Вести
дождя
СТИХИ ПОЭТОВ ФРГ
И ЗАПАДНОГО
БЕРЛИНА
Перевод с немецкого
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1987

ББК 84.43ап
В38
Предисловие
В. КОРОТИЧА
Составление и справки об авторах
В. ВЕБЕРА
Художник
А. СЕМЕНОВ
В
4703000000-353
028(01)-87
183-87
© Предисловие, состав, справ¬
ки об авторах, переводы,
кроме помеченных в содержа¬
нии *, оформление.
Москва, «Художественная
литература», 1987 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Сборник «Вести дождя», названный так по известному стихотво¬
рению Гюнтера Айха и его одноименному сборнику, впервые предста¬
вляет советскому читателю более пятидесяти поэтов; все вместе
они дают панораму поэзии ФРГ и Западного Берлина, возникшей,
в сущности, на нашей памяти — в 1949-м, и даже раньше — в 1945 го¬
ду, в год великой победы народов и, прежде всего, советского народа
над фашизмом. Возраст этой поэзии — чуть более сорока лет, неизме¬
римо малый по сравнению с многовековой традицией немецкой лите¬
ратуры. Но этот отрезок времени составляет заметную часть нашего
столетия, и решающим образом повлияла на него вторая мировая
война.
Может быть, поэтому нелегко мне было читать поэзию ФРГ хо¬
лодным взором исследователя. Вспоминаю пепел книг, кружившийся
над нашими городами, бравых поджигателей, уничтожавших не толь¬
ко наши библиотеки и школы, но и — собственную душу. Они ведь
и Гейне сжигали... Мне было очень важно понять, каким образом ду¬
ша народа восстает из бездны, отряхивается, оживает... Пристально
вчитываясь в лучшие произведения литературы ФРГ, необходимо бы¬
ло научиться отделять иных политиков, переполненных неслабеющей
ненавистью ко мне и моему дому, от поэтов, жаждущих спасти все до¬
ма и все народы на свете.
Вспоминаю интернациональный митинг сторонников мира, прохо¬
дивший всего несколько лет назад в Гамбурге, стычку с неонацистами,
когда местная молодежь стеной поднялась против них и смела кучку
гитлеровских последышей, пытавшихся сорвать митинг. Ведущий
объявил, что просит внимания и хочет предоставить слово поэту. Ауди¬
тория в полтора десятка тысяч человек — митинг происходил на ста¬
дионе — вздрогнула и зааплодировала, когда было названо имя. Это
был Ханнес Вадер, стихи его напечатаны в этой книге. Высокий худо¬
щавый поэт, казалось, выбежал к микрофону — так быстро возник он
в центре сцены — и запел. Собственно говоря, он не пел, а скорее де¬
кламировал стихи, под собственный аккомпанемент, четко выговари¬
вая каждое слово, а слушатели подпевали, потому что многие строфы
давно уже были у людей на слуху и многим запомнились.
«Традиция антифашизма должна быть в самой сердцевине нашей
*

4
Предисловие
нынешней поэзии»,—сказал Ханнес Вадер в самом начале интервью,
которое мы давали с ним назавтра газете западногерманских комму¬
нистов «Унзере цайт». Он развивал тезис о том, что подлинные стихи
непременно должны быть агитационными, в поэзии немыслимо без¬
различие, оно оскорбительно для настоящей литературы. Когда
я спросил у Вадера, почему он поет свои стихи, тот даже удивился во¬
просу. Он начал вспоминать об Эрнсте Буше, об авторских песнях по-
этов-антифашистов, а затем, улыбнувшись, адресовал меня к совет¬
ской поэзии — ведь сколько стихов у нас стали песнями.
Прогрессивную линию развития в поэзии ФРГ, естественность де¬
мократизма лучших ее представителей, стремление социально опреде¬
литься, активно вмешаться в происходящее, принять на себя ответ¬
ственность за судьбы народа нельзя понять вне контекста демократи¬
ческой немецкой поэзии прошлого. От гневных и скорбных строк
поэтов эпохи Тридцати летней войны (XVII в.), от поэтов 30—40-х го¬
дов XIX века — до революционной поэзии 20 —30-х годов нашего
столетия.
Наш сборник содержит в основном произведения поэтов, чьи име¬
на и репутация уже стабилизировались, устоялись во времени. В анто¬
логии почти не представлены имена вызревающие, дебютанты нынеш¬
него десятилетия.
Интересно проследить, как точно стыкуется смена поэтических по¬
колений с периодами и с главными тенденциями политического разви¬
тия Западной Германии. Бурно утоляемый поэтический голод первых
послевоенных лет, когда вновь печатаются произведения запрещенных
поэтов-антифашистов, переводы из современных поэтов Запада и Во¬
стока, прежде замалчивавшихся в гитлеровской Германии. Первые го¬
лоса пришедших с войны (В. Борхерт и др.). Выход из тьмы, из без¬
вестности тех, кто молчал или писал тайно, сторонясь официальной
поэзии, чьи стихи порой распространялись в списках (Г. фон Ле Форт,
Э. Ланггессер, Р. Шнайдер и др.). Расцвет мощного лирического та¬
ланта Г. Бенна, начавшего с экспрессионизма, и тех, кто обрел
настоящую известность лишь после войны — Н. Закс, Г. Айха, К. Кро-
лова, В. Вайрауха. Растущее разочарование честных художников,
столкнувшихся в середине 50-х годов с реакционностью своего прави¬
тельства. Эстетизм: стихи X. Арпа, вышедшего еще из дадаизма
10-х годов, и более молодых — Фукса, Хёллерера. Некоторая истерич¬
ность позднейшего движения «новых левых», где заметнейшим явлени¬
ем стал Х.-М. Энценсбергер. Выходы к четкости гражданских тем, даже
некоторой плакатности в 60-е годы и в начале 70-х, рассудочность
и нигилизм многих сегодняшних книг... Впрочем, все названные тен¬
денции никогда в чистом виде не существовали, смешиваясь, опреде¬
ляясь и разграничиваясь, вычерчивая собственные рубежи.
»

Предисловие
5
Разграничивающие линии в жизни и в литературе ФРГ весьма за¬
метны и четки. Сразу по окончании войны в размежеванной армиями-
победительницами Германии консолидация мастеров слова происходи¬
ла по идейному, а не по территориальному признаку. В западных
оккупационных секторах, позднее объединенных в страну, зовущуюся
сегодня ФРГ, отстаивать передовые воззрения было не так просто, но,
тем не менее, и там один за другим начали публиковаться сборники,
свидетельствующие о новом самосознании. В 1946 году в Мюнхене
вышла коллективная книга «De profundis» («Из глубины» — лат.), до се¬
годняшнего дня глубоко ценимая читателями и литературоведами;
в ней объединились стихи 65 поэтов, многие из которых творили тай¬
но в гитлеровской ночи, а иные — и вовсе в лагерях. С радостью за ре¬
путацию германской поэзии можно ощутить, как в самые трудные вре¬
мена не слабели в ней традиции гуманного свободного слова. Тезис
замечательного немецкого поэта Иоганнеса Бехера, сказавшего, что
даже в периоды жесточайшего национального бедствия достойная ли¬
тература должна нести и развивать в себе начала духовного возрожде¬
ния, блестяще подтвердился. Один из самых знаменитых сонетов Бехе¬
ра «Мы граждане твои, двадцатый век!» утверждал необходимость
вписаться каждым словом и делом в течение времени, принять на себя
ответственность за это течение. И Бехер понимал, что от этой ответ¬
ственности не уклоняются и талантливейшие художники ФРГ. Неда¬
ром в июле 1956 года, в годы разгара «холодной войны», Бехер от¬
кликнулся на смерть Г. Бенна:
И жесткою слезою в отдаленье
Мой стих рыдает: Умер Готфрид Бенн.
(Перевод В. Микушевича)
Каждый реагирует на запросы эпохи по-своему, но критерии при¬
частности к происходящему вокруг и ответственности за происходя¬
щее всегда отчетливо разделяли немецких поэтов. Немецкоязычная по¬
эзия уникальна в том смысле, что она творится сегодня в двух
германских государствах, а также в Австрии и Швейцарии и неко¬
торых других странах; поэтому социальные градации в ней предельно
ясны, а государственные границы не всегда совпадают с границами
поэтическими. В западногерманской поэзии колебания политического
маятника довольно широки, и поэзия фиксирует их.
Вряд ли следует цитировать отрывки из стихотворений. Хорошие
стихи убедительны сами по себе, а в книге, раскрытой вами, действи¬
тельно собраны хорошие переводы хороших стихов. Пусть не удивит
читателя трагизм многих произведений, включенных в эту книгу. Но
надо помнить действительность Западной Германии: за плечами годы

6
Предисловие
нацизма, послевоенной разрухи, холодной войны. Сложнейшая обста¬
новка 60-х годов, когда, с одной стороны, была легализована компар¬
тия, а с другой, — подняли голову неонацисты. Страх перед разгулом
терроризма, трагические события мюнхенской олимпиады 1972 года,
тревожное наше время. Поэты с беспокойством ожидают «вестей до¬
ждя»: нам ведь всем важно, чтобы он упал на землю не мертвыми ра¬
диоактивными осадками, а чистой влагой, несущей жизнь всему
живому.
Ответственность поэта... Вопрос этот неизбывен. Даже в периоды
величайшего национального унижения — а фашизм был именно таким
временем — немецкая поэзия хранила в себе несокрушимый пафос воз¬
рождения, надежду на то, что народ воспрянет, возродится, оживет.
Многие авторы этого сборника формировались как личности в годы
нацизма, тогда же учась противостоять ему. Не у всех нашлись силы
для активного сопротивления, кое-кому нравилось самооправдательно
порассуждать о немецком фатализме, любил такие тирады даже боль¬
шой писатель Генрих Бёлль. Вряд ли это было верно, хотя бы потому,
что ни сам Бёлль, ни кто-либо другой из авторов этой книги не запач¬
кал душу и репутацию, пойдя на услужение к нацизму. Многих пыта¬
лись согнуть, приручить, купить, приспособить, но большинство — вы¬
стояли. Выстаивали по-разному. Еще в 30 —40-е годы для немецких
поэтов стал традиционным уход в пейзажную лирику — словно отра¬
ботанный способ бегства из маршевой нацистской суеты. Но даже
смиреннейшая пейзажная лирика несла в себе скрытый протест, обере¬
гала нити, связующие прошлое с будущим.
Для слезы раскрой ладони
и из этого улова
Пыль времен наполни влагой,
Чтоб взошло зерно былого1,—
писал В. Леман, один из старейших поэтов ФРГ, тонкий мастер
пейзажа.
После вспышки радости, совпавшей с падением нацизма, после ак¬
тивизации публицистической струи в поэзии, началась политическая
стабилизация вновь созданной ФРГ, где антикоммунизм стал частью
государственной идеологии. Сообщения об «охоте за ведьмами»,
столь горько похожие на те, что были уже пережиты немцами, врыва¬
лись в дома прогрессивной интеллигенции; «холодная война», разжи¬
гаемая из-за океана, напомнила многим литераторам о нереальности
слишком уж смелых надежд. В уходе от острых проблем времени, на¬
метившемся в творчестве иных поэтов старшего поколения, была
1 Перевод В. Куприянова.

Предисловие
7
и усталость, и попытка спастись, возвращаясь к себе — по выверенно¬
му и однажды испытанному следу. Так называемая «денацификация»
в ФРГ оказалась процессом непоследовательным и куцым. Антиком¬
мунистов — поддерживали, антифашистов — сдерживали. Ганс Магнус
Энценсбергер, один из ярчайших в стране поэтов среднего поколения,
писал: «Бегство от истории имеет для немцев свои глубокие причины,
и я не знаю, как можно его сдержать. В пятидесятые годы мы под¬
верглись операции, звавшейся «преодоление прошлого», попробовали
спорить с фашизмом, а затем отвратились от этого. Нить была пре¬
рвана». Энценсбергер говорит горькие слова, которые не подтвер¬
ждаются его собственным творчеством. Все-таки нить не была прерва¬
на, и она не могла прерваться: в этом счастье и достоинство поэзии
ФРГ.
Тема исторической вины немцев, болезненная и разноплановая
(стихи В. Вайрауха, Фолькера фон Тёрне и многих других), не стала
главнейшей в поэзии ФРГ навсегда и для всех, но она из поэзии не
уходила. Снова и снова больная совесть литературы возвращалась
к опыту прошлой мировой войны, укоряя себя этим опытом, призывая
не забывать его. Не случайно сегодняшняя антивоенная тема столь ор¬
ганична и остра в поэзии ФРГ: от резких антивоенных стихов Э. Кест-
нера, через творчество Энценсбергера и Хёллерера, до острополитиче¬
ских «зонтов» Ханнеса Вадера, Фолькера фон Тёрне, Петера Шютта
и других поэтов.
Поэты ФРГ сочиняли и сочиняют сценарии представлений на пло¬
щадях, поют свои стихи под гитару и под оркестр, выступают как га¬
зетные публицисты, авторы радиопьес и ведущие телепередач.
Многие из публикуемых здесь авторов даже более заметно обо¬
значили себя в прозе, в драматургии, найдя здесь более плодотворный
для себя способ диалога со временем и воздействия на него. Это
Г. Казак, К. Цукмайер, Г. Бёлль, Г. Грасс и другие.
Осенью 1986 года в индийском мегаполисе Калькутте я встретил
Гюнтера Грасса, временно поселившегося там и усердно работающе¬
го. Мой вопрос был естествен: «Почему вы уехали из родного Франк¬
фурта? Надоели немецкие дела и темы?» «Напротив, — ответил
Г расе, — я пробую докричаться до соотечественников сквозь Индию,
с этой стороны. Надо постоянно отстаивать и заинтересовывать чита¬
теля, все время беседовать с ним. А превыше немецких тем для меня
нет...»
История любого народа — часть истории человечества; лучшие
поэты ФРГ и Западного Берлина понимают свою глобальную и на¬
циональную ответственность. В условиях далеко не всегда последова¬
тельной и ответственной политики своего правительства, подчас вто¬
ричной, регулируемой заокеанскими окриками, они остаются носите¬

8
Предисловие
лями национального самосознания. Форма протеста некоторых
писателей еще не выстрадана до конца, не обрела собственного пути
к надежде. Но очевидно — и это составная часть доброго имени поэзии
ФРГ, — что пафос ее заметнейших произведений — антивоенный и ан¬
тифашистский. Сегодня воспринимаешь такое как свидетельство исто¬
рического урока, осмысленного прогрессивной интеллигенцией
страны,—с надеждой воспринимаешь.
Говоря об этой поэзии, нельзя забывать еще об одном великом
мастере, формально к ней не принадлежащем, но влиявшем и влияю¬
щем на нее постоянно, — о Бертольте Брехте. Его антифашизм, его
публицистичность — порой изысканная, а иногда нарочито лобовая,
плакатная, никогда не уходила из немецкоязычной поэзии нового
времени, в частности — из прогрессивной поэзии ФРГ. Закончу я сло¬
вами Брехта, как всегда до безжалостности взыскательными: «Две ми¬
ровые войны и последствия двух мировых войн показали, как глубоко
укоренен империализм в немецком народе. Требуется неслыханное на¬
пряжение, чтобы искоренить плоды целого столетия империалистиче¬
ской пропаганды в школах, через газеты, в общественной жизни... Не¬
обходим не только новый образ мышления, но и новый образ жизни».
В борьбе за новое мышление и за новую жизнь для своего народа
лучшие представители поэзии ФРГ выполняют сложнейшую и ответ¬
ственнейшую историческую миссию. Стихи, которые вы сейчас прочте¬
те, подтверждают это.
Виталий Коротич

стихи
поэтов
ФРГ
и
ЗАПАДНОГО
БЕРЛИНА

Ошеломленный, я слышу
вести отчаянья,
вести нужды,
рести-упреки.
Мне больно, что они адресованы мне,
потому что не знаю вины за собой.
И я говорю в полный голос:
я не боюсь ни дождя, ни его обвинений,
не боюсь и того, кто его насылает...
Гюнтер Ай х. «Вести дождя»

Герман Казак
Hermann Kasack
H
итог
Неуютностью мирскою
Мир пронизан по-людски.
Время тянется к покою,
Заплетаясь в узелки.
Все, что красками дышало,—
Затянула пелена.
Как пергамент, обветшала
Никчемушная луна.
Звездный блеск на небосклоне,
Свет галактик — все ясней.
Наши нищие ладони
Просят хлеба у теней.
ИЗ ЦИКЛА «ПЛЯСКИ СМЕРТИ 1945 ГОДА»
Идем за мертвыми вослед,
В их хоровод среди планет.
Теперь их дни посвящены
Холодному огню луны.
Сквозь их прозрачные тела
Он проникает, как стрела.
Им облаками скоро стать,
На встречных звездах отдыхать,
Тумана населять клоки,
Вздыхать сквозь лес и рябь реки.
Когда ж они приснятся нам,
Их боль наполнит воздух сам.

12
Герман Казак
Пока мерцать не перестал
Творенья призрачный кристалл,
Пока печаль о них жива —
Пределов нет для волшебства.
Их путь — без края и конца.
Их цель — проникнуть нам в сердца.
ОЛИВА
Лунная пыль серебрит листву.
Спрятался ствол.
С древней оливы росток сорву.
Он не зацвел.
Руны листвы. Кто здесь сулил
Веру, покой?
Мирный голубь в небе парил
С веткой такой.
Куда улетел ты? И что века
Несут с собою?
Пишет невидимая рука:
«Смертно живое».
ПЛОТ МЕРТВЫХ
На берег вихри налетают,
Холодный ветер листья бьет,
Вечерний свет в просторах тает,
Из-под воды всплывает плот.
Столпились белою гурьбою
На нем посланцы лет былых.
Глаза детей залиты мглою —
Взялась баюкать вечность их.
Как маски, тут девичьи лица,
Спит смех на мраморных губах.
И голубой огонь искрится
У юношей на темных лбах.
Чтоб ожил сон хоть на мгновенье,
К былому рваться их удел...

Герман Казак
13
Но прежде губ прикосновенья
Смолкает ритм холодных тел.
Я их знавал. Они не знают
Друг друга ныне, я забыт.
Они с собою порывают.
Обратный путь навек закрыт.
Луну глазами провожая,
Вдруг ощущаю: вихрь и лед.
Как будто близость их чужая
И сквозь меня прошла, как плот.
КУКЛЫ В СУМЕРКАХ
Дождями день захвачен,
Свет упадает ниц.
Облик предметов утрачен,
Не открывают лиц.
Небо лишилось цвета,
Не зелена земля.
На кровавом шраме рассвета
Не могут расцвесть поля.
Где звуки жизней дальних?
Где он, поющий лес?
Куклы в цепях кандальных
Под кривизной небес.
То вверх, то вниз устало,
То существуют, то нет.
На шеях горит кораллом
Смертельных укусов след.
Стекаются силы мрака,
Всё дым разъедает в прах.
А духи воды, те от страха
В горючих тают слезах.
Этим сумеркам длиться,
Покуда мы не умрем,
А потом заблестит пшеница
Под ярким летним лучом.

14
Герман Казак
ГРОБНИЦА ВОЛЮМНИЕВ1
Множит солнце красоту
Холмов умбрийских и сада.
Всюду лоза в серебристом цвету
Будущего винограда.
Кипарисов темный креп —
Миру контраст печальный.
Предо мной — дорога в склеп,
Тропка в толще скальной.
С гладких красноватых плит
Льется холод жесткий;
Факел пламенем шевелит,
На стене — силуэт громоздкий.
Как пришлецам, уместно и мне
Почтение к древней вере.
Близость ли смерти сейчас в глубине
Пульсирующих артерий?
И я спускаюсь в склеп под скалой,
Вниз по лестнице узкой,
И вдыхаю дух былой
Древности этрусской.
Прежние боги блюдут в тишине
Прежние законы:
Над саркофагами, на стене —
Голова Горгоны.
Но не отогнать беду
Мгле тысячелетней.
Ныне к пращурам иду
Я, их сын последний.
Лавроносцу — смерти страх
Здесь грозней и гуще.
1 Волюмнии — плебейский этрусский род. Их гробница сохра¬
нилась возле Перуджи.

Герман Казак
15
Прах ты был — и станешь прах,
Как любой живущий.
Смело выигравший бой —
В топь забвенья канет.
Каждый, взысканный судьбой,
Взыскан смертью станет.
Должен дух новейших дней,
Демонов потомок,
Здесь кружить среди теней,
В тишине потемок.
Но и здесь, во тьме сырой,
Жизнь тревожит души
Доносящейся порой
Флейтою пастушьей.
А приход или уход
Знаменуют смену:
Только бренность придает
Нашей жизни цену.
РИСУНОК
То, как ветер касается на весу
Листвы, словно ряда клавиш,
То, как деревья танцуют в лесу,
Ты под кистью ожить заставишь.
Темные кроны, выйдя из мглы,
Потянутся к небу в дрожи.
Из линий волшебных проступят стволы
И, подсвечены, станут моложе.
Мягкий песок у берегов
Не тронут стопой человечьей,
Но четкий рисунок птичьих шагов —
Примета низких поречий.
Птица, палитра — уже в былом,
В забвенье.
Но картина отныне хранит под стеклом
Остановленное мгновенье.

16
Гертруд фон Ле Форт
Gertrud von Le Fort
ИЗ «ЛИРИЧЕСКОГО ДНЕВНИКА»
Помню, как это пришло. Мне пригрезилось ночью,
Будто и песни смертны: и я мои увидала,
Недопетые, словно мертвых детей в гробиках малых,
И стала плакать; ночь, как перед грозою,
Была смутной и душной. Струя плескавшая смолкла,
Странный, красный огонь явился на небе,
И я услыхала шум крыльев:
Как стаи птиц перелетных, шумели они, песнопенья
Давних времен, неспешно и важно, век за веком,
Проплывали они надо мной, отлетая в вечность,—
Издалека и в последний миг расслыхать я успела
Лебединый клик отлетавших:
«Край любви, прощай навсегда!»
С той поры я песен не слышу; в недрах сердца
Дверь затворилась; все миновало.
ЛИШЕННЫЕ ОТЧИЗНЫ
Мы — первенцы предвещанного блага,
чье имя — Свет, —
теперь — во тьме; нам не ступить ни шага
без новых бед.
Мы — знавшие отчизну и свободу,
сыны земли —
теперь прошли через огонь и воду,
сквозь кровь прошли.
Простер на нас крыла владыка бездны —
да, он велик!
Мы знаем, что стенанья бесполезны,
до смерти — миг.

Гертруд фон Ле Форт
17
Да, наша жизнь в руках владыки злого
недорога.
Мы ведаем теперь, чем стало слово
в устах врага.
И мы бредем, без карты, без маршрута,
замкнув уста.
Сыны земли, нам нет нигде приюта —
страна пуста,
и город пуст — над ним царят потемки,
нет, море тьмы!
Мы видим мир — верней, его обломки, —
так с кем же мы?
Всевидящий, зачем так много боли
в сей грозный час?
Мы лишены отчизны — от юдоли
возьми же нас!
Иссякли слезы, сердце истомилось —
о горький век!
Пусть высшая на мир прольется милость —
не кровь, но снег.
* * *
Увы, в чем нас застанет
День оный, что предстанет,
Чтоб миру мир явить?
Кто слово мира скажет,
Кто силу злобы свяжет,
Кто властен братьев примирить?
Ты, Госпожа Страданье,
Соткешь нам одеянье
На светлый день сама:
Народы зрак сиротства
Сроднит чертою сходства,
Великой тайной для ума.

18
Гертруд фон Ле Форт
Ты, ты над смутой нашей
С причастной встанешь чашей,
Ты буйных вразумишь,
По всей земной юдоли
Огнем последней боли
Сердца пронзишь и возродишь.
Воспрянь, о жизнь, из муки!
В твои положен руки
Судеб людских предел,
Тобой одной измерен,
Тебе одной доверен
Итог всех наших дум и дел.
Тебе одной порфира,
К тебе державство мира
Навечно перейдет,
И сердце станет зрячим,
Омывшись долгим плачем,
И все поймет — и все поймет.
ГОЛОС ИСКУПИТЕЛЯ
Из стихов о войне
Только я один не вчиняю иска, только моя жалоба не
звучит перед судом.
Ибо где имеющий власть, который рассудил бы мое
дело, где могущий, который
воздал бы мне за обиды?
Чьей жизни достанет дослушать до конца мою жалобу,
чьей силы достанет
подъять мою скорбь?
У человеческой муки есть свои часы, у бедствий народов
есть свои рассветы,
но над моей мукой солнце вовек не заходит, и бремя всех
людей земли — мое бремя.
Я истекал кровью во всех сражениях, и каждая пуля
настигла меня.
Я был узником, которого загрызал голод, я был
пропавшим без вести в ночи ужаса.

Гертруд фон Ле Форт
19
Я задыхался в газовых камерах, из всех застенков рвался
мой вопль.
Меня засыпало в подземельях сожженного города, я был
потерян в его огневых лабиринтах.
Мой дом отнимали у беженца, мою одежду срывали
с плеч ограбленного,
мое дитя коченело в смерти на руках матери!
От меня отрекались каждодневно, меня предавали
ежечасно, каждый новый крик петуха
возвещал о новом предательстве!
Ибо вот я — голос любви в дикой пустоши злобы вашей,
я — голос милости на ледовых вершинах ожесточения
вашего,
я — голос неба у самых врат Ада.
Я — любовь неотвратимая, я — любовь неумолимая, я —
любовь молящая:
воздайте же любовью мне, любите друг друга и —
умолкните!

20
Ханс Каросса
Hans Carossa
ПОЛНАЯ РАСПЛАТА
Май 1945
Устрашившись вопля фурий,
Отрезвев от крови, мы
На своей познали шкуре
Мщение за годы тьмы.
Все ушло, мелькнуло мимо,
Догорел пожар дотла,
Тень вины неискупимой
Из-за нас на мир легла.
Мир за черные годины
Полон болью и стыдом.
Из погибших — ни единый
Не вернется в отчий дом.
Ужас канул, ужас прожит;
Каждый, кто его вкусил,
Ныне радоваться может
В меру совести и сил.
Время — радости великой;
Детвора шалит; смотри,
Как цветущей повиликой
Обрастают пустыри.
Слава жизни! Сгинул ныне
Страшный сон — ушел, исчез!
Встал над миром купол синий
Неизведанных небес.
О, рыданья бесполезны —
Жизнь вступает в колею.

Ханс Каросса
21
Одному ли мне у бездны
Оставаться на краю?
Иль забыть урок суровый,
Не смотреть в былую тьму?
Пусть найдется в жизни новой
Место сердцу моему.
Ибо тот, кто с прошлым связан,
Памятью вины ведом,—
Тот судить себя обязан
Строгим, собственным судом.
Благо всем, кто жизнь восславит!
Но забвенья в мире нет:
День грядущий да проявит
Негативы страшных лет.
Все рассмотрит непредвзято
Беспощадный судия:
Это — полная расплата
По законам бытия.
ЗАПАДНАЯ ЭЛЕГИЯ
О Запад, неужели это — вечер?
Все то, что ныне мы претерпеваем,
Давно провидцы предсказали нам.
Они глядят на нас из прошлых лет,
Им все понятно: как, из-за чего
И что случилось, — ибо гибель наша
Спасеньем нашим стать обречена.
Я не провидец, я твой верный друг,
Я знаю, у тебя так много лиц,
И ни одно не знает о другом.
Ведь я состарился в твоих лесах,
Подобно всем, в твоих учился школах.
Но, размышляя ныне о тебе,
Я знаю то, что знает и подсолнух,
Растущий возле моего окна:
Что мы живем на крошечной звезде.

22
Ханс Каросса
Об этом все забыли.
Большой ли прок в тысячелетних планах,
Когда утерян самый счет секунд?
Мы выбрали в светильники — жестокость,
Мы ждали, что дорога посветлеет,
Однако становилось все темней...
Накликанные легионы фурий
Над нами проносились, сея ужас,
Стирая города с лица земли.
Лишь милосердной волею судьбы
Еще стоит собор, где по весне
В одеждах белых дети-конфирманты
Стояли с мыслью о нездешней жизни...
Легко вонзались башни в облака,
И до сих пор вонзаются, — однако
Уже дракон, наверное, взлетел,
Который их как раз наметил целью.
В последний раз колокола взгремят,
На землю рушась,—крипты и притворы
Осядут, превратясь в могильный холм.
Как много уничтожено всего.
Я помню дом, читальню возле парка,
Где в тишине пульсировала мысль:
Там каждый мог читать любую книгу,
Там каждый жаждал истин, истин, истин,
Что нынче там? Лишь угли да руины...
От глобуса растерзанного — дым
Струится, книги прочтены огнем,
А в стороне — венок надгробный вянет
И тление крадется из руин.
Кругом стоят беспомощные люди.
Кто их утешит? Кто сказать решится,
Что ненависть плодит одну лишь смерть?
О, бедные! Стал им привычен ужас,
Последняя свеча погаснет вскоре;
Любому слышно, что сосед бормочет;
В ком искра есть — тот должен скрыть ее.
Снимая с памяти за слоем слой,
Я возвращаюсь в канувшее детство,
Где я себя еще не осознал:

Ханс Каросса
23
Там лес олив коричнево-охрян,
Цветут лимоны в сумраке садов,
И тесные лавчонки сувениров
Теснятся возле древнего моста,—
Я в твой прекрасный город вновь иду...
К упрямым зданьям ветер грубо льнет,
Бегут ступени под гербы фасада,
В струях фонтанных прошлое журчит;
А где друзья? Ни одного не вижу,
Но в свой холодный храм влечет меня
Ночь, древняя Праматерь наших дней,
Не внемлющая суете столетий...
Единожды ее извлек из камня
Великий мастер, в ней сумев слиять
Сиянье жизни и мерцанье смерти.
Тоска по ней в наследство нам дана,
Любовь любая в ней взыскует неба.
Смотри, как юноша над саркофагом
Спокоен: голова наклонена,
Луна и звезды блещут в волосах;
В глазах, почти закрытых, отсвет слез.
Зрелеет мак забвенья, только птица
Волшебная — не спит, и древней маской
Безумия — бог милосердных снов
Предупреждает нас,
Чтоб мы не смели этот сон тревожить,
Который станет музыкой вот-вот.
О чем могли бы мы поведать ей,
Какую предъявить из наших ран,
Чтоб ей не в горечь было пробужденье?
Сказать ли ей о дальних магистралях,
О новых поездах и о мостах,
О самолетах, о подводных лодках,
О технике уничтоженья, что
Теперь доведена до совершенства?
О том, как пролетают сквозь эфир
И ложь, и правда, ставшие словами?
Но — тихо; это все не для тебя,
Все это слишком быстро устареет,
И все, что мы еще изобретем,—
Чем завтра станет? Есть ли воля здесь

24
Ханс Каросса
Того, кто движет нашими делами?
Твой слух мы в силах только оскорбить.
Ночь, полная и красоты, и боли,
Немотствуя, ты обучаешь нас
Великой утешительной печали,
В которой заблужденьям места нет.
Да, нам оставлен этот знак простой,
Который старше всех людских забот...
Когда-то в жертву приносили греки
Частицу масла от олив Афины,
Была наградой — пальмовая ветвь;
Пойдем и жертву тоже принесем —
Великой Спящей на персты возложим
Подсолнухов огромные цветы!
Когда-то было так: через забор
К нам кто-то кинул чахлое растенье
С подгнившими корнями и листвой,—
Его хотели мы на свалку бросить,
Но нас старик садовник удержал:
Он посадил его у самых лилий.
Казался стебель вялым червяком,
И мы смеялись, глядя, как садовник
Заморыша дрожащими руками
Любовно выпрямлял и поливал.
Однажды утром все переменилось,
Навстречу свету стебель прянул гордо,
Проклюнулся сверкающий листок,
За ним второй. Оформилась розетка,
Не торопясь, открылись лепестки,
И вот — растенье встало в полный рост,
Вот — огненное славы колесо,
В котором прилегают пламена
Друг к другу, как слова в духовном гимне,
И блещут листья золотом пыльцы.
Прекрасный символ — маленькое солнце.
Сновидицу оно не пробудит:
Цветенье — смертно, чувство — бесконечно.
Здесь нам с восхода тихо брезжит свет:
Там хищники покорствуют святым,
И пилигримы шествуют к Тебе...

Ханс Каросса
25
О Запад, столь богатый в обнищанье,
Взирай! Пусть преходящее — прейдет.
Ты знаешь сам, что там, в надмирных
сферах,
Не все погибло, что распалось здесь.
Спасая все — останешься ни с чем.
Как прежде, Парки нить судьбы прядут,
И я кричу им: вспомните о нас,
Владычицы! Начните все сначала,
Пусть вновь дитя родится, — и повейте
Волшебною куделью жизнь его.
Пускай, взрослея, будет он здоров,
В краю, где рыщут осы, поражая
Любой зародыш до вступленья в жизнь:
Судьбы возмездье да постигнет ос,
Покуда в них не пробудилась сила!
Надейся же, смертельно хворый Запад,
И мужество сумей в себе найти,
Когда вокруг — одно лишь разрушенье.
Вернется к нам любимая работа,
И день взойдет над грудами развалин,
Таить не нужно будет скрытый свет,
И возвратятся отнятые силы...
О, пусть не день — но будет некий миг,
Когда опять воскреснет бытие
И подтвердит, что жители Земли
Не уронили честь своей планеты
В мучительные годы жуткой тьмы.

26
Вернер Бергенгрюн
Werner Bergengruen
ОТМЕЧЕННЫЙ
Не от кого ждать освобожденья.
Ты — один и поперек теченья.
Все как есть законы мировые
на своей проверь сначала вые.
Распознай свой жребий настоящий,
на челе почувствуй знак горящий.
Вытерпи, душа, и лед и пламя,
милость неба оправдай делами,
а предстанет ангел смерти грозный —
славь его молитвою бесслезной.
КАЖДЫЙ В ОТДЕЛЬНОСТИ
И СУДЬБА НАРОДОВ
То жмемся в щель развалины трухлявой,
то нерожденных травим самочинно —
кто обделен страданьем в век звериный,
закрыт немому стону двери ржавой?
Кто честно содрогнется пред расправой,
не скроется под каменной личиной?
Достойно ль мнить, что ты один безвинный?
И кто обрел на выживанье право?
Что ж, мне не суждено исчерпать силы,
собой распорядиться в полной мере?
В таком разладе пасть во мрак могилы?
Но благодать преданий начертила,
все мнится мне, охранный знак на двери —
безносая, смутясь, поворотила.

Вернер Бергенгрюн
27
ПОСЛЕДНЕЕ БОГОЯВЛЕНИЕ
Я с этой страною душою срастался.
Я слал непрерывно гонца за гонцом.
Я в обликах многих пред вами являлся,
но вы не узнали меня ни в одном.
Я был иудеем оборванным явлен
и в дверь постучался, убогий беглец.
Но вызван палач, соглядатай приставлен:
вы мнили, что кровь одобряет творец.
Пришел я старухой, главою трясущей,
безумной, поникшей в безмолвных мольбах —
но вам был несносен побег неплодущий,
и вас убежал лишь развеянный прах.
Мальцом-сиротою с восточных нагорий
я хлеба просил, простираясь в пыли.
Вы страх перед местью таили во взоре —
пожавши плечами, на смерть обрекли.
Являлся как пленник, поденщик голодный,
избитый плетьми среди белого дня.
Вы взор отвращали от твари негодной.
Судьею пришел я. Узнали меня?
СОЛЬ И ПЕПЕЛ
Соль и пепел станут пищей,
ложем сна — чертополох.
И прикрыты дранью нищей
шрам загнивший и ожог.
В жажде нам глоток довлеет:
не растет лоза, как встарь.
Но разломами белеет
павших идолов алтарь.
Чад развеян — воздух чище,
нет в нем прежней духоты.
Соль и пепел станут пищей,
ибо лишь они чисты.

28
Вернер Бергенгрюн
* * *
Ты вынес день работы.
Снеси теперь и ночь.
Здесь нет часам отсчета,
чтоб время превозмочь.
Не жди, чтоб заалела
заря, пророча день.
Нет времени предела,
и беспредельна тень.
Крупнее всех жемчужин —
та, коей в мире нет.
Кто горем перегружен,
тому зажжется свет.
НЕВРЕДИМЫЙ МИР
Знай, коль кровь от боли в жилах
стынет в час печали злой:
ранить мир никто не в силах,
нежен только верхний слой.
Под скорлупами, в глубинах,
стержень цел и невредим.
И в мельчайшей из песчинок
скрыты наши связи с ним.
На земле добра достанет,
вечен дней круговорот:
птиц то юг, то север манит,
в силе то цветок, то плод.
Скалы спят, струятся реки;
что ни день, блестит роса.
Дали нам в удел навеки
путь и отдых небеса.
В далях — новых туч приметы,
облик будущих земель.
Причаститься нам от света
звезд, не виданных досель.

Вернер Бергенгрюн
29
АПОКАЛИПСИЧЕСКАЯ ДУХОТА
Вместо красок — сор линялый.
Листья сникли за решеткой.
Марши лестниц и порталы
вихрь исхлестывает плеткой.
Тени праха, мрака дети
нам наперсниками стали,
и небес белесых сети
жизнь безмолвьем обмотали.
Сжавшись, крыши обнажили
стыд и трусость ускользанья.
В призрачном дыму уплыли
мертвых истин очертанья.
В этой духоте нещадной
мы лежали, смяты страхом.
Жернов крутится ли жадный —
иль умолк, рассыплясь прахом?
Мы ловили слухом чутким
мертвый бой часов ночами —
и низверглось взрывом жутким
очистительное пламя.
НЕБЕСНАЯ АРИФМЕТИКА
Все, на что запрет кладется,
пусть исчезнет без следа.
Тайным образом вернется
то, в чем сердцу есть нужда.
Любит бог пустые длани.
Скудость — это наш доход.
Век от века окончанье
нам началом предстает.
От страданий богатеют.
Поклонись нужде святой.
Закрома, что не скудеют,
хлеб дадут нам потайной.

30
Вернер Бергенгрюн
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В зал вечной памяти войди.
Вот звезд вино и хлеб.
На общей вечере сиди,
как ход велит судеб.
Созвездий древних хоровод
грядет, велик и строг.
Серебряною сбруей льнет
к тебе Единорог.
Взлетает Пеликан, прельщен,
огнем крыла зажглись.
Блистает Лира, Лебедь стон
стремит как песню ввысь.
Ласкаясь, королевский Гриф
дарит павлиний хвост,
и Орион — одно из див —
подвески ярких звезд.
Дракон бродить с тобою рад,
а Змей — наперсник твой.
Растаял темный твой наряд,
ты в шкуре Льва златой.
Ты сквозь миры звездой летал
и вновь к теням родным,
к отцу небесному припал,
как чадо им любим.
О ты, скудель с душой творца,
ищи небесных благ!
В навершье твоего венца —
полночной розы знак.
* * *
Кто чистых отделит от виноватых?
И кто из чистых ныне без пятна?
Серпом сорняк и жито равно сжаты,
коль жатва до конца доведена.

Вернер Бергенгрюн
Э1
Таится в каждой подворотне мститель.
Мы все припали к горькому питью.
Меня распните! Встретился Спаситель
с разбойником в раю.
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Прочь отвергни клеть и дом —
злых времен не жди.
В божье странствие ведом,
не таясь иди.
Отдохни, вступая в лес.
Тлеет в кучах прель,
ибо лес кропит с небес
едкая капель.
След колес и след копыт,
след ноги босой —
всякий след водою смыт
заодно с тобой.
Древо, истый пилигрим,
времени дитя,
ты растаешь, словно дым,
вечность обретя.
Дух свой скрытой длани вверь,
что влечет из пут.
Ввысь! Открой могилы дверь!
В путь! Тебя ведут.
ОТКРЫВШАЯСЯ ИСТИНА
В конце твой взор следы читать наставлен,
от неизбежной скрытности избавлен,
с которой он в мученье к цели шел.
Закон земной предстанет разуменью:
исток — в цвету, уход — окамененье,
пока могильный камень не расцвел.

32
Вернер Бергенгрюи
МАЛАЯ РАДУГА
Солнце искрится, сияя.
Вдруг в венце лучей
малая тучка шальная
виснет над лодкой моей.
Капельки в бликах цветных
падают — несколько сотен.
Мир дружелюбно притих,
и замер миг, мимолетен.
Радуги на небосклоне
радостны и тихи.
Но радуг всех восхищенней
эти мои стихи.

33
Элизабет Ланггессер
Elisabeth Langgasser
ВЕСНА 1946 ГОДА
Вновь цветешь, сверкая,
Нежный анемон.
Светишь, в нимбе возникая,—
Послан мне, как Навсикая,
Мне, чей дух смятен.
Блеск бурунов пенных
В гнущихся цветках.
Что за трепет сфер нетленных
С плеч, под прахом дней согбенных,
Снял гнетущий страх?
Я из тьмы бездонной
Выхожу на свет.
Вкруг очей багрец Плутона,
И от звуков флейты сонной
Мне спасенья нет.
Я глядел в стальную
Гладь Горгоньих глаз.
Ложь въедалась в жизнь дурную
И грозила напрямую,
Близя смертный час.
Лик твой, полный света,
Дай обнять, цветок!
Я гляделся в Стикс и Лету
И не ведал слов запрета,
От всего далек.
Жертвы не алкая,
Ты рождаешь тишь.
Мук не навлекая,
Чадо, Навсикая,
В сердце мир творишь.
2 Вести дождя

34
Элизабет Ланггессер
КОНЕЦ ЛЕТА
Всласть плодожорка изъела
сливу — безмерен урон;
И, захмелев, озверело
вгрызлась в свое же тело:
стрелы наслал Аполлон.
Белка, орехи очистя,
бросилась ветру вдогон
ради нехитрой корысти —
это сквозь жухлые листья
молнию шлет Аполлон.
Терн, и орешник, и слива
страждут, и ширится стон:
«Стать нам паучьей поживой.
Нёбо и почву, гневливый,
сласти лишит Аполлон».
ОДНОВРЕМЕННОЕ
Маки на римской руине,
вечность постигнете в снах.
С Мраморным морем поныне
связан ручей, что зачах.
Ржавчина. Дно жестяное.
Падаль. Мушиный рой.
Кладбище родственно Трое
снизу, под сорной травой.
Темная заросль пырея.
Лебедь громоздко средь вод,
отблеском звездным белея,
к Леде из Пфальца плывет.
Жатва. И волны, широки,
вслед за косилкой спешат.
Стихнут. Но в устье — истоки,
новую цепь завершат.
Льется зерно в обмолоте,
полны мешки, как вовек.

Элизабет Ланггессер
35
Бороны снова в работе.
Известь на поле как снег,
Мир и прохлада ночная.
Мощь жернова обрели:
крутятся не уставая.
Хлеб во спасенье земли.
ПОЗДНИЕ ВРЕМЕНА
Галдеж гусиной рати
с пространством высей слит;
увязнув в дымном злате
всем телом до копыт,
коровы в бересклете,
меж капель, что багрят
прозрачной спаржи плети,
бредут по двое в ряд.
Между критских рогов — свеченье,
в блеске — сила всех мышц и жил.
Минотавр, о кумир вожделенья,
ах, когда ты насытишь свой пыл?
/
Стручок в морщинах трещин
рожденьями чреват;
в виденьях сна обещан
был Нибелунгов клад.
Река и пыль стирают
кольцо, и скиптр, и трон,
любая вещь вбирает
прощальный горький стон.
Кто поймет, сколько времени надо,
чтобы шрам затвердел; как понять,
что в цене упадает отрада,
как упсальских1 мечей рукоять?
1 У п с а л а — один из старейших городов Швеции с многочис¬
ленными памятниками раннего средневековья. В библиотеке упсаль-
ского университета хранится знаменитый текст готского перевода Би¬
блии, автором которого считают епископа Вульфилу.
2*
t

36
Элизабет Ланггессер
Прочь от шатра Ахилла
повозку правил встарь
и бросить мир постылый
желал родитель-царь —
так парень в кудрях злата
дрова и корм везет.
За труд приспела плата,
молитвой вскормлен плод.
Что осталось от грека и гота,
кроме света в упсальском окне?
Ветхих стручьев пергаментных всходы,
строки Вульфилы в прочной броне.
ДАФНА
Смотри, как дрожь трясет осинки,
бегущие по склонам вниз:
справляют по теплу поминки
средь жухлых трав и ястребинки,
к зиме терпеньем запаслись.
И даже толщу стен отвесных
в глуши окраин городских
тревожит трепет крон древесных —
и скорбь времен, для духа тесных,
мы чуем в шепотах глухих.
Бескрайний гул не знает спада
и скорбь приносит бытию.
Но руша грань, предел, преграду,
умчится Дафна к листопаду
и встанет мира на краю.
СЕМЯ ЗАБЛУДШЕЕ
Семя заблудшее в шумном просторе,
что голубою наядой надут,
листьев остатки в древесном уборе
с веток вспушенные крылья собьют.

Элизабет Ланггессер
37
С пылью и сором и ветками вместе
в путь тебя гонит отверзнутый рот —
полное той плодоносною вестью,
что до скончанья Церера несет.
К лесу сквозь трав и кустарников взмахи!
Там тебя схватит и прочь унесет
стадо двурогих в паническом страхе —
в этот глухой, обезбоженный год.
ВНИЗУ, У ВХОДА
Сидит внизу, у входа, мандрагора
на корешках, свисающих как черви.
Труха и гниль. Провидческие взоры
стремят глазки, пестрящие средь вервья...
Так в янтаре есть абрис черноватый —
резвунья-муха золотом одета:
в плетенье крыл — избегшие заката
мирьяды искр погаснувшего света.
Так в сонной глуби времени глухого
певцы, покоясь, ждут преображенья —
их смерть была заветом для живого,
в их жилах кровь вскипала от броженья.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Опять землею станет камень всякий,
плоды и злаки
наполнят воз.
Он пал с руин на землю, запыленный;
росток из праха камня, обновленный,
во тьме пророс.
Пока что злаки в нем шумят и травы
и от потравы
вопят не в лад;
но в вымя тучи жадно он вцепился,
набряк, распух и духом трав налился
на благо стад.

38
Элизабет Ланггессер
Идет баран — и вслед ступает свита;
руном увитый,
бредет приплод;
и тур шагает, день и ночь смыкая,
а следом Ио, духом отдыхая
от всех невзгод.
СВЕТЛЫЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ВЕСНОЙ
Не сраженья ли духов грядут — при которых
в облака ударяет воздушный прибой?
Прошлогодние, алые листья в просторах
закружились, как ткани, — и множится шорох,
и полуденный свет — словно кровь под стопой.
Не фламинго ль крыла распластал в небосводе,
иль предчувствие розы растет вперехлест?
Снежноягодник, горка стеклянных соплодий,
открывается ветру — и вот, на свободе,
разлетаются чашечки крошечных звезд.
Шелестит золотарник — шуршит панихидой
семенам, унесенным в простор синевы.
Даже пугало шепчется с кариатидой:
тайну, вестница Леты, немедленно выдай,
ту, что спит в глубине прошлогодней листвы.
Это гальки над берегом блеск глянцевитый,
иль раздвинулась прорезь в небесном жабо?
Там стоят, темно-серой одеждой прикрыты,
две фигуры: достоинству Шведской Бригитты1
соответствует благость китайца Ли Бо.
И все шире лазурь, все живей сердцевина —
синевы заколдованной вешний разлив.
Как синица над желобом, дрогнет пучина,
и, прозрачней слезы, теневая картина
растрепещется, в зренье поэта вступив.
1 Бригитта Шведская (1302 —ок. 1374) — средневековая ла¬
тинская писательница, основательница монашеского ордена.

Элизабет Ланггессер
39
СКАЗАНО В ПОЛДЕНЬ
Сад в полудреме. Покой низошел
полднем долгим, сонливым.
Скоро ли яблокам падать в подол,
грушам и круглым сливам?
Все дозревает: колени расставь
для тёрна и мирабели.
Сладостью, магией взвихрена явь.
Спелость почти на пределе.
Полнят чашу до ободка
плоды, благодарные зною,
лежат, мерцая, как облака,
желтизною, голубизною.
Паданки — ливнем. Что создает
отъятый от целого выдел?
Все — нараспашку. Несорванный плод
сгинул и жизни не видел.
Шорох в беседке: с утра до утра
там наседка сидит — притомилась.
Время, куда ты? В заморье, пора...
Где же ты, сладость? Твоя кожура
желта ли, багрова? Ты жизнь — иль игра?
Ответом доносится: милость!
УХОД СЕМЯН
Сентябрь — хозяин хмурый:
приспели времена,
походкою понурой
в обувке жесткой, бурой
уходят семена.
Босые кармелиты
бредут в туман, во тьму,
для всех ветров открыты,
и ливнями облиты,
измучены в дыму.

40
Элизабет Ланггессер
Сутаны, камилавки
плывут сквозь белый свет —
ни отдохнуть на лавке,
ни добрести до травки
у них надежды нет.
Стоят подобья пагод —
салатная гряда.
Пучки, устав от тягот,
обвянут, в землю лягут,
лишь грянут холода.
Из древних лет несмело
бредет жрецов толпа:
для орфиков приспело
мгновенье смены тела,
священна их тропа.
Пусть имя — лишь обнова,
но неизменна суть.
Пусть гаснет свет былого —
но семена суть Слово,
и мир не стар ничуть.
ДОЖДЛИВОЕ ЛЕТО
I
Мак, облетай, — к чему хранить
дождинок тяжких зерна;
и ящерку легко сманить
во тьму корней, — туда, где нить
прядет вторая Норна;1
выводок юный —
в гнездах чижата;
пишутся руны
коротко, сжато;
роза давно лепестки обронила,
иглы татарник топорщит уныло —
цвел ведь, убогий, когда-то.
1 Н о р н ы — в германской мифологии богини судьбы.

Элизабет Ланггессер
41
Он сделать силится рывок,
собой заполнить поле.
Там пугало, как поплавок,
под ним — цветочный островок
средь зарослей фасоли.
Куколь со снытью
скручены твердо;
стянуты нитью
кросна и берда1,—
голос Гермеса из вечного мрака:
«Куколка, вызрей в коробочке мака,
бабочкой вылупись гордо!»
Уток погоды дождевой
струится по станине.
Мгновенья мчат через навой,
и духотою дождевой
пропитан куст полыни.
Пасти мочажин —
в гнили и в прели;
шорох протяжен;
тыквы созрели.
Умер снегирь, птицелов одурачен...
Отсвет над папортью все еще мрачен,
но не обманет у цели.
Папорти споры как крылья сандалий:
о Гермес, не твоя ли работа?
Вскрыты семянки, и в дальние дали
сами подошвы тропу угадали —
но смотри, не попасть бы в тенета!
Вспомни Клингзора: волшебник могучий
мне роднею доводится дальней.
Вызнала я, на неведомый случай,
жабника тайну и мыши летучей,—
ты не сделаешь путь мой печальней.
1 Кросно, бёрдо — детали ткацкого стана.

42
Элизабет Ланггессер
Лета взбухает — и пенится дико
Унструт1, речка подлунного мира.
Двух этих рек божество, Евридика,
заточена в берегах: безъязыка
и безмолвна Орфеева лира.
ill
Лепесток опасть спешит;
мак в коробочке шуршит,
тяжкий, темнокровный.
Знай, что Норна ткет мечту,
подрубая на лету.
Спи, мой цвет шиповный.
Спи и ведай, что тебе
уготовано в судьбе:
трудный путь, греховный.
Не серпом и не мечом,
знай, полынь с тропы ссечем:
спи, мой цвет шиповный.
Спи под шорох с вышины.
Для бессмертных не важны
звенья родословной.
Мчатся ветры, шелестя.
Знай, Орфей — твое дитя.
Спи, мой цвет шиповный.
1 У н с т р у т — приток реки Заале в Тюрингии.

Райнхольд Шнайдер
Reinhold Schneider
43
* * *
Смерть встала предо мной. И я бы мог
Земную славу простодушно славить,
И струны строить, и напевы править,
Где заодно хвалимы мир и бог.
Остался бы не перейден порог,
И было б некому слепца наставить...
Но видел я — и не могу лукавить:
Лик истины для взора слишком строг.
Мне страшно. Из небес уходит свет,
Последняя тревожит душу битва,
И только весть конца — в устах моих.
Ни в слове, ни в деянье смысла нет,
Молчаньем облекается молитва,
И недосказанный смолкает стих.
НА ПОЛЕ БИТВЫ
На поле грозной битвы, день за днем,
Растущий рокот слушаю устало,
И в сердце отдается гул металла,
Грехи земли грозят: «Мы вас сомнем!»
Что в сердце родилось, что жило в нем,
Преступной тайны воплощеньем стало:
Из нашей общей сущности восстала
Гроза, сжигающая нас огнем!

44
Райнхольд Шнайдер
Сплелась эпоха с жизнью человека.
Как будто сломлен сумерками века,
Погибели неправый ждет народ.
Нет больше слов для песни и молитвы,
Вина под кровлей родины живет,
И безоружны мы на поле битвы.
ПЕЧАТЬЮ МИЛОСЕРДЬЯ И ГРЕХА...
Печатью милосердья и греха
Отмечена сегодня жизнь людская:
Всмотрись в себя поглубже, и мирская
От сердца отделится шелуха.
Под пламенем священного стиха
Навеки сгинет сила колдовская,—
Дорогу ложной мысли отсекая,
Душа не будет к Истине глуха.
Все в Настоящем! Не вини поспешно
Отцов, не строй надежды безуспешно
На новый день, на чей-то правый суд.
Сердца людские движут миром этим,
Они его изменят и спасут,
Наученные долгим лихолетьем.
ЖЕРТВА
Сегодня нет пощады никому,
Душою чистый ищет смерть в руинах:
Когда погаснет свет в сердцах невинных,
Позор земли низвергнется во тьму.
Все громче плач в погибельном дыму,
Не спится мертвым в сумрачных
глубинах,
Из тысяч призраков ночей пустынных
Собрата не найти ни одному.

Райнхольд Шнайдер
45
Но где еще надежда, как не в каждой
Безгрешной жертве, опьяненной жаждой
Не покоряться черным временам!
Вершится суд над грозными гробами,
Кровь незапятнанных взывает к нам
Клеймящими бездействие мольбами.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
На лицах под невидимым крестом
Багрянец жертвенной смертельной крови,
У тех, кому повелевать не внове,
Давно другой владыка, но о том
Молчат могилы на лугу пустом,
Над тихим полднем плач витает вдовий;
Где святость? где добро? — в последнем
слове
Поэта — в самом чистом и простом.
Нас окружила смерть стеною мрака.
Несбыточного ожидая знака,
Ключ от жилищ былых мы сберегли.
Как наши города, что стали прахом,
Как наши дни, зачеркнутые страхом,
Мы исчезаем с проклятой земли.
ГОД СМЕРТИ
Весенним буйством вновь пьяна округа,
На шелестящих рощами буграх,
На ветреных заоблачных горах
Благоуханный звон поет упруго.
Минутный проблеск в ужасах недуга,
Цветам и тем знаком ползучий страх:
Железо, лязгая, пророчит крах
Дрожащим травам попранного луга.

46
Райнхольд Шнайдер
Как пышно все в природе расцвело!
Я снова должен, как ни тяжело,
В последний этот час творенье славить:
В развалинах — к спасению порыв,
И ночью милосердье будет править,
Святыню взору чистому открыв!
ИЗ ЦИКЛА «НА ЗАКАТЕ ИСТОРИИ»
В такой исход не верили, увы,
Возвышенные гении былого,
О воцаренье низкого и злого
Нам не оставив ни одной главы.
Мы будем спасены или мертвы?
В изысканных стихах о том ни слова.
Среди развалин здания гнилого,
Пророки прошлого, молчите вы!
И, облачаясь в жреческую тогу,
Отвергнув этот мир, угодный богу,	(
Слова творца дерзнул изречь поэт.	V
В пустой сокровищнице мрак могильный,
Но вспыхнет Истины жестокий свет —
Пред ним поэты жалки и бессильны.

47
Георг фон дер Вринг
Georg von der Vring
ДЕРЕВНЯ НОЧЬЮ
Деревня дремлет до зари
В объятьях смуглых вод.
Не так ли со свечой внутри
Мерцает полый плод?
Там пьют настой хмельной, густой.
На башне полночь бьет.
Бутыль становится пустой,
А все далек восход.
Журчит сверчок созвучно с тьмой.
А время — как вода.
И тот, кто бросит дом родной,
Придет невесть куда.
СУМРАК
Любимой нет —
И кем душа хранима?
Сквозь лунный свет
Несутся клочья дыма.
Рой черных лет
Струится мимо, мимо.
ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА
Кто дарил последней розе
Аромат — последний сон?
И в лишенной солнца прозе
Тает он, летает он.

48
Георг фон дер Вринг
Он раскрылся в блеске алом,
Веет сладостным вином,
Возвестил о небывалом,
Загрустил о неземном.
НОЧЬ ЦИКАД
Серебряным грифелем письмена
Рисует цикада на ткани сна.
Но спящим их разобрать невмочь.
Везде воцарилась глухая ночь.
И даже тем, кому не до сна,
Их темная тайнопись неясна.
Любовь тиха, и любовь жива,
Пока серебрятся эти слова.
ПЕСНЯ УТЕШЕНИЯ
То, чем создан образ твой
В мире сем пустынном,
Как альбома дым седой,
Вьется над камином.
Без тебя мне все трудней.
Нет страшней потери.
Не смягчит тоски детей
Персик на шпалере.
Я к ногам твоим кладу
Крылья на рассвете —
По утрам поют в саду
Так беспечно дети.
Чутко внемлешь ты крылам
Их вечерней дремы.
Я ж блуждаю по холмам,
Хором звезд влекомый.

Георг фон дер Вринг
49
ВЛАЖНЫЕ РОЗЫ
Капель звон и сада мерцанье
Мне, увы, постичь не дано.
И поникших роз ожиданье
Неизбывной грусти полно.
Что знаешь ты, дождь, о моей судьбе?
А я, что я скажу о тебе?
Бесконечное ожиданье
Возле роз печали полно.
В нежных чашах — капель сиянье.
Через край струится оно.
Что знаю, капелька, о тебе?
Что ведаешь ты о моей судьбе?
В час, когда дробится сиянье,
Через край струится оно,
И постигнуть ветра рыданье
Красным летом нам не дано.
Что, лето, возьмешь у меня себе?
И что подаришь моей судьбе?
Капель звон, и сада мерцанье,
И поникших роз ожиданье
В час, когда дробится сиянье,
Через край струится оно.
И вдруг, позабыв о своей судьбе,
Я все могу сказать о тебе!
СИРОТЛИВОСТЬ ВАША, РОЩИ...
Сиротливость ваша, рощи,
Душу гнет досель.
Солнце снизится, зайдет,
Ветер в сумерках вздохнет —
И в забвенье тонут рощи
И последний хмель.

50
Георг фон дер Вринг
Сокровенность ваша, кущи,—
Свежести купель.
Чуть Венера блеск прольет
И кузнечик резче бьет —
И в забвенье тонут кущи
И последний хмель.
Завершенность ваша, вещи,
Светится досель.
Просияют небеса,
И во тьму падет роса —
И в забвенье тонут вещи
И последний хмель.
МОГИЛА РИКАРДЫ ГУХ1
Здесь ветер вздохнет — и земная твердь
От лепестков багряна.
Забыв о мертвых, думает смерть
О павших цветах каштана.
Старается смерть на плиту наместь
Тускнеющий ворох красный,
Пытается имя Рикарды прочесть,
Но эти попытки напрасны.
Сквозь шелест плюща здесь уст благодать,
Как дальний хор просветленный.
Не в силах смерть ни постичь, ни прервать
Лепет вечнозеленый.
ЯГОДЫ
Куст ягод в октябрьской сини
Алеет как никогда.
Придем ли еще сюда?
Как жить им в осенней стыни?
' Рикарда Гух (1864 —1947) — известная немецкая писательни-

Георг фон дер Вринг
51
Всегда б им алеть, как ныне...
Они ведь в сиянье кротком
На нашем веку коротком
Алели как никогда.
ПОСЛЕДНИЙ ПОСЕТИТЕЛЬ
Над крыльцом фонарь грустит —
Кабачок уже пустой.
Гравий больше не хрустит.
Ветер стих в листве густой.
Свет мерцает золотой.
Мнится, миру невдомек,
Что бокал еще со мной
И что я не одинок.
Кельнер обнял тополек.
Хорошо во мгле вдвоем.
Свет фонарный нас завлек,
Наши сны пронзив лучом.
Тени мы в стране теней.
Нас манит единый свет.
Шепчет ветер средь ветвей:
Ясно это или нет?
Пью до дна. Но хуже нет:
Одному — в полночный путь...
Только вспыхнет медь монет
Перед тем, как свет задуть.

