Текст
                    ГАЛИЛЕО
ГАЛИЛЕЙ
ПРОБИРНЫХ ДЕЛ
МАСТЕР

АКАДЕМИЯ НАУК СССР Серия «Популярные произведения классиков естествознания» ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЙ ПРОБИРНЫХ ДЕЛ МАСТЕР Перевод ГО. А. ДАНИЛОВА МОСКВА «НАУКА» 1987
ББК 20 г Г 15 УДК 520(091) Составитель и переводчик Ю. А. ДАНИЛОВ Рецензент Л. А. МАКСИМОВ Галилео Галилеи. Г 15 Пробирных дел мастер / Пер. Ю. А. Данилова.— М.: Наука, 1987.—272 с.— (Серия «Популярные про- изведения классиков естествознания»). Небольшое по объему произведение Галилея написано в ходе дискуссии о природе комет, развернувшейся между представителями старой схоластической науки и зарождав- шегося естественнонаучного мышления. Выдержанное в остро полемической манере, блестящее по форме, сочинение Галилея по существу представляет собой манифест нового естествознания, ставящего доказательства, основанные на наблюдении, эксперименте и точном математическом расче- те, превыше догмы, авторитета и риторических ухищрений. На русском языке публикуется впервые. Книга представляет интерес для широкого круга чита- телей — от студентов до специалистов в области естествен- ных наук, философии и истории науки. ББК 20 г Ответственный редактор Я. А. СМОРОДИНСКИЙ 1402000000-338 _ ^054 (02)-87 КБ 21'6'87 © Издательство «Наука». 1987 г.
СОДЕРЖАНИЕ Предисловие 4 Разрешено к печати и просмотрено преподобнейшим магистром святого апостольского дворца 7 Его святейшеству папе Урбану VIII 8 Галилео Галилею... от Иоганна Фабера 9 Вышеозначенному синьору Галилею от синьора Франческо Стеллути 11 Пробирных дел мастер (1—LI1I) 15 Комментарии 262 Литература 271 3
ПРЕДИСЛОВИЕ «Книги имеют свою судьбу» — гласит латинская по- словица. Необычная судьба выпала небольшому произве- дению Галилея «Пробирных дел мастер» («II Saggiatore» (1623)), русский перевод которого с небольшими ком- ментариями предлагается вниманию читателя. Долгое время о существовании этой книги за преде- лами Италии было известно лишь узкому кругу истори- ков науки, да и ныне о ней знают далеко не столь ши- роко, как о «Звездном вестнике» (1610), «Диалоге о двух главнейших системах мира — птолемеевой и копернико- вой» (1632) и «Беседах и математических доказательст- вах, касающихся двух новых отраслей науки» (1638). В отличие от «Звездного вестника» «Пробирных дел мастер» не содержит сообщений о поистине чудесных и преудивительных зрелищах (горах на Луне, четырех спутниках Юпитера, тонкой структуре Млечного Пути, распавшегося на мириады звезд), открывшихся флорен- тийскому патрицию и государственному математику Падуанской гимназии Галилео Галилею, когда он, «оста- вив земное, ограничился исследованием небесного» [1, с. 22] и в ночь с 7 на 8 января 1610 г. навел построен- ную им зрительную трубу на небо. Не найдем мы в «Пробирных дел мастере» развернутой аргументации и обстоятельного разбора доказательств, отличающих «Диа- лог», который стал заметной вехой в утверждении гелио- центрической системы мира Коперника и ниспроверже- нии геоцентрической системы мира Птолемея, и «Бесе- ды», в которых старый маэстро как бы подвел итог своим многолетним трудам на поприще новой науки. И все же именно «Пробирных дел мастер», а не пере- численные выше более известные произведения Галилея по праву может быть назван манифестом новой науки, подвергающей все сомнению, ставящей доказательства, основанные на наблюдении, опыте и точном математиче- ском расчете, превыше авторитета, догмы и риторических ухищрений. Именно «Пробирных дел мастер» по праву может быть назван «самым галилеевским» из всех пере- 4
численных выше произведений Галилея. Именно при чтении «Пробирных дел мастера» становится понятна та магия, которая позволяла Галилею столь успешно обра- щать в новую науку даже тех, кто не помышлял о ней (к числу новообращенных принадлежал и Вирджинио Чезарини, которому адресовано сочинение Галилея). В конце 1618 г. в небе Италии одна за другой вспых- нули три кометы. Особенно яркой была третья комета, наблюдавшаяся с ноября 1618 по январь 1619 г. Всеоб- щий интерес к хвостатым звездам послужил стимулом к возобновлению старого спора о природе комет. По Арис- тотелю, все бренное, преходящее, способное рождаться и умирать, принадлежит подлунному миру. Мир же небес- ный, надлунный, включает в себя все вечное, непреходя- щее, совершенное. Если комета — реальное тело, то, по- скольку она появляется и исчезает, в рамках аристоте- левой концепции ей место только в подлунном мире. Иное дело, если комета, как полагал, в частности, Гали- лей,— оптическая иллюзия, игра света в испарениях, под- нявшихся в верхние слои атмосферы: бесплотное виде- ние, разумеется, может, ничему не противореча, ока- заться и в надлунном мире. Второстепенный, казалось бы, вопрос приобретал первостепенное значение. Этим и объяснялась острота развернувшейся дискуссии. Но главное, чем интересен «Пробирных дел мастер»,— это страстная и вместе с тем незаметная (во всяком случае, ускользнувшая от папы Урбана VIII, имевшего обыкновение слушать это сочинение за трапезой, и даже от недреманного ока инквизиции) проповедь но- вого научного метода. В одном месте Галилей приводит знаменитые слова об открытой книге Природы, доступ- ной пониманию лишь того, кто знает язык математики, в другом роняет замечание в духе атомистики Демокри- та о том, что все сущее представляет собой результат комбинации лишенных качественных отличий элементов, в третьем язвительно высмеивает приверженность своего оппонента к доказательствам, основанным на чужих мне- ниях, пусть даже речь идет о величайших римских поэ- тах Вергилии, Овидии, Сенеке, Горации. Откликаясь на насущные потребности своего време- ни, Галилей создал новые, проникнутые гуманизмом формы научного трактата. Вот как характеризует отли- чительные особенности галилеевского изложения извест- ный исследователь его научного творчества Б. Г. Кузне- цов [2, с. 55—56]: «Оттачивая свои аргументы в поис- 5
ках не только убедительных (в смысле физической кор- ректности), но и убеждающих построений, Галилей ри- совал количественную картину мира. Но ее он все же рисовал, и она оставалась картиной, не превращаясь ни в чертеж, ни тем более в уравнения Лагранжа, освобож- денные даже от чисто геометрической наглядности. В XVII в. чертеж и уравнения еще не могли найти от- клик в сердцах людей». Импрессионистическую манеру Галилея, заботивше- гося прежде всего о художественной убедительности сво- их произведений, отмечает и Л. Олыпки [3, с. 194]: «Без одной силы его остроумия, без тысячи оттенков его выпадов, его иронии и сдержанного гнева от «II Saggia- tore» остался бы ряд малоинтересных вопросов или даже мелочей, представляющих исторический интерес». Новый научный метод в развернувшейся дискуссии отстаивали Галилей и его ученик Марио Гвидуччи, ста- рую схоластическую традицию — влиятельный профес- сор математики Римской коллегии Орацио Грасси, вы- пустивший трактат «Астрономические и философские весы» под псевдонимом Лотарио Сарси. Критику отдель- ных утверждений Гвидуччи, в сочинении которого (по когтям узнают льва!) отчетливо были слышны галилеев- ские мотивы, Сарси представил в виде взвешивания на весах. В ответ разгневанный Галилей, разделив все со- чинение своего оппонента на 63 отрывка, «взвесил» каж- дый из них на особо чувствительных весах, которые упо- требляются в пробирном деле. Отсюда и непонятное на первый взгляд название трактата — «Пробирных дел мастер». Галилей и его оппонент говорят на разных языках не только в переносном, но и в буквальном смысле: Грасси изъясняется на официальном языке науки того време- ни-латыни (его текст отмечен в книге курсивом), Га- лилей (и это было большим новшеством) предпочитает излагать свои мысли на живом и понятном не только в научных кругах итальянском языке. Русский перевод замечательного шедевра Галилея выходит в наши дни, когда искусство вопрошания при- роды, ведения живого диалога с ней достигло небывалой высоты. Мы надеемся, что по прочтении «Пробирных дел мастера» современный читатель поймет, сколь многим живущие ныне обязаны великим мастерам прошлого, среди которых почетное место принадлежит Галилео Га- лилею. 10. Данилов
Разрешено к печати и просмотрено преподобнейшим магистром святого апостольского дворца Заместитель епископального иероцензора По повелению преподобнейшего магистра святого дворца я прочитал сочинение «Пробирных дел мастер» и не только не усмотрел в нем ничего, что наносило бы ущерб морали, но и обнаружил множество тонких соображений, относящих- ся к натуральной философии. Я убежден, что им суждено прославить наш век в веках грядущих не только как вое- преемника трудов философов прошлого, но и как открывав теля многих тайн природы (перед которыми оказались бес- сильными наши предшественники), чему немало способст- вуют глубокие и здравые суждения автора сего сочинения. Почитаю за счастье родиться его современником, ибо золото истины он взвешивает не на глазок и не грубым безменом, а на чувствительнейших весах. В коллегии св. Фомы на Минерве в Риме 2 февраля 1623 г. Преподобнейший о. Николо Рикардп Разрешено к печати Ордена доминиканцев павлианский магистр и брат преподобнейший о. Николай Родульфи, святого апостольского дворца магистр
ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВУ ПАПЕ УРБАНУ VIII В дни всеобщего торжества просвещения- и самой доб- родетели, когда весь Город1, и в особенности Святой престол, озарен еще большим, нежели обычно, блеском от того, что небесному и божественному провидению благоугодно было возвести на престол Вас 2, сердце каж- дого в благоговейном порыве устремляется к достохваль- ным занятиям и добродетельным поступкам. Следуя столь замечательному образцу, мы решили предстать перед Вами, памятуя о своей бесконечной признательно- сти за те милости, которыми нас непрестанно осыпает Ваша нескудеющая рука, преисполненные радости и глу- бокого удовлетворения от созерцания на столь возвышен- ном престоле столь высокого помыслами покровителя. В знак нашей преданности мы как истинные вернопод- данные преподносим Вам в дар «Пробирных дел масте- ра» нашего Галилея, флорентийского открывателя не но- вых земель, а невиданных частей неба, в сочинении ко- торого содержатся исследования небесных светил, обычно повергающих многих в сильнейшее изумление. Сей труд мы посвящаем и преподносим Вашему Святей- шеству как одному из тех, кто наполнил свою душу истинными украшениями и блеском и устремил свои возвышенные помыслы к великим свершениям. Мы на- деемся, что трактат Галилея о необычных светилах в небе послужит свидетельством нашего живейшего и не- преходящего страстного желания послужить Вашему Святейшеству и воздать должное Вашим щедротам. А пока мы смиренно припадаем к Вашим стопам и мо- лим по-прежнему осенять благодатными лучами наши ученые изыскания и согревать нас живительным теплом Вашего благотворного покровительства. В Риме 20 октября 1623 г. Вашего Святейшества покорнейшие и преданнейшие слуги члены Академии деи Линчеи3 8
ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЮ ЧЛЕНУ АКАДЕМИИ ДЕИ ЛИНЧЕИ ИЗ ФЛОРЕНЦИИ, первому среди математиков нашего века, открывателю чудес в небе с помощью телескопа, нового ока Природы, ОТ ИОГАННА ФАБЕРА4, члена Академии деи Линчеи из Бамберга, римского медика и аптекаря Его Святейшества Порта 5 был первым, кто телескопом занялся, Германец6, возможно, вторым, Ты, Галилей, трудами своими стал третьим, Но далеко всем иным до тебя, Как звездам небесным до нашего шара земного. Что в телескоп свой они измеряли? Несколько миль на земле или — с риском для жизни — на море. Ты же их всех превзошел бесконечно, Поднявшись на славный Олимп В искусстве взирать в телескоп. Посторонись же, Веспуччи7, и ты, о Колумб8! Пусть каждый проложит свой путь в неизведанном море. Пусть была неизвестна древним земля антиподов И ускользало от их астрономов многое в небе! Звезд вереницу и целых созвездий немало Ты даровал всем на свете живущим. Низкий поклон твоему, Галилей, телескопу, что звезды приблизил. Смертные в Риме и в мире за то тебя любят. Уж не волшебным ль искусством очки одряхлевшему миру Ты подарил, дабы в ясном рассудке, Но с немощным телом и зрением слабым Взирал он сквозь стекла двойные? Новые звезды с небес к нам сквозь линзы спустились, Равно и те, что Путь Млечный несметной толпой устилают9. Рядом (о дивное чудо!) мы оком двойным холодный Сатурн наблюдаем 10. Кинфией 11 новой Венера с рогами 12 сияет средь ночи. Луны (их счетом четыре) Юпитер кругом обступили 13. Даже ярчайшие наши светила, Солнце с Луной, в телескопе свой вид изменяют. Ты, о дневное светило, казалось всегда нам ярко пылающим шаром, Ныне твой лик испещрили — увы! — безобразные пятпа 14. 9
Верили все, что луна гладка, словно шар, и округла. Ныне же горы вздыбились вдруг на Луне 15. Оком волшебным зрим мы в туманностях прежних Ныне ярчайшие звезды. Но и сие не предел: кометы хвостом Звезды иные прикрылись, но тщетно, Око их блеск различает и в самой возвышенной дали. С видом ученым сам Аристотель Вводил в заблужденье умы. «В стихии воздушной хвостатые звезды живут»,— наставлял он. Блеском безвредным считал он кометы И полагал, будто воздух, Дабы огонь восприять, сух должен быть. Если поверить решиться в эти слова, не страшась злого рока, Гибель они предвещают тому, кто хвостатые звезды увидит. Боюсь я, однако, что бесплодные годы кометы сулят лишь тому, У кого жадный огнь пожирает Царственный жезл и власти лишает над математикой всей. Но Галилей все уладил: В книжке своей небольшой тайны кометы поведал, Оком своим рысьеглазым он наблюдал ход явлений И опроверг измышления многих ученых мужей. Дерзко деянье его! Хрупок его телескоп, Он же пронзил им неба алмазную твердь и хрустальные стены. Знай, Галилей: телескопом (разум твой в этом порука) Тебе суждено озарить обитель бессмертных богов.
ВЫШЕОЗНАЧЕННОМУ синьору ГАЛИЛЕЮ от синьора ФРАНЧЕСКО СТЕЛЛУТИ 16, члена Академии деи Линчеи Из всех живых существ — Птиц, что летают в воздухе, Рыб, что плывут в холодных волнах, Зверей, что рыщут на суше и оставляют повсюду свои следы, Только человек наделен разумом, Только он видит и постигает, Уступая разве что ангелам. Соперничая с природой, Он подражает ее твореньям И воспроизводит их. Движимый разумом, Он создает своим искусством Произведения, достойные великих мастеров. Если ему надобно изобразить Какое-то существо, То он может сделать так, Чтобы изображение могло Поводить глазами и шевелить всеми членами. Создал же некогда Архит 17 Деревянных голубей, летавших, как живые. Некий мудрец, которого и поныне Почитают великим, С волшебным искусством Наделял статуи голосом и даром речи. Он ваял различные фигурки, И те, подобно птицам, Услаждали слух мелодичным пением. Другие создавали из гладкого прозрачного стекла Небольшие подобия мироздания, Воспроизводя в них все, что происходит на небе. И крохотные светила Двигались и обращались, Как настоящие далекие звезды. В необъятных бескрайних просторах неба Гремят иногда Раскаты грома и блещут, 11
Наводя страх, молнии. Но и человек создал огонь, способный летать, И оглушительно ревет свинец, Изрыгаемый высверленными в железе стволами. Некоторые храбрецы дерзают Оставить за спиной Геркулесовы Столбы 18, Держа путь туда, где до них не бывал никто. Полое дерево — дом их, ветром влекомый По скользкой равнине Бездонного океана. К Старому Свету они добавили Новый. Превзойдя всех своей дерзостью, Презрев людские обычаи, Дедал 19 измыслил своей хитростью Изготовить крылья из перьев В надежде взлететь. И взлетел, быстролетной птицей Прорезав влажный соленый воздух. По зрелом размышлении я скажу так: Сколь же силен и горд должен быть ты, Что усладил свое зренье и поведал О виденном тобой, превосходящем человеческое воображение. Без тебя, Галилей, мы — рыси, слепые, как крот. Рядом с тобой все рысьеглазые 20, Как Аргус 21 безглазый. Твой проницательный взор Черпает силу не только В ярком блеске, Который придают светилам тобой изготовленные линзы, Ибо более яркий свет Воссиял в твоем разуме, И свет этот затмевает свет видимый. То, что укрыла на своей груди Природа от чуждого взгляда, Ныне твоим проницательным взглядом Открыто для размышлений. Иные полагают, будто то же было известно От мудреца из Стагир 22, Но тот видел все смутно, как бы в тени. То, чему учишь ты о тайнах природы, Почерпнуто не из древних хартий И не пз новой книжной премудрости, И о звездах узнал ты не пз бесед с друзьми. Упорные труды, 12
Поиски и доказательства, глубокие исследования — Вот что пробудило от сна твои познания. Хотя человек и пользуется исправно своими чувствами, Он едва ли может понять, Как нос ощущает запах, Как осязает рука, видит глаз, слышат уши. Все это открыто и непонятно, И не может язык поведать, Как он различает яства по вкусу. Кто с радостью не хотел бы узнать, Как мы ощущаем холод и жар, Как получаются те чудеса, Которые мы наблюдаем на небе,— Ответы на все те загадки, которые ты разгадал. Нет ничего ни близкого, ни далекого, Что бы укрылось от твоего проницательного взгляда. По словам жителей побережья Близ Халкиды 23, некогда Один человек пытался понять, Почему волны всегда теснятся в Эврипе 24. Если бы ты, от которого ничто не укроется, Объяснил бы ему причину, То он не утопился бы с горя в волнах. О тех, кто жил задолго до нас, Гиппархе 25 и Атланте 26, С почтением можно сказать, Что они разделяют с твоим разумом звездный трон. Но и они не думали, Что светлые пятнышки в небе Превратятся в многие тысячи звезд. Они не повернулись бы спиной, Как и подобает благовоспитанным людям, Не сбились бы с истинного пути, Не отвели бы семи планетам определенное место на небе, Не стали бы навязывать Блуждающим звездам с золотыми волосами, которых мы наблюдаем, Где тем надлежит находиться и в каких пределах. Новые невиданные ранее блуждающие светила Ты поместил среди звезд Там, где Юпитер благосклонно рассылает свои лучи. Ты наблюдал его в необычном виде, Движущегося в кругообращении, И ее, поспешающую перед Солнцем. J3
Неподвижных звезд с их лучистым сиянием Ты видел столько в бездонных глубинах неба, Что глаз отказывается их сосчитать. Их несметное множество, И уже ничуть не меньше, Чем песчинок на берегу моря. Как не воздать хвалу Отважным новым Тифиям 27, Снискавшим славу перед небесами, Положив на карту неведомые ранее моря и земли. Ты же добавил не новые земли, Как зти храбрецы, Л обнаружил высоко в небе новые звезды. Мы считаем благой вестью, Когда Тифии открывают новые земли, Новые не для обитающих там аборигенов: Проложив пути через волнистый лик океана, Отважные путешественники открывают неведомые края для нас. Ты же совершил более дерзкое открытие, Подарив всем людям и нашему веку новые орбиты. В большом долгу перед тобой Люди, которым ты подарил Поистине новые объекты. Твои хрупкие стекла Позволили нам с легкостью направить взоры к небу, И небо в долгу перед тобой, Ибо ты открыл немало светил там, где раньше казалось пусто. Если бы ты не устремил свой взор ввысь, Наблюдая необъятные небесные просторы, То все в небе осталось бы Таким же, каким было до нас. Ты же снял покровы С шаров, окруженных золотыми лучами, И дал им движение, славу, место и имя. Славу, которую принесли небу Открытые тобой светила, Не отнять теперь у него И под страхом смерти. Пусть же, пока обращается небо, Не меркнет, как яркие звезды, Твоя слава, ибо тебе небо обязано столь многим. 74
ПРОБИРНЫХ ДЕЛ МАСТЕР, в котором с помощью особо чувствительных и точных весов будут взвешены доводы, содержащиеся в «Астрономических и философских весах» Лотарио Сарси28 из Сигуэнсы, написанный в форме письма к преславному и достопочтеннейшему монсиньору дону ВИРДЖИНИО ЧЕЗАРИНИ29, члену Академии деи Линчеи, камергеру Его Святейшества Я никогда не мог понять, знаменитейший синьор, как случается, что все, чем бы я ни занимался, стоило лишь мне для удовольствия или пользы других счесть возмож- ным представить свои исследования публике, вызывало у многих желание умалить, похитить или опорочить ту толику признательности, которую, как я полагаю, заслу- живали если не мои труды, то по крайней мере мои на- мерения. В моем «Звездном вестнике» 30 было приведе- но множество удивительнейших открытий на небе. Каза- лось бы, они должны были бы обрадовать всех любителей истинной философии. Но едва лишь «Звездный вестник» вышел из печати, как со всех сторон стали появляться люди, обуреваемые завистью к тем похвалам, которые снискали мои открытия. Немало нашлось и тех, кто единственно из стремления противоречить мне не счел зазорным усомниться в том, что неоднократно наблюдал своими глазами. Светлейший великий герцог Тосканский Козимо II31, славной памяти государь мой, некогда повелел мне за- писать мои соображения относительно того, почему тела плавают или тонут в воде. Дабы выполнить его по- веление, я изложил на бумаге все, выходящее за рамки учения Архимеда32, что счел необходимым и что, по всей видимости, можно было сказать по этому поводу, 15
Титульный лист книги Галилео Галилея «Пробирных дел мастер», изданной в 1623 г., и его русский перевод
_-------------- ПРОБИРНЫХ ДЕЛ МАСТЕР, в котором с помощью особо чувствительных и точных весов будут взвешены доводы, содержащиеся в «Астрономических и философских весах» Лотарио Сарси из Сигуэнсы, написанный в форме письма к преславному и достопочтеннейшему монсиньору дону Вирджинио Чезарини, члену Академии деи Линчеи, камергеру Его Святейшества, синьором Галилео Галилеем, членом Академии деи Линчеи флорентийским патрицием, философом и первым математиком светлейшего великого герцога Тосканского В РИМЕ, MD С XXIII Напечатал Джакомо Маскарди 1?
не погрешая против истины. И что же? Немедленно в печати появилось множество нападок на мое «Рассуж- дение» 33. Каждое мое суждение оспоривали, нимало не считаясь с тем, что все мои доводы были подкреплены и обоснованы геометрическими доказательствами, и тако- ва сила человеческих страстей, что мои противники упу- стили из виду главное: противореча геометрии, они тем самым отрицали истину. А кто только и под какими псевдонимами не нападал па мои «Письма о солнечных пятнах» 34! Они должны были открыть перед умственным взором широкий про- стор для восхитительных размышлений, но их с презре- нием и насмешками отвергли многие из тех, кто либо усомнился в истинности содержавшихся в них утвержде- ний, либо не сумел оценить их по достоинству. Другие, не желая соглашаться с моими доводами, выдвигали про- тив меня самые смешные и невероятные аргументы. На- шлись и такие, кто, будучи покорен и убежден весо- мостью приводимых мной доводов, пытался лишить меня славы, делая вид, будто им никогда не попадались на глаза мои сочинения, и пытаясь выдавать себя за открывателей столь впечатляющих чудес. Я не говорю уже о моих приватных беседах и большей частью неиз- данных доказательствах и утверждениях, вызвавших серьезные возражения и отвергнутых как якобы не за- служивающие внимания, хотя именно на них впоследст- вии столь рьяно претендовали те, кто с поразительной ловкостью пытался присвоить честь их открытия прони- цательности своего разума. Немало таких узурпаторов я мог бы назвать поимен- но, но обойду их молчанием, ибо по существующему обычаю за первое преступление принято карать не столь сурово, как за последующие. Но я не стану более мол- чать о лице, нанесшем мне оскорбление уже вторично и пытавшемся с неслыханной дерзостью проделать со мной еще раз то, что оно уже проделало несколько лет назад, присвоив себе изобретение моего геометрического цирку- ля 35, хотя я за много лет до того показывал свой цир- куль многим синьорам и обсуждал его с ними, а затем издал его описание. Да простится мне на этот раз, если я вопреки своей натуре, привычке и намерениям дам волю негодованию и выскажу громогласно, возможно, с чрезмерной горечью, то, что на протяжении многих лет таил про себя. Я говорю о Симоне Марио 36 из Гунт- ценхаузена. 18
В бытность свою в Падуе, где тогда жил и я, этот синьор написал по-латыни трактат о пользовании моим циркулем и, присвоив себе его изобретение, поручил одному из своих учеников, дабы тот издал его сочинение под своим именем. Затем, должно быть, для того, чтобы избежать наказания, он незамедлительно покинул род- ные края, бросив своего ученика37, как говорится, на произвол судьбы. За отсутствием Симона Марио я был вынужден выступить против его ученика, сделав это так, как изложено в «Защите» 38, написанной и опубли- кованной мной. Через четыре года после выхода моего «Звездного вестника» тот же синьор, желая украсить себя чужими трудами, без тени смущения выдал себя за автора все- го, что я открыл и напечатал в указанном сочинении. В своем трактате под названием «Мир Юпитера» 39 он имел наглость утверждать, будто наблюдал Медицейскио планеты40, обращающиеся вокруг Юпитера, раньше, чем я. Но, поскольку редко бывает так, что истина по- зволяет себе быть подавленной ложью, Вы можете ви- деть, как он сам своей небрежностью и полным непони- манием вооружает меня в своем трактате аргументами, позволяющими изобличить его на основании неопровер- жимых улик и выявления допущенных им бесспорных ошибок, доказав тем самым, что он не только не наблю- дал Медицейские светила раньше меня, но и заведомо не наблюдал их через два года после меня. Более того, есть все основания полагать, что этот синьор вообще не на- блюдал их. Хотя самые убедительные тому доказательства мож- но было бы почерпнуть из разных мест в его книге, я приведу лишь одно подтверждение сказанному, остав- ляя все прочее до другого раза, дабы не растекаться чрезмерно и не уклоняться от главного. Во второй части своего «Мира Юпитера», рассматривая явление шестое, Симон Марио пишет о том, как путем тщательных на- блюдений он установил, что четыре спутника Юпитера никогда не выстраиваются вдоль прямой, параллельной плоскости эклиптики, если не находятся на максималь- ных удалениях от Юпитера, а в остальное время дви- жутся с наклоном, значительно отличающимся от ука- занной прямой. Он утверждает, что спутники Юпитера всегда наклонены к северу от этой прямой, когда нахо- дятся ближе всего к нам на своих орбитах, и, наоборот, к югу, когда находятся дальше всего от нас. Дабы со- 19
хранить такую картину, орбиты спутников должны быть наклонены к югу от плоскости эклиптики в своих верх- них частях и к северу в своих нижних частях. Но это его учение изобилует ошибками, со всей очевидностью обнаруживающими и подтверждающими его обман. Прежде всего неверно, что четыре орбиты спутников наклонены относительно плоскости эклиптики: в дейст- вительности они всегда параллельны ей41. Неверно так- же, что спутники никогда не выстраиваются вдоль пря- мой, если не находятся на максимальном удалении от Юпитера: случается иногда, что на любом (максималь- ном, среднем или минимальном) удалении они видимы на идеальной прямой и сливаются друг с другом. Кро- ме того, когда два из них движутся в противоположные стороны и проходят очень близко от Юпитера, они сов- падают столь точно, что два спутника легко принять за один. Наконец, неверно, что когда они образуют с пло- скостью эклиптики некий угол, то они всегда наклонены к югу, когда находятся в верхней половине своих орбит, и к северу, когда находятся в нижней половине. Точнее говоря, так они бывают наклонены лишь иногда, а в остальное время они наклонены по-другому, т. е. к севе- ру, когда находятся на верхней полуокружности, и к югу, когда находятся на нижней полуокружности. Симон Марио, не поняв или не наблюдав этого, нечаянно выдал свою ошибку. Вот как обстоит дело в действительности. Четыре орбиты Медицейских планет всегда парал- лельны плоскости эклиптики, а поскольку мы находимся в той же плоскости, всякий раз, когда Юпитер имеет нулевую широту (т. е. лежит на эклиптике), движения этих светил представляются нам происходящими по од- ной и той же прямой, а их соединения в любом месте всегда происходят со всей полнотой и без отклонения. Когда же Юпитер лежит вне плоскости эклиптики и име- ет относительно этой плоскости северную широту, че- тыре орбиты спутников остаются параллельными эклип- тике, причем те части орбит, которые расположены дальше всего от нас (неизменно остающихся в плоскости эклиптики), кажутся нам наклоненными к югу относитель- но тех частей этих орбит, которые расположены ближе к нам и кажутся наклоненными к северу. Напротив, ког- да Юпитер находится под южной широтой, то наиболее удаленные от нас части тех же малых орбит кажутся нам наклоненными к северу больше, чем более близкие части. Таким образом, когда Юпитер находится под се- 20
верной широтой, его спутники кажутся наклоненными в другую сторону, чем когда Юпитер лежит под южной широтой: в первом случае они видны наклоненными к югу, когда находятся в верхних частях своих орбит, и к северу, когда находятся в их нижних частях, а во вто- ром случае наклонены в противоположную сторону, т. е. к северу в верхней половине орбит и к югу в нижней. Наклон бывает больше или меньше в зависимости от того, больше или меньше широта Юпитера. Симон Марио пишет о том, что наблюдал четыре Ме- дицейских светила всегда наклоненными к югу в верх- ней половине их орбит. Следовательно, он производил свои наблюдения, когда Юпитер находился под северной широтой. Но, когда я производил свои первые наблюде- ния, Юпитер находился в южных широтах и пребывал в них долгое время, выйдя в северные широты только че- рез два с лишним года. Это означает, что широты четы- рех светил могли выглядеть так, как их описывает Симон, только через два с лишним года, поэтому если он вообще видел и наблюдал их, то на два с лишним года позже, чем я. Таким образом, его собственные писания обвиняют его во лжи, когда он утверждает, будто наблюдал [спутники Юпитера] раньше, чем я. Но позволительно пойти даль- ше и высказать гораздо более правдоподобное убеждение в том, что он вообще не наблюдал их, поскольку он ут- верждает, будто, по его наблюдениям, они выстраивают- ся в идеальную прямую, только когда находятся на максимальном удалении от Юпитера. Истина же состоит в том, что на протяжении четырех месяцев, с середины февраля по середину июня 1611 г., Юпитер находился под малой или нулевой широтой и четыре светила, о ко- торых идет речь, во всех своих положениях неизменно выстраивались по прямой. Обратите внимание на хитрость, с которой он тщит- ся доказать, будто опередил меня. В своем «Звездном вестнике» я писал, что провел первое наблюдение седь- мого января 1610 г., продолжая наблюдения в последую- щие ночи. И тут появляется Симон Марио и, присвоив мои же наблюдения, печатает в заглавии своей книги и еще раз во введении к ней, будто проводил свои наблю- дения в 1609 г., пытаясь внушить людям, что именно он был первым. Но самое раннее из наблюдений, которые он выдает за свои, есть не что иное, как второе наблю- дение, проведенное мной. Тем не менее он утверждает, 21
будто оно было проведено в 1609 г. О чем Симон Марио не удосуживается уведомить читателя, так ото о том, что поскольку он не принадлежит к нашей церкви и не при- нял григорианский календарь, то седьмое января 1610 г. для нас, католиков, то же самое, что двадцать восьмое декабря 1609 г. для еретиков. Вот то, что касается прио- ритета якобы произведенных им наблюдений. Он также ложно приписывает себе открытие их периодических движений, обнаруженных мной после неусыпных п уто- мительных трудов и описанных в моих «Солнечных письмах», а позднее в напечатанном мной трактате о телах, пребывающих в воде. О том, что Симон видел эту мою книгу, можно судить по его сочинению. Именно у меня он вне всякого сомнения почерпнул движения [спутников Юпитера]. Боюсь, что я позволил себе гораздо большее отступ- ление, чем требовалось в данном случае. Возвращаясь к затронутой теме, я хотел бы заметить, что после столь ясных доказательств у меня не осталось ни малейших сомнений в недоброжелательности и упорном неприятии моих работ. Я намеревался хранить полное молчание об этом, дабы избавить себя в будущем от неприятного ощу- щения мишени для частой и меткой стрельбы и дабы не давать другим повода для развития столь предосу- дительных наклонностей. Разумеется, мне неоднократно представлялась возможность напечатать другие свои со- чинения, возможно, не менее удивительные для фило- софских школ и не менее значимые для науки, чем те, которые были напечатаны раньше. Но перечисленные выше причины были столь действенны, что я умышлен- но ограничился мнениями и суждением нескольких синь- оров, моих настоящих и искренних друзей, которым я поверял свои мысли и с которыми обсуждал их. Мне до- ставляло удовольствие делиться мыслями по мере того, как мой разум создавал их, не испытывая при этом более тех жалящих уколов, которые так досаждали мне прежде. Названные выше синьоры, мои друзья, выказав не- малое одобрение моим идеям, стали приводить различные доводы, стремясь убедить меня, дабы я пересмотрел принятые мной решения. Прежде всего они пытались убедить меня не обращать внимания на настойчивые на- падки, ссылаясь на то, что все эти нападки в конечном счете обращаются против тех, от кого они исходят, и, придавая моим аргументам большую живость п при- влекательность, еще более подчеркивают необычную 22
природу моих сочинений. Приводили они и известную сентенцию о том, что пошлость и посредственность мало кого трогают, если трогают вообще, и на них не следует обращать внимания, что человеческий разум влечет только к необыкновенному и трансцендентному, а это, в свою очередь, рождает в скверных умах зависть и тол- кает их на клевету. Эти и аналогичные аргументы, под- крепленные авторитетом указанных синьоров, почти по- колебали принятое было мной решение не браться более за перо, однако желание жить спокойно и без подобных споров возобладало, и, укрепившись в своем намерении, я счел было, что вынудил умолкнуть все языки, с такой готовностью перечившие мне. Но стоило мне прийти в такое расположение духа, как выяснилось, что все мои старания были напрасны. Как ни старался я хранить молчание, мне не удалось избегнуть довлеющего надо мной рока, неизбежно вы- нуждающего меня иметь дело с теми, кто пишет против меня и ищет со мной ссоры. Тщетно воздерживался я от высказываний, все люди, столь рьяно стремившиеся досадить мне, принялись приписывать мне сочинения других авторов. Развернув против меня яростную кам- панию, они совершили нечто такое, чего, по моему ра- зумению, никогда не произошло бы, не будь их дух обуреваем чрезмерным желанием [досадить мне]. Синьору Марио Гвидуччи42 в соответствии с его по- ложением, разумеется, не могло не быть разрешено чте- ние лекций в академии и напечатание его «Рассуждения о кометах» 43 без Лотарио Сарси, лица никому не ведо- мого, который за это напустился на меня и без всякого почтения к такому прекрасному человеку [как Марио Гвидуччи] приписал мне авторство «Рассуждения». Я же не имел к этому сочинению никакого отношения, если не считать того, что синьор Гвидуччи оказал мне честь и почтил меня, выразив согласие с моими мыслями,— согласие, которое он неоднократно высказывал в бесе- дах с указанными синьорами, моими друзьями, во время частых к его удовольствию встреч с ними. Но даже если бы все «Рассуждение о кометах» было делом моих рук (мысль, которая не могла бы прийти в голову вся- кому, кто знает синьора Марио), то как назвать поведе- ние Сарси, с таким рвением обнажившего мое лицо и «разоблачившего» меня в то время, как я высказал же- лание остаться инкогнито? После подобного поступка, подвергшись неожиданно для себя обращению столь пе- 23
обычного свойства, я решил нарушить данный мною же зарок не издавать более своих сочинений. Я предприму все, что в моих силах, дабы его [Лотарио Сарси] непо- добающий поступок не остался безнаказанным, в надеж- де, что это послужит уроком для тех, кто, как говорит- ся, не может пройти мимо спящей собаки, чтобы не подразнить ее, и кто назойливо пристает к людям, жаж- дущим, чтобы их оставили в покое. Мне доподлинно известно, что имя Лотарио Сарси, о котором прежде никто и не слыхивал, служит лишь маской для кое-кого, кто предпочитает не раскрывать своего настоящего имени. Не в моем обыкновении до- ставлять неприятности другому, срывая с него маску на манер Сарси, поскольку мне представляется недостойным состязаться в такого рода занятии, к тому же это вряд ли может чем-либо помочь моим сочинениям или сни- скать к ним благорасположение. Думаю, что с ним [Ло- тарио Сарси] надлежит поступить как с лицом неизвест- ным, дабы иметь больший простор для более ясного изложения своих аргументов и более свободного объяс- нения моих идей. Мне хорошо известно, что те, кто пред- почитает скрываться под маской, неоднократно оказыва- лись людьми подлыми, пытавшимися под прикрытием псевдонима снискать авторитет среди синьоров и уче- ных и использовать затем в каких-либо своих целях то достоинство, которым наделяет благородство. Случалось им бывать и синьорами, которые, оставаясь неопознан- ными, отбрасывают прочь респектабельный декорум, приличествующий их рангу, и свободно и открыто разго- варивают обо всем с первым встречным по обычаю мно- гих городов Италии, от души наслаждаясь своей шуткой и столь малопочтенным занятием. Думаю, что к послед- ним принадлежит и тот, кто скрывается под маской Ло- тарио Сарси, ибо если бы он был одним из первых, то с его стороны было бы весьма неразумно пытаться ввести публику в заблуждение. Насколько я могу судить, толь- ко оставаясь анонимом, он мог позволить себе высказать то, что никогда не осмелился бы заявить мне в лицо. Не следует поэтому ставить мне в вину, если я, пользу- ясь привилегией, предоставленной мне любителями мас- карадов, обойдусь с ним весьма вольно. Пусть ни он, ни кто-нибудь другой не надеются, что я буду взвешивать каждое слово,— вполне возможно, что говорить я буду гораздо откровеннее, чем это пришлось бы ему по вкусу. Я хотел бы, чтобы Вы, знаменитейший синьор, пер- 24
вым ознакомились с моим ответом [Лотарио Сарси], ибо, будучи человеком наиболее сведущим, благороднейшим и лишенным какой бы то ни было пристрастности, Вы должным образом поймете мои побудительные мотивы и не сможете не осудить наглость тех, кто не по своему невежеству (ибо невежество здесь играет лишь самую незначительную роль), а по злому умыслу пытается ис- казить мои аргументы перед простыми, несведущими людьми. Хотя при первом чтении сочинения Сарси я намеревался изложить свой ответ в простом письме к Вашей милости, приступив к делу, я обнаружил, что во- просы, затронутые в его трактате и требующие внима- ния, множатся у меня под рукой, и был вынужден да- леко выйти за рамки письма. Тем не менее я не оставил своего первоначального намерения адресоваться к Вашей милости, сколь бы обширен ни был мой ответ. Мне при- шло в голову назвать свой ответ «Пробирных дел мастер», дабы не выходить за пределы метафоры, к которой прибег Сарси, ибо мне показалось, что при взвешивании утверж- дений синьора Гвидуччи он использовал слишком грубые весы, и я предпочел выбрать весы, применяемые в про- бирном деле, позволяющие определять менее одной ше- стидесятой грана44. Используя их со всей возможной тщательностью и не пропуская ни одного из выдвинутых им утверждений, я подверг анализу каждое из них. Все взвешивания я буду различать по номерам с тем, чтобы, если они когда-нибудь попадутся на глаза синьору Сарси и он пожелает ответить, ему нетрудно было осуществить свое намерение, не пропустив ничего. Переходя, наконец, к конкретным соображениям, уме- стно сказать несколько слов о титульном листе его со- чинения, дабы ничто не избежало взвешивания. Синьор Лотарио Сарси назвал свой труд «Астрономические и фи- лософские весы». В приведенной после заглавия эпиграм- ме он излагает мотив, побудивший его остановить свой выбор именно на этом варианте названия. Оказывается, комета, появившаяся и исчезнувшая под знаком Весов, мистически навела его на мысль взвесить на точных весах все утверждения трактата о кометах, напечатанно- го синьором Марио Гвидуччи. Замечу, что Сарси при первом же удобном случае начинает произвольно подта- совывать факты, дабы они наилучшим образом отвечали его намерениям. Подобный стиль сохраняется па протя- жении всего трактата. Ему пришел в голову каламбур относительно весов, [на которых он взвешивает аргумен- 25
ты Гвидуччи], и небесных Весов, и, так как ему кажет- ся, что его метафора выиграла бы, если бы комета по- явилась в Весах, он совершенно произвольно утверждает, будто она действительно появилась именно там. Его нимало не заботит, что при этом он противоречит исти- не и даже в каком-то смысле самому себе, ибо он проти- воречит своему учителю, который на странице 10 своего «Возражения» 45 приходит к выводу о том, что, «в какую бы из этих дат ни засияла комета, ее истинное место рождения находится в Скорпионе», несколькими строка- ми ниже замечает: «...родилась она [комета] в Скорпио- не, т. е. в главном доме Марса» — и чуть дальше про- должает: «Я, насколько можно судить, видел, где она родилась, и в соответствии со всем утверждаю, что это было в Скорпионе». Думаю поэтому, что более уместным (и соответствующим истине, если учесть, что именно в действительности написал Сарси) было бы назвать его сочинение «Астрономический и философский скорпион», как то созвездие, о котором наш замечательный поэт Данте 48 написал, что это [группа звезд] С холодным зверем сходная чертами, Который бьет нас, изгибая хвост 47, и поистине для меня [в этом сочинении] не было недо- статка в жалящих уколах. Уколы эти были гораздо более болезненными, чем уколы скорпионов, ибо последние, как друзья человека, не жалят прежде, чем мы не заде- нем их и не принудим их к защите, в то время как вы- шеуказанный синьор непременно ужалил бы меня, не помышлявшего задевать его. Но, по счастью, мне извест- но противоядие и лекарство, быстро исцеляющее от по- добных укусов, и я раздавлю скорпиона и натру им ра- ны: его тело впитает его же собственный яд, и я оста- нусь живым и невредимым 48. I Итак, мы приступаем к трактату и свое первое взве- шивание произведем над некоторыми словами из первого абзаца, а именно над фразой, начинающейся так: «Но один человек...» Но прежде приведем весь первый аб- зац целиком в таком виде, в каком он стоит в печатном тексте, дабы не упустить ничего. 26
ПЕРВОЕ ВЗВЕШИВАНИЕ О ТОМ, ЧТО ГАЛИЛЕЙ ПРОТИВОПОСТАВИЛ НАШИМ ВЫЧИСЛЕНИЯМ В прошлом году три огненные полосы сияли на небе с необычайной яркостью, и не было никого, кто, обладая ограниченным умом и не слишком острым зрением, не обращал бы на них время от времени свой взор, и не было никого, кто не дивился бы в то время их яркости. Но так как масса людей, несмотря на великую тягу к знанию, не обладает всем необходимым для исследова- ния природы вещей, они требуют, и вполне справедливо, объяснения столь важных явлений от тех, кто специаль- но занимается созерцанием всего неба и всего мирозда- ния. Было решено поэтому немедленно запросить акаде- мии философов и астрономов. Но почему все сразу ре- шили, что именно наша Григориана49, известная широтой интересов своих академиков, должна считаться, помимо прочего, глазами всех и что именно к ней над- лежит обращаться с вопросами и именно от нее ждать ответов? И хотя явление так и не получило своего объяснения, можно было бы по крайней мере попытать- ся исполнить свой долг и удовлетворить желание вопро- шавших, и те, кому выпала такая задача, справились с ней неплохо, если вы поинтересуетесь мнением даже ве- личайших умов. Но один человек, Галилей, неодобри- тельно, причем в самой резкой форме, отозвался о пред- ложенном нами объяснении. В заключительных словах абзаца он [Лотарио Сарси] утверждает, что мы резко отозвались о «Возражении» его учителя. На это я пока не считаю нужным отвечать, поскольку его утверждение абсолютно ложно. Тщательно проштудировав трактат синьора Марио, я не смог найти ни одного такого места, где бы содержалась резкая кри- тика, и сам Сарси не приводит в подтверждение своих слов ни одной выдержки. Впрочем, к этому мы еще вернемся. II Далее следует (и это будет нашим вторым взвешива- нием) : Сначала мы были огорчены тем, что наши умозаклю- чения вызвали неодобрение человека, пользующегося столь высокой репутацией, но затем, к своему утешению, обнаружили, что в споре о кометах он обошелся и с 27
самим Аристотелем50, и с Тихо51, и с другими ни- чуть не милостивее. Следовательно, тем академикам, которые довольствуются тем, что делали общее дело за- одно с величайшими умами, вряд ли нужны еще какие- то оправдания; но, поскольку великие мужи безмолвст- вуют, рассудить, кто прав, могли бы лишь судьи. Он [Лотарио Сарси] утверждает здесь, будто сначала очень расстроился, узнав о моем неодобрительном отзы- ве о «Возражении», но вскоре, добавляет он, утешился, видя, что даже Аристотель, Тихо и другие подверглись столь же суровой критике, и поэтому тем, кого я в чем- либо обвинил, якобы нет необходимости приводить в свое оправдание дополнительные доводы, ибо их мнения не расходятся с мнениями наиболее выдающихся умов: от- стаиваемое ими дело говорит само за себя, даже если бы они хранили молчание, и тем самым отстаивает их пра- воту в умах людей беспристрастных. Из этих слов я за- ключаю, что тот, кто оспаривает мнение авторов, извест- ных как величайшие умы, не заслуживает особого почте- ния, ибо он упускает из виду, что некоторые люди выступают в защиту подвергаемых критике, даже если доверие к тем в глазах ученых основывается исключи- тельно на их авторитете. Я хотел бы обратить внимание Вашей милости на то, как Сарси случайно или по небрежности пачкает здесь репутацию своего учителя отца Грасси, видевшего в своей «Проблеме» главную цель в том, чтобы подверг- нуть критике взгляды Аристотеля о кометах. Это отчет- ливо видно в его книге, и сам Сарси повторяет и под- тверждает это на странице 45 ♦. Следовательно, если тех, кто выражает свое несогласие с мнением великих людей, надлежит оставить без внимания, то отец Грасси также не заслуживает упоминания. Мы же не только не оста- вили без внимания его взгляды, но и рассмотрели их наряду с мнениями величайших умов, причислив его к их числу, поэтому в этом отношении он столь же возвы- шен нами, сколь принижен своим учеником. Я не вижу, на что может сослаться в свое оправдание Сарси, разве что он имел в виду иное: простому смертному не подо- бает быть оппонентом выдающихся гениев; необходимо с должным почтением относиться к умам в высшей степе- ни выдающимся; к последним он относит своего учителя, * Здесь и далее в аналогичных случаях указаны страницы на- стоящей книги.— Примеч. пер. 28
а всех остальных из нас — к безликому стаду. Но даже при этом он бросает нам упрек за то, что мы взяли на себя смелость сделать то, что приличествует делать его учителю. III Далее следует (и это наше третье взвешивание): Но, так как мудрейшие мужи сочли желательным, дабы аргументы, которые Галилей выдвигает против тех, кто не снискал его расположения, а также аргументы, которыми он подкрепляет свои взгляды, были рассмотре- ны по крайней мере кем-нибудь несколько более тща- тельно, я решил кратко изложить те и другие аргументы. Смысл этих слов, продолжающих сказанное выше, по- зволяет, насколько можно судить, прийти к заключению, что на людей, дерзающих противоречить самым выдаю- щимся гениям, не следует обращать внимание и лучше всего просто не замечать их, однако если таким людям требуется дать ответ, то подобную задачу следует пору- чать лицам, занимающим скорее низкое, нежели высо- кое, положение. В нашем случае мудрейшие мужи сочли приличным, дабы Галилею отвечал не отец Грасси или кто-нибудь другой, равный ему по значимости, a saltern aliqius — просто кто-нибудь. На это мне нечего возра- зить или ответить, разве что, сознавая и признавая мое низкое состояние, склонить голову перед приговором та- ких мужей. Я ничуть не удивляюсь, что Сарси по соб- ственной воле избрал жребий быть просто «кем-нибудь», кто взялся бы, засучив рукава, выполнить задачу, ко- торая, по мнению мудрейших из мужей (и его самого), не могла бы быть поручена никому, кроме самого что ни на есть заурядного слуги. У меня в голове не укла- дывается (ибо естественный инстинкт побуждает каждо- го человека скорее преувеличивать, нежели приумень- шать, свои заслуги), для чего этому Сарси понадобилось столь сильно принижать свое положение и добиваться, дабы с ним обращались как с «кем-нибудь». Невероят- ность подобного стремления заронила во мне кое-какие подозрения, и в конце концов я стал сомневаться, не вкралась ли в эти слова незначительная опечатка и не следует ли вместо «должны быть рассмотрены кем-ни- будь несколько более тщательно» читать «должны быть рассмотрены несколько более тщательно». Такой вариант я считаю правильным, поскольку он согласуется со всем остальным трактатом, в то время как другой вариант 29
довольно плохо согласуется с тем уважением, которое, как мне хотелось бы думать, Сарси испытывает по отно- шению к самому себе. Продолжив вместе со мной изучение его сочинения, Ваша милость увидит, как верно мое замечание о том, что написанное синьором Марио он [Сарси] изучил кое- как (или даже никак не изучил), обращая внимание на мелочи, имеющие лишь косвенное отношение к главно- му, и пропуская основные выводы и заключения. По- ступил же он так, ибо знал в душе, что не может не одобрить последние и не признать их истинность, а это шло бы вразрез с его основной задачей — всячески опо- рочить и опровергнуть их, о чем он сам пишет на стра- нице 168 следующими словами: «Эти замечания, выска- занные нами по поводу взглядов Галилея, имеют непо- средственное отношение к комете. Ибо он, изложив весьма многословно и расплывчато свою точку зрения за время весьма продолжительного спора, противится нашим дальнейшим замечаниям и не дает нам изложить наши возражения против его позиции. Но как я могу пред- угадать то, о чем он умалчивает?» В этих словах, поми- мо его [Сарси] исключительного стремления опровер- гать меня, я хотел бы отметить два обстоятельства. В: первых, он делает вид, будто не понимает многих вещей из-за того, что они, по его словам, неясно изложены, хотя, как выяснилось, именно эти вещи не встретили возражений у других. Во-вторых, он утверждает, что не Схмог опровергнуть те положения, которые я не выдви- нул, а он не смог предугадать. Но, как Вы, Ваша ми- лость, увидите, в действительности большая часть из того, что он берется опровергать, не была изложена мной, а была лишь предугадана или, лучше сказать, вымыш- лена нм. IV Надеюсь, что я тем самым смогу удовлетворить мно- гих из тех, кто отнюдь не одобряет того, что сделал Га- лилей. При обсуждении я буду постоянно воздержи- ваться от слов, которые более свидетельствуют о раздра- жении и гневе, нежели о научном подходе, хотя я охот- но предоставляю этот способ ответа другим, если они того пожелают. Итак, примем во внимание, что, поскольку Галилей предпочел обсуждать суть дела через посредников и тол- кователей, он тем самым открыл тайны своего разума 30
всякому, кто пожелает, не сам, а через Марио, консула флорентийской академии. Следовательно, и мне позволи- тельно излагать то, что я слышал от своего учителя Гора- цио Грасси о последних открытиях того же Галилея, но не консулу, а изучающим математику, и не одной акаде- мии, а всем академиям и всем, кто понимает латынь. Пусть Марио не удивляется тому, что я отвергаю консу- ла и предпочитаю иметь дело непосредственно с Галиле- ем. Прежде всего в письмах, адресованных друзьям в Риме 52, Галилей со всей ясностью признает, что все эти аргументы были плодом его размышлений. Кроме того, поскольку тот же Марио искренне признался, что он, бу- дучи сильно приверженным истине, стремился предло- жить [читателю] не свои открытия, а то, что получил как бы под диктовку от Галилея, я рассудил вполне спра- ведливо, что мне удобнее обсуждать все вопросы с тем, кто диктует, чем с консулом. Во всей этой части вводных замечаний я хотел бы прежде всего отметить утверждение Сарси, будто своими опровержениями он сделал нечто, приветствуемое многи- ми. Возможно, что он действительно сделал это для тех, кому не довелось читать трактат синьора Марио. Но если они поверили Сарси на слово, данное им с глазу на глаз и вполне конфиденциально, то это далеко уведет их от на- писанного, так как в своем напечатанном и опубликован- ном сочинении он не может удержаться от того, чтобы не излагать под видом якобы написанного синьором Ма- рио великого множества вещей, которых никогда не было не только в сочинении [синьора Марио], по даже в наших помыслах. Далее он утверждает, что хотел бы воздержаться от слов, которые свидетельствуют о раздра- жении и гневе, нежели о научном подходе. В дальнейшем мы увидим, придерживается ли он своего обещания, а пока я лишь отмечу вырвавшееся у него признание о том, что он раздираем изнутри раздражением и гневом, ибо в противном случае его намерение воздерживаться от резкостей было бы если не ошибочным, то поверхност- ным: воздержание излишне там, где нет склонности и предрасположения. Что же касается того, о чем он пишет дальше,— свое- го желания стать посредником, дабы поведать всем о мо- их последних открытиях, о' которых он узнал от отца Го- рацио Грасси, своего учителя, то ни во что подобное я решительно не верю. Я убежден, что упомянутый им отец никогда не высказал бы, не придумал бы и не одоб- 31
рил бы те фантастические измышления, о которых пишет Сарси, весьма далекие во всех отношениях от всего, чему учат в коллегии отца Грасси, в чем я надеюсь убедить и Вас. Позвольте, не сходя с места, спросить: кто на свете, зная щепетильность святых отцов, поверит в то, что будто один из них публично написал, что в приватных письмах к друзьям в Риме я открыто называл себя авто- ром трактата синьора Марио? Это немыслимо, но даже если бы нечто подобное было возможно, то тот, кто пуб- ликует подобные сведения, заведомо должен был бы по- лучать удовольствие, сея семена разногласий между близ- кими друзьями. А как следует назвать поведение того, кто берет на себя вольность печатать приватные заявле- ния других людей? Я счел за лучшее сообщить Вашей ми- лости, как обстоит здесь дело в действительности. Все время, пока комета была видна, я был прикован болезнью к постели, и друзья часто навещали меня на скорбном одре. Между нами часто происходили беседы, во время которых мне случалось высказывать мысли, вы- зывавшие значительные сомнения в правильности ранее существовавших учений об интересовавшем нас предмете. Синьор Марио часто бывал у меня среди прочих моих друзей и однажды сообщил мне, что намеревается высту- пить с сообщением о кометах перед академией, и выразил готовность упомянуть в своем сообщении, если мне будет угодно, наряду со сведениями, почерпнутыми у других авторов, и плодами собственных размышлений то, что уз- нал от меня, поскольку я сам не был в состоянии писать. Столь любезное предложение я расценил как дар судьбы и не только принял его, но и поблагодарил синьора Ма- рио, выразив ему свою признательность. А тем временем из Рима и других мест поступали настойчивые просьбы от других друзей и патронов, которые, должно быть не ведая о моей немощи, желали знать, не могу ли я что- нибудь сказать об интересующем их предмете. На эти за- просы я отвечал, что обдумал несколько вопросов, но не мог изложить их на бумаге из-за немощи, но надеюсь, что мои соображения и сомнения вскоре будут помеще- ны в рассуждении некоего синьора, моего друга, кото- рый, дабы почтить меня, взял на себя труд собрать их и поместить в свой трактат. Обо всем этом я и сообщил, и это же было напечатано в нескольких местах самим синьором Марио. Следовательно, ничто не побуждало Сарси приукрашивать истину, ссылаясь на мои письма, или приписывать синьору Марио малое участие в созда- 32
нии «Рассуждения» (в которое он вложил несравненно больше, чем я), низводя его да роли простого перепис- чика. Но, коль скоро ему [Лотарио Сарси] так угодно, пусть будет так, как он желает, и пусть синьор Марио воспри- мет аргументы, приводимые мной в защиту его трактата, как своего рода уплату за честь, оказанную им мне. V Возвращаясь к трактату [Сарси], Ваша милость мо- жет перечитать следующие слова: Прежде всего меня глубоко огорчили сетования Гали- лея на то, что с ним якобы несправедливо обошлись в нашем «Возражении». Мы утверждали там, что примене- ние телескопа не приводит к увеличению размеров ко- меты, и заключали на основании этого, что комета удале- на от нас на очень большое расстояние. По его [Гали- лея] же словам, он гораздо раньше утверждал, что эти соображения не имеют значения. Но предположим, что он действительно утверждал нечто подобное. Разве ветры не донесли бы тотчас его суждение до моего учителя? Слова великих людей часто способствуют распростране- нию их славы. Что же касается этого его замечания, то, как ни странно, ни единый его слог не достиг нас. Не- смотря на его притязания в этом вопросе, он, по свиде- тельству многих, знает, сколь велико благоволение к нему моего учителя и сколь неумеренные похвалы возда- ет тот ему и в приватных беседах, и в публичных дискус- сиях. Галилей заведомо не может отрицать, что мой учи- тель не изрек в его адрес ни единой хулы, ни единого на- мека в каких-либо иных выражениях. Если у Галилея на этот счет есть какие-нибудь сомнения, то ему можно напомнить, с каким почетом принимали его в свое время математики в Римской коллегии, и не только в то время, когда шла публичная дискуссия о Медицейских планетах и телескопе и он внимал похвалам и (с такой скром- ностью!) краснел от них, но и на более поздних собрани- ях в том же месте, когда другая персона, размышлявшая о телах, плавающих в воде, непрестанно расточала хвалу Галилею. Я не могу взять в толк поэтому, что заставляет Галилея порочить доброе имя Римской коллегии, утверж- дать, будто ее преподаватели несведущи в логике, и, не колеблясь, заявлять, что наши взгляды на природу ко- мет лишены смысла и опираются на ложные аргументы. 2 Галилео Галилей 33
По поводу приведенной выше цитаты я должен преж- де всего заявить, что никогда не жаловался на то, будто со мной дурно обошлись в «Возражении» отца Грасси, ибо я абсолютно уверен в том, что его преподобию и в голову не приходило обидеть меня. Если же в ходе спора я тем не менее считал, что отец Грасси намеревается включить меня в число тех, кого он критикует за неодо- брительное отношение к аргументу, проистекающему из незначительного увеличения кометы, то это отнюдь не дает права Сарси думать, будто на этом основании я должен чувствовать себя обиженным и жаловаться. Воз- можно, причина для сетований существовала бы, если бы я придерживался ложных взглядов и ложность их была бы сделана достоянием публики. Но поскольку мое утвер- ждение находилось в полном согласии с истиной, а мне- ние другого было ложно, то многие мои оппоненты, в осо- бенности столь почтенные, как отец Грасси, могли доста- вить мне только удовольствие, но никак не огорчение, ибо куда больше восторга приносит победа над храбрым и многочисленным противником, нежели над нескольки- ми слабыми оппонентами. Со всех концов Европы стали поступать сведения, до- ходя, как пишет Сарси, до его учителя, а через некото- рых людей попутно и до нас, о том, что самые известные астрономы, как правило, проявляют большой интерес к указанному аргументу [незначительному увеличению ко- меты при наблюдении ее в телескоп]. И в наших краях, и в самом нашем городе было предостаточно людей, раз- делявших упомянутое выше мнение. Узнав об этом, я ре- шил ясно и без обиняков дать понять, что почитаю по- добное рассуждение безосновательным. Многие стали по- тешаться над моими словами, и число их приумножилось, когда они обнаружили, что на их стороне авторитетная поддержка и подтверждение математиков из Римской коллегии. Не стану отрицать, что это доставило мне кое- какие неприятности. Оказавшись перед необходимостью отстаивать свое утверждение перед лицом столь многочис- ленных оппонентов, которые, ощутив столь мощную под- держку, укрепили свои позиции и стали наседать на меня еще более неотступно, я не видел иного способа возразить им, кроме как причислив к ним и отца Грасси. Таким образом, понуждаемый непредвиденными обстоя- тельствами, а отнюдь не по воле случая, я направил свое противление в том направлении, в каком менее всего хо- тел бы его направить. Но я никогда не жаждал вопреки 34
утверждению Сарси, дабы мое мнение на крыльях ветра донеслось до Рима, как это обычно бывает с высказыва- ниями великих и знаменитых личностей. Мое честолюбие не простирается столь далеко. Должен признаться, что при чтении «Весов» меня несколько удивило, почему то, о чем я говорил, не достигло ушей Сарси. Разве не уди- вительно, что до него дошло так много такого, о чем я никогда не говорил и не помышлял (в его трактате при- ведено много такого рода измышлений), и в то же время не дошло ни единого слова из того, о чем мною было го- ворено неоднократно? Может быть, ветры, которые гонят облака, а заодно и химеры и чудовища, принимающие самые причудливые формы, были недостаточно сильны для того, чтобы переносить массивные и тяжелые вещи? Из слов, идущих далее, я заключаю, что Сарси, долж- но быть, ставит мне в великую вину, что я уступаю в любезности отцам из Римской коллегии и не ответил ком- плиментом на комплименты, которыми они осыпали меня во время публичных лекций о совершенных мной небес- ных открытиях и моих соображениях о телах, пребываю- щих в воде. Что я должен был сделать? Воздать хвалу и выразить одобрение «Возражению» отца Грасси, отве- чает Сарси. Но поскольку отношения между тобой и мною, синьор Сарси, подлежат взвешиванию и должны строиться, как принято говорить, на деловой основе, то я спрошу тебя: признают ли преподобные отцы мои идеи за истинные или считают их ложными? Если они призна- ют мои идеи истинными и как таковым воздают им хва- лу, представляется весьма интересным, что ты [Лотарио Сарси] требуешь от меня в качестве компенсации за пре- доставленную мне ссуду, дабы я превозносил то, что почитаю ложным. Если же [преподобные отцы] призна- ют мои идеи лишенными смысла и тем не менее восхва- ляют их, то мне не остается ничего другого, как поблаго- дарить их за вежливость, однако я был бы более призна- телен им, если бы они указали мне мою ошибку и от- крыли истину, ибо пользу от точной поправки я ставлю несравненно выше, чем всякую помпу и церемонии. А по- скольку я полагаю, что все добрые философы думают так же, то не чувствую себя связанным каким-либо дол- гом ни в том, ни в другом случае. Возможно, ты [Лотарио Сарси] скажешь, что мне сле- довало молчать. На это я отвечу, во-первых, что синьор Марио и я были связаны обещанием опубликовать наши идеи еще до того, как был напечатан трактат отца Грас- 55 2*
си, поэтому хранить молчание означало бы для нас на- влекать на себя всеобщее презрение и насмешки. Добав- лю, что я не преминул бы попросить и, возможно, даже стал бы умолять синьора Гвидуччи воздержаться от пе- чатания его «Рассуждения», если бы в этом сочинении содержалось что-нибудь наносящее ущерб достоинству знаменитой коллегии или любому из ее профессоров. Но коль скоро все мнения, против которых мы выступили, разделялись другими до того, как их стал разделять ма- тематик и профессор коллегии, я не усматриваю, каким образом одно лишь удостоение этих взглядов одобрения его преподобия налагает на нас обязательство пренебречь истиной и сокрыть ее, дабы продлить заблуждение. Сле- довательно, упрек в том, что они слабы в логике, может быть брошен Тихо и другим, с таким единодушием вос- принявшим аргумент, о котором идет речь. Мы обраща- ем внимание на это единодушие не для того, чтобы выде- лить кого-нибудь или заклеймить их, а единственно с целью предостеречь других от ошибки и придать очевид- ность истине. Не думаю, чтобы действия такого рода за- служивали порицания. Таким образом, у Сарси нет оснований утверждать, будто я виновен в умалении достоинства Римской колле- гии. Напротив, ибо если голос Сарси исходит из коллегии, то у меня имеются основания подозревать, что моя теория и моя репутация считаются в указанной коллегии дурно пахнущими не только ныне, но и всегда, ибо в «Весах» ни одна из моих мыслей не удостоилась одобрения. В них не содержится ничего, кроме неприятия моих идей, полного обвинений, осуждения и, если верить слухам, хвастливых угроз уничтожить меня53. Но, поскольку я не верю ни этим слухам, ни тому, что в коллегии суще- ствуют подобные идеи, мне не остается ничего другого, как предположить, что философия Сарси такого свойства, которое позволяет ему восхвалять или поносить, под- тверждать или опровергать одни и те же теории в зави- симости от того, движет ли им благоволение или гнев. В этом отношении он напоминает мне человека, препода- вавшего в свое время философию в Падуанском универси- тете. Рассердившись, как это часто бывает, на одного из своих ученых коллег, он заявил однажды, что если тот не исправится, то он тайно подошлет кого-нибудь к нему па лекции, дабы выведать, чему он учит, и будет в отместку всегда утверждать противоположное. 36
VI Читаем, Ваша милость, дальше: Но, дабы не тратить время даром, замечу прежде всего, что мне не понятно, как может Галилей якобы на законном основании противиться моему учителю и даже обвинять того в ошибке, насколько можно судить, потому, что тот якобы неотступно следует словам Тихо и вторит ему во всех его тщетных предприятиях. Но это ложь от начала и до конца, ибо если не считать способа и метода вычислений, с помощью которых было обнаружено место- положение кометы, то Галилей, как явствует из его же слов, не нашел в нашем «Возражении» ничего такого, в чем мы следовали бы Тихо. Даже с помощью своего телескопа рысъеглазый астролог не может заглянуть в со- кровенные мысли нашего разума. Но даже если мой учи- тель разделяет взгляды Тихо, разве это преступление? Кому, если не Тихо, он мог бы следовать? Птолемею^, горло каждого последователя которого ныне находится в опасной близости от обнаженного меча Марса? Или Ко- пернику 55? Но всякий, кто достойно исполняет свой долг, призовет всех держаться от него подальше, а также отри- нет и отвергнет его недавно осужденную гипотезу. Итак, остается только Тихо. Лишь его мы можем выбрать корм- чим среди неведомых путей небесных светил. Почему же, спрашивается, Галилея столь разгневало, что мой учи- тель не отверг Тихо? Тщетно Галилей взывает к Сене- ке 56; тщетно оплакивает он превратности нашего не- спокойного времени, ибо просто не понимает истинного и незыблемого положения земных вещей; тщетно сетует он на несчастья нашего времени, как будто нет ничего, что могло бы сделать более счастливым время, которое он считает несчастливым. Из того, что пишет здесь Сарси, я могу заключить, что он не читал достаточно внимательно ни «Рассужде- ние» синьора Марио, ни даже сочинение отца Грасси, ибо как одному, так и другому трактату он приписывает ут- верждения, которые в них не содержатся. Правда, ему настоятельно необходимо, дабы такие вещи были напи- саны, дабы иметь зацепку и каким-то образом заклеймить меня как коперниканца, а поскольку их нет, он вынужден измышлять их. Начать хотя бы с того, что в трактате синьора Марио отцу Грасси не ставится в упрек и не вменяется в вину приверженность взглядам Тихо и дотошное следование 37
всем благоглупостям, которые тот наворотил. Приведем те выдержки [из «Рассуждения» Гвидуччи], на которые ссылается Сарси. На одной странице читаем: «Я хотел бы обратить внимание на одного профессора математики Римской коллегии, который в недавно опубликованном трактате расписался под каждым утверждением Тихо и привел несколько новых соображений, подтверждающих правильность взглядов последнего». На другой странице читаем: «Математик из Римской коллегии принял ту же гипотезу относи- тельно последней кометы; я могу утверждать это, не только опираясь на скудные дополнения, на- писанные автором в под- держку мнения Тихо, но и видя, как часто он вы- ражает согласие с прочи- ми фантазиями Тихо в остальной части своего трактата». Судите же са- ми, Ваша милость, ставит ли здесь [автор] что-нибудь [отцу Грасси] в упрек или упущение. Кроме того, абсолютно ясно, что во всем трак- тате речь идет только о явлениях, связанных с кометами, которым Тихо посвятил объемистый том57. Утверждение, что математик из коллегии выражает свое согласие с прочими фантазиями Тихо, не распространяется на взгля- ды последнего по другим вопросам, не относящимся к кометам. Не считаю я уместным проводить здесь срав- нение с Тихо таких мужей, как Птолемей и Коперник, никогда не высказывавших гипотез относительно комет. Далее Сарси утверждает, что в трактате его учителя не найдется ни единого места, где бы тот следовал Тихо, если не считать доказательств относительно того, как устанавливать местоположение кометы. При всем уважении к Сарси я должен заявить, что подобное ут- верждение неверно. Напротив, в трактате [Грасси] труд- но найти что-нибудь иное, кроме таких доказательств. Боже избави, чтобы отец Грасси воспроизводил в этих доказательствах Тихо, не отметив, что Тихо, когда он исследует на свой манер расстояние до кометы по на- блюдениям, произведенным из двух различных мест на Земле, следовало бы обратить внимание на самые начала 38
математики. Дабы Вы, Ваша милость, могли убедиться в том, что я говорю это не без оснований, рассмотрим до- казательство, которое начинается на странице 123 тракта- та Тихо о комете 1577 г., приведенного в заключительной части его «Приготовления» 58. В нем он [Тихо Браге] стремится доказать, что комета прошла не ниже Луны, сравнивая свои наблюдения, произведенные в Уранибор- ге 59, с наблюдениями Таддеуша Хагека60 в Праге. Проводя хорду АВ дуги земного шара через два ука- занных места [рис. 1] и визируя из точки А неподвиж- ную звезду в Z), он предполагает, что угол DAB прямой, а это не только не верно, но даже невозможно. Отрезок АВ — хорда дуги, по утверждению самого Тихо, меньшей шести градусов. Дабы указанный угол был прямым, непо- движная звезда D должна была бы отстоять от зенита в точке А менее чем на три градуса. Но это заведомо не так, поскольку ее минимальное расстояние от зенита боль- ше сорока восьми градусов, ибо, согласно самому Тихо, склонение неподвижной звезды D в созвездии Орла, или, если угодно, Альтаир, равно 7°52' (северное), в то вре- мя как широта Ураниборга составляет 55°54' [северная]. Далее он [Тихо] пишет, что одна и та же неподвижная звезда видна из двух мест А и В в одном и том же ме- сте на восьмой сфере, поскольку вся Земля, не говоря уже о ее малой части АВ,— величина неощутимо малая по сравнению с огромными размерами восьмой сферы. Прости меня, Тихо, но велика или мала Земля, не имеет в данном случае ни малейшего отношения к делу. То, что одна и та же звезда видна отовсюду на Земле в од- ном и том же месте, зависит от того, что звезда эта дей- ствительно находится на восьмой сфере, и ни от чего бо- лее, подобно тому как буквы на этой странице никогда не изменят своего видимого расположения относительно страницы, как бы ты ни менял положение глаза, которым рассматриваешь страницу. В то же время любой предмет, помещенный между глазом и страницей, будет изменять свое видимое положение относительно букв, если двигать текст. Одна и та же буква будет видна то справа от него, то слева, то выше его, то ниже. Аналогичным обра- зом места планет на небесной сфере, если рассматривать их из различных мест на Земле, потому и изменяются, что небесная сфера расположена очень далеко позади них. Малость Земли сказывается при этом лишь в следую- щем: более удаленные от нас планеты подвержены мень- шим изменениям, чем более близкие, а для последней, 39
самой далекой от нас планеты размеры Земли недостаточ- ны, дабы изменения ее положения были ощутимы. Далее, когда Тихо добавляет, будто происходящее со- гласуется с законами дуг и хорд, Вы, Ваша милость, можете убедиться, как далек он от этих законов и даже от начал геометрии. Тихо утверждает, будто две прямые AD и BD перпендикулярны АВ, но это невозможно, так как только одна прямая, падающая из вершины, перпен- дикулярна касательной и прямым, ей параллельным, между тем эти линии вообще не исходят из вершины, а АВ не касательная и не параллельная ей прямая. Кроме того, он [Тихо] требует, чтобы они были парал- лельны, а несколько далее утверждает, будто они пересе- каются в центре, между тем как эти линии (даже если отвлечься от противоречия между требованиями пересе- каться и быть параллельными), если их продолжить, про- ходят далеко от центра. Наконец, он заключает, будто прямые, проведенные из центра окружности, в точках А и В перпендикулярны [хорде], что невозможно, по- скольку из всех прямых, проведенных из центра к хор- де АВ, только прямая, проходящая через середину хор- ды, перпендикулярна последней, а прямые, проходящие через концы хорды, наклонены к ней более других и про- ходят более косо, чем другие прямые. Судите сами, Ваша милость, с какими и сколь много- численными нелепостями обрек бы согласиться своего учителя Сарси, если бы то, о чем он говорил, было исти- ной, а именно утверждение, будто он [отец Грасси] в по- исках местоположения кометы следовал рассуждениям Тихо и его методу доказательства. Сарси может убедить- ся также, насколько лучше, чем он сам, не прибегая ни к астрологии, ни к телескопу, я проник не скажу в его сокровенные помыслы, ибо, дабы уловить их, у меня не хватает остроты зрения и слуха, но в смысл его писаний, столь ясный и наглядный, что для этого не требуются гла- за рыси, как изящно выразился Сарси в насмешку над нашей академией. Поскольку эта насмешка затрагивает не только меня, но и Вашу милость и других князей и знаменитых синьоров, я извлеку корысть из поучения Сарси и пренебрегу его насмешкой, укрывшись под Ва- шей сенью, или, лучше сказать, развею свои сумерки Ва- шим блеском. Но вернемся к основной теме нашего разговора. Как Вы убедитесь сами, он [Сарси] еще раз представляет дело так, будто я вменяю отцу Грасси в тяжкую вину его 40
приверженность теории Тихо, и вопрошает возмущенно: «Кому же он должен следовать? Птолемею, учение кото- рого, как показали недавние наблюдения Марса, ложно? Или, быть может, Копернику? Но его [Коперника] дол- жен отринуть каждый, ибо его гипотеза осуждена окон- чательно и бесповоротно». По этому поводу я выскажу несколько замечаний. Прежде всего я хотел бы возразить, что совершенно неверно, будто я когда-нибудь критико- вал кого бы то ни было за приверженность Тихо, даже если у меня были весьма веские основания для этого, что наконец стало ясно его последователям из трактата «Анти-Тихо» знаменитого Киаромонтив1. Следовательно, в том, что касается этого замечания, Сарси очень далек от истины. Еще меньшее отношение к делу имеет упо- минание о Птолемее и Копернике, не написавших ни слова о расстояниях, величинах, движениях и теории ко- мет, которые мы здесь только и рассматриваем. С тем же основанием он мог бы упомянуть Софокла62, Барто- ле 83 или Ливия84. Сдается мне, что я распознал у Сарси твердое убеж- дение в том, будто при философствовании необычайно важно опираться на мнение какого-нибудь знаменитого автора, словно наш разум непременно должен быть обру- чен с чьими-то рассуждениями, ибо в противном случае он пуст и бесплоден. Он [Сарси], по-видимому, полагает, что философия — книга чьих-то вымыслов, такая же, как «Илиада» 65 или «Неистовый Орланд» 88 — книги, для которых менее всего значит, истинно ли то, что в них написано. В действительности же, синьор Сарси, все об- стоит не так. Философия написана в величественной кни- ге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно откры- та нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сна- чала научится постигать ее язык и толковать знаки, ко- торыми она написана. Написана же она на языке матема- тики, и знаки ее — треугольники, круги и другие геомет- рические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них он был бы обречен блуж- дать в потемках по лабиринту. Сарси, должно быть, по- лагает, что наш разум непременно должен находиться в рабском подчинении у какого-нибудь другого человека (я уже не говорю о том, что, низводя тем самым всякого, в том числе и себя, до роли жалкого подражателя, он вос- хваляет в себе то, что осуждал в синьоре Марио) и что, созерцая небесные тела, непременно следует следовать кому-то. 41
Но даже если принять подобное предположение, то я все равно не усматриваю, почему он выбирает Тихо и ставит его превыше Птолемея и Николая Коперника, ибо они оба построили и довели до конца полные системы мира. Тихо, насколько я могу судить, этого не сделал. Не считает же Сарси достаточным то, что Тихо отверг две другие системы мира и пообещал нам новую 67, хотя и не выполнил впоследствии своего обещания. Я хочу, дабы Сарси не только убеждал в ошибочности двух дру- гих систем мира, но и признал кое-что относительно систе- мы мира Тихо; ибо что касается системы Птолемея, то ни Тихо, ни другие астрономы, ни даже Коперник не могли со всей отчетливостью опровергнуть ее, поскольку на их пути всегда стоял самый главный аргумент, почерпнутый из движений Марса и Венеры. Так как диск Венеры в двух соединениях и в моменты элонгаций от Солнца обнаруживает мало изменений по величине, а диск Марса в перигее не более чем в три или четыре раза больше, чем в апогее, вряд ли кого-ни- будь удастся убедить в том, что диск Венеры в одном по- ложении может быть в сорок раз, а диск Марса в шесть- десят раз больше, чем в другом положении, как это тре- бовалось бы, если бы обращение этих планет вокруг Солнца происходило в соответствии с теорией Коперника. И тем не менее я доказал, что в действительности все обстоит именно так и доступно нашим чувствам, а с по- мощью телескопа сделал это ощутимо очевидным для каждого, кто пожелал в него взглянуть. Что же касается гипотезы Коперника, то разве не божественная мудрость избавила нас, католиков, для нашего же блага от ошиб- ки и просветила нашу темноту? Не думаю, чтобы такая милость и благость могли бы произойти от причин и опы- тов, охваченных Тихо. Таким образом, хотя две системы мира заведомо не- верны, а системы Тихо не существует, Сарси не следова- ло бы упрекать меня за то, что я вместе с Сенекой жаж- ду постичь истинное устройство Вселенной. Запрос велик, и, хотя я очень хотел бы знать [истинную картину миро- здания], я не осуждаю нищету и несчастья нашего века, как это утверждает Сарси, в слезах и стенаниях, равно как и в трактате синьора Марио не сыскать подобных жалоб. Но Сарси, побуждаемый необходимостью скрыть и подкрепить те из своих идей, которые он хотел бы объ- яснить, продолжает подготавливать и множить нападки на самого себя, с которыми, кроме него, более никто не вы- 42
ступает. Даже если бы я оплакивал эту нашу беду, то и в этом случае Сарси не мог бы поставить мне в упрек с должным основанием, что я напрасно изрек свои жалобы, ибо я не имел бы возможности помочь горю. Мне кажет- ся, что именно это обстоятельство является истинной при- чиной моего сожаления и что, с другой стороны, у меня не было бы повода для оплакивания чего бы то ни было, имей я возможность помочь горю. VII А теперь, Ваша милость, прочитайте следующее: Хотя для того, чтобы иметь возможность обсуждать что-либо во введении, я вынужден заниматься опровер- жением даже столь малозначительных вещей, для меня поистине было неожиданностью, что столь обходительный синьор, каким все его [Галилея] считают, станет всяче- ски возражать против шутливых и иронических замеча- ний, оброненных в нашем «Рассуждении», с большей су- ровостью и неприязнью, чем сам Катон, презрительно об- ронит в ответ, что природа не находит восторга в поэзии. Но сколь далек я от такого мнения! Я всегда считал при- роду поэзией. Природа никогда не производит яблоки и другие фрукты, не дав прежде распуститься цветам как источникам наслаждения. Кто мог бы подумать, что Га- лилей окажется столь грубым и потребует, дабы все при- ятное, как своего рода приправа к серьезным материям, было напрочь удалено? Такое требование достойно скорее стоика, нежели члена академии. И все же он может спра- ведливо упрекнуть нас, если мы с помощью шуточек и иронических замечаний попытаемся уклониться от более серьезных вещей, вместо того чтобы объяснить их. Каза- лось бы, кто станет возражать против того, чтобы серьез- нейшие из причин иногда излагались в изящной и шут- ливой форме? Однако наш член академии решительно возражает. Мы не склонны подчиняться запрету. Что из того, если избранная нами изысканная манера изложения ему не по вкусу? У нас есть немало эрудированных дру- зей, которым она нравится. Не разделяют его мнение и те особы, славные по рож- дению и учености, которые приняли участие в нашей дискуссии, справедливо полагая, что затеяна она с единст- венной целью — дабы комету, обычно принимаемую за предвестника печальных событий и несчастий, рассмо- треть под умиротворяющим воздействием спокойных и не- 43
будоражащих слов. Вы можете сказать, что все это — материи незначительные. Так оно и есть, и поэтому к ним необходимо относиться надлежащим образом. Резюмируя в нескольких словах написанное здесь, должен заметить, что и синьор Марио, и я не настолько аскетически сдержанны, дабы питать непреодолимое от- вращение к шуткам или поэтическим красотам. В под- тверждение сошлемся на различные прелестные замеча- ния, то и дело вставляемые отцом Грасси в свой трактат и придающие последнему необычайную живость, против которых синьор Марио не возразил ни единого слова. Сколь занимательно читать о рождении, колыбели, обите- лях и похоронах кометы, о том, что она зажглась, дабы осветить торжественную вечерю Солнца с Меркурием. Нас ничуть не задевало, что светильники, [о которых го- ворит отец Грасси], были возжжены через двадцать дней после трапезы, и в еще меньшей степени заботило, что там, где есть Солнце, свечи не нужны и бесполезны и что в действительности то был не ужин, а легкий завтрак, т. е. трапеза при свете дня, а не поздним вечером — во время, неведомое Солнцу. Все эти мелочи мы не удостои- ли ни единым вопросом потому, что сама манера, в ка- кой они были высказаны, не оставляет желать ничего лучшего относительно истинности понятий, лежащих в основе всех этих шутливых замечаний, которая хорошо известна сама по себе и столь очевидна, что не требует никакого другого и более глубокого доказательства. Но вот мы переходим к фундаментальному и весьма трудному вопросу, и Сарси пытается убедить меня без всяких шуток в том, будто в природе существует особая небесная сфера для комет, и в то время, как Тихо не смог разобраться в своем собственном объяснении нере- гулярности видимого движения его кометы, Сарси надеет- ся, что мой разум удовольствуется и умиротворится кро- хотным поэтическим цветком, который к тому же не при- носит плода. Именно это и отвергает синьор Марио, когда вполне правильно и в полном соответствии с истиной за- являет, что природа не находит восторга в поэзии68. Это утверждение абсолютно правильно, несмотря на то что Сарси всячески подчеркивает свое несогласие с ним, делая вид, будто он не отличает природу от поэзии и не знает, что басни и всякого рода вымыслы имеют перво- степенное значение для поэзии, которая без них не мог- ла бы существовать, в то время как любого рода фальшь 44
противна природе и может быть найдена в ней ничуть не с большей вероятностью, нежели тьма в свете. Но пора нам перейти к более серьезным вопросам, поэтому я попрошу Вашу милость прочитать следующий отрывок. VIII Перехожу к более серьезным вопросам. Мой учитель решил, что положение кометы надлежит исследовать на основании трех аргументов: прежде всего по наблюдениям ее параллакса, затем по характеру ее приближения и движения и, наконец, по тем вещам, которые могут быть наблюдены в телескоп. Галилей пытается подорвать до- верие к ним один за одним и лишить их значимости. Когда, опираясь на множество наблюдений, произведен- ных из различных мест, мы показали, что комета под- вержена малым изменениям аспекта 69 и поэтому ее мож- но считать находящейся дальше Луны, он возражает, ссы- лаясь на то, будто аргументы, основанные на использова- нии параллакса, не имеют значения, если предварительно не установлено, являются ли наблюдаемые объекты реаль- ными телами, существующими в одном месте, или не су- ществующими в определенном месте кажущимися обра- зованиями. Разумеется, он прав, но в нашем случае необ- ходимость в его возражении отпадает. Действительно, что, если считать вопрос о кометах уже решенным? По- скольку мы среди прочих состязаемся с перипатетиками, чье мнение многие разделяют и поныне, бессмысленно исключать кометы из числа кажимостей, ибо мы имели бы дело с сомнением, никем не разделяемым. Ведь и сам Галилей, когда он спорит с Аристотелем, использует аргу- менты ничуть не более строгие и сильные, чем те, кото- рые основаны на использовании параллакса. Почему же в таком случае нам непозволительно использовать тот же аргумент по вполне аналогичному и тождественному по- воду? Дабы понять, сколь важные вопросы затронуты в при- веденном отрывке, достаточно кратко обозреть, что ут- верждает синьор Марио и что вменяется ему здесь в вину. Синьор Марио высказывает общее утверждение: «Тем, кто желает определить местоположение кометы с помощью параллаксов, надлежит сначала удостовериться в том, что она представляет собой находящийся в опреде- ленном месте реальный объект, а не некую расплыв- 45
чатую видимость, поскольку основанные на использова- нии параллакса заключения имеют доказательную силу для реальных объектов, но не для кажущихся». Свои сло- ва он [синьор Марио] подкрепляет многочисленными при- мерами и добавляет, что отсутствие параллакса делает не- совместимыми два утверждения Аристотеля, согласно ко- торым комета есть огонь, т. е. вполне реальная вещь, и расположена в воздухе в непосредственной близости от Земли. И тут встает Сарси и заявляет: «Все это хорошо, но к делу не относится, ибо если мы выступаем против Аристотеля, то было бы напрасной тратой времени дока- зывать, что комета не просто видимость, коль скоро мы согласны с ним в том, что это реальное тело. Но коль скоро мы принимаем ее за реальное тело, наш аргумент, основанный на использовании параллакса, обретает дока- зательную силу». «Наш противник,—добавляет он [Сар- си],—сам не выдвигает против Аристотеля более весомого аргумента. Но коль скоро он этого не делает, то почему бы нам не воспользоваться таким же аргументом в такой же оказии?» Трудно понять, что здесь утверждает Сарси и в чем он, по его мнению, опровергает синьора Марио, поскольку оба говорят одно и то же, а именно что аргумент, осно- ванный на использовании параллакса, утрачивает дока- зательную силу для кажущихся объектов, но в полной мере обретает ее для реальных тел и, следовательно, свидетельствует против Аристотеля, когда тот считает ко- мету реальным телом. Если Сарси позволит мне выска- зать откровенно мое мнение, то какие-нибудь еще ком- ментарии здесь излишни: он пытался разодеть замечания синьора Марио в пышные одежды, дабы ослепить их бле- ском читателя и создать у него впечатление, будто синь- ор Марио допустил ошибку. А для того, чтобы возражение Сарси имело хотя бы какую-то силу, ему было необ- ходимо изменить общее утверждение синьора Марио, об- ращенное ко всем: «Всякий, кто захочет применить аргу- мент, основанный на использовании параллакса, к коме- там, должен предварительно убедиться в том, что кометы реальные тела», на частное утверждение: «Если отец Грасси желает обратить аргумент, основанный на исполь- зовании параллакса, против Аристотеля, который считает кометы реальными телами, а не кажущимися образова- ниями, то ему необходимо сначала доказать, что кометы действительно вполне реальные тела, а не обман зре- ния». Тогда синьор Марио действительно был бы виновен 46
в тяжкой ошибке, как того и желал Сарси. Но синьор Марио никогда не писал и не измышлял подобной глу- пости. IX Далее надлежало бы опровергнуть Анаксагора 10, пи- фагорейцев 71 и Гиппократа72, но никто из них не утвер- ждал, что комета всего лишь обман зрения. Анаксагор учил, что комета — это скопление звезд; Гиппократ и Эс- хил ни в чем не расходились с пифагорейцами. Когда Ари- стотель объяснял взгляды пифагорейцев, согласно кото- рым комета — одна из блуждающих звезд, приближаю- щихся к нам очень медленно, а пролетающих очень бы- стро, он присовокупил: «Весьма сходными с этими взглядами пифагорейцев представляются взгляды Гип- пократа Хиосского и его ученика Эсхила. Они добавляли, однако, что хвост не принадлежит своей комете, но она иногда приобретает его, блуждая в пространстве, потому что наш зрительный луч, отражаясь от влаги, увлекаемой за кометой, достигает Солнца 13». Но, когда Галилей в са- мом начале своего возражения повторяет заключения тех же самых персон, он утверждает, будто они учили, что ко- мета — это звезда, проходящая иногда очень близко от Земли и увлекающая за собой пары, из которых она устраивает не голову, а свой хвост. К этому я могу при- совокупить, что ему [Галилею] нет дела до истинного по- ложения вещей, ибо в дальнейшем, опираясь на те же места, он доказывает, что, по мнению пифагорейцев, ко- мета существует как преломление света, тогда как, по их учению, в комете нет ничего кажущегося, кроме хвоста. Таким образом, он [Галилей] понимает, что комету, если говорить о ее голове, никто из них не считал одной лишь видимостью. В чем же в таком случае состоит его возра- жение, ибо по этому вопросу все согласились с приведен- ным нами доводом за то, чтобы лишить этот весьма яр- кий светоч его призрачной и воображаемой яркости и от- вести от него упрек, не выдвигаемый никем из тех, с чьим мнением следовало бы считаться. По-видимому, Галилей кое в чем обязан Кардану 74 и Телезио15, хотя, достигнув бесплодной и неудачной фило- софии, они не были благословлены в потомстве и оставили грядущим поколениям книги, но не учеников. Для нас же и Тихо, как свидетельствует сам Галилей, довольно и того, что у академий философов, многочисленных и не ведающих ошибок, и на проводимых ими диспутах коме- 47.
