Текст
СуЛАЦКОВ
*
семы таинств
I1
А. СУЛАЦКОВ
СЕМЬ
ТАИНСТВ
КРИТИКА
МИСТИЧЕСКИХ ОСНОВ
ПРАВОСЛАВНОГО
КУЛЬТА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «КАЗАХСТАН:
Алма-Ата — 19 6 9
293
С89
Иногда приходится слышать, что, мол, нынче люди ходят в храм
не богу молиться, а ради красоты. В подтверждение этой мысли
обычно ссылаются на ритуал церковного бракосочетания. Что ж,
в венчании действительно есть своеобразная-красота. Ну а какая кра-
сота в крещении или в соборовании? Ее нет. А если б и была, то
зачем она крещаемому младенцу или умирающему при соборовании?
Нет, ие одной лишь ради красоты идут верующие в храм.
Да и духовенство заботится отнюдь не об эстетическом воспитании
прихожан, позлащая цепи, с помощью которых оно стремится прико-
вать доверчивых людей к церкви на всю жизнь.
Такими позлащенными цепями являются церковные таинства.
Как и когда они сложились? Каким целям служат? Кому выгодны?
О происхождении, истинной сущности и назначении таинств рас-
сказывается в этой книге. Автор адресует свой труд не только пропа-
гандистам атеизма и всем тем, кто интересуется вопросами религии
и атеизма, но также и тем, кто и поныне еще находится под влиянием
ядовитой красоты церкви и мистицизма ее вероучения.
1—5—8
55—ТП—69 м
ПРЕДИСЛОВИЕ
Современное общество становится все более беэрелиги-
озным. По мере развития науки и культуры идея бога вы-
падает из сознания людей даже там, где еще вчера веро-
вали очень многие. Это признают и сами профессиональные
защитники религии. «Обращение к... владыке мира уже не
является необходимостью для объяснения, например, кос-
мических явлений или исторических событий и не навязы-
вается стихийно сознанию. Оно было частью всеобщей
донаучной культуры, которая еще не проникла в загадки
космоса и материи и не вскрыла еще политических, социаль-
но-экономических и психических обусловленностей челове-
ческого поведения». Эти строки принадлежат не атеисту.
Их написал доминиканец, редактор католического журнала,
выходящего в Канаде, В. Гарвей. И если эта мысль, выра-
женная в статье с характерным названием «Смерть церк-
вей», верна для стран, где господствуют буржуазная куль-
тура и идеология, составною частью которых является
мистицизм, то вывод о необратимости процесса угасания
религиозности тем более неоспорим в отношении общества,
строящего коммунизм.
В СССР материалистическое, атеистическое мировоз-
зрение овладевает умами миллионов. За полувековую исто-
3
рию Советской власти сформировался духовный облик но-
вого человека. Уже целые поколения людей, рожденных
после Октября семнадцатого года, воспитаны в новой шко-
ле, приобщены ко множеству источников научного знания,
получили социальный опыт, делающий их хозяевами и сво-
ей судьбы и социалистической Отчизны. Таким образом,
в нашей стране с религией порвали широкие массы трудя-
щихся в городе и деревне.
Но это не значит, что атеизм, став массовым явлением,
принят сердцем и разумом каждого советского человека.
В стране еще относительно велико число религиозных об-
щин, молитвенных домов и храмов. Под их влиянием
(иногда ослабленным, но тем не менее действительным)
находится немало наших сограждан. И, может быть, боль-
ше всего — приверженцев русской православной церкви.
Что влечет их под своды соборов, церквей? Чем объяс-
нить их подверженность влиянию православия?
Не претендуя на полноту ответа, поскольку это боль-
шой, требующий специального рассмотрения вопрос, ука-
жем лишь на несколько причин совершенно бесспорных.
Среди старшего поколения у нас есть еще люди мало-
грамотные, с образованием в объеме церковно-приходских
школ, где законоучитель был главным «просветителем», а
«катихизическое научение закону божию» считалось основ-
ной задачей. Эти люди не только носители православной
веры, но нередко и ее распространители, особенно в малых
социальных группах: в семье, в коммунальном доме, на
улице, в городском квартале, на территории церковного
прихода.
Не следует упускать из виду и то обстоятельство, что
еще неизжитые трудности быта отвлекают немало женщин
от общественно полезного труда в коллективах и, таким
образом, затрудняют атеистическое влияние на их созна-
ние. При этом облегчается воздействие церкви, которая
4
всегда брала на себя роль великой утешительницы «труж-
дающихся и обремененных». Социологи единодушны во
мнении о преимущественной религиозности именно жен-
щин.
Наконец, угасающий интерес к религии гальванизиру-
ется систематическими усилиями ее профессиональных
служителей — церковной иерархии, причта, самих ми-
рян — активистов «двадцаток», храмовых исполнительных
органов. Этой же задаче служит религиозная периодиче-
ская печать, каноническая и богословская литература.
Несмотря на очевидность этих и ряда других причин,
в обиходе довольно широко распространено мнение о том,
что в наши дни церковь привлекает по преимуществу не
содержанием ее вероучения, а внешней стороной, так ска-
зать, оболочкой мистической сущности. Сюда относят и не-
обычность, в некотором роде реликтовость того чисто цер-
ковного явления, что обозначается словом «культ», и эле-
менты своеобразной храмовой эстетики.
В этом суждении, основанном то на личных наблюде-
ниях отдельных атеистов, то на конкретно-социальных
исследованиях религиозности, есть, несомненно, доля ис-
тины.
У всего необычного (ритуальные манипуляции священ-
ства не исключение) есть свойство возбуждать любопыт-
ство. А элементы прекрасного (особенно в архитектуре
храмов, в росписи их стен, в звучании хороших хоров и
т. д.) способны вызвать интерес. Но все это отнюдь не
обязательно будет обозначать пробуждение в человеке ре-
лигиозного чувства и тем более религиозного сознания.
Именно этот ход мысли приводит многих авторов атеисти-
ческих статей и книг к выводу о том, что подавляющее
большинство верующих привлекается к религии ее внеш-
ней стороной. Так считает, в частности, Э. И. Лисавцев.
Будучи логичен, он ставит точку над i: «Что же касает-
5
ся мистицизма, сверхъестественного в ней (религии.—
А. С.), то это привлекает относительно немногих»1.
Что же получается? Церковь умеет привлечь к себе
часть впечатлительных людей, но не умеет внушить им
веру в сверхъестественное. Верующие еще имеются, но ин-
теллект их церковью не покорен, религиозному влиянию
подвержен только эмоциональный мир их. Выходит, что
в церкви — средоточии мистики, по сути дела, нет мисти-
ков. Религиозность прихожан поверхностна.
Стоит посмотреть, насколько основательны такие суж-
дения. Те, кто считает в религиозности современного ве-
рующего эмоциональный компонент преобладающим над
интеллектуальным, ссылаются на устные ответы и записи
в анкетах, содержащих вопрос: «Что привлекает Вас в
церкви?» Но степень достоверности сведений, получаемых
таким путем, отнюдь не идеальна: ведь немного найдется
охотников в XX веке открыто заявить о своем невежестве
и тем более об осознанной приверженности к мистицизму.
Честное заявление верующего о мистических воззрениях
возможно лишь в одном случае: когда мистик хорошо зна-
ет атеиста и уважает его, несмотря на противоположность
взглядов. А так бывает далеко не всегда.
Суждение о том, что церковная мистика нынче совсем
лишилась или почти утратила способность эффективно
влиять на умы, подкрепляется и ссылками на естественную
потребность человека так отметить важное событие в лич-
ной жизни, чтоб оно запомнилось надолго. Из статьи в
статью, из брошюры в брошюру кочуют зарисовки пери-
ферийных загсов, где в оказененной обстановке регистри-
руется новая семья. Так создается впечатление, будто
наличие таких «контор»— главная причина церковного
венчания. Причина, к мистике, конечно, не имеющая отно-
шения.
6
Однако сопоставительный анализ статистики граждан-
ских и церковных бракосочетаний свидетельствует о дру-
гом: охотников идти под венец находится не так уж много,
хотя именно в этом ритуале из всех семи таинств эмоцио-
нально-впечатляющая сила наибольшая. Максимальный
процент венчаний от общего числа браков достигает в от-
дельных местах Казахстана (например, в Джамбулской об-
ласти) шести процентов в год, а по всей республике он ра-
вен приблизительно трем десятым процента. О чем гово-
рят эти цифры? Не о том ли, что в расцвете сил человека
не привлекает мистика, в какие бы наряды ее ни облачала
церковь. Он, чувствуя себя кузнецом своего счастья, хозяи-
ном судьбы, не нуждается в сверхъестественном покрови-
тельстве.
Иное дело — к старости. Теряя силы, человек без глу-
боких убеждений, основанных на широких познаниях, ста-
новится податливей перед внушениями мистиков. Напри-
мер, в Караганде число отпеваний довольно близко к чис-
лу умирающих. О чем говорит это соотношение? Конечно
же, не об интересе к внешней стороне церковности. Тем бо-
лее, что умирающему при соборовании не до красот ритуа-
ла, которых, кстати, нынче в этом таинстве отнюдь не мно-
го. Близким тяжелобольного тоже не до эстетических тон-
костей. Так почему же сумма отпеваний и соборований
в Центральном Казахстане исчисляется тысячами? Веро-
ятнее всего, потому, что больной связывает с последними
в человеческой жизни священнодействиями надежду на
чудесное выздоровление. Ну, а если смерть и будет неиз-
бежной, то, исповедовавшись, причастившись и помазав-
шись елеем, по словам набожных стариков, можно обрести
жизнь вечную. Не очевидно ли, что такой ход мысли мень-
ше всего связан со специфической эстетикой культа, а яв-
ляется прямым выражением восприятия самого существа
христианской мистики — веры в действенность магических
7
формул и манипуляции, составляющих православное таин-
ство?
А так ли уж много красоты во внешней стороне таин-
ства крещения? Тем не менее центрально-казахстанская
статистика убеждает, что крещений совершается в церквах
чуть не в тридцать раз больше, чем венчаний. Чем эту
объяснить разницу? Есть тут и житейская, совершенно
безрелигиозная причина. Молодая мать, не имея своего
жилья, живет у набожной свекрови, а та заявляет: «Попро-
буй не окрести ребенка. Пока очередь дойдет до яслей, бу-
дешь таскать к чужой бабке, а я с нехристем сидеть не
стану». Но есть и другая причина. Свекор говорит, что
внук, если не окрестить, хворать будет. И крестят: авось не
заболеет. Разве не видна здесь наряду с материнским чув-
ствой и откровенно мистическая опасливость, зерно прес-
ловутого «страха божьего»?
Словом, рановато ставить «крест» на мистицизме. С
ним предстоит еще изрядно побороться.
Причины и характер религиозности не только района,
малой социальной группы, но и личности чаще всего неод-
нозначны. Поэтому нельзя сводить все дело к одному ка-
кому-то компоненту целого. К внешней стороне религии —
тем более. Стремление отчленить «оболочку» от мистиче-
ского содержания, на наш взгляд, искусственно и недиа-
лектично. Внешнюю сторону культа видят все (не случайно
о ней много говорят и пишут, в ней усматривают и глав-
ный исток религиозности). А то, что заключено в «оболоч-
ку» видимых элементов священнодействия, не каждому из-
вестно текстуально (о нем и говорят и пишут меньше).
Хотя на самом-то деле религия — это единство по меньшей
мере трех начал: интеллектуального, эмоционального и
социального. Причем культ в этом единстве, может быть,
наиболее универсальный сплав всех трех вышеназванных
составляющих. И этот сплав невозможен без того цементи-
8
рующего компонента, каким является вера в сверхъестест-
венное. Идеалистически понимаемая субстанция в созна-
нии определенной социальной группы, например, церков-
ного прихода, может быть и разжиженной, но именно такое
(на церковный лад) ее понимание во всяком богослужении
проявляется и внедряется в умы и сердца богомольцев
всеми средствами, по всем линиям. Заводит ли речь пропо-
ведник о моральных проблемах, он учит тому, что истоки
нравственной жизни связаны с исполнением заветов Иису-
са, а причина безнравственности — это, мол, грех праро-
дителей, тяготеющий над нами. Читает ли дьячок паре-
мии*, молящимся преподается, по существу, урок христи-
анской мифологии, догматики. Совершается ли вынос
иконы на престольный день, порабощенная религией эсте-
тика служит обращению не только чувств, но и разума
к потустороннему объекту поклонения. Эти примеры мож-
но приводить бесконечно — так обширен арсенал сугубо
мистического воздействия церковников на сознание, чув-
ства, настроения верующих.
Недоучет единства этого многообразия как реально
противостоящего нам фактора может приводить к вольной
или невольной,недооценке некоторых важных форм идео-
логической борьбы против мистицизма вообще и мистики
православного культа в частности. На местах эта недооцен-
ка чаще всего проявляется в том, что практики антирели-
гиозной работы плохо знают культ. Особенно его сердце-
вину — так называемые святые таинства христианской
церкви. Литература, призванная вооружить агитаторов,
лекторов, журналистов, пропагандистов, консультантов
* Паремии, или паримии (множ, число слова паремия)—отрывки
из Библии, которые в вероучительских целях читаются по церквам
вскоре после начала вечерни. Огромный их перечень, расписанный
на весь год, прилагается к Библии и является для священников биб-
лиографическим и методическим указателем.
9
для доказательных бесед о вреде культа, говорит об обряд-
ности вообще, почти не выделяя из многих сотен обрядов
и праздников семь главнейших священнодействий и не ак-
центируя на них внимания*. Авторы многих книг о культе
даже не пытаются понять того реально существующего
факта, что церковники, привлекая молящихся к участию
в священнодействиях, подчеркивают особую значимость
именно таинств, по сравнению с которыми обычные обря-
ды, с их точки зрения, не столь важны. Хуже того, в
некоторых книгах по гражданской обрядности обнаружива-
ются весьма странные сообщения. Так, московское изда-
тельство «Наука» выпустило в 1968 году работу В. И. Бруд-
ного «Обряды вчера и сегодня». В ней к предсмертным
христианским таинствам отнесены три «спасительных» свя-
щеннодействия: покаяние, миропомазание и соборование
(см. стр. 54). Здесь сразу несколько грубых ошибок. Во-
первых, церковь призывает православных к покаянию уже
с отроческих лет (хоть каждый день исповедуйся — «ведь
и праведник на дню по семь раз падает», внушают церков-
ники). Во-вторых, соборованию непременно сопутствует
причащение — наиважнейшее христианское таинство, а
В. И. Брудный просто не замечает его. В-третьих, миропо-
мазание никогда не совершается одновременно с соборова-
нием, поскольку миром мажут не перед смертью, а вскоре
после рождения — при купели крещения. Автор, види-
мо, хотел сказать о елеосвящении. Но именно оно-то и име-
нуется в обиходе соборованием, одним из элементов кото-
рого является помазание елеем. Однако елей и миро не од-
* Глубокое исследование А. Рановича о происхождении всех
христианских таинств, пожалуй, самое серьезное, самое ценное, что
имеется в литературе на эту тему. Но оно вышло на всю нашу огром-
ную страну в 1931 г. десятитысячным тиражом и за тридцать восемь
лет стало библиографической редкостью.
10
но и то же как по составу, так и по употреблению в культо-
вой практике.
Такое невнимание к изучению арсеналов идейного про-
тивника не только снижает авторитет печатного и устного
атеистического слова, но и дезориентирует практиков анти-
религиозной работы, выводит из-под огня их критики це-
лый участок церковной деятельности. Причем участок этот
главный. Ведь таинства — святая святых православного
культа. Без таинств ни отцы православия, ни апологеты его
вероучения всех времен не мыслят существования самой
церкви. Иначе говоря, без таинств разрушается стержень
важнейшего догмата о том, что церковь — мистическое те-
ло Христово (сообщество единомышленников — паствы,
пастырей и бога, якобы пребывающего в них и объединяю-
щего их).
Умаление же роли, а иногда и полное прекращение тех
или иных обрядов, переделка их, по учению той же самой
церкви, не нарушают мистических принципов вероучения
и целостности христианской организации.
— Мало ли что придумают религиозники о своих ри-
туалах,— говорят иные практики атеистической работы, не
желая видеть разницы между обрядом и таинством.
А задуматься тут есть над чем. И не ради академиче-
ского интереса, но во имя того, чтобы рациональнее распре-
делить наши силы, противостоящие православным таин-
ствам и обрядам, во имя выбора аргументов, среди которых
одни могут быть пригодны для критики всего культа, дру-
гие целесообразнее направить против того или иного свя-
щеннодействия.
Вот характерный пример для осмысления такой диффе-
ренциации. Чин крещенского водосвятия в былые времена
собирал на «иордань» массы народа. Без крестного хода
и пышного богослужения на льду не мыслилось получение
«великой агиасмы» («святой воды»). Но вот уже лет двад-
11
цать, как этот сложный и по-своему впечатляющий обряд
в нашей стране духовенством не практикуется. Иерархи
православия нашли возможным от него отказаться. Поче-
му? «Обряды имеют... церковное, а не божественное про-
исхождение»2,— писал богослов еще в 1901 году. Вот где
ключ к пониманию одного отношения мистиков к обрядам
и совсем иного — к таинствам. Обряды учреждены цер-
ковью, людьми. Поэтому, скажем, отпевание православный,
особенно не сокрушаясь, может совершить и без панихиды.
Получит по почте или с оказией листок «Молитвы, над
представльшимся чтомой», положит ее в гроб и считает,
что панихида состоялась. В Караганде, например, таких
(заочных) отпеваний в 1966 году было совершено 1885, а
очных — не многим более 500. В других местах возможно
и иное соотношение. Но тенденция несомненна: покойник,
привезенный в храм для совершения над ним полного чина
отпевания,— повсеместно редкость величайшая.
Такое отношение к обряду у мирян и их пастырей —
верный признак того, что на модернизм в обрядности цер-
ковь идет относительно легко. Даже под влиянием повсе-
дневного атеистического общественного мнения*.
Совершенно иное отношение у духовенства к таинствам.
Лишь большие социально-политические сдвиги вынуждают
церковников делать изъятия из традиционного ритуала
того или иного таинства. Наиболее ярким примером явля-
ется сужение сферы применения таинства миропомазания:
Октябрьская революция смела самодержавие и сделала не-
нужным помазание миром венценосных владык, поскольку
царей просто-напросто не стало.
Повторяем, только в самых крайних случаях православ-
ные иерархи идут на упрощение или перемены в содержа-
* Разумеется, автор не отрицает и других влияний, реакцией на
которые является приспособление духовенства к новым условиям.
12
нии и порядке таинств. Почему? Потому, что в отличие от
обрядов (скажем, освящения воды, погребения умерших
и т. д.), установленных людьми, таинства, настаивает цер-
ковь, «суть богоучрежденныя священный действия, в кото-
рых под видимым образом сообщается верующим невиди-
мая благодать божия»3. А без благодати («спасительной
силы божьей»), по христианскому учению, невозможно ни
здоровье получить, ни счастье обрести, ни нравственной
жизни научиться, ни вечное блаженство заслужить. Иначе
говоря, таинства — средоточие, квинтэссенция христиан-
ского мистицизма, потому-то в статьях «Журнала Москов-
ской патриархии», в проповедях, в процессе самих священ-
нодействий и в наш XX век церковь настойчиво воскреша-
ет и пропагандирует свое учение о таинствах, создававшееся
еще в первые века такими авторитетами христианства,
как Иустин Мученик, Ириней Лионский, Климент Алек-
сандрийский, Ориген, Тертуллиан, Киприан, и уточняв-
шееся вплоть до Лионского собора (1279 г.) на католиче-
ском Западе и несколько дольше — на православном Вос-
токе.
Это активно распространяемое вероучение вредно не
только само по себе, но и по той причине, что пять таинств
из семи считаются совершенно обязательными для каждо-
го верующего. Мирянин, учит духовенство, может не быть
служителем храма и, стало быть, обходиться без таинства
священства. Верующий может отказаться от создания
семьи, постричься в монахи и, значит, обойтись без вен-
чального таинства. Однако он должен быть крещен, пома-
зан миром и елеем при купели, он обязан как можно чаще
исповедоваться, причащаться, а в час болезни еще и собо-
роваться.
— Без любого из этих таинств,— разжигают религиоз-
ный психоз, страх господень служители храмов,— человек
13
лишается благодати. А без благодати нет спасения. Без
таинств — по смерти муки вечные.
Вот почему важное дело разработки и внедрения в
жизнь безрелигиозной советской обрядности, на наш
взгляд, будет по-настоящему эффективным только в соче-
тании с большой и систематической пропагандистской и
культурно-просветительной работой, нацеленной в самое
сердце христианского культа — в его таинства. «Самое важ-
ное,— писал В. И. Ленин в философском своем завеща-
нии — ...это суметь заинтересовать... массы сознательным
отношением к религиозным вопросам и сознательной кри-
тикой религий»4.
Критике всех семи православных таинств и посвящает-
ся эта книга. Ее автор не ставил себе целью создание моно-
графически исчерпывающего труда о важнейших священ-
нодействиях религии Иисуса. Это лишь опыт публицисти-
ческой критики мистицизма, проявляющегося в каждом
элементе таинств: в формулах, выражающих определенное
представление^ о сверхъестественном, в предметах культа
и манипуляциях, выражающих и закрепляющих ту же ре-
акционную идею о зависимости человека от божественных
и демонических сил.
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
О ТАИНСТВЕ КРЕЩЕНИЯ
Мистика в белом халате
— Идолопоклонники!—бросал свое обвинение право-
славному начетчику проповедник баптистской общины.—
Доскам молитесь!
— А вы недоумки, еретики!— парировал в том же тоне
ревнитель православия.
В этом жарком словопрении и та сторона и другая
представали одинаково несимпатичными. Затронув один
догмат христианского вероучения, оратор тут же натыкал-
ся на протесты оппонента, спешившего блеснуть своим по-
ниманием догмы. Не придя к единомыслию, противники
начинали кружиться вокруг другого, третьего догмата. Но,
спотыкаясь вновь и вновь, все чаще возвращались к во-
просу о крещении/
— «Крещение есть таинство, в" котором верующий...
умирает для жизни плотской, греховной и возрождается...
в жизнь духовную, святую»1,— запинаясь и делая пропус-
ки, цитирует катихизис доморощенный апологет право-
славной веры.
— Ничего подобного! Крещение не возрождает, но
лишь преподается возрожденным,— тут же поднимается
баптист.— Крещение не дает прощения грехов и только
представляет это символически.
Устроившись на одной из задних скамей, за перепалкой
15
пристально следил талдыкурганский лектор-атеист Али
Мурзабекович Гойгов. Диспут, свидетелем которого он яв-
лялся, был типичной схоластической сшибкой представи-
телей двух течений христианства. И потому принципиально
нового он вдумчивому пропагандисту ничего, конечно, не
давал. Но из того, на каких камнях преткновения высека-
лось больше искр, можно было извлечь и кое-какие небес-
полезные для пропаганды атеизма выводы. Во-первых,
сама встреча разномыслящих приверженцев учения Хрис-
та для спора по пунктам догматического богословия на-
глядно убеждала в том, что в городе идет подспудная кон-
курентная борьба противоборствующих общин за души.
Во-вторых, эта борьба проявляется в религиозной пропове-
ди, арсенал которой довольно широк — от учебных посо-
бий, уцелевших со времен церковно-приходских школ, до
опоры на сектантские журналы 20-х годов. В-третьих, бла-,
гочестивые ревнители борьбы за души неспроста сшибают-
ся на таких пунктах, как трактовка десятого члена символа
веры и в особенности составной его части, напоминаю-
щей христианам об исповедании «едина крещения». При-
влекая разные литературно-богословские источники (но
при этом смыкаясь в опоре на евангельские книги и посла-
ния апостолов), приверженцы непримиримо враждующих
религиозных общин, ратуя каждый за свое, при всей раз-
ноголосице возглашают одно и то же: «...идите, научите
все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого ду-
ха...» (Матф., гл. 28, ст. 19)*. Крещение — акт приобще-
ния к церкви. Не будет крещений, пастыри окажутся без
овец, церковь как организация распадется, а ее идеология,
носителем которой останется в лучшем случае священство,
со временем угаснет.
* Здесь и далее Библия цитируется по 4-му синодальному изда-
нию, СПб, 1898.
16
На глазах Али Мурзабековича спор достигал того пре-
дела, где в самый раз было подвести атеистическую черту.
Не ради проповедников, а ради тех, кто им внимал. И лек-
тор поднялся:
— Прочитайте в четвертой главе апостольского посла-
ния Павла к ефесянам стих пятый.
Баптист, вынув из кармана портативный томик, прочел:
— «Один господь, одна вера, одно крещение».
Православный его оппонент подтвердил:
— Стих процитирован правильно.
Лектор с минуту молча смотрел на того и другого, как
бы приглашая их сопоставить апостольский афоризм с тем,
что сию минуту происходило в разбушевавшемся собрании.
— Только под этой крышей собрались и сшиблись
две веры, два крещения,— сказал он.— В мире же сотни
^религий. И это разномыслие порождало столько распрей
^и религиозных войн, что трудно, не греша против истины,
)говорить о милосердии и действенной силе нравственных
^поучений христианства вообще. Религиозная нетерпимость
‘ всегда была источником порчи нравов.
Наглядность и убедительность сопоставления действу-
ет, как удар камертона. Только что оскорблявшие друг
друга люди уже слушают с любопытством и удивлением
человека совсем других убеждений. А он говорит о том,
что самим фактом множества сект и течений в христиан-
стве опровергается новозаветный афоризм о единстве веры,
доказывает ту истину, что бог уже не бог, коль скоро все-
могущества его недостает на то, чтобы в его же стаде во-
царилось единомыслие. Хотя бы в отношении к крещению.
А коли так, то много ль проку и в самом крещении?
Эта речь атеиста — экспромт. Али Мурзабекович и сам
далек от того, чтобы считать свое выступление безупреч-
ным. Однако зная, что люди устали от перепалки и потому
могут просто отвернуться от многословия третьей стороны,
17
лектор правильно решил: в такой момент нужно предельно
короткое слово. Такое, что, подхватывая неостывшую еще
деталь, особинку момента, заставит людей думать в нуж-
ном направлении.
Значение таких бесед и такого общения с верующими
трудно переоценить. Без этой работы невозможно конкрет-
ное знание религиозности населения, характера вероучи-
тельской и организационно-культовой практики духо-
венства. Ведь проповедники религии Христа прилагают
немалые усилия, пропагандируя церковные таинства, галь-
ванизируя угасающий интерес к вопросам веры.
Например, в Талды-Кургане, том самом городе, где
православные сошлись однажды для словопрений о креще-
нии с баптистами, бурную деятельность развивают и сек-
танты и церковники. Среди них не последнюю роль играет
отец Олег. Этому «отцу» всего-то навсего лет тридцать.
В 1961 году закончил Ставропольскую духовную семина-
рию. Но уже успел послужить в Саркандской церковке, а
теперь вот — настоятель Талды-Курганского храма. Сюда
в одно из воскресений может приехать вдруг сам архиепис-
коп Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф; отслужить
в престольный праздник литургию, и, как напишет рясо-
носный репортер московского церковного журнала, возло-
жить «на настоятеля молитвенного дома священника Олега
Лопатина патриаршую награду — золотой наперсный
крест»2. Таким образом отцу Олегу созидается авторитет
в глазах пасомых, пробуждается интерес к храму. И надо
честно заметить, что если пламенем тот интерес не горит
и уж, пожалуй, никогда не разгорится, то все-таки напо-
минает о себе. Воскресные богослужения здесь собирают
до двадцати-двадцати пяти мужчин, до ста пятидесяти
женщин. В подавляющем большинстве своем это матери.
Они-то и дают областному центру ту статистику, от кото-
рой краснеют наши просвещенцы и политпросветчики:
18
сотни крещений младенцев и ребят ежегодно совершает
отец Олег.
Впрочем, в Казахстане есть города и области, где ста-
тистика крещений еще более внушительна. Например, во
всех христианских общинах Карагандинской области (за
вычетом той округи, в которой действуют служители Оса-
каровской церкви Казанской богоматери) в 1966 году со-
вершено было 5045 крещений, а в 1967 — уже 5598. Если
в 1966 году из 5045 крещенных в православной церкви,
в католической, лютеранской и баптистской общинах было
144 мальчика и девочки школьного возраста (от семи лет
и старше), то уже на следующий год число крещений,
совершенных над такими детьми, выросло до 525 (чуть ли
не в четыре раза). Не столь часто, но все-таки подвергают
себя крещению и совершеннолетние: за эти два года кре-
стилось 212 взрослых карагандинцев.
Если же принять во внимание, что таинство крещения
является одной из нитей, привязывающих часть наших со-
граждан к церкви, то следует иметь в виду приобщение к
ней не одного лишь крещаемого. При соблюдении тради-
ционных правил требника*, к чему стремятся, если не все,
то многие церковники, в крещальном таинстве участвуют
и родители и восприемники их дитяти — кум с кумою. А
это значит, что приведенные выше цифры существенно воз-
растают.
Конечно, размышления, что навеваются статистикой
крещений, следует признать в значительной мере умозри-
тельными, условными. Во-первых, тут многое по ряду при-
чин не поддается учету. Ведь не всегда богослужебный
журнал того или иного храма является зеркалом церковной
* Требник — церковная книга, сборник описаний чина (ритуала)
совершения треб. Треба — отправление (совершение) таинства или
обряда.
2* 19
жизни, не всегда и не каждая треба нам становится извест-
ной. К тому же тенденция церкви приспособиться к новым
условиям проявляется в упрощении культа (в Талды-
Кургане, например, бывали крещения без кума и кумы).
Случалось и такое, что крестили без родителей. В. А. Чер-
няк, исследовавшая формы и степень религиозности насе-
ления в городах и селах Семиречья3, приводила в этом от-
ношении интересный документ. Гражданка К. жаловалась
в горисполком казахстанской столицы: «...Служители Ни-
кольской церкви без моего личного согласия окрестили
моего сына Стасика четырех лет. Окрестить его решила
бабушка. И в церковь ребенка отвели совершенно посто-
ронние люди, взявшиеся быть крестными.
Ни муж, ни я — коммунистка — не верим в бога.
Окрестив нашего ребенка, церковники нарушили закон о
свободе совести.
Ребенок на следующий день после того, как был окре-
щен, заболел. Все тельце его покрылось сыпью и появился
зуд. Я требую привлечь церковников к ответу за то, что
они калечат детей. Я требую этого как мать, как граждан-
ка, как коммунист».
Сейчас епархиальное начальство вынуждено считаться
с неуклонно растущей силой атеистического общественного
мнения, и такое своеволие, какое совершилось в отношении
Стасика и его родителей, уже не допускается: священни-
кам предложено, прежде чем приступать к крещению, обя-
зательно получить родительское согласие на совершение
таинства.
Таким образом, прежнее представление о том, что при
купели крещения стоят, как правило, пожилые, устарело,
по существу, окончательно. Участники крещального таин-
ства в наши дни — почти исключительно люди молодые,
либо средних лет, нередко из числа интеллигенции. Толь-
20
ко в Кустанае за 1968 год было около сорока таких слу-
чаев.
Чем этих-то людей привлекает крещение? Однажды
в Караганду из соседнего села две учительницы привезли
крестить ребенка. Журналисты спросили их, как этот шаг
согласуется с их убеждениями. Оказалось, что твердых
убеждений у них просто нет. Одна сказала, что у нас сво-
бода совести, понимая эту свободу как возможность бес-
принципных сделок с совестью; другая призналась, что не
могла отказать бабушке, которая уверена: хворать будет
малыш без крещения, а если и окажется здоровым, то сде-
лается злым, недобрым человеком. Вот ведь в какой среде
еще бытует иногда наивная вера в оздоровляющую физи-
чески и нравственно благодать таинства крещения!
Эту веру духовенство всячески поддерживает, раздува-
ет и укрепляет, модернизируя внешнюю сторону ритуала.
Например, в Алма-Атинской епархии священники кое-где
перестали окунать младенцев в воду, начав поливать их
над купелью из серебряного ковшика: мол, надо же счи-
таться с требованиями медицины. Так, по существу, като-
лический чин крещения внедрился в практику православ-
ного священнодействия.
Впрочем, подобные новации характерны для церквей не
только в нашей республике. Клир* Горьковского кафед-
рального собора, например, завел даже «Санитарные пра-
вила для лиц, совершающих обряд таинства св. крещения».
И теперь при купели рядом с таким же, как в казахстан-
ских церквах, серебряным ковшиком, рядом со свечами и
прочими чисто церковными аксессуарами обретаются тер-
* Клир, клирики — священно- и церковнослужители, в отличие
от причта, или причета, причетников, к которым, по В. Далю, относят
даже всю паству (приход), ио чаще — церковнослужителей (дьячков,
звонарей и т. п.).
21
мометры, бутылки с марганцовкой, мыло, белые халаты
и т. п. Словом, началось поветрие реформ, цель которых
очевидна,— церковь хочет вжиться в атмосферу наших
дней; хочет доказать недоказуемое: мол, мистика таинств
не противоречит наукам вообще и медицине, в частности.
Для атеистов важно сделать из этого верные выводы.
Мы должны видеть, что приспособление церкви продлева-
ет ее жизнь, тормозит процесс угасания веры. Но в то же
время сам факт приспособления — верная примета предве-
черия религии. Современные иерархи и рады бы держаться
канона, традиции да вынуждены идти на отступления, мо-
дернизацию. Ведь максимум канонических требований к
мирянам в наши дни уже не умножает, а прореживает
паству, грозит сокращением числа треб. А каждая треба —
платна. В Казахстане, например, каждое крещение прино-
сит в церковную кассу четыре целковых (сюда входит
плата и за крестильный крестик и за свечи). Ну а если
батюшка знаток не только ценностной стороны своего
«дела», а еще и хороший психолог, умеющий, как говорят
церковники, «возгревать» у прихожан молитвенное настро-
ение, то к твердой таксе, что положена за требу, не-
редко прибавляется и доброхотное даяние — деньгами и
вещами.
Однако иерархи современной церкви, послабляя кано-
ническую дисциплину своих чад, все же помнят и о людях
крепкой веры ( их мало, но они есть). И чтобы эти люди
не упрекнули пастырей в отступлении от главного, от Писа-
ния и Предания, от традиционных правил, в православии
благополучно сожительствует с модернизмом и старая ка-
ноническая точка зрения на сердцевину культа — литур-
гическую практику и таинства. Там, где церковь получает
хоть малейшую возможность усилить на прихожан свое
влияние, она его усиливает, оставляя в стороне вынужден-
ный модерн и опираясь уже на максимальные требования
22
канона*. Кстати, несмотря на введение новшеств в практи-
ку крещения, официально в церкви не отменялись пред-
писания требника и катихизиса, который объявляет трое-
кратное погружение крещаемого самым важным в священ-
нодействии крещения4. Не отменялись и наставления
духовенству, изложенные еще в 1945 году в «Послании по-
местного собора к преосвященным архипастырям, пасты-
рям и всем верным чадам русской православной церкви».
В этом документе собор предостерегал против увлечения
переменами в чине и строе церковной жизни. И хотя на
многое в этом роде (видоизменение, упрощение обрядов,
внедрение в богослужебную практику русского языка вза-
мен церковно-славянского, обсуждение реформы церковно-
го календаря и т. п.) по-прежнему высказываются разные
точки зрения, все же главная тенденция всегда и всюду
прослеживается одна: нельзя без послаблений — послаб-
ляй, можно — следуй приснопамятному митрополиту Фи-
ларету (Дроздову), который поучал, что церковь «непре-
рывно и неизменно сохраняет от апостолов и учение, и пре-
емство даров святого духа...»
Потому-то во многих церквах о новшествах слышат, из
духовных журналов узнают, а крестят ребятишек по-ста-
рому.
Но в любом случае пользы от этого ни младенцу, ни
его родителям, ни крестным нет и быть не может. А вред
всегда бывает.
Таинство без покрова тайны
Помню, как лет десять тому назад в редакцию балхаш-
ской городской газеты пришла расстроенная женщина.
* Канон — установления апостолов, поместных и вселенских со-
боров. Собраны в т. н. «Кормчей книге». В другом смысле — заутрен-
няя и вечерняя церковная песнь.
23
Представившись контролером автобазы, она поведала пе-
чальную историю:
— Пятый десяток лет советской власти идет, а попада-
ются еще настолько темные люди, что до сих пор везут
детей к попу на крещение. Привезла одна с Гулыпада. Мо-
роз трещит такой, что и взрослому зябко. А она из-за
простудной сладости купели трясется с младенцем в маши-
не по холоду, по дороге в шестьдесят километров. Не знаю,
может, и благочестивы, по мнению религиозных матерей,
были ее помыслы, только в тот же день ее ребенок умер.
Пришла ко мне с неживым, просит машину, говорит, вот
скончался, везти домой скорее надо. Не стала я досаждать
ей в такую минуту вопросами, но подумала: «Эх, мать, си-
дела бы лучше дома...»5.
Этот взволнованный рассказ растревожил тогда всех,
кто слушал работницу из автобазы. И энтузиасты-антире-
лигиозники зачастили в городскую церковку Николы-угод-
ника. Бывал там М. Солтанов, человек, прошедший боль-
шую и трудную жизнь (как комиссар Московского рабоче-
го полка он воевал в гражданскую войну на Дону, выступал
перед православными казаками и староверами, нейтрализуя
белогвардейскую клевету на «большевиков-антихристов»).
Бывали и другие активисты, в том числе газетчики. На-
блюдения за внутрицерковной жизнью, как мозаика —
одна крупиночка к другой,— слагались в картину, по ко-
торой можно было судить о конкретных проявлениях
религиозности.
Вот просеменили через узенький дворик две старушки
и скрылись в караулке. Мы с журналистом из областной
комсомольской газеты — туда же. Сняв шапки, садимся на
лавку. К нам сразу два-три голоса:
— К кому?
— К отцу Дмитрию.
24
— Обождите., вот как обедня отойдет, крестить мла-
денцев будет.
А нам крещение и нужно посмотреть. Сидим в духоте,
вешалки нет — в пальто паримся. Старушки, полуразвер-
нув отороченные кружевцами коконы пакетиков с младен-
цами, тоже млеют от жары. Кто-то, приоткрыв со двора
дверь, оповестил: «Пора, обедня кончилась». И все заспе-
шили. В суете и мы со всеми через двор — в притвор цер-
квушки (обыкновенный коридорчик, тесный, как чулан),
оттуда — в храм. Там просторно. Приготовлена уже ку-
пель с водой, зажигаются свечки. Старушки, сгрудившись,
шепчутся со свечницей о ценах на свечи, об именах, какими
уже назвали младенцев родители. Отец Дмитрий — чело-
век, видно, покладистый. Выпрастывая бороду из выреза
негнущейся ризы, закатывает рукава и говорит на ходу,
приближаясь к женщинам:
— Имена-то, небось, нарекли уж, не дожидаясь свя-
щеннодействия? Ну да господь простит.
Примолкшие было старушки опять загалдели — теперь
благодарно, с облегчением. Похоже на то, что есть среди
них и такие, кому родители не поручали сию душеспаси-
тельную миссию. А коли так, то уж какие тут «святцы»—
имена-то и впрямь выбирались не по ним. Сама жизнь на-
ша теснит религию. Даже здесь, у купели крещения. Мыс-
ленно сопоставляю нынешний ритуал с тем чином таинства,
о котором не раз писали классики литературы русской,
рассказывали люди старые, в чьей памяти живут еще вос-
поминания о временах сурового благочестия, не допускав-
шего никаких изъятий и уклонений от требника и святцев.
Вспомнилось крещение Башмачкина, несчастного героя го-
голевской «Шинели». Три имени предложили его матери
на выбор: Моккия, Соссия и Хоздазата. «Нет,— подумала
покойница,— имена-то все такие». Чтобы угодить ей, раз-
вернули календарь в другом месте; вышли опять три име-
25
ни: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание,—
проговорила старуха:—какие все имена; я, право, никогда
и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух,
а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страни-
цу—вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу,—
сказала старуха,— что, видно, его такая судьба. Уж если
так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец
был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким обра-
зом и произошел Акакий Акакиевич»6. А сейчас батюшка
в святцы и не заглядывал.
Опять же налицо была и явная нехватка восприемни-
ков: с одной бабусей в качестве кумы выступала ее знако-
мая, с другой старичок, кум. Не ручаюсь за типичность
этого случая (я лично знавал людей отнюдь не старых, да-
же с заметным положением на производстве и в обществе,
стоявших у купели крещения), но на этот раз было именно
так. Старушки нас, по всему видать, смущались и по-
тому стали к нам спиной, заслонив и купель и отчасти ба-
тюшку.
Но в общем-то процедура была вся на виду. Священ-
ник, осеняя крестным знамением младенца, читал над ним
традиционный текст заклинания, чтобы вышла из крещае-
мого «ветхая прелесть», чтобы дьявол, убоявшись запре-
щения господня, отошел из ребеночка в тартар, отступив
от «новозапечатленного», и уж больше не вошел в него.
Потом склонился над маленьким, дунул в рот ему, в нос
и вновь забормотал заклинание, изгоняя «всякаго лукава-
го и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце»
крещаемого.
Потом все обернулись к западной стене храма. Отец
Дмитрий так серьезно вопросил восприемников:
— Отрекохся ли диавола?
— Отреклись,— дуэтом ответили за младенца старичок
и бабуся.
26
— Дуни-плюни на него!— приказал священник. И ста-
ричок с бабусей — «Тьфу, тьфу, тьфу!»—трижды плю-
нули.
Потом восприемники опять поворотились к купели.
Батюшка там-сям помазал маленького маслицем и трижды
окунул его в воду. Меня невольно передернуло (печи в хра-
ме были протоплены, но особого тепла не ощущалось). А
священник между тем уже творил сочетаемое с таинством
крещения второе таинство — миропомазания: зачерпнув
мазок мира, чертил им на лобике, на грудке младенца
крест. Затем старушки, помогая батюшке, надели на шею
младенца крестик. И уж потом лишь дошло дело до руба-
шечки, надевая которую участники таинства говорили о
ней как о «ризах чистых-пречистых». Походив вокруг ку-
пели с обряженным в белое ребенком, после третьего кру-
га вновь остановились. А батюшка так деловито,— одно
отставляя, другим вооружаясь, чем-то звякая, стукая,—
орудовал в крестильном сундучке. Вот извлек он ножницы,
простриг волосики на головке ребеночка в одном направле-
нии, чуть развернувшись, простриг в другом — две едва
заметные бороздки образовали крест. Собрал с них отец
Дмитрий волосики (а их и всего-то щепоточка невидная —
что пушок), покатал-покатал на ладошке, мазнув по ней
предварительно толикой воску,— скатал шарик, кинул в
купель. Восковой катышек, на мгновенье скрывшись в тем-
ной воде, вынырнул и закачался на слегка взволнованной
поверхности.
— Бу-у-удет жить новокрещенный,— с наивной тихой
радостью шепнула старичку старушка.
А священник между тем уже стоял распрямившись и,
поднеся к близоруким глазам книгу, читал, обращаясь
к куму и куме, витиеватый текст, из которого следовало,
что был доселе младенец «сыном тьмы», а стал теперь «сын
света».
27
Тут одна старушка отодвинулась в сторонку и, присев
на лавку, принялась завертывать «новозапечатленного»
христианина, а другая заступила ее место. И только что
завершенная процедура началась сызнова, с другим ребен-
ком: те же аксессуары, те же формулы, манипуляции. Ста-
ло грустно-грустно. Ведь двадцатый век! А тут анахро-
низм, из тьмы веков дошедший до нашего времени.
В зарисовке этой сцены я так же точен, как фотограф.
Разве что эмоциональное ее восприятие не то, что у участ-
ников. Вот тут-то — ради них — и нужно нам остановить-
ся. Попробуем понять, откуда их серьезность, а у иных да-
же благоговение. Иначе говоря, необходимо рассмотреть
мистическую сущность всех элементов крещального таин-
ства.
Вот по краям купели зажгли свечки, замерцали свечеч-
ки и в руках восприемников. Здесь уместно заметить, что
в православном культе есть множество обрядов, которые
совершаются при зажженных свечах. Богослужебный устав
на этот счет не оставляет двух мнений: тот «смертно согре-
шит», кто допустит литургию без горящих свечей. С ними
православные связывают множество представлений. Верят
в то, что свеча отгоняет нечистую силу; считают даже, что
она может оберечь «от грома-молнии», в состоянии помочь
при тяжелых родах. Бытовали и взаимоисключающие по-
верья: по одному выходило, что стоит зажечь свечу с ниж-
него конца, как вор вернет украденное добро, а лиходеи
в свой черед молились перед свечой Ивана Воина, который
почитался покровителем разбойников.
Из глубины веков идут эти поверья. История религии
убедительно показывает, что возжжение свечей, как и все
другие элементы таинства крещения, в той или иной форме
перешли в христианство из языческих верований. Вот что
говорит об этом Ю. Александров: «В древнейшие времена
люди, научившись добывать огонь, стали использовать его
28
не только как источник тепла, средство для защиты от ди-
ких зверей и приготовления пищи, но и как источник осве-
щения. Видимо, первыми светильниками такого рода были
огни костра или очага. Затем появилась лучина и позднее,
в античном мире, факелы, которые использовались уже и
для внутреннего освещения в домах. Наибольшее употреб-
ление в те времена имели восковые свечи, даже факелы ста-
ли изготовляться из нескольких, соединенных вместе, вос-
ковых свечей»7. И далее: «В те времена люди вообще счи-
тали происхождение огня божественным»8. И мудрено ли?
Природу молнии, самовозгорания торфяников, возникнове-
ния огня при трении и других столь же «таинственных»
явлений человек постиг не сразу. А все неясное страшило,
порождало трепет перед силами, «ниспосылающими» пла-
мя, которое греет и жжет, приносит благо и несчастье. Вот
куда ведут нас корни поклонения огню.
Светильники как предметы культа были, кажется, во
всех дохристианских религиях. Богиню плодородия Демет-
ру древний грек не мог представить без факела. Египтяне
перед скульптурными изображениями Изиды возжигали
негасимые лампады. Храмы Вавилона утопали в море ог-
ней — лампадных, факельных, свечных. И свечи и лампады
задолго до новозаветных времен входили в обиход древне-
еврейского храма в Иерусалиме. Словом, свечу знал древ-
ний мир почти повсюду в тех местах, где возникало хрис-
тианство. И потому свеча естественным порядком — как
светильник — вошла во мрак катакомб, где римские хрис-
тиане молились вечерами и ночами, где обращали в свою
веру язычников, которым, надо думать, было лестно ви-
деть и здесь знакомые им детали прежних культов. И лишь
со временем представления о свече усложнились, обросли
еще больше религиозной мистикой. Богословы стали ви-
деть в язычке обыкновенного свечного пламени особый,
«духовный свет», каким-де мир от господа просвещается.
29
Доверчивые люди без проверки разумом, на веру при-
нимают это представление о церковной свечке. А служи-
телям храмов это на руку. Тот же Ю. Александров расска-
зывал о встрече с одной старушкой. Стала она при входе
в храм развязывать платочек с пятачками, какие припасла
на свечку, а богомольцы ее и толкни, пятачки рассыпались.
«Вот беда,— охнула старушка,— как же я теперь свечку-то
куплю, а?» В церковь она ходит часто, всякий раз покупает
«сотку» за двугривенный (это в месяц рублей пять-шесть).
А живет одна: сын погиб на войне, муж умер, дочь дале-
ко — в Караганде. Для одинокой старушки пятерка —
деньги немалые. А без свечки, она считает, нельзя: «Так
° 9
все делают испокон веков, в церкви со свечой молятся» .
На самом же деле свеча отнюдь не всегда и не всеми
православными почиталась за обязательный атрибут вся-
кого богослужения. Петр Первый — суровый венценосный
рационалист, отбирая у церкви все имения, угодья и
промыслы (не исключая свечных), поощрял образованного
своего помощника — псковского епископа Феофана Проко-
повича, который писал в 1716 году безо всяких обиняков
о мишурной атрибутике православия: «...лучшими силами
души я ненавижу... с в е ш н и ц ы, кадильницы и тому по-
добные утехи»10. Духовенство сокрушалось по этому пово-
ду прежде всего из-за оскудения церковных доходов.
Точно так и в наши дни материальной подоплекой мис-
тических рассуждений духовенства о святости свечи и бо-
жественном ее свете остается выгода от меркантильных
операций у свечного ящика, составляющая до двух третей
и больше всего церковного бюджета.
Многим верующим невдомек, что на свечах во всех ре-
шительно храмах колоссальный клир и причт греет руки,
украшает церкви, а попутно свою собственную жизнь
устраивает. Ведь «стодвадцатка» стоит пятачок или гри-
венник, «сотка» идет уже до двух гривен, «восьмидесят-
30
ка»—20—30 копеек, «шестидесятка»—30—50 копеек, «пя-
тидесятка»— от полтины до полутора рублей, «тридцат-
ка»— до двух, «двадцатка»— до двух с полтиной, а «де-
сятку» и по трешке продают. Стоит принять во внимание
и другое: кило свечей из центральной или епархиальных
свечных мастерских обходится храму в 20 рублей. А про-
дажа этого килограмма, в зависимости от того, что в нем
(«стодвадцатки» ли — тогда их 300 штук, «восьмидесят-
ки» ли — их 200 и т. д.), приносит храму выручку уже
втрое-вчетверо большую покупной цены. Об этом миря-
нам знать ох как не вредно бы!
Больше того, мы привели здесь, как говорят сами же
прихожане, еще сходный прейскурант, по которому в церк-
вах торгуют благодатью. А и тот какой приносит им ба-
рыш! Но ведь это не все. Разве вам не приходилось видеть
в разных храмах то, чему свидетелем не один день был
бывший священник из Барнаула К. Попков? Вот что он
писал в «Науке и религии»: «При крещении ребенка каж-
дому куму и куме продается пять штук свечей, чтобы три
свечи поставить на купель, а по одной свече они должны
держать в руках. В Барнауле в воскресные дни приносят
крестить десятки детей. Вся эта операция идет как бы по
конвейеру. На купели стоят три свечи, поставленные при
крещении первого ребенка. А остальные складываются в
ящик. И вот сто, двести, триста оставшихся свечей идут
в оборот не один раз, а несколько»11. Таким образом, за
свечку в иных храмах выручают в 30—60 раз больше, чем
она стоит на самом деле.
Впрочем, довольно о свечах. Сколько бы ни говорили
священники благостных слов о покупке свечей как о «доб-
рохотной» жертве богу, все большему числу людей стано-
вится понятно, откуда пришла в православие свечка (из
языческих, дохристианских культов) и зачем за нее так
цепко держатся церковники (захиреют храмы без свечной
31
спекуляции, пропадет интерес и к службе и к самим таин-
ствам прежде всего у множества служителей церкви).
А теперь о заклинании, которое произносил священник
над крещенным. Помните, о «ветхой прелести» и о диаволе,
сидящем во младенце, он читал? Автор катихизиса, пред-
видя недоумение, а то и возмущение матерей, не упустил
этого обстоятельства. Он знал, что в глазах каждого чело-
века, каждой матери нет ничего чище, ничего прекраснее
новорожденного. Для чего же в таком случае это заклина-
ние? «Чтобы отогнать от него (младенца.— А. С.) диаво-
ла, который со времени греха Адамова получил к челове-
кам доступ и некоторую над ними власть, как бы над плен-
никами и рабами своими»12. Обратите внимание: «...ото-
гнать от него». Вам, матери, внушается, стало быть, что
священник у купели как бы ограждает ваше милое чадо от
черта рогатого, отгоняет беса. Верующим в бога (а такой
вере сопутствует и вера в бытие нечистой силы) это поуче-
ние, конечно же, импонирует: они боготворят уже и ба-
тюшку. Вот ведь в какие формы может выливаться у тем-
ного человека прекраснейшее из чувств — любовь к дитя-
ти. А мы советуем и ребенка любить, и думать о пользе
размышления. Читая заклинание, батюшка не отгонял са-
тану от ребенка, а изгонял из него. Правда, было и
«отстави» и «отыдеши», но читалось и «изыди» и «изже-
ни». Стало быть, бес вьется и вокруг и около, и в нем, изу-
мительном младенчике, сидит. Кстати, и автор катихизиса,
объясняя, «в чем заключается сила заклинания», напоми-
нает Иисусово обещание: «Именем моим бесы ижденут»,
что в русском тексте евангелия переводится не как отгон
бесов, а как их изгнание (Марк, гл. 16, ст. 17). Почему же
в самом заклинании одно, а в катихизисе уже иное? Да
чтобы не бросалась в глаза дремучая, колдовская суть ри-
туала. Церковно-славянские речения звучат для несведу-
щего человека странно и таинственно, смысл их как бы рас-
32
тушеван, и остается один лишь эмоциональный настрои —
желание ребенку блага. А пусть бы рядом с чувством ма-
тери не дремал и ум ее. Ребенку было бы гораздо лучше.
Да и ей самой. Ведь проделывая над ребенком вместе с ба-
тюшкой все манипуляции, какие предписаны требником,
она повторяет многое из того, чем защищался от неподвла-
стных ему сил природы темный дикарь, колдун далекой-да-
лекой эпохи.
В самом деле, откуда идет это заклинание? Из перво-
бытной магии. Именно ее следы видим мы в сохранившей-
ся еще привычке старух крестить свой рот, когда зевается
(беса чтобы не впустить), закладывать воском рот и нос
покойников, читать заговоры над ранами и т. д. Осенение
крестным знамением и чтение заклинаний над крещае-
мым — один из многих пережитков все той же древней
магии.
А все эти «дуновения» на крестильную воду, «дунове-
ния-плюновения» на западную стену храма! Почти то же —
чуть видоизменившийся обряд примитивной магии. Боль-
шой знаток истории раннего христианства А. Ранович,
опираясь на старинные книги, писал, что «по древнему
чину крещения, священник касался слюной ушей и носа
крещаемого, возглашая: «Откройся для восприятия благо-
датного запаха»13. Стало быть, слюну считали вместили-
щем святости, проводником божественной силы. Тому же
и поныне учит евангельский текст, из которого следует,
что Христос, замесив на слюне своей обыкновенную пыль,
этим месивом («брением») помазал веки слепца, и к тому
возвратилось зрение (Иоанн, гл. 9, ст. 6—7). Ну а коль
в слюне такая сила, отчего же ради дитяти своего не плю-
нуть трижды при крещении! Вот и стоят, отплевываясь от
нечистого, наши люди, наши современники. «Так от Хри-
ста ведется в церкви христианской»,— говорят нам. И
невдомек им, что наделение слюны сверхъестественной
3-535
33
силой пришло в христианство почти тою же дорогой, что и
свечка,— из языческих обычаев. И там младенцам смачи-
вали лоб и губы «очистительной слюной». Так было, на-
пример, в дохристианском Риме.
Есть тысячи таких примет: по ним прослеживаются
истоки древних, языческих обрядов и поверий, проникно-
вение их в православный культ.
О том, что значат маслице и миро, зачем ими мажут
крещаемого перед погружением в купель и после погруже-
ния, мы будем говорить особо — во второй главе. Здесь же
отметим эту составную часть таинства для того лишь, что-
бы не случилось пропуска: и миропомазание идет издале-
ка. Достаточно сказать, что задолго до христианства бла-
говонным мазям приписывались чудотворные свойства.
Например, жрецы египетских богов при посвящении в жре-
чество помазывались маслом; у них же почитался белый
цвет одежд, символизировавший чистоту души и жизни.
Именно этот смысл облачения младенца в «ризы белые»
позаимствовала из религий-предшественниц и религия
Христа.
То же самое следует сказать и о хождении вокруг купе-
ли со светильником. Катихизис объясняет это колдовство
как духовную радость крещаемого, соединенную с духов-
ным просвещением. Именно это — радость крещаемо-
го. И его же просвещение. Но кому не ясно, что мла-
денец ничего не понимает в тех манипуляциях, какие над
ним совершаются взрослыми? О какой же радости, о каком
просвещении может идти речь в связи с ритуалом и смыс-
лом крещения! Просто перед нами «пережиток первобыт-
ных магических танцев, обрядов «обтанцовывания» пред-
мета культа»14.
Но мы еще ничего не сказали о мистике троекратного
погружения младенца в воду. Между тем это важнейший
элемент крещения. Аналогичные обряды, бытовавшие и
34
еще бытующие у разных народов, убеждают в том, что кре-
щальное таинство — установление отнюдь не новозаветное.
Еще Ф. Энгельс обратил внимание на то, что в Апокалип-
сисе— самой древней христианской книге — «...нет нигде
ни слова о крещении...»15. Оно возникло позднее, впитав
в себя элементы многих дохристианских обрядов. Этот не-
оспоримый факт — веский аргумент, способный пробудить
у верующего интерес к действительной истории таинства.
В самом деле, откуда и когда, при каких обстоятельствах
повелось христианское крещение?
Проповедники, убеждая прихожан в необходимости
этого таинства, на такой вопрос отвечают по катихизису:
«Иисус Христос примером своим освятил крещение, при-
няв оное от Иоанна»16. Здесь о сыне божьем и его крести-
теле говорится как о личностях, историчность которых не
подлежит сомнению. Но историки не раз указывали на не-
состоятельность евангельской традиции даже перед судом
элементарного, всем доступного исследования.
Что говорят нам о Христе евангельские книги? Иоанн
в своем Откровении даже словом не упоминает о земной
жизни Иисуса. Для этого евангелиста Христос — косми-
ческое божество, родившееся на небесах от жены, «оде-
той в солнце», и увенчанной «звездным венцом» (Откро-
вение, гл. 12, ст. 1—5). Авторы более поздних евангелий
создают уже версии иной, человеческой, биографии сына
божия. Но простое сличение «фактического» материала
этих «жизнеописаний» обнаруживает массу совершенно
неразрешимых противоречий. Например, утверждается, что
Иисус родился при царе Ироде и римском наместнике Кви-
ринии. Но Квириний правил десять лет спустя после смер-
ти Ирода. Когда же родился Христос? Или он рождался
дважды? По евангельской версии Иисус казнен при двух
первосвященниках — Каиафе и Анне. Но иудеи всегда име-
ли только одного первосвященника. Спрашивается, когда
3'
35
же погиб Христос? Таких несообразностей в Новом завете
полным-полно. И напрасный труд — искать их разрешение
у евангелистов. Один из них (Лука) так писал о характере
веры в спасителя среди приверженцев нарождавшейся но-
вой религии: «...Одни говорили, что это Иоанн восстал из
мертвых; другие, что Илия явился, а иные, что один из
древних пророков воскрес» (гл. 9, ст. 7—8).