52
Хорст Ланге
Horst Lange
АНГЕЛУ,
СБРОШЕННОМУ ВЗРЫВОМ БОМБЫ
Тяжко, тяжко рухнувший с колонны,
больше не причастный небесам,
падший, состраданьем обойденный
тех, кого спасти не в силах сам,
утерявший право благодати,
сгинувший боец верховной рати.
Скорбно, скорбно сверженный с портала,
прежде — небо видевший вблизи,
но, когда земля вострепетала,
к ней слетевший, — чтобы лечь в грязи,
в пропасти печали безграничной —
с ветвью миротворною, масличной.
НОЯБРЬ
Ноябрь. Переполняя берега,
копясь и клокоча в подземных венах,
взбухает влага русел сокровенных —
и заливает угли очага.
С Медведицами гаснет Орион,
охотник умер, звери сгинут вскоре;
одна лишь смерть царит в ночном просторе,
объемлет землю беспробудный сон.
Возносится хорал во мрак незрячий,
. огни блуждают, и на вой кошачий
похожи бедных душ ночные плачи.
Гниет на черенке последний плод,
все погибает так или иначе,
и все, томясь терпеньем, света ждет.

Хорст Ланге
53
КОШКИ
Один лишь ветер здесь хозяин;
разбита дверь в дому;
я ветром и войной измаян,
и я вхожу во тьму.
От косяков, от створок
вскипают пыль и мгла,
и смотрят в черный морок
пустые зеркала.
Далекой канонады эхо
долдонит о войне,
но треском скорлупы ореха
отсюда мнится мне.
Подальше от придворка,
от трупа жеребца,
настороженно, зорко
вступаю в дом с крыльца.
На окнах — мертвые герани,
листва ушла под лед,
и снег, я чувствую заране,
вот-вот кружить начнет.
Зима единым махом
готовится не зря
весь мир засыпать прахом
из торбы декабря.
Клубятся сумерки, как споры
гриба дождевика,
здесь, где бывали разговоры
в тепле, у камелька;
но тени здесь незрячи,
угрюмы и густы,—
лишь голоса кошачьи
звучат из темноты.
Ножи когтей в атласных лапах
не позабыв прибрать,
спешат на человечий запах,
как вурдалачья рать,—
винтовка бесполезна,

54
Хорст Ланге
во тьму уходит взгляд:
незримо, нелюбезно
мне уходить велят.
Ласкают девушки, играя,
пушистых малышей,—
крестьянин селит в глубь сарая
управу на мышей,—
но, так или иначе,
мне медлить здесь невмочь:
я слышу смех кошачий
и отступаю в ночь.
ПОТОК
Памяти Георга Гейма1
Великий ловчий, Орион, забудь свою дремоту,
Иль нынче свора звезд не зоркая, не злая?
На синегривых лошадях начни парфорсную охоту
И гончих бури отпусти,—давно не слышно лая.
Ночь рушится на горизонт и дышит тяжело,
Ушло светило, и на мир туманный плат наволокло.
Взрастает исподволь мороз и забирается в леса,
Загривок в снежном серебре, шерстистая гиена
Кинжальные клыки вонзает в древеса,
И плачет янтарем во всю длину распоротая вена.
Вот лопается лед, в потоке вскрыта рана:
И разомкнулись челюсти капкана.
Там корабли вдоль берегов, отряд чудовищ древний,
Лежат, как мокрые костры, во льды неколебимо втаяв,
И неуклюжие указывают штевни
Туда, где вдаль сугробы мчат, как стая горностаев.
Из черных прорубей, что днем топор понарубил во льду,
Рыдание глубин звучит на холоду.
1 Георг Гейм (1887—1912) —немецкий поэт, представитель
раннего экспрессионизма.

Хорст Ланге
55
О смерть, ледовый призрак, что в снегах скрывается
тяжелых,
Ты рыба жирная, ты шлепаешь губой,
Ты гибель чахлая, хрипящая в прибрежьях, на пустых
раздолах,
Огромный водянистый склеп реки, плывун, влекущий
на убой.
Поэт, чьей волею потустороннее заговорило
по-людски,
Как птица на манок, спешит в капкан от мертвых
берегов реки.
Большие крылья на плечах приращивает вихрь поэту,
Чтоб он зловещей радости парения вкусил;
Поэт не знает той руки, что жизнь его, словно
фальшивую монету,
Стремится гнусно разменять и, торопясь, вконец
лишает сил.
Он — реющий фантом, а сталь речного льда
топорщится, грозя,
И в трещину ведет жестокая стезя.
Его еще слыхали рыбаки на хмурых берегах,
в фонарном свете,
Как звонок голос был, но оборвался он во тьме сырой,—
Потом они пошли на зов, неся багры и сети,
Однако полынью закрыть успело свежей белой кожурой.
Еще звучала песнь, не внятная живым, — реке и гибели
назло.
Ни с чем осталась смерть, зато пришел покой,
бессмертие пришло.
КОМАРИНАЯ ПЕСНЬ
Никнет блеклая завеса,
Сырость без конца
От реки ползет, от леса
И сливает запах кресса
С духом чабреца.
Птицы в небе ни единой,
Все поля пусты,—

56
Хорст Ланге
Лишь звенит над луговиной
Зуммер песни комариной
С малой высоты.
Воздух полон зыбкой дрожи,—
Словно облака
Вьются, прикасаясь к коже,
К волосам, в движенье схожи
С лаской ветерка.
Пруд — в кольце из краснотала:
Если б глянул я
В воду — ты бы мне предстала,
Словно в глубине кристалла,
В дымке комарья.
Гляну в зелень тьмы глубинной,
Вижу в тот же миг:
Там стоит живой картиной,
Тростником одет и тиной,
Странный мой двойник.
Рыба в озере взыграла,—
Отвернись, молчи,
Комариного хорала
Вечный слушатель в устало
Медлящей ночи.
I

Георг Бриттинг
Georg Britting
57
ВЛАДЕЙ СОБОЮ!
Орел решил напиться птичьей крови
И выбрал жертву в стае голубей:
Для птиц обычай таковой не внове,—
Тот подчиниться должен, кто слабей.
Не знает зяблик недруга суровей,
Готов к нежданной встрече воробей,—
Так не беги, не кайся, не робей,
Прими удар без лишних предисловий.
Орел для птиц такой же господин,
Как смерть для человека — ни один,
Сраженный стрелами ее, не встанет.
Не ускользнуть от цепких этих рук.
Владей собою! Хуже, если вдруг
Она тебя с открытым ртом застанет.
СМЕРТЬ В РУИНАХ
Луна над рухнувшею колоннадой,—
Сова и кот охотятся в тени
Развалин замка, где живут одни
Сверчки и крысы. «Ну, сестра, порадуй
Друзей своих веселою руладой,—
Сказала смерть, — а ты ей подтяни,
Любезный кот! Неплохо в эти дни
Пограбил ты. Подсядь, широкозадый,

58
Георг Бриттинг
К хозяйке (из подвалов, из щелей
Зловонием пахнуло). Всех милей
Мне этот древний, благородный запах.
Идите же!» От страха чуть жива,
Захлопав крыльями, летит сова,
А кот крадется на неслышных лапах.
СМЕРТЬ-МУЗЫКАНТ
Кто дарит мощь всем этим голосам?
Возможно ли играть так виртуозно?
Органный гул, дробясь тысячезвездно,
Лавиною взмывает к небесам.
Мужицки-грубым, медленным басам,
Звучащим то приниженно, то грозно,
Перечит голос юноши, но поздно!
Он сломлен, заглушен. А вот и сам
Маэстро — в буклях, сдержанный и гордый,
Без устали выводит он аккорды.
Старик, как смел гремящий твой хорал
Пустого зала тишину нарушить?
Ты злую шутку с музыкой сыграл:
Ведь кто-то должен, наконец, и слушать!
СМЕРТЬ-ЗВЕРОЛОВ
«Чего нам ждать за гробом, за могилой? —
Спросили смерть, — прощения, суда?»
Пунцовая, как будто от стыда,
Она молчала с миною унылой
И молвила: «Что знает дробь, когда
У быстрых зайцев отнимает силой
Прыгучий бег и темнотой постылой
Завешивает взор? Я не горда:

Георг Бриттинг
59
Господский хлеб мне по душе, я вроде
Стрелка или охотника. Взгляни:
Добычу вынули из западни
И в дом несут — к хозяину угодий.
Окоченев, она еще бледней,—
И он не знает сам, что делать с ней».
СМЕРТЬ-ПТИЦЕЛОВ
Расставил сети ловкий птицелов,
Застенок нитяной развесил в поле,
Немало славок, кенаров, щеглов
Запуталось в невидимой неволе.
Шипами страха сердце исколов,
Трепещут пленники, кричат от боли,—
Одни лишь песни горькие, без слов,—
Добыча хитреца, не оттого ли,
Что перья облетели от борьбы,
Что крылья перебитые слабы?
Продать, чтобы совсем не захирели?
Держать в богатой клетке, под замком
И слушать щебет, щелканье и трели
Под лампою уютным вечерком?
СЛУГИ СМЕРТИ
Спросили смерть: «Кто верный твой
слуга?» —
«Повсюду у меня найдутся слуги:
Повальный мор и прочие недуги,
Чья помощь мне в работе дорога.
Чтоб не плодилась рыбья мелюзга,
Чтоб заяц по лугам бежал в испуге,
Чтоб разлетались по лесу пичуги,
Для каждого взрастила я врага.

60
Георг Бриттинг
До сердцевины вгрызся червь древесный,
Волчицей задран агнец бессловесный,
Обрушили утес разливы рек,
Но понадежней ягод несъедобных
Решивший изводить себе подобных
Слуга мой самый верный — человек».
СМЕРТЬ ЖАЛУЕТСЯ
Казни и жги, могилы рой везде,
Трудись, как вол, для ада или рая,—
Земля от крови сделалась сырая,—
Дави птенцов, души еще в гнезде!
Дай пищу виселице и вражде,
Крути колеса, грешников карая!
Работы — бездна, ни конца, ни края:
Нет счастья, видит бог, в таком труде.
А у людей обычные заботы:
Окончен день, пришел домой с работы,
Болтай себе и трубочкой пыхти.
Нелегкое, поверьте, это бремя —
Чужие жизни отнимать все время,
Чтобы для новых место разгрести.
ВОРОНЫ НА СНЕГУ
Чернильные вороны на снегу,
Они как тени старины,
Земля, кружась, уносится в пургу,
А птицы неподвижны и черны.
Кто их призвал недобрым колдовством
Из незапамятных ночей?
В угрюмом оперенье гробовом,
Вороны помнят ругань палачей.

Георг Бриттинг
61
О чем задумались они? Увы,
Не догадаться никому.
Как в море первобытной синевы,
Земля в молочном плавает дыму.
Из леса гостья новая летит,
Усядется среди подруг.
Гордячки, чинный сохраняя вид,
И головы не повернут, как вдруг —
Гортанный крик, и свод небесный весь
Дрожит от карканья ворон.
Торчит на ветке траурная спесь,
А снег, кружась, летит со всех сторон.
ВОРОНЬИ ПИСЬМЕНА
Пишут иероглифы вороны
На седом пергаменте небес,
На страницах облачных завес,—
Как таинственны и похоронны
Письмена!
Скажут ли они, что будет с нами?
Где мудрец, который их прочтет?
Неразгаданными письменами
Нас пугает белая стена,
Притягательная, ледяная.
Словно дети, грамоты не зная,
Книгу держим мы наоборот.

62
Мария Луиза Кашниц
Marie Luise Kaschnitz
ДУША И ПЛОТЬ
Я знаю, в мыслях ты спешишь за мной.
Иди смелей путем знакомым, верным.
Взгляни: над лугом серым
Лес высится пылающей стеной.
Познай, как зимнего дыханья лед
Тебя в костер губительный влечет.
Потом беги. Пусть стану я далекой...
Но там, где ты, зима походкой легкой
Приходит мягче осени на смену.
Ты плотью будешь, стану я душой.
Скорей пусть нас с тобой
Твоей реальности укроют стены.
А там пойдем мы по твоей дороге
От мягкой почвы сада вверх по скалам
Сквозь глянец отливающих металлом
Масличных веток. Будешь взглядом долгим
Смотреть с вершины, преданной ветрам,
Вниз на Кампанью, памятную нам.
Я тоже в мыслях за тобой спешу.
Ты шепчешь: «Посмотри!»
Волшебный шлейф, как облако, парит.
Летит от моря над земною твердью.
Прозрачно-хрупок звук и контур ясен,
Божественно и так земно прекрасен
Пейзаж, который не знаком со смертью.

Мария Луиза Кашнид
оЗ
НА БЕРЕГУ .
Ты сидел у моря, как всегда,
Пенилась волна у ног твоих.
Ты чертил фигуры, а вода
Набегала и смывала их.
Ты играл, безмерно терпелив,
С вечно краткой сутью бытия.
Звезды и круги смывал отлив,
Их чертила вновь рука твоя.
Ты мне улыбнулся, как всегда,
Не подозревая, что за боль
Увидать, как быстрая вода
Легкий след стирает за тобой.
СКВЕРНА
Земля родная обратилась в прах.
Родные стены силы не прибавят.
Истерзанные — мы бредем впотьмах.
И города огонь нещадный плавит.
Иссякло слово — мысли торжество.
Его поэт берег, лелеял свято.
Ни вымолвить, ни прошептать его.
И мысль сама растоптана, распята.
Твой труд обезображен, изувечен.
Заглох твой дом, и твой очаг потух.
Ты только верь, что этот мрак не вечен.
И чувство в сердце сбереги живое,
Средь скверны — чистым сохраняя дух.
Молись! Ты перетерпишь время злое.

64
Мария Луиза Кашниц
РЕАЛЬНОСТЬ
—	Можешь спать ты, сладко улыбаясь,
Обо всем на свете забывая?
Иль не видишь, как, в волнах качаясь,
Тени убиенных проплывают?
В огненного ливня круговерти
Крик чужой души когда поймешь?
И, в который раз сбежав от смерти,
Наконец реальность обретешь?
—	Не буди, оставь меня, любимый.
Знаю, быть и мне в волнах гонимой,
Час пробьет, придет многострадальность.
Но сейчас, все чувства размыкая,
Я в твои глубины проникаю,
Вот она — реальность.
ТЕРПЕНИЕ
Терпение... Спокойствие... Но кто же
Способен в это время, затаясь,
Бездействовать и кто так просто сможет
С царящим ужасом расторгнуть связь?
Плодами ветви сочными богаты...
Но почву поят кровью и слезами,
А тихие рассветы и закаты
Не гасят в сердце ненависти пламя.
А сердце бедное страдать устало;
И к тысячам людей — его мольба
О том, чтоб все скорей иначе стало.
Не ведает оно, каким мерилом
Измерить зло, нависшее над миром,
И что еще преподнесет судьба.

Мария Луиза Кашниц
65
ИСТОЧНИК ВЕРЫ
И оно пришло, такое лето.
Вспышки молний, зерна в бороздах,
Свист косы. Не скажут нам, что это
Смерть готова сделать новый взмах.
Долгих зим покой и благотворный
Сон ночной пожары не прервут.
И, желанию людей покорны,
Годы, дни неспешно потекут.
Свет на западе еще багровый...
(Суд кровавый? Предзакатный миг?)
Но ведь не навечно он возник.
Вот цветок нам роза дарит новый,
И в надежде краткой мы готовы
Новой веры отыскать родник.
ДЕНЬ МИРА
К людям мир не прилетит
Легкой стаей голубиной,
Звонкой песней над долиной
О себе не возвестит.
Нет! Затишием безмолвным
Он на землю упадет,
И ковчег в пустынном море,
Как потерянный, замрет.
Каждый смерть из нас видал
И привык к ее повадке:
Парус драть в клочки и тряпки,
Вырывать из рук штурвал.
Но лишь стихнет волн кипенье,
Обессилевают души,
Почему-то меркнет зренье,
Почему-то глохнут уши.
3 Вести дождя

66
Мария Луиза Кашниц
Путь в родимые края
Далью лег, а даль тревожна,
Звезды в небе ненадежны,
И загадочны друзья.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВО ФРАНКФУРТ
Сквер у театра, Роза
Ветров. Не забыть звезду...
Как ты расцвел мне розово
В каштанов слепом ряду.
Как, с приближеньем, нежный
Облик менялся твой:
Не красотою прежней —
Старостью, нищетой...
Крапины черепицы,
Строгость твоих колонн —
Маска, — под ней таится
Дурное гнездо ворон.
Музыка отзвучала,
Выел парчу огонь,
Спрыгнул куда попало
С крыши крылатый конь.
Пусто на пьедестале,
Крапива вокруг него...
Словно его украли:
Не вспомнить уже — кого.
И все ж ни к чему упреки:
Роза, Звезда и Ты
Сердцем впитали соки
Уличной суеты,
Сердцем впитали крики
Ужаса и надежд.
И никакой музыки,
Игранной здесь допрежь.
ЖЕНИХ ЛЯГУШИНЫЙ ЦАРЬ
Дева Жизнь
как уродлив твой
жених Лягушиный Царь

Мария Луиза Кашниц
67
Лицо из противогаза
пояс из патронташа
руки из
огнеметов
Возит тебя за собой
жених Лягушиный Царь
по белу свету
по царству мертвых
Меж светопреставлением и
светопреставлением
он с тобой
спит
И только во тьме
ты ласкаешь его
влажные волосы
И только на заре
только на
заре только
на заре видишь
его печальные
его прекрасные
очи.
ДЖЕНАЦЦАНО
Дженаццано вечером
зимнее
стеклянный дробот подков
круто в гору.
Здесь стояла я у колодца
здесь я стирала мою фату
здесь я стирала мой саван.
Мое лицо лежало
белое в черной воде
в беспокойной листве платанов.
Мои руки были
как две ледышки
по пять сосулек на каждой
звенело.
3*

68
Мария Луиза Кашниц
ВОСКРЕСЕНИЕ
Порою в нас все возрождается
Все возрождается и мы воскресаем
Нежданно средь бела дня
Всей живучестью наших волос
Всеми порами кожи.
Нас окружает лишь то к чему мы давно
привыкли.
Не фата-моргана цветущих пальм
Добрых волков и мирно пасущихся львов.
Будильники не прекращают тикать
Не гасят своих светящихся стрелок
Что так легки
И все же неуязвимы
Часть таинственного порядка
Предусмотрительно заключенная
В домик из чистого света.
САДЫ
Запахала сады
Порубила леса
На голой скале хижину возвела
Окружила ее насыпью из камней
Посадила кактус
Впрягла себя вместо ослицы
В колодезный ворот
Хожу по кругу хожу
Черпаю жизни моей
Солоноватую влагу
К звездам взываю
Ослиным криком.
ПЫЛЬ УЛЕГЛАСЬ
К 60-летию Теодора Адорно1
Мы ели жирную рыбу
Водянистые овощи
1 Теодор Адорно (1903 —1969) — западногерманский фило¬
соф, социолог и музыковед.

Мария Луиза Кашниц
69
Резко пахнущий сыр
Мы питались топотом стад доносившимся
из ущелья
Шумом прилива у бескрайнего побережья
Поступью белых цапель вдоль обочин дорог
Алым цветом алтея
Цвет лагун был дым и огонь
Серп луны предвещал закат
Пыль улеглась и явились звезды.
ТРИЖДЫ
Трижды вдова приходила в пустыню.
То было не осенью, не весною, не летом и не зимой.
Посредине пустыни сидел ее муж, ее милый,
Придя в первый раз, преклонила пред ним колени,
Обняла его и сказала: «Мы уже заготовили на зиму
тыкву.
Л сейчас собираем орехи.
Уже первые буквы дети писать научились.
11 рощай же». — И мертвый кивнул в ответ.
Трижды вдова приходила в пустыню.
То было не днем, не ночью, не поутру, не под вечер.
Посредине пустыни сидел ее муж, ее милый.
Придя во второй раз, она руку прижала к его груди
И сказала: «У нас выпал снег и окошки уже
расцвели.
Нжик заснул на всю зиму.
Дети лепят из теста сладкие звездочки, луны.
11 рощай же». — И мертвый кивнул в ответ.
Трижды вдова приходила в пустыню.
Пи воды вокруг, ни огня, ни воздуха, ни земли.
Посредине пустыни сидел ее муж, ее милый.
Придя в третий раз, посмотрела она на него, но
на сей раз не прикоснулась,
Сказала: «Мы грядки уже раскрыли.
Черна и тучна в нашем саду земля.
Дети повсюду зиму жгут на кострах.
11 рощай же». — И мертвый кивнул в ответ.
I

70
Мария Луиза Кашниц
Еще раз вдова приходила, но не нашла пустыни.
Трава была высока, и разрослись кусты.
Цвели маргаритки и розы, и где-то позванивал серп.
«Прощай же». — И солнце кивнуло в ответ.
КАЛЕНДАРЬ
В канун Рождества корабль загорелся,
На Масленой — двое детей на дороге
замерзли,
На Страстной — предали
И в цепях увели
Человека, Божьего сына.
Грегорианский то наш календарь...
О год, как ты прекрасен!
Почки под снежным шатром,
Рощи акаций в цвету,
Тыквы, бегущие
С гряд от змеистых стеблей.
Потом в медно-желтый и розовый
Окрасится вишня
И станут падать орехи.
ВЫВОЗ МУСОРА
Мои стихи
Каракули черновиков
Обрывки брошенных строчек
Новыми ножками их снабжу
Выкрашу синим красным
Мишурою обвешу
Сорви мишуру
Ворох убогих слов
Наконец все скомкано
И в корзину
И свезено куда-то
Грохочущим грузовиком
Наутро
Лишь два-три слова
Пылинками пляшут
Вспыхивают в луче.
t

Мария Луиза Кашниц
71
ЗАВТРА И ПОСЛЕЗАВТРА
Может быть завтра
Дело пойдет веселее
К примеру солдаты
Осоловев от газа
Пританцовывая и шатаясь
Обнимут своих врагов
А послезавтра
Будет совсем хорошо
Если с умом
И с толком
Бациллы чумы разбросать по свету
Пригоршню сюда
Пригоршню туда
ВО МНЕ МУЖЕСТВА НЕТ
Те, в ком есть мужество, знают,
Что они не воскреснут,
Что не станут наутро рыбой,
Что ни о чем не вспомнят,
Что никого не встретят,
Что там
Ни блаженства, ни муки.
Во мне
Мужества нет.
ОСТОРОЖНОСТЬ
Кто-то строит дом без окон
Чтоб не дай бог по ночам в комнату
Отблеск луны не пробился Это опасно
Кто-то усердно свой взгляд обращает
вовнутрь
И затыкает уши
Ведь слышать и видеть — опасно
Другие из осторожности
Боятся вымолвить да
Или нет прошептать
Им всем не грозит умереть раньше срока

72
Мария Луиза Кашниц
УВИДИШЬ НЕАПОЛЬ
Дети, ваша бабушка умерла.
Она была в последнее время
Комочком плоти
Вечно голодным.
Может быть
Над нею сейчас летят самолеты.
Быть может
Ждет она синих драгун из далекого детства.
Может быть стук молотка напугал ее
Грохот кирки.
Может решила что это явилось гестапо.
Она говорила вам часто
Увидишь Неаполь
Можешь тогда умирать.
Не увидела
И умерла.

Альбрехт Гёз
Albrecht Goes
73
НО НА ВЕТРУ СЛОВА
Круг любви и родства,
дом и теплый камин.
Но на ветру слова:
каждый всегда один.
Счастьем дышит река,
отзвук жизни высок!
Птице тяжесть легка,
внятен тебе поток.
Шаг доверчив чужой,
с близью сроднилась даль.
В звуки проникнув душой,
забудь наконец печаль.
И легок путь назад,
замыкаются день и круг.
Даже судьбы раскат
смягчается, никнет вдруг.
Но рушится из глубин
в светлую святость — ночь.
Каждый всегда один,
и мне ему не помочь.
ГОЛОС АНГЕЛА, ИГРАЮЩЕГО НА ЛЮТНЕ
Смолчи, смолчи! Я отвечать не в силах.
Я слышу только лютни перелив.
Пойми: мой долг — искать в напевах милых
К твоей душе единственный призыв.

74
Альбрехт Гёз
Но не смутись! Любых речей превыше,
Всего, что есть, что в памяти на дне,
Звучит напев. Стань откровенно тише,
Услышь его, и станешь близок мне.
ЛАНДШАФТ ДУШИ
В зловещих тучах горизонт,
На небе — ни просвета,
Откуда этот страх, скажи,
Откуда горечь эта?
Пожар осенний, золотой
Над пустошью бесплодной,
Где сердце мечется, кричит
Вороною голодной.
ШАГИ
Коротким был первый твой шаг, малыш,
Последний будет короче.
Сколько шагов ты пройдешь, пробежишь
Днем и во мраке ночи?
Тебе только год — к нелегкой судьбе
Ты зашагаешь, быть может.
В начале отец поможет тебе,
В конце никто не поможет.
Шагай же смелее сквозь грозный мрак
Навстречу миру и людям!
Когда последний ты сделаешь шаг,
Снова мы вместе будем.
ЛИШЬ ТЫ, ДУША...
От наших мертвецов, чьи жизни в жертву
Непостижимому принесены,
Дождется ли душа отрадной вести?
А может, стоны небу не слышны?

Альбрехт Гёз
75
Творенье познается нами в притчах:
Смотрю на звездный свет, на облака,
Рой мошкары и незабудку вижу
И над могильной сенью — мотылька.
Изменчивость я вижу в неизменном —
Замок, врата... Куда ведут врата?
Начертанное постигаю слово,
Где книгой — зеркало и темнота.
Благословят ли мертвые, не знаю,
Мой безрассветный день, судьбу мою?..
Лишь ты, душа, готова и сегодня
Вновь с ними встретиться в ином краю.
ДЕРЗОСТЬ
Камни недвижные сдвинуть не мог я, подобно Орфею.
Слово дерзал я найти, как нашел его древний певец.
Камни, я знаю, молчат, но сердце я тронул словами:
Значит, к Орфееву роду можно причислить меня?
СЛОВА
Люблю тебя. Нет в мире слов древней.
Когда и кто их первый произнес,
Вселив в них жажду и источник грез?
И как они по миллионам дней
Все шли и шли? Кто их к тебе донес,
С их бездной судеб, жизни глубиной,
С их властью над тобой и надо мной,
С огнями зорь и с музыками рос?
Нет слов древней. Но вот я назову
Их здесь тебе, и — словно этих двух
Слов я творец — впервые наяву
Они пришли, и будят нас, знобя,—
Мой дерзкий голос, твой невинный слух.
О, слушай же: люблю, люблю тебя.

76
Альбрехт Гёз
ОПЯТЬ ПРОСНУТЬСЯ
Опять проснуться
Так тревожно рано,
Как будто безнадежно опоздать.
Куда? Не спрашивай, куда.
Ты опоздаешь ноты разучить,
Где песни первые записаны дроздов,
Хвалы напев, призывы всех Любовей,
Остереженье поросли младой,
Крик, смерть, разбой, насилье в этом мире.
Я знаю. Знаешь ты. Мы знаем все.
И все же
Рассвет земли, пусть даже и последний,
Я смею славить песнею дрозда.

Вильгельм Леман
Wilhelm Lehmann
77
КАНУН НОВОГО ГОДА
Из репы дырявой выскользнет мышь.
Истер настырный весь день дерет за вихры бузину,
И, голубей разогнав хлыстом,
Полосует он ребра крыш.
Конская грива, что мох на холмах, подрастет.
Конец иль начало? Да нет, просто выдохся год.
Надает желудь, сиротство вспугнув,—но тоска засосет.
И поглотит гуденье моих подошв, будто был я не в счет.
СТРУЧКИ КЛЕНА
Оскару Лерке1 * 111Стручки изогнутые клена,
Как сабли сарацин, висят.
Но мир не вздрогнет исступленно,
Заброшен оружейный склад.
Мужик сказал: — Их не применишь
В моем хозяйстве, во дворе.
Ни съешь, ни выпьешь, ни наденешь.
Лишь так — забава детворе.
Стручки-мечи никто не ценит,
Никто не хочет их сорвать.
1 Оскар Лёрке (1884 —1941) — талантливый немецкий лирик,
чьи стихи оказали большое влияние на поэзию ФРГ. Гуманистическая
направленность творчества Лёрке противостояла официальной идеоло-
111 и гитлеровской Германии.

78
Вильгельм Леман
Олень рогами лишь заденет,
Скворец не думает склевать.
Лишь я один — сквозь землю и сквозь небо —
Тянусь рукой за ними, где б я ни был.
Я с ними обойдусь, как может лишь поэт,
Невидимый в толпе, от суеты далек,
Я нанесу удар, лишь обнажу клинок.
Но на мене зеленом крови нет.
МЕСЯЦ В ЯНВАРЕ
Скажешь «месяц». И вот уж плывет
Он, блестя, над вороньим гнездом.
Лужа встречная обомрет
И скует его льдом.
Лютик оцепенел.
Снег замел берега.
На ледовом стекле
Оступилась нога.
След улитки сверкнул на стене.
И сморил смертный люд крепкий сон.
Ждет Диана, чтоб к ней
Лег Эндимион.
УТЕШЕНИЕ ЛИСТВОЙ
Ты один даруешь мне покой,
Отреши от бренности мирской!
Сонм овсянок, чародей зеленый,
На ветвях твои качают клены.
Губ моих коснись губами из листвы,
Исцели от обжигающей молвы!
Рвусь сквозь лиственные блики решета.
По ту сторону осталась суета.

Вильгельм Леман
79
Под шатер к тебе душа вспорхнула —
Лишь крыло зеленое мелькнуло...
Отнесло ее далёко от гнезда,
Но родные держат нас места.
Всех уставших от беды людей
Ты утешь, зеленый чародей!
Не печаль при расставанье добрых глаз —
Я вернусь, поверь, еще не раз...
СОРНЯК
Поле, вспаханное плугом.
Черная земля пустая.
Скачут галки друг за другом.
Воробьев задорных стая.
Ну а там, где мужики
Землю кое-как вспахали,
Тотчас, на подъем легки,
Вынырнули сорняки,
Желтым светом запылали,
Загорелись огоньки...
Ветер не загасит их.
Сон земли глубок и тих.
Сорняки не знают скуки,
Спешки, маеты, разлуки.
Ничего для них не значит —
Мгла сейчас иль яркий свет.
...Лишь поэт в любое время
Ощущает долг и бремя —
Он словами обозначит
То, чему названья нет.

80
Вильгельм Леман
ЗАБЫТЬЕ НОЯБРЯ
Корежит астру, гнет
Ноябрьский холод колкий.
Она вот-вот умрет.
Колодец вечера
Сырою дышит мглой.
Трещит земля, как колба, под ногой
И разлетается на мелкие осколки.
И плоть моя уже не плоть, а лед.
И гаснет день. До скорого, мой друг?
Ни звука. Лишь дождя тяжелый слышен
стук.
И, задевая лица,
Листва летит, кружится,
И пряный запах уплывает вдруг,
Чтоб, растворясь, на землю возвратиться.
И забытье нагрянет.
Но слабость силой станет.
И чтобы жизни не было конца,
Судьба сведет средь улиц белых
Два существа заиндевелых,
И в такт забьются их сердца,
Чтоб жизни не было конца.
Чтоб мир держался и воспел их.
НА ЛЕТНЕМ КЛАДБИЩЕ (1944)
Памяти Оскара Лёрке
Вспорхнула птица... Вновь все стихает...
Могила — в розах — благоухает.
Мир в тишину погрузился весь.
Восстань, воскресни, лежащий здесь!
На синеву эту посмотри.
Пот со лба моего сотри.
Сладостно лето в цветенье своем.
Сладко нам вновь посидеть вдвоем...

Вильгельм Леман
81
Зенитка лает... Сирена воет...
О нет! О нет! Воскресать не стоит.
ЖИЗНЬ — это подлых убийц торжество.
Уж лучше оставь меня одного.
Уйдя из мира, где смерть и злоба,
Надежней скрыться под крышкой гроба.
ОБЕРОН
По суглинку вдаль отлого
Старая бежит дорога.
Льнет пырей к ней с двух сторон.
Пролетал здесь легконого
Оберон.
Смолкли звуки сказочного рога.
Но за речкой —
Чудится, что конь звенит уздечкой
Золотой,
Чуть под ветром зашумит овес густой.
ВОРОНЬИ ГНЕЗДА
Они на железных темнеют опорах,
На ветках нагих неуклюже торчат;
Они на потухшие лампы похожи,
И ветер их треплет, и хлещет их град.
У мудрых ворон — одна лишь забота:
От взгляда людского жилье свое скрыть.
Мне слышится в неумолкающем скрипе:
«Пусть сон наш — дурман, нас не смейте
будить!»
Заклятье, видно, хранит эту затхлость
В двухместной плошке, желток в яйце.
В одном и земля и небо согласны:
В начале — радость, горечь — в конце.
Разлегся луг с полусгнившим дерном,
Улитка заплечный свой дом пронесла,

82	Вильгельм Леман
Возводит зеленый храм подмаренник,
И рвань облаков подпирает ветла.
«Не трогайте нас! Не то пропадем мы!
Пробужденье — магический круг прорвет!»
Вы вечны, вороны! И я одурманен —
Мне страшен кричащий разинутый рот.
ОТЦВЕТШИЙ ОДУВАНЧИК
Преобразись и легким стань
И для полета раздробись.
Шар, что недавно был цветком,
По зернышку взмывает ввысь.
Преображенья ты не ждал
И мог бы так стоять года,
И ты, и я, мы все — как пыль,
Нас разметает навсегда.
Сопутствуй бренности, о стих,
Незримым целям подчинись.
И, как в руке моей цветок,
В исчезновенье сохранись.
Другая жизнь превысит ту,
Что в жертву ей принесена,—
Как одуванчик, разлетись,
Была б мечта сохранена.
ПОЗДНИЙ ХМЕЛЬ
Черный залп бузинной кисти
Прежде белой был звездой.
Пахнут зонтики душистей.
Клювы рвут в черед с рукой.
Зыблется, в испуге словно,
Снизь платановых плодов.
Желудь щеку бьет любовно,
Ветер к нежностям готов.

Вильгельм Леман
83
Шмель в полете безоглядном
Вгрызся в яблочную прель.
Коли смерть, так вдохом жадным
Мир вобрать в себя, как хмель.
И не ждать единоборства —
Жало в дело не пойдет.
Из блаженного обжорства
Шмель легко в ничто скользнет.
Мир обилен, благ и светел.
Позднему шмелю под стать,
Во хмелю его я встретил,
Перед тем как прахом стать.
ГЕРМАНИЯ В 1947 ГОДУ
Кричит горелый, черный ствол,
Рыдает ветр над прахом сёл.
Теперь мы тощи, как скелет,
И воронье галдит нам вслед.
За хлеб себя продаст дитя,
И похоть тешится, шутя.
Я не смеюсь, не плачу я.
Конец — поэме бытия.
Мой оглушенный слух не мог
Постичь ее последних строк.
И, зимней немочью больна,
Земля стряхнуть не может сна.
Лес вырублен. Ему не встать.
Но должен ты стихи слагать.
О, певчей мудрости закон:
От жара губ зарделся склон,
Песок зацвел, как анемон.
Дыханье вешнее ушло,
Строфа нахмурила чело.
Но, твердо веря волшебству,
Я слышу стих. И я живу.

84
Вильгельм Леман
ПЕРЕДЫШКА
Повсюду дух второго сенокоса.
Пустынен августовский свод.
Из ветров ни один не кажет носа,
Лишь пух чертополоха ввысь плывет.
От наших войн земных не слышно тут ни крика.
И медлит время в играх мотыльков.
Шекспир нам дал стихи, а Моцарт дал музыку,
Будь к звукам их готов.
Плод падает. Жует баран.
За изгородью влага Понта.
Я слышу, цитру щиплет Дон-Жуан
И Порцию увозят из Бельмонта.
Сердитые здесь предались смиренью,
Лир и Тимон в герои не рядятся.
Что выстрадано, то — заслон забвенью.
Их речь слышна. Они к тебе садятся.
Недвижно время. Домик свой степенно
Улитка тащит. Через сотни лет
Шел смех Корделии, и все в нем неизменно.
Я с нею млад, а с королем я сед.
ОБРЕТЕННЫЙ ДЕНЬ
Долго топал я по свету
В запыленных башмаках,
Липов цвет летит по ветру,
Я печаль прочел в цветах.
Где мой дом? Мой дом — в движенье,
То лишь вечно, что течет.
Вот мое приобретете,
Праздник мой и мой расчет.
Ноготков играют всплески,
Неустанны, золоты.
Словно профиль василиска
Медной лилии цветы.

Вильгельм Леман
85
Камышей трепещет грива
И блестит, как серебро.
В дни, когда являлись боги,
Так же лился свет светло.
Там, где небо сходит в море,
Света ринулся поток.
Как Юпитер над Данаей,
Золотым дождем протек.
Все живем мы в преходящем,
Дух мой вечно там живет.
Властно вызван, властно призван,
Вздох молчание прервет,
Мощным гимном обернется...
Так, вздыхая лирой всей,
Песню о тебе слагаем,
О печальный Одиссей!
VALET’
Дыханье сливы, воска чистый слой.
Сентябрь, как бестревожен праздник твой.
Кармин на крыльях бабочка хранит.
И мир на тонких усиках дрожит.
Стена. Простая связка чеснока.
Запас безмерной жизни. На века.
ЗАВЕЩАНИЕ
ПОСЛЕДНЕГО ЛЕТНЕГО ДНЯ
Обряди меня — пока
Не истлело лето.
Розе щедро кинь шелка
Пурпурного цвета.
1 Живет, здравствует (лат.).

86
Вильгельм Леман
Должен саван мой сверкать
Красотой наряда.
Для меня его соткать
Кликни шелкопряда.
Скоро я сойду на нет,
Стает позолота...
Пусть непризнанный поэт
Вслед прочтет мне что-то.
ЕЩЕ НЕ ПРОШЛО
Повтори скорей, кузнечик, мне свои сухие
гласы.
Чтобы высыпало время
Детских дней моих запасы.
Гурр и тук! Смеется древо воркованьем
голубиным,
Видело оно, как детство
Шло по мокрым луговинам.
Для слезы раскрой ладони, и из этого улова
Пыль времен наполни влагой,
Чтоб взошло зерно былого.

Эрих Кестнер
Erich Kastner
87
СЛОВО ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ МОЛОДЕЖИ
1
Вы старше нас. Мы помоложе.
Вы гордо выпятили грудь,
Предписывая молодежи
Открытый вами новый путь.
Но собственный ваш путь был гладок.
Вы «хайль» кричали громче нас.
Вам «новый» нравился «порядок»,
«Свобода» нравится сейчас.
Вы старше нас. Мы помоложе.
Поступки ваши не новы
И чересчур на вас похожи:
Где платят больше — там и вы.
Вы в благородном возмущение,
На нас свое срывая зло,
Твердите ваши поученья.
Хоть старость требует почтенья,
Но это часто, но это часто,
Но это часто тяжело.
2
Мы родились под ваши марши.
Мы стали взрослыми сейчас.
Мы помоложе. Вы постарше.
Вы виноваты дольше нас.

88
Эрих Кестнер
Мы поклонялись лжи и фальши?
Да, это правда, черт возьми!
Но что же с нами будет дальше?
Мы перестали быть детьми.
Нас пробирает мелкой дрожью
Усталость, нерешимость, страх.
Вы старше нас. Мы помоложе.
Наш прежний пыл теперь зачах.
Вы вновь приобрели значенье,
И нам опять не повезло,
Мы прокляли свой час рожденья.
Хоть старость требует почтенья,
Но это часто, но это часто,
Но это часто тяжело.
МАРШ С ПРАВОЙ НОГИ1
Пивные кружки сдвинем враз!
За «третий рейх» — вперед!
Одни лишь трупы против нас!
Их голоса не в счет!
По головам не зря прошли
нордические бури.
Народным штормом нарекли
разгул немецкой дури.
Мы раз и навсегда правы.
Пусть умных зависть гложет.
Что голова? Из головы
солдат стрелять не может!
О как прекрасна смерть, чей счет
идет на миллионы!
Индустрия дает доход
и для стрельбы патроны!
1 Это стихотворение, как и ряд других антифашистских сатир
Кестнера, было впервые опубликовано после войны.

Эрих Кестнер
89
Без мысли проживет народ,
без пушек — нет, поверьте,
тем более не проживет
он без геройской смерти.
Пора евреев прочь прогнать!
Нет, не заставишь нас
за фирму «Улынтейн» умирать,
за «Кирдорф» 1 — хоть сейчас.
Немецкая волна, как дуб,
растет и не слабеет.
А Гитлер — человеколюб
и пену взбить умеет.
Рейхстаг — захламленный содом
и сборище свиней.
Пора поставить крест на нем.
Посмотрим, кто сильней!
И на парламент мы плюем,
мы — немцы по натуре,
уж если мы и смыслим в чем,
то только в диктатуре.
Героям нужен путч, а там
лети хоть кувырком
Германия ко всем чертям —
о-ля-ля, о-ля-ля,—
ей будет поделом!
МАЙ
В изящном платье светского транжиры,
Улыбкой всех встречающих даря,
Плывет в карете май по странам мира
Веселым Моцартом календаря.
1 «У л ь ш т е й н» — богатая немецкая фирма в начале 30-х годов,
владельцами которой были евреи. «К и р д о р ф» — известная немецкая
военнопромышленная фирма, сделавшая ставку на партию Гитлера.

90
Эрих Кестнер
Цветы ждут знака, чтобы распуститься.
Знак дан. Карета катит по лугам.
Карете путь прокладывают птицы,
А бабочки порхают по пятам.
Краснеют всюду яблоки стыдливо,
Березки приседают по пути.
Дрозды переиграли все мотивы
Из скерцо под названьем «Не грусти!».
Карета мчит ожившею пастелью.
Попробуй удержи ее, поймай!
А время спит в сиреневой постели.
О, если б целый год подряд был май!
Но грусть и радость в чем-то очень схожи,
И с веток падает отцветший снег.
Стареет май. И мы стареем тоже.
Заболевает маем человек.
А май кивает: «Я вернусь к вам снова!»
Закат меняет неба колорит.
Он обещает. Он дает нам слово.
Он улыбается. Карета мчит.
ВЕСНА ОТКЛАДЫВАЕТ ПРЕМЬЕРУ
Театр внизу, и наверху, и выше:
от репетиций солнца тают крыши.
Уже премьеры срок определен.
Увы, болтают, что отсрочен он,
и ветер даже посрывал афиши.
Кусты в слезах — недобрые приметы,
и так никем статисты не пригреты.
Но солнцу, говорят, не до земли,
и пьесу о весне перенесли.
Ну, а куда теперь девать билеты?
Но скрипки, как всегда, неугомонны,
фиалки репетируют поклоны.
Й только солнце тянет канитель

Эрих Кестнер
91
и ставит пьесу старую «Апрель»,
и скучно всем, и есть на то резоны.
К премьере, наперед за три недели,
в горошек платья дамы сшить успели.
А толстяки, от счастья просияв,
сложили теплые жилеты в шкаф
и с насморком лежат теперь в постели.
Как рано началось в сердцах броженье!
Пошли дожди, сердца в оцепененье,
без зонтиков страдают от простуд.
Как дети, заблудились — в пору тут,
как пуговицу, потерять терпенье.
Спокоен я. Не глядя на запреты,
Весна придет. И я не ною:—Где ты?—
Весна отложена. Не плачь, душа.
Была бы постановка хороша!
И главное — действительны билеты.
ГОСТИНИЧНОЕ СОЛО ДЛЯ МУЖСКОГО ГОЛОСА
Мой новый дом, верней, очередной.
Здесь две кровати — рай для лежебок.
Две ни к чему, мне хватит и одной.
Я снова в этой жизни одинок.
Зевает чемодан, и я зеваю.
Ушла к другому ты. Не помню зла.
Всех благ тебе, но я почти желаю,
чтоб ты к нему дорогу не нашла.
Как жаль, что поспешили мы расстаться
(не о себе забочусь я, прости).
Но женщинам нельзя не ошибаться,
и незачем вставать на их пути.
Ах, мир велик, ты можешь заблудиться,
коль далеко зайдешь. Как пуст мой дом.
А я запью, чтоб до утра томиться,
моля судьбу о счастии — твоем.

92
Эрих Кестнер
К ФОТОГРАФИИ КОНФИРМАНТА
Стоит он, по-мужски одетый,
весь ритуал его гнетет.
Похоже, что с минуты этой
откроет он утратам счет.
Он в первый раз надел мужские
рубашку, брюки и сейчас
в нелепой позе встал впервые,
и чужд себе он в первый раз.
Он выглядит совсем худущим.
Стоит он, робок и смущен.
И до костей пронзен грядущим,
как будто фотовспышкой, он.
Кто знает, как по малолетству
страдает и душа и ум?
Ведь носит траур он по детству
и в черный облачен костюм.
Не муж, не мальчик, и в печали
стоит он, сам себя виня.
И в то, что жизнью мы назвали,
он вступит с завтрашнего дня.
КРОТЫ, ИЛИ ДА БУДЕТ ВОЛЯ ВАША!
I
И вздрогнул мир, и затих — распорот!
Ссутулясь от войн, приподнявши ворот,
они уходили в подземный город,
сами, наверно, не зная тогда,
что не вернутся уже никогда.
С портфелями, папками, словарями,
с кастрюлями и с любимым котом
они толпились перед дверями
спасительной шахты, водя ноздрями,
но не желая вдыхать ртом.

Эрих Кестнер
93
Каждое облако, каждая туча
их ужасали до тошноты.
Это от Бога? — дрожали кроты —
Иль на смятенный народ невезучий
адское пламя падет с высоты?
Переминаясь от нетерпенья,—
к черту солнечный парадиз! —
люди съезжали на лифтах вниз;
и снова, как в самом начале творенья,
в пустую землю вперилась высь.
и
Так Винета1 опустилась когда-то...
Впрочем, у них оставалось кино,
книги, газеты, балеты, сонаты,
здесь, как и прежде, копили деньжата,
спали, курили и пили вино.
Словно в оправу из кафельной плитки
забраны были их сны наяву.
Ужас уснул. Как глухую молву,
слушали школьники про маргаритки,
горы, деревья, моря и траву.
Небо для них стало чем-то вчерашним.
Древность звучала, как старый сонет.
Числа, Исход, Вавилонская башня,
Каин с его наказаньем всегдашним,—
все это выжег неоновый свет. УУ перископов возились эксперты,
маги кристаллов, лучей и зеркал;
каждый с живым интересом взирал —
как, мол, у них? — на земные концерты
и пополнения попусту ждал.
Ill
А наверху разрушались вокзалы,
в прах рассыпался домов сухостой;
племя людей не шутя проиграло
1 Легендарный город, якобы опустившийся на дно моря.

94	Эрих Кестнер
злое пари, — только фабрик оскалы
Пана пугали своей пустотой.
Лес наступал, покрывая руины,
рельсы, шоссе, стадионы, машины
буйною шапкой дремучих волос,
в храмы вползал и, низвергнув святыни,
на алтарях безнаказанно рос.
В новой вселенной не били скрижали,
все исполняли природный закон:
розы и снег, баобабы и слон.
Снова, как в древности, принадлежали
щукам озера, орлам — небосклон.
Только однажды, очнувшись от лени,
танки опять поползли по земле,
чтобы, спугнув изумленных оленей,
вновь возвратиться с ветвями сирени
к детям, растущим в неоновой мгле.

Гюнтер Айх
Gunter Eich
95
ВЕСТИ ДОЖДЯ
Вести, что адресованы мне,
отстукиваются дождями
на шиферных, на черепичных кровлях,
приходят без спросу — словно болезнь,
как контрабанда, подброшенная тому,
кто не хочет и слышать о ней.
Жестяной подоконник гремит за оконным
стеклом —
звучащие литеры, из которых слагаются фразы,
и дождь говорит
на языке, возможно,
никому не понятном, кроме меня.
Ошеломленный, я слышу
вести отчаянья,
вести нужды,
вести-упреки.
Мне больно, что они адресованы мне,
потому что не знаю вины за собой.
И я говорю в полный голос:
я не боюсь ни дождя, ни его обвинений,
не боюсь и того, кто его насылает,
ибо настанет время, и я
выйду, чтобы ответить ему.
ФРАГМЕНТ
Словно на гору звери — на небо ползут облака,
слишком рано темнеет, и изо всех фонарей
капля за каплей струится осень.

96
Гюнтер Айх
Это ноябрь, ты узнаешь его.
В прошлом остались луга и запахи леса.
Когда-то ребенком ты ловил там бабочек
и стрекоз.
Все пронеслось, как легкое дуновенье.
Мгновения вечности поселяются в настоящем.
Ты слышишь, как под дождем
на губной гармошке играет маленький мальчик.
Деревья ржавеют,
стаями уток в камыш
влетают эскадры звезд.
НАЧАЛО ЗЯБКИХ ДНЕЙ
Грозят разливом реки и кометы,
нисходит осень, темная, как дым,
что раньше было сенью или светом,
то станет скоро ливнем проливным.
И месяц из древнейших суеверий
вновь обернется.рыбой и быком,
и старыми путями лес и звери,
нас отыскав, заполонят наш дом.
И нас потоп сметет, и все разрушит,
и все проверит страшная вода.
Когда ж нас снова вышвырнет на сушу,
о, что же будет истинным тогда?
СТИХИ ДЛЯ ШАРМАНКИ
Плач осени разъят по водосливам,
небес как будто нет.
Потерянно под пологом дождливым
шарманка просит хлеба и монет.
Что ближе сердцу: бузина иль ива?
Их ветви сплетены.
Их шум един. Совсем не сиротлива
уже их тень, и листья не бедны.

Гюнтер Айх
97
Но ты живешь, росы лугов не зная
тебе незрим восход,
и до небес излюбленного рая
твоих молитв ничто не донесет.
Тебе запретны переходы света,
остался только в сердце уголок,
где в зелень все окрашивает лето,
траву лелеет и растит цветок.
ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО
Дымка ползет над крышею,
солнце глядит сквозь нее.
Жемчугами мороза вышью
на окошке имя твое.
Это утро давно пережито,
и память бьется в виске,
явственно и сокрыто,
как слово на языке.
Папоротник златотканый
к моему окошку приник,
сияют в снегах туманных
имя твое и лик.
Могу ли тебя позвать я,
если ты рядом стоишь?
Ни шага, ни шороха платья,
везде безмолвье и тишь.
ФОТОГРАФИЯ
Ко мне плывут из тумана
Число, и месяц, и год.
И дни эти вспомнить странно,
Как дом, где никто не живет.
Как мало смысла в приметах,
Теперь знакомых едва:
4 Вести дождя

98
Гюнтер Айх
О нас забыли планеты.
Нас не помнит ночная трава.
Но ты и ныне все та же:
Закрою глаза, и опять
Мне зеркало снова покажет
Улыбку, облик и прядь.
Волос твоих темный купол,
Где ночевала звезда.
И еще — письма белый угол
И мечту, что ушла навсегда.
Ты моим стихам будешь рада,
Но это письмо — никому.
Не отвечай мне, не надо.
Я ответа уже не пойму.
Мне незачем, дальняя, снова
Тебя звать из давних годин.
Твое лицо, твое слово —
Со мной, пока я один.
ЗАХЛАМЛЕННЫЙ ПУСТЫРЬ
В гуще крапивы ее исток,
постижимо-непостижимой
скорби мира; воздушный ток
чуть звенит матрацной пружиной.
На осколке чашки, где надпись есть,
в завитках ветвистого древа,
как же я поражен — я могу прочесть:
любовь, надежда и вера.
Ах, какой-растакой мудрец
хлам живой собрал всем на диво?
Сквозь глазурь черепков, как сквозь плоть
сердец,
словно пламя, растет крапива.
В ржавой каске осталась на донце вода,
пусть в ней купаются птицы.
Ты кого покидаешь, душа, навсегда,
кто поможет тебе возродиться?

Гюнтер Айх
99
ИЗ ОКНА ВАГОНА
Голое поле, декабрьский лес
возникают в окне на миг.
В лязге и стуке колес и рельс
тонет вороний крик.
Палец, блуждающий по стеклу.
От дыханья туманный овал.
Я б имя твое в заоконную мглу,
как в книгу забвенья, вписал...
То холм, то трясина — пейзаж за окном,
и тень, что нашла там приют,
смешавшись с прошедшим, останется
в нем,
мне рельсы об этом поют.
Под грохот колесный сама с собой
в ночи говорит печаль.
Куда ж я? Имя и образ твой
стирает сизая даль.
НОЧЬ В КАЗАРМЕ
Деготь ночного мрака. Сплю, но глаза открыты...
Под кованым сапогом гремят коридорные плиты.
Глухие жилища сердца им отзываются слепо,
гам крики команд с тоскою соседствуют так нелепо.
Плесень на ткани чувства — запах сырости, пота,
неистребимый запах, призрачная дремота...
Как бездну твою постигнуть, темная ночь, научи,
когда ты смыкаешь очи над тем, кто молчит в ночи.
ОПИСЬ СОЛДАТСКОГО ИМУЩЕСТВА
Вот моя шапка,
а это моя шинель,
кисточка и бритва
в холщовом мешочке.
4*

100
Гюнтер Айх
Вот консервная банка:
она же тарелка и кружка,
на тусклой жести
нацарапано мое имя.
Нацарапано вот этим
отличным гвоздем,
который я прячу подальше
от завистливых глаз.
Кроме того, в вещмешке
пара теплых носков
да еще кое-что, но об этом
никому ни слова.
Я кладу мешок
под голову вместо подушки,
так что заветная тетрадь
лежит между мной и землей.
Моя любимая вещь:
карандашный огрызок,
днем он записывает стихи,
пришедшие ночью.
Вот моя записная
книжка. Вот плащ-палатка,
вот мое полотенце,
вот иголка и нитка.
ВЕЧЕРОМ У ОГРАДЫ
Душистее ромашковое поле
под вечер. Напевает часовой.
Взошла звезда как знак, что божья воля
вновь промысел вершит высокий свой.
Подумать только, скольких нету боле,
кто душу б тешил песней и звездой,
они мертвы. Вершится божья воля
средь росной тишины ночного поля
и звезд над головой.

Гюнтер Айх
101
СТРЕЛЬБИЩЕ
Странницей замерла
осень на мшистых болотах.
Лес желтеет вдали,
будто солома в ометах.
Тянутся за овраг
вереск и чистотел.
Прячущуюся тоску
я беру на прицел.
Ни ветерка, ни птицы,
небо гнетущей тайной
тяжко на землю ложится
и подминает кустарник.
Выстрелы вязнут, треснув,
в чаще лесной без следа.
Только осени в сердце
я не стрелял никогда.
Тени выходят из леса,
дрема на вереск ползет,
и разъедает железо
ружей дыханье болот.
В зыбких недрах земли
всхлипнет порою что-то,
выдохнув пузыри
из глубины болота.
ОКОЛО ЧЕТЫРЕХ ЧАСОВ
ПОПОЛУДНИ
Распахнешь во двор глухие окна,
оглядишься и полюбишь вновь
жизнь, где так легко и мимолетно
зло перемешалось и любовь.
В мире, где весомо и уныло
основался намертво предмет,

102
Гюнтер Айх
первозданной жизни легкокрылой
не видать стремительных примет.
Голуби, метнувшиеся в просинь,
с нежными прожилками листок,
винограда кисть, что дал под осень
легкому вину веселый сок.
Стала плоть проклятьем и обузой,
кровь и та гнетет ее, как груз,
в ягоде не чувствуется груза,
только запах у нее да вкус.
Пустота тяжелая, большая
наползла на память, словно тень,
цепкою рукой перемежая
с прежними окончившийся день.
ДРОК
Желтый дрок цветет на склонах бурых.
Мне на этой высохшей земле
чудится Спаситель в козьих шкурах
и с венцом терновым на челе.
Солнечна округа и пустынна,
золотистым дроком залита,
а пастух играет на волынке,
вкруг себя собрав свои стада.
Златорунный край объяла дрема,
замер сонный полдень на века.
Господом земле покой дарован,
но душа бессонна и чутка.
Взмыла вверх стремительно, высоко,
будто ей одной понять дано
эту землю, где в султанах дрока
зреет солнца черное зерно,
где сухи и каменисты склоны,
где безлюдно, и я слышу сам,
как почти неразличимым стоном
вторит пустошь синим небесам.

Гюнтер Айх
103
ДОЖДЬ СЕРОЙ СТЕНОЮ...
Дождь серой стеною,
а лес все желтее...
Ах, то, что со мною,
придумал себе я.
Стихи, поцелуи
и тихие речи
текут, словно струи,
текут, словно речки.
Что было стихами,
от жажды увяло.
Что сталось с сердцами,
что их обуяло?
Давно вы в могиле,
друзья дорогие!
Уйду я к вам, или
сокроюсь в дожди я...
ПЕРЕД САМЫМ ДОЖДЕМ
Сейчас польет, неси белье домой!
Прищепкам будто страшно отцепиться.
Тень облака ползет по мостовой,
и чердаки ерошат черепицы.
Кирпичный дом и черепичный кров,
наверно, состоят из мрачных истин.
Не слышно в тишине угрюмых слов,
но видно их, как грозовые искры.
Вот-вот заплачу. Надо бы крепиться.
Тень облака ползет по мостовой,
и ветер треплет белые тряпицы.
Сейчас начнется дождь, неси белье домой!

104
Гюнтер Айх
МГНОВЕНИЕ В ИЮНЕ
Когда открыто окно
и ветер доносит память о прошлом,
последние лепестки каштана
и музыку вальса,
который прозвали «волшебным»
в тысяча девятьсот четвертом году;
когда открыто окно
и я вижу вдали лесопилку и гавань
и вечно зыбкую зелень акаций,—
как приговор к расстрелу, страшит меня мысль о тебе.
Кто тебя поцелует в грудь,
кто услышит родной твой шепот,—
когда открыто окно
и ветер доносит все горе Земли?
Вот ребенок с двумя головами —
одна спит, но кричит другая,—
6н кричит, кричит на весь мир,
и любимая с ужасом крик этот слышит.
(Говорят, что уродов стало больше со дня Хиросимы.)
Когда отворилось окно, я подумал о тех,
кто любил друг друга в тысяча девятьсот четвертом
году.
И о людях года трехтысячного,
беззубых и безволосых.
Кому ты подаришь, любимая, твой убегающий взгляд?
Наша жизнь ускользает по быстрой воде,
и незримое счастье кроется в бездне.
СМОТРИТЕ НА КОНЧИКИ ПАЛЬЦЕВ...
Смотрите на кончики пальцев: быть может,
они потемнели!
Однажды вернется истребленная чума,
почтальон в ящик звонкий бросит ее, как письмо.
И, как кусочек селедки, ляжет она на тарелку,
младенец будет сосать ее, как материнскую грудь.

Гюнтер Айх
105
Что же нам делать, если умерли все, кто умели
Пороться с этой чумой?
Кто с чудищем этим успел подружиться,
спокойно ждет его в гости.
Нам хочется только счастья,
но оно не любит сидеть в наших креслах.
Смотрите на кончики пальцев! Когда они потемнеют,
будет поздно.
В ЛУЧАХ СОЛНЦА
Солнце, что выпало мне на долю,
медное и золотое,
мне, заспанному ленивцу,—
ведь я не молил о нем.
Не хочу, чтоб его лучи
покрывали загаром кожу,
не хочу его доброты,
счастье пугает меня —
ведь я не молил о нем.
Вы, кто с ним примирился,
с ним, медным и золотым,
помогающим колосу зреть
и соку бродить в винограде,
кто вы такие, что не боитесь?
Все, что так щедро оно раздает,
все, что мы приняли не колеблясь,—
непрошеный дар —
однажды в час роковой
придется вернуть назад.
Все, что было дозволено расточать,
и разменную медь,
и златые горы,
все богатства, пущенные на ветер,
придется вернуть назад.