та никогда не вызывала подозрения в том, будто она об- манчивая и ложная видимость. Но, если найдется кто-ни- будь, кто открыто учит, будто это явление надлежит от- нести к чистой видимости, я счел бы уместным указать ему на то, сколь далека, если я не ошибаюсь, комета по своим свойствам и движениям от радуг, гало и корон. Из этих аргументов следует, что комета, если исключить ее хвост, действует не по прихоти Солнца (особенность, присущая всем оптическим иллюзиям), а свободно дви- жется и перемещается туда, куда влечет и направляет ее природа. Пытаясь показать, что общий вопрос, поставленный синьором Марио, напрасен и излишен, Сарси еще раз утверждает, будто ни один из авторов, заслуживающих внимания, древних или современных, не предполагал, что комета может быть просто иллюзией и что по этой причи- не его учителю, имеющему обыкновение спорить только с людьми самой высокой репутации и черпающему вдох- новение из побед над ними, не было необходимости исключать комету из компании чистейших иллюзий. На это я отвечу, во-первых, что Сарси мог бы по той же са- мой причине игнорировать синьора Марио и меня, по- скольку мы оба не принадлежим к числу тех древних и современных авторов, против которых выступает его учи- тель. Мы намеревались говорить только с теми людьми, древними или современными, кто во всех своих исследо- ваниях стремится докопаться до истины в природе, и пол- ностью избегаем тех, кто усердно встревает в шумные диспуты, дабы снискать себе всеобщее признание и пыш- ную хвалу не открывателей истины, а лишь людей, одер- жавших победу над другими. Не следовало ему столь рев- ностно опровергать то, что ничуть не предосудительно ни для него самого, ни для его учителя. Во-вторых, ему [Сарси] следовало бы иметь в виду, что тот, кто высказывает некоторое убеждение, не проду- мав его до конца (в особенности, если речь идет о детали, упущенной тысячью других людей, высказывавших то же убеждение), заслуживает несравненно большего снисхож- дения, нежели тот, кто придумывает нечто глупое и бес- полезное. Он [Сарси] мог бы и должен был бы признать- ся, что ни его учителю, ни предшественникам последнего и в голову не приходило считать комету обманом зрения, вместо того чтобы называть глупыми наши соображения, ибо один путь, ничем не задевая достоинства его [Сар- си] учителя, свидетельствовал бы о прямоте и бесприст- 48
растности, тогда как второй, неизбежно нанося ущерб моей репутации (если бы Сарси преуспел в своем намере- нии), выдает дух, движимый некоторым пристрастием. Синьор Марио в надежде сделать нечто полезное и желанное для тех, кто занят поиском истины, со всей скромностью заметил, что было бы хорошо понять, какова природа кометы, дабы выяснить, имеем ли мы дело с об- маном зрения или с реальным телом. Он [Гвидуччи] и не думал критиковать отца Грасси или кого-нибудь еще за то, что те не выяснили этого раньше. И тут появля- ется Сарси и принимается пылко доказывать, что предло- жение [синьора Марио] не относится к делу и заведомо неверно. Тем не менее, дабы быть готовым к любому по- вороту событий (а вдруг предложение [синьора Марио] все же окажется заслуживающим внимания?), он самым разбойничьим образом лишает меня чести, объявляя во всеуслышание, будто речь идет о старой идее Кардана и Телезио, о которой его учитель презрительно отозвался как о фантазии слабых философов, не имеющих последо- вателей. Под этим предлогом и без всякого стыда за на- носимое им бесчестье он лишает их доброго имени, дабы скрыть крохотное пятнышко на репутации своего учителя. Ну что же, Сарси, хотя ты выдаешь себя за ученика преподобных отцов в натуральной философии, тебе не пристало выдавать себя за такового в моральной филосо- фии, ибо тебе никто не поверит. Я не знаю, о чем писа- ли Кардан и Телезио, но, судя по появившимся теперь косвенным указаниям, я легко могу догадаться, что Сар- си не уловил в их писаниях главного. Для его пользы и в их защиту я не могу пройти мимо этого и не показать, сколь превратно он судит, называя их науку жалкой только потому, что у них было мало последователей. Сарси, должно быть, считает, что весь сонм хороших философов можно заключить в каких-то стенах. Я же по- лагаю, Сарси, что они летают, и летают только как орлы, но отнюдь не как галки. Орлы встречаются крайне ред- ко, их мало видно и еще меньше слышно, в то время как птицы, летающие стаями, оглашают небо пронзительными криками, галдят, когда садятся, и гадят на землю под собой. Но если истинные философы подобны орлам, а не фениксу, синьор Сарси, то толпа глупцов, не знающих ничего, несметна; велико число тех, кто знает малую толику философии, наперечет можно назвать тех, кто основательно изучил часть ее, и лишь один знает все — Господь Бог. Если высказать без обиняков то, на что я 49
пытаюсь здесь намекать, и видеть в науке метод доказа- тельства и рассуждений одних людей, доступных восприя- тию других людей, то я глубоко убежден, что по мере со- вершенства наука будет все меньшему учить и все мень- ше доказывать. Следовательно, она будет становиться все менее привлекательной и число тех, кто ею занимается, будет все более сокращаться. Вместе с тем пышность титулов, равно как и гранди- озность и обилие обещаний, привлекает естественное лю- бопытство людей, непрестанно вовлекая их в различного рода заблуждения и химеры, не предоставляя в то же время единого образца строгости доказательства, способ- ного вернуть им вкус к пресноте обычной пищи. В ре- зультате бесчисленное множество людей занимается ныне наукой, и счастлив тот, кто, движимый необычным внут- ренним светом, способен выбраться из темных и запутан- ных лабиринтов, по которым он мог бы до скончания века блуждать вместе с толпой, все более и более удаляясь от выхода. Имея в виду все это, я в тех случаях, когда речь идет о философских материях, считаю не очень разумным су- дить о взглядах человека по числу его последователей. Но, хотя я допускаю, что число последователей даже са- мой лучшей философии может быть очень мало, я не склонен думать, однако, что взгляды и теории, которые разделяет небольшое число людей, непременно совершен- ны, ибо мне отлично известно, что некоторые могут при- держиваться ошибочных взглядов, отвергаемых всеми остальными. Какой из этих двух причин обусловлена ма- лочисленность последователей двух авторов, названных Сарси бесплодными и оставленными всеми, мне неизве- стно. Я недостаточно изучил их работы, дабы судить об этом. Возвращаясь к нашему предмету, замечу, что Сарси несколько запоздало пытается убедить нас в том, будто его учитель не упомянул о комете как о бестелесном по- добии [реального тела], к которому неприменим аргу- мент, основанный на использовании параллакса, только потому, что эта идея уже была им отвергнута как не- состоятельная. Но такое оправдание, говорю я, запоздало, ибо его учитель написал в «Проблеме»: «Все, что ни уста- новлено между небесным сводом и Землей, при наблюде- нии из различных мест соответствует различным частям небесного свода». Из этих строк видно, что он и не по- мышлял о радугах и гало, ложных солнцах и других от- 50
ражениях, не подчиняющихся указанному закону, ибо, приди ему такое в голову, он непременно упомянул бы об этом и оговорил, особенно потому, что он сам, отказав- шись от взглядов Аристотеля, склонился к взглядам Кеп- лера, согласно которым комета могла быть просто бли- ком. Но продолжим. Я вижу, что Сарси проводит резкое различие между головой кометы и ее хвостом, или за- витком. Он утверждает, что если говорить о хвосте, то тот действительно может быть обманом зрения и видимостью (как полагали пифагорейцы, о которых упоминает Ари- стотель), но что касается головы, то, по его мнению, это реальное тело и никто и никогда не думал иначе. Здесь я хотел бы иметь четко определенное различие между тем, что Сарси понимает под реальным, и тем, что он считает кажущимся, и критерий, по которому он назы- вает нечто реальным или кажущимся. Если он называет голову реальной потому, что та существует в реальной субстанции и материальна, то скажу, что в таком случае и хвост реален, ибо если разогнать пары, от которых наш зрительный луч отражается к Солнцу, то тем самым был бы отнят и хвост, подобно тому как если разогнать обла- ка, то исчезнут радуги и гало. Если же он требует, дабы хвост был нереальным, потому что того бы не было без отражения зрительного луча к Солнцу, то я скажу, что такое же утверждение справедливо и относительно голо- вы. Голова не меньше, чем хвост, представляет собой от- ражение лучей от какого-то материала, каким бы тот ни был, и, хотя как отражения они [голова и хвост кометы! всего лишь видимости, как материал они реальны. Если Сарси допускает, что изменение положения со стороны наблюдателя вызывает или может вызвать из- менение того места в материале, где зарождается хвост, то я отвечу на это, что все сказанное им относится и к голове. Не думаю, чтобы древние философы считали ина- че. Если бы они полагали, например, что голове присуще быть постоянно сверкающей звездой и только хвосту свойственно быть видимостью, то они сказали бы, что, когда из-за наклонения сферы наш зрительный луч не отражается к Солнцу, хвост не был бы видим, между тем как звезда, т. е. голова кометы, видна всегда. Но они ничего такого не говорили, утверждая лишь, что не видна целиком вся комета, а это со всей очевидностью указыва- ет на одинаковое происхождение головы и хвоста. Впро- чем, говорили древние такое или не говорили, ныне к это- 52
му аргументу привлек внимание синьор Марио, имевший весьма веские причины для того, чтобы поднять этот во- прос. Его можно взвесить, как это и было сделано синьо- ром Сарси, и в надлежащем месте мы увидим, что он на- писал об этом. X А пока пусть Ваша милость прочитает следующие строки: По той же причине я должен ответить на возражения против аргумента, основанного на движении кометы, по- скольку из того, что положение кометы день за днем соответствует прямой на плоскости, подобной солнечным часам, мы заключили, что движение кометы происходит по большому кругу. На это Галилей возразил, что выво- дить ничего было не нужно, поскольку если комета дейст- вительно приближается по прямой, то ее положения, опи- сываемые на манер солнечных часов, непременно обра- зуют прямую; тем не менее это движение происходило бы не по большому кругу. Хотя движение по прямой дей- ствительно следовало бы описывать прямой, возражения были направлены против тех, кто не сомневался в круго- вом движении кометы, т. е. против Анаксагора, пифаго- рейцев, Гиппократа и Аристотеля; единственно, что они пытались установить, так это обращается ли комета, ко- торая, по их мнению, вынуждена пребывать на круговой орбите, по очень большой или по очень маленькой орби- те. Из ее видимого движения по прямой был сделан над- лежащий и непреложный вывод о том, что это движение описывает большой круг, ибо никто не представлял это движение как прямолинейное и перпендикулярное. Когда до Галилея Кеплер в небольшом приложении о движении комет76 попытался объяснить то же движе- ние прямыми линиями, он увидел, с какого рода трудно- стями сопряжено такое объяснение, и поэтому счел, что это движение не перпендикулярно Земле, а происходит в некотором поперечном направлении, и не постоянно, а несколько медленнее вначале и наиболее быстро в се- редине. Кроме того, он считал, что оно должно опираться на круговое движение самой Земли, которым, возможно, и объясняются все явления комет, однако подобное объ- яснение неприемлемо для нас, католиков. Учитывая это, я рещил, что подобного мнения, несовместимого с благо- честием и Священным писанием, не следует и придержи- ваться, и если Галилей впоследствии полагал, что с не- 52
^значительными изменениями такое прямолинейное движе- ние удастся приписать кометам, то он, как будет показано мной ниже, не доказал этого корректно. А пока пусть он поймет, что мы ни в чем не погрешили против законов логики, когда из движения, которое кажется происходя- щим по прямой, заключили, что оно происходит по большому кругу. Ибо что толку исключать прямолиней- ное и перпендикулярное движение, коль скоро утвержда- лось, что кометы им не обладают? Синьор Гвидуччи с самыми похвальными намерения- ми сгладить дорогу для искателей истины обратил внима- ние на ошибку тех, кто считал, что, коль скоро видимое движение кометы происходит по прямой, она в действи- тельности движется по большому кругу. Он утверждал, что, хотя движение по большому кругу всегда выглядело бы как движение по прямой, отнюдь не обязательно дви- жение, которое кажется происходящим по прямой, долж- но происходить по большому кругу, как это предполагают те, кто из видимого прямолинейного движения кометы за- ключает, будто та движется по большому кругу. К их числу принадлежит и отец Грасси. Опираясь на автори- тет Тихо, первым запутавшего вопрос о движении коме- ты, он пренебрег тем, мимо чего вряд ли прошел бы, если бы не его предшественник. Для меня небольшая ошибка отца Грасси поэтому вполне простительна, хотя из сказанного синьором Марио я заключаю, что препо- добный отец использовал это утверждение [Тихо] и оце- нивал его высоко. Но тут появляется Сарси, продолжая следовать своим предопределенным курсом, и изо всех сил пытается представить дело так, будто это замечание его учителя не имеет особого значения, в надежде, что таким образом ему удастся выгородить отца Грасси, но дости- гает противоположного эффекта (если отец Грасси давал свое согласие на оправдательные доводы, приводимые Сарси в его защиту), ибо, пытаясь исправить одну ошиб- ку, он [Сарси] допускает много новых ошибок. Во-первых, считая напрасным и излишним обращать внимание на то, что не заметил ни он сам, ни другие, Сарси утверждает, будто его учитель дискутировал с Ари- стотелем и пифагорейцами, которые никогда не упомина- ли о прямолинейном движении кометы (было бы неумест- ным пытаться опровергать здесь это его утверждение). Но, как показывает тщательное рассмотрение, подобное оправдание мало чем помогло преподобному отцу, ибо те же противники никогда не упоминали и о движении по 53
меньшим кругам, следовательно, пытаться доказывать, будто кометы движутся по большим кругам, было бы столь же излишним. Следовательно, Сарси должен либо найти, что древние писали о движении комет по меньшим кругам, либо признать, что для его учителя считать дви- жение комет происходящим по большому кругу было столь же излишним, как и по прямой. Во-вторых, по собственному правилу Сарси, еще боль- шей ошибкой было опускать из рассмотрения прямоли- нейное движение, поскольку последнее приписывал коме- там Кеплер, а его упомянул сам Сарси. Совершенно неудовлетворительным представляется и другой довод, ко- торый он приводит в оправдание, ссылаясь на то, что к указанному мнению Кеплер пришел, исходя из движения Земли —утверждения, не согласующегося с соображения- ми благочестия и противного Священному писанию, а по- тому, по мнению Сарси, не заслуживающего внимания. Отчего же? Напротив, тем более веским должен быть по- будительный мотив для того, чтобы опровергнуть такой аргумент и доказать его несостоятельность. Очень не плохая мысль: доказать, если возможно, исходя из физи- ческих причин, ложность положений, объявленных проти- воречащими Священному писанию! В-третьих, оправдание Сарси имеет еще один изъян, поскольку прямолинейным кажется не только движение, действительно происходящее по прямой, но и любое дру- гое движение в той плоскости, в которой находится глаз наблюдателя. На это указал синьор Марио. Следователь- но, Сарси придется изыскать иной способ убедить нас в том, что никому и никогда не приходило в голову припи- сывать кометам какое-нибудь другое движение, кроме кругового. Не знаю, как ему удастся сделать это, так как если никто другой не упоминал о некруговом движе- нии, то сам Сарси сделал это, написав ниже несколько строк, когда, отстаивая удаление от Солнца более чем на девяносто градусов, он допустил некруговое движение и счел приемлемым движение по овалу, потребовав даже, чтобы движение по овалу было нерегулярным. Таким об- разом, либо рассматриваемое движение должно быть то круговым, то происходящим по овалу, то полностью не- регулярным в зависимости от того, что требуется Сарси, либо он должен признать, что его попытка защитить сво- его учителя несостоятельна. В-четвертых, что, если я приму утверждение о круго- вом движении кометы, сообразуясь не с общим мнением, 54
а с истиной и непреложной необходимостью? Будет ли Сарси считать неопровержимо доказанным, что движение кометы происходит по большому кругу, поскольку его учителю и другим оно казалось происходящим по пря- мой? Мне известно, что до сих пор Сарси думал именно так, но он заблуждался, и я, если бы был уверен, что пе причиню ему беспокойства, избавил бы его от ошибки. Для этого мне пришлось бы спросить его, какие круги на сфере он называет большими. Я знаю, что он ответил бы мне: «Те, которые проходят через ее центр, являю- щийся также центром Земли, и делят ее пополам». На это я бы возразил: «Но тогда круги, описываемые Вене- рой, Меркурием и Медицейскими планетами, надлежит считать не большими, а весьма малыми кругами, так как последние из названных светил обращаются по кру- гу, имеющему своим центром Юпитер, а остальные — Солнце. Тем не менее тому, кто наблюдает, как выглядит их движение, будет казаться, что оно происходит по прямой». Объясняется это тем, что наш глаз находится в той же плоскости, в которой лежит и круг, описывае- мый упомянутыми звездами. Отсюда мы заключаем, что из прямолинейности видимого движения нельзя делать никаких заключений, кроме одного: движение разверты- вается в плоскости, проходящей через глаз, т. е. в плоско- сти большого круга, но отнюдь не обязательно по окруж- ности большого круга (с тем же основанием можно ут- верждать, что движение происходит по меньшему кру- гу) . Само по себе движение может происходить по окруж- ности или какой-нибудь другой линии сколь угодно нере- гулярно и тем не менее казаться прямолинейным. Таким образом, два рассмотренных нами утверждения не экви- валентны и принимать одно из них за другое означает вносить путаницу и ошибку в логику. Если бы я был уверен, что Сарси поймет меня пра- вильно, я бы попытался сравнить допущенную им ошибку с другой, аналогичной ей, которую, по моим наблюдени- ям, проглядели некоторые из величайших умов и над ко- торой сам Сарси не задумывался. Мне не хотелось бы причинять ему неприятность, показывая, что я не про- смотрел ее, как это сделали многие другие люди, прони- цательнее меня, но я непременно хотел бы продемонстри- ровать ее Вам. Ваша милость. Путем тончайших наблюдений было замечено, что кончик хвоста, голова кометы и центр солнечного диска всегда видимы на одной прямой, из чего было сделано 55
весьма правдоподобное предположение, что хвост есть не что иное, как преломление солнечного света, простираю- щееся в сторону, диаметрально противоположную Солн- цу. До сих пор, насколько мне известно, никто не думал, что, если даже Солнце и вся протяженность кометы рас- полагаются по прямой, это не доказывает, что прямая, проведенная от кончика хвоста к голове кометы, если ее продолжить, закончится в Солнце. Дабы три или более точки казались расположенными на одной прямой, доста- точно, чтобы они находились в плоскости, проходящей че- рез глаз [наблюдателя]. Например, Марс или Луну иног- да можно наблюдать на прямой, проходящей через две неподвижные звезды, но это отнюдь не означает, будто прямая, соединяющая эти две звезды, проходит через Марс или Луну. Таким образом, из того, что хвост ко- меты кажется расположенным прямо противоположно Солнцу, не следует решительно ничего, кроме того, что хвост кометы и Солнце лежат в плоскости, проходящей через глаз [наблюдателя]. В-пятых, я хотел бы обратить внимание на то, что можно было бы назвать некоторым непостоянством в сло- вах, приведенных в конце отрывка, который мы с Вашей милостью только что прочитали. Сарси намеревается по- казать в дальнейшем, сколь неверно я, т. е. синьор Ма- рио, приписал комете прямолинейное движение, а тремя строками ниже утверждает, что нет необходимости не- одобрительно относиться к прямолинейному движению, по- скольку со всей ясностью и определенностью оно никогда не наблюдалось у комет. Но если невозможность прямо- линейного движения столь ясна и определенна, то для чего ему все-таки понадобилось опровергать его? И в ка- ком смысле все это ясно и определенно, как утверждает Сарси, если никто не рассматривал [прямолинейное дви- жение], не говоря уже о том, чтобы опровергать его? Та- кое движение, утверждает Сарси, рассматривал только Кеплер. Но Кеплер не опровергает его, а, напротив, вво- дит как возможное и истинное. Мне думается, что Сарси, чувствуя свою неспособность сделать что-нибудь еще, пытается запутать читателя. Но я приложу все усилия, дабы распутать завязанные им узлы. XI Дойдя до этого места, он [Галилей] приводит против нас следующий аргумент: «Если бы комета двигалась во- 56
круг Солнца, то, так как она удаляется от Солнца на це- лый квадрант, когда-нибудь она должна была бы опу- ститься до Земли». А что, если ее движение не круговое, а эллиптическое, сжатое сверху и снизу и растянутое в каждую сторону? А что, если оно не эллиптическое, а со- вершенно нерегулярное — ведь именно в системе Галилея комета могла бы двигаться свободно, без всякого сопро- тивления? В этом случае можно было бы не опасаться, что земля Тартар 77 когда-нибудь увидит свет комет, при- близившихся к ней почти вплотную. Во-первых, если я приму брошенный Сарси в мой ад- рес упрек в небрежности (я якобы упустил из виду раз- личные движения, которые можно было бы приписать комете), то решительно не вижу, каким образом он смо- жет избавить от аналогичной критики своего учителя за то, что тот не рассмотрел возможность прямолинейного движения кометы. Если же он оправдывает своего учите- ля, ссылаясь на то, что рассмотрение прямолинейного движения было бы излишним, поскольку оно не было вве- дено ни одним другим автором, то я не усматриваю, по- чему мои рассуждения заслуживают критики: прощение может быть даровано и мне, поскольку ни один другой ав- тор не вводил тех чуждых движений, о которых упоми- нает Сарси. Кроме того, синьор Сарси, твой учитель, а не я должен был бы подумать о тех движениях, которые по- зволили бы дать удовлетворительное объяснение столь больших удалений кометы [от Солнца]. Если какое-ни- будь движение удовлетворяет этому требованию, то ты должен был бы назвать его и считать приемлемым только его; тебе не следовало бы обходить его молчанием и приводить вместе с Тихо простое круговое движение вокруг Солнца, которое совсем непригодно, дабы спасти наблюдаемые явления, а затем делать вид, будто не он [Грасси], а мы совершили крупную ошибку, не предуга- дав, что он мог думать про себя совсем не то, о чем писал. Кроме того, синьор Марио никогда не утверждал, что природа не оставила нам способа спасти отклонение в девяносто градусов; если столь большое отклонение дей- ствительно имело место, то совершенно очевидно, что на то были какие-то причины. По его [Сарси] словам, со- гласно гипотезе, принятой преподобным отцом, столь боль- шое отклонение невозможно без того, чтобы комета не коснулась и даже не проникла внутрь Земли. Что касает- ся этого пункта, то оправдания Сарси тщетны, хотя он, 5?
Рис. 2 судя по всему, думает, что когда дело касается его учите- ля, то хороши любые, даже самые пустяковые, оправда- ния, а когда речь заходит обо мне, то самые убедитель- ные аргументы утрачивают силу. Если это так, то я с радостью сберегу свой покой и уступлю ему спорный во- прос. Во-вторых, я хотел бы привести еще один довод в свое оправдание за то, что выдал себя за синьора Марио. Открыто признаваясь, что никогда не помышлял о дви- жениях по эксцентрикам, овалам пли другим нерегу- лярным линиям, я утвер- ждаю, что поступал так потому, что не имею обы- кновения принимать во внимание то, что не от- носится к делу. Почему Сарси хочет ввести дви- жение по овалу вокруг Солнца, дабы иметь от- клонение кометы в девя- носто градусов? Может быть, он надеется преус- петь в своем намерении, растягивая орбиту в одном направлении и сжимая ее в другом? Разумеется, ничего путного из этого не получится, даже если он растянет орбиту до бесконечности. Не смог бы он достичь желаемо- го и с помощью эксцентриков, меньшая часть которых на- ходится под Солнцем. Если Вашей милости доведется ког- да-нибудь встретить Сарси, предложите ему рассмотреть две прямые АВ и CD (прямая CD перпендикулярна пря- мой АВ [рис. 2]). Пусть прямая DC идет от глаза к Солн- цу, иначе говоря, пусть прямая, на которой видна комета в момент отклонения на девяносто градусов, есть либо прямая DA, либо прямая DB (общепризнано, что видимое движение кометы происходит в плоскости большого кру- га). Попросите его [Сарси] в назидание нам описать экс- центрик или упоминаемый им овал, по которому комета в своем движении может отклониться достаточно далеко, дабы ее можно было наблюдать на прямой ADB. Должен признаться, что мне неизвестно, как это сделать. Итак, два из предложенных [Сарси] средств мы исключили; остались еще один эксцентрик (центр его смещен либо вправо, либо влево от прямой DC) и не- 58
регулярная кривая. Что касается эксцентрика, то начер- тить его на бумаге так, чтобы получить требуемое откло- нение, не совсем безнадежно; но я скажу Сарси, что если бы он попытался начертить Солнце с орбитами Меркурия и Венеры вокруг него и Землю, охваченную орбитой Луны (эту часть чертежа необходимо подготовить заранее), а затем попробовал бы изящно вписать эксцентрик для кометы, то, как мне кажется, столкнулся бы с такими чудовищными нелепостями, что побоялся бы спасать сво- его учителя с помощью такого паллиатива, даже если бы это было возможно. Что же касается нерегулярных ли- ний, то они позволяют спасти не только ту видимость, о которой идет речь, но и любую другую; однако я пред- упреждаю Сарси, что введение таких линий, ничем не подкрепляя взгляды, отстаиваемые его учителем, лишь в еще большей мере ставят их под сомнение, и не только потому, что он [Грасси] никогда не упоминал о нерегу- лярных линиях и, напротив, принимал круговую орбиту, самую регулярную из существующих, но и потому, что принятие их было бы поступком весьма легкомысленным. Сарси и сам поймет это, если поразмыслит над тем, что, собственно, означает нерегулярная линия. Регулярными называются такие линии, которые, имея неизменное и не оставляющее никаких неясностей опи- сание, поддаются определению и позволяют доказать их качества и свойства. Так, спираль — регулярная линия, и ее определение порождается двумя равномерными дви- жениями — одним прямолинейным и другим круговым; то же можно сказать и об эллипсе, возникающем при сечении конуса или цилиндра, и т. д. Нерегулярные же линии лишены какого бы то ни было описания, они зыб- ки и случайны и поэтому не поддаются определению; ни одно свойство таких линий не может быть доказано, о них не может быть известно ни слова. Следовательно, сказать: «Такие-то события происходят из-за того, что линия нерегулярна»,— то же самое, что сказать: «Я не знаю, почему эти события происходят». Введение таких линий ничем не лучше симпатии, антипатии, оккульт- ных свойств, влияний и других слов, используемых не- которыми философами для сокрытия правильного ответа, долженствующего гласить: «Я не знаю». Такой ответ при- емлем в гораздо большей степени, нежели другие, ибо чи- стосердечное признание прекраснее двойственности, спо- собной ввести в заблуждение. Таким образом, отец Грас- си поступил гораздо благоразумнее, не вводя нерегуляр- 59
пых линий как средство для достижения того, что ему требовалось, чем его ученик, упомянувший о них. Если честно сказать, как представляется мне дело, то я убежден, что сам Сарси достаточно хорошо понимает недостаточность и необоснованность своего ответа. Я сужу об этом по тому, с какой поспешностью он стремится раз- делаться с ним, хотя сам по себе вопрос чрезвычайно ва- жен для рассматриваемого круга явлений и трудность, указанная синьором Марио, весьма серьезна. Сам Сарси служит моим лучшим свидетелем тому, когда на странице 78, говоря о некотором аргументе, выдвинутом его учите- лем, он пишет: «О том, какое значение мы придаем это- му аргументу, мне кажется, можно судить хотя бы по тому, что изложен он кратко, и это малословие связано с тем, что уже было объяснено гораздо более полно и по- дробно в двух предыдущих аргументах». О краткости и простоте, с которыми Сарси затрагивает рассматриваемый вопрос, можно судить, помимо всего прочего, по тому, что он не приводит чертежа эксцентриков и эллипсов, вводимых им для спасения всей теории. Зато в дальней- шем нам предстоит встретить целое море чертежей, вкрапленных в длинный экскурс, призванный подкрепить некий опыт, не получающий в конечном счете ни малей- шей помощи в главном. Но даже если я не скажу более ни слова, Ваша милость может пуститься в нижеследую- щий океан различий, силлогизмов и других логических параферналий и убедиться, сколь высоко ставит Сарси то, что я, должен честно признаться, склонен считать перели- ванием из пустого в порожнее. XII Поскольку Галилей возражает против пренебрежения логикой со стороны моего учителя, посмотрим, как он сам соблюдает правила этой дисциплины, но не на многих примерах, ибо нам будет достаточно одного или двух. Мы утверждали, что при наблюдении звезд в телескоп они видны при очень малом увеличении. Он же утверж- дает, что поскольку огромное число звезд, укрывающих- ся от самого наблюдательного глаза, видимы в телескоп, то следует утверждать, что они получают увеличение, ко- торое не неощутимо, а бесконечно, ибо ничто и нечто разделяет бесконечный разрыв. Таким образом, из того, что мы наблюдаем нечто невидимое ранее, Галилей делает вывод о бесконечно большом увеличении объекта, т. е. 60
по крайней мере о кажущемся увеличении его размеров, Я же считаю, что никакого заключения ни о бесконечно большом увеличении, ни о любом приращении сделать нельзя. Во-первых, хотя разрыв, отделяющий видимое от невидимого, по крайней мере с одной точки зрения, беско- нечен, однако невидимое находится к видимому в таком же отношении, как ничто к нечто, т, е. ни в каком. Тем не менее когда нечто, чего не было, возникает, о нем не говорят, что оно выросло или увеличилось, поскольку всякое приращение неизменно предполагает нечто суще- ствовавшее ранее; не говорим же мы, что Земля, когда она была создана Богом, бесконечно возросла, ибо до со- творения не было ничего, и всякое тело прирастает и ста- новится больше только в том случае, если до того суще- ствовало нечто меньшее. Следовательно, из того, что снача- ла не было видно ничего, а затем стало видно что-то, нельзя сделать вывод о каком бы то ни было, не говоря уже о бесконечном, увеличении. Но дабы не задерживать- ся на этом, условимся называть переход от небытия к бы- тию увеличением. Из того, что звезды, невидимые ранее, были наблюдены в телескоп, Галилей заключил, что они получили бесконечное увеличение, хотя ему следовало бы помнить о том, что в другом месте он утверждал, что те- лескоп увеличивает все предметы одинаково. Следователь- но, если он увеличивает звезды, видимые невооруженным глазом, в некотором вполне определенном отношении, то, делая наблюдаемыми самые мелкие звезды, ускользающие от глаза, он увеличивает их в той же пропорции. А это означает, что их увеличение не бесконечно, ибо бесконеч- ность не допускает никакой пропорции. Во-вторых, для того чтобы бесконечное увеличение было возможно у величины, становящейся видимой из невидимой (а на это указывает употребленное Галилеем слово «приращение»}, необходимо доказать бесконечность несоразмерности между невидимой и видимой величиной; в противном случае вывод о бесконечно большом увеличе- нии был бы невозможен. Действительно, предположим, что некто рассуждает следующим образом: «То, что перехо- дит из невидимого в видимое, увеличивается бесконечно. Звезды становятся из невидимых видимыми, следователь- но, они увеличиваются бесконечно». В большой посылке необходимо ввести различие, дабы подчеркнуть, что звез- ды увеличились бесконечно в отношении видимости, и в то же время отрицать, что они увеличились в отношении размеров. То же различие (а именно то, что звезды уве- 61
лачилисъ в отношении видимости, но не величины) долж- но распространяться и на заключение. Отсюда ясно, что термин «приращение» используется в большой посылке не в том же смысле, в каком используется в заключении, ибо если в первой имеется в виду приращение видимо- сти, то в последнем речь идет о приращении величины. Пусть Галилей увидит, как это согласуется с законами логики. В-третьих, я утверждаю, что логическим путем не- возможно прийти к какому-либо заключению относитель- но увеличения, ибо, по закону логиков, если какое-нибудь следствие может проистекать от нескольких причин, то, располагая причиной, неверно делать вывод о том, что оно вызвано только одной причиной. Например, так как при- чиной тепла могут быть огонь, движение, Солнце и дру- гие источники, неверно приписывать тепло одному лишь огню. Следовательно, если становится видимо нечто ранее невидимое, то причин тому может быть много и види- мость нельзя приписывать только одной из них. Думаю, что видимость может быть обусловлена несколькими при- чинами: сам по себе объект остался неизменным, но его визуальная сила как таковая возросла; исчезло некоторое препятствие или та же самая сила возросла за счет при- менения какого-нибудь инструмента, например телескопа; сила осталась неизменной, но объект либо освещен более ярко, либо приблизился к наблюдателю; и последнее, объ- ект увеличился в объеме. Любой из перечисленных мной причин достаточно для того, чтобы вызвать один и тот же эффект. Следовательно, если на основании наблюдаемо- го эффекта заключают, что звезды, первоначально скры- тые от глаза, приобрели бесконечное увеличение, то по- добный вывод вряд ли можно признать правильным по закону логиков, ибо остальные причины, способные при- вести к тому же эффекту, при этом упускаются из виду. Галилей необдуманно приписывает приращение теле- скопу, ибо если бы он внезапно открыл глаза, которые до ъого были закрыты, то мог бы с тем же основанием ут- верждать, что все предметы бесконечно увеличились, ибо сначала звезды не были видны, а затем стали видны. Если #се он утверждает, что сказанное им относится только к Предметам, наблюдаемым в телескоп, и что он не допуска- ет существование других причин, поскольку в данном слу- чае речь идет только о телескопе, я отвечу, что всего это- го недостаточно для правильного аргумента. Дело в том, что в телескоп предметы, невидимые без него, видны 62
по-разному: рассматриваемые под большим углом предме- ты кажутся в телескоп больше; собираемые лучи и изо- бражения оказывают более сильное действие; но пока до- статочно того, что в телескоп видны те предметы, которые ранее ускользали от зрения. Поэтому делать вывод о том, что наблюдаемый эффект обусловлен только одной из не- скольких причин, было бы безосновательно. В-четвертых, не согласуется с законом логиков и то, что если звезды не увеличиваются при разглядывании их в телескоп, то в силу замечательного свойства этого ин- струмента кажутся ярче. В этом отношении Галилей, по- видимому, делит эффекты, производимые телескопом, на две части, как бы говоря: телескоп либо увеличивает звезды, либо делает их ярче; телескоп не увеличивает звезды, следовательно, он делает их ярче. Однако сущест- вует другой закон логиков, гласящий, что при разбиении на части необходимо включать в рассмотрение все части. В разбиение же Галилея включены не все эффекты теле- скопа, а перечисленные им эффекты не присущи телеско- пу, ибо увеличение яркости, как он полагает, не может быть действием телескопа, а набор изображений или лу- чей, которые считаются характерными для телескопа, он опускает из рассмотрения; следовательно, его деление ошибочно. Не стану более ничего добавлять к сказанному, но хотел бы обратить внимание на то немногое, что от- мечено мной и может быть найдено при чтении почти в одном месте; остальные же места я пока опускаю, дабы он [Галилей] мог понять, что и его аргументация не сво- бодна от ошибок, за которые он критикует других. Но что (ибо мне не хотелось бы проходить здесь мимо того, о чем не слышал Галилей), что, говорю я, если он сам не позаботился наделить этой способностью телескоп? Что, если я докажу, что ему следовало наделить телескоп ею? Телескоп, по его утверждению, увеличивает предме- ты или увеличивает их яркость с помощью некоторой скрытой и неслыханной силы. Так и есть: телескоп де- лает более яркими все светящиеся предметы. Если мне удастся доказать это, то я надеюсь снискать превеликую благодарность Галилея: в то время как он беззастенчиво похваляется телескопом в отношении даваемого тем уве- личения, я докажу, что телескоп наделен уже упоминав- шейся неслыханной силой. Итак, примемся рассуждать. Мы говорим, что телескоп увеличивает предметы, поскольку он переносит их к глазу под большим углом, чем они видны без этого инструмента. Кроме того, из оп- 63
тики известно, что любые предметы, наблюдаемые под большим углом, кажутся больше; но когда телескоп соби- рает изображения светящихся предметов и рассеянные лучи и сосредоточивает их почти в одной точке, то он создает гораздо более яркий зрительный конус, или све- тящуюся пирамиду, по которой мы наблюдаем яркие объ- екты, и тем самым приближает светящиеся предметы к глазу посредством более яркой пирамиды, как бы увели- чивая их. Подобно тому как больший или меньший угол, под которым мы видим предмет, заставляет его казаться большим или меньшим, так и более или менее яркая пи- рамида, по которой мы наблюдаем светящееся тело, де- лает предмет более или менее ярким. Кроме того, достаточно очевидно (и подтверждается опытом и здравым смыслом), что более яркая зрительная пирамида возникает от собирания лучей. Разум учит, что, чем меньше пространство, в котором собрано данное ко- личество света, тем ярче оно освещено содержащимся в нем светом, а лучи, собранные в один [луч], сжимают то же количество света в меньшем пространстве и, следо- вательно, освещают это пространство ярче. Но то же са- мое доказывает опыт, если мы подставим зажигательное стекло солнцу. Мы увидим, что в лучах, собранных в одну точку, не только дерево загорается, а свинец плавит- ся, но и глаз почти слепнет от такого света, поскольку тот очень ярок. Исходя из этого, я утверждаю, что те- лескоп придает звездам большую яркость, так же как тот же телескоп увеличивает их. Таким образом, сколь удач- но, что этот самый наш телескоп позволяет мне делать более яркими звезды и Солнце и их светлое сияние. Здесь, как видит Ваша милость, в отместку за темное место, допущенное, как отметил синьор Марио, отцом Грасси, который следовал по стопам Тихо и других, Сар- си хочет показать, что я не силен ни больше ни мень- ше как в логике, когда привожу аргументы, дабы дока- зать, что для неподвижных звезд телескоп дает такое же увеличение, как и для других предметов, а не неощутимо малое или несуществующее, как писал отец Грасси. [По мнению Сарси], «многие звезды, полностью не видимые невооруженным глазом, становятся легко различимыми в телескоп, поэтому их увеличение следовало бы назвать бесконечным, а не несуществующим». Здесь Сарси облачается в боевые доспехи и предпри- нимает серию продолжительных атак, изо всех сил пыта- ясь доказать, что я очень плохой логик, коль скоро назвал 64
увеличение не видимых невооруженным глазом звезд «бес- конечным». В моем возрасте я попросту заболеваю от такого рода перебранок, хотя в детстве, когда и у меня был учитель, я с восторгом предавался им. Поэтому в от- вет на все это я отвечу кратко и просто, что Сарси вы- дает себя с головой: именно к нему в полной мере отно- сится то, что он с такой настойчивостью пытается при- писать мне, т. е. обвинение в неладах с логикой, ибо он принимает относительное за абсолютное. Никто и никогда не утверждал, что увеличение не- подвижных звезд бесконечно велико. Напротив, отец Грасси написал, что оно равно нулю, а синьор Марио за- метил, что это неверно, поскольку очень много совершен- но невидимых звезд становятся видимыми [в телескоп], и добавил, что такое увеличение следовало бы скорее называть бесконечным, чем никаким. Кто же так глуп, что не понимает простых вещей: если прибыль в тысячу на капитал в сто мы называем большой, а не нулевой, а ту же прибыль на капитал в десять — очень большой, а не нулевой, то прибыль в тысячу на нулевой капитал правильнее было бы назвать бесконечной, нежели нуле- вой. Когда синьор Марио говорил об абсолютном увеличе- нии, даже Сарси знал (и написал об этом в нескольких местах), что синьор Марио считает увеличение не види- мых невооруженным глазом звезд таким же, как и увели- чение всех других предметов, видимых в тот же инстру- мент. Поэтому когда в приведенном выше отрывке он [Сарси] пытается обвинить синьора Марио в том, что у того короткая память, и говорит, что в других случаях синьор Марио высказывал утверждение об одинаковом увеличении всех предметов одним и тем же инструмен- том, то подобное обвинение просто глупо. Даже если бы синьор Марио назвал увеличение бесконечным, не пояс- нив, что именно имеется в виду, то и тогда столь резкая критика, как выпад [Сарси], была бы для меня полной неожиданностью, поскольку в обыденной речи слово «бес- конечный» часто употребляется вместо «очень большой». Здесь, действительно, перед Сарси открываются широ- кие возможности показать себя более искушенным логи- ком, чем все остальные авторы в мире, употребляющие, смею заверить, в девяти случаях из десяти слово «беско- нечный» вместо «очень большой». Но это еще не все, Сарси. Что бы ты стал делать, если бы повстречал Про- поведника78 и услышал из уст его: «Число глупцов бес- конечно» 79? Затеял бы спор и принялся доказывать, что 3 Галилео Галилей 65
его утверждение ложно? Ты мог бы, ссылаясь на ничуть не меньший авторитет Священного писания, доказать, что мир не вечен, а поскольку мир сотворен во времени, то людей не было и не может быть бесконечно много, а так как глупость владычествует только среди людей, утверж- дение, о котором идет речь, не могло бы быть истинным, даже если бы все люди в прошлом, настоящем и буду- щем были глупцами, ибо даже если бы миру было сужде- но существовать вечно, то и тогда число людей не было бы бесконечно велико. Но вернемся к предмету нашего рассмотрения. Что можно сказать о другой ошибке, столь тонко подмеченной Сарси в том месте, где мы называем увеличением то, что происходит, когда невидимый предмет при наблюдении в телескоп становится видимым? Он утверждает, что в этом случае неправильно говорить об увеличении, поскольку увеличение предполагает существование некоторой вели- чины и увеличение есть не что иное, как превращение меньшего в большее. Я решительно не знаю, что сказать в ответ на это в оправдание синьора Марио, разве что тот изъяснялся, как принято говорить, на обыденном языке. Считая, что способность телескопа показывать нам предметы, которые мы не можем обнаружить без него, ничем не отличается от способности телескопа увеличивать изображения види- мых предметов, и зная, что последнюю способность при- нято называть увеличением изображения или видимого предмета, он [синьор Марио] позволил себе перенести это название в том же смысле на то, что Сарси считает правильным называть не увеличением, а переходом от небытия к бытию. Например, если телескоп позволяет нам читать с большого расстояния текст, в котором без телескопа мы различили бы только заглавные буквы, то, рассуждая логически, следовало бы говорить не об уве- личении телескопом заглавных букв, а о том, что телескоп способствует переходу строчных букв из небытия в бытие. Но если слово «увеличение» не пристало использовать в тех случаях, когда пет ничего, что могло бы воспринять увеличение, то, возможно, для Сарси ничуть не более обоснованно употребление слова «переход», или «пере- вод», в тех случаях, когда не существует двух конечных точек: той, из которой нечто исходит, и той, в кото- рую оно переходит. И кто знает? Может быть, синьор Марио считал и про- должает считать, что чистые изображения от очень далс- 66
ких предметов доходят до нас под столь острыми углами, что перестают восприниматься нашими органами чувств и как бы существовать, хотя в действительности они су- ществуют. Если мне будет позволено высказать мое мне- ние, то я полагаю так: не существуй они в действитель- ности, все телескопы в мире были бы не в состоянии пре- вратить их из ничто в нечто. Иначе говоря, изображения невидимых звезд ничуть не меньше, чем изображения ви- димых звезд, распространяются по Вселенной и их уве- личение можно предсказать при всем почтении к Сарси и ничуть не погрешая против логики. Но стоит ли зада- вать все новые и новые вопросы о том, относительно чего я располагаю веским и решающим доказательством? Су- ществует дополнительное сияние, видимое нами, но не окружающее в действительности звезды, ибо оно кроется в наших глазах, от звезды же исходит только голос и чет- ко ограниченное изображение. Нам доподлинно известно, что любая туманность — это скопление огромного коли- чества крохотных звезд, каждая из которых в отдельно- сти не видна; тем не менее занимаемое ими поле не оста- ется невидимым. Оно наблюдаемо в виде небольшого бе- ловатого пятнышка, образующегося от слияния ореолов, окружающих каждую из этих крохотных звездочек. Но так как все ореолы существуют в наших глазах, то и каждое изображение каждой звездочки должно существо- вать реально и вполне определенно в наших глазах. От- сюда напрашивается и другой вывод. В небе нет ни ту- манностей, ни даже Млечного Пути, и то и другое не бо- лее чем ощущения наших глаз, и вот в каком смысле: если бы наше зрение было настолько острым, чтобы раз- личать все эти крохотные звездочки, то в небе не было бы ни туманностей, ни Млечного Пути. Подобные заключения не высказывались прежде дру- гими. Полагаю, что Сарси также не разделял их, и тем не менее он настаивает, что синьор Марио якобы согрешил, назвав «увеличением» то, что, по его [Сарси] мнению, следовало бы назвать «переходом от небытия к бытию». Что ж, пусть будет так! С разрешения синьора Марио я целиком уступаю Сарси (дабы не ввязываться в новую драку) победу в той схватке, равно как и в следующей, где Сарси признает, что обнаружение ранее невидимых неподвижных звезд в телескоп допустимо называть уве- личением в отношении видимости, но не в отношении ве- личины. Уступаю ему все это, если только оп согласится признать, что и невидимые и видимые звезды (увеличи- 67 з*
ваясь в каком угодно отношении) в конечном счете достиг- нут столь большого увеличения, при котором станет ясна полная несостоятельность теории его учителя, который написал, будто звезды вообще не увеличиваются. Именно на этом утверждении он основал третий из тех аргумен- тов, с помощью которых вознамерился доказать основной тезис своего трактата, а именно тезис о местоположении кометы. Но что мы ответим на еще одну ошибку в логике, ко- торую не преминул приписать нам Сарси? Но давайте сначала выслушаем, в чем она состоит, дабы решить, ка- кой ответ будет наиболее подходящим. Не довольствуясь достигнутым (ведь он [Сарси] показал, что открытие не- видимых звезд не подобает называть бесконечным увели- чением), Сарси продолжает доказывать, будто усматри- вать причину открытия невидимых ранее звезд в телеско- пе означает совершать тяжкую ошибку в логике, по за- конам которой в тех случаях, когда некое следствие мо- жет проистекать от многих причин, недопустимо выводить его из какой-нибудь одной причины. Дабы показать со всей ясностью, что нечто невидимое сначала может стать видимым по многим причинам (помимо телескопа), Сарси одну за другой перечисляет эти причины, утверждая, буд- то их все необходимо исключить, показав, что они не име- ют отношения к открытию звезд с помощью телескопа. Дабы парировать возражения Сарси, синьор Марио дол- жен был бы, во-первых, показать, что приставление теле- скопа к глазу само по себе не увеличивает остроту зрения (ибо острота зрения есть одна из причин, по которой не- что первоначально невидимое могло бы стать видимым); во-вторых, он [синьор Марио] должен был бы показать, что действие телескопа не сводится к удалению облаков, деревьев, крыш или каких-нибудь других препятствий [между глазом и наблюдаемым предметом]; в-третьих, что оно не сводится к пользованию обычными очками (я, Ваша милость, просто перечисляю причины, названные самим Сарси, ничего в них не изменяя); в-четвертых, что оно не сводится к более яркому освещению предмета; в-пятых, что оно достигается не путем приближения звезд к Земле или нашего вознесения в небо, вследствие чего расстояние, отделяющее нас от звезд, уменьшилось бы; в-шестых, что оно не заставляет звезды раздуваться, вследствие чего они могли бы стать больше и заметное; в-седьмых, и в-последних, что оно состоит не в раскры- тии глаз, бывших до того закрытыми. Каждая из этих при- 68
чин, особенно последняя, вполне достаточна для того, чтобы мы увидели то, чего не видели раньше. Не знаю, что и сказать тебе, синьор Сарси, разве что твоя аргументация просто великолепна. Единственное, что не удовлетворяет меня, так это то, что все перечис- ленные тобой возражения в полной мере относятся к твоему учителю, не столь уже сильно задевая синьора Марио или меня. Я спрашиваю тебя, оказывает ли любая из причин, приводимых тобой как могущих позволить нам видеть то, что без них мы не видели бы (например, приближение предметов, введение паров или линз меж- ду [глазом и предметом] и т. д.), повторяю, я спрашиваю тебя, оказывает ли любая из этих причин такое действие (увеличение видимых предметов), какое оказывает теле- скоп? Думаю, что на мой вопрос ты ответишь утверди- тельно. Но тогда я добавлю: обвинил ли ты своего учите- ля открыто в том, что и он плохой логик? Ведь он во всеуслышание заявляет, что признал бы увеличение Луны и всех других предметов одним лишь телескопом, нимало не заботясь о том, дабы исключить любую из других при- чин, тогда как, по-твоему, непременно должен был бы сде- лать это. Впрочем, подобная обязанность отнюдь не ло- жится на синьора Марио: ведь он обращался не ко всем, а только к твоему учителю и пытался доказать, что ска- занное твоим учителем о действии инструмента [телеско- па] неверно. Соответственно он подошел к вопросу так, как подходил его противник, и отнюдь не был обязан по- ступать так в других случаях. В действительности выдви- нутое тобой обвинение в прегрешениях против логики в большей мере относится к твоему учителю, поскольку он нарушил то же самое правило в другом, наиболее важном случае: я имею в виду заключение об обращении по большо- му кругу на основании прямолинейности видимого движе- ния, ибо тот же эффект может быть обусловлен истинно прямолинейным движением или любым другим движени- ем в той же плоскости, в которой лежит глаз [наблюда- теля]. Весьма проницательные люди могли бы с полным основанием заняться исследованием всех трех случаев, и, как явствует из твоих же слов, твой учитель не отвер- гал как неприемлемое движение по овальной и даже не- регулярной линии. Но, честно говоря, я не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме последнего глупца, счел любую из семи перечисленных тобой причин имеющей хотя бы ка- кое-то отношение к открытию невидимых звезд при на- блюдении в телескоп. 69
Я отнюдь не имею в виду причислять Сарси к глуп- цам, потому что он, Ваша милость, сам поставил себя в глупое положение, ибо говорил не по внутреннему убеж- дению: ведь в конце концов он почти признал, что, по- скольку мы не рассматриваем ничего, кроме телескопа, все остальные причины вполне допустимо не учитывать. Но открытое признание обнаружило бы бессодержатель- ность выдвинутого им предыдущего обвинения и опро- вергло бы самую мысль о том, что я плохой логик, кото- рая могла бы произвести впечатление на некоторых из его [Сарси] читателей. Дабы избежать этого, он добав- ляет, что и сказанного недостаточно для безупречного рассуждения, ибо телескоп делает видимым ранее невиди- мое не одним, а двумя способами. Во-первых, позволяя рассматривать предметы под большим углом, отчего они кажутся больше, и, во-вторых, объединяя лучи и изобра- жения, отчего те оказывают более сильное действие. А по- скольку ни одной из этих причин не достаточно для того, чтобы сделать видимым не воспринимаемое [глазом], мы не можем по следствию заключить, какой из двух назван- ных причин оно вызвано. Таковы его собственные слова, внутренний смысл кото- рых, должен признаться, я не могу постичь, ибо они несколько излишне общи. Ему, Сарси, следовало бы, как мне кажется, более внимательно следить за точностью выражений, ибо его утверждение может быть истолкова- но в нескольких смыслах. Первое толкование, которое приходит на ум, явно внутренне противоречиво, ибо то, отчего становится больше угол, под которым виден пред- мет, оказывает действие, противоположное тому, отчего сжимаются лучи и изображения. Так как лучи передают изображение, трудно понять, как при этой передаче они сжимаются и в то же время образуют больший угол: если угол образован сходящимися лучами, то ограничиваемый ими угол должен становиться уже, а не шире. Если же Сарси придумал другую конфигурацию, при которой лучи, сходясь, образуют больший угол (я отнюдь не отри- цаю, что такую конфигурацию можно было бы найти), то он должен был бы описать ее и указать присущие ей отличительные особенности, дабы не оставлять читате- ля в самой гуще сомнений и неясностей. Но допустим, что телескоп действительно действует теми двумя способами [о которых говорит Сарси]. Я хо- тел бы знать, действует ли он всегда обоими способами сразу или в одних случаях действует только одним сно- 70
собом, а в других только другим, вследствие чего, когда телескоп используется для увеличения угла, он пе- рестает ограничивать лучи, а когда он ограничивает лучи, то всегда сохраняет исходную величину угла. Если же телескоп всегда действует обоими способами, то Сарси поступает весьма необдуманно, критикуя синьора Марио за то, что тот не указал, каким именно способом дейст- вует телескоп, и не исключил другой способ. Но коль ско- ро телескоп действует только одним способом, то Сарси повинен в ошибке, ибо он не отметил, каким именно спо- собом действует телескоп, и не исключил другого, пока- зав, например, что, когда мы смотрим в телескоп на Лу- ну, которая претерпевает сильное увеличение, телескоп действует, увеличивая угол, а когда мы смотрим на звез- ды, только концентрирует лучи и не увеличивает угол. С полной уверенностью заявляю, что, хотя я беско- нечно много (возможно, мне следовало бы сказать «очень много») раз смотрел в инструмент, мне ни разу не удалось заметить какого-нибудь различия в его действии, и я счи- таю поэтому, что он всегда действует одинаково. Более того, я глубоко убежден, что и Сарси придер- живается того же мнения, а коли так, то две операции, а именно увеличение угла и ограничение лучей, всегда совпадают, отчего возражение Сарси становится целиком и полностью несостоятельным. Не подлежит сомнению, что всякий, кто приписывает следствие, могущее происте- кать от нескольких не связанных между собой причин, одной вполне определенной причине, совершает ошибку. Но коль скоро причины всегда неразделимы, то следствие можно приписать какой угодно из них, поскольку всякий раз, когда имеет место следствие, имеет место и указан- ная причина. Например, всякий, кто скажет: «Такой-то зажег огонь. Следовательно, он воспользовался зажигательным стек- лом», заведомо совершит ошибку, ибо огонь мог быть зажжен от удара молота по железу, раздуванием искры, попавшей на трут, высечен кресалом из кремня или до- быт каким-нибудь другим способом. Но если кто-нибудь скажет: «Я слышал, как мой сосед высекал огонь» — и добавит: «Следовательно, у него есть кремень», то было бы неразумно возражать против этого на том осно- вании, что для высекания огня, помимо кремня, надобно иметь стальное кресало, трут и сернистый материал, по- этому-де нельзя, не погрешая против логики, с полной уверенностью утверждать, что [у соседа] есть кремень. 71
Таким образом, если увеличение угла и сближение лучей всегда идут рядом в действиях телескопа и одна из ука- занных причин делает видимым то, что ранее было неви- димо, то почему бы не приписать следствие любой из двух названных выше причин? Думаю, что мне удалось в какой-то мере проникнуть в замыслы Сарси. Если я не ошибаюсь, ему хотелось бы убедить читателя в том, во что он сам не верит,— будто восприятие глазом ранее невидимых звезд зависит не от увеличения угла, а от схождения лучей и звезды становятся видимыми не потому, что их изображения увеличиваются, а потому, что их лучи сосредоточены в меньшем объеме. Но он [Сарси] не желает выступать открыто, ибо другие аргументы, выдвинутые синьором Марио и обойденные Сарси молчанием, оказались бы для него непосильным бременем, в особенности аргумент, состоящий в том, что расстояния между звездами воспри- нимаются увеличенными в том же отношении, как и предметы здесь, внизу, хотя расстояния между звездами не должны увеличиваться в своих размерах, если разме- ры звезд остаются неизменными, поскольку отрезки, раз- деляющие звезды, отстоят от нас так же далеко, как сами звезды. Но довольно об этом. Я ничуть не сомневаюсь, что если бы Сарси не счел за труд объяснить себе, как он понимает две операции, производимые телескопом (я имею в виду сосредоточение лучей и увеличение угла), то ему стало бы ясно, что они не только выполняются од- новременно, но и, по существу, представляют собой одно и то же, вследствие чего лучи никогда не сходятся без того, чтобы при этом не увеличился угол. Дабы придер- живаться другого мнения, ему [Сарси] пришлось бы по- казать, что телескоп иногда сближает лучи, не увеличи- вая угол, причем так бывает только при наблюдении не- подвижных звезд. Но ничего такого он [Сарси] не дока- жет до скончания века, ибо это глупейший вымысел, или, если называть вещи своими именами, фальшивка. В мои намерения, Ваша милость, не входило тратить столько слов на подобный пустяк, но, чем больше сде- лаешь, тем меньше останется делать. Что же касается еще одного обвинения в нарушении законов логики, то, по утверждению [Сарси], синьор Марио, разделяя дейст- вия телескопа, включил в их число несуществующее и исключил то, что ему непременно следовало бы включить. Ибо у него [синьора Марио] сказано: «Телескоп делает 72
звезды видимыми, либо увеличивая их изображения, либо увеличивая их яркость», тогда как, по мнению Сарси, ему следовало бы сказать: «...увеличивая их изображения или сосредоточивая изображения и лучи». На это я отве- чу, что синьор Марио отнюдь не намеревался разделять неразделимое, а он и я считаем, что именно так обстоит дело с действием телескопа, позволяющего наблюдать предметы. Когда он [синьор Марио] говорит: «Если теле- скоп не делает звезды видимыми, увеличив их, то он должен каким-то неслыханным образом придавать звез- дам большую яркость», то это отнюдь не означает, будто он вводит усиление яркости в качестве причины, по кото- рой невидимые ранее звезды становятся видимыми. Он лишь противопоставляет увеличение звезд другой причи- не как заведомо невозможной, намереваясь сделать еще более очевидной истинность первой причины. Так же обычно мы поступаем в обыденной речи, ког- да говорим, например: «Если враги не взобрались на сте- ны крепости по штурмовым лестницам, то они, должно быть, свалились с неба». Но если Сарси полагает, что мо- жет снискать шумный успех, оспаривая подобные оборо- ты речи, то перед ним открывается еще один путь (поми- мо того, о котором шла речь в связи с «бесконечным») к победе в логической битве против всех авторов на све- те. Но, пытаясь разыгрывать из себя великого логика, он предстает перед нами еще более великим софистом. Сда- ется мне, Вы улыбаетесь, Ваша милость? Но что тут по- делаешь! Сарси взбрело в голову перечить всему, что на- писано в трактате синьора Марио, и он старается добить- ся своего всеми правдами и неправдами. Что касается меня, то я не только склонен простить его, но и воздам ему хвалу, ибо, как мне кажется, он свершил невозможное. Но вернемся к предмету нашего разговора. Мы уже убедились в том, что синьор Марио не считал всерьез усиление яркости свойством телескопа. Но это еще не все: сам Сарси также признает, что усиление яркости было упомянуто как невозможное свойство. Следователь- но, яркость отнюдь не является одной из альтернатив. Если говорить о нас [с синьором Марио], то, как я уже заметил, никакой альтернативы вообще не существует. Что же касается объединения изображений и лучей, па ко- торые Сарси ссылается как на альтернативу, якобы упу- щенную синьором Марио в его разбиении [действий теле- скопа}, то было бы неплохо, если бы Сарси указал, чем второе' действие отличается от первого. До сих пор мы 73
считали, что оба действия по существу представляют со- бой одно и то же, но если нас уверяют, что в действи- тельности мы имеем дело с двумя совершенно различны- ми операциями, то нам хотелось бы понять, в чем мы ошиблись. Но даже если бы мы допустили ошибку, то это не логическая ошибка, допущенная при перечислении альтернатив, а ошибка в оптике — в неадекватном и не- полном понимании того, как действует инструмент. Когда Сарси в заключение говорит, что ему не хоте- лось бы понапрасну тратить время и перечислять другие ошибки, помимо случайно обнаруженных им в одном ме- сте [трактата синьора Марио], и он поэтому опускает другие ошибки, я прежде всего благодарю его за состра- дание к нам. Затем я радуюсь за синьора Марио, который может отныне пребывать в уверенности, что не допустил ни малейшей логической ошибки во всем трактате, ибо, хотя Сарси и намекает, будто в трактате имеется великое множество других ошибок, я склонен думать, что им вы- браны как самые грубые именно те, которые он особо вы- делил и критиковал. Предоставляю Вам судить путем умозаключений о качестве и значимости остального. Перехожу к рассмотрению заключительной части, в которой Сарси из любезности ко мне пытается облаго- родить телескоп, наделяя его замечательным свойством усиливать яркость и увеличивать те предметы, которые через него рассматриваются. Но прежде чем переходить дальше, я хочу поблагодарить его [Сарси] за любезность и спрашиваю себя, не налагает ли это на меня серьезные обязательства, коль скоро мы намереваемся рассмотреть силу доказательства, приведенного им в обоснование этого пункта. А так как в его собственном объяснении мне по- казалось, что по какой-то непонятной причине автор хо- дит вокруг да около, повторяя снова и снова одно и то же утверждение, я попытаюсь извлечь самую суть. Мне ка- жется, что она сводится к следующему: «В телескоп пред- меты кажутся больше, потому что мы видим их под большим углом, чем они видны без инструмента. Кроме того, сводя почти в точку изображения светящихся тел и рассеянные ими лучи, телескоп делает гораздо более яр- ким конус (или световую пирамиду), по которому мы видим предметы. Таким образом, светящиеся предметы видны [в телескоп] увеличенными и как бы освещенными более ярким светом. То, что [телескоп] придает зритель- ной пирамиде большую яркость, ограничивая лучи, дока- зывается как умозрительно, так и на опыте. Разум учит 74
пас, что свет, собранный в меньшем пространстве, должен быть ярче, а опыт показывает, что линза из стекла, под- ставленная под солнце, не только зажжет дерево там, где собираются лучи, но и расплавит свинец и ослепит глаз. Из всего этого можно сделать вывод: утверждать, что телескоп придает звездам большую яркость, столь же правильно, как утверждать, что он увеличивает их». Самое малое, что я могу сделать в ответ на любез- ность Сарси и добрую волю, которую он проявил, воз- вышая и облагораживая замечательный инструмент [те- лескоп], это полностью согласиться со всеми приведенны- ми выше утверждениями и опытами. Однако меня огор- чает, что в известном смысле они более предосудительны для него, будучи правильными, нежели были бы, будучи ложными, ибо главный вывод, который они были призва- ны доказать, в корне неверен, и я не считаю возможным полагать, будто те, кто выводит ложное заключение из истинных посылок, не погрешают серьезно против логики. Верно, что телескоп увеличивает предметы, позволяя рас- сматривать их под большим углом, и совершенно верно, что предметы мы видим в перспективе. Не менее верно, что более тесное схождение лучей световой пирамиды усиливает их яркость и, следовательно, делает то же са- мое с рассматриваемыми предметами. Причина, которой приписывает это явление Сарси, правильна: один и тот же свет, будучи ограниченным меньшим пространством, освещает его ярче. Наконец, нет ничего ошибочного и в его опыте с линзой, которая зажигает и плавит, собирая солнечные лучи. Но совершенно неверно, будто светящие- ся предметы кажутся нам в телескоп более яркими, чем без него; в действительности же мы видим их [в теле- скоп] более тусклыми. Если бы Сарси, наблюдая Луну в телескоп, открыл другой глаз и посмотрел прямо на Луну, то он смог бы без труда сравнить блеск огромной Луны, видимой в телескоп, с блеском малой Луны, види- мой невооруженным глазом. После такого наблюдения он заведомо написал бы, что свет непосредственно наблюдае- мой Луны гораздо ярче, чем свет другой Луны, [наблю- даемой в телескоп]. Таким образом, ложность заключения, о котором идет речь, совершенно очевидна. Нам остается показать, что ошибка кроется в неверном выводе из истинных посы- лок. Сарси, как мне кажется, не учел того, что случилось бы с купцом, который, проглядывая свои бухгалтерские книги, вздумал бы читать записи только на одной сторо- 75
не — кредит и па основании прочитанного стал бы убеж- дать себя, что он платежеспособен и даже богат: заключе- ние купца было бы верно только в том случае, если бы не существовало записей на другой стороне — дебит. Вер- но, синьор Сарси, что линза, т. е. выпуклое стекло, собра- ла бы лучи и тем самым умножила свет, свидетельствуя в пользу твоего заключения. Но где ты оставил вогнутое стекло? Это дополнение линзы в телескопе является его наиболее важной частью, ибо вогнутое стекло держат у глаза и лучи сквозь него проходят в конце пути; оно со- ответствует подведению баланса и окончательному расче- ту в главной книге. Разве ты не видишь, что, хотя вы- пуклая линза собирает лучи, вогнутое стекло делает их расходящимися и порождает обращенный конус? Если бы ты попытался поймать лучи, проходящие через оба стек- ла телескопа, как ты делал, наблюдая лучи, преломлен- ные одной линзой, то увидел бы, что в то время, как по- следние собираются в одной точке, первые расходятся бес- конечно или, если говорить точнее, на огромное расстоя- ние. Это очень хорошо видно на опыте при получении изображения Солнца на листе бумаги, например при на- блюдении за солнечными пятнами. По мере того как ко- нец телескопа отодвигается все’дальше и дальше, конус лучей описывает на листе все более широкий круг, и, чем шире такой круг, тем менее ярок он по сравнению с остальной частью листа, на которую попадают прямые солнечные лучи. Даже если ты ничего не знал об этом и о всех других опытах, то мне все равно трудно поверить, будто тебе никогда не приходилось слышать о том, что, чем больше кажется предмет через вогнутое стекло, тем темнее его изображение. Как же в таком случае ты мо- жешь ожидать, что телескоп одновременно с увеличением предметов будет придавать им большую яркость? Оставь же, синьор Сарси, все попытки возвеличить этот инструмент твоими замечательными новыми свойст- вами, если только в твои намерения не входит навлечь на него дурную славу среди тех, кто и до сих пор не питал к нему особого доверия. Нельзя не заметить, что в своей отповеди я обошел молчанием одно твое [Сарси] замеча- ние, как если бы оно было верным, тогда как в действи- тельности оно ложно. Я имею в виду твое утверждение, будто усиление света при схождении лучей делает види- мый предмет более ярким. Так было бы в том случае, если бы свет исходил от источника, дабы упасть на пред- мет, но в пашем случае свет попадает в глаз и оказывает 76
противоположное действие: он не только раздражает глаз, но и придает среде большую яркость, а чем ярче среда, тем, смею тебя уверить, темнее кажутся предметы [на ее фоне]. Именно поэтому звезды так ярко сверкают по ночам на небе, когда оно темное, и бледнеют, когда небо начинает светлеть. Не могу поверить, Ваша милость, что Сарси не был осведомлен о столь очевидных вещах; он вызвался доказать парадокс не столько по внутреннему убеждению, сколько для того, чтобы показать живость своего ума. В этом меня убеждает его последнее заключе- ние, когда он, должно быть, для того, чтобы показать, что говорит в шутку, утверждает следующее: «Итак, я с полным основанием утверждаю, что телескоп делает звез- ды более яркими, равно как и увеличивает их». Ваша ми- лость знает, что и он сам [Сарси], и его учитель всегда утверждали и продолжают утверждать, будто телескоп совсем не увеличивает звезды. Как мы увидим в даль- нейшем, Сарси вынужден поддержать подобное мнение. XIII Прочитайте, Ваша милость, следующие строки: Спешу перейти к третьему аргументу и полагаю, что должен привести его дословно, дабы все могли понять, чем, по признанию Галилея, он так недоволен. Вот что пишет Галилей: «В-третьих, я убежден в том же, потому что, когда комета наблюдаема в телескоп, она претерпева- ет едва заметное увеличение. Однако длительным опытом было обнаружено и доказано, исходя из оптических сооб- ражений, что все предметы, наблюдаемые в указанный инструмент, кажутся больше, чем при рассмотрении их невооруженным глазом. Но по известному правилу уве- личение кажется тем меньше, чем больше удалены пред- меты. Я знаю, что для некоторых этот аргумент малоубе- дителен, но те, кто так считает, по-видимому, не придают должного значения началам оптики, которые (и это над- лежит понимать) играют важную роль в том, что мы те- перь обсуждаем». Прежде всего я намереваюсь объяснить, для чего аргумент такого рода понадобилось включать в нашу дискуссию, ибо мне не хотелось бы, чтобы другие придавали ему большее значение, чем мы сами, ведь мы не принадлежим к тем, кто обманывает покупателей, а продаем товар по той цене, которую он стоит. Когда моему учителю были предоставлены наблюде- ния знаменитых астрономов со всех концов Европы, ни 77
