Текст
Н. И. БИРЮКОВ
НА ОГНЕННЫХ РУБЕЖАХ
Н. И. БИРЮКОВ
НА ОГНЕННЫХ РУБЕЖАХ
НИЯШЕ-ВОЛЖСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ВО ЛГОГРАД—1972
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЗАПИСЬ ВЯЧ. КАЗАКОВА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВДАЛИ ОТ ФРОНТА
Эшелоны идут на запад
В конце декабря 1941 года я возвращался из Куйбышева в Уфу. Поезд медленно, на ощупь выбрался из лабиринта станционных путей и двинулся на восток. Теперь можно было не спеша приводить свои мысли в порядок. Времени — предостаточно: наш сборный пассажирский двигался перекатами, от полустанка к полустанку, пропуская встречные литерные эшелоны с людьми и боевой техникой. Тыл слал подкрепление под Москву, где вовсю развивалось контрнаступление. Собственно, это событие и было причиной моей поездки и моих волнений.
Весть о начавшемся контрнаступлении застала меня в Уфе, где я долечивался «на домашнем режиме» после тяжелого ранения на Западном фронте. Кадровый военный, разменявший уже третью войну, я, конечно, понимал, что разгром врага под Москвой — это только начало, и войны на всех хватит. Но вынужденное безделье допекло и меня: я поддался общей в те дни эпидемии «фронтовой лихорадки», когда раненые стучали костылями в кабинетах главврачей и требовали немедленной отправки на фронт. Мне удалось убедить врачей и командование госпиталя, что я здоров. Как на крыльях
5
помчался я в Куйбышев, где в то время было Главное управление кадров РККА.
Встреча же оказалась более чем прохладной. Меня упрекнули в недисциплинированности за то, что прибыл без вызова. Усталый, задерганный работник Главного управления, которому я доложил о своем прибытии, заявил, что сейчас мне ничего предложить не может и я могу ехать обратно.
— Как это «обратно»?— оторопело возразил я —Неужели так много боевых командиров, что можно позволить себе мариновать их в резерве? У меня хоть и небольшой, но фронтовой опыт. Я воевал...
За свою строптивость я тотчас же поплатился.
— Многие воевали, а не вы один. Кстати, раз уж вы здесь, напишите-ка справку о вашей боевой деятельности.
— Зачем?
Кадровик уклончиво ответил:
— Нам нужно для вашего личного дела.
— Но у меня же никаких документов под рукой нет!
— Ничего, по памяти. Вот вам чистая бумага, идите в соседнюю комнату и пишите.
Обескураженный я безропотно взял бумагу и пошел писать «справку». В соседней комнате стояли стол и два стула. На столе—маленький чернильный приборчик, пузатая канцелярская ручка и пресс-папье с промокательной бумагой, густо пропитанной следами прежних творений. Видно, не я первый побывал здесь. Мне стало легче, и я начал писать, старательно выводя буквы еще не вполне здоровой рукой. На это у меня ушел весь день.
Вернулся я в гостиницу поздно вечером. В номере было шумно. Соседи, такие же, как и я, резервные «полководцы», оживленно обсуждали только что переданную
6
Сводку Совинформбюро. Говорить не хотелось. Разболелась растревоженная рука, ныла нога. Вдобавок, жгла обида за недоверие, с которым встретили в Главном управлении. Поужинав «сухим пайком», разделся и лег.
Вскоре угомонились и соседи. Стало тихо в нашем номере. Только из-за стены доносился приглушенный стук пишущей машинки. Там жил и работал генерал-лейтенант Алексей Алексеевич Игнатьев, бывший царский генштабист и военный дипломат, а ныне военный историк. Он делал дело, занимал свое место в строю. Мне стало еще горше за себя и за моих незадачливых соседей по номеру.
На другой день я был принят дивизионным комиссаром Н. П. Листковым. С ним был уже совсем другой разговор. Он повел непринужденную беседу о моем самочувствии, исподволь, но дотошно расспросил о первых боях 186-й дивизии, которой я командовал до ранения, поинтересовался, в каких условиях попадал в окружение и как выходил из него. Спросил, не знаю ли я что нового о судьбе генерала Карманова и других командиров, пропавших без вести в первых боях. Просил не обижаться на неласковый прием. Надо понимать настроение командиров, вынужденных служить в центральном аппарате Наркомата Обороны. Они тоже строевые командиры, и им кажется, что сами они не допустили бы такого отступления. Затем спросил о моем желании. А у меня оно было одно — как можно скорее на фронт!
Узнав, что моя семья живет в Уфе, Листков пообещал мне службу там. «Пока»,— добавил он. Дня через три я получил приказ, которым назначался командиром вновь формируемой стрелковой дивизии. Мне надлежало немедленно направиться в Башкирию. И вот я в поезде с предписанием в кармане.
7
Пять дней пребывания в Куйбышеве доконали меня. Я старался уснуть, но сон не шел, был слишком взвинчен.
А за окном проплывал знакомый степной пейзаж: всего лишь полгода назад этой же дорогой на запад прошли эшелоны той дивизии, с которой я начал войну и за боевые дела которой был вынужден отчитываться в Главном управлении кадров.
В самом деле, неужто мы были столь беспечными и бездарными?..
В 186-ю дивизию, штаб которой стоял в Уфе, я попал весной 1939 года. До этого почти три года командовал 219-м стрелковым полком 73-й стрелковой дивизии, потом год находился советником-добровольцем в коммунистической дивизии в Испании, снова вернулся в свой полк. Коммунисты Алтая оказали мне высокое доверие, избрав своим делегатом на XVIII съезд ВКП(б), а до этого нарком обороны наградил меня именными часами.
В те годы должность командира полка котировалась очень высоко. В организационной структуре Красной Армии полк представлял собой такой самостоятельный организм, руководить которым значило сочетать в себе функции командные, политические, учебно-строевые, административные, хозяйственные и финансовые. Должность считалась труднодосягаемой, и тот, кто не удерживался на ней, терял перспективу в дальнейшей службе. Не случайно многие крупные начальники, окончившие академии, но не имевшие командного опыта, перед назначением в центральный аппарат направлялись на стажировку в должности командиров полков.
Уже по дороге на съезд, в поезде, узнал о своем новом назначении командиром дивизии в Уральский военный округ. По телеграфу удалось договориться о прибытии к новому месту службы после съезда. В пере
8
рыве между заседаниями съезда я представился моим новым начальникам — командующему округом комдиву ЕршаковуФ.А. и члену Военного совета округа Д. С. Леонову. Они разрешили мне после съезда вернуться на Алтай, в полк, отчитаться перед коммунистами и только после этого ехать принимать дивизию.
Дивизия, которую я принимал, была территориальной. Это значит, что каждое лето во все полки прибывали на лагерное обучение приписанные к дивизии командиры и рядовые запаса. По прохождении лагерного сбора они снова возвращались в народное хозяйство.
Я понимал, что времени на прием дивизии отпущено мне очень мало, потому что наступал лагерный период, когда в части прибудет на летнюю учебу приписной состав, поэтому сутки были до крайности уплотнены. С командным составом штаба дивизии и частей пришлось знакомиться сначала по личным делам, а потом — на ходу, в учебе, особенно в лагерях, где все были собраны в один кулак.
Надо было определить, как организовать учебу приписного состава. Программа боевой подготовки имелась, но она была рассчитана на то, что курс обучения рядового растягивался на несколько лагерных сборов. В памяти же свежи были впечатления со съезда партии, на котором во весь голос прозвучало требование о повышении боевой готовности Красной Армии.
Уже осенью, когда нападением фашистской Германии на Польшу началась Вторая мировая война, требование XVIII съезда партии стало воплощаться в конкретные дела. Прибавилось работы и нам. На территории Уральского военного округа были созданы военные управления. На базе нашей 186-й территориальной стрелковой дивизии сформировались три дивизии. Одна из них ушла в Удмуртскую АССР, две другие остались
9
в Башкирии. Нам пришлось искать места для их размещения. Мы отдали значительную часть командных кадров, средних и младших, на пополнение двух других дивизий корпуса.
Зимой 1940 года на дивизию была возложена задача запасного соединения—мы должны были принимать от военкоматов призванных из запаса обученных военнообязанных и формировать из них маршевые подразделения на Советско-Финский фронт. Возглавляли их наши кадровые средние и младшие командиры. Эта задача была выполнена успешно. Но дивизия фактически оказалась разукомплектованной. Надо было снова начинать формирование дивизии и обучение ее кадров.
В разгар лагерной учебы 1940 года мы получили приказ призвать приписанный к частям дивизии переменный состав для прохождения ускоренного месячного летнего обучения. Это было сложное дело. Когда призывали впервые приписанных, то их учили все лето. А тут всего месяц. Пришлось все-таки выходить из трудного положения. Учитывая короткий срок сбора, а также то, что призванные приписники кое-что знали по прежним сборам, мы решили рискнуть и, отказавшись от утвержденной методики, разработали программу ускоренной подготовки, в основу которой положили тактические учения с боевой стрельбой, а перед ними, как правило,— марши с преодолением полосы заграждений. И ежедневная индивидуальная подготовка по стрельбе, штыковому бою, материальной части оружия.
Рисковали не зря. Московская комиссия во главе с полковником В. К. Алексеевым, известным в то время специалистом стрелкового дела, дала положительную оценку подготовке приписного состава и методам ускоренного обучения его. По сути дела это была проверка обновленного кадрового состава дивизии.
10
Это был первый крупный успех 186-й стрелковой дивизии, ее кадровых младших и средних командиров. Да и мое положение укрепилось. В округе поверили в молодого комдива, местным властям тоже было приятно, что их столичная дивизия на виду.
Еще в ходе летней лагерной учебы у нас возникла мысль организовать зимнее лагерное обучение кадрового состава. Опыт зимних боев на Советско-Финском фронте подсказывал необходимость такой подготовки. Да и нашей цели — учить только тому, что понадобится в бою — это соответствовало.
Загодя силами саперов и бойцов стрелковых подразделений подготовили в лагере большие землянки, в каждой из которых можно было бы разместить не менее роты.
С наступлением зимних холодов в лагерь начали выводить поочередно подразделения. В первую очередь там побывали пулеметчики. Не ладилось дело у них с огневой подготовкой. Пришлось заставить командиров овладеть стрельбой из ручных пулеметов и учить показом. Да и я сам нередко выходил на огневой рубеж. Личный пример командиров, обучение показом сделали свое дело: пулеметчики приобрели навыки стрельбы в любых условиях.
Также обучали станковых пулеметчиков, снайперов. Командный состав, кроме того, тренировался в стрельбе из револьверов. Затем батальоны были выведены на зимние тактические учения с длительным маршем и ночевкой в поле, с питанием из полевых кухонь, по-поход-ному.
В эту же зиму во всех частях Красной Армии был объявлен лыжный кросс имени маршала Тимошенко. Думалось, что имел он целью поднять спортивную работу в частях и улучшить физическую закалку бойцов для
11
боя. По крайней мере, я так думал и приказал тренировки проводить в часы физической подготовки, а в субботние и воскресные дни —в порядке соревнований. В учебное время мы стали учить бойцов ходить на лыжах, подниматься на крутые горы и спускаться с них, стрелять с лыж. Разумеется, рекордсменов мы не имели. И поплатились за это. В других частях большую часть учебного времени отдали на подготовку к кроссу, поэтому там были свои чемпионы. А наша дивизия заняла по кроссу предпоследнее место в округе. И получили мы с комиссаром за это предупреждение и обещание строго проверить итоги зимнего периода обучения.
Надвигалась буря. Инспекторскую комиссию, прибывшую проверять наШу дивизию, возглавил начальник штаба округа генерал-майор Г. Ф. Захаров. Проверке подлежала тактическая, огневая, строевая, физическая и политическая подготовка, жизнь и быт бойцов.
Председатель комиссии объявил о намерении начать инспектирование с огневой подготовки, а точнее, со стрельбы ручных пулеметчиков. Видимо, он был информирован, что в прошлом у нас это было узким местом в обучении.
Я облегченно вздохнул и улыбнулся. От Захарова это не укрылось.
— Чему радуетесь?—недовольно спросил он.
— Надеюсь, пулеметчики не подведут, зимой времени зря не теряли.
Это прозвучало несколько вызывающе после недавнего разноса, учиненного мне за неудачу с лыжным кроссом. Захаров как будто ничего не заметил, приказал на завтра готовить инспекторские стрельбы и отбыл в гостиницу на отдых.
Кому отдых, а нам работа. Хоть и были мы уверены в успехе, надо было и организационно обеспечить его, 12
еще раз проверить стрельбище и блиндажи для показчиков, готовность мишеней, проинструктировать показчиков, проверить расстояния до мишеней, устойчивость
связи — ца мало ли хлопот.
Ранним утром следующего дня на стрельбище были выведен^! подразделения, намеченные комиссией к проверке. Построенные по ранжиру, в линеечку, с шефским знаменевй дивизии и оркестром на правом фланге, пулеметчики! представляли внушительное и красивое зрелище. Приехала комиссия. В торжественной тишине прозвучал встречный марш. После моего доклада и дружного приветствия Захаров обошел строй, затем остановился, оглядел стрельбище, удовлетворенно кивнул головой и
разрешил выдвигать первые смены на линию огня.
Я отдал необходимые распоряжения и, удивлять так
удивлять, попросил разрешения мне самому начать стрельбу из ручных пулеметов.
— Это еще зачем?—удивился Захаров. Я был уверен в своей стрельбе и потому ответил несколько самоуве-
ренно:
— Успех командира успокоит и вдохновит бойцов.
— Ну, коли так, действуйте, только не опозорьтесь.
Конечно^ сердечко мое усиленно застучало, но я взял себя в руки, не спеша, по всем правилам изготовился и вслед за сигналом трубы «попади! попади! попади-и!» прицелился. Мишень отчетливо сидела на ровной мушке.
Прогрохотала короткая очередь. Все молча смотрят на телефониста. Минута показалась вечностью. Наконец, телефонист принял от показчика и повторил: «Три пробоины!» Генерал Захаров заулыбался, подошел ко мне, пожал руку и объявил благодарность. Лед, кажется, растаял.
Видимо, с моей легкой руки проверка прошла успешно, и не только огневой выучки. По всем видам боевой
13
андиров. утроение
подготовки, по политической подготовке части получили удовлетворительные и хорошие отметки. Дивизия, как говорится, прочно «вошла в оценку». Это была наша вторая победа, завоеванная трудом бойцов и ком
Вскоре дивизия выехала в летние лагеря. На у начсостава было безоблачное, кое-кто получив денежные награды, кое-кто —долгожданные отпуска./Правда, уже на разборе итогов инспекторской проверки^ нам говорили больше о необходимости повышения боевой готовности, чем о самих итогах. Да и внешние признаки увеличивающейся напряженности уже были. Еще зимой на западную границу для строительства укреплений был внезапно отправлен саперный батальон. С ранней весны на запад нет-нет да и проходили воинские эшелоны.
Все это не могло не настораживать. Но все же в мае
получил отпуск и я, поскольку не отдыхал два года.
Черноморское побережье встретило не по-весеннему горячим солнцем, а в душу заползал треножный холодок. Настораживало, что из санатория один за другим уезжали, не пробыв положенного срока, командиры, особенно из западных округов. Их срочно отзывали к месту службы. Где-то в начале июня получил и я от начальника штаба Уральского Военного округа генерал-майора Г. Ф. Захарова несколько загадочную телеграмму о возможном вызове меня «для участия в полевой по-
ездке».
Я бы, наверное, терпеливо дождался вызова или конца путевки, если бы не одна встреча. Как-то в Сочинском театре перед спектаклем в фойе ко мне подошла Мария Фортус, с которой мы были немного знакомы еще в Испании, где она работала переводчицей при нашем Высшем военном руководстве добровольцами. Она пригласила меня в ложу, где сидел секретарь ЦК компартии Испании Хозе Диас, и представила меня ему. Он сказал,
14
что помгит мою фамилию среди советских добровольцев. Коснувшись недавнего прошлого, Хозе Диас с горечью
произнес что, наверное, и советскому народу в недалеком будущем придется воевать против гитлеровской Германии. Дальше разговор на эту щекотливую в то время
тему не девшими| такль. Н мироваш
эазвернулся, я попрощался с товарищами, си-в ложе, и прошел в зал, благо начинался спек-э фраза, мимоходом брошенная таким инфор-ым человеком, как Хозе Диас, растревожила меня. Пбдумал я, подумал и через пару дней махнул домой б^з вызова. И, кажется, вовремя.
В Уфу я приехал в июне 1941 года. Узнаю, что комиссар Дивизии новый. Начальника штаба нет, отозван
на другой место службы, мой заместитель по строевой части полковник Н. Г. Гвоздев срочно вызван в штаб округа, в Свердловск. Четыре возраста обученного приписного состава от дивизии отписали, а дали 5 тысяч необученных. Дивизия переходила на кадровое положение. Вернулся Гвоздев с совершенно секретной директивой немедленно начать передислокацию «в новый лагерь», на запад. Так вот что значила «полевая поездка» в телег-
рамме Захарова! Адрес нового расквартирования не был сообщен даже мне, командиру дивизии. Из отдела военных сообщений подсказали, что надо двигаться «от ко-
менданта до коменданта», а уж они-де все знают.
Поскольку дивизия по шифровке просто передислоцировалась в новое место, было приказано взять с собою, помимо находящегося на складах имущества неприкосновенного запаса, все учебное имущество. На это потребовалась уйма эшелонов и времени. Последние эшелоны отправлялись в середине июня.
Я дождался, когда половина эшелонов погрузилась и двинулась, поручил остальную погрузку и отправку заместителю, а сам сел на скорый поезд -и поспешил в
15
артилле-кредото-
Москву. Только там, встретив командующего рией округа, я узнал, что дивизия должна с читься в лесах западнее Идрицы, на рубежа старых укреплений по прежней советско-латвийской фанице.
В те дни решением советского правительства на ру-из соста-
беж рек Западная Двина и Днепр выдвигались
ва Северо-Кавказского, Приволжского и Уральского округов три армии с задачей развернуться на указанном рубеже с 1 по 3 июля 1941 года и составить резерв Славного командования. Но до нас эта задача не была доведена. Мы ехали «в новый лагерь». Эшелоны нащей дивизии с людьми, артиллерией, громоздкими складами были в пути. Материально-техническое снабжение дйвизии в целях сохранения военной тайны было возложено на
21-й механизированный корпус, формировавшийся в том же районе, поэтому в Идрице, куда мы вскоре прибыли, я разыскал командира корпуса генерал-майора Д. Д. Ле-люшенко и сообщил ему, что по’ директиве Генштаба должен получить от него боеприпасы, автомашины, тягачи, средства связи и многое другое. Он посмотрел на меня как на чудака, снял фуражку, вытер носовым платком бритую голову и ответил, что о директиве знает, а
помочь ничем не может — у самого многого нет.
Ответ был неутешительный, но эшелоны-то катились на запад, и надо было принимать меры самим. Мы начали готовить разгрузочные площадки; интендантам удалось получить с окружных складов продовольствие и фураж. В ночь на 22 июня прибыли первые эшелоны 298-го полка. Только начали выгружаться — попали под первую бомбежку. Началась война.
Себеж, районный городок Псковской области с железнодорожной станцией и узлом шоссейных дорог, сразу же стал объектом бомбардировок.
Местное военное начальство подобрело к нам. Через
16
коменданта станции Себеж нам удалось получить боеприпасы— в тупиках стояло несколько вагонов неприкосновенного запаса, которые могли сгореть под бомбежками. Так уж лучше отдать их нам!
В первый же день войны к нам пришло 90 автомашин из народного хозяйства. На сгонном пункте райвоенкомата в Сиротино нам удалось получить 500 лошадей, поступивших по нарядам из народного хозяйства. Это было весьма своевременно, так как надежд на то, что необходимый конский состав прибудет из Уфы, уже не осталось. Но задачи дивизия все еще не имела, и мы отводили разгрузившиеся части в лес. Штаб корпуса находился в пути, штаб армии — тоже. Обстановка же требовала в условиях быстрого продвижения противника немедленно организовать оборону на рубеже Себеж — Дрисса — Витебск. Я стал искать связь, направив даже на гражданские узлы связи дежурных командиров.
И вот 25 июня я был вызван на Идрицкий телеграф для разговора с «Великими Луками», а оказалось — со штабом армии. Почему на телеграф? Потому что штаб армии прямо с колес попал в пекло войны и не имел времени развернуть свои узлы связи. К тому же у меня в дивизии не было своих средств связи — они находились в пути. Генерал Захаров, не спросив, выгрузилась ли дивизия, передал мне боевую задачу — «оседлать» Себеж-ский укрепрайон и оборонять его. Мои попытки «влезть в разговор» и доложить о состоянии частей дивизии, добрая половина из которых находилась в пути, о наших нуждах были пресечены в зародыше. Телеграфная лента сурово выдала: «Вы получили боевую задачу, выполняйте. Захаров».
Откровенно говоря, задача перед нами стояла нелегкая. Дивизия была неотмобилизовацной, без тылов, без конского состава, почти без автотранспорта, без артил
17
лерии, потому что артполк был еще в пути, а полковая артиллерия не имела лошадей. Несмотря на это, она получила полосу обороны шириной свыше 50 километров. Занять же ее мы могли только одним 298-м стрелковым полком. Два других полка, 290-й и 238-й, на рубеж выдвигались прямо из эшелонов. Правда, состояние нашей дивизии нельзя считать типичным в целом для Вооруженных сил, или хотя бы только для Армии. Ведь она в течение трех недель на ходу переходила на кадровое положение. Другие дивизии 22-й армии были вооружены и снабжены значительно лучше.
Себежский укрепленный район в 1940 году в связи с переносом границы был демонтирован, некоторые-пушечные огневые точки были перестроены под пулеметные. Никакого инвентаря в дотах не оказалось; даже посуду для хранения запасов воды пришлось собирать у местного населения, которое очень охотно нам помогало. Занимали мы укрепрайон и оборудовали его для обороны под непрерывными бомбежками, но все же через двое суток смогли доложить, что УР «оседлан». Чтобы как-то даже в этих условиях быстрее приобщить необученных красноармейцев к бою, было дано указание прикреплять их группами по 2—3 человека к обученным, своего рода «дядькам». Другого выхода в той обстановке не было.
Однако воевать здесь нам не довелось. Командир корпуса в ответ на мой доклад приказал сдать оборону 170-й стрелковой дивизии, а нам выдвинуться на рубеж Улла—Бешенковичи, на только что возникшее Невельское направление. От Себежа это было примерно в 160 километрах.
298-й полк был посажен на автомашины и с двумя дивизионами артиллерии срочно переброшен в новый район. 238-й полк оставался оборонять Себежский УР
18
до сдачи его 170-й стрелковой дивизии и по мере высвобождения отводился к железной дороге. Третий полк снимался в последнюю очередь — он занимал Глубочиц-кий противотанковый район.
К 3 июля 170-я стрелковая дивизия закончила прием укрепленного района. Стрелковые полки нашей 186-й дивизии двигались по железной дороге из Себежа к Западной Двине. В это же время из глубины к нам подходили последние 15 эшелонов. Начало войны застало их далеко от района боев; навстречу хлынули санитарные поезда, эшелоны с эвакуированными. Движение наших эшелонов несколько застопорилось. Одни из них застряли в тупиках в Витебске, другие оказались далеко от станций назначения. Потребовалось много времени и усилий, чтобы продвинуть их к местам разгрузки, но к началу боев на Западной Двине они не успели.
Первый бой! От его результатов в значительной мере зависит судьба и рецутация части, настроение и стойкость личного состава. Тогда обстановка на Полоцко-Невельском направлении складывалась не в нашу пользу. 4 июля штаб корпуса информировал нас, что накануне 19-я танковая дивизия противника форсировала Западную Двину в районе Дисна. Это северо-западнее нас. А к исходу дня наша разведка донесла, что город Лепель уже занят мотопехотой противника, а его передовые отряды выдвигаются в направлении Улла — Бешенковичи, где один-единственный 298-й полк держал оборону на участке 45 километров по фронту.
За ночь мы успели уплотнить оборону за счет других частей, только что прибывших из района разгрузки. Кроме того, в помощь дивизии было срочно выдвинуто Ле-пельское минометное училище. К тому же мы и артиллерией обзавелись. Наш 446-й гаубичный артполк был еще в пути, но зато мы имели один «благоприобретен
19
ный» артполк. Его мы встретили на марше. Командир полка доложил, что ищет свою дивизию, но нигде не может ее найти. Он имел задачу поддержать ее огнем, а затем идти на формирование. Я предложил ему действовать временно с нами. Он согласился. И как нельзя кстати. Правда, полк был вооружен старенькими «Виккерсами», но зато имел целую тысячу неизрасходованных выстрелов.
На другой день с наблюдательного пункта командира полка П. А. Волкова мы увидели такую картину. От Ле-пеля на Уллу двигалась колонна противника с развернутыми знаменами и с оркестром. Это было невероятно! Без разведки, хваленая армия маршировала, как на параде. Гитлеровцы, видимо, были уверены, что на их пути советских войск больше нет. Позднее это предположение подтвердила и трофейная отчетная немецкая карта, на которой наша дцвизия на этот день была показана в движении в сторону Полоцка. Противник не имел ни авиационного прикрытия, ни артиллерийского сопровождения; Не видно было и танков.
Цель была настолько заманчивой, что у начальника артиллерии дивизии полковника И. М. Власова загорелись глаза. Он попросил разрешения дальним огнем рассеять противника. Я возразил: далеко, не будет эффекта. Лишь когда колонна втянулась в межозерье перед Уллой, километрах в пяти от нас, масса снарядов трех полнокровных дивизионов обрушилась на врага, и колонна начала распадаться. В считанные минуты разметало гитлеровцев, их знамена и блестящие трубы оркестра. Концерт удался наславу. Только к вечеру противник собрался с силами и после основательной бомбежки и яростной артподготовки овладел западной частью Уллы, расположенной на левом берегу Западной Двины. Мост через нее нами был взорван.
20
Не удалось противнику с ходу форсировать Западную Двину и на другом участке, в районе Поречье — Бешенковичи, где оборонялся 290-й стрелковый полк. Здесь также сделала свое дело артиллерия.
Всего лишь на два дня удалось нам задержать противника на этом рубеже. Но первый бой дивизии был нашей психологической победой. Бойцы убедились, что фашистов можно успешно бить. И хотя потом мы вели тяжелые бои, трижды были окружены, бой на Западной Двине остался в памяти как успешный экзамен для почти необученных солдат.
Этот бой обернулся для нас и первым окружением. Дивизия была отрезана от остальных соединений корпуса в том же районе, где мы оборонялись,— в треугольнике Улла — Бешенковичи — станция Сиротино.
Пока фашисты не предпринимали активных мер к ликвидации окруженных частей, надо было выходить из окружения. К исходу 9 июля части дивизии и Лепельское минометное училище сосредоточились южнее Шумилино. С наступлением темноты, после короткого огневого налета артиллерии по станции Сиротино, дивизия бросилась в атаку и смяла вражеские заслоны. К утру мы вышли в район Мазуры, уже за пределами кольца.
19 июля мы снова попали в окружение под Невелем. На этот раз вместе с корпусом. Потом — под Великими Лукамц. В этих тяжелых боях и командиры, и каждый боец показали себя с самой лучшей стороны. Из третьего окружения дивизия вышла, сохранив части и структуру подразделений. Кадры дивизии, пройдя через непрерывные двухмесячные бои, составили костяк, вокруг которого объединялось и цементировалось прибывавшее пополнение.
Дивизия, приведя себя в порядок и получив пополнение, в составе 29-й армии намертво встала под Ржевом.
21
Правда, уже без меня. При выходе из третьего окружения я был ранен.
«Нет, уважаемый,— мысленно спорил я с моим сердитым оппонентом из Куйбышева,— можно гордиться воинами 186-й стрелковой дивизии, которая без достаточной связи, почти без артиллерии, не имея авиационного прикрытия и броневой защиты, затормозила бег гитлеровской военной машины к Москве. Нет, не бездарно мы воевали, есть и наша доля в начавшемся контрнаступлении под Москвой...»*.
Вот и Уфа. Глухо гудит под колесами железо моста через Белую. Не так давно отсюда, из Башкирии, наша 186-я дивизия отправилась на запад. Сколько было тревог, забот, трудностей! Спасибо обкому партии, Совнаркому республики. Это с их помощью нам удалось решать сложнейшие вопросы. Я всегда с благодарностью вспоминаю тогдашних секретаря обкома партии И. С. Аношина и председателя Совнаркома С. А. Вагапова, так сердечно и вместе с тем по-государственному отзывавшихся на наши просьбы и нужды.
Вот и теперь придется обращаться к ним за помощью.
Поезд остановился у перрона уфимского вокзала. Уже в окно я увидел водителя военкоматской легковушки. Это полковник С. А. Спорыньин, башкирский военком, прислал за мной машину. Ну, здравствуй снова,. Башкортостан!
Не заезжая домой, я направился в военкомат. Спорыньин уже все знал. Он также получил по своей линии директиву на формирование в Башкирии стрелковой дивизии. Почти до утра просидели мы с ним, составляя
* В годы войны после контрнаступления под Москвой 186-я стрелковая дивизия прошла славный путь от Ржева до Штеттина, став Брестской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова дивизией.
22
план первоочередных мероприятий и записку в обком и правительство Башкирии.
Наутро мы были в обкоме партии. У И. С. Аношина уже находились председатель Президиума Верховного Совета БАССР Р. К. Ибрагимов и председатель Совнаркома С. А. Вагапов. Я рассказал о возложенной на меня задаче. Подготовленная нами записка легла в основу решения, которое приняли обком партии, Президиум Верховного Совета БАССР и Совнарком. Дивизии отводились помещения и выделялись строительные материалы. Было также принято решение о культурном обслуживании воинов дивизии.
После официальной части разговор продолжался. Мы были хорошо знакомы. Два предвоенных года службы в Уфе сделали близкими мне жизнь и характер башкирского народа, гостеприимного и сердечного. А сейчас меня дотошно выспрашивали, как дралась 186-я стрелковая дивизия, как вели себя в бою башкиры и татары. Вопрос этот их особенно интересовал потому, что было принято решение о формировании национальной башкирской кавалерийской дивизии.
Мне трудно было рассказывать о многих, поскольку не все происходило на моих глазах, но то, что видел сам, я передал моим собеседникам. В летних боях башкирцы и татары показали себя с самой лучшей стороны. Среди них было много тех, кто прибыл в дивизию в конце мая и пошел в бой плохо обученным. Но бои сделали их опытными солдатами, а храбрость вызывала восхищение.
Я подробно говорил о командирах и политработниках— башкирах. Помнится, большой интерес вызвал мой рассказ о командире роты истребителей танков лейтенанте И. Г. Дюсьметове. Этот худощавый человек с черными быстрыми глазами оказался воином большого
23
характера. В дивизию он прибыл еще до войны с Хасана, где завоевал медаль «За отвагу». Ему был присущ какой-то особый задор, все хотел сделать лучше других. Может, это было честолюбие, но оно оказалось полезным. В бою под Артюшковскими хуторами, получив приказ прикрыть выход штаба корпуса из-под удара немецких танков и автоматчиков, он успешно выполнил задачу, а потом хладнокровно под носом у немцев вывел роту из окружения.
Аношина интересовало многое, и наша беседа затянулась. Прощаясь, он посоветовал «пошарить по госпиталям», поискать там бывалых командиров для вновь формируемой дивизии. Это я себе заметил.
Дивизия начиналась с меня, командира, да пятерых красноармейцев комендантского взвода, из которых один, Н. А. Казначеев, был поваром. Он, можно сказать, обозначил будущую службу тыла новой дивизии.
Вслед за ними прибыл комиссар дивизии полковой комиссар Алексей Федорович Соболь с ординарцем В. А. Игошевым. Небольшого росточка, коренастый, с узким лицом, на котором живо поблескивали маленькие хитрые глаза, комиссар выглядел очень молодо для своих 29 лет, прямо комсомолец. Однако это был уже опытный и грамотный политработник. Начав службу в 1931 году рядовым красноармейцем, он за десять лет побывал младшим командиром, командиром взвода, парторгом роты, комсоргом части,' ответственным секретарем партбюро части. Война застала его на границе, где он служил комиссаром гаубичного артполка. Словом, тертый калач. У него уже были какие-то свои привычки и манеры. Внешне он оставлял впечатление весьма неторопливого в движениях человека, но в решениях был скор.
Под стать ему был и ординарец Володя Игошев,
24
совсем юный паренек. Коренастый крепыш, он так же, как и Соболь, был медлителен в движениях, но успевал всюду. Даже рисовать ухитрялся и не расставался с бумагой и карандашом.
С комиссаром мы быстро нашли общий язык. Оба начали воевать с первого дня войны, оба побывали в окружении и знали цену фунта лиха. А главное, обоим было ясно, что времени на формирование мало и надо экономить каждый час.
Рядовой и сержантский состав мы получили довольно быстро. Прибывали и командиры, а некоторых мы действительно «выуживали» из госпиталей. Можно было приступать к обучению. Но на чем обучать людей? Нас сразу предупредили, чтобы мы не рассчитывали на скорое получение необходимого боевого вооружения, материальной части и техники — все шло на фронт. И вот тогда, посоветовавшись с командирами, в партийных организациях частей, мы решили, не теряя ни минуты, собственными силами готовить макеты и на них учить бойцов. Это была условность, но другого выхода не было.
Первая высота
Суровая снежная зима создавала свои трудности в учебе. А тут еще не хватало командного состава, не было обмундирования, вооружения, приборов и пособий. Зато хватало забот.
Но все же и в этих условиях учеба проводилась настойчиво, упорно, а главное — конкретно. Каждый знал, что там, на фронте, учиться не будет времени, а каждая ошибка оплачивается кровью. Изучали только то, что потребуется на войне.
25
В самом начале мы провели ряд «военных советов» с командирами и политработниками частей, после чего штабами были разработаны железные расписания, отступления от которых считались чрезвычайным происшествием. Подавляющее большинство занятий при любой погоде, днем и ночью выносилось в поле. Первым и обязательным требованием было обучить каждого рыть окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи, укрытия, убежища для штабов, командных и наблюдательных пунктов, готовить позиции для орудий, минометов и пулеметов, маскировать их. Мы не уставали внушать, что земля-матушка — наша первая защита.
Постоянно шла борьба за время. Сколько раз на фронте мы убеждались, что выигрыш во времени, упреждение врага — это жизнь сотен и тысяч людей, успех в бою. Возглавили эту борьбу за время бывалые фронтовики, прибывшие в дивизию из госпиталей. Мы радовались, когда командир орудия красноармеец Кассиди научил свой расчет переводить пушку из походного положения в боевое за 10—12 секунд. Этот пушкарь умело выполнял обязанности всех номеров расчета. О нем мы выпускали боевые листки, ставили в пример в устных беседах с личным составом. И лед тронулся. Обозначились первые успехи. Артиллеристы, стрелки, минометчики, пулеметчики, саперы становились мастерами своего дела, умелыми воинами.
Для практических стрельб Уфимское военное училище в свои выходные дни предоставляло нам свое стрельбище и выделяло боевые пулеметы и винтовки. Эту заботу мы постарались оценить. Росла огневая выучка бойцов. Сначала отделение красноармейца Сафиуллина на боевых стрельбах получило отличную оценку. Все бойцы поразили мишени тремя пулями из трех. Затем отличилась рота Павлова. Здесь сверхотличные резуль
26
таты показал боец Мелехин. Он выбил 30 очков из 30 возможных!
Движение за отличную стрельбу подхватили политработники частей. Возникло своеобразное соревнование. И это оказалось как нельзя кстати — с боеприпасами было туго.
Бойцы настойчиво овладевали тактическими приемами во всех видах боя. Для этой цели занятия проводились обычно двухсторонние с практическим решением коротких тактических задач. Обстановка при этом создавалась сложная, вызывающая самостоятельные решения и боевую дерзость.
Особое внимание мы уделяли вопросам организации противотанковой обороны, борьбы с танками врага. Мы помнили психологическое воздействие танков противника на бойцов в первых летних боях, поэтому старались приучить их к виду танка. Правда, в тех условиях все делалось на макетах: и танк был фанерный, и двигали его люди, и гранатами служили деревянные болванки. Орудия и противотанковые ружья тоже были деревянные, самодельные. Но и на этой «материальной части» учились упорно, серьезно и добивались успехов.
Мы постоянно перекидывали незримый мостик с фронта на учебные поля. Нельзя было забывать первых уроков войны. Горько было сознавать, что многие наши неудачи зависели от несовершенства или потери управления. Мне памятен был Идрицкий телеграф. Поэтому исключительное внимание уделялось подготовке штабов, органов управления. Много было проведено различных командно-штабных учений с войсками и без войск, односторонних и двухсторонних, одностепенных и двухстепенных, на карте и в поле — и все это в любое время суток, при любой погоде. Мы не давали покоя ни штабу дивизии, ни штабам частей. Бывало, техниче-
27
скую связь полностью исключали, заставляя связистов искать иных путей связи. И тогда органы управления приближались к войскам, связь поддерживалась с помощью лыжников. Часто в подразделениях проводились боевые тревоги, проверялось знание обстановки, положения дел на участке работы каждого офицера; во всем требовалась мгновенная готовность исполнения. Однажды заданный высокий темп не снижался. Все это дало свои результаты в последующем.
Мы поощряли в пределах своих возможностей и командиров, и бойцов. Одной из мер поощрения красноармейцев было присвоение им сержантских званий.
Да, сержанДы! Я до сих пор помню своих первых отделенных — Сотникова и Кондакова. Почти полвека назад они были моими начальниками и наставниками в бытность мою красноармейцем и курсантом.
От них я научился «солдатской методике», умению сочетать взыскательность и заботу.
Нас и раньше учили уделять должное внимание младшим командирам, этой первейшей опоре офицера. А побывав на фронте, мы убедились в той великой роли, которую играют младшие командиры, сержантский состав и старшины в боевых условиях. Они неразлучны со своими людьми, со своими отделениями и являются в конечном счете исполнителями всех приказов, всех задач. Поэтому командование дивизии не жалело времени для непосредственной работы с сержантами и того же требовало от всех командиров, комиссаров частей.
Не было дня, чтобы где-нибудь не проводились показные, инструктивные занятия с сержантами, собрания и совещания по обмену опытом обучения рядового состава, просто встречи младших командиров, имеющих большой жизненный и боевой опыт. Мы всячески оберегали авторитет младших командиров и поднимали их 28
роль. Учебный батальон дивизии, учебные взводы полков— эти «академии» младших командиров — были постоянно в центре внимания командования дивизии и частей.
Надежной опорой командиров и политработников были фронтовики — офицеры, сержанты и красноармейцы, прибывшие из госпиталей после ранения на укомплектование дивизии.
Мы помнили совет И. С. Аношина и старательно «шарили» по уфимским госпиталям. Так к нам в дивизию попали мои бывшие сослуживцы по 186-й дивизии С. В. Омеров, И. Г. Дюсьметов, комбат из 290-го полка капитан М. Р. Бикчурин. Как-то в одном из госпиталей мы встретили капитана-сапера, корпусного инженера. После недолгих «дипломатических» переговоров у нас появился дивизионный инженер Е. А. Важеевский.
К марту в дивизии уже насчитывалось более 600 фронтовиков. Это был наш боевой актив, костяк дивизии. Отважные умелые воины, они должны были передавать свой опыт необстрелянным бойцам. Чтобы нацелить их на это, была проведена конференция фронтовиков, где я выступил с докладом, а потом участники войны поделились своим боевым опытом.
Участники конференции обратились тогда ко всем бойцам, командирам и политработникам дивизии с письмом, которое на другой день появилось в дивизионной газете «Красный воин». «Подготовим себя к новым победам,— писали фронтовики,— увеличим свои военные знания, обогатим себя боевым опытом, изучим в совершенстве свой род оружия. Научимся, товарищи, метко стрелять, действовать днем и ночью, при всякой погоде, овладеем тактикой современного боя, взаимодействием всех родов оружия. Мы обязуемся сделать все, чтобы наши подразделения сумели громить врага».
29
Они, эти видавшие виды люди, являлись первыми кандидатами на замещение командных должностей. Они служили образцом в овладении воинским мастерством.
Как-то на занятиях мы с комиссаром обратили внимание на работу одного артиллерийского расчета. Мокрые от пота, в одних телогрейках, бойцы стремительно разворачивали орудие, моментально раздвигали станины, осаживали их на сошники и по команде сержанта скрывались в укрытии. Их место бегом занимали наводчик и замковый. Наводчик быстро ставил панораму и, прильнув к наглазнику, точными движениями крутил маховички. Затем он докладывал сержанту о готовности к открытию огня. Тот не спеша проверял наводку, что-то говорил наводчику и замковому, затем подавал команду свернуть орудие. И все с невероятной быстротой повторялось. И так несколько раз.
Мы подошли к пушке.
— Командир орудия сержант Лопаткин! Расчет отрабатывает развертывание к бою и свертывание в походное положение.
А затем добавил уже не по-уставному:
— Работу доводим до автоматизма, товарищ генерал. На фронте пригодится.
Объявили перекур. Разговорились.
— Трудно?
— Трудновато,— ответил Лопаткин.— Я ведь не артиллерист. На фронте был стрелком.
— А сержантом давно?
— Да с фронта же. Попросился с ребятами в разведку, по пути в тылу у немцев шоссейный мост подорвали. Вот в награду сержанта получил. Хотел остаться в разведке, да не успел, поранили ногу. Теперь быстро бегать не могу, так и определили артиллеристом.
Этот неторопливый сержант за полтора месяца стал
зо
отличным артиллеристом. Как жаль, что тогда, в горестные дни отступления, кроме воинского звания, ничем не мог командир отметить отличившегося солдата.
Наверное, нам повезло и на командиров. Свой богатый боевой опыт умело передавали бойцам и офицерам командиры полков подполковник И. А. Горбачев, майор П. И. Шумеев, капитан-орденоносец И. Ф. Хохлов, командиры батальонов И. И. Кошелев, А. А. Цветаев, И. А. Паутов, Хабибуллин, назначенный замкомандира учебного батальона, старший лейтенант И. Г. Дюсьме-тов, лейтенант С. В. Юдин, старший лейтенант Н. М. Мануйлов, лейтенант А. И. Цыганов, старший политрук Янгуразов и многие другие. Добрым гением дивизии был представитель Главупрцформа полковник А. Я. Крузе. Своими советами и участием в организации занятий, особенно в подготовке штабов и тылов, он нам хорошо помог.
Значительно позднее, уже на фронте, когда Крузе командовал корпусом, он с юмором вспоминал нашу учебу «вскачь», говорил, что и ему потом многое пригодилось.
В конце февраля 1942 года нас с комиссаром срочно вызвали в штаб округа на доклад к представителю Ставки. Мы с Соболем нагладились, уложили отутюженное обмундирование и сапоги в чемоданчики и помчались на аэродром, где каждого из нас ждал «персональный» У-2.
В гостинице мы быстро переоделись и явились в штаб округа. Командующий округом В. Н. Курдюмов, увидев, что мы с комиссаром «самые красивые», предупредил нас, что мы будем докладывать первыми.
— Только не увлекайтесь, 15—20 минут, товарищ Ворошилов не любит длинных докладов.
А на деле Климент Ефремович превратил наш до
31
клад в задушевную беседу, проявил большую заинтересованность в наших делах, расспрашивал о пополнении, об организации быта и отдыха личного состава, о настроении людей, о дисциплине, партполитработе, о помощи со стороны Башкирского обкома партии и правительства республики и еще о многом. Словом, наш «доклад» длился час.
После докладов командиров кавалерийских дивизий К. Е. Ворошилов поблагодарил всех нас, выслушал просьбы и при нас же позвонил И. С. Аношину. Разговор шел об ускорении работы по формированию дивизий.
А на обратном пути с нами приключился конфуз. Мы заблудились и вынуждены были отрабатывать тему «ориентирования на местности методом опроса местного населения». Мой «флагман» перед вылетом самоуверенно запихнул куда-то планшет с картой, чтобы не мешал, заявив, что знает трассу, как свою квартиру. И вот мы летим. Внизу белым-бело, в разных направлениях тянутся зимники, проплывают села, сверху удивительно похожие друг на друга. Пилот вдруг стал перекладывать самолет с боку на бок, потом подлетел поближе ко второму самолету и начал качать крыльями. Затем над одной деревенькой долго кружил, потом снизился и сел прямо в поле у первых изб. Я остался в кабине, а пилоту пришлось пойти и спрашивать «дорогу». В общем, до дома в этот день мы не добрались и заночевали в Стерлитамаке.
Первая высота была взята. Мы доложили К. Е. Ворошилову, что дивизия обучена, правда, на макетах, и по получении вооружения, материальной части и техники ей потребуется две-три недели для доучивания на фактическом вооружении, после чего она будет полностью готова к выполнению боевой задачи. Это вполне устроило товарища Ворошилова.
32
Мы так и рассчитывали. Но случилось непредвиденное. В марте мы получили приказ от командующего округом об отправке из дивизии 22 маршевых рот. Этим вся учеба пошла насмарку, а организация дивизии в значительной мере была разрушена. Никакие просьбы и доводы не принимались во внимание. Даже представителю Главупраформа полковнику Крузе не удалось добиться отмены этого приказа.
Единственное, что мы сумели сделать — это полностью сохранить органы управления и некоторые дефицитные специальности: артиллеристов, пулеметчиков, минометчиков, радистов, связистов, снайперов, шоферов, ну и, конечно, в меру возможностей, младших командиров.
Взамен отправленных людей мы получили пополнение. И вновь развернулась учеба. Но теперь мы чувствовали, что времени у нас в обрез.. К счастью, подготовка прибывшего пополнения в значительной мере была облегчена тем, что многие из числа прибывших уже имели боевой опыт, прибыли из госпиталей после излечения. Но тем не менее разрушать уже в какой-то степени сколоченную дивизию было нельзя. Лучше было отправить дивизию на фронт в полном составе. За этот неразумный шаг виновные были наказаны, но дело было испорчено и его требовалось срочно исправлять. На это ушло много времени.
Затем нам было приказано переместиться в район Тулы и там войти в состав 1-й резервной армии.
Все ближе к фронту
Все части нашей дивизии быстро сосредоточились в районах, которые были совсем недавно освобождены войсками Красной Армии. Все напоминало здесь о боях:
2. Н. И. Бирюков
33
разбитая техника, следы пожаров, минные поля...
Вскоре мы получили боевую технику. Тульские рабочие снабдили нас оружием, которое мы вручили бойцам в торжественной обстановке. Принимая его, воины давали клятву, что они оправдают доверие народа и не посрамят советского оружия.
День вручения оружия был превращен в праздник, проведенный совместно с советскими и партийными организациями, а также с местным населением.
А затем начался второй, решающий этап в жизни нашей дивизии — теперь уже с настоящим оружием, с настоящей техникой и материальной частью. Особое внимание было уделено тактическим учениям с боевыми стрельбами. Такие учения командиры рот, батальонов и полков проводили с каждым отделением, взводом, ротой, а командование дивизии организовывало и проводило показные учения .и учения с каждым батальоном.
Не дремали и специалисты. Артиллеристы и бронебойщики стреляли по танкам-макетам или по трофейным танкам, в которые ставили бутылки с горючей смесью. При попадании бутылка разбивалась и танк горел «по-настоящему», создавая приятный эффект и вызывая удовлетворение бронебойщиков. Снайперов наряду с обучением стрельбе по мишеням обучали стрельбе по немецким каскам, собранным на недавних полях боя. Трофейные минометы с боевыми минами широко использовались для боевых стрельб. Из орудий вели огонь, стреляя настоящими снарядами: летели и рвались настоящие мины, пулеметный и ружейный огонь велся боевыми патронами.
Мы собрали большое количество трофейной взрывчатки и рвали ее в боевых порядках, имитируя ответный огонь артиллерии и минометов противника, приучая бойцов не ложиться под огнем, а стремительным броском 34
преодолевать полосу обстрела. Много внимания уделялось организации тесного взаимодействия пехоты с артиллерией.
В ходе учений штабы использовали настоящую техническую связь. При этом проводную связь иногда специально выключали и заставляли переходить на связь по радио, посыльными или сигналами.
Тылы работали реально: производился подвоз необходимого, эвакуировались «раненые» после предварительной обработки их медперсоналом, пища готовилась в походных кухнях и доставлялась в боевые порядки в термосах, хлебозавод дивизии выпекал хлеб в полевых условиях.
Политотдел дивизии и партполитаппарат частей вели свою работу, как в бою. Об отличившихся рассказывали в беседах, через газету и боевые листки.
В общем, учеба по-настоящему была приближена к условиям боевой обстановки. Не было только реального противника.
Но вот наступило время отчитаться. К нам прибыла комиссия из Москвы во главе с генералами Н. Е. Чибисовым и М. Н. Чистяковым (ныне маршал артиллерии).
Мы были убеждены, что обучаем войска дивизии правильно, обучаем тому, что нужно на войне. Однако приезд комиссии все-таки заставил нас поволноваться. И как же иначе, ведь это экзамен! Шли мы к нему уверенными в успех и не ошиблись. Проверявшие отметили высокую боеготовность наших частей. Это радовало. Труд, вложенный в учебу, не пропал даром.
