительные этикетные церемонии типа званого обеда, посвящения в члены того или иного общества .и подобные не обнаруживают четкого внутреннего синтагматического строения. Их можно рассматривать либо как один этикетный текст-знак с гипертрофированным означающим, либо как несколько достаточно самостоятельных этикетных текстов, каждый из которых теснейшим образом связан с ситуацией в целом, но почти независим от других этикетных текстов, исполняемых тем же лицом в данной ситуации, так что между исполнителями церемонии нередко возникают разногласия относительно состава и порядка следования этикетных элементов.
Значимыми часто оказываются само количество отнесенных к одной ситуации этикетных действий или, что играет ту же семиотическую роль, интенсивность действия, а также его длительность. 0,р. значение глубины поклона, продолжительности аплодисментов, количества этикетных приглашений к почетному действию и этикетных отказов от его исполнения и подобное. Многочисленные факты этого рода собраны в коллективных монографиях Института языкознания АН СССР, посвященных национально-культурной специфике речевого поведения.
76
Например, у таджиков;
«Воспитанный человек будет .приветствовать так: правая рука или обе руки одна над другой складываются чуть пониже .груди, корпус наклоняется, при этом глубина поклона зависит от возраста приветствуемого и от уважения .к нему.
До Октябрьской революции низший по служебному или социальному положению приветствовал высшего низким поклоном» (ИКС 1982, 130);
у монголов и калмыков:
«Например, если собеседники видятся ежедневно, то ограничиваются лишь краткими приветствиями... Церемония приветствия бывает более сложной и пространной, если собеседники, будучи старинны* ми приятелями, долго не виделись» (НК.С 1982, 118);
у абхазов:
«Женщины (крестьянки среднего и пожилого возраста), встречая очень близких и дорогих им людей, правой рукой (многократно) против хода часовой стрелки описывают круги перед лицом того или иного человека» (ИКС 1982, 83).
Интересное замечание, касающееся обсуждаемой закономерности, правда на вербальном материале, находим в записках В. Гольцова о Верхней Сванетии: «Однажды группа милиционеров, щеголявших новенькой формой, угощала меня вином в бечойокой столовой... Я произнес тост за процветание новой Сванетии, .милиционеры понимающе кивали, но чего-то им iöbwio мало. Учтиво пожав мне руку, они сели на лошадей.
Упитанный зав. столовой напомнил мне картину, где изображен содержатель невзыскательной средневековой хар- чевнц иод вывеской «Красного коня» или «Встреча друзей». Я обратился к нему за разъяснениями. Отирая руку ó засаленный передник, он ответил тотчас же:
— Вы очень коротко говорили, надо было больше говорить».
(Гольцов 1933, 128).
Важность фактора многократности или длительности этикетных действий, образующих церемонию, подчеркивает, на наш взгляд, по существу несинтагмэтический характер ее строения, хотя отдельные элементы синтагматики и могут быть .в ней обнаружены.
77
T. В. Цивьян говорит о «.синтаксисе» этикета, понимая под ним в первую очередь «.диалогический» характер этикетного общения, то есть обоюдность этикетных посланий, обязательность обмена этикетной информацией (Цивьян 1965, 146). «Выполнение любого (этикетного — В. Г.) правила, — пишет Т. В. Цивьян в другой работе, — требует обязательного ответа (хотя бы в степени «замечено» — Цивьян 1962, 81). Последнее совершенно справедливо. Обязательность обоюдных действий отвечает главной задаче этикетного поведения — согласовать представления о ситуации и распределить коммуникативные роли. Без обоюдных действий такое согласование и связанная с ним регуляция общения невозможны.
Существует два типа согласованных этикетных действий коммуникантов: 1) согласованные этикетные действия коммуникантов А и Б не совпадают, различны и 2) согласованные этикетные действия коммуникантов А и Б одинаковы. Первый тип обычен в ситуациях, в которых этикетно выражается разного рода неравенство общающихся. Так, по свидетельству Б. X. Бгажнокова, у адыгов «в знак особого уважения к тому или иному. (особенно старшему) лицу его руку пожимают обеими руками одновременно» (НКС 1982, 53), «при встрече на улице и особенно в дороге младшему, прежде чем расстаться со старшим, вменялось .в долг .сопровождать его некоторое время» (Там же, 55). Существенно различается этикетное поведение гостя и хозяина даже у народов, не обладающих сложным церемониалом гостеприимства. Примеры этого рода общеизвестны.
Следует ли .считать, что этикетный текст создается в этих случаях по некоторым синтаксическим правилам, связывающим достаточно самостоятельные знаки 'коммуникантов А и Б? Едва ли. Более правильным представляется понимание согласованных несовпадающих этикетных действий А и Б как выполнение одного сложного входящего в социальный опыт общающихся знака-текста. И этот знак-текст не понимается, а именно узнается, будучи известен коммуникантам заранее. Возможные колебания, частичное варьирование этикетного 'поведения, даже то, что .согласование не всегда достигается сразу, не мешают оценке согласованных действий А и IB как единого знака-текста, тем более, что особое этикетное поведение коммуниканта А нередко практически невозможно без соответствующего особого же этикетного поведения коммуниканта Б. Так, чтобы младший мог некоторое время сопровождать уважаемого старшего, последний дол-
78
жен допустить, сделать возможным данное поведение, в отдельных случаях — даже побудить к нему. Ср. следующие примеры:
По этикету адыгов, «покидая чужой дом, мужчина, прежде чем сесть на коня, должен был повернуть его головой к фасаду дома, а кому-либо из хозяев полагалось держать коня под уздцы. Несоблюдение того и другого предписания считалось бестактным ,и даже оскорбительным в первом случае — по отношению к хозяину, во втором — к гостю» (Там же, 73);
у абхазов: «Хозяева не садятся до тех пор, пока не усадят гостей» (Там же, 83).
«IB канун праздника Цаган Gap монголы обмениваются подарками — «хадаками» (отрез специальной материи). Гость протягивает хадак на вытянутых руках ладонями вверх, это символизирует приход с открытой душой и с хорошими мыслями. Хозяин юрты принимает подарок, подставляя вытянутые ладонями вверх руки.
Существует и особая форма приветствия во время празднования Цаган Сар. Монголы протягивают навстречу друг другу руки, слепка согнув их в локтях. Младший по возрасту кланяется и как бы подкладывает свои руки под руки старшего, затем, соприкасаясь щеками, они трижды обнюхивают друг друга и произносят: Амар сайн уу! ’Здравствуйте’. Сар шине сайхан шинелэвуу! ’Хорошо ли встретили Новый год?» (Там же, 24).
Конечно, возможны разного рода переходные случаи, приближающиеся, например, к коммуникативным образованиям типа «текст в тексте», но подлинно синтагматических отношений обнаружить здесь не удается. Еще меньше оснований видеть их во втором случае, когда этикетные действия коммуникантов одинаковы. Во-первых, и такие действия коммуникантов иногда оказываются практически невозможными одно без другого (как .в разного рода рукопожатиях). Во- вторых, — и это главное — их изолированность невозможна и в семиотическом отношении: действия одного коммуниканта без соответствующих действий партнера не имеют смысла. Мнение Бенвениста о специфике означивания в системе этикета абсолютно справедливо.
Нами отмечены, конечно, далеко не все отличия, которые могут быть обнаружены в сопоставлении невербального этикета с языком (ср., например: Николаева 1969 а), однако это
79
те отличия, учет которых представляется в первую очередь необходимым при установлении сущности (вербальных этикетных формул и обращения как этикетного (средства речи.
Этикетные средства речи и сопровождающих ее явлений паралингвистического характера чрезвычайно разнообразны. Они обнаруживаются на всех языковых уровнях, охватывают как план выражения, так и план содержания. К ним относятся особенности общих звуковых характеристик речи и даже ее темп (у азербайджанцев, например, «чрезмерная скорость речи для мужчин считается признаком не очень хорошего тона»— ИКС 1982, 88), специфика выбора и Организации содержания речи (неинформативные беседы, престижные и непрестижные темы, «тематическое расстояние» между общающимися, этикетная самооценка и оценка адресата и под.), специальные лексические единицы типа изволить (изволили приказать, изволили написать, изволили смеяться и под.), этикетный выбор форм имени, вербальные этикетные формулы приветствия, прощания, соболезнования, извинения, поздравления и под., особые частицы вежливости типа русской частицы=с, этикетные междометия, особые грамматические формы вежливости, как в (японском, например, или в хинди, этикетное применение грамматических форм (например форм рода, числа, падежа), этикетная маркированность отдельных синтаксических конструкций и многое другое '.
1 Ср.: «Вежливость /социальный аспект/ может обозначаться лексически /Скажите, пожалуйста, как пройти на такую-то улицу?/, синтаксически — вопросительной формой предложения/Не скажете, как пройти туда-то?/, «уменьшительной» формой слова/как в разговорно-просторечном: Не подскажете, как пройти туда-то?/» — Гак 1977, 262. См. также: Алпатов 1973.
Обращение и этикетные средства
Глава
80
Уже сам факт речевого общения или отказ от него имеют этикетное содержание (ср.: Я с тобой не разговариваю!). Этикетную роль способен играть ,и выбор языка общения. Ярким примером последнего может служить тот широко известный факт, что А. С. Пушкин в соответствии с обычаями своего времени письма H. Н. Гончаровой, пока она была его невестой, писал по-французски, а после свадьбы — только по- русски.
Среди многообразных этикетных средств речи необходимо прежде всего различать специализированные и неспециализированные. Этикетная- роль первых является для них главной или единственной. Этикетное использование неспециализированных средств вторично по отношению к их основной, неэтикетной роли.
В языке и особенно в речи много переходных явлений, поэтому различение специализированных и неспециализированных вербальных этикетных средств может наталкиваться на значительные трудности. Например, русская частица -с (да-с, нет-с и под.) имела только этикетное значение, а этикетная функция форм множественного числа, относимых 'к одному лицу, явно у них вторична. .Этикетную роль так или иначе играют любые обращения, но лишь у некоторых из них эта роль оказывается основной.
Понимая вежливость (politeness) как действия, которые направлены на удовлетворение потребностей партнера, связанных с его социальной ролью и с восприятием им собственного достоинства, П. Браун и С. Левинсон фо|рмулируют разветвленную систему «стратегий» этикетного поведения. По мнению Браун и Левинсона, стратегии вежливости имеют универсальный характер и, таким образом, существенно дополняют набор «.правил общения», исследуемых в рамках теории речевых актов. Так, одна из стратегических линий заключается в демонстрации общности с партнером. Вариантом реализации данной стратегии служит подчеркивание того, что говорящий и слушающий входят в одну группу. В качестве маркера внутригруппового единства может быть использовано «ты»-общение, если в данном языке существует оппозиция «ты»-/«вы»-общения. Сходную роль играют формы неофициального обращения типа английских pall, honey, dear, babe, brother и подобных, соответствия которым имеются, очевидно, во всех языках. К той же группе маркеров Браун и Левинсон относят применение разного рода кодовых переключений, использование жаргона или сленга, а также
81
контракций и элипсиса. Чем шире сфера знаний, общих для говорящего и слушающего, чем сильнее :их уверенность в этой общности, тем вероятнее появление в речи элипсиса, так как именно общность перцептивной базы партнеров обеспечивает травильную интерпретацию соответствующих конструкций. Таким образом, контракции ,и элипсис могут маркировать внутр»грунтовое единство (см.: iBrown, Levinson 1978. 112—117).
В исследовании Браун и Левинсона в полной мере проявляются достоинства функционального 'подхода к изучению речевого этикета. Естественно, что такой подход обнаруживает как .специализированные, так и неспециализированные вербальные средства вежливости, представленные уже в приведенном примере (cp.: Lakoff 1972).
Оппозицию ’специализированное’ — ’неспециализированное’ следует дополнить оппозицией ’сам1остоятельное’ — ’несамостоятельное’. Одни вербальные этикетные средства способны выступать в качестве самостоятельных высказываний (Здравствуйте! До свидания! Пожалуйста! Спасибо! и т. п.), другие (например русские эмоционально-экспрессивные суффиксы или упоминавшиеся кодовые переключения) самостоятельных высказываний не образуют, а лишь сопровождают их, участвуют в ,их организации, составляют одну из сторон самостоятельных высказываний.
Оппозиция ’самостоятельное’ — ’несамостоятельное’ в приложении к вербальным этикетным средствам опирается на существование таких участков человеческого общения, которые имеют ритуализированный характер и выполняют только этикетную функцию. Возможны этикетное общение (невербальное и вербальное) и общение в основе своей не этикетное, хотя обычно в той или иной мере сопровождаемое этикетной информацией. Оно также может быть вербальным и невербальным. Актуальная информация о составе и (взаимоотношениях участников общения, согласование их .представлений о ситуации в целом ,и о роли в ней отдельных участников необходима субъектам в течение всего КА, но чаще всего она поступает как неосновная. Вместе с тем имеются такие типовые ситуации ('ситуации встречи, прощания, просьбы, благодарности, извинения и под.), в которых передача этикетной информации составляет главную или даже единственную цель общения. Мы называем их ситуациями этикетного общения. Именно в этих ситуациях наряду со специальными невербальными этикетными средствами функ- 82
ционируют специализированные вербальные этикетные единицы. Чаще всего их называют формулами речевого этикета (далее—ФРЭ).
На формульный, предельно фразеологизированный характер выражений типа iHow do you do? Good morning! Thank you! iBeg your pardon! и подобных со всей определенностью указал О. Есперсен (Есперсен 1958).
На материале современной русской речи теоретическое исследование формул речевого этикета наиболее полно осуществлено Н. И. Формановокой. Как уже отмечалось выше, Н. И. Форм айовская рассматривает формулы речевого этикета прежде всего в рамках языковой системы, и этим объясняется стремление исследователя описать их в терминах основных языковых категорий: этикетные формулы понимаются как «фразеологизированные 'предложения», обладающие модальностью, синтаксическим временем и синтаксическим лицом. Подход « ФРЭ с позиции этикетного общения в целом (вербального и невербального) заставляет по-иному определить их сущность и отношение к .единицам языка.
Заметим, что типичным Ф.РЗ, как и невербальным этикетным знакам-текстам, свойственна .«субъективность», то есть невозможность передавать отношения между третьими лицами: «Здравствуйте!», «Спасибо!», «Извините!» и 'подобные выражают лишь отношение говорящего к адресату речи. Как и у рассмотренных выше невербальных элементов этикета, свойство «субъективности» ФРЭ есть 'проявление более общего свойства «реальности локации»: субъекты этикетных действий, время и место не выражены вербально, а реально представлены в ситуации общения.
Анализируя высказывание Я благодарю вас как синонимичное формулам Спасибо, Мерси и др., Н. И. Формановская сравнивает его с такими высказываниями, как Я благодарю его. Ты благодаришь меня (его, нас, их) и подобными и отмечает, что «ни одно лицо, кроме 1-го лица адресанта, и ни одно, кроме 2-го лица адресата, не дает стереотипной формулы благодарности» (Формановская 1982, 38). Сравнение формулы Я благодарю вас с высказываниями типа Я благодарил вас, Я поблагодарил бы вас, если бы... сходным образом приводит к .выводу относительно наличия значения лингвистического времени и модальности у ФРЭ. «Таким образом,— пишет Н. И. Формановская,—единица речевого этикета — эксплицированный предикативный член в структуре, который концентрирует в себе морфологически представ¬
83
ленные предикативные категории, ,и от свободного предложения в собственном смысле отличается неварьируемостью, устойчивой закрепленностью синтаксических категорий модальности, времени, лица» (Там же, с. 38).
Рассмотрим, однако, следующий диалог:
— За что .вы меня ругаете?
— Я не ругаю, я благодарю вас.
Здесь действительно представлена предикативная структура Я благодарю вас с «1-м лицом адресанта», «2-м лицом адресата», представлены индикатив и настоящее время, но нет формулы благодарности. Как мы видим, «разрушение» формулы происходит не тогда, когда 1-е лицо субъекта и 2-е лицо объекта заменяются иными, не тогда, когда выбираются определенные значения модальности и времени, а когда указанные грамматические значения на самом деле, реально представлены в высказывании, так как именно этим предикативная структура Я благодарю вас отличается от внешне совпадающей с ней этикетной формулы. Значит, следует заключить, что грамматическими категориями лица, модальности и времени ФРЭ все же не обладают.
Л. П. Крысин, 'возражая против понимания реальной локации этикетных высказываний как «неварьируемого» грамматического значения, справедливо отмечает, что снятие противопоставлений между частными значениями внутри грамматической категории означает ликвидацию этих значений (См.: Крысин 1984).
Как и невербальные этикетные знаки, типичные ФРЭ имеют отчетливые внутрисистемные парадигматические характеристики (ср.: здравствуйте/до свидания; пожалуйста/ /спасибо; здравствуйте/здорово/привет/мое почтение и т. д.), но обладают лишь квазисинтагматическимн связями в языке, что позволяет утверждать «независимость синтаксической позиции единицы речевого этикета» (Формайовская 1982, 39). Обусловленность употребления ФРЭ имеет внешний характер: этикетные формулы используются в соответствии с особенностями складывающихся ситуаций, в связи с необходимостью обозначать и регулировать социальноролевые отношения в этих ситуациях, а не .под действием законов сочетаемости с другими вербальными единицами речи.