один из них не преминул заметить, что комета, которую они наблюдали в очень длинный телескоп, получала едва заметное увеличение. Из чего они заключили, что комета должна находиться по крайней мере за Луной. После того как этот вопрос, равно как и другие, был обсужден на различных диспутах при огромных скоплениях людей, не было недостатка в тех, кто прямо и открыто утверждал, что подобному аргументу не следует придавать веры и что телескоп тешит глаз бесплотными видениями и прельщает разум различными картинами, но не воспроизводит точно и без погрешностей даже наблюдаемое вблизи, не говоря уже о предметах, удаленных от нас на огромные расстоя- ния,— их телескоп изображает в диком и искаженном виде. Дабы иметь возможность придать некую достовер- ность наблюдениям наших друзей и в то же время пуб- лично разоблачить невежество тех, кто не придает этому инструменту [телескопу] никакого значения, мы во все- услышание заявляем, что указанный аргумент надлежит ставить на третье место и приводить в заключение слова Галилея о его неудовольствии. Тешим себя надеждой, что, защищая от клеветниче- ских наветов телескоп, хотя и не родное, но приемное дитя Галилея, нам удастся снискать его доброе, а не дур- ное расположение. О том, какое значение мы придаем этому аргументу, мне кажется, можно судить хотя бы по тому, что изложен он кратко, и это малословие связано с тем, что все уже было объяснено гораздо более полно и подробно в двух предыдущих аргументах. Эти аргументы не сокрыты от Галилея, если он захочет их принять. Когда мы узнали, что он сильно разгневался, прослышав о третьем аргументе, и посчитал себя единственной ми- шенью этих слов, мой учитель предпринял все необходи- мое, дабы через друзей уведомить Галилея, что и не по- мышлял наносить ему ущерб ни письменно, ни устно, и, хотя Галилей поведал тем, от кого он получил эти сведе- ния, что дух его спокоен и он воспринял переданные ему слова, все же впоследствии он предпочел потерять друга, нежели поступиться аргументом. Относительно того, что здесь написано, необходимо прежде всего выяснить, почему Сарси утверждает, буд- то отец Грасси очень огорчил меня. В трактате синьора Марио нет и намека на какие-нибудь сетования с моей стороны. Я никому не изливал своих жалоб и не ношу их в душе. У меня нет причин жаловаться. С моей стороны было бы очень глупо жаловаться кому-нибудь на то, что 78
люди, пользующиеся высокой репутацией, высказали не- согласие с моей точкой зрения, когда я могу легко и про- сто доказать свою правоту. Единственное объяснение, ко- торое приходит мне в голову, состоит в том, что Сарси, не знаю почему, лишь делает вид, будто я обижен, скры- вая за этим тайные мотивы, вынуждающие его гневаться на меня, о чем я очень сожалею, ибо предпочел бы тра- тить время на что-нибудь более близкое мне по духу. Я хочу, чтобы Сарси понял одно: в намерения отца Грасси отнюдь не входило наносить мне оскорбления, ког- да он критиковал как несведущих тех, кто приуменьшал значение аргумента, проистекающего из слабого увеличе- ния кометы, наблюдаемой в телескоп. Но если меня когда- нибудь называли среди таких людей, то мне должно быть позволено представить свои доводы и защитить свою точку зрения, тем более что опа вполне обоснованна и со- ответствует истине. Допускаю также, что Сарси не погре- шает против истины, утверждая, что его учитель исхо- дил из лучших намерений, когда выступал в поддержку моей точки зрения в надежде сохранить доброе имя и приумножить славу телескопа вопреки клеветническим утверждениям тех, кто называл телескоп лжецом и об- манщиком зрения, тем самым пытаясь лишить инстру- мент присущих ему высоких достоинств. Поступая так, преподобный отец действовал из преотличных и заслужи- вающих всяческих похвал побуждений, в то время как выбор и самое качество контраргументов Сарси, которые он выдвинул против вздорных обвинений злокозненных лжецов, пытаясь спасти истинные достоинства телескопа приписыванием ему ложных, представляются мне жалки- ми и пагубными. Здесь вряд ли уместно вдаваться в об- суждение высоких достоинств инструмента [телескопа], и, надеюсь, Сарси великодушно простит меня, если я вы- ражу свою признательность ему не столь велеречиво, как подобало бы, и не выскажу, сколь многим обязан ему за новые отличия и почести, излившиеся на телескоп. Здраво рассудив, он поймет, что вряд ли может рассчи- тывать на прилив признательности и благодарности с моей стороны тем людям, которые высказывают глупые и ложные утверждения, приписывая телескопу несущест- вующие свойства, и угрожают лишить меня своего распо- ложения, если я раскрою их ошибки, указав истину. Сразу после этого, хотя это и не очень уместно, ему приходится назва1ь телескоп моим приемным детищем, пояснив в то же время, что тот отнюдь не является моим 79
детищем. Как же так, синьор Сарси? Если ты изо всех сил пытаешься показать, сколь многим я обязан за блага, выпавшие на долю моего предполагаемого детища, то к чему говорить мне, что это лишь приемное дитя? Здраво ли это с точки зрения риторики? Ведь я мог бы поду- мать в таком случае, что ты пытаешься уверить меня в том, будто телескоп мое детище, даже если в действи- тельности ты уверен в обратном. Та роль, которую мне довелось сыграть в создании этого инструмента [телеско- па], равно как и вопрос, могу ли я с достаточным осно- ванием называть его своим детищем, давно изложены мной в «Звездном вестнике». Я писал там, что до Венеции, где мне довелось быть в то время, дошли вести о том, что некий голландец по- дарил графу Морицу Нассаускому зрительную трубу, по- зволяющую видеть далекие предметы с такой же отчет- ливостью, как если бы они находились совсем рядом. Вот и все. Услышав эти вести, я возвратился в Падую, где жил в ту пору, и принялся размышлять над проблемой. В первую же ночь после своего возвращения я разрешил ее, на следующий день построил инструмент и послал из- вестие об этом тем же друзьям в Венеции, с которыми накануне обсуждал этот предмет. Сразу же затем я при- ступил к созданию другого, еще лучшего инструмента, который шесть дней спустя привез с собой в Венецию; там его за месяц с лишним осмотрели с превеликим вос- хищением почти все синьоры, занимающие видное поло- жение, чем немало утомили меня. Наконец, по совету од- ного из покровителей, питающего ко мне дружеские чув- ства, я преподнес телескоп в дар государю в присутствии собравшегося в полном составе совета. Сколь высоко был оценен мой дар и с каким восторгом он был принят, сви- детельствуют хранящиеся у меня письма герцога, в кото- рых светлейший государь с присущей ему щедростью в воздаяние за преподнесенное ему изобретение вновь на- значает и утверждает меня пожизненно профессором уни- верситета в Падуе с вдвое большим против прежнего жа- лованьем, что почти втрое превышает жалованье некото- рых моих предшественников. Эти события воспоследова- ли не в глухом лесу и не в пустыне; произошли они в Венеции, и если бы тебе довелось быть там, ты не осме- лился бы выговаривать мне, как школьный учитель [про- винившемуся ученику]. Но милостью Божьей большинст- во упомянутых мной синьоров все еще живут там, и у них ты можешь разузнать все подробнее. 80
Но, может быть, кто-нибудь скажет, что в открытии и в решении какой-нибудь задачи немалую помощь ока- зывает возможность сначала каким-то образом убедиться в правильности найденного решения и обрести уверен- ность в том, что не пытаешься совершить невозмож- ное, и поэтому моя осведомленность и достоверное зна- ние, что зрительная труба уже кем-то изготовлена, оказа- ли мне большую помощь, без которой я вряд ли смог бы совершить свое открытие. На это я отвечу с оговорками. Я скажу, что известие действительно оказало мне по- мощь, ибо пробудило во мне желание поразмыслить над ним, и что, не будь его, я вряд ли задумался бы над этим; но мне не верится, чтобы подобные известия могли каким-нибудь образом, помимо сказанного, способствовать изобретению. Кроме того, должен сказать, что решение известной и вполне определившейся задачи требует не- сравненно большего хитроумия, нежели задача, о которой не думали и не упоминали, ибо при решении последней немаловажную роль может сыграть счастливый случай, тогда как решение всецело основано па рассуждениях. Ныне доподлинно известно, что голландец, который впер- вые изобрел зрительную трубу, был простым мастером, изготовлявшим обыкновенные очки. Перебирая стекла разных сортов, он случайно посмотрел сквозь два стекла сразу, одно выпуклое и одно вогнутое, находившиеся на различных расстояниях от глаз. Он заметил возникающий при этом эффект и таким образом открыл инструмент. Я же, побуждаемый упомянутым выше известием, открыл то же самое путем рассуждений, в действительности прос- тых. Их-то я и хочу поведать Вашей милости. Воспроиз- вести их здесь я считаю уместным в надежде, что их про- стота сделает менее недоверчивыми людей, которые, по- добно Сарси, хотели бы умалить все достохвальное, что есть в зрительной трубе, если оно принадлежит мне. Рассуждал я следующим образом. У этого устройства непременно должно быть либо одно, либо более чем одно стекло. Оно не может состоять из одного стекла, ибо фор- ма последнего непременно была бы либо выпуклой, т. е. более толстой в середине, чем по краям, либо вогнутой, т. е. более тонкой в середине, либо оно должно быть заключено между параллельными поверхностями. Но пос- ледняя из названных [форм] не изменяет видимые пред- меты, увеличивая или уменьшая их; вогнутое [стекло] уменьшает их, а выпуклое увеличивает их, давая сильно искаженное и неясное изображение. Следовательно, для 81
получения требуемого эффекта одного стекла недостаточ- но. Переходя затем к двум стеклам и зная, что стекло с параллельными поверхностями, как уже было сказано, ничего не изменяет, я пришел к выводу, что сочетание его с любым из двух других не даст желаемого эффекта. Поэтому мне оставалось выяснить, что даст сочетание вы- пуклого стекла с вогнутым, и, как вы увидите, именно оно и дало то, что я искал. Так я шел к своему откры- тию, и сознание того, что мое заключение правильно, ни- чуть не помогло мне. Но если Сарси и другие полагают, будто уверенность в результате оказывает большую помощь в поиске путей его осуществления, то пусть они обратятся к истории; из нее они узнают, что Архит изготовил голубя, который мог летать, а Архимед — зеркало, способное воспламе- нять на больших расстояниях 80, и сконструировал прочие замечательные машины, другие изобрели вечный огонь и еще сотни столь же удивительных вещей. Поразмыслив, они [Сарси и другие] могут с легкостью открыть к вели- кой чести и пользе для себя, как сконструировать по- добные вещи, или, если им не удастся додуматься, по крайней мере извлечь некоторую пользу, уяснив кое-что относительно того, много ли сулит им предварительное знание реальности эффектов, которое сказывается гораз- до меньше, чем они полагают. Но вернемся к тому, о чем вынужден сказать Сарси. Он достаточно осторожно избегает утверждения, будто аргумент, основанный на едва заметном увеличении очень далеких предметов, не имеет никакого значения, ибо это неверно, но вместе с тем заявляет, что ни он сам, ни его учитель никогда не придавали этому аргументу большого значения. При этом он ссылается на то, что его учитель очень мало написал об указанном аргументе, тогда как два других аргумента изложил пространно и расширенно, не жалея слов. На это я отвечу, что не по числу слов, а по их действенности мы судим о других, исходя из их вы- сказываний. Всякий знает, что существуют доказательст- ва, которые в силу самой своей природы не могут быть изъяснены иначе как длинно, в то время как есть и та- кие [доказательства], в которых длина была бы совер- шенно излишней и утомительной. Обратившись к словам, мы увидим, что их для изложения [третьего] аргумен- та пошло ровно столько, сколько понадобилось для вразу- мительного и полного объяснения. Кроме того, отец Грас- си сам пишет, что этот аргумент, будучи следствием из 82
основных начал оптики, весьма подкрепляет его точку зрения. Это позволяет составить достаточно ясное пред- ставление о том, сколь высокую оценку он [отец Грасси] по крайней мере пытается приписать третьему аргумен- ту, хотя я охотно верю вместе с Сарси, что в его [отца Грасси] глазах этот аргумент имеет очень малое значе- ние. К такому выводу меня вынуждает прийти не крат- кость аргумента, а другое, гораздо более здравое предпо- ложение. Состоит оно в следующем. Преподобный отец делает вид, будто доказывает, что комета удалена от нас на огромное расстояние, поскольку та ведет себя как не- подвижная звезда, получая от телескопа очень малое уве- личение. Когда же он приступает непосредственно к опре- делению местоположения кометы, то помещает ее ниже некоторых предметов, получающих от того же инструмен- та очень большое увеличение. В действительности он по- мещает ее ниже Солнца, которое, как хорошо известно преподобному отцу и Сарси, увеличивается в сотни или тысячи раз. Но Сарси не разобрался в хитроумном прие- ме, посредством которого его учитель пытался высказать учтивое одобрение своим друзьям, ничем не омрачая то удовольствие, которое они испытывали по поводу изыска- ния нового аргумента, и в то же время втайне предста- вая весьма проницательным и великолепно осведомлен- ным в глазах тех, кто более рационален и в меньшей мере склонен предаваться эмоциям. Действуя так, он подражает великодушному поступку одного достославно- го синьора, который сбросил свой флеш, дабы не омра- чать радужного настроения юного принца, своего партне- ра: открыв свои карты и увидев, что ему выпало «сорок пять» 81 и это сулит в перспективе неизбежный выигрыш, этот синьор бросил свои карты на стол. Синьор Марио, пожалуй, несколько сурово попытался сформулировать свои идеи и показать пустоту и ложность [третьего] ар- гумента, выложив на стол все свои карты. Он преследо- вал иную цель, [чем пресловутый синьор, не желавший огорчить партнера], ибо стремился загладить недочеты и исправить ошибки не без сострадания к тем, кто их допу- стил, и отнюдь не стремился усугублять ошибки и пре- увеличивать их, дабы не доставлять никому неприятно- стей. В конце Сарси пишет, что его учитель и в мыслях не держал оскорблять меня, когда критиковал тех, кто при- дирается к [третьему] аргументу. На это мне нет необ- ходимости отвечать что-нибудь еще, ибо я уже высказал 83
то, что думаю и что до сих пор никем не оспаривалось. Со своей стороны мне бы хотелось, чтобы и Сарси пове- рил, что, критикуя его учителя, я и в мыслях не имел чем-либо оскорбить его, а, напротив, старался помочь любому, кто совершит подобную ошибку. Не могу я так- же взять в толк, что заставило его [Сарси] думать обо мне как о человеке, предпочитающем потерять друга, не- жели упустить шутку; мне непонятно также, как утверж- дение «Этот аргумент неверен» может считаться проявле- нием остроумия. XIV Но продолжим чтение, Ваша милость: Разберем теперь этот вопрос более основательно. Я го- ворю, что в этом аргументе нет ничего чуждого истине, ибо мы утверждаем, что, чем ближе наблюдаемые в теле- скоп предметы, тем сильнее они увеличиваются, а чем дальше, тем слабее они увеличиваются. Нет ничего более близкого к истине, однако Галилей отрицает это. Если бы только он принял наши доводы! Поскольку в руках у Га- лилея имеется его телескоп, к тому же преотличный, я хочу спросить у Галилея, не растянется ли его инстру- мент, если Галилею вздумается взглянуть в него на что- нибудь в собственной спальне или не выходя за пределы собственного двора? Должно быть, Галилей согласится, что телескоп растянется. А если Галилею вздумается взглянуть в тот же самый инструмент из своего окна на что-нибудь вдали, то разве для этого ему не придется сло- жить свой телескоп, от чего длина того сильно сократит- ся? Если я попытаюсь доискаться до того, почему длина телескопа сокращается, то мне придется обратиться к самой природе инструмента, т. е. из начал оптики с необ- ходимостью следует, что этот инструмент надлежит растя- нуть при рассмотрении близких предметов и сложить при рассмотрении далеких. Таким образом, поскольку, по его же [Галилея] собственным словам, увеличение предметов становится больше или меньше в зависимости от того, ра- стянут телескоп или сложен, позволительно сделать сле- дующий вывод: при рассмотрении предметов в растяну- тый телескоп они увеличиваются, а при рассмотрении в сложенный телескоп увеличиваются меньше; все близкие предметы надлежит рассматривать в растянутый теле- скоп, все далекие — в сложенный телескоп; следователь- но, близкие предметы увеличиваются сильнее, а далекие 84
слабее. Если доказано, что большая и малая посылки в этом рассуждении истинны, то, полагаю, он [Галилей] не станет отрицать того, что с необходимостью следует из них. Более того, он согласен с тем, что и первое утверж- дение, и второе заведомо верны. Относительно тех предметов, которые рассматривают- ся [в телескоп] с расстояния менее полумили, ему не требуется никакого доказательства. Что же касается бо- лее далеких предметов, то их обычно рассматривают че- рез телескоп, растянутый на одну и ту же длину не по- тому, что его не следовало бы складывать и дальше, а по иной причине: дальнейшее сокращение длины весьма мало и сказывается весьма слабо, вследствие чего им можно пренебречь и часто действительно пренебрегают. Тем не менее если мы стремимся постичь природу вещей и долж- ны говорить с геометрической строгостью, то всегда тре- буется еще большее сокращение длины. Происходит все это так же, как если бы кто-нибудь сказал следующее. Возьмем какой угодно видимый пред- мет. Чем больше он удаляется от глаза, тем меньше угол, под которым он виден. Это утверждение бесспорно верно. Однако, когда предмет, находящийся против глаза, достигает определенного расстояния и угол зрения, под которым он виден, становится очень малым, при дальней- шем увеличении расстояния, хотя оно может быть очень большим, угол зрения не убывает сколько-нибудь ощу- тимо (хотя можно доказать, что он становится все мень- ше и меньше). Поэтому и углы, под которыми изображе- ния приходят к телескопу, едва изменяются после того, как предметы удаляются на очень большое расстояние, ибо дело обстоит так, как если бы все лучи падали под прямым углом к линзам. Следовательно, отпадает необ- ходимость в сколько-нибудь значительном изменении дли- ны инструмента. Тем не менее бесспорно истинным над- лежит считать утверждение, что по самой природе теле- скопа чем дальше находятся предметы, тем короче дол- жен быть телескоп, в который их рассматривают, поэтому и увеличивает он их сильнее, чем близкие предметы, и, хотя того требует, как я говорил, лишь очень большая строгость рассуждений, я утверждаю, что звезды надле- жит рассматривать в более короткий телескоп, чем Луну. Сарси, как Вы видите, готовится здесь с восхититель- ной прямотой утверждать с помощью хитроумных силло- гизмов, будто ничто не может быть более истинным, чеК« часто высказываемое утверждение, что видимые в теле- 55
скоп предметы имеют тем большое увеличение, чем бли- же они находятся, и тем меньше, чем они дальше. Само- уверенность его столь велика, что он почти обещает убе- дить меня в своей правоте, хотя я и поныне отрицаю его утверждение. Полагаю, что пока Сарси будет плести свою ткань, он настолько запутается в ней (гораздо сильнее, чем он предполагает, закладывая основу), что в конце охотно признает себя побежденным. Это ясно каждому, кто обратит внимание на то, что в конце его утвержде- ния в точности совпадают с тем, о чем писал синьор Марио, хотя, разумеется, они всячески замаскированы и скрыты по частям среди множества словесных орнаментов и арабесок или искажены и представлены в таком ракур- се, что те, кто знакомится с ними не столь основательно, могут принять их за несколько иное, чем они представ- ляют собой в действительности. А пока, дабы не разочаровывать его [Сарси], я до- бавлю, что если утверждение, которое он тщится дока- зать, верно, то основанный на этом утверждении аргу- мент, используемый его [Сарси] учителем и другими аст- рономами — друзьями последнего для определения место- положения кометы, не только наиболее остроумный, по и наиболее решающий аргумент из всех, но этот эффект телескопа намного превосходит все остальные из-за про- истекающих из него важных следствий. Я не перестаю удивляться, как Сарси, знающий, что этот аргумент верен, утверждал несколько выше, будто он и его учитель при- дают этому аргументу меньшее значение, чем двум дру- гим (аргументу, основанному на круговом движении, и аргументу, основанному на малости параллакса), кото- рые, да позволено мне будет сказать, не годятся третьему аргументу даже в служанки. Ваша милость, если это верно, то перед Сарси откры- лась бы дорога к замечательным открытиям, которые многие другие пытались сделать, но так и не смогли. Не только любое расстояние на Земле можно было бы измерять из одного места, но и расстояния до небесных тел можно было бы определять безошибочно. Ибо если мы наблюдаем с расстояния в одну милю окружность, диаметр которой [при наблюдении в телескоп] кажется в тридцать раз больше, чем при наблюдении невооруженным глазом, то, увидев башпю, высота которой при наблюде- нии в телескоп увеличивается в десять раз, мы можем быть уверены, что башня находится в трех милях от пас. Если бы диаметр Луны казался в три раза больше, чем 86
при наблюдении невооруженным глазом, то мы могли бы утверждать, что Луна находится в десяти милях от нас, а Солнце находилось бы в пятнадцати милях, если бы его диаметр только удваивался. А если бы в некий особо силь- ный телескоп мы увидели Луну с трехкратным увеличе- нием и она находилась бы от нас, как хорошо говорит отец Грасси, на расстоянии более ста тысяч миль, то шар на куполе в миле от нас увеличился бы по диамет- ру более чем в миллион раз. Дабы внести посильную леп- ту в столь рискованные умозаключения, я задам несколь- ко пустяковых вопросов, которые пришли мне в голову, пока Сарси развивал свои соображения. Если Вашей ми- лости угодно, Вы можете при удобном случае показать их ему, дабы, отвечая на них, он мог более тщательно обосновать всю свою позицию. Итак, Сарси хочет убедить меня в том, что неподвиж- ные звезды не получают от телескопа сколько-нибудь ощутимого увеличения. Он начинает с предметов в ком- нате и спрашивает, придется ли мне сильно вытянуть телескоп, если я захочу взглянуть на них. На этот вопрос я отвечу утвердительно. Затем он переходит к предметам, видимым из окна на большом расстоянии, и замечает, что если я захочу их увидеть, то мне придется сильно укоро- тить телескоп. Я охотно подтверждаю и это. Согласен я и с тем, что, как он утверждает, в силу самой природы инструмента более длинная труба требуется при рассмот- рении очень близких предметов, а более короткая — при рассмотрении более далеких. Признаю также, что более длинная труба сильнее увеличивает предметы, чем более короткая, и, наконец, готов признать пока весь его сил- логизм, заключение которого гласит, что в общем случае ближние предметы увеличиваются сильнее, а дальние сла- бое. Применительно к сказанному выше это означает, что неподвижные звезды, будучи далекими объектами, увеличиваются слабее, чем предметы в комнате или на дворе, ибо, сдается мне, что Сарси заключает именно в такие пределы предметы, которые он называет далекими, умышленно не отодвигая границу на большее расстояние. Но подобное утверждение, как мне кажется, далеко не удовлетворяет требованиям Сарси, ибо я могу задать ему следующий вопрос, спросив, относит ли он Луну к клас- су ближних предметов или к классу дальних? Если он относит ее к дальним предметам, то оп придет относитель- но нее к такому же заключению, к какому пришел для неподвижных звезд, а именно к малому увеличению. Но 87
такой вывод прямо противоречит его учителю, который, дабы поместить комету выше Луны, требует, чтобы Луна была среди тех предметов, которые сильно увеличивают’ ся, и даже пишет, что Луна растет сильно, а комета ела’ бо. Если же Сарси относит Луну к близким предметам (т. е. к тем, которые сильно растут), то я отвечу ему, что не следует с самого начала ограничивать близкие предметы стенами дома, ибо они должны включать в себя все по крайней мере в сфере Луны. Пусть Сарси, расши- рив [границу близких] предметов до указанного предела, вернется к своему первоначальному вопросу и спросит меня: нужно ли мне очень сильно удлинять телескоп для того, чтобы увидеть близкие предметы, т. е. те, которые не выходят за сферу Луны? На этот вопрос я отвечу от- рицательно, и тут лук нашего стрелка оказывается слом- ленным, и стрельба силлогизмами на этом завершается. Во-первых, если вернуться назад и рассмотреть аргу- мент [Сарси] получше, то мы обнаружим в нем слабое место. В нем принимается за абсолютное то, что надле- жит понимать относительно, или за ограниченное то, что в действительности неограниченно; словом, неполная дихотомия, как принято называть эту ошибку в логике, была допущена, когда Сарси разделил все видимые пред- меты на далекие и близкие, не указав при этом границ и пределов между тем, что близко, и тем, что далеко. Он допустил такую же ошибку, как тот, кто сказал бы: «Все в мире либо велико, либо мало». В этом утверждении нет ни истины, ни лжи, как нет их в утверждении «Все предметы либо близкие, либо далекие». Из-за неоп- ределенности такого рода одни и те же предметы могут быть названы и очень близкими, и очень далекими; более близкие могут быть названы далекими, а более далекие близкими; большие могут быть названы малыми, а мень- шие большими. Так, кто-нибудь мог бы сказать: «Это очень маленькая горка» и «Это очень большой брилли- ант». Гонец называет путешествие из Рима в Неаполь очень коротким, в то время как знатная дама сетует на то, что от ее дома до церкви слишком далеко. Дабы избежать подобной двусмыслицы, если не оши- баюсь, Сарси необходимо проводить свое разбиение по крайней мере на три части, утверждая: «Одни видимые предметы находятся далеко, другие близко, а третьи на среднем расстоянии». Тогда между далеким и близким была бы некая граница. Но он [Сарси] не мог бы остано- виться и на этшиц ему вришлесъ бы непременно ввести 88
точное определение границы, например сказав: «Я назы- ваю средним расстояние в одну лигу, далеким расстояние более одной лиги и близким расстояние менее одной лиги». Я не могу попять, почему он этого не сделал; должно быть, понадеялся, что его доводы станут более сильными, если он подкрепит их хитроумным жонглиро- ванием понятий, допускающих различные толкования, пе- ред простаком, нежели обоснует их основательно перед более сведущим человеком. Что и говорить, весьма удоб- но иметь хлеб, намазанный маслом с обеих сторон, и иметь возможность утверждать: «Так как неподвижные звезды находятся далеко, они увеличиваются очень слабо, Луна же увеличивается очень сильно, так как находится близко», а затем в случае необходимости заявить: «Пред- меты в комнате, будучи близкими, сильно увеличиваются, а Луна, находящаяся далеко, увеличивается слабо». Во- прос же этот весьма сомнителен. Во-вторых, отец Грасси в действительности приводит лишь единственную причину, по которой предметы, на- блюдаемые в телескоп, кажутся увеличенными то силь- нее, то слабее: меньшее или большее расстояние до этих предметов. Удлинения или укорочения инструмента он не касается ни единым словом. Сарси утверждает, что причина указана абсолютно верно, однако, когда он пыта- ется доказать это, большого или малого расстояния до предмета ему оказывается недостаточно и он вынужден вводить еще меньшую или большую длину телескопа. Свой силлогизм он формулирует так: «Близость предмета есть причина удлинения телескопа. Удлинение же есть причина большего увеличения. Следовательно, близость предмета есть причина большего увеличения». Здесь Сар- си вместо того, чтобы помочь своему учителю, усугубля- ет, как мне кажется, положение, ибо из сказанного им явствует, что утверждение его учителя допускает двоякое толкование не случайно, а по существу. Ошибаются те, кто вздумал бы причислять жадность к правилам гигие- ны, рассуждая при этом так: «Жадность — причина уме- ренного образа жизни. Умеренность — причина здоровья. Следовательно, жадность способствует сохранению здо- ровья». Жадность выступает здесь как случайная или весьма отдаленная причина здоровья, ибо не о здоровье печется превыше всего скряга как скряга, видящий смысл жизни в бережливости, доведенной до крайности. Сказанное мной верно до такой степени, что позволяет мне столь же убедительно доказать, Зудто жадность есть 89
причина болезней, рассуждая так: «От скупости скряга часто ходит на празднества к родным и знакомым. Ча- стые празднества — причины многих болезней. Следова- тельно, жадность есть причина болезни». Из такого рода аргументов в конечном счете видно, что жадность как жадность не имеет никакого отношения к здоровью. Близость предметов также не имеет никакого отношения к их большему увеличению; телескоп при рассмотрении близких предметов удлиняют для того, чтобы избежать слияние предметов из-за их окраски, устранимое при уд- линении [телескопа]. Но, так как удлинение сопровожда- ется большим увеличением, помимо основного назначе- ния, состоявшего в том, чтобы сделать предмет более четким, а вовсе не в том, чтобы увеличить его, близость [предмета] в этом случае не более чем случайное обстоя- тельство или, самое большее, весьма далекая случайная причина большего увеличения. В-третьих, если верно, что причиной может быть на- звано лишь то, из чего проистекает следствие и при устра- нении чего следствие исчезает, то только удлинение теле- скопа может быть с должным основанием названо причи- ной большего увеличения. Пусть предмет находится на любом расстоянии; малейшее удлинение [телескопа] неиз- менно вызовет заметное увеличение. С другой стороны, если длина инструмента постоянна, предмет можно при- двинуть сколь угодно близко, уменьшив расстояние до него с тысячи до пятидесяти шагов, не увеличив при этом его изображение для невооруженного глаза, т. е. сделав его в ближнем положении лишь на йоту больше, чем в дальнем. Правда, приблизив предмет на очень малые рас- стояния, такие, как четыре шага или два, или один шаг, или полшага, мы увидим изображение предмета все более туманным и расплывчатым, поэтому для того, чтобы уви- деть предмет ясно и отчетливо, телескоп приходится удлинять все более и более; удлинение сопровождается все большим увеличением, но, поскольку увеличение за- висит только от удлинения, а не от приближения, оно определяется удлинением, и только удлинением. А по- скольку, если расстояние больше мили, инструмент вооб- ще не приходится перестраивать, дабы увидеть предметы ясно и четко, то их увеличение также остается неизмен- ным и все происходит в одной и той же пропорции. Если поверхность шара, наблюдаемая в телескоп с расстояния в полмили, увеличивается в тысячу раз, то и лунный диск увеличится в тысячу раз, и ничуть не меньше; то же 90
произойдет с диском Юпитера и, наконец, с диском лю- бой неподвижной звезды. Ничего такого, о чем толкует Сарси, вдаваясь в бес- численные подробности и пытаясь рассматривать их со всей строгостью геометрии, нет и в помине. Разве, изру- бив все на мелкие кусочки и доведя их до размеров ато- мов с тем, чтобы извлечь для себя всяческие преимуще- ства, не очутился он в положении человека, тщательно выспрашивавшего, через какие городские ворота следует ему выйти, чтобы побыстрее добраться до Индии? В кон- це Сарси вынужден будет признаться (что он отчасти и делает в заключительных строках того отрывка, который Ваша милость только что прочитала), что даже если к рассмотрению телескопа подходить со всей строгостью, то при наблюдении неподвижных звезд длина его должна была бы быть всего на толщину волоса короче, чем при наблюдении Луны. Но что же при всей этой строгости можно извлечь такого, что подкрепляло бы позицию Сар- си? Абсолютно ничего; весь урожай, который он пожина- ет, сводится к тому, что если, например, Луна увеличива- ется в тысячу раз, то неподвижные звезды увеличиваются в девятьсот девяносто девять раз. Для того же, чтобы от- стоять его позицию и позицию его учителя, неподвиж- ные звезды не должны даже удваиваться в размерах, ибо удвоение не есть нечто неощутимое, тогда как он и его учитель утверждают, будто неподвижные звезды увеличи- ваются неощутимо слабо. Я знаю, что Сарси хорошо понимал все это, еще когда читал синьора Марио, но он хотел бы спасти от верной гибели своего учителя, если только это ему удастся, с помощью квинтэссенции силлогизмов, прошедших тон- чайшую очистку; мы имеем право говорить так, потому что Сарси вскоре назовет «слишком мелкими» некоторые из замечаний синьора Марио, в действительности же они вполне крупные по сравнению с замечаниями синьора Сарси. Дабы завершить мои возражения, я должен сказать кое-что о примере, взятом Сарси из области естественно наблюдаемых предметов. Он утверждает, что по мере удаления от глаза такие предметы видны под постоянно убывающим углом, но по достижении определенного рас- стояния, когда угол становится очень малым, дальнейшее сколько-нибудь значительное убывание прекращается, даже если предмет продолжает удаляться; однако, утвер- ждает он [Сарси], можно доказать, что в действительно- му
сти угол становится меньше. Если этот предмет надлежит понимать в таком смысле, в каком понимаю его я (а для того чтобы соответствовать понятию, которое он должен пояснять, этот пример должен иметь именно такой смысл), то я придерживаюсь мнения, сильно отличающе- гося от мнения Сарси. Ему, как мне кажется, нужно, чтобы угол зрения продолжал убывать с увеличением рас- стояния до предмета, но все медленнее; тогда по дости- жении некоторого большого расстояния дальнейшее уда- ление предмета может сопровождаться очень слабым уменьшением угла. Я же придерживаюсь противоположной точки зрения и утверждаю, что по мере удаления предмета убывание угла происходит все быстрее. Дабы объяснить это более просто, замечу прежде все- го, что кажущаяся величина видимых предметов может быть правильно определена по величине тех углов, под которыми они видны, когда мы имеем дело с дугами ок- ружности, в центре которой находится глаз. Во всех же остальных случаях это неверно, ибо тогда кажущаяся ве- личина должна определяться не углами, а хордами дуг, стягиваемых такими углами, а последние убывают об- ратно пропорционально расстояниям. Диаметр круга, на- блюдаемого с расстояния в сто локтей, будет казаться мне половиной того, каким он кажется с расстояния в пять- десят локтей, а с расстояния в тысячу локтей — вдвое больше того, каким он кажется с расстояния в две ты- сячи локтей, и так при любых расстояниях, и никогда не бывает, чтобы с какого-то огромного расстояния он по- казался исчезающе малым и не уменьшился бы еще вдвое при удвоении расстояния. Если же мы захотим определить видимые величины углов так, как это делает Сарси, то факты окажутся еще более не в его пользу, ибо эти углы убывают не пропорционально увеличению расстояния, а медленнее, а это противоречит утверждению Сарси, что при сравнении углов те якобы при больших расстоя- ниях убывают быстрее, чем при меньших. Если угол, под которым некий предмет виден с рас- стояния пятьдесят локтей, относится к углу, под которым тот же предмет виден с расстояния сто локтей, как 100 к 60, то угол с расстояния тысяча локтей относится к углу с расстояния две тысячи локтей, как, например, 100 к 58, угол с расстояния четыре тысячи локтей к углу с рас- стояния восемь тысяч локтей, как 100 к 55, а при-рас- стоянии двадцать тысяч углы будут относиться, как 100 92
к 52. Таким образом, убывание угла будет происходить все быстрее и быстрее, но отнюдь не сравнимо с тем, в какой пропорции возрастают расстояния. Сарси утверждает, будто угол зрения, став очень ма- лым при некотором большом расстоянии, перестает убы- вать при очень больших расстояниях в той же пропорции, как при меныйпх расстояниях. Если я не ошибаюсь, это утверждение в корне неверно, и в действительности убы- вание происходит во всевозрастающей пропорции. XV Читайте, Ваша милость, дальше: На это он возразит, что тогда используемый нами ин- струмент не будет одним и тем же, и, следовательно, если мы говорим об одном и том же телескопе, наша позиция ложна; ибо, хотя линзы одни и те же и даже труба одна и та же, тем не менее если телескоп то сильнее растя- нут, то сильнее сжат, его вряд ли можно рассматривать как один и тот же инструмент. Долой эти мелочные при- дирки! Если кто-то разговаривает с другом тихим голо- сом, т. е. так, чтобы его мог слышать только тот, кто сто- ит рядом, а затем, увидев другого друга, окликнет его очень громким голосом, то разве не скажешь, что этот человек использовал свою гортань и свой рот и в первом и во втором случае, причем в первом случае его голосо- вые органы были сжаты, а во втором растянуты? А когда мы наблюдаем тромбонистов, двигающих правой рукой искривленную и изогнутую медную кулису то вперед, то назад, удлиняя ее при низких нотах и укорачивая при высоких, разве при этом мы считаем, что они играют то на одной трубе, то на другой? Сарси, как Вы видите, представляет меня здесь, с од- ной стороны, полностью изобличенным под давлением его силлогизмов, а с другой стороны, хватающимся за весьма шаткую опору, когда я утверждаю, что если неподвижные звезды действительно не претерпевают увеличения, как близкие предметы, то во всяком случае [при наблюдении тех и других] используется не один и тот же инструмент, ибо для очень близких предметов телескоп необходимо удлинять; и он [Сарси] добавляет (так, что в словах его явственно слышится: «Убирайся прочь!»), будто я при- дираюсь к пустякам. Но не мне, синьор Сарси, надобно прибегать к оговоркам «во всяком случае» и мелочным придиркам. Это тебе они были надобны раньше, попадо- дЗ
бятся и впредь. Это тебе понадобилось утверждать, что во всяком случае с точки зрения самых тонких понятий гео- метрии неподвижные звезды требуют большего сокраще- ния телескопа, чем Луна; отсюда, как я уже заметил, ты сделал вывод о том, что если бы Луна увеличилась в ты- сячу раз, то неподвижные звезды увеличились бы в де- вятьсот девяносто девять раз, в то время как для под- тверждения твоей точки зрения требуется, чтобы они не возрастали и вдвое. Тебе, синьор Сарси, только и остает- ся, что уповать на оговорку «во всяком случае»; ее мож- но уподобить змее, которая, будучи обезврежена и схва- чена, может пошевелить только кончиком хвоста, кото- рый она продолжает изгибать то в одну, то в другую сторону, дабы убедить прохожих в том, что еще жива и не утратила силы. Утверждение, что удлиненный телескоп — инструмент, отличный от того, каким он был прежде, весьма сущест- венно для того, о чем мы говорим, и абсолютно истинно. Сарси вряд ли думал бы иначе, если бы не отождествил суть того, о чем мы говорим, с формой, или фигурой, на- шего аргумента, свалив всю вину на нас, в чем нетрудно убедиться, даже если оставить его собственный пример. Я задам Сарси один вопрос: как известно, не все орган- ные трубы звучат в унисон, почему же одни трубы изда- ют более низкие тона, а другие более высокие? Может быть, так происходит оттого, что трубы изготовлены из различных материалов? Заведомо нет. Все трубы отлиты из свинца, но звучат они по-разному потому, что имеют различные размеры; что же касается материала, то он не имеет никакого отношения к формированию звука. Одни трубы деревянные, другие оловянные, третьи свинцовые, четвертые серебряные, пятые бумажные, но все они зву- чат в унисон, если их длины и размеры одинаковы. Верно и другое: из одного и того же количества мате- риала, т. е. из одних и тех же нескольких фунтов свинца, можно изготовить трубу и подлиннее и покороче, и изда- вать она будет различные ноты. Что касается звучания, то различны те инструменты, которые имеют различные раз- меры, а не те, которые изготовлены из различных мате- риалов. Если расплавить какую-нибудь [органную] трубу и из того же металла отлить другую, более длинную тру- бу, которая соответственно будет издавать более низкий тон, станет ли Сарси отрицать, что эта труба отлична от первой? Думаю, что не станет. А если бы кто-нибудь на- шел способ изготовлять вторую, более длинную трубу, не 94
переплавляя для этого первую трубу, то разве не было бы это то же самое? Разумеется, было бы. Но для того чтобы такое было возможно, трубу необходимо изгото- вить из двух труб, вставленных одна в другую. Такую трубу можно по своему усмотрению удлинять и укорачи- вать, превращая тем самым в различные трубы, которые будут издавать различные ноты. Именно так и устроен тромбон. Все струны арфы изготовлены из одного и того же материала, но издают различные звуки потому, что длина их различна. Одна струна на лютне делает то, что де- лают многие струны на арфе, поскольку при игре на этом инструменте звук извлекается то из одной части струны, то из другой, а это то же самое, как если бы струна то удлинялась, то укорачивалась, как бы превра- щаясь, если говорить о звучании, в различные струны. То же можно сказать и о дыхательном горле, которое, изменяясь по длине и ширине, приспосабливается под различные голоса и превращается, как можно утверж- дать, не погрешая против истины, в различные трубы. А поскольку большее или меньшее увеличение зависит не от материала, из которого изготовлен телескоп, а от его формы, причем так, что в более длинный телескоп предметы кажутся более крупными, точно так же одна труба представляет собой различные инструменты, когда материал, из которого она изготовлена, остается тем же, а расстояние между линзами изменяется. XVI Послушаем теперь еще один силлогизм, который строит Сарси: Да будет ведомо Галилею, что говорю я отнюдь не ив желания придраться к нему; пусть удлиненный и укоро- ченный телескоп считается различными инструментами; я все равно приду к прежнему заключению с самыми не- значительными отклонениями. Любые предметы, которые приходится наблюдать в различные инструменты, приоб- ретают от этих инструментов различные увеличения. Ближние и дальние предметы наблюдаются в различные инструменты. Следовательно, они получают от этих ин- струментов различные увеличения. Таковы новые по- сылки, большая и малая, из которых с необходимостью следует заключение. Но коль скоро это доказано, я могу с достаточным основанием считать доказанным и другое: 95
в наших утверждениях нет ничего чуждого истине и Га- лилею, когда мы говорим, что этим инструментом [теле- скопом] далекое увеличивается слабее, нежели близкое, так как по своей природе телескоп при рассмотрении пер- вого должен быть укорочен, а при рассмотрении второго удлинен; тем не менее можно с полным основанием ут- верждать, что и в том и в другом случае он представляет собой один и тот же инструмент, используемый различ- ным образом. Я целиком согласен с этим аргументом, но не усмат- риваю в нем ничего такого, что подрывало бы позицию синьора Марио или подкрепляло позицию Сарси. В том, что близкие предметы при наблюдении в длинный теле- скоп увеличиваются сильнее, чем дальние предметы при наблюдении в короткий телескоп, нет ничего благоприят- ного для Сарси. Таково заключение его силлогизма, хотя оно сильно отличается от первоначальных планов Сарси, намеревавшегося доказать два главных пункта. Один из них состоял в том, что предметы, находящиеся от нас так же далеко, как Луна, а не в стенах комнаты, сильно уве- личиваются, в то время как неподвижные звезды, если их наблюдать в тот же инструмент, увеличиваются не только слабо, но неощутимо. Второй пункт состоял в том, что различие между увеличением тех и других предметов проистекает от различия в расстояниях до них и пр< иор- ционально этому расстоянию. Эти утверждения ему [Сар- си] не доказать до скончания века, ибо они ложны. Что же касается его силлогизма (в той мере, в какой он относит- ся к предмету нашего рассмотрения), то его бессодержа- тельность станет ясной из того, что, воспроизведя шаг за шагом все рассуждения Сарси, я в заключение докажу прямо противоположное. Действительно, предметы, кото- рые необходимо рассматривать в один и тот же инстру- мент, получают от него одно и то же увеличение; все предметы, находящиеся [от наблюдателя] на расстоянии от четверти мили до тысяч миллионов миль, необходимо рассматривать в один и тот же инструмент; следователь- но, все они получают одно и то же увеличение. Однако Сарси отнюдь не должен считать, будто написал [в при- веденном отрывке] нечто чуждое истине и мне; смею лишь заверить его, что он пришел к выводу, противопо- ложному моему мнению. В конце приведенного выше отрывка он говорит, что телескоп, то длинный, то короткий, может быть назван одним и тем же инструментом, применяемым различным 96
образом. Если я пе ошибаюсь, в этих словах есть некото- рая неточность; на мой взгляд, в действительности дело обстоит совершенно иначе й инструмент изменяется, тог- да как его применение остается неизменным. Мы говорим, что один и тот же инструмент находит различные приме- нения, если он используется по-разному, не претерпевая при этом никаких изменений; так, якорь остается одним и тем же, когда кормчий использует его для того, чтобы обеспечить безопасность судна, а Орландо — поймать кита82, но используется он по-разному. Мы имеем дело с обратным случаем, ибо телескоп всегда применяется одним и тем же способом, а именно для рассматривания видимых предметов, в то время как сам инструмент варь- ируется, т. е. изменяется в одном существенном отноше- нии, а именно в расстоянии между его линзами. Тем са- мым мелочная придирка Сарси становится вполне оче- видной. XVII Но продолжим: На это он [Галилей] скажет, что все наши замеча- ния правильны, если интересующий нас предмет рассмат- ривать на языке геометрии, чего в нашем случае не про- исходит; а поскольку телескоп обычно применяется с неизменяемой длиной {по крайней мере при наблюдении Луны и звезд'), большее или меньшее расстояние и здесь будет считаться не имеющим прямого отношения к со- зданию большего или меньшего увеличения предмета. Следовательно, если звезды кажутся увеличенными мень- ше, чем Луна, то причину этого явления надлежит искать в чем-то ином, нежели в удаленности предмета. Доказа- но, что если телескоп не изменяется, то звезды он уве- личивает слабее, чем Луну, и, возможно, указанный аргу- мент имеет меньший вес. Но этому инструменту [теле- скопу] приписывается, что он, помимо прочего, лишает светящиеся предметы того распространенного во все сто- роны сияния, которое окружает их наподобие венца, вследствие чего звезды приобретают в телескоп такое же увеличение, как Луна, хотя они должны были бы увели- чиваться слабее. Наблюдаемое в телескоп явно отличает- ся от того, что ранее видел невооруженный глаз. Дейст- вительно, невооруженный глаз видит звезды вместе с рассеянным вокруг них сиянием, тогда как в телескоп наблюдается только тело звезды. Следовательно, если учесть все, что относится к оптике, то с полным основа- 4 Галилео Галилей 97.
нием можно утверждать, что звезды получают при наблю- дении в этот инструмент более слабое увеличение (по крайней мере так кажется), чем Луна; а иногда, если можно верить своим глазам, они бывают одинаково увели- ченными без всякой на то причины и, если угодно Богу, одинаково уменьшенными, сам Галилей не может отри- цать этого. Следовательно, не нужно удивляться, что мы искали здесь не причину явления, а само явление. Прежде всего, Ваша милость, надлежит заметить, что предсказания, сделанные мной в XIV, начинают сбывать- ся. Сарси воинственно заявляет, будто ничто не может быть ближе к истине, чем утверждение, что наблюдаемые в телескоп предметы увеличиваются тем сильнее, чем они ближе, и тем слабее, чем они дальше, из чего следует, что неподвижные звезды не увеличиваются сильно, по- скольку находятся очень далеко, а Луна увеличивается, поскольку находится близко. В этом мы усматриваем полный отбой и открытое признание. Во-первых, различие в расстояниях до предметов не является более причиной различия в увеличениях, ибо необходимо учесть удлинение или укорочение телескопа, о чем они [Сарси и Грасси] не упоминали и даже не на- мекали (и, по-видимому, даже не подозревали), пока на это Марио не обратил их внимание. Во-вторых, в интере- сующем нас случае удлинение и укорочение также несу- щественны, поскольку никаких изменений в инструменте не производится. Тем самым отпадает указанное возра- жение и основанный на нем аргумент полностью утрачи- вает силу. В-третьих, я вижу, что он [Сарси] ссылается на причины весьма далекие от тех, которые он приводил в самом начале как истинные и единственные; он утверж- дает, будто незначительное увеличение неподвижных звезд не связано более ни с их удаленностью, ни с укоро- ченностью инструмента и является не чем иным, как оп- тической иллюзией. Он говорит, что невооруженный глаз видит звезды, окруженные сильным, не существующим в действительности сиянием, и именно поэтому звезды ка- жутся нам столь крупными, тогда как в телескоп видно голое тело звезды, а оно, хотя и увеличивается, как и все остальные предметы, не кажется очень большим по срав- нению с той же звездой, наблюдаемой невооруженным глазом (по отношению к которой увеличение кажется очень малым). Отсюда он [Сарси] заключает, что по крайней мере кажущиеся размеры неподвижных звезд обнаруживают очень малое увеличение, и я не должен 98
удивляться тому, что говорит он сам и его учитель, ибо им надобно было доискаться не до причины, а до самого явления. Прости меня, синьор Сарси; пытаясь развеять мое удивление, ты не только не преуспел в своем намере- нии, но и основательно усилил мое недоумение своими новыми доводами. Во-первых, я ничуть не удивляюсь, что тебе понадо- бились все эти рассуждения в менторском духе, которы- ми ты пытаешься как бы поучать меня, хотя все, о чем ты говоришь, тебе стало известно слово в слово от синь- ора Марио. Кроме того, ты добавляешь, что я не отрицаю того, о чем идет речь, как мне кажется, с намерением создать у читателя впечатление, будто решение проблемы было у меня в руках, но я не смог понять этого и вос- пользоваться им. Во-вторых, я удивляюсь, почему ты утверждаешь, будто твой учитель не пытается найти при- чину неощутимо малого увеличения неподвижных звезд, а интересуется только самим эффектом, хотя он неодно- кратно повторял, что усматривает причину указанного эффекта в огромном расстоянии. В-третьих, меня во сто крат больше удивляет, как это ты [Сарси] не понимаешь, что если все сказанное верно, то ты самым непозволи- тельным образом представляешь дело так, будто твой учитель напрочь лишен того самого здравого смысла, ко- торый позволяет любому, даже если он полный идиот, правильна рассуждать и приходить к своим собственным заключениям. Дабы истина того, что я скажу, была более ощутимой, отвлечемся от рассмотрения причины и сосредоточим вни- мание на следствии, к которому она приводит, ибо твой учитель ищет не причину, а порождаемое ею явление. Вот ход рассуждений: «Неподвижные звезды увеличиваются неощутимо слабо; кометы увеличиваются неощутимо сла- бо; следовательно...» Следовательно, что, синьор Сарси? Какое заключение ты можешь вывести из этих посылок? Если ты хочешь извлечь как можно больше пользы из дурно выполненной работы, то тебе лучше всего было бы ответить: «Никакое», ибо если ты вздумаешь делать вид, будто можешь вывести какое-то заключение, то я утверж- даю, что смогу вывести тысячи других, имеющих ничуть не меньшее отношение к приведенным выше посылкам. Если ты думаешь, будто на мой вопрос можно ответить: «Следовательно, комета очень далека от нас, ибо непо- движные звезды также очень далеки», то я с не мень- шим основанием мог бы возразить либо: «Следовательно, 99 ‘ 4*
комета не подвержена разрушению, ибо неподвижные звезды не подвержены разрушению», либо: «Следователь- но, кометы мерцают, ибо неподвижные звезды мерца- ют» 83, либо с не меньшим основанием утверждать: «Сле- довательно, комета светит своим светом, ибо неподвиж- ные звезды светят своим светом». Но если бы я вывел подобные заключения, то ты посмеялся бы надо мной как над логиком, лишенным логики, и был бы совершенно прав. Ты любезно указал бы мне на то, что из приведен- ных выше посылок я не могу вывести ничего относитель- но кометы, кроме таких вещей, которые имеют самое не- посредственное отношение к неощутимо слабому увеличе- нию неподвижных звезд. Так как это увеличение не за- висит от подверженности разрушению, мерцания или спо- собности светить своим светом и никак не связано с ними, ни одно из перечисленных мной заключений не может быть выведено относительно кометы. Тому, кто захочет вывести из приведенных выше посылок, что комета очень далека от нас, придется сначала убедительно доказать, что неощутимо слабое увеличение неподвижных звезд причинно зависит от большого расстояния, отделяющего их от нас, ибо в противном случае обратное утверждение было бы неверно, т. е. заключение, что предметы, претер- певающие неощутимо малое увеличение, должны нахо- диться очень далеко. Суди же сам, какие логические ошибки ты незаслуженно навьючил на своего учителя; я говорю «незаслуженно», потому что ошибки эти твои, а не его. XVIII Дочитайте же, Ваша милость, первое взвешивание до конца: Хотелось бы обратить внимание Галилея на следую- щее: с нашей стороны вовсе не глупо, опираясь на «Звезд- ный вестник», прийти к выводу о том, что комету надле- жало бы поместить за Луной, Ведь он сам говорит, что некоторые небесные светила сияют своим светом, и отно- сит к их числу Солнце и звезды, именуемые неподвиж- ными; но другие светила, не будучи наделенными от природы внутренним блеском, черпают свой свет у Солн- ца, и шесть остальных планет принято считать светилами именно такого рода. Он [Галилей] замечает также, что звезды чрезвычайно рады мишурному блеску лучистого венца и привыкли питать его, как своего рода наружное 100
украшение; планеты же, в особенности Луна, Юпитер и Сатурн, почти не облечены в такого рода сияние, но Марс, Венера и Меркурий, хотя они и не обладают соб- ственным блеском, поглощают столько света из непосред- ственной окрестности Солнца, что они, как некое подобие звезд, мерцают и испускают лучи во все стороны. Но, коль скоро комета, по свидетельству Галилея, ис- пускает свет, не присущий ей от природы, а также по- черпнутый от Солнца, мы вместе с другими считаем в высшей степени вероятным предположение о том, что ко- мета представляет собой временную планету и в этом отношении ее надлежит рассматривать так же, как Луну и другие блуждающие светила. Их отличительное свой- ство состоит в том, что, чем дальше они от Солнца, тем ярче они светят и, следовательно, тем большим сиянием они одеты; именно поэтому при наблюдении в телескоп они кажутся увеличенными слабее, между тем как тот же инструмент увеличивает комету так же, как Меркурий. Нам не удалось определить с высокой вероятностью, окружена ли комета гораздо большим сиянием, чем Мер- курий, и, следовательно, расположена ли она ближе к Солнцу. Из сказанного здесь он [Галилей] поймет, что мы го- ворили правильно: так как комета кажется увеличенной очень слабо, мы не можем не утверждать, что она дальше, чем Луна. И действительно, по наблюденному параллаксу и траектории кометы относительно неподвижных звезд мы можем достаточно ясно судить о ее местоположении. Кроме того, поскольку при наблюдении ее в телескоп увеличение оказывается почти таким же, как при наблю- дении Меркурия, у нас нет оснований склоняться к про- тивоположному мнению, равно как нет никаких сообра- жений, которые придавали бы особую значимость или вес нашей точке зрения. Ибо, хотя мы знаем, что подобные следствия могут проистекать от многих причин, из того, что данное светящееся тело [комета] во всех своих явле- ниях сохраняет аналогию с остальными небесными тела- ми, мы все же заключили, что телескоп оказал нам су- щественную помощь, подтвердив наше мнение, и без того подкрепляемое весомостью других аргументов. К аргументу, о котором идет речь, остается добавить только слова: «Мне известно, что другие придают этому аргументу малое значение» и т. д. Смысл добавления этих слов упоминался выше ясно и без обиняков: они направ- лены против тех, кто, не веря в инструмент и попросту 101
игнорируя оптику, провозглашает [телескоп] фальшив- кой, не заслуживающей доверия. Отсюда, если я не оши- баюсь, следует, что Галилей понимает, сколь незаслужен- но он выступил против нашего мнения о телескопе, ко- торое, как он сам сознает, .отнюдь не противоречит истине и согласуется с его же собственными заключениями; он мог бы понять это и раньше, если бы рассмотрел суть дела более спокойно. Разве могли мы подумать, что все, казалось бы, полностью принадлежащее Галилею вызовет у него неудовольствие? Во довольно о нашем мнении. Приступаем к рассмотрению заключений самого Галилея. Начать с того, что мы имеем здесь аргумент, так ска- зать, нашитый, как заплата, поверх старого аргумента. Он состоит из различных фрагментов утверждений, пред- жазначенных доказать, что комета находится между Лу- ной и Солнцем. Синьор Марио и я готовы во всем согла- ситься с ним [Сарси] без всякого предубеждения, так как мы никогда ничего не утверждали относительно ме- стоположения кометы, равно как и не отрицали, что она может находиться за Луной; мы говорили только, что доказательства, представленные другими авторами, поку- да не свободны от возражений. Сарси ничего не сделал для того, чтобы устранить эти возражения и попытаться с помощью новых доказательств убедить нас в истинно- сти заключений, даже если бы эти доказательства были строги и безупречны, ибо рассуждая неправильно, до- пуская паралогизмы и логические ошибки, можно прий- ти к правильным заключениям. Но, поскольку я хочу тайное сделать явным и прийти к правильным за- ключениям, мне придется привести новые соображения относительно затронутого выше аргумента, и для более ясного понимания я постараюсь предварительно изло- жить его как можно более кратко. Он [Сарси] утверждает, будто, опираясь на мой «Звездный вестник», заключил, что неподвижные звезды, сверкая своим светом, окружены сиянием с большим блеском, которое не существует в действительности, а только кажется. Планеты, не светящие своим светом, не окружены таким сиянием, в частности Луна, Юпитер и Сатурн наблюдаемы почти полностью лишенными сия- ния. Венера, Меркурий и Марс, хотя и не светят своим светом, окружены сиянием из-за их близости к Солнцу, лучи которого касаются их, освещая более ярко. Далее он [Сарси] утверждает, будто я считаю, что комета по- лучает свой свет от Солнца, тогда как он вместе с дру- 102
гими уважаемыми авторами рассматривает комету как временную планету, а это позволяет рассуждать о ней как о других планетах, из которых более близкие к Солнцу окружены большим сиянием и, следовательно, при на- блюдении в телескоп претерпевают меньшее увеличение. А так как комета увеличивается чуть сильнее, чем* Мер- курий, и гораздо слабее, чем Луна, разумно заключить, что она ненамного дальше от Солнца, чем Меркурий, и гораздо ближе к нему, чем Луна. Таков его [Сарси] ар- гумент, и подходит ему этот аргумент настолько точно и отвечает его нуждам настолько полно; как если бы за- ключение было сформулировано до посылок, а последние были бы подогнаны к заключению, а не заключение вы- ведено из них. Дело обстоит так, как если бы посылки vte были выведены из щедрого разнообразия Природы, а их искуснейшим образом подогнали к заключению. По- смотрим, сколь обоснованны эти посылки. Во-первых, абсолютно ложно утверждение, будто я в моем «Звездном вестнике» писал о том, что Юпитер и Сатурн окружены слабым сиянием или вообще не ис- пускают такового, в то время как Марс, Венера и Мер- курий имеют роскошные венцы из лучей; только Луну я выделил по этому признаку из всех прочих светил, как неподвижных, так и блуждающих. Во-вторых, я отнюдь не уверен в том, что для превра- щения кометы во временную планету и наделения ее в качестве таковой свойствами всех остальных планет до- статочно, как это делают Сарси и его учитель и другие авторы, начать рассматривать и называть комету плане- той. Если их мнения и голоса обладают способностью вызывать из небытия в бытие то, что они рассматривают и называют, то я попрошу их оказать мне услугу и считать и называть золотом кучу старого хлама, который накопился у меня дома. Но если оставить в стороне на- звания, то позволительно спросить: что побудило их счи- тать комету квазипланетой? Может быть, то, что она све- тит, как планета? Но разве не светятся столь же ярко облака, дым, дерево, камень, горы, когда на них падают солнечные лучи? Разве не видел Сарси в моем «Звезд- ном вестнике» доказательства того, что земной шар све- тится ярче, чем Луна? Почему же я должен утверждать, что комета светится так же, как планета? Я отнюдь не исключаю другой возможности: свет кометы может быть настолько слаб, а ее субстанция — настолько тонкой и разреженной, что если бы кто-нибудь оказался достаточ- 103
но близко от кометы, то мог бы совсем потерять ее из виду, как это бывает с огнями, выбивающимися по но- чам из-под земли и видимыми издалека, но исчезающими бесследно, стоит лишь подойти к ним поближе. Точно так же мы видим резко очерченными облака издали, а вбли- зи они превращаются в промозглый туман, граница кото- рого становится столь расплывчатой, что всякий входя- щий в него не сможет указать, где проходит граница, и отличить облака от окружающего воздуха. А взять потоки солнечных лучей, изливающихся в разрывы между облаков. Они так напоминают кометы, и наблюдать их можно только издалека. Может быть, ко- мету следует относить к планетам по причине движения? Но есть ли нечто такое, что, будучи отделено от всего земного, частей, подчиняющихся земным условиям, не участвовало бы в суточном движении вместе с осталь- ной Вселенной? Если же имеется в виду движение в по- перечном направлении, то оно не имеет ничего общего с движением планет, ибо происходит не в том же направ- лении, не равномерно и, скорее всего, даже не является круговым. Впрочем, даже помимо всего этого, разве кто- нибудь полагает, что субстанция и материал кометы сход- ны с субстанцией и материалом планет? О последних можно сказать, что они тверды, в чем нас вполне ощути- мо убеждает, в частности, Луна, а в общем случае — рез- ко очерченная и неизменная форма всех планет. Субстан- ция же кометы рассасывается за несколько дней, и фор- ма ее ограничена контуром некруглым, но размытым и неопределенным, а это свидетельствует о том, что мате- риал ее более разрежен и тонок, чем туман или дым. Одним словом, планета в большей мере напоминает иг- рушечную планету, нежели нечто реальное. В-третьих, не знаю, сколь полно он [Сарси] может сравнивать сияние кометы и ее увеличение с сиянием и увеличением Меркурия, которого он заведомо не видел и не мог видеть все время, пока эту планету можно было наблюдать; возможность наблюдать себя Меркурий пре- доставляет чрезвычайно редко, и в такие периоды он всегда находится вблизи от Солнца. Все это позволяет, как мне кажется, почти с полной уверенностью считать, что в действительности Сарси не проводил никакого срав- нения, ибо оно сопряжено с немалыми трудностями и успешный исход отнюдь не предопределен заранее. Под- тверждение того, что он не проводил сравнения, я усмат- риваю в его путаных ссылках на наблюдения Меркурия 104
и Луны, с которыми якобы он сравнивал наблюдения ко- меты. Дабы доказать, что комета должна находиться даль- ше от Солнца, чем Меркурий, Сарси следовало бы ска- зать, что комета окружена меньшим сиянием, чем Мер- курий, и при наблюдении в телескоп получает большее же увеличение; он же [Сарси] утверждает противопо- ложное: по его словам, комета окружена сиянием нена- много больше, чем Меркурий, и получает почти такое же увеличение, а это сводится к утверждению, что комета имеет большее сияние и меньшее увеличение, чем Мер- курий. Сравнивая затем комету с Луной, он пишет то же самое, хотя утверждает, будто пишет противоположное, а именно что [при наблюдении в телескоп] комета уве- личивается меньше, чем Луна, и окружена большим сия- нием. Но чуть дальше, подводя итоги, он выводит из тех же посылок противоположное заключение, ибо утвер- ждает, что комета ближе к Солнцу, чем Луна, и дальше от Солнца, чем Меркурий. Наконец, я не могу понять, как такой логик, каким аттестует себя Сарси, мог упустить в своей классифика- ции светящихся тел, окруженных более сильным или бо- лее слабым сиянием и претерпевающих при наблюдении в телескоп соответственно меньшее или большее увели- чение, наши земные огни, ибо горящие свечи и пылаю- щие факелы, наблюдаемые с большого расстояния, равно как и освещенные солнцем камешки, кусочки дерева и другие мелкие предметы, даже листья растений или кап- ли влаги, если смотреть на них с определенных точек, окружены гораздо более сильным сиянием, чем самые яркие звезды, и при наблюдении в телескоп обнаружи- вают такое же увеличение, как звезды. Следовательно, не велика помощь от этого источника тем, кто сулит с помощью телескопа вознести комету на небо и изъять ее из земной сферы. А пока пусть Сарси не думает, что ему удастся выгородить своего учителя, и поймет простую истину: пытаться настаивать на одной ошибке означает совершать сотню других и, что еще хуже, обрекать себя в конечном счете на поражение. Кроме того, я прошу его перестать повторять, как он это делает в конце приведен- ного выше отрывка, будто его теории принадлежат мне; я никогда не писал, не говорил и не думал ничего подоб- ного. Но довольно о первом взвешивании. Перейдем ко второму. '105
XIX ВТОРОЕ ВЗВЕШИВАНИЕ Е КОТОРОЙ ИЗЛАГАЕТСЯ МНЕНИЕ ГАЛИЛЕЯ О СУБСТАНЦИИ И ДВИЖЕНИИ КОМЕТ Являются ли кометы по своей природе кажущимся изображением Вопрос I Хотя до сих пар никто не говорил, что комету надле- жит целиком причислять к бестелесным видениям, само по себе это обстоятельство приводит к тому, что мы не сочли бы возможным априори отвести от кометы упрек в химеричности, но, коль скоро Галилею удалось найти другое, лучшее и более глубокомысленное объяснение кометы, желательно отложить наши соображения, дабы тщательно ознакомиться с этим его новым открытием. Он [Галилей] сосредоточил внимание на двух вещах: субстанции кометы и ее движении. Относительно субстан- ции он утверждал, что свет [кометы] образуется не внут- ри ее, а возникает от преломления света, испускаемого каким-нибудь другим телом, вследствие чего такие тела [как кометы] было бы правильнее называть тенями све- тящихся тел, а не светящимися телами; ж такого рода те- лам относятся радуги, гало, ложные солнца и многие другие аналогичные явления. Относительно движения он утверждает, что движения комет всегда прямолинейны и перпендикулярны поверхности Земли. Он считает* что, коль скоро эти факты выяснены, для него не составит особого труда опровергнуть мнения других. Кратко и не- многословно, ибо ему достаточно истиныг приукрашенной или голой, мы попытаемся оценить, сколь весомы подоб- ные мнения; и хотя два замечания [Галилея! трудна рас- сматривать порознь, ибо они настолько переплелись, что в какой-то мере стали взаимозависимы и одно помогает другому, мы все же позаботимся о том, чтобы у читателя на сей счет не оставалось и тени сомнения. Вопреки первому замечанию Галилея я утверждаю, что комета отнюдь не бестелесный световой мираж, вво- дящий в заблуждение глаза наблюдателей, и убежден, что мнение Галилея не разделяет никто из тех, кто хотя бы раз наблюдал комету невооруженным глазом или в телескоп. Ибо достаточно того, что по своему виду и при- роде своего света она [комета] открывает себя и каждый 106
путем сравнения с истинным светом легко может судить, истинен ее свет или ложен. И действительно, Тихо, ана- лизируя наблюдения Таддеуша Хагека, приводит выдерж- ку из письма последнего: «Тело кометы в те дни сравня- лось по величине с планетами Юпитер и Венера, испу- скало яркий свет и было наделено необычайным блеском, очень чистым и красивым, а ее субстанция казалась слиш- ком нетронутой в своей чистоте, чтобы ее сравнивать с земными материями, и допускала скорее аналогию с не- бесными телами». Позднее Тихо добавил к этим строкам следующее: «Таддеуш правильно понимал наблюдаемое явление и поэтому мог со всей определенностью прийти к заключению, что в комете нет ничего земного». Раньше Сарси всячески приспосабливал посылки к за- ключению, которое требовалось доказать; теперь он вся- чески приспосабливает посылки, дабы выступить против них как против мыслей, якобы принадлежащих синьору Марио и мне, хотя в действительности посылки Сарси сильно отличаются от того, о чем говорится в «Рассужде- нии» синьора Марио, или по крайней мере построены иначе. Так, мы никогда не утверждали со всей опреде- ленностью, что комета не более чем изображение и всего лишь видимость; подобное утверждение было высказано нами как вопрос и предложено вниманию философов вме- сте с обоснованиями и гипотезами, которые мы сочли уместными, дабы убедить их в том, что такое возможно. Вот подлинные слова синьора Марио, сказанные по этому поводу: «Я не могу сказать с уверенностью, что комета образуется именно таким способом, но утверждаю, что, подобно тому как он вызывает сомнения, вызывают сомнения и методы, используемые другими авторами; и если они утверждают, будто безупречно обосновали свое мнение, то должны доказать это, а также неоснователь- ность и ошибочность позиций других [авторов]». Иска- жая таким образом [нашу точку зрения], Сарси пред- ставляет дело так, будто мы решительно утверждали, что движение кометы непременно должно быть прямолиней- ным и происходить в направлении, перпендикулярном земной поверхности. Ничего подобного мы не утверждали, а лишь рассмотрели такую возможность, указав, что она позволила бы объяснить изменения, наблюдаемые в по- ложении кометы, более просто и в лучшем согласии с яв- лениями. Эта идея была достаточно осторожно высказана синьором Марио, который в заключение заявил: «Итак, нам не остается ничего другого, как довольствоваться 107.