106
Гюнтер Айх
Но будет пусто в карманах,
и будет безжалостен кредитор.
Чем расплатимся мы?
О братья, как же вы не боитесь!
ОЛЕНЬЯ ТРОПА
Посвящается Нелли Закс
Не говорите мне об охотниках!
я сиживал часто у их костров,
я понимал их язык.
Они видят мир в его изначальной сути
и знают законы леса.
С их словами трудно не согласиться,
и дым их костра тоже прав.
Они научились не слышать крика,
нарушающего стройность
всемирного хода вещей.
Но давайте не будем так - жить,
чтоб не привыкнуть к смерти,
чтобы хранить в душе
все безутешные вздохи, слышанные
когда-то,
давайте сойдем со следа
и отведем рукою дуло поднятого ружья.
ПОМНИ О ТОМ...
Помни о том, что человек человеку — враг
и что он замышляет погибель.
Помни об этом всегда, помни об этом сейчас,
апрельским утром,
под этим облачным небом,
когда, кажется, слышно, как с тихим шелестом
прорастает трава,
и под пенье жаворонка
сгребают сухие стебли крестьянки,—
помни об этом!

Гюнтер Айх
107
Когда ты пробуешь вино в погребах на Рейне
пли рвешь апельсины в садах Аликанте,
когда ты засыпаешь в сицилийском отеле, у моря,
пли в День Всех Святых зажигаешь свечу
на фейхтвангенском кладбище1,
когда ты, рыбак, тянешь сети на Доггер-Банке1 2
или в Детройте берешь с конвейера болт,
когда ты сажаешь рис на плоских террасах Сычуани
или едешь в Андах на муле,—
помни об этом!
Помни о том, что после великой разрухи
каждый докажет, что он — не виновен.
Помни о том,
что Бикини и Корею надо искать не на карте,
но в сердце твоем.
Помни о том, что ты виновен в любом преступленье,
где бы оно ни творилось.
АРЬЕРГАРД
Вставай же, вставай!
Иначе мы не поспеем,
известье пришло вместе с тенью звезд.
Пора торопиться вслед за другими.
Уходя, они поручили луне
свои улицы и дома. Но у нее мало власти.
Тишина записывает слова, произнесенные нами,
крышки люков приподнимаются робко.
Стрелки указателей повернулись в другую сторону.
Когда бы мы вспомнить могли о дорожных знаках
любви —
на поверхности вод, в вихрях снежной метели!
Пойдем же, пока не ослепли!
1	Аликанте — город в Испании. Фейхтванген — городок
в Баварии.
2	Доггер-Банк — большая отмель в Северном море, между
Британскими островами и Данией.

108
Вольфганг Борхерт
Wolfgang Borchert
МЕЧТА ФОНАРЯ
После смерти моей
быть среди фонарей
и в тумане ночном
под твоим окном
одиноко стоять
и тебе сиять.
Или в порту,
где суда погрузились в мечту,
где девчонки смех полощут во рту,
я встал бы, видимый за версту,
и любому, чей путь одинок,
я бы подмигивать мог.
Добиться чести
фонарем из жести
на улочке скверной
перед таверной,
качаясь, висеть,
как будто бы петь
в такт со всеми вместе.
Или там, где девчонку,
одну, без подруг,
вдруг охватит испуг —
ветер воет вдогонку,
я бы встал надеждой для взгляда,
что еще надо.
Да, среди фонарей
после смерти моей

Вольфганг Борхерт
109
я хотел бы стоять
и тебе сиять,
и порой ночной
говорить с луной —
и с тобой, конечно, с тобой.
ПОПРОБУЙ
В день осенний встань за дверь,
в проповедь дождя поверь,
шорохом его храним,
ты попробуй быть святым!
Ветром переполни грудь,
как дитя, наивен будь;
бури вечный пилигрим —
ты попробуй быть святым!
Сунься прямо в пасть костру,
полюби его игру,
сердцем обменяйся с ним —
и попробуй быть святым!
ДОЖДЬ
А дождь идет, как грустная старуха,
истерзанна, уже полумертва;
лишенная и зрения и слуха,
она подъемлет перст из рукава,
стучит в окно, уныло, невесомо,
и шторы тайно шепчутся друг с другом.
Не выйдет нынче девушка из дома,
хоть нынче голова от страсти кругом.
Вдруг ветер ведьму от окна за пряди
оттаскивает, и в одно мгновенье,
преобразившись, в нищенском наряде
она танцует, словно привиденье!

no
Вольфганг Борхерт
ПРОЩАНИЕ (I)
Последний поцелуй, и ты
ушла в мечты.
Туда, где даль со всех сторон,
уходит он.
И на корме сигнальный свет
сошел на нет...
ПРОЩАНИЕ (II)
Дай еще поцеловать
мне твои уста.
Лает где-то пес, опять
даль моя чиста.
Для молитвы разреши,
пасть к тебе на грудь.
Пусть утихнет боль души —
ветер гонит в путь.
Дай коснусь твоих волос
в миг прощальный вновь,
чтобы в мир грядущих грез
взять твою любовь!
ЛЕГЕНДА
Здесь она одна в седом тумане
счастья ждет и смотрит на закат.
Ах, какая грусть в самообмане,
ведь уже он не придет назад.
Темный ветер снял с нее навет,
фонарем поставил на причале,
чтобы шли счастливые на свет
и друг другу о любви шептали.

Вольфганг Борхерт
111
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Тумана серая пелена
все затянула, лишь фонари
и чепцы монашек во мраке двора
мелькают. Слова стекают туманно,
как капли дождя: ...Вчера...
и: ... моя жена...—
и затихают странно,
подобно стихам,
из них уже можешь историю сам
сочинять до утра.
Одинокий шаг спешит под уклон,
за собой ведя тишину.
Даже шум уже утомлен,
так город клонит ко сну.
* * *
Мне бы стать маяком
и светить во мрак
для морских бродяг,
для пугливых рыб,
но я был кораблем,
который погиб.

112
Вольфганг Вайраух
Wolfgang Weyrauch
НЕМЕЦ
Он входит в город свой. Что видит он?
Позор и боль глядят со всех сторон.
Вот улица, где жил он до войны,—
Дома стоят пусты, мертвы, черны.
Он отпер дверь и видится ему:
Его встречает смерть в пустом дому.
Он входит в спальню. Где его жена?
Здесь нет ее. Обои у окна
От боли корчатся. Он молча лег
Один и в одиночестве уснул.
Открыв глаза, увидел, как впорхнул
В окошко легкокрылый мотылек.
Он посмотрел на это существо.
Сама невинность смотрит на него,
Сама наивность — свыше данный знак:
В невинности — вина. Его вина.
Он думал так, и стала жизнь ясна.
Он думал так и знал, что это так.
Мой город мертв, и я его убил.
И ты, сосед. Мы все — по мере сил.
Мы все виновны в гибели домов,
В позоре, в боли, в пустоте дворов.
Да, это так. И в этот мрачный час
Да не минует милосердье нас,
Но неизбывна страшная вина —
Пусть день и ночь стучит в сердцах она
Молитвой покаянной о прощенье:
Прости, прости нас, вечное Терпенье.

Вольфганг Вайраух
113
ЛИДИЦЕ И ОРАДУР
Дитя, где был твой отец, когда
пылали Лидице и Орадур?
Спроси у него. Ведь это беда,
что слишком у многих в башке сумбур
То время для них прошло без следа.
Забывчив учитель твой чересчур.
В зверинцах волки выли тогда,
почуяв Лидице и Орадур.
Сосед твой цветочки растит — ну да,
забыл он Лидице и Орадур..
Исчадие пекла! В те года
сдирал он кожу на абажур
с невинных людей — и кровь всегда
на шляпе его, словно алый шнур.
Дитя, не верь ему никогда.
Читай про Лидице и Орадур.
НАПЕВ СИЛЬНЕЕ ТЛЕНЬЯ
Напев, когда в смятенье
весь мир застыть готов,
и нам кивают тени
отрубленных голов.
Напев — его прочтите
не на обрывках нот,
а на песках — но тритий,
быть может, их взорвет.
Напев сильнее тленья.
А сон — как будто быль.
Всё — жертва облученья:
планктон, обломки, пыль.
Напев над синим гулом,
чтоб грозный шторм утих,
чтоб не пастись акулам
у зданий городских.
Напев сильнее страха.
Не надо хоронить

114
Вольфганг Вайраух
живого вместо праха
и плакальщиц манить.
Напев — его поселят
в застенке, чтоб молчать
о тех, кто мягко стелет,
да только жестко спать.
Напев, свирель и флейта
зовут: дитя, уйдем!
И детство — дух рассвета —
бросает ветхий дом.
Напев сильнее тленья.
А сон — как будто быль:
дрожат в плену у пенья
и смерть, и мрак, и гниль.
ОН, WHEN THE SAINTS GO MARCHING IN,..1
Когда придет святая рать —
она начнет маршировать,
чтоб дать сироткам хлеба,
чтоб бургомистра наставлять,
чтоб всех коснулась благодать —
ведь так велело небо.
Взять все у тех, кто все имел,—
и бросить грешнице в кровать,
хоть брань ее нелепа.
Начнется праведный раздел:
и стол, и дом, и конь, и кладь,
и яблоки, и репа —
всё в руки нищим и ворам!
Убийца бросит убивать,
грядет за жертвы треба!
И можно бросить в дар ветрам
и кони могут растоптать
остатки ширпотреба!
1	Когда придет святая рать... (англ.).

Вольфганг Вайраух
115
Когда ж уйдет святая рать —
пора воздушный замок брать,
там райский свет безмерный.
Да вот беда: весь мир — как склеп,
и каждый глух, и нем, и слеп,
подвластен тьме пещерной.
ЯПОНСКИЕ РЫБАКИ
Пишу о рыбаках, во взоре
Которых замер мертвый свет,
Взорвался мерный ход планет
И струпьями покрылось море.
Пишу о вспышках, искрах, пятнах.
Грибе, зеленых петухах.
О тех, кто на своих судах
В смятении плывет обратно.
Пишу об облаке, драконе,
Витке подбитого стрижа,
О катаракте грабежа,
Зеленой мгле и гиблой вони.
Пишу об ошалевших лодках,
Ослепших стонущих глазах,
Вобравших ядовитый прах,
И о воздетых к небу четках.
Пишу о воплях: «Боже святый!»
О всех, молившихся тогда
О милости,—Христос, беда!
Волк посреди епископата!
Пишу про язву, аритмию,
Ожоги, раны, тошноту,
Нарывы в горле и во рту,
Бесплодие и лейкемию.
Пишу о звездах, океане,
Рассвете, полдне, темноте,
О широте, о долготе,
Проливе, ветре и тумане.

116
Вольфганг Вайраух
Пишу о бухтах, листьях, склонах,
Дождях, изъевших генотип,
О ловле и продаже рыб,
Водой и атомом крещенных.
Пишу о тех, кого укрыли,
Допросах всевозможных лиц,
Комиссиях, следах частиц,
Цензуре и нейтронной пыли.
Пишу о сводках, карантинах,
О всех, пропавших без следа,
Об ужасе, о «никогда»
В устах невест, земле в руинах.
Пишу о тысячах посланий,
Гласящих: я всего лишь дух,
Мельчайший снег, легчайший пух
В зеленом мороке страданий.
Пишу тебе, наверно зная,-
Что я пишу в последний раз;
Я птичье пугало без глаз,
Я мерзкий гной, моя родная.
Пишу — теперь не до боязни —
Святому папе, чтобы тот
Не на корабль, а в самолет
Сел и спешил на место казни.
Пишу о божьей благостыни,
О том, что я когда-то был
Колибри — но ее убил
Охотник с острова Бикини.
Пишу о горестях, о полом
Зеленом мраке бытия,
Зову, молю... как будто я
Уже стою перед престолом.
Пишу и верь, я слышу это,
Хоть голоса еще тихи,—
Толпа детей поет стихи
Вновь сочиненного Завета.

Карл Кролов
Karl Krolow
117
РЕКВИЕМ
Твой нежный лик блеснет на высоте
небес по Иоанну Богослову,
в своей неколебимой красоте
из тьмы и праха ты восстанешь снова:
убита ветром, дышащим чумой
и пену слез по свету разносящим,
ты — близость губ и плеч ночной порой,
ты — грусть о допотопном настоящем,
в кромешных взрывах ты погребена,
ты, огненным растерзанная градом,
но также — спасена, исцелена
от плоти, оплетаемой распадом.
И я смотрю — смотрю на смерть, свое
урвавшую и рвущую на части
тебя и тело жалкое твое
червями, копошащимися в пасти...
Но в день Суда,—в день долгого суда,—
над городами слез, полями дыма
ты встанешь, ты воротишься тогда
еще прекрасней и — неуязвима.
СТРАНА ПЕРЕД СУДОМ
Я — из страны, где радость умерла,
В полях — осот, могильные кресты.
И тяжела подземной глуби мгла,
Сочится кровь из тайной черноты.

118
Карл Кролов
И в городах моих — кровавый диск
Алеет в низких тучах, как нарыв.
Я — темный мусор. Трупной крысы визг
Здесь мечется, живому отомстив.
И на меня смотреть нельзя без слез.
В очах, меня узревших, стынет соль.
Окутанная пеленою гроз,
Спешу в безмолвие, в его юдоль.
В моих лесах витают под луной
Лесные духи. Душно там, под кленом,
Заклятым темной ворожбой ночной,
Я слышу птицу с горлом опаленным.
И хрипло, будто скрежет флюгеров,
Птиц голоса летят к пределам ночи,
До ядовитых, грозных облаков.
Я — край вампира, что добычи хочет.
Меня к ответу строгий суд привлек.
О, это страшный суд для всей земли...
И в струпьях, в язвах с головы до hoi
Я вся — и в серой гробовой пыли.
Меня объемлет запредельный свет,
Не озарявший ни травы, ни рос.
Терзаниям моим — предела нет.
Край мертвых... Не узреть меня без слез
К ГЕРМАНИИ
Где ты теперь? Какой нездешний мрак
Сокрыл твои изломанные кости?
Уродливое пугало, сорняк,
Бесплотный дух, живущий на погосте.
Засыпанная щебнем и золой,
Бездонным взглядом злой ворожеи
Ты смотришь на меня. Передо мной
Твои глаза, по-прежнему твои.

Карл Кролов
119
Ты с мертвыми, распавшимися в прах,
На свалках в кучах битого стекла,
В оставленных навеки городах,
Среди домов, разрушенных дотла.
Я вижу, как влекут тебя нагую
Эринии. На твой холодный труп
Беззвучно льются водяные струи,
Смывая пепел с посеревших губ.
Среди могил, в промозглой мгле руин
Пропала ты за пеленой дождя.
Прохожий, что, как тень, бредет один
Через пустырь, — реальнее тебя.
В воронке, в мутной жиже, словно зверь,
Свернулась ты — безумна и страшна;
Твой лик неузнаваем, — но поверь:
Я узнаю тебя, моя страна.
Вместилище смердящих нечистот,
Забитый дом без света и огня,
Ночной кошмар, безжизненный урод,
Последний мой приют — сожри меня!
ЭЛЕГИЯ НОЧНЫХ ОЖИДАНИЙ
Тяжкий крик меня душит сурово
И когтит меня в хищной печи.
Из листвы он грозит мне свинцовой,
Дразнит синим сияньем свечи,
Когда ночью мне хочется плакать
И под влажный говор гитар
От костей отделяется мякоть.
Тяжкий крик, словно жар, меня треплет
(И мое ожиданье — больней),
Меня мучит, как скрежет, как лепет
Белых страхов в бездне ночей,
Когда я подавляю рыданья,
И во тьме, что крадется ко мне,
Жертв безвинных плывут очертанья.

120
Карл Кролов
Тяжкий крик закогтил мое горло,
Вижу, брошенный в мир сирота,
Грозных пушек нездешние жерла,
И гремит в мой слух пустота.
И устали глаза от полетов,
И я вижу только одно:
Изумительный мир пулеметов.
ЭЛЕГИЯ ДЛЯ ИГРАЮЩЕГО РЕБЕНКА
Не торопись!.. В пустоте не кричи и не топай!
Выбери кубики, время и дом, где мы все будем жить.
Видишь, проносятся в радужном калейдоскопе
Запахи прошлого — бывшее не возвратить.
Выбрав надежду, строй бережно, метко и ловко
Мост через речку, поселки, шоссе, городок,
Аэродромы, не знавшие бомбардировки,—
Мальчик, ты слышишь, как в ветре беснуется рок?!
Вырасти сад. Пусть кусты округлятся, как груди,—
В них безнадежность еще никогда не цвела,
Их никогда не ломали колеса орудий,—
Сделай свой мир нежным миром любви и тепла.
Не торопись!.. Из проломов оставленных зданий
Смотрят деревья и рамы проемов дверных.
Ночью, когда над землею, как зад павианий,
Месяц горит, мы повеситься сможем на них.
В липкой, как гной, темноте. — Смачно дуя на пиво,
Сыто рыгают убийцы в сигарном дыму,
Бродят кругами, скучают и нетерпеливо
Ждут дня суда, как свободу саму...
ГОЛОС ЗЕМЛИ
Мой голос к тем, кто бился и хрипел
На виселицах; к тем, кто, коченея,
Под гул дождя среди гниющих тел
Покачивался с перебитой шеей.

Карл Кролов
121
К тем голос мой, кто с голоду во рву
В грязи, пока еще хватало мочи,
Жевал, слабея, горькую траву
В колючей мгле роскошной звездной ночи,
К тем, гибнувшим, как мошкара в огне,
Уснувшим с продырявленными лбами,
Валяющимся в жуткой тишине
С запекшимися серыми губами.
Я вас укрою мягкою листвой
(Бесплотные не могут быть бесславны!) —
Для вас небес сияющий покой
И этот нежный холодок дубравный.
Вас укачает легкая вода
И унесут ленивые протоки
В зеленый кокон старого пруда,
К немым малькам и ласковой осоке.
Вам будет вольно в темном царстве грез,
Вы сами сны, когда из тысяч глаз,
Уже навек свободные от слез,
Так примиренно смотрите на нас.
ЖЕНЩИНЫ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Блеск ваших глаз неповторимо нов,
он точно в лихорадке изнемог!
Вы — ангелы несчастных бедняков,
и вашей новой прелести исток —
слепая смерть,—и темен ваш союз.
Вам слабость от себя не оттолкнуть,
тяжелую, как непосильный груз,
она сквозь кожу проникает в грудь.
Вы дышите, как по ночам дышал
стон вашей страсти под иной луной,
но нынче тела нежный матерьял
скорежен страхом в корке ледяной.

122
Карл Кролов
Как свет Сатурна, ваша плоть бледна,
лежит в постели, чуждого чуждей,—
распята, как мольба и боль, она,
и злого воздуха круженье в ней.
И содрогнется, кто бредет впотьмах,
вздохнув в глубинах времени, без сил,
увидя вас нагими в зеркалах,—
вас хворь гнетет и голод иссушил.
Утробы ваши ужасом свело,
но свечи, не склоняя головы,
вы держите перед собой светло,
вы — молодые, женственные — вы!
СТИХИ В ЗАЩИТУ МИРА *
Весь век война Нежные сполохи гаснут
в очах твоих счастье Объятья тесней и короче
и наших дыханий сиамские призраки виснут
в зеленом спирту О прощенье молящие ночи
прощанья полны и влажны как луна над каналом
в котором заря запасется паленым и палым
И снова плечами пожать снова свыкнуться сжиться
хоть с ветром который велит нам прижаться к земле
то ветер любви он же ветер разлуки ложится
на наше молчанье его погребая во мгле
Прощанье без меры прожектор рыдающей речи
и мрак орудийный раздувший запальные свечи
Шутить со штыками приемами ближнего боя
прокладывать путь сквозь предсмертный
провидческий вопль
в кромешном дыму где смертишки одна за другою
горящий колодец стог сена и сломанный тополь
и снова Египет и ужасы Иродиады
и пенье сирен комариное пенье снаряда
Весь век война На мгновенье удержит сетчатка
глаза твои беженка спрячет от света в сети
у входа в Ничто где победно гогочет взрывчатка

Карл Кролов
123
от сглаза зазря и от груза Зари не уйти
от ноши испуга и тяжести неба с которого
куски за кусками крошатся в кипящее орово
Тень ангела встала чужая пропала чужая
пропала чуть встала и встала затем чтоб пропасть
Весь век война Под фуфайкой ее ощущая
как шерсть на груди надышаться напыжиться всласть
но сне безмятежном во сне околпаченном
кривыми ходами надежды и временем траченым
Я лягу с войной в эту ночь на разбой выходящею
Цирцея ночная пасешь ты в аорте свиней
похоть и прочее Кинь мне зловонно смердящую
смерть в окруженье блаженно бесплотных теней
кинь мне погибель кинь вечность кинь кость или желудь
Дряхлые тени опасливо смотрят на молодь
Меня про запас И подъемлю предсмертного хрипа
последнюю ноту Да будет мой жалкий вокал
ножом потрошащим акул достающим несчастную рыбу
надежды и мира из черного брюха акул
ножом раздвигающим землю для позднего чахлого всхода
живой красоты и людей и любви и свободы
АПЕЛЬСИН И ДВА ЛИМОНА
Апельсин и два лимона,
Нерешенная задача,
Прелесть в поисках закона,
Алгебра плодов тяжелых!
След осиного узора
В желтизне луча дневного.
Лепестки сухие скоро
Ветер сухо унесет.
Апельсин и два лимона,
Крылья тишину приносят.
Зеленью исходит крона,
Парус над командой бодрой.

124
Карл Кролов
Небо, голубое око,
Стрел в сердца уже не шлет,
Кончилась его морока,
Чудо в трепете листвы.
Апельсин и два лимона:
Математика восторга,
Письмена дневного звона!
К языку летит язык.
Только старый смысл ворчит.
ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
Как молния, олива,
Лимон слегка надрезан!
За полдень — перспектива,
Что день к распаду клонит.
Шестого часа ртутью
Отяжелило веки.
Бегут по перепутью
Расплывчатые тени.
Потерей дара речи
Наказаны предметы,
И вздрагивают плечи
Холмов, укрытых ветром.
Как влага из бокала,
Ушло пустое небо.
Пронзило воздух жало
Шиповника желаний.
Жди, чтобы все уснуло,
Вся правда — это вечер,
Он на копытах мула
идет и тьму приносит.

Карл Кролов
125
ГЕОМЕТРИЯ ЛЕТА
Тополя строгий чертеж,
Аллея платанов; и где-то
Работает ветер веслом,
Вот она, геометрия лета.
Как хороша тишина —
Как стихотворная тема.
Из белой пены глядит
Младенчески светлое небо.
Круглый контур везде:
Кривая реки, порядок
Листвы, силуэты птиц,
Круглых следов отпечаток.
Как нам щедро даны
Пригоршни ветра и радость,
Что синяя тень на песке
Дрожит, как в гавани парус.
ВЗЛЕТ
Наклониться над теченьем,
где щебечут стайки листьев,
и с растущим упоеньем
тихо к воздуху прильнуть!
Скатятся под шепот розы,
вспыхивая, слезы счастья.
Ветрены метаморфозы —
дань медлительности сладкой.
И в отвесном свете рея,
чудеса жужжат, ликуя,
учащенно дышит время —
уйма вечностей и далей,—
на весу и без мучений
в бережных ладонях полдня.

126
Карл Кролов
И живу я в нем, биеньем
бытия себя наполня.
Радость! И на дне потока
растворенных прежних жизней —
грусть: растаял одиноко
в синем ветре мореход.
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРУССИИ
Пруссия, мертвая, точно
любая из конных статуй,
белых от голубиных клякс.
Глаза твои холодны, сини,
как история
на бранденбургском наречье.
Сквозь эту историю веял песок
еще накануне вчерашнего дня,
похоронив под собой
королей, министров, мортиры,
детские игрушки
из олова и свинца.
Твой орел теперь —
экспонат зоологического музея.
Но чучело славы
еще не совсем обветшало —
дети зачитываются
сказочным мифом твоего величия.
Я СМОТРЮ НА ЭТО ИНАЧЕ
Я смотрю на это иначе.
Слова —
пережитки капитализма?
Нет, я совсем иначе смотрю на это.
Я говорю слово «снег» и ощущаю во рту >
вкус зимы двадцать девятого года,
говорю: «вода» и при этом

Карл Кролов
127
вновь, как когда-то,
гибну в Северном море,
говорю: «огонь» — и на моей ладони
ожог последней войны.
Говорю: «свобода»
и до сих пор
сам не ведаю, что говорю.
ОТ МЕНЯ МАЛО ПРОКУ
От меня мало проку, случись что.
Но ничего не происходит такого,
как в немом кино,
где скоропалительность действия
ни одним намеком не выдает режиссера.
И разумеется,
на письменном столе все бескровно —
а того, что я пропустил в предыдущем абзаце
и что вылетело из головы
при третьем упорном звонке в дверь,
я уже не пишу.
Ничего не происходит. Я далек от намерения
спасти мир. Я только стараюсь
словом
протаранить цепи врага.
Ради этого я готов
копаться в любой грязи,
но больше всего я пекусь о себе,
чтобы в тот день, когда правда умрет на свете,
умереть вместе с ней.

128
Вальтер Хёллерер
Walter Hollerer
НАД КРАСНЫМ МАКОМ СОДРОГНИСЬ
Что ты там был и не был там
И дальше в поисках идешь:
Пришло, ушло, не знаешь сам,
Откуда это? и куда?
И где конец? и вот слова
Сковала горная гряда,
Как прах времен. Но превозмочь
Весь этот гнет сумела речь —
И это знала жрица, в ночь
Вошедшая, где мрак царил?
И перед смертью раб в цепях?
И перед битвою Ахилл?
И ты, упав лицом в траву,
Где рядом каждый сноп кричал,
Все это помнишь наяву?
Как вынесешь тепло лица
Чужого, вспоминая взгляд
погибшего в тот день конца —
В последний самый день войны?
Ты радуешься до сих пор,
Что в прошлом нет твоей вины?
И не меняешься ничуть,
Один и тот же как всегда,
Звериный продолжаешь путь,

Вальтер Хёллерер
129
И в хищном взоре тонет высь?
Шатаясь, ты уходишь в тень.
Над красным маком содрогнись,
Что сросся ты с твоей судьбой,
И прошлое живет в тебе,
И не чужой ты сам себе —
Ты редко был самим собой.
А ЭТОТ У ОБОЧИНЫ ЛЕЖАЛ
А этот у обочины лежал
Не шевелясь. Ресницы нависали
Спокойными тенями над глазами.
Могло бы показаться, что он спал.
Но вот его спина (мы отнесли
Тяжелого в сторонку-, он мешал
Колоннам в их движенье), та спина
Была сплошною раной, вот и всё.
Его рука (не часто мы над этим
Шутить решались, мы его забыли,
Забыли скоро), словно меч, сжимала
Картофелину конского дерьма,
Застывшую и желтую, как будто
Сам шар земной, или чужую руку,
Или распятье: я не знаю.
В сторонку мы снесли его и — в снег.
КАРДИНАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
Постепенно
меняется все.
Перемены
происходят в стране.
Изнутри,
вовне.
Этот уполз,
тот выполз.
Взлетел.
Выпал.
5 Вести дождя

130
Вальтер Хёллерер
Тот — на свет.
Этот — в тень...
Что ни день,
все течет, все меняется:
одно отменяется,
другое вменяется.
Любой прочтите газетный очерк:
ломают слог,
изменяют почерк.
И это все — в интересах нации!
На сцене меняются декорации.
Того дипломата — в отставку,
под лавку,
а этому, видно,
назначат прибавку.
Разброду на смену
идет коалиция.
И только одно неизменно:
полиция!
ВРЕМЯ ЛЕСТНИЦ
К тебе приходят девушки, запыхавшись
На лестнице, и спрашивают,
Который час.
Приходят разбойники с большой
дороги и те,
Кто карабкается на Луну.
Приходят пилоты со своими
Ежиками-амулетами.
Приходят погонщики верблюдов
Со своими шатрами.
Они курят трубки, садятся
В вестибюле,
Спрашивают,
Прислушиваешься ли ты еще
К теням в аллеях?
К шмыгающим крысам в канале?
Возвратился ли ты наконец?
Славное общество, с ним
Пусть тебе будет приятно.

Вальтер Хёллерер
131
РЕЗКИЕ ГОЛОСА ПТИЦ
Вчера еще хлебали оловянной ложкой похлебку,
консервированные корнеплоды за бесконечным столом.
Чистильщицы обуви снуют здесь по коридорам.
Копится пыль у дверей.
Птицы кричат.
Мы будем волосы подстригать, мы будем
Вкруг башенок порхать с подстриженными волосами.
Мы будем читать газеты и соблюдать выходные
И резкие голоса различать на дворе.
Мы будем взлетать и приземляться на пляже,
Створки раковин клювом раскроем. Слизь устриц
В зобах с песком смешаем. Мы сегодня постимся.
С желтыми клювами, влажные, на покрывалах утром
лежим.
НЕВЕЗЕНИЕ С НИЩИМИ
С нищими мне не везет.
Одному однажды
Молоко опрокинул —
Он бежит позади меня.
По всем дорогам расплескивается молоко.
Я стою, сижу, преклоняю колени,
С самодельной гармоникой. Обувь прохожих.
Каблуки дам огибают нищего,
Музыку нищего заглушают гудки
Машин и реклама зимнего спорта.
ДВИЖЕНИЕ, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ВИДИМОСТЬ'
«Движение» нынче иное слово, уже
не связанное с «подвижно», ибо
ты изначально ввинчен в скорость,
влит и пристегнут. 11 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1982.
5*

132
Вальтер Хёллерер
«Деятельность» нынче иное слово, не
связанное с «делать», ибо
в карусельный станок
ты вставляешь бумагу кипу за кипой
и вынимаешь.
Движение не то, деятельность не то, каков
курс времени нынче? Видимость
осуществляет перегруппировку
в грамматике сдвигов.
Цепко на скорости держать
котелок на плите, за это
тебе воздастся.
БУНКЕР БЕРЛИН-ВЕДДИНГ1
Гора, бетонированная, обрывается
в бомбовые ночи.
Из бетонной клетки
на железной ветке
поет
изо всех сил надрываясь
живая
как ртуть
ничтожная птица.
ДЕЛОВИТОСТЬ ТАКОГО РОДА1
Деловитость такого рода.
Первое: что последует
вслед за этим.
Второе: нажать
кнопку звонка. Далее:
рукопожатие, беглое, тут же
распахиваете объятия. 11 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1982.

Вальтер Хёллерер
133
Так утверждается, будто
вооружаться необходимо
ради удовлетворения наших
земных потребностей.
Быстро пробежать
мелкий шрифт и без промедленья,
если не невозможное, так
все же невероятное
принять решение — здесь,
здесь в тесноте,
сила на силу —
вооружаться.
Так всё к лучшему, ведь сегодня
вы друг на друга не нападете.

134
Готфрид Бенн
Gottfried Вепп
ДНИ ПЕРВОИСТИН
Дни первоистин, осень, час хрустальный,
лазурь и блеск морей и солнц каких
вот этот свет разлили беспечальный,
что луч простер свой к лону дней твоих,
смешались дали, орды и наречья,
звучит свирель, пронзительный тростник:
то песнь глубин, где бьется человечьей
скудельной жизни трепетный родник.
Дни первоистин, осень, грезят долы,
ребенком так любил ты эти дни,
дни кроткой Руфи, жатва ждет помола,
последний колос убран со стерни,—
о смутный зов, о как светло и больно,
теснится отклик в сердца глубине,
и синей створки жалюзи довольно,
чтоб сад тот, в астрах сад напомнить mhi
Порог, быть может,—и конец, быть може:
элизий — или мрак морских валов,
но эта тень, что твой покой тревожит,
идет в венке из гроздьев и цветов.
Дни первоистин, осень, молкнут дали,
и льется давний свет, он все берет:
снопы, что пали, тени, что восстали,—
и тихо дальше их передает.

Готфрид Бенн
135
СТИХОТВОРЕНЬЕ
Той вышней волей, что часы дарует,
твой дух дерзнул покинуть предков ряд —
он созерцанья миг преобразует
в бесстрастный час, что разрушает взгляд,—
нагиб вещи вторгнулись в виденья,
нет уз меж ними — есть одна лишь страсть:
забыть их суть и в круг стихотворенья
холодной властью слова их заклясть.
Что прах и щебень мировой руины,
горы масличной вещий скорбный знак,
анжуйских битв кровавые крестины,
железный Гогенштауфенов шаг?
Вот новый крест — но он не убиенье,
вот Страшный суд — но он не мести глас:
строфа здесь клятва, суд — стихотворенье,
и рокот прялок тих: то Парок час.
Той вышней волей, что часы дарует
и чье значенье смутно и темно,—
что минул год, она нам указует,
но часа песнь постичь нам не дано, —
прочь минул год — империй сотрясенье,
прах в небесах, прах власти — мимо, прочь, —
и грянул час, твой час: в стихотворенье
ведут беседу боль твоя и ночь.
ПЯТОЕ СТОЛЕТИЕ1
I
«Аттический лекиф:1 2 на белом фоне,
живое царству грезы приобща,
миф о Плутоне и о Персефоне
среди сплетений мирта и плюща.
1	Речь идет о V веке до н. э., то есть о золотом веке Древней Гре¬
ции. В эту эпоху обрели относительно законченную форму мифы гоме¬
ровского цикла. Первая часть стихотворения — как бы монолог Ахил¬
ла.
2	Лекиф — аттический погребальный сосуд из белой керамики,
на котором обычны изображения повелителя царства мертвых Гадеса
(он же — Аид, Плутон) и его супруги Персефоны (Коры).

136
Готфрид Бени
Ветвь кипариса — над привычной дверцей,
где столько роз в минувшем доцвело.
Венок из белых чабрецов и сверций
в последний раз возложен на чело.
Вкусите. Воскурите и возлейте.
Гробницу скроет лиственный навес.
Пусть о Цикладах долго плакать флейте,
а мне — идти туда, где ждет Гадес».
Оливы серебристые в долине,
магнолии — безмерной белизны,
цветут, как мрамор, в чуть заметный иней
молчанием судьбы погружены.
Поля пожухлы, овцы исхудалы,
никак Деметре Кору не найти,
но есть Элевсис1, — там чернеют скалы,
там двух богинь скрещаются пути.
И ты идешь, причастен общей вере,
в процессии, встречающей рассвет,
горишь, — неполноправный жрец мистерий, —
в себя вбирая кровь минувших лет.
ill
О, Левка1 2, белый остров твой, Ахилл!
Далекий зов пеанов монотонных!
Здесь тишину, застывшую в колоннах,
одни тревожат взмахи влажных крыл.
1	Э лё в с и с (Элевсйн) — место проведения знаменитых Элевсин-
ских мистерий, празднеств, посвященных богиням Коре и ее матери
Деметре. Согласно мифу, пока Деметра искала украденную Аидом
Кору, поля и стада не плодоносили.
2	Левка (ныне о. Белый на территории СССР) — место, куда, со¬
гласно позднему мифу, были перенесены души Ахилла и Елены.

Готфрид Бенн
137
Приплыв, уснешь под пологом небес,
и он приходит, ничего не ждущий,
махнет рукой из кипарисной пущи:
в священной роще властвует Гадес.
Плыви, пока не опустилась мгла!
Лишь голуби слетаются к Елене;
не слушай, нет, того, что шепчут тени:
«Да, яблоко, парисова стрела...»
И ВСЕ ЖЕ, И ВСЕ ЖЕ
Что нам Тирренское взморье,
что нам долина олив —
Средиземноморье,
исчерпанный мотив.
Влага из горла кратера
вылита навсегда,
пусты под небом Гомера
белые города.
Кругло лепятся своды,
слишком безбурна лазурь —
недостает свободы
воле, взыскующей бурь,
недостает предлога,
чтоб вышла вовне печаль:
близи для глаза много,
но неубедительна даль.
В субтропическом месте
осадок ледовых морен —
даже у виллы д’Эсте
этот полярный плен;
и все же, и все же — кровава,
открыта рана, без слов:
так открывается слава
белых городов.

13S
Готфрид Бенн
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД
Над бездной дней, над их потоком
На темных крыльях воспарив,
Окинь прощальным долгим оком
Исток, и русло, и разлив.
Там плоть и камень — все едино,
Не поздно все, и все не вдруг,
Как в золотом кольце змеином,
Там завершен извечный круг:
То свет, го мрак на небосводе,
Во славе трон, в слезах труды,
И вот вдали страна восходит,
И в ней сады цветут, сады...
Последний взгляд — не вдруг,
не поздно,
И страсть и дрема — все одно,
И как в кольце змеином грозном,
Там все судьбой предрешено:
Прозренья миг — но не всесилья,
Не откровений неземных,—
Над бездной дней раскинуть крылья —
И камнем кануть в лоно их.
* * *
Твоим ресницам шлю дремоту
И поцелуй твоим губам,
А ночь мою, мою заботу,
Мою мечту несу я сам.
В твоих чертах мои печали,
Любовь моя в твоих чертах,
И лишь со мною, как вначале,
Ночь, пустота, смертельный страх.
Слаба ты для такого гнета.
Ты пропадешь в моей судьбе.
Мне ночь для моего полета,
А поцелуй и сон тебе.

Готфрид Бенн
139
ПРОЩАНИЕ
Я полн тобою, словно кровью рана,
ты, прибывая, бьешь через края,
как полночь, ты становишься пространна,
луга дневные тьмою напоя,
ты — тяжкое цветенье розы каждрй,
ты — старости осадок и отстой,
ты — пресыщенье утоленной жаждой,
что слишком долго пробыла мечтой.
Решив, что мир — клубок причуды вздорной,
что он не твой, а значит, и ничей,
не в силах слиться с жизнью иллюзорной,
с неумолимой властью мелочей,
глядишь в себя, туда, где мгла слепая,
где гаснет всякий знак, любой вопрос —
и ты молчать решаешься, вступая
в тоску, и в ночь, и в запах поздних роз.
Не можешь вспомнить — было так иль эдак,
что памятно? что встречено впервой?
взялись откуда — спросишь напоследок —
твои слова и отсвет горний твой?
Мои слова, моя былая участь,
мои слова — да, все пошло на слом, —
кто это пережил — живи, не мучась,
и более не думай о былом.
Последний день: края небес в пожарах,
бежит вода, все дальше цель твоя,
высокий свет сквозит в деревьях старых,
лишь самого себя в тенях двоя,
плоды, колосья — всё отныне мнимо,
ничто уже не важно в этот час;
лишь он струится и живет — помимо
воспоминаний, — вот и весь рассказ.

I
140
]
Готфрид Бенн
САДЫ И НОЧИ
Сады и ночи — в глубоком
хмеле древнейших вод,
проглоченные потоком
артериальных темнот;
дыханье знойного ложа
равнинной, влажной страны
встает, печаль уничтожа
последней, пустой луны.
Лепестковым, розовым слоем
мир от сознанья закрыт:
пусть достанется он героям,
тем, кто спасает и мстит —
Зигфриду, Хагену; сонно
вспомни: всего лишь одна
капля крови дракона —
и смерть сразит колдуна.
Ночь антрацитных пиний,
полный пустот ярем,
влажных магнолий, глициний
развратный гарем,
бесстыдно трудятся оры1,
ворохами — цветы, трава.
Усыпают подарки Флоры
шкуру немейского льва.
Древний, влажный, огромный
наклоняется лик;
видишь: за пустошью темной —
луг и родник;
мысли, дела — всё короче.
Лишние речи — долой.
Только сады и ночи
сохраняют образ былой.
1 Оры - в греческой мифологии божества, ведающие сменой вре¬
мен года.

Готфрид Бенн
141
* * *
Существуешь ли ты?
Позабыто начало,
середину — промчало,
дальше — край темноты.
Зачем стремиться к экстазу,
зачем ликовать гурьбой,
внимать заморскому джазу —
если вечер ни разу
не остался с тобой?
Преодоленье испуга,
рывок, достиженье вершин,
или просто — часы досуга,
плоскость гончарного круга,
глина,—быть может, кувшин?
В глине да будет сразу
тебе предвидеть дано —
кувшин ли, урну ли, вазу,
розу, масло, вино.
ВСПОМНИ О ТЕХ, ЧЬЯ ЖИЗНЬ БЫЛА ТЩЕТНОЙ
Когда вдруг отчаянье —
ты, знавший в жизни минуты взлетов,
шедший уверенным шагом,
ты, способный одарить себя многим:
восторгом, рассветом, внезапным порывом —
когда вдруг отчаянье —
даже если оно
гибель несет и тленье из непостижимой
бездны —
когда вдруг отчаянье
овладевает тобой,
вспомни о тех, чья жизнь была тщетной,
о тех, оставшихся в воспоминаниях
нежной жилкою на виске, внутрь себя
обращенным взором,
о тех, кто оставил нам мало надежды,

142
Готфрид Бенн
но кто, как и ты, любил цветы,
о тех, кто с бледной улыбкой
тайны души обращал
к невысоким своим небесам,
что должны были вскоре погаснуть.
О	ДАЙ
К тебе, ко рту — о ради
всего святого — ртом!
Отчаянья исчадье,
несбыточный фантом!
Покуда сложен веер,
покуда полон рог —
последний свет не свеял,
последней страсти срок!
О дай — до распаденья
на «было» и «нельзя» —
последний раз — паденья,
пространство просквозя!
Ты — дум и дел распутье,
гаданий и годин,
ты ключ к единой сути
Оксфорда и Афин,
ты не сулишь спасенья
и славы не сулишь,
а лишь — мечты, мгновенья...
О дай, чем ты горишь!
СИНИЙ ЧАС
1
Я в синий час вступаю, в темно-синий,
и внутрь гляжу — и там, из темноты,
тень алых губ на бархатной гардине
и поздних роз тяжелой вазой — ты!

Готфрид Бенн
143
Мы знаем оба: разговоры,
размененные нами на других,
сейчас — ничто, не к месту и не впору,
ведь это первый и последний миг.
Столь далеко зашедшее молчанье
оденет все покровом немоты.
Час без надежды, время без страданья,
и этих роз тяжелой вазой — ты.
2
Твой век прошел, засеребрились косы,
но снова подбираются к губам
все страсти мира, как слепые осы,
к минувшему взывая по ночам.
Ты так бела, как будто и не стало
тебя, едва нахлынул снегопад,
смертельно-бледных роз последние кораллы,
как раны, на губах твоих горят.
Ты так мягка, как падшая гордыня,
как счастье опасений и потерь,
и синий час — последний, темно-синий, —
пройдет — и ты тому, что был, не верь.
з
Я говорю: «Принадлежа другому,
зачем ты даришь поздние цветы?»
Но мне в ответ: «Ах, время — это омут,
мы все погибли — он, и я, и ты.
Минувшее утрачивает цену,
теряют смысл давнишних клятв слова,
цепь замкнута, молчанье отреченно,
и ниоткуда смотрит синева».

144
Готфрид Бенн
НАТЮРМОРТ
Когда все обнажается вдруг:
настроения, мысли, дуэты,
и мир предстает
без шелухи, без кожи, без золоченой
обертки —
освежеванной тушей,
когда канули все надежды
и обнаженная клетчатка
с глазу на глаз остается с безмолвием неба
скажите, что это значит?
Вопрос вопросов! Но ни один из способных
думать
не задаст его больше...
Реминисценции ренессанса,
вычурности барокко,
музеи-усадьбы...
Глубже копать нет никакого смысла,
не видно вод грунтовых,
темны колодцы,
и стили истощены...
В облике времени появилось
натюрмортное что-то,
минуты дышат, паря над кружкою пива,
еще немного возни, клинч, захват,
и вот уже гонг — я дарю этот мир
на радость тем, кто доволен им:
игрокам не нужно терять чувства юмора,
пьяницам удаляться в пустыню Гоби,
и эта дама с моноклем
предъявляет права на счастье:
пусть будет счастлива...
Озеро тихо молчит
в окружении незабудок,
а гадюки смеются.

Готфрид Бенн
145
РЕШЕТКИ
Цепью скрепили решетки,
стена опустилась враз.
Ты спасся сам от колодки,
ну а кого ты спас?
Три тополька, запруда,
чайка летит к морям.
Ты с воли пришел — оттуда
слышен напев, упрям.
Ты сбрасывал волосы, шкуры
догадливо каждый год,
не превозмогая натуры,
ел, что другой подает,
но нет, замолчи — из глотки,
горек, рвется упрек:
ты спасся внутри решетки,
на которой висит замок.
***
У порога ждал, но той границы
так и не посмел перешагнуть.
Чтоб в моем жилище поселиться,
надо в нем родиться. В этом суть.
Жаждущему спутнику без слова
здесь дадут спасительный глоток.
Но всего один, и вот уж снова
старый на двери висит замок.
МАРТ. ПОСЛАНИЕ В МЕРАН
О, подождите, не цветите рано,
Когда приду, разлейте пенный цвет,
Миндаль и мальвы, солнце без обмана,
Мне сон даруйте и'долинам свет.

146
Готфрид Бени
Я без ветвей, я без корней в глубинах,
Чем был я, чем казался — все ушло,
Печаль осела на моих сединах,
И лишь порой, как эхо дней старинных,
Забрезжит имя, что со мной жило.
Вот мой удел... О, не цветите рано,
Я так ищу и так боюсь устать,
Чтоб хоть один свершенья миг желанный,
Как целый мир блаженства, испытать.
БЕЗВЕСТНОЙ НОЧЬЮ
Безвестной ночью, что была
Смешеньем сырости, дождя, тумана,
В глухой дыре, что так мала,
Никем не знаема и безымянна,
Я видел вздорность всех любовных мук,
Взаимосвязь желанья и разлуки,
Актерство, театральщину вокруг,
Нечистые, загребистые руки;
Они тебя хватают, ловят, гладят,
Остановить пытаясь, руки эти,
И неумело, тщетно петли ладят,
Чтоб зачинить разорванные сети.
Ах, этот холод, этот полог серый,
Отрыв от прочности, от верных троп,
От стойкости, сердечности и веры.
О боже! Боги! Стужа, дождь, озноб.
ВСЮ СУТЬ ТВОЮ...
Всю суть твою, что присягнула крови,
Прастарой, словно общности людской,
Я знал, но, онемев безвольно, внове
Подхвачен, как во сне, твоей рекой.

Готфрид Бенн
147
К Вратам Игры доплыл я по теченью:
Так слепы кости, кубки так темны! —
К словам последним, сладостным,
к забвенью
Того, что это ныне только сны.
Исчезнут поколенья и твердыни,
Адамов род, теснивший зверя вспять.
Воители и боги, — пусть отныне
Они лишь сны,—всё повторись опять!
ЛЕЖИШЬ, МОЛЧИШЬ...
Лежишь, молчишь, блаженно сознаешь
Как счастье близость чьей-то жизни милой;
Чья власть над кем? — Берешь, даешь,
берешь.
Наполнен мир одной дарящей силой.
Особенное виденье вещей,
Особый счет минут в каком-то часе —
Никто не исключен из кровной связи
Крапивы, ландышей и орхидей.
Но Парки нить порвать всегда готовы,
Лишь руку хрупкую ты можешь взять,
Извлечь из недр особенное слово
И в этот раз, сейчас — его сказать.
ЗАЙДИТЕ
Зайдите, и повздорим,
кто вздорит, тот не труп.
Уже над нашим горем
дымы дымят из труб.
Зайдите, приглашаю,
сухарь и жизнелюб.
Повздорю, поскучаю,
кто вздорит, тот не труп.
Но нет в твоей пустыне —
в пустейшей из пустынь —

148
Готфрид Бенн
ни спорщиков отныне,
ни женщин, ни святынь.
Твой слабый челн кренится
над бездной тихих губ.
Повздорить, побраниться.
Кто вздорит, тот не труп.
ПРОЩАЙ
До свидания, несуразная,
непривязанная, святая.
Начинается розное, разное,
и темнеет вокруг, светая.
В безысходности, окликающей
за речной быстриной стиха,
тростниковая топь мелка еще,
лебединая песнь — тиха.
— Прощай, брошенный.
Большей гибелью не грожу.
Приходила к тебе непрошеной,
неупрошенной ухожу.
НИКТО НЕ ЗАПЛАЧЕТ
Розы, бог знает откуда такие прекрасные,
город
в сиянье зеленых небес.
С какой тоской вспоминаешь время,
когда марка и тридцать пфеннигов
были вопросом жизни.
Да, мне приходилось их пересчитывать,
свои дни подчинять им,
какое там дни — недели на хлебе со сливовым
повидлом
из глиняного горшочка, привезенного из деревни,
на котором был отсвет бедности родного далекого
дома, —
как горестно было все, как трепетно и прекрасно!

Готфрид Бенн
149
Что блеск европейских авгуров,
знаменитых имен,
кавалеров «Pour le merite»1,
блюдущих себя,
предающихся творчеству как ни в чем не бывало!
Ах, прекрасно лишь то, что проходит,
былая бедность, все то, что бродит в нас смутно
и, не распознав себя,
в отчаянье тащится за пособием.
Удивителен этот Аид,
прибирающий все: и авгуров,
и то, что в нас бродит смутно,
никто не заплачет,
никто не скажет: я так одинок!
В ТВОИХ ЧЕРТАХ...
В твоих чертах — илота участь,
от всех сокрытая стезя.
Тебе, в ком стих родится, мучась,
открыться никому нельзя.
Традиций власть иль голос крови
не свяжет узами тебя.
Себя найдешь ты только в слове,
и сострадая, и скорбя.
На все допросы и дознанья
о зреющих в тебе плодах
взираешь сфинксом отрицания
с печатью тайны на устах.
ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА
Стань братом распускающихся роз
и женихом стеснительной сирени
и кровь свою — без жалоб и без слез —
включи в природы кровообращенье.
1 «За заслуги» (фр.) — высший прусский орден, возрожден в ФРГ
в 1952 году.

150
Готфрид Бенн
Все потерялось. Медленные дни.
Не спрашивай, конец или начало.
Живи, как все, что рядом расцветало,
и, может, до июня дотяни.
НЕЛЕГКО
»
Не зная английского,
услышать об отличном английском детективе,
которого нет на немецком.
Смотреть на пиво в жару,
когда нет ни гроша в кармане.
Вынашивать мысль, которую невозможно
облечь в гёльдерлиновский стих,
как это делают метры.
Ночью в открытом море слышать, как ухают
волны,
и уверять себя, что это обычное их занятье.
Еще хуже: собираться в гости, зная,
что дома комнаты тише,
кофе лучше
и тебе не нужны разговоры.
Но хуже всего:
умирать не летом,
когда столько света вокруг
и лопате земля легка.
АХЕРОНТ1
Сон о тебе! Ты, мертвая, ты шла,
прибившаяся к образам бродячим,
расплывчатым, как зыблемая мгла,—
я тщетно звал тебя с беззвучным плачем.
1 А х е р о н т (Ахерон) — в греческой мифологии одна из рек Аи¬
да, через которую Харон перевозит души мертвых, постепенно пере¬
ходит в болото, по которому бредут души.

Готфрид Бенн
151
Толпа текла, насильственно клубясь,
глазами отуманенными пялясь,
и веки даже у детей слипались,
и, в складки втертая, белела мазь.
Двух мальчиков вела ты — не моих,
не наших, нет, ведь я ни с чем остался,
и дабы я не вовсе потерялся,
свой профиль показала ты на миг,
нет, алебастровая и когда-то
Диана, ты, вне случая и вне
пространства, меркла в шествии разврата
и лжи, — и ты страдала в этом сне.
TRISTESSE1
Не только над лугами асфоделей
блуждают тени прошлого: взгляни —
на грани сна и яви, у постели,
порою появляются они.
Так что такое плоть? Шипы и розы.
Так что такое грудь? Атлас, парча.
Как ослабела власть метаморфозы,
воспламенявшей бёдра и плеча!
Былое: слишком ранние подруги.
Еще былое: память старика.
Вернется все, как водится, на крути,
любовного не слушай шепотка.
И вот — ноябрь; печальная погода,
отшельничество боли и судьбы,
лишь холод неба, лишь печаль ухода,
лишь кипарисов черные столбы.
Печаль (фр.).

152
Карл Цукмайер
Karl Zuckmayer
МАЛЕНЬКИЕ СТРОФЫ О БЕССМЕРТИИ
Как прибой морской —
Буря и покой,
Словно пена — время и пространство;
Но во всем, всегда,
Светит, как звезда,
Отблеск вечности и постоянства.
Нет, совсем не ложь:
Ты, придя, уйдешь,
Как песок и капля дождевая.
Впрочем, не беда:
Скалы и вода
Существуют не переставая.
Но к чему слова?
Знай, в тебе жива
Неуничтожимая частица,
Знай, что только в ней
Смысл веков и дней,
Смысл бессмертья, что в тебе таится.
НЕНАРЕЧЕННАЯ ЗВЕЗДА
Ночной порой, склонясь к огню сутуло,
В окно я глянул мельком — и тогда
Передо мной внезапно промелькнула
Неведомая мне звезда.
Упала в мой очаг, и в стылом пепле
Зеленой каплей стала налитой.

Карл Цукмайер
153
Мои глаза на краткий миг ослепли,
И захлебнулось сердце немотой.
Исчезло все — едва я поднял веки.
Взялось — откуда? И ушло — куда?
Но для меня теперь горит вовеки
Ненареченная звезда.
СТАРОЙ ЖЕНЩИНЕ
Тот огонь, что цвел в тебе когда-то,
Не дотлел под пеплом до конца.
Так рассвет живет в огне заката,
Юность греет старые сердца.
Черный дрозд, запевший на рассвете,
В час вечерний станет соловьем.
И порой полны рыбачьи сети
Вместо рыбы — золотым литьем.
Не слабее, разве только реже
Прорывается огонь со дна.
Посмотри! Созвездия всё те же.
Грозно пламенеет купина.
БУХТА В КАМЫШАХ
В больших озерах топкие заливы
Обводит плотных плавней полоса,—
Как бы восходят, тягостно-сонливы,
Из влажных лон древнейшие леса,—
Колеблет ветер, ласково шурша,
Метелки ситника и камыша.
Над лодкой, наготу твою обтрогав,—
Любовник-солнце; ты горишь в поту,
И комариные следы ожогов
Стрекало страсти множит на лету,—
И лишь глядит на вас исподтишка
Нахохленная голова нырка.

154
Карл Цукмайер
Шуршанью, плеску — ни конца, ни края
Подрагивают крылышки стрекоз;
Вдоль флейты пальцами перебирая,
Сатир стоит, раздвинувши рогоз,—
Идут часы, и каждый жаркий миг
Течет, как капля крови, на язык.
КЛЕНОВЫЙ ЛИСТ В ЛЕСНОМ РУЧЬЕ
Я женщине мешок с листвой в чащобе
Нести помог, — ореховым прутом
Она меня ударила потом,
Из благодарности, а не по злобе.
Боль остывала медленно, однако
Почти ушла в пучину забытья
В тот миг, когда совсем нежданно я
Увидел на поверхности ручья
Как бы замену памятного знака:
Пятизубцовый, одинокий лист,
В предсмертном волшебстве
пурпурно-пылок
Пронизан сеткой кровяных прожилок,
Испятнан ржавчиной, и все же чист
На фоне золотом. У валуна
Он задержался, трепеща слегка,
Пока его не сорвала волна,
— Как некая незримая рука —
И сразу прочь, в лощины и в овраги,
Умчался лист, кружением влеком;
Лишь след от черенка скользнул по влаге,
Как промельк рыбки над речным песком.
Но я смотрел на смутную межу,
Я долго медлил, в страхе замирая —
И мне казалось: я стою у края
Разверстой бездны, и в нее гляжу.

Карл Цукмайер
155
СЕРЕДИНА ЛЕТА
До половины прожитое лето;
Богатством полон мир наперехлест.
По небесам грохочут до рассвета
Рои бессчетных августовских звезд.
Ни клеверов на нивах, ни колосьев,
С черешен снят отрадный груз плодов;
Цветы, на ветер лепестки отбросив,
Роняют семя прежде холодов.
Как пряно пахнет флокс порой вечерней!
День, словно шлемник, — темно-голубой.
Возможно ль чувствам быть в душе безмерней,
Чем в их высокий нынешний прибой?
О полнота, о время исполнений!
В ночи беззвездной — твой бессменный страж!
Я знаю: роскошь тишины осенней —
Лишь то, что после жатвы ей отдашь.
ДИДАКТИЧЕСКИЕ СТИХИ ПО ПОВОДУ
ОДНОГО УПРАЗДНЕННОГО ПОНЯТИЯ
Если дети спросят о заветном —
Сил не трать на пошлые слова.
Пусть предметом тайным и секретным
Остается имя божества.
Сам подумай, как туман в поречьях
Не дает смотреть в водоворот,—
Все же не забудь предостеречь их,
Что любовь, кружа, как коршун, ждет.
В их пути через песок зыбучий
Не просись на роль поводыря;
Все и так решат — счастливый случай,
Лунный серп, вечерняя заря.
Умолчи о грезах человечьих,
О саргассах1, охвативших мир,—
1	Саргассы — водоросли, по имени которых названо Саргассо¬
во море.

156
Карл Цукмайер
I
Все же не забудь предостеречь их,
Что любовь опасней, чем эфир.
Ибо, если спрашивают дети,
Вспомни все, что заучил давно,
Все слова перебери на свете —
Где найти живое хоть одно?
Время упивается победой,
Речь любая перед ним слаба —
Все же детям исподволь поведай,
Что любовь — и память, и судьба.
ФЕНИКС
Подписи к «Шести веерам» Оскара Кокошки1
Чудесные, немыслимые твари,
Как сплетены изящно, без усилий
Черты обличий, линии воскрылий
В необозримом, яростном пожаре!
О тирсы, рыбы, змеи, о Микены,
О ужасом не тронутая ночь —
Объяло пламя лодку, в ней — сирены:
«Это наша заводь —
Хочешь здесь поплавать?»
Ты не бежишь? Ты, кажется, не прочь?..
Повозки долго тащатся вдоль суши,
Коней багряных цокают подковы —
Они до Мыса Бурь идти готовы.
Волков, драконов гонит крик петуший.
Пред королевой паж порой вечерней,
Блестит копье, безжалостно и немо.
Она склонилась под венец из терний,
Но звездами сверкает диадема.
1 Оскар Кокошка (1886—1980) — австрийский живописец
и график, представитель экспрессионизма. Стихотворение предста¬
вляет собою подписи к серии рисунков этого художника.

Карл Цукмайер
157
Распахан луг — и кости забелели;
Там дети нерожденные земли
Растут в росе кровавой — асфодели,
Которые почти уже взошли.
И в каждом доме
Есть мертвецы. Но мы в миру —
Как под пилонами, где ночью, на ветру,
При свете факелов ты отдаешься дреме.

Нелли Закс
Nelly Sachs
СМОТРИ
Смотри
смотри же
человек прорывается
посреди рыночной площади
слышишь как бьется пульс его
и большой город
опоясанный вокруг его тела
каучуком
ибо судьба
замаскировала
колесо времени
вздымается с его вздохами.
Стеклянные витрины
разбитые глаза воронов
померкшие
черные маячат печные трубы
могила света.
Но человек
ахнул
и поднимается
прямая свечка
в ночи.
ТЕМ, КТО СТРОИТ НОВЫЙ ДОМ
Когда ты возводишь себе новые стены,
с новым очагом, новым столом и новой
кроватью,
не вешай свои слезы о тех, кто ушел,
о тех, кто больше не будет жить с тобою,

Нелли Закс
159
на камень
или на дерево,—
иначе твой сон будет заплакан,
недолгий сон, без которого не обойдешься.
Не вздыхай, когда ты стелишь себе постель.
Иначе сны твои смешаются
с потом покойников.
Ах, и стены и предметы
чутки, словно эоловы арфы,
словно поле, где твоя печаль произрастает.
Чуют они, что ты им родной во прахе.
Строй, пока журчат часы.
Но не выплакивай минуты
вместе с пылью,
которая свет покрывает.
МЕРТВОЕ ДИТЯ ГОВОРИТ
Мать меня держала за руку.
Тут поднял кто-то нож прощания,
и выпустила мать мою руку,
чтобы не попал он в меня.
Потом она еще раз тихо потрогала мне
колени,—
и рука ее кровоточила.
И пополам перерезал нож прощания
кусок у меня в горле.
Нож взошел на рассвете вместе с солнцем
и в глазах моих начал заостряться.
В моем ухе оттачивали друг друга вода и ветер,
и голос утешителя колол меня в сердце.
Когда вели меня на смерть,
и в последнее мгновенье чувствовалось,
как обнажается сверкающий нож прощанья.

