/
Автор: Крадин Н.Н. Боталов С.Г. Любчанский И.Э.
Теги: история этнография история культуры археология история народов гунны
ISBN: 978-5-696-04504-7
Год: 2013
Текст
ГУННСКИИ ФОРУМ
ПРОБЛЕМЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ
И ИДЕНТИФИКАЦИИ
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ
гуннов
THE HUN FORUM
ORIGIN AND
IDENTIFICATION PROBLEMS
OF THE EURASIAN
HUNS CULTURE
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ЮЖНО-УРАЛЬСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ЮЖНО-УРАЛЬСКИЙ ФИЛИАЛ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ И АРХЕОЛОГИИ УрО РАН
Т4
Г948
ГУННСКИЙ ФОРУМ
ПРОБЛЕМЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ И ИДЕНТИФИКАЦИИ
КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИЙСКИХ ГУННОВ
Сборник научных трудов
THE HUN FORUM
ORIGIN AND IDENTIFICATION PROBLEMS
OF THE EURASIAN HUNS CULTURE
Collection of scientific papers
Челябинск
Издательский центр ЮУрГУ
2013
ББК 13(0)4+Т411+Т51
Г948
Главный редактор:
С. Г. Боталов, доктор исторических наук
Ответственные редакторы:
Н. Н. Крадин, доктор исторических наук;
И. Э. Любчанский, кандидат исторических наук
Рецензенты:
А. Д. Таиров, доктор исторических наук
Н. А. Мажитов, доктор исторических наук
Печатается по решению совета исторического факультета ЮУрГУ
Г948 Гуннский форум. Проблемы происхождения и идентификации
культуры евразийских гуннов : сб. науч. тр. / гл. ред.: С. Г. Боталов, отв.
ред.: Н. Н. Крадин, И. Э. Любчанский. Челябинск : Издат. центр ЮУрГУ,
2013. 639 с. : ил.
ISBN 978-5-696-04504-7
В сборнике представлены доклады ведущих специалистов по проблемам проис-
хождения и развития историко-культурного феномена древнего населения, вошедшего
в историю под названием гунны (хунны). Доклады были представлены на электронной
конференции, организованной Южно-Уральским филиалом ИИА УрО РАН, кафедрой
«Древней истории и этнологии Евразии» Южно-Уральского государственного универси-
тета и Археологическим научным центром (Челябинск) в апреле — сентябре 2012 года.
В организованной дикуссии обсуждались следующие проблемы: становление и развитие
культуры европейских и азиатских гуннов; археологическая атрибуция гуннских памят-
ников; исторические судьбы гуннов в культурогенезе средневековых народов Евразии.
Участие приняли более 30 специалистов из России, Башкирии, Татарстана, Казахстана,
Азербайджана, Венгрии.
Издание рассчитано на широкий круг исследователей, занимающихся различны-
ми проблемами в области археологии, этнографии, истории, искусствоведения и других
дисциплин.
ББК 13(0)4+Т411+Т51
ISBN 978-5-696-04504-7
© Е. Аради, А. 3. Бейсенов, С. Г. Боталов и др., ст., 2013
© Издательский центр ЮУрГУ, 2013
Дорогие друзья!
Благодаря сборнику, который Бы держите в своих руках, у Бас есть уникальная воз-
можность открыть для себя загадочный мир древнего наследия гуннов. Вопрос об их про-
исхождении до сих пор остается спорным в научном сообществе, при этом не возникает
соыненгш по поводу? их огромного влияния на развитие соседних регионов.
Империя монгольских сюнну и становление пмпертш евразтшских гуннов откры-
вают первую страницу в истории кочевой цивтшпзацшг Евразии. Это бвшо время, когда
впервые устанавливаются прочные связи восточно-центральноазиатских и западноевро-
пейских культурно-цивтшггзационнььх центров, которые с этого периода начинают разви-
ваться в рамках единого мирового коммуникационного пространства
Б сборнике представлены статьи ведущих специалистов по проблемам происхож-
дения и развития историко-культурного феномена древнего населения, вошедшего
в историю под именем гунны (хунны). Часть из них была представлена на электронной
конференцгш, организованной Южно-Уральским филиалом ИИ А УрО РАН, кафедрой
«Древней тктортш и этнологии Евразтш- Южно-Уральского государственного универси-
тета) в апреле — декабре 2012 года Б организованной дискусстш обсуждались следующие
проблемы: становление и развитие куль тур bi европейских и азиатских гуннов; археоло-
гическая атрибуция гуннских памятников; исторические судьбвх гуннов в культурогенезе
средневековвьх народов Евразтпь Участие приняли более 30 специалистов из Росстш (Баш-
киртпь Чувашшь Татарстана, Дагестана), Казахстана, Азербайджана Бенгртпь
Б августе 2013 года под эгидой УрО РАН и Министерства образования и науки РФ
в Южно-Уральском государственном университете прошел II Международный Мадьяр-
ский симпозиум, в ходе которого ученые из Бенгртпь Казахстана, Украины и различных
городов Росстш посетили могильник Уелти — захоронения древних мадьяр, исследован-
ные челябинскими археологами в Кунашакском районе Чепябтшскоп областть ЮУрГУ
радушно принял гостей, организовал научную дискуссию участников симпозиума и про-
демонстрировал им результаты археологтгческих поисков челябинских ученых.
3
Хотелось бы также отметить, что Южно-Уральский государственный университет
способствует научным исследованиям своих преподавателей и студентов в области архео-
логии и помогает в организации археологических экспедиций. Доказательством этому яв-
ляется открытие в сентябре 2011 года в университете музея «Народы и технологии Урала».
В его экспозиции представлены объекты, исследованные во время археологических экспе-
диций ученых, преподавателей и студентов ЮУрГУ на территории Челябинской облает,
а также антропологические реконструкции лиц древних людей, живших на территории
Южного Урала тысячи лет назад.
Сегодня для решения вопросов экономического, социально-политического, культур-
ного и даже нравственного плана недостаточно одних знаний истории недавних событий.
Как бы нам ни хотелось получить быстрые ответы и легкие решения, нам придется обра-
щаться к исследованию далекого прошлого. Именно поэтому стремление ученых-археоло-
гов понять и оживить историю древноспг, приблизить прошлое, чтобы понять современ-
ность, заслуживает уважения и моральной поддержки думающего сообщества.
Ректор ЮУрГУ,
доктор технических наук,
профессор
А. Л. Шестаков
СОДЕРЖАНИЕ
От редакционной коллегии.............................................................9
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук. Россия, Владивосток; Корея, Сеул
Современные исследования по археологии хунну в Евразии...........................11
С. Г. Боталов. Россия, Челябинск
О гуннах европейских и гуннах азиатских..........................................32
А. В. Комар. Украина, Киев
Комплекс из Макартета и ритуальнгые памятники гуннского времени..................88
Л. Б. Гмыря. Россия, Дагестан, Махачкала
Паласа-Сыртинский курганный могильник у дербентского прохода
(конецIV — первая половина Vb.).................................................110
Ф. А. Сунгапюв. Россия, Башкортостан, Уфа
Приуралье в гуннскую эпоху......................................................163
Е. П. Казаков. Россия, Татарстан, Казань
Женское погребение со стеклянным кубком второй половины VI века н. э.
в низовьях реки Кама............................................................180
А. М. Обломский. Россия, Москва
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонья в гуннское время
(конец1У — Vb. )................................................................194
А. А. Тишкин, С. С. Матренин, А. В. Шмидт. Россия, Барнаул; Россия, Ямало-Ненецкий АО, Мужи
Степугпка-1 — памятник кочевников Алтая сяньбийско-жужанского времени...........258
И. Э. Любчанский. Россия, Челябинск
Могильник Соленый Дол и его место в культуре кочевников Южного Урала
эпохи «поздней древности».......................................................280
Борбала Обрушански. Венгрия, Будапешт
Гунны позднего времени в Карпатской котловине...................................298
Н. И. Егоров. Россия, Чувашия, Чебоксары
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации
кочевнических древностей Евразийских степей.....................................321
Чорнаи Каталин. Венгрия, Будапешт
Письменные упоминания о языке гуннов в древних китайских хрониках.
Часть первая: сановники.........................................................336
Н. Н. Серегин. Россия, Барнаул
Исторические судьбы населения Алтая хуннско-сяньбийского времени
в контексте процессов культурогенеза раннее ре дневековьгх тюрок................351
Араби Ева. Венгрия, Будапешт
Юэчжи, кушаны и хефталиты.......................................................360
Коннанъ Ласло Чайи. Венгрия, Будапешт, Печ
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?...................................384
С. А. Ярыгин. Казахстан, Астана
К вопросу о бронзовом котле из погребения в Боровом.............................441
5
A. 3. Бейселов, E. В. Веселовская. Казахстан, Алматы; Россия, Москва
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил
(Центральный Казахстан)............................................................446
А. 3. Бейселов, Е. П. Китов. Казахстан, Алматы; Россия, Москва
Впускное погребение гуннского времени из могильника Назар-2
(Центральный Казахстан)............................................................462
Т. К. Ходжайлов. Россия, Москва
К антропологии населения джетыасарской культуры....................................469
А. А. Иванов, М. Л. ЕБгешанов. Россия, Челябинск
К вопросу о появлении «римского» импорта в урало-казахстанских степях..............485
Е. А. Смагулов. Казахстан, Алматы
Из истории кангюйской архитектуры: здания крестообразной планировки................493
Е. П. Китов. Россия, Москва
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана
(по данным антропологии)...........................................................519
А. М. Досымбаева. Казахстан, Астана
Усуньский археокультурный аспект в истории гуннов и тюрков
Центральной Евразии................................................................545
Сведения об авторах...................................................................630
Список сокращений.....................................................................638
TABLE OF CONTENTS
Editorialnote.................................................................................10
N. N. Kradin, Kang In-wook. Vladivostok, Russia; Seoul, Korea
Modern Research of the Hunnu Archaeology in Eurasia........................................11
S. G. Botalov. Chelyabinsk, Russia
On the Issue of European and Asian Huns....................................................32
A. V. Komar. Kiev, Ukraine
Makartet Complex and Ritual Monuments of the Hun Epoch.....................................88
L. B. Gmyrya. Makhachkala, Republic of Dagestan, Russia
The Palasa-Syrt Burial Ground Near the Caspian Gates
(the End of the IV — the First Half of the V Century).....................................110
F. A. Soungatov. Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia
Priuralye in the Hun Epoch................................................................163
Y. P. Kazakov. Kazan, Republic of Tatarstan, Russia
Female Burial with a Glass Cup of the Second Half of the VI Century AD
in the Lower Basin of the Kama River......................................................180
A. M. Oblomskiy. Moscow, Russia
Ethnic Cultural Components of the Upper Podonye Region Population in the Hun Epoch
(the End of the IV-V Century).............................................................194
A. A. Tishkin, S. S. Matrenin, A. V. Shmidt. Barnaul, Russia; Muzhi, Yamalo-Nenets
Autonomous Okrug, Russia
Styopushka-I — the Altai Nomadic Monument of the Xianbei-Rouran Epoch.....................258
I. E. Lyubchanskiy. Chelyabinsk, Russia
Solyoniy Doi Burial Site and Its Role in the South Ural Nomadic Culture
of the late Antiquity Epoch...............................................................280
Obrusanszky Borbala. Budapest, Hungary
Late Huns in the Carpathian Basin.........................................................298
N. I. Yegorov. Cheboksary, the Chuvash Republic, Russia
Certain Methodological Approaches to the Ethnocultural Identification
of Nomadic Antiquities From the Eurasian Steppe...........................................321
Katalin Csornai. Budapest, Hungary
The Literary Remains of the Hun Language in the Ancient Chinese Chronicles.
Part One: The Dignitaries.................................................................336
N. N. Seryogin. Barnaul, Russia
Altai Population's Historical Fate During the Xiong-nu-Xianbei Period
In the Context of Early Middle Age Turks' Cultural Genesis Process........................351
Ara di Eva. Budapest, Hungary
The Yue-chis, Kushans and Hephtalites.....................................................360
Koppdny Ldszlo Csdji. P6cs, Budapest, Hungary
Was Hunza a refuge of the White Huns?.....................................................384
S. A. Yarygin. Astana, Republic of Kazakhstan
On the Issue of the Bronze Cauldron From the Burial Site in Borovoye......................441
7
A. Z. Beysenov, Y. V. Veselovskaya. Almaty, Republic of Kazakhstan; Moscow, Russia
The Hun Epoch Burial From the Enbekshil Burial Site (Centr al Kazakhstan)....................446
A. Z. Beysenov, Y. P. Kitov. Almaty, Republic of Kazakhstan; Moscow, Russia
Inlet Burial of the Hun Epoch From the Nazar-2 Burial Site (Centr al Kazakhstan).............462
T. K. Khodzhaylov. Moscow, Russia
On the Anthropological Issue of the Population of Dzhetyasar Culture.........................469
A. A. Ivanov, M. L. Pleshanov. Chelyabinsk, Russia
On the Issue of the Appearance of «Roman» Import in the Ural-Kazakhstan Steppe...............485
Y. A. Smagoulov. Almaty, Republic of Kazakhstan
Issues of the History of Kangju Architecture: buildings of cross-shaped
architectural planning.......................................................................493
Y. P. Kitov. Moscow, Russia
The late sarmatian population of South ural and western kazakhstan
(basing upon anthropological data)...........................................................519
A. M. Dosymbayeva. Astana, Republic of Kazakhstan
Hunnu and Turks history of Centr al Asia: archaeological and cultural aspect of Wu-suns......545
About the contributors..........................................................................630
List of abbreviations...........................................................................638
от редакционной коллегии
Империя монгольских сюнну и становление империи евразийских гуннов откры-
вают первую страницу в истории кочевой цивилизации Евразии. Это было время, когда
впервые устанавливаются прочные связи восточно-центрально-азиатских и западноевро-
пейских кулътурно-щявилизационных центров, которые с этого периода начинают разви-
ваться в рамках единого мирового коммуникационного пространства.
Предлагаем вашему вниманию статьи ведущих специалистов по проблемам проис-
хождения и развития историко-культурного феномена древнего населения, вошедшего
в историю под именем гунны (хунны). Часть из них была представлена на электронной
конференции, организованной Южно-Уральским филиалом ИИА УрО РАН, кафелрон
«Древней истории и этнологии Евразии» Южно-Уральского государственного универси-
тета Челябинск) и в апреле-декабре 2012 года. В организованной дискуссии обсуждались
следующие проблемы: становление и развитие культуры европейских и азиатских гуннов;
археологическая атрибуция гуннских памятников; исторические судьбы гуннов в куль-
турогенезе средневековых народов Евразии. Учаспге приняли более 30 специалистов из
России, Башкирии, Чувашии, Татарстана, Дагестана, Казахстана, Азербайджана, Венгрии.
Следует отменять, что адрес форума не стал предполагаемой дискуссионной пло-
щадкой, где были бы обсуждены наиболее острые вопросы хунно-гуннской истории
и археологии. Однако процесс сбора и обсуждение предлагаемых материалов не свелся
к традиционному формате формирования обычных тематических сборников. Круг спе-
циалистов, приглашенных к учаспяю, ареалы сбора материалов, их исследовательская
направленность горячо обсуждались редколлегией и авторами статей. Надеемся, что со
времен первого Гуннского конгресса (Улан-Удэ, 1996 г.) нам удалось составить некий новый
познавательный горизонт (срез), охватывающий в большей мере западную область историко-ар-
хеологических, антропологических и лингвиспяческих знаний о евразийских гуннах и их эпохе.
Определив основные тематические направления дискуссии, члены редколлегии, не
влияли и не корректировали точки зрения авторов предлагаемых исследований. Отсюда,
может показаться, что сборник состоит из довольно разнородных материалов не только по
научному направлению (история, археология, этнолингвистика, антропология, этносоци-
ология), но и по жанровому наполнению. В действительноспя, это лишь еще раз указывает
на необъятность и разносторонность хунно-гуннской тематики.
В издании представлены различные грани истории и культуры гуннов и произво-
дных от них этно-племенных объединений от монгольских и северо-китайских сюнну до
урало-казахстанских и придунайских гуннов; от Кавказской Гунин до Гималайской Хунзы.
Только такой охват материала, с нашей точки зрения, и позволяет представить всю
грандиозность историко-культурного масштаба этого легендарного народа, роль которого
в становлении средневековой цивттлизащяи Евразийского континента как нам представля-
ется незаслуженно принижается.
Надеемся, что предлагаемый форма ! необъятной темы — «культура и происхожде-
ние евразийских гуннов», позволит по-новому взглянуть на проблемы истории поздней
древности и раннего средневековья.
Д. и. н. С. Г. Боталов
Член-корреспондент РАН, д. и. н. Н. Н. Крадин
К. и. н. И. Э. Любчанский
9
EDITORIAL NOTE
The Mongolian Xiong-nu empire along with the formation of the Eurasian Huns' empire
make up the first stage in the history of Eurasian nomadic civilization. It was the period of time
when strong relations between the Eastern Central Asian and the Western European civilization
and cultural hubs were being established. Since then they began to develop within the framework
of the world's global communicatory space.
We are offering to your attention a collection of scientific articles written by the leading
specialists in the field of problems, connected with the origin and the development of the ancient
historical and cultural population phenomenon known in the history as the Huns (the Xiong-nu).
A part of these works had previously been presented at an electronic conference organized by
the South Ural Branch of the Institute of History and Archaeology of the Ural Branch of Russian
Academy of Sciences, the Chair of Ancient History and Ethnology of Eurasia at the South Ural
State University in the city of Chelyabinsk. The conference was held throughout April-December
2012. In the course of the organized dispute the following topics were discussed: the formation
and development of the European and Asian Huns' culture; the archaeological attribution of
the Him monuments; the historical fate of Huns in the global cultural genesis of the peoples of
Eurasia. More than 30 scientists from Russia, Bashkiria, Tatarstan, Kazakhstan, Azerbaijan and
Hungary took part in the event.
We have to state that the forum's address did not become the discussion field where some
of the most sensitive issues of the Xiong-nu-Hun history and archaeology would have been
talked over, as it had been initially planned. However, the process of collecting and revising
the proposed materials has shown more than just a traditional format of compiling regular
collections of scientific papers. The circle of specialists invited to take part in the work, the
habitats where the materials had been gathered and their sphere of research have been largely
discussed by the editorial board and the authors of the articles. We hope that we have succeeded
in making up a new cognitive level since the time of the First Him Congress (Ulan-Ude, 1996),
this level comprising mostly the western part of the historical, archaeological, anthropological
and linguistic knowledge about the Eurasian Huns and their epoch.
Having defined the main topical trends of the discussion, none of the members of the
editorial board influenced or somehow corrected any of the opinions presented by the authors of
the studies, offered to your consideration. In this respect, it may seem that the collection includes
a number of really diverse materials not only scientifically (history, archaeology, anthropology,
ethnolinguistics, ethnosociology), but also in their genre variety. In reality though such diversity
proves, how large and multi-faceted the Xiong-nu-Him topic is.
This edition presents various sides of the Huns' history and culture, as well as ethnic triba1 unities
which came from them, including the ones from the Mongolian and Northern Chinese Hsiungnu
to the Ural-Kazakhstan and the Danube Huns, from Caucasian Hunnia to Himalayan Hunza.
We believe that it is this scale that allows to evaluate the actual historical and cultural
greatness of this legendary people, whose role in the formation of the Eurasian continent's Middle
Age civilization is, in our opinion, undeservedly belittled.
We hope that the suggested format of this vast theme of the culture and origin of the Eurasian
Huns will let us consider historical problems of late Antiquity and early Middle Age in a new way.
S. G. Botalov, Doctor of Historical Science
N. N. Kradin, Corr esponging Member of Russian
Academy of Sciences, Doctor of Historical Science
I. E. Lyubdiansiy, Candidate of Historical Science
10
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО АРХЕОЛОГИИ ХУННУ
В ЕВРАЗИИ
I. Введение
История хунну (сюнну) представляет собой одну из интереснейших страниц истори-
ческого развития Евразии от Кореи и Российского Дальнего Востока до Германии и Италии.
Хунну создали древнейшую кочевую империю в Азии. Больше двухсот лет продолжалось их
драматическое 1гротивосгояние с Китаем. Спустя несколько веков после распада империи
гуннов у стен Византии и Западной Римской империи, появился грозный народ кочевники-
гунны и уже многие годы ученые спорят, имеют ли хунну и гунны что-либо общее между
собой или это были два совершенно разных народа.
Согласно данным археологии, следы пребывания хунну отмечены на обширных
территориях Центральной Азии — в Забайкалье, Восточной Монголии, Северо-Восточном
Китае. Влияние хунну прослеживается в археологических материалах Южной Сибири (Ми-
нусинской котловины), Алтая и Средней Азии. Во время хунну в Причерноморье, Восточной
Европе и Западном Приуралье существовала культура сарматов, сменившая здесь культуру
скифов. В связи с этим, период сосуществования культур хунну и сарматов в российской
археологии получил название «гунно-сарматское время».
В последнее время учеными разных стран было опубликовано большое количество
работ, посвященных различным сторонам развития общества хунну и его связям с культу-
рами сопредельных территорий. Несмотря на это, в корейской археологии культура хунну
не получила достаточного освещения. Однако, благодаря возникшему не так давно тесному
сотрудничеству между Центральным государственным музеем Республики Корея и Мон-
гольской академии наук, проводящими совместные археологические раскопки хуннских
погребений, наблюдается значительный рост интереса к культуре хунну и в Корее [Кан
Ин Ук, 2003; Центральный музей, 2008; Чжан Ын Чжон и др., 2009]. Необходимо отметить,
что без изучения культуры хунну и связей с сопредельными территориями нельзя достичь
понимания динамики исторических процессов, происходивших в Восточной Азии в пери-
од рубежа эр — IV в. н.э. Хуннуская тематика настолько важна, что является ведущей во
многих международных исследованиях, проводящихся в Евразии. Ежегодно на территории
Монголии и Забайкалья активным изучением памятников культуры хунну занимаются
представители многих стран. Параллельно с увеличением количества исследований, по-
священных культуре хунну, растет и количество точек зрения на различные аспекты ее
развития. Действительно, археологическое изучение хунну в эпоху холодной войны прово-
дилось изолировано в Китае, Советском Союзе и Монголии, кроме того, немалый интерес
к культуре хунну в это время наблюдался также в Венгрии, Японии, Германии, Франции,
США и других странах. В отличие от других археологических проблем, хуннская тематика
связанна с изучением многонационального политического образования. Поэтому посвя-
11
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
щенные ей исследования проводились на территории различных государств и с использо-
ванием разнообразных методик. Не случайно, что около десяти стран ежегодно проводят
экспедиции по хуннской археологии в Монголии и даже высказывается предложение об
объединении всех исследователей под единым названием хун пологи, а науку определить
названием хуннология [Кан Ин V к, 2010].
Эго обстоятельство не могло не поставить перед исследователями главный вопрос, ка-
ковы основные составляющие черты культуры хунну ? Что может дать для понимания этого
археологическая наука? Для того чтобы разобраться в подходах изучения культуры хунну
в разных научных традициях, необходимо рассмотреть условия формирования археологиче-
ского изучения хунну и историю изучения культуры хунну каждой из них. В данной статье
мы рассмотрим основные направления исследований по археологии хунну — типичной
кочевой империи в древней истории Евразии. Сначала обраптмся к главным результатам
по археологии хунну в России и в Китае в XX веке, а затем — к основным достижениям
м\л ЫИ111СЦП1гл пиарного международного изучения хунну.
II. Нонн-Уда н нс следован не в первой половине XX века
Впервые о хунну европейцы узнали из работы Ж. де Гиня «Всеобщая история
гуннов, тюрок, монголов и прочих западных татар» [Париж, 1756 —1758], который пере-
вел сведения китайских хроник на французский язык. Основные сведения по истории
хунну содержатся в главах трех древних китайских династических хрониках: «Ши цзи»
[«^1Е, Исторические записки»] Сыма Цяня (гл. 110) «Хань шу» [«Ж* История дина-
стии Хань»] Бань Гу [гл. 94 а, 946], «Хоу Хань шу» [«^Ж# История Поздней династии
Хань»] Фань Е [гл. 79]. Первый перевод эпгх летописей на европейские языки был сде-
лан в середине 19 века выдающмся русским синологом Н. Я. Бичуриным [Иакинфом].
Его книга была издана в 1851 году и переиздана через сто лет [Бичурин, 1950]. После
Бичурина китайские источники о хунну переводили другие исследователи [Groot,
1921; Watson, 1961; Таскин, 1968; 1973; Вяткин, 2002 и Др.].
Первые раскопки памятников хунну также были начаты на территории России
в конце XIX века. Они производились на территории бурятских степей врачом и любите-
лем истории Ю. Д. Талько-Грынцевичем [Талько-Грынцевич, 1999; подробнее о нем см.:
Эйльбрат, 2003]. Следующий шаг в изучении хунну был связан с раскопками элитных
курганов хунну в Ноин-Уле (примерно в 90 км к северу от столицы Монголии Улан-Ба-
тора). Памятник исследовался в 1924 — 1925 годах Монгол о-Тибетской экспедицией под
руководством известного русского путешественника и исследователя П. К. Козлова. В ре-
зультате раскопок были получены сенсационные археологические материалы [Козлов,
1925; Теплоухов, 1925]. Находки с большим успехом демонстрировались на международных
выставках в Берлине (1929 г.), Ленинграде (1935 г.), Лондоне (1937 г.). Особенно уникаль-
ные и хорошо сохранившиеся находки были обнаружены в кургане № 6 — изысканные
ковры, одежды, шелковые ткани, золотые и бронзовые украшения, предметы труда и быта
[Умехара, 1960; Руденко, 1962].
В XX веке история и археология хунну изучалась учеными многих стран. Советские
ученые исследовали уникальные памятники хунну на территории Бурятии [Davydova, 1968;
Коновалов, 1976; Давыдова, 1985; 1995; 1996; Миняев, 1998; Давыдова, Миняев, 2003 и др.].
В СССР вышли обобщающие книги по истории хунну [Бернпггам, 1951; Гумилев, 1960; Ру-
денко, 1962 и др.]. Внесли свой весомый вклад в археологию и историю хунну и монгольские
исследователи [Доржсурэн, 1961; Пэрлээ, 1961; Сухбаатар, 1980].Они также активно изучали
археологические памятники северных территорий.
Таким образом, к концу XX столепгя была собрана большая фактическая база и на-
писаны обобщающие труды на различных языках.
12
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
III. Изучение протосюннускон культуры в Китае
после Культурной революции
До Культурной революции в Китае исследования по археологии хунну практически
отсутствовали Уникальным для этого периода является исследование Чжоу Ляныуаня [1957],
посвященное анализу раскопок советскими археологами дворцового комплекса в Хакасии
в окрестностях Абакана (так называемый дворец ЛиЛина). Однако основная тематика данной
работы не относится к археологии хунну. Большое значение имели исследования японских
ученых, которые в период оккупации Северного Китая проводили здесь археологические
и этно графические исследования [Эгами, 1948]. Китайские ученые написали обобщающие
книги по истории хунну на основе изучения древних летописей [Чжан Чан шоу, 1962].
Появление первых теорий о протосюнну связано в Китае с оживлением археологи-
ческих исследований в период, начиная с середины 1970-х годов, сразу после Культурной
революции. Основываясь на сопоставлении отдельных предметов культуры с территории
сибирских степей, вплоть до 1960-х годов китайские исследователи полагали, что культура
бронзы на севере Китая сложилась под влиянием культур Южной Сибири — карасукской
и скифо-сибирской. После Культурнойреволюции, напротив, в Китае появляются мнения,
что кочевые народы Северного Китая развивались самостоятельно, поддерживая отношения
обмена и вступая в военные конфиикты с народами Китайской равнины. Такая точка зрения
на культуру бронзы северного Китая связана как с теорией о протосюнну [Тян Гуанцзинь,
1983; Тянь Гуанцзинь, Го Су синь, 1986], так и с происхождением китайской щгвттлизации
в целом [У Энь, 1978; 1985]. Их объединяет теория, согласно которой культура бронзы пе-
риода позднего Шан — раннего западного Чжоу не сменилась более поздней культурой
бронзы, а существовала одновременно с ней. В соответствии с этой теорией, такие предметы
как мечи из могильника Фухао, принадлежность которых к культуре степных народов не
вызывает сомнений, были отнесены к культуре северных варваров периода Шан—Чжоу.
Теория о протосюнну исследователя Тянь Гу анцзиня опирается на материалы степных
культур Внутренней Монголии, полученных в 1970 — 1980-е годы, в том числе и на результаты
раскопок памятника Маоцингоу. Его теория объединяет в одну ппппо развития артефакты
с территории Внутренней Монголии — так называемые «предметы карасукского типа» пе-
риода позднего Шан и артефакты эпохи Чжаньго и Ханьского времени. Их датировка также
относится ко времени, предшествующему в России скифскому периоду, то есть к культуре
хунну. По мнению исследователя, культура Ордоса ведет свое происхождение от кочевых
культур северного Китая [Тян Гуанцзинь, 1983].
Позднее, основываясь на материалах, полученных в результате раскопок памятника
Чжукайго, он назвал культуру Ордоса самобытной культурой северного Китая [Тянь Гу-
анцзинъ,1988]. Первые теории происхождения хунну относят появление их к X веку до н. э.
Это связано с тем, что исследователи пытались связать сведения штсьменных источников,
в которых содержатся упоминания о хунну, с конкретными археологическими культурами.
В штсьменных источниках этноним «сюнну» появляется в эпоху Чжаньго. В традиционном
понимании китайских исследователей сюнну — это народ, проживавший на севере Ки-
тая, начиная с конца эпохи Шан. Как пишет Н. Ди Космо, в Китае первоначально многие
хуннские погребения идентифицировались под влиянием штсьменных источников. Раз на
этой территории должны были в древности кочевать хунну, по логике китайцев значит это
хуннские археологические памятники [Di Cosmo, 2011, р. 39].
Эта теория имеет несколько недостатков. Во-первых, «предметы карасукского типа»
и культура Ордоса сильно отличаются друг от друга. Предметы карасукского тала суще-
ствуют в период Шан—Чжоу, в основном, это ножи, а не кинжалы, украшения в виде жи-
вотных в динамичных позах 11рактически отсутствуют. На значительные различия между
карасукской культурой и культурой Ордоса очень хорошо указал Линь Юнь [Линь Юнь,
1986]. Во-вторых, отождествление культуры Ордоса с культурой ранних хунну не учитывает
13
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
то обстоятельство, что территория распространения памятников, содержащих предметы
ордосского типа, очень широка. Захоронения черепов животных, погребения в прямоуголь-
ных грунтовых ямах, зооморфные украшения, керамика — все эти черты присутствуют, на-
пример, в культуре саков Казахстана, отмечены в курганах Алтая [Полосьмак, 1990]. Кроме
того, культура бронзы бассейна реки Ляохэ, которая согласно теории Тянь Гуанцзиня также
относится к культуре ранних хунну, лос гптает своего расцвета в середине — конце пери-
ода Чуньцю и, по мнению многих исследователей, представляет собой самостоятельную
культуру, своим происхождением не связанную с территорией Ордоса [Чжун Гань, Хань
Гунлэ, 1983]. В-третьих, в период Чуньцю — Чжаньго на территории Внутренней Монголии
наблюдаются существенные различия между памятниками даже на отдельно взятой тер-
ритории Ордоса, связанные с появлением в них элементов степной экономики. Например,
значительные различия в культурном облике наблюдаются между памятниками Ордоса
Маоцингоу, Таохунбала и Сиюанъ. В результате под влиянием со стороны Таохунбала на
Маоцингоу возникает переходная экономика, для которой характерна смена земледелия
скотоводством. Данное обстоятельство также указывает на не китайское происхождение
культуры Ордоса. В-четвертых, Тянь Гуанцзинь считал, что хунну сложились в результате
консо.лидащпг отдельных кланов народа жунов, таких как линьху и лоуфан. Однако, как
уже говорилось ранее, нет никаких доказательств тому, что основой для формирования
хунну стали жуны.
В настоящее время в китайской археологии термин «протосюннуский» пракпгчески
не употребляется, поэтому изложенная выше дискуссия, возможно, выглядит несколько
устаревшей. Современная китайская археология, в основе которой лежит теория эволюции,
характеризуется ограниченным подходом к культуре кочевников района Великой Китайской
Стеньг, которая также является частью культуры степных кочевников Евразии. Конечно, в на-
стоящее время, в связи с ростом числа археологических раскопок во Внутренней Монголии
и увеличением глубликаций по данной тематике, установлено, что в культуре Ордоса в тот
или иной период ее существования присутствуют как черты оседлых культур Китайской
равнины, так и черты культуры кочевников. Однако нельзя сказать, что развитие кочевых
черт в культуре Ордоса происходило самостоятельно. Причина утверждения китайскими
археологами китайского происхождения хунну кроется в недостаточном знании матери-
алов степных культур эпохи бронзы. Это также может быть связано с «китаеценгризмом»,
который характерен для исследований происхождения культур в Китае вообще.
Данная ситуация не уникальна для китайской археологии. Так, например, степные
культуры, в частности, культуру монголов времени Чингисхана китайские археологи
также выводят из Китая. Что касается удревнения времени происхождения хунну ранее,
чем до эпохи Шан, то это делается для того, чтобы доказать, связь хунну с легендарным
периодом истории Китая. Китайские археологи как будто не замечают того, что сходство
между культурами карасукского пша (XIII —IX вв. до н.э.), культурой Ордоса (XVIII—III вв.
до н. э.) и культурой хунну (III в. до н. э. — I в. н. э.) заключается только в их степном облике.
В остальном же это абсолютно разные культуры.
Другой методической проблемой китайской археологии является то, что за пределами
внимания исследователей обычно остаются отношения обмена между степными культура-
ми. В связи с этим центральнокитайские черты клевцов гэ или отдельных типов украшений
однозначно связываются исследователями с влиянием культур Китайской равнины. Не-
смотря на то, что в настоящее время появилось несколько новых теорий, связанных с ггро-
то-сюнну и северными сюнну, логика исследований остается прежней. Основной чертой
исследований по археологии сопредельных территорий китайских археологов вплоть до
1980-х годов остается «китаеценгризм».
С другой стороны, другой причиной появления теории прото-хунну является слабая
изученность памятников южных хунну. В настоящее время все полевые исследования па-
мятников культуры хунну проводятся на территории МНР и в южном Забайкалье. Поиск
14
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
памятников хунну на относительно более южной территории северного Китая и сопредель-
ных ей территорий не ведется. Но, несмотря на то, что между исследователями нет единого
мнения по поводу того, какие памятники северного Китая следует относить к культуре
южных хунну, уже известно около десяти таких памятников [Цяо Лян, 2008]. Погребения
представлены в основном, захоронениями в грунтовых ямах с деревянным гробом. В период
Восточной Хань появляются также и кирпичные могилы. В отличие от Монголии, здесь нет
крупных могил. Болыппнство памятников датируется I—II вв. н. э.
С другой стороны, критерий отнесения погребений к культуре южных хунну от-
личен от методики выделения комплексов северных хунну, где таким критерием является
специфика погребального сооружения и инвентаря. В данном случае основным критерием
отнесения памятника к культуре южных хунну является эпиграфика. При этом в ходе ар-
хеологических раскопок эггиграфических материалов культуры южных хунну было полу-
чено не много. Прежде всего, это найденная в ходе раскопок 1973 года в погребении № 1
Шансуньцзяцай (ггров. Цинхай) печать с надписью «хунну» и поясная пряжка хуннского
облика из погребения № 140 Гэшэнцчжан (ггров. Шэньси). Известны также 27 погребений
могильника Даодуньцзы (ггров. Нинся) [У Энь и др., 1988].
Таким образом, для памятников южных хунну не характерно единство погребального
обряда и присутствие типичных для данной культуры предметов инвентаря. И поскольку,
население оставившее данные памятники подвергалось сильному китайскому влиянию,
они содержат мало черт сходства с памятниками северных хунну. Также в связи с тем, что
памятники южных хунну выделяются по эггиграфическим материалам, в данную категорию
неизбежно попадают погребения с большим количеством ханьских черт конца Западной
Хань (I в. н. э.), содержащих относительно много эшгграфики. В результате и большая часть
известных сегодня памятников южных хунну датируется I—II вв. н. э.
Поскольку критерии выделения погребений южных хунну полностью отличаются от
критериев выделения погребальных памятников культуры северных хунну, сами памятники
также не имеют ничего общего между собой. Исследования, посвященные культуре южных
хунну, крайне немногочисленны. Большая часть работ посвящена культуре северных хунну.
Данная ситуация привела к тому, что китайские исследователи с целью доказать местное,
китайское происхождение хунну, относят к культуре хунну культуру бронзы Ордоса,
большая часть памятников которой относится к скифскому времени. С течением времени
китайские исследователи проделали большую работу по уточнению и пересмотру ранних
интерггротаций Они пришли к выводам, что многие памятники, которые считали ранне-
хуннскими (например, Алучжайдэн или Сигоупань), относятся к более раннему времени
[У Энь, 2007; 2008; Pan Ling, 2011].
IV. Хуннская археология XXI столетня
Начало XXI столетия ознаменовало переворот в изучение истории хунну, что было
связано с двумя совершенно разными обстоятельствами. Первое заключалось в изменении
политической ситуации. Рухнул железньпт занавес, и Монголия стала открытой страной.
Она быстро встроилась в контекст мировых коммуникаций, завязались научные связи
и контакты с исследователями из других стран. Началось ак тивное изучение археологи-
ческих древностей Монголии. Второе — изменение содержания археологической науки.
Если в XIX-XX столепгях археологию рассматрива ли как часть истории или антропологии,
то в результате широкомасштабной научной революции в последние десятплепгя про-
шлого века археология стала стремительно превращаться в естественную науку. Новые
методы датирования, различные химические и физические методы анализа артефактов,
костей животнъгх, экофактов, методы палеопатологии останков людей, данные генепгки,
15
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
геоинформационные технологии и многое другое позволило полупить совершенно новые
результаты, которые были недоступны при классических методах работы археологов.
Наиболее яркими открытиями рубежа XX-XXI веков стали курганы хуннской эли-
ты. Международная монгол о-французская под руководством Ж.-П. Дероша в течение
длительного времени вела раскопки на могильнике Гол-Мод в Центральной Монголии.
Были получены интересные материалы, которые экспонировались на различных выстав-
ках. Материалы раскопок подробно опубликованы [Desroches, 2003; Desroches, Andre, 2007].
Рядом расположен другой элитный памятник Гол-Мод-2 [Miller et al., 2006; Erdenebaatar et
al., 2011]. Монголо-российская экспедиция под руководством Н. В. Полосьмак продолжила
исследования могильника Ноин-Ула. Раскопки расширили богатый ассортимент ноин-
улинских сокровищ. Кроме большого элитного кургана были исследованы несколько не-
больших курганов [Polosmak et al., 2008]. Богатые курганы знати также были раскопаны
около русско-монгольской границы в пади Царам [Миняев, Сахаровская, 2007]. Также опу-
бликованы материалы элитного кургана из Ильмовой пади (Южная Бурятия), который был
раскопан еще в 1970-1975 годах [Коновалов, 2008]. Международная экспедиция археологов
из Монголии и Южной Кореи исследовала могильник Дурлиг-Нарс в Восточной Монголии
[Цэвээндорж и др., 2009]. Нередко рядом с элитными курганами расположены сопрово-
дительные захоронения (так называемые погребения-саттелиты). Их изучение также дает
интересные результаты.
К сожалению с публикацией простых могильников ситуация обстоит несколько хуже.
В настоящее время опубликована только небольшая часть раскопанных большими площа-
дями крупных погребальных комплексов хунну. Три из них находятся на территории Рос-
сии — могильники Ильмовая падь, Дыресгуй и Иволгинский [Коновалов, 1976; Давыдова,
1996; Миняев, 1998]. Кроме того, опубликованы материалы могильника Даодунчжи [У Энь
и др., 1988] из Китая, могильника Бурхан Толгой [Тербат, Амаргувшин, Эрдэнэбат, 2003]
из Монголии. Необходимо также отменить большую сводку о раскопках простых могил
на территории Монголии, в которой систематизирована в общей сложности информация
о 174 погребениях [Тербат, 2004)].
Еще одна важная проблема — идентификация тех или иных памятников с культурой
хунну на пограничных территориях. Российские археологи отмечают наличие хуннских
погребений далеко за пределами Монголии: в Туве [Leus, 2011], Хакасии [Савинов, 2009], на
Алтае [Tishkin, 2011], в Восточном Забайкалье [Ковычев, 2006]. Есть памятники синхронные
хуннским на территории к западу от Байкала [Харинский, Коростелев, 2011]. Несколько
иначе происходило изучение памятников хуннского времени на территории Китая от Ля-
онина и Внутренней Монголии до Синцзяна.
Впрочем, определенные основания для таких выводов были. Здесь часто встречаются
бронзовые поясные украшения, выполненные в «зверином» стиле, а общий набор артефак-
тов явно отличается от культуры древнего Китая.
К сожалению, до сих пор мало места уделяется изучению поселений и городищ хунну.
Однако и в этом наметились позитивные тенденции. Были опубликованы два исследова-
ния посвященных истории градостроительства в Монголии [Данилов, 2004; Ткачев, 2009].
С. В. Данилов также систематизировал данные о хуннских городищах Монголии. Произ-
водились раскопки поселения Бороо в Селенгинском аймаке [Ramseyer, D. and etc., 2009],
которые дали жилища с канами и материал б.лизктпт находкам из Дурен и Иволги. Была
раскопана часть большого здания, крытого черепицей, на городиiце Тэрэлжин Дэрэвэлжин
в Центральной аймаке [Данилов, Симу хин, Цыденова, 2011]. Небольшие раскопки произве-
дены на Иволгинском городище [Дашибалов и др., 2011] и городище Мангасын хурээ в Гоби
[Amartuvshin et al., 2011]. Однако наиболее сенсационные результаты получила экспедиция
под руководством А. А. Ковалева на городище Баян-булат на самом юге Монголии. Иссле-
дователи наткнулись на следы массового побоища, которое устроили хунну, уничтожив
защитников приграничного городка империи Хань [Kovalev et al., 2011].
16
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
В настоящее время в хуннской археологии сделано несколько важных определений.
Первое и наиважнейшее — хронология хуннских памятников. На первых этапах развития
хуннской археологии исследователи особо не задумывались на этот счет. Интерпретации
ранних исследований обычно привязывались к тем или иным событиям политической исто-
рии. Необходим был период накопления материала, который успешно пройден и пришло
время приступить к обобщению данных. Наиболее аргументировано проблема хуннской
хронологии была разобрана в монографии Пан Лин и в более поздних публикациях [Пан
Лиин, 2007; Pan Ling, 2011]. Исследователи убедительно доказывают, что деление на «суд-
жинский» и «дырестуйский» этапы, а также попытка С. С. Миняева датировать Иволгинское
городище после 123 г. до н.э. ошибочны. Тщательно разобрав различные категории архео-
логического материала, Пан Лин пишет, что наиболее ранним памятником культуры хунну
на территории Китая является могильник Даодуньцзы, который синхронен Иволгинскому
комплексу из Забайкалья. Все эти памятники датируются примерно III в. до н.э. и относятся
автором к эпохе Западной (ранней) Хань. Другие памятники Забайкалья рассматриваются
как одновременные с Иволгой, но могли существовать включительно до раннего этапа Вос-
точной (поздней) Хань. К синхронным памятникам относится могильник Будонгоу из Китая.
Необходимо добавить, что к этому времени относятся все раскопанные элитные кур-
ганы из Монголии и Забайкалья (Ноин-Ула, Гол-Мод, Дурлиг Наре, Царам, Ильмовая падь),
а также множество открытых могильников рядовых людей. В этот период погребальный
обряд становится стандартизованным. Одновременно с этим фиксируется социальная диф-
ференты 1 иы в погребальном обряде. Последний этап хуннской культуры, вшдсывающийся
в годы правления в Китае династии Восточная Хань, Пан Лин связывает с такими памят-
никами на территории Китая как Сигоупань и Лтщзятаочжы. Она связывает их с южными
Хунну и отмечает большое вл ня н не Китая [Pan Ling, 2011].
Однако по мере использования радиоуглеродного метода стати возникать вопросы, на
которые в настоящее время трудно дать вразумительный ответ. Исследование датировок так
называемых «террасных» (т. е. элитных) могил показывает, что все они относятся к узкому
хронологическому периоду — не ранее середины I века до н.э. и не позднее I в. н. э. При этом
не зафиксировано ни одной даты, относящейся ко времени создания империи Хунну. В то
же время ряд могил, интерпретируемых как хуннские, относится к гораздо более позднему
времени [Brosseder, 2009; Brosseder et al., 2011; Brosseder, Miller, 2011; Бросседер, Марсадолов,
2011]. Последний вывод не противоречит здравому смыслу. Хуннское население не исчезло
после прекращения существования империи. Что касается датировки элитных захоронений,
то пока ясно одно — они приходятся на период, когда былая слава хуннских воителей стала
клониться к закату. Можно даже предположить, что это время после окончания гражданской
войны (58-36 гг. до н. э.) и примерно до распада Хуннской державы на Северную и Южную
конфед ерации (48 г. н. э.). Нельзя исключать и более позднюю дату — до гибели Северной
конфедерации (87-93 гг. н. э.).
у. Бросседер в качестве возможного объяснения подобной расточительности ссылается
на концепцию «показных погребений» Г. Коссака, когда в архаических обществах носители
власти стремятся продемонстрировать свой высокий статус пъштными тратами [Brosseder,
2009]. Вопрос об отсутствии до I в. до н.э. «террасных» погребений не обошел вниманием
А. А. Ковалев [Ковалев и др., 2011]. Основываясь на результатах раскопок богатого захоро-
нения могильника Хух Уд зуурийн дугуй-П (Ховд аймак), датируемого несколько более
ранним временем, он полагает, что погребальный обряд хуннской знати мог измениться.
V. Мобильность, пасторалнзм н оседлость
В современной западной науке активно критикуется ориентализм, искаженное видение
азиатских культур западным человеком (термин ввел Эдвард Саид в книге с одноименньгм
17
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
названием), что совершенно справедливо в отношении составителей древних и средневе-
ковых китайских летописей. Они описывают кочевников как варваров, которые не имеют
своего хозяйства, и живут за счет грабежа мирных земледельцев.
Данные археологии позволяют увидеть степной мир другими глазами. Один из наи-
более спорных вопросов — степень развития земледелия в Хуннской державе. Еще в совет-
ское время разгорелся спор по поводу того, кто им занимался — сами хунну или пленники
и иммигранты из Китая [Давыдова, 1978]. Современные методы сбора и анализа материалов
показывают, что земледельческая продукция встречается не только на поселениях со ста-
ционарными жилищами, но и на временных стоянках [Wright et al., 2009]. Одновременно
картина хозяйственной жизни оказывается более сложной.
Современные исследования человеческих костей по изотопам показывают, что на
одних стоянках население в основном использовало мясомолочные продукты скотовод-
ства. В другом месте диета была смешанной и включала растительную пишу и мясо диких
животных [Nelson et al., 2009; Machicek, 2011]. На некоторых памятниках вообще не было
зафиксировано следов земледелия, несмотря на тщательно выполненные полевые исследо-
вания [Houle, Broderick, 2011]. Присутствие и развитие кариеса у хунну, возможно, косвенно
свидетельствует о важности земледельческих продуктов в системе питания отдельных групп
хунну [Эрдэнэ, 2011], а значительное содержание фосфора и других микроэлементов по
dC-13 указывает на большую роль рыболовства [Бросседер, Марсадолов, 2010; Brosseder et
al., 2011].
Множество новых данных в археологии хунну было получено в результате использо-
вания геоинформационных систем (GIS). Эта методика предполагает тотальное обследова-
ние больших территорий и тщательную фиксацию всех находок с помощью GPS. По всей
видимости, первые масштабные исследования были начаты в рамках совместной Монголо-
Японской экспедиции «Гурван гол» по поиску могилы Чингисхана в 1990-1993 годах, в ходе
которой были тщательно исследованы большие территории в Хэнтэйских горах. Могила
основателя Монгольской империи не была найдена. Однако, одним из результатов стало
открьпие большого количества новых археологических памятников, в том числе хуннских
[см., например: Kato et al., 1992].
В последующие годы масштабные обследования, связанные с археологией хунну, про-
водились в различных районах Монголии: долине реки Эйгин-гол, соединяющей Хубсутул
и Селенгу [Honey church, Amartuvshin, 2003; 2005; 2007; Honey church et al., 2007; Wright et al.,
2009], в горах Бага-Газарын-Чулуу в Дундговь или Среднегобийском аймаке [Wrigth et al.,
2007; Amartuvshin., Honeychurch, 2010], долине реки Хануйн-гол, являющейся притоком
Селенги [Houle, Broderick, 2011], в Западной Монголии в Ховде [Williams, 2008; Miller, 2011],
в Архангайском аймаке [Holotova Szinek, 2011а], а также в историческом центре Монголии
в долине Орхона [Bemmann et al., 2011; Bemmann, 2011].
Тщательная картография памятников хунну позволила не только увеличить количе-
ство открытых могильников и стоянок. Это дало возможность перейти к постановке новых
вопросов — изучению экономических и социальных сетей, выявлению локальных и реги-
ональных центров полтпической власти, ритуальной жизни, ремесла, торговых обменов,
в конечно счете реконструкции социального ландшафта и политической иерархии.
Локальные исследования также открывают новые перспективы. Картографирование
археологических памятников в районе долины реки Хануйн-гол (Восточное Хубсугулье),
начиная с периода бронзового века, показало, что большинство стоянок группируется в двух
дискретных зонах: «летние» стоянки в непосредственной близости от реки, «зимники» — на
возвышенной части в предгорьях, в отдалении от реки. Расстояние между ними в пределах
пяти км. Самое парадоксальное, что это полностью совпадает с современными маршрутами
перекочевок [Houle, 2009; Houle, Broderick, 2011] и соотносится с традиционными типами
кочевания на этой территории [Симуков, 2007, с. 272 — 273, 501, 718 и др.]. При этом эколо-
гические условия хуннского времени примерно соответствовали современным.
18
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
Согласно подсчетам фаунистических остатков, собранных на памятниках в долине
реки Хануйн-гол 54 % составляют кости мелкого рогатого скота, 25 % кости лошадей, 16 %
кости крупного рогатого скота [Houle, Broderick, 2011, с. 145]. Эти данные примерно соот-
ветствуют традиционному составу стада кочевников евразийских степей [Крадин, 2002,
с. 71]. Количество костей диких животных незначительно. В паре случаев были найдены
кости сурка (Marmota sp.).
При изучении коллекций оказалось, что нет никакой разницы в процентном соотно-
шении костей различных видов скота. Это противоречит традиционной практике, согласно
которой забой крупных животных обычно осуществляется поздней осенью — зимой, когда
уже холодно и мясо не портится. Исследователи предлагают несколько осторожных интерпре-
таций [Houle, Broderick, 2011, с. 146-147]. Прежде всего, они допускают, что вывод о делении
на зимние и летние стоянки может быть не совсем точным. Исследователи также ссылаются
на этио граф ичес кие данные о различных способах сушения и вяления мяса в теплое время
года. Наконец, авторы отмечают, что у современных скотоводов разрушены традиционные
формы социальной организацшг, тогда как для хунну было характерно наличие широкой
сети рецтшроктных отношений. Эго давало возможность быстро распределять продукты
скотоводства в любое время года.
Скорее всего, исследователи правы в определении мест зимних и летних стоянок. Это
вполне вписывается как в традиционные принципы кочевания, так и согласуется с распре-
делением летников и зимников у современного населения. Другое дело, насколько верна
гипотеза о развитых обменных связях древних номадов. Хорошо известно, что массовыми
заготовками мяса поздней осенью занимались номады XIX — начала XX в., у которых соци-
альная организация еще не была разрушена модернизащюнными отношениями. Во всяком
случае, вопросы по интерпретации полученных данных остаются.
Ряд новых перспектив в изучении социальной структуры может быть получен при
изучении сезонных стоянок. Здесь, как правило, встречается только фрагментированная
керамика, однако при правильно поставленной проблеме, она может стать источником
важной информации. Существует методика, основанная на допущении, что неравенство
может отражаться в размерах, формах и украшениях посуды. Более высокоранговые до-
мохозяйства чаще других организуют гтрестижные церемонии, связанные с шгршествами
и редистрибуцией. Ж.-Л. Холь и Л. Бродерик обнаружили, что керамика двух из 14 стоянок
резко отличается по размерам и орнамента! иш от общей выборки. Они более чем на 95 %
уверены, что выборка валидна. На стоянках найдены также отходы металлургического про-
изводства, что свидетельствует о домашнем характере металлургии. При этом обе стоянки
находятся напротив друг друга, одна ближе к реке, другая в предгорьях. Есть основания
предположить, что одни и те же группы (домохозяйства?) перемещались по одним и тем же
маршрутам. Поскольку никаких иных артефактов, которые можно было бы связать с пре-
стижными предметами, здесь не было обнаружено, авторы полагают, что есть основания
говорить о невысоком масштабе социальных различий в изучаемом сообществе [Houle,
Broderick, 2011, с. 148-150].
VI. Иерархия н локальные варианты
Системаптческое изучение данных картографии археологических памятников от-
крывает новые перспективы. Через изучение пространственных отношений можно лучше
понять распределение политической власти. На основании концентрации объектов хунн-
ского времени Ю. Холотова-Шинек выделяет десять ареалов. Однако только в трех из них
памятники сосредоточены особенно кучно. Первый включает Селенгинский аймак и тер-
риторию Бурятии. Вторая ключевая область находится на территории Тув аймака. Третья
зона концентрации памятников приходится на Архангайский аймак [Holotova-Szinek,
19
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
2011а; 2011b]. Данное обстоятельство, по ее мнению, характеризует хуннскую полтпию как
«имперскую конфедерацию», в которой места концентрации региональной политической
власти перемежаются пустыми пространствами. Ю. Холотова-Шинек пытается понять, по-
чему такая политическая организация не нашла отражения в китайских источниках, как
и то, почему выделенные ею ареалы не были зафиксированы в китайских исторических
текстах [2011b, с. 436]. Впрочем, для цельной картины нужна более полная выборка по
смежным регионам. Скорее всего, она расширит на л л л н представления о пространственном
распределении власти.
Б. Миллер попытался реконструировать на основе археологических данных систему
отношений между центром и периферийными областями в Хуннской империи [Miller,
2011]. Он основывается на допущении, что политические стратегии в империях могут быть
основаны на экономических и политических связях. Первую стратегию он называет «гло-
бализацией», а вторую «национализацией». При этом Миллер не склонен рассматривать
периферийные области как пассивные объекты влияния центра. Он подчеркивает дина-
мический характер внутренних районов и границ.
На востоке хунну граничили с дунху, потомки которых назывались во времена импе-
рии Хунну, ухуани и сяньби. Миллер полагает, что есть некоторые свидетельства торговых
и иных связей, а также некоторые общие черты погребальной обрядности. Тем не менее,
большинство черт культуры местных кочевников отличается от центра, что свидетельству-
ет о недостаточной политической интеграции. Территория к югу от монгольских степей,
в районе Великой стены, демонстрирует наличие значительных компонентов хуннской
культурной традиции, характерной для ранних хунну. Для периода империи, скорее, харак-
терно наличие резкой границы, вызванной военными конфликтами. Здесь не фиксируется
погребальных памятников и поселений хунну. В конце I в. н. э. фиксируется уменьшение
ханьского присутствия, что не привело, во всяком случае, по археологическим данным,
к занятию этой территории хуннами. Интересно, что наличие границы не подтверждает-
ся проникновением керамики с юга на север. Вполне возможно, это показатель того, что
в реальности граница была проницаемой с обеих сторон, что, впрочем, подтверждается
многочислентгьгмиданньтми штсьменных источников разных периодов — о торговых связях
между кочевниками и оседлыми жителями, контрабанде, перебежчиках и др.
В северо-западных периферийных областях Хуннской державы фиксируется наличие
хуннских погребений в смешанных могильниках, а также наличие за хоронений, имеющих
черты разных традиций. Это свидетельствует о текучей и проницаемой границе между
центром и периферией, а также о развитой экономической и политической интеграции.
Напротив, на Алтае местная обрядность сопровождается наличием артефактов и престиж-
ных товаров хуннскойкультуры. Эго показатель так называемой «включеннойпериферии».
Местные группы сохранили свою культурную самобытность, но были интегрированы
в имперскую иерархию [Miller, 2011].
VII. Структура общества
Традиционно важный вопрос для археологии хунну — структура общества. По дан-
ным шгсьменных источников известно, что у хунну иерархия включала много уровней
[Крадин, 2002]. Антропологами зафиксировано также неравенство в потреблении пищи
[Эрдэнэ, 2011], что, вероятно, является отражением социального неравенства. Изучение
погребальных памятников в Забайкалье подтверждает вывод о сложной общественной
иерархии, которую удалось проследить, как между различными этнокультурными груп-
пами, так и выявить внутригрупповое неравенство. В различных могильниках выделяется
несколько групп статусов мужчин и женщин. Прослеживается также гендерное и возрастное
неравенство [Крадин, Данилов, Коновалов, 2004]. Гендерное неравенство у хунну прослежи-
вается и в других исследованиях [Brosseder, 2007; Linduff, 2008; Yang Jianhua, 2011]. Наличие
20
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
гендерного неравенства в питании подтверждается большим распространением абсцесса
ипарадантоза среди женщин [Эрлэпэ, 2011].
Исследование социальной дифференциации дает нам срез «вертикальной» структу-
ры общества. «Горизонтальная» структура (семейно-родственные, общинные связи) может
быть изучена на основе социальной планиграфии. По мнению Дж. Джанхуа в хуннских
могильниках можно выделить две различные модели распределения погребений. В одних
могильниках (Иволга, Маоцингоу) мужчины захоронены рядом с женщинами, что свиде-
тельствует, по ее мнению, о важности в общественных отношениях малой (нуклеарной)
семьи. В других могильниках (Дырестуй, Даодуньцзы) по планиграфии выделяются более
богатые захоронения гендерных групп [Yang Jianhua, 2011]. Насколько правильно такое рас-
пределение и, почему это произошло — еще предстоит выяснить. Помимо традиционного
анализа социальной щтффереЕщиащщ открываются перспективы в изучении родственных
отношений [Honeychurch, Amartuvshin, 2007].
Одна из традиционных проблем — спещгфика хуннского общества и вопрос о про-
исхождении государства [Barfield, 1992; Di Cosmo, 2002; Крадин, 2002]. Особенно активно
обсуждалась биполярная концепция Т. Барфилда. Вкратце суть ее в следующем. Можно
выделить синхронность процессов роста и упадка кочевых империй и аналогичных про-
цессов в Китае. Империя Хань и держава Хунну появились в течение одного десятилетия.
Тюркский каганат возник как раз в то же время, когда Китай был объединен под властью
династий Суй, а затем Тан. Когда в Китае начинались смуты и экономический кризис,
система дистанционной эксплуатации кочевников переставала работать и имперская кон-
федерация разваливалась на отдельные племена до тех пор, пока не восстанавливались
мир и порядок на юге. Такая цикл плеская структура политических связей между народами
Китая, Центральной Азии и Дальнего Востока, по мнению Т. Барфилда, повторялась триж-
ды в течение двух тысяч лет: от хунну до жужаней, от тюрков до гибели Юань и от Мин до
Синьхайской революцпи, которая прервала эту круговую эволюцию [Barfield, 1992; 2001].
Концепция вызвала немало нареканий со стороны историков. Ряд исследователей
писали, что Барфилд преувеличивает роль внешних факторов. На самом деле более важ-
ными для создания империи были внутренние причины [Di Cosmo, 1999; 2002; Scheidel,
2011]. Барфилда обвиняли в некорректности выборки («модель с тремя примерами и дву-
мя исключениям» [Wright, 1995, с. 307]), отсутствии жесткой корреляции между ритмами
подъема-упадка Китая и кочевых империй. В частности, история формирования Первого
и Второго тюркских каганатов не вписывается в синхронную модель циклов между коче-
выми империями и Китаем [Drompp, 2005, с. 109; ср. Васютин, 2010].
Идеи Барфилда развивает изящная модель «петли обратной связи», предложенная
П. В. Турчиным [Turchin, 2009]. Ее суть заключается в том, что кочевники и земледельцы
оказывали воздействие друг на друга в течение длительного времени. Набеги номадов
предполагали централизацию земледельцев, что, в свою очередь, требовало объединения
степняков в более крупные формирования. «Начальная 'анизотроштя' (т. е. неодинаковость
свойств среды. — Н. К.) в военной мощи на земледельческо-степном фронтире, таким об-
разом, устанавливает автокаталишческий процесс, заканчивающийся безудержным ростом
размеров по.литий по обе стороны границы» [Turchin, 2009, р. 197]. Модель послужила по-
водом для нового витка дискуссии [Di Cosmo, 2011, р. 43; Scheidel, 2011, р. 117-119].
Не вдаваясь в дебаты по данному поводу (моя позиция на этот счет опубликована
[Крадин, 2002]), хотелось бы отметить три важных обстоятельства. Во-первых, циклы в исто-
рии Китая действительно есть и их никто не отменял [см., например: Turchin, 2003; Turchin,
Nefedov, 2008]. Во-вторых, циклы подъема и упадка Хунну и Хань действительно почти
совпадают. В-третьих, Барфилд не учел того обстоятельства, что для степных империй
был характерен свой династический цикл — «цикл Ибн-Халдуна», связанный с перепро-
изводством степной элиты [Крадин, 2002; Turchin, 2003]. Именно поэтому, когда этот цикл
наложился на китайские линасгические циклы, первоначальная синхронность старта Хунну
и Хань оказалась впоследствии нарушенной [Крадин, 2008; 2010].
21
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
VIII. Этнические процессы
Один из наиболее спорных вопросов — этническая природа хунну. Одни исследо-
ватели видели истоки хуннской археологической культуры в насе лении, оставившем так
называемые «плиточные могилы» на территории Монголии и Забайкалья [Сое но вс кий,
1940; Доржсурэн, 1961; Сухбаатар, 1980; Батсайхан, 2002; Торбат, 2004]. По мнению других
авторов, истоки хуннской археологической культуры находятся в так называемых культурах
«ордоских бронз», складывающихся примерно с XIII в. до н.э. [У Энъ, 1990; Миняев, 1991;
Psarras, 1995; Коновалов, 1996; Ковалев, 2002; Keyser-Tracqui et al., 2003; Баренов, 2004 и др.].
Третья группа связывает хуннские памятники со «скифо-сибирскими» [Полосьмак, 1990;
Заднепровский, 1991; Шульга, 2011].
Естественнонаучные открытия раскрывают новые стороны рассматриваемой про-
блемы. Краниологические характеристики показывают большую разнородность морфоло-
гических антропологических черт. Результаты сравнительного черепно-лицевого анализа
свидетельствуют, что смешение кавказоидных и монголоидных признаков началось на
территории Монголии еще в эпоху неолита и продолжалось до монгольских нашествий.
При этом результаты костного анализа показывают близость ДНК хунну и современных
монголов [Tumen, 2004; 2010].
Исследователи подчеркивают, что имеющихся генентческих материалов по бронзово-
му и раннему железному веку Монголии недостаточно для статистичес ко го а нализа. Одни
ученые склонны считать, что хунну, скорее, пришли на территорию Монголии с Запада, но
не с Востока [Kim et al., 2010]. Другие авторы, соглашаясь с тем, что в западном направлении
фиксируется большее количество контактов, чем в восточном, тем не менее, склонны связы-
вать происхождение хунну с коренными жителями монгольских степей, по всей вцщгмости,
носителям культуры плиточных могил. При этом отрицается связь с доисторическим на-
селением, проживавшим на территории современного Китая [Lee, Linhu, 2011].
Результаты последних лингвистических реконструкций показывают, что на терри-
тории между Ордосом и Саяно-Алтаем в конце I тыс. до н. э. — начальных веках I тыс. н. э.
был распространен пратюркский язык. Однако, при этом “зафиксированная китайцами
сюннуская лексика, по-вцщгмому, большей частью принадлежала к «верхнему» функци-
оналы юм\ стилю языка соответствующих общественных образований, который, скорее
всего, не стал предком тюркских языков, а, как это и свойственно таким функциональным
стилям, распался вместе с обществом, в котором функционировал» [Дыбо, 2007, с. 199, 201].
Так или иначе, не нужно забывать, что хунну были полиэтнической и многоязычной
кочевой империей. В состав хуннской элиты по данным письменных источников входили
китайские советники и военачальники (самый известный из них знаменитьш полководец
Ли Лин). Расовая и этническая терпимость подтверждается новейшими археологическими
и генетическими данными [Kim et al., 2010]. Если хунну Центральной и Западной Монголии
по данным физичес кой антропологии б лизки к культурам тюркского круга, то хунну из Вос-
точной Монголии имеют много сходства с хунну Забайкалья и сяньби [Tumen, 2011, р. 370].
Во многих работах последнего времени приводятся конкретные данные, показывающие
реальные контакты между Азией и Европой. Наличие Шелкового пути хорошо известно по
письменным источникам и широко представлено в соответствующей литературе. Теоретики
мир-системного ана лиза совершенно правильно указывают, что сети обмена престижными
товарами, в совокупности с сетями информационных обменов, не имеют локальных и реги-
ональных ограничений [Chase-Dunn, Hall, 1997, р. 54, 60]. Сети стремятся к максимальному
расширению и постепенно распространяются по всей Ойкумене.
Археологические свидетельства углубляют наши представления о древних контактах
и перемещениях людей. Совсем недавно в элитном кургане Ноин-Учинского могильника
была обнаружена античная серебряная бляха с изображениями богини Артемиды и сатира
[Полосьмак, 2011], а при раскопках другого могильника Гол-Мод 2, была найдена изящная
чашечка из римского стекла [Erdenebaatar et al., 2011]. В последние годы генетиками были
22
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
сделаны уникальные открытия при изучении археологических памятников Римской им-
перии на Западе Евразии и Хуннской степной державы на Востоке. В местечке Ваньяри
в Италии было раскопано бедное погребение. Захороненный там человек происходил по
материнской линии из Восточной Азии [Prowse et al., 2007]. На другом конце континента
в Восточной Монголии в элитном могильнике Дурлиг Наре было открыто богатое воинское
захоронение, в котором лежал воин европеоид [Kim et al., 2010]. Может быть, это один из
легионеров Красса? Почему нет.
Глобализация, массовые миграции людей в нагни дни вновь приковывают внимание
к крупномасштабным перемещениям древних народов. В последние годы снова стала пред-
метом актуального обсуждения проблема Великого переселения гуннов в Европу [Vovin,
2000; de la Vaissiere, 2005]. К сожалению, несмотря на множество опу бликованных работ на
эту тему, до сих пор нет обобщающих исследований, которые были бы посвящены сопо-
ставлению археологических памятников и артефактов хунну и гуннов. Обычно в качестве
аргументации используются красивые схемы движения типов железных котлов с Востока
на Запад. Наиболее последовательно этот вопрос разрабатывался в трудах Н. А. Боковенко
и И. П. Засецкой. На карте котлы вытягиваются в несколько линий, ведущих с Востока на
Запад. Это, по мнению авторов, свидетельство миграции кочевников [Боковенко, Засецкая,
1993; Zasetskaia, Bokovenko, 1994]. Данная идея нашла подражателей среди венгерских ис-
следователей [Erdy, 1995; 2009].
Однако это вечная головная боль евразийской археологии: что перемещалось —
люди или артфакты [Frachetti, 2011]. Трудно не согласиться с мнением, что широкое рас-
пространение близких по форме (но не одинаковых!) котлов в степных культурах может
быть интерпретировано по-иному. Риторический вопрос — «могли ли кочевники идти так
долго»? — не подтверждается историческими и этнографическими параллелями [Brosseder
2011, р. 415]. Все известные миграции с Востока на Запад были достаточно быстрыми. Тем
не менее, среди археологов много сторонников миграции хунну на Запад. В последние
годы широкую картину миграции хуннов на Урал и далее в Европу нарисовал С. Боталов
[2009]. В Казахстане А. Н. Подушкин открыл арысскую культуру, в которой выделяется этап
с хуннским влиянием [2009]. Активно изучаются российскими археологами памятники
гуннов на Кавказе [Гмыря, 1993; 1995].
В то же самое время до сих пор нет ни одной специальной археологической работы,
которая бы показала реальное сходство археологических памятников хунну и гуннов. Если
бы это было так просто, то это уже давно было бы сделано. Скрупулезный анализ распре-
деления на территории Евразии богато украшенных поясных блях показывает, что они
имеют более или менее определенную локальную привязку, а их широкое распространение
с начала нашей эры может быть объяснено становлением Шелкового пути [Brosseder, 2011].
Распределение других предметов еще ждет своего а нализа.
В новое тысячелетие хуннская археология вступила с большими достижениями. Однако
уже за первое десятилетие миллениума были достигнуты новые интересные результаты.
Есть основание смотреть в будущее с надеждой и оптимизмом.
IX. Заключение
Первые сведения о памятниках северных хунну относятся к концу XIX века, когда
работающий в Кяхте Ю. Д. Талько-Грьгнцевич, провел раскопки курганов Дэрэксту и Иль-
мовая Падь и отнес их к культуре хунну [Талъко-Грьгнцевич, 1898]. С тех пор достоянием
научной общественности стало большое количество памятников с территории Забайкалья
и Монголии, которые считаются типичными объектами культуры хунну. Это курганы
с невысокой, сложенной из плитняка каменной насыпью, глубокой могильной ямой, края
которой выложены крупными камнями, и захоронением к деревянном гробу. Таким об-
разом, местом первого обнаружения и последующего интенсивного изучения памятников
23
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
культуры хунну стали Забайкалье и МНР — территория северных хунну. Что касается
территории Ордоса на севере Китая, то здесь в скифское время существует яркая культура
бронзы Ордоса, однако в последующую эпоху расцвета хунну эта территория подвергается
интенсивному китайскому влиянию. С другой стороны, близкое соседство с Китаем привело
к тому, что записи в китайских штсьменных источниках посвящены, в основном, южным
хунну. В данной обстановке возникает теория так называемых «протосюнну». Вплоть до
1980-х годов археологическое изучение культуры хунну в Китае ведется изолировано, без
широкого привлечения материалов с сопредельных территорий России и МНР. В изуче-
нии хунну ведущую роль играет история. Эго привело к возникновению значительных
различий в результатах исследований китайских и российских ученых, поскольку в России
культура хунну была выделена, в основном, по археологическим материалам. Эти различия
на ранних этапах изучения неизбежно привели к различному пониманию культуры хунну,
сохранявшемуся вплоть до 1980-х годов и появлению специфического понимания культуры
хунну, такому как теория «протосюнну» в Китае.
Рост числа работ, посвященных хунну, в рамках национальных школ России, Монго-
лии, Китая и других стран привел к возникновению совместных международных проектов.
В рамках международных археологических экспедиций были изучены такие крупные кур-
ганы хунну, как Гол-Мод, Ноин-Ула, Царам, Дурлиг-Нарс. Их изучение не ограничилось
только полевыми работами. Продолжением раскопок стали международные симпозиумы,
мультцдисщтплинарные совместные исследования и т.д., в чем можно усмотреть глобали-
зацию хуннуской । гробленагцкц. Совместные международные исследования последних лет
привели к изменению оценки роли хунну в мировой истории. Хунну больше не воспри-
нимаются как одни из северных варваров, обитавших по скудным сведениям штсьменных
источников на периферии китайской щтвилизации. Формируется отношение к хунну
как к народу, оказавшему большое влияние на создание древних культур Евразии во II в.
до н. э. — I в. н. э. Основная проблема совместных международных исследований культуры
хунну заключается в разнице подходов к ней в различных странах. Часто исследователи из
России, Монголии и Китая, стран, на чьих территориях в настоящее время исследованы па-
мятники культуры хунну, склонны рассматривать ее исключительно в рамках национальных
дискурсов. Эго связано со многими причинами. Помимо существования различных теоре-
тических и историографических традиций разных стран, следует указать на то, что важная
литература по истории и археологии хунну публикуется примерно на десятке различных
языков. Существуют трудноспт обмена научной литературой и доступа к материалам с со-
предельных территорий. Мы считаем, что роль хунну в древней истории Восточной Азии
сопоставима с ролью скифов в древней истории Европы. Приблизительно одновременно
в различных районах Евразии возникают и начинают активно развиваться такие явления
как скотоводство и кочевничество, но только на территории Монголии появилась мощная
империя Хунну. То, что в дальнейшем эта империя смогла сохранять гегемонию в Евразии,
в немалой степени обусловлено спецификой развития культуры Монголии, вызванной,
в свою очередь особенностью природных условий и адаптации к ним. В связи с э тим в на-
стоящее время возникает необходимость в выработке такого подхода к изучению хунну,
который бы мог объединять в себе широкий круг научных, культурных и гуманитарных
интересов. Можно констатировать, что «хуннология» («Xiongnology» или «Xiongnu studies»)
вполне сложилась как международная кочевниковедческая субдисщлплина. Эго раскры-
вает новые горизонты для широкого сотрудничества ученых разных стран. Несомненно,
что большая роль в международных исследованиях должна принадлежать МНР. Однако
для того, чтобы хуннология утвердилась в качестве самостоятельного научного направле-
ния, исследования не должны ограничиваться только территорией Монголии, поскольку
существует необходимость в исследовании связей хунну с сопредельными территориями.
Изучение связей хунну с культурами сопредельных территорий Восточной Азии должно
стать стержнем хуннологии [Кан Ин Ук, 2010].
24
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
Литература
Литература иа корейском языке
1. Кан Ин Ук. Возникноведение и распространение хунну. 2003. Мунхвачже, н. 36, Гос.
Институт культурного наследия^1"<£1Я' (2003) -g-bzP.1 1Гтгё|-А|Ь 3651,
2. Кан Ин Ук. Хунну и Восточная Азия на основе арехологических отктрых В 4 го в. до н. э. — 1 в.
н. э. 2010. Чжуангасиаенгу, н. 16, Ассосиация по исследованию Средней Азии, Корея (о1"^^ (2010)
г&йи 4~те 1Л117|о| да Г
^2>нО|-А|О|-сН^ Я15^, § oh0|-A|0|-®hs|).
3. Центральный музей. Хунну — Великая степная империя. Материалы по международному
симпозиуму. 2008. ('^^^ о^11’^(2008)ЗЕтУ.‘2| бЦ А-Ц5^ 5-А|-10т =1.5.*IS).
4. Пукенский Национальный Университет. Ассосиация по исследованию Средней Азии,
Хунну в контексте древней культуры Азии. — 2010. (§ o’0|-A|0|-5|’£| т'о <ElnrA|-5|il|-5|'CHyL:£
(2010) Г-^-Ol-А|0|- ^^0^А|0^5| 21тА^ад5Н^да).
5. Чжан Ын Чжон и др. Хуннский курган на Дурлиг-Нарс. Центральный Музей Кореи. 2009.
(^е^ 2| (2009) £ = = й ^3l^ohbh = nF).
Литература иа русском и мои годе ком языках
6. Бернштам А. Н. Очерк истории гуннов. Л. : Изд-во ЛГУ, 1951.
7. Бичурин Н. Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии
в древние времена. М.; Л. : Изд-во АН СССР, 1950. Т. 1-2.
8. Бросседер у., Марсадолов Л. С. Новые радиоуглеродные даты для Иволгинского
археологического комплекса объектов в Забайкалье (предварительные результаты) // Древние
культуры Монголии и Байкальской Сибири / Материалы международной научной конференции
20-24 сентября 2010 г. Улан-Удэ : Изд-во БГУ, 2010. С. 183-186.
9. Вяткин Р. В. Сыма Цянь «Исторические записки» (Ши цзи). М. : Вост. лит. РАН, 2002. Т. 8.
10. Гумилев Л. Н. Хунну. Срединная Азия в древние времена. М. : Изд-во вост, лит., 1960.
11. Давыдова А. В. Иволгинский комплекс (городище и могильник) — памятник хунну
в Забайкалье. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985.
12. Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 1. Иволгинское городище.
СПб. : Петерб. востоковедение (археолог, памятники сюнну), 1995. Вып. 1.
13. Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 2. Иволгинский могильник.
СПб. : Петерб. востоковедение (археолог, памятники сюнну), 1996. Вып. 2.
14. Давыдова А. В., Миняев С. С. Комплекс археологических памятников у села Дурены. СПб.:
Аз иатика, 2003.
15. Данилов С. В. Города в кочевых обществах Центральной Азии. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО
РАН, 2004.
16. Данилов С. В., Симухин А. И., Цыденова Н. В. Черепица из хуннского городища Тэрэлжин
Дэрэвэлжин (центральный аймак Монголии) // Хунну: археология, происхождение культуры,
этническая история. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. С. 30-51.
17. Дашибалов Б. Б., Миягашев Д. А., Дашибалов Э. Б. Новые исследования на Иволгинском
городище // Хунну: археология, происхождение культуры, этническая история. Улан-Удэ : Изд-во
БНЦ СО РАН. С. 51-60.
18. Доржсурэн Ц. Умард хунну. Уланбаатар, 1961.
19. Ковалев А. А. Император Китая в Хакасской степи // Хунну: археология, происхождение
культуры, этническая история. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. С. 77-114.
20. Ковалев А. А., Эрдэнэбаатар Д., Идэрхангай Т.-О. Элитный хуннский курган Хух Уд
зуурийн дугуй II—I в Булган сомоне (Ховд аймак) и его назначение для реконструкции погребального
ритуала хунну (предварительные замечания) // Древние культуры Монголии и Байкальской
Сибири: материалы междунар. науч. конф. Иркутск : Изд-во ИрГТУ, 2011. С. 329-342.
25
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
21. КовычевЕ. В. Некоторые вопросы этнической и культурной истории Восточного Забайкалья
в конце I тыс. до н. э.— I тыс. н. э. // Известия лаборатории древних технологий. Иркутск, 2006.
Вып. 4. С. 242-258.
22. Козлов И. К. Северная Монголия. Ноинулинские памятники / / Краткие отчеты экспедиции
по исследованию Северной Монголии в связи с Монгольско-Тибетской экспедицией И. К. Козлова.
Л., 1925. С. 1-12.
23. Коновалов И. Б. Хунну в Забайкалье (погребальные памятники). Улан-Удэ : Бурят, кн.
изд-во, 1976.
24. Коновалов И. Б. О происхождении и ранней истории Хунну // Тезисы докладов
Международной конференции «100 лет гуннской археологии. Номадизм — прошлое, настоящее
в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен». Улан-Удэ, 1996. Ч. 1. С. 58-63.
25. Коновалов П. Б. Усыпальница хуннского князя в Суджи (Ильмовая падь, Забайкалье).
Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2008.
26. Крадин Н. Н. Империя Хунну. М. : Логос, 2002. Второе издание.
27. Крадин Н. Н. Данилов С. В., Коновалов И. Б. Социальная структура хунну Забйкалья.
Владивосток: Дальнаука, 2004.
28. Миняев С. С. Дырестуйский могильник. СПб. : Азиатика (археол. памятники сюнну),
1998. Вып. 3.
29. Миняев С. С., Сахаровская Л. М. Элитный комплекс захоронений сюнну в пади Царам. М.,
2007. РА. No 1. С. 159-166.
30. Полосьмак Н. В. Некоторые аналогии погребениям в могильнике у деревни Даодуньцзы
и проблема происхождения сюннуской культуры / / Китай в эпоху древности. Новосибирск,
1990. С. 101-107.
31. Пэрлээ X. Монгол ард улсын эрт, дундад уенйн хот суурины товчоон. Улаанбатаар, 1961.
32. Руденко С. И. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.; Л. : Изд-во АН СССР, 1962.
33. Симуков А. Д. Труды о Монголии и для Монголии. Осака : Гос. музей этнологии (Senri
Ethnological Reports 66), 2007. Т. 1.
34. Сухбаатар Г. Хунну нарын аж ахуй, ниийгмийн байгу ул ал, соёл, угсаа гарал (м. э. ё. IV —
м. э. П зуун). Улан-Батор, 1980.
35. Талько-Грынцевич Ю. Д. Материалы к палеоэтнологи Забайкалья. СПб. : Фонд Азиатика
(археол. памятники сюнну), 1999. Вып. 4.
36. Таскин В. С. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). М. : Наука,
1968. Вып. 1.
37. Таскин В. С. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). М. : Наука,
1973. Вып. 2.
38. Теплоухов С. А. Раскопки кургана в горах Ноин-Ула // Краткие отчеты экспедиции по
исследованию Северной Монголии в связи с Монгольско-Тибетской экспедицией П. К. Козлова. Л.,
1925. С. 13-22.
39. Тербат Ц. Хуннугийн жи рийн иргэдийн булш. Улаанбаатар, 2004.
40. Тербат Ц., Амартувшин Ч., Эрдэнэбат у. Эгийн Голын сав нутаг дахь археологийн
дурсгалууд. Улаанбаатар, 2003.
41. У Энь, Чжун Кань, Ли Йзиньцзэн. Могильник Сюнну в деревне Даодуньцзы уезда Тунсинь
в Нинся // Китай в эпоху древности. Новосибирск : Наука, 1990. С. 88-101.
42. Харинский А. В., Коростелев А. М. Западное побережье оз. Байкал в хуннское время
(по материалам могильника Цаган Хугпун-П) // Хунну: археология, происхождение культуры,
этническая история. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. С. 173-202.
43. Шульга П. И. Об истоках погребального обряда хунну // Древние культуры Монголии и
Байкальской Сибири: материалы междунар. науч. конф. Иркутск : Изд-во ИрГТУ, 2011. С. 389-398.
44. Эйльбарт Н. В. Юлиан Доминикович Талько-Грынцевич — исследователь Забайкалья.
1850-1936. М. : Наука, 2003.
45. Эрдэнэ М. Палеопатологии хунну Центральной Монголии // Древние культуры
Монголии и Байкальской Сибири. Материалы международной научной конференции. Иркутск :
Изд-во ИрГТУ, 2011. С. 398-403.
26
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
Литература иа еврепйских языках
46. Amartuvshin С., Gantulga Z.-O., Garamzhav D. On the Walled Site of Mangasyn Khuree in
Galbyn Gobi // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner
Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn
Contr ibutions to Asian Archaeology)/ 2011. Vol. 5. P. 509-514.
47. Barfield T. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China, 221 BC to AD 1757. Cambridge :
Blackwell, 1992.
48. Barfield T. J. The Shadow Empires: Imperial State Formation along the Chinese-Nomad
Frontier // Empires: Perspectives from Archaeology and History. Ed. by Alcock, S. E. et al. Cambridge :
Cambridge University Press, 2001. P. 10-41.
49. Bemmann J. Was the Center of the Xiongnu Empire in the Orkhon Valley? Xiongnu Archaeology:
Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller.
Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011.
Vol. 5. P. 441-462.
50. Bemmann J., Ahrens B., Grutzner C., Klinger R., Klitzsch N., Lehmann F., Linzen S.,
Munkhbayar L., Nomguunsuren G., Oczipka M., Piezonka H., Schutt B.,Brosseder U. Fremde Frauen
in Ivolga? Scripta Praehistorica in Ho norem Biba Terzan. Ed. by M. Blecec et all. Ljubljana Narodni
muzej Slovenije, 2007. P. 883-893.
51. Brosseder U. Xiongnu Terrace Tombs and their Interpretation as Elite Burials // Current
Archaeological Research in Mongolia. Papers from the First International Conference on «Archaeological
Research in Mongolia» held in Ulaanbaatar, August 19th-23rd 2007. Ed. by J. Bemmann, H. Parzinger,
E. Pohl, D. Tseveendorzh. Bonn : Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology, 2009. Vol. 4. P. 247-280.
52. Brosseder U. Belt Plaques as an Indicator of East-West Relations in the Eurasian Steppe at the
Turn of the Millennia // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire
in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn
(Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 349-424.
53. Brosseder U, Miller В. K. State of Research and Future Directions of Xiongnu Studies / / Xiongnu
Archaeology. Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder,
and В. K. Miller. Bonn : Bonn Contributions to Asian Archaeology, 2011. 5. P. 19-33.
54. Brosseder U, Yeruul-Erdene Ch. withTseveendorj D., Amartuvshin Ch.,TurbatTs., Amgalantugs
Ts. and a contribution by Machicek M. L. Twelve ams-radiocarbon dates from Xiongnu period sites in
Mongolia and the problem of chronology. Археологийн судлал, 2011. XXXI. P. 53-70.
55. Desroches J-P., ed. Mongolie: Le premier empire des steppes. Monaco : Acted Sud / Mission de
Archhologgique Fransaise en Mongolie, 2003.
56. Desroches J-P. Andre G., eds. Mongolie, les Xiongnu de FArkhangai. Oulan-Bator, 2007.
57. Di Cosmo N. State Formation and Periodization in Inner Asian History // J. of World History.
1999.10 (1). P. 1-40.
58. Di Cosmo N. Ancient China and its Enemies: The Rise of Nomadic Power in East Asian History.
Cambridge : Cambridge University Press, 2002.
59. Di Cosmo N. Ethnogenesis, Coevolution and Political Morphology of the Earliest Steppe Empire:
the Xiongnu Question Revisited // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First
Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-
Universitat Bonn (Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 35-48.
60. Erdenebaatar D. Iderkhangai T.-O., Galbadrakh B., Minzhiddorzh E., Orgilbaiar S. Excavations
of Satellite Burial 30, Tomb 1 Complex, Gol Mod 2 Necropolis / / Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary
Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische
Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 303-314.
61. Erdy M. Xiongnu Type Cauldron Finds throughout Eurasia // Eurasian Studies Yearbook 65.
1995. P. 5-94.
62. Erdy M. Xiongnu and Huns One and the Same: Analyzing Eight Archaeological Links and Data
from Ancient Written Sources // Eurasian Studies Yearbook 81. 2009. P. 5-36.
63. Frachetti M. Migration Concepts in Central Eurasian Archaeology. Annual Review of
Anthropology 40. P. 195-212.
64. Groot J. M. de (ubrsz.J. Chinesische Uhrkunden zur Geschichte Asiens. Die Hunnen der
vorchristlichen Zeit. Berlin; Leipzig : de Gruyter, 1921. Bd. I.
27
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
65. Holotova-Szinek J. Les Xiongnu de Mongolie: Organisation territoriale et ticonomie selon les
dticouvertes archtiologiques rticentes et les sources historiques. Paris : Universitaires Europeennes, 2011a.
66. Holotova-Szinek J. Preliminary Research on the Spatial Organization of the Xiongnu Territories
in Mongolia // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner
Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn
Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011 b. Vol. 5. P. 425-440.
67. Honeychurch W., Amartuvshin Ch. An examination of Khunnu period settlement in the Egiin
Gol valley, Mongolia // Археологийн судлал, 2003. XXI. P. 59-65.
68. Honeychurch W., Amartuvshin Ch. Landscape and politics: A comparative analysis if Xoingnu
and Uighur period organization in the Egiin Gol valley of Mongolia // Археологийн судлаал, 2005.
ХХШ. P. 54-87.
69. Honeychurch W., Amartuvshin Ch. Death and Social Process Among the Ancient Xiongnu
of Mongolia // Xiongnu, the First Empire of the Steppes; Archaeological Research of its Tombs. Seoul :
National museum of Korea, 2007. P. 134-153.
70. Honeychurch W., Wright J., Amartuvshin C. Nested Approach to Survey in the Egiin Gol Valley,
Mongolia // J. of Field Archaeology 32, 2007. P. 369-383.
71. Houle J.-L. Socially integrative facilities7 and the emergence of societal complexity on the
Mongolian steppe // Social Complexity in Prehistoric Eurasia: Monuments, Metals, and Mobility. Ed. By
B. Hanks and K. Linduff. Cambridge : Cambridge University Press, 2009. P. 358-377.
72. Houle J.-L., Broderick L.G. Settlement Patterns and Domestic Economy of the Xiongnu in Khanui
Valley, Mongolia. Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner
Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn
Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 137-152.
73. Yang Jianhua. Gender Relationships among the «Xiongnu» as reflected in Burial Patterns //
Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by
U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to
Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 243-259.
74. Keyser-Tracqui C., Crubezy E., Ludes B. Nuclear and mitochondrial DNA analysis of a
2,000-year-old necropolis in the Egyin Gol valley of Mongolia / / American Journal of Human Genetics
73 (2). 2003. P. 247-260.
75. Kim K., Brenner Ch. H., Mair V. H. et al. A Western Eurasian Male is found in 2000-Year-01d Elite
Xiongnu Cemetery in Northeast Mongolia // American Journal of Physical Anthropology 142 (3). 2010.
P.429-440.
76. Kovalev A. A., Erdenebaatar D., Matrenin S. S., Grebennikov I. lu. The Shouxiangcheng Fortr ess
of the Western Han Period — Excavations at Baian Bulag, Nomgon sum, Omnogov' aimag, Mongolia //
Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by
U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to
Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 475-508.
77. Lee, Linhu. Xiongnu Population History in Relation to China, Manchuria, and the Western
Regions // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner
Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn
Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 193-200.
78. Leus P. M. New Finds from the Xiongnu Period in Centr al Tuva. Preliminary Communication //
Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U.
Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to
Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 515-536.
79. Linduff K. The Gender of Luxury and Power among the Xiongnu in Eastern Eurasia // Are
All Warriors Male? Gender Roles on the Ancient Eurasian Steppe. New York etc. : AltaMira Press,
2008. P. 175-211.
80. MachicekM. L. Reconstructing Life Histories of the Xiongnu. An Overview of Bio archaeological
Applications // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner
Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn
Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 173-180.
81. Miller B., Allard F., Erdenebaatar D., Lee C. A Xiongnu tomb complex: Excavations at Gol Mod
2 Cemetery, Mongolia (2002 — 2005) // Mongolian Journal of Anthropology, Archaeology and Ethnology
(2), 2006. P. 1-21.
82. Nelson A., Amartuvshin Ch., Honeychurch W. A Gobi mortuary site through time: bioarchaeology
at Baga Mongol, Baga Gazaryn Chuluu // Current Archaeological Research in Mongolia. Papers from the
28
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
First International Conference on «Archaeological Resesarch in Mongolia» held in Ulaanbaatar, August
19th-23rd 2007. Ed. by J. Bemmann, H. Parzinger, E. Pohl, D. Tseveendorzh. Bonn : Bonn Contr ibutions to
Asian Archaeology 4, 2009. P. 565-578.
83. Pan Ling. A Summary of Xiongnu Sites within the Northern Periphery of China // Xiongnu
Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder
and B. Miller. — Bonn: Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to Asian
Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 463-474.
84. PolosmakN. V. Bogdanov E. S., Tsevendorzh D., Erdere-Ochir N. The burial constr uction of Noin
Ula mound 20, Mongolia // Archaeology, Ethnology & Anthropology of Eurasia, 2008. No 2. P. 77-87.
85. Prowse T. L., Schwarcz H. P., Garnsey P. et al. Isotopic evidence for age-related immigration to
imperial Rome // American Journal of Physical Anthropology 132. 2007. P. 510-519.
86. Psarras S.-K. Xiongnu culture: Identification and dating // Central Asiatic Journal 39 (1).
1995. P. 102-136.
87. Ramseyer D. Pousaz N. Turbat Ts. Tire Xiongnu settlement of Boroo gol, Selenge Aimag,
Mongolia // Current Archaeological Research in Mongolia. Papers from the First International Conference
on «Archaeological Resesarch in Mongolia» held in Ulaanbaatar, August 19th-23rd 2007. Ed. by J. Bemmann,
H. Parzinger, E. Pohl, D. Tseveendorzh. Bonn : Bonn Contributions to Asian Archaeology 4, 2009. P. 231-240.
88. Scheidel W. The Xiongnu and the Comparative Study of Empire. Xiongnu Archaeology:
Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller.
Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011.
Vol. 5. P. 111-120.
89. Tishkin A. A. Characteristic Burials of the Xiongnu Period at laloman-II in the Altai // Xiongnu
Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder
and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to Asian
Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 539-558.
90. Tumen D. Linguistic, cultural, and morphological characteristics of Mongolian populations //
Circumpolar Ethnicity and Identity. Ed. by T. Irimoto, T. Yamada. Osaka : National Museum of Ethnology,
2004. P. 309-324 (Semi Ethnological Studies, No 66).
91. Tumen D. Anthropology of Xiongnu // Древние культуры Монголии и Байкальской
Сибири. Мат. межд. научн. конф. Иркутск : Изд-во ИрГТУ, 2011. С. 366-377; Tumen D. Anthropology
of Xiongnu / / Ancient Cultures of Mongolia and Baikalian Siberia. Materials of International Conference.
Ed. By A.V. Kharinsky. Irkutsk : Irkutsk State Technical University Press, 2011. P. 366-377.
92. Turbat T. A Study on Bronze Mirrors in Xiongnu Graves of Mongolia // Xiongnu Archaeology:
Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by U. Brosseder and B. Miller.
Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contr ibutions to Asian Archaeology), 2011.
Vol. 5. P. 315-325.
93. Turchin P. Historical Dynamics: Why States Rise and Fall. Princeton and Oxford : Princeton
University Press, 2003.
94. Turchin P. Theory for formation of large empires // J. of Global History 4. 2009. P. 191-217.
95. Turchin P., and Nefedov S. Secular Cycles. Princeton University Press, Princeton, NJ, 2008.
96. Vovin A. Did the Xiong-nu speak a Yeniseian language? // Centr al Asiatic Journal 44 (1). 2000.
P. 87-104.
97. Watson B., hans. Records of the Grand Historian of China from the Shih Chi of Ssu-ma Ch en.
New York : Columbia Univ, press, 1961. Vols. 1-2.
98. Watson B., hans. Records of the Grand Historian: Han Dynasty by Sima Quan. Revised version.
New York and Hong Kong : Columbia Univ, press books, 1993. Vol. 2.
99. Wright D. Wealth and War in Sino-nomadic Relations // The Tsing Hua Journal of Chinese
Studies, n.s. 25 (3). 1995. P. 295-308.
100. Wright J. Xiongnu Ceramic Chronology and Typology in the Egiin Gol Valley, Mongolia //
Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the First Steppe Empire in Inner Asia. Ed. by
U. Brosseder and B. Miller. Bonn : Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universitat Bonn (Bonn Contributions to
Asian Archaeology), 2011. Vol. 5. P. 161-168.
101. Wright J., Honeychurch W., Amartuvshin C. The Xiongnu Settlements of Egiin Gol, Mongolia / /
Antiquity 83. 2009. P. 372-387.
29
Н. Н. Крадин, Кан Ин Ук
Литература иа китайском и японском языках
102. Чжоу Пяньгуань. Китайский дворец, найденныйв Южной Сибири СССР / / Каогусюэбао,
н. 4(Ж», 1956 w
103. Ма Чаншу. Северной ди и Сюнну. — Beijing, 1962 (МДЖ №к Ж-ЖУХ Жж).
104. Такахама Шу. О типологии ордосских кинжалов / / Вестник Токио Национального Музея
н. 18, Токио, (Ж/ЖЯ 1983, ГЖЖМЖ18^).
105. Тянь Гуанцзинь. Археология сюнну в районе Внутренняя Монголия за последние годы //
Каосюэбао. 1983. №1( В Ос 1983, Ш).
106. Тянь Гуанцзинь. Сюннуские могилы в Таохунбала // Каогусюэбао, 1976. № 1
1976, 76-1Ж).
107. Тянь Гуанцзинь, Го Сусинь. Ордоские бронзы. Пекин, 1986 1986, 1Г^Ж^
ЖтУеИЙв'еМ ).
108. Тянь Гуанцзинь, Го Сусинь. О происхождение орсосских бронз // Каогусюэбао, н. 3,1988
(ВО,»1988 гедми ЗЖ).
109. Чжун Ган и Хан Чжунлэ. Бронзовые культуры периода с Чуньцю до Чжаньго в южной
части Нинся // ДисычэЧжунгокаогуняньхуйлуньвоньцзи (четвертый годовой сборник ассоциаций
археологии Китая), 1983. С. 203-213 (W ЖЬЖ, 1983, ГЖХ
).
110. У Энь. О бронзовых кинжалах севера нашей страны // Каогу, 1978. № 5. (МЖ, 1978,
ТЖШШШ IW^d 5Ж).
111. У Энь, Чжун Кань, Ли Цзиньцзэн. Сюннуские могилы в Даодуньцзы у. Тунсинь
автономной области Нинся // Каогусюэбао, 1988. № 3 (Д Ж #.
1988ЖЗЖ).
112. У Энь. Разделение памятников Сюнну и Сяньби в периоде династии Хань // Дилючэ
Чжунгокаогуняньхуйлуньвоньцзи (шестой годовой сборник ассоциаций археологии Китая), 1987
(МЖ1987 ).
113. Пан Лиин. Археологичесео исследование об городище и могильнике Иволгинского
памятника. Пекин : Наука, 2007 (Ж^т 2007 (ЖШШЛ ЖЖ).
114. Умехара Суедзи. Находки из Ноин Улы, Монголия. Токио, 1960 (Ш/ЖЖд 7 У С У У
ЯХЙШЖЖ).
115. Сян Юэин. Исследование хуннских погребений // Каогусюэбао, н. 1. Пекин, 2009 (Ж Л
^,(2009) 2009^1Ж).
116. Управление по культурным делам пров. Цинхай, Сюннуские могильники
в Шансуньцзяцай, у. Датун, пров. Цинхай // Вэньу, н. 4,1979. (ff ЖЖ 1979 ГиУвЯгВ-Ь
-ШЖЗВДШЗ® ГУМ 4$).
117. Эгами Намио. Древняя культура Евразии. Киото; бунка ронко, 1948 (Д_ЬЙЯ 1948 ЖХ^3-
118. Цяо Лян. Нахождение и исследование памятников Сюнну // Сборник к 70-летию
профессора Чжан Чунбэ: из-во Вэньу, 2008. (^^. J.
.У>ЖШ±,2008).
119. У Энь Юэсыту. Сравнительный анализ арехологических культур в северной степной
зоне - с бронзового века по хуннский период. 2008. (ДЖЙЖИ 2008 ЛРЖУ ег
30
Современные исследования по археологии хунну в Евразии
ABSTRACT
N. N. Kradin, Kang In Uk
CONTEMPORARY STUDIES ON XIONGNU
ARCHAEOLOGY IN EURASIA
The Xiongnu (=Hunnu) history is one of the most interesting pages of the history of the
Eurasia stepped people in the ancient epoch. On the boundary between III and II centuries BC.
The Xiongnu have established the first steppe empire which has consolidated many peoples of
the Inner Asia. Over a period of 250 years, The first data on the monuments of the northern
Xiongnu refer to the end of XIX century which was carried out by Yu. D. Talko-Gryntsevich
in Kiakhta region. Since then, more than one hundreds years researchers from various nations
devote themselves in enlightening Xiongnu archaeology.
In spite of increased interests, one of most difficulties for Xiongnu researchers is limited
informations until 1990 у. Russian-Mongolian expedition in Mongol and Zabaikalya on Northern
Xiongnu could not be shared with another nations, otherwise. Chinese researches mainly focused
on Southern Xiongnu and its assimilation on Chinese Empire. This situation dramatically change
in recent 20 years. Archaeological team from more than 10 nations conduct archaeological
expeditions in Mongol Republic, and publish tremendous amounts of papers, reports and
symposiums. The growing number of papers devoted to the Xiongnu, in the national schools of
Russia, Mongolia and China, led to the emergence of joint international projects. In the framework
of international archaeological expeditions have been studied are large mounds of the Xiongnu
as the Gol Mod, Noin Uul, Tsaram, Durlig Nars. Their study also include international symposia,
multi-disciplinary collaborative research, etc., Collaborative international research in recent years
have led to global change related to the Xiongnu. We believe that the role of the Xiongnu in the
ancient history of East Asia is comparable to the role of the Scythians in ancient European history.
31
С. Г. Боталов
О ГУННАХ ЕВРОПЕЙСКИХ И ГУННАХ АЗИАТСКИХ
Вместо вступления
Как известно, в современной историографии эта проблема существует с XVIII века —
со времен Де Гния, хотя, если быть точным, то она возникает уже на страницах анналов,
составленных современниками или жившими в сравнительно небольшом временном ин-
тервале римскими, византийскими, германскими, персидскими и другими географами,
историками и писателями, располагавшими какой-либо информацией о деятельности Ру-
тилы, Аттилы и других гуннских вождей и племен. Уже тогда четко обозначился вопрос
о происхождении этого грозного неведомого народа, а момент его ранней истории стал
обрастать покровом мифов и домыслов. Современность, вобрав в себя всю толщу гуннской
историографии и многократно переосмыслив имеющиеся скудные данные наррапгвных
источников, оснаспгв их многовариантными реконструкциями и гипотезами, на наш
взгляд, фак гнчески исчерпала свой познавательный арсенал. Появляющиеся в последние
десятилетия работы в этом направлении все более отрываются от уже заданных и, к сожа-
лению, не пополняющихся данных шгсьменной истории.
Отчасти это объясняется тем, что уточнение в интерпретации тех иди иных собы-
И111 может быть продвинуто с введением нового эшелона источниковедческого материала,
которым могли бы явиться археологические, антропологические и, возможно, какие-либо
иные вспомогательные исторические данные. Однако и здесь дело обстоит не так просто.
По устоявшейся традиции, гуннский археологический фонд периода европейской
истории составляют несколько десятков разрозненных погребений и отдельных коллек-
ций, вшгсьгвающихся в диапазон конец IV-V в., разбросанных на необъятном простран-
стве от Иртыша до Карпатской котловины. При этом рассмотрение их, как правило, избав-
лено от контекста их культурогенеза. Проще говоря, в силу определенных обстоятельств,
современные исследователи весьма ограничены в анализе истоков формирования гунн-
ских тращщий, равно как и в интерпретации гуннского наследия в культурах Восточной
Европы и Западной Азии.
Попытаемся наметить основные узлы гуннской проблематики, как это представляет-
ся на сегоднятттний момент.
1. Гуииы европейские
Исторический аспект. В качестве исходной позиции проанализируем сам факт втор-
жения гуннов в Европу. Упоминание его в обязательном порядке приводится во всех рабо-
тах, посвященных деяниям гуннов.
Основная фабула событий: в 370-х годах гунны переправились через Дон, иногда —
Волгу (?), сокрушили аланов-танаитов (донских людей), а затем разорили боспорские го-
рода (Кепы, Фанагория, Гермонасс и Др.), после чего переправились через Керченский
31
С. Г. Боталов
пролив (легенда «о быке или лани»), вышли на территорию Крыма, где сокрушили сто-
лицы Боспорского царства — Пангикапеи и Тиритаку. По выходу из Крыма сталкиваются
с гревтунгами (остготами) и побеждают их. Результатом поражения остготов стала смерть
готского вождя Эрманариха. Как правило, эти события помещаются в хронологические
рамки 373-375 гг. и реконструируются на основании текстов Аммиака Марцеллина.
Такова событийная схема, которой до определенного момента придерживался и ав-
тор. Однако взглянем на существующие реалии. Основным, наиболее точным источником
указанных сюжетов, безусловно, является Аммиан Марцеллин, изложивший византий-
скую версию событий. Несмотря на то, что автор является фактически современником со-
бытий, следует иметь в виду одно весьма веское замечание, высказанное Э. А. Томпсоном
и О. Маенхен-Гельфеном1, что данный позднеримский автор «страдал атавизмом образо-
вания, искажая новые сообщения старыми». В действительности в своем труде зачастую
он предлагал «сомнительную мешанину цитат Геродота, Плиния, Мела и др. » [Tompson,
1948, р. 352; Маенхен-Гельфен, 1973, с. 35].
Однако в интересуемом аспекте его информация скорее весьма пространная, неже-
ли, противоречивая. Полагаю, следует еще раз обратиться, и проанализировать отдельные
контексты.
1. «Племя гуннов, о котором древние писатели осведомлены очень мало, обитает заМеотид-
ским болотом., в сторону Ледовитого океана... » [XXX 2,1].
2. «Этот подвижный и неукротимый народ, воспламеняемый дикой жаждой грабежа, двига-
ясь вперед среди грабежей и убийств, дошел до земли аланов (галанов), древних массагетов» [XXXI,
2,12].
3. «Все аланы ...во всем, похожи (подчеркнуто мной. — С. Б.) на гуннов, но несколько мягче их
нравами и образом, жизни» [XXXI, 2,17].
4. «И вот гунны, пройдя через земли аланов (галанов), которые граничат с гревтунгами,
и обычно называются, танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уце-
левшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались...
в обширн ые и плодородные земли Эрманариха ...» [XXXI3].
5. «... Эрманарих в течение долгого (подчеркнуто мной — С. Б.) времени старался, дать им.
решительный отпор, но .... положил конец страху перед великими опасностями добровольной
смертью » [XXXI 3,1].
Вот, пожалуй, все наиболее объективно информативные сюжеты, о которых пове-
ствует Аммиан. В этот список можно добавить лишь краткую цитату, в которой автор ука-
зывает на то, что «аланы разделены по двум, частям, света, раздроблены на множество племен»,
которые он, впрочем, не посчитал нужным перечислить [XXXI, 2,17].
Насколько мы можем отметить, Аммиан не предоставляет в наше распоряжение
никаких опорных дат, а дает лишь относительно последовательную фабулу событий
с эмоционально окрашенным изложением. Откуда же появилась «Реальная хронология»
в исследовательском арсенале? Первая, как нам представляется, единственная реальная
дата — 376 г., приводится Э. А. Томпсоном. Ссылаясь на доклады командиров римских ду-
найских гарнизонов о беспрецедентном потоке беженцев с боспорского востока, следом за
которым произошло гунно-аланское нашествие [Томпсон, 2008, с. 37]. Далее, по известным
пртшинам, события этого вторжения на Дунай, Балканы, в Малую Азию и Центральную
Европу хронометризуются с точностью до года в римских и византийских хрониках. То
есть 376 год — это лишь реальная дата гуннского нашествия в район Северо-Западного
Причерноморья.
Однако в исторической литературе существует ряд косвенных дат, которыми аппе-
тируют некоторые авторы. Так, С. А. Яценко, приводя информацию о боспорском посоль-
стве, прибывшем ко двору Юлиана с просьбой о военной помощи и защите от гуннов,
датирует это событие 362 годом [Яценко, 1998, с. 90-91]. Однако внимательное прочтение
текста убеждает в том, что данный отрывок звучит в абсолютно органическом списке вер-
ноподданнических миссий из Месопотамии, Индии, Армении и других, прибывших про-
32
О гуннах европейских и гуннах азиатских
демонстрировать свою лояльность императору: «... ехали посольства из боспорцев и других,
неведомых ранее народов с мольбой о том, чтобы за внесение ежегодной дани им. позволено было
мирно жить в пределах родной земли» [XXII, 7, 10]. Очевидно, что ни о какой конкретной во-
енной угрозе в данном контексте речь не идет.
По всей видимости, все последующие даты родились по принципу «если события
предшествовало, значит, это было годом ранее». Так, война между гуннами и остготами
была в 375 году, хотя, по мнению О. Seeck и О. Маенхен-Гельфена [1973, с. 36], она в дей-
ствительности недапгруема. Аналогично этому и реконструируют даты нашествия гун-
нов на аланов (371-374 гт.).
Между тем, iгервый и второй, выше приведенные, сюжеты Аммиана не несут никакой
конкретной пнформацпи, а созданы в форме предания. При этом автор не говорит о непо-
средственном столкновении гуннов и аланов, а лишь константрует, что после длительного
пупг и череды собьпий гунны прибыли в земли аланов. Единственное, что следует пони-
мать, они находились где-то за Меоптдским болотом, где и позиционирует их автор. Когда
это произошло, каков был характер взаимоотношений аланов-массагетов с пришельцами
и, как локализовать гуннов на тот момент (на Нижнем Дону, в Азово-Кастгийском Между-
морье, в Волго-Донье), по крайней мере, по данным Аммиана невозможно. Тем более, если
мы возьмемся, согласно существующей стереопшной схеме, формировать гуннские и ала-
но-массагетские взаимоотношения в рамках 371-374 годов, мы вынсжлены будем оставить
за пределами исторические сведения кавказских авторов (Агафангел Хоренаци, Мовсес
Хорена Ци, Фавстос Бузанд) о вторжении гунно-хонно-массагетской коалиции в Закавка-
зье. Наличие этих сведений позволили построить еще один [допуск или домысел (?)] о гун-
но-аланской войне, которая продолжалась с 350 по 370 годы [Гумилев, 1993, с. 206] или с 360
по 370 годы [Скржинская, 1960, с. 270].
Каков реальный период взаимоотношений гуннов и аланов накануне вышеназван-
ной войны, сказать сложно. Письменные источники указывают на совместное участие
этих народов в походе армян против персов в 227 году [Гмыря, 1995, с. 47], на совместные
действия гуннов и аланского царя Санессане в начале IV века [Яценко, 1993, с. 85]. И во-
обще, была ли действительно гунно-аланская война накануне вторжения гуннов в Европу,
остается вопросом. Из свидетельств все того же Аммиана и других римских источников,
очевидно/ ТО/ 410 первоначально на историческую арену гунны выступают в обязательной
связке с аланами. Этот союз просуществовал, по меньшей мере, не менее трех десятилетий
и закончился в 402 году (после прихода гуннов в Паннонию) [Маенхен-Гельфен, 1973, с. 39,
47,51, 61,94,95].
Таким образом, гуннское нашествие на Европу изначально осуществляется в рамках
гунно-аланского объединения. В этой связи указание Аммиана о том, что аланы «во всем,
похожи на гуннов» нам представляется весьма важным. Последний сюжет касается наше-
ствия гуннов на земли аланов (галанов), танаитов, присоединение их и последующее по-
ражение гревтунгов и гибель Эрманариха. Пожалуй, это единственный сюжет, в котором
просматривается явное противоречие. С одной стороны, Аммиан говорит о внезапном
вторжении гуннов и танаитов на земли Эрманариха, с другой — Эрманарих в течение
«долгого времени» старался дать им отпор. На наш взгляд, это еще раз указывает на то, что
события, приводимые Аммианом, не имеют реального хронометража, а лишь отражают
некую последовательность фактов. В этой связи местоположение аланов-танаитов (аланов
донских) может быть как непосредственно на Дону, как это общепринято полагать, так
и далеко на западе, в районе Днепро-Донского междуречья, максимально приближенно-
го к левобережью Нижнего Днепра, где располагаются остготы Эрманариха [Дзиговский,
2003, с. 207-211; Боталов, 2009, с. 286-380].
Таков реал внBui рисунок фабулы собьпий гуннского вторжения в Европу, которьпт
возможно почерпнуть из данных Аммиана Марцеллина и некоторых предшествовавших
кавказских авторов. Мы преднамеренно не обращаемся к общеизвестным сведениям Дио-
нисия Периегета (Perigesis) и Птолемея о самом раннем упоминании в восточно-европей-
С. Г. Боталов
ском регионе унно-гуннов, равно как и к более поздним авторам — Иордану, Ириску Па-
вийскому, Зосиму, Прокопию Кесарийскому и др. Потому, как в первом случае, наиболее
ранние упоминания представлений абсолютного болы11инсгва исследователей не находят
подтверждения в археологических материалах, и зачисляются в разряд случайных или по-
лулегендарных. Во втором — события начальной истории европейских гуннов, которые
и в передаче Аммиана излагаются весьма контурно и смутно, впоследствии обрастают еще
большей мифологичностью, за исключением тех сведений, которые дошли в римско-ви-
зантийской хронике времен Аттилы. Однако в обозначенном контексте мы вынуждены,
в который раз вернуться к информации, содержащей некоторые одноплеменные назва-
ния, которые неизбежно упоминаются всеми гунноведами. Прежде всего, это отрывок из
Зосима, где говорится о том, что «готы, бори, бораны, карпи и уругунды (Ovpoiiv6oi) на-
роды, живущие за Нижнем Дунаем, ворвались в балканские провинции и предприняли
экспедицию морем в Малую Азию [Маенхен-Гельфен, 1973, с. 530]. О. Д. Маенхен-Гельфен,
датируя это событие 250 годом, приводит весьма важный отрывок из панегирика Мамер-
тинуса императору Максимиану (286-305 гг.). Оратор говорит, что варвары убивают друг
друга: «готы почти полностью уничтожили бургунди (vur-u-gnd) и в результате за потерпев-
ших аламаны (алан) и подобные тервинги взялись за оружие», По его мнению, в данном отрывке
говорится не о тех бургундах (burgrmdiones), которых разгромил гораздо позже Аттила
на Рейне, а восточных ургундах (bugrmdi), обитавших где-то в Северном Причерноморье.
При этом автор дополнительно приводит упоминание Агатиаса, [Агафий Минерейский
(530-582/594 гг.)], который добавляет к приведенному списку и ультизуров [Маенхен-Гель-
фен, 1973, с. 530-531]. Эго весьма существенньпд момент, так как данные Приска Павий-
ского и Иордана позволяют расширить указанный список еще на восемь наименований:
алъцидзуры, товосуры, итимары, тункарсы, боиски, алъциагиры, хунугуры.
В первом случае часть л их племен, перебежавших на Исгр под защиту римлян, ре-
шил покорить (вернуть?!) царь гуннов Руга (433 г.) [Приск Павийский, 1861,1]. Во втором
Иордан уже упоминает их в общем списке гуннских племен [Иордан, 1960, с. 72,101].
Что касается списка племен (меотиды, бургунды), совершавших морские набеги на
Римскую империю, то в биографии Аврелиана эта группа получила название «меотиды»
[Лавров, 2000, с. 77]. Учитывая тот факт, что дискуссия об этнической принадлежности
и родстве ургундов, меотилов и бургундов (рейнских) длится уже более чем сто лет, остает-
ся один весьма важный вопрос. Какова одноплеменная общая характеристика л их объеди-
нений? По общепринятому мнению, в большинстве приведенных племенных названий
угадывается интегрирующее общетюркское племенное определение «гур», «огур». Эго
явилось вполне справедливым основанием в определении тюркской праосновы этой части
гуннского сообщества [Засецкая, 1994, с. 145-155; Маенхен-Гельфен, 1973, с. 532]. Последняя
(т. е. гуннская) принадлежность в большинстве случаев принимается бесспорно*.
Таким образом, задолго до Аттилы, его предшественник Рутила (Руа) в Северо-Запад-
ном Причерноморье воюет с некими ранними (ши предществующими) гуннами.
Интегрируя вышеприведенные сведения, О. Д. Маенхен-Гельфен приходит, на пер-
вый взгляд, к вполне справедливому заключению: «.. ..в южной России появляется конфе-
дерация гуннских, кельтских (германских. — С. Б.) и других племен до прихода туда атти-
ловьгх гуннов» [Маенхен-Гелв фен , 1973, с. 532].
Следует признать, что историческая фабула событий действительно констапгрует
разнородность и не всегда однозначную трактовку сведений о ранних доаттиловых гун-
нах. Дискуссионносгь данного вопроса, на наш взгляд, достигла некого тупикового преде-
ла, когда современное сармато-, алано- и гунноведение апеллирует некой иррационалъ-
ной схемой «с одной стороны, они (ранние гунны) вроде есть, и в то же время их нет».
* Хотя мы не склонны абсолютизировать тюркскую компоненту в составе гуннского объединения. По сути
дела, данные имена отражают явные восточные элементы в этнокультурной основе существования ал ано-гунн-
ского сообщества подобно восточным археологическим маркерам: узколезвийные мечи с каменной скобой для
подвешивания, зеркала, наконечники стрел (северокитайское происхождение), котлы ордосского типа, керами-
ческая посуда восточно-туркестанского происхождения. Происхождение этих этнонаименований, по всей веро-
ятности, связаны с районами Центральной Азии [Пигулевская 1941 с. 51; Кляггггорный, Султанов 2000 с. 134-139].
34
О гуннах европейских и гуннах азиатских
Размышляя над этим вопросом, автор пришел к выводу, что решение его лежит не-
которым образом в методологическом осмыслении исторических трактовок. На эту мысль
невольно указал С. А. Яценко в одном из своих комментариев относительно установления
господства этнонима «алан». Появившись в Европе в конце II века до н. они к I веку
до н. э. укрепляются в Предкавказье (Орда Анавсия), а затем на Дону (Орда Базука), а с ру-
бежа II-III веков до IV века «аланами» начинают называть практически всех ираноязычных
кочевников [Яценко, 1997, комментарий 1]. Схожую мысль приводит и Т. А. Габуев, гово-
ря о том, что ко II веку н. э. с исторической арены исчезают названия различных сармат-
ских племен, а на смену им приходит единый этноним «алан» [Габуев, 2000, с. 61]. К этому
важно добавить: так обстоят исключительно исторические реалии с точки зрения греко-
римских, армянских, персидских, сирийских и других авторов. В реальности, рождение
и дальнейшее бытование собирательного имени («северные варвары», скифы, сарматы,
аланы, гунны и пр.) не исключает (а, скорее всего, даже способствует) существованию
и развитию внутри большой конфедерации некоторых новых сообществ. До поры до вре-
мени они проходят процесс консолидации внутри единокультурного (или близкого по
культуре) могучего объединения, участвуют в общих военных и других кампаниях в каче-
стве союзника-вассала, а с созданием благоприятной конъюнктуры — возглавляют новую
коалицию. Нечто подобное мы наблюдаем в среде многочисленных племен, сосредото-
ченных в Северном Причерноморье, от Дона до Дуная, в течение II—IV веков н. э. Говоря
о множестве племен европейской и азиатской (армагии, Аммиан Марцеллин [XXXI, 2,17],
безусловно, не имел представления об этноплеменном своеобразии каждого из них. Автор
констапгровал лишь то, что в пространственном смысле гуннская угроза и сходила с вос-
тока относительно страны алан, располагавшейся по обеим сторонам света.
В связи с вышеизложенным становится понятен и на первьпг взгляд вполне обо-
снованным тот факт, что абсолютное большинство историков-археологов, занимающих-
ся проблемами средне- и позднесарматской культур, безоговорочно и первую и вторую
связывают с аланами. Итоги последней дискуссии по вопросам позднесарматской культу-
ры — прямое на то указание [Симоненко, 2010, с. 399; Симоненко, 2011, с. 193].
Принимая в целом данную логику историко-культурных реконструкций, мы вслед
за вышеназванными авторами невольно обнаруживаем определенную методологическую
тендегщиозносгь. Суть ее сводится к тому, что в случае с аланами исследователи повсе-
местно допускают, как минимум, двухвековой этап внедрения носителей новой этнокуль-
турной доминанты (аланской) в общесарматскую среду. При этом никто не задумывается
о парадоксе, возникающем при формировании последующего гуннского историко-куль-
турного феномена. Вопреки существующей логике, они появляются сразу (во второй по-
ловине 70-х годов IV в.) как доминирующий этнос и уже через 30 лет становятся тотальным
наименованием всего кочевого сообщества. Этот интерпретащюннъпл перекос будет суще-
ствовать и впредь, пока позднесарматская культурная стадия будет трактоваться как некое
ранее сложившееся и закостенелое монокультурное явление.
Данная ситуация сохраняется в связи с тем, что проследить характер и поэтапность
трансформа пип и концентрации гуннов в Азово-Каспийском междуморье в аланской сре-
де в период со II по IV век н. э. на сегодняшний день исторически невозможно. Остает-
ся надеяться на археологические, антропологические и другие вспомогательные данные.
Однако, памятуя сказанное К. Ф. Смирновым, которьпт более полувека назад выдвинул
блестящую мысль, что «в дальнейшем может быть удастся в Северном Прикаспии, сре-
ди могил аланского населения позднесарматской стадии, выделить могилы проникших
сюда, возможно, уже в значительгтом числе гуннов» [Смирнов, 1950, с. 113]. Сегодня же
мы вынх жюны признать лишь тот факт, что сообщество сарматоведов, дружно встав на
проаланскую позицию, отказывается видеть в материальной культуре поздних сарматов
какие-либо инновации, которые возможно соотнести с гуннскими.
Перекидывая своеобразный логический мостик к следующему разделу, замепгм ни-
жеследующее. С нашей точки зрения, позднесарматская культура — стадия, эпоха в обще-
культурном смысле — представляет собой весьма сложное синкретическое образование,
С. Г. Боталов
имеющее свои многочисленные локальные особенности в отдельных регионах гигантской
территории от Южного Зауралья до Карпатской котловины. Интеграционное единство
ему придают культурные инновации явно восточного (центральноазиатского, североки-
тайского) происхождения, которые вполне логично связываются с приходом какого-то
нового населения. Возможно, это могли быть те самые ургунды, алъццдзуры, товосуры,
итимары и другие племена прото- или раннегуннского облика, которые первыми влились
в состав уже сложившейся за период со II по IV век н. э. гуннской орды, начавшей свое дви-
жение в последней четверти IV века н. э.
Итак, 11редложенньпт экскурс позволяет сделать некоторые предварительные выводы:
1. Традиционно существующая схема собьпий, реконструируемых на данных Амми-
ана Марцелина, не может претендовать на хронологическую и географическую точность.
2. Реально мы не можем сказать, каков был период и характер «концентрации гуннов
в Азово-Касштйском междуморье» [по А. В. Гадло, 1979, с. 13].
3. Какой в этот период была динамика взаимоотношений между гуннами (хонами) и
аланами-массагетами [совместные походы(?)] Очевидно одно, что эти отношения продолжа-
лись, по меньшей мере, более 150 лет (от первой трети III века до второй половины IV века).
4. С самого начала европейской истории гунны выступают (по меньшей мере, на про-
тяжении 30 лет) в неразрывном и неоспоримом единстве с аланами в составе гунно-алан-
ской конфедерации.
5. Единственной реальной датой, опосредованно сообщающей о начале гуннского
нашествия на Европу, может быть 376 год, а также несколько косвенных дат и упоминаний
о гунно-аланских закавказских походах 227 года, [Агафангел, с. 20-21] и 336 года [Фавстос
Бузанд, с. 15].
6. Следует признать, что тращщионными историческими методами сегодня невоз-
можно реконструировать время и характер процесса консолидации гуннов как в среде
аланской конфедерации, так и концентрацию их в «Азово-Каспийском междуморье».
7. Существует целый ряд этноплеменных наименований, встречающихся в штсьмен-
ных источниках, и интерпрептруемых как гуннские палеотюркские кочевые объединения,
имевшие место в доаттиловский период (III—IV вв. н. э.) на территории от Нижнего Дуная
до Танаиса.
Археологический аспект. При всей исторической грандиозности этого этапа гунн-
ской истории археологачески он представлен весьма скудно и далеко неравнозначно в ма-
териалах Восточной Европы. Причинами этого, по общеизвестному утверждению, яви-
лись чрезвычайная мобильность и распыленность гуннской орды в период европейских
походов второй половины IV-V вв. н. э., что нашло отражение в малочисленности и неод-
нородности комплексов, их своеобразной «неуловимости». Сегодня с большим допуском
можно насчитать несколько десятков комплексов с огромной территории от Подунавья до
Приуралья, в которых в отдельных чертах погребального обряда (индивидуальные кур-
ганные захоронения, северная ориентировка погребенных, гробы, деформация черепов)
и в составе вещевого инвентаря проглядывают некоторые общегуннские тращщии.
К этим комплексам относятся следующие общеизвестные памятники: Кестхее, Чорн,
Сирмабешенье, Заммеринг, Батасек, Сегенд-Надьсектота, Печюсег в Венгрии; Белтени,
Конциешты, Герсень в Румынии; Миролюбовка, Беляус в Крыму; Китттпек, Ку б ей, Ново-
ивановка, Черноморское в Причерноморье и на Северном Кавказе; Ленинск (курган 3, по-
гребение 12), Шипово (курганы 2, 3), Верхне-Погромное, Новоселки, Покровск (Энгельс,
курган 36, погребение 2), Переполовенка, Кирово в Поволжье (рис. 1). Следует оговорить-
ся, что многие из них несут культурные инновации, выразившиеся в изменении ориен-
тировок — северный сектор постепенно заменяется северо-восточным, восточным. Явно
инокультурным компонентом погребального обряда является помещение в могилу или на
ее ступеньку коня или его шкуры.
Материалы этого круга памятников впервые были выделены из общей массы
раннесредневековых, и систематизированы известным венгерским историком-археологом
Андрашем Альфельди еще в начале тридцатых годов прошлого столетия. Он предположил,
36
О гутах европейских и гуннах азиатских
Рис. 1. Гуннские и постгуннские памятники стенного та лесостепного Приуралья та Поволжья VI-VIII вв.