тем малым, относительно которого мы можем строить предположения среди теней». Тем не менее Сарси пыта- ется представить дело так, будто я стою на своих пози- циях более твердо, в надежде, что это позволит ему более действенно опровергнуть наши мнения, не оставив от них камня на камне. Если ему удастся осуществить свои на- мерения, то я буду ему признателен, ибо в будущем, ког- да мне вздумается пофилософствовать на эту тему, рас- сматривать надобно будет одним мнением меньше. Но, поскольку мне кажется, что жизнь в предположениях синьора Марио еще теплится, я хочу высказать несколь- ко замечаний о силе возражений Сарси. Весьма храбро нападая на мое первое заключение, он утверждает, будто всякому, кому хотя бы раз приходи- лось наблюдать комету, не требуется иных аргументов, дабы доказать природу ее света; ибо при сравнении с другими истинными огнями она светится слишком ясно, чтобы быть реальным телом, а не призраком. Как заме- тит Ваша милость, Сарси настолько уверен в остроте зрения, что решительно отметает самую мысль об обма- не зрения и возможности соседства призрачного объекта и объекта реального. Должен признаться, что я не наде- лен столь ярко выраженной способностью отличать под- линное от ложного. Мне вспоминается обезьяна, которая ничуть не сомневается в том, что видит в зеркале свою приятельницу. Изображение кажется ей столь живым и реальным, что свою ошибку она обнаруживает не рань- ше чем заглянув два-три раза за зеркало в надежде схва- тить товарку. Осмеливаясь предположить, что Сарси ви- дит в своем зеркале не реальных людей во плоти, а лишь их изображения, похожие на те, которые видят в своих зеркалах остальные из нас, я хотел бы знать, в чем со- стоят те визуальные отличия, по которым он с такой лег- костью распознает реальное и призрачное. Со своей стороны я бессчетное число раз наблюдал в комнате с закрытыми ставнями на противоположной стене отражение солнечного света, проходящего сквозь крохотное отверстие, и могу сказать, что это пятнышко по яркости не уступает Венере или Сириусу. Когда мы гуляем в поле, сколько тысяч соломинок и камешков, слегка отполированных или влажных, сверкают на солн- це, как самые яркие звезды? Сарси достаточно сплюнуть на землю, и он, несомненно, увидит самую натуральную звезду в той точке, в которой отражаются солнечные лучи. Кроме того, любое тело, находящееся па большом рас- 705
стоянии и освещаемое солнцем, будет выглядеть как звезда, в особенности если поместить его высоко, чтобы можно было наблюдать по ночам, как другие звезды. А кто мог бы отличить Луну, видимую днем, от облака, освещенного солнцем, если бы не различие в видимой форме и размерах? Разумеется, никто. Наконец, если бы призрачные видения определяли сущность вещи, то Сарси должен был бы признать, что солнца, луны и звезды, ви- димые в спокойной воде или в зеркале,— самые настоя- щие солнца, реальные луны и подлинные звезды. Но было бы еще лучше, если бы Сарси изменил свое мнение обо всем этом и не думал, будто ему удастся укрепить свою позицию, ссылаясь на авторитет Тихо, Таддеуша Хагека и других, разве что в обществе таких мужей его собст- венная ошибка становится более простительной. XX Но продолжим чтение, Ваша милость. Но в то время, когда воссияла наша комета, Галилей, как я слышал, лежал, прикованный болезнью к постели, и состояние его здоровья не позволило ему, по-видимому, ни разу наблюдать своими глазами это светящееся тело, поэтому при обсуждении с ним всего связанного с коме- той мы вынуждены прибегать к другим аргументам. Ныне он утверждает, что туманные испарения, поднявшиеся с какой-то части земной поверхности, были унесены зц Луну и даже за Солнце и, выйдя из конуса тени, отбра- сываемой Землей, оказались под лучами Солнца, которое освещает комету и которому комета подчиняется; и чт$ такого рода движение, или восхождение, паров происхо- дит не как блуждание или неопределенным образом, а строго по прямой без малейшего уклонения в сторону» Так говорит Галилей, но мы намереваемся проверить ве- сомость его утверждений с помощью наших весов. Он [Галилей] утверждает, будто туманная и напоми- нающая пар материя сначала поднималась с поверхности Земли, хотя в те дни очень сильный северный ветер пре- обладал во всем небе и он разогнал бы и рассеял всякие пары; поистине удивительно, что столь малые и легкие тела могли быть благополучно унесены столь высоко сре- ди бурных порывов северных ветров и неизменно удержи- ваться на начальном направлении, между тем как самые тяжелые грузы, оказавшиеся в ту пору под открытым не- бом, не могли противостоять напору ветра. С трудом 109
верится, что при столь яростном противоборстве тяжести и силы ветра легчайшие пары могли бы подниматься, во всяком случае вертикально вверх, среди неустойчивых перемещений воздуха. Кроме того, известно и подтверж- дается самим Галилеем, что от сгущений и разрежений туманообразных тел такого рода не свободны даже самые недосягаемые выси планет, и, следовательно, движения, посредством которых эти тела переносятся, не могут быть бесцельными и неопределенными. Ни синьор Марио, ни я никогда не писали, будто ту- манные испарения поднимаются с некоторых частей зем- ной поверхности до Луны и даже до Солнца и что, выйдя из конуса земной тени, они пропитываются солнечными лучами и порождают комету, хотя Сарси и приписывает мне подобное утверждение. Но синьор Марио пишет не- что иное: он считает возможным, что иногда земные ис- парения и тому подобные материи, гораздо более тонкие, чем обычные, могут подниматься ввысь, достигать даже Луны и служить материалом для формирования кометы и что порой происходит необычная сублимация сумереч- ной материи, как о том свидетельствует северное сияние. Но он ни словом не обмолвливается о том, что эта мате- рия тождественна веществу комет, которое непременно должно быть более разреженным и тонким, чем сумереч- ная мгла и материя северного сияния, ибо комета сияет гораздо менее ярко, нежели северное сияние. Например, если бы комета появилась на востоке в белизне утренней зари, когда Солнце успело подняться на шесть или во- семь градусов над горизонтом, то ее попросту нельзя было бы различить, ибо она уступала бы по яркости ок- ружающему ее фону. Точно так же прямолинейное дви- жение вверх может быть приписано той же материи лишь с большей или меньшей вероятностью, но отнюдь не досто- верно. Я говорю это не из опасения возражений со сто- роны Сарси, а только из стремления показать, что мы ни в чем не отошли от обыкновения провозглашать досто- верно установленным только то, в чем у нас нет ни ма- лейших сомнений, как учит нас наша философия и ма- тематика. А теперь, после того как доказано, что мы не высказывали тех утверждений, которые приписывает нам Сарси, выслушаем и разберем его возражения. Первое его возражение основано на том, что пары не могут подниматься по прямой в небо, когда сильный се- верный ветер рвет воздух и все находящееся внутри его. Такой ветер он [Сарси] ощущал в течение многих дней 110
после появления кометы. Возражение, что и говорить, действительно очень остроумное, но в значительной мере утрачивает свою силу, поскольку мы располагаем надеж- ными сведениями о том, что в те дни в Персии и в Китае воздух был недвижим, и я вполне могу считать, что ма- терия кометы сублимировалась в одной из этих стран, покуда Сарси не докажет, что она поднялась не оттуда, а из Рима, где он ощущал порывы северного ветра. А даже если испарения поднялись из Италии, откуда из- вестно, что они не возогнались еще до ветреных дней? Ведь пока они поднимутся до орбиты кометы, пройдет много дней, ибо, по утверждению учителя Сарси, комета находится от нас примерно в 470 000 милях. Такое путе- шествие требует времени, и немалого. По наблюдениям с Земли, скорость подъема испарений сильно уступает скорости птичьего полета, и на такое путешествие уйдет не один год. Но предположим даже, что испарения вы- нуждены подниматься при сильном ветре. Тот, кто с пол- ным доверием относится ко всякого рода басням и поэти- ческим вымыслам, должен признать, что волнение ветра поднимается в высоту не более чем на две-три мили, ибо есть горы, вершины которых вздымаются выше того, где гуляет ветер. Следовательно, самое большее, к чему мож- но было бы прийти в заключениях, это утверждение, что в пределах указанного пространства испарения поднима- ются не вертикально, а колеблются, отклоняясь от своего курса то в одну, то в другую сторону, а вне его исчезает то воздействие, которое вынуждает их отклоняться от прямолинейного пути. XXI Продолжим, Ваша милость. (1-й аргумент,) Но пусть даже мы согласимся с тем, что эти испарения, начав двигаться, способны выдержи- вать направление и стремиться, насколько возможно, к месту назначения, достигают прямых солнечных лучей и посылают нам отраженные лучи. Почему же в таком случае они, получая всего Феба 84, показывают всем нам лишь самую малую толику его? Ведь по свидетельству самого Галилея, в летние дни, когда испарения, не слиш- ком отличающиеся от тех, о которых идет речь, уносятся на север, быть может, выше обычного и, оказавшись про- тив Солнца, купаются в ярчайшем свете, они все без ис- ключения кажутся серебристо-белыми, напоминая север- ное сияние даже в ночной тьме. Они не столь ревниво Ш
относятся к заимствованной ими яркости, чтобы, прижав полученный от Солнца свет к своей груди, не дать ни единому лучику ускользнуть к нам сквозь крохотную щель. Не только в летнее время, но и в январе я наблю- дал через четыре часа после захода Солнца (что замеча- тельно само по себе) ослепительно белое облачко, стояв- шее почти в зените и столь разреженное, что сквозь него были видны даже самые маленькие звезды; восприняв от Солнца дары света, оно свободно изливало их во все сто- роны через широкую расщелину. Наконец, все облака (если они сохраняют подобие с материей комет), когда они столь плотны и непрозрачны, что не пропускают сво- бодно солнечные лучи, по крайней мере со стороны, об- ращенной к Солнцу, с взаимной щедростью отражают его лучи нам, а когда они разрежены и тонки, свет легко про- никает повсюду сквозь них и они нигде не кажутся тем- ными, а как бы пронизаны очень ярким светом. Но если свет кометы исходит не из какой-нибудь другой материи, а из тех самых туманных испарений, не сжатых как бы в один шар, а занимающих, по словам самого Галилея, весьма обширный участок неба и всюду сверкающих от солнечного света, то какова конечная причина, по кото- рой тем, кто наблюдает комету, всегда кажется, что свет исходит из короткого и узкого отрезка ее орбиты, в то время как остальная часть тех же испарений, освещенная тем же солнечным светом, никогда не видна? Отнюдь не легко ответить на этот вопрос, приводя в качестве примера радугу, при образовании которой про- исходит то же самое, т. е. радуга попадает в глаз только от одной части облака, хотя то же разнообразие цветов создается светом во всем пространстве, освещаемом Солн- цем. Все это, равно как и другие вещи того же рода, требует материи, покрытой росой и пропитанной влагой,— материи, превратившейся в воду; тогда она отражает свет от той своей части, где углы отражения и преломления возникают только при условии, если эта материя уже превратилась в воду и уподобилась таким гладким, отпо- лированным и прозрачным телам, как зеркала, воды и хрустальные шары. Но если поднявшиеся ввысь испарения более разре- женны и сухи, то они не имеют такой гладкой поверхно- сти, как зеркала, и не сказываются сколько-нибудь замет- но на преломлении лучей. А поскольку гладкость тела необходима для отражения от него лучей, а плотность в сочетании с прозрачностью — для преломления, указан^ 112
ные испарения не принято принимать во внимание в ме- теорологических явлениях, если эти испарения не содер- жат достаточно много воды, как учили не только Аристо- тель, но и все создатели оптики и в чем нетрудно убе- диться с помощью рассуждений. Мы должны заключить поэтому, что испарения такого рода в силу самой своей природы малопригодны для того, чтобы возноситься выше Луны и даже Солнца, ибо, как признает сам Галилей, испарения, улетающие так далеко, должны быть весьма тонкими и легкими. Следовательно, сверкающее изображение света, способное отразиться к нам, возникает не от туманных и разреженных легких испарений, а от водяных паров, очень тяжелых и пото- му не поднимающихся высоко. Длительный опыт научил меня, что в тех случаях, когда требуется напрячь разум, люди имеют обыкновение поступать так: чем они менее сведущи в предмете и чем слабее разбираются в нем, тем решительнее о нем судят; с другой стороны, располагая кое-какими сведениями и кое-что понимая, они с большой осторожностью выносят свои суждения о чем-нибудь новом. Давным-давно жил в полном уединении человек, на- деленный от природы необычайной любознательностью и весьма проницательным умом. На досуге он занимался разведением птиц, услаждавших его своим пением, и с восторгом разглядывал великолепное устройство, позво- ляющее щебетуньям по желанию превращать самый воз- дух, которым они дышат, в неисчерпаемо разнообразные сладкозвучные песни. Однажды вечером он вдруг услы- шал невдалеке от своего жилища нежные звуки, и, бу- дучи в полной уверенности, что издавать их могла только какая-нибудь птичка, он решил поймать ее. Выйдя на до- рогу, он увидел пастушонка, который дул в деревянную дудочку и, перебирая пальцами, извлекал из нее звуки, весьма напоминавшие пение птиц, хотя делал он это со- вершенно другим способом. Озадаченный и движимый природной любознательностью, он дал пастушку молодо- го бычка в обмен на дудочку и возвратился в свое уеди- ненное жилище. Поразмыслив, человек этот понял, что если бы ему случайно не встретился пастушок, то он ни- когда не узнал бы о существовании двух способов извле- чения музыкальных звуков и сладостных мелодий, и ре- шил отправиться в дальнее путешествие в надежде на какое-нибудь новое приключение. 113
На следующий же день ему случилось проходить око- ло небольшой хижины. Услыхав доносившиеся из нее звуки, он заглянул внутрь, чтобы выяснить, кто издает их — черный дрозд или дудочка. Но в хижине он увидел мальчика, державшего в правой руке смычок и водившего им по струнам, натянутым на вогнутый кусок дерева. Не дуя, а лишь перебирая пальцами левой руки, в кото- рой он держал инструмент, мальчик извлекал разнообраз- ные звуки, в том числе и приятные для слуха. Вам, на- деленным способностью читать мысли этого человека и разделяющим его любознательность, трудно представить себе, сколь велико было охватившее его изумление! Но, коль скоро ему удалось неожиданно обнаружить два но- вых способа извлечения звуков и мелодий, он решил, что в природе могут существовать и другие способы. Его изумление возросло еще больше, когда он, войдя в некий храм и заглянув за врата, дабы выяснить источник звука, понял, что скрип при открывании врат издавали петли и запоры. В другой раз, движимый любознательностью, он зашел на постоялый двор, ожидая встретить там кого-ни- будь наигрывающего на скрипке, а вместо этого увидел человека, который водил кончиком пальца по краю бока- ла, извлекая весьма мелодичные звуки. Позднее наш пу- тешественник заметил, что осы, мошкара и мухи не вы- дыхают воздух, издавая при этом отдельные звуки, а про- изводят непрерывно звучащие тона, часто взмахивая своими крылышками. По мере того как росло его изумление, таяла его уве- ренность в том, что ему известны все способы звукоиз- влечения: ведь предшествующий опыт оказался недоста- точным для того, чтобы понять или хотя бы поверить, что сверчки, которые не летают, способны издавать не лишен- ное приятности звучное стрекотание не своим дыханием, а трением одного крылышка о другое. Когда же человек почти пришел к убеждению, будто других способов извле- чения звука, кроме известных ему, не существует (помимо уже названных способов, он своими глазами увидел мно- жество органов и живых существ, всевозможные трубы, флейты, струнные инструменты и даже заметил, что не- большой железный язычок, если зажать его между зубов, странным образом использует защечные полости как ре- зонаторную коробку, а дыхание — как носитель звука), когда, говорю я, он пришел к убеждению, будто ему все известно, он обнаружил, что более чем когда-либо погряз в невежестве, и не находил слов от изумления, поймав Ш
рукой цикаду, ибо, как ни старался он зажать ей рот или остановить ее крылышки, цикада продолжала издавать неумолчный треск, хотя наш путешественник не мог за- метить, чтобы она двигала чешуйками или какими-нибудь другими частями своего тела. Наконец, подняв панцирь, покрывавший грудь цикады, и увидев под ним какие-то тонкие твердые нити, он решил, будто звук возникает при встряхивании этих нитей, и вознамерился порвать их, чтобы заставить цикаду смолкнуть. Но все его попытки были безуспешны до тех пор, пока он, введя иглу слиш- ком глубоко, не пронзил создание и не лишил его жизни вместе с голосом, так что даже после гибели цикады не мог с уверенностью сказать, исходил ли звук от этих ни- тей. Тогда человек окончательно разуверился в своих по- знаниях и, если его спрашивали, каким образом произво- дятся звуки, скромно отвечал, что, хотя некоторые спосо- бы извлечения звука ему известны, он совершенно убежден в том, что существуют многие другие, которые он не знает и даже не может себе представить. Я мог бы на многих других примерах пояснить, сколь щедра природа на производство эффектов такими средст- вами, до которых мы никогда бы не додумались, если бы наши органы чувств и наш опыт не научили нас, хотя и их иногда оказывается недостаточно для того, чтобы исцелить нашу неспособность. Поэтому не следует судить меня строго, если я не смогу точно определить, каким именно способом образуются кометы, тем более что я никогда не похвалялся, будто непременно смогу сделать подобное, ибо отлично сознаю, что комета может образо- ваться способом, намного превосходящим силу нашего во- ображения. Если трудно понять, как именно издает зву- ки цикада, хотя она поет прямо у нас в руках, то тем более простительно не знать, как образуется комета, на- ходящаяся от нас на таком огромном расстоянии. Умест- но поэтому остановиться на первоначальном намерении синьора Марио и моем, состоявшем в том, чтобы изло- жить те вопросы, которые, как нам кажется, ставят под сомнение бытовавшие раньше мнения, и предложить кое- какие новые соображения. Прежде всего надлежит вы- яснить и рассмотреть, нет ли чего-нибудь такого, что могло бы пролить какой-нибудь свет и проложить дорогу к открытию истины, ибо я продолжаю рассматривать ар- гументы, выдвинутые Сарси против нас, по которым наши представления кажутся ему неприемлемыми. 115
Он утверждает и пытается доказать нам, будто даже в том случае, если бы не было спора о парах или иных материях, годных для образования кометы, возникли бы трудности с объяснением того, как эти субстанции под- нимаются с поверхности Земли и возносятся в горные выси, где они получают прямые солнечные лучи и от- ражают их к нам. Каким образом, будучи освещенными целиком, они отражают к нам свет только какой-нибудь одной своей частью. Почему отражение происходит не так, как в тех испарениях, в которых наблюдается север- ное сияние, ибо те светятся целиком и видны целиком? Он [Сарси] добавляет, что наблюдал как-то раз в пол- ночь чудесное зрелище — крохотное облачко вблизи зе- нита, которое было полностью освещено и излучало сия- ние буквально каждой своей частью. Все плотные и не- прозрачные облака, добавляет он, посылают нам солнеч- ный свет только от тех своих частей, которые видимы, в то время как легкие облачка пронизаны светом и вы- глядят одинаково яркими без каких бы то ни было тем- ных участков. Если комета образуется, как утверждает синьор Марио, во влажных испарениях, имеющих боль- шую протяженность и не собранных в сферическую фигу- ру, и если солнечные лучи освещают эти испарения це- ликом, то почему мы получаем отражение только от не- большого шара, а не от освещенной столь же ярко осталь- ной части? Хотя ответы на это возражение подробно изложены в «Рассуждении» синьора Марио, я все же хотел бы привести их здесь в надлежащем порядке с добавлением некоторых новых соображений по мере того, как шаг за шагом будут возникать контраргументы. Прежде всего признание того, что любая субстанция, сублимированная кометой, отражает солнечный свет в глаза наблюдателя только какой-то одной своей частью, хотя она освещена целиком, не должно вызывать у Сарси каких-либо трудностей. Против каждого возражения мы готовы привести тысячу доводов, подтверждающих нашу точку зрения; более того, мы с легкостью обнаруживаем, что большинство доводов, выдвигаемых Сарси в качестве возражения, в действительности подкрепляют нашу точку зрения. Нет сомнения в том, что любое зеркало, если его выставить на Солнце, будет освещено целиком. То же самое можно сказать и о любом болоте, озере, любой реке и море — словом, о любой гладкой поверхности любой материи. Тем не менее с точки зрения наблюдате- ле
ля отражение солнечных лучей происходит от вполне определенного места на этой поверхности, и это место изменяется, если глаз наблюдателя перемещается. Внеш- няя поверхность тонких облаков, рассеянная по обшир- ному пространству, одинаково освещена Солнцем, тем не менее гало и ложные солнца появляются для каждого глаза только в определенном месте, которое также меня- ется при любом перемещении глаза. Сарси утверждает: «Та тонкая сублимированная мате- рия, которая иногда порождает северное сияние, пред- ставляется [наблюдателю] полностью освещенной и в действительности является таковой». Но позволительно спросить у Сарси, каким образом он удостоверился в этом? Он может ответить мне, что не видит ни одной части, которая не была бы освещена, в то время как менее освещенная часть поверхности зеркал, вод и мра- морных плит вокруг той небольшой площадки, которая осуществляет живое отражение солнечного света, видна вполне отчетливо. Это действительно так, но я хотел бы обратить его внимание на одно обстоятельство: если бы материя по цвету была неотличима от всего, что ее окру- жает, или была прозрачна, то он не смог бы различить ничего, кроме отдельного яркого отраженного луча, по- добно тому как иногда поверхность моря неуловимо сли- вается с воздухом и различить можно только отраженное изображение Солнца. Аналогичным образом, помещая на некотором расстоянии тонкий кусок стекла, мы можем различить только то место, от которого отражается свет, а остальная часть стекла остается невидимой из-за ее прозрачности. Ошибка Сарси здесь сродни утверждению, что ни один преступник не может быть до конца уверенным в своей безнаказанности (в том, что содеянное им так никогда и не будет раскрыто): и в том и в другом случае из виду совершенно упускается несовместимость нераскры- того и известного. Не подлежит сомнению, что у всякого, кто вздумал бы вести два реестра, занося в один нерас- крытые оскорбительные выпады, а в другой распознан- ные выпады, в первый реестр не было бы внесено ниче- го, ни единой записи. Исходя из этого, я утверждаю, что, не впадая в противоречие, материю северных сияний можно считать распределенной по обширнейшему про- странству и равномерно освещенной Солнцем, но, так как мпе открыта и видна только та часть ее, откуда мне в глаз попадают преломленные лучи, а остальное остается 117
невидимым, мне кажется, будто я вижу не часть, а целое. Разве не освещена все время равномерно солнечными лучами полусфера окутывающих Землю туманных испа- рений? Несомненно, освещена; тем не менее та часть испарений, которая лежит непосредственно между нами и Солнцем, выглядит гораздо ярче, чем более далекие от нас части. Этот эффект, как и другие, не более чем види- мость и иллюзия наших глаз, ибо, где бы мы ни находи- лись, в центре светящегося круга, яркость которого по- степенно убывает по мере увеличения расстояния от центра в ту или иную сторону, мы всегда видим солнеч- ное тело. Но для людей, живущих севернее нас, та часть, которая мне представляется наиболее яркой, будет более темной, а та, которая видится мне наиболее темной, будет казаться наиболее яркой; можно сказать, что во- круг Солнца существует огромное, никогда не исчезаю- щее гало, как бы начерченное на выпуклой поверхности, которая ограничивает сферу с испарениями. Это гало меняет свое положение в соответствии с движениями на- блюдателя так же, как гало, образующиеся иногда в тон- ких облаках. Что же касается того облачка, которое, по словам Сарси, он наблюдал столь ярким в кромешной ночной тьме, то я хотел бы спросить его [Сарси], каким образом он удостоверился в том, что в действительности оно было гораздо больше, чем ему казалось (ведь, по его же сло- вам, оно было настолько прозрачным, что сквозь него были видны даже самые слабые из неподвижных звезд). По той же самой причине не мог бы он удостовериться и в том, что это облачко не простирается невидимо за пределы наблюдаемой освещенной части, будучи совер- шенно прозрачным; следовательно, остается в силе сомне- ние относительно того, не было ли и это облачко одним из тех видений, которые изменяют свой вид при переме- щении глаза. Не существует также причин, по которым оно не мог- ло бы казаться светящимся и все же быть не более чем видимостью, как случилось бы, не будь оно больше про- тяженности изображения Солнца. Так, если изображение Солнца в зеркале имеет в ширину один палец и мы отре- жем остальную часть зеркала, то весь оставшийся не- большой кусочек зеркала будет казаться нам ярким. Если бы зеркало было меньше изображения, то оно не только казалось бы нам всюду ярким, но и изображение 118
не перемещалось бы при каждом движении глава, как это происходит при большом зеркале; зеркало не могло бы вместить целиком все изображение Солнца, и поэтому при перемещении зеркала отражение происходило бы то от одной, то от другой части солнечного- диска* и изображение казалось бы неподвижным до тех nopv. пока глаз не достиг бы определенного места, куда не попадает изображение Солнца, и, следовательно, не потерял бы Солнце из вивдг. Таким образом, необычайно важно учитывать раеддо» ры и качество поверхности,, от которой происходит отра- жение, ибо, чем менее гладка эта* новерхность, тем боль- ше кажется изображение одного и того* же предмета^ и иногда глазу приходится проделывать долгий путь прежде чем изображение полностью исчезнет с зеркала, и изображение кажется неподвижным г хотя в действи- тельности оно движется. Дабы суть моего замечания, имеющего первостеве®- ное значение и, возможно, способного вывести кого-ни- будь (не говоря уже о Сарси) на новую мысль, [стала ясна], вообразите, Ваша милость, что Вы находитесь на берегу моря в такое время, когда вода совершенно спо- койна, а Солнце склоняется к западу. Вы увидите очень яркое отражение Солнца на поверхности моря вблизи вертикальной линии, проходящей через солнечный диск. Изображение это не будет занимать большую площадь; если вода, как я уже сказал, очень спокойна, то Вы уви- дите чистое изображение солнечного- диска, ограниченное, как в зеркале. Но стоит подуть легкому ветерку и по- крыть рябью поверхность воды, как Ваша милость тот- час же увидит, что изображение Солнца начнет рас- падаться на множество частей, распространится я захва- тит гораздо большую площадь. Если бы Вы стояли близко, то смогли бы отличить один? осколок изображения от другого, но с большего расстояния отделить один осколок от другого не представляется возможным из-за узости промежутков между ним® или из-за того, что из- эа ослепительного блеска сверкающих осколков они как бы перемешиваются и ведут себя как несколько» близких огней, наблюдаемых с большого расстояния. Но вот рябь перерастает в- более высокие волны* и промежутки между множеством зеркал-, от которых изо- бражение Солнца отражается в глаз, в зависимости от различных наклонов волн начнут становиться все шире и шире. Если, отойдя на еще большее расстояние, Вы взбе- ретесь на холм или на какую-нибудь другую возвышен- т
ность, дабы лучше видеть воды, то увидите одно осве- щенное поле, причем оно покажется Вам сплошным. С очень высокой горы примерно в шестидесяти милях от Ливорнского залива в ясный ветреный день примерно за час до захода я наблюдал очень яркую полосу, распро- страняющуюся вправо и влево от Солнца и имеющую в длину десять, а быть может и сотни, миль. Это было отражение солнечного света того самого рода, о котором только что упоминалось. Пусть Сарси мысленно удалит большую часть поверх- ности моря по обе стороны [от Солнца] так, чтобы остав- шаяся часть имела в ширину две-три мили и, будучи расположенной посредине, была обращена прямо к Солн- цу. Ясно, что такая площадка была бы полностью осве- щена и оставалась бы неподвижной при любом переме- щении наблюдателя в ту или иную сторону, пока он не переместится, быть может, на несколько миль, ибо тогда он начнет терять из виду левую сторону изображения, если он двигался вправо, и яркое изображение начнет сужаться до тех пор, пока станет очень тонким и не ис- чезнет полностью. Не так двигалось бы изображение вместе с движением наблюдателя: мы продолжали бы видеть все изображение целиком, хотя оно все перемеща- лось бы так, что его центр всегда соответствовал бы на- правлению на Солнце (для различных людей, наблюдаю- щих одновременно изображение [Солнца], это направле- ние соответствует различным точкам горизонта). Здесь я считаю уместным сообщить Вашей милости то, в чем, как мне кажется, состоит решение морской проблемы. Опытные моряки иногда задолго предсказы- вают, откуда поднимется ветер. По их утверждениям, верный признак, по которому они это узнают,— более яркое, чем обычно, свечение воздуха в том направлении [откуда поднимется ветер]. Судите сами, Ваша милость, не может ли такое свечение возникать из-за ветра, воз- мущающего волны, которые уже существуют там. От таких волн, как от множества зеркал, распределенных по обширной площади, по-видимому, и возникает отражение Солнца гораздо более яркое, чем в том случае, когда море спокойно. Таким образом, часть насыщенного пара- ми воздуха может стать ярче от этого нового света и рассеяния отраженного. Поднявшись высоко, этот воздух посылает часть отраженного света в глаза моряков, в то время как они, находясь низко и далеко, не могут вос- принимать первичное отражение от той части моря, кото- 120
рая взволнована ветром в двадцати или тридцати милях [от того места, где находится судно]. Именно так они воспринимают и предсказывают ветер задолго до того, как он поднимется. Неукоснительно следуя нашей первоначальной идее, я должен сказать, что солнечные лучи не запечатлевают одинакового по размерам изображения Солнца на всех материалах или, лучше сказать, на всех поверхностях. На одних поверхностях, а именно на поверхностях плос- ких и гладких, как зеркало, мы видим солнечный круг, ограниченный и равный по величине истинному Солнцу; на гладких выпуклых поверхностях он кажется нам меньше, чем в действительности, а на вогнутых поверх- ностях — то меньше, то больше, то таким же, как в дей- ствительности, в зависимости от различных расстояний между зеркалом, предметом и глазом. Если поверхность не ровная, а волнистая и изобилует возвышениями и впадинами (будучи как бы составлена из превеликого множества маленьких зеркал, располо- женных под различными наклонами и видимых в тыся- чах различных ракурсов), то то же изображение Солнца, разделенное на тысячу осколков, воспринимается нашим глазом как тысячи частей, разбросанных по обширному пространству. Мы увидим как бы собрание множества крохотных ярких пятен. Часть их с большого расстояния будет казаться одним сплошным светящимся полем, более интенсивным и ярким в центре, чем по краям. У краев свет становится слабым и сходит на нет в дым- ке, когда из-за наклонности взгляда к поверхности лучи зрения не встречают более волн, отражающих их к Солнцу. Это большое изображение обладает способностью двигаться при перемещении глаза и в том случае, если отражение продолжает происходить за пределами изобра- жения. Если же материал занимает небольшое простран- ство (меньшее, чем все изображение), то он продолжает оставаться ярким до тех пор, покуда глаз не достигнет того предела, за которым из-за косого падения лучей па материал отражения направлены не на Солнце, когда свет исчезает и теряется. Я хочу сказать Сарси, что, когда он видит висящее в небе облако с четко выраженной границей и все осве- щенное (таким оно остается, даже если глаза переме- щаются на некоторое расстояние), у него [Сарси] все равно нет способа удостовериться в том, что это свечение более реально, чем гало, ложные солнца, радуги и сол- 121
нечные блики в море. Я хочу также сказать Сарси, что плотность и кажущаяся устойчивость облака могут быть обусловлены малыми размерами или из-за своей малости облако может не вмещать всю протяженность изображе- ния Солнца, которое, не будь недостатка в материале, протянулось бы на расстояние, во много раз превышаю- щее размеры облака. Если бы облако было видно цели- ком в то время, когда за ним простирались бы другие поля облаков, то, смею уверить, перемещение глаза вы- нуждало бы сдвигаться все облако целиком. Решающим аргументом в подтверждение подобной точки зрения для нас служит часто видимое на восходе или заходе множество небольших облаков, висящих у самого горизонта; те из них, которые находятся прямо над Солнцем, сверкают наиболее ярко и кажутся отлиты- ми из чистого золота. Из облаков, расположенных по сто- ронам, те, что поближе к Солнцу, освещены средне и по яркости, превосходят более далекие облака, причем по мере удаления их яркость плавно убывает, а облака, на- ходящиеся на наибольшем удалении, освещены слабо или совсем не освещены — такими видим их мы; для тех же, кто находится в таком месте, что облака оказываются между глазом и точкой захода Солнца, эти облака были бы самыми яркими. Пусть же Сарси поймет, что если бы облака не были рассеяны, а составляли бы единое сплоеир- ное поле, то каждому наблюдателю казалось бы, что та часть поля, которая для него находится в центре, осве- щена наиболее ярко, а та, что находится по сторонам, все менее ярко в зависимости от расстояния до центра; то, что мне кажется вершиной блеска, другим представляет- ся его концом. Кто-нибудь мог бы возразить, сказав, что так как не- большая часть облаков сохраняет неподвижность и свет в них не движется при каждом перемещении наблюдате- ля, то этого достаточно, чтобы параллакс был вполне за- метным и по нему можно было определять высоту; а по- скольку то же самое возможно и для кометы, нравы те, кто намеревается использовать параллакс, чтобы онреде^- лить ее высоту. На это я отвечу, что такое замечание было бы правильным, если предварительно доказать, что комета составляет лишь часть всего* изображения Солнца1, а не все изображение» В этом случае не только весв мате^ риал, из которого образована кометя, был бы освещен, но изображение Солнца простиралось бы за его пределы, и его хватило бы, чтобы освещать гораздо большую нло- 122
щадь, если бы находящаяся там материя была способна отражать свет. Но, коль скоро это не доказано, весьма разумно поступает тот, кто придерживается противо- положной точки зрения, а именно считает, что комета представляет собой все изображение, а не какой-то его фрагмент или усеченное изображение; об этом 'свидетель- ствует правильная форма облака, наделенная столь пре- красной симметрией. Из сказанного нетрудно извлечь простой и подходя- щий к случаю ответ на возражение Сарси, когда он спра- шивает, как можно (в соответствии с утверждением синьора Марио) считать, будто комета представляет собой материю, распределенную по обширному простран- ству в вышине, без того, чтобы эта материя была пол- ностью освещена и к нам посылал отражение лишь узкий круг ее. Да позволено мне будет задать все тот же во- прос ему [Сарси] и его учителю [отцу Грасси], который не считает комету огнем, а (если я не ошибаюсь) скло- нен по крайней мере хвост кометы считать преломлением солнечных лучей. Я хочу спросить у него, считает ли он, что материя, в которой происходит преломление, обреза- на в точности по размерам хвоста или же простирается то тут, то там за его пределы? Если же он ответит, как я полагаю, что материя эта простирается и за пределы хвоста, то позволительно спросить, почему она не видна, коль скоро ее касается Солнце? Ссылка на то, что пре- ломление происходит в субстанции эфира, которая, буду- чи наиболее прозрачной, не обладает преломляющей спо- собностью, в данном случае неуместна; еще в меньшей мере преломление происходит в другой материи, ибо если бы материя преломляла солнечные лучи, то она могла бы и отражать их. Кроме того, я не понимаю, по какому праву он [Сарси] называет голову кометы «маленьким кругом», если его учитель с помощью глубокомысленных вычислений обнаружил, что она занимает 87 127 квадрат- ных миль. Насколько я могу судить, ни одно облако не достигало таких размеров. Подобно человеку из приведенной мной притчи, кото- рый считал, что звук извлекается только одним способом, Сарси утверждает, будто комета не может быть порожде- на отражением в туманных испарениях и будто пример с радугой не устраняет трудностей, хотя радуга в дей- ствительности есть не что иное, как иллюзия зрения. Ибо образование радуги и тому подобных явлений тре- бует влажной материи, которая уже распалась на капель- 123
ки воды и действует, как гладкие и полированные тела, отражая свет от тех своих частей, где имеются именно те углы отражения и преломления, какие необходимы для создания такого эффекта, который наблюдается в зеркалах, воде и хрустальных шарах, в то время как в тонких и сухих предметах, не обладающих гладкими по- верхностями, наподобие зеркальных, рефракция происхо- дит довольно слабо. Итак, для возникновения эффекта не- обходима материя, насыщенная водой и, следовательно, тяжелая, неспособная подняться над Луной и Солнцем (куда, по моему мнению, не может подняться ничто, кроме вещей, имеющих природу легчайших испарений), а поэтому комета не может образовываться в этих туман- ных испарениях. В ответ на эти рассуждения достаточно заметить, что синьор Марио никогда не ограничивался какой-либо точ- но названной материей, в которой формируется комета, и ни слова не говорил о том, влажная ли эта материя, туманная, сухая или гладкая, и, я уверен, не счел бы зазорным признаться в том, что не знает этого. Но, на- блюдая, как в испарениях, в тонких, не насыщенных водой облаках и в облаках, распадающихся на мельчай- шие капельки, в стоячих водах, в зеркалах и в других материях возникают многообразные иллюзии различных образов, обретающих форму посредством отражений и преломлений, он не отверг как невозможную мысль о су- ществовании в природе какой-то иной материи, призван- ной давать нам еще одно изображение, отличное от всего остального, и предположил, что это изображение и есть комета. Я бы сказал, что такой ответ вполне соответ- ствует возражению, если бы какая-то часть возражения была верна. Но, поскольку, как я уже говорил, мной дви- жет желание проложить дорогу поиску истины, я в меру своих сил хотел бы сделать несколько замечаний по по- воду отдельных пунктов приведенных выше рассуждений. Во-первых, иллюзия радуги действительно происходит в испарениях, распавшихся на крохотные капельки воды, но я отнюдь не считаю, что подобные иллюзии не могут происходить без таких испарений. Треугольная хрусталь- ная призма, поднесенная к глазу, показывает нам все предметы как бы окрашенными во все цвета радуги, и радуги часто наблюдаются в «сухих» облаках, не про- ливающих дождь на землю. А разве не те же многоцвет- ные иллюзии мы видим на перьях птиц, когда Солнце освещает их определенным образом? Но и это еще не все; 124
пусть Сарси скажет мне что-нибудь новое (если он вооб- ще способен сказать что-нибудь новое). Пусть он возь- мет любой материал, будь то камень, дерево или металл, и, держа его на солнце, пристально вглядится в него. Он увидит все цвета в виде крохотных пятнышек, а если при этом он воспользуется телескопом, настроенным для разглядывания весьма далеких предметов, то поймет, что я имею в виду, гораздо более отчетливо, и для этого ему не понадобится разлагать тела на росу или насыщенные влагой испарения. Кроме того, те маленькие облачка, ко- торые выглядят столь яркими в сумерках и отражают Солнце столь живо, что почти ослепляют нас, принадле- жат к тончайшим и наиболее сухим облакам, существую- щим в атмосфере, в то время как влажные облака кажут- ся тем темнее, чем большим количеством воды они обременены. Гало и ложные солнца наблюдаются без дождя и влаги в самых тонких и сухих облаках или ту- манах, какие только существуют в воздухе. Во-вторых, гладкие и хорошо отполированные поверх- ности, такие, как поверхности зеркал, действительно сильно отражают солнечный свет столь сильно, что мы едва можем смотреть на них без ущерба для зрения, но верно и то, что отражение происходит и от поверхностей не столь гладких, хотя оно тем слабее, чем хуже поли- ровка. Вы, Ваша милость, можете своими глазами видеть, следует ли отнести комету по ее блеску к таким свети- лам, которые слепят глаза, или к таким, блеск которых настолько слаб, что едва различим. Судите же сами, тре- буется ли для производства такого блеска поверхность, напоминающая зеркало, или же гораздо менее гладкая поверхность. Я хотел бы предложить Сарси метод, позво- ляющий воспроизводить отражение, сходное с отраже- нием кометы. Возьмите, Ваша милость, очень чистый графин и, держа недалеко от него зажженную свечу, Вы увидите в его по- верхности крохотное изображение пламени, очень яркое и почти точечное. Затем наберите на кончик пальца немного любого чуть маслянистого вещества, которое прилипает к стеклу, и нанесите его как можно более тонким слоем в том месте, где Вы видите изображение, отчего поверх- ность слегка потускнеет. Изображение тотчас же потуск- неет. Поверните затем поверхность так, чтобы изображе- ние вышло за пределы маслянистого пятна и только касалось его границы, и проведите пальцем поперек мас- лянистого пятна. В тот же миг Вы увидите прямой луч. 125
образовавшийся в имитации хвоста кометы, и этот луч пересечет поперек и под прямым углом след, оставлен- ный Вашим пальцем; если Вы проведете пальцем попе- рек пятна еще раз, то тот же луч пойдет в другом на- правлении. Так происходит потому, что кожа на поду- шечке пальца не гладкая, а испещрена некоторыми извилистыми линиями, позволяющими нам на ощупь раз- личать самые малые расстояния в осязаемых вещах, и при движении пальца по маслянистой поверхности эти линии оставляют тончайшие следы, от краев которых и происходит отражение света. А так как их много и рас- положены они регулярно, эти следы образуют световую полосу, в голове которой, повернув стекло, можно помес- тить изображение пламени в незамасленной части по- верхности. Голова будет казаться ярче, чем хвост, а хвост будет иметь несколько меньший блеск. Тот же эффект можно наблюдать и в том случае, если стекло не замаслено, а запотело от дыхания. Если Вам случится предложить это небольшое развлечение Сарси и он вздумает протестовать, вдаваясь в различные детали и подробности, то прошу Вашу милость сообщить ему, что я отнюдь не хочу сказать этим, будто в небе имеется огромный графин, на поверхность которого кто-то паль- цем наносит жирное пятно, и будто именно так образует- ся комета; я привожу этот пример (как мог бы привести другие, возможно, что существуют и такие, которых нет у нас даже в помыслах) лишь для того, чтобы продемонст- рировать, сколь неисчерпаемо разнообразна природа, когда она порождает эффекты. В-третьих, я не считаю верным утверждение ни о том, будто отражения и преломления возможны только в метеорологических материях и формах, которым свой- ственно содержать много воды (ибо только у них поверх- ности гладкие и полированные), ни о том, будто таковы необходимые условия, порождающие подобные эффекты. Относительно необходимости полировки я хочу заметить, что и без нее неискаженные и четкие отражения изобра- жений все равно происходили бы. Я говорю так потому, что изображение может оказаться изломанным и размы- тым, если вся поверхность сколь угодно груба и неровна; ибо изображение цветной ткани, столь четко видимое в зеркале перед ней, становится размытым и искаженным, будучи отброшено на стену, на которой можно различить только некий оттенок цвета ткани. 126
Но если Ваша милость возьмет камень или деревян- ную линейку недостаточно гладкие для того, чтобы от- брасывать непосредственно изображения, и поднесет под косым углом к глазу, как бы желая проверить, плоская ли она и прямая, то Вы отчетливо увидите на ней изобра- жения предметов, поднесенных достаточно близко к дру- гому концу линейки, причем столь отчетливо, что, будь это рукопись, Вы могли бы с легкостью прочитать ее. А если Вы приблизите глаз вплотную к концу какой- нибудь очень длинной прямой стены, то первое, что Вы увидите, это марево испарений, струящихся в небо, в осо- бенности когда стена освещена Солнцем,— тогда все предметы видны сквозь испарения как бы дрожащими. Если Вы попросите кого-нибудь медленно подойти к дру- гому концу [стены], то увидите, что, когда этот человек вплотную приблизится к ней, его изображение выступит навстречу ему из поднимающихся испарений, которые отнюдь не влажны и не тяжелы, а, наоборот, чрезвычай- но сухи и легки. Но и это еще не все. Разве Сарси не доводилось слышать все эти разговоры, исходившие глав- ным образом от Тихо, о преломлениях, происходящих в испарениях и парах, окружающих Землю, даже когда воздух совершенно спокоен, сух и далек от всякого дож- дя и любой влаги? Ему [Сарси] нет надобности ссылать- ся передо мной, как он делает, на авторитет Аристотеля и всех учителей перспективы, ибо этим он лишь провоз- глашает меня более дотошным и тщательным наблюдате- лем, чем все они, т. е. совершает нечто такое, что, на- сколько я могу судить, диаметрально противоположно его намерениям. Вот и все, что я хотел бы возразить в ответ на первый аргумент Сарси. Переходим к его второ- му аргументу. XXII (2-й аргумент.) Возможно, кто-нибудь отважится тем не менее утверждать, будто не существует причины, по которой водяные и плотные пары не могут уноситься вверх какой-то силой, и будто преломление и отражение кометы происходит от этих паров. Никакой другой выход не представляется Галилею возможным, хотя на основа- нии длительного опыта было обнаружено, что, чем более разрежены тела, тем более они прозрачны и тем слабее они светятся, по крайней мере если смотреть на них извне; чем сильнее светятся тела, тем они плотнее и менее прозрачны. А поскольку комета сверкает столь 127
ярко, что превосходит своим блеском даже звезды первой величины и сами планеты, ее материя должна быть очень плотной и в какой-то своей части непрозрачной, ибо мы в то же время видим сияние очень тонкое, ско- рее отливающее белым, нежели сверкающее и перели- вающееся лучами. Но если эти туманные испарения столь плотны, что возвращают нам довольно много и до- вольно яркого света, и если они, как того желает Гали- лей, занимают значительную часть неба, то каким обра- зом звезды, мерцающие сквозь эти пары, не претер- певают обычной рефракции и не кажутся меньше или больше, чем обычно? Так как к тому времени нами были измерены весьма точно расстояния между звездами во все стороны от кометы, мы обнаружили, что эти расстоя- ния ничем не отличаются от измеренных Тихо, Однако опыт научил нас, а Вителлий** и Алъгазен66 отмечали в своих трудах, что величины звезд и расстояния между ними изменяются, если их наблюдать сквозь такого рода испарения. Отсюда с необходимостью следует вывод: либо эти испарения настолько тонки и разрежены, что свет звезд беспрепятственно проходит сквозь них (хотя эти пары, как уже доказано, малопригодны для того, чтобы порождать свет кометы за счет преломления сол- нечного света), либо, что гораздо ближе к истине, они не существуют. Многое следует рассмотреть в этом аргументе такого, что, на мой взгляд, существенно подрывает его. Во-первых, ни синьор Марио, ни я не заходили так далеко, чтобы утверждать, будто водяные и плотные пары увлекаются вверх, дабы породить комету; следова- тельно, все возражения, основанные на неосуществимо- сти этой идеи, падают наземь и разбиваются в прах. Во-вторых, я считаю совершенно неверным утвержде- ние, будто тела кажутся тем менее яркими, чем они раз- реженнее и прозрачнее, и тем более яркими, чем они не- прозрачнее, хотя, по словам Сарси, оно якобы основано па длительном опыте его наблюдений. В этом меня убеж- дает одно-единственное наблюдение — облако, светив- шееся так ярко, как если бы оно было горой из чистого мрамора, хотя материя облака была несколько тоньше и более прозрачна, чем субстанция горы. Поэтому я не усматриваю непреложности в утверждении Сарси относи- тельно того, будто материя кометы плотнее и менее про- зрачна, чем материя планет, а он утверждает именно это, если я верно истолковал смысл его слов. Более того, 128
я отнюдь не считаю очевидным, что комета своим блес- ком превосходит звезды первой величины и планеты. Но даже если это так, какой смысл ссылаться на плот- ность материи, когда мы видим, что сумеречная мгла сияет иной раз ярче звезд и кометы? А золотое облачко, сверкающее во сто крат ярче? В-третьих, даже если предположить, что комета рож- дается в толстом слое плотных испарений, ниоткуда не следует, будто из-за преломления в этих испарениях будет наблюдаться значительное расхождение в расстоя- ниях между звездами, как того требует Сарси. Но подоб- ное утверждение не согласуется с измерениями Тихо, ко- торый не наблюдал никакого расхождения, хотя произво- дил измерения с большой точностью. Должен признаться, что меня особенно настораживают два обстоятельства. Во-первых, я не могу никоим образом поверить тому, что говорит Сарси, не выразив при этом недоверие его учителю, ибо один из них утверждает, будто с высокой точностью измерил расстояния между звездами, в то вре- мя как другой находит для себя необычайно остроумное оправдание за то, что не произвел наблюдений с надле- жащей точностью, ссылаясь на отсутствие столь больших и точных инструментов, как у Тихо. Более того, он дажо надеется, что по этой же причине другим также не будет дела до его инструментальных наблюдений. Во-вторых, я не в силах изыскать способ, который позволил бы мне с подобающей скромностью и сдержан- ностью поделиться с Вашей милостью одним небезосно- вательным опасением: я очень боюсь, что синьор Сарси не представляет себе вполне отчетливо, ни что такое преломление, ни где оно происходит, ни как оно порож- дает свои эффекты. Прошу Вас поэтому, улучив подходя- щее время, сообщить ему (ибо я знаю, что Вы сделаете это необычайно тактично), что лучи, попадающие от предмета в глаз под прямыми углами к поверхности про- зрачного материала, в котором должно происходить пре- ломление, вообще не преломляются; у них нет преломле- ния, а так как звезды вблизи зенита посылают нам свои лучи перпендикулярно сферической поверхности испаре- ний, окутывающих Землю, то эти лучи не испытывают преломления. Но по мере того как они все более скло- няются к горизонту и, следовательно, все более косо пересекают указанную поверхность, они преломляются все сильнее и показывают положение звезд со все боль- шей погрешностью. Сообщите ему также, что поскольку 5 Галилео Галилей 129
граница этого материала проходит не очень высоко, ибо сфера испарений ненамного больше земного шара, на по- верхности которого мы находимся, то падение лучей, исходящих из точек вблизи горизонта, происходит почти по касательной. Наклон становится все круче по мере того, как поднимается поверхность испарений, и если бы она проходила на расстоянии многих земных радиусов, то лучи, приходящие к нам из любой точки неба, пере- секали бы указанную поверхность под углом, мало отли- чающимся от прямого, и вели бы себя так, как если бы стремились к центру сферы, т. е. были бы перпендику- лярны поверхности. Поскольку Сарси помещает комету очень высоко над Луной, в испарениях, простирающихся на такую высоту, не должно происходить сколько-нибудь ощутимого пре- ломления, а это, в свою очередь, означает, что не должно быть заметной разницы в расположении неподвижных звезд. Следовательно, Сарси нет нужды истончать испа- рения, дабы объяснить отсутствие преломления, тем более до такой степени, чтобы полностью исключить его. Другие впадали в ту же ошибку, полагая, будто им уда- лось доказать, что небесная субстанция неотличима по своим свойствам от окружающей нас земной субстанции и что первая субстанция не может быть распределена по множеству сфер, ибо в противном случае от преломления в столь многочисленных прозрачных субстанциях види- мые положения звезд претерпели бы заметные изменения. Этот аргумент праздный, так как, даже если бы все сфе- ры были из различных прозрачных материй, их размеры исключали бы всякое преломление для наших глаз, на- ходящихся в самом центре всех сфер. XXIII Перейдем к третьему аргументу. (3-й аргумент,) Галилей утверждает также, что мате- рия кометы не отличается от материи тех малых тел, которые движутся вокруг Солнца в повторяющемся кру- говращении и обычно называются солнечными пятнами, Я не согласен с этим, но хотел бы особо добавить, что в то время, когда была видна комета, на Солнце в тече- ние целого месяца не наблюдалось ни одного пятна и впоследствии возмущения такого рода наблюдались на Солнце лишь изредка. Не случайно поэт, описывая появ- ление кометы, прибег к такому образу; Солнце в те дни 180
умыло свой ослепительный лик чище, чем обычно, и остатки пролитой воды, рассеявшись по небу, образова- ли комету, после чего само Солнце изумилось, что его грязь сверкает ярче звезд. Но к чему я даже теперь при- влекаю поэтические безделицы? Дабы вернуться к моим рассуждениям, предположим, что материя кометы и, да позволено мне будет так выразиться, солнечной оспы одна и та же; а поскольку эта материя, прежде чем она породит комету, уносится ввысь всегда с помощью пря- молинейного движения по перпендикуляру к поверхности Земли, что вынуждает ее потом изменить направление движения и гонит вокруг Солнца по орбите, заставляя проходить по лику Солнца с теми пятнами и обращаться по одному и тому же пути вдоль линий, параллельных эклиптике? Ибо если природа легких тел проявлялась бы в их способности уноситься ввысь, то почему одни и те же испарения то увлекаются вверх, то обращаются по орбите, подчиняясь столь определенным законам? Возможно, кто-нибудь скажет, что вся сила таких ис- парений неизменно направлена по прямой без малейших извивов, но там, где прямая подходит очень близко к Солнцу, они уступают естественной наклонности и дви- жутся далее, повинуясь царской власти владыки. Я удив- лен поэтому, что остальные тела из той же неизменной материи столь жадно обращаются вокруг Солнца, в то время как комета, рожденная в непосредственной близо- сти от Солнца, вопреки своей наклонности отклоняется на максимальное удаление от Солнца и предпочитает ис- чезнуть в темном месте посреди замерзшей Большой Медведицы, нежели покрыть тьмой само Солнце, хотя это было бы вполне возможно, если бы она закрыла от нас солнечные лучи своим телом. Но это вопросы скорее физические, чем математические. Сарси продолжает, как уже отмечалось, строить про- извольные заключения и приписывать их синьору Марио и мне, дабы затем опровергнуть их и тем самым выста- вить нас авторами абсурдных и ложных утверждений. Синьор Марио говорит о северном сиянии, дабы показать, что тончайшие разреженные материи могут поднимать- ся очень высоко над Землей, но Сарси делает вид, будто синьор Марио считает, что комета состоит из той же ма- терии. Не довольствуясь этим, поскольку сам он придер- живается того мнения, что отражение света не может происходить ни в каких метеорологических материях, за исключением влажных и насыщенных водой, он [Сарси] 131 5*
приписывает чуть дальше синьору Марио и мне утверж- дение, будто водяные и тяжелые пары, поднимаясь в небо, образуют комету. Пусть будет, как он того желает: мы действительно утверждали, что материя кометы и солнечных пятен одна и та же, о чем синьор Марио упо- мянул только для того, чтобы объяснить, почему, по его мнению, некоторые материи могут порождаться, прихо- дить в движение и исчезать среди небесной субстанции, а отнюдь не для того, чтобы утверждать, будто из этих материй образуются кометы. Вы, Ваша светлость, може- те сами убедиться, что мой недавний протест не был пол- ностью безосновательным или неуместным, когда я реши- тельно отверг идею о том, будто комета образовалась на гигантском графине, покрытом жирными пятнами. < Прежде всего для того, чтобы ответить на все упреки и возражения, замечу, что Сарси не следовало бы так часто упрекать нас за отвращение, якобы питаемое нами к поэзии, ибо, как я уже сказал, мы отнюдь не питаем к ней отвращения. Наоборот, от нас не укрылось, что из- за тесного переплетения всех искусств не только фило- софу позволительно иной раз вставлять в свои трактаты поэтические вымыслы, как это делали Платон и другие, но и поэту позволительно уснащать свои поэмы научны- ми размышлениями, как это делал из наших древних поэтов Данте в своей «Божественной комедии», а из новых благородный Стиглиани87 в своем «Новом мире». Возвращаясь к нашему диспуту, замечу)88, что я ни- когда не утверждал, будто кометы и солнечные пятна со- стоят из одной и той же материи. Однако я со всей определенностью сознаю, что, если бы не опасение столк- нуться с более сильной оппозицией, нежели та, которую оказывает здесь Сарси, я, не колеблясь, высказал бы по- добное утверждение и, смею думать, смог бы его отстоять. Сарси усматривает глубокое противоречие в способ- ности тонкой материи подниматься по прямой к телу Солнца и по прибытии на место вовлекаться во враще- ние. Но почему он отказывается простить подобное допу- щение синьору Марио, а также Аристотелю и всей его школе, считавшим, что огонь возносится по прямой до лунной орбиты, где его прямолинейное движение пре- образуется в круговое? Как может Сарси отрицать, что кусок дерева, брошенный с высокого берега в быструю реку, будет подхвачен потоком, который понесет его во- круг земного шара, как только коснется воды? Нельзя не признать, однако, что другое возражение [Сарси] ближе к 132
детине; я имею в виду его замечание о том, что, в то время как все остальные материи страстно жаждут объять Солнце, комета улетает прочь, уносясь на север. Это возражение, как я уже сказал, было бы еще более огра- ничительным, если бы он [Сарси] незадолго до того сам не ослабил его узы, когда, живописуя, как Аполлон умы- вает свое прекрасное лицо и выплескивает воду, из кото- рой должна родиться комета, сообщил нам, что, по его мнению, материя солнечных пятен покидает Солнце и не возвращается назад. XXIV Выслушаем теперь его четвертый аргумент. (4-й аргумент.) Теперь я перехожу к оптическим при- чинам, посредством которых удалось гораздо более убе- дительно доказать, что комета никогда не была бестелес- ным видением и не бродила, подобно призраку, среди ночных теней, а выставляла себя на всеобщее обозрение в одном месте и всегда имела один и тот же вид. Ибо, каковы бы ни были те объекты, которые вследствие пре- ломления света могут казаться более реальными, чем они являются в действительности, например радуги, короны и тому подобные явления, они всегда образуются по не- которому закону, а поскольку они существуют от света светящегося тела, куда бы ни был направлен этот свет, они следуют за ним в покорном и согласованном движе- нии. Так, радуга IHL с Солнцем на горизонте А [рис. 3] имеет вершину на полуокружности в Н; если Солнце поднимется из А в D [рис. 4], то радуга опустится в противоположном направлении и вершина Н ее дуги склонится к горизонту; чем выше поднимется Солнце, тем ниже опустится вершина Н радуги. Отсюда ясно, что одна и та же радуга всегда движется в том направлении, в каком перемещается Солнце. То же явление наблюдает- ся и у гало, корон и ложных солнц, ибо когда все они окружают светящееся тело, от которого они отстоят на определенное расстояние, то всегда перемещаются в со- ответствии с направлением его движения. То же самое можно ясно понять и в случае светящегося изображения, которое заходящее Солнце имеет обыкновение запечатле- вать на поверхности моря и рек: чем дальше уходит от нас Солнце, тем дальше уносится от нас изображение, до тех пор, пока Солнце не скрывается за горизонтом, после чего изображение исчезает. 133
Рис. 4 Рис. 3 Предположим, что по- верхность моря, видимая в BI [рис. 5], лишь неотли- чимо мало отличается от плоской поверхности; глаз находится на берегу в точ- ке А, а Солнце сначала — в точке F; пусть радиусы FD и DA, проведенные в точку D, составляют рав- ные углы ADB и FDE — углы падения и отражения в точке D; следовательно, солнечный свет виден в D. Предположим теперь, что Солнце склонилось в точку G; так же как и раньше, про- ведем две линии — G от Солнца и А от глаза, образующие равные углы падения и отражения с прямой BE. Ясно, что эти прямые не имеют общих точек нигде, кроме точки Е; следовательно, солнечный свет виден в точке Е. Когда Солнце спустится еще ниже и перейдет в точку Н, свет по той же причине будет виден в точке I. В противополож- ной последовательности события развертываются, когда на воду падает свет от восходящего Солнца, ибо в этом случае, по мере того как Солнце все ближе подходит к вер- шине, свет все более приближается к наблюдателю, дости- гая сначала, например, точки I, затем точки Е, а за ней точки D. Отсюда, как нетрудно понять, следует, что эти видения всегда перемещаются в том же направлении, в ка- 134
пом движется светящийся объект, который их порождает и увлекает за собой. Если комета порождена солнечным светом, то она, несомненно, должна следовать за движением Солнца; если же она не следует за Солнцем, то ее нельзя при- числять к световым иллюзиям. Я утверждаю, что ничего подобного в случае кометы не наблюдалось, ибо в пер- вый день, когда она стала видна, т. е. двадцать девятого ноября, Солнце находилось под 6°43' в Стрельце и дви- галось к Козерогу, а в последующие дни, вплоть до двад- цать второго декабря, оно день за днем опускалось в кульминации все ниже. Если проследить за этим движе- нием, то окажется, что Солнце смещалось все более и более к югу от экватора; следовательно, если бы коме- та была разновидностью преломленного и отраженного света, то она также должна была бы перемещаться к югу; она же, наоборот, двигалась на север. Возможцо, этим она возвестила о своей свободе Галилею и проде- монстрировала, что имеет с Солнцем не больше общего, чем человек, совершающий прогулку при солнечном све- те, но выбирающий, куда ему идти, всецело по своему усмотрению. Если кто-нибудь вздумает в этой связи предложить иной закон отражения или преломления, отличный от при- веденного выше, то мне неизвестно, на основании каких оккультных признаков этот закон надлежит приписывать комете, но по крайней мере одно правило должно соблю- даться неукоснительно: коль скоро закон движения вве- ден, в дальнейшем он должен сохраняться без каких бы то ни было изменений. Если это обстоятельство понятно, закон движения может быть каким угодно. Комета могла бы приводиться в движение не движением Солнца, а про- тивоположным движением комет так, что, когда послед- ние движутся на юг, первая улетает на север; таким об- разом, когда Солнце возвращается на север, эти кометы по той же причине должны переместиться на юг. Следо- вательно, с двадцать второго декабря, т. е. со дня зимне- го солнцестояния, Солнце снова устремилось на юг и наша комета должна была бы повернуть на юг, откуда начался ее путь; она же все время двигалась только на север. Отсюда нетрудно понять, что траектория кометы не имела никакого отношения к движению Солнца, по- скольку независимо от того, двигалось ли Солнце в том или в этом направлении, комета продолжала следовать тем путем, на который вступила с самого начала. 135
Мы уже успели убедиться в том, сколь значимы по- следние три аргумента, и я полагаю, что даже Сарси ставит их невысоко, ибо аргументы, заимствованные из физики (как он предпочитает называть аргументы, по- черпнутые из оптических явлений), он считает несрав- ненно более доказательными и убедительными, нежели все, что им предшествовало; об этом ясно свидетель- ствует то обстоятельство, что он [Сарси] остался неудов- летворенным аргументами, заимствованными у природы. Ему следовало бы поразмыслить над доказательностью приводимых им доводов и принять во внимание, что тому, кто желает убедить других в чем-то если не лож- ном, то по крайней мере весьма сомнительном, весьма полезно воспользоваться правдоподобными аргументами, догадками, примерами, аналогиями и прочими софизма- ми, укрепить свои позиции безупречными текстами и укрыться за авторитетом других философов, ученых, ри- ториков и историков. Всецело полагаться на строгость геометрических доказательств — слишком опасный экспе- римент для того, кто не вполне владеет ими, ибо, подоб- но тому как в физических явлениях не существует сред- него между истиной и ложью, в строгих доказательствах каждый тезис должен быть либо установлен со всей пол- нотой, исключающей всякие сомнения, либо признан не- обоснованным, и нет пи малейших шансов выстоять, вводя различного рода ограничения и тонкие различия или при- бегая к словесным ухищрениям и тому подобной пиро- технике; доказательство должно быть немногословным: первый натиск — и ты либо кесарь, либо никто. Геомет- рическая строгость позволит мне более кратко и менее утомительно для Вашей милости распутать все после- дующие доказательства, которые я назову оптическими или геометрическими, главным образом дабы умиротво- рить Сарси, ибо я нахожу в них или в его чертежах не- мало перспективы, или геометрии. Как Вы, Ваша милость, должно быть, заметили, в сво- ем четвертом аргументе Сарси пытается доказать, что ко- мета не принадлежит к числу бесплотных видений или миражей, порождаемых отражением и преломлением сол- нечных лучей посредством определенного отношения, су- ществующего между кометой и Солнцем, ибо это отноше- ние к Солнцу отличается от отношений, присущих объек- там, относительно которых заведомо известно, что они представляют собой не более чем обман зрения,— раду- гам, гало, ложным солнцам и бликам на поверхности 136
моря. Все они, по утверждению Сарси, движутся вслед за Солнцем, т. е. всегда перемещаются в том же направ- лении, что и Солнце. Что же касается кометы, то она движется иначе. Сле- довательно, делает вывод Сарси, комета не может быть иллюзией зрения. В ответ на подобное заключение уместно заметить, что комета отнюдь не должна вести себя, как гало, раду- ги и все прочие обманчивые явления, ибо она отличается от радуги, гало и всех про- чих видимостей. Тем не менее я готов признать больше того, чем должен был бы признать, если Сарси не попытается в дальнейшем воспользовать- ся этим в ущерб мне и не назовет безосновательным какой-нибудь из моих ар- гументов, который в дейст- вительности должен быть принят им как имеющий доказательную силу. Я хо- чу поэтому спросить Сар- си, признает ли он доказа- тельность, основанную на различии в поведении ко- меты и чисто иллюзорных явлений, которое состоит в том, что комета и Солн- це движутся в противопо- ложные стороны, а иллю- зорные явления вторят движению Солнца? Если Сарси ответит, что не признает, то вся его аргументация утрачивает силу и мне нет на- добности говорить что-либо еще. Если же он признает доказательность этого аргумента, то справедливость тре- бует, дабы при доказательстве иллюзорности кометы для меня столь же ценным было доказательство того, что она движется в одну или в противоположную сторону с Солн- цем точно так же, как некое бесплотное видение. Но для того чтобы найти такое иллюзорное видение, мне даже нет надобности отходить от приведенных самим Сарси аргу- ментов с целью доказать нам ясно и просто, что комета и иллюзорное явление движутся в противоположные сторо- 137
иы, ибо для меня комета движется не в противоположную, а в ту же самую сторону. Обратимся поэтому, Ваша милость, к третьему черте- жу Сарси ♦, на котором показана аналогия между коме- той и отражением Солнца от поверхности моря. Когда Солнце находится в точке Н [рис. 6], глаз видит его изображение в точке А вдоль прямой AI; когда Солнце поднимется в точку G, глаз увидит его изображение вдоль прямой АЕ; а когда Солнце достигнет точки F, глаз увидит его изображение вдоль прямой AD. Поскольку мы наблюдаем, как Солнце движется в небе по дуге HGF, нам остается установить, в каком направлении бу- дет двигаться (с нашей точки зрения) относительно неба изображение Солнца. Для этого необходимо провести дугу FGHLMN и продлить линии AI, АЕ и AD до точек L, М и N. Далее мы рассуждаем так: если бы Солнце на- ходилось в точке Я, его изображение было бы видно вдоль прямой AI, что соответствует точке L на небе; если бы Солнце поднялось в точку G, его изображение стало бы видно вдоль прямой АЕ и как бы появилось на небе в точке М; наконец, если бы Солнце достигло точки F, то его изображение появилось бы в точке N. Следова- тельно, когда Солнце движется из точки Н в точку F, нам кажется, что его изображение движется из точки L в точку N. Но это кажущееся движение происходит против Солнца, а не по Солнцу, как полагаешь ты, синьор Сарси, или, точнее, пытаешься уверить в этом других. Я говорю так, Ваша милость, ибо не могу поверить, что он [Сарси] способен запутаться в столь очевидных вещах. Кроме того, пытаясь пояснить ход своих рассуж- дений, он, как мы видели, прибегает к весьма неудачным и необычным оборотам речи, ибо ему надобно подогнать под свои утверждения нечто такое, что плохо поддается подгонке, ибо его рассуждения не содержат в себе реши- тельно ничего. Например, он замечает, что, когда Солн- це переходит из точки Н в точку G и из точки G в точку F, его изображение переходит из точки I в точку Е и из точки Е в точку D. Перемещение изображения по пути IED наблюдается в действительности и означает, что изображение приближается к глазу, расположенному в точке Л, а так как Сарси необходимо, чтобы изображение и Солнце двигались в одну и ту же сторону, он попросту * См. рис. 5. Галилей воспроизводит этот чертеж более подроб- но на рис. 6.— Примеч. пер. 138
заявляет, будто движение Солнца по дуге HGF есть не что иное, как приближение к точке Л, а восхождение к зениту — не что иное, как приближение к центру! Более того, он делает вид, будто не замечает еще одну вопию- щую нелепость, которую допускает, утверждая, что из- ображения воспроизводят движения реальных тел. Если бы это было так, то было бы верно и обратное утвержде- ние, т. е. реальные предметы воспроизводили бы [движе- ние] изображения; судите же, Ваша милость, что воспо- следовало бы из этого. Из конца О диаметра проведем прямую OR, лежащую вне круга и образующую некоторый угол с ВО, и прове- дем прямые DF, EG и IH до пересечения с OR в точках R, Q и Р. Ясно, что если реальный объект двигался бы по прямой PQR, то его изображение двигалось бы по прямой IED, и так как это означало бы приближение к глазу в точке Л, а, по Сарси, изображение воспроизводит движение объекта, то объект, двигаясь из точки Р в точку R, должен был бы приближаться к точке А. В действи- тельности же он удаляется от нее, и мы приходим к про- тиворечию. Заметьте также, что, когда Сарси рассматривает здесь отношение между реальным объектом и его изображени- ем, он предполагает, что материя, в которой должно сфор- мироваться изображение, остается неподвижной и дви- жется только объект; ибо если бы он [Сарси] считал, что материя также движется, то проистекли бы различные следствия относительно того, как выглядит изображение. Таким образом, из того, что Сарси добавляет относитель- но невозвращения кометы после возвращения Солнца, нельзя извлечь никаких выводов, не условившись предва- рительно относительно того, движется или покоится ма- терия, в которой рождается комета. XXV Перехожу к пятому аргументу. (5-й аргумент.) Кроме того, если бы комета была из числа иллюзорных изображений, то ее можно было бы на- блюдать только под некоторым вполне определенным и$- лом; именно так обстоит дело в случае радуги, гало, корд- ны и других явлений того же рода. В этом отношении Га- лилею следовало бы помнить о том, что, по его утвержде- нию, небесное пространство, занимаемое испарениями, весьма обширно; а если это так, то я утверждаю, что коме- 139
та должна была бы наблюдаться в виде окружности или дуги окружности. Действительно, рассуждать можно следующим образом. То, что наблюдаемо под некоторым вполне определенным углом, видно в том месте, где обра- зуется этот некоторый вполне определенный угол, и, коль скоро такие места заданы в нескольких точках окружно- сти, этот некоторый вполне определенный угол задан; та- ким образом, комета будет видна в нескольких местах, расположенных на окруж- ности. Большая посылка достоверна и не требует доказательства. Малую по- сылку я доказываю сле- дующим образом. Пусть Солнце находит- ся за горизонтом в точке I, [рис. 7], туманные испа- рения — в окрестности точ- ки А, сама комета появля- ется, например, в точке А, а глаз расположен в точ- ке D; пусть те же испаре- ния занимают и другие части пространства, при- мыкающие к окрестности точки А, как совершенно произ- вольно утверждает Галилей. Предположим, что через центр Солнца I и через центр в точке D проведена прямая; ра- диусы IA и DA, проведенные из точек I и D в точку А, где находится планета, образуют треугольник IAD; сле- довательно, угол IAD и есть тот самый некоторый вполне определенный угол, при котором мы вновь обретаем спо- собность видеть комету. Представим себе, что треугольник IAD вращается во- круг оси IDH; вершина А опишет при этом дугу окруж- ности, на которой прямые лучи Солнца 1А и отраженные лучи AD образуют один и тот же угол IAD. Но, когда вершина А описывает окружность, многие точки этой ок- ружности соприкасаются с рассеянными испарениями и во всех этих точках угол [между радиусами IA и DA} будет тем самым некоторым вполне определенным углом, при котором планета становится видимой; следовательно, на всей дуге ВАС окружности, соприкасающейся с испа- рениями, планета видна по той самой причине, по которой радуги и короны во влажных облаках возникают в фор- ме либо окружностей, либо дуг окружностей. А поскольку 140
