Автор: Иванов В.В. Топоров В.Н. Цивьян Т.В.
Теги: история и критика мировой литературы и литературы отдельных стран история россии русская культура серебряный век
ISBN: 5-86463-001-2
Год: 1993
Текст
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
НАУЧНЫЙ СОВЕТ
ПО ИСТОРИИ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
СЕРЕБРЯНЫЙ
ВЕК
В РОССИИ
ИЗБРАННЫЕ СТРАНИЦЫ
Москва, 1993
РАДИКС
ББК 83.3/2/1
С 32
Редколлегия:
Вяч.
Вс. Иванов,
Т. В. Цивьян
В. Н. Топоров,
Издание осуществлено
при содействии И ПФ «Полимед»
г 4402000000-001
Iм2/03/-93
ISBN 5-86463-001-2
С; Иванов Вяч. Вс., составление
t ) Левин Ю. И.
Q Гиндин С. И.
(С Рицци Д
g) Аникин А. Е.
Q Топоров В. Н., статья,
публ икания, составление
Cg Богомолов И. А.
<(_• Тимофеев А. Г.
С; Ван дер Энг-Лидмейер Ж.
( Черны4' В. А.
Q Цивьян Т. В., статья.
составление
(!) Сидоренко В. Г.,
оформление обложки
(с «Радикс»
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
То явление, которое раньше всего было осознано
в русской культурной диаспоре и гам же было окрещено
«Серебряным веком» с отнесением этого понятия прежде
всего к ли гературе, попало в сферу нашего внимания как
нечто целое относительно недавно. Точнее было бы ска-
зать. что оно становится известным у нас лишь в самые
последние годы, если говорить о сколько-нибудь значи-
тельном читательском круге. Но сейчас важнее другое: при
всей неполноте и нередко неадекватности знания того, что
называют «Серебряным веком», права наследования на
пего уже заявлены, и некое умозрительное завещание, до-
шедшее до нас оттуда с чудовищно противоестественным
опозданием, эти права подтверждает.
Несмотря на противоестественность задержки на-
шей вс 1 речи с «Серебряным веком» в России, (но и в силу
ее), нынешнее знакомство или даже своего рода братание
происходит очень быстро, бурно, увлеченно и, что естествен-
но, не всегда достаточно органично и с соблюдением ме-
ры, последовательности, вкуса, с пониманием как всего
более широкого контекста, в котором это явление возни-
кло, так и глубинных смыслов, в нем отражаемых. Телео-
логическая доминанта остается почувствованной и тем
более прочувствованной и пережитой как свое назначение
лишь немногими. И о том, какой духовный ресурс в на-
шем будущем пути составляет наследие «Серебряного ве-
ка», догадываются тоже далеко не все. Не случайно, что
впервые входящие в этот храм или уже успевшие стать не-
офитами прежде всего оказываются поражены богатей-
шим разнообразием открывающейся картины, обилием
ее бысгросменяющихся слов и типов, общим впечатле-
нием яркости и мощности две гения творческого гения.
При всей естественности такой реакции нужно помнить
о подстерегающем нас общем соблазне, к которому ведут
*резмерная впечатлительность и ее частая родственни-
ца мечтательность. Этот соблазн—в отдаче себя «оча-
рованию» зримого, чувствуемого, воспринимаемого,
в ограничении себя только радостью самого созерцания,
«эстетическим», в утрате контроля со стороны того, что
Г. Флоренский называл «логической совестью», в прене-
брежении аскетически-трезвеппым аспектом познания и
в атрофии того чувства долга перед познаваемым, кото-
рое указывает, как нам должно распорядиться как бы с не-
ба упавшим неожиданным наследством. Душа, которая
«томится среди очарования», как сказал гол же автор,
«еще не есть любовь... а только любовь есть подлинная
сила синтеза и единства».
Именно синтезу и единству учи г нас прежде всею
«Серебряный век» русской литературы, увиденный в той
целостности, которая обнимает собой многое и разное,
что входит в ее состав, и сама от этого только возрастает.
Для уяснения этой целостности необходимо представить
себе весь культурно-исторический контекст, в котором ху-
дожественная литература стоит в одном ряду с искус-
ством, наукой, философией, религией и переживается и ее
творцами, и ее читателями как жизнестроителыюе зада-
ние, как некая реальнейшая из реальностей. Единство
и синтез, как и стоящая за ними и ими движущая любовь,
ориентируют на то. чт обы решат ь вопросы, относящиеся
к сфере in spe, на подлинной глубине, обращаясь к гой
высшей логике, что определяется не столько ее собствен-
ными правилами, сколько смыслами, за всем этим стоя-
щими и от брасывающими тень на все имеющее стать, ко-
торое само преформируется ими. Смысл—до всего и по-
сле всего, а между этими «до» и «после»—муки рождения
новых смыслов, мистерия воплощения их и приведения
высших своих потребностей в соответствие в эт ими смы-
слами, как зеркало отражающими единый и целостный
смысл.
Создатель философии всеединства и один из родона-
чальников экуменического движения, автор «Трех разго-
воров», «О смысле любви» и «Трех свиданий», великий
мистический поэт Владимир Соловьев—предтеча того
удивительного возрождения духа, кот орое названо «Сере-
бряным веком», и в этом качестве он по праву открывает
эту книгу как ключевая ее тема.
4
IO. И. Левин
ИНВАРИАНТНЫЕ СТРУКТУРЫ
В ФИЛОСОФСКОМ ТЕКСТЕ:
ВЛ. СОЛОВЬЕВ
ВВЕДЕНИЕ
Внимательное чтение философских текстов Вл. Соло-
вьева (далее С.) показывает, что в основе большей их ча-
сти лежит некий единый «образ», «парадигма», или «схе-
ма» условно можно назвать ее «основной схемой» (ОС),
или «схемой всеединства»,—являющаяся, таким образом,
инвариантом философии С. и обусловленная, по-
видимому, соловьевской интуицией изоморфизма (или,
по крайней мере, гомоморфизма) всех частных сфер жи-
зни и мысли. Целью настоящей работы является экспли-
кация этой инвариантной схемы (разд. 1) и рассмотрение
се конкретных интерпретаций в текстах С. на разном те-
матическом материале (последующие разделы).
В идеале—для меня неосуществимом—я вижу в ОС
некий абстрактный механизм, вроде исчисления или алго-
ритма, такой, что если на вход его подается некоторая жиз-
ненная или ментальная сфера, упорядоченная и форма-
лизованная в виде базы данных, то на выходе мы должны
получить результаты типа: каков предполагаемый путь
развития этой сферы; как она должна быть организована:
в чем недостатки и достоинства ее нынешнего устройства
и функционирования и т. д.
С другой стороны, эта работа мыслится как кратчай-
ший конспект большей части философских и публицисти-
ческих работ С. пли, если угодно, как путеводитель по его
гворчес1ву.
Я отдаю себе отчет в недостатках такого «модельно-
го» и схематизирующе-копспективного подхода—это
прежде всего заведомое упрощение и логизирование объ-
ск'га анализа. Позволю себе, одпако, обратить внимание
11 на его достоинства. Весь комплекс философских pa6oi
сапного автора становится обозримым и более доступ-
ным для восприятия и усвоения, хотя бы первоначально-
го Давая взгляд с птичьего полета, игнорирующий детали
и глубины, он позволяет зато, подобно мелкомасштабной
карте, лучше увидеть единство целого, а может быть,
и проследить в основных чертах эволюцию автора. Такой
подход, далее, позволяет читателю, не разделяющему, на-
пример, религиозных взглядов автора и тем более мисти-
ческих элементов его философии, все же достаточно пол-
ноценно воспринять его идеи 1 — пусть даже при этом
многое окажется элиминированным. Наконец, этот под-
ход эксплицирует «структурность» и «системность» фило-
софии С., что сближает ее с определенным мощным пото-
ком мысли XX в. и тем самым приближает к широко-
му кругу современных чи тателей — носителей «системно-
структурного» мышления.
И тут я хочу высказать свое убеждение, что сегодня
нам, как никогда, необходима философия: и разработка
фундаментальных проблем, и популяризация достижений
мировой философской мысли. Образовавшийся в нашей
стране идеологический вакуум должен быть заполнен,
и нс скороспелыми идеологическими же поделками, а чем-
то, могущим напитать душу и подвигнуть на дела. Из од-
ного только доморощенного здравого смысла да обрыв-
ков Маркса и Энгельса не скроить «нового мышления» —
оно может базироваться лишь па добротном философ-
ском фундаменте. Презрение к философии, особенно сре-
ди представителей точных наук и технической интеллиген-
ции. вольно и певолыю воспитывавшееся десятилетиями
преподавания диамата и шельмования «идеализма», дол-
жно быть преодолено, а это может быть сделано прежде
всего популяризацией «настоящей» философии. И мне
кажется, что философия Вл. Соловьева могла бы сыграть
важную роль в преодолении этого презрения и построе-
нии этого фундамента. Здесь существенны такие черты
этой философии, как ее синтетический характер, далекий
при этом от эклектизма, ибо соловьевский синтез про-
никнут мощной основной идеей — идеей всеединства; как
гармонический союз науки и религии, ею осуществляе-
мый: как высокая духовность и обращенность не толь-
ко к разуму, но и к сердцу; как оптимистический (если
отвлечься от эсхатологических предсмертных сочинений),
конструктивный и действенный характер. В контексте фи-
лософской мысли XX в. с ее склонностью к крайностям
бездуховного сциентизма (как будто в мире нет ничего,
кроме аксиом геометрии и принципа причинности) и ката-
строфического иррационализма (как будто в жизни нет
6
ничего, кроме Тоски. Заботы и пограничных ситуаций) со-
чинения Соловьева с их гармоническим мироощущением
и охватом всей полноты жизни — как глоток свежего воз-
духа. Можно упомянуть и о многочисленных предвосхи-
щениях Соловьевым сугубо современных проблем — от
жологии до преподавания языков в национальной школе,
и все это не по случаю, а в рамках единой вссохва тыкаю-
щей концепции.
И в заключение несколько слов pro domo sua. В этой
работе автор использовал свой опыт—и. разумеется,
опыт своих коллег—анализа поэтических структур и пре-
жде всего поэтической семантики, приложив его к фило-
софскому материалу. Другие подобные работы на мате-
риале философии мне нс известны, если не считать работы
И. Д. Левина (1901 —1984), моего отца, о философском ра-
ционализме XVIII в., написанной в 1922 г., где труды Де-
карта, Спинозы и Лейбница рассмат ривались как единый
синхронный текст и выявлялись его, говоря современным
языком, инварианты. Она была рекомендована к печати
Г. Г. Шпетом и должна была выйти в издательстве «Aca-
demia», но запрещена цензурой в 1924 г. и уничт ожена ав-
тором в начале 1953 г. Памят и от ца и его погибшей рабо-
ты я и посвящаю эту статью.
I. ОСНОВНАЯ СХЕМА
1. Универсум
и его органическая и реальная структуры
ОС предст авляет собой описание некоего абстрактно-
ю универсума (У), представляющего собой множество
элементов, один из которых выделен и будет обозначать-
ся ВН (высшее начало2) а остальные будем называть
просто элементами (3,), или частными элементами3. На
У заданы два класса отношений. Во-первых, естествен-
ные^ или органические, имманентно присущие У, уста-
новленные раз навсегда и неотменяемые:
I) естественного (органического) доминирования (»).
2) естественной (органической) связи (~)4.
При этом Vi [(ВН »9j) & (3j ps ВН)], т. е. ВН естествен-
но доминирует над всеми Эь и каждый 3j естественно
связан с ВН; а кроме того, эти отношения имеют место
Для определенных пар Э;. Отношение » устанавливает в
У некоторую, может быть, нестрогую иерархию: одни 3j
оказываются «выше», или «совершеннее», других 5. Эт а им-
7
манентная структура обусловливаем уникальность каждо-
го 9j и его «естественное место» в У. «не равны, по рав-
ноценны» и все «необходимы для всецельиой полноты»
У (1, 286)*.
Во-вторых, в У устанавливается (действием ВН. отде-
льных 9j или извне) система реальных отношений:
1) (реального) доминирования (>).
2) (реальной) связи (~),
3) тождества, смешения. или слияния (=).
Эти отношения в отличие ом органических могут для
каждой данной пары и устанавливаться, и отменяться.
2. Состояния универсума. Норма
Структуру реальных отношений, установившуюся
в У (или в каком-либо его подмножестве), будем называть
положением вещей, или состоянием У.
Будем различать при типа состояний:
1) норма', соответствие реальной структуры имма-
нентной, т.е.: Vi.j [(ВН > 9,) & (9j ~ ВН) & ((9j > 9=)
(Э) » 3j))&((3j -v 3j)<^(9j 9р)& n(9j = Эр](всеотпоше-
ния реального доминирования и реальной связи имеют ме-
сто тогда и только тогда, когда имеют место соответст-
вующие органические отношения; пи один из 9, пе тож-
дествен другому);
2) ненормальное положение—когда какие-либо из ча-
стей этой формулы не выполнены;
3) идеал—см. ниже.
Элементам 9, могут быть присущи ментально-
волевые и действенные потенции, описываемые предика-
тами 2-го порядка: Des (Э|,А) (Э{ желает (стремится, что-
бы) А, где А — некоторое положение вещей) и Cans (9j,A)
(9j каузирует А).
Нормальное положение вещей получает у С. следую-
щие характеристики—эксплицируемые в нашей модели
через введенные отношения:
самостояте пяюсть 9j: V[I Sj[ “I (9j = Эр & ((9j > 9, =>
(9j» 9j))] (элемент не тождествен никакому другому и
* Все ссылки на сочинения Соловьева даются по изданию: Собрание
сочинений Вл. С. Со ювьсва. 2-е изд. СПб., 1911—1914. Т I—Х = псрвыс 10
томов издания: Собрание сочинений В. С. Соловьева, фототипическое
издание, Брюссель. [Б. г.] Т. I XIV; ссылки на г. XI - XII даются по это-
му последнему изданию. В цитатах все отточия означают пропуски тек-
ста, все курсивы авторские*.
реально подчинен какому-лиоо другому элементу, толь-
ко если он органически подчинен ему);
свободная множественность (многообразие):
Vij'_l(3i = Эр (никакой элемент не тождествен никакому
другому):
свобода: самостоятельность всех Э;;
единство б: Уц[(Э,- Эр => (Э8 ~ Эр] (любые два эле-
мента. органически связанные, связаны и реально);
внутренняя целость (цельность): единство & V,-[(BH >
эа&(э,~ вил (все элементы реально подчинены ВН
и реально связаны с ним).
Все эти характеристики вытекают из общей формулы
нормы и являются ее частными аспектами. Можно доба-
вить сюда еще свободное подчинение (низшего высшему):
УЦ[((Э-, » эр => DesOj Э, > Эр & Oi > Эр) & Des(3i ВН >
Эр & (ВН > Эр], т. е. если какой-либо 3; естественно доми-
нирует над Э? то этот Э,- желает реально подчинить-
ся 3j и действительно подчиняется; каждый элемент же-
лает реально подчиниться ВН и действи тельно подчиняется.
Состояние нормы С. часто характеризует также сло-
вами: солидарность, согласие, внутреннее свободное со-
единение, свободное общение. Этим терминам соответ-
ствует. по-видимому, конъюнкция свободы, цельности (в
том числе единства) и свободного подчинения.
3. II е ы о р м а л ь и ы с с о с т о я н и я
Отклонения от нормы могут происходить в двух ос-
новных направлениях: грубо говоря, в сторону ненорма-
льного усиления или, наоборот, ослабления связей.
Первый тип отклонения С. характеризует словами:
однообразие, неподвижность, слитность, смешение, без-
различие, неотделенпостъ, мертвое (внешнее) единство,
обезличение. В пределе это означает безраздельное го-
сподство отношения = : Vij(3i = Эр.— частные элементы
неразличимы и сливаются в безразличную массу. На до-
лю ВН остается функция деспота, осуществляющего по-
давление этой массы, т.е. отношение ВН > Э; не сопрово-
ждается Э| ~ ВН.
Второй тип отклонения от нормы требует более де-
тального описания, для которого мы введем унарные пре-
дикаты:
обособление Э; (= отделение, выделение, замкнутость,
утверждение себя в своей осибости): 06(3,) = —1
9
(3j Эр, т.е. 3j не имеет реальной связи ни с каким дру-
гим элементом;
отпадение 3( от высшего начала'.
"1(3,. - ВН)
3j) (нет ни реальной связи с ВН, ни реально-
го подчинения ему);
самоутверждение Эр П(ВН > 3j)&Vj[Des(3L3i > Эр
& “I (3j > Эр , т. е. элемент хочет реального доминиро-
вания над всеми и не подчиняется никому, в том числе
и ВН (Des здесь выражает притязания Э, на господство)',
эгоизм 3j: Eg(3{) = обособление & отпадение от ВН
& самоутверждение.
Положение вещей, к которому приводит господство
обособления, может быть названо раздробленностью,
разъединением. разделением’. VlO6(9i).
Обособление обычно сопровождается отпадением от
ВН и самоутверждением, т.е. приводит к эгоизму,
а всеобщее господство эгоизма создает состояние анар-
хии: VjEg(3i).
В отличие от состояния разъединения как такового,
которое может быть и стабильным, состояние анархии
внутренне противоречиво, ибо приводит к столкновению
взаимно противоречащих Des и чревато рознью, разладом,
раздором, соперничеством. враждой, борьбой, насилием:
оно может приводить к подавлению одних элементов
другими (3j подавляет Э? если ~|(3j » 3j)& (3, > Эр
&Des (3^ “I (9j > Эр),— Эр органически нс доминируя
над 3j, реально подчиняет его, причем гот не желает быть
подчиненным Эр
Обособление и самоутверждение какого-либо Э,
порождают в нем ограниченность, односторонность —
и вместе с тем состояние исключительноепш, которое
в пределе может привести к утверждению себя в качест ве
ВН. Тот же процесс С. описывает и в других терминах: са-
молюбие'— самомнение — самодовольство — самообожание
(= самообожение). Такой процесс связан с «субъектив-
ной)' перестройкой структуры У. Самоутверждающий-
ся 3j может принять свою окрестность . остальные эле-
менты которой он подчинил, за весь универсум,— и соот-
ветственно себя за его ВН: обособившийся же, порвав-
ший все свои связи Эр ставший «изолированной гон-
кой», может солипсически свести весь У к себе самому (so-
lns rex).
10
4. Локальная ди н а м и к а
Под действием (Caus) ВН и отдельных 3j состояние
У может изменяться, в частности, в направлении к норме
или от нее. Приближение к норме естественно называть
прогрессом, удаление от нее-—регрессом.
В этой динамике важна оппозиция добровольного
свободного принудительного’, добровольно то. что про-
исходит или производится с данным 9j в соответствии с его
Des8, принудительно — вопреки. Еще важнее оппозиция
действия из себя и для себяйгодчинения и служения высшей
цели. Первый ее член предполагает преобразование У со
стороны Э, в направлении подчинения себе других Э без
согласования со структурой естественных подчинений
(произвол); второй—преобразование У в направлении со-
гласования реальных отношений с естественными, т.е.
нормы.
Частный случай служения высшей цели —
самоотвержение, или самоотречение, которое представ-
ляет собой отказ 9j от не соответствующих норме отноше-
ний 9j > 9j и добровольное принятие всех соответствую-
щих норме о тношений 3j > Э{.
К числу способствующих прогрессу явлений относит-
ся стремление (влечение, тяготение) к другому: Des
(Э,Э; - Эр.
Говоря о прогрессе, отметим, что поскольку Э,
рассматриваются как простые единицы — атомы или мо-
нады, не обладающие внутренней структурой го о со-
вершенствовании самих Э8 можно говорить лишь в смысле
их положения в У. определяемого структурой соответ-
ствующей окрестности: Э; совершенствуется, когда эта
структура приближается к норме9. Но, как правило, при-
ходится иметь дело с такими У, элементы которых сами
являются универсумами (в частности, в цепочке человек —
сел гья — народ — (многонациональное) государство — че-
ловечество каждый член, включая первый, сам является
универсумом—и одновременно элементом каждого из
последующих членов как универсумов), и тогда можно го-
ворить и о внутреннем совершенствовании этих сложных
заключающемся в их приближении как универсумов
к норме. Совершенствование как в этом внутреннем смы-
CJrc, гак и во внешнем («благоустройство» своей окрестно-
сги в объемлющем У) является долгом каждого Э, ( = У)
и
обладающего самосознанием. С. говорит о том. что лишь
совершенствующийся Э, достоин существования. Отказ же
от совершенствования может иметь два смысла: или дан-
ный Э; уже считает себя совершенным—-а это в пашем ми-
ре безумие, или довольствуется своим дурным состоя-
нием, что не менее губительно.
Поскольку естественную структуру У следует счита гь
достаточно богатой, такие состояния Эи как, с одной сто-
роны, смешение с другими Э и, с другой стороны, обо-
собление, крайне обедняют структуру его окрестности
и ведут к его деградации.
Для описания локальной (о которой только и говори-
лось выше) и гем более глобальной (о чем ниже) динами-
ки У удобно ввести понятие цели, под которой естественно
понимать желаемое (Des) данным Э (или ВН) состоятпте
У. Своей целью Aj обладает или может обладать каждый
Э,; но для того, чтобы из Des (Э1ЧА{) могло последовать
Cans (9„Aj), т. е. чтобы цель эта была выполнимой, опа
должна согласовываться с целями остальных Э. Поста-
новка и попытка реализации эгоистических (несогласо-
ванных и взаимопротиворечащих ) целей порождают лишь
зло и страдания. А такое согласование во имя блага всех
может, видимо, произойти лишь в результате доброволь-
ного подчинения своих целей высшей цели, г. е. цели ВН.
Идеал и является этой высшей целью. Идеальное
состояние для вселенной, г. е. «реального» У, описывается
Соловьевым как Царство Божие (ЦБ), как реализация
идеального всеединства, как свободная солидарность всех
положительных сил и элементов вселенной, как полнота
индивидуального бытия, соединенная с полнотой Боже-
ства, как живое равновесие между единичным и общим,
как соединение частных элементов с всецело-сущим
и т. д.10 Хотя почти все эти формулировки относятся к од-
ной конкретной интерпретации ОС,— правда, фундамен-
тально важной,— но, mutatis mutandis, они применимы
и к ОС в се абстрактном, неинтерпретированном виде.
В рамках ОС идеал в абстрактном У может быть опи-
сан как такое сосгоягше У, когда реальные отношения отож-
дествлены с органическими (а пе просто соответствуют
им. как в норме) или когда первые элиминированы путем
их замены вторыми и. То обстоятельство, что идеальное
12
состояние нс есть нечто абсолютно новое, но является со-
стоянием того же У, хотя и особым, и притом именно
«естественным» (= божественным), С. формулирует (в
инверсном порядке) так: наш мир, который весь во зле ле-
жит, «нс есть какой-нибудь новый, безусловно отдель-
ный от мира божественного, состоящий из своих особых...
элементов, а это есть только другое, недолжное, взаи-
моотношение тех же самых элементов, которые образуют
и бытие мира божественного. Недолжная действитель-
ность природного мира есть разрозненное и враждебное
друг другу положение тех же самых существ, которые в
своем нормальном отношении, именно в своем внутрен-
нем единстве и согласии, входя т в состав мира божествен-
ного» (III, 122).
Идеальное состояние характеризуется максимальной
солидарностью Э-,—при отсутствии смешения или слия-
ния, т. е. при сохранении каждым Э своей индивидуально-
сти и свободы, и притом в максимальной степени,— и при
соединении каждого и их всех в совокупности с ВН —
ошт как бы присутст вуют в нем; У при этом превращается
в организм, т. е. единое существо, содержащее в себе мно-
жественност ь внутренне связанных элементов, каждый из
которых уникален и необходим в своей уникальности для
полноты и совершенства целого.
Одновременно идеал можно рассматриват ь как регу-
лятивную идею, программу, следуя которой можно до-
стичь состояния нормы, что, в свою очередь, являет-
ся необходимым условием достижения ЦБ, т. е. идеала
как реальности. При этом, по-видимому, состояние нор-
мы достижимо (и должно быть достигнуто) усилиями
частных Э; (добровольно подчинивших свои цели выс-
шей hcjut), переход же в ЦБ может осуществиться лишь
через Cans самого ВН.
6
Закон р а з в и т и я У, которого мы здесь уже косну-
лись. предполагает прохождение трех или четырех гло-
бальных фаз.
Начальная фаза постулируется как состояние смеше-
ния, безразличия: отдельные Э, не индивидуализированы,
л, напротив, слиты. (Пребывают ли они при этом в ВИ
или вне его — вопрос для абстрактного У нерелсвантный:
13
в разных интерпретациях ОС дело обстоит по-разному:
по во всяком случае эти слитые Э,- жестко подчинены ВН.)
Чтобы из этой начальной фазы полного единства без
различения, индивидуальности и свободы попасть в ко-
нечную, У должен пройти через вторую фазу
обособления, эгоизма, борьбы между собой и с ВН,—
фазу, негативное содержание которой очевидно, по необ-
ходимую для полного развития индивидуальных потен-
ций, заложенных в каждом Эь для появления и проявле-
ния самостоятельности и свободы. Только пройдя через
опыт единства (1-я фаза) и опы т свободы (2-я фаза), У мо-
жет достигнуть состояния нормы (3-я фаза). 4-я же фаза
идеальное состояние, ЦБ
Следует еще раз подчеркнуть (ср. п. 5), что и для ран-
него. и для зрелого Соловьева 4-я фаза не отделена каким-
то особым барьером от предшествующих — это соответ-
ствует его ощущению близости и в некотором смысле по-
сюсторонности ЦБ и связано с его мистическим опытом
непосредственного общения с тем, что для большинства
является «иным» миром. Радикальная перемена этой точ-
ки зрения и соответствующая трансформация ОС (или, по
крайней мере, схемы глобальной динамики У) происходя г
лишь перед смертью, в период «Трех разговоров» ,2.
Особая проблема — вопрос о внутренней структуре
ВН. В рамках абстрактной схемы этот вопрос, видимо,
даже не может ставиться, но он приобретает цент-
ральное значение в основной—«космологическо-историчес-
кой»— интерпретации ОС (см. разд. V). Здесь же, в изло-
жении модели абстрактного У, представляется релевантным
лишь вопрос о характере связей между ВН и Э: и о том, как
следует мыслить соединение Э; с ВН в конечной фазе.
Трудность в том, ч ю эти связи и это соединение, в отли-
чие о г функционирования составных частей У в первых
трех фазах, не поддаются описанию в рамках аристотелев-
ских категорий и вообще в рамках дискурсивного мышления.
Отмечу попутно, что описание конечного состояния как
максимальной свободы составных частей при макси-
мальном единстве целого п ротиворечиво в чисто математи-
ческом смысле (как задача оптимизации двух различных
целевых функций). Именно здесь С., обычно в высокой
степени эксплицитный, ясный и рациональный, ближе всего
14
связан с самыми иррациональными моментами христи-
анской догматики—с представлением о неслиянном и
нераздельном соединении трех ипостасей и особенно о
соединении божеской и человеческой природы в Иисусе
Христе.
8. Двучленная схема
Именно с этим последним символом связана 2-я «ос-
новная схема», двучленная Схема Богочеловечества (СБ;
в противопоставлении с ней изложенный вариант ОС мо-
жет быть назван Схемой Всеединства — СВ).
Собственно говоря, это не особая самостоятельная
схема, а один аспект ОС—взягая крупная планом схема
взаимоотношений ВН с одним отдельно взятым 9; (9).
Или, что почти то же самое, со всем множеством fBJ,
взятым как единое целое (в основной интерпретации: Бога
с отдельным человеком или с человечеством как целым).
9та схема гомоморфна ОС, и отличие лишь в том, что все
«горизонтальные» отношения—между 9j—в ней элими-
нированы, зато особое внимание обращается на «вертикаль-
ные» отношения. Вообще, если в СВ основное взимание
уделяется «подуниверсуму» {9;}, вплоть до того, что эта
схема сохраняет в основном свое содержание и смысл при
полном элиминировании ВН, то двучленная схема пред-
лагает «дополнительный» (в смысле Н. Бора) вариант
рассмотрения У.
Самое существенное и характерное для миросозерца-
ния С. в двучленной схеме—это практическое равнопра-
вие двух ее полюсов: равноправие не «по природе» (ВН
воплощает абсолютное, идеальное, вечное, а 9 — частное,
материальное, временное), а «функциональное». Прояв-
ляется это равноправие во взаимности отношений 9 и ВН:
их объединяет внутреннее сродство, они оба влекутся друг
к другу; более того, именно 9 принадлежит в этих отно-
шениях более активная роль (ибо именно полюс Э наде-
лен атрибутом свободы, нерелевантным для ВН). Конеч-
ной целью, как и в СВ. является соединение Э с ВН, но ни
в коем случае не их слияние и не поглощение одного дру-
гим. А предпосылкой этого соединения является внутрен-
няя причастность 9 к ВН. т. е. наличие в частном зерна аб-
солютного.
В силу этого функционального равноправия полюсов
двучленной схемы она может интерпретироваться и ина-
15
че: не как схема соотношения высшего и низшего (частно-
го) начал, а как схема соотношения двух более или менее
равноправных начал (хотя, можег быть, и разноприрод-
ных. причем природа одного может быть выше природы
другого), т. е. двух ЭР Именно в этом плане может истол-
ковываться, например, соотношение духа и материи
или мужчины и женщины.
9. Дополнительные замечания
9.1. ОС ни в коем случае не является прогностической
схемой: «закон развития У» (п. 6) определяет лишь тен-
денции развития, и то далеко не безусловным образом.
Функции ОС можно определить как эвристические и ак-
сиологические: она подсказываез Э, обладающему созна-
нием и доброй волей, как оп должен (и как не должен) по-
ступать в гой или иной конкретной ситуации, и дает кри-
терий оценки того или иного действия Э и вообще того
или иного состояния или изменения состояния У.
9.2. Я склонен утверждать, что ОС не является только
исследовательской абстракцией, по что в сознании С. с са-
мого начала его философской работы был некий порож-
дающий механизм типа ОС. Это обстоятельство под-
тверждается, с одной стороны, неоднократным изложе-
нием подобной схемы по самым различным поводам
и притом в достаточно абстрактном и эксплицированном
виде (см., в частности, «Три силы» (1877), «Чтения о Бого-
человечестве» (1877—1881), «Духовные основы жизни»
(1882—1884). «Общий смысл искусства» и «Разбор кпиги
С. Трубецкого...» (1890)) и, с другой стороны, тем, что,
обращаясь к новым для себя темам—например, национа-
льному вопросу, эстетике или «эротологии».— С. как
бы — по крайней мере, такое впечатление возникает при
чтении—имеет готовую принципиальную трактовку дан-
ного предмета, а уточнению подлежат лишь детали, т. е.
мы как бы присутствуем при работе единого порождаю-
щего механизма, могущего творить из любого материа-
ла.
9.3. Е. Трубецкой справедливо писал о «разительном
хронологическом совпадении отдельных эпох творчества
Соловьева с последовательной сменой трех царствова-
ний» («Миросозерцание Вл. С. Соловьева». М.. 1913. Т. 1.
с. 91). Не будет большой натяжкой предположить, что
и вся ОС в значительной мере сформировалась под влия-
16
нием (а именно— в отталкивании от) общей обстановки
русской жизни и духа русской истории (вспомним, что он
был сыном С. М. Соловьева): в основе структуры ОС ле-
жит острое неприятие двух начал—деспотизма и анар-
хии.
9.4. Полуформа лизованиое изложение ОС может вы-
звагь ожидание хотя бы полу дедуктивного вывода из нее
основных аспектов философии С. По двум, по крайней ме-
ре. причинам я нс пошел этим путем. Во-первых, хотя бы
полуформальное применение ОС к какой-либо жизненной
пли умственной сфере требует построения чего-либо вро-
де «базы данных» по соответствующей области, что, даже
если бы это было мне под силу (чего нет), непомерно утя-
желило бы изложение,—и я предпочел апеллировать
к «естественной базе данных» любого читателя и его ин-
туиции. Во-вторых, мне было бы жаль, если бы в этой ра-
бот е пе отразилось живое дыхание соловьевской прозы
и естественное течение его мысли. Поэтому в основной ча-
сти статьи я ограничиваюсь «естественным» изложением
отдельных сторон философии С. (местами даже сводя его
к монтажу цитат),— конечно, sub specie ОС,— и лишь
время от времени обращаюсь к терминам и понятиям ОС
(которые, впрочем, почти всецело взяты у С.) в расчете па
то. что внимательный читатель сам проследит связи ме-
жду гем или иным конкретным вопросом и ОС и увидит
в подходе С. к данной конкретной жизненной или мысли-
тельной сфере интерпретацию ОС.
II. ЭТИКА
Я начинаю изложение конкретных аспектов учения С.
с его этики и потому, что именно этот раздел философии
разработан у С. наиболее систематично, и главным обра-
зом потому, что сама ОС устроена, как легко было заме-
тить, па основе этических принципов: для учения С. харак-
терна эгизация всех сфер бытия.
1. Общие основы
Этика имеет дело с «этическим У», элементами кото-
рого являются человеческие индивиды. С точки зрения
ОС, этику можно рассматривать как систему внут ренних
< г. е. не навязанных индивиду извне) правил, которым
Должен следовать каждый индивид как Эь чтобы по мере
17
сил привести универсум (или хотя бы свою окрестность)
в состояние нормы. Отсюда, в силу иерархической струк-
туры У, вытекает необходимость трех типов этических на-
чал, соответствующих трем типам отношений: вниз (к ма-
териальной природе), по горизонтали (к ближним) и вверх
(к ВН). Т. е. нужно «добровольное подчинение Богу, еди-
нодушие... Друг с другом и владычество над природой»
(III, 301). Л между тем «мы живем безбожно, бесчеловеч-
но. в рабстве у низшей природы. Мы восстаем против Бо-
га, отделяемся от ближних, подчиняемся плоти» (ibid).
Т.е. в реальном, сегодняшнем мире у индивида как эле-
мента универсума оборваны или ослаблены верт икальные
(вверх) и 1 оризон гальные связи и подчинения, а домини-
рует недолжное подчинение низшему.
Соловьев часто цитировал слова из 1-го послания
Иоанна: «Мир весь во зле лежит», интерпретируя это
зло как отчуждение, разлад и самоутверждение всех эле-
ментов вселеппой: «Каждое существо... от малейшей пы-
линки и до человека... говорит одно: я есмь, и все осталь-
ное только для меня... И каждое... покушается на всех
и хочет всех истребить» (III, 352). Т.е. каждый игнори-
руя структуру У, присваивает себе роль ВН (к тому же
искажая, «дьяблизируя» эту роль). Но такое состояние
мира не т олько является злом с нравственной точки зре-
ния, но и бессмысленно с точки зрения разума, ибо вну-
тренне противоречиво. Мир приходит к состоянию войны
всех против всех. Соответственно и наш ум утрачивает
истинный взгляд на У, «превращая всю вселенную в мерт-
вое скопище... ничем... нс связанных частиц» (III. 346).
Между гем высшее благо и смысл мира, в соответ-
ствии с ОС,—-согласие, единодушие, соединение всех в од-
ной всеобъемлющей воле, солидарность в общей пели,
всемирное единение. Это единство вселенной открывается
нам через символ Богочеловека, явившего собой идеаль-
ное соединение материи и Божества. И если не в нашей
власти осущест вить высшее благо во вселенной, то дол-
жным умонастроением и поведением каждый из нас мо-
жет способствовать совершенствованию мира и его дви-
жению по пути к порме (и идеалу). В носильном устрое-
нии своей окрестности в соответствии с нормой и идеалом
и заключается «работа Господня», возложенная на каж-
дого. И заповеди тут просты: «...молись Богу, помогай
людям, воздерживай свою природу, сообразуйся внутрен-
не с живым Бо! очеловеком Христом и ставь своей целью
18
проводит ь Его дух во все области человеческой и природ-
ной жизни, чтобы сомкнулась чрез пас богочеловеческая
цель мироздания, чтобы небо сочеталось с землею» (111,
304). Или, в терминах ОС: поступай так. чтобы т вое действие
видоизменяло реальное положение вещей в мире в сторо-
ну соответствия его органической структуре, т.е. норме,
и не поступай противоположным образом.
В более общем плане речь идет о том. чтобы увидеть
мир как осмысленное целое, т. е. в его всеединстве, в резу-
льтате чего он делается не только прозрачным для нашего
ума. но и проницаемым для нашей воли: усвоив себе
«мировой смысл», мы сможем и соединиться с ним.
«а такое внутреннее и свободное воссоединение каждо-
го со всем и есть истинное осуществление мирового
смысла» (Ш, 358).
В этой последней формулировке основная этическая
задача каждого и всех заключается в реализации СБ, т. е..
по существу, практически-нравственная концепция С. есть
концепция «подражания Христу». Принимая наличие во
вселенной трех начал — божественного, материального
и человеческого. С. рассматривает в качестве собственно
человеческого начала «разум (ratio), т.е. отношение двух
других» (111. 369). Человек призван одухотворить и обоже-
ствить материю прежде всего в себе, путем свободного
подчинения своей материальной природы божественному
началу, а образцом для этого служит воплощение Логоса
в Иисусе Христе: именно в нем каждое из трех начал бы-
тия, восполняясь двумя другими, обнаруживает свое без-
условное значение. Христос, будучи воплощением СБ.
является парадигмой должной структуры как универсу-
ма в целом, так и каждой человеческой личности.
2. Принципы индивидуализма и общинности
Нравственная философия возникает как попытка от-
вета на вопрос о смысле жизни. Человек застает себя в ка-
честве элемента У в его данном состоянии; он осознает
себя в двояком качестве как часть мироздания и как ав-
тономное существо. Из этого двоякого осознания выте-
кают два полярных пути к осмыслению жизни: 1) конфор-
мизм. подчинение внешнему авторитету, т.е. подавление
своей автономности во имя подчинения наличной струк-
туре мира; 2) нонконформизм, отрицание значимости все-
1 о исторического н общественного, т. е. наличной структу-
19
ры У, во имя этой автономии. В 1-м случае происходит
абсолютизация сложившихся форм, данной структуры
У—-и самоотрицание личности. Частные особенности,
богатство и многообразие человеческого мира подавляю-
тся; общество становится «скудным по содержанию и не-
свободным по форме» (II, 123); отношения тождест ва пре-
валирую! над всеми другими: каждый поглощается все-
ми. Во 2-м случае структура У отрицается как нерелевант-
ная, и личность самоутверждается в противостоянии на-
личным формам. Результат—самоизоляция отдельных
элементов и распад всей структуры, «бесформенность
и безначалие», всеобщая вражда, хаос личных стремле-
ний, раз! ул эгоизма, господство случая и голой силы.
В обоих случаях происходит недблжное—
абсолютизация частного и условного. То. что может
быть и хорошим, и дурным—будь го авт ономная челове-
ческая личность или существующие формы государства,
церкви, народные обычаи и т.д..— принимается за абсо-
лютное, за Добро (а противоположное—за Зло). Место
ВН, воли Божьей, занимает либо самоут верждающееся Я,
либо священник, царь или другой внешний авторитет.
Но этот выбор между идолопоклонством и иконо-
борчеством— ложный выбор. Оба начала правы в том.
что они утверждают, но не правы в том, что отрицают:
1-е—самостоятельность и самодеятельность личности,
2-е—необходимоегь тесной сети связей между’ Э, без кото-
рой невозможно общество. Только полное взаимопро-
никновение этих начал—общинности (коллективизма) и
индивидуализма — и создаст нормальное общество, в ко-
гором «сильнейшая индивидуальность должна совпадать
с полнейшей общинностью» (П, 125).
Все «Оправдание добра», по существу, посвящено
выяснению истинных. или должных, отношений между
индивидом и структурой У. Три части книги говорят соот-
ветственно о структуре и его связях, рассматриваемых
как исходящие из него (ч. I. «Добро в человеческой приро-
де»), об отношении ВН к У и Э] (ч. II. «Добро от Бога») и
об «этической» структуре У в процессе ее становления
(ч. 111, «Добро через историю человечества»).
С. постулирует существование «неразложимой осно-
вы человеческой нравственности», присущей любому чс-
20
ловеку. Это нравственное чувство базируется на (пусть
даже самом смутном) осознании структуры У и опреде-
ляет отношения человека с У и, следовательно, его пони-
мание своего места в нем. Как уже говорилось, речь идет
о грех классах отношении: к высшему, к равному и к низ-
шему.
3.1. В качестве должного отношения к низшему—к
материальной природе — выступает отношение стыда.
Человек стыдится чисто материального, животного в се-
бе. и проявляется этот стыд прежде всего в половой сфе-
ре, где физическое начало особенно сильно. В чувстве сты-
да человек «выделяет себя из всей материальной приро-
ды» (VIII, 53; далее в этом разделе ссылки па этот том не
оговариваются); стыд показывает человеку, что он—не
только природное существо; в нем человек преодолевает
свою материальную природу, отказывается подчиняться
ей и гем самым утверждает «свою внутреннюю самостоя-
тельное гь и высшее достоинство, в силу которого он дол-
жен обладат ь, а не бы гь облагаемым ей» (57). В ст ыде. та-
ким образом, человек утверждается как элемент У на дол-
жном. присущем ему уровне.
Стыд вызывается не материальным началом как та-
ковым (например, мы не стыдимся своей протяженности),
но именно попыткой захвата с его стороны. стремлением
его «сделать человека страдательным орудием или же...
придатком физического процесса» (70). Т. е. стыд оборо-
няет личность от покушений снизу и означает, что живот-
ная жизнь человека должна быть подчинена духовной; он
устанавливает, таким образом, должную иерархию пачал
в самом человеке как микрокосме. Материальная природа
сама по себе не есть зло; она проявляет себя в этом каче-
стве, лишь поскольку стремится подчинить себе духовное
начало 13. С. делает различие между телесным и плотским.
Плоть—это материальное начало в состоянии агрессии,
тело же—материальное начало как таковое, могущее быть
и «храмом духа». Аскетическое начало в нравственности
состоит в победе духа над плотью в их борьбе за власть
над телом. Императивом здесь является «духовное само-
сохранение» (83): «подчиняй плот ь духу, насколько это ну-
жно для его достоинства и независимости» (74). При этом
полное господство духа над физической природой —
лишь «уповаемая цель» (74), достижимая лишь при идеа-
льном состоянии У и означающая бессмертие.
3.2. Подавление плоти — не самоцель, а лишь сред-
ство для обретения духовной силы. Но эта сила, если опа
не руководствуется жалостью, может стать дьявольской
и действовать во зло.
В основе жалости лежит естественная связь, соли-
дарность всего существующего, а в особенности всех жи-
вых существ, детей одной матери-природы.
Вопреки Шопенгауэру (который также считал жало-
сть центральным понятием этики14.— правда, в отличие
от С., и единственным), жалость не есть самоотождеств-
ление с другим (что приводило бы, с точки зрения ОС,
к всеобщему смешению, а это отнюдь не является желае-
мым состоянием У), но признание за другим его собствен-
ного значения, права на существование и благополучие.
Жалость есть выражение правды (того, что другие подоб-
ны мне) и справедливости (ибо требует одной мерки для
себя и других). Чувство жалости диктует принцип аль-
труизма: «поступай с другими так, как хочешь, чтобы они
поступали с гобои самим» (101), или: «не делай другому
ничего такого, чего себе не хочешь от других» (Ю2). Здесь
утверждается значение каждого как самоцели, т.е. чего-
то. что не может быть только средством для других целей.
Тем самым устанавливается основной принцип «горизон-
тального» строения У.
Жалости и альтруизму противостоит эгоизм —
явление неестественное с точки зрения органической
структуры У. ибо в основе его лежит не связь, а отчужде-
ние. Эгоизм утверждает противоположность между Я
и другими: Я для себя все и должен быть всем для других,
а другие—ничто и могут значить нечто лишь как сред-
ство для меня: «моя жизнь и благополучие—абсолютная
цель», «я—единое средоточие, а весь мир только окру-
жность» (99). Эгоизм, таким образом, ставит свое Я на
место ВН. Оп заменяет оппозицию добра зла на оппози-
цию своего чужого и безусловно противопоставляет свое
и чужое.
3.3. Должное отношение человека к тому, что выше
него, есть благоговение, или преклонение. Это основное
отношение «снизу вверх»; его прототипом может служи гь
отношение детей к родителям, предполагающее призна-
ние их превосходства над собою, зависимости от них, чув-
ство благоговения и обязанность послушания. «Призна-
ние высшего над собою» (114). своей зависимости от чего-
то обязательно для разумного существа хо!Я бы потому,
что человек из опыта знает, что достижение его целей не
всегда находится в его власти. Вопрос только в том, что
признать за это высшее, и имеет ли смысл то, от чего
я завишу. Если этого смысла нет, то все в мире оказывае-
тся бессмысленным. Поэтому мы должны признать раз-
умность устройства мира. Эта вера в смысл вселенной
(= нравственный порядок. Провидение, Бога) составляет
естественную религию (114).
Если же за это высшее принимается что-либо само по
себе не безусловное, не имеющее собственного смысла,
будь то государство, церковь или племенной обычай, то
возникает то самое идолопоклонство, замена идеала идо-
лом ко горое С. не уставал разоблачать во всех сферах об-
щественной жизни (см. разд. Ш и IV).
Вообще «нормальное, или должное, отношение чело-
века ко всему» (120) есть добродетель. Это—основа пра-
вильного миропорядка. А нарушение такого отноше-
ния,— когда к подобному или низшему относятся как
к высшему или, наоборот, например, когда на человека
смотрят как на вещь или как на божество (и тому, и друго-
му слишком много примеров),—разрушает этот миропо-
рядок и пагубно для нарушающего. Так, умаление себя
перед высшим есть смирение (одна из добродетелен),
а перед недостойным—низость (121).
Благоговение перед ВН. солидарнос ть с равным и го-
сподство над низшим и составляют основу нравственной
жизни человечества — и вместе с тем определяют структу-
ру человеческого, или нравственного, У в его самых об-
щих чертах. А развитие этих начал—в степени господства
над низшим, объема и глубины солидарности со всем жи-
вым, полноты внутреннего подчинения высшему—
определяет весь ход исторического процесса (61).
4
В п. 3 (соответствующем ч. I «Оправдания добра») ос-
новные начала нравственности рассматривались статиче-
ски. В центре рассмотрения был человеческий индивид
с имманентно присущими ему свойствами, обусловли-
вающими возможность «нормальной» структуры У. В ча-
сти I! через выяснение отношений между ВН и индиви-
дом (и У в целом) обосновываются возможность и необ-
ходимость движения и совершенствования этой структу-
ры.
В основе возможности этого движения лежит чувство
23
благоговения перед ВН, предполагающее трп момента: 1)
несовершенства в нас, 2) совершенства в Boie и 3) совер-
шенствовании как нашей жизненной задачи (стр. XXII).
Таким образом, предпосылкой совершенствования явля-
ется осознание органической структуры У в ее ценност ном
аспекте, «места человека во вселенной» (О. Мандель-
штам). Но процесс этол был бы невозможен, если бы не
заложенное потенциально в душе человека божест венное
начало, т. е. внутреннее родство человека с ВН, делаю-
щее его своего рода Мессией, посредником между Бо1 ом
и миром (см. в п. 1 о парадигма т и ческой роли Христа).
Однако реализация этого панаша в исторической жиз-
ни человечества нагалкивае гея на противоположные тен-
денции человеческой природы, «цен т робежные силы, от-
деляющие от абсолютного центра вселенной» (174). Эти
силы, так же, как и положи тельные основы нравственно-
сти, связаны с тремя типами отношений — вниз, по гори-
зонтали и вверх. Это «естественный материализм»—
стремление рабски отдаться слепым силам материи,
«естественный эгоизм»—стремление к обособлению и
к постановке своего выше чужого и «естественный
атеизм»—стремление отрешиться от абсолютного нача-
ла и поставить себя на его место. Эти силы либо прямо
тянут вниз, либо отгораживают нас от подобного нам
и высшего.
Исторический процесс и состоит в борьбе центростре-
мительных тенденций с этими центробежными.
III часть «Оправдания добра» посвящена должной
структуре У в целом и путям достижения этого должного
состояния в различных структурах человеческого обще-
ства в их историческом развитии.
Целью, должным состоянием является ЦБ, опреде-
ляемое— без обращения к метафизике—как «действи-
тельный нравственный порядок, выражающий безусловно
должное и безусловно желательное отношение каждого
ко всему и всего к каждому» (227), как «высшее добро,
благо и блаженство» (ib.). «Безусловно должное» означает
в пашей интерпретации совпадение (а не просто соответ-
ствие) всех реальных отношений в У с органически зало-
женными в Божьем замысле мира; «безусловно желатель-
ное» означает, что эта структура будет соответствовать
24
Des каждого элемента вселенной, и потому при этом бу-
деч достигнуто максимальное личное благо каждого;
«каждого ко всему и всего к каждому» означает всеоб-
щую связь, охваченность этой структурой всего У.
Из этого видно, что «Царство Божие есть дело совер-
шенно общее и совершенно личное» (227), его можно по-
лучить «только вместе со всеми» (ib.),— и поэтому нельзя
противополагать личность и общество, спрашивать, что
цель и что средство.
Именно в понятии ЦБ получает разрешение спор ме-
жду «индивидуалистами», утверждающими самодоста-
точность отдельной личности и видящими в обществен-
ных связях и порядке лишь вредное стеснение, и «коллек-
i и вистами», считающими личность за ничто перед лицом
«общего интереса» (см. п. 2). Обе стороны правы в своих
утверждениях и не правы в отрицаниях. Справедливо и ут-
верждение внутренней бесконечности и бесконечного зна-
чения отдельной личности, и утверждение необходимости
общества и общественного порядка, ибо «каждое единич-
ное лицо есть только средоточие бесконечного множества
взаимоотношений с... другими» (227). Но невозможно
истинное общество, состоящее из «неличностей». из нрав-
ственных пулей, а с другой стороны, если у личности от-
нять связи с обществом, то она превратится в животное
(229).
Представление об отдельности личности—
самообман; связь личности с обществом заключае тся уже
в языке, без которого невозможно разумное познание;
в накопленном общественном опыте, без которою лично»
ci ь невозможна, и т. д. Общество не должно быть «внеш-
ним пределом» личности, но ее «внутренним восполне-
нием»; оно нс ес I ь «арифметическая сумма или механиче-
ский агрегат» личностей, «а нераздельная целость общей
жизни... сохраняемой через... общественное предание, осу-
ществляемой посредством общественных служений и...
предваряющей в... сознании общественного идеала свое
будущее совершенное осуществление» (230—1), т. е. ЦБ.
Таким образом, общественная структура обладает памя-
тью, благодаря которой каждая новая личность может
стать полноценным элементом этой структуры, и предпо-
лагаем деятельность этой личное!и. направленной на со-
вершенствование этой структуры, причем направление
этой деятельности предуказано наличием в обществе про-
граммы, определяемой идеальной целью общества. При
этом именно личность с ее бесконечными потенциями
является началом общественного движения и прогресса,
в то время как данная, уже сформировавшаяся обществен-
ная структура является косным, охранительным, инер-
ционным началом, но каждое из этих начал в их взаимо-
действии и относительном равновесии играет свою поло-
жительную роль, ибо общественная стабильность гак же
необходима, как общественное движение.
5.1. С. дает краткий очерк развития общественной
структуры и общественной мысли, начиная с родового
строя. Уже в эту эпоху возникает организация нравствен-
ности. проявляющаяся в наличии трех типов отношений:
«вверх»—почитание предков, «по горизонтали»—
солидарность внутри рода, «вниз» — упорядочение се-
ксуальных отношений, брачные и пищевые запреты (239).
Эти отношения и образуемая ими общественная структу-
ра развиваются и усложняются с переходом к племенной
и далее к государственной организации.
Даже такое «отрицательное» явление, как вост очные
деспотии, имело свое положительное значение и свои
функции в историческом прогрессе: там кристаллизова-
лась идея ВН. шло движение к универсализму, к победе
над природой (ирригация), вырабатывалась дисциплина
как «собирательный аскет изм», словом, совершался куль-
турный (и структурный) прогресс.
Дальнейший шаг вперед—пробуждение человеческого
самосознания в Индии (упанишады, буддизм). В противо-
вес одностороннему коллект ивизму и господству внешней
структуры над индивидом, «здесь впервые личность... ста-
ла цениться... как носитель высшего сознания, как суще-
ство, способное пробудиться от обманов житейского сна.
освободиться от цепей причинности» (263), впервые па ме-
сто партикуляризма — родового или государственного —
становится всечеловеческое, универсальное начало (Ат-
мап = Брахман).
Далее в Греции (Платон и стоики) впервые создастся
идеальный мир, возникает-—в виде мира идей
положительная норма жизни, «личность... утверждает...
свое безусловное значение не через отрицание только то-
го, что ложно [как в Индии], а чрез умственное причастие
тому, что истинно» (267). Но это причастие остается толь-
ко умственным, идеал — трансцендентным, а в этом мире
дух не получает никакой безусловной задачи.
Эту задачу дало христианство, которое «утверждае-
26
тся па идее совершенного человека и совершенного ооще-
ства» (274). Оно дало «откровение совершенной лично-
сти— ...Богочеловека Христа» (277), дало обещание об-
щества. сообразного совершенной личности.— ЦБ. и по-
ставило перед человечеством абсолютную задачу—
способствовать исполнению этого обещания через пере-
рождение всей личной и общественной среды в духе Хри-
стовом.
Таким образом, мы получаем следующие этапы раз-
вития структуры общественного У и мысли о нем с точки
зрения ОС:
I) формирование базиса общественной структуры —
трех типов отношений — в родовом обществе.— и реали-
зация этой структуры, но в локальном масштабе, в виде
рода и затем семьи;
2) создание жесткой общественной структуры с тен-
денцией к тождес тву но зато глобальной.— и формиро-
вание идеи ВН;
3) пробуждение сознания самоценности и автономии
личности, но за счет ее обособления от окружения и отри-
цания его;
4) формирование идеи достойного бытия, т. е. пред-
ставления о должной структуре мира в целом.— но лишь
в виде трансцендентного идеала;
5) имманентизация этих идей, реальное воплощение
совершенного человека и программа реального пути к со-
вершенному обществу.
5.2. Особо следует подчеркнуть «социальность»
взглядов С., и притом именно в такой традиционно «ин-
дивидуалистической» сфере, как нравственность. Не ума-
ляя основополагающего значения личной нравственности,
С. неустанно подчеркивает ее недостаточность и даже не-
реализуемость вне нравственного прогресса человеческо-
го общества в целом, т. е. совершенствования обществен-
ной нравственности; а эго последнее необходимо должно
быть организовано, для чего и служит (или должно слу-
жить) государство и другие общественные учреждения.
«Внешний государственный акт»—такой, как освобожде-
ние рабов в Америке или крестьян в России,— «сразу под-
нимает... уровень внутреннего сознания, т. е. делает то, че-
го не могли сделать... тысячелетия нравственной пропове-
ди» (287). Добро не может победить, не будучи «организо-
ванным добром». В центре внимания С.— У в целом,
и элемент его — личность—должен рассматриваться
только в неотторжимой связи с этим целым.
Общественной нормой является «внутреннее свобод-
ное согласие всех» (298). Но что делать, если данная лич-
ность «не вписывается» в свое окружение, если предъяв-
ляемые к ней общественные требования не согласуются
с ее представлением о должном? Туг должен действовать,
конечно, не принцип liberum veto, разрушающий обще-
ственную структуру, а тот принцип, что «никакая обще-
ственная группа... не имеет права насильно удерживать
кого-либо в числе своих членов», откуда вытекает «право
каждого... свободно менять подданство, равно как и ве-
роисповедание» (297). Здесь, как и во многих других слу-
чаях (например, в вопросе о смертной казни), видно, как
из общего представления о должной структуре У С. выво-
дит вполне практические следствия.
С. прослеживае! выработку и развитие принципа без-
условного значения каждого лица, начиная с пророков
и Сократа, и далее у стоиков и римских юристов, о тмечая
ускорение в реализации его, начиная с Возрождения и осо-
бенно с конца XVIII в. Он отмечает показатели нравствен-
ного прогресса в современном ему мире—признаки того,
что человечество, пусть и медленно, приближается к нор-
ме общественной нравственности: сближение всех частей
человечества, страх перед войной, упразднение рабства
и друт их грубых форм личной зависимое!и, изменение от-
ношения к преступникам и т. д. (304). Сейчас, почти век
спустя, при всех ужасах, виденных XX столетнем, С. мог
бы многое добавить к этому обнадеживающему списку.
6
Далее в ч. Ill обсуждаются наиболее важные частные
вопросы общественного устройства и развития с этиче-
ской точки зрения — национальный, экономический, уго-
ловный, вопрос о нраве вообще и т. д.
6.1. 0 точке зрения С. па и а ц и о и а л ь н ы й вопрос
подробно говорится ниже, в разд. III. С. прежде всего от-
вергает две крайние позиции — национализм и космопо-
литизм— как воплощения «отвлеченных начал» — и
строит положительную концепцию «национального У»,
предполагающую «согласную полноту всех положитель-
ных особенностей» (317) различных народов: прослежи-
вается становление основных европейских народов: имен-
28
ио развивая свою национальную культуру и решая свои
национальные задачи, эти народы обогащали всех и осу-
ществляли на деле идеи универсализма (например, фран-
цузы. выдвигая лозунг свободы, равенства и братства,
или Ньютон, формулируя закон тяготения). В России
ярчайшими воплощениями русского духа были Петр Ве-
ликий и Пушкин — и из этого видно, что «наш националь-
ный дух осуществлял свое достоинство лишь в открытом
общении со всем человечеством, а не в отчуждении от не-
го» (327). Все народы «в эпохи своего расцвета и величия
полагали свое значение, утверждали свою народность не
в пей самой, отвлеченно взятой, а в чем-то всеобщем,
сверхнародном...—национальном по источнику и спосо-
бам выражения, но вполне универсальном по содержа-
нию» (328). Национальная вражда затемняет смысл на-
родной жизни, «ибо смысл и вдохновение частного—
только в связи и согласии его со всеобщим» (329). В каче-
стве нравственной нормы в национальной сфере С. утвер-
ждает максиму: «Люби все народы, как свой собствен-
ный» (331).
6.2. В экономической сфере в современном С.
обществе противостояли две крайние точки зрения —
ортодоксальной буржуазной политэкономии и социализ-
ма. Первая отделяет хозяйственную сферу от нравствен-
ной; утверждает безусловность частной собственности,
конкуренцию, разделение труда. Все эти фак горы необхо-
димы и нравственно нейтральны, но на практике приво-
дя! к эксилуа 1 алии. пауперизации, подавлению личности,
беспощадной экономической борьбе, т.е. к безнравствен-
ным результа там. Социализм же смешивает хозяйствен-
ную и нравственную области — вплоть до их отождеств-
ления: он справедливо отрицает безнравственные резуль-
таты капиталистического хозяйствования, но при этом
о трицает и исходные факторы, считая, например, саму со-
бственность безнравственной.
Ошибка обеих точек зрения, по С., состоит в подмене
самого типа базисных отношений, на которых держится
общест во: на место право венных отношений ставятся
экономические, или же экономическим отношениям са-
мим по себе приписываются нравственные функции.
И плутократы, и социалисты ставят экономическую
структуру во главу угла и фактически сводя ! нравствен-
ные отношения к экономическим, считая, что та или иная
экономическая организация общества уже заключает в се-
29
бе нравственные (или безнравственные) начала. И те, и
другие не правы, поскольку «берут человека исключитель-
но как экономического деятеля, отвлекаясь от всех дру-
гих сторон... человеческого существа и человеческой жи-
зни» (II, 134). В частности, для плутократов религия
и нравственность (на практике) лишь узда и намордник
для пролетариата. Но точно так же фактически смотрят
и социалисты. Роль ВН обоими направлениями приписы-
вается вещественному богатству. В результате служебная
по своей природе экономическая функция превращается
в высшую, и все интересы исчезают перед экономически-
ми. Между гем все должно бы ть наоборот: экономическая
структура общества должна определяться его нравствен-
ной структурой.
С. формулирует три основные нравственные т ребова-
ния в экономической области:
1) экономическая деятельность не должна обособля-
ться и утверждаться как самодовлеющая (нельзя ставить
Маммона на место Бога);
2) производство не должно осуществляться за счет
человеческого достоинства работника; последний не дол-
жен быть только орудием производства; каждый должен
иметь материальные средства к достойному существова-
нию 15;
3) человек имеет обязанности по отношению к мате-
риальной природе — он должен не злоупотреблять ею, не
истощать и не разрушать, но улучшать ее. «Природа не
должна быть лишь страдательным и безразличным ору-
дием экономического производства или эксплуатации»
(383); к внешней природе надо относиться так же. как к со-
бственной физической природе—не поклоняться ей. ио
и не подавлять ее. а преображать и одухотворять 16.
6.3. Необходимость права и его связь с нравствен-
ностью диктуются тем обстоятельством, что люди, не-
смотря на заложенные в каждого основные нравственные
начала, несовершенны, их интересы вступают во взаимное
противоречие, и потому из отдельных людей как элемен-
тов У и носителей определенных отношений с другими
элементами сама по себе не может сложиться нормальная
структура У. Право и представляет'собой то принуждаю-
щее начало, которое не позволяет миру «до времени пре-
вратиться в ад» (413). В понимании отношения между
правом и нравственност ью существенно различие между
нормой и идеалом. «Задача права вовсе не в том, чтобы
то
лежащий во зле мир обратился в Царство Божие» (ib.),
г. с. не в осуществлении идеала, ио в том, чтобы содей-
ствовать, пусть даже принудительно, осуществлению того
«минимума добра», без которого невозможно нормаль-
ное функционирование общества. Осуществляя «нсобхо-
димое принудительное равновесие двух нравственных ин-
тересов—личной свободы и общего блага» (412), право,
закон способствуют локальной организации У, т. е. тому,
ч I обы каждый 3j был в своих отношениях согласован со
своей окрестностью, а тем самым и его глобальной орга-
низации. Право преимущественно обращено именно на
обуздание злой воли отдельных личностей, могущей раз-
рушить общественную структуру и/или нанести ущерб
другим лицам. Только под защитой права возможно сво-
бодное совершенствование людей и всего общества.
Существенно, чтобы начало принуждения не превы-
шало абсолютно необходимого минимума. Если без при-
нудительного закона обществу грозят разрыв солидарно-
сти и анархия, то принуждение, превышающее необходи-
мый минимум, перерастает в подавление личности и де-
спо 1 изм. т. е. и то, и другое разрушают нормальную струк-
туру общества.
В заключение стоит подчеркнуть, что «Оправдание
добра», в особенности его ч. II1. трактат преимуще-
ственно но «практической» этике: добро рассматривается
с точки зрения его реализации (и реализуемости) в и с т о -
р и и. т. е. в основу взя га н о р м а («естественная организа-
ция человечества»), а не идеал — трансцендентный,
предполагающий выход из истории и переход к другому
миру и другому порядку вещей. В конце трактата С. пы-
тается соотнести норму (и практику) с идеалом, найти зер-
на вечного и абсолютного в преходящих человеческих
учреждениях и объединениях—таких, как семья, народ,
государство, церковь.
31
III. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
И ДРУГИЕ АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
В конце разд. II уже шла речь о прикладных —
социальных — аспектах этики. Здесь это рассмотрение бу-
дет продолжено. Универсумы, с которыми мы будем
иметь дело в этом разделе, являются гомоморфными
образами «человеческою», или «этического». У—их эле-
менты—те или иные человеческие сообщества.
«Работа Господня», взятая на себя Соловьевым,
в особенности в годы его активной публицистической дея-
тельности (с начала 1880-х до начала 1890-х годов),
в значительной части сводилась к борьбе с «грехами Рос-
сии», со всем неправедным и недолжным в русской (а от-
части и всемирной) жизни той эпохи, и иритом именно
с точки зрения тех норм и идеалов, которые вытекали из
ОС. Логически — хотя и не хронологически—вся публи-
цистика С. примыкает к «Оправданию добра», представ-
ляя собой ряд блестящих этюдов но прикладной обще-
ственной этике.
1. Национальный вопрос
После 1861 г. едва ли не самым больным вопросом
для России, по крайней мере, с точки зрения С. оказался
национальный вопрос (и примыкающий к нему религио-
зный).
1.1. Исходная посылка работ С. по национальному
вопросу—идея единства человечества как «социального
организма, живые члены которого представляют собой
отдельные нации» (XI, 92). Все универсумы изоморфны
друг другу и должны подчиняться принципам ОС. В част-
ности, национальный, или политический, У, элементами
которого являются нации или государства, изоморфен
нравственному У, и в нем должны действовать законы
нравственного миропорядка. Отделение политики от
нравственности — «ложный и вредный предрассудок».
Как человек, желающий быть вполне человеком, не может
оставаться только человеком: если в нем не живет искра
божества, т.е. если он не связан с ВН, то он падает до
уровня животного, так и «народ, если хочет жить пол-
ною национальной жизнью, не может оставаться толь-
32
ко народом...—ему неизбежно перерасти себя... уйти в
интересы сверхнациональные, в жизнь всемирно-
историческую» (VII, 384). «Жизнь каждого народа пред-
ставляет собой лишь определенное участие в общей жизни
человечества» (XI, 92). При этом каждый народ как эле-
мент У имеет свою функцию во всемирной истории, свой
смысл существования, свою идею, одушевляющую его
и диктующую то новое слово, которое он призван сказать
человечеству. Другой вопрос—как эта идея соотносится
с национальным самосознанием. Сам по себе принцип на-
родности верен и прав, ибо выводит данный Э[ из состоя-
ния слитости. смешения с другими 3 и дает возможность
выявления народных сил и выполнения возложенной на
данный народ задачи, заложенной в самой природе У. Но
только возможность—ибо «идея нации есть не то, что
она сама о себе думает во времени, но то, что Бог думает
о ней в вечности» (XI, 92).
В самых общих чертах миссия каждого парода совре-
менного мира может быть сформулирована как его уча-
стие в развитии христианской цивилизации «по мере сил
и особых дарований своих» (XI, 100), а для этого каждый
народ должен почувствовать себя «живым членом одного
духовного и реального тела» (ib.), что даст ему возможно-
сть «всем сердцем и душой войти в общую жизнь хри-
стианского мира и положить все свои национальные силы
на осутцествление... совершенного и вселенского единства
человеческого рода» (XI, 101). Конкретные же формы это-
го участия зависят от национальных особенностей данно-
го народа.
1.2. Однако в реальности национальное самосозна-
ние имеет тенденцию перерастать в национальное само-
любие или самодовольство (т.е. в представление о том,
что данный 3j находится в отношении естественного до-
минирования над другими 3 и, стало быть, призван го-
сподствовать над ними) и в национальное самообожание,
приводящее к «эпидемическому безумию национализма,
толкающему народы па поклонение своему собственному
образу вместо высшего и вселенского Божества» (XI, 109),
г. е. к подстановке своего 3j на место ВН. Народы либо
обособляются, замыкаются в себе, сводя весь У к данно-
му Э| или его малой окрестности, что может привести то-
лько к застою и вырождепию (пример—Япония с XVII в.
ю 1868 г., ставшая «твердо па почву исключительно на-
циональной политики»: «полное торжество японской са-
33
250
мобы гное 1И продолжалось 2'/2 века. Каких удивительных
результатов должен был бы достигнуть за эго долгое
время такой даровитый народ... На самом [же] деле с 1638
и до 1868 г. японцы ничего не сделали и очень много поте-
ряли» (VI, 171—172)). либо. чаше, проводя! корыстную
и агрессивную политику национального эгоизма 1". Нор-
мой же должно стать преодоление национальной ограни-
ченности выход из обособления, признание себя лишь ча-
стью вселенского целого, отречение от национального
эгоизма, служение не себе, а общему делу, солидарность
с другими народами к. Во главу угла следует поставить
понятия долга, обязанности, служения. И началом пере-
хода к этому должному состоянию может быть лишь на-
циональное самоотвержение, или самоотречение.
Россия в своей истории явила несколько таких ак-
тов— и именно они. а не «слава, купленная кровью», вы-
дают ее высокое мировое призвание. Эго принятие хри-
стианства, т. е. от речение от своего языческого обособле-
ния и признание себя составной частью единого человече-
ства; это акты национального самоотречения, связанные
с призванием варягов и с реформами Петра. Именно эти
ак 1 ы создали русское г осударство и дали ему среде i ва для
выполнения его исторических задач, открыв доступ силам
чужих культур19.
1.3. Особую и основную роль в приведении полити-
ческого У к норме играет в концепции С. христианство.
Именно христианское учение открывает должную струк-
туру У, в частности, политического, и ставит задачу объ-
единения всего мира в совершенный богочеловеческий ор-
ганизм, чем и определяются если не конкретные частные
задачи отдельных народов, то руководящие принципы их
деятельности, сводящиеся, по существу, к одному принци-
пу обязанност и, или нравственного служения. С. подчер-
кивает «формальные» достоинства этого принципа как
единственного, способного создать устойчивую структу-
ру, согласующуюся с органической структурой У, и, кро-
ме того, определенно указывающего, как поступать в каж-
дом данном случае,— в противоположность принципу вы-
годы или интереса, приводящему к безграничным и иена-
сыгимым притязаниям, сталкивающимся с подобными
же попытками других Э. и не дающему положительных
указаний в конкретных случаях.
1.4. Цент ральную роль в стат ьях С. но национально-
му вопросу играет соот ношение оппозиций хорошее дур-
34
ное и свое/чужое. В рамках ОС первая имеет дело с имма-
нентной структурой У, а вторая — со структурой с точки
зрения данного Э,-. Лишь первая из этих оппозиций реле-
вантна («Во всяком деле не о том нужно спрашивать, свое
или не свое, а о том, хорошо или худо» — V, 43) и притом
имеет универсальный характер, в то время как вторая зна-
чима лишь на стадии возникновения национального само-
сознания, выделения из состояния смешения. Вся полеми-
ка С. со славянофильством и его эпигонами происходит
вокруг соотношения этих оппозиций: «Поклонение свое-
му народу как преимущественному носителю вселенской
правды: затем поклонение ему как стихийной силе, неза-
висимо от вселенской правды; наконец, поклонение тем
национальным одностороннее! я.м и историческим анома-
лиям, которые отделяют парод от образованного челове-
чества. т. е. поклонение своему народу с прямым отрица-
нием самой идеи вселенской правды.— вот три... фазы на-
шего национализма, последовательно представляемые
[ранними] славянофилами, Катковым и новейшими об-
скурантами» (V, 228); «Поклонение народной добродеle-
an, народной силе, народной дикоеiи — вот три нисходя-
щие ступени нашей псевдо-патриотической мысли»
(V. 24]). Иными словами, сменяются фазы поклонения:
I) своему хорошему. 2) своему как таковому, 3) своему
дурному. Или еще иначе: I) приорите! оппозиции хоро-
шего дурного. 2) отождествление обеих оппозиций,
3) элиминирование оппозиции хорошего дурного.
1.5. В поздних «Воскресных письмах» С. возвращает-
ся к национальной проблематике, выдвигая понятие «се-
мьи пародов» как реализации ОС в универсуме многона-
ционального государства. Первый пример такой семьи
дал древний Рим. «Режим, которому римлянин подчинил
эту великую семью народов, не был мягким... Но все-таки
эю была семья и домовладыка требовал только мирного
совместного жительства ее членов и признания своей вер-
ховной власти... нисколько не покушаясь на их личные
нрава и особенное in. Принудительного о латынения не
знала ни римская республика, пи империя цезарей,—
всякому народу предоставлялась свобода языка, быта,
религии. Вследствие относительной свободы частей един-
ство целого делалось нс только более содержательным,
полным и глубоким, по и... более крепким', живое тело при
всеи своей сложности... гораздо крепче и устойчивей про-
стой и однообразной кучи песку, которую разнесет пер-
вып ветер» (X, 3). Рим, таким образом, давал пример
структуры многонационального У. во многих отноше-
ниях близкой к норме, сочетающей единст во с многообра-
зием и (относительной) свободой ЭР Беда лишь в том, что
само ВН в этом языческом У было недолжным. выдавало
себя за божественное, не будучи таковым.
С. рассматривает постепенное становление России
как семьи народов — в начале этого процесса было при-
звание варягов и принятие христианства. При этом поло-
жение, при котором каждый народ «находит для себя ме-
сто и простор для своего мирного роста под сению общей
державы», оставалось неприкосновенным—даже Ивану IV
«и в голову не приходило привести к одному знамена-
телю все народности Московского царства» (X, 4). Когда
Пушкин говорил о «Руси великой», он имел в виду «всяк
сущий в ней язык». Еще раньше, в «Русской идее», С. пи-
сал о «гнусной системе русификации». нападающей,
в частности, «на национальное существование, на самую
душу польского народа» (XI. 109): «Обрусить Польшу
значит убить нацию, имеющую... развитое самосознание,
имевшую славную историю и опередившую нас в своей
интеллектуальной культуре» (ib.). Национальное и рели-
гиозное подавление поляков и евреев, так же. как униа-
тов и староверов, С. относил к самым тяжелым «грехам
России». И спустя 10 лет С. снова обращается к злобо-
дневной проблеме насильственного обрусительства, иду-
щего «наперекор здравому смысл}' п христианскому чувст-
ву. и всей нашей истории и прямым национальным интере-
сам» (X, 5): мол. «никаких ,.сущих языков^ в России нет,
кроме одного только русского», и «богатство нашего
отечественного мира должно быть... сведено к однообра-
зию и скудости», а народы России «должны быть стерты
в одну безличную массу» (ib.). Тенденция обрусителей —
насильственное насаждение отношения тождества.
С. специально останавливается на вопросе о, как мы
сказали бы сегодня, национальной школе и о роли в ней
русского языка. «Принуждение к русскому языку может
производить только отвращение от него» (X, 10). «Рус-
ский язык — слишком большой барии, чтобы кому-
нибудь навязываться: кто не хочет его узнать, тог сам бу-
дет в убытке», «но навязывание его... неизбежно приводит
к двум результа там: к враждебному отчуждению от всего
русского и к укреплению и оживлению местных языков...
даже там. где они сами по себе жизненной силы не имели»
36
(ib.)—это последнее есть «дооро, всегда извлекаемое
Провидением из человеческого зла» (X, 11). Но насилие
сверху приведет и к «возникновению чувашефильства
и мордовомапии», т. е. к недолжиому обособлению и са-
мовозвеличению частных элементов, что. в свою оче-
редь. вызовет новую волну преследований и подавления,
повое зло взаимной вражды. Итак, и здесь нужны само-
стоятельность и свобода составных частей, «семейные» —
добровольные и взаимно благожелательные—связи ме-
жду ними, а не насильственное подавление и смешение.
1.6. Как видно, не только общие взгляды С. на нацио-
нальный вопрос, но и более частные—на роль русского
и национальных языков в России — и сейчас, по проше-
ствии 100 лет, во многом сохраняют свою актуальность.
В нсменьшей степени это относится и к его взглядам на
патриотизм: «...патриотизм, как и всякое натуральное
чувство, может быть источником и добра, и зла» (VII,
150): «Истинный патриотизм заставляет желать своему
пароду не только наибольшего могущества, но —
главное — наибольшего достоинства, наибольшего при-
ближения к правде и совершенству», что «определяется
окончательно как единство и свободная полнота живых
сил» (ib.). В «Воскресном письме»—«Россия через сто
лет» (X. 71—75) С. говорит о патриотизме «просвещенной
публики», который «исчерпывается знаменитой пиитиче-
скою формулою: „гром победы раздавайся!"», и забы-
вающей, ч ю «„гром победы" бывает двух родов: настоя-
щий... и фальшивый, справедливо обозначаемый как
..гром нс из тучи"...». Такому патриотизму противопо-
ставляется истинный, способный доставлять мучительные
беспокойства, ставящий тревожные вопросы: «В каком со-
стоянии находится отечество? Не показываются ли при-
знаки духовных и физических болезней? Изглажены ли
старые исторические грехи? Как исполняется долг хри-
стианского народа? Не предстоит ли еще день покаяния?»
И в свете этих вопросов С. формулирует необходимые
Условия осуществления русской национальной идеи: «Ра-
скаяться в своих исторических грехах... отречься от нацио-
нального эгоизма, отказавшись от политики русифика-
ции и признав без оговорок религиозную свободу...» (XI,
37
2. «Идолы и идеалы»
Статья с этим названием посвящена преимуществен-
но критике учения Л. Толстого, но то же название могла
бы получил ь и любая из многочисленных статей С. на об-
щественные темы, посвященных тем или иным искаже-
ниям «нормы» в общественной жизни путем выдвижения
частных элементов па место ВН. Философская основа
всех этих работ едина: выясняется, что может, а что не мо-
жет играть роль ВН в той или иной общественной сфере
или в универсуме в целом. Такую роль не могуч играть
«ограниченные предметы»—почитание их «вместо беско-
нечного Божества» есть идолопоклонство. И точно так же
роль ВН нс должны играть частные интересы какой-либо
группы людей (ставящиеся на место общего блага) или
преходящие факты (выдаваемые за вечные принципы).
Идеалом, высшим началом может быть только то, что на-
делено полнотой совершенства, что имеет общее значение
и может объединигь собою всех.
Так, если в статьях но национальному вопросу
обосновывалась невозможность ставить на место ВН
частные интересы какой-либо нации, то в «Идолах и идеа-
лах» в том же плане речь идет, в частности, о сословных
интересах, сословном обособлении и сословной исключи-
тельности.
Я остановлюсь коротко лишь па некоторых из затра-
гивавшихся С. общественных сфер.
2.1. Религиозный вопрос в России: раскол и
с е к т а н т ст в о, гос п о детву ю щ а ч ц е рковь.
При оценке взгляда С. па раскол и сектантство важно учи-
тывать его идею церкви. Здесь достаточно сказать, что
церковь — и именно вселенская, т.е. не разделенная,
рассматривается С. как модель должного, нормального
устройства У20. Другой вопрос, насколько не соответ-
ствует этому идеалу реальная—-в частности, русская пра-
вославная церковь. Но отделение даже и от этой несовер-
шенной церкви является деструктивным шагом, еще даль-
ше уводя от нормы. На место ВН ставятся частные и вре-
менные начала — такие, как старина, отеческое предание,
традиционный обряд, что сводится в конечном счете
к личному произволу, и с этой точки зретшя раскол подо-
бен протестанству. Здесь, как и в национализме, оппози-
ция своего/'чужого занимает место оппозиции хорошего
/дурного. С другой стороны, не менее опасны попытки па-
38
сильственного присоединения староверов к господствую-
щей церкви, ибо «единство может быть восстановлено го-
нг,ко на духовной почве» (X. 13),— необходимо свободное
обсуждение спорных религиозно-церковных вопросов, ко-
торое только одно и может восстановить разорванные
связи.
Аналогичным образом у свободных сектантов боже-
ствешюе также подменяется человеческим, но уже не в его
прошлом, а в настоящем — в состояниях (у мистиков) или
действиях (у рационалистов) отдельных лиц. Каждая
секта «вырывает из христианства частицу его истины» (Ill.
278)—будь то вера и живое личное общение с Богом или
праведная жизнь и добрые дела—и ставит ее во главу
угла. С. часто цитировал слова Лейбница о том, что каж-
дое учепие истинно в том, что оно утверждает, но ложно
в гом. что оно отрицает. Именно таково заблуждение сек-
1 антов — не в признании веры, а в пренебрежении дела-
ми. или наоборот.
Но аналогичные грехи присущи и людям, не отде-
ляющим себя от церкви. Речь идет о тех, кто. опять-таки
рызрывая целостность христианского учения, выдвигает
на первый план догматы, пли таинства, или иерархию, во-
ображая, что в этих частных элементах самих по себе со-
сгопг вся суть христианства и забывая, что Евангелие
есть прежде всего благая весть о царстве Божьем, т.е.
о реализации божественного в земном мире через Богоче-
ловека Хрис та, и что именно в этом центр христианского
учения.
Недолжному состоянию русской православной церк-
ви С. уделял много внимания,— в частности, с точки зре-
ния ее изоляционизма. В «Воскресных письмах» («Забы-
тые уроки»), ссылаясь на В. О. Ключевского, С. пишет
о трех убеждениях русского общества XVII в., лежащих
в основе его отношения к остальному миру: 1) мы обла-
даем истинными началами жизни; 2) мы одни ими обла-
даем; 3) сближение с Западом может поколебать и уничто-
жить эти начала. 1-е—справедливо, 2-е—сомнительно
и означает самовозвеличение, 3-е—недостойное убежде-
ние, приводящее к изоляции.
Со времен Петра 1 во всех сферах жизни с изоляцио-
низмом было покончено—кроме области богословской
и Церковной. В результате в области религиозной мысли
г°сподствуют апатия и равнодушие. Между тем «для свое-
г° Дейст вительного торжества наша вера должна явиться
39
во всеоружии, воспользоваться всеми умственными
и научными приобретениями культурного человечества»
(X, 25). Нужна самостоятельная и свободная богослов-
ская наука, а для этого необходимо, в частности, обраще-
ние к достижениям европейской библенс гики21.
2.2. И арод и и н т ел л и г е н ц и я. Эта проблема,
особенно с начала 1880-х годов, волновала русское обще-
ство и широко обсуждалась в печати. С. касается ее в
«Воскресном письме» «Небо или земля?» (X. 32—33). Объ-
ектом его критики является та (по своим источникам славя-
нофильская) точка зрения, что народ уже просвещен или,
во всяком случае, в нем заложены изначала семена истин-
ного просвещения, и потому его умственную ниву следует
не засевать, а только возделывать; ин теллигенция же отор-
вана от почвы, чужда и враждебна народному миросо-
зерцанию, и то образование, которое она пытается навя-
зать народу, может быть только вредно и разрушительно.
«Просвещенность парода полагается в гцм. что для пего
все на небе, а ложная образованность „интеллигенции11
выражается в обратной формуле: все на зелие» (как, одна-
ко, все это и сейчас звучит знакомо!).
К этому взгляду С. подходит с точки зрения двучлен-
ной схемы. Если изложенный взгляд верен, то и народ,
и интеллигенция одинаково не правы, ибо «все па небе»
означает «ничего на земле», и обратно, а тогда непонят-
ны и Боговоплощепие. и слова «да будет воля твоя на зе-
мле, как и на небесах». Жизненная задача человечества —
осуществление воли Божьей здесь, на земле. Взгляд наро-
допоклонников выражает не христианскую идею соедине-
ния неба и земли, духа и материи «через воплощение Боже-
ственного в человеческом, небесного в земном, духовного
в материальном», а языческий дуализм. Нужно нс проти-
вопоставление интеллигенции и парода, не «бесплодные
мечтания об абсолютном совершенстве», как и не «огра-
ниченное п недостойное служение смертным целям», а со-
гласование «того, что внизу, с тем. что наверху».
Если здесь С. снимает оппозицию небо, земля, то
в письме «О соблазнах» (X, 18—21) та же операция про-
делывается с оппозициями чувство ум всра/разум. Ос-
новная идея статьи в том, что настоящие соблазны про-
изводятся не голой ложью, которая может быт ь привле-
кательна разве что в аду, а полуистинами, соблазняющи-
ми малых сих. В числе этих полуистин такая: «достаточно
сердечной веры и добрых чувств», а «все рассуждения ума
40
ппетны». (Борьба с «умственною ленью» и представле-
нием о том. что «умст вования» вредны и опасны — один
из важных лейтмотивов всей деятельности С.) Тем самым
«частные начала» чувства и веры, с одной стороны,
и \ма—с другой, неправомерно противопоставляются
и между ними произвольно устанавливается господство
первого над вторым или произвольно постулируется от-
ношение вражды; между тем естественны именно связь
и согласие между ними: вера и сердечное чувство должны
бы т ь «проведены через ясный свет сознатгая». И тут С. воз-
вращается к проблеме народа и интеллигенции, обосно-
вывая необходимость «умственной просветительной рабо-
ты». которой только и «можно воздействовать на сердце
народа верующего, но темного, и по темноте своей спо-
собного совершать злые дела, принимая их за добрые».
2.3. У чение Л. Т о лето г о. Я не буду касаться здесь
фронтальной атаки на толстовство как лжехристиапство,
предпринятое в «Трех разговорах», а остановлюсь глав-
ным образом на «Идолах и идеалах» (V, 366—401).
Учение Толстого, по С., является выражением тен-
денции, противоположной тем, что рассматривались в пп.
1 и 2.1, но столь же ложной: не к обособлению и эгоизму,
а к смешению и безразличию, когда на место общезначи-
мой оппозиции хорошего, дурного ставится нравственно
безразличная оппозиция простого/сложного. Если нацио-
налисты и сторонники религиозной или сословной исклю-
чительности. поклоняясь своим идолам, « требуют чужой
крови, как жрецы... Тира или Карфагена», то поклонники
идола «простонародного безразличия» «сами лишают
себя жизненной силы, подобно служи телям простонарод-
ных божеств фрш инеких».
Основной формальный недостаток юлсговства —
оI влеченно-отрица тельный характер, отсутствие положи-
тельной программы: требование «бесстрастия, опроще-
ния. непротивления, неделания и прочих без и не» (XI.
267); человек в учении Толстого предстает как «инстру-
мент. предназначенный к осуществлению отрицательных
праве I венных правил, каковы: не кури, не пей вина, не же-
нись или женись как можно меньше, а главное—нс посту-
пай па военную службу» (IX. 290).
Учение Толстого призывает—в терминах ОС — к
Упрощению структуры универсума путем упразднения от-
ношения > и замены живых связен (~) мертвым тожде-
ством (=), игнорируя его органическую струк туру. Не все
41
греки, а один лишь Фидий мог создать статую Зевса, но
«если он ее предоставил всем, то этого совершенно доста-
точно для самого тонкого чувства справедливости». Если
бы Радищев, Тургенев, Самарин. Милютин занимались
пахотой, а не литературно-общественной деятельностью,
то не было бы освобождения крестьян. Т. е. наличие ор-
ганической иерархии не препятствует, а способствует со-
вершенствованию мира и установлению справедли-
вости.
Толстовское стремление к упрощению касается и са-
мих форм бытия: чем ниже ступень, тем ближе опа к идеа-
лу: барыпя уступает достоинством мужику, мужик —
дереву («Три смерти»); почему бы не пойти дальше и не
предпочесть дереву — камень, а камню — чистое небытие
(что и делает буддизм)?
Существенно и то обстоятельство, что упрощенные
структуры оказываются непрочными, неустойчивыми
(«кибернетический» аргумент), хотя бы из-за их несоответ-
ствия органической структуре У. Устойчивостью обла-
дают именно развитые, сложные структуры. И тут С. вы-
двигает свою точку зрения на культуру как объединяющую
силу, разрушающую враждебные перегородки и обособ-
ления и способствующую развитию У и установлению
в нем устойчивой структуры. «Гуманная» культура—
не самоцель, но средст во для достижения ближайшей це-
ли исторического прогресса соединения всех националь-
ных и социальных групп «в одну бесконечно разнообраз-
ную... но нравственно солидарную семью», кото-
рая, в свою очередь, представит собой необходимое ус-
ловие достижения окончательной цели—«свободной
солидарности всех положительных сил и элементов все-
ленной».
3. «Слав я п о ф и л ь с т в о» и «з а п а д н и ч е с т в о»
Вл. Соловьева
О близости раннего С. к славянофилам, его дальней-
шей борьбе с эпигонами славянофильства и о переходе,
по крайней мере частичном, на западнические позиции пи-
салось много. Я хочу здесь разобрать с точки зрения
ОС статью «Три силы» (1877; 1, 227—239). где С. наи-
более близок к славянофильству, и речь «Об упадке сред-
невекового миросозерцания» (1891; VI. 381—393) —
апогей его западничества, показав общность подхода
к предмету, обусловленную использованием одной п гой
5ке «модели» (ОС). при противоположности выводов,
обусловленной использованием различных исходных
«баз данных».
3.1. В «Трех силах» содержится исключительно ясное
и эксплицитное описание двух ненормальных состояний
универсума. Одно из них характеризуется стремлением
«подчинить человечество во всех сферах... одному верхов-
ному началу», хочет «смешать и слить все многообразие
частных форм, подавить самостоятельность лица, свобо-
ду личной жизни. Один господин и мертвая масса ра-
бов...». Другое дает «свободу частным формам жизни,
свободу лицу и его деятельности»; но при этом «отдель-
ные элементы человечества... действуют исключительно
из себя и для себя». Верховное начало жизни отрицается.
«Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдель-
ных единиц без всякой внутренней связи» в пределе ведут
к «войне всех против всех» и самоистреблению человече-
ства.
В современном мире первое состояние воплощено на
мусульманском Востоке, где «все подчинено единому началу
религии», причем сама эта религия «отрицает всякую
множественность форм, всякую индивидуальную свобо-
ду», а Бо! ислама «являемся абсолютным деспотом»,
и люди — «только слепые орудия в его руках; единствен-
ный закон бытия для Бога есть его произвол, а для челове-
ка—слепой неодолимый Рок». Подавляется лицо, и все
проявления личной деятельности «убиваются в зароды-
ше»; «...все сферы... общечеловеческой жизни...— в состоя-
нии слитности, смешения... и все вместе подчинены одной
подавляющей власти релш ии». Духовная и светская
власть смешаны; во всех жизненных сферах—умственной,
творческой, общественной—все подавлено религиозным
началом. Результат — неподвижность, отсутствие про-
гресса в течение многих веков.
Второе состояние воплощено в современной западной
Цивилизации. где «мы видим быстрое и непрерывное разви-
тие. свободную игру сил. самостоятельность и... самоут-
Верждепие всех частных форм и индивидуальных элемен-
тов». «Каждая сфера деятельности, каждая форма жи-
зни... обособившись и отделившись от всех других, стре-
мится... получить абсолютное значение, исключить все
остальные. стать одна всем. и... приходит ... к бессилию
11 ничтожеству». Эго показано на примере церкви, посте-
43
пенно потерявшей власть и над государством, и над обще-
ством; и на примере государства, потерявшего после па-
дения абсолютизма фактическую власть над обществом
и ставшего исполнительным органом народного голосо-
вания; по и общество, народ лишены единства, распав-
шись на враждебные классы. Происходи! атомизация,
эгоизм корпоративный переходит в эгоизм личный. Тра-
диционные связи, идеальные начала, создававшие естест-
венную иерархию, уничтожены. На место органическо-
го неравенства встало натуральное неравенство личных
сил, лишенное этических оснований. Чрезмерное развитие
индивидуализма ведет к всеобщему обезличению и опо-
шлению, напряженность личного начала — к пустому
и мелкому эгоизму. От великого многообразия форм, вы-
работанных веками, осталось «единственное величие, еще
сохраняющее силу... величие капитала». «Отдельный лич-
ный интерес, случайный факт, мелкая подробность—
атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искус-
стве— вот последнее слово западной цивилизации». Все
накопленное богатство лежит мертвым грузом.
Итак, жизнь на Западе лишена живого духа, безуслов-
ного, идеального содержания. А оно может быть получе-
но лишь путем приобщения к высшему, абсолютному на-
чалу. Но нельзя ожидать непосредственного воздействия
этого начала на современное человечество. Нужен «на-
род-посредник» между человечеством и высшим миром.
«Такой народ нс должен иметь никакой специальной огра-
ниченной задачи, он не призван работать над формами
и элементами чсловеческо! о существования, a только со-
общить живую душу, дать жизнь и целость разорванному
и омертвелому человечеству через соединение его с веч-
ным божественным началом». От этого народа «требуе-
тся только свобода от всякой ограниченности и односто-
ронности. возвышение над узкими специальными ин гере-
сами, всецелая вера в положительную действительность
высшего мира и покорное к нему отношение».
Таким образом, возникает следущая картина: мир.
развивший всевозможные частные потенции, по погряз-
ший в индивидуализме и эгоизме, атомизированный, ли-
шенный единства и идеала, оторванный о г ВН и не имею-
щий собственных сил для обретения единства и воссоеди-
нения с ВН, нуждается в помощнике, посреднике, который
сам по себе может быть жалок и неразвит, по несет в себе
живую душу (т.е. начало единства), истинную веру и по-
корность ВН. Такой посредник не должен быть извращен
специализацией и господством «отвлеченных начал», что
и тает ему возможность, сохраняя человеческую природу,
быть и носителем божественного начала. Т.е. он должен
быть воплощением двучленной, богочеловеческой схемы,
что и дает ему мессианское достоинство.
«Л зги свойства несомненно принадлежа!... нацио-
нальному характеру русского народа... Внешний образ ра-
ба. в котором находится наш народ, жалкое положеггае
России в экономическом и других отношениях не только
нс может служить возражением против ее призвания, но
скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую
русский парод должен провести в человечество есть си-
ла не от мира сего».
С. не отрицает важности и необходимости достиже-
ний воли и ума народов Запада. Но лишь с помощью Рос-
сии они могут вс тупить «в действительное общение с веч-
но и истинно существующим», подчиниться «одному об-
щему началу и средоточию» и «только тогда получат свое
положительное значение и цепу», став «необходимыми
органами... одного живого целого».
3.2. В речи 1891 г., говоря вкратце, роли Востока
и Запада «Трех сил» играют части распавшегося внутри
себя христианского общества, а роль Мессии — ни более,
ни менее как «безбожные» гуманистические начала новей-
шей европейской цивилизации — носи гели социального
прогресса. Россия же как таковая имплицитно выступает
здесь как реликт и твердыня «восточного» псевдохри-
сI панства.
Отправная точка С. в том. что «сущность истинного
христианства есть перерождение человечества и мира
в духе Христовом, превращение мирского царства в цар-
ство Божие», что «смысл христианства в том, чтобы по
истинам веры преобразовать жизнь человеческую». Т.е.
христианство дает Идеал, руководствуясь которым, чело-
вечество должно преобразовать общество из ненормаль-
ного состояния в состояние нормы. И С. прослеживает,
как искажались эти сущиост ь и смысл в реальной истории.
Речь идет о «христианско-языческом компромиссе»,
° том «двойственном полу языческом и полухрисгианском
строе понятий и жизни, который сложился и господство-
вал в Средние века как на романо-германском Западе, так
11 па византийском Востоке» — и который и сейчас «при-
’Имают... за само христианство». Компромисс этот со-
45
стоял в том. что истина христианства признавалась, но
«жизнь оставалась по-прежнему языческой», а ЦБ остава-
лось вне мира и безо всякого жизненного влияния на него.
Т.е. христианство с его догматикой и таинствами было
само по себе, а жизнь шла по-своему, как если бы хри-
стианства и не было. Мир, долженствующий быть еди-
ным, как бы разделился на два не связанных между собой
У, что особенно ярко проявилось па Востоке: «язычество
города и христианство пустыни». «Идея общественности
исчезла из ума даже лучших христиан. Всю публичную
жизнь они предоставили властям церковным и мирским,
а своею задачею поставили только индивидуальное спасе-
ние». Возник «псевдохристианский индивидуализм», от-
рекшийся пе только от общественной жизни, но и от мате-
риальной природы. «В этом своем одностороннем спири-
туализме средневековое миросозерцание вступило
в прямое противоречие с самою основою христианства.
Христианство есть религия воплощения Божия и воскре-
сения плоти, а ее превратили в какой-то восточный дуа-
лизм, отрицающий материальную природу как злое нача-
ло». Было забыто, что «осуществление Царства Божьего
зависит пе только от Бога, по и от нас», ибо «духовное
перерождение человечества... есть дело, на нас возложен-
ное».
Итак, мир, который должен быть единым и в устрой-
стве которого должны быть равно развиты связи и отно-
шения господства/подчинения «вертикальные вверх»—с
ВН, «вертикальные вниз» — с материальной природой
и «горизонтальные»—с ближними, причем последние
должны быть основаны на любви и самоотвержении, раз-
делился так, что в одной его части единственными
связями оказались «вертикальные вверх» (причем у каж-
дого поодиночке), при отсутствии горизонтальных и вер-
тикальных вниз; в другой же части связи с ВН отсутство-
вали, по отношению «вниз» преобладало подчинение низ-
шему, по горизонтали же господствовали отношения при-
нуждения и/йли подчинения, порождающие эгоизм и низ-
кие страсти. Словом, это мир, в котором одни грешат,
а другие замаливают грехи, но пе делают ничего для того,
чтобы первые не грешили (причем «одни и другие» могуч
быть совмещены в одном лице: ср. блоковское «Грешить
бесстыдно, беспробудно»).
При таком порядке вещей «истины христианской ве-
ры потеряли свой смысл и значение как нормы действите-
46
льности и закон жизни», обратившись в результате
в «условные знаки»; а поскольку «нельзя же было отка-
заться от идеи, чю христианство есть религия спасения»,
о возникло «чудовищное учение о том, что единственный
путь спасения есть вера в догматы», а неверующих ждут
вечные адские муки. Те же немногие истинные христиане,
которые, конечно же, всегда существовали и в таком пссв-
дохристианском обществе, нс могли переродить его, ибо
думали, что спасти можно лишь отдельные души: и у них
социальная идея христианства была ут -ранена. Между тем
для пересоздания мира необходимо воздействие пе толь-
ко на отдельные его элементы, но и прежде всего на его
структуру в целом, т.е. на систему общественных отноше-
ний.
Такое «средневековое миросозерцание» и сейчас со-
храняет силу в мире, и прежде всего в России.
Куда же делся дух истинного христианства? «Неуже-
ли человечество в целом и его история покинуты духом
Христовым? Откуда же тогда весь социально-
нравственный и умственный прогресс последних веков?»
И во т С. види г присутствие этого духа не в деятельности
«христиан по имени», изменивших делу Христову, а в дея-
тельности преимущественно неверующих людей, «//е хри-
стиан по имени», способствующих социальному прогрес-
су, совершающемуся в духе человеколюбия и справедли-
вости. «Уничтожение пытки и жестоких казней, прекраще-
ние, по крайней мере на Западе, всяких гонений па иновер-
цев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного
рабства—если все эти христианские преобразования бы-
ли сделаны неверующими, то тем хуже для верующих».
«Номинальные христиане» подобны Иуде, лобзавшему
Христа, по предавшему Его; деятели же социального про-
гресса— Фоме, заявившему свое неверие, но послуживше-
го Христу на деле и умершему за Него.
Именно социальный (и материальный) прогресс и его
носители и деятели, таким образом, играют мессианскую
роль в современном мире, роль посредников между ВН
и миром, организующих жизнь в соответствии с нормой,
ье. в направлении к Идеалу. Здесь трудно не вспомнить
Чаадаева, считавшего (в период «Философических пи-
сем»), что именно путь Европы—это путь, начертанный
Христом, и даже ЦБ «до известной степени осуществле-
но» в европейском мире (последней точки зрения С., ко-
Печно, не разделял).
47
Но и эти невольные проводники духа Христова не
правы в отношении к низшей, материальной природе.
Если лжехристианский спиритуализм видит в ней зло. то
прогрессисты—лишь «мертвое вещество, бездушную ма-
шину». «И вот, как бы обиженная этой двойной ложью
земная природа отказывается кормить человечество. Вот
общая опасность, которая должна соединить и верующих,
и неверующих. И тем и другим пора признать и осуще-
ствить свою солидарность с ма терью землею, спасти ее о г
омертвения, чтобы и себя спасти от смерти». Таким эко-
логическим призывом в духе нынешних «зеленых» кон-
чает С. свою речь, произнесенную сто лет назад.