[по: Казаков, 1996; 1998; Старостин, 1971; Богачев, 1998; Засецкая, 1994]: 1-20 — Федоровка; 21-25,34-36,44,45,
59 — Брюхановский выселок; 2е-33,37-43,47-54 — Муслюмово; 55-58, о4-66 — Штапово, курган 2;
3, "З — Переполовенка; 74г-77, 84-87, 91- , 99,100 — Ленинск; 101,102,110-112 — Верхне-Погромное;
103-105, 112 - Новоселки; Юс-109,113-120, 132 - Владимировка; 121-1 , 139-146, 153-155, 159-166 - Кызыл
Адыр; 129-131, 133, 134, 147-149, 156, 157, 167-1 "0 - <Восход ; 135-138, 150-152, 158 Энгельс (Покровка),
курган 36, погребение 2.
1-7,31, 68, 76, 99, 104, 115-120, 139-144, 12^129, 159-167 - железо; 8,21-24,34,49, <4, ”1, 91, 100, 102, 87, 151, 152,
1^0 — золото, камень; 9,10 — серебро, камень; 11,12,14-16,18,19,27,28,39,45,48-50,53,54,134, 151,152,148,
94,144,145,155,156 — серебро; 26,32,33,37,38,44,46,47, с2, 84-86, 25,149 — золото; 25 — бронза, серебро;
67, 83 — дерево; 29,30 — серебро, железо; 17,52,58, 60, 61, "0, "3, 93,110,135-138 — бронза;
43, 80 — бронза, кость; 56,147 — камень; 77,158 — керамика; 41,57, о5, 79, 88, 96,130 — бронза, золото;
42,51,157 168 — бронза, золото, камень, 169 — кость, золото, камень; 88, 98 — золото, железо; 146 — свинец;
55, (3, 74, "'8,101,103,132,150 — планы погребений
37
С. Г. Боталов
что гуннское культурное наследие имеет, безусловно, синкрептческий характер, поскольку
сосуществует в единой среде с аланскими, готскими и другими древностями. Исследователь
на широком фоне археологических материалов, включающих территории не только
Центральной и Восточной Европы, но и районы Урало-Поволжья, Казахстана и Киргизии
оконтурил общий горизонт гуннских древностей. Критерием его вычленения явилось, по
мнению автора, наличие вещей полихромного стиля, металлических диадем — в женских
погребениях, обклады седел и костяные накладки лука — в мужских погребениях, а также
особым маркером гуннской эпохи является черепная, деформация [Alfoldi А., 1932; Амброз,
1989, с. 64].
Идеи А. Альфельди были развиты позже, в пяпедесятых годах в фундаментальном
труде Иохима Вернера, посвященном гуннскому наследию Аттилы. Однако немецкий
исследователь значительно расширил планку гуннского горизонта в культурно-
хронологическом и территориальном плане.
Систематизация хронологической типологии И. Вернера была построена на основе
гигантского материала из комплексов и вещевых находок, собранных с территории от
Сибири и Средней Азии до Рейна. В целом, опираясь на критерии «гуннских» древностей,
выделенных А. Альфельди, исследователь, тем не менее, существенно расширил
хронологические рамки этого горизонта. В арсенал его работы вошли фактически все
известные натотмоменгпозднесарматские материа лыЮжного Урал а, Волго- Донья, Кавказа,
Причерноморья II—IV вв.н.э. [Werner, 1956, р. 5-9,97-106]. Эго весьма важный, с нашей точки
зрения, исследовательский момент, потому как автор, рассматривая позднесарматские
древноспт и материалы эпохи Аттилы в едином контексте, недвусмысленно указывает на
их культурную преемственность.
Напомним, что И. Вернер готовил свое исследование к изданию в то же время, ког-
да в отечественной археологической литературе шел акпдвный поиск гуннской культуры,
или гуннской составляющей среди материалов Урало-Поволжья и Средней Азии. Кроме
уже упомянутого мнения К. Ф. Смирнова (см. выше), гуннская тема широко обсуждалась
в работах А. Н. Бернштама [1951; 1951а; 1952]. В этой связи в свод И. Вернера вошли особые
маркерные позднесарматские комплексы, которые, с его точки зрения, и являются теми
самыми «могилами гуннов» в среде аланского населения (по К. Ф. Смирнову). Как нам
представляется, его предпочтения и сегодня выглядят весьма убедительно. Так, в своде по-
мещен комплекс из могильника Боаро (курган D 16), в которьпд входит кроме бронзового
котелка и фибры — меч с характерной каменной петлей для подвешивания и гончарный
кувшин с двумя ручками (рис. 2). Меч является абсолютным аналогом ханьским образцам
оружия, а подобные кувшины с двумя ручками характерны для посуды ханьского и вэй-
ского периода городов Восточного Туркестана [Боталов, 2009, с. 153-159, 216-222; Лю Фунт,
1958]. Действительно, восточная (центральноазиатская и северокигайская) адресность
угадывается во многих позднесарматских погребальных комплексах, в особенносит за-
падноказахстанских и зауральских. Относительно недавно Ж. Сматшовым был исследован
интересный комплекс на западе Актюбинской области (Каратобе I, курган 4), где кроме
широколезвийного позднеханьского меча (рис. 3) были обнаружены бронзовый тренож-
ник и керамические жертвенники [Смайлов, 2005]. Особые культовые предметы являются
прямыми аналогиями материалам Синцзяна, керамические треножники и жертвенник
аналогичной формы и размеров являются частой находкой в слоях города Гаочан и мо-
гильников Астана, Кара-Ходжа [Лю Фунт, 1958].
Однако следует заменив, что маркерными комплексами, на наш взгляд, являются па-
мятники не только с прямыми восточными, но и западными параллелями. Так, в 2010 году
в могильнике Магнитный был исследован богатейший комплекс (курган 21) с вещевым
инвентарем позднеантичного облика [Боталов, Иванов, 2012].
Радиоуглеродное датирование позволяет отнести его к наиболее позднему эта-
пу позднесарматского времени (III — середина IV в.), что указывает на длительное хож-
дение предметов римского импорта в гунно-сарматской среде. Особым элементом этого
38
О гутах европейских и гуннах азиатских
комплекса являлись образцы инвентаря составляющие так называемый «винньш- набор
[см. статью А. А. Иванов, М. Л. Плешанов в данном издании]. Подобные, весьма харак-
терные наборы известны среди наиболее ярких позлнесарматскпх памятников Западного
Казахстана и Нижнего Поволжья [Батриков, Сенигова, 1968; Безуглов, Глебов, Парусимов,
2009]. Интересен тот факт, что импортными предметами, протмх едящими, по всей види-
мости. с территортпг среднего Подунавья (Паннония), являются не только образны метал-
лической, стеклянной посуды, бытового инвентаря предметов украшений, но и керамиче-
ские миски и горшочки [Боталов, Иванов, 2012, с. 268-288].
Рис. 2. Маркерный раннегуннский комплекс. Могильник Боаро, курган D16 [по Ray, 1927].
1 — план погребения;2 — камень, металл, кость; .3 — железо, камень, металл, кость;4 — бронза;
5-7 — металл; 8 — камень; 9 — бронза; 10 — керамика
39
С. Г. Бота.юИ
Рис. 3. Могильник Каратобе I. Курган No 4 [по Ж. Смаилову, 2005]: 1 — план и стратиграфия насини,' 2 — мо-
гильная яма; 3,4 — навершиемеча;5 — остатки нагайки; 6, 7 — сосуды; 9—И — кинжалы; 12 — ритуальный
нож; 13 — ритуальный котелок 13,14 — жаровни.
3 — халцедон, 4 — бронза, 5 — дерево, бронза, 6, 7,14,15 — керамика, 8—12 — железо, 13 —бронза
40
О гутах европейских и гуннах азиатских
Рис. 4. Могильник. Магнитный. Курган 21.1 — погребальный таявенгарь, южное скопление; 2 — фрагменты
сумочки с золотыми нашивками
41
С. Г. Eoma.iod
Рис. 5. Могильник Магнитны®. Курган 21. Погребальный инвентарь
42
О гутах европейских и гутах азиатских
Рис. 6. Могюгыгик Магнитный. Курган 21. Погребальные инвентарь.
1 — бронзовое зеркало: 2 — бронзовый котел
43
С. Г. Бота.юв
Рис. 7. Могиггьник Магнитный. Курган 21. Предметы римского импорта («винный набор»).
1 — стеюто;2 — 4 — бронза
44
О гуннах европейских и гуннах азиатских
Бесспорно, что обстоятельства попадания столь ярких и разнообразных комплексов
римского импорта так далеко на восток требуют особого исторического анализа. Сегодня
можно лишь констатировать, что на самом раннем (II—III вв.) и в последующем периодах
(III—IV вв.) позднесарматское сообщество являлось беспрецедентно мобильным в рамках
гигантского степного региона Центральной Квразнн, что позволяло этому кочевому объ-
единению иметь непосредственные контакты с Римской империей.
Мы не случайно привели ли примеры существования ярких комплексов, которые
своеобразно маркируют определенные этапы культурогенеза кочевых сообществ Запад-
ной Азии и Восточной Европы II—IV вв., объединенных в некое единство, получившее на-
звание «позднесарматская культура». Позиции на предмет ее происхождения и генезиса
определились достаточно давно, и нет смысла подробным образом излагать историогра-
фию всех точек зрения. Коротко замептм лишь, что сегодня продолжают существовать две
обособленные точки зрения на историко-культурную природу этого явления.
1. Позднесарматская культура является непрерывной генетической составляющей,
которая продолжает единую общесарматскую линию развития. Все культурные транс-
формации происходят внутри этого, изначально определенного, единства и относятся
к разряду перегруппировок аланского союза или притоком в сарматско- аланскую среду
нового восточного населения. Как уже указывалось, эта точка зрения является преоблада-
ющей среди большинства исследователей сарматского сообщества, объединившихся во-
круг М. Г. Мошковой и А. С. Скрипкина.
2. Иная точка зрения наметилась фактически уже с момента возникновения самого
термина «позднесарматская культура». Авторы ее склонны связывать инновации, проис-
ходящие на этом этапе, с гуннами [об этом см. подробно: Боталов, 2009,с. 287-290]. Сегодня
основным поборником таких представлений является автор эптх строк, позицию которого
разделяют некоторые южноуралъские и поволжские коллеги.
Возникшая диспозиция оказалось причиной весьма странной дискуссии, учаспте в
которой принял широкий круг сарматоведов, за исключением самого обсуждаемого. Нача-
ло этому обсуждению было положено на страницах «Российской археологии» в 2007 году
[Мошкова, 2007; Малашев, 2007; Малашев, Мошкова, Болелов, 2007]. Дискуссия была вызва-
на основными положениями монографии С. Г. Боталова, С. Ю. Гуцалова «Гунно-сарматы
урало-казахстанских степей» [Челябинск, 2000].
Замечания, высказанные на страницах журнала, были поданы в традиционной мане-
ре декларативной критики, и касались сугубо формального пшологического и статисти-
ческого порядка. Следует признать, что многое из сказанного, безусловно, носило спра-
ведливый характер, как, впрочем, это чаще всего бывает при любом скрупулезном разборе
материала разными авторами, пользующимися индивидуалытыми системами подхода
и интер1третации отдельных групп археологического материала. Однако в процессе этой
односторонней критики, с нашей точки зрения, никоим образом не была предложена
обоснованная точка зрения на основополагающий вопрос, касающийся самой природы
позднесарматского историко-культурного явления. Решение эптх задач было перенесено
вначале на семинар, инициатором которого выступили волгоградские коллеги, а затем на
страницы темаптческого сборника и серии статей в Нижневолжском вестнике [Станов-
ление и развитие позднесарматской культуры. Волгоград. 2010; Симоненко, 2010; 2011;
Скрипкин, 2011; Яценко, 2011].
Сегодня мы, с одной стороны, имеем возможность, с другой — вынуждены, в силу
обозначенных выше причин, подвести своеобразный итог этого познавательного этапа,
направленного на решение проблемы происхождения позднесарматской культуры.
Итак, в вышеуказанном темаптческом сборнике [Волгоград, 2010)] предложена серия
статей, написанных по теме обозначенной проблемы. Однако при внимательном ознаком-
лении с его материалами невольно убеждаешься, что собственно вопросу позднесармат-
ского происхождения посвящена только статья М. Г. Мошковой и В. Ю. Малашева, которая,
следуя логике ранее заявленной дискуссии, должна была излагать некую алътернаптвную
модель генезиса позднесарматской культуры.
45
С. Г. Боталов
Традиционный анализ параллелей материалам позднесарматских комплексов и из-
вестных памятников достаточно широкого региона Средней Азии и Казахстана позволил
авторам прийти к некоторым выводам:
1. Происхождение позднесарматской культуры связано с населением оставивших па-
мятники Бишкенской долины (Северная Бактрия) тт-ша Тулхарского, Бабашовского, Арук-
тауского и других могильников.
2. Ряд черт сходства с позднесарматскими имеют погребения джетыасарской культуры.
3. Территория центральных и северных районов Казахстана к западу от Астаны
и к северу от озера Тенгиз по «косвенным свидетельствам» отвечают ряду условий и явля-
ются возможной территорией сложения этой культуры, хотя общее количество раскопан-
ных памятников здесь невелико.
4. Часть населения саргатской культуры могла быть вовлечена в состав мигрантов
(поздних сарматов), и приняла учаспте в сформировании позднесаргатской культуры [Ма-
лашев, Мошкова, 2010, с. 43-53].
Коротко проанализируем предложения авторов. Первая идея представляет собой не-
которую попытку модернизации гипотезы, высказанной А. С. Скрипкиным более тридца-
HI лет назад (1982 г.), на что указывают сами авторы.
В данном контексте предлагается омолодить некоторые категории сопровождающе-
го материала до II века н.э. Эго, как полагают авторы, позволит еще более аргументиро-
вать идею прямой генетической преемственности северобактрийских и позднесарматских
памятников. При этом исследователи довольно категорично отвергают иные территории
и памятники с позднесарматскими чертами в пределах Среднеазиатского региона [Мала-
шев, Мошкова, 2010, с. 43]. Однако в пределах этого макрорегиона исследован ряд комплек-
сов (Джалактобе, Маатан, Куль-Ага, Хазала, Шиашукумский и Др.), дапгрующихся II—IV вв.
и имеющих также ряд прямых аналогий с позднесарматскими комплексами: грунтовые
курганные погребения, в отличие от каменных бишкенских погребений, имеют также се-
верную ориентировку [Боталов, 2009, рис. 2, VI]. Эго указывает на недостаточно тщатель-
ную проработку имеющихся материалов в предлагаемой работе.
В целом же, дабы не повторяться в контраргументах этой гипотезе, отсылаю читате-
ля к своей монографии [Боталов, 2009, с. 124]. Однако отмечу следующее: предлагаемые
параллели и наблюдения, безусловно, ценны для понимания единства истоков культуро-
генеза раннекушанской (тохарской) и позднесарматской (раннегунской) культур. По всей
видимости, истоки их весьма близки между собой. Зарождение и начальное развитие эптх
культур происходило, хотя и в разное время, но из единых районов Центральной Азии.
Последующие этапы их существования были локализованы в микро- (в случае с северобак-
трийскими памятниками) и макро- (позднесарматскими памятниками) регионах и име ли
свое генетическое развитие на последующих этапах. Следует признать, что сравниваемые
массивы археологического материала (раннекушанский и позднесарматский) абсолютно
не соотносятся по своему историко-культурному масштабу и, признавая их преемствен-
ность, мы невольно склоняемся к сентенции «мышь родила гору».
Не умоляя в целом степень культурной ценности северобактрийских материалов,
и всего кушанского наследия Центральной Азии вынуждены констаптровать, что поздне-
сарматское единство, бесспорно, значителъггее как в археокультурном, так и в геокультур-
ном смысле.
В понимании масштабности позднесарматского феномена нам наиболее близка по-
зиция С. И. Безуглова и его коллег, утверждающих, что появление носителей этой культу-
ры является не локальными передвижениями отдельных племен в районы Нижнего Дона,
а проявлением «громадного историко-культурного процесса, на неопределенный срок
охвапгвшего степные народы ... от Средней Азии до Средней Европы» [Безуглов, 2010,
с. НО]. За составляющими это явление археологическими фактами проглядывает гранди-
озное историко-культурное явление, исследование которого находится сейчас лишь в на-
чальной стадии [Безуглов, Глебов, Парусимов, 2009, с. 116].
46
О гуннах европейских и гуннах азиатских
К сожалению, несмотря на очевидную беспочвенность предлагаемой реконструк-
ции:, по определенным причинам, вероятно, 061 некорпоративного порядка, эпг анахро-
низмы продолжают клишироваться в работах исследователей более молодого поколения
[см.: Кривошеев, 2010, с. 83-84].
Что касается napai.ie.ieii с джетыасарскими комплексами, то здесь следует признать,
что сам автор, до определенного момента, рассматривал их как факт непосредственной
преемственноспг. Однако детальный покомплексный разбор всех доступных материалов
из джетыасарских могильников и последующая корреляция убедили меня в том, что аб-
солютное подавляющее большинство их появляется не ранее V века н.э. и существует до
VIII века (возможно, начала IX в.) [см: Боталов, 2009, с. 157-170]. Предложенные В. Ю. Мала-
шевым и М. Г. Мошковой варианты более ранней датировки комплексов, относятся к еди-
ничным или случайным находкам, или предметам, вынутым из контекста (пряжки, на-
конечники ремней, фцбх яа) [Малашев, Мошкова, 2010, с. 44]. Эго могло бы быть усилено
ранней границей бытования и некоторых других предметов из джетыасарской коллекции
(трехгранные бронзовые наконечники — из отвалов склепов, ханьские зеркала, бронзовые
котелки яйцевидной формы с небольшой пяточкой-поддоном и др.). Хотя все эпд предме-
ты указывают лтп11ъ на длительное бытование их и определенную культурную привержен-
ность джетыасарского населения.
Предполагаемая перспективность районов Северного и Центрального Казахстана
в вопросе изучения памятников позднесарматского и гунно-сарматского облика бесспор-
на. Однако те, немногочисленные, но весьма выразительные комплексы предшествую-
щего периода, исследованные на обозначенной территории (могильники Конурса, Жа-
бай-Покровка, Жалтырь, Наурзум и др.), устойчиво демонстрируют среднесарматские
историко-культурные тращщии [см.: Боталов, 2009, с. 116-123], которые, в силу известных
отличий, не могут быть генетически предшествующими. Безусловно, в этих районах су-
ществуют и гунно-сарматские могильники, исследование которых началось в последние
годы (погребальный комплекс с гантелеобразными, склепообразными насыпями вблизи
Торгайской «вихреобразной» свастики [Логвин, Шевнина, Дей, 2011.]. Наличие таких ком-
плексов существенно расширяет географию позднесарматского ареала на восток, однако
каким образом это позволит определять районы Торгая и Сары Арки как территорию
их возникновения, остается абсолютно непонятным. Равно и то, каким образом наличие
ярких гунно-сарматских (позднесарматских) инноваций на позднем (прыговском) этапе
существования саргатской общности в зауральской лесостепи, коренным образом видо-
изменившем ее облик, может указывать на обратное — оформление некоторых сторон
позднесарматской культуры» [Малашев, Мошкова, 2010, с. 49].
Вероятно, неубедительность предлагаемых реконструкций вынуждает В. Ю. Мала-
шева и М. Г. Мошкову в конце своей статьи прийти к неопределенным выводам относи-
тельно этно-племенной принадлежности носителей позднесаргатской культуры. Отрицая
их аланскую принадлежность, авторы ничего не предлагают взамен, вероятно, за абсур-
дностью возможных вариантов, так или иначе вытекающих из реконструированных вари-
антов [тохары, кушнаиты... (?)]. Появление северокавказского аланского импульса среди
позднесарматских материалов Волги и Дона в середине III века (речь, вероятно, идет о по-
явлении катакомбного обряда), о котором указывают авторы [Малашев, Мошкова, 2010,
с. 53], в целом не изменяют ситуации. Собственно, позднесарматская культура остается
этнически и исторически неперсонифицированной.
Хотя и аланская интерпретация, высказанная предельно осторожно А. С. Скрипки-
ным, в равной степени не имеет убедительных аргументов [Скрипкин, 2011, с. 194]. Дан-
ные антропологии, которые приводит исследователь, с его точки зрения они могут ар-
гументировать аланскую принадлежность поздних сарматов, объективно констаптруют
лишь тот фак т, что интересующая нас культура возникла с приходом нового восточного
населения, преимущественно европеидного в своем расовом об.шке. Проведя подробный
разбор прошедшей дискуссии по проблеме происхождения позднесарматской культуры
47
С. Г. Боталов
А. С. Скрипкин, не вдаваясь в излишнюю аргументацию, лишь обозначил собственную
точку зрения по данному вопросу. В цепом, достаточно давно высказанные предпочтения
уважаемого нами автора на предмет «дискуссии», вероятно, упростили его аргументацию,
которая в итоговой части свелась лишь к однозначному отрицанию гуннской составля-
ющей. Остается сожалеть лишь о том, что в своей категоричности А. С. Скрипкин, воль-
но или невольно, упростил точку зрения как автора настоящей статьи на природу поздне-
и гунно-сарматской культур, так и исказил на этот счет представление Аммиана Марцеллина.
Речь идет о высказывании: «Позднесарматская культура... не могла принадлежать в
Поволжье и Южном Приуралье двум разным народам — аланам и гуннам... Аммиан Мар-
цел.лин дает резко различные этнографические и антропометрические характериспгки
аланам и гуннам» [Скрипкин, 2009, с.194]. В этой связи вынужден заявить, что изначально
и в последующем, мной высказывалась мысль о том, что позднесаргатская культура По-
волжья и Волго-Донья, равно как и гунно-саргатская урало-казастанских степей — явления
единокультурного порядка. Отличия их заключаются в разной доле культурных компо-
нентов, слагающих то или иное региональное образование. Так, в Волго-Донье значитель-
ную роль продолжало играть сармато-аланское население, находящееся под значительным
влиянием поздних сарматов (ранних гуннов). Эта ситуация достаточно четко с]эиксирует-
ся ангротгологическими данными, где, по сведениям М. А. Балабановой, женский состав
в большинстве своем демонстрирует черты местного населения, а мужской — пришлого
[Балабанова, 2010, с. 203-206]. В урало-казахстанских степях, собственно, позднесарматская
или раннегуннская составляющая была абсолютно преобладающей, хотя продвижение на
север, в контактные территории лесостепного Урала и Северного Казахстана, неизменно
приводили к микшированию населения.
В других, более западных областях Днепра, Причерноморья, Подунавья эта много-
компонентность возрастала. При этом познесарматская (гуннская) компонента постепен-
но становилась культурно и социально более значимой. В этом, собственно, и есть суть
позднесарматского феномена [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 159; Боталов, 2003, с. 113,124]. Что
же касается Марцеллина, то здесь вынужден еще раз привести уже ранее щпируемую
фразе византийского летописца: «Все аланы во всем похожи на гуннов, но несколько мягче
их нравами и образом жизни» [XXXI, 2,17].
Достаточно легко и просто вопросы об аланской аргументации решаются в работах
С. А. Яценко. Предлагаемая в этом ряду позднесарматской полемики статья не явилась
исключением. Приведя несколько пространных экстраiтоляинн и обобщений о том, что
сведения римских авторов об аланах на Дунае в 157-180 годах и сведения о некой аланской
группировке в Пред- и Закавказье замысловатым образом могут экстраполироваться на
Нижний Дон. Так же как и информация китайских авторов о стране Аланьо/ Алань и побе-
дах ханьской армии в Западном крае связана с попаданием на Нижний Дон некой «другой
группы аланов», создателей позднесаргатской культуры [Яценко, 2011, с. 201-202]. Автор
обнаруживает исключительно аланскую природу любых преобразований в волго-донском
регионе во II веке н.э., а впрочем, и в более ранний и более поздний периоды. В этой связи
вынужден заменив, что реконструкции С. А. Яценко зачастую отличаются своей крайней
неубедительностью, некоторые из них мы приведем в контексте статьи. Думается, что раз-
бор и детализация его вновь высказанных представлений будут излишними.
Определенным прорывом в обсуждаемой теме были работы, где истоки позднесар-
матских (и отчаепг сарматских вообще) инноваций были смещены далеко на восток в пре-
дельт центрально-азиатского реигона. Речь идет о статьях, прежде всего, А. В. Симоненко
и, в определенной мере, И. Э. Люблинского [Симоненко, 2010; 2011; Любчанский, 2010].
Несмотря на то, что в целом вектор и причины культурных трансформаций ими были
указаны верно, однако взгляды авторов носят не совсем системный или спорадический
характер. Большой пространственно-временной разброс отдельно приводимых аналогий
и параллелей делают весьма уязвимыми для критики точки зрения эптх авторов.
К весьма интересным заключениям в своей обобщающей статье, посвященной позд-
несарматской культуре Нижнего Дона, приходит С. И. Безуглов [2010, с. 93-116]. Пожалуй,
48
О гуннах европейских и гуннах азиатских
это единственная работа по обозначенной тематике, в которой отсутствует какая-либо
тенденциозность, и сохраняется абсолютная беспристрастность в подаче материала. Ана-
лиз представлений автора требует особого, более тщательного подхода, а, следовательно,
и другого формата. В представившемся случае хотелось бы сделать акцент лишь на одном
высказывании, которое придает особую парадоксальность природе позднесарматского
явления. С одной стороны, автор всецело признает миграционный характер инноваций,
происходивших на Нижнем Дону во II—III веках н.э., с другой — вынужден констаитро-
вать, что до настоящего времени мы не можем объявить ни один (даже самый выразитель-
ный) донской позднесарматский комплекс погребением мигранта — пришельца из глу-
бин Средней или Центральной Азии. На поверку все они оказываются принадлежностью
северопонтийской щыилизации в широком значении термина [Безуглов, 2010, с. 112]. Это
весьма важное и интересное высказывание исследователя требует особого осмысления.
Действительно, несмотря на существование единичных, особо маркерных комплек-
сов в Заволжье и Западном Казахстане с яркими восточными параллелями, которые при-
водились выше, в целом на позднесарматских материалах наблюдается некий позднеан-
тпчный флеу. Он выражается, прежде всего, в наличии предметов украшений, бытового
инвентаря, конской узды в социально значимых погребениях. Особо ярко это было про-
демонстрировано на примере нижнедонских погребальных комплексах могильника Вало-
вый I. В целом, общая доля вещей римского происхождения среди всей массы инвентаря
позднесарматских памятников увеличивается по мере продвижения этой массы населения
на запад. Некоторые из них, например, фибулы, указывают не только на импортирован-
ную природу самого предмета или технологии его изготовления, но и на новые тради-
ции (моду) в одежде, устанавливающиеся среди варварского населения. Все это особым
порядком указывает на то, что цивилизованное культурное влияние на варварский мир,
особенно в пограничных припонтийских районах, чрезвычайно сильно. Вероятно, эти
обстоятельства и вынуждают исследователей, в особенности нижнедонских и причерно-
морских, позднесарматских древностей, склоняться к вышеозначенным умозаключениям.
К такого рода выводам вынуждает определенная ограниченность существующих инфор-
мационных данных. Поиски восточных параллелей i юзтескнфскнх традиций, как впро-
чем, и сарматских вообще, ограничиваются районами Северной Бакгрии и пазьгрыкского
Алтая, а возможные гуннские черты пытаются установить в культуре забайкальских или
монгольских хунну эпохи Западного Хань. Между тем как в последние десятилеитя ки-
тайскими коллегами был исследован целый ряд памятников скифского и предгуннского
времени в пределах Гансюйского коридора, Нися и Северо-Западного Ордоса с подбойно-
катакомбным погребальным обрядом и северной ориентировкой, а также рядом довольно
выразительных аналогий в инвентаре, встречающемся в сарматских комплексах (Юйцзян-
ж\ан, Ялун, Сиган, Найвэньган, Сиюань). А в пределах северного Ордоса и юго-восточной
Монголии исследована большая серия погребальных комплексов позднегуннского и сян-
бийского периода I—II вв. н.э., большая часть которых совершена в простых и подбойных
ямах, с гробовыми конструкщгями и северной ориентировкой погребенных. Категорий-
ный набор вещевого инвентаря, состоящий из предметов вооружения (ханьские мечи,
луки гуннского типа, простые трехгранные и трехлопастные наконечники, предметы кон-
ской узды, бронзовые котелки с небольшим поддоном или без поддона, ханьские зеркала),
находят прямые, а главное синхронные аналогии в позднесарматских комплексах [Бота-
лов, 2009, с. 75-87]. К этому следует прибавить находки из погребений кочевнического на-
селения первых веков н.э. антропологического материала, европеоидного по своему об-
лику, с черепной дефомацией, обнаруженных в пределах Восточного Туркестана. Таким
образом, бесспорно принимая факт абсолютного северо-понтийского щтвитизационного
влияния на позднесарматское (раннегунское) кочевое сообщество, следует заметить, что
оно все-таки продолжает сохранять магистральные черты своей варварской культуры, за-
родившейся далеко на востоке в пределах южной Монголни и северного Китая. Вероятно
поэтому памятники более восточных районов от Заволжья до Западной Сибири в сред-
49
С. Г. Боталов
не- и позднесарматское время бесспорно демонстрируют китайскую щявилизационную
доминанту. Эго подтверждается накодками предметов с лаковым покрытием, ордосского
с nil я, находками узколезвийных ханьских мечей с каменным дисковидным навершием
и скобой для крепления к поясу, котелками яйцевидной формы с пяточкой-подоном, зер-
калами и подражаниями зеркалам ханьского типа, конструктивными особенностями кон-
ской узды. Думается, что детализация и уточнение этих параллелей — дело недалекого
будущего.
Таким образом, в итоговой часпт своего заключения вынужден прийти к выводу, что
результат прошедшей вялотекущей дискуссии по проблеме происхождения позднесар-
матской культуры более чем скромен. Создается впечатление, что все остались на своих
ранее обозначенных позициях. Отсутствие каких-либо новых радикальных аргументов,
с одной стороны, не позволяет сообществу сарматоведов прийти к единому конценсусу,
с другой — признать и принять какую-либо иную точку зрения. Казалось бы, разрешение
этой ситуации следует предоставить времени. Вначале это представлялось целесообразным
и самому автору, если бы не oinн весьма существенный момент. Решение (или нерешение)
позднесарматской проблемы в пределах сарматоведческого корпорапява самым негатив-
ным образом сказывается на всем исследовательском процессе последующего раннесред-
невекового периода отечественного кочевниковедения. Абстрактное позиционирование,
позднесаргатской культуры как общесарматского (аланского) явления вносит абсолютный
дисбаланс в интерпретацию кочевнических материалов всего раннего средневековья. Так,
оставаясь наиболее представительными, позднесарматские культурные традиции (север-
ная ориентировка, деформация черепа, строго обозначенный набор категорий вещевого
материала), сохраняющиеся в значительном количестве степных и лесостепных комплек-
сов центральной Евразии — памятники гуннского периода [по И. П. Засецкой], праболгар-
ские памятники Восточной Европы [по Р. Рашеву], Турбаслинские и Имепсковские ком-
плексы (типа Коминтерновский II), Джетыасарские и гуннские памятники Средней Азии,
собственно гуннской и постгуннской эпохи продолжают интерпретировать как некое сар-
мато-аланское «наследие». Эго обстоятельство нашло отражение и на страницах данного
сборника. Сами же гуннские памятники, как и вся гуннская археология, почти бесследно
растворилась в необъятном степном пространстве.
В создавшейся ситуации следует отменять лишь один позипявньля момент. Автор, во-
лей-неволей, вынужден выразить определенную признательность коллегам-сарматоведам
в одностороннем порядке, освободившим его от интеракпявного учаспяя в прошедшей
бесполезной и бесплодной дискуссии. Следует особо заменять, что учаспяе в ней не было
необходимостью, потому как свою позицию на обсуждаемый предмет автор, насколько воз-
можно, полно отразил в монографии «Гунны ипорки» [Боталов, 2009]. Еще раз повторюсь,
предложенный экскурс был обусловлен необходимостью, которую испытывает кочевни-
коведение эпохи средневековья в связи с очевидными изъянами познавательного процесса
в позднесарматской археологии. Как обстоит ситуация в этой часпя гуннской истории?
Как известно, в отечественной историографической пракпяке материалы по гунн-
ским древностям впервые были собраны и обобщены И. П. Засецкой. Заслуга автора состо-
ит в том, что среди пягангской массы раннесредневековых материалов она сумела выделить
собственно кочевнические древности IV-VI веков, обнаруженные на большой территории
Восточной Европы. По ее мнению, они характеризуют четыре наиболее важных этапа ев-
ропейской истории гуннов: первый этап (370-378 гт.) — вторжение в южнорусские степи;
второй этап (378-445 гт.) — захват Крыма, господство в Северном Причерноморье; трепля
этап (445-454 гт.) — держава Атпялы в Паннонии; четверть ля этап (454 г. — конец V в.) —
распад державы Атиллы [Засецкая, 1986, с. 109-110; 1994, с.132]. Основным объединяющим
фактором древностей гуннской эпохи, с точки зрения И. П. Засецкой, стала стилистиче-
ская схожесть предметов так называемого полихромного стиля. По этому принципу со-
биралась коллекция случайных находок или материалов из разрушенных погребений.
Наличие стилистически схожих предметов позволило объединить различные по особен-
50
О гуннах европейских и гуннах азиатских
ностям погребального обряда памятники, а также произвеспт датирование в рамках двух
хронологических групп: первая группа (ХГЗ-1) —конец IV — первая половина V в.; вторая
(ХГЗ-2) — вторая половина V — начало VI в. [Засецкая, 1986, с. 79-91; 1994, с. 111-130, рис. 25].
И. П. Засецкой также была произведена первичная пшология памятников гуннской эпохи
по погребальному обряду, хотя автор не смог должным образом оценить природу тт-шоло-
гических особенностей отдельных групп погребальных объектов, в целом систематизация
их была произведена в верном направлении. Первую группу представляют подкурганные
или впускные погребения в прямоугольных могильных ямах с северной ориентировкой
захороненных, в отдельных случаях имеются гробы и прослеживается деформация чере-
пов (Шипово, Ленинск, Новоивановка, Антоновка, Владимировка, Беляус, Большой Тамак,
Переполовенка). По данным И. П. Засецкой эта группа представлена фактически поло-
виной всех исследованных комплексов. Однако тенденция накопления материалов этого
периода в последние годы подсказывает, что доля ингумащюнных погребений гуннского
периода этого типа неуклонно возрастает. Можно отмептгь, что это есть черты уже зна-
комого нам гунно-сарматского ИКК. Вещевой комплекс мужских и женских погребений
этого комплекса также содержит обязательный состав категорий вещевого инвенграря,
характерного для гунно-сарматских и позднесарматских памятников. Более того, многие
из типов вещей, включая и предметы полихромного сптля, имеют истоки в позднесармат-
ском времени.
Следующий тип представляют погребения, совершенные под курганными насыпя-
ми, либо внутри прямоугольных оград, по обряду кремации (?) (сожжение на стороне, ко-
стрища) (Усгь-Караман, Покровск, Бородаевка, Новогригорьевка и Др.). Можно отмеппь,
что этот тип положских памятников, выделенных И. П. Засецкой, убедительно похож на
комплексы селенгашского игла, исследованные в урало-казахстанских степях. Подробно
об этом будет сказано ниже.
И, наконец, третий тип образуют комплексы с широтной ориенпгровкой погребен-
ных, с конем, либо с его шкурой, положенной в ногах погребенного или рядом на ступень-
ке (Зеленокумское, Верхнепогромное, Ку бей, Концешты, Энгельс ит. д.) [Засецкая, 1994].
Далее подробно будут рассмотрены главные черты двух последних типов памятников,
которые характеризуют основные тюркокультурные ареалы. То есть данные комплексы,
вероятно, маркируют уже новую тюркскую эпоху. Истоки появления отдельных предме-
тов, появляющихся в V-VI веках также указывают на территории Саяно-Алтайских тюрко-
культурных ареалов.
По вопросам хронологии этих материалов существует несколько иная точка зрения
А. К. Амброза [Амброз, 1971; 1971 а; 1981], суть которой известна исследователям. В послед-
них исследованиях А. В. Богачев несколько омолаживает поволжские древности «гуннско-
го круга», дапгруя Федоровское погребение рамками V в., Шипово и Верхне-Погромное —
третьей четвертью VI в. [Богачев, 1998, с. 17-24; 2000, с. 15-16]. Аналогичную точку зрения
на материалы шиповского круга высказывает И. О. Гавритухин, дапгруя стадии Г, и Д Бир-
ского могильника, где представлены пряжки, схожие с шиповскими, серединой — второй
половиной VI в. [Гавритухин, 1996, с. 120-121,130, рис. 21; с. 133, рис. 5, Д]. Напомним, что
И. П. Засецкая ограничивает существование этих комплексов началом VI в.
Таким образом, процесс уточнения и коррекптровки хронологической схемы «гунн-
ских древностей» идет по пупт омоложения верхних границ бытования отдельных вещей
и существования памятников. По всей вцдимоспт, вопрос определения точной хронологи-
ческой позиции отдельных комплексов рассматриваемого круга будет оставаться откры-
тым или дискуптроваться еще достаточно долгое время.
Памятников V-VI вв., как уже отмечалось, в урало-поволжских и казахстанских сте-
пях крайне мало. При всей их разнохарактерноспт, некоторые памятники (Канаттас; Зе-
вакино, курган 1; Каменный Амбар, курганы 5, 6; погребение Аркаим; Шипово, курганы
2, 3; Верхнепогромное, курган 4, погребение 3; Городищенское IX, курган 5; Каратобе II,
курган 1; могильники Енбекшил и Назар-2, см. статьи А. 3. Бейсенова в данном издании)
(рис. 8) обнаруживают достаточно четкие гуннские традиции — северная ориентировка
51
С. Г. БотаюН
Рис. 8. Комплексы V-VI веков из Южного Зауралья. 1, 3-5, 7 — Каменный Амбар. Курган 5;
2, 8-11 — Каменный Амбар. Курган 6; 6,12-16 — Аркаим; 17-21 — Городищенское IX. Курган 5.
1-3, 6,11,17-19 — планы и профили курганов и могильных ям.
5,12-14,16,20 — железо; 4,10 — стекло, бронза; 7,21— керамика; 8, 9 — бронза; 15 — кость, бронза
52
О гуннах европейских и гуннах азиатских
погребенных, наличие гробовых конструкций, набор вещевого инвентаря. Основная часть
постгуннских памятников на севере располагается в лесостепном Приуралье и Зауралье,
где наблюдается процесс ак тивных контактов гунно-сарматского и местного лесостепно-
го населения. В результате смешения приуральского финно-угорского населения, носи-
телей именьдяшевской культуры (могильник Охлебинино, Шиповский, Ново-Сасьгкуль)
и гунно-сарматских племен, оставшихся в пределах Приуралья после ухода основной ча-
сти гуннского союза далее на запад [Овсянников, 1999], в бассейне среднего течения реки
Уфа к V веку н. э. формируется турбаспинская культура, которая продолжает существо-
вать вплоть до VIII века н. э. Носители ее, несмотря на то, что, по всей видимости, вели
оседлый (или полуоседлый), образ жизни, сохраняли основные элементы гуннского или
гунно-сарматского ИКК (историко-культурный комплекс): небольшие грунтовые курга-
ны с индивидуальными захоронениями, узкими прямоугольными могильными ямами
с нишами и подбоями, северной ориентировкой погребенных, искусственной деформа-
цией черепов, а также соответствующим набором вещевого инвентаря. Однако, в этот пе-
риод (V-VIII вв.) в отдельных турбаслинских памятниках наблюдается определенное воз-
действие со стороны тюркокультурного степного ареала, что выражается, на наш взгляд,
в появлении погребений со шкурой коня на ступеньке могильной ямы (могильники Ко-
минтерновский II, погребение 46; Кушнаренковский, погребения 2, 27) и поясных наборов
с элементами геральдического стиля [Ахмеров, 1951; 1970; Генинг, 1977, с. 95-104; Казаков,
1996, с. 55, рис. 5; 1998; Боталов, Полушкин, 1996, с. 184].
Аналогично этому, в лесостепном Зауралье появляются гунно-сарматские памятники,
в которых наблюдается присутствие местного угорского компонента, что выразилось, пре-
жде всего, в наличии в этих комплексах характерной кашинско-прыговской зауральской ле-
состепной керамики [Шарапова, 2000, с. 23; Боталов, Полушкин, 1996, рис. 1, 1-5, рис. 3, 2].
В определенной мере неизменной оставалась культурно-историческая ситуация
в пределах оазисных зон Южного Казахстана и Средней Азии. Здесь продолжают свое раз-
витие ранее существующие ИКК. До IV-V века в Семиречье и Прииссыкулье существуют
усуньские памятники. В Таласской долине, на Средней Сырдарье, в Таттткентском оазисе
продолжают существование культуры аланско-кангюйского ИКК. По мнению А. К. Ам-
броза, отдельные комплексы Шаукушумского могильника могут быть датированы даже
VI-VII вв. н. э. [Амброз, 1981, с. 21, рис. 10]. И, наконец, сохраняется вплоть до VIII века
довольно крупный очаг джетыасарских комплексов. Хотя, как уже говорилось, в оазисах,
расположенных на южной периферии казахстанских степей, в этот момент начинается со-
щталъно-экологический кризис, связанный с общим усыханием Приаральского региона.
На наш взгляд, термин «постгуннские» памятники наиболее применим именно
к джетыасарским комплексам V-VIII вв., которые выявлены в большинстве джетыасарских
могильников (Алтынасар 4, 4а, 4в, 4ж, 4м, 4о, 4р, 4т; Томикасар; Касасар). При этом данные
комплексы не демонстрируют кардинального изменения гунно-сарматских погребальных
традиций (сырцовые склепы и земляные курганы с индивидуальными грунтовыми погре-
бениями и положением умерших головой на север). Вероятно, к инновациям в джетыа-
сарских погребальных комплексах этого периода, можно отнести возникновение тради-
ции помещения лошади или ее шкуры в могильную яму (курганы 62, 209, 212) [Левина,
1996, с. 120], а также появление предметов восточного (тюрко-культурного) круга (жест-
кое седло, конская узда, включающая костяные подпружия, пряжки и чубуки, железные
стремена и удила) и поясов геральдического стиля [Левина, 1996, рис. 94, 96, 127,130-132,
134-138]. Очевидно, что и здесь, при сохранении единокультурносги населения, оставив-
шего позднегуннские джетыасарские памятники, наблюдаются те же инновационные
тенденции, что и в постгуннских памятниках Южного Урала. Вероятнее всего, этот факт
неслучаен. Как нам представляется, даже после исхода отдельных племен посггуннской
конфедерации между северной и южной перифериями Урало-Аральской пастбищно-ко-
чевой провинции, между Приаралъем и Южным Уралом, поддерживались определенные
коммуникационные контакты. Поддерживались они посредством отдельных групп коче-
53
С. Г. Боталов
вого населения или эта связь сохранялась как система торгово-обменных контактов между
двумя разноландтттафтньтми хозяйственными зонами, сказать трудно. Думается, основа
этого коммуникационного ареала лежала в этнокультурном единстве населения его север-
ной и южной провинций, которое возникло с первых веков н.э. и существовало вплоть до
VIII века. Эго единство подтверждается не только наличием отдельных типов керамики,
сходных с джетыасарской посудой в турбаслинских и бахмутинских памятниках Южного
Приуралья, но и, что весьма важно, находками схожих оригинальных предметов культо-
вого назначения. Речь идет о зооморфной iмастике на ритуальных керамических сосудах
и антропоморфных изображениях в металле. Особенно поражает схожесть металлических
мужских фа.11|1с гпчес1<|1х фигурок, обнаруженных в Алтынасарских, Бирском и Кушна-
ренковском могильниках [Левина, 1996, рис. 169; Генинг, 1977, с. 106, рис. 11,1].
Таким образом, на евразийском степном пограничье, в низовьях Сырдарьи, в пере-
ходный раннетюркский период продолжает свое существование джетыасарская культур-
ная общность, которая, судя по всему, неразрывно связана с постгуннским населением
Южного Приуралья.
В этом контексте возникает вопрос о гуннской интерггретации отдельных памятни-
ков Прикамья. Речь идет о материалах типа Тураево и подобных им комплексов из могиль-
ников Старая Мупгга и Кудаш [Останина, 1977, с. 177]. Этому аспекту был уделен особый
раздел в одном из последних исследований [Боталов, 2009], где автор приходит к выводу,
что тураевские комплексы следует рассматривать в большей мере не как результат круп-
номасштабных этнических перегруппировок и миграций, а как погребения, отражающие
процесс родоплеменной дифферегщиащпг внутри массива финно-угорского оседлого на-
селения лесного и лесостепного Приуралья. Если и можно говорить о разнокультурных
перемещениях в процессе формирования подобных военизированных дружин, то лишь
как о внутренних миграциях в пределах бассейна Камы. Трудно сказать, была ли втяну-
та данная часть военизированного населения в походы гуннской орды или ей вменялось
защищать юго-западные рубежи своего эгноплеменного объединения от гуннов, славян-
именьковцев, готов и других племен в период бесчисленных военных кампаний эпохи
Великого переселения народов, однако необходимость в подобных формированиях была
очевидна. Схожие сощгалъно-по.липгческие процессы в данное и последующее время про-
исходили и в среде многих народностей Восточной и Западной Европы. Поэтому предме-
ты вооружения и защитного доспеха не могут выступать как этномаркирующие элемен-
ты, так как они в большей мере отражают лишь торгово-коммуникационные возможноспг
того или иного населения. Достаточно вспомнить оснащение русских дружинников, у
которых наряду со степными кочевническими типами вооружения (сабля, колчанный на-
бор, типы конин, булав и кистеней) имелись каролингские и романские мечи, особые виды
западноевропейского доспеха и др. [Боталов, 2009, с. 308-328].
Еще один весьма важный аспект, безусловно, связан с гуннской историей в пределах
евразийского пограничья. Эго памятники так называемой кавказской Гуннии в Дагестан-
ском Прикаспии по Л. Б. Гмъгре, 1993; 1995; 2002].
С формальной точки зрения, археологические критерии не позволяют представлен-
ные материалы однозначно связать с хунно-гуннским историко-культурным комплексом.
Некоторый гуннский облик придают наличие черепной деформации, номенклатура и пг-
пологическое сходство вещевого комплекса (конская узда с накладками-зажимами, пря-
моугольные, восьмерковидные, круглые накладки с кольцевой подвеской, пряжки с окру-
глым овальным, подпрямоугольным подвижным щитком, мечи с прямым перекресптем
и дисковидным каменным навершием, обязательное наличие фибул, зеркал, керамики,
четьтрна лца тигра иных бус). Однако наличие их скорее отражает некий флер гуннской
эпохи или гуннского культурного влияния. В большей мере рассматриваемые комплек-
сы находят свое явное сходство с алано-кангюйским памятником Средней Азии. На эпг
параллели, вслед за другими исследователями эпгх памятников, указывает и Л. Б. Гмъгря
[Абрамова, 1970, с. 94; Габуев, 1986, с. 20; Гмъгря, 1995, с. 303].
54
О гуннах европейских и гуннах азиатских
Однако, многочисленные письменные данные позднеримских, сирийских, армян-
ских, арабских и других источников указывают на то, что данные территории в гуннский
(эпоха Аттилы) и постгуннский периоды входили в состав Страны или «Царства гуннов»
[Артамонов, 1962, с. 53, 72; Гмъгря, 1993, с. 178-283; 1995]. Этот факт весьма важен в контексте
нашего исследования, так как по-особому позволяет взглянуть на этнокультурную ситуа-
цию в рамках конкретного региона, втянутого в ареал гуннской истории. В определенной
мере она схожа с той, что имела место в пределах Карпатской котловины непосредственно
накануне и на протяжении «эпохи Аттилы». Там, как и в Предкавказье, наблюдается чрез-
вычайная пестрота в археологических материалах, которая, безусловно, отражала и этни-
ческое многообразие населения, вошедшего в союз гуннов. Однако на примере кавказской
Гуннии мы имеем прекрасную возможность проследить трансформацию этноназвания
— гунны на собственно гуннском и постгуннском этапах. Так, по устоявшемуся мнению
большинства исследователей, предкавказские и, нрежае всего, дагестанские территории
были заселены сармато-аланским населением (с I века н. эф которое носило название
«бывшие массагеты» или маску ты, о чем уже упоминалось выше. В 90-х годах IV века начи-
нается активная гуннизация этого населения. По мнению М. И. Артамонова и Л. Б. Гмъгри,
собственно гуннский компонент на этом этапе составляли тунно-болгарские племена во
главе с оногурами (хайландурами) [Артамонов, 1962, с. 53; Гмыря, 1993, с. 304]. Процесс
гуннизации отразился в письменной традиции появлением нового этноназвания — «мас-
саха-гунны» [Гмъгря, 1993, с. 305]. С начала V века эти территории были заняты, близким
в этническом отношении болгарам-барсилам, племенами савиров. Таким образом, «страна
гуннов», расположенная в прибрежье Дагестана, по мнению М. И. Артамонова, являлась
страной Барсилией или царством болгар, населенным гуннами-болгарами, а именно са-
вирами и барсилами [Артамонов, 1962, с. 184; Гмъгря, 1993, с. 282]. Из сказанного следует,
что, говоря о кавказской Гуннии «эпохи Аттилы» и в посттуннский период, авторы нар-
ративных источников и исследователи в большинстве случаев под ее насельниками под-
разумевают не собственно гуннов, а население аланского и болгарского круга, вошедшего
в гуннский союз на определенном этапе (масаха-гунньг, хайландуры, барсилы, савиры, бе-
ленжеры, хазары).
Собственно этот сложнейший конгломерат иранского и тюрко-угорского этносов
впоследствии и составил население Болгарского и Хазарского каганатов. На наш взгляд,
северокавказские материалы достаточно ярко иллюстрируют процесс этнополитической
интеграции гуннского союза, когда название «гунны» становится собирательным и рас-
пространяется на все кочевое и полукочевое население, втянутое в нашествие в качестве
союзников. Впоследствии эта традиция прочно закрепляется и в шгсъменных источниках,
когда гуннами длительное время назывались фактически все кочевые племена варваров,
находившихся в поле зрения информаторов шгсъменных гцгвтштгзащпг. Подобное уже
происходило ранее с этноназваниями — саки, скифы, сарматы и др. Что же касается не-
посредственно посттуннских болгаро-хазарских культурных трансформаций, происхо-
дивших в пределах Предкавказья и отразившихся в археологических материалах, то они
в большей мере будут важны как процессы, маркирующие следующую раннетюркскую
эпоху в евразийских степях.
Весьма важным аспектом посттуннской археологии являются историко-культурные
ареалы евразийского пограничья, которые складываются к V веку н. э. К ним относятся
комплексы турбаслинской (Кама, Белая) и джетыасарской (низовье Сырдарьи) культур
(рис. 9,1, 8,10).
На наличие в турбаслинских материалах множества черт хуннского, гунно-сармат-
ского и джетыасарского ИКК нами неоднократно указывалось в различных работах [Бота-
лов, 2000, с. 281-286; Боталов, Гуцалов, 2000, с. 177-180]. Особенно ярко черты тунно-сармат-
ского комплекса демонстрируют наиболее богатые погребения культуры, исследованные
на территории города Уфа (территория медицинского инспгтута, Академического театра,
на улицах Пушкина, Тукаева, Социалистической).
55
С. Г. Бота-юв
Рис. 9. Этаоьупътурная карта срединной Евразии в середине I тысячелетия м.э.
1 — Восточно-тюркский каганат;2 — Западно тюркский каганат; 3 — Киргизский, VI-IX вв.;
4 — верхнеобская-одинцовская культура (угро-тторвский); 5 — потчевапгская культура (угро-самодийская);
6 — праугорский (бакальский); 7 — пермско-уторский Прикамский; 8 — гуннский-турбаслинский.
TV-VIII вв.; 9 — гупнский-именьковский. IV-VUI вв.; 10 — гуннский-ДАетыасарский. V-VHI вв.; 11 — гуннский
Чертовицко-Занегинский. IV-VUI вв.; 12 — гуннский Танаис, IV-VHI вв.; 13 — Кавказская Гунния. IV-VUI вв.;
14 — гуннско-болгарский, Ш-VHI вв.; 15 — Поволжский хозаро-болгарский, VI-VHI вв.;
16 - Причерноморский раннеболгарский. IV-VUI вв.; 17 — антско-славянский; 18 — финский;
19 — районы распространения курганов с усами :1— Сарыарка;П — улу-тау;Ш — Мутоджары;
IV — Южное Зауралье
Б турбаслинских, как и в гунно-сарматских комплексах, наряду с простыьш земля-
ными насыпями встречаются склепы. Могильные ямы простые, подбойные, с заплечиками
и нт штамп, имеются деревянные гробы, преобладает северная ориентировка погребенных,
фиксируются случаи черепной деформации. Так же в составе категорий вещевого инвен-
таря для мужских и женских погребентпт, схожи отдельные типы керамики, пшы ремен-
ной гарнитуры, конской упряжи, укратпенгш (сервгп-пуннтщы, браслеты, подвески) [Сун-
гатов, 1998, с. 46, рис. 3; с. 54, рис. 5,1-3; с. Ь4, ртк-. 9,1-5; с. 68, рис. 19; с. Q3,108]. Безусловно,
типологически турбаслгшсктш вещевой комплекс представлен особыми, не схожими
с гунно-сарматскими (позднесарматским) категориями, так как эти памятники, хотя и еди-
нокультурны, но относятся к разным временным периодам (II—IV вв., V-VIII вв.). Б этой
связи весьма показательно сходство турбаслтгаских, Комтггерновского II и джетыасарских
погребальных комплексов, проявляющееся не только в близости типов вооружения (дву-
лезвтпные широкие мечи, кинжалы, ременная гарнитура, фибулы, зеркала и украшения),
но и отдельных типов, особенно гончарной, керамики [Сунгатов, 1998, рис. 2; рис. 3; рис. 5,
1-10; рис. 8-11; Казаков, 1996, рис. 3,13, 14, 17; рис. 4,16; рис. 5,1-24, 27; 1998, рис. 6,15,16;
56
О гуннах европейских и гуннах азиатских
рис. 12, 1, 2; рис. 13,16; рис. 14,13,14; рис. 16,1, 2,11; рис. 19,1; рис. 23, 5-8; рис. 25,12, 20,
23, 24; рис. 30,1-5; рис. 32,1, 29; рис. 33,19; рис. 34,1-12; рис. 36,1-25; Левина, 1996, рис. 70,
77, 83, 85, 86, 92, 97,119, 123,124,125,126,129-141,144]. Думается, эта близость объясняется,
в значительной мере, едиными истоками формирования культур населения, оставившего
данные памятники. Однако об этом более подробно в «азиатском» разделе.
Подведем краткий итог. Исход гуннской орды из урало-казахстанских степей в по-
следней четверти IV века на какой-то период делает этот регион малозаселенным. Степ-
ные гунно-сарматские некрополи повсеместно прекращают свое существование в IV веке.
В целом, сегодня можно привести чуть более десятка погребений с территорий урало-ка-
захстанских и восточно-европейских степей, которые, однозначно, связывают с памятни-
ками гуннского историко-культурного комплекса (Владимировка; Переполовенка; Верх-
не-Погромное; Шипово, курганы 2, 3; Большой Токмак, курган 1, погребение 1; Ленинск,
курган 3, погребение 12; Энгельс, курган 36, погребение 2; Тапткирменский, погребение 1;
Кызыл-Адыр; Караагач; Аркаим погребение, Канаттас; Каменный Амбар, курганы 4, 5).
В пределах современных датирующих возможностей они могут быть перемещены в рамки
собственно гуннского и постгуннского этапа V—VI вв. Факт малочисленности гуннских
археологических памятников в пределах Срединной Евразии является объективным под-
тверждением исторических сведений о вторжении гуннов в Аланию и Крым в это время.
Однако исход гуннов в западном направлении не являлся единственным вектором их дви-
жения. В V веке в пределах Урала и Казахстана возникают два очага гуннских и посггунн-
ских памятников. Наиболее мощный из них находился в низовьях Сьгрдарьи, где с V века
начинает функционировать подавляющее большинство некрополей джетыасарской куль-
туры. На севере, в месте слияния рек Уфа и Белая, в этот же период появляются первые
некрополи турбаслинской культуры. В какой-то мере подобные исторические обстоятель-
ства легли в основу формирования комплексов Коминтерновского II могильника, рас-
положенного в месте впадения Камы в Волгу (рис. 9, 9), а также возникновения мощного
кочевого союза в дельте Сьгрдарьи. Консолидированная и закаленная в европейских по-
ходах орда «белых гуннов» оседает в этом ключевом районе в непосредственной близости
от столь могучего соседа, коим в то время было государство Кангтой. Это обуславливается
давними и прочными союзническими отношениями гуннов-хуннов и Кангюй со времен
первых походов Чжи-Чжи в Среднюю Азию (49 г. до н. э.) [Материалы по истории сюнну,
1973, с. 39,120-124] до исхода северных хунну из Восточного Туркестана (151 г. н. э.) [Ман-
дельштам, 1978, с. 24]. Да и, вероятно, последующее проживание ранних гуннов (II—IV вв.
н.э.) на территории степной зоны страны Янцзяй или Судэ Янцзяй, граничащей на юго-
востоке с Кангюем и Канном, не могло быть стабильным без союзнического протектората
со стороны могущественного аланского соседа. Собственно, и все последующие походы
гуннов-эфталитов в Пенджаб, Усгрушану, Согд и Гурган совершались от имени и при под-
держке могучего покровительства правителей Кангюя [Кондратенко, 1994, с. 34 —38], остро
нуждающихся в столь мобильном и грозном союзнике, коими являлись гунны-эфталиты.
2. Гунны азиатские
Исторический аспект. Доевропейская и постевропейская история азиатских гуннов
остается по сей день неясной, более похожей на легендарные или полулегендарные пред-
ставления, рожденные домыслами и гипотезами как современников, творивших в поздне-
римский и раннесредневековый периоды, так и представителями относительно современ-
ного историографического сообщества, проявившего живейший интерес уже с XVIII века
к этой теме. Арсенал предлагаемых реконструкций продолжает неуклонно нарастать, осо-
бенно в последнее десятилетие с расширением интернет-пространства.
Некоторые, если не сказать многие, высказанные ранее мнения, неожиданно при-
обретают историографическгпг статус, рискуя впоследствии превратиться в «общеприня-
57
С. Г. Боталов
тые» представления. Их, как iтравило, высказывают в связках типа «по устоявшемуся мне-
нию»; «по мнению абсолютного большинства исследователей...» и пр. Одному из таковых,
пока оно не обрело статус историографического стереотипа, хотелось бы посвятить не-
сколько строк. Речь идет о сентенции, высказанной относительно давно в одной из работ
С. А. Яценко, посвященной аланам или «бывшим массагетам» [1998], где автор предлагает
свое видение вторжения гуннов в Европу. «После поражения аланов и массагетов, нане-
сенного армянским полководцем Мушегом (весной 371 г.) [сноска на Фавстос Бузанд V 4,
Мовсеса Калакаташвили] они были вновь разгромлены «в жестоких боях» гуннами где-то
между 371—373 гг. [сноска на Амм. Marc. Res gestae XXX I, 2,12]. После чего группировка
Баламбера начала войну с их западными соседями аланами-танаитами».
По мнению автора, «бегство на запад» в Европу части южноказахстанских гуннов
произошло девятью годами раньше (в 362—363 гг.) и было «вынужденным». «Что же каса-
ется непосредственной причины вторжения в Европу гуннов Баламбера (имя которого со-
хранил Аблавий, ок. 372 г.) то ею, скорее всего, были упомянутые Фавсгосом Бузандом со-
бытия, произошедшие в Средней Азии, неизбежно сказавшиеся на соседних кочевниках.
Эго две неудачных для Ирана войны Шапура II с захватившими Тохарисган хионитами
(«кушанами»). Можно предположить, что гунны выступили с персами против хионитов,
а затем какие-то их группы были вынуждены мигрировать. В любом случае, миграцию
гуннов на запад со своей второй родины, где-то на юге Казахстана, трудно считать добро-
вольной и протяженной по времени» [Яценко, 1998, с. 90-91].
Безусловно, это авторская реконструкция событий, которая предполагает определен-
ные домыслы. Однако она посвящена краеугольному моменту в истории гуннов — опре-
деляет время начала гуннской европейской истории. Трактовка его давно и непримиримо
расколола научное сообщество на тех, кто допускает раннегуннский период (до третьей
четверти IV в.) и кто не допускает. В этой связи предложенная схема событий очень важна
и требует своего анализа.
Попробуем изложить историю азиатских гуннов с точки зрения исторических реа-
лий. По-нашему, С. А. Яценко сделаны весьма неубедительные заключения. Во-первых, упо-
требляя собирательный термин «южноказахстанские гунны», автор не объясняет, каких из
исторически общеизвестных азиатских гуннов — хионитов-кцдаритов-эс]палитов он име-
ет в виду. Во-вторых, проводя неволы 1Ы11 знак тождества между кцдаритами и хионитами,
а последних противопоставляет неким «южноказахстанским гуннам», чем вносит оконча-
тельную путаницу, которая туманно объясняет вынужденную миграцию гуннов в Европу.
Невольно создается впечатление, что юго-восток Европы и Предкавказье с чрезвы-
чайно сложным узлом персидско-армянских, массагето-аланских и готских межполмтиче-
ских проблем в тот момент, действительно, могли стать неким убежищем для пришельцев
из необъятных казахстанских степей (!). Об азиатских гуннах несколько ниже. Однако, за-
вершая разбор реконструкции, предложенной С. А. Яценко, заметим, что в канве собьпий,
приводимых им, просматривается рациональное ядро. Если отбросить неких «южноказах-
станских гуннов», а победу хионитов над персами и предшествующий ей разгром ггред-
кавказских аланов-массагетов гуннами, то реально возникает благоприятная ситуация
(к 372 г.) для продвижения гуннов (хионитов, хонов, хуней) на запад в пределы Азово-
Касггайского междуморья. Забегая вперед, замечу, что эта динамика собьпий отнюдь не
лишена логики и некой закономерности, так как обратное возвращение гуннов во главе с
последним сыном Аттилы — Эрнаком после дунайских войн в 469-470 гг. (рис. 9) было на-
правлено вновь в страну казахстанских хионитов (см. ниже).
Проблема кидарито-хионито-эфгатитского генезиса весьма туманна и разноречива
в изложении письменных источников, однако это абсолютно не означает, что ее лакуны
можно заполнить несуществующими данными.
Имеющиеся на сегодняшний день нарративные источники ггозволили исследовате-
лям сделать следующие наблюдения. Первое положение, которым мы солидаризируемся
с С. Н. Пигулевской и другими авторами, что хионитьг, кидаритьг, эфталиты принадлежа-
58
О гуннах европейских и гуннах азиатских
ли к одному этиическому типу, хотя и составляли разные орды с различными племенными
названиями [Пигулевская, 1941, с. 30].
По устоявшемуся мнению, они являются составными частями большого союза азиат-
ских гуннов. Различия же в их наименованиях относятся либо к разряду этимологического
порядка, либо к историко-географической динамике их существования. Так, судя по над-
писям на эфталитских монетах (в греческой транскрипции на бакгрийском языке), само
название эфталитов было хион (QIONO) [Гафуров, 1989, с. 260]. Последние в свою очередь
рядом исследователей соотносятся с упоминаемыми в китайских хрониках хуни (хоны)
или уннами Приска Понийского. При этом они имели существенные отличия от европей-
ских уннов-гуннов [Гумилев, 1959, с. 130-134].
Однако, по мнению разных исследователей, время появления, расселение и истори-
ческая судьба этих союзов на политической карте Центрально-Азиатского региона имеют
ряд своих специфических особенностей. Так, С. П. Толстов полагал, что эфталиты вышли
на историческую арену под именами хионитов и кццаритов [Толстов, 1948, с. 213]. При
этом, как полагал Маркварг, появление наименования эфталиты на политической арене
Азии относится к более позднему периоду [Marquart, 1901, р. 57]. Вероятно, это отчасти
так. Как известно, первое упоминание об эфталитах в персидском войске после правления
аршакидов при осаде Эдессы (Северная Анатолия) относится к 384 году [Гумилев, 1959,
с. 129, 134]. Между тем Аммиан Марцеллин, говоря о хионитах и евзенах-кисенах-куша-
нах (по Маркварту), помещает их далеко на северо-восточной границе Ирана в 356-357
гг. [Marquart, 1901, р. 36; Пугулевская, 1941, с. 35; Гумилев, 1959]. Далее, вероятно длитель-
ный период до 417—418 гг. некое юэчжийское объединение Цидоло (Кидоло, Кидары), по
данным Бэй-ши, проживало в районах юго-восточного Казахстана или в западных рай-
онах Туркестана. После чего они были вытеснены жужанями-аварами после поражения
в войне с жужани и юебани на юг в Каршинский оазис [Бичурин, 1950, с. 264; Гумилев,
1959, с. 133-134; 1967, с. 94]. Таким образом, гунны-кидариты и гуннъг-хионтггы-эфталиты
на исходном этапе разъединяются исторически и географически. Каково же соотношение
политонимов хионит и эф | а.1иг? Как уже указывалось, хуни-хионитьг, упоминаемые у Ам-
миака Марцеллина в более ранний период в связке с езенами-кушанами в 356-357 годах,
чуть позже в V веке текст Бэй-ши указывает, что правитель хуни (хиониты) владеет обла-
стью Судэ [Бичурин, 1950, с. 264], которая на китайских картах переименовывается с этого
периода в страну Янцзяй-Аланья. В этой связи, интерпретируя сведения Вэй Шу о купцах,
приехавших из страны «Судэ», которой управляет «Хуни» (хаон), Л. Н. Гумилев вслед за
К. Еноки допускает неточность, соотнося эту страну с Согдом [Гумилев, 1959, с. 134; Enoki,
1955, р. 231-238].
Л. А. Боровкова, приводя эти сведения, говорит о посольстве из дальней страны за-
падного края Судэ-Янцзяй, которая, по ее мнению, находится в Приаралье. Эго событие
произошло в 435 году. Однако послы из этой страны в Китай направлялись до конца V века
[Боровкова, 1989, с. 109-110; Карта 4Б, с. 122]. Хотя в другом контексте Л. Н. Гумилев также
помещает ее на северных берегах Аральского моря [1959, с. 134].
В связке с эфталитами хоны или хиониты упоминаются в событиях Шапура II. Хи-
ониты, разорвав союз с Ираном, участвуют в войне на стороне кушанов в 372-374 годах.
Вслед за этим в войсках Ирана появляются эфталиты (384 г.). Л. Н. Гумилев вполне логично
интерпретирует данную информацию, говоря о том, что эфталиты (горцы) и хиониты (ко-
чевники-степняки) — два клана азиатских гуннов [1959, с. 135]. На наш взгляд, не случайно
упоминание о хионитах на раннем этапе (в рамках IV в.) идет в связке с кушанами, не ото-
ждествляясь с последними. При этом еще раз повторимся, что, несмотря на существующие
отличия, которые связываются с хронологмческими, историко-пошггическими и геогра-
фическими причинами, кццариты, по нашему мнению, хиониты и эфталиты являются
составными частями большого союза азиатских гуннов — «белых гуннов». Вероятно, ло-
гично, что эти названия сходят с исторического поля зрения после их прямого соприкос-
новения и последующего возвышения того тпи иного клана.
59
С. Г. Боталов
Так, уход кидаритов из юго-восточного Казахстана или западного Синцзяна в Кар-
i пинскую степь н, вероя тно, последующее их объединение с эфгалитами позволили им
позднее выступать под обоюдным именем кидаритов и эфталитов и участвовать в военно-
। ю ниическнх событиях в пределах среднеазиатского междуречья Малой Азии и Припа-
мирья в составе греко-эфталито-кидарийского союза против ирано-индийской коалиции
в 50-х годах V века. Эго продолжалось вплоть до 468 кола, когда последний преемник Ки-
дарей князь Кунха потерпел поражение от персов, был вынужден уйти в Индию [Гумилев,
1967, с. 95-96]. В последующий период единое имя афгани утверждается в рамках средне-
азиатского региона.
Хионигьг же дистагщиируготся от этих собьпий и появляются на исторической арене
лишь в 70-х годах V века. Об этом событии говорится в бахитарийской надписи Скандо-
гуннъг (470 г.). Предводитель «белых гунов» (куни, хуна) некто Irnas, Irnach, Hernac один,
разгромил хионитов, и завладел страной Янцзяй или Судэ [Кондратенко, 1994, с. 34-38;
Гумилев, 1967, с. 96]. Если согласиться с известной точкой зрения Ф. Хирта, которую при-
водит авторитетнейший востоковед Н. А. Аристов [Аристов, 1904, с. 49], то Hernac или Эр-
нак — один из последних сыновей Аттилы [Аристов, 1904, с. 49]. Именно он вместе с братом
Денгизиком развязал последнюю дунайскую войну (468-469 гт.) против Византии в период
правления Льва I (457-474 гт.). В решающий момент Эрнак не поддержал брата в походе на
Византию, в результате чего Денгизик потерпел жестокое поражение и был убит. Интерес-
ны|’1 факт: объединеннъгми византийскими войсками командовал Аспар — сын аланского
отца и готской матери и его военноначалъник франкийской армии Анагас, вероятно, анг-
ско-спавянского происхождения. После этих собьпий гунны покидают занимаемые ими
территории Дакии и Бессарабии и уходят на восток, а на их земли переселяются славяне
и болгары [Аланы и анты, 1992]. Таким образом, дата ухода гуннов с Дуная (согласно ви-
зантийским хроникам 469 г.) и захват гуннами Хернака-Эрнака страны Янцзяй (согласно
Бехестунской надписи 470 г.) вплотную смыкаются. В этом случае мы имеем не только точ-
ное время возвращения гуннов из Европы, но и основания утверждать, что история евро-
пейских и азиатских гуннов была тесно увязана между собой на различных ее этапах, о чем
нами уже упоминалось [Боталов, 2009, с. 307].
В последующий период, после того как восточноевропейские гунны вдохнули новые
силы в к|1,1ариго-эфга1|1нск\1о конфедерацию, уже в 90-х годах V века единьпд союз эфга-
литов переправляется через Аму-Дарью, завоевывает Тохарисган, Уструшану, Сотд, часть
Гургана, Карашана. В 500 году Торамана занимает Пенджаб, далее его преемник Михира-
кула к 515 году сокрушает империю гуннов и захватывает Северную Индию, откуда они
были изгнаны лишь в середине VI века [Боталов, 2009, с. 319] (рис. 9).
В этой связи весьма интересньтм является сообщение, приводимое в 102 главе «Вэй-
шу» о завоевании царем Кидарой (Ки-то-ло) Северной Индии [Пигулевская, 1941, с. 54].
Эго одно из позднейших упоминаний о кидаригах, встречаемых на страницах источни-
ков. Очевидно, что в данном случае речь идет о завоевании эфгалигами Северной Индии.
Последнее упоминание о хионитах и эфталитах относится к 50-60-м годам VI века,
в связи с походами Истеми-хана. В 458 году в Приаралье тюрки вступают в войну с хуня-
ми, варами и огурами, которые, по мнению Л. Н. Гумилева, являлись хионитами, у арами
(уграми) и оногурами (протовенграми) [1993, с. 35]. Упоминание об этих двух последних
именах считаем чрезвычайно важным, и мы вернемся к этому сюжету чуть ниже.
Историческая география эфталитов этого периода приводится особым образом,
и вновь не выходит за рамки среднеазиатского междуречья, а ее финал логично падает
на завершающую битву (565 г.) у города Не се фа, располагающегося все в той же области
Каршинского оазиса [Гумилев, 1993, с. 40].
Все вышеизложенное позволяет предполагать, что хотя кидартпъг, хионигьг и эфга-
лигы являлись составными частями большого азиатского сообщества «белых гуннов» и их
история, в конечном счете, взаимосвязана не только между собой, но и вероятно с исто-
рией европейских гуннов, этапы ее четко локализуются как в географических рамках, так
60
О гуннах европейских и гуннах азиатских
и по направлениям внешнеполиигческого влияния. Так, кидарито-эфталитская история
в пору своего наивысшего расцвета охватывала большую горную страну по обе стороны
от Памира |Cni li, I>oci, Ар-Рохадж (Арахозия:), 3 абу листан, Тохарисган, / Lay,uiciaii, Кабу-
листан, Куги, Каритаре и Хотана]. При этом источники, содержащие данное упоминание,
указывают либо на явное единство и взаимозаменяемость этих этнонимов, либо на суще-
ствование прочной эф | а,1иго-кцдарийской конфедерации, которая сохраняется вплоть до
сере, нты VI века. Расширение границ в рамках северного степного ареала сегодня пред-
ставляется не бесспорным, так как завоевание страны Судэ Янцзяй и соответственно ху-
ней-хионитов в 470 году было осуществлено вернувшимися европейскими гуннами. После
чего названия Судэ Янцзяй и Цжэеше-Канцзюй исчезают из китайских карт Западного
края [Боровкова, 1989, с. 115,116,120,121. Карта 4 Б, 5 Б]. По общепризнанным реконструк-
циям данные области локализуются соответственно Приаралъем и долиной Сыр-Дарьи
(рис. 9,10). При этом следует также признать, что письменные источники не содержат ни-
какой информации о существовании ни до, ни после вышеозначенного момента единой
эфгалито-хионитской конфедерации. Возможно, имели место совместные действия в мо-
мент южных экспансий эфталитов. Последние упоминания о хунях-хионитах относятся
к первым походам тюрок Истеми-хана в районы Приаралъя (557 г.). История эфталитов
заканчивается в 565 году в Каршинском оазисе.
История азиатских гуннов неразрывно связана с раннетюркской, точнее раннетелес-
ской исторической фабулой. В этой связи в заключительной части этого раздела счита-
ем необходимым привести основные этапы и общеизвестные собыпгя этой истории. Это
крайне необходимо с точки зрения позтщионирования территорий раннетюркского куль-
турогенеза и собьпий, связанных с азиатскими гуннами.
Как уже упоминалось, война между Жужань (страна авар) и Юебань (страна азиат-
ских гуннов) закончилась поражением последней, в результате чего кидаригы покидают
районы Тарбагатая и уходят в Карши (418 г.) (рис. 9). Однако в период своего наивысшего
могущества в 70-х годах V века кидаригы-эфтачигы возвращаются в восточный Туркестан
и к 479 году подчиняют себе его южную часть, бассейн Тарима, Кашгар, часть Хами (рис. 9).
Вероятнее всего, здесь, в серьезном противоборстве с жуаньжуанями их успех был обеспе-
чен союзом с третьей силой, которой являлся кочевой союз гаоцзюйцев («высокие телеги»),
предводитель которых Афон жило в 492 году, разорвав союз с жуаньжуанями, ушел на за-
пад, овладев всей территорией Синцзяна [Кляшторный, Савинов, 2005, с. 53-54]. Гаоцзюй
или объединение племен, получившее с VII века название «Теле», включало в себя ряд
племенных объединений, основным из которых являлись уйгуры-Теле, в самом названии
огуры, огузы, а по руническим текстам «тогуз-ягузы», что означает «девять (племен) огу-
зов». Кроме того, наряду с ними упоминаются сиры (кит. сеянго) — кыпчаки, а также туба,
курыканы, теленгуты, буку, баьгрку, тонгра и хун, тунло, ала, секшее, даланте и другие,
обитавшие на территориях Северной Монголии, Алтая, Прииртышья [Кляшторггьпт, Са-
винов, 2005, с. 60; Потапов, 1966, с. 233]. Можно шт говорить, что захват части Восточного
Туркестана означал установление какой-то серьезной (вассальной) зависимости кочевой
конфедерации гаоцзюй-теле от эфгалиго в? Вероятно, нет. Это подтверждается тем, что,
во-первых, Афуджило, как и его последователи Миэгу, Ифу, Биши вели достаточно не-
зависимую политику, как от жуанъжуаней, так и от эфталитов. Своеобразной демонстра-
цией этого было установление посольских связей с вэйским двором, почти сразу же после
объявления себя правителями, что, в конечном счете, явилось причиной их преждевре-
менных смертей. Во-вторых, эфга ии ы довольно быстро были вытеснены жуаньжуанями
за пределы Синцзяна, а объединение Гаоцзюй еще долго вело неудачные военные дей-
ствия против последних [Кляшторггьпт, Савинов, 2005, с. 54]. Таким образом, говорить о се-
рьезном политическом или каком-либо ином влиянии эфталитов на кочевое население,
которое обитало на северной, северо-восточной и восточной периферии эфгалитской дер-
жавы не приходится. Вместе с тем, очевидно, что в конце V века телесское объединение
Гаоцзюй являлось значительной внешнеполитической силой степного региона. Безу слов-
61
С. Г. Боталов
но, здесь имели место краткосрочные союзы, которые сменялись прямой конфронтацией
и уничтожением ставок гаоцзюйских каганов (Афучжило, I Lion ни), однако, они не выхо-
дили за рамки отдельных внешнепо.ттнических перипетий в борьбе за влияние лишь юж-
ной (Таримской) части Восточного Туркестана с жуаньжуанями и Вэйской империей. Что
касается северо-западной хионигской провинции большого мира «белых гуннов», то здесь
мы вынуждены признать, что все упоминания о хионитах-хунях достаточно четко соот-
носятся со страной Судэ-Янцзяй и локализуются районами Приаралъя, где и встречаются
с ними войска Истеми-хана [Гумилев, 1993, с. 35].
И, наконец, к весьма важному заключению приходит Ю. А. Зуев в одной из своих
последних работ, уделив особое внимание стране Абойа-Янцзяй. Помещая ее в районы
Северного Приаралъя, автор весьма убедительно реконструирует этнокультурный облик
ее населения, как юэчжийское в своей основе, которое подпитывалось местной сарматской
(аорской) «гинекократической средой». Хотя, как гласит «История Северных динасгий>>:
«...в прежние времена сюнну убили их (юэжей-сарматов Янцзяй) царя и завладели их госу-
дарством. Ко времени царя Хуни (который посылал своих купцов и щшмиссии к Вэйскому
двору в V веке — С. Б.) их было уже три поколения» [Зуев, 2002, с. 58-59]. Из чего следует,
что вероятнее всего страна юэчжей-сарматов Янцзяй в IV веке была захвачена хунами, ве-
роятно, с этого периода она и была переименована в Судэ. При этом Ю. А. Зуев в итоге
своих наблюдений высказывает весьма важную мысль, что Янцзяй-Абойа-Судэ была не
«маргинальной захолустной областью», а большим и полноправным объединением госу-
дарственного лша [2002, с. 63]. Из этого следует, что хуни-хионитьг страны Судэ-Янцзяй
вряд ли представляли собой кочевое объединение типа жуаньжуанской или гаоцзюй-те-
ле-токуз-огузов. С нашей точки зрения, предложенная реконструкция реально наиболее
соотносится с материалами, полученными из памятников джетыасарской культуры, рас-
положенных в Кувандаръийской дельте Северо-Восточного Приаралъя. Материалы ниж-
них слоев городищ действительно демонстрируют яркие параллели с сарматскими па-
мятниками урало-казахстанских степей [Левина, 1966; 1996]. А погребальные комплексы
некрополей, которые в большинстве своем появляются в самом конце IV — начале V века,
бесспорно, имеют генетическое сходство с раннегуннскими (гунно-сарматскими) памят-
никами урало-казахстанских степей, а также турбасшгнскими памятниками Бельского
Приуралья, о чем неоднократно упоминалось автором [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 178-179;
Боталов, 2003; 2009, с. 157-170, 306-307, 311-320].
Последнее наблюдение особенно важно в контексте наших построений, так как дже-
тыасарско-турбаслинские параллели невольно указывают на вектор культурного влияния
страны хионигов Судэ — Янцзяй на гуннское и постгуннское население Восточной Евро-
пы. При этом степень взаимосвязи этих культурных очагов сегодня нами до конца еще не
осознана. Последние данные из раскопок городища Уфа II — позднегуннского столичного
центра, Iгозволил выявить яркие черты сходства фортификационных, градостроительных
традиций и строительньгх приемов (применение сырца), аналогии которым соотносятся
с южноказахстанской и, прежде всего, джетыасарской архитектурной культурой. Кроме
обозначенных турбаслинских, эти параллели погребальному обряду и отдельным (мар-
керным) типам вещевого инвентаря наблюдаются в части именьковских (могильник Ко-
минтерновский II) памятниках Среднего Поволжья, и среди материалов памятников Чер-
товицко-Замяптнской группы Верхнего Дона, о чем нами особым образом указывалось
ранее [Боталов, 2009, с. 467-472]. Приведенные наблюдения позволяют говорить о поздне-
го постгуннском западноазиатском и восточноевропейском единстве с конца IV и вероятно
вплоть до VIII века.
В исторической пракпгке, вероятно, это единство можно соотнести с восточноевро-
пейским населением утигуров, которых Ю. А. Зуев вслед за Э. Пу.либлэнком также ото-
ждествлял с южэийско-аорскимиплеменамиутиев, входивших в страну Янцзяй [Зуев, 2002,
с. 62]. Как известно они сыграли весьма важную роль в гунно-болгарской истории Восточ-
ной Европы в конце V-VI веке [Артамонов, 1962, с. 79-102]. Однако каких-либо данных об
62
О гуннах европейских и гуннах азиатских
их участии или влиянии на события происходивших на востоке в Туркестанском регионе
мы не имеем. История утигурского союза племен относится в большей мере либо непо-
средственно к предтюркскому периоду, либо ко времени первого Тюркского каганата, ког-
да джетыасарское население уже испытывает мощное влияние тюркского мира. Эго отраз-
илось в монголоидной метисации ангропопша джетыасарцев и тюркизации их культуры
и языка, которая фиксируется не только с появлением центральноазиатских (алтайских)
типов конской узды и вооружения, но и находками образцов рунической письменности
в слоях Алтынасара [Левина, 1996; Вайнберг, 1999, с. 267-285; Кляшторный, Левина, 1989].
Остается неописанным этнокулътурнъпт облик кочевого населения страны Гаоцзюй.
Полагаем, что нет оснований сомневаться, что это достаточно крупное кочевое сообщество,
которое, безусловно, не могло остаться незамеченным средневековыми информаторами
Предложенная нами ранее версия, основанная на реконструкции Ю. А. Зуева и А. М. До-
сымбаевой о том, что основные территории Западнотюрского каганата еще до прихода
Исгеми-хана были заселены народом «он ок будун» или народом «десяти стрел» (племен),
пять из которых (Дулу), расселялись межлс реками Или и Чу, а пять других (Нушеби)
межлс Чу и Таласом [Боталов, Таиров, Любчанский, 2006, с. 166; Зуев, 2004; Досымбаева,
2006, с. 153], сегодня может быть развернута особым образом. Согласно данным современ-
ной тюркологии, наименования типа «девяти племен» «десяти племен», «тридцати пле-
мен» и другие, как традиция характерны для союзов объединения именно теле или уже
упоминаемом союзе Гаоцзюй («высокая телега»). Обратившись к тюркским руническим
памятникам VIII века, мы выясняем, что самоназвание теле и их центральноазиатской пле-
менной группировки звучит как тогуз огузы — «девять огузов».
При обращении к западным источникам, которые четко указывают о прибытии
в 463 году к Византийскому императору Льву I посольства сарагуров, уругов и оногуров,
в связи с тем, что эти племена были вытеснены с прежних территорий своего обитания Са-
бирами, на которых, в свою очередь, напали авары, мы обнаруживаем фонетически более
архаичную форму того же имени — огур. Приведенная информация согласуется и дан-
ными китайских хроник, по которым в 448 году жуанъ-хуани были разбиты китайским
императором Тайвути, после чего они сохраняли мирные отношения с династией Вэй.
Их экспансия с того момента была направлена исключительно на Запад, а в 460 году они
овладели Турфаном. После этого часть племен теле уходит к Западному морю (Касиий-
скому), где они и появляются под своим собственным названием огур, но разделенные на
многие племенные союзы — оногуров (он огур — «десять огуров), кутригуров (хутур огу-
ров — «тридцать (племен) огуров»), сары гуров — «белых огуров» ит.д. Таким образом, с
этого момента произошел окончательньпт раскол гаоцзюев («тележников») на западную
группу огурских племен, сохранившихся лишь в эпониме уйгур [Пигулевская, 1941, с. 51;
Кляшторный, Султанов, 2000, с. 134-139], и восточную группировку, которая обитает на
своих прежних территориях, располагающихся от Центральной Монголии до Северного
Казахстана. Они продолжают играть свою особую роль в качестве самостоятельной чет-
вертой силы в эфталитско-жуаньжуаньском и жужаньжуанско-вэйском пропгвосгоянии.
Выше мы уже коснулись кратко исторических перипетий, связанных с отложением вождя
гаоцзюйцев Афуджило и дальнейшим противостоянием его преемников Цюгщи, Миэту
и И ф\ в самом конце V — начале VI века [Кл яггггорный, Савинов, 2005, с. 53-54].
Все вышеизложенное позволяет нам вслед за С. Г. Кляшторным | Кляшторный, Са-
винов, 2005, с. 63] прийти к следующему выводу. С конца IV века огромный пласт тюркоя-
зычных огурских племен теле («тележников»), занимавших территорию от Монгольского
Алтая до Северного Казахстана, играл особую геополитическую роль в истории региона.
Будучи весьма разрозненной политической общностью, он был разделен на многочислен-
ные группировки, зачастую враждовавшие друг с другом. После возникновения могуще-
ственного жуаньжужаньского каганата и его последующей экспансии на запад во второй
половине V века, западная группировка покинула казахско-джунгарский регион и, пере-
правившись через Волгу, появилась в Кастгийско-Черноморском междуморье под именами
63
С. Г. Боталов
огуры, сарагуры, оногуры. Восточная часть этого гигантского сообщества тюркоязычных
кочевников, оставшаяся на прежних кочевьях оказывала в последующий почти столетний
период непрерывное противодействие жуаньжуаньскому каганату, и вела достаточно са-
мостоятельную политику с Вэйским двором и эфталигами. Однако, несмотря на то, что
время от времени некоторые из правителей телеско-огурского союза заручались вернопод-
даничеством с Вэйской империей и кратковременными союзами с эфгалигами — кидари-
тами, они находились под серьезным культурным влиянием именно со стороны большого
монгольского жуаньжуаньского (восточно-аварского) мира. Данные наблюдения позволя-
ют анлизировать археологические материалы, полученные из ранне болгарских и ранне-
аварских восточноевропейских памятников последующего периода, чему был посвящен
отдельный раздел моего исследования [Боталов, 2009]. Анализ аварских и раннеболгар-
ских комплексов Карпатского, Причерноморского и Поволжского ареалов был рассмотрен
в едином контексте раннетюркской эпохи Восточной Европы. Он показал, что, несмотря
на локальное своеобразие, кочевническая материальная культура населения этих ареалов
имела единые центральноазиатские историко-культурные истоки, что отразилось в нали-
чии сходных тращтций конской упряжи (алтае-саянского происхождения), предметов во-
оружения (палаши, сабли северокитайского и восточнотуркестанского происхождения),
а также схожих типов керамического инвентаря и металлической ритуальной посуды [Бо-
талов, 2009, с. 464-519]. Несмотря на то, что это тюркокультурное единство мы определен-
но можем фиксировать лишь на западном крыле кочевнических степных ареалов в более
поздний период (Тюркских каганатов), адресность (Большой Алтай, Саяны, Восточный
Туркестан, Западная Монголия) векторов культурных инноваций и их длительная пер-
манентность убеждает нас в том, что начавшее свое сложение в позднегуннский период
большое гацзюйско-телеское — тогуз-огузское (огурское) ашинское и уйгурское единство
тюркокультурных кочевых племен составляло основу населения большого центральноев-
разийского степного региона. Безусловно, этот песгрьпд ковер из трайдов, кланов и ро-
дов, с неустоявшейся лингвистической основой, как самого тюркского языка (западный
посттуннский «Ел» и восточнотюркский «Saz»), так и бесчисленных компонентов (прау-
горских, палеоиранских, праславянских) — немыслимого языкового субстрата, которьпд,
безусловно, имел место в среде контактного населения Западной Сибири, Южного Урала,
Волго-Донья и Днепра, севера Евразии, а также эс]эталито-хионитского, согдийского, хо-
резмийского и другого населения юга Казахстана и Средней Азии; имел место в пределах
обозначенного макрорегиона евразийских степей вплоть до сложения устойчивых или со-
временных этносов. В означенньгх исторических рамках раннего средневековья мы пред-
ложили определять качественную составляющую этого единства как нуклеарное (несло-
жившееся, неустойчивое разнокомпонентное) состояние кочевых этносов раннетюрской
эпохи [Боталов, 2009, с. 505-506].
Итак, геоисгорическая картина конца IV — начала VI века позволяет поместить боль-
шой регион заурало-казахстанских степей в пространство, очерченное следующими куль-
турно-политическими ареалами. Относительно своих восточных границ, он примыкал
к большому гацзюйско-телесскому миру тюркоязычных кочевников Джунгарских степей
и долины реки Или. При этом наиболее вероятно, что какая-то часть объединения он-ок-
будун (оногур), состоящая из племен Дуло и Нушеби после исхода его части (кутригуры,
уроги, оногуры) в 463 году в Восточную Европу (рис. 9) продолжало оставаться западным
крылом большой Туркестанской конфедерации теле-тогуз-огузов. Южнъгми границами
этого объединения, вероятно, являлись по тны рек Чу и Таласа. Далее от Согда вдоль до-
лины Сьгрдарьи и Тарима до Карашара естественно отгораживаясь хребтами Западного
и Центрального Тянь-Шаня, с юга начиналась сфера культурно-политического протек-
тората 1<и1аргно- )фга.1гнс1<о1о государства. С юго-запада от низовий Сьгрдарьи, вклю-
чая Северное Приаралъе, страной Судэ-Янцзяй владели гунньг-хуни-хионигьг, которые
к концу V века распространили свое влияние либо имели тесные культурнополитические
связи с районами Южного Приуралья и Среднего Поволжья (рис. 9). Приход в пределы
64
О гуннах европейских и гуннах азиатских
большого региона юго-западной Сибири лесного населения — с севера, раннеаварского
(жуаньжуаньского) и раннетюркского (телеского) населения — с юга, и юго-востока и по-
следующий распад ранее существующих здесь культур и типов, безусловно, означал по-
следующий исход населения на запад. Эта ситуация хорошо согласуется с информацией
Приска Павийского о том, что сарагуров, уругов и оногуров, со своих земель вьпеснили
савиры, а на тех в свою очередь напали авары (рис. 9) [Пигулевская, 1941, с. 51]. В этой
связи наиболее точное расселение населения савиров до его исхода в пределах Западной
Сибири, приводимое М. И. Артамоновым [1962, с. 65-66], в определенной степени под-
тверждается археологическими трансформациями. Очевидно, что этот вектор движение
сарагуров (Восток — Запад) был задан и племенами огурского союза, что подтверждается
появлением в Восточной Европе центральноазиатских культурных инноваций, опредме-
тившихся не только с появлением многочисленных типов вещей Алтае-Саянского, Вос-
точно-Туркестанского и Среднеазиатского происхождения [Erdeli, 1982], но и появлением
культово-погребальных памятников восточного происхождения [Семенов, 1988].
Археологический аспект. Период, относящийся к гуннскому времени (эпоха Аттилы
и, безусловно, начало раннетюркского этапа) в уральских и казахстанских степях, пред-
ставлен весьма скромно. Накопление материала из традиционных погребальных комплек-
сов V-VII вв. с обрядом ингумации с необъятных территорий Южного Урала, а также За-
падного и Центрального Казахстана происходит крайне медленно. Сегодня известно чуть
более десятка комплексов этого времени, расположенных на границе лесостепи и степи,
от Заволжья до Западной Сибири, а также в пределах северной части степей Казахстана
[Шипово, курганы 2, 3; Новоселки; Верхне Погромное; Энгельс (Покровск), курган 36, по-
гребение 2; Ленинск; Авиловский; Бережновка I, курган 111, погребение 1; Бородаевка;
Переполовенка; Каменньпт Амбар, курганы 5, 6; погребение Аркаим; Го роли щене кое IX,
курган 5; Ераска; Сопка 2, погребение 688; Устъ-Суерка; Кызыл-Адыр; Боровое; Канаттас;
Кара-Агач; Каратобе II; Енбекшил; Назар 2]. Ярким исключением в этой ситуации, как уже
указывалось, являются многочисленные комплексы, которые демонстрируют два наибо-
лее крупных историко-культурных очага, расположенных в пределах лесостепей Урала
и полупустынь Южного Казахстана. Речь идет о погребально-поселенческих памятниках
турбаслинской и джетыасарской культур, о которых указывалось выше. Они охватывают
исторический период с V по VIII век. При этом просматривается очевидная культурная
взаимосвязь, в рамках которой существовали эти культурные эпицентры Урала и Арала.
Поддерживалась она сезонной перекочевкой отдельных групп населения или эта связь со-
хранялась как система торгово-обменных контактов между двумя разноландшафтными
хозяйственными зонами, сказать трудно. Думается, что основа этого коммуникационного
ареала лежала в этнокультурном единстве населения его северной и южной провинций,
которое возникло с первых веков н.э. и существовало до VIII века. Эго единство подтверж-
дается не только наличием отдельных типов керамики, сходных с джетыасарской посудой
в турбаслинских и бахмунтнеких памятниках Южного Приуралья, но и, что весьма важно,
находками схожих оригинальных предметов культового назначения. Речь идет о зооморф-
ной пластике на ритуальных керамических сосудах и антропоморфных изображениях
в металле. Особенно поражает схожесть металлических мужских фалштстических фигу-
рок, обнаруженных в Алтынасарских, Бирском и Кушнаренковском могильниках [Левина,
1996, рис. 169; Бенинг, 1977, с. 106, рис. 11,1].
Вопрос историко-культурной атрибуции этих центров находится сегодня в стадии
разработки, основные его черты определились в процессе исследований наиболее гран-
диозного памятника в числе турбаслинских — городище Уфа II. Здесь в рамках турбас-
линского и кушнаренковского горизонтов выявлена так называемая «сетчатая» лощеная
керамика. По своему внешнему облику этот материал авторами исследований вполне
справедливо соотносится с ранне болгарским культурным влиянием на территории При-
уралья [Мажитов, Сунгатов, Султанова и др., 2009, с. 125, рис. 240].
Основные черты погребальной обрядности позволяют говорить, что приведен-
ные памятники в большинстве своем входят в единый горизонт, которьпд характеризуют
65
С. Г. Боталов
постгуннские гралпцпп: узкие прямоугольные ямы, ямы с подбоем, погребения с север-
ной ориентировкой, частая деформация черепов. Существенной инновацией является
помещение, как правило, в ногах, а также сбоку на приступке жертвенников, чаще все-
го, в виде черепа и костей конечностей (шкуры?) крупного и мелкого рогатого скота или
верблюда, реже — скелетов коней. В первом случае эта черта сближает данные комплек-
сы с некоторыми лесостепными и лесными памятниками Поволжья (именьковская куль-
тура — Коминтерновский II, Таттткирменский могильники) и Приуралья (турбаслинская
культура — Кушнаренковский, погребение 2, 27, а также погребение 1, 8, 22 Манякского;
Новобикинский и Лагеревский, курган 10 могильников) [Боталов, 2009, с. 308-319, 517]. Во
втором случае традиция положения цельньгх костяков лошади в дальнейшем получила
свое развитие в раннетюркских (болгаро-хазарских, аварских) памятниках Причерномор-
ского ареала и Карпатского бассейна [Боталов, 2009, с. 464-518]. Традиция положения ко-
стей черепа и конечностей (шкуры) лошади на приступ рядом с погребенным получает
свое распространение в лесостепной полосе Южного Урала, Западной Сибири и Восточ-
ного Казахстана в комплексах с широтной ориентировкой, появляющихся в VII-VIII веках
(могильники Манякский, Лагеревский, Бобровский, Ближние Елбаньг XIV, Черноозерье,
Жар.лъг, Чиликты, Егиз-Койтас), возможно отражает динамику становления другого исто-
рико-культурного комплекса [болгарского, мадьярского, кимакского, кыпчакского (?)].
Еще одной яркой параллелью урало-аральских памятников являются находки уже
упомянутой гончарной «сетчатой» керамики, сделанные в последние годы на городище
Уфа II. Аналогии ее уводят в Приаралъе и на Сьгрдарью. По своему внешнему облику эти
«сетчатые» сосуды из городища Уфа II авторами исследований справедливо соотносятся
с ранне болгарским культурньгм влиянием на территории Приуралья [Мажитов, Сунга-
тов, Султанова и др., 2009]. В этой связи удивителънъпл комплекс V-VI вв. был исследован
Ж. Сматшовьгм [Смайлов, 2005] на могильнике Каратобе II (курган 1) на юго-западе Актю-
бинской области. По географическому положению он является связующим звеном между
Приаралъем и Приуральем. По культурному облику он относится к комплексам джетьга-
сарского типа, особой деталью памятника являются кости крупного рогатого скота, распо-
ложенные на ступеньке и кувшин с «сетчатым» орнаментом (рис. 10).
К аналогиям ранне болгарским образцам также относится характерньпт горшок гру-
бой ручной лепки с сильно отогнутым венчиком и подковой с резным орнаментом, рас-
положенным двумя горизонталънъгми поясами. Этот сосуд из фондов уральского краевед-
ческого музея происходит из раскопок Г. А. Кушаева на территории Западного Казахстана
(рис. 11). Данные формы яаляются фактически маркерными среди посуды аварско-бол-
гарского горизонта VI-VIII BB.fVida Т.,1999, tabl. 71-78; Рашо Рашев, 2007, табл. 16,16; 31,4;
34,36; 57; Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, табл. LIII, 5,8,10,ll;LV, 1-4,10,11; LVII, 8-15]*.
В целом приведенные погребальные комплексы, с одной стороны, позволяют вы-
делить в V —VI вв. в пределах урало-аральского ареала наличие некоторого переходно-
го этапа, который условно можно назвать ранне болгарским. По нашему мнению, данное
урало-аральское культурное единство с определенной осторожностью можно соотнести
с населением, известным как хионигьг, хоны, по крайней мере, до момента походов Истеми
хана. По всей вили мости, в этот момент происходит не только кардинальная смена основ-
ных векторов культурогенеза (гуннского и тюркского). Как нам представляется, это отраз-
илось и на антропологическом облике населения региона. Реконструкции из курганов 5, 6
могильника Каменньпл Амбар демонстрируют в расовом облике женщины уральский сме-
шанный тип, мужчины — яркие черты центральноазиатской монголоидности (рис. 12).
С другой стороны, непрерывное существование этих посггуннских ареалов вплоть до
VIII века позволяет предполагать определенное участие джетыасарского, турбаслинского
и именьковского (Коминтерновский II) населения в составе Западно-тюркского каганата.
В этот период начинается активная тюркизация всего урало-казахстанского макрорегиона,
* Здесь и далее написание авторов, наименований приводится в соответствии с существующими тради-
циями отечественной литературы и ссылками на издания переводов источников.
66
О гутах европейских и гуннах азиатских
Рис. 10. Могильник Караюбе П. Курган Ns 1.
План и профиль могильной ямы 1, погребальный инвентарь |по Ж. Смаилову, 2005].
1 — погребение; 2 — зеркало; 3 - серьги; 4 — сосуд
2,3 — бронза 4 — керамика
на что отчасти указывает проникновение населенитгностпелей тюрко-телесских погребаль-
ных традицгот [широтная ориентировка, положен!те когтей лошади (шкуры) на продольной
ступеньке, вещевой материал кудерпшско-катандтшского типа]. Эти процессы маркируют
немногочисленные, но достаточно яркие комплексы VII—VIII вв., исследованные в пределах
севера урало-казахстанского реп юна (МанякскшХ Черноозерье, Чпликгы, Бобровский, Ну-
ринское, Ептзкойтас, Жарлы, Атпа II, Болгарка).
Однако наиболее массово раннетюрскгш период представлен степными памятника-
ми. Это хорошо известные специалистам комплексы курганов с «усами- или памятники
селенташского типа которые сегодня сосредотачиваются в четырех основных микрорайонах:
67
С. Г. Боталов
Рис. 11. Раннеболгарский сосуд из уральской области.
Краеведческий музей, город Уральск (раскопоки Г. А. Кунгаева)
сары-аркинскгш (Центральный Казахстан, Сарыарка, Торгам, Западное Поиртьппье), улу-
таускгш, мугоджарскшь зау ральскгш (рис. 9,19).Сегодня известно 452 комплекса этого типа
[Боталов, Таиров, ЛюбчанскшХ 2006]. По нашему мнению, эти памятники представляют
собой культово-погребальные комплексы, с трупосожжением на стороне, на или над ри-
туальной площадкой, с последующим помещением остатков на открытом оконтуренном
(организованном) пространстве. Нет смысла приводить характеристику и типологические
особенности данных памятников. Об этом подробнейшим образом было сказано в рабо-
тах автора и его коллег [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 185-218; Любчанскгпь 2006, с. 38b-408;
Боталов, Таиров, ЛюбчанскшХ 2006; Боталов, 2009, с. 260-408]. Принципиально курганы
с «усами - имеют два конструктивных типа С одиночным центральным курганом и двой-
ным, когда центральные насыпи располагаются по лишш С-Ю. Т 1ные сочетания (распо-
ложение центральных насыпей по лишш 3-Б, наслоение двух или более насыпей) чаще
всего демонстрируют двойную планиграфию пли стратиграфию комплекса Памятники,
первоначально выделенные как комплексы селенташского типа [Боталов, 1996], представ-
ляют собой еще один конструктивный тип памятников этого круга По супь они явля-
ются объектами иденгт иными по архитектуре и функциональной нагрузке центральным
курганам в комплексах курганов с грядами пли «усами-. Оригинальность им придает от-
сутствие последних составляющих элементов. Отсутствие «усов», по нашему убеждению,
является либо фактом их разрушения, либо определенным хронолопгческим маркером.
Первое довольно отчетливо подтвердилось в случае с эпонимныкп!комплексамп — Селен-
ташскими курганами № 4 и № 5. Первоначально они были опубликованы как отдельные
комплексы селенташского типа. Однако позже при аэродешифровке данного микрорай-
она было выявлено, что от курганов № 4 и № 5, расположенных по лишш С — Ю, отходят
грунтовые усы в направлении! БСБ. Вероятнее всего, гряды были снивелированы пашней,
ранее расположенной на площадке памятника. Аналогично этому, после полного иссле-
дования составляющих частей кургана с «усами - Кызыл-Жар, были реконструированы его
гряды [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 200, рис. 49].
68
О гуннах европейских и гуннах азиатских
Рис 12. Алгропспогйческие реконструкции.
1-3 — могильник Каменный Амбар. Курган 5; 4-6 — могильник Каменный Амбар. Курган 6.
Раскопки В. П. Костюкова. Автор реконструкций А. И. Нечвалода
При этом курганы селенташского типа существуют сами по себе. Чаще всего они рас-
полагаются либо в непосредственной близости к курганам с «усами- (Кызыл Жар, курган
3; Суходол, курганы 1—4; Городищенскгот, курганы 3, 4; Т 1жевскгш-2, курганы 5, 6), либо
в единых с ними долинах (.-Хлександровскгш, курганы 1, 2; Крутой овраг, курганы 1,3, 4).
Вероятнее всего, своеобразной диффузией традицгот ингумации в среду селенташ-
ского степного населения можно считать и расположение вблизи комплекса с «усами-
могильника Ижевскгот-2 курган № 3 с погребением с северо-западной ориентировкой
и костякот животных (крупного рогатого скота, КРС) на боковой приступке [Бейсенов, Во-
лошин, 2002. с. 169], а также курган № 5 могильника Городишенское IX. который входил
в единый комплекс с курганом с «усами - и курганом селенташского типа (курган 3). В нем
располагалось погребение с северной ориентировкой, черепной деформацией и частью
скелета (шкуры?) верблюда (череп, часть позвоночника, ребра, одна конечность) на при-
69
С. Г. Боталов
ступке. Курган датируется по характерной сегментовиднои железной пряжке без щитка,
с прямыми боковыми дужками, с выступающим язычком в пределах V-VII вв. [Левина,
1996, рис. 121,1-15; 123,1-18; Засецкая, 1994, табл. 9, 7,10; 11,14; 15, 7; 17, 7; 22, 11; 24, 6; 26,
8; 29, 9; 44, 9, 11, 12]. И, наконец, наиболее ярким степным комплексом, интегрирующим
эти две магистральные традиции, является известный курган 19 комплекса Канатгас, где
в центральном кургане комплекса с грядами было совершено групповое погребение с се-
верной ориентировкой, с черепами и конечностями крупного и мелкого рогатого скота
в юго-восточном углу [Боталов, 2009, с. 376, рис. 78].
По нашему, ранее высказанному, мнению селенташские курганы занимают более
позднюю хронологическую позицию, чем курганы с грядами [Боталов, Таиров, Любчан-
ский, 2006]. Последние, вероятнее всего, появляются в урало-казахстанских степях уже
в V веке, о чем ранее позволял судить инвентарь известного кургана Солончанка I [Бота-
лов, Таиров, Любчанский, 2006, с. 137-139]. Пока трудно сказать, когда возникают «селен-
ташские» (без «усов») комплексы. Однако явная пшологическая схожесть ритуальных тра-
диций и вещевого инвентаря (керамики) позволяют говорить об л их группах памятников
в едином контексте.
В этой связи мы вынуждены отказаться от, высказанной более десятка лет назад, ра-
бочей гипотезы о тюхтятской принадлежноспт этих объектов [Боталов, 1996]. Эго связано,
прежде всего, с явной хронологической нестыковкой — селенташские памятники, возмож-
но, доживают до конца VIII века, между тем как тюхтятская культура существует в рамках
IX —XI вв. Может быть, будущие исследования позволят четче оконтурить этот наиболее
поздний этап существования селенгашских памятников, либо выявить иной историко-
культурный горизонт, связанный с восточными импульсами времени распада уйгурского
каганата. Селенташские комплексы, а, возможно, и традиция сооружения курганов с «уса-
ми», вероятнее всего доживают (а не появляются) до конца VIII века (возможно, начало
IX в.), о чем позволяет говорить поздний облик материалов из кургана Елангау, курган 4;
Крутой Овраг, курган 4 [Боталов, Таиров, Любчанский, 2006, с. 104-106].
На сегодняшний день эиг позиции довольно четко подтвердились результатами ра-
диоуглеродного анализа трех курганов с «усами» Сарбулат, курган 2 (южный) — по кера-
мике, Суходол — по косит, Кайнсай, курган 14 — по керамике и одиночного кургана 2 из
группы Суходол, курган 5 — по углю. Насколько можно судить по результатам, наиболее
раннюю, фа кгп леек и синхронную позицию занимают памятники Сарбулат, курган 2 и Су-
ходол, курган 5 и Городищенское IX (при вероятности 68,2 %) они датируются в пределах
начала V — начала VII в. с пиком в середине VI в. Следующую за ними позицию занимает
курган 14, могильника Кайнсай и Селенташ, курган 5, первый датирован по фрагментам
большого сосуда — вазы (при вероятноепт 68,2 %) середина VI — конец VII в., с пиком на
рубеж VI-VII вв. Наиболее поздняя дата получена по углю, взятому с погребенной площад-
ки кургана 2, группы Суходол (с вероятностью 68,2 %) — конец VII — конец VIII в. с пиком
на рубеж VII в. — середину VIII в. (рис. 13-17). Этот курган входит в группу из четырех
курганов селенгашского типа, расположенных по периметру комплекса кургана с «усами»
Суходол, курган 5. Из этой группы в кургане 4, в углублении, сделанном в погребенной
почве, был установлен сосуд, характерный для первой типологической группы сосудов из
курганов с «усами» и селенгашского типа [Боталов, Таиров, Любчанский, 2006, с. 122-123,
рис. 68, 2, 4].
Таким образом, в рамках этой группы, входящей в большой микрорайон Каменный
Амбар на реке Карагайлы-Аят, с одной стороны подтверждается более поздняя позиция
курганов селенгашского типа, с другой — и первые и вторые представляют единую линию
историко-культурного развития.
Полученные даты подтверждают время степного раннетюркского горизонта, по
крайней мере, в пределах Южноуралъского и Северо-Казахстанского микрорайона в рам-
ках конца V-VIII в., что означает сосуществование поздне- и постгуннского населения
в пределах урало-казахстанской степи и лесостепи, по крайней мере, в пределах V-VI вв.
70
О гутах европейских и гуннах азиатских
200CalB CaIBC/CalAD
600CalAD lOOOCalAD
Calibrated date
Рис. 13. Комплекс кургана с усами Сарбулат 1
I— общий план; П — планы северхного и южного курганов; Ш — планы подьурганных площадок на уровне
материка. 1,3 — севертный курган; 2,4 — южный курган; 5 — таблица радиоуглеродного анализа керхамикииз
южного курнана. 1,2 — глина; 3,4 — камень
71
С. Г. Бото-юв
Radiocarbon determination
Рис. 14. Могильник Городищенсъое IX. Курган 1.
I — план кургана с усами ; II — центральный курган; Ш — таблица радиоуглеродного анализа по углю.
1,2 — лелезо; 3 — стекло; 4 — керамика
О гутах европейских и гуннах азиатских
Рис. 15. Могильник Суходол.
1 — западная площадка северной гряды; 2 — восточная площадка северной гряды; 3, 8 — центральный
курган 5; 4 — общий план курганной группы Суходоле; 5 — план таблица радиоуглеродной даты по кости из
централсьного кургана 5 LE—8303; 6,7 — северное и южное окончания усов»
73
С. Г. Бота-юв
Рис. 16. 1 — ыогиггьнмь Каинсай. Курган 14.2,3 — могильник Сепенгапг. Курганы 4, 5.
1-111 — общие планы и разрезы курганов. 1,2,4^6 — керамика; 3, 7 — таблицы радиоуглеродного анализа
74
О гуннах европейских и гуннах азиатских
Rudiocnrbondcii'nn i j о*
Рис. 17. Могильник Суходол.
1 — курган 1; 2 — курган 2; 3 — табшщарадиоутлеродного анализа по утаю из кургана 2 СО АН—7468;
•4, 6 — курган 4; 5 — курган 3
75
С. Г. Боталов
В целом, селенташские традиции формировались на широком историко-культур-
ном фоне в среде центральноазиатских кочевников, о чем достаточно много говорилось
автором [Боталов, 2009, с. 442-462]. Однако, присутствие в некоторых из них (Селенташ,
курган 4; Кайнсай, курган 14) керамики кушнаренковского типа, а также нахождение это-
го типа керамики на северо-казахстанском пограничье, на поселении Берсуат, позволяет
осторожно говорить о неком протомадьярском присутствии в среде урало-казахстанских
кочевников в период существования Западно-Тюркского Каганата. Однако эта тема требу-
ет особого осмысления.
Приведенный экскурс позволяет говорить, что процессы культурогенеза, имеющие
место в пределах урало-казахстанских степей в постгуннское и раннетюркское время
(V-VIII вв.), демонстрируют две основные тенденции. На фоне, продолжающих свое раз-
витие с позднесарматского времени, постгуннских традиций [небольшие групповые кур-
ганы или ф|пурные (подпрямоугольные) насыпи, узкие прямоугольные, простые и под-
бойные ямы, северная ориентировка, наличие деформации, соответствующий комплекс
категорий вещевого инвентаря: для мужских (мечи с дисковидным навершем, трехлопаст-
ные ромбические наконечники, узда с кольчатыми удилами и накладки-зажимы, поясные
пряжки с подвижным щитком) и женских — (котты и диадемы с по.тихромом, калачико-
видные серьги, зеркала, керамика)], появляется совершенно новый историко-культурный
комплекс — курганы с «усами» и памятники селенгашского типа, к числу которых также
относятся курганы с кремацией Нижнего Поволжья. В недрах этих магистральных направ-
лений культурогенеза начинают формироваться будущие средневековые болгарские, ма-
дьярские и кыпчакские этносы.
Остается незатронутой еще одна проблема нашего исследования. Какова археологи-
ческая атрибутация азиатских гуннов? Если бы не был исследован гигантский Джетыасар-
ский культурно-исторический очаг, то следует признать, равно как и с центральноевро-
пейскими гуннами, счет идет на единицы известных памятников, которые можно связать
с общегуннским обликом. Речь идет о случайно обнаруженных погребениях (Актобе, Кы-
зыл- Кайнар-тобе, Жаман-Тогай; Кара-тобе II; Енбекшил; Назар 2) (рис. 18), некоторые из
них в обязательном порядке приводятся в сводках гуннских памятников [Alfoldi, 1932; Bona,
1992, р. 13,115,116; Werner, 1956]. Причины определения материалов этих памятников, как
принадлежащих азиатским гуннам все та же — северная ориентировка умерших, наличие
гробовых конструкций в погребальном обряде, предметы вооружения восточного облика
и полихромные изделия. Безусловно, стилистическая схожесть предметов iюлихромного
стиля позволяет также видеть некоторое присутствие азиатских гуннов в степном цен-
тралъноказахсганском регионе (Кара Агач, Актас I, Канаттас, Боровое), а также в Средней
Азии (Шамси) [Kozomberdieva, Kozomberdiev, Kozemiako, 1998]. Приведенные комплексы,
равно как и многочисленные находки монет эфталитских щгнастмй, дополняющих куль-
турный облик азиатских гуннов, а также распространение черт черепной деформации
|Трофимова, 1968] указывают на некое археологическое присутствие гуннов в центрально-
азиатском регионе. Хотя, как нам представляется, эта ситуация во многом зависит, с одной
стороны, от степени изученности сложнейшего среднеазиатского и южноказахстанского
районов, с другой — от характера существующих интерпретаций памятников культуры
усуньского, кангюйского, кушанского и другого населения, то есть населения, в среде ко-
торого, возможно, дисперсно рассредоточены материалы эфташяго-кццаритского круга.
Сказывается также отсутствие в исследованиях памятников из ряда ключевых регионов
этой отрасли (например, Каршинский оазис).
Резюме. Подводя итог всему вышесказанному, наметим некоторые направления,
которые, на наш взгляд, сегодня остро нуждаются в своей исследовательской проработ-
ке. С исторической точки зрения, очевидно, что начальный этап ранней истории гуннов
европейских и азиатских требует более тщательного рассмотрения как в своем единстве
и взаимодействии, так и в контексте истории алан, готов, кушан, кангтой и раннетюркской
телесской конфедерации.
76
О гутах европейских и гуннах азиатских
Рис. 18. Гунны азиатские [по Kozoiriberdieva, Kozombetdiev, KozemiaJko, 1998; Максимова, Мерщиев, ВаИнб>рг,
Левина, 1968]. I — ТТТамси; Л — Жаман; ТП — Кызыпкайнартобе;1Г — Актобе
С. Г. Боталов
Археологический и этноантропологические аспекты раннегуннской истории на-
стоятельно требуют обратиться к кочевническим памятникам предшествующего пери-
ода. В этой связи, неизбежно, истоки возникновения гуннской культуры следует искать
в едином археологическом горизонте, который называется «позднесарматская культура».
Без понимания супг этого явления, особенностей, составляющих элементов и динамики
становления данного историко-культурного единства невозможно понять и тгденпгфтщи-
ровать основные этапы гуннского культурогенеза. Сегодня очевидно одно — материалы
этого глобального позднесарматского горизонта [феномена по Безуглову, Глебову, Пару-
симову, 2009, с. 116] настоятельно требуют более серьезного анализа. С одной стороны,
восточная или центральноазиатская культурная его составляющая неизбежно приводит
к нахождению особых маркерных черт погребальной обрядности комплексов и адрес-
ность отдельных категорий вещей монгольского, ордосского, северо-китайского, восточ-
но-туркестанского и другого происхождения. С другой — западный вектор становления
и развития позднесарматской и раннегуннской культур, проявляющийся в богатом позд-
неримском, визагпийском, боспорском и другом импорте не только в комплексах Причер-
номорья и Подонья, но и в памятниках, располагающихся в крайне восточных областях
этого горизонта (Казахстан и Южное Зауралье)*, позволяет реконструировать некоторую
пространственную и культурную динамику развития этого макрокультурного феномена.
С высокой долей вероятности можно говорить об этнорасовой преемственноспг ан-
тропологического облика материалов из памятников позднесарматского и гуннского го-
ризонтов при проведении фронтального сравнительного анализа. Речь идет о сравнении
антропологии памятников, надежно датирующихся временем Аттилы и посггуннским
этапом (Джетыасарские, Турбаслинские, Коминтерновские, Каменный Амбар, Городи-
щенское и др.) с позднесарматскими сериями.
Весьма перспективным, на наш взгляд, является ретроспективный сравнительный
анализ отдельных категорий вещей позднесарматского и гуннского этапов (предметы по-
лихромного стиля, вооружение, конская упряжь и др.) на предмет поиска их единых ис-
токов и преемственноспг. И, наконец, реальное макрокультурное синкрепгческое много-
образие, можно представить лишь при непосредственном рассмотрении разных очагов
гуннского культурогенеза, которые сегодня просматриваются в Юго-Западном Причерно-
морье (Буджакская степь) и Верхнем Дону (Кривая Лука), в Волго-Донье, Заволжье, Запад-
ном Казахстане (Лебедевско-Калдыгатпинский район), в Южном Зауралье и на Нижней
Сырдарье (Джетыасарский).
ЛИТЕРАТУРА
1. Абрамова М.П. Исследование Нижне-Джулайского могильника в 1967 г. // КСИА,
1970. № 124.
2. Агафангел. Патканьян К. Опыт истории динаспги Сасанидов по сведениям, сооб-
щаемым армянскими писателями // Тр. БОИ РАО. СПб, 1896. 4.14.
3. Аланы и анты [Электронный ресурс] / / Аланы и Кавказ. Владикавказ, Цхинвал,
1992. Режим доступа: www.iriston.com/nogbon/news.plrp?newsid=325
4. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы / / СА,
1971. № 2.
5. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы / / СА,
1971 а. № 3.
6. Амброз А.К. Восточноевропейская и среднеазиатская степи V — пер. пол. VIII в. / /
Степи Евразии в эпоху средневековья. Археология СССР. М., 1981.
* См. статью [Иванов, Плешанов. Могильник Магнитный, курган 21 в данном сборнике].
78
О гуннах европейских и гуннах азиатских
7. Амброз А.К. Хронология древностей Северного Кавказа. - М., 1989.
8. Аммиан Марце.1.11111, 1906. Римская история в переводе Ю.А. Кулаковского
и А. И. Сони. СПб.: Алетейя. Киев, 1996. Въш. 1—3.
9. Аристов Н.А. Этнические соотношения на Памире и в прилегающих странах по
древним, преимущественно китайским, историческим источникам / / Русский Антропо-
логический журнал. 1904. № 1, 2.
10. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.
11. Ахмеров Р.Б. Уфимские погребения VI —VIII веков нашей эры. КСИИМК, 1951.
Въш. 40.
12. Ахмеров Р.Б. Уфимские погребения IV—VII веков н.э. и их место в древней исто-
рии Башкирии / / Древности Башкирии. М., 1970.
13. Багаутдинов Р.С., Богачев А.В., Зубов С.Э. Праболгары на Средней Волге (у исто-
ков истории татар Волго-Камья). Самара, 1998.
14. Балабанова М.А. Проблема происхождения населения позднесарматского време-
ни Нижнего Поволжья и сопредельных территорий по данным антропологии (Проверка
археологических гепотез) / / Становление и развитие позднесарматской культуры (по ар-
хеологическим и естественнонаучным данным). Волгоград, 2010. С. 184 — 230.
15. Безуглов С. И. Познесарматская культура и Нижний Дон (современное состояние
проблемы) / / Становление и развитие позднесарматской культуры (по археологическим
и естественнонаучным данным). Волгоград, 2010. С. 93 — 116.
16. Безуглов С. И., Глебов В. П., Парусимов И. Н. Позднесарматские погребения
в устье Дона (курганный могильник Валовый I). Ростов-на-Дону: Медиа-Полис, 2009.
17. Бейсенов А. 3., Волошин В. С. Могильник Ижевский-2 // Изучение памятников
археологии Павлодарского Поиртышья. Павлодар, 2002.
18. Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древ-
ние времена. М., 1950. Т. I.
19. Богачев А. В. Кочевники лесостепного Поволжья V-VIII вв. Самара, 1998.
20. Богачев А. В. Кочевники лесостепного Поволжья V-VIII вв.: автореф. дис. ... д-ра
ист. наук. СПб, 2000.
21. Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. VII в. н. э. М., 1989.
22. Боталов С. Г. О соотносимости хронологических схем для различных регионов
степей и лесостепей Евразии // Проблемы хронологии и периодизации археологических
памятников Южной Сибири. Барнаул, 1991.
23. Боталов С. Г. Памятники селенташского типа в Южном Зауралье / / Материалы
по археологии и этнографии Южного Урала. Челябинск, 1996.
24. Боталов С. Г. Поздняя древность и средневековье / / Древняя история Южного
Зауралья. Челябинск, 2000. Т. 2.
25. Боталов С. Г. Хунны и гунны // Археология, этнография и антропология Евра-
зии. 2003. № 1. С. 106-127.
26. Боталов С. Г. Гунны и тюрки (историко-археологическая реконструкция). Челя-
бинск: ООО «ЦИКР «Рифей»», 2009.
27. Боталов С.Г., Гуцалов С.Ю. Гунно-сарматы урало-казахстанских степей. Челя-
бинск, 2000.
28. Боталов С.Г., Полушкин Н.А. Гунно-сарматские памятники Южного Зауралья
III—V веков / / Новое в археологии Южного Урала. Челябинск, 1996.
29. Боталов С.Г., Таиров А.Д., Любчанский И.Э., 2006. Курганы с «усами» урало-казах-
станских степей. Челябинск, 2006. 232 с.
30. Вайнберг Б.И. Эгногеография Турана в древности VH в. до нэ. VTH в. нэ. М., 1999.358 с.
31. Габуев Т.А. Происхождение алан по данным шгсьменных источников // В ДИ.
2000. № 3. С. 50-62.
32. Гавритухин И.О. К изучению ременных гарнитур Поволжья VI—VII вв. // Куль-
тура Евразийских степей второй половины I тысячелепге н.э. Самара, 1996.
79
С. Г. Боталов
33. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IV-X вв. Л., 1979.
34. Гафуров Б. Г. Таджики. Душанбе: Ирфон, 1989. Т. 1.
35. Генинг В.Ф. Памятники у с. Кушнаренково на р. Белой (VI-VII вв. н.э.) / / Иссле-
дование по археологии Южного Урала. Уфа, 1977.
36. Гмыря Л.Б. 11рикасгтийский Дагестан в эпоху Великого переселения народов. Ма-
хачкала, 1993.
37. Гмыря Л.Б. Страна гуннов у каспийских ворот. Махачкала, 1995.
38. Гмъгря Л.Б. Гунньт на Северном Кавказе // История татар с древнейших времен.
Казань, 2002. Т. 1. С. 156-165.
39. Голдина Р.Г., Водолаго Н.В. Могильники Неволинской культуры в Прикамье.
Ижевск, 1990.
40. Голдина Р.Д. Основные проблемы взаимодействия народов Приуралья в эпоху
железа по археологическим материалам // Историческое познание: традиции и новации.
Ижевск, 1993.
41. Голдина Р.Д. Взгляд на памятники «великого переселения народов» в Прика-
мье / / XIII Уральское археологическое совещание / Тезисы докладов. Уфа, 1996. Ч. II.
42. Гумилев Л.Н. Эфталигы и их соседи в IV в. // Вестник древней истории 1959. № 1 (67).
43. Гумилев Л.Н. Роль климаплческих колебаний в истории народов степной зоны
Евразии // История СССР. 1967. № 1.
44. Гумилев Л.Н. Древние Тюрки. М., 1993.
45. Дзиговский А.Н. Очерки истории сарматов каргiaio-,цгесгровских земель. Одесса, 2003.
46. Досымбаева Айман. Западный Тюркский каганат. Культурное наследие казахских
степей. Алматы, 2006.
47. Засецкая И.П. О хронологии и культурной принадлежноспг памятников южно-
русских степей и Казахстана гуннской эпохи / / С А. 1978. № 1.
48. Засецкая И.П. Некоторые итоги изучения хронологии памятников гуннской эпо-
хи в южноуральских степях //АС ГЭ. 1986. Выл. 27.
49. Засецкая И.П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху
IV-VI вв. СПб, 1994.
50. Зуев Ю.А. Ранние тюрки: очерки истории и идеологии. Алматы: Дайк-Пресс,
2002. 338 с.
51. Зуев Ю.А. Каганат Се-яньто и кимеки (к тюркской этногеографии Центральной
Азии в середине VII в.) // SNYGYS / Журнал Института востоковедения. Казахстан. Алма-
ты, 2004. № 1.
52. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Getica. М., 1960.
53. Казаков Е.П. К вопросу о турбаслинско-именьковских памятниках Закамья //
Культуры Евразийских степей второй половины I тысячелепгя н.э. Самара, 1996.
54. Кляшторный С.Г., Левина Л.М. Об одной рунической надписи в городище Ал-
тын-асар (Восточное Приаралье) // Этническая история и традиционная культура наро-
дов Средней Азии и Казахстана. Нукус, 1989.
55. Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи Древней Евразии. СПб, 2005.
56. Кляшторный С.Г., Султанов Т.П. Государство и народы Евразийских степей (Древ-
ность и средневековье). СПб, 2000.
57. Комар А.В. Актуальные проблемы хронологии материальной культуры гуннско-
го времени Восточной Европы / / Степи Европы в эпоху средневековья. Донецк, 2000.
58. Кондратенко А.П. Западные хунны (опыт этноисторическойидентификации) //
Этнокультурные процессы в Южной Сибири и Центральной Азии в I — II тысячелетии н. э.
Кемерово, 1994.
59. Кривошеев М.В. Вопросы происхождения и развития позднесарматской культуры
в Нижнем Поволжье / / Становление и развитие позднесарматской культуры (по археоло-
гическим и естественнонаучным данным). Волгоград, 2010. С. 57-92.
80
О гуннах европейских и гуннах азиатских
60. Лавров В.В. Восточные германцы в Приазовье в III-IV вв. н.э. / / Стратум Плус.
2000. №4. С. 73-85.
61. Левина Л.М. Керамика и вопросы хронологии памятников джетыасарской куль-
туры // Материальная культура народов Средней Азии и Казахстана. М., 1966.
62. Левина Л.М. Этнокультурная история Восточного Приаралъя. М., 1996.
63. Логвин А.В., Шевнина И.В., Дей Д.Б., 2011. Геоглифы Торгая // Вопросы истории
и археологии Западного Казахстана. № 1. Уральск.
64. Любчанский И.Э. Номады поздней древности на западных окраинах Централь-
ной Азии / / Становление и развитие позднесарматской культуры (по археологическим
и естественнонаучным данным). Волгоград, 2010. С. 7—36.
65. Любчанский И.Э. Место Южного Зауралья в этнополитической истории Евразии
в середине I тысячелетия н. э. // Поволжские финны и их соседи в эпоху средневековья:
проблемы хронологии и этнической истории. / Тезисы докладов II межрегиональной на-
учной конференннн. Саранск, 2003.
66. Любчанский И.Э. Курганы с усами: типология и хронология // Археология Юж-
ного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). / Серия «Этногенез уральских народов».
Челябинск: ООО «ЦИКР «Рифей», 2006. С. 386-408.
67. Мажитов Н. А., Султанова А.М. История Башкортостана с древнейших времен до
XIV в. Уфа, 1994.
68. Мажитов Н.А., Сунгатов Ф.А., Султанова А.Н., Исмагилов Р.Б., Бахшиева И.Р. Го-
родище Уфа-11. // Материалы раскопок 2008 года. 2009. T.III. Уфа.
69. Малашев В.Ю., Мошкова М.Г. Происхождение позднесарматской культуры (К по-
становке проблемы) // Становление и развитие позднесарматской культуры. Волгоград,
2010. С. 37-56.
70. Малашев В.Ю. Археологические памятники южноуральских степей второй поло-
вины II-IV В.Н.Э.: позднесарматская или гунно-сарматская культура (вещевой комплекс) / /
Российская археология, 2007. № 3. С. 103 — 140.
71. Малашев В.Ю., Мошкова М.Г., Болелов С.Б. Проблемы культурной атрибуции па-
мятников евразийских кочевников последних веков до н.э. IV в.н.э./ / Российская археоло-
гия, 2007. № 3. С. 121-132.
72. Мандельштам А.М. К восточным аспектам истории ранних кочевников в Средней
Азии и Казахстане / / КСИ А. 1978. № 151.
73. Матвеева Г.И. Этнокультурные процессы в Среднем Поволжье в I тыс. н.э. //
Культуры Восточной Европы в I тыс. н.э. Куйбышев, 1986.
74. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). М., 1973. Вып. 2.
75. Мошкова М.Г. Археологические памятники южноуральских степей второй поло-
вины II — IV В.Н.Э.: позднесарматская или гунно-сарматская культура (погребальный об-
ряд) / / Российская археология. 2007. № 3. С. 103 — 140.
76. Овсянников В.В. К характеру этнокультурных контактов в лесостепном Приура-
лье в позднесарматскую эпоху // XIV Уральское археологическое совещание. / Тезисы до-
кладов. Челябинск, 1999.
77. Останина Т.И. Население Среднего Прикамья в III—V вв. Ижевск, 1997.
78. Пастушенко И.Ю. Об этнокультурной принадлежности «тураевцев» // Урал в
прошлом и настоящем. / Материалы научной конференции. Екатеринбург, 1998. Ч. 1.
79. Питулевская Н.В. Сирийские источники по истории народов СССР / / Труды Ин-
ститута востоковедения. М - Л., 1941. Т. XLI.
80. Плетнева С.А. Кочевники средневековья. Поиски исторических закономерно-
стей. М., 1982.
81. Потапов Л. П. Этноним «теле» и алтайцев // Тюркологический сборник. К 60-ле-
тию А. Н. Кононова. М.: Наука, 1966. С. 233 — 240.
82. Приск Панийский Средневековые исторические источники Востока и Запада.
1861. http://www.vostEt.info/Texts/rus/ Prise/frametexthtm
81
С. Г. Боталов
83. Пшеничнюк А.Х. 111 hi ювскц й комплекс памятников IV в. до н.э. III в. н.э. / / Древ-
ности Южного Урала. Уфа, 1976.
84. Раню Рашев. Праболгары на юго-западной окраине евразийской степи // Сред-
невековая археология евразийских степей. Материалы учредительного съезда Междуна-
родного конгресса. Т. I. Казань, 2007. С. 104 — 117.
85. Семенов А.И. К выявлению центрально-азиатских элементов в культуре раннес-
редневековых кочевников Восточной Европы // АС ГЭ. 1988. Въш. 29.
86. Скржинская Е.Ч. Иордан. О происхождении и деяниях гетов (Getica). М., 1960.
87. Симоненко А.В. «Гунно-сарматы» (к постановке проблемы) / / Нижневолжский
археологический вестник. Волгоград, 2010. Въш. 11. С. 392 — 402
88. Симоненко А.В. Заметки о погребальном обряде поздних сарматов Северного
Причерноморья / / Нижневолжский археологический вестник. Въш. 12. Волгоград, 2011.
С. 169-182
89. Скрипкин А.С. Проблема происхождения позднесарматской культуры // Ниж-
неволжский археологический вестник. Выпуск 12. Волгоград, 2011. С. 183 — 196.
90. Скрипкин А.С., 1982. Азиатская Сарматия во II —IV вв. (некоторые проблемы ис-
следования) СА. № 2.
91. Смайлов Ж..Е. Отчет по теме «Археологическое изучение территории освоения
ТОО «Казтуркмунай» (по линии нефтепровода Каратобе —Лактыбай). Байганинский рай-
он, Актюбинская область. Алматы, 2005. Т. I.
92. Смирнов К.Ф. Сарматские племена Северного Прикаспия // КСИИМК. М.-Л.,
1950. Въш. XXXIV. С. 97-114.
93. Старостин П.Н. Этнокультурные общности предбулгарского времени в Нижнем
Прикамье // Археология и этнография Татарии. 1971 а. Въш. 1.
94. Сунгатов Ф.А. Турбаслинская культура. Уфа, 1998.
95. Толстов С.П. Древний Хорезм. М., 1948.
96. Томпсон Э.А. Гунны. Грозные воины степей. М., 2008.
97. Трофимова Т.А. Изображения эфталитских правителей на монетах и обычай ис-
кусственной деформации черепа у населения Средней Азии в древности // История, ар-
хеология и этнография Средней Азии. М., 1968.
98. Фавстос Бузанд. История Армении Фавстоса Бузанда / Пер. М.А. Геворгяна //
Памятники древнеармянской литературы. Ереван, 1953.
99. Шарапова С.В. Керамика раннего железного века лесостепного Зауралья (опыт
статистического анализа): автореф. дне. ... канд. ист. наук. Ижевск, 2000.
100. Яценко С.А. Аланы в Восточной Европе в середине I — середине IV в. н.э. (по
данным письменных источников) / / Петербургский археологический вестник. 1993. № 6.
С. 83 - 88.
101. Яценко С. А. Германцы и аланы: О разрушениях в Приазовье в 236-276 гг. н.э. //
Петербургский археологический вестник. 1997. С. 154-163.
102. Яценко С.А., 1998. «Бывшие массагеты» на новой Родине в Западном 11рикастiии
(II-IV вв. н.э.) // Историке*-археологический альманах. Армавир, 1998. № 4.
103. Яценко С.А. К дискуссии об оформлении позднесарматской этнокультурной
общности 2-ой половины II — 1-ой половины III века нашей эры / / Нижневолжский архе-
ологический вестник. Въш. 12. Волгоград, 2011. С. 197-213.
104. Alfoldi A. Funde arts der Himnenzeit und Hire ethnische Sonderung // Archaeologia
Hungarica. Budapest, 1932. T. 9.
105. Bona Istvan. Das Hunnen-Reich. Corvina, 1992.
106. Enoki K. The origin of the White Huns or Hephtalites, «Eastand West». 1955. № 3.
P. 231-238.
107. Erdelyi I. Az avarsag ees Kelet a regeszeti forrasok Tukreben. Akademiai Kiado.
Budapest, 1982.
82
О гуннах европейских и гуннах азиатских
108. Gening V. Volkerwanderzngseithche Kriegergraber aus Tuzaevo im Uralvorland / /
Eurasia Antiqua, Zeitschrift fur archalogie Ku ra si ens. 1995. Band I.
109. Kazanski M., Mastykova A. Le Caucase du Nord et la region mediterrancenne aux
5-e-6-e siecles // Eurasia Antiqua. 1999. Band 5.
110. Kozomberdieva E.I., Kozomberdiev I.K., Kozemiako P.N. Ein Katakombengrab aus
der Schlucht Samsi. 1998, Eurasia Antiqua. Band 4.
111. Manchen-Helfein O. The World of Huns. L., 1973.
112. Marquart. Eransahr nach der Geographic des Ps. Moses Xorenac'i. Berlin, 1901.
113. Thomson E.A. A history of Attila and the huns. Oxford, 1948.
114. Werner Joachim. Beitrage zur Archalogie des Attila-Reiches. Munchen, 1956.
15. Vida T. Die awarenzeifhche keramik I. (6 / — 7/ Jh) // Varia archaeological Hungarica.
VIII. Berlin, Budapest, 1999.
ABSTRACT
S. G. Botalov
ON THE ISSUE OF EUROPEAN AND ASIAN HUNS
According to the existing tradition, the Him archaeological reserves of the European
historical period include some tens of scattered burial sites and separate collections, all of which
can be dated to the end of the IV - V centuries. They are situated on the huge territory from
the Irtysh River to the Carpathian basin. At the same time, they have normally been reviewed
without taking the issue of the cultural genesis into consideration. In other words, due to certain
circumstances, modern researchers are quite limited in their attempts to analyze the origins of
the formation of H n ns' traditions, along with interpreting the Hun heritage which can be traced
in the East European and West Asian cultures.
1. European Huns. The historical aspect.
1. The traditionally accepted description of events, based on the account of Ammianus
Marcellinus cannot be accepted as being chronologically and geographically precise.
2. We are, in fact, unable to state what the period and the features of the "Him conglomeration
between the Azov and the Caspian Seas" were actually like [after A. V. Gadlo, 1979, p. 13].
3. The question about the dynamics of relationship between the Huns and the Alans-
Massagets (joint military campaigns?) is yet to be answered. It is obvious, though, that this kind
of relationship lasted for at least 150 years (from the 1st third of the III century until the second
half of the IV century).
4. From the beginning of their European history, the Huns coexisted (for 30 years at
minimum) together with the Alans, as an inseparable and undisputable part of the Hun-Alan
confederation.
5. The only valid date that could somehow indicate the beginning of the Hun invasion
into Europe is the year 376, along with some collateral dates and references to the Hun-Alan
campaigns in Transcaucasia in 227 [Agafantel, pp. 20-21] and 336 [Faustus of Byzantium, p. 15].
6. We should also admit that nowadays, using traditional historical methods, it is impossible
to reconstruct the time and the nature of the process of consol ida lion of the Huns both in the Alan
confederation and their density in the region between the Azov and the Caspian seas.
7. There is a number of ethnic tribal names found in the written sources that are interpreted
as the paleo-Turkic nomadic Him unities, which existed before Attila (III-IV centuries AD) on the
territory from the Lower Danube to Tanais.
83
С. Г. Боталов
The archaeological aspect. The results of the recent stagnant scientific discussion on the
problem of origin of the late Sarmatian culture are quite unimpressive. It seems that everyone
still sticks to his opinion on the issue. The lack of any new and radical arguments does not let
the scholars studying the Sarmats come to a unilateral conclusion on the one hand, nor does it
allow them to acknowledge and accept any other points of view. Time might solve this problem,
and that is what I had thought at first. However, one important detail made me change my
mind. Solving, or not solving the problem of late Sarmats within the frame of the scientific panel
working on that subject has a most negative influence on the whole research process of the latter
period of the early Middle Ages in on г nomadic studies.
Abstract positioning of the late Satmatian culture as a general Sarmatian (Alan)
phenomenon, that is taking place in order to fit some common standards, creates particular
confusion in interpreting all nomadic materials of the early Middle Age period. Thus, while
remaining most clearly noticeable, the late Sarmatian cultural traditions (the northern orientation
of the dead, skull deformation, a strictly limited set of inventory categories), found in many of
the steppe and forest-steppe complexes of central Eurasia - monuments of the Him period (after
I. P. Zasetskaya), the pre-Bulgarian monuments of eastern Europe (after R. Rashev), the Turbaslin
and Imenkov complexes (of the Kominternovskiy II type), the Jetyasar and Hun monuments of
Central Asia - all of these are still being interpreted as some abstract "Sarmatian-Alanian heritage".
Such a position has also been stated in this book. At the same time, the Hun monuments, just like
the Hun archaeology in general, have nearly vanished on the huge territory of the steppe.
As it has been previously stated, there are very few monuments of the V-VI centuries in
the Povolzhye and Ural-Kazakh steppe. And in spite of being so diverse, some of them (Kanattas;
Zevakino, mound 1; Kamenniy Ambar, mounds 5, 6; the Arkaim burial site; Shipovo, mounds 2,
3; Verkhnepogromnoye, mound 4, burial 3; Gorodischenskoye IX, mound 5; Karatobe II, mound
1; burial mounds of Enbekshil and Nazar-2, see articles by A. Z. Beysenov in the present book)
demonstrate quite noticeable Hun traditions in them, namely the northern orientation of the dead,
the presence of coffin constructions, inventory kits. The majority of the post-Hun monuments in
the North are situated in the forest-steppe Priuralye and Zauralye, where regular and numerous
contacts between the Hun-Sarmatian and the local forest-steppe population have been proved.
As a result of mixing of Priuralye's Finno-Ugric population with the population representing the
Imyendyashevskaya culture (the Okhlebinino, Shipovskiy, Novo-Sasykul burial grounds) and
the Hun-Sarmatian tribes who stayed within the borders of Priuralye when the main part of
the Him unity left for the West [Ovsyannikov, 1999], the Turbaslin culture was formed in the
middle of the Ufa river basin by the V century AD. This culture existed until the VIII century
AD and its' bearers, in spite of leading a settled (or semi-settled) life, kept the main elements of
the Hun or the Hun-Sarmatian historical-cultural complex (HCC): small ground mounds with
individual burials, narrow rectangular pits with niches and kerfs, northern orientation of the dead,
artificial skull deformation and also the corresponding inventory. However, during this period
(V-VIII centuries) some of the Turbaslin monuments demonstrated certain traces of cultural
influence coming from the Turkic steppe habitat, which can be observed, in on г opinion, due
to the appearance of burials with a horse skin on the step of the grave pit (the Kominternovskiy
II burial ground, burial 46 and Kusharenkovskiy burial ground, burials 2 and 27) along with belt
kits having elements of heraldic style on them [Akhmerov, 1951; 1970; Gening, 1977, p. 95-104;
Kazakov, 1996, p. 55, fig. 5; 1998; Botalov, Polushkin, 1996, p. 184].
2. Asian Huns. The historical aspect.
The Kidarites, the Xionites and the Hephthalites were all integral parts of a large Asian
community of the White Huns and their history is, after all, not only interconnected, but also
closely related to this one of European Huns. Ils' stages are clearly seen not only geographically,
but also in vectors of influence of their foreign police. In this respect we can say, that the history
of the Kidarites and the Hephthalites at its' prime spread upon the large mountainous land on
both sides of Pamir (Sindh, Bost, Arachosia, Zabulistan, Tokharistan, Dardistan, Kabulistan, Kugi,
Karitare, Hotan). At the same time, the sources which contain this reference, either point out the
84
О гуннах европейских и гуннах азиатских
evident imanimity and interchangeability of the ethnicons, or tell about the existence of a stable
Hephthalite-Kidarite confederation, that existed until the middle of the VI century. Expanding
the borders within the frames of the northern steppe habitat seems quite arguable today, as
those were the European Huns who came back and conquered the Soude Yanjiao land and,
consequently, the Hunni-Xiomtes. After that, both names Soude Yanjiao and Zheshei-Kanjiou
disappeared from the Chinese maps of the Western border [Borovkova, 1989, p. 115,116,120,121.
Map 4 B, 5 B]. According to the commonly accepted reconstructions, these regions were situated
in the Aral Sea region (Priaralye) and the basin of the Syr-Darya river (Fig. 9, 10). At the same
time, we also have to acknowledge that the written sources contain no information that would
indicate the existence of a single and united Hephthalite-Xiomte confederation before or after the
period under consideration. Perhaps, some joint activities took place during the Hephthalites'
campaigns in the South. The Hunni-Xiomtes were mentioned for the last time when the Turks
under the command of their khan Istami invaded the Aral Sea region (in the year 557). The history
of the Hephthalites ends in 565 in the Karshin oasis.
The global historical situation of the end of the IV - the beginning of the VI centuries states
that the large steppe region of Zauralye and Kazakhstan could be placed within the area of the
following cultural and political habitats. On its eastern borders it neighbored on the large Talass-
Hajou world of the Tiukic-speaking nomads of the Djungarian steppe and the Hi river valley.
With regards to that, it is most probable that a part of the On-Ok-Budun unity (Onogur), which
consisted of the Dulo and Nushebi tribes, after some of them (the Kutrigurs, the Urogs, the
Onogurs) had left for Eastern Europe in 463, still remained the western wing of the large Turkestan
confederation of the Talass, the Toguz and the Oguz. Valleys of the Talass river and the Chui river
were most probably the southern borders of this unity. Further to the south, fromSogdia along the
Syr-Darya and the Tarim river valley to Karashar, with natural borders of the West and Central
Tien Shan mountain ridges, began the sphere of cultural and political influence of the Kidarite-
Hephthalite state. Then, from the lower basin of the Syr-Darya in the south-west, including the
northern Aral Sea region (Priaralye), lay the land of Soude Yanjiao where the Huns, the Hunni or
the Xionites were the rulers. By the end of the V century they spread their influence, or had close
cultural and political relations with the regions of South Priuralye and Middle Povolzhye. When
the forest population, and namely the early Avars (Zhuan Zhuan) from the north and the early
Turks (Talass) from the south and the south-east, came to the large region of south-west Siberia,
it consequently led to the breakup of the previously existing in that area cultures and types, and
the migration of the population to the west. Such situation may be supported with evidence from
the works of Prisons of Panium, who told that the Saragurs, the Urugurs and the Onogurs were
ousted from their land by the Savirs (the Sabir people), who were then attacked by the Avars
[Pigulevskaya, 1941, p. 51]. In this respect, archeological transformations prove to some extent
the most precise existing Savirs population map in West Siberia, offered by M. I. Artamonov
[1962, pp. 65 — 66]. It is obvious that such direction of the Saragurs' migration (from the east to
the west) was initiated also by tribes of the Oghur unity, which can be proved by typical Central
Asian cultural innovations in Europe, along with the appearance of numerous object types of the
Altai-Sayan, East Turkestan and Central Asian origin [Erdeli, 1982], and cultic burial monuments
of the eastern origin [Semenov, 1988].
The archaeological aspect. The materials from the traditional burial complexes of the
V-VII centuries with the rite of inhumation from the vast territories of South Ural, and also West
and Central Kazakhstan are being collected and accumulated at a very slow rate. Only about ten
complexes of that period of time are known today, situated on the border of steppe and forest-
steppe, from Zavolzhye to West Siberia, and also within the boundaries of the northern part of
Kazakhstan's steppe [Shipovo, mounds 2,3; Novoselki; Verkhne-Pogromnoye; Engels (Pokrovsk),
mound 36, burial 2; Leninsk; Avilovskiy; Berezhnovka I, mound 111, burial 1; Borodayevka;
Perepolovenka; Kamenniy Ambar, mounds 5, 6; the Arkaim burial site; Gorodischenskoye IX,
mound 5; Yeraska; Sopka 2, burial 688; Oust-Souyerka; Kyzyl-Adyr; Borovoye; Kanattas; Kara-
Agach; Karatobe II; Yenbekshil; Nazar 2].
85
С. Г. Боталов
The main features of the funeral rite allow us to state that most of the above-mentioned
monuments make up a single horizon, which features the post-Hun traditions: narrow rectangular
pits, pits with cutting, burials with northern orientation of the dead, frequent skull deformation.
A noticeable innovation consists of placing altars in the shape of great and small cattle's bones
and skulls (skin?) - sometimes, camel or more seldom horse bones - at the feet and also on the
side step. In the first case this trait makes the complexes similar to some forest-steppe and forest
monuments of Povolzhye (the Imenkov culture — Kominternovskiy II, Tashkirmenskiy burial
sites) and Priuralye (the Turbaslin culture — Kushnarenkovskiy, burial 2, 27, and also bruial 1, 8,
22 of Manyakskiy; Novobikinskiy and Lagerevskiy, mound 10) [Botalov, 2009, p. 308-319, 517].
In the second case the tradition of placing the whole horse's skeleton continued to develop in the
early Turkic (the Avar and the Bulgarian-Khazar) monuments of the Prichernomorye habitat (the
Black Sea region) and the Carpathian basin [Botalov, 2009, p. 464 — 518]. The tradition of placing
the skull and the limbs (skin) of a horse on the side step near the dead man's body spread in
the forest-steppe area of South Ural, West Siberia and East Kazakhstan in the complexes with
the latitude orientation, that appeared in the VII - VIII centuries (the Manyakskiy, Lagerevskiy,
Bobrovskiy, Blizhniye Yelbany XIV, Chernoozerye, Zharly, Chilikty, Yegiz-Koitas burial sites). It
may be displaying the dynamics of how another historical-cultural complex [Bulgarian, Madyar,
Kimak, Kypchak (?)] was set.
However, the early Turkic period is most widely represented by the steppe monuments.
Among these are the well-known complexes of mounds with "ridges" or monuments of the
Selentash type, which are nowadays concentrated in foru main districts: Sary-Arkinskiy (Central
Kazakhstan, Saryarka, Tor gay, Western Poirtyshye), Ulutaouskiy, Mugodzharskiy, Zarualskiy.
Today 452 complexes of this type are known [Botalov, Tairov, Lyubchanskiy, 2006]. In oru opinion,
these monuments represent cultic funeral complexes, where bodies had been bruned aside, on
or above the ritual ground, and the remnants then placed in the open contorued (organized)
space. There is no sense in stating here the characteristics and the typological features of these
monuments, as those were 1isted in details in the works of the author and his colleagues [Botalov,
Goutsalov, 2000, pp. 185-218; Lyubchanskiy, 2006, pp. 386-408; Botalov, Tairov, Lyubchanskiy,
2006; Botalov, 2009, pp. 260 — 408]. Mounds with "ridges" are largely divided into two types -
with the single central mound and the double one, when central embankments are positioned
along the North-South line. Other combinations (the positioning of central embankments along
the West-East line, layering of two or more embankments), most often demonstrates the double
stratigraphy or planigraphy of the complex. The monuments which were initially identified as
complexes of the Selentash type [Botalov, 1996], represent another constructive type of monuments
of this circle.
Conclusion. As a conclusion to everything stated above, we will point at some spheres
which, in our opinion, are in strong need of being thoroughly researched these days. From the
historical point of view it is obvious, that the initial stage of the European and Asian Hirns' early
history must be studied more carefully both in the respect of their unity and interaction, and
in the context of history of the Alans, the Goths, the Kushans, the Kangju and the early-Turkic
Talass confederation.
The archeological and the ethnic anthropological aspects of the early Hun history claim
that we have to address to the nomadic monuments of the previous period. In connection with
that it becomes inevitable, that we should be searching for the roots of the Hun culture and
its' appearance in the single archaeological horizon called "the late Sarmatian culture". Without
understanding the essence of this phenomenon, its features and peculiarities, its components and
the formation dynamics of this historical and cultural unity, it will be impossible to understand
and identify the main stages of the Him cultural genesis. Today it is obvious that the materials of
this global late Sarmatian horizon [phenomenon after Bezuglov, Glebov, Parusimov, 2009, p. 116]
demand more profound and consistent analysis. On the one hand, its' eastern or Central Asian
cultural component inevitably leads to finding peculiar marker traits of the complexes' funeral
rites and setting Mongohan, Or dos, North Chinese, East Turkestan and other origin of some
86
О гуннах европейских и гуннах азиатских
categories of objects. On the other hand, the western formation and development trend of the late
Sarmatian and the early Him cultures, seen in the rich late Roman, Byzantine, Bosporus and other
import not only in the complexes of Prichernomorye and Podonye, but also found in monuments
situated in the distant eastern areas of this horizon (Kazakhstan and South Zauralye)3, gives
us the possibility to reconstruct in some way the territorial and cultural dynamics of how this
macrocultural phenomenon had developed.
One can speak with a high degree of probability about the ethnic racial continuity of
the anthropological look of the materials from the late Sarmatian and the Hun horizons, after
conducting the frontal comparative analysis. By this we mean comparing the anthropology of
monuments, that arequite precisely dated and belong to the Attila period of the post-Hun stage
(the Dzhetysaarskiy, Turbaslinskiy, Kominternovskiy, Kamenniy Ambar, Gorodischenskoye and
other ones) with the late Sarmatian range.
We also find the retrospective comparative analysis of certain categories of the late Sarmatian
and the Him period objects (objects of poly chromatic style, weaponry, harness etc.) quite promising
when it comes to finding their common roots and succession. And, finally, the real macrocultural
syncretic diversity can only be seen when various centers of the Hun cultural genesis are taken
into consideration. Such centers are nowadays found in south-western Prichernomorye (the
Budzhak steppe) and the Upper Don region (Krivaya Luka), in Volgo-Donye (the Volga and the
Don rivers region), Zavolzhye, western Kazakhstan (the Lebedev-Kaldygaitinskiy district), in
South Zauralye and the Lower Syr-Darya river (the Dzhetysaarskiy disctrict).
87
А. В. Комар
КОМПЛЕКС ИЗ МАКАРТЕТА
И РИТУАЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ ГУННСКОГО ВРЕМЕНИ
Проблема выделения, атрибуции и интерпретации ритуальных комплексов приоб-
рела острую актуальность уже в начальный период исследования древностей восточноев-
ропейских степей гуннского периода. Так, открытые в 20-х годах XX века в Саратовском
Поволжье курганы с кострищами и остатками обожженных предметов и костей животных,
но не человека, Т. М. Минаева ингерпрепяровала все же как погребения по обряду крема-
ции [Минаева, 1927], тогда как П. Д. Рау счел их особым типом ритуальных памятников
[Рау, 1928].
А. Альфельди отнес покровские курганы к погребальным памятникам пша Новогри-
горьевки, отменяв, что комплекс обожженных предметов из Нодьсекшоша (Nagyszeksos)
принадлежит к такому же или родственному ритуалу сожжения, хотя в нем и не были об-
наружены человеческие кости [Alfoldi, 1932, р. 17]. Более определенно Н. Фетпях [Fetticli,
1953] тя Д. Чаллань [Csallany, 1958] связали с погребениями комплексы из Нодьсекшоша,
Печ-Усёга (Pecs-Uszog), Новогртягорьевки, к. 18 Покровска. Скеппяческтя возможноспя та-
кой интерпретации оценил Й. Вернер: поскольку уверенно можно было констапяровать
лишь повреждение огнем части предметов из комплексов, возможно, что сожжению под-
лежали только вещи покойного, тогда как его тело захоранивалось отдельно в другом ме-
сте [Werner, 1956, р. 79]. Аналопячную интерпретацию для новооткрытого комплекса из
урочища Макаргет предложили В. Ф. Пешанов и Д. Я. Телегин [Пешанов, Телегин, 1968].
И. П. Засецкая выделила поволжские курганы с кострищами и новогригорьевские
погребения в группу погребальных памятников по обряду сожжения, разделив послед-
ние на два пша по признаку наличия обожженных костей человека: кострища в курга-
нах и собственно погребения по обряду кремации [Засецкая, 1971]. Позже, после введения
в научный оборот погребения из Владимировки, к группе был добавлен трепля пяп: под-
курганные погребения по обряду ингумащяи с ритуальным кострищем и комплексом на
стороне [Засецкая, 1994, с. 12-16].
Поволжские курганы с кострищами и обожженными вещами без человеческих ко-
стей, а также Макаргет, А. К. Амброз соотнес с поминальным ритуалом, предположив, что
часть предметов могут быть дарами покойному от ближайших родственников. В качестве
модели был привлечен более поздний комплекс начала VIII в. из Вознесенки, аварские
и центральноазиатские тюркские аналогии [Амброз, 1981].
Более детальное внимание проблеме ритуальных комплексов уделил И. Бона [Bona,
1979, р. 310-312; 1982, р. 189-190; 1991, р. 142-152, 180-195]. Констапяровав неудовлетвори-
тельное состояние документации большинства открытых в XIX — начале XX века комплек-
сов гуннского времени, связываемых с погребениями по обряду кремации, исследователь
выделил в качестве наиболее показательных комплексы, доисследованные археологами во
2-й половине XX века, в частности, Макаргет и Паннонхальма (Pannonlialma-Szeldomb).
В обоих случаях археологами не были обнаружены остатки костей человека, как и ранее
на местах обнаружения ярких комплексов из Печ-Усёга и Нодьсекшоша; находки же от-
88
Комплекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
дельных человеческих костей в таких случаях как Батасек (Bataszek) И. Бона счел неин-
формативными. Поскольку в Печ-Усёге предметы оказались вообще не обожженными,
а в Нодьсекшоше и Новогригорьевке — только часть, да и та в разной степени, исследо-
ватель пришел к закономерному выводу о том, что такие предметы не могли находиться
при кремируемом теле, а выборочно бросались в потухающий огонь. Такой ритуал был
назван Totenopfer (приношение умершему), а его истоки И. Бона видел в тюркских этногра-
фических поминальных ритуалах 3, 7 и 49 дня, сравнивая с раннеаварскими и тюркскими
комплексами VI-VII вв. Аналогичная интерпретация была предложена и для части других
разрушенных комплексов гуннского времени Северного Причерноморья, где при доис-
спедовании обнаруживали косит лошадей, но не человека. С ритуалами в честь мертвых
И. Бона также связал отдельные находки захороненных котлов.
Идею погребальных даров развил в публикации комплекса из Паннонхальмы П. Том-
ка [Тошка, 1986, р. 467-475], последовательно рассмотревший возможности размещения
в яме вместе с предметами куклы — имитации покойника, «символической могилы», «тай-
ничка», клада и другие тюркские и восточноевропейские аналогии. Опираясь на текст
Иордана о похоронах Аттилы, где упоминается «шар на кургане» и «тайное погребение»,
исследователь согласился с версией о существовании у знатных гуннов пространственного
разделения места погребения тела и места совершения жертвенного приношения вещей.
М. М. Казанский и А. В. Мастыкова отнесли к «поминальным» такие комплексы как
Нодьсекшош, Левице (Levice-Levi), Паннохалъма, Макаргет [Scirkin, Kazanski, Sharov, 2006,
р. 123; Казанский, Мастыкова, 2009, с. 116], а Р. Мюллер назвал комплексы Печ-Усёг, Нодь-
секшош, Батасек, Паннохалъма «жертвенными приношешгями», которые могли сжигаться
на погребальном костре, но захоранивались отдельно от останков человека и животных
в центральноазиатских традициях [Miiller, 2003, р. 286].
Другую линию в проблеме ритуальных комплексов гуннского времени наметил
А. И. Семенов, издавший план Новогригоръевского могильника и идентифицировав!ггий
«могилу П» по Д. Я. Самоквасову как каменную выкладку-«ус», имеющую прямые анало-
гии в Южном Приуралье и Казахстане [Семенов, 1988, с. 98-99, рис. 1].
Открытие комплекса с «усами» Солончанка I в Южном Зауралье, с яркими материа-
лами гуннского времени [Любчанский, Таиров, 1999], продемонстрировало неслучайность
такой связи и iio3bo. ih. io С. Г. Боталову пересмотреть дапгровку данного типа памятников
в целом [Боталов, 1998; Боталов, Таиров, Любчанский, 2006; Боталов, 2009].
Многие особенности курганов с «усами» — наличие обожженных площадок с каль-
щгнированными костями животных, комплексы предметов вооружения и снаряжения
коня при обычном отсутствии костей человека, действительно напоминают характери-
стики восточноевропейских комплексов гуннского времени, относимых к ритуальным. Их
прямому сравнению препятствует состояние фиксации даже немногих исследованных ар-
хеологами европейских комплексов.
А. И. Семенов справедливо отметил, что Д. Я. Самоквасов некритично перенес харак-
теристики первого раскопанного им на Новогригоръевском могильнике кремационного
погребения хазарского времени (могила I) на остальные курганы с «каменными выклад-
ками», среди которых оказались и несомненные скифские курганы с каменной крепидой
(могилы IV, VI) [Семенов, 1988, с. 98]. 11ланиграфической и стратиграфической докумен-
тации отдельных курганов при раскопках в 1884 году, очевидно, не составлялось; остается
неизвестным, и каким образом Д. Я. Самоквасов iipoBoin.i определение кальцинирован-
ных костей из курганов, выделив среди них кости человека, лошади, барана, «четвероно-
гих животных» и птиц [Самоквасов, 1908, с. 133-134]. Лишь немногим лучше обстоит дело
с раскопками курганов в 1925-1929 годах у Покровска П. С. Рыкова и П. Д. Рау; впрочем, по-
иск полевой документации по эпгм раскопкам, насколько нам известно, пока не проводился.
В случае с п. 2 к. 4 Владимировки [Скарбовенко, 1979] проблема иного характера —
комплекс спекшихся от огня в комок предметов, включавших детали узды и наконечни-
ки стрел, был обнаружен несколько выше в слое курганной насыпи в 0, 6 м на юго-запад
89
А. В. Комар
от безинвенгарного ингумащюнного погребения ребенка 3-5 лет. Поскольку входящие
в комплекс предметы вооружения, несомненно не могли принадлежать самому ребенку,
по мнению И. П. Засецкой, здесь наблюдалось захоронение ребенка из знатного рода, с ко-
торым отдельным комплексом рядом с погребением были положены предварительно очи-
щенные огнем жертвенные вещи [Засецкая, 1994, с. 15-16]. В то же время, де фа кто связь
ингумащюнного погребения с комплексом обожженных предметов не установлена ни
стратиграфически, ни хронологически (анализ образцов костей по С 14 не проводился).
К кремащюнным погребениям М. М. Казанский и А. В. Масгыкова отнесли иссле-
дованные археологами комплексы из Новофплиiпговки и Солончанки I [Scukin, Kazanski,
Sharov, 2006, р. 121-122; Казанский, Масгыкова, 2009, с. 118]. В Солончанке I в качестве по-
гребения авторами, очевидно, интерпретирована углисто-золистая площадка кострища
с включением костей животных из кургана 1 (южного) [Любчанский, Таиров, 1999, с. 8].
Человеческих костей в насыпях всех трех курганов комплекса не было, но в них содержа-
лись скелеты лошадей; в кургане 1 в кострище найдены кальщгнированные позвонки и
ребра овцы; также отмечены отдельные косит волка и лисы [Косинцев, Ражев, 1999, с. 69].
Современный уровень раскопок, ненарушенностъ комплекса, исключают вероятность его
принадлежносп! к кремащюнным погребениям.
«Погребение медника» из Новофилигшовки интерпрепгровано в качестве такового
Б. Д. Михайловым [Михайлов, 1977; 2005, с. 147]. На площади 2x3 м у подножия кургана
обнаружены многочисленные остатки бронзо.титейного производства — медные слитки,
обрубки, стружка, раскованные заготовки, сырье для переплавки (обломки бронзовых кот-
лов, фрагмент зеркала и т. п.); а также инструменты — четыре зубила, пробойник, два мо-
лотка, каменная наковальня, керамическое сопло. Из карпгны обычного производственно-
го комплекса здесь выпадают только находки в слое трех трехгранных наконечников стрел
и обожженной фаланги ноги человека, но относить его к ритуальным или погребальным
никаких оснований нет. Открыта и дата комплекса — к гуннскому периоду он отнесен ав-
тором пу бликации лишь на основании обломков бронзового кованого котла с железньтми
ушками, хотя такие предметы бытовали уже в позднесарматское время.
Еще одно кремационное погребение предположил видеть в разрушенном комплек-
се 1887 г. у хутора Саги, известным также как «Кучугуры у г. Алешки» [Засецкая, 1994,
с. 171-172], В. И. Баранов [Баранов, 2010, с. 84]. Отчет о находке упоминает «сохранившиеся
частично косит и части почерневшего металла» [Баранов, 2010, с. 80], что скорее свидетель-
ствует в пользу трупоположения с обломками закопченного котелка.
Венгерский комплекс из Паннонхалъмы [Тошка, 1986] практически полностью был
вынут из земли рабочими, обнаружившими мечи. Археологам здесь осталось тишь про-
пзвестп доисследование вырытой рабочими ямы и просеять грунт. В результате удалось
установить, что два меча лежали в неглубокой (до 0,7 м) яме длиной около метра (рукоятя-
ми на восток?), в западной части ямы размещались остатки узды двух лошадей. П. Томка
выделил среди золотых обкладок детали «золотого» лука [Tomka, 1986, р. 431-433; abb. 11;
12], как традиционно интерпретируются похожие детали из Печ-Усёга, Якушовтще, Бата-
сека [Werner, 1956, taf. 61; Bona, 1991, taf. 47; 54; 60-62; 51; 54; 55].
С данной версией не позволяет согласиться отсутствие в комплексах накладок гунн-
ского сложносоставного лука, за исключением только Печ-Усёга, где к золотым обкладкам
лука принадлежат раздвоенные обкладки с изгибом [Alfoldi, 1932, pl. VI, 1, 3], а не интере-
сующего нас типа. Что же касается сгибаемых вдвое золотых обкладок со звериной мордой
на конце, то речь, несомненно, идет об отделке детали ножен меча, наблюдаемой в кер-
ченских склепах «24 июня 1904 г.» [Засецкая, 1993, таб. 28, кат. 130] и 1896 г. на «Глинище»
[Штерн, 1897, л. 1,13]. Судя по расположению прикипевшей обкладки на мече из керчен-
ского склепа 1896 г., она аналогична «звериной» обкладке скобы ножен меча из Атлусхай-
ма [Werner, 1956, taf. II, 2; III, 3].
Вырезы на обкладках из Паннонхалъмы совершенно не соответствуют размерам и рас-
положению вьгрезов на луке, зато сложенные вдвое, такие обкладки по форме и размерам
90
Комплекс из А1акартета и ритуальные памятники гуннского времени
соответствуют окончанию ножен мечей [Tomka Р., 1986, р. J3H33; abb. 11]; это же касается
и аналогичной обладки из м. VIII Новогригорьевки, составляющей комплект с длинными
золотыми обкладками ножен меча [Засецкая, 1994, табл. 4,17; 5,15,16]. Еще меньше шансов
у интерпретации П. Томки как седельной накладки обрывка золотой фольги с чешуйча-
тым декором из Паннонхальыы, учитывая что фрагмент лучшей сохранности здесь одно-
значно принадлежит к отделке ножен [Tomka Р., 1986, abb. 18; 19]. Таким образом, состав
предметов из Паннонхальыы ограничивается всего двумя мечами в ножнах и двумя ком-
плектами сбруи.
Богаче выбор предметов находился в комплексе из Макартета [Телегин, 1967, с. 41-46;
Пешанов, Телегин, 1968, с. 229-232], представляющем тот редкий случай, когда археологам
удалось после случайного обнаружения комплекса зафиксировать расположение хотя бы
части предметов in situ. Это обстоятельство автоматически привлекает к нему с нашей сто-
роны особое внимание, заставляя рассмотреть все детали находки индивидуально.
Комплекс обнаружен в сентябре 1967 года к северу от современного села Жовтне-
вое (стар. Куркулак) Токмакского района Запорожской области на краю поля в урочшце
Макартет (по-вццимому, во время расширения зоны распашки в сторону оврага) (рты. 1).
Тракторист И. И. Ярошенко обратил внимание на вывернутые плугом обломки двух ме-
чей а также две бронзовые обопмицы с вставками-геммами (одна из гемм к моменту пере-
дачи находок была утеряна пли уже отсутствовала изначально).
Рис. 1. Лоьалмзация места находьи комплекса из Макартета на карте-трехверстовке
Место находки обследовали Б. Ф. Пешанов и Д. Я. Телегин, собрав в пахотном слое на
ппощади 5-6 кв. м еще две обоймицы с геммами, несколько десятков бляшек, два наконеч-
ника стрел, железные удтша, бронзовую пряжку, язычок пряжки, фрагменты бронзовой
оковки и бронзовые гвоздики для ее крепления, обломки бронзового котла.
Б зоне концентрацшг находок по направлению распашки была заложена траншея
размерами 1^4 м, расширенная затем прирезкой на восток (рис. 2,1); раскоп исследован до
91
А. В. Комар
плотного материкового грунта на глубине 1 м. В юго-западном секторе раскопа на глубине
О, 35 м удалось расчистить in situ фрагмента меча, удила, железный обод и витую ручку'
котелка, пряжку с вставкой-геммой (рис. 2. 2; рис. 3). Обломки железного обода и ручки
второго котелка, а также фрагменты бронзовых стенок котелков протянуло плугом в севе-
ро-восточном направлении (рис. 2, б). Три наконечника стрел, также обнаруженных при
раскопках, на плане не указаны.
О 20 см
I_________1________I
Рис. 2. Маьартет: 1 — план раскопа; 2 — план комплекса in situ;
а — железный фрагмент; б — фрагменты бронзового котты; б — ручка котла;
г — железный обод котла; д — удила; к, е — фрагменты меча
Согласно отчету, «рядом с обломками меча по следам ржавчины четко прослежива-
лось место от одного из мечей, задетого раньше плугом». На плане расположения находок
из дневника В. Ф. Пешанова как «остаток меча- подписан лишь один фрагмент (рис. 2, ж),
но одинаковой штриховкой с мечом изображен длинный железный предмет (рис. 2, ё),
который и следует идентифицировать как второй обломок меча. Рядом с ним пунктиром
очерчена зона в направлении еще одного мелкого железного фрагмента (рис. 2, я) — оче-
видно, именно так обозначены «следы ржавчины». Т 1з-за отсутствия в архиве полевой опи-
си и сложной тктортпг передачи коллекции, остается неясным, сколько именно мечей —
два или три, находились в комплексе.
Контуры ямы в слое не прослеживались, что закономерно, учитывая его нарушение
распашкой, но Б. Ф. Пентанов и Д. Я. Телегин предположили, что предметы находились
в небольшой ямке размерами 30x30 см [Пешанов, Тепегтгн, 1968, с. 230]. Эти размеры слиш
ком условны — так, диаметр большего из котелков — 35 см, а самого длинного из фрагмен-
тов меча — 42 см. Южнее от меча, в зоне против направления распашки, найдена пряжка
(рис. 2, з), поэтому плотного скопления вещей вряд ли стоит предполагать.
Два котелка диаметром 25 и 35 см. очевидно, они были вложены один в другой и рас-
полагались вверх дном. Об этом говорит тот факт, что бронзовые фрагменты дна котелков
зацеплены и растащены плугом, тогда как ручки и железные обеды фактически остались
92
Комп-iekc из Makapmema и ритуальные памятники гуннского времени
на месте (сдвинуты только детали более крупного котелка). Что касается вывернутых плу-
гом мечей, которые в качестве предметов наименее объемных, казапосв бы, имели все шан-
сы остаться in situ, то их фрагментов при раскопках не было обнаружено вне основной
зоны размещения предметов, что предполагает первоначально согнутое или сломанное
их состояние. Согнутый меч, лежащий поперек направления пахоты, действительно легче
зацепить плугом, и именно на. такого рода помеху мог отреагировать тракторист. Судя по
сохранившимся фрагментам один из мечей был согнут втрое (рис. 7,3); второй так же или
на четыре части (рис. 7,2).
Рис. 3. Мгьлртет. Фото жомтшежса in situ
По расположению in situ удил можно заключить, что сбруя была сложена в северо-
западной части комплекса. Плуг зацепил все украшения сбруи (рис. 5,4-6, 8), собранные
уже на пахоте, и фрагменты накладок на ленчики седла с «вафельным- декором (рис. 5,
2, 3). Также полностью на распашке оказались и бронзовые оковки деревянного предмета
в виде вальпованой полоски (рис. 6. 1. 6. 7) — всего 23 экземпляра. Судя по обшей длине
собранных оковок (Q3 см), их функционально-декоративному назначению и изгибу, речь
идет о достаточно объемном предмете с округлыми частями, обитом кожей.
Б комплексе из Болниковки такая оковка интерпретирована как обивка седла [Ра-
дющ. Щеглова, 2012, с. 28], хотя других деталей седла в комплексе нет, а по размерам и
форме окованный предмет здесь скорее соответствует колчану. Именно как колчанная
обивка сходные полоски интерпретированы в к. 1 (южном) и к. 3 (северном) Солончан-
ки I [Любчанский, Таиров, 1999, с. 31;рис. 7 Б; 13; 27; 28]. Не более чем на колчан, хватает
длины идентичных макартетским оковок и в Печ-Усёге [Alfoldi А., 1^32, taf. 1, 27-31]. Но
03
А. В. Комар
длина оковки в Макартете (Q3 см) значительно больше — в таком случае колчанов долж-
но быть минимум два. Косвенно против версии о двух колчанах говорит слишком малое
количество наконечников стрел в комплексе — всего пять (четыре трехлопасгных и один
плосктш) (pise. 6, 2-5). С другой стороны, использование оковок в оформлении деталей
седла не зафиксировано в «эталонных» погребениях лошадей в могильнике Дюрсо, где от
даленной аналогией можно считать костяные полоски из конского п. 11 [Дмитриев, 197^,
рис. 1, V, 17]. А единственным документированным случаем использования оковок (прав-
да, другого сечения) для детален седла в комплексах гуннского крута остается Левице, где
так оформлены накладки на ленчики с чешуйчатым декором [Alfoldi А., 1^32, taf. ХП1,6-10,
17]. Впрочем, полностью возможность принадлежности оковки из Макартета седлу исклю-
чать нельзя, поскольку остатки такового в комплексе присутствуют.
Рис. 4. Мгьлртет. 1-3 — бронзовые обоймы; 4 — пряжка
Фрагменты серебряной обкладки с чепдчгчатым декором (рис. 5, 1) также сложны
для интерпретации. Направление чешуек в сторону не характерно для обкладок ленчи-
ков. Такой прием наблюдаем только в Мундельсхайме на изогнутых пластинах, которые
относят либо к украшениям передней луки седла, либо к украшениям ленчиков задней
части седла, в зависимости от того, каким именно видится гуннское седло исследователям
[Attila, 1990, р. 53, 58, 61; Bona I., 1991, abb. 23]. Но они, уже макартегского фрагмента, и,
к тому же, передние обкладки ленчиков такого седла в Мундельсхайме также декорирова-
ны чешуйчатым орнаментом. В Печ-Усеге, где передние накладки ленчиков, как и в Ма-
картете, украшены «вафельным- декором, в том же сгиле выдержаны и изогнутые задние
накладки ленчиков [Alfoldi А., 1^32, taf. IV, 14; V, 5, 8]. И лишь в Нодьсекттюттте, наряду
с чешуйчатыми обкладками седла присутствовали неатрибутированные обрывки фольги
с «вафельным- декором [Fettich N., 1953, pl. XIV].
94
Комгыекс из Мякартета и ритуальные памятники гуннского времени
Рис. 5. Макартет: 1-3, 7 — фрагменты серебряной: фольги;
4-6, 8 — бронзовые бляшки, плакированные серебряной фольгой
В то же время, повернутым в сторону чешу iгчатым орнаментом в Паннонхальме де-
корированы обкладки меча [Bona L, 1991, farb. taf. XVIII], а в к.З Шипово — обкладки ножен
ножа [Засецкая, 1994, табл. 41, 1]. Такая же схема наколотого чепдтгчатого орнамента за-
фиксирована на обрывках узких полосок из Макартета (рис. 5, 7), по-видимому, как в Пан-
но нхальме, украшавшт ix рукоять меча [Т omka Р., 1986, abb. 18; 19; Bona L, 1991, farb. taf. X VIII].
Комплект из четырех бронзовых обопмиц и пряжки с сердоликовыми (?) вставками-
геммами (рис. 4) несомненно, выполнен одним мастером-ювелиром'. В комплексах гунн-
ского времени обоимпцн с рамкой без язычка обычно представлены по одному экземпляру
[Засецкая, 1994, табл. 15, 8; 46, 4; 47,14]. Исключение — могила 957 Усть- Альминского мо-
гильника, где в составе сбруйных ремней находились две обоймицы с инкрустированными
* Сюжеты та аналогтаи гелгм рассмотрены в специальной работе Л. В. Вакуленко [Вакуленко. Геми
з урочища Макартет (в печати)]. По мнению исследователя, геммы выполнены в I-П вв. н. э. в римских про-
винциях Подунавья, где были захвачены гуннами. Но столь ранняя дата вызывает закономерный вопрос,
каким образом ювелиру, изготовившему в середине V в. набор макартетских обоймиц и пряжку, попали
в руки сразу пять одинаковых по размеран, стилю та технике исполнения гемм, если их производство не про-
должалось до IV-V вв.
95
А. В. Комар
Рис. 6. Макартет: 1-2 — бронзовые твоздики; 3-5 — железные наконечники стрел;
6-7 — фрагменты бронзовой оковки; 8 — меч; S — удила
щитками [Пуздровский, 2010, рис. 10,13, 14]. Б разрушенном современными грабителями
погребении у села Волниковка присутствовала одна аналогичная обоймтща, по оформле
нт по круглыми камнями сход наясо сбруйным набором и декором опного из мечей [Р алюш,
Щеглова, 2012, с. 23-25]. Но более крупные парные обоимицы с декором перегородчатой
инкрустацией из Волниковки выполнены в стиле декора второго меча и поясного набора
[Радюш. Щеглова. 2012. с. 13, 16. 18, 21]. Близкие обоимипы с инкрустацией овальными
вставками, но в другом количестве (по три на кольцо, всего 12), находились в другом раз-
грабленном грабителями погребенгпг у о. Ялпуг [Паламарчук, Фокеев, 2011, рис. 2, 7,8,10].
96
Комтыекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
Рис. 7. Мгьлртет: 1,3 — фрагменты лепезных мечей; 2 — обойма
Изделия из Макартета заставляют обратить внимание на пару обоимип с перегород-
чатой iшкрустацггей щитков из комплекта Волниковского погребения, включающего пояс
и меч. В такой модели, в Макартете речь идет о двух комплектах пояса пли портупеи для
меча, выполненных одним мастером.
Точно так же невозможно разделить на два разных комплекта сбруйные бляшки из
Макартета, причем мастер, пзютовпвппш эти два комплекта сбруи, ткпользовап и одина-
97
А. В. Комар
ковы и, редкий для Причерноморья, тип удил с ромбовидными петлями (рис. 6, 9), извест-
ный в Поволжье в погребениях горизонта Шипово Коминтерновского могильника [Каза-
ков, 1998, рис. 25, 33; 33, 7; 36,17]. Сбруйные бляшки из Макаргета (рис. 5, 4-6), могила VII
Новогригорьевки и курган 17 Покровска [Засецкая, 1975, № 86; 87; Засецкая, 1994, табл. 6, 9,
10; 31, 8] объединяются не только формой и декором, но и специфическим способом кре-
пления к ремню при помощи маленьких заклепок с прямоугольной шляпкой. Отсутствие
в этой группе подобных макаргетским обоймиц косвенно свидетельствует в пользу их при-
надлежноспт именно к деталям крепления к поясу меча.
В общей сложности, согласно отчету, в зоне обнаружения комплекса было собрано
50 различных предметов, не считая мелких фрагментов фол ын, бляшек и железных из-
делии, тогда как в предварительной пу бликации эта сумма выросла уже до 200 [Пешанов,
Телегин, 1968, с. 230]. Данная цифра, несомненна лишь для количества фрагментов и це-
лых деталей предметов, тогда как число последних в комплексе было гораздо скромнее.
Уверенно можно говорить о наличии в комплексе двух (или трех) мечей в ножнах с рем-
нями для их ношения; двух бронзовых котелков; двух комплектов сбруи; одного (?) седла;
возможно, колчана с минимум пятью стрелами. Судя по однотипным мечам и комплектам
сбруи, их владельцы обслуживались у одних и тех же ремесленников, скорее всего, являясь
близкими родственниками.
Оценивая состояние предметов, В. Ф. Пешанов и Д. Я. Телегин сделали вывод о пре-
бывании многих из них в огне [Пешанов, Телегин, 1968, с. 232]. Последнее, впрочем, каса-
ется только почерневшей и покоробившейся серебряной фолыи декорапгвнъгх бляшек
узды и седла (обжиг фрагментов котелков не стоит принимать во внимание, учитывая их
функционалыгое назначение). Не было следов огня на обоймицах и пряжке с геммами, но
у всех них деформированы пластины на обороте, очевидно, во время срывания с ремней.
Все мечи были либо согнуты, либо сломаны уже в древноспг. В Макартете налицо ритуал
намеренной порчи предметов, сопровождавшийся кратковременным пребыванием сбруи
в огне. При этом в процессе исследования в комплексе не отмечено костей животных или
фрагментов керамики, то есть обычных признаков тризны. По отдельности и в комбина-
циях признаки обряда, фиксируемые в Макартете, находят аналогии в серии комплексов
гуннского времени.
Как уже указывалось, два меча и два комплекта сбруи, но без их порчи или «очи-
щения» огнем, были зарыты в землю в Паннонхалъме. В Батасеке комплекс находок, по-
видимому, ограничивается только мечом и портупеей (поясом) для его ношения, но в этом
случае в нарушенном перекопами слое были найдены несколько человеческих костей,
которые допускают версию о погребении по обряду ингумации [Ковриг, 1982]. Условия
находки из Левице не известны, а набор предметов здесь ограничивается сбруей, седлом
и оковкой рукояти ножа без следов обжига [Alfoldi, 1932, р. 71-72; taf. XIII; XIV]. В Печ-Усеге
комплекс составили сбруя, седло, наконечники копья, стрел и золотые обкладки лука, зо-
лотая накладка скобы меча и круглый инкрустированный медальон от навершия рукояпт
меча [Alfoldi, 1932, taf. I-VII], все без следов обжига [Эрдели, 1984, с. 44].
В Нодьсекшоше из набора предметов, включавшего сбрую, седло, личные украше-
ния (гривна и пряжки, возможно, от пояса и обуви), две электровые чаши и разнообраз-
ные обкладки деревянных предметов, реконструкция которых гипотепгчна, обожжены
шейная гривна, оковка рукояти ножа, золотые обкладки седла и неопределенных пред-
метов, причем обращают на себя внимание слитки и капли металла [Fetticli, 1953, pl. IV;
Bona, 1991, р. 188], которые не только свидетельствуют о сильном огне, но и вряд ли мог-
ли быть перенесены от кострища без совокупного сбора с углями и золой. Нодьсекшош
в настоящее время является и единственньгм комплексом из рассматриваемой группы,
где присутствуют личные вещи (шейная гривна), в то время как находки гривен, серег,
фибул, диадем, колец и других предметов характерны исключительно для погребений.
Эти факты оставляют открытым вопрос атрибуции нодьсекшошского комплекса до но-
вых открытий.
98
Комтыекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
Б Северном Причерноморье более распространены тшгумационные погребения,
а круг аналогий ритуальному комплексу из Макартега ограничивается Новогртпорьев
скпм могильником, к гуннскому периоду, к которому документировано относятся моги-
лы VII-IX [Самоквасов, 1908, с. 133-134]. Могилы VIII и IX в целом однотипны по описанию
обряда: углистый слой с пережженными человеческими и лотпадтгными костями (в м. IX
дополнгпелыно бараньими) с округлой каменной выкладкой сверху, поверх которой в м.
VIII зафиксированы остатки тризны (фрагменты сосуда, кости птиц и животных). Не ме-
нее сходен набор предметов из комплексов: по одному комплекту удил, седло, меч в нож-
нах, нож, колчан с наконечниками стрел, поясные пряжки и пряжки портупейных пли об-
увных ремней. Б м. IX были обнаружены остатки глиняного и стеклянного сосудов, а так-
же золотая обивка деревянной статуэтки осла [Засецкая, 1994, табл. 2, 1], характерной для
гуннских погребений Крыма [Дашевская, 1969, рис. 3, 2; ПуздровскгпХ Зайцев, Неневоля,
1999, рис. 2,14; Пуздровсктгй, 2010, рис. 12], Венгрии (Бола, 1991, taf. 39] и Южного Приура-
лья [Любчанскгш, Таиров, 1999, рис. 9]. За исключением обломков бронзового предмета
из м. VIII и согнутых оковок колчана из обоих погребений [Засецкая, 1994, табл. 2,2; 3,10;
4,10], преднамеренной порчи вещей в комплексах не отмечено; следов обжига предметов
также нет.
Рис. 8. Расположение Новогригорьевсього могихгьниьа на карте-трехверстовке
Комплекс вещей в м. VII обнаружен не в центре, а в западной части каменной вы-
кладки. Отличие от могил VIII, IX выражалось и в описании слоя под выкладкой, который
так же включал угли и пережженные кости, но Д. Я. Самоквасов не упоминает среди них
человеческих. Удила и наконечники стрел лежачи кучкой в одном месте; красноглиняньш
сосуд раздавлен; меч был согнут втрое, но не сломан; плакированные золотой фольгой
бляшки из комплекса следует отнести к украшениям сбруи [Засецкая, 1994, табл. 6,1-10].
Отдельные бляшки создают впечатление деформации фольги от температурного воздей-
ствия, но прямого обжига быть в любом случае не могло.
99
А. В. Комар
Гораздо увереннее обжиг предметов комплекса фиксируется восточнее, в Саратов-
ском Поволжье, во Владимировском погребении [Скарбовенко, 1979], а также в разрушен-
ном комплексе из Нижней Добринки. В последнем находилась сбруя, обломки боевого
ножа, наконечники стрел; идентичный набор происходит и из к. 17 Покровска, где до-
бавились костяные накладки сложносоставного лука [Минаева, 1927; Засецкая, 1994, табл.
30, 4-11; 31,1-9]. В к. 18 Покровска также присутствовали костяные накладки лука, оковки
от колчана, украшения узды и обрывок обкладки ленчиков седла [Засецкая, 1994, табл. 31,
10-20]. Курганы 17 и 18 Покровска относятся к типу «курганов с кострищами», хотя не-
большая обожженная площадка зафиксирована только в к. 18. Предметы из обоих кур-
ганов обожжены, но среди обожженных костей выделены лишь косит барана. В к. 18 По-
кровска, в то же время, в центре насыпи обнаружены косит ног, лопатки и обломки ребер
молодой лошади, расположенные в анатомическом порядке по линии Ю-С. Аналогичное
захоронения части лошади отмечено в к. 2 Солончанки I, но ориентировка лошадей во
всех трех курганах комплекса по линии В-3 [Любчанский, Таиров, 1999, рис. 10].
Наибольший интерес из трех курганов комплекса Солончанка I представляет южный
к. 1 с захоронением лошади и обожженной площадкой в центре, где располагались поло-
сой по линии 3-В, в разной степени подвергнутые воздействию огня — комплект сбруи,
седло, колчан со стрелами и сложносоставный лук, детали ремешков (пряжки, наконечни-
ки), две деревянные статуэтки с золотой и серебряной оковкой, бронзовый котелок, а к се-
веру от основного комплекса — слабообожженный глиняный сосуд [Любчанский, Таиров,
1999, с. 7-11; рис. 3-9; 21-27; 29,1].
Разговор о связях курганов с «усами» урало-казахстанских степей и восточноевропей-
ских ритуальных комплексов гуннского времени еще недавно показался бы синтезом слиш-
ком отдаленных аналогий. Единственный известный в Европе курган с «усами» в группе
«Три Брата» в Калмыкии [Рыков, 1936, с. 115-116; Синищгн, 1948, с. 158; рис. 23] не содержал
хронологических маркеров. Не было их и в м. II Новогригорьевки. Введя в научный оборот
план Новогригорьевского могильника, А. И. Семенов поддержал «позднюю» датировку
м. VII А. К. Амброза, относившего горизонт Шипово к VII в., а также осторожно высказался
относительно неслучайносит наличия и на Новогригорьевском могильнике, и могильнике
«Три брата», вместе с курганами с «усами» погребений хазарского времени [Семенов, 1988,
с. 99-100]. «Хазарская» линия в данном случае оказалась вторичной и связанной с другим
кругом памятников Южного Приуралья — селенташского пша, к которым С. Г. Боталов
отнес к. 4 Елангау с материалами горизонта Вознесенки [Боталов, 1996, с. 128; рис. 2].
Исследование кургана с «усами» Солончанка I принесло яркий набор предметов
гуннского периода, полностью, до мелочей, аналогичный восточноевропейским погре-
бениям группы СЗ [Комар, 2000], пополнившийся за последнее время еще двумя ярки-
ми погребениями из склепов № 635 и 957 Усть-Альминского могилытика [Пуздровский,
Зайцев, Неневоля, 1999; Пуздровский, 2010]. В южноуральском регионе ранее предметы
групп С2-СЗ были открыты в ингумационных погребениях с восточной ориентировкой
курганов № 1-3 могильника Мертвые соли [Нефедов, 1899, с. 28-29; табл. 3]. Эпг комплек-
сы фактически свидетельствуют о существовании единого этнокультурного пространства
в степях от Дуная до Южного Урала в первой половине V в. Более с пецифична по об-
лику погребального инвентаря синхронная казахстанская группа погребений [Bona, 1991,
abb. 3-5; 18; 44; Боталов, 2009, рис. 76; 78], но именно в ней находят аналогии яркие зернен-
ные украшения стиля Варна-Кара-Агач европейских групп С2-СЗ (стилисттгческая груп-
па 1 по И. П. Засецкой) [Засецкая, 19826, рис. 1; 2], поясные наборыиз пластин с заклепками
и котлы «гуннского» типа [Засецкая, 1994, табл. 38; 39; 46, 5; рис. 11-13; 20; 21].
Из-за слишком малой выборки и, очевидно, недоисследованноспт комплекса с «уса-
ми» в Новогригорьевке, сложно сказать, насколько пшичными сооружениями выглядят
курганы с «усами» из Восточной Европы. Первое, что бросается в глаза — большие разме-
ры восточноевропейских комплексов. В урало-казахстанских степях длина «усов» варьиру-
ет от 15 до 200 м, в редких случаях — до 400 м [Бейсенов, 2002, с. 214; Боталов, 2009, с. 404].
100
Комп.1екс из Makapmema и ритуальные памятники гуннского времени
В группе «Три брата - длина «усов- достигала 150 м при диаметре круглых выкладок окон-
чании «усов" 8 м и ширине «уса" в 1-2 м (рис. 10), тогда как Новогригорьевке диаметр вы
кладки достигал 45 аршин (32 м), а длина отходящего от неу «уса -, судя по схематическому
плану Д. Я. Самоквасова (рис. 9), превышала 200 м, при его ширине в 1,42 м. При раскоп-
ках площадки м. II Новогригорьевки обнаружены угли и пережженные кости; в кургане
с «усами - в группе «Три брата - таких данных нет, то есть ритуальный смысл вкладывался
именно в само сооружение.
Рис. 9. План Новогригорьевского могильника (по А. И. Семенову с коррекциями)
На плане Д. Я. Самоквасова новогригорьевсктш «ус" ориентирован практически
строго на восток (рис. 9), но сравнение с географггческой картой показывает, что «север»
плана имеет отклонение к западу (рис. 8), что делает более вероятной ориентировку «уса-
на БЮБ. Ориентировка «усов» кургана в труппе «Три брата- еще резче смещена к югу
(рис. 9). Учитывая что разброс азимута для курганов с «усами- урало-казахстанских сте-
пей составляет 100° [Боталов, 2009, с. 408], речь, несомненно идет о сезонных вариациях
ориентирования на точку восхода солнца
На Новогригорьевском могильнике все датированные раннесредневековые комплек-
сы (могилы I, VII-IX) располагаются строгим рядом перпендикулярно направлению «уса-
м. II (рис. 9). Более ранние погребения м. VIII и м. IX — к северу от «уса-, м. VII — к югу,
а наиболее поздняя м. I (хазарского времени) возведена южнее м. VII. Принцип меридио-
нального (перпендикулярного к «усам-) расположения насыпей наблюдается в курганах
с «усами - типов 3 а — 3 в по А. 3. Бейсенову [Боталов, Таиров, ЛюбчанскшХ 2006, рис. 3; 4,
8-13], также мы видим его, в частности, и в комплексе Солончанка I [ЛюбчанскшХ Таиров,
1999, рис. 3]. И хотя безинвентарность м. II не позволяет установить прямую связь мопш I,
101
А. В. Комар
Рис. 10. Пиан кургана с усами группы «Три брата» [по И. В. Сияицину]
VII-IX Новогриторьевки с «усом», не оставляет сомнений тот факт, что сам принцип пер-
пендикулярного расположения могил относительно «уса^ соответствует общей традгщгш
возведения «восточных» курганов с «усами».
Могила VII Новогрттгорьевки, по мнению Д. Я. Самоквасова, была ограблена в древ-
ности. Подобный вывод исследователь, как показывает пример скифских курганов с камен-
ной крепидой (могилы IV. VI), делал, исходя из наличия в центре кургана зоны без камней,
воспринттмаемой тш как перекоп. Таковых на могильнике было выделено тш шесть (м. I,
Ш-VII): «При раскопках этих шести пятен, боковые части их оказались тщательно выло-
женными булыжником, битым камнем и плитками, а в средних частях, хотя и встречался
камень, но перекопанный и сброшенный в беспорядке •• [Самоквасов, 1908, с. 133]. При этом
размер «неграбленной» каменной выкладки самой богатой м. IX составил 30 аршин в диа-
метре (21,34 м), что было «значительно больше» выкладки м. VIII, тогда как диаметр м. VII
достигал 120 аршин (85,34 м), то есть соответствовал диаметру самых крупных курганов
могильника возводившихся с многократными досыпками от бронзового века до скифско-
го периода. Поскольку же никаких погребеншй в м. VII не было обнаружено, версию о со-
оружении комплекса гуннского времени на более раннем кургане приходится отбросить.
Чтобы понять конструкцию каменной выкладки в м. VII, следует обратить внимание
на то, что угли с пережженными костями и комплекс вещей бвгли обнаружены в запад
ной половине могилы, «под частью каменного слоя, нарушенного давними копателями
могил». То есть речь все же идет о ненарушенной каменной выкладке над комплексом,
которая по размерам вряд ли превосходила выкладки м. VIII и IX (ок. 20 м в диаметре).
Но, в таком случае, основная выкладка кургана должна была располагаться внутри более
крупной кольцевой выкладки диаметром около 85 м, центр которой был смещен к востоку
от кургана, или же от него на расстояние около 65 м на восток отходили очень изогнутые
102
Комплекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
каменные «усы», которые Д. Я. Самоквасов мог принять за общие границы кургана [ср.:
Боталов, Таиров, Любчанский, 2006, рис. 5; 18; 20,1; 25; 53]. Отсутствие плана могилы дела-
ет точную реконструкцию каменного сооружения невозможной, но, в любом случае, мы
должны учитывать его более сложный характер, чем это представлялось Д. Я. Самоквасову,
не имеющему возможности сравнить открытые им в Поднепровье комплексы с азиатскими
аналогиями.
Территориально ближайший к Новогригорьевке (совр. село Григоровка Запорож-
ского района) памятник погребений гуннского времени — комплекс из Макартета (45 км
на юго-запад). Оба памятника расположены в весьма сходных топографических условиях
(рис. 1; 8), занимая водоразделы на левом берегу реки. Комплексы гуннского времени в обо-
их случаях обнаружены на северо-восточных окраинах курганных могильников, напротив
отрогов больших оврагов, отходящих в направлении на ВЮВ. В том, что сектор В-ЮВ имел
особое значение для данной группы населения, убеждает ориентировка «уса» могилы II
и каменной выкладки могилы VII Новогригорьевки. По линии СВ — ЮВ (рукоятью на ЮВ)
ориентирован меч в Макартете (рис. 2, ж); полностью аналогичная ориентировка мечей
наблюдается и в комплексе из Паннонхальмы [Tomka, 1986, abb. 2].
Ритуал в исследуемых комплексах наглядно связан с воином-всадником, всегда опе-
рируя его сбруей и оружием, реже — походным котелком или иными сосудами. В то же
время, от синхронных ингумационных погребений комплексы отличаются устойчивым
отсутствием личных украшений (в первую очередь, серег, гривен, диадем). Ни в одном до-
кументированном археологами случае в Восточной Европе не прослежена «женская» вер-
сия обряда, что, скорее всего, связано с ролью человека, в честь которого совершался такой
ритуал, в военно-социальной лестнице кочевнического общества. Общественный статус
личностей дополнительно подчеркивают ритуальные каменные сооружения, требующие
больших трудозатрат. Но возникает закономерный вопрос: почему же в одних случаях бо-
гатые и знатные представители общества хоронились со всем набором предметов, а в дру-
гих — оружие и сбруя подлежали захоронению в ходе отдельного «очистительного» ри-
туала? В покровских курганах с кострищами этот ритуал и вовсе применялся несомненно
рядовым населением.
Исследователи неоднократно разбирали известия Иордана о похоронах Аттилы, где
сначала упоминается об открытой тризне на кургане (tumulus), и только затем ночью тело
тайно предавали земле (cadaver terra recondium) [Иордан, 1997, с. 110,164]. В этом тексте на-
блюдается обратная по сравнению с тюркской традицией последовательность обрядов:
сначала поминальный ритуал на специально обустроенном месте (кургане), и только затем
похороны. Впрочем, тайный характер похорон может объяснять причину несоответствия,
поскольку римские информаторы могли просто не знать реальную дату их совершения.
Второй обсуждаемый эпизод касается сюжета о поведении Аттилы на Каталаунских
полях, который "Соорудил пирамиду из конских седел, желая броситься в пламя, чтобы
не доставить радость ранения или не допустить попадания под власть врагов властелина
столь многих народов» [Иордан, 1997, с. 101, 156-157]. Понятое противниками как прояв-
ление мужества, намерение Аттилы скорее соответствует статусу «сакрального царя», тело
которого не должно быть ни ранено при жизни, ни осквернено после смерти, поскольку от
этого зависело благосостояние всего народа. Для этой же цели, а не только для сокрытия
сокровищ, обустраивалось тайное погребение царя с ложной могилой.
Существовали ли подобные обряды на уровне обычной родовой знати и рядового
населения, письменные источники не дают ответа, а археология как максимум может при-
влечь в качестве аргумента преимущественно бескурганный, «тайный» характер большин-
ства известных в настоящее время гуннских погребальных комплексов Восточной Европы,
а также параллельное существование ритуальных комплексов без признаков погребения.
И. Бона в целом, верно очертил общее направление поиска истоков традиции рас-
сматриваемых ритуальных комплексов в русле тюркских этнографических поминальных
ритуалов третьего, седьмого и сорокового дня, рассмотренных нами детальнее в контексте
103
А. В. Комар
анализа комплексов «келегейского» типа перещештнской культуры [Комар, 2006, с. 11-18].
Использование модели в случае перещепинской культуры облегчается резкой социальной
градацией — ни одно из погребений здесь не может сравниться по имущественному ста-
тусу с комплексами келегейского типа [Комар, 2006, с. 75-77]. Но и состав предметов в по-
следних охватывает все имущество умершего, включая личные украшения, монеты, шгр-
шественную утварь и даже женские украшения — дары умершему, действительно подпа-
дающие под определение Totenopfer.
Гуннская версия обряда гораздо более «специализирована», ограничиваясь узкими
рамками воинских культов. На существование таковых у гуннов указывает рассказ Ириска
о находке «меча Марса», «всегда считавшегося священным у скифских царей» [Латышев,
1900, с. 839]. Но если в Северном Причерноморье и Венгрии на первый план выходят имен-
но ритуальные комплексы в честь воинов, восточнее — в Поволжье и урало-казахстанских
степях — преобладают курганы с кострищами и курганы с «усами» без воинских атрибу-
тов, с одним или несколькими сосудами, относящиеся к обычному поминальному ритуалу.
Хронологически рассматриваемые комплексы Северного Причерноморья ложатся
в две подгруппы С4а и С4б, отличающиеся от погребений группы СЗ наличием украшений
в стиле cloisonne при отсутствии украшений с напаянной зернью, а начиная с подгруппы
С4б — и вставок в напаянных гнездах [Комар, 2000]. Памятники подгруппы С4а (м. VIII,
IX Новогригорьевки, Саги 1899 г., Раденск), тесно связаны с горизонтом комплексов По-
дунавья (Печ-Усёг, Нодьсекшош, Батасек, Паннонхальма, Левице) заключительного этапа
гуннского владычества — 440-454 гг., но появились они в Северном Причерноморье вслед-
ствие оттока гуннов из Карпатской котловины после поражения в битве при Недао 454 г.
Подгруппа С4б (м. VII Новогригорьевки, Новоиванковка’, Макартет, Чикаренко, Ялпуг,
Дмитриевка,) демонстрирует с одной стороны, появление и развитие европейских стилей
инкрустации горизонта Турнэ-Апахиды, с другой — появление стилей оформления узды
горизонта Шипово. По всей видимости, поднепровская группа С4 отражает расселение
гуннов Эрнака, тогда как погребение у о. Ялпуг [Паламарчук, Фокеев, 2011] маркирует со-
хранение группы Денгизиха в Нижнем Подунавье до времени горизонта Турнэ- Апахидьг
(70-80-е гг. V в.).
Географическая цепочка: Новогригорьевка, Макартет (Поднепровье) — Нижняя До-
бринка, Покровск, Ровное, «Восход», Владимировка (Поволжье) — Коминтерн (Прикамье)
и Шипово (Южное Приуралье), является одновременно хронологической, иллюстрируя
не только распространение стиля, но и в случае с группой комплексов Саратовского По-
волжья — скорее прямую миграцию кочевнического населения из Левобережного Под-
непровья.
Узким маркером связей здесь выступают как ритуальные комплексы с обжигом сбруи
и сломанными предметами вооружения, а также и редкие технологические приемы, на-
пример, крепление сбруйных бляшек из могилы VII Новогригорьевки, Макартета и курга-
на 17 Покровска маленькими заклепками с прямоугольной шляпкой. К сожалению, в Ма-
картете не реконструируется форма обкладок ленчиков седла, которые только по стилю
декора связаны нами с обкладками из Печ-Усега. В комплексах Поволжья — Владимировка
[Скарбовенко, 1979, рис. 3], п. 46 Коминтерна [Казаков, 1998, рис. 36, 4] — не появляются
обкладки «шиповской» формы (тип IV по И. П. Засецкой), а бытуют обкладки типа 16 по
И. П. Засецкой [Засецкая, Казанский, Ахмедов, Минасян, 2007, рис. 55], к которому при-
надлежат обкладки из Нодьсекшоша [Alfoldi, 1932, taf. XVI, 20], Борового [Бернштам, 1951,
рис. 1] и выполненные византийским ювелиром обкладки из Ялпуга [Паламарчук, Фокеев,
2011, рис. 1, 4, 5]. В к. 42 Ровного появляются двухдырчатые псалии группы 3 по И. Р. Ахме-
дову VI — первой половины VII в. [Ахмедов, 1996, с. 41-42; рис. 55; 2005, с. 249-250; рис. 5].
В то же время, в собственно группе ритуальных комплексов Саратовского Поволжья нет
проявлений «ранне» — или «пред» — геральдических деталей ремней, наблюдаемых в Ко-
* Погребение введено И. П. Засецкой в научный оборот как «Новоивановка» [Засецкая, 1978, с. 69; 1994,
с. 170-171; Тихомолова, 1991]
104
Комплекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
мингерновском могильнике [Казаков, 1998, рис. 25; 32; 33; 36], что позволяет ограничить
верхнюю границу горизонта первой третью VI в. [Комар, 2004, с. 189-193].
Из комплексов Южного Приуралья наиболее четкую датировку позволяет получить
комплекс Солончанка I. В кургане 1 (южном) находился комплект из трех пряжек и на-
конечников [Любчанский, Таиров, 1999, рис. 23], находящий аналогии в п. 3, 5 склепа 165
Керчи и материалах двух разграбленных керченских склепов «4 июня 1904 г. » [Засецкая,
1993, табл. 26, 112; табл. 27, 126-127; 53, 278а-б; 54, 291]. Пряжки с подромбическим щит-
ком характерны для группы К1, синхронной степным группам Северного Причерноморья
С2 — СЗ [Комар, 2000, с. 20 — 27], в которых присутствуют украшения с зерненным декором,
как и в к. 1 Соловчанки I [Любчанский, Таиров, 1999, рис. 24, 6]. Наконечники из к. 1 Со-
ловчанки I — лишь дериваты изделий позднеримской традиции; вариабельность в их вос-
произведении местными ювелирами наблюдаем и в синхронных джетыасарских комплек-
сах Приаралья [Левина, 1996, рис. 129, 28, 29, 47, 48]. Накладки на ленчики седла типа 16
по И. П. Засецкой из к. 1 Соловчанки I [Любчанский, Таиров, 1999, с. 29; рис. 25,13,14], как
иллюстрируют находки из Нодьсекшоша [Alfoldi, 1932, taf. XVI, 20] и Борового [Бернштам,
1951, рис. 1] бытуют шире — они появляются еще во второй четверти V в. и доживают как
минимум до середины VI в.
Сбруйное украшение из кургана 3 Соловчанки I ошибочно зачислено авторами пу-
бликации к диадемам и отнесено к первой четверти VI в. [Любчанский, Таиров, 1999, с. 29,
32; рис. 24, 7]. Ближайшая аналогия бляшке с подтреугольным выступом происходит из
могилы 957 Усгь-Альмы [Пуздровский, 2010, рис. 9, 2; 17, 1] группы СЗ; функционально
аналогичные накладки узды с округлым выступом присутствуют в могилах VIII и IX Но-
вогригорьевки [Засецкая, 1994, табл. 1, 4;3, 9] группы С4. В состав узды горизонта Шипово
такие накладки уже не входят. Курганы 1 и 3 комплекса Солончанка I либо полностью
синхронны, либо сооружены с коротким промежутком времени синхронно погребениям
северопричерноморской группы СЗ. Именно в этой группе погребений находят аналогии
материалы курганов 1-3 южноприуральского могильника Мертвые соли (Нефедов, 1899,
табл. 3) и кургана с «усами» № 19 Канаттас [Кадырбаев, 1959].
Констатация того факта, что курганы с «кострищами» Саратовского Поволжья
представляют заключительный хронологический этап развития ритуальных комплексов
гуннских племен Восточной Европы конца V — первой трети VI в., в то время, как кур-
ганы с «усами» урало-казахстанских степей демонстрируют полностью сформированный
облик сооружений уже во второй четверти V века, вряд ли удивительна. Но ритуальных
комплексов неожиданно нет в европейских группах С2 и СЗ при их одновременной кон-
центрации в Карпатской котловине и затем в генетически связанной с данным населени-
ем северопричерноморской группе С4 (группировки Аттилы и его сыновей). Напомним,
именно отсутствие в Карпатской котловине и причерноморской группе С4 ярких изделий
стиля Варна — Кара-Агач и послужило в свое время основанием для неподтвердившегося
предположения А. К. Амброза о значительной временной разнице между выделенными
им группами погребений I и III [Амброз, 1971, с. 115-120; 1981, с. 12-23]. Различия между
указанными группами наблюдаются и в сфере погребального обряда — в Карпатской кот-
ловине и группе С4 на данный момент не представлены погребения с восточной ориенти-
ровкой, составляющие заметный процент в северопричерноморских группах С1 — СЗ [Балки,
п. 45; Сад (Сумы), п. 4; Каменная Могила; Зеленокумск; Кубей, п. 2 к. 8; Усть-Альма, м. 957].
С кочевниками Карпатской котловины, напротив, связаны находки котлов «гуннско-
го» типа, которых нет в погребениях групп С1-СЗ. Именно котлы «гуннского» типа рас-
сматриваются исследователями как основной аргумент связи европейских гуннов с азиат-
скими хунну [Боковенко, Засецкая, 1993; Erdy, 2008], ити, по крайне мере, с некой группой
кочевников Турфана [Боталов, 2009, с. 229-232]. Предполагалось ритуальное значение та-
ких котлов в погребальном обряде для готовки жертвенного мяса [Bona, 1991, р. 141-142],
но непосредственно в степных погребениях Европы «гуннские» котлы никогда не захо-
ранивались, попадая только в погребения у соседей гуннов (Хёкрихт, Хабаз [Krause, 1904;
105
А. В. Комар
Батчаев, 1984]), не понимающих особого значения данного типа сосудов’. Как показывают
исследованные археологами места находок «гуннских» котлов в Подунавье и Поднестро-
вье [Нудельман, 1967; Honti Sz., Nemeth Р. G., 2007], котлы (иногда в паре с котелком, как
в комплексе у с. Шесточи) просто зарывались в землю, без особого жертвенного ритуала.
Таковым скорее можно считать сам факт зарыгия дорогостоящих бронзовых сосудов, воз-
можно, в ходе завершения поминального обряда.
Традиции захоронения ритуальных комплексов и котлов, строительства курганов
с «усами» и традиции ювелирных украшений стиля Варна — Кара-Агач несомненно при-
несли в Европу разные племенные группировки кочевников гуннской волны, и, скорее
всего, в несколько этапов. Часть из них (котлы и комплексы предметов узды и вооружения)
представлены в Карпатской котловине, а, следовательно, с высокой долей вероятности свя-
заны с «царскими гуннами» — ведущим ядром гуннского объединения. Курганы с «уса-
ми» открыты на западе пока только на левобережье Днепра и в междуречье Дона и Волги,
но как бы ни была привлекательной возможность связать их появление с кочевническим
населением урало-казахстанских степей, принесшим в Европу ювелирные традиции сти-
ля Варна — Кара-Агач, на практике такие комплексы пока объединяются с памятниками,
ушедших из Карпатской котловины гуннов группировки сына Аттилы Эрнака.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ахмедов И. Р. Удила // Гавритухин И. О., Обломский А. М. Гапоновский клад и его куль-
турно-исторический контекст. М., 1996. С. 41-42.
2. Ахмедов И. Р. Конский убор из некрополей Цебельдинской долины (к истории сложения
«понтийского» стиля узды в эпоху Великого переселения народов) // П Городцовские чтения. М.,
2005. С. 240-253.
3. Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы // СА. 1971.
№ 3. С. 106-132.
4. Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V первой половины VIII вв. //
Степи Евразии в эпоху средневековья / Археология СССР. М., 1981. С. 10-23.
5. Баранов В. 14. Погребение гуннского времени у хутора Саги. К истории обнаружения и пу-
бликации находки 1887 г. // Славяно-русское ювелирное дело и его истоки. СПб.: Нестор-История,
2010. С. 79-85.
6. Батчаев В. М. Гуннский котел из селения Хабаз // СА. 1984. № 1. С. 256-258.
7. Бернштам А. Н. Находки у оз. Борового в Казахстане // Сборник Музея антропологии и эт-
нографии. М Л., 1951. Т. ХШ. С. 216-229.
8. Бейсенов А. 3. Курганы с «усами» культовые памятники саков Центрального Казахстана // Древ-
нейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья (V тыс. до н. э. — V век н. э.) / /
Материалы Ш Международной конференции. Тирасполь: ПГУ им. Т. Г. Шевченко, 2002. С. 213-216.
9. Боковенко Н. А., Засецкая И. П. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Ев-
ропы в свете проблемы хунно-гуннских связей // Петербургский археологический вестник. СПб.,
1993. Вып. 3. С. 73-88.
10. Боталов С. Г. Памятники селенгашского типа в Южном Зауралье // Материалы по архео-
логии и этнографии Южного Урала (труды музея-заповедника Аркаим). Челябинск: Изд-во ЧелГУ,
1996. С. 148-158.
11. Боталов С. Г. Раннетюркские памятники урало-казахстанских степей // Культуры евра-
зийских степей второй половины I тысячелетия н. э. (вопросы хронологии). Самара : СамВен, 1998.
С.321-330.
12. Боталов С. Г. Гунны и тюрки (историко-археологическая реконструкция). Челябинск : Ри-
фей, 2009. 672 с.
* Исключение — захоронение (?) в пещере Кызыл-Адыр [Гаряинов, 1980; Засецкая, 1982а], но и здесь
речь идет о восточных соседях племен гуннского объединения Европы.
106
Комплекс из Макартета и ритуальные памятники гуннского времени
13. Боталов С. Г., Таиров А. Д., Любчанский И. Э. Курганы с «усами» урало-казахстанских сте-
пей. Челябинск : Юж.-Урал. фил. ИИА УрО РАН, 2006. 229 с.
14. Гаряинов В. А. Гуннское погребение в пещере Южного Приуралья // СА. 1980. № 4.
С. 259-262.
15. Дмитриев А. В. Погребения всадников и боевых коней в могильнике эпохи переселения
народов на р. Дюрсо близ г. Новороссийска // СА. 1979. №4. С. 212-229.
16. Засецкая И. П. Особенности погребального обряда памятников Нижнего Поволжья и Се-
верного Причерноморья // АСГЭ. 1971. Вып. ХШ. С. 61-72.
17. Засецкая И. П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л.: Аврора, 1975. 80 с.
18. Засецкая И. П. О хронологии и культурной принадлежности памятников южнорусских
степей и Казахстана гуннской эпохи // СА. 1978. № 1. С. 53-71.
19. Засецкая И. П. Погребение у с. Кызыл-Адыр Оренбургской области (к вопросу о гунно-
хуннских связях) // Древние памятники культуры на территории СССР.- Л.: Изд-во Гос. Эрмитажа,
1982а. С. 54-77.
20. Засецкая И. П. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи по стилистическим
данным // Древности эпохи великого переселения народов V-VIII веков. М.: Наука, 19826. С. 14-30.
21. Засецкая И. П. Материалы боспорского некрополя второй половины IV — первой поло-
вины V в. н. э. // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Симферополь, 1993.
Вып. Ш. С. 23-105.
22. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV —
V в.). СПб. : Эллипс Лтд, 1994. 224 с.
23. Засецкая И. П, Казанский М. М., Ахмедов И. Р., Минасян Р. С. Морской Чулек. Погребе-
ния знати из Приазовья и их место в истории племен Северного Причерноморья в посттуннскую
эпоху. СПб. : Изд-во Гос. Эрмитажа, 2007. 212 с.
24. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Getica. СПб. : Алетейя, 1997. 507 с.
25. Кадырбаев М. К. Памятники ранних кочевников Центрального Казахстана // Труды Ин-
ститута истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР. Алма-Ата, 1959. Т. 7. С. 179-197.
26. Казаков Е. П. Коминтерновский II могильник в системе древностей эпохи тюркских кага-
натов // Культуры Евразии второй половины I тысячелетия н. э. (вопросы хронологии). Самара:
СамВен, 1998. С. 97-150.
27. Казанский М. М., Мастъгкова А. В. «Царские» гунны и акациры // Гунны, готы и сарматы
между Волгой и Дунаем. СПб. : Фак. филологии и искусств СПб ГУ, 2009. С. 114-126.
28. Ковриг И. Погребение гуннского князя в Венгрии // Древности эпохи великого переселе-
ния народов V-VHI веков. М. : Наука, 1982. С. 6-13.
29. Комар А. В. Актуальные проблемы хронологии материальной культуры гуннского време-
ни Восточной Европы // Степи Европы в эпоху средневековья. Донецк, 2000. Т. 1. С. 19-53.
30. Комар А. В. Кутригуры и утигуры в Северном Причерноморье // Сугдейский сборник.
Киев-Судак, 2004. С. 169-200.
31. Косинцев П. А., Ражев Д. И. Лошади из комплекса курган с «усами» Солончанка I // Кур-
ган с «усами» Солончанка I. Челябинск: Аркаим, 1999. С. 63-79.
32. Латышев В. В. Известия древних писателей, греческих и латинских, о Скифии и Кавказе.
СПб., 1900. Т. I. Вып. 3. С. 601-946.
33. Левина Л. М. Этнокультурная история Восточного Приаралья. М. : Вост, лит., 1996. 396 с.
34. Любчанский И. Э., Таиров А. Д. Археологические исследования комплекса курган с «уса-
ми» Солончанка I // Курган с «усами» Солончанка I. Челябинск: Аркаим, 1999. С. 5-62.
35. Минаева Т. М. Погребения с сожжением близ г. Покровска // Ученые записки Саратовско-
го государственного университета. Саратов, 1927. Т. VI. Вып. 3. С. 91-123.
36. Михайлов Б. Д. Поховання мщника гуннського часу в ГЪвтчному Пр1азов'! // Археолопя.
1977. Вип. 24. С. 82.
37. Михайлов Б. Каменная могила подземный «эрмитаж» Приазовья. К. : Так! справи.,
2005. 160 с.
38. Нефедов Ф. Д. Отчет об археологических исследованиях в Южном Приуралье, произ-
веденных летом 1887-1888 гг. // Материалы по археологии восточных губерний России. М., 1899.
Т. Ш. С. 41.
39. Нудельман Г. А. Гуннский котел из Молдавии // СА. 1967. № 4. С. 306-308.
40. Паламарчук С. В., Фокеев М. М. Вещевой комплекс Ялпугского клада // Древнее При-
черноморье. Одесса, 2011. Вып. IX. С. 366-376.
107
А. В. Комар
41. Пешанов В. Ф., Телегин Д. Я. Жертвенное место алано-гуннского времени в урочище Ма-
картет// АО за 1967 г. М., 1968. С. 229-232.
42. Пуздровский А. Е. Воинское погребение гуннской эпохи из Усть-Альминского некропо-
ля // Археологический альманах. Донецк, 2010. № 22. С. 285-310.
43. Пуздровский Е. А., Зайцев Ю. П., Неневоля И. И. Погребение воина гуннского времени
на Усть-Альминском могильнике // Херсонесский сборник. Севастополь, 1999. Вып. 10. С. 194-203.
44. Радюш О. А., Щеглова О. А. Волниковский «клад» и Курское Посеймье в эпоху Великого
переселения народов. Курск: Кур. гос. обл. музей археологии, 2012.48 с.
45. Рау П. Д. Курганы с кострищами и кострища в курганах Нижнего Поволжья // Труды
секции археологии Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных
наук. М., 1928. Т. IV. С. 431-435.
46. Рыков П. С. Археологические раскопки и разведки в Нижнем Поволжье и Уральском крае
летом в 1925 г. // Известия краеведческого института изучения Южно-Волжской области при Сара-
товском университете. Саратов, 1926. Т. 1. С. 89-134.
47. Рыков П. С. Археологические раскопки курганов в урочище «Три брата» в Калмыцкой об-
ласти, произведенные в 1933 и 1934 гг. // СА. 1936. Т. I. С. 115-157.
48. Самоквасов Д. Я. Могилы Русской земли. М., 1908. 276 с.
49. Синицын И. В. Памятники предскифской эпохи в степях Нижнего Поволжья // СА. 1948.
Т. X. С. 143-160.
50. Скарбовенко в. А. Погребение раннесредневекового времени в Куйбышевском Завол-
жье // Древняя история Поволжья. Куйбышев, 1979. Т. 230. С. 164-174.
51. Телегин Д. Я. Отчет о работе Днепровской экспедиции 1967 г. // Научный архив ИА
НАНУ. 1967. № 4.
52. Тихомолова И. Р. Находки гуннского времени из с. Новоиванковка Запорожской обла-
сти // Древности степного Причерноморья и Крыма. Запорожье, 1991. Вып. II. С. 168-173.
53. Штерн Э. Р. К вопросу о происхождении «готского стиля» предметов ювелирного искус-
ства (археологические заметки по поводу золотых вещей, найденных в Керчи летом 1896 г.) // За-
писки Одесского археологического общества. Одесса, 1897. Т. XX. С. 1-15.
54. Эрдели И. Находки золотых вещей из окрестностей гоода Печ // Проблемы археологии
степей Евразии. Кемерово: КГУ, 1984. С. 40.45.
55. Alfoldi A. Funde aus der Hunnen zeit und ihre ethnische Sonderung // Acta Archaeologica
Hungaricae. Budapest, 1932. Bd. IX. 120 p.
56. Attila. Les influences danubiennes dans 1'ouest de 1'Europe au Ve siecle. Caen, 1990. Publication
Musee de Normandie. № 9. 209 p.
57. Bona I. Die archaologischen Denkmaler der Hunnen und der Hunnenzeit in Ungarn im Spiegel
der internationalen Hunnenforschung // Nibelungenlied. Ausstellungskatalog des Voralberger Landes-
museums. Bregenz, 1979. Nr. 86. P. 297-342.
58. Bona I. Die Hunnen in Noricum und Pannonien // Severin zwischen Romerzeit und Volkerwan-
derung. Linz, 1982. P. 179-200.
59. Bona I. Das Hunnen-reich. Budapest: Corvina, 1991. 294 p.
60. Csallany D. Die Hunnenzeitlichen Brand- und Skelettgraber in den Gebieten am oberen Lauf der
Theiss //A Herman Otto Muzeum evkonyve. Miskolc, 1958. T. II. P. 83-97.
61. Erdy M. Archaeological continuity between the Xiongnu and the Huns. Eight Connections
Supported by Written Sources // The DSCA Journal, 2008. P. 11-27 // http://www. centialasien.dk/
joomla/images/journal/DSCA2008.pdf
62. Fettich N. La trouvaille de tombe princiere hunnique a Szeged-Nagyseksos // Archaeologia
Hungarica. Budapest, 1953. T. ХХХП. 205 p.
63. Honti Sz. Nemeth P. G. Hun aldozati list Balatonlelle-Radpusztarol // Somogyi Muzeumok
Kozlemenyei. Kaposvar, 2007. № 17 (2006). P. 71-78.
64. Krause E. Der Fund von Hockricht Kreis Ohlau // Schlesiens Vorzeit in Bild und Schrift. Breslau
: Neue Folge, 1904. Bd. 3. P. 46-50.
65. Muller R. Burials and society // Hungarian Archaeology at the Turn of the Millennium. Buda-
pest : Ministry of National Cultural Heritage, 2003. P. 286-287.
66. Scukin M., Kazanski M., Sharov O. Des les Goths aux huns: Le nord de la mer noire au Bas-
empire et a 1'epoque des grandes migr ations. BAR International Series 1535. Oxford, 2006. 482 p.
67. Tomka P. Der hunnische Fiirstenfund von Pannonhalma // Acta Archaeologica Hungaricae.
Budapest, 1986. T. 38. P. 423-488.
68. Werner J. Beitrage zur Archaologie des Attila-Reiches. Munchen, 1956.138 p.
108
ABSTRACT
A. V. Komar
MAKARTET COMPLEX AND RITUAL MONUMENTS
OF THE HUN EPOCH
The complex was discovered in September, 1967 to the north of the present-day Zhovtne-
voye village (today known as Kurkulak) of the Tokmakskiy district in Zaporozhye region. It is
located on the border of the field in the Makartet natural landmark. Over 200 various object in
total were collected at the place where the complex had been found, excluding smaller fragments
of foil, plaques and iron objects [Peshanov, Telegin, 1968, P. 230]. Such amount implies fragments
and unbroken parts of objects, while the number of the latter is, of cowse, much smaller. It can
be positively stated that the complex includes two or three swords with belts to carry them, two
bronze cauldrons, two harness kits, one (?) saddle and possibly one quiver with at least five ar-
rows. Judging by similar swords and harness kits, their owners acquired them from the same
craftsmen and most likely, they were relatives.
One can clearly see fa-aces of the ritual of deliberate spoilage of objects in Makartet. Such
a ritual included burning the harness for a short period of time. At the same time, no animal
bones or pieces of ceramics, which are common for a trizna, were found during the excavations.
The features of the ritual detected in Makartet both individually and in their combination
have a number of analogies in certain complexes of the Hun epoch.
Today we can state that the traditions of burying ritual complexes and cauldrons, building
mounds with ridges along with the tradition of making jewelry of Varna — Kara-Agach style
were most likely brought to Europe by various tribal groups of the Hun wave of nomads and it
was obviously done in several stages. A part of them (cauldrons as well as complexes of harness
items and weaponry) are present in the Carpathian basin, consequently, they are connected with
the Royal Huns - the leading part of the Hun unity. Mounds with ridges were only discovered
in the west on the left bank of the Dnieper river and the interfluve area of the Volga and the Don
rivers. The idea of connecting their appearance with the nomadic population of the Ural-Kazakh
steppe, who brought the jewelry traditions of the Varna — Kara-Agach style to Europe, seems
quite tempting. However, we can still relate these complexes only to the monuments of the Hun
group of Attila's son, Ernak, who left the Carpathian basin.
109
Л. Б. Гмыря
ПАЛАСА-СЫРТСКИЙ КУРГАННЫЙ МОГИЛЬНИК
У ДЕРБЕНТСКОГО ПРОХОДА
(конец IV — первая половина V века)
1 1рошло 20 лет со б ремени издания книги «11рикаспийский Дагестан в эпоху Велико-
го переселения народов. Могилышки>- [Гмъгря,1993, 367 с.], в которой охарактеризованы
курганные могильники пре дгорно-степной зоны Западного Прикаспия (Прикаспийский
Дагестан) конца IV — первой половины V в. В работе использованы также материалы кур-
ганных и грунтовых могильников Прикаспия рубежа — первых веков и. э., а также сведе-
ния о некрополях V1I-VIH вв. н.э. Несмотря на то, что для характеристики этнокультурной
ситулщии в Прикаспийском Дагестане в IV-V вв. в книге привлечены материалы 11 кур-
ганных могильников этого региона, неожиданно для автора это издание стало для иссле-
дователей источником, главным образом, по Паласа-сыртскому курганному могильнику’.
В книге были опубликованы. повью материалы Паласа-сыртского могильника (раскопки
автора 1981-1986 гг.), увеличившие базу данных о нем с 26 курганов до 87.
Конечно, книга, издшптая в 1993 году тиражом 300 экземпляров, представшпотцая со-
бой солидный источите но истории кочевых племен Евразии эпох и Великого переселения
народов, нуждается в переиздании. К настоящему времени получены новые материалы
Паласа-сыртского курганного могтллыгика (раскопки 2006-2012 гг;), большая часть кото-
рых (2009 — 2012 тт.) добыта при финансовой поддержке 1ТНФ.
Паласа-сыргский курганный могильник расположен в 30 км к югу от города Дер-
бента, в низовьях реки Рубас, вблизи сел Рубас и Коммугш Дербентского района Респу-
блики Дагестан (рис. 1; 2). Обширное могильное поле размером 5 5-7 км) вдоль южного
завершения Приморской низменности в направлении ССЗ-ЮЮВ. Могильник занимает
два крупных изолированных массива возвышенности, которые выработаны широкой до-
линой реки Рубас.
На левобережном массиве сформировался его северный участок протяженностью
2 км, на правобережном — южный протяженностью 3 км. Погребеггтя произведены на по-
верхности возвышенности и у ее подножия (нижняя терраса). Наевши курганов — маловы-
разительные, расплывчатые, в основном невысокие (0,5-1 м), но встречаются также сверх-
малые курганы (0,1-0,2 м) и относите льно высокие (1,1-1,7 м) при диаметре 5-15 м. Плот-
ность их нахождения на нижней террасе могильника очень высокая (расстояние между
насыпями 1-2 м), на поверхности возвышенности курганы расположены более разреженно
(рис. 3; 4). К настоящему времени, по данным космических съемок, на могильнике сохра-
нилось свыше пяти тысяч курганов. С учетом уничтожения больших площадей могильни-
ка в 60 —80-х годах XX века, первоначально он включал не менее семи тысяч погребений.
Могильник признан в советское время региональным объектом культуры, по теперь, ког-
да значительная его часть отчуждена как хозяйственная территория собственников маги-
стральных газо- и нефтепроводов, проходящих через его территорию, вес чаще могильник
называют в публикациях крупнейшим некрополем Юго-Восточной Европы и важным ар-
хеологическим объектом времени движения гуннов.
110
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 1. Физическая карта Республики Дагестан с указанием местоположения
Папаса-сыртского курганного могильника
111
Л. Б. Гмыря
- Паласа-сыртское поселение
- Паласа-сыртский могильник
Рис. 2. Космоснимок района долины реки Рубас, сел Коммуна и Рубас (Дербентский район)
с указанием местоположения археологических памятников
г. Дербент
Рис. 3. Курганный могильник Паласа-сырт. Северный участок. Нижняя терраса
112
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 4. Курганный могильник Паласа-сырт. Северный участок. Нижняя терраса
Захоронения на могильнике произведены в погребальных сооружениях трех типов —
катакомбах, подбойных могилах и ямах. Выявлено одно погребение в каменном яшике.
К настоящему времени (включая 2012 г.) на могильнике раскопано 156 курганов, в том числе
автором статьи — 89 курганов. Раскопки Паласа-сыртского курганного могильника были
начаты 133 года назад Н. О. Цилоссани, который в 1880 году в рамках подготовки V Архе-
ологического съезда в Тифлисе вскрыл на обоих его участках методом колодпа 21 курган
(исследователем раскапывалась только центральная часть насыпи кургана, что ограничило
степень информативности археологических объектов; в двух курганах погребения не были
обнаружены). Было выявлено 19 погребений, совершенных, по заключению исследователя,
в катакомбах (анализ данных показывает, что три из них были произведены в подбойных
могилах). В материалах V Археологического съезда был издан отчет Н. О. Цилоссани о рас-
копках могильника, снабженный планами и разрезами шести погребений [Цилоссани, 1882,
с. 462—474, табл. XXVII—XXVIII], иллюстрации инвентаря в публикации не представлены
(использование отчетных данных Н. О. Цилоссани сопряжено с большими трудностями, так
как исследователем недостаточно четко описываются конструкции погребальных сооружений
и выявленный инвентарь). В1902 году графиня П. С. Уварова, характеризуя коллекцию Кав-
казского музея, привела перечень некоторых видов инвентаря Паласа-сыртского могильника
из раскопок Н. О. Цилоссани, материалы которого были переданы на хранение в этот музей
[Уварова, 1902, с. 173—177]. Предварительная датировка исследованных Н. О. Цилоссани по-
гребений Паласа-сыртского могильника была установлена графом А. С. Уваровым в пределах
VI века, его особое внимание привлекли погребения с разрозненными костными останками,
ошибочно определенные как захоронения «с расчленением» (десять погребений из 19 вы-
явленных Н. О. Цилоссани были ограблены в древности, в результате чего полностью или
частично был нарушен анатомический порядок останков погребенных. К погребальному
обряду это состояние останков отношения не имеет) [Уваров, 1887, с. 61 — 75].
113
Л. Б. Гмыря
Долгое время материалы раскопок Н.О. Нилоссани 1Таласа-сыртского могильника
не были востребованы, хотя использовались некоторые виды инвентаря [Ковалевская,
1981, рис. 69]. В 1953 году В. Г. Котович, проводя разведки археологических памятни-
ков в Южном Дагестане, раскопал на обоих участках Падаса-сыргского мопглытика гак
же, как и Н. О. Птптоссани, методом колодца пять курганов [Котович, 1959, с. 148—-156,
табл. X—-XII], выявив четыре захоронения в катакомбах (погребение в кургане № 3, судя
по размерам входа в погребальную камеру (1,1 м), было совершено в подбойной могиле
[см.: Гмыря, 1993, с. 121 — 122]). Погребальный инвентарь находился в четырех погребениях
(к. 1—4). В сводной таблице инвентаря в публикапии В. Г. Котовича помещены рисунки
вещей трех погребений (к. 1, 2, 4), но в непош-юм объеме [Котович, 1959, табл. XIII].
В. Г. Котович впервые дал этнокультурное определение материалам Паласа сыртско-
го курганного могильника и установил их хронологию по аналогиям с северо-кавказски-
ми аланскими памяпгиками в пределах IV—VII вв., особо выделив материалы кургапа 2
как наиболее ранние, датируемые IV —V вв. [Котович, 1959, с. 154]. Исследователь связал
катакомбные погребения Паласа-сьтртского курганного могильника с племенами маску-
тов [Котович, 1959, с. 156], которым армянская историографическая традиция V — VII вв.
(Фавстос Бузанд, Моисей Хоренский, Мовсес Каланкатуаци) приписывала варварский ха-
рактер казни епископа Григориса (320 — 337 тт.), просвещавшего в 30—40-х годах IV века
племена номадов, об игавших у северо-восто «дгьгх границ Кавказско й Албании (гго дагшьгм
армянского историка V в. Фавтоста Бузаяда, епископ Григорис пытался обратить в христи-
анскую веру племена, входившие в состав «страны мазкутов», располагавшейся в первой
половине IV века на побережье «великого северного моря», имея в вид}7 Каспийское море.
Анализ данных исдоштика показывает', что деятельность епископа была направлена в ос-
новном на племена гуннов, составлявших войско паря маскутов и досаждавпдях Армении
грабительскими набегами [см.: Гмыря, 20096, с. 87 — 102]. Он высказал предположение, что
«маскуты прингцтлежали к аланском}7 кругу племен» [Котович, 1959, с. 156]. Этот тезис был
поддержан В. А. Кузнецовым, вкшочившим Южный Дагестан в район распространения
аланской культуры [Кузнецов, 1961, с. 266 — 269; 1962], исходя из отождествления в письмен-
ных источниках алан с массагстами Геродота и Страбона, обитавшими в Средней Азии,
к восток^7 от Каспийского моря и закончившими свой исторический путь в Ш веке до н. э.
[традиция считать алан потомками массатетов основана на прямом восприятии указания
Кассия Диона: «.. .аланы (они же массагеты)...» (рассказ о набеге алан в 136 г. на Закавказье)
и зависящей от него информащти Аммиана Марцелина о «стране албанов и массатетов,
которых мы теперь называем аланами» (рассказ о походе Помпея против албанов и иберов
в 66 г. до н.э.) [библиографию см.: Гмыря, 20096, с. 97 — 101]. Сравнивать малоизвестный эт-
нос номадов с ранее существовавшим, исходя из схожести их образа жизни, нравов и обы-
чаев, было распространенным приемом в греческой, римской и византийской историогра-
фии. Идетггиштостъ алан и массатетов у Кассия Диона — один из примеров такого приема
и утвердившегося в археологической литературе положения о том, что маскуты Фавстоса
Бузаггда — эго прежние массагеты, основашгого на созвучии этих этнонимов.
Таким образом, на основании материалов трех катакомбных захоронений, причем
два из них относились к первому типу катакомб, по К. Ф. Смирнову, одно к четвертому
типу, 11аласа-сыртский курганнъпт могильник был определен памятником аланской куль-
туры. Эго положение является господствующим среди специалистов и в настоящее время.
И только через 100 лег после Н. О. Цилоссани и почти 30 лет поете В. Г. Котовича на 11а-
ласа-сыртскомк.} ргаг-шом могильнике былина’чаты стационарные исследования. В1981 году
Новостроечной экспедтшугей ИИАЭ ДНТI РАН (нач. эксп. Л. Б. Гмыря) было исследовано
19 гюдуразрушенных курганов, примыкавших к снивелированной трассе газопровода
(15 курганов на северном участке могильника и 4 кургана на южном). В 1982 — 1986 годах
автором этой статвибытипродолжспыраскопкимоттьтытика [Гмыря,1985; 1987]. На северном
участке были исследованы четыре обособленные группы курганов, включавшие 41 курган;
на южном участке — раскопан один курган. На северном участке могильника помимо ка-
114
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского проходя.,
такомбных захоронений были впервые открыты подбойные и ямные захоронения.
Раскошен мотилытика обособленными группами захоронений позволили решить ряд
проблемных вопросов. Материалы, полученные приисследовангдт погребений этих групп,
показали, что формирование могильного ноля на левобережном массиве возвышешюсти
началось у его подножия, затем могильник распптрился к востоку, заняв всю нижнюю тер-
расу, а на позднем мане была освоена северная часть подножия возвышенности. Развитие
погребального обряда на северном участке могильника шло от многообразия форм погре-
бальных сооружений (катакомбы трех типов, подбои, ямы) и неустоявшейся ориентировки
погребенных в пределах группы (ЮЮВ; ЮН; ЮЮЗ; Ю) к однотипности погребальных
сооружений (катакомбы одного типа с поперечным расположением погребальной камеры
относительно входной ямы) и выдержанности ориентировки погребенных (ЮЗ; ЮЮЗ);
от Ац-югообразия особетшосгей погребального обряда (растительная подстилка в камере,
подсыпка мелом се пола) к их практическом)' отсутст вию.
Была установлена также определенная зависимость содержания компонентов погре-
бального обряда от1 социального статуса потребенных. В ранней куртат-шой труппе № 1,
расположенной в центральной части нижней террасы возвышенности, мужчины были
захоронены в катакомбах раздичньтх типов, женщины — в подбойных могилах и ямах; за-
хоронения на этом участке производились по семейному принштпу (могила главы семейной
трутшы фиксировалась наиболее крутшым куртаном, удаленность от нет о других захоро-
нений манифестировала степень родственных связей); богатый декор костюма отмечал
высокий статус потрсбстшого.
В поздней курганнойгруппе № 4, расположенной на северной оконечности левобереж-
ного участка мотильника, все захоронения были произведены в ошюттдптых погребальных
сооружениях — катакомбах с поперечным расположением погребальных камер, ориенти-
рованных в одном направлении (СВ — ЮЗ); курган тлавы семейной трутшы незначительно
выделялся среди других, но находился в центре территории могильного поля, остальные
нотребения трутшировались около нети. Высокий статус потребенното отмечался нрестиж-
ным декором костюма и наличием предметов вооружения [Гмыря,1993, рис. 14; 21; 27,1 — 25].
Вещевые комплексы исслсдоватшых погребен!тй представлены ксралтикой (кувшины,
горшки, очень редко кружки), оружием (мечи, кинжалы, очень редко наконечники стрел),
предметами одежды (поясные пряжки из бронзы и железа, наконештики ремня, височные
привески из серебра и бронзы, фибулы из серебра, бронзы и железа), украшениями (серьги,
броши, бусы), металлическими зеркалами.
Новые материалы Паласа-сьтртского курганного Аюгильпика (раскопки 1981 —1986 it.)
с привлечением данных из раскопок 1880 и 1953 годов, как отмечалось, были систематизи-
рованы в монотрафическом исследовании автора «Прикаспийский Дагестан в эпоху Вели-
кого переселения народов. Могильники», в котором охарактеризован погребальный обряд
населения, проведена классификация инвентаря.
В работе специально рассмотрен вопрос о хронологии Паласа-сьтртского курганного
могильника, установленной, как отмечалось, В. Г. Котовичем в пределах IV—VII вв. Однако
на основании новых материалов хронология этого памятника была определена в пределах
IV—V в., при этом выделены две временные трутшы потрсбепий — ранняя (рубеж IV—V вв.)
и поздняя (V в.) [Гмыря,1993, с. 265 — 266].
Для определения этнического состава населения, ославившего Паласа-сьтртскиймогиль-
ник, в монографтпт были проана лизированы обширные данные письменных источников,
касающиеся этнокультурной и политической ситуации, сложившейся в ПртжаснийскоАт
Дагестане в эпоху Великого переселения народов, а также рассмотрены вопросы этнической
ис тории населения региона на основе археологических материалов [Гмыря,1993, с. 278 — 305].
Анализ разнохарактерных источников показал, что Паласа-сыртский курганный могиль-
ник формировался кочевниками. Наиболее ратдтяя группа населения произвела первые
захоронения у подножия возвьштенносги 11 аласа-сырт в последней четверти IV века. Она не
отличалась этнокультурной однородностью, археологически это зафиксировано в пестроте
115
Л, Б. Гмыря
погребальных традитцш (катакомбы трех типов, подбор!, ямы, при особой ориентировке
катакомбных погребатьшлх камер с поперештым расположением к длинной оси входных ям:
СВ — ЮЗ, у остальных СЗ — ЮВ). Последние захоронения на могильнике были произведены
не позднее середины V века населением с однородными чертами погребения (катакомбы
первого типа с ориентировкой входных ям по направлению СВ —ЮЗ), обусловленными
двумя факторами — мотюэтни’шост ью населения или нивелировкой традиций погребения
раннего полиэтнического населения.
В качество сравнительных в исследовании привлекались материалы катакомбных
могильников с сопредельных территорий (Затеречье, Центральное Предкавказье, северо-
западные и северо-восгоштые районы Азербайджана, юго-западное побережье Каспийско-
го моря) [Гмыря,1993, с. 299 — 302]. Было установлено, что хотя катакомбные погребения
гуннского времени с территории Прикаспийского Дагестана имеют ряд сходных черт
с синхрогшыми некрополями сопредельных территорий (северо-восточный Азербайджан,
восточные районы Центрального 1 Аредкавказья), однако наблюдаются также существенные
различия в погребальной обрядности.
Однако была прослежена идентичность черт погребальной обрядности кочевого на-
селения Средней Азии, оставившего свои курганные и грунтовые могильники с катакомб-
ными и подбойными захоронениями в сопредельных с земледельческими оазисами районах
в ггериод рубежа первых веков н.э. [Гмыря,1993, с. 302 — 303], особенно западных районов
(Туркмения), где была зафиксирована, южная ориентировка погребенных [Сорокин, 1956,
с. 102; Лоховиц, 1968, с. 158]. Обряд погребения кочевников Средней Азии предусматривал
предохранение умершего от контактов с землей (умерших помещали на ра стителъных ци-
новках, дощатых настилах или в гробах) [Археология СССР, 1985, с. 224,249, 264,295, 303,315].
Основываясь на значительной схожести черт погребального обряда кочевого населения
Средней Азии рубежа первых веков н.э. и номадов Западного Прикаспия раннего средне-
вековья, мы выдвинули версию о мигратцти в Прикаспийские степи племен, культурные
градиции которых, возможно, сложились на территории Средней Аз ни [Гмыря,1993, с. 303].
Когда готовилась к изданию книга «Прикаспийский Дагестан в эпоху Великого пере-
селения пародов. Могильники» [Махашсада, 1993], у пас не б ыло возможности использоват ь
в качестве сравнительных материалы курганных могильников Нижнего Судака (Львовский
Первый-2, Львовский Первый-4, Львовский Седьмой, Львовский Шестой) в достаточном
объеме, так как первая публикация о начале раскопок могильников Львовский Первый-2
и 4 появилась в 1988 год}7 в «Археологических открытиях», а полная публикация матери-
алов трех из четырех исслсдовагпгых могильников была осуществлена только в 2000, 2001
и 2004 годах [Державин и др., 1988, с. 122; Абрамова и др., 2000; 2001; 2004]. Мы оперировали
в своей работе данными о 43-х погребениях могильников Львовский-Первый-2 и 4, раско-
панных в 1986 году [Гмъгря,1993, с. 13, 17 — 18,136,138 — 141].
Предварительная датировка материалов погребений Судакских курганов была не-
отчетливой. А вторы раскопок отнесли материалы вскрытых в 1986 году погребений к П в.
до н.э. — первым векам н.э. [Державин и др., 1988), однако М. П. Абрамова скорректиро-
вала эту дату на более позднюю: II — III вв. н.э. [Абрамова, 1988, с. 12; 1989, с. 29]. В полной
публикации материалов этих могильников, дата Львовского Первого-2 б вша установлена
в рамках 111— IV вв., a J Аьвовского Первого-4 — ограничена временем с конца 11 в. до 111 в.
включительно [Абрамова и др., 2000, с. 68; 2001, с. 56].
Одновременно с исследованием Паласа-сыртского курганного могильника в 1985 —
1987 годах проводились раскопки одноименного поселения III —VI вв., занимавшего при-
брежныймыс правого берега реки Ру бас вблизи южного участка могильника. В трехметровых
сшгожениях культурного стоя были выявлены. остаткиюртообразных жилищ, хозяйсгвегшые
ямы (зернохранилища, Атссоросборники), обнаружены разнообразные изделия из кости, рога
(концевые накладкилуков, проколки, шиты, паконештики стрел), камня (обломок каменной
литейной формы с двусторонним орнаментом для отливки зеркал с центральной петлей),
собрана значительная коллектщякерамики(15тыс. обломков). Огщеделятотщштипкерамики
116
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского проходя.,
1 1аласа-сыртского поселения из слоя IV — V вв. соответствовал наиболее часто встречаемым
образцам в вещевых комплексах одноимешюго могильника (красноаьп обировагшьте ку вши-
ны с шаровилным туловом и горловиной игстиндрической формы) [Гмыря, 1988, с. 36 — 46;
1989, с. 77- 97; 1990, с. 254 - 259; 1991, с. 182-189; 2001, с. 289-311; 2005, с. 147-165].
В 1988 году исследования Паласа-сыртского могильника и одноименного поселения
были сверну гы в связи с прекращением бюджетного финансирования экспедиционных
работ. Раскопки на могильнике были возобновлены почти через 20 лет. В 2006 году в рамках
деятельности ООО НПЦ << Дагестанская археологическая служба» (директор Р. Г. Магоме-
дов) при участии Института И.АЭ ДНЦ РАН были проведены охранно-спасательные ис-
следования трех курганов (к. 91, 110, 193) могильника (од ин на южном участке и два — на
северном) [Магомедов, Гмыря и др., 2006, с. 137 —154, рис. 1 — 12; Гмыря, Магомедов, 2007,
с. 64 — 74, рис. 1 — 11]. Наиболее интересные материалы содержались в гюгребениях курганов
193 и 91 (рис. 6—9; 32,1Б — 5). В 2007 году7 был исследован один курган на северном у частке
могильника [Магомедов, Гмыря и др., 2007, с. 128 — 133, рис. 1—3), в 2008 году — еще три
кургана на этом же у частке [Магомедов, Гмыря и др., 2008, с. 94 —105, рис. 1 — 6].
В 2008 году охранными раскопками в режиме постфакта удалось исследовать 34 кургана
(20 — на северном у частке и 14 — на южном) [Ильюков, Отчет за 2008 г.; Гугу ев, Магомедов,
Малашев и др., 2010, с. 283 — 299, рис. 1—8]. Материалы раскопок Л. С. Илыокова (21 кур-
ган) не опубликованы, даштые о раскопках В. IO. Малашева (13 курганов) опубликованы
обобщенно, в том числе выборочно пред ставлены итлюстращдг только шести погребений,
одно из них относилось к эпохе средней бронзы [Гугуев и др., 2010, с. 283 — 284, рис. 1 — 6].
В 2008 году7 были проведены охранно-спасательные раскопки еще четырех курганов на
южном участке могильника, материалы которых не опубликованы. В 2009 году на этом же
участке могильника, с той же целью раскопано еще три кургана [Малашев, Гугуев, Гаджиев
и др., 2011, с. 141 — 153, рис. 1 — 6]. В общем, в период 2006 — 2009 годы в рамках охратшо-спа-
сательных исследований на могильнике было раскопано 48 курганов.
Охранные раскопки 2006 — 2009 годов дачи новые интересные материалы, касающиеся
главным образом характера погребального обряда и материальной культуры населения,
участвовавшего в формировании Патаса-сьгртского кургагпюго могильника. На основе
богатых комплексов отдельных погребений [Магомедов, Гмыря и .др., 2006, с. 138 — 143,
рис. 1 — 2, 5 —10] (рис. 7 — 9; 32,1Б — 5) была проведена реконструкция женского престижного
костюма кочевого населения [Гмыря, Ильюков, Магомедов, 2007, с. 160 — 173; Гмыря, 2008,
с. 129 -132; 2009 а, с. 57 - 72].
Незначительное количество исследованных в рамках названных экспедиций (1880 —
2009 гг.) погребений могильника — 135 курганов, обусловило ряд проблем. Главнойизних
являлась скудость Источниковой базы памятника, что преггятсч’вовало проведению широких
статистических обобщений относительно исторического и культурного развития кочевых
сообществ Западного Прикаспия в эпоху Великого переселения народов. Это отмечается
в публикатщях [Коробов, 1998, с. 257—259]. Однойиз основных задач в исследовании Паласа-
сыргского курганного мог илыщка на современном этапе является значительное накопление
артефактов, их систематизация и всесторонняя интерпретация.
Учитывая особенности этого памятника (обширност ь площади могильного поля, его
значительную протяженность, наличие двух обособленных участков, объемный массив
погребений — более пяти тысяч курганов), наиболее продуктивными представляются рас-
копки обособленных групп курганов, материалы которых, по существу7 являясь закрытыми
коллекг ивнымикоАпыексами, дают возможность в целом достоверно определить содержа-
ние материальной и духовной культуры сообществ кочевых племен Западного Прикаспия
в эпоху Великого переселения народов (социальное устройство, бьп; религиозные верования,
направление культурных связей и др.) и уточнить хронологию могильника.
В 2009 — 2012 годах на южном участке Паласа-сыртского курганного могичыпжа в рам-
ках проектов Р1 НФ были проведены раскопки трех обособленных групп курганов, иссле-
дование которых было направлено на решение конкретной проблемы — «Этнокульту рные
117
Л. Б. Гмыря
особенности и социальная структура политических образований кочевников Западного
Прикаспия в эпоху Великого переселения народов». Материалы раскопанных 23 погребе-
ний представляют большой интерес, так как на их основе возможно решение многих про-
блемных вопросов, связанных с могильником. Однако одновременно обозначились и новые
проблемы, требующие рассмотрения [Гмыря, 2011 в, с. 36 —80; 2012а, с. 71 —86].
Южный участок могильника в сравнении с северным был исследован слабо, в разные
годы на его территории было раскопано 35 курганов против 99 на северном участке. Рас-
копки компактных курганных групп на южном участке не проводились, хотя визуальны-
ми наблюдениями фиксировалось их наличие в структуре могильного поля. Материалы
раскопок курганов 193,91,166,190,176 явственно демонстрировали социальную градацию
погребенных, в том числе престижный характер некоторых захоронений [Гмыря,Ильюков,
Магомедов, 2007, с. 160—173, рис. 1—2; Гугуев и др., 2010, рис. 1,5].
Курганные группы №1—3, входили в состав крупного обособленного участка мо-
гильника (107 курганов), протянувшегося вдоль восточного края правобережного массива
возвышенности (Южный Паласа-сырт) в виде полосы длиной 3 км при ширине 150—300 м
[Гмыря и др., 2009, с. 91; Гмыря, 2011а, с. 101, рис. 51] (рис. 5). На его территории просматри-
вается более десятка курганных групп. Естественными границами между ними являются
древние глубокие балки или лощины, изрезавшие восточный край правобережного массива
возвышенности в поперечном направлении. Маркерами обособленных участков захоро-
нений служили искусственные сооружения — крупные курганы эпохи ранней и средней
бронзы, расположенные по восточному краю правобережного массива возвышенности, один
из которых, как отмечалось, был исследован в 2008 году [Гугуев и др., 2010, с. 285, рис. 6].
Курганы конца IV — первой половины V в. находятся рядом с отдельными курганами или
группой курганов эпохи бронзы.
Рис. 5. План южной части курганного могильника Паласа-сырт: I—III — курганные группы 1-3
118
Паласа-сыртский курганный, люгшъник у Дербентского прохода.,.