ничего подобного в случае кометы не наблюдается, ее не следует относить к числу иллюзорных явлений, ибо она ничем не схожа с ними. Я не перестаю изумляться и, более того, изумляюсь все сильнее при виде того, сколь часто Сарси не желает видеть то, что лежит у него прямо перед глазами, быть может, в надежде вызвать у других уже не притворную, а самую настоящую слепоту. Теперь он жаждет доказать с помощью своего аргумента, что если бы комета была иллюзией зрения, то мы наблюдали бы ее в виде либо окружности, либо дуги окружности, ибо именно такую форму принимают радуги, гало, короны и различные дру- гие призрачные видения. Не знаю, как он может утверж- дать нечто подобное после того, как ему сто раз напоми- нали о солнечных бликах на поверхности моря, а также о лучах, которые прорываются сквозь разрывы в облаках и кажутся прямыми полосами, очень похожими на комету. Может быть, он убедил себя в том, что его утверждение относительно кометы находит убедительное доказатель- ство в приводимых им оптических явлениях, вызывающих у меня большие сомнения. Если я не ошибаюсь, его рас- суждения неполны и ему недостает весьма существенной части данных (что нельзя не считать серьезным логиче- ским пробелом), а именно сведений о пространственном расположении относительно глаза той материальной по- верхности, от которой должно происходить отражение. Это обстоятельство никогда не привлекало к себе внимание Сарси, чему я не могу найти никакого более мягкого оп- равдания, нежели предположить, что оно просто ускольз- нуло от него; ибо если бы он заметил указанное обстоя- тельство и умышленно умолчал об этом, дабы держать своих читателей в неведении, то вина его была бы не- сравненно тяжелее. Между тем все дело сводится именно к рассмотрению того, как расположена отражающая материальная поверх- ность относительно глаза. Доказательство Сарси совер- шенно несостоятельно, за исключением того случая, когда поверхность испарений, окружающих на его чертеже [см. рис. 7] точку А, находится прямо против глаза в точке D, так что ось IDH перпендикулярна плоскости, в которой простирается эта поверхность. Действительно, в этом слу- чае при вращении треугольника IDA вокруг оси IH вер- шина А описывает окружность. Но если бы указанная поверхность располагалась под косым углом к лучу зре- ния, то угол А касался бы ее только в одной точке и при 141
повороте треугольника тот же угол А оказался бы либо за этой поверхностью, либо перед ней. Таким образом, дабы комета была окружностью или дугой окружности, поверхность, на которой она зарождается, должна быть пло- ской и располагаться под прямым углом к прямой, про- ходящей через глаз и Солнце. Такая конфигурация воз- можна только при диаметральном противостоянии или при прямолинейном соединении испарений и Солнца; и действительно, радуги всегда наблюдаются в противо- стоянии, а гало или короны —в соединении с Солнцем в виде окружностей или дуг окружностей; но кометы, на- сколько мне известно, никогда не наблюдались ни в про- тивостоянии, ни в соединении с Солнцем. Если бы при обдумывании этого доказательства Сарси представил себе, будто материя, распределенная им вокруг точки А, представляет собой не испарения, а морскую воду, то ему стало бы ясно, что, рассуждая точно таким же спо- собом и повторяя все слово в слово, можно доказать, что блики на поверхности моря должны были бы выстраи- ваться в окружность. Но, поскольку его собственные орга- ны чувств открыли бы ему иную картину, это помогло бы ему обнаружить ошибку в своем силлогизме. XXVI Выслушаем теперь шестой аргумент. (6-й аргумент.) Я считаю, что сказанное выше под- тверждается словами самого Галилея, ибо, по его утверж- дению, такого рода призраки и бесплотные видения под- чиняются тому же закону в отношении параллакса, кото- рому подчиняются порождающие их светящиеся тела} следовательно, если бы какое-то из видений было порож- дено Луной, то оно имело бы такой же параллакс, как Луна, а видения, порожденные Солнцем, изменяли бы свое положение так же, как Солнце. Кроме того, он [Га- лилей] оспаривает мнение Аристотеля и ссылается при этом на параллакс, утверждая: «Наконец, совершенно не- возможно придерживаться точки зрения, согласно кото- рой комета есть светило, и вместе с тем помещать ее под Луной вопреки малому параллаксу, измеренному с ве- личайшей тщательностью многими превосходными астро- номами». Отсюда я заключаю, что вопреки авторитету Галилея призрачные видения, порождаемые Солнцем, имеют такой же параллакс, как Солнце; но комета не имеет такого параллакса, как Солнце; следовательно, ко- Ш
мета не принадлежит к числу бесплотных видений, по- рождаемых Солнцем. Если кто-нибудь усомнится в малой посылке этого рассуждения, то пусть он сравнит наблюде- ния Тихо кометы 1577 г. с наблюдениями других. Из своих наблюдений Тихо вывел, что доказанное расстояние до кометы от центра Земли составляло на тринадцатый день ноября всего лишь 211 радиусов Земли, Солнце на- ходилось на расстоянии не менее 1150 радиусов от того же центра, а Луна —на расстоянии 60 радиусов. В на- шем случае всякому, кто вникает в наблюдения, напеча- танные моим учителем в его «Возражении, изложенном одним из [святых] отцов»™, истинность нашего утверж- дения станет вполне очевидной, ибо он обнаружит, что параллакс кометы почти всегда больше параллакса Солн- ца. Галилей также не сомневается в этих наблюдениях, ибо он заявил во всеуслышание, что они были исправле- ны для астрономических вычислений усилиями величай- ших астрономов. Совершенно неверно утверждение, будто синьор Марио или я когда-либо писали или говорили, что порождаемые Солнцем бесплотные призраки имеют такой же параллакс, как Солнце, хотя именно его Сарси провозглашает осно- вой своего силлогизма. Наоборот, синьор Марио, пере- числив и рассмотрев множество таких примеров, добавляет: «Поскольку у одних из перечисленных мной иллюзорных видений параллакс ничтожно мал, тогда как у других он ведет себя иначе, нежели параллакс реальных объектов...» Нигде в трактате синьора Марио не утверждается, будто параллакс [иллюзорных видений] такой же, как парал- лакс Солнца или Луны (исключение составляют только гало); что же касается других видений, в том числе ра- дуг, то их параллакс предполагается другим. Таким обра- зом, первое утверждение силлогизма [Сарси] ложно; вы- ясним теперь, сколь истинно и доказательно второе ут- верждение, предполагающее, что параллакс всех иллюзор- ных изображений должен быть равен параллаксу Солнца. Сарси хочет доказать, ссылаясь, как и подобает, на авторитет Тихо и своего учителя, что параллакс, наблю- давшийся у кометы, больше, чем параллакс Солнца; но затем он воздерживается от рассмотрения точных наблю- дений параллакса кометы, произведенных Тихо и многи- ми другими именитыми астрономами, и поэтому не позво- ляет читателю судить о том, сколь сильно расходятся между собой эти наблюдения. Но какими бы ни были эти наблюдения, они либо верны, либо неверны; если они 143
верны и им можно полностью доверять, то мы с необхо- димостью приходим к выводу о том, что либо комета одно- временно находилась под Солнцем и за ним, даже на са- мом небосводе, либо, поскольку она представляла собой не вполне определенный реальный объект, а некое расплывчатое бесплотное образование, на нее не распро- страняются законы, справедливые для вполне определен- ных реальных предметов. Если же наблюдения неверны, то на них нельзя полагаться и, опираясь на них, нельзя было бы прийти к какому-нибудь заключению. Сам Тихо выбрал из многочисленных, не согласующихся между со- бой наблюдений те, которые лучше всего соответствовали принятому им априорному решению поместить комету между Солнцем и Венерой, как будто именно эти наблю- дения были более надежными. Другие наблюдения, произведенные учителем Сарси, расходятся настолько, что сам учитель счел их неподходя- щими для определения местоположения кометы и при- знал, что они были произведены с помощью неточных ин- струментов и без учета времени, рефракции и других обстоятельств. Тем самым он избавил других от необхо- димости придавать им большое значение и ограничился одним-единственным наблюдением, которое не требует ин- струмента и может быть произведено абсолютно точно с помощью невооруженного глаза; этому наблюдению он и отдал предпочтение перед всеми остальными. Речь идет о точном соединении головы кометы с некоторой неподвиж- ной звездой; это соединение наблюдалось одновременно из различных мест, расположенных далеко друг от друга. Прекрасно, синьор Сарси! Ведь если такое событие проис- ходит, то оно полностью противоречит твоим требовани- ям, так как из него следует, что параллакс [кометы] ра- вен нулю, в то время как ты ссылаешься на авторитет своего учителя, дабы подкрепить свое утверждение, что этот параллакс якобы больше параллакса Солнца. Теперь ты видишь, что те самые авторы, которых ты призывал в подтверждение своей правоты, свидетельствуют против тебя. Ты говоришь, будто мы сами признали, что наблюде- ния великих астрономов самые точные. На это я отвечу, что если бы ты обратил внимание на то, где и когда это было сказано нами, то понял бы, что наблюдения можно было бы назвать «точными», даже если бы они расходи- лись между собой гораздо больше, чем расходятся в дей- ствительности. Они назывались бы точными, и их было 144
бы достаточно для опровержения взглядов Аристотеля, даже если бы он считал комету реальным объектом, нахо- дящимся очень близко от Земли. Разве ты не знаешь, что, как доказал твой учитель, одно лишь расстояние между Римом и Антверпеном могло бы сообщить реальному объ- екту, находящемуся в самых высоких слоях воздуха, па- раллакс, превышающий пятьдесят, шестьдесят, сто или даже сто сорок градусов? А коль скоро это так, то разве нельзя назвать точными и имеющими доказательную силу наблюдения, которые отличаются между собой на несколько минут, а каждое произведено с погрешностью меньше градуса? XXVII А теперь, Ваша милость, прочитайте последний аргу- мент. (7-й аргумент,) Наконец, не следует упускать из виду еще одно обстоятельство, рассмотренное нами и способное убедить человека, жаждущего истины, больше, нежели перебранка. С объектами, не имеющими определенной устойчивой формы и лишь тешащими глаз обманчивой игрой цвета и света, мы сталкиваемся ежедневно; их жизнь весьма недолговечна, и за отпущенное им очень короткое время они успевают принять различные фор- мы; они то гаснут, то загораются вновь, то блекнут, то начинают сиять ослепительным светом, то распадаются на отдельные части, то воссоединяются, но никогда не сохраняют одну и ту же форму долго. Если все эти объ- екты сравнить с устойчивым движением кометы и тем, как она выглядит, то станет ясно, сколь многим отли- чается и по своим свойствам, и по своей природе комета от прочих бесплотных видений того рода, о котором идет речь. Но коль скоро доказано, что комета столь резко от- личается во всем от иллюзорных явлений, то почему бы не признать, что между их природой и природой кометы не существует никакого сродства и что комета не имеет к ним никакого отношения? Ибо так утверждали древней- шие и величайшие из философов, равно как и ученейшие мужи нашего времени; и вот находится один человек — Галилей, который противостоит им всем, но, если я не ошибаюсь, истина в данном случае не на стороне Га- лилея. Сарси придает последнему аргументу столь большое значение, по-видимому, потому, что полагает, будто для доказательства отстаиваемого им утверждения вполне до- 145
статочно только этого аргумента; я же считаю бесполез- ным убеждать меня в том, будто в образовании иллюзор- ных видений Солнце играет роль побудительного, а обла- ка или испарения — материального начала. Действительно, поскольку побудительное начало действует непрестан- но, то, если нет недостатка в материи, радуги, гало, лож- ные солнца, равно как и все другие иллюзорные видения, должны были бы наблюдаться непрестанно; но тогда не должно иметь значения, сколько — долго или коротко — длится формирование видения и расположение материи [относительно наблюдателя]. Ничто не разубедит нас в том, что за подлунным миром не может быть какой-ни- будь материи, существующей дольше, нежели облака, ту- маны или дожди, падающие мелкими каплями, равно как и другие земные материи; отражение или преломление солнечного света в такой материи мы наблюдали бы дольше, чем радуги, ложные солнца или гало. Но разве, не покидая подлунного мира, мы не встречаемся постоян- но с иллюзорными видениями в северных сияниях, когда солнечные лучи отражаются от испарений, заполняющих часть пространства, и в бликах на поверхности моря? Ведь если бы относительное расположение наблюдателя, Солнца, испарений и поверхности моря всегда оставалось неизменным, то северное сияние или сверкающие блики на воде можно было бы наблюдать постоянно. Кроме того, основываясь на меньшей или большей про- должительности, нельзя сделать решающий вывод о суще- ственном различии. Даже среди комет, не говоря уже о прочем, одни видны на протяжении девяноста дней и бо- лее, тогда как другие бесследно исчезают на третий или четвертый день. А поскольку замечено, что долгожи- вущие кометы гораздо крупнее других, даже если они только появились, кто знает, может быть, бывают такие кометы (и даже много таких комет), которые живут все- го лишь несколько дней или даже часов и остаются неза- меченными по причине их малости? Сами кометы вселяют в нас уверенность в том, что там, где они возникают, рождается материя более пригодная к самоподдержанию, нежели наши земные облака или туманы, ибо последние возникают из материи (или в материи), которая, не бу- дучи небесной или вечной, обречена исчезнуть за очень короткое время. Итак, вопрос о том, является ли то, что возникает в этой материи, не чем иным, как чистым и простым отра- жением света и, следовательно, бесплотным видением, 146
или чем-то вполне определенным и реальным, остается без ответа. А это означает, что аргумент Сарси лишен до- казательной силы и останется таковым до тех пор, поку- да Сарси не докажет, что материя, из которой состоит ко- мета, не способна отражать или преломлять свет: Если учесть, что комета просуществовала много дней, то сама продолжительность ее существования более чем убеди- тельно свидетельствует об обратном. Переходим теперь ко второму вопросу второго взве- шивания. XXVIII Можно ли объяснить вид кометы прямолинейным движением по перпендикуляру к поверхности Земли Вопрос II \1-й аргумент.) Перехожу теперь к движению, отно- сительно которого Галилей утверждает, будто оно прямо- линейное; я же напрочь отрицаю подобное утверждение. К сему меня побуждает прежде всего причина, по призна- нию Галилея, ему неведомая, которую он не берется объ- яснять; между тем причина, о которой идет речь, столь очевидна и столь неоспоримо свидетельствует против пря- молинейного движения, что, как бы он [Галилей] ни желал отвергнуть ее, ему не удастся сделать это. У Га- лилея об этом говорится так: если комете приписать толь- ко такое [прямолинейное] движение, то становится непо- нятным, почему она не только все более приближается к вершине, но и устремляется дальше к полюсу; следова- тельно, либо это важное открытие надлежит считать не- состоявшимся, но я не могу поступить так, либо необхо- димо ввести еще какое-то движение, чего я не смею сде- лать. Разве не удивительно, что прямого и отнюдь не робкого человека вдруг охватывает такой страх, что он боится изложить свой аргумент? Но я не из тех, кто на- делен пророческим даром, и не берусь предсказывать. Прежде чем продолжить, я не могу не выразить свое- го возмущения по поводу совершенно незаслуженного об- винения в лицемерии, возведенного на меня Сарси. По- добное обвинение не имеет под собой ни малейших ос- нований, ибо, должен признаться откровенно (а гово- рить иначе я решительно не умею), когда речь заходит о 147
проникновении в тайны природы, я становлюсь совершен- но беспристрастным и как бы закрываю глаза на все привходящее. Разумеется, мне бы очень хотелось хотя бы в малой степени познать эти тайны, но ничто не может быть более чуждо такому намерению, чем лицемерие или притворство. Синьор Марио в своем трактате нигде не опускается до притворства, да ему нет и нужды в этом, ибо всякий раз, когда он предлагает нечто новое, [синьор Марио] излагает свои мысли в виде гипотезы и с оговор- ками. Он отнюдь не пытается убедить других в том, будто доказано то, что он и я считаем спорным или, в лучшем случае, лишь правдоподобным, к чему мы при- шли и что предлагаем на суд людей более сведущих, чем мы, дабы с их помощью получить подтверждение пра- вильности одних наших заключений и исключить другие, неверные заключения. Но, насколько честно и искренне пишет синьор Марио, настолько твои писания, синьор Лотарио, преисполнены притворства. Дабы расчистить путь для своих возраже- ний, ты в девяти случаях из десяти делаешь вид, будто не понимаешь, что утверждает синьор Марио; ты произ- вольно обращаешься с его текстом, придавая словам Марио совсем не тот смысл, который он в них вкладывал, и нередко вымарываешь одно и вставляешь от себя дру- гое. Читатель, с доверием относясь к тому, что ты изла- гаешь, отвергая, пребывает в полной уверенности, будто мы нагородили множество нелепостей, которые ты с при- сущей тебе проницательностью обнаружил и опроверг. Мне и раньше доводилось замечать за Сарси такое, пред- стоит не раз делать это и впредь. Но вернемся к существу дела. Что заставляет Сар- си утверждать, будто мы потерпели неудачу в главном, к чему якобы стремились более всего, тщась доказать, что комета движется по прямой, между тем как в случае прямолинейного движения она восходила бы прямо в зе- нит, не отклоняясь ни в одну, ни в другую сторону? От кого тебе [Сарси] стало известно, к чему привела бы ги- потеза о прямолинейном движении кометы, как не от са- мого синьора Марио, упомянувшего о названном выше следствии? Ведь он мог, умолчав об этом, предоставить тебе разбираться в неприемлемости гипотезы о прямоли- нейном движении, и ты со свойственной тебе любезностью, конечно же, сделал бы вид, будто не обнаружил изъянов в его гипотезе. Но это еще не все. Всего лишь двумя строками выше ты утверждал, будто я наивно признался 148
в своей неспособности доказать (или утратил интерес к доказательству) тот самый аргумент, который я же и выдвинул, и добавил, будто я всеми силами стремился ввести читателя в заблуждение, делая вид, будто мне этот аргумент неведом. Как прикажешь тебя понимать, ведь здесь ты сам себе противоречишь. Человек выдви- гает и в простоте душевной печатает некое утверждение, а ты обвиняешь его в том, будто он страстно желает скрыть это утверждение и делает вид, будто и не подо- зревает о его существовании! Поистине, синьор Лотарио, ты требуешь от читателя большого простодушия и слабо- го внимания к сути дела. Посмотрим теперь, нет ли в том самом утверждении, в котором Сарси усматривает обман с нашей стороны, в действительности обмана с его стороны. Такой обман в этом утверждении встречается, и не единожды. Прежде всего Сарси вынуждает меня говорить то, чего я никогда не говорил и не писал, дабы с большей легкостью выста- вить меня невежественным геометром, который не в си- лах понять следствий, не требующих для своего доказатель- ства никаких более высоких познаний, кроме нескольких избитых теорем из первой книги Евклида. Когда мы го- ворим, что если бы комета двигалась прямолинейно, то нам казалось бы, будто она движется к зениту, он при- писывает нам утверждение, будто комета непременно до- стигнет зенита. Сарси должен признаться в этой связи, что он либо не понимает смысла выражения «двигаться к какому-то месту», либо умышленно лжет и вводит в за- блуждение, дабы приписать нам ложное утверждение. Не думаю, чтобы первое было возможно, ибо в противном слу- чае Сарси считал бы, что выражения «отплыть к полюсу» или «запустить камнем в небо» якобы означают «достичь полюса» и «забросить камень на небо». А коли так, он [Сарси] просто делает вид, будто не понимает истинного утверждения, которое мы написали, и приписывает нам ложное, дабы иметь удобный случай высказать нам свои непрошеные замечания. Он [Сарси] неточно цитирует слова синьора Марио еще в одном отношении, ибо там, где тот говорит, что необходимо либо отвергнуть приписываемое комете прямо- линейное движение, либо, сохраняя его, указать какую- то другую причину ее видимого уклонения, Сарси про- извольно заменяет слова «какую-то другую причину» на «какое-то другое движение», дабы вопреки моему наме- рению вывести заключение о движении Земли и препод- 149
нести нам очередной фейерверк и новую глупость. Ут- верждая, что он не из тех, кто наделен способностью читать чв умах людей, он тем не менее довольно часто стремится постичь внутренний смысл других людей. XXIX Продолжим, Ваша милость. Итак, я спрашиваю, надлежит ли то другое движение, посредством которого он [Галилей] мог бы так хорошо все объяснить и которое не отваживается привести, при- писывать комете — испарениям или чему-то другому, чье движение придает видимость движения комете. Я не верю в первое, ибо это нарушило бы движение по пря- мой [перпендикулярно земной поверхности]; действитель- но, если бы испарения с суши, лежащей, например, на эк- ваторе, уносились бы ввысь в движении по перпендикуля- ру, а другое движение сносило бы их на север, то вто- рое движение непременно нарушило бы первое. Но если комета все же перемещается на север, по крайней мере если судить по ее видимому движению, то необходимо сказать, что комета следует движению какого-то другого тела. Когда Галилей говорит, что движение, которым надлежит дополнить прямолинейное, есть единственная причина видимого отклонения кометы, он тем самым со всей определенностью выражает свое согласие с тем, что это движение должно быть помещено где-то еще, помимо кометы испарений. Если это так, то, поскольку ему хоте- лось бы, чтобы движение кометы в северном направлении было только кажущимся, я решительно не усматриваю, какое тело совершало бы такое движение. Ибо, поскольку Галилей не придерживается небесных орбит Птолемея и в системе Галилея ничего не осталось от небесной тверди, он [Галилей] не может считать, что комета увлекается движением этих орбит, так как, по его мнению, такого движения просто не существует. Дойдя до этого места, я явственно слышу, как чей-то голос тихо и робко шепчет мне на ухо о движении Зем- ли. Прочь слово, столь несозвучное истине и режущее на- божный слух! Его действительно лучше нашептывать по- ниженным голосом. Но если бы Земля действительно дви- галась, то Галилей не усомнился бы провозгласить это, ибо движение Земли считали ложным основанием другие, но не он. Ибо если Земля неподвижна, то прямолинейное движение не согласуется с наблюдениями кометы; но 150
поскольку среди католиков принято считать достоверно установленным, что Земля неподвижна, следовательно, столь же достоверно установлено, что прямолинейное дви- жение не согласуется с наблюдениями кометы и поэтому непригодно для наших целей. Не думаю, чтобы что-ни- будь подобное когда-нибудь приходило на ум Галилею, которого я всегда знал как человека благочестивого и ре- лигиозного. Здесь, как Вы видите, он [Сарси] испытывает некото- рые трудности, пытаясь показать, что не существует дру- гого движения, которое, если его приписать комете или любому другому мировому телу, позволило бы подкрепить прямолинейное движение, о котором упоминал синьор Марио, и вместе с тем объяснить видимое отклонение ко- меты от зенита. Этот аргумент я считаю излишним и бес- цельным, так как ни синьор Марио, ни я никогда не пи- сали, будто причина отклонения от зенита зависит от какого-то другого движения, будь то движение Земли, не- бес или какого-то другого тела. Сарси привел этот аргу- мент по какой-то своей прихоти, пусть же Сарси сам и отвечает на него. Ему не следовало бы думать, будто другие обязаны отстаивать то, чего они не писали, не говорили и, возможно, даже не думали; не исключено, что Сарси и сам хорошо понимает это, ибо он заявляет во всеуслышание, что, по его мнению, мне и в голову не могла прийти мысль ввести движение Земли, дабы спасти отклонение [кометы] от зенита, ибо он [Сарси] знает меня как человека благочестивого и религиозного. Но если это так, то для чего приводить подобный аргумент? Для того, чтобы попытаться доказать его несоответствие требованиям благочестия и религии? Но пойдем дальше. XXX Прочитайте, Ваша милость, следующие строки. Но если я не ошибаюсь, то единственное движение ко- меты, которое могло заставить и принудить Галилея рас- смотреть нечто такое, что он не понимает и не рискует предлагать, есть движение, совершая которое комета ока- зывается за нашей вершиной или зенитом ближе к полю- су. Следовательно, если бы комета не заходила за верши- ну, то Галилею не понадобилось бы рассматривать другое движение, ибо сам он выражает согласие с этим утверж- дением, когда говорит следующее: если бы не было друго- го движения, кроме того, которое прямолинейно и проис- 151
ходит по прямой, перпендикулярной [поверхности Зем- ли], то комета восходила бы прямо только до нашей вер- шины и не двигалась дальше. Следовательно, ни одна ко- мета никогда не поднималась дальше нашей вершины; тем не менее я утверждаю, что траектория кометы может быть объяснена ее прямолинейным движением не только указанным способом. Пусть АВС — земной шар, В — то место, откуда под- нимаются испарения, и А— глаз наблюдателя [рис. 8J; пусть сначала комета вид- на, например, в точке Е, а точка G — соответствую- щее ей место на небе; предполагается, что комета движется вверх по пря- мой ВО, проходя равные части EF, FM и МО. Я утверждаю, что сколько бы эти испарения ни под- нимались по прямой DO, они никогда не достигнут (даже если говорить о ви- димом движении) нашей вершины. Действительно, пусть прямая AR проведе- на параллельно ВО, тогда ни одно видимое движение кометы не происходит по дуге GR и луч зрения ни- когда не совпадает с пря- мой AR, ибо луч зрения всегда должен пересекать- ся с прямой ВО, на которой наблюдается комета, а так как луч AR параллелен прямой ВО, то, по определению парал- лельных, он никогда с ней не пересекается. Следователь- но, луч, вдоль которого видна комета, никогда не дойдет до точки R, и поэтому видимое движение кометы не дой- дет не только до нашей вершины S, но и до точки R, очень далеко отстоящей от вершины, ибо комета появится по- следовательно в точках G, F, I, L и т. д., но так и не до- стигнет точки R. Как Вы, Ваша милость, должно быть, заметили, Сар- си снова изменяет то, что написано сеньором Марио, де- лая вид, будто, по утверждению того, движение в направ- лении, перпендикулярном поверхности Земли, приведет 152
комету в точку зенита; ничего подобного в книге нет, хотя синьор Марио действительно полагает, что такое движение привело бы комету в зенит. По моему мнению, Сарси делает это для того, чтобы создать удобный случай и привести свое геометрическое доказательство, опираю- щееся на ничуть не более глубокое основание, чем опре- деление параллельных прямых. Из подобного поступка некоторые люди могли бы вывести утверждение не слиш- ком лестное для Сарси, ибо он рассматривает свое утверждение и доказательство этого утверждения либо как необычайно остроумное и недоступное обычным людям, либо как шутку и детскую забаву. Если он считает это детской забавой, то смею его заверить, что ни синьору Марио, ни мне не доводилось скатываться до столь пе- чального состояния вопиющего невежества, чтобы впасть в ошибку из-за незнания простейших геометрических по- нятий. Если же он считает свое утверждение (и его до- казательство) тонким и важным, то я вынужден расце- нить как печальное его собственное состояние и посове- товать ему снова поступить в ученики к своему учителю. Любой предмет, движущийся перпендикулярно земной поверхности, никогда не достиг бы зенита, не отклонив- шись от того самого места, где находится наблюдатель, на что Сарси, по-видимому, не обратил внимания, но мы и не утверждали, что предмет попадет в зенит. XXXI (3-й аргумент). Кроме того, поскольку Галилей сам признает, что движение кометы сначала кажется быстрее, а затем постепенно замедляется, необходимо выяснить, в какой пропорции происходит такое ослабление движе- ния на прямой. Взглянув на чертеж Галилея [см. рис. 8], мы заметим, что, когда комета находится в точке Е, нам кажется, будто она находится в точке G, а когда комета пролетает соответственно отрезки EF, FM и МО, нам ка- жется, будто мы наблюдаем ее в точках F, 1 и L, и дви- жение кометы сильно замедляется, ибо дуга FI едва со- ставляет половину дуги GF, а дуга IL — половину дуги F1 и т. д., вследствие чего видимое движение кометы должно ослабевать в той же пропорции. Следует иметь в виду, однако, что видимое движение кометы замедляется не в указанной пропорции; в первые дни замедление было столь слабым, что заметить его было нелегко, ибо сначала комета перемещалась за день 153
примерно на 3° и даже по прошествии двадцати дней казалось, что ев начальная быстрота не пошла сколько- нибудь заметно на убыль. Вспомним две кометы Тихо — 1577 и 1585 гг. По их движению можно ясно представить себе, сколь далеки они от быстрого замедления. Спроси меня кто-нибудь, сколь велико движение кометы, восхо- дящей по такой прямой, я бы ответил так: если комета впервые появляется, когда испарения, которыми она порождена, находятся не очень далеко от Луны, что весьма вероятно, и если бы мы, кроме того, установи- ли, что то место на земном шаре, откуда поднялись эти испарения, отстоит от нас на 60°, то видимое движение кометы за всю свою продолжительность не составляет и ГЗТ. Действительно, пусть АВС — земной шар; GFH— дуга, описываемая Луной и отстоящая от центра Земли D, по Птолемею, на 33 ради- уса (как установил Тихо, это расстояние вдвое больше, что еще лучше для моих целей); А — место, откуда на- блюдается комета, и В — место, откуда поднимаются ис- парения [рис. 9]. Так как комета была видна в точке Е, я утверждаю, что угол DEA составляет ГЗТ\ следова- тельно, если прямая AF проведена параллельно DE, то угол FAE также равен Г31\ как накрест лежащий с углом DAE между одними и теми же параллельными; таким об- разом, две прямые АЕ и AF высекают на небе дугу в ГЗТ. То, что угол DEA на дуге, описываемой Луной, равен ГЗТ, доказывается следующим образом. По предположению угол EDA в треугольнике ADE равен 6(F, кроме того, сторона AD равна одному радиусу Земли, а сторона DE — 33 радиусам; 34 (сумма сторон AD и DE) относится к 32 (их разности) как 173,205 (тангенс полусуммы двух остальных углов, т. е. 6(F) к четвертому числу. Оно, как нетрудно показать, равно 163,016 — тангенсу угла 58°29'; вычитая этот угол из 60°, т. е. из полусуммы двух других углов, мы получаем, что угол DEA, который требовалось найти, равен ГЗГ по правилам тригонометрии. 154
Предыдущее доказательство Сарси вселило в меня на- дежду, что он по крайней мере держал в руках и, воз- можно, понял первую книгу «Начал» [Евклида], но то, что он пишет здесь, рождает у меня тяжелые сомнения относительно того, сведущ ли он в математике. С помо- щью чертежа, построенного им по собственному усмотре- нию, он пытается установить, сколь быстро убывает ско- рость, приписываемая комете синьором Марио. Тем са- мым он прежде всего показывает, что упустил из виду немаловажное обстоятельство: во всех книгах математи- ки в своих доказательствах не используют чертежи в ка- честве аргументов; в астрономии же в особенности невоз- можно сохранить на чертежах правильные пропорции между движениями, не говоря уже о расстояниях и раз- мерах небесных орбит, пропорции которых искажаются (безотносительно к той или иной теории) так, что окружность или угол, которые должны быть в тысячу раз больше другой окружности или другого угла, превышают их всего лишь в два или три раза. Нетрудно видеть и вторую ошибку Сарси; он полага- ет, будто одно и то же движение должно иметь одни и те же неравенства, откуда бы оно ни наблюдалось и на каких бы расстояниях и высотах ни находилось движу- щееся тело. Однако истина состоит в том, что если в дви- жении по прямой, перпендикулярной поверхности Земли, мы отмерим четыре равных отрезка, то видимое движе- ние на протяжении четырех отрезков вблизи Земли бу- дет изменяться с гораздо большими неравенствами, чем на протяжении тех же четырех отрезков, расположенных дальше, и в пределе, на очень большом удалении от Зем- ли, те самые неравенства, которые на меньшей высоте были весьма значительными, станут неощутимо малыми. Аналогичным образом видимое движение замедляется по- разному для наблюдателя, находящегося вблизи начала прямой, по которой происходит движение, и вдали от него. Обнаружив по своему чертежу [см. рис. 8], что дуги GF, FI и IL (соответствующие видимым движениям) убывают быстро, гораздо быстрее, чем следует из наблю- дений за кометой, Сарси приходит к убеждению, что пер- вое движение не может быть никоим образом приспособ- лено ко второму, и не замечает, что скорость видимого движения может убывать со все меньшими неравенства- ми по мере того, как возрастает высота, на которую под- нимается тело. Он отлично знает, что истинные пропор- 155
ции не выдержаны на его чертеже, хотя то, что они на- рушены, не имеет значения. Он убеждает нас в этом, приведя чертеж [см. рис. 9], с помощью которого дока- зывает, что угол DEA составляет всего лишь полтора градуса, хотя на чертеже этот угол превышает все пят- надцать градусов, а радиус DE орбиты Луны немногим больше трех радиусов Земли D5, хотя, по утверждению Сарси, DE в тридцать три раза больше, чем DB. Уже одно это должно было показать ему, сколь простодушно поступает тот, кто пытается постичь ход рассуждений геометра, измеряя его чертеж циркулем. Так вот, синьор Лотарио, я утверждаю, что в том же прямолинейном равномерном движении может быть и сильное замедление, и среднее, и малое, крохотное, и едва ощутимое, и если ты хочешь доказать, что ни одно из них не соответствует движению кометы, то тебе придет- ся придумать что-нибудь более хитроумное, нежели су- дить о размерах непосредственно по чертежу. Смею тебя заверить, Сарси, что такого рода писаниями тебе не сни- скать восторженных рукоплесканий ни у кого, кроме тех (я не имею здесь в виду ни синьора Марио, ни себя), кто не считает зазорным венчать победой болтуна, говоряще- го больше всех и оставляющего за собой последнее слово. Послушаем теперь, Ваша милость, что преподносит нам Сарси под конец. Замечание о малости видимого дви- жения понадобилось ему, как я полагаю, для того, чтобы доказать несвойственность комете столь часто упоминав- шегося прямолинейного движения. Я говорю «полагаю», поскольку не уверен в этом до конца, ибо автор после всех доказательств и вычислений не приходит к какому- нибудь определенному заключению. В своем доказатель- стве он исходит из предположений, что комета при своем первом появлении находилась на расстоянии более три- дцати двух земных радиусов от Земли и что наблюдатель располагался в точке, отстоящей на шестьдесят градусов от точки на поверхности Земли, лежащей у основания перпендикуляра, по которому происходит движение ко- меты. Приняв эти два предположения, он [Сарси] опре- деляет величину видимого движения, которая соответст- вует на небе углу, едва превышающему полтора градуса, и на этом останавливается, никак не используя свое утверждение и не извлекая из него никаких следствий. Так как сам Сарси не позаботился сделать это, я извлеку из полученного им результата два следствия; первое состоит в том, что Сарси придумал себе некоего читателя-про- 156
стачка, а второе — в том, что можно извлечь из его ре- зультата на самом деле, но отнюдь не по воле случая и не по простоте душевной. Вот первое: «Суди же сам, о читатель, в чьих ушах еще звучат написанные выше слова (о том, что видимое движение нашей кометы прочертило на небе путь пример- но в два десятка градусов), и считай достоверно доказан- ным, что прямолинейное движение, о котором толкует синьор Марио, ничуть не помогает ему, ибо позволяет комете описать дугу всего лишь в полтора градуса, и то с трудом». Ясно, что такое заключение рассчитано на простодушных, но всякий, кто владеет цветком натураль- ной логики, выведет из посылок Сарси заключение, кото- рое из них следует, построив такой силлогизм: «В пред- положении, что комета в момент своего первого появле- ния находилась на высоте тридцати двух радиусов от Земли и что наблюдатель находился в шестидесяти граду- сах от линии ее движения, величина видимого движения кометы не могла бы превышать полутора градусов; в дей- ствительности же эта величина превышала два десятка градусов; следовательно (и тут я привожу правильное заключение), в момент своего первого появления наша комета не находилась на высоте тридцати двух радиусов от Земли, а наблюдатель не отстоял на шестьдесят гра- дусов от линии движения кометы». Пусть Сарси честно воспримет это заключение, не оставляющее камня на камне от тех допущений, на кото- рых он строит свои рассуждения. Его силлогизм имеет еще один серьезный изъян, ибо неприменим против си- ньора Марио. Дело в том, что синьор Марио открыто на- писал о недостаточности простого прямолинейного движе- ния для воспроизведения видимого отклонения кометы и о необходимости ввести для этого некую другую причину; эта оговорка, опущенная Сарси, делает полностью несо- стоятельным его заключение. В рассуждении Сарси, которое приведено выше, я хочу отметить еще одну логическую ошибку, причем нешу- точную. Исходя из значительного изменения в местопо- ложении кометы, Сарси жаждет доказать, что упоми- наемое синьором Марио прямолинейное движение непригодно для воспроизведения столь большого переме- щения, ибо даваемое им изменение мало. Истина состоит в том, что от прямолинейного движения могли бы вос- последовать и малые, и средние, и весьма большие изме- нения в зависимости от того, находится ли движущееся 157
тело высоко или низко и где — далеко или близко — расположен наблюдатель относительно линии, по которой происходит движение. Сарси, не спрашивая своего оппонента о том, на ка- кой высоте находится движущееся тело и на каком рас- стоянии от линии движения должен располагаться на- блюдатель, помещает и движущееся тело, и наблюдате- ля в таких местах, которые наилучшим образом отвечают его требованиям и в гораздо меньшей степени соответст- вуют требованиям его противника, утверждая: «Предпо- ложим, что комета в самом начале находилась на высоте тридцати двух радиусов и что наблюдатель отстоял от основания прямой на шестьдесят градусов». Но, мой до- рогой синьор Лотарио, как быть с твоим силлогизмом, если противник заявил, что комета никогда не находилась за столько миль от Земли и что наблюдатель располагал- ся гораздо ближе, чем ты требуешь в своем силлогизме? Что будет следовать из него? Ничего! Ведь для того что- бы им можно было пользоваться, мы, а не ты должны были бы приписать нужные расстояния и угловые уда- ления комете и наблюдателю, и тогда бы ты устремился на нас с нашим же оружием. Если же ты все еще жаж- дешь пронзить нас своим оружием, то тебе следовало бы сначала доказать, что комета и наблюдатель находятся на указанных тобой удалениях (на которых они никогда не находились), а не выбирать расстояния по своему усмотрению в наименее подходящем для твоего оппонен- та случае. Это обстоятельство заставляет меня склоняться к мысли, в которую я все еще отказываюсь поверить,— что ты мог быть учеником того лица, от имени которого выступаешь. Ибо, если я не ошибаюсь, твой учитель со- вершает ту же ошибку, когда пытается доказать лож- ность мнения Аристотеля и других, считавших комету объектом земного происхождения, пребывающим в под- лунной сфере. В качестве веского возражения против мнения этих ученых мужей он ссылается на огромный объем, который должна была бы иметь комета, и на не- правдоподобность гипотезы о том, будто Земля дарует ко- мете пропитание. Дабы доказать, сколь велика была бы комета, он, не заручившись согласием своих оппонентов, помещает ее в самый верхний слой подлунной сферы, т. е. прямо на дугу орбиты Луны. Исходя из видимых размеров кометы, он принимается вычислять ее объем и обнаруживает, что тот несколько меньше пятисот мил- 158
лионов кубических миль, а одна кубическая миля, да бу- дет известно читателю, занимает чудовищный объем, спо- собный вместить более миллиона кораблей, что, по-ви- димому, больше, чем их насчитывается во всем мире. Столь большое создание было бы поистине подло и бес- честно, и роду человеческому слишком дорого обошлось бы подаяние милостыни, дабы этот монстр мог снискать себе пропитание. Но Аристотель и его единомышленники ответствовали бы на это возражение примерно так: «Святой отец, мы считаем, что комета по самой своей природе принадлежит подлунному миру и может находиться от Земли на рас- стоянии пятидесяти или шестидесяти миль, а то и мень- ше, но отнюдь не в ста двадцати семи тысячах семистах четырех милях, как утверждаешь ты, опираясь лишь на свой собственный авторитет. Но ни одно тело, даже на- ходящееся за тысячи миль от нас, не может быть столь большим, как ты полагаешь, равно как и столь ненасыт- ным, чтобы его голод нельзя было утолить на тучных пастбищах». В этой связи нам не остается ничего друго- го, как молча пожать плечами. Если Сарси намерен убе- дить своих оппонентов, то ему следовало бы противопо- ставить им их наиболее излюбленные утверждения вмес- то того, чтобы приводить те, от которых его противники всячески отказываются, и тем самым позволять им каж- дый раз ускользать, оставляя тех, кто с ними не согла- сен, в изумлении и растерянности, которая, должно быть, охватила и Руджеро, обнаружившего исчезновение Ан- желики XXXII Вот что говорится дальше; прочтите четвертый аргу- мент, Ваша милость. (4-й аргумент.) Хотя Земля и недвижима и человек благочестивый может с полной уверенностью утверждать это, все же если бы кто-нибудь спросил меня, можно ли объяснить движение кометы по прямой движением Зем- ли, то я бы ответил так: если под движением Земли по- нимать только то, которое предложил Коперник, то даже оно не спасло бы явление прямолинейного движения ко- меты. Ибо, согласно Копернику, хотя Солнце с точки зре- ния наблюдателя отклоняется от экватора то к северу, то к югу вследствие годового движения [Земли] {тем не менее Коперник считает Солнце неподвижным), любое из такого рода движений требует для своего завершения 159
полных шести месяцев. За тот малый промежуток време- ни в сорок дней, в течение которого была видна комета, Солнце успевает переместиться весьма незначительно — всего на 3°, и видимое отклонение кометы не было бы существенно больше и вследствие движения Земли; по- этому если все это движение присовокупить к движению, возникающему от прямолинейного, то и тогда оно не сравнялось бы по величине с наблюдаемым движением кометы. В приведенном выше аргументе он [Сарси] хочет до- казать, что прямолинейное движение кометы и ее откло- нение от зенита не удается объяснить и подтвердить даже с помощью того движения, которым Коперник на- делил Землю. Действительно, если из движения Земли следуют видимые отклонения Солнца то к югу, то к северу, то за те сорок дней, в течение которых наблюдалась ко- мета, отклонение Солнца достигало не более трех граду- сов, поэтому и комета не могла отклониться на значитель- но большую величину. Даже прибавив это отклонение к тем полутора градусам, которые набежали бы от собствен- ного прямолинейного движения кометы, мы далеко не до- стигли бы того весьма заметного движения, которое на- блюдалось у нее. Поскольку мы не утверждали, будто причиной види- мого отклонения было движение какого-то иного тела, и менее всего были склонны видеть эту причину в дви- жении земного шара (по признанию самого Сарси, ему известно, что мы считаем подобное утверждение ложным), становится ясно, что он [Сарси] упомянул это утвержде- ние просто потому, что ему так вздумалось, дабы уве- личить объем своей книги. Все это избавляет нас от не- обходимости отвечать на его измышления. Однако я счи- таю своим долгом заметить, что весьма сомневаюсь, располагал ли Сарси хотя бы для себя самого сколько- нибудь правильными представлениями о движениях, при- писываемых Земле, и о тех многочисленных и разнооб- разных кажущихся движениях, которые воспоследовали бы от этого для других мировых тел. Сдается мне, что, по его мнению, любое отклонение, могущее наблюдаться у солнечного тела, расположенного в центре эклиптики, должно равным образом или несколько иначе наблюдать- ся у любого другого видимого объекта, где бы тот ни находился во Вселенной, внутри или вне эклиптики, внутри или вне Orbis magnus91, на севере или на юге, вблизи от Земли или далеко от нее. Все это далеко не 160
верно, равно как не существует противоречения в ви- димом изменении, которое равно трем градусам у Солнца и могло бы доходить до десяти, двадцати или тридцати градусов у других объектов вследствие различия в их положениях. В заключение я мог бы добавить, что дви- жение, приписываемое Земле (которое я, будучи челове- ком благочестивым и католиком, считаю совершенно не- верным и бесцельным), позволяет объяснить множество различнейших явлений, наблюдаемых среди небесных тел. Учитывая это, я отнюдь не уверен, что столь лож- ное явление не находится в обманчивом соответствии с явлениями кометы, и, дабы убедить меня в противном, Сарси следовало бы привести не столь общие соображе- ния, как те, которые он приводил до сих пор. хххш А теперь, Ваша милость, прочтите пятый аргумент. (5-й аргумент.) Так обстояло бы дело, если бы дви- жения всех наблюдавшихся ранее комет до единой были бы определенны и равномерны; но если принять во вни- мание, что движения других комет сильно отличались от сказанного, то станет гораздо яснее, что прямолинейное движение, о котором идет речь, недопустимо приписы- вать кометам. Обратимся поэтому к идеям Понтано92 в том виде, в каком они изложены у Кардана93: «Комета с небольшой головой и очень коротким хвостом, которую мы наблюдали, вскоре выросла до значительных разме- ров и начала отходить от того места, где она появилась, на север, то ускоряя, то замедляя свое движение; в то время, когда Марс и Сатурн совершали понятное дви- жение, комета двигалась, перевернувшись, хвостом впе- ред, покуда не достигла полюса; затем Сатурн и Марс начали снова прямое движение, а комета устремилась на запад с такой быстротой, что за одни сутки преодолела 30° и, навестив Овна и Тельца, исчезла из виду». Обратимся также к свидетельству Региомонтана94, также приведенному у Кардана: «В январские иды95 1475 г. перед нами под Весами с звездами Девы предста- ла комета, голова которой медленно двигалась, пока не оказалась поблизости от Спики, после чего прошла по членам Волопаса к его левой стороне, а оттуда в уроч- ный день описала дугу большого круга в 40°, добравшись до точки, где, находясь в середине Рака, она была на рас- стоянии не более 67° от орбиты знаков [зодиака]; затем 6 Галилео Галилей 161
прошла через два зодиакальных полюса и точку равно- денствия до середины ступни Цефея и дальше через грудь Кассиопеи над животом Андромеды; затем, пройдя всю длину северных Рыб, где движение ее замедлилось, она приблизилась к зодиаку и т. д.» Итак, в начале и в конце движение этой кометы было очень медленным, а в середине — очень быстрым, что явно не согласуется с движением по прямой, ибо это движение быстрее в на- чале, а затем постепенно замедляется; что же касается кометы Понтануса, то она еще более явно не согласуется с прямолинейным движением, ибо в начале двигалась медленно, а в конце очень быстро. Послушайте, как он описывает это в своей «Книге о метеорах»: «Я помню, как однажды появилась косматая комета, скользившая от Икара 06 редким хвостом вперед, и в своем медленном прохождении изогнулась под ско- ванными вечным холодом глубинами северного неба; за- тем комета уже головой вперед повернула на запад и с распущенными поводьями следовала в этом направлении до тех пор, пока не ощутила яростных рогов агенорова Тельца91». У этих двух комет поддержание прямолиней- ного движения, о котором идет речь, несравненно труд- нее, ибо в силу своего движения кометы за короткий про- межуток времени успели обежать целиком очень большой полукруг, и объяснению такого движения ссылка на лю- бое движение Земли способствует очень мало. В мои намерения не входит составление каталога ко- мет и их различных движений, но если кто-нибудь разы- щет тех, кто размышлял над этими явлениями, то обна- ружит множество фактов и обстоятельств, отнюдь не сви- детельствующих в пользу прямолинейного движения, поэтому мы вправе считать, что относительно субстанции и движения кометы сказано достаточно, и более чем до- статочно. Сарси полагает, будто ему удастся подкрепить свое утверждение различными иными изменениями, происхо- дившими у других комет и описанными другими автора- ми. Выше мне уже доводилось говорить о том, что мы отнюдь не обязаны отвечать на измышления Сарси. Ска- занное в полной мере относится и к этому случаю. Обоб- щения Сарси слишком широки, и он не снисходит к бо- лее подробному рассмотрению конкретных положений упоминаемых им комет, высоко те наблюдаются или низ- ко, к югу или к северу от экватора, появились ли они во время солнцестояний или равноденствий. Все эти условия, 162
которые он опускает, совершенно необходимы для того, чтобы судить о предмете нашего спора, в чем он легко мог бы убедиться, если бы вздумал более основательно заняться теорией, о которой идет речь. XXXIV Перехожу теперь к последнему вопросу второго взве- шивания: Может ли кривизна возникнуть из-за рефракции? Вопрос III Остается теперь грива, или борода, или, если угодно, хвост кометы, вызвавший своей кривизной немалый ин- терес среди астрономов; Галилей, как явствует из его слов, считает, что ему удалось с блеском объяснить хвост кометы. Но я считаю своим долгом возразить ему, ибо в том способе объяснения комет, который он приписыва- ет себе, нет ничего нового, а в приводимых им аргумен- тах также нет ничего, что не было бы известно гораздо раньше Кеплеру и не изложено весьма ясно в его сочи- нениях. Кеплер пытался выяснить, почему хвосты комет иногда кажутся нам искривленными. Он утверждал, что это происходит не из-за параллакса или рефракции, при- вел множество фактов в подтверждение своей точки зре- ния и в заключение заметил, что подобное явление над- лежит оставить среди тайн природы. Я хотел бы сослать- ся на эти аргументы, коль скоро Галилей утверждает, будто не знает никого, кроме Тихо, кто бы писал о хво- стах комет. Кеплер и Галилей расходятся в одном: Га- лилей придает особое значение аргументам, которые Кеп- лер не считал столь весомыми и поэтому счел за благо оставить спор о кометах неразрешенным. Сарси весьма откровенно стремится разоблачить меня и лишить всякого убранства славой. Не довольствуясь провозглашением ложной и бездоказательной причины, приведенной синьором Марио со ссылкой на меня, по ко- торой хвост кометы иногда кажется нам изогнутой дугой, он [Сарси] роняет походя замечание о том, будто и в этом нет ничего нового, поскольку все, о чем я говорю, было давно напечатано и отвергнуто как ложное Иоган- ном Кеплером. Подобное замечание должно заронить в ум читателя (если тот ограничится сказанным у Сарси) 163 6*
представление обо мне не только как о воре, беззастен- чиво похищающем мысли других людей, но и как о мел- ком воришке, не гнушающемся красть заведомо то, что заведомо негодно, и от чего другие давно отказались за ненадобностью. Но кто знает, возможно, в глазах Сарси жалкий вид этого мелкого жулика не усилит мою вину по сравнению с тем, какой она была бы, если бы я проявил большую настойчивость в розыске книг какого-нибудь благородного автора, не столь известного у нас, и, обна- ружив их, попытался бы скрыть имя подлинного автора и приписать себе целиком весь его труд. Возможно, по- добное предприятие показалось бы Сарси столь же ве- ликим и героическим, сколь низким и трусливым кажет- ся ему другое занятие. Не испытывая ни малейшей склонности к присвоению чужих результатов, я охотно признаюсь в своей трусости. Но, хотя мне недостает от- ваги и телесной мощи, я, синьор Лотарио, человек прямой и не желаю, чтобы на моем лице оставался незаслуженно нанесенный тобой шрам; я хочу написать открыто и по- ведать всем то, о чем ты умолчал, а поскольку мне труд- но предугадать, какие страсти может вызвать мое повест- вование, я предоставляю тебе рассказать об этом в даль- нейшем в своей апологии. Тихо действительно пытался установить причину ви- димой кривизны [хвоста кометы], сводя ее к некоторым утверждениям, якобы доказанным Вителлием, но, как по- казал синьор Марио, утверждений, на которые ссылался Тихо, не существует в сочинениях Вителлин, которые и не предназначались для объяснения этой кривизны. К сказанному синьор Марио присовокупил замечание, указав на то, что и ему и мне представлялось истинной причиной [кривизны] и к тому же могло быть доказано. Сарси пытается изо всех сил выпрыгнуть и в своей по- пытке опровергнуть наше утверждение и доказать, будто оно в действительности принадлежало Кеплеру, попадает в ту же ловушку, в которую до него угодил Тихо, и об- наруживает к тому же полное непонимание того, что на- писали Кеплер и синьор Марио. Во всяком случае, он [Сарси] делает вид, будто не понял, о чем писали и тот и другой, и утверждает, будто в их сочинениях речь шла об одном и том же, между тем как в действительности они говорили о разном. Кеплер усматривает причину кривизны в том, что хвост кометы действительно искривлен, а не только ка- жется искривленным; синьор Марио предполагает, что 164
хвост в действительности прямой, и ищет причину в ка- жущемся изгибе. Кеплер объясняет изгиб тем, что лучи (речь идет о солнечных лучах) по-разному преломляют- ся в одной и той же небесной субстанции, в которой об- разуется хвост. Он утверждает, что плотность этой мате- рии (только в той ее части, которая служит для обра- зования хвоста) увеличивается по мере приближения к комете и, так как различные лучи из-за этого преломля- ются по-разному, возникает общая картина преломления, простирающаяся не по прямой, а по дуге. Синьор Марио вводит преломление не солнечных лучей, а изображения самой кометы, и не в небесной субстанции, принадлежа- щей голове кометы, а в сфере испарений, окутывающих Землю. Таким образом, у каждого из двух названных мной авторов все различно: и причина, и субстанция, и место, и способ образования хвоста, общим является только одно слово — «преломление». Приведу доподлинные слова Кеплера: «Non refractio potest esse causa inflexitionis huius; ni nescio quod monst- ri confingamus, materiam aetheream certis gradibus pro- pinquitatis ad hoc sydus magis magisque crassam, nec nisi ex una sola parte in quam caudam vergit» ♦. Возможно ли, синьор Лотарио, что ты дал увлечь себя желанию очернить мое имя в науке, каким бы оно ни было, и перестал считаться не только с моей репутацией, но и с репутацией многих своих друзей? С помощью оши- бок и измышлений ты пытаешься уверить их в правиль- ности и искренности своих утверждений и столь недостой- ными средствами пытаешься снискать их рукоплескания. Но что, если впоследствии им попадется на глаза это мое сочинение и они, узнав из него, как часто и с помощью каких недостойных трюков ты обращался с ними как с наивными простаками, сочтут подобное обращение за ни- зость с твоей стороны, уважение и благосклонность, кото- рые они питали к тебе, сменятся в их сердцах иными чув- ствами. Аргумент, выдвинутый и отвергнутый Кеплером, представляет собой нечто совсем иное, а поскольку я всег- да знал Кеплера как человека, чья честность и откровен- ность ничуть не уступают его уму и учености, я уверен, что и он сам признал бы полное отличие нашего утверж- дения от утверждения, отвергнутого им, и сказал бы, что * «Преломление не может быть причиной этого изгиба; мне не- известно, какого монстра мы строим: эфирная материя становится все плотнее и плотнее вблизи той звезды, а не только в том месте, где изгибается хвост». 165
первое заслуживает одобрения в такой же мере, в какой второе должно быть отвергнуто, ибо наше утверждение истинно и вполне доказуемо, хотя Сарси и пытался изо всех сил опровергнуть его. XXXV Посмотрим, сколь сильны приводимые им [Сарси] контрдоводы. (1-й аргумент.) Выясним, может ли кривизна хвоста, как утверждает Галилей, быть обусловлена преломлением. Должно быть, он считает, что в той материи, где образу- ется комета, предписанные им же законы не действуют; т. е. хвост искривлен только тогда, когда, склоняясь к горизонту, он располагается почти напротив параллели и пересекает множество вертикалей, а когда смотрит на вершину, то направлен выше. Хвост же [кометы] сохра- нял свою первоначальную кривизну в течение всего лишь трех или четырех дней, причем сохранял независимо от того, был ли он вблизи горизонта или вдали от него. За- тем хвост отклонился от прямой, которую можно было бы провести через голову кометы и Солнца, но никакой кри- визны не было заметно, хотя по направлению хвост ча- сто склонялся к горизонту. Но если бы все обстояло так, как утверждает Галилей, то хвост в самом начале должен был бы казаться прямее, чем когда он поднима- ется выше. Очень часто он вздымался от горизонта так, что почти целиком располагался вдоль одной вертикали; по мере подъема он все более наклонялся к горизонту и пересекал множество вертикалей, в чем каждый может убедиться, взглянув на глобус, например на какой-нибудь небесный глобус, на котором отмечено положение кометы и ее хвоста на двадцатое декабря. В тот день хвост пере- секал две последние звезды Большой Медведицы, а голо- ва кометы отстояла на 25°54' от Арктура и на 24°25' от Короны. Следовательно, если бы комета находилась на глобусе, а очертания ее хвоста были бы нанесены на за- кругленную поверхность глобуса, то казалось бы, что хвост поднимается от самого горизонта по вертикали, а будучи унесенным выше, располагается почти парал- лельно горизонту, но и даже в последнем положении не обнаруживает никакой кривизны. Нападки Сарси здесь слишком несостоятельны, дабы опровергнуть убедительное доказательство, почерпнутое из оптики. Он [Сарси] хотел бы, чтобы другие пренебрег- 166
ли оптическим доказательством в пользу его утверждений, которые он с легкостью изменяет и приспосабливает к своим целям (да простит мне Сарси подобное подозрение, но уж очень часто он давал нам повод усомниться в истинности своих утверждений). Можно ли с доверием относиться к тому, что человек говорит о событиях дале- кого прошлого, которые давно уже недоступны наблюде- нию, если, говоря о непрестанно происходящем ныне, доступном всеобщему обозрению и ставшем достоянием печати, тот же самый человек в девяти случаях из деся- ти не может удержаться от того, чтобы не исказить ви- денное, придав ему противоположный смысл? Я еще раз возвращаюсь к своему замечанию о том, что доказательство, напечатанное синьором Марио, чистб геометрическое, полное и логически безупречное. Сарси следовало бы сначала тщательно разобраться в нем, а за- тем, если оно покажется ему необоснованным, указать либо ложность посылок, либо ошибку в одном из этапов доказательства: он же либо не сделал ничего такого, либо сделал очень мало. Из нашего доказательства следует, что если мы на- блюдаем объект, вытянутый по прямой и расположенный вне сферы испарений поблизости от горизонта и наклон- но по отношению к нему, то глаз, расположенный вдали от центра сферы испарений, обязательно увидйт тот же предмет искривленным; но если тот же объект вытянут по вертикали к горизонту или поднят высоко над горизон- том, то глаз увидит его совершенно прямым или неощу- тимо слабо искривленным. В течение нескольких первых дней после появления последней кометы хвост распола- гался низко над горизонтом под сильным наклоном к нему и казался искривленным; затем, поднявшись высо- ко, он стал прямым и оставался таким, ибо высота над горизонтом была значительной. Комета 1577 г., которую я наблюдал непрерывно98, стояла низко над горизонтом под большим наклоном к нему, и поэтому ее хвост всегда казался сильно искривленным. Хвосты других комет, ко- торые я наблюдал очень высоко в небе, неизменно были совершенно прямыми, и это обстоятельство, если его пра- вильно учесть, подтверждает заключение, к которому мы приходим в конце нашего доказательства. Но послушаем, что Сарси противопоставляет нашему доказательству, и посмотрим, сколь весомы его возражения. 762}
XXXVI (2-й аргумент.) Мне не понятно также, на каком ос- новании Галилей с такой уверенностью берется утверж- дать, будто область испарений простирается вокруг Зем- ли наподобие сферической оболочки, ибо, всячески стре- мясь подкрепить свою точку зрения относительно прямо- линейного движения, он тем не менее постоянно учит, что такого рода испарения в одних местах поднимаются выше, чем в других. Он неоднократно утверждал, что кометы образуются не иначе как из этих испарений, пока те проходят через конус тени, отбрасываемой Землей. Но если в одном месте испарения поднимаются на три мили над поверхностью Земли, а в другом месте прости- раются в высоту на тысячу лиг, то как же область испа- рений может сохранять форму сферического слоя? Те, кто до сих пор склонны отстаивать элементы сферы, учат, что если средняя часть воздуха, особенно насыщенная испарениями, сохраняет определенную форму, то эта фор- ма скорее сфероидальная или овальная, нежели круглая, так как испарения в меньшей мере испытывают на себе разгоняющее действие солнечных лучей в тех частях, которые расположены под полюсами и, следовательно, поднялись выше, чем в тех областях, которые лежат у круга равноденствий и в тропической зоне, где их легко разгоняет тепло близкого Солнца. Следовательно, если область испарений не сферическая и граница ее не уда- лена всюду на одно и то же расстояние от Земли и не сохраняет всюду одинаковую толщину и плотность, то кривизна хвоста не может быть обусловлена несущест- вующей сферичностью области испарений. Эти замечания, высказанные нами по поводу взгля- дов Галилея, имеют непосредственное отношение к коме- те. Ибо он, изложив весьма многословно и расплывча- то свою точку зрения за время весьма продолжительного спора, противится нашим дальнейшим замечаниям и не дает нам изложить наши возражения против его пози- ции. Но как я могу предугадать и опровергнуть то, о чем он умалчивает? Впрочем, пойдем дальше. Как видит Ваша милость, Сарси начинает возражать против доказательства якобы на том основании, что оно основано на ложном основании (утверждении о сферич- ности поверхности, ограничивающей область испарений), и думает, будто опровергает наше доказательство не- сколькими способами. Сначала он повторяет то, что неод- 168
нократно утверждали мы сами: что испарения в одних местах поднимаются гораздо выше, чем в других. Но именно это (причем в той же самой форме) написано в книге синьора Марио; испарения действительно подни- маются иногда выше обычного, но происходит это редко и длится не долго, поэтому Сарси вполне может утвер- ждать, что область испарений имеет несферическую фор- му. К этому он присовокупляет еще одну ложь — сообща- ет, будто мы утверждали, что комета имеет форму тех самых испарений, которые поднялись над конусом тени Земли, дабы породить северное сияние. Ни о чем подоб- ном в книге синьора Марио не говорится ни слова. В-третьих, он вопрошает: «Но если в одном месте испа- рения поднимаются на три мили над поверхностью Зем- ли, а в другом месте простираются в высоту на тысячу лиг, то как же область испарений может сохранять форму сферического слоя?» Разумеется, никак не может, синь- ор Сарси, и всякий, кто вздумал бы утверждать против- ное, был бы в моих глазах величайшим глупцом. Но я не знаю никого, кто стал бы утверждать нечто подобное, и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вздумал сделать это. Может быть, ты назовешь автора такого утверждения? В-четвертых, он утверждает, будто те, кто учит первым началам сферической астрономии, считают, что область испарений имеет овальную, а не круглую форму. На это я отвечу: Сарси не должен удивляться тому, что он знал, а я не знал столь простой истины, ибо я учился астро- номии не у деревенских учителей, а у Птолемея, а он, на- сколько я помню, не утверждал ничего подобного. Но даже если бы область испарений действительно имела овальную, а не круглую форму, какой вывод ты мог бы извлечь из этого, синьор Лотарио? Только такой, что хвост кометы изогнут по овальной линии, а не по дуге окружности. Я мог бы без малейшего ущерба для нашей точки зрения и нашего способа доказательства причины видимой кривизны уступить тебе в этом, но не в том, что ты пытаешься привести в качестве итога своих рас- суждений, заключая их словами: «Следовательно, если область испарений не сферическая и граница ее не удале- на всюду на одно и то же расстояние от Земли и не со- храняет всюду одинаковую толщину и плотность (дабы внушить эту мысль простакам, Сарси повторяет ее триж- ды различными словами), то кривизна хвоста не может быть обусловлена сферичностью, коль скоро та не сущест- вует в природе». 169
Я утверждаю, что такое заключение не согласуется с логикой; самое большее, что можно было бы извлечь из приведенных посылок, это утверждение, согласно которо- му кривизна хвоста не круговая, а овальная. Вот и весь жалкий, несчастный профит, который бы ты извлек, если бы мог убедиться в том, что область испарений имеет овальную, а не сферическую форму. Думаю, однако, что никаким способом нельзя было бы установить, имеет ли кривизна форму дуги окружности, эллипса, параболы, спирали или какой-нибудь другой кривой, поскольку при дуге самое большее в два-три градуса различия между та- кими кривизнами исчезающе малы. Мне остается рассмотреть его заключительные слова, из которых я, подобно оракулу, извлеку различные сооб- ражения и скрытые чувства Сарси. Прежде всего понят- но, что, как я уже отмечал вначале, он вкладывает свои мысли и чувства в сочинение синьора Марио отнюдь не для того, чтобы беспристрастно критиковать или восхва- лять их, а с твердым намерением опровергнуть их. Он [Сарси] вопрошает: «Но как я могу предугадать и опро- вергнуть то, о чем он умалчивает?» В действительности же все обстоит наоборот: он но большей части опровергал то, чего синьор Марио никогда не говорил и не писал и что он [Сарси] измыслил от начала и до конца. Вместе с тем он утверждает, будто синьор Марио пишет темно и путано и смысл сказанного им не становится понятнее даже после весьма продолжительной дискуссии. На это я отвечу, что у синьора Марио были иные намерения, не- жели у учителя Сарси, который, как можно заключить из введения к трактату Сарси, писал для обычных людей, дабы своими ответами вразумить их тому, до чего они ни за что не додумались бы сами. Синьор же Марио писал для тех, кто своей ученостью превзошел нас, и не для того, чтобы поучать их, а единственно с целью поучиться самому. Свои мысли он формулировал в виде вопросов без свойственной магистрам категоричности, предоставляя от- вечать тем, кто обладает большей ученостью. Если наши сочинения кажутся Сарси темными, то, прежде чем подвергать их цензуре, ему бы следовало по- просить кого-нибудь объяснить неясные места вместо того, чтобы пытаться с места в карьер опровергать непо- нятное с риском утратить точку опоры. Не думаю, откро- венно говоря, чтобы Сарси не подвергал сомнениям боль- шую часть написанного синьором Марио по причине не- достаточного понимания. Истинная причина кроется в 170
другом: он [Сарси] великолепно все понимает и сознает правильность утверждений синьора Марио, но предпочи- тает делать вид, будто ничего не понял, дабы не одобрять и не высказывать хвалу писаниям оппонента против сво- ей воли. Перехожу теперь к третьему взвешиванию. Здесь Сар- си изо всех сил пытается представить нас людьми мало- сведущими с помощью четырех утверждений, надерган- ных то тут, то там из более чем ста утверждений, приве- денных в «Рассуждении» синьора Марио. Все остальные утверждения, гораздо более значимые, нежели выбранные им, он обходит молчанием и приспосабливает привлекшие его внимание к своим целям, дополняя или сокращая их, извращая их смысл по сравнению с тем, какой они име- ли первоначально. XXXVII Смотрите, Ваша милость. ТРЕТЬЕ ВЗВЕШИВАНИЕ НЕКОТОРЫЕ УТВЕРЖДЕНИЯ, РАССМАТРИВАЕМЫЕ ОТДЕЛЬНО Утверждение первое Воздух и испарения не могут переноситься движением неба Прежде чем приступить в соответствии с моими наме- рениями к более точному рассмотрению утверждений Га- лилея, я хотел бы заверить читателя в том, что единствен- ное мое желание — отстоять заключения не более и не менее как самого Аристотеля. Не стану пока выяснять, истинны или ложны замечания этого великого мужа; меня сейчас интересует другое: доказать, что выдвинутые Га- лилеем причины указаны неверно, что наносимые им удары не попадают в цель и что, попросту сказать, неко- торые утверждения, на которых, как на фундаменте, зиж- дется вся громада его доказательств, имеют лишь види- мость истины, но при более внимательном рассмотрении окажутся, я уверен, ложными. Пытаясь опровергнуть мнение Аристотеля, он [Гали- лей] утверждает среди прочего, будто воздух не может переноситься движением лунного неба; из чего следует, что воздух не может возбуждаться этим движением, как считал Аристотель. «Поскольку форма небесных тел дол- 171
жна быть наиболее совершенной,— поясняет Галилей,— необходимо сказать, что вогнутость неба есть сферическая гладкая поверхность без малейшей шероховатости; ни воздух, ни огонь не пристают к скользким и гладким те- лам, вследствие чего воздух не будет увлекаться движе- нием небосвода». Все это Галилей доказывает с помощью аргумента, почерпнутого из опыта. «Если полусфериче- ский сосуд, отполированный до гладкости,— говорит Га- лилей,— привести во вращение относительно его центра, то заключенный в сосуде воздух не будет вовлечен в дви- жение; чтобы убедиться в этом, достаточно поднести заж- женную свечу очень близко к внутренней поверхности сосуда; если бы воздух увлекался движением сосуда, то он увлекал бы за собой и пламя свечи». Так говорит Га- лилей. В сказанном им можно обнаружить кое-что истин- ное и кое-что ложное; есть и такие утверждения, которые кажутся истинными, но в действительности оказываются ложными. {1-й аргумент.) Если кто-нибудь вздумает отрицать то замечание, в котором Галилей утверждает, что лунная во- гнутость должна быть сферической и гладкой, то каким способом и с помощью какого аргумента он думает дока- зать обратное? Если небесные тела должны быть гладки- ми и круглыми, то тем меньше препятствий возникает их движению, ибо, будь их поверхности хотя бы слегка шероховатыми, эта шероховатость, несомненно, задержи- вала бы их движение. Кроме того, по Аристотелю, наруж- ная поверхность неба должна иметь сферическую форму, ибо если бы у нее были углы, то в своем движении она увлекала бы за собой вакуум. Однако все это не имеет отношения к нашей проблеме. Ибо если бы вогнутая по- верхность лунного неба была не круглой и гладкой, а ше- роховатой и имела какие-нибудь выступы, то это приводи- ло бы к абсурду, так как тела, расположенные у самой поверхности, будь то воздух или огонь, не могли бы вы- держать ее движения, а если одно тело замещает другое, то никакого вакуума не образуется. Более того, если та- кая шероховатость допустима, то она еще лучше обеспе- чивает связь всех подвижных тел, ибо верхние элементы увлекаются движением неба, а от этого движения, как мы видим ежедневно, многое рождается и многое уничто- жается. Но когда Галилей утверждает, что благородней- шие из тел должны быть круглыми, то хочет ли он этим сказать, что и человек, гораздо более благородный, чем небо, должен снаружи быть гладким и круглым? Тем не 172
менее в соответствии с оракулами мудрости мы предпо- читаем, чтобы человек был квадратным. Этим я хочу ска- зать, что каждому телу надлежит придавать ту форму, которая лучше всего соответствует его назначению. Из моих слов кто-нибудь может сделать ошибочный вывод, рассуждая примерно так: коль скоро вогнутость Луны должна иметь какое-то отношение к вещам низменным и связывать их с возвышеннейшими орбитами, эта вогну- тость должна быть шероховатой и липкой, а не скользкой и гладкой». Здесь с самого начала Сарси прибегает к своим обыч- ным трюкам. Прежде всего в трактате синьора Марио ни- где не говорится, будто воздух или огонь пристает и при- липает к гладким и скользким телам. Сарси возводит на нас эту напраслину по собственной прихоти, дабы подго- товить почву для разговора о некоей стеклянной пластин- ке, который пойдет дальше. Кроме того, Сарси делает вид, будто не замечает, что когда мы говорим об идеально от- полированной и гладкой сферической поверхности полости лунной сферы, то высказываем не свое собственное мне- ние, а мнение Аристотеля и его последователей, дабы вы- ступить против них ad hominem ". Делая вид, будто он находит в книге синьора Марио то, чего там нет, Сарси вместе с тем притворно не замечает то, что неоднократно написано в ней ясно и определенно: мы отказываемся от множества твердых небесных сфер, в существование кото- рых верили раньше, и предполагаем, что очень тонкая эфирная материя развеяна по обширным областям Все- ленной, по которым блуждают твердые мировые тела, на- деленные собственными движениями. Но к чему столько слов? Ведь он [Сарси] видел все это и даже возражал раньше, на странице 150, где отме- чал: «...Галилей не придерживается небесных орбит Пто- лемея, и в системе Галилея не осталось ничего от небес- ной тверди...» На этот раз, синьор Сарси, тебе не удастся скрыть свою великолепную осведомленность о том, поче- му мы говорим об идеально круглой и гладкой полости лунной сферы: не потому, что разделяем подобные взгля- ды, а единственно с целью изложить взгляды Аристотеля, против которых мы выдвигаем аргумент ad hominem. Ис- ходи подобное мнение от нас, ты никогда не простил бы нам непоследовательности, ибо тогда мы сначала отрица- ли бы существование твердых небесных сфер с четко вы- раженными границами, а затем согласились бы с ним, совершив ошибку, которая повлекла бы за собой несра- 173
вненно более важные последствия, нежели все другие ошибки, которые ты нам приписываешь, вместе взятые. Ни к чему тогда все остальные твои рассуждения, с по- мощью которых ты изо всех сил тщишься доказать, будто лунная полость должна иметь поверхность волнистую и шероховатую, а не гладкую и скользкую. Все эти доводы излишни, и отвечать на них нет надобности, но я хотел бы, чтобы, говоря словами великого поэта 10°, «ив пылу раздора мы не могли утратить благородства», и потому намерен испытать прочность твоих доказательств. Ты говоришь, Сарси: «Даже если кто-нибудь и вздума- ет отрицать, что лунная полость имеет гладкую и скольз- кую поверхность, то каким способом и с помощью како- го аргумента можно было бы доказать обратное?» В каче- стве рассуждений, якобы предложенных твоим оппонен- том, ты приводишь аргумент, сфабрикованный тобой же, опровергнуть который не составляет особого труда. Но предположим, что твой оппонент ответил бы так: «Синь- ор Лотарио, предположим, что материя небесных сфер тверда и отлична от материи, содержащейся в лунной по- лости. Тогда я могу с уверенностью сказать тебе, что во- гнутая поверхность этой полости должна быть скользкой и гладкой, как зеркало. Ибо, если бы она была волнистой, мы наблюдали бы причудливую игру преломленных види- мых изображений, сходную с той, которую иногда случа- ется наблюдать, разглядывая в окно, в котором одни стекла ровные и гладкие, другие сделаны грубо, предме- ты, находящиеся снаружи. Если движемся мы сами и движутся эти предметы, то, проходя сквозь гладкие стек- ла, изображения предметов не претерпевают никаких из- менений — ни формы, ни положения, но, проходя сквозь неровное стекло, те же изображения искажаются до не- узнаваемости. Нечто такое мы наблюдали бы в том слу- чае, если бы вогнутая поверхность лунной сферы была волнистой и можно было наблюдать волшебное зрелище нескончаемых изменений форм, движений и относитель- ного расположения, претерпеваемых каждый миг плане- тами и неподвижными звездами, когда их изображения доходят до нас, преломляясь то в одной, то в другой ча- сти лунной сферы под ними. Но таких искажений никто не наблюдал. Следовательно, поверхность полости совер- шенно гладкая». Что бы ты возразил на это, синьор Сар- си? Тебе пришлось бы основательно поработать, дабы убе- дить людей в том, что для тебя в этом аргументе нет ничего нового, что ты обходишь его молчанием как из- 174