160
Нелли Закс
В ЖИЛИЩАХ СМЕРТИ
Вы, созерцающие,
у кого на глазах убивали.
Как чувствуешь взгляд спиной,
так чувствуете вы всем вашим телом
взгляды мертвых.
Сколько ломких глаз взглянет на вас,
когда вы из ваших убежищ сорвете фиалку?
Сколько молящих рук
в мученической судороге веток
на старых дубах?
Сколько воспоминаний произрастает в цвету
вечернего солнца?
О неспетые колыбельные
в ночном крике горлицы!
Иной принес бы на землю звезды,
а теперь за него это сделает старый колодец.
Вы, созерцающие,
вы не подняли убийственную руку,
но праха с вашей тоски
не стряхнуть вам,
вы, стоящие там, где прах в свет
превращается.
* * *
И с твоих ног, любимый мой,
две руки, рожденные давать,
башмаки сорвали
перед тем, как тебя убить.
Две руки, обреченные отдать себя
и распасться в прах.
Твои башмаки из телячьей кожи,
дубленой, крашеной,
шилом проколотой.
Кто знает, где последний живой вздох
обитает?
Во время короткой разлуки

Нелли Закс
1.61
земли с твоей кровью
берегли они песок, словно часы,
наполняемые смертью ежесекундно.
Ноги твои!
Их опережали мысли.
Такие быстрые у господа бога,
ноги твои уставали,
израненные в погоне за сердцем.
Но кожу,
которую лизал теплый язык
матери-коровы,
прежде чем содрали ее,—
эту кожу содрали еще раз,
с ног твоих
содрали,
любимый мой!
ХОР УТЕШИТЕЛЕЙ
Садовники мы без цветов оставшиеся.
Не пересадить целебную траву
Из вчера в завтра.
Отцвел шалфей на лугах,—
розмарин утратил запах перед лицом
новых смертей.
Даже горечь полыни — вчерашняя горечь.
Цветы утешенья слишком низкорослы.
Им не дотянуться до детской слезы.
Новое семя, быть может,
в сердце ночного певца.
Кто из нас утешать смеет?
В глубине долины
между вчера и завтра
стоит херувим,
рисует крыльями молнии скорби,
и руки его разлучают утесы,
вчера и завтра —
словно края раны,
которая должна остаться открытой,
которая пока еще не смеет зажить.
6 Вести дождя

162
Нелли Закс
Молнии скорби уснуть не дают
полю забвения.
Кто из нас утешать смеет?
Садовники мы, без цветов оставшиеся,
стоим на звезде сияющей
и плачем.
ХОР НЕРОЖДЕННЫХ
Мы, нерожденные.
Вожделение уже начинает работать над нами.
Побережье крови ширится, чтобы
принять нас.
Росою мы никнем в любовь.
Лежат еще тени времени вопросами
над нашей тайной.
Вы, любящие,
вы, вожделеющие,
слушайте, вы, больные прощанием:
это мы начинаем жить в ваших взорах,
в ваших руках, ищущих в голубом воздухе, —
это мы, пахнущие рассветами.
Нас уже притягивает ваше дыхание,
берет нас в сон ваш,
в наше царство земное,
где наша кормилица Ночь
нас выращивает,
пока мы не отразимся в ваших глазах,
пока мы не заговорим в ваше ухо.
Как мотыльков,
ловят нас дозорные вашего вожделения.
Мы птичьи голоса, проданные земле,
пахнущие рассветами,
мы, грядущие светочи вашей печали.
ЧТОБЫ ГОНИМЫЕ НЕ СТАЛИ ГОНИТЕЛЯМИ
Шаги,
в каких пещерах отголосков
вы сохранились,
предсказав однажды слуху
грядущую смерть?

Нелли Закс
163
Шаги —
не птичий полет, не потроха,
не потеющий кровью Марс
смерть предсказали —
только шаги.
Шаги —
древняя игра палача с жертвой,
гонителя с гонимым,
охотника с дичью.
Шаги,
которыми время терзает,
час — волк
гасит путь беглеца
кровью.
Шаги,
отсчитывающие время воплями, вздохами,
паводок крови,
смертный пот час от часу обильней.
Шаги палачей
по следам жертв,
секундная стрелка на циферблате земли,
каким только черным месяцем притянутые.
В музыке сфер
где ваш резкий звук?
* * *
Заслонены любящие
небом, словно каменной стеной.
Тайная стихия творит им дыхание,
и несут они камни в благословение,
и все, что растет,
у них одних находит родину.
Заслонены любящие,
и для них одних щелкают соловьи,
которые без них вымерли бы уже в глухоте.

164
Нелли Закс
Лани, тихие лесные сказки,
кротко сострадают им.
Заслонены любящие,
находят они скрытую боль заката,
кровь на ивовых ветках,—
и, улыбаясь, практикуют в ночи умиранье,
тихую смерть
со всеми родниками томления.
* * *
На дорогах земли
дети лежат,
с корнями
вырванные из Матери-земли.
Свет померкшей любви
выпал у них из рук,
чью пустоту наполняет ветер.
Когда отец всех сирот,
вечер, с ними
из всех ран истекает кровью
и трепетные их тени
душераздирающий страх
тел их срисовывают,
впадают они вдруг в ночь,
словно в смерть.
А в горах рассветной боли
умирают их отцы и матери
снова и снова.
* * *
Всегда
там где умирают дети
самые тихие вещи бесприютны.
Мантия — боль заката
в которой темная душа дрозда
оплакивает ночь —

Нелли Закс
165
маленькие ветерки над зябкими травами вея
развалины света угасая
и умирание сея
Всегда
там где умирают дети
догорают огненные лики
ночи одинокой в своей тайне —
и кто знает каких проводников
смерть высылает:
запах древа жизни
петушиный крик что укорачивает день
волшебные часы осеннего ужаса
в заколдованную детскую
клубки воды к берегам тьмы
гулкий тягучий сон времени
Всегда
там где умирают дети
завешиваются зеркала кукольных домов
вздохом
чтобы больше не видеть пляску
лилипутов-пальцев
одетых в атлас детской крови
пляску что тихо стоит
как стоит в подзорной трубе
мир отторгнутый у луны
Всегда
там где умирают дети
камень и звезда
и сколько грез
бесприютны
ЗЕМЛЯ, ПЛАНЕТА-СТАРИЦА
Земля, планета-старица, к моей ноге ты присосалась,
которой хочется лететь,
король. Лир, в чьей горсти одиночество!
Выплакиваешь внутрь очами моря
останки скорби

166
Нелли Закс
в глубь души.
На локонах серебряных твоих
венком дымянки миллионы лет
в бреду паленым пахнут,
твое потомство
тень смертную твою уже отбрасывает,
а ты все вертишься и вертишься,
своей орбиты звездной не теряя,
ты, побирушка с Млечного Пути,
и ветер твой перед тобою —
собакою-поводырем.
ТУТ И ТАМ
Тут и там фонарик милосердия
для рыб ставить надо бы,
где крючки проглатываются,
где удушие практикуется.
Где созвездие муки
созрело для искупления.
Или туда,
где влюбленные мучат друг друга,
влюбленные,
которые и так всегда на грани гибели.
ГОТОВЫ ВСЕ СТРАНЫ
Готовы все страны
встать с карты мира,
сбросить свою звездную кожу,
синюю вязанку своих морей
взвалить на спину,
горы с огненными корнями
шапками надеть на дымящиеся волосы.
Готовы последнее бремя тоски
нести в чемодане, эту куколку мотылька,
на крыльях которого однажды
кончат они свое путешествие.

Нелли Закс
167
ПРИДЕТ КТО-НИБУДЬ
Придет кто-нибудь
издалека
с речью,
где, может быть, звуки
перекрыты
ржаньем кобылы,
или
писком маленьких черных дроздов,
или скрежетом пилы,
разгрызающей всякую близость.
Придет кто-нибудь
издалека,
похожий на пса
или на крысу,
придет зимою,—
ты одень его потеплее,
возможно, у него
огонь под подошвами
(быть может, он ехал
на метеоре верхом),
не нужно ругать его
за продырявленный коврик.
Всегда странник
носит с собой
сироту-родину,
для которой он, может быть,
ничего не ищет,
кроме могилы.

168
Ханс Арп
Hans Arp
* * *
Человек из костей
без плоти и крови
ходит как и следует
складываясь и раскладываясь.
Человек из плоти и крови
но без костей
висит как костюм
на спинке стула.
Человек из крови
но без костей и плоти
живет в огромной бутылке
и позволяет
если есть настроение
на какое-то время
разливать себя по стаканам.
ПОЮЩАЯ СИНЬ
Душистый свет
нежный как сад в цвету
проникает в меня.
Изморось
аромата.
Я шагаю
легко и быстро
по светлым лепесткам величиною
с округу.

Ханс Арп
169
*
Земля и небо
сливаются.
Синь расцветает
отцветает
зацветает вновь.
Душистый звонкий свет
пронизывает меня.
Я покоюсь
зыблемый светом
в душистом звонком
радужном роднике.
*
Дрожащие венцы света
опускаются рядом со мной.
Всплывают рядом со мной.
Они звенят
задевая меня.
На мне распадается платье Нарцисса. **
Мое сердце
парит над звездным лугом
среди бесчисленных звезд.
Подо мною все синее синь.
Нежные звезды пускают корни во мне.
Надо мною все синее синь.
*
Душистые звонкие радужные миры
затянули безмерные глуби и выси.
Я покоюсь посреди
играющих парящих венцов света.
Они сквозь меня воспаряют и падают.
Я покоюсь в чрезмерном
веселье и свете
в самой глуби бесконечного родника.

170
Ханс Арп
*
Едва ощутима земля.
Синь подножия все синее.
Шаг мой все легче и легче.
Скоро я воспарю.
Поющие звезды блуждают вместе
со мной
*
Я чую глубокие выси
и высокие глуби
надо мной и подо мной
мощно пронизывающие меня.
Нежно и весело
пребываю я на земле.
*
Звенит
шумит
откликается
раздается
изморось
аромата
становясь блаженно поющей синью.
Синь плодоносит светом.
*
Я слышу
шепот
звон
гул
смех.
Уже звучат переливы.
Слепящий расколотый свет.
Нежные звезды
пускают корни во мне.

Ханс Арп
171
*
Нежные вечности
пускают корни во мне.
Наконец наконец
могу я время транжирить
миг за мигом
бесконечностями
небрежно в душистом звоне
среди изобильных
внутренних звезд
в самой глуби бесконечного светлого
родника.
*
Цветыоблака
облакацветы.
Отражаются звоны
в безмерности.
Синие воспоминания.
Между высью и глубью
аромат и синь
рожденные в тех родниках
у которых я грезил ребенком.
ЛЮДИ
Скромные сероокрашенные стулолюди
которые не хотят быть ничем иным
как стульями на которых сидят другие.
Облаколюди которые сами себя порождают.
Беспупые нелюди которые жаждут совершенства
и медленно медленно словно слепые
ощупывают место где должен появиться пуп.
Дыролюди сквозь которых продет как нить
путь в прогрессивный ад.
Дыролюди поставляющие соты
но мало меда.

172;
Ханс Арп
Длинные тонкие нитколюди
из белых неописуемых нитей.
Если их намотать на катушку
их удобно переносить в карманах.
Люди у которых такое чувство
что скоро должны созреть камни.
Люди которые полагают
что не имеет никакого смысла
к своим двум передним ногам
отращивать еще пару задних
и что достаточно и одной ноги
для того чтобы прыгнуть в бездну.
Стрелколюди приделанные к стене которые
сразу начинают вращаться как стрелки
выкрикивать «ку-ку» «ку-ку»
и показывать время.
Люди которые после смерти становятся
сияющими солнцами.
Люди которые являются морем
разбрасывающим букеты.
Люди словно нежно сияющие яичные луны.
Люди которые в виде арабской единицы
садятся в поезд
и в виде римской единицы
из него выходят.
Люди которые говорят себе
нужно сажать и дальше
зонты ли казачьи ли пики
вокруг испанских богемских ли деревень
до абсурда.
Но лучше за шпалерами холодных границ
но лучше за стенами
не покидая внутренней колоннады.
Люди которые чихают морскою галькой
Кентавры — наполовину автомобили
наполовину люди.

Ханс Арп
173
Люди которые как карту
выбрасывают новости из кармана.
Люди которым вовсе плевать на
первопричину
лучше просто болтаться на этом свете
и на их безносом лице
три ряда друг над другом
тщательно расположенных
и ухоженных
геральдически стилизованных усов
которые старательно расчесываются
лакируются
и покрываются позолотой.

174
Роза Ауслендер
Rose Auslander
ЭЛЕКТРОУЛЫБКА
Стрелки часов
гонят лицо
из зеркала
на улицу
Включается
электроулыбка
Приди скорей
наступает час
лирики
Вот и отключена
электроулыбка
пора
в вагонетку
времени
на рельсы
электрочасов
БРАТ МОЙ БЕЖЕНЕЦ
Брат мой беженец
облаченный в газету
солнце не светит тебе в пути
твой чемодан всегда у дверей
и воронье на страже
Листва уговаривает тебя
отнестись к ней с прежним доверием
но в твоем царстве дождя

Роза Ауслендер
175
не плодоносят сады
птицы не вьют гнезд
Воскресная зелень
церковь в тумане
кивают цветущие окна
манят тебя но ты
отворачиваешься от них
скитаясь в поисках лампы
под голубым абажуром
хотя ты прекрасно знаешь —
герой-атлет ее растоптал
и осколки рассыпаны по всей Европе
Коротаешь ты вечера у реки
смотришь на звезды которые держат небо
чтобы оно как Америка не обрушилось на тебя
проносятся воды родные тебе и чужие
уносят обломки твоих надежд
брат мой беженец
НА ПЛЯЖЕ
Моя подружка
четырехлетняя мулатка
заливается смехом
курчавым смехом своей расы
В глазах у нее плещется море
стриженая головка — стайка стрижей
бронзовая ручка — золотистый цветок
Она сгребает лопаткой солнце
и пересыпает в мои ладони
эхо смеется и уходит в песок
Тень ее пересекается с тенью
белокурого мальчугана
на мгновение крест
врезается в сияние дня
и вот уже тени
разбегаются в разные стороны

176
Роза Ауслендер
Маленькая подружка
подойди ко мне со своим ведерком
мы с тобою построим
дома города и страны
наполняй же ведерко солнцем
мир откликайся эхом
на наш смех
ГАРЛЕМ1
Печальная
луна
над трущобами
Рыдающие блюзы
в барах
Звезды падающие
в каньоны
Рок-н-ролл
неоновой ночи
бодрствует
до утра
Пусть же светят
твои
белоснежные зубы
Г арлем
Пока
бродяга луна
не упадет
в ущелье
ПАБЛО НЕРУДА2
Вы же знаете Пабло Неруду
друга Пабло
Вы же знаете Пабло Неруду
поэта чудес —
‘ © Literarischer Verlag Helmut Braun KG, Koln 1977
© 1981 S. Fischer Verlag Hamburg, Frankfurt am Main,

Роза Ауслендер
177
каждая вещь
каждый человек это чудо
Говорят что он умер —
не верьте
Вы же знаете
бессмертного поэта
Пабло Неруду
МОГИЛА ПАУЛЯ ЦЕЛАНА1
Цветов не посажено здесь
да и не нужно
Здесь нужен только
мак-самосевка
дикий
черноязыкий
буйно цветущий
как тот
кто под ним лежит
ВОДУ НА СВОЮ МЕЛЬНИЦУ1 2
Воду на свою мельницу
черпаю решетом
Держу крылья по ветру
под стать дыханию
Толку в ступе
голод
1	© Literarischer Verlag Helmut Braun KG, Koln 1977.
Пауль Целая (1920—1970) — выдающийся немецкий поэт, с
1948 года жил в Париже.
2	© Literarischer Verlag Helmut Braun KG, Koln 1977.

178
Роза Ауслендер
АНКЕТА1
Анкета
должна заполняться
да или нет
забытые
имена и даты
куда откуда
подтверждается подписью
Да я родилась когда-то
нет больше страны моего детства
я не человек как другие
я имя свое забыла
трижды поставлю крестик
аминь
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА1
Речь веду
о пылающей ночи
которая выжгла
Прут
о скорбных ивах
об окровавленных буках
об онемевших соловьях
о желтой звезде
под которой
мы каждый миг умирали
в те висельные времена
не о розах
речь я веду —
на воздушных качелях
Европа Америка снова Европа
я не имеющая места жительства
но живая
1 © Literarischer Verlag Helmut Braun KG, Kdln 1977.

Роза Ауслендер
179
ПРОШЛОЕ1
У прошлого
тоже есть крылья
Оперенье их —
отмершие клетки жизни
Зеленеют
склоны буковых гор
У любимого
голубые глаза
Дождь орехов
дети играют ими
Голенькие воспоминания
плещутся в Пруте
Умирает отец
умирает мама
Боль это старая яблоня
с горькими яблоками
ПРОДАЕМ1
Весною
я продаю
фиалки из забытого сада
Летом
бумажные розы
Осенью астры
астры из слов
Зимой ледяные цветы с окна
умершей матери
1 © 1981 S. Fischer Verlag Hamburg, Frankfurt am Main.

180
Роза Ауслендер
Так и живу
одним днем
одной ночью
славлю месяц и звезды
пока не появится солнце
и не продаст меня
дню
ПРЕДОСТАВЬТЕ НАМ1
Предоставьте нам быть
тем что мы есть
поэтами
Оставьте нам
наши слова
наши убеждения
Не придавайте
нашим словам
свой смысл
Предоставьте нас
нашим печалям и радостям
в нашем всевременном бытии
вы блюстители разума
с твердокаменными сердцами
МОИ ЖЕЛАНИЯ1
Я хотела б
магнолией быть
столетней прекрасноцветущей
Соловьем хотела б я быть
сладкогласным
1 © 1981 S. Fischer Verlag Hamburg, Frankfurt am Main.

Роза Ауслендер
181
Или лучше горою
в объятиях солнца
омытой дождями
тысячелетней
возвышающейся надо всем
Ах все это сказки
ни магнолией
ни соловьем ни горою
я быть не хочу
Я хочу быть самой собою
любить тех немногих людей
которых люблю
делить жизнь со всем миром
и хотя бы единым словечком
пережить свою смерть
МОЕ ДЫХАНИЕ1
В моих глубоких снах
плачет земля
кровью
Звезды
смеются мне в глаза
Дети приходят ко мне
с пестрой охапкой вопросов
ступайте к Сократу
отвечаю я им
Прошлое
сотворило меня
будущее
унаследует
Мое дыхание это и есть:
сейчас
1 © 1981 S. Fischer Verlag Hamburg, Frankfurt am Main.

182
Роза Ауслендер
НО Я ЗНАЮ'
Была мотыльком
до рождения
деревом
или звездой
Не помню
Но знаю
была
и буду-
мгновение
вечности
ОДИНОЧЕСТВО*
В каждой земле
есть варвары
Они пожирают
наши сердца
Кто нам поможет
Ослепли
ангелы
Все слезы стекаются
к острову одиночества
где кромешный холод
и тонкое деревце
музыки темной
1 © 1981 S. Fischer Verlag Hamburg, Frankfurt am Main.

Эрнст Майстер
Ernst Meister
183
Я ПОЙДУ ДАЛЬШЕ
Я пойду
вниз по горам,
ввысь по долам,
я пойду.
В пене морской
встали врата,
с ними шепчется ветер:
«Древняя соль
знает мудрость».
Я пойду
вниз по горам,
ввысь по долам...
Я пришел к гробнице.
Из могильного холмика
высунулась рыбья головка.
Сквозь цветы
на меня глядел ее глаз.
Сердце мое замерло.
Сквозь невод, который не ловит,
уплывали желанья и желанья,
и безмолвье молвило:
«Нищего, ищущего слов,
небо не обидит...»
Я пойду дальше.

184
Эрнст Майстер
ПОЛОЖИСЬ НА СЕБЯ
Полагаюсь на себя.
Город бродит по собственным улицам.
Гора лезет в свою же высь.
Взлет качелей останавливается и задумывается.
Река спрашивает: «Куда мне течь?»
Бог говорит: «Не могу больше, мама. Жарко».
Шоссе говорит: «У меня больше нет бензина».
Вечер землю забрал в забор и сказал:
«Добрый вечер!»
Матери хором твердят:
«Все на свете само себе опора».
Им смешно.
ЗАЯЧЬЯ ЗИМА
Ура,
полевые пуганые солдаты!
Плечо к плечу,
головами вниз,
а на головах — мешки —
смирно висеть, зайцы! —
в зимнем ветре.
Да, это зимний ветер
белыми, как резцы,
стелется тучами серебра
над зеркальным небом.
Снежную
затеваю я лавину с горы:
один толчок, и —
моя вина —
бог-отец в небесах души —
рушится с горы
в дол, растет
и вдребезги дробит
морозное мое окно,
за которым вывешены вы, зайцы.

Эрнст Майстер
185
Встать,
полевые пуганые солдаты!
Вольно!—
белый клевер, льдистый, расцвел в выси!
Прыгайте ко мне,
вволю полакомьтесь под зимним
ветром, смойте
с шерсти запекшуюся кровь —
мою вину
и гоните до упаду меня
по бескрайнему голубому снегу.
СИНЕВА
Мысль бежит
навстречу дождю.
Радуги не видать.
Я пришел в село,
и в селе все то же. Петух
с отрубленной головой
налетал на мое окно.
— Кукареку! — кричу я, —
свезите урожай,
откормите быка,
который жует да жует
и которому на меня наплевать,
на меня, косца,
что поранил ногу свою.
На косца,
что поранил ногу свою,
которому по пути
разве что с безголовым петухом,
ковыляющему по нехитрой тропе
и подмигивающему синеве,
распроклятой небесной синеве.

186
Эрнст Майстер
ПТИЧЬЯ ТУЧА
Вечер
скворчит скворцами.
Пусть это игра слов,
она оборачивается
явью, —
таков черный их переклик,
неслыханный
в этом лабиринте.
Должно быть, это
осень, и она
хмурит брови: птичья
туча
взмывает над
загаженными деревьями
и берет
непонятное направление
к северу.
ПАСТУШКА
Кличущая ягнят
пастушка, —
с ними она не кличет ли
тени тех,
которых она повыдала
под мясничий нож?
Каким голосом
созывает она скотину
восвояси?
Но смотри:
вот уже топочут
рядом с теплыми и шерстистыми
под лучами лелеющего солнца
овчие костяки.

Эрнст Майстер
187
ДНО БЕЗМОЛВНО
Оно не ведет записей —
это дно, где мертвые в мертвом,
та основа, которая держит
водный свод
и разметанные флоты слов,
дно, поросшее тьмой и гнилью,
бессловесное, безгорлое под
плещущими плавниками и плывущими
днищами!
Толчком вниз?
Я хватаю руками в темноте,
как гнилой фитиль,
финикийскую тканую пеленку,
глубомерный груз,
заблудившееся эхо,
обломок лютни...
Нырнуть ли?..
Поискать ли с фонарем и найти
судовой журнал,
но ни слова в нем об опыте смерти,
а только о самом
начале погибели:
Мы тонем. Мы
станем дном.
* * * 1
ДОЛГО ЛИ, КОРОТКО ли,
а та истина,
которая предстоит,
зовется: Смерть.
После нее
ты будешь един
с землей и небом,
1 © 1977, 1979 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co, KG,
Darmstadt und Neuwied.

188
Эрнст Майстер
себя не знающим.
(А кто ты теперь?)
Что бы это значило:
рожденному время родить
в потугах мысли вопрос:
зачем я?
* * *
Что некогда было — боги,
то ныне — глаз,
полный зренья, светлый, живой:
голубая радужка, синий зрачок,
взглядом цветущее небо,
клумба взгляда.
Нет, не пусто
небо. Нет, не клонись
тяжкой кровью, скудельная тычинка,
ибо там вверху —
несчетные зрители и бдители
твоего бденья.
Нет, не
пусто небо,
а просветленно.
* * *
Творца — нет,
орудия — нет,
есть одна,
сама себе мать,
Природа —
как же
я буду в ней
одинок?

Эрнст Майстер
189
НАСТОЯЩАЯ АСПИДНАЯ ДОСКА
Когда сломится сланец,
будет у меня
настоящая доска.
Напишу я на ней гору,
текучую сланцевую гору,
всю в ласточках,
всю увитую виноградной лозой.
Их гнездо —
плечо
хозяина в своем винограднике,
плечо нищего.
ПОСЛЕ НЫРНУВШЕГО ГРОМА
После нырнувшего
грома снова недвижен пруд.
Буквы молний легли на дно.
Но,
словно простота
стала мыслить, влага,
прежде темная, прозрела насквозь
рыбьим серебром.
ВСЯКОЕ ВРЕМЯ
1
После дождя висят
капли
на жирных розах.
Улитка
задирает нос:
здесь, как в могиле,
покой.

190
Эрнст Майстер
2
Снег цветет
под наклоном света.
Я сижу в лощине
в багряных тенях.
Я выткан
в разговоре
меж лилиею и астрою.
Мне, как яблоко,
вкусен снег.
ЭПИЗОДЫ
1
Ночь, в которой
блещет алмазная гора,
а ворон и соловей
качаются на качелях
новой луны.
2
Эти нити
дождевые
не кончаются
в ладони.
3
Над морем —
смех: поймали
говорящую рыбу.
Но она говорит,
что у каждого на уме.
А
Этот камень
сочинен. Я держу
его в руке
и думаю: я преграда
его паденью.

Эрнст Майстер
191
БЕРЕГ
Вернись
к моим губам.
Ресницам твоим
я спою
корабельную песенку.
Как под парусами,
мы плывем под сомкнувшимися
веками
мимо берега,
который как нить,—
собеседники света.
* * *
ЗДЕСЬ,
скрюченный
между двумя Ничто,
я говорю: любовь.
Здесь, в круговерти
Случая,
я говорю: любовь.
Здесь, теснимый
полыми небесами,
хватаясь за стебли
земного царства,
здесь, из
вздоха рожденный,
зачатый меж
кручей и кручей,
я говорю: любовь.
* * * 1
Ах, в
собственной, ах,
в смертной коже...
1 © 1977, 1979 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

192
Эрнст Майстер
Если бы МЫ
знали самих себя,
мало бы в этом
толку:
потому что жизнь шумит позади,
а назад пути уже нет,
а впереди —
могила.
Как воздух
шевелит стебли
и дождем осыпаются цветы,—
этим
иногда внутри
занят взор.
* * * 1
ВЕЧНОСТЬ -
почти предмет,
но только
для слабого взгляда.
А она —
поток и побег,
никогда нигде не кончаемый.
ПОДУМАЙ ПРО ЭТО.
Растратится ли Время
вконец, —
труп
об этом не спросит.
1 © 1977, 1979 by Luchterhand Verlag GmbH & Co, KG,
Darmstadt und Neuwied.

Хильде Домин
Hilde Domin
193
ЗОЛОТОЙ ШНУР
Ничто так не зыбко,
как встреча.
Ну а мы, словно малые дети,
не верим, что время истлеет.
То приручая, то чураясь друг друга,
ёрничаем перед разлукой,
словно фантики, копим обиды,
проверяем, жжется ли пламя.
Но выбрано, выкликнуто уже
чье-то имя.
Передышка
окончена.
И в тоскливом предчувствии,
в страхе,
корежась, противясь дороге,
мы цепляемся крепко за шнур золотой.
Но он, ненадежный, он рвется.
И уносит нас прочь
цз города одного и того же,
из мира одного и того же
каждого
под ту же
всех уравнивающую землю.
СЕЯТЕЛЬ
Всесильный сеятель,
незваный-непрошеный,
духом одним
разбросал семена
7 Вести дождя

194
Хильде Домин
васильков и огненных маков
на мое пшеничное поле.
Всесильный сеятель,
как отделить мне
сверкающие сорняки
от налитых колосьев,
не искорежив, не выкорчевав
все поле?
ТРИ ЧАЙКИ
Три эти чайки:
две, что бок о бок парят,
навсегда неразлучны с третьей,
в воде отраженной.
Серебристая с белой,
белая с серебристой,
а та, что тенью
преследует их,
только серой бывает,
свинцовой.
И продлится это, покуда
на свете есть солнце,
покуда легко и плавно
струится река под ветром.
РОЗА - ОПОРА
В воздухе средь акробатов и птиц
я устрою себе жилище:
кровать примостится на трапеции чувства,
качаясь гнездом на кончике ломкой ветки
под натиском ветра.
Я куплю себе одеяло из шерсти тончайшей
шелковистых овечек, которые
в лунном свеченье
мерцающими облачками
проплывают над прочной землею.

Хильде Домин
195
Я закрою глаза и укроюсь руном
этих преданных мне животных,
ощущая песок, забившийся в их копытца,
слыша, как щелкнула щеколда,
замкнувшая на ночь конюшню.
На оперении птиц возносит меня пустота.
Я никак не засну.
Голова идет кругом.
Руки ищут, за что ухватиться,
и только в розе находят опору.
ДЕТСКИЙ САРКОФАГ
Дети, играя, запросто рушат
отслужившие крепости
своими руками.
Теперь это стало мне ясно.
Олива всего на чуть-чуть подрастает
за свою неспешную жизнь;
коли мы доживем — так увидим.
Об этом я знаю и без подсказки.
Дети порой
умирают. Так и ложатся
в гроб детьми.
Нам не увидеться больше.
Могила цветов и птиц,
века
изумленных глаз.
Мы стали другими:
королевские дети1,
что любви не познали.
Мы отвыкать привыкаем.
1 Намек на старинную немецкую балладу о королевских детях,
разлученных злой колдуньей и погибших в волнах.
7*

196
Хильде Домин
ГОЛУБИ ПОД ДОЖДЕМ
Ступни мои, уставшие за день,
словно два голубя,
каждою ночью
искали силки твоих рук,
маленькие мои ступни.
Отвергнутые и никчемные,
продрогшие под дождем,
жмутся друг к другу
под дверью твоею,
словно два голубя,
маленькие мои ступни.
ЧУЖОЙ
Обычная жизнь: что-то строят
и убирают мусор
на этой сцене средь прочных домов,
и деревьев, и улиц.
Скоро мой выход. Обозначено место,
где я появлюсь, столик и кресло.
Кельнер приносит мне кофе.
Я заведомо знаю слова своей роли.
Через какое-то время
для меня возведут
спальню в шумном отеле.
И никто не ждет меня на вокзале.
И тогда я укутаюсь
в истертую, тонкую ткань
твоей любви —
свое единственное облаченье.
И пойду,
озаренная светом
давно угасшей
улыбки.

Хильде Домин
197
ПОДСОЛНУХ
Сердце мое — подсолнух,
ищущий, жаждущий
света.
К какому же
из минувших
радостных озарений
ты потянешься в мрачные дни?
ПРОСЬБА К ДЕЛЬФИНУ
Каждую ночь,
обхватив дельфина-подушку,
я уплываю прочь.
Добрый дельфин,
когда станет светать,
унеси меня, вынеси
сквозь море сердцебиенья
к милостивому причалу.
Откуда грядущего не различить.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЕЙ
От себя ты отринул
все, что было твоим.
Даже надежду.
И она, не простившись,
взошла на корабль,
не успел от твоей он отправиться бухты.
Свое лицо ты теперь не умеешь узнать.
Мертвец, что по старой привычке
пока еще двигаться может,
бриться, стричь ногти.
И если слезы застят тебе глаза,
не сознаешь ты, что плачешь.

198
Хильде Домин
Но ничто не сгорает дотла.
Просто теплится, дремлет в тебе,
полумертвом,
и возвращается вспять,
переиначено в чем-то временем
и разлукой.
Все повторится. Вернется.
Даже корабль.
Даже те корабли, от которых ты
прежде отрекся.
И ты сам не поймешь, то ли их мачты
ты видишь вблизи наяву, то ли это
в тебе воспряли, взметнулись деревья?
Ты почувствуешь только, что
раскрепостится душа
и засквозит в твоем сердце свет,
примиряющий все и роднящий.
Он вплывет в безбрежную рану,
что наполнена сладостной влагой.
НЕЖНАЯ НОЧЬ
Грянет такая ночь,
и ты будешь любить
уродство,
а не красоту,
ты будешь любить распад,
а не процветанье,
не свое всемогущество,
а свою неискусность.
Этой нежною ночью,
этой ночью ты будешь любить
то, что спасти не властна
даже сама любовь.

Хильде Домин
199
О	ПРАВИЛАХ ХОРОШЕГО ТОНА
Если плюнут в глаза тебе
то укутайся в тучу
и скажи — моросит.
Лицо что умыто дождем
никого не сконфузит не обескуражит
пусть заплакано — это не видно.
Оплеванный
пусть не страшится
его простят.
Так наверное думали
евреи
в Третьем рейхе.
Одни лишь повешенные
наглость имели надуться
и выглядели вопиюще.
А смертников
еще и дубасили
за то что медленно умирают.
ОПЕРЕНИЕ РЕЧИ
Оперение речи погладить
Слова это птицы
Воспарить с ними
и упорхнуть

200
Хильде Домин
О НАС
Когда-нибудь потом о нас прочтут
Но не по мне состраданье
пытливых учеников
не по мне жалостные
в учебниках строки о нас
Мы
обреченные знать, но
приговоренные к праздности
Прах наш вовеки
не станет прахом земным

201
Хайнц Пионтек
Heinz Piontek
окно
Когда оконная рама
дрожит и стекло дребезжит,
ветер ли это над домом
или с приземистым громом
в поле гроза бежит?
Или телега это?
Пыль пристала к стеклу.
К ржавым задвижкам лето
льнуло всплесками света
горячего на полу.
Сухие крохи замазки,
неведомое вокруг.
В окне мне видятся сказки
и все, что ткет без подсказки
в гардине ветхой паук.
ЗЕМЛЕМЕРЫ
Железом землю ранят все подряд.
Скопленье кольев красных или белых;
давно глаза слезятся и болят,
крик застревает в глотках загрубелых.
Один расправил карту деловито,
другой, вращая оптику, моргнул,
и в перекрестье движется ракита,
помощник в точку схода вновь шагнул.

202
Хайнц Пионтек
Не обошелся третий без линейки,
а тот вступил с подсобниками в спор;
они сосут лениво носогрейки
начальству своему наперекор.
Все носят шляпы, куртки шерстяные;
роса и пыль у них на сапогах,
втыкают в землю камни межевые
и листья ощущают на зубах.
Они считают. Линия точна.
Нужны приборы для того, что зримо.
Нежнейшая вдали голубизна;
но циркуль здесь. Все в мире измеримо.
ОСТРОВ ОСЕНИ
Японский рисунок
Дымка везде —
на травянистом склоне
упругий бамбук.
Как сквозь прозрачный шелк,
виден буйвол и голубь.
Блюдо
с маслом гвоздичным
несет монах в храм.
А куртизанка грустит:
коснулся ее цитры
в былое канувший год.
БОЛЬШОЙ АРБЕР1 1945
Время листвы и смерти.
Тропа во мхах чуть видна.
Просить приходится хлеба,
И на тебе — вина.
1 Большой Арбер — название вершины в горном массиве
Чешский лес (нем. Богемский лес).

Хайнц Пионтек
203
О камень ружье разбито,
в болоте ржавеет шлем;
как трудно начать сначала,
когда ты ни с кем и ни с чем.
Деревья твой сон осеняют,
тенями в глазах рябя;
в ущельях светится зелень,
светится не для тебя.
Растет твое отреченье
из расточенных лет.
Каменные вершины
никнут в сумрачный свет.
БИБЛЕЙСКАЯ НОЧЬ
Во мраке скрипучем стоны...
Кто мне гибель предрек?
Исайя бросает вихри
в пропасть моих тревог.
Давид бежит. Над холмами
вскрик ночи словно металл,
толкает меня в бездну,
чтобы я не восстал.
Не светит мне даже месяц.
Иову он светил;
сидел на гноище Иов,
но свет его посетил.
А среди кедров ангел
над спящим неколебим;
кротостью удивляет,
страшит меня пылом своим.
ОБЕД МУСОРЩИКОВ
В тени бочонка с булькающим варом
хлеб тминный режут средь поблекших трав
и невзначай подмигивают фарам,
лоснящееся сало разжевав.

204
Хайнц Пионтек
Запить горячим кофе корку впору,
желтеет в белой бороде яйцо,
и козий сыр мешает разговору,
а полдень маслом дышит им в лицо.
Их шляпы и лопаты средь ромашек;
с губ вытирают мусорщики жир
и, не стыдясь бесхитростных замашек,
вдруг постигают, как причудлив мир.
Вишневка согревает кровь рабочим;
расселись, пепел в трубках вороша.
О будущем напоминает, впрочем,
холм щебня... Пусть! Жизнь все же хороша.
В ЧЕРДАЧНОЙ КАЮТЕ
Вот мой приют, надо мною стропила;
в бурю скрипят они, как такелаж;
море кирпичное всех затопило,
в плаванье дальнем я сам — экипаж.
Тычусь я в сумрак дверного проема,
каплет всю ночь надо мной в холода;
издали звездная пристань знакома,
а доплыви-ка попробуй туда!
Щели-пробоины, щели-морщины;
годы считаешь по шляпкам гвоздей;
строфы и знаки в каюте едины,
тени вокруг меня вместо гостей.
С тягостным я распростился молчаньем
и предпочел тишине голоса;
мир, помоги мне отрадным звучаньем,
солью своей окропив паруса.
В натиске каменных волн завершенье
бури, которая в бездну влечет;
о непрерывном кораблекрушенье
в хаосе крыш мой последний отчет.
/

Хайнц Пионтек
205
СТАРАЯ ДАЧА
Солнечными часами,
тенью ветхой стены,
голубем под небесами
слова твои предварены.
Связываешься с целым,
где жаркий, где жидкий свет;
крылья красные с белым
не для тебя, нет,
для легких приобретений
и для легких потерь,
вибрируют крылья тени;
как подняться теперь?
Лаврам рухнуть, руинам,
точен лишь ход часов;
и под крылом голубиным
рушится ветхий кров.
НАЙДЕННАЯ ВОДА
Довольно ждать!
Не время
задавать вопросы
и толковать сны:
я покажу вам воду.
Ее глубь
как радуга,
твердь ее зеркала
разбилась ради ваших губ.
Порывы ветра
шлет она
и увлажняет узкие глаза печали.
Вы теряли кровь,
но вода пока еще ваша.

206
Хайнц Пионтек
Так защитите воду,
ибо воздух
местами высох.
Воде чужие
те, кого гонит
мысль по земле.
РОМАНС НА САНЯХ
На быстрых санях
они тебя нагонят,
за волка примут
в твоей овечьей шкуре,
укажут пальцем
другое направленье,
и с колокольцами
отправишься в изгнанье.
ВОЗДУХ ВЕРШИН
Красивое крепкое тело
планеты.
Вот оно — молчанье.
Две тысячи метров
над уровнем моря;
здесь медведи —
мотыльки,
галки —
цепкие пальцы
в своей стихии.
Язык у меня
без подпорок.

Хайнц Пионтек
207
ОСЕНИЕ СТРОФЫ
Под прессом хруст и сладость яблок спелых;
баранов тонкорунных вы стрижете,
но вижу я на лицах загорелых
лишь пустоту в серебряном полете.
Напрасно мы оплоты воздвигаем:
Костры погасли, тучи налетели.
И не напрасно ли мосты сжигаем:
Отвага не всегда достигнет цели.
Синь длится в небесах не дольше слова,
клинки лучей поникли, в тучах тлея;
и только птицы возвратятся снова,
как слезы возвращаются, светлея.
БРОШЕННАЯ
Твоя шея была моей башней,
твоим знаменем был мой подол.
Милый мой.
Сволочь.
Я припадала к твоему рту,
я упивалась дымом твоей трубки,
а ты променял меня,
как мужик надоевшего мула.
Я ложилась перед тобой
ничком и навзничь.
Шелковый галстук под кроватью —
вот все, что мне осталось.
Почему возраст
мою любовь превратил в пропасть?
Где справедливость?
Я все-таки хитра,
я все еще свешиваюсь
из окошка,

208
Хайнц Пионтек
когда твоя блестящая машина,
груженная салатом и фруктами,
проносится мимо.
Твоя шея была моей башней,
ты сволочь.
Я расскажу детям,
что дьявол унес тебя.
НА СМЕРТЬ ХЕМИНГУЭЯ
Он закреплял слова,
чтобы всходило солнце.
Он любил мужество,
это был его ангел.
Он поднимал руку, ,
и падала жесткая светлая тень:
лев в колючих зарослях.
Горячо вырывалось его дыханье
из гражданских войн,
вокруг мировой державы вина,
окликал он море
со всей прохладой
подводного света.
Но его ангел предал его.
Лишь подстрекательница
обвивала его руками
до последнего вздоха:
ты любовь.
Он мертв.
Ружья и стаканы,
их разбивают
о камни.

Хайнц Пионтек
209
ПРИКАЗ
Испытать свою снасть солнцем.
Остановить кровь раненой голубке.
Окрестить корабль.
Наблюдать звезду.
Восхищаться.
ГЕРМАНИЯ
Серебристые кони, рвущиеся в воздух,
улетающие аисты,
рыбаки на речках
вымирают.
Я пишу под дубом
правой рукой.
Мой край при северном ветре
распростерся,
солдат неприкаянный.
Кларнет звучит
на заре,
это только слова.
Кое-что происходит и в безвременье.
Я хотел бы найти себе край,
чья природа —
сплошная ясность.
Из всех стран света — Свет,
хоть Мавритания,
к примеру.
Альберти можно представить
на балконе,
а внизу — барки,
груженные сахарными головами.
Виноградник, охваченный ветром,—
тамошняя любовь.
Влюбляются еще до завтрака.

210
Хайнц Пионтек
На стене, где потрескивает солнце,
я легко проживу
столько же, сколько ящерица,
а потом, без слов,
с новой мудростью возвращусь
туда, где умирает
тот, кто еще не умер.
* * *
Я Антон Павлович
симулирую здоровье
протираю пенсне
наблюдаю неизлечимых.
Единственный среди моих коллег
я вглядывался в бельма ссыльных
записывал крики побои
месяц греющий
в сахалинские ночи.
Господи укрепи мою память
дабы не писать мне больше
о скучающих девицах
об избалованных проходимцах
о зеленых и седых дураках.
И я рискую
описывать при этом
еще и вишневый сад?
Эти перечни действующих лиц, эти
хроники усадеб шлю я
в театры.
Правда
всегда неброская
и между словами
долгие паузы.

Хайнц Пионтек
211
Так я в поте лица зарабатываю
пьесами которые проваливаются.
Старики меня хвалят
за неимением лучшего
молодые издеваются над моими
белыми перчатками они предпочли бы
видеть кровь.
Я уже слышу их голоса
вокруг моей
могильной дыры:
«О если бы он был
чуточку решительней!»
Как будто я
не с самого начала
восстал против лжи.
СЕНТЯБРЬСКАЯ РАНЬ'
Вверху, внизу рассеивается пелена,
надежно всплывают предметы,
не нуждающиеся в словах.
Но при этом приходит
написанное теплой сильной рукою
письмо,
и в нем очевидность:
любовь мужчины
к женщине.
Ни вблизи, ни вдали
нет ничего такого,
что нуждалось бы в моих усилиях.
Без моего содействия сияет мир —
1 © Hoffmann und Campe Verlag Hamburg, 1975.

212'
Хайнц Пионтек
от голубого неба
до корней дубов
и до земли, блестящей, как медь.
Но этой светлотекущей жизни
я обязан всем.
ПОСЛЕДНИЙ ПРИВЕТ ВАЛЬТЕРА1
Мне слышится журчанье,
я потерял твои приглядные уста;
а долы голы, и поблек в молчанье
лес до последнего листа.
Жизнь минула со всей своей тревогой.
Я вижу: и в меду сладчайшем черной желчи
много.
Так я сказал, прослывший чудаком,
и вряд ли речь моя по вкусу школам,
но кто моим проникся языком,
тот глух к другим глаголам.
Ты, песнь,—мой шлем. Повсюду холода.
Мир мерзнет. И везде господствует вражда.
Лгут в Риме. Нет, искусство не умрет!
Немногим доверять решался я в пути.
Ты знаешь, государь, что значит гнет?
И одиночество, и похоть во плоти?
Среди травы на камне я сидел,
Явь путал с мороком, и это мой удел?
ПОД НОЖОМ1 2
Изобретательность острой
мысли
доводит
до отчаянья.
1	© Hoffmann und Campe Verlag Hamburg, 1975.
Имеется в виду поэт-миннезингер Вальтер фон дер Фогельвайде
(1170-1230).
2	© Hoffmann und Campe Verlag Hamburg, 1975.

Хайнц Пионтек
213.
Оправдывайся.
Из тринадцати букв
составляется
Невозможность.
Даже мертвым
недоступен
мертвый язык права.
Ветер скачет
над своей
белой тенью.
Я бесправен —
значит
я существую.
ЖИЛЕЦ1
Коврами кочевников
застилаю
следы моего предшественника.
Картины моря и суши
на свежих
грубых волокнах.
Меньше доверья внушает
привычный стол
в более резком свете.
Оседлые навыки
на новом
словарном запасе.
А мой преемник
услышит ли он еще
звонкие голоса этих детей
1 © Hoffmann und Campe Verlag Hamburg, 1975.

214
Хайнц Пионтек
или они уже нацеливаются
на собственное жилье
такое как это
большебородые
последователи-предшественники
темно вещая?
\

	215
Петер Хертлинг
Peter Hartling
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Незнакомый человек
внезапно им
овладевает веселость
смотри смотри
он сейчас пожалуй
прислонит лестницу
к небесам
и примется говорить
прекрасным причудливым
облачным женщинам
слова которые
будут непонятны
даже тебе
ЛЮБОВЬ
Он открыл ночь
Он открыл обманы дыхания
и переплетения рук
и дверь
что открывается только внутрь
и разговоры ветра
Он открыл
несколько слов
никем никогда не изменяемых
но изменяющихся
постоянно

216
Петер Хертлинг
ГОЛУБИ 1
У нас два голубя
в саду
голубиная пара
Дикие голуби
они прилетели вчера
Ночь мне не спится
я слышу хлопанье крыльев
воркованье
они перекликаются
зовут друг друга
и их любовь
не дает мне уснуть
я бодрствую
без досады
ГЕЛЬДЕРЛИН1
«Сбыться
моим желаниям
когда раскроется
сердце земли».
Когда —
ты знал это —
дела и поступки людей
будут очищены
в возвышающем
воспоминании
что вбирает в себя
все чистые
образы и картины
те что мы до того
как утратили детство
в чутких снах
предвосхищали
а после — забыли...
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Go KG,
Darmstadt und Neuwied.

Петер Хертлинг
217
Так никто и не понял
твоего возвращения
в детство —
которое принесло тебе
то чего
ты желал
ДРУГУ1
Без пользы протекший день
исполнится горечи —
не бери назад
своих мыслей
а сбереги их
и попробуй поговорить
о чем-нибудь легком
например хотя бы
о ледниковом периоде
который ожидает
наших правнуков
или о дружбе что
объединяет немногих
среди волков.
А потом
понимающе
помолчим.
ВТОРОЙ ГОЛОС
Если бы мой стих
мог петь
Потому что я слышу
другой голос —
все время
какой-то голос
за словами
что я ищу
словами которые
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

218
Петер Хертлинг
ищут меня
словами
лишенными тяжести
легчайшими
обретшими легкость
от этих поисков
поисков голоса
их голоса
способного нарушить
молчание
наконец
нарушить молчание

Ханс-Юрген Хайзе
Hans-Jurgen Heise
219
ЭМИЛИ ДИКИНСОН1
Мир
под стеклянным небом
был так тесен
Все дорожки в саду
быстро приводили
обратно к дому
В доме
царил сумрак
плюш
тоска
Печь пироги
есть пироги
больше нечего было делать
Ну
а что касается вечности
иммортели в саду
были бессмертны
только по имени
КАНИКУЛЫ
Мальчишеские руки
схватили рыбу в горном потоке
о, они охотно
забыли бы навсегда
1 Эмили Дикинсон (1830—1886) — американская поэтесса.

Ханс-Юрген Хайзе
220
как полагается держать
ручку с пером
чтобы написать
о горном потоке
ПРЕДВЕСТИЯ
Вчера застрелили
последних волков
Над дикой природой
одержана окончательная победа
Отныне
мир станет садом
Всюду яблони газоны
Так думали мы
А в домах под полом
уже гнездились полевые мыши
предвестники
новой степи
МРАЧНАЯ ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ
Я пока еще (мимо, мимо)
лишь урна
полная пепла другой
женщины
КОПЕНГАГЕН
Самолет
упавший в море прошлой зимой
выставлен на набережной
Все кто находился в нем
были спасены
Истории
со столь благополучным концом
здесь рассказывают охотно

Ханс-Юрген Хайзе
221
СМЕНА ПЕЙЗАЖА
Под крахмальными простынями
чуть сырыми от близости моря
меня посещает мое
самое незатейливое сновидение:
«В Кастилии нет
ничего кроме камней и святых»
В Кастилии есть
только камни
А духовенство
подметает своими сутанами
тысячелетний сор
и грязь
ОТЛИВ1
Отлив откупоривает
бухту
Как блестят
ногти у меня на ногах
среди всех этих
черепков и осколков
Книга с морскими картами
Буря быстро пролистывает ее
избирая
свой собственный маршрут
ДЕЖУРНОЕ БЛЮДО1
Дежурное блюдо
глаза официантки
вода со льдом
тяну ее через соломинку
1 © 1980 by Claassen Verlag GmbH, Diisseldorf.

222
Ханс-Юрген Хайзе
пять шесть
семь раз она подходила
к моему столику
Свежий ветерок
влетает в дверь
шевелит головки
маков на ее юбке
ЗА САРАЕМ 1
Ветер прибежал по дорожке
больше ничего
Я держал в руках
маленький огонек
осколок стекла
полный солнечного сияния
Я навел им
на воробья
пестрое оперенье попугая
АЛЬПУХАРРА'
Мы сдали паспорта
хозяину гостиницы
и стали теперь
людьми без имени
как кошка
у буфетной стойки
которая называется
просто кошка
Шоссе за поворотом
сбрасывает с себя
асфальт
И вот
первое издание ветра
поутру над снегами у Берчуле
1 © 1978 Athenaum Verlag GmbH, Konigstein/ TV

Ханс-Юрген Хайзе
223
И ЭТИ МЕСТА’
Вот и эти места еще недавно
осененные царственными
шатрами пиний
обгладывают строительные краны
вытягивая свои жирафьи шеи
РАЗГАР СЕЗОНА’
Куртка официанта на стене
терпеливо ждет посетителей час
полуденной сиесты год
растущих цен лето
без отдыхающих
кассир за аппаратом
взывает Prego! Grazie!2 но синьора
напевая проходит мимо
официант
задремал в плетеном кресле
и снится ему мотоцикл
с цветного фото в еженедельнике
чьи страницы листает ветер
ВЫСОКО В ГОРАХ’
Высоко в горах где уже
ничего не растет
только кактусы
и цыганские дети
внезапно
из разверстой пасти пещеры
выдвигаются навстречу
два стула — приглашение
к непринужденной беседе
на воздухе
1 © 1980 by Claassen Verlag GmbH, Diisseldorf.
~ Пожалуйста! Спасибо! (urn.)

224
Ханс-Юрген Хайзе
СЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ1
Университет села
открывается ранним утром
В дверях
под аркадой зари
в ярком одеянии
петух
Он распахивает
окно спальни
И сразу за окном
начинается семестр:
гороховое поле
песчаная дорога
и вдали
оливковая роща
1 © 1980 by Claassen Verlag GmbH, Diisseldorf.

Вальтер Хельмут Фриц
Walter Helmut Fritz
225
СНЕГ МЕТЕТ
Снег метет целый день.
И когда занесет
и поленницу дров, и ограды,
ты увидишь, как годы твои
исчезают за дальним холмом.
По горной дороге
тревоге вослед
уходят следы от колес.
Над вымерзшим руслом ручья
воронье крыло разрезает последние узы.
У тебя за спиной
ветер дверь затворил.
Куда ж ты теперь пойдешь?
НО КОЛЫШКИ, КОЛЫШКИ эти...
Голубиное воркованье
заманивает утро
к порогу дома,
позволяет надеяться,
что земля,
на которой сегодня
жить тебе предстоит,
не обмерена до конца.
Ни боль твоя, ни безмолвье
пустынных уединений,
8 Вести дождя

226
Вальтер Хельмут Фриц
ни пламени жар, на который
ты сыплешь пеплом в ночи, —
не измерены до конца.
Но колышки, колышки эти,
что всюду они вбивают...
* * *
В воздухе
летнем
краткие взлеты
твоей руки —
над столом,
за которым ты пьешь
лимонный сок
из бокала
и что-то мне говоришь,
и при этом глядишь
на парящее легкое
пламя утра.
У МОРЯ
С вечной волною
играет рука.
Годы грядущие.
Струйка песка.
По синеве
полоснувшая птица.
Странницы — дюны.
Что в них таится?
Хрупкое зданье
лучистого полдня.
В пении раковин —
голос безмолвья.

Вальтер Хельмут Фриц
227
* * *
У развилок безмолвной тьмы
поезд свой ход замедляет.
Вечера
радостное тепло
разлито в движениях твоих рук.
Ты окно открываешь —
твой смех
очеловечивает поля.
Нежданной соперницей возникает
столица на горизонте,
как бусы твои, мерцают
ее огни за окном.
ЛИХТЕНБЕРГ
Воплощенные замыслы
он называл водяными знаками,
проступавшими сквозь оболочку мира.
Случалось, что он так страстно
мысль воплотить стремился,
что эта мысль ускользала,
не доверяя ему.
Он жил
не собственно жизнью,
а жизнью своих разочарований.
Он задавался вопросом,
в какой связи меж собою
находится то, что достиг ты,
и то, чего ты не достиг.
Невоплощенные замыслы
отняли все его силы.
8*

228
Человека он понимал
как существо, у которого
есть возможность
делать ошибки .•
Вальтер Хельмут Фриц
Многое в жизни зависит
как раз от того,
сумеет ли человек извлечь из этого
На коже овечьей
грамота мамелюка.
На известняковых плитах
знаки иератического письма.
Жалоба в суд о краже,
брачный контракт,
табличка, снятая с мумии.
Слышно, как волны колотят о берег,
внимая звону друг друга.
УМИРАЮТ ТОЛЬКО ДРУГИЕ1
По каменистой дороге
со скоростью пешехода
петляет автобус.
Вот он останавливается,
и шофер
заговаривает с пастухом.
пользу.
* * *
В музее у моря
ослиная кость,
а на ней
послание по-арабски.
© Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg 1979.

Вальтер Хельмут Фриц
229
К ним подходит женщина, у которой
умер муж, и она
просит шофера
взять с собою
письмо в деревню.
Он кивает в ответ.
Он совсем еще юн.
Умирают только другие.
СТАРЧЕСКИМИ ГЛАЗАМИ1
Что это: птица,
задевшая воду крылом?
Иль пена на гребне волн?
Мужчина, плетущий сеть,
старческими глазами
поглядывающий на море,
уже не в силах этого различить.
Он знает: оттуда придет
следующий корабль —
вечер, утро, смерть.
* * *
Утро вновь возвращает нам реку,
тьмой ночною похищенную у нас.
Снова с нами
мосты, тополя.	„
Я вижу, как ты
шагаешь беззвучно,
как наклоняешься, чтобы поднять
желтый опавший лист.
С шорохом крыльев
вспугнутого фазана
в сговоре тишина.
1 © Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg 1979.

230
Вальтер Хельмут Фриц
АЛЬПИНИСТСКАЯ СВЯЗКА1
Жизнь —
альпинистская связка.
Как вечер, нежданно,
приходят порой слова.
Высота настолько пустынна,
что кажется недоступной.
Но она существует,
она неразлучна с тобою,
смерть,
вникающая во все
Т риумфаторша,
как ее называл Новалис.
Прах —
наш будущий псевдоним.
ДОМ ПАЛАЧА1
Зальцбург. Дом палача.
Время, замурованное навеки.
Одиноко стоит он
на перекрестке улиц.
По соседству из страха
строить никто не решался,
ни пряничник, ни восколей.
Ослепшие окна,
пейзаж перед домом
лишь кажется нам завершенным,
но он только еще создается,
он только еще проступает
сквозь наслоения тьмы.
ПОЕЗДКА В ОТПУСК1
Автострад крикливое пробужденье.
Остерегаясь друг друга,
к Лиону, Милану, Белграду
мчатся с севера европейцы.
© Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg 1979.

Вальтер Хельмут Фриц
231
Те, что вскоре погибнут,
еще восседают в салонах своих машин,
еще отражаются беззаботно
в стеклах и зеркалах.
О стекло ударяется
глупая птица,
миг назад измерявшая взглядом
небесную глубину.
Переменная облачность с прояснениями.
Свинцовый смог над дорогой
расползается
по полям.
ОТРЕЗВЛЕНИЕ1
Сегодня я помню
лишь о своих пораженьях.
Все, казавшееся доступным,
выгорело дотла.
Считай, что ты победил,
научившись:
верить в свой несчастливый жребий,
не лгать самому себе,
не ждать душевного равновесья,
достигнутого без усилья,
и не забывать при этом
о бренности
нашей плоти.
ЗЕМЛЯНИКА1
Женщина шла по базару,
пылавшему земляникой —
куда ни посмотришь,
всюду костры земляники,—
1 © Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg 1979.

232
Вальтер Хельмут Фриц
женщина думала о землянике,
зревшей в саду ее детства,
а в это время за нею
шагал мужчина,
все ярче
в его глазах разгорался
красный огонь ее платья.
* * * *
Еще пока дом
это дом.
Еще пока наши тела
способны понять друг друга.
Еще пока дни проводим
в обществе ветра.
Еще пока каждый в каждом
нуждается как в очевидце.
Еще пока камни в реках
бродят и говорят.
Еще пока ласточка в небо
лишь стоит о ней подумать.
Еще пока мы для чтения
покупаем себе очки.
Еще пока жажда счастья
в нас с тобой не иссякла.
Еще пока дверь
это дверь.
взлетает,
1 © Hoffmann und Campe Verlag, Hamburg 1979.