Затем нас проверял Военный Совет 1-й резервной армии. Проверка завершилась двусторонними трехсуточными дивизионными учениями. Район, избранный для учений, изобиловал холмами и заросшими лесом оврагами. Дивизии, наступая, пришлось форсировать небольшую, 2* 35
но коварную речку Шат с илистыми, поросшими камышом и осокой берегами. В этих сложных условиях личный состав дивизии проявил высокое чувство ответственности и показал хорошую подготовку, слаженность всех звеньев, а органы управления и снабжения успешно справились со своими обязанностями на всех этапах учений. Обо всем этом сказал, выступая на митинге, посвященном окончанию учений, член Военного Совета армии дивизионный комиссар К.'К. Абрамов. Он назвал 214-ю стрелковую дивизию кадровой дивизией, готовой к боевым действиям. А это — высшая похвала всем.
Оставался последний разбор, а затем заслуженный отдых. Так думали мы. Но иначе поступила судьба.
...Время давно перевалило за полночь, близился рассвет, а разбор учений 120-й и 214-й стрелковых дивизий все еще продолжался. В школе деревни Арсеньево, где шел разбор учений,— не продохнуть. Только у открытого окна было чуть прохладнее.
После выступлений командующего артиллерией армии генерал-майора Я. М. Броуда, начальника штаба армии полковника Н. М. Новикова и члена Военного Совета К. К. Абрамова выступил заместитель командующего армией генерал-лейтенант В. И. Чуйков, руководивший учениями. Это был человек лет сорока, выше среднего роста, с плотной фигурой, крупной головой, с черными вьющимися волосами, волевым лицом. Небольшие дерзкие глаза его останавливались то на одном, то на другом.
— Яс удовольствием отмечаю умелые действия частей дивизий на учениях,— говорил он.
Тут к нему подошел Абрамов и, показывая бумажку, переданную ему дежурным офицером, что-то тихо сказал.
Василий Иванович извинился, попросил никому из
36
зала не уходить и торопливо вышел. Вскоре он вернулся и сообщил:
— Товарищи, хорошо, что нам удалось завершить боевую и политическую подготовку частей двухсторонними учениями. Норазбор их мы вынуждены прекратить. Получена директива Ставки Верховного Главнокомандования, согласно которой наша армия, отныне 64-я, должна немедленно приступить к переброске своих войск в новый район. Подробные указания, расчеты, план и график перевозок вы получите позднее, а сейчас ускоренным маршем направляйте дивизии в свои районы погрузки. Подача подвижного состава эшелонов начнется с 10 часов утра сегодня.
Наступило утро 10 июля 1942 года. Мы понимали, что настала пора воевать и нам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НА ДАЛЬНИХ ПОДСТУПАХ
В большой излучине
Эшелоны шли на юг. В штабном вагоне было людно и душно: штаб продолжал работать на ходу. Мы с комиссаром А. Ф. Соболем’ и начальником штаба С. С. Андрейко сидели у открытого окна, гадали, что нас ждет.
За окном потянулись родные места.
— Посмотрите,—обратился я к собеседникам.— Вон церковная колокольня. Это Княжая-Байгора, мое родное село. Отсюда в 1920 году я отправился служить в Красную Армию.
Мы долго молчали. Промелькнул полустанок Байго-ра. Андрейко спросил:
— Давно дома не были?
Я засмеялся.
— Что считать домом. У меня их два. Родился в Бай-горе, жил в Петрограде. Это уж Первая мировая война вернула меня на родину как беженца, или по-нынешнему, эвакуированного. Да и не осталось в селе никого близких. Был я тут последний раз в 1925 году. Молодежь поразъехалась. Я никого не знаю и меня никто не знает. Покрутился-покрутился и уехал. Правда, сестры неподалеку жили. Одна —на станции Зверево, другая — в Грязях. Давеча, когда проезжали Грязи, я посылал
38
адъютанта, но в Доме никого не оказалось. По-видимому, ушли от бомбежки...
Разговор не вязался. Не знаю, о чем думали мои собеседники, а меня одолевали тягостные мысли о том, что прорвав прошлым летом запруды, война до сих пор растекается по нашим полям. Где и когда мы выставим мощную плотину, чтобы остановить этот мутный поток? Вот уже он плещется неподалеку от родного порога.
12 июля эшелон подошел к станции Поворино. Железнодорожники наверстали упущенное: 600 километров мы проехали менее чем за полутора суток. И это — под бомбежками.
Поворино горело. Черный едкий дым стлался от элеватора, где горело зерно, по путям, тяжело переваливался через них и заполнял улочки пристанционного поселка. Горели вагоны, какие-то постройки. Железнодорожники растаскивали покореженные рельсы, ставили новые, тушили пожары и отгоняли горящие вагоны. Пришлось им помочь.
Пока шли восстановительные работы, а паровоз, отцепившись, набирал воду и топливо, мы решили зайти к военному коменданту железнодорожного узла, узнать обстановку на линии, не поступали ли новые указания.
Мы подошли к высокому, ступенек на семь, крыльцу, когда нам навстречу вышел полковник железнодорожных войск, с черными бархатными петлицами.
Буквально с хода он заговорил:
— Товарищи командиры, в любую минуту может повториться налет. Убирайте свои эшелоны, куда угодно, только быстрее. Отсюда можно ехать на все четыре стороны: на Ростов, на Сталинград, на Воронеж и обратно, на Москву. Скажите, в каком направлении двигать вас, и я дам команду.
Выпалив все это единым духом и спустившись
39
тем временем по ступенькам к нам, он представился: — Представитель управления военных сообщений.
— Генерал-майор Бирюков,—представился и я.— Если никаких изменений нашему маршруту не последовало, ехать нам в одну сторону — на Сталинград. Район разгрузки дивизии — станции Фролово и Лог.
Полковник переступил с ноги на ногу.
— Видите ли, товарищ генерал-майор. О маршруте ваших эшелонов я никаких указаний не получал. Вот если бы вы дали письменное подтверждение своему маршруту...
Я согласился. Мы поднялись в помещение вокзала. В кабинете коменданта на полу валялись осколки стекла, окна выбиты, на столе песок и тоже осколки стекла. Пока я писал расписку, примостившись у края стола, полковник по телефону договорился о скорейшем пропуске наших эшелонов в сторону Сталинграда.
Минут через сорок мы уже ехали дальше, к Сталинграду. Однако вскоре продвижение заметно замедлилось. Часовые на площадках с тревогой посматривали на небо, все чаще нас встречали опущенные топоры семафоров, все дольше стоянки. На одной из станций получили сообщение, что разгрузка в районах станций Фролово, Липки, Лог отменена. Едем дальше.
Очень долго нас держали на станции Воропоново, а с утра 14 июля начали продвигать в сторону Дона. Поздно вечером первый эшелон прибыл на станцию Донская (Калач-на-Дону). Близости фронта мы еще не чувствовали, кругом стояла тишина.
Чтобы сориентироваться в обстановке, мы с Соболем и Андрейко отправились на командный пункт армии генерала В. Я. Колпакчи в хутор Камыши. Здесь неожиданно узнали, что наша дивизия включена в состав 62-й армии. Не объясняя обстановки, замначштаба армии 40
отдал устное приказание: дивизии готовить оборону на левом берегу Дона в двадцатикилометровой полосе на рубеже хуторов Ильменский — Булгаково — Калач. К рекогносцировке приступить немедленно. Дальнейшие распоряжения получить по прибытию на место.
Рубеж, который мы заняли, был частью внешнего обвода, создававшегося осенью прошлого года. За зиму и бурную весну оборонительные сооружения были повреждены. Пришлось их восстанавливать.
Из штаба 62-й армии никаких указаний не поступало. Вдруг 17 июля на самолете У-2 прилетел начальник оперативного отдела 64-й армии подполковник Сидорин. От него мы узнали о причинах экстренной переброски сюда 64-й армии и о том, что наша дивизия снова возвращается в ее состав.
Разговор состоялся прямо на берегу Дона, где мы умывались, вернувшись с рекогносцировки. Неподалеку лопотал мотор самолета Сидорина.
— Я привез вашей дивизии боевую задачу,— сказал подполковник. — Обстановка на южном крыле Советско-Германского фронта сложилась для нас неблагоприятно. Противник крупными силами прорвал оборону Брянского и Юго-Западного фронтов. Ему удалось развить свой успех в восточном направлении и выйти к Дону на участке от Воронежа до Нижней Калитвы. Южнее враг овладел значительной частью территории в большой излучине Дона и вышел на рубеж Чернышковская — Морозовой. Это в 100—125 километрах отсюда на запад.
Много позднее, уже после войны, из трофейных документов и воспоминаний гитлеровских генералов стало известно, что именно в эти дни, встретив прочную оборону в районе Воронежа, гитлеровское командование решило повернуть 4-ю танковую армию Гота от Чира на юг, дабы преградить путь нашим войскам, отступающим
41
перед фронтом немецких армий. 13 июля армия Гота ринулась вдоль фронта, пересекая наши пути и пути гитлеровских дивизий. Именно в тот день, 17 июля, когда мы вели разговор в районе Калача, много южнее 4-я танковая армия противника вышла к Дону в районе Цимлянской, а ее 40-й танковый корпус двинулся в нижнее течение Дона, нацелившись на Ростов.
Сидорин сообщил, что знал. Он сказал, что создавшаяся угроза в излучине Дона потребовала экстренной переброски сюда крупных сил из резервов Ставки Верховного Главнокомандования. 12 июля образован Сталинградский фронт, в состав которого включены 62-я, 63-я и 64-я армии. 63-я армия выдвинута к Дону еще в июне. Она прочно обороняет левый берег его от Бабка до Серафимовича. 62-я армия, занимавшая ранее частью своих сил внешний оборонительный обвод против излучины Дона, теперь срочно выдвинута за Дон, на рубеж Клет-ская — Суровикипо — Суворовский. 64-я армия должна принять от 62-й часть этого рубежа от Суровикина до Суворовского.
214-й стрелковой дивизии было приказано передвинуться в новый район и, приняв часть полосы от соседней дивизии, подготовить оборону по рубежу реки Солоной от хутора Нижне-Солоновский до хутора Пристенов-ский, а в глубину —до Балки Черной.
Правее будет занимать оборону 229-я стрелковая дивизия, а левее—154-я отдельная бригада морской пехоты.
Для обеспечения выдвижения и выхода дивизии на свой рубеж следовало выслать два передовых отряда в составе усиленных батальонов.
— Генерал Чуйков скоро будет у вас в полосе обороны,— сообщил в заключений подполковник Сидорин.— Если вопросов нет, я должен лететь.
42
— Указано ли место командного пункта армии?— спросил я.
— Да, указано: Ильмень-Чирский. Армейское управление уже в железнодорожных эшелонах, в пути.
Сидорин улетел. Теперь надо было посоветоваться со своими заместителями и помощниками. Наскоро собрались тут же, на берегу Дона. В итоге я объявил решение. В передовые .отряды выделить третьи батальоны 776-го и 780-го стрелковых полков. Там и командиры посильнее — капитан И. А. Паутов и старший лейтенант А. А. Цветаев, и комиссары опытные — старшие политруки Я. Е. Драпеко и И. В. Бражников. Эти батальоны показали на последних учениях свою готовность к выполнению любых задач. И сюда они прибыли первыми. Для усиления их было решено придать от 683-го артполка по одной лучшей артбатарее под командованием лейтенанта А. И. Цыганова и старшего лейтенанта Г. С. Никонова. Кроме того, им придавались подразделения саперов и химиков, а для промежуточной связи — радиостанции.
Вскоре передовые отряды ушли. Бойцы их знали, что им первым в дивизии предстояло принять бой, причем далеко впереди своих товарищей. Они знали, что рассчитывать могли только на себя, а враг обязательно будет многочисленнее их. И люди этих передовых отрядов были полны решимости успешно выполнить трудную задачу в своем первом бою. Они пошли вперед сторожко, как охотники. А здесь, на новом рубеже, закипела работа. Снова началась рекогносцировка полосы обороны, а вслед за этим выдвижение на свои участки.
Тем временем эшелоны продолжали прибывать и надо было принять меры, чтобы они останавливались и разгружались в тех районах, от которых ближе идти к своим участкам. Этим мы сэкономили двое суток.
43
Штаб дивизии приступил к работе теперь уже в условиях боевой обстановки. Волновались все офицеры, начиная с майора С. С. Андрейко. Это было естественно, потому что до сих пор штаб «играл».
Степан Семенович Андрейко хоть и не имел боевого опыта, но был грамотным штабным работником. Он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, и на его умение я рассчитывал, всячески поддерживал его авторитет и никому не разрешал обходить штаб или не считаться с ним, зная, что малейшая поблажка могла привести к неприятным последствиям.
Получив мои указания, штаб приступил к подготовке боевых документов. Вскоре мною было подписано первое боевое распоряжение, а 21 июля 1942 года вышел и первый боевой приказ на оборону, ^дивизии. В первую очередь нужно было создать хорошую систему огня.
В ротах, батальонах и Полках закипеЛа дружная работа по подготовке обороны: бойцы рыли траншеи, окопы, ходы сообщений, площадки для пулеметов, оборудовали командные и наблюдательные пункты. Наводилась связь, выходили и становились на огневые позиции артиллерия и минометы.
С каждым часом укреплялась уверенность в том, что оборона будет создана прочная. Не случайно же член Военного Совета армии дивизионный комиссар К. К. Абрамов сказал на разборе тактических учений: «Вы— кадровые!»
22 июля я с группой офицеров с утра объехал передний край. Осмотрели окопы. После сильного ночного дождя ноги вязли в глине, дорога была осклизлой.
«И трудно им будет»,— подумал я о бойцах из передовых отрядов, ушедших форсированным маршем на передовые позиции навстречу врагу...
Во второй половине дня мы с начальниками служб
44
были вызваны к развилке дорог восточнее хутора Верх-не-Солоновского. Вышли из машины. Не успели переброситься несколькими словами и перекурить, как подъехал заместитель командующего 64-й армией генерал В. И. Чуйков.
Подойдя к нам, он поздоровался одновременно со всеми, извинившись, что не может подать руки,— руки у него были забинтованы.
Не теряя времени, генерал приступил к делу.
— Осуществить рекогносцировку полосы обороны с нескольких точек у нас нет времени,— сказал Чуйков,—-поэтому ограничимся работой здесь, на стыке двух дивизий: 229-й и 214-й. К сожалению, командир 229-й дивизии полковник Сажин не смог выехать сюда, от него есть офицер, он запишет все необходимое, а вас, товарищ Бирюков, я прошу потом встретиться с Сажиным и увязать с ним вопросы взаимодействия. Теперь же доложите обстановку.
Я начал доклад с передовых отрядов. Выполняя приказ армии, оба отряда вышли к реке Цымле и заняли оборону. По данным, полученным от передового отряда 196-й стрелковой дивизии, уже отошедшего в свою оборонительную полосу, известно, что утром 20 июля в районе хутора Воробьева два танка и три бронемашины противника пытались приблизиться к реке Цымле, но были обстреляны и отошли. Возможно, это была разведка 29-й моторизованной дивизии гитлеровцев. 17 июля захвачен солдат этой дивизии в районе Морозовска. И наконец данные нашей авиаразведки говорят о скоплении пехоты и танков противника в районе Юдин — Яси-новка, а также о выдвижении колонн из Михайловской на Киреев. Подвижные части противника могут в ближайшее время появиться перед нашим рубежом обороны.
— Какой же вывод?—нетерпеливо спросил Чуйков.
45
— Только один: как можно быстрее занимать и готовить нашу полосу обороны.
Чуйков засмеялся.
— Ну, что ж, правильно. Что же вы успели сделать и где находятся части дивизии?
— Создана система огня с временных позиций, одновременно оборудуем основные позиции. Подразделения полков занимают оборону с ходу. Главное внимание обращено на создание противотанковой обороны. Учитывая подвижность противника и слабую плотность дивизионных артиллерийских средств — три орудия на километр фронта,— принимаем меры к более эффективному использованию других средств борьбы с танками — противотанковых ружей, гранат, мин, бутылок с зажигательной смесью «КС». В подвижном противотанковом резерве — истребительно-противотанковый дивизион. В целях надежного управления боем все командные пункты вынесены в поле, в блиндажи и землянки. Создается широкая сеть наблюдательных пунктов.
Затем я сообщил, что 780-й стрелковый полк занял рубеж и ведет работы по созданию и совершенствованию обороны, один его батальон — в передовом отряде; 788-й стрелковый полк вышел на свой участок, но к приему его не приступил, поскольку 196-я стрелковая дивизия не имеет приказа о передаче оборонительного участка; 776-й стрелковый полк одним батальоном вышел на свой участок обороны, другой батальон — в моем резерве, а третий — в передовом отряде. Доложил я и о том, что 140-й минометный полк, приданный дивизии, еще не прибыл и неизвестно, где находится. Приняты меры к его розыску. Коммунисты и политработники дивизии оказывают большую помощь командованию в создании стойкой, непреодолимой обороны, чтобы первый бой был для нас успешным.
46
Мы осмотрели в бинокли то, что было видно на переднем крае с этой точки. Василий Иванович Чуйков спросил присутствующих начальников служб, как они уяснили обстановку и понимают задачу.
— Благодарю вас, товарищи, за доклады,— сказал он в заключение.— Решение утверждаю. Подготовьте артиллерийский и минометный огонь в стыке с соседом справа. Изучите направление для контратаки в сторону хутора Сысойкина и обязательно создайте отсечную позицию по рубежу от Верхне-Солоновского фронтом на север. Держите надежную связь с соседями. Относительно 140-го минометного полка, который вы, товарищ Бирюков, разыскиваете, меры будут приняты. О положении дел в вашей дивизии я доложу Военному Совету.
Василий Иванович подошел ко мне.
— Вот мы и завершили наш прерванный разбор, Николай Иванович,— сказал он.— Надеюсь на успех. А сейчас, извините, должен спешить.
Он попрощался и уехал в сторону Чирской.
На следующий день мы встретились с полковником Сажиным. Это был небольшого роста худощавый человек. Чувствовалось, что очень взволнован. Поздоровавшись, он с тревогой сообщил, что его передовой отряд уже отходит, ведя бой с превосходящими силами противника. Вот-вот появится здесь.
Досадливо морщась, он продолжал:
— Принимая 'от частей 196-й дивизии участки для обороны, я рассчитывал, что мои эшелоны подойдут вовремя. Поэтому и в приказе левофланговому 804-му стрелковому полку поставил задачу: иметь три батальонных узла сопротивления и подготовить контратаку в двух направлениях, одно из них — на стыке с вашей дивизией. Но мои расчеты не оправдались. Фактически шестикилометровый участок на левом фланге дивизии
47
от Сысойкина до Нижне-Солоновского, по соседству с вами, занимает только один батальон.
Тут уж и я встревожился.
— Федор Федорович, может быть, все-таки успеют подойти и другие батальоны?
— Может быть. Но противник имеет подвижные силы, а у меня всю оборонительную полосу дивизии пока занимают лишь пять батальонов. Это на двадцать-то пять километров!
— Ну, что же, Федор Федорович, мы богаче. По крайней мере, все на. месте. Для обеспечения стыка между нашими дивизиями мы выдвинем роту и подготовим огонь артиллерийским дивизионом. Изучим направление для контратаки на Сысойкин. Будем держать тесную локтевую связь.
На прощанье я поделился с ним сведениями о противнике, известными нам, и посоветовал убрать наблюдательный пункт от дороги и перенести его в менее танкоопасный район, куда-нибудь за овраг.
Побывали мы и у нашего левого соседа — в 154-й бригаде моряков. Она уже заняла свою оборонительную полосу. Ее передовой отряд не смог пройти далее Тормо-сина и вошел в соприкосновение с противником.
Договорились о взаимодействии. Обменялись офицерами связи.
А на западе и северо-западе все слышнее, все ближе бой. Наступал наш первый* экзамен. А пока... пока в журнале боевых действий появились первые записи:
«22 июля 1942 года. Штадив Нижне-Чирская.
Передовые отряды дивизии вошли в соприкосновение с противником.
В районе Александров, Верхне-Гнутов обнаружена конница противника с бронемашинами.
До полка пехоты противника обходит хутор Соколов
48
с востока. Не менее полка конницы движется из Чекалова на восток.
Разведчиками Григорьева захвачен пленный — лейтенант, немецкий летчик. Пленный доставлен дивинже-нером капитаном Е. А. Важеевским и замначальника строевого отделения штаба дивизии Д. М. Липовцевым на КП дивизии».
На другой день мы уже ясно слышали бой, развернувшийся где-то к северу от нас. Поступили сведения, что перед правым флангом 229-й стрелковой дивизии противник занял Нижнюю Калиновку. В 15 километрах на запад от нашего переднего края, в районе Верхне-Аксеновского сосредоточилось до батальона пехоты противника с 25 танками.
Наши передовые отряды, находясь далеко впереди частей дивизии, вели бои в тяжелых условиях, не рассчитывая на помощь. Над ними нависла угроза окружения. К исходу 23 июля передовым отрядам был отдан приказ об отходе. Но как его доставить? Поддерживать связь с передовыми отрядами вообще было нелегким делом: необходимых средств для этого в дивизии не было, в полках — тем более. Промежуточные радиостанции не обеспечивали устойчивой связи. Пришлось налаживать живую связь: в отряды выезжали офицеры. В условиях быстро меняющейся обстановки они по-разному выполняли свою миссию: одни — благополучно, не подвергаясь опасности; другие, попав в опасную обстановку, удачно выходили из нее; третьи — погибали.
Командир 780-го стрелкового полка майор И. Ф. Хохлов выехал в передовой отряд Цветаева,* провел там целый день, принял участие в отражении вражеской атаки и благополучно возвратился в полк до того, как этот отряд оказался окруженным. А помощник начальника штаба этого же полка капитан С. В. Юдин, достав-
49
ляя в отряд приказ об отходе, в пути пережил массу приключений и только чудом спасся от гибели.
В ночь на 24 июля на полуторке с радиостанцией и четырьмя красноармейцами он выехал к батальонам. Неподалеку от нашего переднего края натолкнулся на немцев. Это была первая неприятность. Передовые отряды в 50 километрах, а противник совсем рядом, под хутором Тормосин! Значит, отряды обойдены. Юдин доложил обстановку по радио и на полном ходу помчался через боевые порядки противника. Немцы растерялись и даже не обстреляли машину.
С восходом солнца Юдин был в батальоне Цветаева. Собрав командиров передового отряда, он разработал с ними план выхода из окружения. Разведку в сторону Тормосина взял на себя. Благо, машина есть.
Но что удалось ночью, не получилось днем. Не доезжая до Тормосина, Юдин врезался в мотоколонну немцев. Шофер развернул машину и повел ее обратно. За грузовиком увязался мотоцикл с пулеметом. Тогда Юдин выпрыгнул из кабины и огнем из автомата уничтожил экипаж мотоцикла. А машина ушла к своим.
Тут появился второй мотоцикл. А кругом степь, укрыться негде. Тогда Юдин вымазал себе лицо, руки, гимнастерку кровью убитого немца и прикинулся мертвым, руку с гранатой спрятав под себя. Один из немцев подошел к Юдину, пошевелил его ногой, пнул сапогом в лицо и отошел. Мотоцикл помчался дальше за полуторкой, а Юдин ушел в балки и по ним добрался до Дона. Там он дождался передового отряда, который прорвался через Тормосин с боем.
Героически погиб комиссар 776-го стрелкового полка Николай Сергеевич Эделев. В передовой отряд Паутова он приехал, когда батальон вел тяжелый бой. Бойцы отходили. Комиссар решил личным примером воодуше-50
вить их и повел' в контратаку, ио был смертельно раней. Собрав последние силы, он приподнялся, оперся на слабеющие руки и, задыхаясь, запел «Интернационал». Это было невероятно и неожиданно для бойцов. Они видели такое только в кино о гражданской войне. Но тут, рядом с ними, пел умирающий комиссар! И тогда в ярости они опрокинули врага. Так гибелью своей Эделев спас батальон...
В трудных условиях обстановки, когда требуется быстрота, сообразительность, дерзость, отличались люди «уфимской» закваски, «утаенные» нами в апреле от маршевых рот. В напряженной учебе они обрели уверенность в своих силах и теперь сражались умело и стойко.
Младший политрук Владимир Григорьевич Григорьев, комиссар разведроты, руководил действиями разведки в период с 19 по 24 июля, взаимодействуя с передовыми отрядами. Его разведгруппа участвовала в 7 боях, разгромила немецкий штаб, захватила пленных. Сами разведчики потерь не имели. Помощник командира взвода этой роты старший сержант Алексей Сергеевич Колосов стал специалистом по «языкам». Вместе с красноармейцами В. Е. Петрухиным и А. М. Ледяевым он взял в плен обер-ефрейтора и солдата противника. А вскоре Василий Егорович Петрухин открыл свой личный счет. В ночном бою при прорыве через Тормосин он захватил в плен фашистского офицера. Под шум боя подкрался к нему и сшиб ударом увесистого кулака, а затем взвалил на спину и так тащил на себе во время прорыва. Мне хорошо запомнился Петрухин с того дня, когда на учении я благодарил его за отличные действия. Подал ему руку и чуть не лишился ее — так сильно «даванул» мою ладонь этот добродушный богатырь.
Разведчики Григорьева были тараном, с помощью
51
которого отряд Цветаева пробился через Тормосин. Утром 25 июля в штаб дивизии поступило донесение о том, что передовой отряд № 2 (третий батальон 780-го стрелкового полка) вышел из окружения в полосе 154-й бригады морской пехоты. Начальник отряда старший лейтенант Цветаев, организуя прорыв, погиб. В командование вступил его заместитель старший лейтенант Т. Я. Симоненков и успешно вывел отряд из окружения. Батарея старшего лейтенанта Г. С. Циконова, действовавшая с этим отрядом, потеряла орудие и половину людей.
Не легче сложилась обстановка и в отряде капитана И. А. Паутова. В трехдневном бою он нанес ущерб трем эскадронам противника, рассеял колонну с артиллерией, успешно вел бой с румынским полком противника в районе Верхне-Гнутов. Когда был дан приказ на отход, батальон выполнил его, хотя и понес значительные потери, особенно в бою за Верхне-Аксеновский, который был занят противником. Выручила батарея лейтенанта Цыганова.
От захваченного в плен немецкого офицера отряд имел сведения о расположении противника в Верхне-Аксеновском. Отряду предстояло прорваться через его боевые порядки. Подготовив огонь, артиллеристы обрушили его на врага, и батальон свободно вошел в Верхне-Аксеновский. Тут Паутов допустил большую ошибку, посчитав, что уже прорвались, и начал свертывать отряд в колонну. Йо только подошли к мосту через Аксенец, как попали под вражеский огонь с трех сторон. Все осветилось ракетами. К счастью, замешательство длилось недолго. Сержант Чайка первым открыл огонь из своего орудия (вот где сказались учебные 10 секунд), за ним вскоре открыли огонь орудия Салмиярова и Сальникова. Под прикрытием огня батареи отряд успел занять 52
круговую оборону. Только на следующую ночь батальон прорвался через кольцо окружения и в лесном массиве встретился с разведчиками нашей дивизии. Оторвавшись от врага, передовой отряд вышел к району дома отдыха, где и присоединился к своему полку.
Передовые отряды успешно выполнили свою задачу, они задержали продвижение противника и обеспечили дивизию временем, необходимым для создания обороны.
Уже много лет спустя я заинтересовался вопросом об использовании передовых отрядов в других соединениях.
Какова была обстановка в районах действия передовых отрядов других дивизий? Каков был их состав и сколько их было? Какой смысл был заложен в выдвижении передовых отрядов? Этот вопрос в нашей литературе был слабо освещен, и ответ на него мы нашли в журналах боевых действий 62-й, 63-щ 64-й армий, их дивизий и в исторических формулярах.
Опасная обстановка в большой излучине Дона вызвала решение Ставки о выдвижении сильных передовых отрядов.
В принципе создание передовых отрядов было делом необходимым и правильным. Они вскрыли группировку противника и заставили его заранее развернуться. Кроме того, они дали нам некоторое время для занятия и подготовки обороны.
Но мне кажется, что командование фронтом и командармы чрезмерно увлеклись тогда созданием и высылкой передовых отрядов. Кроме того, командармы требовали создания отрядов заграждения, отрядов по охране мостов и переправ и т. д. И все это, как правило, за счет вторых эшелонов.
В результате тремя армиями (63-й, 62-й и 64-й) было
53
ЁЫСЛайо не менее 25 различных усиленных отрядов, что в общей сложности составляло силу, равную примерно трем стрелковым дивизиям. Это значительно ослабило оборону фронта и особенно ее глубину.
День 24 июля был наполнен важными событиями, которые осложнили обстановку и приблизили непосредственную угрозу нашей обороне, так как с отходом передовых отрядов оказать серьезное противодействие продвижению противника к нашему переднему краю уже было нечем.
У соседей обстановка тоже была тревожная. Перед обороной дивизии Сажина противник вышел на рубеж Н.-Калиновка, быстро овладел ею. И это прямо перед передним краем обороны дивизии. Было ясно, что противник на этом не остановится и будет развивать свой успех.
Наш левый сосед—154-я бригада вела напряженные бои двумя своими батальонами первого эшелона обороны, отбивая атаки противника силою не менее полка с танками.
Разведка противника пыталась в отдельных местах прощупать передний край нашей обороны, но эти попытки были отбиты огнем.
Мы решили, что ожидается крупное наступление. Наш вывод подтвердился. Утро 25 июля началось с визита немецкрго воздушного разведчика — «рамы». Она долго кружилась над расположением дивизии Сажина. Затем там появилась группа «юнкерсов», «музыкантов», как тогда называли пикирующих бомбардировщиков. «Юнкерсы» затеяли над передним краем 229-й дивизии карусель. До нас донеслись глухие раскаты бомбовых разрывов и звуки артиллерийской канонады. А когда она стихла, мы услышали сперва ружейно-пулеметную дробь, а потом и выстрелы танковых пушек. Сажин со
54
общил по телефону, что противник силами до двух моторизованных полков на бронетранспортерах и мотоциклах с шестьюдесятью танками подошел к переднему краю обороны. Завязался тяжелый и неравный бой. Мы знали, что батальоны Сажина вытянулись в ниточку на широком фронте.
Левый сосед — моряки — продолжал отбивать атаки.
Часа через два противник появился и перед нашим боевым охранением, занимавшим высоты в двух километрах к западу от переднего края. Сначала на врага обрушился огонь пулеметов и винтовок. Затем по просьбе боевого охранения открыла огонь с запасных позиций наша артиллерия. Немцы тоже ответили. Завязался затяжной огневой бой. Во время артиллерийской перестрелки на правом фланге боевого охранения появились немецкие автоматчики. Возникла опасность, что немцы отрежут боевое охранение от основных сил, и я отдал приказ отвести его за реку Солоную в расположение полков.
Противник не пытался преследовать боевое охранение, хотя, безусловно, видел, как отходили наши бойцы. Вероятно, он принял это за общее отступление, потому что через некоторое время, построившись в колонны, фашисты двинулись «нах остен» почти без всякой предосторожности.
Повторилась почти в точности ситуация, уже пережитая мною летом 1941 года под Уллой. Только здесь немцы шли без оркестра и имели впереди и на флангах дозоры. Вот как рассказывал позднее об этом бое бывший начальник артиллерии нашей дивизии П. Г. Прозоров:
«Утром 25 июля на дороге, ведущей от Верхне-Аксеновского к нашей обороне, появилась колонна войск, которая была принята мною и офицерами штаба за
55
наш передовой отряд, возвращавшийся после выполнения боевой задачи. Тогда мы еще не знали, что батальон Паутова после ночного боя балками вышел на стык дивизии с моряками, где и пересек наш передний край.
Мой НП был в двух километрах от переднего края, солнце поднялось уже высоко, пыли не было, видимость прекрасная. В стереотрубу хорошо было видно движение головной походной заставы, слева колонны следовали парные дозоры.
Я сказал офицерам, которые были на НП:
— Смотрите, товарищи, наши возвращаются.
Однако я ошибся,— это был противник. Он подошел в походной колонне на близкое расстояние к нашей обороне и попал под внезапный огонь пулеметов, артиллерии и минометов. Спасаясь, немцы начали растекаться в стороны от дороги, но местность была открытая и смерть настигала их везде. Все это было мне хорошо видно в стереотрубу.
Я следил по часам за ходом боя. Уже 15 минут наш огонь истреблял колонну, а противник не ответил ни одним выстрелом. Большая часть фашистов лежала на дороге или вблизи нее.
Только через 20—25 минут противник открыл ответный артиллерийский огонь. По методу пристрелки я сразу определил, что перед нами немцы, и успокоился. Вскоре выяснилось, что одновременно с этой колонной по параллельной дороге подходила другая колонна к правому флангу дивизии и тоже поплатилась за свою беспечность. Причем здесь противник потерял 4 танка, они были подбиты нашей артиллерией.
После такой неудачи противник откатился за высоты и завязал с нами огневой бой».
Вскоре фашисты предприняли бомбежку наших позиций 30 самолетами, и наступление их возобновилось.
56
Бои развернулись с новой силой. Но хорошо организованная система огня обороны батальонов старшего лейтенанта Плотникова и капитана Кошелева из 780-го стрелкового полка расстроила намерения врага.
Весь день продолжались напряженные бои. Обстановка менялась быстро и порой неожиданно. И если оборона дивизии не была прорвана, то прежде всего благодаря стойкости наших бойцов, хорошо организованной системе огня и наличию резервов. Несмотря на то, что я находился все время на НП и мало двигался, гимнастерка моя побурела от пота, красивая «райкомовская» фуражка тоже пропиталась потом, пришлось ее снять.
Дивизия полковника Сажина также вела тяжелый бой. Более того, где-то во второй половине дня бой там стал уходить в тыл — видимо, часть ее подразделений отошла. Между нашими флангами образовался четырехкилометровый разрыв. Пришлось И. А. Горбачеву срочно бросить туда роту автоматчиков, а П. И. Шу-мееву выдвинуть батальон из второго эшелона. В результате фронт обороны дивизии загнулся на север. Нашим артиллеристам й минометчикам пришлось вести огонь с перенапряжением — обеспечивать свой передний край и стык с соседом.
Мы выдыхались, но и противник тоже устал. Под вечер он приостановил наступление. Над передним краем снова появилась «рама». Наверное, фотографировала нашу оборону. А по правому берегу реки Солоной, перед нашим передним краем, рыскали вдоль фронта мотоциклы, бронемашины, танкетки и танки, выискивая у нас слабые места. Уже совсем перед заходом солнца до батальона пехоты гитлеровцев с танками попытались провести разведку боем на хутора Пещерский и Водя-новский, но были успешно отбиты.
57
Наконец, напряжение боя спало. Гитлеровцы прекратили атаки, лишь время от времени тревожили нас огневыми налетами.
Я поехал на командный пункт, оставив на НП дежурных офицеров штаба. Первый день боя прошел для нас успешно, но тревожили соседи. С. С. Андрейко доложил, что моряки слева оборону удержали, Сажин тоже держится, но вынужден был все же несколько отойти. Пять стрелковых батальонов его так и не подошли.
Утром 26 июля не успели мы с комиссаром еще дойти до наблюдательного пункта, как воздух наполнился грохотом выстрелов. Разрывы снарядов и мин покрыли землю. Противник начал артиллерийскую подготовку.
Выбрав момент переноса огня, мы кинулись к НП и вбежали в блиндаж. Вскоре появились группы фашистских бомбардировщиков, и земля задрожала от разрывов бомб. Уши заложило, на зубах хрустел песок.
— Алексей Федорович,— громко крикнул я,— смотри внимательно за Хохловым, а я буду наблюдать за полком Горбачева. Если увидишь появление врага в нашей обороне или признаки отступления наших, немедленно скажи мне. Только бы выдержали этот утренний натиск.
— Должны выдержать, выдержат! К этому готовили бойцов почти полгода. К тому же большинство политотдельцев и партполитработников частей находятся в боевых порядках.
Меня беспокоил 788-й полк. Его направление —самое открытое, и вражеские танки скорее всего ринутся именно туда. И вот в разгар артподготовки звонит Горбачев:
— Вижу танки. Идут на сближение за своими разрывами.
— Спокойно, Горбачев, спокойно, еще ничего не случилось,— а сам быстро хватаю другую трубку:
— Прозоров, смотри за Горбачевым. Подготовь пе
58
ред ним отсечный огонь, немедленно выдвинь подвижной противотанковый резерв на участок Горбачева! Действуй, Петр Григорьевич!
Около часа длилась вражеская артиллерийская и авиационная подготовка. Противник перенес огонь в глубину нашей обороны, сосредоточив его по вторым эшелонам. Пехотного огня, этого показателя живучести обороны, почти не стало слышно. Вслед за переносом огня противник предпринял атаку нашего переднего края танками и пехотой. На правом фланге, у Горбачева! Это критический момент. Все внимание — участку 788-го стрелкового полка!
Вдруг на переднем крае против хутора Пещерского я увидел фашистский танк. «Неужели прорвались?» — пронеслось у меня в голове. Мне стало жарко. Но вот на танке врага что-то блеснуло, пламя охватило его, и густое облако черного дыма поднялось к небу. Какой-то смельчак поджег танк, бросив в него бутылку с горючей смесью.
— Горит, горит! Алексей Федорович, Алексей Федорович!..
— Товарищ генерал, комиссар ушел в 788-й полк,— доложил офицер оперативного отделения.
— Как же он мне не сказал об этом?
— Нет, он вам сказал, но вы, наверное, не расслышали. Ишь, кругом грохочет...
В этот момент донеслась сильнейшая ружейно-пулеметная стрельба, а затем громкое «ура». Живет наша оборона! Это уже контратака! Мне видно, как одно из подразделений выскочило из траншеи и бросилось на врага в штыки. Началась рукопашная схватка. Она продолжалась недолго. Вскоре наши стали возвращаться.
Я вытер пот со лба. «Какие молодцы,—подумал я,— учеба не пропала даром».
59
— «Рама» в воздухе,— сказал офицер-связист, уходя в блиндаж.— Прилетела посмотреть обстановку. Жаль, нечем ее шугануть.
Но что это? Я отчетливо вижу в бинокль движение танков на высоте восточнее Нижне-Солоновского. Приказываю офицеру оперативного отделения выяснить у начальника артиллерии, что ему известно от его наблюдателей, а начальнику штаба дивизии — от штабов частей.
Телефониста прошу вызвать Шумеева:
— Павел Иванович, чьи танки справа от тебя на высоте?
— Немецкие. Более двадцати. Прорвались на левом фланге соседа. Наш огонь остановить их не смог. Я развернул батальон по отсечной позиции для обороны фронтом на север.
— Правильно, молодец! Ведите разведку в сторону Нижне-Чирской, не давайте немцу туда прорваться.
Попытался связаться с командиром 229-й стрелковой дивизии, но из этого ничего не получилось: связь нарушена.
Было уже за полдень, когда в блиндаж наблюдательного пункта вошел Соболь. Он вернулся из 788-го полка.
— Ну и жаркий денек выдался, Николай Иванович!— произнес он, щуря свои маленькие глаза.— Немец прет как ошалелый. На оборону 1-го батальона наступало до двух батальонов пехоты противника с 25—30 танками. Туда враг направил свои главные силы. Но Дюсь-метов молодец. Когда после артиллерийской и авиационной подготовки неприятелю все же удалось ворваться в Верхне-Солоновский, батальону Дюсьметова пришли на помощь артиллеристы дивизиона Загородного. А потом он и сам организовал группы истребителей танков с бутылками. А недавно контратакой прогнал фрицев.—
60
Соболь озорно поддал коленкой, показывая, как Дю-сьметов прогонял немцев.
Комиссар рассказал также, как стойко дралась 6-я рота 788-го стрелкового полка во главе с лейтенантом Л. Е. Рубелем. Она подпускала врага на близкое расстояние, затем внезапно открывала сильный огонь и контратакой отбрасывала его за передний край обороны. Только здесь противник оставил до ста человек убитыми. Прекрасно дрался взвод лейтенанта Султанова.
Соболя уже было не остановить.
— В борьбе с танками особенно отличились бронебойщик Вернигоров и расчет орудия сорокапятимиллиметровой пушки сержанта Марова...
— А как Горбачев?
— Старик невозмутим.
Ивану Александровичу было уже под сорок пять. Несколько полноватый, неторопливый, он всегда спокоен.
Для него этот бой не был первым — хлебнул лиха еще в прошлом году под Смоленском. Поэтому он хладнокровно и зорко наблюдал за боем, внимательно вслушиваясь в его ритмы и, улавливая то затухание его, то нарастание с новой силой, подготавливал в зависимости от этого свои решения. Вовремя запрашивал, требовал, советовал, указывал и все это делал без горячки, что весьма ценно для командира. Это вселяет уверенность в подчиненных.
— Надо бы все это поместить в дивизионную газету,— посоветовал я.
— Материал собран,— сообщил комиссар,— и передан редактору, политруку Акифьеву. Серафим Васильевич уже готовит выпуск газеты в Нижне-Чирской. Но независимо от этого в подразделениях в ходе боя выходили «боевые листки». Я видел один такой в траншее. В нем сообщалось, как отделение младшего сержанта
61
Шелагина свято выполнило наказ Родины: «Ни шагу назад!». Враг в несколько раз превосходящими силами яростно лез на горсточку отважных красноармейцев. Никто не дрогнул, ни у кого не появилось мысли покинуть оборону. Раненые вновь брались за оружие и продолжали вести бой. Все отделение пало смертью храбрых, но не отступило, не пропустило врага...
А в общем, мы воевали неплохо. 71-й пехотной дивизии немцев, усиленной танками, не удалось прорвать созданную нашими людьми оборону. Враг был отброшен от переднего края контратаками наших подразделений. Стойко дралась и 154-я бригада морской пехоты, наша соседка. Оборону свою она удержала. Но вот у Сажина дела, кажется, плохи.
— Верно, плохи,— подтвердил Соболь.—Мне Шумеев передал группу офицеров дивизии Сажина, отошедших на участок его полка. Я их привел с собой. Хочешь поговорить с ними?
— А ты разговаривал?
— Да, и очень подробно. К пяти их батальонам, занимавшим оборонительную полосу дивизии, так ничего и не прибавилось. Во второй атаке противнику удалось прорвать их оборону. Танки его вышли на командный пункт 783-го стрелкового полка. Командир полка был убит, комиссар ранен. Затем был рассеян и штаб дивизии. Сажин, говорят, тоже погиб.
Я вспомнил мрачного комдива. Видно, не обманывало его солдатское чутье. Где-то что-то сломалось в машине управления, и вот дивизия не выдержала удара...
В этот момент позвонил начальник штаба Андрейко.
— Николай Иванович! Вернулся офицер связи при 154-й бригаде моряков. Он доложил, что бригада получила приказ на отход за Дон и приступила к его выполнению...
62
Я молчал, Ждал, что еще скажет Андрейко. Сначала отход 229-й, теперь вот моряки,.. Молча смотрели на меня и окружающие. Они не слышали, о чем докладывал мне начальник штаба, но по моему виду могли догадаться, что произошла какая-то неприятность.
По ориентировке штаба армии я знал, что еще 21 июля 29-я немецкая мотодивизия форсировала Дон на правом фланге 51-й армии в районе Цымлянской и овладела переправами. По ее следу из глубины уже двигались три танковые дивизии и 6-й армейский корпус румын. Все это быстро промелькнуло в сознании. Было ясно, что угроза окружения заставила командарма принять решение об отводе моряков за Дон. Но теперь наш левый фланг голый, а на правом сосед также отходит. Что предпринять?
А Андрейко настойчиво кричал в трубку:
— Николай Иванович, вы слышите меня, слышите?
— Слышу, Степан Семенович, все понял. Будем думать, что делать дальше. Пока у меня все.— И я передал трубку телефонисту.
— Левый сосед отходит за Дон,— сообщил я товарищам.
Весть об отходе 229-й дивизии и бригады моряков омрачила наше настроение. Мы же никакого приказа, никакого распоряжения не получали. Требовалось выяснить задачу нашей дивизии. Она фактически оказалась в полуокружении и продолжала вести бой. Решили немедленно доложить обстановку в штаб армии, но проводная связь, как на грех, прервалась. Попытались связаться по радио — тоже ничего не вышло.
Тогда попробовали вновь обратиться к проводной связи, и после длительного ожидания в аппарате вдруг послышался чей-то голос. «Зацепились» за него, узнали, что это командир армейской кабельно-шестовой роты.
63
Потребовали обеспечить нам разговор по телефону с кем-либо из командования 64-й армии. Связист торопливо ответил, что это невозможно: противник уже в Нижне-Чирской, танки его приближаются к командному пункту армии, снаряды и мины рвутся вокруг центральной телефонной станции, линию свертывают. В общем, чувствовалось, что парень трусит.
Мы пригрозили ему трибуналом, если он не обеспечит нам разговора. Подействовало, так как вскоре у телефона оказался начальник штаба армии полковник Новиков, которому мы доложили о сложившейся обстановке и попросили помочь в доставке боеприпасов— тогда дивизия готова драться в окружении, если потребуется.
Новиков ответил, что пойдет докладывать об этом Военному Совету армии, а нас просил ожидать у телефона, не бросая трубки. Мы обрадовались. Но вскоре убедились, что радость была преждевременна: обещанного Новиковым ответа не последовало, он ушел и к телефону больше не вернулся. Наглядевшись на молчащий аппарат и убедившись в безнадежности дальнейшего ожидания, мы еще раз попробовали связаться и переговорить по радио, но и эти попытки оказались без-успеЩными.
Самое страшное — бездействие! Думай, генерал, думай!
Никому не выдавая своего настроения, я вышел из блиндажа и опустился на землю вблизи от командного пункта, под грушей. И зло рассмеялся: обстановка напоминала мне одну злополучную ночь под Невелем в июле 1941 года. Тогда я точно так же сидел и думал, как выбраться из окружения. Тогда 186-я стрелковая дивизия, пробиваясь от Невеля в сторону Великих Лук, к рассвету оказалась глубоко в тылу противника. Дальнейшее продвижение в дневное время грозило гибелью.
64
Посоветовавшись с комиссаром и с ближайшими по* мощниками, я принял решение занять круговую оборону по опушке сосновой рощи, а затем сел под сосенкой и начал варианты прикидывать: если две другие дивизии нашего корпуса выйдут на уровень с нами, тогда умеете с ними будем продолжать прорыв из окружения; если этого не произойдет, то будем держаться здесь до вечера, а с наступлением темноты двинемся дальше самостоятельно; если же нам не удастся дождаться вечера и противник навалится на нас, тогда вс-тану, скомандую: «Делай, как я!» — и цепью — напролом! Под Невелем так и получилось — напролом. А сейчас?
Оценивая- обстановку, я вынужден был признать, что сейчас вариантов только два. Ждать было некого, на флангах немцы, а не свои вышли «на уровень». Оставалось либо обороняться в окружении, если не будет приказа на отход, либо отходить. Я спустился в блиндаж и передал указание штабу подготовить приказы на каждый вариант. Однако здесь, в излучине Дона, обстановка вызвала к жизни все же третий вариант, хотя он и не предполагался. Это был уже не тот «третий вариант», что в 1941 году.
Полковник Новиков не обманул нас. К вечеру был получен приказ командующего 64-й армией, в котором говорилось, что противник силою до двух пехотных и одной танковой дивизий, трех артполков, 12 минометных батарей при поддержке авиации прорвал оборону 229-й стрелковой дивизии и вышел к реке Чир на фронте Са-винский — Нижне-Чирская. 214-й дивизии следовало организованно отойти с занимаемого рубежа в направлении Нижне-Чирская, где прочно закрепиться на западном берегу Дона и обеспечить отход частей армии на восточный берег. После отхода частей за Дон дивизии переправиться на левый берег и занять там оборону. Справа
3. Н. И. Бирюков
65
будет 112-я дивизия, слева—154-я бригада морской пехоты.
А ночью в дополнение к приказу наш начальник пятого отделения штаба дивизии интендант III ранга Шемякин доставил письменное распоряжение, написанное от руки командармом 64-й генералом Чуйковым на листке командирской книжки и врученное Шемякину начальником оперативного отдела штаба армии у переправы Нижне-Чирской. В нем было сказано, что я, командир 214-й стрелковой дивизии, назначаюсь комендантом переправы. Это распоряжение Шемякин доставил, преодолев 25-километровое расстояние где верхом, где пешком, где на повозке.
Едва отдышавшись, Шемякин доложил, что противник уже овладел Нижне-Чирской. Наш учебный батальон был взят командованием для нанесения контратаки с танковой бригадой в направлении северной окраины Нижне-Чирской, однако выбить оттуда фашистов не удалось. Стало ясно, что без боя к переправе нам не подойти и не быть мне ее комендантом.
Для того чтобы незаметно снять части, находящиеся в обороне на широком фронте, где-то их сосредоточить и построить для движения, нужна ночь, а она коротка. Двигаться же в колоннах в светлое время, да еще при господстве в воздухе авиации противника — чистое безумие. И тогда я принял отчаянное решение: боевые порядки обороны дивизии, до этого обращенные фронтом на запад, ночью повернуть кругом, фронтом на восток, и, прикрываясь арьергардами и охранением в сторону движения и флангов, в развернутых боевых порядках двигаться в общем направлении на Нижне-Чирскую. Надо сказать, это был беспрецедентный случай в моей боевой практике.
Ночью части дивизии, находившиеся в обороне, неза
66
метно оторвались от врага и к утру успешно двигались в указанном направлении, к Дону. Противник не разгадал нашего маневра. Даже вражеская авиация не воздействовала на наши боевые порядки, принимая их за свои.
А в это время 2-й батальон 776-го стрелкового полка, двигавшийся в головном охранении, уже завязал встречный бой с танками и пехотой противника на подступах к Нижне-Чирской. Комбат капитан П. М. Коршунов, до этого хорошо проявивший себя на штабной работе, не подвел и здесь. Он был вездесущим, личным примером воодушевлял бойцов, а когда враг потеснил правый фланг батальона, пошел в правофланговую роту и лично повел ее в контратаку. Противник понес большой урон, положение было восстановлено.