IV. «ОТВЛЕЧЕННЫЕ НАЧАЛА»
«Под отвлеченными началами [ОН] я разумею те
частные идеи... которые, будучи отвлекаемы от целого
и утверждаемы в своей исключительности, теряют свой
истинный характер и, вступая в противоречие и борьбу
друг с другом, повергают мир... в состояние умственного
разлада» (II. с. V). С точки зрения ОС, ОН возникают тог-
да, когда в том или ином «ментальном» У тог или иной
«отвлекается» от сети связей и иерархии, в кот орой он толь-
ко и может нормально функционировав и выполнять
свою ортаническую роль, и ставится па место ВН (общего
или локального). При этом представление об органиче-
ских отношениях У искажаются, и эго влечет за собой
соответствующие ложные Des и Cans, ведущие к регрессу,
г. е. к удалению от нормы (и идеала). Понятие ОЕ появ-
ляется еще в «Мифологическом процессе в древне?и языче-
стве» 20-летнего С., и можно сказать, что вся его дальней-
шая философская и публицистическая деятельность, а не
только «Критика отвлеченных начал» в критической
и аналитической части сводилась к выявлению и кри-
т икс ОН во всех сферах жизни и мысли, а в синтетиче-
ской части —к оправданию эт их же начал как начал поло-
жительных, коль скоро они занимают должное место в
иерархии У. Весь соловьевский «синтез» сводится к трем
моментам:
I) учет всего положительного (с точки зрения С.), до-
стиг нугою в сфере мировой философской, религиозной
н общественной мысли:
48
2) освобождение ряда положений от «исключительно-
сти». делающей их «отвлеченными началами»:
3) соединение их по принципам ОС (в частности, СБ).
11сихологические корни возникновения ОН очевидны:
они в необходимой для деятельности нашего ума способ-
ности останавливать внимание на той или другой стороне
действительности, отвлекаясь от всех остальных сторон.
Но в норме так должны быть рассмотреть все стороны
явления, после чего должен следовать синтез; эго всесто-
роннее рассмотрение, однако, может и не произойти, если
за дело берегся ограниченный ум или, хуже того, если во-
зникаю! прагматические соображения, эгоистический ип-
icpec. Чаще всего «отвлечению» подвергается в том или
ином смысле «свое», противополагаемое «чужому»,— и
эта оппозиция подменяет собой оппозицию высшего/низ-
шего или хорошего/дурного. Может действовать при
этом и ложный методологический прием, заключающийся
в прибавлении к утверждаемому—пусть даже истинно-
му предикату А «частиц, безусловно исключающих
всякий новый признак, каковы: только, единственно и т. п.
Если же, напротив, данное положение будет распростра-
нено или дополнено новым признаком с помощью частиц
но вместе, с тем, с другой стороны и т. и., то оно этим са-
мым будет разрушено» (XI. 50).
При этом С., с его пафосом синтеза, охотно признает
относительную правду ОН их право на существование
J. ценность — з отведенных им пределах: каждое ОН
являете;; одьзвремзшю и положительным началом, необ-
ходимым элементом У. я утверждение каждо! о ОН (могу-
щею быть положз;.слоьым) есть определенное достиже-
оп.рь. тис i> структуре У По существу, все «Оправда-
'*•*- добра?, :.ак mi.oi не другие работы С., есть оправда-
ние и утверждение ^азлшгны^ ОН в качестве положи 1ель-
ных. Учение С. «пьлае гея ьключить в себя правду песси-
•Щ.пми правду матерлщ.изма . и нигилизма, более
J,01.0—правду Au.iuiv... <лр»щаШ1Я религии»,— пишет
Трубецкой ! Миросозерцание Вл. С .Соловьева. Т. I.
45)2-; "Соловьев определяет1 условия универсального
и!!Раидттн всех аспект ов истины, в ист орической последо-
'льносги которых он смагрпвает вехи пройденного
1‘"ло веч вом п\ти оожесгвешюго воспитания и есте-
Осиною сткровсния».— вторит ему Вяч. И. Иванов (О
Соловьеве. Си. первый. М., 1911. С. 3 ). а Н. Бердяев
'1верждас; противопоставлял Соловьева Голстому. что
49
«Соловьев все оправдывает и обосновывает, всему нахо-
дит место: и Iосудирству. и национальности. и войне...
В «Оправдании добра» он доходит до виртуозности
в этом оправдании всего, что органически создано исто-
рией» (ib.. 105).
Однако те же аспекты бытия, коль скоро они отры-
ваются от всеединства и утверждаются в самодовлеющей
исключительности (т.е. становятся именно ОН), относи-
тельные истины, утверждаемые в качестве абсолютных,—
становятся демонической ложью.
Более того, поскольку тот или иной Э теряет
в своем достоинстве, лишаясь своих естественных связей
с другими Э (и с истинным ВН), одностороннее утвержде-
ние какого-либо ОН выдает недостаток веры и уважения
к соответствующему началу. Так, материализм можно
упрекнуть за недостаточное уважение к материи, которая
мыслится им как начало слепое, безжизненное и неодухот-
воренное; идеализм—за недостаточность веры в идею,
поскольку опа мыслится неспособной одухотворить мате-
риальное бытие; гуманизм — в неверии в человека, кото-
рому он отказывает в способности к бессмертию и тем са-
мым низводит до явления случайного и временного; на-
ционализм выдает комплекс неполноценности данного
парода и т.д.
Даже и заведомо благие начала, будучи отвлечены от
органической структуры У, оказываются суетными
и тщетными. В качестве примеров С. приводит науку
и любовь к родине: гак, если принять науку за безусловно
самостоятельное благо, то она теряет свой raison d’etre,
«ибо истинная наука есть только та. которая находится
в живом и внутреннем единстве со всем, т. е. входит
в Царство Божие» (IV. 600).
Отметим важный частный случай возникновения ОН:
разрыв единства двучленной схемы и одностороннее во-
зведение в ранг ВН либо какого-то одно! о из ее полюсов,
сопровождаемое игнорированием или принижением дру-
гого (Бог vs. человек или вообще тварный мир: дух vs. ма-
терия и т.д.); либо же возведение обоих полюсов в раш
самодовлеющих, независимых и не связанных друг с дру-
гом начал (дуализм)23.
Далее в этом разделе будет предпринят краткий об-
зор ОН из различных сфер жизни и мысли, рассматривав-
шихся в работах С. Некоторые из этих ОН более подроб-
но изложены в других разделах. Но перед этим особо от-
50
метим одну пару ОН. имеющих категориальный харак-
тер. т.е. относящихся к неинтерпретированному У и. сле-
довательно. к любой его интерпретации, г. е. к самым раз-
личным сферам: смешен и с, т. е. т снденцию все о т ноше-
ния между Э; подменить отношением =. и обособле-
ние. т.е. тенденцию к разрыву всех отношений Именно
эти начала, как мы видели, являются основой двух типов
отклонений У от нормы.
2. ОН в ре л и г и и
Признание того, что в мире господствует зло и стра-
дание. породило мироотрицание, которое стало в буддиз-
ме ОН и привело к возведению Небытия на уровень ВН.
Положительное открытие того обстоятельства, что без-
условное пачало лежит не в сфере материальной жизни,
будучи абсолютизировано, породило религию Пустоты.
Платонизм заполнил эту пустоту, открыв идеальный
мир. и даже признал связь этого мира с материальным. но
связь чист о парадигмат ическую, не имеющую отношения
к человеку, на долю которого осталось лишь созерцание
идеального космоса.
Этому отвлеченному и созерцательному идеализму
иудаизм противопоставил взгляд на ВН как сущее или
чистое Я, предполагающее и общетгае с человеческими Я,
и их активность. Но отношение человека к ВН было сведе-
но к безусловному подчинению, а воля ВН возведена
в чистый произвол, выразившийся в Законе, который
н обрел характер ОН (хотя у пророков и есть указания на
условное, преходящее значение Закона).
В трех еврейских партиях принцип подчинения закону
принял различные формы. У саддукеев во главу угла ста-
ли подчинение религиозным властям и житейская мудро-
с 1 ь; фарисеи наиболее твердо следовали именно букве За-
кона и дополнили его принципом оправдания делами; ес-
прежде всего ждали прихода Мессии и наступления
Царства Божия, отвергая всякую житейскую активность.
Христианство пришло как синтез всего положитель-
иого, накопленного мировой (и прежде всего, конечно, иу-
оиской; религиозной мыслью, отвергнув .тишь отвлечен-
ности и одност оронности: «... при созидании иовозавет но-
т° храма нс было надобности изобретать новый мате-
риал: Христос и Его апостолы употребляли в дело ге кир-
пичи. которые были у них под руками. Даже самый план
здания был нов не в своих деталях, а в их соединении, в це-
лости религиозного идеала. ...евангельская идея соединя-
ла в себе то, чго было положи тельного и истинного в трех
еврейских партиях... Но именно при лаком синтезе... унич-
тожились их отрицательные стороны...» (VI, 8), а именно
материализм саддукеев, формализм фарисеев, созерцате-
льный идеализм ессеев.
Но возникновение и быстрая победа христианства не
изменили природы человека, и христианский мир по-
прежнему и до сего дня раздирается противоречиями, во-
зникающими в результате утверждения тех или иных ОН.
Уже в гностицизме, возникшем как своеобразное от-
ветвление христианства, целость религиозного идеала
разрывается, и провозглашае тся «непримиримое разделе-
ние между Божеством и миром, между образующими на-
чалами самого мира, наконец, между составными частя-
ми в человеке и человечестве» (X, 328).
Далее христианский мир в течение многих веков по-
трясают ереси, прежде всего христологические, каждая из
которых также представляет собой либо разрыв или иска-
жение богочеловеческой схемы, либо утверждение того
или иного ОН (см. раздел VI).
Но и окончательно утвердившееся и освободившееся
от ересей в результате деятельности вселенских соборов
христианство продолжает страдать болезнью «отвлечен-
ности». И проявляется она прежде всего в утрате церко-
вью ее вселенского характера и разделении на три основ-
ных ветви, каждая из которых утверждает свои ОН.
Ложь католичества в лом, что оно поддалось двум
искушениям Пе тра: он вынул меч в Гефсиманском саду —
и оно употребляло насилие в стремлении покорить
и обратить лежащий во зле мир; он хотел создать куши
для Христа, Моисея и Илии на Фаворе и оно стреми-
лось к одностороннему земном) устроению жизни, пы-
таясь создать внешние земные формы для духовных, бо-
жественных предметов24. С этими искушениями связаны
и гипертрофия иерархического начала, и стремление
к земной власти. Эта «земная» односторонность вызвала
одностороннюю же реакцию в виде прогестапства. тре-
бующего личной веры без всякого церковного посредства.
Восточная же церковь, храня неприкосновенной христиан-
скую истину, «не осуществила ее во внешней действитель-
ности ... не создала .христианской культуры» (III. 178). со-
средоточившись на охранении прошлого, па чистоте со-
б.пюдения обряда и вообще священного предания. Итак,
одностороннее устремление вовне в католичестве, одно-
сторонний консерватизм, пассеизм и пассивность в право-
славии. односторонний индивидуализм в протестантстве.
В 1880-е годы центральной проблемой для С. было
объединение восточной н западной церквей, и соответ-
ственно его глубоко занимал вопрос об истоках их разде-
ления. Возлагая основную ответственность за это разде-
ление на восточную церковь. С. особое внимание уделил
гем ОН. которые в ней i оснодствовали и вызвали это раз-
деление.— гем более, что он видел: основные грехи
«византизма» продолжались в русской церкви и вообще
в русской истории вплоть до современности.
«Православно исповедуя единого Христа в соглас-
ном и полном сочетании божественной и человеческой
природы, византийские христиане в своей полуязыческой
действительное in разрывали этот союз, совершая в
жизни ю самое, чему еретики учили в теории...» (IV, 44).
Произошел практический разрыв богочеловеческого
единства, двучленной схемы: божественное начало доста-
лось па долю монашества, а в общественной жизни без-
раздельно царило материальное, языческое начало25.
Христианская идея «была только предметом... умственно-
го признания и обрядового пропитания, а нс движущим
началом жизни» (VII. 286); господствовало всеобщее убе-
ждение. что «истина не ои.чзыаает» (VH, 294); «Ревниво
ooepei ая основу церкви священное предание.—
православный Восток не хотел ничего созидать на этой
основе» (IV. 60). Если ка толическую церковь отличала ги-
пертрофия политической активности, то византизм пол-
постью лишал церковь ее социального и политического
Действия. «Для византийца, стоявшего твердо и упорно на
предании прошлого, христианство было чем-то завершен-
ным и поконченным, божественная истина являлась тоаь-
Ко как го товый предмет мистического созерцания, благо-
пссгпвого поклонения и диалектического толкования»
(IV. 64).
Единство церкви и пало жертвой этого пассивного ох-
Гапптельст ва. Поскольку реальные жизненные задачи
Нерковыо пе ставились, ее единственной задачей стала ох-
рана чистоты «своего» христианства, своих
Западная церковь—еще до разрыва —
*,l,u| чистоты «своего» христианства, своих — в том числе
сиу тайных и преходящих особенностей догмат а и обря-
. . —осуждается не
г°лько за док трину filioquc, но и за пост по субботам, бри-
। ых священников и употребление пресного хлеба для евха-
ристии26. Этот последний спор и привел, как известно,
в XI в. к окончательному разделению церквей. В Визан-
тии забыли, «во-первых, что своего обычая нельзя навя-
зывать другим, для которых он не свой, а во-вторых, что
есть па свете нечто высшее своего и чужого» (XI, 319). Оп-
позиция свое, чужое подменила оппозицию истина/ложь,
вселенское было заменено местным, свое встало на место
ВН.
В истории России и русской церкви С. види т продол-
жение тех же тенденций: разрыв богочеловеческой исти-
ны, особенно наглядно и кроваво проявившийся в цар-
ствование Ивана IV: одностороннее утверждение «свое-
го», местного и/или освященного традицией в старо-
обрядчестве— но одновременно и в никонианстве («ста-
рая русская вера» и «старая греческая вера» равно проти-
вопоставлялись вере вселенской) и т.д.,— не говоря уже
о традициях подавления всякого инакомыслия (в частно-
сть, в религиозной сфере), слепой покорности власти, по-
слушания. квиетизма.
Обращаясь к общехристианской проблематике, зна-
чимой и в современную эпоху. С. выделяет начало отвле-
ченного спиритуализма, или псевдохрис i панского инди-
видуализма, являющегося одной из главных черт «средне-
векового миросозерцания», дожившее до наших дней.
Проявляется это начало в ограничении задачи спасения
одной личной жизнью, в отрицании социальных задач,
в отречении от мира не только «в тесном смысле — от об-
щества, публичной жизни,— но и от мира в широком смы-
сле, от всей материальной природы» (VI, 391; см. также
разд. III. 3).
Эго он является частным случаем «отвлеченного
клерикализма», отрывающего божественное от человече-
ского и природного, рассматривающего Бога как внешне-
го человеку и природе и либо поглощающего последних,
либо по крайней мере порабощающего их. А отсюда про-
истекают подавление разума и свободы, заменяемых сле-
пой верой и подчинением; подавление природного начала
в человеке — аскетизм провозглашается главным со-
держанием нравственной жизни, а все природное—
носителем греха: наконец (в исторической жизни Запада)
папоцезаристские стремления к мирской власти, насиль-
ственной теократии (II, 161 —166).
С отвлеченным клерикализмом связано то, что С. па-
54
зывает «храмовым христианством»: исключительное под-
черкивание дог матически-обрядовой и иерархической сто-
роны вероучения как несущей в себе всю его суть (одна из
главных болезней современного русского православия).
А в качестве естественной оппозиции ему возникает дру-
гая крайность — «домашнее христианство», ставящее во
главу угла любовь к ближнему, добродетельную жизнь,
воздержание, филантропическую деятельность. Но выда-
вать эти общечеловеческие заповеди, общие всем разви-
тым религиям, за суть христианства—все равно что вы-
давать воду за вино (а адепты храмового христианства
выдают за вино чистый спирт) (см. VI. 327—328). Flo
Евангелие, па которое ссылаются и те, и другие, «не име-
нует себя Евангелием непротивления... священноначалия,
чудес... веры, ни даже Евангелием любви: оно... неизмен-
но называет себя Евангелием царствия—доброю вестью
о Царстве Божьем» (VI, 390), а ЦБ «есть полная реализа-
ция божественного в природно-человеческом чрез Богоче-
ловека-Христа, или. другими словами, полнота естествен-
ной человеческой жизни, соединяемой чрез Христа с пол-
но! ой Божества» (VI, 331).
Очень характерно для последовательного христианина
Соловьева и то, что. противопоставляя «старую тради-
ционную форму религии» современной вперелигиозноп
цивилизации, он в обеих видит господство ОН. проявляю-
щееся в разрыве двучленной схемы: первая «исходит из вс-
pbi в Бога, но не проводит этой веры до конца», отрицая
или недооценивая человеческий фактор, вторая же «исхо-
дит из веры в человека, но и она остается непоследователь-
ной... последовательно же проведенные и до конца осу-
шест вленнпые. обе эти веры... сходятся в единой, полной
и всецелой ист ине Бог ©человечества» (III. 26) (позднее же
С. прямо отдавал предпочтение последней—см. разд. III.
3. ОН в этике и общественной жизни
Соловьев (главным образом в «Оправдании добра»)
подробно анализирует и отвергает этические учения эвде-
монизма, гедонизмг! и утилитаризма как не учитывающие
с’Руктуры человеческого У и основанные соответственно
Па принципах блага (= благополучия), удовольствия и
п°лъзы. каждый из которых, будучи утверждаем в качестве
ь’С1пего этического начала, оказывается ОН и приводит
к безвыходным противоречиям, не давая при этом челове-
ку определенного руководства к действию.
Равным образом отвергается и принцип мироотрица-
ния, теоретический пессимизм, правда которого исчерпы-
вается посылкой, что «мир весь во зле лежит»: у гверждае-
мое исключительно, в качестве ОН. эго положение обора-
чивается «крайним богохульш вом»: «...чем презрительнее
относимся мы к мирскому бытию, тем недостойнее паши
понятия о существе абсолютном», ибо «все становится до-
стойным чрез установление своего положительного соот-
ношения с единым достойным» (VIII. 472).
В сфере практической этики С. выделяет два поляр-
ных ОН: I) абсолютизация сложившихся форм, наличной
реальной структуры человеческого У. приводящая к са-
моотрицанию человеческой личности перед этими форма-
ми. к квиетизму: 2) отрицание сложившейся структуры
и самоутверждение личности против нее, приводящие
к бесформенности и безначалию в У. В обоих случаях
условное и преходящее принимается за безусловное, воля
Божия исчезает, и ее место занимает либо внешний авто-
рш ет, либо самоутверждающееся Я. Между тем и идоло-
поклонство. и иконоборчество равно не правы (см. разд.
II. 2).
В связи с усиливающимся влиянием учения Л. Тол-
стого С. особое внимание уделял критике второго из этих
ОН, «морального аморфизма», отрицающего все обьек-
тивные формы исторической жизни государство, цер-
ковь. культуру и г. д., т.е. все. обусловливающее переход
01 «зверочеловечества» к Богочеловечест ву (см. разд. III.
2.3). В частности. С. показывает фиктивность самого по-
нятия изолированной личности, выключенной из У.
Что касается ОН в общественной жизни, то о важней-
ших из них см. в разд. II и III. Здесь я только перечислю
некоторые из лих «отвлеченных нар»: индивидуализм (в
частности, толстовство и другие виды нравственного
сектантства ) vs общинность (как практические аспекты
двух предыдущих ОН): капитализм vs. социализм: нацио-
нализм (= отвлеченный патриотизм) vs. космополитизм.
4. ОН
в сфере
I е о р е I и ч е с к о г о
з п а п и я
В'я история т еорет ического знания философии),
начиная, по крайней мере, со Средних веков, рисуется Со-
ловьевым как последовательность разрывов двучленной
56
(или трехчленной: Бог, человек, природа) схемы и после-
довательное торжество тех или иных ОН. Вначале—
разрыв между священным и светским знанием и неза-
конные захваты геологии в сферах философии и науки.
Потом — экспансия философии и ее разделение на одно-
сторонние рационализм и эмпиризм. Далее — экспансия
положительных наук и их борьба против философии пол
флагом позитивизма.
Основное заблуждение «школьной» философии (г. е.
всей новой философии от Декарта до Э. Гартмана) С. ви-
зит в «гипостазировании предикатов», т. е. в отождествле-
нии безусловного начала с каким-либо одним из его опре-
делений или сторон, когда нечто относительное возво-
дится в ранг безусловного,— идущем от картезианства с
ei о признанием двух независимых субстанций, мыслящей
и протяженной, между тем как «и мертвое вещество,
п чистое мышление... суть лишь отвлечения нашего ума,
которые сами по себе существовать не могут, но имеют
действительность только в том, от чего они отвлечены»
(111, 289).
С. выделяет следующие основные ОН в сфере совре-
менной мысли: мистицизм, рационализм (^идеализм),
натурализм (эмпиризм, переходящий в материализм и да-
лее в позитивизм).
Мистицизм характеризуется отрывом божественного
начала, которое абсолютизируется, от человеческого
и природного: адепт отвлеченного мистицизма стремится
потонуть в созерцании Божества, презирает человеческую
свободу и отвращается от материальной природы.
Рационализм (в его «гуманистическом» аспекте) по-
клоняется человеческому началу (причем берется лишь
один его аспект, рациональный), видя в Боге лишь творе-
ние человека, а в природе — лишь его тень. Сосредоточи-
ваясь па чистом мышлении, рационализм теряет живую
Действительность. которая «испаряется в диалектике от-
влеченных понятий» (III, 286), что особенно очевидно в ге-
гельяпс гве.
Эмпиризм, последовательно проводя свои установки.
Дибо приходит к культу «силы и материи» в чистом (вуль-
гарном) материализме, либо растворяет действительность
11 ощущениях, либо, наконец, под натиском положитель-
11ь,х паук переходит в позитивизм, отказываясь от како-
г° бы ю ни было осмысления действительности. Мате-
риализм прав, поскольку «действительно, всё состоит из
силы и материи... [Но.] говоря истину, материализм не го-
ворит всей истины. Что вселенная состоит из силы и ве-
щества так же верно, как и то. что Вейера Милосская со-
стоит из мрамора, и, как это последнее утверждение не
имеет... значения для художника, так же первое не имеет
цепы для философа» (I, 295). Прогоняя дух и божество,
материализм преклоняется перед мертвым механизмом
природы. Позитивистская же наука, «отказываясь от во-
просов почему и зачем... оставляющая для себя только не-
интересный вопрос что бывает... гем самым признает
свою теоретическую несостоятельность... и., неспособ-
ность дать высшее содержание жизни и деятельности че-
ловеческой» (I, 279).
Таким образом, «чистая философия не дает разуму
никакого содержания, чистая паука отрекается от самого
разума» (II, 348), давая лишь систему фактов без внутрен-
ней связи. Но и теологические системы не исполняют
своих притязаний, отказывая разуму в свободном отно-
шении к положениям религии и не осуществляя своего со-
держания в эмпирическом материале. «Если разум и опыт
без знания мистического лишены истины, то без разума
и опыта сама истина лишена полноты и действительно-
сти» (II, 349).
Последнее слово С., как всегда, синтез. Нужен, прежде
всего внутри самой философии, синтез мистицизма, ра-
ционализма и эмпиризма, из которых i-й определяет вер-
ховное начало и последнюю цель знания, 2-й дает форму,
общую связь, а 3-й — внешний базис; а далее—
«универсальный синтез пауки, философии и религии» (I.
151), результатом которого будет «восстановление совер-
шенного внутреннего единства умственного мира (I, 151).
И это единство возможно лишь как результат видения
универсума как всеединства, в его идеальном состоянии,
т.е. Царства Божьего. «Верить в Царство Божье—значит
с верою в Бога соединят ь веру в человека и веру в приро-
ду. Все заблуждения ума, все ложные теории и все практи-
ческие односторонности и злоупотребления происходили
и происходят от разделения этих трех вер» (III, 195).
V. МИРОВОЙ ПРОЦЕСС
В этом разделе мы обрат имся к учению С. о динамике
реального универсума, г. е. о мировом процессе.
Еще в записях 1875 г. 22-летнего С. находим замеча-
58
пие о том. что «до меня» в теософских системах, обладав-
ших «духовными основами» (неоплатонизм, каббала. Бе-
ме, Сведенборг), не было идеи мирового процесса, а в фи-
лософских системах при наличии этой идеи (Гегель, на-
турфилософия Шсллипга. Э. Гартмап, эволюционный ма-
териализм) пе было духовных основ, в силу чего «эти... си-
стемы не могли определить истинной цели и значения
процесса» (цит. по: Соловьев С.М. Жизнь и творческая
эволюция Вл. Соловьева. Брюссель. 1977. С. 120). С.
ставил себе в заслугу соединение этих двух илей.
Идея мирового процесса — начинающегося сотворе-
нием мира и кончающегося Царством Божьим—с наиболь-
шей полнотой изложена Соловьевым в «России и все-
ленской церкви» (кот орой я в основном и буду следовать)
и в «Чтениях о Богочеловечест ве». С точки зрения ОС
речь здесь пойдет о процессе постепенного формирования
структуры «нашего» универсума.
1. А б с о л ю г
и его трехи посгаспость.
София. Хаос
Понятие абсолюта С., в духе времени, строит по ана-
логии с идеей живого существа27.
Живое существо имеет три аспекта существования:
1) оно есть в себе в качестве субъекта:
2) оно имеет смысл (или идею), проявляющийся объ-
ективно как действие:
3) оно, обращаясь на себя, имеет живое чувство обла-
дания своим (субъективным) бытием и своим (объектив-
ным) действием, т.е. обладает самосознанием.
С точки зрения ОС здесь устанавливается статус су-
ществования, или внутренняя структура, любого полно-
ценного элемента У (монады), в том числе и ВН. При этом
у конечного (природного) существа все эти аспекты
ущербны, ибо оно не имеет основания бытия в самом се-
бе, зависит от внешних обстоятельств, не абсолютно, обу-
словлено самой своей конечностью. С., с одной стороны,
опирается па простейшие эмпирические данные (наша
ограниченность и обусловленност ь дапы нам в непосред-
ственном опыте), с другой же—на (нсформулируемое
Эксплицит но) априорное положение о невозможности по-
•ицсптрической структуры У, т.е. на постулат монотеиз-
ма (или, что го же, существования абсолютного бытия).
Бели есть частное и случайное бытие, то должно быть
59
и абсолютное и необходимое бытие — такое, которое име-
ло бы в самом себе все основания своего существования
и тем самым могло бы служить обоснованием всякому
частному бытию, т. е. Бог. Если же «Бог есть в положи-
тельном и полном значении этого термина» (XI, 283; да-
лее ссылки на этот том в данном разделе приводятся без
оговорок), то он должен обладать теми же тремя основ-
ными формами бытия (иначе он был бы ниже человека),
но, в силу его абсолютности, они должны проявляться как
бы внутри него самого: «полнота существования Бога не
выводиг Его из Себя, не ставит Его ни в какие внешние со-
отношения» (282). Бог выступает, таким образом, в трех
формах: 1) как абсолютный факт. 2) как абсолютное дей-
ствие, 3) как абсолютное обладание. А поскольку к Богу
неприложимы категории пространства и времени, эти три
аспекта не могут быть ни действиями его различных ча-
стей. ни фазами его развития, что предполагает в Его аб-
солютном единстве существование трех относительных
субъектов, или ипостасей.
Таким образом, от эмпирической данности ущербно-
го бытия любого частного существа в его трех аспектах,
через необходимость абсолюта. С. восходит к единому
трехипостасному Божеству христианства. А теперь встает
задача — исходя из этой идеи Бога, обосновать Космос.
Как от тройственного единства Бога перейти к множе-
ственности мира?
С. постулирует, что в Боге, кроме его тройного субъек-
та, имеется етце и абсолютная субстанция * которой этот
субъект владеет и которая «есть полнота или абсолютная
всеобщность бытия, предшествующая всякому частично-
му существованию» (288); она есть всё в единстве; «эта
универсальная субстанция есть существенная Премудро-
сть Божия», или София28. Обладая этой субстанцией. Бог
содержит все в своем единстве, г. е. множественность, све-
денную к единству. Но мыслимо и внебожественное суще-
ствование этой субстанции, и тогда се состояние — всё
в разделении, т.е. хаос {тогу вабогу книги Бытия). Хаос
можно рассма гривать как инобыт не Софии в се логиче-
ски возможном существовании вне Бога.
2. Мирот ворсине. Структурирование хаоса.
Душа мира
Миро творение — это отпущение хаоса на свободу,
претворение логической возможности в действитель-
60
посты Бог владеет абсолютной субстанцией, и этого доста-
точно для того, чтобы хаос не существовал. Но «Бог не
может довольствоваться тем, что он фактически могуще-
ственнее хаоса; Он по праву должен быть таковым» (290),
а для этого Он должен быть более истинным, чем хаос.
Хаосу противопоставляются не только сила, но и правда—
цельная система идей, вечных истин. Если «идея» хаоса —
э го тенденция каждого к утверждению своей исключи-
тельности, идея анархии, эгоизма, подавления других,—
то Верховный разум говорит о ложности этой идеи и о не-
обходимости торжества единства над этой анархической
множественностью.
Но логического обнаружения ложности идеи хаоса
недостаточно, ибо хаос есть сила иррациональная. Для
окончательного торжества над хаосом Бог должен всту-
пить с ним в этическое отношение: явить себя не только
в силе и истине, но и в благости, проявиться не только
против хаоса, но и для него, дав ему возможность через
живой опыт превосходства Божественной полноты над
пустой множественностью стать участником полноты аб-
солютного существования.
Тем самым конституируется каркас структуры мира
в духе ОС: отпущение хаоса на свободу создает множе-
ственность мира; Божье всемогущество (1-я ипостась —
Отец) утверждает наличие в мире ВН; Божья правда (2-я
ипостась—Сын, или Логос) устанавливает должную
структуру мира: множественность в единстве и полноте;
Божья благость (3-я ипостась—Дух Святой) дает част-
ным элементам мира живой опыт полноты бытия через
приобщенность к ВН — и одновременно дает свободу.
Вопрос о цели творения С. решает ссылкой на Божью
благодать и любовь: Он хочет, чтобы все. было Богом,
«чтобы вне Его Самого была другая природа, которая по-
степенно становилась бы тем. что Он есть от века—
абсолютным всем» (292). «Бог любит хаос... и Он хочет,
чтобы сей последний существовал, ибо Он сумеет вернуть
к единству мятежное существование, Он сумеет напол-
своей жизни.
нить бесконечную пустоту изобилием
Поэтому Бог дает свободу хаосу...» (293).
Но вне Бога не может быть реального и положитель-
но о существования; все, что вне Бога, может быт ь лишь
и вмененным или обращенным Божест венным (см. в разд,
цит ату из III, 122). С. показывает, в частности, как раз-
•ичные моменты автономии Бога преобразуются в такие
61
формы мировой гетерономии, как пространство, время
и причинность. Все они связаны с хаосом, их законы «вы-
ражают... обшее стремление. направленное к раздробле-
нию и разложению тела вселенной, к лишению его всякой
внутренней связи» (295), это законы раздельности, разь-
единения и взаимного исключения (внутренних состояний,
частей целого и т.д.20). Так, «в пространстве... каждое
единичное существо... исключается или выталкивается
всеми другими и, сопротивляясь лому внешнему дей-
ствию. занимает некоторое определенное мест о, которое
и стремится сохранить исключительно за собою, обнару-
живая силу косност и и непроницаемости» (Ш, 143). Сама
направленност ь этих законов, стремление, усилие, содер-
жащиеся в них, предполагают наличие некоей внебоже-
ственной воли, а воля — наличие психического субъекта,
или души. Эта душа мира 30 есть обратная сторона и про-
тивоположность Софии, это materia prima, первая из тва-
рей. субстрат сотворенного мира, или попросту природа.
Мир. который она конституирует,— мир раздробленный,
разъединений, сдерживаемый лишь внешней связью.
Душа мира, будучи свободной, может выбирать ме-
жду двумя тенденциями—к хаосу и анархии или к Богу.
Победа последней тенденции приведет У к единству и
отождествлению с Софией.
Далее С. уточняет понятие Софии как единства Бога
и впебожес твенного существования. София постепенно
воплощается в мире, приводя его к все более совершенно-
му единству. Тем самым София выступает в роли «идеа-
ла», проекта совершенного состояния У, или. что то же.
ангела-хранителя мира, а ее полное воплощение мира
и есть ЦБ, «совершенное... единство Творца и творения»
(299). При этом душа мира выступает в качестве субстра-
та, среды реализации Софии. Космический и, далее, исто-
рический процессы должны осуществить единст во небес
и земли совершенным проявлением которого является
ЦБ.
Космический процесс — это восхождение от
хаоса, объединение и упорядочение земного мира, посте-
пенное воссоединение его с небесным. Агентами его
являются Бог и душа мира. Последняя сама по себе есть
сила неопределенная и беспорядочная, но способная стре-
62
мяться к Божественному единству, однако при этом под-
верженная и действию противоположного начала, возвра-
щающего к раздору и хаосу. Космический процесс являе-
тся борьбой Логоса и адского начала 31 за власть пад ми-
ровой душой. Это медленный и мучительный процесс.
Критерием прогресса здесь является преобразование хао-
са в космос в результате все более полного и глубокого
объединения Э5. Космос же рассматривается как орга-
низм, живое тело, могущее служить для воплощения Со-
фии (т. е. о тношение Космоса к Софии—это отношение
нормы к идеалу).
Конечная цель собственно космического процесса —
создание человека, существа полуземного и полунебесно-
го, способного объять всю совокупность Творения
и связать ее с Богом.
В более поздних изложениях мирового процесса С.,
сохраняя основную идею его богоматери ал ьный харак-
тер, уже не говорит о Софии и душе мира, рассматривая
этот процесс как постепенное воплощение истинного бы-
тия, или всеедипой идеи, в мире материального бытия.
Последний характеризуется господством категорий про-
странства и времени, создающих двойную непроницаемо-
сть—:во времени (каждый следующий момент вытеспяет
предыдущий, гак ч то все новое в материальном мире про-
исходит за счет старою) и в пространс тве (два тела не мо-
гут занимать одно и то же место и вытесняют друг друга).
В результате бытие оказывается раздробленным па вы-
тесняющие дру1 друга части и моменты. Задача мирового
процесса — победить эту двойную непроницаемость, «сде-
лать внешнюю реальную среду сообразной внутреннему
единству идеи» (VII, 53).
Но уже па низших ступенях бытия действуют силы,
не сводимые к материи и несущие в себе залог преодоле-
ния разделенности. Это, во-первых, тя! отение в котором
проявляется стремление частей мира вместить друг друга,
своего рода космический альтруизм.—создающее меха-
ническое единство материального мира. Далее, это элек-
громагнитные явления, создающие динамическое един-
во мира. Наконец, жизнь (возникающая, между прочим,
в результате поглощения света материей) создает оргапи-
1 ское единство мира и готовил почву для появления че-
ловека, в котором земля познает небо. Богоматсриаль-
1 Mil процесс совершенствования мира с появлением чело-
63
века как нового (кроме Бога и материи) агента становится
богочеловеческим.
Ступени мирового процесса—пять «царств»: неорга-
ническое, растительное, животное, человеческое и ЦБ.
Переходы со ступени па ступень—это ряд «повышений бы-
тия с точки зрения нравственного смысла, осуществляе-
мого в богома терпальном процессе» (\ III. 211). Так, в не-
органическом мире царят «крайнее самодовольство и кон-
серватизм» (ib.). постепенно преодолеваемые па после-
дующих ступенях (обратим внимание на эту этпзацию да-
же неорганического бытия). При этом каждое из предыду-
щих царств создает материю и среду для следующего,
в котором процессы низшей стадии служат средством для
новых целей. Так, в живом организме вещество перестает
быть просто веществом: человек — животное, перестав-
шее быть только животным: так и ЦБ будет состоять из
людей, переставших быть только людьми, «входящих
в новый высшпй план существования» (VIП. 212).
С., таким образом, решительный противник редук-
ционизма: жизнь невыводима из неорганической ма терпи,
человек из животного: эволюция нс создает высшие фор-
мы из низших—опа производит лишь материальные
условия, дает «среду для проявления или откровения выс-
шего типа» (VIII. 218): «каждое появление нового типа
бытия есть в известном смысле повое творение» (ib.). Но
это не творение из ничего, ибо. во-первых, материальной
основой нового типа служит прежний и, во-вторых,
«собственное положительное содержание высшего типа не
возникает вновь из небытия, а. существуя от века, лишь
вступает... в другую сферу бытия, в мир явлений» (VIII,
219). Итак, «условия явления происходят от естественной
эволюции природы: являемое—от Бога» (ib.).
Остановимся, чтобы окинуть взглядом космический
процесс с точки зрения ОС.
В начале было только ВН. Акт творения создает по-
началу хаотический впебожественный материальный мир,
а наряду с ним и мир небесный, содержащий, в частности,
идеал устроетшя земного мира. Смутная хаотическая мас-
са постепенно организуется в иерархическую структуру,
причем процесс этот двоякий и заключает в себе, с одной
стороны, само появление и постепенное усложнение этой
структуры, обусловливающей возрастающее единство
первоначально раздробленного мира, и, с другой стороны,
выявление дифференциацию и постепенное усложнение
64
и совершенствование элементов этой структуры. С появ-
лением человека монады, образующие эти структуру,
обретают окна и получают возможность осознать самих
себя, свое окружение и свою связь со всем и с ВН, осо-
знать предлежащий идеал (заданный в умопостигаемом
мире) и сознательно действовать в направлении его до-
стижения.
На естественно возгшкатощий вопрос о том, «зачем
воооще реализация божественной идеи есть постепенный
и сложный процесс, а не один простой акт» (III, 147). С.
отвечает одним словом—свобода', только «длинным
рядом свободных актов природа (мировая душа) может
примириться с собою и с Богом и возродиться в форме
абсолютною организма» (ib.). Конечное единство «дол-
жно быть обоюдным, т. е. идти пе т олько от Бога, по и от
природы, быть и ее собственным делом» (ib.), а эго дело
невозможно осуществить в одном непосредственном акте,
по лишь в долгом и трудном процессе.
4. Человек
и его вселенская миссия
Задолго до Вернадского и Тейяра де Шардена С. осо-
знал космическую, вселенскую миссию человека: «Сын зе-
мли... он должен вернуть земле эту жизнь преображенной
в свете и духе животворящем» (306). В человеке, через его
разум, земля возвысилась до небес, и «им же, через ею
действие, небеса низойдут и исполнят землю; через пего
весь внебожсствеппый мир должен стать одним живым
телом — полным воплощением Божественной Премудро-
сти» (307). «Наше личное дело... есть общее дело всего ми-
ра.— реализация и индивидуализация всеединой идеи
и одухотворение материи. Оно подготовляется космиче-
ским процессом в природном мире, продолжается и осу-
ществляется историческим процессом в человечестве»
VII. 52). Человек не т олько сам лично «должен стать дей-
ствительно подобным Богу» (306), но должен и привести
к оббжению весь впебожественный мир. В человеке дол-
жно быть достигнуто внутреннее единение земного и не-
бесного миров, души мира и Логоса,—и это единение
должно совершиться свободно и взаимно, с двух сторон,
сверху и снизу.
Иначе говоря, человек, будучи сам двуприродным су-
ществом, призван сыграть роль катализатора в мировом
65
25»
процессе, организовав всю вселенную по принципу двуч-
ленной схемы как богоматериалыюе единство.
5. Необходимость
истории
Следует различать идею (т. е. Божественный замысел)
человека и его реальное воплощение. В идее человек —
посредник неба и земли, вселенский Мессия, призванный
спасти мир от хаоса и привести его к единению с Богом.
Отсюда вытекает его троякое служение: он должен быть
священником Бога (отношение «вверх»), царем низшего
мира (отношение «вниз») и пророком их единения (синтез
этих отношений). «Подчиниться Богу и подчинить себе
природу, чтобы спасти ее—вот в двух словах мессиан-
ский закон» (311). Но человек нарушил свое предназначе-
ние, нс пожелал подчинить царство псрвосвящешшчеству,
захотел царствовать, минуя Бога.—и в результате сам
подчинился низшей природе, видоизменился по образу
и подобию материального мира. Возникла анархическая
множественность индивидов, смена поколений, оспари-
вающих друг у друга настоящее, подчинение внешней сре-
де и обстоятельствам.
Но как материя, при ее впебожест венност и, несет в се-
бе семена возможности возвышения и единства (тяготе-
ние, электромагнетизм и т.д.), так и возникшая с челове-
ком ситуация песет в себе залог выполнения им его при-
звания. Так. именно в множественности и смене поколе-
ний—в историческом процессе—постепенно возникают
почва и среда для появления Спасителя и т.д. Само под-
чинение времени, от которого человек в идее должен
быть свободен, порождает единящие и направляющие
развитие человечества силы. Наряду с силами настоящего
действует традиция (воплощающая прошлое и воплощен-
ная в священстве), не дающая разрушиться уже дост иг-
нутому, и идеал (воплощающий будущее и воплощенный
в пророках), указывающий истину и путь задающий про-
грамму последующих действий. Этот идеал—идеал
ЦБ—заложен и в природном человеке — «в социальном
характере его жизни, в универсальном всеобъемлющем
свойстве его разума» (VI, 333), но лишь заложен; не дат
а только задан—и должен быть реализован во всемирной
истории.
6. Духовный процесс в человечестве
до X р и с I а
Важнейшим компонентом исторического процесса
является духовный процесс, главным содержанием кото-
рого до Христа было «мессианское приугоговление», подъ-
ем по ступеням духовного роста, готовящего появление
Бо1 «человека. Это был, по С., последовательный ряд «от-
крытий», состоящих в постепенном прояснении в созна-
нии человечества истинной структуры мира и роли чело-
века в пей.
В Индии было открыто существование Абсолюта.
Безусловного, но лишь в чисто отрицательном выраже-
нии. через признание ложности и суетности природной
жизни н отталкивание от нее. Т.е. открытие состояло
в том. что Безусловное существует и что оно — не в мате-
риальной жизни. А поскольку вне се индийцы не видели
ничего положительного, то Абсолютом было объявлено
небытие, нирвана. Относительная и предварительная
истина (что Безусловное нематериально) была принята за
полную и окончательную.
Эллада открыла положительное содержание Абсо-
люта— идеальный мир, «мир без крови и слез», вечную
систему умопостигаемых истин. «В знании. в художестве,
в чистом законе душа созерцает идеальный космос и
в этом созерцании исчезасз эгоизм и борьба, исчезае i вла-
сть материального хаотического начала над человеческою
душою» (III, 156). Но греки рассматривали этот мир лишь
с чисто теоретической и эстетической точек зрения, как
предмет созерцания. У них не было представления о том,
41 о если идеальный мир выше мат ериалыюго, то он дол-
жен проникнуть последний и победить его, что «Боже-
ственная воля должна совершиться на земле, как и на не-
бесах» (321). «Жизнь человека, область его воли и дея-
тельности остается впе истины, в мире ложного мате-
риального бытия» (III. 157).
Деятельное начало, представление о том, что спасе-
ние не в поглощении нирваной и не в созерцании чистой
идеи, а в освящении духом Божьим и возрождении челове-
ке I ва путем живой веры и деятельности, было принесено
J Мир евреями — и недаром именно в их среде вопло тился
_ Другим открытием евреев было открытие Бога как
безусловной личности. как чистого Я, как водящего лица.
67
Л отсюда могло возникнуть и представление о двух сво-
бодных агентах мирового процесса—Боге и человече-
стве.
Ноу евреев человеческий момент оказался чрезмерно
подавлен божественным, а безусловное Я стало носите-
лем чистого произвола, который для человека принял
форму данного свыше закона, и иудейство оказалось
прежде всего религией закона, хотя у пророков уже есть
ясные указания на условное, преходящее значение закона
и на то. что он может быть преодолен любовью, благо-
датью.
Итак, индийцы открыли ВН как внеположное мате-
риальному миру; греки открыли истинную структуру ми-
ра.— по лишь как внеположный материальному миру
идеал; евреи открыли активный путь воссоединения мира
и человечества с ВН и уточнили структуру ВН как водяще-
го лица, но преувеличили роль последнего в мировом про-
цессе.
Синтез иудейского и эллинского взглядов на Абсо-
лют дали Филон с его учением о Логосе как выразителе
универсальной божественной сущности и посреднике ме-
жду Богом и всем существующим и далее — неоплато-
низм с его учением о трех божественных ипостасях.
7. Бого воплощение и христианство.
Идея Царства Божьего
Все эти открытия, все фазисы религиозного сознания
вошли в состав христианства: и аскетическое, отрицатель-
ное начало, признание, что «весь мир лежит во зле»:
и идеализм — признание иного, идеального мира вне ми-
ра земного; и монотеизм; и учение о триедином Боге. Но
ни одно из этих положений, ни даже все они вместе не со-
ставляют ха рак герпетического содержания христиане i ва;
его собственное содержание «есть единоi вешю и исключи-
тельно Христос» (III. 112).
Весь ход мировой жизни состоял «в постепенном
сближении и взаимном проникновении этих двух на-
чал» божественного и природного, «сперва далеких
и внешних друг другу, потом все ближе сходящихся, все
глубже проникающих друг в друга, пока в Христе приро-
да не является как душа человеческая, готовая к всецело-
му самоотвержению, а Бог как дух любви и мнлосер-
68
дня. сообщающий этой душе всю полноту божественной
жизни» (III, 167).
Между тем параллельно внутреннему процессу раз-
вития идеи Абсолюта шел внешний процесс культурно-
политического объединения человечества, достигший
своей кульминации в Римской империи. И здесь, одновре-
менно с идеей Богочеловека, явилась идея человскобога,
абсолютного человека. Богочеловек являет собой органи-
ческое соединение человеческого и божественно! о начал,
потенциально лежащее в основе природы человека, но мо-
гущее быть реализованным лишь в результате сов-
местного, друг к другу направленного действия этих
начал: духовная сила человека должна быть оплодотворе-
на новым творческим актом действием благодати; че-
ловекобог же. в лице римского кесаря, явился в результате
односторонне й попытки возвысить человеческое до
Абсолюта. Попытка эта оказалась несостоятельной: как
животное не может собственными усилиями стать челове-
ком. гак и человек Богом, и кесарь moi лишь «бессиль-
но корчить божество» (VIII. 216).
Богочеловек — «идеал» человека в смысле модели,
конечной цели и смысла его существования. Явление Хри-
ста следует рассма трива ть не как последнее слово царства
человека, а как первое слово ЦБ. Следует различать идеал
как представление от идеала воплощенного. Будучи имен-
но воплощенным идеалом. Христос, естественно, должен
был явиться среди истории, а не в ее конце, ибо новое
человечество должно духовно вырасти из Богочеловека,
а для этого Он должен был воплотиться. Дохристианская
история готовила среду для его рождения: дальнейший
ход истории должен явиться подготовкой универсального
откровения, или ЦБ. Победа Христа над нравственным
злом н «крайним», физическим, злом смертью
открывает людям путь к ЦБ. «Сущность дела для чело-
вечества в том. чтобы... в его Духе отнестись ко всему и
чрез это дать возможность Его Духу воплотиться во
«сел/» (VIII, 225). Человечество должно свободно и со-
знательно согласиться на воссоединение всего с Богом,
а Для эт ого необходимо христ ианское отношение ко всем
областям человеческой и мировой жизни. Требование:
( Будьте совершенны, как Отец ваш небесный»,—
°°ращсно к каждому, но не по отдельности, а ко всем
ьместе («будьте», а не «будь»),
«Мировой процесс не есть только процесс развития
69
и совершенствования, но и процесс собирания вселенной»
(VIII. 220). Если человек свойм разумом может «обнять
все в одном, пли попять смысл всего», то Богочеловек «в
действительности осуществляет смысл всего, или совер-
шенный нравственный порядок, обнимая и связывая все
живое личною силой любви» (ib.). Человек собирает все-
ленную в идее. Богочеловек — в действительности. Э1а
«собранная» вселенная и есть ЦБ.
ЦБ «не упраздняет низших типов бытия, а ставит- их
все на должные места, но уже не как особенные сферы бы-
тия. а как неразрывно соединенные безусловной внутрен-
ней солидарностью и взаимодействием духовно-
физические органы собранной вселенной» (ib.). Это—мир
безусловного Добра, невыводимого из относительного.
8. Необходимость общества. Сизигия
Человек может достичь вселенской цели — ЦБ, или
всеединства—только в обществе и через историю. Это
один из главных тезисов мировоззрения С., определяю-
щий весь пафос его философии, публицистики и обще-
ственной деятельности. Это обстоятельство вытекает из
самой структуры мира, отраженной в ОС: никакие усилия
отдельного Э| как таковые не могут преобразовать мир.
ибо мир—эго структура, сеть связей. Отсюда вытекает
несостоятельность любого индивидуализма, в том числе
религиозного. «Весь мир лежи г во зле» и весь же может
и должен быть обожен, а это долгий и трудный
процесс, составляющий содержание истории.
С. пе уставал подчеркивать, что «совершенное все-
единство... требует полного равновесия, равноценности
и равноправия между единым и всем, между целым и ча-
стями, между общим и единичным. Полнота идеи тре-
бует, чтобы наибольшее единство целого осуществлялось
в наибольшей самостоятельности частных... элементов—
в них... через них и для них» (VII, 55). В животном мире
едино 1 во осуществляется, с одной стороны, в роде, но
ценой вытеснения новыми поколениями прежних,— и,
с другой стороны, в индивидуальном организме: солидар-
ность органов в единстве тела. У человека в историческом
процессе создаются семья и более высокие степени един-
ства. «Единство социального организма действительно
сосуществует с каждым из его индивидуальных членов,
имеет бытие не только в нем и чрез него, но и для него»
70
(VII, 56), являя более совершенный образец воплощения
весе ди ной идеи. Одновременно возникает культура, т.е.
общественная память, в которой отчасти преодолеваю гея
разрозненность поколений и даже само время.
В последней статье «Смысла любви» С. строит мо-
тель должной структуры человеческого общества, беря
в основу тот тип отношений, который воплощен в поло-
вой любви. Любовь преодолевает взаимную непроницае-
мость людей: человек находит в другом «положительное
п безусловное восполнение своего существа» (VII. 57).
11 вот, «как в любви индивидуальной два различные... су-
щее 1ва служат один другому пе отрицательной границей,
а положительным восполнением, точно так же должно
быт ь и во всех сферах жизни собирательной; всякий со-
циальный организм должен быть для каждого своего чле-
на... положительной опорой и восполнением» (ib.). «Если
от ношения индивидуальных членов общества друг к дру-
гу должны быть братские, то связь их с... общест венным и
сферами — местными, национальными и, наконец, со все-
ленскою—должна быть еще более внутреннею, всесто-
роннею и значительною. Это связь активного человече-
ского начала... с воплощенною в социальном духовно-
телесном организме всеединою идеей должна быть жи-
вым сизигическим (от греч. сочетание) отношением. Не
подчиняться своей общественной сфере и не господство-
вать над нею, а быть с нею в любовном взаимодействии,
служить для нее деятельным оплодотворяющим началом
движения и находить в ней полноту жизненных условий
и возможностей—таково отношение истинной человече-
ской индивидуальности не только к своей ближайшей со-
циальной среде, к своему народу, но и ко всему человече-
ству» (VII, 57—58).
«Несомненно, что исторический процесс совершав гея
в этом направлении, постепенно разрушая ложные и недо-
статочные формы человеческих союзов (патриархальные.
Деспотические, односторонне-индивидуалистические) и,
вместе с гем, все более и более приближаясь не только
к объединению всего человечества как собирательного цс-
Л°1 о, но и к установлению истинного снзигического обра-
за лого всечеловеческого единства» (VII, 58). Но нужно,
чтобы это т процесс интеграции вышел за пределы социаль-
ной жизни «и включил в себя сферу космическую, из ко-
11 рой он вышел» (VI1,59)32. Вера в прогресс не иокидала С.
Д° самых последних лет его жизни: «Несмотря на все ко-
71
лебания и зигзаги прогресса... равтгдействующая истории
идет от людоедства к человеколюбию, от бесправия
к справедливости и от враждебного разобщения... к всеоб-
щей солидарности» (VII, 72).
VI. ИДЕЯ БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Этой идеи мы уже касались в разд. V. но ввиду того,
что опа является едва ли не важнейшей в философии С.,
необходимо остановиться на ней несколько подробнее.
«Все, чему он [С.] учил, все, что он воспевал в стихах
и прозе, есть сплошное утверждение Богочеловечества...—
первообраза, творческого начала и нормы всякой практи-
ческой деятельности. Для него Богочеловечество—не то-
лько учение: оно есть вмес те с тем то единственное дело,
которое человек призван делать на земле. Призвание че-
ловека есть... осуществление дела Божия на земле как
в личной, так и в общее! венной жизни. Дело же Божие за-
ключается в том, чтобы все человечество, а через него
и вся тварь, стали едино в Боге» (Трубецкой Е. Вл. Соло-
вьев и его дело О Вл. Соловьеве. Сб. I. М., 1911. С. 84).
Бого-человечество — воплощение чаемого С. синтеза без-
условной истины, безусловного добра и безусловной кра-
соты.
Три агента мирового процесса — Бог, человек и при-
рода— разбиваются на две пары, особенно тесно связан-
ные дру! с другом: Б — Ч и Ч — П. Основную роль в про-
цессе играет первая из них, ибо оба ее члена наделены со-
знанием, а второй к тому же свободой. Человек обладает
возможностью благодаря заложенным в него потен-
циям (см. ниже)—достигнуть единства с Богом, а будучи
активным и сознательным членом 2-й пары, привести
к этому единству и природу, доведя до конца богомате-
риальный процесс. В этом процессе человек (точнее, чело-
вечество) играет в буквальном смысле центральную роль,
будучи составной частью природы и одновременно носи-
телем божественного начала. Идея богочеловечества это
прежде всего идея органического единства божественного
и природного (материального), воплощенного в человеке
и заложенного в нем как его задача, цель и призвание.
Какие же черты человека и человечества указывают
на эту его роль?
Это прежде всего человеческий разум, т.е. способ-
ность «в сознании своем... постигать внутреннюю связь
72
л смысл... всего существующего» (III, 149), т.е. структуру
У в целом (а в другом месте С. к «разуму и сознательно-
сти мужчины» добавляет «сердце и инстинкт женщины»
(XI. 308)). Эго. далее, вера человека в себя, которая «сеть
вместе с тем и вера в Бога; ибо божество принадлежит че-
ловеку и Богу» (III, 25) — в последней фразе божествен-
ность человека, впрочем, просто постулируется,— и «беско-
нечное стремление человеческого .</» (III. 26). которое мо-
жет быть направлено только на достижение полноты бы-
гпя. Это то обстоятельство, что «человек совмещает в се-
бе всевозможные противоположности, которые все сводят-
ся к одной великой противоположности между безуслов-
ным п условным, между его абсолютной и вечной сущно-
стью и преходящим явлением или видимостью» (III, 121).
Социальный характер жизни человека и «закон солидар-
ности и альтруизма, составляющий основу всякого обще-
ства» (XI, 308), также являются прообразом богочелове-
ческого единства. Наконец, «две великие истины... челове-
ческой свободы и человеческого бессмертия» (III. 127)—
также постулируемые С.—могут быть обоснованы толь-
ко тем, что «каждый человек своею глубочайшею сущ-
ностью коренится в вечном божественном мире» (ib.).
Но все это лишь потенции и предпосылки богочелове-
ческого единства, истина которого «не дана, а только за-
дана» (VI, 333) как идеал и как задача: «Человек не может
разом подняться до небесного совершенст ва, а Бог не хо-
чет разом сообщить ему это совершенство» (III, 404).
Путь человеческого совершенствования С. уподобляет ле-
ствице Иакова, которая «утверждена на земле, и только
глава ее достигает неба. ...земля не есть противополож-
ность небес, а их основанием значит, не правы те, что отде-
ляют небесный идеал, как недостижимый, от земной дей-
ствительности» (ib.). В этой лествице С. видит «совершен-
ный образ ис тинной религии», которая «одинаково чужда
и бескрылого материализма... питающегося одним пра-
хом, и того беспочвенного идеализма, который... доволь-
ствуется... воздушными замками» (ib.). Именно т акая ре-
лигия и призвана быть путеводительницей к богочелове-
ческому идеалу, и именно такой религией и стало—или
сЩе должно стать—христианство.
Но христианство могло возникнуть—и Христос во-
плотиться— только в ходе исторического процесса. Об
этой исторической подготовке появления христианства
и самой идеи богочеловечества говорилось в разд. V,
73
и здесь я лишь напомню, что основными источниками
христианства были платонизм с его учением об идеаль-
ном космосе, соединенный с иудейской верой в личного
Бога и личное отношение между Богом и человеком. Су-
щественную роль сыграл здесь и «иудейский материа-
лизм»: еврей «верит в невидимое, по хочет, чтобы это не-
видимое стало видимым... он вериг в дух, но только в та-
кой, который проникает все материальное» (IV, 149).
Именно у евреев возникла идея «святой телесности»—
прямой прообраз богочеловеческой идеи, и «можно ска-
зать, что вся религиозная история евреев была направлена
к тому, чтобы приготовить Богу... не только святые души,
по и святые тела» (ib.).
Синтезировав эли положительные духовные тенден-
ции Востока и Запада, христианство одновременно прео-
долело и идейно дискредитировало их отрицательные
жизненные тенденции—восточную идею бесчеловечного
бога и западную—безбожного человека, возведенного в
боги (в лице римского императора). Оно впервые осуще-
ствило истинный смысл религии, заключающийся в том,
что она «связывает человека с гем, что прежде человека
и выше его... что увеличивает и возвышает его бытие, пре-
вращает его из отдельной ограниченной личности в пе-
отг>емлемое звено совершенного и безграничного целого»
(III, 280). «Только открывшееся в Христе внутреннее со-
единение обоих начал дало человеку возможность...
истинной жизни» (IV, 31)—жизни во имя высшей цели
осуществления вселенского дела Божия. По С. «окончате-
льная и отличительная истина христианства состоит
в одухотворении и обожествлении плоти... Воплощение
и воскресение божественного Логоса в Иисусе Христе есть
тройное торжество: здесь три начала бытия —бо-
жественное, материальное и человеческое—обнару-
живают свое безусловное значение» (III. 375).
Становление и утверждение центрального догмата
христианства — о совершенном соединении двух природ
во Христе, т. е. о совершенном богочсловечестве Христа,
недаром вызвало волпу христологических ересей. С. ви-
дел здесь нс столько неумение «вместить» столь иррацио-
нальную истину, сколько явное или скрытое нежелание
принять тс практические следствия, которые из нее выте-
кали. И в дальнейшей истории (в особенности византий-
ской и русской), и в современной жизни он видел явления,
внутренне родствешпле этим ересям, и потому уделил их
74
анализу столь оольшос внимание,— icm оолее что в них
отрицалась и основная идея самого С. о духовно-
материальном всеединстве и вссцелосги, воплощенная
в двучленной схеме. С., как он сам писал об этом, почти
дедуктивно выводил все ереси «из одного начала—реак-
ции восточного бесчеловечного бога против Богочелове-
ка» (Соловьев B i. Письма. Пб.. 1923. [Т. 4]. С. 18).
Еще до установления догмата о совершенном богоче-
ловечсстве Христа появляется, с одной стороны, течение
звионитов^ утверждавших, что Христос—не Бог, по лишь
великий пророк, и, с другой стороны, докетизм, согласно
которому Христос—только Бог, а человеческое в нем—
лишь видимость и призрак. Здесь в личности Христа, та-
ким образом, односторонне у i верждаются лишь полюсы
богочеловеческого единства.
Начиная с IV в. ереси уже признают соединение этих
полюсов во Христе, но искажают характер и смысл этого
соединения.
Арианство отрицало полноту обоих начал во Христе:
Иисус—промежуточное между Богом и человеком суще-
ство: меньше Бога, но больше человека. Тем самым бого-
воплощение не признавалось, а природа и человечество
оставались отделенными от Бога.
Несторианство отрицало органическое соединение
обоих начал: человек Иисус — лишь жилище или храм,
в котором пребывал Логос.
Монофизиты считали, что человеческое в Христе по-
глощено божественным: тем самым снова природа и чело-
век остаются вне Бога.
Монофелиты настаивали на пассивности человече-
ской природы в Христе: его воля и энергия—только Бо-
жьи; отсюда—отрицание человеческой свободы, фата-
лизм и квиетизм.
Наконец, иконоборчество отвергало значение челове-
ческого образа в Христе, его телесности, т. е.. по существу,
отрицало обожествление плоти, само боговоплощение—
о 1 куда вытекала невозможность искупления и освящения
материи (IV, 33—42; XI. 151—154). '
(Между прочим, если не порождением, то развитием
ересей С. считал и ислам: Иисус — лишь пророк (как
У эвионитов), отрицание боговоплощения пссториан-
С1во). фатализм (^ монофелигство), отрицание изобра-
жений (= иконоборчество).)
Но и после отвержения всех ересей вселенскими собо-
75
рами торжество идеи богочеловечества произошло лишь
в теории, а «в своей полуязыческой действительности [ви-
зантийцы] ...разделяли Христа, совершая в жизни го са-
мое. чему еретики учили в теории» (IV, 44). Возник «визан-
тизм»— «вогнанная внутрь ересь» (XI. 162): вместо необ-
ходимого вывода из догмата о внутреннем и полном еди-
нении божеского и человеческого в нераздельности и не-
слиянности— вывода о необходимости перерождения об-
щественности н политики в христианском, богочеловече-
ском духе — произошло «смешение обоих элементов пу-
тем разделения через поглощение и упразднение одного
другим» (XI, 163). Цезаронапизм—«политическое ариан-
ство»— смешивал, не соединяя, власть мирскую и духов-
ную в особе императора; религиозное общест во было от-
делено от светского: «первое заперли в монастырях, a fo-
rum предоставили языческим страстям и законам...
Несторианский дуализм, осужденный в богословии, стал
самой основой... жизни» (ib.). Религиозный идеал был све-
ден к чистому созерцанию и поглощению человеческого
духа Божеством ( ^ монофизитство), к упразднению те-
лесной природы человека в преувеличенном аскетизме (»
иконоборчество); вместо активной нравственной жизни
навязывалась слепая покорность власти, квиетизм (~ мо-
иофелигство). Ислам представлял собой, по С., лишь по-
следовательное и честное визаптийство: Бог и человек бы-
ли в нем закреплены па двух полюсах бытия и окончатель-
но лишены всякой внутренней связи — ни нисходящего
движения от Бога к человеку, шт восходящего — от чело-
века к Богу, и потому гибель Византии от руки ислама
была вполне закономерна.
И, как уже говорилось, те же недуги унаследовали рус-
ская жизнь и история, коренной порок которой С. видел
в «политическом двоеверии русского народа» (VII. 295),
т.е. в том же разрыве богочеловеческого единства. Этот
разрыв С. видел и в практ ике двух друт их основных ветвей
христианства (а в случае протестанства — и в теории),
о чем также см. выше в разд. IV: в католичестве —
преувеличение роли человеческого начала, его неправиль-
но направленная активность, папоцезаристские тенден-
ции; в протестантстве—отрицание роли церкви как тела
Христова, т.е. как богочеловеческого начала па земле.
Для истинного воплощения богочеловеческой идеи
г> земной, исторической жизни необходим синтез того по-
ложительного, что содержится во всех трех ветвях хри-
76
I
стианства: духовного авторитета и живои жизни католи-
чества (наиболее близкого в своей практике богочеловече-
ской идее) чисточ ы священного предания, с наибольшей
полнотой сохраненного в православии, и принципа свобо-
ды, сознательности и индивидуальности, носителем кото-
рого является протестантизм 33. А далее, или одновремен-
но, должен последовать синтез христианской религии как
целого, с ее акцептированием — при всех отклонениях
и нюансах—роли божественного начала, и современной
внерелигиозной цивилизации с ее односторонней верой
в человека: «...до конца осуществленные обе эти веры...
сходятся в единой, полной и всецелой истине Богочело-
вечества» (III, 26).
Завершением учения С. о богочеловечестве является
его концепция Церкви (написание с прописной буквы бу-
дет обозначать не реальную церковь — разделенную и на-
ходящуюся как на Западе, так и особенно на Востоке в до-
статочно жалком и недолжном состоянии,— а чаемую
«единую, святую кафолическую и апостольскую Церковь»
(XI; 54), существующую только как идея). Именно в такой
идеальной Церкви С. видит образцовое воплощение дву-
членной схемы, определяя ее как нераздельное и песлиян-
ное соединение Божества и человечества (XI, 60), живое
богочеловеческое единство (XI. 54), тело Христово, во-
площение Логоса (III, 380), или, с динамической точки
зрения, как «человечество, воссоединенное с своим боже-
ственным началом через посредство Иисуса Христа» (Ill,
171). Одновременно—ср. в разд. I о гомоморфизме ОС
и двучленной схемы — она выступает и как реализация
ОС в ее нормальном состоянии: как воплощение всеедин-
ства (XI, 279), как «единение... [людей], определяемое...
божественным началом в человеке, основанное... на чув-
стве любви» (II, 160) (в последней формулировке подчер-
кнута важность пе только вертикальных, по и горизон-
тальных связей).
Отсюда и функции Церкви как т от альной устроитель-
ницы всей духовной и экзистенциальной стороны челове-
ческой жизни34: опа «должна обпимать всю полноту на-
ше! о существования, определять все обязанности, удов-
летворять всем потребностям, отвечат ь на вес стремле-
ния» (XI, 279), словом, обеспечивать такое устроение ми-
ра, когда человек «не ограничивается всеми другими...
а восполняется ими» (II, 160). А поскольку и реальная цер-
ковь, при всем своем несовершенстве, хранит в себе исти-
77
ну богочеловечества и носит па себе отблеск истинной
Церкви, то, присоединяясь и к ней «мы исцеляем и во-
сполняем свое раздробленное и ограниченное существова-
ние всецелое! ью и полнотою Божества, свой ограничен-
ный ум расширяем до ума Христова, свою извращенную
волю исправляем праведной волей Христовой и свою чув-
ственную природу, рабствующую г реху. восстановлясм
как духовное тело Христово, имущее власть над всякою
плотью» (III, 384)35.
Такова должна быть функция Церкви в пределах
исторической жизни человечества: опа есть «реальная ос-
нова постепенного объединения человечества, средство
связать человеческое бытие с полнотой божественной
жизни» (XI. 279). В эсхатологическом же плане Церковь
призвана «в конце времен обнять собою все человечество
и всю природу в одном вселенском богочеловеческом ор-
ганизме» (III. 380), т.е. осуществить идеальную цель ми-
рового прогресса.
УП. «СМЫСЛ ЛЮБВИ»
В цикле статей «Смысл любви» раскрываются важ-
ные аспекты структуры У в целом и соотношения между
реальным и идеальным его состояниями. Одновременно
эта работа — важное звено в соловьевской антропологии.
1. Половая любовь
как парадигма
«горизонтальных» отношений в У
Основная особенность человека как элемен та У—его
способность оценивать и сознавать структуру не только
своей ближайшей окрестности, но и универсума в целом,
и при том не только в его данном, но и в его должном со-
стоянии, в частности, оценивать свои действия и вообще
фак ты «не только по отношению их к другим единичным
фактам, но и к всеобщим идеальным нормам» (VII, 12: да-
лее все ссылки в этом разделе па т. VII). «Вся истина —
положительное единство всего — изначально заложена
в живом сознании человека» (14). Дочеловсческий У не-
вольно и бессознательно подчиняется ВН, его элементы
не могут подняться над своим частным существовани-
ем. Поэтому истина может торжествовать в нем «т олько
в смене поколений, в пребывании рода и в гибели индиви-
дуальной жизни, не вмещающей в себя истину» (15).
Индивидуальное существо может найти свое оправ-
дание и утверждение только в истине, i.e. во всеедин-
стве— в идеальном состоянии У. А для этого мало по-
знать истину, надо ее осуществлять, т. е. способствовать
достижению идеала.
Между тем реальным основным началом индивиду-
альной жизни является обособленное существование, из
которого проистекают противопоставление себя осталь-
ному У и эгоизм—самоутверждение за счет других.
Ложь и зло эгоизма — не в приписывании себе абсо-
лютного значения, а в отказе другим в этом значении,
причем отказ этот нс теоретический (каждый разумный
человек допускает равноправность других с собой), а жиз-
ненно-практический, основанный па внутреннем чувстве.
Между гем только вместе с другими человек может осу-
ществлять свою безусловность как необходимую часть
всеединого целого, а «утверждая себя вне всего другого,
человек... лишает смысла свое собственное существова-
ние» (17).
Социализация человека, т. е. приспособление к внеш-
ней ст руктуре связей и подчинений, наложенной па чело-
веческий У в ходе его исторического развития, полагает
преграды для обнаружения эгоизма в чистом виде. Но са-
мая основа эгоизма остается при этом нетронутой. «Ест ь
только одна сила, которая может изнутри... подорвать
эгоизм... именно, любовь, и главным образом любовь по-
ловая» (18),— ибо если рассудок только показывает нам,
что признание абсолютной значимости только за собой
неосновательно и несправедливо, то «любовь прямо фак-
тически упраздняет такое несправедливое отношение, за-
ставляя нас не в от влеченном сознании, а во внутреннем
чувстве п жизненной воле признат ь для себя безусловное
значение другого» (ib). В любви человек «переносит па де-
ле центр своей жизни за пределы своей эмпирической
особности» и тем самым проявляет свое безусловное зна-
чение. состоящее именно в «способности переходить за
границы своего фактического феноменального бытия»
(ib).
С. настаивает на том, что именно половая любовь
в наибольшей степени задаст парадигму должного опто-
тения между Эь предполагающего равенство и взаимо-
действие сторон при различии восполняющих друг друга
79
свойств, ибо в других видах любви отсутствует либо ра-
венство, либо полнота взаимности, либо взапмовосполне-
иие. Гак. в мистической любви субъект и объект не только
не равны, но и несоизмеримы; в родительской любви нет
полной взаимности и жизненного общения, в частости,
родители нс Moiyi быть для детей целью жизни; дружбе
недостает различия восполняющих друг друга качеств;
в любви к отечеству мы снова имеем дело с несоизмери-
мостью сторон и т. д.
2. Любовь как прорыв
в идеальное состояние У
Смысл любви не ограничивается тем. что опа препят-
ствует самоутверждению 9j и задает парадигму должного
отношения между Сверх того, она раскрывает истин-
ную структуру самих Э{. То. что «каждый человек заклю-
чает в себе образ Божий» (27), познается разумом, по лишь
теоретически и отвлеченно. Между тем любовь поро-
ждав ту идеализацию любимого, которая на посторон-
ний взгляд предст авляется иллюзией, но на деле является
конкретным и жизненным проявлением образа Божьего,
заключенного в каждом человеке (и в этом смысле лю-
бовь изофункциональна искусству). Тем самым любовь
с тановится предвестием «видимого восстановления образа
Божия в материальном мири» (27) и призывом к преобра-
зованию недолжной действительности, к воплощению
идеальною образа универсума.
Чувство любви в том. что оно утверждает как жиз-
ненную реальность безусловное значение другой инди-
видуальное ги и через это и нашей собственной,—
противоречит тому, что мы имеем в пашем мире.—
прежде всего преход.чщести каждой индивидуальности
и ее пустоты. Более того, чувство любви показывает не-
достаточност ь даже и веры в бессмертие души, ибо мы
любим целого человека, а нс ангела и чистого духа: лю-
бовь требует бессмертия этого определенного человека,
«этого в телесном организме воплощенного живого ду-
ха» (31). А бессмертие, в свою очередь, «несовместимо с пу-
стотою нашей жизни» (ib.). Одна из самых глубоких мыс-
лей «Смысла любви» состоит в несовместимости бес-
смертия со всем строем нашей нынешней жизни — не толь-
ко жизни какого-нибудь Ивана Ильича, ио даже жизни
1ения: «Можно ли представить себе Шекспира, бесконечно
80
сочиняющего свои драмы, или Нью гона, бесконечно про-
должающего изучать небесную механику?» Никакая куль-
гурная деятельность не сообщает «абсолютного, само-
довлеющего содержания человеческой индивидуальности,
а потому и не нуждается в бессмертии» (32),— она удовлет-
воряет лишь временным историческим потребностям че-
ювечества и дает содержание о сдельным стремлениям че-
ловеческого духа, и только любовь нуждается в бес-
смертии. ибо только она «наполняет абсолютным содер-
жанием нашу жизнь» (ib.).
Любовь утверждает (актом веры, ибо в эмпирической
действительности нич то не имеет безусловного значения)
свой предмет как «существующий в Боге и в этом смысле
обладающий бесконечным значением», а гем самым ут-
верждается и вера в себя «как имеющего в Боге средото-
чие и корень своего бытия» (43). Тут углубляется пред-
ставление о структуре личности и универсума в целом:
каждый Э, не только носит в себе образ Божий, т. е. как бы
отблеск или отражение ВН, но и укоренен в ВН, и эго об-
стоятельство открывается разуму и чувству через любовь.
Любовь раскрывает за реальной сферой бытия идеаль-
ную. Эмпирически, в реальной сфере каждый
существует как материально обособленное явление. Но
любовь, утверждая бытие своего предмета в Боге, тем са-
мым утверждает его (и себя) во всем, в единстве всего,
которое не дано эмпирически, существует пока только
в идеальной сфере, но как истина предмета, подлежа-
щая осуществлению. Т. е. любовь (опять-таки подобно
искусству) высвечивает за эмпирическим идеальный уни-
версум, долженствующий быть осуществленным30, и
раскрывает «основной закон» идеальной сферы: «если в па-
шем мире раздельное и изолированное существование
есть факт и актуальность, а единство — только понятие
и идея, то гам. наоборо т, дейс твительность принадлежи т
единству... а раздельность и обособленность существуют
только потенциально и субъективно» (44—45).
3. Неудача любви в пашем мире
как ч а с 1 н ын с л у ча й
недолжпого сос тояния У в целом
Однако в пашем мире любовь в ее истинном смысле
и назначении не осуществляется, «расцвст оказывается пу-
стоветом» (23), чувство оказывается временным и прехо-
дящим; «свет любви пи для кого нс служи! путеводным
81
лучом к потерянному раю; на него смотря г как на фан га-
ся ическое освещение краткого любовного «пролога на не-
бе», которое затем природа... гасит, как совершенно ненуж-
ное для последующего земного представления. На са-
мом же деле этот свет гасит слабость и бессознательность
нашей любви, извращающей истинный порядок дела» (29).
Истинного соединения двух жизней в одну не происхо-
дит—все растворяется в быте, в низкой жизни, «...едва
только первоначальный пафос любви успеет показать нам
край иной, лучшей действительности... как мы сейчас же
стараемся воспользоваться подъемом энергии... не для
того, чтоб идти дальше... а только для того, чтобы по-
крепче укорениться... в той прежней дурной действитель-
ности, над которою любовь только что приподняла нас;
добрую весть из потерянного рая... мы принимаем за при-
глашение окончательно натурализоваться в земле изгна-
ния...» (48),—и вместо разрыва личной ограниченности
возникает «эгоизм вдвоем» (ib.).
Это «зло материальной отдельности, непроницаемо-
сти и внешнего противоборства» (50), с которым сталки-
вается любовь, лишь частный случай общего извращения,
которому подвержена не только человеческая жизнь, по
и жизнь всего мира. И «задача нашего индивидуального
совершенства» неотделима от той задачи, которую дол-
жно решать все человечество,—задачи «всемирного объ-
единения» (51), «реализации всеединой идеи и одухотворе-
ния материи (52).
4
Любовь как социальная парадигма рассма-
тривается в последней статье цикла. Именно в любви
«истинное соединение предполагает истинную раздельно-
сть соединяемых», которые при этом «не исключают,
а взаимно полагают друг друга»; «два различные, но рав-
ноправные и равноценные существа служат одно друго-
му не отрицательной границей, а положительным воспол-
нением» (57). Такое «сизигическое» отношение и должно
служить образцом для структуры социума (о чем см.
в разд. V. 8).
82
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Например, внсцсрковный читатель может высоко оценить идеи
С. по национальному вопросу или его эстетику, но даже и читать не ста-
нет, скажем, «Историю и будущность теократии» и другие работы,
связанные с идеей вселенской церкви. А при подходе с точки зрения ОС
выявляется, что эта идея—лишь вариант идеи всеединства, воплощен-
ной в ОС. и также может заслуживать внимания.
2 Синонимы (у С.): верховное начало, единое начало, а также, в ос-
новной— метафизической, или космологической, интерпретации ОС—
абсолют(нос). абсолютное (первб)начало, абсолютная целость, абсо-
лютно-сущсе. всецело-сущее, истинно-сущее, самосущее. свсрхсущсе аб-
солютное, безусловное начало, бсзусловно-сушее, единое, всеединая ос-
нова. Бог. Божество. Здесь выделяются следующие лексические едини-
цы:
дошо. основа—говорящие о «базисном» характере ВН,
высшее, верховное—говорящие о его месте в У;
а бсолютное, сущее, безусловное — говорящие о ет о онтологическом
статусе;
(все) единое, всецелое—говорящие о его назначении в У.
3 Синонимы: частные начала (сферы, формы), индивидуальные
элементы.
4 С. обычно использует определение органический", органическая
связь, органическое неравенство пли различие (последнее означает отсут-
ствие в У имманентного отношения тождества, или смешения —см. ни-
же).
Отношение > > антисимметрично (при этом если Эг
юминирует нал Эр то Э. подчинен Э5), а отношение % симметрично. Во-
прос о том, считать ли отношения и > > транзитивными, в рамках
нашей модели нерелевантен, как и вопрос о рефлексивности отношения
. То же относится и к рассматриваемым ниже реальным отношениям.
6 Синонимы: единение, братство, лад.
Окрестность Э, — множество тех Э=, которые связаны с Э, теми
или иными (естественными или реальными) отношениями.
* Не все добровольное является благом: Des отдельных могут
противоречить имманентной структуре У, и в результате могут возни-
кать такие явления, как рабское слежение, или подчинение низшему;
(Э, > > Эр & Des (Э? Э} > Эд & О. > Эр.
9 Кроме того, можно говорить о степени имманентного совершен-
ства данного Эа. определяемой его близостью к ВН в естественной ие-
рархии.
1 За «конкретное и реальное» описание «окончательного состоя-
ния человечества» С. не берется, утверждая, что. «конечно, оно никому
нс доступно» и ч го «самое понятие абсолютно окончательного состояния
как заключения временного процесса содержит в себе логические трудно-
сти. едва ли устранимые» (VII, 71); однако «для сознательного участия
в историческом процессе совершенно достаточно общего понятия о его
направлении, достаточно иметь идеальное представление о той... пре-
дельной величине, к которой... приближаются переменные величины чело-
веческою прогресса» (ib.).
1 В некоторых У органические отношения могут по своей природе
83
совпадать с реальными («У без трансценденпии»). В таком случае идеал
и норма совпадают.
12 В «Повести об Антихристе» 3-я фаза, имеющая видимость нор-
мы. гармонизированною У, является на деле царством Антихриста:
истинное ВН отсечено от У н заменено на своею рода анти-ВН: преддве-
рие рая, от которого только шаг до ЦБ, оказывается врагами адовыми.
Вместо «мирною перерастания» 3-й фазы в 4-ю, истории в т ысячелетнее
царство, радикальное отрицание истории как пути к ЦБ: для соответ-
ствующего перехода требуется мировой катаклизм—результат непос-
редственного Божьего вмешательства. Автопароднйпый характер «По-
вести» и гротескная автопортретпое гь образа Антихриста неоднократно
отмечались в литературе (см., иапр.; Мочульекпй К. Владимир Соловьев.
Париж. 1951. С. 258 —259). Любопытно, однако, что если взять «Три раз-
говора» в целом, то вера С. в прогресс сохраняется и здесь, но само поня-
тие прогресса приобретает амбивалентность: npoipccc в нсюрии проис-
ходит. он необходим и благотворен, но одновременно ускоренный про-
гресс новейшего времени выступает как «симптом конца»
наступления царства Антихриста, кошта истории, а тем самым и при-
ближения ЦБ.
Отметим попу гно, ч го Злу как таковому С. (до своих предсмерт-
ных сочинений) уделял минимум внимания и отрицал его субстанцио-
нальность. В противоположность Добру, воплощенному в Bl I и в орга-
нической структуре У. Зло рассматривается им лишь как функциональное
нарушение нормального порядка отношений в У, которое может и дол-
жно быть устранено в ходе мирового процесса. «Всякое зло может быть
сведено к нарушению взаимной солидарности и равновесия частей и це-
лого» (VI, 74); в час гное гн. оно возникает, когда низшее стремится го-
сподствовать нал высшим.
4 Отмечу попутно, что ОС снабжает пас весьма многообъемлю-
щим механизмом. Гак. и этика жалости Шопенгауэра, и категорический
императив Канта легко н естественно описываются в се терминах: 1-я
устанавливает характер горизонтальных связей в У: 2-й представляет со-
бой принцип согласования индивидуального поведения с нормой (норма
при этом как бы устанавливается самим индивидом, но тем, не-
видимому. единственно возможным способом, который обеспечивает
непротиворечивое состояние У в целом).
В сочетании с идеей государства как «организованной жалои ги»
это требование предвосхищает идею welfare state.
16 Очевидное предвосхищение современной экологической пробле-
матики. Любопытно, что. выдвигая эти требования, С. оказался боль-
шим провидцем, чем Е. Трубецкой, критиковавший его экономические
взгляды как наивные и утопические на основании отождествления «хо-
зяйственного» и «рентабельного» (Миросозерцание Вл. С. Соловьева.
М.. 1913. Т. 11. С. 140 -143).
«Ныне... возвещено миру зарождение «сербской идеи», «болгарско-
го идеала» и i.n. Сербская «идея» состоит в том. чтобы захватить по-
больше чужих земель, болгарский «идеал» заключается как раз в том же
самом. То, что прежде называлось просто грабительством, теперь име-
нуется идеей и идеалом. ...где найдется общее связующее начало для
народов, одушевленных такими идеалами?» (IV. 272).
Показательно, что в своей критике киш и Данилевского «Россия
и Европа» С. основное внимание уделяет неприемлемой для него концеп-
ции за м кн утости культурно-исторических типов.
84
” А следующим должен стать акт религиозного самоотречения —
вступление в свободное общение и взаимодействие с чужими религ ло-
зными силами, результатом которого должно стать объединение церк-
вей.
п Характерен взгляд С. на богослужение как на объединяющий,
г. е. устанавливающий и укрепляющий связи в У. фактор.—связи не толь-
ко между участниками данного богослужения и даже не только между
всеми людьми, в данный момент в разных местах совершающими одина-
ковое богослужение, по и между нынешним и всеми прошедшими поко-
лениями: «Таким общением разрывается эгоистическая замкнутость от-
ельного лица и преодолеваются границы пространства и времени» (III.
272). Отмстим, что внимание С. обращено здесь не столько на верти-
кальные—с Богом, сколько на горизонтальные отношения.
21 Наиболее важный для С., особенно в 1880-е годы, вопрос о не-
нормальности разделения церквей н необходимости их соединения (а т ак-
же вопрос о том. как С. решал эту проблему для себя лично) здесь не
рассматр!гвастся: экуменические работы и деятельность С. требуют от-
дельного разбора.
~ Например, как пи чужды Соловьеву позитивизм и тем более вуль-
гарный материализм, он положительно оценивает смену «старого кате-
хизиса» Филарета «новым катехизисом» Бюхнера и др. хотя бы пото-
му что «“новая вера" при всех своих заблуждениях связывалась... с по-
рывами человеколюбия» (VI, 270—271). и дальнейшую смену его авто-
ритетом Конта, ибо позитивизм «открывал возможность дальней-
шего нормального развития» (VI. 272).
25 Эти два типа разрыва двучленной схемы часто совмещаются
в обществе: одна его часть абсолютизирует один полюс, другая
другой; возникает своего рода социальный дуализм, типичным образ-
цом которого является «средневековое миросозерцание» (см. разд. III.
3.2) и, в частности, «византизм» (см. ниже в этом разделе).
г-i эгог взгляд на католичество относится к периоду до 1882 г.:
позже С., не отказываясь от осуждения прошлых эксцессов, признавал
максимальную близость католической идеи к вселенскому идеалу.
25 А одновременно возникает неестественный «синтез»
цезаропапнз.м, смешение (без истинного соединения) духовной и свет-
ской власти в священной особе императора.
26 «Превосходящее качество квасного хлеба доказывалось гем. что
он есть хлеб живой, одушевленный, ибо имеет в себе соль л закваску...
тогда как опресноки суть хлеб мертвый и бездушный... Можно только
пожалеть, что преимущества жизненности и соли остались в квасном
хлебе. а не сделались отличительными свойствами византийского ума...
Действительное нечестие этих... людей [«латинян»] состояло в том, что
они были чужие, что они пришли с Запада, тогда как царство благоче-
стия и источник чистого учения может бьпь только здесь, у пас. на Во-
стоке. в нашем городе...» (VII. 318).
27 Это, впрочем, относится и ко всей конструкции ОС. построен-
ной по образцу живого (равно как и социального) организма.
2S Понятие Софии нужно Соловьеву, поскольку без нее Бог был бы
замкнут на себя: без этого понятия нельзя было бы обосновать суще-
ствование такого впебожес!венного бытия, которое бы обладало вну-
тренним смыслом и могло бы стремиться к единству с Богом.
Но одновременно они устанавливают формальное единство
и закономерность в У: в частности, закон всемирного тяготения связы-
вает раздробленные части хаотической действительности (подробнее см.
ниже).
30 Можно полагать, что понятие души мира понадобилось С., что-
бы «очеловечить» хаос, дать ему свободу и способность выбора; .дей-
ствительно. в III. 142 душа мира названа «единым свободным началом
природной жизни», а согласно X. 246 это «единая внутренняя природа
мира, мыслимая как живое существо, обладающее стремлениями, пред-
ставлениями и чувствами».
•Г
1 Дьявольское, или адское, начало также является сотворенным
и в соответствии с евангельской концепцией произошло в результате от-
падения некоторых чистых духов (ангелов) от Бога через акт свободного
выбора, который у ангелов в отличие от .тюлей является однократным
и необратимым.
32 Любопытно, что идея мирового процесса и его конечной ноли
четко сформулирована С. уже в «Кризисе западной философии» (1874):
«...последняя цель и высшее благо достигаются только совокупностью
существ посредством необходимого и абсолютно целесообразного хода
мирового развития, конец которого есть уничтожение исключительного
самоутверждения частных сущест в в их вещественной розни и восстанов-
ление их как царства духов, объемлемых всеобщностью духа абсолют-
ного» (I, 150). Более поздним мыслям С. здесь не соответствует только
подчеркивание исключительно духовного в конечном состоянии .мира.
3 Эта идея синтеза осталась у С. и тогда, когда он уже отказался
от теократической идеи и даже осудил ее в «Повести об Антихристе».
34 Устроенно материальной жизни остается—до наступления пол-
ноты времен—на долю государства, в свою очередь находящегося
в свободном духовном подчинении Церкви в рамках свободной теокра-
тии. (Но теократическое учение С. лежит за рамками этой работы.)
Впрочем, такого рола миссионерский призыв единствен в гру-
дах С. и содержится в наиболее «педагогическом» из его сочинений.
36 «Отсюда тс проблески неземного блаженства, то веяние нездеш-
ней радости, которыми сопровождается любовь даже несовершенная,
и которые делают се... величайшим наслаждением людей и богов» (46).
ВН- -высшее начало: он-- отвлеченные начала:
ОС- основная схема: С.— Вл. Соловьев; СБ — схема бо-
гочеловечсства; СВ—схема всеединства: У — универсум;
ЦБ--царство Божие; Э, Э,—частные элементы У.
1987 1988 гг.
С. И. Гипдип
ПРОГРАММА ПОЭТИКИ НОВОГО ВЕКА
(О ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ПОИСКАХ В. Я. БРЮСОВА
В 1890-е ГОДЫ)
22 марта 1893 г. Валерий Брюсов записал в дневнике:
«Что, если бы я вздумал на гомеровском языке писать
трактаг но спектральному анализу? У меня не хватило бы
слов и выражений. То же, если я вздумаю на языке Пуш-
кина выразить ощущения Fin de sicclc! Нет, нужен сим-
волизм!»1. Запись эту не раз цитировали как свидетель-
ство приверженности юного поэта делу создания нового
течения. Но она замечательна и в теоретическом плайе:
19-летний гимназист знает, что у поэзии есть свой «язык»,
и у гверждает. что язык этот исторически детерминирован
и по мере накопления подлежащих выражению явлений
должен меняться. В 90-е годы XIX в. названные положе-
ния пе были тривиальными ни для научного, пи для
поэтического сознания. Уже это обстоятельство должно
было бы сделать брюсовские воззрения на поэтический
язык предметом внимания позднейших историков и тео-
ретиков поэтики.
Однако до последнего времени ранние высказывания
Брюсова по проблемам поэтики замечали 2 лишь в связи
с исследованием его собственного художественного твор-
чества, а к их теорет ическому статусу относились с педо-
верием.Так, Ю. Н. Тынянов, обнаружив в предисловии
к «Chefs d’oeuvre» «тезис», предвосхищавший идеи фор-
мальной школы, тут же объявил его «глубину» возникшей
независимо от намерешгй Брюсова, результатом «неслож-
ного парадокса»3. При этом, цитируя Брюсова не как
коллегу-филолога, а как анализируемого художника—без
точной ссылки. Тынянов интересовавший его тезис иска-
зил. По за 60 лет никто этого искажения не отметил —
красноречивое свидетельство степени знакомства истори-
ков и теоретиков поэтики с идеями молодого Брюсова.
Недоверие исследователей, впрочем, отчасти объяс-
нимо. Суждения о проблемах поэтики, опубликованные
Брюсовым в 1890-е годы, немногочисленны и высказаны
87
не в специальных сочинениях 4. а как бы попутно в высту-
плениях общего характера: предисловиях и интервью. Од-
нако знакомство с его обширным архивом — молодой
Брюсов все еще остается писателем почти пе изданным—-
показывает, что опубликованные суждения пе были слу-
чайными обмолвками, но опирались на многолетние раз-
думья и систематическую работу. Более того, в своей со-
вокупности опубликованные и неопубликованные мате-
риалы позволяюI утверждать, что в итоге у Брюсова
в 1890-е годы сложились определенная система воззрений
па поэтическую семантику и оригинальная программа
дальнейшего развития языка русской поэзии. Думается,
что наличие такой программы было не последней причи-
ной того, что к Брюсову потянулись молодые поэты сле-
дующего десятилетия— А. Белый, А. Блок и мп. др.
Данная статья основала на подготовленном мною
к печа ти — преимущественно по черновикам в рабочих те-
традях 5 — корпусе неизвестных теоретических, историко-
литературных и критических сочинении Брюсова 1893—
1899 гг. 6 Изложение будет следовать их реальной хроно-
логии. Брюсовские взгляды в указанное семилетие нс пре-
терпели радикальных перемен. Но каждая следующая ра-
бота вводила в рассмотрение какие-то новые аспекты
поэтической речи, и сам порядок их введения, путь брю-
совской мысли также значим и поучителен, многое может
раскрыть в представлениях Брюсова и его эпохи.
ПОЧЕМУ НЕИЗБЕЖНО ОБНОВЛЕНИЕ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА
Самая ранняя из интересующих нас статей «Profes-
sion de foi» писалась в апреле- июне 1894 г. как вступле-
ние к готовившемуся второму выпуску альманаха «Рус-
ские символисты». В пей Брюсов подробно исследует кар-
динальный для пашей темы вопрос — а почему, соб-
ственно. язык поэзии должен претерпеть обновление.
В качестве первой и ведущей причины Брюсов, как и
в мартовской дневниковой записи 1893 i., выделяет изме-
нение и обогащение самой жизни, действительности, от-
ражением и выражением которой является поэзия. Дей-
ствительность, реальность конца XIX в. существенно
усложнилась. «Если разница так резко бросается в глаза,
то это вина века. Известно, что XIX столетне в развитии
сделало громадные шаги. Сто лег тому назад Европа едва
ли равнялась по развитию древнему Риму времен пмпера-
88
торов. В какие-нибудь 40—50 лет опа догнала и. кажется,
опередила его. Здесь нс место перечислять всякие изобре-
тения и открытия, по перечень их за первые десятилетия
XIX столетня длиннее, чем за 300 предшествующих лет»
(2. 11. л. 78).
Однако усложнение внешнего мира и изменения усло-
вий жизни влияют на развитие поэзии и ее языка не сами
по себе, а лишь опосредованно—через связанные с ними
изменения внутреннего мира человека, его душевной жиз-
ни: «Внешнему развитию соответствует внутреннее, и со-
временный человек, человек конца века уже дальше от-
стой I оз людей начала века, чем, например, современники
Людовика XV отстояли от современников Франциска 1.
Особенно развилась жизнь чувства. <... > Для выражения
этих новых ощущений, естественно, потребовались новые
средства (2.11. л. 78, 79). Подобная ситуация, но мнению
Брюсова, «пе первый пример в истории литературы. Еще
прошлый век почти пе знал наших маленьких лирических
стихотворений... в трех куплетах передающих мгновенное
настроение. Даже первые поэты этого века, у нас даже Пуш-
кин. стоят еще на переходе к этому теперь первенствую-
щему роду. Более широкий пример: новое время создало,
так сказать, „лирический эпос”, то есть субъективный ро-
ман, поэму etc» (2. 11, л. 79). Поэтому в настоящее время,
считает Брюсов, «область поэзии расширяется уже не
в первый раз сообразно с расширением области чувств»
(там же).
В чем же состояло на этот раз «расширение области
чувств»? В свернутой форме, как попутный намек, ответ
содержался еще в предуведомлении к первому выпуску
«Русских символистов» в словах о том, что поэты «неволь-
но приближались» к символизму, «когда желали выра-
зить тонкие, едва уловимые настроения»7. В «Profession
de foi» Брюсов стремится уже к построению развернутого,
исторически обоснованного ответа: «Древность знала толь-
ко самые общие выражения чувств—типы их, основные
краски. Полут ени стали появляться в поэзии, а, следовате-
льно. и в жизни только в [XVII] XVHI веке. В самом деле,
если б великие поэты Греции различали те разновидност и
любви, которые знает современный человек, они б не мо-
гли оставить их пе освещенными <?>. по пи Еврипид, ни
Сафо, ни Вергилий, ни Овидий — не знают их. Гейне уже
знал целую гамму переходных чувств, но и он лишь смут-
но угадывал тот мир едва уловимых ощущений, пе кра-
89
сок, не переходных цветов — а оттенков, который так по-
нятен современному человеку» (2. II, л. 78—78 об.). Для ху-
дожественного освоетшя этих «едва уловимых ощуще-
ний». «оттенков» чувств и потребовался новый язык:
«Передавать опенки чувств обыкновенными формами
поэзии невозможно — потому что нет названий и слов дяя
них—остается искат ь новые пути для того, чтобы пере-
дать читателю желаемое» (2. II, л. 79; курсив мой.—
С. Г.).
АКТИВИЗАЦИЯ ЧИТАТЕЛЬСКОГО СОТВОРЧЕСТВА.
ВКЛЮЧЕНИЕ
СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
В ПОНЯТИЕ «ЯЗЫК ПОЭЗИИ»
Считая изменения действительности и внутреннего
мира человека ведущим фактором обновления поэзии и се
языка, Брюсов не забывал и о втором факторе, не менее
важном, по имеющем уже внутрилитературпую, внутри-
языковую природу. Это — старение поэтическою языка:
«Есть еще другая причина изобретения нового языка.
Язык теряет свою изобразительность» (2. 11, л. 79). В при-
мер такой утраты изобразительности Брюсов приводит
то, что позднейшая теория литературы назвала бы «авто-
матизацией образа»: «Отдаляясь от природы, люди начи-
нали <?> прежние [образы представления заменять по-
нятиями. „Прелестная, как роза" это для нас уже не образ,
а именно понятие. Поэзия ищет новых путей изобразите-
льности» (там же). При некоторой наивности объяснения
и недостаточности доступной молодому автору логиче-
ской терминологии нельзя не отметить здесь стихийной
переклички Брюсова с идеями «Мысли и языка» Потебни,
трудов которого он в это время еще нс читал. Подобное
сходство позволяет нам понять ту готовность, с которой
Брюсов позднее, в середине 1900-х годов, воспримет об-
щую гумбольдтовско-потебнианскую концепцию приро-
ды поэзии. А конкретный пример автоматизированного
образа из «Profession de fol» через три месяца перейдет—
правда, с искажениями, внесенными журналистом,— в ин-
тервью, в котором Брюсов впервые попытается довести
до широкой публики свои взгляды на сущность символиз-
ма и производимой им реформы поэтического языка8.
Пока же в самой статье Брюсов лапидарно, но четко ука-
зывает главное направление поиска новых средств поэти-
90
чсского выражения: «Поэзия ищет новых путей изобрази-
тельности. В символизме она находит новый способ воз-
будить фантазию, заставить ее работать. Получив два-
три ясных представления, фантазия, воображение
невольно ищет между н и ми с в я з и. работает (2. 11, л.
79). Активизация читательского восприятия, принимае-
мого в расчет уже на стадии создания произведения
поэзии и становящегося гем самым как бы структурным
элементом этого произведения,— вот конструктивный
признак, объединяющий, по мнению Брюсова, все разно-
видности «нового течения» и оправдывающий даваемое
иногда последнему имя «поэзия намеков» (гам же).
Трактовка символизма как «способа» активизиро-
вать воображение читателя безусловно выводила за пре-
делы обычного, «номенклатурного» ( и разделявшегося
самим Брюсовым в дневниковой записи 1893 г.) понима-
ния поэтического языка как совокупности или даже систе-
мы собственно языковых элементов — «слов и выраже-
ний», взятых in potentia, безотносительно к тому или ино-
му конкретному произведению. Но ведь и товоря о пред-
шествующих исторических случаях обновления языка
поэзии. Брюсов в качестве примера приводил, как мы ви-
дели, отнюдь не новые языковые элементы или классы
таких элементов, а появление новых жанров (г. е. типов
поэтических произведений)—лирического стихотворения,
романа, поэмы. Да и признание, что для новых явлений
душевной жизни у современной поэзии «нет названий
и слов», и призыв иска ть нс новые слова, а «новые пути,
чтобы передать читателю желаемое», также свидетель-
ствовали о созревшем у Брюсова более широком понима-
нии «языка» поэзии. Коль скоро язык поэзии должен был
отразить новую действительность, должны были изме-
ниться его семантическая выразительная сила, самые прин-
ципы отображения действительности. А поскольку такое
отражение происходит в конкретных поэтических про-
изведениях, то структуру последних, и прежде всего —
семантическую, предстояло осмыслить именно как кате-
горию поэтического языка. Выдвижение требования акти-
визации чптательскот о воображения было шагом в этом
направлении. В помещенном во 2-м выпуске «Русских
символистов» «Ответе» «очаровательной незнакомке»
свойства семантической структуры произведения окажу-
тся уже предметом явною внимания, а отмежевание от
91
чех. кто счримтся к ооновлспшо лишь состави поэтиче-
ского языка, специально оговоренным.
11ЕДООП РЕДЕЛ Kill ГОСТЬ
КАК ВАЖНЕЙШАЯ ЧЕРТА С ЕЛЕМГП1 ЧЕСКОЙ С ГРМ<Г> РЫ
НОЭГИЧЕС КОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ.
ТИ П Ы И EOI1 РЕДЕЛ El 11ГОСТИ
Отделенный от проанализированной нами редакции
«Profession de foi» несколькими промежуточными редак-
циями и вариантами. «Огвеч» necei на себе следы воз-
действия идей Александра Добролюбова, знакомство
с которым явилось заметным событием в брюсовской ду-
ховной жизни0. Но занимающая в «Ответе» цегпральное
место классификация «видов символических произведе-
нии» гак органически связана с аналогичными построе-
ниями «Profession de foi», что заподозрить в ней влияние
Добролюбова нет никакой возможности.