Речи не свойственны диалоги, 'Состоящие из реплик, абсолютно .идентичных .по своим знаковым особенностям, в том числе — по целевой направленности и по отражающей эту направленность интонации. Коллективные .возгласы «Ура!»,
84
«Браво!», «Автора!» и т. п. ж диалогам, естественно, не относятся, а эхолалия, считающаяся одним, из ранних этапов становления речи, на последующих этапах рассматривается уже как существенное психическое отклонение (об эхолалии в связи с проблемой происхождения речи см.: Поршнев 1974). На письме внешне могут совпасть реплика Пошли\ и выражающая согласие или подтверждение реактивная реплика Пошли! Однако в устном произнесении и — главное — по своим внутренним свойствам эти реплики, конечно, не идентичны и образуют диалог. В речевом этикете, напротив, возможны абсолютное совпадение реплик, соответствующих одной этикетной ситуации (Здравствуйте! — Здравствуйте! или До свидания! — До свидания\), и даже совмещение их во времени (при этом оно не воспринимается как нарушающее очередность общения «перекрытие»). Иногда несущественна даже последовательность произнесения разных этикетных реплик: Спасибо! — Пожалуйста! и Пожалуйста! — Спасибо\ Это можно объяснить лишь тем, что этикетный «диалог» не является подлинным диалогом. В нем совершается ритуали- зованное произнесение одного заранее известного текста, лишь разделенного ;на части в соответствии с позициями общающихся в коммуникативной ситуации. Оказанное относится и к этикетным «диалогам» с фиксированной последовательностью несовпадающих реплик, как это нередко бывает в традиционных приветствиях-благопожеланиях (см., например: Бгажноков 1978).
Нераочлененность, «формульность» ФРЭ соответствует одномерности означивания как специфическому семиотическому'свойству этикета. Типичная ФРЭ представляет собою знак-текст, соотнесенный с соответствующей ему 'социально типизированной ситуацией общения, компоненты которой не получают в составе формулы отдельных обозначений (ср.: Спасибо! Пока! Привет! Здорово! Спокойной ночи! и под.).
Данная особенность ФРЭ давно привлекает к себе внимание неврологов в связи с проблемой асимметрии мозга. Обобщая данные многочисленных исследований ,и в том числе результаты, полученные Д. ван Ланскером, Вяч. 1Вс. Иванов пишет: «Функции правого полушария, которое у правшей ведает левой рукой, до последних лет оставались неясными, хотя удивительная для того времени догадка о них, теперь подтвердившаяся, была высказана английским неврологом X. Джексоном еще 100 лет назад. Джексон полагал, что правое полушарие занято прежде всего наглядным восприятием
85
внешнего мира — в отличие от левого полушария, которое преимущественно управляет речью и связанными с ней процессами. Что же касается звуковой речи, правое полушарие, по Джексону, может производить только такие словесные формулы, которые как бы не членятся на части, а целиком служат автоматически произносимым обозначением целой ситуаций: «Здравствуйте», «Пожалуйста!», «Простите!». Проверка и уточнение этой гипотезы оказались возможными лишь недавно благодаря материалу, накопленному при нейрохирургических операциях над мозгом, в частности при рассечении двух полушарий мозга» (Иванов 1978, 18). «На уровне нейронов (а может быть, и на других «низших» уровнях),— утверждает 1Вяч. 1Вс. Иванов,— информация и в недоминантном полушарии может кодироваться дискретно. Но по главным своим функциям это—полушарие целостных («топологически связных») единиц. Поэтому оно оперирует целостными зрительными и пространственными образами, предметами, иероглифами, музыкальными мелодиями и ритуализован- ными фразами и именами вещей, нечленящимися на единицы («буквы») в самом этом полушарии. Но каждому целостному образу правого полушария может соответствовать его представление в виде последовательности дискретных символов в левом полушарии» (Там же, с. 73). Предикативная единица (не ФРЭ!) Я благодарю вас, по-видимому, реализует указанную последовательность.
В функциональном отношении ФРЭ не отличаются от невербальных этикетных знаков: передаваемая ими информация относится лишь к самой ситуации общения, имеет социально типизированный характер и (Служит регуляции общения: устанавливает соответствие между представлениями участников общения о распределении в нем ролей и относительно тональности общения.
Почти все энаки естественного (традиционного) происхождения полифункциональны, то есть имеют, кроме основной функции, и некоторые вторичные, дополнительные, не определяющие, однако, сущности рассматриваемых знаков (См.: Киселева 1978). Имеются вторичные функции и у ФРЭ. Например, этикетные действия могут совершаться с привлечением внимания к самому действию, к его внутренней форме, к изысканности, артистичности или, напротив, намеренной неловкости его исполнения. При этом регулятивная функция сопровождается поэтической, но сущность ФРЭ определяется в любом случае их основной, регулятивной функцией,
86
Таким образом, с нашей точки зрения, типичные ФРЭ совпадают по своим сущностным характеристикам с невербальными этикетными средствами и наряду с ними входят в знаковую систему этикета. Элементы этой системы представляют собой парадигматически связанные знаки-тексты с квазисинта- гматическим развертыванием. Текстовые свойства вербальных (ФРЗ) и невербальных единиц позволяют рассматривать их в качестве речевых актов. Уже в лекциях Дж. Остина была выделена особая группа речевых актов, в состав которой включались выражения .извинения, благодарности, сочувствия, приветствия и других отношений, традиционно связываемых с семантикой этикета (Austin 1962, 159; см. также: Searle 1969, 66, 67). 'Группировка речевых актов постепенно уточняется и усложняется, но речеактовый характер этикетных знаков-текстов не подвергается сомнению (см., например:
Grcdzinski 1980, Почепцов 1981, Рыжова 1983 и др.).
Минимальной формой текста, как отмечалось выше, является высказывание. Внутренняя нерасчлененность, синтаксическая изолированность и коммуникативная законченность ФРЭ позволяют характеризовать эти формы именно как высказывание. Поскольку основная структурная форма реализации вербальных .высказываний — предложение, то прежде всего этим вызываются .попытки рассматривать ФРЭ как особые типы предложений. По указанным соображениям данный подход принять трудно.
С другой стороны, внутренняя ,и внешняя несинтагмэтичность ФРЭ, непредикативность этих высказываний как этикетных знаков-текстов, их полная воспроизводимость, не семантический, а семиотический (в соответствии с пониманием Э. Бенвениста) характер означивания позволяют описывать содержание ФРЭ так же, как описывается содержание лексических единиц, включать ФРЭ в толковые словари и искать сходство между типом содержания ФРЭ и содержанием отдельных классов слов, чаще всего—сходство с междометиями (см., например: 'Виноградов 1972; Германович 1966; Русская грамматика 1980 идр.). Действительно, неизменяемостью, отсутствием номинативного значения, синтаксической изолированностью ФРЭ близки к междометиям. Если все коммуникативные средства, вербальные по характеру означающего, непременно должны быть включены в один из уже выделенных лингвистикой классов, то отнесение в русской лингвистической традиции ФРЭ к междометиям представляется наиболее обоснованным.
87
«Язык,—.писал С. О. Карцевский,— в качестве семиологи- ческого механизма не является «однсшлановым». Языковые знаки не выполняют одну и ту же семиологическую функцию. Если обычные слова, части речи обозначают .вещи, то числительные их перечисляют, а местоимения указывают на них. Это не одно и то же. Что касается междометий, они сигнализируют о присутствии кого-либо. Междометия принадлежат не-концептуальному плану, который тем самым противопоставляется всем другим .планам» (Карцевокий 1984, 129).
IB этом .высказывании для нас важно подчеркивание Кар- цевским семиологической неодноплановости языка. Каи мы пытались показать, ФРЭ не принадлежат одному лишь языку. Они — разновидность знаков этикета как,особой семиотической системы. Вместе с тем структурная и смысловая мотивированность включает их в систему языка. При этом отношения между языком и этикетом, как вообще отношения между языком и другими средствами общения, нельзя сводить только к взаимному пересечению. Между ФРЭ и неэтикетными вербальными единицами существует немало переходных ступеней, звеньев. По этой причине мы выделяли выше «типичные ФРЭ» и говорили прежде всего о них. Поздравления С праздникомI С успехом! и подобные не относятся к числу типичных ФРЭ, поскольку этикетно воспроизводима у них лишь общая структура, а ее лексическое наполнение сохраняет номинативный характер и варьируется. Упоминавшееся высказывание Я благодарю вас способно, например, варьировать значение числа (ср.: Мы благодарим вас) и, следовательно, в некоторой степени сохраняет раздельность обозначения компонентов ситуации общения, то есть не вполне еще перешло в разряд этикетных знаков.
Присущая речи способность раздельного обозначения компонентов. КА существенным образом воздействует на этикетные свойства вербальных единиц, проявляясь прежде всего в сфере функционирования несамостоятельных этикетных средств. Так, применительно к японскому глаголу А. А. Хо- лодович выделял четыре грамматических категории вежливости (иерархичности), из которых лишь одна — категория реопектинности — отображает отношения между отправителем и получателем речевого сообщения, то есть в полной мере отвечает принципу «.субъективности» (см. выше) этикета. Возможность отдельного обозначения третьих лиц позволяет выражать иерархические отношения между говорящим и этими лицами, а также между самими упоминаемыми (Холодо-
88
вич 1979). Своеобразие японского языка заключается в способах отображения данных отношений, в наличии соответствующих грамматических категорий, однако субъектная, объектная, диктальная иерархичность отображаются и другими языками, в том числе русским, хотя не обязательно на уровне грамматических категорий. Комплекс этикетных значений, передаваемых, например, выбором форм обозначения адресата речи, самообозначений говорящего (самоименований), обозначений третьих лиц включает в себя не одну лишь респективность (см.: Николаева 1972; Волков 1974; Гольдин 1978; Гольдин 1978а и др.).
Это делается возможным вследствие способности речи к раздельному обозначению всех компонентов КА и их связей. Вместе с тем выражение в речи отношений между слушающим, говорящим и упоминаемыми лицами представляет собою не сумму разнородных компонентов, а единое целое со сложными взаимозависимостями отдельных сторон. Поэтому правила выбора именований третьих лиц (и шире: упоминаемых объектов) непременно должны учитывать отношения между всеми участниками КА (ср.: Успенский 1970; Николаева 1972; Гак 1977; Арутюнова 1977; Bean 1978; Гольдин 1978; Гольдин 1983 и др.). Более того: эти отношения обладают неодинаковой важностью и главенствующую роль играет отношение к адресату, то есть принципиальное этикетное явление.
Лингвистика наших дней все более тщательно учитывает совмещение в тексте вербальных и невербальных компонентов. Внимание исследователей все чаще привлекают формы и ступени вербализации невербальных средств общения (см., например: Верещагин, Костомаров 1981; Kirch 1983 и др.). Однако признание того, что существует и противоположно направленный процесс, при котором речевые единицы «опускаются» в системы иного семиотического плана, оказывается для лингвистики более трудным. Между тем самостоятельные специализированные вербальные этикетные средства, или формулы речевого этикета, выражают, с нашей точки зрения, указанный процесс.
Интересно, что в своей попытке раскрыть разные аспекты соотношения семиотики и лингвистики Л. И. Ибраев приходит к необходимости учитывать наличие в речи (именно в речи, как подчеркивает Л. И. Ибраев) «агрегатных включений», среди которых — выступающие «в качестве знака» отдельно употребленные в отнесении К ситуации морфемы и
89
устойчивые объединения морфем: слитные слова (одноморфемные или многоморфемные, но утратившие внутреннюю форму от постоянного слитного употребления) и даже шаблонные словосочетания, например, этикетные: Добрый день! Как дела? Спасибо! и т. и.» (Ибраев 1981, 33).
Являются ли обращения формулами речевого этикета? Едва ли, хотя нередко их считают разновидностями Ф'РЭ. Даже так называемые свободные обращения не образуют самостоятельных, коммуникативно завершенных высказываний, текстов, тогда как ФРЗ в полной мере обладают коммуникативной самостоятельностью, предопределяющей ряд их конструктивных и содержательных особенностей. IB отличие от ФРЭ обращения регулируют не отношения вообще, а отношения в .связи с конкретными текстами. Как адресующие, так и собственно этикетные обращения (например, в высказываниях: Коля, закрой дверь! или Помните, дорогой, я жду Вашего письма...) всегда обслуживают какой-то текст, не сводимый к самим обращениям.
Нередко такой текст не имеет вербального выражения: окликнув человека и ничего более не произнося, ему указывают ориентацией взгляда, тела, кисти, руки на какое-то явление или соединяют с обращением невербальный знак угрозы, приветствия, прощания. Обращениями постоянно пользуются игроки спортивных команд, хотя общение при этом протекает преимущественно невербально. В этих и подобных случаях обращение выделяет партнера и предлагает ему принять сообщение в определенной тональности, а само сообщение может быть передано невербально или вообще не передано, так что адресат должен сам конструировать его смысл на основе пресуппозиций КА и наблюдаемых условий (должен «сам знать», вспомнить или догадаться).
Именно так следует, с нашей точки зрения, трактовать и факты, относимые некоторыми учеными к «вокатввным предложениям», когда изолированное обращение-реплика произносится не с нейтральной интонацией, а эмоциональноэкспрессивно («строго», «осуждающе», «гневно», «благодушие», «игриво» и т. д.). Например:
1) Войницкий. Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим!
Мария Васильевна (строго). Жорж!
90
Дядин (волнуясь). Жорженька, не надо, не надо, не надо...
А. П. Чехов. Леший 2) Гаев. Друзья мои, милые, дорогие друзья мои! Покидая этот дом навсегда, могу ли я умолчать, могу ли удержаться, чтобы не высказать на прощанье те чувства, которые наполняют теперь все мое существо...
Аня (умоляюще). Дядя!
В а р я. Дядечка, не нужно!
А. П. Чехов. Вишневый сад
Реплики данного типа — единственные, относительно которых А. А. Шахматов (без абсолютной, .впрочем,, уверенности) допускал возможность .признания обращений особым видом предложения (См.: Шахматов .1941, 86, 261).
Для правильной оценки этих фактов необходимо установить, чем именно передается в «вокативных предложениях» то сообщение, к принятию которого в рекомендуемой тональности побуждается адресат. Думается, оно передается либо интонацией в сочетании с какими-то невербальными компонентами КА, либо вообще не передается специальными знаками, а .«выводится» адресатом в ходе интерпретации КА в целом. При этом следует учитывать, что интонация — самостоятельное коммуникативное средство, которое лишь накладывается здесь на звуковой состав обращения, поскольку других вербальных носителей интонации реплика не имеет. Данное явление сопоставимо с компрессивной манерой речи, природу которой хорошо показал А. А. Реформатский, рассматривая «реплики в диалогах у Андрея Белого («Москва под ударом» и других произведениях 20-х годов) в виде только одних пунктуационных знаков («?», «!» и т. п.), что умел произносить автор в своем мастерском исполнении при чтении своих произведений» (.Реформатокий 1979, 31). «Здесь компрессирована,— писал Реформатский,— и лексика, и грамматика, и словесная фонематика, а остается только орфографический намек на фразово-интонационное звучание. И если известна ситуация данного диалога, то этого оказывается достаточно...» (Там же, с. 31).
Реплики Марии Васильевны и Ани в приведенных выше примерах содержат высказывания, но обращения в составе этих реплик, как и во всех других случаях, сами по себе высказываний (минимальных текстов) не образуют, а лишь обслуживают их.
Таким образом, обращение в качестве этикетного средства
91
отличается от ФРЗ прежде всего своей коммуникативной несамостоятельностью. Единица, которой,подчинено обращение,— текст. Выполняя, как все этикетные средства речи, регулятивную (.в широком смысле) функцию, обладая свойством реальности локации и модальностью соответствия, обращение в гораздо большей степени, чем ФРЭ, является собственно языковой единицей. Но в данном случае уже нельзя говорить об обращении «вообще». Необходимо различать обращения, специализировавшиеся и не специализировавшиеся для выполнения этикетных задач.
Адресующие обращения и и обращения-регулятивы. Глава V Семантика обращения
Наличие двух видов обращений известно давно. То, что обращения типа старина, голубчик, сударь, товарищ существенно отличаются по семантике и функционированию от обращений типа водитель, Иван Иванович, мама, отражается в попытках обособить их терминологически. Так, М. А. Оли- кова пишет: «В центре системы форм обращения находятся традиционные формы вежливости. Они имеют свою устойчивую номенклатуру. Это слова madam, sir, lady, mister, monsieur, miss» (Оликова 1979, 29). Л. П. Ступин и К. С. Игнатов (Ступин, Игнатов 1980) относят соответствующие обращения к числу этикетных клише. Л. И. Шаповалова в специальной работе, посвященной обращениям, выделяет специализированные обращения как «вокативно-вводные». «Такие обращения,— пишет Л. И. Шаповалова,— лексически ограничиваются терминами родства, употребляемыми в несобственном значении» (Шаповалова 1979, 19). Чаще всего о специализированных обращениях говорят как о традиционно употребляемых словах -со стертой, «опустошенной» лексической семантикой (см., например: Гайсина 1967, Останин 1968). При этом границы группы очерчиваются неодинаково, неодинаковы и признаки, на которые опирается выделение
92
специализированных обращений. Однако, несмотря на все разлитая в подходе к обращениям этого типа, несмотря на несовпадение оценок их роли и содержания, группа эта всегда так или иначе выделяется исследователями, что говорит о важности противопоставления специализированных и неспециализированных обращений.