лишний, что он якобы принадлежит не мне, а крму-ни- будь еще, что он давно отброшен как устаревший и не- новый и что ты, помимо всего прочего, мог бы просто отбросить его. Пусть приведенный выше аргумент принадлежит мне и пусть с его помощью я доказываю, что поверхность лунной сферы гладкая, а не волнистая. Послушаем, что ты скажешь, дабы доказать обратное. Напомню, что мы обсуждаем, увлекаются ли верхние элементы небесным движением (ибо название, предпосланное тобой первому утверждению, оспаривает это; оно гласит: «Воздух и ис- парения не могут приводиться в движение движением неба»), и что я отрицаю такую возможность, ссылаясь на равномерность преломления. Дабы доказать обратное, ты пишешь: «Если полость волнистая, то связь всех дви- жений сохраняется гораздо лучше, ибо тогда самые верх- ние элементы увлекаются движением неба». Но, синьор Лотарио, утверждать так — значит совершать ошибку, ко- торую логики называют предвосхищением основания, ибо ты принимаешь за доказанное то, что требуется доказать и что я отрицаю, а именно то, что самые верхние элемен- ты приводятся в движение. Вот четыре заключения; два из них принадлежат мне, два — тебе. Мои заключения гласят: «Полость гладкая» и «Следовательно, элементы не увлекаются ее движени- ем». Я доказываю, что полость гладкая, ссылкой на пре- ломление света от звезд, и мое заключение абсолютно верно. Два твоих заключения гласят: первое — «Полость шероховатая», второе — «Следовательно, элементы увле- каются». Ты доказываешь, что полость шероховатая, ссылкой на то, что в своем движении она увлекает за со- бой элементы, и тем самым оставляешь своего оппонента там, где он находился в самом начале; ты не продвинул- ся ни на шаг, и оппонент будет по-прежнему настаивать, что полость не шероховатая и не увлекает за собой эле- менты при своем движении. Дабы избежать этого пороч- ного круга, ты должен доказать одно из своих утвержде- ний как-нибудь иначе. И не говори мне, будто ты достаточно доказываешь нерегулярность поверхности, когда утверждаешь, что объек- ты низменные в случае шероховатой поверхности прочнее сцепляются с возвышенными, ибо простого касания до- статочно для соединения одного с другим, а в дальней- шем ты же сам признаешь, что такое же сцепление и соединение [низменного и возвышенного] существуют и в 175
том случае, когда поверхность гладкая и нешероховатая, поэтому твое доказательство лишено всякого основания. Оно не стало бы более убедительным, если бы ты основы- вал свое мнимое доказательство увлечения высших эле- ментов ссылкой на рождение и уничтожение, порождае- мые таким движением на Земле, или на то, что такое дви- жение увлекало бы за собой верхние слои воздуха и эле- мент огонь, ибо все аргументы такого рода — пустые фан- тазии и сущие безделицы. Немало прошло бы времени, прежде чем мы смогли бы согреться, если бы нам надо было ждать выброса огня в сторону Земли, поскольку ты сам чуть дальше утверждаешь, что огонь рвется вверх и тем самым создает тягу и, обременяясь сверх меры, при- стает к небесной поверхности более прочно. Нужно ли говорить, что все это не более чем наивные идеи и аргу- менты, то поддерживающие, то опровергающие одно и то же в соответствии с ребяческим непостоянством того, о чем в них говорится. XXXVIII Но послушаем, к каким доводам он [Сарси] прибегает далее для доказательства того же заключения второго ар- гумента. (2-й аргумент.) Но к чему мне искать аргументы про- тив Галилея где-то, когда он [Галилей] сам предостав- ляет их в избытке? Никогда он не изрекал ничего более истинного, чем когда утверждал, что Луна не только ше- роховата, но, подобно еще одной Земле, имеет свои Аль- пы, Олимп и Кавказ, свои впадины — долины и обшир- ные равнины; разумеется, на Луне не может не быть лунных гор. Разве Луна не небесное тело, причем самого возвышенного свойства? Разве Луна не более благородна, чем небо, которое переносит ее, как в экипаже, и которое она населяет, как некую обитель? Почему же Луна наде- лена шероховатой поверхностью и выступами, а не глад- кая и круглая? Разве сами звезды, по свидетельству Га- лилея, не образуются в различных формах с углами и выступами? Что среди тонких субстанций более благород- но, чем звезды? К этому можно также добавить, что даже Солнце, как можно было бы думать, судя по его внешне- му виду, не обретает столь благородной формы, ибо на нем наблюдаются faculae [яркие пятна], превосходящие по яркости остальную часть солнечного диска, из чего следует, что Солнце либо шероховато, либо купается в свете, который не всюду равномерен. Следовательно, по- 176
скольку рассуждение Галилея нельзя признать убедитель- ным, мы вправе принять, что лунная вогнутость шерохо- вата. Никто, я думаю, не станет отрицать, что испарения и воздух увлекаются движением лунной сферы. Таким об- разом, Галилей не в силах легко и просто объяснить ше- роховатость ее поверхности. В этой связи нельзя не упо- мянуть о том, что в своем третьем письме к Марку Вель- зеру 101 Галилей говорит о солнечных пятнах как о ту- манных испарениях, переносимых движением тела Солн- ца. Следовательно, либо тело Солнца гладкое и скользкое и потому неспособно переносить испарения указанного рода, либо Солнце имеет шероховатую поверхность, по- крытую выступами, и тем самым благороднейшее из не- бесных тел было бы и не сферическим, и не гладким. Более того, во втором письме к тому же Вельзеру Гали- лей говорит: «Солнце приводится во вращение вокруг сво- его центра движением того, что его окружает», но окру- жающее его тело должно быть гораздо более тонким, чем воздух. Но если массивное тело Солнца приводится во вращение движением окружающего его весьма разрежен- ного и тонкого тела, то я не усматриваю, почему сама небесная твердь не может увлекать своим движением за- ключенное внутри нее тело, сколь бы тонким оно ни было, например подлунную сферу. Прежде чем переходить к существу дела, хочу еще раз ответить Сарси: не я хочу придать небу благороднейшую из форм на том лишь основании, что оно благороднейшее из тел, а Аристотель, против которого синьор Марио вы- двигает аргумент ad hominem. Что же касается меня, ни- когда не вчитывавшегося в генеалогию форм и их патен- ты на благородство, то я не знаю, какая из них более и какая менее благородна, более или менее совершенна. Я считаю, что все формы, каждая на свой лад, древние и благородные, или, иначе говоря, убежден, что среди форм нет благородных и совершенных, равно как нет под- лых и несовершенных, хотя при возведении стен квадрат- ная форма представляется более совершенной, нежели круглая, а в тех случаях, когда возникает необходимость катить или передвигать тележки, я склонен считать круг- лую форму более совершенной, нежели треугольную. Но вернемся к Сарси. Он утверждает, будто для дока- зательства шероховатости вогнутой поверхности неба мною было выдвинуто излишне много аргументов, поскольку мне следовало иметь в виду, что Луна и другие плане- 177
ты (также принадлежащие к небесным телам и гораздо более благородные и совершенные, чем само небо) имеют гористую, шероховатую, неровную поверхность, а если это так, то почему бы неровности не быть присущей и форме неба? В качестве ответа на этот вопрос Сарси мог бы при- вести все, что он сказал бы человеку, который пытался бы доказать, будто море должно быть костистым и покры- тым чешуей, ибо в нем обитают киты, тунцы и другие рыбы. На его вопрос о том, почему Луна не гладкая и не скользкая, я отвечу, что Луна и все другие планеты внутри темны и сверкают, только когда их освещает Солнце. Следовательно, их поверхность должна быть ше- роховатой, ибо если бы она была гладкой и скользкой, как зеркало, то отраженный от них свет не достигал бы нас и они остались бы невидимыми. Следовательно, они не оказывали бы действия на Землю и не взаимодейст- вовали бы между собой, или, короче, каждое из них было как бы несуществующим и для других их как бы не было во Вселенной. С другой стороны, почти такой же беспорядок возник бы и в том случае, если бы небеса состояли из твердой субстанции и были ограничены не идеально гладкой и скользкой поверхностью, ибо, как я уже говорил, ввиду непрестанно возмущаемых преломлений на волнистой по- верхности движения планет, их формы и лучи, доходящие к нам от них (а следовательно, и наблюдаемые нами их изображения), были бы весьма запутанными и нерегу- лярными. Сказанного, синьор Сарси, достаточно для отве- та на твой вопрос. В уплату за это прошу тебя вычерк- нуть в твоем сочинении то место, где говорится, будто я неоднократно писал о том, что звезды по форме весьма разнообразны и угловаты. Ты хорошо знаешь, что это неверно и я никогда не писал ничего подобного; ты мог прочитать у меня нечто иное: звезды светят таким жи- вым и ярким светом, что их крохотные тела невозможно разглядеть в отдельности и они окружены сверкающими лучами. По поводу сказанного Сарси о Солнце и туманных ис- парениях, которые рождаются и исчезают в нем и в ок- ружающем пространстве, я должен заметить, что никогда не утверждал, будто испарения приводятся во вращение движением Солнца или, наоборот, увлекают Солнце сво- им вращением, ибо этого я не знаю. Возможно, что ни тело Солнца, ни окружающие его испарения не приводят- 178
ся во вращение другим телом, а наделены вращением по своей природе, в чем я убежден, ибо наблюдал, что сол- нечные пятна совершают оборот за четыре недели. Но даже если бы наши знания были полны, я не вижу, чем они могли быть полезны в данном случае; ведь мы рас- суждаем ad hominem и ex suppositione102 на основе за- ведомо ложных предположений о предметах, заведомо отличных от Солнца и его окружения, и спрашивается, увлекает ли лунная полость, если она гладкая и твердая (что заведомо не соответствует действительности), вра- щаясь (еще одно ложное предположение), за собой эле- мент огонь (который, возможно, даже не существует). К сказанному надлежит добавить еще одно измышле- ние, против которого Сарси, по его словам, не имеет воз- ражений и даже называет тождеством: по его мнению, утверждать, что жидкое тело, заключенное в полости сфе- рического твердого тела, может быть увлечено последним, если твердое тело приведено во вращение, означает ут- верждать столь же легко и естественно, что и твердое тело, заключенное в жидкую субстанцию, было бы вовле- чено в движение, если бы жидкость вращалась. Утверж- дать такое — все равно, что думать, будто подобно тому, как судно переносится и увлекается течением реки, так и вода в стоячем пруду должна увлекаться вслед за дви- жением лодки, что совершенно неверно. Прежде всего сошлемся на опыт: мы знаем, что течение реки приводит в движение судно или даже тысячу судов, заполняющих всю реку, в то время как судно, с какой бы скоростью оно ни плыло, не увлекает за собой воду. Причину этого не следует считать непонятной: ни одна сила не может быть приложена к поверхности судна, не будучи прило- жена ко всему судну, части которого, как твердые тела, прочно сцеплены и не могут быть разъединены или рас- цеплены так, чтобы одни части передавали импет103 внешнему окружению, а другие не передавали. Иначе обстоит дело с водой или любой другой жидко- стью, частицы которой едва сцеплены или соединены и поэтому легко разделяются. Очень тонкая пленка воды, соприкасающаяся с корпусом судна, вынуждена поэтому следовать его движению, в то время как более далекие частицы отделяются от более близких к судну, а те, в свою очередь, от тех, с которыми соприкасаются, и по- этому на очень малом расстоянии от поверхности судна частицы совершенно свободны от его силы и напора. Кроме того, переданный импет и способность двигаться в 179
Рис. 10 телах твердых и тяжелых сохраняются сильнее и дольше, чем в телах легких и текучих. Так, тяжелый груз, под- вешенный на веревке, сохраняет в течение многих часов импет и движение, переданные ему одним толчком; вместе с тем можно сколь угодно сильно привести в движение воздух в комнате, но, как только* импет, вызвавший дви- жение, перестает действовать, воздух полностью успокаи- вается и переданное ему движение бесследно исчезает. Если окружающее и движущееся тело — жид- кость и оно действует с си- лой на находящееся в нем твердое, массивное и тя- желое тело, то такое тело передает свое движение объекту, который в силу своей природы особенно пригоден для получения и сохранения движения в течение долгого времени. Это означает, что второй импет, идущий вслед за первым, налагается на дви- жение, уже переданное твердому телу; третий импет на- лагается на движение, переданное телу первым и вторым импетом; четвертый импет добавляется к действию, произ- веденному первым, вторым и третьим импетом; так шаг за шагом движение движимого тела не только сохраняется, по и получает приращение. Но если движимое тело — жид- кость, легкая и тонкая и, следовательно, не сохраняющая, а тотчас же утрачивающая передаваемое ей движение, то пытаться сообщить ей скорость — занятие столь же бес- плодное, как пытаться наполнить бочку Данаид 104, кото- рая мгновенно опорожняется, стоит лишь ее наполнить водой. Смотри же, синьор Лотарио, сколь велика разница между двумя случаями, которые ты считал тождествен- ными. XXXIX Перейдем теперь к третьему аргументу. (3-й аргумент.) Но даже если мы согласимся наконец с Галилеем в том, что внутренняя поверхность лунной ор- биты круглая и гладкая, то я все равно отрицаю, что воз- дух не прилипает к гладким телам. Стеклянная пластин- ка А [рис. 10], хотя она и очень гладкая, если ее поло- 180
жить на воду, будет плавать ничуть не хуже, чем пла- стинка из какого-нибудь другого шероховатого материала, и прилипший к ней воздух своей силой не даст воде ВС подняться выше стекла, чтобы вода не хлынула на пластинку и не затопила ее. Почему же, спрашивается, воздух, сдавливаемый весом вытесненной стеклянной пла- стинкой воды, не отделяется от пластинки, а, наоборот, прочно прилипает к ней и не уступает своего места, пока его не вытеснит большая сила? Еще один пример: если бы кто-нибудь положил на тщательно отполированный камень другое столь же тя- желое и гладкое тело и начал двигать нижнюю плиту то туда, то сюда, то при этом верхнее тело он мог бы сдви- нуть в ту сторону, куда ему заблагорассудится; но если приподнять верхний груз, поставленный на плиту, то пли- та останется лежать на месте и не прилипнет к верхнему телу. Следовательно, вся причина, вынуждающая верх- нее тело двигаться при движении нижней плиты, проис- ходит от силы сжатия, с которой тяжелое тело давит на нижнюю плиту. Как и в случае, когда одно из двух тел давит на другое и вынуждено двигаться, если то движет- ся, я утверждаю, что вогнутость Луны определенным об- разом испытывает давление со стороны окружающего воз- духа и испарений, если те разрежены, как это всегда бы- вает. Ибо если воздух и испарения становятся разрежен- ными, презирая тесноту своей прежней обители, то они расширяются в большем объеме и оказывают весьма сильное давление на все части окружающих тел, где бы те ни препятствовали их расширению, и, следовательно, с силой давят на небо. Это неудивительно, ибо именно таким давлением и обусловлено некоторое сцепление, ко- торое как бы соединяет и связывает два тела так, что те в дальнейшем совершают одно и то же движение. Сарси продолжает свои измышления, настаивая на тоф будто я утверждал, что воздух не прилипает к глад- ким и скользким телам, хотя ничего подобного нельзя было бы найти ни у синьора Марио, ни у меня. Кроме того, я не вполне понимаю, что именно имеет в виду Сар- си, говоря о «прилипании». Если такое соединение, кото- рое полностью препятствует разделению и разведению поверхностей в стороны так, чтобы они более не сопри- касались, то я утверждаю, что такое «прилипание» суще- ствует и оно очень сильно. Например, отделить поверх- ность воды от пластины из меди или другого материала можно, лишь затратив значительные усилия, и в этом слу- 181
чае несущественно, будет ли поверхность пластины поли- рованной или нет; вполне достаточно, чтобы контакт [между пластиной и поверхностью воды] был тесным. Именно эта сила удерживает тела вместе столь плотно, что, возможно, между частицами твердых и жестких тел вряд ли найдется какой-нибудь 'другой цемент, который удерживал бы их вместе. Но такое «прилипание» беспо- лезно для Сарси. Если же он имеет в виду такое соеди- нение двух тел (твердого тела и жидкости), при котором они не могут двигаться одно по другому, даже скользя, а именно такое соединение отвечало бы требованиям Сарси, то я утверждаю, что такого «прилипания» не су- ществует не только между твердым телом и жид- костью, но даже между двумя твердыми телами. Напри- мер, у двух мраморных плит, совершенно ровных и глад- ких, «прилипание» в первом смысле таково, что, пытаясь поднять верхнюю плиту, мы неизменно будем поднимать и нижнюю, в то время как «прилипание» во втором смысле настолько слабо, что если две соприкасающиеся поверхности не абсолютно горизонтальны, а слегка на- клонены хотя бы на толщину волоса, то нижняя плита тотчас же выскользнет в ту сторону, куда наклонены плиты. Таким образом, движение одной поверхности по дру- гой не будет встречать сопротивление, но для того, чтобы разъять и разделить плиты, необходимо преодолеть зна- чительное сопротивление. Например, при соприкоснове- нии воды с лодкой сопротивление разъятию и разделению поверхностей велико, хотя при движении одной поверхно- сти по другой, когда они трутся друг о друга, сопротив- ление минимально. Как я уже говорил, быстро движуще- еся судно не увлекает за собой ничего, кроме пленки воды, непосредственно соприкасающейся с ним; возмож- но, что трение сдирает такую пленку с судна и оно об- лекается в нее вновь и вновь. Полагаю, Сарси поверит мне, что если пустить судно в море, подкрашенное вином или чернилами, то не пробороздит оно волны и полмили, как не останется и малейшего следа от той жидкости, ко- торая первоначально окружала его. Весьма вероятно, что то же самое происходит и с водой, соприкасающейся с судном, т. е. эта вода непрестанно обновляется. Не подле- жит сомнению, что жир, которым смазано судно, хотя он и прочно держится на поверхности корпуса, за короткое время оказывается стертым водой, по которой скользит движущееся судно; если бы вода, с которой соприкасает- 182
ся судно, не обновлялась, то ничего такого не происходи- ло бы. Что же касается стеклянной пластинки, которая оста- ется на плаву между двух небольших валиков воды, то должен сказать, что эти валики не поддерживаются сами собой, ибо залить пластинку воде мешает воздух, прилип- ший к пластинке; но тогда то же самое произойдет, если положить на воду такую же пластинку, слегка смочив ее, ибо трудно поверить, чтобы к мокрой поверхности воздух прилипал хуже, чем к сухой. Тем не менее если пластин- ка смочена, то никакие валики не образуются и вода бы- стро заливает ее. Следовательно, поддержание валиков имеет какую-то иную причину, нежели прилипание воз- духа к поверхности пластинки. И действительно, мы очень часто наблюдаем крупные капли воды, выпуклые по форме и гораздо более высокие, нежели крохотные ва- лики, окружающие плавающую пластинку, например на капустных листьях. В заключительной части своего аргумента Сарси ут- верждает, будто сжатия или давления достаточно для того, чтобы одно тело не отставало от другого без вся- кого «прилипания». Свое утверждение он иллюстрирует на примере двух хорошо отполированных каменных плит, водруженных одна на другую. Верхняя плита, давящая вниз, вторит движению нижней, в каком бы направлении ту ни тянуть. Не стану спорить с Сарси по поводу этого опыта, но не вижу, какое отношение он имеет к нашей задаче. Во-первых, мы имеем дело с тонким и жидким телом, частицы которого не связаны между собой (в противном случае движение одной части вызывало бы движение целого, как в твердом теле). Во-вторых, Сарси слишком беспечен в своем доказательстве того, что огонь, воздух и испарения, заключенные в лунной полости, толкают и увлекают за собой поверхность этой полости. Причину такого давления он усматривает в непрерывном разрежении этих субстанций, которые, расширяясь и, сле- довательно, стремясь занять все большее пространство, с силой давят на оболочку, внутри которой они заключе- ны, и тем самым как бы прилипают к ней, следуя ее движению. Рассуждая так, Сарси поступает весьма неосторожно, ибо он со всей определенностью утверждает, что заклю- ченные внутри полости [лунной сферы] субстанции не- престанно разрежаются и расширяются; его оппонент с не меньшим основанием (я говорю «с не меньшим», хотя 183
Сарси не привел ни единого довода, который бы подкреп- лял его точку зрения) мог бы утверждать, что эти суб- станции непрерывно сгущаются и сжимаются. Но даже если предположить, что они непрестанно разрежаются и из-за этого разрежения прилипают к полости и увлека- ются ею, то можно считать, что сотни и тысячи лет на- зад, задолго до того, как разрежение достигло чего-нибудь похожего на те пределы, которое оно должно было бы иметь ныне по теории Сарси, увлечения испарений по- верхностью полости не существовало бы, ибо никаких причин для этого не было бы. Поистине ничто не мешает мне сказать Сарси, что его якобы непрестанно происходя- щее разрежение еще не достигло той степени, при ко- торой оно начинает давить и жать на полость Луны, и что пройдет еще два-три года, прежде чем оно ее до- стигнет; тогда самые верхние элементы подлунной сферы придут в движение, с чем я охотно соглашусь, а пока он [Сарси] должен согласиться со мной и признать, что ныне эти элементы недвижимы. Мне не хотелось бы, чтобы Сарси расхохотался, если мой ответ (равно как и другие ответы в том же духе) вдруг покажется ему смешным, ибо не кто иной, как он сам, дал мне повод для подобного ответа, когда у него с языка, да и с пера, сорвалось, будто некоторые матери- альные субстанции непрестанно разрежаются и расширя- ются. Дабы помочь ему, я хочу указать на одно обстоя- тельство, свидетельствующее в его пользу, заметив, что вечное разрежение, оказывающее давление на стенки лунной полости, излишне, так как он [Сарси] мог бы до- казать, что воздух увлекается чашей, на которую он не жмет и не давит и которая расположена в области, заня- той воздухом. XL (4-й аргумент.) Выясним, насколько отвечает истине тот опыт, который столь настойчиво поддерживает Гали- лей. Он утверждает, что если сосуд вращается вокруг оси, проходящей через центр, то окружающий воздух не сле- дует с легкостью за сосудом, а отстает от него и никакая часть воздуха не приводится во вращение. От некоторых из тех, кто был с Галилеем на дружеской ноге, мне при- ходилось слышать, что он имел обыкновение высказывать подобное утверждение о воде, налитой в плоский сосуд, т. е. говорил, что вода не приводится во вращение, даже 184
Рис. И если сосуд, в который она налита, вращается. Наблюдение Галилея состояло в том, что если в воду, налитую в со- суд, поместить поблизости от края какое-нибудь легкое тело, например соломинку или тростинку, плавающую в воде, а затем повернуть сосуд, то соломинка останется на месте, Я знаю также, что этот опыт, равно как и дру- гие, снискал Галилею громкую славу человека, наделен- ного необычайным даром просто объяснять самые слож- ные вопросы с помощью незамысловатых опытов. Но вернемся к предмету нашего спора. Отнюдь не желая умалить столь рас- пространенное лестное мне- ние о Галилее, я обнару- жил, что опыт, о котором уже упоминалось, от на- чала и до конца ложен (да простит меня Галилей за горькую истину). Я нисколько не сомне- ваюсь, что если бы он по- вернул в то или иное время раз-другой плоский сосуд, то никакого сколько-ни- будь ощутимого движения воды при этом заметно не было бы; но если бы он [Галилей] простер свою мысль дальше, то понял бы, движется ли вода у дна сосуда или противится движению. Ибо стоило ему [Галилею] опустить в воду рядом с внутренним краем сосуда тростинку или соломинку, как та принялась бы быстро описывать круги, а после того, как сосуд остано- вился бы, еще долго продолжала бы двигаться вместе с плавающими в ней телами, но описывала бы круги от по- лученного импульса все медленнее и медленнее. Дабы никто не заподозрил, будто этот опыт произве- ден нами без должного тщания и кое-как, мы взяли по- лусферический медный сосуд, искусно выточенный на токарном станке, и насадили сосуд на ось СЕ так, чтобы ее продолжение совпадало с осью сосуда, проходящей через его центр [рис. 11]. Затем мы соорудили прочную и устойчивую подставку, дабы она не дрожала при вра- 185
щении сосуда, и пропустили ось сквозь отверстие Е под прямым углом к нижней части подставки и закрепили в ней. При таком устройстве, повернув вручную ось, мы заставляли совершить то же движение и сосуд. Но дви- жение сосуда передавалось не только воде, но и воздуху, для которого Галилей привел свой пример. Об этом сви- детельствует пламя свечи, поднесенной вплотную к внут- ренней поверхности сосуда: легкий язык пламени откло- нился в ту же сторону, в какую двигался сосуд. Еще более отчетливо в этом можно убедиться, подвесив на тонкой шелковой нити бумажку А, один из краев кото- рой вплотную подходит к внутренней поверхности сосу- да. Если наш небольшой сосуд движется в одну сторону, то и бумажка поворачивается в ту же сторону; если со- суд раскрутить в обратную сторону, то и бумажка вме- сте с прилегающим к ней воздухом отклонится в другую сторону. У меня есть немало свидетелей, готовых подтвердить, что я говорю не только с уверенностью, но и не погре- шен против истины. Это прежде всего многие отцы из Римской коллегии (многие другие охотно признают мою правоту под влиянием авторитета моего учителя), но не только они. Не могу умолчать об одном из них, чье имя отлично известно мне не высокородством того, кто его носит, а необычайной ученостью этого мужа. Кто, как не он, может проверить содеянное мной и подтвердить справедливость моих утверждений. Я имею в виду Вирд- жинио Чезарини105, который был поражен, узнав, что признаваемое многими за достоверное может на провер- ку оказаться ложным, и воочию увидел якобы невоз- можное. То, о чем я говорю, почерпнуто из опыта, но если бы этого опыта не было, то убедиться в справедливости мо- их утверждений можно было бы и путем умозаключений. Действительно, так как воздуху и воде присуща влаж- ность, которой свойственно прилипать к телам скользким и гладким, воздух и вода не могут не приставать к по- верхности сосудов; если принять соединение тел при прилипании, то необходимо принять и движение влаж- ных субстанций. Ибо та их часть, которая первой сопри- коснется с сосудом, т. е. прилипнет к поверхности сосу- да, будет двигаться в том же направлении, в каком дви- жется сосуд; когда эта часть придет в движение, она увлечет за собой другую, прилипшую к ней часть [воз- духа или воды], та —третью, потом четвертую и т. д. 186
Поскольку такое движение происходит по спирали, не- удивительно, что движение воды незаметно при первом или втором обороте сосуда, ибо первые витки спирали проходят очень близко от поверхности сосуда, и поэтому движение еще не успевает передаться остальным внут- ренним частям, так как те испытывают некоторое разре- жение и поэтому не сразу следуют за вынуждающим движением. Не следует удивляться и тому, что в наших опытах движение воздуха едва заметно, а движение воды столь велико. Ибо воздух сжимается и разрежается легче, чем вода, поэтому при движении сосуда прилипший к нему воздух очень легко разрежается, но не увлекает за со- бой с такой же легкостью воздух, расположенный рядом, так как соседний воздух с большей силой ограничивает остальные части неподвижного воздуха и, слегка сжима- ясь или разрежаясь, в течение непродолжительного вре- мени способен сопротивляться увлекающей его силе движущегося воздуха. Если требуется испытать более основательно, увлекает ли при своем вращении сфери- ческое тело {например, шар А, опирающийся на стерж- ни В и С [рис. 12]) окружающий его воздух, то тело надлежит приводить во вращение ручкой D, подвесив на очень тонкой нити Е клочок бумаги так, чтобы он почти касался шара. При вращении шара в одну сторону бу- мажка F отклоняется в ту же сторону воздухом, приве- денным в движение [шаром], в особенности если шар очень велик и вращается очень быстро. 187
Однако из слабого движения воздуха, обнаруживаемо- го на опыте то в сосуде, то на шаре, было бы неверно заключать, что то же движение будет весьма слабым и в полости Луны, Одна из причин, по которой сфера А и сосуд I не порождают при своем вращении сильного движения воздуха, состоит в следующем: так как и со- суд и шар целиком погружены в воздух, они своим вра- щением должны приводить в движение омывающий их воздух, а того, что движется, всегда меньше, чем то, что движимо. Например, если при вращении шара А [рис. 13] его поверхность ВС должна приводить в движение воздух, прилипший к ней и условно изображенный кру- гом D, то, так как последний больше круга ВС, большее должно приводиться в дви- жение меньшим, и то же самое происходит, когда круг D должен приводить в движение круг Е. Но, когда мы переходим к во- гнутости Луны, все обстоит иначе, так как в этом слу~ Рис. 14 Рис, 15 чае то, что движется, больше того, что движимо; ибо тогда круг Ё — вогнутость Луны, которая должна приводить в движение круг D, а круг D должен приводить в движение круг ВС; движение движителя всегда сильнее, а значит, и приводить в движение в этом случае легче. Хотя у меня самого не было ни малейших сомнений, все же кто-нибудь мог подумать, что я отделяю воздух, окружающий сосуд, от воздуха, заключенного внутри 188
сосуда, заведомо надеясь, что тот самый воздух, который сначала отставал от воды, затем станет описывать круги с такой же скоростью, как вода. Дабы происходящее в сосуде не было скрыто от меня, я изготовил прозрачную пластину из камня мусковита, обычно именуемого слю- дой, размером с отверстие сосуда, подогнал ее к сосуду, проделал в центре отверстие диаметром в три пальца (оно могло бы быть и меньше). Затем я взял медную проволоку EF, значительно более короткую, чем ширина сосуда [рис. 14], расплющил ее и, проделав в середине I дырочку, пропустил проволоку GI сквозь дырочку I. Под- весив проволоку EF, как весы, к точке G, я прикрепил к ее концам Е и F два бумажных крылышка. Подвесив к каждому концу съемные грузики, я отрегулировал равновесие медной проволочки так, чтобы опора I располагалась ниже центра сосуда, а крылышки по крайней мере на четверть дюйма не доходили до поверх- ности сосуда. Когда сосуд начал вращаться, я заметил, что после второго оборота крылышки, да и весы, также закрутились, сначала медленнее, затем быстрее, но все же не с такой скоростью, как вода. Тогда я накрыл со- суд заранее приготовленной прозрачной пластиной АВ, которую я изготовил так, чтобы воздух, содержащийся в сосуде, был отделен от наружного воздуха всюду, кроме единственного отверстия С. Весы EF при движении сосуда стали крутиться быстрее и в течение короткого времени даже обгоняли движение сосуда, из чего мы мо- жем заключить, что всякий раз, когда движитель больше движимого, движение облегчается, ибо, когда сосуд на- крыт крышкой АВ, воздух приводится во вращение и движением внутренней поверхности сосуда, и движени- ем крышки, что больше, чем прилегающий к ним дви- жимый воздух, ибо внутренняя поверхность сосуда и крышки есть объемлющее, а воздух внутри сосуда есть объемлемое. Наконец, аналогичный опыт с результатом, совпадаю- щим, насколько это возможно, с предыдущим, я проде- лал со стеклянной сферой А, проделав в ее верхней ча- сти С отверстие, через которое поместил внутрь сферы пластину I [рис. 15]. Если такую стеклянную сферу на- садить на ось BD и привести ось во вращение, то не только сама сфера А, но и подвешенная пластина I, хотя она и далеко отстоит от внутренней поверхности сферы, начинает очень быстро вращаться. Так я решил, не жалея труда, со всем отпущенным мне прилежанием 189
доказать свое утверждение многими тщательно постав- ленными опытами. Те же лица, кого я упоминал ранее, видели эти окончательные опыты, однако я не считаю необходимым, дабы они засвидетельствовали это вновь. Тем не менее я считаю своим долгом отметить, что все мои опыты проводились в жаркое время года, когда воз- дух теплее и суше и, следовательно, ближе к природе огня, который, по мнению Галилея, менее других эле- ментов склонен к прилипанию. Из всего сказанного по крайней мере можно заключить, что при вращении сосу- да приходит в движение и воздух и вода и что воздух прилипает к гладким телам и может быть увлечен их движением, хотя Галилей неизменно отрицает и то и другое. Сарси вдается здесь в чрезмерно подробное описание своих опытов, дабы подкрепить свое утверждение и оп- ровергнуть наше; поскольку свои опыты он проводил в присутствии Вашей милости, я предоставляю их на Ваше рассмотрение как нечто такое, относительно чего я пред- почитаю полагаться на Ваше суждение, нежели выно- сить свое. Поэтому, если Вашей милости угодно, перечи- тайте еще раз до конца приведенный выше отрывок, а я буду время от времени вставлять замечания относительно различных несущественных деталей. Прежде всего замечу, что утверждение, которое Сар- си пытается приписать мне в самом начале своих опытов, совершенно ложно; по его словам, я якобы говорил, что вода, содержащаяся в сосуде, при вращении сосуда оста- ется такой же неподвижной, как воздух. Я не удивля- юсь, что Сарси написал это, ибо такое вполне допустимо для человека, который постоянно извращает смысл на- писанного и напечатанного другими, дабы выдать за чужие утверждения то, о чем он только говорит, будто слышал. Сдается мне, однако, что тот, кто печатает и доводит до всеобщего сведения услышанное от соседа, поступает не совсем так, как приличествует благовоспи- танному человеку; тем более это относится к случаю, когда либо от недопонимания, либо по собственному вы- бору печатаемое сообщение значительно отличается от того, что было сказано в действительности, как это было в данном случае. Печатать мои сочинения и делать их доступными всему миру — мое дело, синьор Сарси, а не твое и не чье-нибудь еще. Даже если в ходе диспута человек обмолвился и сказал, как это иногда случается, какую-нибудь глупость, почему ты считаешь своим 190
долгом поспешать с напечатанием сказанного, тем самым лишая человека возможности спокойно обдумать ска- занное и исправить допущенную ошибку, изменив свое мнение,— словом, самому распоряжаться своим умом и своим пером? О чем Сарси мог слышать (но чего, судя по всему, не понял до конца), так это об одном опыте, который я показывал нескольким просвещенным мужам в Риме, может быть, даже в покоях Вашей милости, для того, чтобы отчасти объяснить, отчасти опровергнуть третье движение, приписанное Коперником Земле. Для многих людей это третье движение, состоящее в том, что зем- ной шар, по Копернику, должен вращаться вокруг свое- го центра в сторону, противоположную всем прочим не- бесным движениям,— вещь наиболее невероятная и сильно подрывающая всю коперниканскую систему. Ибо все небесные движения, будь то движения эпициклов или эксцентриков, включая суточное и годовое движения Земли, по Копернику, происходят по Orbis magnus с запада на восток и только третье движение Земля совер- шает с востока на запад, против двух других своих дви- жений и против всех движений планет. Дабы устранить эту трудность, я показал, что такое движение не только не является невозможным, но согласуется с природой и почти необходимо, ибо любое тело, если его поместить в разреженную и жидкую среду, которая будет служить ему опорой, при увлечении потоком в круговращение по большому кругу самопроизвольно начинает вращаться вокруг себя в направлении, противоположном направле- нию несущего его движения. Этот эффект можно наблюдать, если взять в руки со- суд, наполненный водой, поместить в него плавающий шарик и поворачиваться на цыпочках, держа сосуд в вытянутых руках; шарик сразу же начнет вращаться в противоположную сторону и закончит вращаться в тот самый момент, когда мы сами остановимся. Таким обра- зом, никакого чуда здесь нет, и было бы, наоборот, уди- вительно, как могло быть иначе с Землей, если бы, бу- дучи телом, подвешенным в тонкой и жидкой среде и переносимым в течение одного года по окружности большого круга, она не приобретала вполне естественно годовое вращение вокруг себя в противоположную сторо- ну. Я говорил об этом, дабы опровергнуть бытующее мнение о якобы невозможности системы Коперника, и позднее присовокупил, что тот, кто поразмыслил бы 191
глубже, понял бы, в чем заблуждение Коперника: он ошибочно приписал Земле третье движение, которое яв- ляется не движением, а неподвижностью и состоянием покоя. Ибо не приходится сомневаться, что тому, кто держит сосуд, кажется, будто шарик, помещенный внутри сосуда, движется относительно него самого, со- суда и вращается. Но тот же самый шарик, если его сравнивать со стенами комнаты и внешними предметами, вообще не вращается и не изменяет своего наклона; если точка на его поверхности была первоначально направле- на на какую-нибудь внешнюю отметку на стене или где- нибудь дальше, то она всегда будет указывать в том же направлении. Вот что я утверждал и что, как видит Ваша милость, весьма отлично от утверждения, на которое ссылается Сарси. Должно быть, этот опыт и, возможно, некоторые дру- гие опыты послужили кому-то из тех, кто часто присут- ствует на наших дискуссиях, поводом для лестного отзы- ва обо мне, о котором упоминает Сарси в приведенном выше отрывке, а именно что я использовал иногда нис- посланный мне от природы талант для объяснения с по- мощью немногих простых и очевидных фактов некото- рых других фактов, более сложных и менее очевидных; эту похвалу в мой адрес Сарси, как Вы изволили убе- диться, не отрицает полностью и частично признает справедливой. Сдается мне, однако, что признание это исходит не столько от его искренних чувств, сколько от обычной учтивости, ибо синьора Сарси, насколько я могу судить, нелегко убедить в моем таланте: ошибочно при- няв трактат синьора Марио за мой, он утверждал в кон- це предыдущего взвешивания, что тот якобы написан в весьма неясных терминах, смысл которых невозможно постичь. Я уже говорил, Ваша милость, что предоставляю Вам судить об опытах Сарси, ибо Вы видели их, а мой от- вет на них ограничится тем, что уже написано синьором Марио в его «Письме» 106. Но сначала я хотел бы обра- тить Ваше внимание на один аргумент, который Сарси приводит в связи со своими опытами, хотя предпочел бы не затрагивать его, дабы не нанести ущерб репутации и самого Сарси, и его учителя, если только он действитель- но учился у того человека, за ученика которого себя вы- дает. Увы, Сарси, что за чепуху ты там городишь? Если только печатник не допустил при наборе ужасную 192
ошибку, то вот твои слова: «...всякий раз, когда движи- тель больше движимого, движение облегчается, ибо, ког- да сосуд накрыт крышкой АВ, воздух приводится во вращение и движением внутренней поверхности сосуда, и движением крышки, что больше, чем прилегающий к ним движимый воздух, ибо внутренняя поверхность со- суда и крышки есть объемлющее, а воздух внутри сосу- да есть объемлемое». Скажи мне, пожалуйста, синьор Сарси, с чем ты сравниваешь внутреннюю поверхность сосуда и крышки: с поверхностью содержащегося в со- суде воздуха или с самим воздухом, т. е. с его объемом? Если с поверхностью, то неверно, будто первая поверх- ность [внутренняя поверхность сосуда и крышки] боль- ше поверхности заключенного в сосуде воздуха; они в точности равны, как тебе следовало бы знать, по аксио- ме Евклида: «Quae mutuo congruunt, sunt aequalia»*. Однако, намереваясь сравнивать объемлющую поверх- ность с объемом воздуха (а именно это ты собираешься делать, если судить по твоим словам), ты совершаешь две чудовищные ошибки. Первая из них состоит в сравнении двух величин раз- личного рода и потому несравнимых, как гласит одно из определений Евклида: «Ratio est duarum magnitudinum eiusdem generis» **. Разве ты не знаешь, что тот, кто говорит: «Эта поверхность больше того объема», оши- бается ничуть не меньше того, кто вздумал бы сказать: «Неделя больше той башни» и «Золото тяжелее ноты ,,до“»? Другая ошибка состоит в том, что, даже если бы поверхность можно было сравнивать с объемом, резуль- тат был бы противоположен тому, о котором говоришь ты: поверхность не только не была бы больше объема, наоборот, объем был бы более чем в сотни миллионов раз больше поверхности. Не дай увлечь себя, синьор Сарси, такими нелепостями или общими утверждениями, что объемлющее больше объемлемого, даже если обе ве- личины сравнимы. В противном случае тебе придется поверить, что наружный слой пряжи в клубке больше всей остальной пряжи, смотанной в клубок, ибо вся остальная пряжа есть объемлемое, тогда как наружный ее слой есть объемлющее; а так как они одного и того же рода, наружный слой, как имеющий большие разме- ры, должен весить больше остального клубка. * «Взаимно конгруэнтные [фигуры] равны». ** «Сравнению [отношению] подлежат две величины одного рода». 7 Галилео Галилей 193
Я весьма подозреваю, что ты [Сарси] внес некую не- ясность в утверждение истинное, если его понимать в прямом смысле: объемлющее действительно больше объ- емлемого, если под объемлющим понимать и наружную оболочку, и то, что в ней содержится. Так, квадрат, описанный вокруг круга, больше этого круга, если под квадратом понимать всю фигуру; во если взять то, что останется от квадрата, если вырезать из него круг, то остаток вовсе не будет больше круга,, хотя он объемлет круг и включает его в себя. Но, увы, время летит, а я трачу его на подобную чепуху. Что касается опытов Сарси, то они все вызывают возражение. Пусть Ваша милость велит изготовить со- суд, который может вращаться на своей оси, и, дабы удостовериться в том, приводится ли во вращение воз- дух внутри сосуда, когда тот вращается, пусть Ваша ми- лость возьмет две зажженные свечи; прикрепите одну свечу внутри сосуда на расстоянии одного или дзух пальцев от его верхнего края, а другую держите в руке внутри сосуда примерно на таком же расстоянии от его верхнего края. Приведите сосуд в быстрое вращение; если спустя некоторое время вовдух начнет вращаться вместе с сосудом, то,, поскольку сосуд движет содержа- щийся в нем воздух и прикрепленную изнутри свечу с одной и той же скоростью, небольшое пламя первой све- чи не будет отклоняться совсем, а останется ровным, как если бы все пребывало в покое. Нечто подобное происхо- дит, когда человек бежит с зажженным фонарем: пламя внутри фонаря не задувается ветром и не отклоняется, так как окружающий пламя воздух движется с той же скоростью. Тот же эффект еще более отчетливо можно наблюдать на судне, быстро идущем под парусами, ибо свечи в подпалубных помещениях горят ровно и пребы- вают в таком же состоянии, как если бы судно покои- лось. Та же свеча, которую Ваша милость держит в руке, обнаружит признак циркуляции воздуха: дуя на свечу, этот воздух отклонит пламя. Если же исход опыта противоположен, т. е. если воз- дух не приходит в движение вслед за сосудам, то пламя неподвижной свечи, [которую Ваша милость держит в руке], останется неподвижным и спокойным, в то время как пламя другой свечи, приводимой в быстрое вращение сосудом, отклонится под давлением покоящегося воздуха. Сколько бы раз мне ни приходилось наблюдать этот опыт, он неизменно приводил к одному и тому же ре- Ш
зультату: пламя неподвижной свечи всегда было ровным, в то время как пламя свечи, прикрепленной к сосуду, отклонялось и нередко гасло. Не сомневаюсь, что и Ваша милость увидит то же самое, как и любой другой, кто вздумает проверить мой опыт. Таким образом, о дейст- вии воздуха Вы, Ваша милость, можете судить сами. Самое большое, к чему можно прийти на основании опытов Сарси, это то, что очень тонкий слой воздуха, толщиной не более четверти пальца, прилегающий к стенкам сосуда, вовлекается во вращение. Этого доста- точно, чтобы породить все те эффекты, о которых он [Сарси] пишет, причем обусловлены они были бы не шероховатостью поверхности и не тем, что мелких впа- дин и выступов в одной части поверхности •больше, чем в другой. Наконец, если полость Луны должна увлекать за собой содержащиеся в ней испарения толщиной в один палец, то как Сарси надеется справиться с этим? Пусть он не думает, что если один сосуд увлекает за со- бой полпальца воздуха, то сосуд больших размеров дол- жен увлекать более толстый слой воздуха; я склонен ду- мать, что больший сосуд переносит меньше. Я отнюдь не считаю также, что большая скорость, с которой лун- ная полость совершает свой оборот за двадцать четыре часа, непременно должна приводить к более сильному эффекту. Более того, я рискну утверждать, что, по мое- му мнению, лунная полость увлекала бы скорее меньше, нежели больше, воздуха, чем сосуд, совершающий один оборот за двадцать четыре часа. Тем не менее примем предположение и согласимся с Сарси, что лунная поверхность увлекает за собой столь- ко испарений, сколько говорилось выше. Ну и что? Что проистекло бы из этого утверждения, идущего вразрез с основным утверждением синьора Марио? Воспламеняет- ся ли материя кометы от такого движения или не вос- пламеняется, как движимая, так и недвижимая? Я скло- няюсь к последнему, ибо если целое остается неподвиж- ным, то оно не высечет огонь, ибо для огня Аристотель требует движения; если же целое движется, то не будет трения одного о другое, без чего не вызвать тепла, не говоря уже об огне. Вы видите теперь, Ваша милость, какое обилие слов потребовалось и Сарси и мне, дабы решить, увлекает ли за собой твердая полость лунной сферы (которая не существует в природе) в круговращении (хотя она ни- когда не вращалась) элемент огонь (относительно кото- 195 7*
рого неизвестно, существует ли он) и тем самым испа- рения, воспламеняющие и поджигающие материю комет (относительно которой неизвестно, где она расположена, и заведомо известно, что она не горюча). Сарси напоми- нает мне высказывание мудрейшего из поэтов: Достойные слепца удары наугад Орландовым мечом нанесены, Мечом, что нет й вряд ли будет 107< Настала пора переходить ко второму утверждению, но, прежде чем мы это сделаем (поскольку Сарси в са- мом конце повторяет то, что я постоянно отрицал,— будто вода увлекается движением сосуда и будто воздух и другие разреженные тела прилипают к гладким телам), необходимо ответить ему еще раз, что он искажает исти- ну, ибо ни синьор Марио, ни я никогда не писали и не говорили ничего подобного. Сарси, не найдя ничего, за что бы он мог ухватиться, продолжает изобретать все новые и новые придирки. XLI Пусть Ваша милость перейдет ко второму утверж- дению: Второе у т в ер жд ение Не движение есть причина тепла, а трение, вследствие которого расходуются части тела. Воздух не может быть ни израсходован, ни воспламенен Аристотель учит, что движение есть причина теп- ла 108; все объясняют это утверждение так, что тепло не следует приписывать движению как присущий ему внутренний эффект, ибо тепло проявляется локально; но, так как тела при локальном движении изнашивают- ся, а тепло, по крайней мере косвенно, порождается тре- нием, движение принято называть причиной тепла; в этом Галилей не опровергает Аристотеля, так как до сих пор он [Галилей] не указал никаких расхождений с замечаниями Аристотеля. Но когда он говорит, что ни- какое трение не может производить тепло и что, кроме того, необходимо, дабы какие-нибудь части тел снаши- вались и утрачивались при трении, то это утверждение целиком принадлежит ему, и ничто здесь не заимствова- 196
но у других. Но почему износ частей необходим для про- изводства тепла? Может ли быть так, что для восприятия тепла тела должны становиться разреженными и что во всех случаях преломления тела кажутся переломленны- ми и все частицы улетают крохотными кусочками? Но тела могут становиться разреженными и без разделения на части, и, следовательно, без износа. Или разбиение на мелкие части необходимо для того, чтобы сначала нагревались эти части, как наиболее пригодные для вос- приятия тепла, а затем отдавали тепло остальному телу? Вовсе нет, ибо частицы меньших размеров могут быть более пригодными к восприятию тепла, как это происхо- дит с железными стружками, которые, если по ним часто ударять, сгорают от трения; но если железные стружки отлетают или отваливаются, то они утрачивают способ- ность передавать тепло остальному телу, которому уже не принадлежат. С самого начала нашего диспута Сарси стремится за- ставить синьора Марио и Аристотеля согласиться [друг с другом] и жаждет показать, что они оба провозгласи- ли одно й то же заключение, когда один из них назвал движение причиной тепла, а другой усматривал причину тепла не в движении, а в частом трении двух твердых тел друг о друга. Поскольку утверждение сицьора Ма- рио истинно и не нуждается в комментариях, Сарси пы- тается истолковать слова Аристотеля, утверждая, что, действительно, не движение как движение есть причина тепла, а трение, но трение не может быть достигнуто без движения, поэтому, по крайней мере косвенно, дви- жение может быть названо причиной тепла. Но если Аристотель имел в виду именно это, то почему он не сказал, что трение есть причина тепла? Если кто-нибудь высказал ясно и определенно то, что имел в виду, вы- брав для этого простое и весьма подходящее слово, то я не усматриваю, почему ему непременно следовало бы воспользоваться совсем неподходящим словом, требую- щим всякого рода оговорок и превращаемого в конечном счете в нечто совсем иное. Но даже если допустить, что Аристотель имел в виду то, о чем говорит Сарси, то и тогда утверждение Аристотеля отличается от утвержде- ния синьора Марио, ибо, по Аристотелю, трения любых двух тел, даже столь тонких и разреженных, как воз- дух, достаточно для производства тепла, в то время как синьор Марио говорит непременно о трении двух твер- дых тел и считает попытки измельчить и утончить воз- 197
дух столь же бесполезной тратой времени, как преслову- тое толчение воды в ступе. Я считаю, что исходное утверждение могло бы быть верным, если его понимать в самом простом смысле; возможно, оно восходит к какой-нибудь доброй антич- ной школе, но Аристотель, не поняв должным образом замысел древних, сформулировавших это утверждение, впоследствии вывел из него ложную концепцию. Воз- можно, что это не единственное утверждение, верное само по себе, но неправильно понимаемое в перипате- тической философии. Я коснусь этого вопроса несколько дальше. Будем следовать Сарси, который (вопреки утвержде- нию синьора Марио) считает, что тепло возбуждается без всякого расхода тел, трущихся друг о друга и на- гревающихся, и намеревается доказать это сначала с по- мощью умозаключений, а затем опытов. Что касается умо- заключений, то все его примеры я могу изложить весьма кратко, ибо он [Сарси] вопрошает синьора Марио, затем отвечает за него и сам же опровергает ответы. Следовательно, если я скажу, что синьор Марио не несет за все это никакой ответственности, то Сарси не останется ничего другого, как промолчать. Взять хотя бы первый ответ. Не думаю, чтобы синьор Марио утверждал, будто для нагрева тела должны пред- варительно стать разреженными и будто разрежение уменьшает их, а более тонкие части отлетают, как пишет Сарси; из такого ответа явственно видно, что Сарси мыс- лит совершенно иначе, нежели синьор Марио. При изу- чении такого действия [нагрева] необходимо рассматри- вать тело, производящее тепло, и тело, получающее тепло. Сарси полагает, будто синьору Марио надобно, дабы в теле, получающем тепло, происходило возбужде- ние и поглощение [износ] частей, тогда как я считаю, что синьору Марио надобно, дабы тело, производящее тепло, было тем телом, которое уменьшается. Одним сло- вом, не получение, а передача тепла вызывает уменьше- ние передающего тела. Я бы очень хотел поэтому, чтобы мне объяснили более подробно, каким образом можно достигать большего разрежения тел, не разделяя их частей, и как происходит то разрежение и та конденса- ция, о которых Сарси рассуждает столь уверенно, хотя я считаю это одним из наиболее темных и трудных вопро- сов всей физики. 198
Совершенно очевидно также, что синьор Марио не дал бы и второго ответа — не стал бы утверждать, буд- то поглощение частей необходимо для того, чтобы более мелкие части сначала нагрелись, а затем передали своё тепло остальному телу. Если бы это было так, то умень- шению подверглось бы тело, которое подлежит нагреву, тогда как синьор Марио наделяет этим свойством тело, производящее тепло. Необходимо отметить, однако, чГто довольно часто тепло поглощает то же самое тело, кото- рое его производит; например, при ковке гвоздя те его части, которые испытывают чудовищное сжатие, произ- водят тепло, которое нагревает тот же самый гвоздь. Этим я хотел бы сказать, что износ частей зависит от производства тепла, а не от получения его, как будет объяснено мною далее. А пока послушаем об опытах, с помощью которых Сарси, как он полагает, удалось об- наружить возможность производства тепла за счет тре- ния без расхода чего бы то ни было, XLII Но буде кто-нибудь жаждет почерпнуть примеры из опыта, то что, если какое-нибудь тело нагревается от движения, без утраты частей? Взяв маленький кусочек меди, тщательно очищенный от всякого окисления и на- лета, чтобы к его поверхности ничто не приставало, я с величайшими предосторожностями взвешу его на высоко- точных банкирских весах с помощью мельчайших разно- весов (я могу воспользоваться разновесами в 1)512 ун- ции), затем сильными ударами молота я расплющу медь, и за два-три удара она нагреется настолько, что ее нельзя будет коснуться рукой. Но, сколько бы раз ни разогревался таким способом кусочек меди, используя те же весы с теми же разновесами, дабы выяснить, не уменьшается ли кусочек меди и не теряет ли он в весе, я всякий раз обнаруживал, что вес остается неизменным; следовательно, медь нагревается за счет трения без утра- ты своих частей, Галилей отрицает это. Как я слышал, нечто похожее происходит при переплетении книг, ког- да переплетчик сильно и долго бьет молотком по сло- женным листам бумаги, ибо после такой обработки их вес остается прежним, хотя от ударов они нагреваются так сильно, что едва не возгораются. Если кто-нибудь станет утверждать, будто при этом теряются настолько малые частицы, что их не уловить и с помощью даже. 199
точных весов, то я спрошу, откуда известно, что такие частицы вообще были утрачены? Вряд ли этот вопрос мог быть изучен более обстоятельно и со всем тщанием. К тому же если утрата частиц столь мала, что становит- ся неощутимой, то почему она приводит к выделению столь большого количества тепла? Если железо обтачи- вать напильником, то оно нагревается, но меньше, и уж во всяком случае не больше, чем если по нему сильно ударить молотом, хотя при обработке напильником ча- стиц теряется значительно больше, чем при ковке. Я вполне могу поверить, что Сарси даже с помощью точнейших весов не обнаружил никакой убыли веса у маленького кусочка меди после многократных ударов мо- лота и нагревания. Не думаю, однако, что убыли не было; она могла быть столь малой, что ее нельзя было обнаружить с помощью любых весов, какими бы точны- ми они ни были. Я хочу спросить Сарси, во-первых, была бы обнаружена сколько-нибудь заметная разница в весе, если бы серебряную пуговицу взвесить, затем по- золотить и снова взвесить. На этот вопрос Сарси должен был бы ответить отрицательно, ибо, как известно, листок сусального золота настолько тонок, что способен парить даже в спокойном воздухе, опускаясь чрезвычайно мед- ленно, и таким листком золота можно позолотить любой металл. Такая пуговица прослужила бы два-три месяца, прежде чем позолота стерлась бы, а так как позолота в конце концов полностью стирается, ясно, что она убыва- ет с каждым днем и с каждым часом. Возьмите комочек из амбры, мускуса или какого-нибудь другого пахучего вещества и поносите его с собой недели две; за это вре- мя он наполнит своим запахом тысячу комнат и тысячу улиц, каждое место, где Вы только побываете. Все это происходит не без потери пахучего вещества, ибо если бы такой потери вообще не было, то, несомненно, не бы- ло бы и запаха; тем не менее, сколько бы Вы ни взве- шивали комочек, никакой сколько-нибудь заметной убы- ли в весе обнаружить не удалось бы. Таким образом, перед Сарси открывается новое поп- рище: неощутимая убыль в весе при расходовании ма- терии на протяжении месяцев, т. е. гораздо дольше тех нескольких минут, в течение которых он бил молотом по своему кусочку меди, и при использовании весов, упо- требляемых в пробирном искусстве, которые по точности намного превосходят грубые весы философа. Заметьте также, что разреженная материя, производящая тепло, 200
может оказаться гораздо более тонкой, чем пахучая субстанция, ибо следует помнить, что пахучее вещество можно заключить в стекло или металл, через которые оно не улетучивается, тогда как тепловая субстанция прохо- дит сквозь любое тело. Против этого Сарси выдвигает возражение, вопрошая: «Если опыт с весами недостаточен для того, чтобы пока- зать нам, как мало вещества расходуется, то откуда все это известно?» Возражение остроумное, но не настолько, чтобы с помощью обычной логики мы не могли найти ответ. Вот он шаг за шагом. Среди тел, трущихся друг о друга, синьор Сарси, существуют такие, которые заведо- мо совершенно не расходуются, в то время как другие тела расходуются весьма значительно, а третьи хотя и расходуются, но в неощутимо малых количествах. Ц^к показывают наши ощущения, те тела, которые совсём не расходуются при трении друг о друга, как, напри- мер, два гладких зеркала, не нагреваются. Не подлежит сомнению, что тела, которые сильно расходуются, как, например, железо, обрабатываемое напильником, нагре- ваются. Следовательно, мы вправе считать, что тела, в отношении которых у нас возникают сомнения, расхо- дуются ли они при трении друг о друга, надлежит счи- тать расходующимися, если мы почувствуем, что они нагреваются, и только о телах, которые не нагреваются при трении, можно сказать, что они не расходуются. Прежде чем переходить дальше, я в поучение Сарси хотел бы добавить нечто, о чем мы уже говорили. Тот, кто утверждает: «Это тело, как показывают весы, не стало легче, следовательно, никакая часть его не была израсходована», совершает грубую логическую ошибку, ибо вполне возможно, что некоторая часть тела израсхо- дована, отчего тело нимало не потеряло, а, наоборот, прибавило в весе. Так будет происходить всегда в тех случаях, когда расходуемая материя имеет меньший удельный вес, нежели среда, в которой производится взвешивание. Например, сучковатый кусок дерева, выре- занный у корня, опустится на дно, если его поместить в воду. Пусть под водой он весит, например, четыре унции. Если от него отпилить некую часть (не сучки, а более легкую часть с удельным весом меньше, чем у воды, т. е. ту часть, которая придавала некоторую плавучесть всему куску дерева), то может случиться, что остаток будет весить больше, чем исходная масса в той же среде. Точно так же при обработке напильником или трении 201
друг о друга двух кусков железа, двух камней или двух палочек от них могут отделиться частицы материи, ко- торые легче воздуха; если отделятся только такие части- цы, то тело станет тяжелее, чем прежде. Я говорю обо всем этом с определенной вероятностью, а не для того только, чтобы ретироваться, предоставив противнику опровергать сказанное. Ибо пусть Ваша ми- лость произведет тщательные наблюдения, разбивая стекло, камни или какие-нибудь другие материи. Всякий раз Вы увидите легко различимый дымок, поднимаю- щийся высоко в воздух, а это с необходимостью свиде- тельствует, что дымок легче воздуха. Впервые я заметил такой дымок у стекла, когда ключом или каким-то дру- гим куском железа отбивал углы и придавал ему округ- лую форму. Помимо множества мелких осколков различ- ных размеров, которые отлетали и падали на землю, все время был виден легкий дымок, поднимавшийся в воз- дух. То же самое и аналогичным образом происходило, когда мне случалось разбивать камни. Дымок этот не только виден глазом, но и дает нам вполне убедительный аргумент и служит признаком того, что, помимо упомя- нутых дымков, могут подниматься и другие, более тон- кие сернистые и смолистые части, невидимые, но распо- знаваемые по запаху. Пусть же Сарси сам судит, сколь поверхностны и да- леко не глубоки, если судить не только по наружности, его философствования. Пусть он не думает, будто ему удастся увильнуть от ответа оговорками и уточнениями, всякими per accidens [случайно], per se [как таковой] и mediate [посредством], делением на первичное, вторич- ное и прочим пустословием. Смею заверить его, что, от- стаивая одну ошибку, он совершает сотню более серьез- ных и допускает в свой лагерь еще большие нелепости, большие, нежели те, которые мне осталось рассмотреть в приведенном выше отрывке, где в заключение он сна- чала удивляется, что расход материи, неощутимый для весов, способен производить тепло, а затем присовокуп- ляет, что при обтачивании напильником расходуется мно- го железа, гораздо больше, чем при ковке, однако тепла при обтачивании производится отнюдь не больше, чем при ковке. Такого рода рассуждение бесплодно, ибо оно означало бы, будто по весу можно измерять количество материи либо невесомой, либо настолько легкой, что она способна подниматься в воздух. Но, коль скоро то, что при сильном трении превращается в горячую материю, 202
составляет лишь малую часть твердого тела, не следует удивляться, что весьма малая часть его может стать раз- реженной и распространиться по очень большому прост- ранству. Пусть Сарси вспомнит, в сколь большом объеме горячей и пылающей материи бесследно исчезает горя- щая палочка; видимое пламя составляет лишь меныпую часть этого объема, ибо то, что невидима зрению, но вполне ощутимо на ощупь, гораздо больше. Что же касается другого замечания Сарси, то епо имело бы некоторое прашдоподобие, если бы синьор Ма- рио где-нибудь обмолвился, что все железо, израсходо- ванное на опилки, превратилось в калорическую мате- рию, ибо тогда казалось бы разумным, что железо, рас- ходуемое при обтачивании напильником, должно нагреваться сильнее, чем когда по железу бьют молотом. Но не железные опилки производят нагревание, а дру- гая, несравнимо более тонкая субстанция. XLIII Но двинемся дальше. Соответственно я считаю, что многое зависит от боль- шего или меньшего нагревания изнашиваемых тел и их качеств, т. е. от того, склонны ли они в большей степени к теплу или холоду, и что это зависит от многого друго- го, установить которое не столь легко. Но если потереть друг о друга две деревянные палочки из очень легкой и редкой древесины или воспользоваться трением о какой- либо другой кусок дерева, то они вскоре возгорятся; если взять палочки из очень твердого и плотного дерева, то возгорания не произойдет, сколько бы их ни тереть с силой друг о друга вплоть до полного истирания. Сенека говорит: ((Огонь от трения чаще возникает в теплом воз- духе»; отсюда, по его утверждению, следует, что летом молнии наблюдаются чаще, так как летом много тепла. Железные опилки, попав в огонь, вспыхивают, но мра- морная пыль не загорается. Если в воздухе много горя- чих испарений, то вполне может возникнуть и какое- нибудь трение, и я не усматриваю, почему испарения не могут разогреваться и даже возгораться, ибо на этот раз, поскольку они разрежены и сухи и к ним подмешано много тепла, испарения особенно восприимчивы к огню. Сарси, по-видимому, намеревается изложить более разумную теорию и предложить более удачное объясне- ние трудностей, с которыми он столкнулся, но я не вижу, 203
чтобы он ввел особо много нового или предложил что- либо наносящее ущерб синьору Марио. Сарси утверж- дает, будто свойство тел, трущихся друг о друга, быть холодными или горячими тесно соответствует их больше- му или меньшему нагреву и что это, в свою очередь, за- висит от многих других вещей, далеко не столь очевид- ных. Все это хорошо мне известно, но не позволяет нам продвинуться ни на шаг. Второе замечание слишком за- гадочно, первое — слишком очевидно и давно известно, поскольку Сарси не сообщает мне об эффекте ничего, кроме того, что тела с большей калоричностью, [предрас- положенные к нагреванию], нагреваются сильнее, а тела с большей холодностью нагреваются слабее. Я согласен и с тем, о чем Сарси говорит дальше, что огонь возго- рается легче, если тереть друг о друга более легкие и менее плотные палочки, чем твердые и плотные, даже если последние тереть друг о друга очень сильно и дол- го; но я решительно не усматриваю во всем этом ничего против синьора Марио, который не высказывал противо- положного утверждения. Мне давно известно, что пенька загорается на медленном огне быстрее, чем кусок железа в пылающей печи. Далее он [Сарси] добавляет, заручившись свидетель- ством Сенеки, что молнии чаще наблюдаются летом, ког- да воздух содержит большее количество сухих испаре- ний. Допуская это, я хотел бы спросить, загораются ли такие испарения вместе с воздухом и происходит ли воз- горание от трения, вызванного каким-то движением. Мне не оставалось бы ничего другого, как принять сказанное Сарси за истину, если бы он убедил меня в том, что у природы нет других способов возжигания огня, кроме двух названных им, а именно путем соприкосновения го- рючей материи с пылающим огнем (так происходит воз- горание, когда мы подносим факел к зажженной свече) и путем трения друг о друга двух не горящих тел. Но поскольку другие способы существуют, например от- ражение солнечных лучей от вогнутого зеркала или пре- ломление тех же лучей в хрустальном шаре или шаре, наполненном водой, или когда солома и другие тонкие тела иногда загораются на улице из-за чрезмерного теп- ла, хотя ничто не возмущает их покой и не ворошит, в полное безветрие (если бы ветер ворошил и обдувал их, то они вряд ли загорелись бы), поскольку, говорю я, все эти способы возжечь огонь существуют, то почему бы мне не считать, что существуют и другие, весьма отлнч- 204
пые от названных и что испарения в воздухе и между облаков загораются именно этими иными способами? Почему я должен приписывать возгорание сильному дви- жению, если вижу, что огонь не возникает без трения твердых тел друг о друга, а в облаках ничего такого не существует, и, кроме того, никакого волнения в воздухе или облаках в ту пору, когда молнии и зарницы наблю- даются особенно часто, не бывает? Думаю, что истины здесь ничуть не больше, чем в утверждениях тех философов, которые приписывают оглушительные раскаты грома разрыву или столкнове- нию облаков, хотя при блеске ослепительных вспышек молний, порождающих гром, в облаках не обнаружено ни малейшего движения или изменения формы, хотя разры- вы должны были бы сопровождаться сильным волнением. Я уже не говорю о том, что, когда те же философы пы- таются объяснить звук, им для производства звука надоб- но столкновение твердых тел, и они говорят, что при столкновении шерсти или пеньки никакого звука не об- разуется, а когда им нужно, заявляют, будто столкнове- ние туманных испарений и облаков сопровождается оглу- шительным грохотом. Что и говорить, гибка и удобра философия, столь услужливо и с такой готовностью при- спосабливающаяся к нашим нуждам и желаниям! XLIV Рассмотрим теперь опыт со стрелой, выпущенной из лука, и свинцовым ядром, которое метнула катапульта. И стрела и ядро возгораются и оплавляются на воздухе по свидетельству Аристотеля, многих великих поэтов, философов и историков. Хотя Галилей смеется и подшучивает над примером Аристотеля с железным наконечником стрелы, который раскаляется в полете, у него [Галилея] нет для этого ни малейших оснований, ибо о таком наблюдении говорил не только Аристотель, но и почти несметное число людей с громкими именами приводили примеры того же рода, не- сомненно, на основе того, что они наблюдали сами или о чем им сообщали наблюдатели. Если Галилею угодно, я могу назвать некоторых из множества тех, кто утверж- дает это столь же правдиво, сколь и точно. Начну с поэтов, довольствуясь теми, чей авторитет велик и кто в своих творениях пишет о весьма серьезных материях, ибо они весьма сведущи в натуральной философии. Ови- 205
дий 10д, искусный не только в поэзии, но и в математике и философии, свидетельствует, что не только стрелы, но и свинцовые ядра, запускаемые из балеарских пращ, оплавлялись в полете. В его «Метаморфозах» есть такие строки: Ошеломлен красотою Юпитеров сын, повисает В небе он, весь раскален, как ядро, что пращой балеарской Брошено, кверху летит, своим раскаляется летом И обретает лишь там в нем дотоле не бывшее пламя 110. Аналогичные утверждения высказывал и Луканш, известный своим талантом и ученостью: Пылая летят головни, камни и ядра, Раскаляясь о воздух в полете и плавясь 112. А Лукреций"3, философ ничуть не меньший, чем поэт? Разве не о том же свидетельствует он неодно- кратно? Разгорячается он (ветер) от движенья, как все остальное, Двигаясь, видишь, горит, распалившись: свинцовые даже Ядра, коль долго летят, растопляются в быстром вращенье 114 И в другом месте: Тем же примерно путем и свинцовые ядра нередко Могут горячими стать на бегу, когда, много холодных Выпустив тел из себя, они в воздухе жар набирают 115. Ему вторит Статий"5: ...ядро, что сгорает В неба пустынных просторах 117. А Вергилий118, величайший из поэтов? Разве не под- тверждает он это дважды? Описывая игры троянцев, он так говорит об Акесте: Между прозрачных летя облаков, загорелась тростинка, Пламенем след за собой прочертив, растаяла легким Дымом в воздухе...ii9 А в другом месте, говоря о Мезенции, пишет так: Сам, отставив копье и пращой свистящею трижды Круг над собой описав, свинцовый слиток в героя Метко Мезенций послал: полетел свинец, расплавляясь,— И с размозженным виском на песке противник простерся 120. Вода доказывает, что даже очень твердое тело может быть источено другим, более мягким телом посредством трения, ибо вода долбит даже самые твердые камни ка- пелью, мерно падающей день за днем, и острым гребнем неистовой волны; углы городских стен и домов также 206
мало-помалу разрушаются силой ветров. Следовательно, когда воздух сгущен и несется с огромной силой, он из- нашивает даже очень твердые тела и, в свою очередь, изнашивается ими. Свист ветра, который отчетливо слы- шен, когда ветер разводит волну, свидетельствует об уплотнении воздуха. Возможно, именно это имел в виду Статий, когда говорил о следе, оставляемом в воздухе вращающейся пращой: Пращи балеарской гибкий ремень движением быстрым Искусной руки он вращает, След оставляя над головой в виде круга 421. То же доказывает и гроза с градом: чем с большей высоты падают градины, тем они мельче и круглее; кап- ли дождя, падая с небольшой высоты, достигают значи- тельных размеров, а при падении с большей высоты ста- новятся мелкими, ибо разбиваются и истираются о воздух. Совершенно неверно, будто синьор Марио и я поте- шаемся и строим насмешки над опытами, о которых гово- рит Аристотель; в книге синьора Марио нет ни малей- шего намека на насмешку. Синьор Марио просто пишет о том, что мы не верим, будто холодная стрела, выпущен- ная из лука, может сама собой загореться; мы склонны думать, что произойдет обратное: если горящую стрелу выпустить из лука, то она остынет быстрее, чем не- подвижная стрела. В этих словах нет никакой насмешки, мы просто высказываем свое мнение. Поскольку опыт со стрелой нас не убедил, Сарси добавляет далее, что так думали и писали не только Аристотель, но и многие дру- гие великие люди. На это я отвечу: если для того, чтобы опровергнуть утверждение Аристотеля, мы должны пред- ставить дело так, будто другие люди думали и писали иначе, то ни синьор Марио, ни я, равно как и никто н^ свете, не сможем опровергнуть Аристотеля, ибо те, кто думал и писал так же, как он, не могут думать и писать иначе. Ново для меня здесь лишь то, что нашелся чело- век, который свидетельства людей ставит превыше опыта. Ссылка на свидетелей, синьор Сарси, в данном случае ничего не дает, ибо мы никогда не отрицали, что многие писали и думали так же, как Аристотель. Мы считаем ложным самый эффект, и, дабы сделать его ложным или истинным, твой авторитет ничуть не менее весом, чем авторитет сотни людей. Ты опираешься на авторитет многих поэтов и выступаешь против произведенных нами 207
опытов. На это я отвечу, что если бы названные тобой поэты присутствовали при наших опытах, то они измени- ли бы свое мнение и, не лукавя, могли бы сказать, что написанное надлежит понимать как гиперболу, или при- знаться, что ранее заблуждались. Хотя мы не можем собрать твоих поэтов (как я ужо говорил, при виде наших опытов они не преминули бы изменить свое мнение), однако у нас есть стрелки из лука и те, кто искусен в обращении с катапультой; ты можешь воочию убедиться, станут ли они от приводимых тобой высказываний различных авторитетов настолько сильными, что выпускаемые ими стрелы и свинец будут загораться и плавиться в воздухе. Тем самым ты сможешь оценить, сколь велика сила человеческого авторитета над фактами природы, глухой и безучастной к нашим суетным желаниям. Ты говоришь мне, что нет более Акеста или Мезенция или подобного им и доблестного рыцаря, искус- ного в ратном деле. Я бы согласился с тобой, если бы ты выпускал стрелы не из простого деревянного лука, а из очень тугого стального арбалета и катапульта взводилась с помощью рычагов и воротов, которые не могли бы по- вернуть и тридцать Мезенциев; выпусти десять или сто стрел, и если стальной наконечник хотя бы одной из них загорится, или древко ее затлеет, или хотя бы слегка обуглится оперение, то я проиграл сражение и в придачу лишился твоего уважения, которым очень дорожу. А теперь, Сарси, я не хочу держать тебя в напряже- нии; не думай, будто я из каприза не приемлю автори- тет и свидетельство многих великолепных поэтов или не верю, что иногда стрелы загораются, а металл плавится. Я утверждаю лишь, что причина этих чудес весьма от- лична от той, которую пытаются отстаивать философы, когда сводят ее к трению о воздух, испарениям и дру- гим химерам. Все это глупость! Ты хочешь знать истин- ную причину? Внемли же несравненному поэту, повест- вующему о встрече Руджеро и Мандрикардо и о том, как сгорели их копья: Древки, вздымаясь, доставали до неба, Турпин, своим правдолюбием известный, Пишет, что пламя вдруг охватило два или три из тех копий, Остриями своими достигнувших сферы огня 122. Ты думаешь, великий Ариосто не усомнился в истин- ности подобного утверждения, которое он приводит со ссылкой на свидетельство Турпина123? Всякий знает, сколь правдив Турпин и как ему можно верить. 208