В «Profession de foi» Брюсов выделял следующие «на-
правления символизма»: «I. Направление, сближающее
поэзию с музыкой <...> так что впечатление <от> сти-
хов творения > во многом [а иногда исключительно] за-
писи I о г звуков слов. Таковы некот орые стих < и > Верле-
на и Метерлинка (наир...,Lcs paons"), большинство с ти-
хо 1 вороний Лафорга и особенно Гиля <...> 2. Школа,
первыми деятелями которой были последователи Тео-
филя Готье и Бодлера. На первом плане стояч странные
обороил речи, дерзкие метафоры, [иногда непонятные]
сравнения <...> главный представитель этою течения -
Метерлинк. Сильно развито еще у Ренье <...> 3. Со-
бственно символическое. Ряд символов, или. проще, обра-
зов, с первого взгляда не имеющих между собой ничего
общего, производит известное впечатление на читателя,
вызывает в нем известные настроения. Таковы лучшие
стихотворения Верлена (наир., „Небо над юродом пла-
че!") и особенно... его учеников. Таковы же наиболее
..странные" стихотворения Метерлинка (панр., его извест-
ное ..Теплицы среди леса"). С этим направлением можно
сблизить некоторые сгпхн Фета (наир.. ..Буря на небе ве-
чернем"). <...> 4. Течение, наиболее полно выражаю-
щееся в драмах Метерлинка. За внешним содержанием
скрывае тся еще другой смысл, гак ч ю произведения этого
рода очень близко подходят к аллегории. Таковы еще ..со-
неты” Малларме. Важно, однако, го, что самая внеш-
пость этих произведений представляет целый ряд особенно-
стей. В сонс। ах Малларме только намечены главные чер-
ты содержания, а драмы Метерлинка действую ! , главным
образом, на чувство, даже, можно сказать, на нервы» (см.
2. II. л. 77).
JIciko заменыь существенную эмпиричное ib приве-
детшой классификации. Брюсов просто перечисляет извес т-
ные ему направления, и список их в принципе открыт: во-
яиткпи завтра пятое направление, его можно будет вклю-
чить в классификацию, не перестраивая прежней схемы.
Каждое направление выделяется на основе собственного
ведущего признака, единое основание классификации от-
сутствует. Признаки разпоприродны—два первых на-
правления определены через тс ярусы структуры поэтиче-
ского языка, которым в этих направлениях уделяется осо-
бое внимание, а третье и четвертое описаны через особен-
ное! и плана содержания отдельного поэтического про-
изведения. Подобные несовершенства и внутренние про-
тиворечия послужили стимулом к развитию классифика-
ционной схемы, и в «О I вето» она приобрела такой облик:
«... я разделяю все символические произведения на три
следующих вида.
I. Произведения, дающие целую картину, в которой,
однако, чувствуется что-то недорисованное, недосказан-
ное: точно не обозначено несколько существенных при-
знаков. Гаковы, например, сонеты Малларме.
2. Произведения, которым придана форма целого
рассказа или даже драмы, но в которых отдельные сцепы
имеют значение не столько для развития действия, сколь-
ко для известного впечатления па читателя или зрителя.
3. Произведения, которые представляются Вам бес-
связным набором образов и с которыми Вы познакоми-
лись, вероятно, по стихотворению Метерлинка ..Теплицы
среди леса“, переведенному у нас несколько раз»10.
С первого взгляда может даже показаться. что вне-
сенные в классификацию изменения посяг частный харак-
iep и из-за большей сжатости изложения юлько умень-
шают ее доходчивое । ь. На деле же происшедшие измене-
ния отражают принципиальную перестройку классифика-
ции, затронувшую не только ее результаты (набор выдс-
|яемых элементов), по и ее задачи и основания.
Прежде всею отметим, что классификация «направ-
|сиий» символизма превратилась в классификацию «про-
изведений». I 1сслучайпость данной замены подтверждает-
ся ее согласованностью с теми изменениями, которые
претерпели критерии и результаты классификации. Из
классификационных рубрик «Profession...» в «Ответе», пу-
скай в преобразованном виде, но сохранились те, что бы-
ли выделены на основании особенностей семантики цело-
го произведения. Зато оба направления, выделявшихся по
признаку производимого ими обновления отдельных пла-
нов и ярусов поэтического языка—фонетики, лексики
и фразеологии, теперь выведены за пределы символиз-
ма. Более того, это отлучение обоих направлений от сим-
волизма специально подчеркивается Брюсовым: «...я не
считаю символическими те из них (произведении.— С. Л),
которые отличаются одной странностью метафор, срав-
нений, вообще смелыми тронами и фигурами. (...) На-
конец, столь прославленное сближение поэзии с музыкой
я считаю тоже одним из средств, которыми пользуется
символизм, а не его сущностью» 11. О несогласии с тео-
рией, сторонники которой «все отличие школы символиз-
ма от других школ полагают только в стиле», было заяв-
лено и в интервью «Новостям дня» 12. Правда, Брюсов не
может не признать, что «стремление обновить поэтиче-
ский язык» в обычном понимании этого термина «заме-
чается... почти у всех символистов», но оно «принадлежит
не исключительно им»13. Сущность символических про-
изведений Брюсов теперь склонен видеть в некотором
свойстве их плана содержания, непосредственно связан-
ном со сформулированным в «Profession...» требованием
ак типизации читательского воображения.
Чтобы попять, в чем состоит эта коренная для симво-
лизма особенность, присмотримся к тому, как описаны
в «Ответе» те рубрики, что перешли из классификации
«Profession...». Составлявшие ранее единое четвертое «на-
правление» драмы Метерлинка и сонеты Малларме раз-
несены в «Ответе» ио разным «видам». Свойство, на осно-
вании которого раньше выделялось это направление —
наличие «второго смысла» — теперь даже не упоминается
(вскоре в «Оз автора» н «Апологии символизма» Брюсов
будет доказывать, что теория «двух смыслов» вообще не-
адекватна реальнос ти и сути символизма). Характерно ги-
ка первого «вида», представленного сонетами Малларме,
теперь основывается па свойстве, родственном, скорее, то-
му, что в «Profession...» подавалось лишь как дополни-
тельная. второстепенная их характеристика: на том, что
в них «только намечены главные особенности содержа-
94
иия» (2.11, л. 77). В гаком варианте характеристика этого
вида произведений заметно сближается с оставшейся без
изменений характеристикой третьего вида. Наконец, с ни-
ми обеими согласована и построена совершенно заново
характеристика второго вида.
В результате в отличие от эмпирической классифика-
ции из «Profession...» классификация «Ответа» произво-
дит впечатление теоретически последовательной. И та-
кое впечатление немедленно подтверждается текстом
статьи—Брюсов попросту называет общее основание
классификации и затем показывает, как выводятся из не-
го все три «вида» классификационной схемы: «Вы, конеч-
но. уже по моим определениям заметили, что я нахожу
между ними (видами.— С. Г.) общего. Очевидно, во всех
трех случаях поэт передает ряд образов, егце не сложив-
шихся в полную картину, го соединяя их как бы в одно це-
лое, го располагая в сценах и диалогах, го просто перечис-
ляя один за другим. Связь, даваемая этим образам, всег-
да более или менее случайна, так что па них надо смот-
реть, как на вехи невидимого нуги, открытого для во-
ображения читателя. Поэгому-то символизм можно на-
звать, как непоследовательно делаете и Вы, „поэзией на-
меков"» 14.
Отсутствие «полной картины» изображаемого, не-
полнота, недоопределенное гь плана содержания—
таково указываемое в «Ответе» общее свойство всех
«символических произведений», благодаря кот орому и до-
стигается в них искомая активизация воображения чита-
теля. А виды символических произведений отличаются
гем, в каких именно аспектах семантической структуры
целого допускается в них педоопрсделепность. Если испо-
льзовать современную терминологию, которая, конечно,
несколько огрубит брюсовские нечеткие дефиниции, то
три выделяемых в «Ответе» вида предстанут, соответ-
ственно. как основанные на:
1) неполной определенности ситуации— «целая кар-
тина», по «не обозначено несколько существенных призна-
ков»;
2) неполной определенности сюжета — «сцены имеют
значение не столько для развития действия, сколько для
создания впечатления»;
3) неопределенности общей композиции произведе-
ния, его кажущейся композиционной несвязности —
«бессвязный набор образов».
95
Указание на неполную определенность семантиче-
ской структуры поэтического произведения явилось вто-
рым, после осознания принципиальной роли активизации
читательского восприятия, открытием Брюсова. Не мень-
шее значение имело и указание важнейших типов неопре-
деленности. охватывавших, пожалуй, все основные тради-
ционно выделяемые аспекты структуры плана содержания
художественного произведения: ситуацию, сюжет и ком-
позицию. Однако при знакомстве с данными положения-
ми Брюсова естес твенно возникают два вопроса: где пре-
делы допустимой неопределенности, нс приведет ли,
в частности, ослабление сюжетных или композиционных
связей к распаду целого? Второй, менее очевидный, каса-
ется соотношения отмеченных свойств обшей семантической
структуры произведения с семантическими характеристи-
ками отдельного поэтического слова в этом произведе-
нии.
Оба эти затруднения, хотя и в разной степени, были
рассмотрены Брюсовым в работах, отделенных от «Отве-
та» почти полутора годами,— «От автора» и «Апология
символизма».
«ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ПРОИЗВОДИМОЕ СОЕДИНЕНИЕМ СЛОВ»
Первая из них, «От автора», была написана на рубеже
1895—1896 гг. как введение к готовившемуся Брюсовым
сборнику статей «Русская поэзия 1895 г.» и большей ча-
стью посвящена критическому обзору современной
поэзии. Но начиналась она опять-таки с вопроса о сущно-
сти символизма. Брюсов заявлял здесь новый взгляд на
символизм — уже не как на очередную школ}' в истории
поэзии, а как на переворот, впервые обращающий поэзию
к ее сути: «Мы начинаем дело с начала — поэты прошлых
дней только случайно приближались к сущности поэзии—-
символизм прямо идет к ней» (3.16, л. 56 об.). Конечно,
Брюсов далек от стремления принизить поэзию или
поэтов прошлого. Просто до символизма поэзия была
синкретична, а «символизм хочет производить впечатле-
ние именно средс твами поэзии» как таковой. Чтобы пояс-
нить свою мысль. Брюсов прибегает к такой историче-
ской параллели: «Когда-то Гомер был записью и филосо-
фии. и истории, и драмы, и лирики Греции---
впоследствии все это поделилось между Анаксагором,
1 еродотом, Эсхилом и Пиндаром.—Так и в наши дни вы-
06
делилась поэзия — действительно чистая поэзия, которая
освободилась от других, может бы i ь очень почтенных, но
чуждых примесей» (3,16, л. 56). Отождествив символизм
с поэзией, Брюсов отказывается и от своих былых семан-
тических ограничений, согласно которым символическое
произведение должно обязательно передавать «едва уло-
вимые ощущения» или «настроения»: «Ошибаются тс, ко-
торые требуют, чтобы поэтическое произведение непре-
менно передавало какое-нибудь настроение... не это цель
поэзии. Поэзия — прежде всего примирение идей, под ко-
торыми я разумею все психические факты в жизни чело-
века и // слово нрзб.) вообще вселенной...» (3.16, л. 55
об.— 56).
В отличие от «Profession...» и «Ответа» в «От автора» нет
попыток классификации разновидностей символизма. Бо-
лее того, различие между ними признается несуществен-
ным. Брюсов ограничивается следующим «указанием» па
«характерные черты» символизма: «Всякое символиче-
ское произведение состоит из ряда образов, символов,
связь которых зависит исключительно от того, что сое-
динение их производит известное впечатление на поэта
и на читателя. Образую! ли эти образы целую картину
(«Ворон» Эдгара По) или просто перечисляются один за
другим («Теплицы» Метерлинка)—эго безразлично»
(3.16, л. 56). Процитированная общая характеристика по-
лучена как бы объединением спецификаций, которые
в «Ответе» давались второму и третьему видам. Важно, од-
нако. что теперь подчеркивается не отрицательный при-
знак, каким в конечном счете являлись и отсутствие связи,
и все виды неопределенности, а положительный — го, что
связь все же присутствует. хотя и достигается не вполне
обычным путем. Источником связи признается взаимо-
действие образов в процессе создания и восприятия про-
изведения, т. е. в ходе реального функционирования по-
следнего.
При подобном подходе поневоле приходилось боль-
шее. чем в прежних работах, внимание уделить отдельно-
му слову, механизму его функционирования в произведе-
нии. Брюсов продолжает: «При этом (г.е. при «соедине-
нии» образов в символическом произведении. — С. Г.)
роль слов как выразителей понятий совершенно унич-
тожается— и это одно из важнейших приобретений сим-
волизма. Слово, которое тащат по рынкам и которым пи-
шут научные трактаты, неблагодарный материал (...).
4 250
Мы, поэты, были бы счастливы, если б нашли другой...
пока же мы должны совершенно забыть обычное употре-
бление слова» (там же). Необходимость производить впе-
чатление «соединением образов», «забывая» при этом
«обычное употребление слова», усиливает внимание
к звуковому облику слова, который также должен «при-
нять во внимание поэт» (3.16, л. 56—55 об.).
И отталкивание от обиходного и научного словоупо-
требления, и подчеркивание значимости звукового облика
слова в брюсовской статье безусловно предвосхищали фу-
туристические и опоязовские концепции поэтического
языка — недаром центральная реплика «Футуриста»
о сущности поэзии в позднейшем диало! е Брюсова о фу-
туризме15 звучит чуть ли не как цитата из «От автора».
Но сам Брюсов в своих дальнейших раздумьях об отли-
чиях слова в новейшей поэзии от слова в поэзии минув-
ших эпох пошел по другому пути. Как представляется, это
позволило ему открыть некоторые более глубокие семан-
тические закономерности и в результате предсказать важ-
ные особенности поэтики не одной какой-либо из буду-
щих школ, а едва пи всей русской поэзии XX в. Эго откры-
тие было сделано в выросшем из теоретической части «От
автора» трактате «Апология символизма». «Апология»
существует в нескольких редакциях, из которых опублико-
вана— и то совершенно неудовлетворительно—только
одна1 °. Далее будет рассмотрена редакция из рабочей те-
тради 25. датированная 13 февраля 1896 г.
СУБЪЕКТИВИЗАЦИЯ ПРЕДМЕТА ИЗОБРАЖЕНИЯ
В НОВОЙ ПОЭЗИИ
Избрав отправной точкой для нового разговора
о сущности символизма изложение знаменитого стихотво-
рения Верлена «L'art poetique», Брюсов затем замечает:
«...Верлен нс сделал окончательных выводов. Он остано-
вился па [совете быть неопределенным] н совете вызывать
настроение музыкой стиха и направлять его в известном
направлении неопределенными штрихами, оттенками»
(3.4, л. 16 об.— 17). Фактически, как видим, Верлен, в брю-
совском представлении, остановился примерно гам же,
где в «От автора» остановился в анализе поэтического
слова сам Брюсов. Теперь подобный ответ уже не удов-
летворяеч Брюсова: «При первом же взгляде возникает
тысяча возражений —чем же неточность лучше точности?
98
Неужели краски должны быть изгнаны из поэзии (это осо-
бенно новерхносгное замечание у Верлена)? Наконец, не
относятся ли все эти советы больше к внешней стороне
произведений, к их форме! Л ведь не хочется думать, что
символизм реформирует лишь форму стиха» (3.3. л. 17).
Стремясь «развить положения Верлена» (там же. л.
17 об.) и показать, что «неопределенность» представляет
собой неотъемлемое свойство новой поэзии, связанное со
спецификой принесенного этой поэзией видения мира,
Брюсов обращается к анализу двух конкретных стихо тво-
рений, написанных как бы на одну и ту же тему—об осе-
ни. По-видимому, выбор для сравнения стихов о времени
года, имеющих пейзажную основу, но в то же время тяго-
теющих к типизации и обобщению пейзажа, эвристически
целесообразен при типологическом анализе поэтического
мышления и видения мира. Недаром, когда почти через 90
лез после Брюсова другой исследователь поставил задачу
аналогичного, но уже межнационального, межкультурно-
го сравнения, он, не зная брюсовской «Апологии», снова
выбрал тему осени и в качестве образца русской поэтиче-
ской традиции взял то же стихотворение Пушкина, что
п Брюсов17.
Процитировав начальное пятистишие первой строфы
и всю седьмую строфу пушкинской «Осени». Брюсов за-
мечает: «Посмотрите, какие эпитеты! все взяты из приро-
ды! Последние листы, осенний хлад etc. В первой строфе
нам нарисована картина—роща, с которой опадают по-
следние листья, промерзшая дорога и еще текущий ручей,
но уже замерзающий пруд—вероятно, то, что Пушкин
видел перед собой в окно. Картина невольно представляе-
тся нашим глазам, н, созерцая ее. мы испытываем впечат-
ление. смотря по тому, как обыкновенно влияют на нас
осенние картины» (3.4. л. 17 об.). Итак, характерными чер-
тами «досимволичсской» поэзии, предел являемой Пушки-
ным. Брюсов признает конкретность, единичность изо-
бражаемого и способствующую этому объективность
эпитетов. схва тывающих характерные свойства, внутрен-
не присущие объектам.
В качестве второго примера, представляющего
поэзию символизма, взят «Осенний вечер» Тютчева. Уже
эпитеты в этом стихотворении принципиально отличны
° г пушкинских: «Разве осенние вечера прежде всего отли-
чаются светлостью? Разве из природы взяты эпитеты
Умильная, таинственная прелесть? томный шелест?
99
Земля названа грустпо-сиротегощей, что пе есть пи срав-
нение, ни определение» (3.4. л. 18 об.). Немало странного
и в выборе и употреблении других тропов: «...два [божест-
венных | слова ущерб изнеможенья невозможно объяс-
нить ничем иным, как правилом Верлена выбирать слова
с некоторой неточностью» (гам же). В итоге сам пред-
мет изображения, содержание, передаваемое поэтическим
произведением в целом, оказываются у Тютчева совсем
иными, нежели у Пушкина. «Тютчев не нарисовал нам
карп ины—деревья, лазурь, ветер—это не картина, а это
есть везде — по Тютчев передал нам настроение, пере-
дал его пепосредс i венпо, и в этом-то все величие Тютче-
ва» (3.4, л. 18 об.).
Иными словами, в стихах Пушкина нарисовапа неко-
торая достаточно конкретная, обладающая индивидуаль-
ными чертами ситуация внешнего (по отношению к поэту)
мира, Тютчев же обозначает лишь некоторые обобщен-
ные признаки этой внешней ситуации, а главным предме-
том изображения для него становятся возникающие
в этой ситуации внутренние переживания и настроения
поэта.
Так Брюсов приходит к следующему своему откры-
тию—обнаружению субъективизации изображения
в новейшей поэзии. Субъективизация состоит в том, что
предмет изображения предстает не непосредственно,
а лишь через призму настроений 18, которые этот предмет
пробуждав! в поэте: «Пушкин, и вообще классическая
поэзия, изображала картину, сцепу, фигуру, чтобы, созер-
цая ее, читатель вынес приблизительно го же впечатление,
как созерцая то же самое (явление) в действительности.
Тютчев же и символизм — прямо, пепосредсгвегшо пере-
дает настроение особым сочетанием слов, особым рит-
мом. особыми образами, часто противоречащими дей-
ствительности» (3.4, л. 19). При интерпретации этих вы-
сказываний Брюсова нельзя упускать из виду, что в них (в
отличие от ста тьи «От автора») слово настроение употре-
блено как общий, родовой термин для обозначения всех
элементов душевной жизни человека: «Содержание души
человеческой состоит из настроений. Передать эти на-
строения. то есть ввести чи тателя в общение со своей ду-
шой.— вот цель поэта. Но как достичь этого? Прежние
поэты по возможности точно и пластично изображали то
обстоятельство, которое вызвало в них данное настрое-
ние, и думали, что этим застав) ж) понять читателя.
1(H)
ч го они испытывают. Символизм понял, что это ложный
путь, и стал искать нового. Таким образом, символизм
есть реформа всей поэзии» (3.4, л. 20 об.).
ОСОБЕН Н ОСТИ СЕМА I!ТИ К'И
ОТДЕЛЬНОГО ПОЭТИЧЕСКОГО СЛОВА
Но как же достигается в символизме эта непосред-
ственность передачи «настроений»? Вот тут-то Брюсову
приходится вернуться к затрону гой в «От автора» теме
особенное гей семантики поэтического слова. В «От авто-
ра» мы имели дело с констатацией чисто отрицатель-
ной— мол, значение слова в поэзии пе имеет ничего обще-
го с «понятием», которое это же слово обозначает в оби-
ходном языке. Отдельно подчеркивалась роль впечатле-
ния, производимого звучанием. В «Апологии» Брюсов на-
зывает источник этих своих идей: «Т. Готье говорил о са-
мостоятельной ценности слов (вне их значения)». Но тут
же он заявляет и о своей неудовлетворенности подобной
копегатацией: «Эту мысль надо рас ш и р и т ь» (3.4, л. 21).
«Расширение» достигается преодолением механисти-
ческих противопоставлений поэтического и обиходного
значений слова и значения звучанию. Ничто не совершает-
ся «вне значения», само значение слова оказывается
образованием нс простым, а сложно структурированным,
включающим в себя ряд различных явлений. Брюсов пи-
шет: «Значение слова троякое: 1) оно вызывает известное
понятие: 2) оно напоминает ге обстоятельства. в которых
обыкновенно употребляется: 3) оно вызывает известное
впечатление своим звуком» (там же).
Сегодня, почти век спустя, эго брюсовское пост роение
легко квалифицировать как примитивное. Важнее, одна-
ко. заметить, что в нем сделаны два шага, принципиаль-
ных для развития поэтического сознания, да и для пауки
• ой эпохи неординарных. Во-первых, преодолено пред-
ставление о том, что вне поэзии, в общем и обиходном
употреблении языка значение слова сводимо к «поня-
тию». Более того, указан конкретный семантический
пласт, включаемый в значение наряду с попятием,—
«напоминание» об «обстоятельствах» употребления, т.е.
,о- чт о в сегодняшнем языкознании и стилистике именует-
ся обычно ситуативным и коннотативным значениями.
fio-вторых. впечатление о г звуковой формы слова больше
101
не противопоставляется значению, по входим в значение
на правах одной из компонент10.
При таком подходе к природе и структуре лексиче-
ского значения Брюсов получал возможность более глу-
бокого решения вопроса о специфике этого значения
в поэзии. Брюсов теперь показываем, что специфика
поэтического употребления слова в символической поэзии
пе в том. что в нем игнорируется обычное, «обиходное»
его значение («ценность слов вне их значения»). «Симво-
лизм пользуется всеми тремя значениями слов».—
утверждает Брюсов. Необходимый же для символической
поэзии перенос «центра тяжести... из природы в душу
поэма», т.е. с изображения впеположенных поэму объек-
тов на передачу внутреннего состояния самого поэта, до-
стигается изменением соотношения трех слоев значения.
Как и какое именно изменение происходи i. Брюсов в об-
щем виде не формулирует, однако его представление
о происходящем достаточно четко передано в разборе
конкретного примера, взятого опять-таки из Тютчева:
«Тютчев говорит:
Сны играю! на просторе
Под магической луной.
Луна не может быть магггческой, соединить эти два поня-
тия в природе очень трудно, по то впечатление, которое
производим слово магический (магия, таинственность)
и слово луна (ночь, неопределенность, таинственное), сли-
вается в душе в^ то настроение, которое желаем пере-
дам ь поэт» (мам же. Далее без разбора приведен второй
аналогичный пример: «Чуткие звезды глядят с вышины»).
Механизм соединения «несоединимых в природе» по-
нятий Брюсов, если воспользоваться современными тер-
минами. видит в переходе от изолированных денотатов
отдельных слов к ситуациям, в которые включены эти де-
нотаты (например, от «луны» к «ночи»), и в соотнесении
рядов слов, семантически близких каждому из двух слов,
подлежащих соединению, в данном случае—магический
и луна. Поэтому его описание отражает наряду с ситуа-
тивно-кошютативной и собственно сигнификативную
компоненту значения. Понятно, что при таком механизме
соединения степень неопределенности. непредсказуемости
результирующей комбинации слов должна была возра-
стать. Так новые семантические наблюдения вскрывали
102
механизм воплощения том «недоопределенное ги», или
«неполной определенности», семантики поэтического
произведения в целом, в которой Брюсов еще в «Ответе»
склопеи был усматривать характерную особенность сим-
волизма. Теперь для Брюсова было ясным, что «новая
поэтика» не ограничивается характеристикой произведе-
ния как целого, но «должна преобразовать все учения
о т ропах, фигурах и других поэтических украшениях речи,
весь этот хлам современной схоластики».
СУБЪЕКТИВИЗАЦИЯ ИЗОБРАЖЕНИЯ
КАК ОСНОВА РАЗГРАНИЧЕНИЯ ПОЭЗИИ И ЛИРИКИ
Итак, в «Апологии символизма» в раздумьях Брюсо-
ва о неполной определенности символического произведе-
ния проявились два существенно новых момента. Во-
первых, было указано на перемену предмета изображе-
ния, во-вторых, на механизм создания самой неопреде-
ленности, на лежащий в ее основе принцип соединения
слов. Судьба этих двух наблюдений в дальнейших теоре-
тических раздумьях молодого Брюсова оказалась различ-
ной. Ко второму он в прямой форме, насколько мпе
известно, больше не возвращался, возможно, почувство-
вав недостаточность доступной ему семантической но-
менклатуры для серьезной разработки вопроса. А вот
первое наблюдение, которое можно назвать принципом
субъективизации изображения, продолжало занимать
Брюсова в течение ряда лет. претерпевая при этом весьма
показательные модификации и уточнения.
В первый раз Брюсов возвращается к проблеме двух
типов поэтического изображения в конце марта 1896 г.
в реферате «К истории символизма»29. Пол года спустя
принцип субъективизации получил дальнейшее развитие
и закрепление во «Введении» к крупнейшему из брюсов-
ских филологических начинаний 1890-х годов — «Истории
русской лирики». Поясняя заглавие и замысел своею т ру-
да, Брюсов во «Введении» пишет: «Произведения поэтов
всех времен можно разделить на две большие группы.
К первой принадлежат те произведения, в которых автор
стремится насколько возможно более верно изобразить
жизнь (...) Сущность произведений этого рода состоит
в том. что поэт черпает содержание вне себя. Читая их, чи-
• аттгль как бы видит перед собой отрывок действи гелыю-
(...) Характерный тип такого рода произведений —
103
роман, но они могут облекаться и во все другие формы
вплоть до „лирических'’ стихотворений включительно;
я называю произведения этого типа произведениями
поэзии. У нас наиболее видным представителем этого ро-
да творчества был Пушкин.
Произведения второго рода смешиваются с произве-
дениями первого рода только потому, что их материал
тот же— слово. Но их автор черпает содержание не во
внешнем мире, а исключительно в своей душе. Внешний
мир является в них лишь потому, что мы привыкли от-
н о с и г ь все явления нашего внутреннего «я» к явлениям
так называемой внешней действительности. Цель про-
изведений второго рода вызывать в душе читателя на-
строение, причем такое, которого жизнь дать не мо-
жет. Произведения второго рода... я... называю произве-
дениями лирики. Характерная их форма есть «лириче-
ское стихотворение», хотя они могут пользоваться и все-
ми другими формами литературы — например, формой
драмы, романа. Наиболее видным представителем этого
рода творчества у нас был Тютчев»21.
Первое, что бросается в глаза при сопоставлении про-
цитированного отрывка с разъяснением сущности симво-
лической поэзии в «Апологии»,— это его заостренная по-
лемическая направленность. Из-за этого принцип субъек-
тивизации оказывается, пожалуй, даже упрощенным
и обедненным. Если из разборе! примеров в «Апологии»
вытекало, что субъективизация изображения состоит в по-
казе предметов внешнего мира через призму внутреннего
настроения поэта, то теперь в теоретических формулиров-
ках «Введения» оказывается, что просто в одном случае
содержание «черпается» из внешнего мира, а в другом —
из «души» поэта. Самое противопоставление «нашего
внутреннего ,,я“» и «так называемой внешней действите-
льности» в полемическом задоре а беолге газируется. Брю-
сов с нарочитым вызовом утверждает, что того настрое-
ния, которое вызывает в читателе лирическое стихотворе-
ние, «жизнь дат ь не может». Однако вся эта полемичность
в значительной степени следствие терминологического
выбора: под «жизнью» подразумевается только жизнь «за
вычетом» литературы. Достат очно вспомнить, что жизнь,
в частности, включает в себя и создание лирических про-
изведений, как предмет полемики исчезнет.
Гораздо важнее, что за внешним возрастанием поле-
мичности стоит на этот раз большая детальность соб-
ствепно филологических разграничений. В «Апологии»
Брюсов говорил о символическом и «классическом» под-
ходе к изображению как о двух исторически сменяющих
друг друга способах достижения в общем одной и той же
цели. Во «Введении» к «Истории русской лирики» на сме-
ну историко-литературному разграничению приходит ти-
пологическое, теоретико-литературное. Брюсов противо-
поставляет теперь не две стадии в развитии одного рода
литературы, а две часто смешивающихся, по в принципе
совершенно различных ее разновидности: «поэзию» и «ли-
рику». Выделить эти разновидности можно в творчестве
«поэтов всех времен», и, следовательно, специфика симво-
лизма может заключаться лишь в переносе центра тяже-
сш. преимущественной концентрации па одной из этих
разновидностей, а именно «лирике». Так субъективизация
изображения в поэзии символизма впервые интерпрети-
руется как лиризация поэзии.
Типичными представителями двух разновидное гей
поэтического творчества продолжают оставаться для
Брюсова Пушкин и Тютчев. Стремясь выявить в их про-
изведениях характерные особенности каждой из разно-
видностей. Брюсов обращался в работе над «Историей»
к конкретным произведениям этих двух поэтов. Наиболее
выпукло и преемственность с разборами из «Апологии»,
и качественно новый уровень теоретического осознания
проблемы запечатлены в сравнительном анализе двух ре-
дакций знаменитой пушкинской надписи «К портрету Жу-
ковского». Свои наблюдения Брюсов заканчивает таким
обобщением: «В этом примере уже воплощены две ва-
жнейшие особенности пушкинской поэзии: близость ее
к разговорному языку и стремление пользоваться геми
эпитетами, которые обозначают определенное
свойство самого предмета. Совершенную проти-
воположность представляет поэзия Тю тчева, который вы-
бирает эпитет сообразно с тем впечатлением, которое
производит предмет па поэта: „Чуткие звезды...", „Маги-
ческая лупа..." и многие другие. Вместе с тем это противо-
положность классической поэзии и символизма»22. Как
видим, здесь на материале такого частного элемента
поэтического языка, как эпитет, происходит возврат от
абсолютизированного противопоставления и разрыва
внешнего мира и души поэта к смелой и плодотворной
Мысли о том, что в поэзии Тютчева и близких к нем}'
поэтов внешние явления не исчезают, по лишь перестают
105
трактоваться как независимые от поэта и изображаются
лишь через призму «впечатлений», производимых ими па
поэта. По существу, в этих наблюдениях Брюсова мы
имеем дело с определенным филологическим аналогом
тех постулатов о неустранимое ги наблюдателя, которые
в первой четверш XX в. будут введены Эйнштейном,
Планком. Гейзенбергом в физическую картину мира.
Еще раз обрат гея Брюсов к интересующей нас пробле-
ме почти через полтора года, в конце января пли в февра-
ле 1898 г., работая над статьей «Я и Лев Толстой» —
первым прообразом будущей книги «О искусстве»23.
Здесь уже и сам разбираемый материал отсылает пас
к примерам, анализировавшимся некогда в «Апологии»:
«Поэт-песимволист. например, классик — изобразит осен-
ний пейзаж и постарается сделать это гак живо, гак ре-
льефно, чтобы читатель как бы увидел перед собой этот
пейзаж. (...) Недостаток этого способа состоит в том,
что читатель может при созерцании данной картины
испытать вовсе не го чувство, которое надеется вызвать
в нем поэт. Поэт-символист постарается передать свое
чувство—непосредственно (...) и постарается так соче-
тать слова, образы или картины, чгобы впечатления от
них слились в одно цельное гармоническое чувство, имен-
но то, которое поэт надеется вызвать в читателе. Таким
образом, связь, которую дает словам и образам поэт-
классик, зависит от общей картины произведения, а связь
у поэта-символиста от настроения. Ясно, что поэту-
символисту предстоит на его нуги много опасное гей; ясно
также, почему многие стихи символистов кажутся такими
бессвязными» 24.
В процитированном фрагменте Брюсов впервые по-
сле «Апологии символизма» напоминает, что семантиче-
ские особенности символического произведения дости-
гаются «особым сочетанием слов, образов и картин». Од-
пако па закономерностях этого сочетания он здесь не
останавливается. Как возврат к «Апологии» может быть
воспринято и то обстоятельство, что в этом рассуждении
(как и в анализе стихотворения «К портрету Жуковско-
го») Брюсов вновь пользуется терминами «классическая»
и «символическая» поэзия-—«классик» и «символист»,
а не «поэзия» и «лирика», как то было во «Введении».
Правда, он специально оговаривает, что излагает свогг
взгляды трехлетием давности (г. е. времен первого изда-
ния “Chefs d’oeuvre'’), а потому и использование прежней
106
терминологии могло быть следствием подобной ретро-
спек т ивности изложения. Но. как бы то ни было, отказ от
терминологии, использованной во «Введении», не означал
отказа от найденной там теоретико-типологической трак-
товки двух подходов к поэтическому изображению.
«Классическая» и «символическая поэзия» в «Я и Лев Тол-
стой» характеризуются, в отличие от «Апологии», пе как
сменяющие друг друга историко-литературные школы, но
как сосуществующие разновидности поэтического творче-
ства. Недаром если в «Апологии» декларировалось пре-
восходство символизма над предшествовавшими школа-
ми, то в «Я и Лев Толстой» Брюсов находит необходи-
мым указать, что каждому из двух подходов в равной сте-
пени присущи некоторые «недостатки», на каждом из двух
путей поэтов подстерегают «опасности». Да и самый тон
сопоставления двух разновидностей поэзии в «Я и Лев
Толстой» характеризуется спокойной эпичностью, до ко-
торой было далеко не только в «Апологии», но и во «Вве-
дении».
То, что Брюсов в конечном счете сделал выбор в поль-
зу типологической трактовки дихотомии, подтверждает-
ся и ее дальнейшей судьбой в «печатный период» брю-
совского критического творчества. В своих поздних ста-
тьях Брюсов будет употреблять термин «лирика» именно
для обозначения той разновидности поэтического творче-
ства, в которой изображение внешнего мира опосредова-
но его субъективным авторским восприятием. Наиболее
полное и отчетливое воплощение эта концепция получит
в 1915 г. в статье о Блоке: «...творчество Блока всегда
остается чисто лирическим, он всегда выбирает выра-
жения и эпитеты не по объективным признакам предме-
тов и явлений, по с о г л а с н о со своим субъективным
отношением к ним. В стихах Блока автор никогда пе исче-
зает за своими образами: личность всегда перед читате-
лем»25. Это позднейшее высказывание благодаря своей
структ уре—переход от принципов выбора эпитетов к об-
щим законам построения поэтического высказывания
у Блока —счастливо выявляет ту интенцию, которую с са-
мого начала имели брюсовские размышления о принципе
субъективизации. Хотя и ограниченные материалом эпи-
тетов, они были направлены на выявление феномена ли-
ризации повой поэзии, в которой даже в таких мельчай-
ших клетках поэтической ткани, как эпитет, сказывается
присутствие автора.
107
ОБЩИЕ КОНТУРЫ БРЮСОВСКОЙ ПРОГРАММЫ
ОБНОВЛЕНИЯ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА
Подведем итоги нашего диахронического обзора.
Наиболее существенные положения, в разное время вы-
двинутые молодым Брюсовым по проблемам развития
языка поэзии, можно резюмировать в следующих тезисах.
1. Обновление языка поэзии — необходимость, обу-
словленная прежде всего развитием и усложнением жизни
(в том числе сферы чувств), а также постепенным устаре-
ванием элементов самого этого языка.
2. Обогащение выразительных средств русской
поэзии предстоит вести не столько за счет расширения ин-
вентаря единиц поэтического языка, сколько за счет изме-
нения семантической структуры поэтического произведе-
ния как целого.
3. Ведущим принципом такого изменения является
активизация читательского восприятия, становящегося
одним из конструктивных факторов семантики произве-
дения.
4. Средством для подобной активизации является не-
полная определенность, или недоонределенность, тех или
иных аспектов и планов семантической структуры про-
изведения.
5. Важнейшими разновидностями недоопределен но-
сти семантической структуры являются: недоопределен-
ное! ь описываемой ситуации, недоопределенность сюже-
та, недоопределенное! ь композиции.
6. Наряду с неполной определенностью важнейшим
для повой поэзии принципом перестройки семантической
структуры произведения является субъективизация изо-
бражения. при которой явления внешнего мира подаются
исключительно через призму авторского впечатления от
них.
7. Субъект ивизация тоже способствует возрастанию
неопределенности, но имеет и самостоятельное значение,
состоящее в том, что «внутреннее я» поэта становится ос-
новным содержанием поэзии. Символизм и есть по пре-
имуществу такая субъективизированная поэзия, или «ли-
рика».
8. Внутренний механизм увеличения неопределенно-
сти и субъективизации изображения кроется в изменении
принципов комбинации слов, происходящей на основе
108
коннотативно-ситуативных компонент словесных значе-
ний.
БРЮСОВСКАЯ ПРОГРАММА
И РЕАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ ЯЗЫКА РУССКОЙ ПОЭЗИИ В XX В.
Большинство положений обрисованной выше брю-
совской программы, как мы видели, было выдвинуто
в связи с поисками специфики зарождавшегося симво-
листского направления. Однако можно с уверенностью
утверждать, что и для самого Брюсова значение програм-
мы не замыкалось рамками лишь одного направления.
В первом же печатном выступлении он указывал, что
представители других течений «невольно приближались»
к символизму, когда хотели отразить определенные явле-
ния душевной жизни26. В “Profession de foi" он с гордо-
стью заявлял: «Мы идем по пути всего мира. И если мы
сделали несколько лишних шагов, то не забывайте и что
через несколько десятилетий н все остальные будут на на-
шем месте» (2.11. л. 79). Наконец, начиная с реферата «К
истории символизма» символизм вообще терял уже черты
конкрет ной школы и представал как одна из основных т и-
пологических разновидностей поэзии. Поэтому брюсов-
скую программу развития поэтического языка можно
с полным правом расценивать как программу пе для од-
ного направления, а для всей русской поэзии на «несколь-
ко десятилетий» наступавшего XX в. Сегодня, когда век
уже близится к закату, резонно попытаться проверить, на-
сколько эта программа совпала с реальным развитием
русского поэтического языка.
Обратимся к сформулированным в предыдущем раз-
деле тезисам. Первый из них, являясь скорее общеэстети-
ческим постулатом, не подлежит эмпирической проверке.
Остальные семь тезисов более конкретны, и правомерно
уже поставить вопрос о том, в какой степени оправдались
заключенные в них прогнозы. В рамках этой статьи мо-
жно, конечно, высказать лишь предварительные сообра-
жеш1я. гем не менее и они, как кажется, достаточно пока-
’Дггельпы.
О тезисе 2. Хотя за девять десятилетий бывали мо-
менты существенного обновления лексики поэзии (напри-
мер, лексика «улицы» у молодого Маяковского), основ-
ные революционные сдвиги в поэзии XX в. осуществля-
109
лись именно за счет изменения семантической структуры
слова21 и всего стихотворного произведения.
О тезисах 3—4. Указания на необходимость чита-
тельского сотворчества для полноценного понимания со-
временной поэзии присутствуют в высказываниях едва ли
не всех крупных русских поэтов XX в., от Мандельштама
до Твардовского. И при этом мотивировкой необходимо-
сти читательского сотворчества служит обычно именно
неопределенность поэтического произведения. Возраста-
ние этой неопределенности в поэзии XX в. по сравнению
с поэзией XIX в. заметно невооруженным глазом. Неодно-
кратно писали о нем сами т ворцы поэзии. Для крат кости
сошлюсь только па свидетельство П. 11. Ушакова—нс
только по I ому. что он с 1920-х по 1970-е годы был
активным участником и компетентным наблюдателем
поэтического процесса, но и потому, что, примыкая
к лефовцам. он в то же время сохранял прочные связи
с поэзией XIX в. Вот что писал Н. Н. Ушаков в программ-
ной статье 1968 г.: «Современный реализм плотнее.
Поэзию ост авляют гомеровские перечисления. Из нее ухо-
дит подробная последовательность в изображении дей-
ствий. Характеры и эмоции не описываются, по присут-
ствуют между строк. <(../ В русской поэзии связующее
как все чаще заменяется творительным падежом (т.е.
сравнение заменяется метафорой.— С. Г.). И вот уже... у
Пастернака:
И летят грачей девятки —
Черные девятки треф...
(л ('тарый парк»)
Самолеты не названы, но именно они в тс годы лета-
ли девятками, и строй их снизу напоминал девятку треф
и летящих грачей»28.
Вслед за поэтами на возрастание неопределенноети
в русской поэзии XX в. обратили внимание и теоретики,
и историки поэзии. Особенно пристальное внимание уде-
ляется этой проблеме в самое последнее время. Приведу
два характерных примера из публикаций, появившихся
уже после написания предшествующих разделов настоя-
щей статьи и потому служащих независимым подтвер-
ждением ее положений. М.Л. Гаспаров характерной чер-
той. отделяющей «новейшую поэзию» от «т радиционной»
(«классической»), признает наличие «произведении, о ко-
юрых трудно сказать, что они значат»29, т.е. обладают
общей семитической неопределенностью. К теме «недоо-
пределенное ги» вынужден обратиться и исследователь
поэзии Самойлова—казалось бы, самого «классическо-
го» из современных поэтов. Вот показательный и юг, к ко-
торому приходи! ученый: «...в том, что поэзия XX в.
и особенно второй его половины допускает и даже тре-
бует некоторой недосказанности от стихов... сомневаться
не приходиться. (...) Динамичность и ассоциативность
стихотворной речи неизбежно возрастают. Принимать
или избегать такую манеру почти уже не является вопро-
сом вкуса и выбора: эволюция веде! в ее сторону» 30.
О тезисе 5. В протицированной выше характеристике
Н. Н. Ушакова фактически указывается на ie же виды не-
доопределенное ги, о которых в свое время говорил Брю-
сов. Отказ от «последовательности в изображении дей-
ствий» это недоопрсделснность сюжета. Неназванные
самолеты у Пастернака — прекрасный пример недоопре-
теленност и ситуации. Вообще все три вида неопределен-
ности, выделенные Брюсовым, получили в поэзии XX в.,
вместе и порознь, огромное распространение. Такое ха-
рактернейшее для XX в. явление, как вытеснение повест-
вовательной поэмы лирической, и популярность мало
культивировавшейся в XIX в. формы стихотворного ци-
кла впрямую связаны с ростом сюжетной, а отчасти
и композиционной неопределенности. В этой же области
лежит и такое малоизученное явление, как отступление
чисто лексической связности перед различными видами
«пеклассической» семантической связности .
О тезисе 6. Указания Брюсова па особенность семан-
тики слова в повой поэзии тоже во многом оправдались.
Прежде всего это касается идей об ослаблении роли пред-
метного значения слова и выдвижении на первый план его
коннотативно-ситуативных аспектов, а также особого
упора на роль сочетания слов как конструктивного факто-
ра. Брюсовский анализ тютчевского образа «магической
луны» при всей его беглости и наивности недаром выгля-
дит сегодня как еще не оснащенный терминологией про-
образ какого-нибудь ученого высказывания о семантике
Мандельштама типа: «...заставляет нас вчувствовать
в вещь a i рибут ы. ей не принадлежащие, но взятые от ком-
плексов, в которых вещь участвует» 32. Поэзия Блока дала
ю.тчок возникновению теории А. М. Финкеля, согласно
которой сущпост ь собственно поэтического словоунотреб-
ления состоит именно в ею конъюнктивной (в отличие от
словарной «дизъюктивпой») многозначности. порождаю-
щей принципиально неустранимую неопределенность зна-
чения33. Наконец, недавно М.Л. Гаспаров, подойдя
к «новейшей поэзии» уже как историк, пришел к выводу
о том, что «вдобавок к шести тропам традиционной ри то-
рической теории «новейшая поэзия» изобрела седьмой
<(...) так сказать, анлиэмфазу—расширение значения,
размывание его: когда Блок... пишет «Лишь телеграфные
звенели на черном небе провода», то можно лишь сказать,
чю эти провода означают приблизительно точку, беско-
нечность, загадочность, враждебность, страшный мир
и пр., но все—лишь приблизительно» 34. Эта идея Гаспа-
рова, наверное, вызовет споры. Для пас сейчас в пей суще-
ственно лишь то. что почти век спустя после рассмотрен-
ных работ Брюсова, когда предсказанная в них поэзия
стала совершившимся явлением, для ее объяснения совре-
менному ученому понадобилось выдвинуть понятие, не-
двусмысленно перекликающееся и с брюсовской идеей не-
полной определенности, и, как показывает разобранный
пример из Блока, с его же идеей об ослаблении роли пред-
метного значения слова.
О тезисах 7—8. То. что оба эти его предсказания ста-
ли сбываться, Брюсов успел увидеть и подтвердить сам,
когда в статье, уже цитировавшейся нами, о крупнейшем
поэте следующего поколения, Александре Блоке, конста-
тировал. что все его i ворчссгво «всегда остается чисто ли-
рическим»35. С тех пор и о л и риза ции эпических жан-
ров. и о так называемом «лирическом герое» написано
столько, что сама идея преобладания лирики в поэзии
XX в. может показаться сегодня пустым трюизмом. Од-
нако представляется, что брюсовские высказывания но
этому вопросу обладаю! неисчерпанным позитивным со-
держанием и могу! стимулировать современные поиски.
В отличие от многих позднейших писаний о «лирическом
эпосе» и «лирическом герое», брюсовские замечания со-
держат конкретные наметки — в чем заключаются отли-
чительные признаки «лирики» как особого вида поэзии.
Обобщая эти сю наметки, можно сформулировать, что
отличительный признак лирики в пеустрапимости автора
из структуры изображения и повествования. Так понимае-
мый «лирический» тип мышления и видения мира полу-
чил в русской поэзии XX в. преобладающее распростране-
ние36 и МН01ИМ поэтам стал каза ться даже единственно
возможным37. Поэты, в творчестве которых был пред-
ставлен друт он. нслирическип тип. независимо от масшта-
бов своего дарования оказывались о ттесненными на пери-
ферию читательских интересов и общественного созна-
ния. В этой группе поэтов и сам Брюсов, парадокс со-
бственной литературной судьбы которого заключается
в том. что. проложив своими стихами и манифестами
1890-х годов путь лирическому тину поэтического мышле-
ния. он в своем зрелом периоде безусловно был по своему
творческому складу представителем другого, «объектив-
но-поэтического» типа.
Как видим, брюсовская программа действительно во
многом предсказала реальное разви тие русского поэтиче-
ского языка, по крайней мере, грех четвертей нашего сто-
летия. Уже но одному этому она заслуживает нашего
пристального внимания и изучения.
И Р И М Е Ч А Н И Я
1 Брюсов В. Я. Дневники. 1891 1910. М.. 1927. С. 13.
2 Предметом специального исследования слали лишь его стихо-
ведческие воззрения, но и туг картина еще ы.тека от полноты. О месте
и роли брюсовских работ 1890-х годов в истории науки см.: Гиндин С. И.
О предыстории русской научной поэтики первой трети XX в. Анна Ах-
матова и русская культура начала XX века. М.. 1989.
3 Гын.чнив Ю. II. Валерий Брюсов Гын.чнив Ю. //. Проблема сти-
хотворного языка. Статьи. М.. 1965. С. 265.
4 Исключение составляет статья: Брюсов В. Я О русском стихо-
сложении Добролюбов А. М. Собрание стихов. М., 1900.
5 О го градах см.: I индии С. И. (Вст. с г.] Письма из рабочих тетра-
дей [В. Я. Брюсова| Литературное наследство. 1991. Т. 98, кн. I. С.
555 556.
ь Все они хранятся в Отделе рукописей Российской государствен-
ной библиотеки (Ф. 386). Ссылки на них лаются далее прямо в тексте
с указанием номеров картина и единицы храпения. Номер листа приво-
ди юя по архивной (а пе по авторский) нумерации. Брюсовские подчерки-
вания переданы разрядкой. Зачеркнутые слова приводятся в квадратных
скобках, добавленные — в угловых.
ЛБн .юв В. .1. [Брюсов В. Я.] О г издателя Брюсов В. Я. Соор,
соч.: В 7 т. М.. 1975. 1. 6. С. 27.
s Арсенин I. /Гурняна И. Я. Московские декаденты Новости
дня. М.. 1894. 29 ан1. № 4026. С. 3. Вместе с предшествующим одноимен-
ным ишервью. помешенным в гон же газете 27 августа, включено как
якобы написанное Брюсовым в кн.: Брюсов В. Я. Среди стихов Сое г.
Н-Л Боюмолов и 11. В. Котрелев. У!.. 1990. Па деле к первому интер-
вью Брюсов вообще нс имел отношения—ею дал И. Гурлянлу Эрл
Мартов (А. Э. Бут он). Для второго Брюсов действительно написал заго-
товку. которая была весьма творчески использована интервьюером.
Подробнее об истории обоих интервью см.: Письма из рабочих тетра-
дей... С. 632—633. Черновик письма-заготовки см. в Приложении.
Брюсов В. Я. Дневники. С. 17—18.
10 Брюсов В. Я Ответ Брюсов В. Я. Собр. соч. Т. 6. С. 29—30.
1 ’ 'Гам же.
12 Арсений Г. Московские декаденты. С. 3.
13 Брюсов В Я. Ответ. С 29.
14 Там же. С. 30.
15 См.: Брюсов В. Я. Здравого смысла тартарары Брюсов В. Я
Собр. соч. Т. 6. С. 423 - 424.
16 Брюсов В. Я. Апология символизма Уч. зап. Ленинград, пел.
ин-та им. М.Н. Покровского. 1940. Т. 4. Вып. 2.
См.: Натменко И. Мир живой, очеловеченный... Вопр. лит.
1982. № 7. С. 67—68.
s На формирование брюсовской позиции в данном вопросе пов-
лиял. по-видимому. Ст. Малларме. Сразу после окончания анализируе-
мой редакции «Апологии» в тетради расположен брюсовский перевод
фрагмента из сочинения Малларме. которое в книге «Vers el prose» было
O3ai давлено «Relaiivcmcnt au vers». Перевод начинается так: «Глубокое
заблуждение когда пытаются изобразить (...) что-нибудь кроме
(например) ужаса, навеваемого темным лесом (...) пи в каком случае
нс самый .тес» (3.4. л. 25). Из этого же сочинения Малларме будет взят
в 1913 г. эшпраф к книге Брюсова «Juvenilia».
19 Здесь один из истоков позднейшего брюсовского нетрадицион-
ного решения вопроса о соотношении формы и содержания в поэзии.
См.: Брюсов В. Я. Miscellanea Брюсов В. Я. Собр. соч. Т. 6. С. 380 381,
а также: Гипднн С. И. Вклад Валерия Брюсова в изучение теории русской
поэтической речи Русский язык в школе. 1973. № 6. С. 30.
20 Опубл, в: Локс К. Г. Брюсов—теоретик символизма /Литера-
турное наследство. 1937. Т. 27 28. О времени написания и авторстве за-
главия см.: Письма из рабочих тетрадей... С. 738.
21 Гиндин С. И. Неосуществленный замысел Брюсова Вопр. лит.
1970. № 9. С. 193. По расположению в тетради «Введение» может быть
датировано октябрем—началом ноября 1896 г.
22 Брюсов В. Я. О поэтическом языке Рус. речь. 1972. № 4. С. 49
Пунктуация исправлена по автографу (41.16. л. I—2).
23 Об эволюции замысла и хронолог ин работы над «О искусстве»
см.: Гиндин С. И. Эстетика Льва Толстого в восприятии и эстетическом
самоопределении молодо! о Брюсова Зап. ОР ГБЛ им. В. И. Ленина.
1987. Вып. 46.
24 Цит. по: Гиндин С. И. Неосуществленный замысел Брюсова. С.
194. где ошибочно датировано ноябрем 1897 г.
25 Брюсов В. Я. Александр Блок Брюсов В. Я. Собр. соч. Т. 6.
С. 441. Ср. повторение наблюдения о различии пушкинских и тютчев-
ских эпитетов, сделанного в процитированном выше наброске к «Исто-
рии русской лирики», в статье 1910 г. о Тют чеве: Брюсов В. Я. Ф. И. Тют-
чев: Смысл его творчества Там же. С. 206.
26 Маслов В. А. [Брюсов В. Я.] От издателя... С. 27.
2 См. посвященные XX в. главы в кн.: Гинзбург Л. Я. О лирике. 2-е
изд., доп. Л., 1974.
114
2а Ушаков II. II. Состязание в поэзии Ушаков II. Н. Мастерская
М.. 1983. С. 39.
20 Гаспаров М.Л. Историческая по п ика и сравнительное стихове-
дение Историческая иоэтика: итоги и перспективы изучения. М.. 1986.
С. 190.
30 Баевский В. С. Давид Самойлов: поэт и поколение. М.. 1986. С
31 См. об этом: Гиндин С. II. Онколог ичсскос единство юкста и ви-
ды внутритекстовой организации Машинный перевод и прикладная
лингвистика. М-, 1971. Вып. 14. С. 135.
32 Берковский Н.Я. О прозе Мандельштама. [1929] Берков-
ский II.Я. Мир. создаваемый литературой. М.. 1989. С. 298.
33 Филке.ш А. М. Опыт лингвистического анализа стихотворения
Л. Блока «Незнакомка»/ Со. науч. тр. Моск. нед. ин-та ин. яз. 1973.
Вып. 73.
34 Гаспаров М.Л. Указ. соч. С. 190.
35 Брюсов В. Я. Александр Блок. С. 400.
ЗЛ См. об этом: Гиндин С. И. Поэзия В. Я. Брюсова. М.. 1973. С.
62- 63.
37 См., наир.: Кушнер А. С. Душа искусства /Лит. газета. 1985. 17
июля. № 29. Показательно, что оппоненты Кушнера в предложенной
«Литературной газетой» дискуссии так и нс нашли достойных контр-
аргументов. Ср. также комментарий 3. С. Папсрпого к моему докладу
о «блоковском» и «брюсовском» типах поэтического мышления: 3. 11.
Блоковская конференция в Тарту Вопросы литературы. 1975. № 9. С.
309.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Валерий Брюсов
ЧЕРНОВОЙ ТЕКСТ ПИСЬМА
В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «НОВОСТИ ДНЯ»
ПО ПОВОДУ ПЕРВОГО ИЗ ФЕЛЬЕТОНОВ АРСЕНИЯ Г.
«МОСКОВСКИЕ ДЕКАДЕ!!ТЫ»
(1894, 27 АВГ., № 4024)*
Повое литерат урное течение веет да имеет мною подразделений, по-
тому что границы его еше не определились. Так, французские символисты
в самом начале своего движ < сния? > разделились на инструмент а. те тов,
1>омангиков (последователей Море аса), магов. Так и русские символисты
разделяются на отдельные i руины, да и помимо гот о почт и даже среди од-
ного кружка редко можно найти два одинаковые мнения. Теория, изложен-
ная в прошлой заметке, разделяется далеко не всеми, даже можно сказать,
очень немногими, и главным образом, в петербургском кружке символи-
стов, I де право собственности па нес предъявляет некто г. Д[обро.тюбов|,
писатель во всяком случае оригинальный и подготовляющий в настоящее
время большое исследование о символизме. Большинство придерживается
См. примечание 8.
115
обще? распространенного взгляда на символизм, варьируя его, однако, на
разные лады —: символизм признается поэзией оттенков, тогда как преды-
дущие школы были поэзией красок; оттенков, гонких ощущений невозмож-
но передать обыкновенными способами и вот приходится прибегать
к иг ре звука, сопоставлению ряда образов etc. По этой icopiin символизм
вызвало необыкновенно быстрое движение культуры за последнее время:
за каких-нибудь 60—70 лет она ушла больше вперед, чем прежде за целые
столетия. Надо считаться и с другим мнением, имеющим своих защитни-
ков у нас. по которому все отличие символизма от других школ состоит
в стиле (что склонны утверждать и противники символизма). Выражение
«прекрасна, как роза» было когда-то образом, но теперь оно только поня-
тие. Я зык ище т новых средст в изобрази тельное пт, а гак как современный
человек менее восприимчив (но этой теории символизм есть поэзия упадка,
в противоположность первой теории), менее живет воображением —
приходится прибегат ь, гак сказа ть, к более сильным средст вам. Наконец,
можно указать еще на некоего i. Дарова (псевдоним), произведения кото-
рого появятся во 2 выпуске «Русских Символистов», который только сим-
волизм и признает истинной поэзией, а всю предшествующую литературу
счит ает прелюдией к нему. До сих пор поэзия, говорит г. Даров, шла по со-
вершенно ложному пути, стараясь давать как можно более определенные
образы и думая, что этим она помогает восприятию их — наоборот, чем
полнее, определеннее {выражен) вырисован предмет , тем менее говорит он
читателю. Наконец в реализме страсть <к> точное <ти?> достигла до
|носледнсй| крайности и наступила реакция, стремление давать образы как
можно менее определенные |и ясные). Кроме этих трех направлении, я мог
привести cine целый ряд, но для примера достаточно и этих. На мой взгляд,
во всяком случае важен тог факт, что несмотря на такое разногласие во
взглядах — произведения символистов всегда имеют нечто обшее, позво-
ляющее определить их принадлежность к одной школе, показывая что
разные авторы невольно приходя) к одинаковым результатам. Бли-
жайшая задача, представляющаяся русскому символизму, это —
объединение его последователей, снятие односторонности |1 ел. прзбр.|
теории. Может быть, этому будут способствоват ь предпринятые теперь на-
ми переводы корифеев французского символизма. Так, г. М. предпринял
перевод «Листков» (Pages) Ст. Малларме, а мною закончен и вскоре будет
издан перевод «Романсов без Слов» П. Верлена.
(Отдел рукописей Российской 1 осудир-
ственной Библиотеки.— Ф. 386.— К.
2—Ед. 16—Л. 14 об.—16}
Д. Рицци
РИХАРД ВАГНЕР В РУССКОМ СИМВОЛИЗМЕ
Разделение русской символистской школы па два по-
коле1шя с различными, даже если они отчасти и совпа-
дают. поэтиками и различными теоретическими пози-
циями давно уже признано каноническим Наша статья
представляет собой чисто дескриптивную попытку опре-
делить тот аспект, в котором воплощается их несход-
ство. Если верно, что «одним из наиболее константных
признаков культуры, признаком, который можно счи-
тать... универсалией человеческой культуры (поскольку
отсутствие его так же структурно релевантный признак),
является потребность в самоопнсании»2, то. может быть
споит признать наше намерение оправданным, тем бо-
лее, что речь идет о критериях, до сих пор остающихся
дискуссионны м и.
Здесь мы решили выбрать отношение русских симво-
листов к Вагнеру в качестве критерия, позволяющего более
точно отобразить лицо этого движения. Поэтому цель
поисков вагнеровского присутствия в декларациях симво-
листов— по крайней мере, мы к этому стремимся—
показать, в какой степени и каким образом Вагнер входит
в генеалогию русского символизма и как этот по-
следний именно на данном основании—дифферен-
цируется .
Хотя и с опозданием и на несколько ином уровне,
чем, например, во Франции, и в России Вагнер появляется
как авторитетный участник теоретического спора
о символистском искусстве. Он не находит видимого от-
клика у «эстетизирующего», пли декадентского, крыла ли-
тераторов-символистов, у так называемого «первого по-
коления» (наиболее близкого французскому символизму);
но его влияние хотя восприняты были скорее фор-
мальные. чем концептуальные положения — ощущается
н пограничной культурной сфере, представленной груп-
117
пой Дягилева: художественные же декларации Вагнера
вызывают отклики и находят понимание прежде всего
у тех. кому, вслед за Соловьевым, была не чужда
идея, что искусство и религия совпадают в своих ко-
нечных целях, т.е. у второго поколения русских симво-
листов.
Говоря о вагнеровской судьбе в России, нельзя обой-
ти молчанием небольшую книжку Дурылина3, вышед-
шую в Москве в 1913 г. и озаглавленную «Рихард Вагнер
и Россия». Предположение, что это просто отчет о вос-
приятии произведений Вагнера в российских император-
ских театрах, сразу же опровергается программным под-
заголовком: «О Вагнере и будущих путях искусства».
Цель этой книги оказалась большей, чем просто инфор-
мативная: в ней предлагалась общая интерпретация отно-
шений между русской куль т урой и Вагнером в категориях,
уже известных русской мысли символистского периода,
и одновременно подводился некий, хотя и преждевремен-
ный, итог вагнерианства в России.
Книжечка открывалась страстной защитой художе-
ственных концепций Вагнера, которые подводили автора
к ряду пророческих мыслей о том, каковы будут судь-
бы искусства в России, если здесь действительно прора-
стет семя вагнерианства, что автор считал неизбежным.
В тексте Дурылина восхищение Вагнером соседегвуст
с негодованием по поводу сдержанного приема, который,
ио его мнению, был оказан Вагнеру в России с первых ша-
гов распространения его славы. [Россия] «всех позднее
пришла к Вагнеру; доныне еще пе все творения Вагнера
исполнялись в России: драмы Ват пера были переводимы
как плохие итальянские либретто: его теоретические сочи-
нения почти нс переведены. Во всем этом не только Запад-
ная Европа, но и Америка ближе к Вагнеру, чем мы»,—
сетовал автор.
И это запоздалое, неполное и пе слишком глубокое
восприятие казалось ему тем более тревожным, чем более
он убеждался в том, чт о духовные судьбы России связаны
и переплетены с сутью вагнеровского искусства в некото-
ром непреложном единстве.
118
Что же, кроме этого, делало Bai пера близким и понят-
ным для русской культуры в большей степени, чем для
любой другой? В ответе Дурылина на этот вопрос звучат
интонации. явно заимствованные из словаря символи-
стов: «Это—неутоленная, растущая наша жажда рели-
гиозного искусства, это — народное русское и действенное
доныне христианское мифомышление, это — непоки-
дающая пас никогда тоска по христианскому единому
мироощущению, раскрываемому в жизни, мысли, ис-
кусстве» (там же, 16).
Причину этого родства следовало искать в том фак-
те, что вагнеровскому искусству удалось выразить и при-
мирить две мифотворящие стихии: язычество и христиан-
ство (там же, 11), входящие также в состав русского духов-
ного мира и присутствующие в его народной культуре не
в меньшей степени, чем в немецкой. Это обстоятельство
нс вполне очевидно и не известно в самой России, поско-
льку' «русский народ-мифомыслитель доныне пе встре-
тился с русским художником-мифомыслителсм» (там же.
23).
По мнению автора, некоторые черты современной
истории русской художественной культуры уже указыва-
ли на то, как в ней созревало сознание того, что и народ-
ная традиция. и религиозный элемент должны стать пол-
ноправными членами художественной культуры и что
принятие первой как источника вдохновения неизбежно
вело к принятию и выражению второго. Это показали,
продолжал Дурылин, творчество Николая Римского-
Корсакова и удивительная человеческая и художественная
судьба Александра Добролюбова. Первый использовал
целый ряд фольклорных сюжетов, от «Снегурочки» до
«Золотого петушка», взятых из русской «языческой» тра-
диции. с гем чтобы потом— в «Сказании о невидимом
граде Китеже и деве Февронии»— приникнуть к народ-
ным источникам религиозного творчества, к одному' из
наиболее существенных образцов «мифологической мы-
сли» русского народа. В этих эпизодах Дурылин видел на-
чало того, как уже вырисовывалось превосходство русско-
го варианта над вагнеровской моделью как таковой. Дей-
ствительно, в отличие от истории святого Грааля в «Пар-
сифале», легенда о Китеже была пе просто литературной
стилизацией, но означала вхождение в художественную
сферу живой и всегда присутствующей в народном рели-
гиозном сознании веры. Искусство и жизнь соприкаса-
119
лись. более того, так сказать, растворялись друг в друге
и для Александра Добролюбова, поэта, который разре-
шил противоречия между сферами эстетического и реаль-
ного религиозным «хождением в народ». И это таилось
в самой специфически русской природе религиозного эле-
мента, занимающего промежуточное положение между
мифом и реальностью.
В этом стремлении духовной сферы смешаться с ре-
альной жизнью автор в итоге видел превосходство буду-
щего русского художника-мнфомыслитсля над Вагнером
(гам же, 54).
Представляется справедливым, к примеру, утвержде-
ние, что Россия идет своим, не совпадающим с европей-
ским путем в постижении творчества Вагнера. Действите-
льно, с тех пор, как имя немецкого композитора стало
известно в России, г. е. за 50 лет до появления книги Ду-
рылииа, его популярность шла по неровному н не всегда
счастливому нуги.
Россия 1860-х годов. Россия реализма и демократиче-
ской критики не обратила особого внимания на музыку
Вагнера и на ее эстетические основы4. Последний великий
порицатель Вагнера. Толстой, в статье «Чго такое искус-
ство» предостерегал от разрушительной силы декадент-
ского искусства и определял произведения Вагнера как
«вещи, не имеющие ничего общего с искусством». Но из-
менения в культурном климате сделали неизбежными воз-
растание положительного о тношения к творчеству Вагне-
ра и стремление извлечь из него уроки.
Среди представителей зарождающегося «модерниз-
ма». Вагнер постепенно становился объектом настоящего
безоглядного культа, так же, как это уже было во Фран-
ции. Значительный толчок популярности Вагнера был дан
первым исполнением его произведений па высоком уров-
не в России после турне самого композитора. «51... в эту
эпоху переживал бешеный (или буйный) период своего ув-
лечения Вагнером. Возникло это увлечение как-то сразу
и под действием тех впечатлений, которые я получил от
тех спектаклей, на которых я сподобился присутствовать
во время Великого поста 1889 г. в Мариинском театре, где
тетралогия «Нибелунгов» исполнялась первоклассными
немецкими артистами в составе антрепризы Неймана
и под управлением первоклассного дирижера Карла Му-
120
ка»,— пишет Белуа (6; 1, 594)5. Сразу же вслед за откры-
тием Вагнера А.Н. Бенуа открывает для себя балет как
возможность соединить па сцене в одном спектакле музы-
ку, пластическое и изобразительное искусство.
«Вот когда мне действительно выпало счастье видеть
подлинный Gesamtkunstwerk» (там же, 606),—вспоминал
он в связи со «Спящей красавицей» Чайковского, постав-
ленной в январе 1890 г. тогда уже старым балетмей-
стером Мариусом Петипа.
Убеждение, что балет является естественным средо-
точием осуществления синтеза искусств, привело, как
известно, к знаменитым парижским сезонам русского ба-
лета, родившимся из сотрудничества петербургской груп-
пы «Мира искусства» с танцовщиком и хореографом Ми-
хаилом Фокиным.
Целью этого предприятия было не столько пересмо-
треть балетные каноны сами по себе, сколько предложить
совершенно новую концепцию музыкального театра, ко-
торая вытесняла бы оперу новым типом “Gesamtkunst-
werk”.
«Кто знает, может быть, 'го соединение искусств,
о котором мечтал Bai нер, теперь, наконец, осуществлено
нами» (17, 1, 465),—воскликнул Бенуа, комментируя успех
«Золотого петушка» в Париже в 1914 г.
Но если в Париже опьяненные успехом «мирис-
кусники» того времени гордились титулом наследников
Вагнера и заявляли, что идеал синтетического искусст-
ва достигнут, в России в го же самое время мистический
символизм с его избытком naivete и недостатком фило-
софского фундамента (а книга Ду рыл ина была продук-
том именно этой атмосферы) вновь предлагал совершен-
но иную тональность размышлений по поводу ваг-
нерианства.
В приведенной выше интерпретации вагнеровская
концепция была ограничена реформой спектакля.
Идеал “Gesamtkunstwerk” приобретал в восприятии
Дягилева и Бенуа окраску, чуждую как социальным и по-
литическим аспектам теоретического наследия Вагнера,
так и связи между словом и музыкой со всеми ее неизбеж-
ными следствиями. Мистическая и мифологическая сто-
роны вагнерианства, равно как и призыв к реформатор-
скому и революционному искусству в смысле как духов-
ном, так и социальном, оставались чуждой утонченным
формальным решениям русского балета, по-прежнему
пребывавшего в рамках концепции того искусства, кото-
рое «самодельно, самополезно и главное—свободно» (16,
15).
Сама идея искусства, освобожденного как от зеркаль-
ной связи с реальностью, так и от призывания к трансцен-
дентности, как известно, лежит в основе эстетики того ли-
тературного поколения, которое пришло под именем де-
кадентов, или старших символистов. Необходимо отме-
тить, что именно эго поколение, более непосредственно
ориентированное на модель французского символизма,
прошло невредимым через бурные страсти, вызванные
в нем личностью Вагнера.
Мережковский, как было справедливо замечено, не
сделал своим общий интерес к «духу музыки», включая
и вагнеровскую (24, 71), и Брюсов нс отстал от него и пре-
кратил спор о синтезе искусств запоздалым и поспешным
замечанием: «„Слияние искусств” есть не мечта, не идеал,
а противоречие в терминах... Стремиться к слиянию
искусств значит идти назад» (14, 383, 384); в произведе-
ниях же Бальмонта и Сологуба мы напрасно искали бы
имя Вагнера, хотя оно, конечно, должно было присутство-
вать в культурном сознании всего этого поколения. В це-
лом же большая часть художественной идеологии Вагне-
ра с ее обращением к народу, к национальной общности
как источнику возрождения мифологического искусства
осталась чуждой как группе Мережковского, окра-
шивавшей свою религиозную ориентацию в эсхато-
логические краски, но в точной конфессиональной пер-
спективе и с отчетливым аристократическим оттенком,
так и «эстетизирующему» течению. Именно к этому фе-
номену должен был обратиться Дурылин, когда, просле-
живая в своем экскурсе судьбу Вагнера в России, нахо-
дил, что вагнерианская концепция была плохо попята и
в декадентской среде, где, к примеру, гнездилась достойная
порицания путаница между подлинным мифотворче-
ством и общим интересом к миру фольклора (15, 26). Так
что в своем вагнеровском пылу автор снисходил к одобре-
нию лишь Вячеслава Иванова, хотя и сдержанно,
вменяя ему в заслугу верное понимание наставлений
маэстро.
122
Если верпо то. что глава о критике вагнсрианства.
написанная русскими символистами, как имплицитно ут-
верждал Дурылип, не была ни обширной, ни исчерпы-
вающей0. если фольклоризм Бальмонта. Городецкого
и других мог подтвердить подозрения, что вагнеров-
ское понятие «художника рупора народа» выродилось
в банального олеографического «поэта — певца»; если
верпо то, наконец, что мистическое крыло русского сим-
волизма долго выжидало, прежде чем предпринять на
страницах «Трудов и дней» попытку последовательных
размышлений о своих связях с творчеством немецкого
композитора, все-таки трудно не увидеть значительного
вагнеровско! о присутствия уже в самых ранних теорети-
ческих высказываниях младших символистов.
Та часть символистской школы, которая усвоила
«теургическое» видение искусства, усматривала в ком-
плексе вагнеровских идей, касающихся театра и его про-
дукции, по крайней мерс, начиная с «Тристана и Изольды»,
и далее, необходимый переход к тому «искусству будуще-
ю», которое представляет одип из узловых пунктов в тео-
ретических построениях символистов второго поколения
и в котором геа тру отведена первостепенная роль. «В теа-
тре Вагнера.— писал страстный поклонник Вагнера Геор-
гии Чулков (23) в одном из основных театральных мани-
фестов русского символизма.— особенно осзро чувству-
ются те противоречия, которые волнуют нас. Театр Вагнера
для нас имеет значение ... как трагическая попытка
создать театр религиозный. И если попытка эта нс
увенчалась успехом, то виноват в этом не только
Вагнер, но и вся европейская культура нашего време-
ни» (23, 209).
Идея о том, что искусство должно иметь свои конеч-
ные цели за пределами эстетики, шла помимо Владими-
ра Соловьева, оказавшего значительное влиягше на интел-
лектуальную историю второго поколения символистов,—
главным образом от Вагнера и о i вагнериапского Ницше,
у которых младшие символисты научились рассматри-
вать театр как место, где подобные цели могли обрести
форму и сущность.
Признавая глубокий долг по отношению к Вагнеру
(«Внутренний необходимый путь символизма предначер-
тан и уже предвозвещен» [искусством Вагнера]) (19, 90),
Иванов, однако, не вполне соглашался с самой идеей син-
теза искусств в том виде, как ее сформулировал автор
«Парсифаля». С одной стороны, синтез искусств, сведен-
ный для зрителя к аккумуляции впечатлений, к эмоцио-
нальному возбуждению, казался Иванову декадентским
искажением вагнеровской концепции. Подобный гротеск
нигилистического эстетизма находил объяснение только
«в относительном истощении, равно творческих, как
и воспринимательных энергий, в некоторой старческой
нашей изношенности, требующей... чего-то варварски
изысканного, вроде соединения наслаждений поэзией, му-
зыкой, живою пластикой, красками и запахами одновре-
менно» (20. 163—164). Нс ссылаясь открыто на синкре-
тизм русского балета или другие подобные явления, Ива-
нов считает очевидным, однако, что «эстетической несо-
стоятельностью» греши 1 сама идея спектакля, основанно-
го па соприсутствии многих искусст в. соприсутствии. ко-
торое, ограничиваясь лишь частичным использованием
каждого из них, необходимо приводи! к несоблюдению
священных правил каждого из них.
В самом деле, «вечная задача искусства — Человек
и eio тайна» (там же. 167), и синтез искусств оправдывает
себя только как спонтанное соревнование в выстраивании
каждого вида искусства на обшей «естественной оси», но
таким образом, что эго не мешает движению любого из
них BOKpvi собственной оси я вращению на собственной
орбите, подобному движению планет —постоянному, со-
гласованному и управляемому законом космической не-
обходимости.
Согласно Иванову действительно гармоничный и ос-
мысленный синтез искусств происходит только в присут-
ствии религиозного события, более того, он может быть
только литургическим, как эго понимали автор «Парси-
фаля» и Скрябин ( там же). Иванов сходится с Вагнером
в мнении, что человечество в истории собственной культу-
ры знало лишь один момент полного согласия в выраже-
нии соединенных искусств и в культурном значении худо-
жественного события: греческую трагедшо. Однако в по-
пытке Вагнера возродить ее дух Иванов видит «внутрен-
нюю аномалию», причина которой кроется в исключении
из числа искусств, соединяющихся в синтезе, «как игру
драматического актера, так и реальный хор с его пением
и орхестикой» (19, 98):
124
Действительно, Вагнер заменил хор классической траге-
дии оркестром, «господством бесконечного, универсаль-
ного чувства, над которым может возвыситься индиви-
дуальное чувство каждого актера в его высшем совершен-
стве» (Вагнер. 148). Таким образом, народ, в отличие от
античных трагических представлений, нс принимал
прямого участия в действии, имея в качестве своеобразно-
го пассивного хора орган «сокровенный и безглагольный»
(19, 98).
Следование греческой модели должно было быть для
Иванова более радикальным и филологически верным,
чем это было в вагнеровской Wort-Ton-Drama: «Вагнер
остановился на полпути и не досказал последнего слова.
Его синтез искусств не гармоничен и не полон. С несоот-
ветственной замыслу целого односторонностью он вы-
двигает певца-солиста и оставляет в небрежении речь
и пляску, множественную вокальность и символизм
множества» (гам же, 98—99). Следовательно, немецкий
композитор «только зачинатель» (18, 83), которому,
однако, принадлежит заслуга быль в современную эпо-
ху «первым предтечей вселенского мифотворчества»
( там же, 83).
И так, для Иванова смысл вагнеровских идей обнару-
живается прежде всего в их преодолении.
Отправной точкой в символистской интерпрета-
ции Вагнера была концепция единства искусств, понимае-
мая как трансформация оперы в «музыкальную драму»
и как промежуточная ступень на нуги к «универсальной
мистерии».
Если для Иванова—филолога-классика, переводчика
и знатока античного театра—размышления на эту тему
сразу же приобрели ницшеанский, так сказать, оттснок. то
Для Белого—и отчасти для Блока—вагнеровская гема
выливается преимущественно в шопенгауэровские мо-
тивы.
Как было справедливо отмечено (22, 209). теоретиче-
ская насыщенное гь общей критической продукции у Ива-
нова и Белого не имеет себе равггых в литературе этого
времени.
Два величайших пропагандиста и защитника символиз-
ма. оставшихся таковыми и вне хронологических рамок,
приписываемых обычно этому движению, имели общий
идеологический багаж, включавший — приведем лишь
наиболее очевидные моменты—приверженность системе
Владимира Соловьева, влияние Ницше, теургическую
концепцию искусства (теургия для Л. Белого, как и для
Соловьева, «соединение вершин символизма как искус-
ства с мистикой» [2, 236]); вера в способность искусства
преобразовывать жизнь прежде всего, но не только —
духовную). Однако внутри их эстетико-философских сис-
тем есть существенные расхождения, о которых свидетель-
ствует частая полемика, разные теоретические методы,
свойственный каждому из них тип литературной деятель-
ности. Постоянной составляющей ивановской мысли (мо-
жет быть, исключение составляют его первые литератур-
ные опыты) была полемика против индивидуализма и су-
бъективизма в искусстве. С этим тесно связан его интерес
к религиозным формам примитивной народной культу-
ры, в которой он усматривал следы органического и кол-
лективного духа, впоследствии утраченного.
Иванов стремился актуализировать греческую мифо-
логию. приспосабливая ее к требованиям современной
культуры: он сформулировал эстетику мифа в тесной связи
с эстетикой символа и указал на мифопоэтическое как на
одну из фундаментальных задач современного искусства.
Два аспекта его теории имеют важное значение для
концепции театра: попытка синтеза христианства и ниц-
шеанскою «дионисийства»; мысль о приближении новой
«органической эпохи», в которую все человеческое обще-
ство будет объединено стремлением к одним и тем же
эстетико-религиозным идеалам.
Путь, который проделал Белый, создавая философ-
ские основания своей теории символизма как мировоззре-
ния, отмечен знаком других влияний. Будучи также
страстным приверженцем Соловьева, он ориент ировался
в своих философских интересах прежде всего па идеализм
Канта, Шопенгауэра, на неокантианство, вплот ь до обра-
щения к антропософии Штейнера. Выход из границ инди-
видуального «я» — проблема, привлекавшая долгое
время и внимание Блока,—для Белого, в отличие от Ива-
нова, является результатом процесса, который был опре-
делен интроспективно (22, 211).
Образование надипдивидуалыюй общности—э го со-
126
брание приверженцев объединенных опытом идентично-
го духовного развития. Для Белого остаются чуждыми
ивановский идеал соборности и его эстетические выводы,
но Белый, в сущности, сходится с ним в рассмотрении му-
зыкальной драмы как возможного перехода в новую ху-
дожественную фазу, которая привела бы к преобразова-
нию жизни в мистерию.
Более того, эта идея была впервые высказана имегто
Белым.
В 1902 г. на страницах «Мира искусства» тогда еще сов-
сем молодой Белый выступил со статьей «Формы искус-
ства». где провозглашались положения, очевидно, идущие от
Шопенгауэра. Он предложил классификацию искусетв на
основании их отношения к восприятию и передаче идей
и к степени объективации, которой достигает в них воля;
таким образом устанавливалась иерархия, начиная от ар-
хитектуры объективация воли на ее наиболее штзком
и материальном уровне—через скульптуру, живопись,
поэзию вплоть до трагедии, где проявляется более высо-
кая степень воли—человеческая. Высший уровень обра-
зует музыка; она не представляет волю, а сама является
волей.
В соответствии с этой схемой Белый в «Формах
искусства» делит искусства на пространственные (живо-
пись, скульптура, архитектура)—статичные и прикре-
пленные к материи и временные—динамичные и способ-
ные уловить постоянно изменяющуюся сущность дейст-
вительности; временное искусство по преимуществу
музыка, тогда как поэзия, предшествующая ей в иерархии
искусств, это «мост, перекинутый от простран-
ства к времени» (1, 149). В этой системе поэзия (особенно
один из ее основшях видов—драма) играет центральную
роль: примиряя пространственные и временные черты,
опа в состоянии не только представлять, но воспринимать
образы в их последовательности и связывать их по прин-
ципу причинности. Опа приближается, таким образом,
к чистому динамизму музыки: «Поэзия— отдушина, про-
пускающая в искусство пространственных форм дух му-
зыки» (там же, 162). Согласно Белому, современную эпо-
ху как эпоху духовного кризиса весьма сильно привле-
кают религиозные вопросы; одновременно с этим музыка
оказывает все более сильное влияние на другие искусства,
поскольку лишь опа одна в состоянии выразить новые
формы духовной жизни (там же 166); более того, в своей
127
аосолютпои оесплотпости и глуоипе опа может объяснять
«тайпу движения, тапну бытия» ( гам же, 169). Следовате-
льно. музыкальная драма может стать гем видом искус-
ства. в котором осуществляется контакт между поэзпей и
музыкой, м а те риал ьп остью искусства и ею трансцен-
дентным смыслом, образами действительности и их глу-
боким значением. В целом именно в музыкальной дра-
ме искусство могло бы вернуться к своему религиозному
измерению.
На пути этого возвещаемого преобразования Вагнер
и для Белого лишь зачинатель: он лишь вступил на этот
путь, затерявшись впоследствии в суши безоглядно! о
эстетизма. «Разделенные формы искусств для пего тот
Египет, из которого он—Моисей—выводи г избранни-
ков; но Вагнер не приводит в землю обетованную: бро-
сает в пустыне эстетического эклектизма» (4. 55). Следова-
тельно, вагпериапство сводится лишь к попытке
фундаментальной, просветительской, но ограниченной.
Чтобы не повторять ошибку Ницше, перешедшего от без-
условной приверженности методу Вагнера к неукротимой
враждебности, нужно смириться с мыслью, что «Вагнер
только один из пионеров, возвещающих нам о слиянии
поэзии с музыкой — слиянии, неизбежно ведущем к ми-
стерии» (3, 142).
Тема «Блок и Вагнер», весьма широкая и до на-
стоящего времени недостаточно исследованная8, вклю-
чает множество аспектов, от вагнеровских реминисценций
в его поэзии до следов Вагнера-теоретика в критической
прозе поэта, в его заметках и письмах. «Я абсолютно ни-
чего не понимаю в музыке».— признавался поэт в своем
нервом письме Белому (январь 1903 г.): тем не менее его ин-
терес к Вагнеру был длительным н глубоким, почт и един-
ственным в своем роде (22. 467) и в конце концов разделен-
ным другими членами его семейного и литературного
круга, см. в «Воспоминаниях» Белого—в этот период
(речь идет о 1905 г.) Л. Д. (Любовь Дмитриевна, жена Бло-
ка) была увлечена Вагнером: они оба слушали «Нибелун-
гов», восхищаясь Зигфридом — Ершовым: вместе были на
«Валькирии». Белый пишет и о «распределении ролей»:
один был Вотаном, другой Зигфридом: в Л. Д. ясно про-
ступали черты Валькирии (5. 19. 330—331).
128
У Блока соединение музыкальных и революционных
образов не является случайным и отсылает к родству по-
нятий музыки и революции, константе также и блоковской
прозы, особенпо вокруг 17-го года. Действительно, имен-
но в статьях последних лет, прежде всего в «Крушении гу-
манизма» и «О назначении поэта», Блок определяет кон-
туры своего понимания концепции музыки как основы ре-
альности. «сущности мира» (12, 360), связывая ее с таки-
ми поня тиями, как «культура», «цивилизация», «стихия»,
«революция». Знакомство с Вагнером, несомненно, было
определяющим в общетеоретическом формировании кар-
тины мира у молодого Блока. «Трагическая героика Ваг-
нера, его «диописизм». его ненависть к буржуазному
строю жизни, его уверенность в неизбежной гибели старо-
го мира, его вера (в молодости) в то, что революция дол-
жна спасти искусство (мотив, глубоко чуждый Ницше!)
и сформировать целостного артистически развитого че-
ловека» (22, 377)—эго основополагающие элементы
в духовном мире Блока, и они сливаются ориги-
нальным образом с размышлениями на музыкальную
тему.
Но тема музыки, присутствующая, как мы сказали,
начиная с 1903 г., приобретает в произведениях поэта до-
статочно четкую формулировку только в 1909 г. В записи
под 29 июня Блок пишет: «Вагнер в Наугейме—нечто
вполне невыразимое: напоминает—avaiivrioic;. Музыка
потому самое совершенное из искусств, что она наиболее
выражает и отражает замысел Зодчего ... Музыка творит
мир. Она есть духовное тело мира—мысль (текучая) ми-
ра» (13,150). Было замечено (22, 363), что музыка для Бло-
ка— это символическая категория, достаточно близкая
к «душе мира».— поэтическое переложение которой мы
часто встречаем в его лирике первого периода,— но очи-
щенная от мистических и догматических наслоений, свой-
ственных образу «Прекрасной Дамы». Можно добавить,
что музыка представляет динамический вариант этой по-
следней; как таковая, она является символом с более не-
определенными и протяженными границами, с более
сложными значениями. Кроме того, для Блока понятие
музыки тесно связано с дихотомией «культура —
цивилизация»: цивилизация—эго культура минус дух
музыки, культура, окаменевшая в стерильных формах, ис-
черпавшая свою жизненную силу, творческий и прогрес-
129
25ft
сивный порыв. Для эпох, в которые преобладает «цивили-
зация», характерен разрыв между народом и интеллиген-
цией; в них «дух музыки» и стихия не исчезают, но сохра-
няются в состоянии как бы бессознательного забвения
в глубинах народной души. Именно в этом ряду размыш-
лений коренится и для Блока идея театра, задачи кото-
рого отличались бы от тех, которые приписывал ему нату-
рализм конца XIX в. В эпоху «кризиса индивидуализма»
должна родиться новая форма спектакля, о которой Блок
говорит с лирической интонацией, свойственной его кри-
тической прозе: «И вот, пробуждаясь, пугливые и полу-
зрячие. мы спешим на торжище, где ходи! ветер и носит
людские взоры; и люди ... смотрятся, влюбляются в раз-
личные сияния бесчисленных и бездонных глаз» (7, 95 —
96). Это. в сущности, вагнеровский идеал антибуржуазно-
го театра, место не развлечения, а духовного единения,
место взаимного признания его членов и укрепления кол-
лективных идеалов. Обращение к Вагнеру как зачинателю
этою процесса выражено непосредственно. Объявляя, что
именно «в такую эпоху должен воскресать театр». Блок
прибавляет: «Почва для него уже напоена стихийными
ливнями вагнеровской музыки, ибсеновской драмы» (там
же. 95). Следовательно, новая театральная эра уже нача-
лась и ожидает лишь продолжателей. Попытка Вагнера
оживить всенародный театр провалилась, поскольку этому
воспрепятствовали худшие стороны окружающей «цивили-
зации», которая превратила сцену Байрейта в место «сбо-
рищ жалкого племени — пресыщенных туристов всей
Европы» (9, 24). Как и Иванов. Блок считает, что времена
и искусство должны меняться в тесной взаимной зависи-
мости и что в критическую эпоху надо дать свободу под-
линно жизненным и творческим силам, носителям «духа
музыки» и культурных импульсов: т. е. пароду в вагнеров-
ском понимании этого термина. Вагнер не только теоре-
тически анализировал это воссоединение искусства с па-
родом, но и интерпретировал подспудные движения, за-
рождавшиеся в глубинах его сознания. Отсюда связь, со-
единяющая вагнеровскую музыку и социальные потрясе-
ния, произведенные «варварскими массами», хранителя-
ми «духа музыки»; «Вагнер все так же жив и все гак же нов,
когда начинает звучать в воздухе Революция, звучит ответ-
но и Искусство Вагнера» (9, 24).
Но интерпретация действительности, пусть даже схваты-
130
вающая наиболее глубинное ее печение и пульсирование,
еще нс является главной задачей художника. В одной из
своих последних статей, «О назначении поэта», Блок опре-
деляет его задачи, приписывая поэту (и, по нашему мне-
нию можно законно применить к Блоку это тоже
вагнеровское отождествление, поэта с художником
по преимуществу) «при дела»: «освободить звуки из
родной безначальной стихии, в которой они пребывают
...привести эти звуки в гармонию, дать им форму ...внести
эту гармонию во внешний мир» [11, 162]. Однако в созна-
нии Блока прочно укоренена мысль, что для художника
речь не идеи об исполнении индивидуального акта, кото-
рый бы разрушил на эстетическом уровне проблему соот-
ношения искусства и жизни. В самом деле, «противоречия
жизни, культуры, цивилизации, искусства, религии—
пе разрешаются ни словами, ни теориями... каждый не-
сет их па своих плечах, насколько хватает у него сил...
разрешение их—дело будущего и дело собор-
ное» [8, 479].
В новой статье, посвященной “Kunst und Revolu-
tion” °, Блок делает утверждение, очень похожее на приве-
денное выше, говоря на этот раз о Вагнере как примере
«подлинного художника». Тот факт, что его «синтетиче-
ские увещания» не были услышаны в 1849 г. «народом»,
к которому они были обращены, не разочаровал Вагнера,
поскольку «случайное и временное никогда пе может раз-
очаровать настоящего художника, который не в силах
ошибаться и разочаровываться, ибо дело его есть дело бу-
дущего» [9,23]. И в этой мысли об искусстве будущего, бу-
дущего, которое Блок в тот момент, когда писал, считал,
как никогда, близким, присутствует тесная связь.
понимаемая именно в вагнеровских терминах, между
художественным и социальным устройством, более того,
убеждение, что «новая организация искусства... может
стать первообразом будущего нового общества» [там же.
5*
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Это различение, в котором узнаются сами протагонисты симво-
лизма. имеет критическую традицию, идущую от знаменитой статьи
Жирмунского 1916 г. «Преодолевшие символизм» (в кн.: Вопросы тео-
рии литературы. Л., 1928. С. 278 ел.; в ней автор выделяет также и третье
поколение, связанное с именем Кузмина) к многочисленным недавним
работам 3. Г. Минц, посвященным различным аспектам истории и тео-
рии символизма. Тезис о двух поколениях выдвигается Минц не просто
в хронологической перспективе (в ст.: Символ у Блока Russian Litera-
ture. VII, май 1979). Автор предлагает рассматривать «декадентство»
и «символизм» не как разные периоды в истории русского символизма,
а как разные лица, разные полюса. В чередовании притяжения и оттал-
кивания двух составляющих развиваются как все течение целиком, так
и деятельность отдельных его представителей (с. 243 - 244, сн. 15). В не-
давней работе («Об эволюции русского символизма» в сб.: А. Блок и ос-
новные тенденции развития литературы в начале XX века. Блоковский
сборник, VII. Тарту. 1986) 3. Минц вернулась к вопросу о двойной сущ-
ности русского символизма, рассматривая его как один из наиболее
сложных и важных в истории литературы этого периода рубежа веков.
2 Лотман Ю. М. Введение Статьи по типологии культуры: Ма-
териалы к курсу теории литературы. Вып. 2. Тарту, 1973. С. 4—5.
3 Дурылин Сергей Николаевич (1877-1954) в начале 1910-х годов
близок к символистской среде, группировавшейся вокруг издатель-
ства «Мусагст», и активно сотрудничал в журнале «Труды и дни» (см.
сн. 7). Киш а о Вагнере, написанная как раз в годы сотрудничества с симво-
листским журналом, в значительной степени несет на себе отпечаток его
культурной ориентации, особенно идей его главного вдохновителя—
Эмилия Метнера.
4 Во время единственного турне Вагнера в 1863 г. и Россия смогла
познакомиться с наиболее значительным явлением в музыкальной жиз-
ни того времени, до тех пор известным лишь узкому кругу музыкантов
и любителей, по и даже им скорее по отголоскам европейской славы, чем
непосредственно. Действительно, до этого на русских сценах ни разу нс
исполнялись оперы Вагнера, ни целиком, ни частично, и репертуар рус-
ских исполнителей довольно редко включай в себя отрывки из произве-
дений немецкого композитора. Среди тех представителей русского му-
зыкального мира, которые могли похвалиться действи тельным знанием
вагнеровской музыки, был, может быть, лишь Александр Серов, встре-
тившийся с Вагнером в Люцерне в 1859 г., завязавший с ним дружеские
отношения и ставший его страстным почитателем, идеальным учеником
и отчасти рьяным пропагандистом (Голъденблюм А. Вагнер на русской
сцене Сов. артист. 1940. № 15(274). С. 3).
Турне началось с Петербурга, где Вагнер дирижировал двумя кон-
цертами. 19 и 26 февраля, затем продолжилось в Москве, где было три
исполнения. 13. 15 и 17 марта (Одоевский В.Ф. Первый концерт Вагнера
в Москве/ Музыкально-литературное наследие. М., 1956. С. 258). В про-
грамму входили отрывки из опер Вагнера «Летучий голландец». «Тан-
гейзер», «Лоэнгрии», «Тристан и Изольда», «Валькирия». «Мейстерзин-
геры». Несмотря на успех у публики, критика и музыкальная обществен-
ность за немногим исключением не проявили большой благосклонности
к новому явлению, и 1863 г. знаменовал собой в русском музыкальном
мире скорее усиление направления, противоположного Вагнеру, чем ро-
ждение русского вагнерианства (Левак В. Рихард Вагнер. М., 1978.
С. 249). Придерживались того мнения, что немецкий музыкант был бо-
лее значителен как теоретик, а не как композитор. Следствием этого по-
лемического отношения было редкое появление опер Bai нсра на русских
сценах, так что к концу предпоследнего десятилетия прошлого века
лишь «Тангейзер», «Риенци» и «Лоэнгрии» были исполнены в России це-
ликом (Гияьденбяю.м А. Указ. соч. С. 4).
Отметим, что тема связи русской культуры с Вагнером очень об-
ширна, но мало изучена. Помимо цитированных статей для обзора этой
проблемы можно назвать работы А.Ф. Лосева {Лосев А.Ф. Проблема
Рихарда Вагнера в прошлом и настоящем Вопр. эстетики. № 8. 1968.
С. 67— 196; Он же. Исторический смысл эстетического мировоззрения
Рихарда Вагнера Вагнер Р. Избранные работы. М.. 1978. С. 1 - 40)
и статьи Розенталя: Rosenthal В G. Wagner and Wagnerians Ideas in Rus-
sia / Wagnerism in European Culture and Politics. 1984 (к которому мы от-
сылаем для более подробной библиографии общего характера); idem.
Richard Wagner and the Modernist Theatrical Aesthetic Canadian Ameri-
can Slavic Studies. 1985. T. 19. N 4. P. 384 398.
Что касается влияния Вагнера именно на русский символизм, то
отдельные аспекты этой проблемы рассматриваются в: Steinberg А.
Word and Music in the Novels of Andrey Bely. Cambridge Univ. Press, 1982.
P. 24—31 (о концепции поэтического слова у Белого в связи с вагнеров-
скими концепциями); Malcovati F. Vjaceslav Ivanov; estclica о filosofia. Fi-
renze. 1983. P. 55 56 (о концепции театра у Иванова в связи с вагнеров-
ской концепцией). О Блоке см. сн. 8.
5 До появления «Мира искусства» вагнеровская библиография от-
нюдь не была обширной: лишь «Das Kunslwcrk der Zukunft» увидело
свет в русском переводе («Художественное произведение будущего»,
пер. А. П. Коптяева) в «Русской музыкальной газете». 1897 1898. Жур-
нал Дягилева и Бенуа, напротив, с первого же года своего появления уде-
лил Вагнеру особое внимание. Начиная пропаганду вагнеровских идей
в России, редакция выбрала незадолго до того вышедшую в Париже ра-
боту «Richard Wagner poele el penseur» Анри Лнхтенбергсра. которая
появилась в неполном переводе в номерах 7 8 и 11 —12 (в 1905 г. она
была перепечатана в полном объеме): годом позже (№ 2) за ней последо-
вала статья Ницше «Вагнер в Байрейте». В разделах музыкальной хро-
ники анализировались основные исполнения ваг перовских произведений
в европейских и русских императорских и частных театрах, в репертуар
которых отныне входила значительная часть произведений Вагнера. Но
лишь к середине 1910-х годов можно было сказать, что корпус музы-
кальных произведений немецкого композитора был известен в России
почти целиком (Rosenthal Л. 1984. Р. 211).
11а до кроме того заметить, что ваг нерианство не вошло глубоко
в русскую музыкальную культуру, несмотря на несомненное влияние,
узнаваемое у разных композиторов — от Серова до Римского-Корсакова
и Скрябина. (Левин В. Указ. соч. С. 422). То же касается и его теоретиче-
ских сочинений. Из них до 1917 г. па русский язык были помимо указан-
ного переведены: «Kunst und Revolution» (вышло в Петербурге, под на-
званием «Искусство и революция», в 1906 г., пер. И. М. Эллен (Кацене-
ленбоген). и в 1908 г., переводчик И.Ю-с) и автобиографические про-
изведения (Моя жизнь: Мемуары Ред. Акима Волынского. СПб., 1911—
1912). Первый сборник работ Вагнера появился уже в советское время
I Избранные статьи Под ред. Р. Грубера. М., 1935). более чем через со-
рок лет за ним последовал второй и па сегодняшний день последний
сборник (Избранные работы Ред. А. Лосев. М.. 1978).
133
Интересно отметить, что определенная осторожность русской пу-
блики по отношению к вагнерианству, даже в период его наибольшего
успеха, была общераспространенным явлением, так что даже на стра-
ницах «Образования», популярного журнала явно не модернистскою на-
правления, писалось: «...Вагнер-реформатор, с его необычными идея-
ми возрождения театра, с его горячей религиозной любовью к искус-
ству. остается, как и пол века назад, чужд и непонятен публике» (Аш-
кипази И. Г. Театр Вагнера/ Образование. 1909. № 3. С. 101).
6 Это обстоятельство было отмечено не так давно А. Ф. Лосевым
в его анализе вагнеровской тетралогии (Проблема Рихарда Вагнера
в прошлом и настоящем// Вопр. эстетики. 1968. № 8. С. 113).
«Труды и дни» выходили с 1912 по 1916 г. довольно регулярно
(пять номеров вышло в первый год, последние три — соответственно в
1913. 1914 и 1916 гг.). Вдохновителями и создателями журнала были глав-
ные «Api онавты»: Андрей Белый, Эллис, Эмилий Мегнер. Активное участие
принимал в этом Вячеслав Иванов. Блок, сначала примыкавший к груп-
пе. довольно быстро отделился от псе. не удовлетворенный тонально-
стью журнала, более абстрактной и философской, чем литературной.
Начиная с 1913 г. изданием руководит только Эмилий Карлович Мегнер
(1872—1936). брат композитора Николая Мстнера, музыкальный критик
(псевдоним Вольфинг) и философ, в значительной мере оставивший
в «Трудах и днях» отпечаток своей личности. В теоретическую установку
журнала (сформулированную, среди прочего, самим Метнером в первом
номере журнала в заметке под заголовком «Вступительное слово редак-
тора». с. 56 —57) входила мысль о примате творчества над сознанием и
о превосходстве художественного и религиозного творчества над реаль-
ностью. В такой перспективе религия подчинялась эстетическому твор-
честву. нс теряя, однако, своего культурного значения. В качестве образ-
ца универсальной личности художника, занимающегося одновременно
философским, религиозным и эстетическим творчеством, были взяты
прежде всего Гете и Ватер. «И теоретически Вагнер близок симво-
листам бесконечно! Поскольку он определенно разрушал все условные
рамки классификации искусств и проповедовал единое с верх-
искусство, он близок каждому из нас в самом последнем, поскольку
он более других верил в высший мир и высшему миру, поскольку он под-
черкнул с небывалой смелостью религиозную основу всякого
искусства и в «Парсифалс» подошел вплоть к вопросу о сокровенной
сущности мистерии, он близок всем нам именно теперь»,—
восклицал Эллис (Мюнхенские письма Труды и дни. 1912. № 6. С. 59),
перекликаясь со словами Мстнера, который в том же номере (Вагнсриа-
па: наброски к комментарию. С. 29) подчеркивал важность и величие
Вагнера, в творениях которого «переплетены поэзия, музыка и религия».
Более подробную информацию о «Трудах и днях» см. в статье: Ла-
вров А. В. «Труды и дни»//Русская литература и журналистика начала
XX века (1905-1917). М.. 1984. С 191-211.