С нашей точки зрения, существенность противопоставления специализированных обращений неспециализированным определяется тем, что оно опирается на функциональные различия. Лексические единицы, соотнесенные с лицами, выполняют в речи по крайней мере четыре функции: функцию выделения лица в предметной ситуации, функцию указания на уже выделенное тем или иным опособом лицо, функцию характеристики и функцию социальной регуляции общения (ср.: Арутюнова 1977; Каднельсон 1972; Уф'имцева 1974; Spekman 1983 и др.). Языковым знакам свойственна полифункциональ- ность, но так как .имеются лексемы, специализировавшиеся в каждой из указанных функций, то можно говорить об обозначениях лиц с преимущественно номинативной функцией, об обозначениях-дейксисах, об обозначениях-характеристиках и об обозначениях лиц, специализировавшихся в социальнорегулятивной функции. Далее они называются регуляти- в а м и.
В любом языке используются отнесенные к лицам слова, не являющиеся ни наименованиями лиц, ни указанием на них, ни их характеристиками, но выражающие представления субъектов речи о распределении социальных ролей в конкретных ситуациях общения и побуждающие адресатов к общению в определенной тональности. Это лексические единицы типа старина, браток, дружище, товарищ и под. На вопрос о том,, кого называют инженером, пешеходом, директором или лакомкой, трусом, мудрецом, легко ответить, указав на определенные особенности именуемых или характеризуемых этими словами лиц. Содержанием дейктических единиц я, ты, он также служат собственные признаки референтов, характер связи референтов с высказыванием. Вопрос же о том, кого именуют, характеризуют или на кого указывают слова старина, дружище и подобные, заставляет анализировать ситуацию в целом, говорить не об отдельных лицах, а об отношениях между ними. Регулятивы никого не называют, ни на кого не указывают. Специфика лексичеакого значения регуля- тивов заключается в особой социально-ситуационной ограниченности их употребления. Кто может использовать данное
93
обозначение, в отношении к кому, когда — это и есть значение регулятива, получаемое им в составе соответствующей парадигмы (см.: Литвин, Черемвсина 1968; Андреева 1971; Копыленко 1972; Лошмавова 1975 и др.). Весьма показательно, что В. Г. Гак, устанавливая типы обозначений по характеру их объекта, определяет обращения-регулятивы товарищ, друг мой, вместе с формулами вежливости типа пожалуйста, спасибо, как «слова, специально обозначающие, условия общения» (Гак 1977). Социально-ситуационная ограниченность регулятивов не относится к их внешней, межснстемной характеристике, какой обладают диалектизмы, жаргонизмы, профессионализмы, но образует структуру значения регуля- тивов, обусловливает языковую сущность этого явления.
Используя регулятивы, говорящий активно воздействует на складывающуюся ситуацию, на то или иное распределение ролей. IB регулятивах выражена одна из существенных сторон коммуникативной функции языка, являющейся, по определению А. А. Леонтьева, «я сущности, функцией регуляции поведения» (Леонтьев 1969). В регулятивах закрепляется общий социальный опыт коммуникантов, без которого эффективное социальное взаимодействие невозможно. «Общей платформой в начале КА (коммуникативного акта.—
В. Г.), — пишет Е. Ф. Тарасов, — является понимание коммуникантами собственной социальной роли и роли партнера в конкретном социальном взаимодействии. Ориентировка в ситуации общения как в ситуации взаимодействия носителей социальных ролей дает возможность коммуникантам не формировать целиком стратегию поведения в каждом отдельном случае, а выбирать ее из имеющегося набора эталонов и подвергать необходимой коррекции в процессе общения» (Тарасов 1977).
Ссылаясь на Д. Перрет, H. Д. Арутюнова пишет: «Обращение в функциональном отношении двойственно. Оно — с одной стороны — позволяет адресату идентифицировать себя как получателя речи. С другой стороны, в апеллятиве часто выражается отношение к адресату говорящего» (Арутюнова 1976, 355). Функциональная и семантическая двойственность обращения утверждается и в другой работе Н. Д. Арутюновой: «Итак, апеллятивы создают промежуточную между идентифицирующей и предикатной номинацией зону семантики, сочетающей черты этих двух принципиально разных типов имен. Они осуществляют переход от идентифицирующей, объективной семантики к семантике субъективного ти- 94
па, соответствующей номинациям, употребленным в позиции предиката» (Арутюнова 1977, 344). С этим можно согласиться, если речь идет об обращениях типа водитель, Иван Иванович, но данное положение едва ли применимо к обраще- ниям-регулятивам. Представляется, что функция обраще- ний-регулятивов не сводится к сочетанию идентификации и характеристики. Это особая функция, соответствующая особому положению обращений в речи,— положению «коммуникативной вставки» (Там же, с. 340) .в текст.
Применим описанные Н. Д. Арутюновой синтаксические признаки идентифицирующих и предикатных существительных (Арутюнова 1976) для демонстрации функционального своеобразия слов, специализировавшихся в роли обращений.
1. Для предикатных существительных наиболее характерна позиция сказуемого. В этой позиции они «любят соединяться с определениями, указывающими на степень признака, его градацию» (Арутюнова 1976, 351), однако фразы * Он дружище, * Он голубчик, * Он браток явно неприемлемы. Попытка включить в них определения степени признака также дает отрицательный результат: * Он в высшей степени дружище, * Он совершенный голубчик, * Он настоящий, абсолютный, совершенный, полный, идеальный... браток. Синтаксические показатели не подтверждают предикативного характера содержания специализированных обращений.
2. Идентифицирующие имена, когда они используются в своей основной функции, не требуют в русском языке специфических показателей, зато существительные-характеристики в идентифицирующей роли, естественно, сопровождаются такими показателями (указательными и притяжательными местоимениями).
Предложения типа * Дружище работает в магазине или * Голубчик был в темном костюме невозможны. Фразы же Этот «дружище» работает в магазине или Твой «голубчик» был в темном костюме вполне приемлемы, но здесь специально маркируется лишь то, что интересующие нас компоненты высказывания по характеру своего содержания не являются типичными идентификаторами. «То, что может употребляться в качестве дескрипции,— пишет А. Вежбицка,— не может выступать в качестве обращения, и наоборот. Экспрессивные компоненты вводятся в обращения, а идентифицирующие — в субъекты... Обращения — явные прагматические операторы, а прагматические операторы в языке, по-видимому, стоят в стороне от показателей идентификации» (Вежбицка 1982,
95
262). В логическом отношении в составе приведенных высказываний специализированные обращения могут быть интерпретированы как предикаты (см.: Вежбицка 1982), но это не означает, будто им вообще (в языке) присущ характеризующий тип значения.
Легко заметить, что содержание специализированных обращений- не соответствует в полной мере ни признакам, указываемым Н. Д. Арутюновой для слов идентифицирующей семантики (Арутюнова 1976, 335), ни особенностям содержания предикатных слов (Там же, с. 342). Необходимо учитывать, что в соответствии с логическим подходом к раскрытию содержания высказывания Н. Д. Арутюнова рассматривает имена идентифицирующей и предикатной семантики в качестве полярных. В соответствии с этим признаки их содержания формулируются как соотносительные, обладающие полярными состояниями. Не идентифицирующее и не предикатное имя неизбежно займет в этой схеме срединное положение. Между тем оно в сущности не обязательно должно быть включено в противопоставление идентификация — предикация. Явления идентификации и предикации неотделимы от предложения, а обращение достаточно автономно по отношению к нему (ор., однако: Дмитриева 1976; Мухин 1976 и др.).
Другое дело — содержание неспециализированных обращений. Являясь лексическим и .единица м и с основной номинативной, указательной или характеризующей функциями и попадая в позицию обращения, неспециализированные обращения типа Коля! Ты! Плакса! трансформируют свое содержание в соответствии с позицией, но сохраняют при этом явную связь со своей первичной функцией. Именно К ним применим вывод Н. Д. Арутюновой: «Апеллятивы создают промежуточную между идентифицирующей и предикатной номинацией зону семантики, сочетающей черты этих двух принципиально разных типов имен. Они осуществляют переход от идентифицирующей, объективной семантики к семантике субъективного типа, соответствующей номинациям, употребленным в позиции предиката» (Арутюнова 1977, 344).
Итак, в тексте существует позиция обращения. Ее могут замещать специальные лексические единицы, лишь в этой или преимущественно в этой позиции употребляемые обраще- ния-регулятивы, и другие единицы, основная функция которых — идентификация или предикация — реализуется прежде всего в предложении. Каким образом следует подойти к установлению специфики позиции обращения? Содержание 96
каких лексических единиц выражает эту специфику в наиболее чистом виде? Нет необходимости специально доказывать, что наиболее прямой путь к раскрытию содержания позиции обращения — исследование в первую очередь семантики специализированных обращений. Из этого не следует, будто неспециализированные обращения могут быть отброшены исследователем как .несущественный материал. Напротив, особенности трансформации их содержания в позиции обращения чрезвычайно показательны, но могут быть оценены в полной мере лишь на фоне независимо от этих трансформаций выявленной специфики позиции обращения.
IB соответствии с традиционным определением обращение— это название адресата речи. Соотнесенность с адресатом речи как номинатом, референтом номинации так или иначе подчеркивается в большей части работ, посвященных обращению. Однако наиболее специализированные обраще- ния-регулятивы названиями адресатов не являются. В каком смысле тогда можно говорить об обращениях в целом как об обозначениях адресатов?
Прежде всего — в том расширенном смысле, который придает понятию номинаций В. Г. Гак: «В лингвистических трудах иногда говорится, что грамматические средства отличаются от лексических тем, что они ,не обладают номинативной функцией. Это верно, если под номинативной функцией понимать способность самостоятельно обозначать объект (например: Что это за дерево? Сосна. Что он делает? Чертит). Подобного рода самостоятельность сводится к способности формировать отдельное высказывание, быть грамматическим минимум предложения, то есть в конечном счете определяется структурно-грамматическими свойствами языкового элемента. Если же под номинативной функцией понимать способность соотноситься с элементом внеязьиковой действительности, то такой функцией обладают многие служебные слова и грамматические форманты в ряде своих употреблений. Особенность их заключается в том, что они не могут выступать в качестве номинативных средств самостоятельно, но лишь в составе слова, словосочетания или предложения» (Гак 1977, 235). Далее о несамостоятельных номинациях сказано, что этим способом «могут быть обозначены только широкие классы предметов, качеств, отношений, процессов. Лексический способ позволяет обозначить предметы с какой угодно степенью подробности» (Там же, с. 262).
Слово голубчик только в этом смысле служит обозначе¬
97
нием адресата, но обозначением несамостоятельным (ср.: Кто это? — * Голубчик) и в. связи с этим чрезвычайно широким. Это такое же обозначение адресата вообще, как обозначение его формой 2-го лйца глагола или местоимением 2-го лица.
В строке Пожалуйста, голубчик, не лижись (Есенин С. «Собаке Качалова») адресат обозначен дважды: обращением голубчик и формой 2-го лица глагола (входит ли обозначение адресата в содержание этикетной формулы пожалуйста, мы сейчас не обсуждаем). Эти обозначения в равной мере широки и несамостоятельны. Представляете^, что «второличность» и «адресативность», которые нередко рассматриваются как разные компоненты содержания обращений,— по существу одно и то же. Кроме этого общего с глагольной формой 2-го лица содержания, обращение голубчик несет этикетное значение фамильярности, поскольку входит в парадигму специализированных обращений и противопоставлено в ее составе обращениям с иными этикетными значениями. Названием адресата оно, конечно, не является, как не являются его названием те единицы, существенная часть содержания которых «затрагивает не обозначаемое лицо, а отношение между этим лицом и говорящим» (Вежбицка 1982, 244).
Во фразе Дай, Джим, на счастье лапу мне роль обращения играет имя собственное. Адресат не только обозначен, но и назван, выделен .названием в ситуации общения. Выделение получателя—главная функция адресующих обращений, но специализированными обращениями она не реализуется. Главные функции специализированных обращений и, следовательно, обращений вообще — это .подчеркивание обращенности текста, организация текста путем выделения в нем частей, ниболее важных в .плане коммуникативной направленности, и побуждение адресата принять текст в указываемой обращением тональности (ср.: Проничрв 1971; Мизин 1973 а; Бейлина 1975; Шаповалова 1979; Формановская 1982; Рыжова 1983 и др.). Обращение Джим несет и этикетную информацию как результат выбора между возможностями использовать или не использовать обращение, использовать неспециализированное или специализированное обращение, употребить имя собственное или нарицательное, применить данную или другую форму собственного имени, сопроводить или не сопроводить ее обращением-регулятивом и т. д.
Таким образом, называние адресата не относится к числу
98
сущностных свойств обращения. Данный вывод может показаться парадоксальным .и вызнать возражения. Специализированные обращения типа браток, голубчик, товарищи встречаются в речи не чаще, чем обращения других типов, во всяком случае — значительно реже собственных, имен в позиции обращения. Не получается ли, что основные функции обращения реализуются в речи реже, чем производные, вторичные?
Нет, главные функции обращения реализуются в речи не менее часто, чем .вторичные: они выполняются обращениями все-х разновидностей и, следовательно, реализуются постоянно. Любое обращение, выделяющее и не выделяющее получателя речи, то есть обращение адресующего и неадресующего типа (см. гл. II), будучи в указанном выше смысле обозначением адресата, служит подчеркиванию обращенности текста (ср. с функцией вводных слов типа видите ли, знаете ли и под.). Это в сущности этикетное действие, противоположное такому нарушающему правила общения построению речи, когда речь, реально направляемая конкретному адресату или конкретным адресатам, демонстративно лишается при этом явных вербальных знаков обращенности и человек говорит «ни к кому не обращаясь».
Этикетная значимость выражения обращенности речи позволяет уже изменением относительной частоты обращений в тексте менять его этикетное содержание, варьировать тональность общения. Этот способ этикетизации речи используется далеко не всегда. Бго применение зависит от сложившихся культурных традиций, от строения всей системы вербальных этикетных средств, от конкретных условий общения, однако есть общая тенденция распределения обращений в диалоге: лицо вообще или ситуативно более вежливое использует обращения обычно чаще, чем партнер. Сопоставим в ©том отношении несколько диалогов из пьесы А. Н. Островского «Волки и овцы».
Конец первого действия:
Мурзавецкая. Глафира, я хочу дать тебе послушание.
Глафира. Приказывайте, матушка.
Мурзавецкая. Я тебя свезу сегодня к Купавиной; подружись с ней, да в душу-то к ней влезь; она женщина не хитрая; а тебя учить нечего.
Глафлра. Слушаю, матушка.
Му р за® едка я. Да коли увидишь, что Мишка Лыняеб обходит ее, так не давай им любезничать-то, а постарайся разбить, очерни его перед ней,— а Аполлона хвали!
Глафира. О, с удовольствием, матушка, с удовольствием.
Мурзавецкая. Да и сама-то на Лыняева глаз не закидывай! У меня для него готова невеста.
Глафира. Мои мечты другие, матушка; моя мечта — келья.
М у р з а ве цн а я. Этот кус не по тебе.
Глафира. Яо земном не думаю.
Реплики Глафиры выражают ее покорность воле Мурза- всцкой, готовность точно исполнить приказание. Монотонное повторение в них регулятива матушка соответствует положению Глафиры в доме Мурзавецкой и- одновременно несет чрезвычайно актуальное для ситуации данного диалога этикетное содержание. Этикетная информативность данного повтора выступает особенно наглядно в сравнении с тем, как строятся реплики Глафиры в диалоге с Купавиной (восьмое явление второго действия):
Купав и на. Наконец-то я залучила вас к себе.
Глафира. Ах, это вы? (Опускает книгу). Я давно собиралась к вам; сельокая природа так располагает к благочестивым размышлениям.
Купавина. Надеюсь, что вы у меня погостите подольше.
Глафира. Очень благодарна; но боюсь, что вы со мной соскучитесь: я плохая собеседница, я люблю уединение.
Купавина. А я слышала, что вы в Петербурге жили весело.
Глафира. Ваша правда. Я тогда еще не понимала жизни; теперь я смотрю на вещи гораздо серьезнее, житейская суета не имеет для меня никакой цены.
Купавина. Но когда же вы успели так изменить свой образ мыслей?
Глафира. Я молода еще, конечно; но под руководством такой женщины, которую почти можно назвать святой, я в короткое время успела сделать многое для своей души.