Курганная группа № 1, включавшая девять насыпей (к. 218, 219, 228-231, 231А),
находилась в средней части крупного обособленного участка Южного Паласа-сырта
[Гмыря, 201.1а] (рис. 5,1), вблизи очень крупного кургана эпохи бронзы (к. 215). Она состояла
из трех относительно крупных курганов (выс. 0,9-1,2 м), пяти средних (выс. 0,6-0,85 м)
и одного небольшого (выс. 0,3 м). Центральное положение в группе занимал курган 231
(выс. 1,2 м, диам. 13,3 м), другие располагались радиально от него к С, 3 и IO. Близкое
к центральному кургану положение (15-20 м) занимали пять курганов, два находились на
расстоянии 34-37 м от пего, один был удален па 52 м [Гмыря и др., 2009, с. 91., рис. 1; Гмыря,
2011а, рис. 1А].
В 2009 году было раскопано пять курганов, располагавшихся к северу и западу от цен-
трального кургана 231 (к. 231 А, 218, 219, 228, 229), в 2010 г. были исследованы центральный
курган 231 и курганы, расположенные к югу от него (к. 230, 232, 233) [Гмыря и др., 2009,
с. 90-107; Гмыря, 2011а, с. 101-120]. Под курганами находились в основном иггдивтшуалыгые
захоронения, исключение составлял курган 230, под насыпью которого было два захороне-
ния, причем одно парное (к. 230, п. 1) [Гмыря, 2011а, с. 101, рис. 1А].
На исследованном участке могильника (курганная группа № 1) были захоронены
члены одной социальной группы, причем женские погребения были произведены к 3 и IO
от центрального погребения, мужские в основном к СЗ от него. Среди погребенных
находились представители разных возрастных гругш детской (ребенок восьми лег; две
девочки-подростки 13-15 и 12-13 лет); среднего возраста (двое мужчин 35-45 лет и одна
жегпцигга 40-45 лет) и старшего возраста (двое мужчин 45-55 лет, в том чисто захоронен-
ный в центральном кургане 231) [Гмыря и др., 2009, с. 91 --99, рис. 3, 5-7; Гмыря, 2011а,
с. 101-111, рис. 2, 5, 6]. В погребениях мужчин старшего возраста (к. 218 и 231) не было
черепов. Сохранившиеся черепа пяти погребенных имели следы круговой деформации.
Пол и возраст' погребенных практически не влияли на параметры курганов, но высота
и диаметр насыпей определялись социальным положением погребенных и, возможно,
степенью родственной близост и с погребенным в ценгральном кургане. Половозрастные
данные о трех погребенных не могут быть установлены из-за отсутствия костных останков
(к. 231.А; 230, п. 1-2) [Гмыря и др., 2009, с. 91-94, рис. 2; Гмыря, 2011а, с. 104-108, рис. 3-4].
Возраст погребенных дает основание определить причины их смерти как естественные
(болезнь), а не насильсгвештые.
Черты погребального обряда, зафиксированные в курганной группе № 1 (однотипные
катакомбные сооружения с поперечнымрасположениемпогребальных камер по отношению
к входным ямам; вытянутая поза погрсбсгшых с вытянутыми конечностями; ориентировка
головой в южном направлении, преимущественно к ЮЗ; устойчивая ориентировка входных
ям в основном в направлении СЗ-ЮВ), демонстрируют’ выработанность традиций погре-
бения и однородный этнический состав погребенных (рис. 23-30).
Глубина входных ям и уровень нахождения погребальных камер обуславливались
глубиной залегания плотного грунта, пригодного для сооружения полой катакомбной
камеры или только ее свода. В свою очередь, наличие угловых ступеней во входных ямах
было связано с их значительной глубиной (около 2 м). Подсыпка пола камеры мелом была
одной из характерных черт обряда погребения этой трушты (5 погребений из 10) [Гмыря,
2011а, с. 112-114].
Особенности материально й культуры группы населения, производ ившей захоронения
на этом участке могильника, не могут быть определены в необходимом объеме из-за высо-
кой степени ограбленности погребений (9 погребений из 1.0). Сохранившийся инвентарь
представлен керамическими сосудами (кувтштът различных типов, кухонные гортттки),
мета шическими предметами у крашения одежды (обломок броши, парные навершия голов-
ного убора (?), также парные изделия кольце видной формы, накладка серповидной формы
(дугшица), вьпгошгешгыми из серебра и бронзы), угфашсггиями(бусы из сердолика, тешира,
стекла и разноцветный стеклянный бисер) [Гмыря и др., 2009, с. 94, 99, рис. 4; Гмыря, 2011а,
с. 103-104,106-108,111, рис. 2, 4-5; 3, 3-6; 4," 3; 6, 3] (рис. 10, 4-5; 11, 4-6).
119
Л. Б. Гмыря
Рис. 6. Курганный могильник Паласа-сырт. Курган 193, погребение 1 (2006 г.)
120
Паласа-сиртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 7. Курганный могильник Па ласа-сырт. Курган 193, погребение 1а. Инвентарь (начало):
1-2 — височные привески (золото, серебро, сердолик); 3-4 — серьги (серебро); 5 — подвеска (серебро);
6 — зеркало (серебро?); 7-8 — фибулы (серебро, железо); 9-10 — пряжки (железо); 11 — нож (железо) (2006 г.)
121
Л. Б. Гмыря
Рис. 8. Курганный могильник Паласа-сырт. Курган 91 (2006 г.)
-162
меловая
подсыпка
60 см
122
Паласа-сыртскгш курганный моггиъник у Дербентского прохода...
Рис. 9. Курганный могильник Паласа-сырт. Курган 91:1-29 — бусы; 30 — фибула; 31 — брошь (золото,
сердолик); 32 — подвеска (серебро, эмаль); 33-34 — височные подвески (золото); 35 — гривна (бронза);
36 — кувшин (2006 г.)
123
Л. Б. Гмыря
Рис. 10. Курганный могильник Пачаса-сырг. Курганнегя группа № 1. Курган 231:4-5 — керамика
124
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 11. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа Ne 1. Курган 230, погребение 1:
4-6 — керамика; 5 — лунница (серебро)
125
Л, Б, Гмыря
Кувптины представлены высококачественными образцами, больша я часть которых —
красноангобированные кувшины с пта ровидным туловом и тцьлиндрической формы гор-
ловиной, — наиболее типичные для 1Ааласа-сыртското могильника (рис. 11, 4). Но имеются
и чернолощеные экземпляры, среди них — кувшин с госфрироваглгьиг туловом (рис. 10, 5)
и уникальный кувшин крупных размеров с шаровидным туловом и высокой горловиной
(рис. 10,6). С)нде1<орнрованпттшевиднъмидета)тями(1тшер1рофирова1-п-£ых размеров слив-
ной носик kjново видной формы с ретьефными ххалеххами-х лазками но обе ст ороны от нею).
Инвентарь включал личные вещи погребенных, их состав не определялся канонами
погребального обряда, о чем свидетельствует, в частности, разнотипность керамических кув-
шинов, находившихся в могилах этойгруппы. Высокая степень ограбленности погребений
в группе № 1 может свидетельствовать о значительном социальном статусе захороненных
на этом участке могильника.
Хронология погребении курганной группы № 1 в рамках конца I V — первая половина
V в. установлена отчасти на основе времени функционирования некоторых характерных
предметов сохранившегося инвентаря (красноатпобировштые кувшины, ссролощсный
кувшин с кэпововидх-гьгм сливом, гешировая бусина таб летков одной формы, стеклянные
бусины с внутренней позолотой, мелкие хшоховыдедагшые сердоликовые бусины, фрагмент
бронзовой броши, серебряная нахсчадка-лутшица), а также на основе аналогий с другими
погребениями могильника. Погребальный обряд и состав инвентаря раскопанных погре-
бений характеризуют культуру кочевых племен Западного 1 Лрикаспия времени нашествия
гуннов [Гмыря, 2011а, с. 113].
На исследованном в 2009-2010 годах участке могильника был проведен анализ почв с
целью выявления палеоклиматических и палеоприродных условий периода формирования
мохихьника [Идрисов, 2010а, с, 72-75; 20106, с. 74-80]. Анализ нохребегшых почв курханных
насыпей показ ал, что они формировались в условиях сухой степи, близких к современным.
В ххериод постройки курганов хсхимах был более засушливым в сравнении с совремехшьхм.
Профиль совремехлгых почв в месте нахождения курганной хрушгы № 1 указывает1 на не-
благоприятные условия сооружения полых погребальных камер катакомб и объясняет
значительную глубину входных ям большей части погребений, обусловленную поиском
уровня залегания плотных грунтов.
Впервые в историографии Дагестана была произведена реконструкция истории сформи-
рования и развития крупного элемента рельефа — возвышенности Паласа-сырт, на которой
расположен одмоггмехшый могильник [Идрисов, 2011, с, 121-124], История формирования
и развития ландшафтов возвышехпхости берет свое начало в плиоцене (5-7 мчи л. п.), со-
временный почвештый покров возвышехпхости (каштановые почвы) начал сформироваться
во второй половине голоцена (4,2-3,7 тыс. л. н.). Па леопочвенные исследования имеют боль-
шое значение для понимания причин освоения возвьдпенности под ку рганный могильник
с полыми в основном погребальными камерами, для интерпретации конструктивных осо-
бехшостей хгохребальных сооружений (ступени в погребальной хсамере, разница в уровнях
входных ям и погребальных камер, высота сводов камер и др.).
Исследоваххия, ххроведехшые на Пахаса-сырхском курх анном мох тихьнике в 2009-- 2010 х о-
дах показал и эффективность выбранной методики раскопок мохплыгика обособлехпгыми
курганными хрухшами. Полученные материалы дали возможность выявить особенности
планиграфии захоронений на участке могильного поля, определить характерные черты
погребального обряда, проследить закономерности формирования вещевых комплексов,
установить узкую хронологию погребений, провестипалеосоциологические, палеоклима-
тические ипалеоприро,лные реконструкции. В результате удалось с определенной степенью
полноты выявить влияние социальных институтов кочевых сообществ Западного Прика-
егхия времени Великого перссслехгия пародов на духовную культуру населения, в частно-
сти, на содержах-хие погребальной обрядности, установить характер полеокдтгматическтгх
и палеоххриродххых условий их жизнедеятельности, а также хтссомгхснпую связь социума
с природхгой средой обитах-хия, проявившуюся, в частности, в приспособлении номадов
к природным у сдовиям обретенной родины в сфере похорохшо-поминальной обрзхдпосги.
126
Паласа~сырт.ск1ш курганный, хюгшъник у Дербентского прохода,.
В 2011 году7 проводились раскопки курганной группы № 2 (к. 244-248), располагавшейся на
южной оконечности крупного обособленного участка Южного Паласа-сырта, б 390 м к юту
от курганной трутшы № 1 (рис. 5, П). Курганная труппа № 2 находилась на обособленном
участке возвьштетшостц, огранцчешюмс севера итога глубокимилощинами [Гмыря, 20116,
с. 130-159]. Маркерами территории ку ргатпюй группы № 2 служили три крутдтых кургана
эпохи бронзы (к. 249-251), расположенные в 80 м к северо-востоку от курганной труппы
№ 2 [Гмыря , 20115, рис. 1], Раскопками были выявлены новые, неизвестные особенности,
касающиеся планиграфии курганов в обособленной группе и погребальной обрядности.
Курганная группа № 2 включала пять курганов, центральное положение в ней занимал
наиболее крупный курган 247 (диам. 12 м, выс, 0, 75 м) с захоронением ребенка (девочка)
5-7 лет с глубокими следами искусственной деформации череда. К тот у от него распола-
гались три кургана, два из них -- курган 246 средних размеров (диам, 10 м, выс, 0,5 м) с за-
хоронением женпцтны старше 55 лет и курган 245 малого размера (диам. 10 м, выс. 0,35 м)
с захоронением девочки-подростка 12-13 лет нахо дились на. расстоянии 18 м, один — курган
244 средних размеров (диам. 11 м, выс, 0,65 м) с парным захоронением мужчины 45-55 лет
и женщтпты старше 55 лет1 -- на расстоянии 26 м. Курган 248 средних размеров (диам. 11 м,
выс. 0,5 м) с захоронением жснщшты старше 55 лот с искусствстптой деформацией черепа
находится в 46 м к северо-западу от центрального кургана [Гмыря , 20116, рис, 1],
Данные исследований показали, что на этом обособленном участке были захоронены б
основном особи женского пола — три жентттины старше 55 лет, девочка-подросток 12-13 лет
и ребенок-девочка 5-7 лет. Главенствующее положение в группе было отведено захороне-
нию девочки 5-7 лет. Положение скелетов в парном погребении кургана 244 показывает,
что умершая женщина быта помещена в погребальную камеру с опорой на правую руку
и правую поту погребенного мужчины, то ест ь, вероятно, в позе, имитирующей прижизнен-
ное ношение женщины. на руках мужчины. Возможно, женщина не могла самостоятельно
передвигаться из-за явно выраженных дефектов позвоночника иног [Гмыря, 20116, рис. 2-3]
(рис. 12).
Погребальный обряд захороненных б курганной группе № 2 (однотипные катакомб-
ные сооружения с перпевдику.лярным расположением погребальных камер по отношению
к входным ямам; вытяну тая поза погребенных с вытяну тыми коне штос гями; ориентировка
потребетдтых в южном направлении с отклонением к западу; устойчивая ориентировка
входных ям б основном по направлению ССЗ-ЮЮ В) демонстрирует устойчивость традитцш
погребения и однородный этнический состав погребенных (рис. 12; 13; 15). Подсыпка мела
изолы б камере была обнаружена только б погребении девочки-подростка к, 245 (рис. 13).
Потреб ения курганной тру 1шы№ 2 были ограблены в древности, естественное положение
скелетов сохранилось в двух курганах — 244 (парное погребение) и 246 (женщшта старше
55 лег). Этому способствовало го обстоятельство, что погребения были перекрыты -толстым
слоем обвалившихся едгдинистых сводов погребальных камер. Два погребения — централь-
ное (к. 247) и наиболее удаленное от него (к, 248) неоднократно затапливались водой после
ограбления, в результате чего пол камер и костные останки погребенных были перекрыты
толстой коркой осадочных пород. В кургане 247 на поверхности подсохшего грязевого на-
тека отпечатались следы двух тис (но заюпоченщо ведущего научного сотрудника лабора-
тории экологии животных Прикаспийского института биологических ресурсов ДНЦ РАН
Ю. А, Яровенко, лисы обыкновенной [Vtilpes vulpes], попавших в погребальную камеру
после ее ограбления [Гмыря, 2011 б, с. 141-143],
Учитывая возрастной состав погребенных в ку {данной грутпте № 2, причинойих смерти
стали болезни. Но, возможно, что мужчина б парном погребении кургана 244 был умерщ-
влен насильственно, как раб жепшитты, захороненной вместе с ним. Об этом свидетельствует
необычная поза погребенной (имитация положения на руках мужчины) и от сутст вие пр и
нем какого-либо инвентаря, В то же врезы декор костюма женщины с дефектами опорт-ю-
двигателънойсистемыотшшалсяпрестижностью [Гмыря, 20115, рис. 153, 7-74) (рис, 12, 7-74).
127
Л. Б. Гмыря
-0,79
moo
-2,14
-2,08 *
-1,66
-2,16,
-2,07
,64
-2,16
0
/погребение
-1,89
6 - пряжка бронзовая (-2,40)
7 - серьга (-2,38)
-0,96
83
,24
-2,35
50 см
-0,96
-2,42
-0,89
погребение 1\
-2,42
1 - подвеска (-2,26)
2 - подвеска (-2,29)
3 - пряжка-сюльгама (-2,30) 8 - серьга (-2,40)
4 - бусы (-2,32) 9 - кухонный горшок (-2,26)
5 - пряжка железная (-2,27)
Рис. 12. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 2. Курган 244: 1-2 — височные привески
(золото, серебро); 3-4 — пряжки (бронза); 5 — пряжка (железо); 6-7 — серьги (бронза); 8 — подвеска (кость);
9-13 — бусы; 14 — керамика
128
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
1 - кухонный горшок 6-7 - железные пряжки
2 - ф-т окаменелого моллюска
3 - серебряная серьга
8 - бронзовое навершие
9 - ф-т железного изделия
4 - серебряная пряжка
5 - бронзовая серьга (?)
10 - ф-т изделия (бронза, железо)
Рис. 13. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 2. Курган 245
В состав декора костюма входил специфический набор — бронзовые серьги кольцевид-
ной формы (рис. 12, 6-7); двусоставные височные привески узколенгочной формы (длина
6,8 см) с фигурным расширением в виде трезубца (рис. 12, 7-2). Привески были выполнены
из парных серебряных деталей, скрепленных в двух местах; верхняя деталь была обтянута
тонким золотым .листом. Височные привески такой формы подвешивались к налобной ленте,
концы которой соединялись пряжкой. Пряжка от налобной ленты (рис. 12, 4) находилась
129
Л. Б, Гмыря
у нижней челюсти погребенной. Это был миниатюрный экземпляр из бронзы с рамкой
овальнорамчатой формы с утолщением спереди (диам. 1x1,2 см). Язычок хоботовидной
формы был поднят над рамкой под острым углом, что свидетельствовало о том, что пряжка
пр и захоронении не была застегнута, а лента не была скреплена. Местоположение височных
привесок (правая плечевая кость и пространство между трудной клеткой и левой плечевой
костью) и миниатюрной пряжки [Гмыря, 2011.6, рис. 3, 1 26] (рис. 12) свидетельствует' о том,
что лента с височными привесками не была укреплена на голове умершей женптинвт, а по-
ложена на туловище, у головы, согласно канонам погребального обряда (декор костюма
умершего должен быть каким-либо способом нарушен, искажен).
На умершую был надет широкий пояс с крупной бронзовой пряжкой-сюлыгтмой
(диаметр 2,9 см), выло,шенной из прута, концы. которого завернуты кольцом (рис:. 12, 3).
Язычок пряжки длинный, выходящий за пределы рамки, его конец опущен вниз. Пряж-
ка лежала в пространстве между левой тазовой костью и локтевыми сочленениями левой
руки погребенной женпхины.
У кисти левой руки лежал набор из шести стеклянных бусин и костяной подвески,
среди бус — две редкие с шпсрустацией цветками (рис. 12, 8-1.3). Набор из бусин и костя-
ной подвески, вероятно, находился в сумочке, подвешешюй к поясу. В декоре костюма
имелась еще одна пряжка -- железная овальнорамчатой формы (диаметр рамки 2х 1,8 см)
с длинным язычком (рис. 12, 5), она лежала у левой ключицы, язычком вниз, ее предназна-
чение не определено.
Височные привески с фигурными концами типичны для престижных погребений
Паласа-сыртского могильника. Нам известны восемь погребений этого могильника с пар-
ными висоштыми привесками и еще пять погребений с одной привеской [Гмыря, 1993,
рис. 35,18,19,20-23; Гмыря, Магомедов, 2007, рис. 1-7; Гугуев идр., 2010, рис. 1,2-3; 5,1-2, 7].
Большинство из них выполнены из бронзы, очень редки серебряные привески и совер-
шенно уникальные серебряные образцы с золотой обтяжкой (к. 193, п. 1; к. 244, п. 2) (рис. 7,
7—2; 12, 7-2). Височные привески из погребения 1 кургана 193 были украшены рельефным
орнаментом и сердоликовыми вставками в местах крепления (рис. 32, 4-5). Фигу рные кон-
цы падаса-сыртских вмеоштых привесок представлены четырьмя формами — гюдкововид-
ными, секировттдттьтми, округлыми и в виде трезубца. Превалируют среди них привески
с подкововидными концами, очень редки парные привески с окрутивши и секировидцы-
ми концами. Образцы привесок с фитуряъгми расширениями в виде трезубца, представ-
ленные в декоре костюма жентшгны из кургана 244, выявлены на могильнике впервые.
Височные привески с фигурными концами имеются в синхронных погребальных
комплексах четырех грунтовых могильников Прикашийского Дагестана (6 экз.) (Урце-
ки 1-2, Праги, Большой Буйнакский курган). Два образца из могильников Урцеки 1-2 име-
ли расширения в виде трезубца, подобные привескам из кургана 244 Паласа-сьтртского
курганного могильника, верхняя бронзовая пластинка одного из них была позолочена,
декорирована орнаментом и вставкой из красного камня [I мыря, Ильюков, Магомедов,
2007, с. 166, рис. 2, 8, 70].
Иттветггарв сохранился еще в двух погребениях кургашюй груштвг № 2. В ограблен-
ном погребении девочки-подростка (к. 245) перед входом в погребальную камеру стояч
небольшой кухонный горшок, его поверхность была закопчена [Гмыря, 20116, рис. 6, 31]
(рис. 14, 31). В самой камере костные останки были разрознены, предметы одежды и укра-
шения разбросаны по всему полу (рис. 13).
Из украшений сохранились серебряная серьга кольцевидной формы с гроздевидной
подвеской (рис. 14, 1), бронзовое изделие кольцевидной формы (рис. 14, 2), 18 бусин (ie-
широввте, сгсклягптвге) и четыре бисера (рис. 14, 9-30). Предметы одежды состояли из трех
пряжек мешеой серебряной круг лорамчатой формы с утолщением спереди и длинным
хоботовидным язычком, поднятым вертшеально (рис. 14, 4); мелкой железной пряжки ана-
логичной формы с вертикально поднятым язычком (рис. 14, 3); железной крупной пряжки
130
Паласа-сыртский курганный могильнику Дербентского прохода...
Рис. 14. Курганный могильник Папаса-сырт. Курганная группа № 2. Курган 245. Инвентарь: 1 — серьга
(серебро); 2 — бронзовое изделие (?); 3-5 — пряжки; 6-8 — фрагменты металлических изделий; 9-30 — бусы;
31 — керамика; 32 — обломок окаменелого моллюска
131
Л. Б. Гмыря
-3,37
I
/ Л3,47
-3,50
V
I
4
1 - фр-тпы кувшина
2 - лучковая фибула
3 - железный нож
4 - двупластинчатая фибула
5 - прямоуголъно-рамчатая пряжка
6 - скопление
7 - камни
бус (-3,52 -3,62)
-3i,43 13,52
1
\-3,50
-3,56
^2,53
1=2,53
22,07
91-2,56
3,43
3,58 А9?
&
Рис. 15. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 2. Курган 248
132
Паласа-сыртский курганный могшъни.к у Дербентского прохода.,.
(диаметр 1, 7 см) с опущенным язычком, на ней сохранились отпечатки ткани рогожного
пере плетения и обрывки крученой нити (рис. 14, 5). Имелись и обломки металлических
изделий, форма которых не восстанавливается (рис. 14, 6-8). В камере у входа находилась
половинка распиленного окаменелого (кремний) моллюска (по заключению старшего на-
учного сотрудника Института геологии ДНП, РАН А. Р. Юсупова подобные моллюски-
аммониты общаги в морях мезозойской эры древнее 65 млн лет назад, их окаменелые
образцы широко распространены в высокогорном и внутригорном Дагестане. На срезе
молшоска хорошо видны следы обработки поверхности (рис. 14, 32) и он служил, видимо,
оберегом умершей девочки-подростка [Гмыря, 20116, рис. 6,1-32].
В ограбленном погребении кургана 248 с захоронением женщины старше 55 лет так-
же сохранилось значительное количество инвентаря. Костные останки были разбросаны
и перекрыты осадошгыми отложениями, череп лежат у юго-западной стенки (рис. 15). Ин-
вентарь был сосредоточен в основном в цешральпой части погребалытой камеры у входа.
Розовоглиняный кувшин с короткой горловиной и петлевидной ручкой лежал в об-
ломках во входной яме на закладном камне, отодвинутом от входа в камеру [Гмыря, 20116,
рис. 10, 53] (рис. 16, 53). Инвентарь включал также железныйнож (длина 13,5 см) (рис. 16,1),
предметы одежды и украшения.
Предметы одеж,цы состояли из серебряной пластинчатой прямоугольно-рамчатой
пряжки (2* 1,3 см) с длиниым язычком, выходящим за пределы рамки и опущенным вниз
(рис. 16, 2), и трех фибул (рис. 16, 3-5). Одна бронзовая фибула относится к разряду луч-
ковых с подвязным приемником (длила 2,8 см), ее шла находилась в приемнике. На спин-
ке сохранилась обмотка толстой крученой нитью, на игле — фрагмент ткани рогожного
переплетения (рис. 1.6, 3). Другая фибула -- серебряная двупластш-гчатая, с зубчатыми
краями головки и спинки (длина 4 см), ее игла вместе с пружиной отпаялась (рис. 16, 4).
Перемычка фибулы была обмотана толстой крученой нитью, на игле сохранился фраг-
мент ткани рогожного переплетения. От еще одной двупластинчатой серебряной фибулы
сохранилась часть пружины и иглы (рис. 16, 5).
Нитяные обмотки, сохранившиеся на фибулах, свидетельствуют о том, что фибулы,
(их было, видимо, 4 экз.) использовались для специфического декора костюма с восточно-
германскими элементами, а именно, к каждой паре фибул крепилась нить с бусами. 11о-
добньгй элемент декора кост юма бьш чогко зафиксирован в погребении женщины в кур-
гане 193 [Гмыря, Ильюков, Магомедов, 2007, с. 160-173].
Украшения погребенной из кургана 248 состояли из 307 бусин и 133 экземпляров
бисера (рис. 16, 6-52). Бусы лежали па полу камеры и выше его па 0,1 м, в основном, у про-
дольной стенки камеры, ближе к черепу. С реди бус наиболее представительную коллек-
цию составили коралловые бусы (определение старшего наушюго сотрудника Института
геологии ДНИ РАН А,. Р. Юсупова) короткотшлинлрической формы светло-розового цвета
(длина 0, 7-1,5 см) — 205 экз. (рис. 16, 6-13). Вторыми по количеству выступают гешировые
бусы также короткотцллиндрической формы (длина 0, 4-0,8 см) —- 77 экземпляров, имеется
и гешировый разделитель ггрямоугольной формы с двумя отверстиями (рис. 16,16-20). Сте-
клянные бусы различных форм (2-3-составные короткоцилиндрические, прямоугольная и
др.) -- 14 экземпляров были покрыты патиной (рис. 16, 30-43). Среди бус имелись (11 экз.)
из натуральных камней — сердоликовые округлой короткоцилиндрической и уплощен-
ной формы (рис. 16, 23-29) темно-красного, оранжевого и розового цвета (7 экз.), крупная
бусина (диам. 1,5 см) из горного хрусталя звездчатой формы (рис. 16, 14), также хрусталь-
ная бусина округло-угшошешюй формы (рис. 16,15), две бусины гирев идной формы зеле-
ного и темно-серого цвета (рис. 16, 2'1-22). Набор бисера короткоштлттндрргческой формы
вкшочал 133 экземпляра Всего в погребении кургана № 248 обнаружено 307 экземпляров
бусин и 133 экземпляра бисера (рис. 16, 44-52).
Сравнительный анализ черт погребального обряда кургагшых групп № 1 и 2 выявил
как общие черты, так и отличия. К общим относятся планиграфия курганов в группе
по схеме —- расположение в центре группы главного погребения, радиально от него —
133
Л. Б. Гмыря
Рис. 16. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 2. Курган 248:1 — нож;
2 — пряжка (серебро); 3 — фибула (бронза); 4 — фибула (серебро); 5 — обломок фибулы (серебро);
6-52 — бусы; 53 — керамика
134
Паласа-сыртский курганный могшънгпк у Дербентского прохода.,.
остальные захоронения. Величина удаления от главного захоронения определялась,
видимо, степенью родственной близости к захороненному7 в нем. Также к общим чертам
можно отнести раздельное захоронение на участке мужских и женских особей (группа № 1)
или монопотые захоронения (женщины) на участке (грутша № 2); форму7 погребального
сооруженияввилекатакомбы;поперечноерасположениепогребалытыхкамеротносительно
входных ям; ориентировку входных ям в направлении СЗ-ЮВ с сиклонениями к северу;
погребальных камер — в направлении СВ —ЮЗ с отклонениями к востоку*; погребенных
головой к ЮЗ с отклонениями к западу7 или ioiyr; примепсдгие медовой подсыпки в камере
под умершим; наличие круговой деформации у части черепов.
Отличия между* группами проявились в системе ориентировки погребальных камер
относительно входных ям: в группе 1 из 10 погребений пять камер были расположены
под острым углом, четыре — под прямым утлом; в ipymie № 2 во всех погребениях камеры
зштимали перпендикулярное положение. Однако сравнение погребальных сооружстгий
по половому признаку7 объясняет это различие: в обеих группах в камерах с ориентиров-
кой в 90° захоронены женщины, в камерах, расположенных под утлом (труппа № 1) — муж-
чины. Причина таких различий пока не понятна, так как существовавшая величина угла
пересечения длщпгых осей камер и входных ям не влияла на ориентировку7 погребенных,
она оставалась стабильной в пределах юго-западного сектора, но угол отклонения погре-
бальных камер с мужскими захоронениям обеспечивал более южную ориентировку умер-
ших — ЮЮЗ, Ю, в то время как у7 женгщтн она приближалась к западу — ЮЗЗ. Преобла-
дание женских захоронений в группе № 2 можно обьястшгъ тем, что мужчин хорошгли,
видимо, на соседнем участке, на левом склоне северной лощины, где рядом с крупным
курганом эпохи бронзы находятся три небольших кургана, возможно, эпохи Великого пе-
реселения народов.
Хотя вещевые комплексы обеих групп курганов и неполные, но их анализ показы-
вает, что о,ттной из черт погребального обряда является обязательное захоронение с умер-
шим его личных вещей, состав комплексов обуславливался деталями декора традицион-
ного костюма мужчин и женщин и керамической посудой, но при этом сами детали могли
различаться (форма и материал пряжек, висоштых привесок, фибул, состав набора бус).
Курганная группа № 3, исследованная в 2012 году7, занимала обособленный участок
могильного поля. С востока он быт ограничен краем Паласа-сыргской возвышетгосги,
с северо-запада — широкой лопшной, отделявшей его от участка курганной группы N» 2
(к. 244-248), исследованной в 2011 году7 (рис. 5, ПГ). Маркерами участка курганной группы
No 3 стужити два крупных кургана эпохи бронзы (к. 253 и к. 261), находящиеся у края
возвьппенносги на расстоянии 120 м друг от друга. Курганная группа N<? 3 располагалась
компактно между курганами эпохи бронзы на равноудаленном расстоянии — в 31 м к юго-
востоку от кургана 253 и в 27 м к северо-западу7 от кургана 261 [Гмыря, 20126, с. 143-189].
Курганная группа № 3 вкшочала семь курганов (к. 254-260). Планиграфическц они
располагались на участке могильного поля двумя рядами. Первый ряд захоронений, ори-
ентированный СЗ-ЮВ, был составлен из пяти курганов — кургана среднею размера 254
высотой 0,55 м, диаметром 1 Iх 10 м и курганов небольшого размера 255-257, 260 высотой
соотвстствстшо 0,35; 0,25; 0,25; 022 ми диаметром 7х 8, 8х 8,7х 7,5,7х 7 м. Небольшие курганы
первого ряда располагались скучено с минимальным расстоянием между7 ними (1; 2; 5 м).
Второй ряд захоронегшй находится к югу от первого, в него входило два кургана — наи-
более крупный в группе № 3 курган 258 высотой 0,65 м, диаметром 12х'13,5 м и курган 259
среднего размера высотсдг 0,35 м, диаметром 10х10 м.
I Центральное положение в курганной группе № 3 занимал крупный курган 258.
Вблизи него, на расстоянии 6,25 м к востоку7 находится курган 259 среднего размера. Наи-
более удаленным от центрального кургана 258 был курган 254 также среднего размера,
находившийся в 25,5 м к северо-западу от него. Курганы небольшого размера первого ряда
(к. 255-257, 260) располагались к северу7 и северо-западу7 от центрального кургана 258 на
расстоянии, соответственно 12; 6,5; 7 и 17 м. ТТринтгип планиграфии курганной группы
135
Л. Б. Гмыря
-0,82
-1,49
8
-0,81
-1,59
-0,80
-1,37
-1,32
-1,32
-1,49
-1,3
1 - нож железный
(инв. № 1).
2 - железное изделие
(инв. №2).
3 - железное изделие
(инв. №3).
4 - железное изделие
(инв. №4).
5 - железное изделие
(инв. №5).
6 - железное изделие
(инв.№6).
7 - зуб.
8 - фрагменты дерева
- камышовая
подстилка
Рис. 17. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 254
136
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 18. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 254:
1 — нож; 2-11 — детали гарнитуры обуви (железо)
137
Л. Б. Гмыря
вхь
1 - красноангобированный кувшин (инв. №8)
2 - каменное пряслице (инв. №9)
3 - железное изделие (?) (инв. №10-11)
4 - стеклянная бусина (инв. №13)
5 - бисер (инв. №16)
6 - ручка красноангобированного
кувшина.
7 - отслоившиеся фрагменты
красноангобированного
кувшина.
Рис. 19. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 255
138
Паласа-сыртский курганный могшъни.к у Дербентского прохода.,.
№ 3: по краю возвьштенности находились захоронения первого ряда, несколько в глубине
участка — захоронения второго ряда, в том числе и наиболее крупный курган 258.
В шести курганах (к. 254-257, 259, 260) были произведены шшиыщуальныс потребе-
ния, в центральном кургане 258 находилось два захоронения — парное' (мужчина и жен-
щина) погребение 1 и индивидуальное детское потребение 2 (рис. 17; 19; 21; 23; 24; 28; 31).
Погребальные сооружения представлены в тругше № 3 тремя типами — катакомба-
мн-к. 255, 258, п. 1; 258, п. 2; 259) (рис. 19; 24; 28; 31), псд осиными могилами (к. 254, 257, 260)
(рис. 17; 21; 23) и могильной ямой (к. 256).
Планиграфически типы погребальных сооружений распределены в курганной груп-
пе № 3 следующим образом. В первом ряде захоронений были представлены три потребе-
ния в подбоях (к. 254, 257, 260), одно в катакомбе (к. 255) и одно -- в могильной яме (к. 256).
Во втором ряду погребений находились три погребения в катакомбах (к. 25<i, п. 1; 258, п. 2; 259).
Катакомбные погребальные сооружения были двух типов — тип 1 с перпендику-
лярным расположением погребальных камер относительно входных ям (к. 255; 258, п. 1;
258, п.2) (рис. 19; 24; 28) и тип 2 с расположением камеры и входной ямы на одной оси
(к. 259) (рис. 31).
Б катакомбах первого типа длшпгые осп входных ям и погребальных камер пере-
секались под прямым утлом (90°), но камеры были сдвинуты относительно входной ямы
вправо (Г-образная форма катакомб). Входные ямы катакомб первого типа были ориенти-
рованы по-разному —- СВ-ЮЗ (к. 255) и СЗ-ЮВ (к. 258, п. 1-2). Угол отклонения от линии
С-Ю к западу составил у них соответственно 48° и 38°, а у катакомбы кургана 255 отклоне-
ние от линии C-IO к востоку было 36°.
Погребальные камеры катакомб первого типа были вытянуты по длинной оси также
по-разпому. В катакомбе кургана 255 — с северо-запада на юго-восток (угол отклоттетгия от
линии С-К) к западу составил 52°), в катакомбах кургана 258 —- с северо-востока на юго-за-
пад (утлы отклонения от линии С-Ю к востоку составили 38° (п. 1) и 49° (п. 2).
Входные ямы катакомб первого типа с захоронениями взрослых особей (к. 255; 258,
п. 1) были глубокими — соответственно 1,75 и 1,9 м. В первой из них (к. 255) дно имело рез-
кий уклон к входу в камеру (перепад в глубинах от начала уклона составлял 1,02 м), во вто-
рой (к. 258, п. 1) имелись три угловые ступени с очень высоким шагом (0,52; 0,56 и 0,72 м).
С'тупепи были сооружены па уровнях перехода от одного вида грунта к другому. Входная
яма катакомбы с детским погребением была неглубокой (0,54 м).
Входные ямы катакомб с взрослыми захоронениями (к. 255; 258, п. 1) были длинны-
ми (соответственно 2,25 и 2,2 м) со средними показателями ттптрины (соответственно 0,62
и 0,52 м). В детском погребении (к. 258, и. 2) входная яма была средней длины (1,46 м), но
шириной, как в погребениях с взрослыми (0,62 м).
Погребальные камеры катакомб с взрослыми захоронениями (к,. 255; 258 и. 1) были
объелгными (соответственно 2,1><2,1x1,1 м; 2,33 -1,47 м). Камера с детским погребением
(к. 258, п. 2) была также объемной (1,5x0,84 м).
Камеры катакомб имели уступы в месте соединения с входной ямой- В погребении
кургана 255 уступ был невысоким (0,09 м), гак как входная яма была глубокой, ее дно нахо-
дилось в слое талештика (погребенная была захоронена на глубине 1,84 м от верхнего уров-
ня стенок входной ямы). Уступ в камере погребения 1 кургана 258 был высоким — 0,51 м
(погребенные были захоронены на глубине 2,4 м от верхнего уровня стенок входной ямы).
Значительная высота уступа в этом погребении обуславливалась необходимостью соору-
жения свода камеры (высота 1,1 м) в слое сцементированного песка, мощность которого
была незначительной (0,55 м). уступ в к амере с погребением ребенка также был высоким
0,46 м, ребенок был захоронен па глубине 1,05 м от верхнего уровня стенок входной ямы.
Значительная высота уступа в детском погребении была обусловлена характером трута.
Если входная яма этого погребения быта сооружена в слое плотного суглинка, то стен ки
камеры на высоту 0,5 м нахо,пились в слое сцементированного песка, подстилавшего слой
139
Л. Б. Гмыря
3 см
Рис. 20. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 255:1-2, 5 — бусины;
3 — пряслице (камень); 4 — обломок фибулы (железо); 6 — клык животного; 7 — керамика
140
Паласа-сыртский курганный могшъни.к у Дербентского прохода.,.
суглинка. (.’вод камеры при ее высоте 0,75 м необходимо было разместить в слое плотного
суглинка, перекрывавшего стой сцементировагпгого песка.
Входные отверстия катакомб первого типа (к. 255, 258, п. 1-2) имели полусфериче-
скую форму и были невысокие, соогветствешго 0,3; 0,45; 0,29 м. В качестве заклада исполь-
зовался крупный каменный блок, дополненный неболытптм камнем. В неогра бленном дет-
ском погребении заклад быт примазан к стенке входной ямы крупными кусками глины
светлого оттенка.
В катакомбах первого типа были захоронены женщина старшего возраста 45-55 лет'
(к. 255), два человека выше старшего возраста — мужчина старше 55 лет и женщина старше
55 лет (к. 258, и. 1), ребенок полутора-двух тел (к. 258, п. 2).
Из-за нарушения анатомического порядка костных останков погребенных их поло-
жение в камерах катакомб первого типа устанавливается предположительно как вытяну-
тое с вытяну тъшм конечностями. Ребенок был захоронен головой к юго-западу (к. 258, п. 2),
в парном погребении (к. 258, п. 1) захороненные, наиболее вероятно, также лежали голова-
ми к юго-западу (широкая часть камеры, слева от входа).
Ориентировка погребальной камеры катакомбы в кургане 255 с СЗ-ЮВ предполага-
ет положение погребешюй в ней женщины головой на IO-В. Однако, учитывая нахожде-
ние в этом погребении тштрокой части камеры напротив входа (северо-западный конец),
и зафиксированную на мсиитьнике традицию размещения погребенных в катакомбах
слева, от входа, погребенная в кургане 255, видимо, была ориентирована толовой на С-3
(рис. 19,1). Такая ориентировка псчпш/Г'ша для Паласа-сыртского могильника и зафикси-
рована впервые.
В катакомбе второго типа (к. 259) (рис. 31) входная яма и погребальная камера были
ориентированы ССВ-ЮЮЗ (угол отклонения от линии С-Ю к восток}’ составил 3(Г)- Вход-
ная яма была средней глубины (0,89 м) и средних параметров (1,7x0,55 м), но погребальная
камера была объемной (2x0,97 м).
Уступ между входной ямой и погребальной камерой в катакомбе второго тина бьгл
незначтнельным (0,04 м), обе части погребального сооружения практически находились
па одном уровне, погребение было произведено па небольшой глубине (0,93 м).
Входное отвергшие было полуовальной формы, но въшге, чем в катакомбах первого
типа (0,57 м).
Погребенный в катакомбе второго типа мужчина в возрасте 35-40 лет, судя по со-
хранившимся. в нетронутом виде костям нижних конечностей, был погребен в вытянутом
положении головой па ССВ (рис. 31). Северная ориентировка погребенного нетипична
для Паласа-сыртского могильника и зафиксирована впервые. Из инвентаря сохранилась
крупная железная фибула (прогнутая подвязная с ленточным корпусом и дяшшой осью)
(рис. 31,3).
Среди захоронешпях в катакомбах кургашюй группы № 3 отмечены три направле-
ния ориентировок — ЮЗ (к. 258, п. 1-2), СЗ (к. 255) и СВ (к. 259). Классическими для мо-
гильника являются захоронения в кургане 258 -- ориентировка входной ямы по линии
СЗ-ЮВ; ориентировка камеры по линии С В-ЮЗ; ориентировка погребенных головой к Ю
(ЮЗ). Наличие северных ориегпмровок погрсбешгых в катакомбах (СЗ; СВ) предполагает
включение в родственную групп}7 населения представителей инокулътурных традиций.
Состав инвентаря как в нетронутом детском погребении (к. 258, п.2), так и в ограблен-
ных катакомбных захоронениях (к. 255; 258, п. 1; 259) показывает, что он формировался из
личных вещей погребенных, главгпям образом, из предметов одежды и украшений, инди-
видуальность была присуща и кератгическтгм сосудам.
Декор костюма женщины из ггарног о погребения (к. 258, гг. 1) содержал как элемен-
ты традиционного набора, так и некоторые детали декора костюма восточногерманских
племен. К традициогшым элементам декора костюма относятся серебряные проволоч-
ные серьги петлевидной формы с перекрученными длинными концами (рис. 26, 5-6) и
серебряная ногтечистка с петлей для подветгптвания (рис. 26, 7), которая вместе с д ругими
141
Л. Б. Гмыря
предметами туалета обычно помещалась в сумочке, прикрепленной к поясу. Традицион-
ными являются также состав и форма бус (сердолик, стекло) (рис. 26,10-32), среди которых
представлены три многогранника — один сердоликовый и два стеклянных кобальтового
цвета (рис. 10, 18, 19). Исключение составляют стеклянные подвески кобальтового цвета
в виде голов быков с короткими рогами (рис. 26, 7-90), металлические образцы которых
являются характерными для населения горных районов Северо-Восточного Кавказа, сим-
волизируя культ быка, как образ плодоносящей силы и плодородия в широком значении
(растительного и животного мира).
обломок железного
ножа (инв.№48).
железный наконечник
стрелы (инв.№49).
кремневое орудие
(инв.№50).
бронзовая пряжка
(инв.№51).
-0,60
-0,48
Рис. 21. Курганный могильник Па iaca-сырт. Курганная группа № 3. Курган 257
142
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
Рис. 22. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 257:
1 — обломок железного изделия (?); 2 — кремневое орудие; 3 — пряжка (бронза); 4 — нож
143
Л. Б. Гмыря
Рис. 23. Курганный могильник Папаса-сырт. Курганная группа № 3. Курган 260
144
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
3 - серьга серебряная №1 (инв.№19).
4 - серьга серебряная №2 (инв.№20).
5 - ногтечистка серебряная (инв№21).
6 - обломки бронзовой фибулы (инв.№22а-б).
7 - обломки бронзовой фибулы (инв.№23а-б).
8 - бусины, подвески в виде головок
быков (инв.№24).
9 - альчик (ине. №36).
Г-Г1
Рис. 24. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 258, погребение 1
145
Л. Б. Гмыря
Рис. 25. Курганный могильник Падаса-сырт. Курганная группа № 3.
Курган 258, погребение 1:1-2 — керамика
В инвентаре погребения 1 кургана 258 имеются обломки двух фибул, серебряной
и бронзовой (рис. 26, 3-4), вероятно, двухпластинчатых (сохранились оторванные от кор-
пусов пластинчатые приемники с обломками железной иглы и пластины для крепления
пружины к корпусу). Можно предположить, что корпуса фибул были богато декориро-
ваны (покрыты золотым листом или украшены цветными вставками), что и обусловило
их похищение. Наличие в инвентаре двух фибул и большого набора бус (39 экз.) (рис. 26,
10-32) дает возможность считать, что костюм женщины содержал элементы декора костю-
ма восточногерманских племен. Фибулы прикреплялись по обе стороны груди, к ним при-
вязывалась нить бус (рис. 27) [см.: Гмыря, 2008, с. 129-132; 2009а, с. 57-63; Гмыря, Магомедов,
2007, с. 64-74; Гмыря, Ильюков, Магомедов, 2007, с. 160-173]. По состоянию застежек фибул
(иглы были введены в приемники) и наличию отпечатков ткани на сохранившихся дета-
лях, фибулы были прикреплены к одежде, что свидетельствует, что прижизненная манера
146
Паласа-сыртский курганный могшънгпк у Дербентского прохода.,.
их ношения была соблюдена в погребальном об ряде. Судя по отпечаткам тонкой ткани на
серебряных серьгах, на голове погребенной находилась шаль (штаток). Предметов инвен-
таря, относятщгхся к декору мужского костюма, в погребении не было.
Особый интерес представляют и керамические сосуды парного погребения 1 курга-
на 258, в частности, кувпгин небольшого размере» с желобчатой поверхностью, выявленный
на Паласа-сыр1ском могильнике впервые (рис. 25, 1). Кувшины с желобчатой поверхно-
стью со сливами, декорированными видовыми чертами свиньи, и без сливов, аналогич-
ные образцу из погребения 1 кургана 258, широко представлены в верхнем слое Паласа-
сыртского поселения III—VI вв. н. э. (51,7%). Керамика с желобчатой поверхностью, судя
по стратиграфии поселения, сменила употребление красноашобироватпюй посуды, ти-
пичной для Паласа-сыртского могильника. Начало производства керамики с желобчатой
поверхностью на поселении может быть отнесено к середине V века. Во в тором строитель-
ном горизонте культурного слоя керамика с желобчатой поверхностью составляет 38,2%,
но продолжает употребляться икрасноантобированная посуда (22,3%), хотя ее объем стал
значительно меньше, чем в третьем строит ельном горизонте (58,8%) [Гмыря, 2005, с. 147-
165, табл. 1]. Сосуд с желобчатой поверхностью из погребения 1 кургана 258 может быть
отнесен к период)' сосуществования обоих типов керамики и датирован серединой V в.
Декор костюма ребенка полутора-двух лет в погребении 2 кургана 258 включал толь-
ко набор бус, большая часть которых (семь бусин из девяти) представлена образцами из
искусственных материалов (фарфор, стекло) (рис. 30, 1-7). В состав ожерелья входили две
крутптыс стеклятптые бусины с глазчатым орпамешом (рис. 30, 6-7) и две бусины из оникса
(рис. 30, 8-9).
Наличие нескольких сосудов в погребении 2 кургана 258 -- характерная черта для
погребений детей младенческого возраста Паласа-сыртского могильника [см: Гмыря, 1993,
с. 53-55, 63-64]. Вкшочение кубышки в керамический комплекс инвентаря (рис. 29, 1) —
редкое явление для могильника, какдля погребений с взрослыми особями, так и для детей.
В двух случаях из раскопок 1981-1986 годов обе кубышки сопровождали погребения муж-
чин [Гмыря, 1993, с. 66, 113-114].
Оба горшка из детского погребения (рис. 29, 2-3) были разного типа по форме (один
с отогнутым наружу высоким венчиком, другой —- без венчика со срезанным краем шей-
ки). Они были разными и по выделке. Один легкий (в тесто были добавлены козяюнен-
ты растительного происхождения и толченой ракушки), другой — тяжелый (в тесто была
включена, крупнотолченая керамика), груб поделанный. Возможно, один из горшков был
сделан поспешно для включения в погребальный комплект вещей, а другой б ыл приготов-
лен заранее.
Инвентарь женского катакомбного погребения в кургане 255 — неполный, что де-
лает невозможным реконструкцию декора костюма. Однако наличие фрагментов желез-
ной фибулы с отпечатками ткани на окислах (рис. 20, 4) и нескольких бус (рис. 20,1, 2, 5)
предполагает содержание в декоре костюма одного из элементов декора восточногер-
манских племен (две фибулы с привязанной к ним нитью бус). Наличие пряслица в ин-
вентаре (рис. 20, 3) -- редкое явление для Паласа-сьтртского могильника. Использовалось
ли оно в быту, как орудие труда, или вместе с клыком животного (рис. 20, 6) представля-
ло в инвентаре погребения сакральные предметы, выяснить трудно из-за неполноты
комплекса.
Инвентарь катакомбного погребения в кургане 259 также из-за неполноты комплекса
не может быть классифицирован, но наличие фибулы (рис. 19, 3) в мужском захоронении,
причем, в рабочем состоянии (игла заведенгз в приемник), отпечатки ткани на ней свиде-
тельствуют о ее практическом назначении в мужском костюме.
В целом погребения в катакомбах курганной группы № 3 не имели выработанной
традиции погребения, что проявилось в существовании двух типов катакомб, в различной
ориентировке их составляющей (входная яма и погребальная камера) и в ориентировке
погребенных (СЗ (?); ЮЗ; ЮЗ; СВ).
147
Л. Б. Гмыря
Рис. 26. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 258, погребение 1:
1 — ногтечистка (серебро); 2-3 — обломки фибулы (бронза, железо); 4 — обломки фибулы (серебро, железо);
5-6 — серьги (серебро); 7-9 — подвески в виде головок быков (стекло); 10-32 — бусы; 33 — альчик
148
Паласа-сыртский курганный могшъни.к у Дербентского прохода.,.
Подбойные погребальные сооружения (рис. 17; 21; 23) были однотипными. Кон-
структивно они состояли из входных ям и параллельных им погребальных камер (под-
боев), сооруженных в одной из продольных стенок входных ям, V двух подбойных могил
ориенгировка была примерно одинаковой (к. 254, 260) — соо гветствешло CC3-IOIOB и ЗВ-
ЮВ с отклонением от .линии С-’Ю к в 30° и 50°. В одной подбойной могиле (к, 257) ориен-
тировка была CB-IO3 с углом отклонения от линии С-Ю к В в 40°,
Входные ямы подбоев (к. 254, 257, 260) были неглубокими, соответственно, 0,61; 0,59;
0,72 м, по объемиьгми с параметрами, соотвегствстшо, 1,95x0,65; 1,77x0,6; 1,88x0,95 м,
11одбойная погребальная камера в одном случае (к. 254) была равна длине входной
ямы (1,88x0,7 м), в двух других (к. 257 и 260) — камеры были длиннее входных ям (соот-
ветственно, 1,9, 0,6; 2,05x0,6 м), При сооружении подбоев использовалась часть дна вход-
ных ям, Пол погребальных камер был ниже уровня дна входных ям. Камеры соедитылись
с входными ямами уступами разной формы — пологим высотой 0,18 м (к. 254), двуступен-
чатым высотой 0,13 и 0,08 м (к. 257) и наклонным высотой 0,32 м (к. 260).
Несмотря на наличие уступов, погребальные камеры были расположены на неболь-
шой глубине (0,8; 0,94 и 1,12 м) в сравнении с камералят катакомб (к. 255; 258, п. 1).
В двух подбоях (к. 257 и 260) форма погребальных камер была одинаковой — оваль-
ной неравномерной тшгрины —- в изголовье погребенного более тш-трокая, чем в противо-
положном конце, но в целом очень узкая, равная по ширине плечевому поясу погребенно-
го. Погребальная камера кургана 254 была также овальной формы, но равномерной ши-
рины. Своды подбойных камер были невысокими, В погребении с сохранившимся сводом
(к, 260) — 0,45 м, в других камерах — примерно 0,53 и 0,45 м (к, 254 и 257). Заклады входов
в подбой не прослежены. В одной могиле (к. 254) с находками истлевших фрагментов дере-
ва во входной яме и камере, в том числе от тонких прутьев, возможно, заклад был сооружен
из гшетенки.
В подбойных могилах были захоронены мужчины разного возраста — 40 — 50 лет
(к. 254), 45-55 лет (к. 257) и 35-40 лег (к. 260), В двух случаях (к, 254 и 257) зафиксировано
вытянутое положение погребенных с вытящ дыми нижними конечностями. Руки в одном
случае (к. 257) были также вытянуты, в другом (к, 254) их положение нс усгшгавливается,
так как сохранились только кисти рук, причем, в переотложенном состоянии (под тазовой
костью).
Погребенные в установленных сточаях (к. 254 и 257) лежали головами слева от входа
(соответственно, к ЮЮВ и ЮЗ). В подбое кургана 260, вероятно, к юго-востоку7.
Подбойные погребения были ограблены, некоторые виды инвентаря сохранились
в двух погребениях (к, 254 и 257). Обращает на себя внимание отсутствие керамических
сосудов в подбойных могилах.
Инвентарь погребения в кургане 254 состоял из железного ножа (рис, 18, .7.) и желез-
ных деталей гарнитуры обуви — четырех накладок луновидгюй формы (рис, 1.8, 2-5), двух
пряжек и двух наконечников (рис, 18, 70-7 7), находившихся на костях стоп погребенного.
Инвентарь погребения в кургане 257 также включал железный нож (рис, 22, 4), а так-
же обломок железного изделия (рис. 22, 7.) и кремневое орудие (рис. 22,2), которые, возмож-
но, использовалось в качестве кресал. Имелась также превосходной сохранности бронзовая
литая поясная пряжка с рамкой овальной формы с утолщением спереди (рис. 22,3), Язычок
пряжки хоботовидной формы слегка выходит за пределы рамки, плотно прилегая к ней,
в месте крепления к рамке имеется выступ. Пряжки подобной формы получили распро-
странение в поясе Великой степи в конце IV века.
Подбойные погребальные сооружения курганной группы № 3 однотипны, погре-
бальный обряд отличается общностью черт (подбойная узкая камера; вытянутое положе-
ние погребенных; южная ориентировка — ЮВ и ЮЗ; захоронения на небольшой глубине).
В целом погребальный обряд в кургагшой груште № 3 Паласа-сыртского могильни-
ка не имел устойчивых признаков. На одном компактном участке могильника, включав-
шем восемь погребений, существовало три типа погребальных сооружений (катакомбы,
149
Л. Б. Гмыря
Рис. 27. Курганный могильник Папаса-сырт. Курганная группа № 3. Курган 258, погребение 1.
Реконструкция ожерелья
подбои, яма), в том числе однотипности не было и в катакомбных сооружениях (два вида
катакомб — «Г»-образные и одноосевая). В шести могилах погребенные были ориентиро-
ваны в южном направлении (ЮВ — 2 п. и ЮЗ 4 п.), два — в С (СЗ (?) и ССВ). Погребения
в подбоях существенно отличались от погребений в катакомбах. Особенности конструк-
ции подбойного погребального сооружения (широкий вход, низкопотолочная, узкая по-
гребальная камера) обуславливали его сооружение в поверхностном материковом грунте
(плотный суглинок) и захоронение умершего на небольшой глубине от древнего почвен-
ного слоя. В то время как для сооружения катакомбной погребальной камеры требова-
лись поиски мощного слоя плотного грунта, залегавшего обычно на значительной глуби-
не. Возможно, что ступени во входной яме катакомбы имели не практическую функцию,
а были наделены символическим значением. Их количество демонстрировало уровень на-
хождения в подземном мире, исчислявшийся числом слоев земли, под которым погребался
150
Паласа-сыршскпй курганный могильник у Дербентского прохода...
умерший. В частности, во входной яме парного погребения 1 кургана 258 имелось четыре
слоя грунта (плотный суглинок, песок мелкозернистый, песок сцементированный и плот-
ный суглинок-белоглазка). В последнем слое была сооружена нижняя часть погребальной
камеры, то есть умерший был погребен пол тремя слоями земли в четвертом слое. Во вход-
ной яме было сооружено три угловых ступени с нецелесообразной высотой шага.
7 - сероглиняный горшок (инв.№37а). \
2 - сероглиняный горшок (инв.№37б). \
3 - серолощенная кубышка (инв.№37). ч--—|—-
4 - бусина каменная (аппатит)рифленая (инв.№37в) g,
5 - бусина каменная (аппатит)рифленая (инв.№38)
б - бусина стеклянная глазчатая (инв.№39).
7 - бусина каменная (агтатит)рифленая (инв.№40)
8 - бусина стеклянная глазчатая (инв.№41).
9 - бусина каменная (аппатит)рифленая (инв.№42)
10 - бусина каменная (аннатит)рифленая (инв.№43)
11 - бусина каменная (оникс)(инв№44).
12 - бусина каменная (оникс) (инв.№45).
№№ 4-12 глубина: -1,99 -2,00. д1
Рис. 28. Курганный могильник Папаса-сырт. Курганная группа № 3. Курган 258, погребение 2
151
Л. Б. Гмыря
Рис. 29. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3.
Курган 258, погребение 2:1-3 — керамика
1 0 3 см
Рис. 30. Курганный могильник Паласа-сырт. Курганная группа № 3. Курган 258, погребение 2:
А — бусы (1-9); Б — реконструкция ожерелья
152
Паласа-сыртский курганный могильник у Дербентского прохода...
3 см
Рис. 31. Курганный могильник Папаса-сырт. Курганная группа № 3. Курган 259:
3 — фибула (железо); 4 — обломок железного изделия (?)
153
Л. Б. Гмыря
О 3 см О 3 см
I____I____I____I I_____I_____I______I
Рис. 32. Курганный могильник Паласа-сырт: 1Б, 3, 4 — курган 91 (2006); 5-6 — курган 193, погребение 1 (2006);
7-8 — курган 244, погребение 2 (2011); 1А — могильник Львовский Первый-2, курган 12 [Пятых Г. Г., 1986]
154
Паласа-сыртский курганный моглаъшк у Дербентского прохода,,
Хронология исследованных в 2012 году погребений Наласа-сырсткого могильника
определяется серединой V века.
Сравнительный анализ погребального обряда курганных групп № 2 и 3, располагав-
шихся на соседних участках, выявил существенные различия в характерных признаках.
Устойчив ьтмилтризналсами погребального обряда в курганной труппе № 2 являлись: ради-
альная ттааншрафия' курганов с крутптым курганом в центре, гиероопределтяющий харак-
тер захоронений (в основном женские захоронения, за исключением парного захоронения
в кургане 244); однотипность погребальных сооружений (катакомбы); выработанность их
формы (Т-образный тип); устоявшаяся ориентировка входных ям и погребальных камер
(СЗ-ЮВ; СВ-ЮЗ); вытянутая поза погребенных; ЮЗ ориентировка погребенных; наличие
в декоре костюма женщин традиционных элнооллределяющих деталей (висоштые двусо-
ставные привески узколенгочной формы с фигурным расширением на одном из концов,
наличие поясного набора с пряжкой и сумочкой с оберегами).
Устойчивых признаков в погребальном обряде курганной группы № 3 не просле-
жено. Планиграфия курганов на участке своеобразная — двумя параллельными рядами
с выделением центрального кургана (к. 258) по параметрам; гетероопределяющий харак-
тер захоронений (в основном, мужские захоронения, за исключением одного женского
(к. 255) и одною парного (к. 258); разнолишюслъ полребальных сооружений (катакомбы
Г-образной формы, катакомба одноосевая, подбои и могильная яма); неустойчива ориен-
тировка входных ям катакомб (СЗ-ЮВ (2 п.), СВ-ЮЗ, ССВ-ЮЮЗ) и погребальных камер
катакомб (СЗ-ЮВ; СВ-ЮЗ (2 п.); ССВ-ЮЮЗ); неустойчивая ориентировка погребенных
в катакомбах (СЗ, ЮЗ (2 п.), ССВ) и в целом в группе № 3 (103 (4 п.), ЮВ (2 п.), СЗ, СВ).
Общие черты погребального обряда связывают группу № 2 только с погребенными
в центральном кургане (к. 258, п. 1-2) группы № 3 (перпендикулярное расположение ка-
мер, хотя и сдвинутых вправо от входа — Г-образная форма; ориентировка входных ям
и погребальных камер; ориентировка погребенных; наличие в декоре женского костюма
элементов восточногерманских племен).
Ярковыраженная смешанность погребального обряда в небольшой, изолированной
группе погребений № 3 свидетельствует о вюпочеыии в этноопределяющую основу на-
селения (катакомбы с южной ориентировкой погребенных — к. 258, и. 1-2) значительных
групп с ино этническими культурными традициями (подбойные захоронения) и трупп
с инноващюнными представлениями об ориентировке захороненных (катакомбные захо-
ронения с северной ориентировкой погребенных). Преобладание мужских захоронений
в подбоях, возможно, связано с присутствием в местном сообществе наемных отрядов во-
инов, к которым можно причислить и захороненного в одноосевойкалакомбе.
Наличие в инвентаре парною захоронения (к. 258, п. 1) кувшина с желобчатой по-
верхностью съидетельствует с одной стороны о внедрении в регион нового населения
с иными религиозными и эстетическттми традигщями (южное влияние), а с .другой — о со-
существовании местных и ияоэтнических традиций на первом этапе их взаимодействия
(середина V в.). Возможно также, что южная оконечность прав о бережного участка Паласа-
сыртского могильника осваивалась населением на закшочигслылом этапе его существова-
ния и фу л Акционирования к юлу от Дербента ллолит ическсч о образования кочевых племен.
Таким образом, совремег-шыми исследованиями на Паласа-сыртском могильнике
база данных этого памятника увеличилась в шесть раз. В настоящее время она включа-
ет материалы 156 курганов, против 26 имевшихся ранее (Н. О. Цилоссани, В. Г. Котович).
.Мы уже так много знаем о тех племенах, которые предали земле своих сородичей на воз-
вьппегп-юсти Паласа-сырт в низовьях реки Рубас в Прикаспии полторы тысячи .чет назад.
Но до сих пор нс утихает полемика относительно этнической принадлежност и населе-
ния, освоившею этот рел ион л ла рубеже IV-V веков, в эпоху Великол о переселения народов.
Оформилось четыре версии по этому вопросу [Котович, 1959; Гмыря, 1993; Абрамова, 2000;
Малашев, 2008]. Но прежде чем их обрисовать, обратимся к свидетельствам армянского
155
Л, Б. Гм;ь;ря
историка V века Фавтоста Бузанда, к труду которого ^.История Армении1*, написанному
в 70-х годах V века, археологии оперируют, отстаивая сбои позршрш:
[История Армении Фавтоста Базунда / Пср> с древне армянского и колгмешарии
М. А. Геворгяна, под редакцией С. Т. Epewn-ia, вступигельная статья Л. С. Хачикяна. Ере-
ван, 1953. Кн. III. Гл. VI. О Григорисе, с вше Врганеса, него кончине ио месте, где он был по-
гребен. С. 14]. «Приведя в порядок и восстановив все церкви,. находящиеся в -той стороне, он при-
был в стан аршаюАского царя мазкутов, имя которого было Санесан,. ибо и их цари и армянские
цари были одного и того оке происхождения и рода. И он пошел и представился мсыкутскому царю,
повелителю многочисленных войск гуннов, встал перед ними и стал проповедовать христово еван-
гелие, говоря им: познайте бога; Сперва, они послушались, приняли и подчинились; потом ж, когда
она стали разбираться в христовых, законах и узнали от него, что богу ненавистны грабежи, хищ-
ничество, убийство, жадность, присвоение чужого, чужеядство, страсть к чужому имуществу,
когда они сообразили это,, то обозлились на его слова и сказали: «Климы не будем похищать, если
не будем; грабить,, если не будем, отнимать чужого имущества, то как же можем м;ы прокормиться
с таким множеством войска?» И хотя он на тысячу ладов старался, благорасположить их, но они
его не хотели слушать, а. говорили друг другу: «Он явился, чтобы, такими речами лишить нас
мужества, запретить нам. добычу, которой мы живем; если мы послуш.аемся его и обратимся в
христианскую веру, то чем нам жить, если по исконному нашему обычаю не садиться ни коней?
Но, - говорили они, - это делается по наущению армянского царя. Это он послал его к нам, чтобы
этим учением, пресечь наши грабительские набеги на его страну. Давайте изымем, его и совершим
набег на Армению и наполним, страну нашу добычей. И царь излает и свою мыши и внял словам
своего войска. Тогда они поймали дикого коня, привязали юного Григориса к хвосту его и пустили
по полю вдоль берега, великого северного моря, за. пределами своего лагеря, по полю Ватыеан, и. таким;
образом; они погубили добродетельного проповедника христова, юного Григориса».
Кн. III. Гл. VII. О разбойничьем набеге царя мазкутов на землю, подвластную армян-
скому царю, о происшедшей большой войне и о том, как он погиб вместе со сбоим войском.
С. 15. «В то время мазкутешй царь Саносан, сильно разгневавшись,, проникся, враждой к сородичу
своему, армянскому царю Хосрову [Хоеров II. 330-338. - Л. Б.],, и собрал он вся войска,. - гуннов,
похов, таваспаров, хечматтаков, ижмахов, гатов и глуаров, гугаров, шичбов и чилбов, и баласичев
и егерсванов, и несметное множество других разношерстных кочевых племен, все. множество войск,
которым он повелевал. Он перешел всю границу, большую реку Куру и наводнил, армянскую стра-
ну. Не было числа множеству его конных полков и счета пешему войску, вооруженному пшьицамн,
так что и сами они не могли сосчитать свое войско. ... Они нахлынули, наводнили и затопили всю
армянскую страну; разрушили,, заполонили, вконец разорили ее и простерлись по всей стране до
меленького города. Сатан, до Гандзака, находящегося в пределах Астрпатакана... А тот (Санесан),
наатьственно захватил всю страну, держал ее почти год»,
С. 16. «В то время поспел, пол-ководец Великой. Армении Ваче, сын Артавазда, из рода. Ма-
мшконянов, который в те время совершал далекое путешествие по греческой стране. Он собрал
храбрых из нахараров, составил весьма многолюдное войско и напал на лагерь (Сане,сана) в утренний
час во время богослужения. Они стояли лагерем:, на горе по названию Иуу-глух. (Ваче) всех их предал
мечу, никого в живых не оставил и отбш; всех пленных, Затем; он собрал добычу, продолжал поход
и прибыл на равнину гав ара. Айрарат. Тем он настиг в городе Вагаршапате мазкутского царя Са-
не сана с коренным,', пол.ком, с несметным множеством!. войск. Ваче со своим; войском внезапно напал
на город, и господь предал их в его руки. Когда враги увидели, что он наши на них,, то выбежали
из города и бросились на каменистое плато в сторону крепости Ошакан, уповая, на пустынную
и каменистую местность. Нроизршло крайне ожесточенное сражение, и соратники армянского
полководца - Баеарат Баграту ни, Мегундак и Гарегин Рштуни, и Ваган, нахапет рода Ам;атуни,
и Вараз Каминакан - набросшшсь, били, громшли войска аланов и мазкутов, и гуннов, и других, пле-
мен и все каменистое поле устлали. трупами убитых, тик что кровь обильно текла, как река, и не
было чист перебитому воинству, Немногочисленные же остатки они гнали перед собой до страны
баласичев. И голову великого царя Саносана принесли армянскому царю».
156
Паласа-сыртсшй курганный могш.ъшк у Дербен-тского прохода,,
Мы не будем подробно анализировать существующие версии об этнической принад-
лежности племен, оставивших Паласа-сыртский кургат-п-гый могильник, что требует1 спе-
циального рассмотрения. Передадим только их содержание.
Версия первая «маску токая (аланская)»:
Территория к юту от Дербента была заселена племенами маскутов. Епископ Григо-
риев по сообщению Фавтоста Бузанда, был убит' маскутами. Паласа-сыртский атогнтьник
является памятником культуры маскутов. Маскуты, предположительно, принадлежали
к аланскому кругу племен. Появление лтаскутов в Южнолт Дагестане, по-вадимому, отно-
сится к первым векам н. э., когда проходили набеги алан на страны Закавказья и Передней
Азии [см.: Котович, 1959, с. 154,156].
Версия вторая «гуннская»:
Многообразие форм погребальных сооружений, многотггпность основной фортгы
(катакомбы), различие черт погребального обряда Паласа-сыртского курганного могиль-
ника связаны с хронологическими этапами формирования погребальной обрядности на-
селения, а также, вероятно, демонстрировали его этническую неоднородность. Этот пе-
риод отложился в шлсьменной тращпщи, объединившей два крупных этноса — гуннов
и маскутов, обитавших к тогу от1 Дербента и обозначавшихся как «масаха-тупны» (Ага-
фангел). 1 Гроцесс интегращти этих племен сказался на поздних погребениях могильника,
материалы которых свидетельствуют о том, что различия в культурных традтщиях этих
этносов сгладились и оформились стабильные черты культуры, в лом числе и в погре-
бальной обрядности. В формтгровании этих черт принимала участие и незначительная
часть местного населения, о чем свидетельствуют некоторые черты погребальной обряд-
ности (скорченная поза погребенных, положение на боку), а также использование в ин-
вентаре местных форм керамики (красноангобированные кувшины стандартной формы)
[см.: Гмыря, 1993, с. 304].
Версия третья «сарматская»:
Близость материалов могильников у Львовского Первого (Сулакские могильники)
и Паласа-сырта предполагает единую основу оставившего их населения (сарматскую), ко-
торое в IV веке переселилось в более южные районы Прикаспийского Дагестана (р. Рубас).
Процесс рассечения был длттгельным и не связан с массовым вторжением гуннов в конце
IV века [см.: Абрамова, 2000, с. 68; 2001, с. 62; 2007, с. 105-106].
Версия четвертая «аланская»:
В погребальном обряде Львовских (Судакских) могильников наличествуют два основ-
ных культурных компонента — традишия среднесарматской культуры и традиция алан-
ской культуры. Материалы Паласа-сыртского курганного могильника в культурном от-
ношении восходят к Львовским некрополям, генетически связанны с ними и отражают
следующий исторический период эпоху Великого переселения народов [.Малашев, 2008,
с. 161-162].
Наличие столь разнохарактерных интерпретаций материалов Паласа-сыртского
курганного могильника IV-V вв. свидетельствует о незначительности объема базы данных
о нем. И основная задача в сто исследовании состоит в накоплении новых материалов, на
основе которых и возможно решение проблемных вопросов.
Исследование проведено при финансовой поддержке РГНФ (проекты № 09-01-18014е;
10-01-18057е; 11-01- 18080е; 12-01-18022е). Руководитель проектов Л. Б. Гмыря.
157
Л, Б. Гмыря
Литература
1. Абрамова М. П. Сарматы и Северный Кавказ // Проблемы сарматской археологии и исто-
рии: тез. докл. Азов, 1988.
2, Абрамова М. П. 1 Центральное Предкавказье в сарматское врем'я (Ш в. до н. э. IV в. н. э.): ав-
тореф. дис. ... д-ра. ист. наук. М., 1989.
3. Абрамова М. П. Курганные могильники Северного Кавказа первых веков нашей эры : моно-
графия / / Северный Кавказ и мир кочевников в раннем железном веке. М. : Ин-т археологии, 2007.
4. Абрамова М. ГГ, Красильников К. И., Пятых Г. Г. Курганы Нижнего Сулака: Могильник
Львовский Первый-2. М. : Ин-т археологии, 2000. 140 с.
5. Абрамова М. П... Красильников К. И... Пятых Г. Г. Курганы Нижнего Сулака: Могильник
J (ьвовский 11ервый-4. М. : Ин-т археолгии, 2001. 151 с.
6. Абрамова М. ГЕ, Красильников К. И, Пятых Г. Г. Курганы Нижнего Сулака: Могильник
Львовский Шестой. М. : Наука, 2004.143 с.
7. Археология СССР. Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. М., 1985.
8. Гмыря Л. Б. Паласа-сыртский могильник (по материалам 1981-1983 гг.) // Древние культу-
ры Северо-Восточного Кавказа. Махачкала, 1985.
9. Гмыря Л. Б. Погребальный обряд Паласа-сыртского могильника (этносоциальная интер-
претация) // Этнокультурные процессы в древнем Дагестане. Махачкала, 1987.
10. Гмыря Л. Б. Изделия из кости и рога Паласа-сыр'тского поселения (IV-VI вв.) // Промыслы
и ремесла древнего и средневекового Дагестана. Махачкала, 1988.
11. Гмыря Л. Б. Бытовые и хозяйственные постройкиПаласа-сыртского поселения // Древняя
и средневековая архитектура Дагестана. Махачка ла, 1989.
12. Гмыря Л. Б. Двусторонняя форма для отливки зеркал из Дагестана // СА. № 1. 1990.
С. 254-259.
13. Гмыря Л. 'Б. Орудия труда Паласа-сыртского поселения: (по ма териалам раскопок 1985 —
1987 г г.) / / Горы и равнины С ‘еве ро- Вот “точного Кавказа в древности и средние века. Махачкала, 1991.
14. Гмыря Л. Б. Прикаспийский Дагестан в эпоху Великого переселения народов. Могильни-
ки. Махачкала: Дагестан, науч, центр, 1993. 367 с.
15. Гмыря Л. Б. Античные параллели в материальной культуре населения Западного При-
каспия (специфические атрибуты) // Проблемы истории, филологии, культуры. В. X. М. Магнито-
горск, 2001. С. 289-311.
16. Гмыря Л. Б. Кувшины с желобчатой поверхностью Паласа-сыртского поселения // Древ-
ности Кавказа и Ближнего Востока : Сб. ст., посвящ. 70-летию со дня рождения проф. М. Гаджиева.
Махачкала, 2005.
17. Гмыря Л. Б. Восточногерманские элементы в декоре женского парадного костюма в мате-
риалах погребений Прикаспийского Дагестана (I1-V вв.) // Отражение цивилизационных процес-
сов в археологических культурах Северного Кавказа и сопредельных территорий. Юбилейные XXV
«Крупновекие чтениям, г. Владикавказ, 21-25 апр. 2008 г. : тез. докл. 2008. С. 129-132.
18. 1 мыря J1. Б. Костюм и ювелирный убор в Дагестане (по археолотпческим данным). Раннее
средневековье // Вести. ИНАЭ. 2009а. №4. С, 57-72.
19. Гмыря Л. Б. Религиозные представления населения Прикаспийского Дагестана в IV-VU вв.
Махачкала : Наука ДНП, 20096. 540 с.
20. Гмыря Л. Б. Исследование обособленной курганной группы южного участка Паласа-сырт-
ского могильника IV— V вв. в 2010 г. // Вестник Института истории, археологии и этнографий. № 1.
2011 а. С. 101-120.
21. Гмыря Л.Б. Исследование обособленной курганной группы № 2 на южном участке Пала-
са-сыр н кого могильника IV-V вв. // Вести. Ин-та истории, археологии и этнографии. 20116. № 3.
С. 130-159.
22. Гмыря Л. Б. Паласа-сыртский курганный могильник IV-V вв.: 130 лет исследования //
Вести. ИНАЭ. 2011в. №4. С. 36-80.
23. Гмыря Л. Б. Паласа-сыртский курганный могильник IV — V веков: итоги, проблемы и пер-
спективы исследований / — / Вестник. Российского гуманитарного наушного фонда. №2. 2012а.
С. 71-86.
24. Гмыря Л. Б. Исследование обособленной курганной группы № 3 на южном участке Па-
ласа-сыртского могильники IV-V вв. Вестник Института истории, археологии и этнографии. № 3.
20126. С. 143-189.
158
Паласа-сыртсшй курганный могш.ъшк у Дербен-тского прохода,,
25. Гмыря Л. Б., Абиев А. К. Комплексное исследование обособленных курганных групп на
Паласа-сыртском могильнике IV-V вв, (2009-2011 гг.) // Новейшие открытия в археологии Север-
ного Кавказа: Исследования и интерпретации. XXVII Крупновские чтения: Материалы междунар.
науч, конф., г. Махачкала, 23-28 аир. 2012 г. Махачкала, 2012. С. 299-302.
26. .Гмыря JI. Б., Ильюков J Г С., Магомедов Р. Г. Восточногерманские элементы в декоре жен-
ского парадного костюма в материалах погребальных комплексов Паласа-сыртского курганного
могильника (1V-V вв.) // Археология, 5пнотрафия и фольклористика Кавказа: Материалы между-
нар. науч. конф. ^Новейшие археологические и этнографические исследования на Кавказеv. Ма-
хачкала, 2007. С. 160-173.
27. Гмыря Л. Б., Магомедов Р. Г. Интересные погребальные комплексы Паласа-сыртского кур-
ганного могильника IV-V бб. (раскопки 2006 г.) // Средневековая археология Евразийских степей:
Материалы учредит, съезда междунар. конгресса. Т. 1. Казань : Ин-т истории АН РТ, 2007. С. 64-74.
28. Гмыря Л. Б., Хангишиев Г. Д., Саидов В. А., Абиев А. К., Будайчиев А. Л., Кузеева 3. 3. Ис-
следование компактной группы курганов Паласа-сыртского могильника IV-V вв. в 2009 г. // Вестн.
ИИАЭ. 2009. № 4. С. 90-107.
29. Гугуев Ю. К., Магомедов Р. Г., Малашев В. Ю., Фризен С. Ю., Хохлова О. С., Хохлов А. А
Исследование курганов южной группы Паласа-сыртского могильника в 2008 году // Нижневолж.
археолог, вестн. 2010. Вып. 11. С. 283-299.
30. Державин В. Л, Малышев А. А., Пятых Г. Г., Салихов Б. М., Сударев Н. И. Работы Дагестан-
ской экспедипии // АО. 1986. М., 1988.
31. Идрисов И. А. Природные особенности Паласа-сыртской возвышенности (южный уча-
сток) // Вести. ИИАЭ. 2010а. № 1. С. 72-75.
32. Идрисов И. А. Изменения климата Дагестана во второй половине голопена // Вестн.
ИИАЭ. 20106. № 2. С. 74-80.
33. Идрисов И. А. Формирование возвышенности Паласа-сырт // Вестн. ИИАЭ. 2011. №1. С.
121-124.
34. Ковалевская В. Б. Севере Кавказе кие древности / / Археология СССР. Степи Евразии в эпо-
ху средневековья. М.: Наука, 1981. С. 83-97.
35. Коробов Д. С. Выделение локальных вариантов катакомбных могильников П1-1Х вв. на
Северном Кавказе // Материалы по изучению историко-кулыурното наследия Северного Кавказа.
Вып. 1. Археология. Ставрополье, 1998.
36. Котович В. Г. Новые археологические памятники Южного Дагестана // Материалы по
археологии Дагестана. Т I. Махачкала, 1959. С. 121-156.
37. Кузнецов В. А. Аланы и раннесредневековый Дагестан (к постановке вопроса) // Матери-
алы но археологии Дагестана. Т 2. Махачкала, 1961. С. 265-270.
38. Кузнецов В. А. Аланские племена Северного Кавказа // МПА. № 6. М\, 1962.
39. Лохобиц В. И. Новые данные о подбойных погребениях в Туркмении // История, архео-
логия и этнография Средней Азии. М., 1968.
40. Магомедов Р. Г., Гмыря Л. Б., Абиев А. К., Будайчиев А. Л, Гамидов А. К. Раскопки Паласа-
сыртского курганного могильника в 2008 г. (курганы № 142, 123 и 21) // Вести. ИИАЭ. № 3. 2008.
С 94-106.
41. Магомедов Р. Г., Гмыря Л. Б., Саидов В. А., Абиев А. К. Исследования на Паласа-сыртском
курганном могильнике в 2007 г. // Вестн. ИИАЭ. № 4. 2007. С. 128-133.
42. Магомедов Р. Г., Гмыря Л. Б., Хангишиев Г. Д., Бакушев М. А., Саидов В. А. Раскопки Пала-
са-сыртского могильника в 2006 г. // Вестн. ИИАЭ. № 3. 2006. С. 137-154.
43. Малашев В. Ю. О культурном единстве Паласа-сыртского и Львовских курганных могиль-
ников // Северный Кавказ в древности и средние века. Махачкала, 2008. С. 152-170.
44. Малашев В. Ю., Гугуев Ю. К., Гаджиев М. С., Фризен С. Ю., Абиев А. К. Работы на Паласа-
сыртском могильнике в 2009 г. // Вестн. ИИАЭ. 201.1. №4. С. 141-153.
45. Сорокин С. С. Среднеазиатские подбойные и катакомбные захоронения как памятники
местной культуры // СА. 1956. № 26.
46. Уваров А. С. Курганы с расчленением близ г. Дербента // Труды V Археологического
съезда в Тифлисе. 1881. М., 1887.
47. Уварова П. С. Коллекция Кавказского музея. Археология. Т. 5. Тифлис, 1902.
159
Л, Б. Гмыря
48. Пуптоссани Н. О. Дневник раскопок, веденных в Южном Дагестане в 1880 г. // Археологи-
ческий съезд в Тифлисе. Протоколы подготовигельного комитета 1879 г. Т. 1. Труды предваритель-
ных комитетов. М., 1882.
49. Gmyrya L. В. The Palace-syrtsky burial-mound by the Derbent passage ( the end of the IV th — the
first hall of the VLh cc.).
ABSTRACT
L. B. Gmtfrtfa
THE PALASA-SYRT BURIAL GROUND
NEAR THE CASPIAN GATES
(the end of the IV — the first half of the V century)
It has been. 20 years since the book called "The Caspian area ol Dagestan during the Great
Migration of Peoples7 epoch. Burial sites" was published [Gmyrya, 1993, 367 p.], where the burial
mounds of the mountainous-steppe area of the West Caspian region (the Caspian area of Dages-
tan) that dated to the end of the IV — the first half of the V century were described in details.
Tire Palasa-SyrL burial site is situated 30 kilometers south from the city of Derbent, in the
lower basin of the Kubas river, near the villages of Rubas and Kommuna in the Derbent district
of the Republic of Dagestan (Big. 1; 2). The burial field is large, it is 5x1 kilometers in size and it
takes up the northern part of the Palasa-Syrt highland (the height of which is 130-140 meters),
that stretches in a narrow belt (15 - 2-7 kilometers) along the southern end of the Peri-Caspian De-
pression of Dagestan in the NNE-SSW direction. The bruial site occupies two large isolated areas
on the highland, both ol which appeared as a part of the large valley of the .Rubas river.
According to the modern data of satellite photography, there have been over live thousand
mounds preserved at the site until now. Considering the lad that large areas of the burial site
were destroyed in the 1960-1980s, it must have initially contained at least seven thousand burials.
During the Soviet period the burial site was acknowledged to be an object of cultural value for
the region. However, nowadays some part of it was alienated by owners of cross-country main
oil and natural gas pipelines which are situated on its7 territory, more and more publications call
the burial ground the largest necropolis of South Eastern Europe and in important archaeological
object of the Hun migration period.
The burials at the site can be divided into three main types — catacombs, graves with ker-
vings and grave hollows. One burial in the stone box was also discovered. There arc 156 mounds
excavated at the burial site so lar, including 89 mounds excavated and explored by the author
of the present article. Tire excavation of the Palasa-Syrt burial site started 133 years ago with
N. O. Tsilossanifs first attempts when in 1880 he uncovered 21 mounds on the site's both parts
using the shaft method. This work was done as a part of preparations for the V Archaeological
Congress in Tiflis mid the researcher only excavated the central part of the mound, which signifi-
cantly limited the possibility of obtaining as much information as possible from the archaeologi-
cal objects, in two ol the mounds there were no burials found.
Basing upon the materials of those three catacomb burials, two of which belonged to the
first type of catacombs (after K. F. Smirnov), and the third one was of type four, the Palasa-Syrt
monument was referred to the Alan culture. Most specialists nowadays stick to this opinion.
160
Паласа-сыртсшй курганный могш.ъшк у Дербен-тского прохода,,
Apart from that, a certain degree ol dependence between the contents of the luneral rite
components and the social status of the buried people was discovered. The earlier group of
.mounds #1, which is situated in the central part of the highland's lower terrace, had bodies of
men buried in catacombs of various ty pes, while women were buried in grav es with kervings and
grave hollows. All burials here were arranged in accordance with the family principle (the grave
of the head of the family had the largest mound, and depending on how far the other graves were
l.ro.m it, one could judge about the family relations between the people). Also the costume's rich
decorations proved of the dead person's high status.
Tire item complexes of the researched burials included ceramics (jugs, pots and very sel-
dom, cups), weapons (swords, daggers, very seldom arrowheads), clothes items (belt buckles
made from, wood and bronze, temple pendants from bronze and silver, and also silver, iron and
bronze fibulas), decorations (earrings, brooches, beads), metal mirrors.
The issue that was paid special attention to in the present work is the one about the chro-
nology of the Palasa-Syrt burial site which was dated by V. G. Kotovych, as it was stated, to the
IV — VII centuries. Despite this conclusion, the newly-obtained data allowed scientists to date
it within the period of the IV-V centuries. Moreover, two chronological groups ol burials were
discovered — the early one (at the turn of the IV-V century) and the late one (the V century).
To identify the ethnic composition of the population that was responsible for the Palasa-
Syrt burial site, the data of written sources on the ethnocultural and political situation in the
Caspian area of Dagestan during the Great Migration period were analyzed. Beside that, various
problems of ethnic history7 of the region's inhabitants were scrutinized on the basis of archaeolog-
ical materials [Gmyrya, 1993, p. 278-305]. The analysis of different sources has led to the conclu-
sion about the formation of the Palasa-Syrt burial site by the nomads. Thus the earliest group of
the area's nomadic population .made the first burials at the foot of the Palasa-Syrt highland in the
last quarter of the IV century. These burials were quite variegated in terms of their ethnocultural
component, which is stated archaeological!}7 by the diversity of burial traditions (three types of
catacombs, kervings, hollows, peculiar orientation of the catacomb burial chambers which were
situated transversely in relation to the longer axis of the entrance pits in the NE-SW direction,
whilst in other cases it was the NW-SE direction). The latest burials at the site were carried out
not later than in the middle of the V century ly the population that bore homogeneous burial
traditions (the first type catacombs with entrance pits oriented along the NE-SW direction). Such
homogeneity could, be explained by turn factors — the monoethnic st.ructu.re of the population or
the gradual alignment ol burial traditions of the previous polyethnic population.
The noticeable similarity of the funeral rite features of Central Asia's nomadic population
of the first centuries AD and the nomads of the West Caspian region ol the early .Middle Age al-
lowed us to make a conclusion about the migration of those tribes in the Caspian steppe, whose
cultural traditions might have formed on the te.rri.torj7 of Central Asia.
Modern research has in this way allowed to increase the material database of the Palasa-
Syrt burial site six times in comparison with what was available in the beginning. Nowadays
this database includes materials from 156 mounds compaird with 26 initially (N. O. Tsilossani,
V. G. Kotovich). Nowadays we know a lot about the tribes that were burying their people on the
Palasa-Syrt highland in the lower basin of the Rubas river of the Caspian region fifteen centuries
ago. However, there has been a lot of controversy still on the ethnicity of the population, who
settled this region at the turn of the IV-V centuries, during the epoch of the Great Migration of
peoples. Tlrere exist for key versions in this issue. We will not be analyzing each of these thor-
oughly, as reviewing the existing points of view on the ethnical background of tribes that formed
the Palasa-Syrt burial site requires special time and attention. However, we will briefly describe
them below.
Version I, the Maskut (Alan) one:
The region to the south of Derbent was populated by the Maskut tribes. Территория к югу
от Дербента была заселена племенами маскутов. Bishop Grigoris was killed by the Maskuts,
as Fa us tus the By za n tine re ported.The Pal asa-Sy r t burial grоu nd is a monurnent of the Masku t
161
Л, Б. Гмыря
culture. Supposedly the Maskuts belonged to the Alanian circle of tribes. They must have ap-
peared in South Dagestan in the first centuries AD when the Alans were raiding over the corm-
tries of Transcaucasia and Southwest Asia.
Version 2, the Hun one:
The multitude and the variety of forms among the burial constructions, the diversity of the
main kind (the catacomb), and also the differences in the funeral rite features of the Palasa-Syrt
burial site are connected with the chronological stages of formation of the population's burial rit-
uals, and also they may be demonstrating its ethnic heterogeneity. This period was stated in the
written tradition, which united two large ethnic groups — the Huns and the Maskuts who lived
to the south of Derbent and who were called the "Massaha-Huns" (Agaf angel). When these tribes
were merging, it resulted in the appearance of the site's latest burials, which indicate that the cul-
tural differences of both ethnic groups were smoothened and stable features of a single culture
were formed, including its funeral rite. A smaller part of the local popula Lion also Look part in the
formation of these features as manifested in some traits of the burial ritual (bodies lay on the side,
doubled up), and through using local types of ceramics (red engobed jugs ol standard shape).
Version 3, the Sarmatian one:
The similarity of materials horn the Lvovskiy-Pcrviy area (the Sulak burial mounds) and
the Palasa-Syrt burial site might indicate that the population which left them had one single
background, i. e. the Sarmatian one. It is connected with the fact that the Sarmats moved to the
southern areas of Peri-Caspian Dagestan (the Rubas river) in the IV century. This migration pro-
cess was a long-term one and it was not connected with the mass invasion of the Huns at the end
of the IV century.
Version 4, the Alan one:
Tn cultural respect the materials from the Palasa-Syrt burial site can be referred to the Lvov
necropolis sites, they are genetically interconnected and they reflect the next historical period in
the epoch of the Great Migration.
Tire presence of so many differ ent interpretations of the materials from the Palasa-Syrt
burial site of the IV-V centuries means that the database connected with it is, in fact, relatively
small. Thus, our main task while researching the site is to obtain new materials about it. These
materials will allow us Lo solve the existing problem issues.
162
Ф, А, Сунгатов
ПРИУРАЛЬЕ В ГУННСКУЮ ЭПОХУ
В I тысячелетии н. э. в Приуралье произошли события эпохального характера. Дина-
мика изменении, вызванная формированием во II-IV вв. н. э. в Урало-Аральской степной
зоне гунно-сарматского этнокультурного социума, вызвала миграционные подвижки насе-
ления, которые серьезным образом изменили этнокультурную карту раннесредневекового
Южного Урала.
Изменения этнокультурного порядка, происходившие в III—IV веках н. э. в среде авто-
хтонного населения Приуралья наиболее iголно, наряду с другими памятниками региона,
отражают материалы, прежде всего Старо-Муппинского курганно-грунтового и Бирского
грунтового могильников. Анализ погребального обряда этих могильников свидетельствует,
что они являют собой один из ярких примеров памятников смешанного пша, характерных
для периодов смены и становления новых этнокультурных образований. В группе ранних
погребений Бирского могильника пришлый компонент маркируется наличием антропо-
логического пша, отличного от местного населения. Не вызывает сомнения принадлеж-
ность грунтовых погребений Старо-Муппинского могильника представителям местного
населения, а подкурганных — пришлому этносу [Сунгатов, Гарустович, Юсупов, 2004]. На
это указывают основные признаки погребального обряда и инвентаря, обнаруживающие
аналогии в синхронных и территориально близких памятниках мазунинской культуры,
полная характерисплка которых дана в исследовании Т. И. Останиной [Останина, 1997].
Качественное отличие мазунинских памятников от других выражается, по ее мнению,
в категориях предметов, несущих этническую нагрузку и характеризующих только эту
культуру. К числу таковых ею отнесены височные подвески мазунинского пша, бабочковид-
ные фибулы, украшения из раковин моллюсков, головные украшения с железной основой
кольчужного плетения (накосники), железные гривны с бронзовой пласптнчатой навивкой
и др. [Останина, 1997, с. 170-173]. Характерной чертой погребального обряда мазунинцев
выступает обычай сопровождения усопших жертвенными комплексами.
Элементы археолого-этнических комплексов, выделенных Т. И. Останиной для мазунин-
ской культуры, находят свое проявление и в материалах Старо-Муппинского могильника.
В то же время материалы могильника демонстрируют обрядовые и культурно-этнографиче-
ские черты, не свойственные субстратному населению. Манпфес гацпя эпгх черт отчетливо
проявляется как в подкурганном способе погребения умерших, так и в отдельных деталях
погребального обряда, в составе инвентаря и, что немаловажно, некотором распространении
обычая искусственной черепной деформации.
Касаясь происхождения мазунинской культуры, следует заметить, что к началу
XXI века среди исследователей сложилось единое мнение о формировании ее на основе
пьяно борской и караабызской культур, при доминирующей роли первой. Разными уче-
ными независимо друг от друга были получены высокие показатели формамыю-пшоло-
гического сходства погребального обряда эпгх культур [Арматынская, 1991, рис. 3; Оста-
нина, 1997, с. 174; Иванов, 1999, с. 24, табл. 2; Султанова, 2000а, с. 16-17]. Эго обстоятельство
163
Ф, А, Сунгатов
дало основание Р. Д. Голдиной рассматривать мазунинские комплексы как позднюю стадию
чегандинской (пьяно борской) культуры [Голдина, 1987, с. 13; 1999а, с. 226].
Процесс формирования новой культуры по Т. И. Останиной происходит на рубеже
II и III вв. и в течение первой половины III в. н. э. В это время продолжают сосуществовать
памятники предшествующих культур, но с элементами новой эпохи, которые со второй
половины III в. н. э. становятся господствующими и культуроопределяющими. В IV-V вв.
происходит стабилизация состава населения и его этнического единства. На его стабиль-
ность не оказали влияние и небольшие инородные включения, фиксируемые комплексами
курганно-грунтовых могильников у с. Тураево, Старая-Мушта ид. Кудаш. Эго мнение раз-
деляет и ряд других исследователей. В частности, В. А. Иванов отмечает, что пришельцы
вступили во взаимодействие с местными финно-пермскими племенами и растворились
в их среде в силу своей малочисленноспд. По мнению исследователя, до рубежа VI-VII вв.
заметных изменений в этнокультурной карте региона не произошло, и население лесного
Прикамья, в своей основе финно-пермское, оставалось неизменным [Кузеев, Иванов, 1987,
с. 6-7; Иванов, 1999. с. 19-38]. Р. Д. Голдина, признавая оригинальность материалов III-V вв.
и учитывая продолжительность фен к пион про вания отдельных памятников (Бирский,
Ижевский, Ныргъпщинский I, Тарасовский), приходит к заключению, что развитие мате-
риальной культуры местного населения происходило плавно вплоть до V в. н. э. [Голдина,
1999а, с. 226].
Такая оценка роли пришлого населения в формировании новых культур Прикамья,
в частности, мазунинской, нам представляется несколько заниженной, не учитывающей
его в качестве важного внешнего фактора происходивших перемен. Укажем, например, что
существование двух локальных групп памятников мазунинской культуры, имевших впо-
следствии и разную историческую судьбу, — башкирской и удмуртской [Останина, 1997,
с. 171-172], во многом может быть объяснено оседанием в Среднем Прикамье пришлых
групп населения [Сунгатов, 2002а, с. 155; 20026, с. 28]. Расположение Старо-Муштинского,
Тураевского, Кудашевского смешанных могильников на территории распространения ма-
зунинской культуры указывает не только на присутствие инородного компонента, но и на
то, что переселенцы оказали серьезное в лияние на формирование и длительное бытование
целого комплекса предметов материальной культуры, доселе здесь не известных (принад-
лежноепг поясной гарнитуры, отдельные типы украшений, комплекс вооружения и орудия
труда). Т. В. Барынина и В. А. Иванов указывают, что следствием появления в середине
I тыс. н. э. в регионе новых археологических культур было отчленение от финно-пермского
массива части «мазунинцев» и образование в Бельско-Уфимском междуречье бахмупднекой
культуры [Барынина, Иванов, 1998, с. 223].
Роль миграционного импульса в этих процессах является темой сггециальгтого иссле-
дования и не входит в задачи данной работы. Нас интересует вопрос об истоках пришлого
населения, оставившего курганную часть Старо-Муштинского могильника. Но прежде чем
отвеппъ на этот вопрос, необходимо рассмотреть этнокультурную ситуацию, сложившуюся
в евразийском поясе степей в начале — первой половине I тыс. н. э.
В литературе констаигруется, что во II—IV в. н. э. в Зауралье и прилегающих к нему
казахстанских степях (Урало-Ишимское междуречье) обитали племена, получившие назва-
ние гунно-сарматов [Боталов, 1993, с. 142; Боталов, Полушкин, 1996, с. 190], которые ранее
большинством исследователей отождествлялись с носителями позднесарматской культуры.
Сравнительный анализ по основным культурообразующим признакам поволжских и за-
уральских комплексов этого времени, проведенньпт С. Г. Боталовым и С. Ю. Гуцаловьгм,
позволил выявить наряду со сходством и существенные различия в погребальном обряде
и вещевом комплексе. Эго дало основание для выделения последних в гунно-сарматскую
культуру, основным содержанием которой является генезис гуннской культуры в сарматской
этнокультурной среде [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 145-174; Таиров, Боталов, 2000, с. 256-267].
164
Приуралье в гуннскую эпоху
Историко-культурный комплекс гунно-сарматского населения характеризуется сле-
дующими чертами: земляные, округлые, удлиненные, «гантелевидные» грунтовые склепы,
узкие прямоугольные ямы, ингумащгя, наличие гробов, северная ориентация покойника,
наличие деформации черепа, жертвоприношения из голов быков или баранов. Марки-
рующим инвентарем вещевого комплекса являются конская узда и пояса, украшенные
массивными восьмерковидными и сферическими накладками-зажимами с .листовидным
привеском, длинные мечи без перекрестия с халцедоновым навершием, серьги-лунницы,
ханьские зеркала, керамический комплекс южноказахстанского и среднеазиатского проис-
хождения [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 219-220].
Следует согласиться с мнением С. Г. Боталова, что формирование гунно-сарматской
культуры связано с окончательным вытеснением хуннов в период с 80-х годов до середи-
ны II в. из северомонгольских степей в Среднюю Азию и Центральный Казахстан, а также
возможной их инфильтрации в евразийские степи и в более раннее время, оказавшей
определенное влияние на генезис сарматской культуры Южного Приуралья и Восточной
Европы. К середине II в. н. э. присутствие гуннского (кангтойского) населения у степных
границ Восточной Европы зафиксировано письменными источниками (Дионисий Пе-
риегет, Клавдий Птолемей). С конца II в. н. э. зоной стабильного обитания гунно-сармат
становится Урало-Ишимское междуречье, освоение которого было связано с ухудшением
экологической ситуации, вызванной регрессией гидросистемы Арала и его заболачиванием
[Боталов, Гуцалов, 2000, с. 175-182].
В Зауралье гунно-сарматское население смешивается с угорскими племенами, но-
сителями прыговского и кашинского археологического лшов, мигрирует вдоль бассейна
р. Чусовой и оказывается в верхнем Прикамье, где участвует в формировании харинских
памятников ломоватовской культуры [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 158,183]. На западе гунно-
сарматы граничили и взаимодействовали с сармато-аланскими племенами, носителями
позднесарматской культуры Нижнего Поволжья II-IV вв. н. э., которая сформировалась
на основе среднесарматского населения Поволжья и Приуралья с включением аланского
компонента, выходцев из Средней Азии [Скрипкин, 1982, с. 54; 1984, с. 115; Железчиков,
Сергацков, Скрипкин, 1995, с. 86-91]. Присутствие племен гуннского союза в Волго-Ураль-
ском междуречье документируется рядом комплексов (курган 51 Сусловского могильника),
истоки которых лежат на Востоке [Засецкая, 1994, с. 138]. Гунно-сарматские черты выявлены
и в лесостепном Подонье в комплексах II Чертовицкого и Новоникольского могильников
I—II вв. н. э. [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 176]. Следы обитания гуннов в Приуралье просле-
живаются в ряде комплексов Загреб ал овского, Уметбаевского курганных могильников
и пещерньгм захоронением у с. Кызыл-Адьгр [Сиротин, 2001, с. 141-142; Агеев, Вильданов,
Мажитов, 1995, с. 108, рис. 1, 7; Засецкая, 1982, с. 54-77; 1994, с. 187-188, рис. 36-39]. Эго пре-
красно иллюстрируется и материалами Лебедевского могильника [Боталов, Гуцалов, 2000,
с. 182]. Археологически результаты эпгх згигращгй в Приуралье фиксируготся и появлением
на правобережье р. Белой, на территории, не характерной для местообитания кочевников,
курганных некрополей, таких как Дербеневский, II Ахмеровский, Сатиховский, а еще се-
вернее — Старо-Муппинский.
Взаимодействие двух кочевых сообществ — гунно-сармат и сармато-алан —завершилось
для первых оформлен нем мощного военно-по.типгческого объединения во главе с гуннами;
для вторых — полным разгромом их в Нижнем Поволжье и на Дону, начатым еще готами
в середине III в. н. э. в Северном Приазовье. Вероятно, часть заволжских сармат включается
в гуннский племенной союз и после 370/380 гг. вместе с гуннами участвует в завоевательных
походах на Запад. Одновременно меньшая часть (неприсоещгнившиеся) была вынуждена
откочевать в более северные районы.
Отмепгм, что в отношении происхождения населения, оставившего могильники Сати-
ховского типа, ранее рассматривавшегося в рамках позднесарматской культуры [Васюткин,
1977, с. 67-89; 1986, с. 180-196; Мошкова, 1989, с. 191-202; Пшеничнюк, 1992, с. 67-83], рядом
исследователей выдвинута гипотеза, предполагающая его этнокультурную связь с поздними
165
Ф. А. Сунгатов
сарматами Нижнего Поднестровья и Подунавья. Эта гипотеза основывается на аналогиях
некоторым чертам погребального обряда и образцам глиняной посуды в памятниках в об-
lacin распространения вельбарской и Черняховской культур Южной Украины [Матвеева,
Трибунский, 2000, с. 288-290; Матвеева, 2002, с. 92].
Памятники Правобережья среднего течения реки Белой С. Г. Боталовым и С. Ю. Гу-
цаловым причислены к гунно-сарматским. Действительно, для подобной этнокультурной
идентификации имеются основания, так как сходство могильников гунно-сармат и сали-
ховского пша проявляется в основных чертах погребального обряда, в составе инвентаря,
и, что очень важно, в керамическом материале. Например, аналогии самой массовой ча-
спт плоскодонной керамики из Дербеневского, II Ахмеровского, Салиховского курганов
содержатся в комплексах Большекараганского, Друженского, Целинного I могильников
[Боталов, Гуцалов, 2000, рис. 8, 7; 12, 10; 13, 4; 26,17; 32,14, 18 и др.). Горгпковидному сосуду
с шишечками на плечике из кургана 15 Салиховского могильггика, который Г. И. Матвее-
ва безосновательно сопоставляет с сосудами липецкой культуры, можно найпт аналогии
в перечисленных выше могильниках гунно-сарматской культуры [Боталов, Гуцалов, 2000,
рис. 31, 8, 9; 34, 33, 34; 35, 21]. В гунно-сарматской керамике находит аналогии и орнамент
одного из сосудов Ахмеровского могильника [ср.: Васюткин, 1977, рис. 4, 6; Боталов, Гуцалов,
2000, рис. 11, 14, 15], схожий, по Г. И. Матвеевой, с орнаментом вельбарской посуды. При-
мечательно, что Iтодобный орнамент на глиняной посуде можно обнаружить не только на
западе, но и на юге. В частности, этот орнамент характерен глиняной посуде поздних у сунь
Тянь-Шаня [Кибиров, 1956, рис. 1].
Основная часть погребального инвентаря могильников салиховского пша также
демонстрирует определенное единство с культурой гунно-сармат. На это указывает рас-
пространенность в комплексах эптх мопгтьников этномаркирующих предметов гунно-сар-
матской культуры, к которым относятся бронзовые фпб\1 ы с пласпшчатым приемником
и ромбовидным или ассимметричным щитком; серьги калачиковидной формы; подвески,
вьшолненные в полихромном стиле; состав бу синного материала и т.д. Поэтому предложенная
С. Г. Боталовым и С. Ю. Гуцаловымкоррекптровка этнокультурной позиции мопгтьников
Салиховского пша выглядит убедительной.
Возвращаясь к проблеме этнокультурной атрибуции населения, оставившего курган-
ную часть Старо-Муппинского мопгтьника, отмепгм, что оно не имеет отношения к гун-
но-сарматам урало-казахстанских степей. Сотгоставтттелъггый анализ показывает, что кроме
сходства по широко распространенным у номадов евразийских степей признакам погре-
бального обряда, нет ничего общего в его важнейших чертах. Так, по данным С. Г. Боталова
и С. Ю. Гуцалова, у гунно-сармат в погребальном обряде определяющей чертой выступает
северная ориетпировка, причем она является преобладающей уже с середины II в. [Боталов,
Гуцалов, 2000, с. 153-154]. На Старо-Муппинском могильнике ориетпировка в северный
сектор пракпгчески не представлена. Вовсе отсутствуют характерные для гунно-сарматских
некрополей длинные и гантелевидные курганы и так называемые склепообразые насыпи.
Между сопоставляемыми объектами нет положительной связи и в традиции огнепоклонни-
чества. У гунно-сармат оно проявляется в виде прокатов в насышт и в весьма оригинальной
форме — склепообразные наевши складывались из глиняных обожженных блоков; сжигание
трупа производилось прямо в могильной яме [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 123-124,161]. Для
Старо-Муппинского мопгтьника культ огня выражен исключительно в тращщионной фор-
ме — в виде кострищ под насыпями курганов на древней поверхности и угольков в запол-
нении моптл; на мопгтьнике не зафиксировано ни одного случая трупосожжения. Наряду
со стандартным положением умерших вытянуто на спине в гунно-сарматских моптлъггиках
выявлено большое количество погребений на правом боку [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 128],
что вовсе не характерно для погребений Старо-Муппинского могильника.
Различия обнаруживаются также в составе инвентаря, за исключением категорий вещей,
бытование которых носит эпохальный характер. В колл екнни находок из Старо-Муппинского
мопгтьника отсутствуют этномаркирующие пртшадлежноепт одежды и предметы обихода
166
Приуралье в гуннскую эпоху
гунно-сармат (пояса, украшенные прямоугольными, восьмерковидными и сферическими
накладками-зажимами с листовидным привеском [Боталов, Гуцалов, 2000, рис. 5], длинные
мели с халцедоновыми навершиями, серьги-лунницы [Боталов, Гуцалов, 2000, рис. 5, 3;
12, 8; 14, 1, 3 и Др.], ханьские зеркала и зеркала с солярными и другими знаками [Боталов,
Гуцалов, 2000, рис. 9, 61; 11, 4; 16,1 и Др.], пряслица, все типы фибул, бронзовые котлы [Бо-
талов, Гуцалов, 2000, рис. 14, 7]. Отличие между ними проявляются и в составе бусинного
материала. В старомушитнских комплексах не обнаружены и предметы, выполненные
в полихромном стиле, которые в комплексах Урала-Ишимъя II-IV вв. н. э. являются неред-
костью и представляют начальный этап развития гуннского полихромного стиля V-VII вв.
[Таиров, Боталов, 2000, с. 242-243].
Гунно-сарматский и старомуштинский керамические комплексы автономный связаны
с разными культурными традициями гончарного производства. Глиняная посуда первых
по морфологическим признакам тяготеет к керамике Северного и Южного Казахстана, вто-
рых — к образцам, представленным в памятниках местного населения Нижнего и Среднего
Прикамья. Различен и ассортимент глиняной посуды. Старомугптинская коллекция кера-
мики не отличается разнообразием, в то время как гунно-сарматские комплексы содержат
сосуды разнообразных форм [см., например: Боталов, Гуцалов, 2000, рис. 39].
Таким образом, приведенные выше различия не позволяют причислить старомуш-
тинские комплексы к этнокультурной среде гунно-сармат Урало-Ишимъя. В то же время
Старо-Муштинский могильник обладает чертами, которые характерны номадам степной
полосы Евразии. Эго, прежде всего, подкурганный обряд захоронения умерших. В Южном
Приуралье и Нижнем Поволжье этот обряд в первой половине I тыс. н. э. известен лишь
у гунно-сармат Урало-Ишимского междуречья и сармат Нижнего Поволжья. Основной тип
погребальных сооружений могильника в виде прямоугольных удлиненных ям находит
соответствия как в гунно-сарматских, так и в сармато-аланских погребальных конструк-
циях. Совпадение наблюдается и в таких признаках, как поза погребенных и наличие
в могилах деревянных конструкций. С кочевниками гунно- и позднесарматского времени
старомуштинское население сближает наличие едини иных случаев обычая искусственной
деформации головы. Конская узда (удила, украшения узды) принадлежит к типам, хорошо
известным в гунно- и позднесарматском мире [Боталов, Гуцалов, 2000, рис. 13,19; 17,23 и др.;
Мошкова, 1989, табл. 81,49]. Укажем, что удила здесь встречаются даже чаще, чем в степных
погребениях II—IV в. н. э.
Что касается ориентировки умерших в южный сектор, то она находится в соответствии
с нормами среднесарматской и начальной стадии позднесарматской погребальной обряд-
ности, в то время как у гунно-сарматского населения в погребальном обряде ориентировка
в направлении на север с самого начала формирования ее культуры выступает преобладаю-
щей чертой. Связь с позднесарматским ритуалом обнаруживается и в других деталях погре-
бального обряда. Так, на курганной части Старо-Муштинского могильника в погребениях
встречается посыпка дна могильной ямы мелом или куски мела в ней. Эта деталь — одна из
отличительных черт погребального обряда племен позднесарматской культуры. По данным
А. С. Скрипкина в заволжских памятниках они встречены в 22 % погребениях [Скрипкин,
1984, с. 99], у гунно-сармат присутствие их в погребениях не отмечено.
Родство с носителями позднесарматской культуры проявляется и в отдельных пред-
метах погребального инвентаря. К числу таковых относятся, например, отдельные типы
пряжек с прогнутыми или прямыми язычками, пряжки-сюльгамы, профилированные
фибулы, мечи. В отношении последнего заметим, что с позднесарматскими мечами старо-
муштинский экземпляр сближается не только по морфологическим признакам, но такой
деталью, как следы красной минеральной краски, фиксируемой и на сарматском оружии
начиная с прохоровского времени [Хазанов, 1971, с. 12, 24].
Наконец, прямая связь с позднесарматским населением Нижнего Поволжья и племен,
оставивших Старо-Мутлгинекий могильник, прослеживается по такому важному показателю,
как состав и характер тризн. На могильнике преобладают костные остатки лошадей. Эта
167
Ф. А. Сунгатов
черта, на первый взгляд, противоречит данным, свидетельствующим, что сарматы-кочев-
ники в качестве жертвенной ниши чаще всего использовали мясо барана. Но все встает на
свое место, еснн учесть, что у кочевников-скотоводов ритуальным животным становилось
в первую очередь то, которое в хозяйстве играло определяющую роль [Витт, 1937, с. 14-15;
Смирнов, 1964, с. 50], а также во многом определялось особенностями географической
зоны [Вайнштейн, 1972, с. 12-17; Крадин, 1995, с. 165]. На севере ареала распространения
кочевничества, в зоне умеренного и прохладного климата, к каковым относится территория
Вельско-Камского междуречья, большое значение имело коневодство. Именно лошадь, обла-
дающая способностью тебеневать, позволяла заниматься пастбитттным скотоводством там, где
были холодные зимы, много снега, гололед [Цалкин, 1966, с. 93; Марков, 1979, с. 276]. Чтобы
отрыть траву, скрытую под снегом на глубине 10 см, ей достаточно трех ударов копытом.
Лошадь может тебеневать даже при толщине снежного покрова в 30-40 см, а иногда — до
50 см [Хазанов, 2000, с. 128].
На зимних пастбищах лошадь использовалась в качестве «разрыхлителя» снежного
наста, делая доступным зимний корм для овец и коров [Потапов, 1984, с. 134-135]. Это свя-
зано не только с тем, что овца не может тебеневать при покрове снега более 10 — 15 см, но
и с особенностями поедания травы животными: лошади съедают верхнюю часть, крупный
рогатый скот — середину, овца — все остальное. Поэтому, во время тебеневки, скот выпа-
сали в определенном порядке: сначала шли лошади, которые разгребали копытами снег,
после — крупный рогатый скот, а за ним — овцы [Руденко, 1925, с. 41; Амбрамзон, 1971, с. 73].
Таким образом, гтриродно-ктимапаческие условия Западного Приуралья, в частности
высокий снежный покров, диктовали, перекочевавшим из степи группам поздних сармат,
необходимость держать в стаде большое поголовье лошадей, что позволяло обеспечить со-
держание в стаде и других видов домашних животных. Подобные случаи гпереориентации
традиционного кочевого хозяйства (изменение видового состава стада) фиксируются, на-
пример, у сармат глубинньгх районов донской лесостепи [Медведев, 1990, с. 189-191; 2000,
с. 130-131].
Конечно, различия в погребальном обряде, составе тризн, вещевом инвентаре и кера-
мике между сопоставляемыми объектами имеются. Существенным отклонением от сармат-
ских норм, например, выступают довольно многочисленные находки наконечников копий
и проушнъгх топоров. Видимо, эти предметы являются заимствованнъгми у соседей, на что
указывают имеющиеся аналогии на поселенческих памятниках именьковской культуры
[Старостин, 1967, рис. 13, 10]. Наблюдается и утрата некоторых сарматских погребальных
канонов, что выражается в спорадическом использовании для очищения погребальной каме-
ры мела, отсутствие в комплексах характерных зеркал, пряслиц, являвшихся непременньгм
атрибутом сарматских женских захоронений. Но если предположить, что мигранты состояли
в основном из воинов-мужчин, вступивших в брачные отношения с представительницами
местного населения, то утеря этих черт находит свое логическое объяснение.
Признавая существенные отклонения от сарматских норм обряда захоронения и, осо-
бенно, различия в составе погребального инвентаря, в то же время можно допустить, что
факт миграции кочевников из степи в лесное Прикамье не обязательно должен фиксиро-
ваться культурным тождеством погребальных памятников в исходной и конечной точках.
Нам не известен до конца механизм взаимодействия пришлого и местного населения,
но одно понятно, что после прихода в Прикамье группы номадов влились в состав местного
населения, и отношения между ними носили мирный характер, что привело к своеобраз-
ному синтезу автохтонных и привнесенных ритуалънъгх канонов. Аргументом сказанному
является то, что хоронили они умерших на одном кладбище, где отсутствуют какие-либо
обособленные участки для курганньгх и грунтовых захоронений. Эго же подтверждается
и примерно одинаковой распространенностью в большей части погребений достаточно
однообразного и однопгпного погребального инвентаря.
Хронологически, территориально и другим характеристикам Старо- Муштинскому
некрополю близок Тураевскиймогильник: оба относятся к могильникам смешанного типа,
168
Приуралье в гуннскую эпоху
где наряду с курганными содержатся и грунтовые погребения; оба отражают присутствие
в местной финно-пермской среде пришлого компонента. Наиболее отчетливо это проявляется
в погребальном обряде; оба, в конечном счете, в погребальном инвентаре демонстрируют
привнесенные со стороны культурные традиции, связанные с кочевниками евразийских
степей позднесарматского времени.
По вопросу истоков населения тураевской группировки исследователями высказаны
различные гипотезы. В. Ф. Генинг, публикуя материалы раскопок этого памятника, шкал,
что тураевцы являются одной из тех групп населения, которых гунны вовлекли в свое
движение на запад, но сумевших перед нашествием в причерноморские степи оторвать-
ся и уйти на север, в район Нижнего Прикамья [Генинг, 1976, с. 108]. Касаясь проблемы
происхождения погребенных под курганами Тураевского могильника, он акцентировал
внимание на таком признаке могильных ям, как их большая глубина и содержание камня.
Находя этим признакам аналогии в гуннских памятниках Монголии и Забайкалья (Ноин-
Ула, Сузсу к гп, Усг-Зорон, могильник близ Улан-Батора и др.), а также в Венгрии и Италии
(Варпалота, Крайбург), им делался не бесспорный вывод, что памятник оставлен какой-то
группой гуннского племенного объединения [Gening V. F., 1995, р. 319-320].
В. Ф. Генинг отмечает, что за исключением керамики и меча из кургана V многочис-
ленный погребальный инвентарь могильника в основном имеет восточноевропейское про-
исхождение. Бытование же этих вещей у тураевцев объясняет проживанием их до 370 года
в районе Северного Прикаспия и нижнего течения Волги, то есть в непосредственной
б лизости от ремесленных центров, где они изготавливались. На основе этих данньгх он за-
ключает, что отрыв тураевской группы произошел еще до начала вторжения в Восточную
Европу [Gening V. F., 1995, р. 321]. Им же на основании находки плоскодонного сосуда в Ту-
раево решение этой сложной проблемы было поставлено в определенную зависимость от
выяснения вопроса происхождения носителей именьковской культуры [Генинг, 1976, с. 108;
Gening V. F., 1995, р. 321].
В настоящее время ряд исследователей вслед за Г. И. Матвеевой этнокультурную при-
надлежность Именьково настойчиво отождествляют со славянским этносом, миграцией чер-
няховско-ве ль барского (славяно-готского) населения под влиянием гуннов в конце IV века
[Матвеева, 1981, с. 57-73; 1986, с. 158-171; 2002, с. 92-93; Седов, 1994а, с. 57-63; 19946, с. 314-315;
1995, с. 193-197; 2001, с. 6-7; Щукин, 1994, с. 285; Старостин, 1997, с. 28; Гоццина, 1999а, с. 274;
Кляшторный, Старостин, 2002, с. 210-217]. В связи с этим не исключается возможность по-
явления тураевского населения в регионе с юга и юго-запада вместе с племенами именьков-
ской культуры [Старостин, 1997, с. 31; Гоццина, 1999а, с. 274]. Обосновывая эту гипотезу, ряд
исследователей указывают на европейское корни комплекса вооружения (топоры, шлемы,
панцири, «косы-горбуши») и приводят аналогии некоторым типам подвесок, имеющих
западное происхождение [Гоццина, Волков, 2000, с. 101-103; Гоццина, 1999а, с. 274].
Рассматривая проблему в данном контексте, Р. Д. Голдина выделяет две волны при-
тока в Южное Прикамье инородных групп. Одну группу она связывает с возникновением
в Поволжье в III века н. э. памятников лбищенского пша и, как следствие этого события,
появление на Вятке и Средней Каме ряда курганньгх могильников и воинских захоронений
гото-славянской принадлежности [Голдина, 19996, с. 160-161]. Вторая волна, по ее мнению,
связана с концом IV-V в. и докумегпируется материалами Тураевского, Кудашевского
моптлъггиков и рядом погребений некрополей Тюм-Тюм, Тарасовский и Первомайский
В этнокультурном же отношении эти памятники уже связываются с отделънъгми группами
славяно-именьковского населения, оторвавшимися от основного массива и осваивающими
более северные территории [Голдина, 2002, с. 47-48]. Но замепгм, что это предположение,
интересное по сути, не учитывает тот факт, что для именьковцев характерно захоронение
умерших на грунтовых некрополях и трупосожжение, в то время как для тураевцев — под
курганнъгми насыпями и трупоположение. Наряду со сходством эпохального характера
имеются серьезные отличия и в составе предметов материальной культуры.
169
Ф. А. Сунгатов
Н. А. Лещинская следы внедрения пришлых групп, с]?иксируемых единичньтми захо-
ронениями с дорогостоящим импортным вооружением в общей массе погребений с финно-
пермскими традициями, не принимает за свидетельство имевших место серьезных мигра-
ционных потоков. Она считает, что это, скорее всего, проявление внутренних социальных
процессов периода «военной демократии», с прямым или опосредствованным получением
предметов вооружения или изготовления их по импортным образцам [Лещинская, 2002,
с. 111]. С данным мнением солила yen и С. Г. Боталов. Выступая против мнения о возмож-
ности отождествления тураевских воинских захоронений с гуннскими [Боталов, Гуцалов,
2000, с. 183; Таиров, Боталов, 2000, с. 286], он заключает, что их следует рассматривать не как
результат крупномасштабных этнических перегруппировок и миграций, а как проявление
процесса родоплеменной дифференцттации внутри финно-угорского населения Приура-
лья. Если и можно говорить о разнокультурных перемещениях в процессе формирования
подобных военизированных дружин, то лишь как о внутренних миграциях в пределах
бассейна Камы [см.: статья С. Г. Боталова в данном издании].
Интересная гипотеза о происхождении пришлых групп населения Нижнего и Верхнего
Прикамья изложена в работе М. М. Казанского. На основе анализа пряжек с обоймой в виде
полумесяца из воинских курганов могильника Тураево, имеющих, по его мнению, аналогии
только в Иране, исследователь приходит к выводу, что «камские пряжки являются местной
репликой сасанидской моды» [Казанский, 2002, с. 195]. Исключая вероятность попадания
пряжек сасанидской тращщии в эти районы в результате торговли, он пишет, что «речь
идет о передвижении в течение V века в южно-уральские и нижнекамские степи каких-то
групп кочевников из Центральной Азии, с сасанидской границы» [Казанский, 2002, с. 196].
Существующие гипотезы относительно истоков тураевского населения проистекают,
в основном, из оценки общеисторической ситуации, которая сложилась в Восточной Европе
в связи с вторжением племен готского союза в конце 40-х годов III века н. э., а в последую-
щем — гуннских орд после 370 года. В большинстве случаев, выдвинутые гипотезы никак не
основываются на конкретном археологическом материале. В настоящее время в лесостепном
Подонье исследованы и опу б.тикованы материалы ряда памятников I—III вв. н. э. [Медведев,
1990], которые дают ключ к решению этой проблемы. В этом плане исключтягельный интерес
представляют материалы Ново-Никольского и Вязовского курганных могильников, дати-
руемые II—III вв. н. э. Интересны также материалы I, II Черговицких, Животинного и ряда
других могильников предшествующего времени.
Сравшггелыi ы i i анализ показывает, что межлл этими памятниками и Тураевскими
курганами много общего, что проявляется, прежде всего, в важнейших признаках погре-
бального обряда. Так, например, там и здесь зафиксировано наличие ровиков вокруг на-
евши курганов, в их заполнении присутствуют зольно-угольные скопления. Под насыпями
курганов выявлены остатки тризн в виде костей животных и глиняной посуды, прослежены
следы культа огня [Бенинг, 1976, с. 83; Воронина, 1982, с. 87; Медведев, 1990, с. 157,160]. В Ту-
раево погребенные ориентированы преимущественно головой на ЗЮЗ, но присутствуют
и могильные ямы, ориентированные в направлении ЮЗ-СВ и почти В-3 [Генинг, 1976, с. 85].
В Новс^Никольском и Вязовском могильниках, наряду с господствующей ориентировкой на
СВ (85 %), нередки и могилы с ориентировкой в направлении ЮЗ, ЗЮЗ и 3 (15 %) [Медведев,
1990, с. 159]. Важно и то обстоятельство, что могильные ямы сопоставимы по показателю
глубины и содержанию камней [ср.: Бенинг, 1976, табл. А, с. 85; Медведев, 1990, с. 97, 159,
рис. 36, Л].
Сходство между Тураевским, Ново-Никольским, Вязовским могильниками наблюда-
ется в способе изоляции умершего от контакта с землей, которое выражается в помещении
умерших в деревянные гробы [Бенинг, 1976, с. 85; Медведев, 1990, с. 97].
На Тураевском могильнике, на дне двух могил курганной группы II, В. Ф. Еенингом
зафиксированы поперечные канавки глубиной 3-5 см и такой же ширины, назначение ко-
торых для него осталось неясным [Бенинг, 1976, с. 85, рис. 7; Gening V. F., р. 271, 311, abb. 4].
Эта конструктивная особенность могильных ям находит прямые аналогии в памятниках
170
Приуралье в гуннскую эпоху
лесостепных сармат Подонъя, упомянутых выше. В частности, впервые они были выявлены
в бассейне Верхнего Дона на Ново-Никольском могильнике II —III вв. н. э. |.1евенок, 1973,
с. 92, рис. 35, 2]. Последующие исследования этого могильника, а также Вязовского выявили
поперечные канавки еще в 35 погребениях, из которых 18 имели по две, остальные — по
одной, находившихся в юго-западной половине ямы. По мнению автора раскопок, канавки
служили для укладки деревянного подклада под погребальное ложе [Медведев, 1990, с. 158].
Думается, что исключительное своеобразие этого элемента в погребальной тращщии ис-
ключает случайность появления их на Тураевском могильнике.
В одном из погребений Тураевского могильника у умершего, лежавшего головой
в южный сектор, зафиксировано положение ног в виде ромба [Генинг, 1976, рис. 7], что не
является исключением и для памятников лесостепного Подонъя. Подобная поза умершего
с южной ориентировкой головы зафнкснрована, например, в одном из погребений I в. н. э.
II Черговтщкого могильника [Медведев, 1990, рис. 28, 2].