в Интересные наблюдения содержатся в: Гсмьцев В. О музыкаль-
ном восприятии мира у Блока//О Блоке. М., 1929; Жирмунский В.М.
Драма Ал. Блока «Роза и крест»: Лиг. источники. Л., 1964; Соловьев В. И.
Поэт и его подвиг. М.. 1965; Strada Januvic С. Предисловие A. Blok.
I dodici. Torino. 1965; Kluge R. D. Wcsteuropa und Russland im Westbild
Aleksandr Bloks. Munchen, 1967; Родина T.M. А. Блок и русский театр
начала XX века. М.. 1972; Волков С., Редько Р. А. Блок и некоторые му-
зыкально-эстетические проблемы его времени Блок и музыка. М.; Л.,
1972: Магомедова Д. М. О генезисе и значении символа «мирового орке-
134
стра» в творчестве Блока Вест. МГУ. 1974. № 5; Она же. Блок и Ваг-
нер// Тезисы I Всесоюзной (111) конференции «Творчество Л. Блока
и русская культура XX века». Тарту, 1975; Максимов Д. Е. Поэзия и про-
за Ал. Блока. J1., 1975: Rosenthal В. G. The Spirit of Music in Russian Sym-
bolism Russian History. 1983. N 10; Idem. Wagner and Wagnerians Ideas
in Russia Op. cil. 1984.
См. также недавнюю интересную статью В. Страда: Strada К Alek-
sandr Blok с Richard Wagner; musica e storipsolia ncl simbolismo rus-
so '/Simbolo c storia. Venezia. 1988. P. 73 - 85.
9 Текст этой статьи Блока должен был бы сопровождать новый
перевод «Kunst und Revolution» под редакцией жены поэта. Однако ра-
бота появилась в 1918 г. в старом (1906 г.) переводе И. Кацснслепбогена
с послесловием А. В. Луначарского.
ЛИТЕРАТУРА
I. А. Белый. Формы искусства (1902) Символизм. М.. 1910. С.
147 174.
2. А. Белый. Символизм как миропонимание (1903) Арабески.
М., 1911. С. 220 238.
3. А. Белый. Окно в будущее (1904) // Арабески. М., 1911. С. 138 —
146.
4. А. Белый. Песнь жизни (1908) Арабески. М., 1911. С. 43—59.
5. А. Белый. Воспоминания о Блоке. (1922—1923). Мюнхен, 1969.
6. Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В 2 т. М.. 1980.
7. Блок А. А. Драматический театр В. Ф. Комиссаржсвской
(1906)//Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. V. С. 95 99.
8. Блок А. А. Искусство и газета (1912) Там же. С. 473 479.
9. Блок А. А. Искусство и революция (1918) Соор. соч. Т. VI. М.;
Л.. 1962. С. 21—24.
10. Блок А. А. Крушение гуманизма (1919) Там же. С. 93 115.
11. Блок А. А. О назначении поэта (1921) Там же. С. 160—168.
12. Блок А.А. Дневники. 1901—1921 Собр. соч. М.; Л., 1963, т.
VII
13. Блок А. А. Записные книжки. 1901 1920. М., 1965.
14. Брюсов В. Я. Разное (1914) Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 г. М..
1975.
15. Дурылин С.Н. Вагнер и Россия. М., 1913.
16. Дягилев С. С. Вечная борьба Мир искусства. 1899, № I.
17. Сергей Дягилев и русское искусство: В 2 т. М.. 1982.
18. Иванов В. И Вагнер и Дионисово действо (1905)//Собр. соч.
Брюссель. 1974. Т. II. С. 83 85.
19. Иванов В. И. Предчувствия и предвестия (1906) Собр. соч.
Брюссель. 1974. Т. II. С. 86— 103.
20. Иванов В. И. Чюрленис и проблема синтеза искусств
(1914)//Собр. соч. Брюссель. 1979. Т. III. С. 147 170.
21. Иванов В. И. О Вагнере (1919) Вестник театра. № 31—32. С. 8—
9.
22. Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975.
23. Чулков Г. И. Принципы театра будущего//Театр. Книга о но-
вом театре. СПб., 1908.
24. Rosenthal B.G The Spirit of Music in Russian Symbolism/ Rus-
sian History. 1983. N 10. P. 66 76.
25. Wagner R. Das Kunstwcrk dcr Zukunft (1849). иг. nep. A. Gozzi.
L’opera d’artc dciravvenire. Milano. 1963.
Пер. с итальянского А. В. Топоровой
A. E. Аникин
ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ
НАД ПОЭТИКОЙ И. АННЕНСКОГО1
Жаку Карра
Неспособность Анненского слу-
жить каким бы то пи было влия-
ниям. быть посредником, пере-
водчиком. прямо поразительна
(...^ И орел его поэзии, когтив-
ший Еврипида. Малларме. Ле-
конта де Лиля, ничего не прино-
сил нам в своих лапах, кроме
горсти сухих трав...
О. Мандельштам
О природе слова
Тайна, загадка, сомнение, «Le grand Peut-Etre»2, про-
блеме! и т. п. составляли тот синонимический ряд. в кото-
ром, по Алленскому, следовало искать ответ на вопрос,
сгавший заглавием его статьи «Что такое поэзия?». Входя
в самые основания поэтического мира Анненского, сфера
«вопросительного» находила вместе с тем разнообразное
и подчас предельно эксплицитное выражение в поверх-
ностных структурах его текстов. Таково стихотворение
«?». где вынесенный в заглавие вопросительный знак,
эквивалент некоего мирового Вопроса, олицетворяется
«старым мудрецом» с «бороздой Вековой Мечты» на лице
(ср. «морщины древнего лица» моря. «Солнечный сонет»).
«Старый мудрец», несомненно, аналог «товарищей» Фа-
миры в «вакхической драме» Анненского «Фамира-
кифаред»—«погруженных в абсолютную неподвижность
созерцательного экстаза»3 белых седых камней4 с «веко-
выми морщинами».
В статье «Что такое поэзия?» Анненский размышлял
° недосказанности всякого великого произведения поэзии
11 о том, что создания античности, на которые «тревожная
Душа человека XX столетия» смотрит не иначе «как
сквозь призму Гете или Лекопта де Лиля»5, вызывают
137
в пей «уже совсем другие эстетические эмоции» (КО. 205).
Одну из вековых «проблем» поэзии (ср.: «Поэт не создает
образов, но он бросает веками проблемы» — КО. 205)6 он
moi усмотреть в финале переведенного им сонета Бодлера
«Les aveugles». В соответствующем месте перевода о сле-
пых говорится, что
(...) когда их та ж сегодня, чго вчера.
Молчанья вечного печальная сестра.
Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным
С их похотливою и наглой суетой.
Мне крикнуть хочется—безумному безумным:
«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»
Формулируемая в заключительной строке сонета
«проблема» (Je dis: «One cherchen t-ils an Ci el, tons
c e s a veugle s?») подго тавливается второй строфой,
передающей подмеченный «тоскующей душой» Бодлера
(КО. 204) парадокс «ужаса жизни»7:
И странно: впадины, где искры жизни нет.
Всегда глядят наверх, и будто не проронит
Луча небесного внимательный лорнет.
Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
Перевод подчеркивает пустоту не только в глазах
слепцов, по и в небе, что видно по соответ ствию «Ciel»—
«свод пустой» в заключительном стихе, а также по стиху:
И целят в пусто т у п о м е р к ш и ми шарам и.
Тема пустот ы. «доспиритуализации» неба 8 является
в творчестве Анненского весьма заметной, выражаясь
в его лирике, в частности, в упоминаниях «пустыни выж-
женного неба» («Спутнице»), небесного «мертвого про-
стора» («Серебряный полдень»), «синей пустыни небес»
(«Закатный звон в поле»). Очень интересна «обманувшая
отчизна» ° в «Зимнем небе»:
Я любуюсь на дымы лучей
Там, в моей обманувшей отчизне,
напомнившая о себе, быть может, в строках Мандельшта-
ма: И опять к рае п о д г т н о и о т ч и з н е , Дикои уткой
взовьется упрек («Воздух пасмурный влажен и гу-
лок...») 10. а также в ахматовском И о встрече в небесной
138
отчизне Нам земные не шепчут огни11. «Анненский»
подтексг допустимо усматривать в целом ряде характер-
ных для поэтики раннего Мандельштама образов «враж-
дебного неба»12. Для пас особенно существенны те слу-
чаи, когда небо предстает пустым или слепым: «Хо-
рошая стрела готической колокольни—злая,— потому
что весь ее смысл уколоть небо попрекнуть его тем, что
оно пусто» («Угро акмеизма»13); Кружевом, камень,
будь, И паутиной стань: Неба пустую грудь Гонкой
иглою рань («Я ненавижу свет...»); О небо. небо, ты мне
будешь сниться! Не может быть, чтоб ты совсем ос-
лепло («О пебо. небо, ты мне будешь спиться!..»); Но
жертвы не хотят слепые небеса («Декабрист»).
Сходные образы были известны и стихам Ахматовой, на-
пример: Ива на небе пустом... («Память о солнце
в сердце слабеет...»); Низко, низко небо пустое («Июль
1914»), Особенно следует выделить связанное с творче-
ством Нерваля представление о пустоте неба, наступле-
нии Хаоса после падения, разрушения мира в образе баш-
ни ,4: Кто знает, как пусто небо На месте упавшей
башни («Из цикла ,,Юпость“»); и более отдаленно: И упа-
ло каменное слово...
Обратимся далее к текстам Анненского, которые, воз-
вращая прежде всего именно к переводу «Слепых», ри-
суют картину, где слепые/пустые глаза человека или «не-
зрячего» строения (ср. известное уподобление окон дома
глазам) оказываю гея устремленными в пустоту неба,
в свою очередь «смотрящего» в эти глаза. Приведем при-
меры: (...) чистое и пустынное, смотрит на нас
н ебо. и взг л я д (у) н е г о б е л е с о в а т ы й, как у с л е-
пого («Andante» 1 J; ср. у Ахматовой: Пустых небес
прозрачное стекло. Большой тюрьмы белесое строе-
нье 1б); (...) плесень стены (...) заслоняющей воспален-
ные глаза старого пьяницы, которого греки так дели-
катно назвали Ураном Небом (...) груда строе-
ний—дворцы, лачуги, церкви и тюрьмы (...) темницы,
свежевыбе ленные известью, мрачные и слепые, впе-
р и в ш и е свои странно расширенные зрач к и в у м и р а-
ю щ с е н е б о — призраки, испуганные другим призраком
(...) (КО, 469—470). Заслуживают внимания также «не-
зрячие» и «тоскливо-белые» степы и «безнадежность ра-
спахнутых окон» в «Тоске мимолетности». Сост авляющее
кульминацию «вакхической драмы» самоослепление Фа-
миры происходит в сцепе под названием «Белесоватая».
139
В сцене «Голубой эмали» Нимфа рассказывает кнфа-
реду о том. как она родила его и бросила—по воле Зевса
(ср. отношение «Аполлон: Креуса: Ион Аполлонид»
в «Ионе» Еврипида и «Аполлониде» Л. де Лиля), чья
улыбка перейдет людям «в века» 17. Нимфа провидит вре-
мена, когда небо опустеет, а боги, оставшись лишь в «се-
рых камнях» изваяний, будут «спать» на 1робницах людей
(...)> с прижатыми руками
И устремив в пустые небеса
Свои глаза, пустые тоже...
В pendant словам Нимфы Гермес говорит в трагедии
Анненского «Лаодамия» о том, что «когда веков минует
тьма», он станет «мраморным и позабытым богом», по
сможет иногда «отряхнусь» сон со своих «померкших
глаз» и вдохновить поэта «красотой задумчивой забве-
нья». Сюда примыкает мотив античных статуй в лирике
Анненского: белеющая Психея («Трактир жизни»), «Эрот
бескрылый» («Там») и особенно «Расе»—царскосельское
«изваянье», которое, как и посвященное ему стихотворе-
ние Учителя, сыграло заметную роль в судьбе Ахмато-
вой 18.
Изваяния на гробницах символизируют уход челове-
ка из светлого, видимого мира в мир тьмы-смерти
и связывают оба этих мира 19 («серость» могильных кам-
ней. соотнесенная с мертвенностью-непрозрачностью,
имплицирует противопоставление сверканию-
прозрачности камней «живых», т. е. драгоценных20). Су-
щественный момент преломления подобных античных
воззрений у Анненского состоит именно в том, что «пу-
стые» или «померкшие» глаза изваяний21 (ср. у Эсхила
дщ-iaTcov 6’ev ахдутак; («Агамемнон», 418)— о статуе Еле-
ны 22) устремлены в пустые же небеса — вверх, как и «по-
меркшие шары» слепцов. «Черные откровения бодлериз-
ма» (КО, 103) связывались в поэтике Анненского и с ан-
тичными представлениями о сходстве слепца со статуей
(ср. у Каллимаха в гимне «На омовение Паллады» об
ослепленном Афиной и получившем за это дар прорица-
тшя Тиресии, который в момент ослепления уподобился
«коХостао^'у, образу смерти среди живых», будучи «без
взгляда, без голоса, без движения...»23).
Основой трагедии Анненского стал миф о фракий-
ском певце Фамириде, дерзнувшем состязаться с Музами,
140
но наказанном лишением музыкального дара, ослеплен-
ном и погибшем 24. Софокл написал на сюжет этого мифа
не дошедшую до нас трагедию, в котором сам играл роль
ослепленного певца25. Известным стимулом к созданию
«вакхической драмы» был и рассказ «Фамирид», сочинен-
ный учеником Анненского А. А. Кондратьевым, глубоко
усвоившим и спустя много лет своеобразно — через мир
славянской мифологии—преломившим «пеомифоло-
1 изм» Учителя26. Тема ослепления оказалась значимой не
только для гворчества Анненского, но и для самой судьбы
этого поэта, в предсмертном стихотворении которого
«Моя тоска» есть строфа, во многом объясняющая, по
мнению Ахматовой, причину его безвременной кончи-
7 -Т
ны “ :
В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она... Не смолк н первый стих.
Как маленьких детей у ней перевязали.
Сломали руки нм и ослепили их.
Анненский воплотил здесь свое сокровенное пред-
ставление о стихах как «детях» поэта, который исполнен
как бы материнским «томленьем» по ним28: Они—
минуты праздного томленъя,/ Перегоревшие на мед-
ленном огне (...) Но я люблю стихи—и чувства нет
святей: Так любит только мать, и лишь больных
детей («Третий мучительный сонет»); ср. о Достоев-
ском: «(...) он не мог не размыкать снедавшей его болез-
ни творчества ио больным детям своей фантазии (...)»
(КО, 128).
«Томленье» по несчастным детям-стихам напоми-
нает о еврипидовском «пафосе материнства»29 (о Креусе
в «Ионе»), но и о «подъятии» муки, тяжкого бремени (ср.
томить 'мучить, изнурять, истощать, налагать непосиль-
ное бремя’: мать томит по дитяти™) как жребии
и предназначении поэта 31. В «вакхической драме» Аннен-
ский ввел мотив добровольного «подъятия» лишенным
музыкального дара Фамирой муки самоослепления. Вы-
жигая себе глаза в миг «огненной свободы» (КО, 465), Фа-
мира надеется сохранить в свое?л сердце «хотя бы блед-
ный отсвет» мелодии Музы 32, сменив гармоничную кра-
соту веющего на его кифару «дивного мира» на возмо-
жность слышать «хотя бы (...) один намек на мело-
дию» 33
141
Мучи гельпос припоминание кифаредом о укрывшейся
ему в небе «гармонии сфер» равнозначно постижению фи-
лософом. мудрецом неявной первоосновы сущего, кото-
рая по характерной для греческой культуры логике могла
открыться только слепцу.
Фамира уподобляется обретшему после самоослепле-
иия способность «созерцания сущности» 34 Эдину и дру-
гим вещим слепцам—Тиресию, Гомеру и Демодоку. Он
близок Одиссею-Никто (с той разницей, что кифаред
ослепляет—ради «бесстрашия и правды самоанализа»
(КО, 111)—не Циклопа, а самого себя)35 и Гамлету, сим-
волизировавшему «чуткое и тревожное искание» «музы-
ки» красоты («Проблема Гамлета»—КО, 10).
Показательно, что Аппепский. чье понимание шекспи-
ровского героя предвосхитило образ «мыслившего пугли-
выми шагами» Гамлета у Мандельштама Зб, «гамлетизи-
ровал» (КО, 172) «Романтические цветы» Гумилева:
«(...) книжка отразила не только искание красоты, по
и красоту исканий»31.
Обращая свое зрение «вовнутрь», кифаред прекращает
ведущее к хаосу «движение зла» 38 и отрицает «исканием
музыки» самоубийство—тот «эстетически» неприемле-
мей способ решения гамлетовского вопроса «быть или не
быть» (КО, 168), к которому когда-то прибегнул его
отец—Филаммоп (ср. также самоубийство Иокасты в
«Царе Эдипе»).
Через свои «горящие глаза» и глаза Фамиры Нимфа
«лила» в его сердце «яд» своей любви (в статье «Пробле-
ма Гамлета» говорится о «соке белены», добирающемся
до сердца отца Гамлета через его ухо (КО, 168, 1 О39),—
антипод соединяющих «жадные глаза» золотых нитей4
в рассказе Фамиры об игре Евтерпы. В монологе Нимфы,
предшествующем ее свиданию с возвращающимся с «тур-
нира» Фамирой. «горящие глаза» фигурируют наряду со
змеями и «желтыми ядами» колдуний Гекаты, упомина-
ние которой существенно и по тому, ч то Геката помогала
Медее добиться любви Ясона. Следует иметь в виду и мо-
нолог еврииидовского Иона у алтаря Дельфийского хра-
ма, когда Креуса пытается спастись после неудачной по-
пытки отравить сына (не говоря здесь о важном для «вак-
хической драмы» апгагоппзме «сливаемых» Нимфой «мо-
лока кормилицы» и «отравы лозы», также восходящем
к «Иону»):
142
Н и мфа
И о н
Тс — Гекаты; Бескровные колду-
ньи в волоса,. И черные и душные
своей,. Владычицы старались ли
упрягать/Поспешнее и глубже
змей Сврпх/И желтые яды...
чем Эю сердце/Через глаза
горящие глядеть,В невидные
глаза, и на свободс/С другим
сливаться сердцем, н его Трево-
гою безвольной заражать?
Ксфис-отец с лицом быка! Ка-
кую/Е х ид и у возрастил ты иль
змею;/Какую, что глазами
п л а м я м е ч с т /Смертельное
(...) она страшней отравы'Из
жил Горгоны (...)'”
«Горящие глаза» Нимфы (в сцене «Голубой эмали»
они у нее «сверкают») возвращают к «анненскому» образу
Федры, охваченной «последним бешеным пылом» «жаркой
страсти» (КО, 386)42:
Еще такая речь—и от прелест-
ной ламы Останутся г л а з а —
горящие две ямы (...)
Нимфа смотрит па Фа мир
горящими глазами (...)
обмахиваясь (...) каким-то боль-
шим бледным листом (...)
Нимфа (...) вся ушла в
1 л аза
(«Фамира-кифаред»
«Как Макбет, когда на пего дви-
нулся и Бирнамский лес. Федра
пережила за четверть часа Иппо-
литовых сарказмов свой пятый
акт: только она пережила ci о нс
с мечом в руке, как Кавдорский
тан. а молча, со скрещенными на
груди руками и с целой бурей
в сердце, для выхода которой
оставались только одни го-
рящие глаза» (КО. 393).
Выжигая себе глаза, Фамира на мгновение упо-
добляет их глазам матери, но «горение» у кифареда перехо-
дит в новую стадию, одновременно разрушительную
и очистительную, прекращающую вливание «яда» «через
глаза» (напомним, например, известный в нивхской тра-
диции запрет брату и сестре смотреть в глаза друг дру-
гу— в числе прочих запретов, предотвращающих возмо-
жность инцеста; ср. вместе с тем в «Гамлете» мотив глаз
Гертруды, которые сын направил ей «прямо в душу»). Го-
рящие две «ямы» глаз Нимфы — предвестие «ям» на лице
се сына — сначала кровавых, а затем «глубоких, уже чер-
неющих». Момент перехода «горения» в слепоту был за-
печатлен в посвященном памяти Анненского стихотворе-
нии Гумилева (1911 г.), проецируясь па бюст Еврипида
в царскосельском кабинете Учителя:
143
А там. пал шкафдм. профиль Еврипида
С л е п и л 1 о р я щ и с глаза.
по и на его Музу с «ранами вместо глаз» (ср. в трагедии
Анненского «Меланигша-философ» образ ослепленной
и отлученной от детей Мелапиппы), пытающуюся опо-
знать в случайном прохожем «отошедшего поэта». «По-
следний из Царскосельских лебедей»43 описывается при
этом гой же формулой, что и «креол с лебединой душой»
Леконт де Лиль в адресованном Ахматовой стихотворе-
нии Гумилева «В узких вазах томленье умирающих ли-
лий...» 44.
В заключительной, «Заревой» сцепе «вакхической
драмы» Гермес возвещает слепому Фампрс, что гот от-
правится в ...) Афины, в Дельфы, в Аргос И к славному
кремлю (...)> «Славный кремль», оказывающийся по-
следней точкой обозначенного Гермесом странствия,—
место, где Посейдон венчал Фамиру победой, и это вызы-
вает ассоциацию со смертью Эдипа в Колоне, па родине
создателя «Царя Эдипа», «Эдипа в Колоне» и «Фамири-
да». В финале «Финикиянок» Еврипида Эдип говорит го-
товой делить с ним невзгоды Антигоне о том. что он ум-
рет «в божественном Колоне», где (...) Посейдону!Ал-
тарь и .храм воздвигли в старину. Странствия Фампры45
видятся «сквозь призму» перевода «Les aveugles»: слепца
с превращенной в птицу Нимфой на плече46, с поднятым
вверх взором ведет вскормившая его рабыня47. Актуаль-
ность бодлеровского подтекста в данном случае подтвер-
ждается, в частности, тем, что самоослепление Фамиры
включает момент фиксации его обращенного в небо
взгляда в сценах «Голубой эмали» (см. пиже) и «Пыльно-
лунной», когда оп, по замечая «горящих глаз» Нимфы,
ищет «небесных лучей» мелодии Музы: (...) Фамира
смотрит на небо, точно стараясь что-то припом-
нить (ср. в «Ярко-лунной» сцене: Лучей, одних лучей.! Там
музыка...}. Людям «в века» переходят не только пустые
небеса и обращенные к ним пустые глаза изваяний, но
и «проблема» таящего в сердце «чуть слышный луч от му-
зыки» «соперника муз» — «нищего скитальца, которого
назовут, из жалости и презрения, гением...»48.
144
Теряющийся в «складках» предпоследней авторской
ремарки драмы «психологический символ» (КО, 27)—
Заря слилась с небом—следует читать, соотнося с анало-
[ичным «символом» в сцене «Голубой эмали»49. Вырос-
ший «оставленным ребенком» Фамира50 слушает «сказ-
ку» Нимфы о тайне своего рождения. Слова матери, охва-
ченной кровосмесительной страстью к сыну51, «ярко» на-
помнившему ей о ее браке с отцом Фамиры, побуждают
кифареда к движению, предваряющему образ слепца в фи-
нале драмы:
Н и м ф а
С Филаммоном спознались мы. Его
Забыла я лицо. Но ты так ярко
Напомнил мне мой брак (...}
Предо мною
И ты, и он слились...52 (...)
Ф а м и р а
(встает)
Заря сравнялась с небом.
И золото слепи i меня.
Вижу со л н ц е.
(ср. развитую Мандельштамом тему инцеста в «аннен-
ском» переводе «Don du роете» Малларме53).
Здесь уместно вспомнить мысли Анненского о том,
что в момент бунта Прохарчина «с самого дна» его души
поднимается «взбудораженная тайпа», которая «без-
удержно сияет и даже слепи т», рождая «п е р в ы й
абрис пророка в поэзии Достоевского» (КО, 34, 238:
разр. моя.— /1.Л.) в «не любимой и обделенной сча-
стьем» повести, «(-.) где ужас жйзпи исходит из ее ре-
альных воздействий и вопиет о своих жертвах (...)►»
(КО, 27, 35)54.
«Заревую» сцепу важно сопостави ть с исходом «Ио-
на» и особенно «Аноллопида». У Л. де Лиля «предок бу-
дущих царей» сравнивается с «молодым орлом», улетаю-
щим вдаль от Пифийской скалы:
El dclaissani ion nid, loin du rochcr pyihiquc.
Jeune aiglc. envolc-toi vers des plus larges cicux!
По Анненскому, «jeune aigle»—это не Ион. а будущая
поэзия; «Пифийская скала обращается в неоклассическую
филологию, которая одна достойна воспитать эту
поэзию, а ширь новых небес, куда летит молодой орел.
145
кажется (...) широкой областью философского и поэти-
ческого созерцания, где он будет летать и парить, покинув
родную скалу»55.
Фамира, возможно, отразил мысли его шедшего
«ощупью» создателя55 о русской Музе — «(...) ищущей
дороги, слепой музе Тютчева57, если не кликуше Достоев-
ского» (КО. 398). «Сопернику муз» предстоит покинуть
своего «товарища»:
Встает туман. Я чувствую: мои
Одежды стали влажны. Белый
Го в ар и щ одинокий!
к а м с н ь.
Белый камень как воплощение некоего неразрешимо-
го вопроса сродни сорвавшемуся с горы камню в «РгоЫё-
ше» Тютчева: Как он упал? (...) Столетье за столетьем
пронес, юс.ч: / Никто еще и в р а з р е ш и л в о п р о с а. П ре-
вращение камня в отправную гонку странствий Фамиры
в какой-то степени предвосхищает программное положе-
ние Мандельштама в статье «Утро акмеизма»: «(...) ка-
мень Тютчева (...) есть слово (...) Акмеисты с благо-
говением поднимают таинственный тютчевский камень
и кладут его в основу своего здания»58 (ср.: «Сомнение
и есть превращение вещи в слово (...)»— КО. 481):
Озаряемый лучами солнца слепец вступает на путь,
ведущий к лишениям, унижению и смерти. Но это и про-
ходящий через века путь гения (ср. в «Смерти Софокла»
Ахматовой: А в этот час уже в 6 е с с м ер т ье ге н и й
шел), постигающего своим «внутренним зрением» боже-
ственную «музыку» красоты, угасшую в пустом небе.
Изображаемая в финале «Фамнры-кифареда» гуман-
ная и затем «сливающаяся с небом» заря—заря «будущей
поэзии», быт ь может, всей мировой поэзии. Тог же сим-
вол был использован Анненским в адресованном Гумиле-
ву четверостишии «Меж памп сумрак жизни длин-
ной...» 50 (и по крайней мере косвенно — в трагедии «Мела-
ниппа-философ», где говорится о «заре» будущей славы
«эо лидов»f ). по в этом тексте имеется в виду именно «бу-
дущая» поэзия, идущая па смену творцу «Тихих песен»
и «Книг отражений».
146
Обращенные к Петербургу строки Ахматовой:
Солеёю молений моих
Был ты. ст рогий. спокойный, г у м а и и ы й.
Там впервые предстал мне жених.
Указавший мой путь осиянный.
И печальная М у з а моя.
Как слепую, водила меня 1 —
можно рассматривать как одно из ее указаний на свое
предназначение продолжателя (а в конечном счете и за-
верши геля) традиции Учителя, с ко юрой она связывала
многих других поэтов свое! о поколения. Памяти одно! о
из них — Пастернака — она посвятила стихи
Словно дочка слепого Эд и п а
Муза к смерти провидца вела,
напоминающие «анненское» преломление софокловских
Эдипа и Фамирида. ио также связанную с «Эдипом в Ко-
лоне» мысль Ахматовой о том, что Пушкин разделял
«высокое верование античности», по которому «могила
праведника—сокровище страны и благословение бо-
гов» 62.
П Р И М Е Ч А11 И Я
1 Высказываемые ниже соображения более подробно раскрываю-
тся в работе: Аникин А.Е. Ахматова и Анненский: Заметки к теме. I —
VII. Препринт. Новосибирск. 1988—1990.
2 Анненский И. Книги отражений. М.. 1979. С. 481. Ссылки на эту
книгу далее даются с сокращением: КО.
Иванов Вяч. О поэзии И.Ф Анненского Аполлон, 1910. № 4.
4 Сквозная для «вакхической драмы» «апиллипическая» тема кам-
ней. известная также лирике Анненскою, нашла отклик в стихах Ахма-
товой, где «белый камень» своего рода субстрат непрерывности памя-
ти: Кик б е. ! ы й к а .и е н ь в глубине ко. юдца / Лежит во .ине одно воспоми-
нанье (см. подробнее: Топоров В. И. Ахматова и Блок. Berkeley. 1981. С.
66. 207).
5 Ср. свойст венное А. Ахматовой (и в тон или иной мере всем ак-
меистам) «зеркальное» восприятие «мирового поэтического текста»:
«Гомер через Шиллера. Вергилии через Данте, Эврипид через Расина (но
и через переводы Анненского...)» (Цивьян Т.В. Кассандра. Дидона. Фед-
ра: Античные героини—зеркала Ахматовой Литературное обозрение
1989. № 5. С. 30).
6 Анненский писал о воплощенной в роденовском Бальзаке
«властной загадке гения» порождении «космической духовности» ху-
дожника и о том. что жизнь изваяния нс в «дорогой иллюзии влажных
губ н генной кожи» (КО. 177 178). Представления Анненского о гении
как «атоме» вечного космическою Духа во мггогом восходят к филосо-
фии Анаксагора.
147
В переводе «Слепых» «ужас жизни» (ср.: (...) i/.v sent vraimeni af-
freux оригинала) имплицирует целый мировоззренческий комплекс Ан-
ненского: ужас и сострадание как два главных элемента драмы
поэзии «сгущенной действительности», «жизни по преимуществу»
(КО. 58). Здесь, как и в ряде других случаев, Анненский синтезирует свои
размышления о Еврипиде, Аристотеле. Достоевском и других мыслите-
лях и «поэтах».
Черный К. М. Анненский и Тютчев Вестник МГУ Сер. филол.
1973. № 2. С. 19.
9 Возможная реминисценция легенды об Анаксагоре, высказав-
шемся о небе как о своей «родине» (Рожанский И. II. Анаксагор. У исто-
ков античной науки. М.. 1972. С. 222).
10 Анненского напоминает и мотив упрека, ср., например: «сквозь
широко распахнутые окна (...) укоризненно смотрит небо (...)» (КО.
187).
lJ Стихотворение «Ты стихи мои требуешь прямо...». Здесь к Ан-
ненскому возвращают, возможно, и строки: Мы сжигаем несбыточ-
ной жизни Золотые и пышные дни, ср. в прозе и стихах Учителя Ахма-
товой: С тех пор. Незримая. года / Мои с ж и г а я без следа, Же л а н и е
жить все жарче будит... («На пороге»): «цвет бесполезно сожженной
жизни (...)» (КО, 19) и др.
12 Taranovsky К. Essays on Mandcl’stam. Cambridge (Massachusetts)
and London, 1976. P. 14—15. См. здесь, в частности, цитаты из стихотво-
рений «Воздух пасмурный влажен и гулок...», а также «Я вижу каменное
небо...», в котором усматривают «пример коллажа цитат из Анненско-
го» (Левинтон Г. А.. Тименчик Р.Д. Книга К,Ф. Тараповского о поэзии
О. Э. Мандельштама Russian literature. 1978. VI-2. Р. 200).
13 Taranovsky К. Op. cit. P. 56.
14 Топоров B.H., Цивьян T. В. О нсрвалианском подтексте в рус-
ском акмеизме (Ахматова и Мандельштам) Russian literature. 1984.
XV Р. 38.
15 Весьма вероятно, что слепо га подразумевается и в ст ихе: Одни
белесые отсветы посвященного Вяч. Иванову цикла Анненского «Ми-
фотворцу на башню», см. еще: Аникин А.Е. «Мифотворцу—на баш-
ню»: опыт сопоставления цикла с другими текстами Анненского Ми-
хаил Кузмин и русская культура XX века. Л.. 1990. С. 72—73.
16 Топоров В. И.. Цивьян Т.В. Указ. соч. С, 38.
1 Улыбка Зевса в «вакхической драме» и трагедии «Царь Иксион»
соотносится с размышлениями Анненского об улыбке Аполлона в упо-
мянутых «Ионе» и «Аполлониде». ср. сходный мотив в еврипидовских
«Ифигении в А вл иле». «Андромахе». «Елене» (Театр Еврипида Пер
и ст. И.Ф. Анненского. СПб.. 1906, Т. I. С. 538. 543, 550).
18 Лавров А.В., Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неиздан-
ных воспоминаниях Памятники культуры. Новые открытия. 1981. Л.,
1983. С. 144.
19 I'ernani J. Р. Му the el pensee chez les Grecs. Etudes de psychologic
historique. II. P.. 1971. P. 75.
20 Ibid. В творчестве Ahhciickoi о весьма заметное место занимают
мотивы аметистов, кристаллов, хрусталя (а также глаз, слез) и других
предметов, вызывающих дробление, мерцание, дрожание света («Амети-
сты». «Тринадцать строк». «Когда б нс смерть, а забытье...». «Август»,
148
«Светлый нимб» и др.), что иногда связывается с идеей продолжения, не-
прерывности духовной традиции: «(•••> поэт дал нам свет. а мы Лро-
бим. множим, разнообразим и оживляем эти дивные огни (•••)» (КО.
216 217—о Гоголе). Ср. у Ахматовой в «Поэме»: В хрустале уто-
нуло пламя (не говоря о перекликающихся стихах Учителя и «Учени-
цы» о «мерцании» свечей, цветах и «хрустале», «бокале» и т. п.).
21 Намечаемая стихами о «спящих» на гробницах изваяниях куль-
турно-историческая перспектива включает и тютчевский перевод четве-
ростишия Микеланджело, посвященного его «Ночи» (скульптуре на сар-
кофаге Джулиано Медичи), ср. связанный с этой «аллегорической фигу-
рой» рисунок А. Модильяни, изображающий Ахматову (Харджнев Н.
О рисунке А. Модильяни // Ахматова А. «Узнают голос мой...» М., 1989.
С. 347-348).
22 В переводе этого места Вяч. Ивановым идея «изъянов» глаз ста-
туй не эксплицирована: Изваяний прекрасных!Ненавистно прельще-
ние;/Алчут очи живой красы! (Эсхил. Трагедии. М., 1990. С. 87).
23 Vernant J.P. Op. cit. Р. 74—75.
24 Ср. забытую работу: Фрейденберг О. Thamvris/ Яфетический
сборник. Л . 1927. V. С. 73 -74.
25 Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л.. 1959. С. 630.
26 Топоров В. II. Псомпфологизм в русской литературе начала XX
века: Роман А. А. Кондратьева «На берегах Ярыни». Trento. 1990. С.
11—12.140 142 и др.
27 Лавров А. В.. Тименчик Р.Д. Комментарии к письмам И.Ф. Ан-
ненскою С. К. Маковскому Анненский И. Книги отражений. С. 668.
28 Из ахматовских откликов ср., например: Я стихам не ма-
терью /Мачехой была («Под узорной скатертью...»).
20 Театр Еврипида... С. 541.
30 Даль В. И. Толковый словарь живого всликорусскот о языка. М ,
1880 (1955). 2 изд. Т. IV. С. 414.
31 Аникин А. Е. Ахматова и Анненский: О «петербургском» аспекте
темы Ахматовский сборник I. Париж. 1989. С. 38.
32 Иванов Вяч. Указ. соч. С. 24.
33 Ливров А. В.. Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неиздан-
ных воспоминаниях. С. 144; Червяков А. «Музыка» в поэтической систе-
ме И.Ф. Анненского Творчество писателя и литературный процесс.
Иваново. 1986. С. 99 - НО. Ср. роль музыки в творчестве и биографии
поэтов, которых Ахматова считала продолжателями Анненского: самой
Ахматовой, Мандельштама. Пастернака (см., в частности: Цивьян Т. В.
Ахматова и музыка Russian literature. 1975. 10/11).
34 Аверинцев С. С. К истолкованию мифа об Эдипе Античность
и современность: К 80-летию Ф.А. Петровского. М., 1972. С. 100.
35 Самоослепление Фамиры соответствует идеям Аннснского-
Никпю (Пик. Т-о) о преодолении «отвратительного» «правдивым и тон-
ким самоанализом поэта» (КО, 206) в «пещере» бытия, что отсылает
к известному философскому мифу Платона, но также и мифу об Одис-
сее- Никто в пещере Полифема (в «Одиссее» и сврипидовеком «Кикло-
пе»), ремииисцируемому в «вакхической драме» мотивами «страшного
1 -таза чудовища», «молока» и др. Имя Никто релевантно в связи с Фами-
лий и вследствие «тенеподобной» природы кифареда (его «ускользание»
m матери на манер тени напоминает ряд других текстов Анненского, со-
149
держащих автоописательный мотив, подытоженный в ахматовском
«Учителе»: Как тень пришел и тени не оставил). К связи псевдонима
Никто с образом подкидыша Фамиры ср. еще: «Он—никто, у него ни
имени, пи отчества ...)» ( Театр Еврипида.. С 533—535—о сврипидов-
ском Ионе); (...) топ enfant, seal, sans пот. sans patrie (...) (в моно-
логе матери Аполлонида Креусы, в трагедии Л. тс Лиля)’ «(...) не
быть уверенным в том. что отец для него точно отец—-это для Гамлета
(...) вечная угроза оскорбления» (КО. 172). Показательно адресован-
ное матери Фамиры проклятие Нет тебе имени (...) (ср.: Топоров В. И.
Ахматова и Блок. С. 99).
36 Taranovsky К. Op. cil. Р. 2. 38, 135.
37 И. А. [ И.Ф. Аннет кий]. О Романтических цветах Речь. 1908. 15
дек.
38 Цивьян Т.В. Образ и смысл жертвы в античной традиции Па-
лсобалканистпка и античность. М., 1989. С. 121.
34 Не касаясь подробно шекспировского подтекста «Фамиры-
кифареда», отметим лишь, что Нимфа Анненского ориентирована,
в частности, и на шекспировскую Офелию (к имени Нимфа ср. в «Гамле-
те»: The fair Ophelia! Nymph (...)). Ситуация, koi да «старая Офелия
и молодая Гертруда» создают в душе Гамлета «спутанный узел» (КО.
168 —170). сходна с ситуацией, когда в глазах Нимфы «сливаю тся» моло-
дой Филаммон и Фамира (см. ниже), а сам Фамира сбит с толку красо-
той и молодостью матери. К теме «Нимфы-Матсри-Возлюблешюй»
в «Полночных ст ихах» Ахматовой (в связи с Анненским и Шекспиром)
см.: Найман А. Г. Опыт чтения нескольких поздних стихотворений Ах-
матовой Ахматовский сборник. 1. Париж. 1989. С. 139.
40 Ср. в гворчест ве Анненского т ему (во многом имеющую античные
истоки) «лучей глаз», «лучезарного слиянья» («Аметисты»), оказав-
шуюся и биографически значимой: Сейчас по лу ч а м наших г л аз си л ь-
ются наши души... (слова, однажды сказанные пол ом О. П. Хмара-
Барщевской: см. подробнее: Лавров А. В., Тименчик Р.Д. Иннокентий
Анненский в неизданных воспоминаниях. С. 119).
44 Здесь и далее» при цитировании трагедий Еврипида используется
перевод Анненского (см.: Еврипид. Трагедии. М-, 1969. Т. 1—11).
42 Ср. преломление трагедии Федры и Наполи га в поэзии Ахмато-
вой (Цивьян Т.В. Кассандра. Дидона, Федра... (С. 30 и др.), для которой
весьма значимой была и «драма» Нимфы и Фамиры. Анненский, по
Мандельштаму. «(...) сорвал классическую шаль с плеч Федры (...)»
(«О природе слова»), ср. обращенное к Ахматовой «Вполоборота, о пе-
чаль...».
43 Ср. мотив лебедя как сквозной для царскосельской поэтической
традиции. С юла относятся и посвященные Гумилеву стихи Ахматовой:
Только, ставши лебедем надменным. Изменился серый лебеденок
(«В ремешках пенал и книги были...»). Интересно сравнение с лебедем
Фамиры: Как лебедь, прям он в радости и в гневе., И тонок абрис губ:
он — кифаред. Образ кифарсда-лсбсдя повторяет и развивает черты по-
кинутого матерью ребенка: Он рое один печален, прям, и тоник,/ И
звал меня, а я были в бреду.
44 Тименчик Т.Д Заметки об акмеизме. Ill Russian literature. IX,
1981. В. 180.
150
45 Коррелят странствий Эдипа, которые были одной из двух частей
его наказания, включавшею также самоослспленис (Аверинцев С. С.
Указ. соч. С. 101).
46 См. финал стихотворения «Все мне видится Павловск холми-
стый...» Ахма говей. «Голос друга» здесь, быть может, не случайно напо-
минает одну из строф «То было на Валлсн-Коскн» Анненского, актуа-
лизирующую гему «седого камня»: Нам камень седой, ожив. Стая
другом, а голос други. Как детская скрипка, фальшив.
Существенно, что у Бодлера нет речи о том. что ночь «ведет»
слепцов: Ils traversent ainsi le noir Ulimite, Cefrere du silence eiernel... В «ан-
ненском» переводе «Les avcuglcs» отразилась софокловская еврипидов-
ская пара: Эдип, сопровождаемый Антигоной.
4ъ Иванов Вяч. Указ. соч. С. 23.
49 Ср. наблюдения .Анненского о «розонерстон» Эос в девятой пес-
не «Одиссеи» (Театр Еврипида... С. 613 - 614) и «розовые пальцы зари»
в «Заревой» сцене «вакхической драмы». О тмстим также ремарку: l it lu-
miere s'accrou в финале «Аполлонида».
0 Связанные с «Ионом» гемы «холодного детства» (см.: Ани-
кин. А. Е. О литературных истоках «детских» мотивов в поэзии Анны Ах-
матовой Рус. речь. 1991. № I. С. 23 29), «садов нетленных», «светлых»
вод, лебедей и др. отразились в «анненской» концепции Пушкина («Пу-
шкин и Царское Село». «Л. И. Микулич»). Особую роль здесь играет
женщина, заменяющая обделенному лаской ребенку мать («пророчица»
в «Ионе», «няня» в «Фамирс». ср. образ Арины Родионовны как «первой
музы Пушкина»—КО, 321).
51 Кажется нс случайным, ч то облик Фамиры. впервые увиденного
Нимфой после двадцати летней разлуки, вызывает в пей признания, от-
сылающие к сцепе встречи Иокасты и Полиника в «Финикиянках» Еври-
пида:
11 и м ф а Пока с г а
Дитя мое! Любимое дитя... Мое дитя любимое! (...)
Что значит муки вытерпеть! Корифеи
Что значит муки вытерпеть,
рождая (...)
52 Приведем суждение Анненского о Крсусе в «Аноллонидс»: «Вся
красота се жизни — в любви к Аполлону- Самая любовь к сыну есть
только продолжение этой любви к богу» (Театр Еврипида... С. 549).
53 Taranovsky К. Op. сП. Р. 63; ср. также: Аникин А. Е. «Мифотвор-
цу—на башню»: опыт сопоставления.... С. 74.
54 О «Господине Прохарчине» как «(...) гениальном эксперимен-
те. давшем начало нескольким линиям и в последующем творчестве
(...) Достоевского, и в развитии русской прозы вообще», см.: Топо-
ров В. П. «Господин Прохарчим»: К анализу петербургской повести До-
стоевского. Jerusalem, 1982. С. 80 и др.
55 Театр Еврипида... С. 549.
Ср.: Я ощупью иду тогда своей дорогой... («Прелюдия»),
57 Вероятно, суммация тютчевских строк: Веки мы слепцами
были., И. как жалкие слепцы,, Мы блуждали... («К Ганке») и Всю
тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благослов-
ляя («Эт и бедные селенья...»). У Анненского гений, «пасынок человече-
ства» (КО. 201), подъемлет свое страдание одни за всех людей, подобно
«иодьявшему» «грехи мира» Сыну человеческому («Дочь Майра»).
О характерном для акмеизма понимании языка, слова нс толь-
ко как средства, но и как цели, ориентации Ахматовой и Мандельшта-
ма на филологию, лингвистику см.: Топоров В. Н. Две главы из истории
позии начала века: I. В. А. Комаровский — II. В. К. Шилейко: (К соотно-
шению поэтики символизма и акмеизма) Russian literature. VII—III,
1979. Р. 249- 251 и др.
50 Ср. явную перекличку первого стиха четверостишия с незакон-
ченным «анненским» переводом “Christine" Л. де Лиля: Над синим мра-
ком ночи длинной / Не властны горние огни.
60 Аникин А. Е. Ахматова и Анненский. С. 33—38.
61 Ср. также: Я неверно брела, как с ле пая. / Незнакомой узкой
тропой («Я пришла тебя сменить, сестра...»); А я один на свете город
знаю.{ И ощупью его во сне найду (Третья «Северная элегия»).
62 Ахматова А. «Узнают голос мои...» С. 429.
ТРИ ПИСЬМА В. А. КОМАРОВСКОГО
К И. О. ЛЕРНЕРУ
Граф Василий Алексеевич Комаровский (1881—
1914)—одна из оригинальнейших фигур «Серебряного ве-
ка» русской поэзии. Он сам и его стихи никогда не были
сколько-нибудь широко известны читателю. Сказать, что
он был забыт, было бы неточностью, поскольку и при жи-
зни его стихи были неизвестны за пределом очень узкого
круга людей, в основном лично знавших поэта. У нас и сей-
час он практически недоступен для читателя, хотя отдель-
ные упоминания о нем появляются в последние годы то
здесь, то там. На Западе он был известен несколько более
и даже стал — в силу нетривиальное™ своего характера
и трагической судьбы—объектом еще одного «царскосель-
ского» мифа. Flo и па Западе Комаровский привлек к се-
бе внимание читателей примерно полвека спустя после его
смерти.
Поэтому не будут1 лишними краткие сведения
о В. А. Комаровском. Единственная прижизненная книга
его стихов — «Первая пристань» (СПб., 1913): некоторые
из них были напечатаны под псевдонимом Incitatus (имя
коня Калигулы) в «Литературном альманахе» издатель-
ства «Аполлон» (СПб., 1912). Еще ряд стихотворений поя-
вился в печати (в большинстве своем уже после смерти
поэта) в «Аполлоне» (1914, № 6—7, 90—92; 1916, № 8,
46—53), в «Звене» (№ 69, 26 мая 1924); кое-что, в основ-
ном отдельные строки, упоминается писавшими о поэте.
В только что упомянутом «Литературном альманахе»
под тем же псевдонимом Incitatus был напечатан рассказ
из древнеримской жизни “Sabinuia” (51—64), весьма инте-
ресный опыт стилизации («Проза его стоит совсем особ-
няком во всей русской литературе, да, вероятно, и в евро-
пейской...»,— писал в свое время Д. Святополк-Мирский).
Есть свидетельства, что существовали и другие прозаиче-
ские наброски, оставшиеся ненапечатанными и со време-
нем потерянные. Речь идет об «Анекдоте о Любви»,
153
«Историческом романе» (страниц 30), рукописи романа
«До Цусимы» (в июле 1965 г. Ахматова вспомнила о чте-
нии этого романа автором в доме Кардовских, сообщение
Р. Д. Тименчика), отдельных заметках, анекдотах. Есть
упоминание о разговоре в Царском Селе с удивительным
местом об Иннокентии Анненском. Комарский был также
составителем «Указателя к таблице главных живописцев
Европы с 1200 г. по 1800 г.» (Пг.. 1915). Интерес к живопи-
си свидетельствуется и другими данными, в частности,
участием самого Комаровского в выставках художников
(репродукции его картин публиковались в «Аполлоне»;
между прочим, художником был и его брат Владимир
Алексеевич; другой брат—Георгий Алексеевич окончил
Петербурский университет и позже был офицером 4-го
стрелкового гвардейского полка ТЛмпера горской семьи).
Судьба была немилостива к Василию Алексеевичу, но
она же позволила ему в наиболее напряженной и трагиче-
ской форме осуществить свое предназначение поэта. Ко-
маровский страдал тяжелым наследственным недугом
и скончался в психиатрической лечебнице во время буйно-
го припадка. Сам поэт, но свидетельству мемуариста
(С. Маковский), ярко рассказал о наиболее остром состоя-
нии в моменты безумия—сочетании нечеловеческого стра-
ха и боли и нечеловеческой радости, несказанного света. Не
замеченные читателем, стихи Комаровского получили вы-
сокую оценку в узком, условно «царскосельском», поэти-
ческом кругу. Их и самого автора помнили и чтили, пре-
жде всего, в акмеистическом и специально «аполлонов-
ском» обществе. Гумилеву, Ахматовой. Мандельштаму,
лично знавшим поэта, мы в наибольшей степени обязаны
пе только сохранением памяти о Комаровском, но и при-
знанием его поэзии.
Правда, высокая (а иногда и очень высокая) оценка
его стихов нередко сочеталась с утверждениями о том, что
они едва ли когда-нибудь станут пользоваться широким
признанием. Д. Святополк-Мирский. любивший стихи
Комаровского и писавший о них, еще в 1924 г. наиболее
четко обозначил противоречивость этого типа поэзии.
«Комаровский не был гением, и его „оригинальность^ не
была из таких, что будут со временем оценены и станут
пищей общечеловеческой. Опа была эксцентричной, не-
объяснимой и для человечества ненужной. В творческом
потоке развития он был страппым завитком в сторону,
никуда не идущим. Но именно такая оригинальность, со-
154
вершешю бескорыстная с эволюционной точки зрения,
и есть утверждение абсолютной свободы, проявление ка-
кой-то божественной игры, избытка сил творческой эво-
люции [...] Вся его поэзия — и вся опа изумительная [...]—
совершенно вне эмоционального плана. Вся она в плане
чистой игры». И другие суждения о стихах Комаровского
дают представление об особом их месте в русской поэзии.
«Его поэзия,—писал Георгий Иванов (Петербургские зи-
мы. П., 1928. С. 151),— блистательна и холодна. Должно
быть, это самые блистательные и самые ледяные русские
стихи. „Парнас"’ Брюсова перед ними детский лепет».
Много позже об этом же писал и С. Маковский (На
Парнасе «Серебряного века». Мюнхен, 1962. С. 230):
«Стихи Комаровского действительно прекрасны, и не
только оттого, что тут большей частью не придерешься ни
к языку, пи к натянутости образа, ни к словесной немузы-
кальное™ [...]. а потому, ч го в его стихах выходит из серд-
ца и прошло через сознание, насыщенное реальностью нс-
общей. волшебством подсознательной правды самого
поэта». Существенны и последние по времени (1971 г.) во-
споминания Георгия Адамовича: «Гр. Комаровского
я лично не знал, никогда его не видел. Но согласен с Вами,
что поэт он замечательный. Вог что в связи с пим я хочу
Вам рассказать [...] Гумилев заговорил об Анненском
и сказал, что изменил свое мнение о нем [...] Единствен-
ный подлинный поэт среди символистов — Комаровский.
Теперь, наконец, он это понял и хочет написать о К(ома-
ровском) большую статью [...] Помню, что Ахматова
высоко цепила его [...]. Других отзывов о К(омаров-
ском) не помню. Но помню, что о нем говорили всегда
почтительно, как о чрезвычайном даровании, но о больном
человеке».
Можно добавить, что эта «эстафета» признательных
оценок поэзии Комаровского наконец-то подхвачена и
у нас, нашим временем, хотя сам этот факт по-
настоящему и явно осознан не вполне. Главное же, пожа-
луй, состоит в том, что Комаровский завоевывает свое не-
громкое, но прочное место среди тех, кто непосредственно
не связан уже со старой «царскосельской» традицией. Вы-
сокое место по самому строгому счету стихам Комаров-
ского можно считать уже обеспечено. И поэтому—при
более широком и естественном взгляде—мнение о том,
что Комаровский «был странным завитком в сторону, ни-
155
куда не идущим», ие может быть сейчас признано вполне
справедливым.
Более того, в последнее время было показано, что ак-
меизм усвоил ряд важных уроков поэзии Комаровского
и что Ахматова и Мандельштам в своем поэтическом
творчестве обнаруживают несомненные связи с ним—
вплоть до текстуальных перекличек и общих поэтических
«ходов». Ахматова была хороню знакома с Комаровским
по Царскому Селу, правилась ему как поэт и как женщи-
на. В последние месяцы жизни Комаровского между ними
установились отношения дружбы двух поэтов (ср. обмен
стихотворными посланиями весной 1914 г.: «Анне Ахма-
товой» Комаровскот о и «От вег» Какие странные слова...I
Ахматовой). Комаровский, намять о ком Ахматова бере-
гла и позже, был для нее и одним из последних хранителей
«царскосельской» поэтической мифологии. И сам образ
поэта в позднейших воспоминаниях, иногда и не вполне
достоверных, обнаруживает известную склонность к ми-
фологизации, к превращению в своего рода Genius loci
Царскосельского парка. Во всяком случае, среди творцов
«мифа» были и акмеисты, оказавшиеся наиболее вос-
приимчивыми и чуткими к поэзии Комаровского. Чуть ли
не первым и, во всяком случае, наиболее решительным
пропагандистом ее был Гумилев. Эта восприимчивость
к поэзии Комаровского в значительной степени была под-
готовлена знакомством с поэзией Анненского, с которой
у Комаровского немало общего; отчасти отношение к его
поэзии определялось и тем, что для самоопределяюще-
гося акмеизма в его отталкивании (преодолении) от
поэтики символизма был важен опыт Комаровского; он
не прошел мимо символизма, но, усвоив ряд его принци-
пов и черт, ввел их в новый поэтический контекст, оказав-
шийся привлекательным для акмеистов.
Поэтическая генеалогия Комаровского довольно слож-
на и, во всяком случае, нетривиальна. Ни к каким на-
правлениям в узком смысле он не принадлежал и был до-
статочно изолирован от текущей литературной жизни
(правда, в последние годы жизни он сблизился с кругом
«Аполлона»). Но в более широкой перспективе опреде-
ляющие литературные связи Комаровского ясны. Несом-
ненно, ближайшим его «соседом» в поэзии был Аннен-
ский, с которым Комаровского роднят характерная «нерв-
ность» и острота восприятия, жизненного переживания,
а также чувство трагического и «исторического», укоре-
156
пенного в «личностном». Тематически общей у обоих
поэтов (как и шире—во всей царскосельской поэтической
традиции) является антикизирующая линия (ср. характер-
ную и сознательную перекличку в разработке гемы ста-
туи, ее одухотворенности, способности поэта медиумиче-
ски и «жизненно» общат ься с ней). Темами и образами но-
чи, бездны, безумия, глубокого параллелизма, внутреннего
единства человеческого и космически-первозданного пла-
нов Комаровский близок к Тютчеву, что подтверждается
и более тонкими и потому более специфическими пере-
кличками. Но эти гемы и настроения в стихах Комаров-
ского как бы пропущены сквозь пушкинское классически
взвешенное и гармонизирующее начало (ср. особенно ли-
ро-эпические опыты в жанре «воспоминаний», александ-
рийский стих, «царскосельскую» топику и т. и.). Но в фор-
мировании Комаровского как поэта значительную роль
сыграло и его основательное знакомство с новой француз-
ской поэзией — от Нсрваля (мотивы безумия и страха)
и Бодлера (темы зла, разложения, смерти) до Малларме
и особенно А. де Ренье (в частности, «антикизирующий»
стиль, проницание настоящего прошлым и т. п.). Кстати,
Комаровскому принадлежат переводы «Путешествия»
Бодлера и «Оды к греческой вазе» Китса: в обоих случаях
выбор отвечал глубоким душевным коллизиям русского
поэта. По этим же мотивам Комаровским был учтен
и поэтический опыт Эдгара По.
Для поэзии Комаровского характерно с гремление к гар-
монизации «противоположного»—спокойных и разме-
ренных классических форм с внутренним трагизмом со-
держания (трагический опыт делает неотвратимым вы-
бор: И горечи не превозмочь'— Ты по земле уже ходила—
И темным путником ко мне стучалась ночь^ Водою
мертвою поила)у исторического и «обьективного» с био-
графическим, личным, «субъективным», стройности («ло-
гичности») и философичности с суггестивностью и при-
косновенностью к иррациональному, эпического с лири-
ческим, «чужого» (античность, итальянское Возрождение,
«европейское») со «своим». Комаровский оставил выдаю-
щиеся образцы проникновения в этой чужой мир, которые
представляют собой наиболее тонкие и далеко идущие
формы стилизации. Он был и одним из лучших в русской
поэзии мастеров сонета. В целом, однако, поэтическое на-
следие Комаровского изучено недостаточно, и последнее
слово о нем еще не сказано. Но уже ясно: та страница кни-
157
ги русской поэзии, которая написана Комаровским, не
может быть не прочитана и не заполнена.
Нужно напомнить, что наиболее полное собрание на-
писанного Комаровским вышло в Мюнхене в 1979 г.—
«Стихотворения и проза» (издано Ю. Иваском). Основ-
ные биографические материалы и литература: Гуми-
лев Н. С. Письмо о русской поэзии Аполлон. 1914.
№ 1—2. С. 127—128: Пунин II. Памяти графа Василия Алек-
сеевича Комаровского Аполлон. 1914. № 6—7. С. 86—
89; Столпянский П. Н. /Новое время. 1914. 17 окт.,
№ 13871 (некролог); Almanack de St. Petersbourg. Cour,
monde et ville. SPb.. 1913—1914; Святополк-Мирский Д. П.
Памяти графа В. А. Комаровскою Звено. 1924. № 86. 22
сект.; Idem. Contemporary Russian Literature. 1881—1925.
L., 1926, p. 237; Idem. A History of Russian literature. L.,
1949. S. 473; Иванов Георгий. Петербургские зимы. Париж.
1928. С. 151; Ежов И., Шамурин Е. Русская поэзия XX ве-
ка. М., 1925. С. 576; Маковский С. На Парнасе «Серебря-
ного века». Мюнхен, 1962. С. 225—250 (перепечатка ста-
тьи «Стихи и проза В. А. Комаровского» (Мосты. 1960.
№ 4); Tjalsma Н. W. Count Wasily Komarovsky. Minor Ma-
ster of the Petersburg Style (в кн.: Комаровский В. А. Сти-
хотворения и проза. Мюнхен. 1979. С. 7—18; несколько
измененный вариант статьи в “Russian Review". 1972. Ju-
ly); Иваск Ю. Статуи Анненского и Комаровского (Ibid. Р.
29—31); Адамович Г. В. Письмо к Уильяму Тьялзма (Ibid.
Р. 27—28); 7опоров В. Н. Малоизвестная глава из истории
русского поэтического языка начала века: В. А. Комаров-
ский Russian Literature VII—III. 1979. May. P. 253—284.
302—314; КЛЭ 9. A-Я. M., 1978. C. 370: Русские писатели.
1800—1917: Биогр. словарь. М., 1993. Т. 3.—Рец. на «Пер-
вую пристань» (Пермские ведомости. 1914. № 96. 4 мая
(Ел атом)ский). Рукописи Комаровского, хранящиеся
в архивах, указаны далее.
Учитывая характер нижеследующих публикаций (гш-
сьма, в которых Комаровский обращается к истории свое-
го рода и генеалогическим вопросам), уместно вкратце
очертить происхождение поэта и основные вехи па его жи-
зненном пути.
Василий Алексеевич Комаровский родился 21 марта
1881 г. в Москве. Его отец—Алексей Егорович (1841—
1897) действительный статский советник, шталмейстер
Императорского двора, граф; мать—Александра Васи-
льевна, урожденная Безобразова (умерла 28 июля 1904 г.,
похоронена на Никольском кладбище Александро-
158
Невской лавры). Рол Комаровских польского происхо-
ждения. от выходца из Польши Павла Прокофьевича Ко-
маровского. за которым в 1626 г. записаны поместья
в Новгородском уезде. Прадед Василия Алексеевича Ев-
граф Федотович в 1803 г. был возведен автрийским импе-
ратором Францем II в графское достоинство Священной
Римской империи. Кровно и ио свойству Комаровские бы-
ли связаны с графами Камаровскими (другой ветвью это-
го рода), Веневитиновыми (Софья Владимировна, сестра
поэта, была замужем за дедом Василия Алексеевича по
отцу; Комаровский хранил у себя письма Д. В. Веневити-
нова и позже передал их для издания Н. О. Лернеру; Вене-
витиновы же. в свою очередь, находились в родстве с Пуш-
киными), с графами Соллогубами, князьями Гагарины-
ми, графами Муравьевыми, графами Риелторскими,
Обуховыми, Вырубовыми, Янковскими, Хлебниковыми,
Михалковыми и др. Комаровский живо интересовался
историей своего рода и довольно подробно осветил ее
в письме к Н.О. Лернеру от 11 апреля 1907 г. (см. ниже).
Особое внимание он уделил фигуре деда—Егора Евгра-
фовича (28 мая 1803 — 7 октября 1875, похоронен на Тих-
винском кладбище Александро-Невской лавры вместе
с жепой, С. В. Комаровской, урожденной Веневитино-
вой, 13 августа 1808 —13 июня 1876), сына Евграфа Фе-
доровича (1769—1843) и Елисаветы Егоровны, урожден-
ной Цураповой (Е. Ф.— генерал-адъютант, генерал от ин-
фантерии; во время итальянского похода Суворова был
адъютантом великого князя Константина Павловича;
с 1803 г. граф; позже командир корпуса внутренней служ-
бы. затем сенатор, временный военный губернатор двух
частей Петербурга после паводнения 7 ноября 1824 г., ав-
тор записок — Сборник XVIII век. Т. I; Русский архив.
1867. Т. 2; Исторический вестник. 1897, т. 69 и 70 — и ста-
тьи «О мнимом заговоре Григория Иванова и Шубина
против Императора Александра I»—Русский архив.
1877. Т. 12). Дед Василия Алексеевича по отцу Егор Евгра-
фович был конногвардейцем, адъютантом принца Евге-
ния Виртембергского. Гувернером его в детстве был
извест ный французский эмигрант Baron, позже основав-
ший в Москве известное частное мужское училище. Ука-
зывалось. что «французская педагогия и особенно харак-
тер ее направления в смысле того, что называется belles-
lettres, наложили отпечаток на условия воспитания и на
последующий образ мыслей молодого графа» (см.: Граф
159
Е. Е. Комаровский Русский архив. 1896. № 7. С. 408; ав-
тор заметки—лицо, близкое к Е. Е.). Занятия древними
языками, всеобщей литературой и историей, усвоение
классицистических принципов определили многое в гума-
нитарных основах личности Е. Е. «Мышление его носило
на себе,— пишет гот же автор,— явные следы богослов-
ской диалектики иезуитов. Древних писателей, преимуще-
ственно латинских, он знал в совершенстве, а француз-
ским языком владел устно и письменно с тем изяществом,
которое способствовало особой прелести его остромной
беседы [...] Это был сколок с эмигрантов, но с чисто рус-
скими, местными оттенками в своем миросозерцании и
в своих национальных пристрастиях» (408). Многое гово-
рит о Е. Е. как о человеке с глубокими интеллектуальны-
ми и творческими интересами. О характере этих интере-
сов отчасти можно судить по кругу знакомств и друже-
ских связей Е. Е. Еще во время турецкой кампании он по-
знакомился с А. С. Хомяковым. Позже он стал другом
И. В. Киреевского, который посвятил ему свое знамени-
тое открытое письмо «О характере просвещения Европы
и о его отношении к просвещению России». Ответное пи-
сьмо Е. Е. напечатано в «Русском архиве» (1896, № 7. С.
464—470). 16 мая 1852 г. Е. Е. писал своему адресату
(письмо на французском языке): «Ваша статья [...] истинно
производи ! впечатление какого-то путешествия в новоот-
крытые страны. Для меня, который вас так близко знает,
эти страницы напомнили со всею живостью добрые вечер-
ние Охтепские беседы [у Е. Е. была дача па Охте, на берегу
Невы.—В. Г.], когда у пас целые часы протекали—тихи
и безмятежны, как Нева, за течением которой следовали
наши взоры в виду великого града, о назначении которого
мы разрешали целые проблемы. К счастию, оттуда он
представлялся нам осиянный храмом Смольного мона-
стыря— одним из лучших памятников Восточного хри-
стианства. Л оно. быв перенесено к нам, пало па Славян-
скую почву из чистейшего источника, в целости и неповреж-
депности сохранившегося догмата [...]». И сам Е. Е. мно-
го внимания уделял работе над сочинением общего харак-
тера по философии истории, оставшимся незаконченным
и ненапечатанным (выдержки из тетрадей Е. Е.—
‘‘Prologue” — в русском переводе см.: Русский архив. 1896.
№ 7. С. 415—416; ср. публикацию двух писем Е. Е.—
Русский архив. 1886. № 1. С. 310—316). Эти духовные ин-
тересы были отчасти унаследованы и дочерью Е. Е.—
160
Анной Егоровной (Annette) (1831 —5 января 1906), от ко-
торой Василий Алексеевич лично слышал рассказы о деле.
Вообще она была посредствующим звеном между своим
отцом и племянником. Анна Егоровна была камер-
фрейлиной и гофмейстериной вел. кп. Александры Иоси-
фовны, вдовы вел. кн. Константина Николаевича. В конце
жизни с нею был дружен Достоевский (знакомство со-
стоялось, видимо, в начале 1878 г.; известны два письма
Достоевского к А. Е. Комаровской—-от 19 февраля и 27
декабря 1880 г., см.: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.:
В 30 т. Л., 1987. Т. 30, кн. 1. Письма 1878— 1881, 143
(№ 843) и 240 (№ 919)— и три письма А. Е. Комаровской
по поводу смерти писателя — его жене. Ср.: Лит. наслед-
ство. Т. 86. М., 1973. С. 538 и РО ГБЛ; между прочим, в
письме к Анне Григорьевне ог 29 мая (10 июня) 1875 г.
из Эмса Достоевский сообщает о русских, лечащихся на
курорте: «Есть граф Комаровский, славянофил, но я не
знаком», речь идет о Егоре Евграфовиче, отце Анны Его-
ровны; ср.: Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971. С.
368—369; Гроссман Л.П. Жизнь и труды Ф.М. Достоев-
ского: Биография в датах и документах. М. Л., 1925. С.
314, 317. 351; Петербургский некрополь. СПб., 1912. Т. 2.
С. 448, ср. С. 449). «Посредническая» роль Анны Егоров-
ны видна и из публикуемых ниже писем.
Таким был родовой и семейно-родствениый контекст
Василия Алексеевича Комаровского. Сам он окончил Им-
ператорский лицей в память цесаревича Николая, посту-
пил на юридический факультет Петербургского универси-
тета в 1900 г., а через год перешел на историко-
филологический факультет, откуда уволился в 1906 г., на
восьмом семест ре. В конце 1890-х голов, после смерти от-
ца. Комаровский переезжает из Петербурга (он жил в Ко-
сом переулке, напротив Летнего сада) в Царское Село, где
поселяется у другой своей тетки—Любови Евграфовны
(Магазеиная, дом Палкина, № 94: всего у Егора Евгра-
фовича было девять детей). Из этого дома он был увезен
в психиатрическую лечебтпщу. где вскоре умер. За внеш-
ней простотой этого жизненного пути — сложность и на-
пряженность душевных переживаний, человеческих стра-
даний. необыкновенные прозрения и видения и их творче-
ское воплощение.
161
6 2 5(1
Публикуемые ниже письма В. А. Комаровского вво-
дят в исследовательский обиход наиболее значительное из
эпистолярного наследия поэта (до сих пор было известно
только пять писем к Алексею Дмитриевичу Скалдипу, от-
носящихся к 1911—1913 гг.: из них четыре представляют
собой фактически записки из трех-че гырех коротких фраз,
и лишь письмо от 13 января 1913 г., тоже достаточно ко-
роткое, существенно но содержанито: оно представляет
собой отклик на присланную Комаровскому книгу стихов
Скалдина — Стихотворения (1911—1912). СПб.. 1912; см.;
Комаровский В. А. Стихотворения и проза. Мюнхен. 1979.
С. 137—139. Адресат публикуемых здесь писем (I—П1. два
из которых датированы 1907 г., третье тоже, вероятно, от-
носится к этому времени) — известный литературовед-
пушкинист Николай Осипович Лернер (19 февраля 3
марта 1877—14 октября 1934), автор настольной для каж-
дого пушкиниста книги «Труды и дни Пушкина» (2-е
изд.— СПб., 1910). В письме Комаровского от 4 апреля
1907 г. упоминается первое издание этого библиографиче-
ского труда — «А. С. Пушкин, труды и дни» (М., 1903), в
дальнейшем сильно расширенное. Н. О. Лернер продолжал
и позже рабо тать в пушкиноведении: не говоря о многочи-
сленных статьях, он стал автором еще двух книг о Пушки-
не— «Проза Пушкина» (1922) и «Рассказы о Пушкине»
(1929). Пушкиноведческие интересы Н.О. Лернера и про-
чтение Комаровским его первой книги о Пушкине, соб-
ственно, и дали повод к началу переписки.
В первом письме В. А. Комаровский сообщает свое-
му корреспонденту интересную деталь из истории послед-
ней дуэли Пушкина, оставшуюся, насколько нам извест-
но, вне сферы внимания пушкинистов [но во 2-м издании
«Трудов и дней Пушкина» по сравнению с 1-м изданием
есть дополнение: «Вс треча Пушкина в книжном магазине
с графом Е. Е. Комаровским, которого поэт просил ука-
зать какую-нибудь книгу о дуэли (Сообщено графом
В. А. Комаровским)», 478, ср. также 425: упоминание
о Е. Е. Комаровском]. Второе письмо ценно данными, со-
общаемыми о Егоре Евграфовиче Комаровском, бе-
зусловно характерной и остающейся все-таки и мало-
известной. и недооцененной фигурой своего времени. Тре-
тье письмо — из жанра записок (упоминаемый в нем
Ламздорф, естественно, не может быть известным мини-
стром иностранных дел, умершим 3(19) марта 1907 г.).
Четвертый документ—фрагмент из стихотворения (соне-
162
га), коюрое было помещено в «Первой пристани» под на-
званием «Вечер» и датировано автором 1910 г.
Необходимый комментарий к публикуемым письмам
содержится в настоящем предисловии.
Автор публикации признателен РО ГПБ за предостав-
ленную возможность работы над автографами В. А. Ко-
маровского.
* » *
||| 4 апреля 1907 г.
Царское Село, Магазей-
ная ул. дом Палкина
Милостивый Государь.
Прочитав с глубоким интересом книгу Вашу—«Труды и дни»,—
я решаюсь поделиться с Вами семейным преданием, касающемся |sic! —
В. Г.| Пушкина. Дет мой, Граф Егор Евграфович Комаровский (его био-
। рафия написана VI. А. Веневитиновым в Русском Архиве 1896 года. 7.
стр. 408), был женат на Софии Владимировне Веневитиновой, сестре
поэта Веневитинова. Веневитиновы были в родстве с Пушкиным, и вот
каким образом:
I
[1 об.| Василин Приклонский
II
2. Апиа Васильевна Приклонская 1.
за Кн. Алексеем Оболенским.
3. Лукерья Васильевна—за Чичериным 1.
Ill
4. Ки. Николай Алексеевич Оболенский 2.
5. N.N. Чичерина — за Львом Пушкиным 3.
IV
6. Кн. Анна Николаевна Оболенская 4.
за Владимиром Петровичем Веневитиновым
7. Сергей Львович Пушкин. 5.
V
8. София Владимировна Веневитинова 6.
за Графом Егором Комаровским.
9. .Александр Сергеевич Пушкин. 7.
Отсюда знакомскво [sic! — В.Т.\ Графа Егора Ев1рафовнча Кома-
ровского с Пушкиным.
|2[ Граф Комаровский рассказывал—я лично слышал это от его доче-
ри, графини Анны Егоровны, что несколько дней до своей кончины
А.С. Пушкин встретился, в книжном магазине Mellict, на Невском Про-
спекте, моего деда [sic!—В. Г.1 графа Егора Евграфовича — и сказал ему
Komaroffsky, vous qtii save/ tout— recomandcz [sic!—B. T.| moi tin livre
sur 1c duel.
Граф Комаровский, подумав, рекомендовал ему какую-то книгу...
Это мелочь, конечно, но я, как и Вы. полагаю, чю во всем, что касае-
мся Пушкина — нет мелочей.
163
Примите уверение в истинном моем уважении и готовности к услу-
гам.
Гр. Василии Алексеевич
Комаровский
|на конверте: Ею Высокородию Господину II. Лернеру, ре-
дакция «Весов». Москва. Театральная площадь. Мет po-
lio л ь, кв. 231
Письмо хранится в ОР ГПБ (Архив Лернер Н.О.
Ф.№ 430. Он. № 1. Ед. хр. № 174).
II
Hi
11 апреля 1907 г.
Царское С.
Милост ивый Государь,
Николай Осипович,
Вижу с радостью, что мое сообщение пригодится в Вашем труде.
В семье моей хранятся письма поэта Димитрия Владимировича Веневи-
тинова, 25-годов, к сестре его Софин Владимировне—но, к сожалению,
о Пушкине в них не упоминается. Вы спрашиваете более подробные све-
дения о Гр. Е. Е. Комаровском. Вот что я знаю о нем:
Гр. Е. Е. родился в 1803 г. t 1875 году, первоначально воспиты-
вался в иезуитском пансионе, затем дома, потом служил в Конном Пол-
ку, где был особенно дружен с кн. А. И. Одо|2|свским (см. письма Кн.
Одоевскою в Русской Старине). В эти годы ip. Е.Е. много кутил в свете
и был дружен с семьей Карамзиных и с семьей Гр. Лаваль; одна из доче-
рей Лаваль была за Кн. Сергеем Трубецким, декабристом (Дом Лавалем
на Английской Набережной, рядом с Сенатом — ныне дом Полякова)—
в нем, по преданию, собрались 14 декабря заговорщики и затем вышли
на сенатскую площадь. Несмотря на близкую дружбу, связывавшую Гр.
Е. Е. с Одоевским, Гр. Е.Е. только 14 декабря узнал о заговоре и был
в ст рою Конной Гвардии, прискакавшей под командой А. Ф. Орлова ус-
мирять возе ганне—декабристы не посвятили его, гр. Евграфа Комаров-
ского, который и был послан 15 декабря имнера|4|гором Николаем 1
в Москву, за подлинным акт ом от речения В. К. Констан тина Павловича
(Шильдер Ими. Николай I). Гр. Е.Е. сохранил с Одоевским лучшие от-
ношения и снабжал ci о кшн ами в Сибирь (в семье моей сохранилось
письмо Одоевско! о, в котором он благодари г за присылку кнш ).
В 28 году Гр. Е. Е. сделал турецкую кампанию в качестве адъютан-
та Принца Впргсмбергского, который упоминает о нем в своих записках.
После войны Гр. Е.Е. жил в Москве, где возбудил ревность влю-
бленного Мих. Петровича Погодина, ухаживая за княжной Трубецкой (у
меня сохранились 2 портрета князя и княгини Трубецких, в театральных
костюмах расиновских Эсфири и Амана—рисованные |5| поэтом Вене-
ви типовым).
9 февраля 1830 года Гр. Е.Е. женился па Софии Владимировне Ве-
невитиновой и поселился в Петербурге.
В 1843 умер отец Гр. Е.Е. Гр. Евграф Комаровский. После смерти
отца имущественные дела I р. Е. Е. сильно пошат нулись. Вследствие
банкротства Суконной фабрики прадеда все имения Комаровских были
взяты в Высочайшую опеку, опекунами назначены М. И. Муравьев (впо-
следствии Муравьев-Виленский и |sic!— В. Г.| Алексей Владимирович
Веневитинов). Гр. Е. Е. переселяется с семьей в Орловскую свою усадьбу
164
Городище, где проводи! безвыездно несколько лез. К этому времени от-
носится знакомство с Иваном Васильевичем Киреевским, посвятившим
| р. Е.Е. свое открытое письмо «О характере просвещения России». Pl-
um ное письмо Гр. Е. Е. напечата[6|но в Русском Архиве 1896 года 3, стр.
464. Вообще историко-философские и религиозные искания были глав-
Пым пристрастием Гр. Е. Е.,— но не вылились в законченном труде. Гр.
Г Е. писал книгу, которую думал озаглавить “Diapasons Historiques, par
ini Slave de la Communion et de [нрзб.— В. T.\ orlhodo|?|oxe”—род ми-
сз ическо! о опыта философии истории—но з ак и не написал се. В семье
моей хранятся обширные черновые наброски, нз них “Prologue’’ прило-
жен к статье М. А. Веневитинова. Кажется, историко-философская кри-
знка Штрауса и иных ученых, появившаяся в 50 годах, повергла моего
деда в мучительные сомнения. Несмотря на эти религиозные сомнения,
умер он, произнеся вслух, за несколько мпювений перед кончиной, весь
«01 че 11аш>>. [6 об. | Служебная деятельное гь Гр. Е. Е. была очень скром-
ной. Он был членом в Комитете иностранной цензуры под председатель»
ciBoM Федора Ив. Теп лова (в тексте—Тъплова.— В. Т.). Император Ни-
колай Павлович, кажется, видел в кем приятеля декабристов, и Гр. Е.Е.
говаривал “L'Einpcreur Nicolas ni on’a jamais goute” (к характеристике
времени—Ими. Николай Павлович однажды подвел представить на балу
Л. И. Чернышева, военного министра, не происходившею из семьи
Графов Чернышевых, к старухе княгине Голицыной, рожд. Гр. Черны-
шевой. Старуха княгиня ответила — “Jc ne coimais qu’un Чернышев, et il
esl cn Sibcrie” [sic!—В. Г.|. Что эти слова дошли до меня, доказывает,
что само упоминание о декабристах считалось едва ли не i раждапским
1ЮДВ1НОМ в перепутанном тогдашнем обществе).
|7| Впрочем, активная деятельность вряд ли и была в характере Гр.
Е. Е., всецело погруженного в высшие запросы духа н мысли.
Космополитическое общество этого времени (петербургское)—
было или индпферент но [sic! — В. Г.[ к религии (масоны) или склонялось
к католицизму. Так католичество приняли Кн. Иван Гагарин, Гжа Све-
чина (писатели но боюсловню на французском языке), Кн. Зинаида Вол-
конская. Явно сочувствовал католицизму и П. Я. Чаадаев. Обзор мы-
слей Гр. Е.Е. блнзил его с первыми славянофилами. Несмотря на свое
чисто европейское воспитание и образование, он оставался глубоко при-
вязанным к Православию, к России. Все это сказалось в письмах к Ки-
реевском} . Православие Гр. Е. Е. соединялось, однако, с широкими об-
Шест венными взглядами, и Гр. Е.Е. юрячо приветствовал |7 об.| освобо-
ждение крес!ьян, которыми, впрочем, нико1да не владел, так как имения
его были в опеке, вследствие неудачных предприятий ею отца.
У Гр. Е.Е. было 9 человек детей, тщательным воеппгаппем кото-
рых он был очень озабочен и лично подготовил старших своих сыновей
к университету (Из сыновей Гр. Е.Е. Граф Евграф Еюрович оставил во-
<-'иомц|1ания об осаде Севастополя, напечатанные в Историческом
Вес । пике).
В семье моей несколько портретов Гр. Е. Е.} один из них работы
Ileipa Соколова, другой Кипренского.
Прошу Вас верить моей преданности и готовности к услугам.
Гр. В. Комаровский
|на конверте: II. О. Лернеру. СПб., Боровая 19, кв. Зб|
Письмо хранится в ГП Б. Отдел рукописей (Архив Лср-
11сР Н.О. Ф. № 430, Он. № 1, Ед. хр. № 174, ср. I).
165
Ill
Гл убокоуважас мыи
Николай Осипович!
Узнал вчера, и спешу сообщить Вам, чю Ламздорф уезжает 25
мая. Благодарю за письмо.
До свидания осенью—уезжаю завтра.
Гр. В. Комаровский
Царское 8 мая
{на конверте: Лернеру. СПб. Боровая 19, кв. 30]
Письмо хранится в ГПБ, Отдел рукописей (Собр.
Вакселя П.Л. Ф. № 124, Ед. хр. № 2099).
Кроме писем к Н.О. Лернеру в собрании П.Л. Вак-
селя хранится автограф фрагмента сонета Комаровского
(см. выше).
IV
За тридцать лез я плугом ветерана
Провел ряды неисчислимых гряд
По старых ран рубцы еще горят
И умиразъ еще как будто рано!
Jncitatus
(Гр. Василий Комаровский)
Хранится в ГПБ, О1дел рукописей (Собр. Вакселя
П.Л. Ф. № 124, Ед. хр. № 2098).
Публикация В. Н. Топорова
Н.А. Богомолов
ПЕТЕРБУРГСКИЕ ГАФИЗИТЫ
В сфере современных литературоведческих и истори-
ко-культурных штудий, посвященных началу XX в., осо-
бое место должно занимать изучение различного рода об-
ществ и кружков, позволяющее проанализирова гь нс толь-
ко частные устремления отдельных деятелей искусства,
но и некоторые «жизнестроительные» тенденции, особо
важные для символизма. При этом внимание должно уде-
ля гься не только тем организациям, которые обладали
разветвленной системой представлений о мире, собствен-
ной кружковой символикой и т. и. по и тем, которые бы-
ли гораздо более замкнуты, далеко не полностью реали-
зовывали свои творческие потенциалы и даже — как пре-
дельный вариант—лишь задумывались, но не воплоща-
лись в жизнь, подобно мимолетному замыслу Зинаиды
Гиппиус, о котором она сообщала в письме к А. Л. Во-
лынскому 20 августа 1891 г.: «Если б действительно мо-
жно было жить не злобствуя, не браня, не вредя друг дру-
гу, если б можно было составить хоть небольшой кружок
серьезно работающих и серьезно думающих людей, хоро-
ших товарищей, и доверять им бесконечно, не боясь, что
они вдруг отвернутся от тебя из-за вздора, из-за какой-
нибудь сплетни! Я такая пессимистка, что нс верю в воз-
можность этого в Петербурге, да еще в литературе. Есть
вы, есть я. есть отдельные личности—но пет союза, нету
кружка» 2.
В нашей статье речь пойдет об одном из литератур-
ных кружков, практически не привлекавших до сих нор
внимания исследователей,—дружеском обществе «друзей
Гафиза», объединившем в ближайшем общении с Вяч.
Ивановым нескольких немаловажных для истории рус-
ской культуры того времени людей, позволявшем юво-
Ригь о неких общих устремлениях, в той или иной степени
°т разившихся в т ворчестве и идейной эволюции этих ху-
дожников.
167
До сих пор в печати о деятельности этого общества
говорилось не часто и пе слишком подробно: при публи-
кации письма К. А. Сомова к М. А. Кузмину от 10 августа
1906 г.3, дневников В. И. Иванова4 и М. А. Кузмина5,
а также стихотворения Кузмина «Друзьям Гафиза»6. За-
тронута тема «Гафиза» (без привлечения новых материа-
лов) в монографии П. Дэвидсон7. Остальной материал,
использованный нами при разысканиях, почерпнут из
переписки и произведений членов кружка, а также из не-
многих обнаруженных упоминаний о его деятельности
в материалах других писателей-символистов.
Предыстория «Гафиза» (в дальнейшем всюду сохра-
няется транскрипция имени поэта, принятая в начале века
и особенно в кругу общения «гафизитов») относится
к концу марта 1906 г. В большом письме Л. Д. Зиновье-
вой-Апнибал к М. М. Замятниной, начатом, очевидно. 24
марта и продолженном 26 марта (оно датировано: «Во-
скресенье 10 утра»), рассказывается об импровизирован-
ном собрании, происходившем, видимо, накануне: «К ве-
черу пришел Гюнтер, стали обедать чем Бог послал мо-
ментально. Потом вдруг Юля. потом Бердяевы с цветами
hortensia и вазочка: подражание древней с фиалками, нар-
циссами, гиацинтами и еще дивным глицинием, кажется,
а Бердяев хотел «декадентке» (мне сплетничала Лидия
Юд(ифовна). что они даже поссорились в магазинах)—
принести черный ирис. И здесь началось что-то не-
ожиданное. Да, явилась на часок Чулкова с чудным слад-
ким пирогом Между цветами двигались эти три красави-
цы. Чулкова—брюнетка еврейского типа, но с большой
нежностью, Бердяева — античная маска с саркофага,
и Юля, сам Берд(яев) — красавец, кудрявый брюнет
с алмазами—горящими талантом и мыслью глазами.
Гюнтер красавец «schlanke Flamme’s», как его называет
В(ячссла)в по заглавию его первого сборника «Schlanke
Flaminen». Затем старики: В(ячесла)в и я. Тоже инте-
ресны: тому порука вкус Сомова. Мой красный хитон
с оранжевой шалью очень был хорош и вдохновил всех на
маскарад. Лид(ия) Юд(ифовна) общипала от оби-
лия цветов, украсили женщин и мущип. Бердяева одели
греческими складками в оранжевую кашемировую ткань,
повязали оранжевую bandelelte через лоб и розы в волосы.
Вячеславу одевали папоротник на голову. Юлю причеса-
ли chatelaine, уничтожив гнусную римскую репу, и она
преобразилась от своего удручи тельного безвкусия. Л(и-
168
дня Юд(ифовна) повязала греч ескую) баплелетку
красную через лоб и устроила трагическую прическу, уку-
талась в старую, моей матери, персидскую шаль, увы,
другой пе было. Стали пить вино и шутить, потом стали
говорить горячо о красою и ее счастии, что нужно спасти
ее для жизни, и вспоминали слова Горького, „что мало
мы ценим себя и что мы правительство России'1 и слова
Гюнтера, что самые тонкие и передовые люди Европы вот
здесь, вот—мы, ибо Запад еще декадентствует в своих
вершинах, а мы уже перевалили. [Вяч(есла)в] написал
Гюптеру в его альбом стихотворение к нему: „На востоке
Люцифер. Веспер на закате11 (...) Решено было, раз мы
„правительство14 и „первые люди", с осени начать „пре-
ображать41 костюмы и нравы, устроив ядро истинной кра-
соты при помощи наших художников. Сомов, бывший
очень робким и несколько исключительным в своих идеа-
лах 18-го века, теперь совершенно соблазнен моими хито-
нами и нашими жаркими проповедями» 8.
Этот отрывок нуждается в некоторых комментариях.
Иоганнес фон Гюптер (1886—1973)—немецкий поэт
и переводчик русской литературы. В 1906 г. он впервые
приехал в Петербург и познакомился с Ивановым. Ива-
нов написал ряд стихотворений, обращенных к нему, но
как раз об упоминаемом в письме Гюнтер пишет: «Его
русский оригинал погиб, сохранился лишь мой перевод.
Я помню лишь две первые строчки Иванова: „На Востоке
Люцифер Веспер на закате11»9. Его книга стихов „Тонкое
пламя", о которой говорится в письме, в свет не вышла.
Юля—знакомая Ивановых Ю. А. Беляевская. Лидия
Юдифовпа Бердяева (урожд. Рапп, 1889—1945)—жена
И. А. Бердяева, Надежда Григорьевна Чулкова (1874—
1961)—жена писателя Г. И. Чулкова. Особого коммента-
рия требует упоминаемая Зиновьевой-Аннибал фраза
Горького. 3 января 1906 г. Горький бып у Вяч. Иванова,
и тот описал этот визит в письме к М. М. Замятиной от
4 января: «Вчера был—пе знаю уже, плодотворный ли по
практическим последствиям—по во всяком случае чрезвы-
чайно характерный, знаменательный день в жизни нашего
литературного мира. Максим Горький явился мипым
и кротким агнцем, говорил мне много о необходимости
слияния лпте(ратурных) фракций, о том, что мы, худож-
ники, все в России, etc. Потом началось заседание под
председат(ельством) Мейерхольда. Говорил сначала
169
я—около часа—о действе, потом Чулков (о мистичве-
ском) анархизме и новом театре), потом Мейерхольд—
о том, что мои идеи составляют основу театра «Факелов»,
и о том, как приближаться к его осущест влению. Потом
Горький — о том, что в России только и есть что искус-
ство, что мы здесь „самые интересные^ люди в России,
что мы здесь—ее „правительство14, что мы слишком
скромны, слишком преуменьшаем свое значение (!), что
мы должны властно господствовать, что театр наш дол-
жен быть осуществлен в громадном масштабе—в Пе-
теро урге), в Москве, везде одновремен по > — etc. Потом
я в ответ, Чулков, Мейерхольд, Андреева. Лидия, Габри-
лович, я снова—о мистике. Заседание продолжалось от
2’/з До 51 2 и должно быть возобновлено» 10.
Вторым ценз ром, вокру! кодорого формировалось бу-
дущее ядро «Гафиза», стало дружеское общение К. А. Со-
мова, В. Ф. Нувеля и М.А. Кузмина, которое временами
соприкасалось с ивановскими «средами» 11. Еще в начале
апреля оно было отчетливо отделено от замысла «Гафи-
за»12, но через Нувеля Кузмин постепенно втягивался
в круг мыслей об этом предприятии. Уже 12 апреля он за-
писывает в дневнике: «Под большим секретом сообщил
(Нувель—Н. Б.), что Вяч. Иванов собирается устраивать
Hafiz-Schenke, но дело первое за самими Schcnkcn, причем
совершенно серьезно соображают, что у них должпо быть
обнажено, кроме ног. Эго как-то смешно». И через день,
14 апреля: «пришел Нувель; во вторник днем пойдем
к В. Иванову, где будет только Сомов, чтобы во время се-
ансов я читал свои вещи. На Hafiz-Schenke нредпо-
ла(гают) пригл^асить) Ив(ановы) Нув(еля). Сомо-
ва, Городецкого, меня и Бердяева. Надеются на мою по-
мощь и советы. Должны ли бьпь Schenken сознательны-
ми?» 18 апреля Сомов. Нувель и Кузмин были у Ивано-
вых: 24-го Кузмин узнает от Нувеля, что «Hafiz-Schenke
предполагается в cy66oiy. гостей 8 чел овек). но, к со-
жалению. с дамами и без Schenken»13.
Во время «среды» в ночь с 25 на 26 апреля создание
«Гафиза» было решено, по всей видимости, окончательно.
Во всяком случае, только при описании э того вечера Зино-
вьева-Анпибал сообщила о вечерях Гафиза как о вполне
реальном предприятии в письме к М. М. Замятнипой:
«Поставил Вячеслав вопрос, к какой красоте мы идем:
к красоте ли трагизма больших чувств и катастроф, или
к холодной мудрости и изящному эпикуреизму. Эю то.
170
чго все это время занимает меня как проблема душевная
п художественная. Много виноваты в столь острой ее по-
становке во мне—Сомов, Нувель и их друг, поразитель-
ный александриец, поэт и романист Кузьмин 14—явление
совсем необыкповенно<^е^, с тихим ядом изысканных
недосказанное гей, приготовляющий повое будущее жиз-
ни. искусству и всей эротической психике человечества.
Ест ь у нас заговор, о котором никому не говори: устроить
персидский. Гафисский (так! — II. Б.) кабачок: очень ин-
тимный, очень смелый, в костюмах, на коврах, философ-
ский. художественный и эротический. На будущей неделе
будет первый опыт. Пригласили мы, основатели, г. е.
Вяч еслав), Сомов, я и Нувель, еще Кузмина, Городец-
кого и. увы, Бердяевых (боюсь, что эти не подходят, пото-
му что в них нет ни тишины, ни истинного эстетизма)» 15.
Датировка подтверждается и записью Кузмина в дневни-
ке от 26 апреля: «Вяч. Иванович говорил очень инте-
ресно и верно об эпохах органических и критических, тра-
гизме и jardin d’Epicure, мне было неловко, чго он вдруг
заметил: «Вот прямо против меня талантливый поэт, ав-
тор ..Алекс(андрийскпх) песет/’, сам Александриец
в душе». Говорил Аничков, ожесточенно, глупо и смеш-
но. ругал почти в глаза все общество, которое гомериче-
ски хохотало и хлопало в ладоши, говорил, что эсте-
тизм— мещанство, громил неотомщенную неверность
жен. разврат, который конец всего, только не его речи.
Пошли на крышу, рассветало, чудный вид, будто Вави-
лон. Городецкий читал стихи ..Монастырская весна”—
очаровательно, другие мне несколько меньше поправи-
лись. Внизу, продолжив несколько прения, читали опять
стихи, и я прочитал „Солнце и ..Кружитесь”. ..Сомов ’—
Ивапов/а^ превосходен. Я слышал, как Сомов говорил
какой-ю даме, что нужно жить так, будто завтра нам
предстоит смерть, будто из моего романа, т. е. вообще
мысль, за которую я всецело стою. Возвращался при ро-
зовых редких облаках на бледно-голубом, будто вы-
цветший фарфор, небе. Hafiz-Schenken м^ожет^ б ыгь
во вторник».
Первое собрание состоялось 2 мая 1906 г.1 и наибо-
лее подробно описано в дневнике Кузмина за эго число:
«Иванов был уже одет, Сомов одевал других, он врожден-
ный костюмер. Пожалуй, всех декоративней был Бердяев
в виде Соломона. Я не ожидал [того] чувства начинания,
которое пронеслось в молчании, когда Иванов сказал:
171
..Incipit Hafiz*‘. И платье, и цветы, и сиденье на полу, и по-
лукруглое окно в глубине, и свечи снизу, все располагало
к какой-то свободе слова, жестов, чувств. Как платье, не-
привычное имя. ,,гы“ меняют отношения. Городецкого пе
было, и сначала разливал Сомов, но потом стали все
своими средствами доставать вино. И беседа, и все каза-
лось особенным, и к лучшему особенным. Я был крайне
польщен, чго Л иди я Дм итриевна меня назвала
Антиноем. Я крайне наслаждался, но печально, что не бу-
дет Schenken и что предполаг ается серия дам. По-
моему, Schenken могли бы быть несознательные и даже
наемные, с ними даже ловчее чувствовалось бы. чем.
напр(пмер), с тем же Городецким в качестве кравчего.
Мои стихи толковались как какая-нибудь cancon'a Caval-
canti. Утро было сероватое, когда мы разошлись».
Как видим, с одной стороны собрания сразу начали
напоминать ют «иротогафиз», который состоялся в мар-
те. Однако довольно скоро стало очевидным, что как те-
мы для обсуждений, так и сама обстановка, сам воздух
встреч приобретают характер гораздо более своеоб-
разный. Но. прежде чем перейти к анализу гем гафизическо-
го общения, имеет смысл попытаться восстановить его
внешнюю сторону.
Всего насколько нам известно, собрания посещали
десять человек: Иванов с женой, Бердяев с женой, Кузмин,
Сомов. Бакст, Нувель, Городецкий и С. Ауслеидер. Каж-
дый из них получал имя. под которым в дальнейшем и фи-
гурировал в этом кругу общения. Иванов именовался
Эль-Руми или Гиперион, Зиповьева-Анпибал — Диоти-
ма, Бердяев—Соломон, Кузмин—Ангиной или Ха-
рикл, Сомов,— Адалин, Нувель — Петроний, Корсар
или Renouveau, Бакст—Апеллес, Городецкий — Зэин
или Гермес, Ауслепдер — Ганимед1 . Этот круг участни-
ков изображен в стихотворении Иванова «Друзьям Га-
физа» с подзаголовком: «Вечеря вторая. 8 мая 1906 г. в
Петробагдаде. Встреча гостей»:
Ты. Антипой-Харикл. и ты, о Диотима.
И ты. утончеиник скучающего Рима —
Петроний, иль Корсар, и ты, Ассаргадон.
Иль мудрых демонов начальник —Соломон.
И ты. мой Алалин.—со мной. Птерионом.
Дервишем Эль-Руми,-— почтишь гостей поклоном!
Друзья-избранники, внемлите: пусть измена
Ничья нс омрачит священных сих трапез!
172
Храните тайну их! —Ты. Муза-Мельпомена.
Ты. кравчий Ганимед, стремительный Гермес.
И ты. кто кистию свободной и широкой
Умеешь приманить—художник быстроокий —
К обманным гроз дням пернатых.—Апеллес!18
Приведем также до сих пор не публиковавшееся сти-
хотворение М. А. Кузмина, обращенное к кругу гафизи-
гов и рисующее обстановку и характер их собраний:
Нежной гирляндою надпись гласит у карниза:
«Здесь кабачок мудреца и поэта Гафиза».
Мы стояли,
Молча ждали
Пред плющом обвитой дверью.
Мы ведь знали:
Двери звали
К гайномудрому безделью.
Тем бездельем
Мы с весельем
Шум толпы с себя свергали.
С новым зельем
11овосельем
Каждый раз зарю встречали.
Яркость смеха
Здесь помеха.
Тут улыбки лишь пристойны.
Нам утеха —
Привкус меха.
И движенья кравчих стройны.
В нежных пудрах
Златокудрых
Созерцаем мы с любовью,
В круге мудрых.
Любомудры*
Чаши вин нс пахнут кровью.
Мы—как пчелы.
Вьемся в долы,
Сладость роз там собираем.
Г оры — голы.
Ульи — полы.
Мы туда свой мед слагаем.
Двери звали
(Мы ведь знали)
К тайпомудрому безделью,
И стояли.
Молча ждали
Пред плющом обвитой лверью.
11сжной гирляндою надпись гласит у карниза:
«Здесь кабачок мудреца и поэта Гафиза» ,s.
173
Третья встреча гафизитов была почтена стихотворе-
нием Вяч. Иванова, опубликованным как вторая часть
диптиха «Палатка Гафиза», а первоначально называв-
шимся: «Друзьям Гафиза. Вечеря третья. 22 мая 1906» 20
(черновые варианты заглавия «Дифирамб» и «Жалоба Ги-
псриона»).
Сам стиль собраний отчаст и запечатлен в отрывке из
письма Зиновьевой-Аннибал к Замятиной (сохранился
от дельный лист, мест о кот орого в переписке пе поддается
точному определению. Впрочем, не лишено вероятности,
что он относится к письму от 16 мая): «О себе стало так
трудно писать. Не то чтобы обет молчания о наших ,,тай-
ных‘ь собраниях был так ненарушим перед тобою, кото-
рая, так сказать, вся слилась с нашею жизнью, но эго то,
о чем писать вообще трудно, о чем всякое слово есть ложь.
Мы чего-то ищем ощупью. Как передать словами же-
сты ступающих в темноте с осторожно, хотя и жадно про-
тянутыми руками?.. Я могу сказать только, что нас, ко-
ренных и истинных'. Мы оба, Сомов, Нувель, Кузмин.
Бакс г, затем вт орого слоя Городецкий и Бердяев (была
один раз его жена, но мы ее открытой баллотировкой изг-
нали). Ищем (перазб.) женщин, и никто не может най-
ти, потому чт о нет еще женщин свободных, женщин-гетер
в новом—древнем смысле. Мы имеем за вдохновение
персидский Гафиз, где мудрость, поэзия, и любовь, и пол
смешивался, и Кравчий — прекрасный юноша, как жен-
щина. вдохновлял поэта и пламенил сердца. Наш крав-
чий, красивый юноша, окончивший только гимназию,
поэт (и С(оциал-) Д(емократ)!), жаждет мудрости, и
прелестно, нежно чувствен и целомудрен. Мы одеваем
костюмы, некоторые себе сшили дивные, совершенно пре-
ображаемся, устилаем коврами комнату Вячеслава, ста-
вим на пол подст илочки с вином, сластями и сыром, и так
возлежим в беседе и... поцелуях, называя друг друга име-
нами, нами каждым для каждого приду (манными '?» 21.