Купавина. А вы кстати приехали.
Глафира. Почему же?
Купавина. Мне нужно посоветоваться, а не с кем было. Вы ,мне не откажете?
Глафира. Рада служить вам всем, чем могу. Откройте
юо
мне свою душу! Впрочем, не надо, я догадываюсь. Вы женщина светская, значит легкомысленная,— вы влюблены?
К у п а в и н ,а. Вы почни угадали.
Г л аф и,р а. Мне жаль вас.
Кулавина. Отчего же?
и т. д.
Во всем явлении, которое почти в десять раз длиннее приведенного выше диалога Мурзавецкой и Глафиры, нет ни одного обращения.
Третье явление третьего действия — большая сцена Глафиры и Лыняева. В 34 репликах Лыняева ни разу не использованы обращения, Глафира же обращается к Лыняеву несколько раз: Я еще никого не любила, Михайло Борисыч... Таких девушек не бывает, Михайло Борисыч... Вы не обижайтесь, Михайло Борисыч! ...Нет, нет, не обманывайте себя, откажитесь от побед, Михайло Борисыч... помилуйте, что подумают, милый Михайло Борисыч! Все обращения расположены в постпозиции, и это усиливает их этикетную значимость.
Несомненно, отношения между партнерами выражены не столько относительной частотой обращений в речи общающихся, сколько всей организацией содержания и формы диалогов. Здесь .все значимо и не может быть вырвано из целого. Безусловно, значим и выбор формы обращения: имя, имя и отчество или обращение-регулятив. Но наряду с прочим играет свою роль подчеркнутое повторение почтительного обращения матушка в первом диалоге, полное отсутствие обращений во втором и одностороннее использование обращений в третьем.
В реактивных репликах этикетная значимость обращений выше, чем в инициативных, поскольку в выделении адресата необходимости уже нет (см.: Гольдин 1981). Это относится к обращениям любого лексического наполнения, поэтому важно подчеркнуть, что все обращения Глафиры в рассмотренных диалогах входят в состав реплик реактивного характера.
Оценивая текстооформл1яющую роль обращений, следует прежде всего отметить, что любой текст отличается единством обращенности, единством направленности от одного и того же адресанта одному и тому же адресату. Существуют многочисленные разновидности адресантов и адресатов (см. гл. II). Они могут быть предста!влены конкретными лицами, множествами лиц, лицами реальными и мнимыми, но каковы бы «и были адресанты и адресаты тек¬
101
ста, единство обращенности должно сохраняться на всем его протяжении. Адресанты и адресаты не обязательно указываются или называются в тексте, но сохранение их единства — важный элемент установки восприятия и построения текста. «В отличие от значащих единиц языка—слова и предложения,— которые безличны, ничьи и никому не адресованы, высказывание,— писал М. М. Бахтин,—имеет и автора... и адресата. Этот адресат может быть непосредственным участником-еобеседником бытового диалога, может быть дифференцированным коллективом специалистов какой-нибудь специальной области культурного общения, может быть более или менее дифференцированной публикой, народом, современниками, единомышленниками, противниками и врагами, подчиненным, начальником, низшим, высшим, близким, чужим и т. п.; он моЖет быть и совершенно неопределенным, нсконкретизированным другим (при разного рода монологических высказываниях эмоционального типа)—все эти виды и концепции адресата определяются той областью человеческой деятельности и быта, к которой относится данное высказывание. Кому адресовано высказывание, как говорящий (или пишущий) ощущает и представляет себе своих адресатов, какова сила их влияния на высказывание — от этого зависит и композиция и в особенности стиль высказывания» (Бахтин 1978, 275).
Существуют тексты, отдельные части которых адресованы разным лицам. Но в таких случаях либо эти лица входят в единое множество адресатов, которому направляется текст, либо налицо иерархия адресации: на разных уровнях текста адресация меняется, но на высшем уровне организации текста восстанавливается ее единство. Например, речь городничего на протяжении 1 явления I действия «Ревизора» имеет общую ориентацию на всех собравшихся вместе. Это находит явное выражение в метасигуативном высказывании: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие...» Одновременно в рамках этой общей направленности отдельные фрагменты речи городничего получают частную адресацию то Артемию Филипповичу, то Амосу Федоровичу, то Луке Лукичу. Зачитываемое городничим письмо адресовано лично ему. Но это письмо, иерархически включаясь в речь городничего, приобретает в йей новую адресацию, адресацию более высокого порядка. Точно так же речь городничего и вся сцена включены в текст произведения в целом, характеризующийся еще более общим отношением
102
адресации «автор-читатель» или. «исполнители-зрители». Можно думать, что в единстве обращенности текста проявляется описанный Вяч. Вс. Ивановым и В. Н. Топоровым общий закон единства текста (Иванов, Топоров 1962), следующим образом интерпретируемый А. А. Акишиной: «всякий инородный текст, попадая в текст единой высшей кодовой системы, восцринимается как; часть единства (хотя и относительная) и связывается с единым текстом путем поисков дополнительного смысла (Акишина 1979, 2, 31).
Говоря о целБнооформленности единиц текста, В. А. Зве- гинцев рассматривает передачу текстом некоторого события как реализацию одной из возможных интерпретаций этого события. Различия интерпретаций определяются тем, на каких адресатов они ориентированы: «Одним из самых существенных факторов, оказывающим прямое влияние н,а построение текста (в нашем случае—дискурса) является то, что данная интерпретация осуществляется не только для самого говорящего (ему самому это необходимо для осмысления события), но и с обязательным учетом адресата. Совершенно очевидно, что об'одном и том же событии мы по-разному рассказываем различным собеседникам» (Звегинцев 1980, 16).
Цельность текста, как отмечает В. А. Звегинцев, проявляется в линейности его содержания и в линейности его формы. Приняв во внимание наличие этих сторон цельнооформлен- ности текста и связав с обращенностью речи, нетрудно представить роль обозначений адресата в текстовой организации. В качестве линейной единицы общения текст имеет начало и конец, которые нередко получают особое строение ,и выполняют функцию коммуникативной рамки. Помимо текстов телефонных разговоров, о которых уже шла речь, коммуникативная рамка чрезвычайно четко выражена, например, в структуре писем. Линейная цельность текста позволяет ограничиться одним обращением с регулятивной и адресующей функцией, и это обращение в принципе может находиться в любой части текста, поскольку адресация и социальная тональность текста, как правило, не меняются на его протяжении (исключение образуют тексты, с иерархически организованной направленностью). Однако обычно складываются культурные традиции, делающие одни из позиций, например позицию в абсолютном начале текста или позицию в инициальной или финальной части коммуникативной рамки, более предпочтительными, другие — менее предпочтительными для размещения в них обращений.
103
Линейность содержания связана с его неоднородностью, с частными функциональными различиями компонентов текста (см.: Новиков 1983). Так, текст-просьба может включать в качестве подчиненных компонентов информирующую часть, высказывание-обещание, собственно просьбу и другие. Естественно, что относительная важность отдельных линейно связанных содержательных компонентов текста не одинакова. Это одно из обстоятельств, определяющих возможность компрессии текстов. Как результат содержательной неоднородности текста неодинакова и относительная важность подчеркивания обращением тональности общения в отдельных текстовых фрагментах. На этой основе также могут складываться и складываются свои более или .менее определенные традиции размещения обращений. Так, по наблюдениям
С. С. Волкова, в русских челобитных XVII в. обращение государь (государыня, государи) употреблялось в начале каждой содержательно автономной части челобитной (Волков 1974, 14). Четкой была в челобитных и позиционная закрепленность этикетных приложений, которые использовались «при всяком упоминании в тексте челобитной лица, к которому челобитчик (челобитчики) обращается, и самого челобитчика» (Волков 1974, 118).
Не входя в структуру предложения, обращение именно по этой причине способно занимать в нем разные места,— места, а не позиции, как структурные элементы предложения. Эти места можно обобщить следующим образом: обращение вклинивается в линейную форму предложения там,, где возможна или необходима коммуникативная пауза. Таким образом, размещение в тексте обращения взаимодействует не только с актуальным членением текста в целом, но и с актуальным членением предложения-высказывания.
Один из наиболее специальных анализов обращения, выполненных в последние годы, принадлежит С. Бин (Bean 1978). Исследовательница изучала формы обращения в речи жителей небольшого аграрного индийского поселка. Основной язык населения — каннада. Опираясь на идеи Ч. Пирса,
С. Бин относит обращения к типу индексальных знаков. Главное отличие индексальных знаков от »конических и символических, как подчеркивает С. Бин, заключается в особо тесной связи этих знаков с обозначаемыми явлениями, наличествующими в ситуации общения. Индексальный знак функционирует в экзистенциональном отношении со своим объектом, поэтому основная разновидность индексальных 104
знаков — шифтеры, экзистенциально связанные с говорящим, с адресатом, с исполняемым речевым актом, со временем высказывания и локацией говорящего или адресата. Обращения С. Бин также считает шифтерами и полагает, что индексаль- ный, или «прагматический», по ее терминологии, 'компонент содержания обращения может дополняться символическим, например У обращений-терминов родства. Индексальные (прагматические) и символические свойства обращений составляют одну из главных тем исследования С. Бин. Поскольку, с одной стороны, обращение понимается С. Бин очень широко, а с другой стороны, ею, по-видимому, не различается выделение адресата и обозначение адресата речевыми средствами, то естественно, уже по этой причине обнаруживаются расхождения между положениями С. Бин и теоретическими решениями, предлагаемыми в настоящей работе. Однако нам представляется, что противопоставление специализированных этикетных обращений неспециализированным адресующим (первые по своим функционально-,семантическим характеристикам несравненно ближе к шифтерам, чем вторые) в целом опирается на те же объективно присущие обращению свойства, которые С. Бин анализирует с помощью оппозиции « прагм а ти ч еокое»/'«с и м вол ичеовое ». Таким образом, разными методами, в движении от разных исходных точек и на разном материале достигаются близкие, взаимно подкрепляющие результаты.
Пробным камнем для любых теорий обращения является эффективность рассмотрения в рамках этих теорий вопроса о соотношении референтных обозначений родственников (типа отец, мать) и системы специальных обращений к родственникам (типа папа, мама, папенька, маменька, батюшка, матушка, папаша, мамаша и под.). Разграничение и интерпретация двух систем отражения родственных отношений — одна из актуальных проблем этнографии (подробное ее рассмотрение дано в работе: Крюков 1972), поскольку в разных языках референтные термины и обращения к родственникам могут отчасти совпадать, но могут и полностью различаться, причем несовпадение наблюдается как в плане выражения, так и в плане содержания, что особенно важно (ср., например: Conant 1961, Шарапова 1967). Если для этнографов главное — определить ценность опоры на референтные термины или на слова-обращения при моделировании системы родства, то для лингвистов существенно установить функционально-семантические различия между референтными тер-
105
минами и специализированными обращениями к родственникам. Как видим, этот материал вновь возвращает нас к проблеме сущности обращения.
При рассмотрении этикетных свойств обозначений лиц в русских народных говорах (Гольдин 1978 а) было обращено внимание на то, что «относительные» и «абсолютные» обозначения родственников, по терминологии А. И. Моисеева (Моисеев 1962), не различаются на лексемном уровне в диалектной речи. Это существенный показатель слитности, регулярной связанности относительных и абсолютных значений. Зато на лексемном уровне отчетливо проявляется противопоставление объективных и субъективных обозначений родственников. Субъективное обозначение включает в свою семантику, кроме понятийною компонента, различного у обозначений разных родственных позиций, также указание на особую связь, личное отношение между обозначаемым лицом и субъектом именования.
Например, в говоре д. Алексеевна Тульской обл., по нашим наблюдениям, для обозначения матери попользуют лексемы мать, мамка, мама. Во всех случаях, когда говорящий упоминал не свою мать, в речи взрослых носителей говора фиксировалась лишь форма мать (а мать яво ходя па упакойиикам; а у матири ты ни васпитаник дитям и т. п.). В большей части высказываний, относящихся к матери говорящего, также использовалась лексема мать (у мине мать ранъ пъмярла, а взял он другуя; у матри нас восим чьлавек была; у мине мать и атец здешний и т. п.). Формы мамка и мама встречаются в речи взрослых значительно реже формы мать, но только тогда, когда речь идет о матери говорящего: (я задрямала, а мамка фстала и папка; мам.а лривязла гастин- чика и т. п.). У детей, носителей того же говора, форма мамка— основная, когда высказывание относится к матери говорящего, то есть в субъективном употреблении, и почти не встречается в употреблении объективном. Распределение форм мать, мамка, мама подчиняется здесь, как показывает материал, не одному, а нескольким факторам одновременно. Имеет значение признак возраста, который выступает, несомненно, не как чисто биологическое, а как социальное явление, преломляющееся в этикетном выборе обозначений. Ярко выступает противопоставление объективных и субъективных обозначений. Можно полагать, что формы мать, с одной стороны, и мама, мамка, с другой, образуют в описываемом говоре привативную оппозицию, маркированный член которой — 106
мама, мамка. Форма мать, как немаркированная в оппозиции объактивное/субъективное, встречается чаще, чем маркированные фермы.
На частоту употребления немаркированной формы мать в говоре д. Алексеевка, несомненно, оказывало влияние то обстоятельство, что адресатом речи в большинстве случаев являлся собцратель-диалектолог, человек чужой, общение с которым не всегда достигало полной непринужденности. Это важно отметить, поскольку аппозиция субъективное/объек- тивное сохраняется лишь в непринужденном неофициальном общении и снимается, нейтрализуется в пользу немаркированных форм, если общение приобретает официальный характер.
Учитывая данное обстоятельство, можно заключить, что субъективный коммонент в обозначении родственников не равен по значению содержанию местоимения мой: на выражение принадлежности обозначаемого предмета говорящему официальность/неофициальность общения, как известно, влияния не оказывает. Зато она определенно воздействует на возможность употребления в речи эмоционально-оценочных форм типа ветерок вм. ветер, деревушка вм. деревня, человечек вм. человек и подобных. В эмоционально-оценочных формах обнаруживается тот же субъективный комшонент содержания, личное отношение к обозначаемому, субъективная модальность, что и в субъективных обозначениях родственников. Этот компонент непосредственно связан с этикетным употреблением речи (см.: Гольдин 1983, 94—98).
Отношения между субъективными и объективными обозначениями лиц усложняются в речи за счет того, что говорящий нередко переходит в этикетных или иных целях на именования, даваемые как бы от лица адресата или с позиции наблюдателя. При этом возникает расхождение между лицом говорящим и лицом именующим (ср.: Как здоровье вашей мамьй Знакомы ли вы с его мамой? и т. п.).
В русских диалектах, как показали специальные исследования, субъективные именования представлены гораздо большим числом форм и гораздо более вариативны, чем объективные именования лиц. Естественно, что обращения к родственникам, реализующие непосредственные личные отношения субъектов КА, почти всегда совпадают с субъективными именованиями. Общая закономерность заключается в том, что субъективные именования родственников и обращения к ним обособляются лексемно от объективных по восходящей,
107
а не по нисходящей линии. Обращения к отцу, матери, свекру, свекрови, тестю, теще, к крестному отцу, к крестной матери, к старшему брату, старшей сестре обычно отличаются от объективных форм именования, чего нельзя сказать об обращениях к своим детям, зятьям, золовкам и т. д.
Сфера лексемного обособления субъективных именований и обращений от именований объективного характера не полностью совпадает в разных говорах, но основной принцип остается тем же. Так, в части говоров к золовке и деверю всогда обращаются по имени, а в говоре с. Большое Теплое Орловской обл., например, существенным оказывается не только характер родства, но и соотношение лиц по возрасту: обращение к деверю, старшему по возрасту, — брат, обращение к золовке, старшей по возрасту, — нянька. И здесь лексемное обособление связано с выражением иерархических отношений снизу вверх.
Если учесть, что референтные термины родства (объективная номинация) возможны не только в позиции упоминания, но и в позиции обращения, то в чем же заключается различие между .референтными обозна1чения1ми родственников и обращениями родственного характера? С. Бин полагает, что референтные термины — «полностью символические знаки», тогда как родственные обращения сочетают символические и индексальные свойства: помимо обозначения родственника определенного типа родственное обращение обозначает адресата и привлекает его внимание к направляемому ему высказыванию (IBean 1978, 65, 66). Это, конечно, правильно, но в позиции обращения индексальные свойства адресаций приобретает, хотя и позиционно, и референтный термин, однако существенное различие между ним и родственным обращением сохраняется. Отец и папа в обращении (если отец в данной социальной группе не специализированное обращение) имеют общий индексальный компонент обозначения адресата речи, но обладают цри этом неодинаковыми этикетными свойствами. Обращение папа, как и любое другое специализированное в этикетной функции вербальное явление, входит в парадигму этикетных средств речи в качестве единицы, самостоятельно противопоставленной другим членам парадигмы. В силу указанной специализации обращение папа обладает собственным этикетным содержанием, проявляющимся, в частности, в субъективности обозначения. Это одна из разновидностей обращений-регулятивов. Референтное же слово отец не обладает собственным этикетным содержанием
108
как лексическая единица. Его этикетные возможности относятся к тому же типу, что и этикетные возможности других слов номинативного характера: н еслеци ал из и ров энные обращения вступают в этикетные противопоставления не в качестве отдельных единиц, а в составе целых классов слов. Некорректным был бы вопрос об этикетном содержании имени Николай или имени Василий, но обозначение лица именем или сочетанием имени и отчества имеет определенное этикетное значение. Точно так же существен выбор между обращением посредством а) одной из форм собственного, имени, б) слова номинативной семантики, в) референтного обозначения родственника, г) титула, звания, рассматриваемых как классы, и между д, е, ж...) отдельными специализированными обращениями, каждое из которых имеет этикетное содержание класса и собственное этикетное значение.