Это место из евангельских сказаний звучит как отголо-
сок той поры, когда в идеологии всех угнетенных, особенно
рабов, бессильных развернуть широкое освободительное
движение, преобладали идеи религиозной фантастики, по-
рожденной безысходностью и отчаянием. Наиболее распро-
страненной идеей становилась вера в приход небесного
избавителя. Множество вожаков из народных низов, мыш-
ление которых, по замечанию Ф. Энгельса, было противо-
речиво, неясно, бессвязно, предвещало явление мессии. Для
одних это был Илья, для других Иоанн, для третьих Иисус
и т. д. Одни говорили, что он придет. Другие считали, что
он уже был, да, как многие земные бунтари, плохо кончил.
Часть этих фантастических идей с течением времени угас-
ла. Иные представления, как глохнущее эхо, докатились и
до наших дней. Таким затухающим отзвуком мессианист-
ских идей является вероучение мандеизма. Малочисленные
группы мандеев, живущие в Иране и Ираке, до сих пор
подразделяют человечество на сынов света и сынов тьмы.
Путь сынам света открыл, по их мнению, Иоанн Крести-
тель, будто бы установивший очистительные омовения. А
что касается Иисуса, то о нем у них мнение особое — какой-
то самозванец: мало ли народу, мол, омывалось в реках
Палестины и Месопотамии, надеясь таким образом пред-
стать перед небесным избавителем от мук?
Вот почему, когда я слышу, как священник, окунув в ку-
пель младенца, говорит, что был ребенок до сих пор «сын
тьмы», а стал, крестившись, «сыном света», мне становится
36
больно и горько. В наш просвещенный век явился новый
маленький гражданин. Ему предстоит продолжить победо-
носное дело сознательных строителей нового мира социаль-
ной справедливости. А над ним оглашают мистические
формулы, невнятные отзвуки тех сумбурных фантастиче-
ских надежд на сверхъестественную помощь, какими жил
после поражения Спартака раб, забитый до потери облика
человечьего.
Нет никаких исторических документов, которые досто-
верно зафиксировали бы факт крещения Христа. Есть
лишь один источник, повествующий об этом,— книги Но-
вого завета. Но стоит сопоставить их «свидетельства», как
станет ясно, что источник этот, как и во многих других слу-
чаях, крайне ненадежный: версия иорданского крещения
изложена в евангелиях столь же противоречиво, как и вся
биография Христа. У Луки в 3-й главе, начиная со 2-го
стиха по 18-й, довольно много говорится о крещении наро-
да Иоанном, о смелых, бунтарских его речах («всякий дол
да наполнится и всякая гора и холм да понизятся»). Из
19-го и 20-го стихов мы узнаем, что за такую проповедь
царь сажает возмутителя своих подданных в темницу.
А 21-й и 22-й стихи уже содержат сообщение об Иисусовом
крещении. Спрашивается, как же мог окрестить Христа
Иоанн-предтеча, если сам сидел в это время под стражей?
Ну а что касается Иоанна Богослова, то в его писаниях,
как отметил еще Ф. Энгельс, «о святой купели нет и ре-
чи»17. Поэтому правомерен вопрос историков: «Где же при
такой разноголосице евангелистов гарантия достоверности
этого события?» Ее просто-напросто нет.
О действенной силе такой аргументации свидетельству-
ет немалое число интересных явлений в современной хри-
стианской апологетике. Православные защитники существа
догматического богословия уже вынуждены не цепляться
за каждую букву священных книг (и это несомненный при-
37
знак отступления). Но арьергардные бои могут затянуть-
ся, если атеисты не оценят своих преимуществ, вытекаю-
щих из этих перемен в стане идеологического противника.
Вот, например, что говорил на годичном акте Ленинград-
ской духовной академии в октябре 1947 года профессор
В. В. Четыркин, вспомнивший полузабытого христианско-
го писателя Папия Иерапольского. Он (Папий.— А. С.)
сообщает, что «Матфей на еврейском языке записал Adyla
(речи) господа, переводил... же их, кто как мог»18.
Здесь, хоть и робкое, половинчатое, но тем не менее ценное
признание правоты исследователей-атеистов: тексты свя-
щенных книг — дело рук человеческих. В. В. Четыркин не
обмолвился, потому что далее у него та же самая мысль и
о другой новозаветной книге: «Марк, истолкователь Пет-
ра, с точностью написал все, что запомнил (какая уж
точность, коли что запомнил.— А. С.), хотя и не дер-
жался порядка слови деяний Христовых, потому
что сам не слушалГ оспода ине сопутствовал
е м у...»19. Вот так: не видал, не слыхал, а евангелие напи-
сал*. Но ведь церковь всегда учила, что евангелия — бого-
вдохновенные книги. Термин же «боговдохновенность»,
«богодухновенность» всегда означал, что евангелисты пи-
сали не по своему разумению, а по внушению самого свя-
того духа. И, стало быть, все в этих благовестиях без ма-
лейшего сучка, без задоринки, все — сама фильтрованная
истина. Если принять эту точку зрения, получится, что нет
никакой разницы в том, знают ли евангелисты то, о чем
пишут, как современники и очевидцы, или нет. Ведь все им
сообщил сам дух свят (продиктовал ли он, внушил — не-
* Здесь уместно обратить внимание и на то, что В. В. Четыркин
признает ненадежность тех двух евангелий, которые повествуют о
крещении более или менее согласно. А что же говорить ему в таком
случае о великом путанике Луке или об Иоанне Богослове, вообще
ре слыхавшем о крещении!
33
важно). Но ведь то, что говорит В. В. Четыркин, уже сво-
дит на нет все поучения о богодухновенности (впрочем, он,
Четыркин, не один такой). Значит, церкви важно доказать
и историчность происхождения евангелий: мол, их авто-
ры — современники сына божия или ученики его учеников,
свидетели событий того времени.
А какие же они свидетели, коль свидетельствуют по-
наслышке!
Так элементарный анализ священных книг, традицион-
ных взглядов церкви на них и нынешних апологетических
комментариев к ним в руках агитатора-атеиста становится
инструментом, помогающим по кирпичику разрушать у лю-
дей доверие к главному источнику христианской идеоло-
гии — Библии. А ведь в ней истоки и культа, который жи-
вет гораздо дольше, чем догматика, и привязывает людей
эмоционально-психологическими и материальными узами
к церковной организации. Подрыв же доверия к букве и
духу Писания подвигает человека на следующий шаг —
он задается вопросом: в таком случае где же искать исти-
ну? Применительно к вопросу о крещении — это вопрос
о действительном происхождении таинства. А это уже ин-
терес к историческому знанию — верная примета эманси-
пации разума от подчинения его детски-доверчивой, слепой
вере.
В свете выводов многочисленных исследователей хрис-
тианства становится понятной и пестрота в изложении
подробностей самого крещения, о котором говорится в
евангелиях (трудно изложить согласно и доказательно то,
чего на самом деле не было), и шаткость христианского
догмата о богоучрежденности крещения (в самих же еван-
гельских книгах и апостольских посланиях, несмотря на
множество подчисток, наслоившихся за века христианской
истории, хоть и приглушенно, но все-таки звучат отголоски
средений о креплении дохристианском). Это очень
39
важное обстоятельство. Ведь богословы и простые священ-
ники всегда внушали своей пастве ту мысль, что крещение
является исключительно христианским таинством. «Сокра-
щенный катихизис» подчеркивает, что «Таинство сие уста-
новлено от самого Христа, данною ученикам заповедью
(Матф., 28, 19)». Но и это утверждение не выдерживает
проверки разумом. Еще А. Ранович обратил внимание на
то, что «...евангельские тексты уже застают крещение как
старый, дохристианский институт»20. В самом
деле, у Марка есть место, из которого явствует, что кре-
щение совершалось и до прихода к Иоанну Иисуса. И пусть
здесь фигурирует мифическая личность Христа, сейчас
важно отметить и запомнить, что в самом же евангелии
есть место, представляющее крещение отнюдь не как осу-
ществление заповеди Иисуса, а как обряд, бытовавший в
иудейской стране до него, когда «...выходили... вся стра-
на Иудейская и Иерусалимляне; и крестились... в реке
Иордане, исповедуя грехи свои» (Марк, гл. 1, ст. 5). А раз-
ве не подсказывает ту же мысль о дохристианском креще-
нии специфическая терминология Павла, который считает
нужным оградить себя от возможных упреков за крещение,
как он говорит, «в имя мое» (1 кор, гл. 1, ст. 14—15),
а не христово: ведь отсюда следует, что крещения не во
имя Иисуса практиковались.
Где, когда, каким образом?
На этот вопрос легче ответить так: трудно указать ка-
кой-нибудь народ дохристианской эпохи, не знавший ма-
гических обрядов, связанных с водой, с омовением. И в
этом нет ничего сверхъестественного. Усталый человек,
входивший в быстротекущие воды реки, чувствовал облег-
чение. Пробужденный от сна, совершив омовение, взбад-
ривался, обретал ясность ума. Хорошо обмытые водой
скорее заживали раны. Орошенная земля плодоносила
обильнее. Вода угашала всепожирающий огонь. Эти естест-
40
венные свойства воды не могли не приковывать к себе пыт-
ливую мысль человека. Но недостаток знаний о физиче-
ских свойствах веществ вообще, воды в частности, окружал
в сознании первобытного человека естественное действие
воды флером таинственности. Именно здесь, в незнании, в
непонимании дикарем явлений природы — истоки превра-
щения простого омовения, очищения в колдовство, мисти-
ческое действие, в религиозный обряд.
— Но какое отношение к магии, колдовству дикаря
имеет таинство крещения?— может спросить верующий
наших дней.
Самое прямое.
«Что есть крещение?»— вопрошает автор «Пространно-
го катихизиса». И тут же дает ответ: «Крещение есть таин-
ство». Что понимается православной церковью под таин-
ством, «Сокращенный катихизис» поясняет так: «Таинства
или священные обряды (крещение в том числе.— А. С.)
такия средства, в которых под чувственными видами сооб-
щается невидимая благодать». А благодать, разъясняется
в «Пространном катихизисе»,— не что иное, как «спаси-
тельная сила божия». Вот и «превратилась» обыкновенная
манипуляция с водой (погружение) в сверхъестественное
таинство, «снабдевающее» нас сверхъестественной спаси-
тельной силой. По форме, по деталям истолкования этого,
действа оно, конечно, отличается от ритуальных омовений
дохристианской поры. Но суть — первобытные представ-
ления о чудесно очищающих свойствах воды — дожила до
наших дней. Вот несколько примеров для сравнения с хрис-
тианским таинством крещения.
Полинезийцы сбрызгивают голову младенцев или по-
гружают их в воду, сопровождая этот обряд молит-
вами.
В Новой Зеландии аборигены также кропят новорож-
денных.
41
В селениях тибетцев обряд очищения особенно сходен
с православным. Там издавна сложились элементы этого
ритуала: благословение очистительной воды, троекратное
погружение в нее ребенка и лишь потом — наречение
имени.
Следы магического омовения водой мы находим и в
древнеиндийской «Ригведе» и у Гомера в «Илиаде».
Очень многое в чине православного крещения вызывает
в памяти свидетельства историков о крещении у митраис-
тов. Культ иранского бога Митры, бога света, чистоты и
правды, посредника между людьми и высшим божеством,
в первые века нашей эры был широко распространен в Пе-
редней Азии, во всей Римской империи. Эта религия в ту
пору соперничала с христианством. Митраисты крестили
детей, как и служители Христа, окуная их в сосуд, очень
похожий на купель, или кропили, как это делают поднесь
католики. Это священнодействие символизировало, по мне-
нию жрецов Митры, очищение новорожденных от грехов.
Впрочем, довольно примеров. Читатель и так уже ви-
дит, сколь распространен был обряд крещения и там, где
Христа никак не почитали. А между тем и нынче, обучая
вере православной, ее ревнитель вопрошает: «Что самое
важное в священнодействии крещения?» И отвечает, как
предписано катихизисом: «Троекратное погружение в во-
ду...» Словом, почти то же, что и в магических омовениях
язычников.
Такое направление атеистической критики основатель-
но потеснило позиции духовенства. Ему уже приходится
считаться с тем, что человек XX века, обнаруживая в ри-
туале следы древней магии, утрачивает веру и в само таин-
ство. Ведь магия всегда «мешала людям познавать истин-
ные закономерности и, как всякая лженаука, как всякое
суеверие, крепко тормозила развитие познания окружаю-
щего мира»21,— писал в своем «Катихиэисе без прикрас»
42
А. А. Осипов. Но и отступая, церковь не складывает ору-
жия. Она лишь обновляет внешнюю атрибутику таинства,
отдавая формальную дань времени. У купели наряду со
свечкой все чаще можно видеть пузырек с марганцовкой
и термометр. Иной священник поверх ризы облачается в
белый докторский халат. Но эта оболочка лишь вуалирует,
а не меняет и тем более не отменяет мистического содержа-
ния таинств. В кармане врачебного халата у священника —
журнал, а в нем строки о крещении как «провозвестии о
вечной жизни» и условии «таинственного, мистического
единства с богом»22. Вот так. На чем стояла, на том и стоит
православная церковь — на мистике, в главном не делая
ни шагу назад. Иначе религия перестала бы быть религией.
Ведь она (о каком бы ее проявлении мы ни говорили) всег-
да является частным случаем мистики. Не потому ли бого-
словы наших дней стали буквально изощряться, чтобы эту
свою базу понаряднее прикрыть, завуалировать аргумента-
цией, способной вызвать уважение.
Например, священник А. Мень в своей апологии ново-
заветных книг23 предпринимает попытку доказать их досто-
верность методом исторического анализа. В случае успеха
этого предприятия, само собой, останется принять за исти-
ну и все, на чем базируется православный культ с его таин-
ствами (включая крещение водой). Но нынешним апологе-
там догматического богословия уместно напомнить глубо-
бокое замечание Д. Штрауса. Во всяких попытках созда-
ния рационалистической «биографии Иисуса» он видел за-
падню, «куда должна была неизбежно попасть и погибнуть
современная теология. Как только ставили серьезно вопрос
биографии, с догматическим Христом все было кончено»24.
Но Штраус не знал о кумранских находках. И А. Мень
хватается за них. Он, очевидно, знает, что на первых же
порах изучения манускриптов из пещер Хирбет-Кумрана
наметилось резкое размежевание в их интерпретации. На-
43
пример, француз А. Дюпон-Соммер «поражен сходством
между кумранским учителем и Иисусом Христом», а англи-
чанин Р. Раули, напротив, убежден в том, чтсг надежда на
свитки из Кумрана как на источник сведений по истории
раннего христианства вообще фантастична25. А. Мень за-
нимает промежуточную позицию. Учитель кумранских
ессеев для него одно лицо, Христос — другое, но во мно-
гом близкое первому. В подтверждение этой точки зрения
он сравнивает устав Кумрана с писанием Иоанна Богосло-
ва, находит, что там и тут фигирируют одни и те же оборо-
ты и образы («источник воды живой», «свет», «агнец»
и т. д.), сопоставляет образ жизни кумранских ессеев,
Иоанна и Христа, подчеркивая их безбрачие. И... попадает
впросак: факты, которыми оперирует А. Мень, но еще
больше те, каких он замечать не хочет, оборачиваются про-
тив него же.
Да, у ессеев из Кумрана было многое такое, что впослед-
ствии возьмут в свой культ и христиане. Кумраниты, в
частности, принимали новичков в свою общину, совершая
над ними магический обряд очищения водой. Вода, по их
верованию, омывала души от зла. Это ритуальное омовение
совершалось у них ежедневно перед общей трапезой. Как
видим, ничего похожего на христианский догмат «едина
крещения» здесь нет. И тем более «никакого следа святой
троицы...»26 Все это — продукт других времен, последую-
щих религиозно-философских исканий.
За частоколом софизмов, воздвигаемых А. Менем, фи-
гура Христа в ряду других персонажей иному может пока-
заться историчной. Но сказано о ней лишь то, что этот
«пророк по образу жизни напоминал ессеев». Однако такое
заявление о Христе отнюдь не доказательство, поскольку
не опровергнуты аргументы библейской критики. Что же
касается сходства оборотов и образов кумранского устава
со словарем евангельских книг, то и этот довод тоже не в
44
пользу христианства: ведь авторы новозаветных сочинении
могли заимствовать лишь форму из более ранних источни-
ков. А. Мень делает акцент на том, что ессеев отличало
«гордое презрение ко всему миру... бегство от мира и пас-
сивная созерцательность». Откровению же Иоанна Бого-
слова поет дифирамб за то, что в нем силен «момент борь-
бы». Но дело в том, что еще до появления Апокалипсиса
с его фантастическими пророчествами, призывавшими бо-
жий суд на голову великой блудницы — рабовладельческо-
го Рима, бытовало множество так называемых Сивиллиных
книг того же характера. И если в них отражалась бессиль-
ная жажда возмездия, то ессеи Кумрана возлагали свои
упования отнюдь не на одну лишь волю неба. Кроме уста-
ва, у них был еще и свиток Войны. Он учил военному
строю, стратегии, тактике, готовил к длительной борьбе
«сынов света» с «силами тьмы», чтобы в последнем победо-
носном сражении «в руки бедняков» были преданы «враги
всех стран», чтобы «унизить могущественных людей (раз-
ных) народов»27. И если учесть, что община, свято обере-
гавшая этот свиток, в рабовладельческом мире резко осуж-
дала рабство, частную собственность, возвеличивала кол-
лективный труд и быт и рядом с этим внушала ненависть
к врагам бедных, становится абсолютно ясной неумест-
ность каких бы то ни было акцентировок типа той, что есть
у А. Меня, и сравнений идеологии кумранитов с позднее
восторжествовавшим учением христиан. Один из крупней-
ших наших кумрановедов И. Д. Амусин по этому поводу
писал: «...раннее христианство провозгласило своим прин-
ципом всеобщую любовь, в том числе и к своим врагам.
В новозаветной литературе можно даже обнаружить скры-
тую полемику против некоторых принципов, разделявших-
ся кумранской общиной»28. Если кумраниты, совершая
омовение, отрешались от «сил тьмы»— это значит, что они
принимали и всю утопически-бунтарскую доктрину своей
45
общины. Христианство же в итоге всех метаморфоз воз-
двигло над «иорданью» крест — символ любви всепрощаю-
щей, символ кротости и смирения, символ рабской безглас-
ности.
Крест над «иорданью»
«А откуда взялся он, этот символ?— вправе нас спро-
сить всякий человек — и безрелигиозный, и верующий.—
Коль истоки христианского крещения ведут нас к водам,
где омывались от грехов ессеи и приверженцы других иу-
дейских сект (к примеру, назареи), то там, в жестокий век
засилья римских наместников и верно им служивших сад-
дукеев, фарисеев крест вряд ли мог стать предметом по-
клонения».
Именно эта мысль возникла у свободомыслящих худож-
ников, когда они обсуждали впервые выставленную в про-
шлом веке картину Иванова «Явление Христа народу». На
полотне, как известно, изображен был Иоанн Креститель
в окружении крещаемых и идущий к ним Христос; над
толпою возвышался крест. Один из художников заметил,
что эта деталь неуместная, потому что в те времена крест
воспринимался точно так, как на Руси два столба дубовых
с перекладиной: орудие жестокой казни. Он мог внушать
лишь отвращение и ужас, а не священный трепет. Что это
так, нас убеждают и старинные свидетельства. Еще в
III веке апологет христианской веры Минуциус Феликс
выразил эту мысль со всей определенностью: «Что же ка-
сается крестов, то мы их совсем не почитаем: не нужны
они нам, христианам; это вы, язычники, вы, для которых
священны деревянные идолы, вы почйтаете деревянные
29
кресты» .
В таком случае, на чем же основана многовековая тра-
диция почитания креста? Ведь в нынешней церкви, куда
46
ни глянь, всюду этот символ. Архитектор, проектировав-
ший храм, из трех возможных планов здания выбирал
очень часто крестовый. Купол храма всегда венчает крест.
Церковь стремится к тому, чтобы этот ее атрибут сопрово-
вождал человека всю жизнь, от рождения до смерти.
Вспомните нашу зарисовку крещения в скромном храме
Николы-угодника: священник чертит миром кресты на
теле ребенка, завершается ритуал надеванием на шею кре-
щаемого нательного крестика. Крестным знамением верую-
щий отгоняет от себя «нечистую силу». Некоторые хрис-
тиане (например, те, что зовут себя в отличие от православ-
ных истинно православными) до недавних пор на входных
дверях своих домов изображали крест. Так было, в частно-
сти, в Темиртау, где вожаки этой секты сохраняли в среде
замкнутой группки верующих даже остатки монархических
настроений (сектанты хранили портрет «божьей милостью
самодержца всея Руси Николая Романова», внушали маль-
чику, изолированному от мира в домашней келье, ту мысль,
что он — наследник императора). Начав жизнь под крес-
том, христианин, по учению церкви, и закончить ее должен
так же — над его могилой водружают крест.
Сколько социальных и человеческих трагедий связано
с этим символом! Вспомним для иллюстрации лишь одну
из множества — спор сторонников Аввакума с никониана-
ми о том, каков крест Христов, а каков от его ученика
Петра унаследован. О четвероконечном кресте мятежный
протопоп писал с фанатической яростью как о «мудровании
Римского костела... еще же и наших никониян, за вся их но-
вовводныя коби* еретическия анафеме трижды предам...»30.
Социальная подоплека раскола тонула в схоластической
распре, и сторонники протопопа, воздвигнув над скитами
староверческий крест с возглавием, где «верхний чибышек
* Коби (множ, число слова кобь) — колдовство, волхвование.
47
над титлом зрим»31, сжигали себя, но не принимали «рим-
ский крыж»32.
А о каком же титле спорили? Здесь нужно обратиться
к новозаветным писаниям. Евангелист Матфей утверждает,
что над головой распятого Христа была пространная над-
пись: «Сей есть Иисус, царь Иудейский» (гл. 27, ст. 37).
У Марка, напротив, надпись предельно краткая:« Царь
Иудейский» (гл. 15, ст. 26), у Луки: «Сей есть царь Иу-
дейский» (гл. 23, ст. 38), у Иоанна: «Иисус Назорей, царь
Иудейский» (гл. 19, ст. 19). Уже сам факт такой разно-
голосицы наводит на мысль о том, что в евангелиях отра-
жались не достоверные свидетельства историков, а слухи.
Казнили же римские захватчики в ту пору великое множе-
ство различных проповедников. И, конечно, боготворить
орудия зверских убийств вряд ли кому могло прийти тогда
в голову. (Во всяком случае, в катакомбах римских хри-
стиан символика нового вероучения с крестом никак не свя-
зана: там обнаруживают изображения «доброго пастыря»,
рыбы, но никак не перекрестие столбов). Основательность
этого суждения подтверждается и тем, что христианские
писатели позднее сочинили несколько версий, призванных
объяснить, сделать более убедительным требование почи-
тать крест и у купели крещения и во всем церковном оби-
ходе, включая целый ряд праздников, таких как Воздви-
жение креста господня, Крещение господне (иначе — Бого-
явление), установленное в память о легендарном крещении
Иисуса в реке Иордан.
Автором первой версии явился Евсевий из Кесарии.
Рассказав о битве императора Константина со своим со-
перником, Евсевий так объяснил победу первого: мол, Кон-
стантину перед боем было видение — огненный крест на
небесах, затем явление самого Христа, который будто при-
казал начертать на боевых щитах крест — залог победы.
Это чудо, утверждает Евсевий, подвигло императора на
48
принятие христианства. Но благочестивая эта выдумка ру-
шится перед достоверностью хорошо проверенных фактов.
Константин после победы возблагодарил не Иисуса, а язы-
ческую Нику (богиню победы) и Юпитера. Он был еще
язычником.
А разве менее замечательно свидетельство Амвросия,
бывшего в IV веке епископом Медиоланским? Он, излагая
легенду обретения креста господня императрицей Еленой,
пишет о благодарственной ее молитве. Но считает особо
важным подчеркнуть, что «дереву же креста она не моли-
лась, так как с такой безбожной глупостью не имела ничего
общего».
Итак, кресту — орудию распятия — не поклонялись
христиане. Но даже если допустить такое, то культовым их
символом должна была бы стать Т-образная конструкция
(именно на таких «крестах» распинали приговоренных
к смерти в пору римского владычества). Атрибутом же
христианского культа стали какие угодно кресты (две пла-
хи, по выражению В. Даля, «напересечку»— прямой четы-
рехконечный андреевский крест, восьмиконечный папский,
лоренский, или русский, патриарший о шести концах, вось-
миконечный с титлом и подножием — староверческий
и т. д.), только не Т-образные. Так в чем же дело? Что по-
влияло на формирование представлений о формах креста
и сейчас существующих?
Ученые проследили действительную, земную историю
креста. О ней мы и поведаем с предельной краткостью.
Связав крест с именем Христа, богословы игнорируют
тот очевидный факт, что крестообразные знаки сопутству-
ют человеку со времен первобытного общества. Вот не-
сколько иллюстраций к этой мысли. В разное время архео-
логи находили при раскопках древних городов и городищ
изображения креста. Таков дохристианский рельеф из Биб-
ла, на котором предстает при входе в языческий храм жри-
4-535
49
ца с посохом, увенчанным четвероконечным крестом. Тако-
вы изображения арамейских воинов с крестиками на гай-
танах (точь в точь, как у православных), ассирийские цари
с крестом таким же, что на западе известен как мальтий-
ский, а в России — георгиевский. Таких примеров бесчис-
ленное множество. Их бесконечный ряд приведет нас в
страны Востока и Запада, в Индию и Мексику. Мы уви-
дим, что в разные эпохи разные народы почитают то го-
ловчатый крест, так называемую свастику, извлеченную из
тьмы веков идеологами фашизма, чтобы сделать ее эмбле-
мой варварства XX века; то абсолютно одинаковый с ла-
тинским (в различных культах греков, финикийцев); то
крест с петлей на месте возглавия (в древнем Египте)
и т. д.
Один из крупнейших специалистов по истории развития
религиозных представлений и вероучений Амброджо До-
нини говорит о целой школе исследователей, которая «ви-
дит в изображении креста, особенно в форме свастики,
только символ солнца с примитивным воспроизведением
его лучей»33. Ученый не подвергает сомнению эту точку
зрения, потому что «в определенный момент развития че-
ловечества крест, очевидно, имел это значение»34. Доказа-
тельств уйма: крест — скипетр Аполлона, солнечного бо-
жества у греков, крест-молот скандинавского бога-громо-
вержца Тора и т. д. Но такое представление о кресте
А. Донини справедливо относит лишь к «определенному
моменту развития человечества», когда уже существуют
относительно развитые цивилизации с их религиозными
системами.
А первые же «представления людей всегда оказывают-
ся теснейшим образом связанными с реальной жизнью, и
в первую очередь с открытием и применением орудий тру-
да...»35. Эту мысль А. Донини можно подкрепить множе-
ством примеров. Но довольно одного. У работящих и на-
50
божиих ессеев был обычай: прежде чем допустить новичка
к очистительному обряду омовения, они давали ему риту-
альные символы — белую повязку и топорик36. Двуперые
топорики находили и на Крите в развалинах дворца Ми-
носа, «одной из пещер, где по преданию родился Зевс»37
(это были предметы религиозных приношений божеству
еще более древнего народа).
Но изначальное изображение креста А. Донини связы-
вает все же не с этими орудиями и не с какими другими,
а только с колесом. Перекрестие двух спиц, по его мнению,
«перешло из конкретной жизни в область религиозной аб-
стракции как свидетельство того пути, который проделали
люди»38. Этот хорошо обоснованный вывод, по нашему мне-
нию, однако, не годится для объяснения всех причин появ-
ления креста в религиях, принявших его в свою символику.
Ведь тот же А. Донини говорит о спутниках Колумба, по-
раженных в свое время тем, что на земле, открытой ими,
они увидели изображения креста. Известно же, что абори-
гены Нового Света до прихода европейцев колеса не знали.
По-видимому, наиболее приемлем вывод, к которому
пришло большинство ученых. Они связывают происхожде-
ние креста с другим важнейшим изобретением человека —
перекрестием палочек, с помощью которых люди древней-
ших времен добывали огонь трением. Вот этот «крест», вот
это дерево, «рождавшее» огонь,— согревающий и обжигаю-
щий, таящий в себе благо и беду, внушающий страх и ра-
дость,— и стало со временем фетишем — предметом рели-
гиозного поклонения. Получив всеобщее распространение,
этот символ через века дошел и до тех дней, когда посте-
пенно складывалась христианская атрибутика. Но повторя-
ем, что, по крайней мере, до V века (а по мнению таких ис-
следователей, как Н. И. Голубцова39,— не ранее VII —
IX вв.) этот знак для христиан не имел того значения, ка-
кое приобрел он со временем. Поначалу муки Иисуса при-
4* 51
верженцы его религии изображали метафорически — в ви-
де раненого агнца (не евангельского Агнца — Иисуса, а яг-
ненка). Рядом пририсовывался крестик — такой, какой все
знали с давних пор. Затем ягненок и крест совместились.
Еще позднее на фоне креста изобразили спасителя. На фо-
не, но не нд кресте. По всему чувствуется, что в этой эво-
люции религиозной эмблемы отражается предельное от-
вращение к изображению гвоздей, реалистических деталей
истязания, напоминавших человеку из низов о том, какова
была участь множества рабов и бунтарей. И лишь после
того, как император Константин принял христианство, а
потом и отменил пытку на кресте, когда в этой связи стала
утрачиваться тесная классовая связь между крестом и ра-
бами, у просвещенных христиан из других классов обще-
ства смогла возникнуть и возникла мысль о том, что графи-
ческий и декоративный крест уже не будет восприниматься
как признак их принадлежности к презренному сообще-
ству, а напротив — может стать средством, удобным для
внушения кроткому стаду Христову идеи о богоугодности
всякого страдания как испытания божьего, о метафориче-
ском «кресте» юдоли бренной, который надобно безропот-
но нести во имя спасения и награды за гробом. «Христос
терпел и нам велел»,— с той поры до наших дней твердят
попы повсюду, где христианство остается в услужении у
власть имущих.
Но ведь в огромной части мира человек, постигший
объективные законы общественного развития, стал твор-
цом небывалой прежде социальной нови. Советский чело-
век, трудящиеся стран социализма являют образцы того,
как общество, вооруженное научным знанием, материалис-
тическим мировоззрением, становится все более сильным
творцом всенародного счастья. Так нужны ли в наши дни
обряды и молебствия, что осеняются крестом? «Нужны»,—
внушают своим прихожанам церковники. И цитируют из
52
«Журнала Московской патриархии» строки о крещении
покаянием, суть которого состоит в том, чтобы «просить
у бога помощи для исправления жизни». Вот она, реакци-
оннейшая проповедь о ничтожности сил человеческих. Эта
проповедь умаляет, а стало быть, и унижает достоинство
человека. И потому коммунистическая этика не может при-
знать ее нравственной. Однажды в Осакаровском райкоме
партии мне поведали о том, как настоятель тамошней церк-
ви Казанской божьей матери пытался подбивать сельчан
на крестный ход с иконами, крестом и хоругвями, чтобы
господь послал на совхозные поля дождичек. Однако отец
Андрей забыл, что он не в XII веке, когда забитый, тем-
ный смерд, молитвенно тянувший от икон иссохшие ладони
в маревую муть, просил с надрывом: «Отче наш... хлеб
наш насущный даждь нам днесь». Сегодняшний хлебо-
роб — это мастер земли, который не на небеси, а в собст-
венных силах, помноженных на машинную мощь, черпает
уверенность в исходе жатвы. Он хорошо знает, что такое
хлеб наш насущный. Но он уже не шепчет «даждь».
А так ли уж давно в «Журнале Московской патриар-
хии» публиковался благочестивый репортаж «Праздник
крещения господня»?40 Протоиерей И. Цветков превыс-
пренным слогом расписывал все детали этого празднества.
И то, как преосвященный Борис с духовенством Саратова
свершал в кафедральном соборе литургию, как возглавил
после крестный ход на Волгу, и то, как звучало «Глас гос-
подень на водах» и «Во Иордане крещающуюся тебе, гос-
поди». Одно лишь место в репортаже явно выпало из сти-
ля, словно у протоиерея не хватило дыхания. Он глуховато
приписал: «После освящения воды из числа верующих
нашлись желающие купаться». Это в крещенский-то мо-
роз? Да, так и было. Потому-то, вероятно, и скатился то-
ном ниже велеречивый репортер, что предчувствовал: об-
щественность заметит и совсем не так, по-своему оценит
53
попытку возродить средневековый дух мракобесия. Ведь
так называемый «чин водосвятия», когда священники ка-
дят у ледового креста, опускают в ледяную воду крест, до
революции кончался леденящим душу изуверством — пра-
вославные лезли в прорубь в слепой надежде получить
«благодать господню и исцеление недугов». Вместо исцеле-
ния купание в «иордани» для слабых и больных заверша-
лось сплошь и рядом трагедией.
Нечто подобное случилось и в Саратовской епархии по
милости ее владыки — преосвященного Бориса.
«Саратовский житель Николай Семенович Орешкин,
55 лет от роду... заболел воспалением легких...
Молоканова Любовь Ивановна, также искавшая в ле-
дяной купели утоления своих религиозных страстей, после
обряда стала инвалидом. Она оглохла.
Жертвами слепого фанатизма были дети,— они не мог-
ли оказать стойкого сопротивления неистовым родителям
и твердокаменным церковникам. Например, трижды опус-
кали в прорубь больную девочку трехлетнего возраста.
Сердобольные люди пробовали уговорить родителей поща-
дить ребенка. Их советы отводились железным аргументом:
— После купания в святой воде дитя наше выздорове-
ет, а если господу богу угодно, чтобы девочка умерла,—
значит, такая ее судьба...»41.
Потому-то Иван Рябов, один из талантливейших публи-
цистов «Правды» взялся за перо, чтобы приковать внима-
ние общественности не только Саратова к волжской «иор-
дани». «Правда» возвысила свой голос «против этого об-
42
ряда, продиктованного идиотизмом старой жизни» .
* * *
Перед растущей силой атеистического общественного
мнения, перед светом науки проповедь о поклонении крес-
ту, олицетворяющему христианство, проповедь о благодат-
54
ности таинства крещения и пышные торжества во дни Бо-
гоявления находит все меньший отклик в массах советских
людей.
Крестный ход на «иордань», чин великого водосвя-
тия — все это, став анахронизмом, ушло в былое. После
крещенского купания на волжском льду, что многим пом-
нится с 48-го года, под владычный крест и под церковные
хоругви духовенству уже стало невозможно собирать не
только верующих, но даже любопытных.
И все-таки церковь живет. Живет и действует. В стенах
ее храмов звучит с амвона та же самая проповедь об Иоан-
не Крестителе и чудесном, сверхъестественном крещении
Иисуса, о богоявлении, о дерзновенности, с какою со вре-
мен еще Кирилла Иерусалимского христианин и поднесь
призывается «исповедовать распятого», «изображать ру-
кою знамение креста на челе, и на всем: на хлебе, который
вкушаем, на чашах, из которых пием; ...при входах, при
выходах, когда ложимся спать и встаем, когда находимся
в пути и отдыхаем...» .
Перед лицом этой проповеди пропагандисту атеизма
никак нельзя помышлять о покое. Он должен сам отчетли-
во видеть и людям внятно разъяснять вред таинства, что
вершится у купели крещения, вред праздника Богоявления
и вред учения, которое нуждается в том, чтобы распрямив-
ший и душу и спину сын XX века, века торжествующего
разума и социальной справедливости, снова опустился на
колени перед крестом и вновь, как при помазаннике божи-
ем царе, почувствовал себя ничтожеством, червем и пра-
хом.
Ведь это в наши дни один из авторов «ЖМП», про-
поведник мистики, профессор-протоиерей С. Савинский
возглашает: «Подойдем же все... ближе к Кресту Христову,
с благоговением приникнем к святому древу. Простремся
у подножия сего животворяющего древа... не станем хва-
55
литься ничем, кроме креста господа нашего... потому что
в кресте... все наше спасение: через него дается нам отпу-
щение грехов, через него изливается на нас богатство благо-
датных даров, в нем — вся наша сила, в нем — вся наша
радость, в нем — все наше упование»44. Вы только пред-
ставьте себе эту картину: даже не коленопреклоненным,
а распростертым ниц во прахе, как сатрапьего раба, хочет
видеть духовный профессор героя наших дней, нашего со-
временника. С. Савинский внушает человеку самую гнусную
из идей, порожденных христианством,— рабью идею само-
оплевывания, саморастаптывания. Что бы ты ни сделал,
что бы ни свершил: избавил мир от фашистского варвар-
ства — «не станем хвалиться», это крест Христов явил
свою силу; бесплодные пустыни оживотворил, вооружась
наукой, инженерным мастерством и рукотворной нашей
техникой,— опять же «не станем хвалиться»— это древом
распятия осенены были труды ничтожества твоего; от жиз-
ни счастливой рождаются дети, и матери растят их на ра-
дость семье и отечеству работящими, добрыми, умными,
сильными,— и тут вы ни при чем, мои читатели (так убеж-
дает всех христолюбивый профессор, по мысли коего лишь
через крест и эта радость доставляется). Именно так, как
и во время оно, нынешняя церковь внушает человеку
мысль о его греховности. И твердит, что очищение от греха
требует поклонения кресту, приобщения к богу. И получа-
ется, что снова, как и в пору уездного окуровского быта,
нам предлагается квинтэссенция христианской мудрости:
«Без бога — ни до порога».
Но тысячи фактов нашей жизни — интеллектуальное
творчество масс, преобразующая сила работящих и умелых
рук — дают неисчерпаемый материал, используя который,
человек продвигается по пути прогресса как властелин зем-
ли, как первопроходец космоса. Потому что путь свой чело-
век выверяет разумом.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
О ТАИНСТВЕ МИРОПОМАЗАНИЯ
Не докрестили ?
В первой главе нашей книги, там, где речь шла о самом
ритуале крещения, читатель как бы присутствовал вместе
с нами при купели, наблюдал и анализировал все манипу-
ляции священника, вслушивался в магические формулы,
сопровождавшие таинство, осмысливал их отнюдь не не-
бесные, а земные истоки, восходящие к эпохе детства рода
человеческого. Мы рассказывали, что колдовская суть та-
инства— не что иное, как остатки древней магии, грубая
мистика, дожившая до наших дней.
Но читатель еще не слышал подробного рассказа о двух
элементах — этаких вставных номерах — священнодейст-
вия, которыми как- бы обрамлялось само окунание младен-
ца в крещальную воду. Значение второго элемента, несмот-
ря на его сходство с первым, церковью выделяется настоль-
ко, что, как и само крещение, он объявляется самостоятель-
ным святым таинством — таинством миропомаза-
ния.
Итак, вспомним первый элемент. Он заключался в том,
что до троекратного погружения в купель младенца там-
сям помазали маслицем. Это масло в церкви называют
елеем. Священник, как велят ему старинные книги, при
этом «творит креста образ на челе, и на персях, и на меж-
57
дорамии*, говоря: «Помазуется раб божий (имя рек) еле-
ем радования во имя отца и сына, и святаго духа, аминь».
Второй элемент — послекрещальный. Ошеломленного
бултыханием в воду малыша извлекли из купели и опять
помазали, но уже не елеем, а миром — чертили крестик на
лбу, груди, на ручках, ножках, на губах, ушах и на веках.
При этом священник говорил, что вот эти-то крестообраз-
ные мазки и есть «печать дара духа святаго». Припечатав
таким образом ребенка, он и совершил то самое таинство
миропомазания.
Для чего же он это сделал? В былые времена церков-
ноприходской законоучитель так объяснял мистическое на-
значение сего действа школярам:
— «Вопрос: что значит... помазание чела? Ответ: освя-
щение ума или мыслей. Вопрос: помазание персей? Ответ:
освящение сердца или желаний. Вопрос: помазание очей,
ушей и уст? Ответ: освящение чувств. Помазание рук и
ног? Освящение дел и всего поведения христианина»1.
Именно такая методика обучения** внедрялась епархи-
альным начальством. И крестьянские дети зубрили эту
«премудрость» катихизиса. Откуда было знать им, что их
давние-давние предки при всей суеверности, порожденной
слабостью перед злыми силами стихий, все же обладали
разумом (пусть и неразвитым), любознательностью, кото-
* Междорамие — место между раменами, самый низ шеи. Раме-
на — множ, число слова рамо (плечо, уступ от шеи).
** Нынче эта проповедь, конечно, в классах не звучит, поскольку
школа отделена от церкви. Но она еще влияет на умы магическими
формулами, которые произносят священники при купели крещения,
распространяется в ходе душеспасительных бесед, которые ведут
с мирянами церковники; рекламируется «Журналом Московской пат-
риархии». Та же проповедь содержится в богословской литературе,
которую штудируют семинаристы и студенты духовных академий, бе-
регут и читают старые люди. А рядом с ними, порой под их влиянием
подрастает молодое поколение.
58
рая постепенно развивала ум, делала их тем, что нынче
обозначено научным термином homo sapiens — человек
разумный. Делая первые шаги на пути постижения окру-
жающей природы и явлений, в ней происходящих, тот че-
ловек, конечно же, не мог еще устанавливать действитель-
ные связи между явлениями. Но все-таки, пытаясь обоб-
щать, он сплошь и рядом впадал в ошибки, которыми по-
рождались его суеверия.
Приведем пример. Дикарь, присматриваясь к окружаю-
щей среде, примечал, что наиболее сильно то животное, ко-
торое упитанней, жирнее. В каких местностях племена здо-
ровее и, стало быть, крепче, сильнее, подвижнее? В тех, где
много пищи, где люди сытые. Отсюда следовал элементар-
ный вывод: в жире есть что-то такое, чего постичь нельзя
(оно невидимо, покрыто тайной), но несомненно благотвор-
но. Так в примитивных представлениях далеких наших
предков жир превращался в вещество, которое таит в себе
какие-то высшие, сверхъестественным образом помещен-
ные там жизненные силы, души, а может, и духи. Эти силы,
эту душу или духов хорошо бы заполучить, расположить
к себе.
Таковы истоки магии — лженауки, породившей колдов-
ские ритуалы применения жира и масел в ведовской, ша-
манской практике. А. Ранович, в сочинениях которого ос-
мыслен колоссальный материал по магии разных времен и
народов, приводил такие, в частности, примеры: «Арабы
восточной Африки мажутся львиным жиром, чтобы стать
храбрыми, как львы. Туземцы Андаманских островов при
посвящении юношей выливают на них свиной жир, чтобы
придать им крепости и силы»2. У одного из африканских
племен «собирают и смешивают жиры различных живот-
ных; этой смеси приписывают различные чудесные свой-
ства; раствор этой смеси в воде пьют по возвращении из
дальнего путешествия, чтобы восстановить прерванную
59
связь с местными демоническими силами; ею же помазы-
вают вождя»3. «С течением времени,— писал А. Рано-
вич,— связь между свойствами жира и душою животного,
от которого жир взят, стерлась, но практика жиропомаза-
ния осталась, и жир сам по себе стали рассматривать как
магическое средство»4.
Вот из какого сумрака веков тянется ниточка к христи-
анскому таинству миропомазания. Вот из какого арсена-
ла — из магии дикаря — до сих пор почерпаются право-
славным богословием аргументы для доказательства того,
что, мол, мазок маслицем на лбу сделает человека умнее,
мазок по груди — добрее и т. д.
Мы вправе, однако, спросить и верующих и священни-
ка: а зачем это второе таинство наложилось на первое —
крещальное? Выходит, крестили и недокрестили? Полу-
чается, что таинство крещения само по себе не имеет силы,
не дает той небесной благодати, которой жаждут для свое-
го чада верующие родители? Но ведь один из крупных до-
революционных богословов, сочинения которого и ныне
почитаются православной церковью, митрополит Макарий
писал, что в крещении человек «вновь рождается водой и
духом», «очищается благодатью божьей от всякого гре-
ха...»5. Как видим, церковники прямо связывают и дух
святой и благодать с крещальным купанием. Какая же на-
добность в повторном призывании того же святого духа
при первом помазании и для чего заклинание тем же духом
при повторном «припечатывании» мазью уже окрещен-
ного?
Церковная литература оставляет все эти вопросы без
убедительных ответов. И неслучайно. Катихизис дает такое
разъяснение: «Миропомазание есть таинство, в котором
верующему (это ребенку-то!—А. С.) при помазании освя-
щенным миром частей тела, во имя святаго духа, подаются
дары святаго духа, возращающие и укрепляющие в жизни
60
духовной»6. Но ведь и крещение, по тому же катихизису,
возрождало крещаемого «в жизнь духовную, святую».
Формулы, как видим, идентичны по смыслу. Стало быть,
логика показывает, даже с точки зрения церковной, равно-
значность обоих таинств. А коли так, то по меньшей мере
одно из них не нужно, даже в том случае, если человек ве-
рит в благодатную силу таинств.
Неотразимость этих доводов обнажает слабость бого-
словской аргументации. В ее обоснованиях необходимости
обоих таинств сразу не сходятся концы с концами. Более
того. Перечитайте хоть весь Новый завет, все его 27 про-
изведений, вы и там не найдете ничего о таинстве миропо-
мазания как об особой процедуре, в которой наряду с про-
изнесением магических формул должно присутствовать и
соответствующее действие — то ли это обливание, то ли
натирание, то ли просто смазывание маслом.
Из этого факта вытекает сам собою вывод: в начале
своей истории христианство не знало такого священнодей-
ствия. Первые христиане не мазали маслом ни детей, ни
взрослых. Они-то знали, что ритуал помазания был при-
надлежностью культов, им враждебных или чуждых. На-
пример, религии Египта для христиан были языческими-
А именно египетских жрецов посвящали, помазывая их го-
лову жиром. В Иудее совершенно обязательным актом бы-
ло помазание пророков, царей и первосвященников. Пер-
вые же общины христиан, кроме всех других причин, еще
и потому называли свои сообщества и свое учение Новым
заветом, что порывали с Ветхим (иудейским) заветом, ко-
торый нерушимо стоял на строжайшем соблюдении старой
обрядности. Христианство, отметая обряды, на первое мес-
то ставило веру в спасителя.
И тут неизбежен вопрос: зачем же позднее тем, кто уве-
ровал в Иисуса, понадобилось возрождать элемент отверг-
нутой иудейской религии и чуждых христианству языче-
61
ских культов? Для ответа нужно совершить небольшой
экскурс в историю Иудеи. Туда, где зародилось и откуда
пошло христианство.
Как невидимое миро стало видимым
Общественная жизнь Иудеи задолго до зарождения
сектантских общин (вроде ессейской или назарейской) не
мыслилась без участия пророков. Одни из них обретались
при дворах царей и влиятельных лиц, другие держали сто-
рону оппозиционно настроенных групп и даже сословий.
В атмосфере массовой религиозности народа, веры в бого-
избранность иудеев пророки представлялись чем-то вроде
ясновидцев, способных по наитию, по озарению свыше
предвещать грядущее. За ними признавалась также функ-
ция обличителей преступлений религиозного, этического,
а иногда и социального порядка. Вспомним Исайю, кото-
рый еще в VIII веке до нашей эры писал о средоточии ре-
лигиозной и политической жизни страны — об Иерусали-
ме: «Князья твои — законопреступники и сообщники во-
ров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не за-
щищают сироты и дело вдовы не доходит до них» (Исайя,
гл. 1, ст. 23).
И если принять во внимание превратности историче-
ских судеб этой страны (вавилонский плен, постоянная
угроза порабощения, борьба династий, засилье теократии
и безмерные страдания низов), то станет понятен широкий
интерес к пророчествам, характерный для Иудеи ветхоза-
ветной поры.
Видный исследователь истории религии М. М. Кубла-
нов пишет, что в Иудее того времени «никакие более или
менее значительные предприятия не начинаются без... со-
вета с пророками»7. Владыки, восходя на трон или намечая
воцарение преемников, приглашают не только служителей
62
храма, но и пророков. Последние совершают над государя-
ми обязательный обряд помазания на царство. В Библии
много таких эпизодов. Так, в книге Царств подробно пове-
ствуется, как Самуил, помазывая Саула, «вылил на голову
его» целый «сосуд с елеем» (I Царств, гл. 10, ст. 1). В той
же книге есть рассказ о том, как был помазан Давид, низ-
вергший Саула ( I Царств, гл. 16, ст. 13—14). В третьей
книге Царств (гл. 1, ст. 32—39) излагается весь церемони-
ал передачи власти Соломону — сыну Давида. Одряхлев-
ший государь призывает наряду со священником и пророка
Нафана, чтобы двое последних помазали царевича.
При этом считалось, что обряд совершает сам бог, по-
тому что елей, который приносили из храма, воспринимал-
ся как знак господнего расположения к помазаннику. Это
очень характерная особенность теократических взглядов
ветхозаветной поры: цари земные представлялись помазан-
никами божьими, а сам ритуал помазания становился в об-
щественном мнении чем-то самим собою разумеющимся —
печатью свыше, знаком богоизбранности того или иного
деятеля.
Но неудачи, постигавшие царей во внутренней и внеш-
неполитической борьбе, вели к тому, что идеал помазанни-
ка в представлениях «страждущих и обремененных» все
более смещался по мере усиления невзгод с земли на небо.
В III—II веках до нашей эры политическая обстановка
в Иудее сложилась таким образом, что надежды на восста-
новление самостоятельного еврейского царства рухнули
окончательно. Эксплуатация народных масс неимоверно
усилилась. И тогда-то в пророчествах с особой силой за-
звучала вера в приход небесного помазанника, посланника
господня. По существу само понятие помазания уже
трансформировалось в образное выражение, метафору,
обозначавшую избрание свыше, благословение на под-
виг страдания. В речах пророков, выходивших из низов,
63
бессильных изменить что-либо на земле, такой помазанник
являлся выражением их иллюзорной, обращенной к небе-
сам мечты об избавлении от тягот. Особенно сильная
вспышка таких мессианистских настроений совпадает с ок-
купацией Иудеи римскими легионами. Именно к той поре,
когда наместник Сирии Квинтилий Вар воздвиг по всей
Палестине две тысячи крестов, на которых завоеватели
распяли две тысячи евреев, дав им этим понять, что они
рабы державного Рима, относится увеличение авторитета
пророков и рост их числа. То некий Февд крестит в Иор-
дане отчаявшихся соплеменников и призывает их очистить-
ся перед приходом небесного спасителя. То распространя-
ется слух о таком же крестителе Иоанне. И всякий раз воз-
бужденная молва варьирует витающую в воздухе идею о
помазании и помазанниках.
Точно так было и при возникновении мифа о Христе.
Когда молва о некоем пророке по имени Иисус, будто бы
казненном в числе множества других возмутителей народа,
превратила этого проповедника в бога, его образ уже не
мог во мнении толпы мыслиться без особого знака, печати
богоизбранности: он был «помазан». А значит он пома-
занник, мессия (по-еврейски это слово звучало как
м а ш и а х, по-гречески — Христос).
Вот почему в канонических евангелиях легендарный
эпизод иорданского крещения обходится без помазания
в ветхозаветном смысле — без рога, полного елеем.
Однако автор катихизиса, стремясь все же свести кон-
цы с концами, вопреки историческим фактам пытается убе-
дить православных в том, что процедура помазания учреж-
дена все-таки во времена Иисуса. На вопрос, самим же со-
бою поставленный («О внешнем действии миропомазания
упоминается ли в священном писании?»), дает лукавый
ответ: «Можно думать, что слова апостола Иоанна отно-
сятся и к видимому помазанию...»8. Речь здесь идет о двух
64
стихах (20-м и 27-м) из 2-й главы первого соборного пос-
лания Иоанна. Проверим: дают ли они основание думать
так, как внушается катихизисом? Нет, не дают. В обоих
стихах Иоанна, как и у Павла (смотрите его второе посла-
ние в Коринф, главу 1-ю, стихи 21-й и 22-й), ни словечка
о елее: помазание всюду понимается в иносказательном
смысле — как нечто внутреннее, невидимое, то, что «в вас
пребывает» и долженствует обозначать лишь веру в мес-
сию, спасителя.
Так космополитический Новый завет христианства, от-
вергнувший ветхозаветную (исключительно иудейскую)
обрядность, отдал формальную дань многовековым тради-
ционным представлениям евреев о помазаннике божьем.
Для чего же в таком случае христианская апологетика
и богословие продолжают настаивать на необходимости
видимого помазания для всех людей; на том, что формула*,
произносимая священником, когда он мажет маслицем но-
вокрещенного младенца, взята из Нового завета? Эта нас-
тойчивость может показаться тем более странной в силу ее
очевидной нелогичности, что тот же самый катихизис, где
речь идет о видимой процедуре с елеем, признает в конце
концов и образное, символическое понимание помазания.
Ведь в «Деяниях» метафоричность этой церемонии выра-
жена еще более ясно, чем у Иоанна (в первом соборном по-
слании) и у Павла (в его втором послании к коринфянам).
Восьмая глава «Деяний» (стихи 14—17) повествует об об-
ращении в христианство только возложением апостольских
рук на головы неофитов. Без всякого масла, без возлияния
его на те же головы и без помазания им голов.
Итак, в одном и том же богословском комментарии
* Главными в этой магической формуле являются слова «печать
дара духа святого», относящиеся к тем крестообразным мазкам, ко-
торые чертит на теле ребенка священник.
5-535
65
к Новому завету мы зафиксировали парадоксальное на
первый взгляд суждение: и есть помазание, и нет помаза-
ния. Больше того, в «Пространном христианском катихизи-
се» сразу же за этим алогизмом следует признание того
неоспоримого факта, что миропомазание — ритуал, учреж-
денный не богом, а людьми, причем уже после апостолов:
«...чему могло послужить примером помазание, употребляв-
шееся во времена ветхого завета»9. Ах, сколь красноречива
и эта форма полупризнания и лицемерная его интонация!
Она помогает понять и объяснить религиозно-философскую
и социально-политическую суть катихизического пара-
докса.
Отцам христианской церкви, строившим свою религи-
озную организацию по образцу монархической системы
управления, нужно было соединить в единый узел, в осно-
вополагающий догмат элементы разных религиозных кон-
цепций. Как в иудаизме, так и в христианстве бог считает-
ся единым. Это положение зафиксировано в символе веры
на Никео-Цареградском соборе (325—381 гг. н.э.): «Ве-
рую во единого бога, отца вседержителя...»10. Но в том же
символе веры есть и другая, уже чисто христианская —
в противовес иудаизму — формула: «...и во единого госпо-
да Иисуса Христа... воплотившегося от духа свята...»11.
В этой второй формуле сразу два божества — Иисус (сын
божий) и дух святой. В сочетании с первым (отцом вседер-
жителем) получается уже как бы три бога. Но церковь ут-
верждает, что он один в трех лицах. Оставив в стороне
совершенно очевидную невозможность тождества единицы
и тройки, посмотрим на догмат о троичности единого бо-
жества со стороны интересующего нас вопроса. Этот дог-
мат понадобился отцам церкви для того, чтобы сплавить
воедино традиционные представления о едином божестве,
бытовавшие издревле в Иудее, с новым учением о мессии
Иисусе.
66
Аргументы для утверждения догмата о единосущной
троице черпались как из новозаветных книг, где, кстати,
о помазании елеем не могло быть и речи в силу того, что
пророки I века нашей эры как оппозиционеры царям-пома-
занникам обходились без елея, так и из пророческих книг
Ветхого завета, в частности, из книги Даниила (VIII в. до
н. э.). В этих книгах (например, Захарии, Исайи, Мала-
хии), написанных в атмосфере обостренной национальной
мечты о спасении порабощенного еврейского народа и его
страны, звучит исступленная вера в приход мессии. Дани-
ил, доводивший себя изнуряющими постами, бдениями и
молитвами до галлюцинаций, судя по его книге, грезил на-
яву. Так, однажды перед ним предстал в очередном виде-
нии гонец господень Гавриил, доверительно сказавший о
предстоящем будто бы пришествии помазанника, Святого
святых (Дан., гл. 9, ст. 21—26). Христианские переводчи-
ки и редакторы Ветхого завета не могли пройти мимо этого
пророчества: оно могло надежно закрепить во мнении тол-
пы божественный авторитет Иисуса. В масоретском тексте
Библии речь шла о безымянном «великом спасителе» («ма-
шиах-ханогид»). В переводе семидесяти ученых греков, соз-
дававших Септуагинту (греческий вариант Библии) эти
слова зазвучали как «христос-владыка». В русской же ре-
дакции, возникшей на основе греческого перевода, слово
Христос (отнюдь не собственное имя, а простое понятие —
«помазанник», «спаситель») переводчики пишут уже с
большой буквы — Христос. Так вольно или невольно был
совершен подлог: простое понятие трансформировалось
в собственное имя. Поставленное в ряд с другим именем
(Иисус), оно заставляло простодушного человека заду-
маться: как же не верить в Иисуса Христа, чье сошествие
с небес и муки смертные предсказали еще за восемь веков
до земного его подвига пророки! Теперь это уже не безы-
мянный спаситель, пригрезившийся человеку с легко воз-
5
67
буждавшейся психикой, склонному к религиозной экзаль-
тации, а вполне конкретный богочеловек, о котором пове-
ствуют и евангелисты, и апостолы, вера в которого форму-
лируется в догмате о троице соборным синклитом еписко-
пов.
У такого божества, конечно же, должна быть и своя
родословная. Представления о мессии, характерные для са-
мых низов общества, поставили в ней на почетное место
отца-плотника и мать-крестьянку. Ну, а те, кто с течением
времени стал задавать тон в общинах христиан — торгов-
цы, чиновники, философы, вельможи, родословную спа-
сителя повели по руслу глубоко традиционной династиче-
ской генеалогии — от царя Давида, помазанника, псалмо-
певца, восседавшего на троне. А ведь того помазывал на
царство незабытый Самуил — пророк, все время обретав-
шийся при дворах владык. По аналогии и Иисус вполне за-
кономерно — в классовых интересах христианской эли-
ты — превращался в помазанника божьего, «царя царству-
ющих», «господа господствующих». Перед ликом его при-
личествовало уже не громы небесные призывать на головы
сильных мира сего, а, возлюбив их, молить со смирением
Иисуса о всеобщей любви христиан друг к другу, незави-
симо от их сословной принадлежности. Ведь «все под богом
ходим», и только в этом смысле «все одним миром ма-
заны».