Но оставим поэтов в подобающем им месте и обра- тимся к тем, кто сводит причину явления к трению о воздух. Я считаю, что те, кто так думает, заблуждают- ся, и рассмотрю те доводы, которые ты, Сарси, приво- дишь, пытаясь доказать, что очень твердые тела могут изнашиваться от трения о другие, более мягкие тела. Ты говоришь, что это очевидно для воды и ветра, ибо ветер уносит и разрушает углы башен из самого твердого камня, а вода, непрерывно возгоняясь и капая, долбит мрамор и самые твердые скалы. Я целиком согласен с тобой, ибо все это — истина. Более того, я нисколько не сомневаюсь, что стрелы и не только свинцовые ядра, но и каменные и даже железные ядра, вылетев из жерла пушки, истираются от столкновения с воздухом при той бешеной скорости, с которой они летят, сильнее, чем скалы или стены под действием воды и ветра. Дабы кор- розия или шелушение скал и башен стали заметными, они должны выдерживать натиск воды и ветра в течение двух или трех столетий; для разрушения стрел или пу- шечных ядер вполне достаточно, чтобы они оставались на воздухе всего лишь два или три месяца. Но я реши- тельно не усматриваю, каким образом два или три удара пульса могут оказать на них сколько-нибудь заметное действие. Кроме того, пытаясь применить к нашей задаче твою поистине остроумную теорию, я неизменно наталкиваюсь на другие трудности. Первая из них состоит в том, что мы хотим обсудить ожижение и плавление за счет тепла, а не износ за счет соударений. Вторая трудность состоит в том, что при обосновании своей теории ты требуешь, чтобы превращалось в порошок и истончалось не твердое, а мягкое и податливое тело, т. е. воздух, которое должно при этом загораться. Поставленные опыты показывают, что трение воспринимают скалы, а не вода или воздух, и я абсолютно убежден, что вода и воздух, как бы они ни секли скалы, не становятся от этого тоньше, чем были. Исходя из этого, я заключаю, что доводы, которые ты приводишь, ссылаясь на град и дождевые капли, сла- бо подкрепляют твои позиции. Я согласен с тобой, что градины и дождевые капли, падая с высоты, становятся меньше. Я соглашаюсь с тобой в этом не потому, что считаю, будто утверждение, противоположное твоему, не может быть также истин- ным, а лишь по той причине, что не усматриваю^ какое отношение и то и другое утверждения имеют к предмету 209
нашего обсуждения. То, что праща с ее шумом и свистом якобы свидетельствует о сгущении возмущаемого возду- ха, я всецело оставляю на твое усмотрение. Обрати лишь внимание на то, что этот аргумент находится в противо- речии с твоей позицией и грозит обернуться бедствием для твоей теории, ибо до сих пор у тебя всегда была возможность сказать, что сильное возмущение и волнение порождают трение, разрежение и в конечном итоге при- водят к возгоранию воздуха, теперь же тебе для объяс- нения свиста пращи или придания смысла весьма темным словам Статия понадобилось сгущение воздуха. Таким образом, то же самое волнение, которое приводит к раз- режению воздуха, дабы способствовать плавлению и горе- нию, теперь сгущает его на благо пращ и Статия. Но по- слушаем теперь свидетельства историков. XLV Дабы свидетельства поэтов, пусть даже самого знаме- нитого из них, не показались кому-нибудь сомнительными, хотя, как мы знаем, их речи всегда по крайней мере согласуются со здравым смыслом, разделяемым всеми, я перехожу к свидетельствам других людей, весьма авто- ритетных и правдивых. Сеида 124 в своей книге в разделе «Перююоботес » [«Круговращение»] говорит следую- щее: «Вавилоняне, имевшие обыкновение вращать кури- ные яйца, заложив их в пращи, не были незнакомы с грубой диетой охотников и таким способом, требуемым суровостью походной жизни в их армии, варили сырые яйца». Так говорит Сеида. Но если кто-нибудь вздумает искать причины таких явлений, то ему следует послу- шать философа Сенеку, так как того среди прочих одоб- рил и Галилей, когда обсуждал эти явления с точки зре- ния философии. Сначала он говорит в согласии с Посидонием125.- «В самом воздухе при разрежении становится сухо и горячо», а затем высказывает свое собственное мнение: «Движение воздуха не постоянно, но часто, при более сильном волнении он самовозгорается и стремится уле- теть». С большей отчетливостью те же мысли изложены в другом месте, где речь заходит о причинах, порождаю- щих молнию. «Случается,— пишет Сенека,— что, когда воздух в облаках разрежен, он воспламеняется и не имеет силы, дабы расширяться дальше». А теперь слу- шай, Галилей, и вникай: «Думаю, никто не удивится 210
тому, что либо движение приводит к разрежению возду- ха, либо истончание приводит к его возгоранию; так свинцовое ядро, выпущенное из пращи, плавится и под действием трения о воздух выпадает каплями на землю, как от огня». Не знаю, можно ли высказать мысль более ясно и понятно. Таким образом, независимо от того, верите ли вы луч- шим поэтам и философам и испытываете ли сомнения по данному поводу, со всей очевидностью вы видите, что воздух может истончаться при движении и нагреваться до такой степени, что даже свинец плавится от его тепла. Кто поверит, что люди, составляющие цвет учености, ко- торые говорят здесь о вещах, с которыми приходится повседневно сталкиваться в военных делах, стали бы вдруг столь нагло и беззастенчиво лгать. Я не из тех, кто бросит камень в этих ученых мужей. Я не перестаю удивляться тому, что Сарси не остав- ляет своего намерения доказать мне с помощью свидете- лей то, в чем я в любое время могу убедиться с по- мощью опыта. Опрос свидетелей хорош в сомнительных случаях, когда речь идет о минувшем и не оставившем по себе зримых следов, а отнюдь не о том, что подкреп- лено вещественными доказательствами и продолжает происходить поныне. Судья вынужден прибегать к опросу свидетелей, дабы установить, был ли Джованни поранен прошлой ночью Пьетро, но не для того, чтобы выяснить, был ли Джованни поранен, ибо в последнем судья может удостовериться собственными глазами, про- изведя visum reperto 12в. Должен сказать, что даже в за- ключениях, из которых знание можно почерпнуть путем одних лишь рассуждений, свидетельство многих людей ничуть не более убедительно, чем свидетельство весьма ограниченного круга людей, ибо тех, кто хорошо мыслит и разбирается в сложных вопросах, гораздо меньше тех, кто мыслит плохо. Если бы мышление можно было уподобить переноске тяжестей, где несколько лошадей перевозят больше мешков с зерном, чем одна, то мне пришлось бы согла- ситься с тем, что несколько мыслителей могут достичь большего, чем один; но мышление надлежит сравнивать с бегом, а не с переноской тяжести, и один арабский сканун намного опередит сотню вьючных лошадей. Имен- но поэтому, когда Сарси перечисляет нескончаемую вере- ницу авторов, я отнюдь не считаю, что он укрепляет свои позиции. Он лишь облагораживает и возвышает точку 211
зрения, отстаиваемую синьором Марио ъ мной, ибо пока- зывает, что мы мыслим лучше многих из тех, кто поль- зуется весьма высокой репутацией. Если Сарси, ссылаясь на свидетельство Свиды, жаж- дет убедить меня, что вавилоняне варили яйца, быстро вращая их в пращах, то я готов согласиться с ним, но должен сказать, что причина этого эффекта далеко не та, которую он указывает. Дабы открыть истину, я буду рас- суждать так: «Если нам не удается достичь эффекта, ранее достигнутого другими, то в наших действиях недо- стает чего-то такого, что способствует достижению эф- фекта, и если нам недостает чего-то одного, то это одно и есть причина эффекта. Мы не можем пожаловаться на нехватку яиц, пращей или крепких парней, которые при- водили их во вращение; тем не менее яйца не варятся, а остывают быстрее, если были вложены в пращу горя- чими. А поскольку нам недостает лишь одного — что мы не вавилонцы, то свойство быть вавилонцем есть причи- на, по которой яйца становятся круто сваренными». Именно это я и намеревался установить. Может быть, Сарси при езде на почтовых не заметил прохлады, вызы- ваемой постоянной сменой обвевавшего его лицо воздуха? А если он заметил прохладу, то позволительно ли отда- вать предпочтение тому, что, по свидетельству других, происходило две тысячи лет назад в Вавилоне, закрывая глаза на то, что происходит сейчас и чему он сам яв- ляется свидетелем? Я прошу Вашу милость показать ему при удобном случае, как вино в разгар лета можно заморозить быстрым взбалтыванием, без которого оно вообще не заморозится. Предоставляю Вам судить о при- чинах этого эффекта, приводимых Сенекой и другими, коль скоро сам эффект ложен. Я охотно принимаю приглашение Сарси выслушать со вниманием заключение Сенеки и его собственное заклю- чение, когда он вопрошает, может ли что-нибудь быть высказано более ясно или более тонко; со своей стороны я подтверждаю, что ни одно ложное утверждение не мо- жет быть высказано более тонко или исчерпывающе. Однако мне не хотелось бы, чтобы он считал меня выхо- дящим за рамки благовоспитанности (как он пытается делать), коль скоро я вынужден считать ложным то, что я считаю, дабы, отрицая это, не обвинить во лжи цвет литературы и, что еще более опасно, доблестных воинов. Все они были убеждены (так я думаю), что изрекают истину, поэтому в ложности их утверждений нет ничего 212
позорящего их честь. Но когда Сарси заявляет, что не желает быть тем, кто наносит оскорбление ученым мужам, противореча их утверждениям и отказываясь по- верить в истинность этих утверждений, то я должен ска- зать со всей определенностью, что не желаю быть среди тех невежд и неблагодарных по отношению к природе и Богу, кто, будучи наделен сознанием и разумом, жаждал бы поступиться столь великими дарами ради ошибок одного человека или верить слепо и тупо в то, во что я не хочу верить, и тем подчинить свободу моего разума кому-то, кто может ошибаться ничуть не меньше, чем я. XLVI Не стану скрывать те доводы, которые Галилей может привести против всего сказанного. Возможно, он сошлет- ся на то, что никогда не было пращников или стрелков из арбалета, чья мощь была бы сравнима с силой пушки или бомбарды; что если свинцовые ядра, выстреленные из бомбард, не плавятся даже при горении пороха (а они могли бы плавиться, если бы вообще плавились, от одного этого), то мы можем, не погрешая против истины, высказать предположение, что приведенные выше комментарии относительно примеров с плавящим- ся свинцом и горящими стрелами написаны поэтами. Но даже если бы Галилей возражал против этих примеров, подтвердить свои возражения на опыте ему было бы не так-то легко, ибо мне доподлинно известно, что свинцовые ядра, выстреленные из более крупных бомбард, иногда плавятся в воздухе. Так, Гомеро Тортора™, один из современных и серьезных авторов по истории Франции, утверждает, что иногда огромная сила пушечных ядер, которые изготавливаются из железных шаров малых раз- меров, покрываемых толстым слоем свинца, оказывалась недостаточной для разрушения стен. «Ибо,— поясняет Тортора,— когда такими ядрами стреляли в стены, сви- нец плавился в воздухе, и только внутренний небольшой шар из железа, подобно ядру очищенного от скорлупы ореха, ударял в стену». Кроме того, мне приходилось слышать от очевидцев, людей в высшей степени правди- вых, что когда круглому свинцовому ядру, выстреленно- му из пушки, случалось застрять во внешних укрепле- ниях вражеской крепости, то при извлечении оно оказы- валось не круглым, а продолговатым и имело форму желудя. То же подтверждается повседневно различными 213
примерами. Так, мушкетным свинцовым пулям, выстре- ленным по ошибке, часто случается застревать во враже- ских мундирах. По извлечении они не имеют той формы, которая была у них перед выстрелом, а сплющены, по- крыты вмятинами и даже разбиты вдребезги, <из чего видно, что из-за нагревания, которому они подверглись, пули стали более разреженными и ударялись о препят- ствие с ослабленной силой} 128. Сарси продолжает в том же стиле, в каком он начал, пытаясь на основании чьих-то рассказов установить то, что реально существует и может каждый день наблюдать- ся на опыте. Подобно тому как он подыскал знаменитей- ших людей, дабы они своим авторитетом придали боль- ший вес древним арбалетчикам и пращникам, он нашел современного историка, заслуживающего доверие в ни- чуть не меньшей степени (и своим авторитетом не усту- пающего ни одному древнему), дабы придать больший вес плавлению современных пушечных ядер и мушкет- пых пуль. Но неверное утверждение относительно физи- ческого эффекта, высказанное историком, отнюдь не под- рывает доверие к нему и не наносит ущерба его достоин- ству, ибо историк видит только самый эффект, тогда как поиск причины относится к сфере интересов естествоис- пытателя. Поэтому я вместе с синьором Гомеро Торторой верю, что пушечное ядро, покрытое свинцом, малопригод- но для проламывания неприятельских стен, но я имею достаточно мужества, чтобы отрицать ту причину, кото- рую он приводит, заимствуя ее из общей философии. Я надеюсь, что тот же историк, подобно тому как он прежде верил всему написанному многими другими вели- кими людьми, чей авторитет достаточен, дабы он с дове- рием относился ко всему сказанному ими, преклонит теперь слух к моим рассуждениям независимо от того, изменит ли он свое мнение или только постигнет идею экспериментальной проверки того, как обстоит дело в действительности. Я верю синьору Торторе, что железный шар, покры- тый свинцом, на батарее города Корбель не наносил осо- бого урона неприятелю и что железное ядро оказалось испорченным свинцом. Я не верю другой части [утверж- дения синьора Торторы], относящейся к физике,—о том, что свинец плавится и вследствие этого железный шар утрачивает в полете свою свинцовую оболочку. Думаю, что, получив могучий импульс от пушки, выстрелившей ядром в стену, свинец с той стороны, которая оказалась 214
сжатой между крепостной стеной и внутренним желез- ным шаром, был смят и разорван на куски и что прак- тически то же произошло и с противоположной стороны ядра, сплющенной о железо, и свинец, разорванный в клочья и деформированный, разлетелся во все стороны. Найти же эти куски свинца, покрытые грязью и неотли- чимые по виду от прочих обломков, среди руин нелегко, а возможно, их и не искали с той тщательностью, кото- рую любознательность требует от каждого, ктр хотел бы узнать, разрушилась ли свинцовая оболочка без остатка или просто разорвалась на части. Свинец служит как защитная оболочка, или подушка, для железного шара, смягчая его удар [о стену]; было бы черной неблагодарностью, если бы за это свинец был разорван на части и подвергся столь тяжким разруше- ниям, что даже его останки нельзя было бы найти на поле брани. Насколько мне известно, синьор Гомеро на- ходится в Риме. Если ему когда-нибудь доведется встре- титься с Вашей милостью, то прошу Вас прочитать ему то немногое, что я здесь написал (равно как и то, что я еще намереваюсь написать об этом предмете), ибо я вы- соко ценю возможность быть современником персоны, столь высоко ценимой нашим веком. Я утверждаю следующее. Если мы примем во внима- ние, сколько времени проходит, пока ядро, вылетев из жерла пушки, покрывает расстояние, отделяющее его от стены, и что должно произойти за столь короткий промежуток времени, дабы заставить свинец расплавить- ся, то было бы в высшей степени замечательно, если бы кто-нибудь вздумал настаивать после этого, будто такой эффект, несмотря ни на что, существует. Время [полета пушечного ядра] короче, чем один удар пульса, и за столь короткое время должно произойти трение о воздух, которое воспламенит его и наконец расплавит свинец. Но даже если мы мысленно поместим то же самое свин- цовое ядро внутрь раскаленной печи, то и тогда оно не успеет разрушиться даже за двадцать ударов пульса. Сарси остается убедить людей в том, что воздух, загорев- шийся от трения, содержит больше тепла, чем раскален- ная печь. Кроме того, опыт учит нас, что шарик из воска, если им выстрелить из мушкета, пробивает доску. Это свидетельствует о том, что шарик не успевает раз- рушиться в воздухе. Следовательно, Сарси не остается ничего другого, как изыскать причины, по которым воз- дух плавит свинец, но оставляет в целости воск. 215
Но и это еще не все. Если свинец действительно пла- вится, то удар о латы должен быть очень слабым; по- этому мне представляется весьма удивительным, что мушкетеры не додумались делать железные пули, разру- шить которые было бы не столь просто. Вместо этого они продолжают стрелять свинцовыми пулями, которым мо- гут противостоять несколько железных пластин, а в плас- тинах, выдержавших удар свинцовой пули, обнаружи- вается весьма глубокая вмятина, а иногда и сама пуля, расплющенная, но не расплавленная. В тушках птиц, подстреленных мелкой дробью, случается находить свин- цовые дробинки, не потерявшие своей первоначальной формы; Сарси придется изыскать причину, почему куски свинца весом в пятнадцать—двадцать фунтов плавятся, а дробинки, вес которых составляет тридцать тысячных фунта, остаются целыми. Поскольку деформированные пули находят, что ни день, среди солдатского обмундиро- вания, я считаю, что одни пули попали в кирасу и оста- лись в складках платья, а другие под косым углом попа- ли в шлем и, удлинившись, упали оттуда в платье, не причинив никакого вреда владельцу, и в перестрелке из тысячи попаданий ни одна пуля не плавится. Действительно, если бы плавление происходило, то свинец, как хорошо известно Сарси, падая очень быстро с высоты, распылялся бы на еще более мелкие капли, чем вода, и полностью терялся бы так, что его совсем нельзя было бы обнаружить. Я уже не говорю о том, что стрела и ядро, окруженные горящим воздухом, ос- тавляли бы в полете сверкающий след, наподобие ракеты, особенно ночью; так Вергилий пишет о пламенном следе, который оставляла стрела Акеста. Этот эффект не на- блюдался нигде, кроме поэзии, хотя такие ночные собы- тия, как зарницы и падучие звезды, легко наблюдаемы из-за своего яркого свечения. XLVII Но мы не видим, чтобы такие явления происходили ежедневно. Цитируемые нами авторы отнюдь не утверж- дают, будто всякий раз, когда балеарский пращник рас- кручивал в своей праще свинцовое ядро, оно плавилось от движения; они лишь отмечают, что такое однажды случилось и было столь необыкновенным, что выглядело почти как чудо. Мы говорили также, что в воздухе долж- но быть много испарений, а сам воздух должен сильно 216
разредиться, дабы огонь возгорелся, ибо то, что суше, воз- горается легче. Нередко нам приходится наблюдать, как летом на кладбище при появлении какого-нибудь чело- века или просто при дуновении нежнейшего зефира воз- дух, наполненный сухими и горячими испарениями, заго- рается пламенем. О каком трении очень твердых тел здесь может идти речь? И тем не менее легчайший воз- дух возгорается от движения и трения. Именно это име- ет в виду Аристотель, когда говорит: «То, что мы только что назвали огнем, следует представить себе как бы лег- ко воспламеняющимся [веществом], которое простирает- ся по окраине сферы, окружающей Землю, так что при малейшем толчке оно вспыхивает, словно дым, ибо пла- мя — это кипение сухой пневмы. И вот, когда вращение каким-либо образом приводит в движение такой состав, в том месте, где [условия] наиболее благоприятны, он вспыхивает»129. Тем самым Аристотель со всей опреде- ленностью указывает, что подобные явления происходят только при перечисленных нами условиях. Следовательно, если состояние воздуха таково, что он обильно нагрева- ется испарениями такого рода, то я утверждаю, что свин- цовые ядра, выпущенные с огромной силой из пращи, своим движением вызвали бы возгорание воздуха и, в свою очередь, были бы обожжены горящим воздухом. Следовательно, у Галилея нет оснований искать спа- сение в опытах, так как мы открыто заявляем, что, по нашему мнению, то, о чем идет речь, может произойти лишь случайно и достичь этой случайности, сколь сильно бы вы ее ни желали, может оказаться весьма трудно. Но дабы мы могли утверждать, что ядро, выстреленное из пушки, возгорается не от трения о воздух, а от очень сильного огня, который им [ядром] движет (хотя мне трудно поверить в то, что так много свинца оказывается расплавленным огнем, едва касающимся его в течение весьма короткого времени), то приведенных примеров пока достаточно, дабы Галилей не мог укрыться от сви- детельств поэтов и философов. Ох уж это плавление свинца, о котором Сарси не- сколькими строками выше говорит, будто оно подтверж- дается повседневными примерами, а теперь пишет, будто оно происходит весьма редко, ибо столь необычно, что его надлежит считать чудом. Столь неожиданное отступ- ление еще более укрепляет в нас уверенность, что он [Сарси] сам осознает, сколь необходимы ему всякого рода оправдания и увертки, и продолжает подтверждать 217
свою непоследовательность, требуя то одного, то другого, Так, он утверждает, будто достаточно легчайшего дуно- вения ветерка и даже простого появления живого чело- века на кладбище, дабы воздух воспламенился. 6 другой раз (как он говорил выше и повторяет в конце приведен- ного здесь отрывка) ему требуются сильное движение, обильные испарения, тончайшее разрежение материи и, возможно, что-нибудь еще в том же роде. Под последним требованием я готов расписаться с большей готовностью, чем под всеми остальными, ибо совершенно уверен, что не только все эти возгорания, но и любой другой эффект, сколь бы чудесным и труднопонимаемым он ни был, при соблюдении таких условий заведомо мог бы существовать. Кстати, я хотел бы знать, с чего это вдруг Сарси, по- ведав о пламени, вспыхивающем на кладбище при одном лишь появлении живого человека или легком дуновении ветерка, вопрошает меня, о каком трении твердых тел идет речь в данном случае. Я утверждал, что трение, по- рождающее огонь, достигается только с помощью твер- дых тел. С помощью поистине непостижимой логики Сар- си делает из моего утверждения вывод, будто я считаю, что всякий раз, когда существует огонь, причиной его может быть только трение твердых тел друг о друга. На это я отвечу Сарси, что огонь можно добыть многими способами, в том числе и сильным трением одного твер- дого тела о другое; а поскольку такое трение не может быть достигнуто в телах тонких и жидких, например в кометах, зарницах, падучих звездах и, добавлю теперь, кладбищенских огнях, то свет в них происходит не от трения воздуха, ветра и испарений, ибо каждое из наз- ванных мной явлений происходит при величайшем спо- койствии воздуха и полном отсутствии ветра. Возможно, Вы спросите меня, в чем же тогда причина всех этих огней? Дабы не вступать в новые битвы, я от- вечу, что не знаю; но я заведомо знаю, что ни вода, ни воздух не имеют к ним ни малейшего отношения, будучи материями, на которых ничто не может зиждиться и к тому же негорючими. Стоит зажечь одну соломину или один стебель льна, как огонь не погаснет, пока вся со- лома и весь лен, будь их хоть сто миллионов возов, не сгорят дотла. Стоит загореться маленькой палочке, как сгорит весь дом, а если не принять защитных мер, то весь город и все дерево в мире, которое входит в сопри- косновение с палочкой, которая загорелась самой первой. Что бы стало с воздухом, столь тонким, все части кото- 218
рого соприкасаются, если хотя бы одна частица его заго- релась? Разве не загорелся бы весь воздух? В конечном счете Сарси вынужден утверждать вместе с Аристотелем, что если воздух когда-нибудь окажется с избытком наполнен теплыми испарениями при соблюде- нии всех перечисленных им условий, то свинцовые шары расплавятся, причем не только пушечные ядра, но и мушкетные пули и шары, выпускаемые из пращей. Имен- но такое состояние воздуха должно было наблюдаться в ту пору, когда вавилоняне варили яйца; таким оно было по счастливой случайности для осаждающих, когда они стерли с лица земли город Корбель; таким образом, все складывается как нельзя более благоприятно для тех, в кого стреляют. Но, поскольку найти такие условия уда- ется лишь случайно и встречаются они нечасто, Сарси утверждает, что нет надобности обращаться к опыту, ибо подобные чудеса творятся не по нашей воле, а по воле случая, который выпадает крайне редко. По-твоему, синьор Сарси, даже если бы опыты вы- полнялись тысячи и тысячи раз во все времена года и в каком угодно месте, ни разу не воспроизводя то, о чем упоминали все эти поэты, философы и историки, то и тогда это ровным счетом ничего бы не означало и мы должны были бы к их словам относиться с бблыпим до- верием, чем к своим глазам. Но что бы ты сказал, синьор Сарси, если бы я подыскал для тебя состояние воздуха, удовлетворяющее всем твоим требованиям, и тем не ме- нее яйца не сваривались бы вкрутую, а свинцовые ядра не разрушались бы? Но увы! Я бы предложил тебе слиш- ком много, ибо у тебя всегда нашлась бы спасительная лазейка — ссылка на то, что некое необходимейшее ус- ловие отсутствует. Ты необычайно предусмотрителен в выборе безопас- ной позиции, когда говоришь, что для эффекта, о кото- ром идет речь, необходимы сильное движение, огромное количество испарений, сильно разреженная материя и «все остальное, что способствует этому эффекту», и это «все остальное» внушает мне страх и дает тебе ниспос- ланный небом якорь, спасительную гавань, надежное укрытие в стенах святилища. Я имею в виду, что мы должны прервать нашу дискуссию и спокойно сидеть, пока не появится новая комета, а тогда ты и Аристо- тель поведаете мне, что воздух, оказавшийся в со- стоянии особенно благоприятном для загорания коме- ты, способствует плавлению свинца и варке яиц, ибо, 219
сдается мне, ты требуешь одних и тех же условий и для появления кометы, и для этих эффектов. Тогда мне пришлось бы приняться за дело с пращами, яй- цами, луками, мушкетами и пушками, дабы выяснить для нас, как обстоит дело в действительности. Но, даже если не ожидать кометы, время среди лета, когда воздух вспыхивает от молний, должно быть вполне подходящим, так как все эти огненные вспышки объясняются одной причиной. Но, поскольку ты не наблюдаешь при этом, что свинец плавится, а яйца становятся вареными, я спрашиваю тебя, не откажешься ли ты уступить на этот раз, сославшись на отсутствие «всего остального, что спо- собствует этому эффекту». Если ты поведаешь, что это за «все остальное», то я постараюсь предоставить тебе его; в противном случае мне не останется ничего друго- го, как отказаться от моей идеи. Тем не менее я считаю, что такой поворот событий был бы против тебя, если не целиком и полностью, то по крайней мере в следующем объеме. Когда мы ищем естественную причину какого-нибудь эффекта, ты огра- ничиваешься попыткой ублажить меня событием столь редким, что ты же сам в конечном счете причисляешь его к чудесам. Но ни при вращении пращи, ни при стрельбе из лука, мушкетов или пушек мы никогда не наблюдаем тех эффектов, о которых ты упоминаешь столь часто; если же событие все же происходит, то случается оно столь редко, что нам приходится считать его чудом и верить рассказам других людей вместо того, чтобы пытать- ся убедиться в его достоверности собственными глазами. А поскольку дело обстоит именно так, ты должен при- знать, что кометы загораются не от трения о воздух, и согласиться считать такое событие чудом, если люди, в свою очередь, согласятся с тобой, что раз в тысячу лет комета может загораться от трения о воздух при бла- гоприятном стечении всех обстоятельств, о которых ты говорил. Сарси упоминает еще об одном возражении, которое сам же и разрешает: по его словам, некоторые могут сказать, что мушкетные пули и пушечные ядра разруша- ются не от трения о воздух, а от огня при сильном вы- стреле. На это я хочу прежде всего ответить, что не при- надлежу к числу тех, кто выдвигает такое возражение, так как утверждаю, что ядра и пули не разрушаются ни одним, ни другим способом. Что же касается ответа на возражения, то я никак не могу понять, почему Сарси 220
упустил из виду самый простой ответ: когда свинцовые шары выпускают из пращи, а стрелы — из лука, то пер- вые не плавятся, а вторые не загораются, из чего видно, что само возражение лишено всякого основания. Такой ответ представляется мне более прямым, нежели данный Сарси, сославшимся на то, что время, в течение которого ядро окутано пламенем, слишком коротко для того, что- бы столь большой кусок свинца успел расплавиться. Само по себе это замечание Сарси верно, но столь же верно и то, что полет пушечного ядра, за время которого оно должно расплавиться от трения о воздух, длится еще меньше. Не знаю, что ответить на последнее заключение, кото- рое он [Сарси] выводит отсюда, поскольку я просто не понимаю, что он имеет в виду, когда говорит, будто при- веденных им примеров «пока достаточно, дабы Галилей не мог укрыться от свидетельств поэтов и философов». Эти свидетельства написаны в тысяче книг, и я никогда не пытался «укрыться» от них и, более того, всякого, кто попытался бы уклониться от них, счел бы лишившимся рассудка. Я ясно и определенно заявил, что считаю все эти свидетельства ложными. Такими они представляются мне и поныне. XLVIII Но он продолжает возражать мне: допуская, что ис- парения иногда могут возгораться от движения, он яко- бы не понимает, почему они не расходуются сразу же после того, как их охватит пламя, ведь именно такое пол- ное исчерпание материи мы наблюдаем ежедневно в слу- чае молний, падучих звезд и других явлений того же рода. Причина подобных явлений станет, по-моему, по- нятна, если по поводу всех этих огней, открытых искус- ством и прилежанием людей, мыслить, что они схожи с теми, которые возгораются по своей природе в самых воз- вышенных областях. Ибо интересующие нас огни име- ют двойную природу: одни — сухие, разреженные и не соединенные связующей субстанцией; вспыхивая, они го- рят ослепительно ярко, подвержены внезапному, но пре- ходящему и кратковременному росту, не оставляя после себя почти ничего; другие, сжатые и образованные из бо- лее плотной материи, напоминают смолистую жидкость, горят долго и светят в ночной тьме немеркнущим пламе- нем. Почему же того же самого не может быть в более высоких областях? Ведь легкая материя либо столь раз- 221
режена и суха, что полностью лишена связующей вла- ги и, вспыхнув внезапным и ярким пламенем, сразу же тухнет; либо она вязка и клейка и, вспыхнув случайно, не спешит тотчас же умереть, а благодаря своим сокам живет дольше и за свою более продолжительную жизнь изливает с высоты во все стороны свое сияние на недо- верчивых смертных. Поэтому представляется достаточно ясным, как может случиться, что огни, загорающиеся в самых высоких областях воздуха, иногда не гаснут тот- час же, а светят очень долго; мне представляется также, что и воздух может возгораться, в особенности если вы- полняются условия, в немалой степени приумножающие тепло, производимое трением, т. е. сильное движение, обильные испарения и все остальное, что способствует тому же. Прочтите, Ваша милость, до конца этот отрывок, по поводу которого мне остается сказать немного, ибо многое я уже сказал. Я хочу обратить лишь внимание на способ, которым Сарси пытается доказать, будто горение кометы может длиться многие месяцы, тогда как другие огни в воздухе (такие, как молния, падучие звезды и тому по- добное) моментально гаснут. Дабы добиться желаемого, он измышляет два рода горючих материй: одни — легкие, разреженные, сухие и напрочь лишенные влаги; дру- гие — вязкие, клейкие и связанные с влагой. Первые, как полагает Сарси, сгорают моментально, вторые, к которым он относит и кометы, горят долго. В этом я усматриваю явное противоречие, ибо мол- ния, которая состоит из разреженной и легкой материи, должна возникать в самых высоких областях, тогда как кометы, возгорающиеся в более клейкой и плотной, а сле- довательно, и более тяжелой материи, должны возникать в более низких областях. В действительности же проис- ходит обратное, ибо молния вспыхивает на высоте не бо- лее трех миль над землей, в чем мы легко убеждаемся по небольшим промежуткам времени, отделяющим вспышку молнии от грома, когда гром доносится до нас сверху. О том, что кометы располагаются несравнимо выше, мы знаем из их суточного движения с востока на запад, аналогичного движению звезды, даже если бы не было никаких других наблюдений. Но довольно об этом. Мне остается выполнить обещание, данное Вашей ми- лости, поделиться с Вами некоторыми идеями относитель- но утверждения «Движение есть причина тепла» и по- казать, в каком смысле, по моему мнению, оно может 222
быть истинным. Но сначала мне придется изложить неко- торые соображения относительно того, что мы называ- ем «теплом», ибо я подозреваю, что люди обычна имеют об атом представление весьма далекое от истины, пола- гая, будто тепло — реальный атрибут, свойство и качест- во, носителем которого служит согревающая нас материя. Мысля себе какую-нибудь материю или телесную субстанцию, я тотчас же ощущаю настоятельную необ- ходимость мыслить ее ограниченной и имеющей опреде- ленную форму. Материя должна находиться в данном ме- сте в то или иное время. Она может двигаться или пребывать в состоянии покоя, соприкасаться или не со- прикасаться с другими телами, которых может быть одно, несколько или много. Отделить материю от этих условий мне не удается, как я ни напрягаю свое воображение. Должна ли она быть белой или красной, горькой или сладкой, шумной или тихой, издавать приятный или от- вратительный запах? Мой разум без отвращения прием- лет любую из этих возможностей. Не будь у нас органов чувств, наш разум или воображение сами по себе вряд ли пришли бы к таким качествам. По этой причине я думаю, что вкусы, запахи, цвета и другие качества не более чем имена, принадлежащие тому объекту, который является их носителем, и обитают они только в нашем чувствилище [corpo sensitive]. Если бы вдруг не стало живых существ, то все эти качества исчезли бы и обра- тились в ничто. Но, поскольку мы наделили их именами, которые отличаются от имен других, реальных атрибутов, нам хотелось бы, чтобы они и в самом деле отличались от них. Думаю, что я смогу лучше пояснить свою мысль на нескольких примерах. Я протягиваю свою руку сна- чала к мраморной статуе, а затем к живому человеку. Что касается действия, проистекающего от моей руки, то оно одно и то же относительно обоих объектов, если нас прежде всего интересует рука; оно состоит из элементар- ных явлений движения и осязания, для обозначения ко- торых мы не вводим никаких других имен. Но живое тело, воспринимающее эти операции, испытывает различ- ные ощущения в зависимости от того, какой части тела мы касаемся. Если мы касаемся, например, ступней ног, колена или подмышки, то живое тело, помимо общего ощущения прикосновения, испытывает особое ощущение, которому мы присвоили специальное имя, назвав его ще- коткой; оно всецело принадлежит нам, но отнюдь не руке. 223
Мне кажется, что серьезно заблуждаются те, кто вздумал бы утверждать, будто сама рука, помимо свойств «движение» и «прикосновение», наделена еще одним, от- личным от них свойством, а именно «щекотанием», слов- но «щекотание» есть некий атрибут, носителем которого является рука. Бумажка или перо; если ими легко про- вести по любой части нашего тела, производят, по суще- ству, те же действия, какие оказывают движение и при- косновение; прикосновение к глазу, носу или верхней губе вызывает у нас почти невыносимое щекотание, тог- да как при прикосновении к другим местам это ощу- щение гораздо слабее. Это щекотание принадлежит только нам и никак не перу, но стоит убрать живое и чувствительное тело, как не останется ничего, кроме име- ни. Я полагаю, что многие качества, которые мы привык- ли приписывать природным телам, такие, как вкус, запах, цвет и другие, существуют только в таком и отнюдь не более реальном смысле. Если передвинуть твердое и, так сказать, весьма ма- териальное тело и прикоснуться им к любой части моей персоны, то у меня появится ощущение, которое мы на- зываем осязанием; хотя им наделено все тело, оно сосре- доточено в основном в ладонях рук и кончиках пальцев, которыми мы ощущаем самые тонкие различия в шерохо- ватости, гладкости и твердости; другие части нашего тела не позволяют столь отчетливо распознавать такие разли- чия. Одни из ощущений, [доставляемых осязанием], бо- лее приятны для нас, другие менее приятны: предметы на ощупь бывают гладкими и шероховатыми, острыми и тупыми, твердыми и податливыми в зависимости от раз- личий в форме осязаемых тел. Осязание более материаль- но, чем другие ощущения, и возникает из-за твердости материи; по-видимому, оно связано с элементом «земля». А поскольку тела непрестанно распадаются на мелкие частицы, из которых одни тяжелее воздуха и опускают- ся вниз, а другие легче воздуха и поднимаются вверх, происхождение двух других наших чувств связано, по- видимому, с тем, что эти частицы ударяются о две части нашего тела, гораздо более чувствительные, чем кожа, и потому ощущающие вторжение столь тонкой, разрежен- ной и податливой материи. Крохотные частицы, опускающиеся вниз, попадают на верхнюю поверхность языка, внедряются в него и сме- шиваются с его влагой; их субстанции порождают вкус, 224
сладкий или кислый в зависимости от формы этих частиц, от того, много их или мало и как они движутся — быстро или медленно. Другие частицы, поднимающиеся вверх, попадают нам в ноздри и сталкиваются с небольшими вы- ступами, которые и являются инструментом обоняния; их соприкосновение с этими выступами и проникновение внутрь последних также воспринимаются нами как прият- ное или неприятное ощущение в зависимости от того, ка- кова форма частиц, движутся ли они быстро или медлен- но, мало их или много. Язык и носовые отверстия своим расположением как бы специально предназначены для этого; язык простирается снизу, дабы воспринять втор- жение опускающихся частиц, а ноздри специально при- способлены для улавливания частиц, поднимающихся вверх. Возможно, возникновение ощущения вкуса мож- но уподобить жидкости, опускающейся сквозь воздух, а ощущение запаха — огню, поднимающемуся вверх. Элемент «воздух» остается доступным для звуков; они долетают до нас со всех сторон — снизу, сверху, отовсю- ду, ибо мы находимся в воздухе и движения, происходя- щие в его же собственной области, одинаково вытесняют воздух во все стороны. Расположение уха особенно бла- гоприятно к восприятию звука, откуда бы он ни исходил в пространстве. Звуки рождаются и слышимы нами (без какого бы то ни было особого свойства «звучности» или «сверхзвучности»), когда возникает быстрое дрожание воздуха, по которому распространяются мелкие волны, колеблющие хрящи барабанной полости внутри нашего уха. Внешние средства, способные так возмущать воздух, весьма многочисленны, но действие их сводится большей частью к дрожанию какого-нибудь тела, которое колеблет воздух и возмущает его; волны распространяются весьма быстро, и если они колеблются часто, то возникает вы- сокий звук, а если редко — низкий звук. Не думаю, чтобы для возбуждения у нас ощущений вкуса, запаха и звука от внешних тел требуется что-ни- будь еще, кроме размеров, форм, числа и медленных или быстрых движений; я полагаю, что если бы уши, языки и носы вдруг исчезли, то форма, число и движение оста- лись бы, но не запахи, вкусы или звуки. Я глубоко уве- рен, что без живого существа последние представляют собой не более чем имена, подобно тому как щекотание и зуд не более чем имена, если нет подмышек и кожи вокруг носа. Относительно мнения, согласно которому рассмотренные нами четыре чувства якобы связаны с че- 8 Галилео Галилей 225
тырьмя элементами, я считаю, что зрение — чувство, пре- восходящее все остальные, оно связано со светом, но пре- восходит остальные чувства в пропорции, существующей между конечным и бесконечным, имеющим протяжен- ность и мгновенным, количеством и неделимым, между тьмой и светом. По поводу этого чувства и всего к нему относящегося я предпочитаю делать вид, что знаю лишь самую малость, а поскольку довольно долгого времени оказалось недостаточно, дабы я мог объяснить и эту ма- лость или хотя бы намекнуть на ее объяснение в своих сочинениях, то я обойду ее молчанием. Но вернемся к нашей исходной цели. Мы уже виде- ли, что многие ощущения, которые принято связывать с качествами, имеющими своими носителями внешние тела, реально существуют только в нас, а вне нас представля- ют собой не более чем имена. Я склонен думать, что и тепло принадлежит к числу таких свойств. Те материи, которые производят в нас тепло и вызывают у нас ощу- щение теплоты (мы называем их общим именем «огонь»), в действительности представляют собой множество мель- чайших частиц, обладающих определенными формами и движущихся с определенными скоростями. Встречаясь с нашим телом, они, будучи идеально тонкими, проникают в него, и их прикосновение, когда они проходят сквозь нашу субстанцию, вызывает у нас ощущение, которое называется теплом. Оно приятно или неприятно в зави- симости от числа частиц, большей или меньшей скорости, с которой они прокалывают наши тела и проникают в них; такое проникновение приятно, если способствует столь необходимому и неощутимому потоотделению, и не- приятно, если приводит к слишком большому делению и распаду субстанции. Таким образом, действие огня по- средством его частиц состоит в том, что в своем движе- нии огонь по причине своей великой тонкости пронизы- вает все тела, разлагая их быстрее или медленнее в про- порции к числу и скорости корпускул огня и плотности или разреженности тех тел, многие из которых обладают тем свойством, что при их разложении большая часть их переходит в новые крохотные частицы огня и разложение продолжается до тех пор, пока не останется материя, не способная к дальнейшему разложению. Однако я отнюдь не считаю, что, помимо формы, чис- ла, движения, проникновения и прикосновения, у огня существует еще какое-нибудь свойство, которое и есть «тепло»; по моему мнению, это свойство связано с нами, 226
причем так тонко, что стоит удалить живое и чувствитель- ное тело, как «тепло» останется пустым звуком. А так как это ощущение вызывают у нас при прохождении сквозь нашу субстанцию и соприкосновении с ней мель- чайшие корпускулы, то ясно, что если бы они пребыва- ли в покое, то их воздействие сводилось бы к нулю. Так, известно, что количество огня, оставшегося в порах и узких канальцах куска негашеной извести, не согревает нас, даже если мы держим его в руках, ибо этот огонь покоится недвижимо. Но стоит бросить тот же кусок не- гашеной извести в воду, где огонь обладает большей предрасположенностью к движению, чем в воздухе (из-за большей тяжести среды, а также потому, что огонь открывает поры воды, но не может открыть поры возду- ха), как мельчайшие корпускулы, высвобождаются; когда мы прикасаемся к куску извести, они проникают в нашу руку и мы ощущаем тепло. Таким образом, поскольку одних лишь корпускул огня недостаточно для возбуждения тепла, ибо необходи- мо еще, чтобы они были в движении, утвержденио «Движение есть причина тепла» представляется мне весь- ма разумным. Речь идет о том самом движении, которое обжигает стрелы и другие палки и плавит свинец и дру- гие металлы, когда мельчайшие частицы огня проника- ют в тела, влекомые либо своим движением, либо, когда собственной силы недостаточно, мощным дыханием ме- хов. Одни из тех распадаются на летучие частицы огня, другие рассыпаются в мельчайший порошок, третьи пла- вятся и становятся жидкими, как вода. Однако я считаю глупым придерживаться того же утверждения с общей точки зрения: камень, кусок железа или палка должны нагреваться, если они движутся. Трение двух твердых тел друг о друга либо путем разложения их частей на тончайшие летучие частицы, либо путем открывания выхода для мельчайших частиц огня, находившихся внутри, приводит эти частицы в дви- жение, и, когда они встречают на своем пути наши тела, проникают в них и проходят их насквозь, наш чувстви- тельный дух получает то приятное или неприятное ощу- щение, которое называем теплом, горением или жжением. Возможно, что истончание и разрежение прекращаются или ограничиваются, когда доходят до самых малых ча- стиц, движение которых чисто временное, а действие — чисто калорическое, но когда достигается предельное и высшее разложение на действительно неделимые атамы, 227 8*
то рождается свет, обладающий мгновенным движением или, точнее, мгновенным расширением и распространени- ем и способный поэтому заполнять огромные пространст- ва, не знаю, в силу ли своей топкости, разреженности, нематериальности или какого-то другого свойства, отлич- ного от всех названных и не имеющего специального на- звания. Я не хочу, Ваша милость, по собственной неосмотри- тельности быть унесенным в безбрежный океан, откуда никогда не смогу вернуться в свой порт, и отнюдь не желаю во имя устранения одной трудности нагромождать сотни новых, как, боюсь, случилось во время моего пла- вания у самого берега. Поэтому я воздержусь от даль- нейших рассуждений до более удобного случая. XLIX Третье утверждение Сияние вокруг светящихся тел есть ощущение глаза, а не освегценный воздух, ибо воздух не может быть освещен Когда Галилей рассматривает сияние, окружающее светящиеся тела и неотличимое для находящегося на большом расстоянии наблюдателя от самого светящегося тела, то он утверждает, во-первых, что сияние возника- ет на поверхности глаза от преломления лучей в нахо- дящейся там влаге и не существует в действительности вокруг звезды или пламени; во-вторых, он добавляет, что воздух не может быть освещен; в-третьих, если светящие- ся тела наблюдать в телескоп, то лучистый ореол исче- зает, Дабы исследовать истинность этих утверждений, мы начнем с рассмотрения второго из утверждений Гали- лея, т, е. попытаемся установить, может ли быть осве- щен воздух, ибо от него зависит все остальное. При рассмотрении этого вопроса следует предполо- жить, исходя из оптики и физики, во-первых, что свет без границы не виден, но может быть ограничен только ка- ким-нибудь непрозрачным телом, ибо прозрачность не ог- раничивает свет, а предоставляет ему свободный проход; во-вторых, что чистый и подлинный воздух особенно про- зрачен и потому менее пригоден в качестве границы све- та; нечистый же воздух с примесью множества испаре- ний может ограничивать свет и посылать его назад в 228
глаз [наблюдателя]. С первой частью второго утвержде- ния охотно соглашаются все, и сам Галилей; что же ка- сается второй части, то справедливость ее доказана мно- гими опытами. Заря на восходе и сумерки на закате достаточно ясно указывают на то, что нечистый воздух может быть освещен, а гало, радуги, ложные солнца и другие явле- ния того же рода, происходящие от более плотного воз- духа, свидетельствуют о том же. Галилей в своем «Звезд- ном вестнике», по-видимому, признает это, ибо помещает своего рода оболочку испарений вокруг Луны, схожую с той, которая окружает Землю, и утверждает, что лун- ная оболочка освещена Солнцем; то же он [Галилей] утверждает и относительно орбиты Юпитера. Кроме того, если кто-нибудь наблюдает Луну перед ее восходом, ког- да она еще не видна из-за крыш домов, то сначала он видит значительное воздушное пространство, освещенное лунным светом, своего рода лунную зарю; яркость этого свечения все возрастает по мере того, как приближается момент появления Луны. Смешно утверждать, будто заря, сумерки и другие свечения того же рода возникают вследствие преломления во влаге, покрывающей поверх- ность глаза. Но когда я взираю на Луну и Солнце, под- нявшиеся выше и превратившиеся в узкий круг, то глаз мой не более сух, чем когда я вижу их позже превратив- шихся в более широкий шар у горизонта. Из всего этого достаточно ясно, что нечистый воздух с примесями может быть освещен. Это же доказывают и чистые рассуждения. Ибо свет может быть ограничен только тем, что не со- всем прозрачно; но от испарений воздух сгущается и ста- новится непрозрачным, и свет может отражаться по край- ней мере от той его части, которая непрозрачна. После таких объяснений я обращаюсь к предложен- ному вопросу. Когда многие именитые авторы утвержда- ют, что часть воздуха в виде сферической оболочки так- же освещается светящимися телами, то необходимо иметь в виду, что речь идет не о чистом воздухе без примеси испарений, а о воздухе, утратившем прозрачность от бо- лее плотных испарений, становящемся препятствием, не позволяющим свету звезд распространяться дальше. Ибо когда известнейшие авторы утверждают, что Солнце и Луна кажутся у горизонта больше, чем когда они подни- маются выше, то при этом говорят, что происходит та- кое явление из-за вторжения воздуха с испарениями; тем самым доказано, что речь идет не о чистом воздухе, а о 229
воздухе, подвергшемся порче и поэтому менее прозрач- ном. Таким образом, мнение, согласно которому воздух мо- жет быть освещен звездами, следует скорее принять, не- жели отвергнуть, как того требует Галилей, ибо если по- нять, что речь идет о нечистом воздухе, то истинность мнения может быть доказана многими опытами. Если воз- дух может быть освещен, то часть лучистой диадемы, ко- торая венчает звезды, также может оказаться результа- том освещения. Я не отрицаю то, что было сказано в са- мом начале: лучистое гало с присущими ему длинными лучами, перемещающееся при любом движении глаза, есть не что иное, как ощущение глаза; именно поэтому лучей то много, то мало, они то короче, то длиннее в за- висимости от движения глаза. Однако Галилей вряд ли Рис. 16 согласится с тем, что часть света, неотличимая от истинного пламени, возникает от освещенного воздуха, вследствие чего сияние не может исчез- нуть даже при наблюде- нии в телескоп. Не противоречит этому и опыт, предложенный Галилеем. «Если поме- стить руку между светом и глазом,— говорит он,— и двигаться так, как будто Вы хотите скрыть свет из Рис. 17 230
виду, то сияние, окружающее светило, не померкнет, пока Вы не заслоните истинный свет, и лучи будут тем не менее собираться между рукой и глазом; но стоит лишь заслонить часть истинного света, как Вы обна- ружите, что противоположная часть тех же лучей ис- чезнет; так если Вы заслоните верхнюю часть света, то нижняя часть лучей станет невидимой». Вот что говорит Галилей, и его утверждения верны, если рассматривать сами лучи. Эти лучи, говорю я, хорошо отличимы и лег- ко отделимы от истинного света по почти непрестанному движению и изменению их яркости; но когда я пыта- юсь заслонить свет, который считаю истинным, то, если заслоняю его не полностью, по крайней мере затемняю в той части, где находится моя рука; я говорю, что за- темняю свет, поскольку светящиеся объекты невозможно заслонить рукой настолько, чтобы их не было видно. Ибо если, как я сказал, внимательно следить за тем, что происходит, когда мы пытаемся рукой заслонить истин- ное пламя свечи, находящейся на некотором расстоянии от нас, то, даже закрыв рукой верхнюю часть горящей пирамиды, мы можем все же увидеть ее между рукой и глазом, а поместив палец А между [свечой и глазом (рис. 16)], мы увидим как бы раздвоенное пламя. Так я поясняю, каким образом введение пальца не является по- мехой для пламени. Поскольку зрачок глаза не является неделимым, а мо- жет быть разделен на много частей, одна часть зрачка может оказаться закрытой, тогда как остальные останут- ся незакрытыми; хотя изображение противостоящего ис- точника света не попадает в зрачок, когда часть его за- крыта, но если остальная часть зрачка остается откры- той, то изображение может попасть на них, и тогда свет по-прежнему будет виден. Например, пусть ВС — источник света, FA — глаз, D — непрозрачное тело, помещенное между светом и гла- зом и не позволяющее изображению точки С попасть в точку F; пусть существует другой луч, беспрепятственно идущий из С в часть зрачка А [рис. 17]. Но тогда луч СА позволяет видеть вершину пламени С, хотя она будет видна не столь ярко, как в том случае, когда она запол- няла своим изображением весь зрачок; кроме того, та же вершина пламени С не исчезает из виду, пока тело D не закроет весь зрачок и изображение вершины С не бу- дет попадать в него ни по какому лучу. Если бы тело D было гораздо меньше зрачка глаза {например, было бы 231
толстой нитью) и несколько удалено от зрачка, в то вре- мя как свет находился бы на большом расстоянии, то, как бы ни располагалась нить между глазом и светом, она не препятствовала бы ни одной части света и ни одна часть нити не была бы видна, коль скоро нить распола- галась бы между глазом и светом, нить как бы полно- стью поглощается светом. Происходит это по той же при- чине, ибо так как нить меньше зрачка, то, будучи распо- ложена не очень далеко от него, она не закрывает всех частей пламени и по крайней мере некоторые лучи до- ходят до зрачка; они-то и позволяют видеть пламя. Наконец, имеется немало такого, что было бы нелег- ко объяснить, имея в виду его [Галилея] третье замеча- ние, в котором он утверждает, будто у звезд при наблю- дении в телескоп исчезает окружающее их сияние. Ибо если бы у звезд при наблюдении в телескоп исчезало окружающее их сияние, то они не были бы видны в те- лескоп, между тем как они видны. Среди неподвижных звезд нет ни одной столь малой, чтобы она исчезала при наблюдении в телескоп, даже если это телескоп Галилея. Галилей и сам признает это, когда говорит, что сияние не исчезает полностью у Сириуса и у некоторых других звезд, ибо лучи переливаются, когда мы наблюдаем эти звезды в телескоп. Но почему я говорю только о звездах? Даже планеты столь упорно удерживают свое сияние, что полностью лишить их сияния не удается никогда; так, Марс, Венеру и Меркурий, если только не отсекать свет с помощью цветных стекол, надеваемых на телескоп, никогда не удается наблюдать без лучистого ореола. А если истинная причина этих лучей кроется в поверхности глаза, т. е. во влаге, непрестанно находящейся в зрачке, если свет звезды, преломившись сквозь линзу телескопа, падает на ту же влагу и снова преломляется, но уже по- другому, то я не усматриваю, почему бы не появиться тому же эффекту. Если допустить, а допустить, как по- казано выше, необходимо, что воздух также освещен, то звезды могут казаться больше, чем они есть на самом деле. Галилей не может отрицать, во всяком случае на этом основании, что окружающее светила сияние видно и в те- лескоп, и, следовательно, оно также должно претерпевать увеличение. Ведь он признает, что все объекты, находя- щиеся вне телескопа, при наблюдении в телескоп пре- терпевают увеличение; следовательно, сияние, находящее- ся вне телескопа, должно быть наблюдаемо в телескоп 232
и претерпевать увеличение. Если тем не менее такое увеличение неощутимо мало у звезд, то причину этого над- лежит искать в ином, а не в том, что сияние, окружаю- щее звезды, возникает между телескопом и глазом, т. е. на влажной поверхности глаза. Ибо если мы говорим не о тех блуждающих и различных лучах, а об устойчивом и немерцающем сияющем ореоле, то он может возникать от освещенного воздуха, как подтверждают примеры Солнца и Луны, кажущихся вблизи горизонта более круп- ными дисками, чем в зените; но если мы говорим о са- мих лучах, то, поскольку они наблюдаются у звезд и в телескоп, весьма малое увеличение звезд не следует от- носить за счет исчезновения лучей, ибо эти лучи не ис- чезают. Перейдем, Ваша милость, к третьему утверждению. Прочитайте и перечитайте его внимательно; я говорю «внимательно», дабы Вы могли более отчетливо осознать затем, сколь искусно Сарси продолжает в свойственном ему стиле изменять, вычеркивать, добавлять аргументы [своего оппонента] и даже совершать отступления и при- мешивать различные соображения, не относящиеся к делу, дабы замутить разум своих читателей и оставить у них среди прочих смутно понимаемых вещей впечат- ление, будто синьор Марио не обосновал свою теорию столь прочно, что не оставил другим никакой возможно- сти опровергнуть ее. Многие придерживаются того мнения, что небольшое яркое пламя кажется на расстоянии гораздо больше, ибо зажигает и тем самым делает столь же ярким окружаю- щий воздух; издали же подожженный воздух и реальное пламя кажутся единым источником света. Синьор Марио, опровергая это мнение, утверждает, что воздух не возго- рается и не освещается и что сияние, из-за которого возникает кажущееся увеличение, сосредоточено не во- круг пламени, а на поверхности наших глаз. Сарси пы- тается опровергнуть эту правильную теорию и вместо того, чтобы поблагодарить синьора Марио за то, что тот научил его тому, чего он [Сарси] не знал, тщится дока- зать, что воздух вопреки утверждению синьора Марио освещен. При этом он, как мне кажется, допускает не- сколько ошибок. Во-первых, когда синьор Марио, возражая против утверждений философов, говорит, что воздух не возгора- ется и не может быть освещен, Сарси опускает всякое упоминание о возгорании и рассматривает только, осве- 233
щен воздух или не освещен. Синьор Марио мог бы с пол- ным основанием заметить Сарси, что в то время, как он [синьор Марио] говорит об одном, Сарси пытается опро- вергнуть другое, т. е. синьор Марио говорит о воздухе, окружающем пламя, и об освещении, которое могло бы возникнуть от объятого пламенем воздуха, тогда как Сарси об освещении воздуха, наполненного испарениями, когда никакого огня нет и воздух расположен на большом расстоянии от освещающего объекта. Кроме того, Сарси с самого начала говорит о том, что прозрачные тела не могут быть освещены, и на первое место среди прозрач- ных тел он ставит воздух; далее он добавляет, что воздух может быть освещен, если к нему примешаны обильные испарения, способные отражать свет. Пусть будет по-твоему, синьор Сарси, пусть будут ос- вещены испарения, а не воздух. Ты напоминаешь мне че- ловека, утверждающего, будто он чувствует дурноту и головокружение от злаков, тогда как в действительности к злакам были подмешаны плевелы и внезапная болезнь его проистекает не от злаков, а от плевел. Ты пытаешься учить нас, что воздух с испарениями освещает сумерки, хотя тысячи людей говорили об этом до тебя и синьор Марио написал то же самое в десятке мест. Но это еще не все. Ты сам в приведенном выше отрывке утвержда- ешь, будто я распространил это явление на Луну и Юпи- тер. Но тогда все твои доказательства и опыты относи- тельно гало, ложных солнц и Луны, скрытых за некоей стеной, совершенно излишни, ибо мы никогда не сомне- вались в том, что испарения, рассеянные в воздухе, обла- ка или туманы могут быть освещены (и тем более не отрицали этого). Но что ты собираешься дальше делать с этим освещением, синьор Сарси? Утверждать, как ты делаешь, будто вследствие него светящиеся своим светом объекты кажутся больше? Но при этом ты должен со- знавать, что тогда Солнце и Луна казались бы размером с весь рассвет или целиком со все гало, ибо такие разме- ры имеет насыщенный испарениями воздух, принимаю- щий участие в их свечении. Ты прочитал где-то (я говорю так, ибо ты цитируешь философов и авторитетов в оптике, дабы подтвердить и удостоверить эти утверждения), что область испарения ярко светится и что Солнце и Луна кажутся больше, когда стоят у самого горизонта, чем высоко в небе, имен- но из-за этой области испарений, из чего ты заключил, что кажущееся увеличение наших светил зависит от осве- 234
щения испарений. Оба утверждения истинны: воздух, на- сыщенный испарениями, освещен, а Солнце и Луна дей- ствительно кажутся больше у самого горизонта именно из-за области испарений. Однако неверно, будто сущест- вует какая-то связь между этими двумя утверждениями, т. е. что увеличение зависит от освещения области испа- рений. Ты глубоко заблуждаешься; возьми назад это ошибочное мнение, ибо объекты, о которых ты говоришь, кажутся больше, чем обычно, не из-за света в испарени- ях, а из-за того, что их наружная поверхность имеет форму сферы и, когда они находятся у самого горизонта, эта поверхность удалена от наших глаз на большее рас- стояние. Не только светящиеся, но и любые тела ведут себя так, если их поместить вне области испарений. Помести между своим глазом и любым предметом вы- пуклую хрустальную линзу на различных расстояниях. Ты увидишь, что вблизи глаза линза едва увеличивает размеры наблюдаемого предмета, а если ее отодвигать все дальше и дальше, увеличение будет возрастать. Посколь- ку область испарений ограничена извне сферической по- верхностью, не слишком высоко поднятой над выпук- лостью Земли, все отрезки прямых, проведенные от на- ших глаз к этой поверхности, имеют неравную длину; отрезок проведенный в зенит, самый короткий из всех, а длина остальных отрезков постепенно увеличивается по мере того, как они склоняются от зенита к горизонту. Замечу, между прочим, что нетрудно вывести истинную причину, по которой Солнце и Луна вблизи горизонта кажутся овальными, если учесть огромное расстояние, отделяющее наши глаза от центра Земли, совпадающего с центром сферы испарений. Целые книги написаны по поводу этого явления, о чем, я думаю, ты знаешь, хотя для того, чтобы раскрыть тайну, не требуется глубокой теории: достаточно понять, почему круг, если глядеть на него прямо, кажется кругом, а если глядеть под углом, сжимается в овал. Но вернемся к предмету нашего разговора. Я не по- нимаю, какую цель преследует Сарси, когда говорит, будто смешно утверждать, что рассвет, сумерки и другие свечения того же рода рождаются во влаге, распределен- ной по поверхности наших глаз, и не менее смешно утверждать, что, когда мы смотрим в зенит, наши глаза суше, чем когда мы смотрим на горизонт, и что по этой причине Луна и Солнце должны в зените казаться нам меньше, чем у горизонта. Не найдя никого, кто когда- 235
нибудь утверждал нечто подобное, я не могу понять, для чего Сарси понадобилось вставлять такую глупость. Но, поскольку Сарси считает нас слишком простодушными, посмотрим, не относится ли такое обвинение к нему в большей мере, чем к нам. Речь идет о том дополнительном сиянии, которое ок- ружает звезды и другие светила, заставляя их казаться гораздо больше, чем они были бы, если бы их маленькие тела можно было наблюдать без таких лучей. Лучи эти по яркости уступают истинному и первичному пламени, и среди них маленькое тело остается неразличимым, так что и оно, и окружающее его сияние кажутся нам еди- ным большим и ярким объектом. Сарси хочет связать это сияние и увеличение со светом, производимым преломле- нием в воздухе, насыщенном испарениями, и полагает, что по этой причине Солнце и Луна у горизонта кажутся больше, чем в вышине. Но хуже всего, что Сарси делает вид, будто многие другие философы думают так же, а это неверно; они никогда не совершали столь грубой ошибки. Сарси следовало бы сразу понять, что это грубая ошибка, приняв во внимание большое различие между светом Солнца и Луны и рассеянным сиянием, окружающим каждое из светил, внутри которого и Солнце и Луна легко различимы по несравненно большей яркости и бо- лее четким контурам. Для сияния, окружающего звезды, это неверно, ибо внутри сияния малое тело звезды оста- ется неразличимым, поскольку одето в лучи, сравнимые по яркости с яркостью самой звезды. Я слышу, как Сарси возражает мне, указывая на то, что большое Солнце и большая Луна в действительности представляют собой не просто голое тело, а совокупность, состоящую из небольшого центрального тела и равного по блеску сияния, венчающего центральное тело и за- ключающего его в середине; именно ее мы и наблюдаем в виде большого и равномерно яркого диска. Но если это так, синьор Сарси, то почему Луна не кажется нам такой же большой посреди неба? Разве там нет насыщенного испарениями воздуха, годного для того, чтобы быть осве- щенным? Не знаю, что ты ответишь, не могу даже дога- даться, ибо нападать на истину можно только с логиче- скими ошибками и вымыслами, а так как и тех и других, как тебе отлично известно, бессчетное множество, я не могу предугадать, на каких именно ты остановишь свой выбор. Но, дабы покончить с этим вопросом и помочь, если только такое возможно, тебе и. другим избавиться от 236
ошибки, достаточно обратить внимание на то, что огром- ная Луна, которую ты видишь у горизонта, имеет четкий контур, лишенный каких бы то ни было лучей, и ничуть не увеличена окружающим ее дополнительным сиянием. Чтобы убедиться в этом, достаточно заметить, что темные пятна распределены по всей поверхности Луны до самого края и остаются такими же и на тех же местах, когда Луна находится посреди неба. Если бы все обстояло так, как ты полагаешь, то нам бы казалось, что у Луны, едва взошедшей над горизонтом, пятна собираются к центру, оставляя окружающий Луну венец ярким и без пятен. Следовательно, Солнце и Луна кажутся у горизонта боль- ше, чем в вышине, не из-за дополнительного яркого сия- ния, а от того, что их изображения увеличиваются при преломлении на далекой поверхности области испарений. Смотри же, синьор Сарси, сколь легко одолеть ложь и отстоять истину. Факты, подтверждающие ложность мно- гих утверждений, приведенных в твоей книге, не позво- ляют мне думать, что ты оставался в неведении относи- тельно их. Мне представляется, что в глубине души ты признавал справедливость правильных утверждений, но поддался искушению попробовать, нельзя ли вынудить оппонента отступить и сдаться под давлением аргумен- тов, ложность которых тебе прекрасно известна. Рассу- див так, ты смело ввел эти аргументы, уподобляясь тому игроку, который, завидев на столе карты, означающие для него неминуемый проигрыш, пытается увеличить ставку, дабы создать у своего партнера впечатление, буд- то у него па руках гораздо более сильная взятка, чем тому кажется, в надежде, что тот испугается и сдастся. Поскольку ты, как я вижу, основательно запутался во всех этих первичных источниках света и лучах, прелом- ляющихся или отражающихся в испарениях или в глазу, уместно, чтобы ты на время стал учеником, а я в качест- ве профессора, изрядно поднаторевшего в преподавании, попытался несколько распутать тебя. Так знай же, что Солнце, Луна и звезды (все они представляют собой свер- кающие тела, расположенные вне области испарений) испускают сияние, постоянно освещающее половину об- ласти испарений. Западная оконечность этой освещенной полусферы посылает нам утренний рассвет, а противопо- ложная оконечность — вечерние сумерки; но ни то, ни другое освещение не увеличивает, не расширяет и не изменяет каким-либо иным образом видимые размеры Солнца, Луны или звезд, котс>рые всегда находятся в 237
центре, или полюсе, той полусферы испарений, которую они освещают. Те части, которые расположены между нашими глазами и Солнцем или Луной, кажутся нам бо- лее яркими, чем те, которые постепенно удаляются [от линии глаз наблюдателя—светило], и яркость их так- же постепенно убывает. Именно такой свет предупреж- дает нас о появлении Луны, когда та еще прячется за какой-нибудь крышей или стеной. Нечто подобное происходит и вблизи маленького пла- мени в сфере испарений, но в этом случае свечение столь слабо и незаметно, что если мы ночью укроем огонек за какой-нибудь стеной и начнем двигаться, дабы увидеть его, то едва различим некое слабое свечение, но не увидим света, пока не откроется огонек. Но существует и другое освещение — то, которое обусловлено преломлением на влажной поверхности глаза. Оно-то и является причиной того, что реальные объекты кажутся нам окруженными светящимся кругом, сильно уступающим по яркости пер- вичному свету. Нам кажется, что это сияние простирает- ся на большее расстояние, но не пропорционально боль- шему или меньшему количеству влаги, а в зависимости от состояния самого глаза. Я наблюдал это на себе, когда в результате приключившегося со мной несчастного слу- чая начал видеть светящееся гало диаметром более двух футов вокруг пламени свечи, причем это гало скрывало от меня все объекты, которые находились за ним. Когда же болезнь моя пошла на убыль, стали уменьшаться раз- меры и плотность этого гало, хотя значительная часть его сохранилась и потом, когда я смотрел на свечу здоровым глазом. Гало не исчезает, если поместить руку или любое другое непрозрачное тело между свечой и глазом, но оста- ется всегда между глазом и рукой, пока не погаснет свет свечи. Однако гало не увеличивает изображение малень- кого пламени и значительно уступает ему по яркости. Существует еще и третье сияние, почти столь же яр- кое, как и сам исходный свет; оно порождается отраже- нием первичных лучей во влаге на краях век и прости- рается по выпуклости зрачка. В том, что оно образуется именно так, нетрудно убедиться, поворачивая голову, ибо в зависимости от того, наклоним ли мы или поднимем голову, или будем держать ее прямо, глядя на светящий- ся объект, мы увидим его окруженным сиянием только сверху, только снизу или с двух сторон одновременно. Но мы никогда не увидим, чтобы лучи исходили от объек- та влево или вправо, ибо отражения вблизи уголков гла- 238
за не могут попасть в зрачок, поскольку из-за изгиба глазного века, повторяющего изгиб сферы, уголки глаз лежат ниже горизонтальной прямой, проходящей через зрачок. Если, нажав пальцем на веко, расширить глаз и раздвинуть веки от зрачка, то исчезнут лучи, расходящие- ся вверх или вниз, так как в зрачок перестанут попадать отражения от краев век. Это, и только это, представляет собой то сияние, из-за которого небольшие источники света кажутся нам боль- шими и лучистыми и внутри которого маленькое истин- ное пламя оказывается как бы проглоченным и неразли- чимым. Это свечение совсем иное и не имеет никакого отношения, совсем никакого, синьор Сарси, к увеличе- нию, ибо по яркости настолько уступает первичному све- ту, что нужно быть совсем слепым, дабы не увидеть границ, контуров и отличий между одним и другим. Кро- ме того, как я уже говорил, если бы диски Солнца и Луны увеличивались от этого сияния, то на восходе Солн- це и Луна должны были бы казаться огромными круга- ми. Если ты скажешь, что не отрицаешь самого факта, т. е. того, что лучистый венец, о котором мы говорим, есть ощущение глаза, но не согласен с тем, будто я до- казал тем самым, что часть этого сияния не зависит от освещения окружающего воздуха, то я буду вынужден попросить тебя воздержаться от столь жалостного вы- прашивания хотя бы самого скупого подаяния. А что ты собираешься делать с тем весьма слабым светом, к кото- рому примешиваются необычайно яркие лучи, отражен- ные от глазного века? Добавляя его, ты получаешь при- мерно столько, сколько дает факел в полдень при ярком солнечном свете? Что касается света, рассеиваемого насыщенным испа- рениями воздухом, то я счастлив уступить тебе не только то малое, о чем ты просишь, но и все, что охвачено рас- светом, сумерками и всей полусферой испарений. Я от- нюдь не прошу, чтобы святящееся тело лишалось всего этого при наблюдении в телескоп или другим способом; для твоего полного удовлетворения я даже хочу, чтобы светящееся тело при наблюдении в телескоп увеличива- лось, как и все другие объекты; поэтому оно не только будет размером с рассвет, но и займет в тысячу раз боль- шее пространство, если столь огромные расстояния мож- но обозреть в телескоп. Но ничто из сказанного ничем пе поможет ни тебе, ни твоему учителю, ибо, дабы подтвер- дить твой основной вывод (о том, будто неподвижные 239
звезды не увеличиваются при наблюдении в телескоп из-за того, что находятся очень далеко от нас), тебе не- обходимо, чтобы звезда и сияние представляли собой одно и то же или по крайней мере сияние располагалось вокруг звезды. Ни то ни другое не соответствует действительно- сти, ибо сияние находится в глазу, а звезды при наблю- дении в телескоп увеличиваются так же, как и любой другой объект, рассматриваемый в тот же телескоп, о чем правильно пишет и что доказывает синьор Марио. Все же другие твои отступления об освещенном воз- духе, насыщенном испарениями, о солнцах и лунах, стоя- щих высоко и низко над горизонтом,— все это не более чем, так сказать, паллиативы, попытки удрать из школы и отвлечь читателя от главного. Среди этих различных отступлений два совершенно правильных: то, в котором ты с помощью длинных рассуждений пытаешься доказать, что вытянутый палец не мешает видеть свечу, и другое, в котором говорится о тонкой нити и других препятст- виях, размеры которых меньше размеров зрачка, хотя я не могу не заметить, что оба отступления не имеют ни- какого отношения к делу. Я вижу, что в душе ты и сам сознаешь это, ибо, когда настает время применять сказанное к предмету нашего спора и извлекать какие-то выводы, ты круто останавли- ваешься и, оставляя сказанное висеть в воздухе, пере- ходишь к другому утверждению, пытаясь доказать с по- мощью рассуждений то, чему противоречат сотни очевид- ных фактов. Впрочем, заглянув в телескоп, ты мог бы и сам увидеть, что Сатурн сильно закруглен и весьма от- личается по форме от других звезд, диски Юпитера и Марса, в особенности когда те приближаются к Земле, идеально круглые и имеют очень четкие контуры, Вене- ра время от времени «показывает рога», но и она имеет весьма четкие очертания; шарики неподвижных звезд, особенно более крупных, легко различимы, и, наконец, пламя тысячи свечей, расположенных на большом рас- стоянии, очерчено столь же четко, как если бы свечи были рядом. С другой стороны, невооруженным глазом, без телескопа, невозможно отличить ни одну из этих форм, все оказываются скрытыми чуждыми лучами, при- дающими им одну и ту же форму, напоминающую венец. Тем не менее, убедив себя своими собственными аргумен- тами, ты настаиваешь, что телескоп не показывает их в обкорнанном виде. Хотя я не обязан отыскивать все ошибки в твоих рассуждениях, коль скоро опыты проти- 240
воречат им, но для твоей же пользы кратко укажу их. Дабы смысл моего замечания был как можно яснее, я спрошу тебя, синьор Сарси, как это получается, что Венера, столь плотно окруженная «лишними», чуждыми ей лучами, за которыми совершенно скрывается ее истин- ная форма, с сотворения мира тысячи раз принимала форму полумесяца, когда ее еще не наблюдало ни одно живое существо, и всегда появлялась в одном и том же виде, покуда я впервые не заметил в телескоп некоторые изменения? Такого не случалось с Луной, ибо изменения ее формы видны невооруженным глазом и не претерпе- вают сколько-нибудь ощутимого вмешательства со сторо- ны дополнительного сияния. Разве это не говорит о том, что различие обусловлено большой удаленностью Венеры и близостью Луны, ибо должен тебе сказать, что проис- ходящее с Венерой происходит и с пламенем свечи, фор- ма которого на расстоянии в сто локтей полностью иска- жается и теряется среди лучей ничуть в не меньшей степени, чем Венера. Если ты хочешь ответить правильно, то должен ска- зать, что происходит это из-за малости тела Венеры по сравнению с видимыми размерами Луны, и длины лучей, порождаемых нашими глазами, ты должен изобразить, как, скажем, четыре диаметра Венеры, что не превышает одной десятой диаметра Луны. Вообрази крохотный ме- сяц Венеры, увенчанный париком, простирающимся и торчащим во все стороны на расстояние, равное четырем ее диаметрам, и в то же время подумай об огромном лун- ном серпе с париком, размеры которого не больше одной десятой лунного диаметра. Нетрудно понять, что форма Венеры полностью теряется под столь пышной куафю- рой, в то время как форма Луны изменяется очень мало. Происходит в точности то, что случилось бы, вздумай ты облачить муравья в шкуру барана; крохотные члены муравья полностью потерялись бы в длинной шерсти, и мы увидели бы лишь груду шерсти; баран же доста- точно велик для того, чтобы его члены были отчетливо различимы под тем же одеянием. Добавлю, что когда светящийся объект обзаводится сверкающей куафюрой, причина которой коренится у нас в глазу, то размеры ее определяются не столько разме- рами объекта, сколько строением самого глаза. В этом нетрудно убедиться, если надавить на веко так, что пока- жется, будто от светящегося объекта исходят очень длин- ные лучи: лучи, исходящие от Луны, будут ничуть не 9 Галилео Галилей 241