Не растерялись и артиллеристы. В обстановке скоротечного боя они быстро развернулись и открыли огонь, ошеломив врага, а командир дивизиона старший лейтенант Мануйлов приказал открыть огонь, не снимая орудий с передков. Это обеспечило внезапность. Сразу были подбиты три автомашины с пехотой, два танка, подавлен огонь одной артиллерийской батареи и рассеяно два батальона пехоты противника.
Особо отличился командир 5-й батареи 683-го артиллерийского полка лейтенант К. С. Бородин. Заметив вражескую батарею, выдвинувшуюся на огневую позицию, он быстро развернул свои орудия и успел опередить противника: мгновенно два орудия врага были разбиты. Увлекшись боем, Бородин не заметил отхода наших войск и начал отводить свою батарею только после того, как уничтожил третье орудие противника.
В этом же бою отличился секретарь комсомольского бюро учебного батальона младший лейтенант Н. К. Костин. Вступив в единоборство с танком, он подбил его
3*
67
из противотанкового ружья и личным примером увлек курсантов в атаку.
Увидев, что наша дивизия ушла, немцы всю ярость стали вымещать на тылах, которые не могли двигаться за частями прямо по буеракам. Разрозненные обозы двигались по дорогам и несли большие потери от артиллерийского огня и авиации. Тогда помощник командира 780-го полка по хозяйственной части В. С. Соломенный решил перехитрить противника. Он собрал мелкие обозы в большую колонну и повел ее открыто, «с пылью», а при появлении авиации и при артобстреле приказал пускать в стороны ракеты. Немцев это сбило с толку. Только когда обоз подошел к пам вплотную, гитлеровцы спохватились, накрыли его бризантным огнем, но было уже поздно — колонна на рысях спустилась в лощину. Вскоре Соломенный докладывал мне о приключениях обоза.
Бой за Нижне-Чирскую развивался успешно. В отдельных местах наши части уже ворвались на окраину станицы, но тут произошло событие, которое спутало нам все карты. Мы получили приказ командования армии, в котором сообщалось, что Нижне-Чирская переправа взорвана. В связи с этим дивизии было приказано выйти к Дону, флангами упереться в реку, окопаться и обороняться, пока не будет организована паромная переправа. В штабе армии не знали, что берег реки в этом районе уже находился в руках противника. К счастью, к нам буквально с неба свалилось уточнение, облегчившее нашу участь. В разгар боя возле моего командного пункта приземлился связной самолет ПО-2, и летчик вручил нам наспех оторванный уголок бумаги, на котором В. И. Чуйковым было написано, чтобы 214-я стрелковая дивизия немедленно повернула на юг, в район Дома отдыха, где для нее готовится переправа.
68
Повернуть боевые порядки дивизии на новое направление, оторвать их от противника на его глазах и вывести из боя было нелегко, но все же легче, чем выбивать его с занятого места.
Достигнув указанного района, мы вышли к реке и обнаружили, что переправу, о которой писал Чуйков, никто не готовит. В районе Дома отдыха Дон форсировала морская бригада, но на подручных средствах. «Вот тебе и комендант переправы!» — выругался я в сердцах и стал отдавать приказы об участках переправы, о подготовке плотов из подручного материала и т. д. Первой и главной задачей теперь являлось создание прочной обороны. Командные пункты я приказал развернуть тут же, в районе переправ. Боевой опыт Подсказывал, что чем ближе командные пункты к войскам, тем больше у солдат уверенности в успехе, особенно в условиях сложной, тяжелой обстановки.
Часть штаба дивизии во главе с Андрейко мы переправили на левый берег Дона для организации обороны, приема переправляющихся и сбора людей, которые могли попасть не в свои районы. Такие же оперативные группы выслали на левый берег и все наши части. На правом берегу для руководства боем и организации переправы со мной остались комиссар дивизии А. Ф. Соболь, начальник артиллерии дивизии майор П. Г. Прозоров, дивизионный инженер капитан Е. А. Важеевский и еще несколько офицеров.
Переправа, переправа...
Оставшимся на правом берегу предстояло создать такую оборону, которая смогла бы преградить путь немецко-фашистским войскам, не допустить их прорыва к
69
тем участкам Дона, где нами было решено производить переправу имущества, материальной части, коней и людей, и не дать возможности врагу утопить нас в реке. Выполнение этой важной задачи было возложено на 780-й стрелковый полк. От действия его зависел успех всей переправы.
Командир полка 34-летний майор Иван Федорович Хохлов прибыл в дивизию из госпиталя. Служба в пограничных войсках, где он прошел путь от солдата до начальника штаба отряда, дала ему большой воинский опыт, закалила. Он являл собой образец храбрости, выдержки, требовательности, умения управлять боем. Под его командованием, при взаимодействии с батальоном 154-й бригады морской пехоты, полк надежно прикрыл переправу дивизии.
Вскоре батальон моряков отошел за Дон, и полку пришлось одному вести горячие бои, отбивая по восемь-десять атак в день. Отлично сражался батальон старшего лейтенанта И. А. Плотникова. Худощавый, стремительный комбат поспевал всюду. Умелым твердым управлением, быстрой оценкой обстановки, четкими решениями и личной храбростью он добился того, что батальон полностью справился с выполнением своей задачи. Иногда противнику удавалось приблизиться вплотную к обороне, тогда наши воины переходили в контратаку, завязывались рукопашные схватки. В такие минуты становились в строй и раненые. Даже тогда, когда группе вражеских солдат удалось зайти в тыл батальону и подойти к берегу Дона, батальон продолжал драться, создав прикрытие с тыла. Плотников знал, что там с этой группой расправятся другие. Так оно и было; заместитель командира 780-го стрелкового полка по строевой части майор Манапов со взводом автоматчиков уничтожил прорвавшегося врага.
70
Сюда, в район переправы, к нам пробился наш учебный батальон — словно с того света вернулся.
Мы были еще на Солоной, когда командарм забрал его на оборону паромной переправы в Нижне-Чирской. Курсанты с боем вырвались из окружения, сохранив все вооружение и захватив с собой всех раненых. Соединившись с частями дивизии, батальон в полном порядке переправился через Дон.
Понятно, что без хорошей, непрерывной огневой поддержки артиллерии, ведущей огонь из орудий прямой наводки, вряд ли можно было продолжительное время сдерживать натиск врага.
Поэтому сразу же, как только мы вышли в район Дома отдыха, я приказал вывести ца высоты, подковой охватывающие район переправы, на прямую наводку дивизионные пушки. Тогда мы еще не называли артиллерию «богом войны», это пришло позднее, но без самоотверженности артиллеристов трудно бы нам пришлось.
Вот один пример. После одного из артналетов был тяжело ранен командир огневого взвода в дивизионе Мануйлова. Командование взводом взял на себя командир орудия Белов Ф. И. Он организовал отправку раненого командира за Дон, а сам продолжал вести бой. Но беда не ходит в одиночку. От длительной стрельбы заклинило орудие Белова. Раздуло гильзу. Артиллеристы спустили пушку к берегу, привязали к колесам трос, вставили в ствол банник, накинули на его рукоять петлю троса, открыли замок орудия и начали осаживать пушку назад. Все обошлось, и орудие еще долго служило. А его командир Ф. И. Белов за этот бой был награжден орденом Красной Звезды.
Отважно действовал расчет орудия 5-й батареи 683-го артиллерийского полка. Командир этого расчета сер
71
жант Смирнов, наводчик Селихов, орудийные номера Иванов, Сухарев и Хабибов подпускали врага на дистанцию 100—200 метров и расстреливали в упор. Когда же в ходе боя врагу удавалось подойти к орудию вплотную, герои-артиллеристы смело вступали в рукопашный бой.
В этих боях принимала участие и санинструктор Елизавета Васильевна Никитина. Когда на огневой позиции батареи создавалась кризисная обстановка и раненым грозила гибель, Никитина брала автомат, гранаты и вместе с артиллеристами бросалась в контратаку.
Героически сражался орудийный расчет Русая Сал-мияровича Салмиярова. Во время боя один за другим выбыли из строя почти все номера. Остались в живых только Салмияров и наводчик Бикмет Биктурганов. Девять часов вели они ожесточенный огонь по врагу.
А вот еще пример стойкости наших артиллеристов. Пробираясь к переднему краю обороны, мы с комиссаром дивизии вышли на огневые позиции артиллерийской батареи старшего лейтенанта Захарова. Увидев нас, командир батареи бросился нам навстречу. Вытирая грязный пот с лица, он торопливо докладывал:
— Только что отбили еще одну вражескую атаку, третью по счету. Расстреливаем фашистов почти в упор. Прут прямо на пушки — пришлось артиллеристам батареи перейти в контратаку. Во сколько набили,— Захаров показал рукой на поле перед орудием, где валялось не менее двух десятков трупов противника.
Командир батареи подвел нас к дивизионной пушке.
— А это орудие мы отбили у врага, оно оказалось осиротевшим, расчет его весь погиб. Моряки-соседи в тельняшках дрались. Гитлеровцы намеревались стрелять из него по нашим, но мы подоспели и отбили пушечку у врага.
— Молодцы артиллеристы! — сказал я. — Передай
72
те им благодарность. В сумерках за орудием будет прислана тяга и люди.
Обойдя передний край, мы вернулись на берег, где под обрывом расположился командный пункт полка. Здесь же сидели и лежали раненые, ожидая переправы. Мы подошли к ним, и Манапов сказал, что среди них есть достойные награды. Помню, тут же были оформлены представления на красноармейцев И. Заварзина, А. Латыпова, Н. Клевченко и Б. Кусанова. Особый разговор шел о рядовом С. Школенко, который был представлен к ордену Красного Знамени.
Выполняя приказ командира батальона о добыче «языка», Семен Школенко проник в тыл противника. Заметив в небольшой яме пулемет и шестерых немцев, боец подобрался к яме и бросил туда гранату. Удачно бросил. Пятеро немцев были убиты, а шестого Школенко живым взял в плен, да еще заставил тащить на себе пулемет.
Командир полка объявил отважному разведчику благодарность и тут же поставил ему новую задачу — узнать, откуда бьет батарея вражеских минометов. Семен Школенко пошел знакомой дорогой. Обнаружив в балке батарею, он потихоньку подобрался к ней и увидел, что семеро немцев хлебают что-то из котелков, а двое доят корову. Он подполз ближе, бросил гранату, затем дал очередь из автомата. В результате пятеро фашистов были убиты, остальные сбежали.
Вдруг солдат услышал взволнованные крики:
— Свои, свои!
— Наши наступают!
Оказывается, за поворотом балки 17 красноармейцев, попавших в плен, ждали смерти и рыли себе могилы. Тут же лежали трое убитых красноармейцев. Услышав взрыв гранаты и стрельбу, конвой растерялся, а
73
красноармейцы пустили в ход свои лопаты и затем, не помня себя от радости, бросились на звуки стрельбы. Каково же было их удивление, когда они увидели перед собой не роту, не взвод, не отделение, а всего лишь одного бойца! Поинтересовались, где же рота? Семен улыбнулся:
— Я и вы — вот и рота. Пошли, ребята!
Так за один день Школенко уничтожил 10 фашистов, 4 миномета, захватил ручной пулемет, доставил «языка» и спас из фашистского плена 17 красноармейцев.
За этот подвиг Семен Школенко был награжден орденом Красного Знамени и, кроме того, получил месячный отпуск, который использовал для поездки в Челябинск. Там он выступал на заводах перед рабочими, рассказывал о боевых делах на фронте и призывал их еще упорнее бороться за обеспечение Красной Армии боевой техникой.
После отпуска Семен Школенко вернулся в свою часть. Вскоре он был удостоен офицерского звания и назначен командиром взвода разведки 780-го полка. Корреспондент «Красной Звезды» писатель Константин Симонов написал о нем очерк «Солдатская слава». Позднее о подвиге славного разведчика вышла отдельная брошюра.
В то время как части, оборонявшие плацдарм, вели ожесточенные бои с врагом, который пытался прорваться к переправам и утопить нас в Дону, другие части дивизии готовили плоты, переправляли людей, вооружение и технику.
Это были поистине героические дни. Все, что не могло быть использовано для обороны, переправлялось через Дон под огнем противника исключительно на подручных средствах. Из бревен, досок телефонным кабелем, портянками, полотенцами связывались плотики и
74
плоты. Иногда они оказывались непрочными и рассыпались. Или были настолько тяжелы, что при быстром течении не хватало сил удержать плот на воде.
Артиллеристы дивизиона старшего лейтенанта Н. М. Мануйлова связали мощный плот для переправы 122-миллиметровых орудий и автотранспорта. При помощи троса они намеревались автомашиной тянуть его, как паром. Вот плот отчалил от берега, неся на себе грузовую машину — будущее средство тяги, дошел до середины, остановился, развернулся и пошел вниз по течению. Люди на плоту не в силах были сдержать его. Плот прибило к обрывистому берегу километрах в двух ниже переправы. Все надо было начинать сначала.
Много находчивости, решительности и отваги требовалось бойцам и командирам во время переправы. Вот что рассказывал участник переправы орудия красноармеец П. Хазаров:
— Командир батареи лейтенант Пустовалов объявил нашему орудийному расчету, что с наступлением вечера предстоит переправа на противоположный берег реки. «Мостов для нас не приготовили, — сказал он. — Надо строить плоты». Старший сержант Коротков, командир нашего расчета, быстро распределил обязанности между бойцами. Каждому из нас он поручил какую-нибудь одну работу. Красноармейцы Тимофеев и Лямин разыскали на хуторе лом и два топора. Я добыл толстую телеграфную проволоку. Наводчик Гольдберг нашел пустой сарай, годный для постройки плота. После этого все вместе мы принялись разбирать сарай, носить бревна к берегу и сколачивать из них плот. Старший сержант определил размеры плота — пять метров в длину, четыре — в ширину. Все бревна мы связали проволокой, потом накрыли их двумя слоями сухих досок.
Плот был готов. Спустили его на воду. Попробовали,
75
как он держится. Сначала зашли все вместе — не тонет. Пригласили бойцов из других расчетов — тоже держится. Значит, можно устанавливать пушку.
Солнце уже зашло, когда мы вкатили свое орудие на плот, закрепили его и оттолкнули от берега. Плот немного накренился вправо. Старший сержант приказал всем перейти на левую сторону, чтобы создать равновесие. Мы сделали это быстро, но без суеты. Плот выровнялся.
Самодельными веслами орудовали Гольдберг и Лямин. Медленно, преодолевая сильное течение, мы продвигались все дальше и дальше. Недалеко от нас на других плотах плыли остальные орудийные расчеты.
Поздно вечером наша плавающая батарея достигла левого берега. Выкатить пушку было делом пяти минут. Гольдберг и Лямин тотчас же отплыли назад, чтобы переправить лошадей. Тимофеев и я остались возле орудия. Старший сержант Коротков вместе с командиром батареи пошел выбирать огневую позицию. Утром наша батарея открыла огонь по врагу...
А у командира орудия Газизова обстановка сложилась иначе. Связали плот, вкатили на него орудие и поплыли. Но разрывом вражеской мины плот повредило, он начал расползаться. Тогда Газизов скомандовал: «Крепить плот!» Бойцы связали плот своей одеждой, и орудие было благополучно переправлено на противоположный берег.
Но были и потери.
От сильной волны после разрыва бомбы плот, на котором переправлялось 76-миллиметровое орудие, на наших глазах расширился, и пушка пошла ко дну. Плот частями понесло вниз по течению, а люди вплавь добрались до берега.
С правого берега нам было видно, как двое отваж-
76
пых переправлялись со станковым пулеметом, прикрепленным к трем доскам. Смельчаки плыли, толкая плотик перед собой. Позже стало известно, что это были командир пулеметного отделения старший сержант Холодеев и наводчик красноармеец Баранов.
Несмотря на исключительно тяжелые условия, многие части переправились или вовсе без потерь, или с незначительными потерями. В этом была немалая заслуга дивизионного инженера капитана Евгения Александровича Важеевского. Война заставила его, в прошлом инженера-механика, имевшего дело с машинами, стать общевойсковым инженером-сапером. На переправах через Дон под его руководством прекрасно работали офицеры, младшие командиры и красноармейцы-саперы. Командиры взводов 403-го отдельного саперного батальона сержант И. Н. Романов и старший сержант М. А. Уколов с группами саперов по двенадцать человек, работая сутками без перерыва, успешно обеспечивали переправу плотами. Саперы Я. Д. Величкин, Е. А. Гаврилов, В. Я. Путинцев и другие под огнем врага переправляли через Дон технику. Бывало и так, что укрываться от разрывов бомб, мин и снарядов противника приходилось в воде.
Отваге, героизму не было предела. Командир медико-санитарного батальона военврач 3-го ранга И. И. Ко-машко рассказывал, что хирург батальона А. П. Сухор-ский оперировал раненого под бомбежкой. Вокруг хирурга падали убитыми и ранеными его помощники. Упал санитар, убитый осколком бомбы, а врач Сухорский не отошел от стола, пока не завершил операцию.
В непрерывных боях, в условиях быстро и резко меняющейся обстановки требовалось твердое управление частями. Штабы, политотдел, все службы в целом, партийные и комсомольские организации оказались на вы
77
соте положения, проявили большую работоспособность, сплоченность, оперативность в создании надежного управления. Это было одним из важнейших условий, обеспечивших вывод дивизии на левый берег и успешное выполнение ею своих боевых задач.
Лучшим методом управления было живое руководство. Поэтому мы предпочитали находиться в боевых порядках. Руководя работами по обеспечению переправы на правом берегу реки, комиссар дивизии А. Ф. Соболь был ранен в плечо, но оставался в районе переправы до ее успешного завершения, подавая всем пример мужества и высокого чувства ответственности. Находившийся рядом с ним начальник дорожного отдела штаба армии, присланный к нам как офицер связи, был смертельно ранен. Незадолго до этого был убит мой адъютант — лейтенант Довгенко.
Вся работа на переправе шла в условиях непрерывного боя. То противнику вдруг удастся прорваться на стыке двух полков и по оврагу выйти к переправе. Тогда немедленно организовывались контратаки, мастером которых был у нас майор Манапов. То вдруг назревала угроза материальной части артиллерии. В этом случае стрелковые полки экстренно высылали в район Дома .отдыха (центральная и главная переправа) по 25 автоматчиков и ротные минометы.
Были случаи, когда переправляли то, что не разрешалось. Например, батальонная и полковая артиллерия немедленно возвращалась на правый берег. Как-то обнаружились случаи утери замков и панорам от орудий при переправе. Тотчас же были созданы команды ныряльщиков для розыска и поднятия их со дна реки.
Появились сведения об оставлении некоторой части имущества на территории, занятой врагом. Пришлось приказать спасти его. Красноармеец-связист Николай
78
Иванович Заболотный, например, несколько раз пробирался в расположение врага и выносил оттуда имущество связи.
Задержал я на переправе целый музыкантский взвод, бросивший свои инструменты. Заставил их вернуться и найти всю «музыку». Долго музыкантов не было, но зато вернулись сияющие — все инструменты выручили и получили как бы пропуск на левый берег Дона.
В общем, пришлось-таки мне стать комендантом переправы!
А между тем связи с армией по-прежнему не было. Ни технической, ни живой. Несколько дней мы не видели и не слышали никого из командования армии. Повинны в этом были, конечно, и мы. Сосредоточив все свое внимание на удержании плацдарма и на переправе, мы забыли обо всем.
Лишь 30 июля офицер морской бригады сообщил нам, что на восточном берегу Дона подан аппарат Морзе от штаба армии. Условившись- с комиссаром, что он остается на правом берегу руководить переправой, я отправился для переговоров с командованием армии. Лодка, на которой мы плыли, была обстреляна артиллерийским, минометным огнем и даже из пехотного оружия. Видимо, где-то на берегу уже были немецкие наблюдатели и автоматчики.
Только мы вышли на берег, как вдруг увидели едущего на «виллисе» члена Военного Совета 64-й армии Константина Кириковича Абрамова. Он на ходу выскочил из машины, подбежал к нам и, не выбирая выражений, крепко выругал нас за отсутствие связи с армией. Выслушав наш короткий доклад о том, что с переправой и обороной плацдарма все идет нормально, он немного успокоился. Даже пообещал понтоны для переправы 122-миллиметровых гаубиц с автотягой.
79
— Сколько времени вы можете еще продержаться на западном берегу?
— До следующего утра надеюсь продержаться, — ответил я.
— Ну, держись, сказал он, улыбнувшись, — к вечеру что-нибудь пришлю. И не обижайся за наскок. Немецкая радиостанция распространяет всякие небылицы— то генерал Бирюков убит, то утонул, то улетел на самолете... Ну, хорошо, что все это не так. Жди, что-нибудь сделаю.
И он действительно нам помог. Ночью 30 июля по приказу командующего 64-й армией был организован отвод всех подразделений, оборонявших плацдарм. Переброска материальной части, особенно гаубичной артиллерии с автотягой, была осуществлена с помощью моторного полупонтона. Не сделай он этого — неизвестно, как бы кончилась наша переправа.
В целом для переправы потребовалось почти четверо суток самоотверженной работы всего личного состава дивизии. Это был наш второй экзамен, и мы его с честью выдержали. Генерал В. Я. Колпакчи и представитель политотдела 64-й армии батальонный комиссар Городилов, проверявшие по заданию командования Сталинградского фронта состояние нашей дивизии, в своих докладах отмечали, что 214-я стрелковая дивизия вполне боеспособна и готова выполнить любую боевую задачу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДОНСКИЕ РУБЕЖИ
Левый берег
Легкий утренний туман, обычно висевший над Доном в эти первые августовские дни, почти полностью рассеялся. На израненную и изрытую землю ложилось тепло первых солнечных лучей. Утренняя прохлада постепенно исчезала.
Дон, несколько дней кипевший от разрывов бомб и снарядов, снова стал тихим. На нашем участке фронта наступила, как говорилось в сводках и донесениях, оперативная пауза.
Но тишина была обманчивой. Две враждующие силы замерли на противоположных берегах. Зорко следя друг за другом, они немедленно обрушивались огнем на все живое, что появлялось на реке.
В это утро, выйдя из блиндажа, добротно сделанного саперами на командном пункте, я невольно остановился. Правый берег, освещенный косыми лучами солнца, был виден как на ладони.
— Что, Николай Иванович, смотришь на тот берег? Или забыл там что-нибудь? — вдруг раздался за моей спиной голос комиссара.
— Да, вот смотрю туда и переживаю. Недавно похвалил нас Колпакчи, сказал, что хорошо выполнили за
§1
дачу, сохранили боеспособность дивизии. Даже благодарность объявил... за сохранность. А все же в груди щемит. Верно, мы выстояли на Солоной, избежали окружения, не дали утопить себя в Дону. Теперь вот сорок верст левого берега обороняем. Все это так. Вовремя и организованно отступить, говорят,—тоже успех. Но ведь отступить, комиссар, отступить! Понимаешь?
— Э, да ты не в духе!—махнул рукой Соболь.— А, впрочем, ты прав. Но ничего, вот придет время, будем наступать, тогда...
— Не надо меня агитировать, я не о том! Вот если бы нашим войскам удалось не допустить развития успеха врага в излучине и продвижения к Дону, разбить его на дальних подступах,— это было бы дело. И было бы не жаль, если бы мы не так уж сохранились, и другие бы пошли в наступление, а не мы!
Соболь заинтересованно смотрел на меня. А я продолжал:
— Как ты думаешь, почему противнику удалось, правда, ценою больших потерь, но быстро овладеть большой излучиной?
Соболь ничего не ответил и спустился в блиндаж. Он был осторожный человек и решил избежать рискованного разговора. Да я и не ждал ответа.
В то время и я не мог ответить на этот вопрос. Даже себе. Просто многого- не знал.
Опоздание с сосредоточением наших войск левее 63-й армии привело к тому, что противник быстро перегруппировался и нанес удар южнее.
В журнале боевых действий фашистских войск группы армий «А» есть запись о том, что еще 10 июля группе армий «Б» (Вейхса), с конца июня наступавшей на Воронеж, ставилась задача овладеть предмостным укреплением в районе Богучар с последующим продвижением
82
подвижных соединений па Сталинград. Но здесь оборона 63-й армии оказалась непреодолимой, а южнее обнаружилась оперативная пустота. Тогда 16 июля 4-я танковая армия и 51-й армейский корпус были переданы в состав группы армий «А» с задачей овладеть переправами через Дон у Константиновской и Цымлянской. Что они и сделали.
Несколькими днями раньше, 12 июля, три подвижные дивизии немцев заняли населенные пункты на удалении 50—175 километров от рубежа Клетская—Суровикино— Суворовский: 29-я мотодивизия — Боковскую, 3-я танковая дивизия — Криворожье и 23-я танковая дивизия — Чертково.
Такая обстановка сложилась к моменту создания Сталинградского фронта. В этих условиях Ставка и пот* ребовала высылки передовых отрядов на удаление до 50 километров от основного рубежа. Надо было как-то задержать продвижение врага, выиграть время, необходимое для переброски наших сил и создания прочного рубежа обороны. Но это не вполне удалось. Отсюда и начались осложнения.
Была и еще одна причина, которая способствовала противнику успешно добиться своей цели.
Одно время я работал над архивными документами, и в моих руках оказались трофейные отчетные карты гитлеровского штаба за три июльских дня — 22, 23, 24 числа. Чувство ужаса охватило меня, когда я увидел на этих картах точное положение всех дивизий трех армий недавно созданного Сталинградского фронта! Только одна 196-я стрелковая дивизия 62-й армии значилась под вопросами в нескольких местах.
Видимо, где-то сильно была ослаблена бдительность, если вражеской агентуре удалось добыть столь важные сведения о боевом построении войск целого фронта.
83
Но тогда всего этого я не знал. Зато я знал, что мы должны выстоять и выстоим. Я верил в наших бойцов и командиров, видел их на Солоной и на обрывистом берегу Дона. Они выстоят, и я с ними. И мы будем еще наступать!..
На КП дивизии приехал генерал Чуйков. А командармы просто в гости не приезжают. Я поспешил ему навстречу.
Как и в первую нашу встречу 22 июля, Василий Иванович был энергичен, подтянут, улыбался, оживленно разговаривал с сопровождавшими его офицерами.
Встретились мы с ним невдалеке от КП дивизии, возле скирды соломы. К этой скирде он нас и пригласил, отказавшись от предложения войти в блиндаж.
— Здесь на воздухе лучше,— сказал он, усаживаясь на солому.— Оставьте с нами, товарищ Бирюков, кого считаете нужным, остальные пусть занимаются своим делом. Да прикажите принести сюда воды, страсть как пить хочется. Специально за этим приехал. А пока воды нет, докладывайте.
«Ну нет, ты не по воду приехал сюда»,— подумал я и начал доклад о состоянии дивизии. Но Василий Иванович меня перебил:
— Состояние дивизии мне известно. Об этом подробно доложил на Военном Совете Колпакчи. О героических действиях передовых батальонов и об успешных боях, проведенных дивизией, я также знаю в подробностях. Знаю и о том, что комиссар дивизии был ранен на плацдарме и остался на нем, показывая пример мужества.
Чуйков одобрительно посмотрел на Соболя.
— На меня возложено проведение одного мероприятия. О нем я скажу вам позже, а сейчас мне необходимо иметь точные данные о противнике, чтобы решить вопрос
84
о вашей дивизии и о 66-й отдельной бригаде морской пехоты.
— Докладываю. Перед фронтом дивизии на западном берегу Дона — части 71-й пехотной дивизии немцев. Фронт ее расширен в сторону Нижне-Чирской. Для усиления из 24-й танковой дивизии оставлены отдельные танки, основная же масса их переброшена на север в направлении Калача. Попытки форсировать Дон в нашей полосе противник прекратил. Да и условий для этого здесь нет. Серьезная обстановка сложилась на левом фланге дивизии, где части 6-го армейского корпуса и кавалерии румынских войск, используя переправу в районе Цымлянской, продвигаются в общем направлении на Городской и Генераловский. Поэтому 2-й батальон 780-го стрелкового полка я приказал выдвинуть в район Городского. Для поддержки его огнем выделен дивизион артиллерийского полка. Оба подразделения вполне надежны и врага не пропустят. К тому же комбат Кошелев и командир дивизиона Мануйлов — друзья, давно воюют вместе...
— Где вы добыли такой холодной воды?—спросил В. И. Чуйков, выслушав внимательно мой доклад и выпив за это время большую алюминиевую кружку воды — Аж зубы ломит.
«Далась тебе эта вода. И чего ты хитришь?»—подумал я, а сам ответил:
— Хозяйственный водитель у меня. Обнаружил запас льда, созданный, видимо, для Дома отдыха.
— Это хорошо,— рассеянно проговорил командарм.— А как вы считаете, исключена ли все же возможность форсирования противником Дона в полосе обороны вашей дивизии?
— В данное время, полагаю, исключена. Какая ему надобность форсировать Дон здесь, когда он овладел
85
целехоньким мостом в районе Цымлянской и обширным плацдармом южнее нашей обороны? К тому же есть участки выгоднее этого. Например, севернее Нижне-Чир-ской. Ну и, наконец, заметно прекращение активности, расширение фронта обороны для той же 71-й пехотной дивизии, а также снятие отсюда танков и переброска их севернее. Все это позволяет сделать вывод, что здесь противник не намерен форсировать Дон. Он будет оборонять его, чтобы не пропустить нас.
— Что же, пожалуй. А теперь послушайте меня. Мне приказано создать оперативную группу. Будем бить боярских румын. Ваша дивизия вполне боеспособна, поэтому на нее есть два вида: или растянуть ее на еще более широком фронте для обороны Дона, а 66-ю отдельную бригаду моряков взять в эту группу, или, наоборот, 66-ю бригаду растянуть в обороне, передав ей и вашу полосу. Тогда ваша дивизия войдет в состав опергруппы.
— Василий Иванович, если требуется наше слово, то от имени всего личного состава дивизии прошу взять нас на активное дело*. Все воины дивизии горят неудержимым желанием схватиться с врагом в наступательном бою. Слово свое они сдержат.
— Хорошо, это желание я учту. От вас я поеду к морякам, посмотрю бригаду, а оттуда, если не удастся заехать к вам, позвоню по телефону. Если скажу: «Быть по сему!», то это будет означать, что ваша дивизия включена в состав оперативной группы.
Выпив на дорогу еще полкружки холодной воды, Василий Иванович подмигнул нам:
— Хороша водица, даже уезжать не хочется,— и засобирался.. Но тут вражеская артиллерия произвела сильный артналет на район нашего командного пункта. Видимо, усилившееся движение привлекло внимание противника.
86
•— Растревожили фрица генеральскими фуражками! Выждав окончания обстрела, генерал Чуйков распрощался с нами, пожелал успехов и уехал.
— Степан Семенович,— обратился я к начальнику штаба дивизии,— думается, нашу дивизию прикажут вывести из обороны. Понятно, что об этом намерении командования армии никому говорить не следует, но иметь в виду этот вариант надо и готовиться к его осуществлению. Особо следует подумать о том, как будем сменять батальон капитана Кошелева, связанного боем с противником. Другие стрелковые подразделения нужно постараться подготовить к выводу во вторые и третьи эшелоны под предлогом создания большей глубины обороны.
— Мне все ясно, товарищ генерал. Будет выполнено.
— Хорошо. Готовьте штаб к большой работе.
Степной марш
Сигнал «Быть по сему!» поступил от В. И. Чуйкова по телефону часа через два. Я немедленно отдал все необходимые распоряжения штабу и начальникам служб дивизии. Утром следующего дня на наш командный пункт приехал командир 66-й бригады морской пехоты с группой офицеров. В течение дня они произвели рекогносцировку оборонительной полосы дивизии, а с вечера, по получении подтверждающего приказа, командарма, началась постепенная смена наших подразделений частями 66-й бригады.
Смененные роты, батальоны и полки нашей дивизии выводились в резерв 64-й армии и двигались в указанные для них районы. Смена происходила без каких-либо происшествий, по ночам. Противник ее не заметил.
87
Дивизия отодвинулась немного от Дона и сосредоточилась в районе хуторов Громославка — Нижне-Кум-ский, составив резерв группы Чуйкова.
Последним сменялся 2-й батальон 780-го стрелкового полка. Связанный боем на Аксае, он еще пять суток был на месте и только ночью на 10 августа вышел в новый район.
Я тотчас же вызвал капитана И. И. Кошелева с докладом. Невозмутимый сибиряк, он неторопливо и обстоятельно стал докладывать, что незаметно смениться не удалось, румыны то ли высмотрели, то ли догадались о нашей смене, но как только стало отходить боевое охранение, за ним потянулся и противник.
— Как в той байке,—рассмеялся Кошелев,— где охотник медведя поймал, а притащить не смог, медведь не пустил.
— Как же вы действовали?
— Сперва и сам повоевал. Атака застала в роте, не бежать же в тыл. Пришлось даже пострелять маленько. А потом оставили прикрытие, к нему моряки подоспели, так сообща и отбили у румын охоту.— Кошелев посерьезнел.— Особо отмечаю действия рядовых стрелков Бабурова Петра Парфеновича и Белоусова Егора Евлам-пиевича. Находясь в боевом охранении, они были окружены румынами, но отбились и отошли к своим, прикрытые огнем станкового пулемета, причем прихватили с собой подстреленного румынского «языка». Оба достойны награды.
Замечу, что оба героя — Бабуров и Белоусов за этот бой были награждены орденами Красного Знамени.
Днем И августа начальник штаба дивизии доложил:
— Получено новое распоряжение.
— Какое, о чем?
— 64-я армия переходит к обороне. Нашей дивизии 8§
приказано составить резерв командующего Юго-Восточ-ным фронтом и перейти в район Федотов — Ново-Петровский — Ляпичев. Переход совершить в течение ночи с 11 на* 12 августа.
Я прикинул по карте. Нас рокировали вдоль фронта на север, ближе к Калачу. По левому берегу Дона тянулась хорошая дорога до самого Ляпичева, но она забита войсками и за ночь одной дорогой нам до места не дойти. Надо было решать, как быть. Видимо, как в песне, «по долинам и по взгорьям».
— Дел-о ясное. До нового района около 40 километров. Придется прихватить и светлого времени. Прикажите двигаться частям вне дорог, по балкам. Каждая колонна сама обеспечивает себя наземным охранением и с воздуха. Артсредства распределить по полкам.
Я обернулся к Соболю.
— Ну вот, Алексей Федорович, акции наши повышаются. Теперь держись, будем маневрировать во фронтовом масштабе.
Комиссар усмехнулся.
— Радости мало. Начальство дальше — километров больше. В полках уже и так ворчат, что дескать, бродим по степи ночами без толку. Надо людей подготовить.
— Вот и поедем с тобой в полки готовить их. Вас, Степан Семенович, прошу организовать непрерывную связь с частями и подразделениями, чтобы мы в любой момент могли знать место их нахождения. Видимо, обстановка будет часто меняться. Офицеров штаба дивизии держите при себе, без нужды никого из них никуда не направляйте.
Четвертую ночь без передышки дивизия уходила все дальше и дальше на север, в сторону Котлубани. Мы миновали Ляпичев, Новопетровский и Нижне-Царицынский и стали на большую дневку в районе хуторов Совет-
89
ского и Средне-Царицынского на реке Донская Царица..
Отдых был необходим: люди валились с ног, надо было обеспечить части печеным хлебом, подтянуть отставшие обозы, дать бойцам искупаться и хотя бы постирать портянки. Это тоже необходимо. Но дневка оказалась короткой. Во второй половине дня 15 августа из штаба Юго-Восточного фронта было получено новое распоряжение: немедленно по тревоге поднять дивизию и форсированным маршем направить в район Песковатки и Вер-тячего.
Я еще раз внимательно перечитал боевое распоряжение. В нем таилась какая-то смутная тревога. Смущала и неопределенность задачи: оставаясь в резерве команду^ ющего Юго-Восточным фронтом, вести разведку по восточному берегу Дона в направлении Трехостровская — Малонабатовский. Связь со штабом фронта держать через штаб 62-й армии из Карповки...
Я вспомнил тишину в первые августовские дни на Дону под Нижне-Чирской, совсем недавний разговор с генералом Чуйковым о наступлении, неясные сводки информбюро о боях «на Клетском направлении», и у меня засосало под ложечкой. Видно, где-то севернее снова неустойка. Недаром и шум боя сместился туда, и танки уползли к Калачу, и ясными ночами на северо-западе за Доном маячили далекие неяркие сполохи от многочисленных немецких «лампад», которыми противник любил высвечивать свой передний край.
Отдав необходимые распоряжения штабу, я решил не мешкая проехать по маршруту: может, там ясности будет больше. Не отдыхая, мы с комиссаром выехали вперед. А по пыльным ночным дорогам вслед за нами снова зашагали натруженные солдатские ноги.
Но ясности не было и впереди.. Мы решили вернуться в Карповку, на КП 62-й армии.
90
Проезжая через Россошку, я вдруг увидел генерала, лицо которого мне показалось очень знакомым. В памяти моментально воскресла ночь в Барселоне, где мы последний раз виделись с этим человеком.
— Саша,— закричал я водителю,— стой! Алексей Федорович, это генерал Лобов. Мы с ним встречались еще в Испании!
В памяти возникли встречи с этим человеком в Испании, где мы подружились и вместе воевали, последняя беседа с ним трудным летом 1938 года в Барселоне, перед моим возвращением на Родину. Андрей Иванович Лобов (в Испании он был под фамилией Лидин), старый солдат и высокой культуры работник оперативного тыла, был в республиканской армии советником по тылу. Значительно старше меня по возрасту и опытнее как военный специалист, он никогда не подчеркивал разницы между нами и этим расположил меня к себе.
Я выскочил из машины и бросился к Лобову:
— Андрей Иванович! Ола! Салуд, камарадо Лидин! Здравствуй, мой дорогой Андрэ!
Лобов всмотрелся в меня и широко улыбнулся:
— Салуд, Николя Булатофф (моя «испанская» фамилия). Здравствуй, дорогой мой!
Мы долго хлопали друг друга по спине по-испански, потом по-русски крепко расцеловались.
Ему перевалило за пятьдесят, но был он такой же, как и четыре года назад. Та же приятная улыбка и добрый взгляд. Стройный, как юноша. Только лицом чуть темнее стал.
— Вот мы и опять на фронте, Андрей Иванович!
— Да, Николай Иванович, на фронте. И опять — против фашизма. Только на этот раз на родной земле.— Андрей Иванович помрачнел.
Начались расспросы. Я узнал, что Лобов долго служил
91
в Генштабе, а потом выпросился в действующую армию.
— Ну, а как твои дела, дружище?—спросил он меня. Очень коротко я поведал ему о проведенных дивизией боях, а также о том, что сейчас мы находимся в резерве командующего фронтом.
— Не пришлось тебе, как тогда, в Теруэли, выводить дивизию из окружения?
— Здесь нет, а в прошлом году в окружении побывал, как же! В первые два месяца войны на Западном фронте трижды случалось. И все три раза удачно выходили. Испанский опыт пригодился, специальности не потерял.
— Ну вот видишь, и из беды можно извлечь выгоду,— улыбнулся Лобов, пристально посмотрев на меня.
Узнав, что Андрей Иванович является начальником тыла 62-й армии, я сразу же взмолился:
— Дорогой Андрей Иванович, помоги хлебом. Наш полевой хлебозавод в Нижне-Чирской попал под удар и остался у противника, поэтому дивизия переживает затруднение с печеным хлебом. Стараемся привлекать население для выпечки, но сам понимаешь—на месте не стоим, и хлеб не успевает нас догонять.
— Милый мой,— ответил Лобов,— вполне сочувствую, но сам понимаешь, это ведь не 1—3 килограмма. Самого тебя вместе с комиссаром могу накормить, и не только хлебом, а дивизию...
Он немного подумал и решительно махнул рукой:
— Ну, ладно! Так уж и быть, во имя старой дружбы выделю для твоей дивизии одну суточную дачу печеного хлеба и одну — сухарей.
— Вот и спасибо, это уже ощутимая помощь.
— Но я обязан доложить об этом командарму, генералу Антону Ивановичу Лопатину. Подожди здесь минуточку, я пойду переговорю с ним по телефону.
92
Не успели мы еще докурить свои папиросы, как Андрей Иванович возвратился. По его довольной улыбке я догадался, что вопрос с хлебом решился положительно.
— Ну вот, Николай Иванович, командарм дал согласие, но просил, чтобы ты немедленно явился к нему на КП в Карповку.
— Большое спасибо тебе, Андрей Иванович, кормилец ты наш!—шутливо ответил я.— Поговорить даже нет времени, подневольные мы люди. А к Лопатину мы и так ехали. Ну, до скорой встречи.
— Товарищ генерал,— обратился ко мне мой новый адъютант Решетников, когда мы сели в машину,— вы командовали дивизией в Испании?
— Откуда ты взял?
— А генерал Лобов сказал, что вы выводили дивизию из окружения.
— Нет, Константин Андреевич. Я не командовал. Я помогал, подсказывал, советовал командиру дивизии, в которой служил как доброволец. Настоящий же комдив был испанец. Когда дивизия оказалась окруженной и надежды на помощь уже не было, он принял решение на прорыв и попросил меня помочь ему в разработке плана. План выхода из окружения у меня созрел быстро, и я изложил его комдиву. Он с ним полностью согласился, а когда пришло время действовать, сказал мне: «Николя, командуй, веди». Это было неожиданным для меня. Я не должен был командовать и понимал это. Но встал вопрос: как расценят мой отказ? Вдруг все плохо кончится? Скажут: «Русский офицер не помог». Позор! Подумав, я ответил согласием, оговорив при этом, что штаб дивизии поведу лично, а что касается двух бригад, то приказы и распоряжения будет отдавать он. Содержание же их я буду ему подсказывать, Ну, и вывел.
— Наверное, тяжело было?
93
— Нелегко, конечно... Помню, фашистское радио в то время захлебывалось от восторга, распространяя различные вымыслы о нас, вроде таких: «Командир дивизии красных с русским офицером сдались в плен», «Командир дивизии вместе со своим русским советником бежали на броневике», «Комдив и с ним русский офицер застрелились». Однако поторопились фашисты. Я еще доживу до победы.
Мы подъехали к хутору Ново-Алексеевскому. На дороге кто-то стоял, подняв руку. Я узнал офицера оперативного отделения штаба дивизии.
— Притормози!—сказал я шоферу.— Что случилось?
— Ничего, товарищ генерал. Меня послал к вам начальник штаба дивизии вот с этим срочным документом.
Я прочитал записку, написанную Андрейко. В ней сообщалось о только что полученном распоряжении штаба фронта, согласно которому дивизия должна изменить маршрут и двигаться в район Котлубани, где и сосредоточиться к 4 часам утра 17 августа. Разведку вести в прежних направлениях.
Прочитав записку, мы все же решили ехать в Кар-повку.
У входа на огороженную территорию командного пункта 62-й армии нас остановил бравого вида часовой.
— Тринадцать,— произнес этот рослый, широкоплечий красноармеец. Мы остановились и молчали, не зная, что ему на это ответить. Он тоже молчал, подозрительно глядя на нас. Мы невольно залюбовались бравым солдатом. Он был чисто выбрит, выцветшая гимнастерка аккуратно подпоясана брезентовым ремнем, только рукава коротковаты, отчего руки казались огромными. Ботинки были начищены до блеска.
— Нам надо к начальству. Нас вызвали сюда,— сказал я ему. Он посмотрел на нас с превосходством —
94
знай, мол, наших? — и постучал по гильзе, подвешенной к столбу. Вышел дежурный и, проверив наши докуметы, провел нас в блиндаж командующего.
Блиндаж был добротный, с перекрытием в несколько накатов, пересыпанных землей, довольно просторный, освещенный электрическими лампочками. Справа от входа стоял большой стол, сколоченный из толстых досок. На нем — карта, настольная лампа и несколько телефонных аппаратов.
Когда мы вошли, командующий стоял за столом. Высокого роста, он вынужден был горбиться ,так как головой почти упирался в потолок. Сухо поздоровавшись с нами, он спросил:
— Где находятся полки дивизии?
— Совершив ночной марш из района Средне-Царицынского, части дивизии остановились на дневку на рубеже Дмитриевка — Илларионовский. Это на полпути к Вертячему. Но я только что получил новое распоряжение штаба фронта.
И я доложил ему существо полученного распоряжения.
Командарм дернул плечом:
—> Понятно, однако маршрут и направление движения не меняйте. Обстановка требует, чтобы дивизия двигалась в район Вертячего. Мелкие группы противника переправились через Дон. Дивизия Баринова ликвидирует их. Надо приблизить туда вашу дивизию для поддержки.
— А как быть с приказанием фронта? Ведь дивизия находится в резерве командующего Юго-Восточным фронтом.
— Я это знаю,— нетерпеливо перебил меня Лопатин.— Выполняйте последнее приказание, в данном случае — мое.
— Я, безусловно, выполню его, но вас прошу обяза-
95
тельно доложить об этом командующему фронтом.
— Доложу, я это обязан сделать... Когда дивизия начнет движение?
— Тотчас же с наступлением сумерек.
На этом наш разговор закончился. Выйдя из блиндажа, я передал указания Лопатина офицеру оперотде-ления и направил его в штаб дивизии, а сам с моими спутниками помчался навстречу полкам.
Закончив объезд полков, я и Соболь остановились у скирды соломы на перекрестке дорог. Скоро сюда же подъехал командир 780-го стрелкового полка майор И. Ф. Хохлов. Вечер был безлунным. Темнота все скрыла от наших глаз. Смертельно усталые, мы молча курили, ожидая подхода головной колонны.
— Не здесь ли генерал Бирюков? — вдруг послышался голос из темноты.
— А кто это спрашивает? — произнес я. Мы насторожились. Мало ли кто ночью бродит по степи.
— Я офицер штаба 62-й армии. Для вас есть срочное приказание.
— Ну, подходите сюда на огонек и докладывайте, что у вас...
Офицер подошел ко мне, назвал свою фамилию и сказал:
— Командарм приказал разыскать вас и передать, чтобы вы немедленно прибыли к нему на КП в Карпов-ку. Будете разговаривать по телефону с командующим фронтом генералом Еременко.
— Считайте, что вам повезло, вы быстро наткнулись на меня.
Что поделаешь, надо ехать. Опять что-нибудь новое. В пути мы перебрали все грехи, по которым, возможно, придется докладывать. Это был первый случай, когда мне предстояло по телефону разговаривать с команду-96
ющим фронтом, и я, естественно, немного волновался.
На командном пункте армии, в блиндаже, в котором мы не так давно были, находился один Лопатин. Он разговаривал с кем-то по телефону. По тону чувствовалось, что разговор был для него не особенно приятный.
Увидев нас, Лопатин сказал в трубку:
— Вот командир 214-й дивизии прибыл, стоит около меня.— И, сунув мне в руки трубку, сердито прошептал:— Говори с командующим фронтом. По этому телефону можно говорить без кодировки.
— У телефона командир 214-й стрелковой дивизии генерал-майор Бирюков. Здравствуйте, товарищ генерал-полковник!
— Зравствуйте, товарищ Бирюков! Еременко говорит,— услышал я звонкий, но недовольный голос.— В каком направлении движется твоя дивизия и гдё находятся ее полки?
— Дивизия совершает ночной марш в направлении Вертячего, Песковатки. Час-полтора тому назад ее полки прошли рубеж Дмитриевка — Илларионовский.
— Вы получили приказание об изменении маршрута движения и района сосредоточения?
— Да, получил.
— Почему же не выполняете его? — уже в повышенном тоне спросил командующий фронтом.
— Товарищ генерал-полковник, вскоре после вашего распоряжения я был вызван сюда, и командарм приказал мне продолжать движение дивизии на Вертячий. Я выполняю последнее приказание, о чем просил генерала Лопатина доложить вам.
— Он мне об этом доложил. Я его приказание отменяю и приказываю вам повернуть дивизию и двигать ее в район Котлубани для занятия подготовленной обороны. Там я готовлю кулак для удара. Вашей дивизии
4. Н. И. Бирюков
97
быть в готовности к нанесению контрудара в направлениях Трехостровская и Вертячий. Вам понятна новая задача? Или есть вопросы?
— Задача понятна,— я повторил ее по телефону.--Вопросов нет.
— Приступайте к выполнению. Желаю успеха.
— Благодарю вас. До свидания.
Командарму тоже все было ясно, он не стал нас задерживать, только досадливо поморщился, подавая мне руку. И вот мы снова мчимся в полки, чтобы в который раз повернуть их! Уже в машине я передал Соболю содержание разговора.
—< Я примерно так и понял, следя за ходом разговора,—сказал Алексей Федорович.— Что-то он мягко с тобой разговаривал.
— А мы с ним старые знакомые,— засмеялся я.
— Ты серьезно?
— Да нет. Просто однажды случайно встретились в санитарном поезде, там и познакомились...
17 августа мы сосредоточились в районе Котлубани, преодолев за 6 ночных маршей большое расстояние. Теперь в течение ночи нам предстояло занять подготовленные позиции: в районе Самофаловки — 776-му стрелковому полку с 3-м дивизионом 683-го артполка; в районе Котлубани — 780-му стрелковому полку с 1-м дивизионом 683-го артполка. 788-й полк ставился во второй эшелон. Дивизии были приданы два иптаповских полка. Задача дивизии: быть в готовности к нанесению контрудара в направлении Трехостровская и Вертячий .Пока мы разведывали это направление, оно было изменено на Качалинскую и Паньшино. Видимо, обстановка быстро изменялась и напряженность ее нарастала.