Вот почему комментаторы новозаветных книг, хоть и,
неловко, но настойчиво связывали в катихизисе сугубо сим-
волическое (невидимое) апостольское «помазание» с чисто
иудейским (видимым) обрядом. В былые времена он помо-
гал поддерживать монархическую идею о богоизбранности
помазанников божьих. А в наши дни зримая и ощутимая
его форма в сочетании с мистическим содержанием помога-
ет духовенству гальванизировать и насаждать представле-
ние о церковном маслице как вместилище и передатчике
68
благодати, посылаемой от самого бога (духа святого) и,
стало быть, содействует поддержанию веры в догмат о тро-
ичности божества. Кроме того, ритуал помазания являет-
ся средством, укрепляющим авторитет священства. Ведь,
совершая таинство, служитель церкви выступает как бы
посредником между богом и людьми. Этим и объясняются
богословские ссылки на Ветхий завет, призванные подчерк-
нуть древность традиции мистического общения людей
с богом в процессе обряда помазания.
Автор катихизиса пишет о ветхозаветном примере ми-
ропомазания как основании для христианской процедуры
над младенцами, ссылаясь на книгу Исход, и третью книгу
Царств. Но в последней — речь, кроме всего прочего, о
помазании на трон пророком Нафаном и священником Са-
доком царевича Соломона, сына престарелого царя Давида.
А в «Исходе»— рецепт мироварения и инструкция жрецам,
воспрещающая помазывать миром что бы то ни было, кро-
ме четко очерченного круга храмовых вещей, и кого бы то
ни было, кроме самих священников: «И сказал господь
Моисею, говоря: возьми себе самых лучших благовонных
веществ: смирны* самотечной пятьсот (сиклей), корицы
благовонной половину против того, двести пятьдесят,
тростника благовонного двести пятьдесят, касии** пятьсот
сиклей... и масла оливкового гин; и сделай из него миро
для священного помазания, масть составную, искусством
составляющего масти; это будет миро для священного по-
мазания...» (Исх., гл. 30, ст. 22—25). Далее столь же скру-
пулезный перечень того, что им мазать: «...скинию*** соб-
* Смирна — пахучая древесная смолка.
** Касия, или кассия — дерево (один его вид дает корицу, дру-
гой— сладкие стручки).
*** Скиния — вообще: шатер, куща, сень; здесь — походная цер-
ковь израильтян (до создания Иерусалимского храма).
69
рання и ковчег* (скинии) откровения, и стол и все при-
надлежности его, и светильник и все принадлежности его...»
(Исх., гл. 30, ст. 26—27). Инвентарный перечень храмовых
вещей довольно велик, поэтому не станем продолжать его.
Подчеркнем лишь самое важное: «...помажь и Аарона и
сынов его и посвяти их, чтобы они были священниками
мне... тела прочих людей не должно помазывать им... кто
составит подобное ему, или кто помажет им посторон-
него, тот истребится из народа своего» (Исх., гл. 30, ст.
30—33).
Здесь мы видим следы все той же древней магии, о ко-
торой говорили выше, кратко разъясняя истоки миропома-
зания. Но во времена, о каких повествуется в книге «Ис-
ход», те первобытные представления уже ©культивирова-
лись новым пониманием помазания: если у дикаря жир был
лишь передатчиком свойств духов и душ, то для иудейского
священника елей и миро уже сами по себе освящают и
предметы культа, и служителей храма, а по другим книгам
(например, Царств)— и царей, низводя на них дух божий.
Примерно то же представление о мире и елее сохраня-
лось и в православии вплоть до Октябрьской революции
и даже некоторое время после нее. До 1917 года в богослу-
жебном обиходе православной церкви строго соблюдался
так называемый чин последования. Он совершался в пер-
вый день великого поста. Тогда во всех церквах пастыри
внушали своей пастве мысль о том, что непризнание госу-
дарей помазанниками бога заслуживает страшного про-
клятья: «Помышляющим, яко православные цари возво-
дятся на престол не по особливому в них божью благосло-
вению и при помазании даров святого духа к прохождению
великого сего звания на них не изливаются; и тако дерзаю-
щим против них на бунт и измену — анафема»12.
* Ковчег — здесь: ларец или сундук для хранения священ-
ных книг и драгоценностей.
70
Нынче Московской патриархией эта формула изъята
из богослужебных книг. После Великого Октября церковь
уже не повторяет то, что писал, скажем, митрополит Мака-
рий: «Миропомазание царей на царство есть... особая,
высшая степень таинства, низводящая сугубый дух на по-
мазанников божьих»13. Современные священноначальники
отлично понимают необратимость революционного процес-
са. Они слышат, как звучит над планетой, набирая все но-
вую силу, исполненная неукротимого протеста против вся-
кого рабства — духовного и социального — песнь людей,
преобразующих и строй жизни и внутренний мир человека:
Никто не даст нам избавленья,
Ни бог, ни царь и не герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
И вот в «Журнале Московской патриархии» время от
времени начинают проскальзывать заявления, способные
вызывать улыбку: мол, и Библия осуждает монархический
образ правления как установление противочеловечное. Но
подгонка отдельных цитат под такие выводы не может
скрыть главного: весь дух, основное содержание священ-
ных книг пронизаны превознесением Господа и господина
(кстати, эти слева, по существу, синонимы). Мы напоми-
наем об этом затем, чтобы еще раз подчеркнуть вынужден-
ность приспособленческих перемен в современном право-
славии: сама история поставила его перед выбором — или
оно останется на букве и духе своих догматов и тогда те-
ряет всякую надежду на продление дней своих, или от кое-
каких догматов откажется, некоторым даст иное толкова-
ние, подчистит соответственно богословскую литературу —
и в таком случае может еще какое-то время просущество-
вать. Церковь выбрала второй путь, в чем можно убедить-
ся на примере сужения сферы применения таинства миро-
помазания. Впрочем, те православные, что, рассеявшись
' 71
по всему свету, признали духовным своим главой не пат-
риарха Московского, а лидеров контрреволюционного за-
граничного архиерейского Синода, те их единоверцы, кото-
рые поселились в Соединенных Штатах и тоже не пошли
«под омофор» Московской патриархии, по-прежнему дер-
жатся (по крайней мере, многие из них) старых канонов
времен «помазанника божия — императора Великия и Ма-
лый, и Белыя Руси».
В советской же стране, повторяем, политический смысл
таинства миропомазания выветрился. Осталась мистика
помазания при крещении. Но значит ли это, что с сужени-
ем сферы своего применения таинство перестало быть реак-
ционным в плане идеологическом? Нет, разумеется.
Мракобесная, чисто мистическая суть таинства оста-
лась почти во всей своей первозданности. Вспомним еще
раз предкрещальное елеопомазание. Какую роль здесь иг-
рает мазь? Ту же, что во время оно: елей в представлении
верующих и священства остается все тем же передатчиком
и вместилищем частицы божьей благодати. Этим елеем
чертят крестики на теле — знак приобщения к сообществу
рабов господних. И как бы ни пытались в наши дни свя-
щенники перетолковывать это понятие, раб все-таки есть
раб — человек, заглушающий голос свободного разума сво-
его, чтобы подчинить всецело мысль и чувства сверхъес-
тественному господину. Вспомним еще раз послекрещаль-
ное помазание миром, когда семь крестиков, намазанных на
разных частях тела ребенка, объявляются «печатью свято-
го духа». От дикаря через религии язычников, через иудей-
ский храм дотянулась до наших дней ниточка и этого свя-
щеннодействия. О магической «печати» как стародавнем
способе «откреститься», «запечататься» от нечистой силы
мы уже знаем из первой главы. Остается указать лишь на
истоки представлений о духе святом.
Иудеи, как известно, долгие годы провели в вавилон-
72
ском плену. Там, во храмах, что у рек вавилонских, они ви-
дели, как сирийцы и вавилоняне поклонялись Астарте, бо-
гине любви и плодородия. Изваянная из камня, она всегда
держала в руке голубя — аллегорию духа, исходящего от
нее, богини-матери. Этот образ также не исчез бесследно
из памяти последующих поколений: он повлиял и на фор-
мирование представлений о лицах христианской троицы;
от языческой богини-матери и ее голубки было почти ру-
кой подать до девы Марии и духа свята. Ведь не случайно
же евангелисты, говоря об иорданском Иисусовом креще-
нии, изображают духа свята, будто бы сошедшего на сына
божьего, в виде голубя. Таков взгляд на «духа божия» в
евангелии от Матфея. А Лука даже подчеркивает, что дух
тот был «в телесном виде» (гл. 3, ст. 22). Можно ли
представить парадокс курьезнее? Выходит, если и порхала
над Иорданом голубка, то вполне пернатая. Но в таком
случае что же остается от восьмого члена символа веры,
гласящего о троице, от самой, наконец, троицы: ведь одна
ее ипостась — дух свят — уже по существу не дух, она вы-
падает из божественного триединства, материализуясь в
обыкновеннейшую птичку? И, наконец, как можно в таком
случае говорить о «печати святого духа» при таинстве
миропомазания?
Понимая, что- раздумье над такими вопросами ведет
к разрушению веры и в троичное божество и в благодать
печати миропомазания, авторы «Журнала Московской пат-
риархии» уже решаются на фальсификацию евангелий.
Прот. Д. Боголюбов так и пишет о телесном голубе: нель-
зя, мол, эти слова евангелиста понимать буквально. Дес-
кать, дух был духом, а не птицей14. Но здесь уместно на-
помнить протоиерею поговорку: что написано пером, того
не вырубишь и топором. В евангельской фразе о телесном
духе отразилось очень древнее представление о голубе язы-
ческой богини.
73
Так что у атеиста есть все основания напомнить роди-
телям и кумовьям, присутствующим при «запечатывании»
новокрещенного младенца, выслушивающим формулу, в ко-
торой заключается мистическая суть таинства миропома-
зания, что они, советские люди, участвуют в ритуале, со-
держащем пережитки дремучих суеверий пастуха из древ-
ней Иудеи, земледельца из Вавилона. Словно и не прошло
двух с половиной тысяч лет со времен поклонения Астар-
те. Пусть задумаются православные, что эти двадцать пять
столетий миновали.
Мистика не хочет отступать
С пропагандой, заостренной против мистицизма, кото-
рый гальванизируется церковью во всех ее таинствах, и в
миропомазании в том числе, мешкать нельзя. Ее содержа-
ние и методику необходимо разрабатывать, рекомендовать
практическим работникам атеистического фронта, органи-
заторам культурно-воспитательной работы среди верую-
щих православной церкви. Да и священников не грех дер-
жать в нашем поле зрения. Там, где об этом помнят, не так
уж мало пастырей Христова стада сложило с себя сан, а
иные из них даже стали хорошими пропагандистами без-
божия. Об этом важно помнить, потому что православие и
ревностные его служители не намерены сужать до беско-
нечности сферу применения своих важнейших священно-
действий. В «Журнале Московской патриархии» об этом
говорится совершенно недвусмысленно. В одном из его но-
меров кандидат богословия иеродиакон Макарий (Вась-
кин) опубликовал иллюстрированный репортаж «Освяще-
ние мира в Богоявленском патриаршем соборе»15. Первое,
с чего он начал этот репортаж, было четкое указание на
сферу обязательного применения таинства миропомазания.
Сделав вид, что о помазании царей на троны в церкви сро-
74
ДУ будто не велось и речи, он зато говорит о необходимо-
сти совершать миропомазание «над каждым новокрещен-
ным», «над инославными христианами, когда они присоеди-
няются к православной церкви», о непременном примене-
нии мира и «при освящении новых храмов». Атеистам
важно помнить, что это отнюдь не только декларация. За
словом у церковников следуют дела: мистика изо всех сил
продвигается в жизнь, максимально приближается к лю-
дям. Указанные иеродиаконом священнодействия соверша-
ются с предельной помпой и пышностью.
Уже само приготовление мира обставляется сложней-
шим и длительным ритуалом, который должен внушить
каждой своей подробностью мысль о чем-то таинственном,
что окружает миро, сопутствует ему и содержится в нем.
Атеистам надо знать эту кухню, чтобы суметь за мишур-
ным ее блеском увидеть исток мракобесия.
Судите сами, есть ли хоть малость сгущения красок
в этом утверждении.
Те, кто варит и освящает миро (а это по канону церк-
ви— прерогатива высших ее иерархов), втолковывают ве-
рующим, что со времен иудейской книги Исход человече-
ство приняло от самого господа священный рецепт мира.
Напоминают, что в его состав должно войти до 50 разных
благовонных масел и веществ. Подчеркивают, что варить
их надо не когда попало, а через два года на третий. И не
абы как, а по особому чину — с литургией, с водосвятием,
окроплением сосудов и печи, с чтением евангелия. Распи-
сано все: самые обыкновенные дела, вроде растопки печи,
разливки «готовой продукции» и т. д., окутываются фле-
ром таинственных манипуляций и молитвословий. И, гля-
дишь, человек, склонный к религиозной экзальтации, и сам
уверовал, что происходит нечто сверхъестественное, да еще
и в окружении своем о том же начал разговоры вести. Ну,
а священники по должности своей распространяют, за-
75
крепляют эти представления. Так разбегаются неслышные
круги по глади тихой заводи, когда под ряскою всплеснет
неведомое что-то.
А людям надо показать, что ничего сверхъестественно-
го нет на монастырской мироварне. Просто храм, построен-
ный когда-то в честь Донской иконы божьей матери быв-
шего Донского же монастыря, был всегда и остается
своего рода заповедником, в котором церковь оберегает
свою традицию мироварения и освящения мира.
Почему это действо совершается через два года на тре-
тий?
Потому что еще с дохристианских пор, со времен пифа-
горейской секты живет в мистически настроенных умах
вера в магию чисел. Для Пифагора математика была рели-
гией, и не простой, а тайной (за разглашение тайны вычис-
лений пифагорейцу грозила смерть). Так вот двойка в
представлении пифагорейцев была символом любви, союза,
тройкой выражалось совершенство. Следы этой мистиче-
ской символики мы видим и в календарном распорядке ми-
роварения, и в троичности божества, которому угодно ми-
ро, и в объявлении самой церкви союзом людей, объеди-
ненных на началах столь совершенной любви, что и врагам
прощает прегрешения.
Или такие детали ритуала, как выбор даты для мирова-
рения и формы сосудов для розлива мира. Это, как прави-
ло, воскресенье — седьмой день недели; это непременно
емкость типа древних, почти шарообразных, алавастров*.
Семерка в христианстве — наследие той же магии чисел.
Испокон веков человек, обнаруживая внешнюю связь непо-
хожих явлений, полагал, что открыл нечто таинственное,
исходящее от внешних сил. Иначе он не мог понять, почему
* Алавастр — в обиходе древней Руси сосуд из алебастра, как
правило, круглый.
76
на лице человека семь органов чувств (два уха, два глаза,
две ноздри и рот), в созвездии Большой Медведицы семь
звезд, на небе семь (как полагали в старину) планет, а год
удобнее всего разделить на седьмицы. Умозрительное раз-
двоение мира на мир чувственных вещей и как бы отры-
ваемый от них другой мир — идеальный, мир абстракций
(а числовых — тем более) с давних пор было исходной
точкой идеалистических воззрений. И православие впита-
ло многое из них. Отсюда в церкви и семь таинств, и особо
торжественные богослужения по седьмым (воскресным)
дням, семь сослужителей при постели болящего и т. д. От-
сюда и округлость алавастров: шар, как и тройка, в мате-
матической магии — знак совершенства; понимай, стало
быть, что совершенное вещество (это самое миро) изго-
товлено для таинства, без которого нечего помышлять о
совершенной (христианской) жизни православного.
Вот так — по пунктам — разобрав каждую деталь ми-
роварения, можно будет помочь православному иными,
проясненными глазами взглянуть и на то, что вослед за
мироварением произойдет в Богоявленском патриаршем со-
боре, в Москве. Там миро будут освящать. Литургию по-
ведет сам патриарх. Сослужают ему двенадцать священни-
ков. Почему дюжина? Церковь учит: в память о числе
апостолов. Но ведь особый взгляд и на это число сложил-
ся отнюдь не случайно. Еще вавилонские и александрий-
ские звездочеты, бывшие в то же время и жрецами, окру-
жили дюжину ореолом таинственности. На небе они отме-
чали двенадцать созвездий, практика счисления открывала
им особые удобства этого числа (способность делиться
на 2 и 3, на 4 и на 6, в отличие от десятки, которая по вели-
чине близка к дюжине, а возможности деления представ-
ляет вдвое меньшие—лишь на 2 и на 5). Сравнительная
история науки и религии убеждает в несомненности того
факта, что служители бога во все времена так или иначе
77
паразитировали на достижениях науки, эксплуатировали
добытый ею материал, переосмысливая его, символизируя,
превращая в лженауку — мистику.
А чего стоит такая, например, «интермедия» в ритуале
освящения мира! Вот в собор привезли из мироварни пол-
ные сосуды. В них подливают по капельке «древнего» ми-
ра, которое хранится в домашней церкви самого патриарха.
Считается, что эта «древняя» мазь хранится со времен кре-
щения Руси князем Владимиром. Но ведь тысячи раз от-
ливая оттуда и, конечно же, опять туда доливая новое
миро, разве могли хоть каплю сохранить того, древнего?
Нет, конечно. Но православные считают, коль прочитаны
надлежащие молитвы, коль все окроплено святой водой,
коль трижды патриарх обошел эти сосуды, стало быть, бла-
годать таинственно вошла во все эти емкости.
Но ведь и здесь, во всем этом наборе слов, хождений
и манипуляций так и проглядывает древний-древний пред-
шественник священства — шаман.
Однако люди истовой веры, ослепленные блеском се-
ребра и золота сосудов и крестов, элатотканных облачений,
опьяненные по существу мистериальной многозначительно-
стью действа, необычностью запахов, витающих в соборе,
звучанием издревле сохраняемых напевов, веруют, что от
сего момента миро свято и надо, стало быть, держаться по-
елику можно ближе к этой святости. От таких людей, как
видно, ускользает та противоестественность, которая вид-
на в сочетании таинственных манипуляций над священной
мазью с житейской прозой, окружающей ее. Вот освятили
миро. И началась обыкновенная снабженческая суетня:
ключарь и архивариус собора хлопочут о флягах, бутылях,
звонят на вокзалы, в аэропорты. Это чтоб миро разлете-
лось и разъехалось по городам и весям; чтобы даже там,
где о таинствах в большинстве своем люди не знают, не
78
ведают, клирики и причетники периферийных церквей при-
общили к миропомазанию как можно больше народу.
И если не всегда и не везде удается поразить вообра-
жение мирян помазанием инославца, то уж такие события,
как открытие нового храма, церковь старается обставить
так, чтобы всемерно оживить интерес и к освященной мази
и к связанным с ней священнодействиям.
Вот один характерный пример.
На Выборгской стороне Ленинграда в 1967 году нача-
лась реконструкция района, где проспект Непокоренных
пересекается с Гражданским. Церковку Святой троицы
пришлось снести. Взамен нее на Шуваловском кладбище
открылась новая — во имя Александра Невского, которого
церковь, как известно, почитает святым. Духовенство ро
главе с митрополитом Ленинградским и Ладожским Нико-
димом устроило по этому поводу длинную череду пышней-
ших богослужений.
Кто был там, мог заметить, сколь густо насыщалась
служба элементами древнего колдовства, пропитавшего
весь христианский культ. Надо, скажем, положить на жерт-
венник крышку (как столешницу на стол), возьми моло-
ток да прибей ее. Нет, прежде каждый гвоздь кропят, а
забивают... четырьмя камнями (по камню на каждый
гвоздь). Ну чем не пещерная техника! Приколотили — вы-
кинь же каменья. Нет, их кладут под жертвенник на крес-
товину проножек. Кажется, готов престол для господа.
Нет, чтобы создать иллюзию присутствия на нем тела
убиенного сына божия, на крышку крестообразно льют
красное вино с родостамой (розовой водой) и в пять пар
священнических рук втирают это в доску, чтобы покрасне-
ла, словно кровью облитая. Надо украсить стол (прости-
те,— жертвенник) приличным покрывалом. Возьмите кра-
сивые скатерти. Нет, для церкви это слишком просто. Она
хочет, чтобы люди живо представляли на столе тело убито-
79
го бога. Для этого стол обряжают в так называемую сра-
чицу (нижнее белье) и в индитию (верхнюю одежду), как
по евангельской легенде облачали труп казненного Иисуса.
Потом крест-накрест перевязывают облаченный стол шну-
рами. Так суеверные наши пращуры обвязывали заверну-
тых в саван покойников из опасения, что души мертвых, не
будучи скручены веревкой, встанут и повредят живым.
Столпы и доску (те же ножки и столешницу стола) с благо-
говением помазуют миром — со всех сторон по три креста
(трижды четыре — двенадцать, плюс еще три — пятнад-
цать). Идут вдоль стен и на стенах все той же мазью ма-
жут крестики. И кадят, кропят, молитвословят.
Нет, никто не вправе упрекнуть нас в сгущении красок.
Мы еще сократили, опустили уйму столь же нелепых под-
робностей. Среди них нашлось место и остаткам чисто ди-
карского обожествления «инструментов» каменного века,
и магии чисел, и мистики жиропочитания.
Весь этот концентрат мистических воззрений и дей-
ствий, прямо вытекающих из них, венчала литургическая
служба с особым таинством евхаристии.
Но о литургии и этом таинстве — особый разговор, в
главе третьей.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
О ТАИНСТВЕ ЕВХАРИСТИИ
Беседа о причастии
Был в моей атеистической практике такой случай. Толь-
ко что в Московской патриархии вышло в свет новое изда-
ние Библии. Редактор ее (тогда еще видный богослов, а
позднее — сложивший с себя сан и ставший атеистом Алек-
сандр Осипов) восстановил в священной книге христиан
несколько стихов, которые до той поры синодскими редак-
торами опускались. Хотелось ознакомиться с новинкой.
А у одной моей знакомой она уже была. Женщина встрети-
ла меня настороженно:
— Оружие врага хотите изучать? Так поискали бы в
своих арсеналах.
— Полноте,— возразил я старой женщине.— Какой вы
мне враг? Я знаю: в городской читальне вы постоянная
гостья. Моя домашняя библиотека, если хотите, тоже к ва-
шим услугам.
На том и сошлись. Я читал ее Библию. А она — книги
с моих полок. Человек с дореволюционным высшим обра-
зованием, она выказывала изрядную начитанность. Но
весьма своеобразную. Заговорим об Анатоле Франсе —
она обращается к таким его вещам, как «Прокуратор
Иудеи». Причем не преминет кольнуть и автора и героя
его повести. Понтий Пилат, который, по Анатолю Франсу,
6-535
81
на склоне лет никак не мог вспомнить, встречался ли ему
когда-то проповедник по имени Иисус, вызывал у нее него-
дование:
— Подумайте: и он еще не помнит!
Заговорим о русской истории — она свернет к летопис-
цу Нестору, разделит с ним его восхищение красотою служ-
бы византийской церкви.
Затронем ее поездки в Москву или областной центр
(мол, что увидела, какие здания, музеи ли, премьеры?)—
расскажет, как в дни визита иностранных иерархов к пат-
риарху всея Руси она подошла под благословение самого
патриарха Антиохийского. А в областном центре была на
панихиде по усопшем схиархимандрите*.
На бытовые темы перейдем — о знакомой старушке
расскажет: мол, та письмо из Англии получила, пишут
родные той старушки, что сумели доказать свою родослов-
ную аж от самого Владимира крестителя Руси.
И до щемящей боли становилось жаль мне эту женщи-
ну: ведь до чего же обеднила ее умственную жизнь, сузила
до крайних пределов круг ее интересов церковь! Вот она,
страшная сила всякой религии (и христианской в том чис-
ле)— мир даже начитанного человека в ее лоне становит-
ся однобоким, искривленным. А при такой односторонно-
сти много ли найдется собеседников, друзей, подруг с бо-
лее широкими взглядами? Так вокруг человека церковь и
ее идеология создают пустоту. А в вакууме жить невыно-
симо. И верующий ищет себе подобных. Церковное обще-
ние становится его потребностью.
— Всем хорош наш город,— говорила та моя знако-
мая,— да вот беда: причаститься негде. А ведь так хочется
сходить на проскомидию, принять причастие.
* Схиархимандрит — монах с высшей степенью иноческого зва-
ния, принявший т. н. схиму (самые строгие монашеские правила).
82
Вот оно что! Не столько догматика церкви, не столько
нравственное богословие нужны этой женщине (хотя, ко-
нечно же, и то и другое мило ее сердцу), сколько привле-
кает сам культ с его богослужениями — литургией, таин-
ством причащения.
— Уходит из мира древнее благочестие,— с грустью
говорила женщина.
— Это вы о том, что нынче мало кто желает прича-
щаться?— спросил я ее.
— И об этом,— согласилась она.
— Но ведь и те, для кого еще дорого это таинство,—
возражал я,— нынче причащаются совсем не так, как древ-
ние христиане.
— Как это не так?
— А вот смотрите, что писал об этом Фридрих Эн-
гельс.— И читаю фрагмент из его работы «К истории ран-
него христианства», там, где речь идет об Откровении Ио-
анна Богослова: Иоанн еще не знает ни крещения, ни вто-
рого, более позднего таинства — причащения. «Если в
лютеранском тексте Христос обещает каждому твердому в
вере... прийти к нему и совершить с ним тайную вечерю,
то это лишь вводит в заблуждение. В греческом тексте сто-
ит deipneso — я отужинаю (с ним), и английская библия
совершенно верно передает это словами: «I shall sup with
him». О тайной вечере даже как о простой поминальной
трапезе здесь абсолютно нет и речи»1.
— Но ведь Энгельс — атеист,— опуская глаза, сомне-
вается женщина.
Такая реакция верующих на аргументы атеистов до-
вольно часта. Церковь внушает своим чадам, что всякий
безбожник — хулитель веры, безнравственный человек, не
более. И мы долго говорим о величайшей научной добросо-
вестности марксистов-исследователей истории религии и
6*
83
атеизма; о том, что они великолепно знали не только все-
общую историю, но и историю раннего христианства.
— Вот, пожалуйста,— сняв с полки, подаю моей собе-
седнице другую книгу — евангелие.— Читайте 11-ю главу
из поедания апостола Павла к первым христианам той об-
щины, что была в Коринфе: «Вы собираетесь так, что
это не значит вкушать вечерю господню; ибо всякий по-
спешает прежде других есть свою пищу, так что иной бы-
вает голоден, а иной упивается. Разве нет у вас домов на
то, чтобы есть и пить?.. Посему, братья мои, собираясь на
вечерю, друг друга ждите. А если кто голоден, пусть ест
дома» (I Кор., гл. 11, ст. 20—22, 33—34). Этот текст на-
писан гораздо позднее Апокалипсиса.
— Разве не очевидно,— помогаю задуматься собесед-
нице,— что то, что вы называете нынче причастием, было
поначалу просто ужином единомышленников, сторонников
нарождавшейся новой религии? Что же касается той риту-
альной трапезы, в ходе которой ее причастники считали,
что они приобщаются к сущности бога, то такое «таинство»
бытовало давным-давно, задолго до христианства. И пер-
вые ратоборцы за эту новую религию относились к нему с
опаской, как к языческому установлению. Другие же смот-
рели на традиции язычества сквозь пальцы, прощая ново-
обращенным христианам их прежние привычки. Эти две
струи в набиравшем силу потоке христианства захлестыва-
ли одна другую, сшибались бурными водоворотами на раз-
ных этапах формирования догматики и культа. Лишь с
VII века причащение стало таинством, которое признал
весь христианский мир. Но признал-то он, таким образом,
и крупные элементы языческих религий.
В заключение я дал моей знакомой томик К. Маркса и
Ф. Энгельса, порекомендовав особенно две работы послед-
него — «Книгу Откровения» и «К истории раннего хри-
стианства». Позже она брала с моих полок «Катихизис без
84
прикрас» Александра Осипова и другие книги. Но воспи-
танная в глубокой вере в богоустановленность христиан-
ских таинств, все же никак не могла склониться к истине,
которая заключается в том, что евхаристия, как и все дру-
гие шесть таинств,— установление земное, человеческое.
Обстоятельства сложились так, что продолжить обще-
ние с этой интересной женщиной не пришлось. Но беседы
с ней мне надолго запомнились. Вывод из них следовал
один: роль причащения в арсенале культа и идеологии пра-
вославной церкви необычайно велика. Это таинство исполь-
зуется священством для непрерывного воздействия на
паству.
В Балхаше однажды был даже такой случай. Одна гру-
боватая, малокультурная женщина явилась в горсовет и
без обиняков предложила исполкомовским работникам вы-
дворить атеистов из их клуба, а в помещении храм божий
обосновать.
— А то куда годится это дело!— подытожила она.—
Причаститься негде.
И опять, как видим, тот же довод — человеку верую-
щему никак нельзя без причастия.
Что такое «снедь» пасхальная?
Что ж это за таинство, без которого у православного на
душе непокой? Посмотрим же, послушаем пасхальное бого-
служение, ознакомимся с элементами литургии и в другие,
непасхальные, праздники церкви. И хотя они до утомления
длинны, внимательный глаз и чуткое ухо подметит и услы-
шит детали, что слагаются в пышное театрализованное
действо. Церковь практикует его с единственной целью —
заставить молящихся зрительно представить и эмоцио-
нально пережить евангельскую легенду о страстях Иисусо-
вых.
85
Субботняя (под самую пасху) вечерня совмещается с
литургией Василия Великого. Пение сменяется чтением так
называемых паремий, и снова начинается пение. О чем чи-
тают и о чем поют? Из Библии извлекаются пророчества
о грядущих муках Христа. Певчие в стихах призывают мо-
лящихся «господа петь и превозносить во веки». Словесное
внушение, усиленное мелодией старинных стихир*, в мо-
мент, когда несколько звонких голосов грянут 81-й псалом
царя Давида («Воскресни, боже, судия земли!»), в бога-
той церкви производит впечатление. Но и в бедной церков-
ке либретто действия все то же: именно в этот миг мрачные
облачения снимаются, и клир, живехонько переодевшись,
предстает в сверкающих белых ризах. Смысл переоблаче-
ния — в напоминании молящимся о легендарном эпизоде
из заключительной главы Евангелия от Матфея (там речь
идет о том, как ангелы при гробе Иисуса в виде молнии, в
одежде словно белый снег, отваливали камень от гробовой
двери).
Мерцающие язычки свечей, белые одеяния служителей,
серебристые покровы взамен сумрачных на аналое, престо-
ле, жертвеннике преображают помещение. Хор взывает
«Да молчит всякая плоть человеча», внушая все то же: за-
будь, вошедший, о себе, о земле, о народе, думай об одном
лишь Иисусе. Ведь он себя отдал «в снедь». Так и поется:
«в снедь верным». Дальше мы увидим и кухню, где. эта
снедь приготовляется, и «обед», в процессе которого право-
славные скушают эту снедь — своего Иисуса, сына божье-
го, являющегося, как известно, на правах одной из ипоста-
сей неделимой троицы в то же время и самим богом. Сло-
вом, бог будет съеден. А пока до этого не дошло, звучит
изумительный (в хорошем, разумеется, исполнении) ир-
* Стихира — хвалебная песнь (точнее — тропарь), поется на ут-
рене и вечерне. Тропарь — церковный певческий стих вообще.
86
мое* ** *** канона: «Не рыдай мене мати...», за ним еще не-
сколько песнопении (так называемые причастен и от-
пуст ).
Все это длится несколько томительных часов. Люди в
тесноте и духоте, в сладковато-приторном чаду кадильных
воскурений переминаются с ноги на ногу, у многих нервы
натянуты. У бывалых священнослужителей умение взвин-
чивать эмоциональный настрой прихожан порою развито
до жутковатых степеней совершенства: мне не раз прихо-
дилось слыхивать женские рыдания и истерику как раз в
тот миг, когда певчие хватали за душу призывами ирмоса:
«Не рыдай мене ма^и, зряще во гробе... востану бо...» Как
знать, отчего плачут? Может, строчки эти напомнили ма-
тери о сыне, что замучен фашистами, вдове о муже, павшем
на войне. Но ведь думать о своем, о земном при виде пла-
щаницы****— грех: «Да молчит всякая плоть челове-
ча»,— неумолимо требует хор. И разрывается меж небом
и землей изболевшее человеческое сердце.
Веками складывались ритуал литургий, их текстовой и
музыкальный и, если можно так сказать, сценарный мате-
риал. И творцам его нельзя отказать в основательном зна-
нии психологии. Пожалуй, трудно отыскать в литургиче-
ском каноне такое место, что так или иначе не возбуждало
бы эмоций, не затрагивало душу, не влияло бы на умона-
строение.
Истомились люди на субботней литургии Василия Ве-
ликого. Кто послабей физически, чья нервная организация
потоньше, почувствительней, и уйдет, глядишь. А придет
ли завтра — как знать? Церковь предусмотрела и это об-
* Ирмос — вступительный стих.
** Причастен — один из молитвословных жанров.
*** Отпуст — молитва при окончании церковной службы.
**** Плащаница — полотно, покрывало с изображением леген-
дарной сцены положения Иисуса в гроб.
87
стоятельство. Лишь только отзвучали последние стихи ли-
тургического отпуста, священнослужители устраивают
передышку: освящают хлеб, вино и раздают припасы мо-
лящимся. Только оставайтесь, пожалуйста. А закусили,
запили, уж вроде бы и уходить неловко: слушай новые чте-
ния— из «Деяний апостолов». О чем? Опять о том же —
о воскресении Иисусовом. А дальше великое множество
песнопений, среди которых и уже знакомое «Не рыдай мене
мати». При ее звуках отворяются царские врата, оттуда
шествуют священники, кадят, кадят у плащаницы, подни-
мают ее выше, выше и несут в алтарь. Тут царские врата
затворяются. Что за ними происходит, никому не видно.
Но считается, что стоят там клирики в молитвенном молча-
нии. А потом — колокольный звон. Алтарные врата снова
нараспашку. Богомольцы валом валят на церковное по-
дворье. Уж тут-то и клиру, и причетникам, и певчим рабо-
та: вздымаются иконы, атмосфера нагнетается. К моменту
возвращения в церковь все, сгрудивщись вокруг креста,
перед входными дверями останавливаются. Православным
внушается, что эта часть «сценария» должна напомнить им,
как жены-мироносицы стояли у гробовой двери, узнав о
воскресении Христа. И так каждым элементом ритуала,
как капля в камень — стук и стук!— все в ту же точку:
думай о гробе, о том, кто в гробу, о муках его, о вознесении
(ведь ты червь, ты прах, так радуйся, что сподобился у гос-
подня гроба постоять). И хор великолепно звучащим тро-
парем внушает:
Христос воскресе из мертвых,
Смертцю смерть поправ,
И сущим во гробех
Живот даровав.
Это поэтичное четверостишие будет звучать по ходу
празднества снова и снова. Но великолепное по форме и
88
звучанию, оно несет в себе реакционнейшую мысль: мол,
смерть Христа и его воскресение означают недействитель-
ность, упразднение действительной смерти; мол, и человек
умрет лишь плотью, чтобы воскреснуть духом для вечно-
го блаженства, вечной жизни (если он, разумеется, не дерз-
нет оставить лоно церкви). Опасная иллюзия, ведущая
к тому, что жизнь, настоящая жизнь на земле, отдается
православными бесплодным молитвам и таинствам в на-
дежде, что здесь, среди людей, их забот и свершений —
лишь преддверие для настоящей жизни там, за гробом.
Вот какие идеи утверждаются литургической практикой
церкви, запечатлеваются театральной пышностью в уме и
сердце некритически мыслящих, но впечатлительных лю-
дей. Внушительный, веками отшлифованный канон пас-
хальных богослужений и литургий, что проводятся по ве-
ликому множеству других христианских праздников, силой
эмоционального своего заряда как бы закрепляет в голове
православных страшный по своей бесчеловечности афоризм
Иисусова апостола: «Жизнь — Христос, смерть — приоб-
ретение» (К филиппийцам, гл. 1, ст. 21). Это демобилиза-
ция умственных и душевных сил человека, необходимых
для созидательной, творческой жизни, и отдача их в полон
мистической мечте о радости совершенно невозможного
бытия «в мире горнем». Именно эти мысли возбуждают
священники у мирян и в тот миг, когда за стихирой «Вос-
кресения день» начинается сперва целование друг друга
среди клириков, а потом и по всему храму — христосуется
всяк с кем попало. При этом меняются крашеными яичка-
ми. Здесь все, внушают проповедники, имеет смысл. Трое-
кратное лобызание означает воскресение Христа на третий
день после смерти его, цвет яиц — символ искупительной
крови Христа.
Однако как ни длинно пасхальное богослужение (хотя
мы больше, чем наполовину сократили его для выделения
89
лишь самой сути), во храме все еще народ, и священство
продолжает службу.
Управившись с так называемой светлой утреней, начи-
нают еще одну литургию (уже не ту, что была вечером с
субботы на воскресение: за нею после передышки, «замо-
рив червячка» хлебом и винцом, богомольцы участвовали,
как мы помним, в «предпразднственной полунощнице»,
перешедшей в утреню). Эта новая воскресная литургия на-
зывается литургией Иоанна Златоуста. Тут опять «Хри-
стос воскресе», призывы к его воскрешению (не зря же го-
ворят в народе: повторение — мать учения; вот и вколачи-
вается вновь и вновь та же идейка о бренности бытия; вся
разница лишь в новых текстах и мелодиях). А потом пере-
кликами — то с левого крыла клироса, то с правого — так
называемые антифонные* молитвы нараспев. Над их со-
держанием и атеисту, и православному тоже не лишне за-
думаться. «Боже, ущедри ны,— умоляет хор,— и благо-
слови». Вот так: хоть трудись, хоть не трудись, а без моль-
бы об «ущедрении» от господа не надейся на достаток и на
радости. Потом снова чтения. Читают «Деяния» (те места,
где речь идет о том, что уже после смерти Христос будто
являлся его ученикам); под колокольный звон слушают
богомольцы четвертое евангелие. «Вначале было слово... и
слово было бог» (Иоанн, гл. 1, ст. 1). Если священник гра-
мотен, он оглашает ряд фрагментов не только на русском,
но и на еврейском, греческом, латинском.
А в финале всего этого массового спектакля перед ико-
ной Христа на аналой торжественно ставится артос —
попросту хлеб. Для верующих же он отнюдь не прост.
Ведь вокруг него, как водится, кадят ладаном, его кропят
* Антифонное пенне — поочередное (диалогическое) пение солис-
та и хора, а также двух частей хора.
90
святой водой, припасенной впрок еще с крещенской «иор-
дани», возглашают славословия. Целую неделю хранится
этот хлеб, а в субботу на святой седмице его разламывают
на кусочки и раздают православным. Одни его съедают
тут же, другие, завернув в узелочки, несут домой, на бож-
нице хранят до особого случая. Но и те и другие в простоте
сердца верят в то, что после специальной пасхальной мо-
литвы на освящение артоса крошка хлеба этого способна
обеспечить здоровье, исцелить недуги тех, кто эту крошку
съел. Что там поликлиники? Артос — вот панацея от всех
бед. Больше того: «Пасха нетленная — миру спасение». Вот
что такое артос, учит духовенство, вовлекая прихожан в об-
щее пение по канону, звучащему в церквах со времен
Иоанна Дамаскина.
Итак, мы видим, что пасхальное богослужение живо на-
поминает те мистерии, что входили в дохристианские куль-
ты земледельческих языческих народов. Боги у них часто
олицетворялись в плодах земных. Падало зерно в землю —
умирало божество; пробившийся к солнцу росток оборачи-
вался колосом — это возрождалось к жизни, воскресало
божество; вознаграждая себя за труды, сеятель и жнец ел
хлеб и полагал, что приобщается к животворному, спаси-
тельному божеству. Разумеется, приобщение это обставля-
лось ритуалом пышных торжеств, священнодействий, так
или иначе отображавших страдания и смерть и радость об-
ретенной богом жизни. Пасхальное богослужение христи-
ан — результат трансформаций и взаимопроникновений
старых мистериальных культов, новых религиозных пред-
ставлений и новой обрядности религии Христа.
— Нет,— упорствуют обычно при таких разъяснениях
люди глубокой, а точнее безотчетной веры,— ведь артос не
просфора, а вкушение его еще не причащение, как и пас-
хальное богослужение — не таинство.
91
Верно в этом возражении лишь то, что таково учение
церкви. Такова мертвая буква церковной схоластики. Ана-
литический же ум видит отчетливую и самим же богослови-
ем оттеняемую слитность евангельского рассказа о казни
Христа с драматическим представлением молебствий на
седмицу пасхи. И хотя этот рассказ и это представление
не стали таинством, но целиком вошли и в пасхальное бого-
служение и в литургию. А в ней, литургии, тот же идеоло-
гический заряд, что и в сценарии молебствий на святой не-
деле. Что же касается формального (канонического) отли-
чия пасхального артоса от евхаристической просфоры, то
вспомним относящуюся отнюдь не к форме, а к существу и
того и другого молебствия мысль из канона литургии Ва-
силия Великого (ок. 330—379 гг.). Это благочестивейшая
с точки зрения богословия мысль о «царе царствующих»,
о «господе господствующих», который дал себя «в снедь
верным». В снедь — как тут ни толкуй: на съедение тем,
кто в него верует. И в память об этом отдании, говоря жи-
тейски,—«на зубок», люди ели на седьмой день пасхи хлеб-
артос. Таким образом, на наших глазах ниточка языческой
идеи смерти бога и его воскресения, людской радости при-
общения к телу бога, по существу, тянется от Озириса и
подобных ему страдающих и оживающих богов до Христа
и артоса на христианской пасхе, до просфоры — в любой
непасхальной литургии. Ведь неслучайно один из церков-
ных писателей II века Ириней, разъясняя «высший», мис-
тический смысл евхаристии, обращался к таинственному
для всех стародавних времен явлению — «смерти» и «вос-
кресению» зерна. Это необъяснимое по тем временам явле-
ние в голове древнего пахаря мистифицировалось в рели-
гиозный и поэтический образ, ставший сердцевиной рели-
гиозно-философских учений о причащении. Вот она, эта
мысль Иринея: «...хлеб, взятый из земли, под влиянием
призыва к господу уже не есть обыкновенный хлеб, а евха-
92
ристия, состоящая из двух элементов — земного и небес-
ного». И дальше, уже по чистой аналогии: точно так и «на-
ше тело, приняв святую евхаристию, перестает быть тлен-
9
ным и получает надежду на вечное воскресение» •
Литургическая «кухня» и богоядение
Евхаристия — это и есть причащение. Это, по учению
церкви,— важнейший элемент литургии. Не зря «Про-
странный христианский катихизис» уделяет разбору этого
таинства наибольшее место и внимание. Если о миропома-
зании считается достаточным дать мирянину одну странич-
ку, о крещении — три неполных, то причащение трактуется
на шести страницах. Читаешь их, и кажется, что время за-
мерло, словно и не пролетели над землей со времен Иринея
восемнадцать столетий: автор катихизиса в определении
главнейшего христианского таинства пережевывает и в на-
ши дни ту же идею II века: «Причащение есть таинство,
в котором верующий под видом хлеба и вина вкушает са-
мого тела и крови Христовой для вечной жизни»3.
Этот «обед» расписан самым тщательным образом и
соблюдается во всех мельчайших деталях в каждом храме
поелику возможно без изменений. Именно здесь, в совер-
шении таинства — святая святых церковного консервати-
зма. Именно мистику — сердцевину и душу дремучей сво-
ей философии сохраняет в нерушимости и «непорочности»
религия Христа.
Оттого-то так докучлив и мелочен автор катихизиса,
внушающий мысль о важности всех подробностей литур-
гии. Это богослужение «должно быть совершаемо в храме,
которого трапеза*, или по крайней мере, вместо трапезы
* Трапеза — здесь стол (престол, жертвенник) в алтаре.
93
антиминс*, на котором совершается таинство, должен быть
освящен архиереем»4. Отчего такой почет столу и скатерти
(пусть даже сделанным более вычурно, чем обычные обе-
денные стол и скатерть)? Потому, со значением ответству-
ет катихизис, что «трапеза, на которой совершается таин-
ство причащения, называется престолом», и потому, что
«на ней Иисус Христос, как царь таинственно присутству-
ет»5. Чуть забегая вперед, заметим, что вот на этом-то сто-
ле, который в то же время является престолом «царя цар-
ствующих», «господа господствующих», верующим и пред-
лагается скушать небесного монарха. Но не запросто —
взял ложку, нож и приступай. А «со страхом, славою и
верой»,— по ритуалу, что долженствует внушить мистиче-
ский трепет, молитвенное чувство. Именно этот флер и над-
лежит сорвать пропагандисту, разъясняя верующим вред
того таинства, что, по катихизису «составляет главную и
существенную часть христианского богослужения»6. Зада-
ча эта не из легких. Ведь по давней традиции верующий
готовится к причастию, полагая, что он вступит в общение
с самим богом. Специфический молитвенный настрой уси-
ливается тем больше, чем скрупулезнее христианин соблю-
дает обязательный пост, истощая себя, ослабляя психиче-
ски. Многие при этом готовятся не к простому присутст-
вию при богослужении, а как и наставляют их священники,
как учит «Журнал Московской патриархии»,— к активно-
му участию в таинстве: по «Уставным заметкам», прилагае-
мым к «Церковному календарю», вычитывают, что будут
петь за той молитвой, а что прочтут за другой, повторяют
тексты по «Кануннику» и Новому завету.
Это очень важно знать каждому атеисту, особенно мо-
лодому, у которого бабушка, дедушка, а иногда и родители
* Антиминс — т. н. вместопрестольник, полотно с изображением
мертвого Иисуса. При евхаристии этим полотном покрывают престол-
трапезу.
94
веруют. А молодой человек, воспитанный в советской шко-
ле, порой даже представить не может, по каким дремучим
тропам блуждает мысль близких ему людей, когда они го-
товятся к причастию. Один мой знакомый говорил на этот
счет:
— Да мои старики почти и не веруют. Подумаешь, схо-
дят в церковь, домой просвирку принесут да там кусочек
съедят, запьют глотком вина с ложечки.
Наивный молодой человек и не представляет, что для
его стариков причащение — великая благодарственная и
умилостивительная жертва. Они благодарят бога за искуп-
ление, будто бы принесенное человечеству смертью Иисуса.
Они вымаливают милости у бога за грехи свои и за гре^и
«скончавших живот свой». Они искренне полагают, что,
получая кусочек, или, как говорят церковники, «частицу»
просфоры, вместе с ней приобретают и преимущества, вы-
текающие из принадлежности именно к православию. Что-
бы внушить верующим мысль о невозможности никаких
преимуществ у какой бы то ни было религии (а у христиан-
ской, может быть, тем более), не лишне посмотреть, при
каком же таинстве присутствуют наши старики на литур-
гии. Недооценивая эту составную часть атеистического вос-
питания, а порою и гнушаясь ей, мы нередко несем урон
на ниве идеологического просвещения масс. Изучая не-
сколько лет назад организацию культа и влияние клириков
на сохранение прихода при Осакаровской церкви Казан-
ской богоматери, я убедился, что настоятель храма провел
в церковную «двадцатку» стариков и старушек, состояв-
ших членами семей наиболее уважаемых граждан района.
На прихожан это производило большое - впечатление. А
ведь их детям и внукам, работникам райисполкома, школы,
союзпечати, районо, сельскохозяйственных органов следо-
вало бы помнить мудрый завет Емельяна Ярославского:
«...раз уж человек признает семейную жизнь, семью, то он
95
должен заботиться о ее воспитании... Он должен изо дня
в день отстаивать свои взгляды...»7. Но для этого нужно
знать взгляды верующих. Нужно понимать и реакцион-
ность литургической мистики.
Первым «актом» литургии, на которую спешат миря-
не — наши бабушки, а то и родители,— является проско-
мидия. Это, говоря как можно популярнее,— кухня, «в ко-
торой приготовляется вещество для таинства». Служитель
храма в полном облачении священнодействует с традицион-
ными принадлежностями таинства. Перед ним дискос —
золотое блюдо. На дискосе — потир (золотая чаша), нож,
именуемый копием, и ложка, называемая лжицей. Со скла-
да доставлено вино. В просвиренной заранее заготовлены
просвйрки. Мука для выпечки просфор берется не абы ка-
кая. На этот счет есть строжайшее предписание церкви:
«...хлеб должен быть такой, какого требует... святость таин-
ства и пример Иисуса Христа и апостолов, т. е. хлеб квас-
ной, чистый, пшеничный»8.
По приготовлении «вещества» из хлеба и вина проско-
мидия сменяется вторым актом действа — литургией огла-
шенных. Истинный смысл этого слова нынче уж позабыт.
По обыкновению оно употребляется лишь где-нибудь в
толчее по адресу нескладного, без толку шумливого, а то
и хамоватого пролазы.
— Оглашенный,— бросят ему вслед и забудут тут же.
А ведь оглашенными в былые времена звали иноверцев,
которых только начинала церковь обрабатывать, чтобы
окрестить да, время погодя, допустить и к причастию. Наи-
более фанатичные из православных клеймом оглашенного
припечатывали заодно и тех, кто отступал от установлений
святой церкви, сомневался в пользе ее таинств. Поп, нало-
жив на такого человека епитимью (церковное наказание),
оглашал свою меру воздействия в назидание вольнодумцу
или ослушнику, а заодно и для острастки другим во храме,
96
так сказать, при всем честном народе. За таким оглашени-
ем нередко следовала мера посерьезнев — Владимирка*.
Казенный суд во имя поддержания в народе страха божье-
го подпирал православную церковь особой статьей уложе-
ния, по которой за хулу на святыню и таинства отправляли
в места не столь отдаленные на срок до шести лет. Прошло
то время навсегда: с победой Октябрьской революции сво-
бода совести утвердилась для всех. Церковникам поневоле
пришлось поубавить пыл. И вот сейчас, когда отзвучит на
литургии положенный по чину репертуар песнопений, мо-
литв, фрагментов из евангелий и деяний апостольских, уж
не услышишь того, чем испокон веков завершалась вторая
часть литургии. Священник громогласно возглашал с
амвона:
— Оглашенные, изыдите!
И люди, как сквозь строй, под насмешки правоверных
(«Оглашенные!», «Нехристи!») выходили в притвор.
Нынче этот элемент исчез из литургии начисто. Даже те,
на кого временно наложено покаяние, не изгоняются вон.
Опасается церковь: не поредела бы паства.
Таким образом, с литургией оглашенных (которую,
кстати, можно так назвать уже лишь по канону, а не по
фактической организации) нынче сливается третий акт
богослужения — литургия верных. Вот тут и начинается
собственно таинство евхаристии. Идеологической ее осно-
вой, так сказать, первоисточником церковь считает слова,
какие будто произнес Христос, когда в последний раз ужи-
нал со своими учениками. Фанатики, однако, оскорбляют-
ся, когда эту трапезу называют ужином. То была, по их
мнению, тайная вечеря, на которой апостолы, принимая
хлеб и чашу от Спасителя, услышали такие его слова:
«Приимите, ядите: сие есть Тело мое... пейте... сие есть
* Дорога, по которой гнали арестантов на каторгу.
7-535 97
кровь моя...» (Матф., гл. 26, ст. 26—28). Примерно то же
сообщается и в главе 14, ст. 22—24 в евангелии от Марка.
. Вот это легендарное событие христиане и вспоминают
на литургиях и в великий Пяток (пятый день страстной
недели). Здесь есть, однако, любопытный нюанс: на обыч-
ной литургии верующих причащают, а в тот самый Пя-
ток — нет. Непоследовательность очевидная. Богословы
выходят из положения так: мол, в Пяток действует неру-
шимый вывод церкви — голгофская жертва Христа заме-
няет жертвы всех алтарей. Но из этого следует, что Иисус
рассматривал свою смерть как жертвоприношение («снедь
для верных»). Как бы там ни было (пусть не сходятся кон-
цы с концами в схоластической премудрости богословия),
а к великой этой жертве духовенство приобщает на обыч-
ной литургии, о какой и идет у нас речь. Как это делается,
нам пересказывать нет нужды — достаточно вспомнить
картинку литургии верных, гениально зарисованную
Львом Толстым в его романе «Воскресение». Вот эта кар-
тинка:
«Содержание молитв заключалось преимущественно
в желании благоденствия государя императора и его се-
мейства...
Сущность богослужения состояла в том, что предпола-
галось, что вырезанные священником кусочки (просфо-
ры.— А. С.) и положенные в вино, при известных манипу-
ляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь бога.
Манипуляции эти состояли в том, что священник равно-
мерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него
парчовый мешок, поднимал обе руки кверху и держал их
так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что
было на нем. Самое же главное действие было то, когда
священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и
плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предпола-
галось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело
98
и кровь, и потому это место богослужения было обставле-
но особенной торжественностью.
«— Изрядно о пресвятей, пречистой и преблагословен-
ной богородице»,— громко закричал после этого священ-
ник из-за перегородки, и хор торжественно запел, что
очень хорошо прославлять родившую Христа без наруше-
ния девства девицу Марию, которая удостоена за это боль-
шей чести, чем какие-то херувимы, и большей славы, чем
какие-то серафимы. После этого считалось, что превраще-
ние совершилось, и священник, сняв салфетку с блюдца,
разрезал серединный кусочек начетверо и положил его сна-
чала в вино, а потом в рот. Предполагалось, что он съел
кусочек тела бога и выпил глоток его крови. После этого
священник отдернул занавеску, отворил середние двери и,
взяв в руки золоченую чашку, вошел с нею в середние две-
ри и пригласил желающих тоже поесть тела и крови бога,
находившихся в чашке.
Желающих оказалось несколько детей.
Предварительно опросив детей об их именах, священ-
ник, осторожно зачерпывая ложечкой из чашки, совал глу-
боко в рот каждому из детей поочередно по кусочку хлеба
в вине, а дьячок тут же, отирая рты детям, веселым голо-
сом пел песню о том, что дети едят тело бога и пьют его
кровь. После этого священник унес чашку за перегородку
и, допив там всю находившуюся в чашке кровь и съев все
кусочки тела бога, старательно обсосав усы и вытерев рот
и чашку, в самом веселом расположении духа, поскрипы-
вая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами
вышел из-за перегородки.
Этим закончилось главное христианское богослуже-
ние»9.
Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Именно
так свершается таинство евхаристии. Но так воспринима-
ется оно человеком, отрицающим христианские таинства.
7
99
Таким человеком и был Лев Толстой. Церковь не простила
ему его критической позиции. В секретном циркуляре, что
разослан был синодом по епархиям, кроме всего прочего,
отмечалось, что Толстой «...глумится над святыми таин-
ствами и обрядами святой православной церкви...». А по-
сему «воспретить совершение поминовения, панихид и за-
упокойных литургий по графе Льве Толстом...». Это был
сигнал к травле гения, славы и гордости земли русской.
Фанатики слали больному писателю гнусные письма. Тол-
стой ответил на синодское определение с достоинством:
«Сказано, что я отвергаю все таинства. Это совершенно
справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым...
колдовством». Против этой абсолютно верной мысли и по-
ныне возражает церковь, потому что модернизм ее, касаю-
щийся по преимуществу второстепенных элементов учения,
отнюдь не распространяется на существо основных догма-
тов и таинств.
Попробуем рассмотреть эту мысль на примере того же
таинства причащения. Это нужно, чтобы рассеять зряшные
обиды слепо верующих в благодатную силу таинства (они
обижаются, когда им говорят, что причащение — пережи-
ток колдовских обрядов дикарей). Дело в том, что церковь
неустанно убеждает паству в непреложности своего учения
о так называемом пресуществлении. Суть этого учения
состоит в нелепом с точки зрения здравого смысла убежде-
нии, будто хлеб и вино могут превратиться в тело и кровь.
Но права разума на проверку христианской догмы церковь
решительно отвергает, «ибо сего нельзя постичь никому,
кроме бога». Давид Юм (1711—1776 гг.) по этому поводу
остроумно заметил: «...из всех религий самой нелепой и
безрассудной является та, последователи которой, создав
свое божество, съедают его». И дальше: «...я думаю, что...
нет такого догмата, который давал бы столько поводов для
насмешек, как догмат о пресуществлении: он до такой сте-
100
пени нелеп, что не поддается никаким аргументам»10. Ан-
глийский философ не сгущал красок. Нелепость догмата о
пресуществлении смущала и многих христианских рефор-
маторов. Многие из них (баптисты, лютеране, кальвинисты
и др.), дабы отвести от христианства неотразимые удары
его критиков, стали объяснять символически обряд вкуше-
ния хлеба и вина в память об Иисусе. Но римская церковь,
а вместе с ней и православная, рьяно ополчились на сто-
ронников символизации таинства. Фома Аквинский — этот
«бык ученья»* своим авторитетом маститого богослова
стремился доказать, что сам Иисус содержится в каждой
частице гостии (пресная облатка католического прича-
стия). А другой теолог — Г. Биель, нимало не смущаясь
тем, какие эмоции может вызвать его утверждение, внушал
и еретикам и правоверным, что в причастии содержатся
даже «волосы, ногти, борода и все прочее, относящееся к
красоте этого славного тела, в которое Христос облекся».
Впрочем, все эти суждения были лишь простым закрепле-
нием в головах «овец христова стада» мистических писаний
Иоанна Дамаскина (ок. 650—ок. 750 гг.) и других, еще
более ранних, христианских вероучителей. Иоанн Дамас-
кин, например, так писал о причастии: «Тело есть воисти-
ну соединенное с божеством, еже от святыя девы восприя...
самый хлеб и вино претворяются в тело и кровь божию»11.
Однако, дружно ополчаясь на протестантов за их по-
пытки рационализировать религию Христа, сделать ее бо-
лее приемлемой для просвещенного буржуа, между собой
католики и православные и поныне ведут бой из-за несход-
ства взглядов йа причастие. Римская церковь стоит на том,
что гостия должна быть из пресного теста, православие ра-
тует за квасное причастие. Для человека неверующего, но
не ставшего еще убежденным атеистом, этот спор — непо-
* Выражение Г. Гейне (см. стихотворение «Диспут»).
101
мятная схоластика, не больше. Воинствующий же атеист,
изучая софизмы тех и других, обнаруживает, что, если не
все, то очень многое в этой распре проистекает из противо-
речий самих новозаветных книг. Ведь вся евангельская ле-
генда о Христе дает настолько пеструю картину жизни
Иисуса, что, опираясь на одни и те же тексты, православ-
ные приходят к выводу: сын божий перед смертью ел квас-
ной хлеб (отсюда просфора у них на кислом тесте); като-
лики, взывая к тем же самым евангелиям, вопиют: «Нет.