Вольфганг Вехлер
Wolfgang Bachler
233
В ПАРКЕ
У парка стою, ничего не жду:
там, в аллее, возле куста
каменный фавн застыл на ходу,
растянув ухмылкой уста.
Рожденный лоном садовой земли,
древнейший из всех ростков,—
его и ветра, и дожди секли,
кто знает сколько веков.
Ворсистыми мхами праматерь-земля
ссужает ему обогрев.
Льнут к коленям, соцветьями шевеля,
сердечник и львиный зев.
Слита с бородой узловатая пясть;
сирень касается плеч,
пытается ветка к рогам припасть,
к шерсти затылка прилечь.
В косматой шкуре улитка видна:
ей путь прерывать нельзя,
безмерный простор изучает она,
по телу бога ползя.
ЛЕСНОЙ ПРУД
Когда бы облаков густой клубок
в лесной долине, в сумраке дубрав
повис и стал бы сон его глубок —
клубок растекся бы средь буйства трав

234
Вольфганг Бехлер
и стал бы гладью дрёмного пруда,
среди лесной, великой тишины
вот так мерцает под холмом вода.
В зерцале водном — ели так черны,
так темен отражающийся бук...
Пруд нежными кувшинками одет,
и камыши сдвигаются вокруг,
и от небес течет молочный свет.
ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Северная Голландия
Чернобрюхие, в белых пятнах,
как виденья ночных миров,—
вдоль зеленых лугов опрятных
стада степенных коров.
Стая чаек, воронья стая
мчатся наперекрест.
С яростью налетая,
паруса вздувает зюйд-вест.
Могилы Сопротивленья.
Дюны, песок, вода.
Мельницы. Поколенья.
Ниоткуда и никуда.
ВСЕ ТЕЧЕТ
Если ты битый час после полудня
смотрел в воды Сены,
то дома на набережной
казались тебе пластами застывшей воды,
скользящими ледяными глыбами,
хрупкими, тающими под ветром.
Сбегающие к реке улицы были каналами,
а ветви прибрежных платанов — волнами,
а листва на деревьях — пеной,

Вольфганг Бехлер
235
а скамейки под ними — плотами,
на которых уплывают влюбленные
прочь из этого города,
из времени, от себя самих.
Они — тоже волны,
поднимаются и опускаются,
в них преломляются лучи солнца,
они отражаются друг в друге.
Играют пляшущими на воде поплавками,
ловят выпрыгивающих рыбешек,
в то время как старики рыболовы в водной
глуби
растекаются с пустыми руками.
Застывшие воды —
они как мосты
под плывущими облаками,
под струящимся небом.
КОЛЛЕКТИВНЫЕ СНОВИДЕНЬЯ
Чужие кормилицы кормят нас молоком
голодных ночей, и с бухты-барахты
скачем мы на зеленых огнях верхом
в засыпанные грохотом шахты.
Кентавры набрасывают на нас лассо
страха во тьме провала.
Загнанные буйволами Пикассо,
спасаемые ангелами Шагала,
мы несемся беззвучно, как тени,
в красной и голубой круговерти.
И в осадок наших сновидений
просачивается краска смерти.
БУНТ В ЗЕРКАЛЕ
По горло сыт ежеутренним напяливаньем маски,
устав от мнимой защищенности переводных картинок,
устав притворяться, защищаться,
обжигаться и наживать неприятности,

236
Вольфганг Бехлер
устав подыгрывать и разыгрывать,
подлаживаться и без конца приноравливаться,
притираться — корректно, обаятельно, проницательно,
занимательно, обходительно, рассудительно,
доверительно,
он срывает галстук
и мастерит из него фартук
для дочкиной куклы, разрезает свою шляпу
на помочи своему карапузу-сыну
и напрягает жилы и мускулы,
пока не лопаются манжеты
и не отскакивают пуговицы и запонки.
И он наносит своему зеркальному двойнику
удар в подбородок и прицельный удар ниже пояса,
в живот, в селезенку, в печень,
наступает на осколки, топчет их каблуками
и слизывает удовлетворенно
кровь со своего кулака.
НАТЮРМОРТ С СУПРУЖЕСКОЙ ПАРОЙ
Хлебные корки, рыбьи головы, кости,
привядшие листья салата, кожура от яблок,
в графине на донышке — белое сухое.
Сверх того: покрасневшие руки,
бесцветные лица.
Сигарета — в двух пальцах.
Столбик пепла растет.
Курит, не глядя.
Столбик пепла срывается,
падает на неприбранный стол.
Кофеварка шипит,
кофе каплет в кофейничек, каплет.
Между парою — странный разговор,
состоящий из дыма, из растущего пепла —
пожелтевшие кончики пальцев роняют его.
Она — глядит, как в углу отсырела стена.
Он — смотрит в окно, на зубчатую серость

Вольфганг Бехлер
237
фасада напротив, на темно-серую крышу,
на светло-серое небо.
Дым — тоже серый; диалог
свивается в кольца, в систему, в головоломку,
кольца вьются, сгибаются, входят друг в друга,
расплываясь, сливаясь, скрываясь.
ДОЖДЬ1
Улица стала рекой.
Скоро дождь
стекла оконные продолдонит,
крыши и потолки продырявит,
заборы и стены пропилит,
превратит их в обломки и глыбы,
освободит комнатные растенья.
И они перерастут книжные полки,
зашагают через столы и стулья,
закачают плавающие кровати,
на которых мы уплываем сквозь стены,
от дома к дому, навстречу друг другу.
ОРЕХИ1
Маргарите и Фолъкеру Шлендорф,
Доннини, осень 1974 г.
Светлые волосы мертвых
всходят из жесткой земли,
желтея у нас под ногами.
Осыпает орешник
потемневшие листья.
Грецкий орех —
как человеческий мозг.
Скоро, скоро станут колоть черепа,
оболочки снимать с мозговых полушарий,
и, вкушая, впивать языком
мудрость этой земли.
1 © S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main 1976.

238
Вольфганг Бехлер
ВЕДУЩИЕ ОСЕДЛУЮ ЖИЗНЬ1
Их часто тревожит удача,
беспокоит счастье оседлости.
Они планируют — переезд, путешествие,
меняют привычное кафе,
общественную позицию,
точку зрения, женщину.
Им грезятся дальние страны,
им кажется: на новом месте
все изменится к лучшему.
Их старым лицам
хочется нового зеркала,
и порою тоскуют они
по какой-нибудь пламенной страсти,
безрассудной и даже опасной.
ОЗЕРО1
Озеро в долине подо мной
было взъерошенной ветром цаплей,
которая била крыльями, но
взлететь не могла.
Вся трава вокруг замка и коттеджей
была выкошена и сложена в копны
до самого берега,
до самой воды, до камышей.
Я не мог видеть хозяев.
Однако ветер добрасывал смех
и крикливые голоса их женщин,
звенящие, как деньги в кассах
их преуспевающих фирм.
Я хотел бы, чтобы озеро от них улетело
и опустилось где-нибудь далеко,
1 © S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main 1976.

Вольфганг Бехлер
239
где ни заборы, ни каменные ограды,
ни дома не загромождают и не застят
берег. Я хотел бы, чтобы озеро
и земля принадлежали всем.
ЛИСТОПАД1
Кажется, нет листопаду конца.
Я люблю мгновенье паденья,
отрыванье от черных сучьев,
парение между вершиной и корнем,
между летом и зимой,—
я ветер люблю, отрясающий кроны,
туман, облипающий деревья,
раздевающий их донага,—
я люблю паденье на землю.
Я иду по опавшей листве,
словно по собственным рукописям,
по рваным страницам моих книг,
топчу их, бреду по колено в листве,
наслаждаюсь шелестом, хрустом,
бреду от дерева к дереву,
обнимаю нагие стволы.
Здесь в лесу — уже ни цветов, ни грибов,
здесь одни только палые листья.
За деревьями нет ни лесного божка,
ни девушки, ни ребенка, ни зверя.
Птицы тоже умчались в тепло.
Здесь — одни только голые сучья
вонзаются в низкое небо,
обнаженные ветви, обнаженные мысли,
строгие, четко очерченные.
ВЫРВАТЬСЯ 1
Вырваться
из частокола слов,
из цепей фраз,
из степеней сравненья,
1 © S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main 1976.

240
Вольфганг Бехлер
из скобок,
из рамок самолюбованья,
из тире,
запятых —
ограждающих растекающуюся
бессмыслицу.
Вырваться
в свободу молчанья.
^ * 1
Выжать себя,
как выжимают лимон.
Поэзии горький сок.
Не вздумай подслащивать.
За пользу
ручаться нельзя.
ОСЕВШЕЕ НЕБО1
Когда холодает,
всё бледнее становятся горы вдали.
Небеса оседают:
с них и боги, и звезды сошли.
Снова, как прежде бывало, рушится небо
и можно взойти на него,
приблизиться к новому небу, в котором
кружатся те же созвездья,
новый свод каменеет и оседает, как горные кряжи,
и возносятся новые облачные исполины,
над которыми блещет новая голубизна.
ПОСЛЕ ПРИЛИВА1
Волны отчаянья
накатываются на строфу.
Боль оседает в двух строчках.
Из них торчат обнажившиеся вопросы,
раздробленное, размытое,
1 © 1982 S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main.

Вольфганг Бехлер
241
загадочные знаменья моря,
тени от каменных стен,
от деревьев, столов, стульев.
Нехотя отступает вода.
Ветер стучится в дом.
Громко хлопают ставни.
С петель слетают двери.
Утренний свет вступает
через комнату к нам,
хватает за руки и плечи.
Ты тщетно прячешь лицо.
МОИ ГРАНИЦЫ1
Не обозначены мои границы
забором, колючей проволокой, стеной.
Их может прощупать
только мой собственный свет.
Иногда удается вырваться.
Но ползучие границы
настигают меня и возвращают назад.
НОЧЬ В ПАЛАЦЦО1
Ничего не было:
трижды петух не кричал,
но именно здесь ты уже предал меня.
Здесь — ни петухов,
ни кур, ни собак.
Крестьяне
живут внизу, в долине.
Здесь крадется в ночи
одна только кошка:
желтоглазая, черная,—
это твоя нечистая совесть;
ты, между тем, крепко спишь,
мне же не спится.
1 © 1982 S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main.

242
Хуго Эрнст Койфер
Hugo Ernst Kaufer
САМОЕ ВРЕМЯ1
Самое время
подумать о жизни
время настало
самое время
смыть плесень рутины
время настало
самое время
разрушить различья
время настало
самое время
спалить казематы
время настало
самое время
войны прикончить
время настало
самое время
подумать о жизни
Время не ждет
ВЕЧНО НАЙДУТСЯ ТАКИЕ1
Вечно найдутся такие
кто со смаком бьет себя в грудь
и скулит о потерях
на войне которую мы проиграли
У стойки в пивной у надгробий
холят они свою злобу
лелеют свою обиду
И не знают стыда
© Damnitz Verlag im Verlag Plambeck, Neuss und Miinchen, 1984.

Эрнст Хуго Койфер
243
СЛОВО1
Слову
не просто
с людьми.
Нам сподручней
смолчать
говорить
экивоками обиняками
нехотя скупо.
Как тут друг друга
понять?
И стихи в этом мире —
кому?
ШАГ ЗА ШАГОМ1
Мир
это проще простого
кровать
чтобы выспаться
любовь
чтоб не стыть
от одиночества
хлеб
чтоб не пухнуть с голода
работа
чтоб чувствовать себя человеком
книга
чтоб мыслить учиться
доброе слово
тому кто унижен
осознать что Я это Мы
Так
шаг за шагом
добьемся мы счастья
Мир
начинается с малого
1 © Damnitz Verlag im Verlag Plambeck, Neuss und Miinchen, 1984.

244
Эрнст Хуго Койфер
ПЕРСПЕКТИВА1
Мы позволим себе
говорить без опаски
без экивоков
о том с чем пора покончить
с неравенством прежде всего
Наконец-то получим
мы право
вслух сомневаться
и обсуждать
запретное
проклятое
заклейменное
Мы позволим себе
стать людьми
СОЛДАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ1
Здесь лежат 307 мертвецов
в алфавитном порядке
список на гранитной доске
различимый в любую погоду
от Альберта фон Амброси (род. в 1926)
до Ялмара Якобса (род. в 1928)
Красного камня кресты
поставленные в головах
указуют на расположенье останков
Плющ любовно оплетает надгробья
Приветлив любезен садовник
сметающий в аккуратные кучки
рыжие листья берез и буков
Кладбище — надпись гласит —
под особой защитой и попечением властей
Ну а мы — мы живые —
нас-то кто защитит?
1 Damnitz Verlag im Verlag Plambeck, Neuss und Miinchen, 1984.

Эрнст Хуго Койфер
245.
НА НЕДОЛГОЕ ВРЕМЯ1
Нет повода для беспокойства
Социальное обеспеченье
как никто обласкает поможет
закупоренным на производстве инвалидам
досрочно отравленным копотью гарью
Хитроумный домашний режим
в стерильных санаторных палатах
в горах с повышенным содержаньем озона
на озерах где дышится полной грудью
в приукрашенных дырах провинций
на Верре и Фульде
иль еще бог весть где
Ты будешь прощупан ощупан
протестирован сверху донизу вкривь и вкось
Надежные неподкупные аппараты
обрыщут твой внутренний мир
просветят работоспособность
(помогут скинуть брюшко
наладят пищеваренье
от комплексов освободят)
На недолгое время
ты будешь обласкан
Отдохни расслабься
выпей микстурку
Водолеченье по методу пастора Кнайпа
распахнет для тебя объятья
Благодаря социальному обеспеченью
ты быстро
пойдешь на поправку
в этих милых местечках
Снова будешь тип-топ
Для конвейера эксплуатации
ты еще пригодишься
пусть на недолгое время
Нет повода для беспокойства
ты еще не причислен
к металлолому
ты еще нужен
1 © Damnitz Verlag im Verlag Plambeck, Neuss und Miinchen, 1984.

246
Эрнст Хуго Койфер
Так что не дрейфь
Те для кого ты всю жизнь
выворачивался наизнанку
из тебя еще выжмут
последние соки
СОЧЕТАНИЯ
любовь
человек
революция
написать на бумаге
медленно произнести
вдуматься
выстрадать
творить
приходить на помощь
гореть
не сдаваться
любовь
что внушит властелинам
стремление к миру
есть революция
революция
раскрепостившая
бесправных
есть любовь
свобода
равенство
братство
революция
отвратившая
от обжорства сытых
есть любовь
1 Damnitz Verlag im Verlag Plambeck, Neuss und Miinchen, 1984.

Эрнст Хуго Койфер
247
любовь
насытившая
вдосталь голодных
есть революция
написать на бумаге
медленно произнести
вдуматься
выстрадать
творить
приходить на помощь
гореть
не сдаваться
любовь
человек
революция

248
i
Генрих Бёлль
Heinrich Boll
МОЯ МУЗА
Моя муза стоит на улице
товар у нее недорог
однако мне он не нужен
зато под настроение
она отдает задаром
все что я захочу
только это бывает редко.
Моя муза — монашенка
в темной келье
с двойною решеткой
она замолвит словечко
за меня своему Возлюбленному.
Моя муза работает на фабрике
после смены
она зовет меня на танцы
только у меня
нет времени.
Моя муза — старуха
она лупит меня по рукам
и беззубо шамкает:
зря стараешься
глупец зря.
Моя муза — домохозяйка
но в шкафу у нее не белье
а слова
она выдает их редко
по одному.

Генрих Бёлль
249
У моей музы — проказа
как и у меня
наши губы обметаны снегом
но целуясь каждый
уверяет другого
что тот чист.
Моя немецкая муза
не обещает защиты
но купая меня в крови дракона
прикрывает мне сердце ладонью
чтобы я остался ранимым.
АНГЕЛ
Ангел! если ты его ищешь
знай что он стал землею
меж камней на большой горе
позови его
позови
но не требовательно
не властно
позови его по-братски
если и впрямь его ищешь
он готов к тебе подняться.
Германцем ли был он
иудеем или христианином
ныне он стал землей
под терном фуксией дроком
между звезд на большой горе.
Когда найдешь его Ангел
если и впрямь его ищешь
то сотвори его заново
не из крови и желчи
а из слез
из капель Рейна
сотвори его заново
когда отыщешь.

250
Генрих Бёлль
КЁЛЬН I
Йозефу ФасбендеруУ
Кто прислушается
услышит
как под городом
в катакомбах
по костям осколкам обломкам
за Венерой
плетется Мадонна
чтобы обратить в свою веру
тщетно
и Сын ее зря идет за Дионисом,
а Гереон1 2 за Цезарем
кто прислушается
услышит
издевательский смех в катакомбах.
Темной Праматери
которую История
не исправила
грязь — к лицу
в подземных
лабиринтах
она свела Мадонну
с Дионисом
примирила Сына с Венерой
превратила Гереона и Цезаря
в партнеров большой коалиции 3
себя же она предлагает
любому
была бы монета.
1	Йозеф Фасбендер — западногерманский художник, друг
Бёлля.
2	Гереон — римский легионер, один из тех, кто отказался из-за
христианских убеждений повиноваться императору; кёльнский святой.
3	Большой коалицией называлось правительство ФРГ
(1966—1969 гг.), в котором сотрудничали ХДС/ХСС и СДПГ.

Генрих Бёлль
251
БЕЙ ТРЕВОГУ!
Ульриху Зоннеману1
Бей тревогу
скликай друзей
не
когда завоют гиены
не
когда обступят шакалы
или
зарычат натасканные псы
не
когда споткнется вол под ярмом
или мул за воротом.
Бей тревогу
скликай друзей
когда кролик
кровожадно оскалит зубы
а воробьи
начнут отрабатывать
пикирующие полеты.
Бей тревогу!
ЭРНЕСТО КАРДЕНАЛЮ1 2
В моем кабинете,
Эрнесто3,
висят фотографии
моей избранницы,
сыновей, невесток,
внуков
и фотография письменного стола
Отто Гана4.
Стол неказист,
1	Ульрих Зоннеман — профессор психологии в Мюнхене,
друг Бёлля.
2	© Lamuv Verlag, Bornheim —Merten, 1975 — 1985.
3	Эрнесто Карденаль — никарагуанский поэт-священник,
министр просвещения революционного Никарагуа.
4	Отто Ган (1879 —1968) — знаменитый немецкий физик.

252
Генрих Бёлль
почти беден
и выглядит так,
будто школьник ставил тут
простые домашние опыты.
Но именно за этим письменным столом
открыт источник мощнейшей энергии.
В другом кабинете
(у меня, Эрнесто, их два) —
опять фотографии родных
и друзей.
Там есть и твое фото,
где ты, коленопреклоненный,
улыбаешься Каролу Войтыле1,
грозящему тебе пальцем:
тебе — «опасному социалисту»,
оставшемуся католиком
да еще священником.
Ах, негодник!
Не знаю, сумеете ли вы
ответить улыбкой
грозящему кулаку Рейгана.
Не знаю, сумеют ли
ваши гроши
выдержать мощнейший
натиск нужды,
противостоять идиотизму
миллионодолларового богатства.
А ведь грозящий палец Войтылы
способен обернуться
дарующей дланью,
и чем усерднее прихожане,
тем щедрее дары Ватикана
(на благолепие приходской церкви)
для Манагуа!
Так оставайтесь же
улыбающимися социалистами,
и — о чудо! — католиками,
и, может быть, даже
добрыми христианами.
1 Речь идет о папе Иоанне Павле II.

Генрих Бёлль
253
ЗАМАЙЕ’
Мы идем издалека
моя девочка
и идти нам еще далеко.
Не бойся
с тобою все
кто был до тебя
твоя мать твой отец
и все кто были до них
давным-давно.
Все с тобою
не бойся.
Мы идем издалека
моя девочка
и идти нам еще далеко.
Твой дед
8 мая 1985 года
1 © Lamuv Verlag, Bornheim — Merten, 1975 — 1985.

254
Гюнтер Грасс
Gunter Grass
ДЕТСКАЯ ПЕСЕНКА
Этот смех — вредный смех.
Знать, шутник умнее всех.
Мы избавимся от тех,
кто затеял этот смех.
Этот плач - вредный плач
Тех, кто плачет, ждет палач.
Если кто-то плачет, значит,
недоволен тот, кто плачет.
Этот спор — вредный спор.
Суд над спорщиками скор.
Но, пожалуй, молчуны
еще более вредны.
Эти игры — не забава.
Тут у нас крута расправа.
Надо помнить с детских лет,
что с огнем играть не след.
Эта смерть? А нет уловки —
так сказать, перевербовки?
Ведь покойник явный враг,
если умер просто так.
КРЕДО
В моей комнате ни ветерка,
она пустынна, лишь сигарета,
столь мистическая, что никто
не осмелится повысить квартплату
или спросить о моей жене.

Гюнтер Грасс
255
Когда вчера умерла муха,
я понял и без календаря:
октябрь, учитель танцев,
с поклоном мне предлагает
маленькие запретные снимки.
Гостей я принимаю за дверью,
письма наклеивают мне на окно,
и дождь их читает вместе со мной.
Внутри, в моей комнате, ни ветерка.
Не спорят обои,
поцелуи проглочены маятником,
невозможно нигде ушибиться,
все уходит податливо из-под ног.
И лишь сигарета — она вертикальна,
и вертикален лот паука,
измеряющего глубину.
Мы никогда не сядем на мель.
ДОЛЯ ПРОРОКОВ
Когда на город напали кузнечики,
иссякло в домах молоко и задохнулись газеты.
Тогда отворили тюрьмы и дали волю пророкам.
На улицы вышли 3800 пророков.
Им дозволяли пророчить, а они досыта ели
прыгучую нечисть, ставшую нашей бедой.
Скоро, как и предвиделось:
появилось вновь молоко, вздохнули газеты,
пророки вернулись в тюрьмы.
ПУГАЛА
Что нужно, чтобы стать землевладельцем?
Достаточно ли четырех столбов,
мотка колючки, саженцев десятка,
что воткнуты в песок, да слова «сад»?
Не знаю, что подумали скворцы,
взлетев, как горстка зернышек, над садом
и сделав вид, что испугались пугал,

256
Гюнтер Грасс
и ружей за гардинами, и кошку,
рассаду превратившую в засаду.
Не знаю, что разведали про нас
пиджачные и брючные карманы,
не знаю, что за мысль нашла приют
под шляпой, чтобы высидеть потомство,
которое ничем не отпугнешь,
хоть пугала надежно стерегут.
Похоже, пугала — живые существа,
способные ночами размножаться
посредством перекрестного обмена
поношенными шляпами; в саду
теперь их стало трое, и они
приветливо мне машут издалёка,
приятельски подмигивают солнцу
и треплются без устали с салатом.
Не знаю, что замыслил мой забор,
вон выставить ли, запереть меня,
не знаю, тля несет какую весть,
чего бурьян и лебеда хотят.
Не знаю, для чего в свои жестянки
бьют рукавов дырявые останки,
к обедне ли, к вечерне ли звонят,
или в моем саду гремит набат
и пугала восстанием грозят.
ПУНКТУАЛЬНОСТЬ
Этажом ниже
каждые полчаса
женщина
бьет ребенка.
Поэтому
я продал часы,
целиком полагаясь
на карающую руку
внизу
и счет сигарет
из пачки рядом.
Со временем —
полный порядок.

Гюнтер Грасс
257
9 Вес 1 и дождя
ВОСКРЕСНОЕ УТРО
Сколько внимания,
заботы, нежности
к царапине на капоте
и потускневшему бамперу.
САТУРН
Живя в этом доме
— между подвальными крысами,
которым ведомы стоки,
и чердачными голубями, которым
ничего не ведомо,—
я догадываюсь о многом.
Вернувшись ночью домой,
я открыл ключом
входную дверь
и, пока искал ключ,
понял, что даже к самому себе
не попасть без ключа.
Я был голоден
и съел цыпленка,
разрывая его руками,
а пока ел, понял,
что ем холодное тельце
мертвого цыпленка.
✓
Потом я нагнулся,
снял ботинки
и, пока снимал их,
понял, что надо
наклониться, чтобы
снять обувь.
Я лежал в темноте,
курил сигарету
и был твердо уверен,
что стряхиваю пепел
в подставленную кем-то
ладонь.

258
Гюнтер Грасс
Ночью приходит Сатурн
и подставляет ладони.
Моим пеплом
он чистит зубы.
Когда-нибудь мы исчезнем
в глотке Сатурна.
АННАБЕЛ ЛИ
Я подбираю палую вишню,
падшую Аннабел Ли.
Как ты лежала в листьях прогнивших,
в мухах-синюхах,
скотиной занюхана,
лишняя Аннабел Ли!
Лирика сдохла в пыли.
Не понимаю, как мы могли
пять поколений искать на коленях,
не понимая, что околели
вишни и Аннабел Ли?!
Утром найду, вскрыв петуший желудок,
лично Аннабел Ли.
Как ты лежала чутко и жутко
вместе с личинками, насекомыми,
с просом, заглотанным медальоном,
непереваренная мадонна,
падшая Аннабел Ли!
Шутка ли это? В глазах моих жухлых
от анальгина нули.
Мне надоело круглые сутки —
жизни прошли! —
в книгах искать, в каннибальских желудках
личико Аннабел Ли.
ТУР ДЕ ФРАНС
Когда лидирующую группу
обогнала лимонница,
многие гонщики решили,
что продолжать борьбу бесполезно.

Гюнтер Грасс
259
МОРСКОЕ СРАЖЕНИЕ
Американский авианосец
и готический собор
потопили друг друга
посреди Тихого океана.
Молодой викарий
до последней минуты
играл на органе.
Кружат в небе
ангелы и самолеты,
которым некуда приземлиться.
МАЛЕНЬКИЙ ПРИЗЫВ К ШИРОКОМУ РАЗЕВАНИЮ РТА
Кто хочет всю эту гниль,
что таится за пастой зубной,
выжать, выдохнуть, —
тот должен разинуть рот.
Нам время настало разинуть рот,—
дрянные золотые зубы,
вырванные нами у трупов,
сдать властям.
И чтобы пухлых папаш —
хотя мы сами уже папаши и пухнем,—
выплюнуть, удалить,
надо разинуть рот;
ибо и наши дети со временем
разинут рот: и старую гниль,
дрянные золотые зубы, пухлых папаш
выплюнут и удалят.
КО ВСЕМ САДОВНИКАМ
Почему вы хотите мне запретить питаться мясом?
Вы нынче приходите с цветами,
подсовываете мне астры,
как будто от привкуса осени оскомина не прошла.

260
Гюнтер Грасс
Оставьте фиалки в саду.
Так горек миндаль,
а этот газобаллон —
на вашем жаргоне пирог —
вы отрезаете мне,
пока я не потребую молока.
Вы говорите: — Овощи, —
и продаете мне килограммами розы.
— Здоровье, — вы говорите, предлагая тюльпаны.
Должен я этот яд,
дозированный букетами,
сдабривать солью?
Должен я умереть от ландышей в мае?
И лилии на моей могиле, —
как спастись от вегетарианцев?
Дайте мне поесть мяса.
Дайте побыть наедине с костью,
чтоб она потеряла стыд и предстала во всей
наготе.
Лишь когда отстраню тарелку
и громко восславлю волов,
вот тогда открывайте сады,
чтобы мог я купить цветы,
ибо я с удовольствием вижу, как они вянут.
СТРАХИ1
Аукаемся в лесу.
Нас находят
грибы и сказки.
Гриб пугает юную поросль.
Сам еще под шляпкой,
а вокруг него
ч	полно страху.
Все уже собрано подчистую.
Опять меня опередили.
Или это мои следы?
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

Гюнтер Грасс
261
Грибы бывают вкусные,
несъедобные и ядовитые.
Порой грибники умирают рано,
но остаются их «записки».
Рыжик, сморчок, лисичка...
Мы с Софией1 ходили по грибы
еще до того, как император
затеял войну с Россией.
Я терял очки и шарил руками.
Она брала гриб за грибом.
НАКОНЕЦ1 2
Мужчины, привыкшие непременно
все и всегда продумывать до конца;
мужчины, которым не важны отдельные,
пусть вполне достижимые цели,
ибо поверх братских могил они видят на горизонте
конечную цель — очищенье страны от сора;
мужчины, считающие, что в итоге
датированные поражения сложатся
в окончательную победу,
опаленную черным дымом планеты;
мужчины, которые на очередном совещании,
убедившись, что технические моменты ясны,
по-мужски деловито
примут окончательное решение;
мужчины, одержимые
своей великой идеей,
которых не остановит ничто,
тем более теплые шлепанцы;
мужчины, у коих за словом
послушно следует дело...—
неужели же наконец
им и впрямь наступит конец?
1	Персонаж из шестой главы романа Г. Грасса «Камбала», дей¬
ствие которой происходит в конце XVIII — начале XIX века.
2	© 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG, Darmstadt
und Neuwied.

262
Гюнтер Бруно Фукс
Gunter Bruno Fuchs
СУМЕРКИ
Чей крик на лестнице никак не
прекратится,
кто там на подоконнике, немой?
Моя мечта уперла в пол копытца
и, словно пони, вертит головой.
Сейчас не время выходить за двери.
И снова ночь с отчизны жаждет весть.
И шепчет мне: «Летят ночные звери
и слепо натыкаются на жесть».
Перед рассветом, далеко до солнца,
ко мне доносит песню Арарат;
что бедный ангел смотрит мне в оконце,
он звал меня за дверью миг назад.
ПОБАСЕНКИ
Вчера я видел
офицера в высоком чине.
Он лез на дерево
и я понял: военные
добиваются хорошей перспективы.
Нынче утром
три зеленые рыбы
ковер выбивали
и я понял: кто не изумится
при виде рыб
выбивающих ковер
либо считает подобное возможным
либо вовсе не туда смотрит.
-Я

Гюнтер Бруно Фукс
263
Еще я видел три телефонных будки
плывущих по океану
и я понял: до тебя доходят
заморские вести.
Ну, как вам всё это понравилось?
Пожалуйста прекратите!
Я полагаю
вы мне тут рассказываете небылицы.
РЕКЛАМА ОСЕНИ
1
Вот перед вами осень! Подруга
любой семьи, хозяйки ценят
ее расчетливый
расход листвы. Ее получите
без наложенного платежа, и, если
ее тебе достаточно, она
с лихвою оправдает все расходы.
Приобретайте в рассрочку осень,
платить помесячно, она окупится!
2
Почему полиция
должна злиться
и что-то иметь
против осени? Она и без того
имеет свои праздники, как ей по нраву,
и кто знаком с ее великими часами,
не знает, как приятны
малые.
з
Нет-нет, та осень,
созданная рукою мастера,
не нуждается в том, чтобы стать
старонемецкой мебели
моделью

264
Гюнтер Бруно Фукс
орехового дерева. У нее и так
любая сторона прекраснее
другой. Она может представить
семь тысяч образцов, и среди них даже
цветные.
В то же время
она печется о порядке,
и дворники мечтательные
получат от нее бесплатные ответы
на многие вопросы.
ПЕРЕД ВЫПУСКНЫМИ ЭКЗАМЕНАМИ
Учитель говорит: «Листья
падают на землю. Кто падает на землю?
Кто или что
покрывает кого или что? Ах, вам, пожалуй, не
нравится,
когда я спрашиваю: «Кого или что покрывают
листья ?»
Итак,
земля покрывается листьями. Земля
и кроме того кто или что? И когда?
И как часто? А теперь пишите
ваши сочинения
об осени».
ДЕТСКИЙ РИСУНОК
Небо — старый снеговик.
На его лице
торчат крыши и трубы.
Он плачет.
Его слезы — огромная крыша.
Больше всех вместе взятых крыш.
Под его слезами
мне можно гулять.

Гюнтер Бруно Фукс
265
РАЗЪЯСНЕНИЕ
Мужчина в трехколесной коляске,
безногий мужчина
поднимает руку, но не глядит на небо
(там облака со светлыми сияющими
краями).
— Плумпс, плумпс
плумпс, —
говорит безногий, — оттуда сверху
упали бомбы,
это было давно.
ТАК ЖИВЕТ СОЛНЦЕ
Праздничный вечер
устраивает солнце. И мы не кланяемся
или кланяемся слишком неловко,
чтобы обратить на себя
его внимание. Надо бы
ему сказать: «Доброй ночи, Солнце, ты
как та рыночная торговка, которая все
раздает
торгующемуся народу даром?» (Здесь
стоит вопросительный знак.) И так
живет солнце в дурных снах бес¬
покойного человечества. Восходит, захо¬
дит, восходит.
В снах лунного солдата, который
грезит о такой
звезде,
которую можно бы обменять на звезду
на его погонах.

266
Гюнтер Бруно Фукс
НОВЫЙ ЗАКОН,
ДАЮЩИЙ ГЕНЕРАЛАМ ПРАВО В ТЕЧЕНИЕ ВСЕЙ СВОЕЙ
ЖИЗНИ ЗАБОТИТЬСЯ О МОГИЛАХ ПОГИБШИХ НА ИХ
ВОЙНЕ
1
Генерал уходит в отставку. Новый закон
прибавил ему работы: генерал
живет среди мертвецов, каждого зарывает, каждый
холмик равняет лопатой, каждый цветок
высевает, на каждом надгробье
высекает имя —
изо дня в день, склонившись,
утром, и в полдень, и к ночи
он весь в работе, склонившись к могилам,
весь в работе, никто не подаст ему
кружку воды, никто
эти заросли не расчистит, он идет одиноко
в бурьяне по узкой тропинке, он говорит: «Бурьян
стреляет в меня, его посеяли мертвые». Новый
закон прибавил ему работы.
2
Генерал живет среди мертвецов, он имеет право на это.
И никто из ему незнакомых при жизни, кто
дает ему спать по утрам,
когда он
еще спит на земле, распластавшись, приникнув
к могилам, и слышит
приказы свои во сне, на языке его —
царство земное, — никто
из тех, кто не слышит его, его не оставит,
и в смерти верны ему все, и это ему прибавляет забот.
з
Генерал опекает своих мертвецов, он их вел,
он сдержал свое обещанье:
все завершилось успехом
для каждого. Каждый теперь одобряет
новый закон: мертвецы
теперь его мертвецы, посмотрите, он носит

Гюнтер Бруно Фукс
267
им воду, цветы поливает, склонившись,
он в работе среди могил, он имеет на это право.
4
Генерал теперь благодетель. В расцвете лет
откровенно он призывает
к новым могилам, где можно будет полоть
новый бурьян. Всем пример, он помогает
матерям и женам, он знает
их власть
утром, и в полдень, и к ночи, он знает —
их власть,
они все позабыли давно, их сыновья и мужья
одеты землей, на языке их —
царство земное,
но это их не пробудит и не пробудит хозяек, —
пыль на окнах им прибавляет работы: без ковров
нет в доме уюта, — известно
каждой домохозяйке.
5
Генерал уходит в отставку, новый закон
его возвращает к могилам, он слышит
Верден
в мягком туристском лете Варшавы,
в диких просторах российских степей, и он чует
эту смерть, что приходит его убивать
в течение целой жизни, и он отвергает
новый закон, на надгробьях он больше не выбьет имен.
6
Генерал, он — человек, он услужлив, он верен
своей работе — поставлять сыновей
для царства земного
утром, и в полдень, и к ночи, и каждую ночь,
сегодня,
в этом столетии,
он говорит без улыбки, серьезно:
ДЛЯ НЕБОЛЬШИХ ГОРОДОВ
ПРИМЕНЯЮТСЯ БОМБЫ СРЕДНЕГО ТИПА.
Так говорит он,
умник, хороший делец. Будет жить он еще мгновенье.

268
Ханс Магнус Энценсбергер
Hans Magnus Enzensberger
ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Миллионеры в Патрасе голодают
Небеса как стеклянная шляпа
Под Мостом Александра Третьего выбить коврик
есть наказуемое деяние
За ничтожные деньги продается северный остров
В городе Херес де ла Фронтьера
целуются дважды пятью зубами
Карусель называют в Голландии «конной мельницей»
а в Испании — «изворотливым кумом»
Бывают страны без шпингалетов бывают без винограда
тут почтовые ящики синие там — желтые как желток.
В венецианской лагуне на веслах сидят мертвецы
с зашитыми губами как в Бургбернхайме и
в Беверли-Хилл.
Догнивают строки нерожденных стихотворений
в земле Кастилии и в Бискайском заливе.
Эти познания и некоторые другие
собрал я скитаясь по белу свету.
О мир поистине поражают твои дороги
полные смерти и вдруг выбивалок ковровых и вдруг)
тюльпанов
Мы изучаем изучаем тебя торопливо
в старых ботинках и с ежедневно причесанной головой Т
ПРИВАЛ И ВОСПОМИНАНИЯ
Мой пфенниг зеленея лежит на дне морском
Моя любовь ржавеет в холодном горном крае
Мой спутник задохнулся в пересохшей цистерне
Моя дружба попала под каменную лавину

Ханс Магнус Энценсбергер
269
И в уголь превратилась переписка
и чайка всё засыпала пометом и щебетаньем.
Направимся мы тень моя и я
юдолью слез к далекому огню
к высокому пламени из мертвых ветвей
из старого лавра и хвороста в мокром песке
посеребренных молнией.
Согреемся мы тень моя и я
и выпьем за тех
кто больше не чувствует жажды
темное это вино.
В ХРЕСТОМАТИЮ ДЛЯ СТАРШИХ КЛАССОВ
Сынок! Не оды читай — поездов расписанье,
Оно точнее. Пока не поздно еще,
Лоции разверни. Бдительным будь. Не пой.
Близок день, когда они вновь прибьют к воротам
приказы
И начнут непокорных лупить и своей паучьей клеймить
Зубчаткой. Учись ходить неопознанным. Стань мудрее
меня.
Учись менять местожительство, паспорт, лицо.
Учись повседневной, грязной защите
От мелких предательств. Также полезны весьма
Поджигательские энциклики, манифесты:
Можно в них завертывать масло и соль
Для безоружных. Ненависть и терпенье нужны,
Дабы властям предержащим в легкие вдуть
Смертоносную, тонкую пыль, что смололи
Прилежные ученики,
Точь-в-точь такие, как ты.
СЛОВО В ЗАЩИТУ ВОЛКОВ ОТ ОВЕЧЕК
Разве коршун обязан жрать незабудки?
Почему вы требуете от шакала,
Чтобы он себя освежевал? От волка —
чтобы он сам вырвал свои клыки?

270
Ханс Магнус Энценсбергер
Отчего вам так не нравятся
политики и папы?
Отчего вы так глупо таращитесь
на изолгавшийся экран?
А кто нашивает генералу
лампас кровяной на штаны? Кто
сервирует ростовщикам каплунов?
Кто себе цепляет жестяной крест
на бурчащий пуп? Кто
чаевые берет: иудин сребреник,
грош за молчанье? Ведь обкраденных
много,
а воров мало. Кто же
рукоплещет жулью? Кто
от них принимает награды? Кто
жаждет лжи?
Глядитесь в зеркало: трусы,
Вы сторонитесь правды суровой.
К чему учиться? Лучше мышленье
передоверить волкам.
Кольцо в носу — шик наивысший ваш.
Самый нелепый обман, самый жалкий
посул,
вас прельщают. Шантаж — самый грубый,
слишком мягок для простофиль.
Вы, овечки, — сестры воронам,
выклевывающим друг другу
глаза. Воистину,
братство царит
лишь среди волков:
они нападают стаей.
Так слава же гангстерам! Вы же,
приглашенные для растления,
сами валитесь на прогнившее ложе
покорства. Визжа,
вы врете. Вам надо,
чтоб вас терзали. Вам
мира не переделать вовеки.

Ханс Магнус Энценсбергер
271
ВСЛЕПУЮ
Зрячие вы победите!
Но пока что случилось следующее:
одноглазые взяли верх
захватили власть в государстве
и сидит у них на престоле
совершенно слепой король
Вдоль границ полицейские рыщут
с завязанными глазами
словно играют в жмурки
Ловят глазного врача
обвиненного в «антигосударственной
практике»
По указу его величества
руководящие лица
обязаны отныне
носить на правом глазу повязку
или наклеить пластырь
В бюро находок пылятся
брошенные за ненадобностью
очки бинокли и лупы
Пытливые молодые ученые
предусмотрительно вставили
себе по стеклянному глазу
Дальновидные родители
учат своих детей
новейшему искусству:
искусственному косоглазию.
Стало известно что враг
подсылает тайных агентов
снабженных борной водой
для промывания глаз
Однако благонамеренно мыслящие
граждане
при помощи соли и перца
сорвали козни врага
Не веря своим глазам
они все познают на ощупь

272
Ханс Магнус Энценсбергер
и тщательно изучают
азбуку для слепых
Недавно король объявил
что он уверенно смотрит в будущее
ИСЧЕЗНУВШИЕ
Посвящается Нелли Закс
Не земля поглотила их — может быть, воздух?
Бесчисленнее песчинок, не песком они стали —
превратились в ничто.
Толпы забытых, они уходили один за другим,
как минуты.
Их — огромное множество. Мы их не помним.
Нам в пыли не прочесть
их имен и подошв.
Все исчезло.
В чем нам раскаиваться, если мы даже не
знаем,
родились они, умерли или бежали?
Но они — среди нас.
Оттого-то и держится мир,
что живут в нем и те, кого нет.
Они всюду.
Без них, кого нет, не было б ничего:
отлетевшие — дали нам твердость,
забытые — память и веру.
Справедливы исчезнувшие.
Так однажды и мы отзвучим.
СЛЕД БУДУЩЕГО
Что так упорно влечет меня через мосты,
словно улитку, словно собаку,
собаку с завязанными глазами,
вместе со мною ищущих след будущего,

Ханс Магнус Энценсбергер
273
скребущихся в поисках судьбы,
в поисках собственного пепла, в поисках того,
что еще не восстало из глубины времен
и не наполнилось жалкою явью?
Но лампы уже зовут, и воздух уже лилов,
сумерки, этот туман, этот запах.
И я не хочу, не хочу терпеть,
что мы медленно, медленно, медленно движемся
к тому, что клубится как облака и всё нарастает.
Нет. Нет. Выкурить из домов, согнать с небес,
все то, что еще не осуществлено,
изменить, повернуть, наверстать, переделать,
мне, улитке, спугнуть грома,
мне, тощей собаке с завязанными глазами.
ГИМН СЕЛЬДЕРЕЮ
Дятел, сова, молоко,
неоспоримое солнце,
скала, обжитая птицами,
бром, яичный желток
и — если угодно — молния,
если угодно — кит;
молния, кит, молоко,
дятел, желток, сова
неоспоримы, как солнце.
Реальность предметов
достойна возвышенной оды...
А этот пепел сигары,
отражаемый в зеркале!
Это лицо,
похожее на банковский чек!
Кочан волосатой капусты —
подобие божье,
с ушами, набитыми шлягерами.
А после —
в кровавом, пылающем небе •
сшибка дымящихся фурий!..

274
Ханс Магнус Энценсбергер
Нет! Уж лучше пусть здравствует
мирное молоко!
Да здравствует праведный дятел,
слава сове и филину,
который не врет
и не боится признаться
в том, что он филин!
Слава желтку и соли —
реальным предметам!
Слава вам, ваше величество,
всеавгустейший кит!
Да здравствует сельдерей,
благословенный кухарками,
доблестно умирающий
на тарелке, на блюде!
Нежное чадо земли, сельдерей,
насколько ты человечней,
чем человек!
О, сельдерей, вовеки
не жрущий себе подобных!..
Да здравствует честная молния!
Да здравствует ветер,
да здравствует — если угодно —
простой яичный желток!
ИМЯ СТРАНЫ
Я основал тебя моими глазами,
нынешними руками моими держу я тебя,
страна моя, смертная моя страна,
сияющая радостью моей,
причаровавшей тебя ко мне,
на чужое и на родное время,
на все времена, что еще отмерены нам.
Я именую тебя, говори,
и возврати мне речь ответно
безмолвным ртом твоим.
Страна моя, я тебя не щажу,
я подставляю — сам такой же смертный —
тебя лучам обреченного смертного света.

Ханс Магнус Энценсбергер
275
Мы так близки; каждый из нас
отражает прекрасное лето другого,
страна моя, легкая, словно тень оливы.
Я увлажняю теплое твое пространство,
дышащее блеском,
и словно тень оливы, противостоя
уничтожению, хочу опочить на тебе,
моя неизмеримая страна,
умещающаяся между моими локтями,
мой родной материк, размером не больше
тени оливы, не больше надгробья,
расцветший наперекор кровавой помойке
времен, что еще отмерены нам.
УЕДИНЕННЫЙ ДОМ
Гюнтеру Айху
Когда я просыпаюсь,
дом молчит.
Только птицы галдят.
Из окна своего
никого я не вижу. Сюда
не ведет никакая дорога.
Никаких проводов в небесах,
никаких проволок на земле.
Все живое спокойно лежит —
под топором.
Я ставлю чайник,
хлеб нарезаю,
нажимаю, тревожась,
на красную кнопку
маленького транзистора.
«Карибский кризис... суперновинка
стирает чище и чище...
боевая готовность... третья ступень...
горнорудные акции поднимаются...
That’s the way I love you...'»
1 Вот как я тебя люблю... (англ.)

276
Ханс Магнус Энценсбергер
Я в руки топор не беру.
Не рублю аппарат на куски.
Голос ужаса успокаивает,
ибо он говорит:
мы все еще живы.
Дом молчит.
Не умею я ставить капканы
и не знаю, как делать ножи из кремня,
когда последнее лезвие
заржавеет.
ДВЕ ОШИБКИ
Признаюсь, что в свое время
я стрелял воробьями по пушкам.
Что ни разу не было прямого попадания,
ясное дело.
Против этого я никогда не спорил,
так что лучше совсем замолчать.
Спать, дышать, писать стихи,
право же, это не преступленье.
Совсем замолчать,
забыть пресловутый разговор о деревьях.
Из пушек по воробьям, это значит, однако,
всего лишь впадать в противоположную
ошибку.
СТИХИ МОИ-ТЕНИ
Тени вошли в мою тень
Вчерашние битвы —
сраженья теней
Вчерашние женщины —
женские тени
Небо — тень вчерашнего неба
И годы мои
это — тени

Ханс Магнус Энценсбергер
277
Годы-друзья и годы-убийцы
годы в которых я жил
вереницей теней
плетутся за мной
и вчерашние крики
превратились в шепоты
разносимые тенью
вчерашнего ветра
Лиц вереница за мной
окрашена тенью.
Ночи мои это — тени
тени ночи
Тени — мои стихи и дела
И сам я тень
которую тени другие
гонят в завтра
навстречу другим ночам
другим людям
навстречу новым делам...
Стихи мои — тени
ТЕННИСИСТ
В то мгновенье, когда теннисист
отбивает немыслимый мяч,
в нем пробуждаются
чувства безгрешного зверя.
В то мгновенье, когда философ
вспугивает новую правду,
он — чистейшая бестия.
Анатоль Франс утверждал,
что есть в человеческом теле
некий неведомый орган,
вмещающий некое религиозное чувство.
В то мгновенье, когда этот орган
совершает то, на что он способен,
верующий переполняется злобой
и становится туп, словно овощ.
О, душа! О, мысль! О, Маркс!
О, Фейербах!

278
Ханс Магнус Энценсбергер
ОЦЕЛОТ’
Входи скорее! Двери заперты.
Не видно никого. Зачем же медлишь ты?
Сочится солнце в щели между штор.
Ты комнаты такой не видел до сих пор.
Одежда белая и жемчуг на полу
хрустят и блещут, разгоняя мглу.
Живой ли, мертвый, отзовись! Кто тут живет?
Постель раскрыта. Мех. Да, это оцелот.
Он очень мягкий. Ты дрожишь? Зачем?
Ты спрашиваешь: «Чем тут пахнет? Чем?»
Не бойся, маленький! Так пахнет зверь лесной.
А люди в парк идут, объятый тишиной.
ПОСЛЕОБЕДЕННЫЙ ОТДЫХ ЗВЕЗДЫ1
Я сегодня ни о чем тревожиться не стану.
Я сегодня просто полежу в постели.
Я сегодня ни за что не встану,
сколько б телефоны ни звенели.
Вижу: облака проходят мимо,
те же самые, знакомые когда-то,
те же самые всегда...
Я не знаю, в чем я виновата.
Как давно не слышно телефона.
Одеваться незачем, пожалуй.
Платья все висят так плоско и так сонно,
слишком серые и чересчур зеленые,
или слишком черные, или слишком красные.
Эти облака ничего, ничего не значат.
Но они красивые, но они прекрасные,
пролетели, проблестели...
А я лежу в постели.
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1983.

Ханс Магнус Энценсбергер
279
ТРИДЦАТИТРЕХЛЕТНЯЯ 1
Ей уже тридцать три. И казалось, все будет иначе.
Неужели всегда этот ржавый «фольксваген».
Раз она чуть не вышла за пекаря замуж.
Поначалу читала Гессе, потом уже Хандке.
Теперь перед сном она чаще решает кроссворды.
Мужчинам она давно ничего не прощает.
Она долго была левачкой, на свой, разумеется, лад.
Никогда не пришлось ей держать в руках талончик
на хлеб.
Когда думает о Кампучии, ей становится дурно.
Ее последний любовник, профессор, любил, чтоб она
его избивала.
Зеленоватые платья-батик ей всегда длинноваты.
На комнатной липе постоянно заводится тля.
Ей хотелось всегда рисовать или, может, уехать
подальше.
Диссертация: «Классовые бои в Ульме с 1500 по 1512-й
и их отражение в немецкой народной песне»;
стипендии, черновики, чемодан, набитый заметками.
Бабушка ей иногда присылает деньги.
Одинокие танцы в ванной, маленькие гримаски
перед зеркалом и возня с огуречным лосьоном.
Она говорит: «Уж с голоду я не помру».
Но когда она плачет, похоже, что ей девятнадцать.
НЕ БОЙСЯ СКАЗАТЬ'
Что делает голос твой таким ровным
таким тонким и таким блеклым?
Страх
сказать что-нибудь фальшивое
или повторить то же самое
или что-то избитое
или что-то совсем несущественное
или незащищенное
или то что может быть понято ложно
что придется по вкусу фальшивым людям
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1983.

280
Ханс Магнус Энценсбергер
что-нибудь глупое
что-то давно уже сказанное
старое-старое
Разве не сыт ты еще
этим вечным страхом
перед страхом сказать
что-то фальшивое
очень фальшивое?

Петер Рюмкорф
Peter Ruhmkorf
281
ПО ПРОСЬБЕ ДРУЗЕЙ
Когда друзья говорят мне: спой,
ты ведь у нас талантливый самый,
я вздергиваю подбородок свой
уверенно и упрямо.
Впрочем, дело отнюдь не в надменном лбе,
вознесшемся якобы над толпой...
Я действительно знаю цену себе!
Только кто я такой?
Башмаки износивши в лоск
между меридианов,
я лежу, проклиная свой мозг,
ненасытный, как зоб у бакланов.
Но в июльскую пору далеких зарниц
подойдите ко мне:
я пророчу несчастья по крикам птиц
обступившей меня ребятне.
Я в очках близоруко прищурился. Взгляд
озирает помпезный упадок.
Зря прозренье я взял у богов напрокат —
этот вид слишком гадок.
Десять лет, как сгорел Орадур, но, прежде
чем весь мир полетит под откос,
я воспел бы единственную надежду —
мусоровоз.

282
Петер Рюмкорф
I
ПЕСЕНКА
В небе солнце светит ярко.
Майский день его зажег
над фуражкой-пролетаркой,
будто золотой флажок.
В соответствии с погодой
я хандрю или пою.
Эго май капризный воду
льет на мельницу мою.
Если б не тянуло брюхо
книзу, пошлый обскурант,
до какой вершины духа
воспарить бы мог талант!
Но поэт не жмот, а мот,
и весной себя без толку
тратит, а потом на полку
зубы осенью кладет.
Впрочем, сколько бй монет
ты не высыпал внатруску,
а на музу-трясогузку
все равно управы нет.
Но пока, как будто уголь,
распалялся я, подул
новый ветер и на убыль
солнце в небе повернул.
А наступит темнота —
даже с тысячной попытки
ни поживу, ни убытки
не рассмотришь ни черта.
* * *
Прочь фанфары, проглотите крик,
в небесах першит,
вечер, вынув радугой язык,
под окном лежит.

Петер Рюмкорф
283
Мерещится гамма души в полете
по облачно-птичьей стезе.
Кто сунул под куртку мне горсть плоти,
сердце шимпанзе?
Мечты дребезжат, плывут, как гондолы в сини,
их припудрил туманный эфир.
О мое просоленное сердце, доверие в нафталине,
молью терпенья съеденное до дыр!
Я с Землей на короткой ноге
и летуч, любым соловьям под стать.
Гениально, за дутой луной плывя по дуге,
гравитацию приручать.
Ага-а, луна-а-а, вот придет блистательный
Монгольфье,
дрожащее звездное небо переплывет, как плес,
и из мира-в-себе на подмогу мне
хлынет запах твоих волос.
Вместе с ним я вдохну заодно
электричество звездных свеч.
Только смертной тебе дано
нас двоих в невесомость увлечь.
ПРЕДМАРТОВСКОЕ1
Я ручку грыз
и корчился на стуле,
искал строку, губами шевеля.
А в утре было что-то от июля —
средь февраля.
Еще меха
повинны в инфернальном
ажиотаже зимних распродаж,
зато в лотке газетном и журнальном
уже давно сплошной нудистский пляж.
1 © 1976 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

284
Петер Рюмкорф
А рядом реют
благостно и кротко
пасхальных пассакалий пузыри...
Душа моя колотится в решетку
снаружи и внутри.
Один как перст
сидишь ты, бедолага,
среди трухи.
На что же переводится бумага
в узилище твоем?
Ах, да — стихи!
Что ж, корыстолюбивой клике
в пику
и нужен бескорыстный идиот,
ведущий, как бухгалтерскую книгу,
всему учет.
Поэтому будь эрозийно-стоек!
Ведь если слабину и ты дашь вдруг,
конец всему.
Терпи, последний стоик,
пока не хлюпнет сладко
сточный люк.
ЭЛЕГИЯ1
Весть из Кёльна. Траурная рамка.
Приглашение на панихиду. Тон
скорбен, как диктует пиетет.
Что за бред!
Лезть в машину и крутить баранку?
Из-за похорон?
Женщины, которая с ума
некогда сводила нежной плотью,
больше нет в живых, а этот прах,
ах!
растворит щепотью за щепотью
без остатка гробовая тьма.
1 © 1976 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

Петер Рюмкорф
285
Пусть же плющ и прочие растенья
над тобой сплетаются покуда
в пышные кладбищенские кущи,
я же лучше
к твоему надгробию отсюда
потянусь невидимою тенью.
Отшвырну бессмертников букет,
землю разгребу и, до твоих
милых плеч дотронувшись едва,
я переложу тебя на стих,
на неуловимые слова,
ибо в них —
серебро, и золото, и свет.
БУДЬ РАНИМ, НО ВСЕ РАВНО - БОРИСЬ!1
Фантазер, чудак, мечтатель или
неудачник, рохля, простофиля,
сам упавший или сбитый вниз,
поднимайся снова, стиснув зубы,
и, пока не дал взаправду дуба,
будь раним, но все равно — борись!
Кто прогрессу якобы в угоду
испоганил землю, воздух, воду,
те и нам сулят за это приз,
но не доверяй им ни на йоту,
разгляди дерьмо под позолотой!
Будь раним, но все равно — борись!
Страж правопорядка метит в точки
болевые — голову и почки,
чтобы мы скорей за ум брались.
У кого уже согнулась выя,
хочет, чтоб согнулись и другие.
(Не робей, не потакать же им!)
Будь раним!
Будь раним, но все равно — борись!
1 © 1976 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

286
Петер Рюмкорф
Пусть пока что нами в жизни добыт
только горьких поражений опыт,
пусть и впредь без них не обойтись,
путь между Харибдою и Сциллой
нам по силам, если только силы
вместе мы, друзья, объединим.
Наш девиз:
Будь раним!
Будь раним, но все равно — борись!

Элизабет Борхерс
Elisabeth Borchers
287
ИГРУШКИ
играю я
в лошадки в куклы
а куклы деревянные
из дерева лошадки
играю
и пою
куда б ни шла
куда бы ни пришла
из дерева они
из древесины
лошадки
куклы
в платьицах древесных
а дерево орех
и яблоня
и слива
когда-нибудь
устану я
от пенья
от игры
и поломаю
мою лошадку
песенку мою
НАЧАЛО ЛЕТА
то ли летают деревья
то ли качаются башни
птенцы обрастают пухом
из сумрачных стен-теней
взмывает земля

2«8
Элизабет Борхерс
белые корабли долетают
до облаков
все крупней и крупней
становятся звёзды
море в своей зеленой каюте
рвется на волю
ШАГАЛ
история двух любящих
горит созвездием Рыбы
история двух любящих
горит созвездием Тельца
те кто друг друга любят
пылают костром
у городских ворот
ангел поет синюю ночь
смирно сидит голубка
ветер гложет звериное око
синими цветами ночи
между жабрами и рогами
весело пляшет судьба
но тем кто любит
не до того
алым пламенем пылают они
у городских ворот
ДЕТИ ИГРАЮТ В ПРЯТКИ
дети прячутся
за кустами смородины
дети прячутся
за спинкою стула
дети прячутся
за майским жуком
дети прячутся
за спиною отца и матери

Элизабет Борхерс
289
дети говорят «тик-так»
дети говорят «зум-зум»
дети прячутся
за «тик-таком» и за «зум-зумом»
дети прячутся
за спиною солнца
Я РАССКАЖУ ТЕБЕ
Я расскажу тебе повесть
о небе
На небе не растут деревья
на небе не живут птицы
небо не земляничная поляна
Небо это платье
слишком широкое для земли
Утром и вечером
у неба розовая крыша
Небо это дом
куда мы когда-нибудь придем
Небо не такое как ты думаешь
оно голубое
НЕПОГОДА
Когда буря
разбила наш дом
и черное небо нас ослепило
мы теснее прижались друг к другу
И так испытали то
что дальше
случилось
10 Вести дождя

290
Элизабет Борхерс
НУ ВОТ И ВСЁ
Ночные звезды исчезают
уходят тополя
трава осталась
Огни не греют больше
сон обнажен
и чайки белые что вороны черны
Всё детская игра
я понимаю игры
Гори гори ясно...
Горим
ПЕСНЯ
Играет музыкант
ребенок вторит
А песенка зовется —
но как она зовется?
«Вот человечек на луне
сидит он в полной тишине»
а те поют о жизни
Кто не придет сейчас
тот опоздает
они уходят вдаль
ОПЯТЬ
Тихо
крыша стоит
под дождем
И через много лет
я возвращаюсь
Еще тише
стоит под дождем
крыша

Элизабет Борхерс
291
ПУТЕШЕСТВИЕ
Город река и вон та гора
едут сквозь ночь
А луна
спрыгнувши с облаков
светит едва-едва
Все мы так любим наш мир
что готовы в огонь за него
словно в теплую обувь
Путь наш далек
словно на месте стоим
Что ж подождем
КОНЕЦ ЛЕТА
Мы так долго так долго
бродили
что солнце
обессилев упало
оно больше не может светить
И деревья умолкли
и волны больше не плещут
как обычно привычно все стало
как всегда
А я-то спорила
что лету не будет конца
ПРОГУЛКА
Огни за дамбой
возвожу я в звезды
Освобождая их
от уличных названий и фронтонов
подбрасываю вверх

292
Элизабет Борхерс
СБОРЫ В ДОРОГУ
В мой чемодан
я пакую
не платья не туфли
Беру я с собой
горы и долы
Пусть у меня за спиной
ничего не будет
Ни зимы ни лета
МОЯ ЖИЗНЬ
Живу я
средь мебели столов и стульев
средь городов я открываю их
и закрываю в море плавает Земля
Живу я
среди детей что догоняют смерть
средь разнотравья трав и сорняков
Живу я
кораблик у меня в бутылке
глаза мои восходят
и нисходят
Живу я
на хлебе и воде
рука питает рот
то нет руки
то рта нет
КТО ЗНАЕТ
Под крышей
гнездо любви
или вражды
и стены докрасна раскалены
Кто знает
любовь ли это

Элизабет Борхерс
293
ПРОГРЕСС
Каждый день
на длину пшеничного поля
мир становится меньше
У многих теперь
всего только полкровати
Псы уже у порога
вот-вот разорвут
хозяев
ПОХОРОНЫ
если кто-нибудь умирает
кого мы хорошо знали
проверяем о нем нашу память
нет она никуда не годится
вот она уже нам изменяет
это ясно
и мы пропали
мы снова видим первый снег на горах
и в поле туман
и находим все это красивым уместным
но потребности наши просты и сильны
нам холодно голодно хочется пить
у нас неотложны другие дела другие заботы
а вокруг витают витают медлительно тени
ВАЗЕ КОТОРУЮ ТАК И НЕ КУПИЛИ
с туманной земли
поднялись журавли
все выше и выше вдали
тонкие бледные
с широкими взмахами крыл
а небо все зеленее
еще световые года

294
Элизабет Борхерс
1
тунг».
им лететь и лететь
продавец улыбается мудро
пока покупатель
такой одинокий простившись с желаньем
владеть
не отвернется
КОМНАТА ГДЕ УМЕР БРЕХТ
Последние газеты
(«ФАЦ»’ и «НОЙЕС ДОЙЧЛАНД»)
от августа восьмого
уж пожелтелые
забыты на столе.
Эта кровать никогда не стояла в Манделе-сити,
она — здесь, деревянная, неуклюжая...
А напротив на стенке
веночек
из желтых бессмертников
сияет как нимб у святого.
Вдох
выдох
тишина.
Мне кажется, когда он ушел
несколько материков
погрузились в воду
образовалось несколько новых морей
не говоря уже о небесных телах.
Его счастье и горе
принесли плоды.
Сокращенное название газеты «Франкфуртер альгемайне цай-

Юрген Беккер
Jurgen Becker
ПРИРОДА1
Рядом с домом
свежие срезы пней,
кучи гравия, ямы.
Нового тут ничего.
Скоро природе конец,
но я забываю об этом,
пока остается
хоть кустик живой.
ДЕТИ И ГОЛУБИ1
Соборная площадь — сплошь в
Резки, как выстрелы,
крыльев хлопки.
В здании радиостанции —
бомбы,
смертельной угрозой.
На лицах людей —
предвечернее солнце.
(«Это не левые, это,
конечно, фашисты».—
Вы так полагаете? —
«Хотелось бы знать
ваше мненье по этому поводу».)
(Вот мое мненье:
всё это имеет
свою предысторию.)
(Помалкивают,
помалкивают друзья-теоретики.)
295
голубях.
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1974.