Недавние тяжелые бои, переправа через Дон, гибель многих товарищей, бесконечные ночные переходы вко-
98
нец измотали бойцов. Требовались отдых, разъяснительная работа, горячее слово агитатора. Политотдел, партийно-комсомольские организации и командный состав развернули большую политическую работу. Не прекращалась она и на марше.
Как-то Соболь мне рассказывал:
— Уже рассветало, когда я подъехал к одной из рот, отдыхавшей на подходе к Котлубани. Вижу, у всех лица усталые, равнодушные. Попытался поговорить об обстановке, о предстоящей оборонительной задаче и почувствовал, что не вызвал желаемого отклика. Тут увидел я агитатора Василия Палагина. Вспомнил, что в гражданскую он воевал где-то здесь, и говорю: «Среди вас находится человек, который еще в гражданскую войну сражался в этих местах, защищал Царицын от белогвардейцев. Поделись, товарищ Палагин, воспоминаниями».
— В 1918 году,— начал Палагин,— я был политруком 2-го эскадрона 117-го кавполка 18-й кавалерийской дивизии. У меня до сих пор сохранилась грамота за подписью товарища Серго Орджоникидзе, вот она.
Палагин достал из кармана и развернул истершуюся на сгибах бумагу. Она пошла по рукам. А Палагин продолжал:
— Вот по этому рубежу проходила наша оборона под Котлубанью.—Он показал; где тогда проходила оборона.— Конечно, нелегко нам было. Белым помогали капиталисты других стран, а мы? Мы воевали только своими силами. И все-таки отстояли Царицын, все атаки белых отбили, а затем и сами перешли в наступление. Так было тогда, так будет и теперь...
Палагин начал вспоминать боевые эпизоды.
Люди поднимали головы, с интересом слушали бывалого солдата. Последние километры рота преодолела 4* 99
легко и, придя на место, не отдыхая, быстро заняла оборону в указанном ей районе.
Хозяйственники тоже не сидели без дела. В районе станции Котлубань они обнаружили почти полный комплект печей Пейера и передали его дивизионному хлебозаводу. Теперь у нас будет свой печеный хлеб! Ведь вовремя накормить бойца — это тоже политработа’-
Хутор Вертячий
Миновав массив арчединско-донских песков и хутор Сиротинский, Дон образует луку вблизи Задоно-Авилов-ского, Качалинской, Трехостровской, Паньшина, Вертя-чего, Песковатки и Малонабатовского, окаймляя территорию примерно в шестьсот квадратных километров. Это юго-восточная часть его малой излучины.
Местность здесь ‘на редкость рельефна. Изрезанная большим количеством глубоких оврагов, она обеспечивает скрытность сосредоточения войск и техники, а наличие высот до 250 метров над уровнем моря создает хорошие условия для ведения меткого огня и наблюдения далеко к Волге. Резко, балконом выдаваясь к востоку, малая излучина Дона отсюда ближе всего к Волге. От Вертячего до Сталинграда всего 55 километров. А с флангов излучина прикрыта песками. Господствуя над левым берегом, этот район был весьма выгоден для форсирования Дона и для дальнейшего наступления гитлеровских войск к Волге. Не случайно противник так рвался к этому району.
Ценою огромных потерь, потратив почти месяц на преодоление последней сотни километров перед Доном, гитлеровским войскам удалось овладеть малой излучи-100
ной Дона. Их командование не преминуло воспользоваться преимуществом этого района и сосредоточило здесь к середине августа 1942 года силы главной группировки армии Паулюса (3 армейских и 2 танковых корпуса), а затем двинуло их на Сталинград.
Из трофейной отчетной карты гитлеровского штаба, хранящейся в архиве, видно, что в середине августа 1942 года 12 дивизий было подтянуто к Дону на узком участке: Трехостровская — Вертячий — Песковатка. Из них одна танковая и две моторизованные.
С 17 августа здесь вновь развернулось ожесточенное сражение. В те дни Дон на этом участке перестал быть тихим, малоизвестные до этого названия хуторов и станиц, железнодорожных разъездов и станций получили широкую известность, а направление это приобрело важнейшее оперативное значение.
Совсем недолго, всего лишь одни сутки, довелось дивизии оборонять район Котлубань— Самофаловка — балка Коренная и высота 137,2. В полдень 18 августа мы получили боевое распоряжение штаба фронта, в котором говорилось, что командующий фронтом приказал поднять 214-ю стрелковую дивизию по тревоге и немедленно выдвинуть ее в район Качалинская — Верхне-Гни-ловский с задачей овладеть восточным берегом реки Дон. Дивизия переходила в подчинение 4-й танковой армии. Кончилось наше пребывание во фронтовом резерве.
Не успел я отдать боевой приказ, как пришел начальник штаба дивизии и доложил:
— Получено новое распоряжение. На этот раз от командующего 4-й танковой армией генерала Крюченки-на. Приказано поднять дивизию по тревоге и форсированным маршем двигаться по маршруту Паньшино — Верхне-Гниловский. Задача: совместными действиями с 39-й гвардейской и 98-й стрелковой дивизиями уничто
101
жить прорвавшегося через Дон противника. Андрейко добавил, что уже до двух батальонов пехоты противника с танками переправилось на восточный берег Дона на участке Трехостровской и хутора ВерхнеТниловского.
— Однажды вы мне докладывали о 200 немецких автоматчиках, занявших Паньшино, и о 400 автоматчиках, переправившихся через Дон. Это не то же самое?
— Думаю, что нет.
— Ну, ладно. Во всяком случае 16 и 17 августа, наверное, на восточном берегу Дона их было меньше. Будем выполнять боевую задачу. Комиссара прошу дать указание о проведении необходимой партполитработы в связи с новой задачей, а вам, Андрейко, поручаю организовать марш дивизии и руководить им. Штаб держать ближе к голове колонны главных сил. Разведроту выдвинуть вперед для разведки на широком фронте и для установления связи с боевыми порядками других частей и соединений, действующих впереди. Я, комиссар дивизии и по одному офицеру от начарта, разведки и оперотделения едем в Качалинскую на вспомогательный пункт управления армии. Колонну дивизии будем встречать у разъезда Паньшино. При себе имейте по два офицера от каждой части.
Уже совсем стемнело, когда мы, немного поблуждав по станице Качалинской, вошли в небольшой деревянный дом, где находился генерал-майор В. Д. Крюченкин.
Мы попросили адъютанта доложить о себе. Через некоторое время нас пригласили в соседнюю комнату, в горницу.
Командующий сидел за столом, склонившись над картой. Лица не было видно. Тусклая лампа высвечивала только бритую голову да острые скулы.
— Товарищ генерал,— негромко произнес я,— представляется командир 214-й стрелковой дивизии, вошед
102
шей в состав вверенной вам армии, генерал-майор Бирюков.
— Военком дивизии — полковой комиссар Соболь,— представился и А. Ф. Соболь.
Командующий оторвался от карты.
— Здравствуйте, товарищи.
Не выходя из-за стола, он за руку поздоровался с нами. Его аскетическое лицо, иссеченное многочисленными шрамами, не выражало ни радости, ни удивления, ни печали — только усталость. Армия была измотана боями на правом берегу Дона, и ее немногочисленные части несли тяжелые потери. Было отчего устать.
— В каком состоянии дивизия? Кадровая или сформированная? Где и как воевала? — ровным голосом задал нам командарм серию вопросов.
— Дивизия в составе 64-й армии была брошена за Дон, в большую излучину. Первые бои приняла в обороне на дальних подступах к Дону, затем по приказу отходила на левый берег. Выдержала тяжелые бои, однако потери понесла небольшие. Боеспособность сохранила. В первой половине августа была взята в резерв фронта, а теперь передана в ваше распоряжение. Выполняя ваш приказ, дивизия совершает марш из Котлубани в сторону Паньшино.
— Хорошо. Видимо, окопы, траншеи, ходы сообщения научились рыть. Это у нас было слабым местом в первые месяцы войны...
Командующий, глядя куда-то поверх наших голов, основательно и долго развивал мысли о земляных работах, потом перешел к другим проблемам. Особо подчеркнул решающую роль младшего командира в ближнем бою. Трудно было оторвать генерала от этих важных вопросов, которые, надо сказать, он знал хорошо. Он даже несколько оживился.
103
Мы беспокойно начали поглядывать на часы, ибо дивизия была на марше, а мы тут, на «лекции».
— Товарищ командующий,— осмелился я перебить его речь,— нет ли каких изменений в задаче, поставленной вами дивизии? Может быть, изменилась обстановка?
Лицо его снова потускнело.
— Задача дивизии прежняя, относительно обстановки уточните у начальника штаба армии, а вернее, у нач-оперотдела штаба армии полковника Глебова. Зайдите к нему, Иван Семенович тут рядом. Командный пункт генерала Гурьева, 39-й гвардейской стрелковой дивизии, в полдень находился в Паньшино, затем развернулся где-то вне населенного пункта, в поле. Надо уточнить. Неясно также, где командный пункт 98-й дивизии... Зайдите к полковнику Глебову.
Он пожелал нам успехов, просил держать непрерывную связь со штабом армии и склонился над картой. Он нас уже не видел. Мы распрощались и поспешили к Глебову. От него, не узнав ничего нового, мы направились на командный пункт 39-й дивизии: заехать туда нам очень рекомендовали.
Когда мы вышли из дому, густые тучи заволокли все небо. В кромешной тьме ничего не было видно.
— Саша, дорога нам совершенно незнакомая, немудрено в такой темноте и к фрицу угодить. Давай-ка, включай свет, глядишь, и наткнемся на кого-нибудь,— сказал я водителю.
Дорога на супесчаном грунте была как асфальтовая — наша машина мчалась довольно быстро и без толчков. Только иногда на поворотах колеса выскакивали из неглубокой колеи, и тогда машину слегка подбрасывало, но опытный водитель умело выравнивал ее, и она опять двигалась вперед. Освещение давало возможность ехать быстро, «на всю железку». Правда, неприятель заметил 104
свет и обстрелял нас беглым артогнем, но снаряды ложились далеко от машины.
— Прибавь газу! — приказал я водителю.
Однако вскоре пришлось выключить свет и остановиться: мы заметили стрельбу из автоматов. Звуков выстрелов не было слышно из-за работы мотора, но вспышки видны были отчетливо.
Не успели остановиться, как услышали:
— Вы что, с ума спятили — едете с зажженными фарами? Почему нарушаете приказ? Я имел право стрелять по машине, когда вы не отозвались на мой оклик.
К нам, матерясь, подошел боец, видимо, охранявший командный пункт.
— Извините, товарищ, но мы вынуждены были ехать со светом. А оклика вашего не слышали. Не ругайтесь. Мы едем от генерала Крюченкина, нам надо найти товарища Гурьева.
— Что там случилось? — послышался сердитый голос из темноты.
— Товарищ дежурный, тут вот приехали до вас,— ответил стоявший в охране красноармеец. Широкие плечи его и большая голова как-то странно раскачивались в темноте и от этого он казался геркулесом.
— Кто здесь? Ваш пропуск!
— Да не знаем мы пропуска. Вот мой документ.
Я повторил дежурному, почему мы здесь и кого ищем. И попросил:
— Проведите нас к генералу Гурьеву.
— Степан Савельевич отдыхает.
— Тогда к начальнику штаба дивизии.
Прошу вас следовать за мной. Только осторожнее, канавы здесь, попадаются окопы.
Дежурный повел нас по рытвинам.
— Здесь,— сказал он.— Я сию минуту, подождите.—
105
И юркнул под палатку, которой была накрыта землянка, не оборудованная и не имевшая перекрытия. Вскоре мы услышали его приглушенный голос: «Какой-то генерал из генштаба приехал и просит вас». Почему он принял меня за генштабиста — не знаю.
Появившемуся из-под палатки начальнику штаба я сообщил, кто мы, сказал о задаче, которую дивизия будет выполнять, и спросил его об обстановке.
— Южная часть Паньшино занята противником,— сказал он.— Значительная часть левого берега Дона западнее Паньшино тоже в его руках. С утра 19 августа наша дивизия будет наступать на переправившегося через Дон противника.
Он пригласил нас в землянку и на карте показал левую границу своей дивизии.
— Благодарю вас. Мы, вероятно, наступать будем с ходу, а если противник упредит нас, то возникнет встречный бой. Во всяком случае прошу иметь в виду: наступать надо одновременно. Как только наша дивизия завяжет бой, надо, чтобы и ваша поддержала нас хотя бы частью своих сил. Если обстановка позволит, я еще подъеду к вам или пришлю ответственного офицера. Ну, время нас подгоняет. Будем надеяться на успех.
Попрощавшись, мы поспешили навстречу своей дивизии. Уже начинался рассвет. По дороге мы уперлись в речку Паньшинку. Нервничаем. Моста нет, брода не знаем. Несколько попыток переехать через реку оказались неудачными. Вынужденная задержка, теряем время. Беспокойство растет. Тогда я приказал водителю ехать вдоль берега, в сторону железнодорожного моста. Если не найдем брод, можно будет перейти по мосту.
На наше счастье, на противоположном берегу вскоре появился местный житель, наверное, видевший наши безуспешные попытки переправиться. Он объяснил нам,
106
что брод есть в конце хутора, а здесь переправы нигде нет.
Поблагодарив его, мы двинулись дальше и вскоре действительно подъехали к броду. Без особого труда переправились через речку и помчались в сторону железнодорожного разъезда Паньшинский, к которому по времени уже должна была подойти колонна нашей дивизии.
Подсчеты оказались правильными. Вскоре мы увидели на горизонте часть колонны, а подъехав к разъезду,— и голову колонны, уже перевалившей через переезд.
На разъезде нашел Андрейко со штабом. Время дорого, уже рассвело. Дальнейшее движение дивизии в такой плотной колонне опасно, обстановка неясная. Приказал немедленно развернуться и двигаться полкам в общем направлении на Паньшино в расчлененных порядках побатальонно. Полки Шумеева и Хохлова — в первом эшелоне, полк Горбачева — во втором. КП дивизии развернуть в районе МТФ на восточной окраине хутора Паньшино, предварительно послать разведчиков проверить, в чьих руках эта ферма.
Я приказал выслать офицеров для связи в 39-ю дивизию и разыскать командный пункт 98-й дивизии. Затем обратился к Прозорову.
— Артиллерию, Петр Григорьевич, в том числе и один иптаповский полк, распределите по полкам первого эшелона. Другой иптаповский полк держите в моем резерве. Степан Семенович,— я обернулся к Андрейко,— мой НП пока будет вон на том бугорке,— и показал на курган между хутором Паньшино и разъездом.— Оперативную группу за мной. Связь туда же.
Затем я отправился на бугор. Не успели мы подъехать к нему, как услышали ружейную и автоматную
107
перестрелку. Видимо, разведка наскочила на немцев. Начинался встречный бой...
Оставив машину, мы с сопровождающими взбежали на курган. В бинокль видно было продвижение батальонов в расчлененных строях по заросшей бурьяном степи. Некоторые колонны пошли по балкам и лощинам, а полк Горбачева начал прижиматься к речке Паньшин-ке, что, вероятно, было правильно: второй эшелон целесообразнее было поднять севернее Паньшино, откуда использовать как для атаки, так и для контратаки.
Не отрываясь от бинокля, Соболь спросил:
— Николай Иванович, а что это движется южнее Паньшино?
— А ведь это немецкая цепь спускается с высоток! Видишь, и наши развертываются в боевые порядки.
И завязалась ожесточенная перестрелка. Орудия полковой артиллерии выдвинулись на открытые позиции для стрельбы прямой наводкой. Некоторые роты пошли в атаку... Вот вступили в действие минометы и дивизионная артиллерия...
Наконец открыла огонь вражеская артиллерия, а за ней и минометы. Мы увидели, как боевые порядки наших первых эшелонов с ходу бросились в атаку, и приглушенное расстоянием «ура» донеслось до нас. Вскоре послышалась бешеная стрельба и у соседа справа. Началось и там.
Вдруг, запыхавшись, подбежал начальник артиллерии.
— Получен приказ, которым командующий фронтом забирает у нас оба ИПТАПА! Как быть?
— Приказ есть приказ. Может быть, где-то обстановка сложнее, чем здесь. Отдайте тот, который еще не введен в бой, а в отношении другого решим на КП. Скоро поедем туда.
108
Бой складывался удачно. Фашисты не выдержали стремительной атаки и начали быстро отходить. Как жаль, что не было танков для преследования! Но где разведчики? Противник бежит, значит, оставляет убитых, возможны пленные. Надо организовать сбор документов, допрос пленных.
— Капитан Гулин, поезжайте на командный пункт, передайте Андрейко или начальнику разведки майору Фасахову, пусть допрос пленных и документы, захваченные у противника, подготовят к моему приезду. Преследование врага не прекращать, надо сбросить его в Дон. Принять меры к закреплению успеха. Начарту большую часть легкой артиллерии двигать в боевых порядках. Обстановку донесите в штаб армии.
Еще некоторое время мы наблюдали бой с этого НП, затем двинулись на МТФ, где уже был развернут командный пункт.
Не доехали мы до фермы километра полтора, как увидели в воздухе десятка три фашистских бомбардировщиков. Онц начали пикировать на боевые порядки 776-го и 780-го стрелковых полков. Заходили на бомбежку они как раз над нами. Пришлось скатиться в овраг у речки Паньшинки и выжидать. Видно, не на шутку растревожился враг, если бросил в бой такую серьезную поддержку.
Дождавшись, когда самолеты улетели, мы двинулись дальше. На КП нас встретил начальник штаба дивизии и доложил, что полком Шумеева противник выбит из Паньшино. 780-й стрелковый полк овладел несколькими высотами. По документам убитых установлено, что против нас части 384-й пехотной дивизии немцев 8-го армейского корпуса. Наше наступление продолжается. Полк Горбачева вышел в свой район севернее Паньшино, испытывает сильное воздействие немецкой авиации.
109
КП дивизии развернут и действует. С правым соседом связь имеет Шумеев и Горбачев. Левый сосед, 98-я дивизия, пока не обнаружен.
Потом Андрейко добавил, словно только что вспомнил:
— Да, рядом с нашим КП, в овощехранилище, разместился командный пункт 193-й танковой бригады.
— Очень хорошо. Горбачеву прикажите: пусть окапывается фронтом на запад и на юг. Учебный батальон надо расположить ближе к нашему КП по речке Пань-шинке. Найдите 98-ю стрелковую дивизию через штаб армии. Доложите в штарм обстановку и попросите помощи истребительной .авиации. Видите, что делается. От разведроты оставьте наблюдательные посты на важнейших направлениях, а роту следует вывести из боя.
Появился Соболь.
— Работники политотдела докладывают,— сообщил он,— что образуется большое скопление раненых, задерживается эвакуация их. Я приказал создать в Паньшино пункт приема раненых, а для эвакуации использовать все возможное из транспортных средств. И потом, в связи с тем, что значительное количество военнослужащих не нашей дивизии обнаруживается в полосе нашего наступления, я отдал приказание всех их собирать и направлять в район железнодорожного моста, выслав туда нашего офицера от строевого отделения.
— Решение правильно. Только я прошу вас, Алексей Федорович, дайте указание работникам политотдела проконтролировать выполнение.
— Сделаю, Николай Иванович.
— Как вы считаете, не следует ли нам пойти к танкистам? Может, помогут чем?
С командиром 193-й танковой бригады мы встретились в сумрачном большом овощехранилище. Среднего
НО
роста, худощавый, с усталым лицом полковник разговаривал с нами раздраженным тоном. Бригада имела легкие танки и в последние 2—3 дня понесла значительные потери.
— Сколько же в данный момент у вас танков, товарищ полковник? — спросил я командира бригады.
—• В строю десять да три в ремонте.
— Ну, что ж, и это сила. Я доложу в штаб армии и попрошу, чтобы вас придали дивизии, поэтому прошу держать их в полной готовности. Вероятнее всего, им придется действовать с 776-м стрелковым полком из района западной части Паньшино. Поезжайте-ка на командный пункт к командиру полка Шумееву, ориентируйтесь в обстановке на местности и увяжите с ним действия ваших танков. Поддержка их будет обеспечена артиллерией. Я позднее тоже буду там. Держите живую связь со штабом дивизии.
Я уже был у выхода; когда послышалось: «Воздух! Воздух!»
И вслед за этим сигналы воздушной тревоги. Это был очередной налет вражеской авиации на нашу дивизию. Забеспокоились фрицы, почувствовали, что их переправам угрожает опасность. В этот день их авиация совершила не менее 400 самолето-вылетов.
Наше продвижение замедлилось. Командиры полков П. И. Шумеев и И. Ф. Хохлов доложили, что.по их боевым порядкам непрерывно ведет губительный огонь артиллерия с правого берега Дона, с высот. Им сверху видно все, а нам и ответить нечем. Я приказал максимально приблизить наши боевые порядки к противнику, тогда такого обстрела не будет, немцы побоятся ударить по своим. Да и потом будет легче атаковать противника.
Хохлов мой совет очень быстро выполнил, а с Шу-
111
меевым, помню, был, к сожалению, неприятней разговор.
Павлу Ивановичу Шумееву еще не было и сорока лет, но выглядел он значительно старше. Несколько обрюзгшее лицо с крупными скорбными складками возле рта хранило выражение непреходящей обиды, а в серых глазах словно застыла боль. В июле 1941 года он попал в окружение, уничтожил свой партийный билет. Его долго проверяли и, наверное, в чем-то обидели. Все это наложило отпечаток на его характер, сделало боязливым. Он был уверен, что ему не простят ни малейшей ошибки, и поэтому осторожничал.
Противник все время переходил в контратаки, поэтому то одно, то другое подразделение было вынуждено вести бои в полуокружении. В этих условиях бездействие— самое последнее дело. А Шумеев положил полк, приказал окапываться и успокоился.
Прекращение наступления 776-го полка затруднило действия его соседа — полка Хохлова. Надо было немед-лено принимать меры.
Я вызвал Шумеева к телефону.
— Павел Иванович, похоже, ты устраиваешься на ночлег, не выполнив задачу?
— Нет, Николай Иванович, вас неверно информировали.
— А как? Почему прекратили продвижение?
— Очень мешает сильный огонь с правого берега.
— Хохлов же двигается! Идите на сближение с противником до рукопашной схватки. Перенесите немедленно наблюдательный пункт ближе к ротам, это поможет лучше почувствовать динамику боя.
— Да, это правильно, но... очень трудно.
Я разозлился.
— Легко только спичками торговать, да и то с вашим характером отсыреть могут, а на войне не только трудно, 112
но и опасно. Надо что-то делать, думать, искать, а разговоры о трудностях делу не помогут. Если вы не справляетесь, то мы и без вас все сделаем. Да, да, без вас! Имейте в виду, что правый сосед, Гурьев, готов помочь вам огнем и наступлением своего левого фланга. Теперь все от вас зависит. Не спите, действуйте!
Вслед за этим я попросил Соболя позвонить комиссару полка Омерову и передать ему мою просьбу — помочь командиру, призвать коммунистов и комсомольцев на выполнение задачи. Со своей стороны я обещал полку помочь теми танками, что были у «сердитого» полковника.
Я хорошо знал Омерова и был уверен в нем. Еще до войны он прибыл к нам в 186-ю стрелковую дивизию с орденом Красного Знамени за бои на Хасане. В должности секретаря дивизионной партийной комиссии был он на Западном фронте в 1941 году. Там успешно справился с выполнением боевой задачи по уничтожению вражеских парашютистов. После ранения находился в госпитале в Уфе, откуда мы с Соболем его и «выудили».
Разговор «по душам», видимо, повлиял на Шумеева. Скоро мы услышали шум сильного боя на правом фланге дивизии, а еще через некоторое время я услышал по телефону ликующий голос командира полка:
— Товарищ Волков (моя условная фамилия. По-сибирски волк — бирюк), задача выполнена. С помощью «коробочек» (танков) и артогня 54-го укрепрайона вышли на берег. Враг частью уничтожен, частью сброшен в Дон. Переправа его артогнем и саперами ликвидирована. Первым на Дон вышло хозяйство Бердигулова, 8-я рота. Часть своих сил поворачиваю в сторону Хохлова.
Я был рад, пожалуй, больше Шумеева. Это была двойная победа — над противником и над растерянностью боевого в прошлом командира.
113
— Отлично, дорогой. Объявляю полку и вам благодарность. Всех отличившихся представляйте к награде, Действуйте смело и дерзко. Я подтягиваю к вам «сына» Горбачева (один из батальонов). Скоро приеду сам.
На следующий день мы с комиссаром прошли к переднему краю 776-го стрелкового полка по той части восточного берега Дона, которая только вчера была полем битвы. Мы увидели, насколько жестокими были здесь бои. Параллельно Дону тянулся незаконченный противотанковый ров, глубиной чуть меньше метра. Ров был заполнен вражескими трупами. Многие из них валялись с размозженными черепами или со штыковыми ранами. Там же валялось большое количество немецких пулеметов, минометов. Все говорило о поспешном отходе, при котором противник не смог убрать трупы своих солдат и унести с собой технику. Вот что наделал рукопашный бой!
Мы были рады за Шумеева и спешили к нему на новый наблюдательный пункт, куда он нас пригласил. «Совсем рядом с передним краем,— говорил он,— и как удачно: отдельный дом, удобства, даже комфорт. И видимость с чердака прекрасная!»
Я был против этого «комфортабельного» особняка, но не успел заставить Шумеева сменить «квартиру» и теперь решил использовать свое посещение его НП для этой цели. Правда, немцы сделали это раньше нас. Мы видели, как противник совершил по нему огневой налет. Прямым попаданием снаряда разнесло всю верхнюю половину дома. Теперь уж Шумеева не пришлось понукать и уговаривать. Не мешкая, он вынес свой наблюдательный пункт в поле.
Между тем 776-й полк повернул свои боевые порядки на юг, вдоль левого берега Дона, очищая его от противника, нависшего над незащищенным флангом 780-го пол-114
Ца. Равнинная широкая пойма Дона с большим количеством озер, поросшая густым бурьяном, а в отдельных местах и кустарником, всюду таила в себе смертельную опасность. Отходя, немцы оставляли в бурьяне своих автоматчиков. Пришлось нашим бойцам прочесывать местность огнем пехотного оружия и ручными гранатами. В отдельных случаях пользовались бутылками с горючей жидкостью «КС». Это было самое надежное средство. Когда от них загорался бурьян, то скрывавшиеся там гитлеровцы с диким воплем пытались удрать, но их настигали меткие пули. Воины полка медленно, но упорно продвигались все дальше и дальше в сторону Вертя-чего.
Мы были у Шумеева, когда поступило тревожное сообщение из 780-го стрелкового полка: в райне озера Лапушное противник теснит правый фланг Хохлова! Я немедленно приказал выдвинуть туда для контратаки батальон из полка Горбачева, придав ему роту танков 193-й танковой бригады. Она находилась недалеко от этого батальона, на западной окраине Паньшино.
Уже далеко за полночь батальон сосредоточился на рубеже для атаки. По сигналу двумя красными ракетами бойцы яростно кинулись на противника. Сразу стало светло от немецких осветительных ракет и вспышек выстрелов. Всюду шум, крики, брань. Поднимая бойцов в атаку, в первую же минуту был убит комбат. Командование взял на себя комиссар батальона А. Е. Просвиров, но и он вскоре был тяжело ранен. Тогда бой возглавил старший адъютант (начальник штаба) батальона младший лейтенант Баранников.
Бой был тяжелым. Сброшенные полком Шумеева в Дон гитлеровцы озверели от неудач и попытались вернуть утраченное. Вначале они потеснили наших, но подоспевший на помощь батальон из полка Горбачева восста-
115
новил положение, хотя дальше продвинуться не смог.
Особо в этом бою отличилась военфельдшер Резепкин на Елизавета Александровна. Под хутором Нижне-Гни-ловским, собирая раненых, она увидела, что один из командиров рот выбыл из строя, а бойцы залегли под огнем. Тогда храбрая девушка схватила автомат командира, бросилась к бойцам и подняла их в атаку. Рота выполнила задачу, и Лиза вернулась к своим обязанностям. За время боя она вынесла 20 раненых воинов с оружием. За этот подвиг Е. А. Резепкина была награждена орденом Красной Звезды.
Елизавета Александровна потом благополучно прошла всю войну и заслужила еще несколько наград. Ныне она работает заведующей медпунктом у себя на родине, в селе Капитоновка Оренбургской области. Недавно за трудовые достижения ее наградили орденом «Знак почета».
Остановленный ночной контратакой противник не успокоился. На следующий день два батальона полка Горбачева оказались под ударом. На выручку им был брошен тот же третий батальон и все, что можно было взять из полков Хохлова и Шумеева. Положение опять было восстановлено, но тут немцы ударили по ослабленному левому флангу Хохлова. Теперь уже последнему моему резерву — учебному батальону дивизии — пришлось вступить в бой. Курсанты быстро развернулись, решительно контратаковали наступавшего противника, смяли его, нещадно уничтожая. А оставшиеся в живых беспорядочно отступили. Гитлеровцы оставили на поле боя один подбитый танк, свыше 100 солдат и офицеров и отказались на этом участке от дальнейших атак.
Так, своевременно осуществляя взаимодействие между полками и приданными средствами, дивизия одержа-116
ла свою первую победу в наступательном бою на Дону.
Что же все-таки произошло в те августовские дни возле неизвестного ранее хутора Вертячего?
Все обстоятельства, при которых врагу удалось уже 17—18 августа 1942 года овладеть обширным плацдармом на левом берегу Дона на участке Трехостровская — Вертячий — Песковатка, с которого затем гитлеровские войска развернули свое широкое наступление на Сталинград, тогда нам не были известны. Мы считали — так сложилась обстановка, и спасали положение, не считаясь ни с чем, латали дыры в прорванном фронте.
Как-то в одну из наших послевоенных встреч бывший комиссар 214-й стрелковой дивизии полковник А. Ф. Соболь затронул в беседе эту тему.
— А ведь правильным было решение генерала Лопатина 16 августа, повернувшего нашу дивизию с Кот-лубаньского направления на Вертячий? — спросил Алексей Федорович.
— Ну, конечно, решение было правильное, вполне соответствовало обстановке. Тогда надо было немедленно уничтожить переправившегося врага.
— Так почему же оно было отменено в тот же день? Ты ведь об этом хорошо помнишь?
— Мне кажется, дело в том, что неправильно докладывали обстановку, преуменьшали опасность, когда так называемым «мелким группам» противника удалось переправиться через Дон, зацепиться за левый берег. Все рассчитывали, что с этими «мелкими группами» противника удастся легко расправиться, сбросить их в Дон, ликвидировать. Поэтому и донесения были успокоительными, обнадеживающими.
Эта беседа послужила толчком для дальнейших изысканий. И вот что я обнаружил.
В журнале боевых действий 62-й армии за 18 августа
117
1942 года записано, что в районе Нижне-Акатова отдельные группы противника переправились через Дон: до батальона автоматчиков противника овладели Нижне-Гниловским и еще батальон занял Паньшино.
А что было на самом деле? Оказывается, приказ Лопатина 16 августа вывести нашу дивизию в район Вертя-чего — Песковатки был вызван тем, что фактически части сил 384-й пехотной дивизии немцев удалось форсировать Дон и обеспечить себе плацдармы в нескольких районах. Это подтверждается также боевым донесением Сталинградского фронта от 17 августа, в котором говорится, что противник небольшими группами в 20—25 человек переправился (5—6 групп) на восточный берег Дона у Нижне-Акатова и Вертячего. Чтобы ликвидировать эти «мелкие группы», командующему 62-й армией пришлось 18 августа поставить задачу командиру 98-й стрелковой дивизии двумя полками удерживать рубеж Нижне-Гниловский — Вертячий — Песковатка, а третьим полком нанести удар по противнику в направлении хутора Гниловского. Во взаимодействии со 134-й танковой бригадой дивизии предстояло уничтожить переправившегося противника, перейти к прочной обороне восточного берега Дона, удерживать его и не допускать переправы врага. А также установить связь с 214-й стрелковой дивизией в Паньшино.
Однако 98-я дивизия своими силами не смогла ни воспрепятствовать форсированию противником Дона, ни ликвидировать уже переправившиеся его части...
Мне кажется, что тогда многие не понимали, как грозен был плацдарм у Вертячего, и считали направление Нижне-Чирская — Сталинград главным, наиболее опасным. А между тем район Вертячего был на редкость выгодным для форсирования Дона. И именно отсюда противник прорвался к Сталинграду.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ!
„Линия Паньшино**
Пять суток наша дивизия вела непрерывные тяжелые бои. 23 августа с утра напряжение боя достигло предела. В этот день над нашими боевыми порядками непрерывно висели небольшие группы немецких пикирующих бомбардировщиков, с задонских высот передний край да и хутор Паньшино обстреливала тяжелая артиллерия, неистовствовали минометы. Казалось, противник твердо решил нас прогнать с захваченных нами неделю назад рубежей. И мы напряглись как могли. Но где-то во второй половине дня бой стал понемногу ослабевать, перемещаться на юго-восток. Оттуда порывы ветра иногда доносили шум танкового боя, тяжелые разрывы бомб. Грешным делом, мы приписывали это активности наших левых соседей, всерьез потревоживших врага, да так, что ему стало не до нас. А поздно вечером напряженность боя вообще ослабла. Было совсем темно. Небо черным куполом нависло над землей. Накрапывал дождь. С переднего края доносились звуки редкой перестрелки. Эхом отдавались орудийные выстрелы. В воздухе то и дело лопались ракеты, освещая степь бледно-голубым светом.
Мы с комиссаром не спеша шли с наблюдательного пункта и слушали «дыхание фронта».
119
— Беспокоится фриц,— устало промолвил Соболь.
— Есть отчего, Алексей Федорович. Наше выдвижение к высоте 56,8 наделало переполоху у противника. Ведь она прикрывает хутор Вертячий, а там — переправа через Дон.
Мы сожалели, что наметившийся 19 августа успех не нашел своего развития. Противник сильным огнем артиллерии, минометов, бомбардировкой, частыми контратаками пехоты с танками остановил наше наступление на рубеже между Паньшино и хуторами Гниловскими. В свою очередь, парализуя попытки врага вернуть потерянное в боях 19 августа, мы не допускали прорыва врага на север, в сторону Качалинской.
Тогда нам еще многое не было известно, и в первую очередь то, что именно 19 августа Паулюс подписал приказ, в котором поставил своей армии задачу овладеть перешейком между Волгой и Доном и прорваться к Волге .с северо-запада. Выполняя этот приказ, 8-й армейский корпус немцев, прикрывая главную группировку, должен был нанести отвлекающий удар на север с плацдармов, захваченных им на левом берегу Дона между хутором Нижне-Герасимовым и станицей Трехостровской. 51-му армейскому корпусу приказывалось захватить второй плацдарм по обе стороны от Вертячего. Поэтому гитлеровцы не на шутку встревожились, почувствовав угрозу высоте 56,8 со стороны Паньшино. Чертовски жаль, что не оказалось тогда сил и средств, чтобы овладеть ею! Опираясь на нее, можно было бы сорвать форсирование Дона!..
Мы подошли к восточной части хутора Паньшино, где четыре дня назад был развернут командный пункт дивизии. Около нашей хаты нас кто-то ожидал и украдкой покуривал. В темноте изредка вспыхивал светлячок папиросы.
120
— Добрый вечер, товарищ генерал и товарищ полковой комиссар,— послышался из темноты приглушенный голос начальника штаба дивизии Андрейко.
— Вечер добрый,— ответил я.
— Майор Горбин сейчас вернулся из штаба армии. Привез новости. Разрешите, он доложит?
— Входите и выкладывайте, что у вас есть,— пригласил я их, переступая порог хаты.
Майор Н. М. Горбин был офицером связи от штаба армии генерала Крюченкина. Молодой, энергичный, трудолюбивый офицер, он был образцом исполнительности. Как-то с первого дня врос в жизнь нашего коллектива и всеми был уважаем. Сейчас Горбин заметно волновался.
Мы вошли в хату и уселись кто на стулья, кто на скамейку.
— Слушаю вас.
— К исходу сегодняшнего дня,— начал Горбин,— немецко-фашистским войскам удалось прорваться к западной окраине Сталинграда, а севернее города — у Рынка и Ерзовки — они вышли к Волге.
Вот оно как! Мы переглянулись с Соболем. Вот почему немцы были столь активны с утра. Они демонстрировали, отвлекали нас от главного удара! Вот почему артиллерийский бой во второй половине дня все больше и больше удалялся от нас. И вот что значило огромное зарево пожаров и облака черного дыма. Стало быть, это над городом. Да, тяжело теперь там, на Волге...
Горбин продолжал:
— Немцам удалось пробить коридор к Волге. Они ввели в него крупные силы и пытаются расширить. Идут ожесточенные бои. Командарм доволен действиями дивизии и приказал продолжать наступать, а в случае неуспеха рубеж удерживать и ни в коем случае не отда
121
вать. Драться насмерть. Здесь вы защищаете Сталинград.
— Товарищ майор, прошлые бои показали, что наши бойцы и командиры скорее готовы умереть за Родину, но не пропустить врага,— сказал комиссар дивизии.— Так и доложите Военному Совету.
— У командарма есть уверенность в этом. Он как-то сказал, что 214-ю дивизию почувствовал в первых боях у хутора Паньшино,— ответил Горбин.
— Это все приятные слова. А дадут ли нам что-нибудь на усиление дивизии?
— Вряд ли. В данное время ничего не обещают. Да у командарма пока ничего и нет, все задействовано. Так что придется обходиться своими силами.
— Понятно. Хотя бы авиацию прислали поработать над переправами. А то ведь огромнейшие колонны танков, автомашин, пехоты безнаказанно двигаются и спускаются по дорогам к Вертячему с запада. Мы же видим их каждый день, а зуб неймет!
— И об этом я докладывал. Командарм намерен обратиться с просьбой к командующему фронтом.
Вывод из этого разговора, я сделал один: надо продолжать тревожить противника, отвлекая на себя как можно больше его сил. Особенно беспокоила меня высота 56,8, с которой нас было видно противнику как на ладони. Надо было попытаться ее взять.
И вот почти каждый день мы наступали, проявляли активность. Но она постепенно падала, потому что мы несли значительные потери, а пополнения не получали. Каждый день мы заканчивали тем, что с начальником строевого отделения штаба дивизии капитаном Аввакумовым считали «активные штыки».
Надежда на пополнение была только за счет команды выздоравливающих. Да еще можно было рассчиты
122
вать, что 18-я стрелковая дивизия, уходя на формирование, кое-что оставит нам. Правда, часть ее полосы оставалась тоже за нами. И приходилось просить Аввакумова, чтобы он со своим отделением тщательно проверял все обслуживающие подразделения и выяснял, откуда можно взять людей.
Под боком, в районе железнодорожного моста, без дела сидело 500 бойцов 98-й дивизии. Их кормили, к ним были прикреплены офицеры. Но использовать их в бою мы не имели права без согласия командования дивизии. А те не подавали признаков жизни.
Несмотря на недостаток сил, боевые задачи с нас, конечно, не снимались, а выполнение их с каждым днем становилось все более сложным и трудным. Приказы на наступление дивизии, ранее выполнявшиеся безмолвно, теперь каждый раз вынуждали обращаться к командарму с просьбами, и разговор примерно был таким:
— Товарищ командующий, я получил ваше «письмо» (приказ), но нечем «ответить» (действовать).
— А вы поищите хорошенько, что-нибудь найдете.
— Это уже проделано несколько раз. В ряде случаев «неполноценные на работе» (недолечившиеся раненые на многих должностях в службе тыла).
— Поймите, Бирюков, «не играть» (то есть не наступать) мы не можем. «Пламя» (противника) мы должны брать на себя и этим помогать соседу, его «дому» (Сталинграду). Вася (Чуйков) чувствует это и благодарит, он ведь там «учитывает» (дерется) каждый метр, каждое окно, не говоря уже о доме. Вам это должно быть понятным. Так что продолжайте «играть». Желаю удач,— обычно заканчивал разговор Крюченкин и добавлял:— «Выигранного» не «проигрывать».
Оставалось отвечать: приложим все силы, поможем волжанам.
123
И мы вновь подсчитывали свои силы, готовились к наступлению и наступали, зная заранее, что будет только демонстрация. Утешало сознание того, что противник держал против нас две пехотные дивизии, да с ними еще часть танков, да значительное количество артиллерии, а иногда напускал на нас свою авиацию. Это было уже известное выполнение нами нашей задачи, реальная помощь защитникам города.
Решить такие крупные задачи мы могли, только создав прочную оборону, умело, экономно расходуя силы, применяя меры маскировки, хитря и обманывая противника.
Дивизия не преднамеренно, а вынужденно перешла к обороне в результате окончившихся неудачей наступательных боев 17—19 августа. Под сильным огнем, отражая непрерывные контратаки, зарывались в землю наши подразделения там, где были остановлены врагом. Поэтому в ряде мест передний край полосы обороны дивизии проходил по неудобному рубежу, на ровном поле или в низинах, и приходилось вести бои за улучшение своих позиций, причем не всегда успешно. Особенно нас беспокоила высота 56,8, которой нам не удалось овладеть. Она закрывала от нас немецкую оборону. А немцы с нее видели не только наш передний край, но и вторые эшелоны.
Лишь участок полка второго эшелона был выбран нами, где нам хотелось. Его передний край проходил по северному берегу речки Паньшинки, не ахти какой, но все же водной преграды на пути к Качалинской, если противник попытался бы туда прорваться.
Оборона становилась позиционной, но активной. Начались поиски средств как-то и чем-то укрепить, усилить ее. Все без исключения командиры и начальники получили задание тщательно изучить противника и местность
124
в границах своих участков и районов обороны, подумать и найти что-либо разумное, эффективное. После этого они были приглашены на командный пункт дивизии на своеобразную конференцию. Вот, например, что докладывал Шумеев:
— К концу, августа полк в непрерывных тяжелых боях понес большие потери, а пополнения не получал. Вся надежда на огневые средства. Пока что вся оборона держится на огне... За это время первая траншея отрыта полностью. Грунт сыпучий, поэтому крутости одеваем плетнями, досками — всем, что только находим. Вторая траншея прерывчатая, а в глубине — только обозначена. Создаем ее ночами силами службы тыла, а на день сажаем в нее свободных людей из связистов, саперов, химиков, разведчиков, в задачу которых входит нарочно показывать себя неприятельскому наземному и особенно воздушному наблюдению. Пусть фотографируют, нам это выгодно! Широко используем снайперов. Строим дерево-земляные огневые точки для станковых и ручных пулеметов.
В таком примерно духе были и другие доклады. В обсуждении их принимали живое участие все участники совещания, в результате зародился целый ряд ценных мероприятий: создание широкой сети дзотов (в короткий срок в оборонительной полосе дивизии их было построено около восьмидесяти) не только для пулеметов, но и для орудий; широкое применение кочующих орудий и пулеметов днем и ночью (противник их подсчитывал, и у него получалась довольно внушительная цифра).
Было организовано тесное взаимодействие с соседними дивизиями — 39-й и 27-й гвардейскими: помощь огнем и контратаками, обмен взаимной информацией, офицерами связи.
О партийно-политической работе и роли делегатских
125
партсобраний, обсуждавших один вопрос: задачи коммунистов в совершенствовании обороны,— на одном из совещаний подробно рассказывал комиссар 780-го стрелкового полка И. С. Каре:
— Командир батальона коммунист Плотников доложил на партийном собрании, как в его батальоне развивается снайперское движение. Каждый снайпер открыл свой лицевой счет убитых фашистов. Коммунист Панин говорил о том, что отдельные бойцы нового пополнения боятся немецких танков. Партийное собрание поручило коммунистам рассказать молодым бойцам об опыте Вер-нигорова, лучшего бронебойщика, который не пропустил ни одного танка через передний край обороны. А командир полка дал задание оттащить подбитый фашистский танк в тыл и там наглядно показать молодым бойцам уязвимые места танков противника, по которым надо стрелять из противотанкового ружья...
Мы много думали и о моральном поощрении отличившихся в боях. Разумеется, легче это было решать с боевыми подразделениями. Результаты боя видны сразу: захваченный или удержанный рубеж, уничтоженные живая сила и техника противника. Сложнее было со специальными службами и подразделением. Их воины не всегда принимали участие в бою с оружием. Но они беззаветно служили бою: саперы, связисты, оружейники, химики, тыловики.
Первую награду—медаль «За отвагу» — 29 августа получил телефонист батальона связи дивизии Картунов за бесперебойную связь с частями в бою за Паньшино. Месяц спустя приказом по 4-й танковой армии были награждены уже 20 связистов дивизии: старший сержант К. А. Белых, ефрейтора С. X. Биканачев, рядовые А. Т. Мордвинов,, В. Ф. Гаврилов, В. Е. Егоров, Н. И. Заболотный и др.
126
С каким энтузиазмом был встречен этот приказ в спецподразделениях!
Партийно-политические органы вели большую работу по вовлечению в ряды Коммунистической партии новых членов. Видя коммунистов всегда впереди, на самых трудных и опасных участках боя, беспартийные воины изъявляли желание связать свою судьбу с партией. Десятки из них писали в заявлениях, что хотят идти в бой коммунистами.
Ряды партийной организации непрерывно росли. Если в сентябре в ходе боев в партию вступило 100 человек, то позднее, в декабре, число вступивших в партию выросло до 246 человек. Это имело огромное значение в те суровые дни.
Мы ежедневно видели, как с высот правого берега Дона к районам переправ спускаются колонны фашистских войск, танков, автотранспорта. Было досадно, что в нашем распоряжении нет таких средств, которые могли бы достать до этих переправ, накрыть огнем двигавшиеся колонны. И коммунисты саперного батальона стали думать. Под руководством дивизионного инженера Важеевского саперы начали сооружать плоты и снаряжать их взрывчаткой, неразорвавшимися снарядами, минами, а химики роты старшего лейтенанта А. С. Тараненко — бутылками с горючей смесью. Эти плоты выводились по реке Паныпинке к Дону и спускались по течению. Столкнувшись с переправой, плоты взрывались, разрушая мосты. Скоро противник понял, в чем дело, и стад буквально охотиться за нашими плотами, но некоторые из них все же прорывались и делали свое дело.
Так изо дня в день совершенствовалась оборона дивизии, создавалась «линия Паньшино». Совершенствовались и люди.
Однако и противник не дремал.
127
Вспоминаю один самый тяжелый бой, едва не кончившийся для нас бедой.
В тот августовский недобрый день с самого раннего утра на некоторых участках нашей обороны шли бои. Все попытки противника прорваться успешно отбивались. Но что-то уж очень напряженный бой разгорелся на участке 780-го стрелкового полка на подступах к высоте 56,8. Время от времени я справлялся у Хохлова, как идут дела.
У нас на командном пункте в это время находился помощник командарма Крюченкина — генерал Е. Г. Пушкин. Разговор шел о. положении дел, жизни дивизии. Вдруг после полудня .Хохлов звонит:
— Танки врага прорвали передний край обороны полка. Батальон Кошелева, контратакуя, понес большие потери и не сдержал их натиска. Много погибло офицеров штаба... Танки идут на вас, на ваш КП! Встречайте!..
На этом связь прервалась.
— Танковая опасность! Танковая тревога! — скомандовал я.
По этой команде все, находившиеся на командном пункте, заняли окопчики, в которых имелись противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью.
— Начальнику артиллерии все возможное из арт-средств немедленно выдвинуть сюда для ведения огня по танкам прямой наводкой. Оставшимся танкам 193-й танковой бригады занять подготовленные позиции южнее МТФ для борьбы с танками противника из засад. Учебному батальону занять оборону района командного пункта дивизии. Все, что можно взять из 788-го полка, быстрее в район обороны батальона Кошелева. Передать сигнал танковой тревоги тылам дивизии. Обстановку и решение сообщить соседям. Донести обо всем в штаб армии,— отдал я распоряжения и вопросительно
128
посмотрел на генерала Пушкина: «Может, что не так, может второпях что-нибудь забыл?»
Но он одобрительно кивнул:
— Все, что сделано, сделано правильно. Действуйте.
И бой разгорелся. Наши артиллеристы выкатили орудия на прямую наводку и с заранее подготовленных огневых позиций стреляли по танкам в упор. Минометчики накрывали танки врага сосредоточенным огнем. Пехотинцы пустили в ход все — гранаты, штыки, лопаты, огнем отсекали пехоту врага от его танков и затем уничтожали. Имея большой запас бутылок с горючей жидкостью, они разбрасывали их в стороны и поджигали бурьян, создавая очаги пожаров на пути движения танков. Преодолеть огонь танки не решились. И мы выиграли бой. Врагу не удалось развить свой успех. Он был остановлен и, понеся потери, отошел на исходные позиции. Мы облегченно вздохнули: у нас уже не было больше сил. Повтори он атаку, и наша оборона была бы, пожалуй, прорвана. На счастье, этого не случилось.
В разгар боя к нам на командный пункт пришли заместитель командира и начальник политотдела 98-й стрелковой дивизии. Они доложили, что прибыли за своими бойцами.
Пушкин удивленно посмотрел на меня. Я был вынужден коротко рассказать историю 500 отбившихся от дивизии бойцов и младших командиров, которые вот уже который день «отдыхали» возле железнодорожного моста. Надо было видеть, как вежливый и спокойный генерал пришел в ярость. Он приказал им немедленно принять своих людей. Посланцы весьма поспешно ушли выполнять задание. Е. Г. Пушкин сердито посмотрел им вслед и добавил:
— То-то я никак не мог найти их командный пункт.