Таким образом, рассмотрение отношений между референтными обозначениями родственников и родственными обращениями выдвигает на первый план противопоставление специализированных обращений как особых лексических единиц другим классам слов. Являясь этикетными единицами речи, родственные обращения обслуживают в процессе организации и регуляции речевого контакта выражение наиболее общих отношений иерархии и степени близости среди родственников, что позволяет считать эти обращения разновидностью регулятивов. Регулятивными свойствами объясняется обычно более обобщенный характер системы родственных обращений в сравнении с системой референтных обозначений.
По-видимому, всем языкам свойственно «метафорическое» употребление родственных обращений в речи, адресуемой неродственникам (например, использование обращений мать, мамаша, отец, папаша, дочка, сестрица, брат, братец и подобных вне сферы родственных отношений; ср.: Bean 1978, 76—82). В таком употреблении родственные обращения почти полностью утрачивают элементы концептуального содержания и превращаются в единицы чисто регулятивного характера. Как подлинные регулятивы, они уже не могут в этом новом своем качестве использоваться в целях номинации, не выделяют адресатов, а становятся лишь самым общим их обозначением, подчеркивающим обращенность текста и регулирующим тональность общения в социально типизированных пределах.
Обращения-регулятивы неофициальной сферы общения по
109
своему происхождению очень часто являются родственными обращениями или просто названиями родственников. Семейные отношения настолько прозрачны с точки зрения иерархичности и степени близости лиц, образующих семью, и вместо с тем настолько актуальны для общающихся, что перенос терминов родства и родственных обращений в иную сферу общения оказывается регулярным явлением. Ему способствует релятивная семднтика терминов родства (см.: Журинская 1979), однако и она испытывает при этом переносе соответствующие изменения.
Таким образом, у обращения имеется собственное место в системе речевого этикета, своя этикетная функция по отношению к тексту. Имеются и лексические единицы, специализировавшиеся в роли обращения, подчинившие свое содержание, а отчасти и форму (см.: Гольдин 1977) данной функции. Это обращения-регулятивы.
Подчеркивая отличие регулятивов от других типов лексических единиц, определяя своеобразие регулятивного значения в сравнении с другими известными типами лексических значений, следует вместе с тем иметь в виду, что противопоставление специализированных обращений неспециализированным, как многое в языке, неабсолютно: между полюсами, образуемыми обращениями специализированного и неспециализированного типов, обнаруживаются переходные группы, по-разному сочетающие свойства полярных типов.
Идеальные регулятивы типа браток, голубчик, дружище, товарищ, во-первых, не несут информации об абсолютных признаках адресатов, .а выражают характер отношений между общающимися, то.н общения; во-вторых,— необычны с тем же регулятивным значением вне позиции обращения, а помещенные вне ее, воспринимаются как цитация. Кроме того, этикетная сущность идеальных обращений-фегулятивов позволяет использовать их в качестве определений (приложений) с целью этикетной модуляции неспециализированных или других специализированных обращений (ср.: товарищ Иванова; уважаемый товарищ Иванова; уважаемый товарищ и т. п.), однако на реализацию этого признака заметно влияют формальные свойства регулятивов и тем самым снижают его диагностирующую ценность.
Примером идеального обращения-регулятива может служить слово девка в говоре с. Деулино Рязанской обл. Это не только обращение к лицам женского пола независимо от их возраста и семейного положения, но и «обращение вообще»:
ПО
к внуку, к свинье, к кошке, к мухе, даже к сбиваемому маслу... В позиции выделения объекта слово девка означает лишь незамужнюю женщину, девушку (ССРНГ 1969).
Обращения типа гражданин и гражданка, господин и госпожа, сударь и сударыня, касатик и касаточка, дорогой и дорогая, уважаемый и уважаемая при всей их близости к идеальным регулятивам несут информацию о поле адресата, то есть об одном из абсолютных его признаков, и включают, следовательно, в свое содержание элемент адресации в принятом нами смысле (см. гл. II). При использовании этих специализированных обращений говорящие опираются прежде всего на относительные этикетные признаки их содержания, но отклонение от идеального типа все же заметно.
'Специализированные обращения к родственникам типа мама, матушка, маменька были определены выше как разновидность регулятивов. Их своеобразие заключается в том, что адресант и адресат каждого обращения строго ограничен и обращения несут поэтому информацию о родственных отношениях общающихся, — информацию, более конкретную в сравнении с этикетной информацией идеальных регулятивов: их содержание опирается на устойчивые относительные признаки в системе родственных связей. Кроме того, единицы типа мама, матушка, маменька, как уже говорилось, достаточно обычны и вне позиции обращения, причем сохраняют этикетный признак субъективности номинации, так что трудно решить, имеет ли место использование субъективных номинаций в позиции обращения или закрепленная традицией цитация обращений в случае упоминания родственников.
'Близки к этой группе своими переходными свойствами выступающие в роли обращения титулы и титулования (князь, барон, граф, сиятельство, превосходительство, благородие и подобные), воинские звания и воинские обращения, обозначения некоторых должностей (начальник, заведующий, директор...). Лексические значения слов, относящихся к этим группам, не релятивны, содержат референцию к абсолютным признакам обозначаемых лиц, часто не несут информацию об адресанте (в этом заключается существенное отличие слов данных групп от родственных обращений и именований родственников). Однако социальные позиции и роли, отражаемые значениями слов данных лексических групп, связаны С иерархическими отношениями между членами коллектива, сами имеют относительный характер. Не случайно общество обычно специально регламентирует состав и употребление
111
титулов, званий и других лексических единиц этого типа. Различные степени строгости или нестрогости исполнения таких правил, которым придается статус официального этикета, могут сами приобретать этикетную функцию. Например, польская армия, как и армии других стран, имеет обращения, закрепленные уставом. При этом, как показывают наблюдения, кадровые военнослужащие и временно отбывающие воинскую повинность по-разному исполняют требования воинского этикета, касающиеся обращений, не только во внутригрупповом общении, но и в общении между представителями указанных групп. Последнее оказывается этикетной формой проявления неофициальной структуры коллектива (Jaworski 1982).
Остальные нарицательные имена, содержание которых складывают абсолютные, нерелятивные ą социальном плане признаки обозначаемых лиц и их свойств (например, токарь, пешеход, филателист, динамовец, здоровяк, неудачник) отстоят от идеальных регулятивов еще дальше, хотя и могут выступать в роли обращения, особенно в сочетании с регуля- тивами или этикетно модулированные иными способами. Эти имена образуют ядро адресующих обращений.
Личные имена в силу своей функционально-семантической специфики и в связи с обычным для них богатством форм, отражающих социально-коммуникативные структуры, находятся в особых отношениях с обращениями-регулятивами. Являясь именами с предельно индивидуализирующими свойствами, они не могут быть отнесены к регулятивам, но входят в ближайшее их окружение, так как достаточно специализированы для передачи этикетного содержания, причем одни и те же формы личных имен нередко оказываются обычными как для позиции обращения, так и для позиции выделения, идентификации.
Наиболее полярны обращениям-регулятивам нарицательные и собственные имена не-лиц, выступающие иногда, прежде всего — в поэтических текстах, в позиции обращения. Интересно, что в русской лингвистической традиции термин «обращение» (и «отвращение») вначале применялся именно в этих случаях, обозначая риторический прием замещения подлинного адресата речи другим, в роли которого может выступать и не-лицо (ер. особенно частые в поэзии XVIII в. обращения к явлениям природы) или лицо отсутствующее, даже умершее. «Обращение есть когда слово обращаем к другому лицу, подлинному или вымышленному, от того, ко-
112
торого само настоящее слово требует»,— писал М. В. Ломоносов (Ломоносов 1952, 266). То же употребление термина «обращение» характерно и для I половины XIX века (см., например: Давыдов 1837, 205—211). Явление осознавалось вначале в своих крайних, наиболее уклоняющихся от обычного употребления формах.
Слова регулятивной семантики как особые лексические единицы впервые были выделены в русском языкознании не теоретиками-лексвкологами, а лексикографами, составителями Словаря Академии Российской 1789—1794 гг. Хотя в самом словаре еще не было лингвистического термина «обращение» или другого, соответствующего ему по значению, составители словаря достаточно четко выделили два круга слов, специализировавшихся полностью или в отдельных своих значениях для выражения этикетного содержания при обращении (ом.:. Гольдин 1981а). Это, во-первых, регуляти- вы официальной и полуофициальной сфер общения, выступающие в основном в роли этикетных определений (приложений), но обычные и в позиции обращения, а также упоминания и самоупоминания. В толкующей части соответствующих словарных статей обычно содержится указание на то, что слово «придается», «приписывается», «прилагается», «прикладывается» к тем или иным лицам. Использование этих определителей вызвано, по-видимому, тем, что регулятивы осознавались авторами словаря как неосновные, дополняющие обозначения. Например:
.Государь. 3) Придается особам, коим мы обязаны воздавать почтение или учтивость. Это правда, государь мюй! что вы говорить изволите. Я вас прошу, милостивый государь, .сделать со мною милость. В просторечии же говорится: Сударь, Сударыня. Полноте, сударь, я о сем нимало не думаю.
Во-вторых, это «приветственные» слова, «приветственные названия», к которым словарь относит в основном регулятивы неофициальной- сферы общения (подчеркнуто субъективные обращения к родственникам, друзьям, приятелям, возлюбленным...). «(Приветственные» слова, «приветственные названия» последовательно отличаются составителями словаря от «умилительных», нередко противопоставляются им: «Ума- лительные употребляются часто в приветственном названии. Перестань, дурачок, дурочка, пустое молоть»; «Иногда ума- лительные служат вместо названий приветственных к тому и другому полу. Голубчик мой. Голубушка моя».
ИЗ
Выделение этикетных обозначений лиц и в их составе — специализированных обращений («приветственных названий») было важным достижением русской науки XVIII века. Развившийся позднее подход к обращению как к явлению прежде всего синтаксического плана и определение обращения как названия, наименования адресата речи (ср.: Буслаев 1959, 277), хотя и служащего для выражения взаимных отношений общающихся, существенно повлиял на лексикографическую практику, и традиция выделения обраще- ний-регулятивов в качестве особого класса лексических единиц оказалась прерванной.
.Рассмотрение обращения в составе этикетных средств речи приводит к выводу о том, что сущностные свойства обращения выявляются прежде всего в этом функционально-семантическом поле. Роль обращения в тексте, позиция обращения— это этикетная роль, этикетная позиция. В лексическом плане ей соответствуют специализированные обраще- ния-регулятивы. Этикетную функцию как вторичную приобретают и неспециализированные лексические единицы в роли обращения, сохраняя при этом и свои идентифицирующие или характеризующие свойства, на которые опирается явление адресации.
Заключение
Обращение следует считать языковой универсалией, поскольку неизвестны языки, которым это явление было бы не присуще. Оно обслуживает одну из важнейших сторон речевой деятельности: организацию и регуляцию коммуникативных отношений (распределение и перераспределение 'собственно коммуникативных ролей в ходе общения, согласование представлений общающихся о ролевой структуре КА, создание оптимальной тональности общения). Основные функции обращения входят в класс актуализации, и их содержание раскрывается метаеитуативньгми высказываниями.
IB настоящее время термин обращение многозначен. За ним скрывается несколько научных понятий, не исключающих одно другого, однако требующих разграничения.
ßo-первых, обращение — это функция служебной лингвистической единицы, заключающаяся в подчеркивании направленности текста в целом и отдельных его частей адресату, а
114
также в установлении соответствий между представлениями адресанта и .адресата о характере социально типизированных отношений между ними в процеоое создания и восприятия текста. Говорить, что слово (или выражение) находится «в позиции обращения» или «играет роль обращения»,— значит указывать на специфическую функцию вербальной единицы в тексте. Обе стороны этой функции, выступающие как неразрывное целое,— подчеркивание обращенности текста и регуляция отношений между общающимися — относятся к сфере семантики общения и входят в систему речевого этикета. Тексты первичного непосредственного общения всегда адресованы, обязательность их адресации и обусловливает наличие функции (позиции) обращения в тексте.
Во-вторых, обращение — это слово (или выражение), находящееся в позиции обращения, выполняющее функции обращения, как они были очерчены выше. Различать позицию (функцию) обращения и замещающие эту позицию лингвистические единицы необходимо уже потому, что разные лексические группы неодинаково приспособлены к функционированию в позиции обращения. Наиболее специализированной в роли обращения является наличествующая во всех языках группа обращений-регулятивов, которые обозначают (в широком смысле), но не называют адресатов речи и выражают социально типизированные отношения между адресантом и адресатом.
Обращения-регудятивы характеризуются особым типом лексичеокого значения, который в отличие от номинативного (идентифицирующего), дейктического и характеризующего мы называем регулятивным. Обозначение специализировавшихся в функции обращения лексических единиц с регулятивным типом лексического значения и составляет третью часть содержания термина обращение.
Регулятивное значение имеют не только обращения, но и другие вербальные этикетные средства, нацример формулы речевого этикета, которым уделено в работе значительное внимание, поскольку многие исследователи относят к ним и обращения. В составе вербальных средств этикета специализированные обращения-регулятивы обнаруживают как общие, так и специфические черты. С одной стороны, им свойственна регулятивная функция, 'присущи признаки субъективности содержания, с другой же стороны, обращения отличаются коммуникативной несамостоятельностью, сегментностью, способностью к внутренней расчлененности (синтагматичности),
115
неполной, если учитывать все разновидности обращения, специализацией.
Неспециализированные обращения, или адресующие, представляют собою слова или выражения, обладающие дей- ктической, номинативной или характеризующей семантикой, которая дополняется в позиции обращения собственно регулятивными чертами, но сохраняет и базисное значение. Обращения этого типа имеют прежде всего функцию адресации, выступают как члены функционально-семантической категории организации направленности речи.
Категория организации направленности речи и категория регуляции коммуникативных отношений могут считаться подкатегориями более общей категории речевого контакта. Не настаивая на терминах, обозначающих отмеченные явления, полагаем необходимым выделять в общей категории организаций контакта между общающимися эти две стороны, каждая из которых имеет свои формальные и оемантические особенности.
Поскольку содержание обращения относится к сфере семантики общения, то есть к метакоммуникативной сфере, то адекватный анализ обращения возможен при подходе к языку как к гетерогенной системе в семиотическом плане. В области содержания неоднородность языка проявляется не только как совмещение в тексте коммуникативного и мета- коммуникативнрго слоя, но и как своеобразие обслуживающих эти слои семантики семиотических механизмов: принципиальная спаянность вербальных и невербальных средств общения, взаимопроникновение системы речи, характеризующейся двумя типами означивания—семиотическим и семантическим (по Бенвениету),—и системы этикета с характерными для него знаками-текстами. Эта семиотическая неоднородность языка находит самое яркое проявление в обращении, располагающемся .на стыке разных планов, сторон общения и связывающем эти планы в единое целое.
Литература
Абрамов 1983—Абрамов Б. А. Предложение и текст//Науч. тр. МГПИИЯ им. М. Тореза.— М., 1983.— Вып. 217.
Аврорин 1975 — Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка/к вопросу о предмете социолингвистики/.— Л., 1975.
Адмони 1985 — Ад мони В. Г. Грамматика и текст//Вопросы языкознания, 1985.— № 1.
Акишина 1979 — Акишина А. А. Структура целого текста.— М.,
1979.—Вып. 1—2.
Акишина, Формановская 1978 — Акишина А. А., Формано fl- ска я Н. И. Русский речевой этикет.— М., 1978. Изд. 3. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Андреева 1971—А нд р ее в а Л. А. Ситуативная характеристика обращений в романе «Анна Каренина»//Лев Толстой. Проблемы языка и стиля. Доклады и сообщения IX и XI Толстовских чтений.— Тула, 1971.
Анно 1981—Анн о Е. И. Описание грамматики русского языка с помощью окрестностей//Научно-техническая информация/ВИНИТИ. Сер. 2.—М., 1981.— № 10.
Алпатов 1973 — Алпатов В. М. Категория вежливости в современном японском языке.— М., 1973.
Ардентов 1955 — Ардентов Б. П. Контактирующие слова//Учен. зап. Кишиневского ун-та.— 1955.— Т. 15.