296
Юрген Беккер
Хлопнул
в ладоши
малыш —
и сразу же
с шумом
взмыла сидящая стая.
Здесь, на соборной площади,
в теленовостях,
однажды грабили банк:
захватывающее зрелище, кинобоевик,
но сейчас
только крыльев хлопки,
и солнце
на настороженных лицах.
(По утвержденью
друзей-единомышленников:
«Молчанье есть тоже форма поддержки».)
С подчеркнутой неторопливостью
мы шествуем на стоянку —
и мигом
стоянка пустеет.
Вскоре на нас наплывают
кадры обычной хроники:
где-то в предместье стрекочут
машинки для стрижки газонов,
голуби в дымке плывущей
сидят на деревьях,
молча
сидят на деревьях.
Я задумываюсь о молчанье
и вслух говорю:
«Деревья».
ДНЕВНОЙ ШУМ1
До чего же презлющие мухи
этим летом.
(Печет августовское солнце.
В деревенской гостинице тишь.
Тяжелое это жужжанье
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1974.

Юрген Беккер
297
меня возвращает в былое:
так же печет августовское солнце,
та же тишь
в деревенской гостинице,
и только врывается в кухню
гудение бомбардировщиков в небе
между Ганновером и Брауншвейгом.)
Хорошо хоть
от мух есть укрытье:
броня холодильного шкафа.
РАЙОН «ТИРГАРТЕН»1
Ветер затих, и затихли
очереди автоматные. Снова
водворилось спокойствие в парке,
спокойна в канале вода.
РОДИНА ШЕКСПИРА1
Пейзаж как задник на сцене,
но мы не актеры. «Что стало,—
мы вопрошаем,— с литературой?»
Всё те же овечьи стада на холмах.
Экскаватор вгрызается в холм.
Что ж, это страна
Общего рынка. Смеркается.
Лучится покоем луна. Я вспоминаю
ночные налеты на Ковентри
в самом начале воздушной войны.
СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ РАННИМ УТРОМ1
Ни свет ни заря пробуждаюсь от гуда
одного-единственного самолета.
Тщетно цепляюсь за сон — ускользает,
рассеиваются обрывки видений.
Стрекочут пичуги, предвозвещая
1 © Suhrkamp Veriag Frankfurt am Main, 1974.

298
Юрген Беккер
день забот трудовых. Предстоит
кошмарное лето. Соседи, счастливые,
возятся в садиках у автострады.
Некоторые давно примирились
с тем, что канули безвозвратно
лучшие дни их, а что тут поделаешь?
Вечером слушаю говор в садах,
негромкий говор людей
давно уже немолодых.
Многие годы за каждым
мною испытанным разочарованьем
новое следует неотвратимо,
жизнь умудряет меня постепенно.
Шелестом шин на шоссе начинается день.
Реальность смотрит с газетной страницы:
где-то еще нерастаявший снег.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОСЛЕ ДОЛГОГО ОТСУТСТВИЯ'
В этой пригородной деревушке
живется недурно. Со второю развязкой
главная улица опустела. Пустынна и площадь,
там только детишки гоняют
на маленьких мотоциклах. Последний
крестьянин
остатки земли своей распродает
буквально по метрам. Теперь у реки
теннисный корт, кегельбан, дискотека.
Пастор — в войне постоянной с дельцом,
который построил доходный дом
у самой границы церковного сада.
Как он умудрился выхлопотать разрешенье,
не зная о связях его, не понять.
Несколько старых домов, обреченных на снос,
с запущенными садами. Тут же вблизи
строительная площадка для третьего
универсама. В воздухе виснет все время
грохот машин проезжающих. Эстакада
обегает деревню, подобно валу
или плотине, надежной защитой
от врагов и стихийных бедствий.
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1977.

Юрген Беккер
299
За окнами дома для престарелых,
как и в давнишние времена,
сидят старухи. Кое-кто дремлет,
одна — с трясущейся головой —
смотрит вдаль в ожиданье
воскресного дня, дня посещений,
одна то и дело кивает,
даже если не видно прохожих...
В ТЕНИ ВЫСОКИХ ДОМОВ1
Жильцы, чьи квартиры внизу, постоянно
жалуются на телепомехи, их дети
палят из игрушечных автоматов,
постарше — раскатывают на мотоциклах.
Жильцы, чьи квартиры внизу, из окон
видят газоны, которые сплошь
заляпаны свежим собачьим дерьмом,
тут же пустые бутылки, пакеты.
Жильцы, чьи квартиры внизу, лишены
неба, зато квартплата поменьше.
Скопить бы деньжонок, они мечтают,
на домик в предместье, возле шоссе,
там, хоть и строят какую-то ТЭЦ,
телепередачи почти без помех.
СЛУЖАЩИЕ ВЕЧЕРАМИ1
Скоро уже и вечер. Пора на прогулку.
Солнце вспыхивает, как утром,
так приманчив подснежников звон,
свежестью веет земля. На поводках
пробегают собаки. Священный акт
пищеваренья уже завершился —
что же ты медлишь с прогулкой?
Целый день взаперти, без движенья,—
так, право же, можно совсем облениться.
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1977.

300
Юрген Беккер
Неужто не слышишь ты зова тропинки,
убегающей в лес? Ступай же по ней —
бегай и прыгай. Всей грудью выкашливай
воздух
затхлый, зловонный. Кругом —
скамейки, беседки и урны.
Расслабься, ремень отпусти,
люди, себя уважающие, на кортах
в теннис играют, скачут, гарцуют,
плавают, мышцы свои тренируя,
в закрытых бассейнах. Ступай, прогуляйся!
Утром ты встанешь свежим и бодрым:
шутя отработаешь день, а всю ночь
проспишь как убитый. Что же ты медлишь?
Смеркается. Ты все стоишь у окна.
И вдруг поникаешь,
сморенный дремотой.
ЗАСТИГНУТЫЕ ВРАСПЛОХ'
Семь градусов ниже нуля.
Этой мартовской ночью
выпорхнуло из забвенья
нечто сверкающе-белое,
а мы-то поверили сдуру,
что лето уже на подходе,
с мирным покоем, с теплом.
Как бы не так. Убираем в саду
останки не в пору расцветших
магнолий.
КАК СОЗДАЕТСЯ КОЛЛАЖ2
Ты вырезаешь целую рощу деревьев,
из них берешь половину — зеленые ели
(тополя про запас). Посередине
круглый домишко; его ты обносишь
оградой из серого камня; крыши —
нет, так и стоит он, без крыши.
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1977.
2 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1979.

Юрген Беккер
301
Вот и луна показалась (плыть ей и плыть
над пустынной равниной, над домом),
(и я понимаю: самоочевидность
горестной этой луны исключает
надобность в крыше). На заднем плане
люди, но ты убираешь их всех, я знаю
доброе сердце твое. На застывший поток
улица стала похожа. Работа еще не готова.
Ты отправляешься в сад и приносишь
веточку папоротника, и коллаж
наполняется вдруг
жизнью, спокойно текущей.
УИК-ЭНД’
Утро — в серебряных кольцах тумана,
женщины собрались у салона-
парикмахерской, ахают, охают,
будто вот-вот разразится потоп.
Перед булочной небольшая
очередь из мужчин и детишек. Никто
из тех, что родился позднее меня, не поймет
страхов моих. Бесспорно одно:
булочки хороши как никогда.
С ними в руках мы бредем по шоссе,
всё еще в кольцах тумана.
ПОСЛАНИЯ1
Сыскалась пропавшая книга.
Бегло листая ее, натыкаюсь
на целые строчки и фразы,
которые ты отчеркнула
ногтем. Читаю: «Любовь обнажает
ужасы жизни». Еще:
«Они — как страницы, которые соединились
после того, как захлопнулся том».
Вероятно,
ты хотела мне что-то сказать, а меня
1 © Suhrkamp Verlag Frankfurt am Main, 1979.

302
Юрген Беккер
не было рядом, но ведь могло быть и так,
что это ты была далеко. Я читаю:
«Задыхаюсь в тоске... ухожу...»
Мы еще перезваниваемся, я мог бы
полюбопытствовать, что ты имела в виду,
но ты бы скорее всего
выразила недоуменье:
«Книга? Какая? Не помню!»
Но так ли уж это и важно, какая
(не странно ли, что под рукой у тебя
не оказалось карандаша в ту минуту).
Да, не оказалось карандаша,
и, немногословная, как всегда,
ты сразу же высказалась. «Неужто
(возможно, ты спросишь) ты так ничего и не
услышал?»

Фолькер фон Тёрне
Volker von Т'дгпе
303
ДЕЛОВОЕ СООБЩЕНИЕ
Каша заварена —
голод нам не грозит.
Корабль идет ко дну —
жажда нам не грозит.
Они играют с огнем —
холод нам не грозит.
О нас позаботились.
УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ
Ни дождя, ни града:
ночью дым до звезд;
да в кустах бузинных
блекнет черный дрозд.
Ни луны, ни солнца:
лишь метеорит;
да под черным танком
черный дерн горит.
Ни глаза, ни губы:
только ветра гуд,
только наши каски,
треснувшие тут.
I

304
Фолькер фон Тёрне
ДЕТСКАЯ ПЕСНЯ
Был дома у нас водянистый суп,
а сало украла мышь.
Своей нержавеющей сталью Крупп
не накормит тебя, малыш.
Был дома у нас сплошной снегопад,
стужа струилась с крыш.
Дьявол отапливает свой ад,
чтобы ты замерзал, малыш.
Была медлительность скора,
и в мелочи был барыш.
Война не детская игра,
не верь лжецам, малыш!
УРОКИ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ
Водометами
укрощают они
потоп.
Резиновыми дубинками
они нам открывают
глаза.
В свете их лжи
мы познаем
правду.
СОГЛАСНО КОНСТИТУЦИИ'
Папаша мой зимой под Ленинградом
был наповал морозами сражен.
Мне снегопада русского не надо —
я не из тех, кто лезет на рожон!
1 © 1981 Verlag Klaus Wagenbach, Berlin (West).

Фолькер фон Тёрне
305
И вот я жив, хотя наверно знаю,
что жизнь моя поставлена на кон;
приказы все без звука выполняю —
я не из тех, кто лезет на рожон!
Порой ступню мне ставят на затылок
и требуют при этом: «Чти закон!»
Что делать?! «Чту», смиряя дрож
поджилок, —
я не из тех, кто лезет на рожон!
Я рыл канавы и ворочал ломом,
таскал известку и месил бетон;
но денег нет, я сам сижу без дома —
я не из тех, кто лезет на рожон!
Жена кладет еду сначала детям,
а после нам — и за детьми вдогон
я быстренько жую, косясь в газету,—
я не из тех, кто лезет на рожон!
Во сне я вижу рваную рубаху
казненного; под мерзкий карк ворон
палач от крови отмывает плаху —
я не из тех, кто лезет на рожон!
Зачем я здесь? На это нет ответа,
а впрочем, есть — пусть он слегка смешон:
пока меня не ищут по портретам,
я не из тех, кто лезет на рожон!
ИГРА В ВОЙНУ
На улице
дети играют
в войну, когда
они подрастут,
война будет
играть ими.
\

306
Фолькер фон Тёрне
СТИХИ О ЛЮБВИ1
Словно
мерная кошка
на мягких меховых лапках
шуршит по широким крышам
Ночь
Ветви
ночного неба
от тяжести звезд обвиснув
скрывают
Дом
Закрой
занавеской окна
зажги настольную лампу
ты так прекрасна, одна лишь
Ты
ВОСПОМИНАНИЕ О МОРЕ
Встает луна — соль сновидений
В стакане солнечный бальзам
Мир льется листьями растений
И кошки ластятся к ногам
Закрой глаза: и мы в паденье
Пройдем сквозь ночь достигнув дна
Колодца, лежа без движенья —
Лишь вдох лишь горечь губ одна
Лишь плач лишь смех как наважденье
И только жизнь и смерть и боль
И только сон, и пробужденье
Вода и солнце, смысл и соль
© 1981 Verlag Klaus Wagenbach, Berlin (West).

Фолькер фон Тёрне
307
ПУТИ ПЕПЛА'
1
Однажды открылось мне над колокольнею лето
И ангел явился во гневе с мечом раскаленным
И сойка в кустах закричала, в хлеву заметался
Завыл дико скот, хлебы в печах посгорали
Но буйно цвела белым цветом корявая груша
И солнце и огненный ветер из глуби небес
низвергались
2
Вслед за дымом по травам струистым вдоль рек
побрел я
Он полз и парил широко над землей простираясь
А в легкие с шумом врывалось горячее небо
Сады позади меня во мрак погружались
Дымясь и пылая леса навсегда исчезали
Забыл сосчитать я ворон у края дороги
з
Никто не окликнул меня невзначай над водою
Ни разу голубка на отмель ко мне не спустилась
Ночь крыльями мыши летучей мой лоб задевала
Язык каменел а я шел под безмолвной луною
Один наяву похороненный в ветре
Путем почерневшего пепла
4
К чему говорить, если звуки как волчьи зубы
Острее ножа, к чему говорить
Рот приоткрою: глотну твои горькие воды
Хочу в твою плоть прорасти земля
Пока наконец мы с тобой не срастемся
И я, прорастая, на время корни пущу
1 © 1981 Verlag Klaus Wagenbach, Berlin.
‘ k

308
Фолькер фон Тёрне
МАЙСКИЕ МЫСЛЙ1
Возьмем, к примеру, меня: Фолькера фон Тёрне,
Рожденного в тридцать четвертом году двадцатого
Когда наши
уже поднялись на борьбу.
Меня воспитали другие по образу и подобию
Своему.
И я пил молоко,
В котором нуждались голодные.
И я одежду носил,
Отнятую у ближнего.
И я книги читал,
Одобрявшие зло.
И я слушал речи,
Звавшие убивать.
века,
И я называл отечеством
Место, отгороженное под бойню, в те дни, когда
все народы
Вставали, чтоб драться с моим народом.
И я за победу убийц молился
В час, когда города в небеса уходили дымом.
И я был виновен в смерти
Каждого человека, простодушно шагавшего
Среди виселиц —
Благоухающих лип.
НАША ПРАВОТА1
Что хотите вы от меня?
Чтобы я славил наши победы?
Чтобы я раздавал надежду
Толпам глухих?
Чтобы зрячими
Сделал слепых?
Научил
Говорить немых?
Вам, как и мне, известно:
Вавилон погиб, Троя пала,
1 © 1981 Verlag Klaus Wagenbach, Berlin (West).

Фолькер фон Тёрне
309
От Микен остались одни лишь камни,
Срыты крепости Карфагена,
В гордом Риме
На нас
Смотрят
Руины
Величья.
Так ответьте же мне: что могут
Стрелки Вавилона,
Гектор с Ахиллом,
Цезаря шумные легионы
Перед лицом мощных эскадр Пентагона,
Заслоняющих горизонты,
На прицел берущих
Всю землю?
Что хотите вы от меня?
Чтобы с помощью огнетушителя
Я погасил мировой пожар,
Чтоб мановеньем руки
Остановил ракеты?
Чтобы словом
Избавил нас
От «зеленых беретов»?
Что будет с нами?
Откуда мне знать об этом!
Легко сказать: наше дело
Правое.
И все же я знаю, если
Эта правда не победит,
Нашей земли
Не станет.
Я знаю, что здесь ничему
Не суждено измениться,
Покуда мы не решимся
Сами все изменить.
Нам осталось одно:
Гневу
Выковать крылья.
Надежду
Облечь в броню.
\

310
Николас Борн
Nicolas Born
ОН-ТО ЗНАЕТ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА
I
Он догадывался что не вернется
дорожка по которой он уходил
сужалась в согласии с фотографической перспективой.
Однако едва исчезнув он снова был тут как тут
стоило мне на мгновение отпрянуть от окошка
он по-великански заваливался в краткосрочный отпуск
который (как он торжественно объявлял мне)
мог оказаться самым последним.
Его возвращение всегда застигало врасплох
его голос звучал в коридоре
чуть иначе чем прежде
(и подошел бы скорей его брату
пропавшему без вести).
Ах ты говорил он с улыбочкой поглядывая на жену
а где малец
спрашивал он ведь меня нигде не было.
И меня извлекали
пунцовым
зажмурившимся от ужаса
из платяного шкафа.
Они хохотали до слез словно я их решил разыграть
и требовали от меня того же
меня обнимали и зацеловывали
до крика.
После того как он мне окончательно разонравился
он начинал нравиться мне снова
и сразу же чувствовал это и торопился
урвать от меня все что можно было урвать.

Николас Борн
311
Все это результат больших расстояний
болезни которою неизбежно заболеваешь в России
в этой загадочной России говорил он.
Позднее он выискал определение:
страна предельных противоречий.
Он вырастал надо мною во всю свою
сверхчеловеческую величину
ведь на войне выживают одни сверхчеловеки
и принимался играть в отца
что влетало ему в копеечку и в бесконечную
словолитню.
Я любил его лишь оседлав
лишь сидя верхом на богатырской шее
родителя сражавшегося в далекой России.
и
Сорокалетний Теодор Антон Фрибе
истязал меня жестоко и методично
истязал последовательно
время от времени поглядывая на мою мать
словно желая убедиться в ее согласии на дальнейшее
издевательство
слезы были всегда несогласие никогда.
Старая скотина кричал я ему
отец пришибет тебя когда вернется
но наш Тео Фрибе
(астматик белобилетник и. о. бургомистра) возражал:
твой отец мой друг
прекрати шантажировать меня своим отцом
он и так здесь
и брал окантованную фотографию отца
и колотил меня ею
я умело уворачивался от отца
но от Фрибе мне было не отвертеться:
вот твой отец изволь немедленно попросить
прощения.
Фрибе истязал меня в Миллингене на Рейне
пока я не начинал просить прощения
у отца
который по окончании экзекуции
снова спокойно красовался на рояле.

312
Николас Борн
III
Он-то знает что такое война говорил он
хотя прошел всю войну без единой царапины
без единого осколка в позвоночнике
который мог бы заставить его
пересмотреть убеждения
позже
когда меня должны были призвать в армию.
Истории о непосредственном соприкосновении
с противником
стали его главной темой за кружкой пива.
Он признавался что порой ему было страшно
но это не делало его в моих глазах более человечным
в его мозгу по-прежнему был полный порядок:
Черчилль уже признает в открытую
что они забили не ту свинью.
Начиная с 1947-го он полюбил меня заново
он не стал калекой
его не отпустили домой по болезни
и мне кажется бог знает почему
я вздохнул с облегчением.
IV
Он выжил
он вернулся в родной город
в холодном и светлом феврале сорок седьмого
на дороге хрустел ледок.
На кладбище он снял шапку
и поднял руку
салютуя нацистским приветствием
маленький пожилой человечек.
Дома он выглядел
молодоженом
он обнял жену
она вырвалась и заплакала за комодом.
Ближе к ночи собралась родня
принесли шнапс
он сразу же нализался
и его отвели в постель
я шел следом и тащил сапоги.

Николас Борн
313
Постепенно все встало на свои места
(испытания укрепляют брак)
только я до поры до времени
не прощал отцу проигранной мировой войны.
V
Он говорил о своей умеренности
во многом соглашался с Аденауэром
строил дом
боролся за главенство в семье
успешно продвигался по службе
полагал что хорошо воспитывает своих детей
любил выпить
пошутить
покурить у телевизора
становился все умереннее в своих запросах
выпив плакал
и не стыдился слез
ответил сердечным приступом
на внебрачную беременность дочери
но сердечно прижал к груди
ее результат.
Он постоянно спорил с женой кто кого переживет
она обманула его и умерла раньше.
НАСЛЕДЬЕ, НОВАЦИИ
На свалке трудов и дней (медленно
замусоренные просторы превращаются в горы мусора),
в общем, ветошь, но кое-где и фарфор,
ручки — дверные и от кувшинов, которых уже не стало,
наслоения унаследованного.
Всё вокруг
вопиет о конце.
Вопиет
о новом начале.
На свалке,
вырастающей в глубине души.

314
Николас Борн
ТЕЛЕВИДЕНИЕ
Переключаем трагедию,
оборачивается комедией.
Чем нас сегодня
попотчует телевизор?
Наше настроение
зависит от метеосводки.
Наше пищеварение —
от тона политических комментариев.
Ах, поскорей бы состариться!
Присоседиться к телевизору,
развесить вокруг костыли и протезы,
разложить парики и вставные челюсти —
и прочие практические ориентиры
для ослепших художников
в мире по обе стороны от телевизора.
ЧТЕНИЕ ГАЗЕТ
Много чего есть в моей комнатушке,
кроме сданного в бессрочную чистку.
Газетами я растапливаю и растаскиваю
и рву в клочья свою полуобморочную душу.
Распят последними известиями о человекоубийстве,
раскормлен ужином,
я набираюсь сил для вечернего выпуска
с неизменно сопутствующей ему вечерней прогулкой.
Измученный изучением
желтых листьев и черных страниц,
тем не менее покупаю
ложь вселенной достоинством в один грош.
Ежедневно листаю
полную подшивку несчастий и революций,
и только «Уголок садовода»
занимает меня по-настоящему.

Николас Борн
315
НЕОБЫЧАЙНО КРАСИВЫЙ ЦВЕТОК
Необычайно красивый цветок
необычайно погожий день
отвори окно и еще одно
нынче вечером лампы разгорятся ярче
добрая весть придет
или же добрый гость.
ЛЮБОВЬ
В Кёльн-Кнапзаке под мостом
я целовался с женщиной
в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.
Ее лицо
показалось мне симпатичным.
Ее звали,
если ей верить, Хайделиндой.
Интересно, каким показался ей я.
Там было холодно.
Мы договорились при случае повидаться снова.
Но в Кёльн-Кнапзаке
я с тех пор не удосужился побывать.
ДВЕ ВСТРЕЧИ В СЕНТЯБРЕ
Дождь перестал.
Витрина кафе в потеках.
Складные стулья с веранды
убраны внутрь.
Нам можно войти.
Хлюпают шины и башмаки,
широкорылые башмаки стариков.
Бесшумно сдвигаются занавески,
бесшумно смыкаются улицы.
Свет во всех окнах.
По одной из скользких дорог
мы едем к дому.

316
Николас Борн
ГОСПОДИ...
Господи, думал я, дай мне силу.
Господи, когда я ее увидел
на шоссе
(дорога оттуда спускалась двумя витками
в деревню).
Ее прикрыли простынею. Под простынею
она казалась плоскою, как доска.
У малолитражки было выбито ветровое стекло.
В машине стояла темень,
снаружи полдень.
Простыню чуть-чуть приподняли с лица.
Господи, произнес я, это она.
ПАМЯТИ ПАЗОЛИНИ1
Во сне мне предстал Пазолини в заглавной роли.
Он хорошо смотрелся, помигивая, как автомат,
исполнитель чего угодно.
Пазолини гулял по лужам, он мог
быть низкорослым, небритым и асоциальным,
но оставался самим собою — и вечно другим.
Тут же он очутился на строительных лесах,
и помахал оттуда,
и указал перстом на автомобильное кладбище.
Вся лежащая у его ног страна была населена
его возлюбленными.
И кинокамера раздвигала кругозор
там, где отказывали черные очки,
Мои фильмы скулят, говорил он,
надо переходить на немое кино, уже много лет
я не могу разобрать ни единого слова.
Он начал пристраиваться ко мне
и дело заладилось,
но оступился и рухнул в разверстый строительный
котлован.
Автомашина пылала.
Дождь залил море.
Кинобелье отстирали добела.
1 © 1978 Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

Хельга М. Новак
Helga Novak
317
ГРУСТНАЯ МЕСТНОСТЬ1
В какую тоскливую местность меня занесло
березы здесь зеленеют не раньше июня •
и коль к вознесенью Христову сирень зацветет
считай что уже повезло
вечные раны в земле им зажить не дано
шрамы рубцы блиндажей и окопов
ощетинясь из них выползают
мясистые сочные травы
я наступлю тебе прямо на сердце Грабфельд
и пусть страшно мне пусть я робею
выпью до дна я всех ручьев твоих
ядовитую воду всю листву твою обдеру я
в ней закопаюсь зароюсь засну
зимнею спячкой посередине лета.
ПЬЯНАЯ ДАМА В ПАРКЕ
Дама лет восьмидесяти или чуть меньше
ковыляет шатаясь каждое утро
по парку в Вест-Энде
я часто вслед за нею иду по пятам
может во взгляде ее распознаю я что-то родное
Из-под бархатной шапочки локон землистого
цвета
оступилась вот-вот упадет но
дрожащие руки вцепились в надежную палку
хищный ветер терзает замурзанный тигровый
жакет
чтоб ворваться в прожженные дыры
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co, KG,
Darmstadt und Neuwied.

318
Хельга М. Новак
Как часто шла я за ней по пятам
и видела как она обшаривает дорожки
напряженным взглядом жаждет что-то найти
порой я сама ей подкидывала монетку
но она не заметив ее всегда проходила мимо
Пьяная дама в утреннем парке
вихляет качается как обветшалый корвет
может она мне мать
может она мне сестра или дочка
мы обе так с ней похожи
УВАЖЕНИЕ
Разорву твой портрет чтоб ты впредь не бесился
ведь художник его подарил мне за так
впредь на краешек стула со мной ты не сядешь
чтобы ты не дай бог не сломал себе шею
утром губы сожму
чтоб тебя не коробил их привкус
и рубашка ночная моя
будет девственной и несмятой
чтоб не ждал от нее ты подвоха
коли дело дойдет до свидетельских показаний
я пошлю тебя с миром домой
ставить палки в колеса не стану
и чтоб впредь не отравлять тебе сладость
сладкую гроздь сорву
в чуждом тебе саду.
К ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ’
Хорсту
Коврами мертвых мух
застелен дом
иду по трупам
и мороз по коже
1 © 1983 by Hermann Luehterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

Хельга М. Новак
319
под этой крышей
под прохладной простыней
спит мой возлюбленный
три паука плетут
силки для черных мух
чтоб отшатнулась я и отступилась
и поняла:
к тебе нельзя к тебе не подступиться.
ЛЕТО1
Шелк неба шершавый наждак
знойное солнце швыряет к ногам
короткую тень словно в зимнюю стужу
наперекор всему вспомню
о санных катаньях
о снежных гирляндах
о цветах ледяных на стекле
снегопад посредине июля
выпросить наколдовать бы забытые детские игры
знаю зряшное дело в такую жару
с тобой толковать о морозе что сковал нас обоих.
СМИРЕНИЕ
Лепешки с пылу с жару еще не успели остыть
сметана еще не успела скатиться с запястья
комар-однодневка еще своего не отжил
кофе еще горяч и колыбель тепла
А любви больше нет и разве что ради приличья
двое несут караул у гроба обета и долга
к тому же нынешним летом
резко цены взвинтили на хлеб молоко и муку
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG, Darmstadt
und Neuwied.

320
Кристоф Меккель
Christoph Meckel
КОГДА Я ПРОСНУЛСЯ
Когда я проснулся, вокруг
и следа городов не осталось,
ни один из камней, ни одна из травинок
сказать не хотели, куда
странницы-дюны с собой увели скалу;
реки умчались, в сыпучем песке
приступали к великой охоте
последние из акул.
На светлеющем небе мерцала утренняя звезда.
Но мир — мой мир — переселился куда-то.
Там, где когда-то леса зеленели,
я лежал, позабытый всеми,
с последней кукушкой в руке.
ЗОЛОТАЯ РЫБКА
С той поры, как я полюбил воду и цвет луны,
золотая рыбка в моих волосах поселилась,
я сам удивлен и, насколько могу судить,
подобного не случалось еще ни с кем из людей.
С тех пор я плавал во многих реках,
но вода ей пришлась не по вкусу,
я хотел подарить ее лунному человечку,
но она отказалась плавать в море звездного света
в краю между птицами и облаками.
Я привел ее к Красному морю,
но она твердит мне, что хочет
состариться в сумерках
моих волос.
i

Кристоф Меккель
321
И дальше мне суждено
носить ее всюду с собою,
покуда не почернеет
и не осыплется в лужу
золотая ее чешуя.
НАСЛЕДСТВО САНЧО ПАНСЫ
Когда он наконец состарился, ему, Санчо Пансе,
крестьянину и герою, как и было обещано,
королевство досталось в наследство
за тридевятью земель.
Там властвовал он над тенями, над ветром,
над дымом,
над тоннами снега, росы,
там светом владел он
и золотом в недрах луны.
Но эти богатства ему помогали мало,
когда наяву он на муле своем тащился
и жил, как в изгнанье, средь бедной испанской
пустыни.
Ни о походах, ни о королевствах неведомо было
его жене.
Одни лишь бесцветные камни видел он под ногами.
Когда же опять в опьяненье вступал он в свою
страну,
он видел сады, проливы, фасады своих резиденций,
под солнцем полуночным видел он вновь Дон-Кихота,
спешащего в гости к нему: вот они вместе скачут
по паркам, заросшим бурьяном,
среди сусального золота сумрачных ильмовых рощ.
Но, проснувшись, он находил одни лишь пустые
кувшины,
кричал, чтобы дали вина, и с удивлением слышал,
как ржет Росинант в конюшне, отданный им навсегда
под присмотр малолетнего сына. 1111 Вести дождя

322
Кристоф Меккель
АНГЕЛ
Вдогон великим рекам сердце рвётся.
Устав грести, валюсь в траву без сил.
Мне слышатся шаги и шелест крыл,
То ангел мой вослед за мной крадется.
Но он отстал, его сомненья гложут.
Готов свой мир в нездешней стороне
отдать он, чтоб проникнуть в душу мне.
Хранитель мой меня настичь не может.
Туманы бродят над волненьем пенным.
Моря и дельты застилает мглой.
В деревьях ветер ледяной и злой.
Что нужды мне в том спутнике бессменном?
И если вновь он воззовет ко мне,
я в стих уйду и спрячусь в глубине.
ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
—	Как ты родился? — Как и все иные.
Очнулся я и мир узрел впервые.
—	Когда? — Семь войн назад, и выжил всё же.
—	Твой рост? — Точь-в-точь как гроб, сужденное нам
ложе.
—	А сердце? — Просто мускул утомленный.
—	А рот? — Спален строфой, но губы не молчали.
—	Г лаза ? — Видали небеса в свечении зеленом.
—	Слух? — Слышал он, как в душегубках смертники
кричали.
—	Чего ты хочешь? — Выжить. Поневоле.
Скажу тогда: заездили худую
мы эту клячу, дайте ей овса поболе
и ветхую смените сбрую.
—	Где родина твоя? — Не ведаю такой.
Но есть пустырь с колючею стеной.
—	А где твой дом? — Широкая дорога,
Где мы поем псалом бродяжий, нас — немного.
—	Не смей дерзить. И знай, что спозаранку
Тебя погонят отовсюду, негодяя.
—	Что ж, потащу опять свою шарманку,
В аду жестоком песенки играя.

Кристоф Меккель
323
ОБЕЩАНИЯ
Посвящается Нелли Закс
Твоя жизнь на земле
будет долгой.
Тони, говорит вода,
я проведу тебя через водовороты
и покажу тебе дно,
на котором ты сможешь уснуть.
Гори, говорит огонь
(он сокрыт в твоих волосах).
Мой дым обещает
тебя истребить.
Засохни, кричит камень,
гусеница, умри!
В моей пыли, где цветы не цветут,
мотыльком не увидят тебя.
Но время, чьи крылья связаны,
кричит тебе и поет:
гусеница, уползай,
стань мотыльком незримым,
твоя жизнь на земле
будет долгой!
ПОСЛАНИЕ ЕИРОНИМУСУ БОСХУ
Босх, тебя никогда не щадили твои созданья!
Разве ночью у тебя на крыше не пляшет адская
нечисть,
не раздувает мехами огонь в очаге —
разве не ходят к тебе сквозь стены такие гости,
которые топчут твой хлеб и плюют в твою чару
с вином?
В твоем царстве есть призраки, тени улиток и
ангелов смерти,
и черепа, которые молятся перед твоей дверью,
и*

324
Кристоф Меккель
и камбала, и летучие рыбы,
и, как я слыхал, даже заросли дурнопьяна1,
и пламенные колокола в сталактитовых башнях.
Ты вечно прячешь старый хлам, затонувший в болотах
голландских, добычу вод грунтовых,
из подземных капканов ты вызволяешь зверей,
которые, умирая от жажды,
приплыли из Африки, как я слыхал,—
ты их выводишь на свет к водопою.
Босх, как живется тебе с волками матерыми,
и с мумиями, и с мертвецами на соломенном ложе?
Как живешь ты, старик? Петух с деревянной ногой,
и совы, и единороги ходят к тебе в гости,
и чернильный дождь заливает твою постель,
и мелькает бледный полуденный месяц в облачке
из паутины!
Я ездил в страну твою, Босх, мои сани
везла черная снежная рыба, кучером
был павлин с костяными крыльями, мы мчались
вниз, по игрушечным улицам, в прозрачное рыбье
царство.
Я видел, как сидишь ты в стеклянной башне
и бросаешь камни, но стекло не бьется.
Босх, мне странно: ни одного осколка.
Ты важно сидел, акулы и раки свирепо
кидались к тебе, но мой кучер только смеялся.
Ты жив еще, Босх!
Твои дельфины, как я слыхал,
на завтрак скушали филина, а твои
хищные звери пока не проголодались.
Долгим будет, Босх, твое царство,
пока его жители не съедят друг друга!
1 Народное название ядовитого растения белладонны, дурмана.

Кристоф Меккель
325
КТО Б РИСКНУЛ ПОСЕЛИТЬСЯ...
Кто б рискнул поселиться
в доме у Справедливости
со своим багажом, со своей канарейкой, под своим
настоящим именем,
и при этом был бы уверен в хлебе насущном,
и при этом был бы уверен,
что под взглядом его не помутнеет вода
и любовь его не оставит...
Кто был бы способен спокойно
возлежать под Ее колоннами
и говорить' при этом:
я — здесь, плененный солью и светом.
В этом доме ни кресла не переставить
по собственному желанию.
Оглушенный Ее упреками,
измученный, ты сидишь у обочины пыльной дороги
и пересчитываешь, как кошка, семь своих жизней,
непримиримый, голодный
и безутешный.
ОДИССЕЙ 1
Что мне остается делать
и куда мне идти,
если все предуказано в книге поэта,
где есть и я и мои боги,
дома, острова, женщины, адреса.
Моя жизнь — это только эхо,
там мой дом: между строк,
безмолвных, неприметных,
в неизреченном, в молчанье,
откуда, похищая слова, вылетает
хищная птица — жизнь,
имя мое, мое блужданье.
1 © 1979 Athenaum Verlag GmbH, Konigstein/TS.

326
Кристоф Меккелъ
Могу ли начать все снова? Исчезнуть
от взглядов поэта,
сохранив мое имя,
я, Одиссей, еще не названный
в книгах, без славы и подвигов, без речей,
недоступный уже для сравнений,
в последний раз
воскреснуть уже во плоти?
Моя жизнь продолжается только в пепле.
Когда уйдут и гекзаметр, и боги,
и уйдут наконец созвучия старца,
мое имя вернется ко мне и я,
на цыпочки встав, отыщу себе
кров, без богов, без примет,
о котором не сложат баллад.
Не о ком будет поведать,
кроме меня самого. Ни короны,
ни Итаки, ни возвращенья
в постель законную. Смертный,
недолговечная плоть.
Беден, богат, бесправен,
счастье или несчастье —
отряхну от себя, я всё отряхну,
и к земному свету пробьюсь,
и вернусь, чтобы жить!
СЛОВО О СТИХАХ '
Стихи — не парник для разведения красоты.
В них речь о соли, горящей в ранах.
В них речь о смерти, о сожженных наречиях.
О патриотах, лица которых похожи на кованые
подметки.
Стихи — не столярный цех, где лакируют правду.
В них речь о крови, из ран текущей,
о нищете... о нищете мечты.
О разорениях, о подонках, об утопиях утлых.
В них речь о гневе, о заблужденьях,
1 © 1979 Athenaum Verlag GmbH, Konigstein/TS .
N

Кристоф Меккель
327
в них речь о голодных
(про стадии насыщенья песен здесь не поют).
В них речь об обжорстве, о людоедстве,
о невзгодах, сомненьях, в них летопись бед
и страданий.
Стихи — не алтарь, где ублажают смерть,
где угождают плоти, где потакают надежде.
Стихи это край смертельно раненной правды.
Крылья! Крылья! Падает ангел,
залитые кровью перья разлетаются в вихре эпохи!
Стихи — не место, где ангелов ждет пощада.
ЛИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ1
*
Номер ее телефона. Когда я его потерял,
я подумал: вот ты и свободен...
Больше не надо мерзнуть зимой в телефонной будке,
наконец у тебя есть время,
бездна зимнего времени.
Можешь, не торопясь, потягивать шерри в углу
полутемного бара
и представлять себе, как Ирида
исчезает верхом на радуге.
Как бы не так, через две недели
в кармане куртки его нахожу случайно,
и все повторяется снова: эти «да», эти «нет»,
эти «может быть», этот воркующий ад.
*
Аркадия! Если она
вообще существует на свете...
Мне довольно того, что я никогда там не был.
Мы поедем туда, если хочешь,
и поселимся там в отеле,
где всегда есть вино, и кофе, и кровать на двоих
1 © 1979 by Claassen Verlag GmbH, Diisseldorf.

328
Кристоф Меккель
в комнате с видом, который ты любишь:
на утренний синий залив.
Аркадия иль Париж, взор твоих серых глаз,
а в паузах между любовью
время есть ни о чем не помнить...
*
Эти «да», эти «нет», этот дождь, этот сон,
эти осень и солнце, и ярость, и плач,
этот миг; твоя грудь, мои губы;
жажда, обморок, оторопь, ужас, обман,
море, горечь, надежда, лето,
свет и вишня в цвету, смех, веселье, вино,
опьяненье, забвенье, ночная мгла,
обреченность, утрата, гибель,
и, быть может, в конце, уже после всего,
когда и бесстрастно и тихо закрывается лотос плоти,
все это, мой ангел, все это мы называем любовью.
*
Все как всегда: завтрак, деревья в окне,
календарь, зимний день, разговоры,
но так светел твой смех и так беззаботен твой голос,
что мне становится страшно:
все это вдруг может исчезнуть
беспричинно, невозвратимо,
стоит лишь развернуть газету,
вспомнить чье-нибудь имя или
в грядущее заглянуть...
*
«Стихи должны попадать в цель!» —
утверждал симпатичный редактор
днем в редакции, угощая поэтов шампанским,
и я снова услышал звук разорвавшейся бомбы.
Бьющие в цель стихи! И вот уж подстреленный коршун
низвергается с высоты
и лежит на камнях бездыханный...
(Падение. Тишина. Он что-то еще говорил.
Я больше не слышал ни слова.)
]

Кристоф Меккель
329
СТИХИ ПАМЯТИ ОСКАРА ЛЕРКЕ1
Жизнь
в звучной могиле, где скрыта
гармония мира. Он не заметил,
как замкнулся в себе, стал жаждать
жизни единственной, несравнимой,
и человечности — той, задушенной
скорбью долгих ночей,
когда умерла речь.
Жаль, я ему не смогу сказать,
что он не напрасно
разжигал топку скорби словами;
его строфа жива
неустанным дыханьем земли;
вечер, темный от листвы
и летучих мышей, над рекою плывет,
и поэту мерцает закат навсегда.
Пусть он придет и сядет
за мой стол.
Я его попросил бы принять мой подарок —
солнечный свет. Он должен
жить в доме моем, трижды восставши
от смерти. Ему не придется
здесь защищать свой цветок —
чертополох, который грубо ломали2.
Еще не поздно его спросить,
будем ли жить мы за гробом,
и как нам жить, если нашу плоть
пыткой терзает время,
а нашу память — зовы убитых,
и как нам яснее расслышать
весть о том, что мир обновится,
и о том, какая сила живет
в кленах и в нашем людском дыханье.
I1 © 1979 Athenaum Verlag GmbH, Konigstein/TS.
2 Имеется в виду книга стихов О. Лёрке «Заросли чертополоха»
(1934).

Рольф Дитер Бринкман
Rolf Dieter Brinkmann
А ГДЕ ОНИ1
сейчас? На пожелтевшей почтовой бумаге
несколько торопливых, неразборчивых
каракулей, слова — как люди — исчезли
вместе с бродячими балаганами карнавала,
словно их ветром сдуло. Мы стали
парочкой чудаковатых путешественников,
предпочитающих одиночество. Они окликают
друг дружку невразумительно и беспечально,
прельщая простыми пестрыми перышками.
Итак, этот синий автобус проследовал мимо
нас. Он окутал облаками пыли
залы ожидания на каждой случайной станции —
пылью, которая понемногу, и годы спустя,
осела на некогда новеньких кожаных креслах,
на столах и на цементированном полу.
За прокопченными
оконными стеклами тебе не видно
ни одного из двоих — застывших
в ожидании. Непременные
питьевые и музыкальные автоматы ржавеют.
Их потаенные механизмы рассыпаются, как
1 © 1975 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.
!

Рольф Дитер Бринкман
331
веера открыток, расставленные у стойки
бара, за которою некая женщина,
обреченная на преждевременное одиночество,
спит, положив голову на лакированную
поверхность
возле дымящегося кофейника и слишком
миниатюрного фотоснимка. Пять центов —
цена ей, которую некому здесь заплатить,
некому в целом городе. Синий автобус,
ясный день, ослепительно знойный свет.
Он уже далеко впереди и не намеревается
повторять свой маршрут. Они оба сошли
давным-давно — заколдованное сообщество,
состоящее из двоих людей,
существующих по отдельности. И настала
тишина, коренящаяся в самой себе,
с дверьми, позволяющими удалиться куда
угодно —
или остаться на месте. Просто-напросто они
оба
прошли ее всю насквозь — и прошлое
(две параллельные бесконечно длинные стены)
есть нечто всего-навсего прекратившее
быть — к обоюдному кратковременному
облегчению, — но продолжающее, нежно и
медленно,
длиться в чуть измененном облике:
дверь, достаточно
широко распахнутая, чтобы остаться тайной,
которую им суждено постигнуть —
неторопливо и наверняка.

332
Рольф Дитер Бринкман
УСЛЫШАТЬ ОДНО ИЗ КЛАССИЧЕСКИХ1
черных танго, в Кёльне, на исходе
месяца августа, когда лето уже в пыли,
вскоре после закрытия магазинов,
из распахнутых дверей некоей
темной лавчонки, принадлежащей
какому-то греку, — не есть ли это
чудо: мгновенный сюрприз, мгновенный
вздох, мгновенная пауза — а за ней
улица, которая никого не любит
и равнодушно доводит до изнеможения всех,
кто стремится миновать ее поскорее.
Я записываю эти строки
поскорее, торопясь уловить
это мгновение в заморочке и выморочности
пыльного города Кёльна, пока оно
окончательно не угасло.
ПЕЧАЛЬ НА БЕЛЬЕВОЙ ВЕРЕВКЕ
В МЕСЯЦЕ ЯНВАРЕ1
Веревка, косо
натянутая между
двух лысых сучьев,
которым скоро
опять покрыться
листвой, — здесь сушат
свежепостиранные
черные колготы.
Из перепутавшихся
1 © 1975 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

Рольф Дитер Бринкман
333
ДЛИННЫХ ног сочится
влага в полдневном
ярком свету на камни.
ОБ ОДНОМ ПРОЩАНИИ
Ах, рыдала, ухожу.
Прочь по склизкой
тропке к людям.
Ярость прошлая прошла —
но осталась. Словно ливень
окатил дома вокруг,—
и по улице Молочной,
улице, где ни души
мне родной, — она уходит,
гордо шлепая одною
из сандалий, потому что
разорвался ремешок,—
в комнату уходит, где мы
обитали до сих пор
и глядели друг на друга.
О, РАЗЛЮБЕЗНЫЙ ПОЛДЕНЬ1
в городе, полном разнообразными
запахами полуденной трапезы. Велосипеды,
прикованные за ногу во мраке подъезда
возле детской коляски; ни звука.
Рекламные проспекты извлечены из почтовых ящиков
и выброшены к чертям собачьим. Почтовые ящики
пусты. Даже телевизор сиротливо приумолк
в турецком семействе, на кухоньке — с единственным
1 © 1975 by Rowohlt Taschenbuch Verlag CmbH, Reinbek bei
Hamburg.

334
Рольф Дитер Бринкман
окном, выходящим на черный ход. Я слышу
звон фарфоровой утвари, за которым
простираются ясные и прохладные сады
в бледном весеннем свете.
Повсюду звучат страннейшие
рассказы о людях обыкновенных и, следовательно,
не испытывающих
страха по средам — сегодня как раз среда.
День, омытый дождем,
кажется отзвеневшей лютней: о, разлюбезный
полдень — чесночный и луковый, помидорный,
и хлебосольный!
Мы облупили яичко и
надежду, уверовав в разлюбезный
день, сегодня как раз среда, и тучи
над нашими крышами, и тишина
в комнатах, тишина и покой, пахучие,
как лук-порей; как петрушка, зеленые
и кипящие, как мозговой горошек в сливочном масле.
ДВЕ ФОТОГРАФИИ
Звери забеспокоились. Может быть, потому,
что все было вокруг чересчур спокойно.
Заголосили разом.
Затем состарились и должны были умереть.
Что происходит в твоем мозгу? Пробивается
солнечный свет — и кулисы в старом театре горят.
Мне нравится жить, наблюдая, как звери и люди
живут. Это крайне просто. На то нам и выдан билет.
Далее только валы исполинского моря
ближе и ближе. Солома в яслях. А вверху
голая голубоглазая танцовщица
тщится сплясать на локтях и коленях (за что ей
позже заплатят). Она в шелковистой, коричневой,
мягкой

Рольф Дитер Бринкман
335
шкуре до пят. Громче, губная гармоника, громче.
Заполыхала долина. Я видел —
этого хватит. Всё вымели, выдули, сора
больше не стало., Лишь некто — короче своей
тени — толкает коляску, груженную с верхом
ворохом старых газет. Мне казалось: конец;
а оказалось, что грянуло нечто другое.
Звери сгорели дотла и погибли меж ветхих домов.
Сами дома опустели. На стенах остались
лишь фотографии, не говоря ни о чем —
и никому. Уничтожена фото¬
аппаратура. Опять все спокойно вокруг —
я выхожу на асфальт — яркий свет заливает округу.
Можно снимать.
СТИХОТВОРЕНИЕ
Разоренный пейзаж с консервными
банками, двери домов
черны, что за ними? Сюда
я прибыл дневным поездом
с тяжелой поклажей. Отныне
я изгнан из сновидений
и грез, обитающих на распутье.
Пыль — словно все в мире
разодрано в клочья
и пущено по ветру: свет и столбцы газет.
Что мне сулит этот день —
лишний день, мертвее всех прочих?
Кто сказал, что вот это есть
жизнь? Я перейду в другую
лазурную синеву.

336
Габриела Воман
Gabriele Wohmann
ВРЕМЕНАМИ НЕ ВЕРЮ Я В СИЛЫ ПРОГРЕССА1
Временами не верю я
В силы прогресса
Моя картина любимая
Уже нарисована
Меня окружают книги
Самых прекрасных стихов
И не надо мне музыки
Больше чем есть
Даже лучшей грозы нельзя изобресть
Самый дивный снег в голове моей падает
Я главнейшие в мире видала вершины
В глубочайшей долине уже побывала
Море самое дивное — в воображенье
Превзойти ли возможно
Скорость езды
Получаемую нажатьем на кнопку?
Просто погода, просто Книга псалмов
Местности просто и просто слова
Просто жить себе, жить?
Временами я думаю: хватит
Не надо мне больше чем есть.
Тут как тут улыбается мне диковатый ребенок
Строгий замкнутый
Прежде невзрачный
И хочется вдруг
Прокатиться в карете по чисто английскому
парку!
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

Габриела Воман
337
ЛЮБОВНОЕ1
i
Тому мне больше нечего сказать
Лишь отвечаю кратко на вопросы.
А этот причинил мне много зла
(Какая подлость)
Как же часто он... вот этого ему я не прощаю.
Не говоря уж обо всех страданьях из-за...
Я даже имя не желаю вспоминать.
Однако
Вопреки всему
Я так приветлива так терпелива.
Вон там стоит
Тот на кого я не имею зла
Как часто он... однако я ему прощаю
Им причиненные страданья мне подходят
И я подробно отвечаю на вопросы
Безмолвно
Разговаривая с ним.
СМОТРЕТЬ ЗАПРЕЩЕНО1
Нельзя мне на тебя
Нельзя мне так смотреть
Так отрешённо, так со стороны
Так половинчато, в затылок, со спины
Такое не для взглядов посторонних
Вот бедная коробка черепная
Такая бледная, секретная коробка
Без кровеносных жилок
И без пульса, и страшно
Ты устал... Не умирай!
Я умоляю! Ты устал смертельно
Однако это внешняя усталость
Но как ты выживешь
Надежды не осталось
Затылок жалобный
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

338
Габриела Воман
Нельзя смотреть нельзя
Покуда ты не знаешь — не желаю
Я тоже знать... нет, ничего не выдам
Ни знаньем внутренним, ни внешним видом
Священному запрету я верна
Запрещено смотреть, запрещено
И пряди тусклые улягутся... навеки
Нет, знать тебя таким я не должна
Заранее вручая смерти в руки
Нельзя, нельзя — от глаз твоих тайком
С тобой прощаться имя дав разлуке.
ИСТИНЫ КОРОТКОЕ МГНОВЕНЬЕ1
Вдруг на вокзале в Гейльбронне
Нечаянное открытье
Ведь я наконец иду с поднятой головой
Теплый воздух как раз по мне
У меня никаких возражений по поводу тесных братаний
В часы толкотни
В переходах подземных, на лестницах
Это Амнистия
Спокойствие словно по чьей-то оплошности
Затем я нарочно и так терпеливо
Дружелюбьем приветливым опережала
Удивлённая официантка
Мне рассмеялась в ответ
Я гордилась этим безумно
Словно нечто сбылось из будущего
Никаких отвращений к местному тесному сообщению
Никакого вранья что вокруг меня
Все места уже кем-то заняты
Не хочу пустотой отгораживаться
Даже можно со мной неожиданно заговорить
Здесь на вокзале в Гейльбронне
Где я рисковала жизнью
Так радостно с таким удовольствием
В этот раз я уехала вовремя.
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt Neuwied.

Габриела Воман
339
Я КОНЧИЛА ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО1
Я кончила прощальное письмо
И увидала на своих ладонях
Я пятна черные
И стала мыть ладони
Я в мыльной пене
И на черном проступили оттенки серого.
Я ХОЧУ УМИРАТЬ НЕ ВЕЧЕРОМ1
Я хочу умирать не вечером
Первый снег надо мной, по-сельски
Бесполезно лежит равнина
Так бессмысленно, так напрасно
Если я не гляжу туда
Между склоном вон тем и лесом
Так бессмысленна вся дорога
Когда нет меня там, не вечером
Я хочу умирать, мне лучше
Днем часов, например, в одиннадцать
Не в такой тишине, хочу я
Чтоб никто ничего не понял
Я еще совершить сумею
Этот путь, и тогда прекрасной
От любви моей станет равнина
Я люблю ее, ты смотри-ка
Вот сосед мой идет в наушниках
И слепит его первый снег
Он закрытыми видит глазами
«Застывшие слезы» Шуберта
Я хочу умирать не вечером
Не вечером в этом спокойствии
Когда все так похоже на это
И способствует, только не вечером
Пусть ничто не навеет предчувствий
Утром я бы могла помолиться
Вот звонок раздается в дверях
И вполне допустимо решиться
1 © 1983 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

340
Габриела Воман
На звонок телефонный, уехать
Еду сквозь непроглядный туман
Редкий снег, и бессмыслен бесцелен
Этот путь потому что взгляда
Я не брошу туда, ведь вечером
Я хочу еще жить, но позже
Даже может быть, в полдень буду
Я готова, нет: умереть
Как-нибудь я сама сумею
А пред тем как настанет это
Я желаю подняться рано
Я способна туда отправиться
Я могу сама это сделать
Я хочу умирать не вечером.

Петер Шютт
Peter Schiitt
341
МОНОЛОГ БЕЗРАБОТНОГО
Во всех документах, делах
прохожу я как «безработный».
Это звучит как «бесчестный»,
как «беспомощный». Можно подумать,
что я сам во всем виноват.
Будто я под надзором полиции,
сломя голову я лечу
к месту, где должен отметиться.
Мой босс, я Вас обвиняю!
Вы мне отказали в работе.
И, кроме того, даже
в праве моем на труд.
Безработный. Ведь это значит —
я лишний. Сейчас не нужен.
Как будто у нас и вправду
работы нет никакой!
У нас несделанных дел
навалом: больницы, школы,
квартиры! Невпроворот
работы — в этой стране.
Я требую
свободного доступа
к моему рабочему месту!
ПЛАМЯ РЕВОЛЮЦИИ1
Москва, свинцовый
декабрьский полдень
над глубоким снегом.
hude.
© 1979 by Verlag Atelier Bauernhaus in der Bredenau, Fischer-

342
Петер Шютт
У Кремлевской стены
на могиле солдата
вечный огонь
выжег воронку
в снегу.
Революции
неугасимое пламя,
зажженное миллионами
соратников,—
кто и сегодня
сгорает в огне,
жертвует своим счастьем,
бросает свою жизнь
в этот кратер,
чтобы поддержать огонь,
дарующий силу.
Нет счастья
без пожертвованного ради него
счастья,
нет жизни
без отданной ради нее жизни!
Только огонь,
поддерживаемый миллионами
не щадящих себя сердец,
не погас,
не погаснет
в глубоком снегу.
ГРОЗА В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ1
Дождь.
Я прячусь под дерево.
Его крона защищает меня.
Сверкают молнии, и гремит гром,
я считаю секунды
между вспышками и громом.
© 1981 by Verlag Atelier Bauernhaus in der Bredenau, Fischerhude.

Петер Шютт
343
О, молния!
О, гром!
Страхи детства,
детские страхи!
Каким я стал послушным,
безвольным и равнодушным.
Еще раскат грома.
Словно усталый цербер,
гром рычит
над крышами.
Стоя под деревом,
я мечтаю о мире,
в котором грозы
останутся
самыми жуткими страхами
и нам
нужно будет бояться
лишь настоящего грома.
ИМЯ «ЧЕЛОВЕК»1
У меня много матерей
и отцов.
Бесчисленны
мои братья
и сестры.
Моя мать — чернокожая,
отец — белый,
братья и
сестры — цветные.
Я говорю
на тысяче языках.
Мне десять тысяч лет.
Это я
таскал камни,
когда фараоны
строили пирамиды.
© 1983 Weltkreis-Verlags-GmbH, Dortmund.

344
Петер Шютт
Это я
подыхал
в кровавом поту,
когда возводили семивратные Фивы;
я, безымянный.
Я был рабом
и мятежником,
закованным в цепи.
Это меня, избивая, тащили на виселицу.
Это я — рабочий, я — ученый,
я — художник, я — учитель.
Это я создал
семь чудес света.
Восьмое — я сам!
Имя мое
стало плотью.
У меня есть глаза,
чтобы видеть вещи насквозь.
У меня есть уши,
чтобы пропускать мимо них
требования покорности.
У меня есть голова,
чтобы идти, никуда не сворачивая.
Имя мне...
ГОЛОД
Иногда меня охватывает
голод
по дружескому слову —
слову
против холода,
против страха,
одному-единственному слову,
чтобы согреть душу
и вдохнуть воздух,
слову без свинцовой тяжести,
заряженному
только одним граном мира,
чтобы оно тут же
не упорхнуло от меня.
1

Петер Шютт
345
АРГУМЕНТЫ И КОНТРАРГУМЕНТЫ1
1
Мир —
возможно,
не всё.
Но если нет мира,
всё — ничто!
2
Я не знаю,
придут ли русские.
Но я хорошо знаю:
американцы
уже пришли!
3
Мы отдали на откуп
генералам
уже две войны. Мир,
пожалуй, нам лучше
сохранить у себя.
НАШЕ СТОЛЕТЬЕ1
XX столетье,
Два магических икса,
Два огненно-жарких знака,
Начертанных в ночном небе.
Так, может быть, в ночь бомбежки
Прожекторы тьму кроили:
Крест-накрест
Помечено страхом
Мое
Военное детство.
1 © 1983 Weltkreis-Verlags-GmbH, Dortmund.

346
Петер Шютт
XX столетье,
Два многозначных икса,
Два неизвестных
Эпохи.
Может, они представляют
Два пламени
Первых пожарищ,
Над миром занявшихся войн?
Иль это два символа грозных
Ядерной катастрофы
Хиросимы и Нагасаки?
Их можно принять за звезды,
Звезды светлого завтра,
Два новых вечных истока
Света, тепла и любви?
Огромных два неизвестных,
Два магических икса:
Будет война или солнце,
Хаос иль жизнь на Земле?
Все это
В наших
Руках!
МЕСТА БОЛЬШЕ НЕТ1
На моей родине, в деревне Басбек,
в церкви святой Троицы
висят четыре мемориальных доски.
Четыре имени
стоят на доске
в память погибших
в войне 1812 — 13 годов,
восемь имен — на доске
в память погибших в 1870 — 71,
43 — павших в первой,
121 — во второй
мировых войнах:
в церкви святой Троицы
уже нет места
для пятой доски.
1 © 1982 Weltkreis-Verlags-GmbH, Dortmund.

Ханнес Вадер
Hannes Wader
347
ПОКОНЧИМ С ВОЙНОЙ1
История учит, что прежде царили
Всегда и повсюду война и насилье,
Но их долговечность не значит, что срок,
Отпущенный войнам, еще не истек.
Пускай на планете во все времена
Непрочен был мир и извечна война,
Сегодня нельзя не покончить с войной —
Возможности нет у нас просто иной!
Порой говорят, человечеству вроде
Присуща война по его же природе,
Но только войну победивший навек
И станет собою самим человек.
И пусть на планете во все времена
Непрочен был мир и извечна война,
А нам вот нельзя не покончить с войной —
Возможности нет у нас просто иной!
БАЛЛАДА О РЫБЕ1
Когда солнышко на Пасху
начинало припекать,
я из дома выходил
по прошлогоднему жнивью
и, распугивая зайцев,
поднимая с мест фазанов,
1 © 1984 Verlag «plane» GmbH, Dortmund.

348
Ханнес Вадер
продирался сквозь кустарник
прямо к нашему ручью,
где на самой быстрине
стайкой замерли форели,
я обычно их ловил
просто голою рукой,
а потом, сломав лозинку,
протыкал ее сквозь жабры
и нанизывал форелей,
чтобы их забрать с собой.
Памятью о детстве
вроде бы пустяк, ребячий вздор
остается в сердце,
но его недаром ты,
будь то явь или мечты,
помнишь до сих пор.
Шел я дальше вдоль ручья
до запруды, где вода
была тихой и зеленой
под ольхою. Там как раз
в углублении, промытом
между толстыми корнями,
и жила большая рыба,
о которой мой рассказ.
Здесь однажды я заметил
тень какую-то, и лопнул,
разогнав круги по заводи,
воздушный пузырек.
Несмотря на холод, я
в воду влез, рукой пошарил,
но нащупал поначалу
только тину да песок.
Вскоре ноги мне свело,
но пространство меж корнями
я обшаривал упрямо,
наконец на самом дне
удалось нащупать рыбу,
только рыба оказалась
слишком крупной и тяжелой,
словом, не под силу мне.

Ханнес Вадер
349
Я охотился за ней
лето целое, однако
даже толком увидать
не сумел ее тогда.
Годы минули, и я
повзрослел, ушел из дома,
клятву дав себе
назад не возвращаться никогда.
Все же вновь мне захотелось
побывать в родных местах,
снова солнце припекало,
и опять стоял апрель,
но ручей теперь похож
был на сточную канаву,
а у старенькой запруды
дохла снулая форель.
Я о рыбе сразу вспомнил,
отыскал ольху, разделся,
в ледяную воду влез —
и приблизился едва
к углублению тому
меж подмытыми корнями,
как почувствовал внезапно,
что ОНА еще жива.
В грудь набрав побольше воздуха,
нырнул я и нашел
рыбу впрямь на том же месте,
как в былые времена.
Я схватил ее за жабры,
потащил, но с прежней мощью
у меня в руках забилась,
чтобы вырваться, она.
Мы боролись с ней, и вдруг
рыбу сам я отпустил,
хотя сил моим рукам
теперь хватило бы вполне.
Просто я решил: пускай
доживает невидимкой
долгий век свой эта рыба,
не поддавшаяся мне.