В ряде тураевских погребений и позднесарматских погребений лесостепного Подонъя
зафиксирован и такой элемент, когда в устройстве могил использовался камень [Генинг,
1976, с. 85; Медведев, 1990, с. 159, рис. 36, И]. Сходство проявляется и в присутствии в погре-
бальном инвентаре двусоставных удил с дополнительными кольцами, наконечников конин,
ножей, кинжалов и мечей без навершия и перекрестия, в том числе с плавным переходом
штыря рукояти в пяту клинка [Генинг, 1976, рис. 31, 9 и Медведев,!990, рис. 40,10; рис. 45, 9
и дрф Причем, мечи и кинжалы, иногда находившиеся в ножнах, окрашенных в красный
цвет, в комплексах I—III вв. н. э. Подонъя и Тураевского могильника часто присутствовали
вместе [Генинг, 1976, табл. В; Медведев, 1990, с. 160].
Керамический материал из Тураевских курганов, за исключением одного целого сосуда,
весьма фрагментарен. Судя по рисунку и его oiiисанию, данному В. Ф. Генингом [1976, с. 65,
108, рис. 10], он действительно близок именьковским образцам. Но считать его эгномаркиру-
ющим признакам и делать на этой основе далеко идущие выводы не корректно. Во-первых,
на памятнике (курганной части) он представлен единственным целым экземпляром и не
может отражать весь ассорпгмент керамического комплекса тураевцев, так как остальные
сосуды, происходящие из насыпи курганов во фрагментах, имеют некоторые отличительные
особенности, на что обранш внимание и сам В. Ф. Генинг [1976, с. 95]. Во-вторых, б/i из к не
аналогии находятся не только в Именьково, но и в погребальных, а также поселенческих
памятниках сармат лесостепного Подонъя [Медведев, 1990, с. 149-150, рис. 36, 12; 38, 6; 46,
15, 17; 50, 11]. Эго обстоятельство и то, что кочевники легко заимствуют керамику у своих
соседей, ставит использование тураевского сосуда в качестве атрибутивного материала
в двойственное положение.
Наконец, по заключению А. П. Медведева, дальнейшая судьба лесостепных сармат
Подонъя во многом остается неясной и очевидно только одно, что с середины III в. здесь,
как и в степном междуречье Волгин Дона, наблюдается резкое сокращение числа их погре-
бений. Исследователь не исключает, что это обстоятельство связано с потрясением, которое
испьнал весь сарматский мир в результате вторжения на их территорию племен готского
союза в конце 40-х годов III века. Основная масса сарматского населения была вынуждена
покинуть степи Подонъя и Северного Причерноморья в направлении на восток за Волгу
и на запад в Подунавъе [Скрипкин, 1984, с. 107-109]; лесостепные сарматы в той или иной
мере разделили эту судьбу [Медведев, 1990, с. 201].
Учитывая все сказанное, не исключено, что появление инородного населения в лесных
районах Прикамья в III веке н. э. (первая волна, по Р. Д. Голдиной) связано с оттоком какой-
то части позднесарматского населения лесостепного Подонъя. Появление же в Среднем
Прикамье большого могильника Старая Мушта, свидетельствует о другой сарматской
волне, вызванной изменением этнополитической ситуации в заволжских степях в начале
нашей эры в результате военно-по.типгческой активизации нового военно-по.типгческого
объединения во главе с гуннами. Начало военной экспансии гуннов на Запад после 370 года
нанесло окончательный удар по сарматским племенам и стало основной причиной второй
171
Ф. А. Сунгатов
волны миграции из районов лесостепного Подонья в более северные территории, следствием
чего было появления в Прикамье памятников пша Тураево.
Касаясь вопроса этнокультурного соотношения насе ления, оставивших Тураевский
и Старомуппинский могильники, отмепгм, что оставлены они разными группировками
позднесарматского насе ления, которых условно можно назвать «донским» и «нижневолж-
ским» . Для первых исходный район миграции локализуется в границах лесостепи Подонья,
для вторых он определяется пределами степных районов Нижнего Поволжья. Наблюдаемое
между Тураево и Старой Муштой сходство и различия, видимо, обусловлены как тем, что
пришлое население являлось носителем общесарматских культурных традиций, так и раз-
ными исходными терртггориями их миграции и разновременностью появления их в регионе.
В целом, автохтонное население Приуралья в III-V вв. н. э. еще продолжало сохранять
свое этническое своеобразие, а мигранты оказались культурно и по.ттпически инкорпори-
рованы в финно-1термский мир. Как бы то ни было, в результате теснейшего взаимопроник-
новения местного и пришлого элементов в III-V вв. н. э. в Приуралье были созданы условия
для последующего коренного обновления мазунинской культуры башкирского варианта,
что было связано с периодически прибывающими и оседающими здесь кочевниками — но-
сителями турбаслинской, кушнаренковской и караякуповской археологических культур.
Носителям турбаслинской культуры, в отличие от рассмотренных выше групп при-
шлого населения, в районе среднего течения реки Белая удалось образовать свою этническую
территорию со столичным центром на территории современной Уфы (городище Уфа-П).
Относительно вопроса происхождения ее среди современных исследователей существует
несколько альтернативных мнений. Для получения соответствующих свидетельств в пользу
той или иной гипотезы или же ее опровержения нами проведен сравнительный анализ групп
памятников по 47 признакам погребального обряда. Для анализа привлечены памятники
археологических культур Южного Урала и сопредельных областей. Речь здесь идет, в первую
очередь, о памятниках, которые близки территориально, а хронологически непосредственно
предшествуют появлению турбаслинской культуры или пересекаются и синхронны. Тако-
овыми являются позднесарматские памятники Южного Урала, Предуралъя и Волго-Донья;
саргатские памятники Западной Сибири; харинские — Верхнего Прикамья; кочевнические
памятники гуннского времени евразийских степей [см. подробнее: Сунгангов, 1998].
На базе выявленного качественного набора элементов погребального обряда раз-
нокультурных групп памятников для выяснения степени формально-типологического
сходства между ними была составлена соответствующая матрица. На основании данных
этой матрицы получены коэффициенты парного сходства между группами памятни-
ков (С3) [Федоров-Давыдов, 1987, с. 145]. Полученные результаты показывают, что сходство
по набору элементов обряда погребений не является абсолютным и колеблется в пределах
0,60-0,83. Наибольшую ттшологическую близость обнаруживают между собой могильники
турбаслинской культуры и синхронные памятники раннесредневековых кочевников Ев-
разии (С3=0,83), позднесарматские Южного Урала и Нижнего Поволжья (С3=0,81), а также
последние и саргатские Западной Сибири (С соответственно равен 0,77 и 0,83).
Группировка методом корреляционных плеяд с учетом, что при критерии значимости
(R) — 0,80,1юроговый уровень связи равен 0,66 [Федоров-Давыдов, 1987, с. 152-158], полу-
чаем две плеяды с сильными внутренними типологтшескими связями. Первую составляют
некрополи турбаслинской культуры и памятники кочевников V-VII вв. евразийских степей
вместе с позднесарматскими Приуралья. Вторую образуют позднесарматские памятники
Южного Урала, Нижнего Поволжья и саргатской культуры. Вне пределов ттшологически
взаимосвязанных групп остаются могильники харинского пша Верхнего Прикамья.
Из приведенных данных следует вывод, что памятники турбаслинской культуры со-
ставляют органическую часть этнокультурного ареала кочевников V-VII вв. степей Евразии.
Высокая пшологическая связь признаков погребального обряда турбаслинцев и кочевников
V-VII вв. позволяет утверждать, что эпоха «великого переселения народов» создала усло-
вия, когда сложилась соответствующая этнополитическая и культурная среда, из которой,
172
Приуралье в гуннскую эпоху
наряду со многими другими, вышли носители турбаслинской культуры. Соответственно,
происхождение и этнокультурная принадлежность носителей турбаслинской культуры
должны решаться через призму установленной общности. На наш взгляд, турбаслинское
население представляло собой формирую!пойся на территории Восточной Европы новьпт
этнос, культура которого формировалась за счет взаимодействия позднесарматского ком-
понента и этносов, входивших в состав европейских гуннов.
В пользу данного мнения свидетельствует комплекс материальной культуры, где
представлены лшы вещей, имеющих широкое распространение на территории гуннско-
го господства в Восточной Европе. К числу таковых относятся накладки с изображением
человеческого лица, наконечники ремней, украшения конской сбруи, пряжки, покрытые
тонкой золотой фо.1ы о|1 с оттиском псевдозерни и украшенные вставками из стекла или
их имитацией. Сюда также входят обкладки полок седла из золотой фо.1ъги с чешуйчатым
орнаментом и оттиском узорной каймы, пряжки с длинными хоботовидными язычками,
пластинчатые и литые фибулы, бляхи с изображением византийских воинов, зеркала
с ячеистым орнаментом, стеклянная посуда, а также находки фрагментов деревянных чаш
с оковками по венчику, которые у поздних сармат Во.лго-Донья являлись принадлежностью
воинов [Скрипкин, 1979, с. 152].
Учитывая сложившуюся после 373/375 гг. политическую ситуацию в степях Восточ-
ной Европы, видимо, необходимо исключить возможность попадания подобных вещей,
тем более в массовом порядке отдельных из них, являющихся специфичными предметами
воинского убора, в результате обмена или торговых связей. Появление гуннов за Волгой,
сопровождавшееся военными столкновениями и грабежами, надо полагать, ликвидировало
все существовавшие до этого времени торговые и иные связи с Южным Уралом. Грабитель-
ские войны и огромные контрибуции iюзволил и гуннам собрать баснословные богатства,
в дележе которых участвовали их союзники и подданные [Амброз, 1981, с. 21-22].
В какой-то мере на истоки турбаслинской культуры указывают материалы ранних
болгар на Дунае, которые, как известно, продвинулись туда с территории Волго-Донья.
Р. Б. Ахмеров, в частности, отмечает сходство погребального обряда [Ахмеров, 1970, с. 171-172],
а С. Р. Станчев находит Новопадарскими Мадарским материалам прямые аналогии в инвен-
таре некоторых погребений в Уфе [Станчев, 1957, с. 128]. Отдельные признаки погребального
обряда турбаслинцев (могилы с подбоями в короткой стенке) имеют сходство и в памятниках
праболгар Среднего Дона. Так, по данным К. И. Красильникова, в могильниках праболгар
указанного района, наряду с погребальными ямами простой формы, представлены могилы
и усложненных конструкций: с одним (5,4 %), двумя (19,4 %), по периметру всей могилы
(12,5 %) заплечиками, с подбоем у головы или ног погребенного в короткой стенке (8,3 %),
с заплечиками и подбоем одновременно (2,8 %) [Красильников, 1990, с. 31].
Дополнительным аргументом в пользу сказанного служит палеоантропологический
материал. Установлено, что турбаслинские племена принадлежали к ярко выраженному
европеоидному антропологическому птпу. Большой процент составляют черепа с искус-
ственной деформацией, что характерно и для краниологического материала погребений
V-VII вв. Волго-Донья. По данным М. С. Акимовой, краниологический материал из турбас-
тинских памятников (Кушнаренково, Ново-Турбаслы) по своим параметрам близок черепам
Салтовского могильника [Акимова, 1968, с. 71-72].
В свое время ряд исследователей связывали истоки турбаслинской культуры с терри-
торией лесостепи Западной Сибири и усматривали в создателях турбаслинских памятников
«тюрко-угорские» племена [Бенинг, 1987, с. 97-99]. Эта гипотеза, правда, с акцентом в сто-
рону угорской принадлежности, наиболее рациональной представляется и В. А. Иванову,
усматривающему протопи 1 ы большинству признаков турбасштнского погребального обряда
в памятниках саргатской культуры. В этом плане ему, например, импонирует трактовка
Р. Д. Голдиной памятников харинского пша как свидетельство проникновения в Прикамье
западносибирского лесостепного населения [Иванов, 1995, с. 25-27]. Подобная точка зрения
ранее была изложена С. М. Васюткиным. В одной из последних его работ им утверждалось,
173
Ф. А. Сунгатов
что турбасшгнские племена мало связаны с местными поздними сарматами, что есть боль-
ше оснований считать их угорским или смешанным угорско-сарматским населением со
значительным преобладанием первого элемента [Васюткин, 1992, с. 101].
Однако заметим, что предлагаемые варианты решения данной проблемы никем из
них не подкреплены соответствующими доказательствами. Проведенный нами анализ по
форматыю-ттпюлогическим признакам обряда погребения турбаслинских и саргатских
могильников не выявил значительной типологической связи, и при коэффициенте С3=0,60
они не образуют замкнутый плiслогический блок. Поэтому считать турбаслинское население
угорским и связывать его происхождение с Западной Сибирью нет достаточных оснований.
Единственное, что не подлежит сомнению, так это тюркский и угорский элементы, являю-
щиеся следствием различных контактов и взаимоассимттляции на территории Восточной
Европы позднесарматских племен Западного Приуралья с тюрко-угорским и другим на-
селением, входившем в состав гуннского союза племен [Артаманов, 1962, с. 42-43]. Вполне
возможно, что присутствием угорских племен в составе европейских гуннов объясняется
совпадение отдельных признаков погребального обряда (ямы с заплечиками, с подбоями
в коротких стенках на могильниках турбаслинской и саргатской культур). В то же время, что
нами отмечено выше, подобная конструкция могильных ям характерна и для праболгар.
В целом же видеть в основе турбаслинского населения, переселившихся из Западной
Сибири угорские племена за счет отдельных совпадающих элементов погребального обряда
невозможно. Этому полностью противоречит палеоантропологический материал из Куш-
наренковского и Новотурбаслинского могильников, на что в свое время обрапша внимание
археологов М. С. Акимова. На основе сравнительного анализа с данными по соседним реги-
онам она пришла к выводу, что западносибирское их происхождение антропологически не
выявляется, зато обнаруживаются аналогии с черепами из Салтовского могильника [Акимова,
1968, с. 71; Артамонов, 1962, с. 42]. Этот вывод полностью подтверждается исследованиями
Р. М. Юсупова [Юсупов, 1990, с. 14; Он же, 1991, с. 11].
Формалъно-пшологический анализ не подтверждает и гипотезу, утверждающую, что
турбаслинское население своим происхождением связано с территорией степей Южного
Приуралья, Казахстана и Средней Азии. Как известно, чтобы выявить истоки культуры
и ее составляющие компоненты по аналогиям с другими памятниками, необходимо уста-
новить сходство между ними минимум по трем признакам: погребального обряда, инвен-
таря и антропологических данных [Мерперг, 1957, с. 36]. Приводимые же исследователями
iiapa. i. ie. in отдельным характерным чертам погребального обряда (форма могильных ям)
и предметам материальной культуры (талы керамики) разбросаны по памятникам различ-
ных культурньгх образований на большой территории и в широком хронологическом диа-
пазоне — в сарматских памятниках Южного Урала; южноказахстанских типа Борижарских
курганов; каунчунской и джетыасарской культурах Средней Азии; в саргатских памятниках
Западной Сибири.
11 ротиворечит этой гипотезе и весь комплекс материальной культуры раннего этапа
(V-VI вв.) пребывания турбаслинцев в Приуралье. Абсолютное большинство вещей с куль-
туроогтреде.ляЮ1цими признаками имеет аналогии только на территории степной полосы
Восточной Европы, в то время как их вовсе нет не только в предшествующих по времени
функционирования памятниках этих регионов (Западная Сибирь, Казахстан), но, за редким
исключением, и в синхронных. Единство трех вышеуказанных признаков проявляется толь-
ко в отношении того круга памятников V-VII вв. евразийских степей, которые именуются
гуннскими или гунно-сарматскими. Это единство позволяет считать, что истоки турбаслин-
ской культуры находятся на территории Каспийско- Азовско-Черноморского междуморья.
На позднем этапе существования турбаслинской культуры (VII-VIII вв. н. э.) ее на-
селение с указанной территорией продолжало сохранять связи. Эта связь на археологи-
ческом материале ярко демонстрируется находками ювелирных изделий из драгметалла
на территории Уфы (колты, медальоны, перстни, цепочки сложного плетения). От пункта
нахождения их в Приуралье прослеживается направление этой связи — Уфимские погре-
174
Приуралье в гуннскую эпоху
бения (Приуралье) — Муранский могильник (Поволжье) — Морской Чулек (Ростовская
область) — Ст. Сенная, Михаэльсфельд (Краснодарский край) — Новопокровка (Крым).
Какого характера были эти связи на имеющемся материале судить трудно. Но мож-
но Iюлагать, что эти коммуникационные связи во многом определялись этнокультурным
родством турбаслинского постгуннского населения Каспийско-Азовско-Черноморского
междуморья. Однако уверенно отнести их к определенному этноплеменному образова-
нию на сегодняшний день не представляется возможным, так как собственно черты этого
этнокультурного комплекса археологически четко не дифференцированы. Тем не менее,
учитывая находки керамики с «сетчатым орнаментом» в культурных отложениях VII века
городища УфаЛГ, можно предполагать определенную связь с ее носителями — ранне-
болгарскими племенами, основу которых составляли огуры (уроги), сарагуры и оногуры
[Кляпггорный, Савинов, 1994, с. 63]. Именно в памятниках V-VII вв. н. э. и в последующее
время Приаралъя и Восточной Европы данный тип керамики с городища Уфа-11 находит
свои аналогии [Левина, 1996, с. 195, рис. 68; Степи Евразии, 1981, рис. 46; Раню Рашев Р.,
2004, табл. 85]. Этот же тип орнаментации во второй половине I тыс. н. э. мы встречаем на
керамике волжских болгар [Степи Евразии, 1981, рис. 54].
Опосредовано на связь носителей турбаслов с ранними болгарами указывает такая
деталь, как окантовка металлическими пластинами края деревянной посуды. Причем, такой
способ украшения на турбаслинской посуде зафиксирован и на керамических изделиях
[Сунгатов, 1995, рис. 3,11; 4, 5; 5,21-25]. Аналогии данному способу украшения деревянной
посуды имеются в памятниках Восточного Приаралъя V-VIII вв. н. э. [Левина, 1996, с. 204,
рис. 103]. В VIII-IX вв. н. э. в Восточной Европе аналогичный способ украшения деревянной
посуды обнаруживается в памятниках салтово-маяцкой культуры, одним из создателей
которой выступали представители болгарского этноса [Степи Евразии, 1981, с. 72, 75].
На этапе VII-VIII вв. н. э. я допускаю возможность микромиграций в Приуралье
населения джетьгасарской культуры из районов Восточного Приаралъя. Данное мнение
основано на том, что в рамках указанного времени в Приуралье появляются могильники
(Кушнаренковский и Коминтерновский), которые, с одной стороны, б лизки между собой
по признакам погребального обряда и составу артефактов, а с другой стороны, по тем
же признаками имеют соответствия с джетьгасарскими некрополями Приаралъя. Данное
сходство отдельные исследователи объясняют едиными истоками формирования культуры
турбаслов в Приуралье и джетьгасара в Приаралъе. При этом указывается на вероятность
того, что эти процессы связаны с возвращением основной части гуннов после европейского
похода [Археология, 2006, с. 458-459].
Специального рассмотрения требует вопрос о причинах, вызвавших исход прототур-
баслинского населения с региона Касштйско-Азовско-Черноморского междуморья. На наш
взгляд, не исключено, что этому могли способствовать военные неудачи конфедерации
гуннских племен. Как известно, после смерти Аттилы в 453 году гунны терпят поражение
в битве при Недао, после чего попытки их бороться с византийцами приве ли к поражению
и на Нижнем Дунае. В 463 году гуннов в Поволжье разбили и подчинили себе сарагуры. Эти
события привели к тому, отмечает Л. Н. Гумилев, что часть, уцелевших гуннов, с территории
Северного Причерноморья уходит на Алтай, другая — на Волгу [Гумилев, 1992, с. 28; Он же,
1993, с. 196]. В какой-то мере данный вывод Л. Н. Гумилева гюдтверждают результаты карто-
графирования распространения котлов гуннского типа. По данным исследователей самой
восточной точкой распространения гуннских котлов является Западный Китай (Урумчи).
Ими отмечается, что такие находки в Центральной Азии являются следствием обратной
волны перемещения кочевников по проторенным путям на восток [Боковенко, Засецкая,
1993, с. 84]. Видимо, перемещение в этом направлении отражает случайно обнаруженное
захоронение в Казахстане у оз. Борового, содержавшее типичныйнабор предметов периода
господства гуннов в Восточной Европе, а также ряд курганных погребений на горе «Мерг-
* Данная керамики вычленена из общей массы находок по специфическому орнаменту, представляю-
щим собой прочерченные наклонные взаимо пересекающиеся линии, в определенных зонах образующие сетку.
175
Ф. А. Сунгатов
вые Соли», захоронение у с. Кызыл-Адыр в Оренбургской области и др. Вероятно, в лиспе
уцелевших гуннских племен, уходивших обратно в азиатские степи, были и прототурбас-
линские племена. Результатом возвращения гуннской орды в V веке н. э. из европейских
походов было сложение в Приуралье, в бассейне среднего течения р. Белая, турбаслинской
культуры. В Восточном Приаралье, в бассейне нижнего течения Сырдарьи, эгц события
сопряжены с началом функционирования большинства могильников джетыасарской
культуры [Археология, 2006, с. 459; Боталов, 2009, с. 471]. Образование и функционирова-
ние данных культурных центров лежат в одном хронологическом диапазоне и истоки их
сложения едины. Отличие лишь в том, что после расселения их на разных территориях
в дальнейшем вектор военно-политических интересов у них оказался разнонаправленным.
Геополитические интересы джетыасарской группы были направлены на юг [Боталов, 2009,
с. 471], а турбаслинской ограничивались в основном территорией Южного Урала.
Не ранее VII века проникновение на Южный Урал нового населения, известного под
названием кушнаренковско-караякуповских племен, привело к новым серьезным изменениям
этнокультурной ситуации. По численности кушнаренковско-караякуповские племена, оче-
видно, превосходили турбаслинское население. В скором времени территория их расселения
покрыла районы распространения не только турбаслинской, но и бахмутинской культур.
В этом отношении, например, показательно появление на турбаслинских и бахмуптнских
могильниках захоронений с кугпнаренковской керамикой (Кугпнаренково, Новотурбаслы,
Шареево, Бирск).
Не исключено, что с началом активного расселения кушнаренковско-караякуповских
племен на Южном Урале часть турбаслинского населения была оттеснена в западные районы.
Об этом явствует наблюдаемое определенное сходство в погребальном обряде турбаслинцев
и ранних булгар (I Большетарханский могильник). Е. П. Казаков, в частности, отмечает, что
болгары большетарханской группы перед приходом в Среднее Поволжье до середины или
2-ой половины VIII века находились в контактах с какими-то посгтурбаслинскими группа-
ми населения на территории Саратовско-Волгоградского Поволжья [Казаков, 1992, с. 242,
258]. На это указывают некоторые пшы ранне булгарской керамики, имеющие аналогии
в памятниках турбаслинской культуры [Кокорина, Хлебникова, 1993, с. 38-39; Хлебникова,
1984, с. 108].
Литература
1. Агеев Б. Б., Вильданов А. А., Мажитов Н. А. Уметбаевские I и II курганы // Курганы кочев-
ников Южного Урала. Уфа, 1995.
2. Акимова М. С. Антропология древнего населения Приуралья. М., 1968.
3. Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII в. //
Археология СССР / Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981.
4. Амбрамзон С. М. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. Л., 1971.
5. Арматынская О. В. Особенности погребальных традиций населения Камско-Бельского между-
речья в эпоху раннего железного века (конец IV в. до н.э.— V в. н. э.) / / Материалы по погребальному
обряду удмуртов. Ижевск, 1991.
6. Артаманов М. И. История хазар. Л., 1962.
7. Археология Южного Урала. Степь. Челябинск : Рифей, 2006. 526 с.
8. Ахмеров Р. Б. Уфимские погребения IV-VII вв. н. э. и их место в древней истории Башки-
рии // Древности Башкирии. М., 1970.
9. Барынина Т. В., Иванов В. А. Военно-политическая история евразийских степей как фактор
формирования материальной культуры средневекового населения Южного Урала I тыс. н. э. // Куль-
туры евразийских степей второй половины I тысячелетия н. э. (вопросы хронологии). Самара, 1998.
10. Боковенко Н. А., Засецкая И. П. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Евро-
пы // Петербургский археологический вестник. Вып. 3. СПб., 1993.
176
Приуралье в гуннскую эпоху
11. Боталов С. Г. Болыпекараганский могильник П-Ш вв. н. э. // Кочевники Урало-Казахстан-
ских степей. Екатеринбург, 1993.
12. Боталов С. Г., Полушкин Н. А. Гунно-сарматские памятники Южного Зауралья Ш-V веков //
Новое в археологии Южного Урала. Челябинск, 1996.
13. Боталов С. Г., Гуцалов С. Ю. Гунно-сарматы Урало-Казахстанских степей. Челябинск, 2000.
14. Боталов С. Г. Гунны и тюрки (историко-археологическая реконструкция). Челябинск :
Рифей, 2009. 671 с.
15. Вайнштейн С. И. Историческая этнография тувинцев. М., 1972.
16. Васюткин С. М. II Ахмеровский курганный могильник позднесарматского времени // Ис-
следования по археологии Южного Урала. Уфа, 1977.
17. Васюткин С. М. Салих овский курганный могильник конца IV-V в. в Башкирии / / С А. 1986. № 2.
18. Васюткин С. М. Поиски первых следов тюрков на Южном Урале // Исследования по архе-
ологии юга Восточной Европы. Элиста, 1992.
19. Витт В. О. Лошадь Древнего Востока // Конские народы Средней Азии. М., 1937.
20. Воронина Р. Ф. Сарматский могильник у с. Ново-Никольское // КСИА. 1982. № 170.
21. Генинг В. Ф. Тураевский могильник V в. н. э. // Из археологии Волго-Камья. Казань, 1976.
22. Генинг В. Ф. Так называемая «турбаслинская культура» в Башкирии // Новые археологи-
ческие исследования на территории Урала. Ижевск, 1987.
23. Голдина Р. Д. Проблемы этнической истории пермских народов в эпоху железа // Про-
блемы этногенеза удмуртов. Устинов, 1987.
24. Голдина Р. Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа. Ижевск, 1999а.
25. Голдина Р. Д. О памятниках Прикамья «эпохи великого переселения народов» // Х1Уураль-
ское археологическое совещание. Челябинск, 19966.
26. Голдина Р. Д. Исторические истоки и опыт толерантности народов Прикамья в древности и
средневековье / / Исторические истоки, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья.
Ижевск, 2002.
27. Голдина Р. Д., Волков С. Р. Шлемы Тарасовского могильника // УАВ. 2000. Вып. 2.
28. Гумилев Л. Н. От Руси к России. М., 1992.
29. Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М., 1993.
30. Железчиков Б. Ф., Сергацков И. В., Скрипкин А. С. Древняя история Нижнего Поволжья
по письменным и археологическим источникам. Волгоград, 1995.
31. Засецкая И. П. Погребение у с. Кызыл-Адыр Оренбургской области (к вопросу о гунно-
хуннских связях) // Древние памятники культуры на территории СССР. Л., 1982.
32. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV —
V в.). СПб., 1994.
33. Иванов В. А. Динамика «кочевой степи» в Урало-Волжском регионе в эпоху древности
и средневековья // Курганы кочевников Южного Урала. Уфа, 1995.
34. Иванов В. А. Древние угры-мадьяры в Восточной Европе. Уфа, 1999.
35. Казанский М. М. Пряжки раннесасанидской традиции в северной Евразии // Первобытная
археология. Человек и искусство. Новосибирск, 2002.
36. Казаков Е. П. Культура ранней Волжской Булгарии. М., 1992.
37. Кляшторный С., Старостин П. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древ-
нейших времен : в 2 т. Т. 1. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002.
38. Кибиров А. К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // КСИА. М., 1956. № 26.
39. Кокорина Н. А., Хлебникова Т. А. Керамика тюркоязычного населения Волжской Болгарии
Х-ХШ вв. // Археология Волжской Болгарии: Проблемы, поиски, решения. Казань, 1993.
40. Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Степные империи Евразии. СПб., 1994.
41. Крадин Н. Н. Кочевничество в цивилизованном и формационном развитии // Е(ивилиза-
ции. Вып. 3. М., 1995.
42. Красильников К. И. О некоторых вопросах погребального обряда праболгар Среднедо-
нечья // Ранние болгары и финно-угры в Восточной Европе. Казань, 1990.
43. Кузеев Р. Г., Иванов В. А. Дискуссионные проблемы этнической истории населения Юж-
ного Урала и Приуралья в эпоху средневековья // Проблемы средневековой археологии Урала
и Поволжья. Уфа, 1987.
44. Левенок В. П. Ново-Никольский могильник сарматского времени на Нижнем Дону //
КИСА. М., 1973. № 133.
45. Левина Л. М. Этнокультурная история Восточного Приаралъя. М., 1996.195 с.
177
Ф. А. Сунгатов
46. Лещинская Н. А. Этнокультурные связи населения бассейна р.Вятки в I тысячелетии н. э.
// Исторические истоки, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья. Ижевск, 2002.
47. Марков Г. Е. История хозяйства и материальной культуры (в первобытном и раннеклассо-
вом обществе). М., 1979.
48. Матвеева Г. И. О происхождение именьковской культуры // Древние и средневековые
культуры Поволжья. Куйбышев, 1981.
49. Матвеева Г. И. Этнокультурные процессы в Среднем Поволжье в I тысячелетии н. э. //
Культуры Восточной Европы в I тысячелетии н. э. Куйбышев, 1986.
50. Матвеева Г. И. К вопросу о характере взаимоотношений различных этнических групп на
территории Южного Приуралья в первой половине I тысячелетия нашей эры // Исторические ис-
токи, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья. Ижевск, 2002.
51. Матвеева Г. И, Трибунский С. А. О происхождении и хронологии памятников Салиховского
типа // Российская археология: Достижения XX и перспективы XXI вв. Ижевск, 2000.
52. Медведев А. П. Сарматы и лесостепь (по материалам Подонья). Воронеж, 1990.
53. Медведев А. П. Сарматы — гиппофаги / / Нижневолжский археологический вестник. Вып. 3.
Волгоград, 2000.
54. МерпертН. Я. К вопросу о древнейших болгарских племенах. Казань, 1957.
55. Мошкова М. Г. Позднесарматская культура / / Археология СССР. Степи Европейской части
СССР в скифо-сарматекое время. М., 1989.
56. Пшеничнюк А. X. Дербеневский курганный могильник позднесарматского времени в За-
падном Приуралье // Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов, 1992.
57. Останина Т. И. Население Среднего Прикамья в Ш-V вв. Ижевск, 1997.
58. Потапов Л. П. Географический фактор в традиционной культуре и быте тюркоязычных на-
родов Алтая-Саянского региона // Роль географического фактора в истории докапиталистических
обществ (по этнографическим данным). Л., 1984.
59. Рашев Р. Прабългарите през V-VII век. София, 2004.
60. Руденко С. И. Башкиры. Опыт этнологической монографии // Быт башкир. Ч. 2. Л., 1925.
61. Седов В. В. Очерки по археологии славян. М., 1994а.
62. Седов В. В. Славяне в древности. М., 19946.
63. Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995.
64. Седов В. В. К этногенезу волжских болгар // РА. М., 2001. № 2.
65. Смирнов К. Ф. Производство и характер хозяйства ранних сарматов // СА. 1964. № 3.
66. Сиротинн С. В. Новый памятник гунно-сарматского времени в Южном Приуралье / /
XV Уральское археологическое совещание. Оренбург, 2001.
67. Скрипкин А. С. Материалы к истории племен раннего железного века северо-западных
районов Волгоградской области // Научные труды КГПИ. Т. 230. Куйбышев, 1979.
68. Скрипкин А. С. Азиатская Сарматия во П-IV вв. (некоторые проблемы исследования) //
СА. 1982. № 2.
69. Скрипкин А. С. Нижнее Поволжье в первые века нашей эры. Саратов, 1984.
70. Станчев С. Р. Новый памятник ранней болгарской культуры // СА. 1957. № 27.
71. Старостин П. Н. Памятники именьковской культуры // САИ. 1967. Вып. Д1-32.
72. Старостин П. Н. Об этнокультурной ситуации в Нижнем Прикамье в первой половине
I тыс. н. э. // Finno-Ugrica. Казань, 1997. № 1.
73. Степи Евразии // Степи Евразии в эпоху средневыековья. М., 1981.
74. Султанова А. Н. Бирский могильник: историко-археологическая характеристика : автореф.
дис. ... канд. ист. наук. Уфа, 2000а.
75. Сунгатов Ф. А. Погребальные комплексы Дежневе ко го и Ново-Турбаслинского могильни-
ков // Курганы кочевников Южного Урала. Уфа, 1995.
76. Сунгатов Ф. А. Турбаслинская культура (по материалам погребальных памятников
У-УШ вв. н. э.). Уфа, 1998.
77. Сунгатов Ф. А. Гунны в Волго-Уральском регионе // История татар с древнейших времен :
в 2 т. Т. 1. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002а.
78. Сунгатов Ф. А. Волго-Уральский регион в эпоху тюркских каганатов / / Древне тюркский
мир: истории и традиции. Казань, 20026.
79. Сунгатов Ф. А. Этнокультурные процессы в Приуралье в раннем средневековье
(IV-VIH вв. н. э.) // Восток в исторических судьбах народов России: симпозиум V Всерос. съезда вос-
токоведов. Кн. 1. Уфа, 2006.
178
Приуралье в гуннскую эпоху
80. Сунгатов Ф. А., Гарустович Г. Н., Юсупов Р. М. Приуралье в эпоху великого переселения
народов (Старо-Муштинский курганно-грунтовый могильник). Уфа, 2004.
81. Таиров А. Д., Боталов С. Г. Древняя история Южного Зауралья. Ранний железный век
и средневековье. Челябинск : Изд-во ЮУрГУ, 2000. Т. 2. 494 с.
82. Федоров-Давыдов Г. А. Статистические методы в археологии. М., 1987.
83. Цалкин В. И. Древнее животноводство племен Восточной Европы и Средней Азии / / МПА.
1966. № 135.
84. Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М., 1971.
85. Хазанов А. М. Кочевники и внешний мир. Алматы, 2000.
86. Хлебникова Т. А. Керамика памятников Волжской Болгарии. К вопросу об этнокультурном
составе населения. М., 1984.
87. Щукин М. Б. На рубеже эр. СПб., 1994.
88. Юсупов Р. М. М. С. Акимова и антропология башкир // Сравнительная антропология
башкирского народа. Уфа, 1990.
89. Юсупов Р. М. Историческая антропология Южного Урала и формирование расового типа
башкир : препр. докл. Уфа, 1991.
90. Gening V. F. Volkerwanderungszeitliche Kriegergraber aus Turaevo im Uralvorland // Eurasia
Antiqua, Zeitschrift fur archalogie Eurasiens. Berlin, 1995. Band 1.
ABSTRACT
F. A. Sungatov
URAL AREA IN THE HUNNIC ERA
Author analyzesthe questions of the origin of the alien population groups, which came to
Peri-Uralsin Him and Posthunntime. The author proposed to consider their appearance in the region
III-IV centuries AD as a result of migration Late-Sarmatian tribes from the territory of their main
settlement under pressure ofHunno-Sarmatians, and the origin of the burial complex Turayevo
cemetery V century AD- with the territory along the Don steppe. As to the origin of medieval Tur-
baslinskaya culture suggested that it lies in the plane of military and political events in V c. AD.
Military setbacks of Huns in the West caused their outflow to the east, resulting in the formation
of Turbaslinskaya culture with metropolitan center in the city of Ufa (Ufa-II) in Urals,and Jetyasar
early medieval culturein the Eastern Aral Sea.
Urals, Late-Saimatians, Hunno-Saimatians, Turbaslinskaya culture, Bulgarians, 'mesh pat-
tern7 of migration, formal and typological analysis.
179
Е. П. Казаков
ЖЕНСКОЕ ПОГРЕБЕНИЕ СО СТЕКЛЯННЫМ КУБКОМ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ VI ВЕКА Н. Э.
В НИЗОВЬЯХ РЕКИ КАМЫ
С 1984 года ранне болгарской археологической экспедицией изучается разрушаемый
Куйбышевским водохранилищем могильник у поселка Коминтерн в Спасском районе Та-
тарстана. На памятнике вскрыто 84 захоронения. Из них большинство погребений можно
соотнести с именьковской археологической культурой с трупосожжением, три кенотафа
и треть погребений с трупоположением имеет турбаслинский облик. Последние, совер-
шенные в глубоких (до 2 м), длинных (2,2-3,0 м) и широких (до 1,0-1,1 м) ямах, содержали
ориентированные на север костяки с деформированными черепами. Захоронения сопро-
вождались богатыми комплексами вещей. Часплчно полученные материалы были опу бли-
кованы [Казаков, 1990, с. 29-33; 1999, с. 14-20; 1997а, с. 111-123; 1994, с. 55-58], отмеченные
погребения даплруются второй половиной VI — VII в. н. э. Археологические данные сви-
детельствует, что они оставлены поздними сарматами [Казаков, 2011, с. 8-39].
Среди прочих особый интерес вызывает погребение 43, содержащее разнообразньпл
комплекс вещей, в том числе стеклянный сосуд (рис. 1; 2,14; 4). Часть захоронения уничто-
жена Куйбышевским водохранилищем. Размеры сохранившейся части могилы 2,15x1,05 м,
глубина 1,6 м. В южной поперечной стенке ямы, начиная с глубины 1,25 м, имеется подбой
глубиной в 0,3 м, где был обнаружен комплекс из черепа и костей ног лошади.
Судя по плохо сохранившимся костям, скелет человека, ориентированный головой
на север, лежал вытянуто на спине, руки были уложены вдоль туловища. В изголовье были
обнаружены развалы большого (рис. 2, 18) и малого (рис. 2, 16) лепных плоскодонных
горшков и стеклянный кубок (рис. 2, 14). На восток от них лежали четыре ребра барана
(определение А. Г. Петренко), а также обломки плоскодонного лепного сосуда (рис. 2, 17).
У височных костей черепа расчищены серебряные серьги с 14-гранным грузиком
(рис. 3,1; 5), под головой находилась бронзовая застежка (рис. 2,12; 5), а на шее — бронзовая
гривна (рис. 3, 26; 5). Вокруг остатков черепа, а также на груди и у предплешлт расчищен
набор бус и пронизок (рис. 6). Среди стеклянных: бусина шаровидная из красной пасты
(рис. 3, 2 [1 экз.]), гангелевцдная из голубой пасты (рис. 3, 3 [1 экз.]), усеченно-цилигедриче-
ские из коричневого стекла (рис. 3, 4 [2 экз. ]), щшиндрические из такого же стекла (рис. 3,
5 [2 экз.]), крупные круглые (диаметр 13 мм) из синего стекла (рис. 3, 6 [4 экз.]), рифленая
бусина из желтого стекла (рис. 3, 7 [1 экз.]), шаровидные полихромные (рис. 3, 8 [10 экз.]),
желтая, имеющая красные глазки с желто-синими «ресничками» (рис. 3, 9 [1 экз.]), синяя,
с желтыми глазками, имеющими желто-синие «реснички» (рис. 3,10 [1 экз.]).
У черепа (14 экз.) и с правой стороны груди (3 экз.) расчищены коралловые пронизки
(рис. 3,11). Также у черепа и по обеим сторонам груди зафиксированы бу сы из толстостен-
ных створок моллюсков (Turbo maimaratus) южных морей. Среди них — бочонковидные
(рис. 3,12 [17 экз.]), небольшие (диаметр 10 мм) и более крупные (диаметр 16 мм) шаровид-
ные (рис. 3, 13, 15 [16 экз.]), вытянуто-бочонковидные малого (диаметр 9 мм) и большого
(диаметр 14 мм) размера (рис. 3, 14,16 [12 экз.]).
180
Женское погребение со стек.1янным кубком второй половины VI века н. э. в низовьях реки Камы
Рис. 1. П Коминтерновский могильник. Погребение 43. Обнгий план
Последние служили разделителями между бронзовыми спиральными пронизками
на ремешках. Из раковины изготовлялись также разделители трапециевидной и таблетко-
образной форм (рис. 3,17-19; 6 [15 экз.]), найденные на шейных позвонках.
Большим числом представлены крупные колесовидные и цилиндрические бусы диа-
метром от 20 до 45 мм, ^готовленные из янтаря (рис. 3,20-25 [58 экз.]).
Комплекс предметов расчищен у плечевой кости левой руки скелета На месте плеча
находился ориентированный по лишш С-Ю, вырезанный из серебра, подпрямоугольный
щиток от фибулы (рис. 3, 35). Рядом с ним располагались подквадратная с двумя ушка-
ми обойма (рис. 3, 27) и ажурная круглая рамка (рис. 2, 6; 5) из бронзы. Южнее фибулы
на обвитых полосами бронзы и украшенных бочонковтщными пронизями из раковины
(рис. 2,2), ремешках была подвешена кольцевидная, с утолщениями по обводу, бронзовая
подвеска (рис. 2,19). Около нее находилось железное изделие из спекшихся железных ко-
лец. У правого плеча была расчищена фибула аналогичная вьппеописанной, так же ориен-
тированная по линии С-Ю (рис. 3, 35). К ней на ремешках, украшенных бронзовыми про-
низями и бусами (рис. 2,12), были подвешены три бронзовые подпрямоугольные обоймы
с ушками (типа рис. 3, 27; 8), а также пирамидальная и кольцевидная с утолщениями по
ободу (рис. 2,13) подвески. Они лежали на обрывке железной кольчатой кольчуги (рис. 7).
181
Е. П. Казаков
Рис. 2. П Коминтерновский могильник. Погребение 43. Погребальный инвентарь:
1^} — бронза и раковина; 5 — серебро; 6, 8, 10, 12,19 — железо; 11 — кость; 13 — бронза, железо; 14 — стекло;
15-18 — керамика
182
Женское погребение со стек, ьянным кубком второй по. ювины VI века н. э. в низовьях реки кямы
О 30см
__।_1—1
Рис. 3. П Коминтерновским могильник. Погребение 43. Погребальный инвентарь:
1.28.29.31 — серебро: 2 — стекло; 11 — коралл; 12, 19 — раковина: 20.25 — янтарь:
26,27,30,32-35 - бронза
183
Е. П. Казаков
Рис. 4. П Коминтерновский могильник. Погребение 43. Стеклянный кубок
Большим числом представлены крупные колесовидные и цилиндрические бусы диа
метром от 20 до 45 мы, изготовленные из янтаря (рис. 3,20-25 [58 экз.]).
Комплекс предметов расчищен у плечевой кости левой руки скелета. На месте плеча
находился ориентированный по линии С-Ю, вырезанный из серебра, подпрямоугольный
щиток от фибулы (рис. 3, 35). Рядом с ним располагались подквадратная с двумя ушка-
ми обойма (рис. 3, 27) и ажурная круглая рамка (рис. 2, 6; 5) из бронзы. Южнее фибулы
на обвитых полосами бронзы и украшенных бочонковтщными пронизями из раковины
(рис. 2, 2), ремешках была подвешена кольцевидная, с утолшентгями по обводу, бронзовая
подвеска (рис. 2,19). Около нее находилось железное изделие из спекшихся железных ко-
лец. У правого плеча была расчищена фибула аналогичная вьппеошканной, так же ориен-
тированная по линии С-Ю (рис. 3,35). К ней на ремешках, украшенных бронзовыми про-
низями и бусами (ртк. 2,12), были подвешены три бронзовые подпрямоутольные обоймы
с ушками (типа рис. 3, 27; 8), а также пирамтщальная и кольцевидная с утолщениями по
ободу (рис. 2,13) подвески. Они лежали на обрывке железной кольчатой кольчуги (рис. 7).
Разнообразный инвентарь был расчищен у пояса Справа у пояса лежал нож руко-
яткой к голове погребенного. Клинок ножа корродирован, однако сохранились фраг-
менты деревянных ножен и бронзовььх обойм от них. К востоку от ножен расчишен
бронзовый стержень с восьмеркообразной петлей (рис. 2, 8) и бронзовая коробочка
(рис. 2,9). Б последней находились костяной гребень (рис. 2,11) и бронзовый язычок от
пряжки (рис. 2.10: 9).
На тазовььх и между бедренными костями сохранились детали поясного набора, в
том числе пряжка (рис. 3, 30), свастикообразная (рис. 3, 33), вытянуто-ромбические с кру-
глыми расштхренными концами (рис. 3.32 [4 экз.]) и полуовальные (рис. 3.31:10:11 [5 экз.])
накладками, а также массивный наконечник ремня (рис. 3, 34). Все предметы изготовлены
из бронзы за исключением полуовальных накладок, вьшолненных из серебра
184
Женское погребение со стек.1янным кубком второй по. извини VI века н. э. в низовьях реки Камы
Рис. 5. П Коминтерновский могильник Погребение 43.
Серьги, гривна, зажим головного убора, фигурная накладка. Серебро, бронза
Рис. 6. П Коминтерновский могильник Погребение 43.
Бронзовые пронизи, стеклянные, раковинные и янтарные бутсы
185
Е. П. Казаков
Рис. 7. П Коминтерновский мо г инъниъ. Погребение 43.
Бронзовые подвески и железная кохгьчужнина
На месте кистей рук находились серебряные крутлодротовые браслеты (рис. 2,5).
Слева от левой бедренной кости было положено бтгконическое глинное напрясло
(рис. 2,15), а справа от правого колена — кости ноги барана (определение А. Г. Петренко).
У ступней ног сохранились по одной серебряной пряжке и накладке от обуви (рис. 3,
28, 29; 11). В ногах погребенного, в подбое были расчищены череп и кости ног лошади
(рис. 1). Череп лежал черепной крышкой вверх, резцами на юго-запад. Около резцов рас-
чищены железные удила (ртк. 2, 7).
Керамика из погребения представлена типично ттменьковскгтми лепными плоско-
донными сосудами, с высокой цилиндрической и раструбообразной шейкой, серо-черно-
го цвета с примесью шамота в тесте (рис. 2,16-18). Типично именьковским является и бико-
ническое напрясло (рис. 2,15). Характерными для именьковской культуры можно считать
также удила с подромбтгческгтми приемами кольца (рис. 2, 7), стержень с восьмеркообраз-
ным подвижным звеном (рис. 2, 8), кольцевидные подвески с утолщениями (рис. 2,13, 19),
полуовальные и подроыбические накладки поясного набора (ртк. 3, 31, 32), пирамидаль-
ную подвеску (рис. 2.13). Все эти веши находят параллели среди находок на именьковских
памятниках Западного Закамья [Старостин, 1967, с. 77, табл. 15, 2; с. 81, табл. 17,14,16, 20,
22,28; с. 85, табл. 19,19,23 и др.].
186
Женское погребение со стек.1янным кубком второй по. извини VI века н. э. в низовьях реки Кямы
Рис. 8. П Коминтерновский мог ин вник. Погребение 43. Нагрудные серебряные застежки и подвески
Рис. 9. П Коминтерновский могильник. Погребение 43.
Детали бронзовой коробочки. бронзовый язычок пряжки и костяной гребень
187
Е. П. Казаков
Рис. 10. П Коминтерновский могильник. Погребение 43. Бронзовые детали поясного набора
Рис. 11. П Коминтерновский: могильник. Погребение 43. Серебряные накладки и пряжка
188
Женское погребение со стеклянным кубком второй половины VI века н. э. в низовьях реки Кимы
В то же время аналогичная керамика, крупные янтарные бусы, серьги с 14-гранным
напуском находят аналоги в Кушнаренковском могильнике, Башкирии, который соот-
носится со временем существования турбаслинской культуры [Генинг, 1977, с. 93, рис. 3,
35-37; с. 98, рис. 6,17,23 и др.]. Специфические элементы погребального обряда: глубокие
ямы с подбоями, северная ориентировка погребенных, сопровождение их комшлексамш из
черепа и костей ног лошади, также близки элементам обряда в Кушнаренковской могиль-
нике [Генинг, с. 96, рис. 4; с. 104, рис. 10].
Следует отметить, что многое в погребальном обряде и инвентаре II Компштернов-
ского могильника находит аналогии в Бирском могильнике [Мажитов, 1968, с. 138-142
и Др.]. Однако эти совпадения отмечаются только в поздних погребениях, явно испытав-
ших влияние со стороны пришлого населения, оставившего памятники типа Кушнарен-
ковского могильника.
Вещевой комплекс вышеуказанных женских захоронении некрополя, в том числе по-
гребение 43, удивительно богат и специфичен. Каждая из групп вещей имеет четкое функ-
циональное назначение, благодаря чему не составляет труда реконструировать этногра-
фический костюм поздцесарматских женщин-всаднтщ. Практически гакой же комплекс
вещей находился в погребении 18 Бирского могильника [Мажитов, 1968, с. 134, табл. 12],
что свидетельствует об этнокультурном единстве гу’рбаслинско-именьковского населения
на всем пространстве Урало-Поволжья.
Однако комплексы коминтерновских женских захоронений более этноспецифичны,
чем в Башкортостане. Хотя общие формы, техника установки штифтов с помощью полу-
шарных гнезд, заполненных фиксирующей массой и другое, свидетельствуют об их един-
стве, но накладки на поясной ремень последних (рис. 12, 3, 6, 8) сильно стилизованы.
Видимо, влиянием культуры этого населения следует объяснять появление бронзо-
вых колесовидных подвесок с утолщением по обводу, крупных янтарных бус и ряда других
категорий вещей в ломоватовской [Голдина, 1985, с. 228, табл. XX, 12,13 и др.] и поломской
культурах. Эго явственно прослеживается на примере распространения полуовальных на-
кладок (рис. 3, 31), которые по материалу, функции, форме и ее деталям явно импнируют
накладки на ремень в виде псевдопряжек [Приходнюк и др., 1991, с. 266, рис. 18]. Такие
изделия, соотносимые по времени с появлением пред- или раннегерапьдических поделок,
известны во многих именьковских пал!ятниках Закамья, в Бирском могильнике в Башки-
рии, а в дальнейшем, уже в качестве женских подвесок, использовались населением лесной
зоны в более северных районах [Казаков, 1991, с. 14-20). Во II Коминтерновском могиль-
нике изучено три женских погребения с комплексом металлических изделий совершенно
аналогичным вешам (рис. 3,30-34; 11) из погребения 43.
Круглодротовые браслеты (рис. 2, 5), металлические коробочки (рис. 2, 9), гривны
(рис. 3, 26) также известны в женских захоронениях поздней части Бирского могильника,
явно испытавших влияние населения турбаслинского круга [Мажитов, 1968, с. 133; рис. 14,
1,2, 5,12; с. 135, табл. 16, 9].
В погребении 145 Бирского могильника встречен и стеклянный кубок [Мажитов,
1968, с. 129, габл. 10, 7], близкий вышеописанному (рис. 2, 14; рис. 4). Форма, техника ор-
наментации (желобчатые линтш, заполненные светлой краской) могут свидетельствовать
об их общих истоках. В то же время бирскии сосуд — более тонкостенный по сравнению
с кубком из II Коминтерновского могильника. По мнению Ю. Л. Щаповой кубок из погре-
бения 43 является чашей для причащения византийских священнослужителей. По мтне-
нию С. И. Баллу длиной, он происходит из сасанидского Ирана.
Некоторые из изделий погребения: фибулы с прямоугольными щитками (рис. 3,35),
прямоугольные поделки с двумя выступающим! захватами! (рис. 3,27; 8) впервые выявлены
в древностях Волго-Уральского региона. Судя по материалу и технике изготовления (вы-
резание, давление), включающей полушарные выступы для закрепления шрифтов, деко-
ративному рифлению, данные изделия в культурно-хронологическом плане сопоставимы
с изделиями поясной гарнитуры (рис. 3,31-34; 10; 11) и бронзовой коробочкой (рис. 2, 9; 9).
189
Е. П. Казаков
Рис. 12. Бирский могильник. Погребение 18. Погребальный инвентарь
Датировка погребения достаточно четко определяется изделиями предгеральдиче-
ского или раннегеральдического облика, накладок и пряжек обувных ремней (рта?. 3, 2S,
29; 11). Серебряные накладки со специфическим скосом по волнообразному контру, укра-
шенные полушарными выемками встречены в Кушнаренковском могильнике [Генинг,
1977, с. Q3, рис. 3, 9-12; с. 100, рис. 7, 25-27], датированном второй половиной VI — первой
190
Женское погребение со стеклянным. кубком второй половины VI века н. э. в низовьях реки Камы
половиной VII в. [Генинг, 1977, с. 136]. В. Ф. Генинг связывал распространение таких изде-
лий со временем образования Первого Тюркского каганата [Генинг, 1977, с. 136]. Аналогии
пряжкам от обуви имеются в Бирском, Штшовском и других могильниках Южного При-
уралья. А. К. Амброз датирует их VI-VII вв. [Амброз, 1989, с. 118, рис. 32,1, 2 и др.].
Стилистически близкие полуовальные накладки — имитации псевдопряжек (рис. 3,
31; 11) и другие детали поясного набора, а также выполненные в такой же технике другие
изделия (рис. 3, 27, 35; 8), следует датировать этим же временем. Учитывая своеобразие
материала, ранний облик геральдических или предгералъдических изделий, пережиточ-
ности поделок с полушарными выступами, возможно, комплекс датируется второй поло-
виной VI в. н. э.
В целом погребение 43 II Коминтерновского могильника, как и другие захоронения
с трупоположением этого памятника, оставлены мигрировавшим сюда населением. Обряд
и погребальный инвентарь непосредственно связаны с турбаслинскими древностями Юж-
ного Урала, которые также являются привнесенными для Урало-Поволжья. Ряд исследова-
телей склонны видеть истоки турбаслинской культуры в сарматских древностях Западной
Сибири.
В то же время ряд существенных элементов турбаслинской культуры находят ана-
логи в джетъгасарсктгх комплексах низовий Сырдарьи в Приаралье. Для последних харак-
терны курганный обряд, ямы с подбоями, северная ориетпировка костяков, часто имею-
щих деформированные черепа. Правда, исследователь дапдрует их IV-V вв. н. э. [Левина,
1993, с. 32,193]. В этих курганах встречены крутлодротовые браслеты, ранний тип кольце-
видных подвесок с утолщением по обводу, крупные янтарные бусы [Левина, 1993, с. 181,
рис. 84,1-3; с. 185, рис. 88,11-15 и др. ]. Такие же изделия, а также широкие так называемые
«коробчатые» наконечники ремней, геральдические изделия [Левина , 1993, с. 171, 11, 12,
19, 22] найдены в джетъгасарсктгх склепах.
ЛИТЕРАТУРА
1. Амброз А. К. Хронология древностей Северного Кавказа. М., 1989.
2. Генинг В. Ф. Памятники у с. Кушнаренково на р. Белой (VI-VII вв. н. э.) // Исследования по
археологии Южного Урала. Уфа, 1977.
3. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск, 1985.
4. Казаков Е. П. Новые исследования памятников именьковской культуры в Закамье // Вопро-
сы этнической культуры Волго-Донья в эпоху средневековья и проблема буртасов : тезисы. Пенза,
1990. С. 29-33.
5. Казаков Е. П. Об одной из групп украшений именьковской культуры // Проблемы архео-
логии Среднего Поволжья. Казань : Изд-во Казан, ун-та, 1991.
6. Казаков Е. П. Об этнокультурных контактах населения Западного Закамья с народами Ура-
ло-Прикамья в IV-ХП вв. н. э. // Исследования по средневековой археологии лесной полосы Вос-
точной Европы. Ижевск, 1991а.
7. Казаков Е. П. Исследования Раннеболгарской экспедиции в Закамье // АОуП. Йошкар-
Ола, 1994.
8. Казаков Е. П. Этнокультурная ситуация IV-VH вв. н. э. в Среднем Поволжье // FU. 2011.
№ 12-13. С. 8-39.
9. Левина Л. М. Раскопки могильников в окрестностях городищ Бедаик-асар, Кос-асар и Гом-
пак-асар // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. 3. Джетыасарская культура. Ч. 2. М., 1993.
10. Левина Л. М. Джетыасарские склепы // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. 2. Джетыа-
сарская культура. Ч. 1. М., 1993а.
11. Приходнюк О. М., Шовкопляс А. М., Ольговская С. Я., Струина Г. А. Мартыновский клад //
Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. 2. Симферополь, 1991.
12. Старостин П. Н. Памятники именьковской культуры // САИ. Вып. Д-1-32. М., 1967.
191
Е. П. Казаков
ABSTRACT
У. Р. Kazakov
FEMALE BURIAL WITH A GLASS CUP OF THE SECOND HALF
OF THE VI CENTURY AD IN THE LOWER BASIN
OF THE KAMA RIVER
The early-Bulgarian archaeological expedition has been studying the burial site near the
Komintern village in the Spasskiy region of Tatarstan, which is slowly being eroded by the con-
servation reservoir, since 1984. The monument has 84 burials uncovered in it. The majority of
them can be confined to the Imenkovskaya archaeological culture with cremation, three ceno-
taphs and one third of the burials with dead bodies placed in them have the Turbaslin layout.
The latter, which were carried out in deep (up to 2 meters), long (2.2-3.0 meters) and wide (up
to 1.0-1.1 meters) pits, contained skeletons with northern orientation and deformed skulls. The
burials also contained rich object complexes. The partly-obtained materials were published and
the marked burials were dated to the second half of the VI-VII century AD. Archaeological data
prove that they belonged to late Sarmats.
Among all other ones, burial number 43 deserves special attention, as it contained a rich
object complex, including a glass vessel (Fig. 1; 2, 14; 4). A part of this burial had been destroyed
by the Kuibyshev reservoir. The dimensions of the part of the grave which has been preserved are
the following: 2.15x1.05 meters in size, 1. 6 meters in depth. The south cross wall of the pit, start-
ing from as deep as 1.25 meters, has a 0.3 meter deep kerving, where the bone complex including
the horse skull and leg bones was found.
Judging by the poorly preserved bones, the human skeleton, which was oriented towards
the north, lay straight on the back, with arms along the body. The remnants of a big and a small
embossed flat-bottomed pots and a glass cup were found near the bodyzs head (Fig. 2, 14). To
the east from them four sheep ribs and also the pieces of an embossed flat-bottomed vessel were
uncovered.
Near the temple bones of the skull, silver earrings with the 14-edge plummet were found,
the bronze clasp was under the head and the bronze tore (grivna) on the neck.
A set of beads and tubes was discovered near the remnants of the skull as well as on the
chest and near the forearms. Among the ones made from glass were a round-shaped red paste
bead, a barbell-shaped blue paste one, the brown paste beads in the form of a cylinder and a
truncated cylinder, large round beads from blue glass (13 mm in diameter), a yellow glass ribbed
bead, some round-shaped polychromatic ones, the yellow one with read eyespots and yellow-
blue "eyelashes", the blue one with yellow eyespots and yellow-blue "eyelashes".
Near the skull (14) and on the right side of the chest (3) coral tube beads were found
(Fig. 3, 11). Also, beads from thick shellfish valves (Turbo marmaratus) were discovered near the
skull and on both sides of the chest.
We should also note that many traits of the funeral rite and the inventory from the Ko-
minternovskiy II burial site have their analogies in the Birskiy burial ground. However, these
analogies can only be traced in the late burials that obviously were influenced by the newcoming
population who left after them such monuments as the Kushnarenkovskiy burial ground.
All in all, burial number 43 from the Komintersnovskiy II burial ground, just like other
body-containing burials of that monument, was left by the population that migrated here. The
rite and the funeral inventory are directly connected with the Turbaslin antiquities of South Ural,
which were also brought in to the Ural and the Volga regions (Uralo-Povolzhye). Some research-
ers believe that the Turbaslin culture is rooted in the Sarmatian antiquities of West Siberia.
192
Женское погребение со стеклянным. кубком второй половины VI века н. э. в низовьях реки Камы
At the same time, there is a number of important elements of the Turbaslin culture which
have their analogies in the Jetyasar complexes of the lower basin of the Syr-Darya river in Priaralye
(the Aral Sea region). The latter ones are characterized by the mound rite, pits with kervings,
northern orientation of the bones that often have skull deformation. However, they are often
dated to the IV-V centuries AD. Pseudo-spiral bracelets, an early type of the ring-shaped pen-
dants with knops on the outline, large amber beads were found in those mounds. The same kind
of objects, along with the so-called large "box" belt caps and heraldic items [after L. M. Levina]
were discovered in the Jetyasar steppe.
193
A. M. Обломский
ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ КОМПОНЕНТЫ
НАСЕЛЕНИЯ ВЕРХНЕГО ПОДОНЬЯ В ГУННСКОЕ ВРЕМЯ
(КОНЕЦ IV — V ВЕК)
Середина 1 тыс. н. э. для Европы является во многих отношениях переломным исто-
рическим рубежом. Начавшиеся в четвертой четверти IV века массовые миграции наро-
дов, толчком для которых послужило движение гуннов с востока через степи Северного
Причерноморья на Дунай, привели к гибели Западной Римской империи, образованию
на ее территории серии варварских королевств, а также к радикальному изменению этни-
ческой ситуации не только на западе и в центре Европы, но и на ее востоке. Именно в этот
период прекращается доминирование в степях Причерноморья ираноязычного населе-
ния и начинается широкое расселение тюрок. Значительно расширяется ареал славянских
народов, различные группировки которых господствовали в V веке в лесном и лесостеп-
ном Поднепровье и прилегающих районах, и акпгвно проникали в Верхнее и Среднее
Поволжье и бассейн Западной Двины. Существенные изменения происходят в географии
расселения финно-угорского, балтского и германского этнических массивов. Попытка ре-
конструкции этнокультурных процессов предпринята в коллекпчвной монографии «Вос-
точная Европа в середине I тыс. н. э. » [2007], но полученная карптна далеко не полна
и требует дальнейших уточнений*.
В настоящей статье рассмотрена проблема этнокультурного состава населения Верх-
него Подонья, где в гуннский период сложилась достаточно яркая археологическая общ-
ность из нескольких разных по происхождению компонентов. Статья написана по настоя-
тельной просьбе С. Г. Боталова и подготовлена специально для издаваемого им сборника,
поскольку, по его мнению, ситуация в Верхнем Подонье пока не получила достаточно пол-
ного отражения в научных изданиях. Тем не менее, на эту тему я опубликовал несколько
статей, включая главы коллективной монографии о Замяптнском археологическом ком-
плексе (см. ниже). Новые материалы, в первую очередь, полученные в результате широ-
комасштабнъгх работ у села Ксизово Задонского района Липецкой области, где в течение
восьми сезонов силами двух экспещщий были исследованы три поселения и два могиль-
ника, позволили сделать корректировку опубликованных ранее выводов. Все же, некото-
рые повторы в настоящей статье неизбежны, за что я прошу извинения у шпателей.
Общие сведения
Планомерное изучение памятников позднеримского и гуннского времени в лесо-
степном Подонье началось на рубеже 80-х и 90-х годов с раскопок А. 3. Винникова на по-
селении Хлевное-3, А. И. Козлова — на селище Староживотинное-3, А. П. Медведева — на
* Статья написана при поддержке программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «Нации
и государство в мировой истории».
194
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец IV - V век)
Третьем Чертовицком городище. В 1998 году мною было предложено деление древностей
лесостепного Подонъя, найденных на поселениях, на две культурно-хронологические
группы (пша Каширки-Седелок позднеримского круга и Чертовицкого-Замятино гунн-
ского периода) [Обломский, 1999], которые отличаются друг от друга не только по основ-
ным характеристикам, но и по хронологии. Особый этнокулыурнъш пласт материалов
составляют грунтовые погребения-ингумации гуннского времени (Животинный могиль-
ник, Мухино, Ксизово-17 и 19). Поселения пша Чертовицкого-Замяптно и могильники
круга Животинного синхронны и дапгруются в рамках конца IV - V века, не исключая
начала VI века. Историография и сведения о публикации материалов изложены в специ-
альной статье [Обломский, 20056]. Общие данные об археологическом комплексе Верхне-
го Подонъя, хронологии, этническом составе населения приводятся в нескольких работах
А. П. Медведева, Д. В. Акимова и автора настоящей статьи [Акимов, 2001; Медведев, Аки-
мов, 2001; Акимов, Медведев, 2002; Обломский, 2003а; 20036; 2007; 2009; 2011]. В последнее
время Д. В. Акимов опубликовал еще несколько статей об этнокультурных процессах
в регионе [Акимов, 2007; 2008а; 20086; 2008в; 2009; 2010а; 2011; 2012]. Некоторые замечания
на эту тему содержатся в работе М. М. Казанского и А. В. Мастыковой [Казанский, Масгыкова, 2009].
Памятники пша Чертовицкого-Замяптно распространены в Верхнем Подонье в до-
линах рек Дон, Воронеж, Красивая Меча, Снова, приблизительно, от города Данкова Ли-
пецкой области на севере до окрестностей города Воронеж на юге (рис. 1). В настоящее
время раскопками исследовано 21* поселение. Почпт все они были селищами. В несколь-
ких случаях слои середины 1 тыс. н. э. зафиксированы на городищах, но имевших и бо-
лее ранние напластования. Укрепления, достоверно относящиеся к гуннскому времени,
исследованы только на городище Крутогоръе (Акимов, Бирюков, 2006; Бирюков, Акимов,
2008). К этому же периоду относятся 121 погребение, из них на Живопшном могильнике
изучены 3, в Шилово — 3, в Ксизово — 17-63, в Ксизово — 19-48. По одному захоронению
исследовано на поселениях Мухино-2, Ксизово-16, Каменка, Ямное. Все погребения пред-
ставляют собой бескурганные интумации.
Особое место в структуре заселения верхнедонского региона занимали поселки на
Острой Луке Дона.
Острая Лука (излучина реки Дон около города Задонска Липецкой обласпт) пред-
ставляет собой уникальный историксьгеографический регион. Дон в этом месте делает не-
сколько поворотов, обтекая Задонский кряж — цепь высоких холмов с выходами скальных
пород, где местами сохранились реликтовые дубравы. Широкая пойма Дона и долины
впадающих в него рек Снова, Каменка и Ренц, обилие относительно низких террас, раз-
нообразных всхолмлений и мысов, леса, которыми в древности был покрыт весь кряж, спо-
собствовали высокой концентрации населения на Острой Луке во все исторические эпохи.
Именно здесь, около сел Каменка, Замяптно, Ксизово и Мухино Задонского района
Липецкой области расположены самые обширные по площади поселения гуннского пери-
ода (комплекс памятников у села Каменка, включая селища Каменка-1, 4, 5 — около 18 га,
по уточненным данным И. Е. Бирюкова 2010 года; Замяптно, вместе с селищами Замяти-
но-1, 2, 4, 5, 7, 8,10,12,13 — 16,19 га; Мухино-2 — 12,25 га; Ксизово, включая Ксизово-16,19,
19А, Острую Луку-4 — 24,5 га) [Земцов, 2003, с. 108; Бирюков, 2004] (рис. 2). На некоторых
из перечисленных выше селищ зафиксированы остатки косторезного, бронзолитейного,
ювелирного, кузнечного по черному металлу ремесел, а также черной металлургии. В За-
мятино-5 изготавливали или ремонтировали кольчуги, в Ксизово-16 — луки, в Ксизово-19
исследован гончарный горн, (Терштловский, 20046, с. 139-142; Толмачева, 2004; Земцов,
2004; Обломский, Усачук, 2004). Достаточно много обнаружено предметов античного им-
порта, которые представлены, стеклянными бусами и сосудами (к сожалению, в основном,
фрагментированными), обломками амфор, гончарных столовых сосудов, свепттьников,
отдельными украшениями и монетами. Особенно много импортных изделий происходит
с поселения Ксизово-19. Поселки на Острой Луке Дона были экономическим и, вероятно,
администраптвнътм центром верхнедонского региона в середине 1 тысячелептя н. э.
* Каждый из комплексов памятников у сел Замятине, Каменка и Ксизово учтен как один поселок.
195
A. Al. Ооламсмш
Рис. 1. Карта памятников лесостепного Подонья гуннского периода:
I — поселения ттпта Чертонитп<ото-3амяттгно; Н — могильники с ингумациями и отдельные погребения;
Ш — случайная находка; 1 — Подгорное; 2 — Староживотинное-3; 3 — Чертовицкое-3; 4 — Чертовицкое-6;
5 — Замятино-1, 2,4,5, 7-10,12,13; 6 — Малы® Липяг, Крутогорье; 7 — Перехваль; 8 — Каменка-1;
9 — Каменка-4; 10 — Каменка-5; 11 — Кеизово-16,19,19 А, Острая Лука-4; 12 — Кеизово-8; 13 — Мухино-2;
14 — Лес Озерки; 15 — Коллектив; 16 — Животинное; 17 — Пекшево; 18 — Невеаьекоподезное;
19 — Ксизово-17; 20 — Лавы; 21 — Олыпанеп; 22 — Стрельбище—!; 23 — Шилове; 24 — Ямное;
25 — Яблоново-4; 26 — Первое Мая-6
Раннеславянская экспедиция Института археологии РАН под руководством автора
проводила исследования памятников Острой Луки в 1998-2010 годах. Одной из главных
задач являлось изучение структуры населения Верхнего Подонья в гуннскую эпоху. Мате-
риалы раскопок археологического комплекса у села Замятине с выводами в этом отноше-
нтпг опубликованы в коллекпгвной монографгпг [Острая Лука, 2004]. Материалы памят-
ников, расположенных на Острой Луке Дона, и послужили основой для характеристики
этнокультурного состава населения Верхнего Подонья гуннского времени, как наиболее
репрезентативные.
196
Этнокультурные компоненты насе.игния Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 2. Памятники гуннского времени на Острой Луке Дона:
1 — Мухино-2; 2 — Ксизово-Ь; 3 — Ксизово-8; 4 — Ксизово-17; 5 — Ксизово-16,19,19А, Острая Лука-4;
6 — Каменка; 7-10 — 3амягяно-13,12,10; 11-17 — Замятине-1,2,4,7,8,5,9
Хронология
Специального рассмотрения требуют вопросы хронолоппь К сожалению, большин-
ство датирующих вещей происходит из культурных слоев поселеншь Узко датируемых
комплексов, которые дали бы возможность жестко очертить хронологические рамки суще-
ствования поселентп! типа Чертовицкого-Замятино и могильников крута Животинного,
очень мало. По этой причине, нижняя и верхняя хронологические границы памятников
середины 1 тыс. н. э. в Верхнем Подонье получились несколько «размытыми-. Надеюсь,
что в будущем при накопленшг новых материалов, их удастся уточнить. Периодизацию
верхнедонских материалов также пока сделать не удалось.
Погребения, хронологию которых по сочетанию вещей удалось определить в сравни-
тельно узких пределах, датируются следующим образом: два могильника Ксизово-17Б —
второй третью — серединой V в.; 6 того же могильника — четвертой четвертью IV — V в.;
19 Ксизово-17А — около середины V в., 56 того же могильника — второй половиной V —
началом VI в., Мухино-2 — вторая треть V — начало VI в., 4 могильника Животинное —
второй половиной V — началом VI в. [Обломскгпг, 2004а, с. 224; 20056; 20086, с. 222-223;
197
A. M. Обломский
2010а, с. 257]. В работах других авторов погребение 4 Животинного могильника относится
к 450-480 годам [Ахмедов, Казанский, 2004, с. 179], а в Мухино — к второй четверти V в.
[Казанский, Масгыкова, 2009, с. 242].
Остальные вещи, которые найдены вне комплексов или в объектах, узкую дату кото-
рых определить сложно, могут быть разделены на четыре группы. Ниже следует их обзор.
Группа 1. К ней относятся вещи тех типов, которые возникают в позднеримский пе-
риод, но продолжают существовать и позже.
Треугольная (?) фибула круга восточноевропейских эмалей. Сохранилась только ножка
ажурной фибулы без гнезд эмали (Ксизово-19) (рис. 3, 1). Лицевая поверхность покрыта
припоем серо-беловатого цвета, очевидно для скрепления с основой пластин из белого ме-
талла. Две фибулы с очень близкими окончаниями входил и в состав клада, который най-
ден около села Поставмуки или Сухоносивка (по другому источнику) [Обломский, Терпи-
ловский, 2007, рис. 157; 158:3; Левада, 2010]. Ажурные украшения без эмали третьей стадии
развития стиля появились около середины III века и существовали вплоть до гуннского
времени [Обломский, Тепиловский, 2007, с. 123,124].
« Окские» фибулы имеют треугольный слегка изогнутый корпус, орнаментированный
тремя параллельными линиями посередине (рис. 3, 2). В сечении он также треугольный.
В верхней его часпг помещена опорная пласигна для пружины с двумя отверстия мп, край
нижнего из которых обломан. На конце корпуса находится круглая в плане плоская кноп-
ка. Приемник — сплошной, размещен за кнопкой.
В Верхнем Подонье такие фибулы найдены у села Мухино (неопу бликована, сообще-
ние А. Д. Швьгрева) и Ксизово-8. Фибулы этого типа были специально рассмотрены в ста-
тье И. Р. Ахмедова. Экземпляры из Верхнего Подонъя по его классификации относятся
к типу 2 подтипу а. Фибулы этого таксона распространены в Поочье (в поречье реки Угры,
отдельные находки известны восточнее) и даигруются второй половиной — концом III —
IV в. Автор при этом подчеркивает условность предложенных хронологических рамок, по-
скольку узко датированный комплекс всего один. Более точной он считает общую дату
всей группы подобных фибул: конец III — первая половина V в. [Ахмедов, 2008, с. 10-12].
«Язычкообразны» орнаментированные наконечники ремней — 1 фрагментированный эк-
земпляр и еще один, свернутый в трубочку, оба — из Ксизово-19 (рис. 3, 3, 6). Они отли-
чаются довольно большими размерами, орнаментированы композициями из насечек. По
классификации Р. Мадыды-Легутко такие наконечники относятся к варианту 2 типа 12,
распространены в Прибалтике, на территории вельбарской и пшеворской культур, юж-
нее- в Подунавье, причем наибольшая концентрация их наблюдается в Прибалтике и Се-
верной Польше. Датируются подобные наконечники в пределах фаз СЗ — начала эпохи
Великого переселения народов, то есть гтриблизигелъно второй третью IV — началом V в.
[Madyda-Legutko, 2011, р. 91-97, tab. XLII: 11; XLVIII: 1-10].
Бронзовые бантиковидные накладки (рис. 3? 4, 5). По форме напоминает два повернутых
друг к другу вершинами треугольника, поверхность которых заполнена релвефными по-
лу сферическими выступами. Из Ксизово-19 происходят 1 целый и 1 фрагментированный
экземпляр [Обломский, 2007, рис. 48: 12]. Специальное исследование бантиковидных на-
кладок, в первую очередь, применительно к материалам Дьякова городища, было пред-
принято Н. А. Кренке и Е. Ю. Тавлинцевой. Эти изделия характерны, в основном, для позд-
недьяковской культуры, а за пределами ее ареала они встречаются довольно редко. В рабо-
те учтены 44 находки. Время существования большинства накладок определено в рамках
III — первой половины IV в., темне менее, авторами упомянуты изделия из погребения 140
Абрамовского могильника, которое, по их мнению, датируется рубежом IV-V в. [Кренке,
Тавлинцева, 2011, с. 94-98]. По-видимому, отдельные вещи могли использоваться и позже
даты бытования большинства образцов. Кроме находок из Ксизово-19, об этом свидетель-
ствуют и материалы мощинского городища Акиньшино, где такая накладка обнаружена
в слое VII в. [доклад А. М. Воронцова на конфе yen инн «Лесная и лесостепная зоны Восточ-
ной Европы в эпохи римских влияний и Великого переселения народов», Тула, Куликово
198
Этнокультурные компоненты насе.1ения Верхнего Подонья в гуннское время (конец I\ — Vвек.)
Рис. 3. Датирующие вещи хронологической груп пы 1:
1 — бронза с остатками припоя белого цвета; 2-6 — бронза; 7-10 — рог; 1, 3-6, 8,10 — Кеизово-19;
2 — Кеизово-8; 7 — Кеизово-17; 9 — Замягино-8
199
A. M. Обломский
поле, 2010 г.; общие сведения о раскопках городища Акиньшино см. в Воронцов, 2011]. На
поселении Ксизово-19 обломок бантиковидной накладки входит в состав комплекса пред-
метов, связанного с юргообразной постройкой, который по фибуле со сплошным прием-
ником датируется не ранее середины V в. [Обломский, 2007, с. 91-92].
Гребни. Все обнаруженные в Верхнем Подонье гребни найдены на памятниках Острой
Луки. Они — односторонние (то есть зубья помещены только с одной стороны изделия),
имеют прямые плечики и высокие с округлыми краями выступы в средней части, пропи-
лы разной формы на плечиках (рис. 3, 7-10). По классической типологии С. Томас гребни
относятся к иглу III варианту 2, по классификации А. Хмелевской - к группе I В иглу 4
[Thomas 1960, s. 104-107; Chmielowska 1971, s. 22-26]. Большинство из них - однослойные,
то есть изготовлены из единой пластины из рога лося (5 целых и фрагментированных экз.:
Ксизово-19 — 3 экз., Мухино-2 — 1 экз., Ксизово-17Б, погребение 2 — 1 экз.) (рис. 3, 8, 10).
Три обломка принадлежат трехслойным гребням (наборным, из нескольких пласпдн: Му-
хино-2, Ксизово-17Б, Замятино-8) [Земцов, 2007а, с. 16; Обломский, 2007, рис. 20:3] (рис. 3, 7,
9). В Замятино-5 и 8 исследованы две мастерские гуннского времени по их изготовлению —
с отходами производства, полуфабрикатами, инструментами [Обломский, Усачук, 2004].
В Центральной и Восточной Европе гребни типа III по С. Томас датируются второй третью
IV — первой половиной V в. [Обломский, 2003а, с. 351].
Группа 2. В нее включены вещи, которые бытовали в конце IV — V в. с возможным
переживанием в начале VI в.
Двупластинчатые фибулы большого размера. В Ксизово-19 найдены 1 бронзовая и 2 сере-
бряных кнопки (одна с из них — с позолотой) и боковая стойка пружины (рис. 4,1, 2, 4, 5).
Сами фибулы не сохранились.
Круглые кнопки с плоским нижним ободком, желобком посередине, верхним сфе-
роконическим выступом, продольным отверстием для насаживания на стержень широко
распространены на больших составных фибулах из Кавказа, Крыма, Подунавья [Bierbrau-
ег, 2008, tab. 5: 1, 7; 6: 1, 3; 8: 2, 3; 11: 1, 2, 4; Tejral, 1973, Abb. 8: 3, 4; 9: 2, 3; 1997, Abb. 15:
9, 10; 22: 3, 4, 6, 7]. Фигурными кнопками, такими же, как происходящие из Ксизово-19,
снабжены знаменитые фибулы из Смолина [Tejral, 1973, Abb. 4: 3; 5: 6]. Большие составные
двупластинчатые фибулы в Подунавье относятся к горизонту Смо.тин-Косино или D2/
D3 по Я. Тейралу (430/440 — 470/480 гг.), но и входят в состав некоторых комплексов го-
ризонта D3 (450-480/490 гг.). Изделия с крупными сфероконическими кнопками появля-
ются раньше — в фазе D2. В частности, ими снабжена известная фибула из Качина [Tejral,
1997, s. 344, Abb. 15: 10]. На территории Восточной Европы на Северном Кавказе большие
двупластинчатые фибулы распространены на первой-второй фазах могильника Дюрсо,
которые М. М. Казанский и А. В. Мастыкова синхронизируют с фазами D3 и, чаептчно,
D2/D3 Подунавья [Казанский, 2001, с. 45, 46; Мастыкова, 2009, с. 51-52]. В Крыму большие
составные двупластинчатые фибулы используются вплоть до VII века, причем наблюда-
ется их собственная линия эволюции [Амброз, 1966, с. 87; Айбабин, 1990, с. 19], но кнопки
крымских фпбх ч отличаются от происходящих из Ксизово-19 системой крепления.
Двупластинчатая фибула с пятиугольной головкой и ножкой в форме усеченного
в верхней части ромба (рис. 4, 6). И. О. Гавритухин отнес близкие по стилю малые литые
фибулы к иглу Вышков-Херсонес, которые возникли как подражания большим фибулам
с пятиугольными и треугольными головками. По признаку формы верхней пластины
(пятиугольной) фибула из Ксизово-19 принадлежит понтийской серии, общая дата кото-
рой — середина — вторая половина V в. [Гавритухин, 2000, с. 290-294].
Двупластинчатые фибулы с глубоким выемчатым (т. н. кербшнитным) орнаментом
(Ксизово-19 — 1 целый и 3 фрагментированных экз., Ксизово-8 — 1 экз.) (рис. 4, 3, 7). Фибу-
лы этой группы специально рассмотрены И. О. Гавритухиным. Общая их дата — середи-
на — третья четверть V в. [Гавритухин, 1994].
Фибула и накладка «цикад» (рис. 5,1,2) Обе вещи происходят из Ксизово-19. Близкие по
форме фибулы известны в Подунавье и Крыму. В этих регионах они датируются второй
третью V — началом VI в. (Ivanisevic et alii, 2006, р. 17; fig. 8:10).
200
Этнокультурные компоненты насе./ения Верхнего Подонья в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 4. Двупластинчатые фибулы хронологической группы 2:
1, 3,6, 7 — бронза; 2 — серебро с позолотой; 4,5 — серебро; 1-6 — Ксизово-19; 7 Ксизово-8
Пальчатая фиоу.ш из Замятино-5 с тремя отростками на головке (рис. 5, 3). По на-
блюдениям И. О. Гавртпухина, посвятившего этой вещи специальную работу, фибула из
Замятине связана по происхождению с дунайскими образцами и по типологическим осо-
бенностям может датироваться серединой V — началом VI в. [Гавритухин, 20046, с. 91].
Двучленная фибу-ia с полуциркульной спинкой с прямоугольным сечением и сплош-
ным приемником. На спинке — насечки по краю. Тип Бптьканцы по И. О. Гавритухину,
происходите поселения Каменка (сообщение И. Е. Бирюкова). Такие фибулы распростра-
нены, в основном, в Юго-Восточной Прибалтике и на прилегающих территориях, дати-
руются второй половиной V в., возможно, началом VI в. [Гавритухин, 1989; Гавритухин,
Воронцов, 2008, с. 40-43].
201
A. AL Об. to Ate кий
Рис. 5. украшения хронологической груп пы 2: фибула и накладка-цикады, сюхгьгамы, колокольчики:
1,3-11 — бронза; 2 — серебро; 1,2, 7-11 — Ксизово-19; 3 — Замятино-5; 4 — Ксизово-17; 5 — Мухино-2;
6 — Чертовицкое-3
Пшстинчатые скиьгамы с концами топ же ширины, что и корпус, завернутыми пер-
пендикулярно его плоскости — 6 экз. (рис. 5,4-8). В Верхнем Подонье такие застежки, орна-
ментированные насечками, происходят из культурных слоев поселений Мухино-2 (1 экз.),
Ксизово-19 (3 экз.) и могильника Ксизово-17 (участок «Мыс» — 1 экз.), а неорнаментиро-
ванная — с Третьего Чертовицкого городища, еще одна — с городища Крутогорьё* [Об
ломскгш, 20106, рис. 2:1-3; Земцов, 2012, с. 181, нижняя тхплюстрация; Акимов, 20106, с. 8].
* По фотографии, помещенной в публикации, осталось не ясным, была пи эта вещь орнаментирована
202
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонья. в гуннское время (конец IV - V век)
Сюлъгамы этого типа являются характерными украшениями финно-угорского на-
селения восточной части Восточной Европы. Плоские с концами, не выходящими за край
корпуса, в том числе и орнаментированные насечками изделия, по периодизации ряза-
но-окских могильников И. В. Белоцерковской (хронологический признак 64) датируются
частично IV в., всем V в. и началом VI в. [Белоцерковская, 2007, с. 189, табл. 2)*. К IV-V ве-
кам их относят авторы пу бликации Никитинского могильника [Воронина и др., 2005, с. 72,
73]. В V веке они характерны для женского костюма окских финнов [Воронина и др. 2005,
рис. 9: 7, 8; 13: 3-7; Белоцерковская, 2012а, рис. 7: 3-7].
Бронзовые конические колокольчики относительно небольших размеров с отверстием
в верхней части — 8 экз. (Ксизово-19 — 7 экз.; Мухино-2 — 1 экз.) (рис. 5, 9-11) [Земцов,
2012, с. 181, рис. в верхней части]. Стенки очень тонкие, поверхность орнаментирована
параллельными линиями, сгрупшгрованными по две-три.
Подобные колокольчики по наблюдениям, изложенным в монографии В. Иванише-
вича, М. М. Казанского, А. В. Мастыковой, распространены в Поду навье в V веке. В этот же
период известны они на Боспоре и в Крыму [Ivanisevic et all., 2006, fig. 15: 2; p. 31; Маслен-
ников, 1997, рис. 12:17].
Овальная серьга с тремя круглыми выступами в нижней части (рис. 6, 1). Изготовлена
из серебра. На щитке видны следы припоя, очевидно, крепившего ячейки для четырех
вставок из камня или стекла — одной овальной и трех круглых.
Подобные изделия распространены на Боспоре, где датируются Э. Хайрединовой
первой половиной V века. За пределами Крыма единственная находка известна в Эране
(горизонт Унтерзибенбрунн) [Хайрединова, 2002, с. 61, рис. 4: 16-19]. Для сережек из кер-
ченских склепов И. П. Засецкая называет более широкую дату: вторая половина IV — пер-
вая половина V в. [Засецкая, 1993, с. 53, 77, табл. 22: 84; 50: 243].
Пряжки с относительно массивными язычками, конец которых загнут почти под пря-
мым углом и полностью охватывает рамку (рис. 6, 2-10). Сами рамки — разной формы
(Чертовицкое-3 — 1 экз. целой пряжки с В-образной рифленой рамой, Ксизово-17А, по-
гребение 19 — 2 экз. с овальными рамами, погребение 56 — 1 экз. с В-образной и 2 экз.—
с верплкально-овальными рамами, Ксизово-19 — 4 отдельных язычка).
По наблюдениям Е. Л. Гороховского, А. И. Айбабина, А. К. Амброза и И. О. Гаври-
тухина, подобные изделия на территории Черняховской культуры, в Крыму, на Кавказе
и в понтийских степях характерны для конца IV — V в. [Обломский, 2003а, с. 351; Гавриту-
хин, Обломский, 2007, с. 22].
Пряжки небольших размеров (в т. ч. и обувные) с тонкими «легкими» язычками, иногда
с выступами с тыльной стороны и с концами, резко загнутыми книзу (рис. 6, 11-14). Рамы
разной формы: овальные, круглые, В-образные, зачастую с рифлением — Замятино-7 —
1 экз., погребение 9 могильника Ксизово-17Б — 3 экз., погребение 18 того же могильни-
ка — 2 экз., серия таких пряжек происходит из погребения 4 Живопгнного могильника
[Обломский, 2007, рис. 20: 7; 25: 4, 6, 8-10,12]. По формам рамок и язычков такие пряжки по
Я. Тейралу типичны для периода D 3 (450-480/490 гг.) [Tejral, 1997, s. 350-351].
Пластинчатые листовидные наконечники ремней без орнамента — 3 фрагментирован-
ных экз. (рис. 6,15-17). Два обломка подобных наконечников происходят из погребения 30
могильника Ксизово-17А, еще один — из культурного слоя Ксизово-19. Подобные изделия
с отверстиями для нашивания на ремень на юге Центральной Европы и в Среднем Подуна-
вье Я. Тейрал относит к периоду D1 (360/370 — 400/410 гг.) [Teiral, 1997, s. 330, Abb. 9:15,16].
Пластинчатый наконечник ремня с раздвоенным, концом, (рис. 7,1), так называемые «в фор-
ме гаечного ключа» (Ксизово-19 — 1 экз.). Распространены в степях, на Северном Кавказе.
В. Ю. Малашев относит такие наконечники к иглу 9 и датирует их гуннским и постгунн-
ским временем [Малашев, 2000, с. 197].
Литой прямоугольный наконечник ремня с орнаментом в виде косого креста на верхней пря-
моугольной площадке, двумя продольными ложбинами в нижней части (Ксизово-19,1 экз.).
* Приношу глубокую благодарность И. Б. Белоцерковской за консультацию по поводу украшений фин-
но-угорского происхождения из Верхнего Подонья.
203
A. Al. Ооламсмш
Рис. 6. Серьга и детали поясной гарнитуры хронологической группы 2:
1,6, 7 — серебро; 2, 3, 11, 12 — железо; 4, 5, 8-10,15-17 — бронза; 13 — рама та обойма таз железа, язычок
и штифты — бронзовые; 14 — рама железная, язычок та обойма бронзовые; 1,3-5, 9,17 — Ксизово-19;
2 — Чертовицкое-3; 6,7 — Кеизово-17А, погребение 56; 8, 10 — Ксизово-17А, погребение 19;
11,12 — Ксизово-17Б погребение 9; 13 — Ксизово-17Б, погребение 18; 14 — Запятило-7‘
15,16 — Ксизово-17А, погребение 30
Край ремня вставлялся в раздвоенный верхний конеп (рис. 7. 2). Очень близкие на-
конечники, но со скруглениями в нижней части, происходят из Нови Шалдорфа в Подуна-
вве и относятся к горизонту конца V — начала VI в. [Tejral, 1976. s. 25,26; Abb. 3:1,4].
204
Этнокультурные компоненты насе.1ения Верхнего Подонъя в гуннсьое время (конец I\ — Vвек)
Рис. 7. Вещи хронологическом группы 2:
1,2,5, 6,8, 9 — бронза; 3 — серебро; 4, 10,11 — железо; 7 — бронза, обтянутая серебряным пактом;
1-3, 5, 6,8,9 — Ксизово-19; 4 — Ксизово-17, могильник 7 — Ксизово-17Б, погребение 7;
10 — Ксизово-19, объект 1 (коллективное погребение); 11 — Ксизово-17Б, поселение
205
A. M. Обломский
Маленькие листовидные наконечники ремней с заостренной нижней частью. В верхней
части расположены прямоугольная площадка, паз и штифт для крепления конца ремня
(рис. 7, 3, 4). Ниже — площадка, состоящая из составленных вместе прямоугольника и тре-
угольника. Приблизительно от середины и ниже эти изделия в разрезе подтреугольные.
Продольное ребро слабо выражено. В Верхнем Подонье такие предметы, изготовленные из
железа, бронзы и серебра, происходят из культурного слоя раскопа 1 могильника Ксизо-
во-17 А [Обломский, 2007, рис. 24: 9], Ксизово-19 и с поселения Мухино-2 [неопубликовано,
сообщение Г. Л. Земцова].
Подпрямоугольными площадками снабжены наконечники из Таманского полу остро-
ва и из погребения 1 курганной группы Кангемировка на Днепровском Левобережье, ко-
торую Е. Л. Гороховский относит к заключительной пятой фазе Черняховской культуры
(последняя четверть IV — первая треть V в.) [Гороховский, 1988, с. 45, 46]. Похожие нако-
нечники с прямоугольной площадкой в верхней части, но сделанные из согнутой пополам
пластины, происходят из курганов VII/1 и V группы Тураево в Нижнем Прикамье [Gening,
1995, abb. 26:11; 29:14]. Автор ii\6.iiii<aniin в. Ф. Генинг относит эти курганы, соответственно,
к концу IV — V в. и к концу V в. [Gening, 1995, s. 319]. Наконечники из Кантемировки наи-
более близки к верхнедонским по оформлению и пропорциям [Обломский, 2002, рис. 91:1;
Гопкало, 2011, рис. 9: 14], но они значительно больше последних по размерам. Донские из-
делия представляют собой, как бы, уменьшенный вариант наконечников из Кантемировки.
Похожие небольшие наконечники с подтреугольным в сечении корпусом и заострен-
ным концом, но по оформ лению больше отличающиеся от верхнедонских, чем восточ-
ноевропейские изделия, изредка встречаются в Подунавье. В могильнике Виминациум-1
такой наконечник найден в погребении 24, которое относится к фазе В некрополя (2-я —
3-я треть V в.) [Ivanisevic et alii, 2006, р. 26, 121, fig. 13: 16]. Маленький наконечник, но без
прямоугольной верхней площадки происходит из могильника Вельке Павловиче в Чехии
[Tejral, 1976, abb. 26: 1], для которого допускается существование и в раннемеровингское
время [Tejral, 2012, s. 58].
Наконечник ремня, подобный предыдущему, но с креплением к ремню в виде дополнительной
пластины (Ксизово-19 — 1 экз.) (рис. 7, 5). В верхней части находится выделенная специаль-
ными уступами по бокам прямоугольная площадка со штифтом, по краям подчеркнутая
параллельными продольными насечками. Нижняя часть — плоская со слабо выраженным
ребром посередине. Такие наконечники изредка встречаются в Крыму и Подунавье. В при-
азовском некрополе Сиреневая бухта он найден в склепе 23/11 вместе с пряжками, язычки
которых полностью охватывают раму [Масленников, 1997, рис. 52: 3, 5,15-17,24]. В могиль-
нике Скалистое подобное изделие происходит из погребения 465, которое А. И. Айбабин
относит к первой половине VI в. [Веймарн, Айбабин, 1993, с. 197, рис. 84: 5]. Очень похожий
наконечник найден в погребении 15 могильника Хемминген в Австрии, которое датирует-
ся последней третью V в. [Teiral, 2003, taf. 9: 4).
Гвоздевидная, накладка на ремень найдена в Ксизово-19 (рис. 7, 6). На шляпке имеет-
ся полукруглый вырез, края орнаментированы насечками. Аналогии известны в Поду-
навье (Унтерзибенбрунн, Виминациум) [Nofhnagel, 2008, taf. 17: 19; Ivanisevic et alii, 2006,
fig. 13: 11]и на Северном Кавказе. На Кавказе они происходят из погребения 6 могильника
Чми, которое по А. в. Мастиковой датируется 360/370 — 500/510 [Масгыкова, 2009, с. 253,
рис. 49: 18], а в могильнике Дюрсо — из конского погребения 10, где было украшением
узды [Дмитриев, 1979, рис. 3: 11], которое относится к раннему этапу могильника (фазы
1-3). Общие хронологические границы этого этапа некрополя — 430/440 — 530/540 гг.
[Казанский, 2001, с. 46-52]. Самая северная в Восточной Европе находка такой накладки
происходит из могильника колочинской культуры Смяч в Подесенье (вместе с пряжкой
с хоботовидным язычком) [Горюнов, 1974, рис. 1: я].
Круглая выпуклая маленькая бляшка с двумя изогнутыми штифтами для крепления из
погребения 7 могильника Ксизово-17 Б. Предмет изготовлен из бронзы и обложен сере-
бряным листом со всех сторон. В листе сделаны два отверстия: в верхней части для головки
штифтов и в нижней — для их стержней. Центральная часть изделия выступает кверху.
206
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец IV - V век)
Она круглая и плоская. По бокам видны слегка скошенные по часовой стрелке рельефные
дольки-выступы (рис. 7, 7).
Стил истока круглых бляшек с рельефными дольками на краях характерна для эпохи
Великого переселения на рол ов, но чаще всего они бывают изготовлены из л иста, имеют
отверстия и предназначались для пришивания к ткани. Круглые накладки с рубчиком по
краю, изготовленные из бронзы и обтянутые золотым чистом, происходят из комплексов
гуннской зна гн на территории степной зоны. Как правило, в центральной части они име-
ют выпуклую вставку из камня [Засецкая, 1994, табл. 6:15; 9: 5; 17:16,17; 37:17]. К бляшке из
погребения 7 в наибольшей степени близки украшения из Новой Маячки [Засецкая, 1994,
табл. 9: 5], у которых в верхней части нет вставок. Там помещена головка штифта.
Фрагмент бронзового псалия с расширенным плоским концом (Ксизово-19 — 1 экз.)
(рис. 7, 8). Близкие аналогии (с орнаментом по краю и зажимами для узды) происходят из
Базель-Кляйехюнингена [Ахмедов, Казанский, 2004, рис. 20: 3], Лермонтовской Скалы-2,
склепа 6 Сахарной Головки [Ахмедов, 1996, рис. 55:1,2], из конского погребения 4 в Дюрсо
[Дмитриев, 1979, рис. 3:16]. И. Р. Ахмедов выделяет две серии псалиев с расширенными ло-
пастями (в т. ч. и орнаментированных бронзовых) — с птицеголовыми и полиэдрическими
окончаниями. Они синхронны в рамках первого этапа могильника Дюрсо или периода 1а
древностей Кисловодской котловины по И. О. Гаврилу хину и В. Ю. Малашеву, то есть в се-
редине V — начале VI в. [Ахмедов, 2009, с. 160-161].
Железный псалий с полиэдрической головкой и лопатковидной ножкой (рис. 7, 10).
Происходит из коллективного погребения (объект 1) могильника Ксизово-19. Начало рас-
пространения псалиев с аналогичной головкой И. Р. Ахмедов даплрует первой третью —
первой половиной V в. Позже они известны в середине V — начале VI в. [Ахмедов 1996,
с. 41,42, рис. 55: 2-4; 2001, с. 245; 2009, с. 160-161].
Бронзовый зажим, для узды — Ксизово-19, 1 экз. (рис. 7, 10). Изделия с подобными мас-
сивными полукольцами и узкими подпрямоугольными лопастями с двумя отверсплями
для заклепок происходят из гуннских комплексов у хутора Саги и дереревни Федоровка
[Засецкая, 1994, табл. 16:14; 34: 9].
Топор-франциска из культурного слоя поселения Ксизово-17. Специфическими при-
знаками этого топора являются изогнутая длинная спинка и узкое лезвие с округлым кра-
ем. К сожалению, обух утрачен (рис. 7, 11). Такие топоры не характерны для Подонъя,
соседних Поднепровья и Поочья. Аналогии им известны в Центральной и Западной Евро-
пе. Для Подунавья примером может служить экземпляр из Вельке Павловиче (Моравия).
Я. Тейрал в Чехии, Средней Германии и ареале меровингской щтвтшизащш даплрует по-
хожие топоры второй половиной V — VI в. [Tejral, 1976. s. 59, abb. 23: 5].
В погребениях меровингских могильников подобные топоры относятся к гпп\' 1 и да-
плруются фазой РМ. Абсолютные даты этой фазы определяются по монетам от позднего
периода правления Валентиниана III до времени перед царствованием императора Ана-
стасия в рамках 440/450 — 470/480 гг. [Legonx et alii, 2004. Р. 8; 23:1; 52].
Группа 3. К ней отнесены вещи, которые появились в гуннский период, но известны
и позднее — в раннем средневековье.
Обширная и пшологически очень слабо изученная группа железных и бронзовых дву-
членных фибул с прогнутым, в верхней части корпусом., со сплошным или подвязным прием-
ником и широким кольцом для крепления пружины. В Верхнем Подонье их в настоящее
время известно 31 экз., из них 19 — в Ксизово-19 (рис. 8, 9). Эти фибулы в разных системах
классцфцкацци в зависимости от конкретных деталей могут относиться к нескольким так-
сонам*, но объединяет их, кроме общей 11рофцлировки корпуса, особый способ крепления
оси пружины. Ее стержень продет в широкое кольцо или муфту, которая сделана из загну-
того кверху или книзу края верхней часпл спинки.
* По А. К. Амброзу — группа 15, серия VI («лебяжьинская»), вариант 4; группа 16, подгруппа 3, серия I;
группа 17, подгруппа 1, вариант II [Амброз, 1966], по А. Б. Мастыковой — 5 серий группы дуговидных фибул
[Мастыкова, 2009, с. 41-46]. И. О. Гавритухин выделил три серии боспорских фибул с широким кольцом для
крепления пружины [Гавритухин, 2008, с. 363, 364].
207
A. Al. Облпмсмш
Рис. 8. Фибулы хронологической грушгыЗ:
1, 3-7 бронза; 2 железо; 8, 9 — железо, окончания осей пружин бронзовые; 1-4, 6 Ксизово-19’
5 — Мухино-2; 7 — Замятино-8; 8 — Замятино-7; 9 — Малый Липяг
Основной ареал этих фибул в Восточной Европе — Нижнее Подонье, Северный Кав-
каз, отчасти Крым, хотя встречаются они и за пределами очерченного региона, суммарная
дата конец IV - VI в. На Северном Кавказе известны, возможно, и в VII веке [Обломскшй,
2009, с. 261-2ь4: Масгыкова. 2009, с. 41-46].
Фрагмент маизй пальчатой фибулы с ромбической ножкой с выемчатым орнаментом,
вписанным в ромб. Ножка оканчивается шишечкой с рельефной поверхностью (рис. 10,1).
208
Этнокультурные компоненты насе./ения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец П — V век)
Рис. 9. Фибулы хронологической группы 3 таз Ксизово-19:
1-7 — бронза; 8 — железо; 9, 10 — железо, окончания пружин брюнзовые
209
A. Al. Об. to Ate кий
Рис. 10. Вещи хронологической группы 3:
1-6, 13 — бронза; 7 — стекло; 8, 10, 11, 12 — железо; 9 — серебро, штифты из железа; 1, 2, 6, 8, 10, 13 —
Ксизово-19; 3 — Ольшанещ 4 — Замятино-5; 5 — Невежеколодезное; 7,12 — Замятино-8; 9 — Каиенка;
11 — Чертовицкое-3
210
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя. в гуннское время (конец IV - V век)
Фибулы с ножкой подобной формы и орнаментации по западноевропейской терми-
нологии относятся к обширной группе пша Гурзуф, распространенной в Центральной
Европе, Подунавье, Крыму, на Северном Кавказе. Формирование группы относится к се-
редине V века, но известны такие фибулы вплоть до рубежа VI-VII в. [Гавригухин, Казан-
ский, 2006, с. 311-314].
Фибула с пластинчатым, приемником, и полуциркульной спинкой (рис. 10, 2) [Обломский,
2006, рис. 4: 13]. Двучленная с широким кольцом (или муфтой) для крепления пружины.
Типологически близкие фибулы специально исследовал И. О. Гавригухин. Он отнес по-
хожие изделия к серии «Сиреневая бухта, 167» архаичных вариаций фибул с трубчатым
приемником и широким кольцом для крепления пружины. Серия формируется около се-
редины (не позднее второй половины) V века и продолжает существовать в VI веке. Фибу-
лы этой серии изготовлены на Боспоре, но под влиянием дунайских традиций [Гавригу-
хин, 2008, с. 363, 364, рис. 1: 15].
Бронзовая, фибула-цикада с двумя крыльями, края которых загнуты кверху, и с длинной
«шеей» происходит из Олыпанца на реке Снова (случайная находка) (рис. 10, 3). Это из-
делие имеет северокавказское происхождение. По И. О. Гавригухину и М. М. Казанскому
фибула сочетает признаки вариантов 3 и 4, по А. В. Масгыковой относится к пшу 1 [Гав-
ригухин, Казанский, 2006, с. 328; Масгыкова, 2009, с. 40]. На Кавказе изделия вариантов 3
и 4 суммарно даптруются второй половиной V — первой половиной VII в. [Гавригухин,
Казанский, 2006, с. 328-332].
Калачевидные серьги. В Верхнем Подонье известны 2 экз. (поселение Замятино-5 и по-
гребение 5 Животинного могильника) [Обломский, 2003, рис. 3: 32; Медведев, Винников,
1989, рис. 2: 3] (рис. 10, 4). Традищтонно на территории Восточной Европы такие изделия
относили к гуннскому времени и раннему средневековью [Засецкая, 1994, с. 76; Богачев,
1996, с. 101]. Недавно А. В. Масгыкова высказала предположение, что в понтийских степях
они появились раньше. В качестве аргумента приводится комплекс из погребения 253 не-
крополя Танаиса, который «даптруют первой половиной III в.» [Масгыкова, 2009, с. 72].
Последнее утверждение вряд ли справедливо. Из этого захоронения происходит браслет
с прямоугольными площадками и орнаментом в виде косых крестов на них. Сама А. В. Ма-
сгыкова относит такие изделия к пшу 4 браслетов с расплющенными концами. Все ана-
логии из комплексов, которые она привела, даптруются временем Bo ihkoi o переселения
народов, включая такой же браслет из погребения 5 Живописного могильника на Верхнем
Дону [Масгыкова, 2009, с. 68-69].
Серьги с полиэдрическим, окончанием, (рис. 10, 5, 6). В Верхнем Подонье происходят из
Невежеколодезного (1 экз.), из погребения 29 Ксизово-17 А (2 экз.), из культурного слоя
Ксизово-19 [Обломский, 2007, рис. 21: 7].
Изделия такой формы около 400 г. распространяются от Северного Кавказа до Кры-
ма и Среднего Подунавья. На Северном Кавказе серьги с простым литым многогранником
известны вплоть до VI-VII вв. [Масгыкова, 2009, с. 72-74]. В Крыму их даптруют V — первой
половиной VII в. [Веймарн, Айбабин, 1993, с. 183].
«Крапчатые» стеклянные бусы (сине-фиолетовая, основа с белыми, красными и желтыми
пятнами на ней) (рис. 10, 7). Широко распространены в Центральной и Восточной Европе.
В Верхнем Подонье происходят с поселения Замяпшо-8, Ксизово-19 и из княжеского по-
гребения на поселении Мухино-2 [Обломский, 2004 в, рис. 40: 11; Земцов, 2003, рис. 2: 9].
А. В. Масгыкова, специально исследовавшая эту группу бус, относит их ко второй четверит
V - VI в. [Масгыкова, 2009, с. 112-115].
Пряжки с рамками разной формы с далеко выступающими за край рамы язычка-
ми, конец которых плавно загнут книзу (т. н. хоботовидными) (Чертовицкое-3 — 1 экз.
с В-образной рамой, Ксизово-17А, погребение 19 — 1 экз. с округлой рамой, Ксизово-17Б,
погребение 11 — 1 экз. язычка, Ксизово-19 — 1 экз. с округлой рамой, 1 экз. язычка; Камен-
ка — 1 экз. с округлой рамой и прямоугольной обоймой) [Обломский, 2007, рис. 20: 5; 2010а,
рис. 5: 3; Бирюков, Мельников, 2007, с. 6] (рис. 10, 8-11).
211
A. M. Обломский
Ареал пряжек с xogoiobikihkimh язычками чрезвычайно широк: Западная и Цен-
тральная Европа, Северное Причерноморье, Кавказ, степи и лесная зона Восточной Евро-
пы. Подобные изделия с острыми, закругленными или прямо срезанными окончаниями
язычков считаются типичными для последней четверти IV — первой половины V в. [Ам-
броз, 1989, с. 31; Айбабин, 1999, с. 259-260; Щукин, 2005, с. 330]. На Северном Кавказе по
наблюдениям М. М. Казанского и А. В. Масгыковой они существовали вплоть до второй
трепг — середины VI в. [Казанский, 2001, с. 56; Мастыкова, 2009, с. 55, 56]. В Приуралье по
эазньгм хронологическим схемам такие пряжки использовались в VI или даже в VII веке
Родинкова, 1996, с. 127]. Верхний хронологический рубеж использования пряжек с хобото-
видными язычками в лесном Поднепровье пока не ясен, специальные работы на эту тему
отсутствуют. По некоторым косвенным соображениям такие пряжки могли доживать до
финала колочинской культуры, те есть до конца VII века.
Пряжка с В-образной рифленой рамой и язычком, на конце которого помещена зве-
риная морда (рис. 10, 12), происходит из Замятино-8. Пряжки с подобными рамами и ор-
наментацией язычка характерны для гуннского времени и раннего средневековья [Облом-
ский, 20036, с. 80].
Бронзовая накладка на ремень с трапециевидными краями и прямоугольным выступом
посередине из Ксизово-19 (рис. 10, 13). Аналогичные изделия известны в крымском могиль-
нике Лучистое, где они дапгруются первой половиной VI в. [Айбабин, Хайрединова, 2008,
с. 52, рис. 27: 10]. На Северном Кавказе такая накладка происходит из погребения 58 Мо-
крой Балки второй трепг VI в. [Мастыкова, 2009, рис. 49: 3, с. 65].
Предмет туалета — серебряная подвеска из Ксизово-19 (рис. 11,1). Функции этих вещей
не до конца ясны. Иногда их называют ногтечистками. Туалетные наборы, в состав кото-
рых входят инструменты с загнутыми концами, в V-VI веках распространены в Европе, на
Северном Кавказе, в Нижнем Подонье и в Крьшу [Мастыкова, 2009, с. 90-91]. В Верхнем По-
донье такой набор найден в погребении знатной женщины на поселении Мухино-2, кото-
рое, как было указано выше, ориегпировочно дапгруется второй третью V — началом VI в.
Так называемые наконечники стрел гуннских пгпов (7 экз.). Все они — трехлопастньге
с ромбическим пером и черешком для крепления к древку стрелы, у двух изделий из Кси-
зово-19 (рис. 11, 3, 5) края лопастей в нижней и верхней часпг прямые (пгп 1 подпгп «А»
вариант а), у трех с того же памятника и еще у одного из Черговицкого-3 в нижней часпг
заметна выемка, а перо отделено от черешка небольшим уступом (рис. 11, 2, 4, 6) (пгп 3
вариант в по классификации И. П. Засецкой) [Засецкая, 1994, с. 37]. Оба игла стрел харак-
терны для гуннской эпохи, но на территории Восточной Европы использовались вплоть
до конца VII века, о чем красноречиво свидетельствуют материалы сгоревшего в это время
городища Никодимово в Могилевском Поднепровье, где найдена целая серия наконечни-
ков таких стрел [Седин, 2011, рис. 3-5].
Своеобразен наконечник из поселения Староживопгное-3. В нижней его часпг по
краям лопастей имеются три маленьких выступа, хотя, в целом, он и повторяет схему
игла 3 [Акимов, 2012, рис. 9: 4].
Полированное подтреугольное костяное изделие с прямоугольным вырезом посередине —
Ксизово-19, 1 экз. (рис. 11, 9). Две подобные поделки, но плоские в сечении происходят из
конского захоронения 4 северокавказского могильника Дюрсо [Дмитриев, 1979, рис. 3:19].
М. М. Казанский отмечает, что некоторые пласпгны от седел из Дюрсо, в том числе и про-
исходящее из этого погребения, являются пшологически промежуточными между пласти-
нами гуннского периода (Новогригорьевка, Мундольсхейм), с одной стороны, и острогот-
ских и франкских седел первой трепг VI в. [Казанский, 2001, с. 54, 55], с другой. Костяные
изделия, близкие к происходящему из Ксизово предмету, в Дюрсо лежали в месте брюха
лошади на ребрах левого бока под седлом [Дмитриев, 1979, с. 212, рис. 1:1]. Видимо, они
как-то связаны с подпругой.
Очень близкие находки (2 экз.) происходят из погребения 12 могильника Восточ-
номалайский-2. Авторы публикации трактуют их как пряжки от ремешков наборного
212
Этнокультурные компоненты насе.1ения Верхнего Подонья в гуннское время (конец Л — V век)
Рис. 11. Вещи хронологической группы 3 (1-8) и 4 (10-13):
1 — серебро; 2-6 — лепезо; 7 — альмандин; 8 — красное стекло; 9 — кость; 10-13 — белый сплав;
1,3-6, 9,13 — Ксизово-19; 2, 8 — Чертовидкое-3; 7,12 — Замятино-8; 10 — Подгорное;
11 — Kch3obo-176Bz погребение 2
213
A. M. Обломский
панциря [Лимберис, Марченко, 2011, с. 436; рис. 12: 2]. Погребение относится к эпохе ран-
него средневековья: в комплексе найдена геральдическая поясная гарнитура. Костяной
предмет из Ксизово, видимо, представлял собой застежку от каких-то ремешков из снаря-
жения всадника или боевого коня.
Вставки для декорирования полихромных украшений происходят из Замятино-8
и Чертовицкого-3 (рис. 11, 7, 8). Первая изготовлена из альмандина (определение А. В. Ма-
стиковой), имеет овальную форму, плоские грани с верхней и нижней сторон и косую
грань по всему периметру сбоку. Вторая — плоская, сердцевидной формы, сделана из
красного стекла. Разнообразные украшения с плоскими подграненными инкрустациями
различной формы на территории Европы характерны для гуннского периода и раннего
средневековья. По наблюдениям Б. Аррениус вставками в форме сердечек украшались из-
делия мастерских, работавших в период от 400 до 525 г. [Засецкая, 1994, с. 68-75; рис. 13-16;
Arrhenius, 1985, р. 96-126].
Группа 4. В нее объединяются вегци, которые датируются широко, но очень харак-
терны для гуннского времени Восточной Европы.
Зеркала с петлей на обороте (тип X по А. М. Хазанову) [Хазанов, 1963, с. 58]. Подобные
зеркала в большинстве случаев изготовлены из белого сплава, орнаментируются с внеш-
ней стороны валиками в виде концентрических окружностей, которые зачастую разделены
перпендикулярными центру отрезками или зигзагами. Встречаются и другие орнаменты.
На территории Центральной и Западной Европы считаются характерными предме-
тами гуннского времени. На востоке Европы датируются широко: со II или первой поло-
вины III в. и до эпохи раннего средневековья включительно. Вероятно, при дальнейшем
ншологическом изучении удастся выделить варианты зеркал с более узкой хронологией.
Из Верхнего Подонья происходят 36 целых и фрагментированных экземпляров. Большин-
ство из них найдены на поселениях типа Чертовицкое-Замятино середины 1 тыс. (Под-
горное — 1 экз., Замятино-5 — не менее 3 фрагмен тов, и Замятино-8 — 1 экз., Ксизово-8 —
2 экз., Ксизово-16 — 1 фрагмент, Ксизово-19 — 17 фрагментов, Ксизово-19А — 1 целый
экз. и 6 фрагментов), а еще два — в упоминавшихся выше захоронениях в Мухино и в по-
гребении 2 Ксизово-17Б гуннского периода (рис. 11, 10-13) [Обломский, 2004 в, рис. 43: 13;
Бирюков, 2004, рис. 112: 6-8; Медведев, 1996, рис. 3:1; Земцов, 2003, рис. 2:12]. В регионе из-
вестны и более ранние находки — на городище Ишутино первых веков н. э. и в сарматском
погребении у села Подклетное [Разуваев, 1998, рис. 3: 6; Медведев, 1990, рис. 5:1).
Браслеты из круглого в сечении дрота с параллельными глубокими бороздками на
концах — 1 целый и 4 фрагментированиях экземпляра из Ксизово-19 (рис. 12, 1-5). Рас-
пространены широко в пространстве и во времени. В эпоху Великого переселения народов
они встречаются на Северном Кавказе, в Абхазии, в Крыму, в Подунавье, в Италии и Цен-
тральной Европе [Мастыкова, 2009, с. 67, рис. 55-58; Хайрединова, 2002, с. 63, 64, рис. 5: 6,
11, 12; Bierbrauer, 2008, taf. 7: 4], известны и в Поочье [Воронина и др., 2005, с. 58, рис. 39: 7].
Браслеты из круглого или ромбического в сечении дрота с антропо-зооморфньгми
изображениями на уплощенных окончаниях (Ксизово-19 — 7 фрагментированиях экз.,
Ксизово-19А — 1 фрагмен т, Мухино-2 — 1 фрагмен т) (рис. 12, 6-13) [Земцов, 2012, с. 175].
Подобные браслеты достаточно часто встречаются в Крыму и на Северном Кавка-
зе [Мастыкова, 2009, 67-69]. Второй регион их распространения — Поочье. И. в. Белоцер-
ковская указывает, что в культуре рязано-окских могильников такие браслеты появляются
в период 3, который датируется V (возможно, без первых десятилетни) — началом VI в.
[Вихляев и др. 2008, с. 33, рис. 55: 3; Белоцерковская, 2007, с. 195, 200, 201; рис. 3: 12, 13, 15; 4:
1, 2, 4, 5; 2012а, рис. 1:13,14; 4: 2-7; 6: 4].
Браслеты с подтреугольными расплющенными концами из круглого в сечении дро-
та. Плоские окончания орнаментированы двумя рядами прочеканенных ямок (рис. 12,14,
15). На территории Верхнего Подонья такие браслеты встречены на поселениях Ксизово-
19А — 2 экз., Замятино-8 [Обломский, 2004в, рис. 28: 9] и Мухино-2 (неопубликовано, со-
общение Г. Л. Земцова) — по одному.
214
Этнокультурные компоненты насе.1ения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец I\ — Vвек.)
Рис. 12. Браслеты таз бронзы хронологической труппы 4:
1-13 — Ксизово-19; 14 — Замятино-8; 15 — Ксизово-19А
215
A. M. Обломский
Подобные браслеты хорошо известны в Северо-Восточном Причерноморье, на Се-
верном Кавказе в Цебельдинских могильниках, отдельные экземпляры найдены в Малой
Азии и Египте. На юге Восточной Европы они появились в позднеримский период и ши-
роко бытовали в V веке [Мастыкова, 2009, с. 69-70, рис. 65]. Второй областью распростра-
нения таких браслетов была территория Поочья. По И. В. Белоцерковской они появились
в ареале рязано-окских могильников в период 26 и существовали по период 4 включи-
тельно, то есть дапгруются в широких рамках начала III — середины VII в., но наиболее
широко распространены в V — начале VI в. [Белоцерковская, 2007, с. 200-201, рис. 3: 18,
19, табл. 1, признак 54]. Впоследствии И. В. Белоцерковская уточнила, что в рязано-окской
культуре такие браслеты появились и широко распространились в V веке (Белоцерков-
ская, в печапт). Авторы публикации Никтнинского моптлъника относят такие браслеты
к пшу 4, существовавшему от времени функщюнирования этого некрополя (V в. в целом)
до VI-VII веков [Воронина и др. 2005, с. 72, 79-81].
Пинцеты, обнаруженные в Ксизово-19, делятся на три варианта.
А. Относительно равномерной ширины без орнамента — 2 экз. (рис. 13, 5, 6).
Б. Неорнаменптрованные с расширением в нижней часпг, края пинцетов прямые —
4 экз. (рис. 13,1-4).
В. Бронзовый пинцет с расширением в нижней часпг, края в виде вогнутой дупг
(рис. 13, 7). По краям корпуса с обеих сторон изделие орнаменпгровано полукруглыми фа-
сетками, пружинящей петли - насечками. В верхней часпг корпуса на одной из сторон фа-
сетки дополнительно отделены друг от друга прочеканенными параллельными линиями.
Разработка пшолопги пинцетов 1 тысячелепгя н. э. — дело будущего, имеются лишь
локальные описания этих вещей. Единственную попытку построить общую схему класси-
фикации и хронолопги пинцетов от римского времени до раннего средневековья пред-
принял В. С. Кулешов и изложил свои основные выводы на третьей конференции «Лесная
и лесостепная зоны Восточной Европы в эпоху римских влияний и Великого переселения
народов» (Тула — Куликово поле, 2010 г.). Согласно его данным, набор пинцетов из Ксизо-
во-19 пшичен для Восточной Европы середины 1 тысячелепгя н. э., а изделие с фасе ткам и
имеет центральноевропейские аналопги. К сожалению, работа В. С. Кулешова пока не за-
вершена и, соответственно, не опубликована. В Верхнем Подонье, кроме Ксизово, брон-
зовьпт пинцет варианта А происходтп из погребения 39 моптлъника Ксизово-17 А, сере-
бряный варианта Б с кольцом для подвешивания- из богатого женского погребения у села
Мухино [Обломский, 2007, рис. 27: 8].
Таким образом, набор относительно узко дапгруемых украшений, элементов воору-
жения и конского снаряжения, ряда бытовых предметов с памятников Верхнего Подонъя
формируется минимум из трех разных источников. Ими были археолоптческий комплекс
погпийских степей, оседлого населения юга Центральной и Восточной Европы по оси
Подунавье — Крым — Кавказ, Верхнего и Среднего Поочья, включая, возможно, бассейн
Москвы-реки, что, естественно, отражает сложность генезиса верхнедонской культурной
группы середины 1 тысячелепгя н. э.
В предыдущем изложении часто употреблялся термин «гуннское время». Несколько
слов о том, что я понимаю под ним применительно к территории Верхнего Подонъя. Этот
термин неоднозначен, М. М. Казанский и А. в. Мастыкова считают, например, что некото-
рые комплексы из Ксизово-19 нужно относить не к гуннскому, а к поспуннскому периоду,
имея в виду вторую половину V века и последующее время [Казанский, Мастыкова, 2009,
с. 241-243].
Термин «поспуннский период» полностью применим к материалам Подунавья
и созданным на их основе хронолоптческим колонкам, поскольку после смерит Атпггы
и битвы на реке Недао разгромленные гунны в массе своей покинули этот регион. Фаза
D3 Я. Тейрала в полной мере может называться посттуннской. На территории степей Вос-
точной Европы традиции гуннской культуры после середины V века, как показали работы
А. К. Амброза и И. П. Засецкой, продолжали сохраняться, хотя в археолоптческом ком-
216
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя. в гуннское время (конец IV - V век)
плексе памятников второй половины V — VI в. и наблюдается ряд инноваций [Амброз,
1981; Засецкая, 1994, с. 111-132, Засецкая и др., 2007, с. 83-91]. В смысле преемственности
археологической культуры древности шиповского горизонта являются такими же гунн-
скими, как и более ранние.
Культура населения Верхнего Подонъя включала в свой состав несколько разнород-
ных компонентов как степного, так и оседлого населения середины 1 тысяиелептя н. э.,
в том числе и того, к древностям которого вполне применима дунайская периодизация
гуннской и посттуннской эпох Я. Тейрала. По этой причине гуннским для археологии
Верхнего Подонъя я называю период, полностью или частично синхронньпт фазам DI, D2,
D2/D3, D3 Я. Тейрала, группам I и II раннесредневековых степных древностей А. К. Ам-
броза, первой и второй хронологических групп И. П. Засецкой [Teiral, 1997; Амброз, 1981,
с. 12-13; Засецкая, 1994, с. 111-132].
Верхнюю хронологическую границу фазы D3 Я. Тейрал относит к 480/490 гт. [Teiral,
1997, s. 351]. На материалы Восточной Европы ее прямой перенос вряд ли допуспгм. Как
показал iгриведенный выше обзор основных категорий вещей, многие из тех, чей диапазон
существования в Центральной и Южной Европе ограничен сравнительно узкими хроно-
логическими рамками, в Восточной Европе продолжали использоваться и позднее и вы-
звали многочисленные местные реплики (пряжки с хоботовидными язычками, некоторые
литы двупластинчатых фибул и др.). Известен также ряд вещей (к ним, например, отно-
сятся достаточно массовые в Верхнем Подонье прогнутые двучленные фибулы с широким
кольцом для крепления пружины), которые имеют исключительно восточноевропейское
распространение, и верхняя хронологическая граница их в Верхнем Подонье пока не ясна.
Вопрос о дате финала игиловского горизонта в степи (хронологическая группа 2 по
И. П. Засецкой) также спорен. Насчет того, насколько древности этого периода «заходят
в VI в.» имеются разные точки зрения [обзор см. в Засецкая и др. 2007, с. 114-117].
Большинство датирующих вещей на памятниках Верхнего Подонъя относится
к группе 2, то есть время их бытования ограничено рамками конца IV — начала VI в. На-
ходки группы 1 представляют собой наследие позднеримского периода, но в гуннское
время аналогичные изделия продолжали употребляться. В этом отношении показательна
дата усадьбы мастера-гребенщика в Замяптно-8. По серии вещей, которые там были най-
дены, она датируется около середины V в. [Обломский, 2004 г, с. 145].
Достаточно многочисленны и разнообразны находки группы 3. Входящие в нее вещи
пшичны для гуннского периода, но как бы, объединяют его и более позднюю эпоху. По-
казательно, что массовых находок, которые можно было бы отнести только к раннему
средневековью, на поселениях пша Чертовицкого — Замяптно и могильниках круга Жи-
воптнного нет.
Таким образом, наиболее вероятные хронолоптческие рамки древностей гуннского
периода Верхнего Подонъя — конец IV — V в. Не исключено, что население группы Черто-
вицкого-Замяппю, хоронившее умерших в могильниках круга Жиboth иного, продолжало
существовать какое-то время и в VI веке. В эти хронолоптческие рамки «вписываются» от-
носительно узкие даты всех погребальных комплексов, которые были приведены выше.
Обращает на себя внимание, что верхнедонские вещи некоторых типов второй и тре-
тьей групп начали использоваться около середины — второй половины V века. Это обо-
значает, что памятники пша Чертовицкого-Замяптно и мопттьники круга Живоптнного
во второй половине этого столептя достоверно существовали. Тем не менее, появились они
раньше. Об этом свидетельствует комплекс погребения 19 моптльника Ксизово-17А с на-
конечником пояса пша Унтерзибенбрунн, находки гончарной Черняховской керамики на
южных поселениях Верхнего Подонъя, которая, очевидно, поступала в регион в качестве
импорта [Обломский, 2007, с. 76] и некоторые относительно ранние наконечники ремней
(пластинчатые без орнамента, «язычкообразные»).