К июню 1906 г. относятся размышления Иванова
о деятельности гафизитов. записанные в дневнике. Среди
них хочет ся отметить следующее: «Гафиз должен сделат ь-
ся вполне искусством. Каждая вечеря должна заранее
обдумываться и протекат ь по сообща выработанной про-
грамме. Свободное общение друзей периодически проры-
ва гься исполнением очередных нумеров этой программы,
обращающих внимание всех к общине в целом. Этими ну-
мерами будут стихи, песни, музыка, ганец, сказки и про-
174
донесение изречении, moi утих служить и тезисами для
прений: а также некоторые коллективные действия, изо-
бретение которых будет составлять также обязанность
устроителя вечера...» 22. К лету 1906 г. относится также
ряд творческих и издательских замыслов вокруг «Гафи-
за». о которых Иванов пишет в письмах-дневниках к жене:
«У Кузмина сейчас же. началась целая онера —
„Севильский Цирюльник*', т.е. разыгрывание партитуры
с пением. Завидно было любоваться на такое мастерское
обладание роялью и ритмом. Целый мир de la gaile d'an-
tan непринужденно развертывался в быстрейших темпах
и с великолепным brio—-Сомов сидел и радовался, но не
пел. (...) Стал я уверять Нувеля, что задача его жизни —
воскресить эту gaite d'antan в большой онере, по все же
повой и разнообразной, напр(имер, в опере „Север-
ный Гафиз"»23. И в другом письме: «Решили вместе (с
С. М. Городецким—II. Б.) писать роман (хотя сначала он
испугался, что будет мною порабощен) „Северный Га-
физ“; причем он желает изображать судьбы старшего ге-
роя, а мне даст младшего,—и никак не наоборот. Доказы-
вал мне, что вышел из меня,— и хотя эго неверно. п(ото-
му) ч(то раньше вовсе пе читал меня, все же держится
этого взгляда в связи (с) литературной стор(оной
эволюции. Так мы и пришли к согласию, что нить дей-
ствительно такова: Копевской. я, он. (...) Зэйп разде-
ляет мое мнение, что молодой герой романа (т.е. он сам)
должен быть звероподобен, бессердечен, пожалуй, в смы-
сле характерной для нов'ого поколения безжалостности
и легкости в отношении к жизни. «Быть в природе» —
называет он это. А старый герой романа (Эль-Руми), по
его мнению, таков: он как Данте—с двумя ликами, один
обращен вперед, к возрождению; его характеризует „хо-
роший авантюризм". Йз младшего героя старший хочет
сделать художественное) произведение, отчасти по
своему замыслу» (20 июля 1906 г.). Особенно напряжен-
ный характер принимает деятельность кружка летом
1906 г., когда Зиновьева-Аннибал уезжает из Петербурга
в Швейцарию к детям, а в это время в жизни Иванове! раз-
ворачиваются события, составившие бытовую подоснову
сборника «Эрос»24.
Вернувшись в Петербург, Зиповьева-Аннибал изве-
щает Замятнину: «В эти 5 дней рухнули две судьбы и во-
скресли две новых. (...) Два раза сидели ночь Гафиси-
гы: Сом(ов), Ну в ель), Кузм(ип). Они трогагель-
175
по и тепло любят меня»25. И через день: «Ничего не-
известно и какой-то вихрь. Все висит в воздухе, кроме на-
шей любви с Вячеславом ) и нашего тройственного со-
юза, по весь союз в воздухе, а вокруг руша гея судьбы» 26.
О деятельности кружка осенью 1906 и в первой поло-
вине 1907 г. нам известно немногое, однако несомненно,
ч го в какой-то степени он продолжал существовать. Наи-
более прямое свидетельство находи тся в недатированном
письме Зиновьевой-Анпибал к Нувелю: «Дорогой Петро-
нин! Итак, с сердечною радостью жду тебя и друзей на-
ших па радостное возрождение великого Гафиза. Готов-
лю яства и пития—соки красного и золотого винограда.
Вы же, друзья, памятуя обычай, несите сладкого яда один
кувшин. Мною извещен Ассаргадоп-царь. Твоя верная
Диотима»27. Так как в этом письме говорится о «возро-
ждении» Гафиза, то можно предположить, что готовив-
шаяся вст реча относилась либо к осени 1906 г„ после лет-
него перерыва, либо к какому-то новому собранию после
паузы, что могло быть в конце 1906 либо в начале 1907 г.
Приведем также записи из дневника Кузмина, позво-
ляющие до известной степени восстановить хронологиче-
скую канву «Гафиза» в это время. 9 октября: «Устроили
в комнате Диотимы род Гафиза, поставив в виде саркофа-
га урну посредине. Вяч. Ив(апович) и Городецкий чита-
ли из общей кпиги Еро<; и Аитэрос что-то не очень благо-
получное; Иванов что-то прямо подозревает между мною
п Сомовым...». I ноября: «Сережа (Ауслсндер—Н.Б.) на
суд Гафиспгов не пошел. К Ивановым пришел Юраша
(Ю. Н. Верховский—Н.Б.), которого насилу удалось
спровадить. (...) Сначала судили Сережу и Renouveau;
к первому отнеслись довольно строго и по заслугам, раз
он сам нс дорожит, не стремится и не проникся до того,
чго мог не пойти просто потому, чго боялся скуки и гнева
Диотимы. Второй вывернулся. Были в костюмах, но дива-
ны слишком далеки. Предложили новых: Гофмана, Са-
башникову и Судсйкина». В середине ноября «Гафпз»
переживает некий кризис, когда исчерпывают себя отно-
шения Иванова с Городецким и постепенно завязывается
роман с М. В. Сабашниковой. Относящаяся, очевидно,
к этому времени сумбурная и страстная записка Зиновье-
вой- Аннибал к Иванову помечена: «5 ’/2 утра па Четверг.
Ноябрь. Ночь Гафиза благословенного»28. II ноября
в дневнике Кузмина появляется запись: «Гафиз будет, по
если уйдет Городецкий, исключат Сережу, не примут Су-
176
дейкина и Гофмана, это будет какая-то богадельня, а не
Гафиз. (...) Строили планы будущих вещей, будущих
приключений, manuel amoureux. апокрифического днев-
ника: было будто конец прошлой зимы».
Этим же числом помечено письмо Зиновъевой-
Ашгабал к Замятнипой, где сообщается: «„Эрос*4 выйдет
дней через 10 или 15. „Уроды4' тоже. Затем „Ярь“ и „Тра-
гический зверинец4*. Дивная у меня есть подруга: Сабаш-
никова, художница, талантливая портретистка (на вы-
ставке в Париже). Она жена Волошина: странное, поэтиче-
ское. таинственное существо, пленительной наружности.
Она пришла писать мой портрет и тоже в красном и оран-
жевом. Долго шли борьбы великодушия между моими
двумя портретистами. Состоялся мой женский Фиас поч-
ги случайно, вернее, стихийно, сам собой. Тебя жду в нем
участвовать. Гафиз как-то замирает. Он перешел слиш-
ком в жизнь. Сергей Городецкий буквально в каких-то
внутренних вихрях бежал на несколько дней в Лесной.
Страшно за него несказано»29. Угасание «Гафиза», как
следует из этого письма, вызвало к жизни новый, специ-
фически женский кружок, идея кот орого возникла у Зипо-
вьевой-Аннибал еще летом. Об этом кружке вспоминала
Н. Г. Чулкова: «Вяч. Иванов называл свои собрания Sym-
posion по примеру и в подражание „Пира44 Платона.
Устраивались еще и другие собрания, более интимных
и более близких друзей,— на них не приглашались женщи-
ны. В противовес этим собраниям Лидия Дмитриевна со-
бирала но вторникам своих друзей-женщин и назвала эти
собрания Фиас. На этих вечерах, помню я, бывала Марга-
рита Васильевна Сабашникова, художник и поэт, которая
потом написала прекрасный портрет Лидии Дмитриевны,
уже посмертный; жена А. Блока—Любовь Дмитриевна
Блок, рожденная Менделеева, дочь знаменитого химика.
Всем давались имена исторических или мифологических
героинь древности. Сабашникова названа была „Прима-
вера44, Лидия Дмитриевна носила имя „Диотима4*. Лю-
бовь Дм. Блок—„Беатриче4*. У меня тоже было какое-то
имя, но я сейчас не могу его вспомнить. Эти собрания
происходили недолго, как будто три или четыре раза, по-
том Лплия Дм(игриевна) заболела»30.
Возвращаясь к дневнику Кузмина, приведем из него
еще ряд записей о гафизических или квазигафизических
встречах, планах и т. п.
15 ноября: «У Ивановых был Леман и Гофмап, предпо-
177
лагаемый быть введенным в Гафиз. Мы с Сережей прошли в
комнату Городецкого ждать, покуда не удалят Лемана и
пришедших Чулкову и Верховского (опять несчастный
Юраша!), мы были уже одеты наполовину. Бердяев прислал
письмо с почти отказом. Сначала Вяч. Ив(анович)
взволнованно хотел обсуждать письмо Бердяева, париж-
ские сплетни и т.д.. все было неприятно, запальчиво и
нервно. Сережа стоял, прижавшись к стене, в черном бар-
хате, белой рубашке и жемчужном поясе, как лицемерный
кающийся; мне правился его мягкий, несколько приторный
голос, говорящий будто искренние уверения, его ка-
кое-то чувствуемое предательство, он был будто моло-
дой итальянский отравитель XV века. Городецкий хули-
ганил, Диотима плакала, говорила, что опа несчастна, я ее
утешал и гладил по волосам, обнимая». 11 января 1907:
«Пришел Троцкий (...) Л(идия) Дм(итриевна) его
предложила в Гафиз». 14 февраля: «Пошли к Ивановым,
народу была куча, читали о поле Волошин, Бердяев, Ива-
нов; какой-i о кадет из Одессы говорил долго и непонятно.
Городецкий устраивал в других залах какую-то со-
бачью свадьбу. Потом чи тали стихи, я, Ремизова, Сапу-
нов, Сабашникова и Иванов, удалясь в комнату Л(и-
дии) Дм(итриевны), снова устроенную по-гафизски,
отдыхали, я играл на флейте, потом пел, а Сабашникова
танцевала».
Явную аллюзию на идеи гафизитсгва находим в пись-
ме Иванова к Брюсову от 26 февраля 1907 г.: «Лите-
ратурное собы тие дпя—„Снежная маска“ А. Блока, ко-
торая уже набирается в „Орах“ (...) Блок раскрывается
здесь впервые вполне и притом по-новому, как поэт
истинно дионисийских и демонических, глубоко оккуль т-
ных переживаний. Звук, ритмика и ассонансы пленитель-
ны. Упоительное, хмелевое движение. Хмель метели, нега
Гафиза в снежном кружении, сладострастие вихревой
влюбленной гибели»31. 3 июня Нувель сообщает Кузми-
ну: «Вяч еслав) Ив(анович) бодр и весел. Прочел
мне стихотворения, посвященные Вам и мне. Ваше „Анах-
ронизм1*, мое „Петроний**» (оба стихотворения вошли
в книгу Иванова «Сот ardens», и в них явственна гафизиче-
ская символика). 24 июля Зиповьева-Аннибал пишет Ну-
велю письмо, в котором эта символика так же активна,
как и в ответе Нувеля32. Наконец, последнее известие об-
наруживается в письме Нувеля Кузмину от Т1 августа
1907 г.: «А вот Гафиза уже больше не будет. Это наверно.
178
Но нс яви гея ли что-нибудь „па смену”. Это было бы лю-
бопытно».
Но описание внешней истории кружка дает еще весь-
ма немногое для определения того значения, которое он
имел в жизни целого ряда выдающихся русских художни-
ков начала XX в. Поэтому хотелось бы обратиться к ана-
лизу круга идей, которые занимали «гафизитов» и обсу-
ждались па их собраниях, насколько этот круг можно вос-
становить. Но сперва необходимо сказать несколько слов
о генезисе образной системы, определявшей характер ху-
дожественных и жизненных текстов «гафизитства».
Одно из недавних исследований о поэзии Гафиза от-
крывается таким заявлением автора: «Я полагаю, что для
дискуссии о структуре стихов Гафиза плодотворно при-
нять идею об аналогиях между стилистическими нововве-
дениями Гафиза и нововведениями „модернистского дви-
жения” в Европе, которому уже исполнилось сто лет»33.
В чем можно усмотреть эту аналогию применительно
к творчеству русских символистов? Мы полагаем, что она
заключена в той амбивалентности поэтической структу-
ры. которая удачно определена одним из французских ав-
торов. писавшим так: «Велико различие между самым
чистым мистицизмом с его символами, основанными на
трансцендентальном решении проблемы бытия, который
видят в нем (Гафизе — Н.Б.) одни, и циническим эпику-
реизмом, сильно окрашенным в пессимистические тона,
который воспринимают в его стихах буквально. Гафиз —
поэт чувственной Любви, Женщины. Вина. Природы, без-
верия? или поэт божественной Любви, созерцательных на-
слаждений, самоотречения, божественной веры?»34. Или
как формулирует это современная русская исследователь-
ница: «Совершенство поэтической мысли, смелость, сво-
бода. ироничность и проникновенная искреппость удиви-
тельным образом сочетаются с каким-то таинственным
свечением каждого слова, его многомерностью, волную-
щим единством формы и сути. Неудивительно, что в гла-
зах читателей Хафиза, и прежде всего суфиев, гениальное
владение словом было не чем иным, как божественным
даром, знаком прикосновенности поэта к миру тайн, а сам
°н—орудием мира тайн, его языком»35.
Нетрудно увидеть, что подобные характеристики
отиля поэзии Гафиза, ее семан тической природы отчетли-
во сополагаются с кругом поэтических предпочтений
Ьяч. Иванова и иных поэтов-символистов для которых
179
принцип «а realibus ad realiora» становится во многом
определяющим для понимания и осмысления законов
символизма. Как справедливо писала 3. Г. Минц, «пан-
теистические поиски „соответственности" „natura natu-
rans" и „natura naturala" воплотились в семантической
структуре символа: называя явление земного, „посю-
стороннего" мира, символ одновременно „знаменует"
и все то, что „соответствует" ему в „иных мирах", а так как
„миры" бесконечны, то и значения символа для символи-
ста безграничны»36.
Можно предположить, практически не рискуя оши-
биться, что имеппо этот принцип «соответствии» был причи-
ной интереса обрисованного круга художников к творче-
ству Гафиза. Собственные искания подкреплялись опы-
том великого поэта. Не лишним также, очевидно, будет
напомнить: Гафиза переводил Вл. Соловьев, что не мог-
ло не привлечь внимания Вяч. Иванова.
Однако названные причины учитывают лишь часть
обстоятельств, оставляя в стороне дру1 ие, не менее, если
не более важные. Позволим себе обратить внимание чита-
телей на один текст, указанный в письме 3. Н. Гиппиус
к В. Я. Брюсову из Парижа от 15 ноября 1906 г.: «Письме-
цо ваше из С(апкт-)>П(етер)б(урга) получила, но
обещанных „петербургских впечатлений" нет. А я жду
с нетерпением, потому что уж от кого же, как не от вас, бу-
дет нескучно услышать о новом „тайном" обществе Вяче-
слава Иванова, о котором мне уши прожужжали его (об-
щества, а пе Вячеслава) члены, попадавшие в Париж?
Правда, они говорят-говорят—и вдруг остановятся: „се-
крет". Далее уж им позволено указывать па „Записки Га-
нимеда" (см. „Весы"). Но так как забыть об этом обще-
стве они мне все-таки не дают, и так как мы с вами одина-
ково презираем „секрет" (зная „тайны")—то я думала,
что вы меня как раз этими секретами позабавите. Насколь-
ко праведнее мне читать ваше письмо, чем „Записки Га-
нимеда"! „Что бы ты пи познавал — познавай всегда пос-
редством прекрасного",—сказал кто-то, и я ему верю.
Предполагать же, что вы остались чужды этому обще-
ству— я никак не могу...—Оно насчитывает много чле-
нов: кроме Mr et Mme Вячеслав Ивапов — Нувель, Бакст,
Сомов, Ауслендер и т.д.»37. Таким образом, в круг
источников сведений о кружке «гафизитов» вводится рас-
сказ С. А. Ауслепдера «Записки Ганимеда» 38.
При всем несовершенстве рассказа, который был
180
одним из первых напечатанных опытов Ауслсндера, он
содержит ряд черт, свидетельствующих о некоторых осо-
бенностях, общих для всех авторов, входивших в круг «га-
физитов». Прежде всего это относится к рассчитанной ам-
бивалентности повествования, долженствующего быть
прочитанным и как стилизованный исторический рассказ,
и как рассказ о современности. Уже самое начало «Запи-
сок Ганимеда» явно подразумевает двусмысленность: «Во
дни революции несколько друзей составили тайное обще-
ство, цели которого, несмотря на все старания, мне пе
удалось доискаться; подлинных имен этих друзей я тоже
нигде не нашел, но есть указания, что были это поэты
и художники, не бесславные в те времена». Слово «рево-
люция», оставленное без уточняющих определений, в рав-
ной мерс могло обозначать и Великую французскую рево-
люцию (что и выясняется из дальнейшего развития сюже-
та), и революцию современную, проходящую перед глаза-
ми читателей и автора.
Для читателя, посвященного в обстоятельства деятель-
ности кружка «друзей Гафиза», амбивалентность продол-
жается и далее. Так, на фоне того, что Ганимедом среди
«гафизитов» именовался сам Ауслендер, примечательно
выглядят такие фразы: «Личность этого юноши и его
роль в истории общества остаются абсолютно не выяс-
ненными. По-видимому, вкравшись в доверие друзей, он
обманул их, а потом, неизвестно чем побуждаемый, по-
ступил с ними совершенно вероломно и послужил причи-
ной их рокового конца». Примеры такого рода можно бы-
ло бы множить и далее, но, как представляется, и уже при-
веденных вполне достаточно. Следует лишь обратить
внимание, что амбивалентность рассказа является сла-
бым отражением того принципа, который был заложен
в самом механизме существования общества, когда один
и гот же жизненно-творческий текст должен был прочиты-
ваться с помощью различных кодов, непосредственно
связанных с реалиями самых разнообразных историко-
культурных эпох. Для «друзей Гафиза» это античность
в многообразии стадий ее исторического развития, а так-
же реальности и мифологии, персидская и арабская древ-
нос । ь и мифология, но в то же время совершенно явствен-
ны отсылки и к другим эпохам; именование Нувеля Кор-
саром. как можно полагать, должно вызвать в памяти
знаменитую байроновскую поэму; Гиперион и Диотима,
конечно же, генетически восходят к роману Ф. Гельдерли-
18!
на «Гиперион» и его идеям (естественно, с учетом плато-
новского «Пира»); безусловно, важнейшую роль в форми-
ровании всею замысла «гафпзи гства» играло воспомина-
ние о гетевском «Западно-восточном диване» (который,
что нелишне отметить, много позже, в 1930-е. переводил
Кузмин). Анализируя роль и место «Западно-восточного
дивана» в творчестве Гете. А. В. Михайлов совершенно
справедливо пишет: «В 1820-е годы Гете обобщает свой
историко-культурный опыт в понятии „всемирная литера-
тура"'. Едва ли оно было бы возможно без творческих уси-
лии „Дивана“. Гете пришел к убеждению, что история
и культура всего человечества едины, что культура по су-
ществу интернациональна»39. Для двух крупнейших
поэтов, принимавших участие в вечерях Гафиза,—для на-
ходившегося в расцвете творческих сил Вяч. Иванова
и для только начинавшего свое литературное развитие
М. Кузмина творчество Гете символизировало выс-
шую слепень воплощения мира в искусстве, как писал впо-
следствии Кузмин: «Но все настоящее в немецкой жиз-
ни—лишь коммептариум. Mojkci быть, к одной только
строке поэта»40.
Естественно, любой из этих историко-культурных
контактов «друзей Гафиза» заслуживает пристального
рассмотрения не только на внешнем, поверхностном
уровне, но прежде всего на уровнях глубинных, прони-
кающих в сферу основополагающих художнических ин-
тенций любого из рассматриваемых авторов. Мы же по-
зволим себе сосредоточиться лишь па одной стороне рас-
сматриваемого вопроса — на выявлении главных принци-
пов отношения героев данной работы к формировав-
шимся в их дружеском общении идеям, как бы разнооб-
разны и разнонаправленны они ни были.
Последнее из предварительных замечаний, которые
следует сейчас сделат ь, касается одного из весьма важных
для «гафизитов» принципов, который был сформулиро-
ван в свое время Гельдерлином в предисловии к «Гипе-
риону»: «Кто лишь вдыхает аромат взращенного мною
цветка, еще ci о не знает, а кто сорвет его лишь для того,
чтобы чему-то научиться, тоже его нс познает»41. Прин-
ципы «Гафиза» пронизывали (в тот момент, когда они
действовали, что. естественно, бывало далеко не всегда,
далеко не во всякий отдельно взятый момент жизни «га-
физитов») все стороны жизни, от самых главных — до
мельчайших, кажущихся нам абсолютно неважными.
182
Известно, какое значение имело для формирования
мировоззрения М.А. Кузмина его дружеское общение
с Г. В. Чичериным. И вот в одном из сравнительно ранних
писем Чичерина к Куз.мииу мы читаем: «...я прочитал твое
письмо от 18-го Июля и еще более убедился, как близки
наши настроения, хотя некоторые мои опенки тебя и шо-
кируют. И в тебе господствует неутолимая жажда „голу-
бого цветка”, как во мне—„художественного ощуще-
ния”, различие не в словах ли только? Мы ищем того же,
но не всегда в одном и том же—в этом вся разница. Тебя
шокирует, что я ищу того же и в низменных предметах.
Тебя шокирует, что я с цинической 1/2 улыбкою говорю
о прекраснейших душевных движениях, а меня устрашает
превращение романтизма в догматику,—т(о) е(сть)
во мне, а не в тебе»42. Стремление уловить не только воз-
вышенный ореол чувства или предмета, но и ноня1ь его
во всех проявлениях, могущих показаться недостойными
внимания, мелкими, грубыми и пр., притом понять не
в застывшем состоянии, а в процессе живого произраста-
ния, становления и изменения.— вот что необходимо
иметь в виду, говоря о круге «гафизитов» и их идеях. Без
ощущения живого развертывания мысли во всем богат-
стве ее проявлений, оз безусловно прекрасных до «низ-
ких», а то и шокирующих восприятие современного чита-
теля, не удастся посты путь всех сложностей и своеобразия
жизни этого небольшого кружка, возникшего едва ли не
в самом центре устремлений русского символизма середи-
ны 900-х годов.
Обращаясь непосредственно к кругу идей «гафизи-
гов», следует иметь в виду, что внутри этого общества,
сколь бы оно пи было мало, существовали значительные
расхождения между его членами, и природа «Гафиза» мо-
жет быть понята только при уловлении как черт сходства,
так и черт отличия между' ними. Так, Иванов записывает
в дневнике: «Я устремляюсь к вам, о Гафизиты. Сердце
и уста, очи и уши мои к вам устремились. И вот среди вас
стою одинокий. Так, одиночество мое одно со мною среди
вас»43. Эти строки находят своеобразный ответ в стихот-
ворении Кузмина «Друзьям Гафиза»:
Нас семеро, нас пятеро, нас четверо, нас трое.
Пока ты нс один, I афиз еще живет.
И если есть любовь, в одной улыбке двое.
Другой уж у дверей, др\ч ой уже идет.
183
Пусть демон не мутит, печалью хитрость строя,
Сомненьем, что всему настанет свой черед.
Пусть семеро, пусть пятеро, пусть четверо, пусть трое.
Пока ты не один. Гафиз еще живет4'1.
Эти стихи — одновременно и декларация принципов
кружка, значение которого определяется не количеством
участников, а гой атмосферой, которая создается в его
кругу, по в то же время и свидетельство невозможности
одиночества среди «гафизитов»45. Позиция Иванова
в этом смысле явственно выходит за рамки преобладаю-
щего настроения членов кружка и встречает их сопротивле-
ние, если не открытую враждебность: «Вчера я проповедо-
вал Гафизитам „мистический энергетизм*4. Они сердятся
на „моралиста** и думают, что это одно из моих девяти
противоречий. (.,В чем мудрость Муз?“—спросили меня.
Я сказал: „В том, что их девять: поэзия—девять противо-
речий44). Между тем. это—мое настоящее и верное. (...)
Антиноя я бы любил, если б чувствовал его живым. Ио
разве он не мертв? и нс хоронит своих мертвецов,—свои
„миги44? Ужели кончилась lune de miel эротико-
эстетического „приятия** и его, и других Гафизитов? По
Гафизу, это — „творчество44. Esperons»46. И далее следует
запись приблизительно о том же: «Очаровательный Пе-
гроний объясняет себе мое настроение по отношению
к Гафизу так: Гафиз отвлекает меня от моего „богоборче-
ства44, от „прометеизма44. Ему хотелось увериться, что
я еще „жив*4. Или же ничего не осталось во мне для „жиз-
ни4*, при моей поглощенности мистикой, „идеологией44,
наконец, поэтическою фантазией?»4 . В кругу «гафизи-
тов» настроенность Иванова воспринималась как его
решительная отделенность от всех прочих членов: «Ива-
нов очень мил, как всегда. Думаю, однако, что он скоро
отойдет от нас, удаляясь все более в почтенный, но не жи-
вой академизм»48.
Идея Гафиза в обществе как бы распалась па две
ипостаси. С одной стороны—это сформулированное
Ивановым:
...ханжа, имам слепой.
Нс знает мудрости под розовой улыбкой.
Ни гайн горжестенных под поступит зыбкой.
Шатаемой хмельком...49
184
Для Иванова Гафиз был прежде всего представите-
лем «сладостного завета», где переплелись мудрость с по-
нимающей и прощающей улыбкой, торжественные тайны
со слегка хмельной поступью. Но во всем этом главен-
ствует все же та сторона творчества, которая дает поэту
право назвать Гафиза мистагогом:
И. влюбленный, упоенный, сам нашептывает* верным.
Негу мудрых — мудрость неги — в слове важном и размерном
Шмель Шираза, князь экстаза, мистаго! и apyi—Гафиз50.
Другую ипостась «гафизитства» мы прочитываем
в описаниях встреч и бесед. В письме Иванова к жене от
I августа 1906 г. находится такое описание круга тем для
обсуждения среди «гафизитов»: «Вечером был у меня ми-
лый симпосион. Горел канделябр и нравился мертвенною
сумрачностью света. (...) Раздался после 11 ч(асов
звонок — но то был Бакст. Renouveau наблюдал меня, не
сводя почти глаз, говорил, что „мною любуетсяста-
рался выводить меня на свежую воду и обогащать свой
dossier обо мне,—но я был для него «enigmatique», и чуть
ли он не завидовал блеску моих внешних успехов у „юно-
шей'4, в виде портретов, стихов (стихи Зэйна я не читал),
писем от Гюнтера, Городецкого, Антиноя и Кравчего, ко-
торый, по уверению Сомова, в меня „влюблен'4. Разбира-
ли молодых друзей, и мне странно было и жутко прислу-
шиваться к мнениям о Городецком. Ганимед, по их суду,
очень умен, даровит и физически непривлекателен; душа
у пего глубже и богаче, чем у Городецкого. Последний —
легкий фавн, телом Аполлон (!), красив, и внутренне или
неинтересен, или—слово Сомова—непонятен, может
быть, нам, п(отому) ч(то) представляет новую, дру-
гую душу. Все решили, что Городецк(ий) далеко впере-
ди по дороге в будущее, значительно моложе, чем Сере-
жа-кравчий. Я сказал, что он мне понятен и близок душой,
п(отому) ч(го) я с ним согласеп. что Копевской, я
и он — одна литературная группа. (...) Темы были впе-
ремежку искусство, литература и эротизм. Заставили ска-
зать вчерашние стихи и очень гутировали. Этим Feinsch-
шескег’ам подавай как раз Gclegcnhcitsgedichte. Форма
Для них — все. И как хорошо дышится в этой атмосфере
чисто-эстетического. Разговор ушел далеко в область
фривольного (по мнению Renouveau, Нина вышла замуж
затем. чтобы опять испыт ат ь ост рое удовольствие адтоль-
185
тера)—до исследования половой биографии Зинаиды Гип-
пиус,— это была серьезная тема— , и—тема шутливая —
до картин изнасилования Нины Павловны, наружность
которой — о monstre de la medisance—Андрей Белый, во
время одного сеанса с Бакстом, определил как кусок сы-
рого мяса, лежащий на дворе под жгучим июльским солн-
цем. Он же. Андрей, характеризовал наружность Allegro
как круглый станционный бутерброд с яйцом, обвитым
килькой. Еще темами были: искусство Египта и греческий
архаический стиль, Гюисманс, Barbey d'Aurcvilly и Вилли,
и Анатоль Франс и т. д., и были импровизов апы очень
веселые вариации на нему Рябушинского: „Она идет, как
спет идет Она лежит, как сторожит,— обнажена и вся
дрожит41. Был снова поднят вопрос du fameux bandeaux.
Я чувствовал себя божественно поднятым над этою сфе-
рой и по тому говорил, ч то непременно нужно осуществить
проект. Отсюда приглашение вечером в четверг к Renou-
veau па предварительное совещание. Условие: лишение
зрения при посредстве bandeau. — при оставлении всех
остальных чувств. О „Гафизе" скорее думают, что он сде-
лал свое дело (1 слово неразб.). круг завершен, но воз-
можности есть и, м ожег) б(ыть), восстановление
желательно».
Поясним несколько реалий этого письма. Нина Пав-
ловна Анненкова-Бернар (1859 или 1864—1933)—актриса
и писа тельница. Вечер по поводу сс свадьбы с С. А. Бори-
совым описан Ивановым в письме к жене о т 29 и 31 июля
1906 г., к этому вечеру нм было написано стихотворение-
напутствие, вошедшее в книгу «Сот ardens»51. Николай
Павлович Рябушипский (1876—1951) — миллионер, изда-
теле журнала «Золотое руно», вообразивший себя писате-
лем и художником. 27 июля Иванов писал жене: «Курьез.
Рябу шинский^ сказал, что пишет стихи! И сказал одно сти-
хотв орение)>, которое так поразительно, что я запом-
штл его наизусть. Вот оно Кажется, что страницы „Руна44
им украсятся. Если дело пойдет так. придется воздержи-
ваться от сотрудничества. Но нужно ждать фактов.
Опа идет, как снег идет,
Когда весною тает лед.
Опа пвстст. как пруд цветет.
Когда трава со дна встает...
Она лежит, как сторожит.—
Обнажена — и вся дрожит».
186
Над этими стихами все „гафизиты" долго издева-
юсь. О ..проекте“ мы скажем несколько далее.
Темы, становившиеся предметом разговора на собра-
ниях, своеобразны и выражают ту позицию, которая была
характерна прежде всего для Кузмина, Нувеля и Сомова,
г. е. для тех. о ком Зиновьева-Аннибал писала мужу 4 ав-
густа: «Дудик, мне было бы до дна костей больно, если бы
они. эти старые эстеты, уже не понимающие Городецко-
го, уже отучившиеся учиться, и жадные и завистливые
(Сомов, Нувель. Бакст, Кузмин), если они смогут тебе
дать новое и (настолько?) яркое и сладкое,— что оно
стоит новой жизни нашего истинного брака. Новое я при-
му, но не от них. Если от них, то не приму. Уйду сама
искать иного блаженстве! и иных ядов. (...) Поскольку
я принимаю своим вечным утром Сережу Городецкого,
постольку жалостливо прохожу мимо Вальтера Нувеля
и... Кости Сомова. Они были мне привратниками, щелк-
нули ключом, и я толкнула дверь и увидела новые дали,
по те, повернувшие заветный ключ,—остались там, у вхо-
да... я же прошла и свободна под новыми небесами, свои-
ми, не их»52.
Время от времени полемика внутри «Гафиза» при-
обретала масштабы. явно выходящие за рамки только ли-
тературных споров, становясь одним из существенных
для Ивапова и его оппонентов аспектов мироосмысления.
В недатированном письме, написанном, очевидно, около
5 июня. Зиновьева-Аннибал сообщала Замятииной: «При-
шли Гафиситы: Сомов (из Мартышкино), Нувель, Бакст,
Кузмин. Хотела было пе вставать, ибо дошла действитель-
но после этой (1 слово неразб.) до полного истоще-
ния и безобразного вида, но стыдно стало так неласково
отнестись, да и нс спалось, было жалко не участвовать
в близкой, милой беседе. Оделась и пришла. Сомов мне
привез букетик васильков. Сидели часов до трех в hall, пи-
ли вино, самовара я не ставила. И больше все спорили.
Идет огромный спор «за души» между Вяч(еслд)вом
и Кузминым. Вячеслав требует энергетики, воления пре-
образовательного, excelsior, zum hochsten Dasein, а Куз-
мин покорствует Смерти, Страсти и своим желаниям
и своей роковой минуте, ибо он глубокий фаталист. Я его
определяю как ангела-хранителя Майи — покрова цветно-
го мира, как единственно данного, любящего «эти хруп-
187
кие вещи» просто за хрупкость их. И что же было бы с жи-
знью, если никто не любил бы ее покорною благослов-
ляющею любовью, готовой пассивною волею и на лю-
бовь, и на смерть? Но Вячеслав его определяет как „гор-
ницу прибранную**, в которую „поселился Сатана'*, как
одержимого и сам себе неведомо творящего дело Духа
Тьмы и Смерчи. Не знаю, кто прав, но мне скучно всё, что
около этого самого Сатаны, ибо я этого не понимаю.
А если наш Ангиной гаков, то тем хуже для него. Мне же
почти все равно»53. Любопытна запись Кузмина о дне
6 июня, которая и дает возможность приблизительно
идентифицировать две встречи и тем самым датировать
письмо Зиновьевой-Апнибал. Напряжение идейного про-
тивостояния, которое почувствовала Зпновьева-Ашшбал.
здесь обращено на тему гораздо более частную: «К обеду
пришли Сомов и Бакст, йогом все поехали к Ивановым.
Дорогой я с Сомовым несколько меланхолически изредка
говорили. У Ивановых долг о нс отворяли на наши звонки
и стук, наконец В. И. показался раздет ым. Они уже спали!
Мы хотели тотчас уходить, но он задержал, чи тал „Корм-
чие звезды14. йогом вышла и Днотима. опять было вино,
споры о Дон Кихотах и Дон Жуанах; огромный об Уайль-
де. В. И. ставит этого сноба, лицемера, плохого писателя
и малодушнейшего человека, запачкавшего то, за что был
судим, рядом с Христом—это прямо ужасно».
Как видим, для той части «гафизитов». где домини-
ровали Сомов, Нувель и Кузмин. в восприятии Гафиза
преобладала «жизнь», воспринимаемая как отрицание
«промегеизма», «богоборчест ва», причастност и к «мисти-
ческому энергетизму». Для истолкования их позиции ва-
жно рассмотрение переписки Нувеля и Кузмина. Несмо-
тря на внешнюю дружественность и согласность корре-
спондентов, особенно на первых порах, в пей определенно
проглядывает принципиально различное отношение к ми-
ру. Нувель постоянно делится своими впечатлениями от
литературной жизни, рассказывает Кузмину о настрое-
ниях в литературной среде, оценивает новые произведе-
ния. Кузмин же предпочитает говорить лишь о тех сторо-
нах литературной жизни, которые непосредственно ка-
саются его. старательно обходя общие вопросы литера-
турных противостояний времени. Он предпочитает рас-
спрашивать Нувеля о знакомых, об «эскападах», волно-
ваться о близких ему' самому людях, по не определять свою
литературную позицию. Думается, это не случайно.
Творчество Кузмина производило на современников
поэта впечатление чрезвычайно сложное и противоречи-
вое. Это касалось не только разных мнений о достоин-
ствах или недостатках того или иного произведения, но
и общей оценки литературной деятельности Кузмина.
Она была полярно противоположна не только у литерато-
ров различных направлений, по и у литературных деяте-
лей одного и того же круга. Связано это было прежде все-
го с вопросом, что же является главным в творчестве
поэта: беспечная легкость стихов или утонченная слож-
ность? 54.
В настоящее время как нам представляется, точный
ответ на этот вопрос литературоведением уже дан: за лег-
костью и нередкой пряностью видны глубина и слож-
ность, но они существуют неотрывно друг от друга. Эта
линия понимания поэзии Кузмина была определена еще
в рецензии Блока на «Сеги», вошедшей в статью «Письма
о поэзии».
Немаловажный для понимания этой темы вопрос об от-
ношении Блока к Кузмину—и. опосредованно, к гафизиче-
скому кружку — был обстоятельно рассмотрен в статье
Г. Шмакова «Блок и Кузмин» 5. Однако и в этой работе,
и в других работах о творчестве Кузмина не выявлены ис-
ходные точки генезиса его творчества, оно рассматрива-
ется как неизменная данность. Нам представляется, что без
анализа связей Кузмина с «обществом друзей Гафиза»
вряд ли возможно верно попять и оценить развитие его
поэзии на довольно значительном этапе творчества.
Кузмин начал писать стихи достаточно рано, однако
но большей части они представляют собою тексты для
музыки и. видимо, нс предназначались для восприятия
в отрыве от нее — известные нам исключения единичны.
Серьезная же работа Кузмина именно над стихом начи-
нается, но всей видимости, весной — летом 1906 г. (цикл
«Любовь этого лета», впоследствии ставший первым
в книге «Сети»). Именно этим временем помечена проци-
тированная выше фраза Иванова об «эрогико-
эстетическом приятии» как о наиболее важном и цельном
в восприя тии мира для самого Кузмина и других «гафизи-
тов», что прямо перекликается с принципиальным поло-
жением К. Мочульского: «Для Кузмина — единственное
обновление в любви. «Любовь всегдашняя моя вера» —
говорит он в «Сетях».—Она открывает наши глаза па кра-
189
соту Божьего мира, она делает пас простыми, как дети.
Любовь есть познание, есть прозрение»56.
Но это «эротико-эстетическое приятие» не является
и пе может являться одноплановым. Е. Б. Тагер уже обра-
тил внимание на важность статьи Кузмина «К. А. Сомов»
для характеристики творчества самого поэта 57. Но не ме-
нее важна она и для оценки общих устремлений большин-
ства художников, принадлежавших к числу «гафизитов»:
«Беспокойство, ирония, кукольная театральность мира,
комедия эро гизма, пестрота маскарадных уродцев, невер-
ный свет свечей, фейерверков и радуг—вдруг мрачные
провалы в смерть, колдовство — череп, скрытый под
тряпками и цветами, автоматичность любовных поз.
мертвенность и жуткость любезных улыбок—вот пафос
целого ряда произведений Сомова. О, как не весел этот га-
лантный Сомов! Какое ужасное зеркало подносит он
смеющемуся празднику!» 58.
Увиденная Кузминым в этой статье двуплановость
живописи Сомова, соединение в ней красочности и глу-
бинного трагизма, беспечности и ожидания смерти, на-
кладываясь на I ворчество самого Кузмина, придает осо-
бое значение направленности некоторых его (и общих для
всех «гафизитов») замыслов, формировавшихся как в ту
эпоху, так и в несколько более позднюю. Так, 10 августа
1906 г. Сомов писал Кузмину: «Недавно, сидя у Нувеля
в этом гафнзическом составе, нам пришла мысль обес-
смертить наш „Северный Гафиз” и издать для этой цели
маленькую роскошную книжечку стихов, уже написанных
El-Rumi. Вами. Кравчим. Понпеей<(?)> и Диотпмой
(...) и могущих быть написанными для будущих собра-
нии в эту зиму. Книжка эта будет названа „Северный Га-
физ“, и к ней будут приложены портреты всех Гафизитов.
воспроизведенные в красках с оригиналов, сделанных
мною и Бакстом в стиле персидских многоцве тных миниа-
тюр с некоторой идеализацией или. лучше сказать, стили-
зацией гафизических персонажей. (...)> Правда, эта
мысль очаровательна? Книжка будет, конечно, анонимной,
и только сходство портретов будет приподнимать таин-
ственный вуаль. Будет это роскошное издание в неболь-
шом количестве экземпляров, нумерованных при
этом» 50. Более подробно описывал этот проект Иванов
в письме к жене от 4 августа: «Закончилась беседа ре-
шением, сопровожденным клятвою,— продолжать Гафиз
с тем, чтобы к весне уничтожить, „сжечь" его разоблаче-
190
нием и... скандалом,— выпустив „Северный Гафиз, alma-
nach de poche", в складчину. Это должна быть маленькая,
маленькая книжечка, содержащая все стихи и прозу Гафи-
за и нор греты всех членов в красках,— в костюме и во весь
рост, а также картинку nature morte—изображение обста-
новки и утвари Гафиза. как она у пас есть (только стили-
зованно), с яствами и свечами на иолу и куполом Госуд-
арственной) Думы за окном. Все это должно быть
очень изящно и очень восточно но стилю, до такой степе-
ни. что книжка будет читаться, как восточные книги,
с конца к началу и справгт влево (или при помощи зерка-
ла). Имена участников (но не их лица!) должны быть
скрыты иод нашими гафизическими именами, причем
перед выходом в свет книжки будут пущены статьи с раз-
облачением наших знаменитостей. 300 экземпляров (с
красными ленточками) рублей ио 10 (как хочет Сомов)
или немного дешевле. Издание обойдется в 1000—1500 ру-
блей, и произведет сенсацию, и будет бессмертно. Все пор-
греты будут разбаллотированы между Сомовым и Бак-
стом (причем вольные переуступки между ними допу-
скаются). и оба будут прилежно работать. „Диотиму буду
рисовать я‘\—сказал Сомов, и когда Бакст заикнулся
о твоем покрывале из зеленого (пли голубого?) газа, а так-
же о желательности шальвар, — отверг энергично то
и другое. „Ведь у нас северный Гафиз!“ Нужно было ви-
деть энтузиазм и радость Сомова после его немного чо-
порной грусти при выработке проекта! Бакст говорит, что
давно не видал его в гаком одушевлении—и это указы-
вает. что он будет хорошо работать. Мы разошлись под
впечатлением великого замысла, который должен быть
осуществлен непременно. Конечно, это будет creation
обоих художников по преимуществу. Сборник должен от-
крываться стихами Платена в моем переводе. Все ахнут,
снобы умрут от зависти (особенное потрясение будет
в Москве), все скандализуются и закричат».
На эти замыслы Кузмин откликался 12/25 августа,
обращаясь к Нувелю: «Что Вы пишете о Сев/ерном)
Гаф^изе), меня живейше радует и интересует, только
замысел печататься справа налево мне кажется несколько
неудобным для чтения». Сам этот книжный проект нес
в себе двойственность и даже множественност ь восприя-
тия: во-первых, имитировался стык культур: русские сти-
хи должны были печататься справа палево, портреты рус-
ских поэтов предполагалось выполнить в стиле иерсид-
191
ских миниатюр и пр.; во-вторых, это была игра на ано-
нимности и одновременно известности авторов сборника;
в-третьих, это выпуск в публику (пусть даже и довольно
ограниченную) сугубо интимного дела крошечного круж-
ка, этой публике совсем неизвестного. Такое искусствен-
ное и рассчитанное внесение множественности точек зре-
ния в замысел должно быть безусловно поставлено
в связь с амбивалентностью самой «гафизической»
поэзии.
Замысел «Северного Гафиза» осуществлен не был, но,
видимо, не случайно уже сам Кузмин в 1907 г. в альманахе
«Белые ночи» предпринял аналогичную в чем-то пробу,
попытавшись описать одну и ту же жизненную ситуацию
с двух точек зрения — в прозе и в поэзии. Сам он отчетли-
во чувствовал необычность своей затеи. Посылая издате-
лю альманаха Г. Чулкову цикл стихов, параллельный ра-
нее принятой повести «Картонный домик», он писал: «До-
рогой Георгий Иванович, посылаю Вам, как обещал,
„Прерванную повесть^, но мне думается, что: 1) может
быть неудобным 2 изложения одного и того же происше-
ствия, как бы освещающие одно другое»60.
В полной мере, как известно, замысел реализован нс
был: конец повести был утерян в типографии, и в альмана-
хе она была опубликована без нескольких последних глав,
что вызвало вполне естественное недовольство поэта01,
но даже это обстоятельство Кузмин не преминул исполь-
зовать для своеобразной игры, усложняющей восприятис
этих двух произведений. В письме к В. В. Руслову от 1(14)
ноября 1907 г. он писал: «Прилагаемый конец „Картон-
ного Домика“ переписан исключительно для Вас; другого
списка, кроме черновика, нет пи у кого и не будет. Я бы
Вас просил пе дава i ь делать списки, а был ь единственным
обладателем. Это мне будет приятно»62. Вполне очевид-
но, что писалось это для того, чтобы завуалированно под-
толкнуть адресата к распространению последних глав по-
вести в списках63.
Диалогична история другого неосуществленного на-
чинания Кузмина—сборника «Пример влюбленным»,
о котором он писал владельцу издательства «Альциона»
А. М. Кожебаткииу: «Не хочешь ли ты издать скандаль-
ную книгу, маленькую, в ограниченном колич естве)
экземпляров, где было бы стих отвореиий 25 моих
и стихотворений) 15 Всеволода Князева. За последние
не бойся. Во-первых, я беспристрастно их тебе рекомен-
192
iyio. во-вторых, ты сам увидишь. Стихи вес вроде тех. что
я юбе читал последний раз. Прислать можем довольно
скоро, так в августе или часть даже раньше. Мне бы пе хо-
телось их путать с другими, а отдельно без Князева тоже
я не хочу. Называться будет „Пример влюбленным^, сти-
хи для немногих. Обложку и проч, мог бы сделать Судей-
кип. или Арапов, если у него удастся»64. И несколько поз-
же о том же замысле: «Саша, посылаю тебе рукописи, пос-
мотри. какие они прелестные, а „скандальность1" очень
невинная, и то только для Князева. Судейкин хотел бы
сделать много украшений и в красках»65. Этот замысел
опять-таки давал Кузмину возможность показать одни
и те же события с различных сторон и. соответственно,
внести решительную неоднозначность в восприятие тек-
ста. Таким образом он стремился сохранить в своем твор-
честве амбивалентность миро видения, преодолеть посте-
пенно складывающееся впечатление мелкости и игрушеч-
иости, ко торое на какое-то время определило отношение
русской критики, в том числе и вполне серьезных ее пред-
ставителей. к творчеству Кузмина.
Из сказанного вы гекаег и еще одна проблема: возмо-
жно ли считать Кузмина символистом или же он принад-
лежал к какому-либо другому направлению в русской
поэзии? В статье Г. Шмакова говорится, что «очень ва-
жным для правильного понимания своеобразия поэтиче-
ской системы и специфики „кларизма“ Кузмина является
замечание Блока о том. что Кузмин никак не связан с рус-
ским символизмом и гге является символистом по суще-
ству. (...) Блок справедливо возражал на то, что «он
(Вяч. Иванов—Г. III.) тащит за собой Кузмина. который
па наших пирах не бывал»» 6. Думается, что здесь автор
упустил из виду два обстоятельства: во-первых, в цити-
руемом письме Блока к Белому слово «наших» подчер-
кнуто. что свидетельствует об о тнесении его к самим Бло-
ку и Белому, а вовсе пе ко всему символизму. Во-вторых,
jto замечание высказано в частном письме, после слож-
ных раздумий но поводу первого номера журнала «Тру-
ты и дни» и опубликованной там весьма несимпатичной
Блоку рецензии Кузмина па ивановский «Сот ardens». По-
лемический контекст высказывания не позволяет принять
сто за абсолютную истину, даже если мы будем считать
Блока носителем такой истины.
11ротивоположпая точка зрения была высказана
В. М. Жирмунским в известной статье «Преодолевшие
193
250
символизм»: «Мы можем назвать Кузмина последним
русским символистом. Он связан с символизмом мистиче-
ским характером своих переживаний: но в стихи он не вно-
сит этих переживаний, как непобежденно! о, смутного
и трепещущего хаоса. Искусство начинается для него с то-
го мгновения, когда хаос побежден...»67. Думается, что
отнесение Кузмина (во всяком случае, на раннем этапе его
творчества: вопрос о позднейшей философской лирике
Кузмина вряд ли може! быть решен таким образом)
к символистам в общем смысле правильно, хотя необхо-
димо сказать и о том. что это не означало его безусловно-
го подчинения «заветам символизма», да и степень пре-
одоленное™ хаоса в его стихах Жирмунским несколько
преувеличена, что может объясняться гем, что в 1916 г.,
когда писалась эта статья, поэзия Кузмипа действительно
тяготела к «опрощению» и новые тенденции в пей только
начинали проступать. Мы стремились показать, что с пер-
вых своих стихов Кузмин тяготел к двойственности
поэтической структуры, где за призрачностью и масочно-
стью все время ощущались бы глубина и темнота хаоса,
непреодоленного, но как бы отодвинутого на задний
план. В критике современников это чаще всего отмеча-
лось при сопоставлении разных сторон творчества Кузми-
на, особенно его стихов и прозы 68. Как это происходило
внутри одного произведения, лучше всего продемонстри-
ровал Блок (помимо упомянутой рецензии, см. также его
отзыв о повести «Крылья»69).
Но, быть может, нс менее важной была жизненная по-
зиция поэта, которая, вполне возможно, также в значи-
тельной степени восходит к идеям «гафизического» круга.
Если обратиться к уже неоднократно упоминавшейся
переписке Кузмина и Нувеля, что нетрудно заметить, то
для Нувеля легкость отношения к жизни припиципиальна.
У Кузмина же все выглядит гораздо более серьезным, чем
у его конфидента. Например, забота о любимом человеке
принимает у него характер едва ли не болезненный, чго
чувствуется не только в письмах, но и в стихах, вошедших
в «Любовь этого лета»:
Мне не спится, дух томится
Голова моя кружится... I
Но так же свободно любовь может перейти в полней-
шее равнодушие: «Читал Кузмин однажды мне свой днев-
ник. Странный. В нем как-то совсем не было людей.
194
А если и сказано, ю как-то походя, равнодушно. О люби-
мом некогда человеке:
— Сегодня хоронили N.
Буквально три слова. И как ни в чем не бывало — о
юм. ч го Т. К. написала роман, и он не так уж плох, как
эго можно было ожидать»70. И этот жизненный принцип
в еше большей степени противопоставляет Кузмина пост-
ен м волистскому поколению поэтов, для которых не толь-
ко «надменность солипсизма» казалась «не акмсисгич-
ной» Г по и отношение к жизни как к реальности, воспри-
нимаемой в зависимост и от минутного настроения поэта,
было неприемлемо. Нс случайно этическая проблематика
ахматовской «Поэмы без героя», где в наибольшей степе-
ни высказались принципы акмеизма как «тоски по миро-
вой культуре», так тесно сплетена с обликом персонажа,
о котором Ахматова писала: «Мне не очень хочется гово-
рить об этом, но для тех, кто знает всю историю 1913 г.,—
эго не тайпа. Скажу только, что он, вероятно, родился
в рубашке, он один из тех. кому все можно. Я сейчас не бу-
ду перечислять, что было можно ему, но если бы я это сде-
лала, у современного читателя волосы бы стали ды-
бом» 72. Противопоставление двух формул: «Это я—твоя
старая совесть»—и: «Кто не знает, что совесть значит И
зачем существует она»,— подразумевает прежде всего Ав-
юра поэмы и персонажа, вобравшего в себя очень многие
черты Кузмина73. Поэтому предысторию поэмы не без
оснований можно возводить (отнюдь не настаивая на
прямом отражении, ибо Ахматова, вероятно, вообще ни-
чего не знала о существовании общества) к «Северному
Гафизу» и его идеям.
На первый взгляд «общество друзей Гафиза» пред-
ставляется малозначительным и малозаметным эпизодом
па фоне революциоппых событий 1906—1907 гг., локаль-
ной частностью чрезвычайно насыщенной петербургской
культурной жизни, не связанной с идейными исканиями
людей, к нему не принадлежащих. Нс случайно во «внеш-
ней» переписке членов кружка о нем почти не упомина-
ется, неизвестны сколько-нибудь подробные мемуары об
этом обществе. И тем не менее деятельность этого кружка
необходимо включить в число тех явлений культуры, ко-
Торые непременно должны учитываться при анализе всей
культурной жизни России начала XX в.
Одно из свидетельств этой необходимости —
°1 ряжение деятельности «Северного Гафиза» в литерату-
195
ре. Помимо уже называвшихся стихотворений Кузмина
и Вяч. Иванова, рассказа С. Ауслепдера, явные аллюзии
на события из жизни «башни» того времени (в том числе
развивавшиеся и в рамках «гафизитства») находим в ко-
медии Зиновьевой-Аннибал «Певучий осел», первое дей-
ствие которой было опубликовано в альманахе «Цветник
Ор», а второе, третье и четвертое остались ненапечатан-
ными (между прочим, музыку к комедии предполагал пи-
сать Кузмин). Наиболее явно эти аллюзии проявляются
в хоре эльфов из второго действия: «Какой печальный
оборот Вдруг приняли дела на башне»74, а также в сцепе
из третьего действия, когда появляются влюбленные «Че-
ловек с головой черной пантеры» и «Женщина с мордой
Гиэпы» и первый из них произносит: «Здесь возведу я вы-
сокое ложе. Здесь совершится наш подвш и наше падение.
Мы подвижники Великой Страсти. Идите, все демоны,
и люди, и звери.—сетью окиньте ложе страстной пытки,
чтобы, не изведенные из ада, мы так лежали: я когтями
терзая ее мясо, она клыками вгрызаясь в мои внутренно-
сти. Вог нуль наш в Дамаск!»75. Впрочем, символистам
аллюзионность была очевидна и по первом}' действию,
что ясно из письма Брюсова к 3. Н. Гиппиус от 22 мая
1907 г.76 А в начале 1907 г. Зиповьева-Апнибал осмысляла
как «предгафизическую» свою повесть «Тридца гь три уро-
да» (окончена в начале мая 1906 г.). В письме к А. Р. Мшщ-
ловой она писала: «Теперь о Тридцати Трех два слова.
Истинно тронута тем, что вы вторично трудитесь гово-
рить о них, и неутешна о пропаже первых ваших „непов-
торяемых** слов. Этот „огонь**, „искажающий, уродую-
щий** „вечность форм**,— огонь чадный. Это „ненахожде-
ние выхода слов**, „отчаяние, искание**— плоды уныния,
падения, отчаяния, как я однажды подписала под загла-
вием книги. Но все это не настоящее. Это первая книга,
которую я писала не всею собою, в которой передавала
горение и корчи своей ряби, даже пе средней глубины. Это
Кузмин, странное весна и лето, Сомов, и аЦогей-—
Городецкий (предчувствием) в девушке без имени, и бес-
помощность, безверность ряби моей, ветром смятой по-
верхности,— в бедной Вере. И все же она Вера. Умерла,
себя не познавши. Я же дальше живу и даже когда писала,
то знала за книгой не о?) чем сказала книга, но нрави-
лась мне сказать только то, что сказала. И все же, или
именно потому (ведь это, может быть, именно мое пре-
ступление дурного демонизма,—это книга, написанная
196
с какой-то злостью и намеренно не договоренная) — в
jiom чадном рассказе оказалась какая-то пророческая си-
ла» 77.
Но, может быть, еще более важпо. что среди явлений,
прямо связанных с появлением и развитием идей «гафи-
зптства», было определение и выяснение собственных ми-
ровоззренческих позиций, что едва ли не в наиболее от-
крытой форме сказалось, насколько нам это известно,
в отношениях Иванова с Н. А. Бердяевым. Для определе-
ния схождений и расхождений двух выдающихся мысли-
телей непосредственно во времена «Гафиза» прямых дан-
ных у нас нет, но в более поздних письмах Бердяева к Ива-
нову точки расхождения определены с большой силон
и отчетливостью.
В письме от 22 июня (год не означен, но по содержа-
нию оно совершенно явно относит ся к 1908 г.) Бердяев пи-
сал, единственный раз открыто упоминая свое участие
в кружке: «Я от ношусь отрицательно и враждебно к неко-
торым Вашим идеям и стремлениям, а к Вам всегда отно-
сился и отношусь с любовью. Но Вы, быть может, совсем
забыли меня, Вы, быть может, нс любите разномыслия
с Вами? Вспоминаю Гафиз, и воспоминание это мне при-
ятно, поскольку из пего выделяется чувство дружбы к вам
двум, а затем воспоминание становится смутным и про-
слеживается что-то неприятное. Я никогда пе разделял
Ваших мистических надежд, лично Ваших надежд (у дру-
гих их, по-видимому, не было) на такого рода формы об-
щения. для меня эго было обыкновенное дружеское обще-
ние с эстетикою и остроумием. Но некоторые обнаружив-
шиеся тенденции этого общения мне были неприятны
и становились в противоречие с моим сознанием. Тогда
я отошел, да и скоро все само собою распалось. Все это
давно было, очень давно по количеству внутренних для
меня событий, да и не знаю, что Вы теперь об этом думае-
те и чувствуете. Мое сознание и все мое сущест во все креп-
че и крепче срасталось с христианством, и теперь вне хри-
стианской веры для меня невозможна жизнь»78.
И в дальнейших, достаточно редких письмах Бердяев
продолжает ту же линию идейного размежевания с Ива-
новым, кот орая вполне очевидно связана с их тесным об-
Шением на «башне» и в «Гафизе». Так, в письме от 17 мар-
Г;1 (очевидно, 1909 г.) Бердяев вполне определенно прово-
дит разграничительную черту между кругом идей своих
Иванова: «Я знаю и чувствую что в Вас есть глубокая.
197
подлинная, мистическая жизнь, очень пенная, для рели-
гиозного творчества плодоносная. И все же остается во-
прос коренной, вопрос единственный: оккультное ли
истолкование xpnci панства или христианское истолкова-
ние оккультности, Христос ли подчинен оккультизму или
оккультизм подчинен Христу? Абсолютно ли отношение
к Христу, или оно подчинено чему-то иному, чуждому
моему непосредственному, мистическому чувст ву Христа,
т(о) е(сть) подчинено оккультности, возвышаю-
щейся над Христом и Христа унижающей? Наэют вопрос
почти невозможно ответить словесно, ответ может быть
дан только в религиозном и мистическом опыте. Я знаю,
что может быть христианский оккультизм, знаю также,
что лично Ваша мистика христианская. И все-таки: одни
от речется от Христ а во имя оккультною, другой отречет-
ся от оккультности во имя Христа. Отношение к Христу
может быть лишь исключительным и нетерпимым, это
любовь абсолют ная и ревнивая. Все эти вопросы я ставлю
не потому, что я такой православный1 и такой „правый"
и боюсь дерзновения. Я человек большой свободы духа,
и сама моя ..православност ь“ и ..правостъ" есть дерзнове-
ние. 11с боюсь я никакого нового творчес тва, ни дерзости
новых путей. Всего больше я жду от порождения какой-то
новой любви. Но к Христу должно быть отношение кон-
сервативное. (...) Быть может, я еще буду бороться
с Вами, буду MHoi ому противиться в Вас, но ведь настоя-
щее общение и должно быть таким»79.
И, наконец, наиболее полное и отчетливо сформулиро-
ванное осмысление своих принципиальных разногласий
с Ивановым Бердяев высказывает в письме от 30 января
1915 г. Не без оснований можно полагать, что оно было
написано под впечатлением работы Бердяева над ст ат ьей
«Ивановские среды» яо и является своеобразным подведе-
нием итогов их личного п идейного общения на протяже-
нии десятилетия: «Вы все хотели, чтобы я сказал Вам от-
кровенно, что я мыслю о Вас. И вот я скажу Вам. хотя
и недостаточно пространно. Думаю я прежде всего, что
Вы изменили заветам свободолюбия Лидии Дмитриевны,
ее мятежному духу. Ваш дионисизм, Ваш мистический
анархизм. Ваши оккультные искания, все это, очень раз-
ное. было связано с Лидией Дм и т риевной. с ее прививкой.
О Вас я очень сильно чувствую вот что: тайна Вашей
творческой природы в том, что Вы можете раскрыват ься
и творить лишь через женщину, через женскую прививку,
198
через женщипу-пробудителя. Таков Вы, это роковое для
Вас. Творческое начало в Вас падает без взаимодействия
с женской гениальностью. Ваша огромная одаренность
вянет. Вы сами по себе не свободолюбивы: Вы боитесь
трудности истинной свободы, распятия, к которому ведет
пучь свободы. Вы слишком любите легкое, отрадное,
условное, в Вашей природе есть оппортунизм. Вы думае-
те. что теперь живете в свободе, потому ч го свободу сме-
шиваете с легкостью, с приятностью, с отказом от бреме-
ни. У Вас нет религиозного дара свободы. Вы свободу
всегда переживали как демоническое дерзапие, и для Вас
лично воспоминания о путях свободы связаны с чем-то
темным и сомнительным. И в Вашей природе есть ро-
бость, которая лишь внешне приправлена дерзновением. Вы
всегда нуждаетесь во внешней санкции. Сейчас Вам необ-
ходима санкция Эрпа или Флоренского. Вы ищете санк-
ции и в личной жизни, и в жизни духовной и идейной.
Жизнь в свободе— грудная и страдальческая жизнь, лег-
ка и прия тна—лишь жизнь в необходимости. Вам незнако-
ма божественная свобода, у Вас есть лишь воспоминание
о демонической свободе. В православии Вы ищете теперь
легкой и приятной жизни, отдыха, возможности все при-
нять. И эго усталость в Вас. духовное истощение от лож-
ных опытов дерзания. В последние годы Вы живете уже
творческими о ткровениями и подъемами прежних ле г. Но
сейчас я чувствую, что прежний огонь погас в Вас. Вы ста-
ли перекладывать в стихи прозу Эрпа. Вы почти отрек-
лись от Ваших греческих, дионисических истоков. И на
высоте Вы лишь тогда, когда остаетесь поэтом. Я не люб-
тю в Вас религиозного мыслителя. Ваша необычайная
творческая одаренность цвела и раскрывалась под воздей-
ствием сначала жизни Лидии Дмитриевны, а потом ее
смерти. А в Ваших оккультных исканиях для Вас имела
огромное значение Анна Рудольфовна. Теперь эти про-
буждающие силы уже пе действуют так. Теперь Вы попали
в быт и живете под санкцией Эрна, говоря символически.
В Вас слишком много было всегда игры. Вы необычайно
гаровигы в игре. И сейчас Вы очень привлекав те и соблаз-
няете в минуты игры. Но думается мне. что Вы никогда
нс пережили чего-то существенного, коренного в хри-
с панстве. Я чувствую Вас безнадежным язычником,
язычником в самом православии Вашем. И как прекрасно
было бы, если бы Вы оставались язычником, не надевали
бы на себя православного мундира. В Вас была бы язы-
199
ческ(ая> праведность. В Вас есть языческий страх хри-
стианской свободы, бремя которой нс легко вынести. Ва-
шей природе чужда Христова трагедия, мистерия лично-
сти. и Вы всегда хотели переделать ее па языческий лад.
видели в пей лишь трансформацию эллинского дионисиз-
ма. Ваше чувство жизни. Ваше мироощущение в своей
первооснове языческое, просто внсхристианекое, а не ан-
тихристианское. Вог в моей природе есть что-то антихри-
стианское. но вся кровь моя пропитана христианской ми-
стерией. Я — „еретик". по в тысячу раз более христианин,
чем Вы — ..ортодокс". Вы совсем нс могли бы жить с ре-
лигией Христа, не знали, что с пей делать, она просто не
нужна Вам. Но культ Богоматери очень Вам подходит,
сердечно нужен Вам для жизни, для мистических млений.
И свое языческое чувство жизни Вы теперь прилаживаете
к церкви, как к женственност и и земле. Я объявляю себя
решительным врагом Ваших 1 сл. неразб.) платформ
и лозунгов. Я не верю в глубину и значительность Вашет о
„православия"...»81.
Здесь нс место разбирать, кто был прав в этом споре,
если был прав кто-нибудь вообще. Важно подчернуть.
что, отталкиваясь в значительной степени от идей «гафи-
зитства», Бердяев поднимает разговор на столь высокий
уровень накала ингеллектуальных страстей, переводит
его из плана житейского в план мировоззренческий.
Возвращаясь непосредственно к деятельности круж-
ка, попытаемся хотя бы кратко обрисовать то функцио-
нальное значение, ко торое он получал в действительности
России того чрезвычайно напряженного времени. 9 марта
1907 г. Зиновьева-Аннибал писала Замятиной: «Жизнь
моя. помимо рабочей спешки, складывается в такие дра-
мы, одной из которых в обычной атмосфере было бы до-
статочно, чтобы или написать жалостно-трагический ро-
ман, или прожить его, или избавиться от пего смертию.
Но на башне организмы приспособлены к всасыванию
крепчайших ядов. Башенникам все па пользу. Поболит
живот шибко, зато кровь вся обновилась, и, вечные кочев-
ники красоты, они взлетели в новые и новые дали»82. На
этом фоне сама интимность становится понятием отме-
ченным, перерастает свои рамки и осмысляется как одно
из многих явлений, приобретающих едва лтт не космиче-
ские масштабы. Не случайно в этих осмыслениях интим-
ности едва ли не ведущую роль играли размышления об
Эросе и о том. что он песет в жизнь человека. «Новая Сре-
да— гигант. Человек 70. Нельзя вести списка. Реферат Во-
200
юшипа открыл диспут: ..Новые пути Эроса‘\ Вячеслав
сымпровизировал речь порази тельной цельности, метко-
сти. глубины и правды. Говорил, что история делится на
периоды ночи и дня, гак, Греция—день. Средние Века —
ночь, Возр'ождеп ие—день, а затем как (?) ночь,
и 19-й век — рассвет, теперь близится день. Утро отлича-
ется дерзновением повсюду, и перейдя к жи-зни. искусству
В ячесла в сказал, что т(ак) наз(ываем)ые дека-
денты если нс в сделанном, то в пулях своих исполняли
правое дерзновение. И дальше, перейдя к области Эроса,
говорил дивно о том, что. в сущности, вся человеческая
и мировая деятельность сводится к Эросу, что нет больше
пн л ики, пи эстетики—обе сводятся к эротике, и всякое
дерзновение, рожденное Эросом,—свято. Постыден лишь
Гедонизм» 83.
Вопрос о практическом претворении в жизнь этих
принципов, несомненно существующий и весьма актуаль-
ный, чрезвычайно деликатен и нуждается в особом рас-
смотрении, с привлечением всех доступных источников.
Пока же можно сказать лишь го, что в сложнейших отно-
шениях четы Ивановых с С. М. Городецким и М. В. Са-
башниковой-Волошиной становилось ясным, что сама ат-
мосфера башни формируется этими отношениями, они
придают всему происходящему гам особый смысл, выхо-
дящий за пределы реальных фактов. Как писала Зиповье-
ва-Аннибал: «С Маргаритой Сабашниковой у нас у обоих
особенно близкие, любовно-влюбленные отношения.
Странный дух нашей башни. Степы расширяются и виден
свет в небе. Хотя рост болезнен. Вячеслав переживает
очень высокий духовный период. И теперь безусловно
прекрасен. Жизнь наша вся идет на большой высоте и
в глубоком ритме»84. Однако она же менее чем через ме-
сяц исповедовалась А. Р. Мпнцловой: «Подсчитываю те-
перь свою убыль и свои дары. Жизнь одарила негаданно
гам. где не просила, и отняла гам, где складывала я свои
сокровища. Я же пакиродилась после того, что лицом
к лицу со смертию отдавала жизнь и все живущее здесь.
И все мне было новым, и все пути впереди. Так, обретя
вновь свой пакирожденный брак с Вячеславом, я усгре-
мшла свою светлую волю изжить до последнего конца
любовь двоих, и знала, что еще и еще растворят ься будут
’сред нами двери нашего Эроса прямо к Богу. Эго
1 ямой путь, жертва на алтарь, где двое в совершенном
влиянии переступают непосредственно грань отъединения
201
и взвивается дым прямо в Небеса. Но жизнь подрезала
корни у моего Дерева Жизни в том месте, где из них вверх
тянулся ствол любви Двоих. И насадила другие корни.
Эго впервые осуществилось только теперь, в январе этого
года, когда Вячеслав и Маргарита полюбили друг друга
большою настоящей-) любовью. И я полюбила Маргари-
гу большою и настоящею любовью, пот ому что из боль-
шой. последней се глубины проник в меня ее истинный
свет. Более истинного и более настоящего в духе брака
тройственного я не могу себе представить, потому чт о по-
следний наш свет и последняя паша воля — тождест венны
и едины. (...) Столько я сказала (и как сумела, но Вы
поймете и прост ите немощь) о себе и о путях, по которым
меня влек и влечет Эрос. Теперь скажу о них. Вы знаете,
как светло и крылато выступила в путь Маргарита. И на-
чались откровения пути. Первое было красоты глубокой
и потрясающей, целый новый мир для меня:—стихия ла-
ски, где царицей Маргарита-девушка. Второе, что не
имеет она никаких проходов к стихни Страсти и к с тихии
Сладострастия (которые, к слову говорю, взаимно вра-
ждебны одна другой). Третье,— что она соприкасалась
с стихией Страсти сильными темными?), страшными
толчками, глухонемыми-—в первой юности, в детстве
и — утеряла все ходы. Четвертое.— что Вячеслав взглянул
в новый дивный мир. Помнилось ему прозреть и обрести
новую Любовь. Пя гое,—что муки крещения в Новую Лю-
бовь велики и огненны, и искушает сомнение. Шестое от-
кровение,—-что Вячеслав узнал для себя только две реки
жизни. Эросом рожденные,— Духовная Любовь и Страст-
ная Любовь, и все, что между,— полу девство, и не правда,
и не красота. И очень бьется, и страдает, и обличает. И
седьмое откровение.—-что Маргарита мнит себя гвоздем
в распятии Вячеслава и проклятой, т.к. свег. который
в ней (погашается?) и становится теплотою в нем. Анна
Рудольфовна, это все: купель ли это крещения для Вяче-
слава или двери погибели?»85. Поглощенность собствен-
ными интимными переживаниями не могла не отклик-
нуться в жизненном поведении участников событий.
В годы первой русской революции именно круг Вячесла-
ва Иванова составлял сердцевину тех «петербуржцев»,
о которых современные исследователи пишут: «„Петер-
буржцы”' (...) были полны пафоса революции, револю-
ционной жерт вы. ..самосожжения'' личности во имя мира
и Родины, пеославянофильского патриот изма и пеонарод-
202
ппческого воодушевления»f6. Но как оборотная сторона
собраний па «башне» возникало именно «общество дру-
зей Гафиза», где вопросы социальные и политические на-
меренно отодвигались на самый задний план, где все, вы-
ходящее за пределы кружковых интересов, воспринима-
лось приблизительно с той же точки зрения, с которой су-
дил о статьях Блока Кузмин, когда писал Нувелю: «Блок,
попав в „Знание11. прямо с ума сошел, и читая его статью
в гом же „Руне11 то слышишь Аничкова, го Чулкова, то,
помилуй Бог, Луначарского»87. В гораздо более наивной
форме приблизительно такое же ощущение было выраже-
но и Зиновьевоп-Аннибал. «И, ради Бога, не пиши мне
о нолитике. Неужели ты не замечаешь, что я не пишу ни-
когда о пей. гы же наполняешь ею две страницы. Для
меня, впрочем, политики не существует и не существова-
ло. Если невозможное 18-го (так! — Н.Б.) октября оста-
лось навек невозможным,— я молчу, я „посыпала главу
пеплом11 и молчу. Пусть все совершается, как соверша-
лось всегда и совершится. То не я хочу, то не мое. не моего
Бога. Молчи и ты со мною»88. Эти настроения могут
быть до известной с тепени восприняты как программные
для всего кружка. Не в меньшей степени программным
было и резкое несовпадение взглядов «банши» на пути
России с теми, что пытались найти Мережковские, хотя
еще летом 1906 г. Мережковский уговаривал: «Дорогой
Вячеслав Иванович, часто бывает, что люди в разлуке
сближаются. Это и с нами случилось относительно Вас.
Вы стали нам ближе издали, чем когда мы были в Петер-
бурге. Мы все больше ценим Ваш дар и верим, что этот
дар оз Бога, верим также, что Вы ищете и всегда будете
искать только прекрасного и доброго. Это говорю Вам из
глубины сердца. Между нами чувствуется если еще нс лю-
бовь, то возможность любви, и этою возможностью нс
надо пренебрегать»89. Одпако уже к началу 1907 г. отно-
сится целый ряд резких выпадов Мережковских против
Иванова и его круга90, свидетельствующих о резких рас-
хождениях. в ко торых Мережковские оказывались гораз-
до «левее». Именно в атмосфере «башни» окончательно
^определяется «мистический анархизм» и выковываются
различные его ответвления 91. Деятельность Вяч. Иванова
11 «башни» становилась одним из симптомов серьезного
кризиса, охватившего либеральную мысль, оказываю-
щуюся неспособной решить важнейшие проблемы жизни
России. Вспоминая несколько более позднее время.
203
Е. Ю. Кузьмина-Караваева писала: «Петербург. Башня
Вячеслава, культура да^се, туман, юрод, реакция — одно.
А другое — огромный, мудрый, молчащий и целомудрен-
ный народ, умирающая революция, почему-го Блок
и еще —еще Христос» °2. «Гафизитство» представляло со-
бой ионы тку эстетизированного отрешения от революции
(не забудем, однако, что рядом с этим проблемы револю-
ции обсуждались па той же самой «башне» во время ива-
новских «сред»), Попытку замкнуться в круге чисто худо-
жественных и чувственных переживаний. отвергая даже те
достаточно абстрактные идеи «мистического энергетиз-
ма», «прометеизма» и т. и., что были характерны для Ива-
нова. Вспышка «гафизитства» и угасание интереса к нему,
как нам нредставляе т ся, были весьма характерны для рус-
ской кулыуры того времени.
И здесь при разговоре о «друзьях Гафиза» должно
появиться имя Александра Блока, для которого эти годы
были временем вызревания важнейших идеологических
сдвигов, отчасти 1акже связанных с «башней». В январе
1907 г. Зиновьева-Аннибал писала дочери: «Блок сдру-
жился с нами необыкновенно. (...) Эта дружба делает
нам глубокую и большую радость, потому что он высо-
кий человек и страшно строгий и поэтому одинокий»93.
Но об участии Блока в «обществе» нет решительно ника-
ких сведений. Следовательно, приходится предположить,
что Ивановы нарочно удерживали его несколько вдали от
таких минутных предприятий, как этот кружок. Mo i ивы
такого удерживания нам, естественно, не могут быть
известны доподлинно, но без особого риска можно пред-
положить, что по самому характеру своему кружок пе мог
не вызвать сильнейшего внутреннего противодействия Бло-
ка, и это Ивановыми вполне отчетливо осознавалось.
В наибольшей степени эго отрицание идей кружка «га-
физитов» в имплицированной форме можно усмотреть
в рецензии на первую книгу стихов Кузмина «Сети», где.
давая чрезвычайно высокую оценку его i ворчеству, Блок
в то же время говорит и об известной нецелоегносги его
поэзии, о гой противоречивости, которая не позволяет
Кузмину стать в ряды «истинно народных поэтов»:
«...Кузмин теперь один из самых известных поэтов, по та-
кой известности я никому не пожелаю 4 (...) И причина
такого печального факта лежит вовсе не в одном непони-
мании читателей, но т акже и в некоторых приемах самого
Кузмина. Указать ему на это должны тс немногие люди.
204
которые действительно любят и ценя! его поэзию»45.
Видя и ощущая амбивалентность поэзии Кузмина, Блок
призывал поэта «стряхнуть с себя ветошь капризной лег-
кости»06, что для Кузмина оказалось невозможным. Эго
была органическая черта его поэзии, которая чем дальше,
гем больше вызывала у Блока резкое пеприятие.
Исследование истории и круга идей «общества друзей
Гафиза» дает возможность загляну! ь в сферу формирова-
ния чрезвычайно важных для целого ряда замечательных
деятелей русской кулыуры начала века творческих кон-
цепций, вдохнуть воздуха, который окружал деятель-
ность русских символистов и, улетучиваясь, ославлял
лишь малозначительные факты, не связанные в систему.
* * ♦
Настоящая статья представляет собою практически полностью
переработанный вариант более раннего исследования (Богомолов НА.
Эпизод из петербургской культурной жизни 1906 -1907 годов Уч. зап.
Та рту с. гос. ун-та. Вып. 813. Блоковский сборник. VIII. Тарту. 1988). Не-
которые идеи статьи в тезисной форме обнародованы ранее (Бого-
молов Н.Л. Отголоски века Просвещения в русской культурной жизни
эпохи революции 1905 года Тезисы докладов научной конференции
«Великая французская революция и пути русского освободительного
движения» 15—17 декабря 1989 г. Тарту. 1989). Ср. также отклик на пер-
вую из наших публикаций: Соловецкий Борис. Блоковский сборник. Вьш.
VIII Русская мысль. 1989. 23 июня. Ли тературное приложение, № 8. С. II.
П Р ИМЕЧА НИ Я
1 Блестящий образец исследования кружка такого рода см.: Ла-
вров А. В. Мифотворчество «аргонавтов» Миф—фольклор —
литература. Л., 1973.
- ГЛМ. Ф. 9. оф. 1357. Листы не нумерованы. См. также:
Письма З.Н. Гиппиус к А.Л. Волынскому Публ. А.Л. Ев-
стигнеевой п 11. И. Пушкаревой Минувшее: Исторический
альманах. [Paris, 1991]. Т.' 12. С. 283.
Константин Андреевич Сомов. Мпр художника. Письма. Дневни-
ки. Воспоминания современников. М.. 1979. С. 95 и комм.
Иванов Вчч. Собр. соч. Г. 11. Брюссель, 1974. Оригинал хранится:
БЛ. Ф. 109. Карт . 1. Ед. хр. 19. Цитаты всюду сверены с ним. и петочпо-
с 1 устранены без оговорок.
’ Wiener slawislischcr Aimanach. Wien, 1986, Bd. 17. Публ. Ж. Шс-
ропа.
Кузмин М. Собрание стихотворений в 3 т. Munchen, 1977. Т. 111.
V. 446 447 и комм. Некоторые сведения имеются также во вступлении
Д'ж. Малме гада к эт ому тому.
Dawii/soH Р. The poetic imagination of Vyacheslav Ivanov. Cambrid-
ge L-i., [1989]. P. 112—120.
ГБ 1. Ф. 109. Карг. 23. Ед. хр. 17. Л. 24—26 об.
205
Guenther Johannes von. Ein Lebcn ini Ostwind. Zwischcn Pe-
tersburg und Munchen. Erinnerungen. Munchen, |1969|. S. 125. Цпт. no nep.
К. M. Азадовского: Наше наследие. 1990. № 6. С 61.
ГБЛ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 33 33 об. Это письмо уско-
льзнуло от внимания автора новейшей статьи об отношениях Горького
и Иванова (см.: Корецкая И. В. Горький и Вяч. Иванов Горький и его
эпоха: Исследования и Материалы. М.. 1989. Вып. I).
1 См., напр., запись в дневнике Кузмина от i8 января 1906 г. (Ли-
тературное наследшво. (Далее ЛИ). М.. 1981. Т. 92, кн. 2. С. 151).
12 В письме от 3 апреля к Замятпипон Зиновьева-Аннибал презри-
тельно писала: «...имя Александра Блока (...) оценено ниже какого-то
черносотенного поэтишки Кузмина» (ЛН. М.. 1982. Т. 92. кн. 3. С. 2-43).
13 Дневники М.Л. Кузмина здесь и в дальнейшем цитируются но
подготовленному нами и С. В. Шумихиным тексту, основанному на ори-
гиналах. хранящихся в ЦГАЛИ, гак как текст, опубликованный Дж. Ше-
роном. нс только неполон, но и содержит ряд неточностей, частично вос-
ходящих к ошибкам машинописной копии ГПБ, которой он. очевидно,
пользовался.
14 В письмах Зиповьевой-Анпибал фамилия Кузмина всюду пи-
шется именно гак. Далее написание исправляется без оговорок.
15 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 18. Л. 14—15.
1Ь Именно к нему относится открытка Нувеля к Кузмпну от 29
апреля: «Только что получил известие от Сомова, с просьбою Вам его
передать, что Hafiz-Schenke у Ивановых откладывается с субботы на
ближайший вторник» (ЦГАЛИ. Ф. 232. On. I. Ед. хр. 319. Л.4), ранее
ошибочно отнесенная нами к собранию 6 мая (см.: Богомолов И. А. Эпи-
зод из петербургской культурной жизни... С. 107). Далее переписка Куз-
мина и Нувеля цитируется без точных отсылок к источникам (письма
Кузмина—ЦГАЛИ. Ф. 781. Он. I. Ед. хр. 7).
1 В комментариях к «Собранию стихотворений» Кузмина «Апел-
лес» расшифрован как псевдоним Сомова. Это явное недоразумение:
в фонде Сомова в ЦГАЛИ сохранилась записка Кузмина с просьбой
о займе с обращением «Апеллес» (ЦГАЛИ. Ф. 869. On. 1. Ед. хр. 44). Од-
нако из писем Бакста к Сомову становится очевидным, что записка была
первоначально послана Баксту. а он только переадресовал ее Сомову.
В комментариях О А. Дсшарт ко второму тому «Собрания сочинений»
Иванова в качестве «гафизпта» назван И. фон Гюнтер под именем Гани-
меда. Па самом же деле Гюнтер в собраниях не участвовал. так как уже
в начале мая уехал из Петербурга. Он сам засвидетельствовал, что с Куз-
миным — непременным участником собраний познакомился лишь
в 1908 г. (см.: Guenther Johannes von. Ein Leben im Ostwind. S. 140. 204).
Владелец прозвища «Ганимед» устанавливается на основании письма
Иванова к Кузмину в Васильсурск от 24 июня 1906 г., где он просит:
«Передайте мое письмо милому Ганимеду» (ГПБ. Ф. 124. № 1793. Л.
2 об). Единственным человеком, к которому эта просьба могла отно-
ситься, был Ауилсндср. гостивший в это время в Басильсуреке. «Гермес»
примени дельно к Городецкому употреблен Ивановым виновнике: «Зага-
дочное письмецо Гермеса-Зэйна о таинственных и нежных причинах, его
задержавших» (ГБЛ. Ф. 109. Kapt. 1. Ед. хр. 19. Л. 19; в опубликованном
тексте неверное прочтение «1 ершеп-Зейна» и cooiвстствсппын коммен-
тарии к имени М.О. Гершензона). Еще один вариант прозвища Горо-
децкого, восходящий к ci ихотворешпо Иванова, называет Нувель в пи-
206
сьме к Кузмину: «„Перун" мне ма.ю нравится. Зато очень хороши его
стихи в ..Цветнике ОрУ*. Нс знаете ли. еде теперь сам Киговрас?»
, s Иванов Вяч. Указ. соч. С. 738. Список рукой Кузмина —
ЦГАЛИ. Ф. 232. On. I. Ед. хр. 6.
19 ЦГАЛИ. Ф. 232. On. 1. Ед. хр. 9. Л. 193-193 об. На л. 201--201
об. то же стихотворение переписано неизвестной рукой, а на л. 202 об.
находится набросок еще одного «гафизического» стихотворения, запи-
санного тою же неизвестной нам рукой, неизвестно кому принадлежаще-
го и плохо читающегося.
20 Окончательный текст: Иванов Вяч. Указ. соч. С. 343. Черновой
автограф с рядом вариантов и набросками продолжения—ИРЛИ. Ф.
607. Ед. хр. 21.
21 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 19. Л. 55 55 об. Об исключении
из числа «гафизитов» Л.Ю. Бердяевой Кузмин записывал 8 мая: «Вна-
чале с гесняда тайно Бердяева, потом начала стеснять даже совсем и сли-
шком явно. т<(ак^ ч(го} поднятый вопрос об ее исключении был
принят почти единодушно. М ожет б< ыть)>. я был слишком катего-
ричен. г(ак ч(то) она могла обидеться». Кравчий—С.А. Аус-
ленлер.
22 Иванов Вяч. Указ. соч. С. 752. Эти высказывания необходимо
поставить в связь с общими представлениями Иванов<1 о театре. См.:
Иилюорска-Лебода М. Тетральныс утопии русского символизма Sla-
via. [Praha]. 1984. Sesit 3—4.
23 Письмо от 13 июля 1906 г. // ГБЛ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 3. Л.
3—3 об. Далее эти письма Иванова цитируются без ссылки на источник.
24 Следует- от метить, что в комментарии О. А. Дсшарт ко второму
тому «Собрания сочинений» Иванова (С. 743—764) чувственный накал
переживаний Иванова несколько снижен.
25 Открыт ка со штемпелем 27. 8. 1906 ГБЛ Ф. 109. Карт. 23. Ед.
хр. 19. Л. 28.
26 Открытка со штемпелем 29. 8. 1906 / Там же. Л. 29.
2" ЦГАЛИ. Ф. 781. On. I. Ед. хр. 7.
28 ГБЛ. Ф. 109. Карг. 22. Ед. хр. 13. Л. 67 - 69.
29 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 19. Л. 39 об.
30 Чулкова Н. Г. Воспоминания о моей жизни с Г. И. Чулковым
и о встречах с замечательными людьми ГБЛ . Ф. 371. Карг. 6. Ед. хр. 1.
Л. 65—66.
31 ЛН. М.. 1976. Т. 85. С. 496—497.
32 I (ГАЛИ. Ф. 232. On. 1. Ед. хр. 520; ГБЛ. Ф. 109. Карт. 32. Ед. хр.
5.
35 Broms Henry. Two studies in the relations of Hafiz and the West.
Hclsinky, 1968. P. 8.'
34 Guv Arthur. Introduction Les poemes erotiques ou ahazcls de
Chems Ed Din Mohammed Hafiz. P„ 1927. V. 1. P. IX—X.
35 Пригарина H. И. Хафиз и влияние суфизма на формирование
языка персидской поэзии Суфизм в контексте мусульманской культу-
ры. М.. 1989. С. 94.
36 Мину 3. Г. Блок и русский символизм ЛI I. М.. 1980 Т. 92. кн.
’• С. 107.
37 ГБЛ. Ф. 386. Карг. 82. Ед. хр. 38. Л. 40—10 об.
207
38 Весы. 1906. № 9.
3Q Михайлов А. В. «Западно-восточный диван» Гете: смысл и фор-
ма / Гете И. В. Западно-вос}6чный диван. М., 1988. С. 667.
10 Кузмин М. Нездешние вечера. Пб.. 1921. С. 53.
41 Гельдерлин Ф. Гиперион. Снхи. Письма. М., 1988. С. 41.
42 Письмо от 22 июля 1893 г. // ЦГАЛИ. Ф. 232. Он. 2. Ед. хр. 430.
Л. 141—141 об.
43 Иванов В.чч. Указ. соч. С. 751.
44 Кузмин М. Собрание стихотворений. Т. III. С. 446 447.
45 В этом отношении чрезвычайно интересен гот факт, что «гафи-
зиты» регулярно читали друг другу свои весьма интимною свойства
дневники. Несколько подробнее об этом см.: Богомолов И. А. Дневники
в русской культуре начала XX века Тыняновский сборник. Четвертые
Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 152—154.
л
40 Иванов В.чч. Указ. соч. С. 744.
47 Гам же. С. 747.
43 Из письма Нувеля к Кузмин} от 16 июня 1907 г. Ср. в го же
время высказанное Куз.мнным: «Сам Вячеслав Иванов, беря мою «Ко-
медию о Евдокии» в «Оры», смотрит на нес как на опыт воссоздания ми-
стерии «всенародного действа», от чего я сознательно отрекаюсь, видя
в ней, если только она выражает, ч то я хочу, трогательную, фривольную
и манерную повесть о свя той через XVI11 век» (Письмо к В. Я. Брюсову
оч 30 мая 1907 г. ГБЛ. Ф. 386. Карт. 91. Ед. хр. 12. Л. 7—8).
40 Иванов В.чч. Указ. соч. С. 738.
50 Там же. С. 342 343.
51 В комментарии О. А. Дешарт к этому стихотворению (Иванов
Вяч. Указ. соч. С. 738) фамилия второго мужа Анненковой-Бернар на-
звана неверно.
52 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 22. Ед. хр. 13. Л. 55 об. 56 об.
33 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 19. Л. 49 50.
54 Первая точка зрения с наибольшей отчетливостью выражена
в рецензии В. Я. Брюсова на «Сети» (Брюсов В. Я. Среди стихов: Мани-
фесты, статьи, рецензии. М., 1990. С. 379). Образец второй: «При всей
своей „простоте и ясности" творчество М. Кузмина загадочно» (М(ту-
льский К. Классицизм в современной поэзии Современные записки.
1922. Ки. XI. С. 370).
55 Блоковский сборник. Тарту, 1972. Вып. 11. С. 341 360.
36 Мочульский К. Указ. соч. С. 374.
5 Русская литература конца XIX — начала XX в. 1908 1917. М..
1972. С. 302-303.
8 Константин Андреевич Сомов... С. 471. Ср. с «Терцинами к Со-
мову» Вяч. Иванова.
50 Там же. С. 95. Неточности публикации исправлены по оригина-
лу (ГПБ. Ф. 124. № 4084. Л. 3 об. 4 об.)
60 ГБЛ. Ф. 371, Карг. 4. Ед. хр. 6. Л. 5. Письмо от 8 мая 1907 г.
61 См.: ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 286
02 ИМЛИ. Ф. 192. Он. I. Ед. хр. 19. Л. 2. Ср.: Новое литератур-
ное обозрение. 1992, № 1. С. 139. Об адресате письма см.: Тимо-
феев А. Г. Прогулка без Гуля? (К истории организации авторского
208
вечера М. А. Кузмина в мае 1924 г.)//Михаил Кузмин и русская культу-
ра XX века.’Тсзнсы и материалы конференции 15—17 мая 1990 г. Л..
1990. С. 178—196.
03 Ср. с историей рукописною сборника «Запретный сад», пред.ча-
ниинсгося Кузминым букинисту Л.Ф. Мелену (письмо от 6 июня 1919
г. // ЦГАЛИ. Ф. 232. On. I. Ед. хр. 64) с обещанием не делать других спи-
сков. Гем не менее такие списки существовали, делались попытки их рас-
пространения и. что еще более важно, сама рукопись вскоре была издана
под заглавием «Занавешенные картинки» (Амстердам, 1920; фактически,
конечно, была напечатана в Петрограде).
64 Письмо от 3 нюня 1912 г. И МЛ И. Ф. 189. Он. 1. Ед. хр. 7. Л.
2 2 об.
65 Письмо от 21 июня 1912 г.//Там же. Л. 4. Рукопись этого сбор-
ника взвеет на в двух экземплярах: карандашный список неизвестной ру-
кой ЦГАЛИ, Ф. 232. On. I. Ед. хр. 6; список же рукой Кузмина разде-
лился: его собственные ст нхи хранятся в 1ЪЛ (Ф. 622. Карт. 3. Ед. хр. 15).
а стихи Князева — в ЦГАЛИ (Ф. 548. Он. 1. Ел. хр. 416),.
° Шмаков Г. Циг. соч. С. 354.
Жирмгпскнн В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика.
Л.. 1977. С. 107.
0 8 См., папр.. статью Б. М. Эйхенбаума «О прозе М. Кузмина»
( Эйхенбаум Б. О литературе: Работы разных лет. VI.. 1987. С. 348 351)
и упомянутую статью К. В. Мочульского.
69 Блок .4. Записные книжки. VE. 1965. С. 85.
70 Иванов Ф. Старому Петербургу (Что вспомнилось) Жизнь
[Берлин]. 1920. № 9. С. 16. Процитировано также в статье Р.Д. Тпмснчи-
ка «Рижский эпизод в „Поэме без героя" Анны Ахматовой» {Даугава.
1984. № 2). Следует, однако, отмстить, что то ли мемуариста подвела
память, то ли. что гораздо более вероятно, читая ему дневники. Кузмин
нарочно сместил события: в его дневнике запись о похоронах Князева,
как и положено, находится пол 8 апреля 1913 г., а запись о неплохом ро-
мане Т. Краснопольской 28 апреля 1914 г.
71 Из письма 11. С. Гумилева к Л. М. Рейснер от 8 ноября 1916 г.
В мире книг. 1987. № 4. С. 72.
73 Тименчик Р.Д. Нсоиуолпкованные прозаические заметки Липы
Л.хма товой Известия Al 1 СССР. Серия ли Герат уры и языка. 1985. Т. 43.
№ 1. С. 71.
73 См.: Тименчик Р.. Топоров В., Цивьян Г. Ахматова и Куз-
миц/ Russian Literature. 1978. Vol. VI, К 3.
74 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 41. Ед. хр. 19. Л. 40.
75 Гам же. Ед. хр. 20. Л. 29 30.
76 ЛИ. Т. <85. С. 696- 697.
ГЬЛ. Ф. 109. Карт. 24. Ед. хр. 11. Л. 6 7. Подробнее о шорче-
CI вс Л. Д. Зиновьевой-Апннбал, в том числе и о повести «33 урода», см.:
Никольская Т.Л. Творческий путь Л.Д. Зиновьевой-Анпибал Уч. зап.
3 аргус, юс. ун-та. Вьш. 813.
7« ГБЛ. Ф. Ю9. Карт. 13. Ед. хр. 17. Л. 19—19 об.
79 Новый мир. 1990. № 1.С. 231 232 (иубл. Р. А. Гальцевой). Пс-
’очносги публикации неправлены по оригиналу.
80 Русская литература XX века. VI., 1916. I’. HI-
209
81 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 13. Ел. хр. 17. Л. 16—17 об.
82 ГБЛ. Ф. 109. Карт. 23. Ел. хр. 20. Л. 16 16 об.
3 Письмо Зиновьсвой-Аяцибал к Замятниной от 17 февраля
1907 г.//Там же. Л. 11—12., Реферат М.А. Волошина опубликован не
был. Тезисы Иванова разви/ы в сгатье «О любви дерзающей» (Факелы.
СПб.. 1907. Кн. 2).
84 Письмо к Замятниной от 4 февраля 1907 г. //Там же. Л. 7—7 об.
Письмо от 2 марта 1907 г.//ГБЛ. Ф. 109. Карт. 24. Ед. хр. 11. Л.
9 об.—14 об. Ср. там же письмо от 3 марта.
86 Предисловие Н. В. Котрелева и 3. Г. Минц к публикации «Блок
в неизданной переписке и дневниках современников» (ЛИ. Т. 92, кн. 3.
С. 161).
Там же. С. 291.
88 Письмо к Замятниной от 24 апреля — 1 мая 1906 г. ГБЛ. Ф.
109. Карт. 23. Ед. хр. 18. Л. 16.
85 Письмо от 15/28 августа 1906 г.//ГБЛ. Ф 109. Карт. 29. Ед. хр.
91. Л. 8.
9( 1 Приведем несколько выразительных цитат, характеризующих
тогдашнее отношение Мережковских к идеям «башни» и самого Ивано-
ва: «„Среды" у Вячеслава кончились, ибо выродились во что-то уж очень
неприличное» (Письмо 3. И. Гиппиус к Андрею Белому от 3 марта 1907
г. /ГБЛ. Ф. 25. Карт. 14. Ед. хр. 6. Л. 50 об.). «Мережковские ругатель-
ски ругают всех наших поэтов и писателей — Сологуба. Иванова, Блока,
Городецкого, Ремизова. Вас, словом, решительно всех, за исключением
одного как бы Вы думали? Сергесва-Цепского!» (Письмо Нувеля
к Кузмину от 8 мая 1907). «Д(митрий) С ергеевич) (чуть нс написал
Д. С. С.— а следовало бы—чин этот уже написан на просветленном лбу),
Д. С. по матери ругал Вячеслава Иванова (жалкий, методичный немец-
кий фармацевт, профессор, развешивающий на скрупулы классицизм).
Городецкого (хулиганом). Кузмина (прикащик, говорящий об Александ-
рии и Флоренции) {...) Ругали всех молодых за самонадеянность, за
заносчивость, за дерзость, за молодость, и все кончалось тем, что „вот
погодите, выйдет Димина ругательная статья—все узнаете"» (Письмо
Бакста к Нувелю от 25 ноября 1907 г. ЦГАЛИ. Ф. 781. On. 1. Ед. хр. 2.
Л. 14).
91 См., например, надпись М. Л. Гофмана на книге «Соборный ин-
дивидуализм», обращенную к В. К. Шварсалон и сделанную 26 октября
1907 г.: «Книга создавалась во время разговоров с Дпотимой и с Вяче-
славом ровно год тому назад» (ГБЛ, МК. XII. A. 4J'8).
92 Александр Блок в воспоминаниях современников. М.. 1980. Т. 2.
93 ЛИ. Т. 92. кн. 3. С. 269.
94 Самому Кузмину, однако, эта известность нс была так неприят-
на. 3 июля 1907 г. он писал Нувелю: «...Вы думаете, что я уничтожен все-
ми помоями, что на меня выливают со всех сторон? <(...) Вы ошибае-
тесь. Приятности я не чувствую, но tu Pas voulu. Georges Dandin».
95 Блок А. Собр. соч. T. V. С. 291. Своеобразный отклик на это ме-
сто статьи находи гея в письме Кузмина к Вяч. Иванову от 9 ноября 1908
г.: «Блок шгшет. что я сам виноват, что „большая публика^ нс видит
моего настоящего лица. Но кто хочет, кто может — видит, а недовольно
ли этого?» (ГБЛ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 29. Л. 5).
96 Блок А. Собр. соч. Т. V. С. 294.
210
А. Г. Тимофеев
VI. КУЗМИН В ПОЛЕМИКЕ С Ф. М. ДОСТОЕВСКИМ
И А.П. ЧЕХОВЫМ
(«Крылья») *
Обсуждение первого прозаического опыта М. Кузми-
на «Крылья»—уже нс новость в исследованиях по рус-
ской литературе начала XX в. И все же наблюдения над
текстом этого произведения пока малочисленны, не всег-
да конкретны и потому требуют дополнений.
Вызвавшая внушительный шум по выходе в свет 1 по-
весть Кузмина с течением времени была оставлена невзыс-
кательной критикой. Любопытно: в одежды пламенного
негодования, более приличествовавшие «проницательно-
му читателю» из недоброй памяти романа Н. Г. Черны-
шевского «Что делать?», пе брезговали рядиться и пред-
ставители «новой» литературы—Андрей Белый, 3. Гип-
пиус, Д. Философов2. Идеал гомосексуальной любви,
о котором было во всеуслышание заявлено в кузмипской
повести, предстал объек том острых, но банальных инвек-
тив, причем авторов подобных инвектив нс интересовала
семантическая мпогослойность произведения. Даже в луч-
шем разборе творчества Кузмина из числа появившихся
при его жизни—позднейшей статье Е. Зноско-
Боровского «О творчестве М. Кузмина»3—содержание
повести прокомментировано чересчур прямолинейно:
«Начало своей деятельности Кузмин отдает боевой защи-
те свободы любви, больше всего ратуя за любовь телес-
ную и отрицая любовь без физической близости»4. Это
утверждение как нельзя более точно фиксирует расхожее
общее I венное мнение о поэте, проиллюстрированное во-
просом корреспондента в разысканном нами интервью
Кузмина, которое и воспроизводится ниже, по тексту
единственной публикации.
* В нашей статье «Полемический контекст некоторых „Заметок
о русской беллетристике** М. А. Кузмина» в прим. 10 эта статья фигури-
рует под названием «Связался со школьниками классик Колбасников...»
(ем.: Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы
конференции 15—17 мая 1990 г. JI., 1990. С. 56, с указанием «в псч.»).
2П
АФИНСКИЕ ВЕЧЕРА,
КОШКОДАВЫ И ПОРНОГРАФИЯ
Наша анкета
(По телефону от наших петербургских корреспондешов)
У А. М. Кузьмина [так.— А. Г.]
— Не считаете ли вы. чго все извращения, как кошкодавство.
афинские вечера, лиги свободной любви— являются результатом вашей
проповеди свободной любви? В известной степени порнографическая ли-
тература оказала ли свое влияние на разнузданность нравов?
— Но порнография одно, а мои сочинения другое. Я нс отношу их
к разряду порнографических. Порнографические—это тс произведения,
в которых так описывается взаимоотношение полов, ч то действует чув-
ственным образом. Возьмите хотя бы сказки «Тысяча и одна ночь».
Чуть ли не в каждой из них вы пандеге описание того, как женщина от-
дается мужчине. Между тем рассказ ведется с эпической простотой
и естественностью, и поэтому они не порнографичны. Наряду с этим
возьмите хотя бы «Хоровод» Шнпцлера. Каждая картина так написана,
с такими раздражающими многоточиями и подробностями, что неволь-
но приводит читателя к игривости мыслей. Теперь возьмите мои сочине-
ния. У меня мало безнравственного; скажу даже больше — выводимые
мною героини в большинстве целомудренны, потому что я просто
и естественно подхожу к самому описанию, не смакуя 5.