Иисус ел в день опресноков!». А посему и причащаются
пресной гостией. Не последнюю роль тут, конечно, играют
и соображения престижа: обе стороны не желают посту-
питься ни йотой в своих претензиях на первенство в истол-
ковании догматов веры. При надлежащем осмыслении и
этой догматической тяжбы вдумчивый пропагандист атеиз-
ма сможет существенно обогатить свой арсенал: ведь прин-
цип «Библия против Библии» действенно испытан уже мно-
гими. Разноголосица в священном писании сводит к нулю
основополагающие поучения известных богословов. Перед
лицом яростной дискуссии, которую ведут между собой ка-
толики и православные, сообща атакующие протестантов,
что остается от таких, к примеру, апологий основных дог-
матов христианства, как «Догматическое богословие» Ма-
линовского? В нем говорится, что «богодуховенность свя-
щенного писания состоит в том, что священные писатели,
что ни писали, писали по непосредственному возбуждению
и наставлению святого духа, так что не только предохраня-
емы были им от заблуждений, но и положительно получа-
ли откровение истины божией». Хороша же истина, прикос-
новение к которой высекает столько жгучих искр! Для ил-
люстрации достаточно одной: за символическое толкование
таинства причащения Тридентский сдбор предал анафеме
(вечному проклятию) всех христиан-протестантов.
Никаких символических переосмыслений!—на том сто-
102
ит христианская церковь в вопросе о пресуществлении.—
Вино и хлеб в буквальном смысле — живая горячая кровь
и сладчайшее тело Иисусово. Как муки и смерть Христа —
искупительная жертва за грехи человечества, так прича-
стие — умилостивительная и благодарственная жертва че-
ловеков богу своему.
Тут и возникает вопрос: как родилась жутковатая эта
идея о жертве в общинах первых христиан? Для ответа на
этот вопрос необходимо присмотреться к родословной
жертвоприношений. Итак,
Родословная жертвоприношений
Ее истоки — в кромешной тьме веков. В одной статье
А. В. Луначарского есть блестящие на этот счет суждения.
Он говорил о первобытном человеке, только что покинув-
шем деревья и приобретшем прямую походку. Этот человек
видел и на себе чувствовал злую силу стихий. Не имея точ-
ных представлений об их природе, не умея воздействовать
на них, он начинал в них видеть «новые тела его врагов,
тех страшных душ, покинувших человечьи тела... которых
трудно умилостивить...»12. Но тот же человек ощущал в
другое время года и почти материнскую ласку природы.
Для него, конечно же, и тут были души, но уже «дружески
настроенные, те, с которыми человек находится в глубоком
союзе»10.
Для того человека было естественно стремление задоб-
рить, а если можно, обмануть незримых, непонятных не-
другов, возблагодарить других — добрых, благожелатель-
ных. В этом искусстве появлялись знатоки, специалисты
умилостивления. Мы видим их везде на обозримом поле
человеческой истории. Вот лишь один пример. Австралия.
Ее аборигены — тотемисты. Это значит, что каждый их
род возводил свое присхождение к какому-то определенно-
103
му богу-предку. Один род, считалось, шел от бога-кенгуру,
другой — от бога-змеи и т. д. На убийство такого живот-
ного налагалось запрещение — табу. Ему поклонялись. Но
раз или два в году его поедали. Делалось это так: люди
рода во главе с колдуном, хранителем ритуала общения с
душами предков, шли туда, где, как считают, обитали души
богов-покровителей. Там человек своею кровью кропил
обиталище тотема. А в заключение съедал — кто кенгуру,
а кто — змею. Предполагалось, что при этом скрепляется
союз богов и человека. Считалось, что человек приобрета-
ет качества богов. Пережитки тотемизма видны во множе-
стве религий. Почитайте библейскую книгу «Исход»: там
евреи в свой пасхальный праздник поедают жертвенного
агнца. В этой же Библии есть явные следы других, еще бо-
лее древних жертвоприношений. Вспомните то место, где
Авраам заносит нож над глоткой собственного сына, чтобы
принести его в жертву богу. Правда, ангел освобождает
патриарха от такого жертвоприношения. В этой легенде от-
разился переломный период, когда человеческие жертвы
богам стали постепенно заменяться принесением на жерт-
венник первинок — ягненка, хлебов из муки нового урожая
и т. д. Причем часть этого добра отдавалась богам, дру-
гая — поедалась за праздничной трапезой.
Но в разных концах земли кровавые жертвы богам со-
хранялись еще очень долго. Например, испанские конки-
стадоры застали на земле ацтеков расцвет кошмарной по-
литеистической религии. Огромный сонм богов, почитав-
шихся ацтеками, считалось, можно ублаготворить лишь
приношениями к жертвенному камню тысяч и тысяч лю-
дей. Даже самый добрый бог этого народа — Кецалько-
атль, основавший, как полагали ацтеки, их страну, давший
им ремесла и религию, не мог обойтись без человеческой
крови.
Широко известен и культ другого божества ацтеков —
104
Тескатлипока. За год до его праздника жрецы выбира-
ли красивейшего юношу. Красавцу поклонялись все, как
богу. Ему устраивали жизнь, по понятиям того времени,
достойную богов: несколько жен, пиры в застолье у арис-
тократов, наряды, свита, удовлетворение всех желаний. А
в должный час, в день торжества перед лицом молитвенно
настроенной толпы жрецы бросали юного «бога» на жерт-
венник. Каменным ножом ему распарывали грудь, выхва-
тывали еще трепетное сердце и эту жертву бросали к ногам
изваяния Тескатлипока. Четверо других жрецов собирали
хлещущую кровь и кропили ею изображение бога, кукуруз-
ные поля, толпу молящихся. Завершающим актом этого
празднества было пиршество: жрецы съедали сердце «бо-
га»-юноши, аристократы же разговлялись его туловищем.
Ацтеки искренне считали, что этой жертвой, этой трапе-
зой они очищались от грехов, вступали вновь в союз с бо-
гами, получая от них незримые дары божественных благо-
словений, благодати.
Похоже на кошмарный сон? Но, к сожалению, это факт
истории. Богоядение как непременный элемент входило в
оелигиозную обрядность очень многих древних народов.
Как ритуальный, мистический акт необычайной важности
оно предварялось очистительными процедурами — омове-
ниями, постами, покаянием. И многое из древних этих обы-
чаев перешло со временем в культ религии Христа. Ведь
христианство зарождалось там, где до него бытовали мис-
териадьные культы фригийского Аттиса, древнеиранского
Митры... В культе последнего ритуал причащения пред-
ставлял собой тайную вечерю, участники которой вкушали
хлеб, размоченный в вине, разбавленном водой. Ну чем,
скажите, не тайная вечеря Иисуса? Это поразительное
Сходство во всем — содержании обряда, месте и времени
его бытования — ставило в весьма щекотливое положение
раннехристианских писателей. Один из них, Юстин (II в.)
105
вынужден был объяснить это тождество между митраист-
ским и христианским причастием «кознями дьявола».
Но это, конечно же, не аргумент в защиту церковного
догмата о богоустановленности евхаристии. Христианство,
его догматика, культ с седмиричным комплексом таинств
не свалились в готовом виде с неба. У них, как и у всякого
общественного явления, земная история. А истоки ее, как
мы показали, ведут к кровавым культам богоедства. До-
статочно вспомнить еще раз характерные особенности та-
инства причастия (укажем лишь на те, которые в зарисов-
ке трех актов литургии не были нами подчеркнуты).
Вот взял на проскомидии священник просфору. Раньше
(до Никейского и Латеранского соборов) ее выпекали в ви-
де человеческой фигуры. Разве не видна здесь тень дав-
нишних, человеческих жертвоприношений? Здесь не греш-
но припомнить и то, что не смог замолчать даже Минуций
Феликс (уже известный нам защитник христианства).
В 9-м пункте своей апологии он приводит слова критика
религии Христа. Вот они, эти старинные строки: «Перед
лицом, посвящаемым в таинство, кладут младенца, покры-
того мукой, чтобы обмануть неосторожных; новичку пред-
лагают нанести по поверхности муки невинные по видимо-
сти удары, и он убивает младенца, нанося ему невидимые,
незаметные раны. Его кровь — о ужас!— жадно слизыва-
ют, тело с остервенением разрывают на части»14. Здесь
следует оговориться, что, вполне возможно, в полемике тех
давно прошедших лет сказался перехлест, диктуемый оже-
сточенностью борьбы. Но нет, как говорится, дыма без ог-
ня. В кругах историков раннего христианства хорошо из-
вестна книга немецкого буржуазного писателя Даумера
«Тайны древнего христианства». В ней приводится обшир-
ный материал, убеждающий, что у христиан бытовал об-
ряд причащения человеческой кровью и телом.
Нынче о мрачных тех временах напоминает православ-
106
ным просфора. После Никейского и Латеранского соборов
форма ее упростилась — стала выпекаться обыкновенная
булочка с шишечкой наверху. Но долженствует эта булоч-
ка напоминать с благоговением вкушающим ее о туловище
сына божия, а шишечка — о его голове. Именно в эту «го-
лову» врезается нож священника, который рассекает ее
крест-на-крест на четыре части. В этих жестах напоминание
и о кресте — отвратительном орудии убийства, явившегося
в то же время добровольной жертвой Иисуса, и о копье,
которым, по евангельской легенде, пробил его ребро легио-
нер из какой-то когорты римских захватчиков. Точно такое
же уподобление видим мы и при вкушении вина. Прежде
чем поднести желающим причаститься потир, наполненный
вином, в него доливается горячая вода («для теплоты»,—
как говорят священники). Делается это с той целью, чтобы
человек, только что съевший кусочек «тела сына божия»,
как можно ближе к естеству представил, что теперь запива-
ет проглоченное мясо натуральной, неостывшей кровью бо-
га, в жертву принесенного. Больше того, целованием жерт-
венника и, по выражению Л. Толстого,—«того, что на нем»
(потира — в частности), священник подстегивает вообра-
жение причастников: перед мысленным их взором должно
предстать распятое тело, кровоточащую рану которого они
лобызают, ощущая истекающую сукровицу. И не какую-то
абстрактную кровь бесплотного бога. А натуральную —
человеческую: ведь бесплотный бог для самозаклания на
Голгофе, по учению церкви, предварительно вочеловечился.
Таким образом, не атеисты, а сами же творцы богословия
ставят твердо, бестрепетной рукой между причастием и че-
ловечиной знак равенства.
Так замыкается логический круг: связь между богояде-
нием, ведущимся с мрачных пор человеческой дикости, и
главным таинством святой православной церкви установ-
лена полностью.
107
Теперь правомерно поставить вопрос: как же этот пере-
житок жуткой кровавой обрядности сохранился до наших
дней? На чем он сегодня, в двадцатом-то веке держится?
Ответом на этот вопрос будет рассказ
О трех китах ритуала причащения
Начать его можно с того, в какой обстановке вершится
литургия.
В храмах, что построены встарь, человек не может ос-
таваться равнодушным. За девятнадцать веков своего су-
ществования церковь, используя лучшие творческие силы
народов, накопила колоссальную традицию храмовой архи-
тектуры. Достаточно назвать прославленный на весь мир
шедевр русского деревянного зодчества на острове Кижи,
или парижский Нотр-Дам, или собор святого Петра в Ри-
ме, златоглавые соборы Московского Кремля, храм Васи-
лия Блаженного на Красной площади, белокаменную цер-
ковку Покрова на Нерли и великое множество других изу-
мительных творений гениальных зодчих. Но даже там, где
церкви возводились без участия больших мастеров, все
равно эти здания становились “в ряд лучших сооружений
своего времени. В них была своя красота. А стремление к
прекрасному, как известно,— естественное состояние чело-
века. И человек тянулся туда, где могло быть удовлетворе-
но его эстетическое чувство.
В храме эта жажда красоты насыщалась и созерцанием
фресок, ликов святых, написанных зачастую великими жи-
вописцами. В молчаливом изумлении остановились рестав-
раторы, счищавшие в первом послевоенном году поздней-
шие наслоения с изначальных росписей Софийского собора
в Киеве: их взору открылось чудо древнерусского искус-
ства — «Нерушимая стена». Одним из элементов этой ком-
позиции была, кстати сказать, картина «Таинство евхарис-
тии».
108
А церковная живопись Андрея Рублева! Ведь она стала
эпохой в художественном мышлении Руси. Этот мастер сло-
мал древние каноны чисто церковного — на византийский
манер — письма и создал русскую школу живописи. У не-
го даже тема «Страшного суда» (в Успенском соборе во
Владимире) звучит не идеей возмездия, а надеждой на сча-
стье. А «Троица» его, что экспонируется в Третьяковке!
Это о ней современники говорили, что «воззрением на свя-
тую троицу побеждается ненавистная рознь мира сего».
Гуманистические идеи, а не «страх господень» водили ки-
стью, может быть, самого светлого гения старой Руси.
Но церковь по-своему трактует и использует талант
художников, создавших и украсивших храм. В ее истолко-
вании приглушается мысль архитектора, ваятеля, живопис-
ца, на первый план выпячивается не земное представление
художника о красоте, не идеалы его, а особая разновид-
ность мистики — обширный комплекс символики так на-
зываемого храмоздательства. Невозможно представить,
чтобы служитель церкви стал разъяснять мирянину, что
вот, мол, такими-то и такими-то архитектурно-композици-
онными средствами зодчий выразил то-то. Если речь пой-
дет, скажем, о круговом плане здания, священник веро-
ятнее всего обратится к трафаретному набору храмозда-
тельских символов — остатков древней магии, из которой
христианство сберегло, наверно, со времен халдейских муд-
рецов, сочетавших занятия математикой с функцией жре-
чества, представление о круге, как о символе вечности.
Заговорят ли люди об особенностях купола, настоятель
скорее всего подчеркнет, что купол — место для изобра-
жения вседержителя, что в парусах пронизанного светом
свода приличествует быть звероголовым ликам авторов
евангелий, а не картине страшного суда и т. д.
Так церковь испокон веков насиловала талант, извра-
щала и ставила себе на службу каждое его проявление. Так
109
было и с гуманистическими созданиями ваятелей, и с пол-
ными чисто человеческого чувства и страстей творениями
композиторов. Но какие бы требования ни предъявляла
церковь к художникам, выполнявшим ее заказ, земное, че-
ловеческое прорывалось и звучало даже в тех произведе-
ниях, что писались на чисто догматические темы,— напри-
мер, в баховских «Страстях по Матфею» и в гречанинов-
ской «Сугубой ектенье» (особенно если исполнялась она
Федором Шаляпиным). И все-таки уже сам факт восприя-
тия художественной вещи в церкви, подчинение ее священ-
ством основной идее проповеди, ходу и задачам богослу-
жения отнимает у любого творения многое, лишает его са-
мостоятельности, превращает в раму или фон, призванный
украсить и возвысить, подсластить и сделать максимально
приемлемыми реакционнейшие идеи христианской религии.
Это верно в отношении всякого священнодействия, а ког-
да мы говорим о больших церковных праздниках — тем бо-
лее. К этим дням великолепие храмов усиливается и при-
боркой помещений, и световыми эффектами, и курением
благовоний, и блеском дорогих окладов икон, и вырази-
тельностью чтения, и улучшением хорового пения (на кли-
рос часто приглашаются профессиональные певцы). В та-
кое время церковь не скупится раскошелиться. Практикам
атеистической работы должна быть хорошо известна та
тенденция, которую недавно очень ясно выразил один
иерарх, призвавший «отцов настоятелей, благочинных оза-
ботиться организацией церковных хоров и приглашением
грамотных и опытных чтецов и всемерно поощрять их, не
1
скупясь на это важное дело» .
И церковь не скупится. При этом организаторская
функция клириков, как явствует из вышеприведенного
митрополичьего призыва к настоятелям и благочинным,
возрастает. Они усердствуют, сплошь и рядом поощряя
низменные чувства, пробуждая в людях, не обременяющих
110
себя особой щепетильностью, в людях, этически мало раз-
витых, именно те качества, что вытравливаются культурой
нового мира, моралью социалистического общества. Вот не-
сколько примеров, отнюдь не исключительных.
Есть в Тихоновке — пригороде Караганды Михаиле-
архангельская церковь. На должность председателя ее цер-
ковного совета в свое время проведен был Чеботарев, чело-
век, получавший от государства приличную пенсию. Но
стоило причетникам, что отираются вокруг церковной
кружки, подсказать Чеботареву: мол, в их среде его доста-
ток будет лучше, как человек без твердых Принципов
устроился в храме божьем. Лишь за 1967 год это новое
место обеспечило ему тысячу рублей за усердие в украше-
нии церкви, в сохранении числа прихожан. Совет церкви
Михаила-архангела особенно рьян в подготовке тех литур-
гий, что завершаются таинством причастия. Приведем
лишь несколько фактов, ставших достоянием гласности (а
сколько их скрыто круговой порукой причта!). Муки и вина
запасается столько, чтоб оставалось и организаторам бого-
служения. У церковного кладовщика Козлова однажды об-
наружился излишек ста пятнадцати просфор, кассир Зеб-
рин прихватил семь литров вина для причастия. И гово-
рится это вовсе не к тому, что вот, мол, как низменно они
наживаются. Отнюдь не к этому. Нам важно понять, что,
закрывая глаза на махровое цветенье стяжательских ин-
стинктов среди причта; и служителей, настоятели таких
храмов получают уверенность в безусловном усердии лю-
дей без совести и чести на удобрении нивы божией. Ведь
не спроста же этот причт не ведет как должно ни прихода,
ни расхода того добра, что идет на подготовку к прича-
стию: чтобы преуменьшить действительную статистику та-
инств, треб и иных обрядов, чтобы умножить таким обра-
зом экономическую базу храма, от которой в прямой зависи-
мости стоит рост возможностей религиозного воздействия
111
на свой приход и даже дальше — за весьма условную чер-
ту прихода (ведь в городскую церковь едут и из сел).
Может быть, Алма-атинский Никольский кафедраль-
ный собор в этом смысле чем-то отличается? Ничуть не
бывало. Передо мною целая папка ревизорских актов, ко-
торые проливают некоторый свет на одно из земных осно-
ваний, каким церковники поддерживают мистическую тай-
ну приготовления причастия, даров святого духа. Вот
девять актов на покупку в 1965 году муки для выпечки про-
сфор (напомним, что эти булочки, как учит богословие, не
что иное, *ак пречистое тело Иисусово). Так вот, мука на
это «тело» покупается с базара. Акты не утверждаются,
сдача хранителям как должно не фиксируется, переработка
муки в то самое «божественное тело» никак не оформляет-
ся. Таким образом, филькины грамоты не дают представ-
ления ни о действительной цене муки, ни о стоимости про-
сфор. Разве из этого не видно, как таинство святой евха-
ристии открывает простор для спекуляций и мистических
и чисто материальных: ведь речь идет о тоннах муки и сот-
нях бутылок «Кагора».
Примерно такая же картина наблюдалась и в 1966 и в
1967 году. Добавились лишь новые штрихи. Кухня приго-
товления «тела и крови Христовой» обогатилась тем, что,
отказавшись от учета доброхотных даяний вином и мукой,
причетники получили возможность приходовать его так,
как если бы они купили его за свои трудовые денежки. А
ведь люди детски-доверчивой веры вино жертвуют десят-
ками бутылок, муку — центнерами.
От верующих эта денежно-материальная сторона цер-
ковной жизни, без которой всякая литургия очень скоро
потеряла бы и блеск и пышность, церковью скрывается.
Стало быть, агитатору и лектору не вредно знать, что при-
открой они ее да надлежащим образом прокомментируй,
глядишь, и вся эта возня с мукой («пречистым телом»),
112
вином («честною кровью») предстанет таким прологом к
трем частям важнейшего богослужения, что таинственный
ее флер в глазах иных богомольцев потускнеет, а перед ду-
ховными очами других, возможно, и вовсе развеется. Но
дорожка от церковного склада до жертвенника в алтаре
мало занимает публицистов и почти не интересует лекто-
ров, агитаторов. Вершителям же таинства евхаристии это
только наруку. Они-то уж, конечно, обойдут молчанием
вопрос о земном происхождении важнейшего в правосла-
вии таинства, сделают вид, что никакая меркантильность
неуместна при заготовке христовых «тела» и «крови». Ведь
так удобней обратить взгляд паствы от земли на небо. Так
сподручнее разжигать и веру в людях, и даже фанатиче-
ский дух, угли которого незримо тлеют в богослужебных
книгах, излагающих суть и порядок литургии. Многим ли
практикам атеизма известно, например, что кроется за мно-
говековой полемикой православных богословов с католика-
ми о причащении вином? В католической церкви, как
известно, «кровь» Христову вкушают лишь священники.
Мирянам дается только «тело»— гостия. Отбиваясь от
критики с православного Востока, католический Запад сре-
ди прочих контрософизмов выдвигает и такой: мол, незачем
давать вино мирянам, коль были случаи пролития его из ча-
ши причащения. Один из православных богословов на это
ответил в том смысле, что если «католические ксендзы не
умеют аккуратно и бережно обращаться со святыми дарами
при причащении своих пасомых», то пусть «поучатся у пра-
вославных священников...» Можно сказать: пусть их себе
ссорятся. Но при этом не следует упускать из виду, чем
гордится православный софист. В его арсенале есть старо-
давнее правило, которое повелевает: проливший вино при-
чащения «да излижет» его с полу. Это правило — психоло-
гический хлыст, что подстегивает специфический психоз,
обостряет накал фанатизма при выносе чаши из царских
8-535
113
врат алтаря. Из печати известен случай, когда в одной из
церквей расплескали чашу. Изуверская вспышка страха
господнего была такова, что дело едва не кончилось распра-
вой над человеком, который, как показалось фанатикам, в
тесноте подтолкнул священника.
Мракобесный дух таких вот правил — довольно дей-
ственное средство в руках церкви, которая, пользуясь им,
поддерживает у мирян мистический трепет перед таин-
ством.
Впрочем, непоколебимая консервативность в сохранении
наиболее важных канонов в современном православии соче-
тается с более гибким воздействием на чувства верующих.
Иерархи ныне изощряются в красноречии, внушая право-
славным мысль о будто бы растущем повсеместно интересе
к таинству причастия. Поездки деятелей православной
церкви в христианские общины разных стран, приемы ино-
странного духовенства в Московской патриархии, что прак-
тикуются в рамках экуменического движения, дают совре-
менным богословам материал, пригодный, если можно так
сказать, и для рекламы догмата о пресуществлении.
В «Журнале Московской патриархии» (1948, № 2) бы-
ла опубликована статья «Наследие апостола Фомы». Весь
дух, вся ее суть убеждали православного читателя в том,
что будто к его церкви тянутся христиане Малабарского
побережья Индии, как дети к матери. Отсюда следовал вы-
вод об отсутствии «препятствий к совершению воссоедине-
ния...». Среди важнейших аргументов было указание на
сходство в таинстве евхаристии, практикуемом в индийской
сирийской церкви, с тем же таинством православия.
Чем же объясняется столь крутая перемена в оценке
деятелями православия значимости догматических и куль-
товых различий? В былые времена для прекращения цер-
ковного общения и даже для проклятия было достаточно
и такого повода, как разногласие в написании имени Хри-
114
ста (Исус или Иисус), выборе крестного знамения — трое-
перстного или двуперстного. Немало подобного в христи-
анстве и сейчас. А ведь церковные традиции малабарских
христиан изрядно отличаются от православия. Приступая
к причастию, они крестятся, как католики («перенесение
перстов с левого плеча на правое»). Просфора у них дро-
бится без копия; да и не просфора она, а лепешечка; и не
частицы ее, как в православии, а вся она, как полагают
малабарцы, являет собой жертвенного агнца. На престоле
нет антиминса — только каменная доска с молитвенными
текстами.
Но что евхаристия! Есть различия еще существенней.
История помнит, как 3-й Вселенский собор в 431 году осу-
дил несториан, а стало быть, и приверженцев индийской
сирийской церкви (в XII веке у них уже было 25 собствен-
ных, отдельных от всего христианства, митрополий, до по-
лутора сот епископий и свой патриарх-католикос, созывав-
ший свои соборы). Позднее на церковь малабарских хри-
стиан оказало сильное влияние иаковитско-монофизитское
вероучение. За это 7-й Вселенский собор предал ее привер-
женцев анафеме. XVI век для малабарцев характерен уга-
шением несторианского учения и принятием католического
filioque* и главенства папы. В этой мятущейся среде в раз-
ное время давали о себе знать уклонения то к иаковитству,
то к англиканству, то к баптизму. Нет стабильности в ве-
роучении и нынче. И все-таки православные слышат при-
зыв своих богословов о воссоединении с малабарцами.
* Filioque — лат., буквально — «и от сына». Часть формулы ка-
толического символа веры, обозначающая, что, по учению римской
церкви, дух святой исходит и от бога-отца и от бога-сына (в отличие
от православия, которое признает исхождение святого духа только
от отца). С точки зрения здравого ума спор совершенно бессмыслен-
ный. Однако для богословия — это вопрос о содержании важнейшего
христианского догмата — догмата о троице.
8
115
Вывод для атеистов из этого прост: ради умножения
паствы, ради престижа своей церкви современное право-
славие готово поступиться чем угодно, лишь бы основное
таинство было там и здесь. А малабарские христиане, пи-
шет «Журнал Московской патриархии», веруют в «пресу-
ществление и в действительное присутствие господа наше-
го Иисуса Христа в таинстве евхаристии...»
Выше мы говорили о консервации мракобесного духа
и буквы древнего канона. Здесь — тенденция к союзу уже
с еретиками. Факт приспособления к новым условиям,
вряд ли имеющий прецедент такого рода.
Впрочем, теперь это уже не прецедент: в православии
наметился курс на гальванизацию, пробуждение интереса
к таинству причащения чуть ли не по любому поводу —
только бы мирянин лишний раз задумался о теле и крови
христовых да не забыл причаститься их в храме. Ради это-
го и появляется в «Журнале Московской патриархии» та-
кой, к примеру, репортаж. В Москву приехал священнослу-
житель из эфиопской церкви, в культ которой входит и
причащение. И вот православный журнал в умилительном
тоне подает все подробности и особенности проведенного
им ритуала. Вплоть до такой детали, что вместо так назы-
ваемой лжицы, которой вино подается в рот православно-
му, служитель из Эфиопии пользуется... пальцем: обмакнет
его в чашу с «кровью» бога и даст обсосать16. Умилитель-
ное зрелище! Впрочем, не настолько уж отличное от пра-
вославного способа причащения. Во всяком случае, гигие-
нист не увидит принципиальной разницы между тем, сосут
ли люди палец у священника или все облизывают одну и
ту же ложечку.
В этой связи нам представляется не лишним вспомнить
Александра Серафимовича. У него есть коротенький, но
жуткий очерк «Таинство святого причащения». Писатель
рассказал в нем, как однажды, остановившись в деревень-
116
ке, услышал рассказ о последствиях благочестивого учас-
тия крестьян в наиважнейшем церковном таинстве. Разго-
вор идет за чаепитием. Бородатый мужик и старуха с про-
валившимся носом велят подать гостю чаю.
«К столу смущенно подошла миловидная девушка,—
читаем мы в очерке...— с милого лица (ее) вместо носа гля-
дели две чернеющие дырочки.
— Давно это у вас?
— Давно, батюшка,— сказала с привычной печалью
старуха,— вот как она родилась,— кивнула она на дочь.—
Ты не подумай, не от греховного баловства несчастье наше.
Почитай, дворов десять болестью этой дурной заболело.
Вишь ты, приехал в те поры солдат наш деревенский и при-
вез эту самую дурную боль. Рот-то у него весь в ранах, бо-
ялись его все, бегали от него, никто с ним не ел, не пил...
Дохторица мне потом рассказывала: стало быть, сол-
дат-то как причастился, больного гною из роту и напустил
в ложечку...
— В лжицу,— сказал бородатый, потягивая чай.
— Ну, да я не умею по-священному. Напустил в ло-
жечку, а батюшка нам и раздавал со святым причастием.
Ну, вот, у ней-то нос совсем, а я гундосю.
— Митюша; садись чай пить,— громко гнусавя, сказа-
ла старуха.
— А?— вытянув шею, напряженно ловил движение ее
губ парень.
— Чай садись пить.
— Куда итти?
— Чай, говорю, пей!!—закричала она сердито.
— Отчего это он у вас?
— ...От того же самого. Первенький он у меня. Как де-
вочка приняла причастие, его не было, у свекра жил. А по-
том привезли, он и принял эту боль. А нам невдомек. Ле-
117
чили, да кабы как следует, а то лишь залечили! Она и всту-
пила ему в ухи. Текеть и текеть из них. Так и оглох...
— Муж-то ваш где? На работе?
— С ума сошел. Все от нас. От нашей болести заразу
принял. Теперича одна с ними осталась...»17
* * *
Вот какие трагедии случаются порой в финале божест-
венной литургии. Вот что хорошо было бы напомнить тем,
кто в дни поста перед причастием настраивает себя на мис-
тический лад старинным напевом:
Днесь, сыне божий,
Причастником мя прими...
Ведь в этот момент православный, особенно из тех, ка-
кие еще помнят уроки закона божия, корит себя за неслиш-
ком частое причащение. А те, кто катихизис позабыл,
вспоминают укоризны нынешних священников, которые
твердят своим пасомым о примере древних христиан: мол,
те причащались каждое воскресенье, а теперь-то хоть четы-
режды в год, или в месяц раз, но никак не реже раза еже-
годно причаститься надо. Атеист не вправе забывать о та-
ких поучениях церкви. Предостерегать нужно людей, пока
не поздно. Напоминать и о тех трех китах, на которых еще
держится евхаристия: об эстетике, порабощенной рели-
гией, об альянсе церковного консерватизма с модернист-
ской тактикой, об аморальности щедрот для поощрения
усердных организаторов культа.
— Ну а четвертый — сама мистика таинства,— может
возразить дотошный читатель,— разве менее серьезный
кит?
А его мы ставим на первое место. Мистика в голове че-
ловека XX века — признак летаргии сознания. Во рту у
него хлеб, а он считает — бог. «Да укрепляет тебя вера,—
118
поощряют его святые отцы наставлением еще Кирилла
Александрийского.— Не по вкусу суди, но верою удосто-
верься». А православному и хорошо: ведь критическое
размышление, самостоятельный поиск материалистической
истины — прежде всего труд, работа мысли. Вера же —
сон разума. Религиозному человеку в его безотчетной вере,
по меткому замечанию Фридриха Энгельса, «приятно...
как в теплой постели»18. Пробудить его сознание от спяч-
ки — вот задача атеиста. Потому-то мы столь старательно
срывали все покровы, обволакивающие колдовскую мисти-
ческую сердцевину таинства евхаристии,— чтобы мысль
мирянина восстала ото сна, в который повергает ее религи-
озная проповедь, чтоб задумался человек, во что и почему
не надо верить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
О ТАИНСТВЕ БРАКА
Огонь, сжигающий узы любви
История эта случилась в Уральске. Поведала ее в свое
время одна столичная газета. Взволнованная исповедь вос-
принималась как крик изболевшейся души: молодая мать,
что обрела было свое семейное счастье, потеряла его. Точ-
нее, счастье у нее отняли фанатичные приверженцы пра-
вославного благочестия.
Вначале было так, как у всех бывает: повстречались,
познакомились, понравились друг другу. Он сделал пред-
ложение. Она приняла его. Начались приготовления к
свадьбе. А потом — совершенно неожиданная для невесты
мысль жениха:
— Зина, ну что это будет за свадьба, если прежде мы
не обвенчаемся? Надо так отпраздновать, чтоб на всю
жизнь запомнилось.
«Я подумала, что люди иногда так делают,— напишет
позже Зина,— только потому, что хотят украсить церемо-
нию свадьбы, и после недолгих уговоров дала согласие вен-
чаться в церкви».
Как видите, были уговоры. Стало быть, невеста сомне-
валась, что-то ее удерживало. Что? Нынче сказать уже
трудно. Возможно, на пороге юности, на уроках литерату-
ры, в часы домашних занятий над книгами перед мыслен-
120
ным взором девушки вставали образы Ромео и Джульетты,
Джиневры и Овода, жен декабристов... Она читала и, на-
верное, перечитывала мудрые страницы, которые вели ее
непростыми путями человеческих отношений, открывали
ей мир сложных, а порою и мучительных чувств мужчины
и женщины. Но всегда этот мир сокровенных переживаний
пробуждал и окрылял мысль, высветлял чувства, делал их
тоньше, возвышенней. Ведь не зря же написал Гельвеций,
что «любовь отточила карандаш первого художника». Все
могло быть и так. Но могло и иначе. Оттого-то так важны
и жизненно необходимы в этом возрасте деликатные и муд-
рые советчики в этических раздумьях, в нравственных ис-
каниях на необозримом поле воспитания культуры чувств.
У Зины не нашлось таких наставников. А сама разобрать-
ся во всем не сумела. «После недолгих уговоров дала согла-
сие венчаться в церкви». Свекор со свекровью благослови-
ли молодых под венец. Сказали сыну:
— Молодец, Ванюшка, правильно жизнь начинаешь.
Газета не рассказывала о том, как шли жених с невес-
той в церковь, как суетился шафер, подавая им руку, когда
они на мгновение приостановились перед первой ступень-
кой паперти. Как ошеломленная необычностью обстановки
невеста уже машинально двигалась: ее вели — и она шла,
приостанавливали — и она стояла, ей что-то говорили, а
она не слышала — голоса звучали, словно дальний-дальний
звон. Даже порядок таинства, вершившегося в церкви, не
говоря уже о смысле ритуала, не доходил до разума, при-
битого внезапно вспыхнувшим стыдом.
А самочувствие такое возникает неспроста. Когда хоро-
ший человек идет на сделку с совестью, он наказывает себя
тем, что теряет душевное равновесие, уверенность в себе.
И Зина скорее подсознанием, чем разумом, способным сор-
вать сусальную обертку ритуала, улавливала лишь отрыв-
121
ки речитативно-басовитых фраз и чем-то схожих с ворож-
бой многозначительных движений.
Трижды обходила она с Ваней вокруг аналоя, стано-
вясь по подсказке свекрови «ошую»— возле левого плеча
жениха. Им подносили чашу с вином, из которой Ване
предлагалось пригубить первому. Вручая кольца им, Ва-
нюшу величали князем, Зиночку — княгинею. Священник
поднимал над их головами колючие позолоченные ободоч-
ки, и голос его рокотал:
— Венчается раба божия Зинаида рабу божьему...
Сердце замирало у нее. А батюшка продолжал:
— Положи еси, господи, на главы их венцы... Живота
просил еси тебя и дал им еси... Господи, боже наш, славой
и честию венчай я!
Хор пел «Исаия ликуй». Тонко-тонко частили дискан-
ты: «Готово сердце мое, готово...» И гулко вторили басы:
«Готово, готово, готово!».
Если бы знала Зиночка заранее настоящую цену этой
«красоте», может быть, ее супружество началось бы совсем
иначе, да и жизнь, глядишь, пошла бы по-иному. Из наше-
го рассказа о таинствах крещения и миропомазания чита-
тель уже знает кое-что о магии чисел, о пережитках так
называемой магии сходства. И то и другое дошло из глуби
времен до наших дней, внедрившись в ритуал венчания.
Троекратно возглашаемая формула «венчай я» должен-
ствует означать, что священник низводит на жениха с не-
вестой благодать от самого господа «к благословенному
рождению и христианскому воспитанию детей». Троекрат-
ный обход аналоя, кольца, венцы — все это символика,
идущая от той же самой числовой магии, которая, как по-
лагали древние, способна править миром. Круг означал
вечность, а в позднейших переосмыслениях — вечный союз,
звено цепи как аллегорию духовной нерасторжимости и
вполне реальной подчиненности (супругов — церкви, вере,
122
богу, жены — супругу как главе семьи). Главенство мужа
над женой подчеркивает множество деталей ритуала. Боль-
шой знаток православия покойный Александр Осипов в
своем «Катихизисе без прикрас» писал, что в старину коль-
цо у жениха должно было быть золотым, у невесты — сере-
бряным. Дескать, помни, женщина, что ты существо раз-
рядом ниже. Сознание все той же второстепенности внуша-
ется ей и подношением чаши, и возложением венца на ее
голову во вторую очередь. И тем, что ставят ее перед ана-
лоем левее жениха (здесь надобно заметить, что издревле
левая сторона, как и западная, считалась обращенной ко
тьме, ко злу, туда, где царствуют смерть и злые силы, а
правая по аналогии с восточной ассоциировалась с солн-
цем, светом, правдой, божественной мудростью).
Но настоящая история этой символики верующим, как
правило, неведома. Больше того, православие не признает
никакой связи таинства брака с какими бы то ни было
дохристианскими верованиями. Оно, как и сотни лет назад,
стоит на том, что церковный брак «есть таинство, в кото-
ром... благословляется... супружеский союз во образ ду-
ховного союза Христа с церковью»1. Без этого благосло-
вения, поучают прихожан священники, брак не может быть
счастливым.
Однако для людей, мыслящих материалистически, кри-
терием истины является практика. Проверим же на этом
оселке крепость брачного союза, что заключается «во об-
раз... союза Христа с церковью».
Как сложилась после венчания судьба Зиночки?
Отзвучала венчальная песнь, погасли свечи — таинство
свершилось. Начались будни. Свекор и свекровь — вдох-
новители венчания — начали внушать снохе, что значит
жить по-христиански. Не годится, мол, повенчавшись в
церкви, потом по-безбожному забывать о благочестии.
— Встанешь утром, поясным поклоном да старинным
123
приветствием «Здорово ли ночевали?» почти новых отца
с матерью. «Слава богу»,— будет тебе ответ. Почивать со-
берешься, вспомни: за день-то, небось, сколько прегреше-
ний словом, делом али помышлением в душу набралось.
Вот голову-то и преклони пониже: мол, простите Христа
ради, папа с мамой...
Каждый день, и утром и вечером, старики на молитву
становятся, Зина — в сторону. А ей тут ?ке:
— Безбожница, греховодница!
И Ивану укор:
— Кого в дом привел? Для такой и венец не впрок.
А тот, с младенчества привыкший к деспотизму роди-
тельской религиозности, уже приобрел черты характера,
что сразу воскрешают в памяти безвольную натуру Тихо-
на из «Грозы» Островского.
— Да уж ладно, Зина, помолись, уважь отца...
Старикам не по душе ни шляпка, ни косынка, ни тем
более открытая прическа Зины:
— Чтобы плат и никаких там нынешних завивок! Что
за платья завела — без длинных рукавов?
И опять Иван, как Тихон, из которого веревки вей:
— Да не перечь уж, ну их, Зина...
Родился ребенок. Новым светом просияли глаза мате-
ри. Но и эту радость стали угашать религиозные свекровь
со свекром:
— К чему венчались? Ай забыла? «К благословенному
рождению и христианскому воспитанию детей».
И вот уже мальчонке с раннего утра читают по старин-
ному «Кануннику»:
— «Воспрянув без лености и истрезвився востав от
сна, рцы сие: «Во имя отца и сына и святаго духа...». По-
сем постой мало молча, дондеже утишатся вся чувствия,
и тогда сотвори три поклоны, глаголя: «Господи, Иисусе
Христе, сыне божий, помилуй мя грешнаго»2. •
124
Трагический конец Катерины — светлого луча в бла-
гочестивом темном царстве Дикого и Кабанихи — был в,о
времена Островского, пожалуй, единственно возможной
формой выражения протеста против гнета самодурства
христианского. Но между трагедией несчастной Катерины
и драмой, что разыгрывалась в семье Зины из Уральска,
пролегла эпоха. Был Октябрь Семнадцатого года. Идеалы
женской эмансипации от всякого гнета (и религиозного в
том числе) уже полвека, как стали реальностью, несокру-
шимым фактом социалистического бытия. Об этом, видно,
свекор со свекровью мало думали. А Зина дальше не могла
уже мириться с самовластной силой церковных традиций,
что утверждались в этом доме каждый день и час. Всем
существом своим возмутилась она, увидев преклонившего
колени сына, услышав, как внушается ему гнуснейшая
идея его греховности, убивающее в самом зародыше чув-
ство человеческого достоинства поучение о необходимости
отвешивать поклоны, да пониже — лицом до полу.
— Ухожу!
Иван было тоже за ней. Да раскиселенный опасливым
почтением к деспотизму верующих стариков, он уже не был
способен на решительный самостоятельный шаг в жизни.
«Бог искалечил мне жизнь!»—так написала в газету
Зина. Вывод ее совершенно правилен. Богословы и свя-
щенники любят распространяться относительно любви,
будто бы составляющей душу христианства вообще и хри-
стианского брака в частности. Исходя из этого, Зину осу-
дит всякий православный, а свекра и свекровь ее одобрит:
ведь те научали ее благочестию. Но здесь-то, в сопоставле-
нии христианской веры и христианской любви, и заключе-
но непримиримое противоречие. Это знал еще Л. Фейербах,
писавший, что «бог любит всех людей, но лишь тогда и по-
тому, что они христиане или по крайней мере желают и мо-
гут быть ими. Быть христианином — значит пользоваться
125
божественной любовью, а не быть христианином — значит
быть предметом ненависти и гнева божия»3. Поэтому логи-
ка последовательного приверженца церкви такова: «Лю-
бить человека, не верующего во Христа,— значит грешить
против Христа и любить его врага. Человек не должен
любить того, чего не любит бог или Христос, иначе его лю-
бовь будет противоречить божественной воле и станет гре-
хом»4. Вот почему Фейербах имел все основания утверж-
дать, что «вера уничтожает естественные узы человече-
ства»5. Для человека, больше склонного к эмпирическому
мышлению, мы подчеркиваем этот вывод наглядным при-
мером разрушения семьи, в доме которой фанатически го-
рел огонь любви ко Христу, но та же самая любовь сжига-
ла естественные узы, что связывали Зину с этим домом,
лишь за то, что в ее сердце не было такого же огня. Зина,
не будучи воинствующей атеисткой, а лишь безрелигиоз-
ной женщиной, не хотела молиться сама, не хотела и сына
обучать молитвам. Этого оказалось довольно, чтобы стари-
ковская любовь к Христу обернулась ненавистью к нехри-
стиански настроенной жене их сына, к матери их внука.
Так церковное таинство брака при ближайшем его рассмот-
рении обнаруживает полную свою несостоятельность. Оно
не может служить условием упрочения семейных уз потому,
что необходимость реальных, человеческих стремлений к
воспитанию культуры чувств и отношений подменяет ве-
рой в нереальную, сверхъестественную благодать, будто
бы способную благословить и, стало быть, скрепить супру-
жеский союз. Так в свете разума исчезает мираж действен-
ности таинства брака и обнажается его действительная
сущность — фикция.
Но в том-то и беда, что к этим выводам иные молодые
люди приходят не тогда, когда еще решают, как лучше на-
чать жизнь: с венца у аналоя или совсем без церкви.
В. А. Черняк в своей книге приводит такой эпизод6. В Ал-
126
ма-Ате венчалась одна пара. И невеста и жених в бога не
веруют. Родители тоже. Но все четверо уступили настоя-
ниям бабушки. В таких случаях, конечно, нет резона гово-
рить о религиозности вступающих в брак. Но их уступка
отживающей традиции тем не менее была катализатором
религиозности. Во-первых, участвуя в ритуале, они матери-
ально поддержали церковь. Хотя бы тем, что покупали
свечи. А этот атрибут любого храмового торжества прино-
сит церкви чистую прибыль, которая в 10—15 раз превы-
шает расходы епархиального управления на производство
тех же свечей. Во-вторых, участие неверующих в ритуале
венчания, независимо от того, известно ли им то, как истол-
ковывает церковь смысл таинства, морально поддержало
церковь, ободрило клириков и причт, которые еще усерд-
нее будут рекламировать красоту и благодатную силу вен-
чания. И в-третьих, сам факт, что перед аналоем стоят
наши современники — неважно, верующие они или безре-
лигиозные люди,— является очевидным доказательством
их недостаточной культуры. Они, наверное, устыдились бы
участвовать в нецерковном колдовстве, ворожбе, волхвова-
нии. Но стоило им войти в храм, как связь между той же
магией и венчальным таинством для них оказалась неви-
димой.
Они ходили вокруг аналоя, подставляли головы под
венцы и даже не думали о том, что почти те же манипуля-
ции проделывали их давно позабытые пращуры. Скажем,
древние славяне, полагая, что духи плодородия обитают в
деревьях, кустах, семенах и плодах, справляли свадебный
обряд, украсив головы венками из цветов, водя невесту
вокруг дуба. Людям думалось, что так они получат от дре-
весных духов желанную супругам плодоносящую силу.
Обычай этот, видно, жил еще долго и после крещения Руси
параллельно с церковным бракосочетанием. Во всяком слу-
чае, среди прочих обвинений в смертном приговоре вождю
127
крестьянской войны Степану Разину вменялось в вину и
его бунтарское запрещение «венчать по архиепископскому
благословению», ниспровержение таинства брака, предло-
жение «вместо обычного свадебного обряда... обходить во-
круг дерева»7.
Это неведение части молодежи, духовная ее инфантиль-
ность — вина и тех, кто должен подготовить нашу смену к
разумному вступлению в самостоятельную жизнь. Мера
этой вины может иметь даже вполне конкретное числовое
значение. Если, по данным В. А. Черняк, число венчаний
в столице республики с 95 в 1959 году сократилось до 28
в 1963, а по Алма-Атинской области соответственно со
137 до 32 венчаний, то по всей республике динамика угаса-
ния интереса к таинству брака уже не столь выразительна.
Если в столичной области за пять лет число венчаний со-
кратилось вчетверо, то по Казахстану за тот же срок —
лишь в два с половиной раза. При этом нам не лишне пом-
нить и о том, что такая статистика тревожит церковь. И ее
служители будут стараться всеми силами приостановить
процесс, для них весьма нежелательный. Местами им уда-
ется этого достичь.
В Караганде, например, в 1966 г. по церковному обряду
обвенчалась 131 пара, а через год уже 166 пар. Таким обра-
зом, за два года перед аналоем, перед образом Христа вы-
слушали напутствие священников «к благословенному рож-
дению и христианскому воспитанию детей» 594 человека.
Конечно, для города с населением в 497,9 тысячи человек
это — капля в море. Но нам ли, воспитанным в духе рево-
люционного гуманизма, утешать себя несравнимостью вли-
яния на души, каким пользовалась церковь до Семнадца-
того года, с тем, что осталось от того влияния в наши дни!
Ни одного человека под власть религии!—только так дол-
жен стоять вопрос. И ради этой цели нам надо вооружать
энтузиастов антирелигиозного воспитания аргументами,
128
способными как можно убедительнее показать реакцион-
ность каждого таинства, не исключая, конечно, и венчания.
Тем более, что в идейном арсенале атеистов достаточно
веских доводов. В том числе и таких, что дает нам сама
же церковь. Да, да, из-за своей непоследовательности,
невозможности связать концы с концами в противоречи-
вых взглядах христианства на роль и место женщины и
семьи в обществе, в нравственном прогрессе человечества,
православие волей-неволей обнаруживает два взаимоис-
ключающих подхода к одному и тому же таинству. То оно,
опираясь на апостольское слово («Оставит человек отца
своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое од-
на плоть».— Ефес., гл. 6, ст. 31), торжественно провозгла-
шает бракосочетание святым таинством. То оно же в «Про-
странном христианском катихизисе» задается совершенно
немыслимым (если рассуждать здраво) вопросом: «Всем
ли должно вступать в брак?» И отвечает категорически:
«Нет. Девство лучше супружества». Сбпоставьте первое со
вторым и сделайте вывод сами: может ли быть к семье и
к женщине, к нормальной и необходимой функции воспро-
изводства рода человеческого отношение более лицемерное,
чем то, что здесь, в православном учебнике, проявилось,
как в фокусе? Не обмолвка ли это (сейчас в «Журнале
Московской патриархии» проскальзывают мысли о недо-
статочности катихизического разъяснения высокой христи-
анской премудрости)? Нет, здесь же, за строкой, отдаю-
щей предпочтение девству, приводятся слова Иисуса: «Не
все вмещают слово сие, но кому дано ...Кто может вмес-
тить, да вместит» (Матф., гл. 19, ст. 11 —12). Итак, в иде-
але Христос отдает предпочтение не материнству, а дев-
ственности. Есть ли среди реакционных этических учений
более противоестественное, более человеконенавистниче-
ское? И откуда в христианстве эта женофобия, наличие ко-
торой в наш просвещенный век поневоле заставляет бого-
9—535
129
словов буквально изощряться, чтобы как-то поприличнее
представить свою концепцию о женщине, о браке и семье?
Для ответа на этот вопрос нам предстоит совершить не-
большое путешествие по дебрям Библии — священной кни-
ги христиан.
Библейские истоки ксенофобии
Как известно и атеистам, и верующим, в Библии есть
два рассказа о происхождении прародителей рода челове-
ческого. Первая версия — в первой книге Бытия: «И со-
творил бог человека по образу своему, по образу божию со-
творил его; мужчину и женщину сотворил их. И благосло-
вил их бог, и сказал им бог: плодитесь и размножайтесь,
и наполняйте землю, и обладайте ею» (гл. 1, ст. 27—28).
У критиков Библии с точки зрения здравого смысла
эти строки вызывали естественно возникающий вопрос:
коль скоро бог хотел, чтобы люди могли «плодиться и раз-
множаться», с его стороны было вполне логично создать их
мужчиной и женщиной. Но в таком случае, какого же пола
был он сам (ведь Адам и Ева, оба и каждый из них в от-
дельности создавались «по образу и подобию»). Это про-
тиворечие смущало многих иудейских толкователей Библии
и христианских апологетов священного писания. Среди тех
и других было много сторонников той мысли, что наши
прародители были двуполыми. Например, Августин —
крупнейший авторитет западной церкви, равно почитаемый
и православием, в своей книге (De Civitate Dei — «О гра-
де божьем») так и написал, что Адам был гермафродитом.
Помочь подумать православному над этой легендой не
грех: логика — доброе средство в пробуждении критиче-
ской мысли, аналитической способности. А кто полагает,
что затрагивать вопросы пола в анализе священных книг
бестактно, тот, думается, чересчур пурист. Притом такой,
130
что, хочет он того или нет, а, обходя молчанием наиболее
наивные места Писания, играет наруку церкви. Именно в
такой позиции оказался ереванский атеист В. Г. Халатян8,
когда он прикрикнул на В. М. Ушакова, который в своих
«100 вопросах верующему» обратил внимание христиан и
на то, что, судя по Библии, бог скорее всего гермафродит.
Но, вероятно, товарищ из Еревана упустил из виду, что не
гоже атеисту XX века быть правовернее самого Августи-
на— епископа Гисконского, мракобеса IV века.
Вторая библейская версия происхождения людей — во
второй главе все той же книги Бытия. Если в первой гос-
подь творил словом (сказал—«и стало так»), то во вто-
рой— трудом: он месит прах земной, лепит одного муж-
чину, предполагая, что в помощники ему годится какая-
нибудь из многих тварей, тоже на глине замешанных. Но
ни одна тварь не подошла. Вот тогда-то у сонного Адама
бог и вытащил ребро и сделал из ребра жену ему. «И ска-
зал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти
моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа
(своего)» (ст. 23).
Не будем детально комментировать эти наивные вер-
сии. Заметим лишь, что вторая среди христиан всегда бы-
ла наиболее популярной. Как же: она льстила мужчине —
главе семьи, владельцу хозяйства, где жена в рабовладель-
ческие времена была такой же собственностью мужа, как
орудия труда, как скот, как всякое иное достояние. Этой
горделивости немало помогало и то обстоятельство, что
крупнейшие авторитеты богословия готовы были пойти на
признание женщины существом бездуховным, лишь бы не
допустить крамольной мысли о подобии женщины богу и,
стало быть, о равенстве ее с мужчиной.
А между тем, ведь не всегда роль женщины была при-
ниженной до такой вот чудовищной степени. История зна-
ет эпоху матриархата, когда именно мужчина играл вторую
9'
131
роль. Первая принадлежала женщине. Охота — мужское
занятие — не могла обеспечить сколько-нибудь регулярно-
го питания. Собирание растений и кореньев, выявление их
питательных и целебных свойств, введение их в культуру,
хранение огня и приготовление пищи, ведение общинного
хозяйства — все это было делом женщины. Она же была
и главою рода, поскольку групповые браки той поры дела-
ли ненужным и установление отцовства.
Но время не стояло на месте. В земледелии мотыга сме-
няется сохой, в скотоводстве умножаются стада, и на пер-
вую роль в хозяйстве выдвигается мужчина. Наступает
патриархат. Имущество, накопляющееся теперь главным
образом мужским трудом, отодвигает женщину на вторую
роль в общине, а затем и в семье. Возникновение же част-
ной собственности и государства низводит женщину до по-
ложения рабыни. И это новое ее положение освящается
обычаем, закрепляется в «священных» книгах.
Вспомним основополагающий догмат христианства —
учение о первородном грехе, который якобы довлеет над
всеми поколениями. Кого винит в этом церковь? Женщину.
За что конкретно? За то, что Ева вкусила запретного пло-
да. Но ведь плод-то этот, если верить Библии, был ключом
к познанию добра и зла. Всякому понятно, что уменье от-
личать добро от зла — непременное условие нравственного
поведения. И выходит, что господний запрет на эти знания
преграждал людям путь к сознательной нравственной жиз-
ни, обрекая их на возможные ошибки, на безнравствен-
ность. Когда же женщина сделала первый шаг к важней-
шему этическому знанию, бог вынес ей страшный приговор:
«Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в
болезни будешь раждать детей; и к мужу твоему влечение
твое, и он будет'господствовать над тобою» (Быт., гл. 3,
ст. 16). А чтобы страшное это заклятие стало еще ужаснее,
господь пригрозил и мужчине: проклял землю, на которой
132
тому жить, посулил питание со скорбью во все дни и т. п.
(Быт., гл. 3, ст. 17—20).
Вот они, «священные» истоки женоненавистничества.
И Библия, как широкое русло мутной реки, несет их ядови-
тые струи на всем своем протяжении. Реакционная идея
о греховности, неполноценности женщины, о полной ее
подчиненности мужчине, порожденная собственником и
освященная жрецом, благословившим собственность, варь-
ируется без конца во всем Ветхом завете. Книга Числа, на-
пример, устанавливая суровый закон о нерушимости клятв
и обетов, регламентации отношений между членами семьи,
ставит ни во что и волю, и желания, и слово женщины. Да-
же любой ее зарок «муж... может утвердить, и муж ея мо-
жет отвергнуть» (гл. 30, ст. 14). Такая же власть была у
отца. Женщина лишалась права иметь собственное мнение.
Такому закондательству соответствовал и характер ветхо-
заветного общежития.
Вспомним угодного господу праотца Авраама. Он от-
дает Сарру, жену свою, в гарем египетского фараона.
И божьей милостью наживает на этом много скота и много
богатства.
Образцом .похвальной мудрости предстает перед чита-
телем Библии царь Соломон, сын псалмопевца Давида.
А в роскошном гареме того мудреца — 700 жен и 300
наложниц.
Старец Лот рисуется в Библии как праведник. Но этот
праведник спит с дочками своими, как это делали деспоты-
сладострастники с рабынями. Так ли уж велико здесь раз-
личие между той распущенностью нравов, на которую
позднее ополчится христианство, обличая Рим, где не было
в диковинку сожительство властелинов с кем угодно (им-
ператор Калигула, например, жил, как с женами, с родны-
ми сестрами, а Нерон — даже с матерью).
133
В одном из восточных сочинений есть интересная
мысль о любви:
Три источника имеют влечения человека:
душу, разум и тело.
Влечения души порождают дружбу.
Влечения ума порождают уважение.
Влечения тела порождают желание.
Соединение трех влечений порождает любовь9.
Так вот мораль священной книги иудеев и христиан
из этого прекрасного, естественного триединства начисто
исключала два первых источника, а третий опорочила, свя-
зав с естественной функцией деторождения понятия «не-
чистоты», «греха» и «скверны». Представление о женщине
как о виновнице того, что в мире существует грех, воспи-
тывало в людях презрение к половине рода человеческого.
К той половине, что давала жизнь. «И нашел я,— читаем
мы Екклезиаста,— что горче смерти женщина, потому что
она сеть, и сердце ея — силки, руки ея — оковы; добрый
перед богом спасется от нея, а грешник уловлен будет ею»
(гл. 7, ст. 26).
Так Библия осквернила, извратила одно из наиболее
высоких и прекрасных переживаний человека, которое без
одухотворенного чувства мужчины к женщине и женщины
к мужчине немыслимо. Так Библия — свод книг, в кото-
рых отразились века бесчеловечной жизни, донесла и до
наших дней остатки той морали, что еще бытует кое-где в
мещанской, ханжеской, религиозно-домостроевской среде.
Позвольте, возразит нам нынешний священник, а то и
рядовой из его паствы, ведь «в христианстве женщина под-
нята... на небывалую высоту. А в лице божьей матери...
женщина возвеличена над всем миром видимым и невиди-
мым»10.
Эта мысль о возвеличении женщины новозаветной цер-
ковью принадлежит видному деятелю православия митро-
134
политу Николаю. Вслед за ним ее подхватили Н. Харью-
зов, А. Ястребов и другие авторы «Журнала Московской
патриархии». Можно подумать, читая их велеречивые
статьи, что христианство апостольских времен произвело
переворот в оценке роли женщины в семье и обществе. Но
думать так, значит впадать в большое заблуждение.
Во-первых, ветхозаветный догмат о первородном грехе,
довлеющем над всеми поколениями рода человеческого, и
новозаветная церковь сохранила в силе. Заклятье господа
(«Умножая умножу скорбь твою» и муж «будет господ-
ствовать над тобою») остается на женщине и сейчас. Еван-
гельское учение об искуплении грехов человечества кровью
Иисуса не отменяет этого краеугольного библейского дог-
мата.
Квинт Септимий Тертуллиан, столь же чтимый в хрис-
тианстве, как и блаженный Августин, уже во II—III веках
втаптывал в грязь достоинство женщины: «Разве вы не
знаете, что каждая из вас есть Ева? Приговор божий над
вашим родом доселе еще жив, а потому должна продол-
жать жить и вина ваша. Вы врата к царству диавола».
Тертуллиану вторил Ефрем Сирин, известный как поэт,
сложивший ряд молитв, живущих и поныне в молитвослов-
ном обиходе православия; только этот обращался к муж-
чине: «Женщину содержи в страхе — наказывать не ску-
пись». Афанасий же Великий внушал мужчинам, что
женщины «противнее козла и опаснее диавола». Не ориги-
нальнее был и Антоний Египетскиц: «Когда вы увидите
женщину, то считайте, что перед вами не человеческое су-
щество, а сам диавол. Голос женщины — змеиное шипе-
ние». Таков нравственный уровень и таковы заветы вид-
нейших строителей церкви Христовой.
Может быть, после них изменилось что-то в принципе?