длиннее лучей, исходящих от Венеры, факела или фона- ря. Вообрази парик какого-нибудь конечного размера и в центре его крошечное светящееся тело. Форма тела бу- дет полностью скрыта, ибо оно увенчано копной предлин- ных волос. Но если ты мысленно представишь себе тело все больших и больших размеров, то его реальное изобра- жение постепенно займет столь большую часть нашего глаза, что парик будет едва простираться за пределы тела или не будет виден совсем. Например, изображение Луны может занимать в глазу больше пространства, чем обычное сияние. Пусть так. Предположим, что реальный диск Юпитера занимает в твоем зрении небольшой круг, диаметр кото- рого составляет одну двадцатую ширины лучистого пари- ка; на столь большом пространстве крохотный реальный диск останется неразличимым. Но вот я навожу на него телескоп, и тот увеличивает изображение Юпитера до двадцати диаметров, но не увеличивает сияние, ибо оно не проходит сквозь линзы; соответственно я перестану наблюдать Юпитер в виде маленькой звездочки, а увижу круглую дуну, вполне большую и с четкими очертаниями. Если звезда гораздо меньше Юпитера, но светит ярко (как, например, Сириус, диаметр которого не достигает и одной десятой диаметра Юпитера, хотя окружающее его сияние несколько меньше), то телескоп, увеличивая звезду, но не парик, позволит нам разглядеть крохотный диск, который ранее был неразличим среди яркого орео- ла, превосходящего его по своим размерам более чем в четыреста раз, и форма его вполне различима. Если свои рассуждения ты построишь на таких основаниях, то смо- жешь избавиться от всех трудностей. Отвечу я и на твои возражения по поводу нашего с синьором Марио утверждения, что телескоп срывает со звезд их великолепный венец. Высказывая это утвержде- ние, мы, разумеется, не рассчитывали на то, что оно при- влечет внимание столь пунктуальной персоны, как ты, который, не имея к чему бы еще придраться, начинает читать длиннющие нотации людям, имевшим неосторож- ность употребить термин «бесконечный» вместо «очень большой». Говоря о том, что телескоп лишает звезды сия- ния, мы имели в виду то его действие, в результате ко- торого звезды обретают границы и формы, представая пред нами как бы обнаженными и без покровов, скрываю- щих их фигуры от невооруженного глаза. Разве не верно, синьор Сарси, что Сатурн, Юпитер, 242
Рис. 18 Венера и Марс не обнаруживают перед невооруженным глазом никаких изменений в форме и что размеры этих планет не подвержены особенно сильным изменениям во времени? В телескоп Сатурн выглядит так, как показано на прилагаемом рисунке [рис. 18, вверху слева], Юпитер и Марс —так, [как показано вверху посредине и спра- ва], а Венера принимает все эти формы [внизу], и, что замечательно, размеры ее изменяются примерно так, как показано, т. е. в виде месяца она кажется примерно в сорок раз больше, чем в виде круглого диска. Марс в пе- ригее кажется в шестьдесят раз больше, чем в апогее, хотя на невооруженный глаз он лишь в четыре-пять раз больше. Ты не можешь отрицать всего этого, ибо все, о чем я говорю, наблюдаемо и не преходяще; не можешь ты надеяться и на то, что с помощью силлогизмов тебе удастся убедить людей в том, будто все происходит иначе. Говоря о том, что телескоп «лишает звезды сияния» (сами слова сейчас не имеют особого значения), мы име- ли в виду только то, что он устраняет сияние, возмущаю- щее невооруженный глаз и затрудняющее точное вос- приятие. Это действие телескопа наиболее важно и вле- 243 9*
чет за собой замечательные и весомые последствия, но если наши слова кажутся тебе неподходящими, то ты, будучи все еще учеником, можешь изменить их по своему усмотрению, подобно тому как ранее ты изменил наше «увеличение» на свой «переход из небытия к бытию». Ты считаешь разумным предположить, что так же, как изображение светящегося предмета проходит сквозь сре- ду, свободную от производимого нашим глазом сияния, оно будет проходить сквозь линзы телескопа. На это я отвечу, предоставив решение всецело на твое усмотрение, и скажу, что с объектами, наблюдаемыми в телескоп, про- исходит все то же, что и с объектами, наблюдаемыми без телескопа. Например, диск Юпитера из-за своего малого размера совершенно теряется среди лучей при наблюде- нии невооруженным глазом, чего нельзя сказать о диске Луны, ибо он занимает в нашем зрачке гораздо больше места, чем его лучистый круг, кажущийся гладким, а не волосатым. Точно так же телескоп приближает диск Юпи- тера к моему глазу, увеличивая его в шестьсот или ты- сячу раз по сравнению с его простым изображением, и столь большая величина диска как бы пожирает его куафюру из лучей, и диск выглядит наподобие полной Луны. Но едва заметный диск Сириуса, хотя и увеличивает- ся в тысячу раз при наблюдении в телескоп, не может сравняться со своими размерами, включающими лучистый венец, дабы выглядеть совсем гладким. Все же лучи у наружного края несколько слабее и реже, диск вполне различим, и сплошность маленького шарика звезды отчет- ливо видна на фоне разрывности лучей. Чем больше теле- скоп увеличивает диск Сириуса, тем более четким стано- вится его контур и тем меньше скрывают его лучи. Вот как обстоят дела, синьор Сарси, и, описывая эту карти- ну, мы остановили свой выбор на выражении «телескоп лишает Юпитер венца»; если эти слова почему-либо тебе не нравятся, ты имеешь полное право изменить их по своему усмотрению, а я могу пообещать тебе, что в бу- дущем непременно воспользуюсь твоими поправками. Но не трать понапрасну силы, пытаясь изменить факт, ибо в этом тебе никогда не преуспеть. Поскольку в самом конце ты повторно настаиваешь на необходимости признать, что окружающий воздух освещен и что звезды поэтому кажутся больше, я вынужден отве- тить тебе еще раз, что окружающие пары действительно освещены, но светящееся тело кажется больше не по- 244
этому. Свет от паров неизмеримо слабее первичного све- та; светящееся тело, если оно велико, остается голым, а если мало, то контуры его по-прежнему резко ограниче- ны, включая и сияние, возникающее в глазу и резко от- личающееся от очень слабого свечения воздуха, насыщен- ного парами. Я повторяю также тебе, поскольку ты предоставлял мне для этого множество поводов, что тебе следует полностью отказаться от ложной идеи, будто Солнце и Луна вблизи горизонта кажутся больше из-за слоя освещенного воздуха, которым окружены их диски, ибо, как я уже доказал выше, все это очень наивно. Дабы не упустить ничего, что могло бы удержать тебя от ошибки и помочь тебе разобраться в существе дела, я отвечу на твои заключительные слова. Ты говоришь, будто сияющие лучи вокруг звезды должны проходить через телескоп, вследствие чего нельзя отбрасывать то малое увеличение, которое они вызывают, просто сослав- шись на то, что они утрачены, ибо они не утрачены. На это я отвечу, что увеличение очень велико, как и у всех других объектов, и твоя ошибка (как уже неоднократно повторялось) состоит в том, что ты сравниваешь звезду вместе с окружающим ее сиянием, наблюдаемую нево- оруженным глазом, с телом звезды, наблюдаемым в теле- скоп и отделенным от лучистого венца. Иногда звезда в лучистом обрамлении кажется больше, иногда такой же в зависимости от размеров тела звезды и силы телескопа; но, даже если звезда меньше сияния, диск, как я уже говорил, виден внутри границ куафюры. Очень простое доказательство того, что [при наблю- дении в телескоп небесных тел] увеличение столь же ве- лико, как и при наблюдении любых других объектов, состоит в следующем: нужно навести телескоп на Юпитер до восхода и следить за ним до появления Солнца и по- том. При наблюдении в телескоп всегда будет виден диск Юпитера одних и тех же размеров, а при наблюдении невооруженным глазом диск по мере приближения вос- хода будет непрестанно сжиматься. Перед восходом Юпи- тер (который в темноте превосходит по блеску все звезды первой величины) светит слабее, чем звезда пятой или шестой величины, с восходом стягивается почти в неде- лимую точку и наконец исчезает из виду. Но даже после того, как он исчезает для невооруженного глаза, его можно наблюдать в телескоп весь день (Юпитер кажет- ся большим и круглым); я владею инструментом, кото- рый показывает Юпитер, когда тот стоит невысоко над 245
Землей, размером с Луну, наблюдаемую невооруженным глазом. Следовательно, увеличение в данном случае не малое или вообще никакое, а большое, как при наблюде- нии всех других объектов. Раз я не могу поймать тебя, синьор Сарси, на бегу, то мне придется взять тебя измором. Хочешь, я предложу тебе еще одно доказательство того, что объекты, находя- щиеся на любых расстояниях, увеличиваются в одном и том же отношении? Выслушай тогда следующее. Поме- стим несколько видимых объектов на различных расстоя- ниях так, чтобы они выстроились по одной прямой и самый ближний закрывал собой остальные. Не изменяя положения глаза, взгляни на зти объекты в телескоп. Увидишь ли ты, что они по-прежнему выстроены по пря- мой? Или ближайший объект уже не будет скрывать от тебя остальные и ты сможешь их увидеть? Думаю, что ты ответишь так: «Я увижу, что все объекты выстроены по прямой, ибо они действительно расположены по прямой». А теперь представь себе несколько прямых стержней, расположенных параллельно друг другу на различных расстояниях от глаза; эти стержни должны быть нерав- ной длины, самый дальний должен быть самым длинным, а более близкие стержни должны постепенно укорачи- ваться так, чтобы концы их лежали на двух прямых, одной слева и одной справа от тебя. Возьми теперь телескоп и взгляни в него на эти стержни. По твоему предыдущему признанию, концы стержней справа и сле- ва от тебя будут по-прежнему располагаться на прямых, хотя угол между прямыми раскроется шире. Но как та- кое может быть, синьор Сарси? Среди геометров приня- то, чтобы все отрезки увеличивались в одном и том же отношении; более близкий отрезок не должен увеличи- ваться больше, чем дальний, поэтому сдайся и молчи. L Четвертое утверждение Ничто светящееся не прозрачно, пламя не позволяет видеть те предметы, которые находятся позади него Посмотрим, сколь корректно Галилей кует свое ору- жие против Аристотеля из учения перипатетиков и опы- тов. «Кроме того,— утверждает он,— мы из опыта и ут- 246
верждения перипатетиков, согласно которому ни одно светящееся тело не прозрачно, вывели, что комета — не пламя. Опыт учит, что пламя даже самой тоненькой свечки мешает рассмотреть те предметы, которые за ним находятся. Следовательно, если кто-нибудь говорит, что комета — пламя, то он тем самым как бы утверждает, что звезды, находящиеся за кометой, полностью ею сок- рыты; мы же видим сквозь хвост кометы, как звезды мерцают». Я не могу должным образом выразить свое изумление, как человек, носящий столь знаменитое имя и известный как большой любитель опытов, в этих воп- росах столь громогласно заявляет то, что может быть легко и полностью опровергнуто с помощью очевидных опытов. Утверждение перипатетиков, если понимать его пра- вильно, нельзя не признать истинным; ибо каждое тело должно как бы схватить свет и удержать его от даль- нейшего полета, дабы оно могло быть освещено или, точнее, могло казаться освещенным; кроме того, будучи прозрачным, т, е. проницаемым для света, тело не может стать препятствием для него; следовательно, мы можем утверждать, что любое тело должно быть освещено тем ярче, чем оно более непрозрачно и непроницаемо для света. Тем не менее не найдется никого, кто стал бы отрицать, что существуют тела отчасти прозрачные, от- части непрозрачные, которые задерживают одну часть света (из-за нее они кажутся светящимися) и свободно пропускают другую; к такого рода телам относятся более разреженные облака, вода, стекло и многие другие, задерживающие свет на поверхности и передающие его другой своей части. Таким образом, у Галилея нет ос- нования думать, будто его опыты внесли нечто сущест- венное в это утверждение. Его опыты заведомо должны считаться ложными, по- этому я утверждаю, что пламя свечи не является пре- пятствием на пути от глаза к предмету, расположенному за пламенем, и пламя прозрачно, (1-й аргумент.) Во-$ервых, Священное писание согла- суется с этим утверждением, когда повествует о Седра- хе, Мисахе и Авденаго, брошенных по приказу царя Навуходоносора в раскаленную печь, О том, что при этом произошло, царь поведал так: «Вот, я вижу четы- рех мужей несвязанных, ходящих среди огня, и нет им вреда; и вид четвертого подобен сыну Божию™0», Дабы ни#то не подумал, будто прозрачность пламени надлежит 247
считать чудом, та же прозрачность подтверждается еще и тем, что фитиль в середине пламени свечи остается виден либо почерневшим, либо раскаленным. Кроме того, когда горит огромная куча дров, мы без труда замечаем полусгоревшие поленья и пылающие угли среди пламе- ни, хотя часто между глазом и тем же поленом стеной стоит бушующее пламя. Следовательно, пламя прозрачно. (2-й аргумент.) Во-вторых, все непрозрачное, будучи помещено между глазом и объектом, скрывает объект из виду независимо от того, находится ли оно далеко или близко от объекта; например, кусок дерева, находится ли он вблизи объекта или далеко от него, если его поме- стить между объектом и глазом, не позволит видеть объект. В случае пламени этого не происходит, ибо, ка- кие бы предметы ни поместить за ним, если они распо- ложены недалеко от огня, пламя освещает их очень силь- но и их всегда можно видеть, всякий может легко убе- диться в этом, поместив какой-нибудь текст на расстоянии примерно одного дюйма позади пламени, ибо текст, скры- тый пламенем, легко читается; таким образом, пламя све- тоносно и прозрачно, что Галилей отрицает, принимая про- тивоположное за аксиому вопреки Аристотелю. Но если кто-нибудь спросит, почему ненаблюдаемы объекты, находящиеся на большом расстоянии позади пламени, то я отвечу, что всякий объект источает силу, которая мешает другим объектам, менее приспособлен- ным к выделению той же силы, быть видимыми. Силу источают все объекты, но более яркие источают обиль- нее, чем другие, сходные с ними объекты. Объекты, на- ходящиеся далеко позади пламени, освещены гораздо слабее, чем само пламя, поэтому пламя сосредоточивает в себе всю силу и управляет ею, мешая другим объек- там быть видимыми. Следовательно, чем ближе объекты к пламени, тем ярче они освещены и тем лучше пригод- ны для того, чтобы источать силу, и поэтому они на- блюдаемы. И действительно, если бы их освещал более яркий свет, то они могли бы почти соперничать с пла- менем. Пламя может сверкать более тусклым светом; объект, помещенный позади пламени, может освещаться либо им, либо другим, более мощным источником света; но пламя, оказавшееся между глазом и объектом, никог- да не мешает объекту быть видимым, даже если он рас- положен очень далеко от пламени. (3-й аргумент.) Сказанное можно подтвердить неко- торыми опытами. Предположим, что горит хорошо пере- 248
гнанное вино, обычно именуемое крепкой водкой [aqua vita]; его пламя, не будучи очень ярким, оставляет сво- бодный путь для глаза к изображениям предметов; сквозь такое пламя можно с легкостью читать даже са- мый мелкий шрифт. То же можно сказать и о пламени, поднимающемся от горящей серы, которое, хотя оно ок- рашено и плотно, едва ли служит препятствием на пути к тем же изображениям предметов. (4-й аргумент.) Во-вторых, пламя может гореть очень ярким, ослепительным светом, но стоит лишь поместить позади него свет другой свечи, как вы заметите, что бо- лее далекое пламя просвечивает сквозь более близкое пламя. А поскольку звезды — светящиеся тела и сверка- ют гораздо ярче любого пламени, неудивительно, что пламя кометы, оказавшейся между звездами и нами, не может скрыть звезды из виду. Следовательно, выдвину- тый Галилеем аргумент не нанес ущерба мнению Ари- стотеля. (5-й аргумент.) В-третьих, не только тела, сияющие своим собственным светом, не могут быть скрыты пла- менем, отделяющим их от глаза, но даже непрозрачные тела, если они освещены другим светом. Например, если вы смотрите на что-нибудь освещенное Солнцем, то ни- какое пламя не скроет рассматриваемый вами предмет. Итак, вне всякого сомнения ясно, что пламена про- зрачны, и это обстоятельство также опровергает идею, будто комета не может быть пламенем. Ваша милость, настало время завершить столь за- тянувшуюся дискуссию, поэтому позвольте нам перейти к четвертому, и последнему, утверждению. В нем, как Вы видите, Сарси утверждает, будто не может сдержать своего изумления при виде того, как я, пользующийся репутацией дотошного наблюдателя и человека, до тон- кости разбирающегося в опыте, высказываю утвержде- ния, которые весьма легко опровергаются простыми и ясными опытами. Затем он приводит множество опытов, выставляя себя осмотрительным и честным эксперимен- татором, а меня — опрометчивым и лживым. Начну с того, что кратко поясню, почему синьор Марио и я ре- шили принять точку зрения, согласно которой комета, будь она пламенем, скрывала бы от нас звезды. Затем я рассмотрю примеры и аргументы Сарси, а под конец предоставляю Вашей милости судить, кто из нас менее осмотрителен и честен и в своих опытах, и в своих рас- суждениях. 249
Прозрачность тел, с нашей точки зрения, есть не что иное, как их способность делать видимыми другие тела, находящиеся за ними; мы убеждены, таким образом, что, чем менее видимо прозрачное тело, тем лучше видно сквозь него. Например, самый прозрачный воздух совсем невидим, прозрачная вода и хорошо отполированное стек- ло едва видны, если поместить их между нами и наблю- даемым объектом, и нам казалось, что отсюда немедлен- но следует и обратный вывод: чем лучше видно тело, тем оно менее прозрачно. Но так как пламена — тела далеко не последние сре- ди тел, видимых по своей природе, мы считали, что они должны быть немного прозрачными, и утвердились в своем мнении, когда к приведенному выше рассуждению присоединился авторитет Аристотеля и перипатетиков. Относительно их авторитета я должен заметить, что Сарси пытается придать утверждению Аристотеля и перипатетиков иной смысл, нежели самый простой и очевидный; по его словам, он абсолютно уверен в ис- тинности их утверждения, но в том смысле, что тела могут не быть прозрачными, если они светятся, а не в том, будто светящиеся тела непрозрачны. Разумеется, Сарси вкладывает такой смысл в утверждение потому, что при такой интерпретации утверждение представляется ему истинным; что же касается самих слов, то они лучше передают смысл последнего, а не первого варианта ут- верждения. И сам Сарси чуть далее не только подтверж- дает, но и доказывает на опытах, что светящиеся тела укрывают из виду другие тела, расположенные за ними, когда пишет, что те также мешают видеть тела, поме- щенные позади них, и т. д. Но вернемся к нашему исходному аргументу. Помимо авторитета перипатетиков, нас убедило в правильности нашей точки зрения заимствованное из опыта наблюде- ние, согласно которому сквозь нагретое стекло находя- щиеся за ним предметы почти не видны, тогда как сквозь холодное стекло они отчетливо видны. Пламя свечи об- наруживает тот же эффект, особенно в своей верхней цасти, более горячей, чем нижняя часть вокруг фитиля, где испарения не столь полно сгорают в реальном пла- мени. Кроме того, мы заметили, что толщина тела была весьма существенна, даже если тело по своей природе было не очень непрозрачным. Например, ствол дерева можно различить сквозь облако толщиной в двадцать или тридцать локтей, тогда как сквозь облако толщиной 250
в двести или триста локтей не видно даже Солнца. Имея это в виду, мы сочли разумным принять точку зрения, согласно которой пламя никогда не бывает столь про- зрачным, что не скрывало бы из виду самые слабые звезды, даже если бы его толщина достигала сотен и сотен локтей. Отсюда мы заключаем, что если бы хвост кометы был пламенем, то толщина его (возможно, не достигающая семидесяти миль, как утверждают Сарси и его учитель, но составляющая по крайней мере многие локти) должна была бы скрывать от нас звезды; а так как звезды видны сквозь хвост кометы, это обстоятель- ство представляется нам решающим аргументом против утверждения, будто хвост кометы — это огонь. Сарси, нимало не заботясь о главном пункте этого весьма разумного аргумента, а намертво вцепившись в единственное утверждение синьора Марио, что пламя свечи непрозрачно, убедил себя, будто одержал победу, раз ему удалось доказать, что пламя свечи в какой-то мере прозрачно. Сарси утверждает, что если он поместит какой-нибудь текст на столь малом расстоянии от пла- мени, чтобы оно почти касалось написанного, и с пре- великими муками попытается разобрать буквы, то ему удастся это сделать (если, добавлю я, он обладает весь- ма острым зрением, ибо я, не будучи близоруким, вряд ли смогу разглядеть столь близкие объекты, даже если воспользуюсь очками). Помимо предыдущего, Сарси приводит много других опытов. Из почтения и благоговения я хотел бы начать с рассмотрения того из них, который зиждется на авто- ритете, превыше которого нет; именно этот опыт Сарси приводит первым, заимствуя его из Священного писания. Синьор Марио и я хотели бы обратить внимание на те слова Священного писания, которые непосредственно предшествуют выбранным Сарси; как мне кажется, они означают, что, прежде чем царь увидел ангела и трех отроков, разгуливающих по печи, пламя было погашено. Таков, как мне кажется, смысл следующих слов Свя- щенного писания: «Angelus autem Domini descendit cum Azaria et sociis eius, et excussit flammam ignis de for- nace, et fecit medium fornacis quasi ventum roris flan- tem» *. * «Но Ангел Господень спустился с Азариец 131 и его товари- щами в печь, и задул огненное пламя в печи, и сделал так, что посреди печи как бы прошло дуновение свежего ветра». 251
Замечу, что Священное писание говорит о flammam ignis [огненном пламени], по-видимому проводя различие между «пламенем» и «огнем», а когда чуть далее гово- рится о царе Навуходоносоре, увидевшем в печи четырех людей, то речь идет уже об огне, а не о пламени: «Ессе ego video quatuor viros solutos et ambulantes in medio ignis» *. Но так как я могу ошибиться в угады- вании истинного смысла материй, которые намного выше моего разумения, я оставляю окончательное решение на усмотрение докторов богословия и просто перехожу к рассуждениям о вещах менее возвышенных, заявляя при этом, что я всегда готов принять решение властей, даже если какое-нибудь доказательство или опыт свидетель- ствовали бы против него. Возвращаясь к опытам Сарси по разглядыванию раз- личных объектов сквозь пламя, я хочу сказать, что могу свободно признать его правоту во всем этом. Но мое признание ничем не поможет Сарси; для доказательства того утверждения, которое он отстаивает, недостаточно поместить пламя толщиной в один палец между объекта- ми, отстоящими от пламени на один палец, или разгла- гольствовать об объектах, находящихся в самом пламе- ни, а также в его нижней, наименее яркой части. Если Сарси не хочет остаться позади, то ему необходимо до- казать, что пламя толщиной в сотни локтей и на очень большом расстоянии и от наблюдателя, и от наблюдаемых объектов не скрывает их из виду, т. е., по существу, утверждать, будто пламя является несравненно меньшим препятствием для зрения, чем облако. Но природа обла- ка такова, что если между предметом и наблюдателем окажется облако толщиной в несколько локтей, не гово- ря уже о пальце, то оно не представит никакой помехи для зрения, между тем как при толщине в сто или две- сти локтей сквозь него не будет видно даже Солнца, не говоря уже о звездах. И наконец, я не могу устоять перед соблазном вер- нуться на миг к изумлению Сарси по поводу моего без- надежного неумения ставить опыты. Ты упрекаешь меня, Сарси, в том, что я плохой экспериментатор, тем не ме- нее ты сам заблуждаешься настолько глубоко, насколько это возможно при данных обстоятельствах. Ты должен доказать, что вопреки нашему утверждению пламя, рас- * «Вот, я вижу четырех мужей несвязанных, ходящих средн огня». 252
положенное между глазом и наблюдаемым объектом, не- достаточно для того, чтобы скрыть из виду звезды. Дабы убедить нас в этом, ты говоришь, что если мы попы- таемся разглядеть людей, головни, угли, тексты и свечи, отделенные от нас пламенем, то увидим их вполне от- четливо. А не приходило ли тебе в голову сказать нам, что мы могли бы попытаться взглянуть на звезды? По- чему ты нам не сказал с самого начала: «Поместите пламя между глазом и какой-нибудь звездой, и звезда будет видима столь же отчетливо, как и прежде, не боль- ше и не меньше»; ведь звезд на небе предостаточно. Разве это означает быть искусным и предусмотритель- ным экспериментатором? Позволь мне спросить тебя: подобен ли огонь кометы нашим огням, или он иной природы? Если иной приро- ды, то опыты, производимые с земными огнями, не име- ют решающей силы; если же кометный огонь схож с нашим, то ты бы мог сразу заставить нас взглянуть на звезды сквозь наши пламена, оставив в стороне все эти лишние разговоры о головнях, свечном нагаре и тому подобных вещах, и вместо того, чтобы толковать о бук- вах, различимых сквозь пламя, заявить, что так можно разглядеть звезды. Всякий, кто захотел бы иметь с тобой дело на рынке с честными и чувствительными весами, синьор Сарси, сказал бы, что ты должен разжечь на огромном удалении от нас пламя размером с комету и дать нам разглядеть сквозь него звезды, поскольку в вопросах такого рода размеры пламени и его удаление от глаза весьма важны. Но для того чтобы предоставить тебе все преимущества и сделать приятное, я готов до- вольствоваться гораздо меньшим и приготовлю тебе бо- лее удобные средства. Прежде всего, поскольку близость к глазу существен- на при наблюдении объектов, я вместо того, чтобы по- мещать огонь на таком же расстоянии от нас, на каком находится комета, ограничусь расстоянием всего в сто локтей. Так как толщина и плотность среды также очень важны, я вместо толщины кометы, составляющей, как ты знаешь, многие сотни локтей, довольствуюсь всего лишь десятью локтями. Кроме того, поскольку наблюдае- мый объект, как ты утверждаешь, виден лучше, если он ярок, я готов согласиться, чтобы этим объектом была выбрана одна из звезд, видимых сквозь хвост нашей ко- меты, ибо такие звезды, как ты утверждаешь, ярче лю- бого пламени. Если после всех этих приготовлений, 253
столь благоприятных для отстаиваемого тобой утвержде- ния, тебе все же удастся сделать так, чтобы звезды были видны сквозь прозрачность сооруженного нами костра, то я признаю свое поражение и причислю тебя к самым дотошным и тонким экспериментаторам мира. Если же тебе не удастся достичь желаемого, то я не потребую от тебя ничего, кроме молчания, которое поло- жило бы конец нашему спору (надеюсь, что мои условия для тебя приемлемы). Ибо если тебе когда-нибудь слу- чится прочитать этот мой трактат (он находится у одно- го синьора, которого я просил в письме показывать мое сочинение всем, кто захочет), то ты увидишь, что над- лежит делать человеку, который берется изучить чьи-то замечания; ничто не должно ускользнуть от его внима- ния; он не должен вести себя (как это делаешь ты), подобно слепому цыпленку, который тыкается клювом в землю то там, то здесь в надежде найти пшеничное зерно и склевать его. В конце приведенного выше отрывка ты не мог отри- цать того, что понял и сам, и согласился с тем, что от пламени, помещенного между наблюдателем и наблюдае- мым объектом, возникает некоторое препятствие даже для твоего глаза, ибо если бы никаких темных пятен не было, то ты бы сказал прямо (без всяких оговорок и предостережений относительно объектов, расположенных то дальше от пламени, то ближе к нему, относительно того, почему гореть должна сера или крепкая водка, а не солома или воск): «Пусть пламя и объект будут такими, какие они есть, никаких препятствий для меня при этом не возникает. Я вижу все так же ясно, как если бы смотрел сквозь чистый воздух». Кроме того, чуть дальше, говоря об объектах не самосветящихся, подобно пламени, а освещаемых извне, ты заявляешь, что они также скрывают объекты из виду; слово «также» означает, что ухудшение видимости ты относишь отчасти за счет пламени. Но это еще не все. Если бы пламя не служило помехой для зрения, то кому пришло бы в голову назвать его непрозрачным? Таким образом, даже для тебя пламя несколько затмева- ет находящийся за ним объект (я говорю «для тебя», поскольку для всех остальных из нас оно представляет серьезную помеху зрению), и твои опыты производились со столь малым пламенем, что ухудшение видимости от облака одинаковых с ним размеров было бы совсем не- ощутимо. Следовательно, твое пламя служит большим 254
препятствием, нежели равное ему по размерам облако; но облако толщиной с комету полностью закрыло и сде- лало бы невидимым Солнце; следовательно, если бы ко- мета была пламенем, то его хватило бы, чтобы закрыть от нас Солнце; а так как хвост кометы не закрывает звезды, не говоря уже о Солнце, то комета — не пламя. Поистине редки источники, способные поддержать ложь, что же касается источников, способствующих уста- новлению истины, то их предостаточно. Я хотел бы об- ратить внимание Вашей милости на одну особенность, которая, как мне кажется, подтверждает ложность мне- ния Аристотеля. Поскольку природа направляет все из- вестные нам пламена вверх, в то время как их источни- ки и начала остаются внизу, хвост кометы, если бы она была пламенем, а ее голова— той материей, в которой это пламя берет свое начало, был бы направлен прямо в небо. Отсюда вытекают два следствия. Либо хвост всег- да наблюдался бы в виде венца вокруг головы кометы; так обстояло бы дело, когда комета находилась бы либо очень высоко, либо очень близко к Земле; при рождении кометы сначала показался бы кончик ее хвоста, а по- следней мы увидели бы голову; затем по мере восхож- дения к зениту хвост либо совсем исчез бы, либо плотно окутал голову. Либо, наконец, при движении запад хвост непременно обратился бы в противоположную сто- рону так, что голова кометы склонилась бы к западу прежде, чем все остальное. Ибо если бы комета двига- лась хвостом вперед, как при рождении, то пламя вопре- ки природной тенденции и в противоречии с тем, как оно вело себя, когда находилось западнее, устремилось бы вниз. Ничего подобного ни у комет, ни у их движений не наблюдается; следовательно, кометы —не пламена. Ы (6-й аргумент.) Не следует упускать из виду и то обстоятельство, что Галилей находится под властью того самого аргумента, который он выдвигает против Аристо- теля. Ибо Галилей утверждает: «Пламя непрозрачно; хвост кометы прозрачен; следовательно, хвост кометы — не пламя». Против этого я возражу: светящиеся тела не- прозрачны; хвост кометы прозрачен; следовательно, хвост кометы не светится. Звезды, прекрасно наблюдае- мые сквозь хвост, свидетельствуют о том, что хвост про- зрачен. Кроме того, Галилей, утверждая, что хвост со- 255
стоит из освещенных испарений, тем самым утверждал, что хвост кометы светится, ибо освещенные испарения — светящееся тело. Пусть он не сказал, что имеет в виду светящиеся тела, испускающие собственный особый свет, а не тела, получающие свет откуда-то. Такие тела также мешают видеть предметы, помещенные позади них; ибо если какой-нибудь стеклянный сосуд или кув- шин наполнить вином, водой или чем-нибудь еще и вы- ставить на свет, то вино будет видно сквозь его стенки только в таких местах, которые либо не отражают свет, либо не освещены; там же, где свет отражается в глаз, наблюдатель не видит ничего, кроме яркого сверкающего блика. То же происходит и в воде, освещенной Солнцем. Ничто из того, что находится за той частью водной по- верхности, которая отражает солнечный свет в глаз, не видно, в то время как в других местах легко различимы камешки и водоросли на дне. Таким образом, как мы ви- дим, освещенные тела также скрывают из виду то, что находится за ними, и эти тела также могут быть наз- ваны светящимися. Если, следуя Галилею, допустить, что светящиеся тела непрозрачны, то мы не должны были бы видеть звезды сквозь хвост кометы, либо све- тящийся, либо освещенный; но мы видим звезды; сле- довательно, хвост кометы освещен и прозрачен. Я весьма счастлив предоставившейся возможности из- ложить все эти соображения так, чтобы они были доступ- ны каждому, ибо эти соображения не зависят от тех тонкостей и поворотов, в которых далеко не всякий раз- бирается одинаково хорошо; здесь же каждому, у кого есть глаза, достанет и таланта. Здесь, как Вы видите, Сарси пытается повернуть про- тив меня мой же собственный аргумент, но попробуем кратко разобраться, насколько он преуспел в этом. Прежде всего необходимо отметить, что, пытаясь осуще- ствить свое намерение, он впадает в некоторые противо- речия; еще более замечательно, что делает он это без всякой к тому необходимости. Сначала, поскольку это согласуется с его утверждением, он всячески стремится доказать, что пламена прозрачны и сквозь них можно наблюдать звезды. Но, дабы победить меня моим же ору- жием, он предполагает, что светящиеся тела непрозрач- ны, и принимается доказывать это с помощью несколь- ких опытов. Нетрудно понять, в чем состоят его наме- рения: он хочет, чтобы светящиеся тела были прозрач- ными, а не непрозрачными, как того требует его же rath 256.
рия. В столь неудобное положение он ставит себя без всякой к тому необходимости, ибо вместо того, чтобы пытаться доказать то, что он сам же недавно отрицал, ему было бы достаточно заявить, не впадая и в тень противоречия и не предпринимая ни малейших попыток к доказательству, что мы всегда считали светящиеся тела непрозрачными. Не было никаких оснований и для опасений, что я стану проводить различия между телами, светящимися своим светом, и телами, освещаемыми чем- нибудь еще, ибо я всегда считал такого рода уловки при- годными только для тех, кто не умеет ясно выражать свои мысли. Если бы синьор Марио и проводил такое различие, то он оговорил бы это с самого начала, не до- жидаясь, пока его противник обратит внимание на изъян в его рассуждениях. Итак, я утверждаю, что в полном соответствии с истиной любое свечение, как внутреннее, так и внешнее, нарушало бы прозрачность светящегося тела. Но наши слова, синьор Сарси, не следует понимать в том смысле, будто тело становится непрозрачным, как стенка, стоит лишь упасть на него самому слабому свету. В зависимо- сти от большей или меньшей яркости тело в большей или меньшей степени утрачивает свою прозрачность, подобно тому как с наступлением рассвета, при первом просвет- лении области испарений, исчезают менее яркие звез- ды. Потом, когда разгорается заря, гаснут и более круп- ные звезды, наконец при полном освещении Луна стано- вится едва видимой. Кроме того, когда через разрывы в облаках к земле устремляются потоки солнечных лучей, ты с трудом обнаружишь сколько-нибудь заметное раз- личие в освещенности некоторых участков горы, к ко- торой стоишь лицом, ибо участки, оказавшиеся за ярки- ми лучами, выглядят более темными, чем те, которые лежат в стороне и не освещены этими косыми лучами. Примерцо то же происходит, когда солнечный луч про- никает через небольшое окно в темную комнату, как иногда происходит, когда в церкви разбито какое-нибудь небольшое стекло: все объекты, находящиеся за лучом, видны менее отчетливо, по крайней мере, если наблюда- тель сидит там, откуда ему непосредственно виден све- тящийся луч (ясно, что луч виден не отовсюду). Если все это верно, то я утверждаю (и всегда ут- верждал), что материя кометы может быть гораздо более тонкой, чем насыщенный испарениями воздух, и поэтому менее пригодной для освещения. В этом меня убеждает 257
исчезновение нашей кометы на рассвете и в сумерках, когда Солнце находится еще далеко за горизонтом. Что касается яркости, то у кометы имеется не более причин прятать от нас звезды, чем у области испарений. Что касается глубины, то область испарений имеет в толщи- ну много миль, поэтому нам нет необходимости предпо- лагать безмерную толщину хвоста кометы, не определив диаметр головы, круглая ли та и на каком расстоянии от нас находится. Несмотря на все это, если кто-нибудь вздумает предположить, что хвост имеет в толщину миль восемь или десять, то такая гипотеза не приведет к ка- ким-либо трудностям, ибо даже насыщенный испарения- ми воздух позволяет нам видеть звезды, хотя он по тол- щине во много раз больше, чем хвост кометы, и сильно освещен. LII Кроме того, по утверждению Галилея, Аристотель не- верно предсказал по кометам, что год выдастся не очень дождливым, скорее даже засушливым, с сильными ветра- ми и землетрясениями, «Так как кометы, по Аристо- телю,— говорит Галилей,— есть не что иное, как огни, ненасытные, как чудовища, к испарениям, то тот, кто скажет, что после них не должно оставаться ничего, по- ступит мудро», Я же считаю, что к этому предмету сле- дует подходить иначе. Предположим, что в некотором го- роде на улицах и площадях высятся никем не охраняе- мые груды зерна, а самые мелкие из чиновников и про- стой люд постоянно предаются пышным пирам, то не мудро ли поступит тот, кто решит, что этому городу с таким обилием зерна и прочих запасов продовольствия еще долго не придется опасаться голода? Таков и наш случай. Область испарений, замкнутая в тесных грани- цах, подобна житнице. Нелегко попасть испарениям в те области, где господствует прожорливое пламя, разве что огромные скопления их, будучи не в силах удержаться внизу, поднимаются вверх или становятся очень сухими, горячими и полностью утрачивают качество влажности. Поэтому Аристотель неверно заключил относительно комет, т. е. огня, возникающего из испарений, что во всех нижних областях они должны встречаться не в умеренных количествах, а в изобилии. Отсюда не следу- ет, что не существует остатков испарений, ибо огонь по- глощает только те из них, которые поднимаются над переполненными обителями нижних областей в об тасть 258
огня. То, что огонь не пробивается в чужие пределы, а всегда остается в собственном царстве, само по себе требует материй более близких к огню; материй, которые как бы улетучились из более влажных областей, там нет; именно поэтому Аристотель мог предсказать ветры, очень засушливый климат на год и тому подобные вещи. Если кто-нибудь предсказывал нечто такое по нашей комете, то смог вскоре убедиться в правильности своих предсказаний на опыте. Ибо год выдался более засуш- ливым, чем обычно, и, как мы знаем, ветры дули с не- обычной силой, значительная часть Италии подверглась землетрясениям, в иных местах не без ущерба для горо- дов и селений. Ну и что из того? Разве Аристотель не говорил мудро обо всем этом и о многом другом? Пример, с помощью которого Сарси надеется защи- тить Аристотеля и показать, что возражение синьора Ма- рио якобы неверно, как мне кажется, не очень хорошо согласуется с тем, для чего он предназначен. Груды зерна вдоль дорог и на рынках можно расценить как свидетельство большего йзобилия, чем в том случае, ког- да зерна не видно, ибо владелец зерна волен либо вы- ставить его напоказ, либо спрятать; кроме того, зерна не становится меньше и оно не идет в дело от того, что на него смотрят. Эти два обстоятельства не имеют аналогов в случае кометы. Может быть, более удачным окажется другой пример. О том, что на острове Куба в изобилии произрастает ко- рица, мы судим по тому, что жители острова постоянно жгут корицу. Наше рассуждение вполне доказательно, ибо в их власти решить, жечь им корицу или не жечь, и если бы они испытывали нехватку корицы, то исполь- зовали бы ее только как приправу, как это делаем мы. Но предположим, что получено известие о том, будто не- сколько месяцев назад в коричном лесу в силу неблаго- приятного стечения обстоятельств случился большой по- жар, островитяне в ту пору находились далеко и не смогли потушить его и весь лес сгорел дотла. Если бы после такого известия кто-нибудь попытался предсказать нашим торговцам пряностями появление на рынке не- обычно большой партии корицы и основывал свое пред- сказание на том, что обычно сжигают охапки коричного хвороста, а на этот раз сгорел целый лес, то те, кто сочли бы его весьма глупым человеком, были бы правы. Тот же, кто стал бы радоваться при виде того, как огонь пожирает принадлежащий ему урожай хлеба, и обещать 259
себе, что, поскольку хлеб сгорел до последнего зернышка, он наполнит житницу полнее, чем обычно, попросту спя- тил с ума. Материя, из которой состоит комета, либо та же, пз которой состоит ветер, либо другая. Если она иная, то по обилию одной материи нельзя судить об обилии дру- гой, подобно тому как при виде обилия винограда нельзя рассчитывать на хороший запас масла. Если же материя та же самая, то она сгорела бы при прикосновении к огню. LIII Я считаю, что истинное заключение, которое можно вывести из всего сказанного, надлежит выслушать не от меня, а от Галилея. Говоря о своих опытах, он заметил: «Таковы наши опыты и заключения, выведенные из наших принципов и начал оптики. Если бы наши опыты были ложны, а рассуждения ошибочны, то основания наших замечаний были бы весьма шаткими и слабыми». Подобное признание вряд ли нуждается в дополнении. Вот то, что я считал необходимым высказать в этой дискуссии из почтения к моему наставнику. Я изложил все последовательно, намереваясь прежде всего выска- зать претензии Галилею (такова главная цель моего со- чинения) от имени моего наставника, который всегда почитал его; и довести до всеобщего сведения, что в на- печатанном нами «Возражении» нам удалось измерить расстояние от Земли до кометы с помощью наблюдений параллакса и движения; что самый факт незначительно- го увеличения кометы при наблюдении в телескоп позво- лил нам получить важные сведения для нашей теории; что Галилей не довольствовался тем, что исключил ко- мету из числа истинных светил и предписал ей строгие законы прямолинейного движения. Кроме того, из ска- занного выше ясно, что воздух увлекается движением неба, истончается, нагревается и возгорается; что тепло возникает при этом движении посредством трения и ни- какая часть истертого тела не исчезает; воздух может быть освещен, если к нему примешаны очень плотные пары, а яркие пламена прозрачны, что Галилей отрицает. Наконец, им были объявлены ложными те самые опыты, с помощью которых были доказаны приведенные выше заключения, говорящие почти об одном и том же. В мои намерения входило дать общее представление о затрону- тых мною проблемах, а не объяснять их более подроб- но
но — ровно настолько, насколько необходимо, дабы каж- дый мог понять, что наш спор не причинил никому ни- чего дурного и что, отдавая предпочтение излагаемому нами мнению, мы руководствовались отнюдь не слабыми аргументами. Здесь Сарси делает, * как Вы видите, два замечания. Первое неявно содержит вывод, к которому должны прий- ти люди, о слабости основных принципов нашей теории, опирающейся (как якобы доказал Сарси) на ошибочные опыты и неверные рассуждения. Второе, по существу, представляет собой каталог, или перечень, заключений, содержащихся в «Рассуждении» синьора Марио, которые были опровергнуты и отвергнуты Сарси. Отвечая на пер- вое замечание, я подражаю синьору Сарси и в ответ на любое суждение относительно разумности нашей теории обращаюсь к тем, кто внимательно взвесил рассуждения и опыты, приводимые каждой из сторон. Надеюсь, что отстаиваемые мной утверждения немало выиграют от того, что я шаг за шагом скрупулезно рассмотрел каж- дый довод и каждый опёгг, приводимый Сарси, и ответил на все его замечания, в то время как он опускал многие из замечаний синьора Марио, в том числе и наиболее существенные. У меня была мысль поместить в заклю- чение их сводку в обмен на каталог, приведенный в со- чинении Сарси, но, хотя я поставил перед собой такую задачу, выполнить ее у меня не хватило духа и силы, когда я увидел, что для этого мне придется написать перечень, ничуть не уступающий по объему всему трак- тату синьора Марио. Дабы избавить Вашу милость и себя от этой скуки, я решил, что будет лучше, если Ваша милость перечитает заново «Рассуждение» синьора Марио.
КОММЕНТАРИИ Перевод выполнен по тексту «II Saggiatore», включенному в критическое двадцатитомное издание трудов Галилея, подготовлен- ное в 1890—1909 гг. Антонио Фаваро и известное как «Националь- ное Издание» (Edizione Nazionale). Во всех последующих пере- изданиях этого собрания (1929—1939, 1964—1966 и 1968) нумерация страниц сохраняется неизменной, поэтому мы ограничимся ссыл- кой лишь на издание 1968 г. [4]. Тот же текст неоднократно вос- производился и в других изданиях, например в [5]. При состав- лении комментариев, помимо многочисленных источников, указан- ных в [6], были использованы также сборники [7, 8] и различные словари, энциклопедии, справочники, а также именной биографи- ческий указатель, помещенный в [9]. 1 Город (лат. Urbis) — город, обнесенный стеной, главный го- род, столица. Здесь — Рим. 2 Имеются в виду торжества по случаю интронизации карди- нала Маффео Барберини (1568—1644), избранного папой в авгу- сте 1623 г. и вступившего на папский престол 29 сентября того же года под именем Урбана VIII. Л. Олыпки приводит следующую характеристику Урбана VIII [3, с. 200]: «Слепая самоуверенность, питавшаяся придворной угодливостью выбранного им самим окру- жения, заставляла считать его сангвинический темперамент силой духа, его упрямство — энергией, его капризы — гениальностью, его любовь к театральной пышности — эстетическим вкусом и его от- ношение к поэтам и ученым — подлинным меценатством». 3 Академия деи Линчеи — основанная в 1603 г. князем Феде- рико Чези академия «рысей», или «рысьеглазых» (от итал. lince — рысь); членам академии вменялось в обязанность наблюдать при- родные явления зоркими, как у рыси, глазами. С 1920 г.— Нацио- нальная Академия деи Линчеи. 4 Фабер Иоганн (род. 1574) — родом из Бамберга, проживав- ший в Италии с 1598 г. Член Академии деи Линчеи (1611), ее ге- неральный секретарь (Cancelliere generale) (1612). 5 Порта Джамбантиста (Джованни Батиста) делла (ок. 1538— 1615) — физик, занимавшийся изучением оптических явлений. По- строил камеру-обскуру и астрономическую трубу. 6 Вопрос о приоритете Галилея в изобретении астрономиче- ской трубы обсуждался неоднократно. По авторитетному свиде- тельству И. Н. Веселовского, «в первое десятилетие XVII в. в Гол- ландии зрительная труба совершенно независимо [была построена] Гансом Липпершеем (петиция о предоставлении ему привилегии была подана в Генеральные Штаты 2 октября 1609 г.), затем Яко- вом Андриансеном из Алькмара... и, наконец, неким Захарией Ян- сеном из Миддельбурга (по-видимому, около 1610 г.). По всей ви- димости, из Голландии подзорные трубы попали к английскому математику Томасу Харриоту (а может быть, были сконструиро- ваны им лично или кем-нибудь из его окружения), который про- изводил наблюдения солнечных пятен и спутников Юпитера поч- ти одновременно с Галилеем (с октября 1616 г.). Ученик его, некий Вильям Лауэр, можно сказать, даже опередил Галилея. В июле 1609 г. он писал Харриоту: 262
«Согласно вашим желаниям, я наблюдал Луну во всех ее из- менениях. После появления новой Луны я открыл отблеск Зем- ли (пепельный свет.— И. В.) незадолго до первой четверти; пер- вым появляется пятпо, которое представляет человека на Лупе (но только без головы). Немного позже вблизи края выпуклой ча- сти по направлению к верхнему углу появляются блестящие ме- ста, вроде звездочек; они гораздо ярче остальных частей; и весь край вдоль своей длины походит на чертеж береговой линии в голландских книгах путешествий. В полнолуние она кажется чем- то вроде пирога с вареньем, который моя кухарка сделала мне па прошлой неделе; в одном месте жилка блестящей материи, в дру- гом темные части, и все это перемешано друг с другом по всей по- верхности. Я должен признаться, что без моего цилиндра ничего этого видеть не могу». Однако письмо Лауэра не было опубликовано Харриотом, и приоритет открытия остается за Галилеем» [10, с. 589—590]. Хотя Галилей и не был изобретателем телескопа, изготовлен- ная им труба по качеству превосходила другие трубы, что доста- вило Галилею немало горьких минут, ибо подтверждения другими наблюдателями открытия спутников Юпитера ему пришлось ждать довольно долго. 7 Веспуччи Америго (между 1451 и 1454—1512) — мореплава- тель родом из Флоренции. В 1499—1504 гг. участвовал в испанских и португальских экспедициях к берегам Южпой Америки, назван- ной им Новым Светом. На карте, изданной в 1507 г. Вальдзеемюл- лером, новая часть света была названа в честь Веспуччи Америкой. 8 Колумб Христофор (1451—1506) — мореплаватель родом пз Генуи. В 1492—1493 гг. на каравеллах «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» отправился на поиск западного пути в Индию. Открыл Багамские острова (дата открытия о-ва Сан-Сальвадор (12 октября 1492 г.) считается официальной датой открытия Америки), Гаити и Кубу. В экспедициях 1493—1496, 1498—1500 и 1502—1504 гг. от- крыл Большие Антильские острова, некоторые из Малых Антиль- ских островов и побережье Центральной и Южной Америки. 9 «Бесчисленные звезды в Млечном Пути и туманных звездах» описаны Галилеем в «Звездном вестнике» [1]. 10 В письме тосканскому послу в Праге Джулиано Медичи Га- лилей сообщил об открытых им в 1610 г. небольших звездочках вблизи Сатурна, которые (как оказалось впоследствии) были осве- щенными краями колец Сатурна (открытых в 1655 г. Гюйгенсом). 11 Кинфия — эпитет Дианы (в греческой мифологии Артемида). 12 Имеются в виду фазы Венеры, открытые Галилеем в 1610 г. и зашифрованные в виде анаграммы в письме к Джулиано Ме- дичи. 13 Четыре спутника Юпитера были открыты Галилеем в ночь на 12 января 1610 г. и описаны в «Звездном вестнике» [1]. В пись- ме флорентийскому министру Белизарио Винта Галилей сообщал [2, с. 75]: «Наибольшим из всех чудес представляется то, что я от- крыл четыре новые планеты и наблюдал свойственные им их соб- ственные движения и различия в их собственных движениях от- носительно друг друга и относительно движений других звезд. Эти новые планеты движутся вокруг другой очень большой звезды (Юпитера.— Ю. Д.) таким же образом, как Венера и Меркурий и, возможно, другие известные планеты движутся вокруг Солнца». 14 Существование пятен на Солнце было открыто Галилеем в 1610 г. См. примеч. 34. 263
15 Горы на Луне были открыты Галилеем в ночь на 8 января 1610 г. и описаны в «Звездном вестнике» [1]. 16 Стеллути Франческо (1577—1646) — член Академии деи Лин- чеи (1603), генеральный попечитель академии (procuratore genera- le) (1612). 17 Архит из Тарента (род. ок. 380 до н. э.) —философ и мате- матик, пифагореец, друг Платона. Занимался исследованием гар- монии в музыке. Пришел к заключению, что высота тона зависит от частоты, с которой колеблется звучащее тело. 18 Геркулесовы (Алкидовы) Столбы — древнее название Гиб- ралтарского пролива, граница обитаемой части мира. Дойти до Геркулесовых Столбов — дойти до предела известного. 19 Дедал — мифический персонаж, искусный художник и строитель из Аттики. Построил для критского царя Миноса Лаби- ринт, в котором жило чудовище Минотавр. На крыльях, изготов- ленных из перьев и воска, совершил перелет с о-ва Крит в Сици- лию, во время которого погиб, поднявшись слишком близко к Солнцу, его сын Икар. 20 Рыси, рысъеглазые — линчеи — титул членов Академии деи Линчеи. См. примеч. 3. 21 Аргус — стоглазый великан, которому Юнона (Гера) пору- чила стеречь превращенную в корову Ио. Был усыплен и убит Меркурием (Гермесом). Глазами умерщвленного Аргуса Юнона украсила хвост павлина. 22 Мудрец из Стагир (Стагирит) — Аристотель. Стагиры — ма- кедонский город в Халкидике между оз. Больбе и Стримонским за- ливом, родина Аристотеля. 23 Халкида — главный город о-ва Эвбея у побережья Аттики и Беотии, место кончины Аристотеля. 24 Эврип — пролив между о-вом Эвбея и Европейским матери- ком. 25 Гиппарх (ок. 180—190—125 до н. э.) — астроном-наблюдатель, один из основоположников астрономии. Составил каталог, включав- ший положения 850 звезд, разделенных по блеску на 6 классов. 26 Атлант — титан, держащий на плечах небесный свод, сын Панета и Климены, отец Гесперид, Гиад, Калипсо и Плеяд. 27 Тифий — кормчий аргонавтов. 28 Титульный лист первоиздания гласит: «Астрономические и философские весы, на которых взвеши- ваются мнения относительно комет Галилео Галилея, а также те, которые были представлены Флорентийской академии Марио Гви- дуччи и недавно опубликованы. Лотарио Сарси из Сигуэнсы Перуджа, Марко Наккарини, 1619. С разрешения властей». Под псевдонимом (неполной анаграммой) Лотарио Сарси укрылся Орацио Грасси (1583—1654), занимавший кафедру мате- матики в Римской коллегии в 1616—1624 и 1626—1628 гг. По про- екту Грасси построена церковь св. Игнатия при Римской коллегии (закладка основания — в 1626 г.). 29 Чезарини Вирджинио (1595—1624) — сочинитель изящных стихов на итальянском и латинском языках, член Академии деи Линчеи (1618). Чуждый, казалось бы, по своему гуманитарному складу точным наукам, Чезарини проникся идеями Галилея р но- вом научном методе. 5 одном из писем Галилею Чезарини откры- то признает: «Следуя Вашим рассуждениям, я избрал лучшую до- рогу к философии и познал более надежную логику, чьи силлдгиз- 264
мы зиждятся либо на физических опытах, либо на математических доказательствах, открывая разум навстречу познанию истины в не меньшей степени, чем закрывая рот некоторым пустейшим и упря- мейшим философам, чья наука —- не более чем мнение и, что хуже всего, мнение чужое, а не собственное» [И, с. 413]. 30 Титульный лист первого издания гласит: «Звездный вестник, возвещающий великие и очень удивитель- ные зрелища и представляющий на рассмотрение каждому, в осо- бенности же философам и астрономам, то, что Галилео Галилей, флорентийский патриций, государственный математик Падуанской гимназии, наблюдал с помощью подзорной трубы, недавно им изоб- ретенной, на поверхности Луны, среди бесчисленных неподвижных звезд Млечного Пути, в туманных звездах, и прежде всего на че- тырех планетах, вращающихся вокруг звезды Юпитера на неоди- наковых расстояниях с неравными периодами и с удивительной быстротой; их, не известных до настоящего дня ни одному чело- веку, автор недавно первым обнаружил и решил наименовать Ме- дицейскими звездами. В Венеции, у Фомы Бальони, 1610. С разрешения начальствующих и с привилегиями». 31 Медичи Козимо II (1590—1621) — великий герцог Тоскан- ский, представитель семейства Медичи, правившего (с перерыва- ми) Флоренцией в 1494—1512, 1527—1530 гг. В числе других моло- дых аристократов учился у Галилея. После наследования (1609) престола пригласил Галилея на почетных условиях во Флоренцию. 32 Имеется в виду сочинение Архимеда «О плавающих телах» (письмо к Гиерону (корона Гиерона)). 33 Галилео Галилей. «Рассуждение о телах, пребывающих в воде, и о тех, которые в ней движутся» (Флоренция, 1612). См. [6, с. 39-107]. 34 Галилео Галилей. «Письма о солнечных пятнах» (Рим, 1612). 35 Галилео Галилей. «Геометрический и военный циркуль: за- щита от клеветы и непотребств Валтасара Капры» (Венеция, 1607). 36 Марио (Майр) Симон (1570—1624) занимался астрономией под руководством Кеплера и Браге в Праге, а затем (1601) изучал медицину в Падуе. По возвращении в Гунтценхаузен (1605) стал придворным математиком. 37 Капра Валтасар (ок. 1580—1626) — ученик Симона Марио, упоминаемый в сочинении Галилея «Геометрический и военный циркуль». 38 Краткое название сочинения Галилея, упоминаемого в цримеч. 35. 39 Мариус С. (латинизированная форма фамилии Майр, см. при- меч. 36). «Мир Юпитера, открытый в 1609 году с помощью наблю- дательной трубы...» (Нюрнберг, 1614). 40 Медицейские планеты — название, данное Галилеем в «Звезд- ном вестнике» четырем открытым им спутникам Юпитера в честь Козимо II Медичи и трех его братьев (см. примеч. 30). 41 Это утверждение Галилея (как и утверждение Марио, против которого он возражает) неверно. Галилей, по-вцдимому, пришел к такому заключению на основании наблюдений Юпитера во втором квартале 1611 г. 42 Гвидуччи Марио (1585—1646) — близкий друг и единомыш- ленник Галилея. Учился в Римской коллегии, а затем в Пизанском университете. Консул Флорентийской академии. 43 Марио Гвидуччи. «Рассуждение о кометах, произнесенное 265
перед Флорентийской академией Марио Гвидуччи в бытность его консулом» (Флоренция, 1619). 44 Гран (тройский) — единица массы, используемая при взве- шивании драгоценных камней и металлов, равная 64,8 мг. 45 Имеется в виду сочинение «О трех кометах 1618 г. Астроно- мическое возражение, изложенное публично в Римской коллегии Общества Иисуса одним из отцов этого общества. Рим, Яков Мас- карди, 1619. С разрешения властей», изданное анонимно Грасси. 46 Данте Алигьери (1265—1321) — итальянский поэт конца средних веков и начала нового времени. 47 См. [12, с. 63] (песнь девятая, строки 5—6). 48 Этот «рецепт» заимствован из «Естественной истории» Пли* ния Старшего. 49 Григориана, или Римская коллегия (ныне Папский Григо- рианский университет), основана в 1551 г. Игнатием Лойолой. Ста- тус Римской коллегии был подтвержден папой Григорием XIII в 1583 г., почти одновременно с реформой календаря, в которой не- посредственное участие приняли математики коллегии, в частно- сти Клавий (1537—1612). 50 Аристотель (384—322 до н. э.) — философ и ученый. Взгля- ды Аристотеля на природу комет, согласно которым комета есть огненный феномен в подлунной сфере, изложены в его сочинениях [13] и [14]. 51 Браге Тихо (1546—1601) — датский астроном, совершивший переворот в наблюдательной астрономии. На протяжении более 20 лет в обсерватории на о-ве Вен проводил не превзойденные по точности (до появления телескопа Гершеля) астрономические наблюдения. Создал свою геогелиоцентрическую систему мира. По наблюдениям над кометой 1577 г. установил, что комета — ре- альное небесное тело, находящееся за Луной, т. е. в надлунной сфере, и тем самым опроверг взгляды Аристотеля (см. примеч. 50). 52 29 июня 1619 г. Галилей направил кардиналу Маффео Бар- берини (ставшему впоследствии папой Урбаном VIII, см. при- меч. 2) в Рим и кардиналу Федериго Борромео в Милан письма аналогичного содержания, в которых, в частности, говорилось: «Не- давно наблюдавшаяся комета ввела многих в искушение сочинить о ней различные рассуждения. То же действие она оказала и на меня. Все время, пока она была видна, я был прикован болезнью к постели, и один синьор из этого города, Марио Гвидуччи, чело- век огромной культуры, задумал почтить меня, написав рассужде- ние относительно кометы, которое он публично произнес в Акаде- мии, а затем отдал напечатать. Поскольку благосклонность Вашего Высокопреосвященства ко мне неоднократно убеждала меня, что Вы одобрительно (хотя и не вполне заслуженно) относитесь к моим сочинениям, я не хотел бы упустить случай послать Вам экземп- ляр «Рассуждения» [Марио Гвидуччи]. Пользуюсь случаем напом- нить Вам, что я Ваш покорный слуга и благоговейно лобзаю край Ваших одежд и молю Бога о ниспослании Вам всяческого благо- получия» [7, с. 365]. 53 В письме от 9 декабря 1619 г., отсылая экземпляр «Астро- номических и философских весов» Лотарио Сарси (см. примеч. 28), Джованни Кьямполи сообщал Галилею: «Отец Грасси относится к Вам гораздо терпимее, чем многие другие отцы, среди которых слово „унцчтожить“ слышится то и дело» [7, с. 369]. 54 Птолемей Клавдий (ок. 90 — ок. 160) — создатель гелиоцент- рической системы мира, изложенной в сочинении «Альмагест». 266
66 Коперник Николай (1473—1543) — создатель геоцентриче- ской системы мира, изложенной в его труде «Об обращениях не- бесных сфер» (1543). 56 Сенека Луций Анней (ок. 4 до н. э.—65 н. э.) — римский философ, писатель и политический деятель. 57 Тихо Браге. «Вторая книга о недавних явлениях в эфирной области» (Ураниборг, 1588). 58 Тихо Браге. «Приготовление к обновленной астрономии» (Прага, 1602). 59 Ураниборг — обсерватория Тихо Браге на о-ве Вен, подарен- ном ему датским королем Фредериком II. 60 Таддеуш Хаквг (Фаддей Хайек) (1525—1600) —профессор математики Карлова университета в Праге, придворный врач им- ператоров Максимилиана II и Рудольфа II, астроном-любитель. 81 Киаромонти Сципио (1565—1652) — один из наиболее рья- ных противников Браге и Коперника, отстаивавший астрономию Птолемея и Аристотеля, опубликовал в 1621 г. трактат «Анти- Тихо», в котором подверг яростным нападкам систему мира Тихо Браге. Критика Киаромонти была столь резкой, что Кеплер, быв- ший убежденным коперниканцем и не разделявший взглядов Бра- ге, счел необходимым выступить в защиту датского астронома с трактатом «Оруженосец Тихо Браге, датчанина» (Франкфурт-на- Майне, 1625). 62 Софокл (ок. 496—406 до н. э.) — один из трех представите- лей греческой трагедии (наряду с Эсхилом и Еврипидом). 83 Бартоле из Сассоферрата (1313—1356) — один из наиболее известных юристов своего времени, автор труда «Решения Барто- ле», в котором разбирались наиболее запутанные и казуистические случаи из судебной практики. 84 Ливий Тит (59 до н. э.— 17 н. э.) — автор «Римской истории от основания города». 85 «Илиада* (от «Илион» — Троя) — произведение древнегрече- ского эпоса о событиях Троянской войны, приписываемое Гомеру. 88 «Неистовый Орланд* (1516) — поэма Лудовико Ариосто (1474—1533), любимое поэтическое произведение Галилея, наибо- лее полно соответствовавшее его эстетическим взглядам. 87 В сочинении, указанном в примеч. 57, Тихо Браге изложил свою собственную смешанную гелиогеоцентрическую систему мира: планеты обращаются вокруг Солнца, которое, в свою очередь, об- ращается вокруг Земли. Разработку своей системы и подкрепле- ние ее наблюдательными данными Браге завещал Иоганну Кеп- леру. 88 Галилей порывает с традицией, согласно которой высказы- вания известных поэтов якобы имеют доказательную силу при изу- чении явлений природы. Подробнее об эстетических взглядах Га- лилея см. в [2, с. 46—56]. 89 Аспект — угол между лучами, приходящими на Землю от небесного светила. 70 Анаксагор из Клазомен (около 500—428 до н. э.) — философ, выдвинувший учение о «семенах» (неразрушимых элементах) ве- щей, названных позже гомеомериями. Его взгляды на природу ко- мет Аристотель излагает так: «Анаксагор и Демокрит говорят, что кометы — это соединения блуждающих звезд» [14, с. 452]. 71 Пифагорейцы — последователи основанного Пифагором ре- лигиозно-философского учения, исходившего из представления о числе как об основе всего сущего. Взгляды пифагорейцев на при- 267,
роду комет Аристотель излагает следующим образом: «Среди ита- лийских философов некоторые из так называемых пифагорейцев считают комету одной из блуждающих звезд» [14, с. 452]. 72 Гиппократ Хиосский (V в. до н. э.) — геометр, автор перво- го систематического (несохранившегося) курса геометрии. 73 [14, с. 452]. 74 Кардан (Кардано) Джероламо (1501 или 1506—1576) — мате- матик, врач и философ. Известны формулы Кардано решения не- полного кубического уравнения (1545) и карданов подвес — прооб- раз карданной передачи, позволяющей передавать вращение с од- ного вала на другой, расположенный под углом к первому. 75 Телезио Бернардино (1509—1588) — философ антиперипате- тического (антиаристотелевского) направления, автор книги «О ко- метах и Млечном круге», вскоре после его смерти попавшей в «Индекс запрещенных книг». 78 Имеется в виду приложение к книге: Кеплер И. «Дополне- ния к Вителлию, в которых сообщается об оптической части астро- номии» (Франкфурт-на-Майне, 1604). 77 Тартар — в греческой мифологии бездна в центре Земли, куда Зевс низверг титанов («провалиться в тартарары»). 78 Проповедник — Екклесиаст. 79 Галилей пользуется латинским переводом Библии. В кано- ническом русском переводе это место передано иначе (Екклесиаст, гл. 1, 15): «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя сосчитать». 80 По преданию, Архимед сжег корабли римлян, осаждавших Сиракузы с моря, направив на них солнечные лучи при помощи параболических медных зеркал. 81 Карточная игра, о которой говорит Галилей, называлась «примиера» и представляла собой прототип покера. Из колоды пе- ред игрой извлекались и откладывались в сторону восьмерки, де- вятки и десятки. Каждому игроку сдавалось по четыре карты. Че- тыре карты одной масти составляли «флеш» (flussi) — единствен- ную комбинацию, которой можно было побить «сорок пять» (cin- quantecinque) — комбинацию, состоящую из тузов любой масти. 82 Якорь, вставленный Орландом (см. примеч. 66) между че- люстями кита, не дает морскому чудищу сомкнуть пасть. Орланд проникает в чрево кита и убивает исполина. 83 По Аристотелю, мерцание звезд объясняется следующим образом: «Кроме того, поскольку звезды шарообразны (так утвер- ждают остальные, и мы будем последовательными, если станем утверждать то же самое, раз мы производим звезды от сфериче- ского тела), а у шарообразного два вида самостоятельного движе- ния: качение и верчение, то, если звезды действительно движутся, они были бы наделены одним из них, однако ни то ни другое не наблюдается. В самом деле, если бы они вертелись, то оставались бы на од- ном и том же месте и не изменяли бы своего местоположения, однако наблюдение показывает и все признают, что они его изме- няют. А кроме того, разумно, чтобы все звезды были наделены одним и тем же движением, однако из всех звезд только Солнце кажется вертящимся на восходе и на закате, да и то причиной тому не само оно, а удаленность нашего взора; дело в том, что зри- тельный луч, вытягиваясь на большое расстояние, начинает кру- житься от слабости. Этим же, вероятно, объясняется тот факт, что неподвижные звезды кажутся мерцающими, а планеты не мер- 268
цают: планеты близко и поэтому зрительный луч достигает их сильным, а достигая неподвижных звезд, он вытягивается слиш- ком далеко и от большой длины начинает дрожать. А дрожание его создает впечатление, что [это] движение присуще самой звез- де, ибо какая разница, двигать ли зрительный луч или зримый предмет» [13, с. 321]. 84 Феб («лучезарный») — поэтический эпитет Аполлона. В пе- реносном смысле — Солнце. 85 Вителлий (Вителло) — польский ученый XIII в. 88 Алъгазен (Ибн аль-Хайсам) (965—1039) — автор трактата по физиологической и геометрической оптике «Сокровище оптики», астроном и математик. 87 Стиглиани Томазо (1573—1651) — литератор, которому Ака- демия деи Линчеи поручила редактуру и наблюдение за печата- нием «Пробирных дел мастера». Свою работу Стиглиани выполнил крайне небрежно. Галилей составил обширный список опечаток, замеченных им при чтении первоиздания. 88 Часть текста, отмеченная угловыми скобками, вставлена Стиглиани (см. примеч. 87). Галилей пометил его на полях своего экземпляра, но не указал в списке замеченных опечаток. 89 См. примеч. 45. 00 Ариосто Л. «Неистовый Орланд» (песнь 9, строка 7). 91 Orbis magnus (лат.) — термин, которым Коперник называет орбиту Земли (большой (magnus) орбита считается не из-за раз- меров, а из-за своей роли в объяснении движений планет). 92 Понт ано Джованни (1422 или 1426—1503) — классик италь- янского Возрождения (писал на латинском языке). Кометам по- священ отрывок из его поэмы «Книга о метеорах». 93 Имеется в виду книга Кардана (см. примеч. 74) «Коммента- рий к каталогу звезд Птолемея». 94 Региомонтан (Иоганн Мюллер из Кенигсберга) (1436— 1476) — математик и астроном. Помимо оригинальных работ, пе- ревел на латинский язык труды Птолемея, Аполлония и Архиме- да. Предложил идею определения местоположения кометы по наб- людению ее параллакса. 95 Иды — в древнеримском календаре название 15-го дня в марте, мае, июле и октябре и 13-го дня в остальных месяцах. Ян- варские иды — 13 января. 98 Икар — афинянин, который в царствование Пандиона с по- мощью Вакха положил начало виноградарству и земледелию в Ат- тике; убит пастухами и вместе с дочерью Эригоной превращен в созвездие. 97 Агеноров Телец — бык, в образе которого Юпитер (Зевс) по- хитил Европу. 98 Галилею в то время было 13 лет. 99 Ad hominem (лат.) — применительно к человеку. В данном случае — аргументация против взглядов конкретного оппонента. 100 Ариосто Л. «Неистовый Орланд» (песнь 23, строка 81). 101 Велъзер Марк (1558—1614) — один из двух соправителей (дуумвиров) Аугсбурга. В 1612 г. запросил мнение Галилея о рабо- тах Шейнера о солнечных пятнах. Ответ Галилея вместе с работа- ми Шейнера и письмами Вельзера издан Академией деи Линчеи под названием «Письма о солнечных пятнах» (Рим, 1613). 102 Ex suppositions (лат.) — исходя из [принятых] предполо- жений. 103 Импет (impetus (лат.)) — побудительная сила движения. 269
Теория импета была сформулирована в 1328—1340 гг. Жаном Бу- ри даном. Подробнее об импете см. [2, с. 36—45]. 104 Данаиды — 50 дочерей Даная. Выйдя замуж за 50 сыновей Эгипта, они все, за исключением жены Линнея Гиперместры, в первую же ночь по повелению отца убили своих мужей. В нака- зание за это 49 Данаид-убийц осуждены вечно наполнять в под- земном царстве бездонную бочку. 105 См. примеч. 29. 106 Имеется в виду сочинение «Письмо преподобнейшему отцу Тарквинио Галлуцци из Ордена Иисуса от Марио Гвидуччи, в ко- тором последний доказывает несостоятельность обвинений, выдви- нутых против него Лотарио Сарси из Сигуэнсы в «Астрономиче- ских и философских весах*. (Флоренция, 1620). 107 Боярдо Маттео Мария ди Скандиано (1441—1494) — поэт, автор поэмы «Влюбленный Роланд» (1495). Приведенные строки заимствованы из этой поэмы (кн. 3, гл. 6, стих 50, строки 3—5). 108 «Тепло и свет звезды испускают потому, что воздух подвер- гается трению от их движения. Движение раскаляет даже дерево, камни и железо; с еще большим основанием [оно должно раска- лять вещество] более близкое к огню, каковым является воздух. Примером могут служить метательные снаряды: они сами раска- ляются так сильно, что плавятся свинцовые ядра, а если уж они сами раскаляются, то и окружающий их воздух должен претерпе- вать то же самое. Таким образом, эти [метательные снаряды] сами нагреваются потому, что движутся в воздухе, который вследствие трения, производимого их движением, становится огнем. А что ка- сается верхних [тел], то из них каждое движется внутри сферы, и поэтому сами они не раскаляются, а вот воздух, находящийся под сферой круговращающегося тела, вследствие ее движения дол- жен нагреваться, и особенно от той сферы, к которой прикреплено Солнце. Вот почему при его приближении, восхождении и стоянии у нас над головой усиливается жар» [13, с. 319]. 109 Оеидий (Публий Овидий Назон) (43 до н. э.— ок. 18 н. э.) — римский поэт, автор поэм «Наука любви», «Средства от любви», эпоса «Метаморфозы» (о превращении людей и богов), «Скорбных элегий», «Писем с Понта». 110 [15, кн. 2, с. 73, строки 727—729]. 111 Лукан Марк Анней (39—65) — поэт, автор поэмы «Фарса- лия, или О гражданской войне» (между Цезарем и Помпеем) в 10 книгах. 112 Строки из поэмы «Фарсалия» (кн. 7, строки 512—513). 113 Лукреций (Тит Лукреций Кар) (I в. до н. э.) — поэт и фи- лософа автор поэмы «О природе вещей». 114 [16, кн. 6, с. 206, строки 178—179]. 115 [16, кн. 6, с. 209, строки 306—308]. 118 Статий — поэт времен императора Домициана (51—96), ав- тор поэм «Ахиллеида», «Фиванка», «Дебри». 117 Строки ив поэмы «Фиванка». 118 Вергилий Марон Публий (70—19 до н. э.) — поэт, автор сборника «Буколики» («Пастушеские песни») (42—38 до н. э.), поэмы «Георгики» («Поэма о земледелии») (36—29 до н. э.), герои- ческого эпоса «Энеида». 119 Строки из «Энеиды» [17, кн.5, с. 231—232, строки 525—527]. 120 То же {17, кн. 9, с. 108, строки 585—588]. 121 Строки из поэмы Статия «Ахиллеида» (см. примеч. 116). 122 Ариосто Л. «Неистовый Орланд» (песнь 30, строка 49). 270
123 Турпин — архиепископ Реймсский в конце IX в. Ариосто умышленно ввел его в число действующих лиц своей поэмы, что- бы придать повествованию большее правдоподобие, но сделал это так, что не мог не вызвать саркастическое замечание Галилея. 124 Сеида (Суда) — название византийского толкового словаря (на греческом языке), ошибочно воспринимавшееся за имя авто- ра (ок. 1000). 125 Посидоний (ок. 135—51 до н. э.) —философ-стоик. 126 Visum reperto (лат.) •— при осмотре найдено (формула про- токола судебного осмотра). 127 Тортора Гомеро — историк, автор «Истории Франции... при Франциске II» (Венеция, 1618), из которой заимствована цитата. 128 В издании А. Фаваро текст, заключенный в угловые скоб- ки, отсутствует. 129 [14, с. 450]. 130 Книга пророка Даниила, гл. 3, стих 25. 131 Азария — один из трех отроков, переименованный царем Навуходоносором в Авденаго. Текст, приводимый Галилеем, отли- чается от канонического русского перевода. ЛИТЕРАТУРА 1. Галилей Г. Звездный вестник//Избр. тр. М.: Наука, 1964. Т. 1. С. 11-54. 2. Кузнецов Б. Г. Галилей. М.: Наука, 1964. 326 с. 3. Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. М.; Л.: Гостехтеоретиздат, 1933. Т. 3. Галилей и его время. 324 с. 4. Galilei G. Il Saggiatore // Le opere di Galileo Galilei. Edizione Na- zionale. Firenze: Barbere, 1968. Vol. 6. P. 197—372. 5. Galilei G. Il Saggiatore//Opere. Firenze: Salani, 1964. Vol. 1. 442 p. 6. Галилей Г. Избранные труды: В 2 т. М.: Наука, 1964. Т. 2. 571 с. 7. The controversy on the comets of 1618/Galileo Galilei, Horatio Grassi, Mario Guiducci, Johann Kepler. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1960. 380 p. 8. Galilei G. Discoveries and Opinions of Galileo Galilei. Garden City: Doubleday Anchor Books, 1957. 302 p. 9. Galilei G. Le opere di Galileo Galilei. Edizione Nazionale. Firen- ze: Barbere, 1968. Vol. 20. 648 p. 10. Галилей Г. Избранные труды: В 2 т. М.: Наука, 1964. Т. 1. 640 с. 11. Galilei G. Le opere di Galileo Galilei. Edizione Nazionale. Firenze: Barbere, 1968. Vol. 12. 525 p. 12. Данте Алигьери. Божественная комедия/Пер. с ит. М. Лозин- ского. М.: Худ. лит., 1983. Чистилище. 304 с. Ад. 328 с. Рай. 316 с. 13. Аристотель. О небе // Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1981. Т. 3. С. 263—378. 14. Аристотель. Метеорологика//Там же. Т. 3. С. 441—556. 15. Овидий. Метаморфозы/Пер. с лат. С. Шервинского. М.: Худ. лит., 1977. 432 с. 16. Тит Лукреций Кар. О природе вещей/Пер. с лат. Ф. Петровско- го. М.: Худ. лит., 1983. 384 с. 17. Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М.: Худ. лит., 1979. 552 с.
ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕИ ПРОБИРНЫХ ДЕЛ МАСТЕР Утверждено к печати редколлегией серии «Научно-популярная литература» Редактор издательства JI. Е. Кононенко Художественный редактор В. Ю. Кученков Технический редактор Л. Н. Золотухина Корректор Л. И. Левашова ИБ № 37287 Сдано в набор 10.06.87 Подписано к печати 25.08.87 Формат 84X108'/^ Бумага типографская ЛЬ 1 Гарнитура обыкновенная Печать высокая Усл. печ. л. 14,28. Усл. кр. отт. 14,6. Уч.-изд. л. 15,9 Тираж *50000 экз. Тип. зак. 606 Цена 75 коп. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука» 117864, ГСП-7, Москва, В-485, Профсоюзная ул., 90 2-я типография издательства «Наука» 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6
75 коп. « НАУКА »