5 Н. И. Бирюков
129
Замаскировались в Котлубаньском укрепрайоне и помалкивают.
Когда бой закончился, генерал Пушкин попрощался и уехал докладывать командарму о бое, сказав, что, по существу, дивизия спасла положение на этом участке.
Напряжение, в котором я был все эти часы, как-то сразу спало, и я почувствовал себя совершенно разбитым, вышел из подвала и повалился на чахлую траву.
— Константин Андреевич, заведи-ка патефон,— попросил я адъютанта.
Тот вынес патефон на лужайку, завел, и вдруг раздалось: «...эти муки страданья, чем объяснить эти муки мои...».
— Стоп! К чертям такую музыку. Меняй пластинку.
Решетников остановил диск и поставил другую, первую попавшуюся в руки. «...Не успел вернуться Чкалов, Громов дальше полетел...»
— Вот это другое дело!
Вскоре после этого кризисного для нас дня мы установили, что противник начал укреплять свой рубеж. В спешном порядке рылись траншеи, ходы сообщения, появились дзоты. Для этих работ широко использова лось местное население. И не только в глубине обороны: мы часто видели наших людей, насильно пригнанных на передний край. В таких случаях мы не могли вести огонь по фашистам. Но когда мирных жителей уводили, мы отводили душу.
Весьма отрадно было видеть, что при больших потерях, понесенных в недавних отступательных боях, наши солдаты не утратили уверенности в победе, верили в неизбежную гибель фашистских войск. Эта вера все время поддерживалась соответствующей работой, развернутой политорганами, коммунистами, комсомольцами, а также командирами и политработниками.
130
Большую роль в укреплении этой веры сыграл приезд к нам в середине осени Д. 3. Мануильского и проведенная им беседа с командирами и комиссарами частей и соединений, собранными для этой цели на командном пункте армии. Он нарисовал перед нами отрадную перспективу, сказав, что скоро положение изменится в лучшую сторону, передал восхищение народа защитниками Родины и приветствие от ЦК нашей партии. Эта беседа вызвала необычайный подъем среди воинов.
Будни обороны
Как-то утром, в первых числах сентября, я собрался на один из наблюдательных пунктов. Но тут подъехал на полуторке офицер связи майор Горбин, выскочил из кабины и подбежал ко мне:
— Сегодня на командный пункт дивизии приедет командарм Крюченкин и член Военного Совета бригадный комиссар Лучко.
Пришлось остаться.
Действительно, вскоре показались две легковые машины, быстро, «с большой пылью» ехавшие по ровной полевой дороге от Качалинской к хутору Паньшино. Едва мы с комиссаром успели представиться начальству, как вражеская артиллерия обрушила мощный огонь на район нашего командного пункта. Пришлось провести гостей по крытому ходу сообщения в блиндажи штаба дивизии, оборудованные в подвалах под зданием клуба МТФ.
После того как командарм и член Военсовета познакомились с офицерами штаба, я пригласил их в свой блиндаж, куда опять повел по подземелью.
5*
131
— Хорошо оборудован ваш командный пункт,—заметил генерал Крюченкин.
— Да, надежно,— ответил я.— Вот уже более двух недель спасает нас «метро» от бомб и снарядов, хотя обстрелу и бомбежке командный пункт подвергается ежедневно. Вы видели обрушившуюся часть клуба МТФ — это в него влетела авиабомба. Но никто не пострадал.
И все же командарм упрекнул меня в том, что командный пункт дивизии расположен слишком близко к переднему краю:
— Даже с того берега достает.
— Это правильно,— ответил я,— два-три километра от переднего края оборонительной полосы — ненормальное расположение КП дивизии. Но все привыкли к этому, и оборона устойчивей. К тому же в глубине обороны мы имеем два запасных командных пункта, оборудованных и всегда готовых к действию.
— Ну что же, хорошо!
— А какие медицинские силы и средства имеются на КП?—спросил Лучко.— Кто окажет первую помощь в случае необходимости?
Комиссар объяснил, что в первые дни боев было большое количество раненых, поэтому здесь был развернут приемо-сортировочный взвод медсанбата. Он тут и остался. Командир взвода военврач 3-го ранга М. М. Романова уже имеет немалый опыт: в 1940 году Принимала участие в боях с белофиннами, да и в этой войне с самого начала. Здесь в боевых условиях она работает сутками, проявляя исключительное внимание к раненым и больным воинам.
Мы вновь затронули вопрос о том, что противник открыто и безнаказанно направляет силы к переправам, а затем, наверное, к Волге, но наша дивизия не может
132
помешать врагу. Кроме того, нас донимает фашистская авиация. Совершая частые налеты и подвергая бомбежке отдельные участки обороны, огневые позиции артиллерии, склады боеприпасов, командные пункты, она наносит нам большой вред. Даже ночные налеты стали совершать. А мы только смотрим. Неужели нам нечем помочь?
— Я просил об этом командование фронтом и получил утешительное обещание. Пока что — только обещание. А в моем распоряжении тоже нет ни дальнобойной артиллерии, ни истребителей,— ответил генерал Крю-ченкин.
— Надо всемерно использовать пехотный огонь,— добавил Лучко.
— Этому-то люди обучены. При бомбежках все лежат животами вверх ш лупят из всех видов ручного оружия. Но это же не самооборона, а самоутешение. Необходимы мощные зенитные средства и истребительная авиация.
— Из зенитных средств что-нибудь пришлю, а большего у меня нет,— отрубил командарм.— Буду запрашивать фронт.
Наша беседа длилась до обеда. Командарм приказал передать личному составу дивизии благодарность за успешно проведенные бои, достойных представить к наградам. Уже перед самым отъездом он ошеломил нас новостью:
— 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию приказано немедленно перебросить в Сталинград. В связи с этим для вашей дивизии расширяются границы обороны. Вы должны принять от нее полосу по восточному берегу Дона от Качалинской до устья Паньшинки.
— Жаль, что лишаемся такого надежного соседа, мы хорошо с ним взаимодействовали. А что касается полосы
133
обороны, то придется взять часть сил 788-го стрелкового полка, оголить второй эшелон,— ответил я.
— Рискованно, но правильно. Установите связь с 37-й гвардейской дивизией генерала Желудева, он в Кузнецах,— приказал генерал Крюченкин. Пожелав нам дальнейших успехов, командарм и член Военного Совета армии сели в машины и уехали в Качалинскую.
Из обещанного усиления мы так ничего и не получили. Только гораздо позже, глубокой осенью, наша авиация стала совершать ночные налеты и бомбить фашистские переправы, чем вызывала у наших воинов восторг и восхищение. Иногда появлялись командиры эрэсовских подразделений, выбирали места для позиции и готовили необходимые данные для стрельбы, интересовались объектами в обороне противника, которые надо было накрыть огнем, а когда темнело, приходили «катюши», становились на «колышки» и, сыграв свою грозную музыку, немедленно уезжали. Такие «вечера самодеятельности» также доставляли нам большое удовольствие.
А требования наступать, наступать — не прекраща-, лись. Приказы па наступление шли почти ежедневно. 2 сентября мы перешли в наступление вместе с частями I й гвардейской армии, нанося отвлекающий удар. Нам удалось вначале продвинуться на 2—2,5 километра, улучшить свои позиции, но на следующий день противник, собрав силы, при поддержке танков, тяжелой артиллерии с правого берега Дона и авиации, мощной контратакой восстановил положение. 5 и 6 сентября мы вновь наступали, правофланговый полк подошел к Верхне-Гни-ловской и залег под ураганным огнем артиллерии с пра* вого берега Дона. В эти дни наступали 24-я и 66-я армии, не успев даже полностью сосредоточить свои войска. Сталинград требовал помощи. Своими действиями мы отвлекали врага от 62-й армии В. И. Чуйкова.
134
8 октября дивизия была подчинена 1-й гвардейской армии, а с уходом ее с нашего участка фронта, 14 октября, согласно приказу командующего Донским фронтом перешла в состав 24-й армии. Но от этого ничего не изменилось. Жизнь в обороне продолжалась, как и при Крюченкине. Полосу обороны дивизии иногда расширяли, иногда сужали. Соседи наши менялись, а мы оставались на своих позициях. Противник особой активности уже не проявлял. Но мы по-прежнему вели активные боевые действия.
Командование 24-й армии было у нас раза два или три, зато мы часто вызывались на командный пункт армии за получением указаний и на различные совещания. Широко практиковалась присылка к нам в дивизию офицеров всех родов войск и служб и их начальников. Посещение дивизии представителями вышестоящего командования вносило разнообразие в нашу будничную жизнь. Мы долго и тепло вспоминали генерала А. В. Горбатова, заместителя командующего 24-й армии, приехавшего однажды проверить оборону дивизии.
Было раннее октябрьское утро, я и комиссар Соболь собирались завтракать. Вдруг дежурный по штабу позвонил, что приехал замкомандарма и идет к нам. Вскоре, согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вошел генерал Горбатов. Высокий, худощавый, с узким длинным лицом и быстрыми глазами.
Кратко доложив обстановку, я предложил ему позавтракать с нами.
— Благодарю вас, я уже завтракал. Если есть стаканчик крепкого чая, с удовольствием выпью.
— Ну, чаем мы вас угостим! Насчет чая у нас есть большие специалисты. Мы ведь из Башкирии, любим чаек. Чай не пить — откуда сила будет!
Генерал Горбатов быстро выпил стакан чаю, отме
135
тив, что чай действительно хороший, и торопливо начал собираться.
— Я имею задачу,— заявил он,— проверить оборону дивизии. Ведите меня, товарищ Бирюков, на передовую, к одному из командиров батальонов.
Я повел его по наиболее безопасному маршруту до хода сообщения, затем по нему к центральному наблюдательному пункту. Горбатов умел так быстро ходить, что мы едва успевали за ним. Откровенно говоря, нам приходилось иногда и немножко пробежаться, чтобы не отстать от него.
Он не стал задерживаться на наблюдательном пункте, и мы быстро добрались до командного пункта командира 1-го батальона 780-го стрелкового полка капитана А. И. Плотникова. Молодой комбат во всю прыть спешил нам навстречу и попытался было доложить обстановку, но генерал Горбатов перебил его, сказав, что в обстановке разберется у командира той роты, в которую его поведут. Обернувшись к нам, он объявил:
— В роту мы пойдем с комбатом, а вы все ждите нас на наблюдательном пункте полка. А где командир поддерживающего вас артдивизиона? — обратился он к капитану Плотникову.
— Рядом, в десяти метрах отсюда,— ответил комбат
— Ну, хорошо. А теперь — ведите!
И они ушли.
Как нам после докладывал Плотников, генерал Горбатов проверял траншеи, огневую систему, а знание целей, увязку действий с артиллерией, сигналы вызова огня он проверил практически. Особенно подробно проверял знание командирами противника, его обороны, организацию противотанковой обороны. Он обстоятельно беседовал с красноармейцами, сержантами, интересовался службой обеспечения, бдительностью, питанием.
136
В общем, ничто не ускользнуло от его опытного глаза.
Вернувшись из батальона, Горбатов похвалы не выразил, он не был щедр на это, но сказал, что оборона создана нормальная, люди, занимающие ее, противника знают, службу несут правильно, свои обязанности знают и выполняют их добросовестно. Это уже была приятная оценка.
Потом он проверил оборону на правом фланге дивизии. Там она проходила по левому берегу Дона. В пути к этому участку он выразил свое удовлетворение тем, что в траншеях встречал старшин рот.
— Часто роль старшины роты сводят только к хозяйственной деятельности, тогда как это только часть его работы, даже меньшая часть. И когда я вижу старшину роты на передовой, в траншее роты, это вызывает у меня удовлетворение, так как старшина здесь виден как постоянный и ближайший помощник командира роты,— сказал он.
— Мы проводили широкую проверку использования старшин. При этом было обнаружено много недочетов в их подборе. Провели со старшинами учебный сбор, взяли под контроль их работу, и дело пошло,—доложил я.
— Похвально. А что это за трубы торчат на берегу?— спросил А. В. Горбатов, когда мы переезжали реку Паньшинку.
— Это бани в землянках. Почти каждый батальон имеет свою баню.
— Ну, совсем хорошо. Солдату на фронте побанитщ ся — первое дело,— отозвался замкомандарма.
Полпути от Паньшино до Дона мы проехали на машинах, а дальше пошли пешком. И тут нам пришлось поволноваться, потому что шел он часто открыто, це
137
используя укрытий и Складок местности, наблюдение же с противоположного высокого берега было хорошее. На счастье, все обошлось благополучно. Закончив свою работу, Горбатов тотчас же поехал докладывать о результатах Военному Совету 24-й армии. Постановкой дела в дивизии он был удовлетворен.
Сложившееся у нас впечатление об исключительной храбрости генерала Горбатова подтвердил позже генерал С. Е. Рождественский. Он рассказывал, как Горбатов сам организовывал ночные действия и лично водил батальоны в глубь расположения противника.
Как-то вскоре после войны, при встрече с А. В. Горбатовым я спросил его об этих «боях местного значения». Он улыбнулся:
— Водил немцев показывать...
А еще позже, в 1965 году, А. В. Горбатов подробно осветил эти боевые эпизоды в своей книге «Годы и войны».
Укрепляя нашу оборону, мы все время требовали повышения бдительности. Мы знали, как расхолаживает бездействие, и понимали, что враг коварен и способен на любую подлость. Вскоре это подтвердилось. В одну из темных ночей, неся службу в составе дозора по проверке бдительности непосредственного охранения, пропал солдат 780-го полка. У нас не было никаких оснований подозревать его в том, что он добровольно перешел к врагу. Мы допускали, что в такую темную ночь он мог потерять в степи ориентировку и попасть в руки фашистов. Ведь бывало, что и фашистские солдаты иногда ночью забредали к нам и попадали в плен!
Недели через полторы-две пропавший солдат вдруг появился в расположении своего полка. Расследование показало, что он действительно заблудился, попал в расположение врага и очутился в плену. Его отвели к ко-138
мандиру 384-й пехотной дивизии фашистов генералу фон Габленцу, который пригрозил ему расстрелом. Немцы стали готовить солдата для совершения террористического акта. С этой целью его перебросили обратно в наше расположение, указали ему явку в Паньшино, дали кличку Шмидт и поставили задачу — убить командира, комиссара и начальника штаба дивизии. Но благодаря высокой бдительности солдат и офицеров 780-го полка этот гнусный план фон Габленца был разоблачен. Гитлеровцы перебросили этого красноармейца на участке того же 780-го полка. Увидев «пропавшего», товарищи сразу же забросали его вопросами: где был, откуда заявился и т. п. Отвечал он сбивчиво, а затем вконец запутался. На допросе во всем признался и обо всем рассказал.
Ни часу покоя врагу
Известно, какое огромное значение имеет разведка. Хорошо организованная, умело проводимая, она держит командование в курсе всех намерений противника. Без разведки — что впотьмах!
Мы применяли самые разнообразные виды разведывательных действий. Наряду с разведкой боем, с поисковыми действиями разведывательных групп применяли и методы захвата. Вот как был организован один из захватов.
Трое суток разведчики изучали режим противника с наблюдательного пункта, специально для этой цели подготовленного на нейтральной полосе вблизи от переднего края противника. Они определили, что каждый вечер в один и тот же час к первой траншее противника приносят пищу. Бдительность гитлеровцев в это время
139
ослабевает. Вот этот-то момент разведчики и решили использовать. Группой в два десятка человек бросились они вперед и неожиданным смелым ударом захватили траншею. Прихватив немецкого офицера и оберефрей-тора, наделав шуму, разведчики благополучно вернулись к своим. Отход группы по сигналу ее командира был обеспечен сильной завесой артиллерийского, минометного и пулеметного огня.
В стане врага поднялась суматоха. Все было поднято на ноги. Огневые средства открыли беспорядочную стрельбу, из глубины выдвигались резервы, которые попадали под наш огонь и несли потери. Стихло все это только поздно вечером.
Успехи воодушевляли. Каждый из разведчиков стремился отличиться и горел желанием попасть в самое опасное дело. Они успешно осуществили ряд действий по захвату «языков» в южном направлении, но что творится у противника на западном берегу Дона, в районе Трехостровской, мы не знали. Проникнуть туда было нелегко. Попытки были, но часто они оканчивались неудачей. Однажды разведрота 788-го полка целую неделю готовила поиск, наблюдала за окопчиком на правом берегу Дона, в котором сидел немец и время от времени постреливал. Наконец, темной ночью разведчики переплыли Дон, подкрались к облюбованному окопчику, напали на него... а там только стреляные гильзы да обрывки бумаги. Ушел немец, не стал дожидаться, когда его в плен возьмут в качестве «языка». Хорошо, что еще засаду не оставил.
В другой раз разведчики этого же полка поползли к немецкому переднему краю послушать, чем живет противник, а вернулись без сержанта Лесного: или погиб, или в плен попал...
Воевать впотьмах невозможно, и мы были вынуж
140
Дены высказать свое недовольство действиями разведчиков полка и самим разведчикам и комадованию полка. Разведрота собралась на комсомольское собрание, на котором откровенно поговорили о боевых делах роты и вынесли категорическое решение: без «языка» из-за Дона не возвращаться, поручить выполнение настоящего решения сержанту Балажыю.
В полку началась деятельная подготовка к поиску разведчиков за Дон. Командир полка И. А. Горбачев взял на себя подготовку поиска, во всем помогал Ивану Балажыю, чтобы тот с честью выполнил комсомольское поручение. Были произведены две пробные переправы на тот берег в ночных условиях, но, конечно, не в тех районах, в которых намечалось осуществить операцию. Получилось хорошо, противник не обнаружил разведчиков.
Комиссар дивизии попросил Горбачева включить в группу разведчиков и его ординарца Володю Игошева, тоже комсомольца, который уж очень хотел побывать в опасном деле. Храбрость и находчивость его сомнений не вызывали. Соболь знал Игошева с начала войны.
Ночь с 21 на 22 сентября выдалась очень темная. Примерно в полночь полковник Горбачев доложил, что «транспорт вовремя прибыл на место». Это означало, что разведгруппа благополучно достигла противоположного берега.
Но с этого момента связь с ней при помощи установленных сигналов нарушилась. Наше беспокойство на вторые сутки переросло в тревогу. Прошла и третья ночь, а сведений от разведчиков не поступало.
Особенно тяжело переживал А. Ф. Соболь из-за Игошева. Почти за полтора года войны между ними сложились хорошие, дружеские отношения. Володя ценил расположение комиссара и не злоупотреблял им. Свои
141
обязанности он выполнял добросовестно, к комиссару относился заботливо, внимательно и, я бы сказал, даже бережно. Вниманием и заботой отвечал Игошеву и Алексей Федорович.
Истекли третьи сутки. В состоянии тревоги и беспокойства мы сидели у блиндажа и молча курили. Вдруг из штабного блиндажа выскочил начальник разведки майор Ш. Ф. Фасахов и быстро направился к нам:
— Горбачев докладывает, разведка вернулась, все живы, раненых тоже нет, привели «языка». Пленного с конвоем и Игошевым направили к нам.
Часа через полтора из перелеска показалась группа солдат. Алексей Федорович вскочил со скамейки и закричал:
— Николай Иванович, смотри, Володька идет!
Я повернул голову и увидел улыбающегося Игошева. За ним под конвоем вели пленного. Долговязый, худой, в очках, он от испуга и усталости едва передвигал ноги.
Радости нашей не было предела. Когда утихли восторги, мы усадили Володю ужинать и попросили рассказать, что же все-таки произошло. И он стал рассказывать:
— Погрузившись в лодку, мы тихо отчалили, стараясь избежать малейшего шороха. Перед погрузкой старший группы сержант Иван Семенович Балажый особенно предупреждал о тишине. На середине реки заметили, что нас начало сносить. Малость не рассчитали, надо было выше выбирать исходный пункт. Когда причалили к противоположному берегу и стали высаживаться, один из нас ухнул в воду и едва не упустил лодку. Балажный от злости чуть не ударил его.
Игошев засмеялся и приступил к ужину. Потом продолжал:
— Опасаясь, что шум может привлечь внимание про
142
тивника, мы долго лежали на берегу не шевелясь. Все это затянуло переправу. Сержант забеспокоился: вот-вот начнет рассветать! Он решил до света пробраться в Трехостровскую и там где-нибудь на день укрыться, чтобы в следующую ночь выполнить боевую задачу. Крайняя хата оказалась пустой. Мы забрались на чердак и сквозь щели в крыше организовали круговое наблюдение. В Трехостровской было безлюдно. На улицах валялось много всяких вещей: велосипеды, какие-то ящики, мешки, даже патефон...
Игошев увлекся рассказом и отодвинул ужин.
— Ночью вышли на «охоту», но неудачно. Видимо, мелко брали. Стали снова наблюдать и установили, что движение отмечалось лишь километрах в двух западнее Трехостровской. Еще день пришлось провести на чердаке. Взятые нами запасы продовольствия кончились, а на чердаке, кроме репчатого лука, ничего съедобного не оказалось.
Вспомнив о еде, Володя снова придвинул к себе тарелку и продолжал говорить с набитым ртом.
— Балажый решил на третью ночь обязательно выполнить боевую задачу. Мы обсудили предложенный им план и, как только стемнело, двинулись за «добычей». На этот раз пошли вглубь. Вышли на большак. И тут нам повезло: навстречу- двигался какой-то обоз, а несколько впереди его шел вот этот очкастый гитлеровец. Головная тройка пропустила его, а когда он поравнялся с нами, я и Хамитов бросились на него, повалили, рот заткнули, а голову накрыли шинелью. Припасенной веревкой связали руки. В это время Балажый, Радченко и Тарасов обстреляли из автоматов обоз и быстро отошли к нам. Убедившись, что фриц живой, Балажый приказал бегом двигаться к берегу. Мы уже были в лодке, когда услышали позади редкую беспорядочную
143
стрельбу. Затем в небо взвилось несколько осветительных ракет. Но было уже поздно, мы вовсю гребли.
Игошев закончил. Я приказал начальнику разведки Фасахову допросить пленного, а Аввакумову оформить представление к наградам на всех разведчиков.
Пленный оказался солдатом 384-й пехотной дивизии. Это нас весьма заинтересовало. Ведь она стояла против нас, здесь, на высоте 56,8 и по всей гряде. Как же солдат этой дивизии оказался за Доном? И он рассказал, что дивизия начала передислокацию в район хуторов Верхний и- Нижний Акатов и Трехостровской. Солдат был в группе квартирьеров и двигался с обозом в Трехостровскую. Дивизия обескровлена. Полки переформированы из трехбатальонных в двухбатальонные, а батальоны — в трехротные сокращенного состава. Какая дивизия их меняет, он не знал.
Так вот почему оказалась пустой Трехостровская! Она была освобождена под части 384-й дивизии. Эти сведения нас встревожили. Могло быть так, что немцы готовят новый удар и меняют потрепанные в боях части на свежие. Требовалась немедленная проверка, подтверждение. Нужен был во что бы то ни стало контрольный пленный. И вскоре он был добыт разведчиком Петрухиным.
Всякий раз, когда я думаю о разведчиках, я вспоминаю Василия Егоровича Петрухина, красноармейца отдельной разведроты, могучего красавца с дерзкими, чуть прищуренными глазами. Еще в боях в излучине Дона он однажды принес на себе гитлеровского офицера. И тут, под высотой 56,8, когда потребовался контрольный пленный, действуя в составе разведгруппы, Петрухин первым ворвался во вражеский дзот и в упор застрелил двух гитлеровцев. С помощью подоспевшего товарища он захватил в плен обер-ефрейтора. Пленный
144
подтвердил наши сведения о том, что противник вывел из обороны на западный берег Дона 384-ю пехотную дивизию, поставив вместо нее 76-ю. Это были ценные данные.
Действия разведчиков всегда сопряжены с опасностью, разными неожиданностями и постоянно требуют готовности каждого к взаимовыручке. Однажды старший сержант П. М. Корниенко, ворвавшись в немецкий дзот под Верхне-Гниловским, увидел, что фашист набросился сзади на старшего сержанта Зубаря и душит его. Оглушив немца прикладом, Корниенко спас товарища и приобрел «языка».
Красноармеец А. В. Просвиркин спас жизнь старшему разведывательной группы заместителю политрука роты П. Л. Слепову, над которым враг уже занес штык. Пуля Просвиркина опередила фашиста.
Были среди разведчиков и мастера на выдумку. Как-то в первой половине сентября ночью перед участком обороны 3-го батальона 780-го полка стало наблюдаться заметное оживление противника: слышался приглушенный разговор, звон котелков, бряцание оружием.
Командир батальона старший лейтенант Симонен-ков обо всем этом доложил командованию полка. Подполковник И. Ф. Хохлов приказал открыть огонь из всех видов оружия, усилить наблюдение и выслать вперед разведку.
К рассвету наша разведка вернулась и доложила, что перед участком обороны батальона противник производил смену подразделений. Разведчики пытались захватить «языка», но потеряли одного человека убитым — противник тщательно охранял свой передний край.
И все же крайне нужен был пленный. Разведка боем ничего бы не дала. После нашей неудачной попытки гитлеровцы были настороже,
145
Тогда старшина Верещагин вызвался попробовать достать «языка» без выстрела. Как только наступила ночь, они с ефрейтором Халимовым и рядовым Колесниковым осторожно пробрались за первую траншею противника и замаскировались у тропинки, по которой фашисты ходили к походной кухне. Верещагин достал трофейную губную гармошку и начал играть. Тут была и «Розамунда», и вальсы Штрауса... Мы хорошо слышали его игру.
Два гитлеровца, которые шли от кухни с котелками супа, заинтересовались отличной игрой музыканта (а Верещагин виртуозно играл почти на всех инструментах)', свернули в сторону, чтобы познакомиться с музыкантом.
И знакомство состоялось. Фашисты получили по доброму удару прикладом автомата по затылку, по кляпу в рот и через полчаса уже были на нашей стороне, ели русскую кашу и давали ценные показания.
За эту поистине изящную операцию все трое были награждены медалями «За отвагу».
За три месяца обороны у нас накопился богатый опыт разведывательных действий. Не мудрено, что им заинтересовались «вверху». Как-то после очередной удачи разведчиков мне позвонил командующий армией И. В. Галанин:
— Бирюков, приезжай сейчас же ко мне.
— А комиссар? — спросил я.
— И он, конечно, тоже.
Всю дорогу до командного пункта 24-й армии мы с Соболем гадали, зачем нас вызвали, но так ничего и не придумали.
— Будете докладывать командующему фронтом об организации разведывательных действий в дивизии. Он в моем кабинете. Идите туда,— негромко сказал нам 146
командарм, встретившись с нами в передней дома, в котором он жил.
Мы облегченно вздохнули. Этот вопрос нам был знаком.
— Командир 214-й стрелковой дивизии генерал-майор Бирюков, — представился я генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому.
— Комиссар дивизии полковой комиссар Соболь,— доложил вслед за мной и Алексей Федорович.
— Здравствуйте, товарищи. Прошу садиться,— пожав нам руки, сказал Рокоссовский. Он добродушно улыбался и в то же время внимательно вглядывался в нас.— Хочу послушать, как в дивизии поставлена разведка. Вас тут все хвалят,— Константин Константинович засмеялся,— поэтому я и приехал за опытом.
Мы рассказали, что подбором разведчиков и организацией разведки занимается штаб дивизии. А мы с комиссаром неослабно контролируем эту работу, лично ставим задачу на разведку. Того же требуем и от командиров частей.
Похвастались, что у нас замечательный начальник разведотделения штаба дивизии — майор Шафик Фаса-хович Фасахов. Он много внимания и заботы уделяет подбору, воспитанию, обучению разведчиков, организации и осуществлению разведывательных действий. Хорошо помогает ему в этом его заместитель капитан Гад-залов. Как разведка боем, так и разведывательные, поиски в большинстве были успешными. И мы кратко доложили о наиболее интересных из них.
— Командир разведроты старший лейтенант Григорьев выдвинут на роту с должности ее комиссара,— добавил Соболь.— Методы разведдействий мы стараемся разнообразить: применяем то поиски, то засады, то налеты на разных участках и в разное время суток. Иначе
147
противник изучит нашу тактику и быстро предпримет контрмеры. У нас установлено правило — каждое мероприятие по разведке тщательно готовить, а потом подвергать обстоятельному разбору. За успешные действия широко применяем поощрения, награды. Вручаем награды в торжественной обстановке, после чего устраиваем товарищеский ужин, иногда с концертами художественной самодеятельности. Все это создает условия, при которых люди с охотой идут в разведывательные подразделения.
Товарищ Рокоссовский внимательно, ни разу не перебив, выслушал наш доклад, одобрительно отозвался о постановке дела разведки в дивизии и, поблагодарив, посоветовал не скупиться на награды разведчикам. Причем разведчика, захватившего в плен вражеского офицера, представлять к ордену Красного Знамени.
Возвращаясь к себе, мы всю дорогу делились с Соболем своими впечатлениями о простоте, внимательности, тактичности командующего войсками Донского фронта. В дивизии мы рассказали руководящему составу и всем разведчикам о нашей встрече с К. К. Рокоссовским, передали его оценку нашей работы и указания.
Большое развитие у нас в обороне получило снайперское движение. Зародившееся еще в боях на дальних подступах к Сталиграду, оно уже тогда дало свои первые результаты. Например, снайпер Шаяхметов за два дня уничтожил 9 фашистов, а красноармеец На-зымов за четыре дня истребил 12 гитлеровцев.
Только за один день боя на Солоной 8 комсомольцев-снайперов 780-го стрелкового полка истребили 28 гитлеровских солдат и офицеров. При этом лучше всех выполнил свою задачу снайпер Ковтун, уничтоживший за этот день 5 гитлеровцев.
В 780-м полку ответственность за подготовку снай-
148
поров и обеспечение их соответствующим оружием была возложена на майора Манапова и техника-лейтенанта А. П. Петрухина. Офицер Петрухин, физик по образованию, организовал изготовление для снайперов самодельных перископов из цинковых коробок из-под патронов и осколков зеркал, подобранных в разбитых домах на хуторе. Эти самодельные перископы с успехом применялись снайперами в их «охоте» за фашистами.
В позиционной длительной обороне снайперское движение приобрело еще более широкий размах. К организации его приложил много усилий помощник начальника политотдела по комсомолу старший политрук С. М. Зе-нин. С его помощью из комсомольцев,было подготовлено 108 отличных снайперов.
Наши снайперы ежедневно охотились за врагом. Красноармеец 788-го стрелкового полка степняк из Казахстана Н. А. Служаев был инициатором снайперского движения в своем полку. Небольшого роста, с круглым открытым лицом и добрым взглядом, он был общительным и скромным. Но к врагу пощады не имел. Став снайпером, он полюбил эту специальность и за короткое время добился первых успехов, еще в летних боях истребив метким огнем 10 гитлеровцев. В октябре он получил от командующего армией первую награду — медаль «За отвагу».
Счет истребленных фашистов у снайперов рос ежедневно: к концу октября Служаев имел па своем счету 41, Хакимов — 40, Донец— 18.
Были свои снайперы не только среди стрелков. 25 сентября красноармеец 20-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона Вернигоров метким выстрелом из противотанкового ружья сбил фашистский бомбардировщик «Ю-88». Объятый пламенем, стервятник рухнул в районе Песковатки. А за месяц до этого
149
командир взвода этого же дивизиона лейтенант Виктор Исаевич Белинкин сбил два гитлеровских самолета. Бе-линкин был награжден командованием орденом Красной Звезды.
Во время одного боя на огневую позицию бронебойщиков Старова и Ананьева шли 3 танка. Отважные воины достойно встретили врага. Когда на бронированных чудовищах ясно обозначились черные кресты, бронебойщики открыли меткий огонь. Выстрел, другой — и шедший впереди танк загорелся. Второй, получив повреждения, завертелся на месте. А третий, не произведя ни одного выстрела, быстро убрался восвояси.
Одну за другой отбил две вражеские атаки пулеметчик Ламанов. После боя перед его окопом насчитали несколько десятков убитых гитлеровцев.
Излюбленным местом Для «охоты» наших снайперов была бахча. Она находилась в нейтральной зоне, но ближе к нашему переднему краю.
События здесь начались с того, что фашистские солдаты однажды обратились к нашим с «просьбой»:
— Рус, не стреляй, дай арбуза взять!
— Мы тебе дадим такого арбуза, фашист проклятый, что не разжуешь и не проглотишь,— ответили наши.
Тогда солдаты противника попытались силой взять бахчу. Разгорелся жаркий бой, в ходе которого враг сначала ворвался на бахчу, но вскоре вынужден был поспешно убраться. В результате рядом с арбузами остались лежать фашистские трупы.
Убедившись в бесплодности попыток овладеть бахчой, гитлеровцы долго еще пытались ползком проникать туда за арбузами. Тут их и настигали пули наших снайперов. И все же соблазн был велик. Несмотря на постоянные потери, немцы не прекращали своих попыток пробраться на бахчу до тех пор, пока не пропали арбузы.
150
К нам гости
Последние дни октября завершились замечательным событием, которое внесло большую радость в жизнь дивизии и.осталось в памяти ее воинов. Как-то меня и Соболя вызвали на командный пункт 24-й армии. Командарм сказал нам:
— Вот что, товарищи, приехала правительственная делегация из Башкирии. Сейчас она находится в соседней армии, а скоро будет у нас. Она обязательно навестит вашу дивизию, формировавшуюся на территории Башкирии. Поэтому подготовьтесь к встрече делегации как следует. И чтобы все было благополучно — головой отвечаете за каждого из членов делегации.
29 октября мы повезли дорогих гостей с командного пункта армии в нашу дивизию. И надо же было так случиться, что только мы проехали несколько километров, как откуда-то сзади вынырнул «мессер» и обстрелял наши машины пулеметным огнем. В результате был убит водитель автомашины, выехавший встретить земляков, башкир Р. А. Гадельшин. До войны на родине он был известным человеком, имел орден Ленина. Одновременно был ранен начальник политотдела дивизии В. Ф. Клочко. Это происшествие, конечно, всем испортило настроение. Мы старались поднять его доводами, что здесь фронт, война, а на войне всякое бывает. Товарищи понимали это, но событие, происшедшее на глазах, омрачило встречу.
Приезд и посещение дивизии башкирской правительственной делегацией во главе с Р. К. Ибрагимовым вызвали у воинов дивизии исключительную радость. Гостей принимали тепло и радостно, угощали тем, что имелось, чем были богаты. Р. К. Ибрагимов когда-то служил в Башкирском полку в должности командира роты, поэтому службу знал и разбирался в военных вопросах.,
151
— А помните, как в период формирования дивизии подразделения ее обучались на макетах, сделанных самими же воинами?—спросил наш гость, обращаясь ко мне и комиссару.
— Как же, этого забыть нельзя! Но и такая учеба нам очень пригодилась. Легче было переходить на настоящее вооружение.
Ибрагимов рассказал о делах и трудовых подвигах башкирского народа, кующего в тылу победу над врагом. Гости привезли письма и приветы от родных, близких и знакомых. На митинге, на который были приглашены представители всех подразделений, делегация Башкирии зачитала обращение башкирского народа к зищитникам Сталинграда. Это обращение было опубликовано в дивизионной, армейской и фронтовой газетах.
Вдохновенные слова родного народа нашли горячий отклик в сердцах воинов. Политорганы по этим обращениям провели большую работу среди всех бойцов. Бойцы-башкиры нашей дивизии написали пламенные письма в Башкирский обком Коммунистической партии, в которых брали обязательства по разгрому врага и призывали башкирский народ на новые трудовые подвиги.
Многие из состава делегации пожелали побывать на передовой. Пришлось провести их в первую траншею. Здесь завязалась оживленная беседа; встретились и знакомые среди солдат, сержантов и офицеров. Некоторые из гостей пожелали пострелять по вражеским окопам из автоматов, пулеметов. Это желание было удовлетворено. Ознакомив гостей с жизнью на передовой, я поспешил увести их обратно на командный пункт дивизии, помня строгое предупреждение командующего армией.
Вернулись благополучно, сели за товарищеский ужин. Гостям представили нашу художественную самодеятельность. В самый разгар торжества над районом команд-152
ного пункта пролетел бомбардировщик гитлеровцев и где-то невдалеке от нашего клуба сбросил три бомбы.
Вскоре дежурный по штабу доложил мне, что бомбы упали в районе нашей бани, на берегу Паньшинки. Одна из бомб попала в глубокий окоп, в котором стояли верховые лошади— моя, комиссара и ординарца. Кстати, кобылицу Благую, в прошлом имевшую несколько призовых медалей, мне подарило правительство и Башкирский обком партии, провожая меня на фронт. Фашистская бомба убила коновода Абдуллина и всех трех лошадей. Торжественный вечер был снова омрачен, но вскоре веселье вернулось. Концерт продолжался.
Предприимчивый начальник дивизионного клуба политрук В. А. Никитин подготовил небольшой, но веселый концерт самодеятельности с конферансом, песнями и плясками. Но особенно тронуло всех выступление Гули Королевой. Мастер художественного слова, она так проникновенно читала стихи, что у многих слезы навернулись на глаза.
Благополучно завершив вечер, мы с Соболем отвезли гостей в расположение штаба армии. На следующее утро часть делегации побывала у работников наших дивизионных тылов.
Приезд дорогих гостей надолго остался в памяти воинов дивизии. А наши снайперы ознаменовали его новыми успехами, истребив в первый день 13, а на следующий день — 39 гитлеровцев.
Исключительный восторг у воинов вызвало вручение им подарков, привезенных башкирской правительственной делегацией. Это событие в последующем было выразительно отражено бывшим нашим солдатом, ординарцем комиссара дивизии В. А. Игошевым в картине «Защитникам Родины» — дипломной работе при окончании Московского художественного института.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВЫСОТА
Шаг к высоте
Еще свежи были впечатления воинов от приезда гостей из Башкирии, когда наступил праздник Великого Октября. Подарки земляков оказались праздничными и тем более дорогими.
25-я годовщина Октябрьской революции в дивизии была отмечена торжественными собраниями. Беседовали чаще всего прямо в землянках и траншеях. Вышел праздничный номер дивизионной газеты с приказом Народного Комиссара Обороны. В обстановке ожесточенных боев и тревоги за наших товарищей в Сталинграде, как символ надежды, прозвучали слова: «Недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!»
В довершение всего политотдел дивизии подготовил бойцам многозначительный и приятный сюрприз. С рассветом они увидели за нашим передним краем на высоком флагштоке гордо развевающийся огромных размен ров красный флаг. Ликованию не было предела.
Безусловно, флаг был виден и немцам. Мы ждали от врага любой акции и приняли меры по усилению охранения. Но, видимо, гитлеровцев потряс шок. Ни 7, ни 8 ноября они не произвели ни одного выстрела по нашей обороне и даже не попытались сбить флаг.
154
7 ноября мы получили приказ по 24-й армии. В нем, кроме общих поздравлений, были строки, относящиеся прямо к нашей дивизии: командарм приказывал вручить боевые Красные знамена Верховного Совета Союза ССР всем полкам и 20-му отдельному истребительному противотанковому артиллерийскому дивизиону.
До этого в наших частях имелись только шефские знамена. С нынешнего же дня дивизия становилась кадровой. Ее воинам предстояло, дав клятву, драться под боевыми Красными знаменами.
На другой день на командный пункт дивизии приехал командарм И. В. Галанин. Учитывая обстановку, он приказал вручить знамена командирам и представителям частей в районе командного пункта. Организация этого торжественного акта была возложена на комиссара дивизии А. Ф. Соболя и начальника штаба С. С. Андрейко. Я было удивился этому, считая свое присутствие при вручении знамен обязательным, но Галанин попросил меня остаться «для разговора наедине».
Коренастый и плотный, подвижный, как ртуть, командарм заполнил всю мою небольшую комнатенку, и мне уже не оставалось места. Он заметил это и сел за стол, пригласив и меня. Его небольшие, обычно смеющиеся карие глаза на этот раз были озабочены.
Пока шла церемония вручения знамен, командарм решил посоветоваться со мной по некоторым вопросам предстоящего наступления. Так вот что значили слова: «Будет и на нашей улице праздник!»
Речь шла о выборе направления главного удара, и генерал Галанин убеждал меня:
— Пойми, Бирюков, высота 56,8 является ключевой в обороне противника. С ее падением рухнет вся оборона врага. «Золотой рог» — гряда высот перед хутором — тоже не удержится, и на Вертячий путь будет открыт.
155
Поэтому и главный удар я намерен нанести в направлении этой высоты на участке фронта шириной не более 10 километров. Ваша и две соседние дивизии составят первый эшелон ударной группы армии. Кроме того, будет сильный второй эшелон.
Я поблагодарил командарма за высокую честь.
— Относительно важного значения высоты 56,8 вы, безусловно, правы. Но, товарищ командующий, эта высота очень сильно укреплена и наступать на нее в лоб вряд ли будет целесообразно. Также сильно укреплен и район «Золотого рога», гряды, нависающей над Вер-тячим.
Галанин недовольно поморщился.
— Все огневые средства на высоте будут подавлены огнем нашей артиллерии и минометов. Кроме того, авиация подвергнет бомбежке оборону противника на главном направлении.
— И все же следовало бы эту высоту брать обходом с северо-востока. Сама высота закроет боевые порядки наступающих от немецких наблюдателей на правом берегу Дона. Это избавит нас от губительного фланкирующего огня противника оттуда.
Я взял свою карту и хотел было показать, как я себе представляю наше наступление на высоту 56,8, но Галанин резко отодвинул ее и упрямо продолжал:
— Огневая система противника на правом берегу Дона будет надежно подавлена артиллерией, авиацией, а самое главное, действиями соседней с нами армии.
— Ну, если так, тогда другое дело. А то ведь мы уже неоднократно пытались овладеть этой высотой. Первый раз — по приказу Крюченкина с ходу, но успеха не имели. Другой раз —уже с вашего разрешения, но тоже безуспешно. Мы смогли захватить лишь несколько окопов противника, куда он выдвигал свое охранение на ночь.
156
Так вот, во время этой частной операции мы убедились, что противник крепко обороняет высоту, прикрывая ею вертячинскую переправу. Тогда мы на себе испытали силу огня противника, особенно с правого берега Дона.
Из дальнейшей беседы задача стала совершенно ясной. Нашей дивизии предстояло действовать в главной группировке армии, наступать с занимаемого рубежа к югу от Паньшино, прорвать участок обороны противника в своей полосе наступления, овладеть высотой 56,8 и развивать успех на Вертячий. В районе Вертячего должны соединиться фланги нашей и 65-й армий и замкнуть внутреннее кольцо окружения противника между Доном и Волгой.
Относительно средств усиления дивизии было тоже ясно, но выделялось их что-то маловато. О танках вообще ничего не было сказано, словно их и не было. А между тем я знал, что в полосе армии прямо за нашей спиной начал сосредоточение 16-й танковый корпус, правда, фронтового подчинения.
Начало действий намечалось на 12 или 15 ноября.
Заканчивая разговор, командарм приказал мне исподволь вести необходимую подготовку дивизии.
На местность он не пошел, полагаясь на то, что она ему известна. Вероятно, это была серьезная ошибка. При всех обстоятельствах командир, готовя бой, обязан своими глазами взглянуть на район, где намеревается нанести главный удар.
Через два или три дня офицер связи привез из штаба армии распоряжение готовить боевую документацию. Нашей дивизии предстояло наступать в центре главной группировки армии и прорывать оборону противника на фронте шириною немногим более двух километров. Нам необходимо было овладеть опорным пунктом на высоте
157
56,8 и в дальнейшем развить успех на Вертячий. Справа от нас должна наступать 120-я, слева — 49-я стрелковые дивизии. 120-я дивизия была нам знакома еще по учениям под Тулой. Знал я и ее командира Джахуа, худощавого, небольшого роста, подвижного грузина. Что же касается 49-й дивизии, то для нас она была незнакомой. Знал я только ее комдива — генерала А. Н. Черникова. Когда-то, кажется, в 1933 году, он был начальником первого отдела управления по начсоставу РККА, и я находился под его началом. Высокий, пожилой, он был, пожалуй, чересчур спокойным.
На усиление нашей дивизии давали: два артполка — один гаубичный и один легкий, один тяжелый гвардейский минометный полк, два дивизиона гвардейского минометного полка и роту огнеметов. Если плотность батальонов на один километр фронта была достаточной — около трех, то плотность артиллерии была явно слабой— примерно 42 орудия на километр фронта, а с учетом поддерживающих артчастей и минометов частей дивизии, на период артподготовки плотность артиллерии создавалась в 72 ствола на километр фронта в полосе наступления нашей дивизии. У соседей и того не было. В то время мы не смели и думать о 200—300 орудиях на километр фронта, но .на 100 рассчитывали. Однако оказалось, что и это не реально. К тому же в нашей полосе предполагался ввод в прорыв танкового корпуса, и мы обязаны были обеспечить его огнем. Рассчитывать же на их поддержку в первый период боя мы не могли.
В целях соблюдения секретности подготовки предстоящего наступления мы стремились сохранить в своей полосе прежний режим, но его часто нарушали другие. Мы придумывали различные причины для оправдания тех или иных мероприятий, чтобы заранее не раскрывать их смысл. Например, отрывку и оборудование наблюда-158
тельных пунктов объясняли подготовкой разведки боем или учениями саперов, в общем, изворачивались.
А соседи и «верхи» не стеснялись. Всюду началось оживление. Значительно усилилось движение машин в разных направлениях. Часто для нас было совершенно неожиданным бесцеремонное появление у нас в полосе, в районах командных пунктов частей командования или представителей соседей с целью ознакомления с местностью, с обстановкой. То там, то здесь, в разных точках, на разных дорогах, тропах и направлениях замелькали мотоциклы или отдельные машины танкистов, эре-совцев, артиллеристов. При этом, к нашему удивлению, все они избегали встреч и общения с нами. Мы своего любопытства не высказывали, понимали, что этого допускать не следует, но догадывались о существе дела и могли бы оказать немалую помощь. Однако специалисты, по всей видимости, в ней не нуждались и работали самостоятельно, в гордом молчании.
Конечно, все эти передвижения были замечены противником, и он стал наказывать нас частыми артналетами, в том числе и по новым объектам. Да и тактическая внезапность была уже нарушена. Противник мог догадаться о наших намерениях. А то, что командиры поддерживающих частей скрывали от нас свои планы и замыслы, отрицательно сказалось в самом же начале наступления.
Есть один фактор, который нельзя не учитывать, организуя бой. Он не поддается измерению и подсчету. Его можно только сравнивать. Это — моральный дух, настроение солдата.
Е1есомненно, и мы были уже не те, что три месяца назад, и противник не тот. Став насмерть на «линии Паньшино», упорной обороной, частыми контратаками мы измотали противника, навязали ему непривычные
159
затяжные бои, в ходе которых нанесли значительные потери 384-й пехотной дивизии генерала фон Габленца, 76-й пехотной Дивизии генерала Роденбурга и поддерживающей их 60-й моторизованной дивизии. Они уже не могли наступать, и моральный дух их солдат стал падать.
За 90 дней боев мы взяли в плен некоторое количество вражеских солдат и офицеров. Августовские пленные были еще очень нахальны и снисходительно давали показания, высказывая надежду на скорое и почетное их освобождение. Они многозначительно произносили строчку из песни, исполнявшейся по приказу Геббельса ежедневно по немецкому радио для солдат фюрера, штурмующих Сталинград: «Вслед за декабрем всегда приходит снова май». Правда, мы смеялись именно над этой строкой: видно, большого страху нагнал прошлогодний декабрь на фрицев, если они этот месяц даже в песню включили. В сентябре самоуверенность пленных сменилась унынием. Они уже начали терять веру в благополучный исход похода на Волгу, хотя сражение за Сталинград только начиналось. А в ноябре они уже посылали проклятия своему фюреру, бросившему их в «сталинградскую мясорубку».
Но это голос пленных. Они могли и покривить душой в угоду нам. А что говорят документы?
В руки наших разведчиков попали дневники некоего Бенедикта В. Еще 13 августа он гулял по Харькову и готовился слушать «Русалку» Даргомыжского. 25 августа он маршировал вперед, «с одной высоты на другую», и штурмовики «Ю-87» расчищали ему дорогу к Волге. А вот запись за 17 сентября: «...Уже три дня, как часть Сталинграда находится в наших руках. Говорят, что мы несем там огромные потери. У нас еще пока спокойно. Но постепенно в степи становится не-
160
уютно, так как наступают холода... Мы копаем глубокие ямы, а сверху натягиваем палатки. Вчера получили по второму шерстяному одеялу. Мой пароль сейчас: «ждать».
Да, сейчас «ждать», а чуть позже — «жить». За день до своей бесславной гибели Бенедикт В. записал: «Ожидаю приказа о выступлении. Все готово и я также готов. Куда? С богом, в бой. Да благословит он и утешит моих родителей и сестер, если со мной что-нибудь случится». Случилось. 10 января 1943 года он был убит.
А вот другое письмо, в котором уже страх. 13 ноября 1942 года жена ефрейтора Карла К. писала ему, что рада, что он не в Сталинграде. «...Судя по сообщениям радио, там творится нечто ужасное. Да это и не трудно себе представить, если приходится бороться за каждый дом, а вся крепость тянется вдоль Волги на 60 км». Но Карл К. нашел свой конец не в городе, а в донской степи.
С каждым боем улучшалось настроение наших бойцов, повышался их моральный дух, росло боевое мастерство. В боевом содружестве воинов всех специальностей, при постоянной взаимопомощи и. взаимовыручке дивизия смогла почти без средств усиления выполнить все боевые задачи, которые на нее возлагались в этой битве в донских степях.