Предоставляем читателю самому сделать вывод. Мы лишь
выстроим хронологический ряд достовернейших фактов.
135
586 год н. э. В Макаоне — греческом городе — роскош-
ный храм переполнен. Идет собор представителей христи-
анских церквей целого ряда стран. Кипят горячие дебаты
о том самом ребре, что изъято было богом у Адама как
строительный материал для изготовления ему помощницы.
Страсти накалены. Ведь процесс творения его и ее по вто-
рой главе книги Бытия принципиально различен. Дискус-
сируется вопрос о том, возможно ли допустить мысль о по-
добии женщины облику божию. Идет спор о том, есть ли
у нее душа (если нет, то она отождествляется со скоти-
ной), и, стало быть, человек она или не человек. Дебаты
продолжались несколько месяцев. И разрешились призна-
нием, что женщина все-таки человек. Эта точка зрения по-
лучила большинство в один-единственный голос.
Конечно же, этот голос не мог изменить ничего по су-
ществу в отношении к женщине. Изуверские ярлыки, ка-
кими церковь продолжала ее оклеивать, обернулись в сред-
ние века эпидемией женоненавистничества.
1484 год. Папа Иннокентий VIII благословляет охоту
на ведьм, и фанатики жгут, колесуют и душат тысячи за-
пуганных, нервнобольных, истеричных женщин, обвиняе-
мых в сожительстве с дьяволом. В Европе двадцать девять
раз издается ужасающая своим зверским содержанием
книга двух монахов «Молот ведьм», в которой между про-
чим говорилось и такое, что ведьмы, дескать, склонны «осо-
бым образом пожирать детей». Ватикан придает этой кни-
ге силу закона.
Россия и ее святая апостольская церковь в этом отно-
шении не была исключением из общехристианского прави-
ла. Профессор университета святого Владимира В. Икон-
ников писал: «У нас, как и на западе, волшебство счита-
лось специальностью женщин, отчего подозрения главным
образом падали на них. Процессы против ведьм и волшеб-
136
ниц и у нас влекли обыкновенно за собой сожжение ви-
новных»11.
Правда, с течением времени наказания стали не столько
смягчаться, сколько разнообразиться. Не так уж и дав-
но — всего сто с лишним лет назад — в «Современнике»
Н. А. Некрасова появилась рецензия на не очень толко-
вую, но в фактической основе достоверную книгу Т. Еси-
пова12. В ней говорилось и о том, что в изуверской своей
практике православная церковь целиком и полностью опи-
ралась на традиции и нормы уложения царя Алексея Ми-
хайловича. И надобно заметить, что гражданское это уло-
жение «сложилось из различных элементов, но преимуще-
ственно и в связи с каноническими правилами греческой
церкви. Понятия о праве или преступлении в уложении
большею частью разъяснялись творениями святых отцов,
примерами из решений вселенских или поместных соборов.
Гражданская власть шла на помощь духовной для карания
преступлений против веры, вне всяких соображений о сво-
боде совести и мысли». Что это значило на практике, видно
из следующих слов рецензента: «Искусство следователя
определялось ловкостью палача в употреблении кнута и
дыбы, особенных юридических тонкостей не соблюдалось:
правый и виноватый подвергались одним и тем же непри-
ятностям следствия и одной и той же пытке... это были
свои процессы против ведьм, своя инквизиция против ере-
тиков». Журнал революционной демократии 60-х годов по
существу вопроса возражал автору лишь в том, что Т. Еси-
пов утверждал: мол, это уложение «было всем любо». Но
там, где приводились слова автора о мракобесном влиянии
союза церковного права с гражданским на нравы забитого
и темного народа, там читатель, несомненно, улавливал ан-
тиклерикальную суть рецензии: ведь «все, что в нем (уло-
жении.— А. С.) было постановлено, имело почву в народ-
137
нои практической жизни, в современных понятиях, в пре-
даниях, в обычаях».
В самом деле, разве не жила в дореволюционном затх-
лом быте поговорка «курица не птица, баба не человек»?
Разве не позорил женщину обычай «вывода» по малейше-
му подозрению в неверности? Церковь не протестовала,
когда люди, одичавшие от «волчьей жизни в зависти и
жадности», как говорил о них М. Горький, проводили об-
наженных жен через деревню, истязая их при этом ба-
тожьем. Ведь такое зверство не противоречило ни Библии,
ни святоотеческим поучениям.
«Жена да убоится мужа!»—так, по-евангельски, велось
испокон веков.
Но если иная, отчаявшись молитвами угомонить жесто-
кого супруга, решалась все же обратиться с жалобой к кон-
систорским властям, то из этого ничего хорошего не выхо-
дило. Духовное ведомство решало такие дела в духе пе-
чально известного «Домостроя». М. Г. Писманик в одной
из своих работ приводит решение Самарской консистории
по делу прихожанки, покушавшейся в 1902 году на само-
убийство из-за жестокости мужа. Вот какое «утешение»
получила несчастная женщина: «Пусть молится богу утром
и вечером, полагая поклоны до земли, по силе возможно-
сти, с молитвою мытаря, дотоле, пока она не почувствует
успокоений совести... Пусть даст обещание богу, ради веч-
ного спасения, великодушно переносить оскорбления и
дерзкие нападки мужа, если таковые будут повторяться в
будущем»13.
Нам могут возразить, что были и иные прецеденты:
церковь все же допускала развод в крайних случаях. И в
этом, дескать, проявлялось ее исполненное милосердия по-
печительство о пасомых. Здесь, однако, необходимо одно
уточнение. Даже если в семье воцарялся ад, господствую-
щим правилом был принцип: «Что бог сочетает, того чело-
138
век да не расторгает». Но если же развод и вызревал, что,
кстати сказать, на практике было возможно лишь для пред-
ставителей верхушки общества, то и здесь без глумления
над человеческим достоинством дело не обходилось. Пом-
ните, что говорил адвокат Алексею Каренину о первейшем
условии развода:
«— ...Дела этого рода решаются, как вам известно, ду-
ховным ведомством, отцы же протопопы в делах этого рода
большие охотники до мельчайших подробностей,— сказал
он 'С улыбкой, показывающей сочувствие вкусу прото-
попов»14.
И дальше дал понять, что понадобится уличить жену
в прелюбодеянии «прямым путем».
Эта извращенность представлений о нравственном и
безнравственном в семейных отношениях, равно, как и
блудливый, грязный интерес к «клубничке»— свойство от-
нюдь не отдельных лиц духовного сословия. Это — прямое
следствие теоретической основы христианской этики. Как
Ветхий завет объявил каждую мать нечистой именно за то,
что она становится матерью, так и православие считает ее
оскверненной и все оскверняющей именно рождением в мир
человека. В дни совершенно естественных регул церковь
считает женщину осквернительницей храма. Материнская
скверна (кстати, мы пользуемся здесь собственной терми-
нологией церкви, а отнюдь не бранными словами), учит
православие, переносится и на новорожденных дочерей.
Кто бывал в церквах, тот, наверное, заметил, что когда мать
читает на сороковой день после родов молитву «очищения»,
мальчика вносят в алтарь, а девочку, чтобы не осквернила
место сокровенное, кладут на пол под иконами. Среди ико-
нописных ликов — непременно образ богоматери. Но чтоб
у женщин никаких сомнений не оставалось насчет их «не-
чистоты», «осквернения» материнством, церковь подчерки-
вает всем матерям: вы порочны, вы мерзки, только мать
139
Иисуса чиста, потому что зачала не так, как вы, а непороч-
но, сверхъестественно.
Это нужно понять, это важно прочувствовать: церковь,
нынче лицемерно внушающая прихожанам мысль о некоем
почете, «каким пользовались у христиан матери святите-
лей Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Бого-
слова, какой любовью и славой пользуются наши мучени-
цы, исповедницы, преподобные!»15,— эта самая церковь
опоганила, объявила «нечистотою», «скверной» самое есте-
ственное и желанное для всякой здоровой женщины стрем-
ление стать матерью. Именно это кроется за афоризмом
катихизиса: «Девство лучше супружества». И многого ли
стоят после этого слова апостола Павла о том, что женщи-
на «спасется через чадородие (1 Тим., гл. 2, ст. 15). Лице-
мерие таких деклараций выпирает, словно шило из мешка.
И когда «Журнал Московской патриархии» утверждает:
мол, «христианство высоко ставит девство, менее связы-
вающее человека житейскими попечениями, но в равной
степени уважает и брак»16, мы вправе говорить и о фаль-
сификаторской попытке подчистить, приукрасить христи-
анский идеал аскетической, безбрачной жизни, и даже о
явной лжи. Ведь уже известный Августин писал, что «в
нашем (т. е. христианском.— А. С.) браке больше имеет
силы святость таинства, чем плодородие матери». А Три-
дентский собор виднейших церковников уже в XVII веке
поставил последнюю точку над i: «Если кто осмелится
утверждать, что следует предпочесть брачное состояние хо-
лостому или девственному существованию и будет отри-
цать, что именно холостая или девственная жизнь являет-
ся наиболее священной, да будет навеки отлучен от
церкви».
Так почему же все-таки христианство пошло на призна-
ние супружества, учредив для него даже особое таинство?
Кстати, это таинство было последним, седьмым по счету,
140
и уже в этом факте отразилась извечная приверженность
религии к мистике, к магии чисел. Но столь же важную
роль сыграло и сознание того, что как бы ни хотелось церк-
ви воспитать весь мир в аскетическом духе, человечество
в своей устремленности к жизни никогда не расторгнет
данное ему природой единство одухотворенности и чув-
ственности и никогда не отбросит ни того ни другого. Бра-
косочетание было принято церковью, как вынужденный
компромисс с природой человека, как вынужденная уступ-
ка злу. Да, любовь в глазах церкви всегда оставалась
злом. А живым воплощением добротолюбия объявлялось
полное, навсегда отрешение от женщины, от любви, от
семьи, материнства и даже от всего мира. Понятно, что
церковная пропаганда этого идеала на протяжении веков
производила определенное впечатление на людей безотчет-
ной и глубокой веры. Ведь он провозглашен, по учению
церкви, самим Христом, сказавшим так: «Если кто прихо-
дит ко мне, и не возненавидит отца своего и матери, и же-
ны и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни
своей, тот не может быть моим учеником» (Лука, гл. 14,
ст. 26). Ему же, Христу, приписан и панегирик скопцам и
скопчеству: «...есть скопцы, которые из чрева матерняго
родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей;
и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для
царства небеснаго. Кто может вместить, да вместит»
(Матф., гл. 19, ст. 12).
Вот и вспыхивали по святой Руси то там, то здесь оча-
ги благочестивого изуверства. Вспомните «Записки писа-
теля» Телешова; в них есть угнетающий душу рассказ о
замоскворецких фанатиках, которые каленым железом
оскопляли мужчин. Вспомните скопческие деревни, о кото-
рых писал в романе о крестьянской войне Пугачева Вяче-
слав Шишков,— там изуверы вырезали груди у молодок,
141
чтобы они не могли кормить детей. Защитник православия
возмутится:
— Это же сектанты!
Да, сектанты, но их скопчество — всего лишь последо-
вательное, до конца доведенное исповедание евангельских
заветов Иисуса. Оно недалеко ушло от чисто православно-
го понимания праведной жизни. В конце прошлого века
Пантелеймонов монастырь, что на горе Афон, переиздал
«Добротолюбие». Это свод жизнеописаний христианских
подвижников, чей аскетизм предлагался в качестве наивыс-
шего образца для подражания. Их жизнь, говорилось в бо-
гословском предисловии, «для всех ... не только возможна,
но и обязательна, потому что в ней существо христиан-
ства»17. Заметим, что интерес и нынешних иерархов право-
славия к пропаганде и развитию этого идеала настолько
велик, что они в 1963 году специально поручили ректору
Московской духовной академии и семинарии К. И. Ружиц-
кому разработку докторской диссертации на тему «Нрав-
ственное учение по «Добротолюбию». Практикам атеисти-
ческого воспитания трудящихся не лишне присмотреться
к тому, в каком же материале искал образцы подлинно
христианской добродетели этот профессор-протоиерей.
Вот для общего сведения несколько типичнейших при-
меров.
Крупный авторитет церкви Афанасий Великий предла-
гает подражать житию святого Антония. Последний отли-
чался тем, что хорошо изучил «Устав отшельнической жиз-
ни». В этом своде совершенно изуверской этики есть такие
поучения: «2. Кто хочет спастися... пусть не посещает ро-
дителей своих и ближних по плоти: ибо от этого бывает
вред душе и гибнут плоды жизни... 4... и им (родным.—
А. С.) не позволяй приходить... даже совсем не видайся с
ними». Антоний так и поступил. Но не сразу. Как только
умерли его родители, «он, оставшись набольшим, должен
142
был принять на себя заботы по управлению дома и пропи-
танию сестры. Это тотчас дало ему ощутить великую раз-
ность жизни в боге и многопопечительной жизни житей-
ской». Еще бы! Надо было трудиться, зарабатывать, что-
бы кормить сестру, болеть душой о ее будущности. А не
сказано ли в евангелии: «Не заботьтесь о завтрашнем дне»
(Матф., гл. 6, ст. 34)? И Антоний, ради благ небесных,
продал дом, бросил сестру и ушел отшельничать. Что ста-
ло с несчастной девушкой — с голоду ли умерла, пошла ли
по миру с сумой, попала ли к работорговцу, или, может
быть, в гарем какого-то деспота,— это уж ни Антония, ни
его святого биографа ничуть не занимает. Ведь важно
лишь одно: «иметь сокровище на небесах» (Матф., гл. 19,
ст. 21).
В том же самом «Добротолюбии» преподносятся как
вершина христианской этической мысли «Писания препо-
добного аввы* Исаии отшельника». Свой угодный богу же-
ноненавистнический подвиг он свершал во второй половине
IV века в пустыне Нижнего Египта. Его афоризмы суть
вариации на ту же тему, что восхищала Афанасия Велико-
го: сплошное саморастаптывание личности и человеческого
естества. Вам поклонился почтительно юноша, вас поцело-
вали любящая мать, жена — преподобный Исаия ужаса-
ется: «4... Горе нам!—что оскверненное нечистотами тело
наше... чтут поклонами и лобызают, а мы гробы поваплен-
ные есмы, хранящие в себе смертоносный грех». Вы сели
за стол, а Исаия и тут навзрыд: «20. Горе нам,— что, ког-
да ядим и пьем, не припоминаем о бывающих в нас от мно-
гоядения брани!». Вас не устраивают акриды — саранча,
кузнечики — с коркой хлеба единственный раз в сутки
(в 9 часов вечера); вы отец, вы мать, и вам естественно за-
ботиться о здоровом питании, а Исаия и тут со стена-
* Авва — церк., отец, старец, настоятель, игумен.
143
нием: «5. Горе нам,— что чрез невоздержание в пище сок-
ровеществуем в себе семянные зародыши».
Какая лютая ненависть к материнству и отцовству! Ка-
кой чудовищный излом природы человеческой! Вот каковы
идеалы христианской этики в отношении семьи и общежи-
тия.
Это насилие над природой не могло и не может прохо-
дить бесследно для тех, кто решился ступить на скользкую
тропу аскетического благочестия. В так называемых пусты-
нях, где укрываются от людей мироотречники, в монас-
тырях мужских и женских, врачи, изучавшие природу
психических расстройств, обнаруживали массу фактов спе-
цифически религиозного помешательства, которое сопро-
вождалось вывихами сознания сексуального, полового ха-
рактера. Уж слишком велика непримиримость идеи аске-
тизма с неистребимым в человеке жизнелюбием. Для иллю-
страции отнюдь не новой этой мысли приведем всего лишь
два примера.
Кто бывал во Львове, тот имел возможность на одной
из площадей полюбоваться колонной, подножие которой
орнаментировано лепными рельефами ангелочков. До не-
давних пор мало кому было известно, какое событие озна-
меновалось воздвижением этого столпа и украшением его
крылатыми младенческими ликами. Церковники распро-
страняли слух, что в свое время в тамошнем монастыре не-
весты христовы понесли от духа свята,— совсем, как непо-
рочная дева Мария. В память об этом чуде и поставлена
была колонна. Но изучение монастырских архивов развея-
ло благочестивую легенду в прах. Дело в том, что в тех
местах было два монастыря — мужской и женский. Обита-
тели того и другого, вооружившись лопатами, по ночам ве-
ли подземный ход и до того стремились к цели, что сбойка
двух туннелей свершилась без ошибки. Иерархи без шума
потом расследовали этот случай и порешили: лучше прав-
144
ду скрыть, а шило, выпершее из мешка и получившее оглас-
ку, выдать за особую милость небес, явивших чудо непо-
рочного зачатия в женской обители.
А широко известный в православии мужской мона-
стырь на Соловецком острове! Документы по истории вос-
стания на Соловках дают не менее красноречивый матери-
ал о моральном облике служителей реформированной под
началом патриарха Никона православной церкви. В чело-
битной с Соловков говорилось буквально следующее:
«...архимандрит Варфоломей до конца святую обитель...
пиянством, и бесчинством, житием с послушником своим...
обругали... и нас, убогих, не по делу всячески напрасно и
бесчеловечно оскорбляли»18. Уделом челобитчиков и вожа-
ков бунта была кровавая расправа, приведение непокорных
к христианскому смирению плахой, дыбой, батожьем, це-
пями, на которых в монастырских подземельях люди уми-
рали невидно и неслышно.
Подобных примеров в истории христианства и атеист
и верующий может почерпнуть неисчислимое множество.
М. В. Ломоносов в своей статье «О размножении и сохра-
нении российского народа» имел, таким образом, все осно-
вания писать об образе жизни ангельских чинов: «Мона-
шество... не что иное есть, как черным платьем прикрытое
блудод^яние и содомство»19. Все эти извращения — свиде-
тельство того, какой страшной ценой приходилось платить
человеку за отказ от нормальной человеческой жизни, за
блуждание на путях, рекомендуемых христианскими мора-
листами.
И вот теперь раскроешь «Журнал Московской патри-
архии», остановишься на статьях о браке и семье, и просто
диву даешься: словно ничего такого в христианстве сроду
и не было. Факты истории, принципы церковной этики и
догматики не отменяются и не отрицаются. Многие из них
просто-напросто обходятся молчанием. Этот прием, извест-
10-535
145
ныи в литературе как «фигура умолчания», становится из-
любленным оружием в руках нынешних спецов по рекламе
подновленной христианской этики. Промолчав о том, что
в просвещенный век наш нельзя расценить иначе, как изу-
верство и мракобесие, современные богословы, нимало не
смущаясь, возвышаются до вершин риторического пафоса,
когда выуживают из священного писания каждую строчку,
которая хоть как-то может пригодиться в доказательстве
недоказуемого: мол, церковь радуется радостью и женщин
и мужчин.
Этой тактике церковных софистов мы противопостав-
ляем исторические факты. Но нельзя оставлять в стороне
и другое оружие — философский анализ новых аргументов
православия. Оно утверждает нынче, что «христианство
установило полное субстанциальное равенство* мужско-
го и женского естества»20. Из этого тезиса иногда улавли-
вается только одно — равенство. Но речь идет лишь о мис-
тическом равенстве. А это значит, что и нынче, как во
время оно, главным в человеческих отношениях церковь
считает религиозную устремленность женщин и мужчин к
* Здесь следует иметь в виду, что, в отличие от научного, мате-
риалистического понимания субстанции как материальной первоосно-
вы сущего, богослов стоит на идеалистической позиции, признавая,
вопреки выводам науки и общественной практики, за первооснову
(сущность) всех вещей и явлений только дух, только бога.
Иначе говоря, под субстанциальным равенством мужского и жен-
ского естества православный богослов понимает «богосыновство» и
мужчин и женщин, равные возможности для тех и других на «уча-
стие в вечной жизни» (за гробом). Таким образом, тезис о мистиче-
ском равенстве полов, которое прокламирует «Журнал Московской
патриархии» (см.: 1953, № 3, стр. 52—53), в конечном счете выво-
дится из слов Иисуса, осуждающих радости земные и превозносящих
как высшую реальность иллюзию бессмертия: «Чада века сего женят-
ся и выходят замуж, а сподобившиеся достигнуть того века и воскре-
сения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, ибо они равны
ангелам и суть сыны Божии...» (Лука, гл. 20, ст. 28—36).
146
пресловутому спасению. Таким образом, когда богословы
ведут речь о «субстанциальном равенстве», ни для чего
земного в этой проповеди не остается места — ни для боль-
ших, общественных забот, ни для атеистических идеалов,
ни тем более для одухотворенных чувственных впечатле-
ний, естественных в нормальной человеческой любви.
Устремленность к богу — вот что имеет в виду богослов.
Именно этим тезисом он сминает в человеке человечье. Од-
нако не будем голословны. Какие примеры из евангелий
подаются нынче в качестве эталонов идеалистически, по-
повски понятого равенства женщины с мужчиной, равен-
ства той и другого перед господом? Один из авторов
«Журнала Московской патриархии» А. Ястребов говорит,
в частности, о примере «глубочайшей веры», которую про-
явила хананеянка, довольствовавшаяся «крохами, падаю-
щими со стола»21. Ничего себе — «возвышение» женщины!
Древняя идея рабской покорности мужчине и здесь вы-
дает себя с головой. Тот же А. Ястребов ставит нашим со-
временницам в пример тех женщин, которые «служили
(Иисусу.— А. С.) имением своим»22. И дальше все в том
же духе. Веровать, поддерживать церковь и ее пастырей
«имением своим»— вот желанные для богослова проявле-
ния «субстанциального равенства» мужчин и женщин пе-
ред господом вышних сил.
Но мы стоим обеими ногами на земле. И взоры к небу
обращаем лишь затем, чтобы получше выверить очередной
космический маршрут. Знаменитый ответ Лапласа, кото-
рый на вопрос Наполеона: почему в астрономическом тру-
де ученого не упомянут бог?—сказал: «В этой гипотезе я
не нуждаюсь»,— мог бы стать девизом каждого великого
свершения человека-творца. Атеистически мыслящий наш
современник с успехом обходится без гипотезы о боге во
всем — ив штурме космоса, и в каждом деле, что продви-
гает год от года не только социальный, но и нравственный
10
147
прогресс, и в созидании земного счастья для женщин и
мужчин.
Богословам, витийствующим. о евангельском субстан-
циальном равенстве мужчины с женщиной, нам пред-
ставляется не лишним напомнить один интересный пример.
В Соединенных Штатах, стране, которую никак не упрек-
нешь в недостатке усердия христианских проповедников,
готовилась к полету в космос набожная Джерри Кобб. Рек-
ламу ей создали необыкновенную. Не преминули прило-
жить к этой рекламе свою руку, разумеется, и отцы духов-
ные: на одной фотографии Джерри была изображена
коленопреклоненной — она молила бога о даровании ей ус-
пешного полета. На аналое перед ней были все приличест-
вующие доброй христианке атрибуты благочестия: развер-
нутая Библия и крест, озаренный огоньком свечи. Но, как
известно, первой взмыла в космос не Джерри, а другая
женщина, гражданка из другой страны: то была наша, со-
ветская Чайка, Валя Терешкова. Ей, между прочим, после
возвращения с орбиты показали фотографию Джерри.
Бросив взгляд на Библию, свечу и распятие, советская ге-
роиня сказала так:
— Все дело в том, что у меня были другие крылья.
Другие крылья! Как хорошо и много этим сказано.
Лишь власть Советская, социализм дали женщине настоя-
щие крылья. Подлинное, материалистически понимаемое
равенство женщины достигалось не на иллюзорных путях
молитвенного воспарения рабского духа. Глубочайшие, ре-
волюционным путем проведенные преобразования, куль-
турное и социальное строительство, устранение церкви и
духовенства от вмешательства в семейно-брачные дела —
вот реальные меры, что смогли окрылить приниженную
христианством и капитализмом женщину. Она должна
помнить, что в числе самых первых декретов Революции
были и те, которыми раскрепощалась бесправная дотоле
148
женская половина страны. Она не должна забывать и тоТо,
как встретило духовенство святой православной церкви
декрет от 18 декабря 1917 года «О гражданском браке, де-
тях и о ведении книг актов состояния», декрет от 19 декаб-
ря того же года «О расторжении брака». Тогдашний пат-
риарх Тихон (кстати, ныне всячески обеляемый «Журна-
лом Московской патриархии»), не скрывая ярости, возму-
щался тем, что «благодатные таинства, освящающие рож-
дение на свет человека и благословляющие супружеский
союз семьи христианской, открыто объявляют ненужными,
излишними...». Патриарху очень не нравилось то, что Со-
ветская власть брала на себя обязанность социально-поли-
тического и нравственного просвещения матери, воспита-
ния в ней чувства гражданского и человеческого достоин-
ства, принимала на себя труд воспитания и обучения детей
и лишала духовенство всяких прав вмешиваться в дела
школы и акты гражданского состояния. Почва уходила из-
под ног всевластного дотоле владыки церкви. И он писал
тогда священникам, призывая их в каждом приходе к бесе-
дам «с благочестивыми женщинами, которые часто удер-
живают своих мужей и братьев от беззаконных поступков
и защищают церковь божию».
Но ни. анафема, провозглашенная патриархом больше-
викам, ни кровавые провокации, что учинялись духовен-
ством возле храмов, не остановили социального прогресса
общества. Каждый гражданин страны Советов нынче впра-
ве гордиться той ролью и тем местом, какие заняла во всех
областях труда и науки, искусства и спорта, общественной
и государственной деятельности советская женщина.
Ведь если на пороге XX века по всей православной Ру-
си едва-едва насчитали 12,4 процента женщин, знавших
грамоту, если при столь ужасающей темноте и забитости
четыре пятых всей женской половины населения империи
не могли выбиться в люди, прозябая на поденной работе,
149
в батрачестве и прислугах, не зная иного места примене-
ния своих сил, кроме хлева да кухни, то теперь мы вышли
на такие высоты, каким изумляется мир.
Женщины-матери окружены у нас всенародным уваже-
нием и заботой. Для них только в нашей республике раз-
вернута широкая сеть (более 900) женских и детских кон-
сультаций и поликлиник, к услугам беременных и рожениц
15 тысяч коек*. Заметим, что в канун Великого Октября,
когда в одном только Семиречье, не говоря уж обо всем
Степном крае, насчитывалось 70 православных церквей, и
на строительство их власти не жалели денег, во всем Ка-
захстане не было ни одной женской консультации, ни еди-
ной казенной койки для рожениц. Женщины-крестьянки
рожали порой прямо в борозде, на жниве.
Для советской женщины делается максимум возможно-
го, чтобы предстоящие ей материнство, заботы о воспита-
нии ребенка были предельно облегчены, стали бы радо-
стью. Если в 1920 году два десятка детских учреждений
могли принять лишь 686 ребятишек, то в 1966 году в Ка-
захстане уже было 4434 таких учреждения. И в их стенах
без малого 27 тысяч воспитателей пестуют более 404 тысяч
детей.
При огромной помощи государства и общественных ор-
ганизаций женщины в нашей республике, как и во всей
стране, получили самые широкие возможности для образо-
вания и приложения сил и талантов на любом поприще.
В казахстанских вузах учится без малого 74 тысячи деву-
шек (почти половина всего студенчества), в средних спе-
циальных учебных заведениях — больше 99 тысяч (это 51
процент всех учащихся).
* Статистические данные, отражающие положение женщины
в Казахской ССР, здесь и далее приводятся по сб.: «Народное хо-
зяйство Казахстана», Алма-Ата, 1968.
150
Вот как широко распахнула Советская власть все двери
нашим женщинам.
Нынче в республике среди научных работников 7858
женщин. В их числе 47 докторов наук, 1032 кандидата, 35
профессоров, членов-корреспондентов, академиков, 389 до-
центов. А среди ассистентов и младших научных сотрудни-
ков женщин почти столько же, сколько и мужчин (49 про-
центов!). Среди этих женщин немало и таких, чьи бабуш-
ки и матери в полной мере испытали духовный гнет право-
славия.
И каким же жалким лепетом звучит на фоне этой изу-
мительной статистики самореклама современной христиан-
ской церкви, которая, дескать, тоже всегда заботилась о
женщине. «Журнал Московской патриархии», вспоминая
апостольские времена, пишет, что в церкви «была долж-
ность диаконисе», на обязанности которых лежала «помощь
при богослужении», участие «в делах церковной благотво-
рительности»23. Ах, как много, ах как сильно возвеличива-
ла церковь женщину: ей давалось право прислуживать свя-
щеннику — подавать ведерко со святой водой, подклады-
вать в кадило ладану. Это, конечно, сильно помогало ее
просвещению. Но дело-то в том, что в церкви всегда, со
времен апостольских звучала гораздо внушительнее и име-
ла гораздо больший вес другая норма отношения к женщи-
не: «А учить жене не позволяю... но быть в безмолвии»
(1 Тим., гл. 2, ст. 12).
Это факты. И контрастность их сама по себе говорит
о многом. Не благодаря молитвам, не благодаря морализа-
торам православия женщина стала в Советской стране вро-
вень с мужчиной. Все ее достижения стали возможны бла-
годаря культурно-политической работе, которую партия
большевиков противопоставила церковному влиянию на
женщин. Признать этот факт богословы не могут. Для них
это равносильно признанию того, что церковь и ее догма-
151
ты — анахронизм, без которого прогресс социальный, на-
учно-технический и нравственный пойдет еще быстрее. По-
этому православные писатели наших дней выбирают един-
ственно возможную для них тактику — примазываются
к достижениям атеистов: дескать, и мы (т. е. служители
церкви) пахали. «Велико и священно звание матери!»—
восклицает протоиерей Н. А. Харьюзов. И он же: «Надо
помнить, что женщина может делать все, что делает муж-
чина, делать зачастую даже лучше, но мужчина-то не мо-
жет делать того, что делает женщина в силу своей приро-
ды». Мы-то помним, уважаемый Н. А. Харьюзов. А вы
вот, примазываясь к славе, добытой отнюдь не церковью,
а вопреки ее учению и роли, наверное, забыли совсем иные
поучения святых отцов. Например, митрополита Макария,
который целиком и полностью в духе книги Бытия напоми-
нал женщине о печати «определения божия, изреченного
ей после грехопадения прародительницы: к мужу влечение
твое, и он будет господствовать над тобою... Непреложно
это определение: никто не может от него освободить жен-
щину, кроме того, кто изрек свой суд на матерь всех жи-
вущих. Всякое усилие отменить его будет только напрас-
ным пранием против рожна».
Так на наших глазах церковь и ее апологеты переобла-
чают извечные свои догмы в костюмы современного по-
кроя. Но и под новым одеянием видна — топорщится то
здесь, то там — все та же средневековая ряса. Коллега
Н. Харьюзова, А. Ястребов, не найдя в истории христиан-
ства ничего такого, что хоть в малой степени могло бы
сравниться с подлинной заботой о женщине в наши, совет-
ские дни, пишет о тех христианках, которые «отдали свои
силы делу проповеди евангелия» (знает, куда гнуть глав-
ную свою линию!), дает и свою трактовку таинству брака:
мол, это не уступка чувственности, а «форма подвига на
пути к совместному осуществлению мужем и женою идеала
152
христианской жизни». Но ведь идеал христианства — в ка-
тихизисе: «Девство лучше супружества», в словах Иисуса:
«...блаженны неплодныя, и утробы неродившия, и сосцы
непитавшие!» (Лука, гл. 23, ст. 29). Идеал христианства —
в устремленности к загробному блаженству: «Жизнь —
Христос, и смерть — приобретение» (Филип., гл. 1, ст.
21). И многого ли стоит после этого панегирик того же
А. Ястребова чину совершения таинства брака. Он вспо-
минает в нем и «молитвы о брачущихся», и общую чашу,
и «песнопения, прославляющие мучеников». Только язы-
ческие и даже первобытные представления, что причудли-
во сплелись в этом таинстве, конечно, обходит молчанием,
не признавая научно-исторического анализа истоков и раз-
вития венчального ритуала. Но уж тут ничего не подела-
ешь: на то он и священник, на то он и воин Христов.
Мы же, поведав читателю и о самом этом таинстве, и
о лицемерной его функции, что заключается теперь в при-
крытии церковного позора христианского женоненавистни-
чества, видим свою задачу лишь в одном — в повторении
молодоженам совершенно очевидной истины: не в таинстве
брака следует искать средство укрепления семьи, обрете-
ния большого счастья, а в воспитании культуры чувств.
При этом атеисты нередко слышат возражения от лиц,
пытающихся всеми силами воскресить, удержать на наших
глазах теряющее популярность таинство брака. На одной
лекции я слышал выкрик с места:
— Как перестали молодые под венец ходить, так и раз-
воды умножились. Молодежь разбаловалась.
Выкрик недобрый, выдающий рьяность приверженца
древлего благочестия. Такие люди априорно, больше то-
го — даже без всякого желания узнать и сопоставить ста-
тистику — готовы приписать любое благо церкви, а всякую
проблему, осложнение объявить последствием безбожия. И
тем не менее вопрос все же не так-то прост. На иного из
153
верующих он может произвести впечатление. Ведь и вправ-
ду случаются у нас и разводы, иногда и среди молодежи
добрачного возраста встречается этакий облегченный под-
ход к отношениям парня и девушки. Поэтому на догмат
веры в благодатную силу таинства нельзя ответить прос-
тым противопоставлением примитивного догмата неверия.
Нужен анализ нравственного состояния общества. Нужны
факты, по которым можно судить об этом состоянии. Так
и обратимся же к фактам.
Без свеч, без певчих
В царской России развод, действительно, был неча-
стым явлением. Выше мы уже приводили разговор Карени-
на с адвокатом по делу о разводе. В романе Толстого Ка-
ренин предстает как «человек-машина», холодный рациона-
лист. Однако и он отшатнулся от тех гнусностей, какими
консисторские стражи семейных устоев обставляли всякое
дело такого рода. Но ведь Каренин — крупный сановник.
А и он был бы вместе с его женою испачкан и унижен бла-
гочестивыми вершителями бракоразводных дел. Что же
касается семейного быта простолюдина, то под его кровом
просто-напросто царил «домострой». Хоть смертным боем
бил свою «бабу»— богом данную супругу — оскотинив-
шийся раб бесчеловечных традиций, освященных цер-
ковью, а жена не перечь: брак-то не абы что, а святое цер-
ковное таинство.
Три тяжкие доли имела судьба,
И первая доля: с рабом повенчаться,
Вторая — быть матерью сына раба,
А третья — до гроба рабу покоряться.
Редкие исключения из правила — протест против доли
рабыни — кончались часто трагически.
154
Поэтому всякий раз, когда мы слышим воздыхания о
нерушимости семейных уз в былые и, к счастью, навсегда
минувшие времена, надо воспринимать их как эхо той по-
ры, когда женщина за человека не считалась. Так что пра-
во на развод с немилым супругом было актом величайшего
гуманизма по отношению к женщине. Из этого следует, что
не всякий развод — предмет для разговоров о безнравст-
венности общества. В данном случае — это революцион-
ный семимильный шаг вперед на пути нравственного про-
гресса вообще и семейной жизни в частности.
Церковники теперь отлично сознают щекотливость сво-
его положения. Уж не прикрикнешь по-апостольски на жен-
щину, преисполненную достоинства: жена да убоится му-
жа! Оттого-то нынешним апологетам христианства прихо-
дится ловчить: мол, это место из послания к ефесянам не
надо понимать буквально; в нем, дескать, заложена мысль
о боязни оскорбить любимого. В одной из консультаций
лекторам-атеистам этот фокуснический трюк так и наз-
ван— «неуклюжей подтасовкой», в которой «современные
богословы находят выход из трудного положения»24. Иезу-
итски отождествил два взаимоисключающих понятия —
бояться и любить,— поставил между ними знак равенства
в 1948 году протоиерей Н. Харьюзов. А в его статью
«Женщина-мать» фальсификаторское переосмысление апос-
тольского поучения перекочевало прямехонько из «Толко-
вой библии», которая была издана еще до революции,
в 1913 году. Смотрим этот комментарий к «святому писа-
нию», или, как говорят богословы, экзегетический труд.
И убеждаемся, что его авторы тоже не открывают особен-
но новой Америки. Ту же самую идею они извлекают из
сочинения «Жизнь и труды св. апостола Павла» знамени-
того еще в прошлом веке экзегета Ф. В. Фаррара.
Сам Фаррар об этом своем труде говорил, что в его
задачу входило «удобопонятное изложение учения ап. Пав-
155
ла... и нравственных правил»25 его. Прямо скажем, что бы-
ло это отнюдь не простым изложением, а тенденциозной
интерпретацией, помощью церкви и ее служителям в при-
способлении к новым условиям и новым веяниям. Тонкий
богослов чутко реагировал на становившийся все более по-
пулярным лозунг женской эмансипации. И вот уже экзегет
норовит примирить непримиримое: в одном месте он, гово-
ря о пожизненном целомудрии, пишет, что «девственная
жизнь лучше», в другом, что «если любящий искал» руки
девицы, то отец «не делал ничего худого и отдавая ее в за-
мужество». Словом, признавалась уже и возможность люб-
ви, и целесообразность таких отношений, при которых
«христиане должны жить вместе в брачном состоянии».
Даже вдовы у него, «если хотят, могут вступать в брак»,
хотя Павел-то полагал как раз наоборот. Что же касается
развода, то Фаррар, как и Христос, категорически «против
самовольного расторжения брачных союзов уже сущест-
вующих». Он подтверждает то, что всегда провозглашала
церковь: «Глава женщины есть мужчина», и потому жен-
щина «в присутствии... своего господина... должна являть-
ся с покрытой головой», что всякая стрижка «была бы без-
честьем для женщины», поскольку «открытая голова муж-
чины есть знак его превосходства». Основание для всей
этой тирады Фаррар черпает в вековечном обычае, кото-
рый, по его мнению, имеет «решающее значение для всех,
исключая, разумеется, тех, которые любят спорить». А
спорили с христианским обычаем, как известно, револю-
ционные демократы, поборники женской эмансипации. Они
отлично понимали, что религиозное и юридическое освяще-
ние буржуазной семьи, основанной на денежном расчете,
не исключало, а напротив — принципом нерасторжимости
любого церковью скрепленного союза поощряло и такие
спутники семьи, где не было любви, как проституцию муж-
чин и прелюбодеяние женщин. Вот почему пролетариат и
156
его партия, унаследовав к развив идеи женской эмансипа-
ции, пришли к необходимости разрушить христианские
устои семьи, что строилась на чистогане. Принцип граж-
данского брака по любви был естественным выражением
того экономически и социально обусловленного факта, что
в неимущем классе пролетариев создание семьи просто не
могло отягощаться низменным мотивом извлечения корыс-
ти, и любовь в среде трудящихся становилась чище, обо-
гащаясь идейной солидарностью и готовностью к взаимо-
помощи. Вот почему в отличие от стран, в которых содер-
жание семейной этики определяется соображениями чисто-
гана и нормами христианской морали, в СССР разводов
гораздо меньше. И этот неопровержимый факт свидетель-
ствует лучше всяких слов против защитников венчального
таинства.
О том же говорит сопоставление статистики разводов
в Советском Казахстане и таких богопреисполненных стра-
нах, как Соединенные Штаты и Франция. Если на каждую
тысячу человек в 1940—1950 гг. число разводов у нас ко-
лебалось от 1,1 до 0,1 (средняя цифра, стало быть, равна
была 0,55), то во Франции этот показатель приближался
к 2,5*. Как видим, прочность советской казахстанской
семьи была вшестеро-впятеро выше, чем во Франции. В де-
сятилетие между 1950 и 1960 годами на каждую тысячу
человек в нашей республике приходилось по 0,1—0,4 раз-
вода. А в Штатах приблизительно той же порой (1949—
1951 гг.) расторгалось больше 5-ти браков. Разница опять-
таки колоссальная: за океаном, под сенью креста разводов
в десятки раз больше.
Что скажут нам на этот счет защитники постулатов
* Здесь и далее статистика разводов дается на основе сопостав-
ления таблиц, приведенных в «Новой книге о супружестве» Р. Ной-
берта (стр. 35) и в сборнике «Народное хозяйство Казахстана»
(стр. 9).
157
христианской этики? Им нечего сказать. Потому что про-
тив них несокрушимые факты: семья в атеистической стра-
не Союза Советов несравненно здоровее, прочнее, нежели
загнивающая буржуазная семья христианского Запада.
Но мы не лицемеры, не ханжи. И потому открыто гово-
рим не только о своем прогрессе, а и о проблемах. Да, есть
еще у нас разводы.
Однако в чем же состоят причины еще случающихся
неудач в создании семьи?
Как мы убедились, церковь с ее мистической верой в си-
лу таинства нам не советчик. Поэтому ответ мы ищем у на-
уки, вернее — в комплексе наук. Решение проблемы брач-
ных отношений — компетенция биологии и медицины, со-
циологии и психологии, этики и эстетики. К ее решению
имеют также отношение антропологи и физиологи, юристы
и экономисты, педагоги и философы, вся наша обществен-
ность.
Поговорим о первой причине. О ней напоминает драма
в той семье, что была освящена венчанием в уральской
церкви. Эта драма — доказательство того, сколь консерва-
тивна бытовая мораль. Этот консерватизм, в свою очередь,
самим фактом своего существования убеждает в том, что
старые нравы, обычаи, традиции, определенный (прямо
скажем, противоестественный) характер взаимоотношений
в семье в процессе кондового воспитания еще передаются
от поколения к поколению. Поэтому истоки значительной
части нынешних разводов ведут к пережиткам домостроя,
освященного церковью и ее венчальным таинством. И зна-
чение таких разводов бесспорно — они положительны, ими
исправляется то, что по непросвещенности своей творят по-
рой суровые хранители обветшалых обычаев.
Против этого суждения нередко ополчаются ревнители
старины: мол, такие истории, что в Уральске приключи-
лась с Зиной,— случайности, не вытекающие из существа
158
христианского учения о любви. Это глубокое заблуждение.
В свое время Людвиг Фейербах писал, что церковь счита-
ет совершенно справедливым осуждение всякого неверия,
«так как это осуждение лежит в сущности веры». Вера,
отмечал философ, «добра по отношению к верующим и
зла по отношению к неверующим». С христианской верой
тесно связана и христианская любовь, в которой первое
место отводится богу. Вспомним 139-й псалом, в котором
угодный господу Давид, обращаясь к всевышнему, воскли-
цает: «Мне ли не возненавидеть ненавидящих тебя». Та-
ким образом, у нас, как и у Фейербаха, есть все основания
повторить его мысль о том, что «христианин может любить
только христианина или того, кто может сделаться хри-
стианином; он может любить только то, что освящает и
благословляет вера. Вера есть крещение любви... христи-
анская любовь любит только все христианское». Вот поче-
му люди, религиозные сами или потакающие религиозным
традициям в семье, нередко становятся первопричиной тех
разводов, которые можно назвать логическим завершением
непримиримого разномыслия. А оно, как известно, играет
отнюдь не последнюю роль в угашении чувства любви. Без
любви же, читаем мы у Ф. Энгельса, «развод становится
благодеянием как для обеих сторон, так и для общества».
Но есть и другие осложнения в жизни семейных людей.
Оговоримся сразу, что причин у них много. Поэтому по-
пытки ученых создать сколько-нибудь приемлемую класси-
фикацию заметными успехами еще не увенчались. Однако
важнейшие причины совершенно точно установлены.
Посмотрим, что на этот счет расскажет нам социология.
В Новосибирске, Ленинграде, Москве, Свердловске, Ижев-
ске и в ряде других городов проводились специальные
исследования. Вот их результат: домашнее хозяйство, не-
смотря на огромную работу, что проводится у нас по меха-
низации быта, расширению коммунальных и иных услуг,
159
отнимает у женщины ежедневно свободного времени на
3—4 часа больше, чем у мужчин. В выходные дни женщина
занята домашними делами 9—11 часов. Годовая сумма
этих часов, помноженная на годы, дает колоссальную раз-
ницу между юридическим и фактическим равенством муж-
чины и женщины. Где же выход? Ну конечно же, не в вен-
чальном таинстве. Думается, что решение проблемы лежит
в двух направлениях. Первое: всемерное расширение сети
детских учреждений, развитие предприятий бытового об-
служивания до уровня мощной индустрии быта, способной
предложить любой семье любую услугу за не слишком до-
рогую плату. Эту работу государство проводит системати-
чески. Второе направление — нравственное воспитание и
самовоспитание мужчин. «Комсомольская правда» как-то
привела изумительную по своему благородству мысль На-
зыма Хикмета. Жена родила ему ребенка. Уже того, что
эта новая жизнь, безмерно дорогая отцу, появилась в му-
ках нежно любимой женщины, для Хикмета довольно, что-
бы сказать, что все остальное — обратите внимание: все!—
и заботу о жене, и о сыне, и о доме он, отец, берет на себя.
При такой постановке вопроса, при такой нравственной
культуре супругов не только развод, но даже тень размолв-
ки исключаются начисто. Остаток свободного времени —
пусть он даже будет небольшим — станет достоянием и му-
жа и жены в равной степени. А это важнейшее условие,
если можно так сказать, их синхронного развития в интел-
лектуальном, психологическом, нравственном и во всех
других отношениях.
Мысль эта не нова. Клара Цеткин в своих воспомина-
ниях о б. И. Ленине писала, что Владимир Ильич говорил
ей об очень немногих мужьях, «даже из пролетариев», ко-
торые думали бы о том, «как сильно они могут облегчить
тяготы и заботы жены или даже совсем снять их с нее, если
бы захотели помочь в «женской работе». Даже в мемуар-
160
ном пересказе слышится ирония Ильича по поводу таких
мужей, которые не желают делать «женскую работу»:
«...нет, ведь это же противно «праву и достоинству муж-
чины». Между тем, читаем мы далее рассказ известной ре-
волюционерки о ленинском взгляде на положение жен, «до-
машняя жизнь женщины — это ежедневное принесение се-
бя в жертву в тысячах ничтожных мелочей. Старое право
господства мужа продолжает жить в скрытом виде... Мы
должны вытравить старую рабовладельческую точку зре-
ния до последних мельчайших корней ее»26.
Есть и третья причина, осложняющая в ряде случаев
создание гармоничной семьи. Антропологи и физиологи,
анализируя ее, говорят о большой проблеме, специфически
свойственной XX веку. Это проблема так называемой ак-
целерации — ускоренного, но одностороннего развития
подростков и юношей, девочек и девушек. Медицинская
статистика показывает, что между подростками наших
дней и их ровесниками конца прошлого века фиксируется
почти во всех отношениях большая разница. Вес современ-
ного подростка на 8—10 килограммов больше, чем вес под-
ростка, жившего на пороге XX века. Рост первого на 10—
15 сантиметров выше второго. На полтора-два года ускори-
лось и половое созревание наших детей. Последняя особен-
ность внушает серьезную озабоченность. Дело в том, что
созрев физиологически, юноша еще 5—6 лет, а в иных слу-
чаях и дольше, остается инфантильным: ведь ему еще пред-
стоит завершить учебу, получить надлежащее образование,
овладеть профессией, словом, достичь того возрастного ру-
бежа, на котором приходит и духовная зрелость, и эконо-
мическая самостоятельность.
Покружась вокруг церковного аналоя да выслушав вен-
чальные молитвословия, эту проблему, конечно же, не
решить. Нужна широкая, в государственном масштабе по-
становка такого воспитания юношества, при котором роди-
11-535
161
тели, педагоги и вожаки комсомолии, все наши культпро-
светчики, учитывали бы конструктивные рекомендации
медицинской науки. Академик П. К. Анохин, например,
рекомендует метод так называемого тормозящего возбуж-
дения, совершенно необходимого при воспитании эмоций
молодых людей. Суть этого метода состоит в том, чтобы
подросток или девочка, юноша или девушка научились пере-
ключать свое внимание с половой потребности, отнюдь не
означающей любви, на такие виды деятельности, увле-
чений, какие им больше по душе, какие способны одухотво-
рить их, потребовать достаточного напряжения физических
и душевных сил. В этом вопросе нашим детям особенно не-
обходимо деликатное и мудрое руководство педагогов, спо-
собных воспитать в подрастающей смене выдержку, само-
обладание, культуру чувств. Представляется весьма полез-
ной та дискуссия, которую по этим проблемам несколько
лет назад провела редакция журнала «Здоровье». Она при-
влекла большой круг специалистов и представителей обще-
ственности к обсуждению действенных мер, позволяющих
благополучно провести молодежь по тому критическому
отрезку времени, протяженностью в 5—6 лет, за которым
перед человеком закономерно наступает день и час, когда
он, уже с сознанием ответственности за свое решение, само-
стоятельно, по праву выбирает себе друга на всю жизнь,
заключает по любви союз с нужным ему, дорогим че-
ловеком.
Мы не напрасно вспомнили ту специфическую дискус-
сию, что несколько месяцев велась на страницах журнала,
выходящего многомиллионным тиражом. В мещанской,
ханжеской среде, где, кстати, пережитки христианского
взгляда на отношения мужчины и женщины дают о себе
знать наиболее сильно, вопросы, о которых мы здесь гово-
рим, считаются неприличными. И вот молодые люди, ни-
чего толкового, умно и тонко поданного не узнав о любви
162
от таких родителей, начинают строить семью. Они идут
ощупью. Нередко совершают ошибки. А ведь это вина и
тех взрослых, чья стыдливость равнозначна пуританскому
ханжеству. Поэтому тысячу раз прав один из видных со-
циал-гигиенистов Рудольф Нойберт, когда он говорит, что
«в человеческой жизни все должно быть освоено культу-
рой... что человек должен проникать во все своим сознани-
ем и своими нравственными законами»27. И пусть эта
мысль шокирует мещан, но мы считаем нужным подчерк-
нуть, что это сказано о насущной необходимости переда-
вать от смены к смене «золотые зерна опыта любви». Поэ-
тический образ золотых этих зерен нельзя, разумеется, по-
нимать примитивно, по-обывательски. Своей яркой, выра-
зительной метафорой Нойберт обозначил целый комплекс
элементов, составляющих высокое понятие любви — залог
счастливого и материнства и отцовства. При этом он отчет-
ливо заметил, что «в любви физическое теснейшим обра-
зом связано с общественным и духовным». Стыдливо опус-
кать глаза перед любой из этих трех частей одной форму-
лы — значит оставлять плацдарм для ханжей, святош и
церковников. Они стремятся не упустить ни одной возмож-
ности, чтобы поспекулировать на любой нашей недоработ-
ке. Их нетрудно понять: иллюзии насчет человеколюбче-
ской морали церкви, как и вера в действенную силу вен-
чального таинства, в народе угасают все больше и больше.
Зато все убежденней и неотступней проникает в массы
мудрое, исполненное подлинного гуманизма и партийности
сознание личной ответственности человека (мужчины и
женщины) за одухотворенность и гармоническую слит-
ность того союза, имя которому — советская семья. Об
этом хорошо сказал Алексей Сурков в проникновенном
стихотворении, посвященном Софье Кревс:
Ни свеч, ни флердоранжа, ни фаты,
Ни певчих, ни «Исаия ликуй»,
11*
163
И все же чувства святы и чисты
Без флердоранжа, как там ни толкуй.
Пусть то, что отшумело там, в былом,
Как ни зови, не возвратится вновь.
Но жизни наши связаны узлом,
Которому название — любовь.
Мы за руки взялись, чтобы идти
Через ухабы жизненных обуз.
И общей целью на большом пути
Скреплен нерасторжимый наш союз.
Пусть время в череде жестоких лет
Огнем и болью испытало иас,
Под серым пеплом будней не угас
Далекой юности бессмертный свет.
Так завершим же нашей жизни круг
Плечо к плечу, не размыкая рук
И чувствуя под снегом седины
Тепло неувядающей весны.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
О ТАИНСТВЕ ПОКАЯНИЯ
Обезличивание личности
Когда какой-нибудь случай приводит меня в храм и я
оказываюсь невольным свидетелем исповеди, мне всегда
становится не по себе. Каются, как правило, люди в годах.
Изредка за ручку к духовнику подводят и маленьких. Де-
ти, не понимая происходящего, молча выслушивают диалог
бородатого, странно одетого дяденьки с их бабушками, де-
душками; недоуменно оглядываются, когда этот дяденька
по очереди покрывает головы и малых и больших своим
длинным золототканным передником. Мне жаль становит-
ся детей. Но вызывают сожаление и взрослые. Ведь они-
то смолоду, наверное, слыхали мудрую пословицу: «Жизнь
прожить — не поле перейти». И, стало быть, не раз могли
задуматься о добром и недобром, о том, что природа для
того и наделила человека разумом, чтобы умел он сам пе-
ред своею совестью ответить на вопрос: «Что такое хорошо
и что такое плохо?» Без потребности и способности само-
стоятельно сверять свои поступки с этическим кодексом
строителей нового мира человек в моральном отношении
уподобляется слепцу, кому нужен поводырь. В храмах эту
функцию берет на себя духовенство. Но оно внушает паст-
ве нормы иного кодекса — морали христианской. Содержа-
ние и формы этого внушения бывают таковы, что в испо-
165
ведниках вытравляется что-то очень большое, очень важ-
ное. То, без чего человек перестает быть личностью.
Вот, поднявшись на солею*, чтобы видным быть и
слышным, а иногда спустившись прямо к первому ряду
пришедших на исповедь, дабы подчеркнуть задушевность
свою, заинтересованность в нравственном состоянии пасо-
мых, священник вопрошает их:
— Сокрушались ли о грехах прежде чем покаяться?
В ответ иные из словоохотливых старушек норовят за-
говорить о недуге: мол, и молились маловато, и про пост
позабыли, да и как его соблюсти в строгости — ведь нынче
в доме правят дети, а они неверующие... Но старушечий го-
мон тонет в общем, как стандарт, ответе:
— Грешны, батюшка.
А духовник, перекрывая гвалт, уже взывает к соз-
нанию:
— С глубокой ли верой во Христа и надеждою на его
милосердие приступаете к покаянию?
И опять в ответ, как патефонная пластинка с заезжен-
ной звуковой дорожкой:
— Грешны, батюшка.
В разное время и в разных церквах приходилось мне
наблюдать эту сцену, что именуется в христианстве святым
таинством покаяния, или исповеди. Но большого разнооб-
разия впечатлений от содержания и формы этого таинства
вынести не пришлось. В вопросах духовников, как правило,
варьируется интерес к одному и тому же — десятисловию,
что по ветхозаветной легенде Моисей получил от самого
господа на горе Синай, да к так называемым заповедям
блаженства, содержащимся в Новом завете. Предлагаются
вопросы, в зависимости от того, насколько тонок или гру-
* Солея — здесь предалтарная ступенька. Солея имеется и под
клиросом — местом для певчих.
166
боват священник. Иногда настолько примитивно, что сама
односложность расспросов поощряет в прихожанах авто-
матизм, при котором потребность в осознанной самооценке
нравственного уровня у православных угашается. Но бы-
вают случаи, когда вопросы ставятся более или менее раз-
вернуто. Помню, в балхашской церкви Николы-угодника
духовник, например, спрашивал:
— Не прегрешил ли кто против первой заповеди?
Чувствовалось, что далеко не всем уже известно что
там в первой, а что во второй и так далее. И священник
повторял вопрос популярнее:
— Не забывал ли кто во многопопечительных делах
житейских первейшую заповедь: аз есмь господь бог твой?
И вздыхала толпа:
— Грешны, батюшка.
— А не входил ли кто в соблазн,— продолжал духов-
ник,— оставляя в небрежении вторую заповедь: не сотвори
себе кумира и всякого подобия?
И опять ответом было многоустое воздыхание:
— Грешны, батюшка.
Уж так повелось по церквам: что ни вопрос, один от-
вет — покаяние во греховности. Принято считать, что про-
молчать на вопрос — гордыню проявить. Блаженны-то
плачущие да кроткие; так учит православных третья запо-
ведь блаженства. Разъясняя ее, катихизис наставляет
верующих прежде всего «не роптать на бога», а заодно и
на людей, даже если от них исходит «что-либо противное»,
«не превозноситься». Словом, идеологическая цель таин-
ства покаяния заключается в том, чтобы мирянин — боже
упаси!— не уяснил, что «человек — это звучит гордо».
Церкви надо, чтобы отличительной чертой христианина
стало, выражаясь языком «Добротолюбия», нивочтосебя-
вменение. Лишь сделав эту черту определяющей в складе
характера, в умонастроении человека, церковь может быть
167
уверенной в том, что ее лоно обрело подлинного раба
божьего, тихую и кроткую овечку христова стада. Удается
это церкви, разумеется, не часто. Но в идеале ее стремле-
ния направлены именно к этому. И таинство покаяния в
культовом ее арсенале является одним из наиболее эффек-
тивных средств в борьбе за обезличивание личности, за
воспитание в людях стереотипа упрощенного мышления,
стереотипа переживаний, словом, за то, чтобы верующие
перед лицом и под началом пастыря обретали все черты
духовного стада, которое пасут и добрым словом и желез-
ным посохом.
Вывод этот неоспорим. Но сделали мы его, пока не рас-
смотрев всех доказательств, на основании лишь несколь-
ких зарисовок с натуры. Разговор же о вреде исповеди тре-
бует анализа этого таинства.
Во-первых, каждый практик атеистического воспитания,
особенно активист индивидуальной работы, должен попы-
таться понять верующего: чем именно привлекает его испо-
ведь, почему он, советский человек, в котором всем демок-
ратическим строем нашей жизни воспитывается высокое
сознание гражданского и человеческого достоинства, хозя-
ина страны, почему он все-таки время от времени тянется
к своему духовнику, чтобы на десяток-другой вопросов по-
каянно и униженно ответить стереотипной фразой:
— Грешен, грешен. Каюсь, батюшка. Отпусти мои пре-
грешения тяжкие.
Во-вторых, необходимо разобраться в подлинной исто-
рии этого таинства: всегда ли оно было на вооружении
церкви? Почему в символе веры христианской о нем (как,
впрочем, и о пяти других таинствах, исключая крещение)
ни одним словом не обмолвились святые отцы? Какую
роль играла исповедь в нравственной жизни христиан, в их
религиозно-политической борьбе? Способствовала ли она
улучшению нравов? И улучшает ли нравы в наши дни?
166
Лишь ответив на эти вопросы, мы сможем дать ту пищу
для ума религиозных людей, которая, возможно, пробудит
их критическую мысль, усыпленную пастырскими внуше-
ниями.
Итак, что же привлекает верующего в таинстве по-
каяния?