Арутюнова 1975 — Арутюнова Н. Д. Положение имен лица в русском синтаксисе//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка— 1975 —Т. 34, вып. 4.
Арутюнова 1976 — Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл: Логико-семантические проблемы.— М., 1976. Изд. 6. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Арутюнова 1977 — Арутюнова Н. Д. Номинация и текст//Номина- ' ция. Виды наименований.— М., 1977.
Арутюнова 1979 — Арутюнова Н. Д. Семантическая структура и функции субъекта//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка.— 1979.— Т. 38, вып. 4,
Арутюнова 1979а — Арутюнова Н. Д. Функции язцка//Русский язык. Энциклопедия.— М., 1979.
Арутюнова 1981—Арутюнова Н. Д. Фактор адресата//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка.— 1981.—Т. 40, вып. 4.
Балли 1955^—Балл и Ш. Общая лингвистика и вопросы француз-, ского языка.—М., 1955, Изд. 2. М.: URSS, 2001.
117
Бахтин 1979 — Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества.— М, 1979.
Бахтин 1979а — Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского.— М, 1979.
Бгажноков 1978 — Бгажноков Б. X. Адыгский этикет.— Нальчик, 1978.
Бгажноков 1983 — Бгажноков Б. X. Очерки этнографии общения адыгов.— Нальчик, 1983.
Бейлина 1975 — Бейлина Е. П. Синтаксические конструкции и семантико-грамматические свойства обращения.— Автореф. дис. ...канд. филол. наук.— Алма-Ата, 1975.
Белл 1980 — Белл Р. Социолингвистика. Цели, методы и проблемы.— М., 1980.
Бенвенист 1974—Б енвенист Э. Общая лингвистика.— М.,1974. Изд.З. М.: Книжный дом «ЛИБРОКтЬ/URSS, 2009.
Бессознательное 1978 — Бессознательное: Природа. Функции. Методы исследования.— Тбилиси, 1978.— T. III.
Болотов 1981 — Б о л о т о в В. И. Эмоциональность текста в аспектах языковой и неязыковой вариативности.—-Ташкент, 1981.
Бондарко 1983 — Б о н д а р к о А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аопектолоши.— Л., 1983. Изд. 4. М.: Издательство Л КИ/URSS, 2007.
Бромлей 1981 — Бромлей Ю. В. Основные проблемы этнографии.— М., 1981.
Будагов 1971 —Будагов Р. А. О типологии речи//Будагов Р. А. Язык, история и современность.— М., 1971.
Буслаев 1959 —Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка.— М., 1959. Изд. 8. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Вакуров, Кохтев, Солганик 1978 — Вакуров В. Н., Кохтев H. Н., Сол г аник Г. Я. Стилистика газетных жанров.— М., 1978.
Вальоинер, Минкин 1974 — Вальсинер Я., Минкин X. Невербальная коммуникация в диадах//Учен. зап. Тартуского унАта.— 1974.— Вып. 335.
Вардуль 1973 —Вардуль И. Ф. Вопросы лингвистической таксономии (синтаксис и супрасинтаксис).— Автореф. дис. ...докт. филол. наук.— М., 1973.
Вежбицка 1978 — Вежбицка А. Метатекст в тексте//Новое в зарубежной лингвистике.— М., 1978.— Вып. 8.
Вежбицка 1982 — Вежбицка А. Дескрипция или цитация//Новое в зарубежной лингвистике.—М., 1982.— Вып. XIII.
Вейнрейх 1970 — В е й н р е й х У. О семантической структуре языка// Новое в лингвистике.— М., 1970.— Вып. V.
Велтистова 1964 — Велтистова А. В. Обращение в современном английском языке.—Автореф. дис. ...канд. филол, наук.—Л., 1964.
Верещагин, Костомаров 1981 — В е р е щ а г и н Е. М., Костомаров В. Г. О своеобразии отражения ми-мики и жестов вербальными средствами (на материале русского языка)//Вопросы языкознания.—1981.— .Nb 1.
Ветрова 1979 —Ветрова О. Г. К проблеме обращения в современном английском языке//Синтаксический анализ разносистемных языков.— М., 1979.
Ветрова 1982-—Ветрова О. Г. Вокативные синтаксемы//Сб. науч. тр. Ташкент, ун-та.—1982.—№ 696.
Виноградов 1972 — В и н о г р а д о в В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове).—2-е цзд.— М., 197?.
Винокур 1923 — Винокур Г. О. Поэтика. Лингвистика. Социоло- гия//ЛЕФ.— 1923:—№ 3.
Волков 1974 —Волков С. С. Лексика русских челобитных XVII в.— Л., 1974.
Волошинов 1929 —В о л ош и но в В. Н. Марксизм и философия языка.— Л., 1929.
Выготский 1956 — Выготский Л. С. Избранные психологические исследования.— М., 1956.
Гайсина 1967 — Гайсина P. М. Средства речевого контакта в современном русском языке,—Автореф. дис. ...канд. филол. наук.—Саратов, 1967.
Гайсина 1971 —Г ай си на P. М. Средства речевого контакта в отношении к структуре предложения//Вопросы синтаксиса русского языка.— Ростов-на-Дону, 1971.
Гак 1972—Гак В. Г. Высказывание и ситуация//Проблемы структурной лингвистики. 1972.— М., 1973.
Гак 1977 — Гак В. Г. К типологии лингвистических номинаДий//Язы- ковая номинация (общие вопросы).— М., 1977.
Гальперин 1981—Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования.— М., 1981. Изд. 7. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ»/ URSS, 2009.
Гаспаров 1980 — Г а с п а р о в Б. М. Система актуализирующих категорий с типологической точки зрения//Учен. зап. Тартуск. ун-та.— 1980.— Вып. 544.
Германович 1966 — Германович А. И. Междометия русского язы-
Гольдин 1977 — Гольдин В. Е. К проблеме обращения как лексической категории//Язык и общество. — Саратов, 1977.
Гольдин 1978 — Гольдин В. Е. Этикет и речь. — Саратов, 1978. Изд. 3. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Гольдин 1978а—Гольдин В. Е. К изучению этикетной стороны обозначения лиц в говорах русского языка//Язык и общество.—Саратов, 1978.
Гольдин 1981 —Гольдин В. Е. Обращение и организация направленности речи //Проблемы организации речевого общения.— М., 1981.
Гольдин 1981а — Гольдин В. Е. Регулятивные обозначения лиц в «Словаре Академии Российской» (1789—1794)//Проблемы развития языка. Лексические и грамматические особенности древнерусского языка.—Саратов, 1981.
Гольдин 1982 — Гольдин В. Е. К определению сущности обраще- ния//Язык и общество.— Саратов, 1982.
Гольдин 1983 —Гольдин В. Е. Речь и этикет.—М., 1983.
Гольцов 1933 — Г ольцо^в В. Саванэ. Записки о верхней Сванетиц.— М., 1933.
Горелов 1974—Горелов И. Н. Проблема функционального базиса речи в онтогенезе.— Челябинск, 1974.
Горелов 1980 — Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации.— М., 1980. Изд. 4. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Горелов, Елина 1982 — Горелов И. Н., Елина Н. Г. Динамика инициальных и финальных моментов в онтогенезе//Тезисы VII Всесоюзн. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. — М., 1982,
Грациан Балтазар 1760 —Грациан Балтазар. Придворный человек. — СПб., 1760.
Давыдов 1837 —Давыдов И, Чтение о словесности. Курс 1.— М.,
1837,
П9
Девкии 1981—Девки н В. Д. Диалог. Немевшая разговорная речь в сопоставлении с русской.— М., 1981.
Демьянков 1981 — Д е м ь я н к о в В. 3. Прагматические основы интерпретации высказывания//Изв. ОЛЯ АН СССР —Т. 40, вып. 4.
Демьянков 1982 — Демьянков В. 3. Конвенции, правила и стратегии общения: интерпретирующий подход к аргументации//Изв. ОЛЯ АН СССР. Сер. литер, и языка.— 1982.—Т. 41.— № 4.
Дешериев 1977 — Д е ш е р и е в Ю. Д. Социальная лингвистика. К основам общей теории.— М., 1977.
Дмитриева 1976 — Д м итр и ев а Л. К. Обращение и вводный компонент.—Л., 1976.
Дорошевский 1973 — Дорошевский В. Элементы лексикологии и семиотики.— М., 1973.
Драздаускене 1970 — Драздаускене М.-Л. А. Контактоустанавливающая функция речи (на материале английского языка).— Автореф. дис. ...канд. филол. наук.— Мм 1970.
Дридзе 1972 —Дридзе T. М. Язык информации и язык реципиента как факторы информированности//Речевое воздействие. Проблемы прикладной психолингвистики.— М., 1972.
Дридзе 1980 —«Дридзе T. М. Язык и социальная психология.— М.,
1980.
Дьюсбери 1981—Дьюсбери Д. Поведение животных: сравнительные аспекты.— М., 1981.
Есперсен 1958 — Есперсен О. Философия грамматики.— М„ 1958. Изд. 3. М.: КомКнига/URSS, 2006.
Жинкин 1973 —Ж инкин Н. И. Семиотические проблемы коммуникации животных и человека//Теоретические .и экспериментальные исследования в области структурной и прикладной лингвистики. — М., 1973.
Журинская 1979 — Журинская М. А. Об именах релятивной семантики в системе языка//Изв. АН СССР. Сер. литерат. и языка.— 1979.— Т. 38.— № 3.
Звегинцев 1979 — Звегинцев В. А. К вопросу о природе языка// Вопросы философии.— 1979.— № 11.
Звегинцев 1980 — Звегинцев В. А. О цельнооформленности единиц тскста//Изв. АН СССР. Сер. литерат. и языка.— 1980.— Т. 39.— № 1.
Земская 1979 —Земская Е. А. Русская разговорная речь: лингвистический анализ и проблемы обучения.— М., 1979.
Золотова 1975 — Золотова Г. А. К понятию предикативности//Теоретические проблемы синтакоиса современных индоевропейских языков. Л., 1975.
Ибраев 1981—Ибраев Л. И. Надзнаковость языка (к проблеме соотношения семиотики и лингвистики)//Вопросы языкознания,—1981.—
N:2 I.
Иванов 1978 — Иванов В я ч. В с. Чет и нечет. Асимметрия мозга и знаковых систем.— М,, 1978.
Иванов, Топоров 1962 —Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. О возможности структурно-типологического изучения некоторых моделирующих семиотических систем.-— М., 1962.
Ивин 1973 — Ивин А. А. Логика норм.— М., 1973.
Ионице 1981—Ион и це М. П. Глоссарий контекстуальных связей.—Кишинев, 1981.
Карцевский 1984 — Карцевский С. Введение в изучение междометий //Вопросы языкознания.— 1984.— № 6.
Катагощина 1981 — Катагощина Н. А. О языке лингвистических диссертаций. (Письмо в редакцию) //Вопросы языкознания. — 1981. — №6.
Кацнельсон 1972 —»Kацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление.— Л., 1972. Изд. 4. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Киселева 1971 —« К и е е л е в а Л. А. Язык как средство воздействия.— Л., 1971.
Киселева 1978 — Киселева Л. А. Вопросы теории речевого воздействия.— Л., 1978.
Клюсов 1981 — К л юс о в Г. Н. О разработке проблематики обраще- ния//Русский язык.— Минск, 1981.
Кон 1967 —Кон И. С. Социология личности.— М., 1967.
Кон 1969 —Кон И. С. Личность и ее социальные роли//Социология и идеология.— М., 1969^
Колшанский 1964 —Ко л шанский Г. В. Коммуникативная функция И структура языка.т— М., 1984. Изд. 3. М.: Издательство Л КИ/URSS, 2007.
Копыленко 1972 — Копыленко М. М. О этикете обращения// Страноведение и преподавание русского языка иностранцам.—М., 1972.
Корженецкий 1979 — Кор женецкий Ян. Прагматический компонент и вопросы теории текста//Синтаксис текста.—-М., 1979.
Костомаров 1967— Костомаров В. Г. Русский речевой этикет// Русский язык за рубежом.— 1967.— № 1.
Кречмар 1970 — Кречмар А. О понятийном аппарате социологической концепции личности//Социальные исследования. Теория и методы.— М., 1970.— Вып. 5.
Крысин 1976 — Крысин Л. П, Речевое общение и социальные роли говорящих//Социально-лингвистические исследования/Под ред. Л. П. Кры- сина, Д. Н. Шмелева.— М., 1976.
Крысин 1977 — Крысин Л. П. О некоторых понятиях современной социальной лингвистики//Язык и общество.— Саратов, 1977.
Крысин 1984 —Крысин Л. П. О речевом этикете — научно и популярно. [Рец. на кн.: Н. И. Формановской о русском речевом этикете]// Русский язык в школе.— 1984.— JSfe 3.
Крюков 1972 —Крюков М, В. Система родства китайцев.— М., 1972.
Кучинский 1981—Кучи некий Г. М. Диалог в процессе совместного решения мыслительных задач//Проблемы общения в психологии.— М.,
1981.
Леонтьев 1969 — Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность.— М., 1969. Изд. 5. М.: Издательство ЛКИ/URSS, 2008.
Леонтьев 1974 — Леонтьев А. А. Психолингвистическая проблематика массовой коммуникации//Психолингвистические проблемы массовой коммуникации.— М., 1974.
Леонтьев 1974 а — Леонтьев А. А. Психология общения.— Тарту, 1974.
Леонтьев 1974б —Леонтьев А. А. Функции и формы речи//Осно- вы теории речевой деятельности.—М, 1974.
Леонтьев 1979 —Л е онтьев А. А. Высказывание как предмет лингвистики, психолингэистики и теории коммуникации//Синтаксис текста.— М., 1979.
Леонтьев А. Н. 1972 —Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики.—М., 1972.
Литвин, Черемисина 1968 —Литвин А. Ф., Черсмисина М. И. Предикативные характеристики в позиции обращен<ия//Вопросы языка и литературы.—Новосибирск, 1968.—Вып. И.—Ч. 1.
Лихачев 1979 —Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е* изд,— М, 1979.
121
Ломов 1981 —■ Ломов Б. Ф. Проблема общения в психологии//Проб- лема общения в психологии.—М., 1981.
Ломоносов 1952-—Ломоносов М. В. Поли. собр. соч.— М.; Л.,—
1952.— T. VII.
Лотман 1969 —Лотман Ю. М. О некоторых принципиальных трудностях в структурном описании текста//Учен. зап. Тартуского ун-та. 1969.— Вып. 236.
Лотман 1973 — Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры//Труды по знаковым системам. — Тарту, 1973. — Вып. 6.
Лотман 1977 —Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории//Учен. зап. Тартуск. ун-та.— 1977.— Вып. 422.
Лотман 1978 —Лотман Ю. М. Устная речь в историко-культурной нсрспективе//Учен. зап. Тартуск. ун-та.— 1978.— Вып. 442.
Лотман 1980— Л отманЮ.М.Семиотикасцены//Театр — 1980.— № 1.
Лотман 1981—Лотман Ю. М. Мозг—-текст —• культура — искусственный интеллект//Семиотика и .информатика.— М., 1981.— Вып. 17.
Лотман 1981а —Лотман Ю. М. Текст как динамическая система// Структура текста —81. Тезисы симпозиума.— М., 1981.
Лошманова 1975 —«ЛошманоВа А. Т. Влияние функции обращения на семантику слова//-Вопросы синтаксиса и лексикологии русского языка.—Смоленск, 1975.
Люкшин 1978 — Люк шин Ю. О функциональных типах текстов// Slavia orientalis, 1978, rocz. 27 (3).
Маркевич 1879 —М аркевич А. И. О местничестве.—4.1.—Киев, 1879.
Маркевич 1888 — Маркевич А. И. История местничества в Московском государстве в XV—XVII веке.— Одесса, 1888.
Мартине 1963 — Мартине А. Основы общей лингвистики//Новое в лингвистике.— М., 1963.— Вып. 3. Изд.З. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ»/ URSS, 2009.
Мартынов 1974 — Мартынов В. В. Семиологические основы информатики.— Минск, 1974.
Мизин 1973 —М из и н О. А. Структурно-семантические и функциональные особенности обращений в публицистическом стиле русского языка. -ч Автореф. дис. ...канд. филол. наук. — М., 1973.
Мизин 1973а — Мизин О. А. Функции обращения в современном руоском языке//Вопросы методики преподавания языка и литературы.— Минск, 1973.
Мизин 1980 —Мизин О. А. К морфологии обращения//Русский язык в школе.— 1980.— № 5.
Моисеев 1962 — Моисеев А. И. Типы толкования терминов родства п словарях современного русского языка//Лексикографический сборник.— М., 1962.—Вып. V.
Моль 1966 — Моль А. Теория информации и эстетическое восприятие.— М., 1966.
Монтегю 1981—Монтегю Р. Прагматика//Семантика модальных и интенсиональных логик.— М., 1981.
Монтегю 1981 а — Монтегю Р. Прагматика и интенсиональная ло- гика//Семантика модальных и интенсиональных лошк.— М., 1981.
Москальская 1981 — Моокальская О. И. Грамматика текста.— М., 1981.