Можно сказать, мы научились обороняться. Если в начале войны немцам удавалось проламывать нашу жесткую, но не глубокую оборону, разобщать части и окружать их, то здесь, в донских степях, наша оборона стала как броневая сталь — прочной и вязкой. Умелое эшелонирование и взаимодействие между опорными пунктами, маневр огнем и резервами приводили к тому, что ударная сила врага еще перед передним краем начинала поглощаться нами. Наступающие вязли в на-
6. Н. И. Бирюков
161
Ших боевых порядках и, не выполнив даже ближайшей задачи, выдыхались. Таким было и последнее судорожное наступление противника на нашем участке в августе, после чего гитлеровцы здесь перешли к обороне.
За период с 20 июля по 10 ноября 1942 года лучшие из лучших бойцов были удостоены правительственных наград. Орденом Красного Знамени было награждено 103 человека, Александра Невского — 6, Отечественной войны—120, Красной Звезды — 737, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» — 2508 человек. Эти награды— хороший показатель мастерства наших солдат и офицеров. Нет, явно сравнение морального фактора в нашу пользу.
Теперь нам предстояло учиться наступать. Все мы, участники длительного оборонительного сражения, изголодались по наступательным действиям. Предчувствие наступления усилило уверенность в нашей победе, вызвало жажду боя. Мы с нетерпением ждали «праздника на нашей улице» — дня начала наступления, чтобы воздать полной мерой врагу.
И этот день вскоре настал.
Еще шаг к высоте
Перегруппировка дивизии была закончена к указанному сроку. 780-й и 776-й стрелковые полки заняли свои участки, составляя первый эшелон дивизии. 780-му полку предстояло наступать на ключевую высоту 56,8, а 776-му — левее его. В центре за ними был поставлен 788-й стрелковый полк.
Учебный батальон дивизии составлял резерв.
Созданные артиллерийские группы стояли на огневых позициях в полной боевой готовности.
162
Дивизия ожидала приказа.
Утром 19 ноября наши солдаты услышали раскаты мощной артиллерийской подготовки задонской группировки войск Донского фронта. Во многих траншеях невольно закричали «ура» и устроили такой «салют» изо всех видов оружия, что вызвали тревогу у врага. Наблюдение установило оживление в его обороне. Слышны были громкие команды и шумный говор.
Но нам наступать еще было не время.
В течение 21 ноября была закончена всесторонняя проверка готовности к наступлению. Отдельные недочеты тут же устранялись.
Ночью мне не спалось. Кроме того, я заболел. Повысилась температура, одолевала вялость. Начсандив Рухлин определил — желтуха. Только перед рассветом удалось немного вздремнуть.
Томительно идет время перед началом боя, особенно перед атакой. В первые дни войны мне приходилось трижды водить боевые порядки в атаки и каждый паз последний час перед атакой казался бесконечным. Как и тогда, мысль «скорей бы» и чувство внутреннего беспокойства — «как-то она пройдет?» — точно назойливая муха, тревожили меня. Ведь сколько разных неожиданностей таит в себе всякий бой.
Наконец наступил решающий момент. 22 ноября 1942 года, в 7 часов 30 минут, холодным хмурым утром началась артиллерийская обработка обороны противника. Воздух наполнился грохотом от стрельбы артиллерии и минометов, который дополняли взрывы мин и снарядов. Поверхность земли, покрывшаяся за ночь белой изморозью, быстро испятнилась глубокими черными воронками.
С наблюдательного пункта было видно, как под прикрытием огня артиллерии и минометов саперы проде-6* 163
лывают проходы в проволочных заграждениях у подножья высоты 56,8 и обозначают флажками обезвреженные участки в минных полях. А вот зашевелилась и пехота: батальоны 780-го и 776-го стрелковых полков пошли вперед, к исходному рубежу для атаки.
Жаль, маловато огня. И авиации нашей нет!
Тревожило и другое. Противник не отвечал на огонь. Прошло 20, затем 40 минут артподготовки, а противник молчал. Глаза слезились от напряжения, окуляры стереотрубы запотевали, за дымом и пылью не видно было, достигают ли снаряды цели, а враг не подавал признаков жизни.
Наши стрелковые подразделения успешно вышли на исходную линию для атаки и ожидали сигнала. А из немецких траншей — ни выстрела. Наконец я услышал команду «катюшам», и вслед за этим ровно в 8 часов 30 минут в воздухе разорвались серии разноцветных ракет, по телефонам прозвучало заветное слово «буря!», и пехота поднялась в атаку.
Я снова приник к стереотрубе.
В мгновение степь ожила. Цепи двух стрелковых полков, поднятые командирами и политработниками, с яростным «За Родину!» и несмолкаемым «ура» ринулись в атаку.
И тут противник открыл огонь! Гул в воздухе усилился. Сердце так сильно застучало, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Перехватило дыхание. Это продолжалось до тех пор, пока мы не увидели, как, стремительным броском проскочив зону огня, славные воины полков Хохлова и Шумеева через проходы, проделанные саперами, бросая на колючую проволоку принесенные с собой щиты, а то и шинели, ворвались в первую траншею противника. Это был уже успех. Все разом заговорили. На НП стало шумно.
164
Телефонист протянул мне трубку. Беру и слышу взволнованный голос Хохлова:
— В первую траншею противника ворвались!
— Вижу. Передайте воинам мою благодарность. Об этом пусть узнают все. Развивайте успех, не задерживайтесь!
Вскоре и Шумеев, обычно робкий как в делах, так и в докладах, громко и бодро доложил, что его полк ворвался на передний край обороны противника и ведет бой в траншеях и окопах.
Но этот первый успех не получил, к сожалению, своего развития. Бой в самом начале стал принимать замедленный, затяжной характер. Жидкий огонь нашей артиллерии не только не разрушил траншеи, но и не подавил огневой системы вражеской обороны. Не удался нам и эксперимент с использованием тяжелых фугасных огнеметов, ФОГов. Мы намеревались во время броска пехоты дать залп из огнеметов по второй траншее. Для организации залпа всю электропроводку химики собрали в один пучок и проложили его в специально прорытой канавке. Но случайная мина перебила сразу весь пучок и сорвала нашу затею. Огневые точки врага, молчавшие во время нашей артиллерийской подготовки, теперь ожили и открыли точный и губительный огонь. Соседи справа и слева, попав под этот ливень огня, залегли перед проволочными заграждениями и не продвинулись вперед ни на метр.
Сорвав атаку соседей, гитлеровцы сосредоточили весь огонь на боевых порядках нашей дивизии, вклинившейся в их оборону на глубину до двух километров. Полки стали нести чувствительные потери.
Вдобавок открыли огонь батареи 384-й дивизии про,-тивника с правого берега Дона. Нам их подавить было нечем, а обещанной помощи со стороны 24-й армии не
165»
оказалось: для авиации погода оказалась нелетной.
Пытаясь хоть как-то расшевелить соседей, я позвонил командиру 120-й дивизии полковнику Джахуа:
— Что же ты, соседушка, не везешь, не тянешь? Увязывали, увязывали взаимодействие, а оно и развязалось.
— Да вот так уж получилось,— послышался глуховатый голос с сильным акцентом.— Из-за Дона бьет. Но ты не волнуйся, все хорошо будет.
— Ишь, утешитель! Подвел всю армию, сорвал наступление и просит не волноваться!
— А что я сделаю? Застряли люди перед проволокой,— невозмутимо продолжал Джахуа.
— Да черт бы вас побрал...
Тут меня прервал полковой комиссар А. Ф. Соболь. Он почувствовал, что разговор заходит слишком далеко, и попросил трубку.
— Слушай, Джахуа, что случилось? Почему не атакуете?
Ему что-то ответили.
— Ну это ты брось, люди вашей дивизии такие же, как и у нас. Все дело в...
Джахуа что-то возражал.
— А если я пойду и подниму в атаку людей вашей дивизии?
В трубке что-то невнятно забулькало.
— Ну хорошо, раз ты не возражаешь, я попробую,— сердито заключил Соболь и резко положил трубку.— Пойду в левофланговый батальон дивизии Джахуа, организую атаку для захвата им, чертям, высотки,— сказал он, повернувшись ко мне.
Взяв несколько человек из разведроты и своего ординарца Игошева, он вышел из блиндажа. Хорошо зная складки местности и ходы сообщения (полоса-то была 166
наша!), Соболь вскоре достиг левофлангового батальона 538-го стрелкового полка 120-й стрелковой дивизии.
После он рассказывал, как все было. Комбат соседа встретил его недоверчиво. Но Соболь и его люди проползли вдоль всей цепи батальона и поговорили с каждым бойцом. Игошев и разведчики остались в цепи, а Соболь вернулся на наблюдательный пункт батальона. После короткой артподготовки цепь поднялась, но вскоре опять залегла. Соболь видел, как упал Игошев, и тогда выскочил вперед сам и повел батальон. Они овладели высоткой, которую мы называли «артиллерийской», однако ночью противник снова захватил ее, так как полк не сумел там закрепиться. Но было доказано, что при желании и соответствующей организации успеха добиться можно.
В этом бою комиссар потерял своего ординарца. Поднимая одну из рот «подшефного» батальона, Владимир Игошев был тяжело ранен.
Забегая вперед, скажу, что на фронт В. А. Игошеву попасть больше не привелось. У него удалили три ребра, и комиссия уволила его из армии «по чистой». Еще в годы войны ему удалось поступить в Московский художественный институт имени В. И. Сурикова, а сейчас Владимир Александрович — народный художник РСФСР, профессор живописи. Работы его часто можно видеть на выставках.
Трудная наука боя
Весь день длились кровопролитные схватки в полосе обороны противника. Бои шли за траншеи и в траншеях, за окопы и в окопах, за каждый ход сообщения, блиндаж, дзот. Бойцы требовали гранат.
Наступательный порыв был исключительный, но и
167
сопротивление врага отчаянное, яростное. Захваченные в плен гитлеровцы рассказывали на допросах, что с них взяли подписки: если они отступят йли сдадутся русским— их семьи в Германии будут расстреляны.
Мои личные наблюдения, дополненные рассказами участников и очевидцев, позволяют судить, как завязывались и развивались траншейные бои. Во время обстрела траншеи оборонявшие ее солдаты врага укрывались в подготовленных для этого убежищах. В траншее оставались только наблюдатели. С прекращением обстрела или с переносом огня в глубину все выбегали из убежищ и занимали свои места. В это время наши подразделения атаковывали противника, забрасывали его траншеи или окопы гранатамц и в рукопашной схватке уничтожали оставшихся в живых гитлеровцев, если они не сдавались в плен.
Стремясь изолировать атакованные или захваченные нашими бойцами участки, гитлеровцы создавали баррикады— завалы из мешков с песком. Сооружались они обычно па изгибах траншей или ходов сообщений. Иногда, применяя хитрость, немцы создавали их и на «прямых участках, простреливая из района изгиба.
В таком случае нам приходилось вновь организовывать захват следующего участка траншеи или хода сообщения. Намеченный для захвата участок держался под непрерывным огнем, а под его прикрытием 2—4 смельчака ползком по тому и другому краю траншеи продвигались вперед. Достигнув завала, они забрасывали его гранатами, бутылками с зажигательной смесью, а там, где действовали огнеметчики, поливали огненной струей. Вслед за этим подготовленная группа бойцов бросалась в атаку и захватывала район баррикады, а обеспечивающая группа огнем и гранатами била по соседним завалам, прикрывая атаку. Так продолжалось 168
до полного овладения траншеей, ходом сообщения или окопом.
Были случаи, когда наши воины попадали в очень тяжелое положение. Тогда на выручку им приходила смекалка, быстрота действий.
Образец бесстрашия и ловкости показал лейтенант В. И. Илларионов. Траншею, в которую он попал, гитлеровцы начали забрасывать ручными гранатами. Тогда он стал ловить гранаты за деревянные рукоятки и возвращать их врагу. В результате немало фашистов погибло от собственных гранат. Точно так же поступил и сержант 788-го полка М. Калеганов, очутившись в подобном положении.
Часто инициатива и личный пример решали все. Так, ответственный секретарь партбюро 780-го стрелкового полка Л. Н. Седура взял на себя командование 7-й стрелковой ротой, когда ее командир выбыл из строя. Он успешно провел четырехчасовой бой против превосходящих сил противника, уничтожив при этом большое количество вражеских солдат и офицеров.
Поздно вечером ко мне подошел комиссар. Вид у него был озабоченный.
— Что случилось, Алексей Федорович? — спросил я.
— Пропал Семен Школенко,— ответил он, с досадой махнув рукой.
— Как пропал?
— Комиссар 780-го стрелкового полка доложил, что Школенко со своим взводом полковой разведки участвовал в захвате первой траншеи. А после боя его нигде не оказалось — ни среди раненых, ни среди убитых. Разведчики вернулись без него. Доложили, что дрался отчаянно, а потом исчез.
— Не может Семен Школенко исчезнуть. Прикажите Хохлову или, наконец, Фасахову, пусть еще по
169
ищут на поле боя.— Я приблизился к Соболю.— Алексей Федорович, прошу тебя, сам поищи. И не надо спешить с извещением родственникам — очень хочется, чтобы Школенко был жив.
Мне было искренне жаль этого замечательного человека, ставшего образцом выполнения воинского долга.
Сбе стороны хорошо понимали значение высоты 56,8 и «Золотого рога». Поэтому бои за высоту не ослабевали ни на минуту. Мы отвоевывали у врага метр за метром. К исходу 22 ноября, когда уже все силы 780-го полка были брошены в бой, а я двинул ему на помощь еще и 788-й полк, высота была взята.
Первым поднялся в атаку, ворвался во вражескую траншею и бил врага, первым водрузил флажок на высоте— это стремление быть первым имело огромное значение и всемерно поощрялось. Оно воодушевляло, воспитывало, увеличивало наступательный порыв и придавало силы нашим бойцам. Не случайно формула награждения часто начиналась этим словом —«первый»...
Первыми были коммунисты и комсомольцы.
Первым на высоту ворвался батальон коммуниста И. А. Плотникова и рота лейтенанта Муравяна из второго батальона. Они водрузили на высоте красные флаги и направили в тыл первые трофеи —12 станковых и 7 ручных пулеметов, 60 винтовок и 40 автоматов.
Комсомолец лейтенант М. Г. Муравян вел роту на штурм высоты уже будучи контуженым. До подхода подкрепления роте пришлось отбить несколько контратак. Важно было поддержать порыв первых, закрепить их успех, а из полка поступило приказание собрать трофеи. Это было ошибкой, и я немедленно позвонил командиру Полка.
— Иван Федорович, не увлекайся трофеями, про
170
двигай батальон Плотникова на южные скаты высоты, закрепи ее за собой хотя бы спецподр азделения ми полка. Роте Муравяна и батальону Плотникова передай мою благодарность и пожелания дальнейших побед.
Хохлов обещал принять меры для закрепления высоты.
— Много ли истреблено врага? Есть ли пленные?
— Уничтожено не менее 500 гитлеровцев. На некоторых участках траншей их набито полно, доверху. Только на восточных скатах высоты насчитывается около 90 вражеских трупов. А в плен захватили только двоих.
Я подумал: «Действует подписка!» И добавил:
— Не мешкайте, действуйте. Горбачеву дана команда приблизиться к вам. Одновременно учебный батальон выдвинется на ваш бывший исходный рубеж.
Вслед за этим разговором я доложил командарму о результатах боя первого дня.
Но долго радоваться нам не пришлолсь. Ночью гитлеровцам удалось снова выбить нас с высоты. В ночном бою погиб на своем наблюдательном пункте командир 20-го отдельного истребительного артдивизиона старший лейтенант К. В. Кошкин.
На следующий день силы нашего наступления наращивались: командование фронтом вводило в бой 16-й танковый корпус генерала Маслова. Из 105 танков, которые он имел, около 50 вводились в нашей полосе.
Поздно вечером 22 ноября начальник артиллерии дивизии подполковник П. Г. Прозоров доложил, что ранее возложенная на нас задача артиллерийского обеспечения ввода в прорыв 16-го танкового корпуса с рубежа балки Герасимова изменяется. Корпус начнет действовать с 7-00 завтра, причем с рубежа, занятого нами, будет допрорывать оборону. -Нам приказано поддерживать его огнем.
171
Я высказал сожаление, что не пришлось повидаться с командованием танкового корпуса, и тотчас же приказал командирам полков использовать ввод танков, подготовить бросок рот, как только танки выйдут на линию боевых порядков рот. А дивизионному инженеру приказал обеспечить подготовку проходов в минных полях.
Мы рассчитывали на безусловный успех. Рано утром вышли на наблюдательный пункт, чтобы оттуда наблюдать ввод танков и вовремя дать команду пехоте.
24 ноября, на третий день наступления, командарм Галанин усилил ударную группировку армии вводом из резерва 84-й стрелковой дивизии генерала П. И. Фоменко. Она должна была наступать между нашей и 49-й стрелковой дивизией на юго-восточную окраину хутора Вертячего, но, овладев первой линией окопов врага, вскоре была остановлена огнем из опорного пункта «Золотой рог».
В это время 776-й полк нашей дивизии, действуя вместе с танкистами Кузнецова, овладел высоткой в километре на северо-восток от «Золотого рога». А 788-й вместе с 780-м и несколькими танками вновь атаковали высоту 56,8. В результате часть ее опять оказалась в наших руках.
Противник проявлял исключительное упорство в обороне высоты 56,8, а потеряв ее, настойчиво стремился вернуть. Это подтверждали и пленные, захваченные нами на высоте и возле хутора Нижне-Гниловского., Они говорили, что командующий 6-й немецкой армией Паулюс бросил сюда все, что только можно было снять с других участков; чтобы задержать наше наступление на Вертячий.
Кроме частей 76-й пехотной дивизии, вновь перед нами появились части 384-й дивизии, уже известной нам,
172
затем назывались различные специальные части: 176-й транспортный отряд, 176-й саперный батальон, 244-й штурмовой отряд специального назначения, 176-й противотанковый дивизион, 53-й минометно-химический дивизион, подразделения 521-го противотанкового дивизиона.
Было ясно, что противник вновь попытается вернуть высоту. Я спешил предупредить об этом командиров 776-го и 780-го полков.
Поздно ночью, отдав распоряжение донести в штаб армии о выходе на высоту, я взялся за телефон. Но меня опередил звонок начальника штаба 780-го стрелкового полка майора С. В. Юдина. На второй день боя он принял командование полком, так как Хохлов выбыл в госпиталь по болезни, а Манапов был ранен. Теперь он доложил, что противник опять отбил северо-западные скаты высоты 56,8.
— Как же это произошло? Так вдруг и отбил?
— Мы не успели закрепиться и подтянуть орудия,— доносился виноватый голос Юдина.— Противник обрушил огонь с фронта и с правого берега во фланг. Затем последовала сильная контратака пехоты с танками и самоходками на первый батальон.
Юдин помолчал. Затем как-то нехотя продолжал: — Погиб почти весь батальон во главе с командиром...
В горячке я не обратил внимания на его последние слова. Пообещал помочь полку резервом и передал трубку телефонисту.
Настроение у меня было препоганое. Но беда не ходит в одиночку. Иногда выдастся такой денек, когда одна неприятность следует за другой.
В блиндаж вошел Соболь и устало опустился на табуретку.
173
— Видал, Алексей Федорович,—встретил я его,— опять отдали высоту.
Соболь ответил не сразу.
— Видел, Николай Иванович. Погибли майор Топлин, капитан Плотников, санинструктор Гуля Королева и многие другие.
Я похолодел. До меня плохо доходил смысл сказанного.
— Это точно?
— Топлин погиб на моих глазах. Еще вчера вечером мы с ним были на наблюдательном пункте 788-го полка, когда возникла заминка на правом фланге. Рота залегла под огнем, ближний к нам станковый пулемет замолк. Тогда Алексей Евдокимович выскочил из окопчика и бросился к этому пулемету. Тот снова заработал. Нажим противника на какое-то время ослаб, и Топлин поднял роту в атаку. Я слышал, как он крикнул: «Вперед, за Родину!» Рота поднялась и пошла вперед, а Алексей Евдокимович был убит...
— Эх, погорячился человек. Не место ему было у пулемета. Не умеем мы воевать: все сами, с пистолетом... Жаль, прекрасный человек и хороший артиллерист погиб.
Я вспомнил этого мужественного, пожалуй, даже лихого офицера, когда он прибыл к нам из госпиталя на должность начальника штаба артиллерии. Он не очень жаловал штабную работу и больше находился впереди, с разведчиками, с командирами дивизионов. Нередко бывало, что брал руководство боем в свои руки. Был случай, когда противнику с танками удалось потеснить нашу пехоту и артиллерийский наблюдательный пункт оказался впереди, без всякого прикрытия. Тогда Топлин вместе с командиром дивизиона организовал оборону наблюдательного пункта силами самих артиллеристов и продолжал бой до возвращения пехоты.
174
— А что произошло в 780-м полку?
Сам комиссар там не был. О том, что случилось, он рассказал со слов начальника политотдела В. Ф. Клочко.
Вскоре после захвата высоты немцы яростно атаковали батальон Плотникова. При артналете Иван Антонович был смертельно ранен, но все же Королева бросилась его спасать. Ее тоже ранили, правда, легко, а Плотников, не приходя в сознание, скончался.
Эту контратаку отбили хитростью — начали пускать немецкие ракеты в сторону атакующих, и их накрыла своя же артиллерия.
А потом немцы снова контратаковали. Начальник штаба батальона Троянов позвонил командиру полка, доложил, что на высоте не осталось живой силы, и попросил разрешения отойти.
— Ты жив?— спросил Юдин.
— Пока жив!—оторопело ответил Троянов.— А что?
— Значит, живая сила на высоте есть?
— Есть.
— Ну, вот и держи высоту. Собери бойцов, которые поближе, под. свою команду и держи.
Троянов послал Гулю Королеву собирать силы в окопах. Она задачу выполнила и во главе группы бойцов бросилась на выручку к Троянову и тем немногим защитникам высоты, что были с ним. Но добежать до траншеи не успела-—была убита...
Алексей Федорович ушел, а я остался один в тягостном раздумье. Особенно меня потрясла гибель Гули — Марионеллы Владимировны Королевой. Имел ли я право посылать ее в бой?
Пожалуй, не было в дивизии человека, который бы не знал эту молодую женщину с детским именем Гуля. Она пришла в дивизию в феврале, а до этого без Малого месяц осаждала меня и комиссара просьбами о
175
зачислении в дивизию добровольцем. Военной специальности у нее не было никакой. До этого мы видели ее лишь на самодеятельных концертах* для бойцов дивизии. Выступления этой высокой, стройной, красивой женщины с глазами, умевшими быть ласковыми и грустными, лукавыми и яростными, пользовались неизменным успехом у зрителя. Она читала стихи, причем профессионально. Да она и была актрисой — если не по специальности, то по призванию. Люди постарше, наверное, до сих пор помнят маленькую любознательную девочку в немом кинофильме «Каштанка», веселую девочку с бусами в «Бабах рязанских», Варьку, плачущую над телом деда, в фильме «Я люблю», лихую наездницу Василинку в «Дочери партизана». Но она не стала актрисой, а пошла учиться в гидромелиоративный институт. Чем могла она быть полезной на войне?
Больше всего нас смущало то, что Гуля была матерью грудного ребенка, маленького Ежика, как она звала сына Сашу.
Все эти соображения мы и высказывали Гуле при встречах. Но отказать ей оказалось не просто. Она начала планомерную осаду меня и Соболя, вместе и порознь. Тогда мы пошли на последний шаг, сказали, что без военкомата не можем ее взять. Это было правдой. Кроме того, мы надеялись, что военкомат не примет ее заявления. Но через некоторое время Гуля пришла ко мне с предписанием военкомата и, неумело приложив руку к беретику блинчиком, доложила:
— Красноармеец Королева прибыла для. прохождения службы.— И тихо, уже не по-уставному, добавила:— Ребенок остался у бабушки.
Пришлось зачислить ее в дивизионный клуб. Но и там она пробыла недолго. Прошла в медсанбате практику, и скоро начсандив начал ходатайствовать о зачисле* 176
пии «красноармейца Королевой» санитаром в эвакуационную роту медсанбата.
Она успевала везде: выступала в концертах и вывозила раненых с поля боя, а потом перевязывала, писала письма родным раненых. Прекрасная пловчиха, она на себе переправила несколько раненых бойцов через Дон, когда переправляться было не на чем. И когда в сентябре она обратилась с просьбой направить ее в полк, на передовую — отказать ей было нельзя. Она сама завоевала право идти в бой. И мы назначили ее санинструктором в 780-й полк.
Подвиг Гули Королевой не был забыт. Над ее могилой в Паньшино часто звучат голоса пионеров. Писательница Елена Ильина написала о ней книгу «Четвертая высота». О ее героизме изданы книги в социалистических странах, ее именем названы пионерские отряды, дружины, бригады. Коллектив Московского государственного Камерного театра, где отец Гули В. Д. Королев работал режиссером, создал в Паньшино библиотеку имени Гули Королевой. А мы почтили память героини зачислением ее почетным красноармейцем 780-го стрелкового полка.
Не забыли мы и комбата Ивана Антоновича Плотникова. Бойцы назвали высоту 56,8 высотой Плотникова. Прах мужественного капитана лежит рядом с его боевыми друзьями — Топлиным и Гулей Королевой. Так же, как и они, Иван Антонович посмертно награжден орденом Красного Знамени. Пусть и эти строки будут светлой памятью о нем.
Высота 56,8 — наша!
Время перевалило далеко за полдень, а в блиндаже сумрачно. Небольшое окошечко бросает лишь капельку света на грубо сколоченный стол. Сумрачно и на душе.
177
С начальником оперотделения Веткиным, начальником строевого отделения Аввакумовым и начальником тыда Фрадкиным мы вслух прикидываем, где взять людей.
После каждого боя в строю остается все меньше и меньше бойцов. Только за 24 ноября мы потеряли более 500 человек убитыми и ранеными. Ночной бой на высоте дорого стоил, а успехов нет. Оборона врага так и не прорвана, хотя уже чувствуется, что противник ослаб. Ясно, что еще одно усилие — и его оборона рухнет. Но для этого нужны силы, а в моем распоряжении остался только учебный батальон да комендантская рота...
Наш разговор прервал вошедший начальник штаба дивизии. С завязанным горлом, воспаленными глазами и хриплым голосом С. С. Андрейко выглядел не очень воинственно. Он сильно простудился, но понемногу ра-ботал — на фронте больничных листов не дают.
Андрейко извинился за вторжение, но объяснил это важностью дела. Из штаба армии получено сообщение, что нашей дивизии придается 10-я танковая бригада и группа бойцов. Приказано овладеть «Золотым рогом», а затем наступать на северо-восточную окраину Вертячего. Правда, танков в бригаде совсем немного, штук пять.
— Для обозначения хватит,— пошутил Веткин.
— Ав группе сколько? — спросил я.
— В ней около 150 человек для нас и человек 70 для Джахуа.
Для наступления это было совсем не густо. Надо было искать резервы, и мы решили тщательно проверить все службы тыла, заменить всех здоровых выздоравливающими из медсанбата и передать их в один из полков— все же будет одна мало-мальски «мощная» единица.
Сам я решил просить командарма не менять нам за
178
дачу и оставить за дивизией высоту 56,8. Это уже дело чести.
На том и согласились. Мы с Соболем поехали к Галанину.
Вечером мы возвращались с ВПУ армии в дивизию в приподнятом настроении — все уладилось как нельзя лучше. Руководящий состав дивизии был собран на КП и ожидал нас. Когда мы спустились в подвал командного пункта, полтора десятка людей встали и молча ждали, что же мы скажем.
Наконец, молчание прервал полковник Афонин.
— Ну как, не очень ругали?
— Нет, никого не ругали. Совсем не ругали.
Надо сказать, что командарм тяжело, как и мы, переживал безуспешное наступление и большие потери. Он согласился, что неподавленная система огня противника срывает наши атаки и сводит на нет наши успехи в самом начале. Я показал это на примере высоты 56,8, на которой противником пристрелян каждый квадратный метр. Генерал Галанин убедился, что все дело в этой высоте. Возьмем ее — будем в Вертячем. Он поинтересовался, за счет чего усилилась оборона противника, и не поверил, когда я ему доложил, что это произошло за счет переброски 384-й пехотной дивизии. Спасибо, выручил начальник разведотдела армии полковник Воронцов. Он подтвердил, что из этой дивизии есть пленные, которых захватили разведчики полков Юдина и Горбачева.
Командарм оставил за нами прежную задачу и дал на усиление дивизии второй тяжелый гвардейский минометный полк, два дивизиона 94-го гвардейского минометного полка и 92-ю отдельную огнеметную роту. Кроме того, он решил ввести в бой резервную 233-ю стрелковую дивизию с двумя гвардейскими танковыми полками, которые имели 39 танков «КВ». Дивизия должна была
179
пройти через боевые порядки 776-го полка в направлении «Золотой рог» — Вертячий.
Времени на организацию боя оставалось очень мало, и штаб немедленно приступил к подготовке документации.
26 ноября с 10 часов утра наступательные действия возобновились. Тяжелые, кровопролитные бои длились непрерывно весь день и закончились к вечеру незначительными успехами: мы вновь заняли северо-восточные и северо-западные скаты высоты 56,8, а 776-й полк продвинулся вперед на один километр. Противник сопротивлялся отчаянно.
Лишь на следующий день, 27 числа, когда по правому берегу Дона части 65-й армии генерала Батова вышли в тыл вертячинской группировке противника, а 24-я армия пошла на штурм злополучных высот — оборона врага рухнула. Нашей дивизией были прорваны все три линии траншей, взята высота 56,8 и хутор Нижне-Гни-ловский. Противник покатился к Вертячему.
В согласном ритме двинулись вперед и наши соседи. 233-я дивизия с двумя тяжелыми танковыми полками, перекатившись через наши боевые порядки, овладела опорным пунктом «Золотой рог», 84-я дивизия овладела балкой Герасимова, 120-я дивизия заняла хутор Верхне-Гниловский и пошла в южном направлении, вдоль левого берега Дона.
Это была победа.
Убедившись, что высота 56,8 — наша, я с группой штабных командиров решил проехать туда и посмотреть, что же представляла из себя оборона противника, если на прорыв ее мы затратили так много сил, средств и жизней наших советских воинов. До этого мы многое, конечно, знали из данных дивизионной и армейской разведки, из опроса пленных, и группировка войск врага нам в основ-
180
ком была известна. Но это — на карте! Другое дело посмотреть собственными глазами.
384-я пехотная дивизия, после августовских и сентябрьских боев выведенная на правый берег Дона, занимала оборону по западному берегу, предположительно от Нижне-Герасимова до Трехостровской, имея артиллерийские позиции в районах Верхне- и Нижне-Акатова и Верхне-Герасимова. Штаб дивизии располагался в хуторе Кисляков. Там же был и тактический резерв. С высокого правого берега противник прекрасно видел нас и постоянно вел фланкирующий огонь по нашим боевым порядкам, не давая закрепиться на высоте. А наши артиллерийские наблюдатели не видели вражеских батарей.
Непосредственно перед нами на фронте от озера и далее на восток, до высоты 113,3, занимала оборонительную полосу 76-я пехотная дивизия своими тремя пехотными полками в одном эшелоне. Ее поддерживало около четырех дивизионов артиллерии, причем их огневые позиции мы также не видели. Штаб дивизии находился в Вертячем. Там же был и тактический резерв.
Но знать-то мы это знали, да не всегда учитывали. Неподавленные правобережные батареи нам мешали до тех пор, пока туда не пришли бойцы Батова. Система траншей, опорные пункты и артиллерийские позиции под Вертячим были сняты с самолетов-разведчиков, но этим данным почему-то не было веры в армейском штабе. А между тем, когда мы увидели систему обороны противника своими глазами и сравнили с аэрофотоснимками, то просто диву дались, насколько точно она была зафиксирована нашими воздушными разведчиками.
Не учитывали мы и еще одно обстоятельство. 76-я пехотная дивизия прикрывала четыре переправы через Дон в районе хутора Вертячего и дороги к Волге. Именно здесь шло питание, снабжение, пополнение всей груп-
181
пировки Паулюса. По этим переправам и дорогам он маневрировал войсками, разделенными Доном. Поэтому обороне 76-й дивизии немцы придавали исключительное значение, поддерживая ее в случае надобности авиацией и танками из соседней 60-й моторизованной дивизии. А мы хотели прорвать ее, располагая сорока стволами артиллерии на километр фронта!
Вот какие мысли возникли у меня, когда мы поднялись на высоту 56,8 и увидели панораму поля недавней битвы. Отсюда был виден даже наш командный пункт в Паньшино! Где уж было скрыть наши маневры от глаз немецких наблюдателей.
Доехав на машине до линии нашего бывшего переднего края, мы вынуждены были дальше идти пешком, да и то по следам наших танков, поскольку легко было наступить на мину — так много их было везде понатыкано.
Сама высота была вся изрезана траншеями с большим количеством вынесенных вперед окопов и «усов». В траншеях и ходах сообщения были навалены мешки с песком для баррикадирования участков траншей. Пространство между линиями траншей было покрыто густой паутиной ходов сообщения почти в рост человека. Перед траншеями и между ними, кроме мин, были установлены многочисленные препятствия — «ежи», обычные проволочные заграждения в три ряда, спирали «Бруно», пакеты Фельдта, малозаметные препятствия. Кажется, не было в саперном арсенале таких средств, которые не использовал бы противник на высоте. Отдельные объекты обороны были оплетены вкруговую. На колючей проволоке были развешаны пустые консервные банки — старое солдатское средство сигнализации,— которые гремели от малейшего прикосновения к ним. Невольно проникаешься безмерным уважением к нашим бесстрашным разведчикам, которые умели проникать через 182
этот частокол препятствий и добывать «языков».
Блиндажи для отдыха личного состава располагались позади траншей и соединялись ходами сообщений. В глубине обороны были подготовлены окопы на отделение, взвод и огневые позиции для артиллерийских, минометных батарей, а также противотанковых средств.
Подступы к переднему краю, к опорным пунктам и к препятствиям простреливались фланговым артиллерийским, ружейно-пулеметным и автоматным огнем. Для усиления огня в обороне использовались и приспосабливались подбитые танки, их башни, куда противник сажал автоматчиков и снайперов. Кроме того, было создано значительное количество дзотов.
Для отражения наших атак, особенно танковых, противник имел наготове самоходные орудия, которые стояли в аппарелях и могли быстро выдвигаться на открытые позиции.
Мы удивлялись подрыву на минах наших танков-тральщиков. Но при разминировании выяснилась оригинальная система установки немцами противотанковых мин. Первый ряд мин они ставили без взрывателей, а на расстоянии 3,5 метра от первого ряда ставили второй, но уже со взрывателями. И соединялся он с первым рядом детонирующим шнуром с капсюлями. При наезде танка-трала на первый ряд взрыв не происходил, а происходил он по детонации от второго ряда, взрывавшегося под давлением трала, наехавшего на него.
Осмотр вражеской обороны открыл нам глаза на многое. Орешек был крепкий и без изъянов. Немцы показали, что они умеют обороняться. И ключ к обороне хранился здесь, на высоте 56,8 — высоте Ивана Плотникова. Я дал команду, чтобы штаб всю эту систему заснял на схемы — пригодится на будущее.
183
Мы сняли шапки и долго стояли с непокрытыми головами. Нельзя было не преклоняться перед героизмом наших солдат, сокрушивших всю эту хитроумную систему огня.
Поучительная «экскурсия» кончилась. Она дала ндм понять, что в организации наступления мы пока что в начальных классах. Но война не давала времени на долгую учебу, поэтому надо было работать. Отсюда, с высоты, нам были хорошо видны боевые порядки наших полков, подходивших к балке Верхне-Герасимовой. За этот день они продвинулись на 8 километров!
С потерей опорных пунктов и командных высот противнику не за что было зацепиться, и 29 ноября был взят хутор Вертячий. Войска 65-й и 24-й армий ворвались в него, когда на некоторых перекрестках дорог еще стояли немецкие регулировщики. В спешке их забыли снять с постов.
Наша дивизия выполнила боевую задачу и в тот же день была выведена в армейский резерв на пополнение и заслуженный отдых. Она заняла оборону восточнее хутора Вертячий, получила вероятные направления контратак на случай, если немцы попытаются атаковать Вертячий, и стала приводить себя в порядок, ожидая пополнения.
...Тридцать лет прошло с тех пор, как умолкли пушки под Вертячим. Многое за эти годы ушло из памяти. Но справедливость требует заполнить ее пробелы, и я перебираю свидетельства мужества и отваги наших бойцов и командиров — пожелтевшие от-времени наградные листы.
Вот командир взвода 788-го стрелкового полка младший лейтенант Сарадян — совсем юный комсомолец, но уже бывалый воин, дважды раненный еще в 1941 году. Я вижу, как на подступах к высоте 56,8 он во главе 184
бойцов ворвался в траншею врага и начал орудовать взятой у убитого товарища винтовкой. В яростном штыковом бою он отправил на тот свет несколько гитлеровцев, но и сам получил два штыковых ранения. Однако он не ушел в тыл и запретил докладывать о своем ранении, зная, что заменить его некем.
А где-то рядом штыком и прикладом действовал в захваченной траншее красноармеец 780-го стрелкового полка П. Исмулин. Одиннадцать гитлеровцев было на его счету, когда он обнаружил неподалеку стреляющий миномет. Исмулин выбрался из траншеи, подполз к огневой позиции миномета и забросал его ручными гранатами. Весь расчет вражеского миномета был уничтожен.
А сколько было случаев замены выбывших из строя командиров!
Вот идет в танковом десанте рота автоматчиков 788-го стрелкового полка. Уже проскочили первую траншею. И тут, обливаясь кровью, упал с брони командир роты. Тогда сержант С. Е. Жуков взял на себя командование подразделением. Оказавшись в окружении, он руководил боем, пока не пришла подмога.
Не менее яркий образец инициативы показал младший политрук И. Н. Криволапов — заместитель командира батареи по политчасти 20-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона. .Батарея наступала в боевых порядках пехоты. Заметив, что командира батареи ранило, Криволапов смело взял на себя командование батареей. А когда состав орудийных расчетов поредел, он собрал телефонистов, ездовых, стрелков, поставил их номерами к орудиям, а сам встал за наводчика. Батарея бесстрашно продолжала бой.
В этом бою Криволапов был и сам тяжело ранен. Тогда на помощь батарее пришел новый командир ди-
185
визиона— Коммунист, старший лейтенант Амир Зенчу-рин, заменивший погибшего Кошкина.
Не засиживались в блиндажах и штабные офицеры. Начальник штаба 780-го стрелкового полка майор С. В. Юдин отличился еще в большой излучине Дона. И теперь, «на линии Паньшино», когда выбыли из строя командир полка И. Ф. Хохлов и его заместитель Мана-пов, Юдин взял на себя командование полком. Был момент, когда погиб И. Плотников, когда почти полностью пал смертью храбрых первый батальон, когда на высоте из живой силы оставался один Троянов с небольшой кучкой бойцов, а на командный пункт полка ошалело лез штрафной батальон гитлеровцев,— Юдин смело возглавил контратаку своего последнего резерва, и враг был остановлен.
«Награжден орденом Красного Знамени»,— читаем мы в наградном листе на командира стрелковой роты 788-го полка старшего лейтенанта В. Д. Ахметова, 23-летнего парня из Башкирии, комсомольца. И я вспоминаю, как в наступлении на Верхне-Гниловский он первым поднялся в атаку и увлек роту за собой. Под натиском _ советских воинов гитлеровцы бежали. Сам Ахметов в этом бою лично уничтожил 12 фашистов.
У каждого есть свое место в бою. В этом высший порядок воинской службы. Но если было нужно, брали в руки оружие даже воины самых гуманных специальностей. Санитар 788-го стрелкового полка Б. Г. Левин за пять суток под огнем противника оказал помощь 55 раненым, 17 раненых вынес с поля боя с их оружием. Но вот он увидел, что вражеский пулемет разит его товарищей. И санитар взял гранаты. Расчет пулемета был уничтожен.
Тракторист-красноармеец М. А. Воропаев, находясь в укрытии возле машины, перестал слышать «голос» 186
своего орудия. Он выбежал и увидел, что весь расчет выбыл из строя. Тогда он сам встал к орудию, и оно вновь заговорило. Воропаев был ранен, но не оставил поле боя, пока командир батареи не приказал идти на санитарный пункт. Наградой ему был орден Красного Знамени.
Сапер лейтенант Юшкарев, командир взвода 403-го отдельного саперного батальона, готовил проходы для танков в минном поле. Танки прошли, можно было и передохнуть, но он вместе со своими бойцами включился в общую атаку.
Дружба рождала успех. Красноармеец-сапер П. К. Блинов на танке проник в глубь обороны противника. Под огнем врага он делал проходы в обнаруженном минном поле для своих друзей. Но пуля нашла солдата, и тогда танкисты, машина которых тоже была «ранена», положили сапера на броню и бережно доставили на медпункт. «Живи, друг!»
Эти примеры личной отваги являются лишь отражением массового героизма, характерного для многих тысяч красноармейцев, младших командиров и офицеров, воспитанных нашей партией, Ленинским комсомолом в духе советского патриотизма, любви к Родине, к партии, к народу. Это они решили участь грандиозной битвы — сначала взломали вражескую оборону, а потом закупорили в громадном котле отборную армию Паулюса.
Одной из сил, двигавших воинов в бой, была священная ненависть к врагу. Но это ведь не врожденное чувство. Оно вызывается враждебными по отношению к тебе действиями. Гитлеровцы пришли в наш дом с разбоем, стали убивать, жечь, грабить нажитое нами. И в ответ встретили лютую ненависть народа-воина.
Чем должен был ответить врагу заместитель коман
187
дира батальона 788-го полка капитан А. И. Волобуев, когда узнал, что его единственный сын убит гранатой, потехи ради брошенной пьяным фашистом в класс, где учились наши дети? Окаменел от горя этот добрый по природе человек. Его тело стало нечувствительным к боли. Шесть раз он был ранен, но продолжал воевать.
Великой школой ненависти для наших бойцов был гитлеровский лагерь смерти, который они увидели в балке под Вертячим. Сразу после боя политотдел организовал посещение этого лагеря представителями всех частей. Уже на пути к лагерю наши воины видели изуродованные трупы замученных людей. Сам лагерь оставлял тяжелое впечатление: котлован, обнесенный колючей проволокой, сторожевые вышки, незакопанные рвы, набитые трупами, полуживые, истощенные люди с лихорадочно блестевшими глазами. Отсюда бойцы уходили в окопы и уносили в сердцах такую ненависть, что ее хватило оставшимся в живых до самого конца войны.
Здесь, в лагере смерти, нашелся и наш знаменитый разведчик Семен Школенко. Тогда, на высоте Плотникова, Школенко был ранен, и фашисты втащили его в окоп. Не добившись показаний, они отправили его в Вертячий, в лагерь смерти. А там оказались пленные красноармейцы из нашей дивизии, которые знали Школенко. Они сумели спрятать Семена Фроловича у местной жительницы, которая его и выходила.
Худой, заросший, еле державшийся на ногах от слабости, первое, что попросил Школенко, это машину, чтобы съездить к окопу, где он был ранен. Там он закопал документы и орден Красного Знамени. Только найдя документы и орден, Семен согласился поехать в медсанбат на лечение. Оттуда он вскоре вернулся в свой полк, к разведчикам.
Между тем приближался новый, 1943 год. Войска
188
Юго-Западного фронта, создав внешнее кольцо окружения, продолжали отбрасывать врага все дальше и дальше от Дона на запад, а войска Донского фронта методически сжимали внутреннее кольцо, продвигаясь от Дона к Волге,
ГЛАВА ШЕСТАЯ
РАЗГРОМ
„Полевая академия^
Прошло немногим больше месяца со дня освобождения Вертячего. Дивизия стояла на высотах восточнее хутора, имея перед собой части 44-й, 76-й и 384-й пехотных дивизий врага, наших «старых знакомых». Время от времени противник огрызался контратаками или огневыми налетами. Но сегодня на фронте тихо: у немцев— «рождественские каникулы», у нас — встреча Нового года.
На хуторе, где был развернут наш запасной командный пункт, стояла тишина. Морозная новогодняя ночь опустилась на развалины печей — все, что осталось от жилья. Вокруг — ни огонька, ни звука. Лишь иногда глухим эхом доносились отзвуки редких очередей дежурных пулеметов,— «чтобы карась не дремал».
Оживленно и шумно было в двух больших полевых палатках. Мы праздновали годовщину дивизии и одновременно встречали 1943 год, обещавший новые победы Красной Армии, советскому народу. Кроме того, мы прощались с 24-й армией: сдвинувшись во время боев вправо, наша дивизия вышла в полосу соседней 65-й армии и теперь переходила в ее оперативное подчинение. Поэтому на празднике, кроме представителей всех 190
Частей дивизии, присутствовали Два командарма и два члена Военных Советов этих армий.
После моего доклада о пройденном дивизией пути, после выступлений ветеранов дивизии слово взял командующий 24-й армией генерал И. В. Галанин. Он очень лестно отозвался о ратных делах 214-й дивизии, помню, еще пошутил, что вот-де всего «годик» исполнился дивизии, а она уже хорошо ходит и зубов полон рот. Отметив, что воины дивизии с честью выдержали экзамен перед Родиной, Галанин выразил надежду, что своими первыми боевыми успехами личный состав дивизии только положил начало добрым боевым традициям— все еще впереди. Закончил свое выступление он здравицей за партию, за победу. Затем командарм поблагодарил всех за службу, а лучшим командирам полков вручил карманные часы. Усаживаясь за стол рядом с Батовым, Галанин обратился к нам, руководителям дивизии: •
— А что иной раз ссорились, так ведь милые дерутся — только тешатся.
Где-то далеко за полночь слово взял командующий 65-й армией генерал П. И. Батов. Поздравив всех присутствующих с наступившим Новым годом, он заговорил об обстановке и задачах армии, а в моей памяти воскресла первая встреча с ним в Валенсии, вилла, где он лечил свои раны. В то время о Батове я не знал почти ничего. Слышал, что он был советником у командира интернациональной бригады легендарного генерала Лукача. И все. Под Уэской они вместе выехали на разведку местности и, пренебрегая опасностью, выдвинулись вперед. Фашисты заметили их и обстреляли. Один из снарядов угодил прямо в машину. Генерал Лукач был убит, а Павел Иванович тяжело ранен в ногу. Гораздо позже я многое слышал о Батове. О нем говорили как
191
о культурном, грамотном и храбром офицере. И вот сегодня моя вторая встреча с ним.
Я прислушался к тому, что он говорит.
— ...Немецко-фашистские войска группы «Дон» Манштейна, которые пытались деблокировать окруженные войска Паулюса, разбиты и отходят в западном направлении, преследуемые советскими войсками. Нам предстоит выполнить важную задачу по ликвидации окруженного врага. Иван Васильевич,— Батов кивнул генералу Галанину,— сказал много добрых слов о дивизии. Думаю, в боях мы ближе и лучше узнаем друг друга. Но боевое прошлое дивизии дает основание Военному Совету армии быть уверенным в том, что 214-я дивизия приумножит свою, славу...
Горячие возгласы, громкие аплодисменты заглушили его последние слова.
Всеобщий восторг вызвала телеграмма Военного Совета Донского фронта, зачитанная начальником политотдела дивизии батальонным комиссаром В. Ф. Клочко. Военный Совет фронта поздравлял личный состав дивизии с ее первой славной годовщиной, с достигнутыми успехами, выражал добрые пожелания. Эта телеграмма как бы завершила наше торжество. После этого собрались уезжать П. И. Батов и Ф. П. Лучко. Член Военного Совета пообещал прислать в дивизию бригаду артистов.
Тепло поблагодарив за радушие, вскоре уехал и другой командарм — И. В. Галанин, а с ним — и член Военного Совета Гаврилов.
Студеная и снежная зима выдалась в тот год на Дону. Уже в первых числах января температура воздуха держалась в пределах 20—25 градусов ниже нуля. Захваченные в плен немецкие солдаты не скрывали чувства обреченности, которое охватило окруженные вой
192
ска Паулюса. На допросах они начинали с возгласа «Гитлер капут!», затем вздыхали и сожалели, что обещанная Гитлером помощь не пришла, а русские, создав «котел», вот-вот раздавят находящиеся в нем дивизии. Закутавшись в одеяла, женские платки и шали, в соломенных ботах, они имели жалкий вид.
Вместе с тем мы понимали, что окруженный враг способен с отчаяния пойти на все, и никакой пощады нам не будет, если нас застигнут врасплох. Поэтому в ночное время обычно не менее трети наших сил бодрствовало и находилось в боевой готовности; усиливались охранение, наблюдение и разведка.
Отличным организатором разведки оказался старший лейтенант Константин Андреевич Решетников. Прослужив некоторое время у меня адъютантом, он попросился в строй и теперь служил помощником начальника штаба 776-го полка по разведке. Невысокого росточка, плотный, юркий, он оказался незаменимым специалистом по добыче «языков». Методы захвата применял он самые необычные. К сожалению, в те времена они слабо изучались, и сейчас многое забылось. Успешно выполнил задание, получил награду — и ладно. В действительности же все было сложнее. Вот, например, в одном из представлений на Решетникова записано: «3 января 1943 года т. Решетников с группой разведчиков занял блиндаж и несколько отдельных окопов противника, при этом взяты в плен один унтер-офицер, один ефрейтор. Захвачены трофеи...» И все. Очень скупо. Но я помню эту операцию совсем по другому поводу. И была она не такой уж обычной.