Позлащенная узда
В самом деле, что? В поисках ответа на вопрос попыта-
емся немного поразмышлять вместе с верующим, оперируя
привычными для него категориями. Когда крестили его,
он, по учению самой церкви, уже омылся водою купели от
всех грехов и — что самое важное для христианина — от
первородного греха. Больше того, он получил благодать
господню. Помазали его миром — удостоился святого духа
для «возрастания в благодатной жизни». Причастился —
закусил телом бога своего, запил глотком горячей крови
Иисусовой — и соединился с самим божеством, источником
благодати и вечной жизни. Словом, все, для чего он связан
с церковью, она ему дала. Спрашивается, зачем понадоби-
лось еще и покаяние? Или дух святой, наподобие эфирных
веществ, моментально выветривается? Или благодать —
вещь недолговечная: однажды предоставленная человеку,
вскоре отнимается? Но если допустить все эти мысли, вы-
вод из них будет один: никакие таинства не обеспечивают
православному надежной благодати. Стало быть, и не нуж-
ны вовсе таинства.
Естественная логика таких суждений пугает церковь.
И потому в резерве у ее служителей запасной аргумент:
«Цет ни единого человека без греха, но естьли кто согре-
шит после омытия грехов своих крещением, тот к возра-
щению и милости божией не имеет иного средства, кроме
покаяния». Но, как мы видим, и этот аргумент лишь под-
тверждает атеистическую мысль о том, что в таинствах, (по
169
крайней мере тех, что предшествуют покаянию) нет совер-
шенно никакой действенной силы: ведь человек способен
грешить и после крещения, и после миропомазания, и пос-
ле причащения. Поэтому есть смысл подытожить рассуж-
дение о покаянии и его месте в цепи предшествующих
таинств. Церковь ввела его в свой культ затем, чтобы зату-
шевать смущавший многих догмат о божественном сотво-
рении человека. Ведь венец творения получился несовер-
шенным, предрасположенным ко греху. Мало того: за свой
же брак бог наказал человека. Достоин ли уважения и по-
клонения такой творец?
Этим вопросом задавались многие. Богословы дали им
ответ: человек сотворен со свободной волей: он может из-
брать путь к праведной жизни, а может (по своей же воле)
уклониться и ко греху. Тут встает другой вопрос: а зачем
надо было господу оставлять хоть малейшую лазейку, что
уводит от добра и ввергает во зло? Но священники не
любят таких вопросов и повторяют шаткий постулат о
свободной воле: согрешив, исповедуйся и сделаешься
снова «невинным и освященным, каким... вышел из вод
крещения».
Словом, таинство покаяния — спасательный круг хрис-
тианства, к которому привязаны и предыдущие таинства,
и доводы против критики догмата божественного творе-
ния. Таково назначение исповеди в аспекте богословско-
догматическом. Что касается других аспектов — нравствен-
но-богословского и организационно-культового, то функ-
ция покаяния предельно проста — это тот короткий пово-
док, на котором пастыри держат своих послушных овечек.
Не будь этого священнодействия, верующие, глядишь бы,
и решили, что участием в трех первых таинствах они на-
столько запаслись благодатью, что ее на всю жизнь хватит.
Этак и связь церкви с мирянами могла оборваться, и пас-
тыри остались бы без стада.
170
Это очень важное обстоятельство, о котором атеисту за-
бывать никак не следует: ведь еще не было такого, чтобы
церковь хоть одну свою позицию сдала без боя. Ее наибо-
лее умные служители хорошо знают психологию верующих,
знают, что у последних бывают в жизни и объективные
причины, которые порождают потребность в исповеди.
Видный советский психолог, заслуженный деятель на-
уки, профессор К. К. Платонов указывает, что таких при-
чин по крайней мере три. О первой знали еще пифагорей-
цы, но особенно хорошо в нее вник Аристотель. Если
первые, наслаждаясь гармонией музыки, чисел и сфер, на-
полняли ее сверхъестественным содержанием, способным,
по их мнению, управлять душою человека, то Аристотель
приложил это пифагорейское учение к своему анализу тра-
гедии— популярнейшему виду искусств древней Греции.
Он считал, что трагедия, вызывая то гнев, то страх, то со-
страдание, очищает душу человека1. И если вам хоть раз
в жизни доводилось услышать приличный церковный хор,
поющий «Покаяния отверзи ми двери» Веделя2, вы не
только поймете, но и прочувствуете, почему для обозначе-
ния специфического, возникающего именно в театре траге-
дии переживания, закрепился греческий термин катарсиса,
обозначающего очищение. Песнь Веделя в первой части,
когда солист и хор как бы признаются в неправедности
своей жизни («Храм носяй телесный весь осквернен»),
звучит тягостно, мрачно; вторая же часть, когда певчие,
не веря в нравственные силы своей души (уж такой текст
с совершенно явным умыслом предлагает им церковь), об-
ращаются за помощью к вышним силам («Но яко щедр,
очисти...»), церковь наполняется светлыми, чистыми голо-
сами теноров и сопрано. И людей, пришедших в храм,
охватывают уже другие чувства — надежды и радости.
Психология давно объяснила эту крутую перемену, совер-
шающуюся в душе человека в такие мгновения, взаимодей-
171
ствием отрицательных и положительных эмоции, прими-
тивных и возвышенных.
Это и есть тот ключ, что дает атеисту сама природа и
наукой познанные ее законы. Человеку нужны пережива-
ния, ведущие его от мрачных настроений, угнетенности к
возвышенным переживаниям, к радости, взлету души.
И эти переживания он должен получить, но не во храме, а в
концертном зале. И остается только пожалеть, что атеис-
ты-бойцы среди артистов такая же редкость, как атеисти-
ческие книги с искусствоведческим и философским анали-
зом церковной поэзии, музыки, пения.
Вторая причина, ведущая мирянина на исповедь не ре-
же, чем первая, особенно хорошо известна психотерапев-
там. Им знакомы случаи таких неосознанных психологиче-
ских травм, которые подолгу держат человека в болезнен-
ном состоянии. Умудренные знанием и жизненным опытом
медики врачуют эти душевные раны, разъясняя пациентам
реальные причинно-следственные связи, породившие мучи-
тельное состояние. И человек получает облегчение. Но те
люди, кого церковь держит во мраке невежества, мало или
почти ничего не знают о прогрессе психотерапии и потому,
понятно, ищут утешения на исповеди у духовника.
Третья объективная причина, вызывающая среди ве-
рующих потребность в покаянии, известна больше первых
двух. Кому, скажите, не ведома поговорка: «Разделенное
горе — с полагоря». Наедине с бедой, наедине с гнетущей
горестью тяжко человеку. Вот и идет он к священнику,
чтобы, выговорившись, облегчиться, приподнять свое само-
чувствие.
Зная верующих не вообще, а в лицо, по обстоятель-
ствам их жизни, атеист — будь он врач, будь просто про-
ницательный человек — может во втором и третьем случа-
ях сделать для верующего много доброго одним лишь ум-
ным разговором. Участливая, конструктивная беседа с
172
хорошим советом, как научиться властвовать собой, спо-
собна отбить от церкви многих и многих людей.
Но тут нам всякий вправе возразить: мол, все, что
здесь сказано об исповеди во втором и третьем случаях,
может относиться лишь к покаянию с глазу на глаз испо-
ведника с духовником. О сокровенном же при народе вряд
ли кто отважится распространяться и подробно, и искрен-
не. А начали мы наш рассказ о таинстве покаяния с зари-
совки исповеди общей. Так нет ли здесь противоречия?
Нет. Дело в том, что культовая практика православия зна-
ла три формы исповеди. Первая — открытая, при всем, как
говорят, честном народе. Она всегда была редкостью.
Нужда в ней возникала у иерархов лишь в тех случаях,
когда появлялись так называемые внутрицерковные не-
строения — разброд, расколы, ереси, бунты против духов-
ных и светских властей. Тогда духовенство использовало
таинство исповеди для того, чтобы, обратившись к народу
с воззванием или патетической проповедью, построенной
в форме развернутых вопросов, в которых уже содержался
и подсказанный ответ, сплотить толпу на общей платфор-
ме той или иной религиозной концепции. Часто такие при-
зывы носили ярко выраженный политический характер.
Известно, например, что в канун пролетарской револю-
ции и в годы гражданской войны исповедальные росписи,
которые велись духовенством, были своего рода баромет-
ром, по которому попы судили не только о степени религи-
озности, но и политической ориентации прихожан. В этих
списках становилось все меньше и меньше записей: люди
труда, поднимаясь под руководством большевиков на борь-
бу с контрреволюцией, освобождались и от духовного гнета
церкви. Именно в эту пору священство стало извлекать из
своих арсеналов древнее оружие призыва к открытому, все-
народному покаянию. Казахстанцы, которые помнят Акмо-
линск 1919 года, не забыли, вероятно, и ноябрьское воз-
173
звание тамошнего духовенства. С амвонов всех церквей
попы возглашали:
— О, людие! Настал грозный час. Грядет антихрист,
близок он. Кайтесь!
Белое офицерство расклеивало по заборам отпечатан-
ный в типографии тот же самый призыв ко всеобщему по-
каянию.
Но трудовой народ поддержал не атамана Дутова, не
рясоносных его помощников, а победоносные полки Крас-
ной Армии. В ней он видел не антихристову силу, как вну-
шали ему духовники, а избавительницу от белого террора
колчаковщины.
Вторая форма исповеди — тайная — издавна считалась
основной. Вот тут-то человек и выговаривался перед свя-
тым отцом. Особенно любили вытряхнуться подчистую за-
матерелые преступники. Неспроста блестящий иронист
Генрих Гейне называл исповедальню «духовитым сорти-
ром». В этой фразе нет никакого преувеличения. Дело в
том, что потребность разделить сомнение, тревогу, горе,
естественные почти для всякого нормального человека,
в церкви приобретает совершенно особый характер. Хрис-
тианство воспитывает и укрепляет в прихожанах веру в
мистическую силу духовника, который будто бы может
(причем, только он, и никто другой!) освободить верующе-
го от совершенных им грехов. В катихизисе на этот счет
есть специальное разъяснение: «Покаяние есть таинство,
при котором исповедующий свои грехи, при видимом изъ-
явлении прощения от священника, невидимо разрешается
от грехов самим Иисусом Христом»3. Здесь налицо внуше-
ние возможности освободиться от угрызений совести после
любого преступления. Разумеется, возможность эта, учит
церковь, предоставляется сверхъестественным путем («не-
видимо») от самого бога при обязательном посредниче-
стве священника, будто бы состоящего в связи с вышними
174
силами. Вот тут-то и кроется уже отнюдь не объективная,
а субъективная, специфически религиозная причина по-
требности в исповеди. На ней есть надобность остановить-
ся чуть подробнее.
Среди защитников веры в сверхъестественное много
таких, что склонны отождествить признание в своих про-
ступках, дурных помыслах или преступлениях с самокрити-
кой, широко практикуемой на собраниях, совещаниях, не
имеющих никакого отношения к церкви. Те, кто пускает
этот иезуитский софизм в обиход, намеренно искажают ис-
тину. Искажают, спекулируя на неосведомленности верую-
щих в этике. Цель этого софизма очевидна: создать види-
мость того, что церковь, как и общественные организации,
содействует воспитанию нравственности советских людей.
Поэтому задача атеиста состоит в том, чтобы указать
на пропасть, зияющую между покаянием человека религи-
озного и самокритикой неверующего на собрании. Второй,
искренне признаваясь в своих заблуждениях или ошибках,
ищет их земные причины, ищет земные же пути к разум-
ному выходу на верную дорогу. Его товарищи помогают
ему в этом поиске, опираясь на данные общественных наук,
на основополагающий принцип атеистической этики —
принцип личной ответственности человека за свой нрав-
ственный уровень и за свои поступки перед коллективом,
народом, партией, страной. И в этом — действенность са-
мокритики как моральной и интеллектуальной силы, спо-
собной пробудить и развить совесть и знания человека,
научить его примерять по ним свое поведение, свой образ
жизни, свое отношение к людям, гражданскому и общест-
венному долгу, к идеалам строителей нового мира.
А христианин, совершив преступление, искренне пола-
гает, что если накануне исповеди он помолился, попостился
(в этом проявляется предваряющее исповедь сокрушение
о грехе) и если затем выложил священнику весь реестр
175
своих прегрешений, то, как бы тяжки они ни были, священ-
ник их прощает, и этих грехов уже как бы и вовсе не было:
человек, по учению церкви, становится душой стерильно
чист. Идеологически реакционна и социально опасна эта
концепция! Именно потому, что она существует и укрепля-
ется церковью, в отсталой, нравственно безграмотной или
малограмотной среде, в мире уголовных преступников бы-
тует, кажется, со времен Гришки Распутина по сей день
гнуснейший афоризм: «Не согрешишь — не покаешься, не
покаешься — не спасешься».
Александр Осипов в бытность его служителем церкви
за границей имел случай выслушать в тюрьме одного дето-
растлителя. Негодяй, «крестясь, с явным удовольствием
вороша в себе всю мерзость своей душонки, рассказывал
в подробностях, как он заманивал и насиловал малолет-
них девочек... Смаковал свои преступления и тут же тороп-
ливо добавлял: «Я не каюсь... Это я уже говорил на испо-
веди, это уже прощено... перед законом отвечать за послед-
ние прегрешения приходится — сижу, а перед богом я уже
чист»!4
Став страстным пропагандистом подлинно человече-
ской, атеистической морали, А. Осипов, вспоминая этот
эпизод, с ужасом восклицал: «Что может быть страшнее
такого успокаивающего преступную совесть «таинства»!5
Это очень тонкое, очень меткое замечание. Им схвачена
самая суть того морального вреда, который приносит инди-
видуальной и общественной нравственности таинство по-
каяния. Отвечая перед богом, а не перед обществом, испо-
ведующийся приучает себя к той мысли, что он грешен так
же, как решительно все люди на земле (безгреховен, учит
церковь, только бог). Ведь сказано же Екклезиастом: «Нет
человека, праведного на земле, который делал бы добро и
не грешил бы» (гл. 7, ст. 20). Оставив в стороне вопрос
о том, что это клевета на род людской, заметим лишь, что
176
такие библейские поучения лишают человека земного, че-
ловеческого идеала, убивают в нем интерес к поиску жи-
вых, достойных примеров для подражания. Зачем обреме-
нять себя такой работой? Ведь достаточно покаяться, как
автоматически становишься уже лучше, чище других.
Именно так, в точном соответствии с христианским догма-
том о всеобщей греховности рода человеческого, рассуждал
грабитель Комаров, чье громкое дело в 20-х годах после
судебного процесса над ним стало известно широкой пуб-
лике. Он убил без малого тридцать человек. И угрызения
совести его особенно не мучили. Почему? Комаров сказал
судье, что он сокрушался всякий раз перед покаянием. В
церковь же ходил регулярно, а дома сам замаливал грехи.
Покаяние усыпляет, атрофирует совесть. К этому выво-
ду приходят даже буржуазные криминалисты и социологи.
В. Н. Шердаков привел в своей интересной книге6 сужде-
ние одного такого исследователя, М. Гюйо, который писал,
что «в обычном представлении безнравственность и пре-
ступления у народа связаны с безверием и порождаются
им; но, как показали криминалисты, нет ничего более спор-
ного, чем это воззрение. Если посмотреть на массы прес-
тупников всех стран, то окажется, что безверие является у
них исключением и исключением относительно редким. В
религиозных странах, вроде Англии, количество преступ-
ников не менее значительно, они являются там только бо-
лее верующими». Эту мысль М. Гюйо можно подкрепить
широко известной статистикой. В Соединенных Штатах,
например, среди каждой сотни преступников находится
95 верующих. В Италии ученым Ферри была обследована
одна тюрьма. Перед ним прошла длинная вереница
убийц — двести человек. Среди них не оказалось ни одно-
го атеиста!
Впрочем, довольно примеров (их можно продолжать
почти до бесконечности). Тем более, что хитроумные бого-
12-535
177
словы нового времени сочинили иезуитскую теорию о дос-
тоинстве христианства и недостоинстве христиан. Суть ее
в том, что верующим и неверующим доказывается: мол,
если и есть плохие христиане, то нравственные идеалы
христианства чисты и непорочны и, стало быть, следуя
этим идеалам, можно и должно нравственно усовершен-
ствоваться. Но эта теория не выдерживает критики под
натиском двух аргументов: первый состоит в утверждении
той истины, что критерием правильности любой теории яв-
ляется практика. А практика показывает, что религиоз-
ность отнюдь не избавляет человечество от преступности.
Второй аргумент — противоречивость нравственного ко-
декса христианства, в который, наряду с общечеловечески-
ми нормами морали, включаются и прямо антигуманистиче-
ские принципы, порожденные классовым, властолюбивым
интересом духовных владык. Чего стоит такое, напри-
мер, поучение евангелиста, что на небеси будет больше ра-
дости об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста
девяти праведниках, не нуждающихся в покаянии! Или на-
ставление Христа о необходимости прощать грехи практи-
чески бесконечно. Ведь здесь и кнут и пряник налицо —
всеми средствами привлечь, расположить и подчинить ду-
ховенству как можно больше готовых к покаянию рабов
господних. Так что Франсуа Вольтер имел все основания
в своем блестящем философском памфлете «Обед у графа
де Буленвилье» саркастически высмеять и христианских
моралистов и самую суть их морали: «Каким бы огромным
множеством преступлений вы ни были осквернены, испове-
дуйтесь мне, и все будет прощено вам в силу подвигов че-
ловека, который был в Иудее много веков тому назад. По-
грузитесь после этого семью семьдесят семь раз в новые
преступления, и снова все будет вам прощено. Разве это
не значит поистине вводить в искушение? Разве это не зна-
чит расчищать все пути злу?»7
178
Морализаторские принципы христианства и их житей-
ские последствия имеют прямое отношение, более того, тес-
но связаны со всеми видами исповеди. Но пока мы расска-
зали лишь о двух ее видах — так называемой открытой
(редкой) и тайной (основной). Теперь поговорим о треть-
ей исповеди — общей. Ее не следует путать с первой — от-
крытой, всенародной, о которой сказано выше.
Общая и открытая исповеди до революции официально
были объявлены привилегией одного-единственного свя-
щенника — Иоанна Кронштадтского, матерого монархи-
ста, черносотенца. Как-то в беседе с В. А. Черняк, извест-
ной в Казахстане атеисткой, один из иерархов Алма-Атин-
ской епархии вспомнил об этом деятеле церковной контр-
революции именно в связи с вопросом о нынешних формах
исповеди. Дело в том, что в наши дни духовенство все реже
прибегает к организации покаяния тайного, предпочитая
исповедь общую. Это грубое отступление от традиционных
канонических правил современный архипастырь объяснил
таким образом:
— Когда я проходил литургику, мне говорили: «Иног-
да мы двух-трех человек отдаем в жертву, чтобы на ос-
тальных произвести впечатление: исповедующиеся прохо-
дят один за другим — их много, а двум-трем, выбранным
наугад, мы громко, чтобы все слышали, говорим: «Вон из
церкви на три года». Это производит эффект8.
Рассказ казахстанского священноначальника точно
схватывал самую суть психологического приема, к которо-
му часто прибегал Иоанн Кронштадтский, разжигая рели-
гиозный психоз, вызывая вспышку страха божьего в мо-
лящихся. Эта мера становилась уздой, держа которую за
повод, черносотенец в рясе привязывал мирян ко храму,
обращал их взоры от грешных мыслей о переустройстве
земной жизни к небу: мол, там и только там блаженство и
спасение как воздаяние кротким и воздыхающим.
12* 179
Политический аспект общей испОвеДИ, которую практи-
ковал в Кронштадте монархист в рясе, нынче, разумеется,
ни в одном из наших храмов невозможен. Церковь давно
уже заняла лояльную позицию в отношении Советской
власти и государства рабочих и крестьян. Но это отнюдь
не означает, что исповедь вообще и общая в частности
перестала быть реакционной в плане социальном и идеоло-
гическом.
Вспомним те зарисовки с натуры, которые в начале
этой главы дали нам первое представление об общей испо-
веди в наши дни. В балхашской церкви, например, тому на-
зад лет пятнадцать, духовник вопрошал мирян о второй
заповеди ветхозаветного десятисловия («Не сотвори себе
кумира»). Тем самым становилось ясно одно из назначе-
ний современной исповеди — зондаж умонастроения ми-
рян: не соблазняется ли кто из них сектантской пропо-
ведью? Во всяком случае предостережение, звучавшее в
вопросе священника, диктовалось конкурентной борьбой
за души. Изучение состава балхашской общины баптистов
показывало, что основная ее масса — 62 человека — в про-
шлом были православными9.
Исследование подспудных пружин этой повсеместной
борьбы всевозможных общин вооружает атеиста знанием
аргументов и тактики духовенства, которые производят
впечатление на верующих различных исповеданий. Свобод-
но ориентируясь в этих тонкостях, атеист может целена-
правленно формировать и корректировать свои, научные,
контраргументы для ослабления и полного устранения
религиозного влияния на людей, блуждающих в поисках
истины то в православных храмах, то в сектантских молит-
венных домах.
Нам необходимо абсолютно точное представление о хо-
де исповеди в каждом храме. Помните самую первую в этой
главе зарисовку покаяния? Духовник спрашивал верую-
180
щих о том, как они готовились к покаянию («Сокрушались
ли о грехах?»), осведомлялся о крепости веры и надежды
как условии отпущения грехов. Во второй зарисовке — уже
другой, но тоже общей исповеди — духовник, вопрошая,
напоминал об элементах Моисеева декалога*, о заповедях
блаженства, давал иногда развернутое содержание, тек-
стуально точное — по библии — их выражение. Какие мыс-
ли навевают эти зарисовки атеисту? Да перед нами почти
неприкрытая форма религиозного обучения мирян по пра-
вославному катихизису. Нет теперь церковно-приходских
школ, упразднены давным-давно законоучители. Но оста-
лась церковь с ее культом и его сердцевиной — таинства-
ми. Вот одно из этих таинств — покаяние и становится
формой освежения, гальванизации угасающих катихизиче-
ских познаний в головах современных верующих.
А в иных церквах священники идут и дальше. Дирек-
тор музея истории религии и атеизма Н. П. Красников,
например, сообщает об исповеди, которую провел 10 июля
1966 года в Балахнинской церкви священник А. Морозов.
Он «громко, чтобы было слышно всем присутствующим...
спрашивал у исповедовавшихся богомолок: «Привлекла
кого-либо или отвратила от церкви?» И когда слышал:
«Не привлекла и не отвратила», гневаясь, поучал впредь
заботиться о пополнении Христова стада»10.
Вот так и куется современным духовенством — от зве-
на к звену (с изучения меры крепости веры в душах пасо-
* Декалог (от греческого deka — десять, logos — слово, уче-
ние)— десять заповедей Ветхого завета. Иначе — синайское десяти-
словие. По библейской легенде, оно дано Моисею самим Ягве — богом
иудеев. На самом же деле — это моральный кодекс, в котором содер-
жится религиозное осмысление некоторых правил поведения, стихий-
но сложившихся в условиях разложения первобытнообщинного строя
и возникновения иудейского рабовладельческого государства. Ряд
Заповедей декалога носит классовый рабовладельческий характер.
181
мых, через научение их вере христианской до прямых при-
зывов к миссионерскому усердию)— та цепь, которой
укрепляется «ограда» церкви православной — сплачивает-
ся паства вокруг пастырей. Так таинство исповеди стано-
вится орудием, с помощью которого священство норовит
не только удержать давно пасомых, но и вырвать из-под
нашего влияния людей без веры в бога, еще не ставших
атеистами. В этой идеологической борьбе таинство покая-
ния играет, в отличие от всех других таинств, роль совер-
шенно особую. Дело в том, что духовник, отпуская грехи,
не просто священнодействует: он берет, исходя из много-
вековых канонов церкви, на себя функцию судьи. Снимая
грехи с души кающихся, он прощает, милует, а в опреде-
ленных случаях и карает. Ведь вторым элементом покая-
ния после первого (исповеди) является так называемая
епитимья. Под ее рубрику идут, как говорится в катихизи-
се, «некоторые лишения, служащия к заглаждению неправ-
ды греха». А по христианским понятиям, такой неправдой
можно объявить что угодно,— например, недостаток усер-
дия той балахнинской богомолки, которая никого не дога-
далась приобщить к лону церкви. Духовник может при на-
роде наложить на нее душеспасительное дисциплинарное
взыскание (ту самую епитимью). Этим взысканием может
быть пост сверх того, что и так преизрядно расписан в ка-
лендарях церковных; не исключается и запрещение на вре-
мя причащаться. Для человека религиозного — это срам,
тяжкое переживание, и он, чтоб впредь не подпасть под
кару священника, будет почти наверняка усердствовать
В делах церковных — привлекать кого можно во храм, осо-
бенно внучат, детишек, которые не могут перечить воле
старших, будет сам чаще посещать храм, тароватее выде-
лять для клира и причта доброхотные приношения. И хотя
нынче иерархи православия рекомендуют настоятелям цер-
квей отдавать предпочтение так называемому «отеческому
182
вразумлению недостойных», не злоупотреблять наложени-
ем слишком строгой епитимьи, все же сама эта мера воз-
действия и все ее градации, вплоть до отлучения, в церков-
ном арсенале остаются. И в сочетании с душеспасительны-
ми беседами духовников бьют, как и прежде, в одну и ту
же цель — против атеизма, за укрепление позиций право-
славия. Бьют с учетом перемен в социальной психологии
современной паствы. Если прежде тайная исповедь была
преобладающей в таинстве покаяния, то теперь доминиро-
вать над ней стала исповедь общая. И, стало быть, всякий
укор — даже мягкий — одному из прихожан часто играет
ту же роль, что и духовный хлыстик, если не кнут, для всех
молящихся.
Поэтому недооценивать необходимость развенчания
идиллических прикрас, которыми так щедро духовенство
прихорашивает нынче таинство покаяния, атеисты не име-
ют никакого морального права. Наш долг показать каж-
дому верующему действительные истоки этого таинства,
развенчать легенду о его богоучрежденности, познакомить
православных с теми фактами истории, которые вскрывают
классовый характер причин, что породили покаяние, жес-
токую борьбу вокруг его трактовки, приведшую в конце
концов к тому, чем стала исповедь в руках христианского
клира — позлащенной, приукрашенной уздою для пасо-
мых.
Церковная легенда и свидетельства истории
Установив, что катихизическая в своей основе, но чуть
подновленная с учетом роста нравственной культуры со-
ветских людей, апология и пропаганда духовенством испо-
ведального таинства является фактом, начнем наш рассказ
об эволюции исповеди прямо с катихизиса. Его автор, от-
вечая на вопрос, самим же собою поставленный («Откуда
183
ведет начало сие таинство?»), вспоминает, конечно же, реч-
ку Иордан, но особенно подробно останавливается на ле-
генде о воскресении Христа. Именно тогда, как говорится
в евангелии от Иоанна, воскресший Иисус дунул на уче-
ников своих, сказав «Примите духа святого. Кому простите
грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся»
(Иоанн, гл. 20, ст. 22—23). Ну, а от апостолов, получив-
ших через дуновение и слово Иисусово монополию на бла-
годать святого духа, как научает катихизис, эта власть
перешла по преемству к последующим поколениям священ-
ников.
Такова церковная легенда.
А вот что говорит на этот счет историческая наука.
Еще до того, как в Иудее стали возникать секты, оппо-
зиционно настроенные к традиционному иудаизму, в этой
стране существовал свой обычай принятия веры. Ребенка
обрезали, а взрослого иноверца еще и омывали водой от
скверны прежнего неверия. Таким образом, в христиан-
ской легенде об Иоанне Крестителе налицо элемент чисто
иудейской обрядности. Существенная разница лишь в от-
казе от обрезания. Но между чисто иудейской обрядно-
стью и новым христианским крещением лежит еще один
пласт религиозных исканий — омовения в ессейской секте.
Этот ритуал предварялся раскаянием новичков. Что было
в этой особинке принципиально нового? Новичок знал,
в какую общину он идет: ее члены, презирая владык и бо-
гатство, покаянием выражали свое убеждение в том, что
бедность и бедные нравственны и чисты, а богатство и бо-
гатые аморальны и осквернены навеки стяжательством.
Поэтому ессейское покаяние выражало по существу раз-
рыв с правящей верхушкой. Тот, кто покаялся, давал клят-
ву верности своему утопическому идеалу, стремился стать
чище, лучше богатых. Это был шаг вперед в развитии эти-
ческой мысли. Но шаг с упованием на ессейского мессию —
184
Учителя праведности: лишь он поможет в духовном, нрав-
ственном очищении.
Вот эта-то надежда на помощь с неба была воспринята
и сектой назареев из Галилеи — палестинской провинции.
Они тоже омывались и тоже каялись в ожидании своего
спасителя — Иисуса. Епископ Епифаний сообщал, что эти
наэареи пользовались книгами оссеев (так он называл сек-
тантов из Кумрана).
Но если отшельники-ессеи в решительный момент борь-
бы против римского нашествия и собственных угнетателей
от пассивной формы протеста все же перешли к актив-
ной— поддержали сикариев (наиболее радикальную часть
партии зелотов) и приняли героическое участие в воору-
женном выступлении, то упования назареев (ранних хрис-
тиан) на своего мессию, по существу, сыграли на руку и
римлянам, и привилегированным слоям Иудеи — садду-
кеям и фарисеям. Дело в том, что вождь восстания Бар-
Кохба, как и все народные вожаки того времени, также
объявил себя мессией. Христиане же не признали его спа-
сителем и по этому чисто сектантскому религиозному моти-
ву отказались повиноваться ему. Так ряды повстанцев бы-
ли расколоты и ослаблены, что усилило натиск не знавших
пощады римских когорт.
О чем говорит этот урок истории? О том, что богопо-
читание христианского узкосектантского небесного спа-
сителя, закреплявшееся не в последнюю очередь покаян-
ным очистительным обрядом омовения, на земле, в соци-
ально-политическом плане сыграло трагическую роль.
Впоследствии идея покаяния как способ очищения от
грехов, как условие спасения в потустороннем мире будет
дополнена новым, еще более реакционным этическим со-
держанием. «Вместо кумранской проповеди ненависти к
врагам,— обобщает эту позднейшую эволюцию И. Д. Аму-
син,— раннее христианство провозгласило своим принци-
185
пом всеобщую любовь, в том числе и к своим врагам»11.
Так всякая ненависть к господам стала грехом и, стало
быть, непременным поводом к покаянию.
Здесь представляется не лишним привести еще один
документ — цитату из «Церковной истории» христианско-
го писателя Евсевия Кесарийского. Этот и поныне чтимый
христианами историк с ненавистью писал о Бар-Кохбе как
о разбойнике. Но особенно возмущался окрашенным в мес-
сианистские тона сугубо социальным идеалом вождя вос-
стания: «...он убедил низы народа, что сошел с небес, что-
бы спасти смертных, страдающих и осужденных». Так
христианская верхушка, овладев положением, сомкнулась
в оценке отдельных пассивно-бунтарских настроений ни-
зов, отразившихся в новозаветных книгах, с ярыми вра-
гами своей же религии. Например, с неоплатоником Пор-
фирием, перу которого принадлежали дышащие яростью
работы, заостренные против «торжествующего зверя» хрис-
тианства. Он, например, спрашивал проповедников еван-
гелия: «Что значит «легче верблюду пройти сквозь иголь-
ные уши, чем богатому в царство божие...»? Мне думается,
что эти слова исходят не от Христа, если он вообще препо-
дал образец истины, а от наших бедняков, желающих с
помощью такой болтовни отнять имущество богатых»12.
Расходясь с Порфирием в отношении к чисто богослов-
ским принципам, Евсевий и другие состоятельные хри-
стиане вполне сошлись на почве интересов социального
порядка.
История христианства убеждает нас в том, что интере-
сы господствующих классов, совпадавшие, как правило, с
интересами высшего духовенства, всегда оберегались от
крамольно-еретических тенденций надежнейшим щитом
святого таинства покаяния. Епископы, которым в ранне-
христианских общинах поручался лишь присмотр за об-
щинным имуществом, во II веке уже стали силой, что воз-
186
главила всю массу духовенства. В их руках сосредоточи-
лись и средства и власть. Забота об умножении и того и
другого, об охране и утверждении своих привилегий, по-
нятно, укрепляла их связь со светской верхушкой обще-
ства и подвигала на учреждение таких ритуалов, что по-
могали бы удержать в повиновении «меньшую братию»—
рядовую паству. Процесс этот был длителен и сложен, во
многом противоречив. Но главная тенденция классового
интереса всегда одерживала верх, четко отразившись и в
деталях ритуала покаяния, и в мистической его трактовке,
и в социально-нравственных целях применения.
В этом наглядно убеждают нас новозаветные же кни-
ги и особенно последняя. Например, Павел внушал чле-
нам коринфской церкви, чтобы они признавали прежде
всего суд святых, то есть апостолов-проповедников, жаж-
давших неограниченной власти над душами: «Разве вы не
знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела
житейские?» (1 Кор., гл. 6, ст. 3). Таков был принцип ду-
ховных владык. Конкретное же его воплощение со време-
нем претерпевало изменения. Во времена, когда епископы
только входили в силу, богослужение завершалось не тем
таинством, что христиане знают ныне, а самым что ни на
есть настоящим судилищем: епископ судил, пресвитеры
ему помогали, миряне давали отчет в прегрешениях. Пос-
ледним внушалось, что сия исповедь благостна именно
смирением и унижением человека. Несколько церковных
соборов вплоть до XIX века на разные лады варьировали
эту мысль, закрепляя в головах христиан идеологическое
обоснование обязательности исповеди.
Закрепив этот принцип, церковь пошла дальше. Объ-
являя индивидуальную исповедь тайной частью покаяния,
святые отцы достигали сразу двух целей: во-первых, веру-
ющий, искренне выкладывая все священнику, давал по-
следнему, по существу, неограниченную над собою власть;
187
во-вторых, духовенство, зная о своих пасомых все, стано-
вилось в глазах светской власти неисчерпаемым кладезем
ценной информации. Ведь сколько раз и в каких только
церквах ни звучали покаянные слова о таких грехах, как
гнев на черные дела помазанников божьих — государей,
как несогласие с учением и практикой святых отцов! Ду-
ховные и светские владыки отлично знали цену этой ин-
формации. И в странах Запада, и на Руси духовники не
раз получали предписания и указы о том, что клирики
обязаны под присягой доносить властям обо всех замыш-
лениях против церкви и царя. Достаточно вспомнить се-
натский указ петровских времен (от 22 апреля 1722 года),
по которому верность и послушание церковников оцени-
валось по их усердию именно в таком доносительстве. И
они, как и велел указ, усердствовали. Священник Петр
Масловский духовными властями был возведен в сан про-
тоиерея, а Николаем I удостоен ордена святой Анны II
степени за то, что регулярно исповедовал арестованных
декабристов и тот материал, который удавалось выудить
на тайной исповеди, тотчас же доносил по начальству. По
существу священник Масловский был рьяным подручным
самого царя, который лично проводил допросы декабри-
стов.
Тысячи и тысячи кровавых трагедий бывали исходом
для великого множества людей, искренне исповедовавших-
ся у своих духовников. Кого не потрясала с детских лет
известная, наверно, каждому сцена покаяния из романа
Этель Войнич «Овод». Искренне верующий Артур, герой
романа, даже не помышляет о возможности того, что испо-
ведальня может быть филиалом сыскной полиции, и по
простоте душевной невольно выдает священнику Карди
руководителя молодых карбонариев, борцов за свободу
Италии от иноземного гнета, за воссоединение их родины
на республиканской основе. И лишь на допросе он понял,
188
Сколь роковую роль й судьбе подпольной организации
сыграла его исповедь. «Артур молча отвернулся. На стене
висело большое деревянное распятие. Он окинул его дол-
гим взглядом. Но не молитвенное обращение за помощью
можно было прочесть в этом взгляде, а только тупое удив-
ление излишнему долготерпению господа, который не по-
разил громовой стрелой священника, разгласившего тайну
исповеди». Но обращаясь и здесь к распятию, Артур, ви-
димо, не знал, что церковь своим авторитетом единствен-
ной хранительницы истин божьих освятила формулу:
«Est haeresis crimen quod пес confessio celat» («Ересь —
преступление, которого и исповедь не покрывает»). Под
эту рубрику легко можно было подвести любое посяга-
тельство на прерогативы любой эксплуататорской власти;
ведь она поставлена помазанником божьим — князем, ко-
ролем, императором. А миропомазание — святое таинство
церкви. Стало быть, крамола против государя казуисти-
чески могла быть отождествлена с еретическим преступле-
нием и против святая святых — церковного таинства.
Вот почему бесконечно длинен мартиролог мучеников,
пострадавших из-за «святой простоты», свойственной им
самим или их близким на исповеди. Но достаточно для
иллюстрации привести одно лишь имя — Джордано Бру-
но. Его арест, возможно, и не состоялся бы, не выложи
Мочениго своему духовнику того, что так жаждала знать
святейшая инквизиция,— место, где скрывался непокор-
ный вольнодумец. А последним прибежищем Бруно был,
как известно, дом самого Мочениго.
Нераскаявшихся (впрочем, сплошь да рядом и тех, ко-
торые каялись) ждали костры и плахи, виселицы и рас-
стрелы. Говорят, что когда Яна Гуса возвели на кучу хво-
роста и дров к позорному столбу, и когда пламя начало
уже лизать его ноги, какая-то старуха в порыве благочес-
тивого негодования по поводу закоснелости нераскаявше-
189
гося грешника, подбросила в костер охапку сучьев. Ян
Гус, взглянув на нее, горько усмехнулся:
— О, sancta simplicitas! (О, святая простота!).
Несомненно, таких старух — и не только старух!— бы-
ло великое множество всюду, где идеология христианства
довлела над свободомыслием, над здравым смыслом, над
любым немистическим исканием истины и земного нрав-
ственного, социального идеала.
Бездумная покорность духовенству — это же такое ка-
чество человека, которому нет цены в глазах эксплуата-
торских властей. Одурманенному «духовной сивухой»,
слепой верой в святые таинства церкви и в богоугодность
всего, что вытекает из них, например, в иератическую
власть священства, в то, что царь — помазанник господень
и т.д.,— можно внушить что угодно. Расстреляли госуда-
ревы сатрапы рабочих у царского дворца — кто виноват?
«Может, сам царь или Гапон — священник-провока-
тор?»— начинали думать над исходом кровавого воскре-
сенья и миряне. Нет!— отвечало им повсеместно духовен-
ство. У него на руках уже было готово послание святей-
шего синода, и в этом документе — беззастенчивое вранье
о том, что «беспорядки вызваны подкупами со стороны
врагов России». По церквам объявлялось, что рабочие
Петрограда получили от японских агентов 18 миллионов
рублей. На что делали ставку святые отцы, пуская эту
утку? На темноту, на покорность, воспитанную в стаде
овец Христовых не в последнюю очередь ритуалом и иде-
ологическим содержанием таинства покаяния.
Дурманящую силу этого таинства, как, впрочем, и всех
других средств церковного воздействия на массы, отлично
знали и высоко ценили и русские цари и царские мини-
стры. Не случайно до 1917 года именно министерство
внутренних дел выделяло наиболее изрядные субсидии на
нужды церкви. И православная иерархия «верой и прав-
190
дой» старалась отработать все монаршие милости. Мы не
напрасно вспоминали выше об Иоанне Кронштадтском.
Мастерски раздувая фанатический угар мракобесия всеми
средствами, доступными попу, в том числе и особым уме-
нием провести ритуал покаяния, Иоанн выдвинулся наря-
ду с другими служителями церкви в ряд виднейших авто-
ритетов погромной, черносотенной организации «Союз
русского народа». Этот союз был одним из ударных отря-
дов русской контрреволюции.
У Владимира Ильича Ленина было множество основа-
ний говорить о православии как о «полицейской религии»,
пропитанной «духом кутузки», а о самих служителях цер-
кви — как о «жандармах во Христе» и «урядниках казен-
ного православия»13. Вот почему одним из первых актов
рабоче-крестьянского правительства вскоре после Ок-
тябрьской победы явился Декрет, по которому церковь от-
делялась от государства. Об этом прямо говорил 1-й же
параграф Декрета. А 7-й провозглашал, что «Религиозная
клятва или присяга отменяются»*. Правительство рабочих
и крестьян тем самым создавало исторической важности
прецедент: сразу же лишались юридической силы все цар-
ские указы, по которым духовники превращали исповедь
в источник информации для врагов трудового народа;
церковь отстранялась от политической и государственной
деятельности; Советская власть давала тем самым понять
и то, что нравственный ее идеал настолько чист, высок и
благороден, что не нуждается ни в доносительской, ни во
всякой иной функции духовенства, что пролетариат силою
своей диктатуры сам постоит за свои идеалы.
* Здесь уместно напомнить, что со времен Петровского указа
(1722 г.) священники приносили присягу доносить об открытых на
исповеди «преднамеренных злодействах» против «службы государе-
вой и церкви».
191
Мы уже говорили в главе о таинстве брака, как иерар-
хия православной церкви встречала каждый декрет Сов-
наркома, лишавший церковь и церковников ее старых при-
вилегий. Враждебно был встречен и этот Декрет. Всерос-
сийский поместный собор, работавший в Москве целый
год (с 15 августа 1917 года), объявил настоящую войну
всем мероприятиям, которые проводились по Декрету.
Нынешним церковным историкам православия хотелось
бы, чтобы эта позорная страница из летописи антинарод-
ных деяний церкви забылась и верующими и неверующи-
ми. Для этого авторы «Журнала Московской патриархии»
не останавливаются даже перед искажением исторической
правды. Вот что пишет, например, об отношении по-
местного собора к Ленинскому декрету благочестивый
проф. И. Шабатин: «Реакционное меньшинство депутатов
собора попыталось, так сказать, дать бой благоразумному
большинству в вопросах сохранения за церковью записей
актов гражданского состояния... обязательности преподава-
ния вероучения в светских учебных заведениях»14. Он же,
проф. И. Шабатин, розовой краской живописует и итоги
деятельности соборян: мол, «церковный мир», несомненно,
«успокоился, убедившись, что подавляющее большинство
православных людей теснее, чем когда бы то ни было спло-
тилось вокруг церкви и ее Святейшего кормчего (имеется
в виду патриарх Тихон.— А. С.), преисполненное реши-
мости сохранить традиционный уклад жизни во Христе
и уверенности в осуществлении этого в условиях нового
строя и общественных отношений»15. Здесь, мягко выра-
жаясь, все неправда. Во-первых, как можно говорить о ре-
акционном меньшинстве, если на соборе сплошь были вер-
ные сыны махровой реакции. Во-вторых, не было в Декре-
те пункта, который не шельмовался бы, не извращался
церковью. В-третьих, невозможно говорить ни о каком ус-
покоении соборян и их приверженцев на местах в ту пору,
192
ни тем более об их доверии к новому строю уже потому,
что в лице Тихона вся контрреволюция видела своего ду-
ховного вождя и вдохновителя, кем он и был в действи-
тельности. Фактов, подтверждающих это,— тысячи. Но
мы беседуем об исповеди. Поэтому приведем лишь один,
прямо к ней относящийся. В августе 1918 года собор пре-
кратил свою работу. Тогда же Тихон разослал воззвание
к мирянам, призывая их к покаянию в тяжком грехе. Ка-
кой же это грех был совершен народом, что понадобилось
специальное воззвание патриарха? Оказывается, «святей-
ший кормчий», избранный собором, страшный «грех, тяго-
теющий над нами», усмотрел в ликвидации власти господ
и в том, что рабочие и крестьяне, лучшая часть интелли-
генции «захотели создать рай на земле, но без бога и его
святых заветов». Яро антисоветская, мракобесная позиция
патриарха ободрила и рясоносных и светских контррево-
люционеров. В монастырях и храмах стала распростра-
няться печатная антисоветчина, зазвучала проповедь борь-
бы всеми средствами «с гонителями церкви православной»
(так называли попы большевиков и представителей Сове-
тов). Советские органы вынуждены были потребовать от
некоторых подстрекателей (независимо от того, к какому
они принадлежали разряду — к мирянам, причетникам
или клирикам) подписки о недопущении противозаконной
деятельности. Духовники тут же извратили и это закон-
нейшее требование властей, усмотрев в нем попытку омра-
чить «дух благодатно-сыновних отношений паствы к своим
пастырям» тенью «политического сыска». Поистине в кле-
вете на Советскую власть духовенство не ведало ни меры,
ни границ. Еще вчера бывшее «полицейской казенной цер-
ковью», злоупотреблявшее исповедью православие уже но-
ровило переложить черную свою славу «темных инквизи-
торов» на голову революционных рабочих и крестьян,
пришедших к власти.
13-535
193
Тяжелую и долгую борьбу с церковной контрреволю-
цией пришлось выдержать республике Советов. Эта борь-
ба увенчалась успехом, потому что трудовой народ вопре-
ки патриарху считал свою Октябрьскую революцию не
грехом, а великим деянием прогресса и культуры; потому,
что народные массы в подавляющем большинстве не пове-
рили поповской лжи и клевете на Советы. Ведь свобода
совести в стране осуществлялась не на словах, а на деле:
кто не хотел веровать, тот и не молился, а кто исповедовал
религию, тому и не мешали в его исповедании. В церквах
шли службы, люди венчались и исповедовались. Но это
было уже их частным делом — церковь была отделена от
государства. И вот этот-то факт со временем и вынуждены
были признать церковники. Признали, чтобы выжить,
чтоб не растерять совсем пасомых. «Журнал Московской
патриархии» однажды написал, что «за все годы револю-
ции при любых обстоятельствах... желающие веровать,
молиться, принимать таинства всегда имели... к тому пол-
ную возможность и свободу».
Как будто и не было заявлений совсем иного свойства!
Из деликатности атеисты в своих беседах порою стес-
няются напомнить верующим о некоторых страницах из
истории православия, из истории ее таинств, в том числе
и покаянного таинства. А церкви это молчание наруку:
современные апологеты православия стараются переписать
историю церкви заново, не останавливаясь перед грубой
фальсификацией. Ряд таких «благочестивых» версий публи-
ковался в «Журнале Московской патриархии» под рубри-
кой «К великому пятидесятилетию». Между тем рассужде-
ния, что ведутся под нею о некоем «благоразумном боль-
шинстве» поместных соборян, которые будто бы только
о том и пеклись, чтобы наладить церковные дела «в усло-
виях нового строя и общественных отношений», наводят
на серьезные раздумья. Перед нами явное стремление мо-
194
рально и канонически реабилитировать реакционный клир
во имя укрепления в современных поколениях верующих
простодушной веры в благодатное преемство священни-
ческих добродетелей всех поколений служителей церкви и,
таким образом, удержать в сфере их влияния, в сфере ре-
лигиозного воздействия как можно больше советских
людей.
Вот почему, несмотря на нынешнюю лояльность церк-
ви по отношению к Советской власти, международная ре-
акция в своей борьбе против нас возлагает отнюдь не в по-
следнюю очередь свои надежды на религию. Не так давно
американский сенатор Спаркмен сделал такое заявление:
«Изменение положения в Советском Союзе возможно
только в результате внутренней эволюции. Но для того,
чтобы это стало действительностью, необходимо наше по-
стоянное воздействие на советский народ. Оно должно
быть направлено на молодежь — путем пропаганды амери-
канского образа жизни, на среднее поколение — путем
развития... частнособственнических интересов, на стари-
ков — путем активизации церкви».
Поведав уже о пяти таинствах православия, мы расска-
зали о пяти очень важных способах, которыми гальвани-
зируется, оживляется угасающая религиозность в нашей
стране. В числе этих способов покаяние — один из наи-
более существенных. Среди служителей церкви, которые
проводят его в жизнь и призывают к покаянию, есть не-
мало охотников встать горой на защиту исповедального
таинства, чтобы доказать его нравственно-очищающую
силу. Впрочем, они и говорят, и пишут, утончают свои до-
воды. Один из наиболее важных аргументов сформулиро-
вал митрополит Николай. В своем слове16, которое он про-
изнес в Преображенской церкви, что стоит на площади
того же имени в Москве, этот видный деятель православия
говорил о том, что для покаяния «недостаточно одной ис-
13*
195
поведи», мол, нужны еще и «достойные плоды покаяния».
Иначе говоря, за раскаянием во грехах нужно стремиться
к жизни безгреховной. Но много ли логики и действенной
силы примера в этих словах, если сам же митрополит го-
ворит в другой своей проповеди о самых праведных, что и
они по «семь раз падают на дню». Однако вред учения об
исповедальном таинстве состоит еще и в том религиозно-
этическом методе, который предлагается мирянам как
средство самоусовершенствования. Митрополит Николай
рекомендует «отсекать от себя все то, что может напоми-
нать нам о наших грехопадениях; изгонять из своих мыс-
лей, из своего воображения память о совершенных грехах,
чтобы это напоминание о них не оскверняло нашей души».
Эта тирада стоит того, чтобы крепко над ней призадумать-
ся. Человек совершил подлость и последовал совету свя-
тителя — изгнал из своих мыслей память об этой подло-
сти. Тем самым подлости уже как бы и не стало, больше
того — ее как бы и вовсе не было. Убийца, покаявшись на
исповеди, отсек от себя все, что может ему напомнить о
том, что он убийца. Он раз и навсегда выбросил из па-
мяти своей воспоминание о пролитой им крови, о безды-
ханном теле человека; он пресек общение с людьми, кото-
рые могли ему напомнить о кровавом злодеянии; он
старательно обходит по вине его возникшую могилу; он,
наконец, благочестиво негодует, когда перед его глазами
вдруг появляется свидетельство, что освежает в голове его
какую-то подробность или сам факт преступления. Пре-
ступник, заявивший о своем раскаянии, уже считает себя
вправе рассчитывать на всепрощение. Да ведь это же вер-
нейшее средство угашения чувства стыда, растушевка,
размывание человеческих представлений о позоре, бесчес-
тии, о гнусности. Именно так стираются границы между
добром и злом. Так утверждается в правах летаргия со-
вести. А ведь именно она, совесть, является чувством
196
нравственной ответственности перед самим собой и перед
обществом за свое поведение; без этого чувства невозмож-
на внутренняя самооценка своих поступков.
Нет, христианское учение о таинстве покаяния и пло-
дах его, несмотря ни на какие софизмы его апологетов,—
аморальное, антигуманистическое учение. Оно, независимо
от личных качеств и субъективных намерений проповед-
ников, открывает шлюзы потоку безнравственности, амо-
рализма, преступных наклонностей. Ведь неспроста же к
лону церкви льнут и те, кто запятнал себя тем или иным
преступлением.
Неспроста же и военные преступники на Западе, изо-
бражая нынче себя жертвами, апеллируют именно к хри-
стианскому принципу безграничного милосердия, который
является сердцевиной догмата о покаянии. Когда кардинал
Депфнер отслужил мессу в память о тех, кто погиб в конц-
лагере Дахау, неонацисты тотчас же начали распростра-
нять в форме листовок открытое письмо графа Платтен-
берга кардиналу. Граф бьет по церковному служителю,
опираясь прежде всего на христианский же принцип все-
прощения и безбрежной любви человеков даже к своим
врагам. Он так и пишет Депфнеру: «...вы заменяете рели-
гию любви религией вечной ненависти»17.
— Ну то на Западе,— могут возразить нам и духов-
ники, и исповедники.— В православной русской церкви по-
ложение иное.
Односложного ответа на такое возражение дать нель-
зя. Основная масса верующих в СССР — это люди, вос-
принявшие многое из нравственного кодекса строителей
нового мира. Но рядом с ними под сенью храмов, в хрис-
тианской атмосфере милосердного всепрощения немало и
таких, кто, по крайней мере, недостоин уважения. Напри-
мер, в церковном совете Никольского кафедрального собо-
ра уютно чувствует себя бывший полицай, служивший на
197
временно оккупированной территории СССР гитлеров-
ским захватчикам18; в Караганде на поприще настоятеля
одной церкви подвизается отец Алексий (Улович), кото-
рый в годы войны сотрудничал с оккупантами19. Все эти
люди с канонической точки зрения православной церкви
уже чисты от старого греха измены Родине, поскольку ис-
поведались, причастились святых тайн, отсекли, «изгнали
из своих мыслей, из своего воображения память о совер-
шенных грехах». Теперь они уже других учат праведной
жизни по кодексу христианской морали. Теперь они уже
читают во спасение своей души и душ единоверцев благо-
честивейшие строки, принадлежащие перу митрополита
Николая: «...нам, своими грехами оскорбляющим и соблаз-
няющим друг друга, нужно не только раскаиваться... но
нужно прежде всего... примириться, испросить друг у дру-
га прощение... Это все значит — творить плоды, достой-
ные покаяния»20. Вот какая удобная это штука — покаян-
ное таинство. Удобная для тех, у кого совесть нечиста, у
кого на исповеди она вовсе атрофировалась. Ведь перед
духовником — посредником между людьми и богом —
уравнивается нравственный облик всех мирян, ставится на
одну доску и патриот, и вчерашний прислужник фашис-
тов. Разве не сказал современный богослов, что «и пра-
ведник семь раз падает на дню».
* * *
Вот почему, когда я вижу и слышу проявление просто-
душной веры в благодатную, очищающую силу покаяния,
которая еще живет в сердцах отсталых людей, мне стано-
вится больно и стыдно. Ведь это и наша вина, коль
человек, несмотря на всю огромность социально-политиче-
ских перемен и прогресса культуры, в наши дни покорно
предстает перед вершителем того же самого священнодей-
ствия, что веками совершалось в церквах. Присмотритесь,
198
товарищи, хорошенько к завершающей части ритуала по-
каяния и вдумайтесь в то, что происходит на ваших глазах.
Вот закончена собственно исповедь — исчерпаны вопросы
священника, выговорился мирянин, пришедший с покаяни-
ем, и, умолкнув, преклонил главу свою. В этот миг весь
его облик непроизвольно вызывает в памяти поговорку,
что рождена была и закреплена в головах веками бесчело-
вечной, рабской жизни: «Покорную голову меч не сечет».
Духовник привычным жестом набрасывает на холопски
склоненную голову епитрахиль — этакий узкий передник,
изукрашенный крестами, свисающий с груди до подола ри-
зы. Благословляя, отпускает все прегрешения, какие допус-
тил «словом, делом или помышлением» раскаявшийся греш-
ник. Не чуя под собою ног от счастья, принимает после так
называемой разрешительной формулы священника иная
богомолка святое причастие. Она счастлива — ведь от пра-
дедов к дедам, от дедов к ней передавалось извечное пред-
ставление простолюдина обо всех этих манипуляциях и
фразах как о великом таинстве: покрытие головы епитра-
хилью воспринималось как христианский знак покрытия
грехов, снятие все того же парчового передника с покорной
головы — как полное снятие грехов с души православного.
Но если бы верующий знал, что благочестивый его
«нырок» покорной головою под деталь облачения служи-
теля господа повторяет почти в точности ритуальные дей-
ствия язычников, живших еще до христиан, может, он и
задумался бы о земных истоках таинства. Но мы-то ведь
ему не рассказали, что еще римские жрецы, мистагоги эл-
линистических культов, правоверные приверженцы Иеру-
салимского храма точно так же преклоняли главу перед
богом и покрывали ее при этом священными покрывалами.
Эта деталь христианского ритуала настолько явно нехрис-
тианская, что с историческими фактами в руках восполь-
зоваться ею можно при беседах с православными. Эта де-
199
таль ведет нас даже не в средние века, а в языческую
древность, туда, откуда христиане брали много в свою об-
рядность в готовом виде, по традиции. И какими форму-
лами ни прикрывает священник эту деталь, а из-под нее
так и выпирает пережиток одной из древнейших форм ма-
гии. Дикарь, обожествлявший все неясное и потому стра-
шившее его, верил, что шаман, колдун (позднее — жрец)
умеет лучше ладить с духами, богами; а коли так, то часть
его особых, ведовских, священнических сил способна пере-
даться от него к простому смертному; при этом, думал
наш давний предок, могут оказаться благотворны особые
слова и даже иные принадлежности колдуна. Вон отку-
да — через позднейшие культы Иудеи, Рима и Эллады —
тянется ниточка и к разрешительной формуле христиан-
ского священника, и к золототканной его епитрахили.
Словом, какую бы часть покаянного таинства мы ни
рассмотрели, она, как и весь этот ритуал, как все церков-
ное учение о нем,— анахронизм времен давно прошедших,
пережиток старины, никак не вяжущийся с современным
представлением о нравственном мире человека и о жизни,
об ее улучшении для всех и для каждого.
Эту мысль хотелось бы завершить афоризмом Людви-
га Фейербаха: «Религия противоречит нравственности тем
самым, что она противоречит разуму. Чувство добра тесно
связано с чувством истины. Испорченность рассудка вле-
чет за собой испорченность сердца. Кто обманывает свой
рассудок, не может обладать искренним, честным сердцем;
софистика портит всего человека»21.
А без изощренной софистики в наш просвещенный век
ни один богослов не может обойтись в защите христиан-
ского учения о таинствах вообще и таинстве покаяния
(поскольку оно особенно крепко привязано церковью к
этике) тем более.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
О ТАИНСТВЕ ЕЛЕОСВЯЩЕНИЯ
Современные кутейники
* Маленький эпизод, с которого мне хочется начать эту
главу, имел место во времена сельских обкомов. Коллега,
с которым я работал в областной газете, рассчитанной
специально на сельчан, вернувшись из командировки,
рассказывал об одной своей беседе с настоятелем Осака-
ровской церкви Казанской божьей матери. На рабочем
столе у священника были светские газеты и журналы,
в том числе пионерские. Батюшка и сам их читал, и детей
своих поощрял за интерес к нецерковному чтению. Но ря-
дом с пачкой периодических изданий стояло укрепленное
в подставку шило. На шиле, словно чеки у кассира или
продавца, были наколоты какие-то бумажки. Сколько их,
мой коллега, конечно, не считал, но отметил, что довольно
много. Отец Андрей ему сказал, что это письма от мирян,
которые приглашают священника для отправления треб
на дому.
— На какие же требы и от кого больше Btero спрос?—
поинтересовался журналист.
— На разные,— уклончиво ответил батюшка.— Но
больше всего зовут нас недужные: хотят в последний раз
исповедоваться, причаститься святых тайн, пособоро-
ваться.