Прямых данных, которые могли бы показан, насколько верхнедонские древности
середины 1 тысячелептя н. э. «заходят» в VI век, пока нет. Материалы раннего средневеко-
217
A. M. Обломский
вья в Верхнем Подонье (до формирования салтово-маяцкой и боршевской культур) только
начинают исследоваться, а периодизацию местных древностей гуннского времени из-за
малочисленности комплексов пока разработать невозможно. Уточнение их хронологиче-
ских рамок — дело будущего.
Этнокультурные компоненты
Перед обзором материалов по составу населения Верхнего Подонья, необходимо сде-
лать одно методическое замечание. В эпоху Великого переселения народов, как правило,
довольно трудно выделить комплексы материала, связанного с какой-то одной этнической
традицией. Миграции проходили постоянно, и культура различных народов в значитель-
ной степени нивелировалась. Большинство вещей, скорее, показывают стиль эпохи, чем
являются этническими индикаторами. По этой причине те тращщии, которые я буду на-
зывать, нужно воспринимать в качестве неких векторов, которые маркируют передвиже-
ние групп населения. Своеобразие конкретной культурной группы заключается в особен-
ностях спектра этих векторов. По этой причине для обозначения компонентов материаль-
ной культуры употребляется термин не «этнические», а «этнокультурные».
А. Раннеславянский компонент. Выделяется, в первую очередь, по набору лепной
посуды, планировке и конструкции построек. В нескольких моих публикациях комплекс
керамики раннеславянской традиции приводился на примере поселений у села Замятино,
Черговицкого-3 и Староживотинного-3 [Обломский, 20046, рис. 135-136; 2007, рис. 40-43].
Ниже дается его общая характерисптка на примере наиболее полно раскопанного в Подо-
лье поселения Ксизово-19.
Лепная кухонная посуда славянской традиции состоит из округлобоких силь-
но- и слабо!грофп итрованных закрытых форм, тюльпановидных и баночных горшков
(рис. 14), ребристых сосудов (рис. 15, 1-7), дисков (рис. 15, 13-16), мисок-плошек с шеро-
ховатой поверхностью (рис. 15, 8-12), содержащих примесь шамота (иногда в сочетании
с дресвой, известняком или железной рудой) в керамическом тесте. Округлобокая керами-
ка резко преобладает. Сосуды, как правило, не орнаментированы. Лишь в редких случаях
на венчиках горшков заметны насечки или вдавления (рис. 14, 1, 7). К этой же группе от-
носится практически целый лощеньпт биконический горшок, возможно, фрагменты не-
которых высоких ребристых мисок (рис. 16,1, 6). Лепная посуда этого набора резко преоб-
ладает на всех поселениях типа Черговицкого-Замяптно.
Наиболее близкие аналогии этот керамический комплекс находит на памятниках
сейминско-донецкого варианта киевской культуры, которые локализуются западнее
Верхнего Подонья на водоразделе Днепра и Дона и на востоке Днепровского Левобере-
жья [Акимов, Медведев, 2002; Обломский, 20046, с. 148, 149; Обломский, 2007, с. 84, 85].
Лепная керамика киевской тращщии в более ранний позднеримский период на террито-
рии Верхнего Подонья встречена на поселениях пша Каширки-Седелок, но специальное
исследование показало, что посуда раннеславянского набора конца IV — V в. в местном
керамическом комплексе середины III — начала IV в. истоков не имеет. Славянские по
происхождению группировки Верхнего Подонья позднеримского и гуннского периода,
хотя и близко родственны, но проникли в регион в результате разных волн заселения [Об-
ломский, 2007].
В целом, к тращщиям среднеднепровского и сейминско-донецкого вариантов киев-
ской культуры близок набор пряслиц верхнедонских поселений гуннского времени. Сре-
ди этих изделий преобладают биконические средней высоты, на втором месте находятся
низкие биконические и бочонковидные (рис. 17), прочие формы (высокие биконические,
округлые, плоские и цилиндрические) единичны [Обломский, 20046, с. 154,155, ср. Облом-
ский, Радюш, 2007, с. 30-32].
218
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец IV — V век)
Рис. 13. Пинцеты из Ксизово-19 (хронологическая группа 4):
1, 2, 4-7 — бронза; 3 — железо
219
А. Al. Об. to Ate кий
Рис. 14. Груболепная керамика славянской: традиции из Ксизово-19
220
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 15. Груболепная керамика славянской традиции из Ксизово-19
К этой же традитлш в гуннское время относятся жилипи-полуземлянки. углублен-
ные в грунт до 1 м, прямоугольной или подквадратной формы со стенами каркасной пли
срубной конструкцшг длиной 3-4 м с открытыми очагами или без отчетливо выраженных
отопительных устройств* и, иногда, с центральными опорными столбами кровли. Всего
в настоящее время в Верхнем Подонье исследована 21 такая постройка Анапоггш им из-
вестны по всему ареалу киевской культуры. Они относятся к наиболее распространенному
на ее поселениях типу жилищ [Акимов, 2001; Обломскгш, 2007, с. 81, 82; Тергпшовскгш,
2004а, с. 3ь-38].
Б постройке 9 Чертовицкого Третьего городища была устроена печь-камин (отопи-
тельное устройство, вырезанное в нише в стенке котлована). Такие печи в Поднепровье
характерны для второй и третьей фаз киевской культуры [Акимов, 2001, с. 146-147; Облом-
ский, 2002, с. 53-54; Земцов, 20076, с. 15-22].
Как известно, погребальным обрядом населения киевской культуры было трупосож-
жение [Гершшовсктш, Абашина, 1992, с. 38-43]. Ни одного погребения с кремациями на
территории Верхнего Подонъя пока не обнаружено. Тем не менее, обломки окрутлобокого
горшка киевской традицш! происходят из верхней части заполнения погребения 70 мо-
гильника Ксизово-19 [Обломский, 2012, с. 147, рис. 4:1].
* Полевой опыт показывает, что остатки простейших очагов-кострищ сохраняются далеко не всегда, что
зависит от характера грунта, на котором костер разводился.
221
А. Al. 05. to Ate кий
Рис. 16. Пенная лощеная керамика славянской и финно-угорской традиций из Ксизово-19
Б. Окская или финно-угорская традиция. Выделяется по лепной керамике и неко-
торым типам украшений.
Керамическгш комплекс также охарактеризован по материалам поселения Ксизо-
во-19. Груболепные горшки окской традицгш имеют специфическую форму. Б Ксизово19
они представлены округлобокими сосудами с короткими прямыми отогнутыми наружу
венчиками (рис. 18, 4) и горшками с короткими венчиками и плечом, сведенным практи-
чески в уступ (рис. 18,1-3,5-7).
К этой же традицгш относгпся и большинство форм лепных логценых мисок. Среди
них преобладают окрутлобокие высокие и низкие формы с прямым пли слегка изогнутым
венчиком. Шейка при этом подчеркнута резким перегибом снаружи (рис. 19, 6-9). Доста-
точно часто встречаются миски так называемого мощггнского типа (без венчика, с цпшпг
дрической или усеченно-конической верхней частью, прямыми стенками в нижней и рез-
ким ребром на месте максимального расширения тулова (рис. 19,12-15), известны ребри-
стые миски с изогнутым, отогнутым наружу венчиком и выпуклыми стенками в нижней
части (рис. 16,3,8, 9). С окской традицией могут быть связаны и окрутлобокие высокие ми-
ски и горшки с S-овтщным профилем, хотя они имеют более широклот ареал (рис. 19,1-5).
Как правило, посуда славянского и окского наборов встречается вместе в одних и тех
же комплексах. Интересно, что два небольших лощеных округлобоких лепных горшка
с выделенными шейками и отогнутыми наружу венчиками, по форме близкие к сертш
12 рязано-окских сосудов по О. С. Румянцевой [Румянцева, 2007, рис. 7: 1-3] обнаружены
в погребениях 2 и 18 могильника Ксизово-17Б, которые, вероятно, относятся к германской
дунайской традицгш [Обломский, 20086, с. 227-229; рис. 4:3].
222
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонья в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 17. Глиняные пряслица из культурного слоя поселения Ксизово-19:1, 8, 9 — лощеные;
2-6,10-15 — с шероховатой поверхностью; 7 — с подлощеня ой поверхностью
223
А. Al. Об. to Ate кий
Рис. 18. Грубопепная керамика финно-угорскоИ традиции из поселения Ксизово-19
Керамика окской традиции связана по происхождению с родственными культурами
бассейна Okie мощинской, позднедьяковской, в меньшей степени с рязано-окской [Облом-
ский, 20046, с. 150-152]. В мощинской культуре находят параллели низкие биконические
пряслица с очень широкими отверстиями [Шарова, 2004] (рис. 19,10,11) (более 1,8 см: За-
мятино-8 — 1 экз., Ксизово-19 — 2 экз.). В Ксизово-19 найден грузик дьякова типа — специ-
фическое глиняное изделие, характерное для дьяковской культуры (рис. 19,16). Он имеет
форму усеченного конуса со слабо выраженной узкой частью и широким основанием, по
краю орнаментированным нарезками, отверстием, которое расположено перпендикуляр-
но плоскости основантш. По классификации К. А. Смирнова относится к наиболее распро-
страненному типу 1, который сам К. А. Смирнов датировал II—V вв. н. э. [Смирнов, 1971,
с. 81, 82, рис. 1; 1974, с. (>4, 65]. Наблюдения за распределением грузиков типа 1 в культур-
ном слое Дьякова городища, сделанные Н. А. Кренке, показали, что дату их можно расши-
рить от конца II века до н. э. до V — начала VI века н. э., поскольку они часто встречаются
в верхнем слое А от его основания до самых поздних натшастовантш [Кренке, 2011, с. 55-73].
Поскольку в Верхнем Подонье в догуннскгот период влияние со стороны культур Поочья
не отмечено, то грузик из Кстеово, скорее всего, относится к середине 1 тысячелетия н. э.
11з перечисленных в хронологической части украшении к окскому кругу культур относят-
ся плоские сюльгамы (рис. 5,4-8), треугольные фибулы с кнопкой (рис. 3,2) и бантиковид-
ные накладки (рис. 3,4,5). К этому списку можно добавить еще ряд украшентш.
224
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 19. Лепная лощеная керамиъа та пряслица финно-угорсков традиции таз поселения Ксизово-19
225
A. AI. Обломский
Сюлъгама из круглого дрота с концами, не выступающими! за край рампы (рис. 20,1). По
К. А. Смирнову такие изделия относятся к первой половине 1 тыс. н. э. [Смшрнов, 1974, с. 48,
табл. V: 16]. В соответствии с совремюннымш хронологическим!!! схемамипо И. В. Белоцерков-
ской в рязано-окских могильниках они появляются в период 1 — начале 2а, то есть в III веке,
но отмечено, что встречаются и раньше: в ранних захоронениях Кошибеево и в пьянобор-
ских древностях [Белоцерковская, 2007, с. 192, 198]. В монографии В. И. Вихляева, А. А. Бе-
говаткина, О. В. Зеленцовой и В. Н. Шитова указано, что подобные сюльгамгы использо-
вались финно-угорским населением с IV до середины XIII века [Вихляев и др., 2008, с. 43].
Маленькие пирамидальные колокольчики с выступами по углам основания — 2 экз. У из-
делия из Замятино-5 — рифленое ушко для подвешивания, у экземпляра из Мухино-2
верхняя петля соединена с дополнительной планкой, по углам! основания - довольно мас -
сивные шарики [Бирюков, 2004, рис. 112: 4; Земцов, 2012, с. 181] (рис. 20, 2, 3). Подобные
изделия в финно-угорском круге культур часто являются деталями! комбинированных
украшений, относятся к привескам отдела Б типа V по классификации И. Г. Розенфельдт.
Они встречены на памятниках дьяковской культуры, на раннесредневековых могильни-
ках Волго-Окского междуречья, в рязано-окской культуре, в Прикамье [Розенфельдт, 1982,
с. 22-25, рис. 3:25-28].
Трапециевидные подвески небольших размеров: Ксизово-19 — 11 экз. (рис. 20,4-6). В желез-
ном веке чрезвычайно широко распространены на территории Восточной Европы, однако
иногда они различаются по пропорциям и размюрам. Маленькие неорнаментированные
изделия с пропорциями!, близкими! к подвескам из Ксизово, часты в Поочье, где они ис-
пользовались, в том! числе, и в качестве деталей комбинированных украшений [cmi. напри-
Miep: Розенфельдт, 1982, рис. 5:1-11; Белоцерковская, 2007, рис. 2:19,41-43].
Комбинированное украшение, верхняя часть которого подтреугольная, состоит из трех
рядов усложненных спиралей. Ниже помешены три петли для подвешивания, очевидно,
треугольных привесок (сохранилась лишь одна из них) — окрестности с. Мухино, случай-
ная находка (рис. 20, 8).
По И. Г. Розенфельдт относится к отделу Б типу VIII гак называемгых позднедьяков-
ских серег, распространены в ареале позднедьяковской культуры [Розенфельдт, 1982, с. 39,
рис. 8:11-12]. А. Ф. Дубинин очень похожую на найденную в Мухино серьгу с Барвихин-
ского городища датирует временем не позднее середины 1 тысячелетия н. э. [Дубынин,
1974, с. 233, табл. XX: 6]. Н. А. Кренке на Дьяковом городище отмечает находки таких серег
и подобных по форме височных украшений в верхнем горизонте верхнего слоя (глубины
110-160 см), который он датирует второй половиной IV-V — началом VI в. [Кренке, 2011,
с. 68,143, рис. 143].
Нагрудная брошь-привеска, литая с имитацией сюльгампг в верхней части и концевы-
мш привескамш на стержнях-держателях (ттшологическое определение И. В. Белоцерков-
ской) — случайная находка из Задонского района Липецкой области (рис. 20, 7). В неболь-
шом количестве такие вещи известны в составе престижных детских и женских костюмов
населения рязано-окской культуры, датируются V в. [Белоцерковская, 20126, рис. 2: 9-14].
Наиболее близкая аналогия происходит из погребения 18 могильника Кораблино.
Пронизь с рифленой поверхностью и двумгя бутыльчатымп! подвескамш — Камюнка,
1 экз. (рис. 20, 9) [Бирюков, Мельников, 2007]. Аналогичные вещи происходят из Никитин-
ского рязано-окского могильника [Воронина и др., 2005, рис. 23: 5; 31: 5; 32: 1; табл. III: П].
Авторы публикации относят их к типу 5 привесок к ожерельям! и отмечают, что в ряза-
но-окской культуре такие изделия датируются V-VI вв. По мшению И. В. Белоцерковской,
пронизи с привескамш такой формы — сам!ая распространенная деталь ожерелий у окских
финнов V века, позже привески вцдоизмтеняются, хотя самш пронизи бытуют вплоть до
середины VII века.
Умбоновидная бляшка с кольцами для трех бутыльчатых подвесок (сохранилась лишь
одна из них, одно из колец обломано), сзади умбона — петелька для подвешивания —
поселение Первое Мая-6, 1 экз. [Ерохин, 2010] (рис. 20, 10). Аналогичное изделие также
226
Этнокультурные компоненты насе.1ения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — Vвек.)
Рис. 20. Некоторые бронзовые украшения окской традиции из Верхнего Подонья: 1,4^6 — Ксизово-19;
2 — Замятина- 3 — Мухино-2; 7 — окрестности г. Задонска; 8 — окрестности села Мухино; S — Каменка,
10 — Первое Мая-6
известно в Никитинском могильнике [Боронина и др., 2005, рис. 24: 7\. Б рязано-окской
культуре такие предметы входили в состав украшении нижней части женского платья (от
пояса до подола). Никптинжгга могильник в целом датируется V — рубежом V-VI вв. [Бо-
ронина и др. 2005, с. 67, 7^-81].
Б публикации материалов Замятинского археологического комплекса я высказал
предположение, что по размерам, планировке и конструкцш! стен к жилищам мотцинской
культуры близка постройка 2 поселения Замятино-5 [Обломскшь 20046, с. 155].
227
A. AI. Обломский
Керамика волго-окского региона позднеримского периода и раннего средневековья
пока недостаточно изучена. Из-за наличия серии общих форм при разделении наборов
мощинской, позлнельяковской и рязано-окской культур возникают затруднения. По этой
причине точно описать механизм форлптрования «окского» набора посуды в Верхнем По-
донке и определить основной источник миграции населения в этот регион пока невозмож-
но. Тем не менее, некоторые наблюдения в этом отношении можно сделать.
С одной стороны, лепная керамика «окской» тращщии Подонья по набору форм свя-
зана, претшщесгвенно, с мощинской культурой. Она практически полностью укладыва-
ется в типологию А. М. Воронцова [Воронцов, 2008]. Дьяковские и рязано-окские тращщии
на верхнедонской комплекс посуды оказали значительно меньшее влияние. Соответству-
ют «мощинскотщ стандарту» и некоторые пряслица. С другой стороны, из Верхнего Подо-
нья происходит серия специфических вещей, характерных для позднедьяковской (грузик
дьякова типа, банпгковтздные накладки, серьга с треугольными подвескалш) и рязано-ок-
ской культур (нагрудная бропгь-привеска, пронизь и умбоновидная бляшка с бутыльча-
тыми подвескалш). Все это заставляет сделать вывод, что в Подонье проникло население не
только мощинской культуры, но и других археологических общностей Поочья.
В. Черняховская традиция. Представлена элементами, связанными по происхож-
дению с Черняховской культурой второй трети III — конца IV или начала V в., восточ-
ная граница которой проходит, приблизительно, по Северскому Донцу [Обломский, 2002,
с. 29]. На поселениях у села Замятино к ним относятся некоторые формы лепных сосудов,
отдельные наземные постройки каркасно-плетневой конструкции, пряслица, орнаменти-
рованные каннелюралти, рельефнышт полькаьти, гранями [Обломский, 20046]. Лепная по-
суда, имеющая аналогии в Черняховских комплексах, а также пряслтща с рельефным деко-
ром встречены и на других поселениях гуннского времени Верхнего Подонья [Обломский,
2007, с. 85-87]. Ярким проявлением западных традиций являются следы двух мастерских
косторезов-гребенщиков, раскопанных на поселениях Замятино-5 и 8 [Обломский, Усачук,
2004]. Гребни типа III по С. Томас с высокими выступающей вверх спинкой и прямыми
плечиками, которые там изготавливались, считаются предметами бьна, характерными для
восточных германцев (рис. 21). В Черняховской культуре они распространены чрезвычай-
но широко [Шишкин, 2002].
В Ксизово-19, а также на поселениях Замятинского археологического комплекса к ер-
няховской тращщии относятся обломки груболепных округлобоких горшков как с прямы-
ми отогнутыми наружу венчиками, так и с выделенной шейкой и небольшим бордюром
по краю (рис. 22,1-9)*, пряслтща, орнаментированные каннелюралш и выступающими на-
ружу дольками (рис. 22,13-16), фрагменты лепных лощеных мисок с зигзаговидным про-
филем (рис. 22, 11). В целом, Черняховские культурные элементы на памятнике гораздо
более редки, чем славянские киевские и финноу юрские окские.
Население Черняховской культуры было полиэтничным, поэтому и лепная керамика
этой тращщии в Верхнем Подонье в этнокультурном отношении неоднородна. Охарак-
теризованные выше округлобокие горшки считаются в Черняховском наборе проявлени-
ем иранских (скифо-сарматских) традиций [Магомедов, 2001, с. 46], миски с зигзаговид-
ным профилем имеют германское (вельбарско-пшеворское) происхождение [Обломский,
2005а]. Обломки последних в Ксизово-19 единичны. Небольшая, но выразительная серия
мисок с зигзаговидным профилем происходит с поселения Замятино-8, которое также рас-
положено на Острой Луке Дона, причем найдены они в пределах той усадьбы, где рабо-
тал мастер-гребенпцтк (рис. 23,1-4). Биконическая лощеная кружка вельбарской тращщии
найдена на поселении Лавы на окраине г. Ельца (рис. 23,5).
Распространенные в позднеримский период в Верхнем Подонье палтятники типа
Каширки-Селелок связаны по происхождению с Черняховской культурой, но ни лепная
керамика, аналогичная найденной на поселениях гуннского времени, ни пряслица с ре-
льефной орнаментацией на них не известны. Черняховские элементы гуннского времени,
* Не исключено, что некоторые из приведенных на рис. 22 сосудов имеют не черняховское, а северное
окское происхождение [Обпомскгш, 20045, с. 154].
228
Этнокультурные компоненты насе.ъения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 21. Материалы: то мастерской костореза-гребентциьа то Замятино-8:
1 — схема составного гребня типа Шло С. Томас; 2 — заготовка однослойного гребня;
3-5 — готовые детали составных гребней; 6,7 — опиленные рога посей со следами работы;
8-27- обрезки, получив шился при изготовлении пластин; 28 — фрагмент железной пилы;
2S — железный резец
229
A, M, О&юлкмш
Рис. 22. Пенная керамика и пряслица Черняховской тр>адиции из Ксизово-19:
1-9 — с шероховатой поверхностью; 10,12-16 — с лощеной поверхностью;
11 — с комбинированной поверхностью
230
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
2.31
A. M. Обломский
похоже, не имеют прототипов в местных верхнедонских древностях и попали в регион в ре-
зультате проникновения новых групп населения с территории Черняховской культуры.
Г. Причерноморская традиция, проблема выделения дунайских элементов.
В Верхнем Подонье представлена как позднеантичными, так и варварскими культурны-
ми элементами причерноморского происхождения, весьма разнообразными в конкретных
проявлениях.
А. Ремесленные комплексы. На поселении Ксизово-19 в 2002 году был раскопан гон-
чарный горн двухъярусной конструкции высотой около 1,6 м и размерами в основании
1,74x2,12 м. Объем как топки, так и рабочей камеры этого сооружения были значительно
больше, чем у горнов Черняховской культуры (о последних см. [Бобринский, 1991]). В печи
обжигали сероглиняную логценую и шероховатую керамику, изготовленную на круге бы-
строго вращения [Земцов, 2004]. Основные формы сосудов (горшки, миски-тазики, кувши-
ны разнообразных форм и размеров) (рис. 24), их орнаментация, фактура, конструкция
горна имеют аналогии в позднеантичном круге гончарства [Обломский, 20046, с. 153,154].
Эта посуда резко отличается от лепной керамики местного происхождения, которая на
всех памятниках Верхнего Подонъя преобладает.
В результате специального исследования изделий из черного металла поселений
у села Замятино выяснилось, что при их изготовлении использовались не только лесостеп-
ные (черняховские и киевские), но и позднеангичные приемы металлообработки [Толма-
чева, 2004, с. 102,103; Тершгловский, 20046, с. 140,141].
Б. Погребения. Наиболее богатое захоронение из упомянутой выше группы могил,
имеющих северную ориентировку, обнаружено на поселении у села Мухино поблизости
от Ксизовского археологического комплекса [Земцов, 2003, с. 111-113]. Расшитый золоты-
ми бляшками костюм погребенной здесь знатной женщины характерен для аристократии
оседлого понтийского населения [Казанский, Мастыкова, 2009, с. 242].
Два ярких комплекса причерноморской традиции исследованы на могильнике Кси-
зово-19, который перекрывает культурный слой поселения гуннского времени. Ниже сле-
дует их описание.
Объект 1 раскопа 7. Представляет собой погребение четырех человек в одной яме и яв-
ляется пока уникальным для Верхнего Подонъя (рис. 25). Могильная яма прослежена на
поверхности материка под слоем чернозема толщиной 1,04-1,07 м, то есть удалось иссле-
довать лишь нижнюю часть погребальной коггструкции. Ее дно находилось на глубине
1,83-1,93 м от дневной поверхности. В плане яма - овальная. Размеры по верхнему краю
составляли 2,6x2,2 м, по дну — 2,52x2,1 м. В северной ее оконечности имелась плоская сту-
пенька размерами 0,7x0,15-0,18 м. Стенки ямы по всей высоте были прокалены (кроме
места, где находилась ступенька), о чем свидетельствуют следы обожженности оранжево-
красного цвета толщиной до 1 см.
В могильной яме в анатомическом порядке находились четыре скелета мужчин воз-
растом 30-39, 30-35, старше 50, 40-49* лет с хорошей сохранностью костей, составлявшие
4 яруса, причем нижний лежал на материковом дне ямы в максимальном удалении от ме-
ста входа, то есть ступеньки, а самый верхний — почти у самой ступеньки на 15-18 см выше
нижнего. Скелеты ориентированы головами на ЮЗ или на Ю-ЮЗ, то есть вправо от входа.
Три нижних из них лежали в вытянутой позе на спине, верхний — в скорченном положе-
нии на правом боку. Над двумя скелетами были положены отдельные плоские куски кам-
ня и блоки сырцового кирпича. Из погребения происходит 261 стеклянная бусина, среди
которых преобладал красный непрозрачный бисер, и железный гтсалий с полиэдрической
головкой, двумя отверстиями и плоской ножкой (культурно-хронологическое определе-
ние см. выше) (рис. 7, 10).
Традиция коллективных захоронений в склепах, больших грунтовых ямах и катаком-
бах в римское время и эпоху Великого переселения народов хорошо известна в Крыму,
причем как в некрополях античных городов, так и в «варварской» с оседлым населением
* Здесь и далее антропологические определения И. К. Решетовой.
232
Этнокультурные компоненты насе.ъения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец II — V век)
Рис. 24. Гончарная серохлмняная керамика античной традиции таз Ксизово-19:
1, 2, 4, 6, 9 — с лощеной поверхностью; 3,5, 7, & — с шероховатой поверхностью
233
A. Al. Об.юмсмш
234
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонья. в гуннское время (конец IV - V век)
части полуострова. В деталях могильные сооружения различаются как по хронологии, так
и по конкретным местностям [Айбабин, 1999, с. 22-24, 61-66; Храпунов, 2004, с. 148; Ай-
бабин, Хайрединова, 2008, с. 14-18], но, как раз, консгрукплвные особенности устройства
верхней часпт погребального сооружения (свод, дромос и т. п.) в Ксизово не прослежены
из-за толстого слоя чернозема, в котором теряются контуры любых ям. Коллективные захо-
ронения в обширных ямах и катакомбах известны и на Северном Кавказе. Примером мо-
жет служить могильник Клин-Яр в Кисловодской котловине [Флеров, 2007, с. 78-101] и, судя
по описаниям М. П. Абрамовой, горные районы Северной Осетии [Абрамова, 1997, с. 106].
Таким образом, до обнаружения еще нескольких подобных захоронений, параллели объ-
екту 1 Ксизово-19 могут быть указаны лишь в широких рамках крымско-северокавказского
региона. Тем не менее, принщшиально важно, что ни в Верхнем Подонье, ни на сосед-
них территориях (лесостепное Поднепровье и далее к западу, Поочье, Среднее Поволжье)
аналогичные погребальные сооружения в позднеримское и гуннское время не известны.
Раскоп 4, погребение 13. Совершено в подтрапещтевидной в плане яме размерами по
верхнему краю 2,6x1,35-1,2 м, в нижней часпт — 2,45x1,2-0,95 м и глубиной от поверхности
материка 0,1-0,28 м. На дне ямы на уровне 0,93-1,09 м от дневной поверхноснл в вытянутой
позе на спине головой на СЗ лежал скелет грацилъной женщины в возрасте 17-23 года.
Сохранность костей, в целом, плохая. Голова покойной лежала на правом боку и была по-
вернута лицом на юг. Нижняя челюсть была обращена зубами кверху, но отодвинута от
черепа на 12 см к юго-востоку. Косит посткраниального скелета сохранились частично и,
очевидно, были передвинуты и отчасти уничтожены грызунами (рис. 26). Чуть выше ки-
сти на правую руку был надет бронзовый неорнаментированный браслет из массивного
дрота (рис. 27, 2). Аналогичный браслет был вынесен кротами в юго-восточную часть ямы
(рис. 27, 3). Около колена погребенной в заполнении ямы была обнаружена желтая глазча-
тая стеклянная бусина, а около стенки ямы найдено глиняное округло-биконическое пряс-
лице (рис. 27, 5). На левой стороне черепа около глазницы лежало неорнаменгированное
бронзовое кольцо из дрота с заходящими концами (рис. 27, 1). В районе шеи погребенной
и под нижней челюстью зафиксировано скопление 170 стеклянных бусин, которое состоя-
ло, по всей видимости, из деталей ожерелья, первоначально находившегося на шее захоро-
ненной, и элементов наголовного украшения, осыпавшихся вниз. Часть этого украшения
in situ сохранилась только под черепом, то есть с правой стороны головы.
После снятия костей черепа, выяснилось, что под ним сохранились детали головного
убора, которые были перемещены вниз с верхней (левой) часпт головы. Они состояли из
нескольких блоков украшений (рис. 28).
При переборке культурного слоя выше могильной ямы был обнаружен бронзо-
вый перстень со сштралевидными отогнутыми в проптвоположные стороны завитками
(рис. 27, 4).
Сохранившуюся под черепом часть украшения головы можно реконструировать, как
отрезок ленты шириной около 5 см, на которую в два ряда были нашиты блоки желтого
и черного бисера, со свисавшими с них маленькими бронзовыми подвесками (треугольны-
ми, округлыми и напоминающими по форме лисптки античных погребальных венков).
К ленте была прицеплена низка более крупных бусин (рис. 29). На лбу лента замыкалась
кольцом с заходящими друг за друга незамкнутыми концами. Подобные украшения голо-
вы хорошо известны в позднеангичной Европе. М. Мариин на основании археологических
данных и изображений восстанавливает их в виде расшитых бусами или украшенными
бляшками лент с замком на лбу и свисающими вниз шнурами с бусами для поддержки
прически или покрывала [Martin, 1988, s. 171-174]. Примером могут служить приведенные
на рис. 18 изображения Галлы Плацидии и Амаласунты [Мончиньська, 2009, рис. 88].
В. Лепная, керамика. На памятниках Верхнего Подонья имеется небольшая серия
лепных лощеных сосудов, которые связаны по происхождению с керамическим комплек-
сом позднеантичного поселения в Танаисе (конец IV — середина V в.), расположенного
в устье Дона. К ним относятся биконические кувшины с раструбообразным горлом из по-
235
A. Al. Ооламсмш
гребения у с. Мухино, поселения Каменка на Острой Луке Дона и селища Чертовицкое-6
под Воронежем, округлобокгш кувшин с коленчатой ручкой из погребения 56 могильни-
ка Ксизово-17 А. С поселении Замятино-8, Мухино-2 и Ксизово-19 происходят обломки
лепных лощеных мисок украшенных каннелюрами в месте наибольшего расширения ту-
лова (рис. 30). Все перечисленные выше формы не находят параллелей среди столовой
керамики киевского и окского происхождения. В Танаисе же лощеные сосуды этих форм
достаточно широко распространены [Обломский, 2009, с. 25b, 257, рис. 3].
Своеобразна миска из Ксизово-19 с прямым отогнутым наружу венчиком, резким пе-
регибом в области шейки. еше одним плавным перегибом ниже нее, ребром в нижней ча-
сти профиля. На фрагменте заметны следы ручки (рис. 30, 7). Сосуд такой формы в Верх-
нем Подонье встречен впервые. Серия похожих мисок с ручками происходит из крымско-
го могильника Дружное III—IV вв. [Власов, 1999, рис. 2:11,12; 7: 4, 6,10] и Нейзац (с двумя-
тремя ручками). В Нейзаце лепная лощеная керамика найдена в основном в комплексах
IV века [Храпунов, 2011, с. 23-24; рис. 10:3; 11:4; 12:3; 14:2].
236
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец П — V век)
Рис. 27. Некоторые вещи из погребения 13 Кстязово-19:
1-4 — бронза; 5 — глина
237
A. Al. Об. to Ate кий
Рис. 28. Ксизово-19, погребение 13. Остатки нагоповной ленты под черепом
Рис. 29. Ксизово-19, погребение 13. Реконструкция сохранившейся части нагоповной ленты
238
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец П — V век)
Рис. 30. Ченнаи керамика причерноморского происхо-вдения (1-7) и детали римского воинского пояса (8, 9)
из Верхнего Подонъя: 1 — Мухино-2; 2 — Чертовицкое-6; 3 — Замятино-8; 4 — Ксизово-17А, погребение 56;
5 — Каменка; 6 — Мухино-2, погребение; 7 — Ксизово-19; 8, 9 — Замятино-10
239
A. Al. Об. (омский
Г. Украшения. В Замятино-10 обнаружены язычок пряжки и поясная накладка — дета-
ли металлической гарнитуры римского воинского пояса (пли подражающие им рис. 30,
8. 9) [Гавритухин, 2004а].
Среди украшен! ш, перечисленных в хронологической части, к причерноморско-
му кругу относится серебряная пластинчатая серьга со следами вставок из Kcieobo-1q
(рис. 6,1). Преимущественно на юге Восточной Европы, включая Северное Причерномо-
рье, Нижнее Подонье и Северный Кавказ распространены двучленные фибулы со сплош-
ным пли подвязным приемником и широким кольцом для крепления пружины (рис. 8,9).
Т 1з Верхнего Подонья происходит 31 экз. таких изделий. В лесостепной зоне, кроме Верхне-
го Подонья, столь высокая концентрация этих фибул нигде не отмечена.
Необходимо отметить, что по наблюдениям И. О. Гавритухтша на оси пружин неко-
торых фибул лесостепного Подонья надеты бронзовые цилтшдрики. Таким же способом
оформлены концы осей пружин у ряда фибул из Танапса, что, по-видимому, свидетель-
ствует о единой ремесленной традиции [Гавритухин, Воронцов, 2008, с. 42].
Бронзовый браслет с прямоугольным щитком и узким круглым в сеченгш стержнем,
орнаментированным концентртптескими кругами на концах из погребения 5 Животинно-
го могильника (рис. 31, 1) имеет прямые аналоп ш в позднем Танаисе [Обломскшг 20046,
224; рис. 2:16, 19]. Очень близкие по орнаментации браслеты происходят из могильника
Дюрсо [Мастыкова, 2009, рис. 60: 2, 3]. Экземпляр с похожими по форме концами, но без
орнамента, найден в Ксизово-19 (рис. 31,2).
Рис. 31. Некоторые украшения причерноморского и дунайского происхождения из Верхнего Подонья:
1-3 — бронза; 4, 5 — серебро;! — Животинное, погребение 5; 2,3 — Ксизово-19;
4, 5 — КСИЗОВО-17А, погребение 52
240
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец IV - V век)
Исследователями неоднократно отмеча юсь, что набор украшений и деталей ремен-
ной гарнитуры оседлого населения Северного Причерноморья в гуннское время форми-
руется под влиянием дунайских традиций. Некоторые вещи из Причерноморья аналогич-
ны найденным в Подунавье, известны и спещгфические для Причерноморья украшения,
которые имеют дунайские прототипы [Гавритухин, 1994; 2000; 2008; Гавритухин, Казан-
ский, 2006].
Из вещей Верхнего Подонъя, перечисленных в разделе о хронологии, вариантами,
расггространенными преимущественно в Северном Причерноморье, представлены фибу-
ла с пластинчатым приемником и полуциркульной спинкой серии «Сиреневая бухта, 167»,
двупласпшчатая литая фибула пша Вышков-Херсонес понтийской серии по И. О. Гаври-
тухину (рис. 4, 6), фибула-цикада с двумя крыльями (рис. 10, 3), фибула с полукруглым
щитком на головке, украшенная кербшнитным орнаментом из Ксизово-8 (рис. 4, 7) [Гаври-
тухин, 1994, с. 33]. Фибула с такой же орнаментацией из Ксизово-19, но с треугольной голов-
кой (рис. 4,3), имеет аналогии как в Подунавье, таки в Восточной Европе [Гавритухин, 2012,
с. 87]. В Подунавье и в Северном Причерноморье распространены фибулы-цикады с тре-
мя отростками-крыльями пша той, которая происходит из Ксизово-19 (рис. 5, 1, 2), серьги
с многогранником на одном из концов (рис. 10, 5, 6), маленькие листовидные наконечни-
ки ремней с заостренной нижней частью (рис. 7, 3, 4), миниатюрные наконечники ремней
с прямоугольной верхней частью и креплением в виде дополнительной пласпшы (рис. 7,5).
Представляют интерес две фибулы из Ксизово-19 с тремя рельефными выступами
на треугольных головках и ланцетовидными ножками (рис. 31, 3). Они относятся к группе
двупласпшчатых по терминологии А. И. Айбабина [Айбабин 1990, с. 18, 19], по А. В. Ма-
сликовой — трехпалых двупласпшчатых [Мастыкова, 2009, с. 55], по Е. Л. Гороховскому —
к ранним пальчатым [Гороховсъкий, 1999]. Типологически к фибуле из Ксизово-19 наибо-
лее б лизки застежки из погребения 15,1948 года могильника Пашковский 1, Керчи, Бачил-
Аула [Мастыкова, 2009, рис. 37:1; Айбабин, 1990, рис. 10: 9; Гавритухин, 20046, рис. 122:12].
Тем не менее экземпляры из Ксизово отличаются от перечисленных пяптуголъной с воспе-
тыми краями формой верхней пласпшы, которая характерна для фибул разных вариан-
тов дунайской традиции [Мастыкова, 2009, с. 53].
В связи с наличием в Верхнем Подонье серии украшений, которые в этот регион мог-
ли попасть как из Северного Причерноморья, так и из Подунавья, уместно рассмотреть
проблему выделения дунайских элементов на памятниках середины 1 тысячелепгя н. э.
донской lecocrei in.
Дунайское происхождение имеют некоторые украшения: ранняя бронзовая пальча-
тая фибула из Замяптно-8 (рис. 5, 3) и две серебряные булавки в форме ептлизованных
пикам из погребения 52 Ксизово-17А (рис. 31, 4, 5) [Гавритухин, 20046; Обломский, 20086,
с. 229, 230], фрагменты больших двупласпшчатых фибул пша Смолина (рис. 4, 1, 2, 4, 5).
В ряде своих предыдущих работ я указывал, что к дунайской традиции могут от-
носиться верхнедонские погребения с северной ориенгаровкой (с отклонениями к западу
и востоку), целая серия которых исследована в Мухино-2, Живопшном, Ксизово-17 и 19.
Как правило, если эти захоронения не были ограблены, из них происходит наиболее бо-
гатый для донских могильников инвентарь: украшения и металлические детали костюма
(гребень, фибула, бусы, золотые бляшки-нашивки от одежды, пряжки от поясов и застежек
обуви, портупей, зеркала, серьга, браслеты, детали ожерелья, сосуды, в том числе уникаль-
ный стеклянный кубок и др.), оружие (наконечник копья, меч, кинжал, нож). Аналогич-
ные захоронения хорошо известны в Подунавье, где связываются с различными группами
германцев [Обломский, 2007, с. 90-91; 2008а; 20086, с. 215-229).
Погребения, где скелеты лежали головой на север, известны среди степных бескур-
ганных могил группы III по И. П. Засецкой, но, во-первых, в мужских комплексах доволь-
но часты косга коня, которые в Верхнем Подонье не встречены ни разу [Засецкая, 1994,
с. 17-19, приложение 2], а во вторых, в женских захоронениях совершенно отсутствуют
гребни и фибулы.
241
A. M. Обломский
Могилы, близкие к верхнедонским погребениям с северной ориентировкой, в конце
IV-V в. в целом, не характерны ни для степной зоны Восточной Европы, ни для Северного
Кавказа и Крыма [Абрамова, 1997, с. 97-107; Засецкая, 1993, с. 33-34; 1994, с. 12-22; Айбабин,
1999, с. 61]. К сожалению, систематизация сведений о погребальном обряде северо-восточ-
ного побережья Черного моря пока не проделана, но судя по данным И. О. Гаврилу хина,
А. В. Пьянкова и А. В. Дмитриева захоронения в глубоких простых могилах с северной
(с отклонениями) ориентировкой, в целом, не типичны и для этого региона [Гавригухин,
Пьянков, 2003; Дмитриев, 2003].
Тем не менее, на юге и в центральной части Восточной Европы подобные захороне-
ния, все же, известны. Они исследованы в Танаисе (погр. 138,140,183, 241,18/1985; 30/1990)
[Арсеньева, 1977, с. 113; Арсеньева и др., 2001, табл. 21: 283; 45: 542; 49: 615], на Старокор-
сунском городище на Кубани [Лимберис, Марченко, 2009], в Фанагории [Медведев, 2009;
2011], на могильнике Цибилиум-2 (Абхазия) где составляют компактньпт участок на севере
раскопанной площади [погр. 366,368, 375,382, 388, 398,416, 417; Воронов, 2003, рис. 3; 170:1;
172:1; 175:1; 180:1; 184:1; 190:4; 197:10; 199:1], на территории современной Харьковской об-
ласти (Любовка) [Радщевська, Шрамко, 1980, с. 103]. В середине — третьей четверти V века
захоронения с северной ориентировкой распространяются на рязано-окских могильниках
[Ахмедов, Белоцерковская, 2007, с. 274].
Для всех этих регионов по материальной культуре отмечалось присутствие централь-
ноевропейского по происхождению населения [Ахмедов, Белоцерковская, 2007, с. 274; Ам-
броз, 1969, с. 263-264; Kazanski, 2002, с. 400-402; Обломский, 2005а, с. 40-42; Гей, Бажан, 1997,
с. 23-28] с вещами дунайского круга, правда, А. П. Медведев для погребения 4 верхнедон-
ского Животинного могильника и некоторых захоронений из некрополя Фанагории отме-
чает наличие элементов сарматской погребальной обрядности [Медведев, 1990, с. 77; 2009,
с. 157-158].
Группы населения, хоронившие своих умерших в простых могилах с северной ори-
ентировкой, в Верхнее Подонье, как следует из сделанных выше наблюдений за распро-
странением в регионе элементов разных этнокультурных общностей, могли проникнуть
как с юга (из Причерноморья), так и непосредственно из Подунавья. Возможен и третий
вариант миграции — из ареала рязано-окских могильников. Не исключено, также, что
близость погребальных ритуалов и набора вещей нескольких перечисленных выше до-
вольно отдаленных друг от друга регионов объясняется «стилем эпохи»: распространени-
ем погребального обряда и набора вещей не этнического, а социального значения. Впол-
не возможно, что они были культурными маркерами представителей воинского сословия
оседлого населения, в той или иной степени связанного с гуннской державой, и членов их
семей. Так или иначе, но вопрос о прямом проникновении дунайского населения в Верх-
нее Подонье пока остается открытым.
Среди населения поселков на Острой Луке Дона, таким образом, присутствовали
ремесленники, освоившие позднеантичные технологии. Три специфических по обряду
и инвентарю погребения из Мухино и Ксизово-19 подтверждают, что в Верхнее Подонье
проникли какие-то группы населения периферии iioiiiih’ickoio позднеантичного мира.
Характерная лепная керамика указывает на наличие в регионе выходцев из Танаиса гунн-
ского времени. С Северным Причерноморьем связана и мода на некоторые украшения,
в первую очередь, на фибулы, часть из которых начала изготавливаться в ионипк ком ре-
гионе под влиянием дунайских германских традиций.
Д. Степная традиция. Наиболее ярким ее проявлением являются остатки юртообраз-
ных построек на поселениях Ксизово-19 и Мухино-2. Первое из этих сооружений (постр. 4
раскопа 1) в плане было близким к кругу диаметром 4,8-5 м, углублено в грунт на 0,5-0,7 м
(рис. 32, 1). По периметру внутренней части котлована прослежена цепочка из восьми
ям от столбов. С северо-западной его стороны наблюдался выступ шириной 1,4 м и дли-
ной 0,6 м, у края которого находились пять столбовых ям. Пол постройки был ровным, за
исключением двух углублений в южной и северо-восточной частях. Южное углубление
242
Этнокультурные компоненты насе./ения Верхнего Подонья в гуннское время (конец II — V век)
в плане близко к неправильному овалу размерами 1,7 1 м. В юго-западной его оконечно-
сти прослежена столбовая яма. Со стороны центра сооружения южное углубление окон
турено четырьмя ямами от столбов, которые отгораживали овальное в плане помещение
размерами 2,6 х 1,7 м. Северо-восточное углубление в плане, также, было овальным. Его раз-
меры составляли 2/3v 1,3-1,9 м. В его заполнении обнаружено скопление костей животных
и обломков лепных сосудов, несколько камней. Южное углубление, по-видимому, пред-
ставляло собой спальный отсек, а северо-восточное — кухонную часть помещения.
Рис. 32. Юртообразные постройки на поселениях Верхнего Подонья:
7 — Ксизово-19, постройка 4 раскопа 1;2 — Мухияо-2, постройка 7
Котлован второй постройки (постр. 7) в плане округлый, имел размеры около 4x4 м
(рис. 32, 2). В материк он был углублен на 6-21 см. Стены сооружения автор раскопок
Г. Л. Земцов реконструирует как обмазанные глиной с опорой на столбы. Как и жилище из
Ксизово-19, юртообразная постройка из Мухино пепочкой столбов была разделена на два
отсека: жилой и хозяйственный (кухонный) [Земцов, 2012, с. 90-95].
Основные элементы обоих сооружений, таким образом, типичны для cepini юртоо-
бразных построек, хорошо известных по трудам С. А. Плетнёвой и В. С. Флерова: округлая
форма со следами столбов каркаса и выступом, кухонное место, отделенное от жилой по-
ловины загородкой. Т 1з находок, связанных с постройкой в Ксизово-19, следует упомянуть
серию железных петель для крепления раздвижных деревянных конструкцгш. Датируется
постройка в Ксизово второй половиной V века с возможным выходом в VI век по бронзо-
вой фибуле со сплошным приемником и муфтой для крепления оси пружины (рис. 10, 2)
[Обломский, 2006]. В жилище, исследованном в Мухино, датирующих вещей не было, но
по керамическому материалу оно относится к группе Чертовицкого-Замягино гуннского
периода.
На могильниках степные элементы заметны в меньшей степени и допускают различ-
ную интерпретацию, но, все же, они присутствуют. К ним относится прямоугольная риту-
альная канавка размерами 5,5x6,5 м, находящаяся на краю могильника Ксизово-17. Б ней
совершены два погребения (рис. 33,1). Аналогичные сооружения в римское время харак-
терны для сарматских некрополей, в том числе и в Подонье, правда, они имеют несколько
большие размеры [Симоненко, 2003; Медведев, 2008, с. 52, 53].
243
A AL GoAOAfCkUU
кости
обгоревшие плахи
Ос. 50см
Рис, 33. Могильник Ксизоео-17А. Ритуальная канавка (1) та потребение 23 (2). Планы та профили
Погребение 23 могильника Ксизово-17А совершено на помосте в виде решетки, кото-
рый был сожжен (рис. 33,2). Решетчатые деревянные конструкции использовались в степ-
ных погребениях V-VII вв. в Шипово, Белозерке, Сивашовке, Васильевке и др. [Амброз,
1981, с. 19; Комар, Кубышев, Орлов, 2006, с. 256-2ьЗ, рис. 5: б].
Антропологическое изучение скелетов из Ксизово пока только начинается, но уже
известно, что на cepini черепов видны признаки монголоидности, а 13 черепов из 54 сохра-
нттвшихся искусственно деформированы*. На рис. 34 приведен один из них. Полосами по-
казаны бандажи, которыми сдавливали голову. Обычай искусственной деформашш голо-
вы в эпоху Великого пересечения народов распространен чрезвычайно широко, известен
во многих погребениях Восточной Европы, а на западе континента — вплоть до Италии
и Галлии. По данным М. М. Казанского, в это время он теряет этническую спепифику. Тем
не менее, изначально в Восточной Европе эта традиция связана с сармато-аланской этни-
ческой средой [Казансктш, 2006].
Верхнедонская лепная керамика степной традиции была выделена по материалам
могильников гуннского времени, чему посвящена моя специальная статья [Обломсктш,
2012]. Отличительными признаками горшков степного происхождения являются их фак
тура и форма. Б рыхлом тесте этих сосудов содержатся обильные включения органики,
* Определение доктора естественных наук Я. Кулявцевой-Главовой (Чехия, г. Мост), доктора историче-
ских наукМ. В. Добровольской, аспирантки И. К. Решетовой (Институт археологии: РАН).
244
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец П — V век)
Рис. 34. Реконструкция бандажа деформации головы из погребения 30 могильника Ксизово-17
(автор Я. Куиявцева-Гпавова)
от которых остаются характерные пустоты. Зерна прочих включений, а гшп могут быть
шамот, дресва, известняк, сравнительно мелкие. Как правило, эти горшки неорнаментиро-
ваны, лишь у одного из них (рис. 35, /) по краю венчика заметны слабые частые вдавления,
нанесенные пальцем. По форме горшки степного круга делятся на два варианта.
Первый составляют окрутлобокие или со сглаженным ребром сосуды с изогнутым
отогнутым наружу венчиком, максимальным расширением тулова в верхней трети высо-
ты. От похожих форм сосудов киевского круга они отличаются отностпельно штфокими
венчиком и дном: горшки степного происхождения, как бы, «растянуты" по гсризонта
ли (рис. 35, 1-4). К первому варианту относятся исключтпельно сосуды из погребеншс
19 Ксизово-17А, 18 Ксизово-17 Б, Мухино-2, 5 Животтшного.
V сосудов второго варианта при общей структуре профиля такой же, каки предыду-
щего, место наибольшего расширения тулова находится во второй трети высоты, причем
у горшка из Стрельбища-4 — даже ниже ее середины. Шейки сосудов — относительно
высокие и сильно суженные по сравнению с диаметром наибольшего расширения тулова
(рис. 35, 5-7). Б погребениях, кроме уже упомянутого сосуда из Стрельбища-4, ко второ-
му варианту относятся еще два горшка: из погребения 23 Ксизово-19 и из захоронения
у села Ямное.
На поселения! Ксизово-19 обнаружены два целых и три фрагментированных сосуда
степной традицш! варианта 2 (рис. 36).
Б гуннское время (включая вторую половину V в.) анапопшверхнедонским горшкам
степной традицш! известны в погребенш! на о. Хортица на Днепре, в погребении 44 рас-
копа XVIII1992 года и погребении 23 1990 года некрополя Танапса, погребении 3 на горо-
дище Беляус и в кургане у хутора Чикаренко в Крыму, в кострище в кургане 2 у города
Покровск на Болте, в захоронении у села Лихачевка на Днепровском лесостепном Лево-
бережье. Позже подобные сосуды продолжают использоваться в причерноморской степи
и в раннем средневековье.
Специальное исследование степной керамики гуннского времени и раннего сред-
невековья помещено в монографии С. Г. Боталова, А. Д. Таирова и И. Э. Любчанского.
245
A, Al, Об. to Ate кий
Рис. 35. Лепная керамика степной традиции из погребений середины 1 тыс. н. э. лесостепного Подонья:
1-4 — вариант 1;5-7 — вариант 2; 1 — Ксизово-17А, погребение 19; 2 — Ксизово-17Б, погребение 18;
3 — Мухино-2; 4 — Животинное, погребение 5; 5 — Стрельбище—1; 6 — Ксизово-19, погребение 23; 7 — Ямное
246
Этнокультурные компоненты насе. пения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец П — Vвек)
Рис. 36. Лепные горшки степной традиции (1-5) и костяная накладка на пук (6)с поселения Ксизово-19
На востоке параллели верхнедонским горшкам первого и второго вариантов наблю-
даются в керамике типологических трупп 1,3 и 4, которая происходит из курганов «с уса-
ми- урало-казахстанских степей, в Восточной Европе (кроме отмеченных выше гуннских
аналопш) — в раннесредневековых погребениях понншских степей и в раннеболгарских
захоронениях Поволжья На западе похожая керамика встречена в аварских могильниках
[Боталов и др., 2006, с. 124-139]. Керамика степной традиции из Верхнего Подонъя не пред-
ставляет собой чего-либо исключтпельного на общем фоне гуннских и раннетюркских
степных комплексов.
Предметы вооружения на памятниках Верхнего Подонъя представлены железными
чер ешковыми наконечниками стрел так называемых гуннских типов (см хронолопгческий
раздел статьи). Я далек от мысли считать их пртгнадлежавппгми в конце IV — V в. только
гуннам, тем более, что они часто встречаются на памятниках не только степи и лесостепи,
но и лесной зоны [Казанский, 1999, с. 414, 415; 2008, с. 306, 307]. Тем не менее, такие нако-
нечники стрел — характерный элемент оружия гуннской эпохи степного происхождения
247
A. M. Обломский
В 2010 году при раскопках поселения Ксизово-16 в заполнении ямы 24 была найдена
серия обломков костяных деталей сложного лука [Моисеев, 2011, с. 51]. В их состав входи-
ли фрагменты двух концевых накладок с подпрямоуголъными пропилами на окончаниях
(конец одной накладки — узкий, другой - расширенный подтрапещтевидньпт), обломки
еще двух накладок и широкой пластины, очевидно, от центральной часпт лука. Все на-
кладки заполированы с одной из сторон, их торцевые стороны покрыты мелкими нарезка-
ми-штрихами, иногда крестообразными, для того, чтобы с них не сползала обмотка.
По наблюдениям И. П. Засецкой сложные луки в южнорусских степях появились
у сарматов во II—IV веках н. э. Накладок на гуннские луки известно сравнительно немного
[Засецкая, 1994, с. 35-36]. Сложные луки под гуннским влиянием появляются и в погре-
бениях оседлого населения Северного Причерноморья и Центральной Европы. Список
таких находок приводится в статье А. В. Мастиковой и М. М. Казанского [Казанский, Ма-
стыкова, 2009, с. 238]. А. К. Амброз отмечал, что в выделенной им второй хронологиче-
ской группе степных древностей «у концевых накладок чаще стали делать относительно
массивные концы» [Амброз, 1981, с. 16]. Именно такую форму имеет окончание одной из
накладок из Ксизово-16. Показательно, что в яме 24, кроме законченных изделий, обнару-
жены фрагменты грубо обработанных и не заполированных заготовок, в том числе и кон-
цевой накладки с расширенным концом. Луки, таким образом, если не изготавливались,
то, по крайней мере, ремонтировались в поселке у села Ксизово.
Фрагмент еще одной накладки на лук происходит из культурного слоя поселения
Ксизово-19 (рис. 36, 6).
Элементы степной тращщии на памятниках Верхнего Подонья, таким образом,
были связаны с культурой смешанного гуннского и позднесарматского населения южно-
русских степей.
Заключение
Какое же историческое явление отражает сгусток памятников гуннской эпохи в Верх-
нем Подонье? Для объяснения этого феномена сведем вместе некоторые данные, приве-
денные как в настоящей статье, так и в других публикациях.
Существенных связей обитателей Верхнего Подонья гуннского времени, с одной сто-
роны, и позднеримской эпохи, с другой, не обнаруживается. В гуннский период в регион
приходит новое население.
Состав верхнедонского населения в середине 1 тысячелетия н. э. был достаточно
сложным, включающим выходцев с весьма отдаленных друг от друга территорий (Дне-
провское лесостепное Левобережье, бассейн Оки, ареал Черняховской культуры, Северное
Причерноморье, степи, возможно, Подунавье), причем донское население было полиэт-
ничным с явным преобладанием потомков обитателей Днепровского Левобережья (киев-
ской тращщии) и бассейна Оки.
Поселения гуннской эпохи по своему характеру неоднородны. Среди них есть обыч-
ные рядовые поселки, крепости (Крутогорье, возможно, Перехвалъ, Чертовицкое-3, Под-
горное и Малый Липяг) [Бирюков, Акимов, 2008] и очень большие поселения, сосредото-
ченные на Острой Луке Дона, где, видимо, располагался центр округи.
В поселках Острой Луки Дона зафиксированы следы ремесленной деятельности,
причем самой разной. Население занималось кузнечным ремеслом (причем в Замятино-5
делали или ремонтировали кольчуги), черной металлургией, металлообработкой бронзы,
гончарством, производством гребней из рога, изготовлением или ремонтом луков.
Погребения демонстрируют сложную структуру общества: в Мухино открыто захо-
ронение знатной женщины, известны, погребения с оружием, с рядовым инвентарем, бе-
зьгнвенгарнъге [Обломский, 2008а].
248
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя. в гуннское время (конец IV - V век)
На памятниках Острой Луки Дона довольно много античного импорта: бесы, сте-
клянные сосуды, амфоры, отдельные находки бытовой посуды. В 2009 году в Ксизово-19
найдены первые монеты, а в 2011 году на поселении Ксизово-19А — монетный клад бо-
спорских статоров’.
В коллективной монографии о Замятинском археологическом комплексе был сделан
вывод, что в Верхнем Подонье в конце IV — V веке существовал один из центров гуннской
державы, для чего в этот регион было перемещено население из разных ее частей [Острая
Лука, 2004, с. 163-166]. С какой целью это было сделано, в 2004 году можно было только
гадать. Последующие раскопки памя тников Острой Луки (в первую очередь поселений
и могильников у с. Ксизово) дали возможность ответить на этот вопрос.
В нескольких своих работах я высказал предположение, что в гуннский период суще-
ствовал торговый путь по Дону из Северного Причерноморья в Поочье. Начальным звеном
этого гл ги быт ггозднеантичнъпд Танаис, а точнее, поселение явно торгового характера,
которое возникло в гуннское время на месте погибшего в середине III века города, конеч-
ным — население бассейна Оки. По линии этого гiv rn в середине I тысячелетия н. э. рас-
пространяются импорты, позднеантичные украшения и мода на них, фиксируются раз-
личные по характеру контакты населения, продвигаются на север выходцы из причерно-
морского региона в широком смысле этого гюнягня (включая Северный Кавказ и Нижнее
Подонье). Поселения Верхнего Подонъя с центром на Острой Луке были промежуточным
пунктом на этом пути, где зафиксировано непосредственное присутствие населения как
окского, так и причерноморского регионов [Обломский, 2009; 2011].
Все эти наблюдения, по моему мнению, свидетель ствуют о возникновении в Верхнем
Подонье в середине 1 тысячелетии н. э. раннегосударственной структуры. Формирование
верхнедонской гругшировки полиэтничного населения, очевидно, было связано с попыт-
кой поставить под контроль донской торговъпд путь. Было ли это новое образование само-
стоятельным? Вероятнее всего, нет. Совпадение по времени существования верхнедонской
гругшировки поселений и могильников, с одной стороны, и гуннской эпохи, включая вто-
рую половину V века, с другой, разброс гео графин исходных территорий перемещенных
в Подонье групп населения от Дуная до Северного Причерноморья указывает на то, что,
скорее всего, верхнедонской регион был частью гуннской державы, причем его структура
сохранилась после разгрома гуннов на западе и ее распада. Материалы Верхнего Подо-
нъя дают нам уникальную возможность выяснить, как именно формировалось государство
гуннов, и какими были способы освоения территорий в его границах.
В заключение хотелось бы остановиться на некоторых спорных вопросах интерпре-
тации верхнедонских памятников. Мои оппоненты М. М. Казанский, А. В. Масгыкова
и Д. В. Акимов, не возражая в принципе против предположения о формировании в Верх-
нем Подонье раннегосударственного образования, ставят под сомнение связь его с гун-
нами. Главньгм аргументом против этого является отсутствие, по их мнению, в Верхнем
Подонье отчетливых следов именно гуннской культуры, в первую очередь, комплексов ко-
чевой знати. Д. В. Акимов высказал предположение, что верхнедонское население подчи-
нили себе аланы-танаиты, продвинувшиеся с юга [Казанский, Масгыкова, 2009, с. 238-245;
Акимов, 2012, с. 166,167].
Роскошные степные захоронения в донской лесостепи пока, действительно, не из-
вестны, правда, учитывая, что сами памятники середины 1 тысячелетня н. э. в Верхнем
Подонье открыты сравнительно недавно, никакой гарантии, что погребения степной зна-
ти не появятся в ближайшем будущем, нет. На памятниках Верхнего Подонъя (как на по-
селениях, так и в захоронениях) отмечены элементы культуры рядового населения степей,
причем не аланского, а гуннского. Лепная керамика кочевнической тращщии, например,
находит ближайшие аналогии в комплексах гуннского круга и раннего средневековья.
Юртообразные постройки из Ксизово-19 и Мухино-2 представляют собой стационарные
* Информация о находках монет пока не опубликована. Обработкой нумизматического материала за-
нимается К. Б. Мызгин (Харьков).
249
A. M. Обломский
жктища, по планировке (очень показательно при этом внутреннее деление их на два от-
сека — жилой и кухонный), конструкции стен повторяющих разборные кочевнические
юрты, но по замечанию С. А. Плетневой, относящиеся к начальной стадии оседания кочев-
ников на землю. Мнение, что округлые каркасные постройки известны почти по всей вар-
варской Восточной Европе [Казанский, Мастыкова, 2009, с. 241] справедливо, но мои кри-
тики не учитывают других признаков сооружений из Ксизово и Мухино — уже упомяну-
того деления на два отсека и наличия серии железных петель для крепления раздвижных
конструкций в Ксизово. И уж никак нельзя связывать юртообразные постройки с аланским
населением [Акимов, 2012, с. 167]: до раннего средневековья на территории Восточной Ев-
ропы такие сооружения не известны. Постройки из Ксизово и Мухино - самые ранние из
юртообразных к западу от Волги.
Я согласен с моими оппонентами, что так называемые гуннские наконечники стрел
не являются достоверным признаком присутствия в составе населения именно гуннов: эти
предметы вооружения распространены широко в пространстве и во времени. Тем не ме-
нее, находка в Ксизово-16 комплекса накладок на лук и даже заготовок таких накладок
свидетельствуют о местном изготовлении или ремонте луков, что вряд ли было возможно
без прямого контакта оседлого населения и кочевников.
Совершенно фангастичным выглядит утверждение Д. В. Акимова о проникновении
в Верхнее Подонье некой аланской «орды», которая установила в регионе свою гегемонию
[Акимов, 2012, с. 167]. В Верхнем Подонье нет ни катакомб, характерных для алан-танаи-
тов IV века, ни соответствующей керамики и набора вещей. Да и комплекс культуры алан
конца IV — V в. в качестве чего-то обособленного от общего контекста степных древностей
гуннского периода пока никем не выделен. Распространение зеркал с петлей на обороте,
нашивных золотых бляшек на одежду и обычая искусственно деформировать черепа -
изначально сарматские признаки, но в эпоху Великого переселения народов они теряют
свою этническую спещяфику и становятся элементами общей культуры этого периода [Ка-
занский, 2006; Казанский, Мастыкова, 2009, с. 242].
Таким образом, я пока не вижу оснований отказаться от предположения, что верх-
недонская группировка разноэтничного населения середины 1 тысячелетия н. э. имела
прямое отношение к гуннскому объединению. Какой либо другой силы, сумевшей со-
брать вместе выходцев с достаточно отдаленных территорий, в Восточной Европе в конце
IV — V в. не было.
ЛИТЕРАТУРА
1. Абрамова М. П. Ранние аланы Северного Кавказа Ш-V вв. н. э. М., 1997.
2. Айбабин А. И. Хронология могильников Крыма позднеримского и раннесредневекового
времени // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. I. Симферополь, 1990.
3. Айбабин А. И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь, 1999.
4. Айбабин А. И., Хайрединова Э. А. Могильник у с. Лучистое. 1. Симферополь ; Керчь, 2008.
5. Акимов Д. В. Постройки 2-й четверти — середины 1 тыс. н. э. в бассейне Верхнего Дона и ле-
состепного Хопра // Верхнедонской археологический сборник, 2. Липецк, 2001.
6. Акимов Д. В. Население Верхнего Подонья накануне и в период гуннского вторжения в Вос-
точную Европу // Рос. археология. 2007. № 3.
7. Акимов Д. В. Лесостепное Подонье в эпоху великого переселения народов // Восточно-
славянский мир Днепро-Донекого междуречья и кочевники южно-русских степей в эпоху раннего
средневековья. Воронеж, 2008а.
8. Акимов Д. В. Опыт реконструкции этно-исторических процессов эпохи Великого переселе-
ния народов на Верхнем Дону // Труды П (XVHI) Всероссийского археологиче-ского съезда в Суз-
дале 2008 г. Т. 2. М., 20086.
250
Эшноку. гынурные компоненты насе. гения Верхнего Подонъя в гуннское время (конец IV - V век)
9. Акимов Д. В. О проблеме взаимоотношении населения лесной и лесостепной зон Верхнего
Подонъя в гуннское время // Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи римских влия-
ний и Великого переселения народов. Тула, 2008в.
10. Акимов Д. В. О характере заселения лесостепного Подонъя на рубеже древности и средне-
вековья // Дивногорский сборник. Вып. 1. Воронеж, 2009.
11. Акимов Д. В. Автохтонное население донской лесостепи в эпоху Великого переселения на-
родов // Germania-Sarmatia. Вып. 2. Калининград; Курск, 2010а.
12. Акимов Д. В. Раскопки городища Крутогорье в Липецком р-не / / Археологические откры-
тия 2009 г. в Липецкой области. Липецк, 20106.
13. Акимов Д В. Черняховская миграция в район бассейна Верхнего Дона в позднеримское
и гуннское время / / Oium. Вып. 1. Киев, 2011.
14. Акимов Д. В. Население территории Верхнего Подонъя в эпоху Великого переселения на-
родов: истоки, пути и ритмы / / Лесная и тесостепная зоны Восточной Европы в эпохи римских
влияний и Великого переселения народов : материалы конф. Вып. 3. Тула, 2012.
15. Акимов Д. В., Бирюков И. Е. Городище Крутогорье и его место среди верхнедонских па-
мятников рубежа древности и средневековья (предварительные замечания) // Археологическое
изучение Центральной России. Липецк, 2006.
16. Акимов Д. В., Медведев А. П. Керамический комплекс верхнедонских поселений типа
Ш Чертовппкого городища / / Археологические памятники Восточной Европы. Воронеж, 2006.
17. Амброз А. К. Фибулы юга Европейской части СССР П в. до н. э. — IV в. н. э. // Свод архео-
логических источников. Д1-30. М., 1966.
18. Амброз А. К. Фибулы из раскопокТанаиса // Античные древности Подонъя — Приазовья.
М., 1969.
19. Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины
УШ в. // Степи Евразии в эпоху средневековья. Археология СССР. М., 1981.
20. Амброз А. К. Хронология древностей Северного Кавказа V-VH вв. М., 1989.
21. Арсеньева Т. М. Некрополь Танаиса. М., 1977.
22. Арсеньева Т. М., Безуглов С И., Толочко И. В. Некрополь Танаиса. Раскопки 1981-1995 гг. М., 2001.
23. Ахмедов И. Р. Удила. В: Типологическое определение инвентаря // Гапоновскпй клад
и его культурно-исторический контекст / И. О. Гавритухин, А. М. Обломский. Сер. Раннеславян.
мир. Вып. 3. М., 1966.
24. Ахмедов И. Р. Коллекция предметов конского убора из Керчи / / Поздние скифы Крыма :
гр. Гос. Ист. музея. Вып. 118. М., 2001.
25. Ахмедов И. Р. Окские фибупы // Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи
римских влияний и Великого переселения народов. Тула, 2008.
26. Ахмедов И. Р. Новые материалы к истории престижной узды Восточной Европы гуннского
и постгуннского времени // Гунны, готы и сарматы между Волгой и Дунаем. СПб., 2009.
27. Ахмедов И. Р., Белоцерковская И. В. К реконструкции исторических процессов / / Куль-
тура рязано-окских могильников. Восточная Европа в середине 1 тыс. н. э. Сер. Раннеславян. мир.
Вып. 9. М., 2007.
28. Ахмедов И. Р. Казанский М. М. После Аттилы. Киевский клад и его культурно-историче-
ский контекст / / Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе
римского времени и в раннем средневековье: докл. науч, конф., посвящ. 60-летию со дня рождения
Е. А. Горюнова, г. Санкт-Петербург, 14-17 нояб. 2000 г. СПб., 2004.
29. Белоцерковская И. В. Инвентарь женских погребений // Культура рязано-окских могиль-
ников. Восточная Европа в середине 1 тыс. н. э. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 9. М., 2007.
30. Белоцерковская И. В. Об одном типе женского костюма окских финнов гуннского и пост-
гуннского времени // Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи римских влияний
и Великого переселения народов: материалы конф. Вып. 3. Тула, 2012а.
31. Белоцерковская И. В. Женский комплекс из могильника Кораблино // Образы времени.
Из истории древнего искусства. М., 20126.
32. Белоцерковская И. В. Женский костюм окских финнов V-VH вв. Традиции и новации.
Сер. Раннеславянс. мир. Вып. 15. М. (в печати).
33. Бирюков И. Е. Острая Лука Дона в гуннское время. Общая карта памятников / / Острая
Лутка Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сер. Ранне-
славян. мир. Вып. 6. М., 2004.
251
A. M. Обломский
34. Бирюков И. Е., Акимов Д. В. Оборонительные сооружения городищ гунского времени на
Верхнем Дону // Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи римских влияний и Вели-
кого переселения народов. Тула, 2008.
35. Бирюков И. Е., Мельников Е. Н. Раскопки селища у с. Каменка Задонского р-на // Архе-
ологические открытия 2006 г. в Липецкой обл. Липецк, 2007.
36. Бобринский А. А. Гончарные мастерские и горны Восточной Европы. М., 1991.
37. Богачев А. В. К эволюции калачиковидных серег IV-VII вв. в Волго-Камье // Культуры
евразийских степей второй половины 1 тыс. н. э. Самара, 1996.
38. Боталов С. Г., Таиров А. Д., Любчанский 14. Э. Курганы с «усами» у рало-казахстанских
степей. Челябинск, 2006.
39. Веймарн Е. В., Айбабин А. 14. Скалистинский могильник. Киев, 1993.
40. Вихляев В. 14., Беговаткин А. А., Зеленцова О. В., Шитов В. Н. Хронология могильников
населения I-XIV вв. западной части Среднего Поволжья. Саранск, 2008.
41. Власов В. П. Лепная керамика из некрополя Ш-IV вв. Дружное в Крыму // Сто лет Чер-
няховской культуре. Киев, 1999.
42. Воронов Ю. Н. Могилы апсилов. Итоги исследований некрополя Е(ибилиума
в 1977-1986 гг. М., 2003.
43. Воронина Р. Ф., Зеленцова О. В., Энговатова А. В. Никитинский могильник. Публика-
ция материалов раскопок 1977-1978 гг. // Труды отдела охранных раскопок Института археологии
РАН. Вып. 3. М., 2005.
44. Воронцов А. М. Памятники мощинской культуры гуннского времени на территории Ок-
ско-Донского водораздела // Acta Archaeologica Albaruthenica. Вып. 4. Минск, 2008.
45. Воронцов А. М. К вопросу о поздней дате мощинской культуры // Труды Ш (XIX) Всерос-
сийского археологического съезда. Великий Новгород — Старая Русса. Вып. 2. СПб.; М.; Великий
Новгород, 2011.
46. Восточная Европа в середине 1 тыс. н. э. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 9. М., 2007.
47. Гавритухин И. О. Кодынские фибулы (Типы и некоторые проблемы интерпретации) //
Vakaru. Baltu. Archeologija ir istorija. Klaipeda, 1989.
48. Гавритухин И. О. Причерноморская серия фибул группы Левице-Токари (к изучению
восточногерманского культурного наследия) // Боспорский сборник. Вып. 4. М., 1994.
49. Гавритухин И. О. Финал традиций культур римского времени в Восточном Прикарпатье / /
Die spatromische Kaiserzeit und die friihe Volkerwanderungszeit in Mittel- und Osteuropa. Eodz, 2000.
50. Гавритухин И. О. Приложение к главе 1. Детали поясов «позднеримского воинского» сти-
ля с поселения Замятино-10 // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический ком-
плекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2004а.
51. Гавритухин И. О. Ранние формы пальчатых фибул и экземпляр из Замятине // Острая
Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сер. Ранне-
славян. мир. Вып. 6. М., 20046.
52. Гавритухин И. О. Фибула из раскопок А. Г. Атавина в Фанагории в 1989 г. // Древности
Юга России (памяти А. Г. Атавина). М., 2008.
53. Гавритухин И. О. Фибулы группы Левице-Токари // Inter Ambo Maria. Северные варва-
ры на пути из Скандинавии к Черному морю : тез. докл. конф., 3-7 окт. 2012 г. Гаспра ; Симферо-
поль, 2012.
54. Гавритухин И. О., Воронцов А. М. Фибулы верхнеокско-донского водораздела: двучлен-
ные прогнутые подвязные и со сплошным приемником // Лесная и лесостепная зоны Восточной
Европы в эпохи римских влияний и Великого переселения народов. Тула, 2008.
55. Гавритухин И. О., Казанский М. М. Боспор, тетракситы и Северный Кавказ во второй по-
ловине V — VI в. // Археологические вести. Вып. 13. СПб., 2006.
56. Гавритухин И. О., Обломский А. М. Днепровское лесостепное Левобережье // Восточная
Европа в середине 1 тыс. н. э. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 9. М., 2007.
57. Гавритухин И. О., Пьянков А. В. Могильники V-VH вв. Раннесредневековые древно-
сти Побережья. // Крым, Северо-восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья
(1У-УШ вв.). М., 2003.
58. Гей О. А., Бажан И. А. Хронология эпохи «готских походов» (на территории Восточной
Европы и Кавказа). М., 1997.
252
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонья. в гуннское время (конец IV - V век)
59. Гопкало О. В. Относительная хронология мужских погребений Черняховской культуры.
К постановке проблемы // Oium. Вып. 1. Киев, 2011.
60. Гороховский Е. Л. Хронология Черняховских могильников лесостепной Украины // Тру-
ды V Конгресса МУСА. Вып. 4. Киев, 1988.
61. Гороховський С. Л. Дв1 архагчш пальчастт ф!булиз Середньо! Наддншрянщини // Етно-
культурш процеси в Птвденно-Схщнш Сврош в I тис. н. е. Кй1в ; Льв1в, 1999.
62. Горюнов Е. А. Некоторые древности 1 тыс. н. э. на Черниговщине / / Ранне средневеко-
вые восточнославянские древности. Л, 1994.
63. Дмитриев А. В. Погребения всадников и боевых коней в могильнике эпохи переселения
народов на р. Дюрсо близ Новороссийска // Сов. археология. 1979. № 4.
64. Дмитриев А. В. Могильник Дюрсо — эталонный памятник древностей V-IX вв. Ран-
несредневековые древности Побережья // Крым, Северо-восточное Причерноморье и Закавказье
в эпоху средневековья (IV-VIII вв.). М., 2003.
65. Дубынин А. Ф. Щербинское городище // Дьяковская культура. М., 1974.
66. Ерохин А. В. Разведка по р. Воронеж в Липецком р-не // Археологические открытия
2009 г. в Липецкой обл. Липецк, 2010.
67. Засецкая И. П. Материалы Боспорского некрополя второй половины IV — первой полови-
ны V в. н. э. // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. 3. Симферополь, 1993.
68. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV —
V в.). СПБ., 1994.
69. Засецкая И. П, Казанский М. М., Ахмедов И. Р., Минасян Р. С. Морской Чулек. Погребе-
ния знати из Приазовья и их место в истории племен Северного Причерноморья в посттуннскую
эпоху. СПб., 2007.
70. Земцов Г. Л. Миграционные потоки Ш-V вв. и верхнедонской регион (на примере посе-
ления Мухино-2) // Контактные зоны Евразии на рубеже эпох. Самара, 2003.
71. Земцов Г. Л. Гончарный горн на поселении Ксизово-19 // Острая Лука Дона в древности.
Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2004.
72. Земцов Г. Л. Раскопки поселения и могильника Мухино-2 в Задонском р-не // Археоло-
гические открытия 2006 г. в Липецкой обл. Липецк, 2007а.
73. Земцов Г. Л. Домостроительство // Памятники киевской культуры в лесостепной зоне
России (Ш — начало V в. н. э.). Сер. Раннеславян. мир. Вып. 10. М., 20076.
74. Земцов Г. Л. Липецкий край в Ш-V вв. Тула, 2012.
75. Казанский М. М. О баллах в лесной зоне России в эпоху Великого переселения народов //
Археологические вести. Вып. 6. СПб., 1999.
76. Казанский М. М. Хронология начальной фазы могильника Дюрсо // Историко-археоло-
гический альманах. Вып. 7. Армавир, 2001.
77. Казанский М. М. Об искусственной деформации черепа у бургундов в эпоху Великого
переселения народов // Opus: междисциплинарные исследования в археологии. М., 2006.
78. Казанский М. М. Оружие «западного» и «юного» происхождения в лесной зоне России
и Белоруссии в начале средневековья // Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи
римских влияний и Великого переселения народов. Тула, 2008.
79. Казанский М. М., Мастыкова А. В. Кочевые и оседлые варвары в Восточной Европе в гунн-
ское время // Дивногорский сборник. Вып. 1. Воронеж, 2009.
80. Комар А. В., Кубышев А. И., Орлов Р. С. Погребения кочевников VH-VH[ вв. из Северо-За-
падного Приазовья // Степи Европы в эпоху средневековья. Вып. 5. Донецк, 2006.
81. Кренке Н. А. Дьяково городище: культура населения бассейна Москвы-реки в I тыс. до
н. э. — I тыс. н. э. М., 2011.
82. Кренке Н. А., Тавлинцева Е. Ю. Бантиковидные нашивки // Дьяково городище: культу-
ра населения бассейна Москвы-реки в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. М., 2011.
83. Левада М. Е. Сухоносивка // Terra barbarica. Eodz ; Warszawa, 2010.
84. Лимберис H. Ю., Марченко И. И. Раннее ре дневековые погребения из могильника Старо-
корсунского городища № 2 // Гунны, готы и сарматы между Волгой и Дунаем. СПб., 2009.
85. Лимберис Н. Ю., Марченко И. И. Погребения эпохи Великого переселения народов
и раннего средневековья из курганов степного Прикубанья // Петербургский апокриф. Послание
от Марка. СПб.; Кишинев, 2011.
86. Магомедов Б. В. Черняховская культура. Проблема этноса. Lublin, 2001.
253
A. M. Обломский
87. Малашев В. Ю. Периодизация ременных гарнитур позднесарматского времени // Сар-
маты и их соседи на Дону. Ростов н/Д, 2000.
88. Масленников А. А. Семейные склепы сельского населения позднеантичного Боспора.
М., 1997.
89. Масгыкова А. В. Женский костюм Центрального и Западного Предкавказья в конце IV —
середине VI в. М., 2009.
90. Медведев А. П. Сарматы и лесостепь (по материалам Подонья). Воронеж, 1990.
91. Медведев А. П. Подгоренское городище на р. Воронеж // Археологические памятники
лесостепного Придонья. Липецк, 1996.
92. Медведев А. П. Сарматы в верховьях Танаиса. М., 2008.
93. Медведев А. П. Новые материалы по истории и культуре античной Фанагории (из рас-
копок Восточного некрополя в 2005-2007 гг.) // Nortia-VI. Воронеж, 2009.
94. Медведев А. П. Позднеантичный некрополь Фанагории (по материалам раскопок
2005 г.) // Вести. ВГу. Сер. История, политология, социология. Вып. 1. Воронеж, 2011.
95. Медведев А. П. Акимов Д. В. Верхнее Подонье на рубеже древности и средневековья //
Исторические записки. Научные труды исторического ф-та ВГу. 7. Воронеж, 2001.
96. Медведев А. П. Винников А. 3. Грунтовой могильник на Животинном городище // Про-
блемы археологического изучения Доно-Волжской лесостепи. Воронеж, 1989.
97. Моисеев А. В. Отчет о раскопках поселения и могильника Ксизово-16 в 2010 г. Воронеж //
Архив ИА РАН. 1989. 2011.
98. Мончиньська М. Велике переселения народ!в. Icropin неспокшно! епохи IV та V столггь.
Ки!в, 2009.
99. Обломский А. М. О ритмах развития лесостепного Поднепровья и Подонья
в позднеримское и гуннское время // Археология Центрального черноземья и сопредельных
территорий. Липецк, 1999.
100. Обломский А. М. Днепровское лесостепное Левобережье в позднеримское и гуннское
время (середина Ш — первая половина V в. н. э.). Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2002.
101. Обломский А. М. Новая культурно-хронологическая группа памятников гуннского
времени на территории Восточноевропейской лесостепи // Slowiane i ich sqsiedzi we wczesnym
sredniowieczu. Warszawa ; Lublin, 2003a.
102. Обломский A. M. Хронология Замятинского археологического комплекса в Верхнем По-
донье // Чтения, посвященные 100-летию деятельности Василия Алексеевича Городцова в Государ-
ственном Историческом музее : тез. конф. Вып. 2. М., 20036.
103. Обломский А. М. Ранне средневековое трупоположение у с. Лихачевка Полтавской облас-
ти / / Культурные транс формации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского
времени и в раннем средневековье : докл. науч, конф., посвят. 60-летию со дня рождения Е. А. Го-
рюнова, г. Санкт-Петербург, 14-17 нояб. 2000 г. СПб., 2004а.
104. Обломский А. М. Замятинский археологический комплекс — «перекресток этнокультур-
ных традиций» // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гунн-
ского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 20046.
105. Обломский А. М. Замятино-8. Материалы раскопок 1998-2000 гг. // Острая Лука Дона
в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир.
Вып. 6. М., 2004в.
106. Обломский А. М. Хронология Замятинского археологического комплекса // Острая Лука
Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян.
мир. Вып. 6. М., 2004.
107. Обломский А. М. Об одной группе сосудов эпохи Великого переселения народов // Рос.
археология. 2005а. № 2.
108. Обломский А. М. Проблемы изучения памятников Верхнего Подонья гуннского време-
ни // Крат, сообщения Ин-та археологии. 20056. № 219.
109. Обломский А. М. Юртоообразная постройка V в. н. э. на территории Верхнего Подо-
нья // Средневековая археология Евразийских степей : сб. ст. к юбилею проф. С. А. Плетневой. М.;
Йошкар-Ола, 2006.
110. Обломский А. М. Лесостепное Подонье // Восточная Европа в середине 1 тыс. н. э.
Сер. Раннеславян. мир. Вып. 9. М., 2007.
254
Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонъя. в гуннское время (конец IV - V век)
111. Обломский А. М. Предварительные итоги раскопок могильника гуннского времени
у с. Ксизово Задонского р-на Липецкой области // Восточнославянский мир Днепро-Донского меж-
дуречья и кочевники южно-русских степей в эпоху раннего средневековья. Воронеж, 2008а.
112. Обломский А. М. Германские элементы в культуре Верхнего Подонья в гуннское время //
Изе turbulent epoch. New materials from tire Late Roman Period and the Migration Period. П. Lublin, 20086.
113. Обломский A. M. Танаис и Верхнее Подонье в гуннскую эпоху (проблема контактов на-
селения) // Дивногорский сборник. Вып. 1. Воронеж, 2009.
114. Обломский А. М. Новые погребальные комплексы Верхнего Подонья середины 1 тыс.
н. э. // Крат, сообщения Ин-та археологии. 2010а. № 224.
115. Обломский А. М. Этнокультурные компоненты населения Верхнего Подонья в гуннское
время (конец IV — V в.) (по материалам раскопок поселения и могильника Ксизово-19) // Вестн.
Гуманитар, науч, фонда. Вып. 4 (61). М., 20106.
116. Обломский А. М. Причерноморские элементы на памятниках Верхнего Подонья середи-
ны 1 тыс. н. э. // Петербургский апокриф. Послание от Марка. СПб.; Кишинев, 2011.
117. Обломский А. М. Лепная керамика из погребений Верхнего Подонья середины
1 тыс. н. э. //Лесная и лесостепная зоны Восточной Европы в эпохи римских влияний и Великого
переселения народов : материалы конф. Вып. 3. Тула, 2012.
118. Обломский А. М., Радюш О. А. Вещевой комплекс // Памятники киевской культуры
в лесостепной зоне России (Ш — начало V в.). Сер. Раннеславян. мир. Вып. 10. М., 2007.
119. Обломский А. М., Терпиловский Р. В. Предметы убора с выемчатыми эмалями на терри-
тории лесостепной зоны Восточной Европы (дополнение сводов Г. Ф. Корзухиной, И. К. Фролова
и Е. Л. Гороховского) // Памятники киевской культуры в лесостепной зоне России (Ш — начало
V в.). Сер. Раннеславян. мир. Вып. 10. М., 2007.
120. Обломский А. М., Усачук А. Н. Технология изготовления гребней в Замятино-5 и Замяти-
но-8 и мастерские гребенщиков. // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический
комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2004.
121. Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского вре-
мени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2004.
122. РадДевська В. С., Шрамко Б. A. HoBi археолоПчш пам'ятки на Харювщиш // Археолопя.
Вып. 33. Кшв, 1980.
123. Разуваев Ю. Д. Ишутинское городище на Красивой Мече // Археологические памятни-
ки Верхнего Подонья первой половины 1 тыс. н. э. Воронеж, 1998.
124. Родинкова В. Е. Металлические детали одежды и украшения как хронологические
индикаторы // Гавритухин И. О., Обломский А.М. Гапоновский клад и его культурно-исторический
контекст. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 3. М., 1996.
125. РозенфельдтИ. Г. Древности западной части Волго-Окского междуречья в VI-IX вв. М., 1982.
126. Румянцева О. С. Керамика центральной группы могильников. В: Культура рязано-ок-
ских могильников // Восточная Европа в середине 1 тыс. н. э. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 9. М., 2007.
127. Седин А. Предметы вооружения из городища Никодимово // Acta Archaeologica Alba-
rutenica, VH. Минск, 2011.
128. Симоненко А. В. Еще раз о рвах на сарматских могильниках Северного Причерномо-
рья // Старожитности I тисячолгггя нашог ери на територп Украши. Кшв, 2003.
129. Смирнов К. А. К вопросу о систематизации грузиков «дьякова типа» с Троицкого городи-
ща // Древнее поселение в Подмосковье. М., 1971.
130. Смирнов К. А. Дьяковская культура (материальная культура городищ междуречья Оки
и Волги) //Дьяковская культура. М., 1974.
131. Терпиловский Р. В. Славяне Поднепровья в первой половине I тыс. н. э. Lublin, 2004а.
132. Терпиловский Р. В. Социально-экономический аспект исследования материалов Замятин-
ского археологического комплекса // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический
комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 20046.
133. Терпиловский Р. В., Абашина Н. С. Памятники киевской культуры (свод археологиче-
ских источников). Киев, 1992.
134. Толмачева М. М. Результаты металлографического изучения кузнечных изделий памят-
ников Замятинского археологического комплекса // Острая Лука Дона в древности. Замятинский
археологический комплекс гуннского времени. Сер. Раннеславян. мир. Вып. 6. М., 2004.
255
A. M. Обломский
135. Флёров В. С. Постпогребальные обряды Центрального Предкавказья в I в. до н. э. — IV в.
н. э. и Восточной Европы в IV в. до н. э. — XIV в. н. э. М., 2007.
136. Хазанов А. М. Генезис сарматских бронзовых зеркал // Сов. археология. 1963. № 4.
137. Хайрединова Э. А. Женский костюм варваров Юго-Западного Крыма V — первой половины
VI в. // Материалы по археологии/ истории и этнографии Таврии. Вып. 9. Симферополь/ 2002.
138. Храпунов И. Н. Этническая история Крыма в раннем железном веке. Боспорские иссле-
дования/ VI. Симферополь ; Керчь/ 2004.
139. Храпунов И. Н. Некоторые итоги исследования могильника Нейзац // Исследования мо-
гильника Нейзац. Симферополь/ 2011.
140. Шарова О. А. Две традиции изготовления пряслиц Верхнего Поднепровья и прилегаю-
щих территорий в 1 тыс. н. э. // Вопросы археологии/ истории и культуры Верхнего Поочья : мате-
риалы VI науч, конф./ г. Калуга/ 28 февр. — 3 марта 1995 г. Калуга/ 2004.
141. Шишкин Р. Г. Хронологические признаки трехслойных гребней Черняховской культу-
ры // Сучасш проблеми археологи. Кй1В/ 2002.
142. Щукин М. Б. Готский путь. ГотЫ/ Рим и Черняховская культура. СПБ./ 2005.
143. Arrhenius В. Merovingian garnet jewellery: Emergens and social implications. Stockholm/1985.
144. Bierbrauer V. Ethnos und Mobilitat im 5. Jahrhundert aus archaologischer Sicht: Vom Kaukasus
bis Niederosterreich. Munchen, 2008.
145. Chmielowska A. Grzebienie starozytne i sredniowieczne z ziem polskich. Eodz.
146. Gening V. F.z Volkerwanderungszeitliche Kriegergraber aus Turaevo im Uralvorland // Eura-
sia Antiquaz 1. Mainzz 1995.
147. Ivanisevic V., KazanskiM.z Mastykova A. Les necropoles de Viminacium a kepoque des Grandes
migr ations. Parisz 2006.
148. Kazanski M. Les antiquites germaniques de kepoque Romaine tardive en Crimee et dans la re-
gion de la mer EX Azov / / Ancient West & Eastz Leiden-Bostonz 2002.
149. Legoux R.z Perin P.z Vallet F. Chronologie normalisee du mobilier funeraire Merovingien entre
Manche et Lorraine // Bulletin de liaison de k Association franchise d'Archeologie merovingienne, № hors
serie, Conde-sur-Noireau. 2004.
150. Madyda-Legytko R. Studia nad zroznicowaniem metalowych cz^sci pasow w kulturze prze-
worskiej. Okucia konca pasa. Krakow, 2011.
151. Martin M. Grabfund e des 6. Jahrhunderts aus der Kirche St. Peter und Paul in Mels SG // Ar-
chaologie der Schweiz. 11.1988.
152. Nothnagel M. Die volkerwanderungszeitlichen Bestattungen von Untersiebenbrunn, Niederd-
sterreich // Universitat Wien. Diplomarbeit. Wienz 2008.
153. Tejral J. Mahren im5. Jahrhundert // Studie archeologickeho ustavu Ceskoslovenske akademie
ved v Brne, 3. Praha, 1973.
154. Tejral J. Grundziige der Volkerwanderungszeit in Mahren // Studie archeologickeho ustavu
Ceskoslovenske akademie ved v Brne, IV-2. Praha, 1976.
155. TeiralJ. Neue Aspecte der friihvolkerwanderungszitlichenChronologie imMitteldonaurum //
Neue Beitrage zur Erforschung der Spatantike im mittleren Donauraum. Brno, 1997.
156. TeiralJ. Neue Erkenntnisse zur Frage der donaulandish-ostgermanischenKrieger -beziehungs-
weise Mannergraber des 5 Jahrhunderts // Fundberichte aus Osterreich, 41. Wien, 2003.
157. Tejral J. К soucasnemu stavu archeologickeho i historickeho badani о nejcasnejsim stredoveku
na Morave // Mezi ranym a vrcholnym stredovekem. Brno, 2012.
158. Thomas S. Studien zu den germanishen Kammen der romischen Kaiserzeit. «Arbeits- und For-
schungsberichte zur Sachsischen bodendenkmalpflege», 8. Leipzig, 1960.
256
A. M. Oblomskiy
ABSTRACT
ETHIC CULTIRAL COMPONENTS OF THE UPPER
PODONYE REGION POPULATION IN THE HUN EPOCH
(THE END OF THE IV — V CENTURY)
The composition of Upper Podonye's population (the upper basin of the Don river) in the
middle of the I millennium AD was quite complex. It included migrants from territories which
were quite remote from each other (the left forest-steppe bank of the Dnieper river, the Oka river
basin, the habitat of the Chernyakhovskaya culture, Northern Prichernomorye, the steppe and
maybe the Danube river region). At the same time the population of the Don river region was
multiethnic, with representatives of the Dnieper's left bank (Levoberezhye, the Kiev tradition)
and the basin of the Oka river prevailing over other groups.
The settlements of the Him epoch cannot be called homogeneous in their nature. There are
regular villages among them, as well as fortresses (Kroutogorye, probably, Perekhval, Chertovi-
tskoye-3, Podgornoye and Maliy Lipyag) and very large settlements mostly concentrated on the
Don's Ostraya Luka, where the area's center had obviously been situated.
The villages of Ostraya Luka retained traces of various handicraft industries. The popula-
tion was involved in smithcraft (it is known that in Zamyatino-5 chain mails were made or re-
paired), iron industry, bronze metalwork, pottery, making combs from antler along with making
or repairing bows.
The burial sites depict the society's rather complex structure: in Mukhino the grave of a no-
ble woman was uncovered, burials with armament, with regular inventory or without it are also
known to scientists.
There is quite a large amount of antique imported goods located in the monuments of the
Don's Ostraya Luka: beads, glass vessels, amphoras, separate discoveries of domestic kitchen-
ware. In 2009 the first coins were found in Ksizovo-19, while in Ksizovo-19A a whole coin trea-
sure of Bosporan staters was unearthed.
The conclusion about the Upper Podonye region was made in the collective monograph
study about the Zamyatino archaeological complex. This conclusion stated that in the IV-V cen-
turies one of the centers of the Him empire existed in this area, thus the population from different
parts of the empire moved here. The excavations of Ostraya Luka's monuments that followed
(primarily those of settlements and burial sites near the Ksizovo village) provided scholars with
the opportunity to answer this question.
257
А. А. Тишкин, С. С. Матренин, А. С. Шмидт
СТЕПУШКА-I — ПАМЯТНИК КОЧЕВНИКОВ АЛТАЯ
СЯНЬБИЙСКО-ЖУЖАНСКОГО ВРЕМЕНИ
С августа по октябрь 2010 года археологической экспедицией Алтайского государствен-
ного университета осуществлялись авартшные раскопки курганного могильника СтепушкаЧ,
попадавшего в зону сгротпельсгва автодороги от Чуйского тракта на 651 км по долинам рек
Урсула к Катуни (рис. 1). Памятник располагался в черте одноименного (ныне нежилого)
селения Онгуданского района Республики Алтай, на мысовидной площадке третьей над-
пойменной террасы. Географические координаты, полученные с помощью GPS-навигатора,
такие: N - 50°45.267'; Е - 086°24.453'.
Рис. 1. Карта-схема расположения памятника Сгепушка-1
Некрополь состоял из сильно задернованных каменных курганов и выкладок, ком-
пактно сконцентрированных на северной оконечности мыса (рис. 2). Вся его территория
попадала в границы спроектированного дорожного полотна. На некоторых курганах были
хорошо вид ны следы разрушеншХ нанесенных в результате осуществленных работ тяжелой
дорожной техникой, а также в процессе сборки на площади археологического комплекса
258
Степу шка-I — памятник кочевников Алтая сянъбийско-жулянекого времени
элементов металлггческих конструкцтпг для опор шппш электропередач. Наибольшие по
вреждения фиксировались на восточной окраине памятника, рядом с технологической
дорогой, при прокладке которой было полностью уничтожено несколько древних захоро-
нентпь Вероятность такого факта подтверждали находившиеся рядом с дорогой объекты
№ 17 и 24, уже не имевшие наземных конструкций к моменту раскопок.
В результате проведенных археолопгческих работ было изучено 30 сооружен!rii по-
гребального и ритуального назначения, расположенных на восточной половине мыса
(рис. 2)*. Курганы и выкладки фиксировались несколькими плотными, часто параллель-
ными рядами (ряд включал от двух до семи объектов), выстроенными в меридиональном
направлении. Они размещались настолько близко друг к другу, что образовывали почти
сплошной каменный «панцирь». Сохранившиеся насыпи представляли собой плоские на-
броски диаметром 0,8-5,5 м, высотой 0,1-0,45 м из рваного камня с добавлением галечника
В основантпг, как правило, фиксировалась овальная крепида (средние размеры — 2,8л 1,9 м).
Рядом с курганами № 6 и 19 находилось по одному небольшому вертикально вкопанному
камню— столбику >•, которые располагались с внешней стороны крепиды на некотором удале-
ыш от нее на восток или северо-запад. Под насыпями обычно прослеживалась одна мопша
(прямоугольной, трапециевидной или овальной формы), ориентированная длинной осью
по линии 3-Вис разными отклонениями от нее. Ямы были главным образом с отвесными
стенками, реже с подбоем в южной стенке (курганы № 5, 17, 19, 21), длиной и шириной
в пределах 0.9-2.4 и 0.4-1,7 м соответственно, глубиной от 0.2 до 1.3 м. Погребальные каме-
ры представлены в своем большинстве каменными ящиками (курганы № 2,3, о, 8, 9,11,13,
20, 21) и в основном в виде их имитаций из вертикально установленных каменных плит у
ториевых или длинных стенок. Второе место по степени встречаемости занимали ямы без
Бнутримотпльньгх конструкций (курганы № 1 а, 4,5 а, 7,14,16,18,24). Реже фиксировались
деревянные ящики с перекрытием (курганы № 5,17,19) и обкладка стенок ямы рваными
камнями (курган № 1).
Рис. 2. Археологические раскопки в зоне строительства автодороги
* Группа курганов на западной половине мыса, обозначенная как могильник Степушка-П, исследо-
валась экспедицией Горно-Алтайского государственного университета под руководством в. И. Соенова. Там
было раскопано 64 объекта: 37 курганов и колец с погребениями и 27 каменных колец и выкладок без захоро-
нений [Соенов, 2010, с. 5].
259
А. А. Тишкин, С. C. Акшуенин, А. С. Шмидт
Погребения людей прошводт тлись преимущественно по обряду одт точной ингумацтш
[рис. 3). В шести случаях (объекты № 5,7,14,17,19,21) отмечены сопровождения верхового
коня, уложенного «сбоку» от человека на одном уровне с ним (на невысокой материковой
приступке) или ниже покойного, всегда в северной половине ямы. Курган № 19 содержал
захоронение лошади (рис. 4) и погребение человека в подбое (рис. 5). В кургане № 15
находилось единственное парное погребение взрослого человека и ребенка (рис. 6).
Рис. 3. Способы погребения, зафиксированные на могильнике Степушьа-1:1 — курган Na 7; 2 — курган Na 21;
3 — курган Na 19; 4 — курган Na 11; 5 — курган Na 4; 6 — курган Na 1; 7 — курган Na 15; 8 — курган Na 5а;
9 — курган Na la
260
Степушка-I — памятник кочевников Алтая сянъвийско-жуяшнского времени
Рис. 4. Степушка-!. Захоронение лошади в кургане No 19
Рис. 5. Степушьа-1. Курган Na 19. Погребение в подбое
261
А. А. Тишкин. С. С. Матренин. А. С. Шмидт
Рис. 6. Сгепушка-I. Парное погребение в кургане Na 15
Погребенные укладывались на сипну с вытянутыьш или слегка согнутыми в коленях
ногами, головой в восточный или (реже) в западный сектор (курганы № 5а, 14, 15, 19)
с разными отклонен! гямп. Отмечены редкие свидетельства помещен! ья pirrvanьной мясной
пищи, фиксируемой по костям пояснично-крестцовой части овцы. В насыпях двух курганов
(№ 10 и 19) собраны фрагменты керамической посуды.
Останки людей обнаружены в 19 курганах. Полученная антрополопгческая коллекция
насчитывала 20 скелетов. Среди них несколько индивидов имели явные следы насильственной
смерит в кургане № 5 похоронен воин без головы; в кургане № 1 — человек, убитый железным
наконечником стрелы, которьш глубоко вошел в левую бо.лъшеберповую кость: в кургане
№ 15 — взрослый мужчина с отрубленным правым предплечьем и застрявшим костяным
наконечником в левой глазнице (рис. 5); в кургане № 7 - мужчина без правого предплечья.
262
Степушка-1 - памятник кочевников Алтая, сянъбийско-жужанского времени
В пяти курганах исследованы кенотафы, не отличавшиеся до раскопок по своему
внешнему виду от наевшей над обычными погребениями. Они были устроены в небольших
по размерам ямах (курганы № 1а, 16, 18) или в миниатюрных каменных ящиках без
перекрытия, слегка врытых в древний горизонт (курган № 20, ящики а, б, в). В трех таких
символических захоронениях найдены железные наконечники стрел и нож. Объекты
№ 56,12 и 23 представляли собой «поминальные» кенотафы, не содержавшие могильной
ямы или другой погребальной камеры. В наевши кургана № 12 обнаружены два железных
наконечника стрелы. Кроме всего, были раскопаны три небольших ритуальных выкладки
(№ 16, 2а, 25) диаметром до 1,2 м.
По характерным элементам погребального обряда и найденному инвентарю курганы,
раскопанные на могильнике Степушка-1, относятся к булан-кобинской культуре хунну ско-
сяньбийскснжужанского времени [Мамадаков, 1990; Худяков, 1993; Соенов, 1997,2003; Матренин,
2005а-в; Тишкин, Матренин, 2007]. Исследованные погребальные комплексы соотносятся
с четырьмя традициями кочевников Алтая II века до н. э. — V века н. э. [Матренин, 2005в;
Матренин, Тишкин, 2007]: «берелъекая» — захоронение человека с лошадью, уложенной
«сбоку», на глубине около 0,65-1 м, в разных внутримогилъных конструкциях и без таковых,
с ориентацией головами в восточный сектор (курганы № 5, 7, 17, 21); «айрыдашская» —
погребение человека с лошадью, уложенной «сбоку», на глубине 0,65-1,1 м, с ориентацией
головами в западный сектор (курганы № 14, 19); «улуг-чолтухская» — погребения без
лошади, с ориентацией в восточньпт сектор, на глубине от 0,2 до 0,8 м (курганы № 1-4, 6,
8-11,13, 24); «карбанская» — захоронения без лошади, с ориентацией в западный сектор,
на глубине 0,5-0,7 м (курганы № 5б, 15) [Матренин, 2005в, с. 16; 2008а; Матренин, Тишкин,
2007, с. 103-113; Тишкин, Матренин, 2007, с. 48-50].
Полученные археологические материалы подтверждают выводы относительно ло-
кально-территориальной спепцфики погребальной практики булан-кобинских кочевни-
ков Центрального Алтая [Матренин, 2005а-б, 20086; Тишкин, 2007; Матренин, Тишкин,
2007]. Среди особенных черт погребального обряда могильника Степушка-1, необходимо
отметить ингумацию человека с лошадью, уложенной вдоль длинной стенки могилы с ори-
ентацией захороненных головами в восточный сектор. Погребения с такой комбинацией
признаков на территории Алтая в хунну ско-сяньбийско-жужанское время являются пока
наиболее малочисленными. До настоящего времени они были исследованы на памятниках
усгь-эдиганского (II в. до н. э. — I в. н. э.) и верх-уймонского (вторая половина IV — первая
половина V в. н. э.) этапов булан-кобинской культуры [Тишкин А. А., Горбунов В. В., 2005,
с. 160-161; Гаврилова А. А., 1965, с. 54-55; Худяков Ю. С., Скобелев, Мороз, 1990, рис. 34,
41 и Др.]. Большой интерес представляют могилы с подбоем, до этого известные в булан-
кобинских могильниках Верх-Уймон и Айрыдаш-1 [Соенов, Эбель, 1992, рис. 35, 37; 1996,
с. 157-158; Соенов, 2000, с. 48-49, рис. 5, 6,11; Соенов, Трифанова, Вдовина, Черепанов, 2005,
с. 169-170]. На некрополе Степушка-1 такое конструктивное решение ямы зафиксировано
только для мужских погребений с верховым конем (при этом как с восточной, так и с за-
падной ориентировкой), которые содержали наиболее многочисленный и разнообразный
инвентарь. Заслуживают внимание и такой момент, как редкость целых каменных ящиков
с перекрытием, являющихся, как известно, одним из ведущих типов вну тримогилъных со-
оружений населения булан-кобинской культуры, которые зафиксированы на большинстве
некрополей Центрального Алтая (Булан-Ко бы-IV, Белый-Бом-11, Бош-Tyy-I, Верх-Уймон,
Яломан-П и др.) [Матренин, 2005а, 20086].
Практически все курганы были неграблеными и содержали вещевые комплексы.
В исследованной курганной группе оказались преимущественно мужские захоронения
с разнообразным сопроводительным инвентарем, в состав которого входили предметы во-
оружения (сложносоставные луки с костяными накладками (рис. 7), железные черешковые
трехлопастные и другие наконечники стрел с разной формой пера (рис. 8), боевые ножи
(рис. 9)), воинское снаряжение (колчаны, ножны с железными витыми цепочками, стрелковые
пояса с застежками-крюками), делали костюма (основные пояса, снабженные пряжками с под-
263
A. A. Тишкин, С. С. Матренин, А. С. Шмидт
вижным язычком и неподвижным шпеньком, металлическими бляхами, распределителями,
кольцами, ременным наконечником, а также блоки, застежки, пробой (рис. 10-12)), орудия
труда (железные черешковые ножи, тесла, костяные наконечники стрел с растепленным
и втульчатым насадом, инструменты (рис. 13)), экипировка верхового коня (железные удила,
роговые псалии, уздечные блоки и пряжки, железные бляхи-накладки на ремни суголовья
лошади, роговая подпружная пряжка, костяные цурки, блоки, подвески (рис. 14)).
Рис, 7, Степушка-Г. Костяные накладки сложносоставных луков из курганов N® 6 (1) и 8 (2)
2ь4
Степушка-I — памятник кочевников Алтая сяньбийско-жуганского времени
Рис, 8, Степушка-I. Железные наконечники стрел: 2-6 — курган N® 5; 7-8, 22-23 — курган N® 17;
9, 28-22 — курган N® 19; 20, 27,22 — курган N® 18; 24 — курган N® 3; 25 — курган Ns 1; 26 — курган № 12
265
A. A. Тишкин. С. С. АТятренин. А. С. Шмидт
Рис. 9, Степушка-1. Железный боевой нож с остатками деревянных ножен
таз кургана N® 21 и реконструкция комплекта
По насыщенности инвентарем мужские погребения неоднородны. Так среди основной
массы выделялось несколько воинских погребений. Б кургане № 5 на груди погребенного
мужчины без головы лежач боевой нож в ножнах с длиной клинка 33 см, фиксировавппп!-
ся к поясу с помощью пряжки с «т-образной” рамкой, подвижным язычком на вертлюге
и подвижным пластинчатым щитком-полуобоймой. Стрелковый пояс застегивался крюком
с поперечной планкой на язычке. С воином из кургана № 1^ (ртю. 4) обнаружен полностью
сохранившихся наборный пояс с разнообразной железной гарнтпурой (пряжка с непод-
вижным шпеньком и подвижным щитком в виде пласгины-полу обоймы, семь блях-накладок
из согнутой пополам пластины с шпеньковым креплением, снабженных подвижными
подвесными кольцами, не менее 167 блях-зажимов в виде скоб, образующих сплошную
металлическую ленту, бляха из прямой пластины с неподвижным кольцом), стрелковый
пояс, застегивавшийся с помощью крюка имеющего поперечную планку на окончантш
язычка колчан с деревянным дном и фрагментами древков стрел с железными наконеч-
никами, длинный боевой нож с остатками ножен с витыми цепочками, железная защитная
пластина оплечья и инструменты. Быразтнельной находкой из этого погребения является
роговая подпружная пряжка с подвижным язычком и три костяные цуркп (рис. 13,12-15).
Б кургане № 13 зафиксирован оригинальный по консгрукцтш наборный пояс с редкими
типами металлических блях, в том числе из бронзы, а также железные детали ножен, стрел-
ковый пояс с крюком без планки. Представительный комплекс вооружения и снаряжения
обнаружен в кургане № 17.
266
Степушка-I — памятник кочевников А, тая сяньбииско-жуганского времени
I I I I !
Рис, 10. Степушка-I. Железные поясные пряжки и колчанные крюки:
1, 10 — курган Ns 5; Л 7 — курган No 13; 3 — курган No 7; 4, 9 — курган N® 19; 5 — курган No 11;
6 — курган No 17; 8 — курган N® 6
267
A. A. Тишкин. С. С. АТятренин. А. С. Шмидт
Рис, 11, Степушка-I. Поясные бляхи-накладки и бляхи-з ажимы: 1 — курган № 17; 2-8 — курган N® 19;
9-23 — курган No 13; 1-8 — железо,, 9,10 — бронза; 11Г 12 — бронза, железо; 23 — бронза, кожа
268
Степушка-l — памятник кочевников А. тая сяньбииско-жуганского времени
Рис. 12. Степушка-I. Поясные бляхи-накладки: 2-22 — курган N® 13; 23 — курган N® 19;
24, 27, 28 — курган N® 17; 25 — курган N® 21; 26 — курган N® 5; 29,20,22 — курган N® 6;22 — курган № 15;
2-6,8, 22-22 — железо; 7, 9, 20, 22 — железо, бронза
269
A. A. Тишкин. С. С. АТятренин. А. С. Шмидт
Рис. 13. Степушка-1. Снаряжение верхового коня: 1Г 3 — курган № 5; 2,4 — курган No 7; 5-11 — курган N® 17;
12-16 — курган No 19.1 — железо, рог; 2-11 — железо; 12-16 — рог, кость
270
Степушка-I — памятник кочевников Алтая сянъвийско-жуганского времени
Рис, 14. Степушка-Г. Орудия труда: 1 — курган N® 6; 2-4, 22 — курган N® 8; 5-8 — курган Ns 14;
9 — курган No 4; 20 — курган No 7; 22 — курган No 1; 23 — курган No 13; 2-8 — кость; 9-23 — ^кепезо
271
A. A. Тишкин. С. С. Матренин. А. С. Шмидт
Еще одна группа мужских погребений содержала «стандартный- набор вооружения,
в состав которого входили лук, стрелы (обычно до 5 экз.), пояс с небольшим количеством
блях (а часто без таковых), иногда колчанный крюк (курганы № 2, 6-9, 15). Имелось не-
сколько «бедных» захоронении с одним-двумя железными наконечниками стрел или толь-
ко с луком, обычно без пояса (курганы № 1, 3-4). Б кургане № 10 похоронен мужчина без
сопроводительного инвентаря.
Б единственном женском захороненшг (курган № 11, рис. 15-16) обнаружены брон-
зовые украшения головного убора (большая заколка — накосник, обкладки накосников
из согнутой в дугу пластины прямоугольной и ромбической формы общим числом 7 эк-
земпляров, бляхи-подвески из прямой пластины ромбической формы в количестве 2 эк-
земпляра), верхней плечевой одежды (две крупные округлые бронзовые бляхи с выступом
и сквозным отверстием в центре, ромбовидная бляха-подвеска, две небольшие округлые
бляхи-нашивки с полусферическим выступом в центре и плоскими полями, бронзовый
«диск-шайба-, накладывающтшся на железную монолитную бляху), а также железная по-
ясная пряжка с подвижным язычком и железный нож. Опираясь на обстоятельно зафикси-
рованные in situ находки металлических украшеншг нами была предпринята реконструк-
ция отдельных частей женского костюма [Тишкин, Матренин, Шмидт, 2011].
Рис, 15, Степушка-1. Курган N® 11, Женское пшребение
272
Степушка-I — памятник кочевников Алтая сянъвийско-жуганского времени
Рис. 16. Степушка-!. Металлические украшения та детали одеедыс 1 — курган N® 7; 2-18 — курган N® 11;
2-4, 6-17 — бронза; 5 — кська; 18 — железо, бронза
273
А. А. Тишкин, С. С. ЛИятренин, А. С. Шмидт
В детских погребениях вещей найдено мало. В кургане № 56 обнаружен керамиче-
ский сосуд, а в кургане № 24 железный нож, берестяная подставка, деревянный диск,
фрагменты железного и бронзового изделий. На тгх фоне резко выделялся ребенок пяти-
шести лет из кургана № 21, с которым находился боевой нож в ножнах относительно хоро-
шей сохранности, наборный пояс с большим количеством (не менее 58 экз.) блях-зажимов,
железный коротколезвгшньш нож и деревянное блюдо. Ему также предназначался взнуз-
данный верховой конь.
Обнаруженный предметный комплекс из могильника Степушка-I находит значи-
тельное количество аналогий в поздних материалах бело-бомского этапа (II — первая по-
ловина IV в. н. э.) булан-кобинской культуры из некрополей Булан-Кобы-IV и Белый-Бом-11,
а также в сопроводительном инвентаре памятников верх-уймонского этапа (вторая поло-
вина IV — V в. н. э.) Яломан-П (поздняя труппа), Кок-Пащ. Дялян [Ттпттктпт, Горбунов, 2005,
с. 161; Ттпттктпт, 2006, с. 30-31; 2007, с. 178-174]. Большинство погребентш датируются нами
предварительно концом III — IV в. н. э. Некоторые захоронения могут относиться к кон-
цу IV — началу V в. н. э. Такая относительная хронология подтверждается результатами
осуществленного радиоуглеродного анализа. Б лаборатортпг Института истортш матери-
альной культуры РАН (заведующая лабораторией — к. х. н. Г. И. Зайцева) получены за-
ключения по следующим шести пробам.
Ле-4433. Степушка-I, курган № 13, кость
21ЯСа1КЗДВСЖШ1ИХХШБ <Kal*D 6OCCJAC SOOCalAD ISOOCalAD
Ле-4434. Степушка-I, курган № 11, кость
274
Степушка-l — памятник кочевников Алтая сянъбийско-жуманского времени
Ле-9435. Степушка-!, курган № 5, кость
Ле-9436. Степушка-I, курган № 21, кость
lOOOCtlBC SOOCtlBC CklBCCilAD SOOCtlAC I<1OOC«LM>
Cilftritiddit*
JIe-^437. Степушка-L курган № 29, кость
CilBC/UlAWOOCtlAD tOOCilAD 6 000 LAD 80QCilAD lOOOCilAD
Ctlftritiddit*
275
А. А. Тишкин, С. С. ЛИятренин, А. С. Шмидт
Ле-^438. Степушка-1, курган № 17, кость
Кроме того, две пробы проанашгзированы в новой сибирской лаборатортш (заведу-
ющая лабораторией Кроме этого, две пробы проанашгзированы в новой сибирской лабо-
ратортш (зав. лаб. — Г. В. Симонова), в Институт мониторинга климатических и экологиче-
ских систем СО РАН (Томск):
— кость из могильника Степушка-1 (курган № 21) — возраст ВР=1671+ /-35, кален-
дарный возраст по одной сигма = 260-430 AD, по двум сигма = 250-440 AD (лабораторный
номер - ИМКЭС-14С95);
— кость из могильника Степушка-П (курган № 3) — возраст ВР=1857+/-40, кален-
дарный возраст по одной сигма = 80-230 AD, по двум сигма = 60-320 AD (лабораторный
номер - ИМКЭС-14С94).
В заключение следует отметить, что полученные материалы расширяют корпус ар-
хеологических источников для комплексного изучения булан-кобинской культуры Ал-
тая. Могильник Степушка-1 можно рассматривать в качестве одного из базовььх археоло-
гических памятников позднесяньбтшского и раннежужанского времени в истортш Юж-
ной Сибири.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гаврилова А А Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л. :
Наука, 1965.
2. Мамадаков Ю. Т. Культура населения Центрального Алтая в первой половине 1 тыс. н. э.:
автореф. дик.... канд. ист. наук. Новосибирск, 1990.19 с.
3. Матренин С. С. Разработка схемы классификации погребальных сооружений кочевников
Горного Алтая II в. до н. э. V в. н. э.: : 11зучение историко-культурного наследия народов Южной
Сибири. Горно-Алтайск. Вып. 1.2005а. С. 105-119.
4. Матренин С. С. Способы захоронения населения Горного Алтая II в. до н. э. V в. н. э. ::
11зучение историко-культурного наследия народов Южной Сибири. Вып. 2. Горно-Алтайск, 20056.
С. 35-51.
5. МатренинС. С. Социальная структура населения Горного Алтая хунно-сяньбтпккого вре-
мени (по материалам погребальных памятников булан-кобинской культуры II в. до н. э. V в. н. э.) :
автореф. дик.... канд. ист. наук. Барнаул, 2005в. 24 с.
6. Матренин С. С. Некоторые результаты сравнительного изучения погребальных памятни-
ков Горного Алтая скифо-сакского и хуннуского времени :: Изв. Алт. гос. ун-та. Сер. История.
2008а. No 4/2 (60). С. 127-135.
276
Степушка-I - памятник кочевников Алтая, сяньбийско-жужанского времени
7. Матренин С. С. Хронологические и территориальные особенности погребального обря-
да населения Горного Алтая хуннуско-сяньбийского времени (П в. до н. э.— V в. н. э.) // Труды
II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. Т. II. М., 20086. С. 53-55.
8. Матренин С. C.z Тишкин А. А. Опыт выделения локально-территориальных групп насе-
ления Горного Алтая хуннуского времени (по материалам погребальных памятников) // Теория
и практика археологических исследований. Вып. 3. Барнаул/ 2007. С. I02-II5.
9. Соенов В. И. Погребальный обряд населения Горного Алтая в гунно-сарматскую эпоху :
автореф. дис. ... канд. ист. наук. Барнаул/1997. 22 с.
10. Соенов В. И. Результаты раскопок на могильнике Верх-Уймон в 1999 году // Древности
Алтая (Горно-Алтайск). 2000. № 5. С. 48-62.
II. Соенов В. И. Археологические памятники Горного Алтая гунно-сарматской эпохи (описа-
ние/ систематика/ анализ). Горно-Алтайск : ГАГУ/ 2003.
12. Соенов В. И./ Трифанова С. B.z Вдовина Т. A.z Черепанов М. А. Раскопки погребений гунно-
сарматской эпохи на могильнике Верх-Уймон в 2003-2004 гг. // Сохранение и изучение культурно-
го наследия Алтая. Вып. XIV. Барнаул/ 2005. С. I69-I7I.
13. Соенов В. И./ Эбель А. В. Курганы гунно-сарматской эпохи на Верхней Катуни. Горно-Ал-
тайск : ГАГПИ/1992.
14. Соенов В. И./ Эбель А. В. Охранные раскопки в Верх-Уймоне // Сохранение и изучение
культурного наследия Алтайского края. Барнаул/1996. С. 157-158.
15. Тишкин А. А. Алтай в эпоху поздней древности/ раннего и развитого средневековья (куль-
тур но-хронологические концепции и этнокультурная история): автреф. дис. ... д-ра ист. наук. Бар-
наул/ 2006. 54 с.
16. Тишкин А. А. Создание периодизационных и культурно-хронологических схем: истори-
ческий опыт и современная концепция изучения древних и средневековых народов Алтая. Барна-
ул : Изд-во Алт. ун-та7 2007.
17. Тишкин А. А./ Горбунов В. В. Комплекс археологических памятников в долине р. Бийке
(Горный Алтай). Барнаул : Изд-во Алт. ун-та7 2005.
18. Тишкин А. А./ Матренин С. С. Сравнительный анализ погребального обряда населения
Горного Алтая скифо-сакского и хуннуского времени // Теория и практика археологических ис-
следований. Вып. 3. Барнаул/ 2007. С. 39-56.
19. Тишкин А. А./ Матренин С. C.z Шмидт А. В. Женские металлические украшения из по-
гребений сяньбийского времени на Алтае (по материалам исследования памятника Степушка-I) //
Вопросы археологии Казахстана. Вып. 3. АлматьГ/ 2011. С. 420-431.
20. Худяков Ю. С. Археология Южной Сибири П в. до н. э. — V в. н. э. Новосибирск : НГУ/1993.
21. Худяков Ю. С./ Скобелев С. Г.7 Мороз М. В. Археологические исследования в долинах рек
Ороктой и Эдиган в 1988 году // Археологические исследования на Катуни. Новосибирск/ 1990.
С. 95-150.
ABSTRACT
A. A. Tzs/ikzH/ S. S. Matrenin, A. S. Shmidt
STYOPUSHKA-I — THE ALTAI NOMADIC MONUMENT
OF THE XIANBEI-ROURAN EPOCH
In the year 20Г0 the archaeological expedition of the Altai State University conducted emer-
gency excavations of the biu'ial mound called Styopushka-L The monument was situated on the
territory of the currently uninhabited settlement in the Ongudaysky district of the Republic of
Altai. It was positioned on the hoe-shaped platform of the third terrace above flood-plain. The
necropolis consisted of turf-covered stone mounds and stoneworks placed densely on the north-
ern end of the hoe.
277
А. А. Тишкин, С. С. Матренин, А. С. Шмидт
As a result of the conducted archaeological works, 30 ritual and burial constructions were
researched, all of them situated on the eastern part of the hoe. The moirnds and stoneworks were
fixed in several dense, often parallel rows, each row including two to seven constructions. They
were built along the meridians. The constructions were placed so close to each other that they ac-
tually formed a neady-solid stone "shell". The preserved mounds represented flat embankments
0.8-5.5 meters in diameter, 0.1-0.45 meters high, made from crushed stone and some gravel. The
basement usually contained an oval crepidoma of the average size of 2.8x1.9 meters.
The human remains were found in 19 moirnds. The resulting anthropological collection in-
cludes 20 skeletons. Among them a few of the individuals bore marks of a violent death: mound
# 5 had a warrior without his head buried in it, in mound # 1 there was a man killed with an iron
arrowhead that got stuck in the left shin bone, mound # 15 contained the bones of a person with
his right forearm cut off and a bone arrowhead stuck in the left eyehole, in mound #7 there was
a person without his right forearm.
In five of the mounds the cenotaphs were researched, which before the excavations looked
just like common embankments over the regular burials. They were set in small-size pits (mounds
#la, 16,18) or in miniature stone boxes without covering, which were partially dug in the ancient
horizon. Three of these symbolic burials contained iron arrowheads and a knife in them. Objects
#5b, 12 and 23 represented commemoration cenotaphs, thus they didn't have a grave or any other
burial chamber in them. The embankment of morrnd # 12 contained two iron arrowheads. Beside
that, three smaller ritual stoneworks (# lb, 2a, 25) of 1. 2 meters in diameter were excavated.
Judging by the typical elements of the funeral rite and the discovered inventory we can
state that the moirnds excavated in the Styopushka I burial ground are related to the Bulan-Koby
culture of the Hunnu-Xianbei-Rouran epoch. The funeral complexes under research match up
the four traditions of the Altai nomads of the II century ВС — V century AD, namely the Berel,
the Ayrydash, the Ulug-Choltukh, the Karban ones. The archaeological materials which were
obtained in the course of investigation support the conclusions made about the local territorial
particularity of the funeral rite of the Bulan-Koby nomads of Central Altai. Among such peculiar
funeral rite features in the Styopushka-I burial ground there is a human inhumation with a horse
which was placed along the wider side of the grave, both skeletons facing the eastern sector. Buri-
als with such a combination of attributes are still quite inconsiderable in number on the territory
of Altai in the Hunnu-Xianbei-Rouran time.
The male burials are not homogeneous in terms of inventory and its quantity there. Among
all of them a few warrior burials stand out. In mound #5 there was a combat knife in the sheath
lying on the chest of the buried person without his head. The length of the knife s blade was 33
centimeters, and it was attached to the belt with the help of a buckle with a T-shaped frame, a
moving latch on the swivel and a moving laminar semi-girdle flap. The shooting belt could be
fastened with a hook having a crosscut cleat on the latch. The warrior from mound #9 had a com-
plete and well-preserved kit belt with various iron mounting (a buckle with a fixed prong and a
moving laminar semi-girdle flap, seven metal onlay plates made from a bent slab with the prong
binding, which had moving pendant rings, at least 167 clamp-shaped clench plates, making up
a single metal belt, a plate made from a flat slab with a fixed ring), an archer's belt that could be
fastened with a hook having a crossbar at the end of the latch, a quiver with the wooden bottom
and fragments of arrow shafts with iron arrowheads, a long fighting knife with the remnants of
a sheath with winding chainlets, an iron slab protecting the neckpiece and miscellaneous tools.
Another interesting finding from this burial is a horn strengthened buckle with a moving latch
and three smaller bone sticks. Mound # 13 contained a genuinely made kit belt with rare types of
metal plates, including bronze ones, and also iron parts of the sheath, an archer's belt with a hook
but with no crossbar. In morrnd # 21 a young man's burial was discovered, which also contained
various kinds of weaponry, including a well-preserved fighting knife in the sheath. Mound # 21
also had a large complex of weapons and munitions in it.
The only female burial in mound # 11 contained bronze decorations of a headdress (a large
clasp-pin — a braid case, covers for a braid case made from the arch-bent slab of rectangular
278
Степушка-I - памятник кочевников Алтая, сяньбийско-жужанского времени
and rhombic shape, pendant plates from a flat slab of rhombic shape), also decorations of outer
shoulder garment (two large round bronze plates with a cog and a hole in the center, a rhombic-
shaped pendant plate, two smaller round ribbon plates with a hemispheric cog in the center and
flat margins, the bronze "shim-disk" put upon the monolith iron plate), and an iron belt buckle
with a moving latch and an iron knife.