350
Ханнес Вадер
Памятью о детстве
вроде бы пустяк, ребячий вздор
остается в сердце,
но его недаром ты,
будь то явь или мечты,
помнишь до сих пор.
КРЫСОЛОВ1
Наверно, вы слышали сказку о том,
как в Гамельне завелись —
не то чтоб недавно, не то чтоб давно —
несметные полчища крыс.
Бродячим артистом в ту пору я был,
народ веселил по стране,
и вот в старинный Гамельн зайти
однажды случилось мне.
На рыночной площади сразу же я
увидел огромный плакат:
спасителю города обещал
сто талеров магистрат!
Не мешкая, я в магистрат поспешил,
чтоб делу помочь поскорей,
но стражник, который стоял на часах,
меня задержал у дверей.
Однако он все же сказал господам,
пришел-де издалека
какой-то бродяга, с мешком за спиной,
лохматый, в ухе серьга
да флейта в руке, но вот говорит,
что он за награду готов
навеки наш город избавить от крыс,
поскольку, мол, он крысолов.
Мне долго за дверью пришлось
простоять,
потом кто-то мне прокричал:
«Согласны. Получишь награду свою,
коль выполнишь, что обещал».
1 © 1984 Verlag «Plane» GmbH, Dortmund.

Ханнес Вадер
351
Я с флейтой по Гамельну ночью прошел,
и звук ее был так высок,
что в городе целом никто, кроме крыс,
его расслышать не смог.
А нечисть зато услыхала меня,
ее этот посвист манил,
и полчища крыс за собой я увел
и в Везере утопил.
Узнавши наутро, что город спасен,
весь Гамельн пустился в пляс.
Но быстро забыли люди о том,
кто ночью их город спас.
Когда же я снова пришел в магистрат
за платой законной моей,
ехидный голос ответил мне
из-за закрытых дверей:
«Тебя, негодяй, чертовщине такой
лишь дьявол мог научить.
Отправляйся к нему и попробуй с него
свои талеры получить!»
Я сказал, что без денег от них не уйду,
и весь день у дверей просидел,
только зря просидел, ни один из господ
даже выйти ко мне не посмел.
А под вечер вдруг выскочили сторожа,
(больше дюжины было их)
чтобы вытолкать с криком и бранью меня,
словно вора, из стен городских.
Напоследок они за дубины взялись:
«Впредь не сунешься в Гамельн, босяк!»,—
отдубасили до полусмерти меня,
да еще натравили собак.
Я при свете луны свои раны обмыл,
кое-как пыль с лохмотьев стряхнул
и от горькой обиды проплакал всю ночь,
но под утро внезапно заснул.
А когда я проснулся, мой план был готов,
и вернулся я в Гамельн, ведь там,
как всегда, на воскресную службу народ
разошелся в тот час по церквам.

352
Ханнес Вадер
Дома были лишь дети и старики,
в церковь не брали их,
я верил в детей, потому что они
справедливей отцов своих.
Синяки на лице я белилами скрыл,
нос накрасил да как запою,
сразу все ребятишки сбежались ко мне,
чтобы песню послушать мою.
В этой песне я им обо всем рассказал:
как спас город я в прошлую ночь,
выгнан был, словно вор — и ребячьим сердцам
захотелось мне тут же помочь.
Дети Гамельна дружно решили, что впредь
не годится неправду терпеть,
и любую несправедливость они
поклялись сообща одолеть.
Время шло, но никто из ребят не забыл
об обещании том,
и поступки отцов они стали судить
своим неподкупным судом.
Родителей совесть грызть начала,
ночами их мучил стыд,
и за это родителем был не раз
безжалостно сын избит.
Но от побоев только росло
мужество у ребят.
В конце концов решили отцы
пожаловаться в магистрат.
Властям важнее всего их покой.
Тому, кто дрожит за власть,
непослушанье бывает порой
страшней, чем любая напасть.
И вот бургомистр приказал отцам
сформировать отряд,
чтобы тот коварно в эту же ночь
напал на спящих ребят.
Отцы связали своих детей,
заткнули им кляпами рты
и тайно из Гамельна увели
среди ночной темноты.

Ханнес Вадер
353
И погрузился город с тех пор
в кладбищенскую тишину,
а за пропавших детей магистрат
свалил на меня вину.
И даже составлен был документ,
мол, с флейтою чародей
увел за собою, чтоб погубить,
из Гамельна всех детей.
Но дети выросли, и они
повсюду теперь живут,
и детям своим и детям детей
баллады мои поют.
Там, где на помощь приходят в беде,
там, где за правду стоят,
там непременно отыщется след
гамельнских ребят.
Но есть еще в мире насилье и страх,
несправедливость и гнет,
вот почему покоя мне
сердце мое не дает.
Вот почему неустанно готов
с песней о зле и добре,
как встарь, ходить по земле Крысолов,
чтоб ее петь детворе.
Пока не сгинет среди людей
неправда, до этих пор
я буду песней учить детей
неправде давать отпор!
Я буду песней учить детей
неправде давать отпор!
12 Вести дождя

354
/
Михаэль Крюгер
Michael Kruger
ПЕРЕПУГАННЫЙ ЧЕЛОВЕК1
В теплой шубе. Грудь в тепле.
А в мрзгу — остатки бреда
прогрызаются червями.
Как усилия сознанья
вроде этих — описать?
Выйдешь — крики отовсюду.
Каждый шаг — как нападенье
на любовь. Идешь все дальше,
все разграбленней она,
боль — безмолвней. Заблуждаюсь —
или город изменился?
Перепуганный, ответь!
МЕЖДУГОРОДНЫЙ РАЗГОВОР О ПОЭЗИИ1
Это ты? Алло! Алло!
Выпадают части речи,
пропадают части слов
на иноязычном фоне.
Слишком многие хотят
прозвониться по дешевке.
Так что тише, ты пойми:
всюду уши. Нет, по буквам
передай, кто говорит.
Или связь уже пропала?
1 © Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien, 1982.

Михаэль Крюгер
355
В ЛАБИРИНТЕ1
Входом стань себе сам. Беззвучно откроются
врата перед взором твоим и впустят тебя.
Ты здесь не первый: повсюду остались тени
впору тебе — голова, и руки,
и нерешительная стопа. Лишь голос стремится вдаль,
эстафетой от эха до эха: он в самом центре,
переменчивый, непреклонный. А тело
жалко мнется в дверях: слишком много следов
разбегаются прочь по песку.
Все следы неопределенны.
Закрой глаза и ступай!
Это единственно верный путь. С каждым шагом
ты раздвигаешь границы. Назад, вперед —
главное, чтобы шагалось. Так ты уйдешь от тени,
бессильно застывшей на стенах, так ты минуешь
свое многоликое «Я», так безмолвно поникнешь
в хаосе эха, под ливнями звуков и слов
из каждого закоулка. Ты будешь стремиться вдаль,
мимо развалин,—и будешь всегда позади. И ночами бу¬
дешь в изнеможенье лежать меж следов,
вечно стремящихся к центру и — прочь от тебя
неизменно.
Сядь и раскрой глаза!
В придорожной разноголосице ты не обрящешь
прибежище. Переменятся времена года,
сменишь одежды, надежды. Из ведения. в неведение
вытащишь душу, из страха погонишь в обман.
Счастье тебя не задержит в пути, и печаль.
И всегда за спиною
будет смыкаться неуловимое время. Не бойся,
здесь не узнают тебя и не станут с тобой говорить.
Центра достигнешь, останется он безымянным,
тот же песок под ногою... Но вот и прямая дорога,
эхо на ней разбивается в щебень. Иди в тишину!
Знай: коль о выходе ты не печешься,
то близок ты к цели!
1 © Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien, 1982.
12*

356
Михаэль Крюгер
К ВОПРОСУ О СТАТИСТИКЕ'
Как разрастается ярость?
И где? Не здесь.
В сердце не слышно выстрела,
не истреблена писанина.
Убийцы средней руки,
ярившиеся в мозгу всю ночь,
ликвидированы к утру.
А ночь
тем и ночь,
что темна, как день.
А ночь
крепко спит
в старых письмах.
А день
вслед за ней
хочет укрыться в тень.
Ярость — где
найти для нее мишень?
Как разрастается боль?
И где? Не здесь.
Неторопливое расчленение,
пушистое объятие сквозь время,
пожизненный ужас необходимости
обновления
парализует усилия ускользнуть
в пресловутую меланхолию.
И гнев
гниет
и гноится в душе.
И порыв
пародирует
сам себя.
1 © Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien, 1978.

Михаэль Крюгер
357
И печаль
опечалена
собственною бесплодностью.
И всему этому
не видно конца.
Как разрастается ненависть?
И где? Не здесь.
Здесь не знают, что такое презрение
и его антитеза — переубежденный страх.
Здесь преследование теряет свое название,
становится сотрудничеством на основе
единодушия,
нерушимого во веки веков. Аминь.
И голос собственного «Я»
тщетно подлаживается
к голосу многомиллионного «Я»
и, поколебавшись, объявляет:
здесь, где разрастается ярость,
боль и ненависть,
здесь зазвучат и азы восстанья.
ЗИМНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ1
Сырость в часовом механизме. Страх скупердяя
в ожидании ржавчины. Ломота в костях,
намокшие одежки на мокрой коже;
дождь, слава богу; природа —
соответствует. Мы говорим за завтраком
о смерти, о ее рискованных затеях,
о ее умении соответствовать. Мы говорим
о ее едва узнаваемой физиономии
на фотографии в утренней газете,
запечатлевшей взорванный универмаг
в первые мгновения после ее победоносного бегства.
Так вот как выглядит смерть? Никому
нет больше дела до комковатой соли. Яйца
всегда припахивают рыбной мукой,
1 © 1976 Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien.

358
Михаэль Крюгер
заявляет кто-то, а кто-то другой то и дело
подбегает к окну, не доверяя дверному звонку.
Быстро
меняем тему: ведь и эта смерть
изобретена не нами.
Переговоры, закончившиеся ничем. Разговоры
о неудаче переговоров, восходящие
ко все той же газете. Время прошло.
Время удающихся каламбуров,
время раздающихся в ширину границ,
время выдающихся, но испуганных лиц.
Грядущее зябко ежится в кабинете,
заласканное до мурашек прогрессом,
восклицает один из собеседников. Усталый насмешник,
цепляющийся за спасительную чашку, — я его знаю
сыздавна. А другой распахнул окно,
чтобы мы слышали дождь посредине зимы, и,
как зачарованный
или как наглотавшийся всякой дряни,
он говорит нам о прелести шепота струй.
Рабочая мощность мечтаний. Гетерогенность «Я».
Сколько чаю, чтобы переплыть через утро
этой зимы,
которая кажется нам неумолимо суровой
(вопреки дождю). Типографское дело
сворачивается; машину заело; прекрасное в своей
регулярности
воспроизведение картинок сходит на нет;
рентабельность,
бесперебойное нежно-убойное громыхание,
будившее нас поутру, неограниченные возможности
и запасы надежности отказали.
Самое гениальное изобретение
в истории одурачивания людей
само себя уничтожило, подмечает кто-то.
Печальная тяжесть вещей. Вкус
и цвет иллюзий, их постоянная
и неизменная субстанция — страх,
но в благородном обличии, — все это следовало бы
описать, после долгой прогулки, в честном

Михаэль Крюгер
359
соавторстве всех — это был бы наш общий вклад
в дело сохранения точности. Наблюдения
над тем, как умирает движение руки
или кивок головы; фиксация на бумаге
этого наблюдения — вопреки благоговейному трепету
перед незамаранной белой бумагой, вопреки
сверчковому стрекоту общественного блага.
А там, утверждает тот, кто не доверяет дверному
звонку,
глядишь, и пройдет зима.

360
Рольф Хауфс
Rolf Haufs
i
ДАХАУ
Я еще, быть может, вернусь на равнину,
Когда города в горах
Забудут слезы свои,
Когда хлеб снова станет хлебом
И проезд будет стоить дешевле.
Может быть, тогда я смогу
От души похвалить кукол
Моей подросшей сестры,
Поиграть в песочек, поглядеть на тополь,
Рассказать о дерзких узорах
Из цветных стеклышек.
Но сегодня я пойду другою дорогой,
Мимо белых анемонов и черных труб.
Я пойду в Дахау, в Дахау.
Там, в золе городов, отыщу моего брата
И вернусь на вершины с ношею слезной.
МНЕ-ДЕСЯТЬ ЛЕТ’
Мы слышали, что всех нас вздернут
Отец уходил в лес и приходил к обеду
Быстро управлялся с тарелкой супа
Его лицо было запачкано землей
Мать ежедневно стирала простыню
Она спасет нам жизнь говорила мать
но я ни в чем не уверена
1 © 1979 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

Рольф Хауфс
361
Она всегда показывала нам «Книгу песен»1
и клялась, что эта книга
все годы стояла у нас на полке
и кроме трости в углу у дверей
в доме не было другого оружия
Слышишь мой мальчик кричала она
и крепко меня обнимала
В комоде хранились альбомы с марками
Город был разбит и разрушен
И трамвай ходил только
один раз в час
Мне велели выбросить игрушечных солдат и когда
отец нашел под подушкой знаменосца он заорал:
«Я бы всех солдат перевешал!»
Мать включала радио громко. К счастью
по радио пела Зара Леандер
Пластинку с этой записью
отец потом подарил матери к серебряной свадьбе
Все-таки это было славное время
НАШИ ПРЕЖНИЕ МЕЧТЫ1 2
Когда-нибудь все станет безразличным. Волосы
поседеют. Руки станут узловатыми. Кожа
начнет слегка шелушиться.
Что ты будешь делать нынче вечером? Выпьешь
свой шнапс. Быстро выкуришь дозволенную
сигарету. Поговорим о будущем.
Или о наших прежних мечтах, которые мы
воплощали так робко. О нашем
нерешительном сопротивленье. О том, что мы
легко поддавались соблазнам. Что слишком часто
мы говорили о том, как улучшить дороги,
о скоростях, о спорте, слишком часто —
о флажках, которые нам подсказывали,
куда дует ветер. Что же теперь нам делать,
если все так сложилось? Разве же мы
1	«Книга песен» — сборник стихов Генриха Гейне, сочинения кото¬
рого в годы фашизма находились под запретом.
2	© 1979 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

362
Рольф Хауфс
не поднимаемся на высочайшие вершины,
где трудно жить? Но где же
те мысли, которые нас
возвышают?
ЮГ1
Нас влечет неизменно
все дальше на юг. Говорят,
надо увидеть Верону. Как будто там
живут принцы и откроют тебе судьбу.
Именно принцы, именно в этом прекрасном
городе, где отравился юноша1 2. Ты уже слышишь
звучный сонет. И вспоминаешь,
о пиниях и плодах. Из глубины
твоей памяти рождается радость.
Ты будто видишь фильм или
долгий сон, и ты созерцаешь
море. «Где-то
плывут зеленые побережья»,
как писал поэт Лотц3. Ты подымаешь
камешек и размышляешь
о людях, которые умерли здесь.
Бесспорно, что небо и впрямь голубое. Но тебе
уже писал об этом в своей открытке
друг Б. «Почему Вы
так редко пишете?» или: «Зачем
ждать того, что никогда не наступит?»
Ты вспоминаешь друзей в эти долгие
вечера, под созвездьями,
что мерцают в воде. И как только
ты все это терпишь? Без ежедневных
сообщений о катастрофах и без
начальственной наглости, без ежечасных
ежедневных убийств. Но желудок и сердце
ноют: ведь ты на чужбине. И, бледный,
лежишь ты в горячей постели,
тоскуя неизвестно о чем.
1	© 1979 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.
2	Имеется в виду Ромео, герой трагедии Шекспира «Ромео
и Джульетта».
3	Э.-В. Лотц (1890—1914) — немецкий поэт-экспрессионист.

Рольф Хауфс
363
СТИХОТВОРЕНИЕ1
Дозволено ли говорить о себе самом
В это тихое время? Нет, и поэтому
Я говорю о чем угодно другом. О лице,
На которое падают черные волосы (день
Был дождливый), и под ними — глубокий шрам.
О вони мусора на улицах (его
Сбрасывают ночью из окон, и он стекает
В темные лужи). Хочется вспомнить
Химическую формулу или
Поговорить о простых людях, как я и ты.
Или поговорим о прибыли; это слово
В стихах не дозволено. Однажды
Я сидел перед моим домом. Мимо прошел
Человек в зеленых штанах, а я вспомнил про
прибыль
Почему — сам не знаю. Весь вечер
Я листал сочинения классиков и не нашел
Ответа. Раньше они знали все. Почему же
Они так растерялись перед лицом
Повседневных вопросов? Еще недавно
Они даже в зной занимали меня. Ты скажешь,
Что разброд в моих мыслях. Или нечто,
Что мог бы описать наш друг Г.
Наш умерший друг.
ПОЙДЕМ, ПОГОВОРИМ1
Пойдем, поговорим. Лесная тишь.
Бесконечное небо. Обычное безучастье.
Пойдем, поговорим. Но только
Не сейчас. Быть может, завтра.
Быть может,
Когда мы оба умрем.
Две-три мысли. Важные?
Да. И сомненья. Упреки. Желанья.
Это важно? Конечно, да.
Так пойдем же. Поговорим.
1 © 1979 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

364
Рольф Хауфс
Но сперва мне надо написать
Умирающему другу. Сперва
Мне надо почувствовать силу
Солнца. И ветра.
А теперь мы спустимся к реке,
Полюбуемся на пароходы. Будем
Бросать в воду камешки: «раз, два, три».
А ты опять: «Пойдем, поговорим. Немедля».
Пойдем же, поговорим.
КОНЕЦ ГОДА1
Смотреть на низкое
Зимнее солнце. Это
Время привычной лжи.
Время любви. Герани. Сладкого запаха.
Из пекарен. Разлук и смертей,
Укрытых белым снегом.
Почему же мы не бежим прочь?
Разве нам так уж дорого наше добро?
Почет? Должности? Сады? Автомобили?
Чековые книжки? Ожиданье новых чудес?
Что за странные лица у нас? Как мы
Выглядим? Не страшитесь,
Сказал ангел.
Но я страшусь за нас.
Лестничные клетки, что ведут во двор,
Давно уже пахнут ядом.
Кто там проповедует, рассказывает
Басни о звезде, о пастухах и волхвах?
Мы призовем красное солнце мертвых
Из белых лесов. Наши голоса нежны,
Как голоса убийц. Мы скоро
Увидим ангела льда,
Ангела снега.
1 © 1979 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

Рольф Хауфс
365
МГНОВЕНИЕ В ИЮНЕ1
Моими башмаками я мог бы
Растоптать эту улицу в прах. Здесь,
Под мокрыми деревьями, под летним
дождем,
Я вспоминаю умерших друзей.
Что их заставило бросить жилье,
Оставить нам свое наследство:
Неразборчивые рукописи, вещи,
Историю которых мы не знаем?
Как близки были их лица,
И дни, когда мы стояли перед витринами,
Глядя на фарфоровые фигурки.
Все было весело. Как будто
Так будет вечно.
/
1 © 1984 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei
Hamburg.

366
Гунтрам Веспер
Guntram Vesper
В ГЛУБИНАХ СЕРДЦА1
Больше всего на свете меня страшат
крики определенного рода.
Я их впервые услышал в прошлом году,
ты ведь знаешь.
Суровая жизнь.
И тем суровей, чем дальше идет, и есть
на всё про всё одна лишь возможность
и одна смутная и
подавленная мука.
ДЕНЬ НАД ПИСЬМАМИ СТЕНДАЛЯ 1
Скверная погода, холмы в пелене.
Река глядит океаном,
мировым пожаром пылает камин.
Мой разум обширный
в тесное сердце заполз,
где подлость и зависть
тайными хворями угнездились —
лишь в полном одиночестве
я их как следует рассмотрю.
Хоть бы кошка какая под окном
прошмыгнула!
ПОЭТ В КАЧЕСТВЕ ДРУГА1
Позади него простирается унылое сельское детство,
чью летопись перечень источников подкрепляет.
Между прочим, он разработал собственную систему,
1	© 1980 Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien.
i\

Гунтрам Веспер
367
как классные игроки:
надо словцо покрасивей
всаживать в середину грубо сколоченной фразы.
Подсмеиваться над вселенной
с бесстрастным лицом —
что за убожество, фи!
Неукротимый страх оказаться забытым
заставляет его в гостях, на званых приемах
хоть пустяк, хоть безделушку,
но разбить непременно.
То нечаянное счастье, которое
подчас произрастает из этих действий,
явно набрасывает на явь будоражащий флёр.
ГОЛУБАЯ ПОРА1
На оконных стеклах отеля
разбрызгала блики надежда —
быть может,
славы гул отдаленный
несколько громче стал.
Молодой человек,
одетый в женское платье,
и женщина,
в мужской костюм нарядившаяся,
в пустынной комнате сидят
и дают себя убаюкать
собственному пищеваренью.
Пресыщение, меланхолия, долгие сумерки
ради единственной строчки:
мы любили друг друга, простите.
Всякий раз, когда мужчина
шевелит головой,
женщина пытается —
все резче в густеющей тьме —
юбку задрать,
и ткань шуршит до глубокой ночи.
© 1980 Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien.

368
Гунтрам Веспер
ОРУЖИЕ ЧУЖБИНЫ1
1
Когда мы встретились в последний раз,
незадолго до летних каникул,
она как о давно решенном мне сказала:
я уезжаю на юг, вслед за мужем,
я ему все расскажу
и, освобожденная, возвращусь.
2
Где она и осталась на десять лет.
3
Поскольку яма оказалась коротка,
гроб торчал
над землей головною частью.
Скрежет лопат, скрип досок,
ужас.
Доделаете потом, все закричали.
В долю секунды
кладбище опустело.
4
Желанья мои, осуществляясь,
обретали раскраску старых картинок:
именно так все и должно было быть.
СВЕТ, ПРОНИКАЮЩИЙ В ЖИЗНЬ1 2
Место где-то в глуши,
вне всего, в стороне от шума.
Некая улица, некий дом.
Полупустая комната на втором этаже,
1	© 1980 Carl Hanser Verlag, Miinchen, Wien.
2	© 1982 by Pfaffenweiler Presse, Pfaffenweiler bei Freiburg.

Гунтрам Веспер
369
старые обои, их не меняли лет сорок,
высокие окна без занавесок,
они выходят во двор, и в комнате этой
двое детей и в солнце и в дождь
друг другу рассказывают жуткие истории
все вечера напролет,
всё сильней и сильней
сгущая краски.
МОРЕ ЗЕМНОЕ1
О нашей жизни
нам нельзя
рассказывать так, как мы
ее прожили,—
нам нужно
так ее проживать,
как мы о ней расскажем:
сочувствие,
негодованье и скорбь. * 131 © 1982 by Pfaffenweiler Presse, Pfaffenweiler bei Freiburg.
13 Вести дождя

Людвиг Фельз
Ludwig Fels
ХОЛОДНАЯ ВОЙНА1
Я вижу птиц забивающихся в щели земли
от страха перед ангелами на парашютах.
А вот солдат провозит мимо меня
детскую колясочку
наполненную гранатами.
Из громкоговорителя вдруг раздаются молитвы
сирена воет свой органный концерт
пулемет строчит аминь
и ни один человек не может остаться человеком
или стать им.
Только сквозь розовые очки
мир кажется благополучным.
ДНИ МОЕЙ ЖЕНЫ (для Рози)1
Без пяти шесть
звенит будильник
и просыпаясь
она морщит лицо.
Она встает
открывает окно
умывается (я это слышу)
подкрашивается (я прислушиваюсь
напрасно)
чайник свистит
заглушая голос диктора
объявляющего точное время.
Именно в этот момент
• © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

Людвиг Фельз
371
мне хочется умереть.
С моею женой во всем
я не выдерживаю сравненья.
Она напускает в комнату туманы
и шумы улицы.
С помощью кофе она
безжалостно изгоняет сон.
Она не разворачивает лениво газету
не вдыхает пленительный аромат булочек.
Я с трудом приоткрываю один глаз.
Она посылает мне воздушный поцелуй
звякает связка ключей
захлопывается дверь.
Я раздвигаю шторы
в полумраке сижу на кровати
и чувствую себя прескверно.
ПОПЫТКА СБЛИЖЕНИЯ (еще раз для Рози)'
Южное море так идет твоим волосам.
Там на солнце они еще больше светлеют
здесь они седеют от снега.
На пляже и в воде
прижимается ветер к твоей обнаженной
коже.
Дома это делаю только я.
Перед чужими тарелками
и незнакомыми блюдами
ты кажешься отдохнувшей
и говоришь обо всем
о чем ты должна помалкивать
на своей фабрике.
В безмятежном освещении
ты быстро возбуждаешься
и я почти забываю
об обычном течении жизни.
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.
13*

372
Людвиг Фельз
Несколько дней в году
ты думаешь о вечности
и не знаешь счастлива ты или
несчастна.
Мы платим за все и все-таки
благодарны.
В этом и состоит разница
между «здесь» и «там».
В каждой раковине
и под каждым камешком
ты открываешь любовь.
По ночам мерцает луна.
МАЛЕНЬКАЯ ОБВИНИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ1
Вам разрешено служить.
Вам разрешено избирать.
Вы отдаете свои голоса
молча
ведь выбор у вас
не так уж велик.
Раз в несколько лет
вы должны подтверждать
насколько вы легковерны.
На вас можно положиться.
Вы печетесь о том
чтобы лишь недостойные
приходили к власти.
С вами
все идет
своим привычным ходом
назад.
ВСТАЮЩИЕ РАНО1
Мы все еще ждем
что господа
перемрут сами собой.
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG, Darmstadt
und Neuwied.

Людвиг Фельз
373
Вот и сейчас мы снова
растянувшись огромной дугою
спешим уйти с завода.
Но и за его стенами
мы гробим себя всеми возможными
средствами
хоть и не мы их выдумали.
Сколько лет мы будем еще
лгать о будущем
забывая о прошлом
и почему мы тащим на себе господ
с незапамятных времен?
Мы всю жизнь
очень рано встаем и работаем
пока господа еще спят.
Давайте же наконец
используем эту возможность.
ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ'
Я сижу на подоконнике
третьего этажа
курю сигарету
под музыку Боба Дилана
вижу людей
и желтый трамвай
на солнечной улице
радуюсь жизни
Но вдруг звонок в дверь
и несколько полицейских
врываются в комнату и спрашивают
на самом ли деле я решил
расстаться с жизнью и так далее.
Стоит ли так за меня бояться
если я вдруг ненароком развеселился
и смеюсь
в этот прекрасный день
вместе с Бобом.
1 © 1977 by Hermann Luchterhand Verlag GmbH & Co KG,
Darmstadt und Neuwied.

374
Юрген Теобальды
Jurgen Theobaldy
ЗЕРКАЛЬЦЕ1
Прислонившись к стене, мы смотрели,
как те двое затевали драку. Сперва
они топтались на месте, затем
захлопали удары по кожаным курткам.
Джимми пошел в кафе и запустил
Элвиса Пресли. Когда он вернулся,
те двое повалились на чей-то «форд».
Сломалось зеркальце, парни расцепились
и стали заправлять рубашки в джинсы.
Делать нам стало нечего, и мы
вернулись за столик с пивом. А те двое
прошли через зал в сортир — причесаться
перед старым, пока еще не разбитым
зеркальцем, висящим над раковиной.
МУЗЫКА, ТОЛЬКО ИНАЯ1
Звучит новая музыка —
а может быть, старая,
переделанная на новый лад,
а может быть,
и не переделанная — просто
ее заводят снова,
еще раз, и еще, и еще;
ведь на этом свете каждую
минуту кто-то что-то поет,
а в это время
где-то умирает человек,
и еще человек, и еще,
1 © 1976 Rotbuch Verlag, Berlin (West).

Юрген Теобальди
375
кого-то убивают и режут,
а музыка все играет,
звучит из раскрытых окон,
она не смолкает,
и мои стихи — это тоже
музыка, только иная,
и кто-то умирает,
пока я пишу эту строчку,
и эту, и следующую;
а музыка все играет,
одна песня сменяет другую,
звучат реквиемы, гимны, марши,
рок, поп и что там еще,
песни без слов, слова
без песен — они не умолкнут,
когда закончится моя песня,
а будут звучать дальше
или начнутся снова.
ЕСЛИ ТЫ ЕСТЬ'
Если и есть на свете что-то,
что не погибнет вместе с большим
и малым мирами, то это ты,
это вечные поиски тебя.
Ты придешь, когда меня не будет.
Я вернусь домой, когда там
уже не будет тебя. Опять
зажужжал холодильник. Темно,
темно за закрытыми веками: я
переселяюсь в твой сон,
в тишину твоих глаз,
я ищу, все ищу тебя,
если ты еще не погибла
вместе с большим и малым мирами,
вместе с тем серым утром,
когда ты вошла ко мне, а я
не сумел даже сказать тебе
«здравствуй».
1 © 1983 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

376
Юрген Теобальди
РАНА1
Неподвижные облака похожи
на мягкие клочья времени, в окнах
раздаются гулкие залпы дверей.
Из глубины пустых улиц
всплывают голоса, резкие звуки,
тающие в сиянии дня, по стенам
пляшут тени и листья. Налетел
теплый ветер, шум зеленой волны,
зыбкий мираж: то ли это душа,
то ли кто-то еще — удивительное
настроение в яркий полдень, когда
каждая рана пылает, не заживая.
ПРОГРАММЫ’
Лепеты лета, звон посуды, соседи,
грохот дверей по утрам в подъезде,
старый лифт, на котором давно не ездят,
и одуряющий ветер (с ним я уже на ты):
эти антенны, программы — твоя забава!
Тоска нашептывает мне жуткие шутки,
подсовывает затасканные аллитерации.
От кого уйти мне, если ты уйдешь от меня, —
разве от этого лета, полного полых слов,
да от бездонных окон затерянных улиц?
СОЛНЦЕ ДРЕВНЕЕ’
Солнце древнее над камнем
обветшалых укреплений,
занесло песком цистерны,
и засохла грязь на стенах
опустевших старых складов
войска с саблями кривыми.
Час желтеет; под ногами
скрип соломы на ветру.
1 © 1983 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

Юрген Теобальди
377
А внизу ржавеют пушки —
бесполезное железо.
Никому до них нет дела
здесь в порту, где пахнет илом,
где так ровно дышат двое
под загруженным вагоном:
мирно спят они в прохладе
за огромным колесом.
ПРИЕМ ГОСТЕЙ1
Нет, они не возвращаются,
эти мертвые: ни убитые,
ни расстрелянные, ни просто
умершие от голода.
Нет-нет, можете садиться,
все эти стулья свободны.
А вот и ключи от комнат.
Кто завешивал зеркала? Никто.
Нет, «Никто» — это не имя,
так что вам нечего бояться.
Да, звуки будут: будет шорох
чужого платья, будут и сны,
может быть, чья-то рука
появится из темноты. Голоса?
Да, бывают. Может быть, крик.
Не бойтесь, он не повторится.
Если что-то неясно,
спрашивайте сейчас.
До полуночи я к вашим услугам.
А там уж и я пойду отдыхать.
ДОРОГА1
Бутылки во ржи, ржавые
отрезки времени; длинные,
как роман, проносятся поезда,
пляшет призрак поющих
1 © 1983 by Rowohlt Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg.

378
Юрген Теобальди
далей. Мечты нашей юности
не умирают; в кармане
мнется записная книжка. Идем
с рюкзаком по полям. Листья
дикого винограда низвергаются
на крыши гаражей, летние
росчерки в голубом небе —
автографы истребителей,
недосягаемых и опасных,
торопливая жизнь, а в конце
легкая смерть. Жалко
былого счастья: слившись
со временем, боль и быль
кровоточат, как рана.

Уве-Михаэль Гучхан
Uwe-Michael Gutschhahn
379
ГЛАВНОЕ1
Главное чтобы был кто-то
кто впустит тебя к себе
вынесет стул
из соседней комнаты
вот и диван
словно зная
как долго ты шел
и где пропадал
укроет тебя
своей курткой
вот и одеяло
Главное чтобы был кто-то
кто не задает вопросов
не спрашивает документов
словно зная и сам
что такое
безымянная жизнь
по ночам
АНГЕЛ1
I
Бескрылый
он пришел бы пешком
лишь указал бы небрежно
на серые тучи у него за спиной
и разложил бы хитон
на батарее сушиться
1 © 1979 Oberbaumverlag GmbH, Berlin (West).

380
Уве-Михаэль Гучхан
II
Как он голоден подумал бы я
и подал ему тарелку супа
он съел бы ее в один присест
и снова
подвинул ее мне
прося добавки
III
На прощание он дал бы мне руку
и я спросил бы хватит ли ему курева
а он просто положил бы руку мне на плечо
и ушел в междождье
неторопливо шагая по проселочной дороге
навстречу вечернему небу
Миновав несколько телеграфных столбов
он обернулся бы
и помахал мне тихонько как тайному другу
а я стоя на пороге
просто поднял бы руку в ответ
СТИХИ ДЛЯ ТРИНАДЦАТИЛЕТНЕЙ ДЕВОЧКИ'
Когда-нибудь ты поймешь:
правда не то
о чем так усердно
толкуют учебники и словари —
все что тебе задавали
было лишь полуправдой
карикатурой
Когда-нибудь ты поймешь:
жизни тебя не учили
как не учили говорить
о себе и своих бедах
настоящими словами
которые не подошьешь к делу
не занесешь в картотеку
1 © 1979 Oberbaumverlag GmbH, Berlin (West).

Уве-Михаэль Гучхан
381
Когда-нибудь ты поймешь:
мир погиб
попав в сети
законов, предписаний
и прочих запретов
И ты поймешь:
лишь тот кто вызубрил все это
не запутается в этих сетях
ему будет легко жить
зная что за его спиной закон
ему будет за чем укрыться
он будет заполнять свою жизнь
как громадную анкету
и будет счастлив
веря что в этом смысл жизни
Когда-нибудь ты поймешь:
это не жизнь
и то что глядит на тебя
со стеллажей и полок
всего лишь нежить
умело маскирующаяся
под дозволение жить
ТАНЦЕВАЛЬНАЯ МУЗЫКА1
Посадив ее в машину
(в четыре утра, на рассвете,
возле бензоколонки
на шоссе), он подумал:
лучше ехать с ней, чем с этой
радиомузыкой, которая к утру
звучит все назойливей
хотя потом обнаружил
что за все двести километров
они не обменялись ни словом
только радио надсаживалось
а он даже не спросил:
«Как вас зовут»
1 © 1979 Oberbaumverlag GmbH, Berlin (West).

382
Уве-Михаэль Гучхан
и «куда вам ехать» (ему
не хотелось отвлекаться
во время обгона) — вот если бы
передавали какую-нибудь
мягкую танцевальную музыку
тогда бы он мог
изредка смотреть на нее
слушать ее ответы и видеть
как движутся ее губы
(Она вышла как раз когда
начали передавать новости)
ЧЕМОДАН’
Прибыл чемодан
тяжелый дорожный чемодан
каких мы уже давно не видали
обитый деревом и железом
но без наклеек — как же нам
узнать, где он побывал
и где приобрел эти ссадины
и вмятины на боках
Двое сильных мужчин
берут чемодан и тащат
к багажному люку — они
наверняка уронят его, но это
не важно: в конце концов
они его погрузят
и он поедет дальше
ВРЕМЯ ПРОХОДИТ'
Снова утро
пора пить чай
и ждать почтальона
а листья на улице
совсем пожелтели, хотя
одно с другим
1 © 1979 Oberbaumverlag GmbH, Berlin (West).

Уве-Михаэль Гучхан
383
не связано: просто
время проходит
так быстро
в ожидании писем
ответов и твоего
возвращения
и вот уже снова утро
еще одна чашка чая
но в открытое окно
(забыл закрыть вчера)
влетел в комнату
разноцветный лист
и пока я поднимал его
я подумал: в конце концов
все мы живем
в ожидании весны
и лета
СПУЩЕННЫЕ ПЕТЛИ’
Мы так и не договорили
до конца (а нам было еще
что сказать друг другу)
но ты уже стояла
на пороге, накинув
на плечи меховую куртку
как пришла, так и ушла
я остался сидеть
за чашками и тарелками
а на кофейнике подсыхали
коричневые узоры, похожие
на спущенные петли
БЕЛАЯ ЦАПЛЯ1
Она и теперь не дается в руки
через год после нашей встречи
как бесшумно она скользила
над зеркалом вод канала
белая цапля в южный полдень
1 © 1982 Oberbaumverlag GmbH, Berlin (West).

384
Уве-Михаэль Гучхан
Свет и тени канала
блики на сложенных крыльях
она двигалась выгнув шею
неслышно почти невидимо
с такой уверенной грацией
Снимок не вышел, остался
лишь сюжет для японской гравюры
но сколько я потом ни пытался
запечатлеть ее — она ускользала
оставляя мне лишь жалкую копию

		385
Уппа Хан
Ulla Hahn
ХИЛЬДЕГАРДТ Л. ЭСЭСОВКА ИЗ МАЙДАНЕКА1
Сидит на скамье подсудимых
в зале суда
вяжет носки для внуков
для ножек здоровых крепких
ни петли не упустит при этом
им видеть ее не пришлось обутую в сапоги
видеть ее глаза
когда она обходила бараки
когда обрекала на смерть женщин детей
стариков
на совесть она поработала ради смерти
собственной жизни ради
сама себе
улыбается тихо
тысяча сто девяносто шесть
убитых ее руками
на скамье подсудимых в зале суда
женщина вяжет	^
НЕ ПРОЩАЙТЕ1
Не прощайте нам, не прощайте
ни пинка, ни удара прикладом,
ни одной из пыток,
ни одного из убийств.
Не прощайте нам, не прощайте
ни одной из сожженных книг,
© 1981 DVA GmbH, Stuttgart.

386
Улла Хан
I
ни одной из разорванных струн,
ни одной из погашенных звезд.
Не прощайте нам, не прощайте
ни одной не пожатой руки,
ни равнодушного слова,
ни отведенного взгляда.
Ни нам не прощайте, ни детям нашим.
Не давайте нам жить
с завязанными глазами.
Не уходите.
Побудьте.
Наедине с собою
не оставляйте нас.
ВСЁ В ПОРЯДКЕ1
Поднялся бесшумно,
одежду взял,
еще раз негромко
и нежно солгал.
Вышел за дверь неслышно,
беззвучно закрыл ее,
спокойно привел в порядок
сердце свое.
В ПОРЯДКЕ ЭКСПЕРИМЕНТА1
Любить тебя
без ненависти к той,
что как захватчик
в жизнь твою вошла.
Любить тебя,
нисколько не завися
от крох случайных
с твоего стола.
1 © 1983 DVA GmbH, Stuttgart.

Улла Хан
387
Любить и знать,
что не скажу позднее:
с тобою
никогда я не была.
РЕЙНСКИЙ ВЕСЕЛЫЙ НРАВ1
Когда я сердце вырвала
из своей груди
и бросила, кровавое,
на землю: гляди! —
хрустнуло сердце
под твоей ногой...
Вот тогда душа моя
обрела покой.
На улыбку слабую
мне хватило сил.
Наконец, подумал ты,
я ей угодил.
ВЕСНОЙ 1
Нет, дереву уже не расцвести.
Дождь вымочил беспомощные почки.
Как связку прутьев, ветер вишню гнет,
на заморозки ветки уповают...
Но солнце жжет бесплодный мокрый ствол,
он пухнет, выдавая за здоровье
свой вид больной, а истинно живое
прикидывается мертворожденным.
В ФОРМЕ ПРИКАЗА1
В сети
волос моих
попадись.
> © 1983 DVA GmbH, Stuttgart.

388
Улла Хан
В лабиринте
губ моих
заблудись.
В крапиве
кожи моей
сгори.
В озерах
глаз моих
утони.
На холмах
груди моей
отдохни.
БЛАГОДАРЕНИЕ1
Благодарю тебя за то, что ты
защитой мне не станешь никогда,
не будешь мне ни посохом, ни небом,
где б я светила, слабая звезда.
Благодарю тебя за каждый шаг,
к себе самой меня тропой утрат
ведущий день за днем, благодарю,
что ты в пути мне не чинишь преград,
что в мире ты все значишь для меня,
все — но не боле, что теперь, с годами,
тебе я не обязана ничем.
Вот разве только этими стихами...
ХЛЕБ И СОЛЬ1
Ты дома еще не построил.
Строй свою жизнь на моей любви.
Ты еще дерева не посадил. ,
В моей тени отдохни.
1 © 1983 DVA GmbH, Stuttgart.

Улла Хан
389
Нет детей у тебя.
Меня приласкай.
Хлебом насущным, солью земли
дай мне стать для тебя.
ДЛЯ ПЕНИЯ ДУЭТОМ1
Тепло его рук говорит я здесь
усталый но жив-невредим
дай мне забыться с тобой в эту ночь
как если б я был один
И руки ее отвечают ему
все в мире твоих кручин
ведомо мне я с тобой и тогда
когда ты совсем один
ТАК ДАЛЕКО...1
Я не боюсь пустых холодных кресел:
уставлен ими зал воспоминаний —
прошедшего отживший реквизит.
Забыв тебя, я оживаю вновь.
Другой теперь к моей приходит двери,
ему теперь свое тепло дарю.
Твоей руки движенья повторяя,
я провожу по волосам его.
Ты дорог мне как книга иль картина,
с которыми сживаешься годами,
ты часть меня самой, а все другое
так далеко, что взору не достать.
ПОДОЗРЕВАЮТ МЕНЯ1
Подозрение вызывает
души моей тишина.
Беззвучно слова вдыхаю
в бутон нераскрывшейся розы.
1 © 1985 DVA GmbH, Stuttgart.
I

390	Улла Хан

Слова милосердия, слова любви,
на истинность испытанные слова.
Я подслушала их у детей и птиц,
легкокрылые и правдивые,
мужество вселяющие слова...
Ведь цветку суждено распуститься
там, где воздух насыщен маршами —
музыкой смерти.
Подозревают, что я
чужой присвоила аромат —
дыхание розы исходит от слов моих.
ПРОЩЕНИЕ1
Все прощаю себе
до единой слезы,
каждый миг своего страдания,
годы, месяцы, дни, часы
бесплодного ожидания.
Все прощаю себе,
и обман, и ложь,
и свои заблуждения —
я ведь их,
отдалявших меня от тебя,
принимала за наше сближение.
Наконец,
я прощаю себе
тебя...
Ничего не погибло,
ни сны, ни слова.
Мне отныне решать,
что тебе возвращать.
Я осталась собой.
Я жива.
1 © 1985 DVA GmbH, Stuttgart.

Улла Хан
391
ПРОГРЕСС1
Постепенно учусь
не выходить из себя.
Мир на земле в руках
каждого из людей.
Дерево под окном
теряет свою листву.
Одна ль по утрам просыпаюсь
или вдвоем с тобою,
я вижу, мы видим
крышу
бункера,
что в наследство
нам завещан последней войной.
?
1 © 1985 DVA GmbH, Stuttgart.

392
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
«Вести дождя» — так называется эта книга. Ежедневно мы, люди
XX века, ждем все новых вестей: газеты, радио, телевидение приносят
их нам прямо в дом. Но нам этого мало. Мы открываем окна и вслу¬
шиваемся в завывание ветра, в плач дождя, вчитываемся в письмена
природы, Она тоже шлет нам вести, успокаивает наши тревоги, дает
надежду, но и усиливает наши страхи, беспокойство за судьбы людей,
за судьбы мира, в котором мы живем. Ливни тревоги шумят на стра¬
ницах этой книги. Природа шлет нам свои экстренные послания, на¬
поминая, что она в опасности, что без нее нет на земле места
и человеку.
Читатель встретит здесь много стихов, навеянных образами при¬
роды. В немецкой поэзии «пейзажное стихотворение» имеет многове¬
ковую историю. Полюбилось оно немецким поэтам и в наш, не распо¬
лагающий к созерцанию век. В конце 30-х — начале 40-х годов
пейзажные стихи стали основным жанром для тех, кто хотел отстра¬
ниться от крикливой официозной поэзии гитлеровского рейха, Для по¬
этов так называемой «внутренней эмиграции». Во времена, когда ру¬
шились основы нравственности и рвались нити, связующие поколения
и эпохи, обращение к природе нередко давало возможность выразить
неприятие жестокости, веру в конечную победу добра. Подобные сти¬
хи не были похожи на стихи пронацистских литераторов, отличавшие¬
ся программной ложной ясностью, сентиментальностью и регламенти¬
рованной властями «простотой». Пейзажная лирика в своих лучших'
образцах сберегала традиции классической немецкой поэзии.	:-и
Имена поэтов в этой книге расположены примерно в той последо- ;
вательности, как они появлялись в западногерманской литературе, за¬
воевывали известность, оказывали влияние на литературный процесс.
Поэтому хронологический принцип соблюдается не всегда. Так, поэт
Вольфганг Борхерт (1925 — 1947), например, значительно моложе мно¬
гих стоящих за ним поэтов, чьи произведения появлялись в печати
много лет спустя после его смерти. А Эрих Кестнер (1899—1974),
известный сатирический поэт времен Веймарской республики, продол¬
жавший творить в 40 —50-х годах, открывает группу ярко социальных
поэтов конца 40-х —50-х годов.

От составителя
393
В 1946 году в Мюнхене вышел сборник «De profundis», включив¬
ший стихи 65 поэтов, созданные ими за период с 1933-го по 1945 годы.
Впервые было представлено творчество тех, кто писал в годы фашиз¬
ма не в эмиграции, но на немецкой земле — писал тайно, для будущих
времен. Большая часть этих стихов была напечатана впервые, неко¬
торые, как, например, произведения В. Бергенгрюна, Р. Шнайдера,
распространялись в списках.
Авторы упомянутого сборника начинают настоящую антологию,
как начинают они историю поэзии ФРГ. Круг их тем не широк, в ос¬
новном они сосредоточены на нравственной проблематике. На многие
годы тема вины немецкого народа стала для них основной и даже
единственной. Из времен «внутренней эмиграции» эти писатели при¬
несли поэтику символов, аллегорий. Их стиль получил название «ма¬
гического реализма», так как предметы сохраняли в их стихах ре¬
альный облик, но вместе с тем приобретали и скрытое значение,
выходящее за рамки повседневных представлений.
Уже в годы нацизма в немецкой поэзии возникла тенденция де¬
лать каждое слово предельно многозначным, усложняя в то же время
связи между отдельными частями стихотворения. Опыт выстраданно¬
го, недоверие к будущему, к тем ценностям, которые начинают брать
верх в послевоенном десятилетии ФРГ, побуждал иных западногер¬
манских поэтов по-прежнему избегать поэтики прямого высказывания.
Все это способствовало развитию так называемого «герметичного»
стиха 50-х годов.
Однако в творчестве самых талантливых немецких поэтов тех лет
неизбежно должно было отразиться и непосредственное переживание
ужасов войны и фашизма, осмысление катастрофы, постигшей немец¬
кий народ (Бенн, Кашниц, Кролов, Айх, Вайраух и др.). Хотя в прозе
этот процесс протекал с большей интенсивностью, не менее сложные
задачи приходилось решать и в поэзии. Читатели доверяли лишь то¬
му, что было видимым, ощутимым, абсолютно реальным. Поэтам
приходилось проводить «инвентаризацию» всего наличного, в том чис¬
ле и слов родного языка, извращенного фашистами (см. стихотворение
Г. Айха «Опись солдатского имущества»).
Недоверие к поэтическому языку недавнего прошлого вело прежде
всего к попыткам создания новой поэтики. Г оды фашизма искусствен¬
но изолировали немецких поэтов от многих литературных процессов,
происходивших в мире. Конец 40-х — начало 50-х годов ознаменова¬
лись появлением на западногерманском книжном рынке сборников
франкоязычной, англоязычной и испаноязычной поэзии (Элюар, Рене
Шар, Лорка, Альберти, Элиот и др.). Впервые публикуются переводы
из Блока, Хлебникова, Мандельштама. X. Арп и Г. Бенн выпускают
сборники немецких поэтов 10 —20-х годов, подвергшихся запрету при

394
От составителя
фашизме (экспрессионизм, дадаизм, литературное кабаре). Эти много¬
образные влияния дали сильнейший импульс развитию поэзии ФРГ
50-х годов. Стих становится внешне проще, как бы отказываясь от
формальных ухищрений, но при этом до предела повышается смысло¬
вая насыщенность и экспрессивность каждого слова. Подобная, порою
чрезмерно субъективная поэзия (поздний Кролов, Э. Майстер, Э. Бор-
херс и др.) противопоставляла себя проявлениям массовой культуры,
сохраняя при этом верность автобиографическим, гражданским и
философским темам.
Интерес западногерманского общества 60-х годов к социальным
и экономическим теориям оказал немалое влияние и на литературу.
Возникла убежденность, что литература должна срочно включиться
в преобразование общества. Возрождается интерес к социально-крити¬
ческой и сатирической поэзии 20-х годов (живым носителем такой тра¬
диции был Эрих Кестнер). Ключевая фигура поэзии ФРГ 60-х годов —
Х.-М. Энценсбергер. Его интересовали прежде всего общественные
конфликты, он призывал к памяти прошлого, к разуму. Несмотря на
сложность метафорического языка, все в его стихе было предельно яс¬
но, все названо своими именами, за каждым эпитетом угадывался кон¬
кретный образ современного мира. Развитие Энценсбергера, со всеми
его колебаниями и метаниями, чрезвычайно показательно для разви¬
тия поэзии ФРГ последних десятилетий. Издаваемый им журнал
«Курсбух» стал знаменем движения «новых левых», принеся его изда¬
телю репутацию их идеолога. 60-е годы в ФРГ дали много примеров
гражданско-социальной лирики (Рюмкорф, Бринкман, Меккель, Борн,
Тёрне и др.). Это был прорыв к темам, казалось бы, навсегда исчез¬
нувшим из западногерманской поэзии. Заслуга этого периода состоит
в преодолении чрезмерного субъективизма и эстетизма 50-х годов.
Оборотная сторона процесса — известный налет журнализма и поверх¬
ностности (последний упрек вовсе не относится к вышеназванным
представителям этого направления). Большую роль сыграли в те годы
стихи Рюмкорфа, который призывал поэтов смелее включать в стихи
разговорную лексику, даже сленг. На некоторых поэтов (например, на
Беккера и Бринкмана) оказала заметное, хотя и кратковременное,
влияние американская поэзия 50 —60-х годов.
Шумный, несколько риторический протест сменился в поэзии 70-х
годов обращением к темам «объективным», «нейтральным». Оживился
интерес к классическому наследию в поэзии (Гете, Гёльдерлин, Риль¬
ке). Большинство поэтов, однако, сохранили верность «свободному
стиху», распространившемуся в немецкой поэзии еще в 10 —20-е годы,
считая, что поэтика прошлого не способна быть носителем нового со¬
держания. Тем не менее ряд поэтов вновь охотно используют такие
стихотворные формы, как сонет, песня, ода. Уже несколько лет крити¬

От составителя
395
ка, обобщая опыт западногерманской поэзии 70-х годов, выдвинула
термин «новая субъективность». Он отражает тот факт, что после пе¬
риода декларативности в поэзии вновь возобладало лирическое нача¬
ло. Представителей среднего поколения (Борн, Хауфс, Беккер и др.)
эта новая волна коснулась не в меньшей мере, чем молодых. Для по¬
эзии 70-х годов типичен моментальный снимок, зарисовка, претендую¬
щая на обобщение (характерны названия сборников — «Мгновение
в июне» Р. Хауфса, «Вокзал Люнебург. 30 апреля 1976». Н. Борна).
Вслед за Брехтом современные поэты не боятся призывать интеллект
на помощь эмоциям. Трагическая память о прошлом все больше со¬
седствует в их творчестве с мыслями о будущем, зачастую не менее
трагическими.
На поэтах 70-х годов заканчивается эта книга. Совсем молодых
имен в ней нет — составитель ориентировался на устоявшееся, прове¬
ренное временем. Ряд представленных здесь крупнейших поэтов ФРГ
трудно отнести к тому или иному направлению, о которых шла речь
выше. Поэты эти стоят как бы особняком, в стороне от литературных
тенденций (тот же Г. Бенн, Н. Закс, X. j\pn, Роза Ауслендер и др.),
оставаясь при этом верными своему времени, которому они обязаны
характерными чертами своего творчества.

396
СПРАВКИ ОБ АВТОРАХ
Айх Гюнтер (1907—1972) — поэт, радио драматург, прозаик, родил¬
ся в Лебусе на Одере. Изучал синологию, экономику, юриспруденцию.
В 30-е годы примыкал к поэтам, группировавшимся вокруг известного
литературного журнала «Ди Колонне» (X. Ланге, П. Хухель, Э. Ланг-
гессер). В 1939 году призван в армию, в конце войны попал в амери¬
канский плен. Один из основателей «Группы 47», объединившей пред¬
ставителей прогрессивного направления западногерманской литера¬
туры. Ранняя поэзия Айха находилась в русле поэтического направле¬
ния В. Лемдна и О. Лёрке (1884—1941), выражавших в образах
природы душевное состояние поколения. В дальнейшем Айх вырабо¬
тал свой стиль, усвоив эстетику «новой деловитости» — введя в свою
поэзию элементы прозы и предоставив в ней слово фактам. Его лири¬
ка конца 40-х — начала 50-х годов передавала атмосферу послевоенно¬
го времени, где обычные явления жизни стали восприниматься как не¬
естественные, потеряли между собой связь: все словно сломалось,
согнулось под тяжестью вины немецкого народа, которую Айх пол¬
ностью осознавал. Языку Айха чужда патетика, он прост, точен, а
в поздних стихах — предельно лаконичен.
Арп Ханс (1887—1966) — скульптор, живописец, поэт. Родился
в Страсбурге. Учился живописи в Страсбурге и Париже. Был близок
к левой мюнхенской группе художников «Голубой всадник», актив¬
но сотрудничал как поэт и график в авангардистском журнале
«Штурм» в Берлине. В дальнейшем был связан с направлениями да¬
даизма и сюрреализма. Искусство Арпа, однако, не укладывается
в рамки ни одного из этих направлений. В своей поэзии он стремился
придать новое значение привычным словосочетаниям. Он называл
свои стихотворные тексты «грезами слов», черпая образы из мира
природы, сказок, мифов. Алогичность, парадоксальность призвана
в стихах Арпа усилить сатирическое звучание, показать противоречи¬
вость, абсурдность современного мира. Стихи его полны юмора, хотя
и гротескного, но всегда доброго, лукавого. Несомненное влияние на
Арпа оказали рисунки и стихи детей.

Справки об авторах
397
Ауслендер Роза, родилась в 1907 году в Черновицах (ныне Чер¬
новцы, СССР). Изучала философию и литературу. Долгие годы скры¬
валась от нацистов в подвале дома своих друзей и таким образом
осталась жива. В 1946 году эмигрировала в США. В 1965 году верну¬
лась в Европу, поселилась в ФРГ, где вышли основные ее сборники.
Ужасы прошлого, опыт одиночества, эмигрантской жизни, тоска
по детству, юности, напоминание о необходимости постоянного созна¬
тельного «делания добра» — вот основные темы поэзии Ауслендер.
Хотя стихи ее лексически просты и немногословны, они символичны
и несут в себе большую смысловую нагрузку. Отдельные компоненты
стиха связаны друг с другом ассоциативно.
Беккер Юрген — прозаик, драматург, по)т, родился в 1932 году
в Тюрингии. В юности сменил много рабочих профессий. Впослед¬
ствии работал редактором в издательстве, руководил драматургиче¬
ским отделом на радио.
На раннюю поэзию Беккера оказала влияние современная ему
американская поэзия. Позднее поэт выработал собственный стиль, от¬
давая предпочтение констатации личных жизненных обстоятельств,
субъективной передаче ощущений — по словам поэта, это как бы «про¬
гулки внутри самого себя». Излюбленная поэтическая форма Бекке¬
ра — свободный стих с длинной строкой. Некоторые стихотворения
достигают величины в 500 строк (редкое в немецкоязычной поэзии
явление).
Бёлль Генрих (1917—1985), родился в Кёльне в семье краснодерев¬
щика. Крупнейший прозаик, автор известных романов. Был солдатом
на фронте, изучал германистику, некоторое время служил в одном из
городских учреждений. Наряду с писательской деятельностью, прини¬
мал живейшее участие в общественной жизни ФРГ, в движении сто-
рЬнников мира. В 1972 году получил Нобелевскую премию.
В стихах Бёлля, создававшихся от случая к случаю, так же как
и в его прозе, социально-критическое и политическое содержание не¬
обычайно естественно сочетается с поэтическим ощущением жизни,
с тем лирическим началом, которое, по мнению писателя, заложено во
всех ее проявлениях.
Бенн Готфрид (1886 — 1956), родился недалеко от Потсдама, вырос
в семье пастора. Изучал теологию, философию, медицину. До конца
жизни не оставлял врачебную практику. В 1932 году был избран
в Прусскую академию искусств. В первые годы гитлеровской дикта¬

398
Справки об авторах
туры Готфрид Бенн допускал непоследовательность и колебания
в своем отношении к идеологии национал-социализма. Позднее поэт
осознал античеловеческую сущность нацизма. С этого времени он жил
вдали от литературного мира, пребывая во «внутренней эмиграции».
В 1938 году ему было запрещено печататься. В 1951 году творчество
Бенна получило признание в присуждении ему почетной литературной
премии ФРГ — премии им. Бюхнера. В сборнике «Статические стихи»
(1946) Бенн провозглашает, что мир искусства надо рассматривать изо¬
лированно от хода истории. Свою позицию он называл «творческим
нигилизмом». Однако в стихах Бенна, полных печального скепсиса по
отношению к историческому прогрессу и возможностям нравственного
развития человека, привязанность к жизни выражена с исключитель¬
ной художественной силой. Поздние стихи поэта можно назвать эле¬
гиями, обращенными к гибнущей европейской цивилизации. Они под¬
вергают сомнению многие традиционные ценности, взывая к истокам
совести и человечности.
Бергенгрюн Вернер (1886— 1956) — прозаик, поэт, переводчик. Ро¬
дился в Риге в семье врача. Изучал теологию, германистику, историю
искусств. Работал журналистом в городах Восточной Пруссии и в Бер¬
лине. Долго жил в Италии, ставшей его второй родиной. Во время фа¬
шизма находился во «внутренней эмиграции», не приемля нацизм
с христианских позиций, отказываясь от любых форм сотрудничества
с ним. После войны активно включился в литературную жизнь ФРГ.
В своей поэзии Бергенгрюн воспевал мир как «образное воплоще¬
ние вечности». Его влек к себе «целебный мир», здоровое начало, за¬
ложенное в человеке. Свое восхищение им он передавал песенными
и барочными формами стиха. Велика заслуга Бергенгрюна как пере¬
водчика на немецкий язык Л. Толстого, Тургенева, Достоевского.
Бехлер Вольфганг — поэт, прозаик, переводчик, родился в 1925 го¬
ду в Аугсбурге. В 1943-м был призван в вермахт. После войны изучал
германистику, романистику, театроведение. Один из основателей
«Группы 47» (см. примеч. к Айху). Многие годы жил в Париже,
в Эльзасе.
Уже первые стихи Бехлера были высоко оценены Г. Бенном. На¬
чав как последователь В. Лемана («пейзажное стихотворение»), Бехлер
с годами все чаще обращается к социальным и политическим темам.
Однако стихи о природе, любви, раздумья о жизни по-прежнему при¬
сутствуют в его лирике; поэт никогда не размывает их до общих по¬
этических формул, у каждого из этих стихотворений свой адресат, свое
лицо, свой язык.