201
Об исповеди и причащении мы уже говорили. Теперь
побеседуем о соборовании, или елеосвящении. Чем оно
привлекает иных наших сограждан? Почему они, заболев,
иногда зовут к себе служителей церкви? «Перед лицом
смерти сам больной и его близкие легче всего поддаются
вере в таинственные силы, способные принести исцеле-
ние,— писал еще в 1931 году видный советский религио-
вед А. Ранович.— Церковь умело использует атмосферу
беспомощности, угнетенности, подавленности и отчаяния,
окружающую тяжело больного»1. А народ и того раньше
припечатал метким словом эту способность церковников
издали чуять чужую немощь и покойника: «Вари кутью,
а кутейники придут», «Где чует кутью, туда и идет» (про
того же кутейника). Идет же «на кутью» духовное лицо
не так уж редко. В той же Караганде в 1967 году чуть
ли не четыре пятых от общего числа умерших были похо-
ронены по обрядам христианских церквей (русской право-
славной, католической, лютеранской и баптистской). Го-
дом раньше число похорон было несколько меньшим —
статистика отраднее. Зато отпето по церковным обычаям
гораздо больше—110 процентов. Парадокс? Отпеваний
больше чем умерших? Увы, цифры точные. Их рост объяс-
няется тем, что нынче церковь практикует в основном за-
очное отпевание. Мы не знаем, как часто обряд отпевания
предваряется последним в жизни христианина таинст-
вом — соборованием. Ясно одно: число этих таинств не-
сравненно меньшее. Ведь соборовать по почте, при всей
сноровке модернистов от православного культа, церковь
еще не наловчилась, поскольку больного при этом ритуале
по многовековому канону полагается помазать елеем. По-
этому церковь, пробуждая и раздувая в сердцах людей
нездоровый ужас перед неизбежной, к сожалению, кончи-
ной, старается вызвать встречный, идущий от самих ми-
рян, призыв к священству:
202
— Пособоруйте.
Это дает основание духовникам для разъездов по сво-
им приходам, а при случае и по их окрестностям. Вот и
разъезжают по городам и весям кутейники: там похоро-
нят, в другом месте пособоруют, причастят, приведут к по-
каянию, и не важно, что больной бывает уже в беспамят-
стве: в таком случае священники дают ему, как принято у
них говорить, глухую исповедь — духовник задает вопро-
сы, не ожидая покаянных ответов, и отпускает грехи поте-
рявшему дар речи; глухая исповедь, как и тайная, в рав-
ной мере считается действительной.
Поэтому не замечать религиозной пропаганды таинства
соборования воинствующим атеистам никак нельзя. Им
нужно хорошо разбираться в том, как истолковывает
смысл елеосвящения сама церковь и, конечно же, уметь
вскрывать антинаучный, противостоящий подлинному гу-
манизму смысл предсмертного таинства.
Уже упоминавшийся А. Ранович писал, что «с таин-
ством миропомазания родственно по названию и по мате-
риалу таинство елеосвящения, или, как оно называется
в обиходе, соборования»2. О сложности состава мира и
особенном ритуале приготовления этого благовонного мас-
ла мы уже говорили в главе о таинстве миропомазания.
Елей же — вещество односоставное — это обыкновенное
оливковое, или деревянное масло. Истоки его освящения
и вера в сверхъестественные свойства, будто бы присущие
елею, восходит, как и в случае с многосоставной мазью,
употребляемой при миропомазании, к древнейшим време-
нам дикарского жиропочитания, о котором мы подробно
говорили во второй главе. В этом и состоит родство этих
двух материалов.
Если отшелушить всю словесную мишуру с догматиче-
ского истолкования предсмертного таинства, то сама его
суть сведется к элементарному запугиванию человека: не
203
помажешься освященным маслицем вовремя — помрешь,
не исповедуешься заодно, не причастишься до смертного
часа — попадешь в геенну огненную, на муки вечные.
Вот и тянется либо необразованный, либо слабый ду-
хом, боязливый человек к духовнику. А тот по катихизису
внушает и ему и близким: мол, елеосвящение — такое «та-
инство, в котором, при помазании тела елеем, призывается
на больного благодать божия, исцеляющая немощи душев-
ный и телесныя»3. Эта мысль внушалась православным на
протяжении веков. В русской церкви, как, впрочем, реши-
тельно во всех религиях, болезни объясняются либо коз-
нями дьявола, либо промыслом господним (одних бог
карает хворью за грехи, других же отмечает как особенным
знаком внимания).
Из мистического объяснения и следствия вытекают
аналогичные: коль природа недуга сверхъестественна, ста-
ло быть, и воздействовать на недуг надо сверхъстественны-
ми же, мистическими средствами. Например, иконами, под
которые кладут больного при соборовании. Предпочтение
при этом отдается очень часто лику богородицы Скорбя-
щей, которая, по утверждению духовенства, обороняет
«от всех мук и болезней», «от тоски и печали, огневицы и
горячки, сибирки и опуху, ломоты и колотья, родимца
жильного, костного, суставного, от зубной боли и трясови-
цы». Как верно замечено остроумными людьми: не икона,
а поликлиника широкого профиля.
Другим средством борьбы с недугом духовенство реко-
мендует молитву. Соборуя больного, священник читает
молитву, в которой содержится и прошение к богу-отцу
(«Отче святый, врачу душ и телес»), и напоминание Са-
ваофу о том, что он посылал на землю сына своего, «вся-
кий недуг исцеляющего и от смерти избавляющего»; а ко-
ли так, то «исцели и раба твоего от обдержащей его телес-
ной и духовной немощи и оживотвори его благодатью».
204
Однако, вслушавшись и вчитавшись в эту молитву, не-
трудно заметить, что в ней осталось и древнее-древнее не-
доверие к доброте и силе одного божества. Поэтому, как
шаман в глубокой древности призывал на помощь главно-
му духу-покровителю духов рангом пониже, так и нынеш-
ний священник на подмогу богу-отцу и богу-сыну зовет
целый легион святых — и приснодеву Марию, и Иоанна-
предтечу, и «славных всехвальных апостолов», и «добро-
победных мучеников, преподобных и богоносных отцов на-
ших, святых и исцелителей бессребренников Козьму и
Демьяна, Кира и Иоанна, Пантелеймона и Ермолая, Сам-
сона и Диомида, Фокия и Аникиту», и еще многих и мно-
гих святых более узкой специализации.
Третьим «верным средством», по существу ничем не
отличающимся от второго, церковь считает священное пи-
сание: кроме семи молитв, над больным читают семь апос-
тольских посланий. Вы только представьте, сколько на это
уходит времени, как должен утомиться больной от тягост-
ного, долгого над ним распевания молитвенных стихов и
чтения довольно пространных прозаических текстов.
Однако это еще не все: соборование — прежде всего
елеосвящение, елеопомазание. Именно эта, чисто колдов-
ская манипуляция составляет сердцевину таинства. До ре-
волюции она обставлялась церковью особенно пышно. По-
мазывать больного полагалось целым собором — семью
попами. На худой конец (когда умирал бедняк, которому
не по карману было заплатить семерым кутейникам) до-
пускалось соборование одним служителем. Так оно прак-
тикуется и сейчас духовенством: православие жертвует
частью формы ритуала во имя сохранения самого таин-
ства, ради пропаганды мистицизма, без которого вера в
сверхъестественную благодать угаснет. А без верующих
самой церкви — смерть.
Вот и является нынешний духовник к больному в оди-
205
ночку или в паре с причетником. Ставит на столец (им мо-
жет быть и обыкновенный столик, и табуретка или тум-
бочка) блюдо с кутьей, по краям раскладывает семь струч-
цов — попросту деревянных спиц, гладко обструганных
лучинок, и по ходу ритуала начинает освящать елей, а за-
тем, зацепив лучинкой, то-бишь стручцом, малую толику
этого маслица, мажет им больного. Мажет не абы как, а
«седмикратно», изображая крестик на семи частях тела —
на губах и на носу, точнее на ноздрях (вспомните, как при
крещении и миропомазании «запечатывают» те же отвер-
стия на теле человека, чтоб не проникли внутрь вездесу-
щие демоны; здесь мистическое существо и цель помаза-
ния— те же самые), на лбу, на щеках, на груди и кистях
рук с обеих сторон.
Обратите внимание и на семерку: последнее таинство,
которое вершит над человеком церковь, переполнено «сед-
миричными» элементами ритуала: чтение семи молитв и
семи апостольских посланий, семь спиц и семь мазков, по
старым (редко практикуемым, но и не отмененным) прави-
лам — семь служителей, а иногда (по воле больного) и
семь соборований (в тех случаях, когда человек панически
боится смерти и рассуждает примерно так: «Лишняя испо-
ведь не повредит — разрешусь от грехов, лишняя порция
благодати в елее помазания тоже не помешает — авось, да
п исцелюсь, а помру, так, очистившись, праведным перед
вышним судией предстану, в рай попаду»).
Во всем этом ритуале что ни элемент, то заимствование
из обрядов древнего, дохристианского язычества. И число-
вая магия, и пережиток умилостивительных жертвоприно-
шений зерном, известных с догомеровских времен, и за-
клинания при освящении елея, и «молитва веры» с переч-
нем целителей-святых, и многое другое — во всем этом
остатки древнего колдовства, унаследованные и сохранен-
ные до наших дней православием. Уже в самой очевидно-
206
сти этого факта для атеиста содержится веский аргумент
против богословского утверждения об установлении таин-
ства соборования «сыном божьим».
Не выдерживает критики перед фактами истории и
другое утверждение церковников: мол, елеосвящение во-
шло в христианский культ «от апостолов, которые, получив
власть от Иисуса Христа, мазаху маслом многи недуж-
ныя, и (те) исцелеваху»4. В главе о миропомазании мы
уже говорили о жиропочитании, которое возникло за ты-
сячи лет до христианства, так что у проповедников этой
религии просто не было нужды в принципиальном пере-
осмыслении многовековых мистических представлений о
свойствах жира и масла. Почти все старые представле-
ния остались, новым было, по сути, только одно—«при-
вязка» елея, как вместилища небесной благодати, к имени
Иисуса.
Главные научные аргументы против христианской
апологии мистицизма предсмертного таинства должны ис-
ходить, конечно, от медиков. Они могли бы включаться
в групповые беседы с верующими. В этих беседах, когда
речь заходит о соборовании, слово историка органично и
особенно веско может дополнить врач. Обратившись к ка-
тихизису, он без особого труда установит традиционную
•позицию православия: «Апостолы передали сие таинство
священнослужителям церкви, что видно из следующих
слов апостола Иакова: «Болит ли кто из вас, да призовет
пресвитеры церковный, и да молитву сотворят над ним,
помазавше его елеем во имя господне: и молитва веры
спасет болящего, и воздвигнет его господь» (Иаков, гл. 5,
ст. 14—15). Врач на оснонании элементарных истин меди-
цины сможет доказать, что в критическую минуту молит-
вы читать — только зря время терять, лечить больного
надо, спасать, опираясь на достижения науки и накоплен-
207
ный опыт. Разумеется, у церковников всегда наготове до*
вод против безбожников:
— А нешто в больницах и у искусных докторов не
умирают люди?
Да, умирают. Но если довести до логического конца
этот извечный христианский «аргумент» против медици-
ны, то его венцом будет провозглашение полной ненужно-
сти медицинских наук. Так оно и было на протяжении
всей истории христианства, служители которого травили
прежде всего тех ученых, чьи открытия и врачебное искус-
ство отодвигали сроки смерти, продлевали человеку
жизнь. Прогресс науки давно уже стал силой, которая по-
обломала зубы воинствующему мракобесию церкви. Нын-
че уже невозможно сжечь врача, как сожгли в 1553 году
анатома Мигеля Сервета, нельзя устроить травлю медика,
как в конце XVIII века травила церковь Эдуарда Джен-
нера за то, что он создал метод предохранения человека
от заболевания оспой. Но используя демократизм нашего
строя, который утвердил в правах свободу совести как для
атеистов, так и для верующих, богословы по-прежнему се-
ют злое семя недоверия к медицине и врачам. Уже извест-
ный нам митрополит Николай в одной из своих пропове-
дей говорил: «Не будет благословения божьего на продле-
ние жизни человека, и никакое искусство человеческое не
увеличит ему жизни ни на один год, ни на один день»5. А
чтоб не сомневались православные, он тут же, опираясь
на авторитет царя Давида, цитировал его псалом: «Не
надейтеся на... сыны человеческия, в них же несть спасе-
ния» (Псал. 145, ст. 3).
Эта мракобесная проповедь антигуманистична, реак-
ционна со всех точек зрения. Ведь митрополит говорил
так, словно и не возникла в наш век новая медицинская
наука — реаниматология, в задачу которой входит изуче-
ние крайнего (терминального) периода жизни человека
208
и животных, словно и не создается на основе ее достиже-
ний научно обоснованная терапия терминальных состоя-
ний, словно не было и нет широко известных фактов ожив-
ления организма уже после наступления клинической
смерти. Ученый богослов и в наши дни стоит на ветхоза-
ветной точке зрения иудейского царя, как всегда стояли
русские церковники. Помните в «Войне и мире» Л. Тол-
стого то духовное лицо, которое при соборовании графа
Кирилла Владимировича Безухова многозначительно вну-
шало светской даме: «Предел человеческий, предел поло-
жен, его же не прейдеши... Таинство, матушка, великое»6.
Но то был прошлый век. А в наше время в лаборато-
рии экспериментальной физиологии по оживлению орга-
низма (Академии медицинских наук) давно разработан и
совершенствуется метод лечения терминальных состояний.
«Он предусматривает целый комплекс мероприятий: ис-
кусственное дыхание, артериальное нагнетание крови, мас-
саж сердца и дефибриляцию,— пишет лауреат Государ-
ственной премии, профессор В. А. Неговский.— Наряду с
этими основными элементами существует целый ряд до-
полнительных приемов, имеющих... вспомогательное зна-
чение: электростимуляция сердца, использование некото-
рых фармакологических препаратов»7. Применение этих
мер уже дает практические результаты. 26 марта 1960 года
в совхозе «Ярославский» Актюбинской области замерз
тракторист Владимир Харин. Его нашли в сугробе без ма-
лого три часа спустя после того, как он потерял сознание.
«Все говорило за то, что он мертв,— сообщал журнал «На-
ука и жизнь».— Ноги, согнутые в коленях, не разгиба-
лись... Окоченевшее тело, когда его положили в машину,
издало глухой деревянный звук. Глаза, покрытые прозрач-
но-ледяной пленкой, напоминали стеклянные протезы».
Применив метод гипотермии, адреналин, артериальное на-
14—535
209
гнетание крови и искусственное дыхание, врачи вернули
человека к жизни.
Но церковник может на любой такой пример возразить
тысячелетним «аргументом»: «На все воля божья». Но де-
ло-то в том, что вырывает человека из объятий смерти,
продлевает человеку жизнь не слепая вера, а наука, чело-
ческий разум, освобожденный от оков всякой (в том числе
и христианской) мистики. Богословие же и в наши дни
принижает и человека, и его разум. Вспомним, что говорил
в сентябре 1946 года на заседании совета Московской ду-
ховной академии и семинарии профессор протоиерей
Н. В. Чепурин, рассуждая о «человеческом рассудке»:
«Пора понять, что только в послушании веры наш разум
цветет и благоухает»8.
Но вся история науки неопровержимо свидетельствует
о том, что разум человека раздвигал горизонты знания,
расчищая завалы и заросли религиозных воззрений и мис-
тических взглядов. В числе этих зарослей одним из самых
цепких был и, к сожалению, еще остается, провиденциа-
лизм — христианское учение о промысле божьем. Право-
славная церковь считает его одним из краеугольных кам-
ней своей идеологии.
Митрополит Николай, например, рассуждая о бесси-
лии, о бесполезности борьбы, которую ведет наука за про-
дление человеческой жизни, говорит даже о богоугодности
болезней и иных страданий: мол, всякая беда — напоми-
нание о том, что «вся наша жизнь в руках божьих»9. Во
имя чего провозглашается это антигуманное, реакционное
учение, которое кладет водораздел между наукой, ее твор-
цами и пропагандистами с одной стороны, и верующими —
с другой? Всего лишь во имя того, «чтобы среди страда-
ний мы обращались с молитвой к милости божьей»10. Сло-
вом, захворав, не врача зови, а семерых духовников — зна-
токов по части соборования и молитв, обращаемых к Козь-
210
ме и Демьяну, Киру и Иоанну, Пантелеймону и Ермолаю
и др. Да ведь умирают после соборования — вот в чем де-
ло! И знают это не только те, кто никогда не веровал в
сверхъестественные силы. Вот что писал о елеосвящении
Александр Осипов: «Таинство длительное, утомительное,
я бы сказал, истощающее. И немало больных ускорило
свою кончину и потеряло в организме последние стимулы
к сопротивлению болезни после совершения над ними
древнего колдовства, подновленного христианством. На
моих глазах люди после совершения таинства оставались
в постели еле дышащими от духоты, напряжения и уста-
лости»11. Это свидетельствует человек, который сам собо-
ровал.
— Что ж,— не станет отрицать церковник очевид-
ное,— умирают и после соборования. Так ведь и это ко
благу. Помазанный святым елеем, покаявшийся, прича-
щенный человек обретет по смерти жизнь вечную!
А если священник еще и начитанный, он может подпе-
реться проповедью все того же митрополита Николая, ко-
торый в селе Богородском однажды так обосновывал ра-
дость оставления мира, радость встречи со смертью:
«Смерть — это конец всем земным заботам, тревогам...
земной суете»12. В другой раз митрополит, красноречие ко-
торого «Журнал Московской патриархии» сравнивает с
проповедническим искусством блаженного Августина, по
существу, еще откровеннее оплевывает земную жизнь, пре-
вознося надежду на небесное бессмертие: «...не здесь, на
земле, где все изменчиво, где все течет и изменяется, наша
родина. Наше вечное отечество там, на небе. Вечно жить
мы будем там... Здесь, на земле, мы только странники»13.
О какой уж гражданской активности, о какой борьбе за
жизнь можно вести речь с человеком, если он примет в
сердце это предельно пессимистическое поучение. Ведь это
проповедь фатализма — безропотной, даже холопски вос-
14*
211
торженной покорности судьбе, мистическому року, это де-
мобилизация умственных, духовных и физических сил че-
ловека. И многого ли стоят после этого декларации право-
славного журнала о том, что «противостояние прогрессив-
ному изменению общества в науке, технике, экономике в
социальном плане должно быть полностью исключено се-
годня из жизни церквей и христиан»?14 Журнальные дек-
ларации такого рода рассчитаны современными апологета-
ми православия на то, что, авось, не каждый атеист станет
скрупулезно сравнивать многовековое, в основе неизмен-
ное, мистическое содержание и культовое воплощение та-
инств с модернистской фразеологией современных право-
славных публицистов. А сопоставление того и другого
убеждает нас в том, что христианскую журналистику если
и можно сравнить с лабораторией, то лишь в единствен-
ном смысле: в ней создаются краснословные, выспренно
сочиненные тексты ярлыков, которыми оклеиваются ста-
рые меха со старым же, ядовитым содержанием. Церков-
ная публицистика служит лишь прикрытием религиозного
мистицизма, особенно мистицизма христианских таинств.
Истоки «злого шепота»
Установив это как факт, нам остается сбросить с та-
инств все словесные прикрасы. Тогда легче будет выделить
и основное противоречие в богословских обоснованиях
сущности таинства соборования. Концы с концами не схо-
дятся, как все уже, наверное, заметили, даже у митропо-
лита Николая. Рассуждая о неизбежной кончине каждого
из нас, он любит попугать, нагнать побольше страху на
своих слушателей и читателей: «Страшным словом для че-
ловека является смерть! Только легкомысленный человек
может думать о смерти, не переживая внутреннего трепета
в своем сердце»15. Но этот же ученый богослов в другом
212
месте старается разжечь чувства радости при мысли о при-
ближении смерти: мол, «мы должны умирать в господе»16,
мол, соединение с ним после Смерти — «бесценное, ни с чем
не сравнимое счастье!»17.
Чем объясняется столь противоречивый подход бого-
словов к одному и тому же явлению — к смерти? В этом
противоречии налицо, если хотите, своеобразная «диалек-
тика» мракобесия. Сначала церковь норовит Запугать че-
ловека, вселить в его сердце неистребимый панический
ужас перед кончиной. Из этого подхода церковь извлекает
ту выгоду, что слабый духом, малопросвещенный человек
становится податливее на принятие догмата о таинствах
покаяния, причащения; такого легче убедить и в наличии
целительной силы у таинства соборования. Приобщив же
человека кнутом страха к стаду рабов господних, церковь
дает ему «пряник»— таким пряником является надежда
на вечную жизнь. Для этого всячески оплевывается под-
линная, единственно возможная, земная жизнь и превоз-
носится как несомненность, как неоспоримая реальность
мистическая иллюзия вечной жизни за гробом.
Для человека, который по тем или иным причинам
строил жизнь свою так, что отдавал предпочтение бездум-
ной вере, не утруждал свой ум изучением наук о природе,
о подлинных ценностях жизни, такая богословская систе-
ма взглядов бывает вполне приемлемой. Но атеисту следу-
ет помнить и о том, что вера в бессмертие души встречает-
ся иногда и у людей с образованием. Известно, например,
письмо, с которым обратился в свое время к академику
И. П. Павлову друг его юности, врач. Этот человек, смо-
лоду усвоивший христианскую идею о бессмертии, содро-
гался при чтении книг, ниспровергавших идеалистическое
учение о душе как некоей независимой от тела, неуловимой
и бессмертной сущности. Неужели там, за гробом, спра-
шивал этот врач, сознание которого представляло эклек-
213
тическую смесь практических медицинских познании и
мистической веры в посмертное возмездие грешникам и
воздаяние праведным, неужели там только тлен и небы-
тие? И. П. Павлову не мог вопреки своему же учению о
высшей нервной деятельности оставлять человека в за-
блуждении, не мог поддерживать в нем наивную веру в
мистику рая и ада, в блаженство одни« и вечные мучения
других. Он ответил другу как ученый-материалист, опира-
ясь на факты науки. А вскоре стало известно, что верую-
щий врач покончил с собой. Слабый духом, он видел
смысл своей жизни в одном — в приготовлении к страш-
ному суду, на котором, как учит церковь, неверие будет
караться вечными муками. В это надо вдуматься: сколь
же жуткою силою может стать в иных случаях вполне ре-
альная власть церкви над людьми, чьи знания не сложи-
лись в материалистическое мировоззрение, а дух не окреп
настолько, чтобы противостоять натиску религиозного
мистицизма.
Мы напоминаем практикам атеистической работы этот
факт, исходя из двух соображений. Первое — о необходи-
мости учета богословских спекуляций на религиозном
страхе смерти и на религиозной надежде на спасение. Вто-
рое соображение — об отчетливом уяснении того содер-
жания, которое вкладывается в понятие смерти и бес-
смертия церковью, с одной стороны, и марксистами —
с другой.
Вначале о первом. Наши, отечественные, церковники,
выступая против утверждения материалистов об отсут-
ствии загробной жизни, обычно прибегают к «фигуре
умолчания», не полемизируют с философами, биологами —
выдающимися атеистами современности. Но продолжая
вековую проповедь о том, что земная жизнь — это песчин-
ка в пустыне, капля в океане, а вечная жизнь не имеет кон-
ца, современная апологетика православия по-прежнему
214
противостоит марксистским взглядам на жизнь, смерть и
бессмертие.
Что же касается заокеанских защитников христиан-
ства, то они атакуют марксизм, не стесняясь в средствах.
Один из них — осколок дворянской России, князь Шахов-
ской, архиепископ Сан-Францисский, подвизается на ма-
лопочтенном поприще религиозного комментатора «Голо-
са Америки». Пытаясь влиять на советских людей, он
огрубляет, искажает взгляд материалистов на смысл жиз-
ни, подталкивает верующего на протест против «бездуш-
ной» силы атеизма. «Ешь, пей, человек,— разливается пе-
ред микрофоном «Голоса Америки» бывший русский
князь, нарочито извращающий атеистическую концеп-
цию,— работай, трудись, строй дамбы, электростанции,
ракеты, летай на Луну и веселись от своих достижений, и
не надейся ни на какую свою душу: испустишь дух — и ко-
нец тебе!»18
Если бы материализм и в самом деле был таков, то это
было бы антигуманное, бездуховное учение. Но дело-то в
том, что материализм не таков. «Смерть есть либо разло-
жение органического тела, ничего не оставляющего после
себя, кроме химических составных частей, образовавших
его субстанцию,— писал Ф. Энгельс,— либо умершее тело
оставляет после себя некий жизненный принцип, нечто
более или менее тождественное с душой, принцип, который
переживает все живые организмы, а не только чело-
19
века».
Иначе говоря, в биологическом смысле смерть как раз-
ложение органического тела для индивида — естественная
неизбежность. (Хотя в непрерывной смене поколений чело-
вечество, как утверждает наука, даже и в биологиче-
ском смысле обладает бессмертием.) Но человек — не жи-
вотное, а существо разумное, общественное, творческое, и
потому он может, прожив осмысленную, полную, славную
215
жизнь, оставить добрую по себе память, передать детям,
внукам, грядущим поколениям свой «жизненный прин-
цип», воплощенный «в пароходы, строчки и другие долгие
дела»*.
Таким образом, в полемике против материализма, ко-
торую затеял было православный архиепископ из Соеди-
ненных Штатов, налицо грубый, шулерский софизм —
выхватывание из диалектического двуединства лишь од-
ной — первой его части и полное игнорирование второй.
Прием бесчестный, но не лишенный трезвого расчета. Ар-
хиепископ на то и служитель церкви, чтобы твердо знать
глубоко индивидуалистическую сущность христианства:
эта религиозная система, проповедуя свое понимание чело-
веколюбия, внушает людям уже девятнадцать столетий
новозаветный принцип необходимости любви к ближнему,
как к самому себе. Мы не будем говорить здесь о том, что
за девятнадцать веков христианской истории не церковь
и ее учение, а общественный и нравственный прогресс,
вопреки церкви, постепенно смягчали нравы. Мы подчерк-
нем лишь то, что эталоном и критерием христианской люб-
ви церковь объявляет любовь к самому себе — чувство,
мягко выражаясь, отнюдь не украшающее человека. Если
поощрять развитие этого чувства до логического конца,
оно может разрастись от заурядного себялюбия эгоиста
до гипертрофии эгоцентризма, при которой приближение
естественной кончины, воспринимаемое через лупу воспи-
танного церковью религиозного страха смерти, может по-
казаться и вселенской катастрофой. Ведь писала же одна
студентка члену-корреспонденту Академии педагогических
наук СССР В. А. Сухомлинскому, что она не может «осво-
бодиться от неотступной мысли»: мол, вот «уйдешь в зем-
* Крылатая фраза из стихотворения Вл. Маяковского «Товари-
щу Нетте — пароходу и человеку».
216
лю и вместе с моим сознанием угаснет мир, солнце,
звезды...»
Это не такая уж безобидная мысль, как может пока-
заться на первый взгляд. Такой ход мыслей, если вовремя
не помочь человеку материалистическим объяснением проб-
лемы жизни, смерти и бессмертия, по формальной логике
приведет к бесчеловечной формуле: «После нас хоть по-
топ». Безудержная жажда мистического, христианского
бессмертия питает нынче наиболее зверские идеи истреб-
ления рода человеческого. В СССР не так давно вышла
книга прогрессивного американского философа К. Ламон-
та «Иллюзия бессмертия». В ее предисловии он пишет:
«Если верить в царство бессмертия для всех людей, то
война, по-видимому, не будет казаться столь ужасной».
К этой мысли нужны разъяснения? Вот они. В 1954 году
один английский проповедник Христова учения сказал
своей пастве:
— Водородная бомба не является самой большой опас-
ностью нашего времени. В конечном счете самое большее,
что она может сделать, это перенести значительное число
человеческих существ из этого мира в другой, в более жиз-
ненный, мир, в который они однажды так или иначе по-
падут.
Мне могут возразить, что в церквах, находящихся под
омофором* патриарха всея Руси, такая проповедь невоз-
можна. Верно. Заслуги русской церкви в борьбе за мир
общеизвестны. Но дело-то в том, что религиозные призы-
вы к миру плохо сочетаются с глубинным содержанием,
с самим существом христианского отношения к земной
жизни и христианской же идеей вечного блаженства. Ведь
в людоедской проповеди английского священника главный
* Омофор — часть патриаршего облачения (архаичный вариант
названия — нарамник), надеваемая на плечи; знак высшей церковной
власти.
217
мистический тезис (мир иной более жизнен, нежели этот)
совершенно идентичен мистицизму русских православных
иерархов. «Наша земная жизнь — это самая малая пес-
чинка в безбрежных песках пустыни...— говорил митропо-
лит Николай.— А вечность это не сотни, не тысячи и не
тысячи тысяч лет,— вечность не знает конца. И кто из
нас после жизни земной, в которой наглотается столько
горя, слез и скорбей, не пожелает себе радости и веселия
в этой нескончаемой вечности?»20 В этой жизни горя,
слез и скорбей действительно немало. Особенно в мире ка-
питала. Представьте же, что процитированная проповедь
русского митрополита услышана в США, где сына право-
славной русской эмигрантки взяли под ружье, чтобы от-
править во Вьетнам. Скорбящая мать, болея душой о сы-
не, невольно будет искать утешения в том, что если сын
и погибнет, то в вечной жизни его будут ждать радость и
веселие. А в соборе, перед погрузкой мобилизованных пар-
ней на корабль, ей и ее сыну прочтут в том же духе пропо-
ведь: мол, «смерть в бою является частью божьего плана,
имеющего целью населить царство небесное».
Вот и получается, что мистицизм христианского учения
о смерти и бессмертии, различаясь в оттенках его трак-
товки, един в своем’ существе: иллюзорному, небесному
отдается предпочтение перед реальным, земным. Вот по-
чему в системе мер атеистической борьбы против внедре-
ния церковью в быт советских людей православных та-
инств вообще, а соборования в частности, видное место
должно занять позитивное материалистическое решение
проблемы жизни, смерти и бессмертия. Эту проблему сле-
дует решать в тесной связи с вопросом о смысле жизни:
ради чего живет человек? Какую жизнь следует считать
правильно и, стало быть, счастливо прожитой?
На эти вопросы православие, как и все другие религии,
дает в принципе один ответ: человек живет для бога,
218
жизнь земная — лишь приготовление к жизни вечной.
«Что пользы человеку от всех трудов его»,— вздыхает
Екклезиаст; — «кто умножает познания — умножает
скорбь» (гл. 1, ст. 3 и 18). Этой ветхозаветной книге вто-
рит апостольское послание: «дружба с миром есть вражда
против бога» (Иаков, гл. 4, ст. 4). Потому идеалом, образ-
цом для подражания в жизненной практике церковь дает
своим пасомым пример жизни многочисленных аскетов,
святых подвижников, кои презирали мир из безмерной
любви к господу. Симеон Столпник, например, уединив-
шись в своей пустыне, простоял на столбе сорок лет. Та-
ких образцов христианского себялюбия в житиях свя-
тых — множество великое. Все они учат одному и тому
же — во имя загробной жизни не ропщи: «Господь терпел
и нам велел». В условиях эксплуататорского общества это
на руку господам. С победой социализма такая проповедь
вредна не меньше, поскольку обращение главных чаяний
все к тому же царствию небесному умаляет социальную
активность человека, мешает лучше устраивать дела на
земле. Священству же это в любых условиях удобно: ведь
за свои поучения во всякий день и час — во храме ли, при
купели крещения, на одре ли болезни, в мрачные минуты
соборования — православные платят и платят своим ря-
соносным наставникам. От рождения до смерти цер-
ковь стрижет овец Христовых за обещание иллюзии бес-
смертия.
Атеисты видят смысл жизни в другом. Они дают лю-
дям прекрасную цель на земле. Вспомните Николая
Островского: «Жизнь человеку дается один раз, и про-
жить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за
бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подлень-
кое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать:
вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному
в мире — борьбе за освобождение человечества». Наш
219
современник — строитель коммунизма своим главным до-
стоянием считает идеалы революционного обновления ми-
ра. Эти идеалы воплощаются в большом и малом — в
наших заботах о единстве международного коммунистиче-
ческого и рабочего движения, в воспитании смены, в строи-
тельстве жилищ и заводов... И где бы ни был наш со-
временник, каким бы конкретным делом ни занимался
сегодня, он мысленным взором нередко обращается в
грядущее, потому что хочет, чтобы потомки увидели в на-
ших идеалах и работе жизненный принцип, чтобы они под-
хватили этот принцип, как эстафету, и, трудами своими
приумножив наш труд, обессмертили дела и имена своих
отцов и дедов.
В канун Великого Пятидесятилетия металлурги Казах-
станской Магнитки среди жарких будней нашли время,
чтобы написать письмо в 2017 год. «К вам, потомки!»—
так было названо это послание. Сталевары обращались
к тем, «кому выпадет счастье праздновать первую вели-
кую годовщину новой социалистической эры». Отчитав-
шись сначала перед потомками о своих делах — о построй-
ке новых домен и мартенов, слябинга и коксовых батарей,
о воспитании многих мастеров и умельцев, они так выра-
зили им свою мечту: «Трудно... заглянуть в будущее, что-
бы представить, каким же станет наш завод через полвека,
как будете жить вы, наши земляки, к кому мы обращаемся
с этим письмом. Но какие бы ни произошли перемены,
мы знаем, что металл всегда будет нужен людям, а метал-
лурги всегда будут в первых рядах рабочего класса. И еще
мы твердо верим, что вы, наши потомки, бережно проне-
сете через десятилетия, сохраните и умножите славные
традиции старших поколений. Мы немного завидуем вам,
потому что вы — это наше будущее. Но и в вас, вероятно,
будет жить это чувство, ибо прошлое нашей Родины на-
столько богато героической романтикой, что и вам захо-
220
чется быть с теми, кто штурмовал Зимний, строил Днеп-
* рогэс и Магнитку, прошел с боями от Сталинграда до Бер-
лина, поднимал целину и укрощал могучие реки, кто меч-
тал о прекрасном завтра и не щадил себя сегодня.
Так будьте же достойны своих отцов и дедов!»21
В этом письме, как в маленькой капле большое солнце,
отразился исторический оптимизм строителей нового ми-
ра. Они «немножко завидуют» своим потомкам, но в то же
время гордятся тем, что и потомки будут завидовать им.
Это здоровое мироощущение передовых людей века, живу-
щих полноценной жизнью, имеющих высокую цель и на-
сыщенную программу своего земного бытия.
При таком мироощущении человек чувствует себя
очень нужным, важным звеном в цепи поколений. Забо-
тясь о потомках, он испытывает-чувство долга и перед те-
ми, кто был, и перед теми, кто будет. Отдав все силы и
знания, мастерство и талант исполнению этого долга, он
в итоге своей жизни испытает и другое большое, красивое
чувство — чувство хорошо исполненного долга. Он жил
не только и не столько для себя, сколько для других, не
только для нынешнего дня, но и для грядущего. Он познал,
что отдавать гораздо радостнее, нежели принимать. За эти
атеистические убеждения, за жизнь, исполненную револю-
ционного гуманизма, он ходил в бой. Эти идеалы он во-
площал трудом своим в годы мирной работы. Он сделал
для ближних и дальних, для потомков все, что мог. Ему не
в чем упрекнуть себя. И стало быть, жизнь его прошла пра-
вильно. Сознание же правильно прожитой жизни законо-
мерно вызывает ощущение счастья. Это чувство осветляет-
ся в свою очередь сознанием чистой совести. В духовном,
эмоциональном мире такого человека не остается места
для щемящего, мучительного чувства вины перед теми,
кого оставляешь, и перед теми, кто будет наследовать ос-
тавленное тобой. Человек, чья жизнь была в полном смыс-
221
ле этого слова благородным деянием, встречает кончину
спокойно. Ему не нужны религиозные утешения. Ему
чужд религиозный страх.
Об этом хорошо сказал Муса Джалиль: «Я не боюсь
смерти. Это не простая фраза... Я не допускаю мысли, что
в минуту опасности стану думать со страхом о смерти.
Чувство патриотизма, сознание общественного долга гос-
подствуют над чувством страха. Когда появляется мысль
о смерти, то думаешь так: ведь за пределами нашей жизни
есть еще другая жизнь, не та «жизнь на том свете», кото-
рую обещают попы и муллы. Но есть жизнь после смер-
ти — в сознании, памяти народа... Если я при жизни де-
лал что-то важное и бессмертное, то этим я заслужу дол-
гую жизнь — жизнь и после смерти... Цель-то жизни в том
и заключается — жить так, чтобы и после смерти не уми-
рать... Если вот так рассуждать, смерть совсем не страшна.
Но мы не только так рассуждаем, но так и чувствуем, ощу-
щаем. Это вошло в наш характер, в нашу кровь»22.
Могут сказать, что такие проявления бесстрашия, как
подвиги Мусы Джалиля, генерала Карбышева, Юлиуса
Фучика, Зои Космодемьянской и тысяч других,— это
вспышка всех нравственных сил человека, вспышка, выз-
ванная чрезвычайностью обстоятельств. А вот как придет
она, «косая», в серый будничек, так как же, мол, не вспом-
нить тургеневскую мысль: «Старая штука смерть, а вся-
кому внове»? Что ж, вопрос правомерный, хотя и не со-
всем верно поставленный. Человек, не воспитавший себя
всей своею жизнью в духе коммунистического гуманизма,
главным принципом которого является прежде всего лю-
бовь к людям, а уж потом к самому себе, вряд ли сможет
вообще мобилизоваться на гордое и непреклонное само-
пожертвование за людей, за человеческие идеалы. Церков-
ные легенды о мучениках-христианах если и дают извест-
222
ные примеры крепости духа, то ведь это примеры упор-
ства фанатиков, жертвующих собой во имя личного
спасения за гробом.
Нам такая цель не подходит, поскольку в ней реаль-
ность подменяется иллюзией. «Человеку нужен идеал,—
писал В. И. Ленин,— но человеческий, а не сверхъестест-
венный». Поэтому атеисты ищут образцы для подражания
не там, где их находят христиане. Волю к содержательной,
полезной жизни и мужество на пороге своего конца атеис-
ты черпают из родников, не замутненных грязью мисти-
цизма. «Бояться смерти — значит воображать себя муд-
рым, не будучи им»,— говорил Сократ. Так думали, так
жили, так встречали свой последний час многие замеча-
тельные люди. Вспомните, с каким величавым спокойстви-
ем размышлял о смене поколений и неистребимости жизни
наш Александр Пушкин:
Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
У равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Вспомните, наконец, кончину такого великого жизне-
любца, певца земной красоты, как Михаил Пришвин. Пи-
сатель А. Шахов вспоминает тот день, как один из самых
горестных в своей жизни: «Я стал перед портретом При-
швина и сквозь слезы долго смотрел на него.
Мысли были тяжелые — мысли о смерти. Вероятно,
они были бы менее печальными, если бы мне довелось про-
читать тогда такую запись Михаила Михайловича: «Заря
223
сгорает на небе, и ты, конечно, сгораешь в заре, и тысячи
голосов на заре соединяются вместе, чтобы прославить
жизнь и сгореть. Но один голосок, или, скорее, шепоток
не очень согласен гореть вместе со всеми. Ты, мой друг,
не слушай этого злого шепота. Радуйся жизни, благодари
за нее и сгорай, как и я, вместе со всей зарей»23.
Хорошенько подумав над всем сказанным, наш чита-
тель, наверное, и для себя решит, слушать ему или нет вну-
шения того «злого шепотка». Ведь истоки его вполне хрис-
тианские.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
О ТАИНСТВЕ СВЯЩЕНСТВА
De jure divino — что это такое?
Итак, мы познакомились с шестью бытующими в хрис-
тианстве таинствами. Убедились в том, что внешней куль-
товой стороне их (магическим манипуляциям и иным дей-
ствиям) соответствует и содержание магических формул
примитивного шамана, разросшихся со временем до слож-
ных «спектаклей»-священнодействий. При всем разли-
чии «сценарного» материала и конкретного назначения
этих таинств, каждое из них роднится со всеми другими
тем обстоятельством, что, приступая к ним, мирянин обя-
зательно имеет дело со священником.
Церковь, как неусыпный страж, следит за тем, чтобы
никто не посмел посягнуть на совершение таинств без осо-
бого, ею поставленного жреца. Даже дьякону, не говоря
уже о церковнослужителях (псаломщиках, дьячках, чтецах
и т. п.), не позволяется совершать никаких таинств. Ис-
ключение делается только для крещения, которое может
(в случае крайней нужды) совершить и сам мирянин. Но
церковь тут же требует, чтобы при первой же возможно-
сти это «неполноценное» крещение было «восполнено» в
храме священником, который дополнит совершенное вне
церкви таинство миропомазанием.
15—535
225
Чем объяснить эту строгость сакраментального ка-
нона?*
Для начала выслушаем аргументы богословия. «Со-
гласно... верованию церкви,— пишет в «Журнале Москов-
ской патриархии» прот. А. Воронов,— все таинства совер-
шает сам бог, руками законно поставленных епископов и
пресвитеров»1. Ученый богослов не ограничивается тем,
что объявляет «среднее» и «высшее» звено священства по-
средниками между самим богом и мирянами. А ну как
усомнятся его читатели в том, что руки клирика — вторые
руки господа. И богослов уже действует по пословице «на
бога надейся, а сам не плошай»: тут же норовит припу-
гнуть рядового прихожанина тем, что, мол, в старину за
посягательство на прерогативу священников предавали
суду. Что касается времен нынешних, то у богослова под
рукой давнишняя опора — «Известие учительное», по ко-
торому таинство, совершенное без священника, объявляет-
ся недействительным. Ну а тот, кто все-таки рискнул бы
обойтись при этом без батюшки, о том в «Известии учи-
тельном» есть строки, угрожающие и суровые: «...в тяжкое
осуждение и в грех святотатства дерзнувый впадет».
В цепи этих суждений важнейшим для церкви являет-
ся первое звено. Оно призвано убедить мирянина в том,
что, став перед священником, он предстает перед самим
богом. Участвуя в определенных манипуляциях (скажем,
съедая просфору, выпивая глоток вина при таинстве евха-
ристии, произнося и выслушивая определенные молитвен-
ные формулы), мирянин, по учению церкви, получает не
просто человеческие знаки внимания от служителя храма,
а освящается самим богом, становясь как бы сосудом, в
* Сакраментальный — относящийся к таинствам (от лат. sacra-
menta — таинства).
226
который Иисус через посредника-попа вливает порцию
благодати. Благодать же, по наивным представлениям
христиан, это дары святого духа — важнейшее условие
для спасения и вечной жизни. Словом, церковь внушает
своей пастве, что если из цепи «бог — священник — при-
хожанин» второе звено по каким-либо причинам выпадает,
последнее тот же час лишается божественной благодати.
А без нее, твердят богословы, спасение становится проб-
лематичным и даже невозможным.
Веками внедрялась богословами и проповедниками в
умы и сердца эта вера в возможность мистической связи
человека с божеством. Эта вера живет еще и поныне. Она
проявляется не только в том, что в храмах совершаются
таинства, что для многих верующих эти таинства являют-
ся духовной потребностью, но и в том, что там, где почему-
либо нет священников, непременно находится несколько
фанатиков, которые требуют:
— Дайте нам батюшку!
В главе о таинстве евхаристии приводился пример того,
как одна набожная старуха требовала в исполкоме «клуб
безбожников прикрыть, а божий храм обосновать». Побу-
дительные мотивы такой постановки вопроса объясняются,
конечно, и желанием иметь возможность регулярно прича-
щаться. Но это частная причина. А более общая обнимает
всю суть религиозного сознания. По тому или иному по-
воду (скажем, из-за малого числа прихожан и, стало быть,
по скудости дохода) священник оставил «бедный приход»,
и храм закрылся. Что это значит для тех ревнителей пра-
вославного благочестия, если их осталась даже горсточка?
Из мистической цепи, которой церковь оковала разум сво-
ей паствы, из той цепи, где третьим звеном является чело-
век, а первым бог, выпало второе, передающее, как пола-
гают христиане, благодать,— священство,— и верующие
забеспокоились:
15*
227
— Ведь без пастыря прекращаются таинства, а без
таинств нет благодати. Без благодати же нечего думать о
спасении!
Что у православных именно такие представления о мис-
тическом смысле и назначении таинства, что у них за годы
пребывания в лоне церкви формируется именно такой сте-
реотип мышления, знает каждый мало-мальски сведущий
атеист. Преодоление этой окостенелости религиозного со-
знания едва ли не самая большая трудность в просвети-
тельской работе атеистов. Но отступать от этой трудности
нельзя: это как раз тот участок идейной борьбы материа-
лизма с религией, на котором церковь дает нам бой силами
самих мирян, настроенных наиболее мистически.
Одним из идеологических стимуляторов церковно-
строительной активности рядовых и сановных мистиков
было и остается христианское учение о таинстве священ-
ства. В этом сугубо мистическом учении пропагандисту
атеизма важно видеть три основных аспекта. Существо
первого заключается в том, что богословы считают всю
иерархию христианства учрежденной не людьми, а самим
богом. В соответствии с этим догматом богословами раз-
работана целая система так называемого божественного
права (de jure divino). Создавая это право, церковники
преследовали две важнейших цели: убеждение пасомых
в богоучрежденности священноначалия и объявление сек-
тантских групп, не признающих таинства священства, об-
ществами нецерковными, отпавшими от благодати.
Второй аспект богословского учения о таинстве свя-
щенства состоит в провозглашении всех степеней иерар-
хии (епископов, собственно священников, или пресвитеров,
и диаконов) обладателями трех божественных полномо-
чий, слагающихся в триединство так называемой иерати-
ческой (жреческой) власти. Этим догматом иерархия за-
крепляет за собой, во-первых, власть учительства, во-вто-
228
рых, власть священнодействия и, в-третьих, власть цер-
ковного управления.
Третьим аспектом является догмат о самом таинстве,
которое заключается в избрании определенного лица на
ту или иную из священноначальнических должностей, за-
тем в посвящении. То и другое окутывается таинственным
флером богословских рассуждений о непрерывности пре-
емства епископских посвящений от времен апостольских
до наших дней.
Последнее иному практику атеистической работы мо-
жет показаться несущественной подробностью. Но если
мы хотим разрушить мистическую веру в таинство свя-
щенства, нам следует иметь в виду, что ритуальное оформ-
ление посвящений в любой сан и богословское содержание
этих ритуалов как раз и является мистической сердцеви-
ной этого таинства. Официальный отдел, которым откры-
вается каждый номер «Журнала Московской патриархии»,
наряду с публикацией решений синода, посланий патри-
арха, отчетов о межконфессиональных встречах, постанов-
лений о перемещении архиереев, обязательно во всех под-
робностях информирует своих православных читателей об
интронизации патриархов, о хиротонии епископов, посвя-
щении пресвитеров и диаконов. При этом непременно пуб-
ликуются речи видных иерархов о мистическом существе
рукоположения. В таких речах обязательно содержатся
ссылки на Новый завет, призванные убедить мирян в том,
что апостолы получили власть от самого Христа, а потом,
возлагая руки на головы своих преемников, передавали
таким образом особую священническую благодать от одно-
го поколения епископов другому. Ну а епископы в свой
черед тем же возложением рук уделяли якобы энную то-
лику той самой благодати священникам и их сослужите-
лям — диаконам. Богословы напоминают новому поколе-
нию клириков и мирян, что, мол, сам Филарет — митропо-
229
лит Московский «эстафету» мистических рукоположений
назвал «током иерархической благодати, излившейся на
апостолов сошествием святого духа».
Но, рассмотрев уже шесть предыдущих таинств, мы
убедились, что церковные версии об их богоучрежденно-
сти, богословское учение об особой, мистической их силе
не выдерживают критики. Точно так же обстоит дело и с
таинством священства. Проследим же действительные ис-
токи рукоположения — важнейшего элемента в ритуале
посвящения.
Эстафета колдовского освящения
Верующие, явившись в церковь на торжество по пово-
ду хиротонии епископа, не задумываются над тем, откуда
и какими путями пришли в христианский церемониал те
или иные его элементы. Их прежде всего покоряет торже-
ственность, красочность акта. Сонм епископов (иногда че-
ловек двенадцать, но никак не меньше двух) в сверкающих
ризах совершает чин наречения. Новый епископ произно-
сит речь, по сути дела, клятву «ревностно проповедовать
(Христово) учение», «самоотверженно продолжать дело
святых апостолов», просит епископов, «когда наступит
святая минута возложения (их) апостольских рук на (его)
недостоинство», помолиться о нем, чтобы бог «ниспослал
(ему) благодатную силу»2. Затем следует приурочиваемое
к литургии рукоположение — хиротония. Посвящаемый
преклоняет колена, кладет руки и голову на престол. Все
епископы опускают руки на его покорно склоненную голо-
ву. А потом вручают ему епископское облачение, пастыр-
ский жезл — знак власти и велят подняться на возвыше-
ние, откуда теперь уже полноправный епископ благослов-
ляет, проповедует, управляет, как владыка.
230
Весь этот спектакль внушает мирянам мысль о церков-
ной иерархии как о людях особенных (подумать только:
от бога получают благодать, а потом уже сами ею распоря-
жаются); в нем содержатся и элементы поучения, призы-
ва к пастве: мол, как иерарх клянется в верности церкви,
так и ты, мирянин, будь ей верен.
Тот же самый смысл придается церковью и церемониа-
лу посвящения пресвитеров и диаконов.
Задача атеиста, разъясняющего верующим вред таин-
ства священства, в том и состоит, чтобы сорвать с ритуала,
укрытого таинственной пышностью, все мистические по-
кровы и обнажить его существо и цель, ради которых он
установлен церковью.
Обратите внимание на позу посвящаемого: склонив го-
лову на престол, как на плаху, он выражает тем самым по-
корность епископату. Этой деталью ритуала духовенство
как бы говорит мирянину: посредник между богом и людь-
ми — само смирение, а уж тебе-то и подавно бог велел по-
коряться иерархии и почитать ее.
Мирянин видит, как минутой раньше посвященный
преклонял и голову и колена, но вот, по возложении на не-
го епископских рук, после переодевания из обычных свя-
щеннических риз в епископское облачение, тот же человек
уже говорит с возвышения, опираясь на жезл, как царь на
посох. Столь резкая * перемена долженствует, по замыслу
организаторов церемонии, внушать мысль о том, что руки
тех, кто посвящает новичка в духовный сан, и впрямь ма-
гически передают ток божественной благодати, делают его
самого пожизненным распределителем этого мистического
тока.
Православный слышит на хиротонии молитвы, звуча-
щие для него наполовину, если не на две трети, совершен-
но непонятно и потому, как все неясное, таинственно. Пе-
ред ним медлительно движутся, мерцая дорогим шитьем
231
необычных одежд, осанистые священнослужители. Цере-
мониал действует на настроение, эмоции, в определенной
степени и на сознание: человек начинает испытывать чув-
ство, хорошо знакомое людям глубокой веры,— трепет,
благоговение перед вершителями таинств.
Словом, в таинстве священства все — и форма, и со-
держание— бьет в одну точку: покорить и сердце и разум
человека пастырской власти духовенства.
Освободить человека от этой покорности, эмансипиро-
вать разум от гнета слепой веры в мистику таинства—
задача глубоко гуманистическая. Но и сложная: как ни
примитивна вера в благодатный ток, якобы струящийся от
бога через руки поповские, а все же голым отрицанием ее
не угасить. Атеист обязан сообщить верующим определен-
ную сумму знаний о зарождении магических обрядов в
давние-давние времена, когда человек, бессильный в борь-
бе со стихиями, олицетворял их в виде злых либо добрых
духов и пытался влиять на них тем или иным магическим
способом. Это было заблуждением наших далеких предков
на пути к постижению окружавшей их среды. Мы уже го-
ворили, что в древней магии шаман или колдун почита-
лись как носители особых сил, как люди, могущие часть
своей силы или силы добрых духов передать другим при
помощи жиропомазания или простого прикосновения. Раз-
личные вариации такой веры в возможность магической
цепи, по которой будто бы передается из рода в род осо-
бая добрая сила, историки и этнографы прослеживают
почти у всех народов, стоявших и стоящих на низких сту-
пенях развития. Разновидности веры в мистическую пре-
емственность отмечались и в позднейшие времена.
Археологам, например, хорошо известен барельеф, на
котором митраисты изобразили своего бога Митру возла-
гающим руки на голову другого божества. Культ Митры
предшествовал культу Христа. Многие приверженцы мит-
232
раизма вливались в общины христиан и привносили в них
свои представления о посвящении в жречество.
Столь же широко известны древнегреческие мифы об
исцеляющем боге Асклепии, который чудесно избавлял от
недугов тем же самым способом — возложением рук.
Таких и подобных примеров история религий знает
множество. Представление о магической способности богов
и жрецов передавать какие-то блага возложением рук или
даже прикосновением пальца (откуда, между прочим, идет
и библейское выражение «перст божий») было обычней-
шим представлением дохристианской истории человече-
ства. Так что авторам новозаветных сочинений не было
даже нужды в изобретении какого-то особого, специфиче-
ски христианского знака посвящения в руководители об-
щин новой религии. Им оставалось только фиксировать
чисто языческую манипуляцию, повсеместно практиковав-
шуюся и в сообществах людей, провозгласивших Христа
своим богом.
Впрочем, очевидность заимствования этого знака из
языческих культов ощущалась в христианстве всегда.
Ощущается и сегодня. «Журналу Московской патриар-
хии» приходится вуалировать неловкость, и он уже пыта-
ется ставить исторические факты с ног на голову: мол,
церковь не исключает возможности «поругания над свя-
щеннейшими таинствами веры и осмеяния их со стороны
язычников, а также... недостойного подражания, всякого
рода заимствований и извращений со стороны еретических
обществ»3. Это грубая фальсификация истории. Факт бы-
тования возложения рук в митраизме и другие подобные
факты уличают современных апологетов христианства во
лжи. И они, делая хорошую мину при плохой игре, при-
крываются Василием Великим, который, также смущаясь
разительным сходством языческого ритуала с христиан-
ским, рекомендовал богословам «охранять святыню та-
233
инств молчанием»4. Им бы и впрямь лучше помалкивать,
но в таком случае новые поколения мирян, глядишь, и по-
забудут все таинства. И вот современный богослов для
красного словца говорит о молчании, а на самом деле обоб-
щает, сводит воедино взгляды своих предшественников на
сакраментальную сторону священства, попутно фальсифи-
цируя настоящую историю таинства, затушевывая языче-
ские истоки христианского ритуала.
Но перед светильником исторической науки бессильны
ухищрения нынешних апологетов культа. Эволюция любо-
го его элемента прослеживается с дохристианских времен.
Это видно и на примере анализа даже таких понятий, как
святой дух — ипостась христианской троицы. Богословы
поучают, что благодать — не что иное, как проявление
святого духа. Ею (благодатью), или им (святым духом)
клирики освящают воду, хлеб, вино, елей и миро при всех
таинствах; она же (благодать духа святого) проявляется
якобы и при рукоположении. Причем проявления ее под-
разделяют на «видимые» и «невидимые». К первым отно-
сится, по утверждениям евангелистов, способность апосто-
лов и их последователей «говорить на иных языках».
Здесь уместно вспомнить вторую главу «Деяний апосто-
лов». С вечера помолившись о том, чтобы на место опро-
метчиво избранного богом в число его учеников предателя
Иуды Иисус указал бы им достойную замену, они наутро
«исполнились все духа святого, и начали говорить на иных
языках... И все (пришедшие к ним) изумлялись и диви-
лись... Как же мы слышим каждый собственное наречие,
в котором родились...» (Деян., гл. 2, ст. 4—8). Впрочем,
были и там скептики, которые не без резона сомневались,
говоря о разноязычном бормотании апостолов: мол, «они
напились сладкого вина» (гл. 2, ст. 13). Но поскольку
апостолы стояли на своем, нынешним богословам тоже ос-
тается одно: игнорируя вопросы и сомнения разума, отста-
234
ивать и эту архаику евангелий. В «Деяниях» Павел воз-
лагает руки на вчерашних язычников, и на них нисходит
дух святой, что видно по тому, как они тоже начинают
«говорить иными языками и пророчествовать» (гл. 19,
ст. 6). В послании к коринфянам Павел поучает братию
ревновать «о том, чтоб пророчествовать» (I Кор., гл. 14,
ст. 1), не велит запрещать «говорить и языками» (ст. 39),
Пятидесятники, опираясь на это евангельское поучение,
превращают свои радения в жуткую сумятицу. Люди мо-
лятся страстно, до исступления, стремятся довести себя
до состояния экстаза и тогда бормочут, кричат и воют так,
что иные падают в обморок. Не сумев довести накал моле-
ния до психоза, их пресвитеры сокрушаются:
— Не дал господь духа свята.
Нынче в православии такой крайности нет. Опираясь
на Павлово же послание к коринфянам, церковники берут
из него и предостережение против злоупотребления глос-
солалией (говорением на иных языках). Однако начисто
от нее тоже не отказываются. Современные богословы,
дискуссируя вопрос о языке богослужений, то склоняются
к мысли о введении в литургическую практику новых язы-
ков, что было бы важно для пропаганды существа религи-
озной идеологии, то опять цепляются за мертвые языки.
Так, у католиков богослужение ведется на латинском, у
православных — на церковно-славянском с густой при-
месью греческого и древнееврейского. Ведь все непонятное
усиливает таинственность ритуала, окружает личность
священника ореолом непостижимого всеведения, помогает
погружению разума мирян в мутные воды мистики. Все
эти «аминь», «осанна», «аллилуйя» импонируют право-
славным именно своей непонятностью*. Иногда священники
* Интересно заметить, что на первых христианских богослуже-
ниях при князе Владимире, которые проводились византийскими по-
235
нарочито усиливают пласт таких словес даже при чтении
тех формул, которые давно уже переведены на церковно-
славянский. Вот для примера один такой факт из множе-
ства. В марте 1967 года архиепископ Алма-Атинский и'
Казахстанский Иосиф отслужил серию литургий, всенощ-
ных бдений в карагандинских церквах. Он то и дело воз-
глашал по-гречески. Подавляющему большинству моля-
щихся было, конечно, почти ничего не понятно. Но с вла-
дыки люди не сводили глаз: необычное имеет свойство
завораживать. Здесь проявляется отточенное за века ли-
тургической практики искусство церкви играть на чисто
психологических особенностях человеческой природы: с
помощью непонятного в частном заинтриговать, пробу-
дить интерес к целому — ко всему богослужению.
А исток этой традиции история прослеживает в глубо-
кой тьме веков: дикарь проникался боязливой почтитель-
ностью перед непонятными словами. А. Ранович, опираясь
на огромный фактический материал, накопленный этногра-
фией, писал об индийских жрецах, которые культивирова-
ли свой особый жреческий язык, о жреческом сословии
аборигенов Бразилии, в языке которых было много подра-
жаний «языку» птиц, животных и деревьев. Считалось,
что «такие речи может внушить только божество»5. Во
времена раннего христианства в Греции еще свежи были
воспоминания об экстатических бормотаниях прорицатель-
ниц-пифий. Их лепет воспринимался как проявление бо-
жества в человеке, который служит богу. «Журнал Мос-
ковской патриархии», стремясь нейтрализовать всякую
пами, вся служба велась на греческом. И наши предки—русичи—в ней
ничего не понимали, улавливая из множества гимнов и формул лишь
два, столь же непонятных, но часто повторявшихся слова: «Кирие
элейзон» («Господи, помилуй»). Из этих слов и возник неологизм,
которым русские обозначают с той поры всякую бессмыслицу, пове-
дение странное, необычайное, как не в своем уме,— куролесить.