There were quite few objects found in the infant graves. Mound # 56 contained a ceramic
vessel, whilst mound # 24 had an iron knife, a birchbark stand, a wooden disk and fragments
of an iron and a bronze objects. The infant burial from mound # 21 stood out against this back-
ground as it contained a relatively well-preserved fighting knife, a kit belt with a large number
(at least 58 items) of clench plates, an iron knife with a short blade and a wooden plate. There was
also a harnessed horse in it.
279
И. Э. Любчанский
МОГИЛЬНИК СОЛЕНЫЙ ДОЛ И ЕГО МЕСТО
В КУЛЬТУРЕ КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА
ЭПОХИ «ПОЗДНЕЙ ДРЕВНОСТИ»
Для урало-казахстанских степей под Эпохой «поздней древности» нами понимается
конкретный хронологический отрезок времени — II — первая четверть VI в. н. э. Внутри
него выделяется три хронологических периода: вторая половина II — III в. н. э.; IV — на-
чало V в. н. э.; вторая четверть V — первая четверть VI в. н. э. [Иванов, Любчанский. 2003,
с. 86]. Невооруженным глазом видно, что первый хронологический период синхронен
времени формирования и существования позднесарматской археологической культуры
Нижнего Поволжья. Эго обстоятельство позволяет в исследовании материальной культу-
ры номадов урало-казахстанских степей опираться на результаты почти вековой истории
изучения позднесарматской культуры, облик которой, на наш взгляд, очень близок обли-
ку материальной культуры кочевников Южного Урала и Казахстана. Каким образом мож-
но объяснить эту близость? В чем принципиальное различие между двумя культурами?
Возможно ли, при реконструкции истории номадов региона говорить о трансформациях
этнического, внутриполитического и геополитического порядка?
До того как приступим к анализу результатов исследования необходимо дать кра-
ткое описание могильника Соленьпт Дол, который и является объектом нашей работы.
Могильник Соленый Дол расположен в степной зоне в Брединском районе Челябин-
ской области, в 10 км от поселка Рымникекий, на правом коренном береге реки Син-
ташта. Памятник представляет собой цепочку из земляных наевшей протяженностью
820 м по линии ЮЗ-СВ. Он состоит из 20 округлых земляных наевшей, трех «гангеле-
видных» наевшей и семи валообразных сооружений. За время исследования могильника
в 2006-2010 годах были раскопаны семь курганов с простой насыпью, один гангелиевид-
нын курган и одно валообразное сооружение. Именно полученные материалы из наевшей
и погребений этих археологических объектов и анализируются в предлагаемой работе,
в контексте всей погребальной традиции номадов эпохи «поздней древности» (рис. 1-12).
11 режле чем попънатъея отвенпъ на поставленные вопросы, хотелось бы коротко оха-
рактеризовать погребалънъпт обряд и материальную культуру номадов урало-казахстан-
ского региона в период первого этапа «поздней древности».
Источниковая база составляет 643 погребальных комплекса. Как правило, это кур-
ганные могильники (Большекараганский, Кара-Тал, Магнитный, Соленый Дол, Новони-
кольский, Лебедевка и др.) и курганные группы (IV и VI у поселка Комсомольский и др.).
Погребальные памятники этой эпохи по надмогильным конструкциям представле-
ны грунтовыми насыпями округлой и «гангелевидной» формы; кольцевыми, овальными
и подпрямоугольными сооружениями.
Могильные ямы встречаются нескольких типов: простые, узкие и длинные, пря-
моугольной формы с закругленными углами; ямы с подбоями, ямы с заплечиками
и ямы с нишами. Очень редки катакомбы. Иногда встречаются парные и коллективные
280
twit* С Д? i и егг кге човъуп?? ~ ’ ъгчеениъгв ZC ? 5 ра м зло э0чл??
Рис. 1. Могильник Соленый Дол. Аэрофотоснимок
захоронения в широких прямоугольных ямах. Следует отметить, что именно этот тип по-
гребения зафиксирован пока только на одном памятнике — мопшьнтпс Темясово в Вос-
точной Башкиртп! (Темясово, курганы 2; 3-4; 8). Положение погребенных стандартное —
вытянуто насшше, головой ориентированы на север, с небольшими отклоненияьш. Б ряде
случаев, в погребальных камерах втречаются остатки деревянных колод и гробов «хунн-
ского» типа (мог. БолыпекараганскшХ курган 8; Кульминскгп! Пруд, курган 2 и др.). Б от-
дельных курганах зафиксированы следы огня (БолыпекараганскшХ курган 7; Новониколь-
сктш, курган 4: Явленка Берлик и др.).
Типы мопшьных ям могильника Соленый Дол полностью вписываются в типологию
погребальных камер региона времени «поздней древности На площадке мопшьшка,
среди исследованных курганов нами фиксировались ямы с подбоем (курганы 4:22, погре-
бение 2), прямоугольные узкие ямы с заплечиками (курганы 5; 20), прямоугольные узкие
ямы с закругленными углами (курганы 3; 10; 22, погребение 1). Бо всех исследованных по-
гребениях костяки фиксировались вытянуто на сшше, ориентированны головой в север-
ный сектор.
Погребальный инвентарь представлен различными изделпяьпс серьгами-
«луннтшами -, витыми серьгами, зеркалами с рельефным орнаментом, ножами мечами,
пряслами, бу сами различных типов, удилами, оселками, ювелирными изделиями.
Помимо перечисленных категортш погребального инвентаря нельзя не учитывать
и многочисленные керамические фрагменты от сосудов в насыпях курганов, а также их
нахождение в могильных ямах могильников. Причем анализ керамического материала
(горшков и кувшинов) говорит в пользу его среднеазиатского происхождения.
281
И, Э. Любчанский
Рис. 2. Могильник Соленый Дол. Топографический план Черным обозначены исследованные курганы
Обозначенные выше категории погребального инвентаря в той или иной степени
представлены и в исследованных погребениях могильника Соленый Дол. Однако, на-
сколько мне известно, только в представленном материале могильника Соленый Дол уда-
лось зафиксировать остатки деревянной посуды с бронзовыми накладками по венчику
(мог. Соленый Дол, курганы 4, 5). Необходимо также отметить, что большинство из пере-
численных категорий погребального инвентаря происходят из различных регионов Евра-
зтп! и, по сутть для южно-уральского региона являются единичными находками.
На насгоящтш момент в погребениях конца II—III в. н э. в южноурапьской степи об-
наружены небольшие по количеству, но весомые по качеству серии погребального инвен-
таря, возможно центральноазиатского происхождения. Б первую очередь к ним относятся
длинные железные мечи без навершия и перекрестия, наборные пояса, бронзовые зерка-
ла, некоторые типы керамики и предметы дизайна выполненные в «полихромном •• стиле
или подражания таковому.
Б последние 20 лет из погребентш III векан э. южноуральского региона сформирова-
лась представительная серия длинных железных мечей без навертит гяиперекрестия с длин-
ным штырем, на котором оформлялась рукоять меча Общая длина таких мечей составля-
ет 0,75-1,10 м, длина штыря для рукояти 0,15-0,24 м. Ширина лезвия клинка составляет
4,5-4,8 см. Лезвия мечей параллельны и плавно сужаются к острию. Штыри рукоятей в се-
чентш прямоугольные. Очень редко встречаются каменные (халцедоновые или нефрито-
вые) дискгь которые возможно могли выступать как навершия. На мечах южноурапьской
сертпх отсутствуют перекрестия. Очень вероятно, что их отсутствие связано с матери-
алом, из которого они изготавливались (дерево, кожа, кость), и могли не сохраниться
в погребениях.
Для анализа нами привлечено 26 мечей указанного типа Весьма интересно, как впи-
сывается реконструированный фрагмент меча из кургана 4 могильника Соленый Дол,
в выделенные типы мечей из кочевнических древностей П-Ш вв. н э.
282
ibHit* С
Д? * и его \te чо 6 *\t 1ъг ~ 3 ъочгечиъов ZC ? ) ра и зи<?
90НОС1
Рис. 3. Могильник Соленый Дол. Курган 3. Погребальный инвентарь: 1 — фибула; 2,3 — спиралеьые серьги;
4 — восьмерковидная пронизка; 5 — фрагменты спирального ожерелья; 6-8 — нетырнадцатигранные б^гы;
9,11-13 — крутшхе бусы; 10 — квадратная бусина; 14-16 — бисер;
1-5, 11-13 — бронза; 5 — кожа; — стекло; 9,14-16 — паста синяя, белая,, зеленая; 10 — пирит
283
И Э. Любчанский
Рис. 4. Могильник Соленый Дол. Курган 3. Погребальный инвентарь:
1 — зеркало; 2-4 — куски мела; 5 — но ж; 6, 7 — сосуды (из насыпи);
1 — бронза; 5 — железо; 6, 7 — керамика
284
ibHit* С Д? i и егг кге чо 6 *\t 1ъг ~ ’ ъгчеениъгв ZC >5 ря м эиг 9вност
2
Рис. 5. Могильник Соленый Дол. Курган 3. Погребальный инвентарь:
1, 2 — прясло; 3-5 — сое>-ди (из насыпи),
1-5 керамика
285
И, Э. Любчанский
Рис. 6. Могильник Соленый Дол. Курган 4. Поьребальный инвентарь:
2 — фрагменты сосуда; 2 — фрагмент изделия; 3 — ножевидные пластины; 4 — рамка пряжки; 5 — накладки;
6-7 — оплавленное пшакированное изделие; 8 — фрагменты меча; 9 — накладки;
10 — фрагмент стенки сосуда с обоймой; 11 — крупная бусина; 22 — портупейная пряжка;
13 — обойма ножа; 24 — кольчатый псалий (?)
2 — керамика,. 2 — дерево, 3 — кремень; 4, 9, 22 — бронза; 6, 7 — стекло ^железо; 5 — кость; 8, 14 — железо;
10 — бронза, дерево; 22 — сердолик; 13 — бронза, железо
286
1ъни* С Д? * и его кге чо 6 ’ ъочеениьов АГ > 5 ра м эиг 9вчост
Рис. 7. Могильниь,. Соленый Дол. Курган 5. Погребальный инвентарь: 1 — оселок; 2 — нож;
1 — камень; 2 — железо, кость
287
И, Э. Любчанский
1 2 3
8
Рис. 8. Могильник Соленый Дол. Курган 5. Погребальный инвентарь:
2 — фрагмент изделия; 2,3,6 — гвоздики; 4,5 — фрагменты венчиков сосудов; 7 — отщеп;
8 — удила с зажимами;
1-3, 6 — бронза; 4.5 — бронза, дерево; 7 — камень, кремень; 8 — железо
288
ibHit* С
Д? f и его кге чо 6 *\t 1ъг ~ 3 ъочгечиъов ZC > ) ра и зи<?
90но&
@-0 ®-0 ®~0 ®-Q
©-О
ссс-@
2
4 5 6 7 8
Рис. 9. Могильник Соленый Дол. Курган 10. Погребальный инвентарь:
1 — круглые бусы; 2,3 — трехчленные бусы; 4 — колесо; 5-7 — вставки и медальон; 8 — фрагменты изделия^
9 — прясло; 10 — зеркало; 11 — ножницы; 12. — курильница;
1 — паста; Д 3 — стекио, внутренняя позолота; 4 — кость; 5-7 — сердолик; 8, 11 — железо;
9, 12 — керамика; 10 — бронза
289
И, Э. Любчанский
Рис. 10. Могильник Соленый Дол. Курган 10. Насыпь. Развалы сосудов: 1,3, 6 — кувшияовидные горшки;
2,5— горшки; 4 — миска; 1-6 — керамика
290
С До i и его w по 6 ъу гы ’ ьочеенньов Д' i \ра ia эчо ’вногг
Рис. 11. МотйлънйкСолеиыйДол. Общвй: план раскопа:
1 — центральная часть могильника; 2 — курган 8
Четырнадцать мечей происходят из западных районов южноуральского региона (мо-
гильники Лебедевка V, курган 23, погребение 1; Лебедевка VI, курганы 1, 3, 4, 22, 24, 37;
Атпа I, курганы 9,19; Атпа II, курган 3; Целинный I, курганы 3,6,13,69). Двенадцать мечей
были обнаружены в погребальных комплексах Южного Зауралья (могильники Кунашак I.
курган 1; Сыртлановскггй; 11шкильдино, курган 1; Солнце II, курган 3; Красногор; IV кур-
ганная группа у пос. Комсомольсктш, курганы 2, 5, 8, погребение 2; Покровскгш, курган 2;
Стрелецкое, курган 1; Муслюыово; Соленый Дол, курган 4).
Практически все мечи опубликованы в различных статьях [Епимахова, 2000, с. 17;
Епимахов, Любчанскгш, 1994; Обыденов, 1997, рис. 22; Сунгатов, 1991, с. 244], несколько
мечей хранятся в фондах ЛАИ ЧГПУ, ИИЯЛ БНЦ РАН, в экспозиции Оренбургского
291
И. Э. Любчансыш
Рис. 12. Могильник Солений Доп. Сооружение 5:1 — общий план раскопа;
2 — сосуд из насыпи и могильной ямы
292
Могильник Соленый Дол и его место в культуре кочевников Южного Урала эпохи «поздней древности»
краеведческого музея. Помимо целых экземпляров в нашем распоряжении имеются фраг-
менты клинков из разрушенных погребений Южного Зауралья. Аналогичные мечи имеют
широкое распространение в погребальных комплексах Нижнего Поволжья, Северного Кав-
каза, Средней Азии, Южной Сибири и Алтая, Монголии и Китая. Также в нашем распоря-
жении имеются и уникальные находки мечей из лесных районов Урала (могильники Тура-
евский, Тарасовский, Варнинский). Отличием этих мечей от южноуральских является нали-
чие прямого ромбовидного в сечении перекрестия или съемных перекрестий и наверший.
Очевидно, что и перекрестия, и навершия являются элементами, обеспечивающи-
ми оптимальный захват рукояти воином, а, следовательно, не могут рассматриваться как
полноценные признаки, определяющие общий пш меча. Они являются чисто индивиду-
альным компонентом. Типообразующими признаками выступают форма самого клинка
и форма пггыря-рукояпг, возможно имеющие единую традицию изготовления. Аналогич-
цын тезис высказывал еще в работе 2000 года А. С. Скрипкин [2000, с. 18]. На наш взгляд,
будет правомерно объединить южноуральские мечи по форме клинка и штыря-рукояпг
с сериями мечей с прямым перекреспгем.
Наиболее ранними прототипами мечей из памятников южно-уральского региона
выступает бронзовое клинковое оружие древнего Китая, которое было распространено на
финальном этапе бронзового века (эпоха Чжоу), а затем получило развитие уже в ран-
нем железном веке. Необходимо отметить, что в Ханьскую эпоху широкое распростране-
ние получают мечи с длиной клинка более 1 м [Кожанов, 1990, с. 84-85; Комиссаров, 1988,
с. 103-106; Горелик, 1993, табл. XVII, 30, 38], изготовленные как из бронзы, так и из железа.
Формы мечей, найденных в южно-уральских погребениях II—III вв. н. э., а также на сопре-
дельных территориях, повторяют форму ханьских мечей. Отдаленные реминисценции
формам китайских клинков обнаруживаются в погребальных комплексах южнорусских
степей эпохи «великого переселения народов» (могильники Новогригорьевка, могилы
VIII, IX; Новая Маячка; Дмитровка; Ново-Ивановка) и в Нижнем Поволжье («Восход» близ
Покровска; Арцибашево) [Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, с. 109; Засецкая, 1994,
табл. 3,1; 9, 6; 10, 8, 9; 14, 7; 32,1].
Мечи, рассматриваемой формы, появляются в сарматских погребениях еще во II веке
до н. э., что подтверждается исследованиями М. Г. Мошковой и А. С. Скрипкина [Степи
Европейской часпг СССР в скифо-сарматское время, 1989, с. 196; Скрипкин, 2000, с. 19].
Своими корнями этот пш восходит к мечам с прямым перекреспгем без металлического
навершия [Хазанов, 1971, с. 18]. Ведущей формой мечи без навершия и перкреспгя стано-
вятся только со II века н. э. и существуют на протяжении почпг четьгрех столетий. Основ-
ное количество мечей этого пша сосредоточено в южно-уральском степном регионе, реже
они встречаются в позднесарматских памятниках Заволжья и в междуречье Волги и Дона,
что Iгодтверждается количественным соотнесением находок. Автор не претендует на то,
что он обладает исчерпывающей информацией, но, по нашим подсчетам, в южно-ураль-
ском регионе обнаружено 26 археологически целых меча, в то время как из памятников
Заволжья нам известны только четьгре подобных находки. Такая диспропорция в находках
условно подтверждает тезис о возможности их восточного происхождения, которьпт был
высказан автором на заседании секции «Археология кочевников» в рамках III Междуна-
родной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия» [Любчанский, 1995,
с. 44-51].
Думается, что будет уместно остановиться на вопросе, как и каким образом мечи,
близкие по форме ханьским, оказались в могилах южноуральских кочевников II—III вв.
н. э. Наиболее близким районам распространения аналогичных мечей является террито-
рия в низовьях Сьгрдарьи, где сосредоточены памятники джетыасарской археологической
культуры. С этой территории нам известно девятнадцать находок мечей без металличе-
ского перекреспгя и навершия. Автор раскопок Л. М. Левина считает, что данньпт пш ме-
чей мог быть основным видом вооружения в среде кочевого массива джетыасарской куль-
туры, которая дапгруется I-IV вв. н. э. [Левина, 1994, с. 63]. Подобные мечи были широко
293
И. Э. Любчанский
распространены в районах Средней Азии и Южного Туркменистана во II —I вв. до н. э.
[Обельченко, 1978, с. 119-121; Обельченко, 1982, с. 29; Кожомбердыев, Худяков, 1987, с. 88;
Мандельштам, 1966, с. 158]. Как отменял А. М. Хазанов, этот тип мечей сохраняется на ука-
занных территориях и во II—IV вв. н. э. [Хазанов, 1971, с. 16, 20, табл. X].
Нами уже отмечалось значение Ханьского Китая для кочевой периферии Централь-
ной Азии Влияние культуры Китая, скорее всего, было ярко выражено для кочевых пле-
мен, соседствующих на севере и западе с Поднебесной империей. Поэтому, думается, что
весьма проблематично рассматривать вопрос о прямом влиянии культуры Китая времени
Хань на кочевников южноуральских степей, значительно отдаленных от границ Империи.
Эго влияние могло быть только опосредованным. По мнению А. С. Скрипкина, «причин,
обусловивших появление инноваций китайского происхождения в столь отдаленных па-
мятниках было несколько и они были связаны с некой общей исторической тенденцией
того времени. Причем среднеазиатский регион в этом процессе играл, видимо, посредни-
ческую роль» [Скрипкин, 2000, с. 22]. В одной из последних статей А. С. Скрипкин, крат-
ко характеризуя историю изучения позднесарматской культуры, все-таки iюдтверждает
свой тезис о роли восточного импульса мигрантов в процессе формирования основных
черт позднесарматской культуры сыграла миграция нового населения с востока или юго-
востока по отношению к Волго-Уральскому региону...» [Скрипкин, 2011, с. 188]. Вполне
вероятно, что инновации могли проникать в пределы южноуралъского региона и по гра-
нице степной и лесостепной зон. Об этом могут свидетельствовать находки мечей в по-
гребениях последнего этапа саргатской археологической культуры, даптруемого в пре-
делах I-IV вв. н. э. (могильники Ипкуль, курган 1, погребение 3; Исаковский I, курган 3,
погребение 6; Сидоровский I, курган 1, погребение 2) [Корякова, 1988, с. 67, рис. 16, 27а;
Погодин, 1998, с. 25-39]. Столь мощное влияние приводит к распространению подобных
мечей в отдаленных районах лесной зоны, в памятниках мазунинской (могильники Чепа-
нгяха, Нива, Покровское, Ижевский, Усгь-Сарапулка) и азелинской (могильники Тюм-Тюм,
Усгь-Брыскинский, гремяченский, Суворовский) культур [Останина, 1997, с. 73, рис. 19,
5, 6; Гоццина, 1999, с. 264, рис. 128, 2а]. Чуть позже, во второй половине III—IV в. н. э. такие
мечи становятся основным типом вооружения у кочевников Северного Причерноморья
[Симоненко, 2010, с. 58].
Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что сохранившиеся фрагмен-
ты двулезвийного меча из кургана 4 могильника Соленый Дол (рис. 5, 8) тип ологически
полностью соответствует мечам из погребальных комплексов степной Евразии и отдель-
ных районов лесного массива Урала и Сибири в период «поздней древноспя». В женском
погребении кургана № 3 могильника Солень ля Дол был обнаружен набор погребального
инвентаря характерный для памятников позднесарматской культуры Нижнего Поволжья
(рис. 2-4). Но мы остановимся только на двух вещах из него — это фибула и бронзовое зер-
кало из ритуального комплекса погребения. И зеркало, и одночленная лучковая фибула
с подвязным приемником является пшичным атрибутом погребений позднесарматского
времени Европейской части Евразии Такие фибулы встречаются и в южноуральском степ-
ном регионе. В настоящее время коллекция лучковых фибул из погребений Южного Ура-
ла составляет 34 экземпляра. При этом, фибула, обнаруженная в погребении могильника
Соленый Дол, является самой восточной находкой в ареале распространения фибул тако-
го пша. На общем фоне массовоспт, именно, этого пша фибул (2300 экз. по В. В. Кропото-
ву) для южноуральского региона они носят единичньш характер и составляют чуть более
0,01 % от общего их числа [Кропотов, 2010, с. 65 — 80]. Столь незначительное количество
фибул, обнаруженных в погребальных комплексах Южного Урала, может свидетельство-
вать о привозном характере данного вида изделия из центров их массового производства.
Судя по их картографированию, основная масса эптх фибул сосредоточена в Крыму и на
Кубани, то есть в пределах Боспорского царства. Значительно больше таких фибул обнару-
жено в позднесарматских погребениях Нижнего Поволжья [Скрипкин, 1977, с. 100-120]. Та-
ким образом, можно предполагать, что лучковые фибулы поступали из производственных
294
Могильник Соленый Дол и его место в культуре кочевников Южного Урала эпохи «поздней древности»
центров Боспора в пределы Нижнего Поволжья и далее единичные экземпляры достигали
и степей Южного Приуралья (могильник Покровка 10) и Южного Зауралья (могильники
Большекараганский, курган 18; Соленый Дол, курган 3). Являясь хорошим хронологиче-
ским индикатором, фибулы маркируют и «сарматскую» моду на подобные застежки на
огромной территории от Карпат до Урала [Кропотов, 2011, с. 86].
Теперь перейдем к упомянутому зеркалу. Артефакт плохой сохранности. Зеркало
гнипчное для позднесарматских погребений II —III вв. н. э. Зеркала этого пша в массовом
порядке распространяются в степях от Южного Урала до Карпат. По мнению всех иссле-
дователей, появление подобных зеркал, с центральной петелькой и геометрическим орна-
ментом в центре, связывается с сарматской (общей индоиранской) мифологической тради-
цией. Исследуя сарматские памятники, А. М. хазанов отнес зеркала с петелькой к типу 10
сарматских зеркал, чуть раньше Т. Н. Книпович соотнесла их с самым поздним типом зер-
кал из раскопок Танаиса (тип 6). Оба выделенных пша, так или иначе, относятся авторами
ко времени II—III вв. н. э. [Арсеньева, 1984, с. 20-21]. Также следует заметить, что зеркала
этого пша являются массовым материалом на территории античных государств Север-
ного Причерноморья | Античные города Северного Причерноморья, 1984, с. 228]. Прямые
аналогии зеркалу из кургана 3 могильника Соленьпт Дол (рис. 3,1) мы обнаруживаем в по-
гребениях позднесарматского времени Нижнего Поволжья (западные могилы 24/1, Б.лю-
менфельд Б 6/1) и, полностью идентичный по орнаменту, но совершенно другого пша из
могильника «Три брата» группа II (курган 23) [Кривошеев, Скрипкин, 2011, рис. 2, 19, 20].
Приводя материалы могильника Соленьш Дол и рассуждая о времени II—III вв. н. э.
в южноуральском регионе можно консгапгровать, что в обозначенный период выделяют-
ся две территории, на которых формируются конгломерации археологических памятни-
ков кочевников. Стаптспгческая обработка погребальных комплексов позволила выделить
приуральскую группу курганных могильников, объединенных эпонимным некрополем
у села Лебедевка. Вторая группа курганных могильников концентрируется в Южном За-
уралье, плотность которых в степных районах Челябинской обласпт достаточно велика
и, скорее всего, консолидирующими станут выступать курганные могильники пша Со-
леный Дол и Магнитный II. Приуральская группа памятников включает в систему погре-
бальной обрядности компоненты «восточного облика», которые носят ярко выраженньш
пн новационный характер. Эгн же элементы в зауральских могильниках уже приобретают
черты стабильного, постоянного признака. В зауральских могильниках полностью отсут-
ствуют, традиционные для позднесарматской культуры Нижнего Поволжья, северокав-
казские древности (миски, фляги, кувшины определенных пшов). Зато достаточно часто
встречаются центральноазиатские и, в первую очередь, среднеазиатские формы керамики
ши подражания им.
Погребальные комплексы II — начала III в. н. э. вне всякого сомнения, связаны с об-
щей культурной доминантой носителей сарматской культурной традиции, которая про-
слеживается на значительной часпг материалов могильников Соленый Дол (курганы 5, 22),
Большекараганский (курган 8,18,19) и другими погребальными комплексами. Но с сере-
дины III века н. э. начинается снижение этой самой культурной доминанты. Погребальный
обряд кочевников южноуралъских степей фиксирует процесс эволюции в материальной
культуре номадов. Появляются устойчивые признаки, которые ранее не были характерны-
ми и устойчивыми для «классической» позднесарматской культуры Нижнего Поволжья.
Это распространение в массовом порядке узких прямоугольных ям, наличие огня в насыпи
курганных сооружений, подавляющее преобладание ориентировки костяков в северном
направлении, наличие гробов и колод-долбленок, появление наборных поясов, отдельных
категорий вооружения, «азиатский» импорт или подражания ему. Думается, что со второй
половины III века н. э. в южноуралъских степях набирает обороты процесс формирования
новой, хотя и близкой к позднесарматской, культурной традиции, которая тесным образом
связана с миграцией новой кочевой волны из восточных районов степи в пределы Южного
Урала. При этом сам могильник Соленый Дол демонстрирует нам процесс формирования
295
И. Э. Любчанский
нового полиэтничного образования кочевников только в самой начальной ее стадии, что
не позволяет цленгцфцццровагь его как гунно-сарматский Правильнее и корректнее его
отнести к кругу памятников «гунно-сарматского» времени в Южном Зауралье. Вне всякого
сомнения, сложносоставное понятие «круг памятников «гунно-сарматского» времени» не
совсем удачен, но на настоящий момент оно адекватно отражает всю сложность процессов
изменения, трансформации, синтеза отдельных элементов материальной культуры и всей
материальной культуры кочевников, которые протекают в конкретно определенный хро-
нологический период времени на четко очерченной территории.
ЛИТЕРАТУРА
1. Античные государства Северного Причерноморья. Археология СССР. М. : Наука, 1984.
2. Арсеньева Т. М. Литейные формы для отливки зеркал из Танаиса // Древности Евразии
в скифо-сарматское время. М. : Наука, 1984. 264 с.
3. Голдина Р. Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа. Ижевск, 1999.
4. Горелик М. В. Оружие Древнего Востока (IV тысячелетие IV в. до н. э.). М., 1993.
5. Епимахова М. Г. Прошлое рядом с нами // Кунашак — земля предков. Челябинск, 2000.
6. Епимахов А. В., Любчанский И. Э. Новые памятники гунно-сарматского времени Южного
Зауралья // История, философия, филология. Магнитогорск, 1994. Вып. 1.
7. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV —
V вв.). СПб., 1994.
8. Иванов В. А., Любчанский И. Э. Этнокультурная ситуация на Южном Урале в первой по-
ловине I тысячелетия нашей эры // Уфимский археологический вестник. Уфа : Изд-во НМ РБ, 2001.
Вып. 3. С. 81-87.
9. Кожомбердиев И. К., Худяков Ю. С. Комплекс вооружения кенкольского воина // Военное
дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск, 1987. С. 88.
10. Кожанов С. Т. Некоторые вопросы организации военного дела в Китае конца I тыс.
до н. э. // История и культура Восточной Азии. Новосибирск, 1990. С. 84-85.
11. Комиссаров С. А. Комплекс вооружения Древнего Китая эпохи поздней бронзы. Новоси-
бирск, 1988.
12. Кривошеев М. В., Скрипкин А. С. Формирование и развитие позднесарматской культуры
в Нижнем Поволжье (по данным погребального обряда) / / Погребальный обряд ранних кочев-
ников Евразии : материалы VH Междунар. науч, конф., г. Ростов-на-Дону, 11-15 мая 2011 г. Ростов
н/Д; Кагальник, 2011. С. 75-85.
13. Корякова Л. Н. Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири (саргатская культура).
Свердловск, 1988.
14. Кропотов В. В. Фибулы сарматской эпохи. Киев, 2010.
15. Левина Л. М. Джетьгасарская культура. Могильники Алтынасар 4. М., 1994.
16. Любчанский И. Э. Этнокультурная ситуация в первой половине I тысячелетия н. э. в Ура-
ло-Ишимском междуречье // Россия и Восток (проблемы взаимодействия) : материалы Ш между-
нар. конф. Челябинск, 1995. Ч. 5. Кн. 2.
17. Мандельштам А. М. Кочевники на пути в Индию / / МИ А. М.; Л, 1966. № 136.
18. Обельченко О. В. Мечи и кинжалы уз курганов Согда // СА. 1978. № 4.
19. Обельченко О. В. Культура древних кочевников долины Зерафшана (по материалам рас-
копок курганов VH в. до н. э. VII в. н. э.): автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 1982. 48 с.
20. Обыденов М. Ф. Археологические памятники верховьев Агидели. Уфа, 1977. Вып. 1.
21. Останина Т. И. Население среднего Прикамья в Ш-V вв. Ижевск, 1997.
22. Погодин Л. И. Лаковые изделия из памятников Западной Сибири раннего железного
века // Взаимодействие саргатских племен с внешним миром. Омск, 1998.
23. Симоненко А. В. Сарматские всадники Северного Причерноморья. СПб. : Нестор-Исто-
рия, 2010. 328 с.
296
Могильник Соленый Дол и его место в культуре кочевников Южного Урала эпохи «поздней древности»
24. Скрипкин А. С. Фибулы Нижнего Поволжья (по материалам сарматских погребений) //
СА. 1977. № 2.
25. Скрипкин А. С. Новые аспекты в изучении истории материальной культуры сарматов //
Нижневолжский археологический вестник. Волгоград, 2000. Вып. 3.
26. Скрипкин А. С. Проблема происхождения позднесарматской культуры // Нижневолж-
ский археологический вестник. Вып. 12. Волгоград : Изд-во ВолГУ, 2011. Вып. 12. С. 183-196.
27. Степи Евразии в эпоху средневековья. М. : Наука, 1981.
28. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М. : Наука, 1989.
29. Сунга то в Ф. А. Погребение позднесарматского времени в Зауралье / / СА. 1991. № 4.
С.243-245.
30. Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М., 1971.
ABSTRACT
I. Е. Lyubchanskiy
SOLYONIY DOL BURIAL SITE AND ITS ROLE
IN THE SOUTH URAL NOMADIC CULTURE
OF THE LATE ANTIQUITY EPOCH
The article imder consideration is devoted to siunmarizing the results of the five year-long
research of the late Antiquity burial site called Solyoniy Doi, which had been found in the Bredin-
skiy disctrict of Chelyabinsk region (South Zaiualye). Also, the author is trying to define its role
within the system of monuments of the first half of the I millenniiun AD.
The materials from the Solyoniy Doi biuial site were added to the sources' database of the
funeral rite culture of South Ural, which at present contains over 600 biu'ial complexes.
In the course of studies of architecture and the funeral rite of the Solyoniy Doi burial com-
plex, some interesting though not unique material items were discovered. That allowed scientists
to date the site's burials using various methods of modern archaeological science, and also it was
made possible to include them into the system of nomadic antiquities of the first half of the I mil-
lennium AD.
The article features brief analysis of the Solyoniy Doi monument's burial architecture
[Lyubchanskiy I. E. Burial architecture of Solyoniy Doi biuial site// The Ufa Archaeologi-
cal Bulletin. Ufa, 2010. Issue no. 12. Pp. 110-120], and also the analysis of the funeral inventory
using a wide range of analogies from the nomadic biuial sites of steppe Eurasia.
The results which were obtained let the scholars define the original epoch to which the Soly-
oniy Doi burial site belongs, that is the middle of the III century AD. The dating of the examined
burial complexes allows to state that the Solyoniy Doi burial site represents the formation process
of a new multi-ethnic nomadic unity, though in its initial stage - this is why it is impossible to
classify it as the Hun-Sarmatian burial complex. Thus, it is more appropriate to classify this burial
site as one belonging to the range of monuments of the Hun-Sarmatian epoch in South Zauralye.
297
В. Obrusanzky
LATE HUNS IN THE CARPATHIAN BASIN
The European Hun Empire, which determinates the late ancient Emopean politics, estab-
lished its centre in the Carpathian basin, from where Him Emperors governed both the Eastern
and Western wings (The western wing stretches from present-day Austria to Rhone-river, the
eastern wing stretches from Tisa-river to Caucasus-mountain).
The late ancient chronicles gave us a detailed report on Attila's deeds and campaigns. Un-
fortunately, only some fragments remained on those Huns, who settled down in the Carpathian
basin. In the second half of the 19th century some Western-European historians created a special
theory on the fast disappearance of the Huns from there, but it lacked any real evidences.
In my paper I am trying exploring the traces of the Huns in the Carpathian basin or former
Hungarian Kingdom. I recline upon some late ancient sources and Hungarian historical chroni-
cles of Middle Ages, reports of contemporary Byzantine and Gothic sources and I used archaeo-
logical findings and anthropological surveys.
Introduction
Regarding some questions of the Late Huns some dogmas and misbelieves, which have
been created in the 19th century, make orientations difficult for the historians. Although some
Hungarian scholars wanted to make the question of the history of the late Huns clear using own
Medieval Hungarian somces, but their theories were not taken into consideration by academic
scholars. In the 21st century — using modern technology and discovering huge amount archaeo-
logical findings and historical sources — we need to rethink the life and history of the Late Hirns
in the Carpathian basin.
The first Hungarian royal clan, or Arpad traditionally originated from Scythia or Maeotis-
swamp, and it was the centre of Attila's youngest son, I г nek, who settled down there after the
great Gothic and Hunnic war in 454. It was an ancient centre of steppe people, from Cimmerians
to the Hungarians.
Arpad, the great-prince of Hungary was the descendant of Attila. Every historical source
and legal document of that time proved our historical traditions. After 1850, when the Hungari-
ans lost war against the Habsburgs, the winning Austrian officials wanted to change the Hungar-
ian identity and cancelled the heroic history of the rebellious Magyars and tore the Hungarians
from their "original" alliances or Turks forcing them into an artificial, so called «Finno-Ugrian»
relationship.
The Hungarians «received» not only a new linguistic theory from the Austrians, but also
Hunfalvy who violently changed the ancient history of the Huns and Hungarians using the pub-
lications of some German positivist historians. He stated that the Huns -after the Battle of Nedao
in 454 — suddenly disappeared from the Carpathian-basin without leaving any traces, and their
territory was occupied by German or Gothic «nation». His theory was based upon Jordanes who
298
Late Huns in the Carpathian basin
reported the following: «After Ellac had been slain, his remaining brothers were driven fleeing
to near the shore of the Sea of Pontas, where we have said the Goths firs settled [http://www.
harbornet.com/folks/theedrich/Goths/Goths2.htm, Jordanes, Getica L, 263]. Jordanes even says
that Hernac, the youngest son of Attila settled down far Scythia (today: Dagestan. In the late an-
cient time two places are called Lesser-Scythia. One is modern Dagestan. Strabon recorded when
Scythians moved westward and reached Danube-delta, this territory got the same name or Lesser
Scythia). It accedes to the Hungarian chronicles (Hungarian historical chronicles of the Middle
Ages as Kezai Simon's chronicle, Chronicum Pictum and Thiu'oczy-chronicle) which recorded
Attila's most favomite son (Chaba) and his followers, namely 15 thousand men, had returned
to his relatives to Scythia [Hernac, the younger son of Attila, with his followers, chose a home
in the most distant part of Lesser Scythia. Jordanes, L, 266. http://www.harbornet.com/folks/
theedrich / Goths / Goths2.htm].
«So Chaba and his sixty brothers and their 15 thousand men went to his uncle, Honorius
Emperor, who ruled the Eastern Romanian throne of that time. But Honorius wanted to settle
down them in Greeceland. They didn't stay there, but returned to Scythia, centre of ancestor's
land to hve there» [Chronica Pictum, 1986, p. 20].
Some German and Hungarian historians claimed that along with Chaba the whole popula-
tion of the Huns left the Carpathian-basin; they did not consider the fact of the sources, which
tells that only the royal descendants and their guides fled eastward, so the Huns could leave their
homeland. Based upon this theory, each finding from the second half of the 5th century was iden-
tified as Gepids by archaeologists, although the treasures show steppe impacts.
After the Battle of Nedao
The most Hungarian historians do not accept the reports of the Medieval Hungarian soiu'c-
es which recorded siuviving Huns in the Carpathian basin. Despite of its historical concept, Jor-
danes mentioned some groups of Huns and their allied tribes, Sarmatians, there.
First of all, let us investigate Jordanes's records on the history of the Carpathian basin.
His main work, called Getica, reported the events after the death of Attila in details. The
main part deals with only those parts of the Carpathian basin which were under control of the
former Roman Empire. The Hungarian historian, Ferenc Salamon, emphasises that the late an-
cient sources usually focused on two big territories — Pannonia and Hlyricum, which were under
foreign (Goth and Gepid) occupations. Jordanes says that the allied forces or Goth-Gepids and
Huns-Sarmatians wanted to obtain dominion over the Hunnic territories and they fought near a
so-called Nedao-river around 454, where Hunnic forces lost. Nobody knows exactly, where this
battle took places, only Tarihi Ungurus supposes that it must happened near the former Hunnic
capital, or Sicambria and says that the bet of the battle was the occupation of Pannonia [Salamon,
1882, p. 1; Tarihi Ungurus, 1984, p. 112-113].
It is likely that the place was close to Tarnokvolgy, or the present-day Kajaszo (Kajaszo is
a small village in Fejer country, near Martonvasar city), where big Hunnic troops won over Ro-
man forces in the end of the 4th century [Kajaszo is a small village in Fejer country, near Marton-
vasar city].
Although lots of historians read from a short report that the Nedao battle sealed the fate of
the Huns in the Carpathian basin, Jordanes mentions that it was not the only one battle between
the two parts but it was the beginning of the long-lasting Hunnic-Gothic war. Jordanes himself
enumerated at least two big Hunnic campaigns against the Goths, led by Dengizich, the second
son of Attila. One of them directed to Bassiana: «When Dengizich, king of the Huns, a son of At-
tila, learned this, he gathered to him the few who still seemed to have remained under his sway,
namely, the Ultzinzures, and Angisciri, the Bittugures and the Bardores. Coining to Bassiana,
a city of Pannonia» [Jordanes, Getica LIII. 263. Bassiana was a late ancient city in Pannonia Se-
cunda, or southern part of former Hungarian Kigdom].
299
В. Obrusanzky
Because Dengizich was not able to get back the former Hunnic territories, Jordanes sum-
marised the Gothic-Hunnic war in the following way «the tribe of the Huns had finally been
subdued by the Goths» [Jordanes, Getica, LIII. 273].
It does not mean that the Huns moved or disappeared from there tn masses but that they
had been subdued by foreign powers and they lost chief-power tn that region. According to Jor-
danes, Salamon thought that not only the whole territories of Carpathian basin became subdued
by the Goths, but also Pannonia and later Moesia, Dacia, or the southern part of the former Ro-
man provinces.
Historians consider Pannonia as a Gothic «ethnic» territory where German tribes despised
their feet after the collapse of the Great European Hunnic Empire. Actually, the Goths and Gepids
and later the Longobards did not form a clear ethnic block because Scythians, Celts, Romans and
Huns hved among them who allied in some military purposes. Ammianus Marcellinus men-
tioned that Sarmatians and Quads allied against the Romans in the middle of the 4th century
[Ammianus Marcelinus, 1984,17, p. 12].
We must pay attention to the fact that the Goths reaching the E astern- European Plain ac-
cepted the Scythian way of life, the customs, the clothing and the military tactics. That is why
they were called Scythians [Wolfram, 1988, p. 28]. The strong Scythian impact is reflected on their
material culture. Unfortunately, in the last century some scholars believed that the Goths were
not influenced by the Scythians but it was the evidence of the German people's highly developed
art [B6na, 1974, p. 48-49]. The presence of the Huns in the Carpathian basin was proved by Frank-
ish chronicles. Peter Kiraly has published some historical sources which dealt with inhabitants of
Pannonia in the course of the 6th century. According to a Meroving source, in the year of 561/562
Hungari hved there [Kiraly, 2006, p. 117]. It is not the only one data on Hungari or Hungarus,
because other western sources also mentioned them under such names! The presence of Him-
garus proves not only that Huns survived and hved continuously after the collapse of the Hunnic
Empire, but also that Hungarians came to the Carpathian basin at last along with the Huns in the
4th century.
Connecting to Dengizich's western invasion, nobody realised a very important point of
view: he reached Pannonia or the territory beyond the river Danube that no foreign troops want-
ed to stop him, but according to some historians in some in-between lands — beyond the river
Tisa or Transsylvania — Gepids, or the enemy of the Huns hved. However, that he passed over
unimpeded up to the Danube means that alliance tribes must have hved in those territories. We
have only one data, which live between River Tisa and the Danube: the Sarmatians, who are
considered as the allied of the Huns, hved there under King Bahai's leadership. So, we need to
investigate the so called Gepid Empire in the Carpathian basin, because this question brings us
closer to the question of the remaining Hunnic people.
First of all let us read Jordanes's report on them: «But the Gepids, by force taking over the
Huns' land for themselves, ruled as victors over the extent of all Dacia, demanding of the Roman
Empire nothing more than peace and, as vigorous strongmen, an annual gift, given their friendly
alliance» [Jordanes, Getica L, 264].
«Now when the Goths saw the Gepids defending for themselves the territory of the Huns
and the people of the Huns occupying the Goths' own ancient abodes, they preferred to ask for
lands from the Roman Empire rather than to invade the lands of others with danger to them-
selves. So they received Pannonia, which stretches in a long plain, being bounded on the east by
Upper Moesia, on the south by Dalmatia, on the west by Noricum and on the north by the Dan-
ube» [Jordanes, Getica L, 264].
But the Sauromats, whom we call Sarmatians, and the Cemandri and certain of the Huns in-
habited part of Hlyricum near the city of Castra Martis as settlement areas given them [Jordanes,
Getica L, 265].
We must deal with Dacia, since it is one key point of the survival of the Hunnic settlements
in the Carpathian basin. Most Hungarian historians and archaeologists state that Dacia existed
in Transsylvania and it served as a centre of the new Gepidian Kingdom. It is true that Dacia as
300
Late Huns in the Carpathian basin
a Roman province situated in Eastern-Transsylvania in the 2-3th centuries. Around 280, after
the Goth-Sarmatian invasion, it was evacuated and their Roman inhabitants were resettled tn
Hlyricum, or present-day Voyvodina (Serbia). It was one of the richest Roman provinces, where
military and trade routes passed over. Occupying and controlling over it brought a vast income
for everybody, namely Huns and lately, Gepids.
We need to clear the position of the late ancient Dacia, what Jordanes meant, because the
above mentioned historians and archaeologists insisted on his report and based their theory on
his report. Jordanes describes Dacia as the following: Its southern neighboiu' is Dalmatia, eastern
is Moesia, northern neighbour is Noricum. The centre of this territory is situated between Sava
and Danube-river and some parts stretched northern bank of Danube-river [Jordanes, Getica L,
265]. According to the ancient Roman division, Dacia contains Pannonia Savia and Pannonia Se-
cunda. Besides Jordanes, some late ancient authors, e.g. Procopius mentioned Dacia in the same
place, and he emphasises its capital was Sirmium on the bank of Sava-river [Procopius, 1954.
Gothic War VII. xxxiii.8]. We must notice that Bayan khagan, the Emperor of Avars, entered the
Carpathian basin, fought against Gepids at Sirmium in 568. If Gepids had lived in TranssyIvania,
the battle between Avars and Gepids would have happened on the Eastern gate of the Car-
pathian basin.
So, there are not any sources that could prove the existence of the Gepidian Empire neither
in Transsylvania nor in the heart of the present-day Hungary. Even, in the Gepidian Kingdom
Huns did not disappear, but they survived with other people, like the Sarmatians, the Celts and
the Romans. Transsylvania was not a part of the Gepidian Kingdom, they occupied the territory
of the former Pannonia Savia and Pannonia Secunda Huns and Sarmatians also live. Jordanes
reports the following:
«Emnetzur and Ultzindur, kinsmen of his, won Utus and Sens and Ahnus in Dacia on the
bank of the Danube, and many of the Huns, then swarming everywhere, betook themselves into
the Roman Empire, and from them the Sacromontisi and the Fossatisii of this day are said to be
descended» [Jordanes, Getica L, 266].
«But the Sauromatc, whom we call Sarmatians, and the Cemandri and certain of the Huns
inhabited part of Hlyricum near the city of Castra Martis as settlement areas given them [Jor-
danes, Getica L, 265]. Of this race was Bliwila Duke of Pentapolis and his brother Froila and also
Bessa, a Patrician of our day» [Jordanes, Getica L, 265].
We take a look at a place named Ahnus. It is likely that it got its name after the local Hunnic
ruler, Ahnos. We can find the same name in Hungarian chronicles, he was the first king of Hun-
garian tribes, but the name can be found among Volga Bulgarians (Almis).
Huns in present-day Hungary
Most European and Hungarian archaeologists highly emphasises the role of Goths and Ge-
pids after the collapse of the Great Him Empire, and claim that they populated the Eastern part
of the Carpathian basin, namely Tiszantul (beyond Tisa), N or thern-TranssyIvania and the Great
Plain after 453. Some scholars persist in this theory, despite the archaeologist Bona, who draws
attention to some unsolved problems connecting with the early history of German settlements. It
is not clear where the early Gepids were concentrated before the invasion of the Huns. Bona sup-
poses that they could have lived in the middle part of lisa-river [B6na, 1974, p. 25].
Archaeologists and historians have made lots of mistakes since the end of the 19th century.
The biggest one is that they do not count with the survival of the Huns in the Carpathian basin
believing the theory that after Attila's death the Huns moved from there. The second problem
is that Goths and Gepids are considered as «clear» ethnical units, and they did not take into
account that getting chief-power does not mean that other ethnic groups or tribes would disap-
pear. Neither today nor in the Middle Ages clear ethnic blocks did not exist in Eastern Europe.
In the Hunnic Empire also different kinds of people such as Germans, Romans and steppe lived
301
В. Obrusanzky
together. Some scholars chew attention to the necessity of the re-evaluation of the relationship
between the Gothic and the Scythian-Hunnic tribes and also their mutual connections in the field
of material and intellectual cultures. According to our knowledge, the Goths left their Scandina-
vian homeland and gradually moved southward and reached the Scythian territories and tribes.
They were influenced a lot so that some ancient sources considered Gepids or Goths Scythians
[Wolfram, 1988, p. 28]. The Austrian scholar, Wolfram stated the position of the German tribes
in the Eastern-European plain as: «Beset by foreign peoples and by the ethnically related Gepids,
the royal Scyths probably remerged as the Greutungi or Ostrogoth. Both designations are names
the same tribes: the Greatungi are steppe-dwellers» [Wolfram, 1988, p. 86].
By the end of the 4th century Goths and Gepids became «Scythians» in the Eastern-Europe-
an plain. It means that they had learnt horse riding skills and fighting methods from the Scyth-
ians and additionally they accepted their special way of life. The same happened in other fields
such as in the organisation of their society and their art. The Hungarian historian, Peter Vaczy
reasserts this impact; he suggests that around 250 AD the Goths who moved to Pontus and the
Lower-Danube steppe were influenced by Sarmatians. They learnt special Hun-Sarmatian poly-
chrome style and others.
Agreeing with the above mentioned process, Janos Harmatta also suggests that the Goths
accepted the Hunnic symbols of power, and some titles and names also appeared among them
[Vaczy,1940, p. 125].
So, Goths moving gradually westward, brought and spread Hunnic elements of art to
Western-Europe and it determined the «barbaric» or late Roman fashion up to the end of the
6th century. From the Eastern European findings scholars of the 19th century thought they were
originally German style that was taken over by the Huns. The Western scholars drew attention to
their mistakes saying that the findings do not belong to Germans but Huns and Sarmatians, and
their origin drew back to Central Asia, to the western slopes of the Altai Mountain.
Earlier Russians have published some findings, e.g. Bernshtam excavated some polychrome-
style Hunnic objects and he concluded that the Gothic fashion had not existed among the Huns
before 375 [Bernstam, 1946]. The same observation was made by the Hungarian archaeologist,
Nandor Fettich in the 1940's. [Fettich, 1951, p. 78]. In the past few years Alexander Koch has pre-
sented a paper on this topic, where he has showed that the Far-Eastern origin of the polychrome
style is in Boma, the western part of Xinjiang province, China. He has also emphasised that the
Goths brought this fashion to Western Europe even up to Belgium, where it survived until the
6th century [Koch, 2008, p. 67].
Along with Nandor Fettich and Janos Harmatta, those archaeologists also expressed criti-
cism who intended to narrow the period of the Hunnic findings between the years of 375-453,
although their significant parts extended up to the 6th century [Harmatta, 1951, p. 4]. He stated —
referring to Fettich- that from the archaeological findings in the near of the lisa-river can be
shown the surviving Hunnic metallurgy even in the Avar period, probably Huns remained there
[Harmatta, 1951, p. 5]. As I mentioned above, foreign and Hungarian archaeologists listed almost
every finding from 453 to 568 as Gepids. They evolved theories of the so-called «ethnical» char-
acters, e.g. fibula and bone-combs. Objects made in polychrome style and those vessels which
were originated in the steppe mythology have not been taken into consideration. They took no
notice of Fettich's observation and of the fact that the remnants of the Hunnic tribes and people
usually made their objects from silver after the collapse of the Great Him Empire since they had
no chance to get such a huge amount of noble metal, than in Attila's time [Fettich, 1951, p. 77].
I refer to the treasures of Szilagysomlyo or Apahida which remind us to Hunnic art, but
they were listed among the Gepid ones, but their richness and characters of the objects remind
us of the Huns.
Shortly I make some comments to the above mentioned ethnical characters. These objects
did not belong to the Goths or Gepids but to other steppe tribes who hved in the Carpathian basin
or in the Eastern European plain. Sarmatians, Scythians and even western Romans had also used
these objects before the Goths (Fibula can be found even in the early Etrusk graves). The same
302
Late Huns in the Carpathian basin
observation is related to the bone-combs. Earlier steppe dwellers also used that, they used them
not only as an everyday tool but also as sacrificial objects. Moreover, it is clear that the Goths and
Gepids borrowed lots of motifs and ornaments from the rulers of the steppe.
We must mention the anthropological results of the research of the Late Hunnic period in
Hungary. Anthropologists while searching anthropological features tn Gepidian graves got an
interesting result.
They stated that there are big differences between the early and late Gepidians. «Among
Gepids early period Nordic or Northern types were dominant, and they mixed with Huns and
Alans and some transitive or mixed types were formed» [B6na, 1974, p. 33-34]. According to
great Hungarian anthropologists as Kiszely Istvan, Bartucz Lajos, Malan Mihaly, T6th Tibor ]. It
means that in the Carpathian basin the Gepids did not retain their Nordic type but gradually lost
it and assimilated into the Scythian or/ and Hunnic types.
The anthropologists have found slight Mongoloid characters in lots of Gepidian graves
which prove an Eastern- or Inner-Asian influence. Among the 5-6th century so-called Gepidian
graves Eastern-European types can be found and can be related with Sarmatians or Scythians
who populated in that territory. The gradl-Gediterraen types referred to Roman population who
also survived the collapse of their Empire and settled down in some villages or cities of the Huns.
Anthropologists discovered such Turanic traces which did not belong to Gepids but steppe peo-
ple as Scythians and Huns.
Despite the anthropological evidences, which showed surviving Scythian-Hunnic types of
people in Hungary, the archaeologists based their theory upon the fact that European skulls be-
longed to only Gepids who were the only, non-Asian population [Hollo, 2009, p. 14].
They insisted on an old pre-concept that Huns were mostly Mongoloids. This theory is not
accepted among scientists now; we have huge portrayals of Central Asian and Inner Asian Huns,
where they had European characters. Moreover, Hunnic graves in Mongolia contains European
characters, certainly they had a few Mongohan ones, too. According to the Mongohan anthro-
pologists in the Hunnic Empire at least six types of anthropological characters could be differed.
As Tumen presented her research, in the Western and Central part of present-day Mongolia Eu-
ropean characters were dominant [Tumen, 2011, p. 374], it means that European characters in
Carpathian basin also refers to Huns and Scythians, not only Gepids or Goths.
The Hungarian archaeologists have made another big mistake. They listed as Gepids those
skulls on which an artificial skull distortion could be observed [Hollo, 2009, p. 17]. Some scholars
noticed that this custom was specific among the Sarmatians and those Huns who brought it from
the Central Asian Scythian civilisation. They are unable to find out why only Gepidians inherited
this foreign custom [B6na, 1974, p. 34; Wolfram, 1988, p. 34]. I assume that most Gepidian graves
belonged to Huns and Sarmatians who did not escape from Hungary but they lived scattered, in
clans or in tribal communities.
As a consequence of the above mentioned we can find evidences of surviving Huns in the
former Hungarian Kingdom, too.
Huns in Moldavia
I have mentioned Jordanes's notice above, the fact, that Dengizich led some military cam-
paigns in Pannonia (This campaign has taken place in 456, when Dengizich suddenly attacked
Gothic Walamir, other Goths hadn't heard about that. Jordanes, Getica L, 268) refers to his near
settlement. Some historians think that he was the ruler of Kutrigur Huns who established his cen-
tre in Moldavia (Bessarabia) [Bury, 1958, p. 302]. According to some points of view, he was allied
with the Onogurs who also lived at the Eastern border of the Carpathian-basin [Bury, 1958, p. 302.
Kutrigurs closely allied with Bulgarians or Onogundurs (Belongs to Onogurs)].
It is likely that the Onogurs are equivalent with the Hungarus or Hungarians who remained
in Pannonia after the collapse of the Hunnic Empire. In the Hungarian literature Jozsef Thury
303
В. Obrusanzky
drew attention to the question of Onogurs (Among Eastern sources, only Byzantine do not spell
«h» voice tn front of the words, that is why they report Hungars as Onogurs. Latin sources wrote
Hunnuguri [L. Jordanes]), or Hungarians. Bolgarians were never mentioned as Onogurs. We can
find only one reference for the Bolgarian-Onogur connection, namely Kov rat's reign, when he
led Onogundur-Bolgars to anew homeland, where «Onogundur» meant «belonged to Onogurs».
Osman Karatay held Onogur as the early name of Hungarians, so did Peter Kiraly, who identified
the name of Hungars and Onogurs only with Hungarians.
Nobody identified the Dengizich centre. In February 2010 Ukrainian scholars found a royal
kurgan near the Yalpug-lake (Ukrainian archaeologists think this magnificent finding belongs to
Dengzich or any other son of royal Hunnic clan in the 5й1 century) and some professionals think
that it belonged to Dengizich or some Attila's sons.
In the territory of Moldva and the neighbouring Moldavia we can find some traces which
refer to the ancient name of Hungarians or Onogurs. Onglos was a geographic name of a part of
Moldavia in the 8"'-centiir\ Byzantine sources. Most scholars think that it was Asparukh's centre
from 678 to 680, before he occupied a homeland of ancient Scythians.
As Theophanes recorded: «At last the third of them (the brothers), called Asparukh, after
crossing Dnepr and Dnestr rivers which are to the north of Danube, and after capturing the Oglos
(Onglos), settled in the lands between it and the aforementioned rivers, because he noticed that
that place was protected and difficult to attack from any side; being swampy in the front and
from the other sides - surrounded by a ring of rivers, it offered great security against enemies for
the weakened by the parting people» [Theophanes, 1982, p. 358].
Nikephoros also mentioned Onglos or Oglos: «And the emperor Constantine, learning that
a ungodly and filthy people settled in the lands beyond the Danube, in the Oglos, and that they
attack and devastate the lands near the Danube, i.e. the presently held by them country, previous-
ly held by the Christians, was very upset and ordered for the departure of all troops to Thrace»
[Nikephoros, 1990, p. 34].
Academic scholars have not accepted Onglos or Oglos as a settlement or place of the an-
cient Hungarians, although this place is equivalent with Etelkuzu or the former territory of the
Hungarians, before entered the Carpathian-basin (Etelkuzu is mentioned by Byzantine Constan-
tine VII Porphyrogenitus, the real place name of Hungarian land is Hungaria) in order to get back
Attila's sacred land. Among scholars, Bolgarian Zlatarski and Peter Kiraly agreed that Onglos or
Oglos refers to the name of the Hungarians in the course of 7th century [Kiraly Peter's head word
for Onglos/Oglos. In: Bartha-Erdelyi, 2005, p. 327-328].
We have additional sources of the Hungarian appearance in Moldavia. Byzantine sources
recorded Nicephoros's campaign against Krum in 811. When they reached the Dnieper, Bolgars
got help from local «verge» or «egre» people who were identified as a group of Hungarians
[Kiraly, 2006, p. 132,134].
During 818-820 Omurtag, the King of Bolgars led a campaign against Hungarians, who
hved along the lower Dnieper [Kiraly, 2006, p. 138]. We can assume that in the territory of Molda-
via (Etelkuzu) Hungarian tribes hved not only in the end of the 9th century but at least a century
earlier. We do not have a decision whether it was the centre of the Hungarians or it served as
a wing. The Hunnic and Hungarian history is also connected there.
Seklers, descendants of Huns
Westward to Moldavia, in the eastern part of Carpathian basin a special community lives
who has preserved their Hunnic origin until now. The Hungarian chronicles from the Middle
Ages also confirm their ancient origin. According to them, after the Nedao battle, 3000 Huns
decided to move eastward and settled down Chigle-plain (Chigle is equivalent to Chik-basin in
Seklerland) and they got a new name: Sekler, and they preserve the Hunnic heritage. As the
Chronicle Pictum records: „Only 3000 men remained from those Huns, who fled after Krimhild's
304
Late Huns in the Carpathian basin
battle. They decided to gather in Chigel-Plain. Fearing from unexpected western attacks that's
why they went to Transylvania and they called themselves not Hungarus, but chose another
name, or Seklers... These Seklers are the remnants of Huns and until the returning of Hungarians
settled down the above mentioned place" [Chronica Pictum, 23].
We have no other sources for the purpose of this group there. If we want to know it, we
must find some ethnographic analogies of related tribes. Some Inner Asian Him related tribes,
Turks, Mongols, Khitan and even Korean have preserved an ancient cult of great kings. They
erected special memorial places where they commemorated on their material and intellectual
heritages. Not only in history, but also until nowadays we can find a place where this ancient cult
is a 1iving tradition, a part of some groups of people — it is Ordos, were a group of Mongols — or
Shara Darkhats- preserved the ancient cults of bow-stretching people. It is likely, that the Seklers
went on such a tradition and erected some sacrificial places in Seklerland, e.g. Budvar, which was
their centre of ancient cults [Orban, 1868. 60-61]. According to the Child Sekler chronicle [Orban,
1868, p. 61. He refers to Child Sekler Chronicle] they elected a «rabonban» who stood above them
and facilitate the ceremony. One of their sacrificial tools was a cup. This is not an outstanding
object, but a widespread tool of sacrifice throughout the great Eurasian steppe [Orban, 1868, p. 61.
He refers to Chiki Sekler Chronicle]. In Seklerland Balazs Orban collected numerous ancient tra-
ditions of the Huns and Attila. Some places are also connected with them, such as Reka's grave or
Attila's route, but we have a legend of Irnek' sword, etc. (We can find this place in Orban Balazs's
main work or Descriptions of Seklerland. He has gathered legends connecting to this sacred land).
In the past two centuries lots of publications have been printed on the Seklers. The local, or
Sekler-origin researchers proved similarities between their ancient customs with Scythians and
Huns, but Pal Hunfaly attacked this ancient tradition in the end of the 19th century and created
a new one. He stated that the Seklers are not the remains of the Huns, but frontier-guides who
were settled by some late Hungarian kings. He presented strange evidence as if it was a historical
source. He mentioned Andras II privilege for Saxonians, where Pechenegs served as frontier-
guides of Hungarians and he added the following: «probably Seklers has the same function»
[Hunfalvy, 1878, p. 301-302]. It is not historical evidence but only an assumption. So, this strange
theory is not considered related to the ancient history of the Seklers.
Balazs Orban said the following: «The ancient inhabitants of Seklerland had no any writ-
ings of privileges from Hungarian kings, because they homeland posses not by privileges, but by
inheritance according to ancient Sekler constitution, which is earlier than the Hungarian King-
dom» [Orban, 1868, p. 4].
Elek Jakab, the Himgarian-Sekler historian also refused Hunfalvy's theory. He wanted to
discover relatives of Seklers among the Hungarian population that is why he visited those groups
that consider themselves as the descendants of Huns and Avars. Together with some scholars he
drew the conclusion that the Seklers have a strong connection with the Paloc and the people of
Gochey [Jakab, 1896]. According to his point of view, they did not wander throughout the Car-
pathian basin or were made to settle down by royal decrees, but they are the remnants of those
Huns who survived and stayed in their ancient land. Arpad, the leader of the joint Hungarian
forces, did not lead a war to them [Anonymus (Gesta Hungarorum) mentioned only two or big
battles in Carpathian-basin, outskirt of Carpathian-basin. E.g. Belgrad and Poson] rather they
concluded an alliance].
LITERATURES
1. Marcellinus, Ammianus. Roman History. Translated by C. D. Yonge, Bohns Classical Library.
London, 1984.
2. Anonymus. Gesta Hungarorum. (History of Hungary). Electronic version: http://mek.niif.
hu/02200/ 02245/ 02245.htm
305
В. Obrusanzky
3. Bartha. Antal-Erdelyi, Istvan. Magyar bstbrteneti lexikon. A kezdtektol a 10. szazadig. Mundus
Kiado. Budapest, 2005.
4. Bernshtan A. Socialno-ekonomicheskiy sLioi Orhon-yeniseykiy Turok. VI-VUI vekom. Nauk.
Moscow; Leningrad, 1946.
5. Bona Istvan. A kozepkor hajnala. A gepidak es a longobardok a Karpat-medenceben. Hereditas.
Corvina, 1974.
6. Bury J. B. History of Later Roman Empire from the death of Theodosius I to the death of Justinian.
In two volumes. Dover Publishing. Mineola, 1958.
7. Christian David. A History of Russia, Centr al Asia and Mongolia. Vol. I. Inner Eurasia from Pre-
history to the Mongol Empire. Blackwell, Massachusetts, 1998.
8. Chronica Pictum. Hungarian Chronicle with pictures. Translated by Bellus Ibolya. Europa
Kbnyvkiado. Budapest, 1986.
9. Fettich Nandor. Regeszeti tanulmanyok a kesoi him femmuvesseg tbrtenetehez. Akademiai Ki-
ado. Budapest, 1951.
10. Golden Peter B. 1994. The peoples of the South Russian steppes. In: SINOR, Denis (ed) The Cam-
bridge History of Early Inner Asia. Cambridge University Press. London, 1994.
11. Harmatta Janos. Eloszo. 3-8 // Regeszeti tanulmanyok a kesoi him femmuvesseg tbrtenetehez.
Akademiai Kiado. Budapest, 1951.
12. Hollo Gabor. Az 1-11. Szazadban az Alfbld teriileten eltnepessegek kraniometriai elemzese. Ph.
D. ertekezes. Debrecen, 2009.
13. Hunfalvy Pal. Magyarorszag ethnografiaja. Magyar Tudomanyos Akademia. Budapest, 1876.
14. Jakab Elek. Szekely telepek Magyar or szagon. Szazadok folyoirat VH, VIU. fiizetek kiilbnleny-
omata. Athenaeum Kiado. Budapest, 1896.
15. Kiraly Peter. A honalapitas vitas esemenyei. Nyiregyhazi Fbiskola Ukran es Ruszin Tanszeke.
Nyiregyhaza, 2006.
16. Koch Alexander. Boma — ein reiternomadisch-hunnisher Fundkomplex in Nordwest-China //
Hunnen zwischen Asien und Europa. Aktuelle Forschungen zur Archaologie und Kultur der Hunnen.
Herausgegeben vom Historischen Museum der Pfalz Speyer. Beier&Beran, Archaologische Fachliteratur.
Langenweissbach, 2008. P. 57-71.
17. Maenchen-Helfen Otto. The world of Huns. University of California Press. Berkeley, Los Angeles
and London, 1973.
18. Moravcsi Gyula. Byzantinoturcica I-П. die Byzantinischen quellen der Geschichte Der Tiirkvbl-
ker. Pazmany Peter Tudomanyegyetemi Gbrbg Filozofiai Intezet. Budapest, 1942.
19. Nikephoros, Patr iarch of Constantinople. Short History. Translated by Cyril Mango. Dumbrton
Oaks Text. Washington, D. C., 1990.
20. Obrusanszky Borbala. Az ogur kerdesrol a Kaukazusban //A hunok brbksege. Szerkesztette:
Obrusanszky Borbala es Maracz Laszlo. Hun-Idea. Budapest, 2009. P. 171-185.
21. Orban Balazs. Szekelyfbld leirasa. 1868 [Electronic version] http://mekniif.hu/04800/04804/hfanl/
22. Osman Karatay. Magyarok vagy hungarok: a nep eredetenek a kutatasa //A szkita nepek hitvi-
laga. Szerkesztette: Obrusanszky Borbala es Maracz Laszlo. Hun-Idea. Budapest, 2010. P. 175-185.
23. PaulerGyula — Szilagyi Sandor (ed.). A magyar honfoglalas kutfoi. Magyar Tudomanyos aka-
demia. Budapest, 1900.
24. Procopius Caesarea. The Gothic War. Books VH-VUI. Translated by H. B. Dewing. Harvard Uni-
versity Press. Cambridge, Massachusetts, 1954.
25. Prokopius Caesarea. History of the Wars I-П. The Persian Wars. Translated by H. B. Dewing.
Cosimo. New York, 2007.
26. Salamon Ference. Also-Pannonia a goth es longobard megszallas alatt In: Szazadok, 1882. P. 1-17.
27. Tarihi Unguriis. A magyarok kronikaja. Translated by: Blaskovics Jozsef, Magveto. Budapest, 1984.
28. Theophanes. Tire chronicle of Theophanes. An English translation of anni mundi 6095-6305. Edit-
ed and Translated by Harry Turtledove. University of Pennsylvania Press. Philadelphia-Pennsylvania, 1982.
29. Thury Jozsef. A magyarok eredete, oshazaja es vandorlasa. Athenaeum, Budapest, 1896.
30. Tumen D. Anthropology of Xiongnu. In: Ancient Cultures of Mongolia and Baikalaina Siberia.
Irkustk Technical University. Irkutsk, 2011. Vol. 2. P. 366-377.
31. Vaczy Peter. A hunok Europaban. In: Attila es hunjai. Magyar Szemle Tarsasag. Budapest, 1940.
P.61-143.
32. Wolfram Herwig. History of the Goths. Translated by Thomas J. Dunlap. University of California
Press. Berkeley; Los Angeles ; London, 1988.
306
Late Huns in the Carpathian basin
Б. Обрушански
ГУННЫ ПОЗДНЕГО ВРЕМЕНИ В КАРПАТСКОЙ КОТЛОВИНЕ*
Сердцем европейской империи гуннов, во многом определявшей политику Европы
в период поздней древности, была Среднедунайская низменность, откуда гуннские импе-
раторы управляли восточнойи западной частями государства (западная часть простиралась
от нынешней Австрии до реки Роны, восточная от реки Тисы до гор Кавказа).
Хроники периода поздней древности дают нам детальное представление о поступ-
ках и, о кампаниях Аттилы. К сожалению, крайне мало информации имеется о гуннах,
которые обосновались на Среднедунайской равнине.
В представленной работе мы попытаемся проанализировать сведения о присутствии
гуннов на Среднедунайской низменности, в бывшем Венгерском королевстве на основа-
нии данных периода поздней древности, средневековых венгерских хроник, отчетов о Ви-
зантийском государстве того периода, готских источников, а также данных археологиче-
ских раскопок и антропологических исследований.
Введение
Историкам сложно ориентироваться в некоторых вопросах о поздних гуннах, по при-
чине наличия определенных догм и ложных представлений на данную тему, появившихся
в 19 веке. Несмотря на то, что часть венгерских ученых стремилась прояснить ситуацию
с историей поздних гуннов, используя собственные венгерские источники периода сред-
невековья, их теории не принимались в расчет научным сообществом. В 21 веке настала
пора вновь вернуться к вопросу об истории и жизни гуннов периода поздней древности
на Среднедунайской равнине, принимая во внимание огромное количество недавно обна-
руженных археологических памятников, исторических источников и сведений, которые
могут предоставить нам современная наука и технологии.
Как известно первый род венгерских королей, Арпад, изначально произошел из
Скифии или (Меотиды), ставшей родиной для младшего сына Аттилы, Ирнека, который
обосновался там после великой гунно-готской войны 454 года. Это было место средоточия
степных народов, от киммерийцев до венгров.
По венгерской исторической традиции — Арпад, великий венгерский князь, был по-
томком Аттилы**. Любой исторический и юридический документ того времени подтверж-
дает эту традицию венгерской истории.
Таким образом, венгры получили от австрийцев не только новую лингвистическую
теорию, но также и знаменитого Гунфальвы (Hunfalvy) — ученого, который безжалостно
перекроил древнюю историю гуннов, используя публикации некоторых германских
историков-позитивистов. Он заявил, что после битвы при Недао в 454 году, тунны внезапно
исчезли со Среднедунайской низменности, не оставив никаких следов, а территория их
была оккупировала германской, или готской, «нацией». Эта теория основывалась на
* Перевод статьи на русский язык (с любезного разрешения автора) дается с редакторской правкой Не-
которые положения автора кажутся нам недостаточно убедительными, однако мы сочли правильным дать
перевод максимально приближенным к авторской редакции.
** Искажения этой традиции происходили в период австро-венгерской монархии. После 1850 года, когда
была проиграна война против Габсбургов, победители-австрийцы стремились изменить венгерское нацио-
нальное самосознание, всячески отрицая героическую историю мятежных мадьяр, не признавая традицион-
ные их связи с тюркскими племенами, и искусственно приписав им финно-угорские корни.
307
В. Obntsanzky
Рис. 1. Карта Паннонии времени Аттилы (4 в. н. э.)
Picture 1. Pannonia in 4 th century
/с«лыо -Sarmatians)
Solaslns (Scytmo
О
Attilas Wooden
palace
Moivnj
^dy^
^kefy^arbely
• Apahida
Рис 2. Позднегуннское время в Карпатской котловине VI-VII вв.
Picture 2. Late Huns in the Carpathian basin 5th-6th century AD
308
Late Huns in the Carpathian basin
tr fb injprffiM ir am
Рис. 3. Приход гуннов в Паннонию в конце IX века [Хроника Пикгуыа, 1358]
Pic. 3. Htm Enters in Pannonia in the ende 4th century according to Chrorucum Pictum (1358)
309
В. ObntsanzKy
Дорога в Будавар, древний центр Буда, который был резтоденциет! гуннов Аттилы
Риа 5. Стена Видавана. Достопримечательное место расположения столицы Аттилы близ города Помаз
в 20 километрах севернее Будапелгга Jno Г. Золт]
310
Late Huns in the Carpathian basin
Юный сын Анилы Ирнек, и лги Чаба. Популярная историческая личность среди секеев Венгрии,
живущих поныне в Румынии (10.12.2007 г.)
311
Otfaj "ЯаП/попИ,
wnfiifT^i •* гтЪллЬалпю'
___'fa, _______________________________
Hr 71
Late Huns in the Carpathian basin
данных древнего историка Иордана (Иорданеса), который говорил следующее: «После
убийства Эллака, оставшиеся братья его были вынуждены бежать до самых берегов
Понтийского моря, l ie, как мы знаем, вначале обосновались готы».Иордан даже заявлял,
что Хернак (Ирнек), младший сын Аттилы, нашел приют вдали от Скифии (Нынешний
Дагестан. В период поздней древности две территории носили имя Малой Скифии. Одно
из них — современный Дагестан. У Страбона отражен факт того, что скифы, мигрировав
на запад и доспдгнув дельты Дуная, дали этой территории такое же имя — Малая Скифия).
Бассиана была древним городом в Паннонии Секунде, южной часпд бывшего Венгерского
королевства.
Это вполне соответствует венгерским хроникам, где говорится, что любимый сын Аг-
неты, Чаба, со своими сторонниками в количестве пятнадцапд тысяч, вернулся к родне в
Скифию [Hernac, the younger son of Attila, with his followers, chose a home in the most distant
part of Lesser Scythia. Jordanes, L. 266. http://www.harbornet.com/folks/theedrich/Goths/
Goths2.htm].
«Итак, Чаба и его шестьдесят братьев и с ними пятнадцать тысяч человек, пришел
к своему дяде, императору Гонорию, который правил Восточной Римской империей в те
времена. Однако Гонорий хотел, чтобы они осели в Греции. Они же там не остались, а вер-
нулись в Скифию, в самое сердце земли их предков, чтобы там жить» [Chronica Pictum,
1986, р. 20].
Некоторые германские и венгерские историки заявляли, что вместе с Чабой Средне-
дунайскую низменность оставило все гуннское население, однако, они не принимали во
внимание фактов, содержащихся в источниках, которые говорили, что только лишь коро-
левские потомки со своими проводниками бежали на восток, чтобы гунны могии покинуть
родине. Основываясь на этой теории, любая находка второй половины V века идентифи-
цировалась археологами, как принадлежавшая племенам гепидов, хотя при взгляде на со-
кровища можно было увидеть влияние степи.
После битвы при Недао
Большинство венгерских историков не принимают в расчет свидетельства средневе-
ковых венгерских источников, где упоминаются гунны, проживавшие на Среднедунай-
ской низменности. Тем не менее, несмотря на собственные взгляды на историю, Иордан
упоминал о существовании там некоторых групп гуннов и их племен-союзников —
сарматов.
Подробнее рассмотрим записи Иордана об истории Среднедунайской равнины. Его
основной труд под названием «Гепгка» в деталях рассказывает о событиях, имевших место
после кончины Аттилы. Основной раздел труда повествует лишь о том, что происходило
в районах Среднедунайской низменности, подконтрольных бывшей Римской империи.
Венгерский историк Ференц Саламон подчеркивает, что источники периода поздней
древности обычно фокусировались на двух обширных территориях — Паннонии и Ил-
лирикуме, оккупированных пришлыми племенами готов и вел лилов. Иордан говорит, что
объединенные войска готов-гепидов и гуннов-сарматов боролись за господство на гунн-
ских территориях и, примерно в 454 году у реки Недао произошло сражение, в котором
гунны потерпели поражение. Никто точно не знает, где именно имела место битва, однако
в документе под названием «История венгров» [Tarihi Unguriis], опубликованном в свое
время турками, есть предположение, что все происходило неподалеку от бывшей столицы
гуннов Сикамбрии и, что целью битвы была оккупация Паннонии, то есть Среднедунай-
ской равнины [Salamon, 1882.1. Tarihi Unguriis, 1984, р. 112-113].
Есть предположение, что данное место располагалось неподалеку от современной
деревни Каясо (Kajaszo. Каясо — это маленькая деревня в медье Фейер (Fejer) возле города
313
Мартонвашар (Martonvasar), где в конце IV века большая армия гуннов разбила римское
войско [Chronica Pictum, 1986, р. 8]).
Многие историки делают на основании этих данных вывод о том, что именно бит-
ва при Недао предопределила судьбу гуннов на Среднедунайской низменноспг. Тем не
менее, Иордан упоминает, что это было отнюдь не единственное сражение между сторо-
нами, а лишь начало продолжительной гунно-готской войны. Сам Иордан лично приво-
дит сведения как минимум о двух крупных гуннских кампаниях против готов, которые
возглавлял второй сын Аттилы, Денгизик (он же Диккиз, Дензик). Одна из этих кампаний
была направлена в сторону Бассианы: «Когда Денгизик, царь гуннов, сын Аттилы, узнал
об этом, то собрал он тех немногих, кто еще был ему верен — ульцингуров, ангискиров,
биттугуров и бардоров. Придя же в Бассиану, город в Паннонии...» (Бассиана была древ-
ним городом в Паннонии Секунде, южной часпт бывшего Венгерского королевства. [Jor-
danes, Getica, LIU. 263]).
Поскольку Денгизик так и не смог вернуть прежние гуннские территории, Иордан
так написал об итогах войны между готами и гуннами: «в итоге готы подчинили себе пле-
мя гуннов» [Jordanes, Getica, LUI. 273].
Эго не означает, что гунны массово мигрировали или просто исчезли с этой террито-
рии. Они были лишь покорены иным народом и потеряли в данном регионе главенству-
ющую роль. Исходя из записей Иордана, Саламон сделал вывод о том, что не только вся
Среднедунайская низменность, но также Паннония, а затем Мёзия, Дакия, то есть южные
территории бывших римских провитщий, были подчинены готам.
Исследователи считают Паннонию «этнической территорией» готов после развала
великой европейской империи гуннов. В действительности, готы и телицы, а затем и лан-
гобарды, не стати единым этническим сообществом, поскольку скифы, кельты, римляне
и гунны, жившие среди них, часто объединялись ради каких-либо военных целей. Древне-
римский историк Аммиан Марцел.тин упоминал о союзе сарматов и квадов против рим-
лян в IV веке [Ammianus Marcelinus, 1984,17, р. 12].
Необходимо обрапггь внимание на тот факт, что готы, придя на Восточно-
Европейскую равнину, переняли скифский образ жизни, обычаи, манеру одеваться
и военную тактику. Поэтому их также стали называть скифами [Wolfram, 1988, р. 28]. На
их материальной культуре сказалось сильное скифское влияние. К сожалению, в прошлом
веке некоторые ученые полагали, что готы не подвергались влиянию скифов, а все
вышеперечисленное было лишь свидетельством высокоразвитого искусства германских
народов [Bona, 1974, р. 48-49].
Присутствие гуннов на Среднедунайской равнине было отмечено также в хрониках
франков. Петер Кирай (Peter Kiraly) опубликовал некоторые исторические сведения из
источников, рассказывающих о жителях Паннонии на протяжении VI века. Согласно ис-
точнику Меровингов, в 561-562 годах там жили хунгари [Kiraly, 2006, р. 117]. Это не един-
ственные сведения о хунгари или хунгарусах, так как в других западных источниках упо-
минается то же самое название. Присутствие хунгарусов доказывает, что гунны не просто
выжили, но и постоянно проживали там после падения гуннской империи, а также, что
венгры пришли на Среднедунайскую равнину с гуннами в IV веке.
В отношении похода Денгизика на запад, никто не обрапгт внимания на очень
важный момент: он досптг Паннонии, или территории за рекой Дунай, где никакие
враждебные войска уже не намерены были ему препятствовать. Однако, согласно неко-
торым историкам, на землях, лежащих посередине, за рекой Тиса или Трансильванией,
жили враги гуннов — ген нам. Тот факт, что он свободно пересек данные земли и дошел
до Дуная, означает, что на этих территориях должны были проживать союзные, то есть
дружественные, племена. У нас существуют сведения лишь одного рода о том, кто дей-
ствительно жил межлл рекой Тиса и Дунаем — это были сарматы, которых считают со-
юзниками гуннов, во главе со своим царем Бабаем. Таким образом, необходимо тщательно
314
Гунны позднего времени в Карпатской котловине
проверить всю информацию о так называемой «империи гепидов» на Среднедунайской
низменности, потому что этот вопрос подводит нас к вопросу об оставшихся там гуннах.
Попробуем взглянуть на то, что пишет об этом Иордан: «Однако гепиды, силой под-
чинив себе земли гуннов, правили, как победители, на всей Дакии, требуя от Римской им-
перии только лишь мира и, будучи известны своей силой, требуя ежегодного дара за свое
союзничество» [Jordanes, Getica, L. 265].
«Теперь же, когда готы увидели, что юнплы защищают земли гуннов, как собствен-
ные, и племя гуннов пришло на древнюю родину самих готов, они предпочли просить
земли у Римской империи, нежели чем вторгаться в чужие владения с риском для себя
самих. Так они получили Паннонию, обширную равнину, на востоке граничащую с Верх-
ней Мёзией, на юге с Далмацией, на западе с Нориком, а на севере с Дунаем.» [Procopius,
Gothic, War VII, XXXIII. 8].
«Однако савроматы, которых мы называем сарматами, и сербы Семендрии, и неко-
торые из гуннов, перешли в Иллирию и поселились близ города Касгра Мартис (Castra
Martis, Castrum Martena), так как то были данные им для проживания земли» [Jordanes,
Getica, L. 265].
Мы должны обрапггь внимание на Дакию, поскольку она является одним из ключе-
вых мест обитания гуннов и средоточия гуннских поселений на Среднедунайской равни-
не. Большинство венгерских историков говорят о том, что Дакия располагалась в Транс-
ильвании и была центром нового королевства гепидов. Действительно, Дакия, в качестве
римской провинции, была расположена в восточной части Трансильвании во II—III веках.
Около 280 года, после готско-сарматского вторжения, она была эвакуирована, и римские
жители ее обосновались в Иллирии, в наши дни известной, как Воеводина в Сербии. Это
была одна из богатейших римских провигщий, где пересекались торговые и военные пут.
Оккупация и контроль над ней приносили захватчикам, гуннам, а затем гепидам, значи-
тельнъгй доход.
Нужно также определиться с местоположением Дакии в период поздней древноспг,
как его описывал Иордан, поскольку вышеназванные историки и археологи упоминали
его, основывая свои теории на его данных. Иордан же описывал Дакию следующим обра-
зом: с юга она граничила с Далмацией, с востока с Мёзией, северным соседом был Норик.
Центр территории располагался между реками Сава и Дунай, а некоторые часпг ее про-
стира.лись вдоль северного берега Дуная [Jordanes, Getica, L. 265]. Согласно древнеримско-
му делению на провитщии, Дакия состояла из Паннонии Савин и Паннонии Секунды.
Кроме Иордана, другие авторы поздней древноспг, такие, как Прокопий, также говорят
о нахождении Дакии в данном месте, подчеркивая, что столицей ее был город Сирмий на
берегу реки Савы [Procopius, Gothic War VII, XXXIII. 8]. Необходимо отмепгть, что авар-
ский каган Баян вторгся на территорию Среднедунайской низменноспг, и сражался про-
пгв гепидов у города Сирмий в 568 году. Если бы гепиды жили в Трансильвании, битва
между аварами и ними состоялась бы у восточных ворот Среднедунайской равнины. Та-
ким образом, не существует источников, доказывающих существование империи гепидов
ни в Трансильвании, ни в центре нынешней Венгрии. Более того, гунны в королевстве
гепидов не исчезли, но жили в соседстве с другими народами, такими как сарматы, кель-
ты и римляне. Трансильвания не была частью королевства гепидов — они оккупировали
территории Паннонии Савин и Паннонии Секунды, где жили также гунны и сарматы.
Иордан приводит следующие данные:
«Эмнетзур и Ультзиндур, родня его, захвапгли Уту с, Скус и Альмус на берегу Дуная
в Дакии, и многие из гуннов тогда, коих было великое число, отправились в Римскую им-
перию и от них, как говорят, произошли нынешние Сакромогггиси (Sacromontisi) и Фосса-
тисии (Fossatisii)» [Jordanes, Getica, L. 266].
Взглянем на местечко с названием Алмус. Скорее всего, оно получило свое имя от
местного гуннского правителя Алмоса. То же самое имя мы можем обнаружить в венгер-
ских хрониках — он был первым королем венгерских племен, однако имя также встречает-
ся и у волжских болгар (Алмис).
315
Б. Обрушански
Гунны в современной Венгрии
Большинство европейских и венгерских археологов придают особое значение роли
готов и юнитов после распада Великой империи гуннов, и полагают, что они населяли
восточную часть Среднедунайской низменности, а именно регион за рекой Тисой (извест-
ный как Tiszantul), северную Трансильванию и Великую равнину после 453 года. Однако
остается неясным, где были сосредоточены места проживания ранних rei1идов до вторже-
ния гуннов. Бона предполагает, что они могли жить в средней части бассейна реки Тисы
[Bona, 1974, р. 25].
В период после окончания 19 века археологами и историками было допущено мно-
жество ошибок. Наиболее значительной из них является то, что они не принимали в расчет
факт обитания гуннов на Среднедунайской низменности, доверяясь теории о том, что со
смертью Аттилы гунны покинули этот регион. Вторая проблема состоит в том, что и готы
и гепиды считались «чистыми» этническими группами, в то время, как совершенно не рас-
сматривалась возможность сохранения других этнических групп и племен, даже при заво-
евании готами и reiiидами господства на данной территории. При этом ни в средние века,
ни в наше время в Восточной Европе не существовало и не существует чистых этнических
групп. В империи гуннов различные народности, такие, как германцы, римляне и степные
племена, жили вместе. Некоторые ученые обращают внимание на необходимость пере-
оценки взаимоотношений, складывавшихся межлс племенами готов и туннов-скифов,
а также изучения межплеменных связей в сферах материальной и интеллектуальной куль-
тур. Согласно имеющимся у нас данным, готы покинули свои родные скандинавские тер-
ритории и, постепенно мигрировали в южном направлении, покуда не достигли терри-
тории скифских племен. Те оказали на них столь значительное влияние, что в некоторых
древних источниках их стати называть гепидами, или кото-скифами [Wolfram, 1988, р. 28].
Австрийский ученый Вольфрам таким образом описал положение германских племен на
Восточно-европейской равнине: «В окружении чужеземцев и этнически связанных с ними
гепидов, знатные скифы, вероятно, превратились в грейгунгов, или остготов. Оба назва-
ния обозначают одно и то же: грейгунги — обитатели степей» [Wolfram, 1988, р. 86].
К концу IV века готы и гешшы стати на Восточно-европейской равнине «скифами».
Эго значит, что они научились у скифов навыкам верховой езды и ведения войны, а кро-
ме того, переняли их особый уклад жизни. То же самое произошло и с другими сферами,
такими как искусство и общественное устройство. Венгерский историк Петер Вачи (Peter
Vaczy) находит подтверждение этому влиянию, он полагает, что около 250 года нашей эры
готы, перебравшиеся в Понт и регион степей нижнего Дуная, подверглись в лиянию сарма-
тов. Они научились уникальному сарматскому «полихромному стилю», а также переняли
другие особенности культуры [Vaczy,1940, р. 125].
Соглашаясь с вышеописанным процессом, Янош Харматта также предполагает, что
готы взяли себе и гуннские символы власти, а кроме того, у них появились некоторые соот-
ветствующие имена и пттулы [Harmatta, 1951, р. 6].
Таким образом, постепенная миграция готов на запад способствовала появлению
и распространению элементов гуннского искусства в Западной Европе, что предопреде-
лило тенденции «варварской», или поздней римской моды вплоть до конца VI века. Ос-
новываясь на находках из Восточной Европы, ученые 19 века полагали, что изначально
они принадлежали к германскому стилю, перенятому гуннами. Представители западной
науки обратили внимание на эти ошибки, отмечая, что находки принадлежали не герман-
цам, а гуннам и сарматам, и происходили из Центральной Азии, с западных склонов
Алтайских гор.
Известна особая роль гуннского полихромного стиля среди древностей Восточной
Европы, который появляется и в готской среде уже до 375 года [Bernstam, 1946].
Аналогичное наблюдение произвел и венгерский археолог Нандор Феттих в сороко-
вые годы двадцатого века [Fettich, 1951, р. 78]. Относительно недавно Александр Кох пред-
316
Гунны позднего времени в Карпатской котловине
ставил работу на эту тему, в которой показал, что дальневосточные корни полихромного
стиля находятся в Боме, в западной части китайской провинции Синьцзян. Он также особо
подчеркивает тот факт, что готы донесли эту моду до Бельгии в Западной Европе, где она
пребывала в сохранноспт вплоть до VI века [Koch, 2008, р. 67]. Наряду с Нандором Фегти-
хом и Яношем Харматта — эпг археологи также критически относились к попыткам сузить
временные рамки гуннских находок 375-453 годами, несмотря на то, что значительная их
часть может датироваться даже VI веком [Harmatta, 1951, р. 4]. Харматта к считает, ссылаясь
на Феттиха, что, судя по археологическим находкам: недалеко от реки Тисы, можно про-
следить оставшееся даже в аварский период гуннское искусство обработки металлов, что
говорит о возможном присутствии там: гуннов [Harmatta, 1951, р. 5].
Как уже было нами ранее упомянуто, иностранные и венгерские археологи припи-
сывали любые находки периода 453 —568 годов гепидам:. Ими были созданы теории о так
называемых «этнических» символах, а именно о застежках-фибулах и костяных гребнях.
Предметы, выполненные в полихромном спше, а также посуда, принадлежавшая степной
мифологии, во внимание не принимались. Точно так же игнорировали они и наблюде-
ние Феттиха о том, что остатки гуннских племен после распада Великой империи гуннов
обычно изготавливали предметы из серебра, поскольку после времен Аттилы у них уже не
было возможности доставать в больших количествах более благородные металлы [Fettich,
1951, р. 77].
Речь идет о сокровищах Шимлеу-Силванией (Szilagysomlyo, Силадьшомьё) или Апа-
хиды (Apahida), напоминающих нам: об искусстве гуннов, несмотря на то, что приписыва-
ли их генплам, хотя на гуннов указывало богатство и сам: характер изготовления предметов.
Вкратце остановимся на вышеупомянутых этнических символах. Эпг предметы при-
надлежали не готам или гепидам, а другим степным племенам:, жившим на Среднедунай-
ской низменности или Восточно-европейской равнине. Сарматы, скифы и даже западные
римляне использовали эти предметы еще до готов (застежки-фибулъг можно обнаружить
даже в ранних погребениях этрусков). То же самое наблюдение применимо к костяным
гребням. До того, обитатели степей также использовали их, причем, не только как утварь
из повседневного обихода, но и в качестве ритуальных, жертвенных предметов. Более того,
очевидно, что готы и гешгдьг заимствовали в искусстве многие свои моптвы и орнаменты
у хозяев степей.
Необходимо упомянуть и о результатах антропологических исследований поздне-
гуннского периода в Венгрии. В своих поисках отличительных антропологических черт
в могилах гешгдов антропологи получили весьма интересные данные.
Согласно эпгм данным, существуют значительные различия между ранними и позд-
ними геггидами. «Среди гешгдов раннего периода доминировал нордический, тглтг север-
ный тип, который затем смешался с гуннами и аланами, в результате чего сформировался
переходный, тглтг смешанный лил л>> [Bona, 1974, р. 33-34], согласно мнению великих венгер-
ских антропологов — Kiszely Istvan, Bartucz Lajos, Malan Mihaly, T6th Tibor. Эго означает,
что на Среднедунайской равнине гешгды не смогли сохранить собственный нордический
тип, постепенно утратили его и ассимилировались, преобразовавшись в скпфсклпг и/или
гуннский пгпьт.
Во многих могилах гешгдов антропологи обнаружили неявные черты монголоидно-
го облика, что говорит о влиянии Восточной тглтг Внутренней Азии. Среди общего числа
так называемых гешгдских захоронений можно встрепггь восточно-европейский пил, ко-
торый можно связать с сарматами тглтг скифами, населявшими эпг земли. Гедитеррийский
пш (gracil-Gediterraen) соответствовал римскому населению, которое также пережило рас-
пад своей империи, и осело в городах и деревнях гуннов. Антропологи обнаружили и ту-
ранские черты, которые принадлежали не гепидам, а степным народностям, таким, как
скифы и гунны.
Несмотря на археологические находки, свидетельствующие о том, что на террито-
рии Венгрии обитали выжившие представители гунно-скифских племен, ученые основы-
317
Б. Обрушански
вались в своих теориях на том факте, что найденные европейские черепа принадлежали
лишь ген ил ам, которые были там единственными представителями неазиатской расы.
[Hollo, 2009.14].
Они настаивали на старом предположении о том, что гунны преимущественно явля-
лись монголоидами. В настоящее время эта теория не принимается во внимание специали-
стами — у нас существует огромная база данных по гуннам Центральной и Внутренней
Азии, которая дает подробное представление об их европейском облике. Более того, гунн-
ские могилы в Монголтш содержат останки представителей европеоидной расы, наряду
с монголоидной, конечно. Согласно монгольским антропологам, население империи гун-
нов подразделялось, по меньшей мере, на шесть расовых типов. Согласно гшформации,
содержащейся в работе Д. Тумэн, в восточной и центральной часпг нынешней Монголтш
домттировати европеоиды [Tiimen, 2011, р. 374], что говорит о принадлежности к данному
ill гту также гуннов и скифов Среднедунайской низменности, а не только готов и гепидов.
Венгерские археологи совершили еще одну большую ошибку. Они пртшисывати ге-
пидам все найденные черепа, на которых имелись признаки искусственной деформации
[Hollo, 2009, р. 17]. Некоторые ученые отмечают, что этот обычай был распространен среди
сарматов, а также гуннов, принесших его с собой из центральноазиатской щтвилизащш
скифов. Однако не удалось установить, почему данный чужеземный обычай позаимство-
вали лишь только геннлы [Bona, 1974, р. 34; Wolfram, 1988, р. 34].
Таким образом, мы можем сделать предположение о том, что большинство гепидских
захоронений принадлежали на самом деле гуннам и сарматам, которые не мигрировали
из Венгрии, но жили там в разрозненных кланах или племенных сообществах.
Вследствие всего вышеописанного, мы можем также найти свидетельства о выжив-
ших гуннах в венгерском королевстве.
Гунны в Молдавии
Ранее мы уже упоминали свидетельство Иордана о том, что факт проведения Денги-
зиком военных кампаний в Паннонии относится к местностям, где располагались подкон-
трольные ему поселения. Некоторые историки полагают, что он был правителем гуннов-
кутригуров, обосновавшихся в Молдавии (Бессарабии) [Вшу, 1958, р. 302]. Согласно неко-
торым предположениям, он находился в союзе с оногурами, которые также жили на вос-
точной границе Среднедунайской равнины [Bury, 1958, р. 302. (Кутригуры были б лизкими
союзниками болгар и оногундуров (оногуров)].
По всей видимоспт, этноним «оногуры» является тождественным «хунгару» или вен-
грам, которым остались в Паннонии после развала империи гуннов. В венгерской литера-
туре Йозеф Тури (Jozsef Thury) поднимал вопрос об оногурах (в европейских источниках,
лишь у византийцев «1г» не пишется в начале слова, поэтому они называют хунгар (Hung-
ars) оногурами (Onogurs). В латинских источниках этот этноним обозначался, как «хунугу-
ри» (Hunnuguri.) [L. Jordanes]), или венграх. Болгары никогда не упоминались в связи с дан-
ным этнонимом. Лишь в одном случае можно найти ссылку на связь болгар с оногурами,
а именно при правлении Коврата (Kovrat, Kuvrat, Kobrat), когда он привел оногундур-бол-
гар на их новые земли — в данном случае, «оногундур» обозначало «принадлежащий оно-
гурам». Осман Каратаи использовал термин «оногуры» для обозначения ранних венгров,
равно как и Петер Кирай, связывавший имена «хунгар» и «оногуров» только с венграми.
Никто доселе не указал точного местоположения родины Денгизика. В феврале
2010 года украинские ученые обнаружили курган возле озера Ялпуг (украинские археологи
полагают, что эта великолепная находка принадлежит Дензику, или какому-либо иному
сыну из королевского клана гуннов в V веке), который, по мнению некоторых специали-
стов, принадлежит Денгизику или кому-то еще из сыновей Аттилы.
318
Гунны позднего времени в Карпатской котловине
На территории Молдовы и соседней Молдавии находятся свидетельства, указываю-
щие на древнее имя «венгры» или «оногуры». Например, согласно византийским источ-
никам, в VIII веке частью Молдавии была территория под названием Онглос. Болы11инство
полагает, что в период с 678 по 680 годы это было место обитания Аспаруха, перед тем, как
он оккупировал родные земли древних скифов.
Как писал Теофанпс (Theophanes, Феофан), «Наконец, третий из них (братьев), по
имени Аспарух, переправившись через реки Днепр и Днестр, к северу от Дуная, и захва-
тив Оглос (Онглос), обосновался на землях между ним и вышеупомянутыми реками, по-
тому что он видел, что место это защищено со всех сторон от нападения, спереди, болотом,
а сзади и по бокам окружено кольцом рек. Для людей, слабых и уставших от перехода, оно
представляло собой прекрасное укрытие от врагов» [Theophanes, 1982, р. 358].
Никифор (Nikephoros) также упоминал об Онглосе, или Оглосе: «И когда император
Константин узнал о том, что грязные безбожные племена пришли на земли за Дунаем,
в Оглос, и нападают оттуда и разоряют окрестности реки Дунай, где ранее жили христиа-
не, а ныне живут они, то был весьма расстроен и приказал всем войскам выступить в Тра-
кию» [Nikephoros, 1990, р. 34].
Следует заметить, что Онглос, или Оглос не признается территорией древних вен-
гров. Автор склонен видеть в этомрайоне — страну Ателькузу, землю венгров, где они
пребывали до того, как прийти на Среднедунайскую равнину, чтобы вернуть себе свя-
щенные земли Аттилы. Петер Кирай и крупнейший болгарский историк Златарски также
приходят к выводу о том, что Онглос-Оглос относился к этнониму венгров на протяжении
VII века [Петер Кирай об Онглосе/Оглосе. Источник: Bartha-Erdelyi, 2005, р. 327-328].
Некоторые письменные сведения также говорят о появлении гуннов в Молдавии.
У византийцев есть свидетельства о походе императора Никифора против болгарского
хана Крума в 811 году. Когда они дошли до Днепра, к болгарам на помощь пришло мест-
ное население «ветре» или «эгре», которое было пюн гпфпцгтровано, как венгры [Kiraly,
2006, р. 132,134].
В 818-820 годах Омуртаг, болгарский хан, возглавил кампанию против венгров, жив-
ших в низовьях Днепра [Kiraly, 2006, р. 138]. Можно предположить, что на территории
Молдавии (Ателькузу), венгерские племена жили не только в IX веке, но также и, по мень-
шей мере, веком раньше. У нас нет ответа на вопрос, была ли эта местность сердцем вен-
герских земель, или окраиной. Тем не менее, там соприкасаются между собой история вен-
гров и гуннов.
Секеи, потомки гуннов*
К западу от Молдавии, в восточной части Среднедунайской низменности, живет осо-
бая группа людей — секеи, в устных преданиях которых сохраняется гуннская наслед-
ственность. Средневековые венгерские хроники подтверждают их древнее происхожде-
ние. Согласно им, после битвы при Недао, три тысячи гуннов решили уйти на восток и
обосноваться на равнине Чигли [Chigle] (возможно бассейн реки Чик в Шеклерлянде).
Они получили новое имя — секеи, и стали хранителями наследия гуннов. В документе
под названием «Хроникой Пиктум» (Chronicon Pictum), сказано так: «Лишь три тысячи
человек остались от гуннов, спасшихся при битве Кримхилъды. Они решили собраться на
равнине Чигли. Опасаясь внезапных атак с запада, они ушли в Трансильванию, и стали на-
зывать себя не хунгарусами, но выбрали другое имя — секеи. Эти секеи являются остатка-
ми гуннов и вплоть до возвращения венгров они населяли вышеупомянутую территорию»
[Chronica Pictum, 1986, р. 23].
* Вопрос происхождения и истории трансильванских секеев весьма сложен и сегодня не имеет однознач-
ного решения. Редакционная коллегия сочла возможным включение этой авторской гипотезы в настоящее
исследование (Ред.).
319
Б. Обрушански
На протяжении последних двух сголептй секеям было посвящено большое число пу-
бликаций Местные исследователи, сами происходя от секеев, писали о сходстве их древних
обычаев с обычаями скифов и гуннов. Однако в конце 19 века ученый Пал Гунфальвы по-
пъиался опровергнуть эти представления. Он выдвинул новую теорию, согласно которой
секеи не были остатками народа гуннов, но являлись проводниками-обитателями пригра-
ничных регионов, которые осваивали в позднее время венгерские короли. В защиту этой
теории он привел весьма странные доказательства, представив их в качестве исторических
источников. Он упомянул привитегии, которые венгерский король Андраш II давал сак-
сонцам, когда проводниками для венгров при переселении служили печенеги, и добавит:
«вероятно, секеи играли ту же самую роль» [Hnnfalvy, 1878, р. 301-302]. Однако это явля-
ется тишь предположением, а вовсе не историческим фактом. Таким образом, данная не-
понятная теория в настоящее время не считается относящейся к древней истории секеев.
Балаш Орбан говорит следующее: «Древние жители Шеклерлянда не имели ника-
ких шгсъменных ггривитегмй от венгерских королей, потому что согласно старинной секе-
евской конспггуции, которая сама по себе древнее венгерского королевства, они уже явля-
лись законной с юридической точки зрения силой» [Orban, 1868, р. 4].
Элек Якаб (Elek Jakab), венгро-секеевский историк, также не соглашался с теорией
Гунфальвы. Он стремится найти сородичей секеев среди венгерского населения, для чего
посещал и много общался с теми этническими группами, которые счигали себя потомка-
ми гуннов и аваров. Вместе с другими учеными он пришел к выводу, что секеи тесно связа-
ны с палоци (в славянских источниках «половцы») и гочей (Gochey) [Jakab, 1896]. Согласно
его точке зрения, они вовсе не скитались по Среднедунайской равнине, и не обосновались
здесь по велению короля, но были остатками тех гуннов, кто выжил и остался на родине
своих предков. Арпад, венгерский военачальник, не воевал с ними, а заключил с этим на-
родом союз [Anonymus (Gesta Hungarorum) упоминал только два крупных сражения на
Среднедунайской низменности и ее границах, Белград и Пожонь (позднее Брапгслава)].
Мы склонны считать секеев прямыми потомками племен присходивших из Централь-
ной Азии. На это указывают особые мемориальные сооружения, в которых они старались
увековечить свое материальное и культурное наследие. Не только в прошлом, но и в наше
время можно найти места, где этот культ продолжает быть живой традицией, частью
некоторых групп людей — например, это Ордос, где монголы шара-дархаты сохранили
древнюю традицию похожего почитания предков. Вполне вероятно, что в этой тради-
ции построены несколько свяпттищ в Шеклерлянде, то есть Будваре, бывшем для них
главным местом почитания древних культов [Orban, 1868, р. 60-61]. Согласно хроникам
«Чики Секеи» (Chiki Sekler) [Orban, 1868, р. 61. Он ссылается на хроники Chiki Sekler]), они
избирали своего лидера, «rabonban», который, будучи наверху, содействовал проведению
церемоний. Одним из священных предметов была чаша, или кубок. В данном случае, это не
какой-то уникальный предмет, а вполне распространенная часть жертвенного инвентаря
на территории Великой евразийской степи (такой кубок можно увидеть в евразийских
степях у так называемых «каменных баб» или «балбалов»). В Шеклерлянде венгерский
историк и этнограф Балаш Орбан собрал многочисленные сведения о древних традициях
гуннов и Аттилы. Некоторые места, такие, как тропа Аттилы или могила королевы Реки,
также с ними связаны, и, кроме того, у нас есть легенда о мече Ирнека и многие другие
(об этом можно прочесть в главном труде Орбана Балаша под названием «Описание
Шеклерлянда», где он собрал легенды, связанные с этим священным местом).
Таким образом, культурное своеобразие секеев с определенным допуском может
быть признано как европейское гуннское наследие.
320
Н. И. Егоров
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ
К ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ
КОЧЕВНИЧЕСКИХ ДРЕВНОСТЕЙ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ
Волго-Уральский регион с полным основанием можно считать совершенно уникаль-
ной частью нашей страны. Уже много столептй он является местом совместного прожива-
ния и этнокультурных контактов представителей разных народов, принадлежащих к трем
языковым семьям — тюркской, финно-угорской и индоевропейской (индоиранской, иран-
ской, восточнославянской). Отсюда понятно, почему в нашем регионе приоритетными на-
правлениями гуманитарной науки считаются этноглоттогенез и этническая история со-
временных народов, а также вопросы этнополитических, этнокультурных, этноязыковых
взаимодействий. В настоящее время общая научная теория этнической истории народов
Восточной Европы и, если взять уже, Волго-Уральского региона в общих чертах достаточ-
но ясна, но многие конкретные и частные вопросы еще долгое время будут требовать бо-
лее детального обоснования комплексной фактологической базой, обработки и совершен-
ствования системы доказательств.
В средневековой истории народов Восточной Европы видное место занимала Волж-
ская Булгария — крупное раннефеодальное государственное объединение, образовавше-
еся на рубеже IX-X вв. Создателями этого государства были многочисленные тюркоязыч-
ные племена, которые более известны под общим собирательным этнонимом «булгары».
Несмотря на постоянное обращение специалистов к проблеме булгаро-чувашской (resp.
булгаро-татарской) преемственное™, она до сих пор остается весьма спорной, прежде
всего в отечественной (resp. татарстанской) историографии. Все тюркоязычные народы
обширной Волго-Уральской историко-этнографической облаепт — чуваши, татары (с их
субэтническими группами) и башкиры — истоками своей этнической истории и тради-
ционной культуры, так или иначе, связаны с волжскими булгарами и Волжско булгарским
государством [Каховский, 1963; 1965; 2003.; Халиков А. X., 1974; 1978; 1981; 1989; Кузеев, 1974;
1992; Исхаков, Измайлов, 2000; Хузин, 2006].
В этой связи уместно напомнить высказывание Р. Г. Кузеева о том, что «в давней дис-
куссии об этническом соотношении современных чувашей и татар, в которой порой за-
мечается изрядный налет эмоциональное™, сама постановка дискутируемой проблемы
сформулирована недостаточно корректно. Невозможно считать доказанными появляю-
щиеся иногда попытки интерпретировать этногенез и этническую историю этих народов
(например, чувашей или татар) вне связи с волжско булгарским этническим миром» [Кузе-
ев, 1974, с. 52].
В более коррек тной постановке проблема э тнотенеза тюркоязычных народов Сред-
него Поволжья и Приуралья должна предполагать выяснение роли булгарского и других
этносов Волжской Булгарии в формировании культур (в том числе и языков) народов Вол-
го-Уральской облас™, 11режю всего тюркских и спинно-угорских.
321
Н. И. Егоров
Во второй половине XX века огромный вклад в дело теоретического обобщения мате-
риалов по истории волжских булгар внесла казанская школа археологов. Труды Н. Ф. Ка-
линина [Калинин, Халиков, 1954], Г. В. Юсупова [Юсупов, 1960; 1971, с. 217-231], А. X. Ха-
ликова [Халиков А. X. Библиографию работ см.: Кузьминых, Старостин, Хузин, 1989; Аль-
фред Хасанович Халиков: ученый и учитель: (к 80-летию со дня рождения), 2009], Р. Г. Фах-
рутдинова [Фахрутдинов, 1984; 1975; 1971, с. 175-201] и их многочисленных учеников и по-
следователей задали тон будущим исследователям в области булгароведения. Казанские
археологи определили глубокий историзм булгароведческих изысканий и стремление
использовать археологический материал не только для разработки типологических клас-
сификаций и хронологических периощтзаций, но и для построения этногенетических,
этнокультурных, этносоциальных, этнополитических, этноисгорических реконструкций.
Основу для подобного рода реконструкций предоставляли в руки археологам пусть ску-
пые и фрагментарные, но бесценные письменные свидетельства древних авторов. Именно
историзм булгарской археологии опреде лил широкий интерес к ней не только отечествен-
ных, но и зарубежных коллег, так или иначе занимающихся проблемами средневековой
истории Восточной Европы, не только археологов, но и классических историков-медиеви-
стов, источштковедов, антропологов, этнологов, шгнгвистов-компаративистов, искусство-
ведов и т. д. И именно он, этот самый историзм, стал, с моей точки зрения, пробным кам-
нем и ахиллесовой пятой для казанских булгароведов (и финно-угроведов) последующих
поколений, учеников, последователей и чебоксарских коллег эпгх выдающихся ученых.
В историографии Волжской Булгарии и ее населения в результате лавинообразного
поступления новых эмпирических материалов (прежде всего археологических) и легио-
на анатипгческой литературы накопилась такая громада проблем, что даже перечистить
наиболее актуальные из них в небольшой публикации не представляется возможным.
К большому сожалению, в процессе прочтения и осмысления нарративньге, археологиче-
ские и прочие первоисточники густо приправляются этническими, региональными, наци-
оналъными, полиптческими стереотипами и пристраспгями самих исследователей.
В обобщающих сводных публикациях на этнологическую в широком смысле тема-
тику до сих пор наблюдается эклектика в этногенетических и этноисгорических теориях,
коренящаяся в политической конъюнктуре и эмопгвных началах национальной менталь-
ности, схоластический интеллектуализм. Именно на этой далекой от подлинной науки
почве рождаются легковесные, всеобъемньте, но бездоказательные научные обобщения,
популярные «этнические метания». Но, как известно, неверные логические посылки, если
им следовать, никогда не приводят к позитивным результатам. Большинство сводных об-
зорных работ, посвященных древней и средневековой истории наших народов, оказывает-
ся классическим примером рассуждений интеллектуала, заинтересованного, в сущности,
теорией, абстракцией, моделью, доктриной и в малой степени, считающегося с анализом
конкретных фактов, источников, реалий жизни, от которых никогда не должен отры-
ваться историк. Одна из распространенных «болезней» в нашей региональной исследо-
вательской практике — это старательная подгонка фактов под искусственно созданную
концепцию этнической истории. Приверженность к политической конъюнктуре вкупе
с эмотивными началами национальной менталъноспт неизбежно приводил исследователя
к ошибкам субъекпгвного свойства, связанным с личностным отношением ученого к тем
или иньгм проблемам этнической истории.
По моему глубокому убеждению, приоритетной задачей булгароведения является
не выяснение проблемы, кто больше причастен к среднебулгарскому наследию (которое,
к сожалению, большей частью погибло в огне войн между Токтамышем и Тамерланом),
а воссоздание праистории волжских булгар на протяжении всего доступного обозрению
с высоты современной науки обширного евразийского огурско-тюркского этнолингво-
культурного континуума.
Предков мы все еще нередко делим на «престижных» и «непрестижных». Так куда
престижнее иметь родство с «щтвильными» волжскими булгарами, чем, скажем, с монго-
322
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
ло-татарскими «варварами» и кочевниками вообще. Этим, например, в немалой степени
объясняется переоценка роли волжских булгар и недооценка роли кыпчакского компо-
нента в истории казанских татар. Пренебрежение к v части ю в этногенезе татар собственно
татар (т.е. золотоордынских кыпчаков) — одно из ярких проявлений эмоционального фак-
тора в изучении проблем этнической истории.
Естественно, совокупность многих причин — скудость исторических источников, не-
достаток исторических разработок ввиду их архисложноспд, эмоциональность, политиче-
ская ангажированность и т. д. — наносит значительный вред исторической науке. Между
тем эти же самые причины требуют значительной активизации деятельгюс гп исследова-
телей в области разработки глубинных пластов этноглоттокультурогенеза и этноязыковой
истории современных народов и их исчезнувших предков по самой широкой унифициро-
ванной программе.
Современный уровень изученноспд ранних и средневековых этапов этнокультур-
ной, этнополитической, этноязыковой истории народов Евразии требует кардинального
пересмотра не только многих устоявшихся положений, но и всей общей концептуальной
парадигмы ранних этапов этнической истории номадов евразийских степей, прежде всего
народов тюркской и монгольской классификационных групп.
Чтобы быть правильно понятым, я вынужден предварять свою работу самым сжатым
изложением основных концептуальных положений этноязыковой истории ранних этапов
огурской ветви тюркских народов [Golden, 1992; 2002; Ekinci bask Ю., 2006].
Алтайская этноязыковая общность (по крайней мере, в том виде, как она была сфор-
мулирована Г. Й. Рамсгедтом) никогда не существовала; материальная общность тюрк-
ских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков возникла не раньше II тысячелетия
н. э. в результате интенсивных контактов и взаимовлияний [Котвич, 1962; Дёрфер Г., 1972,
№ 3, с. 50-66; 1981, № 4, с. 35-44; Клоусон Дж., 1969, № 5, с. 22-41; Рассадин, 2007; 2008;
Рона-Таш А., 1974, № 2, с. 31-45; 1987, с. 6-16; Туймебаев, 2006; 2004; Казахско-монгольские
лексические параллели: Материалы к этимологическому словарю, 2005; История тюрко-
монгольских этноязыковых взаимоотношений, 2008; ЕЦербак, 1959, № 6, с. 51-63; 1963, № 3,
с. 150-153Д966, № 3, с. 21-35; 1968, № 1, с. 62-70; 1986, № 4, с. 47-59; 1997; 2005; Clauson G.,
1962, XVII; Doerfer G., 1967, Bd, 72, Heft 1-2; 1963; R6na-Tas A., 1970, p. 23 1.; 1973, Vol. 13,
p. 169-171; 1975, p. 201-211; 1976, p. 549-556; 1986].
Прототюрки сформировались в ареале распространения созданной ими археологи-
ческой культуры плиточных могил. Самъпд первый распад протюркской общности проис-
ходит в I тысячелетии до н. э. Общая аридизация климата приводит к номадизации части
прототюрков. В результате наслоения на индоиранский (археологически карасукский)
субстрат номадизированных прототюрков к середине I тысячелетия до н. э. формируется
новая этноязыковая общность — огуры.
Сюнну (азиатские хунньт) в сущности, представляют не этнос, а подгнию, создан-
ную этническими огурами, в которой доминировали тюркоязычные (огурские и огузские)
и ираноязычные (восточноиранские) племена. В эпоху расцвета империи сюнну в степях
Центральной Азии господствовал тюркский R-язык огуро-булгаро-чувашского пша. Стан-
дартные тюркские Z-диалекты огузского пша сохранились главным образом в горно-таеж-
ных районах.
Так называемые «восточные кочевники» (дунху китайских источников) были непо-
средственными родственниками сюнну, то есть представляли самостоятельную конфеде-
рацию огурских племен.
После распада империи сюнну в результате засухи в III веке н. э. огурские племена
рассеялись по всей степной полосе Евразии — от Большого Хингана на востоке до низовьев
Дуная на западе [Егоров, 2009, Т. 1; Т. 2; 2009, с. 157-159; 2011, Т. 1, с. 325-337; 2010, с. 14-29;
2010, № 5, с. 69-103; 2009, с. 55-68; 2009, с. 68-77; 2006., № 1, с. 144-163].
Для построения объекпдвной и научно достоверной этногенепгческой концегщии
и этноязыковой истории любого общества важнейшее значение имеет построение хроно-
323
Н. И. Егоров
логической шкалы и хронологической страптфикации всего комплекса репрезентативно-
го эмпирического материала или, говоря проще, Источниковой базы.
Построение хронологической шкалы должно быть совершенно свободно от апри-
орного предпочтения какого-либо из существующих альтернативных толкований тех мо-
ментов, само осмысление которых зависит от результатов предпринимаемого хронологи-
ческого анализа, и может явиться лишь его следствием. Это в полной мере касается вопроса
о времени, месте и механизмах функционирования огуро-булгарской этноязыковой общ-
ности на разных этапах ее исторического развития [Рона-Таш А., 1980, с. 3-13; Ryna-Tas
А.,1982, р. 113-169; ibid. Wiesbaden: Otto Harrassonitz, 1982, p. 113-169; 1999; 1991; Golden,
1992; ср. также: Егоров, 1992].
Из-за чрезвычайной скудоспа шгсъменных памятников важнейшим источником для
изучения ранних этапов этиической истории булгар и их предков являются археологиче-
ские материалы. Но пока археологическая наука защгктилась на памятниках средневеко-
вых булгар и в более глубокие диахронические уровни пробирается с большим трудом.
Уже при изучении так называемых «кочевнических древностей» I тысячелетия н. э. в сте-
пях Юго-Восточной Европы археологическая наука начинает блуждать между аланами,
аварами, хазарами, тюрками и булгарами. Трудности этнической идентификации средне-
вековых кочевнических памятников связаны, прежде всего, с неопределенностью, исполь-
зуемой в археологической науке «этнической» терминологии или, вернее, ее «внутренней
начинки», что в языкознании принято называть планом выражения, или семантикой. Но
об этом несколько позднее.
Вроде бы все знают, что племена булгарского круга возникли где-то в центре Азии
и около IV в. н. э. появились в степях Юго-Восточной Европы. Но еще никто из археологов
не удосужился выделить самостоятельную булгарскую страту, или булгарский горизонт,
в кочевнических древностях Евразии. Поэтому «булгарский след», если можно так выра-
зиться, ищут среди тюркских археологических памятников. И не находят.
Если взглянуть на археологическую историю степного пояса Евразии «с высоты пти-
чьего полета», то можно обнаружить как минимум два разнородных пласта культур: ин-
доевропейский и тюркский. Я предполагаю назвать их «евразийскими этнолингвокулъ-
турными континуумами» и, в соответствии с этим, выделить два евразийских этнолинг-
вокультурньгх континуума: первый — индоевропейской эпохи, второй — обгцетюркской.
При необходимоспг можно выделить и третий — евразийский этнолингвокультурный
континуум монгольской эпохи, однако, ввиду трудности или даже невозможности вы-
деления отличного от тюркской самостоятельной монгольской археологической страты,
считаю это бесперспективным.
Континуумы, в свою очередь, «расслаиваются» на диахронические горизонты. Так,
в индоевропейском континууме достаточно четко выделяются индоарийский и скифо-сак-
ский этнолингвокультурные горизонты. Однако оставим этот вопрос на рассмотрение
соответствующих специалистов и обратимся к более близкому — к поднятой теме этно-
лингвокультурному континууму тюркской эпохи. Этот континуум также расслаивается на
два горизонта, которые можно назвать огурским и собственно тюркским, (тюркютским, или
огузским). Евразийский этнолингвокультурный горизонт огурской эпохи начинает скла-
дываться со времени распада прототюркской этноязыковой обгцноспл (культура плиточ-
ных могил) в середине I тысячелетия до н. э. и формирования племенного союза сюнну.
После распада империи сюнну в первых веках нашей эры племена огурского круга
прокатываются по всему степному коридору Евразийского континента вплоть до Централь-
ной Европы. Булгары, собственно, являются частью конгломератной огурской конфедера-
ции племен. В степях Центральной Азии огурские (он-уйгуры) племена объединили вокруг
себя огузские племена (токуз-огузов) и образовали мощный племенной союз теле. В Вос-
точной Европе огурские племена (оногуры, шарагуры, авары, булгары, хазары и проч.) го-
сподствовали вплоть до появления в южнорусских степях печенегов, а в Поволжье — до
монгольского нашествия или даже до полного распада Золотой Орды в конце XIV века.
324
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
Этношгнгвокультурнъпт горизонт собственно тюркской эпохи начинает формиро-
ваться в центре Азии в эпоху возникновения Первого Тюркского каганата (VII в.) и к концу
I тысячелетия н. э. распространяется по всей азиатской части Великой Степи.
К северу от общетюркского (огузского) эгнолингвокультурного континуума, в лес-
ной и лесостепной зонах, в это время эволюционировал евразийский этнолингвистиче-
ский континуум уральской эпохи, а южнее Великой Степи развивались оседлые цивилиза-
ции Китая, Индии, Ирана и Византии.
Выделение самостоятельного огурского эгнолингвокультурного континуума рас-
крывает перед археологами широкую перспективу поисков по наполнению этого огром-
ного историко-культурного хронотопа соответствующим эмштрическим материалом. Раз-
ведение огурского и тюркского (тюркютского) этнолингвокулътурных горизонтов, как мне
кажется, позволит освободиться от лишней «тюркизации» огуро-булгарской истории и со-
кратить путь к научной истине.
Накопление нового репрезентативного эмпирического материала вкупе с наработ-
кой модернизированных методов и методик анализа первоисточников привело к тому, что
построенные нашими учителями старые и, казалось бы, незыблемые концепции истори-
ческого булгароведения стали давать трещины. Перед молодым поколением булгароведов
во весь рост встает дилемма: или укрепить фундамент старого здания, под крышей кото-
рого мы все чувствовали себя не совсем уютно, тпи же воздвигнуть рядом новое, конструк-
тивно более устойчивое и отвечающее современному состоянию науки. Мне кажется, уже
давно настало время направить основные усилия специалистов на переосмысление мето-
дологических и теоретических основ булгароведения на основе интеграции материалов из
арсенала всех сощгалъно-гуманитарных дисщштин исторического профиля.
В археологии практически не разработаны критерии и методики этнической иден-
тификации древних культур вообще, а кочевнических — в еще меньшей степени. Во вся-
ком случае, я не могу припомнить ни одной стоящей монографии, посвященной данной
архисложной и чрезвычайно важной проблеме. Между тем почти каждая вторая работа по
археологии в той или иной мере затрагивает вопросы этнической идентификации архео-
логических памятников, артефактов и целых культур.
Существующие этногенетические конструкции и этнокультурные привязки архео-
логических культурных горизонтов, как правило, являются результатом «исходно запро-
граммированной мозаичности и фрагментарности объективной археологической иифор-
мации» и представляют собой «дополнения и корректировки собственно археологической
информации через еще более мифологичные, еще более фрагментарные и этностерео-
пшические письменные источники» [Яблонский, 2001, № 1, с. 61]. Упрощенное понима-
ние моделей исторического процесса, стремление в кажущемся «историческом единстве»
отразившейся в археологическом горизонте материальной культуры соединить несоеди-
нимое приводит к появлению многих искусственных проблем, которые впоследствии тре-
буют, куда больших у силий для доказательства отсутствия самой проблемы. Вольное и не-
вольное мцфо.1О1|13цровацце археологического объекта разрушает подлинньпт историзм
археологической науки, придает ей легковесность. И только исключительно осгорожньпт
и специально разработанный подход к сопоставлению данных археологии и письменных
источников сделает археологию научной и, следовательно, историчной [Яблонский, 2001,
№ 1, с. 62].
Как и этнос, археологическая культура никогда не бывает однородной, она всегда
включает в себя множество разновременных и разнородных компонентов, имеющих самое
различное происхождение. Именно только в силу кажущейся однородности культурного
горизонта трудно даже теоретически ожидать, что при попытках диахронического, ретро-
спективного углубления мы всегда будем иметь почти полное совпадение не только внеш-
них условных границ археологических культур, но и внутренних, региональных [Яблон-
ский, 2001, № 1, с. 61]. Различного рода трансформационные процессы и разрывы посте-
пенного эволюционного развтпия локальных культур связаны не только с внутренними
325
Н. И. Егоров
i ei ш еи пня мп в динамике локальных археологических кулътур, включающими природно-
климатические катаклизмы, экологические кризисы, демографические взрывы и спады,
политическую нестабильность и т. д. Качественные и количественные сдвиги в локальной
археологической культуре могут быть обусловлены многими внутренними и внешними
факторами, включающими природцо-кшгматические катаклизмы и экологические вызо-
вы: истощение традиционньгх пастбищ при росте поголовья скота или длительной засу-
хе, демографические взрывы и спады, внешнее демографическое давление, приводящие
к масштабным миграциям на новые территории, эпидемии и пандемии, переориентация
на новые металлургические центры, военно-политические кризисы, проходящие за преде-
лами данной территории и археологически здесь не проявляющиеся, но способные опос-
редованно изменить характер местной археологической культуры [Яблонский, 2001, № 1].
Археологические комплексы Юго-Восточной Европы, условно определяемые как ха-
зарские и печенежские, по вполне справедливому замечанию Е. П. Казакова, не всегда от-
ражают этническую специфику и, скорее, отражают хронологическую и географическую
принадлежность культурньгх явлений [Казаков, 1991, с. 168]. Даже с формально-логиче-
ской точки зрения, некоторые термины, составляющие основной научный аппарат совре-
менной археологии мира кочевников, во многих отношениях неудачны. В первую очередь
это относится к таким «гибридным» терминам, как, скажем, «тюрко-угорский», «булгаро-
мадьярский», «гунно-сарматский», уже хотя бы потому, что в них смешиваются этносы,
принадлежащие к совершенно разным классификационньтм семьям.