...Член Военного Совета 65-й армии Филипп Павлович Лучко сдержал слово, и 2 января к нам прибыла бригада артистов. Мы быстро договорились о порядке их выступлений- Артисты изъявили желание начать кон
7 Н. И. Бирюков
193
церты на передовых позициях. У нас возражений не было, но только рекомендовали мы ставить их там, где возможно.
При прощании с бригадиром мне показалось, что он хотел еще что-то сказать или спросить.
— У вас есть еще что-нибудь ко мне? — спросил я его.
— Да, об одной просьбе артистов я вам не сказал. Все очень хотят увидеть живого фрица.
Не успел я еще как следует обдумать этот вопрос, как в землянку вошел Костя Решетников. Даже уйдя в полк, он не забывал меня навещать. За месяцы службы адъютантом он очень привязался ко мне, да и я всегда был рад видеть этого энергичного и веселого паренька.
— Вот, действительно, на ловца и зверь бежит! Весьма кстати твое появление здесь, Константин Андреевич,— поздоровался я с ним.— Артисты хотят видеть живого врага.
— Товарищ генерал, артисты его увидят,— подумав, ответил он и попросил разрешения пойти к начальнику разведки дивизии майору Фасахову.
— Иди, только помни: обещал — сделай.
— Будет выполнено!
На исходе следующего дня командир 776-го полка по телефону доложил, что операцию по захвату «языка» Решетников провел блестяще — притащил унтер-офицера и ефрейтора: «Пусть смотрят артисты!»
Вскоре Решетников был у меня.
— Все сложилось удачно,— начал рассказывать он.— Тут одна землянка была у меня на примете — метрах в пятидесяти в глубине обороны противника. Разведчики заметили, что уж больно часто немцы ныряли в эту землянку и также часто выбегали из нее. Видимо,
194
хозяин землянки был какой-то начальник. Я несколько дней следил за ней. А тут ваша просьба. Азарт охватил меня, и я решил совершить налет на этот объект, но не в ночное, а в дневное время. Нужна была подходящая погода: поземка или пурга, на крайний случай, сильный снегопад. Как по заказу, такая погода выдалась вчера. С командиром взвода разведки полка лейтенантом Абдуллой Акчуриным у нас заранее был разработан план и все подготовлено. Мы двинулись в путь. В белых халатах, разведчики растаяли в метели.
Мы быстро пересекли передний край противника и подошли к землянке. Вокруг не видно ни души. Я дал сигнал Акчурину, тот быстро выдвинулся с обеспечивающей группой вперед, полукольцом охватил землянку и изготовился для боя, а я с группой захвата ворвался в землянку. Там оказалось пятеро немцев. Двое, сидевшие за столом, сразу подняли руки, а другие схватились за оружие, но тут же были уничтожены нашими разведчиками. Взяв под конвой унтер-офицера и ефрейтора, мы поспешили покинуть землянку. Поставив пленных на запасные лыжи, которые нами были прихвачены, и взвалив на них трофейные пулеметы, мы двинулись в свое расположение и благополучно возвратились. К сожалению, при переходе переднего края был ранен Акчурин. На него наткнулся гитлеровец и выстрелил. Но Акчурин не растерялся, сшиб врага с ног и из его же пистолета пристрелил его.
Вечером наши гости, работники советского театра, имели возможность увидеть «живого врага». Восторженно отозвались они о дерзких действиях разведчиков. Бригадир же, пожимая им руки, произнес:
— Ничего не скажешь — артисты своего дела!..
Уже после войны лейтенант Г. А. Веприков из 3-го батальона 780-го стрелкового полка рассказал мне об
7*
195
одном довольно-таки интересном эпизоде из жизни наших разведчиков.
После освобождения хутора Вертячего 780-й полк занял оборону по склонам балки. В упорных и длительных боях часть понесла значительные потери и, обороняясь, ждала пополнения, чтобы вновь начать наступление. Гитлеровцев явно лихорадило, и они неоднократно пытались прорвать нашу оборону.
Командование приказало выяснить силы и огневые средства противника перед фронтом полка, организуя групповой поиск разведчиков. Выполнение этой трудной и ответственной задачи было поручено старшему лейтенанту Николаю Павловичу Савенкову, командиру 7-й роты.
Получив приказ и оценив обстановку, Савенков отобрал двадцать добровольцев (а добровольцами была вся рота) и ночью повел смельчаков в тыл врага. Когда прошли свыше трех километров, разведчики Гайнуллин и Хворостов, высланные вперед, донесли, что в балке находится несколько землянок и блиндажей. У одного блиндажа стоит автобус, а у входа в блиндаж ходит часовой.
Савенков принял решение незаметно подобраться к блиндажам и забросать их гранатами. Но для этого нужно было бесшумно снять часового. Сержант Корсан незаметно подобрался к часовому и, когда тот повернулся к нему спиной, ударил его ножом. Но удар оказался не смертельным, и фашист поднял крик. Момент внезапности был потерян. Несмотря на это, разбившись на группы по 2—3 человека, разведчики ринулись на штурм блиндажей и землянок, забрасывая их гранатами. Обезумевшие гитлеровцы выскакивали на улицу в одном белье и тут же попадали под огонь автоматов.
Особенно жестокой была схватка у блиндажа, возле
196
которого стоял часовой. Оказалось, в нем находились работники штаба гитлеровской части.
Уничтожив свыше 50 фашистов, захватив двух пленных, портфель 0 документами и хорошо отделанную шкатулку, разведчики покинули место схватки.
Группа потеряла двоих убитыми и троих легко раненными. Сержант Корсан, искупая свою оплошность (не смог бесшумно снять часового!), лично уничтожил восемь гитлеровцев. Рядовой Гайнуллин захватил двоих пленных.
Захваченные пленные и документы представляли большую оперативную ценность для командования, но с красивой шкатулкой вышел конфуз: когда ее вскрыли, там оказалось несколько десятков «железных крестов», которыми гитлеровское командование готовилось наградить своих убийц.
Солдат-украинец, захвативший шкатулку с орденами, виновато улыбаясь, говорил:
— Як мы ворвалысь у блындаж, я дывлюсь, яка гарна вещица, не наче в ней все самэ важно, шо е у гитлеряки. А воно, бачте, яки цацки...
Товарищи беззлобно посмеялись над неудачником.
Мы широко использовали все возможное, чтобы изнурение врага было непрерывным. Однажды командир 780-го полка доложил мне:
— Снайперы полка нашли себе хорошее место и успешно ведут «охоту» за гитлеровцами.
— Где же это?
— Против центра участка полка есть малозаметная высота. Вы ее знаете: на ней стоит несколько подбитых немецких танков. Видно, за нее шли большие бои, уж очень много трупов в этом районе.
— А какой обзор с нее?
197
— Хороший. Километра на три в глубину обороны противника видно.
— Ну вот что. Снайперы пусть в других местах охотятся, а высоту надо побыстрее закрепить за собой, пока немцы не опомнились.
И как в воду глядел! На следующий день 780-му полку действительно пришлось эту высоту брать с боем, так как за ночь на ней окопался противник. Наша рота быстро выбила оттуда врага. Но закрепить этот успех удалось только благодаря своевременному выдвижению туда орудий полковой артиллерии для стрельбы прямой наводкой. Они-то, главным образом, и отбили попытки врага вернуть потерянную высотку.
А высотка оказалась действительно замечательной: сколько крови попортили немцам артиллеристы, корректируя с этой высоты огонь своих орудий. Заставили немцев сидеть в светлое время суток в блиндажах, не высовывая носа, а если передвигаться, то только бегом.
Как-то я спросил начальника артиллерии:
— А почему, Петр Григорьевич, не стала применяться стрельба шрапнелью?
— Условия изменились, цели в большинстве стали такие, которые можно разбить только гранатой, а не шрапнелью. Есть у артиллеристов еще такой вид стрельбы, как стрельба на рикошетах. При правильной подготовке данных снаряд разрывается над целью. Только обучение этой стрельбе сложное и дорогое.
— А давайте-ка сэкономим снаряды, поучимся и проведем такую стрельбу по реальным целям. Покажем ее нашим офицерам от комбата и выше.
Прозоров согласился, и через несколько дней такая стрельба состоялась. Она прошла весьма успешно. Наблюдавшие ее офицеры были в восторге от результатов. Выстреленные гаубичные снаряды с взрывателями за
198
Медленного действия, ударившись о землю, взлетали от рикошета вверх и разрывались над целями, накрывая их сверху массой осколков. На наших глазах было повреждено противотанковое орудие, а расчет его полностью уничтожен. В тех окопах и траншеях врага, над которыми разрывались гаубичные снаряды, возникло паническое движение.
Ни днем, ни ночью мы не давали гитлеровцам покоя, стремясь улучшить свое положение. Продвинувшись к востоку от Вертячего километров на 15, войска 65-й и 24-й армий натолкнулись на упорную оборону и весь декабрь вели напряженные бои. Противник сумел закрепиться и задержать наше продвижение. Наступление превратилось в бои местного значения. Возникая то здесь, то там, они перерастали в рукопашные схватки и в большинстве случаев заканчивались успешно для нас. Эти бои были началом «полевой академии» и для солдат, и для командиров.
Как-то днем на участке 788-го стрелкового.полка произошла короткая, но горячая схватка одного из его батальонов с противником. Подполковник И. А. Горбачев доложил: «Это командир роты лейтенант Биктимиров, выполняя приказ об улучшении своих позиций, организовал захват нескольких окопов противника. Гитлеровцы не сдавались и поэтому все были уничтожены». А поздно вечером, как бы в отместку за это, противник силой в 900—1000 человек пехоты с двадцатью танками, подброшенными из Дмитриевки, при поддержке значительного количества артиллерийских и минометных средств, навалился на боевые порядки 780-го полка. Разгорелся сильный бой, длившийся до самого утра, в котором погиб комбат Кошелев, храбрый сибиряк, отличившийся еще в боях под Нижне-Чирской. Случайный сна
199
ряд попал в его блиндаж. Похоронен был Кошелев в Паньшино, в братской могиле.
В отдельных случаях противнику удавалось вернуть кое-что из потерянной территории, но вскоре мы выбивали его и снова восстанавливали положение.
В другой раз суматоха возникла ночью. Помню, мы, как обычно, не спали. Соболь делился впечатлениями от встречи и приема пополнения в 780-м стрелковом полку. На самом интересном месте рассказ комиссара прервался. До нас донеслась сильная стрельба.
— Это в 780-м, у Бикчурина,— произнес я, когда мы выскочили из землянки, чтобы определить, где идет бой.
— Точно, у него. Новичков пробуют, — подтвердил Соболь.
Утром М. Р. Бикчурин доложил:
— Не менее двух батальонов пехоты противника при поддержке танков и артминогня перешло в наступление. Наши контратакой отбросили его и захватили до 40 отдельных окопов, 26 блиндажей. В рукопашной схватке истребили свыше 100 солдат и офицеров 260-го пехотного полка 113-й пехотной дивизии, подбили 2 танка. Пленный солдат этого полка на допросе показал, что их 113-я дивизия недавно прибыла на этот участок и готовилась к наступлению. То же самое показал и пленный из 14-й танковой дивизии.
Эти сведения были ценными, и я похвалил Бикчурина.
Сразу после встречи Нового года из штаба 65-й ар-мии посыпались указания об организации боевой подготовки, проверке и приведении в порядок оружия, выверке списков. Разведотдел требовал сведений о противнике, оперативный отдел, настаивал на рекогносцировке местности. В штаб дивизии и в полки зачастили поверяющие.
Короткие январские дни в напряженной работе стали
200
словно бы еще короче. Командиры едва успевали выполнять намеченные по плану работы. А план все время разбухал от целого ряда новых заданий, забот и работ.
Каждый день прибывало новое пополнение. Мы выезжали навстречу маршевым ротам, с ними шли в полки, проверяли, беседовали с бойцами, с новыми командирами
Встретив маршевые роты перед Вертячим, мы вели их мимо бывшего лагеря смерти. Лагерь был пуст, но Зияли черными провалами входов три засыпанные снегом громадные землянки, приткнутые к обрывистому скату оврага, высились наверху братские могилы, в которых покоился прах замученных врагом красноармейцев. Роты невольно останавливались. Митингов не было. Просто солдаты снимали ушанки и молча стояли, думая каждый о своем. Эта остановка стоила многих бесед.
Как-то вечером, едва мы с Соболем вернулись после очередной встречи пополнения, начальник штаба дивизии доложил, что назавтра в 9 утра нам предстоит быть на НП командарма, где будет проведена учеба по предстоящей наступательной операции.
— Кого взять с собой?
— Командиров полков, начальников служб.
— Это хорошо, что их тоже приглашают. Распорядитесь всех предупредить.
Едва мы закончили этот разговор, как в землянку вошел начальник артиллерии дивизии П. Г. Прозоров, а с ним еще кто-то — в клубах пара и не разглядеть.
— Командир 11-й артдивизии прорыва РГК полковник Попович, — послышалась знакомая скороговорка. Неужели мой «академик»?
Передо мной стоял одного со мною роста красивый брюнет с синеватыми от частого бритья щеками. И улыбался.
201
— Андрей Давидович? Здравствуй, голубчик! Рад тебя видеть живым-здоровым. Нам ведь и проститься не удалось, когда тебя, кажется, в Аннино зацепило. Приятная встреча. Какими судьбами к нам?
— Одна из бригад в полном составе и один гаубичный полк другой бригады артдивизии будут поддерживать ваше наступление. Поэтому и я здесь.
Я с удовольствием разглядывал Поповича. Познакомились мы с ним несколько необычно. В июне 1941 года, когда 186-я стрелковая дивизия уже начала грузиться в эшелоны, чтобы следовать «в новый лагерь», неожиданно штаб артиллерии округа отозвал командира 446-го гаубичного артполка. Вместо него был назначен преподаватель Артиллерийской академии, военный инженер 2-го ранга Андрей Давидович Попович. Но к нам тогда он так и не прибыл. Началась война, дивизия вступила в бой, а нового командира полка все не было. Полк под командованием заместителя командира прибыл из Башкирии в неполном составе, почти без тяги и средств связи, но начал воевать активно. В десятидневных боях он понес значительные потери, особенно когда дивизия попала в окружение и прорывалась в районе станции Сиротино. Затем — второе окружение в районе Веретейки, юго-западнее Невеля, на этот раз вместе со всем корпусом. Два окружения сделали свое дело. Мы оказались без снарядов и без горючего для тягачей. Что было делать? Решили уж было зарывать гаубицы в землю, но тут к нам в окружение с шумом прорвался пропавший командир гаубичного полка. С ним было десятка полтора автомашин с людьми и горючим. Вот так Андрей Давидович вступил в командование полком.
Мое молчание, видно, слишком затянулось.
— О чем вы думаете, Николай Иванович?
— Да вот вспоминаю нашу первую встречу, лесной
202
марш и ваше неожиданное подкрепление. Я ведь тогда и не спросил, откуда вы машины и людей взяли.
Попович рассмеялся.
— Ну, это еще не самый трудный вопрос. В штабе армии услышали вашу просьбу о горючем и навязали мне колонну. И, кажется, кстати?
— Очень. Да ты и сейчас весьма кстати. Затевается у нас грандиозное.
— Да, я кое-что слышал. Завтра яснее будет.
— Ну, а где же ты был после ранения?
— Лечился, потом командовал артиллерией в 211-й стрелковой дивизии на Брянском фронте, потом формировался и вот приехал сюда.
Я пригласил Поповича поужинать.
— Благодарю, но, видит бог, не могу. Надо встречать прибывающие части дивизии. А поужинать не прочь, только в другой раз.
— Понимаю: делу время... Долго ли нас искали, не блукали в степях?
— Представьте, нашел быстро, по вашему ориентиру. Мне у командующего артиллерией фронта сказали, что от хутора Вертячего будет виден большой красный флаг — вот это, дескать, и есть вы. До флага добрался, а там уже регулировщик дорогу показал.
Я переглянулся с Соболем.
— Мы этот флаг поставили еще под Паньшино в канун 25-й годовщины Октября за нашим передним краем. А потом перемещали его вместе с командным пунктом. Воодушевляет. К тому же служит хорошим ориентиром. Начальство поругивает, что демаскируем расположение, но запретить не решается.
Мы рассмеялись и стали прощаться. Петр Григорьевич Прозоров вышел вместе с ним.
Утром к назначенному времени все приглашенные
203
командиры были в сборе, в большом блиндаже рядом с наблюдательным пунктом командарма.
Блиндаж был специально построен для игры. Посреди его на массивных козлах стоял большой прямоугольный ящик с песком, на котором была выполнена рельефная карта полосы наступления армии. На рельефе фигурками были обозначены войска, орудия, пулеметы, группировка и расположение противника на день игры, оперативное построение 65-й армии, фланги соседних армий, границы и задачи.
Не теряя времени, Батов приступил к проведению игры. Когда в ходе ее заканчивался розыгрыш действий 27-й гвардейской стрелковой дивизии, нашей соседки справа, я уже подготовил короткий доклад, учтя, что командующий прерывал всякого, кто вдавался в детали или допускал многословие.
— Товарищ Бирюков, как вы понимаете задачу своей дивизии? — обратился ко мне командарм.
Я бойко начал доклад:
— 214-я стрелковая дивизия со средствами усиления входи г в первый эшелон оперативного построения 65-й армии и образует его левый фланг. По установленному сигналу после 55-минутной артиллерийской подготовки дивизия, взаимодействуя с 27-й гвардейской и 84-й стрелковыми дивизиями, переходит в атаку на противостоящего врага, в своих границах прорывает его оборону, овладевает рубежом — совхоз № 1, затем — Большая Россошка. В дальнейшем развивает наступление в общем направлении на Городище.
Для выполнения поставленной задачи боевой порядок дивизии будет построен в два эшелона, при этом полк второго эшелона будет продвигаться уступом слева за левофланговым полком первого эшелона, обеспечивая левый фланг армии. Мой резерв — учебный ба-204
тальоп дивизии. Средства усиления распределяются по частям.
Батов остановил меня.
— Задача понята правильно. Ваше принципиальное решение утверждаю.
Затем командарм разыграл с нами несколько интересных эпизодов, каждый раз ставя нас в сложное положение и добиваясь смелых и разумных решений. Пришлось попотеть и мне. Вводная была такая: на фронте дивизии противник отступает, а ее левый фланг обходит пехота врага силою до батальона с танками. Не останавливая продвижения, требовалось остановить обходящего противника, а затем окружить его и уничтожить. Я и решил: наступление продолжать, одним батальоном из полка второго эшелона ударить в левый фланг противника, учебным батальоном атаковать с фронта, а соседняя дивизия в это время одним полком наступает и бьет по правому флангу врага. При этом огонь артиллерии и эрэсов обрушивается на его танки. По радио запросил авиацию бомбить врага в этом районе. Получилось вроде бы хорошо.
По окончании игры были отработаны вопросы взаимодействия между соседними дивизиями и спецчастями.
В заключение П. И. Батов обратился к нам:
— Чтобы избежать кровопролития, командование фронтом решило обратиться к немецкому командованию с требованием сложить оружие. Если Паулюс откажется капитулировать, то в назначенный день и час наша артиллерия, плотностью не менее 150 стволов на один километр фронта, и огромное количество эрэсов, которые будут расставлены в несколько рядов за вашими боевыми порядками, обрушат огонь на оборону окруженного врага и создадут благоприятные условия для нашего продвижения вперед. О начале действий вас
205
своевременно поставят в известность. Но будьте постоянно готовы. А пока — желаю успехов.
После этого он разрешил разойтись, мне же дал знак остаться и, подойдя, спросил:
— Как долго тебе пришлось быть в Испании и благополучно ли удалось возвратиться на Родину? Я ведь после нашей встречи вскоре уехал из Валенсии. В Москве мне предоставили отпуск, а затем я получил назначение на корпус.
— У меня тоже все обошлось хорошо. Из Испании я уехал в конце мая 1938 года.
— Значит, катастрофа, которая постигла республиканцев, произошла не при тебе?
— Нет. Но назревание ее чувствовалось уже тогда. Все неустойчивое, колеблющееся отошло от народного фронта. Хуже того, некоторые сыграли предательскую роль, войдя в соглашение с фашистами. В частности, я имею в виду командира 4-го армейского корпуса Сиприано Мера, моего бывшего подопечного комдива, который и до того-то вел двойную игру, а в этой обстановке открыто изменил народному фронту. В критический момент он повернул корпус с Гвадалахары против республиканцев, присоединился к фашистам и вместе с ними двинулся на Мадрид, расправляясь на своем пути с коммунистами и их семьями. Миаха тоже оказался в лагере франкистов, возглавив. хунту, передавшую власть в руки Франко.
— Да, я многое слышал об этом. Фашисты знали, на кого можно рассчитывать. А что касается анархистов, в том числе и Сиприано Мера, то они с самого начала были силой «Пятой колонны». Слишком доверчиво к ним отнеслись тогда.
Павел Иванович задумчиво прошелся вдоль ящика, похлопывая ладонью по его борту.
206
— Не вспоминали нас там лихом?
— Нет, что вы. Вообще, о наших людях отзывались хорошо, а о Лукаче, Павлове и о вас—в особенности.
— Ну, хорошо,— Батов остановился.— Там не сумели, здесь будем добивать фашистов. Я рад встрече с вами, Николай Иванович. Видите, мир тесен. Раз уж судьба выпала вместе воевать, надо это делать хорошо. Согласны?
— Я также рад встрече с вами. А что касается боевых дел, то прошу верить — в грязь лицом не ударим.
— Вот и прекрасно. Идите, Николай Иванович, вас уж, наверное, заждались. Желаю успехов.
Я вышел из блиндажа и направился к машине. Там уже сидели А. Ф. Соболь и С. С. Андрейко.
Сзади заворочался Соболь.
— Силен Павел Иванович! Это же надо так гонять. Я в стороне был, и то жарко стало,— восхищенно заговорил комиссар.
— Понравилось?
— Очень. А тебе?
— Не то слово. Такая полевая академия — для меня открытие. Метод тренировки на ящике с песком нам надо перенять. Степан Семенович,— обратился я к начальнику штаба дивизии, — распорядитесь, чтобы ящик с рельефом местности был подготовлен у нас на командном пункте и в каждом полку.
Некоторое время мы ехали молча. С фронта глухо доносились редкие выстрелы. Машины наши шли открыто, одна за другой, но немцы не стреляли, хотя наверняка видели нас.
Я снова обернулся назад, к спутникам.
— Вы обратили внимание — с высот нас уже видно, а огня немцы не ведут. Либо со снарядами туго, либо настроение скисло.
207
— И то, и другое. Если хотите, Николай Иванович, заедем в политотдел? Там у Клочко есть кое-что о настроении гитлеровцев.
Скоро мы подъехали к землянкам, в которых размещался политотдел дивизии. Услышав шум машины, из землянки вышел, низко нагибаясь в двери, батальонный комиссар В. Ф. Клочко, мужчина довольно крупный и в силу этого добродушный. Он смотрел на нас, улыбаясь и по привычке несколько склонив голову к правому плечу.
— Хорошим гостям рады,— гостеприимно раскинув руки, произнес он.
— Как дела, Валентин Федосиевич? Что нового в ваших сферах? — спросил я, здороваясь с ним.
— Дела идут хорошо, стараемся, чтобы было лучше.
— Чем сейчас занимаетесь? — спросил Соболь.
— Развернули работу по разложению окруженных войск противника. Сейчас она приобрела наибольший размах в связи с предстоящим предложением Военного Совета фронта о капитуляции.
Клочко оживился.
— Инструктор политотдела дивизии политрук Шта-нопруд с переводчицей Челноковой каждый день выезжают на передний край с громкоговорящей установкой, ведут передачи с призывом к немецким солдатам и офицерам о прекращении сопротивления. Привлекаем для выступлений и немецких солдат, находящихся у нас в плену. Только что к своим сослуживцам обратился военнопленный Нейман. Пробуем засылать пленных в расположение войск противника. На днях был послан пленный Штрауберг. В результате шестого числа на нашу сторону перешли два немецких солдата, седьмого— три. К сожалению, они сообщили, что Штрауберга застрелил немецкий офицер,
208
— Выходит, и н^мцы не одинаковы,— заметил Андрейко. \
Клочко продолжалУ
— Забрасываем лестовки, на некоторых участках построили специальные ворота с надписью: «Проход в русский плен».
— Это хорошо, пусть присматриваются, может, и пригодятся ворота.
— Ну и, наконец, готовимся развернуть работу вокруг обращения к Воинам, выпущенного политуправлением Донского фронта,— закончил Клочко.
Это обращение было напечатано во фронтовой, армейской и дивизионной газетах в середине декабря. В нем давалась краткая оценка обстановки и звучал призыв к воинам. Вот часть его:
«Воин Советской Армии! Противник зажат в двойное стальное кольцо... Эта победа — твоя победа, доблестный воин Отчизны. Родина-мать гордится тобой, храбрый защитник. Имя твое славит вся страна, весь наш народ.
Воин-богатырь! Разгром окруженных немецких войск теперь, как никогда, зависит от твоего умения бить врага, от твоего мужества, отваги и дерзости. Быстрее истребляй немецко-фашистское зверье. Освобождай путь для дальнейшего наступления наших войск. Помни, что твоя победа на Волге означает начало катастрофы гитлеровской армии. Вперед на врага! За полное освобождение нашей Родины от гитлеровской нечисти!
Быстрее вперед! Победа в наших руках!»
Комиссар дивизии сообщил Клочко о том, что мы узнали у командарма, и приказал все формы и методы политической работы подчинить тому, чтобы внедрить в сознание воинов необходимость быстрейшего разгро-
209
ма окруженной вражеской группировки, направить всех работников политотдела в подразделения.
И без этого напоминания политработникам хватало забот. Временная остановка, передышка от больших боев была для солдат больше, ^ем просто оперативная пауза. Солдаты приводили в порядок не только снаряжение и оружие, но свои мысли и чувства. В эти дни были написаны тысячи писем, и полевая почта работала с перенапряжением. Впереди реально забрезжил свет победы, и это не могло не повлиять на настроение солдат. Десятки заявлений с просьбой о приеме в партию рассмотрела в декабре и первых числах января дивизионная парткомиссия. Ветераны боев на Дону хотели идти на штурм укреплений врага коммунистами. Сотни молодых солдат были приняты в комсомол.
Было доброй традицией вручать партийные и комсомольские билеты в окопах. Бывший помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе С. М. Зенин вспоминает, что за время подготовки к боям и в бою под Сталинградом он лично выписал и вручил более 900 комсомольских билетов. Лютой зимой в заснеженных окопах стыли чернила, и Зенин за пазухой держал свой «чернильный прибор» — пузырек с чернилами, дыханием оттаивал перо обыкновенной школьной ручки — «вставки», чтобы проставить в красной книжечке с силуэтом В. И, Ленина на обложке фамилию, имя и отчество, год рождения и время вступления в союз нового комсомольца.
К вечеру 8 января все офицеры управления дивизии были собраны в землянке штаба. Я сообщил, что наступил последний, завершающий этап битвы, которая длилась почти полгода. За это время войска Воронежского, Юго-Западного и Сталинградского фронтов разгромили 8-ю Итальянскую армию, ликвидировали остатки 3-й и 210
4-й Румынских армий. Крупные поражения были нанесены войскам группы «Дон». Их остатки мы отбросили на расстояние до 200 километров к западу от Дона. Полностью был сорван немецкий план деблокады окруженных‘войск Паулюса.
Донскому фронту созданы благоприятные условия для полной ликвидации окруженных войск. Однако в целях избежания напрасного кровопролития советское командование 8 января предъявило командованию окруженной группировки ультиматум с требованием прекратить бессмысленное сопротивление и капитулировать. Особой надежды на то, что Паулюс примет ультиматум, у нас нет, поэтому необходимо немедленно готовить части к бою. И я отдал на совещании необходимые распоряжения.
К сожалению, прогноз оправдался, наш ультиматум фашисты отклонили. Тогда командующий Донским фронтом отдал приказ 10 января начать решительное наступление с целью быстрейшего уничтожения окруженных немецких войск между Волгой и Доном. Приказ зачитывался перед строем, агитаторы разъясняли его в беседах. Если позволяла обстановка, проводились короткие митинги, партийные и комсомольские собрания, на которых присутствовали и беспартийные.
— Если враг не сдается, его уничтожают! — звучало на тысячи голосов по всему фронту.
Формула воя
И вот наступило 10 января 1943 года. Ночь была на исходе, когда мы с группой офицеров управления дивизии перебрались на новый наблюдательный пункт, оборудованный на небольшой высотке в нейтральной зоне.
211
С этой точки глубина обороны противника просматривалась на 4—5 километров.
Саперы строили НП по ночам, скрытно, и до начала наступления ни в районе наблюдательного пункта, ни тем более на нем самом в дневное время не было разрешено никакого движения. Поэтому можно было предполагать, что немцы нас здесь не потревожат.
С вечера сюда перебрались связисты, оперативники, комендантская служба. Блиндажи были подготовлены к нормальной боевой работе. Приятное тепло охватило нас в просторном, хорошо оборудованном и натопленном «главном» блиндаже, когда мы вошли в него, пройдя несколько километров по сильному морозу с пронизывающим степным ветром.
Офицеры — операторы, разведчики и связисты — доложили, что в обстановке изменений нет, связь работает нормально. Затем дивизионный инженер Е. А. Важеев-ский сообщил, что ночью саперы проделали в минных полях 5 проходов для танков, обозначив их бинтами...
Я слушал их и невольно думал: сколько времени и труда тратится на подготовку к наступлению! Недели без отдыха у штаба, служб, тылов. Стынут на морозе наблюдатели, артиллерийские разведчики, воспаленными глазами вглядываясь в будущие цели. Сотни ночных рейсов автомашин за боеприпасами, горючим, продуктами, водкой — да, и за водкой, чтобы при благоприятном стечении обстоятельств в день-два выполнить задачу прорыва. Иначе—лишняя кровь, бесплодные атаки.
Трудно! Но иначе нельзя!
Каждый бой — это уравнение со многими неизвестными. Тут нет универсального способа решения, как нет и единой формулы боя. А ответ один — победа. Мы стремимся к победе, а враг прилагает все усилия к тому, чтобы не допустить ее. Там, за линиями траншей, за
212
колючей проволокой и минными полями, за рекой Рос-сошкой, за сотнями пушечных и минометных стволов, на нашем же оборонительном обводе, вырытом прошлой весной руками сталинградских женщин, сидят на своих наблюдательных пунктах наши «старые знакомые» — генерал фон Габленц и Роденбург. Остатки их дивизий стоят перед нами. Им нечего терять — они подписали себе смертный приговор, отказавшись капитулировать, и поэтому будут драться с отчаянием обреченных.
И вот сейчас, когда осталось совсем немного времени до артподготовки, копошится внутри червячок беспокойства. Волнуются и мои товарищи. Соболь снял бекешу, подсел к печке, руки греет. А в блиндаже и так жарко. Начальник оперативного отделения все чаще выходит в траншею к стереотрубам, хотя все равно ничего не видать. Прозоров в последний раз обзванивает своих артиллеристов.
Есть еще чувство, которое я сейчас переживаю. Это — удовлетворение. Сегодняшний бой — необычный. Мы окружили врага, захлопнули! Мне, пережившему четыре окружения, четырежды прорывавшему огненные кольца, это обстоятельство было особенно приятным. Это не было злорадством, но... посеявший ветер — пожинает бурю. И пусть свершится возмездие!
8 часов утра. Все напряжены до предела. Начальник артиллерии отдает команду «натянуть шнуры!» Еще одна, две, три минуты. Ровно в пять минут девятого по всем каналам связи прозвучали установленные сигналы: «Родина» и цифра «555», а над наблюдательным пунктом командарма взвилась и лопнула серия разноцветных ракет. И тотчас справа и слева, впереди и сзади повторился этот фейерверк над НП командиров полков и дивизий.
Все поле мгновенно ожило, послышались отрывистые
213
команды артиллеристов, минометчиков. Вслед за этим воздух раскололся и земля словно бы осела—так могуч был первый залп двух тысяч орудий, трех тысяч минометов и большого количества эрэсов. Это была весть о том, что советские войска начали ликвидацию окруженного врага. Сполохи над огневыми позициями нашей артиллерии четко обозначили кольцо, в котором находился противник. Мне припомнился август 1941 года. Наша 22-я армия была окружена, и немцы пожарищами и специальными кострами обозначали кольцо окружения. Но тогда это был психологический маневр спесивого и наглого врага, и мы преодолели его, а теперь — выражение нашей грозной и неумолимой силы.
Грохот оглушил нас. Мы объяснялись знаками, но на наших лицах было написано блаженство. Началось то, чего мы так томительно ждали полгода, да нет, все полтора года войны.
Вся степь — от переднего края обороны противника до артиллерийских позиций — покрылась бело-серым, желтовато-зеленым, черным дымом. Вырванные комья земли летели вверх и в стороны вместе с разрушенными, разломанными, разорванными частями оружия, орудий, минометов, блиндажей и вместе с обслуживавшей их прислугой — гитлеровцами.
Один залп артиллерии Донского фронта весил 176,6 тонны металла. Это давало 12 килограммов смертоносных осколков на погонный метр фронта обороны противника. Под прикрытием этого огненного смерча наша пехота выдвигалась на исходный рубеж для броска в атаку.
Почти час бушевал огонь. Затем последовал сигнал для перехода в атаку.
Неотразимую силу приказа имеют установленные сигналы для начала действий! Артиллерия и минометы
214
мгновенно перенесли свой огонь в глубину обороны противника. Командиры частей развернули знамена на своих наблюдательных пунктах, а полковые оркестры заиграли государственный гимн. Пехота быстро и ловко выскакивала из своих траншей и окопов, принимала боевой порядок «в цепь». За ней выдвигались минометы и орудия сопровождения. Все это двигалось во весь рост, ускоренным шагом, так как огня со стороны противника не было. И вот, наконец, наши полки с громовым «ура» неудержимой лавиной бросились вперед, в атаку, ведя огонь из ручного оружия на ходу. Продолжительное время это движение было почти безостановочным.
Мы вышли и забрались на крышу блиндажа. С него хорошо были видны цепи наших полков и успешное продвижение соседних с нами дивизий. Не удержавшись, мы последовали за нашими боевыми порядками. НП пошел вперед.
Оборона врага, его огневая система были надежно подавлены нашим мощным огнем. Все, оставшееся в живых и пытавшееся оказать сопротивление, быстро уничтожалось огнем, штыком и гранатой. На нашем пути встречалось большое количество разбитых пулеметов, минометов, орудий, много разрушенных блиндажей и землянок... Все поле боя было усеяно вражескими трупами.
Начали встречаться и живые солдаты противника. Не оказывая сопротивления, обезумев от страха, они поднимали руки и шли к нам в плен.
— Гитлер капут! Гитлер капут!
Силы противника, сформированные из оставшихся частей 44-й, 384-й, 76-й и 14-й танковой дивизий, .поддержанные танками и самолетами, двадцатью батареями артиллерии и минометами, не смогли устоять перед натиском советских воинов. Оборона врага была прорва
215
на, наступающие подразделения преодолели почти всю ее тактическую глубину и к исходу первого дня наступления подошли к реке Россошке. По этому рубежу проходил средний (второй) оборонительный обвод — наш обвод, не удержанный нами в августе прошлого года. Здесь мы встретили вторую довольно-таки крепкую линию немецкой обороны.
Наше наступление на этом рубеже застопорилось. В полосе дивизии очень сильные бои развернулись за совхоз № 1. Пленные из 384-й и 44-й пехотных дивизий, захваченные перед совхозом, показали, что район совхоза приспособлен к длительной обороне и превращен в прочный опорный пункт, усиленный пехотой, откуда-то подвезенной на 30 автомашинах.
Этих разговорчивых немцев привел командир отделения 302-й разведроты дивизии Владимир Григорьевич Шилигадзе. На вопрос о том, как ему удалось их захватить, Шилигадзе ответил, что их сагитировала «фе-ня». Он с товарищами забросал окоп ручными гранатами Ф-1 («фенями»), и гитлеровцам оставалось только поднять руки. Кстати, мы убедились, что немцы успешно овладевали русским языком. После традиционного «Гитлер капут!» и допроса они дружно заявили: «Дай каши!».
Нам не удалось с ходу овладеть совхозом № 1. Бои перерастали в затяжные. Соседняя с нами 84-я стрелковая дивизия была остановлена врагом перед ^высотой 121,3. 27-я гвардейская, наступавшая в направлении Бабуркина, была задержана сильным огнем противника на реке Россошке. Изрезанная балками местность мешала наблюдению, а добротные блиндажи надежно укрывали живую силу противника. Ударный клин армии остановился. Это было выгодно врагу.
Надо было что-то предпринимать. Кончался второй
216
день боя, а продвижения не было. В формулу боя где-то вкралась ошибка.
Оставив на наблюдательном пункте своего заместителя и приказав начальнику штаба связаться с соседними дивизиями и выяснить, чем мы можем помочь друг другу, я с группой офицеров штаба дивизии и разведчиками 788 полка, по оси движения которого мы перемещались, выдвинулся вперед, в сторону совхоза для личной разведки и принятия решения на месте.
Достигнув наших боевых порядков, мы попали под обстрел. Пехота лежала у подножия высоты, на вершине которой чернел танк. Особенно лютовал пулеметчик, засевший под танком, видимо, подбитом и брошенном экипажем. Минометный огонь ему был не страшен. Попробовали огнем «сорокопятки» достать — тоже не вышло, только бойца потеряли. Надо было выкурить немца из-под танка. Командир взвода разведчиков лейтенант Говорун поднял своих людей в атаку, но был сразу убит, а взвод залег. Тогда разведчик Иван Музыченко, за свою силу прозванный Вакулой, вызвался зайти в тыл пулеметчику и «вытащить фрица за ноги». Под прикрытием пулеметного огня Музыченко пополз в сторону от танка, обошел его, а затем, зарываясь в снег, подполз к танку с тыла и закатил под него «лимонку». Один гитлеровец был сразу убит, а другой выполз из-под танка и поднял руки. Пехота поднялась и без потерь взяла высоту с танком. Сразу скажу, что за этот бой разведчик Музыченко был награжден орденом Красного Знамени.
Мы вышли на высоту и подошли к танку. Мать честная! Отсюда потивник был виден как на ладони. Тотчас же закипела работа, и вскоре саперы вырыли под танком яму, накрыли ее сверху палаткой, приволокли «буржуйку» — чем не наблюдательный пункт!
217
Из-под этого тапка сразу видны стали наши просчеты. В лоб совхоза нам не взять. Поэтому, присмотревшись к немецкой обороне и посоветовавшись с помощниками, я принял решение овладеть районом совхоза, обойдя его двумя полками с флангов.
В течение ночи с И на 12 января 780-й стрелковый полк был переведен из второго эшелона в первый и поставлен в центре боевых порядков дивизии, прямо против совхоза. Фронтальной атакой он должен был отвлечь на себя основные силы противника. А чтобы было больше шуму, я приказал посадить в окопы всех нестроевых — поваров, хозяйственников, легкораненых — во время атаки они должны были во всю силу легких кричать «ура», участвовать в «массовке» статистами.
В это же время 788-й полк должен бесшумно обойти совхоз справа, а 776-й — слева, через высоту 117,6. Перед атакой было решено произвести двадцатиминутный огневой налет большей частью артиллерии и минометов по обороне противника. Главным образом — перед фронтом 780-го полка. Начало штурма — в 14.00, как раз в «обеденный перерыв».
Наше решение было утверждено штабом армии, о нем мы сообщили соседним с нами дивизиям. Началась деятельная подготовка к штурму.
Ночь прошла в передвижениях. К утру командир 788-го полка подполковник И. А. Горбачев неторопливо, осипшим от простуды голосом доложил по телефону, что в течение ночи полку удалось значительно продвинуться вперед и занять удобный исходный рубеж для охватывающего действия. Не спеша ходит Иван Александрович, но всегда успевает вовремя! Я одобрил его маневр, но посоветовал надежно охранять фланги.
Это предупреждение оказалось нелишним. Противник, видимо, почувствовал нависшую над совхозом угрозу 218
и незадолго до нашего штурма предпринял контратаку. Из-под своего танка мы видели, как со стороны совхоза, из отрогов балки, выползали танки противника и шли на левый фланг полка Горбачева.
— ...пять... девять... двенадцать... тринадцать. Смотрите, чертова дюжина прет на Ивана Александровича! Вот, оказывается, на чем держится оборона совхоза.
— Разрешите открыть огонь по танкам? — заволновался начальник артиллерии.
— Обожди, Петр Григорьевич, пусть подальше отойдут от совхоза. Хорошо, что их оттуда выманили, легче будет штурмовать. Предупредите Горбачева о танках, он их пока не видит. В полки передать, чтобы готовились к штурму.
Но вот танки вышли на открытую местность. Они уже на полпути от совхоза к левому флангу Горбачева.
— Теперь давайте огонь, да поточнее!
Началась прицельная стрельба. Несколько вражеских танков остановилось, задымило, а остальные повернули вспять и стали уходить по балке к хутору За-падновка. На наших глазах в борт одного из танков попал снаряд. Были отчетливо видны огонь и облако дыма, а танк идет. Еще одно попадание — пролом в правом боку танка, а он продолжает движение. Что за черт! Третий разрыв снаряда, но танк ползет. Так он прошел метров триста-четыреста, пока не сполз в балку и не уткнулся носом в противоположный скат. Позже, когда нами была занята эта балка, мы помчались на машине к «загадочному» танку, взятому под охрану по моему приказу. Надо было выяснить — уж не новинка ли это у гитлеровцев? Но оказалось все гораздо проще: руки убитого водителя остались на рычагах, а ноги — на педалях. Вот потому танк и шел, пока не клюнул носом.
219
А бой между тем развивался. Под прикрытием артиллерийского и минометного огня подразделения первого эшелона дружно поднялись и ускоренным шагом двинулись вперед. А в это время наши и соседние фланговые полки все глубже и глубже охватывали совхозный поселок.
Когда роты 780-го полка вошли в балку, которая вела прямо на совхоз, к ним спустились два чьих-то танка «КВ» и повели пехоту в атаку. Вскоре мы услышали звонкие голоса танковых пушек, беспорядочную стрельбу противника и продолжительное «ура». А с севера к совхозу быстро приближалось человек 20—25 лыжников в белых халатах, содействуя левому флангу 776-го полка. Чьи они? Откуда?
Сначала мы ничего не понимали, потом кто-то догадался и закричал:
— Братцы, да это же наши соседи!
Позже мы выяснили, что танкисты имели задачу разведать район совхоза. Увидев нашу пехоту, они решили помочь ей, спустились в балку и начали разрушать блиндажи, землянки, окопы, похоронив под развалинами все, что оказалось там у противника. А к этому моменту подоспели и лыжники разведроты 84-й дивизии.
Часть гитлеровцев бросилась бежать балкой Грачева к Западновке, но тут им преградили путь подразделения 788-го полка.
В 14 часов 30 минут я докладывал командарму, что, взаимодействуя с соседями, 214-я стрелковая дивизия овладела опорным пунктом (совхоз № 1) и продолжает преследовать врага. Особо были отмечены заслуги экипажей двух танков и лыжников 84-й дивизии.
В формулу боя можно было внести внезапность, содружество, взаимовыручку и быстроту. Бой длился всего полчаса.
220
Па завершающем этапе
Однако с потерей даже такого сильного опорного пункта, каким был совхоз № 1, сопротивление врага не ослабло. Цепляясь за каждый бугорок, за каждый сарай, приспособленный к обороне, он пытался задержать продвижение дивизии. Подразделения центрального полка продвинулись метров на 300—500 к востоку от совхоза и были остановлены огнем противника. Немцы контратаковали, чем могли, даже танками без боеприпасов, лишь бы сбить темп нашего наступления.
На небольшой площадке к северо-востоку от совхоза № 1 разыгрался эпизод, который не выветрился из моей памяти до сих пор. С наблюдательного пункта мы увидели, как один-единственный танк противника выскочил из оврага и на большой скорости понесся на одно из наших подразделений. Видимо, у него не было боеприпасов, потому что огня он не вел. Но и у наших не оказалось противотанковых средств, а пушки не могли вести огня, опасаясь поразить своих.
Танк зигзагами мчался по полю, гоняясь за бойцами, а они увертывались, как в игре в пятнашки. Вот он направился по прямой на одного, казалось, растерявшегося красноармейца. Однако тот быстро подскочил к левому боку машины и оказался в безопасности. Танк начал вращаться на одной гусенице, а наш боец спокойно шел рядом с ним, иногда бросая в него снежки. «Вальс» продолжался до тех пор, пока отходившие солдаты противника не спустились в балку. После этого танк рванулся с места и на большой скорости ушел к своим.
А между тем бои продолжались с неослабевающим напряжением. Были и танковые контратаки, и налеты вражеской авиации. Лишь 16 января» пройдя за 6 дней
221
около 20 километров, мы вышли на рубеж хутора За-падновка. Здесь наше наступление опять остановилось. Цепи залегли. Но инициатива замполита 776-го стрелкового полка батальонного комиссара П. С. Бирульчика открыла путь дальнейшему продвижению. На его глазах одна из контратак противника с танками и самоходками вызвала замешательство в некоторых подразделениях полка. Бойцы начали было пятиться. Тогда Бирульчик посадил на трофейный штабной бронетранспортер десант автоматчиков и с ними ворвался в За-падновку, наделав там изрядного переполоху. Этим не замедлил воспользоваться Шумеев. Полк овладел За-падновкой.
Достигнутый успех был развит немедленно. Атакой с флангов был взят и следующий хутор — Малая Рос-сошка, а на другой день во взаимодействии с частями 24-й стрелковой дивизии генерала Ф. А. Прохорова мы овладели хутором Большая Россошка. Последующая задача дивизией была также выполнена. После этого распоряжением командарма дивизия выводилась во второй эшелон армии и сосредоточивалась восточнее Малой Россошки в готовности отразить контратаки противника с востока и юго-востока.
За неделю боев противнику был нанесен большой урон: уничтожено более тысячи гитлеровцев, захвачено 500 автомашин, 40 танков, 30 орудий. Мы освободили из плена 26 советских военнослужащих, которых накормили, обогрели, затем отправили на сборный пункт. Радости их не было предела.
Перемещая свой командный пункт в хутор Малая Россошка, мы шли балкой Грачева, берущей начало от совхоза № 1. В балке, что называется, живого места не было. Большинство землянок, блиндажей было разрушено пушечным огнем из танков и огнем орудий пол-222
ковой артиллерии, пробивавших путь нашей пехоте к Западновке. Дно балки было завалено трупами и техникой противника.
Отступая, мы не часто видели результаты боевой работы наших артиллеристов, стрелков, танкистов, летчиков все это оставалось за линией фронта. Мы фиксировали лишь то, что успевали запечатлеть в горячке боя да приносили разведчики. И, что греха таить, иной раз на глазок определяли потери противника. Теперь же нам было дано шагами измерить всю глубину подвига советских бойцов. Неумолимы законы статистики: за каждым убитым есть еще 2—3 раненых, хотя их и унесли санитары. А это тоже убыль в рядах врага! Налицо был невиданный разгром.
Но и у нас были потери. Солдаты похоронной команды, обычно это были полковые музыканты, двигались полем боя, подбирали тела убитых и хоронили в братских могилах под троекратный ружейный салют. Вечная память и слава им! Они выполнили свой долг до конца.
Перейдя во второй эшелон, мы получили некоторую передышку. Появилось немного свободного времени, можно было съездить в Западновку. Шумеев докладывал, что гитлеровцы спалили хутор до тла.
Западновка жила обычной прифронтовой жизнью. Дымили полевые кухни, а рядом хрупали сено — «объемный фураж» — их тягачи, лошади. Возле входа в какой-то погреб трепетал на ветру белый флаг с красным крестом. Это развернулась санрота 776-го полка. Артиллеристы чистили орудие — багровыми от холода руками с натугой загоняли в ствол банник. Рядом бойцы разгружали грузовик с боеприпасами. Ящики со снарядами сразу же убирали в передки. Кто знает, долог ли отдых?
223
Хутор жил, но хутора не было. От него остались развалины. Кое-где они еще дымились, и горький запах горелой гл-ины заползал в ноздри, в горло. Возле одной из немногих чудом сохранившихся хат я увидел толпу людей. Здесь были А. Ф. Соболь, начальник политотдела В. Ф. Клочко, работники политотдела дивизии, .солдаты и несколько местных жителей. Гитлеровцы угоняли их с собой, но при поспешном отступлении из Большой Россошки бросили. И вот теперь эти люди вернулись к своим жилищам.
Примостившись возле снарядного ящика, агитатор политотдела писал акт о преступлениях гитлеровцев, совершенных в Западновке, Большой и Малой Россошках. Рядом стояли двое пожилых мужчин в потрепанной одежде. Женщины, причитая, что-то говорили агитатору, и тот заносил их слова на бумагу.
А. Ф. Соболь взял первые листы акта и протянул их мне. Начало акта было обычное: «После вступления частей Красной Армии в Западновку, Малую Россошку, Большую Россошку местными жителями в составе председателя Россошинского сельсовета Городищенского района Полякова Терентия Тимофеевича, председателя колхоза «Девятое января» Усачева Якова Афанасьевича й других граждан в присутствии представителей Красной Армии составлен акт на причиненные убытки и издевательства фашистов над советскими гражданами...». А дальше — факты и цифры: «...за период с сентября 1942 года по январь 1943 года ...26 зверски избитых жителей, в том числе пятеро детей... Разрушено и сожжено общественных построек 69... Уничтожено 118 га фруктовых деревьев, полностью уничтожено 105 домов колхозников, частично разрушено — 23, надворных построек—123... Гитлеровцы угнали 75 коров, 250 овец, 10 свиней и забрали более 1000 кур. Они полностью уничтожили хутор 224
Западновка и причинили большие убытки селениям Малая и Большая Россошки...»