Мухин 1976 —• Мухин А. М. Лингвистический анализ. Теоретические и методологические проблемы.— Л., 1976.
Николаева 1969 — Николаева T. М. Невербальные средства человеческой коммуникации и их место в преподавании языка//Роль и
122
место страноведения в практике преподавания русского языка как иностранного.— М., 1969.
Николаева 1969а — Н и к о л а е в а T. М. О грамматике неязыковых коммуникаций//Учен. зап. Тартуск. ун-та.— 1969.— Вып. 236.
Николаева 1972 — Н и к о л а е в а T. М. К вопросу о назывании и самоназывании в русском речевом общении//Страноведение и преподавание русского языка иностранцам.— М., 1972.
Николаева 1978 — Николаева T. М. Лингвистика текста. Современное состояние и перспективы//Новое в зарубежной лингвистике.— М., 1978.—Вып VIII.
Николаева, Успенский 1956 — Николаева T. М., Успенский Б. А. Языкознание и паралингвистика//Лингвистические исследования по общей и славянской типологии.— М.. 1966.
НКС 1977 —Национально-культурная специфика речевого поведения: Сб. статей.— М., 1977.
НКС 1982 — Национально-культурная специфика речевого общения народов СССР: Сб. статей.— М., 1982.
Новак 1984 —Новак Э. Русский речевой этикет с точки зрения коммуникативного поведения. Поляков;—Автореф. дис. ...канд. филол. наук.— М., 1984.
Новиков 1983 — Н о в идс о в А. И. Семантика текста и ее формализация.— М., 1983.
Оликова 1973 —О ликов а М. А. Обращения в современном английском языке.—Автореф. дис. ...канд. филол. наук.— Киев, 1973.
Останин 1978 —Останин А. И. Некоторые лексико-грамматические особенности обращений в русской разговорной речи//Вопросы стилистики.— Саратов, 1978.
Останин 1981—Останин А. И. Из наблюдений над расположением обращений в русской разговорной речи//Вопросы стилистики.— Саратов. 1981.
Останин 1985 — Останин А. И. Из наблюдений над соотносительностью между обращением и вопросительным высказыванием (на материале русской разговорной речи)//Науч, докл. высш. школы. Филолог, науки.— 1985.— № 2.
Падучева 1981—Падучева Е. В. О связности диалогического текста//Структур а текста —81. Тезисы симпозиума.— М., 1981.
Падучева 1982 — Падучева Е. В. Прагматические аспекты связности диалога//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка— 1982,— Т. 41.— №4.
Пазухин 1979 — Пазу хин Р. В. Язык, функция, коммуникация//Во- просы языкознания.— 1979.— № 6.
Панфилов 1982 — П анф ил о в В. 3. О некоторых аспектах социальной природы языка//Вопросы языкознания.— 1982.— № 6.
Панфилов 1983 — Панфилов В. 3. Язык как предмет языкознания. Общественная природа языка//Онтология языка как общественного явления.— М., 1983.
Пап 1964 —Пап Ф. Этикет и язык//Русский язык в национальной школе.— 1964.— № 1.
Пешковсюий 1956 — Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении.— М., 1956. Изд. 9. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
ПЛК 1967 — Пражский лингвистический кружок.— М., 1967.
Поршнев 1974 —Пор шнев Б. Ф. О начале человеческой истории.— М., 1974.
Потебня 1968—Потебня А, А. Из записок по русской грамматике.- М, 1958.- Т. 1-2,
Почепцов 1980 — По чепцов Г. Г. Прагматика гекста//Колшуника- тивно-прагматические и семантические функции речевых единств. — Калинин, 1980.
Почепцов 1981 —Почепцов Г. Г. Предложение//Иванова И. П., Бурлакова В. В., Почепцов Г. Г. Теоретическая грамматика современного английского языка.— М., 1981.
Проничев 1968 —• Пр оничев В. П. Обращение и понятие//Вестн. Ле- нннгр. ун-та.— 1968.— № 20.
Проничев 1971—Проничев В. П. Синтаксис обращения (на материале русского и сербохорватского языков).— Л., 1971.
Распопов 1962 — Распопов И. П. Синтаксические категории в отношении к основным функциям языка//Материалы VI межобластной конференции языковедов Поволжья.— Ульяновск, 1962.
Реферовская 1983 — Реферовская Е. А. Лингвистические исследования структуры текста.— Л., 1983.
Реформатский 1979 — Реформатский А. А. Компрессивно-аллег- ровая речь (в связи с ситуацией говорения) //Реформатский А. А. Очерки по фонологии, морфонологии и морфологии.— М., 1979.
Риторики 1978—-Античные риторики.— М., 1978.
Рождественский 1979 — Рождественский Ю. В. Введение в общую филологию.—М., Ш79.
РРР 1973 —Русская разговорная речь.— М., 1973.
РРР 1978 — Русская разговорная речь. Тексты.— М., 1978.
РРР 1981—Земская Е. А., Китайгородская М. В., Ширяев Е. Н. Русская разговорная речь. Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис.— М., 1981.
РРР 1983 —Русская разговорная речь: Фонетика. Морфология. Лексика. Жест.— М., 1983.
Русская грамматика 1980 — Русская грамматика.—М., 1980.— T. 1—2.
Рыжова 1982 — Рыжова Л. П. Обращение как компонент коммуникативного акта —Автореф. дис. ...канд. филол. наук.— М., 1982.
Рыжова 1983—Рыжова Л. П. Коммуникативные особенности об- ращения//Содержательные аспекты предложения и текста.— Калинин, 1983.
Рыжова 1984 — Рыжова Л. П. Обращение: нормы и правила уиотребления//Прагматика и семантика синтаксических единиц.— Калинин, 1984.
Симонов 1985 — Симонов П. В. Высшая нервная деятельность человека. Мотивационно-эмоциональные аспекты.— М,, 1975.
Сиротинина 1974 — Сир от инина О. Б. Современная разговорная речь и ее особенности.— М., 1974.
Слюсарева 1979 — Слюсарева Н. А. Методологический аспект понятия функций языка//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка— 1979.—Т.38, вып. 2.
Слюсарева 1981 — С л ю с а р е в а Н. А. Проблемы функционального синтаксиса современного английского языка.— М., 1981.
Смирницкий 1975 — Смирницкий А. И. Синтаксис английского языка.— М , 1957. Изд. 2. М.: Издательство ЛКИ/URSS, 2007.
Соколов 1972 —Соколов Э. В. Культура и личность.—Л., 1972.
Соссюр 1977 — Со с с юр Ф. де. Труды по языкознанию.— М., 1977.
Старикова 1982 — С т а р и к о в а Т. В. Однословные единицы общения как особый разряд слов в современном немецком языке//Семантиче- ские и прагматические аспекты анализа основных языковых единиц.— Барнаул, 1982.
Степанов 1971—Степанов Ю. С. Семиотика,—М., 1971,
124
Степанов 1973 —Степанов Ю. С Семиотическая структура языка (три функции и три формальных аппарата языка)//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка.—1973.— Т. 32, вып. 4.
Степанов 1975 —Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики.—М., 1975. Изд. 7. М.: Книжный дом «JlHBPOKOM»/URSS, 2009.
Степанов 1981 — Степанов Ю. С. В поисках прагматики (Проблема субъекта)//Изв. АН СССР. Сер. литер, и языка.— 1981.— Т. 40.— №4.
Степанов 1981 а — Степанов Ю. С. Имена. Предикаты. Предложения: Семиологическая грамматика.— М., 1981. Изд. 4. М.: Издательство ЛКИ/ URSS, 2007.
Степанов 1983 — С т е п а н о в Ю. С. В мире семиотики//Семиотика.— М., 1983.
СТИ 1962 — Структурно-типологические исследования.—М., 1962.
Ступин, Игнатов 1980 — Ступин Л. П., Игнатов К. С. Современный английский речевой этикет.— Л., 1980.
Сусов — 1980 — С у с о в И. П. Предложение и действительность. Коммуникативно-прагматические и семантические функции речевых единств.— Калинин, Г980.
Суханов 1976 —Суханов И. В. Обычаи, традиции и преемственность поколений.— М., 1976.
Тарасов 1974 —Тарасов Е. Ф. Социолингвистические проблемы теории речевой коммуникации//Основы теории речевой деятельности.— М., 1974.
Тарасов 1977 — Тарасов Е. Ф. Место речевого общения в коммуникативном акте//Национально-культурная специфика речевого поведения.— М., 1977.
Тарасов 1977 а —Т а р а о о в Е. Ф. О ритуализации общения//Нацио- нальная культура и общение//Ин-т языкознания АН СССР, Кабардино- Балкарский институт.— М., 1977.
Тарасов 1979 —Тарасов Е. Ф. К построению теории речевой ком- муникации//Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф., Шахнарович А. М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения.—М., 1979.
Тарасов, Сорокин, Бгажноков 1984 —Тарасов Е. Ф., Сорокин Ю. А., Б г а ж н g к о в Б. X. Массовая коммуникация как социальное общение (радио и телевидение) //Язык и массовая коммуникация. Социолингвистическое исследование.— М —1984.
Тих 1950 — Тих Н. А. Стадная жизнь обезьян и средства их общения в свете проблем антропогенеза.— Автореф. дне. ... докт. биол. наук.— Л., 1950.
Тороп 1981—Тороп П. X. Проблема интекста//Учен. зап. Тартуск. ун-та.— 1981.— Вып. 567.
Торсуева 1979 —Т о р с у е в а И. Г. Интонация и смысл высказывания.—М., 1979. Изд. 2. М.: Книжный дом <^HBPOKOM»/URSS, 2009.
Трубецкой 1960 — Трубецкой H. С. Основы фонологии. М., 1960,
Уралова 1983 — Уралова Л. А. О прагматической направленности общекоммуникативных речевых формул//Сб, науч. тр. Московского пединститута иностр. языков им. М. Тореза,—1983.— Вып. 213.
Успенский 1970 — Успенский Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы.—М., 1970.
Уфимцева 1974 — Уфимце в а А. А. Типы словесных знаков.—М., 1974. Изд. 2. М.: URSS, 2004.
Фирсов 1977 —Фирсов Л. А. Поведение антропоидов в природных условиях.— Л., 1977.
125
Формановская 1977 — Форм а но век а я Н. И. Русский речевой этикет в комментариях.— София, 1977.
Формановская 1979 — Формановская Н. И. Функциональные и категориальные сущности устойчивых формул общения.-—Автореф. дис. ... докт. филол. наук.— М., 1979.
Формановская 1982 — Ф о р м а н о в с к а я Н. И. Русский речевой этикет: лингвистический и методический аспекты.— М., 1982. Изд. 4. М.: Издательство ЛКИ/URSS, 2008.
Филиппов 19/5 — Филиппов А. В. Звуковой язык и «язык» жестов// Лингвистический сборник.— М., 1975.— Вып. 3.
Хаймс 1975 —Хаймс Д. Этнография речи//Новое в лингвистике.— М., 1975.—Вып. VII.
Хайнд 1975 — Хайнд Р. Поведение животных.— М., 1975.
Хованская 1975 — Хованская 3. И. Принципы анализа художественной речи и литературного произведения.— Саратов, 1975.
Хоккет 1970 —Хоккет Ч. Ф. Проблема языковых универсалий// Новое в лингвистике.— М., 1970.— Вып. V.
Холодович 1967 — X о л од о в и ч А. А. О типологии речи//Историко- филологические исследования. К семидесятилетию акад. Н. И. Конрада. NL 1967.
Холодович 1979 — Холодович А. А. Глагол в современном япон- сюм языке//Холодович А. А. Проблемы грамматической теории.—Л., 1979.
Храпченко 1985 — Храпченко М. Б. Текст и его свойства//Вопро- сы языкознания.— 1985.— № 2.
Хэллидей 1980 —Хэл л ид ей М. А. К. Лингвистическая функция и литературный ст,иль//Новое в зарубежной лингвистике. Лингвостилистика—М., 1980.— Вьш. IX.
Цивьян 1962 — Цивьян Т. В. К описанию этикета как семиотической системы//Симпозиум по структурному изучению знаковых систем.— М., 1962,
Цивьян 1965 —Цивьян Т. В. К некоторым вопросам построения языка этикета//Тр. по знаковым системам.— Тарту, 1965, II.
Черри 1972 — Черри К. Человек и информация.—М.; 1972. ^^Шаллер 1968 — Шаллер Дж. Б. Год под знаком гориллы.— М.,
Шаповалова 1979 — Ш а по в а л о в а Л. И. Формы и функции обращения в современном русском языке.—Автореф. дис. ...канд. филол. наук.—Минск, 1979.
Шарапова 1967 — Ш а р а п о в а И. М. Термины кровного родства в рязанских диалектах//Учен. зап. Моек. обл. пединститута им. Н. К. Крупской—1967.— Т. 197, вып. 13.
Шахматов 1941 — Ш а х м а т о в А. А. Синтаксис русского языка.— Л., 1941. Изд. 4. М.: Издательство ЛКИ/URSS, 2007.
Шварцкопф 1970 —Шварцкопф Б. С. Очерк развития теоретических взглядов на норму в советском языкознании//Актуальные проблемы культуры речи —М., 1970.
Швейцер 1976 — Швейцер А. Д. Современная социолингвистика: теория, проблемы, методы.— М., 1976. Изд. 2. М.: Книжный дом «ЛИБРО- KOM»/URSS, 2009.
Шведова 1981—Шведова Н. Ю. Однотомный толковый словарь (Специфика жанра и некоторые перспективы дальнейшей работы)//Русский язык. Проблемы художественной речи. Лексикология и лексикография.—М., 1981.
Шерозия 1979 — Шерозия А. Е. Психика. Сознание. Бессознательное. К общественной теории психологии.— Тбилиси, 1979.
126
Ширяев 1982 — Ширяев Е. Н. Структура разговорного повествова- ния//Русский язык. Текст как целое и компоненты текста. Виноградов- ские чтения,— М., 1982.—XI.
Шмелев 1977 —» Шмелев Д. Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. — М., 1977.
Шовен 1965 —• Ш о вен Р. От пчелы до гориллы.— М., 1965.
Якобсон 1972 — Я к о б с о н Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол//Принципы типологического анализа языков различного строя.— М., 1972.
Якобсон 1975 — Якобсон Р. Лингвистика и поэтик а//Структурализм: «за» и «против».— М., 1975.
Якобсон 1978 —Якобсон Р. О. К языковедческой проблематике сознания и бессознательности//Бессознательное: Природа. Функции. Методы исследования.—-Тбилиси, 1978, т. III.
Якубинский 1923 — Якубинский Л. П. О диалогической речи// Русская речь.—Петроград, 1923.— Вып. 1.
Якушин 1983 —Якушин Б. В. Происхождение человека и языка в процессе трудовой деятельност.и//Онтология языка как общественного явления.— М., 1983.
Austin 1962 —Austin J. L. How to do things with words.— Oxford. 1962.
Bean 1978 —Bean S. S. Symbolic and pragmatic semantics. A kan- nada system of address.— Chicago, 1978.
Birdwhistell 1970 — B i r d w h i s t e 11 R. Kinesics and context. Essays on body motion communication.—-Philadelphia, 1970.
Bobryk, Dobrowolski 1983 — Bobryk J., Dobrowolski R. Z badan nad psychosemantyczna reprezentacia textu//Studia z psycholingwistyki ogólnej i rozwojowej.— Wroclaw etc., 1983.
Brown, Gilman 1960 — Brown R., Gilman A. The pronouns of power and solidarity//Style in language.—New York, 1960.
Brown, Levinson 1978 —Brown P., Levinson S. Universals in language usage: Politeness phenomena//Questions and politeness. Strategies in social interaction.—London, 1978.
Clark, Carlson 1982 —Clark H. H., Carlson T. B. Hearers and speach acts.— Language, Baltimore, 1982.— Vol. 58 (2).
Conant 1961 — Conant F. P. Jarawa kin systems of reference and address.-Anthropological linguistics.—1961.—Vol. 3 (2).
Condon, Yousef 1975 — С о пЛ о n J. C., Y o u s e f F. S. An introduction to intercultural communication.— Indianapolis. New York. 1975.
Das 1968 — Da s K. Forms of address and terms of reference in bengali.—Anthropological linguistics.— 1968.— Vol. 10 (4).
Duncan 1975—'Duncan S. Interaction units during speaking turns in dyadic face-to-face conversations//Organization of behavior in face-to- face interaction. The Hague—Paris, 1975.
Ervin-Tripp 1979 — Ervin-Tripp S. Children’s verbal turn-taking.— In: Developmental pragmatics.— New York, 1979.
Goffman 1971 — Goffman E. Relations in public: Microstudies of the public order.— Harmondswarth, 1971.
Grodzinski 1980 — G г o d z i n s k i E. Wypowiedzi performatywne:
Z aktualnych zagadnień filozofii jeżyka.— Wroclaw etc., 1980.
Halliday 1971 — H a 11 i d ay M. A. Language structure and language function//New horizons in linguistics.—Middlesex. England, 1971.