236
критику, обращенную против вероучения и культа христи-
анства, время от времени публикует статьи, популяризи-
рующие таких античных философов, как Ориген. Ориген
в свое время выступал против Цельса, в защиту религии
Христа. Но атеист и у Оригена может найти такие факты,
что работают против христианства. «Тайной форме слова,
литургического термина или имени бога соответствует в
представлении верующего и тайная сила,— писал А. Рано-
вич.— По Оригену, магические формулы имеют силу лишь
тогда, когда их произносят на их «родном» первоначаль-
ном диалекте»6. Вот откуда и в евангельских книгах рос-
сыпь древнееврейских формул, особенно в тех местах, где
с помощью слова Иисус исцеляет больных. Вот откуда
тяготение церковников и пятидесятников к насыщению
богослужений и молитв древними, непонятными и даже
не имеющими никакого смысла возглашениями. Глубин-
ные корни этой традиции восходят к дохристианскому обо-
жествлению слова. Консервируя ее в наш век расцвета
языкознания, церковь выступает как корпорация гасите-
лей разума, низводящая рассудок человека до уровня при-
митивного язычника и даже дикаря. С обладателем такого
кругозора легче управиться, ему можно внушить веру во
что угодно, его легче удержать во власти, пастыря.
Той же самой цели служат в повседневном обиходе
церкви и другие архаичные детали ритуала, атрибуты свя-
щеннослужителя. Укажем лишь на рясы и долговолосие.
С древнейших времен шаманы и жрецы всех народов стре-
мились выделиться внешним .видом — одеждой, обличьем,
манерами, речью и т. д. По их мнению, незаурядность
внешности выражала принадлежность или близость кол-
дуна, мистагога к вышним силам. Так что христианские
священнослужители не составляют в этом смысле исклю-
чения. Когда их спрашивают о смысле сохранения несу-
разных одежд, совершенно неудобных для работы, энер-
237
гичного жеста, они говорят об уважении к традиции, в ко-
торой отражается «вечность церкви» среди быстро меняю-
щихся мод «мира сего»,— писал Александр Осипов7.
Вечность — это, конечно, чересчур (религия не вечна).
Ну а что касается многовековой традиции — это факт.
Еще дикарь считал за благо во взаимоотношениях с доб-
рыми и злыми духами жертвовать частью ради целого. Он
срезал, например, часть бороды, чтобы сохранить голову.
Египетский жрец шел дальше — брился начисто. Точно
так поступали, по свидетельству Климента Александрий-
ского (III в. н. э.), и тамошние христиане (их так и назы-
вали: бритоголовые). В той или иной мере очень многие
народы наделяли волосы мистической силой. Древние
евреи, например, могли в магических целях пожертво-
вать частью своих волос, но как правило, всячески обере-
гали их.
Посмотрите теперь на постриг — христианский обряд,
состоящий в обрезании волос в знак отречения от собст-
венной воли во имя господне. Стригут при крещении мла-
денца, постригают причетников, то же делают при посвя-
щении в монашество, из которого рекрутируется «черное
духовенство». И если вспомнить, что еще в древнем Риме
господа стригли рабов, то станет и совсем ясно, что право-
славные напрасно кичатся богоучрежденностью своих
таинств. На самом деле, формируя свой культ, христиане
вводили в него массу элементов из языческих и иудейских
обычаев. Постригаясь, приверженец Христа, демонстри-
рует свою рабскую отданность богу; зато, постригшись
однажды, потом он уже совсем не стрижется, не бреется,
что долженствует означать сохранение им внутренних ду-
ховных сил благодаря долговолосости.
Какая дремучая старина, какая тьма далекого прошло-
го консервируется и сохраняется поныне церковью и ее
священством!
238
Однако о ритуале таинства довольно. Проследив в об-
щих чертах историю его внешнего оформления, мы убеди-
лись в том, что история эта вполне земная, что ритуал по-
священия в епископы, пресвитеры и дьяконы формировал-
ся человеком, а отнюдь не учреждался богом. Теперь нам
нужно бросить ретроспективный взгляд и на историю ду-
ховенства. Ведь, как уже говорилось выше, богословы
утверждают, что иерархия церкви также ведет свое нача-
ло- от самого Иисуса, что все три степени священства уч-
реждены им же и потому-де сохраняются в нерушимом
триединстве до наших дней.
От бога ли иерархия?
Современный православный богослов говорит о бого-
учрежденности, или богоустановленности иерархии, по су-
ти, то же самое, что говорили «отцы церкви», строившие
на развалинах первых демократических христианских об-
щин монархическую организацию, в которой власть их
становилась неограниченной почти так же, как власть
римских императоров. В «Журнале Московской патриар-
хии» мы читаем: «...иерархия существует в церкви соглас-
но намерениям Ее основателя... во исполнение Его заве-
щания, данного апостолам... по божественному определе-
нию (divina ordinatione)»8. И еще: «Иисус Христос не
только выразил свою волю, чтобы в его церкви всегда су-
ществовала иерархия, но сам охраняет непрерывную ее
преемственность и... сам... поставляет церковных пастырей
q
в законно совершаемом таинстве священства» .
В этой богословской декларации нам надлежит прове-
рить: во-первых, столь же категоричное, сколь и бездока-
зательное утверждение о том, что основатель церкви
Иисус существовал на самом деле; во-вторых, что три сте-
пени иерархии в христианстве были всегда.
По первому вопросу написаны целые библиотеки книг.
239
Подавляющее большинство ученых считает, что историч-
ность Иисуса не доказана. А наличие великого множества
подложных свидетельств в ее пользу лучше всяких атеис-
тических аргументов убеждает в том, что с первых же ве-
ков христианства его защитникам приходилось фальши-
вить, подтасовывать, фабриковать «документы», которые
могли бы убедить людей в том, что Христос был*. А на
обман, на фабрикацию «фактов», как известно, при нали-
чии фактов действительных идти никому не имеет смысла.
Стало быть, смысл благочестивых фальшивок мог состоять
лишь в том, чтобы подделками прикрыть полное отсут-
ствие веских доказательств земной жизни богочеловека
Иисуса. Мы уже указывали на то, как представляли Хри-
ста первые приверженцы его религии: «очи... как пламень
огненный», «ноги... подобны халколивану, как раскален-
ные в печи... голос... как шум вод многих». В деснице его
* Здесь уместно обратиться к еще не забытой полемике, которая
состоялась в 1968 году между религиозным комментатором Би-Би-Си
В. М. Родзянко и советским историком и философом И. А. Крыве-
левым. Родзянко, в частности, утверждал, что в I веке и. э. «никто
не сомневался в существовании Христа», а потому, дескать, и не было
нужды вписывать в подлинные сочинения писателей того времени
имя сомнительной личности — Иисуса. И. А. Крывелев в ответ при-
вел и неоспоримые факты таких позднейших вставок (например,
в «Иудейские древности» Иосифа Флавия) и указал на «целый лес»
документов, в которых «фантазия и басни, догма и легенда домини-
руют над библейско-историческими фактами». Были названы, в част-
ности, сфабрикованные неловкими апологетами христианства. Беседы
Иисуса с его учениками после воскресения, Переписка апостола Павла
с Сенекой, самого Христа с эдесским царем Абгаром, Донесение Пон-
тия Пилата императору Тиберию о казни Иисуса и даже Донесение
никогда не существовавшего прокуратора Иудеи Публия Лентулла,
который подробно описывал наружность Христа.
Нелишне также заметить, что, потерпев в этой полемике сокру-
шительное поражение, незадачливый радиозащитник тезиса о челове-
ческом бытии Иисуса был уволен с работы христолюбивыми хозяе-
вами Би-Би-Си.
240
«семь звезд», из уст выходит «острый с обеих сторон меч,
и лице его, как солнце...» (Откр., гл. 1, ст. 14—17). Ниче-
го, как видим, человеческого в этом Иисусе I века н. э.
нет. Только гипертрофия сказочно могучего образа бога.
Так рисовали своих богов очень многие дохристианские
народы.
Таким образом, в самих же раннехристианских сочине-
ниях содержится веский аргумент против богословского
учения об историчности Христа. А между тем, все хри-
стианское вероучение зиждется на камне догмата, по кото-
рому миряне веруют в земное воплощение Иисуса в чело-
веческий образ. Перед суровой логикой научного анализа
«Апокалипсиса» богословы попадают в затруднительное
положение. Им приходится теперь говорить о том, что
Иоанну Богослову характерна аллегоричность образов.
Мы, атеисты, видим в апокалиптических аллегориях
отражения тех представлений об Иисусе, какие были ха-
рактерны для христиан I века. Такая точка зрения выби-
вает из-под христианского вероучения краеугольный дог-
мат веры в человеческое воплощение Христа. И богословы
стараются подкрепить этот камень другими подпорками.
Укажем лишь на одну. Современные апологеты правосла-
вия ссылаются, в частности, на Папия Иерапольского, пи-
сателя, близкого к апостольским временам: мол, у него
есть свидетельства об историчности Иисуса. Что ж, и этот
ход поддается проверке. Папий известен по нескольким
цитатам, сохранившимся в «Церковной истории» Евсевия
Кесарийского и в сочинении «Против ересей» Иринея Ли-
онского. Однако нынешние богословы опрометчиво не за-
мечают, сколь шаткая для них опора этот Папий. Ведь
ему принадлежит признание, что книгам, которые могут и
переделываться, он верит меньше, чем устному преданию,
иначе говоря, слухам, молве. Поэтому у него есть записи
некоторых изречений, которые якобы от Иисуса донесла
16-535
241
до Папия именно молва. Вот одно из них (в нем рисуется
царство добра и справедливости, которое будто бы воца-
рится с приходом Христа): «И будет тогда изобилие всех
плодов земных. И будут расти целые виноградные деревья,
по десять тысяч лоз каждое. Так сказал Иисус». Разве не
видна здесь та же сказочная мечта первых христиан о фан-
тастически могущественном боге-избавителе, таком же бо-
ге, каким его изобразил в своем видении на острове Пат-
мос автор «Апокалипсиса»? Разве эту фантастику можно
принять за исторический документ, свидетельствующий о
земном бытии Иисуса? Нет и нет.
Ну а коль скоро земное бытие Иисуса остается, как и
прежде, недоказанным, абсолютно недостоверным оказы-
вается и все остальное: голословные утверждения бого-
словов о завещании, которое якобы дал Иисус апостолам
насчет учреждения трех степеней иерархии; декларации
«Журнала Московской патриархии» о том, будто Иисус,
как зоркий регистратор, контролирует законность и преем-
ство рукоположений. Современный богослов, как и тысячи
его предшественников, сознательно замалчивает подлин-
ную историю христианского духовенства, подменяя ее бла-
гочестивой версией о богоучрежденности и неизменности
структуры пастырского костяка церкви. Эта фальсифика-
ция имеет многовековую традицию. Побудительной ее при-
чиной и движущей силой была классовая солидарность
разбогатевшего христианского жречества, вытравлявшего
из общин первоначальный демократический дух последо-
вателей неомессианской религии.
Первый век нашей эры — век возникновения христиан-
ства. Как проповедовалось это новое вероучение, кем
управлялись первые общины христиан? Научный анализ
«Апокалипсиса» и некоторых апокрифических книг дает
достоверный ответ. Например, в «Дидахе», или «Учении
двенадцати апостолов», являющемся памятником раннего
242
христианства, ни о каких трех степенях священства и речи
нет. Там говорится лишь о пророках (апостолах), нимало
не похожих на тех штатных священников, которые нынче
годами сидят «на приходах и епархиях». Пророк вел ис-
ключительно бродячий образ жизни. День-другой погостил
в одной общине, прочел проповедь в духе апокалиптиче-
ских видений Иоанна Богослова или изречений, зафикси-
рованных позже Папием, и — посох в руки: пора к другим
единоверцам. Правило было для пророков неумолимое: за-
сиделся на чужих харчах дольше двух дней — значит, ты
лжеапостол.
Власти у этих скитальцев никакой не было. Была лишь
фанатическая вера в приход могучего божественного из-
бавителя, в учреждение им рая на земле. Расходясь во
мнениях, они ссорились, обличали друг друга. Так, автор
«Апокалипсиса» клеймит каких-то Валаама и Иезавель.
Последней грозит даже болезнью, гибелью ее детей (Откр.,
гл. 2, ст. 14, 20—23). Но в угрозах его — бессилие.
Уже эти, лежащие на поверхности, факты опровер-
гают догмат о богоучрежденности и неизменности иерар-
хии. Институт христианских пророков (апостолов) был
продуктом социально-утопических исканий обездоленный
низов, исканий, которые из-за невозможности их воплоще-
ния в жизнь облекались в религиозную оболочку.
Той же печатью плебейского демократизма отмечен
был весь обиход и уклад первых христианских общин.
Пророком мог стать любой христианин. Все, кто состоял
в общине, считались в равной степени святыми. Литурги-
ческого канона, седмиричного, строго регламентированно-
го комплекса таинств не существовало. Порядок и оформ-
ление богослужений были делом местного вкуса. Так что
в особых специалистах по литургической практике про-
сто-напросто и нужды не было.
Но среди общин по мере того, как распространялась их
16
243
проповедь, все больше выделялись числом приверженцев
и богатством те сообщества, где вызревала идея компро-
мисса с власть имущими. В такие общины охотно вливают-
ся купцы, чиновники, литераторы, состоятельный люд. У
них запросы посолиднее. И вот уже усложняется, облека-
ясь в поэтические формы, литургия. Становится больше
молящихся, больше жертвователей. Возникает надобность
в регламентации обязанностей по управлению общиной.
В ее составе появляется много (до десятка) разных дол-
жностей — чисто хозяйственных и духовных. Среди них
выделяются, как ни странно может показаться людям ве-
рующим, отнюдь не духовные наставники, а хозяйственно-
административные работники — так называемые надзира-
тели (епископы), функция которых состояла в присмотре
за общинной кассой и в поддержании связей с внешним
миром. Их-то позиции в общинах и шире — в обществе —
оказались ключевыми. Владея средствами и имуществом,
имея связи и, стало быть, вес в общине и во внеобщинном
мире, епископ подчинил себе пресвитеров и диаконов,
низвел до второстепенного значения роли одних должно-
стных лиц, а функции других, например, заклинателя-
экзорциста и пророка присвоил себе. Так епископат стал
в рамках церковной организации копией монархической
формы правления.
Начиная со II века в церкви создается учение, при-
званное божественным авторитетом освятить епископскую
власть. Создается оно самими епископами. Характерна
эволюция тональности, в которой пишутся трактаты на
эту тему. Игнатий Антиохийский во II веке умоляет паст-
ву и пресвитеров «доставлять сладостное успокоение епис-
копу». Но вот остается позади III век, памятный оконча-
тельным преодолением бунтарских настроений среди хри-
стиан. И другой епископ — Киприан — уже дает соборную
формулу: «Мы преемники апостолов и правим церковью
244
на том же основании». А еще позднее из такого рода фор-
мул епископы составят книги «Апостольских постановле-
ний», где черным по белому будет указано на характер
«разделения труда» в святой апостольской церкви: «Тебе,
мирянин, подобает жертвовать, а епископу распоряжать-
ся... Смотри, не требуй от епископа отчета и не следи за
его расходами, как он их производит, когда, кому, где, хо-
рошо или плохо. Ибо он обязан отчетом только богу, кото-
рый дал ему в руки эту власть».
Так первоначальное равенство в положении и представ-
лениях о мере святости каждого христианина постепенно
сошло на нет. Нынче бледным воспоминанием о тех вре-
менах остается лишь богословская декларация: мол, по-
скольку в церкви служат все (каждый в меру своих даро-
ваний), постольку совокупность их служений является
всесвященством. Но кто чем служит? Мирянин, как и ве-
лят «Апостольские постановления», жертвует, епископ и
пресвитер распоряжаются! Ведь тот же самый богослов,
что нынче пишет о христианском всесвященстве — этаком
суррогате мистического «демократизма» церкви, среди
прочих функций священников отмечает и такую: «руково-
дить ими (мирянами)... путем нравственного надзора, цер-
ковного законодательства и суда»10. И если иметь в виду,
что такого права за мирянином, конечно же, не признает-
ся, то станет ясно, что декларация о всесвященстве право-
славия — чистейшая фикция.
И это факт, несмотря на то, что хозяйственные и фи-
нансовые функции нынче сосредоточены в руках церков-
ных исполнительных органов, избираемых мирянами из
своей среды. Вера в таинство, в особую благодать, будто
бы почиющую на священниках, окружает клириков в гла-
зах их паствы ореолом нравственного превосходства над
людьми, не состоящими в иерархии. Ну а если жизнь и да-
ет нам факты, убеждающие в том, что церковники сплошь
245
да рядом и честолюбивы, и сребролюбивы, и прочим соб-
лазнам подвержены, так мирянину испокон веков внуша-
ется богословием мысль, которую сформулировал еще до
революции известный мистик А. Хомяков: таинство свя-
щенства «дает рукоположенному то великое значение, что,
хотя и недостойный, он в совершении своего таин-
ственного служения действует уже не от себя, но от всей
церкви, то есть от Христа, живущего в ней»11. И выходит,
что сам Иисус поручает распоряжаться его незримой благо-
датью (а заодно — через ловко подобранный причт, через
активистов «двадцатки»— и вполне ощутимыми средства-
ми) довольно часто людям безнравственным, корыстным.
И это веское доказательство того, что вера в мистическую
благодать священства ни в какой степени не может содей-
ствовать улучшению нравов в среде духовенства. Напро-
тив, догмат, утверждающий божественное право за недо-
стойными, противостоит и общечеловеческой, и тем более
коммунистической морали. Впрочем, о том же говорит и
«Журнал Московской патриархии»: «Вера... не может
быть заменена ничем — ни соблюдением норм общечело-
веческой этики, ни добродетелью самой по себе»12.
Вот уж воистину — лучше не скажешь: будь ты хоть
мошенником, хоть каким лиходеем, только веруй во Хри-
ста и верь попу-батюшке. Так духовенство, опираясь на бо-
жественное право, существующее в противовес общечелове-
ческому нравственному кодексу, даже в тех случаях, когда
в храмах служат субъективно порядочные люди, объектив-
но сеет в душах христиан аморализм, безнравственность.
Другим доказательством этого вывода может служить
и тот факт, что современные богословы, создавая свою
версию церковной истории, либо замалчивают неблаговид-
ные эпизоды из деятельности иерархии, либо, не жалея
розовых красок, создают приукрашенные жизнеописания
246
духовных владык. На наших глазах совершается подчист-
ка, фальсификация подлинной истории.
Чтобы не быть голословным, приведем для иллюстра-
ции несколько характерных фактов.
О чем умалчивает «Ж. М. П.»
Известно, что «Журнал Московской' патриархии» явля-
ется церковным официозом, который предназначен . не
столько для мирян, сколько для священников. Он служит
им методическим руководством. Издательский отдел пат-
риархии и редакция журнала одну из важных своих задач
видят в том, чтобы ориентировать пастырей в центре и на
местах в выборе для себя идеала. Кого же из сонма умер-
ших духовных владык рясоносные публицисты поднимают
нынче на щит славы?
Прежде всего, пожалуй, Филарета. В Московской ду-
ховной академии патриархом учрежден особый поощри-
тельный фонд за подготовку курсовых работ и диссерта-
ций, в которых с разных сторон освещается деятельность
митрополита Филарета. Такие работы в стенах академии
писались профессором-протоиереем А. Бетелевым, доцен-
том В. Сарычевым и многими другими. Здесь вошли в тра-
дицию ежегодные филаретовские вечера, устраиваются
выставки и молебствия в его честь. На богослужениях,
посвящаемых в Богоявленском соборе святому Алексию,
патриарх появляется в серебряной ризе, которую носил
Филарет. Дела этого иерарха, умершего сто с лишним лет
назад, превозносятся как образец и для нынешнего духо-
венства.
Что ж, это внутреннее дело церкви. Но атеист, беседуя
с верующими о священстве, обязан помнить и о действи-
тельном, не лакированном облике «святого праведного
Филарета Милостивого». Чтобы не пересказывать извест-
247
ные статьи о нем, напомним лишь некоторые эпизоды из
его биографии.
1825 год. Филарет благословляет на царство Николая
I Вешателя, благословляет его кровавую расправу над де-
кабристами.
1861 год. Пишет царю донос о замеченном им распро-
странении прокламаций, зовущих к восстанию в Литве и
Польше.
Обращает внимание недреманого ока из прокурорского
и генерал-губернаторского ведомств на деятельность «Мо-
лодой России».
Пишет проект царского манифеста об отмене крепост-
ного права. Главная идея этого проекта — ограбление кре-
стьян — объявляется «пожертвованием» «благородного
дворянства». У В. И. Ленина, таким образом, были все
основания назвать Филарета «попом-иезуитом»13.
Разумеется, политическую сторону жизни Филарета
нынешние рясоносные диссертанты обходят, замалчивают.
Но ведь в нерасторжимом единстве с монархическим кре-
до этого «отца духовенства» находилось и нравственное
его кредо, выросшее и окрепшее на почве священного пи-
сания и монархических традиций православия. Вот не-
сколько примеров, которые и без комментария позволяют
представить вторую сторону облика «замечательного ар-
хипастыря русской церкви», как величает нынче Филарета
К. Скурат, доцент Московской духовной академии.
1861 год. Из «Комитета по наказаниям», который засе-
дал под председательством сына Николая Романова, на
отзыв Филарету Милостивому направляются материалы
с предложением отменить в стране телесные наказания.
Филарет, опираясь на авторитет апостолов и отцов цер-
кви, отвечает, что, по его мнению, народ надо пороть, ибо
в порке проявляется любовь и сострадание к ближнему.
Возник дискуссионный вопрос: не усилить ли наказа-
248
ние тем мужьям, что чересчур жестоко обращаются с же-
нами? Филарет Милостивый в ответ: «Глава семейства
должен быть самодержавен в семействе. Но что будет с
его властью, если жена сможет посадить его в тюрьму или
уйти от него?» Мракобес до мозга костей, поборник кнута
и невежества — таким знала передовая Россия этого ду-
ховного владыку. Теперешние иерархи, выставляя его за
образец богословской мудрости, делают недоброе дело.
Для чего это нужно лидерам современной церкви?
Ведь открестились же они и от царей, и от прокурора свя-
щенного синода Победоносцева. Мы уже знаем, что право-
славие считает все таинства благодатными, даже в том
случае, когда их совершает недостойный. Иначе говоря,
нравственный облик священнослужителя не имеет особого
значения. Казалось бы, при таком взгляде церкви нечего
бояться осуждения ее иерархии мирянами и атеистами. Но
богословы не так просты: им, конечно же, ясно, что нрав-
ственный прогресс общества делает все более уязвимой
христианскую снисходительность к моральному уровню
духовных лиц. И вот наряду с догмой о полноценности та-
инств при недостойном служителе богословы начинают
усиливать акцент и на другой догме (она известна в пра-
вославии еще со времен Григория Нисского (IV в. н. э.);
суть ее состоит в том, что благодаря ритуалу таинства свя-
щенства посвящаемый в духовный сан «некоторой невиди-
мой силой» будто бы «преобразуется, по невидимой душе,
к лучшему»14. Мы уже не говорим о том, что эти догмы по
логике вещей исключают друг друга (если допустить, что
верна первая, то излишня вторая, если верна вторая, то
ложна первая). Но представьте на минуту невозможное:
обе взаимоисключающие догмы верны. Богословы на том
и стоят. И не зря: когда слышится ропот мирян по поводу
недостойных служителей, они опираются на первую догму,
а на вторую — почти всегда, чтобы люди верили и в мис-
249
тическую способность таинства священства преобразовы-
вать церковников к лучшему, и в то, что иерархия в целом
достойна уважения и почитания. Ну а целое состоит из
частностей. Вот и льется розовая краска по жизнеописани-
ям конкретных владык.
Кажется, нет вообще такой доблести, какой бы не укра-
сили современные церковные литераторы первого послево-
енного патриарха Сергия (Страгородского). Он и «искрен-
не преданный науке и разносторонне образованный» свя-
титель, он и «хорошо разбирался в людях», этот «рыцарь
без страха и упрека»,— так пишет о нем «Журнал Москов-
ской патриархии»15. Преподаватель московской духовной
семинарии И. Глухов шаг за шагом проследил всю его
жизнь. Но сегодня нас интересует период его ректорства
в Санкт-Петербургской духовной академии. Ведь там и
поныне чтут его «большие дарования», превозносят «дея-
тельное участие в различных ученых, просветительных,
благотворительных обществах»16 и т. д. Но почему-то, как
и И. Глухов, забывают о том, что именно в ту пору, в ка-
нун революции Пятого года епископ Сергий якшался с
Гришкой Распутиным — концентрированным воплоще-
нием омерзительной мистики. «Забывают» потому, что
этот факт сразу выявляет подлинную цену учености свя-
тителя.
Поэтому есть резон освежить этот факт в памяти пра-
вославных. Первым сановным лицом, которое обласкало
привезенного в Питер Гришку, был именно Сергий — рек-
тор духовной академии. Славу «великого старца» Распу-
тин приобрел именно в академических стенах, общаясь ис-
ключительно с ее ректором. Сергий и проторил проходим-
цу дорогу в царский дворец. Впрочем, не он один. Возил
Гришку в Зимний и епископ Феофан — духовник царской
фамилии. Видный журналист А. Шамаро, подробно иссле-
довавший историю Гришки Распутина, писал, что Феофа-
250
на считали образцом «просвещенного монашества», кото-
рое «усердно насаждал епископ Сергий Страгородский»17.
Вот вам и ученость, вот и уменье «хорошо разбираться в
людях». Прохвоста продвинули, по существу, к кормилу
царской власти. По безграмотным распутинским записоч-
кам глушились депутатские запросы в Государственной
думе, смещались и назначались сановники. Перед прохо-
димцем падал на колени сам царь и вопил:
— Ты — Христос, Григорий!
Вся русская церковь была в Гришкином кулаке: ведь
обер-прокурором был его ставленник Саблер. И Сергий
Страгородский, став уже архиепископом Финляндским,
на телефонный звонок французского посла: не у него ли
«сибирский пророк»?—отвечал по-холопски: «Они почи-
вают».
Мы не отрицаем заслуг патриарха Сергия в более
позднее время. В годы всенародной борьбы против фаши-
зма он обратился с воззванием: «Соорудим танковую ко-
лонну имени Димитрия Донского и пошлем ее на фронт,
как преподобный Сергий Радонежский послал на Куликов-
ский бой Ослябю и Пересвета». И колонна была по-
строена.
История церкви как один из разделов всеобщей исто-
рии требует объективного рассмотрения. И мрачные, и
светлые факты заслуживают равного к себе внимания.
Однако историки в рясах сплошь да рядом уклоняются от
соблюдения этого правила. Давно уже замечено, что они
охотно, с блеском красноречия пишут об участии право-
славного священства в патриотической борьбе советских
народов в 1941—1945 гг. Причем порою пишут так, словно
все без исключения священники были патриотами, словно
патриотичность их была непременным атрибутом вероис-
поведной принадлежности. Одностороннего освещения
своего участия в войне церковники придерживаются не-
251
спроста. Так исподволь затушевывается тот факт, что мно-
гие попы на территории, оккупированной врагом, служили
молебны о даровании победы воинству Адольфа Гитлера;
постепенно внедряется в умы версия об исключительном
патриотизме русской церкви (по крайней мере, канониче-
ски «правильных» ее служителей). И эта версия усваи-
вается не только людьми простодушной веры. Она про-
никает порой в отнюдь не церковную литературу, получа-
ет хождение в нашей стране и на Западе.
Бывший корреспондент консервативной «Санди Таймс»
Александр Верт в своей весьма доброжелательной книге
«Россия в войне 1941—1945» пишет, что «в какой-то мере
немцы поддерживали церковь — в этом заключался один
из элементов их антикоммунистической политики. Но в
действительности именно церкви... превратились, чего нем-
цы не ожидали, в активные центры русского националь-
ного самосознания»18. Вот как: «именно церкви...— актив-
ные центры». Словно не подпольные райкомы и обкомы
были душой и действительными центрами, вокруг которых
сплачивались все народы нашей страны в их священной
освободительной борьбе. Может быть, г-на Верта ввел в
заблуждение своим рассказом переоценивший роль церк-
вей 72-летний орловский священник? Но ведь тот служи-
тель даже с канонической, церковной точки зрения был
неважным патриотом, поскольку на богослужениях не воз-
носил, как того требует канон, имени патриарха Москов-
ского. Но эта тонкость А. Верту, видно, неизвестна. Впро-
чем, ему непонятны не только тонкости. А. Верт узнал,
что в церквах, открытых оккупантами в Орле, создавались
кружки для помощи советским военнопленным. Факт, го-
ворящий только о том, что русские люди, воспитанные
партией в духе советского патриотизма, использовали, по
существу, единственную в условиях оккупации открытую
возможность собираться вместе: в храмах они увидели
252
удобный канал для организации под видом церковной фи-
лантропии помощи измученным бойцам. А Верт из этого
факта делает вполне христианский вывод: «Церкви стали
центрами «русицизма» вопреки ожиданиям немцев, что
церкви превратятся в центры антисоветской пропа-
19
ганды» .
Правда же состоит в том, что на оккупированных гит-
леровцами территориях священники в лучшем случае «ше-
потом возносили имя Местоблюстителя,— с сентября
1943 года патриарха Сергия»20. И этот шепчущий патрио-
тизм «Журнал Московской патриархии» называет доб-
лестью. Видно, примеров действительной, открытой добле-
сти бойцов среди священников набирается маловато. Ина-
че зачем было тому же журналу в строку с большими
историческими деяниями,— например, восстановлением
Советской власти в Прибалтике — сообщать и о том, что
как раз в ту пору для воссоединения православных епар-
хий Латвии и Эстонии «был направлен в качестве экзар-
ха... митрополит Сергий (Воскресенский)»21. А в другом
месте писать о «мученической кончине... архиепископа
Иоанна (Поммера), убитого и сожженного латвийскими
фашистами»22. Ясно, что журнал стремится во что бы то ни
стало создать у его читателей впечатление о самой глубо-
кой причастности всей православной иерархии к каждому
великому деянию советских народов. Однако истина за-
ключается в том, что имена Сергия (Воскресенского) и
Иоанна (Поммера) могут создать такое впечатление лишь
у людей, питающихся односторонней, церковной инфор-
мацией.
Личность Иоанна вряд ли стоит того, чтобы украшать
ее венцом мученика. Латвийский историк 3. Балевиц сооб-
щает об этом архиепископе любопытные данные. Иоанн
еще до революции был известен как ярый монархист и
махровый черносотенец. В 20-х годах на территории бур-
253
жуазной Латвии его благосклонностью пользовались де-
сятки белогвардейских монархических организаций, сме-
тенных с советской земли очистительным ветром Октябрь-
ской революции. С одной из этих организаций («Русским
христианским студенческим движением за рубежом») у
Иоанна разгорелся конфликт. Обе. стороны в этой грызне
друг друга стоили: если Иоанн Поммер был черносотенец
со стажем, то и одному из лидеров РХСД — Иоанну Ян-
сону— было чем похвастать: он служил в свое время при-
дворным священником. Разница с Гришкой Распутиным
небольшая: «сибирский пророк» был лампадником в цар-
ской спальне, а Янсон — в Царском Селе. Словом, грызня
рясоносных монархистов закончилась тем, что Иоанна
(Поммера) его конкуренты зверски убили.
Так стоит ли над свалкой пауков в банке и теперь, ког-
да все ясно, носиться с мученическим венцом?
Заодно не лишне задаться и другим вопросом: стоит
ли пристегивать (даже на церковный лад) к преобразова-
ниям в Прибалтике митрополита Сергия (Воскресен-
ского) ?
Он прибыл в Советскую Латвию, где церкви кишели
монархистами, среди которых были и сторонники Помме-
ра и дружки его убийц. Однако с канонической точки зре-
ния их политическая ориентация для иерархов была делом
десятым. Церкви гораздо важнее то, что все эти новые
священники долгие годы числились в схизматиках — сто-
ронниках литургического общения с патриархом Констан-
тинопольским, а не Московским Местоблюстителем. Тем
не менее виновникам схизмы было оказано недопустимое
по каноническим правилам снисхождение: их митрополита
Августина сразу же прочили в заместители экзарху Сер-
гию (Воскресенскому). И вот когда Латвию оккупировали
фашисты, политическое лицо и Августина и Сергия от-
крылось во всей неприглядности. 3. Балевиц пишет, что
254
о, б а они «курили фимиам гитлеровским оккупантам, при-
зывая благословение неба на «армию освободителей», бо-
рющихся против «безбожного коммунизма»23. Здесь не
лишне напомнить, что направлялся Сергий (Воскресен-
ский) на должность главы экзархата не кем иным, как
митрополитом Сергием (Страгородским).
Экзарх стяжал себе позорнейшую славу. По предло-
жению командования гитлеровской группы армий «Север»
он взялся за организацию церковного управления на окку-
пированной территории РСФСР. Среди миссионеров, ко-
торых направлял Сергий (Воскресенский) в Псковскую
и Ленинградскую епархии, были и убийцы Поммера —
белоэмигранты из РХСД. Чтобы представить размах их
работы, достаточно назвать две цифры: «к концу августа
1942 года в «миссии» состояло 77 священников, в ее веде-
нии было свыше 200 приходов на обширной территории,
охватывавшей Псков, Гдов, Гатчину, Новгород, Старую
Руссу, Новоржев и Опочку»24. Миссионеры устраивали
десятки школ закона божьего, в задачу ‘которых входило
воспитание в детях рабской покорности захватчикам. Каж-
дому попу вменялось также в обязанность использовать
религиозные чувства верующих для примирения с фа-
шистской оккупацией, для зондажа политических настрое-
ний паствы (православная миссия действовала в тесном
контакте с гестапо).
Так канонически правильный (благословленный место-
блюстителем патриаршего престола Сергием Страгород-
ским) экзарх Сергий (Воскресенский) сомкнулся в своей
антинародной, предательской деятельности с давним анти-
советским усердием лидера неканоничного (осужденного
еще партиархом Тихоном) Заграничного архиерейского
синода митрополита Анастасия (Грибановского). Послед-
ний никогда не скрывал своих симпатий к Гитлеру. И ког-
да фашистские армии хлынули на русские земли, этот ста-
255
рый монархист в обозе оккупантов двинулся на Восток,
служа молебны о даровании победы фюреру, называя ок-
купацию «спасением святой Руси».
Вот куда может завести иногда пресловутое de jure
divino — божественное право, по которому вся иерархия
объявляется установлением самого бога, а каждый в от-
дельности священнослужитель — полномочным представи-
телем Христа на земле.
В самом деле, опираясь на это право, насквозь пропи-
танное мистикой, духовенство претендует быть выразите-
лем истин в последней инстанции. Ведь священство, заяв-
ляют богословы, судит, пасет и поучает от имени и по опре-
делению непогрешимого господа. Поучения же церкви
основываются на священном писании, в котором выражены,
как считают православные, принципы самого Христа. Но
дело-то в том, что новозаветные сочинения, как и вся Биб-
лия, в философском плане — не что иное, как эклектика,
смесь разноречивых и даже взаимоисключающих взглядов
и принципов. Отсюда — равная для проповедников лю-
бой социальной ориентации возможность оправдывать
свои дела и воззрения авторитетом Писания и нормами
божественного права.
Так оно и бывает в жизни.
Одни служители церкви (например, сторонники
Карловацкого раскола*, пастыри Литовского экзархата
военных и предвоенных лет, нынешние проповедники пра-
* Карловацкий раскол — контрреволюционная антисоветская
ветвь русской православной церкви. Названа так по имени Сремских
Карловиц — городка в Сербии, где в ноябре 1921 г. церковная
эмиграция избрала на своем соборе т. н. Заграничный русский ар-
хиерейский синод и объединилась для борьбы против Советского
Союза. «Карловчане» выступали за реставрацию самодержавия в
России, призывали западные страны к новой интервенции против
Советов, приветствовали нападение гитлеровской Германии на СССР.
256
вославия, состоящие в штатах Би-Би-Си, «Голоса Амери-
ки» и др.), опираясь на постулаты de jure divino, оправ-
дывают свою принадлежность к стану политической ре-
акции.
Другие (например, патриарх Московский и всея Руси
Алексий со своими сподвижниками), исповедуя ту же ре-
лигию Христа, отстаивая то же самое божественное право,
вносят вклад в общенародное дело антифашистской борь-
бы, участвуют в движении сторонников мира*.
Ясно, что религиозный кодекс, из которого можно по-
черпнуть оправдание столь несхожим позициям,— путево-
дитель, мягко выражаясь, ненадежный. Объект, на кото-
рый он ориентирует основные помыслы мирян,— в конеч-
ном счете все-таки потусторонний мир. И.потому опреде-
ляющей настроенностью правоверного христианина (что
бы ни делал он на земле) была и остается устремленность
* Следует, однако, помнить, что голос, возвышаемый русской
церковью в защиту мира, против империалистического разбоя, за со-
циальную справедливость, отнюдь не означает и не может означать
того, что православие пришло к тождественному с атеизмом понима-
нию природы и причин агрессивной политики капиталистических
держав, нашло верные способы борьбы против эксплуатации челове-
ка человеком. Церковь по-прежнему считает первопричиной военных
столкновений и классового гнета грехопадение наших прародителей
и уклонение с той поры всего человечества от добра, или заповедей
божьих, ко злу, олицетворенному змием-искусителем.
Отсюда — и чисто мистический характер рекомендуемых право-
славием средств борьбы «за правду общественных и международных
отношений». Митрополит Григорий, например, будучи в Нью-Йорке,
заявил, что в мире «происходит постоянно борьба двух начал: добра
и зла. Зло сильнее, т. к. оно пользуется всеми средствами, а добро —
только чистыми. Средства борьбы со злом по указанию Иисуса Хрис-
та— молитва и пост». Ему вторил архиепископ Лука: «Кровь муче-
ников, молитвы праведников должны мы противопоставить страшно-
му змию, а не вмешательство в политику». Теми же средствами («сло-
вом веры и подвигом молитвы, и благословением Божиим») поддер-
живает борцов за мир патриарх Алексий25.
17-535
257
к небу, где православный жаждет обрести вечное блажен-
ство в общении с господом.
Атеисты же предлагают человечеству научно выверен-
ный путь к достижению реальной цели на земле. Эта
цель — коммунизм, общество, в котором царствует Разум,
эмансипированный от мистических оков. Разум, который
для построения счастливой, нравственной жизни не нуж-
дается ни в мистике таинств, ни в религиозном кодексе,
по существу, обожествляющем вершителей этих таинств.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Итак, мы рассмотрели все семь таинств православного
культа. Выяснили их земное, а отнюдь не божественное,
как утверждают церковники, происхождение. Установили,
что каждое православное таинство вовсе не является чисто
христианским. Напротив, все они представляют собой
сложную смесь элементов языческих культов, которые бы-
товали до возникновения легенды о Христе. Корни же их
уходят в глубь веков — в первобытную магию, хотя цер-
ковь, как и в средние века, стоит на том, что все таинства
установил и завещал совершать православным сам Иисус.
Церковь опасливо относится даже к тем богословам,
которые пытаются «рационалистической» софистикой при-
крыть откровенно мистическое существо своих главнейших
священнодействий и всего сакраментального вероучения
христианства. Особое усердие апологеты православия про-
являют в связи с расширяющимся влиянием на массы ма-
териалистического мировоззрения. Уже упоминавшийся
профессор-протоиерей Н. В. Чепурин, намечая курс для
современного апологетического богословия, говорил без
обиняков: нельзя, мол, отдавать «слишком большую дань
человеческому рассудку, притязания которого на область
догматических истин должны быть решительно отвергну-
17
259
ты». Хороша же истина, для отыскания которой рассудок
объявляется излишним! У таких ортодоксов мистицизма,
подчиняющих разум и знание религиозной вере, немало
ревностных сторонников. Один из них, глава сербской
православной церкви, патриарх Герман в беседе с делега-
цией Московской патриархии заявил вполне определенно:
«Самое главное — не упустить ни одной йоты в вероуче-
нии святого православия».
Церковь как огня боится научного, аналитического
подхода к рассмотрению таинств. Ученые богословы, круп-
нейшие иерархи и рядовые проповедники всячески стара-
ются нейтрализовать воздействие на умы и сердца людей
философской, исторической, этнографической, этической,
языковедческой, искусствоведческой и всякой другой на-
учной критики культа и догматов. Утверждения духовен-
ства, что священник, совершающий таинства, как и миря-
нин, участвующий в них, не обязательно должны быть
нравственными, что, несмотря на их порочность, сам факт
совершения таинства низводит на них благодать, направ-
лены к тому, чтобы помешать продвижению в массы тру-
дящихся материалистических взглядов, морально-этиче-
ской, медицинской, эстетической, педагогической куль-
туры.
Таким образом, мы выявили и вред, какой наносится
культовой практикой духовенства интеллектуальному раз-
витию и росту социального самосознания личности.
Итак, совершенно очевидно, что многие современные
защитники православной веры, как и древние учители
церкви, выступают в качестве воинствующих мистиков,
непреклонных противников подлинно научного знания,
материалистического мировоззрения. И пропаганда та-
инств, непрерывное приобщение к участию в них как мож-
но большего числа верующих и неверующих остается в их
260
идеологической борьбе за души одним из основных видов
оружия.
Настоящая книга в ряду с другой литературой, обра-
щенной против культа, дает пропагандистам атеизма тот
материал, используя который, нужно разрушать веру в
сверхъестественное, веру в благодать и чудесную силу
таинств. И если в сочетании с внедрением безрелигиозных
обрядов эта книга поможет атеистам, если они увидят
в ней полезное подспорье в своей благородной борьбе за
умы и сердца, против ядовитого угара мистицизма, автор
сможет считать, что труд его не был напрасным.
ПРИМЕЧАНИЯ
К предисловию
1 Э. И. Лисавцев. Новые советские традиции. М., 1966, стр. 31.
2 Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Энциклопедический словарь.
СПб, 1901, т. XXXII, полутом 63, стр. 478.
3 Там же.
4 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, стр. 27.
К главе первой
1 «Пространный христианский катихизис православныя кафоли-
ческия восточныя церкви», ч. 1 («О вере»), раздел «О крещении»
(далее для краткости — «Пространный катихизис»).
2 «Журнал Московской патриархии» (далее — ЖМП), 1967, № 3,
стр. 34.
3 См.: В. А. Черняк. О преодолении религиозных пережитков.
Опыт конкретно-социологического исследования по материалам
Алма-Атинской области. Алма-Ата, 1965, стр. 29.
4 См.: «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О крещении».
5 См.: газета «Балхашский рабочий», 1958, 9 марта (ст. М. Сол-
танова «Таинство крещения»).
е Н. В. Гоголь. Собр. соч., т. 3, М., 1966, стр. 135.
7 См.: журнал «Сельская новь», 1968, № 5, стр. 39 (ст. Ю. Алек-
сандрова «Родословная церковной свечи»).
8 Там же.
9 См.: журнал «Наука и религия», 1963, № 8, стр. 28—31
(ст. Ю. Александрова «Свечная коммерция»).
10 См.: «Церковь в истории России». М., 1967, стр. 174.
11 «Наука и религия», 1960, № 9, стр. 37.
262
,2 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О крещении».
13 А. Ранович. Происхождение христианских таинств. М. — Л.,
1931, ггр. 104.
14 Там же.
15 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства (цит. по сб.:
К. Маркс и Ф. Энгельс. О религии. М., 1955, стр. 263).
16 См.: «Пространный катяхизис», ч. 1, раздел «О крещении».
17 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства (цит. по сб.:
К. Маркс и Ф. Энгельс. О религии. М., 1955, стр. 263).
18 ЖМП, 1948, № 3, стр. 37.
19 Там же.
20 А. Ранович. Происхождение христианских таинств, стр. 71.
21 А. Осипов. Катихизис без прикрас. М., 1963, стр. 128.
22 ЖМП, 1967, № 2, стр. 73.
23 ЖМП, 1962, № 5, стр. 49—60.
24 Д. Ф. Штраус. Жизнь Иисуса, т. 1 (в переводе М. Синявского).
М., 1907, стр. 11.
25 См.: И. Д. Амусин. Находки у Мертвого моря. М., 1964, стр. 47.
28 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства (цит. по сб.:
К. Маркс и Ф. Энгельс. О религии. М., 1955, стр. 262).
27 См.: И. Д.' Амусин. Находки у Мертвого моря, стр. 21.
28 Там же, стр. 48.
29 См. фрагмент в книгах: С. Ф. Алмазов, П. Я. Питерский. Празд-
ники православной церкви. М., 1962, стр. 221; Н. И. Голубцова.
У истоков христианской церкви. М., 1967, стр. 83.
30 «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие
его сочинения». М., 1960, стр. 130.
31 Там же, стр. 129.
32 Там же, стр. 128.
33 А. Донини. Люди, идолы и боги. М., 1962, стр. 186.
34 Там же.
35 Там же.
38 Иосиф Флавий. Иудейская война, П, 8 (цит. по кн.: «Хресто-
матия по истории древней Греции». М., 1964, стр. 620).
37 См.: 3. Косидовский. Когда солнце было богом. М., 1968,
стр. 200.
38 А. Донини. Люди, идолы и боги, стр. 187.
39 Н. И. Голубцова. У истоков христианской церкви, стр. 83.
40 ЖМП, 1948, № 3, стр. 54.
41 И. А. Рябов. Во глубине России. М., 1967, стр. 332—335 (см.
фельетон: «Саратовская купель», впервые опубликованный в
1949 г. в «Правде»),
263
42 Там же.
43 Кирилл Иерусалимский. Огласительные поучения, 13, 36 (цит.
по «Пространному катихизису»),
44 ЖМП, 1953, № 3, стр. 46.
К главе второй
1 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О миропомазании».
2 А. Ранович. Происхождение христианских таинств, стр. 111.
3 Там же.
4 Там же.
5 Макарий. Догматическое богословие. СПб, 1857, т. II, ч. II,
стр. 243.
6 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О миропомазании».
7 М. Кубланов. Новый завет. Поиски и находки. М., 1968, стр. 27.
8 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О миропомазании».
9 Там же.
10 Цит. по кн.: «Азбука. Начальное обучение человекам, хотящим
обучиться книге божественного писания». М., типография
Троицко-введенской церкви, 1907, стр. 12.
11 Там же. *
12 «Исторический вестник», 1883, № 5—6, стр. 255.
13 Макарий. Догматическое богословие, стр. 76.
14 ЖМП, 1952, № 1, стр. 03.
15 ЖМП, 1963, № 5, стр. 16—22.
К главе третьей
1 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства (цит. по сб.:
К. Маркс и Ф. Энгельс. О религии. М., 1955, стр. 263).
2 Ириней (цит. по кн.: А. Ранович. Происхождение христианских
таинств, стр. 31).
3 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О причащении».
4 Там же.
5 Там же.
6 Там же.
7 Е. Ярославский. О религии. М., 1957, стр. 141—142.
8 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О причащении».
9 Л. Тодетой. Собр. соч., т. 13. М., 1953, стр. 137—139.
10 Д. Юм. Естественная история религии. Юрьев, 1909, стр. 37.
11 Иоанн Дамаскин. Кн. 4, гл. 13, ст. 7 (цит. по «Пространному
катихизису», ч. 1, раздел «О причащении»).
264
12 А. В. Луначарский. Почему нельзя верить в бога? М., 1965,
стр. 296—300 (ст. «Пасха»).
13 Там же.
14 А. Ранович. Античные критики христианства. Фрагменты из
Лукиана, Цельса, Порфирия и др. М., 1935, стр. 115 (фрагмент
из «Октавиуса» Минуция Феликса «Цецилий»).
15 «Обращение краснодарского митрополита Виктора к духовен-
ству» (цит. по кн.: «Ежегодник Музея истории религии и ате-
изма», т. VII. М.— Л., 1964, стр. 110).
16 См.: ЖМП, 1962, № 7.
17 А. С. Серафимович. Соч., М., 1934, стр. 423—424.
18 Ф. Энгельс. Письмо Фридриху Греберу от [12]—27 июля 1839 г.
(цит. по кн.: Ф. Энгельс. Статьи. Письма. 1838—1845. М., 1940,
стр. 522).
К главе четвертой
1 «Пространный катихизис», ч. 1, раздел «О браке».
2 «Канунник» («Собрание акафистов»). Киев, в типографии Киево-
печерской успенской лавры, 1895, стр. 1.
3 Л. Фейербах. Сущность христианства. М., 1965, стр. 291.
4 Там же.
5 Там же.
6 В. А. Черняк. О преодолении религиозных пережитков, стр. 34.
7 См.: «Записки иностранцев о восстании Степана Разина». Л.,
1968, стр. 115—119.
8 См.: «Наука и религия», 1965, № 10, стр. 12.
9 Цит. по кн.: Ю. Рюриков. Три влечения. М., 1968, стр. 3.
10 ЖМП, 1946, № 2, стр. 15, а также: ЖМП, 1948, № 3, стр. 25.
11 В. Иконников. Русская женщина Накануне реформы Петра Ве-
ликого и после нее. Киев, 1874, стр. 46.
12 См.: «Современник», 1863, № 5, (том XCVI), раздел «Новые
книги».
13 Цит. по кн.:М. Писманик. Отношение религии к женщине. М.,
1964, стр. 16—17.
14 Л. Толстой. Анна Каренина. М., 1947, стр. 344.
15 ЖМП, 1948, № 3, стр. 25.
16 ЖМП, 1953, № 3, стр. 55.
17 См.: «Добротолюбие», т. 1, изд-е 2. М., 1883, стр. 1.
18 См.: «Материалы для истории раскола за первое время его
существования», т. III. 1878, стр. 312—313.
19 М. Ломоносов. Избранные философские произведения. М., 1950,
стр. 602.
265
20 ЖМП, 1953, № 3, стр. 52.
21 Там же, стр. 53.
22 Там же.
23 Там же, стр. 54.
24 М. Писманик. Отношение религии к женщине, стр. 26.
25 См.: Ф. Фаррар. Жизнь и труды св. апостола Павла. СПб,
1879, стр. XII и др.
26 См.: К. Цеткин. Воспоминания о Ленине. М., 1955, стр. 57.
27 Р. Нойберт. Новая книга о супружестве. М., 1966, стр. 186 и
далее.
К главе пятой
1 См.: Аристотель. Об искусстве поэзии («Поэтика»). М., 1957,
стр. 56, а также: В. А. Петровский. Сочинение Аристотеля о
поэтическом искусстве (вступ. ст. к тому же изданию «Поэти-
ки»), стр. 29—35.
2 «Искусство Ф. И. Шаляпина (антология граммофонных запи-
сей)». М., Всесоюзная фирма «Мелодия», 1967, пластинка № 7.
3 «Пространный катихизис», ч. I, раздел «О покаянии».
4 А. Осипов. Катихизис без прикрас, стр. 138—139.
8 Там же.
8 См.: В. Шердаков. Евангельская нравственность и гуманизм.
Л., 1967, стр. 78.
7 Ф. Вольтер. Избранные произведения. М., 1947, стр. 527.
8 См.: В. А. Черняк. О преодолении религиозных пережитков,
стр. 28.
9 См.: сб. «Как мы беремся с сектантством». Алма-Ата, 1965,
стр. 74—75.
10 Н. Красников. В погоне за веком. М., 1968, стр. 118—119.
11 И. Амусин. Находки у Мертвого моря, стр. 48.
12 Цит. по сб.: «Античное общество». М., 1967, стр. 289.
13 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 6, стр. 264.
14 ЖМП, 1967, № 10, стр. 35.
15 Там же, стр. 36.
16 ЖМП, 1950, № 5, стр. 36—39.
17 См. ст.: Ив Моро. Западная Германия в эпоху неонацизма
(в сб.: «НДП—новая нацистская партия». М., 1968, стр. 139).
18 См. ст.: В. Ушаков. Под колокольный звон («Казахстанская
правда», 1960, 31 июля).
19 См. ст.: П. Калюжный. Под сводами святого храма («Инду-
стриальная Караганда», 1968, 13 июля).
266
20 ЖМП, 1950, № 5, стр. 39.
21 Л. Фейербах. Сущность христианства, стр. 284.
К главе шестой
1 А. Ранович. Происхождение христианских таинств, стр. 127.
2 Там же, стр. 120.
3 «Пространный катихизис», ч. I, раздел «О елеосвящении».
4 См.: «Пространный катихизис» (там же), а также: Евангелие
от Марка, гл. 6, ст. 13.
5 ЖМП, 1950, № 11, стр. 39.
6 Л. Толстой. Война и мир, т. 1, М., 1968, стр. 107.
7 В. Неговский. От смерти к жизни. М., 1964, стр. 13.
8 ЖМП, 1946, № 10, стр. 5.
9 ЖМП, 1950, № 11, стр. 39.
10 Там же.
11 А. Осипов. Катихизис без прикрас, стр. 141.
12 ЖМП, 1950, № 10, стр. 24.
13 См.: Митрополит Николай. Слова и речи, т. II. М., издание
Московской патриархии, 1947, стр. 289—297, а также: ЖМП,
1952, № 4, стр. 46.
14 ЖМП, 1967, № 9, стр. 34.
15 ЖМП, 1952, № 4, стр. 47.
16 ЖМП, 1950, № 10, стр. 24—27.
17 Там же.
18 См. ст.: И. Иванов. Нужна ли вера в бессмертие души? Ответ
православному архиепископу Иоанну Сан-Францисскому (князю
Шаховскому) в журн. «Наука и религия», 1968, ЗМе 10, стр. 22.
19 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 610—611.
20 ЖМП, 1952, № 4, стр. 46.
21 См. сб.: «Казахстан Советский», Алма-Ата, 1968, стр. 272.
22 См.: «Советский Союз», 1966, № 2, стр. 52.
23 А. Шахов. В камышах Балхаша. М., 1959, стр. 375.
К главе седьмой
1 ЖМП, 1962, № 9, стр. 61.
2 См., например, отчет: «Наречение и хиротония архимандрита
Феодосия (Дикуна) во епископа Переяслав-Хмельницкого, вика-
рия Киевской епархии» (ЖМП, 1967, № 8, стр. 12).
3 ЖМП, 1962, № 9, стр. 59.
4 Там же.
267
5 А. Ранович. Происхождение христианских таинств, стр. 207.
6 Там же, стр. 208.
7 См.:А. Осипов. Путь к духовной свободе. М., 1960, стр. 15.
8 ЖМП, 1962, № 9, стр. 55.
9 Там же, стр. 55—56.
10 Там же.
11 См.: ЖМП, 1962, № 9, стр. 61, а также: А. Хомяков, т. II,
стр. 15.
12 См.: доклад проф. Ленинградской духовной академии Н. Ус-
пенского на богословских собеседованиях в Арнольдсхайме
«Спасение верой» (опубликован в ЖМП, 1960, № 9, стр. 39).
13 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 4, стр. 431.
14 Григорий Нисский. Творения (в русском переводе), ч. 8. М.,
1871, стр. 6—7, а также: ЖМП, 1962, № 9, стр. 60.
15 ЖМП, 1967, № 3, стр. 59—70; № 10, стр. 34.
16 Там же.
17 См.:А. Шамаро. О чем умалчивает церковный календарь. М.,
1964, стр. 51.
18 А. Верт. Россия в войне 1941—1945. М., 1967, стр. 501.
19 Там же, стр. 502.
20 ЖМП, 1967, № 10, стр. 46.
21 Там же, стр. 43.
22 Там же, стр. 39.
23 3. Балевиц. Православная церковь Латвии под сеньк) свастики
(1941—1944). Рига, 1967, стр. 24.
24 Там же, стр. 31.
25 См.: ЖМП, 1952, № 12, стр. 5; 1950, № 5, стр. 32 и др.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие , .
Глава первая, О ТАИНСТВЕ КРЕЩЕНИЯ
Мистика в белом халате.............
Таинство без покрова тайны
Крест над «иорданью»...............
Глава вторая, О ТАИНСТВЕ МИРОПОМАЗАНИЯ
Недокрестили? .....................
Как невидимое миро стало видимым
Мистика не хочет отступать ....
Глава третья, О'ТАИНСТВЕ ЕВХАРИСТИИ .
Беседа о причастии ......
Что такое «снедь» пасхальная? .
Литургическая «кухня» и богоядение
Родословная жертвоприношений
О трех китах ритуала причащения .
Глава четвертая, О ТАИНСТВЕ БРАКА
Огонь, сжигающий узы любви ,
Библейские истоки женофобии ,
Без свеч, без певчих
3
15
23
46
57
62
74
81
85
93
103
108
120
130
154
269
Глава пятая, О ТАИНСТВЕ ПОКАЯНИЯ.............165
Обезличивание личности . .....................—
Позлащенная узда .......................169
Церковная легенда и свидетельства истории . . . 183
Глава шестая, О ТАИНСТВЕ ЕЛЕОСВЯЩЕНИЯ .... 201
Современные кутейники ....................—
Истоки «злого шепота»....................212
Глава седьмая, О ТАИНСТВЕ СВЯЩЕНСТВА..........225
De jure divino — что это такое? ...... —
Эстафета колдовского освящения...........230
От бога ли иерархия?.....................239
О чем умалчивает «ЖМП»...................247
Послесловие »,................................259
Примечания . , ............ 262
Сулацков А. А.
Семь таинств. Критика мистических основ православного куль-
та. Алма-Ата, «Казахстан», 1969.
272 с.
Сулацков Алексей Ананьевич
СЕМЬ ТАИНСТВ
Редактор А. Дудкина. Техн, редактор М. Злобин.
Худож. редактор В. Ткаченко. Обложка художника П. Жилякова.
Корректор Л. Арнгольдт,
Сдано в набор 6/VIII 1969. Подписано к печати I3/XI 1969 г.
Формат 70X 1081/за—8,5=11,9 п. л. (12,3 уч.-изд. л.).
УГ03936. Тираж 12800. Цена 45 коп.
Издательство «Казахстан», г. Алма-Ата, ул. Кирова, 122.
Заказ Nt 535. Типография № 2 Главполиграфпрома Госкомитета
Совета Министров КазССР по печати, г. Алма-Ата,
ул. Карла Маркса, 63.