Я молча читал. Да и что скажешь — это уже не война, а разбой!
— Этот документ доведите до каждого бойца, прочтите перед строем, размножьте, раздайте каждому, чтобы носил на груди и помнил, с кем воюет...
Меня разыскал начальник разведки дивизии майор Ш. Ф. Фасахов. Он доложил последние разведданные и обстановку:
— По рубежу дамбы восточнее Большой Россошки фашисты создали довольно прочную оборону, которую держат остатки разбитых пехотных и моторизованных дивизий врага.
— А упорно все же дерутся эти «остатки», а, майор? Кстати, откуда у вас сведения о соседе?
— К соседу слева я посылал офицера, разведки.
— Ладно, товарищ Фасахов, поехали на командный пункт, а оттуда сам поеду в 24-ю. Кончилась, видно, наша передышка.
В Малой Россошке возле политотдела я встретил батальонного комиссара П. С. Бирульчика.
— А, герой Западновки, здравствуйте!
В закоптелом полушубке, серых валенках, поношенной шапке-ушанке этот тридцатилетний офицер «не производил впечатления». Но ничем не выделяющийся среди солдат, Бирульчик очень быстро к ним «притерся». В полку он был недавно, с декабря прошлого года (прибыл вместо выбывшего из строя С. В. Омерова), а о нем и его храбрости уже говорили солдаты, порой даже с добродушным юмором. За особое чутье его называли «буревестником». Каким-то шестым чувством он угадывал, где будет трудно, и появлялся там. Бойцы шутили: «Свалился в окоп замполит — быть немецкой
8 Н. И. Бирюков
225
контратаке». Недавно сам повел в контратаку резерв командира полка, 14 января личным примером восстановил положение в первом батальоне. И вот теперь — Западновка!
Я откровенно любовался этим неприметным человеком, в смущении переминавшемся с ноги на ногу.
— За лихой маневр под Западновкой спасибо, выручили, Петр Сидорович! Только негоже самому комиссару все прорехи штопать. Как хороший организатор партполитработы, вы нужнее. А вести в атаку — это уж крайняя мера.
— Учту, товарищ генерал,— ответил Бирульчик, то ли от смущения, то ли от мороза шмыгнув носом.
— Ладно,— улыбнулся я,—храните себя. Спешите в полк, с часу на час ждите новую задачу.
Заглянув на командный пункт, я отдал приказание начальнику оперативного отделения уточнить обстановку у соседей и поехал в 24-ю дивизию. Но не доехал: на восточной окраине Большой Россошки меня остановил помощник командующего Донским фронтом генерал К. П. Трубников. Я представился ему.
— Слушайте, Бирюков, в связи с тем, что 24-й дивизии не удалось овладеть дамбой, вам надо этот рубеж обороны противника попытаться обойти. Давайте-ка сюда вашу карту. Вот. Спуститесь от Большой Россошки на 3—4 километра к югу в сторону Питомника, сосредоточьтесь в балке Безымянной, откуда, обходя с тыла оборону противника на дамбе, ударьте на хутор Шишлянкин, а по овладении им — на хутор Новая Надежда. В дальнейшем задача дивизии — перерезать железную дорогу и большак, идущие от Котлубани на Гумрак.
Развернувшись, мы поехали назад, а Трубников остался на дороге. Его одинокая фигура еще некоторое 226
время была видна в заднее окошко машины. Старый солдат стоял на посту. И не было такого разводящего, который снял бы его с поста. Только совесть и чувство солдатской солидарности.
Впервые мне довелось видеть помощника командующего фронтом в непосредственной близости от боевых порядков противника. А ведь его место — на одном из НП фронта или, в крайнем случае, на одном из наблюдательных пунктов армий, но никак не в боевых порядках пехоты. Узнав о неустойке на одном из участков фронта, он никого не послал вперед, а поехал сам. Видимо, действительно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я проникся уважением к этому генералу. А много позднее мне стало известно, что Трубников прошел полный курс солдатских наук и еще в Первую мировую войну был награжден четырьмя георгиевскими крестами и четырьмя георгиевскими медалями.
На командном пункте я приказал начальнику штаба дивизии донести в штаб армии о полученной задаче. Мы приступили к подготовке и выполнению ее. В первую очередь надо было выслать разведку, потому что сплошного фронта наступления наших войск сейчас не было: одни продвинулись дальше, другие отстали, от этого образовались разрывы, которые враг мог использовать.
Это не замедлило подтвердиться. Пока шла подготовка штабов и частей, я с группой офицеров направился для увязки взаимодействия в 27-ю гвардейскую дивизию. Проезжая по балке к командному пункту генерала Глебова, мы обратили внимание на цепь красноармейцев по берегу оврага фронтом на запад. Слышен был огневой бой. Оказывается, большая группа противника осталась незамеченной в одном из отрогов балки и теперь пыталась прорваться к своим, грозя ударить в тыл гвардейцам.
8*
227
Поставив Глебова в известность о полученной нами новой задаче и увязав с ним взаимодействие, мы поспешили в свою дивизию.
В полночь головная колонна двинулась в путь. Впереди и на флангах разведка ощупывала балки и дороги. За нею шло охранение. За колонной связисты тянули провод.
Штаб дивизии пока оставался на месте.
От Большой Россошки колонна зимником спустилась на 3 километра к югу. Здесь она расчленилась на полковые колонны, после чего мы повернули на восток,, в сторону Гумрака, а затем, пройдя километров 5—6, снова повернули на север, в обход дамбы, на хутор Шишлянкин.
Во время марша командир 776-го полка получил oi разведки донесение, что справа находится большое количество немецких транспортных самолетов. Это был Питомник — основная авиабаза, питавшая окруженную группировку.
П. И. Шумеев принял решение провести разведку боем в ночное время. Была создана сводная рота из разведчиков, саперов и автоматчиков. Возглавил ее капитан К- А. Решетников.
Примерно за час до рассвета без артподготовки рота напала на охрану аэродрома, забросала окопы противника гранатами, уничтожив более 20 немцев и захватив 5 пленных. Стало ясно, что противник не ожидал от нас таких стремительных действий. В наметившийся прорыв был введен 2-й батальон старшего лейтенанта Дудкина, усиленный двумя батареями полковой артиллерии и одним дивизионом артполка дивизии.
Гитлеровцы оказывали сильное огневое сопротивле' ние, но судьба аэродрома была решена. Артиллеристы
228
прямой наводкой уничтожили 7 дзотов и блиндажей. Было убито более 50 гитлеровцев.
В это же время правее нас на аэродром наступали еще две наших дивизии. Крупнейший немецкий аэродром был разгромлен полностью.
Противник, оборонявший дамбу восточнее Большой Россошки, почувствовав угрозу с тыла, пришел в замешательство. Послышалась беспорядочная стрельба. Из охранения слева донесли о бегстве врага. Батальон И. Г. Дюсьметова из 788-го полка быстро развернулся и с ходу бросился в атаку. А артиллеристы дивизиона А. И. Цыганова, увидев, что противник бросил 105-мил-лиметровые орудия, повернули их и открыли огонь по гитлеровцам. Это усилило переполох в рядах противника, оборонявшегося и в районе хутора Шишлянкина. Здесь так же, как и от дамбы, немцы бежали. В итоге хутор Шишлянкин был взят нами быстро, с ходу. Развивая успех и преследуя отступавшего противника, воины дивизии двигались по колено в снегу, тащили на себе пулеметы, минометы, катили орудия.
К 12 часам 21 января, перерезав большак, идущий от Большой Россошки к Сталинграду, дивизия выполнила ближайшую задачу. Надо было подтянуть штаб,-перегруппироваться, тем более, что в ночном бою подразделения перепутались.
Поскольку части сильно поредели, я приказал тылы дивизии при перегруппировках перемещать на виду у противника вместе с боевыми частями. Пусть враг думает, что нас много!
Эта маленькая хитрость нам удалась. Пленные на допросах говорили, что их командование считает, будто у нас из глубины все время подходят новые силы.
В одну из ночей на мой командный пункт пришли разведчики, которые были посланы в район Питомника,
229
к месту падения фашистского транспортного самолета, сбитого нашим истребителем. Сообщение разведчиков ожидалось с нетерпением, но то, что они доложили, превзошло все наши ожидания. Возле обломков самолета было обнаружено много изуродованных трупов фашистских офицеров. По документам мы установили, что на самолете находились штабные офицеры 384-й пехотной дивизии немцев.
Совершилось то, что враг приписывал нам. В Испании под Теруэлем мятежники распустили слух, что командир республиканской дивизии и его русский советник бежали, бросив войска. Под Нижне-Чирской, прижав нашу дивизию к Дону, немцы по радио на все лады улюлюкали, что якобы генерал Бирюков бежал на самолете. Но не так поступали наши командиры. Генерал А. И. Зыгин, командир 174-й стрелковой дивизии, в августе 1941 года под Великими Луками, выйдя с частью штаба из окружения, обнаружил, что его дивизия осталась в кольце. Тогда он вновь перешел линию фронта, организовал свои части и с боем пробился из окружения. Генералы Лукин, Ефремов, Кирпонос и многие другие разделили судьбу своих окруженных войск. А здесь весь штаб дивизии, бросив солдат, на самолете бежал, из котла.
Шесть месяцев эта дивизия портила нам кровь, и вот теперь, на наших глазах пришел ее бесславный конец. И сбежать-то как следует не сумели!*.
* Много позднее, из книги В. Адама «Трудное решение» стало ясно, что штаб фон Габленца, к сожалению, благополучно покинул котел. Сама же дивизия была расформирована, а солдаты ее переданы в другие части. На самолете, сбитом в районе Питомника, видимо, находилась лишь часть штабных офицеров 384-й пехотной дивизии.
230
Правду говорят, что от успехов кружится голова. Все становится нипочем, хочется делать милые глупости, быть великодушным, что-то дарить...
О двух случаях такого «головокружения» я хочу рассказать.
Сначала о том, как нам была «подарена» та злополучная высота...
После ликвидации немецкой обороны на дамбе части, штурмовавшие ее, были свернуты в колонны и каждая двигалась своим маршрутом. В течение 11 дней боев задачи частям менялись, направления — тоже, поэтому боевые порядки разных частей перепутались. Порой шли, не зная, кто рядом с тобой. Огромная зимняя степь была немного похожа на Миргородский базар — в разных направлениях идут массы людей, движутся повозки, автомашины, танки...
Выйдя на большак Россошка — Городище — поселок Баррикады, наша дивизия пошла по нему своим левофланговым полком. Я решил проехать к левому флангу. На большаке, километрах в пяти к востоку от Большой Россошки, я стал свидетелем встречи флангов двух армий: объятия, поцелуи, радостные возгласы. Ко мне подъехал заместитель командира правофланговой дивизии соседней армии. Мы с ним потолковали о том, о сем, а в заключение я предложил ему совместными усилиями овладеть одной высоткой на большаке. Наверное, оттуда откроется обзор далеко к Сталинграду.
— О, это уже обеспечено! — ответил полковник.— Наш передовой отряд уже перевалил за эту высоту. Поезжайте и смотрите!
Я тут же по радио связался с командиром 27-й стрелковой дивизии и попросил его иметь в виду наше выдвижение на высоту, а то, чего доброго, еще примут за немцев! Тот ответил, что учебный батальон их дивизии,
231
наверное, уже там, так как давно был выслан туда. Он нас встретит.
Получив такие солидные заверения, я двинулся на эту высоту, с которой вознамерился произвести личную рекогносцировку. На всякий случай приказал разведчикам 776-го полка поспешать за мной на санях.
Проехав немного, мы увидели у дороги большую палатку типа госпитальной.
— Что в ней может быть? — спросил меня шофер, когда мы поравнялись с ней.
— Скорее всего она стоит здесь вместо казармы для дорожной службы, либо служит обогревательным пунктом,— высказал я предположение.— Но почему-то палатка немецкая. А ну-ка, Саша, давай остановимся, посмотрим, что там.
Плетнев подбежал и распахнул было полы входа в палатку, но вдруг быстро задернул их и отскочил в сторону, торопливо проговорив:
— Там десятка полтора немцев с пулеметами!
-- Гранаты туда! Быстро!
Плетнев бросил одну за другой две гранаты. Адъютант и радист вскинули автоматы, я выхватил из кобуры пистолет, и мы открыли огонь по палатке. В этот момент на санях к нам подъехала группа наших разведчиков, и мы общими усилиями ликвидировали эту группу вражеских солдат.
Выдвинувшись затем на высоту, мы не обнаружили на ней ни передового отряда, ни учебного батальона...
Теперь второй случай.
Закончив работу в полках и выяснив по радио, что штаб дивизии уже переместился в балку в районе хутора Новая Надежда, я к концу дня приехал туда. Начальник штаба, комендант штаба и дивизионный инженер указали мне землянку, подготовленную для меня, 232
«проверенную и приведенную в порядок». Но она мне чем-то не понравилась, кажется, была слишком велика. Я отказался от нее и остановился на землянке, расположенной напротив. А в большой землянке разместились дивинженер Важеевский, начальник связи дивизии Маслов, офицер связи от штаба 65-й армии и еще кто-то. Вечером, когда там затопили печь, вдруг раздался сильный взрыв в трубе. В результате погиб офицер связи, а Важеевский и Маслов были ранены.
Вот еще одно следствие «головокружения от успехов» — беспечность.
В то напряженное время и ночи не сулили нам отдыха. Части маневрировали, совершали марши, перегруппировывались. Старшины разносили боеприпасы бойцам, кормили их, артиллеристы пополнялись снарядами, машины — горючим. Если бы удалось однажды разом осветить всю ночную степь и посмотреть на нее сверху,— открылся бы гигантский муравейник, в котором все куда-то спешат, что-то везут или несут. Ночь была настоящей страдой для службы тыла. Только за десять дней боя снабженцы доставили частям дивизии почти тысячу тонн боеприпасов и свыше 300 тонн продовольствия. А автомашин было всего что-то около 30, причем на них же в армейские госпитали было эвакуировано 1200 раненых воинов. Сутками без отдыха работали медики. Люди валились с ног от усталости, но работали, работали, чтобы боец не испытывал ни в чем нужды.
Даже такой необходимый в зимних условиях предмет снабжения, как водка, приходилось добывать, влезая в длительные переговоры, переписку. Помню, как-то поздно вечером вызвал меня к телефону командарм.
— Ты что это, Бирюков, капризничаешь? — услышал я недовольный голос Батова.
233
— В чем, товарищ командующий? Я по природе пе из капризных.
— Что за телеграмму ты мне прислал?
— Я донес вам о том, что ни ваше приказание, ни приказание члена Военного Совета начальником тыла армии не выполнены: положенной нормы водки бойцам не отпускают.
Батов вскипел.
— Вы же знаете, что на материальном снабжении ваша дивизия оставлена в 24-й армии, а у нас она только в оперативном подчинении.
—Я-то знаю, да бойцы не знают. Какое им дело, что кто-то принял половинчатое решение. Они жизни свои отдают, не спрашивая, какому штабу подчиняются.
Дальше разговор пошел уже в другой тональности. И все же потребовалось вмешательство командарма, члена Военного Совета, чтобы «проблему водки» решить.
Много лет прошло после войны, но и до сих пор я с благодарностью вспоминаю наших боевых снабженцев— заместителя комдива по тылу Е. Л. Фрадкина, В. С. Соломенного, А. С. Лютого, К П. Трекова, И. Т. Бухарова, Г. Г. Кантюкова, Д. В. Герасимова и многих, многих других. Каждый старшина-, каждый водитель хозяйственной машины достоин памяти.
Были и другие причины наших ночных бдений. Ведь не вчера возникла крылатая фраза «никто не забыт, ничто не забыто». Мы знали ее и тогда, только, может, она несколько иначе звучала, прозаичнее. Ночами мы подсчитывали потери, горевали об убитых, выполняли печальную обязанность — писали «похоронные» и письма родным погибших. И прославляли наградами — убитых и живых. Не просто было в обстановке общего прорыва, когда героизм был поистине массовым, выделить самых отважных, самых лучших. Перед всеми — задача
234
одинаковая, перед всеми — окруженный противник, все успешно наступают и, кажется, все одинаковы. Но присмотрись внимательно, глядишь, и найдешь особенности. Я пожурил Бирульчика за его лихой маневр в Западновке, но он был награжден за этот бой орденом Красного Знамени.
Иногда в высоком наступательном порыве отчетливо проявлялось пренебрежение к смерти. Но в этом ли подлинная доблесть? Какой командир более достоин награды: тот ли, что личным примером увлек бойцов в безрассудную атаку, или тот, который умело руководил боем, берег своих солдат и лишь в критическую минуту, когда решалась участь боя и другого не дано,—вел за собой в атаку, на штурм, поднимал в рукопашную схватку? Девять батальонов в стрелковых полках — девять командиров батальонов, но выделить можно было не всех. Лучшие из них вскоре встали во главе полков, а их сменили командиры рот.
Командир роты автоматчиков 780-го полка старший лейтенант М. Гильмутдинов — ему тогда было всего 23 года — в бою под совхозом № 1 проявил настоящую мудрость. Он не повел бойцов в лоб, а вывел роту в тыл противнику и в коротком огневом бою уничтожил около 40 гитлеровцев. И хотя ворчали усталые бойцы, когда брели по колено в снегу, но зато все остались живы.
Много было в дивизии артиллерийских командиров, но заметно выделялись два командира дивизионов — Н. М. Мануйлов и 'А. И. Цыганов и два командира батарей— К. С. Бородин и М. П. Захаров. С ними охотно шли в бой командиры всех стрелковых подразделений.
Еще труднее выделить в бою партполитработников. Внешне они делают незаметное дело, никем и ничем не командуют, но только им принадлежит право в трудней-235
шую минуту боя произнести два слова: «Коммунисты, вперед!»—и первыми среди равных пойти на смерть. Так было под высотой 56,8, когда танки 16-го корпуса начали подрываться на своих минных полях. Тогда комиссар полка С. В. Омеров первым встал в проходе, подняв вверх каску, чтобы показать путь танкам, и одним из первых был ранен.
Совсем незаметен был секретарь партбюро 780-го стрелкового полка Л. Н. Седура. Всегда спокойно разговаривает то с одним, то с другим. Затеял школу снайперов, поселился с разведчиками. Зря в огонь не совался. Но когда увидел, что одна из рот осталась без командира, он, не колеблясь, возглавил ее и с нею пошел в бой.
Храбрым воином и умелым радистом был сержант Н. Ф, Кошкин. Он умудрялся держать непрерывную связь под любым огнем неприятеля. И вот стал он комсоргом 776-го полка. Пример Бирульчика, Омерова стоял перед ним. За десять дней боев он подготовил в партию 21 комсомольца, и молодые коммунисты рядом со своим вожаком брали Малую Россошку.
Их примеру следовали другие бойцы. Надо было видеть, с каким восторгом молодой красноармеец А. П. Петров рассказывал о своем первом бое, в котором он захватил в плен двух гитлеровцев!
Красноармейцу Бабурину только что «стукнуло» 18 лет, когда он прибыл с пополнением в дивизию под Вертячий. Молодой командир отделения станковых пулеметов до этого стрелял только по мишеням в учебном лагере под Канатом. А тут первый бой, да еще ночной, за совхоз № 1. На глазах убит командир роты, оторвало ногу подносчику патронов. Страх! Немцы контратакуют, а в кожухе пулемета от мороза застыла охлаждающая жидкость, и верный «максим» вдруг заартачился и стреляет только одиночными выстрелами. Тогда командир расчета 236
и второй номер Алексей Иванович Кузьмин срывают с себя телогрейки и укутывают кожух! В благодарность «максим» дал такую длинную очередь, что немцы резво побежали назад.
В другой раз, в бою за Городище, на пути роты засел под брошенной автомашиной немецкий снайпер. Командир приказал Бабурину выдвинуться вперед и подавить эту огневую точку. Только с Кузьминым начали устанаВ' ливать пулемет, как раз... дернулась на голове ушанка. Заметил фриц. Тогда Бабурин зарядил пулемет лентой с бронебойнозажигательными патронами и дал очередь по машине, та загорелась. Жарко стало снайперу, выполз он из-под машины, побежал, но попал под меткий огонь Бабурина и сам задымился.
А где-то рядом с Бабуриным, в бою за Большую Россошку отличился 19-летний ефрейтор Анатолий Григорьевич Турков, наводчик орудия полковой артиллерии 776-го стрелкового полка. В бою он остался возле орудия один. Из командиров — никого. Командир батареи убит. Пехоты вокруг нет. И молодой артиллерист вел бой снарядами и винтовкой, пока не подошли наши подразделения.
Каждую ночь шел тщательный анализ боевой работы личного состава, и, как золотые самородки, блестели лучшие из лучших. Надо было их вовремя заметить, представить к награде и не забыть тех, кто, свершив подвиг, был вынесен с поля боя на плащ-палатке.
Так проходили заключительные дни и ночи Сталинградской битвы. Преследуя врага, мы старались не давать ему закрепиться на выгодных рубежах. Когда же противнику удавалось где-то зацепиться, мы научились не бить в лоб, а обходить, обтекать его оборону, предоставляя вторым эшелонам честь добивать врага. Иногда эту роль успешно выполняли минометчики, артиллеристы.
237
Это была школа. Мы переходили в следующий класс воинского мастерства.
25 января нами были освобождены Уваровка и районный центр Городище. А. Ф. Соболь, С. С. Андрейко и П. И. Афонин, мой заместитель по строевой части, находились в боевых порядках подразделений Во второй половине дня Соболь позвонил:
— Николай Иванович, я звоню тебе из Городища. Часа полтора тому назад мы освободили его. Я шел с батальоном капитана Знаменского. Он — молодец! И вообще, весь 788-й полк — молодцы.
— Я уже знаю об этом. Но почему раньше-то не сообщил?
— Организовывал митинг, а пока люди собирались, я осматривал трофеи. Уж очень много автомашин, мотоциклов, бричек, оружия и другого имущества!
— А пленные есть?
— Есть. Я видел колонну человек в двести. В Городище в церкви большой немецкий госпиталь, в нем раненых больше тысячи, а персонал сбежал. Только флаги оставили. Сразу два: один белый с красным крестом, а рядом просто белый. Дали знать, что умирающие капитулировали. Распорядись, Николай Иванович, чтобы направили сюда медиков.
— Ладно, сделаю. Еще что?
— Население радостно встречало наших. Но я им не разрешил тут задерживаться. Оставив представителей для митинга, всех остальных двинул дальше. Митинг прошел хорошо. Подоспел к его началу и секретарь Го-родищенского райкома партии Р. М. Зиновьев.
Я слушал взволнованную речь замполита и радовался вместе с ним.
Оставался последний шаг. Ведь это был уже Сталинград!
И на нашей улице праздник!
Но шаг этот оказался очень трудным. Казалось, воля и упорство врага сломлены, но он не намерен был сдаваться и продолжал ожесточенное сопротивление.
Наше наступление остановилось перед самым поселком Баррикады. Дорогу пересекала балка Вишневая— глубокая, с крутыми склонами. Тут и засел противник. В течение двух суток полки не продвинулись ни на шаг. Неоднократная артподготовка не давала результатов. Каждый раз, когда огонь переносили в глубину и цепи поднимались в атаку, передний край противника оживал, и под убийственным огнем бойцы залегали.
Попытки разведать передний край врага поиском результата не дали — немцы были бдительны. Визуальная разведка с наблюдательных пунктов также оказалась бесполезной — овраг не просматривался, а сразу после боя передний край врага словно вымирал. Фасахов почернел за эти двое суток, а его разведчики не смели поднять глаз на своих товарищей.
Непредвиденная задержка вызвала гнев командарма. Он приехал на наш наблюдательный пункт вместе с членом Военного Совета Ф. П. Лучко и устроил нам разнос.
— Долго вы тут намерены топтаться? Все ваши соседи уже и орудия зачехлили, а вы какую-то шайку «головорезов» не осилите. Говорите, что вам нужно в помощь?
Я тоже был раздосадован неудачей.
— Ничего не нужно. Только с фронта ничего не видно. Разрешите забраться на участки соседей, посмотреть в профиль на этих «головорезов». И дайте еще сутки сроку.
Батов неожиданно рассмеялся.
— Только-то и всего? Разрешаю.
239
Вместе с П. Г. Прозоровым, его артиллерийскими начальниками и разведчиками мы выехали на участки соседей. Оттуда овраг просматривался почти весь. Мы присмотрелись и ахнули! Приходилось ли вам видеть гнезда стрижей в обрывистых берегах речек? Так и тут, по всей кромке обрывистого склона оврага были вырыты групповые окопы. Как норы! Наверх от них выходили бесчисленные «усы», а на дно оврага протянулись веревочные лестницы, по которым немцы лазали, как обезьяны. С фронта наш огонь был бесполезен: чуть ошибся — и снаряд либо рвался перед окопом, либо уходил на дно оврага в скопище разбитых машин и повозок, с награбленным добром, не причиняя вреда фашистам.
Ночью мы выдвинули артиллерию на соседние участки и поставили на прямую наводку. С рассветом орудия открыли огонь. С каким наслаждением били артиллеристы в «стрижиные гнезда»! Только клочья летели от этой хитрой обороны! После недолгого обстрела пехотные подразделения поднялись и без труда овладели балкой.
Мы отправились посмотреть на оборону «головорезов». Во-первых, это оказались офицерские курсы — действительно, самые отъявленные «головорезы». А во-* вторых, каждое гнездо было рассчитано на 4—6 человек с 2—3 пулеметами. Они были автономны и могли бы вести бой даже тогда, когда остальные были бы уже уничтожены. А из тыла их поддерживали артиллерия и до десяти минометных батарей.
Когда я доложил командарму о выполнении задачи, он не преминул упрекнуть нас, троих соседей — командиров дивизий,— в отсутствии взаимодействия. И был прав.
Взаимодействие — душа боя. Понимание этого — еще одна ступень в суровой школе боевого мастерства. От первых боев в большой излучине Дона, через высоты
240
под Вертячим шли мы, спотыкаясь и порою больно ушибаясь, к принятию высшего закона боевого содружества — взаимовыручки. Формула боя приобретала еще один важнейший компонент.
Наступил февраль. Установилась теплая погода. Снег на полях стал плотный, сырой. За ночь он покрывался тонкой ледяной корочкой, острой, как бритва. Ходить целиной стало трудно, тащить орудия на себе — еще труднее. Утешало только то, что оставался последний бой в Сталинградской битве.
2 февраля 1943 года, в 5 часов утра, воздух качнулся от дружного залпа артиллерии, минометов, «катюш». Последний бой начался. Мощь огня была потрясающей. Только нашу дивизию поддерживало 8 артиллерийских полков.
После 15-минутного яростного огневого налета все силы дивизии, развернутые в простую цепь, одним эшелоном стремительно бросились вперед. Вместе с пехотинцами, ломая тяжелыми колесами ледяную корку, покатились орудия сопровождения.
И откуда только сила взялась у солдат! Словно и не было двадцати дней изнурительных боев и маршей! Не шагом, а бегом продвигались они вперед. И вот уже цепь разорвалась, первые бойцы скрылись в развалинах поселка.
Вскоре начали поступать первые доклады.
— Поселок Баррикады освобожден! — весело доложил один командир полка.
— Ближайшая задача выполнена, двигаюсь к силикатному заводу.— Это уже другой.
— Сосед — слева, на тракторном. Я на его уровне. Разведку выслали к матушке-Волге! — информирует третий.
Многое было видно с наблюдательного пункта перед
241
балкой Вишневой. Но не все. Поэтому, оставив на НП своего заместителя, я направился вперед.
По дороге подошел к одному орудию, которое, по всей видимости, бой закончило. Я узнал командира орудия, 18-летнего старшего сержанта Б. Альчикова. Он доложил, что только что разбил прямой наводкой немецкий дзот, мешавший нашему продвижению вперед. Больше целей нет.
Я вспомнил упрек Батова.
— Как нет целей? А вон перед соседом отходит группа гитлеровцев. Дайте ей!
— Вижу,— смущенно ответил юный командир и повернул орудие вправо.
Как на крыльях, перемахнули мы через «вредную» Вишневую балку. Поднявшись на ее восточный склон, мы остановились осмотреться. Всюду в город шли и ехали массы людей, автомашины, сани, орудия. Ни одного выстрела не было слышно.
— Вот и победа,— обратился я к своим спутникам. То ли от порохового дыма, то ли еще от чего запершило в горле. Глаза заслезились, наверное, от крепкого волжского ветра...
Из подвалов, погребов и землянок начали появляться первые жители. С)ни не солдаты, они не стеснялись плакать.
На всю жизнь врезалась в память картина, увиденная нами в поселке Баррикады. Стоявшие на огневых позициях немецкие орудия были исковерканы и изрешечены осколками. Около орудий валялись неубранные трупы прислуги. Землянки, блиндажи, подвалы до отказа забиты ранеными, больными и обмороженными солдатами армии Паулюса. Лишенные медицинского ухода, они лежали в хламье, в грязи, обросшие, немытые, с безразличными блуждающими взорами. Вокруг
242
них — смрад и зловоние. А не потерявшие способности передвигаться стояли, закутавшись в женские шали, платья и одеяла. Всюду валялись обгрызанные лошадиные кости. Позже стало известно, что в окружении гитлеровцы съели 39 тысяч лошадей!
На одном из огородов мы увидели большое количество незахороненных трупов гитлеровских солдат. Видно, не один день они лежали здесь — живым было не до них. В другом месте авиабомбы попали в фашистское кладбище. На краю воронок, рядом с незахороненными гитлеровцами лежали трупы тех, что уже побывали в могилах. Сталинградская земля вышвырнула их вон.
Тысячи оставшихся в живых вереницами двигались в пункты сбора военнопленных. Более чем трехсоттысячная армия немецко-фашистских войск перестала существовать.
Нет необходимости перечислять захваченные трофеи, их было огромное количество. Упомяну лишь один — полуживую лошадь. Ее не сожрали только потому, что принадлежала она командиру 76-й пехотной дивизии генералу Роденбургу.
Политотдел дивизии организовал митинг, Посвященный небывалой победе над фашистскими войсками. На красном полотнище, протянутом между бортами трофейного автоприцепа, приспособленного под трибуну, было написано: «Отныне Сталинграду жить свободной жизнью!»
Выступления были короткими. В самом начале митинга я зачитал приветственную телеграмму и благодарность Верховного Главнокомандующего. Это вызвало бурный восторг. Во всех выступлениях звучала радость по поводу нашей победы, к которой мы долго и настойчиво шли от дальнего Задонья до Волги, и горячая бла
243
годарность боевым товарищам, не щадившим жизни в жестоких боях с врагом.
Я смотрел, на обветренные лица солдат и командиров, тесно, плечом к плечу стоявших вокруг нас. Вот командиры полков И. А. Горбачев, П. И. Шумеев, М. Р. Бикчурин; мои верные помощники П. И. Афонин, С. С. Андрейко, П. Г. Прозоров, Е. Л. Фрадкин. Знакомые лица комбатов, командиров рот, солдаты.
Стоял и улыбался грозный снайпер сержант Н. Слу-жаев, колхозник из Казахстана. 174 фашиста нашли смерть от его пуль.
Когда на трибуну поднялся наш прославленный герой Семен Школенко, то, охваченный волнением, он долго не мог вымолвить ни слова. Потом он рассказал, что здесь, в сталинградских степях, защищая молодую Советскую республику, погиб его отец. Здесь была замучена беляками и его мать—жена красноармейца-И сам он испытал многое — ходил в атаки и в разведку, был ранен и умирал в лагере смерти. То, что полито кровью,— вечно. И не было в его жизни минуты, чтобы он усомнился в победе.
— Посмотрите сюда,— говорил он.— Вы видите это кладбище с огромным количеством аккуратных крестов над могилами. Под этими крестами лежат немецко-фашистские захватчики. А вот другое кладбище,— и он указал рукой на сложенные штабелями трупы вражеских солдат.— А вот еще одно кладбище,— тут он обратил внимание всех на кладбище мертвой техники неприятеля, которой была усеяна вся приволжская степь.— А колонны пленных вы уже видели. Вот чем закончился поход гитлеровских войск на Сталинград. И дак будет до полного изгнания врага с нашей родной земли!
Великая битва закончилась. Новые бои ждали нас впереди.
Краснознаменная, Кременчугская...
(Вместо эпилога)
После войны мне часто приходилось выступать в частях Советской Армии, в рабочих клубах и в учебных заведениях с воспоминаниями о Великой Отечественной войне. Большое место в этих воспоминаниях всегда занимала Сталинградская битва как переломный этап в ходе войны. Естественно, что в своих выступлениях я подробно рассказывал о 214-й стрелковой дивизии, которой командовал в те суровые дни.
Однажды среди множества вопросов мне был задан и такой: не собираюсь ли я написать книгу о боевых делах дивизии и ее людях?
Что ответить? С небольшими газетными и журнальными статьями я выступал, для музеев по их просьбе также готовил материалы. Но написать книгу? Слишком велико у меня уважение к печатному слову, чтобы так легко решиться на это. Да как-то и не думалось об этом. Так что же ответить? Сказать, что не собираюсь,— значит, вызвать новый вопрос — почему? А если пообещать,— так надо выполнять обещанное!
Не помню уж, как выкрутился я тогда из этого положения, но мысль попробовать свои силы на мемуарном поприще с тех пор не оставляла меня'. Возникла проблема материала, и я с головой окунулся в архивы. Ведь
245
память человеческая несовершенна, а дневников во время войны я не вел.
И вот с листов архивных материалов, со страниц боевых донесений, формуляров, представлений к наградам, журнала боевых действий стали сходить дорогие моему сердцу люди.
А потом возникла переписка. С некоторыми друзьями я и не прерывал ее, например с А. Ф. Соболем. Были и личные встречи, случайные и специальные. Папка с материалами росла.
К 20-летию со дня Сталинградской битвы в Волгоградском книжном издательстве вышел мой первый опыт — во многом несовершенные и неполные записки — «Двести дней в боях». Но и они вызвали поток писем однополчан, в которых была и критика, и новые факты. На основе их записки были заново переписаны. Возникла книга «На огненных рубежах», выпущенная Башкирским книжным издательством в 1969 году. Вновь — поток писем. И вот теперь — новая книга. Я благодарю моих многочисленных корреспондентов, друзей-однополчан за их интерес к книге и строгий хозяйский под-ход к оценке событий и фактов. Без их помощи было бы нелегко завершить этот труд...
Прежде всего, о дальнейшем боевом пути дивизии. После Сталинградской битвы мне не довелось больше командовать ею — служба есть служба, и не по своему желанию военный выбирает место ее. Но и тогда не порывалась моя связь с родной дивизией и ее людьми, как, впрочем, и сейчас она не прерывается. Уже командуя корпусом, встречался с ней на различных участках фронта, видел ее людей. На Днепре мне удалось посетить 776-й полк, стоявший в обороне левее нашего корпуса в районе- Кременчуга, но, к сожалению, не застал на НП его командира, П. И. Шумеева. Зато долго
246
разговаривал с его скромным и храбрым замполитом П. С. Бирульчиком. В Молдавии у командного пункта нашего корпуса, развернутого на окраине города Орге-ева, встретился мне И. Г. Дюсьметов. Он был уже командиром 788-го полка, с ним ехал начальник инженерной службы полка Рудой, бывший заместитель командира саперного батальона дивизии.
Дальше наши фронтовые пути разошлись, но я знал, что воины 214-й дивизии умножили славные боевые традиции, заложенные еще в битве на Волге.
Дивизия принимала участие в боях за Белгород и Харьков, освобождала Кременчуг, форсировала Днепр, воевала в Молдавии, Польше, Германии, Чехословакии и закончила войну в городе Либерец, западнее Праги. Три ордена' было на ее боевом знамени и именовалась она 214-й Краснознаменной Кременчугско-Александрий2 ской орденов Суворова и Богдана Хмельницкого стрелковой дивизией.
Знамя дивизии находится в Центральном музее Советской Армии среди знамен соединений, первыми форсировавших Днепр. Десять воинов дивизии удостоены высокого звания Героя Советского Союза, около 10 тысяч награждены орденами и медалями Советского Союза. Все участники Сталинградской битвы награждены медалью «За оборону Сталинграда».
Есть в Волгоградском музее обороны стенд, посвященный подвигам воинов 214-й дивизии. На нем — грамота горкома партии и горсовета, которою награждены воины дивизии за их беспримерный подвиг. В фондах музея вместе с документами хранится фотолетопись дивизии, созданная фотографом политотдела Н. В. Дмитриевым. Есть музей дивизии в Кременчуге, в Паньшино, где был командный пункт дивизии и где в братских могилах покоится прах многих героев Сталинградской
247
битвы. Каждое лето выходят в походы по следам боевой славы дивизии пионеры волгоградской школы № 95. Хороший музей дивизии создан в школе № 1 поселка Ново-Воронежского, где построена и работает гигантская атомная электростанция. Туда, в поселок Маслово, неподалеку от нынешней электростанции, была выведена после Сталинградской битвы на отдых 214-я стрелковая дивизия. Старожилы до сих пор помнят дивизию и ее ветеранов. Богатый материал о боевом пути дивизии собрали школьники Башкирии. Не забыты подвиги воинов, все новые подробности выясняются каждый день.
Многие из боевых товарищей не дошли до победы. Навсегда останутся в нашей памяти смелый разведчик подполковник III. Ф. Фасахов, похороненный в Кременчуге, начальник штаба дивизии С. С. Андрейко, разведчик Семен Школенко, отдавший жизнь за Родину в Курской битве, разведчик Петрухин В. Е., смертельно раненный в битве за Днепр, капитан К. А. Решетников, погибший в боях за освобождение Молдавии. Возле школы в городе Вейсенберг в Германской Демократической Республике в братской могиле покоится прах майора-артиллериста А. X. Мамлеева, командира дивизиона 849-го артполка.
Много их, могил моих однополчан, на полях сражений минувшей войны.
Одни ветераны дивизии, отвоевав, пришли в народное хозяйство, другие с честью продолжают службу в Вооруженных Силах СССР. Это о них говорил Леонид Ильич Брежнев на XXIV съезде КПСС: «Говоря о славной Советской Армии, нельзя не сказать доброго слова о наших фронтовиках, о тех солдатах и командирах, которые в годы Великой Отечественной войны отстояли свободу нашей Родины. После колоссального напряжения военных лет им и отдохнуть не пришлось: фронто
248
вики снова оказались на фронте — на фронте мирного труда. Многих из фронтовых товарищей уже нет с нами. Но миллионы еще в строю. Одни продолжают службу в армии, другие отдают Родине свои знания и труд на заводах и стройках, в колхозах и совхозах, в научных институтах и школах».
В Башкирии дивизия формировалась, в Башкирии сейчас проживают многие ее ветераны. Среди них —бывший командир минометного взвода 788-го полка, а ныне доктор биологических наук, профессор, директор института биологии В. К. Гирфанов; бывший политработник 780-го полка И. М. Гафаров до недавнего прошлого долго работал, в Верховном суде Башкирской АССР; комиссар артдивизиона А. В. Янгуразов стал ректором Башкирского филиала финансово-экономического института. Нашли свое место в трудовом строю героический комиссар 776-го полка С. В. Омеров, артиллерист, Герой Советского Союза Ф- И. Белов, политрук учебного батальона 3. 3. Мурсалимов, бывший работник штаба дивизии Д. Л. Радченко, спасший при переправе на Дону документы штаба полка нашей дивизии, и многие, многие другие.
Не только в Башкирии, пожалуй, в любой области России, да и в других республиках страны, трудятся и живут ветераны дивизии. Ушли в запас, разъехались в разные стороны, но не теряют связи между собою герои-артиллеристы Г. С. Никонов, А. И. Цыганов, Н. Н. Та-ратунин. Майор запаса Лимарев Иван Иванович в 776-м стрелковом полку прослужил со дня его создания до 1946 года. Был командиром взвода, батареи, начальником артиллерии полка. Свою первую награду — медаль «За отвагу» получил в бою за хутор Паньшино в августе 1942 года, а затем, как в песне, прошел «все бои и войны, не зная сна, не зная тишины», и вернулся к мирному
249
труду, долго был па партийной, потом па советской работе.
Сняв погоны, остались верны своей профессии полковые и дивизионные врачи, медсестры, санитары. Нач-сандив Б. Е. Рухлин по-прежнему оказывает первую помощь пострадавшим. Он работает в киевской «скорой помощи». Его коллега, военный врач В. П. Короткору-чко, стал крупным ученым-биологом. Он — член-корреспондент Академии наук УССР. Их товарищи — врачи, фельдшера — заняли рабочие места в поликлиниках и медицинских пунктах. Лишь недавно ушел на заслуженный отдых ведущий хирург медсанбата А. П. Сухорский.
Славный пулеметчик Бабурин, который под Сталинградом своей телогрейкой согрел верного друга «максима», в тяжелом бою на Нейсском плацдарме в феврале 1945 года был изрешечен осколками вражеской мины, лишился ноги, стал инвалидом, но не захотел сидеть без дела. Коммунист-фронтовик пошел работать на Косинскую бумажную фабрику. И так работает, что в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина награжден медалью «За доблестный труд».
В Узбекистане, в колхозе имени трижды Героя Социалистического Труда Хамракула Турсункулова с 1946 года и по сей день работает старшим энергетиком бывший офицер-артиллерист 788-го стрелкового полка Анвар Адылов. Вернулся после войны в родную шахту политработник А. Е. Просвиров.’ А когда здоровье заставило подняться из забоя, он взялся за профсоюзную работу. Недавно ушел на пенсию.
Некоторые ветераны, заслужив отдых, не желают его. Как-то Петр Сидорович Бирульчик писал мне, что «самое трудное в жизни — это ничего не делать». Война подорвала его здоровье, он на пенсии. Но старый солдат не может сидеть сложа руки. И пошел этот беспо
250
койный человек работать рядовым советским служащим. Находятся в запасе, но также продолжают трудиться в народном хозяйстве П. Г. Прозоров, Е. А. Ва-жеевский.
Недавно умер в Тюменской области ветеран дивизии учитель Г. А. Веприков. Его богатой памяти мы обязаны воскрешением многих эпизодов из боевой деятельности 780-го полка.
Какое-то время тому назад получил я письмо из Петропавловска-на-Камчатке. На конверте — фамилия Б. И. Альчиков; на фото, вложенном в конверт,— бравый офицер Военно-Морского Флота. Неужели это тот самый паренек, который произвел последние выстрелы по фашистам в поселке Баррикады и доложил мне: «Целей больше нет!» Да, это он. Не оставил службы Борис Иванович, учит матросов сталинградской хватке. В письме он писал мне: «В те годы я был мальчишкой (18 лет!), но я уверен, что все лучшее во мне уже тогда формировалось под влиянием старших товарищей». Теперь капитан I ранга политработник Б. И. Альчиков в военной семье сам — старший. И пусть все лучшее, что в нем есть,—незапятнанная чистота, беззаветная преданность Отчизне, храбрость — передается как ценнейшее наследство нынешнему поколению воинов, с оружием в руках стоящему на страже мира и безопасности Страны Советов.
До нынешнего дня служит в Советской Армии генерал-артиллерист Глущенко А. И. В битве под Сталинградом двадцатилетний лейтенант командовал минометным взводом в 788-м стрелковом полку.
Начальником связи одного из соединений служит полковник Фадеев Е. Т., когда-то начальник мастерской по ремонту имущества батальона связи дивизии.
Продолжает службу в Вооруженных Силах бывший
251
разведчик этого же полка, ныне подполковник, политработник А. Н. Дегтярев.
А где же наши первые командиры полков? Стал командиром знаменитой 13-й гвардейской, а затем 9-й воздушно-десантной дивизии П. И. Шумеев. Но дожить до победы ему не удалось — погиб отважный комдив, сраженный 8 апреля 1945 г. в бою под г. Бунцлау вражеским осколком. Офицер запаса С. П. Чермных, бывший командир санитарного взвода второго батальона, в письме рассказывает, что он видел могилу своего командира полка П. И. Шумеева на офицерском кладбище у,памятника фельдмаршалу Кутузову. Пограничник И. Ф. Хохлов вернулся в органы государственной безопасности и умер на боевом посту в 1967 году.
23 февраля 1957 года, в день годовщины Советской Армии, умер генерал-майор И. А. Горбачев, бывший командир 788-го стрелкового полка. Внешняя неторопливость и нарочитое спокойствие давались этому человеку нелегко. Сердце сдало, и последние два года жизни он почти целиком провел в постели.
С выходом в свет записок «200 дней в боях» возникла идея встретиться ветеранам дивизии: в Паньшино, Волгограде или Уфе. Всем хотелось посмотреть друг на друга через столько лет и почтить память погибших друзей.
И такая встреча состоялась. 21 августа 1967 года волгоградцы- могли видеть большую группу немолодых уже людей с орденами или орденскими планками на пиджаках и платьях, в скорбном молчании застывших возле Вечного Огня на Аллее Геров. Это и были ветераны 214-й дивизии. Со всех концов страны привезли они сюда память сердца. И как 25 лет назад, был митинг. И опять на нем звучали уверенные, мужественные голоса..
Не было среди нас Семена Школенко, он погиб в
252
боях за Отчизну. Но среди ветеранов стоял молодой шахтер из Челябинской области Владимир Школенко, сын героя. Заботливо поддерживал он состарившуюся в горе мать. Вечную славу павшим провозглашал каждый, кто брал слово на этом митинге.
А потом ветераны побывали на «линии Паньшино», на высоте 56,8, в Вертячем, проехали по славному боевому пути от Дона до поселка Баррикады, поклонились дорогим могилам.
И уже другими глазами — глазами хлеборобов и рабочих, отвоевавших эту землю для жизни,— смотрели они на эти поля, хутора, высоты. На всем нашем пути желтела стерня аккуратно убранных полей. Мы видели, как выходили тракторы на исходные рубежи для боя за урожай будущего года
Не нашли мы совхоза № 1, как и хуторов Большая и Малая Россошки. Видно, не было смысла строиться на загаженных врагом и изрытых снарядами пепелищах. Но рядом с ними выросла новая Россошка, а вокруг немногочисленных уцелевших хат Западновки также возник новый поселок.
Отстроилось разрушенное Городище и стало центром крупного совхоза имени 62-й армии. Дымили трубы восстановленного завода в Баррикадах, а в балке Вишневой играли дети...
Много книг написано о величии и значении Сталинградской битвы, переломившей хребет фашистскому зверю. Но мы, ветераны Великой Отечественной войны, участники этой битвы, увидели это величие теперь еще и в мирной панораме возрожденной земли.
И вот теперь прошло еще пять лет. Еще краше стал город на Волге. Над Мамаевым курганом взметнула ввысь карающий меч Родина-Мать, призывая воинов к защите Отчизны. На гранитных знаменах, спадающих по
253
стенам пантеона, стоящего у подножия кургана, среди тысяч героев Сталинграда навечно высечено имя солдата 214-й дивизии Гули Королевой.
От товарной станции Волгограда день и ночь отправляются поезда во все концы страны с продукцией заводов города-героя. Гудят вентиляторы хлебных элеваторов, ласковым ветром встречая зерно с волгоградских приволжских и донских степей.
Стали по возрасту старше воинов дивизии, защищавших город у хутора Вертячий в далеком сорок втором, дети Сталинграда, родившиеся после Победы. На пять лет постарели и ветераны. Все больше среди них пенсионеров. Но не стареет фронтовое братство, скреплен ное кровью.
Содержание
Глава первая. Вдали от фронта ........................... 5
Эшелоны идут на запад ................................ 5
Первая высота ....................................... 25
Все ближе к фронту .................................. 33
Глава вторая. На дальних подступах...................... 38
В большой излучине ..............-................... 38
Переправа, переправа................................. 69
Глава третья Донские рубежи............................. 81
Левый берег.......................................... 81
Степной марш ........................................ 88
Хутор Вертячий ......................................100
Глава четвертая. Стоять насмерть! ..................... 119
«Линия Паньшино» ....................................119
Будни обороны .................................-.... 131
Ни часу покоя врагу .................................139
К нам гости .........................................151
Глава пятая. Высота.................-...................154
Шаг к высоте ....................................... 154
Еще шаг к высоте................................... 162
Трудная наука боя .................................. 167
Высота 56,8 — наша! ................................ 177
Глава шестая. Разгром ................................ 190
«Полевая академия»...................................190
Формула боя..........................................211
На завершающем этапе.................................221
И на нашей улице праздник! ......................... 239
Краснознаменная, Кременчугская... (Вместо эпилога) 245
Николай Иванович Бирюков ПА ОГНЕННЫХ РУБЕЖАХ
Редактор В. И. Пули н, художник Е. Г. С и н и л о в, художественный редактор В. А. Гусев, технический редактор С. В. Г о р ю ш и н а, корректоры: Л. П И л ь я ш е н ко, И. Г. С т е ц
НМ 02126. Сдано в набор 11/11 1972 г. Подписано к печати 15/V 1972 г. Бумага тип. №2. Формат 70X108/32. Печ л. физ. 8. Печ. л. усл. 11,2 Уч.-изд. л. 10,68. Авт. л. 10,41. Тираж 10.000. Заказ № 42. Цена 41 коп.
Темплан 1972 г. № 3.
Нижне-Волжское книжное издательство, Волгоград, ул. КИМ, 6.
Типография издательства «Волгоградская правда», Волгоград, Привокзальная площадь.
Сканирование - Беспалов, Николаева
DjVu-кодирование - Беспалов