Возникновение неподдельного литературоведческого
интереса к творчеству Кузмина в СССР и на Западе
в 1960—1970-е годы обогатило почитателей этого мастера
минимум тремя источниковедческими исследованиями
«Крыльев». Автор статьи «Блок и Кузмин. (Новые мате-
риалы)» Г. Г. Шмаков, заостряя внимание на сущности
кузминской концепции эроса, ограничивается перечисле-
нием западноевропейских литературных и философских
источников, повлиявших на ее формирование (Франциск
Ассизский, Вильгельм Гейнзе, Иоганн Гаманн и др.)6.
Американский исследователь Нейл Гранойеп комменти-
рует связи ранней прозы Кузмина с идеологией «Мира
искусства» и текстом из одноименного журнала7. Про-
фессор Джон Мальмстад в «летописном» труде «Михаил
Кузмин: хроника его жизни и эпохи»8 освещает проблему
автобиографичности «Крыльев», сопоставляя географию
«итальянского путешествия» Кузмина и ряд фактов, к не-
му относящихся, с текстом соответствующей части пове-
сти. Подтверждениями суждений ученого выступают
обильные цитаты из частных писем автора повести,
текстуально близкие художественной прозе9.
Наши наблюдения вскрывают конкретные приемы
идейно-художест венной полемики Кузмина с теми тради-
циями русской литературы XIX в., которые были опреде-
лены Г. Г. Шмаковым как «учительные» 10. К сожалению,
покойный первооткрыватель поэтического материка Куз-
мипа в послеста ли некую эру так и оставляет в тени
в своем исследовании мнение «многих», кто определенно
чувст вовал заряд сокрытой полемичности.
Текст «Крыльев» пестрит частыми указаниями на
ориентиры действующих лиц в русской и мировой культу-
ре. Несколько упоминаний произведений средневековой
словесности, сочинений Мельникова-Печерского лермон-
товского «Демона», «Рудина» И. С. Тургенева—так дает
о себе знать история русской литературы в речах героев
повести.
«Крылья» начинаются с описания переезда в Петер-
бург по железной дороге молодого человека Вани Смуро-
ва и его дяди Николая Ивановича. По приезде в столицу
Ваня постепенно открывает для себя новый круг зна-
комств и интересов. Отныне неизбывное внутреннее стрем-
1ение к красоте и нескончаемому познанию становится
тутеводпою нитью жизни кузмипского героя. В душе
юноши прорастают симпатии к новым знакомым —
англичанину Лариону Дмитриевичу Щгрупу и учителю
греческого языка Даниилу Ивановичу. Именно л ог фраг-
мент повести — самое ее начало-—п выступает в полеми-
ческом качестве.
Фамилия юного героя—Смуров — избирается Куз-
миным предумышленно: так он отсылает читателя к эпи-
зодическому действующему лицу романа Ф. М. Достоев-
ского «Братья Карамазовы» (1878—1880). Маленький
мальчик Смуров выведен Достоевским в трех главах ро-
мана— «Связался со школьниками» (часть 2. ек. 4, III).
«Школьник» (часть 4, кн. 10. HI) и «У Илюшиной постель-
ки» (часть 4. кн. 10. V). Смуров—дружок Коли Красотки-
на. «Левша», «школьник лет десяти, одиннадцати», в эпи-
зоде из второй части романа Смуров злобно кидает камни
в Илюшу, здесь не названного по имени («Связался со
школьниками»). В четвертой части «Братьев Карамазо-
вых» он сопровождает Красоткина, готового прими-
риться с больным сыном штабс-капитана Снегирева («У
Илюшиной постельки»). У Илюшиного изголовья, когда
речь неожиданно заходит о всемирной истории и класси-
ческих языках, Коля запальчиво излагает свои мысли,
и максималистские и нигилистические, по животрепещу-
щему вопросу: «Классические языки, если хотите все мое
о них мнение.—эго полицейская мера, вот для чего един-
ственно они заведены, (...) они заведены потому, что
скучны, и потому, что отупляют способности. Было скуч-
но, гак как сделать, чтоб еще больше было скуки? Было
бестолково, гак как сделат ь, чтобы стало еще бестолко-
вее? Вот и выдумали классические языки. Вог мое полное
о штх мнение, и надеюсь, что я никогда пе изменю его» 1.
Смуров, до этого момента хранивший молчание, вступает
в разговор: «— Это правда,— звонким и убежденным го-
лоском согласился вдруг прилежно слушавший Смуров»
(Достоевский. 14, 498).
Описанная Достоевским ситуация свидетельствует
о широко распространившемся в России конца XIX в.
взгляде, согласно которому необходимость массового
изучения древних языков по только пе поощрялась, но
и открыто отрицалась. Именно поэтому, казалось бы, не-
значительный эпизод большого романа приковывает к се-
бе внимание Кузмина. знакомого с т акого рода редукцио-
нистскими воззрениями «пе понаслышке». Фрагмент
«Братьев Карамазовых» берет на себя в сознании автора
«Крыльев» ро.1Ш «идеологической провокации» по отпо-
шению к беседе Лариона Дмитриевича Штрупа и Вани,
когда юноша признается в своей нелюбви к греческому
языку, вызывая снисходительные сожаления Штрупа:
« Занимаетесь?—проговорил тот Штруп.—
А. Т.у опускаясь на скамью рядом с Ваней, думавшим
ограничиться поклоном.
— Занимаюсь; да, знаете, так все это надоело, что
просто ужас!..
— Что эго, Гомер?
— Гомер. Особенно этот греческий!
— Вы не любите греческого?
— Кто же его любит?—улыбнулся Ваня.
— Эго очень жаль!
— Что это?
— Что вы пе любите языков.
— Новые я. ничего, люблю, можно прочитать что-
нибудь. а по-гречески кто же будет их читать, допотоп-
ность такую?
— Какой вы мальчик. Ваня. Целый мир. миры для
вас закрыты: притом мир красоты, не только знать, ио
любить который—основа всякой образованности»12.
Мнение Штрупа о переводах художественных про-
изведений. высказанное сразу после приведенного диало-
га: «Вместо человека из плоти и крови, смеющегося или
хмурого, которого можно любить, целовать, ненавидеть,
в котором видна кровь, переливающаяся в жилах, и есте-
ственная грация нагого тела,— иметь бездушную куклу,
часто сделанную руками ремесленника» (Кузмин. 1.
195)—противополагается по-мальчишески смелому
и безудержному «крушению пьедесталов» Колей Красот-
киным, вдохновителем «прежнего» Смурова: «Да поми-
луйте. ведь классики все переведены на все языки, стало
быть, вовсе не для изучения классиков понадобилась им
латынь, а единственно для полицейских мер и для отупле-
ния способностей» (Достоевский, 14. 498; Коля возмущае-
тся вслед за репликой Смурова, Алеша Карамазов пытае-
тся спорить с молодым нигилистом).
В деталях изображения Кузминым своего юного ге-
роя. «в известном смысле alter ego»13 автора повести,
прослеживаются еще несколько сходств с мальчиком из
«Братьев Карамазовых». Не забудем, что Ваня Смуров
приезжает в Петербурт из провинции, где «проживает»
в романс Достоевского (между прочим, так же сложились
обстоятельства в биографии Кузмина). Существенные
215
совпадения в портретах Смуровых у Достоевского («Свя-
зался со школьниками») и в «Крыльях» тоже налицо: ге-
рой первого — «курчавый, белокурый, румяный маль-
чик в черной курточке» (Достоевский. 14, 161). а герой
Кузмина, разглядывая себя в зеркало, видит «несколько
незначительное лицо с румянцем, большие серые глаза,
красивый, но еще детски припухлый рот и светлые волосы.
которые, нс остриженные коротко, слегка кудрявились»,
причем себе «этот высокий и тонкий мальчик в черной блу-
зе с тонкими бровями» «пи нравится, ни не правится»»
(Кузмин, 1. 186). В другом месте Кузмин, говоря о Ване,
отмечает «вьющиеся волосы над гонкой шеей» (Кузмин. 1,
277; курс. мой.— /1.7'.).
Перечисленные совпадения не отнесешь па счет слу-
чайности. В 1922 г. Кузмин опубликовал свои дневнико-
вые записи за 1916—1921 гг., содержащие оценки различ-
ных произведений искусства и литературы. Запись о рома-
не Достоевского выглядит так: «В конце «Карамазовых»
есть известное психоло! ическое франтовст во с речами ад-
воката и прокурора: беспристрастие, которого у Достоев-
ского не было и которое не удалось. Или он хотел заста-
вить пережить чит ат еля angoisse публики в суде? Этого то-
же нс достигнуто. Великолепный роман слегка degnngole
к концу. С мальчиками же — совсем только для будущего
и часто совершенно невразумительно»14. Такое замеча-
ние оставляет поле для догадок, очевидно, о i носи гея
к перечитыванию романа, по исключает последние сомне-
ния в гом, действительно ли Кузмин был скрупулезным
читателем бессмертного романа.
Второй образ повести «Крылья», выступающий носи-
телем полемики Кузмина с предшествующей ему тради-
цией,— преподаватель греческого языка Даниил Ивано-
вич. «Маленький стареющий учитель», обладатель «лыси-
ны». «вздернутого носа», «редкой рыженькой бородки»
(Кузмин, 1, 189, 270) выставлен «добрым гением» Вани
Смурова, при посредничест ве и подсказках которого судь-
ба вершит свою волю в отношениях Вани и Штрупа.
В усга «грека» Кузмин вкладывает наиболее значимые
для уразумения подлинного смысла повести идеи: «Само
тело, материя погибнет, и произведения искусст ва, Фи-
дий. Моцарт. Шекспир, допустим, погибнут, но идея, гин
красоты, заключенные в них, нс могут погибнуть, и но.
может быть, единственно ценное в меняющейся и прехо-
дящей несгро ге жизни» (Кузмин. 1,286—287). От унылого
216
ii вулы арного морализирования свооодны и частные су-
ждения учителя: «(...> только циничное отношение к ка-
кой бы то ни было любви делает ее развратом» (Кузмин,
1,210).
Образ Даниила Ивановича своим литературным суще-
ствованием оспоривает стереотипы изображения среднего
интеллигента. гимназического учителя в произведениях
российской словесности, хронологически предваряющих
раннюю кузминскую прозу. Он до неузнаваемости непо-
хож на таких личностей, как «классик Колбасников» из
«Братьев Карамазовых» («У Илюшиной постельки»), чьи
мысли о «переведенных классиках» лишь резулы ируются
в приведенном выше мнении Коли Красот кипа. и знаме-
ни 1ЫЙ чеховский Беликов (рассказ «Человек в футляре»,
1898), чье благо! овейиое отношение к греческому языку не
вноси! тем нс менее поправок в футляр его убогой инди-
видуальности. ПЛОТЬ ОТ плоти и кость от кости россий-
ской провинциальной действительности. Последнее об-
стоятельство сказывается и на его воззрениях на плот-
скую любовь: «— О, как звучен, как прекрасен греческий
язык! — говорил он (Беликов.— А.Т. со сладким выра-
жением: и. как бы в доказательство своих слов, прищури-
вал глаза и. подняв палец, произносил: — Атропос!
И мысль свою Беликов также старался запрятать
в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газет-
ные статьи, в которых запрещалось что-нибудь. Когда
в циркуляре запрещалось ученикам выходить па улицу по-
сле девяти часов или в какой-нибудь статье запрещалась
плотская любовь, го эго было для него ясно, определен-
но: запрещено — и баста. В разрешении же и позволении
скрывался для пего всегда элемен т сомнительный, что-то
недосказанное и смутное» ,5.
В сознании индивидуума рубежа XIX—XX вв.. знако-
мого с современной литературной жизнью, стереотип сог-
бенного действительностью учителя гимназии безуслов-
но присутствует. Знание привычности, обыденности «фут-
ляра» отражено современником «Крыльев» — романом
Ф. К. Сологуба «Мелкий бес» (публиковался и не был за-
кончен печатанием в журнале «Вопросы жизни» за 1905
год. № 6—11), где умышленно наделенный автором неко-
торыми чертами Беликова захолустный учитель Передо-
нов попадает в ситуацию, вынуждающую его принять
участие в разговоре о рассказе Чехова, ему — и это пара-
доксально— неизвестном (эпизод «сватовства» Володина
217
к девице Надежде Васильевне Адаменко)16. Примеча-
тельно, ч ю при обсуждении «Человека в футляре» сологу-
бовскими героями указывается место ei о первой публика-
ции— журнал «Русская мысль»17.
В завершение остается подтвердить, имеется ли хотя
бы самое общее представление о «чеховском типе героя»
в сознании автора «Крыльев». Вопрос этот не лишен по-
ложительною ответа, хо тя и герои Чехова, и эстетика его
в равной степени чужды Кузмину. Так, в статье «Чехов
и Чайковский» (1918; показательно отсутствие характери-
стик чеховского творчества в этой работе, тогда как имя
вынесено в заголовок) Кузмин, рисуя облик композитора
в 1880-е годы, замечает: «Можно подумать, что это —
человек из рассказов Чехова, где безвременье каким-то
чудом приобретает силу настоящей поэтичности»18. По
мысли Кузмина, художественное значение Чехова исчер-
пывается, а вся деятельность органично вписывается
в контекст 80 - 90-х годов XIX в.: «В это же время жили
и Римский-Корсаков, и Бородин, и Лев Толе гой, и Лесков,
но показательны только Чехов и Чайковский» 19. Из ста-
тьи «Капуста на яблонях» (1921) явствует, что для Кузми-
на Чехов находи тся в одном ряду с «Григоровичем, Гон-
чаровым. Данилевским, Писемским, Успенским (не
уточнено, каким именно.—Л. Г.), Гюго, Сарду, Аверкие-
вым, Шпажинским и пр.»20 и относится к области «лите-
ратуры» (сочинений преходящих, отвечающих па запросы
неискушенной публики и установления эпохи), а нс «искус-
ства». Все точки над «1» расставляет нелицеприятная по
отношению к Чехову дневниковая замета:
«Под созвездиями
коней XVIII века
XIX—1810
1810—1820
1820 1830
1830—1850
1850-1870
1870-1880
Вольтер
— Pvcco
Г офмап
Пушкин
— Бальзак
— Диккенс
— Достоевский.
Чехов очень местно, хотя и нагадил. Для начала XX в.— Франс?
хотелось бы»21.
На восприятие Кузмипым сложившейся в русской
прозе традиции изображения гимназического учителя —
как «футляра», отвергаемого всей душой, намекает и вве-
денный им в текст «Крыльев» разговор «грека» (Даниила
Ивановича) и «словесника» в учительской. «Словесшгк»
пересказывает Даниилу Ивановичу те суждения своих уче-
218
ников о Демоне и Рудине. которые о i мечены особенной
нелепостью. Если кое-кто в классе готов забарабанить
о тургеневском герое: «Так гочио, (... за правду по-
страдал» (Кузмин, 1, 201),— напрашивается опасение, ч го
такой ученик обречен па «футляр», как Колбасников. Бе-
ликов. Переделов и Коля Красоткип. Меж тем душа Вани
Смурова, по убеждению Кузмина. бабочкой вылетела
навстречу солнцу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Весы. 1906. № 11. С. 1—81. Весь помер журнала был занят пове-
стью Кузмина. В 1907 г. последовали два отдельных издания этой вещи
(издательство «Скорпион»).
Андрей Белый. М. Кузмин. Крылья. Повесть...//Перевал. 1907.
№ 6. Л пр. С. 50 -51; Антон Крайний Гиппиус 3. Н.}. Братская моги-
ла Весы. 1907. № 7. с. 57 63 (особенно С. 61—63); Философов Д. Ве-
сенний ветер Рус. мысль. 1907. Кн. 12. С. 104—128 (особенно с. 119 —
121. 124-125).
Аполлон. 1917. № 4—5. С. 25 44.
4 Там же. С. 34.
3 Московская газета. 1911. № 123. 4 окт. С. 3.
6 Блоковский сборник. II: Труды Второй научной конференции,
посвященной изучению жизни и творчества Л. А. Блока. Тарту, 1972. С.
352—353.
7 Grunoien Neil. И w/g-.v and “The World of Ari" Russian Literature
Triquarterly. 1975. N 11. P. 393 405.
Кузмин A'LA. Собрание стихов. III. Несобранное и неопублико-
ванное. Приложения. Примечания. Статьи о Кузмине/Hcrausgcgeben,
eingelcitci und kommenlicrt von John E. Malmstad und Vladimir Markov.
Munchen, 1977. P. 7—319.
9 Ibid. P. 41 44.
1 Блоковский сборник. II. С. 351.
11 Достоевский Ф М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Художественные
произведения. Т. 1—17. JI., 1976. Г. 14. С. 498. В дальнейшем ссылки на
эго издание даются в скобках, в тексте.
12 Кузмин М. А. Проза. 1 Ред.. примем, и вступ. ст. Владимира
Маркова. Berkeley, 1984. С. 194-195. В дальнейшем ссылки на прозаи-
ческие сочинения Кузмина даются по этому изданию в скобках в тексте.
,л Шмаков Г. Михаил Кузмин и Рихард Вагнер//Русская мысль.
1988. № 3750. 11 пояб. Лит. приложение. № 7. С. XIII.
14 Кузмин М. Чешуя в неводе (Только для себя) Стрслеп. ( бор-
ник третий и последний. Под ред. Александра Беленсона. С Пб., 1922. С.
104.
Чехов А. II. Поля. собр. соч. и писем: В 30 г. Соч.: В 18 т. М.,
1977. Т. X. 1898 1903. С. 43.
219
1 ,1 См., например: Сологуб Ф. Мелкий бее. Кемерово. 1958. С. 52 —
53.
17 «Человек в футляре» был напеча тай в № 7 за 1898 год (С. 120—-
131). Библиографические подробности героями Сологуба нс уточнялись.
18 Кузмин М. Условности: Статьи об искусстве. Иг.. 1923. С. 144.
Впервые опубл.: Жизнь искусства. 1918. № 1. 29 ок г. С. 4.
19 Там же. С. 147.
20 Жизнь искусства. 1921. № 788 —791. 26 31 июля. С. 2.
21 Кузмин М. Чешуя в неводе. С. 101. Перечень античсховских вы-
палов Кузмина на этом нс кончается. Ср. рассказ «Высокое искусство»
(19Ю) и повесть «Шелковый дождь» (Эпоха. Кн. I. М.. (1918). С. 97—
135), особенно диалог Анны Павловны Шаликовой и Николая Михайло-
вича -Путина о «пошлости» романса (Там же. С. 103 104).
В. Н. Топоров
МИФ О ВОПЛОЩЕНИИ ЮНОШИ-СЫНА,
ЕГО СМЕРТИ И ВОСКРЕСЕНИИ
В ТВОРЧЕСТВЕ ЕЛЕНЫ ГУРО
Памяти Кристины Поморской
Возможна ли женщине мертвой хвала...
О Елене Гуро чаще всего вспоминают, обращаясь
к истокам футуризма, и ес творчество по инерции склонны
рассматривать в рамках именно этого направления, что
верно лишь отчасти, потому что оно не исчерпывается фу-
туризмом. В ряде отношений не столько творчество Гуро
предопределяется принципами футуризма, сознаваемыми
как таковые деятелями этого направления, сколько сам
футуризм преформируется особенностями «дофутуристи-
чсского» и «нефу туристического» периода в творчестве
писательницы. Игнорирование такого «поворота» приво-
дит к замутнению ситуации «начала», истоков, и ошибка,
с которой еще можно было бы как-то примириться при
статическом подходе, оказавшись перенесенной в эволю-
ционный ряд, грозит искажением всей историко-
литературной перспективы. В нарушение соответствую-
щего историко-литературного принципа (впрочем, для
Гуро, умершей весной 1913 г., «история» футуризма ока-
залась очень короткой — практически немногим более го-
да) футуризм под пером исследователей часто ставится
в слишком тесную, иногда даже «принуди тельную» зави-
симость от его крупнейших фигур — Хлебникова и Мая-
ковского. Их роль в футуризме не вызывает сомнений,
и это направление, увиденное как целое, конечно, прежде
всего и определяется этими поэтами. Но, когда речь идет
о «началах», естественное в широком плане подверстыва-
ние «футуризма» под этих поэтов приводит к аберрациям,
к утрате некоторых диагностически важных нюансов,
имеющих отношение к потенциям зарождающегося на-
правления, и. следовательно, предопределяет невольное
смещение акцентов в целом воссоздаваемой картины. Эти
нюансы, узреиие и дешифровка которых так важны имен-
но в связи с зарождением оольших и сложных художе-
ственных печений, поддаются восстановлению обычно
с трудом, а иногда и вовсе теряются. Случаи Гуро. к сча-
стью, все-таки иной, хотя само забвение сс (исключение
составлял узкий круг друзей и единомышленников), про-
должавшееся примерно шесть десятилетий помимо
внешних обстоятельств, непосредственно связано с упу-
щением именно таких нюансов и слишком грубым обоб-
щением реального но тому, что позже предписывалось
признавать «идеальным» и чго таковым не являлось, но
крайней мере, в том хронотопическом микроконтексте,
который здесь рассматривается. Очень важно, чт о прижи-
зненная оценка Гуро. пока еще не сложилась позднейшая
«табель о рангах», должна пониматься как признание в ее
т ворчестве того оригинального и «своего», которое, даже
нс будучи понятым до конца, вызывает интерес и внима-
ние и за которым предполагается некая глубина2. Суще-
ственно, наконец, и го. что Гуро оказалась старшей среди
футуристов (она родилась в 1877 г.. Хлебников — в 1885),
к тому же раньше других попавшей в печать («Ранняя вес-
на» в «Сборнике молодых писателей». СПб., 1905). Ряд ее
открытий позже был усвоен другими, а иногда ио неведе-
нию и переадресован им. Тем пе менее т ворчест во Гуро пе
прошло не замеченным уже при се жизни.
«Тех. кому очень больно жить в наши дни,— писал
Вяч. Иванов в отклике на «Осенний Сон», маленькую
книжку Е. Гуро (1912),— она, быт ь может, утешит. Если
их внутреннему взгляду удастся уловить на этих почти
разрозненных страничках легкую, светлую тень.— опа их
утешит. Это будет — как бы в глубине косвенно постав-
ленных глухих зеркал—потерянный профиль истончив-
шегося. бледного юноши одного из тех иных, чем мы,
людей, чей приход па лицо земли возвещал т ворец «Идио-
та». И кто уловит мерцание эт ого образа, узнает, как сви-
детельство жизни, что уже родятся дети обетования и—-
первые вестники новых солнц в поздние стужи —-
умирают. О, они расцветут в свое время в силе, кот орую
принесут с собою в земное воплощение,— как теперь уми-
рают. потому что в себе жить не могут, а мир их не при-
емлет. Им нет места в мире отрицательного самоопреде-
ления личности, которая всё дели г на я и не~я. на свое и чу-
жое, и себя самое находит лишь в этом противоположе-
нии. Эт о именно иные люди, не те. что мы т еперь.—люди
с зачатками иных духовных органов мировосприятия.
с другим чувствованием человеческого л,—люди, как оы
вовсе лишенные нашего животного я: чрез их новое я, аб-
солютно пропинаемое для света, дышит Христова бли-
зость...» (11, 45).
Концептуальная точность этих слов и глубина фона-
основы, приоткрываемая ими. таковы, что объясняют
большее, чем только поэтически живописный миф Гуро,—
самое атмосферу раннего футуризма, точнее—глубин-
ные истоки ее, «основной» (как главный и как основу
образующий и к ней относящийся) миф футуризма, но
также и разные инвертированные конкретпые варианты
этого мифа, о которых Вяч. Иванов, вероятно, вовсе не
думал. Этот «основной» миф или даже стихия, его несу-
щая и его из себя кристаллизующая (подобно тому, как
Брахман, золотой зародыш, возникает в первозданном
Океане), удерживают в себе и крайние, парадоксальные
смыслы, коренящиеся в том же источнике.— отце-
нена вистничество, детоубийство, самоубийство,— и
получающие объяснение в мифологии «буде глянет ва»
(для Маяковского будущее, воскрешающее людей настоя-
щего. но словам Якобсона,—его «сокровеннейший миф»,
берущий начало, как сейчас можно добавить, в особом на-
правлении русской «космической» религиозно-
философской мысли, чутко подхваченной в литературе
и искусстве). Чтобы понять суть мифгт Гуро и представить
его потенциальные смыслы, которые могут возникнуть
при переносе мифа в иной хронотоп («новые времена и по-
вое пространство»), нужно обозначить пе только самоу-
бийственный и на себя самого обращенный мотив у Хлеб-
никова (Как? Зангези умер!/ Мало того, зарезался брит-
вой./Какая грустная новость! [...]/ Оставил краткую за-
писку :/«Бритва, на мое горло!»/Широкая железная осо-
ка/Перерезала воды его жизни, его уже нет...), но и, ко-
нечно, прежде всего «сокровеннейший миф» Маяковского.
«С неуклонной любовью к чудотворному будущему М.
соединяет неприязнь к ребенку, что па первый взгляд
с этим фанатическим будетлянст вом едва ли совместимо.
Но в действительности — навязчивый мотив отценена-
вистничества, „родительский комплекс*1 уживается у До-
стоевского с почитанием предков, с благоговением перед
традицией, и точно так же в духовном мире М-го с отвле-
ченною верой в грядущее преображение мира закономер-
но сопряжена ненависть к дурной бесконечности конкрет-
ного завтрашнего дня, [...] неугасимая вражда к той „люб-
223
витке наседок**. которая снова и снова воспроизводит ны-
нешний быт. [...] его же нередер! ивало. когда в комнату
вбегал всамделишный малыш. В конкретном ребенке М.
нс узнает своего же мифа о будущем. Эго для него лишь
новый отпрыск многоликого врага» (48. 369—370: здесь
же о продолжении маниловских Арис гида и Фсмистоклю-
са «в детообразных гротесках» киносценария «Как пожи-
ваете»). И обозрев свидетельства от хрестоматийного
и «земного» Я ноблю смотреть, как умирают дети до
«космизированпых» разработок темы (Солнце! Отец мой!
Сжалься .хоть ты и не мучай!/Это тобою пролитая кровь
моя льется дорогою дольней или .. это я,/Маяков-
ский,/подножию идола нес обезглавленного младенца)^—
заключение: «Связь тем детоубийства и самоубийства не-
сомненна, это разные способы лишить преемства настоя-
щее, «прервать одряхлевшее время» (ср. 1акже реальную
бездетность, в ином ракурсе—..безотцовство** ведущих
фигур русского футуризма, впрочем, и символизма) и:
«Резюме поэтической автобиографии М-го: В душе поэта
взрощепа небывалая боль нынешнего племени [...]. Тема
самоубийства становится, чем дальше, все навязчивей. Ей
посвящены напряженнейшие поэмы М-ю— ..Человек’*
(1917) и „Про это** (1923) (48. 371—372).
Елена Гуро понимала поэта иначе—как «даягеля,
а не отнима те ля жизни»; «любить смотреть» как умирают
дети она не могла позволить себе ни в жизни, ни в творче-
стве. присутствие (нс говоря об участии) при «oi ппмапии»
юной жизни было для нее невозможным, а присутствие
при угасании ее— не просто невыразимо тяжко, но скорб-
но до того предела, когда уходит и своя собственная
жизнь (она умерла 36 лег). Жизнь она любила и относи-
лась к пей как к таинству и чуду и торопить ее в будущее
не собиралась. Думать о самоубийстве опа тоже не могла,
потому что ценила жизнь в ее настоящем-—в соснах, тра-
вах. цветах, животных, небе, облаках, солнце, земле, море
и, конечно, в людях. Она гоже связывала с поэтом новую
жизнь, новое время, новое пространство, хотя и была
лишена «футуристического» экстремизма и. кажется, не
очень ценила чаемые другими рукотворные чудеса «буду-
щего» (уже в юроде «настоящего» ей мерещилось нечто
yi петаюше страшное, ср. «Песни i орода». оказавшие
влияние на Маяковского, и г. и.).
Открывая сборник «Трое», оказавшийся прощаль-
ным. Матюшин, муж Гуро. кратко очертил эго «повое»:
«... Новая веселая весна за порогом: повое громадное ка-
чественное завоевание мира. Точно все живое, разбитое на
тысячи видимостей, искаженное и униженное в них. бурно
стремится найти настоящую дорогу к себе и друг к другу,
опрокидывая все установленные i рани и способы челове-
ческого общения. И недалеки, может быть, дни, когда по-
бежденные призраки трехмерною пространства и кажу-
щегося. каплеобразного времени, и трусливой причинно-
сти, и еще многие и многие другие—окажутся для всех
гем, что они есть—досадными прутьями клетки, в кото-
рой бьется творческий дух человека — и только. Новая
философия, психология, музыка, живопись, порознь поч-
ти неприемлемые для нормально усталой современной
души,—так радостно, так несбыточно поясняют и до-
полняют друг друга: гак сладки встречи только для тех,
кто все сжег за собою. Но все эти победы—только сред-
ства. А цель—тот новый удивительный мир впереди,
в котором даже вещи воскреснут [ср. о поэте: сам
он—„мать всех вещей" и любит их „материнской
п гордой любовью". Дневник Гуро, л. 39, запись от 24 мая
1910 г.— В. Т.]. И если одни завоевывают его.— или хотя
бы дороги к нему,—другие уже видят его. как в открове-
нии почти живут в нем. Такая была Ел. Гуро [...] Душа ее
была слишком нежна, чтобы ломать, слишком велика
и благостна, чтобы враждовать даже с прошлым, и так
прозрачна, что с легкостью проходила через самые уплот-
ненные явления мира. [...] Ее саму, может быть, мало стес-
няли старые формы, по в молодом напоре ..новых" она
сразу узнала свое — и не ошиблась. И если для многих
связь ее с ними была каким-то печальным недоразуме-
нием. то потому только, что онн не поняли и и ее, п и
их» (Трое, 1913. 3—4).
Действительно, это непонимание (по крайней мере, ее)
характеризовало, видимо, и тех, кто ценил ее поэзию
(Хлебников. Маяковский и др.), и тех, кто был в открытом
споре с нею. «Столкнулась физика с метафизикой [...]»,—
писал Б. Лившиц, и чуть далее: «Гуро, которой остава-
лось жить каких-нибудь четыре месяца, так и посмотрела
па меня как па человека с другого берега. Я нс мог бы за-
подозрить ее во враждебном ко мне отношении,— все
в ней было тихость и благость.— по она замкнулась на-
глухо, точно владела ключом к загадкам мира, и с высоты
ей одной ведомых тайн кротко взирала па мое суемудрое
копошенье». И тут же как объяснение: «Я еще не знал тог-
да, какие глубокие личные причины заставляли Елену Ген-
риховну переключиться в этот непонятный мне план, ка-
кие сверхчеловеческие усилия прилагала она, чтобы сде-
лать бывшее небывшим и сообщить реальность тому, что
навсегда ушло из жизни. Я судил ее только с узко-
профессиональной точки зрения и не догадывался ни
о чем» (20. 406—407).
Эти последние слова как раз о том мифе о юноше-
сыне и его смерти, который был создан Еленой Гуро,
имел определяющее значение для всего ее творчества и
в некоем высшем смысле стал программой ее жизни (И
здесь кончается искусство II дышит почва и судьба). Са-
мо же умение слить воедино одно и другое—всегда сви-
детельство о высшей подлинности, которая не нуждается
ни в поддержке «биографизма» в одних случаях, ни в отре-
чении от пего в пользу «анти биографизма» в других. Этот
миф и определил собой гот глубоко запрятанный и непо-
нят ый план жизни и творчества Гуро. о наличии которого
догадывался Лившиц3. План и «разыгрывающий» его
миф были несравненно важнее способа выражения его.
В отношении последнего Гуро не была максималисткой;
она. конечно, пыталась перевести «астральное свечение»
на «разговорный язык», по больше заботилась не о по-
следней точности (похоже, она боялась подобных собла-
знов), а о том, чтобы не впасть в тог тип «языка», кото-
рый мог бы «зарегулировать» им описываемое, внести не-
нужные или необязательные связи, непоправимо отравить
бытийствепное и бесконечное мнимоподлинным и быто-
вым детерминизмом. Отсюда — се язык и манера его
использования, позволяющая говорить о высокой степешт
«пеконвеициональности» художественных текстов Гуро4 —
неокончательное! ь, фра! мептарность, свободным режим
чередования стихов и прозы, слабая и не претендующая
на полную достоверность детерминированность, «аква-
релыюсть», роль разреженностей и зазоров, с одной сторо-
ны, и повторений и вариаций— с другой, смысловые сдви-
ги (принцип «относительного» словотворчества, о кото-
ром Гуро пишет в дневниковой записи 1912 i.: «Говорить
слова, как бы не совпадающие со смыслом, по разбегом
ритма говорящие о нарастании чувства». Дневниковая за-
пись <1912 г.>. ИРЛИ. РО. Ф. 631; см.: Ковтун 1977,
320) и г. и. Впрочем, сам миф выражался не только в худо-
жественной словесное I и (проза и стихи), по и в живописи
и графике Гуро, часть образцов которой опубликована
в составе се книг пли же отдельно (см. 16. 317—326).
Известна скрипичная сюита М.В. Матюшина к «Осенне-
му сну» (ср. две странички нотной записи из нее в этой
книге). Сам он играл разные роли в последующей судьбе
«мифа» публиковал и комментировал его, соучаство-
вал. когда нужно «подыгрывал», мистифицировал, «отво-
дил» от ключа и т.п.)5, но все-таки говорить обо всем
этом в деталях пока рано. И гем нс менее есть основания
говорить, во-первых, о синтетическом мифе и. во-вторых,
о мифе, который нс был достоянием исключительно само-
го автора.
Вильгельм на веранде.
Е. Гуро. Осенний сон. Снб., 1912
Сидящий юноша-сын с книгой.
Е. Гуро. Небесные верблюжата. СПб.. 1914
Миф о юноше-сыне и его смерчи был, по сути дела,
сквозным для всего творчества Е. Гуро (правда, очень ко-
роткого—1905—1913 гг.), охватывающим все значитель-
ное из ею написанного, но главным образом явленного
в трех произведениях—пьесе «Осенний сон» (1912). в «Не-
беспых верблюжатах» (1914, посмертно) и в «Бедном ры-
царе»6. Этот миф, как уже говорилось, был определяю-
щим, стержневым и в творческом, и в жизненном плане.
О «реальном» субстрате мифа в его неизбежно «грубова-
той» форме говорить нет смысла, как нет и явных основа-
ний. Стоит, пожалуй, только заметить, что в образ юно-
ши-сына вошли некоторые черты внешнего и внутреннего
облика молодого художника Бориса Владимировича Эн-
дера (1893—1960), познакомившегося с Гуро и Матюши-
ным (у последнего он позже учился) в 1910 или 1911 г.7;
если быть точнее, Эндер оказался тем, на чьем образе
с определенного момента замкнулась уже до того склады-
вающаяся конструкция, призванная описать те смыслы,
которые для Гуро определяли суть жизни. Существенно
важнее, что этот миф, возникший из глубины жизненных
переживаний и потребностей, слившийся с жизнью как ее
«биографический» знак, ставший одновременно и ее су-
тью, «целиком» фантомен, хотя бы в том смысле, что
у Елены Г уро сын нс умирал, и вообще сына и других де-
тей у нее никогда не было. Сын и его ранняя смерть ока-
зываются мифопоэтической фикцией, но даже утраченный
или только мыслимый сын выступает в этом случае как
«реальность» материнского сознания его пот ей-
ции. надежды, жалости-сострадания, ожидания-радости
п прощапня-горечи.
Расширительно эта тема намечена уже в «Шарманке»
(1909): все, что гибнет,— «сыновнс»: все, что соприсут-
ствует этой гибели и сострадает, несет в себе «материн-
ское». Умирающее «сыновнее» и скорбящее «материн-
ское» (Pieta) появляются уже в ранних опытах: «И поддер-
жать я хочу, сколько могу, этот мир умирающий, страда-
ний. горя, кондов и начал, и великой, великой необходи-
мости. На колени мне садится птенец с распоротым бо-
ком: его, очевидно, задели косой. Он умирает. Я даю ему
нить и сижу тихо, тихо пока он умрет. Это последняя ла-
ска его жизни. Я хочу покрыть крыльями весь мир. Разве
нс приходила темная ночь? [...] Мать потеряла сын а
[разрядка здесь и далее паша.— В. Г.]. она сламывается от
рыданий. Пусть к ней кто-то подойдет и скажет: ..Не
плачь: ты его родила, ты дала ему возможность насла-
ждаться жизнью, кормила, и берегла эту жизнь, и поддер-
живала ее сколько могла. И вот теперь снимается с тебя
забота и нет уже больше возможности погрешить против
нее [...]*"» («Шарманка». Гуро, 1914а. 68 -69) или: «Шел
дождь, было холодно. У вокзала в темноте с тоял человек
и мок. Он от горя забыл войти под крышу. [...] Он не заме-
тил, что озяб, и все стоял. [...] и мок. [...] Дня через три по-
сле этого он умер. Это был мой сын, мое единствен-
ное. мое несчастное дитя. Это вовсе нс был мне сын,
я его и не видала никогда, по я его полюбила за то. что он
мок. как бесприютная птица, и от глубокого горя нс заме-
нен этого» (гам же, 37).
«Осенний сон» (1912) сгущает эт у идею и связывает ее
с конкретным художественным образом. «Отдаю эту кни-
гу гем. кто понимает и кто не гонит. Е. Гуро + Элеонора
ф. Нотснберг»—этими словами открывается книга, а да-
лее— стихотворение, образующее ядро мифа, с иосвягце-
ьием-адресом — «Памяти моего незабвенного единствен-
ного сына В. В. Нотепберг»: Вот и лег утихший, хоро-
ший Это ничего Нежный, смешной, верный, предан-
ный— Это ничего. Ц Сосны, сосны над тихой дюной Чи-
<ипые. гордые, как его мечта. Облака да сосны, мечта,
Монако ... Он немного говори.!. Войдет, прислонится
••• Не умел сказать, как любил. Дитя мое, дитя хоро-
шее, Неумелое, верное дитя! Я жизни так не ноби-
Как любила тебя. И за ним жизнь, уходит — I Это
ничего. Он лежит такой хороший Это ничего. / Он
о чем-то далеком измаялся ... Сосны, сосны! Сосны над
тихой и кроткой дюной Ждут его ... Не ждите, не надо:
он лежит спокойно—/ Это ничего. Но в утро о с е н н е е.
час нокорно-б л е д н ы й,/Пусть узнают, жизнь кому /Как
жил на свете рыцаръ бедн ый И ясным утром отошел
ко сн г, / У баюкался в час осенний. Спит с хорошим,
чистым лбом Немного смешной, теперь стройный—/И
не надо жалеть о нем. Выделенные здесь ключевые слова
синтезирую! названия двух книг о смерти сына —
«Осенний сон» и «Бедный рыцарь», с одной стороны,
и «встраиваются» в мифологическую игру так нли иначе
связываемыми историей русской литера гуры образами —
с другой. Ср. пушкинское Жил на свете рыцарь бедный (ср.
функцию этого стихотворения в «Идиоте» Достоевского,
которого неслучайно вспоминает Вяч. Иванов в связи
с бедным юношей «Осеннего сна») и «Медный всадник»,
обыгранный Битовым в образе «Бедного всадника» в кон-
текс 1 с. где автор рассчитывает «па неизбежное сотрудни-
чество и соавторство времени и среды», и г. н.— впло ть до
игнатовского (Д. Е. Максимов): Нас поведет во след До-
рогой лжи и бед Не голубь бледный/А ворон мед-
ный. Вслед за стихотворением Гуро — рисунок, изобра-
жающий сына и сделанный ею: высокий, стройный, чуть
сгорбленный юноша, стоящий в углу террасы и правой
(очень выразительно данной) рукой обнимающий опорный
столб террасы. Этот же образ юноши, стеснительного,
вызывающего смешанное чувство жалости, сочувствия,
беспокойства за хрупкость его отношений с жизнью,
в разных вариантах многократно изображается и в прозе,
в частности в «Осеннем сне»: «Он белокур, длинен, худ.
и в его бровях пост оянное выражение какой-то застенчи-
вой боли или радости, за которую немножко больно»,—
см.: Гуро, 1912, 9; ср. 21 ( гаков он в первой картине пьесы,
действие которой происходит в Астрии, стране золотых
астр, осенью, видимо, па закате европейского Средневе-
ковья: он здесь — принц Гильом, 18 лет, и он же—барон
Кранц: тень смертного венца, действительно, лежит на
нем: «Мы обе ночью видели, принц, один и тот же сон:
нам явился венок из белых и алых роз. Алые розы сияли
неизреченным блаженством, но на белых цветах мы уви-
дели капли крови... И опять мы заснули и видели toi же
сон8... и блаженно влюблены были алые розы, по на цве-
тах мы опя ть заметили кровь»,— Гуро, 1912, 17; к сочета-
нию образов юноши и крови (насилия над ним), облаков,
230
све iозарпости см. также «Сказание об Олафе Белобры-
сом». Nilsson, 1989, 25—30; то же описание чуть расшире-
но в связи с «русской» частью пьесы (действие проис-
ходит в дачной России, он барон Вильгельм фон Кранц,
в быту Гильом) — Сразу заметно странное, чуть-чуть
смешное сходство Рыцаря Печального Образа с фигурой
барона. Ворот его рубашки расстегнут и виден рубец от
х дара вдоль шеки и на нежной светлой шее (Гуро, 1912,21).
И не только Рыцарь Печального Образа (ср. еще: Барон,
что Вы делали так долго в саду?— Читал Сервантеса,—
гам же, 27), но и Верблюд!.. Долговязая цапля! (ср. «Небес-
ные верблюжата»).
Боль, го печальная, то радостная,—первое, что бро-
сается в глаза при взгляде на Вильгельма: она—знак его
связи с жизнью, миром, людьми и символ отмеченности
его пути. Эта связь очень не проста для ранимого юноши,
п он предпочитает чаше всего избирать эскапистский ва-
риант поведения: сесгра-принцесса уговаривает его женить-
ся (/1 можно... мне... вовсе не жениться, Евгения?), его
приглашают принять участие в каком-то светском меро-
приятии {Ай, не надо! Я боюсь опять... Эти гладкие парке-
ты —растянусь и надо мной будут смеяться!), он отказы-
вается от военной службы (И потом я не могу видеть кро-
ви и раненых). В мире пошлости он действительно беспо-
мощен и беззащитен. Ему он может противопоставить
юлько свою судьбу — любовь и смерть: Вы любили?—Я
всегда люблю. Вы знаете, какая может быть любовь?
/...] Она может быть везде и не в одном образе. Она тогда
осеннее солнце. У нее право все прощать. Когда я так лю-
блю, мне иногда кажется, что она проливается сквозь
меня в мир потоком сиянья, и я тут ни при чем... я могу
умереть, но она останется... И душа также может
быть везде и нигде и когда так любишь, так счастливо,
что хотелось бы прыгнуть с обрыва и разбиться!.. (Гуро,
912, 23) или: Протягиваешь кисть руки, вот хоть так,
и смотришь на свою руку—и знаешь про себя, что это
символ той далекой, одинокой любви. Гак ты со своей рукой
условился. И несколько раз в длинное течение дня приво-
дишь кисть руки в то же положение страдания и просвет-
ленности. тихонько ото всех, чтобы не смеялись. И своей
любви можно молиться [...] Может быть, душа в это
время прилетает и улетает и прилетает. /... / Мне всег-
да казалось, что если любить очень сильно, быть влюблен-
ным вообще, ни в кого отдельно—то будешь в звездные но-
чи перелетать от звезды к звезде по лучам (гам же, 23—
24). Но мир груб, и ОТВС1 на издевательства «ближних»
один—терпение (Я думал, все надо сносить, раз да-
но.— там же. 30) и любовь—даже если нельзя ответить
ближнему тем, чего он хочет (Вы чего-то хотите, чего
я не могу Вам дать. Все равно помните, что я люблю Вис
и потому счастлив,— гам же, 36). Но такая любовь неот-
делима от страдания настолько, чго мера жизни, незави-
симо от внешних обстоятельств, подходит к концу,
к смерти. И вот уже в сентябрьский теплый день, на веран-
де. в шезлонге Вильгельм лежит в полузабытьи, закрыв
глаза. Идиллически стрекочут кузнечики, голубь топчется
на столике, мягкое солнце осени, листья, пока все эго не
01 теснено — резко и грубо—голосами: Что!., что?.. I о-
снода, Андросов не виноват! Простая случайность... Воль-
но же под самое дуло лезть... Заячий рыцарь! [...] Доктор,
в чем дело?..— Царапина. ...пустяк. Так. Нервное потрясе-
ние (...] Не от этого, от другого протянул бы ноги [...] Еще
не .иного, молодцом будем!..— Вильгельм. Красные розы
не страшат, хотя они кровь и радость! [...] Лино доктора
меняется на . ищо А ндросова.— Д о к т о р-А н др о с о в. Вы
умираете. Виллендряс! Умираете. Вы поняли меня: побе-
дил-то я, а Вы умираете.— Вильгельм. Нет, я жив
всегда. Моя дороги дальше... дальше (гам же, 46—47).
Ремарка сообщаем, что усталое тело его опускается не-
много неловко, что голова запрокидывается в сторону, ч то
он не то забылся, не то кончается, что громко и блаженно
звенят осенние кузнечики и что растущий и клубящийся зо-
лотой туман — постепенно заволакивает картину (там
же, 47). А в следующем за пьесой стихотворении «Звенят
кузнечики» — Знаю я. отчего сердце конча тся—/ А кончи-
на его не страшна (...) Все прощу я и так, не проси-
те! Приготовьте мне крест—я пойду. Ди нечего мне
и прощать вам. Все, что болит, мое родное, Все, что бо-
лит на земле.— мое благословенное: / Я приютил в моем
сердце все земное, И ответить хочу за все один [...]
И взяли журавлю того, Длинноногого чудака,} И связав,
повели, смеясь:! Ты сам теперь приюти себя!/ Я отве-
тить хочу один за все [...] ( гам же, 57).
«Небесные верблюжата»— о юм же. но иначе, деталь-
нее, психологичнее, лиричнее. Он — Какой смешной был
верблюжонок — прилежный. Старательно готовился
к экзаменам и потом проваливался от застенчивости, за
чудачества. А по зарям (...) украдкой писал стихи [...] не
232
умел, чтобы брюки те вылезали из-за пояса и чтобы руба-
шка пс висела метком [...] Не умел представиться, что не
хочет играть в лаун-теннис.— и видели все, что не умеет
от застенчивости (Гуро. 1914 12); — Я глуп, я бездарен,
я неловок, но я молюсь вам, высокие елки. Я очень даже не-
ловок. я— трус, Я вчера испугался человека, которого не
уважаю. Я из трусости не могу выучиться на велосипеде.
У меня ни на что не .хватает силы воли [...] Я вчера кончил
стихи совсем не так, как хотел, но я знал, что надо мной
будут смеяться...— там же. 13 [значит, юноша — поэт0,
и его смерть как бы повторяет столетней давности поэти-
ческим миф о смерти молодого певца в русской поэзии.—
В. Т.]:— Жил-был еще один мальчик, нежный, застенчивый
[...J Но он посмел жалеть и любить, и от жалости он ста-
новился смелым—и за это его взяли, как преступника,
и увели от матери. В первый раз он очутился без нее (там
же. 38) и т. д. и г. п.— вплоть до темы наносимых мальчи-
ку обид, до его сходства с Рыцарем Печального Образа.—
И Опа. мать, закутывающая шарфом горло сына (гам
же. 11).— Он больше уже не видел солнца.— Да это же был
мой сын, мой сын!., (гам же. 38); — Одному мальчику оби-
жали мать. Он хотел бы драться, а мог только молча со-
противляться потому что это был большой, сильный
и грубый враг [...] Ем г не позволили ходить в школу учиться
[...] У него хотели отнять его озера [...] Он должен был вы-
слушивать все молча [...] Это был бледный северный маль-
чик. В широкий упорный пролет меж его глаз вошло чест-
ное небо и море [...] Он бы мог хитрить, но мать же выучи-
ла его ходить в кирку и быть честным. [...] Эти все была
его мать (там же, 112—113); ср. заключительное «Обе-
щан! е». перекликающееся с «обетом» в начале книги:
Здесь я даю обет: никогда не стыдиться настоящей са-
мой себя [...] не забывать, что я поэт [...] Поэт —
диятель, а не отниматель жизни [...] Поэт — деятель
жизни. а не обидчик отниматель [...] Но сдержу ли я свое
слово? (гам же, 14).
Но, конечно, свое наиболее полное выражение миф
° юноше-сыне получил в самом значительном произведе-
нии опубликованном только в самое последнее время (см.
Ljtinggren. Nilsson; Эндер 1988)'—в «Бедном рыцаре»
(Другой вариант названия — «История бедного рыцаря»).
Эют миф имеет, по сути дела, двоякую форму выраже-
ния— словесно-литературную и изобрази гелыю-жи-
воппсную, представленную рядом иллюстрации, сде-
ланных тушью в основном в 1911 г. и хранящихся как
в государственных архивах и музеях, так* и в частных со-
браниях. Несколько из этих иллюстраций были опублико-
ваны (см.: 16, 318—319, 321). Впрочем, «изобразитель-
ное! ь» пе ограничивается иллюстрациями: опа пронизывает
и словесный текст, прежде всего в многочисленных описа-
ниях внешности сына, наиболее «предс тавительных», впу-
Е. Гуро. Иллюстрация к «Бедному рыцарю»
грешною суть его отражающих частей, его телесного со-
става (руки, плечи, шея, спина, ноги, глаза, волосы) и наи-
более диагностически характерных движений их, топко
фиксирующих душевные состояния героя. Эти описания
в их «каноническом» виде или с незначительными откло-
нениями воспроизводятся постоянно, и их функция в сло-
весном тексте состоит в том, чтобы каждый раз, когда
появляется сын, читатель мог бы стать и зрителем, т. е.
увидеть сына своими глазами и благодаря этому зам-
кнуть внутреннее на внешнем образе. Эта словесная «изо-
бразительность». довольно легко и почти без остатка
переводимая на язык живописи, выступает как своего ро-
да связь между двумя сферами транспозиции образа сына
и усиливает иллюзионистский эффект непосредст венного
присутствия читателя-зрителя. В известной степени эта же
«изобразительность» характеризует и описания природы
или городские пейзажи, скупые, но выразительные, дан-
ные через комбинацию нескольких ключевых характери-
стик.
Мир «Бедного рыцаря» представляет собой кон-
струкцию. в которой соединены предельно конкретное,
личное и интимно-человеческое с наиболее общим, сверх-
лпчпым, космическим. Для обеих частей этой мифо-
поэтической конструкции найден общий знаменатель,
единая подоснова—идея любви-спасения, и поэтому сам
миф «Бедного рыцаря» относится к числу сотериологиче-
ских с характерным «панпсихическим» колоритом: спасе-
но должно быть все — не только сын и другие люди, по
и животные, растения, камни, вещи — все, ч то человече-
ское сознание может представить себе страдающим
и страда гелытым, на что может' быть распространена лю-
бовь-жалость. задающая миру новый и. вероятно, глав-
ный параметр его единства 10. Космически-земпое и при-
родно-человеческое, макрокосмическое и микрокосмиче-
ское как раз и участвуют в образовании той единой ткани
бытия в «новых пространствах и новых временах», кото-
рое несет всему, что есть в мире, спасение и успокоение.
Но для этого душа человека, «родимое лоно» самой идеи
спасения, должна слиться с дыханием Вселенном, и это
«вселенское» должно быть принято человеком как некая
Духовная необходимость. «Где бы вы ни стояли, в лесу
или в поле, одинаково обращайте душу свою к тому, отку-
да исходит’,— слышите, что исходит, и узнаете голоса де-
ревьев, травы и земли? И любовь услышите их, рассеян-
235
Е. Гуро. И. иное грация к «Бе тому рыцарю»
ную в воздухе и переходящую волнами, облачками тепла
и обращенную к вам, так как создания любят вниматель-
ных» (Ф. 1116. Ед. хр. 3. Л. 36)|!, или — «Попробуй ды-
шать, как шумя I вдали сосны, как расстилается и волнуем -
ся ветер, как дышит вселенная. Подражать дыханию
земли и волокнам облаков» (л. 48), или же — «И наклоняли
чашу неба для всех — и все пили, и неба не убавилось»
(л. 72 об.) и др. И вне «Бедного рыцаря»—«так их создало
живое Добро дыхания. И моего сына, с тех нор, как
он стал похожим па иву длинным согнутым станом,
а поникшей мило прядкой волос па лбу—на березу.
236
а светлыми глазами на молодую лиственницу, вонзив-
шуюся вершиной в небо» («Дача с призраками»,
см.: 36. 101)12.
Значение «Бедного рыцаря» для понимания мифа Г уро
определяется не только полнотой деталей и сиптетически-
целостным характером лежащей в его основе идеи, но
и глубиной захвата темы, развертывающейся в тексте
в двух планах — как некая последовательность эпизодов,
если и не образующих, строго говоря, сюжетную линию,
то. во всяком случае, почти исчерпывающих набор реали-
зуемых этими эпизодами смыслов, отражающих, в свою
очередь, всю эту драму идей, и как демонстрация единой
цельно-раздельной концепции, мистического учения
(слова), предполагающего и соответствующую практику
(дело).
Завязка мифа — в самом начале «Бедного рыцаря».
Ею открывается первая часть текста — «История
госпожи Эльзы»:
[...] В доме Госпожи Эльзы было окно розовое в вечер-
ние часы розовое— как накануне наступающей радости
и высокое точно небосклон. Его стрельчатые дуги смотре-
ли чисто и ясно, как дуги прекрасных глаз. К этому окну
Госпожа Эльза садилась каждый вечер и мечтала, нет —
она ждала. И вечер за вечером,— так ей исполнилось 32 го-
да. По раз, когда она сидела и мечтала, видит в существе
своем, вошел к ней воздушный юноша, высокий ро-
стом и тощий, но такой кроткий, добрый и жалостный,—
что сердце в ней ударило сладко и—больно, словно запело.
Сел поодаль от нее на скамеечку. Она подумала, что это ее
мечта и не удивилась. Юноша просидел р нее весь вечер, не
сказав ни слова. И к ночи ушел в дверь балкона, где не было
юстницы. Па другой вечер, едва окно стало розовым.— он
опять пришел и просидел с ней вечер, не сказав ни слова,
н ушел. И она подумала: Если он не вернется и не увижу
я его больше, лучше бы мне не рождаться никогда. И а тре-
тий день она сидела, как будто ожидая, но сказала себе:
«Ведь это м е ч т а м о я — и не захочу, и его на свете не бу-
дет.—-захочу, так и будет со мной». По на другой
день он пе пришел к ней, хотя она ждала его и желала
видеть и верила, что он должен к ней придти на ее зов.
Но он не явился на ее зов и не был г нее три дня, а на чет-
вертый вошел и сказал ей: «Солнце весь день светило, как
золото,— заметила ли ты это?» Она сказала: «Ты не был
J меня три дня!» Он молча улыбнулся ей и сел немного поо-
даль.— и весь вечер молча смотрел на нее. и из г ла ? его
про ш ли с кв оз ь и е е О в а л уча'4. Когда он ушел. она по-
думала: зачем мне было придумывать, что он уходит че-
рез балкон, когда там нет лестницы? Право, это все
странно. Но все-таки она принимала все это за свои мысли
[...] и он стал постоянно бывать г нее. Когда она садилась
за стол, он садился г ее локтя. Когда она ложилась в по-
стель, он сидел г ее ног. или стоял в изголовье, и она чув-
ствовала его как звезду над головой, точно лучи звезды про-
никали ее сверху. Ей казалось, что над ней теплилась
звезда.
С раннего утра садилась госпожа Эльза за пяльцы
и вышивала. [.../ Сидит г себя Эльза, вышивает коврик
и все путает нитки, занимает ее: куда это сын уходит?
и почему он приходит такой изможденный и несчастный,
точно его там мучает кто-то. А высокие добрые Духи
всегда блаженные. Люди и Духи за грехи мучаются. И по-
думала: ну а что если он падший Дух?—Но вспомнила его
кроткие как светлые озера глаза 15 и сказала: «Ну, все рав-
но. ее ш даже мне с ним погибнуть, а без него спастись —
лучше уж я с ним пропаду вместе». И только подумала, он
стоял против нее, немного вытянув шею вперед, и л ю б о в ь
его светилась. А шерсти она не могла распутать и так
была больна, ослабела н чуть не плакала [...] И он прибли-
зился отвел ее рукой, сел за пяльца. погладил но спутанной
шерсти и только погладил, сама она распустилась, в Ведь
правда, м а т ъ м о я, кто не замечает красивое и не любит
милое, близок он к жестокости?» И, улыбаясь, сел за
пяльца и стал разбираться в шелках, стал исправлять
осторожно узор, выводить цветочки и листики на свет Бо-
жий. [...] «Надо заметить красоту, а то она опечали-
тся! будет чувствовать себя сиротливо. Ведь все должно
принести плод и все нужно собрать. [...] Дети никогда не
забывают о том, что красиво. Горе тем. кто забывает
о красоте—они близки тогда к жестокости. И мир.
мамочка, живет любовью». А когда нитки были все
распутаны и узор исправлен и цвел красками луга,-—он
кивнул ей глазами и удалился. Стало ей весело, но когда он
ушел, она—задумались: «Видно, правду поди говорят
о нем,— высокий Дух не стал бы заниматься какими-то
нитками, —нет, они правы, он не из высоких и счастли-
вых!» [...]
У него была нежная, мечтательная, верблюжья шея.
Чистый из неба лоб. У него было гордое выпуклое горло
и хотелось ей целовать его и жалела, что он бесплот-
н ы й. Увидела она в очертаниях облачков как бы его виски,
его лоб и нежно обнажившуюся — длинную шею. И не жаль
уже ей было, что он сейчас не воплотился, сохранил
свою чистоту, стал душою радостной мигов. И она смея-
шсь от радости, что поняла его. Сквозь его глаза ей пока-
зались далеко-далекие города возвышенных мечтаний.
И она поняла, что она мать ему [...] «Мать, мать!
Пусть растет мое страдание.— пусть растет и чистота
миру». [...] Она не плакала и радовалась, что он назвал ее
матерью (л. 2—6а).
Итак, исходная ситуация, из которой и вырастает
миф, оказывается отмеченной: мечтание-ожидание Эль-
зы на 33-м году жизни у окна в час заката. И как ответ на
э го мечтание-ожидание—явление «воздушного», как бы
материально разреженного, недовоплощенного юноши.
Отмеченность и неслучайность этой встречи свидетель-
ствуется сразу же—сердцем (сердце в ней ударило слад-
ко). и это сердечное движение лишь на втором шаге было
осмыслено как знак связанности с этим юношей навек
и боязни расставания — Если он не вернется и не снижу
я его больше, лучше бы мне не рождаться никогда. И лишь
на третьем шаге обнаружило себя как бы возвратное, го-
ювое услужливо освободить от уже осуществившейся
связи движение—не сердца, не разума, объясняющего го-
лос сердца, но рефлексии (Ведь это мечта моя) и выте-
кающей из нее логической свободы, произвольности—не
захочу, и его на свете не будет,— захочу, так и будет со
мной, холя уже она ждала его и желала видеть и верила,
что он должен к ней придти на ее зов. Но даже и после пос-
вящения, когда юноша, пропустив три дня, снова поя-
вился у Эльзы, она еще не вполне освободилась от профа-
нической и эгоистической логики и принимала все это за
свои мысли, хотя при воспоминании о его кротких, как
светлые озера, глазах снова и в максимальной степени
обнаруживает себя слитое воедино сознание-чувство
своей неразрывной связанности—Ely, все равно, если да-
же мне с ним погибнуть, а без него спастись — лучше уж
я с ним пропаду вместе. Когда это сознание-чувство со-
грело и укоренилось в душе, появилась потребность
в истолковании природы связанности с юношей, и она,
связанность, была попята как то родство, которое возни-
кает между гем, кто рождает, и тем, кто рождается, между
Матерью и сыном. Впервые идея сына рождается
239
в мыслях Эльзы, чей разум в этот момент несколько от-
влечен распутыванием (пенолучающимся) ниток и потому
дает возможность обнаружить себя более глубоким, под-
спудным структурам — занимает ее: куда это сын ухо-
дит? в контексте озабоченности ei о изможденностью
и предощущения его страданий и мучений. Первым вывел
наружу эту идею сыновства материнства юноша, когда
он. как бы услышав мысли Эльзы (лучше уж я с ним про-
паду вместе), снова явился перед нею, и любовь его свети-
лась. Именно тогда и прозвучало впервые это обраще-
ние мать моя в связи с раскрытием тайны мира и
собственным самораскрытием: нужно видеть красоту,
ибо она противовес жестокости и страданию, и мир
живет любовью 6. Только теперь поняла опа свое мате-
ринство, радовалась, что он назвал ее магерыо, и пла-
кала, сознавая, что эта рад ост ь неотделима от стра-
да и и я.
Тема связи радости и страдания, их взаимозависимо-
сти и, более того, неразрывности их, вплот ь до совпаде-
ния в некоем едином комплексе очень важна для «Бедного
рыцаря» или формируемого в этом тексте мифа — и сама
но себе, и в связи с темой воплощенности. Это подтвер-
ждается как многочисленными свидетельствами данного
текста так и очень показательными в жизненном (хотя
тоже сильно мифологизированном) плане дневниковыми
записями, где также выступает «сын». В Страстной Чет-
верг, в ночь с 15 на 16 апреля 1910 г.. Гуро заносит в днев-
ник следующее: И когда говорили об установлении Тайп
Причастия, сын сказал очень смиренно: «Господин Мясое-
дов, допустите и меня с матерью придти к вам причи-
таться». [Им позволили]. Когда мы остались с сыном наеди-
не, я спросила: «Как же ты будешь причащаться?» —
«Астральным существом хлеба,— для меня это еще ва-
жнее, чем для вас» — «Почему?» — «Этим Таинством,
принимая Хлеб, я еще сильнее воплощаюсь здесь на зе-
мле,—я становлюсь более человеческим».— «Это ведет
тебя еще к большим страданиям?» — Он наклонил утвер-
дительно голову: «Мое Страдание—Моя Радость!» 1 . -
Свет точно растопил меня трогательны свет его
смирения и готовности к мукам. Я заплакала. «Не
тосковать, и радоваться должна ты, Нора!»18 (Днев-
ник. 1908—1913. Ф. 1116 Гуро Е. Г.: Ед. хр. № I.
Л. 25—26).
240
По, («юныесвязи постоянно «разыгрываются» и в «Бед-
ном рыцари». И в первый раз Однажды он пришел
к ней радостный, голубой как небо. Но руки его были
бледны, дрожали от страдания (л. 6а). И сразу же
вслед за этим первый разговор на эту тему. Ей показалось,
что под рукавом рубашки наметилась кровь. Так хорошо
сказал Христос: «Мир вам!». И если бы ничего другого не
сказал, а мы бы исполнили зацвела бы от радости—
земля. «Посмотри, как меня быот. и это так должно
быть»,— сказал он.— «Кто же бьет тебя? Те. кто не
верят в тебя?» сказала она. и содрогнулась и похолодела.
Но он посмотрел на нее, приласкал глазами, ободрил ее
и почти засмеялся и потом стал серьезным. «Меня велел
бить тот. кто составился из зла. Он называет себя
князем земли. Ни ты должна знать, что и земля есть —
Дух. Он добр, и никогда не называй поэтому землю юдо-
1ыо: Он принял на себя вдвойне то. от чего я отка-
зался. Это меня за то. что я пе захотел принять
плоть и ее грехи [несовершенства/. И за это я наказан
поделом. Я же хочу принести людям рас ости тех вестей
в их чистоте. Вот для чего Христос позволил мне пару-
ш и т ь т а и и с т в о пл о т и. и это мне уже не наказание,
и надежда. Чем больше будет расти красота, тем больше
будет расти ее поругание». «Но ведь ты дух. как .же
быот тебя?»—«Я не отказался от права быть здесь.
Я более в о п л о и/ е н, чем ты думаешь». Когда он ушел, она
плакала и молилась. И ей казалось, что он может погиб-
нуть... Жалок он был с пятном крови на плечах, с бес-
страшным вихром надо лбом и вместе странно светел ви-
дом. и когда полетел высоки и длинно дрыгнул ногами, на-
помнил ей журавля в небе. И хотелось ей смеяться и пла-
кать, и горевать, но радость в ней была о том, чего нельзя
выразить (л. 6а 7а),о. В дневниках необходимость c-ipa-
Лания и удовлетворение, что этим снимается страдание
с других, выражены еще рельефнее: «Я иногда беру на себя
грехи, ну, одним словом, я служу щитом— это очень боль-
но»,— вспомнилось мне. Я теперь поняла его слова. Он со-
бственноручно берет на себя страдания! Боль? Грешпость?
Когда видишь, что кого-нибудь бьют, можно взять на себя
его боль [...] Я буду это всегда делать.— «Но не всегда и не
во всяком пашем часе нам дана эта благодать»^—
предупредил он [...] Я вспомнили: однажды он ушел гораздо
Раньше рассвета. Вернулся едва светало — на шее у него
был след веревки, его едва можно было узнать (л. 28 29)2П.
Идея воплощения и конкретный случай «слабой», не-
полной воплощеппости. а также разной степени вопло-
щен пости матери и сына, с чем связаны некоторые момен-
ты, когда легкая тепь ложится на их отношения, повто-
ряются неоднократно. «Маменька, вот вы опять печаль-
на!» [...] —«>/ ждала тебя, как свою радость! Вот ты при-
шел, и я утешилась!»—Но он все-таки отвечает, затума-
нясь:— «Мама, мама, более двенадцати раз родила ты
меня и до сих пор не умеешь меня понять!» [...] — «Значит
ты рождался двенадцать раз? [...] — «У меня было двенад-
цать приближений, но ты пропустила часы стражи»
(...]— «Если я столько раз уже мать твоя.—воскликнула
Эльза вслух,— зачем ты часто так называешь меня госпо-
жой и так редко матерью?» Он смотрит на нее с надры-
вающей нежностью. «Я боюсь, чтобы ты не вспомнила боль-
ше, чем позволено человеку. Ты еще слаба, и я боюсь, что-
бы ты не подумала также, что родила Духа, но Дух толь-
ко сам может рождаться, он вечен. Дух от Духа рожда-
ется, и счастлива плоть, в себя Дух принявшая, через Духа
и плоть станет бессмертной. А ты безмерно счастлива.
Но ты сама этого не знаешь и потому опять плачешь». [...]
Так они любили друг друга и. взявшись за руки, плакали
и стеснялись (л. 14—14а). И вообще людям не дано по-
стигнуть таинство плоти во всей его глубине и осознать
его место. Вот. у дома Эльзы, против ворот, мучилась ло-
шадь и не могла сдвинуть воза. А он протянул руку к во-
зу— и сдвинулся по ровному месту, как под гору. Мать ви-
дела и вечером, радуясь, стала рассказывать людям Свет-
лой Горницы: «Вот как мой сыночек лошадь пожалел и из-
бавил». Осуждали его — что нарушил Таинство Плоти:
«Доколе душа воплощена, должна претерпеть!—не наше
право освобождать от страданий. Страдания даются для
очищения». Он же сказал: «Что сомневаетесь, жестокие
и потом у не умеющие радоваться! Завет Христа не зовите
страданием. а зовите радостью. Не одно дано Таинство
Плоти, но и Таинство Духа! Я нарушитель! Но не потому
это делаю, что не почитаю Таинства Плоти, но потому,
что почитаю еще выше Таинство Сошествия Св. Духа.
Приходит время разрешения уз!» Им же показались слова
его дерзкими, и все разошлись, сердясь, смущаясь, сомне-
ваясь и осуждая его (л. 17а). Но не всегда и сама мать по-
нимаем ограничения, налагаемые временем, и возможно-
сти с е г о д н я. Стоял желтый цветок в глиняном горшке,
на ноле голубой скатерти. Ей стало это мило и жаль
242
цветка, и она сказала: «Сделай для меня, чтобы не исчез
этот цветок желтый на голубой скатерти. Так легко ис-
чезает красота; вот я любящей рукой передвину цветок —
и разрушила, разделила его желтые крылья от голубого
поля. [...] Ведь ты пришел нарушить плоть и время,—
сделай же для твоей .матери это сейчас!» — Он улыб-
нулся: «Не бойся! еще нет для этого мира—сейчас. Разве
я пришел уничтожить? Верь!» Но, ненасытная, она говори-
ла: «Вот будет кувшинчик—душа и цветочек — душа, по
не будет вместе, и красоты их встречи не будет!» — «Не
бойся, и встреча их получила душу. Пет места во вселен-
ной, где бы не было Духа [...] Знай, что в Божий победный
день Воскресения, кто способен это любить, по любви своей
и также для самой сути,—увидит также».— Но на дру-
гой день она опять стала сомневаться (Л. 18а—19). Но
знание всего, что касается плоти и духа, не дает сыну су-
дить тех, у кого нет этого знания, и для этого снисхожде-
ния у него есть веские причины: Мама, мама, как много
хотел бы Вам сказать, но на губах печать безмолвия,
и сердце мое переполнено, но губы мои сомкнуты [...] Ты
думаешь. мне не тяжело нс приносить тебе с собою тех
цветов, но я знаю, что мы живем так ущербленные для
того, чтобы содеялось добро. Я не воплощен — потому
я все помню, а ты многое забыла, потому я тебя никогда
не осуждаю, что ты забыла. 11с нам, бесплотным, су-
дить вас. Вы взяли на себя тяжесть, а мы нет. Вы испол-
нители того, что мы задумываем. но еще более вы стра-
даете от этого (л. 22а).
Таково же соотношение между голубым, легким, про-
зрачным, сквозным небом (И ветви качались в голубых
молочных пространствах, передавали вести земных весен-
них путешествий и дальних небесных блаженных с к воз-
ни стей. далеких перекликаний, л. 29а и др.) и темной,
плотной, тяжелом землей и. наконец, между «воплощен-
ной» матерью и «нсвоялотценпым» сыном. «Послушай,—
сказала она, немного недовольная,— мне мешает быть
вполне счастливой то, что ты такой прозрачный,
и вот я могу провести сквозь тебя руку».— И она провела
свою руку через его грудь и сквозь плечо. Он засмеялся
добродушно. По она: «Да, точно тебя, пожалуй, и
нет!» «Пе все ли тебе равно, дорогая, родная. Пред-
ставь себе меч тверже железа, тысячу раз тверже воро-
неной стали.— что он подумал бы о тебе? Он, наверное,
сказал бы: «Миленькая эта госпожа, но как жаль, она в ро-
243
де облака, я прохожу сквозь — она нс замечает меня!» —
Элиза расхохоталась и набросилась на рыцаря, а он стал
убегать от нее. И они бегали как сумасшедшие. t)y.v и жен-
щина, вокруг стола, заливаясь смехом, как дети... (л. 36а).
Занимая разные позиции в сфере воплощенного, мать
и сын по-разному оценивают и грань между живым
и мертвым. На краю города жила мать, у которой умер
сын. И так она тосковала, и все вещи для нее почти умерли.
[...] Приходящие люди смеялись над нею. [...] Называли ее
больной и говорили, что у нее и не было никогда сына, и все
ей только казалось. И не верили, что у нее был сын. И оспа-
ривали у нее даже последнее сокровище ее светлой печали,
даже последнее право—плакать о нем. Он стал являться
ей. Часто он сиживал с ней дома, у края стола, часто
встречал ее на улицах и тогда провожал до самого дома.
Но она все-таки тосковала, потому что он был воздуш-
ный. и она не могла даже погладить его волосы: «Если
б я была уверена, что ты слышишь запах снега так же, как
я, а то мы идем вместе, а как будто и не вместе?» Она
плакала...: «Ведь ты призрак! На каждый миг исче-
заешь. ах, зачем Бог не захотел, чтобы мы были оба
бесплотны или оба во плоти. Вот для меня этот
снег за окном мокрый, для тебя, может быть, и нет.
Для тебя все, может быть, иначе и мне не понятно!» —
«Мама, мама, будь же терпелива! ведь это временно,
думай одно, будто я одел шапку невидимку и мы играем!
Живым ты должна меня чуять, а не мертвым.
Я ж не!» А опа опять: «Ну вот для меня береза пахнет.
Пахнет ли она для тебя!» — «Все, что для тебя! Но еще
более того, кто слышит добро, как запах солнца.— это ли
не дивно? Меньшее всегда заключено в большем. И еще поче-
му ты думаешь, что это не мы сами захотели подвига?..
Лучезарными окрыляемся мы на подвиг, а примем плоть
и болезнь, и мы все забываем и сомневаемся».—-
«Ах!—умоляла она. томясь.— дай же мне знак—
оттуда, чтобы я вспомнила» (л. 54—55). Он уверял ее,
что радость больше печали, и уговаривал нс давать больше
веры печальным мыслям. И ей становилось стыдно от
охватывавших се сомнений, но радостно от усвоения его
уроков. И случилось после этого через два года, перестала
его видеть и не печалилась, верила в его любовь и знала, что
такая любовь — все запахи радостей земных, берез и смол
и тающих снегов и содержит в себе все тепло и счастье
мира и что этой любовью сын любит ее. И больше не увиде-
244
in его. п о к а не сделал и с ь одно р и д н ы м и и не соеди-
ни, шеь в радости. Но утешение было во все дни неисчерпае-
мо (л. 57). Жажда иметь сына воплощенным или. по мень-
шей мере, стереть ту разницу в степени воплощенпости.
которая раздел яс i се и ее сына, становится постоянной за-
ботой матери. Беспокойно спалось Эльзе. А на утро никак
не могла припомнить, кик звала его и мучилась, что не мо-
гла припомнить, как его звали. Моего сыночка, моего един-
ственного сыночка'. И еще думала, вот отчего он боялся
назваться моим сыном21. В о пл о щ е н н ы м. таким, как
ч хотела бы его иметь. И знала, что это малодушие и сла-
бость. а уж не могла никак совладеть с собой. Матери, ма-
тери в о п я и щ е н и ы х — вы самые счастливые из женщин!
Но знала она, что порог, который надо понемногу стереть,
грань между видимым и невидимым—разной плоти.
И что века нужны терпеливой веры и любви для этого,
и что это для этого они так и стоят—он там, она здесь.
И еще помнила она. как он обещал ей. чти любовь все мо-
жет. что она разрешает узы и сама границ не имеет и не
боится )’з (л. 60а).
Подобно телу, которое, обладая скоростью, равной
скорости света, теряет свою массу, плоть, взятая в мас-
штабе бессмертия и эт им свойством характеризуемая, на-
чинает пресуществляться, и форма этого пресуществле-
ния—развонлощение. На Рождест ве, когда уже зажжены
свечи, о н а призывает: «Светлое мое солнце, будем радова-
ться!'»Но подумала: «А я сегодня согрешила». Он услышал
ее мысли и отвечал: «Я беру твой грех на себя мне это
позволено». И далее—«Живите по законам духа! верьте
в бессмертие плоти, и станет плоть ваша подобна облаку,
пронизанному светом».—«Как же ты возьмешь мой грех
и р тебя будет не чисто?» «Как ты думаешь, если бро-
сить на малюсенькую искру тяжелое.— что будет—
«Затушит».— «А если маленькую соринку бросить в боль-
шое пламя?— «Уничтожится в светлом без остатка!» —
Гак не бойся! Любовь моя к тебе светлое пламя! Я белое
пламя не бойся!» (л. 62—62а). Но эти советы и эти зало-
ги нс всегда действенны. Воздушный и безгрешный не
всегда может войти в положение телесно-воплощенной
ч грешной. Вот и сейчас Третий час ночи. За стенами
глубоко спит город. Эльза не спит. Против Эльзы на сту-
пе, согнув худощавую долгую фигуру, сея рыцарь. Жалко
благостно обнажились из растегнутой сорочки шея и часть
груди. И смотрит на нее, точно жалеет.— «Сам себя
245
пожалей, возо у шный бедняк! Снят все. мы одни...». Она
просила его: «Уйди в небо, где не обижают».— Он мол-
чал.—«Уйди в небо, где не быот. Не могу видеть лицо твое
оскверненным пощечинами».— Он молчал в строгой чисто-
те.— «Нет, уйди от меня, оставь меня, я грешная».— Он
наклонился перед ней и поцеловал ее руки. Нищие руки
в о пл о щ ени о й, грешной .женщины. Господи! ему прости!
если предавал твои таинства — прости... Он доверчиво, не
понимая, что ей причиняет, засыпал у ее постели, и ста-
новился воздух комнаты полон его невинностью и его ми-
лыми снами. Но ранит нам сердце чистота и мучает нас
непорочная белизна инея. И как вид березки, опушенной
инеем, стройной, в белых ветвях непобедимой чистоты,
ранит нам бескрылое сердце какой-то дивной невозможно-
стью,—так тяжело было Эльзе видеть непорочную плоть
сына, крепко спящего. И из комнаты, где надышал он своей
невиновной верой в нее и сном, она принуждена была часто
выйти, иначе душило ее за горло и слезы жгли глаза,
и смятение было ей не по силам. Что же делать — она бы-
ла грешная... «Мучаюсь и содрогаюсь от твоей невинно-
сти». И грудь ее сжималась, было больно и неловко греш-
ной женщине, давило ее трогательностью, чистотой его
(л. 64—64а)22.
Во второй части «Бедного рыцаря» («Из поучений
Светлой Горницы») гема воплощения приобретает отте-
нок доктрпнальностп и все чаще соотносится со смертью
другото сына—Божьего, хотя и пе исчерпывается только
31 им отнесением. Не менее существенно, что эта тема все
теснее связывается с проблемой освобождения в его хри-
стианском понимании. Стража мы грядущего чуда.—
подумала еще: «Не одни они так стоят на гранях — и уже
ходят по земле вестники, что скоро придет освобождение.
В то же мгновение входит ее сын и говорит: «Гак не со-
мневайся же о нас, родная, прежде бы / час таинства пло-
ти и приходили возвещать воплощение, а теперь час
приходит разрешения г? и приходят развоплощен-
н ы е невидимые. Но идут за мной другие, те больше ска-
жут, чем я. Я же недостоин многое сказать — и ты недо-
стойна услышать» (л. 71). И тут же вслед: Матери!—
матери вон ющенных теплой плотыо. Помните, что дети
ваши несут новую чашу — света, и уже опрокинута она
пролиться в мир! А вы хотите поглотить свет теныо
своей боязни и сумраком своей заботы одеть! Почему вы не
боитесь за ласточек в небе!? За жаворонков в высоте возду-
ха!? Ни вы смело верите в птичку и звезды, н вы расстав-
ляете посуду на полке и верите доске и горсти ржавых
гвоздей, что посуди не понадает вам на голову!... А в чудо
рождения духа от вас не верите! [...] В боязнь свою вы вери-
ш и в заботу, а в чудо рождения от вас—вы не верили!., (л.
71—71а);—Каждый ждущий воплотить в мир—в утрен-
ней радости, — воплотит от Духа Святого. И в печали
слезного восторга воплотит от него же. Убийство
имеет степени, и сперва жаждут отомстить и покарать
собственноручно. потом, становясь чище, полагают дело
мщения, суда и наказания в руки высших. Но посвящение
истинное начинается там. где кончается закон плоти
о непреложности отплаты за ошибки—и начинается
закон духа о благодати всеобщей радости. Две дороги,
прошлого и будущего, соединяются здесь. [...] Свет свечи
светит и вперед и назад. Нет прошлого и будущего тому,
кто идет светить. Счастье, забвения и прощения всем,
в единый миг времени, и пусть верят в возможность тако-
го чуда, и если бы все так верили, пришло бы чудо и уничто-
жилось бы страдание и разложение во всех вещах. Не верь-
те словам верящего в наказание и необходимость его. Кто
наказывает, вносит страдание в мир и гибель и заводит
в переулок и покидает там (л. 73—73а);— Но есть силы ле-
жащие. а есть силы действующие. к ним принадлежат:
любовь, вера, и самая высшая действующая— Вера в Чудо,
эта границ не имеет, и кто этой силой действует. тот
свободен. Но у каждого смысла—тысяча тысяч смыслов,
так как закон каждого смысла—бесконечность! [...] Ниче-
го нет невозможного для чуда. Пусть верят больше зако-
п г д г а а. чем за к о и v п л о т и. Закон тела—возмездие
и непреложность. А закон духа—Благодать. Благодать —
это Сила Сил. воскрешающая мертвых и тво-
рящая миры. Пусть верят.— Закон возмездия—это закон
плоти, он составляется из того, что исходит от нас в ра-
дости и горе, в добре и злобе, во все мгновения сопут-
ствует нам, как туча тьмы, либо облаком сияния, стано-
вясь по делам: или дорогой твердой либо затягивающим бо-
ютом. Это карма Индусов. Карма есть закон плопш, а за-
кон духа— Благодать. Закон духа выше закона плоти, как
милосердие выше справедливости (л. 74а—75а);—Ничего
нет невозможного для чуда. Таинство чуда выше закона
возмездия — Кармы, а любовь высшее чудо, оно дает бес-
крылому крылья. [...] Животные не несут кармы, и в бед-
ствие они введены человеком, образующим темные потоки
247
жизни и кармические тучи, обрывы и обвалы. Так семя же-
ны сотрет голову змия. Завет Христа в своем развитии
уничтожит сумрачный закон кармы. [...] делайте добро из
любви, и кармические законы не будут над вами властны.
[...] Вы будете жить в законах Благодати, и плоть вита
преобразится. Не бывает, чтобы новые побеги съели дере-
во и отпадает только то, что стало ненужным во време-
ни. т.е. в последовательности (л. 87—88, ср. л. 91).
Здесь нет нужды останавливаться особо на деталях
или даже на некоторых существенных идеях, поскольку
или о них уже писалось, или они не принадлежат в стро-
гом смысле слова именно к описываемому миру, но ха-
рактеризую! более общие структуры гой картины мира,
которая вскрывается во всей совокупности литера гурных
произведений Гуро, составляющих некое в высокой степе-
ни перетекающее из одного текста в другой единство, ср.
описание внешности героя — «сына» с подчеркиванием
его нескладности, уязвимости, беззащитности, его муче-
ний и страданий, надругательств над ним и обид, но
и вместе с тем—его чистоты, благородс1ва, бескорыстия,
возвышенного образа мыслей, идеальности или
«разыгрывание» противопоставления города, шумного,
грязного, стесненного, исполненного пороков, греха,
злобы, низменности, и природы, открытой, чистой,
гармоничной, дарующей жизнь, свет, любовь и потому
чуждой страданию, пли, наконец, то незаметное, топкое
смешение «реального» и «сверхреального», которое гак
характерно для творческой манеры писательницы. По-
следняя черта очень существенна для «Бедного рыцаря»
и многое в нем определяет, а иногда и объясняет. С этой
чер той связано то очень искусно и незаметно, особенно по-
началу, проведенное вовлечение мифа об Эльзе и ее
сыне в основной христианский миф—историю мучениче-
ской смерти Христа и его воскресения, следствием чего
весьма тактично осуществленное, как бы только «мер-
цающее» сближение героев «Бедного рыцаря»—матери
и сына — с Богородицей и Христом евангельского преда-
ния 23 и соответственно идей этого произведения Гуро
и истории Христа.
Благодаря подобной проекции мифа о смерти юно-
ши-сына (мифа утраты, неожиданной недостачи, нару-
шающей привычные природные законы) в сферу космиче-
ски-природио! о Елена Гуро нашла некую предельно
«идеальную» форму мифа, в ко юрой утраченное ком пен-
248
сируется, по следы скорби матери (в ее образе человече-
ское и природное входят в нерасторжимую связь дру1
с другом) никогда не стираю гея. Обет был выполнен
и обещание сдержано. В этом духовном кон тексте физиче-
ская смерть Гуро не была случайной. Более того, она как
бы восполнила утрату и восстановила равновесие, и Гра-
нина между фаптомностью смерти сына в мифе и реаль-
ностью смер ти Ma i ери в жизни сделалась поч ти неразли-
чимой. И разве не об этом же у I уро — «Мама, а Дон Ки-
хот был добрый?—Добрый.—А его били,.. Жаль его. За-
чем?— Чтобы были приключения, чтобы читать смеш-
но.— Бедный, а ему больно, и он добрый. Как жаль, что он
уж умер.— А он умер давно?—Ах. отстань, не все ли рав-
но. Это сказка [...] Доп Кихота не было никогда. [...] —
Если книжка лжет, значит, книжки злая. Доброму Дон
Кихоту худо в ней.—А он стал живой, он ко мне приходил
вчера, сел на кроватку, повздыхал и ушел... Был такой
д шнный, едва ногами плел...» («Небесные верблюжа та»,
см.: Гуро, 1914, 35)?
И еще один акцен т должен быть пос тавлен, чтобы миф
о воплощении, смерти и воскресении нашел свой идейный
контекст, с одной стороны, и выявил свою «теоретиче-
скую» индивидуальность и оригинальность — с другой.
Многое в «Бедном рыцаре» — и в деталях (прежде всего
в «Истории Госпожи Эльзы»), и в общей концепции (во
второй части)—заставляет вспомнить главную идею кон-
цепции «Общего дела» Н.Ф. Федорова о необходимости
активного преодоления «неправды смерти», о воск pe-
in е и и и всех мертвых—«о т ц о в» как деле искупления. Не-
которые исследователи отмечали, что мысль Гуро о «вто-
ром пришествии» как воскрешении—«откровенно федо-
ровианская» (30. 117) при сохранении за нею оригинально-
сти— там, где у Федорова борьба с законами природы,
с необходимыми данностями жизни, у Гуро—идея лю-
бовного слияния с природой и ее очеловечения 24. Можно
добавить, что идея «Бедного рыцаря» лишена того мета-
физического «антропоцентризма», натурализма («биоме-
ханизма») и, пожалуй, «нечувствня преображения» (опре-
деление Флоровского), кот орые присущи учению Федоро-
ва. Тем не менее, когда у Гуро говорится о Благодати как
С иле Сил, в о с к р е ш ающе й м е р т в ы х и творящей ми-
ры. или когда Бедный рыцарь, «сын» одушевлен идеей
«оживления» всего—людей, животных, растений, растоп-
ганпых у дороги или погибших под топором, и даже кам-
249
ней. сходство обеих концепций, религиозно-поэтической
и религиозно-философской, представляется несомнен-
ным: оно заслуживает пристального внимания и опреде-
ления своего происхождения25. Но в любом случае оно
выше случая, г.с. неслучайно,— тем более чго это сход-
ство включено в кои текст других идей, обнаруживающих
высокую степень подобия. Оба автора констатируют кри-
зисное состояние современной жизни и указывают выход
из него. Кризисность проявляет себя в остром ощущении
«небратства» в мире (слова Федорова), в разорении при-
роды и недостойном человека отношении дру1 к другу
(вплот ь до истребления). «Город есть совокупность пебраг-
ских состояний» (42.455), он главный носитель «страшной
силы небратства» (41, 8). которая разъединяет людей, по-
рождая неправду «замыкания каждого в самом себе»26.
Но есть и выход из кризиса. Для этого надо «найти, нако-
нец, потерянный смысл жизни, попять цель, для которой
существует человек, и устроить жизнь сообразно с ней.
И тогда с а м а с о б о й уничт ожится вся путаница, вся бес-
смыслица современной жизни» (42, 237). Этот потерянный
смысл и эта ст авимая человеком перед самим собой цель
предполагают1 ту полноту и всеобщность, кот орые входят
в понятие Царства Божия. Но человек, поверив сагане,
«осудил себя па знание без действия» (ср. 10, 136). прене-
брегши гем, что после Христа сила спасения уже пребы-
вает в мире. Поэтому необходимо, чтобы философия ста-
ла «активным проектом долженствующего быть, проек-
том всеобщего дела» (41, 334). «Жить нужно не для себя
(эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для
всех» (там же, 96; ср. 118, 314 и др.). И на этом пути ну-
жно искать преодоления смерти, к неправде кот орой Фе-
доров непримирим. Но союзником смерти является сам
человек, когда он отделяет себя от живых и от мертвых.
Братство и родст во27 должны помочь выйти из этой лож-
ной самоизоляции.
На фоне эт ого «общего» контекста и его ядра — идеи
воскрешения, освещающей своим светом весь этот
кон гекст, как пп странно, легко впасть в две противополож-
ные крайности—не увидеть того глубинно-общего, ко-
торое, действительно, объединяет идеи Федорова и Гуро
в наиболее напряженно интенсивном их слое, и не заме-
тить существенных различий между двумя авторами, на-
лагаемых как индивидуальные узоры па общую основу.
Первое можно обозначит ь как общее обоим с i ремление
250
к преодолению дурного эмпирического времени истории
и выходу в царство свободы, понимаемое как Царство Бо-
жие во всей мыслимой его полно те и универсальности; до-
стигается это состояние при том преображении человека,
когда он выходит из самоизоляции, признав свое род-
с I в о и б р а т с т в о со всем, что есть в мире28. Второе
относится к различиям. Акцент на о тцовстве ставится Фе-
доровым, на материнстве — Гуро. У первого —
«реальное», 11агуралистически-меха1 шческое воскрешение
из мертвых, вызывающее определенные сомнения с хри-
стианской точки зрения; у второй—«сверхреальное»
обретение родства и воскрешение как снятие закона плоти
и переход к закону Духа; при этом речь идет не просто
и не только о воскрешении мертвых и, следовательно, об
исправлении результатов прошлого, но и об обретении
родства в настоящем, о чуде породнения и открывае-
мого им спасения, о духовности этого феномена установ-
ления «равной степени» в воплощенноеги. Сын «бедный
рыцарь», рассказывает об этом чуде и — не о «воплоше-
1пш», но о раз во н л о щеп ии и спири гуализации как
условии воскресения, спасения, обретения жизни вечной.
Остается добавить, что Кристин}' Поморску глубоко
занимал этот миф футуризма в разных его вариантах,
и она тонко чувствовала весь контекст «федоровско-
футуристической» идеи преодоления времени и воскреше-
ния мертвых. Автор этих строк помнит беседы па эту тему
с покойной и ее жизненно ocipoe переживание всей ло
проблемы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В последний год жизни Гуро и в первые годы после ее смерти
появился ря д откликов на ее творчество, причем не раз подчерки вилась
сю «недооцененность». См.: 11: 35: 14: 15: 8; 46: 47: 18 и др., ср. 7. В связи
с 25-летием со дня смерти о Гуро напомнили в 44. Остались неопублико-
ванными такие ценные источники, написанные в основном в 1930-х го-
дах. как «Биография Елены Гуро». «Творческий путь художника», а так-
же «Дневники» М. В. Матюшина, хранящиеся в ленинградских архивах.
Tvpo фигурирует в литературе мемуарного характера, см.: 27; 28: 29: 19;
20: 47d. 98. 225: 12а. 96. 102: 12b. 107. 113. 120 123 и др. Постепенное
обращение к творчеству Гуро наметилось в 5(1 60-е г оды (43: 21; 20. ср.:
33:40 и др.), а в два последних десят плетня можно уже г сверить о взрыве
интереса к I уро. См.: I; 2; 3:4;4а; 45; 7а. 61 62; 13; 16; 47а: 47b; 47с; 5; 12;
34: 31а; 31b; 20а; 2а: 6; 30; 31; 31с; 32; 37; 39 и др. Настоящая статья пред-
ставляет собой версию последней работы, которая выйдет в сборнике,
посвященном памяти Кристины Поморской.
2 Показа тельно, что интерес и внимание к Гуро проявлялись с раз-
ных сторон. Ес положительно заметили главные фигуры символизма-—
Вяч. Иванов, Елок и Брюсов (5а. 31). «Футуристы в целом, вероятно,
явление более крупное, чем акмеизм [...]. записывает Блок в дневник 25
марта 1913 г. -фу туристы прежде всего дали уже Игоря Северянина. По-
дозреваю. что значителен Хлебников. Е. Гуро достойна внимания [...]
Это более земное и живое, чем акмеизм» (VII. С. 232. ср. также: VII,
104. 181.240). Позже М. В. Матюшин вспоминал: «Помню нашу Встречу
с Блоком у Ивановых. Глубокий разговор Гуро с Блоком был очень му-
чителен для нее [...] Эго был экзамен, а нс обмен мнений равных. [...] Ле-
на обладала огромным разумом и живым творческим словом. С ней нс
гак уж было просто тянуть капитель, а надо было и вспыхивать, и я ви-
дел. как Блок долю нс мог оторва ться от Гуро. Да. видимо, все заинте-
ресованно смотрели на Гуро и Блока [...] Вышли вместе от Ивановых.
Блок шел с женой, но продолжал разг сваривать с Гуро. Мы звали Блока
к себе, но вновь нс пришлось встретиться, дороги пошли разные» (Ма-
тюшин 1934: интересно, что об этой встрече есть запись от 5 января 1912
I. и в дневнике у Блока: «Вечером — к А. П. и Е. А. Ивановым [...] Гуро
с Матюшиным [...] глубокий разговор с Гуро. Я плету ужасно много, ту-
манно, тяжело, сложно своим усталым, ленивым языком, однако иногда
। оворго вещи интересные» (VII, 120); (ср. в обоих источниках мотив «глу-
бокого разговора»). Но творчество Гуро ценили и «свои»
футуристический круг 1912 1914 гг. Известна высокая опенка ее про-
изведений Хлебниковым (ср. теперь 47b). Несомненно, пенил Гуро Мая-
ковский. многим (см. 43). больгшгм. чем обычно думают, ей обязанный.
«Так. Маяковский говорил, что наиболее интересен ему поэт Гуро» (26.
Тетрадь № 15.11 PJ1 И. Ф. № 656). Л ившиц уже после смерти Гуро догады-
вался о «высоте ей ведомых т айн», как если бы она «владела ключом к за-
гадкам мира» (20. 406). Крученых (17. 18) и Асеев признавали за ней зна-
чительную роль в ф\туризме. Тем нс менее было бы ошибочным поме-
щать творческий путь Гуро исключительно в пределы «футуристическо-
го» пространства: генеалогия се творчества сложна и пока не установле-
на с должной доказательностью и полнотой. Тем важнее тс связи и при-
тяжешгя, которые отсылают к таким разным источникам, как западно-
европейская средневековая литература, прошедшая через опыт немецко-
го романтизма, или «русские» опыты Ремизова (на конференции «Алек-
252
сей Ремизов и художественная культура XX века», проходившей
I — 3 ноября 1992 1. в Петербурге. Н.Л. Гурьяновой был прочитан док-
лад на тему «/\. Ремизов и Елена Гуро»).
Комментатор нового издания «Полутораглазого стрельца» пи-
шет: «И хотя Лившиц нс был посвящен в эту «тайну» и считал основную
мифопоэтическую тему ее творчества— культ и трагедию материн-
ства — построенной па «реальных» биографических фактах, он. объясняя
причины своих с ней расхождений, дал верную психологическую харак-
теристику Гуро» (20, 645; А.Е. Парнис).
4 Существенны «инфангилизируюшис» тенденции языка Гуро
(«примитивизм», характер неологизмов, синтаксические «неправильно-
сти». звуковая игра п т.п.), о чем см.: 40. 13- 16. а также 87. 118 и сл.
5 Ср., в частности: «,.Образ бедного рыцаря*’; „небесного верблю-
жонка”,— воплотившийся у I уро в образ человека.— нс имеет ничего
биографического, этот образ резервуар ее меч ты, она создала сто из
тончайших ощущений, идущих прямо от природы, от земли» (слова Ма-
тюшина, цитируемые по записи А. Г. Островского из неизданной киши
«Футуристы», см.; 20. 645).
6 Текст, цитируемый в этой статье и остававшийся не опубликован-
ным. когда писалась эта статья, хранится в ГПБ. РО (Ф. № 1116, Архив
Гуро Е. Г. Ед. хр. № 3; в свое время он был подготовлен к печати Матю-
шиным и Е. Г. 11изсн. сестрой Гуро). Далее «Бедный рыцарь» цитируется
по этой рукописи. Другие рукописи «Истории бедного рыцаря» хранятся
в ЦГАЛИ (ф. 134 On. 1. Ед. хр. 2) и ИРЛИ (Ф. 631. № 52 54). см.: 13,
3- 23 и др. В ГПБ хранятся еще два материала, относящиеся к «Бедному
рыцарю»,— «Бедный рыцарь». Разные варианты и отрывки [1912— 1913
гг.]. Машинопись с пометами М. В. Матюшина (Ф. № 1116 Гуро Е. Г.
Ед. хр. 4. Л. 53) и «Бедный рыцарь». Варианты. Машинопись с пометами
М. В. Матюшина (Ф. № 1116, Архив Г уро Е. Г. Ед. хр. 5. Л 21 4- 1 [край-
ние даты—1912—1913 гг.]). Историю рукописи см. 47 с.
Иногда предполагают, что образ Бедного рыцаря так пли иначе
связан и с Хлебниковым, с которым как раз во время работы над «Бед-
ным рыцарем» Е. Г. I уро неоднократно встречалась, в частности, в до-
ме. где она жила (Песочная, 10) и куда в 1912 г. перебралось основанное
Матюшиным и Гуро издательство «Журавль», выпускавшее, между
прочим, сборники, в которых печатались и Хлебников, и Гуро. Позже
Матюшин утверждал, что образ поэта в произведениях Гуро. как и ее
шевпиках, «взят с Хлебникова целиком» (25). с чем в такой формулиров-
ке трудно согласиться.
Мотив сна. видимого одновременно двумя связанными друз с
трутом людьми и нередко повторно, в русской литературе имеет отчет-
ливо прсдвсшатсльную функцию.
° О том. что юноша «Небесных верблюжат» — поэт, говорится
не раз и прямо. Ср.: Пу. теперь на тело поэта. лей лучи! [...] По ист.
Ч все-таки не могу без мечты: л в себе ношу золотистое голубое тело
юной вещи, и когда я впиваю жизнь, пьет и она: таковы поэты (Гуро.
1914. 43): Наконец-то поэта, создатели миров, приютили (там же.
110);— Г-н поэт! Ты уронишь за борт записную книжку! (там же. Ill)
и т.п.
Ср., впрочем, и более сильный и «внутренний» ход: «Пельз.ч ни-
чего показать тому, кто ничего не видит. Но кто видит, тот замечал
253
« глазах—зверей глубину—-и задумывайся. В каким состоянии бывает
такая гл оина у человека?.., И не находя ответа и ш с изумлением нахо-
дил эту глубь кроткой тайны и значения i высших которыми уже полу-
чены всевозможные свойства. Это потому, что к зверей есть так же
ступени Бога, но они не на дороге разума а па дороге глубины
сердца» («Бедный рыцарь», л. 79а 80).
11 Учитывая весьма далекую от каноничности орфографию
и пунктуацию рукописей Гуро, здесь было сочтено возможным несколь-
ко приблизить их к норме.
12 К этим «подобиям» мира и тела ср.: Небо лоб земли. Глаза—-
небо души. (...) Береза мне показалась белокурой, в зеленой ветке я увидал
парк Оно наклонилось дружелюбно, доверчиво и кротки [...] Береза, обре-
ченная считаться неодушевленной. клонила ветви, как лицо, истомленное
в розовом небе (л. 38—38а) н др. О пространстве у Гуро см. 2а. 1—34.
13 Мотив окна, неоднократно повторяемый, очень существен
в структуре «Бедного рыцаря». Окно проницаемо для взгляда изнутри
и для света извне. Оно соединяет внутреннее и внешнее, земное и небес-
ное. человеческое и божественное. материнское и сыновнее. «Прозрач-
ность» окна дома и души, окна человека, позволяют открыть единство
мира и его .макро-микрокосмическис соответствия и подобия. Окно—
символ открытости Я для всего, что нс-Л. и, наоборот , не-Я для воспри-
нимающего его Я. и. следовательно, окно—место встречи.