127
Hankiss 1973 —Hankiss E. Komunikativnost’ basnickeho textu//Li- terarna komunikacia.— Martin, 1973.
Huszcza 1980 —Huszcza R. O gramatyce grzecznosci//Pamietmk literacki//Wroclaw etc.— 1980.— Rocz. 71.—Z. 1.
Hymes 1977 — Hymes D. Foundations in sociolinguistics An ethno- graphic approach.— London, 1977.
Jaworski 1982 — J a w o r sk i A. Formy zwracania sie do drugich w wojsku. Analiza socjolingwistyczna//Jezyk polski.— 1982.— Roez. 62.—
Z. 4—5.
Kałkowska 1982 — Karkowska A. Structura skladowniowa listu// Wroclaw etc., 1982.
Kirch 1983 — Kirch M. Nonverbal communication in cross-cultural perspective//The first delaware symposium of language studies —London, Toronto, 1983.
Lakoff 1972 — Lako ff R. Language in context//Language, 1972 — Vol. 48 (4).
Pisarkowa 1975 — Pisarkowa K. Składnia rozmowy telefonicznej// Wroclaw etc., 1975.
V V
Popovic 1973 — Pop о vie A. Model literarnej komunikâcie a preklad// Literarna komunikacia.— Martin, 1973.
V V I
Popovic 1976 —Popovic A. Literârne vzdelanie v système metako- munikacie//Literarne vzdelanie.— Martin, 1976.
VV V , V V V V
Problemy 1973 — Problemy bezne mluveneho jàzyza, zvlaste v rustine.— Slavia, 1973 (1).
Searle 1969 — S ear le J. R. Speech acts. An essay in the philosophy of language.— Cambridge, 1969.
Spekman 1983 — Spekman N. J. Verbal communication and role-taking: An analysis of the use of deictics//The first delaware symposium on language studies.— London, Toronto, 1983.
Stewart, D’Angelo 1975 — Stewart J., D’Angelo G. Together: Communicating interpersonally.— Washington, 1975.
Wierzbicka 1983 — Wierzbicka A. Genry mowy//Text i zdanie// Wroclaw etc., 1983.
Wunderlich 1976 — W u n d e r 1 i c h D. Studien zur Sprechacüeorie.— Frankfurt a. M., 1976.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие ко второму изданию . 1
Предисловие 3
Глава I. Общение, текст, семантика общения и функции
речи 7
Глава II. Обращение и средства организации направленности речи 34
Глава III. Знаковая специфика этикета . . . • . 64
Глава IV. Обращение и этикетные средства речи . 80
Глава V. Адресующие обращения и обращения-регуля-
тивы. Семантика обращения . . . .92
Заключение 114
Литература 117
iM'SSHfl nJ'SSHR ; nJSSMIl nJ'SSUfl nj'SSHR njssim
UWSS.ru URSS.ru
lIRSS.ril
URSS.ru
Другие книги нашего издательства:
Серия «Лингвистическое наследие XX века»
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. Мартине А. Основы общей лингвистики.
URSS
Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка.
Есперсен О. Философия грамматики.
Баллы Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка.
Баллы Ш. Французская стилистика.
Баллы Ш. Упражнения по французской стилистике.
Бенвенист Э. Индоевропейское именное словообразование.
Бенвенист Э. Общая лингвистика.
Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков.
Мейе А. Сравнительный метод в историческом языкознании.
Порциг В. Членение индоевропейской языковой области.
Шрадер О. Сравнительное языковедение и первобытная история.
Макаев Э. А. Общая теория сравнительного языкознания.
Десницкая А. В. Сравнительное языкознание и история языков.
Дельбрюк Б. Введение в изучение языка.
Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию.
Матезиус В. Избранные труды по языкознанию.
Блумфилд Л. Язык.
Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание.
Вандриес Ж. Язык (лингвистическое введение в историю).
Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. Рождественский Ю. В. Типология слова.
Колшанский Г. В. Логика и структура языка.
Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке.
Колшанский Г. В. Коммуникативная функция и структура языка.
Колшанский Г. В. Контекстная семантика.
Колшанский Г. В. Паралингвистика.
Колшанский Г. В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. Уфимцева А. А. Тйпы словесных знаков.
Уфимцева А. А. Опыт изучения лексики как системы.
Комлев Н. Г. Слово в речи. Денотативные аспекты.
Комлев H. Г Компоненты содержательной структуры слова.
Кацнельсон С.Д. Содержание слова, значение и обозначение.
Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление.
Адмони В. Г. Основы теории грамматики.
Головин Б. Н. Введение в языкознание.
Поливанов Е.Д. Лекции по введению в языкознание и общей фонетике. Поливанов Е.Д. Введение в языкознание.
Кузнецов С. Н. Теоретическая грамматика датского языка. Кн. 1,2.
Фридрих И. Краткая грамматика хеггского языка.
Парфионович Ю. М. Тйбетский письменный язык.
Иванов А. И., Поливанов Е.Д. Грамматика современного китайского языка.
URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS:
UWSS.ru UWSS.ru UWSS.ru URSS.ru UWSS.ru URSS.ru
URSS.ru URSS.ru IIRSS.ru URSS.ru URSS.ru URŚS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.HI
URSS.ru
URSS
Другие книги нашего издательства:
Серия «Лингвистическое наследие XX века»
Шахматов А. А. Синтаксис русского языка.
Шахматов А. А. Учение о частях речи.
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении.
Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл (логико-семантические проблемы). Ломтев Г. П. Предложение и его грамматические категории.
Ломтев Г. П. Основы синтаксиса современного русского языка.
Ломтев Г. П. Из истории синтаксиса русского языка.
Гвоздев А. Н. Очерки по стилистике русского языка.
Шанский H. М. Очерки по русскому словообразованию.
Шанский H. М. Лексикология современного русского языка.
Ахманова О. С. Очерки по общей и русской лексикологии.
Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. Кн. 1,2.
Поржезинский В. К Введение в языковедение.
Поржезинский В. К Сравнительная грамматика славянских языков.
Богородицкий В. А. Очерки по языковедению и русскому языку.
Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики.
Трубачев О. Н. История славянских терминов родства.
Брандт Р. Ф. Лекции по истории русского языка.
Будде Е. Ф. Очерк истории литературного русского языка (XVII—XIX век).
Будде Е. Ф. Русский язык.
Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка.
Соболевский А. И. Славяно-русская палеография.
Щепкин В. Н. Болонская псалтырь.
Щепкин В. Н. Рассуждение о языке Саввиной книги.
Лавровский П. А. Коренное значение в названиях родства у славян.
Томсон А. И. Избранные работы по морфологии славянских языков.
Классовский В. И. Грамматика славяно-церковного языка нового периода.
Кульбакин С. М. Грамматика церковно-славянского языка по древнейшим памятникам. Кульбакин С. М. Древнецерковнославянский язык. Фонетика.
Грот К. Я. Об изучении славянства.
Вайан А. Руководство по старославянскому языку.
Белявский Е. В. Этимология древнего церковнославянского и русского языка.
Кузнецов П. С. Очерки по морфологии праславянского языка.
Кузнецов П. С. О принципах изучения грамматики.
Журавлев В. К Очерки по славянской компаративистике.
Журавлев В. К Теория группофонем.
Винокур Г. О. Культура языка.
Винокур Г О. Биография и культура.
Винокур Г. О. Русский язык. Исторический очерк.
Винокур Г. О. Маяковский — новатор языка.
Винокур Г. О. Русское сценическое произношение.
Винокур Г О. О языке художественной литературы.
Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность.
09
60
60
60
■
“3
60
60;
■ s:*:
Ч*
60
60
■
П
09
:oi
09
60
■
“3
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru URSS.ru URSS.ru ~URSS.ru URSS.ru URSS.ru
URSS.ru
URSS:ru URSS.ru IIRSS.ru
Другие книги нашего издательства:
Психолингвистика
Слобин Д. Психолингвистика; Грин Дж. Хомский и психология.
Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность.
Леонтьев А. А. Слово в речевой деятельности.
Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. Сорокин Ю. А. и dp. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения.
Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации.
Щербинина Ю. В. Вербальная агрессия.
Ахутина Г. В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса. Борботько В. Г. От психолингвистики к лингвосинергетике.
Богуславская В. В. Моделирование текста: лингвосоциокультурная концепция. Владимирова T. Е. Призванные в общение: Русский дискурс в межкультурной коммуникации.
Пиотровский Р. Г. и др. Психиатрическая лингвистика.
Белошапкова Г. В. Когнитивно-дискурсивное описание категории аспектуальности в современном русском языке.
Наумов В. В. Лингвистическая идентификация личности. .
Медведева Е. В. Рекламная коммуникация.
Серия «Из лингвистического наследия А. Д. Швейцера»
Швейцер А. Д. Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты.
Швейцер А.Д. Литературный английский язык в США и Англии.
Швейцер А.Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы.
Швейцер А. Д. Контрастивная стилистика: Газетно-публицистический стиль в английском и русском языках.
Серия «Из лингвистического наследия Д. Н. Шмелева»
Шмелев Д. Н. Современный русский язык. Лексика.
Шмелев Д. Н. Проблемы семантического анализа лексики.
Шмелев Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка.
Шмелев Д. Н. Синтаксическая членимость высказывания в современном русском языке.
Серия «Из лингвистического наследия В. Г. Гака»
Гак В. Г. Беседы о французском слове.
Гак В. Г. Русский язык в сопоставлении с французским.
Гак В. Г. Французская орфография.
Гак В. Г. Сравнительная типология французского и русского языков.
Гак В. Г. Языковые преобразования. Кн. 1,2.
Серия «Из лингвистического наследия В. А. Звегинцева»
Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория.
Звегинцев В. А. Теоретическая и прикладная лингвистика.
Звегинцев В. А. Мысли о лингвистике.
Звегинцев В. А. Очерки по общему языкознанию.
Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи.
Звегинцев В. А. История арабского языкознания. Краткий очерк.
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru : URSS.ru URSS.ru
UWSS.ru ; URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSSJMI
URSS.ru
URSS.ru
URSS:ru
URSS.ru
Другие книги нашего издательства:
Русский ЯЗЫК
Аванесов Р. И. Русское литературное произношение.
Золотова Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. URSS
Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса.
Золотова Г. А. Синтаксический словарь.
Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность.
Караулов Ю. Н. Словарь Пушкина и эволюция русской языковой способности. Лаптева О. А. Русский разговорный синтаксис.
Лаптева О. А. Живая русская речь с телеэкрана.
Лаптева О. А. Речевые возможности текстовой омонимии.
Кручинина И. Н. Структура и функции сочинительной связи в русском языке.
Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи.
Андреева С. В. Речевые единицы устной русской речи.
Крылова О. А. Коммуникативный синтаксис русского языка.
Юрченко В. С. Простое предложение в современном русском языке.
Ганиев Ж. В. Неизменный принцип русской орфоэпии.
Прохоров Ю. Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев.
Борисова И. Н. Русский разговорный диалог: структура и динамика.
Москвин В. П. Русская метафора. Очерк семиотической теории.
Москвин В. И Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. Москвин В. И Теоретические основы стиховедения.
Черемисина М. И. Сравнительные конструкции русского языка.
Граудина Л. К, Мисъкевич Г И. Теория и практика русского красноречия.
Скобликова Е. С. Согласование и управление в русском языке.
Васильева А. Н. Курс лекций по стилистике русского языка.
Бельчиков Ю. А. Русский литературный язык во второй половине XIX века.
Голев Н.Д. Антиномии русской орфографии.
Векшин Н. Л. Русский язык в афоризмах.
Шапошников В. Н. Русская речь 1990-х: Современная Россия в языковом отображении. Паршина О. Н. Российская политическая речь: теория и практика.
Романенко А. И Советская словесная культура: образ ритора.
Шапиро А. Б. Современный русский язык: Пунктуация.
Богатова Г. А. История слова как объект русской исторической лексикографии.
Тел./факс:
(499) 135-42-46, (499) 135-42-16,
E-mail:
URSS@URSS.ru
http://URSS.ni
Наши книги можно приобрести в магазинах:
«Библио-Глобус» (и. Лубянка, ул. Мясницкая, 6. Тел. (495) 625-2457) «Московский дои книги» (и. Арбатская, ул. Новый Арбат, 8. Тел. (495) 203-8242) «Молодая гвардия» (и. Полянка, ул. Б. Полянна, 28. Тел. (495) 238-5001, 780-3370) «Дои научно-технической книги» (Ленинский пр-т, 40. Тел. (495) 137-6019)
«Дои книги на Ладожской» (и. Бауманская, ул.Ладожсная,8, стр.1. Тел. 267-0302) «Гнозис» (и. Университет, 1 гум.норпус МГУ, коми. 141. Тел. (495) 939-4713)
«У Кентавра» (РГГУ) (и. Новослободская, ул. Чаянова, 15. Тел. (499) 973-4301) «СПб. дом книги» (Невский пр., 28. Тел. (812) 448-2355)
09
09 ■ '
Ч
09
09
0!
0!
ч
0S
0!
*9
0!
0!
0!
0!
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru
URSS.ru ; ! ÜRSS.ru URSS.ru URSS.ru ÜRSS.ru lIRSS.ru
UWSS.ru URSS.ru ÜRSS.ru ÜRSS.ru
Уважаемые читатели! Уважаемые авторы!
Наше издательство специализируется на выпуске научной и учебной литературы, в том числе монографий, журналов, трудов ученых Российской академии наук, научно-исследовательских институтов и учебных заведений. Мы предлагаем авторам свои услуги на выгодных экономических условиях. При этом мы берем на себя всю работу по подготовке издания — от набора, редактирования и верстки до тиражирования и распространения.
Среди вышедших и готовящихся к изданию книг мы предлагаем Вам следующие: Гольдин В. Е. Этикет и речь.
Гольдин В. Е., Сиротинина О. Б., Ягубова М.А. Русский язык и культура речи.
Сиротинина О. Б. (ред.) Чтобы Вас понимали: Культура русской речи.
Сиротинина О. Б., Кормилицына М.А. (ред.) Хорошая речь.
Сиротинина О. Б. Лекции по синтаксису русского языка.
Сиротинина О. Б. Порядок слов в русском языке.
Баранникова Л. И. Общее и русское языкознание. Избранные работы.
Дерягин В. Я. Беседы о русской стилистике.
Дерягин В. Я., Люстрова 3. Н., Скворцов Л. И. О культуре русской речи.
Акишина А. А., Акишина T. Е. Этикет русского телефонного разговора.
Акишина А. А., Формановская Н. И. Этикет русского письма.
Акишина А. А. , Формановская Н. И. Русский речевой этикет.
Формановская Н. И. Русский речевой этикет: лингвистический и методический аспекты. Фирсова H. М. Испанский речевой этикет.
Серия «Женевская лингвистическая школа»
Баяли Ш. Жизнь и язык. Пер. с фр.
Сеше А. Очерк логической структуры предложения. Пер. с фр.
Сеше А. Программа и методы теоретической лингвистики. Пер. с фр.
Фрей А. Грамматика ошибок. Пер. с фр.
Фрей А. Соссюр против Соссюра? Статьи разных лет. Пер. с фр.
Серия «Классический университетский учебник»
Селищев А. М. Старославянский язык.
Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология.
Козаржевский А. Ч. Учебник латинского языка.
Серия «Школа классической филологии»
Гронский И. М. История античной литературы.
Гронский И. М. Вопросы языкового развития в античном обществе.
Покровский М. М. Семасиологические исследования в области древних языков. Покровский М. М. Материалы для исторической грамматики латинского языка. Мор Я. Г. Книга упражнений по греческой этимологии.
Курциус Г. Греческая учебная грамматика.
По всем вопросам Вы можете обратиться к нам: телефакс (499) 135-42-16, 135-42-46 или электронной почтой URSS@URSS.ru Полный каталог изданий представлен в интернет-магазине: http://URSS.ru
Научная и учебная литература
sURSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru
URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru
Об авторе
Валентин Евсеевич ГОЛЬАИН
(род. в г. Симферополе в 1935 г.)
Доктор филологических наук, профессор кафедры теории, истории языка и прикладной лингвистики Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского, автор около 150 работ в области семиотики, социолингвистики, русской диалектологии, прикладной лингвистики.
Представляем другие книги нашего издательства:
ФИЛОСОФИЯ
диГрТсёрл я з ы к а
КАРТЕЗИАНСКАЯ
ЛИНГВИСТИКА
6588 ID 84608
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ J
785397 008013
ШРОПОПОГИЧЕСШ
ЛИНГВИСТИКР
Вводный курс
Анри
ФРЕЙ
ГР*
т
\ч
Тел./факс: 7 (499) 135 .о
Тел./факс: 7 (499) 135-42-46
URSS
E-mail:
URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Дж. Лайонз
ЯЗЫк^
■листика
Любые отзывы о настоящем издании, а также обнаруженные опечатки присылайте по адресу URSS@URSS.ru. Ваши замечания и предложения будут учтены и отражены на web-странице этой книги в нашем интернет-магазине http://URSS.ru