399
\ <
Справки об авторах
Борн Николас (1937—1979) — поэт, прозаик, эссеист. Родился
в Дуйсбурге. Работал в типографии, занимался издательской деятель¬
ностью, преподавал в университете. Лауреат многих литературных
премий. Жил в основном в Западном Берлине.
Стихи Борна отличает конкретность образов и точность деталей.
Он намеренно хотел освободиться от таких традиционных поэтических
средств, как символ и метафора. В его стихах предпочтение отдается
предметам, фактам, мгновенным ощущениям, призванным, в их сово¬
купности, привести читателя к собственным умозаключениям и обоб¬
щениям. Наиболее убедителен стиль Борна в произведениях социаль¬
но-политического содержания.	,
Борхерс Элизабет, родилась в 1926 году на Хомбурге (Нижн.
Рейн). Выросла в Эльзасе, училась во Франции и в США. Работает ре¬
дактором в издательстве «Зуркамп». Помимо поэтической славы, за¬
воевала известность как автор радиопьес, рассказов и многочисленных
книг для детей.
Поэтическая реальность Борхерс сказочна, полна вымыслов.
Лишь осознав условность ее мира, можно найти ключ к сложной, зыб¬
кой метафоричности поэтессы. При всей условности ее образы доста¬
точно определенно соотнесены с действительностью, к которой, соб¬
ственно, и обращена ее мольба о гуманности, ее напоминание
о ценности каждого мгновения жизни.
Борхерт Вольфганг (1921 — 1947) — драматург, прозаик, поэт. Родил¬
ся в Гамбурге. Был книготорговцем, актером. Затем — Восточный
фронт, где его дважды арестовывали за «разложение боевого духа сол¬
дат». В 1945 году тяжелобольным возвратился на родину. Писал
пьесы для политического кабаре, был ассистентом режиссера в театре.
Умер во время лечения в Швейцарии. Сборник Борхерта «Фонарь,
ночь и звезды» (1946) с его стихами, пронизанными отчаянием
и болью, а также последовавшие за ним рассказы и пьеса «Перед
дверью» положили начало целому периоду послевоенной литературы,
которой было дано название «литературы развалин».
Бринкман Рольф Дитер (1940—1975) — поэт, прозаик, переводчик.
Вырос в Ольденбурге. Обучался профессии книготорговца в Эссене.
Много путешествовал. Имя Бринкмана стало символом некоего ан-
тиавторитарного «взрыва» в литературе 60-х годов: обращение Бринк-

400
\ Справки об авторах
мана — прозаика и поэта — к «голым фактам», к «материалу», отрица¬
ние им литературы как предмета искусства. Сильное влияние на
Бринкмана оказала американская поэзия тех лет. В дальнейшем
Бринкман развивал жанр широкоформатного стихотворения, наполняя
его красочными, сочными образами реального мира.
Бриттинг Георг (1891 — 1964) — поэт, прозаик. Родился в Регенсбур¬
ге в семье чиновника. Во время первой мировой войны воевал на
фронте и получил тяжелые ранения. С 20-х годов полностью посвятил
себя литературе. Издавал журнал, путешествовал по Европе и Африке.
В годы фашизма почти не печатал своих произведений. После войны
был избран членом Баварской академии искусств и принимал активное
участие в литературной жизни ФРГ.
На лирику Бриттинга сильнейшее влияние оказали стихи поэта-
экспрессиониста Г. Гейма (1887— 1919). Мир природы у него представ¬
ляется как арена борьбы первородных начал. За идиллией «малых ве¬
щей» открывается их «демоническая» сущность.
Вадер Ханнес, родился в 1942 году. С 14 лет работал на обувной
фабрике, был музыкантом в джазе. Учился в западноберлинской Ака¬
демии графики, полиграфии и рекламы. Член Германской коммуни¬
стической партии.
Вадер пишет в основном песни-баллады, которые сам исполняет
перед самой широкой, в основном рабочей, аудиторией. Для его бал¬
лад характерна близость к демократической фольклорной традиции,
многие из них основаны на событиях его биографии. Особое место
в творчестве Вадера занимают политические песни.
Вайраух Вольфганг — прозаик, поэт, эссеист. Родился в 1907 году
в Кёнигсберге в семье землемера. Учился в актерском училище во
Франкфурте-на-Майне. Играл на различных сценах. Затем изучал гер¬
манистику и романистику. Был призван на фронт, попал в советский
плен. После возвращения на родину работал редактором издатель¬
ства. Стихи Вайраух начал писать лишь после войны. Во многих из
них звучит пацифистская тема. Порою стихи эти версификаторски
очень изощрены, что нисколько не снижает их антимилитаристского
и антибуржуазного пафоса. Перу Вайрауха принадлежат также и тон¬
кие проникновенные стихи о любви, о природе, о непреходящей ценно¬
сти человеческих отношений.

Справки об авторах
401
Веспер Гунтрам, родился в 1941 году в Саксонии в семье врача.
Сменил много рабочих профессий. Позднее изучал германистику и фи¬
лософию, а также медицину.
Веспер начинал со стихов, в которых содержалась острая полити¬
ческая критика общества. В дальнейшем его тематика все больше рас¬
ширяется. От многих авторов, у которых разочарованность и песси¬
мизм определяют основной тон их поэзии, Веспера отличает
стремление интеллектуально противостоять подобным душевным со¬
стояниям. Его поэтическая медитация чужда смирению, выражает от¬
каз принимать несчастье как неизбежную данность жизни. Язык Веспе¬
ра лаконичен, богат образами и метафорами.
Воман Габриела — известный прозаик, радиодраматург, поэтесса.
Родилась в 1932 году в Дармштадте в семье священника. Изучала гер¬
манистику и историю музыки. После трехлетней работы школьной
учительницей посвятила себя литературному труду.
Лирическая героиня поэзии Воман противостоит нивелирующему
влиянию повседневности, полна решимости отстоять свое право на ин¬
теллектуальную независимость, выстоять среди «тотальной изоляции»
людей в окружающем ее мире.
Вринг Георг фон (1889— 1968), учился в Берлине в художественном
училище, работал учителем рисования. В период нацизма жил в дерев¬
не, сознательно отстранившись от общественной жизни. Кроме сти¬
хов, писал прозу, драмы, радиопьесы.
В поэзии развивал традиции немецкого классического стиха, обо¬
гащая его ритмически, внося в него элементы песни и романса. Вринг
много занимался переводом, в числе переведенных им авторов Мопас¬
сан, Джеймс, Верлен, английские поэты — от средневековья до наших
дней.
Гёз Альбрехт, родился в 1908 году в семье священника. Изучал
теологию, двадцать лет был пастором.
Гёз представитель христианско-гуманистического направления
в литературе ФРГ (Ле Форт, В. Бергенгрюн, Р. Шнейдер). Он твердо
верит в доброе начало, заложенное в человеке, считая необходимым
для себя как поэта взывать к лучшим сторонам человеческой души.
Кроме стихов, Гёз публикует рассказы, новеллы, а также проповеди
как самостоятельные литературные произведения. 1414 Вести дождя

402
Справки об авторах
Грасе Гюнтер — крупнейший прозаик ФРГ, поэт, драматург. Ро¬
дился в 1927 году в Данциге. В конце войны был призван в армию.
После возвращения из американского плена учился изобразительным
искусствам в Дюссельдорфе и Западном Берлине. Параллельно с лите¬
ратурным творчеством занимается скульптурой и графикой. При¬
нимает активное участие в движении сторонников мира, выступает
в печати с политическими статьями и полемическими эссе. Грасс на¬
чинал как поэт и продолжал писать стихи во все периоды своего твор¬
чества. Его лирика так или иначе связана с его прозой. Нередко стихи,
включенные в его романы, призваны углубить образ героя или дать
автору возможность непосредственного обращения к читателю.
Поэзия Грасса связана также с его графикой, она ее дополняет и
раскрывает. Стихи Грасса отличает полемически-ироническая ин¬
тонация. Они затрагивают самые актуальные проблемы нашей
эпохи.
Гучхан Уве-Михаэль, родился в 1952 году в Ландберге на Рейне.
Изучал германистику и англистику. Работает редактором в молодеж¬
ном издательстве.	С
Лирика Гучхана характерна для поколения поэтов, выдвинувших¬
ся в конце 70-х — начале 80-х годов. Они стремятся освободить поэзию
о«г штампов, усилить субъективное начало как в языке, так и во взгля¬
де на мир. Свой поэтический язык они утверждают в борьбе против
инфляции слов, против клише газетных и телекомментариев. «Жиз¬
неутверждающая грусть» определяет интонацию многих поэтов
ФРГ нового поколения, выражая их тоску по целям, достойным
человека.
Домии Хильда, родилась в 1912 году в Кёльне. Изучала право, со¬
циологию, философию. В 1932 году эмигрировала сначала в Италию,
затем в Англию, а после войны — в Доминиканскую республику. Пре¬
подавала германистику. В 1954 году возвратилась в ФРГ, живет
в Гейдельберге.
В стихах Домин личное и общественное сливаются в единое це¬
лое. Поэтесса не разделяет лирику на политическую и интимную.
Позиция поэта, утверждает Домин, должна быть всегда глубоко
личной и независимой. Поэт, по ее мнению, существует не для того,
чтобы отражать происходящие в обществе процессы, он — их
творец. В последние годы Домин написаны многочисленные
статьи, популяризирующие современную поэзию для широкого
читателя.

Справки об авторах
403
Закс Нелли (1891 — 1970), родилась в Берлине в семье фабриканта.
Печататься начала в 20-е годы, но имя ее оставалось малоизвестным.
Творческие связи со шведской писательницей Сельмой Лагерлёф дали
ей возможность в 1940 году вместе с матерью эмигрировать в Шве¬
цию (остальные члены ее семьи погибли в гитлеровском концлагере).
После войны Н. Закс созданы стихи, посвященные жертвам нациз¬
ма, трагедии еврейского народа. Поэтесса изображала преступления
нацизма как часть общего мирового зла. При этом ее стихи выражали
уверенность, что силы добра способны ограничить действие сил зла,
способны им противостоять. Для стихов Н. Закс, язык которых насы¬
щен образами из ветхозаветных книг, характерна интонация псалма.
Она сочетала ее с глубоко субъективными символами и метафорами.
В 1966 году Н. Закс была присуждена Нобелевская премия.
Казак Герман (1896—1966), родился в Потсдаме в семье врача.
Изучал германистику, работал редактором. В 1953 году был избран
президентом Немецкой академии языка и литературы.
Казак начинал как поэт-экспрессионист. Впоследствии посвятил
себя прозе, изданию книг Гёльдерлина, Лёрке и др. Стихи публиковал
сравнительно редко. Постепенно отказался от своей экспрессионист¬
ской манеры, стихи послевоенного времени можно отнести к жанру
так называемой «медитативной лирики». Большое место в поэзии Ка¬
зака занимают также лирические миниатюры, в которых ощутимо
влияние восточной поэзии (Китай, Япония).
Каросса Ханс (1878 —1956) — прозаик, поэт. Родился в Тёлце (Ба¬
вария) в семье врача. Изучал медицину, служил в армии во время пер¬
вой мировой войны. Писать начал в 10-е годы. Каросса сознательно
отстранялся от авангардистских влияний в поэзии, утверждая ценность
гуманистических идеалов средствами классического стиха (Гете,
Шиллер).
В 1933 году Каросса был уже известным поэтом. Он отказался
вступить в «очищенную» гитлеровцами Прусскую академию поэтов.
Жил подчеркнуто уединенно и отстраненно от политических и обще¬
ственных веяний. В 1941 году он позволил нацистам использовать его
имя и сделать его президентом созданного ими Европейского союза
писателей. К чести Кароссы, он не раз пользовался своим положением
для спасения своих коллег по перу как в Германии, так и в других ок¬
купированных нацистами странах. После разгрома фашизма Каросса
выступил со стихами, в которых говорилось о вине немецкого народа
перед миром. Последнее десятилетие его жизни отмечено большой
творческой интенсивностью.
14*
§

404
Справки об авторах
Кашниц Мария Луиза (1901 — 1974), родилась в Карлсруэ, происхо¬
дила из старинного эльзасского рода. Детство и юность провела в Пот¬
сдаме и в Берлине. С 1925 года сопровождала своего мужа Гвидо
фон Кашница, известного австрийского археолога, в те города, где
он преподавал или вел раскопки. Подолгу жила, таким образом,
в Италии, Греции, Северной Африке.
Начала писать стихи и прозу еще в 20-е годы, но известность за¬
воевала после войны своими стихами. В них выразилось смятение
и отчаяние близких ей кругов буржуазной интеллигенции, враждеб¬
ность поэтессы нацизму и войне. Стихи Кашниц всегда лиричны, их
отличает сложная нетрадиционная образность. Они окрашены мелан¬
холией, воспоминания соседствуют в них с раздумьями о жизни
и смерти, об одиночестве человека в современном мире. Кашниц за¬
трагивает и серьезные социальные темы. Не меньшую славу писатель¬
ница завоевала своей прозой.
Кестнер Эрих (1899 — 1974), родился в Дрездене. Получил извест¬
ность в 20-е годы как поэт, направлявший свою сатиру против мили¬
таризма, фашизма, обывательской психологии, снобистского отноше¬
ния к искусству. В 1933 году нацисты сожгли его книги на костре,
наряду с произведениями Г. Манна, Ремарка, Фейхтвангера и др. По¬
эзия Кестнера, виртуозно сочетающая литературность и разговор¬
ность, дидактику и иронию, продолжала линию Гейне и Ведекинда.
Она касалась самых актуальных проблем. Кестнер писал также прозу,
широкую известность получили его детские книги.
Койфер Хуго Эрнст, родился в 1927 году в Рурской области
в семье рабочего. В 30-е годы его отец погиб от руки нацистов. По
профессии — библиотекарь, директор городской библиотеки Гельзен-
кирхена. Принадлежит к «Дортмундской группе» писателей, пишущих
о проблемах рабочих, однако его поэзия не ограничивается этой тема¬
тикой. В стихах Койфера ощущается влияние Веерта, Брехта, Тухоль-
ского.
Кролов Карл, родился в 1915 году в Ганновере. Изучал языки, фи¬
лософию, историю искусств. Начал печататься в годы войны.
Один из самых известных представителей послевоенного поколе¬
ния поэтов ФРГ. Ранняя поэзия Кролова с ее тревожными видениями
испытала на себе влияние Г. Гейма, О. Лёрке, пейзажной лирики
В. Лемана. Его славу создали стихи первых послевоенных лет. В них

Справки об авторах
405
Л
он представил яркий и трагический образ Германии «перед судом».
В позднем творчестве Кролова, на которое сильно повлияла француз¬
ская и испанская поэзия XX века, доминирует свободный стих с
усложненной метафорикой, порой излишне рассудочный.
Крюгер Михаэль — поэт, прозаик. Родился в 1943 году. По про¬
фессии — наборщик. В 1964 году основал журнал «Ди Диагонале», ак¬
тивно сотрудничает также в других литературных периодических изда¬
ниях ФРГ. Поэзию Крюгера можно определить как интеллектуаль¬
ную. Однако мысль поэта всегда прочувствована, она возникает
изнутри художественного образа. Стихи Крюгера — лирика сугубо го¬
родская, выражающая тоску одиночки среди безликой толпы, не же¬
лающая принимать одиночество за норму человеческой жизни.
Ланге Хорст (1904—1971) — прозаик, поэт. Учился в веймарском
Баухаузе — знаменитой высшей школе искусств. Был связан с литера¬
турной группой журнала «Ди Колонне». Произведения Ланге — как
его поэзия, так и проза — питались в основном образами родной си¬
лезской природы, пейзажами Одера, а также опытом пережитого
в двух мировых войнах. Любимыми жанрами Ланге были баллады
и длинные стихи повествовательного характера.
Ланггессер Элизабет (1893 — 1950), родилась в семье архитектора.
Выросла в Дармштадте. Длительное время работала учительницей.
В конце 20-х годов входила в круг поэтов журнала «Ди Колонне».
В 1936 году Ланггессер было запрещено печататься. Свои произведения
30-х годов она опубликовала сразу после войны, что принесло ей
огромную популярность.
В насыщенном метафорами поэтическом языке Ланггессер сли¬
ваются воедино христианство, языческая античность и ощущение изна¬
чальных сил природы.
Леман Вильгельм (1882—1968), родился в семье любекского ком¬
мерсанта. Изучал языки, естествознание, философию, многие годы ра¬
ботал учителем гимназии. Начал с поэтической прозы. Первый стихо¬
творный сборник выпустил в возрасте 53 лет. Его поэзия, наряду
с поэзией О. Лёрке, была характернейшим выражением принципов на¬
правления, получившего название «натургедихт» («стихотворение на

406
Олравки об авторах
тему природы»). Леман — мастер пейзажного стихотворения, в кото¬
ром естественность природы противопоставляется разрушительным
силам цивилизации и уродливости общественного порядка. Созерца¬
ние природы, считал Леман, способно наделить человека всеми необ¬
ходимыми нравственно-этическими категориями.
Ле Форт Гертруд фон (1878—1971) — дочь прусского офицера, по¬
томка французских гугенотов. Принадлежит к ведущим писателям
христианско-гуманистического направления, чье творчество находилось
в резкой оппозиции к фашизму. Стихи поэтессы воспевают готовность
к страданию и самопожертвованию во имя торжества добра, справед¬
ливости и мира.
Майстер Эрисг (1911 — 1979), родился в Вестфалии в семье фабри¬
канта. Изучал теологию, философию, историю искусств. Во время вто¬
рой мировой войны был солдатом в Италии. Затем, до 1960 года, ра¬
ботал служащим в фирме своего отца. Периодически выступал
в печати как поэт. Но признание пришло к нему лишь в конце жизни.
В течение короткого периода, с 1976 по 1979 годы, он получил три
крупнейшие литературные награды: премии им. Петрарки, Рильке
и Бюхнера.
Поэзия Э. Майстера принадлежит к типу современной лирики, ко¬
торую принято называть «герметичной». Медитация направлена в глу¬
бину создаваемого поэтом образа. Перед читателем стоит задача рас¬
путать плетение авторских ассоциаций, обнажить и разгадать поэтиче¬
скую мысль-итог, обычно исполненную трагизма. Напуганный разру¬
шительными силами современной цивилизации, Майстер не верит
в осмысленность бытия, выражая это в чрезвычайно тонких, хотя и не¬
легких для восприятия образах.
Меккель Кристоф — поэт, прозаик, график. Родился в 1935 году
в Берлине, изучал графику и живопись в Мюнхене и Париже. Много
путешествовал, вел литературные семинары.
Начав со стихов в духе экспрессионизма, испытав затем влияние
поэтики сюрреалистов, Меккель менялся от книги к книге, как бы сме¬
нами стиля постигая все новые и новые жизненные пласты. В его бал¬
ладах, песнях, сонетах радость соседствует с меланхолией, ирония — с
патетикой, образы реальности сменяются чередой фантастических
и гротескных образов. Меккель исключительно разнообразен по тема¬

ч
Справки об авторах
407
тике, значительное место в его творчестве занимают стихи социально-
политического содержания. Позиция поэта при этом всегда подчеркну¬
то независима.
Новак Хельга М., родилась в 1935 году в Берлине. Изучала фило¬
софию, журналистику. Выйдя замуж за исландца, многие годы жила
в Исландии, где работала на рыбном заводе и ковровой фабрике. По¬
сле развода поселилась во Франкфурте-на-Майне.
Новак — представительница социально-критического направления
в литературе ФРГ. Ее излюбленный жанр — баллада. Эта форма после
возрождения ее в начале века нашла наибольшее распространение
в литературе социалистической ориентации, к которой причисляет себя
X. Новак. Новак пишет также прозу, большой популярностью пользо¬
валась ее книга «Местожительство — Запад» — о студенческом движе¬
нии в 60-е годы, содержащая репортажи и документы.
Пионтек Хайнц, родился в 1925 году в семье мясника. После аме¬
риканского плена изучал германистику. Начинал в традиции Бриттин-
га и Лемана. Уже первые книги Пионтека, с их лиризмом и свежей
образностью, принесли ему признание. С годами язык поэта делается
все точнее и лаконичнее, образы — все пластичнее. Лирика Пионтека
становится более философской. Поэт, по его словам, прослеживает
«вечную струю жизни», протекающую сквозь людские души, сквозь
все грозящие им опасности и страхи, сквозь все напластования моды.
X. Пионтек выступал также как прозаик, эссеист (широко известна его
работа о Лескове) и переводчик.
Рюмкорф Петер — прозаик, поэт, эссеист. Родился в 1929 году
в Дортмунде. Изучал германистику и психологию в Гамбурге. В 1951
году был одним из основателей журнала «Между двух войн». Рабо¬
тал редактором на радио. Много путешествовал (Китай, Италия,
США).
В своих стихах Рюмкорф добивается виртуозного сочетания высо¬
кого слога, обиходной лексики и сленга. Поэт умеет стилизовать и па¬
родировать любые поэтические формы и жанры. Он пытается таким
образом создать сложный образ современника. Стихи актуального
и политического содержания соседствуют в творчестве Рюмкорфа
с лирикой, посвященной «вечным темам», но звучащей жестко и бес¬
компромиссно. Рюмкорф редко издает чисто поэтические сборники,
стихи в его книгах перемежаются прозой, эссе, переводами.

408
Справки об авторах
Теобальда Юрген, родился в 1944 году в Страсбурге. Изучал педа¬
гогику и историю литературы. Живет в Западном Берлине.
На поэзию Теобальди, как и на Бринкмана, оказала заметное
влияние американская поэзия середины XX века. Поэт старается выра¬
зить субъективное видение окружающего мира и ищет в нем свое ме¬
сто. Все это передается темпераментным верлибром, резкими перехо¬
дами от романтического пафоса к разговорной речи и даже к грубому
жаргону. Теобальди причисляет себя к поколению 70-х годов, высту¬
пившему с новым поэтическим языком и сознанием, желающему
противоборствовать влиянию массовой пропаганды и массовой
культуры. Поколение это отвергло лозунги и пароли предыду¬
щего десятилетия, придавая решающее значение личному опыту
поэта.
Тёрне Фолькер фон (1934—1981), родился в Кведлинбурге. Изучал
педагогику и социологию. Редактировал оппозиционный студенческий
журнал. После запрещения журнала властями в 1958 году работал не¬
которое время каменотесом и шахтером. С 1962 года Тёрне становит¬
ся одним из руководителей организации, ставящей своей целью по¬
мощь странам, пострадавшим от фашизма.
Основной пафос творчества Тёрне — утверждение, что и поколение
детей не вправе уйти от ответственности за преступления фашизма, со¬
вершенные их отцами, и следует всячески противоборствовать попыт¬
кам забыть или замолчать эти преступления. Тёрне писал политиче¬
ские стихи, песни, баллады, отличающиеся стилевым и эмоцио¬
нальным разнообразием, шпрухи, построенные на парадоксах
и вскрывающие таким образом абсурдность общественного порядка
и грозящую людям опасность. В его творчестве явственно ощутимо
влияние поэзии Тухольского и Брехта.
Фельз Людвиг, родился в 1946 году. Живет в Нюрнберге. Работал
маляром и разнорабочим. С конца 60-х годов полностью посвятил се¬
бя литературе.
Основная черта Фельза-поэта — острокритическое отношение к за¬
падногерманской действительности, внимание к судьбам обездо¬
ленных. Поэт говорит о себе: «Поэтических рецептов, как изменить
общество, я не знаю. Я лишь один из подсобных рабочих на фабрике
культуры». В последних сборниках Фельза стихи становятся разно¬
образнее, часто звучит меланхолическая интонация, смягчающая
прежний, несколько агрессивный тон его поэзии.

Справки об авторах
409
Фриц Вальтер Хельмут, родился в 1929 году в Карлсруэ, изучал
философию и новые языки в Гейдельберге.
На становление Фрица-поэта повлияло знакомство с послевоенной
французской поэзией. Его стихи подобны современным натюрмортам,
составленным из мимолетно увиденных предметов, пейзажей, сценок.
Ассоциативные связи между ними писатель должен найти сам, его
приглашают к соавторству. В этой лирике ничего не происходит, ниче¬
го не комментируется, все кричащие и резкие тона убраны, метафора
нарочито непретенциозна, интонация сдержанна. Поэт как бы предель¬
но скупо использует художественные средства, стихи должны воздей¬
ствовать незаметно, сами собой, неся в себе глубокий гуманистический
подтекст.
Фукс Гюнтер Бруно (1928— 1977) — поэт, прозаик, художник. Ро¬
дился в Берлине. В пятнадцать лет попал на фронт. После возвраще¬
ния из плена изучал профессию каменщика. Затем окончил высшую
художественную школу в Западном Берлине. На протяжении двух
десятилетий был в центре культурной и литературной жизни За¬
падного Берлина. Руководил художественной галереей, издавал
журнал.
Фукс писал в 50-е годы подчеркнуто сатирические стихи, не гну¬
шаясь стилевыми приемами клоунады и балагана. Он изображал
людские пороки с грустной улыбкой умудренного жизнью человека и с
большой долей иронии по отношению к самому себе.
Хайзе Ханс-Юрген, родился в 1930 году в Бублице — небольшом
городке у Балтийского моря, Хайзе навсегда остался «убежденным
провинциалом». В своих стихах он избегает больших городов и боль¬
ших тем. Он часто с чувством глубокой любви возвращается к вос¬
поминаниям и картинам детства и отрочества. Путешествуя по Испа¬
нии, Латинской Америке, он пытается найти как в людях, так и
в природе утраченную «чистоту и человечность». Одним из пер¬
вых в европейской поэзии Хайзе заговорил об экологических
проблемах.
Избегая чисто формальных эффектов, редких слов, пафоса, Хайзе
предпочитает короткий верлибр, основанный на точном наблюдении
и пронзительном чувстве. Он стремится передать свою поэтическую
мысль лаконично и концентрированно, прибегая к неожиданной мета¬
форе, языковому парадоксу. Большое влияние оказала на него испан¬
ская и латиноамериканская поэзия XX века, которую Хайзе много
переводит.

410
Справки об авторах
Хан Улла, родилась в 1946 году в Кельне. Изучала германистику,
историю, социологию. Занималась журналистикой, работала в уни¬
верситетах Гамбурга, Бремена, Ольденбурга, на бременском
радио.
Главная тема Хан — человеческие взаимоотношения в современ¬
ном мире. Одиночество — один из центральных мотивов ее поэзии, но
одиночество рождает у нее жажду сближения, грусть открывает путь
новой радости. Слабость, беспомощность лирической героини Уллы
Хан является одновременно и ее силой. Это честный ответ времени,
в котором живет поэтесса. Хан ищет простые формы и образы, не
связывая себя ни классическими традициями, ни эстетикой модерни¬
стов. Находясь во власти эмоций, поэтесса никогда не впадает в сенти¬
ментальность или пафос, в чем ей помогает скрытая ирония.
Хауфс Рольф, родился в 1935 году в Дюссельдорфе. Изучал торго¬
вое дело, стал специалистом в области экспорта. С 1960 года живет
в Западном Берлине, где работает на радио.
В первых стихах Хауфса чувствуется, с одной стороны, влияние
раннего Энценсбергера, с другой — австрийской поэтессы И. Бахман.
Позднее Хауфс обрел свой собственный поэтический язык. Ряд фраг¬
ментарно выхваченных из жизни эпизодов и образов неторопливо рас¬
сказывает о том, что замечает автор в окружающем мире, чему он по¬
ражается, чем возмущается или восхищается. Взгляд поэта зорок,
сосредоточен, терпеливо отыскивает неординарное, представляет при¬
вычное в новом ракурсе.
Хёллерер Вальтер, родился в 1922 году в Верхнем Пфальце. Был
на фронте, в плену. После войны изучал теологию, историю филосо¬
фии, германистику и романистику. С 1959 года профессор западнобер¬
линского университета. В 1954—1967 годах издавал «Акценте», один
из главных литературных журналов ФРГ. С 1963 года руководит «Ли¬
тературным коллоквиумом» в Западном Берлине, организующим по¬
стоянные встречи писателей разных стран.
Хёллерер — представитель авангардистского направления в по¬
эзии. Ему принадлежат также теоретические работы о различных тече¬
ниях в поэтическом авангарде. Однако Хёллерер-поэт никогда не рас¬
сматривает стихотворение как чисто языковый эксперимент. В основе
любого его стихотворения лежит емкая поэтическая мысль, всегда рож¬
денная конфликтами современности. Для точного выражения этой
мысли поэт постоянно ищет новые языковые возможности, заражая
более молодых неутомимостью своего поиска.

Справки об авторах
411
Хертлинг Петер — прозаик, драматург, поэт, родился в 1933 году
в Хемнице. Стихи писал преимущественно в 50-е годы. Позднее воз¬
вращался к ним не часто. В 1982 году выпустил сборник избранного за
30 лет работы. В нем отчетливо прослеживается весь путь Хертлинга-
поэта. От игровых, несколько манерных стихов он пришел к интеллек¬
туальной лирике, к стихам, в которых всякое утверждение основано на
опыте пережитого, вне зависимости от того, создает ли поэт образ
своего современника или одного из великих предшественников, напри¬
мер Гёльдерлина. Материал для своих стихов Хертлинг нередко чер¬
пает из интеллектуальных занятий, из живописи, музыки, литературы.
Цукмайер Карл (1896—1977) — драматург, прозаик, поэт. Родился
на Рейне, в семье фабриканта. Во время первой мировой войны был
солдатом. Изучал право, экономику, историю литературы и искусств.
В 1933 году эмигрировал в Австрию, затем в Швейцарию и США.
В 1947 году возвратился в Европу. В 1957 году получил степень докто¬
ра Боннского университета. Последние годы жизни провел в Швейца¬
рии. Цукмайер — один из широко известных современных драматур¬
гов. Многое сближает его с Г. Гауптманом, прежде всего пафос
утверждения жизни, неистребимый оптимизм. Эти же качества свой¬
ственны и его поэзии, в которой преобладают образы, рожденные со¬
зерцанием природы и свидетельствующие о чрезвычайно впечатли¬
тельной и ранимой душе поэта.
Шнайдер Райнхольд (1903 —1958) — прозаик, поэт, драматург, ро¬
дился в семье владельца гостиницы в Баден-Бадене. Работал служа¬
щим торговой, фирмы, подолгу жил в различных городах Европы.
Принадлежал к кругу писателей христианско-гуманистического на¬
правления, противников фашизма. В 1940 году был лишен права
публикации своих произведений. Его стихи доходили до читателей
в списках и получали необычайный резонанс, находя путь даже в кон¬
цлагеря. Перед самым концом войны Шнайдеру было предъявлено об¬
винение в «приготовлениях к государственной измене», и лишь приход
армии союзников спас его жизнь. После войны Шнайдер писал пре¬
имущественно статьи и автобиографическую прозу, пользовавшуюся
большой популярностью среди читателей.
Шютт Петер, родился в 1939 году. Изучал германистику и исто¬
рию. Член правления Германской коммунистической партии, предсе¬
датель Демократического культурбунда ФРГ.

412
Справки об авторах
Шютт пишет остросоциальные стихи, призванные активно помо¬
гать коммунистам в их политической борьбе. Его стихи намеренно яр¬
ко агитационны, изобретательны, доходчивы, привлекают своей ис¬
кренностью.
Энцеисбергер Ханс Mai нус, родился в 1929 году. Пережил эвакуа¬
цию, призыв в фольксштурм, после войны бедствовал, торговал на
черном рынке, служил в баре. Затем в различных университетах ФРГ
и в Сорбонне изучал языки, историю литературы, философию, защи¬
тил диссертацию о поэтике Брентано. Работал на радио, был изда¬
тельским редактором. Много путешествовал, подолгу жил в разных
странах Европы (главным образом в Норвегии), издавал журнал
«Курсбух».
Уже первый сборник поэта «Защита волков» содержал резкую
критику западногерманского общества. В следующем сборнике «Язык
страны» эта критика становится еще острее. Обе первые книги стали
одним из самых заметных явлений в послевоенной литературе ФРГ.
Разнообразие художественных средств, используемых поэтом, кон¬
структивное сочетание техники монтажа, парадоксов, игры слов, сво¬
бодное обращение с цитатами, смешение разговорного языка и языка
прессы позволяют Энценсбергеру сделать свою сатиру и свой пафос
необыкновенно впечатляющими.
С годами интонация поэта стала более сдержанной, иронически-
грустной. Главной темой его последних поэтических сборников сдела¬
лось разоблачение мифа о всесилии научно-технического прогресса.
Творчество Энценсбергера не ограничивается поэзией, им написаны
роман, драма, многочисленные эссе и репортажи. Он выступает также
как издатель, переводчик и составитель различных антологий.
В. Вебер

413
СОДЕРЖАНИЕ
В. Коротич. Предисловие	 3
Герман Казак
Итог. Перевод Е. Витковского	 1!
Из цикла «Пляски смерти 1945 года». Перевод Н. Григорьевой 11
Олива. Перевод Н. Григорьевой	 12
Плот мертвых. Перевод Н. Григорьевой	 12
Куклы в сумерках. Перевод Н. Григорьевой	 13
Гробница Волюмниев. Перевод Е. Витковского	 14
Рисунок. Перевод Е. Витковского	 15
Гертруд фон Ле Форт
Из «Лирического дневника». Перевод С. Аверинцева	 16
Лишенные отчизны. Перевод Е. Витковского	 16
«Увы, в чем нас застанет...» Перевод С. Аверинцева ....	17
Голос искупителя. Перевод С. Аверинцева	 18
Ханс Каросса
Перевод Е. Витковского
Полная расплата	 20
Западная элегия . 		 21
Вернер Бергенгрюн
Перевод А. Ларина
Отмеченный	 26
Каждый в отдельности и судьба народов	 26
Последнее богоявление	 27
Соль и пепел	 27
«Ты вынес день работы...»	 28
Невредимый мир	 28

414
Содержание
Апокалипсическая духота	  29
Небесная арифметика	 29
Возвращение	 30
«Кто чистых отделит от виноватых?..»		 .	30
Превращение	 31
Открывшаяся истина	 31
Малая радуга	 32
Элизабет Ланггессер
Весна 1946 года. Перевод А. Ларина	 33
Конец лета. Перевод А. Ларина		 .	34
Одновременное. Перевод А. Ларина	 34
Поздние времена. Перевод А. Ларина	 35
Дафна. Перевод А. Ларина	 36
Семя заблудшее. Перевод А. Ларина	 36
Внизу, у входа. Перевод А. Ларина	 37
Возвращение. Перевод А. Ларина	 37
Светлый день перед весной. Перевод Е. Витковского ....	38
Сказано в полдень. Перевод Е. Витковского	 39
Уход семян. Перевод Е. Витковского	 39
Дождливое лето. Перевод Е. Витковского	 40
Райнхольд Шнайдер
«Смерть встала предо мной...» Перевод С. Аверинцева ...	43
На поле битвы. Перевод Р. Дубровкина	 43
Печатью милосердья и греха... Перевод Р. Дубровкина ...	44
Жертва. Перевод Р. Дубровкина	 44
Последние дни. Перевод Р. Дубровкина	 45
Год смерти. Перевод Р. Дубровкина	 45
Из цикла «На закате истории». Перевод Р. Дубровкина ...	46
Георг фон дер Вринг
Перевод В. Девонского
Деревня ночью	 47
Сумрак	  47
Последняя роза	 47
Ночь цикад	 48
Песня утешения	 48
Влажные розы	 49
Сиротливость ваша, рощи	 49

Содержание	415
Могила Рикарды Гух	. .	50
Ягоды	 50
Последний посетитель	 51
Хорст Ланге
Перевод Е. Витковского
Ангелу, сброшенному взрывом бомбы	 52
Ноябрь	 52
Кошки	 53
Поток	 54
Комариная песнь	 55
Георг Бриттинг
Перевод Р. Дубровкина
Владей собою!	 57
Смерть в руинах	 57
Смерть-музыкант	 58
Смерть-зверолов . . .	 58
Смерть-птицелов	 59
Слуги смерти	 59
Смерть жалуется	 60
Вороны на снегу	 60
Вороньи письмена	 61
Мария Луиза Кашниц
♦Душа и плоть. Перевод О. Думлер	 62
’На берегу. Перевод Б. Хлебникова	 63
’Скверна. Перевод И. Журбиной-Грицковой	 63
’Реальность. Перевод А. Гугнина	 64
’Терпение. Перевод О. Думлер	 64
’Источник веры. Перевод О. Думлер	 65
’День мира. Перевод Б. Хлебникова	 65
’Возвращение во Франкфурт. Перевод В. Топорова	 66
’Жених лягушиный царь. Перевод В. Топорова	 66
’Дженаццано. Перевод В. Топорова	 67
’Воскресение. Перевод В. Вебера	 68
’Сады. Перевод В. Вебера	 68
’Пыль улеглась. Перевод В. Вебера	 68
’Трижды. Перевод В. Вебера	 69
’Календарь. Перевод Е. Гулыга 		 70

416
Содержание
*Вывоз мусора. Перевод В. Вебера	 70
‘Завтра и послезавтра. Перевод И. Журбиной-Грицковой ...	71
*Во мне мужества нет. Перевод В. Вебера	 71
‘Осторожность. Перевод И. Журбиной-Грицковой	 71
*Увидишь Неаполь. Перевод В. Топорова	 72
Альбрехт Гёз
Но на ветру слова. Перевод В. Куприянова	 73
Голос ангела, играющего на лютне. Перевод В. Куприянова 73
Ландшафт души. Перевод Р. Дубровкина	 74
Шаги. Перевод Р. Дубровкина	 74
Лишь ты, душа... Перевод Р. Дубровкина	 74
Дерзость. Перевод Р. Дубровкина	 75
Слова. Перевод В. Куприянова	 75
Опять проснуться. Перевод В. Куприянова	 76
Вильгельм Леман
‘Канун нового года. Перевод И. Журбиной-Грицковой ...	77
‘Стручки клена. Перевод И. Журбиной-Грицковой	 77
*Месяц в январе. Перевод Б. Хлебникова	 78
Утешение листвой. Перевод А. Богомолова	 78
*Сорняк. Перевод И. Журбиной-Грицковой	 79
‘Забытье ноября. Перевод И. Журбиной-Грицковой	 80
‘На летнем кладбище. Перевод Л. Гинзбурга	 80
Оберон. Перевод А. Богомолова	 81
‘Вороньи гнезда. Перевод О. Думлер		 .	81
‘Отцветший одуванчик. Перевод А. Гугнина	 82
‘Поздний хмель. Перевод А. Ларина	 82
‘Германия в 1947 году. Перевод Г. Ратгауза	 83
‘Передышка. Перевод А. Ларина	 84
Обретенный день. Перевод Е. Гулыга	 84
‘Valet. Перевод Г. Ратгауза	 85
‘Завещание последнего летнего дня. Перевод И. Журбиной-
Грицковой 	 85
‘Еще не прошло. Перевод В. Куприянова	 86
Эрих Кестнер
‘Слово предоставляется молодежи. Перевод К. Богатырева 87
Марш с правой ноги. Перевод В. Летучего	 88

Содержание
417
♦Май. Перевод К. Богатырева	 89
Весна откладывает премьеру. Перевод В. Летучего ....	90
Гостиничное соло для мужского голоса. Перевод В. Летучего 91
К фотографии конфирманта. Перевод В. Летучего	 92
*Кроты, или Да будет воля Ваша! Перевод Д. Ведемяпина 92
Гюнтер Айх	v
*Вести дождя. Перевод Е. Витковского	 95
*Фрагмент. Перевод В. Вебера	 95
♦Начало зябких дней. Перевод Б. Хлебникова	 96
*Стихи для шарманки. Перевод В. Куприянова	 96
* Декабрьское утро. Перевод А. Гугнина	 97
*Фотография. Перевод Г. Ратгауза	 97
Захламленный пустырь. Перевод И. Калугина	 98
*Из окна вагона. Перевод В. Вебера	 99
♦Ночь в казарме. Перевод В. Вебера 		 99
♦Опись солдатского имущества. Перевод Б. Хлебникова ...	99
♦Вечером у ограды. Перевод Б. Хлебникова	100
♦Стрельбище. Перевод Б. Хлебникова	101
♦Около четырех часов пополудни. Перевод Б. Хлебникова 101
♦Дрок. Перевод Б. Хлебникова	102
♦Дождь серой стеною... Перевод Е. Гулыга	103
♦Перед самым дождем. Перевод Б. Хлебникова	103
Мгновение в июне. Перевод Г. Ратгауза	104
Смотрите на кончики пальцев... Перевод Г. Ратгауза ....	104
♦В лучах солнца. Перевод В. Вебера	 105
♦Оленья тропа. Перевод В. Вебера	106
♦Помни о том... Перевод Г. Ратгауза	106
♦Арьергард. Перевод В. Вебера	107
Вольфганг Борхерт
Перевод В. Куприянова
Мечта фонаря	 108
Попробуй	 109
Дождь . . '	109
Прощание (I)	 110
Прощание (И)	 110
Легенда	110
Зимний вечер	111
«Мне бы стать маяком...» . 		 111

418
Содержание
Вольфганг Вайраух
Немец. Перевод И. Болычева	112
Лидице и Орадур. Перевод В. Леванского	.	113
Напев сильнее тленья. Перевод В. Леванского	ИЗ
Ob, when the saints go marching in... Перевод В. Леванского 114
♦Японские рыбаки. Перевод Д. Веденяпина	115
Карл Кролов
♦Реквием. Перевод В. Топорова	117
Страна перед судом. Перевод Г. Ратгауза	117
♦К Германии. Перевод Д. Веденяпина	 118
♦Элегия ночных ожиданий. Перевод Г. Ратгауза	119
♦Элегия для играющего ребенка. Перевод Д. Веденяпина ...	120
♦Голос земли. Перевод Д. Веденяпина	120
♦Женщины нашего времени. Перевод В. Летучего	121
Стихи в защиту мира. Перевод В. Топорова	122
♦Апельсин и два лимона. Перевод В. Куприянова	123
♦После полудня. Перевод В. Куприянова	124
♦Геометрия лета. Перевод Г. Ратгауза	125
♦Взлет. Перевод В. Летучего	125
♦Воспоминание о Пруссии. Перевод В. Вебера	126
♦Я смотрю на это иначе. Перевод В. Вебера	126
♦От меня мало проку. Перевод О. Татариновой	127
Вальтер Хёллерер
Над красным маком содрогнись. Перевод В. Куприянова ...	128
А этот у обочины лежал. Перевод В. Куприянова	129
♦Кардинальные перемены. Перевод Л. Гинзбурга	 129
Время лестниц. Перевод В. Куприянова		 130
Резкие голоса птиц. Перевод В. Куприянова	131
Невезение с нищими. Перевод В. Куприянова	131
Движение, деятельность, видимость. Перевод В. Куприянова . .131
Бункер Берлин-Веддинг. Перевод В. Куприянова	132
Деловитость такого рода. Перевод В. Куприянова	132
Готфрид Бенн
Дни первоистин. Перевод А. Карельского	134
Стихотворенье. Перевод А. Карельского		 135
Пятое столетие. Перевод Е. Витковского	135

Содержание
419
♦И все же, и все же. Перевод С. Аверинцева	137
Последний взгляд. Перевод А. Карельского	138
*«Твоим ресницам шлю дремоту...» Перевод В. Микушевича 138
Прощание. Перевод Е. Витковского	139
Сады и ночи. Перевод Е. Витковского	140
«Существуешь ли ты?..» Перевод Е. Витковского	141
*Вспомни о тех, чья жизнь была тщетной. Перевод В. Вебера 141
О дай. Перевод В. Топорова	142
*Синий час. Перевод В.	Топорова	142
"■Натюрморт. Перевод В.	Вебера	144
♦Решетки. Перевод А. Парина	145
К***. Перевод В. Вебера	 145
♦Март. Послание в Меран. Перевод А. Карельского	 145
♦Безвестной ночью. Перевод Арк. Штейнберга	146
Всю суть твою... Перевод Арк. Штейнберга	146
♦Лежишь, молчишь... Перевод О. Татариновой	147
♦Зайдите. Перевод В. Топорова	147
Прощай. Перевод В. Топорова	148
♦Никто не заплачет. Перевод В. Вебера	148
В твоих чертах... Перевод В. Вебера	149
♦Последняя весна. Перевод В. Топорова	149
♦«Нелегко...» Перевод В.	Вебера	150
♦Ахеронт. Перевод В. Летучего	150
Tristesse. Перевод Е. Витковского	151
Карл Цукмайер
Перевод Е. Витковского
Маленькие строфы о бессмертии	152
Ненареченная звезда	152
Старой женщине	  153
Бухта в камышах	 153
Кленовый лист в лесном ручье	154
Середина лета	155
Дидактические стихи по поводу одного упраздненного понятия 155
Феникс	156
Нелли Закс
Перевод В. Микушевича
Смотри	158
Тем, кто строит новый дом	158
Мертвое дитя говорит	159

420
Содержание
В жилищах смерти	160
«И с твоих ног, любимый мой...»	160
Хор утешителей	161
Хор нерожденных	162
Чтобы гонимые не стали гонителями	 162
«Заслонены любящие...»	163
«На дорогах земли...»	164
«Всегда там где умирают дети...»	,;Л .	164
Земля, планета-старица	165
Тут и там	166
Готовы все страны	 166
Придет кто-нибудь	167
Ханс Арп
Перевод В. Куприянова
«Человек из костей...»	168
Поющая синь	168
Люди	171
Роза Ауслендер
Электроулыбка. Перевод О. Татариновой	174
Брат мой беженец. Перевод О. Татариновой	174
На пляже. Перевод О. Татариновой	175
Гарлем. Перевод О. Татариновой	176
Пабло Неруда. Перевод О. Татариновой	176
Могила Пауля Целана. Перевод О. Татариновой	177
Воду на свою мельницу. Перевод О. Татариновой	177
Анкета. Перевод О. Татариновой	178
Биографическая справка. Перевод О. Татариновой	178
Прошлое. Перевод И. Колычева	 179
Продаем. Перевод И. Колычева . 		 179
Предоставьте нам. Перевод О. Татариновой	180
Мои желания. Перевод О. Татариновой	 180
Мое дыхание. Перевод И. Колычева	181
Но я знаю. Перевод И. Колычева	182
Одиночество. Перевод И. Колычева	182

Содержание
421
Эрнст Майстер
Перевод N1. Гаспарова
Я пойду дальше	183
Положись на себя	 184
Заячья зима	184
Синева	185
Птичья туча	186
Пастушка	 186
Дно безмолвно	187
«Долго ли, коротко	ли...»	187
«Что некогда было — боги...»	 188
«Творца — нет...»	188
Настоящая аспидная	доска	189
После нырнувшего грома	.	189
Всякое время	189
Эпизоды	190
Берег ... -	 191
«Здесь...»	191
«Ах, в собственной,	ах, в смертной коже...»	191
«Вечность...»	192
Хильде Домин
Перевод И. Журбипой-Грицковой
Золотой шнур	193
Сеятель	193
Три чайки	194
Роза — опора	194
Детский саркофаг	195
Голуби под дождем	196
Чужой	196
Подсолнух	197
Просьба к дельфину	  197
Возвращение кораблей	197
Нежная ночь	 198
О правилах хорошего тона	199
Оперение речи	199
О нас	200

422
Содержание
Хайнц Пионтек
Перевод В. Микушевича
Окно	201
Землемеры	201
Остров осени	202
Большой Арбер 1945 	 202
Библейская ночь	203
Обед мусорщиков	203
В чердачной каюте	204
Старая дача	  205
Найденная вода	205
Романс на санях	206
Воздух вершин . . 		206
Осенние строфы	207
Брошенная	207
На смерть Хемингуэя	208
Приказ	209
Германия	209
«Я Антон Павлович...»	210
Сентябрьская рань	211
Последний привет Вальтера	 212
Под ножом		 .	212
Жилец	    213
Петер Хертлинг
Перевод Э. Ананиашвили
Превращение	215
Любовь	215
Голуби	216
Гёльдерлин	216
Другу	217
Второй голос 	 217
Ханс-Юрген Хайзе
Перевод Э. Ананиашвили
Эмили Дикинсон	219
Каникулы	219
Предвестия	220

Содержание
423
Мрачная любовная песня	220
Копенгаген	 220
Смена пейзажа	221
Отлив	221
Дежурное блюдо	221
За сараем	222
Альпухарра	222
И эти места	223
Разгар сезона	223
Высоко в горах	223
Сельский университет 	 224
Вальтер Хельмут Фриц
Перевод В. Вебера
Снег метет	225
Но колышки, колышки эти	 225
«В воздухе летнем...»	226
У моря	  226
«У развилок безмолвной тьмы...»	227
Лихтенберг	227
«В музее у моря...»	  228
Умирают только другие	228
Старческими глазами	229
«Утро вновь возвращает нам реку...»	229
Альпинистская связка . 		230
Дом палача	230
Поездка в отпуск 		230
Отрезвление	231
Земляника	231
«Еще пока дом...»	232
Вольфганг Бехлер
В парке. Перевод Е. Витковского	233
Лесной пруд. Перевод Е. Витковского	233
Черное и белое. Перевод Е. Витковского . 		234
Все течет. Перевод В. Летучего	234
Коллективные сновиденья. Перевод В. Летучего	235
Бунт в зеркале. Перевод В. Летучего	235
Натюрморт с супружеской парой. Перевод Е. Витковского . .	236
Дождь. Перевод В. Летучего	237

424
Содержание
Орехи. Перевод Е. Витковского	237
Ведущие оседлую жизнь. Перевод Е. Витковского	238
Озеро. Перевод В. Летучего	238
Листопад. Перевод Е. Витковского	239
Вырваться. Перевод В. Летучего	239
«Выжать себя...» Перевод В.	Летучего	.	240
Осевшее небо. Перевод Е. Витковского	240
После прилива. Перевод В. Летучего	. .	240
Мои границы. Перевод В. Летучего	  241
Ночь в палаццо. Перевод Е. Витковского	241
Хуго Эрнст Койфер
Перевод И. Журбиной-Грицковой
Самое время 		242
Вечно найдутся такие	242
Слово	  .	243
Шаг за шагом	  243
Перспектива	  .	244
Солдатское кладбище	244
На недолгое время	  245
Сочетания 		   246
Генрих Бёлль
Перевод Б. Хлебникова
Моя муза	  248
Ангел		249
Кёльн I	250
Бей тревогу!	251
Эрнесто Карденалю	251
Замайе	253
Гюнтер Грасс
*Детская песенка. Перевод Б. Хлебникова	254
Кредо. Перевод В. Куприянова	254
Доля пророков. Перевод В. Куприянова	255
‘Путала. Перевод Б. Хлебникова	255
“"Пунктуальность. Перевод Б. Хлебникова	 256
“"Воскресное утро. Перевод Б. Хлебникова	  257

Содержание
425
*Сатурн. Перевод Б. Хлебникова	257
* Аннабел Ли. Перевод А. Вознесенского	258
*Тур де Франс. Перевод Б. Хлебникова	258
‘Морское сражение. Перевод Б. Хлебникова	259
Маленький призыв к широкому разеванию рта. Перевод В. Ку¬
приянова 	259
Ко всем садовникам. Перевод В. Куприянова	259
Страхи. Перевод Б. Хлебникова	260
Наконец. Перевод Б. Хлебникова	261
Гюнтер Бруно Фукс
Перевод В. Куприянова
Сумерки	262
Побасенки	262
Реклама осени 		   263
Перед выпускными экзаменами	264
Детский рисунок		 .	264
Разъяснение	265
Так живет солнце		 .	265
Новый закон, дающий генералам право в течение всей своей
жизни заботиться о могилах погибших на их войне .	.	.	266
Ханс Магнус Энценсбергер
Познавательное путешествие. Перевод М. Алигер	268
Привал и воспоминания. Перевод М. Алигер	268
В хрестоматию для старших классов. Перевод Арк. Штейнберга 269
Слово в защиту волков от овечек. Перевод Арк. Штейнберга 269
Вслепую. Перевод Л. Гинзбурга	271
Исчезнувшие. Перевод Л. Гинзбурга	272
След будущего. Перевод М. Алигер	272
Гимн сельдерею. Перевод Л. Гинзбурга	273
Имя страны. Перевод Арк. Штейнберга 		274
Уединенный дом. Перевод М. Алигер	275
Две ошибки. Перевод М. Алигер	276
Стихи мои — тени. Перевод В. Топорова	276
Теннисист. Перевод М. Алигер	277
Оцелот. Перевод М. Алигер	278
Послеобеденный отдых звезды. Перевод М. Алигер	278
Тридцатитрехлетняя. Перевод М. Алигер	279
Не бойся сказать. Перевод М. Алигер	279

426
Содержание
Петер Рюмкорф
По просьбе друзей. Перевод Б. Хлебникова	281
Песенка. Перевод Б. Хлебникова	282
«Прочь фанфары, проглотите крик...» Перевод В. Куприянова 282
Предмартовское. Перевод Б. Хлебникова	283
Элегия. Перевод Б. Хлебникова	284
Будь раним, но все равно — борись! Перевод Б. Хлебникова .	.	285
Элизабет Борхерс
Игрушки. Перевод Е. Гулыга	287
Начало лета. Перевод И. Цветковой	287
Шагал. Перевод И. Цветковой	288
Дети играют в прятки. Перевод И. Цветковой	288
Я расскажу тебе. Перевод И. Цветковой	289
Непогода. Перевод Е. Гулыга	  289
Ну вот и всё. Перевод Е. Гулыга	290
Песня. Перевод Е. Гулыга	290
Опять. Перевод Е. Гулыга . . . .'	290
Путешествие. Перевод Е. Гулыга	291
Конец лета. Перевод Е. Гулыга	291
Прогулка. Перевод Ё. Гулыга 		291
Сборы в дорогу. Перевод Е. Гулыга	292
Моя жизнь. Перевод Е. Гулыга	292
Кто знает. Перевод Е. Гулыга	292
Прогресс. Перевод Е. Гулыга	293
Похороны. Перевод Е. Гулыга	293
Вазе которую так и не купили. Перевод Е. Гулыга	293
Комната где умер Брехт. Перевод Е. Гулыга	294
Юрген Беккер
Перевод А. Ибрагимова
Природа	  295
Дети и голуби	295
Дневной шум	296
Район «Тиргартен»	297
Родина Шекспира	297
Стихотворение, написанное ранним утром	297
Возвращение после долгого отсутствия	298
В тени высоких домов	299

Содержание	427
Служащие вечерами	299
Застигнутые врасплох	300
Как создается коллаж	300
Уик-энд	    301
Послания	301
Фолькер фон Тёрне
*Деловое сообщение. Перевод Д. Веденяпина	303
Утренняя песня. Перевод А. Прокопьева	303
*Детская песня. Перевод В. Куприянова	304
*Уроки чрезвычайного положения. Перевод В. Куприянова . .	304
‘Согласно конституции. Перевод Д. Веденяпина	304
‘Игра в войну. Перевод В. Куприянова	305
Стихи о любви. Перевод Е. Колесова	306
Воспоминание о море. Перевод А. Прокопьева	306
Пути пепла. Перевод Т. Фрадкиной	307
‘Майские мысли. Перевод В. Вебера 		308
‘Наша правота. Перевод В. Вебера	308
Николас Борн
Перевод В. Топорова
Он-то знает, что такое война	310
Наследье, новации	313
Телевидение	314
Чтение газет	314
Необычайно красивый цветок	315
Любовь	 315
Две встречи в сентябре 		 315
Господи	 316
Памяти Пазолини	316
Хельга М. Новак
Перевод И. Журбиной-Грицковой
Грустная местность	317
Пьяная дама в парке	317
Уважение	318
К тебе нельзя	318
Лето	   319
Смирение	319

428
Содержание
Кристоф Меккель
Когда я проснулся. Перевод В. Вебера	320
Золотая рыбка. Перевод В. Вебера	320
Наследство Санчо Пансы. Перевод В. Вебера	321
Ангел. Перевод В. Вебера	322
Допрос с пристрастием. Перевод Г. Ратгауза	322
Обещания. Перевод Г. Ратгауза	323
Послание Иеронимусу Босху. Перевод Г. Ратгауза	323
Кто б рискнул поселиться... Перевод В. Вебера	325
Одиссей. Перевод Г. Ратгауза	325
Слово о стихах. Перевод В. Вебера	326
Лирические миниатюры. Перевод В. Вебера	327
Стихи памяти Оскара Лёрке. Перевод Г. Ратгауза	329
Рольф Дитер Бринкман
Перевод В. Топорова
А где они	330
Услышать одно из классических	332
Печаль на бельевой веревке в месяце январе 	 332
Об одном прощании	333
О, разлюбезный полдень	333
Две фотографии	334
Стихотворение 	 335
Габриела Воман
Перевод Юнны Мориц
Временами не верю я в силы прогресса	336
Любовное	337
Смотреть запрещено	337
Истины короткое мгновенье	338
Я кончила прощальное письмо	339
Я хочу умирать не вечером	339
Петер Шютт
*Монолог безработного. Перевод В. Леванского	341
*Пламя революции. Перевод В. Летучего	  341
*Гроза в большом городе. Перевод А. Гугнина . 		342

Содержание
429
*Имя «человек». Перевод Д. Веденятша	 343
*Голод. Перевод А. Гугнина	344
♦Аргументы и контраргументы.	Перевод Д. Веденяпина . . .	345
Наше столетье. Перевод Т. Фрадкиной	345
♦Места больше нет. Перевод А.	Гугнина	346
Ханнес Вадер
Перевод Б. Хлебникова
♦Покончим с войной	347
♦Баллада о рыбе	347
♦Крысолов	350
Михаэль Крюгер
■ Перевод В. Топорова
Перепуганный человек	354
Междугородный разговор о поэзии	354
В лабиринте	355
К вопросу о статистике	356
Зимнее стихотворение	357
Рольф Хауфс
Перевод Г. Ратгауза
Дахау	360
Мне — десять лет	360
Наши прежние мечты	361
Юг	362
Стихотворение 	 363
Пойдем, поговорим	363
Конец года	364
Мгновение в июне	365
Гунтрам Веспер
Перевод А. Ларина
В глубинах сердца 	 366
День над письмами Стендаля	366
Поэт в качестве друга	366

430
Содержание
Голубая пора	367
Оружие чужбины	368
Свет, проникающий в жизнь	368
Море земное	369
Людвиг Фельз
Перевод А. Гугнина
Холодная война	370
Для моей жены (для Рози)	370
Попытка сближения (еще	раз для Рози)	371
Маленькая обвинительная речь	372
Встающие рано	372
Прекрасный день	373
Юрген Теобальди
Перевод Е. Колесова
Зеркальце	374
Музыка, только иная	374
Если ты есть	375
Рана	376
Программы	376
Солнце древнее	376
Прием гостей	377
Дорога	377
Уве-Михаэль Гучхан
Перевод Е. Колесова
Главное	379
Ангел	379
Стихи для тринадцатилетней девочки 	 380
Танцевальная музыка	381
Чемодан	 382
Время проходит	 382
Спущенные петли	 383
Белая цапля	 383

Содержание
431
Улла Хан
Хильдегардт Л. Эсэсовка из Майданека. Перевод В. Вебера 385
Не прощайте. Перевод В. Вебера	385
Всё в порядке. Перевод О. Думлер	386
В порядке эксперимента. Перевод В. Вебера	386
Рейнский веселый нрав. Перевод О. Думлер	387
Весной. Перевод В. Вебера	387
В форме приказа. Перевод В. Вебера	 387
Благодарение. Перевод В. Вебера	388
Хлеб и соль. Перевод В. Вебера	 388
Для пения дуэтом. Перевод В. Вебера	 389
Так далеко... Перевод В. Вебера	 389
Подозревают меня. Перевод В. Вебера	 389
Прощение. Перевод В. Вебера . .	 390
Прогресс. Перевод В. Вебера	 391
В. Вебер. От составителя	 392
Справки об авторах	 . .	.	396

В38 Вести дождя. Стихи поэтов ФРГ и Западного
Берлина. Пер. с нем./Предисл. В. Коротича;
Сост. и справки об авторах В. Вебера; Худож.
А. Семенов.—М.: Худож. лит., 1987.— 431 с.
В этой книге представлено творчество 53 известных поэтов ФРГ
и Западного Берлина за период с 1945 года до начала 80-х годов.
В их стихах отражаются чувства и мировосприятие людей, их боль,
тревоги и надежды, их протест против социально-уродливых явлений
западногерманской действительности, любовь к природе, к своей
стране, стремление к миру. Большинство стихов печатается на
русском языке впервые.
В
4703000000-353
028(01)-87
183-87
ББК 84.43ап
ВЕСТИ ДОЖДЯ
Стихи поэтов ФРГ и Западного Берлина
Редактор Е. Маркович
Художественный редактор Л. Калитовская
Технический редактор Я. Витушкина
Корректоры Г. Володина, Т. Медведева
ИБ № 4565
Сдано в набор 13.02.87. Подписано в печать 04.08.87. Формат
84x 108V3t. Бумага типографская № 1. Гарнитура «Таймс». Печать
высокая. Уел. печ. л. 22,68. Уел. кр.-отт. 23,78. Уч.-изд. л. 20,26.
Тираж 25 000 экз. Изд. № И-2435. Заказ № 854. Цена 2 р. 60 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная
литература». 107882. ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19.
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Зна¬
мени Ленинградское производственно-техническое объединение «Пе¬
чатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при
Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли. 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.