14 Типичная формула мистической встречи, знак избранности,
предназначенное! и и посвященности, ср. «Vita nova» Данте и другие ми-
стические тексты. Уместно напомнить, что для Эльзы эта встреча со-
стоялась на 33-м году се жпзни, ср. и другие элементы «дантевской»
числовой символики — семь (крестов), девять (...и увиделись ею так
чисто и свято, как если бы она была девяти лет.— Л 5). двенадцать
(приближений, см. далее). I
15 С «кроткие как светлые озера глаза» (ср также: И кротких
глаз — душ—тихие озерки.—Л. 28; Божии очи — озера [...].—Л. 34а) ср.
ахматовское И глаза его, как озера, отсылающее к соответствующему
образу у Кузмина. Любопытно, что существует и ряд других перекличек
между Гуро и Ахматовой, хотя в случае «Бедного рыцаря» они. во
всяком случае, независимы. Ср. у Гуро: В каждом дереве есть крест (л.
49): при В каждом древе распятый Господь у Ахматовой, соответ ственно
светлый бред (л. 32) и светлые бредни Темный слушатель светлых бред-
ней); И из каждой звезды будто поднималось алое, чистое пламя (л. 13)
и холодное, белое, чистое пламя (в обоих случаях в контексте судьбы),
сравнение боли с уколом иглы или булавки, опущенной в самое сердце
«Бедный рыцарь», л. 42а).— при ахматовском И, шутя, золотую иглу
Прямо в сердц е мое окунуло (ср.: Как в сердце быть уколотым...). мо-
тив высокой белой башни («Бедный рыцарь», л. 16) и т. п.. о чем см. в дру-
гом месте. Подобные параллели могут быть продолжены. Ср. у Гуро:
и через лунный эфир —только два звездных голоса разговаривают дру^
с другом (43) при ахматовском: Истлевают зве зды в эфире. И заря
притворилась тьмой. В навсегда онемевшем мире Дви лишь голоса:
твой и мой [...] В легкий блеск перекрестных радуг Разговор ночной
превращеп.
10 Как перекличка с дантевской любовью, которая .движет мира-
ми: L'amor che move И sole е Pahre stelle. Parad. ХХХП1. 145.
1 Эта формула естественным образом отсылает к знамениГЫМ
словам из песни Бертрана, открывающей «Розу и Крест»: Сердцу закон
254
непреложный—/ Ра д о сть — С тр а д а н ье одно! Как может страда-
нье радостью быть? «Радость, о Радость-Страданье, Боль не-
изведанных ран... Обращает на себя внимание, что Гуро сделала свою
дневниковую запись в апреле 1910 г., а пьеса Блока появилась в печати
в августе 1913 г. в первом альманахе «Сирина» (дата окончания работы
над пьесой 19 января 1913 г.). Ср.: И смотрели приходящие [...] Стран-
но па землю кинутое тело (л. 32а), отсьыающее к тютчевскому: И чудно
так на них глядела —/ Как души смотрят с высоты На ими брошенное
тело. Тексты 1’vpo 1аят немало подобных загадок. О дневнике Гуро см.
47а: 20а; 19—67.
18 Нора обычная уменьшительная форма от Элеонора, немецко-
го варианта имени Гуро (кстати, литературным именным знаком автора
была и Эльза и. может быть, даже как-то связанный с ним русский ва-
риант Лиза, ср.: Раз, когда Лиза лежала на кровати...— Л. 8). Сходные
варианты— и в случае имен «сына» — Вильгельм, Гильам. Виля, Валень-
ка и даже Ви.иендряс. которое в «Осеннем сне» соотнесено, видимо, с фа-
милией его убийцы Андросова.
19 Небесный Дух, явившийся сразу после этого разговора к Лизе
(Эльзе), воскликнул: «Нет в пространствах Духа более опозоренного,
чем твои сын. это падший Дух, он из любви к людям пал. и он больше не
может подниматься в селения блаженства» (трудно не вспомнить Недо-
носка у Баратынского: Я из племени духов, Но не житель Эмпирея,
И едва до облаков Возлетев, паду слабея [...] И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами...', ср.: Как мне быть? Я мая и плох при «Я же ду-
шой мал и телом робок [...]» у Гуро. л. 18: слова сына.— В. Т.). «откуда вы-
шел. Все над ним издеваются, кто хочет, и подняться прочь от ран и язв
своих он никуда не может и должен пресмыкаться в язвах и поношении.
Нет Духа более гонимого, чем он. все разумные смеются над ним. когда
он изнемогает и опускает голову в прах» (л. 8).
20 И далее: «Он сказал: ..Многое впереди расскажу тебе, чего еще
не знаешь. Поскорей бы вырасти духом. [...] Ты должна относиться со
смирением к своей слабости. (...) Ты нс должна смущаться своей слабо-
сти. по считаться с пей [...] И вспоминай меня,— я по несовершенству те-
ла моего переживаю то же самое [...] Эта великая символика вопло-
щения.— Наибольшее уплотнение. Дух видит всем существом непосред-
ственно. Человек глазами [...]Дело Бога являться через воплощения—
иногда самые плотные, тяжелые. Он хотел это чудо Света дать именно
через землю. самую закрепощенную в воплощении’*» (Дневники. Л. 30—
31).
21 Собственно, разница в том. что для него она мать, но он не
решается счита1ь себя се сыном: для нее же он-—сын и она —мать вне
всяких сомнений. Именно вопрос воплощсшюсти определяет эго разли-
чие.
22 Некоторые дневниковые записи Гуро не могут пс привлечь вни-
мания в связи с этой топикой «Бедного рыцаря». Ср.: «Эротика. [...]
Странно, а у него гам небесные глаза. [...] Пусть наши отношения запят-
наны садизмом, всеми грехами и оттенками грехов—грешного мира.
Я иду по безобразной улице и молюсь с исступленной надеждой, как то-
нущий: «У тебя небесные глаза, небесные глаза (голубые, кроткие)» [...]
Вечером я беру его длинные, прозрачные руки [...] Я думаю: «Твои голу-
бые, беспомощно чистые глаза,—я только благодаря им могу еще выно-
сить эту беготню (среди трамваев)». [...] Он входи т, поеживаясь, и сади т-
ся. стесняясь в моей маленькой комнате вытянуть свои длинные ноги.
«Тебя ведь не г, собственно!». — Он потирает тихо ладони и сгибает-
255
ся. Ист. я его создала так до последней мелочи, что он уже ее г ь где-
нибудь несомненно [...] Почему женщине не быть многоликой монахи-
ней, v нес такие светлые пропасти между се полом и жизнью, когда она
бездетна [...] Утром он вошел в комнату [мою светелку] гак быстро, что
мороз и ветер еще мчались всю волосах. Так входят в комнату к мате-
ри. что мечтает о вас ночь и день, склонясь над узорными пяльцами.
Вверху пеняющих колоннах стоял крестом мой белый рыцарь, мое лиги.
[...] «Глюклпхь бпет, ду Элеонора!». — «Кого ты приветствуешь? я пе по-
нимаю». «Фрау Матюшин!».— «Ты перепутал, Вильгельм! Меня зовут
Елена». «Их вайе эс бессср».—«По почему счастлива?». «Я эго знаю
лучше». [...] «Леонора, ты знаешь ведь!» «Да. я знаю, я знаю, когда за
плечами моими гы кладешь невидимо ласкающую руку, я знаю! И когда
мы встречаемся в гпггш [...]».•—«Виля, почему наш рыцарь мало лиш а-
ется? Почему нам так мешают? Что мне надо (слать? [.,.] Больше верь
мне. Пам будут меньше мешать тогда». [...] Эта жизнь, что летит, как
музыка [...] Встречали вы моего сына? Мою светлую гордость? Мою гор-
дую радость [...] Знаешь и сожаления нет. я ни об одном периоде жизни
не жалею. Даже мое замужество—все к лучшему. В моей жизни пе г пи
одного ст радания, не принесшего ничего... [...] Я пе могу прост ить его ху-
дые плечи ребенка, ушедшие, нс оглядываясь, в ночь (...) Нс надо о нем.
Ты не должна о нем так думать. [...] На пего можно молиться! Я мать.
Сумей быть ему матерью [ЭЮ разговор в лесу]. [...] По приди, приди
скорей, мне нс ласки материнской надо, нет, но ведь ты веришь в мое
стремление, для тебя я поэт, гы велик своей любовью. [...] Конечно, с Ви-
ленькой нигде нс страшно. [...] Дурман равнодушия стоял в ушах.
И чуть, чуть, чуть кружилось а вдруг пожелаю. Вертелось, кружило,
задурманивало а вдруг пожелаю. А он стоял готовый и доверчивый.
[...] Моему мужу. Моему, ставшему моим маленьким, мужу, о ком надо
заботиться. Ты мой милый. Ты только и делаешь, что любишь всякую
жизнь. Какой ты трогательный дурачок. Я для тебя день. Я прохожу
день.— кругом, чернильница. Собираем твои любимые подберезнички.
Еще что? Обед, ужин, чтение. Это день. /\ остальное там -
вне остальное ночь. Я должна иомпить это. [...] Эндер. У моря бы-
вает сю доверчивый голубой взгляд. [...] В «Осеннем аге» говорится нс
о том, что написано, а о некой необъятной, лучезарной сути, заложенной
под словами п кусками фабулы. [...] Когда тебя нет. трудно мне верить
в то, что написала. А когда ты подойдешь, от написанных слов ударяет
такой свет, что мне невыносимо. Твои слова горят во мне. как угли. Уй-
ди от меня. Ты мучаешь меня. Отойди лучше. [...] Только такие слова мо-
гут выявить хотя бы кончики оставшейся непокрытой сути. [...] Мои ма-
теринские долг не ночи. Все отдала тебе в светлые руки ... Все отдала Те-
бе, Светлоглазый. Любящий детей. [...] Бог. вечно юный. Бог весенний,
добрый Христос! [...]» (л. 2 88) и др. Разумеется, средн приведенного
материала немало заготовок для ‘«Бедного рыцаря» (и еще больше их
среди стандартных характеристик «сына»), но было бы. несомненно,
ошибкой считать. что все это сводится к «Бедному рыцарю». 11с менее
оправданно счптат ь. что сам «Бедный рыцарь»— гигантский шлейф, вы-
плеснувшийся из дневника и наспех переодетый из перволичной дневни-
ковой «личной» формы в «объективную» третьеличную. Наконец,
в дневнике есть много такого, что никак нс сводимо к материалу «Бедно-
го рыцаря» и имеет свой незавиеггмый локус. Псрсмсшанность текстов,
планов, имен, характеристик оповещает о некоей жизненной тайне и
предохраняет от попыток снятия табу. «И отвернитесь от них, чгооы
нс коснуться любопытством их тайпы», как сказано в «почги-эпигра-
фе» к второй части «Бедного рыцаря» «Из поучений Светлой I орнн-
цы» (л. 68).
23 Современный исследователь замечает, что «в свете структуры
2-й части ИБР (= «История бедного рыцаря.— В. Т.) в первой проясня-
емся то. что позволяет ес определить как историю Богоматери (сс «хож-
дения по мукам»). См.: 30, 113.
24 Если «Бедного рыцаря» Гуро вполне сознательно сравнивали
с учением Федорова о воскрешении мертвых, то и сам Федоров, пусть
вне связи с этим произведением, определялся как «бедный рыцарь», ср.:
«Федоров, подобно Пушкинскому рыцарю, жил собственно одной мы-
слью: ...Он имел одно виденье. Непостижимое уму.— писал Пушкин
о своем «бедном рыцаре». А Федоров, хотя и был очень богат идеями,
в сущности жил лишь мыслью — о преодолении силы смерти...» (10,
132). В свете этого наблюдения оказывается, что герой произведения Гу-
ро и Н. Ф. Федоров сближаются друг с другом пе только как носители
сходной идеи, но и как разные воплощения типа «бедного рыцаря».
25 Естественно, что как участница футуристического движения
в самом его зарождении Елена Гуро могла испытывать непосредствен-
ное влияние идей Федорова, как это произошло с Хлебниковым, Мая-
ковским, Чекрыгиным и др. (можно напомнить, что идеи Федорова бы-
ли замечены и символистами— Сологуб. Андрей Белый). Тем нс менее
реальные свидетельства о знакомстве с этими идеями, кажется, неизвест-
ны. Во всяком случае, в поле зрения Гуро могли попасть первый том
«Философии Общего дела», вышедший в свет в 1907 г. (второй том
1913 г.—лишь теоретически мог быть ей известен), первая часть книги
В. Л. Кожевникова «11. Ф. Федоров. Опыт изложения его учения по изда-
нным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам» (М.,
1908. ранее печаталось в «Русском архиве», начиная с 1904 г.) и книга
11. П. Петерсона «Н. Ф. Федоров и его книга «Философия Общего дела»
в противоположность учению Л. II. Толстого о «непротивлении» и дру-
гим идеям нашего времени» (42).
26 Однако в отличие от Гуро для Федорова природа нс является
полной противоположностью города, и он говорит о «слепоте» природы
в отношении к человеку. Более того, «природа пока остается адской си-
лой» (41, 307), хо тя это и не является сс «естественным» и «неизменным»
состоянием. Человек может и должен, по Федорову, владеть природой,
преображая хаос в космос. Гуро, напротив, видела в природе уже в ее
нынешнем состоянии светлое начало и едва ли согласилась бы с «вла-
дельческим» отношением к ней. Но подчеркиваемая Федоровым связан-
ность «антропологического» с «космологическим», несомненно, была
близка и ей.
” Ср. раздел «Философия Общего дела», озаглавленный «Вопрос
о братстве или родстве и о причинах небратского, неродственного, т.е.
немирного, состояния мира и средствах к восстановлению родства».
28 3 и а и и е своего роде г в а образует двойное, усиленное знание
(ср. и.-евр. * g’en —'знать' и * g 'еп — 'рождать’), так сказать, знание о зна-
нии, г. с. сверхзнанис, или рождение рождения, т. е. сверхрождсние. чудо
возникновения, бытия, сознания, позволяющее разрешать узы плоти
и смерти и достигать царства Духа.
Л ИТЕРАТУРА
Произведения Елены Гуро
1909. см. 1914а.
1910. Садок судей. СПб.
1912. Осенний сон. СПб.
257
ч 250
1913. Садок судей II. СПб.
1913а. Трое. СПб.
1914. Небесные верблюжата. СПб.
1914а . Шарманка. Рассказы. СПб., второе издание (первое издание
1909).
1979. См. Ender Z.
1988. Elena Guro: Selected Prose and Poetry. Editors: Anna Ljung-
gren and Nils Ake Nilsson. Stockholm.
1989. Сказание об Олафе Белобрысом, см. Nilsson. Nils Ake. 316.
I. Banjunin M. The Prose and Poetry ol Elena Guro Russian Litera-
ture Triqualcriy, 1974, 9 (Spring).
2. Banjatn'ii M. The Use ol Metonymy in the Works of Elena Guro
Forum at Iowa on Russian Literature W, 1. Univ, of Iowa. 1976.
2a. Baschniakoff N. «Над крайней призывной полосой...». Мест-
ность и пространство в творчестве Елены Гуро Sludia Slavic*
Finlandensia. Tom us IV. Helsinkki. 1987.
3. Bjornager Jensen K. Elena Guro. 1 ler Life and Work. A preliminary
Sketch Slavisk Instilut. Aarhus Univcrsilcl. Arbcjdspapirer, 1976,
Nr. 3-4.
4. Bjornager Jensen K. Russian Futurism, Urbanism, and Elena Guro.
Arkona-Arhus-Denrnark, 1977.
4a. Bjornager Jensen К. Город Елены Гуро Umjetnost Rijcci. Caso-
pis za znanosl i knizevnosti. God XXV. Zagreb, 1981.
5. Bowlt J. E. Elena Guro Kiinsllcrinncn der russischen Avantgardc
1910-1930. Koln, 1979.
5a. Брюсов В.Я. Русская мысль 1914. № 5.
6. Вдовина JI. Этап творческой эволюции Ел. I уро. Тарту. 1987 (ру-
копись).
7. Гусман Б. Елена Гуро Гусман Ь. Сто поэтов. Тверь. 1923.
7а. Дуганов Р.В., Никольская Т. Л. Гуро / Био-библиографиче-
ский словарь русских писателей, т. 2. М.. 1993.
8. Закржевский .4. Елена I уро (к годовщине смерти) Вечерняя га-
зета. 24 IV. 1914
9. Закржевский А. Рыцари безумия. Киев. 1914.
10. Зеньковский В. В. История русской философии. Париж, 1950.
Т. II.
II. Иванов Вяч. Marginalia Труды и дни. 1912. № 4—5.
12. Kalina-Levine Г. Through the Eyes ol the Child: The Artistic Vi-
sion of Elena Guro / Slavic and East European Journal. Vol. 25,
No 2. Summer. 1981.
12a. Каменский В. Его—моя биография великого футуриста. М.. 1918.
12b. Каменский В. Путь энтузиаста. М., 1931.
13. Капелюш Б.Н. Архивы М. В. Матюшина и Е. Г. Гуро , Еже-
годник Рукописною отдела Пушкинского дома на 1974 г. Л..
1976.
14. Кова К. [рец.] // Жатва. 1914. VI-VIL
15. Кова К [рец.] // Песни жатвы. 1915. № 1.
16. Koenivn Е.Ф Елена Гуро. Поэт и художник ПКНО. 1976. М.,
1977.'
17. Крученых А. Памяти Елены Гуро // Рыкающий Парнас. СПб..
1913.
18. Крученых А. Душегубство творки Е. Гуро // А. Крученых,
И. К.ион и К. Малевич. Тайные пороки академистов. М., 1916.
19. Лившиц Б. 1933 см. 1989.
258
20. Лившиц В. Полутораглазиый стрелец. Стихотворения. Перево-
ды. Воспоминания. Л.. 1989.
20а. l.junggren, Anna, Nilsson, Nils Ake, см. 1988 Гуро.
21. Манифесты и программы русских футуристов Изд. В. Марков,
1967.
22. Marfan Г. Russian Futurism. A History. Berkley and Los Angeles,
1968.
23. Матюшин M.B. Bhoi рафия Ел. Гуро (рукопись—Архив Му-
зея истории Ленинграда), нам. 1930-х годов.
24. Матюшин М. В. Творческий путь художника (рукопись —
Архив Музея истории Ленинграда). 1934.
25. Матюшин М В. Паши первые диспуты Лич. Ленинград.
1934. 20 окт.
26. Матюшин М. В. Дневники (рукопись — ИРЛ И. Архив Музея
истории Ленинграда).
27. Матюшина О. О Владимире Маяковском Маяковскому. Л.,
1940.
28. Матюшина О Воспоминания Звезда, 1959. № 9.
29. Матюшина О. Окрыленные люди. Л., 1967.
30. Минц 3. Г. Футуризм и «неоромантизм» (к проблеме генезиса
и структуры «Истории бедного рыцаря» Ел. Гуро) Уч. зап.
Тарт. Гос. ун-та, 822. Функционирование русской литературы
в разные исторические периоды. Труды по русской и славян-
ской филологии. Литературоведение. I арту, 1988.
31. Минц 3. Г. Неопубликованное произведение Елены Гуро «.Бед-
ный рыцарь» Russian Literature. 1991. XXIX-1.
31а. Nilsson. Nils Ake. Om Elena Guro Arles 1986, № 9.
31b. Nilsson. Nils Ake. The Talc of Olaf the Towheaded. Unpublished
Text by Elena Guro Scando Slavica. Tom us 35, 1989.
31c. Нильсон H. Елена Гуро и „Г нлся“ / Поэзия русского и укра-
инского авангарда. Херсон, 1990.
32. Пиае.ш.хипа А. Песочная, К) Наше наследие. 1989. IV.
33. Poggioli R. Fhe Poets of Russia. Cambridge. Mass., 1960.
34. Rukusa 1. Elena Guro Pojmovnik ruske avangarde. Prvi svezak.
Zagreb, 1984.
35. Ростиславов А. Неоцененная Речь. 1913. 28 anp.
36. Садок судей IL СПб.. 1913.
37. Топоров В. И. Миф о смерти юпошп-сына (к творчеству Елены
I уро) Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990.
38. Топоров В. Н. Аптекарский осчров как городское урочище (об-
щий взгляд) // Ноосфера и художественное творчество. М„
1991.
39. Топоров В. Н. Елена Гуро: миф о воплощении, смерти юноши-
сына и его воскресении (в печати).
40. Tschi~eiv.skij 1). Anfange des russischen Futurismus. Wiesbaden,
1963.
41. Федоров H. Ф. Философия Общего дела. Статьи, мысли и пись-
ма Н.Ф. Федорова Изд. иод ред. В. А. Кожевникова
и Н.П. Петерсона. СПб., 1907. Т. I.
42. Философия Общего дела... Верный, 1913. Т. II.
43. Харджиев Н. Заметки о Маяковском, 8: Маяковский и Елена
Гуро / ЛИ, LXV: Повое о Маяковском I. М., 1958.
44. Харджиев Н., Гриц Т. Елена 1 уро (к 25-летию со дня смерти)
Книжная летопись. 1938. № 7.
259
45. Харджиев II.. Малевич К.. Матюшин М. К истории русского
авангарда. Стокгольм. 1976.
46. Хавин В. Елена Гуро // Очарованный странник. 1914. 5.
47. Хавин В. Ветрогоны, сумасброды, летатслм Очарованный
странник. 1916. 10.
47а. Ender Z. Elena Guro. Paginc di diario Rasscgna-sovictica 1979:1.
47b. Эндер Зоя. Велимир Хлебников и Елена Гуро Велилшр Хлеб-
ников:~ Стихи, Поэмы. Проза. Сост. С. Блох и В. Ройтман.
Нью-Йорк, 1986.
47с. Эндер Зоя. История рукописи неизданного произведения Еле-
ны Гуро Бедный рыцарь, см. Ljungeren, Anna, Nilsson, Nils Ake.
1988.
47d. Шкловский В. Б. Жили-были. M., 1964
48. Якобсон P.O. О поколении, растратившем своих поэтов Ro-
man Jakobson. Selected Writings. V. The Hague. P.; N.Y., 1979.
Ж. П. Ван дер Энг-Лидмейер
ПРОСТОТА АХМАТОВОЙ
В своей известной статье «Преодолевшие симво-
лизм» 1 В. М. Жирмунский выделяет как одну из наиболее
характерных черт акмеизма желание «быть проще»,
«быть как все»... «Хочется говорить о предметах внешней
жизни, таких простых и ясных, и об обычных, незамысло-
ватых жизненных делах» (283). И далее: «Взамен мистиче-
ского прозрения в тайну жизни—простой и точный пси-
хологический эмпиризм» (288). Ахматову, как автора «Ве-
чера» и «Четок», он характеризует как «лучшую и самую
типичную представительницу молодой поэзии» (289).
В этой статье Жирмунский ставит себе целью как можно
четче выявить различия между символизмом и акмеиз-
мом— и поэзия Ахматовой служит ему наиболее убеди-
тельным примером. Эпитет «простой», часто используемый
им уже и при общей характеристике акмеизма, все время
повторяется в той части его статьи, которая специально
посвящена Ахматовой; чаще всего этот эпитет выступает
синонимом «обычному» или «обыденному». Прост ее
язык: «простота разговорной речи; (...) говорит гак
просто; (...) простота слова» (292). Просты и ее темы;
в противоположность символистам, которые «все обыч-
ное, простое и земное» считали незначительным, «Ахма-
юва говорит о простом земном счастье и о простом, ин-
тимном и личном горе». Она способна «к выражению
переживаний, (...) конкретных, простых и земных»
(301). «У Ахматовой—не мистика, а простая бытовая
религиозность» (299). Из ее главной темы—темы люб-
ви— Жирмунский упоминает главным образом трагиче-
ские аспекты, опять-таки употребляя эпитет «простой»:
«разлука в любви, неисполненная любовь, любовная из-
мена, (...) чувство грусти, покинутости, одиночества,
отчаяния, то, что близко каждому, то, что переживает
и понимает каждый. Простому и обыденному она умеет
придать интимный и личный характер» (301).
261
Простога языка и тематики Ахматовой еще раз вы-
двигается Жирмунским па первый план и в анализе сти-
хотворения «Вечером»2 опять-таки в сопоставлении
с поэзией символистов, в данном случае с блоковским «В
ресторане»: «словами обычной, простой человеческой ре-
чи» (186); «в сочетании простых слов» (187); «простая
обычная жизненная встреча» (184); «содержание просто
и легко определимо» (188); «простая (... жизненная по-
весть» (188).
И Гумилев в рецензии на «Четки» подчеркивает ее
предрасположенное г ь ко всему, что просто: «Ахматовой,
чтобы полюбить мир, нужно видеть его милым и про-
ст мм» 3.
Этому противостоит точка зрения Недоброво4. Как
и Жирмунский, он основывается па двух первых сборни-
ках Ахмат овой, но при этом подходит к ее поэзии совер-
шенно по-другому. В то время как Жирмунский характе-
ризует ее прежде всего как представительницу акмеизма,
Недоброво уделяет внимание исключительно индивиду-
альным и оригинальным сторонам ее лирического дарова-
ния. На этом я и хочу подробно остановиться.
Но сначала предоставлю слово самой Ахматовой,
так как и опа высказывалась в эти годы о том, что значит
для нее «простота». В первый раз — в рецензии на стихи
другой женщины. Н. Львовой: по этому случаю она фор-
мулирует свою собственную поэтическую концепцию,
учитывая именно задачу женщины-поэта. Она сожалеет
о том, что женщины пишут лишь на одну тему: «такие силь-
ные в жизни, такие чуткие ко всем любовным очарова-
ниям женщины, когда начинают писать, знают только од-
ну любовь, мучительную, болезненно прозорливую и без-
надежную». По ее мнению, как раз женщины могли бы
выразить и другие чувства: «их сила (...) в умении пол-
но выразить самое интимное п чудесно-простое в себе
и окружающем мире» 5. Слово «чудесное» можно, вероят-
но, рассмаг ривать как эхо известного стихотворения
3. Гиппиус, в котором она тоскует о чем-то небывалом,
о каком-то чуде:
Но сердце хочет и проси i чуда.
Чуда!
О. пусть будет то, чего не бывает.
Никогда не бывает0.
Ахматова, однако, избегает подобного сильного ак-
центирования ирреального и исключительного, используя
оксюморон «чудесно-простое». Таким образом, она им-
плицитно дает понять, что «простота» для нес не одно-
значна «обычности» или «обыденности».
Во второй раз опа упоминает «простогу» в стихотво-
рении «Нам свежесть слов», в котором она говорит не
о задаче женщины-поэта, а о задаче художника вообще.
По ее мнению, художник вызовет лишь непонимание, если
он ориен Iпрусгея на «чувства простоту» и «свежесть
слов». И в трагической заключительной строфе она пред-
сказывает как результат одиночество и осмеяние:
Или один и исцеляй слепых.
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.
«Простота чувства» оказывается, таким образом, доволь-
но сложной и. во всяком случае, содержит больше, нежели
только «обычные» и «обыденные» эмоции.
Именно этот аспект нс-простоты и пе-обычпости
и исследует подробно Недоброво в своей статье. Хотя он,
как и Жирмунский, отмечает простоту се языка и главной
гемы, «несчастной любви» (59), он считает, что ее подход
к этой довольно обычной геме крайне необычен.
Во-первых, необычным и новым является уже то, что
Ахматова пишет на темы любви с т очки зрения женщины.
Это была совсем новая область, здесь у нес почти не было
предшественниц. «Надо вдуматься в то, как много за всю
нашу мужскую культуру любовь говорила о себе в поэзии
от лица мужчины и как мало от лица женщины. Вслед-
ствие этого искусством до чрезвычайности разработана
поэтика мужского стремления и женских очарований, и
напротив, поэтика женских волнений и мужских обаяний
почти не налажена» (60). Как и Ахматова в цитируемой
выше рецензии, он констатирует, что создается такое впе-
чатление, будто поэтессы знают лишь одну тему: «любовь
мучительную, болезненно прозорливую и безнадежную»
(60)8, но лирика Ахматовой, по его мнению, ни в коей ме-
ре гге следует простому сентиментальному образцу. Он не
находгы у нее ни следа «слабости духа» или «сентимен-
тальности»: «ее поэзия о гкрывает лирическую душу скорее
263
а именно
жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слез-
ливую, и уж явно господствующую, а нс угнетенную» (63).
Эта характеристика «лирической души» Ахматовой ши-
роко известна, так как она сама позже, в беседе с Лидией
Чуковской, подчеркнула, что Недоброво прав и что он
предсказал ее дальнейшее развитие: «Недоброво понял
мой путь, мое будущее, угадал и предсказал его, потому
что хорошо знал меня»9. Но ее слова можно попять и
в более широком смысле: иные, не упомянутые ею аспек-
ты, которые затронул Недоброво, в ее позднем творче-
стве также выдвигаются на первый план.
Это особенно касается второго пункта,
взгляда Недоброво на ее «новое умение видеть и любить
человека» (53). Тема любви для нее «творческий прием
проникновения в человека» (60). «Ее орудия—пе орудия
землемера, обмеряющего землю и составляющего опись ее
богатым угодьям, но орудия рудокопа, врезающегося
в глубь земли к жилам драгоценных руд» (68). Опа приво-
дит читателя к осознанию того, что живет в его душе, при-
чем исходит не из уединенного «я», а из «я» в его соотно-
шениях с другими людьми (66). Кроме того, она порази-
тельно метко характеризует своих партнеров. Таким
образом, она умеет передать сущность определенных че-
ловеческих взаимоотношений, как, например, в «Настоя-
щую нежность не спутаешь». Именно при разборе этого
восьмистишия Недоброво демонстрирует простоту ее
языка: «речь проста и разговорна;
будничная фраза; (...)
(51); простой [тон]» (52
9
простая, совсем
будничная фраза; ^...) продолжение простого изречения
(51); простой [гон]» (52), и вместе с гем показывает, с ка-
кой эффектностью она пользуется этим простым языком:
«когда мы бы так разговаривали, то для полного исчерпа-
ния многих людских отношений каждому с каждым до-
вольно было бы обменяться двумя-грсмя восьмистишия-
ми— и было бы царство молчания» (51). И заключает: «К
Ахматовой надо отнестись с тем большим вниманием
что она во многом выражает дух этого поколения» (68).
Это признание богатства и оригинальности ее лири-
ческого дарования, по всей вероятности, очень вдохнови-
ло Ахматову, тем более что другие критики считали, что
ее тема гика слишком ограничена. В этом отношении ста-
тью Недоброво можно рассматривать как своего рода за-
щиту.
То. что Недоброво верно оценил ее способность пере-
дать дух поколения,
264
опа показала позже в двух своих
поэмах: «Реквием» и «Поэма без героя»—в них она вы-
ступает как «голос» своего поколения1 °: исходя из своих
личных переживаний, она выражает то, что пришлось
испытать ее современникам, их совместную судьбу.
Последний пункт, рассматриваемый Недоброво как
необычный и особенно как пе-простой, это внутренняя
раздвоенность лирического автопортрета Ахматовой:
любовь и поэзия, с одной стороны, и любовь и религия —
с другой, выступают как противоположные полюса.
В связи с первым конфликтом, конфликтом между
любовью и поэзией, Недоброво цитирует Тютчева, ко-
торый сравнивает влюбленного поэта с пчелой, добываю-
щей мед из сердца любимой:
Он не змеею сердце жалит,
Он как пчела его сосет.
«Неверна и страшна такая любовь»,—заключает он (62).
Поэты отдают предпочтение поэзии перед любовью и пу-
гаю! этим любимых. Намек на это содержится в словах,
которые Ахматова вкладывает в уста своему возлюблен-
ному при их последней встрече: «Что быть поэтом женщи-
не нелепость» (72. 1914). Недоброво упоминает также лю-
бовь Аполлона к нимфе Дафне: «надо вспомнить Аполло-
на, несчастно влюблявшегося бога-поэта, вспомнить, как
он преследовал Дафну и как, наконец, настигнутая, она
обернулась лавром—только, венком славы... Вечное ко-
лесо любви поэтов» (61). Вместо любви, которая прино-
сит поэту лишь разочарование, его ждет слава.
Этот мотив—слава в качестве нежелаемого суррога-
та любви — Недоброво упоминает вскользь, без ссылки
на стихи Ахматовой. В самом деле, в ее первых сборниках
этот мотив едва присутствует, но в ее позднем творчестве,
по мере того как растет ее слава, он становится все более
весомым. Так как этот аспект до сих пор мало изучался,
я позволю себе привести несколько примеров11. В «Чет-
ках» Ахматова обращается к любимому, который вместо
любви оделяет ее частью своей поэтической славы:
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славою.
(71. 1913)
Но уже вскоре «горькая слава» как заменитель любви
связывается с успехом собственной лирики. С ностальгией
265
10 250
она вспоминает то время, когда, молодая и наивная, она
еще не знала.
Что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.
(86, 1913)
Окрашенное иронией «счастье» позднее впрямую назы-
вается «беда», иногда в сочетании со «славой», когда про-
стую и незатейливую жизнь в молодости она противопо-
ставляет 1 рудному существованию в большом городе, го-
роде «славы и беды» (145, 1915). «Бесславная слава» (118,
1914) сравнивается с «западней, где ни радости, ни света»
(182, 1915), с «дымом» (216, 1914), с «золотистым дымом»
(402), с «погремушкой» (275, 1921). Обращаясь к своим чи-
тателям, опа говорит:
И чадными хвалами задымили
Мой навсегда опустошенный дом.
(299. 1922)
В послереволюционный период, когда славу сменила
опала, этот мотив исчезает, но он возникает вновь вместе
с возвратом славы в последние годы ее жизни: именно лю-
бимый отдает ее «мертвой славе»:
Светает—это Страшный суд
И встреча горестней разлуки.
Там мертвой славе отдадут
Меня твои живые руки.
(596, 1964)
То, что причина любовной неудачи коренится не
столько в славе как таковой, сколько свойственна харак-
теру ее таланта, как и предположил Недоброво, она
подтверждает в посмертно изданном стихотворении:
Пусть даже вылета мне нет
Из стаи лебединой...
Увы! лирический поэт
Обязан быть мужчиной,
Иначе все пойдет вверх дном
До часа расставанья —
И сад—пе сад, и дом—не дом
Свиданье—не свиданье.
(608)
Что касается второго конфликта, конфликта между
266
любовью и религией, то он, по мнению Нсдоброво, выра-
жается в «острой неудовлетворенности собою», в чувстве,
которое присутствует в сс поэзии едва ли не сильнее, чем
разочарование в неудавшейся любви (62). Она ставит
перед собою высокие требования: «Огромное страдание
этой совсем не так легко уязвимой души объясняется раз-
мерами ее требований, тем, что опа хочет радоваться ли,
страдать ли только по великим поводам. Другие люди хо-
дят в миру, ликуют, падают, ушибаются друг о друга, по
все это происходит здесь, в средине мирного круга: а вот
Ахматова принадлежит к тем, которые дошли как-то до
его края—и что бы им повернуться и пойти обратно
в мир? Но нет, они бьются, мучительно и безнадежно,
у замкнутой границы, и кричат, и плачут» (63—64).
В отличие от Жирмунского, который, как уже говори-
лось выше, видел в ее поэзии «простую, бытовую религи-
озность», Недоброво говорит о «сильнейших выражениях
религиозного чувства» (64). Стихотворение «Исповедь»
и такие строки, как
Пожалей о нищей, о потерянной,
О живой моей душе...
(85, 1912)
свидетельствуют о глубоком осознании собственного бес-
силия и греховности. И эта тема приобретает со временем
все более важное значение в поэзии Алматовой; «острая
неудовлетворенность собою», о которой довольно осто-
рожно говорит Недоброво, переходит в прямой упрек
своей совести, в мучительные угрызения. Осознавая собст-
венную вину, она осуждает в конце концов в «Поэме
без героя» своего двойника, «Коломбину десятых годов»,
виновницу самоубийства юного «Пьеро».
Сама Ахматова нашла еще и другой способ выразить
противоречия между, с одной стороны, любовью и лири-
ческим дарованием и, с другой—между любовью и рели-
гиозным сознанием: она подчеркивает параллели с антич-
ными героинями Кассандрой и Федрой13. В обоих слу-
чаях речь идет о трагическом внутреннем конфликте, вы-
званном несчастной любовью. Точка соприкоснования
Ахматовой с Кассандрой лежит в столкновении любви
с особым даром—даром пророчества. Этот дар Аполло-
на обращается проклятием, так как он отчуждает ее от
тех, кого она любит. В стихах, в которых Ахматова срав-
267
Ю*
1шма с Кассандрой, она больше подчеркивает пророче-
ский, нежели поэтический характер своего дарования,
хотя разница между ними не так велика: в античной тра-
диции поэт и пророк тестю связаны. Общее с Федрой у Ах-
матовой в конфликте между любовью и божественным
запретом. Федра терзается сознанием вины, потому что
из-за любви к пасынку она нарушает религиозный закон.
Вывод напрашивается сам собою: те черты раннего
творчества Ахматовой, которые Недоброво выделяет как
не-обычные и пе-простые, приобретают позже все боль-
шее значение. Она глубоко проникает в свой собственный
внутренний мир и умеет кратко и точно выразить свои
эмоциональные переживания. И одновременно, будучи
женщиной-поэтом, она создает психологически сложный
женский портрет, который до этого времени в такой фор-
ме не существовал.
Именно это последнее, психологическая многосто-
ронность лирического автопортрета Ахматовой, подчер-
кивалось литературной критикой начала 1920-х годов.
Мандельштам связывает ее поэзию с «огромной сложно-
стью и богатст вом русского романа 19-го века. Не было
бы Ахматовой, не будь Толстого с „Анной Карениной",
Тургенева с „Дворянским гнездом", всего Достоевского
и отчасти Лескова. <(...)> Свою поэтическую форму,
острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на пси-
хологическую прозу» 14. А Эйхенбаум, который в своем
анализе поэзии Ахматовой 15 обратил особое внимание на
ее парадоксальные сочетания слов, видит в итоге в герои-
не ее лирики «воплощенный „оксюморон". Лирический
сюжет, в центре которого она стоит, движется антитеза-
ми, парадоксами, ускользает от психологических форму-
лировок, острапяется невязкой душевных состояний.
Образ делается загадочным, беспокоящим—двоится
и множится». И здесь в характеристике ее образа не обхо-
дится без слова «простота», но эта «простота» является
частью сложного психологического портрета: «Трогате-
льное и возвышенное оказывается рядом с жутким, зем-
ным. простота—со сложностью, искренность—с хитро-
стью и кокетством, доброта—с гневом, монашеское сми-
рение—со страстью и ревностью» (145).
Есть, однако, один аспект поэтического мира Ахма-
товой. не отмеченный Недоброво, а именно то место, ко-
торое занимает память, переживание времени вообще—
тема, которая, как и названные выше, приобретает в ее
268
позднем творчестве все больший вес. С этим тесно связан
тот факт, что в своих лучших стихах ей удается с такой
гочностью передать самую суть эмоциональных пережи-
ваний. чго и подметил столь верно Недоброво. В таком,
например, стихотворении, как «Вечером» (61, 1913). она
возвращается к свиданию в прошлом, к моменту, кото-
рый как будто остался зафиксированным ее памятью,
к «застывшему мигу», как позже скажет Виноградов16.
Некоторые конкретные детали — музыка, запах устриц—
воссоздаются здесь так живо, что кажется, будто все это
чувства и ощущения настоящего момента. Это впечатле-
ние, кстати, усиливается употреблением настоящего вре-
мени в последних строфах. Что же до значепия этой встре-
чи для нее теперь, то она подводит ей итог в окрашенной
иронией заключительной строфе: пение скрипок звучит
для нее как пародия на счастье, о котором опа мечтала:
Л скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса —
Ты первый раз одна с любимым».
Особый подход Ахматовой к теме времени и воспо-
минаний, мимо которой прошел Недоброво, был, однако,
еще раньше, по выходе ее первой книги стихов «Вечер»,
замечен другим ее критиком, Кузминым 17: его особенно
привлекло то, что при воспоминании о прошлом опа
обращает внимание на конкретные детали времени и ме-
ста, такие, например, как «перчатки на столе, облако, как
беличья шкурка на небе, желтый свет свечей в спальне,
«реуголку в Царскосельском парке» (441—472). По его
словам, она похожа на людей, которые в минуту смер-
тельной опасности внезапно захлестываются волной воспо-
минаний и вспоминают «столько, сколько не предста-
вится (...) их памяти и в долгий час, когда они (...) на-
ходятся в обычном состоянии духа» (471). Часто этим
воспоминаниям сопутствует чувственное восприятие: «то
Давно забытые глаза, то чье-то голубое платье, то голос
чужого вам прохожего»—детали, которые «мучат и вол-
ную г нас больше, чем мы этого ожидали, и, будто не от-
носясь к делу, точно и верно ведут нас к тем минутам,
к тем местам, где мы любили, плакали, смеялись и стра-
дали—где мы жили» (471). По словам Кузмина, «Ахма-
дова обладает способностью понимать и любить эти
269
вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми ми-
нутами» и «заставляет читателя и помечтать, и попла-
кать, и посердиться с собою вместе» (471—472). Кузмин
верно заключает, что это составляет особенный поэтиче-
ский метод Ахматовой, который и делает ее оригиналь-
ным поэтом. Таким образом, и он подмечает новый и не-
обычный аспект ранней лирики Ахматовой, аспект, кото-
рый в дальнейшем ее творчестве выразится с полной си-
лой. Ведь исторические картины в «Поэме без героя»
и «Северных элегиях», в которых она представляет не
только личное прошлое, по и прошлое своего поколетгая,
ценны именно точно отобранными, специфическими дета-
лями места и времени.
И здесь прослеживается параллель с романом Пру-
ста: и он, ища «утраченное время», сумел выйти на его
след, только как бы заново испытав определенные ощуще-
ния прошлого 3 8, как, папример, позвякивание дверного
колокольчика, которого он—мальчик ждал, лежа в кровати
(оно означало, что последний гость ушел и теперь мама
придет поцеловат ь его перед сном). Или череда воспоми-
наний, вызываемых вкусом печенья «мадлен». Эти кон-
кретные детали места и времени помогли ему воссоздать
наиболее значимые моменты его юности: благодаря им
он сумел восстановить связь со своим прошлым «я». Мне
кажется, что эти поиски прошлого жизненно важны и для
Ахматовой, и не только позже, после революции, но уже
и в ранний ее период, так как иначе ей грозила гибель
в хаосе пепереработанных, сиюминутных впечатлений.
Как уже заметил Недоброво, писать стихи было для нее
не приятным времяпрепровождением, а жизненной необ-
ходимостью: «Кажется, не будь на той усталой женщине,
(...) охватывающего ее и сдерживающего крепкого пан-
циря слов, состав личности тотчас разрушится и живая ду-
ша распадется в смерть (...) „И умерла бы, когда бы не
писала стихи44,— говорит она» (57).
Подобная попытка нагнать прошлое, как пишет
Мейерхофф, является формой творческого воображения:
«Creative imagination is creative recall. Recollection is an acti-
vity, an operation — not the passive reproduction of habitual
memory responses. To construct a work of art is to re-
construct the world of experiences and the self. And thus a con-
cept of the self arises, through the act of creative recall
translated into a process of artistic creation displaying charac-
teristics of unity and continuity which could not be attributed
27U
io the self as given in immediate experience. Experiences re-
collected in tranquillity reveal a quality which is often lacking
in the “collection’’ of data constituting the world of immediate
experience. Hence, memories may well appear more “real”, as
some people have claimed, than the original experiences from
which they are derived» (40).
[«Творческое воображение—это творческая память.
Воспоминание представляет собою деятельность, дей-
ствие, а нс пассивное воспроизведение обычных откликов
памяти. Создание произведения искусства означает вос-
создание мира переживаний и собственной личности.
И таким образом концепт личности оказывается выра-
женным через акт творческой памяти, переведенной
в процесс художественного творчества; последнее выяв-
ляет такие черты единства и непрерывности, которые не
могут быть даны личности в непосредственном пережива-
нии. Переживания, к которым возвращаются уже без эмо-
ций, обнаруживают свойство, которое нередко отсут-
ствует при «сборе материала» для описания мира непос-
редственных переживаний. В результате воспоминания
могут восприниматься как более «реальные», чем те ис-
ходные события, на которых они основаны».]
Возможность подобной параллели между поэзией
Ахматовой и прозой Пруста свидетельствует о том, на-
сколько ее творчество примыкает к наиболее значитель-
ным произведениям европейской литературы XX в. Ис-
следование поэтического мпра Ахматовой и с этой точки
зрения еще раз доказывает, что ее лирика, уже в первых
сборниках, не 1ак проста и обычна.
В заключение я хочу напомнить о высказывании са-
мой Ахматовой, в «Поэме без героя», работе, в которой,
по ее словам, читательницы видят «измену какому-то пре-
жнему „идеалу“ и, что еще хуже, разоблачение моих дав-
них стихов „Четки41, которые они „так любят44»19. Над
этим «прежним идеалом» — «тишайшая» и «простая» ли-
рическая героиня—иронизирует «Решка»:
Бес попутал в укладке рыться*
Ну а как же могло случиться,
Что во всем виновата я?
Я—тишайшая, я—простая,
«Подорожник», «Белая стая»..
Оправдаться ... но как, друзья?
(48, с. 372—373)
А вот комментарий Лидии Чуковской: «Я —
тишайшая, я—простая», издевательски написала—
издевается над тупостью читателя; яростная, а не ти-
шайшая, и сложная, а не простая, Анна Ахматова»20.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм (1916) // Вопросы
теории литературы. The Hague. 1962.
Жирмунский В.М. Два направления современной лирики (1920)
Там же.
3 Гумилев Н. С. Анна Ахматова. Четки (1914) Гумилев Н. С.
Собр. соч.: В 4 т. Washington, 1968, Т. 4. С. 339.
4 Недоброво Н. В. Анна Ахматова // Рус. мысль. 1915. № 7. С. 53—
69. Дальнейшие ссылки на эту статью даются в тексте, с указанием стра-
ниц в скобках.
5 Анна Ахматова. О стихах Н. Львовой (1914) Анна Ахматова.
Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 2. С. 211, 212.
6 Гиппиус З.Н. Песня (1893) Modern Russian Poetry. Alva. 1966.
P. 56.
Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. тек.
и примеч. В.М. Жирмунского. Л., 1976. С. 129 (1915). Если не указано
иначе, все цитазы приводятся по этому изданию. При первом упомина-
нии стихотворения в скобках указывается номер по изданию Жирмун-
ского, далее, если стихотворение датировано, год.
8 Приведенное выше высказывание из ахматовской рецензии («та-
кие сильные в жизни» и т. д.) дословно повторяется в статье Недоброво.
Так как обе статьи написаны примерно в одно время, это совпадение мо-
жно отнести за счет взаимного влияния. См.: Superfin G. е. a. A propos de
deux lettres de A. A. Akhmatova a V. Brjusov // Cahiers du Monde Russe et
Sovietique. 1974. N 3. P. 187. См. также: Тименчик Р.Д. Материалы
А. А. Ахматовой в Рукописном отделе Пушкинского дома // Ежегодник
Рукописного отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л., 1976. С. 63.
9 Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой: В 2 т. Pans, 1976.
Т. 1. Р. 108 (24.05.1940).
1 См. также: стихотворение «Многим» (182, 1922): «Я голос
ваш...»
1 ’ См.: van der Eng-Liedmeier J. Reception as a Theme in Achmatova s
Early Poetry // Dutch Contributions to the Vllhh Congress of Slavists. Lisse,
1979. P. 222—223; Eadem. Reception as a Theme in Akhmatova’s Later Poe-
try // Russian Literature. 1984. N 1. P. 133—134.
12 В издании Жирмунского (см. примеч. 7) вместо «Пожалей»—
«Помолись» и вместо «О живой моей душе»—«О моей живой душе».
13 См.: Цивьян Т.В. Античные героини—зеркала Ахматовой //
Russian Literature. 1974. № 7/8. R. 103—120. О некотором родстве с Кас-
сандрой Шиллера Ахматова писала в письме 1906 г. (Стихи. Переписка.
Воспоминания. Мичиган, 1977. С. 96). К Федре Расина пе раз обращают-
ся акмеисты и театральные режиссеры того времени (см.: Иванов Вл.
Полуночное солнце. «Федра» Александра Таирова в отечественной куль-
туре XX века // Новый мир. 1989. № 3. С. 233—245). Мандельштам
^первые открыто сравнил Ахматову с этими двумя героинями в двух сти-
хотворениях «Кассандра» (1917) и «Ахматова» (1914). См.: Мандель-
ьппим О. Собр. соч.: В 4 т. Мюнхен, 1967. Т. I (2-е изд.). С. 67 и 37.
273
14 Мандельштам О. Письмо о русской поэзии (1922) / Там же.
1969. Т. 3. С. 34.
13 Эйхенбаум Б Анна Ахматова: Опьп анализа (1922) / Эйхен-
баум Б. М. О поэзии. Л.. 1969. С. 75 - 149. Дальнейшие ссылки на эту ста-
тью даются в тексте, с указанием страниц в скобках.
16 См.: Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой: Стилистиче-
ские наброски. Л„ 1925. С. 108. Болес детальный анализ темы времени
см.: I'erheul К. The Theme of Time in the Poetry of Anna Achmatova. The
Hague. 1971.
17 Кузмин M. Предисловие к первой книге стихов А. А. Ахматовой
(Вечер. СПб., 1912) Ахматова Анна. Соч. Париж. 1983. Т. 3. С. 471—
473. Дальнейшие ссылки на эту статью даются в тексте с указанием стра-
ниц в скобках.
18 См.: Meyerhoff Н. Time in Literature. Berkeley, 1955. Интересная
работа о подходе к теме времени у различных авторов XX в. О романе
Пруста он замечает следующее: “What was new in [...] Proust [...] was what
this type of memory—the recollection in simple, unique, unrepeatable expe-
riences—was assigned a special function in the quest for the recovery of time
and the self’ (P. 47).
«Новым у ...Пруста... было то. что такой тип памяти—собирание
простых, единственных, неповторимых переживаний — был подчинен
особой функции в поисках утраченного времени и себя самого» (С. 47)
(Дальнейшие ссылки на эту киш у даются в тексте, с указанием страниц
в скобках.)
19 Анна Ахматова. Сочинения Мюнхен. 1968. Т. 2. С. 98.
20 Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Р., 1980. Т. 2. С. 352
(2.07.1960).
Пер. с голландски! о О. К. Тилкес-Заусской
В. А. Черных
БЛОКОВСКАЯ ЛЕГЕНДА
В ТВОРЧЕСТВЕ АННЫ АХМАТОВОЙ
Тема, сформулированная в заголовке, давно уже при-
влекает пристальное внимание исследователей. В той или
иной мере ее затрагивали в своих работах В. М. Жирмун-
ский, Д. С. Лихачев, Д. Е. Максимов, В. Н. Орлов,
В. Н. Топоров, Т. В. Цивьян, Р.Д. Тименчик, Л. К. Дол-
гополов, Л. А. Озеров, Н. Н. Скатов, И. Л. Лиспянская,
Н.С. Корхмазяп1. Касались этой темы и мемуаристы2.
Кардинальное значение названной темы для читательско-
го восприятия и исследовательского анализа творчества
Ахматовой ни у кого уже не вызывает сомнений. Она за-
служивает систематического и всестороннего изучения.
Разные авторы с различных точек зрения подходят
к этой теме. Одних интересуют преимущественно личные
отношения Ахматовой и Блока; другие считают неэтич-
ным углубляться в интимную биографию художника
и рассматривают их взаимоотношения преимущественно
в историко-литературном плане, старательно оставляя
в стороне биографические вопросы; третьи ограничивают
свою задачу сопоставлением текстов поэтических про-
изведений Блока и Ахматовой, выявлением влияний,
явных и скрытых цитат и перекличек. Каждый из этих
подходов является, на наш взгляд, необходимым, но ни
один из них не является достаточным. Для того, чтобы
представить себе историю формирования и развития бло-
ковской легенды в творчестве Ахматовой во всей ее сло-
жности и противоречивости, необходимо, как нам пред-
ставляется, привлечь к рассмотрению все относящиеся
к этой теме сведения и факты—творческие, биографиче-
ские, текстовые и внетекстовые.
Задачей настоящей работы является рассмотрение
R хронологической последовательности всех доступных
нам сведений, касающихся поставленной темы, получен-
ных из опубликованных и неопубликованных источников
и из работ наших предшественников. Разумеется, такое
275
рассмотрение нс исчерпает названной темы. Она и в
принципе представляется неисчерпаемой. Мы хотели бы
лишь внести посильный вклад в ее разработку.
* * *
Понятие легенды неоднозначно. Термин «легенда»
применительно к истории своих отношений с Блоком упо-
требляла сама Ахматова. «Вторая „легенда“, с которой
я прошу моих читателей распроститься навсегда,—
писала она в поздних автобиографических заметках.—
относится к моему так называемому „ромапу“ с Бло-
ком...» 3; «Из чего была состряпана легенда о романе, про-
сто ума не приложу, но что она нравилась и ее хотели, это
несомненно» 4. Понятие «легенда» употреблено здесь Ах-
матовой в очень узком, чисто биографическом и резко от-
рицательном смысле, как синоним «сплетни», «чудовищ-
ных слухов», «нелепого вымысла». С этой «легендой» Ах-
матова в поздние годы жизни считала необходимым бо-
роться; опровержению этой «легенды» в значительной
степени посвящены ее «Воспоминания об Александре
Блоке»5.
В ином, значительно более широком смысле, приме-
нительно к творчеству Блока и его облику в сознании со-
временников, употребил понятие «легенда» Ю. Н. Тыня-
нов. В статье «Блок», написанной вскоре после смерти
поэта, Тынянов писал: «Блок—самая большая лириче-
ская тема Блока. (...) Об этом лирическом герое и гово-
ря! сейчас. Он был необходим, его уже окружает легенда,
и не только теперь—она окружала его с самого начала,
казалось даже, что она предшествовала самой поэзии
Блока, что его поэзия развила и дополнила постулирован-
ный образ»6.
В настоящей работе мы пользуемся понятием «Бло-
ковская легенда» в широком смысле, близком к понима-
нию Ю. Н. Тынянова, имея в виду восприятие современ-
никами и, в частности, Анной Ахматовой поэтического
образа Блока, его литературной личности, его лирическо-
го героя, его лирической темы. В этом же смысле
Л. К. Долгополов использует понятие «мифа о Блоке».
«Уже при жизни Блока,— пишет он,— начал складывать-
ся миф о нем как о поэте и человеке, миф, в котором
центральное место занял облик героя его стихов-—тот
«лирический персонаж», который получил впоследствии
наименование лирического героя. Лирический герой всег-
276
да миф о поэте, поскольку это литературный герой. Блок
сам—-отчасти невольно, а отчасти сознательно—
способствовал созданию этого мифа»7.
Не вдаваясь в возможные споры о различии понятий
«миф» и «легенда» (употребляемых здесь, разумеется, не
в их первоначальном, а в переносном смысле), мы склонны
условно пользоваться ими как синонимами.
Предпринятое исследование естественно распадается
на три раздела:
I. До первой встречи (1904—1911);
II. Десять лет вблизи и поодаль (1911—1921);
111. Посмертный диалог (1921—1966).
Данная статья является лишь частью исследова-
ния, охватывающей первый и начало второго раздела.
I. ДО ПЕРВОЙ ВСТРЕЧИ (1904—1911)
Образ Блока начал складываться в сознании Ахмато-
вой задолго до их первой встречи. С поэзией Блока Анна
Ахматова (тогда еще Аня Горенко) познакомилась, буду-
чи царкосельской гимназисткой. Рано появились и общие
знакомые. В 1904 г. ее старшая сестра вышла замуж за Сер-
гея Владимировича фон Штейна—университетского то-
варища Блока, члена студенческого литературного круж-
ка, в котором недолго (зимой 1902 г.) участвовал и Блок 8.
До лета 1905 г., когда семья Горенко распалась, и Аня
вместе с матерью, братьями и сестрами переехала
в Крым, она вращалась в кругу царскосельской молоде-
жи, интересовавшейся поэзией и следившей за литератур-
ными новинками (братья Н.С. и Д. С. Гумилевы, Д. Ко-
ковцев, В. В. Голенищев-Кутузов, В. В. Тюльпанова, С. В.
фон Штейн и др.). Многие из них писали стихи. Пробова-
ла свои силы в поэзии и Аня Горенко. Можно с уверенно-
стью сказать, что вышедший осенью 1904 г. первый сбор-
ник Блока—«Стихи о Прекрасной Даме»—тогда же стал
известен в царскосельском кружке. С. В. фоп Штейн напе-
чатал (без подписи) в еженедельнике «Живописное обоз-
рение» (№ 50 от 12 декабря 1904 г.) более чем сдержанный
отзыв о нем9.
В 1940 г. Ахматова рассказывала Л. К. Чуковской: «Я
очень хорошо помню, как я принесла в гимназию „Стихи
о Прекрасной Даме“ и первая ученица сказала мне: „И ты,
Доренко, можешь всю эту ерунду прочесть до конца!41» 10.
277
Поздпее, в 1906 г., С. В. фоп Штейн редактировал
«Литературные приложения» («Понедельники») газеты
«Слово». В них регулярно публиковались стихи и рецен-
зии Блока. Наряду с маститыми В. Брюсовым, И. Аннен-
ским, Ф. Сологубом там печатались также В. И. Аннен-
ский-Кривич (сын И. Анненского, женатый па сестре С. В.
фон Штейна) и начинающий Н. С. Гумилев. Вопрос о воз-
можности публикации стихотворных опытов Анпы Го-
ренко тогда, по-видимому, еще не возникал.
Летом 1906 г. умерла от туберкулеза жена фоп Штей-
на, сестра Ахматовой — Инна Андреевна. Между С. В.
фон Штейном, жившим в Петербурге, и его свояченицей,
учившейся в последнем классе киевской Фундуклеевской
гимназии, вскоре завязывается оживленная переписка.
Чудом дошедпше до пас письма семнадцати летней Ани
Гореико к фоп Штейну (ответные письма, к сожалению,
неизвестны) ярко освещают формирование личпости
юной Ахматовой и, в частности, складывание ее литера-
турных интересов и вкусов. В письмах она привычно
и заинтересованно обсуждает новости литературной жиз-
ни, решительно высказывает свои суждения и оценки.
Имя Блока встречается в них неоднократно.
«Не издает ли А. Блок новые стихотворения,—
спрашивает Аня Горенко 2 февраля 1907 г.,—моя кузина
его большая поклонница». 11 февраля опа пишет: «Се-
годня Наня купила второй сборник стихов Блока. Очень
многие вещи поразительно напоминают В. Брюсова.
чНапр(имер), с гих(отворение) „Незнакомка14, стр. 21,
по оно великолепно, это сплетение пошлой обыденности
с дивным ярким видением». 13 марта: «Сестра вышивает
ковер, а я читаю ей вслух французские романы или Ал.
Блока. У нее к нему какая-то особенная нежность. Она
прямо боготворит его и говорит, что у нее вторая полови-
на его души»11. «Кузина», «сестра», «Наня»—
двоюродная сестра Ахматовой Мария Александровна
Змупчилла, у которой опа жила в Киеве. Позднее
М. А. Змупчилла вышла замуж за старшего брата Ахма-
товой -— Андрея.
Скупые строки писем позволяют все же утверждать,
что и второй сборник стихов Блока—«Нечаянная ра-
дость»—киевская гимназистка Анна Горенко прочитала
вскоре после его выхода в свет. По-видимому, в это
время, отдавая должное поззии Блока, она не разделяла
восторженного отношения к нему своей кузины. Первый
278
поэтом из старших современников был тогда для нее
Брюсов. Об этом свидетельствуют, в частности, неодно-
кратные упоминания и цитаты из Брюсова в ее письмах
к фон Штейну, а также воспоминания ее одноклассницы
по киевской гимназии В. Беер12. С Брюсовым был лич-
но знаком и считал себя его учеником Н. С. Гумилев,
невестой которого Анна Гореико стала в начале 1907 г.
В письме от 1 мая 1907 г. Гумилев просил Брюсова дать
ему рекомендательное письмо к Блоку и сообщал, что
сборник «Нечаянная радость» заинтересовал его «в выс-
шей степени»13. Незадолго до этого Гумилев побывал у
своей невесты в Киеве, где они, по всей вероятности, де-
лились впечатлениями от последней книги Бло-
ка.
Немногие известные нам стихотворения, написанные
Анной Горенко в 1904—1907 гг., еще очень несамостояте-
льны14. В них заметны «общедекадентские» нотки, одна-
ко никаких следов влияния поэзии Блока обнаружить не
удается.
4 октября 1907 г. Блок выступал на литературном ве-
чере в Киевском оперном театре. Могла ли Атша Горен-
ко присутствовать на этом вечере — неизвестно, по-
скольку нет сведений о том, когда она вернулась в Киев
из Севастополя, где проводила лето после окончания
гимназии.
Сведения о жизни А. Горенко с осени 1907 до осени
1909 г. крайне скудны. Она продолжала жить в Киеве, учи-
лась на Высших женских курсах, писала стихи. По всей ве-
роятности, она по-прежнему внимательно следила за
творчеством Блока, однако мы ничего не знаем об ее отно-
шении к третьему сборнику его стихов — «Земля в снегу»,
вышедшему в сентябре 1908 г. К великому сожалению, не
сохранилась переписка А. Горенко и Н. Гумилева за эти
годы, и мы никогда пе узнаем, какое место занимала в ней
блоковская тема. Известно лишь, что в ноябре 1908 г. Гу-
милев, по-видимому, впервые встретился с Блоком на
«среде» у Вяч. Иванова 15. В 1909 г. Гумилев уже пытается
«помериться» поэтическим талантом с Блоком. Сохрани-
лось свидетельство К. А. Сюннерберга о том, как Гуми-
лев на обеде в честь редактора журнала «Аполлон»
С. К. Маковского 25 октября 1909 г. говорил кому-то: «Во
всяком случае, я считаю себя не ниже Блока; в крайнем
случае—Блок, а сейчас же после него я» 16. С такой оцен-
кой вряд ли могли согласиться соратники Гумилева по
журналу «Аполлон», начавшему выходить с октября 1909 г.
В первых номерах журнала печаталась статья И. Аннен-
ского «О современном лиризме». В ней дана исключите-
льно высокая оценка поэзии Блока: «Чемпион наших мо-
лодых—несомненно Александр Блок. Это, в полном
смысле слова и без малейшей иронии,— краса подрастаю-
щей поэзии, что краса!—ее очарование»17. О поэзии
Н. Гумилева в этой статье сказано несколько ободряю-
щих, но сдержанных слов: «Лиризм Н. Гумилева —
экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам
далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но
верный вкус делает его строгим в подборе декораций» 18.
В этой же статье Анненский с горечью предрекал, что «ни
одной легенды пе возникнет вокруг современных поэтиче-
ских имен». В этом он, несомненно, ошибся. Вокруг имен
Блока, Гумилева, Ахматовой возникли всеобъемлющие
и стойкие поэтические легенды. Нам уже порой трудно
вычленить реальную жизнь и творчество названных
поэтов из их поэтических легенд.
Авторитет И. Аннепского для Гумилева и близких
к нему сотрудников «Аполлона» был исключительно вы-
сок. Думается, что и сам Гумилев в глубине души созна-
вал справедливость его оценок.
В конце ноября 1909 г. Гумилев вместе с другим со-
трудниками «Аполлона»—М. Кузминым, А. Толстым,
П. Потемкиным—приехал в Киев, где 29-го состоялся их
поэтический вечер.19 Там же, в Киеве, застала их весть
о скоропостижной смерти И. Анненского в Петербурге
30 ноября. Можно отметить, что Блока в этот момент тоже
не было в Петербурге—он выехал в Варшаву к умирав-
шему отцу. Вне всякого сомнения, смерть Анненского, его
статья в «Аполлоне», содержащиеся в ней оценки творче-
ства современных поэтов, и в частности — Блока, живо
обсуждались в беседах А. Горенко и Н. Гумилева. Но
о конкретном содержании этих бесед нам ничего не
известно.
В этот приезд в Киев Гумилев делает повторное пред-
ложение Анне Горенко, и эго предложение принимается.
В начале 1910 г. Анна Горенко побывала в Петербур-
ге (по-видимому, для обсуждения с отцом вопросов,
связанных с предстоящей свадьбой). Здесь она—еще
в корректурных листах — прочитала посмертный сборник
стихотворений И. Анненского «Кипарисовый ларец», ко-
торый произвел на нее неизгладимое впечатление. Пол-
280
века спустя в автобиографическом очерке «Коротко о се-
бе» Ахматова писала: «Когда мне показали корректуру
„Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского, я была
поражена и читала ее, забыв все на свете»20.
25 апреля 1910 г. в Киеве состоялась свадьба Анны
Горенко и Николая Гумилева. Молодые уехали на месяц
в Париж. В начале июня они вернулись в Россию и посели-
лись в Царском Селе. Вторая половина 1910 г. стала для
Ахматовой временем вхождения в петербургскую литера-
турную среду. В это время молодые литературные силы
Петербурга группировались вокруг «башни» Вячеслава
Иванова. Отмежевание Гумилева и его друзей от симво-
лизма еще не наступило. «В десятом году,—подчеркивала
позднее Ахмат ова,— Гумилев был еще правоверным сим-
волистом»21. 13 июня Ахматова читала свои стихи на
«башне»22. К этому времени она была уже знакома с ре-
дактором журнала «Аполлон» С. К. Маковским, который
возвращался из Парижа вместе с четой Гумилевых23,
с М. А. Кузминым. Круг общих знакомых Ахматовой
и Блока рос, имя Блока, несомненно, постоянно упомина-
лось в звучавших вокруг разговорах, его произведения об-
суждались на «Башне» и в домашнем кругу, но личное
знакомство Ахматовой и Блока сост оялось лишь несколь-
ко месяцев спустя.
Июль и август 1910 г. Анна Андреевна провела в Кие-
ве; в сентябре проводила Гумилева в Африку; с конца
сентября до начала ноября вновь жила у матери в Киеве.
Вернувшись в Царское Село, она самостоятельно, в отсут-
ствие мужа завязывает новые знакомства в литературной
среде. Она посылает свои стихи Брюсову, который оста-
вался для нее (как и для Гумилева) «мэтром», высшим су-
дьей в поэзии. Ее письмо Брюсову, отправленное в ноябре
или декабре 1910 г.24, подписано уже литературным псев-
донимом Ахматова. Эт им же именем подписаны немно-
1 счисленные сохранившиеся автографы ее стихотворений
конца 1910 г.
В поздних мемуарных записях Ахматова особо выде-
ляла 1910 г. как «год кризиса символизма, смерти Льва
Толстого и Комиссаржевской»25. Этот год был во многих
отношениях переломным и для будущего автора этих за-
писей: в начале 1910 г. она была еще киевской курсисткой
Аней Горенко, в мае стала Анной Андреевной Гумилевой,
а в конце года — она уже начинающий поэт Анна Ахмато-
ва.
281
И 250
1 марта 1911 г. Ахматова присутствовала на вечере
Сологуба в Тснишсвском училище, где были также Блок,
Городецкий, Чулков. Возвращаясь вместе с Чулковым
с вечера, она читала ему свои еще нигде не опубликован-
ные стихи26. ।
Однако знакомство с Блоком и в тот вечер пе состоя-
лось. ’
14 марта Ахматова вновь читала своп стихи на «Баш-
не», где познакомилась с О. Э. Мандельштамом. 25 марта
вернулся из поездки в Африку Гумилев. «В нашей бесе-
де,-— вспоминала полвека спустя Ахматова.— он, между
прочим, спросил меня: ,,А стихи ты писала?44 Я, тайно ли-
куя, ответила: „Да**. Он попросил почитать, прослушал
несколько стихотворений и сказал: „Ты поэт — надо де-
лать книгу4*»27. I
4 апреля Ахматова и Гумилев присутствуют на «Баш-
не» вместе с А. Толстым, Аничковым, Чулковым, Ман-
дельштамом. •
Блок в этот вечер, по словам М. Кузмина, «стоял у
подъезда, но не пошел к нам»28. Знакомство Ахматовой
с Блоком, которое, казалось бы, вот-вот должно было со-
стоя гься и которого опа, без сомнения, напряженно ожи-
дала, по странному стечению обстоятельств вновь и вновь
откладывалось. |
13 апреля в Обществе ревнителей художественного
слова («Академии стиха») Гумилев прочитал свое стихо-
творение «Блудный сын» и был резко раскритикован Вяч.
Ивановым20. Наметился разрыв Гумилева с «Башней».
«Когда Н(иколай С тепапович читал в Академии
стиха своего «Блудного сына»,— вспоминала Ахмато-
ва,— В ячеслав обрушился на него с почти непристой-
ной бранью. Я помню, как мы возвращались в Царское,
совершенно раздавленные происшедшим, и потом Ни-
колай) С(тепанович) всегда смотрел на В ячеслава)
И(ванова) как на открытого врага» 30. I
22 апреля Ахматова вновь читала свои стихи в «Ака-
демии», заседавшей в помещении редакции «Аполлона»
(Мойка, 24). Я
В тог вечер, по всей вероятности, и состоялось, на-
конец, ее личное знакомство с Блоком. Пол века спустя
Ахматова записала в рабочей тетради: «Блок. (...)
Первое знакомство (Ак(адемия) стиха), вероятно, ап-
р(ель) 1911 г.» 31
282
II. ДЕСЯТЬ ЛЕГ ВБЛИЗИ И ПООДАЛЬ (1911—1921)
Весной 1911 г. впервые встретились тридцатилетний
Александр Блок, находившийся в зените своей поэтиче-
ской славы, и начинающий поэт Анна Ахматова, которой
шел 22-й год. К этому времени его было написано около
180 стихотворений32, по опубликованы из них считапые
единицы: во «Всеобщем журнале литературы, искусств,
пауки и общественной жизни» (февраль 1911 г.) и в не-
большом еженедельном студенческом журнале “Gaudea-
mus” (март 1911 г.). В апрельском номере «Аполлона»
впервые была помешена подборка из четырех стихотворе-
ний Ахматовой («Сероглазый король», «В лесу», «Над во-
дой» и «Мне больше пог моих не надо...»). Именно эта пу-
бликация стала подлинным литературным дебютом Ах-
матовой, сделавшим ее имя известным тысячам любите-
лей русской поэзии. С этим литературным дебютом и
совпало по времени ее личное знакомство с Блоком.
Какое впечатление произвел Блок на Ахматову при
первой встрече? Неизвестно. Решусь отметить лишь, что
в облике героя стихотворения Ахматовой «Рыбак» смут-
но угадываются черты Блока. На этом наблюдении вряд
ли можно было бы настаивать, если бы стихотворение не
было датировано 23 апреля 1911 г.—на следующий день
после их первой встречи в редакции «Аполлона». Может
быть, с этого стихотворения и началось формирование
«Блоковской легенды» в творчестве Ахматовой. Обра-
щает па себя внимание его вторая строка: «...А глаза си-
ней. чем лед...». Л.Д. Блок вспоминала, что Блок «пре-
красно воплощал образ светлокудрого, голубоглазого,
стройного, героического арийца»33. О «прекрасных голу-
бых глазах» Блока писал и Андрей Белый34.
В дальнейшем, как мы увидим, гема глаз станет лейт-
мотивом в стихотворной перекличке Блока и Ахматовой.
Первое их знакомство было мимолетным. В начале
мая 1911 г. Ахматова уехала на два месяца в Париж, вто-
рую половину лета провела в усадьбе Гумилевых Слепне-
ве и у матери в Киеве. Блок летом 1911 г. путешествовал
но Европе. В сентябре они оба возвращаются в Петер-
бург, где в это время происходит заметное «перераспреде-
ление сил» на литературной сцене. Отношения между
Н.С. Гумилевым и В. И. Ивановым становятся все более
натянутыми. В противовес ивановской «Башне» возни-
кает «Цех поэтов».
283
На первом заседании «Цеха», состоявшемся 20 октя-
бря у С. М. Городецкого (Фонтанка, 143, кв. 5), Ахматова
встречается с Блоком. В этот день Блок записал в дневни-
ке: «Безалаберный и милый вечер. (...) Молодежь. Анна
Ахматова. Разговор с Н.С. Гумилевым и его хорошие
стихи о том, как сердце стало китайской куклой. (...)
Было весело и просто. С молодыми добреешь». Хотя пер-
вое заседание «Цеха» произвело на Блока такое приятное
впечатление, в последующих заседаниях он не участвовал.
Вскоре Блок и Ахматова вновь встречаются на «Башне»,
и эта встреча не оставляет Блока равнодушным. 7 ноября
он записывает в дневнике: «В первом часу мы пришли
с Любой к Вячеславу. Там уже—собрание большое.
(...) А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня; стихи
чем дальше, гем лучше)...».
Какие же стихи могла читать Ахматова на «Башне»
7 ноября 1911г.? В сентябре—октябре ею были написаны
стихотворения, вошедшие позднее в ее первый поэтиче-
ский сборник «Вечер»: «Похороны», «Смуглый отрок бро-
дил по аллеям...», «Под навесом темной риги жарко...».
«Песня последней встречи». Их, скорее всего, и мог слу-
шать в тот вечер Блок, к ним, наверное, и относится его
взволнованный, одобрительный отзыв. Очень заманчиво
включить в этот список и одно из самых замечательных
ахматовских стихотворений 1911 г.— «Музе» («Муза-
сестра заглянула в лицо...»). Дата его, указанная в сборни-
ке, составленном В. М. Жирмунским,—10 октября
1911 г.35, казалось бы, позволяет это сделать. Однако эта
дата, по-видимому, ошибочна. Ахматова датировала его
10 ноября 1911 г.36—тремя днями позже блоковской запи-
си в дневнике.
Это уточнение датировки не препятствует, однако,
сопоставлению ахматовской «Музы», напечатанной
в сборнике «Вечер», вышедшем в марте 1912 г, с хресто-
матийно известным стихотворением Блока «К Музе»
(«Есть в напевах твоих сокровенных...»), датируемым кон-
цом 1912 г. В стихотворении Ахматовой звучат блоков-
ские рифмы—это очевидно. Первая же строфа:
Муза-сестра заглянула в лицо.
Взгляд ее ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо.
Первый весенний подарок...
284
заставляет вспомнить стихи Блока:
...Я бросил в ночь завел нос кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому.
И я забыл прекрасное лицо...
(1908)
а также:
... Открой, ответь на мои вопрос:
Твой день был ярок!
Я саван царст венный принес
Тебе в подарок!
(1909)
Но нам хотелось бы обратить внимание на другие, зна-
чигельно менее тривиальные соответствия.
Стихотворение молодой Ахматовой, только еще
вступающей на путь профессионального литературного
। ворчсства, обращает на себя внимание необычной трак-
товкой традиционного поэт ического образа Музы. «Му-
за-сестра» у молодой Ахматовой звучит, конечно, совсем
по-иному, чем у Некрасова — «Сестра народа и моя»
(«Музе», 1877). «Муза-сестра» для поэта-женщины значит
прежде всего двойник, «второе Я». Эго подчеркивается
в самом тексте стихотворения, где слова «Взгляд се ясен
и ярок» в первой строфе отнесены к Музе, а в последней
строфе:
Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
«Взгляд твой не ясен, нс ярок»
относятся уже пе к Музе, а к автору.
В программном стихотворении Блока «К Музе», ко-
торым открываются цикл «Страшный мир» и Третья кни-
га стихотворений, т акой параллелизм естественно, невоз-
можен. Муза ни в коей степени не отождествляется с авто-
ром. Однако нельзя не отметить, что взаимоотношения
молодой Ахматовой со своим двойником— Музой и зре-
лого Блока со своей Музой — мучительницей в чем-то
весьма существенном схожи. И для Блока, и для Ахмато-
вой поэтическое творчество и простое человеческое сча-
стье подчинены, как мы бы теперь сказали, принципу до-
полнительности— в своих высших проявлениях они ис-
ключают друг друга.
285
Первая строфа блоковского стихотворения:
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных.
Поругание счастия есть...
в свою очередь, заставляет вспомнить ахматовское:
Муза! ты видишь, как счастливы все
Девушки, женшины. вдовы...
Лучше погибну на колесе.
Только не ли оковы...
Вместе с гем блоковское:
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами —
Все проклятье своей красоты?
четко контрастирует с заключительными словами ах-
матовского стихотворения: «...Она отняла Божий пода-
рок».
Если бы не датировка обоих стихотворений, читатель
без труда согласился бы признать приведенные примеры
еще одним убедительным свидетельством влияния масти-
того Блока на начинающую Ахматову. Но даты свиде-
тельствуют об обратном. Инициатором поэтического диа-
лога выступает здесь Ахматова, а не Блок. Забегая немно-
го вперед, напомню, что в известном «мадригале» 1913 г.
Блок вновь возвращается к теме «проклятья красоты»,
прямо обращаясь к Ахматовой: «„Красота страшна'.
Вам скажу!...».
Разумеется, рассмотренный здесь пример «поэтиче-
ского импульса», направленного от Ахматовой к Блоку,
является едва ли не единичным. Гораздо более многочи-
сленны примеры обратного влияния, детально проанали-
зированные в книге В. Н. Топорова «Ахматова и Блок».
Однако единичность не делает этот факт менее красноре-
чивым. Его вряд ли можно отнести к разряду «автомати-
ческих реминисценций». Думается, что он позволяет вне-
сти определенный корректив в мнение, высказанное
В. Н. Топоровым о том, чго «текстов, которые были бы
посвящены Ахматовой или связаны с ахматовской темой,
у Блока, видимо, нет (исключая, конечно, мадригал)» •
Видное мест о в сборнике «Вечер» занимает цикл «Об-
ман», состоящий из четырех стихотворений. Можно отме-
286
тить. что название цикла повторяет название блоковского
стихотворения «Обман» («В пустом переулке весенние во-
ды...», 1904). Казалось бы. между одноименными про-
изведениями Блока и Ахматовой нет ничего общего, кро-
ме одинаковых заглавий. Совершенно различны их содер-
жание и поэтическая форма. Однако перекличка между
ними обнаруживается па неожиданном уровне. Удиви-
тельная особенность ахматовского цикла «Обман» заклю-
чается в том. чго ни в одном из четырех составляющих
его стихотворений ничего не говорится ни о каком обма-
не! Зато обман неоднократно упоминается в соседних сти-
хах из того же сборника «Вечер»:
...Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся...
...Любовь покоряет обманно...
Я обманут моей унылой
Переменчивой злой судьбой...
Обману ли его. <я7ляшг ли?—нс знаю.
Только ложью живу на зе.мле...
Но ведь и в блоковском стихотворении «Обман»
прямо об обмане не говорится, зато обман упоминается
в соседних стихах из того же цикла «Город»:
...Мой друг — влюблен в луну живет ее обманом...
...Этот воздух так гулок,
Гак заманчив обман.
Уводи, переулок.
В дымно-сизый туман...
Здесь завязывается один из сложных узлов ахматов-
ско-блоковских аллюзий. Можно сказать, что, создавая
цикл «Обман», Ахматова заимствует у Блока вместе с на-
званием цикла не тему, не образы, не какие-либо элемен-
ты поэтической формы, а необычный, не поддающийся
рациональному объяснению прием тайнописи, способ ак-
туализации поэтического контекста, то самое «уменье пи-
сать стихи», о котором Ахматова скажет в дарственной
надписи Блоку па экземпляре первого издания «Четок»
(1914):
287
«От тебя приходим ко .ине тревоги
И уменье писать стихи».
Следует отметить, что цикл «Обман» посвящен
М.А. Змунчилле (по мужу Горенко), которая боготвори-
ла Блока и говорила, «что у нее вторая половина его ду-
ши».
Выход первого сборника стихотворений Ахматовой
«Вечер» совпал с открытым разрывом Гумилева и других
участников «Цеха поэтов» не только с «Башней» Вяч.
Иванова, но и вообще с символистским направлением
в поэзии. На заседании Общее г ва ревни гелей художе-
ственного слова 18 февраля 1912 г. Гумилев и Городецкий
заявили о своем отрицательном отношении к символиз-
му. Блок тогда отнесся к этому демаршу будущих акмеи-
стов с пониманием, о чем свидетельствует, в частности,
его известная запись в дневнике от 17 апреля 1912 г.:
«...Утверждение Гумилева, что «слово должно значить
только то, что оно значит », как у гверждение—глупо, но по-
пятно психологически как бунт против Вяч. Иванова и да-
же как желание развязаться сею авторитетом и деспотиз-
мом...». Дарственная падппсь Гумилева Блоку на книге
«Чужое небо»: «Александру Александровичу Блоку
с искренней дружественностью. Н. Гумилев»—и ответ-
ное благодарственное письмо Блока Гумилеву о г 14
апреля также свидетельствуют о сохранении добрых от-
ношений между ними.
По всей вероятности, Ахматова также преподнесла
Блоку свой вышедший в марте сборник «Вечер», однако
конкрет ными сведениями об этом мы не располагаем.
Вскоре после выхода «Вечера» Ахматова и Гумилев
уехали на полтора месяца в Италию; лето 1912 г. Ахмато-
ва провела на Украине и в Слепневе, в Петербург верну-
лась в середине августа. В сентябре у Ахматовой родился
сын, и опа, по-видимому, на какое-то время оказалась
оторванной от литературной жизни. Блок тем временем, не-
сомненно, читал одобрительные отзывы В. Я. Брюсова,
С. М. Городецкого, Г. И. Чулкова на первый ахматовский
сборник и внимательно следил со стороны за деятельно-
стью «Цеха поэт ов». К концу 1912 г. эт а деятельность ста-
ла Блока сильно раздражать. Провозглашение Гумиле-
вым и Городецким акмеизма как нового поэтического те-
чения вызвало резко отрицательную реакцию Блока.
В этой связи представляется уместным вернуться
к вопросу о времени провозглашения акмеизма. Как ни
288
странно, в литературе нет до сих пор однозначного ответа
на этот вопрос. Точной да ты мы не найдем ни в «Краткой
литературной энциклопедии» 38, ни в коллективном труде
«Русская ли тература конца XIX — начала XX века, 1908—
1917» (М., 1972). ни в весьма содержательных «Заметках
об акмеизме» Р. Д. Тимепчика 39, ни в его комментариях
к публикации заметки Ахматовой «К истории акмеиз-
ма»40.
Из этой заметки, в частности, следует, что Ахматова
придавала большое значение вопросу о датировке возни-
кновения акмеизма. «Чтобы говорить об акмеизме,
писала она,— следует твердо усвоить, когда он появился
на свет»41. В поздних мемуарных записях Ахматовой со-
держится яркое описание заседания «Цеха поэтов», на ко-
тором был провозглашен акмеизм: «Я отчетливо помню
го собрание Цеха (осень 1911, у нас, в Царском), когда бы-
ло решено отмежеваться от символистов. С верхней пол-
ки достали греческий словарь (не Шульц ли?) и там отыс-
кали— цветение, вершину. Меня, всегда отличавшуюся
хорошей памятью, просили запомнить этот день. (Запи-
сать никому не приходило в голову.) Что, как вы видите,
я и сделала. Из свидетелей этой сцены жив один Зенкевич.
(Городецкий хуже, чем мертв.)»42.
По всей вероятности. Ахматова точно запомнила
и описала обстоятельства провозглашения акмеизма. Но
в дате опа, безусловно, ошиблась. Ни в 1911. ни в начале
1912 г. никто еще не слышал ни о каком акмеизме. На сле-
дующий день после упоминавшегося заседания Общества
ревнителей художественного слова, 19 февраля 1912 г..
М.А. Кузмин записал в дневнике: «Был скандал в „Ака-
де.мии", Кого выбирать? Символистов или „Цех"?»43.
Характерно, что Кузмин говорит здесь: «символистов или
„цех"». а не «символистов или акмеистов». Слово «ак-
меизм» тогда еще не прозвучало. 1 марта состоялось оче-
редное заседание «Цеха поэтов» у Гумилевых в Царском
Селе. В. В. Гиппиус в 1918 г. вспоминал, что «весной 1912 г.
на одном из собраний Цеха Гумилев и Городецкий про-
возгласили свою программу—программу ..того литера-
турного направления, которое должно было сменить сим-
волизм"'. Было придумано и название для этой новой
школы —„акмеизм"»44. А. А. Морозов недавно выска-
зал предположение, ч то программа акмеизма была про-
возглашена именно 1 марта 1912 г. Он сослался при этом
на запись М. Кузмина в дневнике: «Городецкий и Гумми
289
говорили теории пе весьма внятные»45. Думается, что от
обсуждения не весьма внятных теорий до провозглашения
нового поэтического течения и наименования его акмеиз-
мом оставалась еще значительная временная дистанция.
В. Я. Брюсов, публикуя в июле 1912 г. в «Русской мысли»
обзорную статью «Сегодняшний день русской поэзии»,
по-видимому, еще ничего не знал об акмеизме. Даже
в первом номере журнала «Гиперборей», выпущенном
«Цехом поэтов» в октябре 1912 г., упоминаются «импрес-
сионизм или символизм, лиромагизм или парнассизм»,
но акмеизма нет.
Безусловно ошибочно утверждение В. К. Лукницкой,
что «в сентябрьском номере „Аполлона" за 1912 год Гу-
милев впервые употребил слово „акмеизм" в печати»46,
«Аполлон» № 9 с рецензией Гумилева па «Иву» Городец-
кого, где действительно впервые употреблено слово ак-
меист, вышел в свеч не в сентябре, а в ноябре 1912 г. (жур-
нал «Аполлон» выходил десять раз в год, летом — в июле
и августе—журнал пе издавался). Тогда же, в ноябре 1912 г.,
вышел и второй номер «Гиперборея», где Гумилев в ре-
цензии на ту же «Иву» Городецкого рассуждает «о том
расцвете всех духовных и физических сил, который за по-
следнее время начинают обозначать словом „ак-
меизм"»47. Можно, таким образом, утверждать, что до
ноября 1912 г. пи в столичной периодической печати, ши-
роко и заинтересованно обсуждавшей события литератур-
ной жизни, шт в дневниках и письмах современников—-
участников или свидетелей этих событий—не встречает-
ся никаких упоминаний об акмеизме. За одним, однако,
весьма существенным исключением. Это исключение—
известное письмо Гумилева к Ахматовой, посланное из
Слепнева в имение Литки Подольской губернии, где Анна
Андреевна гостила у своей двоюродной сестры —
М.А. Змупчиллы. Письмо в подлиннике не датировано,
но по содержанию и обет оя гельствам его написания уве-
ренно датируется июнем 1912 г. В этом письме Гумилев
дважды упоминает об акмеизме как о чем-то привычном,
хорошо известном ему и его корреспондентке. «Каждый
вечер,—пишет Гумилев,— я хожу один по Акинихской до-
роге испытывать го, что ты называешь Божьей тоской.
Как перед пей рассыпаются все акмеистические хитро-
сплетения...». И далее: «Кажется, земные пап пт роли пере-
менятся. ты будешь акмеисткой, я мрачным символи-
стом»48.
290
Контекст, в котором здесь употреблены слова «ак-
меистический» и «акмеистка», нс может не удивить. Во-
первых, получается, что Гумилев уже как бы устал от ак-
меизма и чуть ли пе готов отречься от него. Во-вторых,
что в момент написания письма Гумилев едва ли не един-
ственный в мире акмеист, а Ахматова еще не акмеистка,
хотя и может вскоре сю стать... И все это происходит поч-
ти за полгода до того, как слово «акмеизм» публично про-
звучит и сразу же станет притчей во языцех. Всему этому
можно дать, по-видимому, лишь одно правдоподобное
объяснение: с начала лета до поздней осени 1912 г. поня-
тие акмеизм существовало лишь в домашнем, семейном
обиходе Гумилева и Ахматовой. Акмеизм переживал как
бы пренатальный период. А провозглашен он был, дол-
жно быть, осенью 1912 г. на одном из заседаний «Цеха
поэтов», когда эти заседания возобновились после летне-
го перерыва. Именно тогда, скорее всего, и был снят
и полки греческий словарь и участникам заседания проде-
монстрировано значение слова акцт).
Александр Блок очень быстро и чрезвычайно резко
откликнулся на провозглашение нового поэтического те-
чения. Уже 21 ноября 1912 г. он записал в дневнике: «Весь
день просидел Городецкий и слушал очень внимательно
все, ч го я говорил ему о его стихах, о Гумилеве, о цехе,
о тысяче мелочей. А я говорил от кровенно, бранясь и не
принимая всерьез то. что ему кажется серьезным и ва-
жным делом».
В этой записи стце не упомянуто слово «акмеизм». Но
уже 17 декабря (за два дня до выступления С. Городецко-
го в кабаре «Бродячая собака» с докладом «Символизм
и акмеизм») Блок записывает: «Придется предпринять
что-нибудь по поводу наглеющего акмеизма и адамиз-
ма». И 12 января 1913 г.: «Впечатления последних дней.
Ненависть к акмеистам»...49.
Таким образом, к концу 1912 г. Ахматова оказалась
во враждебной Блоку литературной группировке. Как э го
сказалось на их отношениях друг с другом? Играли ли ли-
тературно-групповые обстоятельства определяющую
роль в этих отношениях? На эти вопросы нелегко отве-
тить из-за острого дефицита источников. Упоминания
имени Ахматовой в дневниках Блока обрываются, как мы
видели, 7 ноября 1911 г. на высокой ноге: «...А. Ахматова
(читала стихи, уже волнуя меня...)». Ахматовские «Воспо-
минания об Александре Блоке» начинаются с осени 1913 г.:
291
о более раннем периоде взаимоотношений в них не ска-
зано ни слова. Блок, как известно, в конце жизни сжег
свои записные книжки № 34—38. охватывающие время
с осени 1911 до лета 1913 г. Двухлетний период с осени
1911 до осени 1913 г. в истории взаимоотношений Блока
и Ахматовой представляется зияющей лакуной...
Обратимся, однако, к стихам.
Второй сборник Ахматовой «Четки» открывается
циклом «Смятение», состоящим из трех стихотворений.
Впервые эти стихи были напечатаны в 5-м номере журнала
«Гиперборей», вышедшем в феврале 1913 г. Название
цикла ( гак же, как и цикла «Обман» в сборнике «Вечер») пов-
торяет название блоковского стихотворения «Смятение»
(«Мы ли — пляшущие тени?..» 1907). По содержанию од-
ноименные стихи Ахматовой и Блока опять-таки имеют
мало общего между собой. В отличие от цикла «Обман»
название цикла «Смятение» вполне адекватно содержа-
нию включенных в пего стихотворений, тесно связанных
друг с другом. Они действительно пронизаны смятением,
до глубины души потрясшим лирическую героиню цикла.
К кому могли быть обращены эти стихи, открыва-
ющие новый поэтический сборник Ахматовой?
К В. В. Голенищеву-Кутузову, предмету первой юно-
шеской любви Ани Горенко, с которым она рассталась
в 1905 г. и могла встретиться вновь, вернувшись в Петер-
бург в 1910?
К Н.В. Недоброво. с которым Ахматова познакоми-
лась в начале 1913 г.?
Или. может быть, все-таки к А. А. Блоку?
В пользу последнего предположения можно выска-
зать ряд соображений.
1. Некоторые строки цикла звучат как реплики в на-
чавшемся двумя годами раньше диалоге Блока и Ахмато-
вой. Вторая строка второго стихотворения: «О, как ты
красив, проклятыйХ» — отсылает к строке из стихотворе-
ния Блока «К Музе»: «Все проклятье своей красоты»
и вскоре будет вповь подхвачена Блоком в стихотворе-
нии, прямо обращенном к Анне Ахматовой: «Красота
страшна. Вам скажут...». Точно так же строки: «И только
красный тюльпан,/ Тюльпан г тебя в петлице...» —
отсылают к блоковскому: «Увядшей розы цвет в петлице
фрака...» (1909)—и, в свою очередь, вызываю! ответную
реплику Блока в тех же. адресованных Ахматовой стихах:
«...Красный розан в волосах...» (1913). Вряд ли можно со-
29">
мневаться в том, что эта стихотворная перекличка,
внятная для тогдашних и нынешних внимательных чита-
телей. ясно осознавалась и обоими ее участниками.
2. К кому могут относиться одновременно строки из
первого стихотворения цикла: «Я только вздрогнула:
этот Может меня приручить...» — и из последнего: «Де-
сять лет замираний и криков...»? В первом стихотворе-
нии— мгновенное впечатление от облика человека, встре-
ченного впервые или увиденного новыми глазами после
долгой разлуки; в последнем — печальный финал много-
летних неотступных дум об этом человеке. Первое может
быть отнесено к Н. В. Недоброво. последнее — к В. В. Го-
ленищеву-Кутузову, ио то и другое вместе, по-видимому,
только к Блоку или, точнее, к его уже мифологизирован-
ному в творчестве Ахматовой образу. (Если, конечно, ви-
деть за ранними лирическими стихами Ахматовой био-
графическую подоснову, а не считать их результатом сво-
бодной игры ума и таланта, никак нс связанной с личны-
ми переживаниями автора.)
3. Тема глаз и взглядов: «А взгляды его как лучи...»,
«Мне очи застит туман...», «И загадочных, древних ли-
ков На меня поглядели очи...» находи! непосред-
ственное продолжение в стихотворении Ахматовой, пос-
вященном Александру Блоку:
У него глаза такие.
Что запомнить каждый должен.
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе нс глядеть...
Нельзя не отметить, ч то гема глаз проходил букваль-
но через все стихотворения, помещенные вслед за циклом
«Смятение» в первом разделе сборника «Четки».
6О.50 ...Я поглядела в глаза его...
61. ...Лишь смех в глазах его спокойных.
Под легким золотом ресниц...
62. ...На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза...
63. ...Ах. нс трудно угадать мне вора,
Я его узнала по глазам...
293
64. ...И дал мне три гвоздики.
Не подымая глаз...
65. ...Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними...
66. ...Покорно мне воображенье
В изображены! серых глаз...
67. ...Словно тронуты черной, густой гушыо
Тяжелые веки твои...
68. ...Как я знаю эти упорные.
Несытые взгляды твои...
69. ...Но мне понятен серых глаз испуг...
70. ...И со мной сероглазый жених...
Едва ли не уникальный случай, когда о глазах гово-
рился подряд более чем в десятке стихотворений!
Видимо, эти стихи не случайно собраны вместе. В по-
следующих разделах сборника «Четки» и в других книгах
ст ихов Ахма товой т акого сосредоточения стихов с единой
сквозной темой пе наблюдается.
Убедительные примеры нетривиальных соответствий
и перекличек многих стихотворений из этой цепочки
с поэзией Блока приведены в названных выше трудах
В. М. Жирмунского и В.Н. Топорова. Мне также доводи-
лось уже писать о повторяющемся мотиве поднятых
и опущенных глаз в стихах Ахматовой и Блока конца
1913 — начала 1914 гг.51 В своей совокупности эти приме-
ры (количество которых может быть увеличено) позво-
ляют сдела ть вывод о том. что две первые книги Ахмато-
вой—«Вечер» и «Чел ки» — буквально пронизаны блоков-
скими аллюзиями, что никто из поэтов старшего поколс-
ния не оказал такого глубокого влияния на творчество
Ахматовой 1910—1913 гг., как Блок. Подобный вывод,
хотя и в менее категоричной форме, сформулировал
В. Н. Топоров, подчеркнувший, «что ахматовские пере-
кличкн исклклтительно кучно сосредоточены именно
в ..блоковских" текстах ..Четок”, что делает сомнитель-
294
ным предположение о случайном характере указанных
схождении (по крайней мере, некоторых из них)» 52.
Сама Ахматова в поздние годы настойчиво, в стихах
и в автобиографической прозе, называла своим учителем
Иннокентия Анненского, решительно отрицала какое бы
го ни было влияние со стороны Николая Гумилева53
и столь же решительно обходила молчанием неминуемо
возникавшие вопросы о степени влияния Александра Бло-
ка на ее творчество.
А. Е. Аникин, предпринявший детальпое исследова-
ние влияния И. Анненского на творчество Ахматовой, вы-
сказал мысль, что «Ахматова при „поздней44 оценке свое-
го творчества фактически видела его разделенным на пе-
риод (очень краткий) до знакомства с указанным сборни-
ком Анненского [имеется в виду ..Кипарисовый ларец44.—
В. Ч.] и на период (длившийся большую часть ее жизни)
после этого знакомст ва, принесшего ей приобретение „но-
вой гармонии44»54.
С этой мыслью можно согласиться, подчеркнув, что
речь идет именно о поздней оценке Ахматовой истоков
своего поэтического творчества. В ранние годы представ-
ление Ахматовой об этих истоках было иным. Оно вопло-
тилось в поэзии «Вечера» и «Четок» и было прямо выска-
зано в приводившейся уже дарственной надписи Ахмато-
вой Блоку на экземпляре «Четок»:
«От тсб.ч приходим ко мне тревога
И уменье писать стихи».
Между этими противоречивыми оценками умести-
лась полувековая история «Блоковской легенды» в твор-
честве Анны Ахматовой, которую сама Ахматова забот-
ливо творила, разрушала и пересоздавала заново. В пре-
делах данной статьи удалось разве что наметить подст у-
пы к новому рассмотрению этой сложной темы.
ПРИМЕЧАНИЯ
’ Жирмунский В. Л/. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973; Он же.
Анна Ахматова и Александр Блок Жирмунский В. М. Теория литера-
туры: Поэтика. Стилистика. Л.. 1977. С. 323—354: Лихачев Д. С.
В. М. Жирмунский —свидетель и участник литературного процесса пер-
вой половины XX века Там же. С. 11 12: Максимов Д. Е. Ахматова
о Блоке Звезда. 1967. № 12. С. 187—191; Цивьян Т.В Заметки к де-
шифровке «Поэмы без героя». Труды ио знаковым системам. V. Тарту,
1971. С. 255—277; Тимеичик Р.Д. Несколько примечаний к статье Г. Ци-
вьян//Там же. С. 278 280.; Он же. Принципы цитирования у Ахмато-
вой в сопоставлении с Блоком Тезисы 1 Всесоюзной (III) конференции
«Творчество А А. Блока и русская культура XX века». Тарту. 1975. С.
124-127.; Он же. В кн.: Анна Ахматова. Поэма без героя. М.. 1989: Ти-
менчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Сны Блока и «петербургский
текст» начала XX века//Там же. С. 129- 132; Топоров В.Н. Об одном
аспекте «испанской» темы у Блока//Там же. С. 118—123; Он же. Ахма-
това и Блок: (К проблеме построения поэтического диалога: «блоков-
ский текст» Ахматовой). Беркли, 1981; Орлов В. И. Александр Блок в па-
мяти современников Александр Блок в воспоминаниях современников.
М.. 1980. Т. I. С. 7—35; Долгополов Л. К. Александр Блок: Личность
и творчество. Л., 1978. С. 96—100; Он же. По законам притяжения: (О
литературных традициях в «Поэме без героя» Анны Ахматовой) Рус.
лит. 1979. № 4. С. 38—57; Он же. Достоевский и Блок в «Поэме без ге-
роя» Анны Ахматовой В мире Блока. М., 1981. С. 454- 480; Озе-
ров Л. А. Начала и концы Там же. С. 441—453: Скатов Н.П. Далекое
и близкое. М., 1981. С. 281—283.: Лиснянская ИЛ. Музыка «Поэмы без
героя» Анны Ахматовой. М.. 1991; Корхмазян И. С. «Поэма без героя»
Анны Ахматовой. Ереван, 1990.
2 Чуковский К. И. Собр. соч. М„ 1967. Т 5. С. 725—755; Иванов-
ский Иг Об Анне Ахматовой День поэзии. 1973. Л., 1973. С. 359 367:
Алигер М. И. Стихи и проза. М.. 1975. Т. 2. С. 378 379; Виленкин В. Я.
Воспоминания с комментариями. М.. 1982. С. 448 454; Чуковская Л. К.
Записки об Анне Ахматовой// Нева. 1989. №.6. С. 49; № 7. С. 121; Най-
ман АЛ'. Рассказы об Анне Ахматовой. М., 1989 С. 121—123; Лукниц-
кий П И. Из дневника Лукницкая В. К. Перед тобой Земля. Л.. 1988. С.
366—368; Будыко М.И. Рассказы об Ахматовой Звезда. 1989. № 6. С.
80- 81; Воспоминания об Анне Ахматовой. М.. 1991.
3 ЦГАЛИ. Ф. 13. Он. 1. Ед. хр. 99. Л. 20.
4 Максимов Д.Е. Указ. соч. С. 188.
5 Ахматова А. А. Сочинения. 2-е изд. М., 1990. Т. 2. С. 195 197.
Тынянов Ю. И. Поэтика. История литературы. Кино. М.. 1977.
С. 118.
Долгополов Л. К. Александр Блок: Личность и творчество. 3-е
изд. Л., 1984. С. 95 96.
8 Штейн С. В. Воспоминания об Александре Александровиче Бло-
ке // Александр Блок в воспоминаниях современников. М.. 1980. Т. 1.
С. 188—194.
9 Там же.
10 Нева. 1989. № 7. С. 120.
” Новый мир. 1986. № 9. С. 196—207.
12 Воспоминания об Анне Ахматовой. М.. 1991. С. 28 30.
296
13 Л И. М.. 1982. Т. 92. кн. 3. С. 279.
Тимеичик Р Д. Ранние поэтические опыты Анны Ахмато-
вой ПК ПО. 1979. Л.. 1980. С. 140-144.
13 ЛН. Т. 92. кн. 3. С. 279.
16 1 ам же. С. 280.
17 Анненский И. Киши отражений. М.. 1979. С. 361.
,я Гам же. С. 378.
и) Тименчик Р.Д. «Остров искусства» Дружба народов. 1989.
№ 6. С. 244—253.
2П Ахмапюва А. А. Сочинения. 2-е изд. М.. 1990. Т. 2. С. 267.
21 Лит. обоз. 1989. № 5. С. 11.
22 Записки ОР ГБЛ. М., 1971. Выи. 33. С. 274.
23 Маковский С. К. Николай Гумилев// Николай Гумилев в воспо-
минаниях современников. М.. 1990. С. 59.
24 Записки ОР ГБЛ. Выи. 33. С. 276.
25 Ахмапюва А. А. Указ. соч. С. 277.
26 Чулков Г II. Годы странствий. М , 1930. С. 245—246.
27 Лит. обоз. 1989. № 5. С. 12.
2Я ЛН. Т. 92. кн. 2. С. 162.
29 Тименчик Р.Д. К истории акмеизма Russian Lilcralure. 1981.
№ 2. С. 175.
зп Лит. обоз. 1989. № 5. С. 11.
ЦГАЛИ. Ф. 13. On. 1. Ед. хр. 116. Л. 7.
32 Автограф стихотворения «Туманом легким парк наполнился»
(ЦГАЛИ), датированный апрелем 1911 г., имеет порядковый номер 177.
33 Александр Блок в воспоминаниях современников. М.. 1980. Т. 1.
С. 182.
34 Там же. С. 232.
35 Ахмапюва А. А. Стихотворения и поэмы. Л.. 1976. С. 40—41.
36 ЦГАЛИ. Ф. 13. On. 1. Ед. хр. 77. Л. 21.
37 Топоров В.Н. Ахматова и Блок. Беркли, 1981. С. 80.
38 Синявский А.Д. Акмеизм КЛЭ. М.. 1962. Т. 1. Сто. 118—119.
30 Russian Lilcralure. 1974 N 7/8: 1977. Vol. 3: 1981. Vol. 9.
40 Лит. обоз. 1989. № 5. С. 10.
41 Там же. С. 7.
42 ЦГАЛИ. Ф. 13. On. 1. Ед. хр. 114. Л 10 11.
43 Лит. обоз. 1991. № 1. С. 82.
44 Russian l ilcralure. 1974. N 7/8. Р. 32.
45 Лит. обоз. 1991. № 1. С. 82.
49 Лукннцкая В. Николай Гумилев. Л.. 1990. С. 132.
47 Гумилев II. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 158.
48 Новый мир. 1986. № 9. С. 219—220. Письмо напечатано по ко-
пии, неточно: оригинал в собрании М.С. Лесмана (С.-Петербург). Аки-
ниха — деревня вблизи Слепнева.
297
49 Вюк А. А. Собр. соч.: В 6 т. Л.. 1982. Г. 5. С. 179.
Номера стихотворений приведены по изданию: Ахматова
Стихотворения и поэмы. Л.. 1976
51 ЛИ. Т. 92, кн. 4. С. 575.
52 Топоров В.Н. Ахматова и Блок. Беркли. 1981. С 83.
53 Новый мир. 1990. № 5. С. 221.
54 Аликин А. Е. Ахматова и Анненский: Заметки к теме. II.
принт. Новосибирск, 1988. С. 3.
Т. В. Цивьян
О РЕМИЗОВСКОЙ ГИПНОЛОГИИ
И ГИПНОГРАФИИ
Пожалуй, трудно было бы найти у Ремизова (далее Р.)
гему, бросающуюся в глаза в большей степени, чем сои
(сновидение). Не менее трудно было бы и найти посвя-
щенную Р. работу, в ко торой эта тема так или иначе нс за-
трагивалась бы. Ремизовский текст переполнен снами:
от символических, пророческих, вплетенных в текст таким
образом, что определить границу между сном и видением,
сном и реальностью трудно и даже невозможно, до про-
токольных записей снов и подробных комментариев. Эта
переполненность выдвигает тему спа как едва ли не диф-
ференциальный признак (ДП) творчества Р., ср.: «„Жизнь
есть сон’4—такова тема почти всего ремизовского твор-
чества. Между миром снов и миром яви... трудно прове-
сти грань, они почти сливаются... Рассказы Ремизова на-
поминают сны с их путаницей и свободой о г законов ло-
гики: сны его удивительно похожи на его рассказы...
„Пляшущего демона” он сам определил как „домыслы от
книг и воображения из памяти и снов” — по в том-то и де-
ло, что у Ремизова нельзя провести границу между „кни-
гами” и „воображением”, между „памятью” и „снами”»
(25, 260—261); «И где здесь дневная фантазия оплодо-
творяется сном, где она смешивается с ним и где
вытесняется им— сказать невозможно» (9. 109); «Сон
соучаствует с реальностью, отражаясь как часть ремизов-
ского ..я” в рамках текста» (2. XVII); «Соединения яви со
сном не только литературный прием, по и попытка пере-
дать определенный жизненный опыт... Сон это также
и источник ремизовских перевоплощений, его памяти,
переносящей его в другие века» (20, 285, ср. также 6, 168:
15. 301; 23 10; 10, 643: 16. 81, 83 и др.). В одной из недавних
работ, посвященных сну у Р.. суммируются сущность
н функции сна «по Ремизову»: сон (т. с. переход границ во
сне) ненаказуем; сон — это род существования и суждение
299
над жизнью: сон—способ коммуникации с миром мерт-
вых» так же как и вообще способ телепатической коммуни-
кации: сон — средство самопознания и более глубокого
познания другого: сон—пророчество и сон — особого
род код; членение времени во сне нозволяс! говорить
о нем как о вечпом возвращении; наконец, сон открывает
реальность с большей верностью (19, 53—54).
Итак, в картине мира, которую неустанно строит Р.,
сон играет особую и основополагающую роль, являясь
одновременно и одним из наиболее значимых ее элемен-
тов и кодом ее описания. Реконструкция картины, сумми-
рующей представления человека о мире, или его модели
мира (ММ) строится па выявлении и анализе разных ко-
дов ММ (антропоморфный, зооморфный, вегетативный
и т.н.), каждый из которой описывает соответствующий
своей специфике фрагмент ММ и одновременно ориенти-
руется на ММ в целом. Выбор кода — право «описателя»
или носителя ММ; при этом учитывается, что любой код,
за исключением языкового, пе универсален, поэтому со-
здаваемый «образ» ММ будет носить отпечаток соответ-
ствующего кода. Эти сложные взаимоотношения между
ММ и ее кодами приводят к своеобразному симбиозу: как
ММ формирует (структурирует) свой собственный код,
так и код, в свою очередь, формируем (структурирует)
свою ММ (30, 43). В этом аспекте и рассматривается заяв-
ленная здесь тема: сон sub specie ремизовской модели ми-
ра (РММ), или РММ и ее гиппологический код, на мате-
риале так называемых «протокольных» записей снов и ав-
токомментариев (т.е. в основном на материале поздней
прозы Р., о чем более подробно см. далее).
При исследовании творчества Р. обычно подчерки-
вается широчайший разброс и тем, и «способов» их во-
площения (стиль, жанр), причем невольно подхватыва-
ется и ремизовская манера описания. Ср.: «Как вы себе са-
ми представляете ваш литературный путь?— Ремизов жи-
во: ,,Кувырком. Это как раз по мне, ровного я не запомню
в жизни. Все всегда срыву, в взвивах. и как же иначе, когда
моя жизнь в огне снов!“» (12, 101; ср. гам же о переводе
разных кодов РММ на универсальный, языковой: Из ме-
ня не вышло музыканта, и музыку я перевел в слово. Так-
же и мое неудавшееся рисование я перевел в слово,— 99). О
Р.: [его фантазии] «весьма реальный клочок нашей ду-
ши, где все сбито с панталыку, где все в невообразимой
каше летит к чорту на кулички» (5, 408); «[из] страдания.
300
жалости, вины, страха, моли вы, чуда, волшебства и сно-
видения—слагается его художественно-юродивый акт»
(9, 107—108); «„Подстриженными глазами44—ремизов-
ская „автобиография**... В ней много „узлов и закрут** не
только памяти, но и словесных... за ними и под ними —
подлинная человеческая память о боли и страдании. „Че-
ловек человеку бревно*4.—сказал когда-то Ремизов, и это
и есть тайная человеческая тема всего его творчества» (25,
261—262); «...редко-редко видят глубочайшую трагич-
ность его жизни и творчества: не уныние, а безысходную пе-
чаль. прорывающуюся в самых беззаботных, на первый
взгляд, его произведениях, еще чаще— полуавтобиогра-
фических... в творчестве и в жизни этого большого писа-
теля было два крепко связанных друг с другом плана-
слоя: непосредственное творепие литературы и творение
своей жизни, своей личной биографии» (13, VI. VII) и т.д.
Попытка раскрыть ремизовское видение мира оказыва-
ется более важной для понимания его творчества, чем пере-
числение гем и сюжетов его произведений; это особенно
касается работ последнего времени, явно учитывающих
ремизовский «самоанализ». Действительно, именно эту
черту своего творческого существования («художествен-
но-юродивого акта», по выражению Ильина) Р. осознает
как наиболее для него важную: ср. его письма 50-х годов
(РП):
Моя душа, обжигаясь, плачет тяжелыми слезами.
Огонь и влага. Я заметил, только в таком состоянии
г меня возникает желание слова (36): Ни сердечности, ни
неприязни нельзя научиться, как невозможно сделаться
сказочником. Ио есть, кроме этих чувств... не предчув-
ствие, а чтение сквозь книгу, понимание чего-то без всяких
данных... Это чувство всегда г меня было и никогда не об-
манывало (139): ...одна мера жизни, а другая мера пробу-
ждения в .жизнь—в творчестве и слове ... Дело писателя
оголосить немую жизнь—немое. Голосом леса, голосом
ноля, говорить голосом звезд и человека (173) и особенно:
Есть в душе вызов создать свой мир и представить этот
мир словом (133).
Р. видит свое предназначение в том. чтобы предста-
вить картину своего мира и «оголосить» его. т. е.. в семио-
тической терминологии, «сложить» свою ММ-РММ
и найти адекватные коды-голоса для ее выражения. Суще-
ственно, что основными двигателями являются при этом
первоэлементы мира: огонь (жгучесть) и вода (влага). Р.
301
экспериментирует с разными кодами, с сочетанием ко-
дов— музыка, рисунок, игрушки и другие артефакты-
персонажи (ср. Блок о Р. как о представителе синтетиче-
ской культуры России, ср. также 11, 17, 4 и др., наконец,
сам Р.: Если бы я был музыкант—я одновременно с рисун-
ками и записью сочинял бы музыку, то, что я вижу,—
выговариваю словами (12, 43). Все эти эксперименты в кон-
це концов приводят к универсальному — языково-
му— коду: представить этот мир словом. при понима-
нии, что слово выше носителя слов! (12, 42); при этом
речь идет о всех лингвистических уровнях (а нс толь-
ко о лексическом), ср.: В «Учителе музыки» я делаю
всякие опыты со словом. (Все это возможно, только вла-
дея языком)... постройте фразу «одним духом» без оста-
новки—1/2 страницы без точки (РП. 112, ср. 12, 217); Буду
мучиться не над словами и как их разместить..., а по-
строением из этих слов (там же, 200); об опытах со сло-
вом (2. XXIX—XXX).
Этот «строительный принцип» комбинации минималь-
ных частиц приложим у Р. не только к собственно языко-
вым конструкциям; он применяется и в отношении более
крупных блоков, к «составлению» текста, это приводит
в конце концов к тому, что в традиционной терминологии
можно назвать жанровым разнообразием и что, пожалуй,
наиболее точно определил Ильин: «Ремизов... создает
всегда и во всем новые, свои формы, которые требуют
новых .категорий" и, что еще гораздо важнее,— требуют
от читателя и от критика как бы новых душевных „орга-
нов" созерцания и постижения... Чтобы понять Ремизова,
падо перестраивать „лад и строй своей души" почти
при каждом новом произведении Ремизова»
(9, 81, 83). Трудность определения жанра вытекает и из
свойственной Р. зыбкости границ, неустойчивости, по-
стоянного перехода одного в другое: известная «семиоти-
ческая ситуация», когда конструкции тина 1) и А, и Б, 2)
А или Б. 3) ни А, ни Ь не только не противоречат друг дру-
гу, но реализуются одновременно и этой одновременно-
стью и совпадением парадоксально подчеркивают свой
изначальный контраст.
Смазаиггость границ существует на фоне того, что
сам Р. определял как «курметраж»: монтирование текста,
как мозаики из минимальных текстовых единиц (ср.
о принципе составления комментария к «Взвихренной Ру-
си», как бы повторяющего структурно авторский текст:
302
«Думается, что именно мозаика, не слишком стройный
хор красочных кусочков, обрывков,— наиболее подхо-
дит к пашей цели—передать разноголосицу, сливаю-
щуюся в гул эпохи великого катаклизма» (13. 534): Я беру
себя—свое, и раскалываю на 33 кусочка и эти кусочки со-
единяю (12,129). Это было отмечено Шкловским еще в 20-е
годы: «Ремизов... пишет то книгу, составленную из ку-
сков,—это Россия в письменах, это книга из обрывков
книг, то книгу, наращенную на письма Розанова» (31. 36).
Таким образом Р. вырабатывает технику, которую
можно назвать не столько написанием, сколько
составлением книг, см.: «Ремизов никогда не писал
свои книги последовательно, главу за главой, по состав-
лял их как мозаику из отдельных, уже готовых рассказов,
сказок и очерков, написанных в разное время и соединен-
ных причудливым течением памяти современного лето-
писца» (2. 555; об особенностях монтирования биографии
в художественное произведение у Р. см. 8); другая исследо-
вательница видит в этом парадоксальный результат скре-
щения книжной и устной стихий: «Подобно древнерусско-
му писателю-переписчику, Ремизов любил включать один
и тот же текст в разные „сборники" и „книги", иногда без
перемен, иногда же создавая новые редакции, соответ-
ствующие новому контексту: „книжника14 в этом поддер-
живал „сказочник", свободно варьирующий—распро-
страняющий или сокращающий текст» (20, 286).
Итак, можно говорить о том, что тексты Р., т. е. его
описание картины мира, РММ, строятся по двум проти-
воположным основаниям: размытость границ,прин-
ципиальная невозможность однозначного выбора, т. е.
неопределенность как основной ДП ремизовского текста,
vs, монтирование текста из готовых блоков, предпола-
гающее четкость и в ы д е л е н н о с т ь г р а п и ц. Возни-
кает вопрос, знаком (или присущ) ли человеку некий фепо-
меп, которому свойственно сочетание этих противопо-
ложных черт? Как представляется, да, и Р. не только про-
чувствовал эго и выразил это чувство в своих произведе-
ниях как его «носитель», по и вывел его в мстаноэтиче-
скую часть, теоретизировав таким образом свою находку.
Этот феномен — сон, сновидение', представляется допусти-
мым говорить как о положенном в основу РММ гипполо-
гическом коде, так и о «снообразном» построении ремл-
зовских текстов (что неоднократно отмечалось, см. вы-
ше).
303
Действительно, в картине мира, над созданием кото-
рой трудится и бьется Р., основной является мучи гельная
оппозиция этого и иного миров и поиски ее разрешения,
т. е. слияния обоих миров в их трансцендентном единстве.
Иной мир был открыт близоруким, «подстриженным»
глазам Р., и исчез, когда он надел очки: И мой многомер-
ный волшебный мир погас, ио храню память в снах и глаза-
той руке (12, 99); соот ветст вие античному: «зрячий не ви-
дит истины, слепой ее прозревает» (Эдип и Тиреспй). Од-
нако РММ была слишком сильной, и коррекция зрения не
могла ни отменить ее. ни перестроить: обретенное внеш-
нее зрение, означавшее утрату внутреннего, было компен-
сировано снами, и то же противопоставление миров во-
плотилось в оппозиции сон'явь. На этой основоположной
для РММ оппозиции Р. надстраивает то. что можно на-
звать его теорией спа (в дапном случае имеется в виду
РММ и ее метаописание). Последнее представляется ис-
ключительно важным: Р. не удовлетворился включением
снов в ткань художественного текста, где они играют сю-
жетообразующую роль (27, 126—130, о связи сна героя
КС и собственных видений-воспоминаний Р.); Р. мало бы-
ло экспериментов с записями снов (первый—в 1909 г.);
наконец, переплеск сна в явь, прием, па котором построена
«Взвихренная Русь», также нс исчерпал насущнейшую для
Р. потребность в постоянном соприкосновении с темой
сна. в ощущении своей причаст ности к миру снов. Поэто-
му почти синхронно с описаниями снов возникает
и взгляд со стороны: описание сповидческой деятельно-
сти. анализ структуры сна, способы монтировки сна в тек-
сте, функции спа в ММ и в тексте и т. д.. вплоть до анали-
за снов в русской литературе, точнее, рассмотрения рус-
ской литературы под «сновидческим» углом зрения.
В определенном смысле можно сказать, что и тема
данной статьи была выбрана по указке Р„ ср.: «Лучше
всех писал о Ремизове он сам (собст венно он и подсказал
критикам больше половины суждений о себе), но тут ну-
жен глаз да глаз... Сны, намять и переписывание—м.б.
гри основные темы-аспекта ремизовского творчества,
и часто не знаешь, где начинается одно и кончается дру-
гое» (18, 14, 17). Автометаописание Р. и в связи с этим ме-
таописанис спа — важнейшая сторона его т ворческого ак-
та. Основной прием ремизовского автометаописания —
цикличность в мифопоэтическом смысле (вечное возвраще-
ние), т.е. постоянное повторение, кружение на месте.
304
возвращение в одну и ту же точку, но возвращение каж-
дый раз иное. Такого рода текстовая структура и дала ос-
нование харак теризовать так называемую автобиографи-
ческую прозу Р. как «рассказ о собственной жизни,
но рассказ принципиально антихронологический» (20,
283). Эта трактовка времени—отражение организации вре-
мени в снах: Я заметил, что в снах в какие-то свои сро-
ки возвращается одно и то же событие... Да, как и в снах,
не поддающихся исчислению, так и в жизни с числом и
мерой та же периодичность: через какие-то промежутки
времени — свои сроки—возвращается то же самое со-
бытие (ПБ, 193-194).
Другая сторона этого вечного возвращения —
слияние-расщепление персонажей, событий и г. д., ср.
игру на эт ом приеме в «Учителе музыки» (отождествление
героев): Я—и Корнетов и Полетаев и Балдахал-Тир-
бушон и Судок и Козлок и Буковников и Ппищын и Петуш-
ков и Пытко-Пытковский и Курятников и, наконец, сам
авантюристический африканский доктор. Все я и без меня
никого нет. Да иначе и невозможно: писатель описывает
только свой мир и ничей другой, и этот мир—его чувства
и его страсть (УМ 503—504, заключение под названием
«Чиш Чанг» с объяснением: Китайская казнь: осужденно-
го разрезают на тысячу мелких кусков).
Предпринимаемый здесь анализ ремизовской гиптто-
логианы, по сути дела, представляет собой подражатель-
ное следование ремизовскому же образчику—эго аран-
жировка его текстов (как правило, из поздней прозы), ге-
роем которых является сон. Метаописание идет у Р. об ру-
ку с описанием снов, и уст анавливать иерархию
(описание ли сна является иллюстрацией к теории или ме-
гаописание—комментарием к сну) не только весьма сло-
жно: это, пожалуй, и не вполне корректная постановка про-
блемы. Описание и мегаописание сна сливаются в идее
forma fonnans. о которой в свое время писал Вячеслав
Иванов. В определенном смысле можно сказать, что
РММ укреплена на каркасе сна, организована но задавае-
мым сном пространственным и временным (а далее
и нравственным) параметрам. Гиппологический код
РММ переводится на иные: словесный (записи снов); изо-
бразительный (зарисовки снов); и тот и другой коды ста-
новятся метаописательнымн. Но, поскольку между ММ
и ее кодами происходит плодотворное взаимодействие,
305
бессмысленно говорить, что чему предшествует и что над
чем доминирует.
То, насколько эго было прочувствовано Р., явствует
из структуры двух его последних книг — «Огонь вещей.
Сны и предсопье русской литературы» (1954) и «Мартын
Задека. Сонник» (1954. см. также главу «Сонник» в неиз-
данной книге «Мерлог». — 4). «Огонь вещей» —
виртуозное изложение предмета: Р. анализирует сны
у Гоголя, Пушкина. Лермонтова, Тургенева и Достоев-
ского таким образом, что, во-первых, показывает индиви-
дуальность трактовки этой темы у каждого из них и, во-
вторых, схождения, соответствия, в основе которых лежит
глубинное единство, исходящее из свойств русской лите-
ратуры. Р. занимают пе сюжетные, композиционные
и иные функции сна в произведении, а структура самого
сна. раскрываемая им с утонченной изобретательностью
и проницательностью.
Трактовка Р. вскрывает в снах, с одной стороны, их
формирующую роль в системе ММ, а с другой—
отражение в них личности автора-сновидца. Выбирая
конкретный сон как точку отсчета, Р. показывает его
структурную реверберацию в общем корпусе снов русской
литературы. Это мастерски показано па примере разбора
шести снов у Пушкина (ОВ 130—135).
1. Сон Татьяны—семь зеркальных отражений. Этот
семигранный зеркальный (зеркальце под подушкой) сон
откликнется в семипоясном сне пана Данилы в «Страш-
ной мести» Гоголя (пан Данила видит во сне сон Катери-
ны).
2. «Бесовское мечтание» Григория в «Борисе Году-
нове», или сон в два погружения, соответствует трехсту-
пепному углублению в сон Чарткова в «Портрете» Гоголя
(«лунный всос», с пробуждениями во сне и выходом в но-
вое сновидение).
3. Сон Марьи Гавриловны в «Метели» — мечтания
с падением стремглав, сон четырехглубный, звучащий, на-
ходит отклик в несвязном сне Ивана Федоровича Шпонь-
ки, сне четырехступешюм, четырехстворном, звуковом,
с превращениями и подменой.
4. Сон Адриана Прохорова—наркотический, про-
падной—сопоставляется со сном Ергупова, влезающего
в подзорную трубу (у Тургенева).
5. Сон Германа («ты — убийца») отражен в сне
Раскольникова.
306
Обложка работы А. Ремизова
6. Сон Гринева с подменой-превращением (мужик
с черной бородой в постели вместо отца) узнается у Тол-
стого в «Двух стариках» и «Анне Карениной» (сон Облон-
ского и зловещий сон Анны).
Даже это сугубо конспективное изложение позволяет
видеть масштабы ремизовского анализа: соответствия
и отождествления отнюдь не лежат на поверхности, и об-
щие выводы не следуют из «сырого материала», но осно-
ваны на анализе семантической и формальной структуры
сна, взятой в широкой перспективе. «Огонь вещей» —
метаописание (толкование—в разных смыслах) литера-
турных снов, обращенное пе только к самому сну. по и
к литературе, к русской литературе и к индивидуальности
особенно значимых для Р. писателей. Речь идет об оносре-
307
дованном. кагегориальном применении сна в «литератур-
ном» коде ММ, когда сон выступает как своего рода шпа-
та из гипнологического кода ММ. Не касаясь здесь крите-
риев, выбранных Р. для сопоставления и отождествления
снов (особенно примечательны числовые соответствия,
отсылающие к числовым моделям в архаических текстах,
ср. 26). обратим внимание на опережающие свое время
идеи Р. в области интер текстуальности. Р., в сущности,
монтирует диалог текстов сна. выявляемый не на
уровне сюжетных, персонажных и г. и. совпадений и пере-
кличек, а на уровне глубинных структур. Существенно,
41 о выбранный масштаб позволяет Р. рассматривать рус-
скую литературу как своего рода единый текст, предвос-
хищая и здесь современный подход к исследованию
структуры текста, ср.: Семь снов Гоголя... из этого морока
снов сны Достоевского, Толстого. Тургенева. И Достоев-
скому, и Тургеневу, и Толстому снилось, но каждый из них
невольно вспоминал сон Гоголя: литература зарази-
тельна (разрядка наша.— Т.Ц.) ...Русская литература,
как литература всякого народа, едина. И как едина стихия
слова, едина и стихия сна: Тургенев—с Пушкиным, Турге-
нев с Гоголем, Толстой с Тургеневым (ОВ НО, 170, ср.,
с другой с тороны, говоря о целом фейерверке сновидений
в конце «Темного лика» Розанова, Р. замечает: У Розанова
сон—от Гофмана. Новалиса и Тика — И. 24): о снах в рус-
ской литературе см. также ПБ, 230 сл.
Первый цикл протокольных записей снов — «Бедовая
доля» (посвящено Льву Шестову)—был опубликован Р.
в «Золотом руне» в 1909 г. 30 снов предварялись следую-
щим вступлением: Предлагая вниманию благосклонного
читателя мои перепутанные, пересыпанные глупостями
рассказы, считаю долгом предуведомить, что вышли они
из-под моего пера не как плод взбаламученной фантазии,
а как безыскусное описание подлинных ночных приключе-
ний. в которых руководил мной мой вожатый ночи — Сон;
в конце шло примечание: Ко всякому сну одинаковое за-
ключение:— Тут и проснулся (БД, 163, 213). Рамочная кон-
струкция сохранена и в другой антологии снов, «Мартын
Задека». 57 снов, в основном повторяющие уже опублико-
ванные циклы («Бедовая доля». «С очей на очи», «Кузо-
вок»), по с прибавлением и нескольких новых снов, предва-
ряются уже более развернутым вступлением «Полодни
ночи» и замыкаются заключением «Тонь ночи». Здесь сон
как категория РММ проецируется на личность автора, на
308
ei о собственный литературный и биографический опыт:
Кик помню себя, всегда мне снились сны... Ночь без сновиде-
ния для меня, как и пропащий день ...Если только через сон
я чувствую связь с миром мертвых, то что и говорить
о связи с миром живых. О себе и о другом узнаешь из сна
такое, о чем и не подозревая. О своей пражизни только
и узнаешь, что из сна... и о будущем своем, тоже и о дру-
гих... «Творчество, как сновидение». Айв самом деле отку-
да вдруг приходит мысль, вдруг возникает образ?» (М3, 7,
12, 95), см. еще: Узлы сопровождают человека по путям
жизни: вдруг вспомнишь или вдруг приснится... И разве мо-
гу забыть я мой первый сон! (ПГ, 5, 257); Я всегда видел
сны, а это чудесное яблоко [полученное во сне от Лесав-
ки— в И — или от чьей-то Матери—в ПГ] открыло мне
мир сновидений или тот потерянный мир, когда я ..стал
человеком" [т. е. надел очки] (И, 23); Эти глаза [„подстри-
женные“] подняли меня в мир сновидений, а также от-
крыли дорогу в подземную глубь черной завязи жизни
(12, 97); А проникнув еще глубже, этот глаз мой вывел
меня за дневную явь в мир сновидений—в пространство
многомерное, так вышла книга снов Бедовая доля
(29, 176).
Иными словами, речь идет о индивидуальной реали-
зации ММ: извлекаемая из ремизовских текстов РММ в ее
обьек i ивност и получает предельно личное выражение.
Это и ecib автометаонисание, о котором здесь уже гово-
рилось. Чрезвычайно характерное для Р., неотъемлемое
свойство его творчества, автометаонисание получило поч-
ти абсолютизированное выражение в его поздней прозе
(собственно, в послереволюционный период и далее, до
конца жизни, до последних писем и дневниковых записей),
которая, с разными оговорками, причисляется к жанру ав-
тобиографической.
Здесь нельзя удержаться от замечания о том, что сло-
во, «называние» определяет наши представления о пред-
мете и, будучи слишком прямолинейным, может завести
в далекие дебри. Так, определение «автобиография» не-
вольно подразумевает пр а в ду, т. е. правдивость автора;
она корректируется «показаниями свидетелей». А поско-
льку за Р. нужен «глаз да глаз», его постоянно ловят за ру-
ку. При этом Р. пеняют не только па «искажение действи-
тельности». происходящее из-за его склонност и к безобра-
зиям, но и на создание образа всеми покинутого, одиноко-
го, жалкого и униженного «маленького человека».— Не
309
оставляйте меня одного. Я только об одном молю: не
оставляйте меня одного,— рефрен последних, предсмерт-
ных записей Р.. осенью 1957 г., когда—верные всю париж-
скую жизнь семье Р.—друзья его, конечно, не оставляли.
Но Р. описывал не внешние эпизоды своей жизни, а себя,
свою судьбу, свое предназначение, увиденное им на го-
раздо более глубоком и потому более верпом уровне,
чем события повседневности.
Есть большая разница между жизнеописанием п кни-
гой «узлов и закрут памяти», которые сопровождают че-
ловека по путям жизни (ПГ, 5) и которые предполагают
самоанализ: И вот я понял, что нет ни вчера, ни завт-
р а, они в одном в се й ч а с, и я должен ответить — я отве-
чаю и за то, что было и о чем позабыл я, и за то, что бу-
дет и чего я не подозреваю. И это, как во сне, вдруг все, вся
судьба (ПГ, 258—259). Ср. экспликацию этого в «Учителе
музыки»: Что-нибудь внешнее, постороннее, что называе-
тся «не-я», «другой», для писателя только матерьял, и,
если он чувствует в нем себя, он его примет—«заживет»
в нем... Писатель подбирает матерьял по себе и через
этот матерьял познает себя... Литературное произведе-
ние...—ключ для познания автора... Литературные про-
изведения для писателя все, но не следует искать в них био-
графическую последовательность и фактов из его „живой
жизни" (УМ, 504 ел.). Невольно встает вопрос, стоит ли
говорить о литературных масках Р. (24), т. е. о том. что он
конструировал свой образ: может быть, это воплощение
живой боли—самое верное в Р., его наиболее точная «био-
графия», как бы далеко она ни отходила от поверхност-
ного течения происходящей «на наших глазах» жизни.
# * *
Анализ избранной здесь т емы начинается с поворота,
который может показаться несколько неожиданным. Без-
условно, «предрасположенность» Р. к теме сна (гипполо-
гический код PM М) объясняется его индивидуальностью,
провидческими свойствами, особым видением мира, осо-
бой. только ему свойственной интерпретацией картины
мира, замешанной на мифопоэтической основе; можно го-
ворить и о понимании Р. знаковост и восприятия мира*
ср.: От загадочных явлений жизни близко к явлениям сна,
в которых часто раскрывается духовный мир. А язык ду-
310
ховного мира не вещи сами по себе, а знаки, какие являют
собою вещи (ОВ, 162).
Но есть и еще одна сторона его личности, на первый
взгляд, прямо (а может быть, и никак) со сном не связан-
ная. Это — поразительная активность Р., постоянная
и очень напряженная деятельность в самых разных смы-
слах и видах, постоянное движение. Эти свойства всегда
подчеркиваются мемуаристами: «Он всегда занят—-
читает, пишет что-нибудь свое, рисует, но больше всего
любит клеить и красить» (9, 14); «Алексей Михайлович
всегда чем-то занят... Алексей Михайлович всегда рабо-
чал. Чтение было для него работой, он никогда пе читал
просто так, для отдыха или развлечения» (21, 115); «Я ни-
когда не видела Алексея Михайловича без дела. Он все
время в движении: или что-нибудь делает по дому, или ку-
да-то спешит, а в каждую свободную минуту садится за
письменный стол... По его собственным словам, главной
чертой своего характера он считал „незамедлительность
исполнения'1. Он не понимал, как можно даже самую не-
значительную вещь отложить на завтра» (12, 14, 51); «Он
не пишет, а как сам определяет свое творчество—он зани-
мается» (1. 9) и др.
То же самое и почти в тех же словах говорит о себе
и Р.: Я никогда не сидел сложа руки и не знаю, что такое
скучать (12, 421); Я никогда не сидел сложа руки праздно,
я не мечтаю, мне всегда надо что-то делать (И, 96). Вели-
чайшим грехом Р. считал уныние, о чем он и говорит уста-
ми Корнетова: ..Уныние" связывалось у него [Корнетова]
... только с достоинством человека. Уныние он объяснял
все той же .божественной" ленью, этим соблазнитель-
ным „почил от дел"—единственным, кажется, воспоми-
нанием, вынесенным из райской жизни, и после райского
расплева убийственной отравой всех человеческих возмо-
жностей, источником рабства и поддержкой и поощре-
нием волевых акул (УМ, 337); ср. то же в «Взвихренной Ру-
си»: J вы знаете: уныние—это такая пропасть, как потя-
нет— ступишь-—и пропал. И подумайте: кто только ни
поддавался за эти жестокие годы этому злейшему собла-
зну (ВР, 343). Не случайно свои занятия литературой он
определяет как долголетний ремесленный опыт (УМ, 506)
и называет себя археологом, для которого нет ни важно-
го, ни неважного, все одинаково ценно (12, 48).
В кругу этой кипучей деятельности (муравьиного ки-
пения) у Р., что называется, все шло в дело; см. хотя бы со-
311
биранис-подбирание случайных предметов, волей Р. полу-
чающих символическое и колдовское значение и много-
кратно описанных и им самим, и мемуаристами, ср. «игруш-
ки в кукушкиной» (21, 22, 1. 5 и т.д.): Но ведь игрушек-то
нет никаких, понимаете!? а есть пыльные сучки, веточки,
палочки, лоскутки и мои рассказы о них: когда я говорю,
они принимают такой вид, какой мне хочется... (ВР. 356).
Возможно, эго собирательство нашло косвенное отраже-
ние в трактовке Р. сути Плюшкина: Плюшкин вовсе не ску-
пой, он деятельный. как паук... И какая ерунда, когда в учи-
лище нам задавали сочинение „Плюшкин и Скупой рыцарь'!
(12, 246). Мог ли в таком случае Р. допустить выпадение
из жизни такого громадного времени, которое человек
тратит на сон! Оправданием этого являются сны, пони-
маемые Р. как сновидческая деятельность, с подразуме-
ваемым упором именно на деятельность, аналог днев-
ной активности человека, ср. уже приведенное: Как помню
себя, мне всегда снились сны... Ночь без сновидения для
меня, как и пропащий день (М3, 7): И днем и ночью живет
Акумовна, как живет и Адония Ивойловна. Разные ей
снятся сны... (КС, 221); Не отделяя сна от бодрствования,
дети мешают день с ночью, когда руководит ими не мама
и нянька, а Сон (П, 405—406) и т.д.
Р. признает существование сновидческих способно-
стей или хотя бы особое предрасположение человека
к сновидениям (ср. и определение сновидец)’. Сновидение
дар вечной молодости, и какое несчастье родиться без снов
(М3, 97); И хочу дознаться, можно ли насылать сон или
это только мое всегда кипучее? (12, 241: ср. ахматовское
А там, где сочиняют сны... или показывать сны у Зощен-
ко). Вместе с тем он не может отказаться от попыток
влиять на сновидческую активность, подмечая ли ситуа-
ции, для нее наиболее благоприятные, или даже прилагая
для этого специальные (деятельные) усилия. Иными сло-
вами, нельзя пассивно относиться к этому дару. Ср. неко-
торые примеры, конечно, с ремизовским grano salts; На на-
шем зеленом „волжском" диване я нашел такое местечко,
если лечь после обеда и угодить в эту лощинку, непременно
сон увидишь (К, 116); Но можно ли так. здорово живешь,
выманить сновидения. В Петербурге, на Таврической, в не-
суразной пятиугольной комнате на узком диване [Р. всегда
снились сны. причем он ложился специально; когда он
пробовал проделать этот опыт на гостях — никому ничего
не приснилось]; И я тогда подумал: г кого нет дверей в сон-
312
ное царство, никакой диван не поможет, а мне, стало
быть, расположение подушек облегча ю путь (М3, 97), ср.
то же в «Учителе музыки»: А простому человеку трудно
сладиться — все как-то непонятно и чудно, чтобы только,
например, не вовремя нарочно спать валиться, чтобы
только сны видеть, и постараться все запомнить, и все по-
том рассказать Корнетову. Невзначай приходящие не раз
заставали какого-нибудь ,,именного посетителя °, распро-
стертого на диване, а Корнетов на цыпочках ходит; а уло-
жил его Корнетов с специальным заданием: увидеть сон.
И представьте себе: и заснуть-то нарочно нелегко, а зас-
нул. проснешься—или ничего не приснилось, или все забыл!
(УМ, 8). И в более серьезном ключе: [Если прочесгь гого-
левские «Вечера...»], я по опыту знаю, что и самому «бес-
сонному» приснится сон. А это значит, что слово вышло из
большой глуби, а накалено на таком пламени, что и самую
слоновую кожу прожжет и. как воск, растопит кость
(ОВ, 145).
Прерывание сновидческой деятельности для Р. ката-
строфа, жизненный провал, знак тяжелейшего периода
его существования: Больше мне сны нс снятся. А это зна-
чит, что я погружаюсь в „материю". окостеневаю.
С каждым днем неуклонно тяжелое и темное тащит
меня, втягивая в себя, глуша мое последнее чувство к сну.
Глаза мои видят только то, что доступно человеку при
свете дня. И только осталось: мое чувство я по-
прежнему точно впервые после долгой разлуки смотрю на
мир. ставший для меня тесным без сновидений (УМ, 439);
Сны мне больше не снятся! Я как-то спохватился: где
сны?— Нету. Измученный ложусь я спать и сплю, ничего
не вижу (ВР, 309); ...от холода и забот сны прекратились
(МД, 86); Все очень обыкновенно—будни. Даже сна не при-
помню, а мне всякую ночь снится (МД, 20). Прошлая
жизнь—жизнь, когда еще сшишсь сны: Я—мне еще снились
сны!—я над моей абракадаброй (ВР, 376); [горькие годы]
мне еще снятся сны (МД, 171). Возобновление сновидче-
ской деятельности — возвращение к жизни, и сны —
поддержка жизни: Новый год начался сном. В первый раз
за столько месяцев! (ВР, 376); Освобожденный от „водя-
ной повинности и выпущенный из тьмы на свет, я начал
писать, и опять мне сны снятся (ВР, 465); Последнее время
мне много снится (РП, 288); И я останусь в поле один... За-
то мне будут сниться сны (РП, 189).
Р. как бы признает, что не может полностью овла-
313
12 250
деть механизмом сна, и он направляем свою деятельность
на сохранение и «техническую обработку» сна как само-
довлеющей ценности, исходя из того, что человек не
имеет права из-за своей пассивности безрассудно терять
то, что дается ему как откровение. Первая задача—
запомнить соп, выработать специальные приемы для
того, чтобы уловить и закрепить то, что так быстро и поч-
ти неощутимо улетучивается наяву. Р. приводит рецеш
Мартына Задеки с намерением им воспользоваться: Есть
способ наловчиться припоминать сны, только это совсем
не так, как вспоминаешь прошедшее в жизни. Вот что го-
ворит наш легендарный Мартын Зидека: ,,По пробуждении
от сна напрягается ближе к макушке, откуда и надо заце-
пить. и тащи, не обращая внимания". Попробую (М3, 16).
Действительно, запомнить сон—большая проблема: Жа-
луются— не помню сна, еще бы!—ведь пробуждение—-
выплыть под колокола—звон яви отобьет какую память
(ПР. 289); Надо научиться вспоминать сны: всякое утро
тотчас после пробуждения следует рассказывать себе сон.
молча и стараясь не двигаться. Во время сна человек де-
лает определенное количество движений, связанных со ено-'
видением, и всякое движение вслед за пробуждением сдви-
гает и путает сонную сетку.) (3, 229). Забывание спа зна-
чимо. эго победа косного бытия и трагизма повседневно-
сти: для Р. подобные случаи отмечены И не помню, что
мне пой этот день снилось (ВР, 39): И я сплю без мечты.—
Мертвым сном (РБ. 336): Не могу никак вспомнить сна
и только вспоминаю: дорожка очень зеленая (ВР, 470).
Припоминание сна воспринимается Р. как аналог
творческого процесса, сопоставимого с писательством:
Много мне сегодня снилось, но намять о сне спугнули. Пи-
сательское ремесло это ужасно какая недотрога: улитка,
ежик, которого никак не погладишь. Пустяки последние,
слово, движение, могут сдуть всю воздушную постройку.
И не знаю, г всех ли это так. но у меня — сущее несчастье.
И вот пустяками все разрушено до беспамятства. Одно
помню, комар, точно, зудел (ВР. 117). В этом последнем
пассаже обращает на себя внимание трактовка иамя г и.
одной из основоположных семантических и нравственных
категорий РММ. Запоминание спа, помимо всего проче-
го,— борьба с беспамятством и хаосом; из технического,
вспомогательного действия оно превращается в некую
высшую цель. Помни гь сон означает приближаться
к иным пространствам и к иному времени, определяемым
314
и иными масштабами памяти, выходящей за пределы
(дневного) опыта.
Но вспомнить сон по пробуждении—только пер-
вая часть предписанного урока: его надо запомнит ь
и передать другим, т.е. превратить в каким-то образом
зафиксированный текст. Самый простой способ, но и наи-
менее надежный для сохранности—гут же, по горячим
следам, рассказать сон, ср. соответствующую сцену
в «Мышкиной дудочке»: вообще тема рассказа снов про-
ходит через весь корпус ремизовских текстов, ср. также
свидетельства мемуаристов: «Я приходила с утра, часами
сидела возле его постели. Алексей Михайлович рассказы-
вал свои сны» (21, 143). Однако Р, ощущает необходи-
мость в более надежной фиксации текста сна и предприни-
мает особый труд, своего рода послушание, поскольку
оно направлено не только вовне, но и вовнутрь, на себя,
на самодисциплину: Р. з а п и с ы в а ст свои сны (и, очевид-
но, сны других, во всяком случае, сны Серафимы Павлов-
ны). Запись снов — обязательный элемент распорядка
дня, своего рода разминка: «[Алексей Михайлович] ...сра-
зу садился за письменный стол и записывал свой сои, что-
бы не забыть: образы сна развеиваются» (21. 108); с октя-
бря 1943 г. «Алексей Михаилович снова записывает своп
сны» (12. 20), ср. свидетельства самого Р.: Сны я записы-
ваю. как научился писать. Сны я по мню, но вижу во сне от-
четливее. чем мои записи (12, 111); Я встаю в 9 часов. Ку-
рю, записываю сны и прибираюсь... Так все дни—и теперь,
и когда случалось раныие попадать летом в деревню (ВР,
102—103); Переписываю сны. В них отражение моих надо-
рванных чувств (12, 222): И хотел записать в дневник—
начал я его. как отвезли Серафиму Павловну в госпиталь,
для нее: встречи и сны (РБ, 375); ...а все хочется кончить
и сложить мои ..сны" — 60 (ПР, 139); Кончил переписывать
сны (Полодии ночи). Всего 60 снов. 100 страниц тетрад-
ных. 4-е тетради. Соединю с предисловием до после смер-
ти: кто-нибудь найдет на полке (РП, 143); Впереди вам
большая работа переписать тридцать тетрадей снов (12,
324). Мучительно для Р., когда по болезни он нс может
сам записать свой сои: Каждое утро диктую сон, сам не
могу записать и все жду, когда это будет моей рукой. Дик-
товать трудно (Там же, 284).
Параллельно звучи г тема постоянного труда и упраж-
нения; записывание снов необходимо и для развития па-
мяти. непременного условия писательского ремесла: Па
12’
Москве одно из пожеланий на сон грядущий: «Спите спо-
койно, сна не засыпайте, весело вставайте.'» Я об этом
вспомнил сегодня, когда не задохнувшись поднялся и
перешел к столу записать сон (гам же, 285): Всякую
ночь мне снится, и поутру по свежей памяти я записываю
сны. Упражнение памяти и непрерывность письма (там же.
41); Надо завести тетрадку и сразу со сна записывать
сон. Надо писать каждый день. Непрерывность и уст-
ремление (там же, 129) и особенно: Изощряя намять на
сны. я всякое утро записывал сон. Так и осталось на всю
жизнь. Для писателей это очень полезно: помогает на-
бить руку, да и памяти работа, и не дневная — по верхам,
а до корней. В снах коренная память [и далее о том, что
если бы писатели попробовали бы развить в себе эту спо-
собность, литература приняла бы другую форму, была бы
ближе к Прусту] (И, 23).
Кропотливый труд переписчика снов рождает про-
блему—как: как добиться максимального соответствия
записи оригиналу: Разве то, что из сна, можно перево-
дить на нашу трезвую речь? Разве во сне есть какие-то
перегородки—наше страшное слово: ,,в общем порядке '?
И что может быть ближе, чем образ из сна? В снах не на-
до красных строчек. Не надо и ,,тире“ (12, 130).
Экспериментатор в области «синтетической культу-
ры», Р. изобретает свой способ: оп не только зап исыва-
е т, но и з а р и с о в ы в а е т сны (в сущности, применяя тот
же прием, что и при чтении: Читаю я неторопливо: только
глазами, не умею; иавостря уши, я переговариваю строчки,
разлагая слова... И редко за чтением не рисую... (ПГ, 499);
...сои хочется непременно нарисовать... (ОВ, 181): Каждую
ночь я вижу — сны, и поутру запишу. В течение нескольких
лет вел графический дневник: рисовал сон, а вокруг собы-
тия дня (М3, 9; ср. листы такого «дневника» в ремизов-
ском архиве в Пушкинском доме, 7, 35); Сны удавалось за-
писывать и рисую... (МД, 86); Я рисовал сны... Когда собе-
рется тысяча, у меня будет возможность сделать какие-
нибудь выводы (УМ, 420—421); Рисунок точнее передает
сон. Я пробовал—рисую, и то не ахти как! Моя натура —
что-то выходит не очень натуральная, передача исковер-
канной и без того реальности сна. Чтобы изловчиться в ри-
сунке, я решил изображать всякий день мой сон; сновидение
в середине страницы, а вокруг и с боков—дневное: встречи
и происшествия (12, 111); Мои сны ярки и по-своему точны.
Я рисовал их, а под рисунками подписываю. Подписи крат-
316
Л. Ремизов. Лист из графического дневника
кие: в снах воли словам не дашь, да и не всякое слово подхо-
дит. И это было первое ограничение моей красноречиво
.беспредметной" словесности, не знавшей ни меры, ни
удержу (И, 23—запись снов является, таким образом,
своего рода дисциплинирующим средством, и «вторая ре-
альность» парадоксальным образом умеряет и отрезв-
ляет реальность «живой жизни»); ...рисование помогает
моему глазу различать в темноте сновидений, чего не схва-
тить словом (ПБ, 252).
«Практические задания»—точность, упражнение памя-
ти, систематичность труда — перетекают в концептуаль-
ные проблемы соотношения картины мира и ее кода (в
данном случае—Gesamtkunstwerk): ...я все доискиваюсь,
каким способом выразить такое „ненормальное" состоя-
ние, как передать символику сонных видений. А это очень
важно: стоит только вырисовывать сон, и в рисунке он
окажется куда содержательнее только сказанного, а
в сказанном всегда недоговоренным. Но музыка и краска
317
V
А. Ремизов. Лис» из 1рафичеекою дневника
сновидений? Может быть, абстрактная конструкция из
цветных наклеек и графировинных? (ПБ, 228).
Запись, зарисовка сна — пе только его фиксация, по
творческий акт создания текста сна. И, как всегда у Р., од-
новременно и параллельно идет метаописание—анализ
снов, их классификация по разным критериям, определе-
ние ДП. Как и в «классической» ММ, любая классифика-
ция понадает в оценочное поле; и здесь для Р. чрезвычай-
но важно качество снов: это непосредственно связано и со
сновидческон одаренностью, п со сновпдчсским грудолю-
бием. а неинтереспость, незначительность снов свиде 1 ель-
ствую । о каком-то внутреннем разладе с миром, о заморо-
ченности косным бытом или о собственной творческой
ограниченности. Ср.: Как беден мой мир, как все мелко
и бесцветно и хоть бы одно пустяшное видение, по чтобы
в блеске! (УМ, 420); И в снах мне снится больше из жиз-
318
А. Ремизов. Лист из графического дневника
пи — заботы загородили мне все двери туда (ВР. 431): Бед-
ность моя, сегодня на прогулке думал. может быть из 60-и
3, 4, 5 не больше, вес остальное хочу взлететь, а земля
тянет... Эти сны живут. Но вообще, мой приговор себе,
что вам так не нравится: МЕЛКО (РП, 143).
Определение качества спа эпитетом — первый шаг
к классификации снов на метаописательном уровне (здесь
не приводятся эпитеты снов из сюжетных произведений
Р.. его, условно, «художественной» в отличие oi «автобно-
I рафическои» — автометаописательной—прозы). В поле
оппозиции положительный’отрицательный сны распреде-
ляются гак: яркие, .жаркие! плоские, поверхностные. вялые,
безразличные (РП. 271. 345, 412; М3 12, 63, 94: И, 24; 12:
213. 241 и др.); Сны бывают ясные, яркие и смутные (3;
229). См. и ремизовскую экспликацию качества снов: Сны
в два слова самые пронзительные (ОВ. 102): ...продолжа-
ется в кровавой яви вчерашнее призрачное сновидение (М3.
8); Сны очень коротки—или память на сны коротка? Но
бывают сны ..высокого дыхания [на несколько страниц]
(М3, 9): Но жарким путям передается мысль (М3, 12) и
319
к этому же: Убедительность сна—его жаркость темпе-
ратура). Жаркие сны тягостны, их живое пламя тяже-
лое. А есть легкие живые сны и без всяких последствий
(М3, 94); Есть сны сухие fie, которые забываются] и клей-
кие [те, которые запоминаются] (М3, 15); сны после нашего
свидания [с персонажем сна] всегда ..кровельные" (М3, 44;
Р. производит это прилагательное от «кровь» и «кров»);
заснул темным приглушенным сном (РБ, 369); Только под
утро провалюсь в сырую яму мутного сна (РБ, 381). Ср.
еще такое нестандартное определение спа: В такую-то
минуту после судорожной искры, я. сорвавшийся висельник,
неожиданно крепко заснул, и мне приснился поистине фа-
раоновский сон [жужжащая пчела, затем пять разноцвет-
ных пчел, у зеленой пчелы розовое полено в зубах]. И тут
я проснулся, но не из-за полена (МД, 166).
Есть у Р. определения снов по рефереициониому при-
знаку, отсылающие к сюжету, персонажам или другим
элементам спа: соп о Вавилоне (РП, 412); после сна моего
древнего (письмо к Блоку. 18 VI —1911); лунный сон (о полете
Корнетова на Луну,— УМ, 324); Вот говорят: «сон золо-
той». А я побывал в таких местах, где и вправду все золо-
тое или в золото наряженное (12; 269). Р. говорит о кален-
дарных снах, замечая при этом, что Мочульскип всегда
снится к дождю (М3, 98). Это последнее нередко приво-
дится как иллюстрация игры Р. в выдумываемые им сны.
Между тем этому пассажу непосредственно предшествует
рассуждение о том, что в снах много игры в словах: Р. ви-
дит во сне женщину по фамилии Барановская — опа песет
баранки, далее появляются бараны, сон кончается сценой
в баре (М3, 14). Эго, в общем, не этимологизация, а имен-
но игра в слова (составление из одного слова новых слов).
Когда после этого говорится, что Мочулъский снится к до-
ждю, мотивация представляется достаточно явной. Что-
бы отвести глаза. Р. далее сообщает, что Шестов всегда
спится к деньгам, и кончает общей сентенцией о непо-
стоянности символики сна.
Важной характеристикой ремизовских снов является
персонажный набор, который он подробно перечисляет:
Иван Грозный, Иван Федоров, Аввакум, Толе гой, До-
стоевский, Пушкин, Хомяков, Розанов, Шестов, Чехов,
Горький, Андрей Белый, Блок, чаще всех, и Пришвин
(М3, 96; список тематический, выборочный, если сравнить
хотя бы «Взвихренную Русь»). И наконец, резюме по клас-
сификации снов, в заключении «Мартына Задеки»: Сны,
320
как литературное произведение, всегда словесно закончен-
ные, отлиты и переносимы с места на место, а есть сны
чистого воображения, ничем не начинаются и не видно кон-
цов, прозрачные, записать их не легко, а записанные око-
стеневают. В данном моем собрании снов сны чистого во-
ображения (М3, 98).
Классификация снов подводит Р. к вопросу о технике
возникновения снов: Сколько я наблюдал за собой, а никак
не могу проникнуть, как ткутся сны. Хотя бы мои поверх-
ностные (12.213). Проконтролировать удается лишь пред-
сопье: Мое предсонье всегда о чем-нибудь думаю, думы
переходят в образы, а образы — дорога в сновидение (там
же. 224); В предсоньи. о чем редко кто вспомнит, возни-
кают перед глазами лица— они сначала, как из жизни, но
невольно начинают изменяться и принимают чудовищные
формы... На мгновение было заснувший пробуждается от
вздрога, но тотчас и переходит в сновидение (ОВ, 196).
В спах проявляются и отражаются индивидуальность
человека, его жизнь и быт, дневные впечатления и запя-
гия: По образам сна можно заключить, как живешь: ну-
ждаешься или транжиришь (М3, 94); По ходу снов можно
догадаться о воображении сновидца. Воображение неис-
черпаемо. но для каждого ограничено. Я это по себе вижу,
замечая в своих снах однообразность (М3, 98—это связы-
вается со сновидением как деятельностью, с недоволь-
ством своими мелкими и плоскими снами, см. выше; ины-
ми словами, па каждом витке Р. возвращается к интенцио-
нальности, активности в сновидческой деятельности);
В моих снах воспоминания, отклик на книги, события дня,
игра слов и загадки-предзнаменования... (М3, 93); [Р. вспо-
минает сон]: что-то, кажется мне. литературное. Как са-
пожники видят сапоги, портные полыпа—я вижу исписан-
ные тетради, и сам писал, а разобрать ничего не могу
(Кодрянская, 269). Действительность входит в сон зву-
ком и цветом,— говорит Р. о сне Чарткова в гоголевском
«Портрете», когда храп Никиты в передней преображае-
тся в шелест приближающихся шагов (ОВ. 77).
Замечательный образец выстраивания соответствий
между сном и реальностью — комментарий к лунному сну
Корнетова (УМ, 320—324), кончающемуся следующим
эпизодом: «Дочь маршала Сушилова! мар-
ша-ла-су-ши-ло-ва!» — закричал пустынным голосом афри-
канский доктор из Дагомеи, и под этот тонкий металли-
ческий выкрик луна зашла за облако, и Корнетов, снова по-
321
местившийся в „ордюр". вынырнул, как водолаз, и очнулся
опять на земле.
* * *
Но всполошил его не лунный сон. источники которо-
го реминисценция из Достоевского и Тургенева, чтение
Слепцова и Писемского, известие о полете Пиккара, описа-
ние казни на Араго и всякие ..пакты1', и одно постороннее
обстоятельство. не связанное ни с книгами, ни с газетами:
в эту ночь Корнетов у в ухо влетели бабочка —
только-только что засыпать стал, укутавшись, как всег-
да, с головой, а она и влетела, чем и объясняется заключи-
тельный металлический „маршал Сушилок". разрешивший
сон,—бабочка под утро вылетела из уха на волю, и Корне-
тов проснулся.
К технике сна, очевидно, относятся и столь занимав-
шие Р. многоступенчатые сны—сон во сне, пробуждение
в сон: «Бывает иногда такое состояние.— говорил Корне-
тов,— хоть на люди не показывайся, но и одиночество не
помогает: стены проницаемы, и во сне—сны» (УМ, 320);
Гоголь проснулся... По это было не пробуждение в дневную
призрачно-размеренную жизнь, а переход в другой глубокий
круг сновидений (ОВ, 11). При анализе снов в русской лите-
ратуре. кроме уже упомянутого пан Данила видит во сне
сон Катерины (ОВ. 82; к этому же: повесть „Нос" построе-
на на сне и во сне,— Г1Б, 230), Р. приводит и более сложный
случай, определяемый им как сквозные глаза', в лермон-
i о веком стихотворении «В полдневный жар...» Лермон-
тов во сне видит сквозь себя ту, которой снится, видит
его в его сне (ОВ, 137). Не отсюда ли шаг к возможности
видеть чужие сны, о которой с таким страхом и надеждой
думает Маракулин в последний день своей жизни: А воз-
можно, что весь сумрачный сон его не к нему вовсе, к Аку-
мовне относился. Или это невозможно, за другого нельзя
видеть? А почему бы и не увидеть! (КС, 309). Тогда можно
говорить о некотором общем фонде снов, коюрый рас-
пределяется ио сновидцам самым сложным и причудли-
вым образом.
В свое время Ахматова говорила о своей способности
«видеть чужие сны», имея в виду то, что она видит тот же
сон, что и некто другой. Есть нечто подобное в литератур-
но-усложненном варианте и у Р.: Мне пришла соблазните-
льная мысль: представить «Скверный анекдот» как с нови-
312
дение. Снится этот сон Пра.шнскому и одновременно
Пселдонимову (ОВ. 195). Случай Маракулина сложнее: он
видит-присваивает тот сои, который нредназначался-
принадлежал Акумовне. Не отсюда ли и отношение Р.
к ав горетву снов: Которые сны видел Тургенев и которые
ему рассказаны, это неважно, важно то, что его занимали
сны, и в рассказах своих он связывал их с реальной жизныо
(ОВ. 162), ср. включение в книгу «В розовом блеске» снов
Серафимы Павловны (о снах и рисунках Серафимы Пав-
ловны в аранжировке Р., публикуемых им как свои. см. 19.
58). В определенном смысле здесь можно говори гъ не
только и не столько о коллективном творчестве, сколько
об имманентном существовании некоего репертуара снов,
манифестирующихся в виде конкретных текстов со слу-
чайным авторством.
То особое значение, которое Р. придавал фиксации
сна — пересказу, записи, зарисовке, комбинации этих спо-
собов и т.п., еще раз подчеркивает его отношение к сну
как к тексту, как к факту литературы: [в снах соединенна
самых разнородных образов по их глубинной сокровенной
связи. И в литературных произведениях образное разногла-
сье рассвечаст строчки (12, 207). Прирожденный аналитик
и «метаописатель». Р. стремился выявить и операционно,
а не только теоретически описать структуру текста спа
в противопоставлении тексту «нс-спа». Основоположное
свойство текстов сна, по Р.,— неожиданный сдвиг в не-
ожиданном месте, смещение масштабов, приводящее к не-
суразице и бессмыслице (с точки зрения «дневного созна-
ния»). Разбирая сон Городничего в «Ревизоре» («Две кры-
сы неестественной величины: пришли, понюхали и прочь
пошли»). Р. подчеркивает: Вее дело в ,,неестественной ве-
личине" и молчании. Скажи крысы хоть слово (характер-
ный ремизовский сдвиг—ес тественно ли было бы слово,
произнесенное крысами?—Т.Ц.) огрызнись, все было бы
но-другому. В этом природа сна: неестественно и неожи-
данно (ОВ. 102); Сон — это как разговор с ..тронувшимся "
человеком: слушаешь — и все как будто по-человечески, но
где-нибудь непременно жди сорвется, какое-нибудь не туда
без основания ..потому что" или определение очень г ж не-
ожиданное— будет рассказывать о говядине, и вдруг говя-
дина окажется не мясная, а ..планетное мясо" (М3, 7—8):
Понемногу я стал постигать сонную ..несообразицу"—
стройную по-своему и со своей несообразной последова-
тельностью. Только надо было ничем не смущаться и налов-
читься, как оно привиделось, так и рассказывать до ..дура"
и „бестолочи"—матери и отца всего сущего (К, 116); Дей-
ствие во сне не ..почему-то", а „здорово живешь", „ни-
с-того, ни-с-сего". Подлинный сон всегда ерунда, бессмы-
слица, бестолочь, перекувырк и безобразие (М3, 10); ... и за
Новалисом я повторяя как свое: „Сны мне кажутся отпо-
ром назойливой правильности (И 23). Во г один из приме-
ров ремизовских снов, где отпор назойливой правильности
дается тонкими сдвигами (ВР, 318):
— калоши мои оказались такая рвань, взглянуть
страшно. Откуда, что—ничего не понимаю. Потом
догадываюсь: на собрании в Театральном Отделе об-
менялся с А. А. Блоком и носил с месяц, подложив бу-
магу, и вот попал опять в свои, но уж разношенные
здорово,—это все Блок. Мы идем по снегу, по сугро-
бам—белое все. И на душе—бело. Далеко зашли. Да
это Москва!
„Подождите.— говорит А. А. Блок,— посмотрю,
можно ли?"
Я остался у крыльца, жду; а он в дом пошел.
Я не знаю, кто живет в этом доме, но думаю, можно
хоть чуточку передохнуть. А Блок уж назад—
, .Нельзя,—говорит,— пойдемте дальше ‘ ‘.
„Не пускают?"
„ Чужая мать''.
И идем по снегу, по сугробам — белое все. А на душе—
не бело.
Найдя ключ к структуре сна, Р. бьется над тем, ч гобы
воплотить всю его сложную и многостороннюю структу-
ру на словесном уровне: В снах есть форма и цвет, и звук,
и запах. Сны музыкальны. Особая ритмичность отличает
явления сна от событий дня, от событий яви. Никакое бес-
сознательное описание не передаст сновидения, необходима
словесная работа над записью. Оголосить сон — большое
искусство (12, 41). Здесь следует обратить внимание па
два момента. Первый — оппозиция сон!явь как точка от-
счета в организации текста сна. Второй — необходимость
литературной обработки «сырого» текста спа, о чем будет
говориться далее.
Сон явь — оппозиция, если можно так сказать, сугубо
нспривативная: в той же степени, в какой сон отталкивает-
ся от яви. он с ней (или она с ним) связан: При всей несо-
образности сна его крепко держит мера дневного созна-
ния... Во сне нарушаются дневные формы сознания или над-
324
трескиваются (М3, 9, 10); От загадочных явлений жизни
близко к явлениям сна. в которых часто раскрывается ду-
ховный мир (ОБ, 162); ...сама явь не так уж ясна и мате-
матичка... подумайте, одна „случайность 1 чего стоит!—
а в сновидениях под знаком как раз этой „случайности' не
одна чепуха и несообразность... и сон и явь крепко связаны
и друг другом проницаемы. Жизнь ведь тоже можно было
бы подвести совсем под другие законы, взглянув на нее из
сновидений, а не из лаборатории. Но и жить с одними сно-
видениями один пропад, ката и неразбериха, по себе знаю
(М3. 7, 8); Есть „большая реальность жизни: жизнь не
ограничивается дневными событиями трехмерной реаль-
ности, a уходит в многомерность сновидений, равносущ-
ных и равноценных с явью (М3, 98). В последнем пассаже
характерное для Р. сочетание: оппозиция и ее разрешение,
основанное па взаимопроницаемости спа и яви. Посколь-
ку противопоставление основано на принципиально раз-
ной организации пространства (сон—Лобачевского
явь—Эвклида), постольку взаимопроницаемость сна
и яви предполагает проникновение в явь многомерного
пространства сна.
Я кочевник или по неволе или в снах, попадая в сфериче-
ское пространство Лобачевского, а в простом Эвклидовом
мире я сидень и один так всю жизнь и просидел бы в своей
комнате за книгой (РБ. 308). В книге «Мерлог» (4. 153) Р.
распространяет эту многомерность и на время: Реальная
жизнь ограничена и стеснена трехмерностью; принужде-
ние проникает все часы бодрствования, во сне же, когда че-
ловек освобождается прежде всего из-под власти трех-
мерного пространства, впервые появляется чувство свобо-
ды и сейчас же обнаруживаются чудеса „совместности"
и „одновременности" действия, немыслимые в дневном со-
стоянии. Иная формулировка совместности и одновре-
менности— «вечное возвращение»: во сне нет ни прошед-
шего, ни будущего—время крутится волчком (М3, 10).
Сновидцу, находящемуся в хронотопе, где пересекаются
пространственные и временные перспективы (4, 153),
и время, и пространство открыто во все стороны: О своей
пражизни только и узнаешь, что из сна... и о будущем
своем, тоже и о других (М3,12); «Он сам недоумевал, отку-
да что-то знает о бесконечно далеком прошлом или о буду-
щем» (12, 129; толкование снов—всего лишь практическое
приложение тех способностей которые открываются то-
му, кому доступно это иное пространство и время).
325
Формулировка «оголосигь сон» в ремизовском кон-
тексте так или иначе связана с представлением текста сна
как литературного произведения, что естественным обра-
зом вводит проблему подлинности и выдумаптюсти сна.
Проблема эта Р. весьма и весьма занимала, как можно ду-
мать, прежде всего в связи с его отношением к сновидче-
ской деятельное! и. которой он приписывал неслучайность
и предопределенность, подлинность в высшем смысле. На
уровне текста подлинность спа проявляется в целом ряде
структурных особенностей, и Р. постоянно подчеркивает,
что выдуманный сон всегда можно отличить от подлин-
ного: [сновидец] Тургенев понимал различие подлинного сна
от сочиненного: сон со всей своей несообразностью прохо-
дит не под знаком Эвклида и вне всякой логики, а и самое
фантастическое сочинение непременно трехмерно и логич-
но (ОВ, 143; хронотонический критерий отличия): Рисунок,
сделанный ли художником... или мною, не художником, ни-
когда не обманет: что подлинный сон, и что сочинено или
литературная обработка, сейчас же бросится в глаза—в
подлинном сне вес неожиданно и невероятно (ОВ, 181): Мо-
жно ли сочинять сны. как сочиняют стихи? В сложении
стихов мера колышет воображение, а самая несообраз-
ность несоизмерима (М3, 90): „Сны редко говорят правду".
Сны Гоголя чистая правда (ОВ, 73: правда в смысле под-
линности сна).
Между тем едва ли не каждое обращение к ремизовском
гипнологиане снабжается этикеткой «сны подлинные пли
выдуманные», «ремизовская игра в сны» и т. п. Эго отно-
сится. конечно, к «протокольным снам», заполненным
персонажами, которые, очевидно, далеко не всегда этого
хотели, ср.: «...многие приятели и друзья Ремизова умоля-
ли сто: „Алексей Михайлович, пожалуйста, нс видьте пас
во сне!1'» (13. VIII): в этой игре со снами решительно не хо-
тел принимать участия Ходасевич, предупреждавший Р.:
«Имейте в виду, я вам не снюсь» (20. 304,— по воспомина-
ниям Берберовой). Ср. и воспоминания Тырковой-
Вильямс о том, как Р. «подвел П. Б. Струве, напечатавше-
го в „Русской мысли" его сон, в котором он ..заставил
члена Государственной думы вымазаться с головы до ног
синдетиконом и кататься под крова тью — ведь э го же из-
девательство над здравым смыслом"» (цит. по: 13, 673.
Сон «Синдетикон» в «Бедовой доле» и «Мартыне За деке»
рассказывается от первого липа, т. е. от имени автора-
персонажа. см. об этом сам Р. в ПБ. 34).
326
Возможно, эта борьба с ремизовскими снами вызыва-
лась и тем, что духовная сущность персонажей «улавлива-
лась Ремизовым с мел костью и пещадностыо настоящего
прозорливца» (9. 88), да и вообще мало кому хотелось
быть запечатленным с паклей в животе, кружащимся в го-
лом виде па трапеции, татуированным, с хвостом, верхом
на слоне или на пожарной кишке, глотающим сырьем не-
мытую картошку, героем копроло! ических сюжетов
и т. д. и т. п. (Андрей Белый, например, представляется
в ремизовском сне: «Андрей Серый»; или: ..Кто этот мо-
лодой человек?”—спрашивает меня Е. В. Аничков. А я и не
знаю и говорю наобум: ..Дураков А Артур Дурье и с ним
Л. Добронравов р стенки там...— ВР. 279).
Возможно, неприемлемым казалось то, что несу-
разным «протокольным снам» приписывался статус лите-
ратурного произведения, к тому же претендующего на
подлинность. «Бессмысленное бормотание старухи, не-
сколько выжившей из ума»—гак отозвался на «Бедовую
долю» Кузмин (14. 38). Однако Философов дал этому же
циклу чрезвычайно высокую оценку: «ремизовские сны
его поразили и поразили именно своей подлинностью
(кстати, он сопоставляет с пеленой последовательностью
эпизодов сна последовательность сюжетов в литератур-
ном журнале, находя ее столь же несообразной), когда
„сон сливается с деист вительностью, действительность со
сном'*» (28, 25—27; примечательно, что. хотя и не
в прямой связи со снами. Философов подчеркивает тот
упорный труд, который чувствуется у Р. за каждой стро-
кой).
Действительно, тексты снов Р. ставил в один ряд
с другими текстами—литературными жанрами: Случа-
лось... рассказывал я эти сны. как сказку. Навострившись
на снах, я заметил, что некоторые сказки есть просто-
напросто сны, в которых только не говорится, что ..сни-
лось (К. 116); Сказка и сои—брат и сестра. Сказка—
литературная форма, а сон может быть литературной
формы. Происхождение некоторых сказок и легенд—сои
(12. 303): Родина чудесных сказок сон (ОВ. 104): Сон и меч-
та одного порядка (ОВ. 143); У меня... любопытство
к снам и сказкам. К снам с нарушенной мерой... (12. 111);...
такое г меня чувство, что все верования, религия —
цветник нашей огородной жизни — из сновидения (13, 213).
Следующий шаг — концепт выдумки, которая объеди-
няет сны и (словесное) творчество: Источник выдумки, как
327
и всякого мифотворчества, исходит не из житейской
ограниченной памяти, а из большой памяти человеческого
духа, а выявление этой памяти — сны или вообще небодр-
ственные состояния, одержимость (ОВ, 24); Искусство
как сновидение глубже сознания (12, 289); Наитие, „неволь-
но ‘выдумка—одной откровенной природы со сновидением
(ОВ); Действие дневное и ночное пронизано сновидением:
сны Ипполита и сны Мышкина. Сны той же невероятной
природы и потому так слиты с невероятной природой До-
стоевского (ОВ, 223).
Возможно, сам термин «выдумка» воспринимается
как признание того, что этого не было «на самом деле».
Между тем понятие истинности, достоверности, в данном
случае производное от понятия подлинности, трактуется
Р. в философском аспекте, вполне в духе современных
штудий по философии языка (ср. хотя бы проблемы воз-
можности/невозможности выражения истины средствами
языка), ср.; Самое недостоверное исповедь человека. До-
стоверно только непрямое высказывание... И самое досто-
верное в таком непрямом высказывании то, что неосознан-
но, то. что напархивает из ничего, без основания и беспри-
чинно, а это то самое, что определяется словом «сочи-
няет» (ОВ, 26). Вот два примера текстов Р., жанр которых
трудно определить; что же касается достоверности, то и
о ней следует говорить на уровне РММ, его представле-
ний о картине мира, а никак не на уровне повседневности:
А сегодня ночью, когда я остался один и сижу у стола
в огне моей памяти, осторожный звонок. Я подошел к две-
ри, отворил и вижу мальчик на лестнице, не дозвонился, но,
увидя меня, обрадовался и вошел в комнату: он останется
со мною на ночь. Не зажигая свет, я смотрю на него
и вдруг понял: когда я засну, он тихонько подойдет и заду-
шит меня. И я делаю усилие не заснуть.
... Я не сочиняю, я слежу за моей ночной жизнью (РП,
281).
В болезнь Алексей Михайлович как-то мне велел взять
карандаш и стал диктовать.
„Это случится утром, часов в шесть. Я задохнусь не
от припадка в сердце, а от спазмы в горле—кто-то отту-
да протянул два пальца и горло сжал. Хорошо будет
в этот час рассвета уйти в царство теней. Я подымусь на
страшную высоту маленькой блесткой. Но буду себя чув-
ствовать как на земле. Времени нет, миг—бесконечность.
У меня останется еще память о земле. Один миг, и я чув-
328
ствую, что „миги" эти „без конца", и я обречен на непод-
вижное, светящееся. Это ужас, при воспоминании о кото-
ром занимает дыхание». А когда он кончил, говорю ему:
— Что же, Алексей Михайлович, это сон?
„Да, если хотите, а может быть так будет. Никто
ведь оттуда не возвращался, и что мы знаем о потусто-
роннем мире, можно только чувствовать " (12, 106; Р.
умер во сне, в 8 часов вечера).
И наконец, еще раз об особом понимании подлинно-
сти сна: А кто охотник до снов, начинайте с середки: вот
вам подлинный сон со всей затейливой „мышеонаяъно-
стыо"— (от слова „мыиГ и „машина", употреблено Слеп-
цовым, 1836—1878)—этот бесконтрольный, но стройный
подсознательный процесс в противоположность дневному
бодрствующему, всегда контролируемому сознанием,
впрочем на проверку совершающемуся хоть и с математи-
ческой точностью, но тоже „мышеонально" (УМ, 318).
До сих пор речь шла о сне как о тексте, о снятии оп-
позиции между поэзией и правдой в разных словесных
жанрах. Далее та же тема переносится па уровень РММ,
где выступает уже как противопоставление—взаимопро-
никновение— отождествление сна и яви: ...и незаметно
явь перешла в сновидение (МД, 117); ...и сон и явь крепко свя-
заны друг с другом и друг другом проницаемы... (М3, 8);
В жизни проводник сна есть кровь. И я опять спрашиваю
себя: пробуждение из смертного без сновидений сна в утро
другого мира не есть ли переход в бескровное чистое снови-
дение? (М3, 98); сны... вторая, всегда трепетная и не „без-
ответная" реальность (О В, 130); Этот месяц мои дни не-
отличимы от ночей... И если бы не... я не заметил бы
перехода яви в сои и сна в явь (УМ, 420). Размывание гра-
ниц между сном и явью проявляется у Р. как размывание
границ между «словом и делом», как в сторону слова, так
и в сторону дела: Природа сновидения—мысль. И все, что
совершается во сне, все только мысленно. Помимо мысли
ничего. Нет разницы: „я что-то делаю или думаю, что де-
лаю' (МД, 117); И какая разница мои сны и действительно-
сть: проснулся и ничего нет (УМ, 436); Во сне со мной слу-
чались такие диковинные вещи—на яву и представить себе
не могу. Ия схватился. „Почему не караются преступле-
ния, совершаемые во сне?—разве что-нибудь меняется,
если проснулся?" (УМ, 420); Сон—образчик всякого престу-
пления; „сниться" значит „быть" (М3, 11) и т, д., все, что
сам Р. определяет цитатой из Тургенева («Силаев»): Я не
329
знаю, почему говорят: сон, я это видел во сне. Не все ли
равно, что во сне, чти наяву,— это трудно сказать. И на-
конец. юрькое признание: Но странно, или так всегда бы-
вает, и иначе не мог бы человек вынести разлуку, с годами
этот сон, я чувствую, меня окутал, н все плотнее, и порой
мне снится, что Россия — это только мой волшебный сон
(РБ, 378; гам же: Все годы вне России—лишь сон). И здесь,
в этом последнем пассаже мы встречаемся с топ же много-
ступенчатой конструкцией спа во сне. которая возвращает
пас ко сну как к тексту.
Подчеркивание оппозиции сон ие-сон в разных смы-
слах) постоянно актуализирустпроблему, как выразить од-
новременно и противопоставление, и глубинное единст во
текст а спа и текста пе-сна. Koi да речь идет о внутренней
структуре текста, очевидно, имеет смысл искать различ-
ного рода сдви! и и несообразности па разных уровнях, на-
чиная с лексико-семантического, например, соединение
несоединимых по правилам семантического синтаксиса
лексем вроде эмалированных комнат (в свое время пле-
нивших Философова). прививки комариной и т. п. и кончая
несообразностями, построенными на деформации «здра-
вого смысла» (Отопления пет!..— ни дров, ни угля. Я буду
освещать дом водой! (ВР. 163): Какая-то женщина оби-
рает билетики: по билетику чти хочу, то и спрошу. ..Кем
я был?" И сейчас же ответ мне готов: ..Родился в Сканди-
навии в 1561 году, а имя Сергеи (ВР, 87) и т.д.). Анализ
внутренней структуры текста спа у Р. отдельная тема,
которая здесь не рассматривается. Скажем только, чго
она I ребуе г выработки специальной процедуры: разбие-
ние текста на ст руктурные единицы (фразы, блоки
и т.п.) — предварительный этап, помогающий найти ме-
сто сдвига, основного критерия, который по словам Р..
позволяет отличить текст сна от текста пе-сна. При этом
следует учитывать свойственную ремизовским текстам (и
РММ) принципиальную амбивалентность, когда чере-
дуются четко выраженные и. напротив, смазанные, труд-
но определимые границы. Так например, сдвш может
быть внутри данной текстовой единицы: И вижу Нсглин-
ный проезд, под венецианским балдахином весь в серебре с
шитыми львами идет Б. К. Зайцев, полные горсти семечек,
сам кланяется, налево-направо кожуркой поплевывает
(ВР. 151). Здесь каркас «здравого смысла», пожалуй,
лишь в том. что Зайцева действительно можно было бы
увидеть в Неглинном проезде, но без сдвигов в сгоро-
ззо
ну как Венеции. 1ак и поплевывания семечек п гем более
их сочетания (впрочем, указание на итальянские и «прп-
гыкинскис» ингересы Зайцева довольно прозрачно)...
Сдвиг может быть и на стыке текстовых единиц (на
другом уровне это ге же эмалированные комнаты): ...при-
ценивался к старинной рукописной книге... 50 рублей проси-
ли.
Когда раскроешь книгу, голоса слышатся, сначала ур-
чанье. а потом явственно, и целый хор поет под орган (ВР,
150). В этом же сне фантастическая процессия (которую
открывает Зайцев, см. выше) заключена в рамку: в начале
И слышу зовет кто-то, в конце И опять слышу, зовет
кто-то.
Конечно, это только эскизные наброски соответ-
ствующей схемы, которая требует тщательной разработ-
ки. Весь вопрос в том. что окажется конечным результа-
том: если это приблизит к разгадке ремизовского текста
сна (напомним, что речь идет о «протокольных» записях
снов), значит, этот путь себя оправдал. Но, зная непросто-
ту Р., следует предусматривать разного рода опасност и
и подвохи. Во-первых, разбиение текста па единицы мо-
жет' оказаться чересчур механистичным, текст «разва-
лится» и утеряет не только цельность, по и го неуловимое,
которое и делает его текстом особого рода. С другой сто-
роны, может утеряться критерий того, что является сдви-
гом. Можно вспомнить старую лингвистическую исто-
рию с «грамматически неправильным» предложением: Зе-
леные идеи яростно спят, которое оказалось вполне ос-
мысленным в более широком контексте, вполне органич-
но войдя, например, в поэтический язык. Так же и здесь,
в нашем восприятии, сотрется разница между явью
и сном, и непонятно будет, где сдвиг, в чем он состоит.
Впрочем, может быть, здесь и была скры тая цель Р.: дове-
сти читателя до ощущения переплеска спа в явь и одновре-
менно еще раз подчеркнуть трудность передачи и анализа
сна: Я говорю себе во сне. что сумею. и вот нс выговарива-
ется, и не изобразили): глубина. Я как бы со стороны, а чув-
ствую за другого (РП, 132). Что здесь, описывает ли Р.
свои переживания внутри сна, или это его переживания
вне сна в связи со сложностью создания текста сна? Од-
ним словом, ремизовская «гиппологическая сдвигология»
пока остается за семью печатями, хотя на поверхностном
уровне она может показаться достаточно несложной.
331
К трудностям «внутреннего» анализа текста сна при-
соединяются и трудности анализа «внешнего»: в данном
случае имеется в виду монтировка текста сна в текст пе-
сна, т. е. указание границ (начало и конец—засыпание
и просыпание: промежуточная стадия—сон во сне), та
рамка, в которой сон предстает перед читателем. Это мо-
жет быть рамка для целого цикла снов, как в «Бедовой до-
ле» или «Мартыне Задеке». Это может быть обозначение
начала и конца для каждого отдельного сна: В последний
раз мне приснилось, что мне зачем-то надо на верх, и
я знаю эту лестницу... Только очень еще высоко, но уж
в маленьком виде виден мне и стол... Но тут сон прервали
(УМ, 439—440); Много раз мне снились полеты человече-
ские... Но сегодня в первый раз я превращался в рыбу...
Этот сон будет навсегда мне памятен (РП, 136) или рам-
ка начала и конца спа—кремнистый путь блестит (ВР,
201—202). Чаще указывается только начало или только
конец. Начало: Сегодняшний сон: суп. Я о нем давно ду-
маю, и вот говорят: несут. И на самом деле по лестнице
подымается круглая, на тонких ногах, полная супа ка-
стрюля (РП, 339); И приснилось мне:—надел я, как маску,
картину Гончаровой «Ангел, страж Софии цареград-
ской»... и пополз на четвереньках (ВР, 43); конец: —
слышу звонок, окликнула С. Л.... И это такой был голос—
от стены — из стены. И в ужасе я открыл глаза ( ВР, 465);
Розовым светом светящееся поле... Раскрыто окно—в
ясный день Станиславский и Мейерхольд оба нарядные.
А разбудила меня сирена: под моим окном две скрипки, зна-
комый тонкий голос завываясь поднимался к окну: Темная
ночь... (РП, 278).
Наконец, наиболее эффектен «монтировочный экспе-
римент», который сам Р. определил так: В книгах «По кар-
низам» и «Взвихренная Русь» я сделал опыт: дать пере-
плеск сна в явь—происшествия ночи и непосредственные
события дня (М33 9). На уровне гипнографии это выра-
жается в том, что сон включается в текст «без объявле-
ния» и выделяется только графически, сдвигом текст а впра-
во и знаком «т ире» (но так или почти так в ВР выделяются
не только сны; до этого такой же способ монтировки сна,
хотя и в меньших масшт абах, Р. применил в книге «В ро-
зовом блеске» — сны Оли). См.: «Во Взвихренной Руси ре-
альнейшие факты и житейские наблюдения пронизаны
сновидениями... Сои соучаствует с реальностью, отра-
жаясь как часть ремизовского «я» в рамках текста... Без
332
помощи типографского приема—смещение снов в пра-
вую сторону страницы—мы не смогли бы отличить опи-
сание снов от реальных событий» (2, XVII; ср. 4, 151). Од-
нако даже и в эт ом способе выделения текста сна границы
оказываются обозначенными достаточно четко. И Р. при-
бегает к еще более «расплывчатой» монтировке, когда
и сам сновидец не может определить границы спа; ср.
о театральном впечат лении («Матросы» Ж. Орика): Госо-
бой я понимаю... когда затрабубубили матросы и я, совсем
ушедший из трехмерного в сферическое Лобачевского про-
снулся и заглянул на живую сцену, как из окна „кукушки-
ной" ... во двор на зеленый каштан, на осязаемую жизнь
с „нормально действующим механизмом". С каждым
моим днем—„сном"— я все дальше от этой жизни, мне
очень трудно писать „из жизни", а жить еще труднее
в этой жизни (ПБ, 161; далее о смешении воспоминаний
и сна, что в конце концов приводит автора к вопросу:
И это тоже сон?).
И это тоже сон? или не сон?—этот же вопрос можно
задать по прочтении фрагмента из «Учителя музыки» (вы-
деленного графически). Отт начинается с полного текста
ломбардной квитанции, приведенного по-французски без
перевода. Смысл ее в том, чтобы напомнить, что срок за-
клада истек. Далее, с абзаца:
А это значит: приходите в ломбард за слонами [гро-
моздкие фигуры слонов, подаренные Корне гову на сча-
стье; он пытается избавиться от них таким образом], пере-
зимовали они в теплом помещении, а теперь лето, домой
просятся... к хозяину. ,,—какой же я хозяин!—ведь вас
поставить негде!'—и жалко: в самом деле, не гнать же
их? Уж как-нибудь. — „А мы тебе, Александр Александро-
вич,— говорили слоны басом.—счастье принесем!"—
..Спасибо" (УМ, 81) — может быть, именно в этом басом
и есть сдвит в сторону сонной несуразицы (ср. выше, Р.
о крысах в гоголевском сне).
Еще в большей степени с таким смешанным текстом
мы встречаемся в ремизовских письмах, которые без-
условно должны быт ь включены в автометаонисательные
текст ы Р., ср.: От разговоров и оттого, что взволновался
(не от разговоров и долго читал индусскую пространную
повесть, ночь промчалась. Куда спешил и зачем, не знаю.
Только боюсь опоздать. Я куда-то примостился и меня
по мчало. Лошади это или крылья, не могу разобрать. Бы-
строта головокружительная... И приезжаю. „Полуста-
333
нок ’, крохотный, каменный, белый вокзал и ни д\шн: поезд
только что ушел, и «се разошлись и нс i; кого спросить.
Вчера Карский приходил. не напишу ли я о Бердяеве... (РП.
102); Вчера видел вас. пробовал заговорить, но безответно.
Потом я увидел себя. Я никогда не думал, что во мне так
мало человеческого. И это большая редкость, что Сувчин-
ский музыка и Р. Якобсон слово согласились со мной
сниматься (РП, 88; из дальнейшего следует, что речь
идет о фотографиях, но как это мон тируется с первой фра-
зой? видел вас и себя во сне?). Это уже иной уровень орга-
низации текста, не смешение видении, воспоминаний
и снов (прием, часто применяемый Р. в его художествен-
ной прозе; ср. хотя бы финал «Пятой язвы»), это не пере-
плеск спа в явь. когда предполагается. что это противопо-
ставление все-таки существует: перед нами слитный текст,
отражающий ремпзовскую картину мира в единстве столь
органичном. что разделение на миры пли разные слои
жизни, оппозиция явь/сон. поэзия ^правда оказываются
несущее гвенными.
«к
В ремизовской гшшологиане особое место занимает
толкование снов. Исследователи, конечно, в первую оче-
редь обращают внимание па то, какое место занимали
сны в семантическом мире ремизовской поэтики: Р. сам
анализирует это чрезвычайно подробно. Отчасти эта тема
была зат ронута и здесь; во всяком случае, резюме Пайман
(195). как кажется, достаточно полно ее представляет. По-
знание. сознание и провидение—гак подытожил Р. то,
что дается человеку в снах. Но на фоне свидетельств Р.
о токи что и как было откры i о ему во сне о себе и о дру! их
(наиболее пронзительное — «О тебе. Наташа», сон, пред-
сказывающий за два года вперед смерть дочери в больни-
це в оккупированном Киеве), хотя и в гораздо мсиыпеп
степени и даже приглушенно проступают и некоторые
иные мотивы в трактовке спа, может быть, несколько уво-
дящие от провиденциалыюсти.
Пройдясь по поводу ученых-снотолкователей, кото-
рым, ручаюсь, сны никогда не снились (ПГ, 485). Р. обраща-
ется к классическим сборникам толкования снов, говоря о
них как о своего рода «жизненных путеводителях»:
„Сонник”— .руководящая книга—по ней можно знать, что
тебя ждет. а. стало быть, и как ноет спать надо — чего
334
остерегаться и. наоборот, к чему стремиться" (глава
«Сонник» в книге «Мерлог», 3,229). Есть у Р. и толкования
«протокольных» снов вполне в этом духе: Во сне: О.Д.
Каменева привезла мне туфли. (Нехороший сон!) (ВР, 304);
Нехороший сон о себе видел перед невралгией: еду в черной
карете (12, 245): А коня видеть во сне к известиям (там
же, 278: ср. также толкование сна во сне: Это к деньгам,—
говорю, что кал во сне. что грязь видеть — к деньгам—
ВР, 151). Эти почти комические, примеры выводят на тог
уровень, где за сном закрепляется постоянное значение,
отношение между сном и «результатом» аналогично от-
ношению между обозначающим и обозначаемым, и все
вместе относится к концепту знаковости.
Средн множества примеров «вещих» снов почти не-
ожиданным выглядиг определение бестолковый лунный
сонник (ПБ. 280), которое раскрывается так: И я начинаю
мой дез-толковый сонник. Бестолковый потому, что ни од-
но из моих толкований не оправдалось: или не умею записы-
вать, или не все запоминаю, или ведь даже и самому себе
боюсь сказать, в чем почти уверен (И, 23). Э го, как пред-
ставляется, не столько самоонровержение, сколько опро-
вержение одно-однозначного отношения между сном
и ci о результатом. Об этом же говорится в уже приведен-
ном рассуждении Р. о «соннике для всех»: Можно ли уста-
новить символику снов... Символика не постоянна, символы
меняются но человеку и его душевному состоянию (М3. 14:
далее идут примеры того, какие сны оправдывались и ка-
кие нс оправдывались, последнее опять-таки в связи с зна-
менитой приме той «к деньгам»).
Хогя. казалось бы. трудно связать эго с (тоже уже
приведенным) рассуждением Р.: язык духовного мира не
вещи сами по себе, а знаки, которые являют собой вещи
(ОВ, 162), все же здесь можно предполагать подступы Р.
к раскрытию знаковой природы сна. к раскрытию
в механике сна иной стороны, не связанной с интуитивно-
стью. Намек на то, что сон можно рассматривать и как
кодирование (перевод, переработку) реальности—
свойств человека, дневных событий и т.п., можно видеть
в наблюдениях Р. по поводу ограниченности воображения
и т. п.: В моих снах воспоминания, отклик на книги, собы-
тия дня. игра слов и загадки-предзнаменования (М3, 93 j;
По образам сна можно заключить, как живешь: нуждае-
шься или транжиришь (М3. 94); По ходу снов можно дога-
даться о воображении сновидца. Воображение неисчерпае-
мо. но для каждого ограничено. Я это по себе вижу, заме-
чая в своих снах однообразность (М3, 98) и наконец (как
бы от противного): ...в снах ведь не одна только путаница
жизни, нс только откровение или погодные надзнамена, но
и глубокие, из глубин выходящие воспоминания (ПГ, 5).
Сон занимал в PM М слишком большое место, чтобы
Р. не пытался описать («обследовать») его в самой широ-
кой перспективе. Метаописание сна у Р. направлено па его
семан гику, на способы его передачи в виде разного рода
текста и па ... метаописание, т.е. на чистую семиотику:
Всю эту „нежить" я знаю из сказок и слов. Точнее, не вер-
балист я — вербалятор: слова мне раскрывают больше,
чем мой сон (ПБ, 528).
ПРО ИЗ В Е Д Е НИЯ РЕМИЗОВ .4
список принятых сокращений)
ЬД —Бедовая доля Ремизов А. Сочинения. СПб.. 1912. Т. III.
ВР —Взвихренная Русь. London.. 1990.
I I —Иверснь. Berkeley. 1986.
К —Кукха. Розановы письма. Берлин. 1923.
КС —Крестовые сестры Ремизов А. Избранное. М., 1978.
МД — Мышкина дудочка. Париж. 1953.
М3 —Мартын Задека: Сонник. Париж. 1954.
ОВ —Огонь вещей: Сны и предсоньс. Париж. 1954.
II —Посолонь Ремизив А. Избранное. М.. 1978.
ПБ —Петербургский буерак. Париж, 1981.
ПГ —Подстриженными глазами: Книга узлов и закрутов памяти. Па-
риж, 1954.
ПЯ —Пятая язва. М.: П.; Берлин, 1923.
РБ —В розовом блеске. Нью-Йорк, 1952.
РП —Кпдрянская Наталья. Ремизов в своих письмах. Париж. 1977.
УМ —Учитель музыки. Париж. 1983.
ARPW
Remizov A. Approaches ю a Protean writer /Ed. by G.N. Slobm.
UCLA Slavic studies. 1987. V. 16.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеев Глед. Живые встречи. Берлин, 1923.
2. д'Амелия А. «Автобиографическое пространство» Алексея Михайло-
вича Ремизова Учитель музыки. Париж, 1983.
3. Ремизов А.М. Неизданный «Мерлог» Публ. Антонсллы д'Аме-
лиа Минувшее: Исторический альманах. 3. Париж, 1987.
4. д Амелия А. Неизданная книга Мерлог: время и пространство в изо-
бразительном и словесном творчестве А.М. Ремиюва ARPW.
1987.
5. Блок Александр. Собр. соч.: В 8 г. М.: Л., т. V. 1962.
6. Geib К. Alexej Michailovic Remizov. Siilstudien: Munchen. 1970.
7. Гречишкин С. С. Архив А. М. Ремизова (1877—1957) // Ежегодник ру-
кописного отдела Пушкинского Дома на 1975. Л., 1977.
8. Данилевский А. А. Функция автобиографизма в II I-й редакции рома-
на А.М. Ремизова «Пруд»/, Уч. зап. Тартус. Гос. ун-та. 822. Труды
но русской и славянской филологии. Тарту, 1988.
9. Ильин И. А. О тьме и просветлении. Мюнхен, 1959.
10 Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 го-
да. Лондон, 1988.
11. Carden Р. Ornamental ism and Modernism Russian Modernism, Cultu-
re and the Avan-Garde 1900—1930. Ithaca: London. 1976.
12. Кодрянская H. Алексей Ремизов. Париж, 1959.
13. Предисловие и комментарии Андрея Козина (Бориса Филиппо-
ва) Взвихренная Русь. London. 1990
14. Козьменка А/. В. А.М. Ремизов в оценке критики 10-х г.г. Обще-
ственные науки в СССР. Сер. 7. № 6. М., 1990.
15. Lamp! Н. Bemcrkungen und F.rganzungen zur Bibliographic A. M. Remi-
zovs Wiener Slav. Almanach. 2, 1978.
16. Alexej Remizmv. Gewagtes Schicksal. P. Ludewig Hrsg. Leipzig. 1988.
17. Маркадэ И. Ремизовскне письмена ARPW.
18. Марков В. Неизвестный писатель Ремизов ARPW.
337
19. Pvnian .4. Petersburg Dreams ARPW.
20. Раевская-Хыоз О. Предисловие и примечания к кн. «Иверень»
21. Резникова II. Огненная память. Berkeley, 1980.
22. Shinny Н Bibliographic des oeuvres de Alexis Remizov. P., 1978.
23. Sinam Macleod H. Структурная композиция Взвихренной Pvcu
//ARPW.
24. Синявский 4 Литературная маска Алексея Ремизова ARPW.
25. Струве Г. 11, Русская литература в изгнании. Париж, 1984.
26. Топоров В. Н. О числовых моделях в архаичных текстах Структура
текста. М.. 1980. ' ’
27. 1 опоров В. II. О «Крестовых сестрах» А. М. Ремизова: поэзия и прав-
да. 1. Топографическое и автобиографическое. Статья вторая Уч.
зап. Тартус. Гос. ун-та. 822. Труды ио русской и славянской филоло-
гии. Тарту, 1988.
28. Философов Д. В. Старое и новое. М., 1912.
29. Ф.иТииман Л.. Хыоз Р., Раевская-Хыоз О. Русский Берлин. 1921
1923. Париж, 1983.
3(1. Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира. М.,
1990.
34. Шкловский В. В. Zoo: Письма не о любви, пли Гретья Элоиза. Л.,
1929.
СОДЕРЖАНИЕ
Вместо предисловия .............................. 3
Ю.И. Левин. Инвариантные структуры в философ-
ском тексте: Вл. Соловьев........................ 5
С. И. Гиндин. Программа поэтики нового века (о
теоретических поисках Брюсова в 1890-е годы) . . 87
Д. Рицци. Рихард Вагнер в русском символизме . . 117
А. Е. Аникин. Из наблюдений над поэтикой Аннен-
ского ......................................... 137
Три письма В. А. Комаровского к Н. О. Лернеру.
Публикация В. Н. Топорова ..................... 153
Й. А. Богомолов. Петербургские гафизиты ....... 167
А.Г. Тимофеев. М.А. Кузмин в полемике с
Ф. М. Достоевским и А.П. Чеховым............... 211
В. Н. Топоров. Миф о воплощении юноши-сына, сто
смерти и воскресении в творчестве Елены Гуро . . 221
Ж. Ван дер Энг-Лидмейер. Простота Ахматовой . 261
В. А. Черных. Блоковская легенда в творчестве Ах-
матовой ....................................... 275
Т. В. Цивьян. О ремизовской типологии и гиниогра-
фии ........................................... 299
339
С 32
Серебряный век в России. Избранные страницы.
Известные специалисты по русской художественной культуре XX
века выступают в сборнике со статьями, посвященными уникальному
периоду ее развития—Серебряному веку. Публикация редких материа-
лов, новый подход к поэтике символизма, акмеизма и других течений;
Вл. Соловьев. Анненский. Кузмин. Гуро, Ахматова, Ремизов—вот не-
которые темы и имена, дающие представление об э той книге, перебрасы-
вающей мост от истоков Серебряного века к современности. Книга
предназначена как специалистам—филологам и искусствоведам, гак
и широкому кругу читателей, интересующихся философией, литерату-
рой. искусством России начала XX века.
ББК 83.3/2/1
Редакторы II. А. Алпатова, Л, Л. Лужипская, И. Л. Пивоварова
Лицензия ЛР № 062281 от 22.02 03.
Сдано в набор 23.05.93. Подписано к печати 09.09.93. Формат
84 х 108 1 32. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсет. Усл.
п.л. 35,7. Уч.-изд. л. 21.5. Тираж 5000 экз. Заказ 250.
Издательство «Радикс»
121019 Москва а,/я 336
Отпечатано на Можайском полиграфкомбинате Министерства печати
и информации Российской Федерации. 143200 г. Можайск, ул. Мира. 93.
340
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «РАДИКС»
ГОТОВЯТСЯ К ПЕЧАТИ
В. Н. Топоров. Эней—человек судьбы. Часть I.
Эта книга об Энее и «энеевом» пространстве, о связи
человека с пространством, о су двое и случае («текст судь-
бы»), о бы тип перед лицом смерти. Но больше всего опа
о становлении человека в предельных обстоятельствах
когда крайняя опасность требует некоего из ряда вон вы-
ходящего пути к спасению (русский язык обнаруживает
единый корень того и другого), о мужестве вопрошания —
поиска и готовности услышать «последний» ответ, о вер-
ное in пути, о долге, о чуткости к миру знаков и умении
найти нужный вывод из их разноголосицы, о нахождении
самого себя и обретении пространства свободы и спасе-
ния.
В. Н. Топоров. Эней — человек судьбы. Часть II.
Вторая часть книги посвящена ряду вопросов, рассмо-
трение которых могло бы как расширить «эмпирию»,
присутствующую в первой части, так и углубить понима-
ние некоторых проблем, естественно вытекающих из раз-
мышлений над образом Энея, над его путем, над исюрпо-
софскимл идеями, обозначенными в «Энеиде».
Среди тем. поднимаемых во второй части.—
взаимоотношение природы и культуры, место человека
в этом «природно-культурном» пространстве, его страте-
гия и тактика перед лицом неизвестности пли перед пока-
заниями знаков, допускающими разную интерпретацию
и не дающими оснований для надежного выбора; роль
Вергилия в русской культуре, печальные упущения, ио
и надежды на подлинную встречу с подлинным Верги-
лием и его героем. Усвоение уроков того и другого
одна из существенных задач русской культуры, более то-
го— России, ее государственного разума и воли и обще-
ственной, граждане! венной жизни.
I
Предварительные заказы направляйте по адресу:
121019 Москва, а/я 336
«
f