Прежде чем углубиться в сложную проблему этноязыковой атрибуции создателей
и носителей средневековых археологических культур Урало-Поволжского региона, необ-
ходимо обратить внимание на небрежность в использовании этнологических категорий
и понятий применительно к тем или иным археологическим общностям. На вопрос о воз-
можности этноязыковой интерпретации археологических материалов можно ответить по-
ложительно, в принципе, при учете степени этнических и этногенетических связей, отра-
женных в материальной культуре археологических общностей.
В нашей науке все еще не преодолена традиция решения вопросов этноглоттоге-
неза народов способом, которьпт представляется самоочевидным в своей истинности, да
и наиболее легким — следованием за этнонимом. Мы везде ищем следы этнонимов бул-
гар, сувар, чувашей и проч., а кто ищет, как известно, обрящет. Поэтому на страницах
этногенетических штудий постоянно муссируются этнические названия ф/еур, пулу, билу,
пулей, соары, савара, чеши, чуаш (рот) и проч., и проч., и проч. Между тем давно установлено,
что история этнонима и история народа не всегда совпадают, и часто представляют собой
две независимо развивающиеся линии. Хорошо известно, что существуют так называемые
«скользящие», или «кочующие», этнонимы, которые по каким-то конкретным историче-
ским причинам присваиваются некоторым этническим сообществам, никогда прежде не
имевшим ни прямого, ни косвенного отношения, ни к данному этнониму, ни, тем более,
к называемому этим словом сообществу. Примеров тому немало.
Н. Я. Бичурин в критической статье «Средняя Азия и французские ученые» [Бичу-
рин, 1848, Ч. 3, № 6, с. 87-127] обратил внимание на то, что в собранных западноевропей-
скими учеными сведениях по истории народов Центральной Азии «открылась какая-то
неопределенность и даже запутанность. Они старались темные для них места прояснить
исследованиями, основанными на догадках по созвучносит слов, и, порываясь смелостью
решительно судить о вещах, по новости мало им известных, еще более удалились от исто-
рической истины. Они на первом шагу к исследованиям напали на ложные понятия о на-
родных именах (подчеркнуто Н. Я. Бичуриным. — Н. Е.).
Источник исследования чист, но исследователи, по чувству сознания своего превос-
ходства перед азийскими народами в просвещении и в чистоте взглядов на вещи, смотрели
в источник китайский по-европейски, а не по-китайски. Вот причина заблуждений ученых
западных ориенталистов» [Бичурин Н. Я. (Иакинф), 1991, с. 192].
Так называемые «кочующие этнонимы» наиболее характерны именно для кочевых
народов. Подобного рода этнопо.лтпонимы первоначально служили генонимами для обо-
326
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
значения рола, племени или группы родственнных племен, которые со временем, покорив
многочисленные племена и создав кочевые союзы племен, распространяли свое название
на все покоренные племена. Такова, например, история этнополитонимов сюнну, тюрк,
уйгур, хазар, булгар, монгол, татар и т. д. Многие этнонимы тюркских племен в древности
и Средневековье в той или иной мере пережили подобного рода метаморфозы и транс-
формации. Поэтому историческая наука часто сталкивается с такими фактами в истории
кочевников евразийских степей, когда некогда могущественньпт народ в одно прекрасное
время внезапно исчезает и вместо него так же внезапно всплывает новый, доселе неизвест-
ный, но, может быть, даже более многочисленньпя и могущественньпт народ, которьпт ла-
виной прокатывается по всему степному коридору Евразийского континента.
Н. Я. Бичурин еще в 1848 году предупреждал: «...в Монголии искони доныне ведется
обычай, что народ получает народное название (этноним или геноним. — Н. Е.) от господ-
ствующего Дома (династии, рода. — Н .Е.). Такимобразом, один и тот же народ монгольский
под Домом Хунну назывался хуннами, под Домом Дулга дулгасцами под Домом Монгол
назвался монголами, и будет дотоле носить последнее название, пока вновь уситтгвгшплся
какой-либо Дом покорит его и сообщит ему свое, другое народное название (подчеркнуто
Н. Я. Бичуриным. — Н. Е.). Но как господствующая система правления в Монголии была
удельная, то и каждый аймак, то есть удельное владение, носил название своего владе-
тельного дома, а роды имели свои родовые прозвания. Но французские ориенталисты,
к сожалению, не примепши сего. Они производили и делали народы по собственным со-
ображениям; называли один народ именем другого; поколения, то есть часпт народа, по-
читали за целый народ; и когда совершенно запутались в своих исследованиях, то решили,
что китайские историки, слив разные народы в один, под названием Хунну, переступали
историю древних среднеазиатских народов» [Бичурин Н. Я. (Иакинф), 1991. Ради вечной
памяти... с. 192-193]. К сожалению, этот провидческий наказ великого ученого не был ус-
лышан потомками, и современные исследователи истории кочевых народов Центральной
Азии вновь и вновь наступают на старые грабли.
В общей проблеме этноязыковой истории кочевых народов есть один необычайно
важный аспект — это родоплеменная раздробленность кочевых народов, выступавших
в источниках и наяву как родоплеменные союзы и конфедерации.
В отечественной историографии с приснопамятных советских времен сложилась
традиция приписывать кочевым обществам «патриархально-феода льные» социально-эко-
номические отношения, а реальные родоплеменные отношения в быту в лучшем случае
подавались как внешний камуфляж. В связи с этим в отечественной историографии изуче-
нию родоплеменного состава кочевнических обществ и сггецифики родоплеменных отно-
шений уделялось очень мало внимания. Между тем родоплеменная «оболочка» племенно-
го союза кочевых народов, их патриархально-родовой быт, обладавшие свойствами систе-
мы, требуют к себе самого пристального внимания и активного изучения родоплеменной
проблематики в истории кочевых обществ, особенно на ранних этапах их истории.
Такие понятия, как «род», «племя», «союз племен», «этнос», «народность», «народ»,
широко используются в историко-археологической и даже этнологической литературе без
необходимых оговорок и уточнений, недостаточно ква.тифтщированно. Мне импонирует
точка зрения тех специалистов, которые очень осторожно подходят к проблеме этниче-
ской тгдегпификащпг археологических культур. Действительно, какая связь существует
между археологической культурно-исторической общностью и этносоциальными груп-
пами определенной таксономии — род, племя, союз племен, народность и проч., до сих
пор можно решать лишь предположительно либо применительно к каждому конкретному
случаю особо [Кожин, 1990, с. 33-36].
Нарративные источники античного времени, да и средневековья, обычно рассказы-
вают о событиях, разворачивавшихся между племенами, племенными союзами, конгломе-
ратными конфедерациями родственных и неродственньгх племен, или же об отдельных
родоплеменньгх социумах различного масштаба, подчас не делая никакой разницы между
по.тгниями, этносами и племенами. Такого понятия, какое вкладываем в термин «народ»
327
Н. И. Егоров
мы, тогда просто не существовало. Внутри племенных союзов существовали десятки пле-
мен со своими автогенонимами, названия которых редко попадали на страницы истори-
ческих анналов.
Античные источники обычно фиксируют частные, локальные столкновения между
полтпиями, этносами, племенами и никогда не дают более или менее объекпгвной карти-
ны расселения этнополитических организмов, их социальной, этнической, родоплемен-
ной и прочей структуры, численности и т. п.
Одной из актуальных проблем современной этнологии является история рано со-
шедших с исторической арены этносов. Обычно таким «бесхозным» этническим коллек-
тивам историки уделяют внимание, что называется, «постольку поскольку», то есть в той
степени, в какой они попадаются в поле зрения специалистов, изучающих народы с более
благополучной судьбой — дожившие до наших дней, сложившиеся в современные нации,
имеющие собственную государственность. Да и в таких случаях историки ограничиваются
упоминанием о них в нескольких предложениях.
Казалось бы, если так, то история таких народов, рано сошедших с исторической
арены, должна изучаться особо акпгвно, однако целый ряд причин мешает этому. Эго,
прежде всего, крайняя скудость, фрагментарносгь и неполнота нарративных источников,
что не дает проследить нить жизни этих народов, связать в узлы исторические разрывы
в источниках, но чаще всего это, к сожалению, причина эмоционального порядка, то есть
банальная наша лень. Между тем исчезнувших «бесхозных» этносов, имевших самое пря-
мое отношение к булгарскому эгноглоттогенезу, было гораздо больше, чем это принято
думать, исходя из сохранившихся письменных свидетельств о них и наших, прямо скажем,
не всегда адекватных представлений об их этноязыковой принадлежности.
Китайские, восточные (арабские, персидские, сирийские, армянские, грузинские
и проч.), античные (греко-византийские), западноевропейские, восточнославянские и Дру-
гие нарративные источники донесли до нас названия многих древних этносов, которые,
так или иначе причастны к этнокультурной и этнополитической истории обширного ев-
разийского культурного континуума огурской эпохи. Однако многие из них все еще не
стали предметом научного интереса специалистов. Нет сомнения, что такие этнические
наименования, как, скажем, ухуань, сяньби, цифу, туфа, тоба, шивэй, кумоси, кидань, туюй-
хунъ, жоужань, фуюй, цзе, мужун, циби, хуйхэ, дубо, доланъгэ, сыцзйе, хуса, си, адье и т. д., или
же абдель, агачери, аугар, аунгур, банджар, беленджер, биттогур, гуннугундур, гунугур, забенбер,
кабар, котзагир, куртагар, кутригур, оногур, себир, сиригур, уннугур и т. д., мало о чем говорят
даже спещгалисгам по булгарской проблемапгке, не говоря уже о тюркологах более широ-
кого профиля. Однако, по большому счету, это были этносы, хотя обладали различной сте-
пенью консолидирован нос го, разными уровнями сознания своего единства. Но ведь исчез-
ли эти этнические образования не в прямом, физическом смысле. Физическое исчезновение
было уделом немногих этносов, и такая судьба народов — скорее исключение, чем законо-
мерность. Большинство «исчезнувших» этносов сошло с исторической арены в результате
слияния с другими, более жизнеспособными народами, послужив своеобразным костяком
для новых родственных народов с новым самосознанием, с новой этнической идентично-
стью и, следовательно, с новым этническим названием. Но даже в случаях полной ассимиля-
ции в ином коллективе этническая культура народа-донора может сохраняться очень долго.
При работе с нарративными источниками всегда приходится учитывать субъектив-
ность их авторов.
Булгароведам следует заниматься комплексным изучением этнонимов и по.тигони-
мов, дошедших до нас на страницах древних нарративных исторических источников, вос-
станавливать их подлинное звучание в языке-первоисточнике, выявлять этимологические
истоки, изучать хронотопологическую страптфикацию и историческую динамику значе-
ния, устанавливать гео граф и леек не координаты и миграции названного этим этнонимом
населения, его генетические связи и т. д.
Перед булгароведами и, шире, тюркологами давно уже стоит задача создания со-
вместными усилиями ученых разных специальностей корпуса или полного свода этно-
328
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
нпмов, генонимов и политонимов всех тех сощгально-полтпических организмов, которые
в той или иной степени были причастны к истории формирования евразийского этно-
лингвокультурного горизонта огурской эпохи (V в. до н. э. — XV в. н. э.). И лишь такой
корпус всесторонне проанализированных онпмов, включающий репрезентативный эм-
шгрический материал китайских, античных, восточных, западноевропейских и прочих
нарративных источников, будет надежным компасом в океане исследований по самым
жгучим и острым проблемам этногенеза и ранних этапов этнической истории кочевников
евразийских степей.
Извлечение из наррапгвных источников достоверной информации затрудняется
многими обстоятельствами. Но более существенна трудность, связанная с пресловутым
языковым барьером — различием языков самих фиксаторов исторических сведений (ки-
тайский, иранский, греческий, сирийский, армянский, тюркский и пр.), с одной стороны,
и трудностью самих языков для исследователей, с другой, и различием систем письменно-
стей, с третьей. Так, в китайских династий пых хрониках иноязычные этнические названия
зафнкснрованы на «условно фонетической» иероглифической шгсьменности; в византий-
ские и другие западные источники этнонимы и генонимы племен огуро-булгарского круга
попадали подчас через посредство ряда экзопгческих (кавказских) языков и т. д. Поэтому
древне булгарские племена шгсъменных источников не всегда опознаются исследователя-
ми, и часто принимаготся как самостоятельные, отличные от булгар этносы. Историки еще
не научились различать этносы от политой, этнонимы и генонимы — от политонимов,
чем объясняются многие ошибочные этногенетические построения.
В истории кочевых этносов перманентно происходили пертурбации, трансформа-
ции и метаморфозы генонимов, этнонимов и политонимов. Так, например, когда одно
племя в течение достаточно длительного времени господствовало над консолидировав-
шимися вокруг него другими племенами, геноним доминирующего племени распростра-
нялся на весь племенной союз и, принимал статус политонима. Имя господствовавшего
племени входило в традицию и продолжало еще долго жить в памяти как окружающего
населения, так и самих бывших коллективных членов данной пошипи, став общим (или
обобщающим, собирательным) наименованием целого ряда племен, даже никогда раньше
не имевших прямого отношения к этому племени, давшему им это новое имя.
Сущность всех эигх этнопошплгческих метаморфоз, внешне отразившихся в нарра-
тивных источниках как внезапная гибель одних народов и такое же внезапное появление
из небытия других, давно уже вскрыта и объяснена историками: погибали и зарождались
не этносы, а рушились изжившие себя кочевнические политип, а на их месте возникали
новые. Племя, которое ранее господствовало в такой кочевнической пошипи, со време-
нем по каким-то причинам теряло свои пошггические позиции и, попадало в зависимое,
второстепенное положение, а то и вынуждено было спасаться бегством от истребления
новыми гегемонами, узурштровавшими власть в племенном союзе. В таких случаях эгно-
политоним, которьпт ранее распространялся на все население пошипи, резко сужал свое
семантическое поле и статус: он опять начинал обозначать только то, еще недавно господ-
ствовавшее племя, к которому он, собственно, и принадлежал. После развала пошипи все
племена, входившие в ее состав, начинали именоваться окружающими народами их тра-
дтщионными племенными названиями. Таким образом, создавалась иллюзия гибели од-
них крупных этносов и возникновения других.
И. Л. Кызласов обратил внимание специалистов на пагубность, хотя и глубокую тра-
диционность, использования этношгмической терминологии для наименования археоло-
гических культур [Кьгзласов, 1993, Вып. 207, с. 35-36]. С формально-логической точки зре-
ния не совсем корректно и использование классификационного термина «тюрки» по от-
ношению к племенам огуро- булгарского круга. Термин «тюрки» появляется сравнительно
поздно, в период первых Тюркских каганатов (551-630 гг., 687-744 гг.), а огуро-булгарские
племена вступили на арену истории как минимум на тысячу лет раньше. Поэтому булгар
можно назвать «тюрками» только с соответствующими оговорками. П. Голден для обозна-
чения «дотюркских тюрков» ввел удобный технический термин «огуры» [Golden Р.В. Ап
329
Н. И. Егоров
Introduation; 2006, р. 106-131], который снимает этническое клише «тюрки» с тех народов,
которые к тюркам (тюркютам) принадлежать не могли, так как имели собственный и не
связанный с населением Тюркских каганатов генезис и историю.
Мне представляется, назрела пора разграничить археологию аналитическую (опе-
рационно-исследовательскую) и археологию синтетическую. На исследовательском этапе
специалисты должны заниматься проблемами хронологического и типологического соот-
ношения разных культур между собой и в ряду других синхронных и близких по времени
культурных образований. На этом этапе исследования следует остерегаться использова-
ния этнонимической терминологии и оперировать этнически нейтральными терминами
ареально-географического или археолого-культурологического содержания, например,
такими, как «культурный район», «культурная область», «культурный регион», «культур-
ный горизонт», «культурный континуум» и т.п. Этнонимическая терминология примени-
ма уже на следующем, более высоком синтетическом уровне. Специалисты давно поняли,
что на операционно-исследовательском этапе в археологии необходимо разрабатывать
модели и классификации, независимые от свидетельств шгсьменных источников и тем
более от этнических привязок. Надо помнить о существовании так называемых «культур-
ных горизонтов», когда на огромной территории распространяются сходные проявления
материальной и духовной культуры, что отнюдь еще не свидетельствует об этническом
единстве [Башилов, 1993, Въш. 207, с. 36-37; Яблонский, 2001, с. 59].
На операщгонно-исследователъском этапе для чистоты анализа необходимо отка-
зываться от использования сведений из нарративных источников для доказательства те-
оретических построений. Это психологически трудный шаг, но только он, как мне пред-
ставляется, избавит нашу науку от методического саморазрушения. Этнической иденти-
фикации археологических памятников должны ттрегп пествова ть текстологический анализ
нарративных источников и критическое изучение аналитической литературы. Этниче-
ская идентификация любой археологической культуры с каким-нибудь народом до ее вы-
яснения по письменным источникам представляется преждевременной.
Изучение этнического содержания сохранившихся на страницах исторических ан-
налов этносоциальных и этнополитических терминов — дело лингвистов и других спе-
циалистов, работающих вне археологии. И для них проблема аутентичного прочтения и
адекватного понимания шгсьменного источника решается на базе собственных (палеогра-
фических, компараптвистических и проч.) методических приемов, независимых от соб-
ственно «археологического расклада».
На высшем синтетическом этапе исследований наиболее гтродуктивным и перспек-
тивным является комплексный подход к постижению сущности проблем — интегриро-
вание данных археологии, физической антропологии, палеоклиматологии, этнологии,
шгсьменных источников, комггаративных лингв истичес ких и прочих разработок. Главный
результат такого интегрированного исследования — воссоздание до того неведомой этно-
культурной истории изучаемого культурного континуума.
В сфере сощгалъно-гуманитарных наук давно назрела насущная необходимость ком-
плексного изучения многих проблем этнической, культурной, социальной!! политической
истории евразийских степей на основе интеграции всех доступных современных данных
археологии, этнологии, культурной и физической антропологии, этнологии, культуроло-
гии, иппвпстпческой комгтаративистики, ономатологии и т. д., с привлечением имеюще-
гося круга вспомогательных исторических источников, материалов и методик. Уже сегод-
ня мы наблюдаем умножение проблем общегуманитарного, междисцигшикарного плана,
которые в рамках лишь одной научной специатьноспг не могут быть даже корректно по-
ставлены. Наука не может развиваться на вымышленных фактах. Дальнейшая разработ-
ка древнейших этапов этнической истории, происхождения народов Центральной Азии
и Восточной Европы ставит перед археологами, этнологами и историками задачу коренно-
го критического пересмотра всего свода накопленного репрезентативного эмшгрического
материала, как археологического, так и нарративного и лингвистического, а также всей
330
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
концептуальной парадигмы этноязыковой, этнокультурной и этнополитической истории
народов пояса Евразии. И эго, в свою очередь, требует координации и кооперации твор-
ческого и интеллектуального потенциала ряда заинтересованных научных центров и вы-
страивания научной деятельности не по дисциплинам, а по проблемам.
ЛИТЕРАТУРА
1. Альфред Хасанович Халиков: ученый и учитель : (к 80-летию со дня рождения). Казань :
ФЦн, 2009.188 с.
2. Башилов В. А. Можно ли считать скифо-сибирский мир «цивилизацией кочевников»? //
Краткие сообщения Института археологии РАН. М., 1993. Вып. 207. С. 36-37.
3- Бичурин Н. Я. Средняя Азия и французские ученые // Москвитянин. М., 1848. Ч. 3. № 6.
С. 87-127.
4- Бичурин Н. Я. (Иакинф). Ради вечной памяти : поэзия. Статьи, очерки, заметки. Письма.
Чебоксары : Чуваш, кн. изд-во, 1991. С. 192.
5. Дёрфер Г. Можно ли проблему родства алтайских языков разрешить с позиций индоевро-
пеистики? // Вопр. языкознания. 1972. № 3. С. 50-66.
6. Дёрфер Г. Базисная лексика и алтайская проблема // Вопр. языкознания. 1981. № 4. С. 35-44.
7. Егоров Н. И. Проблемы генетической и хронотопологической стратификации лексики чу-
вашского языка и теория булгаро-чувашской этноязыковой преемственности : научный доклад по
опубликованным трудам. Алма-Ата, 1992. 82 с.
8. Егоров Н. И. Проблемы хронотопологической стратификации чувашско-монгольских лек-
сических параллелей и их историческая интерпретация // Чувашский гуманитарный вестник. Че-
боксары, 2006. No 1. С. 144-163.
9- Егоров Н. И. Избранные труды: этимология, этноглоттогенез, этиолингвокультурология.
Астана ; Чебоксары : Новое время, 2009. Т. 1.1016 с.; Т. 2. 848 с.
10. Егоров Н. И. К вопросу о месте и времени огуреко-монгольских этноязыковых контактов / /
Сравнительно-историческое языкознание: алтаистика, тюркология : материалы конф, к юбилею
чл.-кор. РАН А. В. Дыбо. М. : Тезаурус, 2009. С. 157-159.
11. Егоров Н. И. Общая концепция этноязыковой истории Центральной (Срединной) Азии
в домонгольскую эпоху : материалы междунар. науч. конф. «Тюркская цивилизация и суверенный
Казахстан», посвящ. 20-летию независимости Респ. Казахстан, г. Астана, 19-21 мая 2011 г. Астана,
2011. Т. 1. С. 325-337.
12. Егоров Н. И. Узловые проблемы ранних этапов огуро-булгаро-чувашского этноглоттоге-
неза и современные проблемы алтаистики // Актуальные проблемы комплексного исследования
алтаистики и тюркологии. Кокшетау, 2009. С. 55-68.
13. Егоров Н. И. Новые аспекты изучения тюркско-монгольских этноязыковых взаимосвя-
зей // Тенишевские чтения 2009 : сб. науч. ст. Казань : ТТГПУ, 2009. С. 68-77.
14. Егоров Н. И. Огузы, огуры и ойратьг к проблеме древнейших прабулгарско-прамонголь-
ских этноязыковых взаимоотношений // Чувашский язык: вчера, сегодня, завтра. Чебоксары,
2010. С. 14-29.
15. Егоров Н. И. Огур-п=лхар-ч=ваш этноглоттогенез\н т\п проблемисем (Авалхи тапх=р) //
Чуваш, гуманитар, вести. 2010. № 5. С. 69-103.
16. Исхаков Д. М., Измайлов И. Л. Этнополитическая история татар в VI первой четверти
XV в. Казань : Иман, 2000.136 с.
17. Казаков Е. Т. Булгарское село Х-ХШ веков низовой Камы. Казань : Таткнигоиздал, 1991. С. 168.
18. Казахско-монгольские лексические параллели: материалы к этимологическому словарю
казахского языка. М.: Рус. раритет, 2005. 560 с.
19- Калинин Н. Ф., Халиков А. X. Итоги археологических работ за 1945-1952 гг. Казань : Тат-
книгоиздат, 1954.128 с.
20. Каховский В. Ф. Происхождение чувашского народа. Чебоксары: Чуваш, кн. изд-во, 1963.492 с.
21. Каховский В. Ф. Происхождение чувашского народа: основные этапы этнической истории.
Чебоксары : Чуваш, кн. изд-во, 1965. 484 с.
331
Н. И. Егоров
22. Каховский В. Ф. Происхождение чувашского народа. 3-е изд., перераб. Чебоксары : Чуваш,
кн. изд-во, 2003. 463 с.
23. Клоусон Дж. Лексикостатистическая оценка алтайской теории // Вопр. языкознания.
1969. №5. С. 22-41.
24. Кожин П. М. Этнокультурные контакты на территории Евразии в эпоху энеолита раннего
железного века: (палеокультурология и колесный транспорт): автореф. дис.... д-ра ист. наук. Ново-
сибирск : ИИФФ СО АН СССР, 1990. С. 33-36.
25. Котвич В. Л. Исследования по алтайским языкам. М. : Изд-во иностр, лит., 1962. 371 с.
26. Кузеев Р. Г. Происхождение башкирского народа: этнический состав, история расселения.
М. : Наука, 1974. 572 с.
27. Кузеев Р. Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на
историю. М. : Наука, 1992. 347 с.
28. Кызласов И. Л. О единстве культур степной зоны Евразии // Краткие сообщения Инсти-
тута археологии РАН. М., 1993. Вып. 207. С. 35-36.
29. Рассадин В. И. Очерки по истории сложения тюрко-монгольской языковой общности. Ч. 1.
Тюркское влияние на лексику монгольских языков. Элиста, 2007.164 с.
30. Рассадин В. И. Очерки по истории сложения тюрко-монгольской языковой общности. Ч. 2.
Монгольское влияние на лексику тюркских языков. Элиста, 2008. 243 с.
31. Рона-Таш А. Общие наследие или заимствования? (к проблеме родства алтайских язы-
ков) // Вопр. языкознания. 1974. № 2. С. 31-45.
32. Рона-Таш А. Проблемы периодизации и источники истории чувашского языка // Про-
блемы исторической лексикологии чувашского языка. Чебоксары, 1980. С. 3-13.
33. Рона-Таш А. Алтайская теория и история среднемонгольских заимствований в чувашском
языке // Чувашский язык: история и этимология. Чебоксары, 1987. С. 6-16.
34. Туймебаев Ж. К. Проблема анлаутных губных согласных в алтайских языках: (Ревизия фо-
нетического закона Рамстедта Пеллио). М., 2004.182 с.
35. Туймебаев Ж. К. Становление и развитие алтайской теории и алтаистики. Туркестан, 2006. 272 с.
36. Туймебаев Ж. К. История тюрко-монгольских этноязыковых взаимоотношений. Астана,
2008. 372 с.
37. Фахрутдинов Р. Г. О степени заселенности булгарами территории современной Чувашской
АССР // Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья. Казань, 1971. С. 175-201.
38. Фахрутдинов Р. Г. Археологические памятники Волжско-Камской Булгарии и ее террито-
рия. Казань : Таткнигоиздат, 1975. 220 с.
39. Фахрутдинов Р. Г. Очерк по истории Волжской Булгарии. М. : Наука, 1984. 216 с.
40. Халиков А. X. Татар халкыные килеп чыгышы. Казан : Татар китап нПщрияты, 1974.127 с.
41. Халиков А. X. Происхождение татар Поволжья и Приуралья. Казань : Татар, кн. изд-во,
1978.160 с.
42. Халиков А. X. Происхождение татарского народа. Казань : Знание, 1981.
43. Халиков А. Х.Татарский народ и его предки. Казань : Татар, кн. изд-во, 1989. 220 с.
44. Халиков А. X. Библиографию работ см. : Кузьминых С. В., Старостин П. Н., Хузин Ф. Ш.
Альфред Хасанович Халиков. Очерк жизни и научной деятельности. Казань, 1989. 58 с.
45. Хузин Ф. Ш. Ранние булгары и Волжская Булгария (VIII начало ХШ в.). Казань, 2006. 583 с.
46. Щербак А. М. Об алтайской гипотезе в языкознании // Вопр. языкознания. 1959. № 6.
С. 51-63.
47. Щербак А. М. Работы Дж. Клоусона по алтаистике // Народы Азии и Африки. 1963. № 3.
С.150-153.
48. Щербак А. М. О характере лексических взаимосвязей тюркских, монгольских и тунгусо-
маньчжурских языков // Вопросы языкознания. 1966. №3. С. 21-35.
49. Щербак А. М. Содержание урало-алтайской гипотезы, ее обоснование и оценка // Изв.
Акад, наук Азербайджан. ССР. Сер. лит., яз. и искусств. Баку, 1968. № 1. С. 62-70.
50. Щербак А. М. Тюркско-монгольские языковые связи : (к проблеме взаимодействия и сме-
шения языков) // Вопр. языкознания. 1986. № 4. С. 47-59.
51. Щербак А. М. Ранние тюркско-монгольские языковые связи (VHI-XIV вв.). СПб. : ИЛИ
РАН, 1997. 291 с.
52. Щербак А. М. Тюркско-монгольские языковые контакты в истории монгольских языков.
СПб. : Наука, 2005.195 с.
53. Юсупов Г. В. Введение в булгаро-татарскую эпиграфику. М.-Л : Изд-во АН СССР, 1960.165 с.
332
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
54. Юсупов Г. В. Булгаро-татарская эпиграфика и топонимика как источник исследования
этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья. Казань, 1971. С. 217-231.
55. Яблонский Л. Т. Скифы, сарматы и другие в контексте достижений отечественной архео-
логии XX века // Рос. археология. 2001. № 1. С. 61.
56. Golden Р. В. An Introduction to the History of Turkic Peoples. Wiesladen : Otto Harassowitz, 1992.
57. Golden P. B. Turk hallOklarlO tarihine giri§. Ankara, 2006. P. 106-131.
58. Clauson G. Turkish and Mongolian Studies. London, 1962. XVII + 261 p.
59. Doerfer G. Homologe und Analoge Verwandtschaft // Indogermanische Forschungen. Berlin,
1967. Bd, 72. Heft 1-2.
60. Doerfer G. Tiirkische und Mongolische Elemente im Neupersischen. Bd. I: Mongolische Elemen-
te im Neupersischen. Wiesbaden, 1963.
61. Ekinci basklO. Ankara : KaraM, 2006. 575 p.
62. Ryna-Tas A. The periodisation and sources of Chuvash linguistic history // Chuvash Studies.
Budapest, 1982. P. 113-169; ibid. Wiesbaden : Otto Harrassonitz, 1982. P. 113-169.
63. Ryna-Tas A. Hungarians and Europe in the Early Middle Ages : An introduction to Early Hun-
garian History. Budapest; New York : CEUPress, 1999. 566 p.
64. Ryna-Tas A. An introduction to Turkobogy. Szeded, 1991.170 p.
65. Rona-Tas A. Az altaji nyelvrokonsag vizsgalatanak alapjai. (A nyelvrokonsag elmelete es a csu-
vas-mongol nyelwiszony). Budapest, 1970. 23 1.
66. Rona-Tas A. Did the Proto-Altaic people know the stirrup? // Studia Mongolica. Budapest, 1973.
Vol. 13. P. 169-171.
67. Rona-Tas A.The Altaic theory and the history of a Middle Mongolian Joan word in Chuvash / /
Reserches in Altaic languages. Budapest, 1975. P. 201-211.
68. Rona-Tas A On the meaning of «Altaic» // Tractata Altaica. Denis Sinor sexagenario optime de
rebus altaicis merito dedicata. Wiesbaden, 1976. P. 549-556.
69. Rona-Tas A.Language and History : Contr ibution to Comparative Altaistics. Szeged, 1986. 270 p.
ABSTRACT
N. I. Egorov
CERTAIN METHODOLOGICAL APPROACHES
TO THE ETHNOCULTURAL IDENTIFICATION
OF NOMADIC ANTIQUITIES FROM THE EURASIAN STEPPE
The Volga-Ural region can be deservedly considered a truly unique part of Russia. For
many centuries it has been a place where representatives of different peoples belonging to three
families of languages — the Tiu'kic, the Finno-Ugric and the Indo-Еш'ореап (Indo-Iranian, Ira-
nian and Eastern Slavic) ones Hved together and maintained numerous ethnocultural contacts.
In the Middle Age history of peoples of Eastern Einope the state called Volga Bulgaria
played a major role. It was a large early-feudal political body, which was formed at the end of
the IX - the beginning of the X century. Numerous Turkic-speaking tribes known today under a
single common name of Bulgars established this state.
Whenever the problem of ethnic genesis of Turkic-speaking people of Middle Povolzhye
and Priuralye is taken into serious consideration, it has to include research on identifying the
role of the Bulgars and other ethnic groups of Volga Bulgaria in the formation of cultures and
languages of the population that inhabited the Volga-Ural region, mainly the Turkic and Finno-
Ugric people.
333
Н. И. Егоров
The present-day state of knowledge on the Early and the Middle Age stages of the eth-
nocultural, ethnopolitical, ethnolinguistic history of the people of Eurasia demands thorough
re-examination. Not only many of the commonly accepted statements, but the whole conceptual
paradigm of the early stages of the Eurasian steppe nomads7 ethnic history need to be reviewed,
especially when it comes to the Turkic and Mongolian classification groups of peoples.
The proto-Turks appeared in the expansion habitat of the archaeological culture of plate
graves, which was created by them. The very first break-up of the proto-Turkic community took
place in the I millennium BC. The ubiquitous aridization of climate led to the fact that a part
of them became nomads. Then, as a result of the nomadic proto-Turks merging with the Indo-
Iranian (archaeologically, the Karasuk) understratum, a new ethnic language group, the Ogurs,
was born by the middle of the I millenniirm BC.
The Hsiung-nu (the Asian Hunnu) in fact do not represent an ethnic group, but a politeia,
created by the ethnic Ogurs, where the Turkic-speaking tribes (the Ogurs and the Oguz) and
the h'anian-speaking ones (East Iranian) were dominant. When the Hsiung-nu empire was at its
prime, the Turkic R-language of the Ogur-Bulgar-Chuvash type was prevailing in the Central
Asian steppe. The standard Turkic Z-dialects of the Oguz type were mostly preserved in the
mountainous taiga areas.
The so-called "eastern nomads" (the Donghu according to the Chinese sources) were close
relatives of the Hsiung-nu, i. e. they represented a self-consistent confederation of the Ogur tr ibes.
After the Hsiung-nu empire fell apart as a result of drought in the III century AD, the Ogur
tribes spread all over the steppe areas of Eurasia from the Greater Khingan Range in the east to
the lower basin of the Danube river in the west.
If we take another look on the archaeological history of the steppe belt of Eurasia in gen-
eral, we may find two different layers of culture: the Indo-European and the Turkic one. I sug-
gest naming them "the Eurasian ethnolinguocultural continuums77 and, in accordance with this,
defining two ethnolinguocultural continuums - one of the Indo-European epoch, the other one
of the common Turkic epoch. We may even state the existence of the third, i.e. the Eurasian eth-
nolinguocultural continuum of the Mongolian epoch. However, due to the fact that it is next to
impossible to separate the Mongolian archaeological stratum from the Turkic one, I consider it to
be prospectless.
When the Hsiung-nu empire broke up in the first centuries AD, the Ogur circle Li ihes rolled
over the whole steppe belt of the Eurasian continent until they reached C entral Europe. The Bul-
gars themselves are a part of the Ogur conglomerate confederation of tribes.
The ethnolinguocultural layer of the Turkic epoch began to form in the middle of Asia in
the epoch when the First Turk Empire (Khaganate) appeared in the VII century, and by the end
of the I millennium AD it spread over the whole Asian part of the Great Steppe.
At this time to the north of the common Turkic (the Oguz) ethnolinguocultural continuum,
in the forest and the forest-steppe areas the Eurasian ethnolinguocultural continuum of the Ural
epoch was developing, whilst to the south of the Great Steppe the settled civilizations of China,
India, Iran and Byzantium were evolving.
The archaeological complexes of South Eastern Europe, nominally referred to as the Khazar
and the Pecheneg ones, according to Y. P. Kazakov7s vital remark, do not always reflect the ethnic
peculiarities and, most probably, demonstrate the chronological and geographical constituent of
cultural phenomena. Even from the point of view of formal logic, some terms which make up the
main scholarly apparatus of modern nomadic archaeology, are in many ways badly chosen. It re-
fers primarily to such hybrid terms as, for instance,77the Ugric-Turkic77, 77the Madyar-Bulgarian"
and 77the Hun-Sarmatian" because they name and mix ethnic groups belonging to completely
different classification families, though it is not the only reason.
Such notions as77the family77 or77the kin77, 77the tribe", 77the tribal union77, 77the ethnic group77,
"the people77 are widely used in the historical archaeological and event ethnological literature
without any of the required remarks and definitions, in an inexpert way. I would rather accept
the point of view of those scholars who h eat the problem of ethnic identification of archaeologi-
334
Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации...
cal cultures very carefully. In fact, we can only suppose nowadays or define very specifically in
each particular case, what the connection between an archaeological cultural historical unity and
ethnic social groups of a certain taxonomy is [Kozhin, 1990, pp. 33-36].
I beheve that it is time to distinguish between analytical archaeology (the operational and
research kind) and the archaeology of synthesis. At the research stage specialists should deal
with problems of chronological and typological correlations of different cultures between each
other as well as among other close and synchronous cultural formations. At this stage of research
scholars should avoid using ethnicon terminology and better exploit ethnically neutral terms of
geographical and habitat or archaeological and cultural nature, such as "the cultural district",
"the cultural area", "the cultural region", "the cultural horizon", "the cultural continuum" etc.
The ethnicon terminology can be applied at the next level, i.e. the level of synthesis. Scientists
have known for a long time that at the operational and research stage of archaeology one has to
develop models and classifications independent from the written sources7 materials and all the
more from any kinds of ethnic referencing. We also have to remember about the existence of the
so-called "cultural horizons" which imply spreading of similar evidence of material and spiritual
culture over vast territories, although it doesn't indicate any ethnic unity in itself.
The further research of the ancient stages of the ethnic history, the origins of Central Asian
and Eastern European peoples, will make archaeologists, historians and ethnologists critically
review all the accumulated representational empiric material, archaeological data, narrative and
linguistic collections along with the whole conceptual paradigm of the ethnolinguistic, ethnocul-
tural and ethnopolitical history of the Eurasian belt peoples. Such a challenging task would re-
quire coordination and cooperation between the scientific centers interested in it, it will demand
combining creative and intellectual efforts to organize the scientific activities in accordance with
the set tasks and problems, not scientific disciplines.
335
Cs. Katalin
THE LITERARY REMAINS OF THE HUN LANGUAGE
IN THE ANCIENT CHINESE CHRONICLES.
Part One: The Dignitaries
Introduction
The fact that the history of the Hirns goes back to the Far-East and that the different names
in the Chinese chronicles likejiehun, gekun, xianyun, hunyu, xiongrong, xiongnu, etc., refer to the
Asian Huns and their related tribes is becoming more and more evident1. So the history of the
Asian Huns is the part and parcel of the history of the European Huns and the deeds and tr adi-
tions of the former ones can easily be tr aced and found in the ancient Chinese chronicles2. In ad-
dition, regarding that the Hungarians are the descendants of the Huns, it is of no surprise that
the Asian Hun words, proper names and titles in the said chronicles show significant similarities
to their relevant Hungarian ones. The same applies, of course, to the Turkish and the Mongolian
languages, as the history of these three peoples whose ancestors made up the common civiliza-
tion of the Asian steppe peoples has deeply intermingled3.
The words and names in question appear in the following chronicles
Title of work Author and author's age Time of completion Age dealt with
Shiji 110 Sima Tan (180-110 BC) Sima Qian (145-86 BC) 104-86 BC Yellow Emperor — 95 BC
Hanshu 94 Ban Gu (38-92 AD) 200 BC - 24 AD 206 BC - 24 AD
Hou Hanshu Fan Ye (398-445 AD) 68 and 89 3-5 century AD 25-220 AD
Jinshu Fang Xuanling (578-648) 644 AD 265-419 AD
A Brief Outline of the Dignitaries
The Asian Huns formed their military and state organization very early. When the first
known ruler, Touman danhu ascended the throne in about 215 BC, the scheme must have been in
use for a long time, since fairly quickly did he or rather his son, Bator (Maodun) organize his state
having considerably increased with the tribes conquered. Below the supreme ruler, the danhu,
there were 24 dignitaries. These 24 dignitaries or titles are not always listed in the same position
or by the same name in the different chronicles. To have an overview, Pritsak collected the vari-
ants of the title names as they were recorded in the chronicles, namely in the Ship, the Hou Honshu
and the Jinshu. We write them here as he did4 (the numbers in brackets show the order in the hier-
archy, e.g. the left wise king being the 1st, the right wise king the 2nd, the left yuli king the 3rd, etc.):
336
Tire literary remains of the hun language In tire ancient Chinese chronicles...
SHHI HOUHANSHU JINSHU
Da Chen (the Great Ones) sijiao (the 4 horns) 1. left & right wise king (1-2) 2. left & right yuli king (3-4) liujiao (the 6 horns) 1. left and right wise king (1-2) 2. left and right yuli king (3-4)
3. left & right great general (5-6) 3. left & right rizhu king (5-6) 3. left & right rizhu
4. left & right great captain (7-8) 4. left & right wenyudi (7-8) 4. left & right qieju
5. left & right great danghu (9-10) Xiao Chen (the Small Ones) other clans 5. left & right zhanjiang (9-10) 5. left & right danghu
6. left & right gudu hou (11-12) 7. no name given (13-24) 6. left & right gudu hou (11-12) 7. left & right shizhu gudu hou (13-14) There were also: rizhu qieju (15-16) danghu (17-18) no name given (19-24) 6. left & right gudu hou
As we can see, there were two of every title: one left and one right. According to the Chinese
chronicles the left-wing dignitaries governed the eastern parts and the right-wing dignitaries
ruled over the western parts of the empire while the danhu had his court in the middle. The left
dignitaries were said to be superior to the right ones5. The officials of the four and the six horns
(or according to other translations: corners) were members of the danhu's clan. The ones bearing
the next title, the gudu hou, were of other clans, all the more because the danhu and the members
of his clan always took their wives from the gudu's clan.
The Title Names
TAR KAN Y, TARIAN:
ЖТ (GS 147.a,. 97.a.: tan/tan-gjwo/jju)6 — Pinyin: danhu.
ХЖ (GS317.a. 74.a.: cf ar/cf a-kio/ki wo) — Pinyin: daju.
These two characters ЖТ are generally transcribed as shanyu. In the Honshu Yinyi it is
written: "The danhu is the appearance of the infinite vastness, which means that it is his danhu-
nature that triggers this heaven-like appearance". Pulley blank identifies the word danhu with
the tarqan, tarxan. He says that according to Pelhot the Tujue probably adopted the word tarqan
from their ruanruan predecessors. Pulley blank himself states, however, that the ultimate source
was undoubtedly the Xiongnu language. The use of the Chinese -n for foreign -r was regular in
the Han period, and the Chinese *d- had not been palatalized in the second century BC when the
tr anscription first appeared. Pulleyblank adds that the title name tarqan, without its final -n, can
be seen on the coins of the Hephtalite ruler of Nezak Tarxan, and in Greek script we find either
TAPKA or TAPAKA. The Xiongnu had already known and been using this title before they met
the Turks. So in the Qin and the Han period the tarqan -or as it is pronounced today, the danhu —
meant the supreme title of the Huns. Much later, in the course of time, among the Turks and the
Mongols it gradually declined coining to mean no more than the holder of certain privileges7. We
should add that in the form of tarkany as title and in the form of Parian as tribal name it was in
use among the Hungarians of the Conquest period and it has been preserved in a great number
of Hungarian geographical names8.
As for the characters in the second place: ХЖ, the name has not yet been analysed. Regard-
ing the rules in Early Middle Chinese in transcribing foreign names, it must have been another
form of the tarkany, where the Early Middle Chinese of X gives the phonetics of tar, as in Early
Middle Chinese aspirated *d- is applied for *t- and nevertheless, as we have mentioned above, in
the Qin and Han period the *d- had not been palatalized. We can see that the phonetics of the sec-
337
Cs. Katalin
ond character in both names is nearly the same, the difference being just the voiced and unvoiced
consonant (gjvvo — kiwo).
SZECSENY H (GS 812.1, 555.: sjeng/sjang or sjeng/sjang-Ls'jor/ Lsl) — Pinyin: zici
or: wise king (RH — This is not a transcription, it is the Chinese tr anslation of the Xiongnu term)
or: toghri WW (GS: d'o/d'uo-g'icr/g'ji GS 45.i'. and 552.1) — Pinyin: tuqi
The Early Middle Chinese phonetics of the zici (sjeng-ts'pr) correctly renders the Hungar-
ian szecseny. As secen it also exists in Mongohan with the same meaning of wise9.
According to common law, the person being in the highest rank below the danhu, i. e. the
left (or in European terms: the right) wise king inherited the danhu's throne, so it was always the
crown prince who bore that title. In case of political or military urgency, however, any member
of the four horns could succeed the throne. He was called wise, which must have been tuqi (and,
as we have seen above, also zici) in the original language. De Groot says that tuqi corresponds to
Turkic toghri, which means wise, virtuous10. In 123 BC when Zhao Xin surrendered to the Huns,
the danhu, showing his appreciation, appointed him to zici king. According to the Zhengyi this
title meant the highest rank below the danhu. If this is so, then the zici king must definitely be
identical with the wise king and so with the tuqi king, the mere difference being due to the dif-
ferent translations, i.e. what the Chinese rendered with the term 'wise' was toghri in Turkic and
szecseny in Hunnic.
GYULA (GS 12O2.a. 1241.0. kuk or gjuk/jwok-lua or liei.) — Pinyin: yuli
Among the ancient phonetics it is the gjuk-luB that covers gyula best. Yuli was the second
rank below the danhu. As in the case of every Xiongnu official, so were there two of the yulis:
a left and a right one. They governed the eastern and the western part of the empire11. Among the
Hungarian dignitaries of the Conquest period gyula was the second rank in the hierarchy of the
high ranking officials12 just like tire yuli of the Asian Huns'.
YIRTTNCU/YERTENCO (GS 4O4.a..lO22.a.: niet/nziet-d'iok/d'iuk) — Pinyin: rizhu
(GS 604. a. 4O2.f. 358.k.: iEr/i-d'iet/d'iet-tsiar/tsig) — Pinyin: yizhizi
MBBW (GS 957.a 313.x. 45.a.: pg/i-jat/jot-tja/tsja) — Pinyin: yiyezhi
The above yirtincu or yertenco is a Turkic word, the transcription of which has been recorded
in three different ways by the Chinese chroniclers. It means: the Earth, the world. The name must
have referred to the power of its bearer as having the general command over the armies and in
this respect it properly renders the expression the Chinese chroniclers applied: the great general
(they were the first ones of the six horns). Below we make an attempt to outline the nature of his
position with the help of some relating records.
'The states of the Western Regions (Xiyu) are inhabited by ploughmen who have walled cities, cultivated fields
and domesticated animals. Their customs are different from that of the Xiongnu and the Wusun. As they were all
subject to the Xiongnu, the rizhu king responsible for the Western part of the Xiongnu Empire established the position
of the chief commandant of the slaves, who was in charge of the affairs of the Western Regions (Xiyu).'
Hanshu 96, Part 1, XiyuZhuan, page 1-2
'Then Bi, the aojian rizhu king of the Xiongnu proclaimed himself as Huhanye danhu and came to knock at the
border-gate expressing his wish to defend (the border) against the northern barbarians.'
Hou Hanshu 19, Geng Yanfu di Guo Zhuan, Page 15
'The Southern danhu sent the aojian rizhu king with an army of over three thousand soldiers to encounter the
Han troops.'
Hou Hanshu 19, Geng Yan Fu Geng Kui Zhuan, page 19
338
Tire literary remains of the hun language In tire ancient Chinese chronicles...
'The Korifiiciari teachings have reached and fascinated the Xiongnu. The Xiongnu have sent here theyizhizi
king, the daju qieju13 to study them/
Hou Hanshu 32, Fan Zhu Zhuan, page 8-9
The position of rizhu was filled by the members of the Huyan14 clan. This title was translat-
ed by the Chinese as 'great general' (dajiang Xz^), which suggests that its bearer had the greatest
military force at his disposal. This is just logical, considering that his rank was the highest one
among the officials of the six horns. Of course, there were two of them, the left and the right one.
They assisted the danhu in governing the empire so they were not allowed to be away from the
court thus they did not have any domain. This is clearly justified by the above extract from the
Hanshu Xiyu Zhuan where we have learnt that the rizhu king established the position of the chief
commandant of the slaves in order that there would be someone to manage the Western Regions
as he himself had to help the danhu with the administr ation of the empire. He was responsible
for the affairs of the conquered states and as such, he judged in criminal or contr oversial cases.
Furthermore, on the basis of the above records of the Hou Hanshu Fan Zhu Zhuan, he also seemed
to have taken an active part in cultural and educational fields.
It is remarkable that we often see the name aojian preceding the title name rizhu. This will
lead us on to our next Him name:
ORKHON/HORKAN Ж Ш (GS 1045.a. es 249.a.: og/au-kian/kian) — Pinyin: aojian.
МтД (GS 46.a. es 95.g.: ts'ia/ts'ia-g'io/g'iwo) — Pinyin: qieju
fit (GS 55.h. 197.a. yo/yuo-gjan/jan) — Pinyin: huyan
Pritsak believes that aojian is not a title name but it should be a personal name while others,
i.a. De Groot, are convinced that it refers to a title name. As an argument Pritsak brings forward
the fact that it sometimes appears as part of the name of some persons who obviously could not
belong to the danhu's clan and once it was even born by a man who later became a danhu15. On the
basis of the ancient phonetics De Groot identifies it with the name Orkhon16. We can say that it
was not uncommon that the chief of a powerful clan named the river on the territory of the sub-
jugated people after his own clan. We should add, however, that here we have encountered the
phenomenon so frequent in the case of Chinese texts, namely, one and the same name has been
transcribed into Chinese in several different ways and we can easily walk into the hap of sup-
posing two different persons or titles where it is only two different ways of hanscription that we
have faced. Examining the Early Middle Chinese of the aojian (og/aukian/ kian) and comparing
it with the Early Middle Chinese of huyan (yo/yuo-gjan/fan) the identity of the two names seems
just obvious, the mere difference lying in the disappearance of the initial *h-, which is a frequent
occurrence. So the aojian rizhu in the above exh acts from Hou Hanshu is the Horkan yirtincb, i. e.
the great general and judge of the Horkan clan. As for Pritsak's problem about the name aojian
born by a person or persons belonging to the danhu's clan, the solution could be the following: in
the course of time the aojian or horkan has become to mean not only the clan whose members had
the exclusive right to fill the office but also the person who acted as a horkan by position while it
was no longer a restraint for him to be a member of the clan Horkan. This also explains why the
distinguishing designation horkan / aojian had to be applied together with the title rizhu (in this
case Horkan / Aojian meaning the clan name and rizhu meaning the title), which necessity had
not arisen before, when clan and office used to be linked together.
Nemeth writes that below gyula and kende, horka was the third rank in the hierarchy of the
dignitaries among the Hungarians of the Conquest period (which, we should add, was the simi-
lar case of rizhu or aojian among the Asian Huns, who also filled the third rank in the hierarchy)
and, says Nemeth, it must have been both a title name and a personal name. He was mainly re-
sponsible for co-ordinating and managing the state (just like the rizhu or aojian rizhu with the Asian
Him Empire). In Turkish language the word 'horka' means to accuse17. In Hungarian 'horkan'
means to snort, to rebuke. As we have seen above, horkan (a Hunnic term) was the same as yirtincu
(a Turkic term) and his duties also involved that of a judge's — a very interesting coincidence.
339
Cs. Katalin
In the extract, of Hou Honshu 32 above we have read that the Asian Huns have sent the
yizhizi king, the daju qieju to the Han Empire to study the Konfudan teachings. Regarding the
Early Middle Chinese, the qieju (ts'ia-g'io) here also denotes horka or orkho(n). When reading
a g 4 followed by a vowel, it will be the transcription of rk in the Qin and the Han period China.
Furthermore, the particular initial *fs 'i affricate followed by aspiration must have disappeared
later. The daju preceding qieju is another tr anscription of tar капу, as we have explained above. The
quotation in question (Hou Honshu 32) can be interpreted as follows: The Konfudan teachings
have readied and fascinated the Xiongnu and they have sent here the yirtincu king, (who is) the
tarkany's18 horka to study them.
ONGDURTT /ш. Ж Be (GS 426.c. 124.a. 866.h.: wan/иэп-ngiu-tieg/tid) — Pinyin: wenyudi
Examining the Han period chronides and especially the Hou Honshu, an interesting for-
mula catches one's eye with the title name wenyudi more than frequently is it preceded by the
attributive "p /1 you, i.e. right(-wing). For example:
The northern danhu sent his brother, the right wenyudi king, to pay tribute/
Hou Honshu 4, Hedi Ji, pages 4-5
The right wenyudi of the Southern Xiongnu rebelled making savage raids/
Hou Hansu 4, Hedi Ji, page 4
'Because he had earlier plotted withAnguo, the right wenyudi king, Wujuzhuan was wanted by the danhu to
stand trial/
Hou Honshu 89, Xiongnu Zhuan
This is not by chance. The Early Middle Chinese pronundation of wenyudi fairly well cor-
responds to the Old Turkic ongdurti, which means east, eastern. A few hundred years earlier in
his great work, Shiji, Sima Qian had recorded this title in Chinese tr anslation: great captain — he
had not wanted to apply the transcription of the foreign word, and the same had been done in
the Honshu. In the Hou Honshu, however, Fan Ye, the author did not apply this term any more but
tried to substitute it with the phonetic tr anscription of the foreign word. In its original language,
however, this word (ongdurti) only meant eastern and it did not render the title itself. It was just
the first part of the title name. Fan Ye either abbreviated the title by will or mistakenly denoted
the first four dignitaries of the six horns with this word when fisting the Xiongnu titles and thus
did it go on to appear in the chronicle from then onward. Interestingly enough it is always pre-
ceded by the attributive 'right' but never 'left'19.
CSONGOR / SONGXOR/ SINGXUR ЖЛ (GS 725.q. es 53.a.: tang-g'o/yuo) - Pinyin:
danghu
For the time being it is the striking likeness of the Early Middle Chinese of danghu (tang-
g'o/yuo), the Hungarian proper name Csongor (pronounce: tshonggor) and the Mongolian
words songyor and singyur that leads us to make the tentative assertion on the identity of the
above four forms. The *t- in the Early Middle Chinese tr ansformed into *tsh- in Hungarian and
*sh- in Mongolian (the Tsh- shows an older form than *sh-). The Mongolian songyor and singyur
means falcon. The tr adition that nomadic peoples symbolized then" origin with different kinds of
animals and that it was also shown in then" clan names is generally known. It is not impossible
that here we deal with such a clan giving the last two dignitaries, i.e. left and right danghu, of the
six horns.
KUDA/KADA(R) (GS 486.a. 45.e'.: kwst/kust-to/tuo) — Pinyin: gudu
Our sources say that they were dignitaries of a different clan. So they did not belong to the
Xiongnu by origin but yet it is for this reason that the clan of the Kuda possessed a particular role
340
Tire literary remains of the hun language In tire ancient Chinese chronicles...
within the Xiongnu confederacy — it was exclusively the daughters of this clan that the danhu
and his brothers took in marriage. The Xiongnu word has survived in Mongohan as kudu, with
the very same meaning: the heads of two families related through marriage of their children. In
Hungarian we say this relationship as кота. It is noteworthy that we can also find the name kuda
tn the Afrigidan Chorezm. As Tosltov says: 'The unit of the ranches gathered into a complex of
fortress was called ked, the community of patriarchal clans, with the kedkuda as head'20.
NOTES
1 For more details see K. Csornai: "Where Huns' Blood Drew." In: Journal of Eurasian Studies. 1/3,
pp. 28-42. Online: http://epa.oszk.hu/01500/01521/00003.pdf
2 The records on the Asian Huns in the Chinese chronicles can now be read in Hungarian: Negy egta-
jon barbar csillag ragyog. Az azsiai hunok a kinaiforrasokban. Laszlo Gyula Tortenelmi es Kulturalis Egyesulet,
Budapest, 2007. (Stars of the Barbarians Shining in all Climes. The Asian Huns in the Chinese Chronicles. Laszlo
Gyula Association for History and Culture, Budapest, 2007.)
3 The Inner-Mongo lian lingvist, Prof Uchiraltu, for example, also researches the Chinese chronicles,
and has found quite a few Xiongnu words that is used in the Mongolian language today. See UCSIRALTU:
A hun nyelv szavai. (The Words of the Hun Language.) Napkut Kiado, Budapest, 2008.
4 See Omeljan Pritsak: „Die 24 Ta-ch'en." In: Asia Major III. Oriens Extremus 1. Hamburg,
1954, 182-184.
5 At this point it is crucially important to note the difference between the Chinese and the Xiongnu
orientation. As we can read in the Shiji, "the danhu's throne stands left from the main dignitaries and faces
the north". So they orientated to the north, and the fact that his throne was on the left of the main dignita-
ries means that the ranking officials were on the danhu's right (and so the minor dignitaries on his left). The
Chinese emperor's throne, however, traditionally faced south, which means that whenever the Chinese
chroniclers say that the left dignitaries ruled over the eastern parts of the country, by the north orienta-
tion — which is also in use in Europe and the western world today — it is to be understood that the right
dignitaries governed the eastern parts and also they were superior in rank while the left-wing officials go-
verned the western parts and were subordinate to the right-wing officials. See O. PRITSAK: "Orientierung
und Farbsymbolik". In: Asia Major I. Saeculum V. Munich, 1954, 379.
6 The Early Middle Chinese phonetics of the Chinese characters is given according to the following
work: BERNHARD KARLGREN: Grammata Serica. Script and Phonetics in Chinese and Shino-Japanese. Stock-
holm, 1940. Repr.: 1940. The Bulletin of Museum of Far Eastern Antiquities. Vol. 12, Stockholm. Hereafter
the abbreviation GS refers to this work.
7 See E. G. Pulleyblank: „The Hsiung-nu Language." In: Asia Major, "The Consonantal System of Old
Chinese", 1962, vol. IX, 256-257.
8 See also Gy. Nemeth: A honfoglalo magyarsag kialakulasa (The Formation of the Hungarians of the
Conquest period). Budapest, Akademia Publishing House, 1991, 202.
9 See Ucsiraltu: A hun nyelv szavai. (The Words of the Hun Language.) Napkut Kiado, Budapest, 2008,27.
10 See J. J. M. De Groot: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Urkunden zur Geschichte
Asiens. Berlin und Leipzig, 1921,55.
11 As for orientation, see note 4.
12 See Gy. Gyorffy: Istvan kiraly es rniive. (King Stephen and His Work.) Gondolat Publishing House,
Budapest, 1977.
13 Ж Ж daju: d'ar/d'a-kio/kiwo GS 317.a. 74.a. See under entry TARKANY; J=LiH qieju: ts'ia/
ts'ia-g'io/g'iwo. 46.a. es 95.g. See under entry ORKHON / HORKAN.
14 See under entry ORKHON / HORKAN.
15 See Omeljan Pritsak: „Die 24 Ta-ch'en." In: Asia Major III Oriens Extremus 1. Hamburg, 1954,188-193.
16 See J. J. M. De Groot: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Urkunden zur Geschichte Asiens.
Berlin und Leipzig, 1921, 202.
17 See Gy. Nemeth: op. cit, 247-248.
18 The tarkany is identical with the danhu or shanyu, as it has been explained above.
19 Here we refer Pritsak's essay on orientation from which we learn that the orientation of the Xion-
gnu and that of the Chinese are different. See note 5. Yet, the Hou Hansu Nan Xiongnu Zhuan applies the
341
Cs. Katalin
Xiongnu orientation, so the right direction corresponds to the east, Pritsak says. "So lesen wir im Nan
Hiung-nu chuan (Hou Han-shu, Кар. 89, 1 v.), da. der Shan-yu Yu (18-46 n. Chr.) seinen Vetter Pi (den
spateren Shan-yu Hu-han-yeh П., 48-56) zum 'rechten (yu) Ao-chien Jih-chu Konig" mit der Verwaltung
der Stamme an der Sudgrenze bis zu den Wu-huan betraute. Da die Wu-huan die sud-ostlichen Nachbarn
der Hiung-nu waren, mu. es sich hier um den Osten des Hiung-nu-Reiches gehandelt haben." See Pritsak,
Op. Cit, 379.
20 S. P. Tolstov: Az 6'si Chorezm. (The Ancient Chorezm.) Turan Printing and Bindery, repr, n. d., 199.
BIBLIOGRAPHY
Chinese sources
1. Hanshu (The History of the Han Dynasty) Peking, Zhonghua Shuju, 1962.
2. Hou Hanshu (The History of tire Late Han Dynasty) Peking, Zhonghua Shuju, 1982.
3. Lin, Gan Xiongnu Shiliao huibian 1SJ (Collected Sources of the History of theXion-
gnu) Vol.l. Peking, Zhonghua Shuju, 1988.
4. Shiji (The Records of the Grand Historian) Peking, Zhonghua Shuju, 1959.
Secondary sources
5. Csornai, Katalin: "Where Huns" Blood Drew" In: Journal of Eurasian Studies. 1/3. Online: http://
epa.oszk.hu/01500/01521/00003.pdf
6. Csornai, Katalin: Negy egtajon barbar csillag ragyog. Az azsiai hunok a kinai forrasokban. (Stars of the
Barbarians Shining in all Climes. The Asian Huns in the Chinese Chronicles.) Laszlo Gyula Tortenelmi es Kul-
turalis Egyesulet, Budapest, 2007.
7. De Groot, J. J. M.: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Urkunden zur Geschichte
Asiens. Berlin und Leipzig, 1921.
8. Gy or fly, Gyorgy: Istvan kiraly es nuive. (King Stephen and His Work.) Gondolat Publishing House,
Budapest, 1977.
9. Karlgren, Bernhard: Grammata Serica. Script and Phonetics in Chinese and Shino-Japanese. Stock-
holm, 1940. Repr.: 1940. Tire Bulletin of Museum of Far Eastern Antiquities. Vol. 12, Stockholm.
10. Nemeth, Gyula: A honfoglalo magyarsag kialakulasa (The Formation of the Hungarians of the Conquest
period). Budapest, Akademia Publishing House, 1991.
11. Pritsak, Omeljan: „Die 24 Ta-ch'en." In: Asia Major III. Oriens Extremus 1. Hamburg, 1954.
12. Pritsak, Omeljan: „Orientierung und Farbsymbolik". In: Asia Major I. Saeculum V. Munich, 1954.
13. Pulleyblank, Edwin G: „The Hsiung-nu Language." In: Asia Major, "The Consonantal System of
Old Chinese" 1962.
14. Tolstov, S. P.: Az 6'si Chorezm. (The Ancient Chorezm.) Turan Printing and Bindery, repr, n. d.
15. Ucsiraltu: A hun nyelv szavai. (The Words of the Hun Language.) NapkutKiado, Budapest, 2008.
342
Ч. Каталин
ПИСЬМЕННЫЕ УПОМИНАНИЯ О ЯЗЫКЕ ГУННОВ В ДРЕВ-
НИХ КИТАЙСКИХ ХРОНИКАХ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: САНОВНИКИ
Вместо введения и заключения
Тот факт, что история гуннов уходит своими корнями вглубь веков и тесно связа-
на с далъневосточнъгми территориями, а различные имена, которые давали этому народу
в китайских хрониках, — цзехун, гекун, хяньюн, хунь-юй, хон-ронг, хунну и т. д. — относятся
к азиатским гуннам и родственным племенам, сегодня уже не требует литттних доказа-
тельств1. Таким образом, история азиатских гуннов является неотъемлемой частью исто-
рии гуннов европейских, а сведения об их деяниях, равно как и традициях, можно легко
почерпнуть из древних китайских хроник2. Кроме того, учитывая, что венгры являются
потомками гуннов, неудивительно, что слова, имена собственные и титулы последних в вы-
шеупомянутых хрониках имеют большое сходство с венгерскими. Конечно, то же самое
можно сказать о тюркском и монгольском наречиях, поскольку три этих народа некогда
составляли единую цивилизацию обитателей азиатских степей, и исторические линии их
тесно переплетены друг с другом3.
Слова и имена, о которых идет речь, упоминаются в следующих хрониках:
Название Автор, годы жизни Время написания Описываемая эпоха
«Шицзи» 110 Сыма Тан (180-110 гг. до н. э.) 104-86 гг. до н. э. Желтый Император — Сыма Цянь (145-86 гг. до н. э.) 95 до н. э.
«Ханьшу» 94 Бань Гу (38-92 гг. н. э.) 200 гг. до н. э.— 24 г. н. э. 206 г. до н. э.— 24 г. н. э.
«Хоу Ханыпу» Фань Е (398-445 гг. н. э.) 68 и 89 3-5 вв. н. э. 25-220 гг. н. э.
«Цзинь шу» Фань Сюанлин (578-648) 644 г. н. э. 265-419 гг. н. э.
Краткие сведения о сановниках
Азиатские гунны очень рано сумели создать организованную государственную и во-
енную систему. Когда первый из известных правителей, данху Тоумань, взошел на трон
примерно в 215 году до нашей эры, очевидно, система уже устоялась и имела длительную
историю применения, поскольку сам он, а затем его сын, Маодунь (Модэ) Батор, сумели
довольно быстро организовать государство, значительно усилив его за счет завоеванных
племен. В подчинении у верховного правителя, данху, находились двадцать четыре выс-
ших сановника. В различных хрониках их не всегда упоминают под одними и теми же
именами или титулами. Чтобы получить общее представление, Прицак собрал варианты
титулов в том виде, в котором они упоминались в хрониках, а именно в «Шицзи». «Хоу
Ханьшу» и «Цзинь шу». Мы приводим их здесь в том виде, в котором они содержались
у него, номера в скобках показывают порядок в иерархии, где левьпя мудрейший прави-
тель является первым, правый мудрейший правитель вторым, левьпя князь лули третьим,
и так далее:
343
Ч. Каталин
1ПИЦЗИ хоу хдныпу цзинь шу
Да Чен (великие) Си цзяо (4 рога) 1. левый и правый мудрейший правитель (1-2) 2. левый и правый князь лули (3-4) Лю цзяо (6 рогов) 3. левый и правый великий полко- водец (5-6) 4. левый и правый великий коман- дир (7-8) 5. левый и правый великий дангху (danghu) (9-10) 1. левый и правый му- дрейший правитель (1 — 2) 2. левый и правый князь лули (3-4) 3. левый и правый дацзян 3. левый и правый дац- (rizhu) (5-6) зян (rizhu) 4. левый и правый вэ- 4. левый и правый цижу ньюйди (wenyudi) (7-8) (qieju) 5. левый и правый 5. левый и правый данг- чжанцзянь (9-10) ху (danghu)
Сяо Чен (малые) Другие кланы 6. левый и правый гудухоу (11-12) 6. левый и правый гуду- 6. левый и правый гуду- хоу (11-12) хоу
7. неизвестное имя (13-24) 7. левый и правый шич- жу гудухоу (13-14) Также были: дацзян цижу (рилу цижу - rizhu qieju) (15 —16) дангху (17-18) безымянные (19-24)
Таким образом, как мы видим, каждый титул существовал в двух ипостасях — один
левый, другой правый. Согласно китайским хроникам, сановники левого крыла управля-
ли восточными, а правого — западными частями империи, в то время как данху со своим
двором располагался посередине. Считалось, что сановники левого крыла занимают бо-
лее высокое положение, чем сановники крыла правого.5 Правители четырёх и шести рогов
(или, согласно другому варианту перевода, «краёв») были членами клана данху. Те, кто
имел следующий титул, «гудухоу», принадлежали к другим кланам - в основном, потому
что данху и члены его клана всегда брали в жены девушек из клана гуду.
Наименования титулов
TARKANY, TARIAN:
ЖН1 (GS 147.а. 97.а.: tan/tan-gjwo/jju)6 — Пиньинь: данху.
Ф;Ж (GS З17.а. 74.а.: d'ar/d'a-kio/kiwo) — Пиньинь: daju.
Эти два иероглифа — ЖТ — обычно звучат, шябо транскрибируются, как «шаньгой».
В «Ханьшу» Иньи написано: «Данху — это бесконечный простор, из чего следует, что сама
природа «данху» рождает этот подобный небесам облик». Эдвин Пуллибланк соотносит
понятие «данху» со словами «tarqan», «tarxan». Он говорит, что согласно Полю Пеллио,
кёктюрки-туцзюе вероятно заимствовали слово «tarqan» у их предшественников, племени
жуанъ-жуаней. Пуллибланк также отмечает, что несмотря на это, первоначальным источ-
ником являлся, несомненно, язык хунну. Использование китайского «-п» вместо инозем-
ного «-г» в период правления династии Хань было общепринятым, а китайское «М» не па-
латализировалось во втором веке до нашей эры, когда впервые появилась транскрипция.
Пуллибланк добавляет в своих трудах, что титул «tarqan», но без последней согласной «-п»,
можно увцдеть на монетах правителя хефташтгов Незак-тархана, а в греческих рукописях
слово пишется как «ТАРКА» или «ТАРАКА». Хунну знали и использовали этот титул ещё
344
Письменные упоминания, о языке гуннов в древних китайских хрониках...
до своего знакомства с тюрками. Таким образом, в эпоху династий Цин и Хань титул «tar-
qan», или, в сегодняшнем варианте произношения, «данху» обозначал верховное звание
у гуннов. В более поздний период, с течением времени, важность данного титула у тюрков
и монголов постепенно преуменьшалась, дойдя до обозначения всего лишь человека, об-
ладающего некоторыми привилегиями7. Стоит также упомянуть, что в форме «tarkany»
как титула и «Tarian» как названия племени, оно использовалось среди венгров в эпоху за-
воевания родины, и сохранилось в большом числе венгерских гео графи ческ их названий8.
Что касается символов, находящихся на втором месте, а именно Ф;Ж, то они до сих
пор не были подвергнуты анализу. Если принимать во внимание правила, по которым
в раннем среднекитайском языке транскрибировались названия, то можно предположить,
что это лишь ещё одна форма слова «tarkany », в то время как раннекитайский вариант « X »
произносится, как «tar», поскольку в языке того времени звук «М» с аспирацией исполь-
зовался и вместо «*Ь>, хотя, как мы уже упоминали ранее, в эпоху Цин и Хань произноше-
ние «*d» не было палатализованным. Таким образом, мы видим, что фонетический образ
второго символа в обоих названиях практически одинаков, в то время как единственной
разницей является глухой или озвончённый согласный звук («gjwo» - «kiwo»).
SZECSENY — И z£(GS 812.1, 555.: sjeng/sjang or sjeng/sjang-ts'jer/ ts'i) — Пиньинь: zici,
или: мудрый царь (RH — это не транскрипция, а китайский перевод слова «хунну»),
или: toghri WW (GS: d'o/d'uo-g'ier/g'ji GS 45.iz. and 552.1) — Пиньинь: tuqi.
Фонетически в раннем среднекитайском языке слово «zici» (sjeng-tsz jsr) передавалось,
то есть звучало, аналогично венгерскому «szecseny». Аналогичным образом, слово «эесеп»
также существует в монгольском языке и имеет там то же значение «мудрьдг»9.
Согласно принятым законодателънъгм нормам, тот, кто занимал наивысшее положе-
ние, уступая лишь данху, то есть левый (или, по-европейским понятиям, правый) мудрей-
ший правитель, наследовал трон данху, таким образом, титул всегда доставался исключи-
тельно наследнику. Тем не менее, если это было обусловлено политической или военной
необходимостью, любой из принадлежащих к четырём рогам мог унаследовать трон. Его
тогда называли «мудрейшим», что, очевидно, в исходном языке звучало, как «tuqi» (или,
как мы уже видели, «zici»). Де Гроот полагает, что поняпте «tuqi» соответствует тюркскому
«toghri», означающему «мудрьдг, добродетелънъдг».10 В 123 году до нашей эры, когда Жао
Цин сдался гуннам, данху, в знак одобрения и благодарноспг, назначил его правителем
«zici». Согласно Чжэньи, этот титул обозначал наивысшее после данху положение. Если
это так, тогда правитель «zici», очевидно, находился на той же ступени, что и «мудрейшие
правите ли», равно как и правитель «tuqi», а следовательно, титулы были идентичны, и раз-
личие заключалось лишь в разных вариантах перевода названия, поскольку то, что китай-
цы обозначали словом 'мудрейший', по-тюркски звучало, как «toghri», а на языке гуннов
- «szecseny».
GYULA (GS 12О2.а. 1241.0. kuk or gjuk/ jwok-lua or liei.) — Пиньинь: yuli («лули»).
В том, что касается фонетики древнего языка, наиболее точным является звучание
«gjuk-luB» для титула «gyula». Правители лули («yuli») занимали вторую ступень в иерар-
хии после данху. Точно так же, как и в случае со всеми сановниками хунну, всего было два
лули - левый и правый. Они правили восточной и западной частями империи.11 Среди вен-
герских вельмож высокого ранга в эпоху завоевания родины, «gyula» был вторым по рангу
титулом в иерархии сановников высшего уровня12, точно также, как и «лули» у азиатских
гуннов.
YIRUNCb/YERTENC Н ^(GS404.a..l022.a.:niet/nziet-dziok/dziuk) — Пиньинь: rizhu;
(GS 6О4.а. 402.1. 358.k.: iEr/i-dziet/dziet-tsiar/tsi§) — Пиньинь: yizhizi
345
Ч. Каталин
дню rt (GS 957.а 313.x. 45.a.: pg/i-jat/pt-tja/tsja) — Пиньинь: yiyezhi.
Вышеупомянутое «yirtincu» или «yertenco» является словом тюркского происхожде-
ния, звучание которого в китайских хрониках было передано тремя разными способами.
Значение его - «земля» или «мир». По всей видимоспг, данное существительное указывало
на власть того, с чьим именем употребля юсь, над армиями н, таким образом, оно совер-
шенно верно передаёт смысл выражения «великий i enepa i >, использованного в китайских
хрониках (генералы были первыми из шести рогов). Ниже мы попробуем, при помощи вы-
держек из соответствующих исторических доку ментов, оттисать суть данного звания.
"Государства западных земель (Сиюй) населяют земледельцы. Их города окружены камен-
ными стенами, они обрабатывают землю и имеют домашний скот. Обычаями они отличаются он
хунну и усунов. Поскольку все они находились под влиянием хунну, то повелитель дацзян (rizhu),
владыка западной части империи хунну, утвердил должность верховного коменданта над рабами.
Этот верховный комендант отвечал за положение дел в западных землях (Сиюй).
"Ханьшу" 96, часть 1,Сиюй Жуань, стр. 1-2
'И тогда Би, повелитель хунну аоцзян рижу (aojian rizhu), объявил себя данху Хуханье
и пришёл к границе/ заявив о своём желании защищать её от варваров с севера/
"Хоу ханьшу" 19, Гень Янфу ди Гуо Жуань, стр. 15
"Южный данху послал повелителя аоцзян рижу (aojian rizhu) во главе армии численностью
более трёх тысяч воинов навстречу ханьским войскам/
"Хоу ханьшу" 19, Гень Янфу Гене Куй Жуань, стр. 19
"Учение Конфуция дошло до хунну и произвело на них впечатление. Они послали сюда сво-
его правителя дацзян («рилу», «yizhizi»), данху цижу (daju qieju)13 чтобы изучить их/
"Хоу ханьшу" 32, Фань Жу Жуань, стр. 8-9
На должность «рижу» ("rizhu") обычно претендовали члены клана Хуянь14. В китай-
ском варианте данный чин переводился, как 'великий генерал' («дацзян»/ ЛтФ), что свиде-
тельствует о наличии в распоряжении его обладателя наибольшей военной мощи. В целом,
это вполне логично, учитывая, что чин этот был наивысшим среди сановников всех шеспл
рогов. Конечно, их было два — левьпл и правьпл. Они помогали данху управлять империей.
Поэтому, им не разрешалось покидать императорский двор и, таким образом, они не име-
ли собственных владений. Данный факт находит прямое подтверждение в вышеприведён-
ном отрывке из "Ханьшу" Сиюй Жуаня, где сказано о том, как повелитель дацзян ("rizhu")
распорядился создать должность верховного коменданта над рабами, чтобы иметь в своём
распоряжении человека, который бы управлял западными землями, в то время как он сам
вынх жюн был помогать данху управлять всей империей. Он отвечал за положение дел на
завоёванных территориях и выступал в роли судьи, рассматривая уголовные дела, а также
различного рода споры. Более того, если исходить из прощггированных выше материалов
"Хоу ханьшу" Фань Жу Жуаня, можно предположить, что он также принимал активное
участие в культурной жизни народа, и занимался вопросами образования.
Примечательно, что существительное «аоцзян» ("aojian") мы часто можем видеть пе-
ред титулом «рижу». Это приводит нас к следующему гуннскому имени:
ORKHON/HORKAN Ж Ш (GS 1О45.а. es 249.а.: og/au-kian/kian) — Пиньинь: aojian.
I L ’Ц (GS 46.а. es 95.g.: ts'ia/ts'ia-g'io/g'iwo) — Пиньинь: qieju
Hf- (GS 55.h. 197.a.yo/yuo-gjan/ jan) — Пиньинь: huyan (Хуянь)
Пртщак полагает, что понятие «аоцзян» ("aojian") является не обозначением титу-
ла, а именем собственным, в то время как другие, включая де Гроота, убеждены, что это
именно название чиновничьего сана. В качестве аргумента Пртщак приводит тот факт,
346
Письменные упоминания, о языке гуннов в древних китайских хрониках...
что зачастую данное слово являлось частью имени человека, который, очевидно, никак
не мог принадлежать к клану данху, а однажды это имя даже носил тот, кто впоследствии
сам стал данху15. На основании анализа его звучания в соответствии с правилами фоне-
тики древнего языка, де Гроот плел ннфн литру ет его с именем «Orkhon» (Орхон)16. Мож-
но сказать, что ситуации, когда вождь влиятельного клана называл реку, находящуюся на
территории покорённого народа именем своего клана, не были редкостью. Однако, здесь
же стоит добавить, что в данном случае, мы сталкиваемся с феноменом, характерным для
китайских текстов. Суть его в том, что одно и то же слово могло в китайском варианте запи-
сываться несколькими разными способами. Подобные случаи легко могут ввести в заблуж-
дение, поскольку можно предположить наличие двух разных людей или титулов, в то вре-
мя как в действительноспг перед нами лишь два разных варианта транскрипции. Изучив
слово «аоцзян» — "aojian" (og/aukian/ kian) из раннего среднекигайского языка, и сравнив
его с ранним среднекигайским «хуянь» - "huyan" (\o/\Lio-gjan/jan), можно сделать вывод об
идентичности двух существительных, единственная разница между которыми заключается
в исчезновении начального «*1т-», что отнюдь не было редким явлением. Таким образом,
«аоцзян рижу» ("aojian rizhu") в вышеприведённых отрывках из "Хоу ханьгпу" - это тот
же «Ногкап упНпсь», то есть великий генерал и судья клана Хоркан. Что же касается обо-
значенной Пртщаком проблемы, когда имя «аоцзян» носил человек или люди, принад-
лежащие клану данху, то разгадка может заключаться в следующем: со временем, слово
«аоцзян» или «хоркан» («horkan») стало обозначать не только клан, члены которого имели
эксклюзивное право занимать определенную позицию, но также и человека, являвшегося
хорканом ("horkan") по своему положению, даже когда он более не был обязан принадле-
жать клану Хоркан. Также это объясняет, почему отличительное имя «хоркан» или «аоц-
зян» ("horkan" / "aojian") необходимо было употреблять вместе с титулом «рижу» - "rizhu"
(в данном случае, "Horkan" / "Aojian" обозначало имя клана, a "rizhu" — пнул), хотя ранее,
когда имя клана и пнул являли собой единое целое, такой необходимости не возникало.
Немет пишет о том, что третьим рангом в иерархии венгерских правителей в эпоху
завоевания родины после gyula и kende, был horka (стоит добавить, что среди азиатских
гуннов аналогичным образом титул «rizhu» или «aojian» шёл третьим в иерархии). Соот-
ветственно, говорит Немет, это должно было быть имя собственное и, в то же самое время,
наименование сана. В основном, обладатель данного положения управлял государством,
отвечая за координащпо всей работы (точно так же, как рижу или «aojian rizhu» в империи
азиатских гуннов). На тюркском языке слово 'horka' обозначает «обвинять»17. На венгер-
ском 'horkan' значит «осуждать, укорять, делаь выговор». Как уже было сказано выше,
гуннское слово «horkan» являлось аналогом тюркского «asyirtincb», а в обязанноспг об-
ладателя данного титула входило выполнение функций судьи — весьма интересное со-
впадение.
В вышеприведённом отрывке из "Хоу хаггыпу" 32 мы узнали, что азиатские гунны от-
правили правителя дацзяна данху цижу («yizhizi», «daju qieju») в империю династгпг Хань,
чтобы изучать философию Конфуция. В том, что касается раннего среднекитайского язы-
ка, слово «цижу» - «qieju» (ts'ia-g'io) здесь также обозначает «horka» или «orkho(n)». Согласно
правилам чтения и произношения, звуки «а g 'I», если за ними стоит гласная, на письме
обозначались, как «гк» в Китае времён щлнастий Цин и Хань. Более того, в дальнейшем,
начальнъпл аффрикаплвный звук «*ts 'i», произносимъпл с аспирацией, по всей видимоспг,
исчез. Таким образом, слово «daju» — данху перед Ш1жу >> — «qieju» - это лишь ещё один
вариант написания «tarkany», как мы объяснили выше. Цитата, о которой идёт речь ("Хоу
ханъгпу" 32) может быть интерпретирована следующим образом: труды Конфу пня дошли
до хунну и увлекли их, и они послали сюда своего правителя «yzrtmor», (который является)
«tarkany»18 «horka», чтобы изучить его.
ONGDURTI /ш. Ж Wl (GS 426.с. 124.а. 866.h.: wan/uan-ngiu-tieg/tiei) — Пиньинь:
wenyudi.
347
Ч. Каталин
Если внимательно изучать хроники ханьского периода, и особенно "Хо\ ханыпу", то внима-
ние привлекает интересная особенности касательно титула «вэньюйди» («wenyudi»): практически
всегда ему предшествует определение «р Ci you, то есть «правый(-край)». Например, вот так:
Северный данху послал своего брата, правого царя wenyudi, чтобы заплатить дать/
"Хоу ханъшу" 4, Hedi Ji, страницы 4-5
Правый wenyudi южных хунну организовал бунт и устроил несколько диких набегов/
"Хоу ханъшу" 4, Hedi Ji, стр. 4
'Поскольку заговор свой он замышлял совместно с Ангуо, правым царём wenyudi, то данху
приказал разыскать Вуюжуана (Wujuzhuan) и предать его суду/
"Хоу ханъшу" 89, Xiongnu Zhuan
Эго неслучайно. Произношение в раннем среднекитайском слово «вэньюйди» («we-
nyiidi») имеет относительное сходство с древнетюркским «ongdiu'ti», что означает «вос-
ток», «восточный». За несколько веков до этого, в своём великом труде под названием
«Шицзи», Сима Цянь записал название этого титула в китайском переводе: великий ко-
мандир — дело в том, что он не хотел использовать транскрипцию иностранного слова. То
же самое было сделано и в "Ханьшу". В "Хоу ханьшу", однако, автор Фань Е не использо-
вал более этот термин, но попытался заменить его как раз фонетической транскрипцией
иностранного слова. На языке оригинала же данный термин («ongdinti») лишь означал
«восточный» ине передавал значения собственно титула, поскольку являлся лишь первой
половиной его названия. Фань Е либо сознательно сократил наименование титула, либо
по ошибке обозначил первых четырёх правителей шести рогов этом словом, когда пере-
числял титулы хунну. Таким образом, оно стало отныне использоваться во всех последу-
ющих хрониках. Однако, что интересно, ему всегда предшествует определение 'правый7,
и никогда 'левый10.
CSONGOR/ SONGXOR/ SINGXUR Ц’ Л (GS 725.q. es 53.а.: tang-g7o/yuo) — Пиньинь:
danghu.
Существует очевидное сходство между ранним среднекитайским словом «дангху» —
«danghu» (tang-g/o/yuo), венгерским именем собственным «Csongor» (произносится как
«tshonggor») и монгольскими словами «songyor» и «singyur». Это сходство заставляет нас
принять утверждение о происхождении всех четырёх форм. Звук «Э-» раннего среднекитай-
ского языка трансформировался в «*tsh-» в венгерском и в <*sh-» в монгольском (где «*tsh-»
является формой более древней, нежели «*sh-»). Монгольские слова «songyor» и «singyur»
обозначают сокола. Традиция, согласно которой кочевые народы говорили о своём родстве,
и заявляли в предках различнъгх животных, а также использовали имена животных и птиц
в названии своего клана, общеизвестна. Поэтому, вполне вероятно, что здесь мы имеем
дело с таким кланом, включая двух последних правителей шести рогов - левого и правого
дангху («danghu»).
KUDA/ KADA(R) (GS 486.a. 45.e7.: kwat/kuat-to/tuo) — Пиньинь: gudu
Согласно нашим источникам, они являлись правителями другого клана. Таким об-
разом, по происхождению своему они не принадлежали в хунну. И тем не мене, именно
по этой причине клан Куда («Kuda») играл свою уникальную роль в конфедерации хун-
ну — именно на дочерях этого клана мог жениться сам данху и его браться. Слово языка
хунну сохранилось в монгольском, как «kuda» с тем же самым значением: «глава двух се-
мей, которые обрели родство через брак их детей». На венгерском мы обозначаем такие
родственные взаимоотношения словом «коша». Стоит также упомянуть, что слово «kuda»
348
Письменные упоминания, о языке гуннов в древних китайских хрониках...
мы можем встретить в Хорезме времён династии Афригтедов. Как пишет Тос ггов, 'когда
отдельные фермерские хозяйства объединялись в крепостной комплекс, то такая форма
объединения называлась «ked» и обозначала сообщество патриархальных кланов, во главе
которого стоял «kedkuda»'20.
Примечания
1 Подробнее см.: К. Csornai: «Where Huns' Blood Drew.» («Где текла кровь гуннов») в: Jour-
nal of Eurasian Studies ("Вестник исследований Евразии")1/3, стр.28-42. Интернет: http://epa.oszk.
hu/01500/01521/00003.pdf
2 Записи об азиатских гуннах в китайских хрониках теперь можно прочесть на венгерском:
Nhgy hgtSjon ЪагЪбг csillag ragyog. Az 6zsiai hunok a knnaiforr6sokban. L6szly Gyula ТцгШпеЬш ns Kultur61is
Egyesblet, Будапешт, 2007. («Звезды, светившие варварам во всех краях. Азиатские гунны в китайских
хрониках» L6szly Gyula, Ассоциация истории и культуры, Будапешт, 2007.)
3 Учёный-лингвист из Внутренней Монголии, профессор Uchiraltu, например, также прово-
дит исследования китайских хроник и в них уже обнаружил значительное количество слов языка
хунну, которые сегодня употребляются в монгольском. См. UCSIRALTU: A hun nyelv szavai. («Слова
языка гуннов») NapkbtKiady, Будапешт, 200
4 See Omeljan Pritsak: „Die 24 Ta-ch'en." In: Asia Major HE Oriens Extremus 1. Hamburg, 1954,182-184.
5 At this point it is crucially important to note the difference between the Chinese and the Xiongnu
orientation. As we can read in the Shiji, "the danhu's throne stands left from the main dignitaries and faces
the north". So they orientated to the north, and the fact that his throne was on the left of the main dignitar-
ies means that the ranking officials were on the danhu's right (and so the minor dignitaries on his left). The
Chinese emperor's throne, however, traditionally faced south, which means that whenever the Chinese
chroniclers say that the left dignitaries ruled over the eastern parts of the country, by the north orientation -
which is also in use in Europe and the western world today - it is to be understood that the right dignitaries
governed the eastern parts and also they were superior in rank while the left-wing officials governed the
western parts and were subordinate to the right-wing officials. See O. Pritsak: "Orientierung und Farbsym-
bolik". In: Asia Major I. Saeculum V. Munich, 1954,379.
6 Фонетические и транскрипционные правила раннего среднекитайского языка приводят-
ся в соответствии со следующей работой: Bernhard Karlgren: Grammata Serica. Script and Phonetics in Chi-
nese and Shino-Japanese («Написание и фонетика в китайском, а также в японских заимствованиях»). Сток-
гольм, 1940. Переизд.: 1940. The Bulletin of Museum of Far Eastern Antiquities («Вестник Музея дальне-
восточной древности»). Том 12, Стокгольм. Здесь и далее аббревиатура GS указывает на этот труд.
7 См. E.G. Pulleyblank: „Tire Hsiung-nu Language." («Язык хунну») В: Asia Major, "Tire Consonantal
System of Old Chinese" («Система согласных в древнекитайском»), 1962, том IX, 256-257.
8 Также см. Gy. Nemeth: A honfoglaly magyars6g kialakul6sa («Становление венгров в эпоху за-
воевания родины»). Будапешт, Akademia Publishing House, 1991,202.
9 См. UCSIRALTU: A hun nyelv szavai. («Слова языка гуннов») NapkbtKiady, Будапешт, 2008,27.
10 См. JJ.M. De GROOT: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Ur kun den zur Geschich-
te Asiens.(«Гунны до эпохи христианства. Китайские свидетельства об истории Азии»), Берлин и
Лейпциг, 1921, 55.
11 Что касается вопросов географии, см. примечание 4.
12 См. Gy. GyLfrffy: Istv6n kir6ly йз nuive. («Царь Стефан и его деяния») Gondolat Publishing House,
Будапешт, 1977.
13 ч- | (| daju: d'ar/d'a-kio/kiwo GS 317. a. 74. а. См. подзаголовком T ARK ANY; IP' Щ qieju: ts'ia/
ts'ia-g'io/g'iwo. 46.a. ns 95.g. См. под заголовком ORKHON / HORKAN.
14 См. под заголовком ORKHON / HORKAN
15 Cm. Omeljan Pritsak: „Die 24 Ta-ch'en." B: Asia Major III: Oriens Extremus 1. Гамбург, 1954,188-193.
16 См. JJ.M. De GROOT: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Ur kun den zur Geschich-
te Asiens.(«Гунны до эпохи христианства. Китайские свидетельства об истории Азии»), Берлин и
Лейпциг, 1921, 202.
17 См. Gy. Nemeth: op.cit, 247-248.
18 Как ранее было сказано, понятие «tarkany» идентично понятию «данху» или «shanyu».
349
Ч. Каталин
19 Здесь мы ссылаемся на очерк Прицака об ориентации/ из которого становится ясно, что
ориентация у хунну и у китайцев не была одинаковой. См. примечание 5. Тем не менее, в "Хоу
ханъшу" Нан Хунну Жуан применяет ориентацию хунну и, таким образом7 правое направление
соответствует востоку. Прицак пишет: „So lesen wir im Nan Hiung-nu chuan (Xoy Han-shu, Кар. 89z
1 v.)/ с!аЯ der Shan-уь Yb (18-46 n. Chr.) seinen Vetter Pi (den spflteren Shan-уь Hu-han-yeh II./ 48-56) zum
,rechten (yu) Ao-chien Jih-chu Knnig mit der Verwaltung der Sfunune an der Sbdgrenze bis zu den Wu-
huanbetraute. Da die Wu-huan die sbd-4stlichen Nachbarn der Hiung-nu waren, шиЯ es sich hier urn den
Osten des Hiung-nu-Reiches gehandelt haben." (нем.) См. Pritsak/ цитируемый труд, 379.
20 S. P. TOLSTOV: Az osi Chorezm. (Древний Хорезм.) Turan Printing and Bindery, пере изд., без
даты, 199.
ЛИТЕРАТУРА
Китайские источники
1. Lin, Gan #$£: Xiongnu Shiliao huibian 1SJ2& #}Щ£гЩ («Собранные источники по истории хун-
ну») Том1. Peking, Zhonghua Shuju, 1988.
2. "Ханыпу" («История династии Хан») peking, Zhonghua Shuju, 1962.
3. "Хоу ханыпу («История позднего периода правления династии Хан») Peking, Zhon-
ghua Shuju, 1982.
4. Shiji Ф. йй («Записи великого историка») Peking, Zhonghua Shuju, 1959.
Вспомогательные источники
5. Csornai, Katalin: «Where Huns7 Blood Drew.» («Где текла кровь гуннов») In: Journal of Eurasian
Studies. 1/3. Online: http://epa.oszk.hu/01500/01521/00003.pdf
6. Csornai, Katalin: Negy egtajon barbar csillag ragyog. Az azsiai hunok a kinai forrasokban. («Звез-
ды, светившие варварам во всех краях. Азиатские гунны в китайских хрониках») Laszlo Gyula Tor-
tenelmi es Kulturalis Egyesulet, Budapest, 2007.
7. De Groot, J. J.M: Die Hunnen der vorchristlischen Zeit. Chinesische Urkunden zur Geschichte Asiens.
(«Гунны до эпохи христианства. Китайские свидетельства об истории Азии») Berlin und Leipzig, 1921.
8. Gyorffy, Gyorgy: Istvan kiraly es muve. («Царь Стефан и его деяния») Gondolat Publishing
House, Budapest, 1977.
9. Karlgren, Bernhard: Grammata Serica. Script and Phonetics in Chinese and Shino-Japanese. («На-
писание и фонетика в китайском, а также в японских заимствованиях»). Stockholm, 1940. Repr.: 1940.
The Bulletin of Museum of Far Eastern Antiquities. Vol. 12, Stockholm.
10. Nemeth, Gyula: A honfoglalo magyarsag kialakulasa («Становление венгров в эпоху завоева-
ния родины»). Budapest, Akademia Publishing House, 1991.
11. Pritsak, Omeljan: „Die 24 Ta-ch'en." In: Asia Major Ш. Oriens Extremus 1. Hamburg, 1954.
12. Pritsak, Omeljan: „Orientierung und Farbsymbolik". In: Asia Major I. Saeculum V. Munich, 1954.
13. Pulleyblank, Edwin G: „The Hsiung-nu Language." («Язык хунну») In: Asia Major, "The Conso-
nantal System of Old Chinese" («Система согласных в древнекитайском языке») 1962.
14. Tolstov, S.P.: Az osi Chorezm. («Древний Хорезм») Turan Printing and Bindery, repr, n. d.
15. Ucsiraltu: A hun nyelv szavai. («Слова языка гуннов») Napkut Kiado, Budapest, 2008.
350
Н. Н. Серегин
ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ НАСЕЛЕНИЯ АЛТАЯ
ХУННУСКО-СЯНЬБИЙСКОГО ВРЕМЕНИ
В КОНТЕКСТЕ ПРОЦЕССОВ КУЛЬТУРОГЕНЕЗА
РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ ТЮРОК*
Исследование процессов формирования культуры и этноса раннесредневековых
тюрок Центральной Азии традиционно привлекает пристальное внимание специалистов
различных областей знания. Рассмотрение комплекса вопросов в рамках обозначенной те-
маптки имеет большое значение не только для изучения конкретной общности, но также
для реконструкции исторических судеб многих народов Евразии. Долгое время процессы
сложения этноса и культуры раннесредневековых тюрок рассматривались, главным об-
разом, на основе материалов штсьменных источников [Кляшторный, 1965; Гумилев, 2002,
с. 20-30; и Дрф Однако очевидная фрагментарность таких сведений по начальным этапам
истории кочевников и низкая степень вероятноспт появления новых документов опреде-
ляют важность анализа и комплексной интерпретации результатов раскопок археологиче-
ских памятников.
Многие исследователи обращали внимание на присутствие в культуре тюрок ряда
компонентов, характерных для населения предшествующего периода. При этом в боль-
шинстве исследований приводятся наблюдения, сделанные на основе сопоставления ар-
хеологических материалов Алтая раннего средневековья (тюркская культура) и хунну ско-
сяньбийского времени (булан-кобинская культура). В числе распространенных тезисов,
представленных в научной литературе, следует назвать утверждение о генетической пре-
емственносн! населения обозначенного региона в различных компонентах материаль-
ной культуры [Савинов, 1998; Горбунов, Тишкин, 2002], а также отдельных показателях
погребального обряда [Мамадаков, 1990, с. 18-19; Могильников, 1995]. Осуществленный
системный анализ предметного комплекса из памятников раннего кызыл-ташского этапа
в развитии тюркской культуры (2-я половина V — 1-я половина VI в.) показал присутствие
в его составе достаточно представительной группы вещей, связываемых с тращщиями на-
селения Алтая предшествующего времени [Тишкин, Серегин, 2011]. Казалось бы, это яв-
ляется веским доводом в пользу утверждения об участии в сложении тюркской культуры
местного компонента, представленного комплексами позднего этапа булан-кобинской
культуры Алтая. Однако результаты проведенного детального исследования погребаль-
ных памятников двух обозначенных общностей не позволяют сделать столь однозначного
заключения. Традиции, характерные для обрядовой практики носителей булан-кобин-
ской культуры, не находят устойчивого продолжения в материалах захоронений тюрк-
ской культуры. Захоронения с лошадью, создававшиеся населением Алтая хунну ско-сянь-
бийского времени, серьезно отличаются по ряду признаков от стандартных погребений
* Работа выполнена при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Научные и науч-
но-педагогические кадры инновационной России», проект «Алтай в трансграничном пространстве Северной
Азии (древность, средневековье современность)». Шифр 2012-1.1-12-000-3001-017.
351
Н. Н. Серегин
тюрок раннего средневековья в данном регионе, а также на сопредельных территориях
Тувы и Монголии. Такая ситуация заставляет по-новому взглянуть не только на вопросы
определения компонентов сложения тюркской культуры, но и на исторические судьбы
«булан-кобинцев». И если в первом случае имеющиеся материалы не позволяют предло-
жить каких-либо однозначных реконструкций, то специфику истории населения Алтая
хуннуско-сянь бийского времени после подчинения раннесредневековым тюркам пред-
ставляется возможным рассмотреть несколько более подробно. Для этого обратимся к ре-
зультатам исследования памятников раннего средневековья, полученным в ходе работ на
территории Минусинской котловины.
Кочевые империи древноспг и средневековья представляли сложные полиэтничные
объединения, включавшие различные группы населения. Общность раннесредневековых
тюрок Саяно-Алтая и Центральной Азии, в состав которой на разных этапах развития вхо-
дили многочисленные племена номадов, не являлась исключением. Нивелировка матери-
альной и духовной культуры, происходившая в рамках крупного по.шгпшеского организ-
ма, не исключала щгфференгцгащлг локальных тращщий, получивших отражение в ма-
териалах раскопок археологических памятников. Анализ комплексов тюркской культуры
Саяно-Алтая и Центральной Азии позволяет сделать вывод о сложении на территории
Минусинской котловины локального варианта тюркской культуры, условно обознача-
емого как «минусинский» [Худяков, 2004, с. 89; Серегин, 2009]. В работах многих иссле-
дователей представлен опыт систематизации материалов раскопок раннесредневековых
объектов Среднего Енисея. В числе прочих решался вопрос о времени и обстоятельствах
появления тюрок в этом регионе. Наиболее последовательно представлена позиция уче-
ных, придерживающихся точки зрения о том, что носители обряда захоронения в сопро-
вождении лошади проникли на территорию Минусинской котловины не ранее VIII века
[Худяков, 1979, с. 199; 2004, с. 89; Нестеров, 1985, с. 118; Митько, Тетерин, 1998, с. 403; Азбе-
лев, 2009, с. 83]. Трактовка исторических обстоятельств при этом различная. По мнению
Ю. С. Худякова [1979, с. 205-206; 2004, с. 94], поддерживаемого в настоящее время многи-
ми исследователями, тюрки появились на Среднем Енисее в результате военного похода
710-711 гг., известного по материалам шгсьменных источников. С. П. Нестеров [1985, с. 118]
предположил, что ключевым событием стал распад II Восгочно-Тюркского каганата в сере-
дине VIII века.
Гораздо менее распространенной является точка зрения о раннем появлении тю-
рок в Минусинской котловине. Впервые такая позиция была представлена в монографии
А. А. Гавриловой [1965, с. 5859]. Исследовательница отнесла к «кудьгргинскому типу мо-
гил» объекты нескольких некрополей Среднего Енисея, включив в круг комплексов этого
периода ряд заведомо более поздних памятников. Д. Г. Савинов [2005, с. 232] датировал
наиболее ранние погребения тюрок на территории Минусинской котловины VI-VII вв.,
связав проникновение «какой-то группы алтайского населения на Средний Енисей» с за-
воеванием владения Цигу Мухан-каганом в середине VI века.
В работах указанных исследователей в той или иной степени раскрыта специфика
погребальной и поминальной обрядноспг тюрок на территории Минусинской котлови-
ны, однако объяснения зафиксированным особенностям не представлены. Остались дис-
куссионными и другие аспекты, частично обозначенные выше. Учитывая важность деталь-
ной реконструкции процессов, происходивших на Среднем Енисее, для понимания ран-
несредневековой истории всего центрально-азиатского региона, очевидна необходимость
решения накопившихся вопросов путем проведения специального исследования.
Осуществление объективной реконструкции процессов формирования конкретной
общности по археологическим источникам требует анализа материалов всех известных
памятников. При этом наиболее информативными являются хронологически ранние
объекты, сохранившие совокупность показателей, отражающих сложение характерных
черт обрядовой практики. Известно, что в археологических материалах процесс станов-
ления культурных тращщий зачастую отражен весьма фрагмен тарно [Подольский, 2007,
352
Исторические судьбы населения Алтая, хуннуско-сянъбийского времени...
с. 114-115]. Тем не менее, детальное исследование позволяет зафиксировать необходимые
ха pai< i epi ici i ii<H, являющиеся основой для дальнейших заключений.
Представляется возможным утверждать, что ранние памятники тюркской культу-
ры Минусинской котловины даптруются в рамках кудыргинского этапа в развинти данной
общности (2-я половина VI — 1-я половина VII в.). Комплексы этого периода в рассматри-
ваемом регионе, как и на сопредельных территориях, весьма немногочисленны [Серегин,
2012]. В Минусинской котловине к ним могут быть отнесены объекты, раскопанные на па-
мятниках Устъ-Тесь [Киселев, 1929, с. 146; Евтюхова, 1948, с. 60-61], Белый Яр-П [Поселянин,
Киргинеков, Тараканов, 1999], Терен-Кель [Худяков, 1999]. Обозначенная даптровка погребе-
ний основывается на анализе характерных форм предметов сопроводительного инвентаря.
Достаточно надежными хронологическими маркерами отмеченных погребений
являются предметы конского снаряжения. В ряде захоронений тюркской культуры на
территории Минусинской котловины обнаружены удила со стержневыми, с несколько
загнутыми концами, роговыми (костяными) псалиями, которые традиционно рассматри-
ваются как наиболее архаичные для археологических комплексов Саяно-Алтая 2-й поло-
вины тыс. н. э. [Гаврилова, 1965, рис. 16, 2; Овчинникова, 1990, с. 97]. Подобные изделия
фиксируются в памятниках обозначенного региона и сопредельных территорий скпфо-
сакского и хуннуского периодов | Кляшторный, Савинов, 2005, рис. 2, 7; 3,11; Соенов, 1998,
рис. 1, 9] и обнаружены в погребениях раннего кызыл-ташского этапа (2-я половина V —
1-я половина VI в.) тюркской культуры Алтая [Титтткин, Серегин, 2011, рис. 1]. Такие пса-
.лж продолжали использоваться населением рассматриваемой общности и во 2-й полови-
не VI — 1-й половине VII в., о чем свидетельствуют находки из погребальных комплексов
Минусинской котловины [Киселев, 1929, табл. V, 13; Евтюхова, 1948, рис. 111; Поселянин,
Киргинеков, Тараканов, 1999, рис. 17, 9; Худяков, 1999, рис. 2, 2], а также Алтая и Тувы
[Гаврилова, 1965, табл. VII, 1; XX, 36; Трифонов, 1973, рис. 5; Суразаков, 1982, рис. 2, 7].
В памятниках катандинского этапа в развитии тюркской культуры (2-я половина VII —
2-я половина VIII в.) такие изделия уже не встречаются; их сменяют роговые псалпи с двумя
небольшими отверстиями, в которых крепились железные скобы [Гаврилова, 1965, рис. 8,
10; Грач, 1960, рис. 95; Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. 9, 7 и др.].
Весьма показательными в хронологическом плане находками из памятников тюрк-
ской культуры Минусинской котловины 2-й половины VI — 1-й половины VII в. являются
стремена характерных форм. Изделие из могильника Устъ-Тесь [Киселев, 1929, табл. V, 12;
Евтюхова, 1948, рис. 111, я] включает ряд ранних признаков: неширокая плоская подножка,
несомкнутая в основании петля, а также вытянутый контур. Такие показательные черты
петельчатых стремян отличают находки из комплексов тюркской культуры Алтая кызыл-
ташского этапа (2-я половина V — 1-я половина VII в.) [Тишкин, Серегин, 2011, рис. 2].
Экземпляры, обнаруженные в ходе раскопок некрополей Белый Яр-П [Поселянин, Кир-
гинеков, Тараканов, 1999, рис. 16, 19, 22; 17, 12, 14] и Терен-Кель [Худяков, 1999, рис. 3], де-
монстрируют типичные признаки стремян, получивших распространение в памятниках
2-й половины VI — 1-й половины VII вв. на обширных территориях и встречающихся
в объектах более позднего времени достаточно редко: сравнительно узкая, в ряде случаев
прямая, подножка с небольшой нервюрой или без ребра жесткости, небольшая вертикаль-
но вытянутая или слегка приплюснутая петля, округлый контур некоторых изделий, вы-
деленная пласптна на высокой ножке и др.
Более редкими, однако, не менее важными для даптровки рассматриваемых комплек-
сов, находками являются украшения конского снаряжения. Лепестковые бляхи подчеты-
рехугольной формы, обнаруженные в одном из погребений некрополя Бельщ Яр-П [По-
селянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, рис. 17,16,17], судя по всему, восходят к накладкам,
использовавшимся во 2-й половине VI — 1-й половине VII в. для декорирования колчана
или пояса [Гаврилова, 1965, табл. XII, 2; XIX, 2; XXIV, 4,5]. Начиная с середины VII века, они
встречаются в составе украшений конского снаряжения [Савинов, 1982, рис. 10, 2; Горбу-
нова, 2010, с. 54].
353
Н. Н. Серегин
Другие вещественные материалы, обнаруженные в ранних памятниках «минусин-
ского» локального варианта тюркской культуры, не имеют узкой хронологии, однако при-
веденных показателей достаточно для уверенного определения даитровки обозначенных
объектов в рамках кудыргинского этапа с возможным «заходом» в середину VII в. Допол-
нительным, хотя и косвенным, признаком можно считать отсутствие в рассматриваемых
погребениях элементов предметного комплекса, получивших широкое распространение
во 2-й половине VII — 1-й половине VIII в., прежде всего, характерной поясной гарнитуры
«катандинского» типа. Добавим, что весьма интересным показателем, отличающим состав
инвентаря, из захоронений Минусинской котловины рассматриваемого времени, является
присутствие в погребении только одного стремени. Эта особенность отмечена при иссле-
довании комплексов Алтая кызыл-ташского этапа тюркской культуры (2-я половина V —
1-я половина VI в.) [Горбунов, Тишкин, 2002, с. 45; Тишкин, Серегин, 2011, с. 21] и фиксиру-
ется в памятниках кудыргинского этапа на территории Тувы и Средней Азии [Вайнштейн,
1966, с. 303; Винник, 1963, с. 87; Трифонов, 1973, рис. 5 и Дрф Обнаружение только одного
стремени, по мнению В. А. Могтшьникова [1994, с. 109], может объясняться реализацией
ритуальных действий, связанных с порчей вещей перед помещением их в захоронение.
На наш взгляд, преимущественная фиксация подобной тращщии в ранних комплексах
тюркской культуры обусловлена сохранением практики первоначального использования
стремян в качестве односторонней подножки, предназначенной лишь для посадки на ло-
шадь. Случаи помещения одного стремени в погребение отмечены и в более поздних па-
мятниках Минусинской котловины, но не в столь устойчивом виде.
Погребальная обрядность, зафиксированная при исследовании ранних комплексов
тюрок на территории Минусинской котловины, не включает каких-либо характеристик,
резко отличающих памятники этого периода от объектов более позднего времени в данном
регионе. Представляется возможным говорить о том, что основные показатели наземных
и внутримогильных сооружений, а также погребального ритуала населения «минусинско-
го» локального варианта сложились уже на кудыргинском этапе. Представим суммарную
характерцстцку захоронений Минусинской котловины 2-й половины VI — 1-й половины
VII в., с акцентом на рассмотрение тращщий, не типичных для обрядовой iграктцки кочев-
ников тюркской культуры на сопредельных территориях, что в дальнейшем станет осно-
вой для заключений о специфике формирования локального варианта.
При исследовании ряда некрополей тюркской культуры Минусинской котловины,
в том числе одного из ранних комплексов [Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999], от-
мечены некоторые особенности взаимного размещения объектов. Курганы расположены
компактно на ограниченном пространстве, зафиксированы также смежные насыпи, обра-
зующие своего рода «соты» [Митько, Тетерин, 1998, с. 380]. Такая планиграфия не харак-
терна для могильников раннесредневековых тюрок на других территориях распростра-
нения общности. Также нетипичной является подквадратная форма наевшей-оград, от-
меченная при раскопках отдельных памятников Минусинской котловины. Подобные со-
оружения единично зафиксированы на комплексах тюркской культуры Алтая [Соловьев,
1999, рис. 2, 3; Кубарев, 2005, табл. 40, 43] и, вполне вероятно, демонстрируют контакты
кочевников с сопредельными районами. Более стандартными являются внутримогильные
конструкции ранних погребений тюрок на Среднем Кинсее. Почти во всех захоронениях
с лошадью животное находилось на невысокой приступке, выше человека. Для «одиноч-
ных» погребений (без лошади) характерна простая могильная яма. Погребальная камера
представлена в ряде памятников кудыргинского этапа в виде гроба. В одном захоронении
зафиксирован подбой.
Показательным элементом обрядовой практики населения «минусинского» локаль-
ного варианта тюркской культуры является погребальный ритуал. Анализ совокупносит
таких характериситк, как ориентировка и взаимное расположение умершего человека
и сопровождавшей его лошади показывает, что во 2-й половине VI — 1-й половине VII в.
у тюрок Среднего Енисея произошло сложение стандарта погребального ритуала, отлич-
354
Исторические судьбы населения Алтая, хуннуско-сянъбийского времени...
ного от традиций кочевников рассматриваемой общности на других территориях [Сере-
гин, 2009, с. 31; 2010, с. 177]. Для обрядовой практики номадов, рассматриваемой общности
Алтая, Тувы и Монголии (более 60 % объектов), была характерна ориентировка человека
в восточный сектор горизонта, противоположное направление лошади и расположение
животного слева от умершего. Материалы раскопок погребений тюркской культуры Ми-
нусинской котловины демонстрируют другое сочетание показателей: человек и сопро-
вождавшая его лошадь (или овца) направлены головой на запад, причем животное чаще
находилось справа. Другим от.тишпелъным признаком является то, что лошадь в раннес-
редневековых захоронениях на Среднем Енисее нередко лежала на боку, в то время как
в комплексах, раскопанных на сопредельных территориях, преобладает положение «на
животе».
Обозначенные черты погребальной обрядности сохранились, и получили продолже-
ние на последующих этапах развития «минусинского» локального варианта. Закономер-
ным является вопрос о причинах таких серьезных отш-ний тращщий населения тюркской
культуры на Среднем Енисее от стандартных характеристик памятников рассматривае-
мой общности на сопредельных территориях. Логичным представляется предположение
о том, что зафиксированная специфика ряда черт погребального обряда связана с особен-
ностями процессов формирования локального варианта, а именно компонентов, приняв-
ших в этом участие.
На наш взгляд, ответ на данный вопрос требует обращения к результатам раскопок
памятников предшествующего хронологического периода. Совокупность показателей, от-
личающих уже ранние погребения тюркской культуры Минусинской котловины, имеет
устойчивые аналогии в материалах развитого и, особенно, позднего этапов булан-кобин-
ской культуры Алтая хуннуско-сяньбийского времени (II-V вв. н. э.) [Тишкин, Горбунов,
2005, с. 160-161; Тишкин, 2007, с. 179]. Представим эти схожие черты более подробно.
Для некрополей булан-кобинской культуры Алтая характерно компактное располо-
жение курганов вплотную друг к другу. В ряде случаев смежные надмоггшьные конструк-
ции образуют сооружения, напоминающие по форме «соты» [Соенов, 2003, с. 30; Матре-
нин, 20056, с. 11-12]. Такая ситуация весьма последовательно фиксируется в материалах
комплексов позднего этапа данной общности [Соенов, Эбель, 1992; Соенов, 2000; Тишкин,
Горбунов, 2003, с. 460 и др.]. Одним из вариантов оформления наземных конструкций у на-
селения булан-кобинской культуры были подквадратные ограды. Подобные конструкции
отмечены в ходе раскопок могильников Дялян [Соенов, 2003, с. 16], Калъджин-VI [Молодин
и др., 2004, с. 159-160], Кок-Паш [Бобров, Васкэтин, Васкэтин, 2003, рис. 4, 7, 24, 25 и др.], Ку-
райка [Слюсаренко, Богданов, Соенов, 2008] и др.
Достаточно распространенной формой погребального ритуала на развитом и позд-
нем этапе существования булан-кобинской культуры Алтая было захоронение человека
в сопровождении лошади при ориентировке погребенного в западный сектор горизонта.
Животное, нередко положенное на бок, находилось слева или справа от человека, на одном
с ним уровне или на невысокой приступке. В ряде случаев человек был помещен в подбое.
Такая картина, весьма схожая с традициями погребального ритуала населения «минусин-
ского» локального варианта, зафиксирована на могильниках Верх-Уймон [Соенов, Эбель,
1992; Соенов, 2000], Катанда-I [Гаврилова, 1965, с. 54], Степушка-1 [Кирюшин и др., 2011],
Чеццек [Соенов, Эбель, 1992] и др., датирующихся в рамках IV-V вв.
Важно отметить, что обозначенная совокупность признаков погребального ритуа-
ла, характерная для отдельных групп населения булан-кобинской культуры, не получи-
ла развития в традициях какой-либо общности раннего средневековья, за исключением
носителей «минусинского» локального варианта. Вместе с тем, на территории Среднего
Енисея она появляется как будто в уже сложившемся виде. Традиция захоронения по об-
ряду ингумации в сопровождении лошади не имеет корней в рассматриваемом регионе
и, очевидно, была привнесена в Минусинскую котловину в середине VI века н. э. какой-
то группой населения. Учитывая наличие комплекса схожих признаков, фнксируклцихся
355
Н. Н. Серегин
в материалах раскопок ряда некрополей Алтая IV-V вв. н. э. и памятников «минусинского»
локального варианта тюркской культуры, представляется возможным рассматривать пред-
положение о том, что этой пришлой группой были носители булан-кобинской культуры.
Отметим, иго обозначенным характеристикам наиболее полно соответствуют «айрыдаш-
ская» и «верх-уймонская» группы погребений «булан-кобинцев» [Матренин, 2005а, с. 97]*.
Полученные результаты анализа археологических материалов находят соответствие
сведениям штсьменных источников. Одним из центральных сюжетов истории создателей
Первого каганата была активная военная экспансия. Известно, что значительную часть во-
йска тюрок составляли зависимые группы населения, включенные в империю кочевни-
ков. Интересную информацию в этом плане предоставляет часто цтпируемьш фрагмент
китайской летошгси, в котором сообщается о том, что тюрки «геройствовали в пустынях
севера» силами многочисленных племен теле [Бичурин, 1950, с. 301]. Вполне вероятно, что
в ходе реализации одной из военных операций, направленных на присоединение Мину-
синской котловины, были задействованы отдельные группы «булан-кобинцев», вошедших
в состав каганата. Такой поход, судя по обоснованной выше хронологии ранних погребе-
ний «минусинского» локального варианта тюркской культуры, был осуществлен в середи-
не — второй половине VI в.**
Необходимо подчеркнуть, что представленный в настоящей статье вариант рекон-
струкции процессов 1гро|1схож1енпя «минусинского» локального варианта тюркской
культуры является гипотезой, требующей не только дальнейшей проработки и разверну-
той аргументации, но также подробного обсуждения и проверки новыми материалами.
Очевидна необходимость детального анализа целого ряда проблем, связанных с изучени-
ем этнокультурной ситуации на территории Среднего Енисея в середине I тыс. н. э. К при-
меру, неясным остается соотношение археологических комплексов тюркской и таштык-
ской культур в Минусинской котловине. Исследование этого вопроса актуально не только
в свете имеющихся дапгровок погребальных памятников, но также учитывая полученные
интересные результаты анализа таштыкских миниатюр V-VI вв. н. э. с изображениями
«рыцарей», соотносимых, по мнению ряда исследователей [Савинов, 2008, с. 187-188; Пан-
кова, 2011, с. 117, 138-139], с ранними группами тюрок, попавших на Средний Енисей во
время их первой широкой экспансии. Не менее актуальным направлением работы остает-
ся изучение особенностей последующего развития общности раннесредневековых тюрок
на территории Минусинской котловины.
ЛИТЕРАТУРА
1. Азбелев П. П. Общество и государство енисейских кыргызов в VII-VIII вв. // Вести. СПбГУ,
2009. Сер. 12. Вып. 4. С. 78-89.
2. Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние време-
на. М.; Л.: Изд-во АН СССР. 1950. Т. 1. 380 с.
3. Бобров В. В., Васютин А. С., Васютин С. А. Восточный Алтай в эпоху великого переселения
народов. Новосибирск : Изд-во ИАиЭ СО РАН, 2003. 224 с.
* Следует признать, что отдельные черты, характеризующие погребальные комплексы «минусинского»
локального варианта тюркской культуры, имеют аналогии и в других культурах Саяно-Алтая и сопредельных
территорий «тунно-сарматского» времени. К примеру, «сотовая» планиграфия и захоронения в подбое
фиксируются в материалах некрополей кокэльской культуры Тувы. Компактное расположение курганов
и наземные прямоугольные конструкции известны в традициях «таштыкцев» Минусинской котловины.
Однако устойчивое соблюдение всего комплекса показателей погребальных сооружений и ритуала отмечено
только при исследовании ряда памятников булан-кобинской культуры Алтая.
++ Не исключено, что подобные военные операции с участием «булан-кобинцев» осуществлялись
и в других направлениях. Б частности, об этом свидетельствуют материалы раскопок отдельных погребений
кудыргинского этапа тюркской культуры с западной ориентировкой человека и лошади, раскопанных на
территории Средней Азии [Кибиров, 1957, с. 86-87; Винник, 1963, с. 87].
356
Исторические судьбы населения Алтая, хуннуско-сянъбийского времени...
4. Вайнштейн С. И. Памятники второй половины I тысячелетия в Западной Туве // 11КАЭЭ.
М.; Л. : Наука, 1966. Т. II. С. 292-334.
5. Винник Д. Ф. Тюркские памятники Таласской долины // Археологические памятники Та-
ласской долины. Фрунзе, 1963. С. 79-93.
6. Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л. :
Наука, 1965.146 с.
7. Горбунов В. В., Тишкин А. А. О территории формирования тюркского этноса // Тюркские
народы. Тобольск; Омск, 2002. С. 43-46.
8. Горбунова Т. Г. Реконструкция конского снаряжения средневековых кочевников Алтая: ме-
тодика и некоторые результаты. Барнаул : Азбука, 2010.136 с.
9. Грач А. Д. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге (Полевой сезон
1958 г.) // ТТКАЭЭ. Т. I. М.; Л, 1960. С. 73-150.
10. Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М. : Рольф, 2002. 560 с.
11. Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан :
ХакНИИЯЛИ, 1948.110 с.
12. Кибиров А. К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // КСИЭ, 1957.
Вып. XXVI. С. 81-88.
13. Кирюшин Ю. Ф., Шмидт А. В., Тишкин А. А., Матренин С. С. Исследование погре-
бальных комплексов эпохи «великого переселения народов» в Центральном Алтае (могильник
Степушка-I) // Полевые исследования в Верхнем Приобье и на Алтае. 2010 г.: Археология, этногра-
фия, устная история. Вып. 7. Барнаул, 2011. С. 92-98.
14. Киселев С. В. Материалы археологической экспедиции в Минусинский край в 1928 г. //
Ежегодник гос. музея им. Н. М. Мартьянова в г. Минусинске. 1927. Т. IV. Вып. 2. С. 1-162.
15. Кляшторный С. Г. Проблемы ранней истории племени турк (ашина) // Новое в советской
археологии. М., 1965. С. 278-281.
16. Кляшторный С. Г., Савинов Д. Г. Степные империи древней Евразии. СПб. : Филол. фак.
СПбГУ, 2005. 346 с.
17. Кубарев Г. В. Культура древних тюрок Алтая (по материалам погребальных памятников).
Новосибирск : Изд-во ИАиЭ СО РАН, 2005. 400 с.
18. Мамадаков Ю. Т. Культура населения Центрального Алтая в первой половине I тыс. н. э. :
автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1990.19 с.
19. Мамадаков Ю. Т., Горбунов В. В. Древнетюркские курганы могильника Катанда-Ш // Из-
вестия лаборатории археологии. Горно-Алтайск, 1997. С. 115-129.
20. Матренин С. С. К вопросу о выделении типов погребений (по материалам памятников Гор-
ного Алтая П в. до н. э. V в. н. э.) // Западная и Южная Сибирь в древности. Барнаул, 2005а. С. 93-98.
21. Матренин С. С. Разработка схемы классификации погребальных сооружений кочевников
Горного Алтая II в до н. э. V вв. н. э. // Изучение историко-культурного наследия народов Южной
Сибири. Горно-Алтайск, 20056. С. 105-119.
22. Митько О. А., Тетерин Ю. В. О культурно-дифференцируютцих признаках древнетюркских
погребений на Среднем Енисее / / Сибирь в панораме тысячелетий. Т. I. Новосибирск, 1998. С. 396-403.
23. Могильников В. А. Культовые кольцевые оградки и курганы Кара-Кобы-1 // Археологиче-
ские и фольклорные источники по истории Алтая. Горно-Алтайск, 1994. С. 94-116.
24. Могильников В. А. К проблеме происхождения древних тюрок Алтая // Алтай и тюрко-
монгольский мир. Горно-Алтайск, 1995. С. 142-145.
25. Молодин В. И., Полосьмак Н. В., Новиков А. В., Богданов Е. С., Слюсаренко И. Ю., Череми-
син Д. В. Археологические памятники плоскогорья Укок (Горный Алтай). Новосибирск, 2004. 255 с.
26. Нестеров С. П. Таксономический анализ минусинской группы погребений с конем //
Проблемы реконструкций в археологии. Новосибирск, 1985. С. 111-121.
27. Овчинникова Б. Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI-X вв. Свердловск : Изд-во Урал,
ун-та, 1990. 223 с.
28. Панкова С. В. Воины таштыкских миниатюр: возможности атрибуции // Древнее искус-
ство в зеркале археологии. К 70-летию Д. Г. Савинова. Кемерово, 2011. С. 117-141.
29. Подольский М. Л. Феномен и парадоксы Минусинской степи (смена культурных доминант)
/ / Культурно-экологические области: взаимодействие традиций и культурогенез. СПб., 2007. С. 113-128.
30. Поселянин А. И., Киргинеков Э. Н., Тараканов В. В. Исследование средневекового мо-
гильника Белый Яр-П // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999.
Вып. 2. С. 88-116.
357
Н. Н. Серегин
31. Савинов Д. Г. Древне тюркские курганы Узунтала (к вопросу о выделении курайской куль-
туры) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 102-122.
32. Савинов Д. Г. О «скифском» и «хуннском» пластах в формировании древнетюркского
культурного комплекса // Вопросы археологии Казахстана. Вып. 2. Алматы ; М., 1998. С. 130-141.
33. Савинов Д. Г. Ранние тюрки на Енисее (археологический аспект) // Время и культура
в археологе-этно графических исследованиях древних и современных обществ Западной Сибири
и сопредельных территорий : проблемы интерпретации и реконструкции. Томск, 2008. С. 185-190.
34. Серегин Н. Н. Проблема выделения локальных вариантов тюркской культуры Саяно-Ал-
тая // Социогенез в Северной Азии. Иркутск, 2009. С. 28-33.
35. Серегин Н. Н. Погребальный ритуал кочевников тюркской культуры Саяно-Алтая //
Вестн. НГу. Сер. История, филология. Т. 9. Вып. 5. Археология и этнография. 2010. С. 171-180.
36. Серегин Н. Н. Погребальные комплексы кудыргинского этапа культуры раннесредневе-
ковых тюрок Саяно-Алтая и Центральной Азии (2-я половина VI — 1-я половина VH в.) // Древние
культуры Монголии и Байкальской Сибири. Улан-Батор, 2012. Вып. 3. Т. 2. С. 432-441.
37. Слюсаренко И. Ю., Богданов Е. С., Соенов В. И. Новые материалы гунно-сармате кой эпохи
из Горного Алтая (могильник Курайка) // Изучение историко-культурного наследия народов Юж-
ной Сибири. Вып. 7. Горно-Алтайск, 2008. С. 42-57.
38. Соенов В. И. Удила и псалии гунно-сарматского времени Горного Алтая // Снаряжение
верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. Барнаул, 1998. С. 93-98.
39. Соенов В. И. Результаты раскопок на могильнике Верх-Уймон в 1999 году // Древности
Алтая. Горно-Алтайск, 2000. Вып. 5. С. 48-62.
40. Соенов В. И. Археологические памятники Горного Алтая гунно-сарматской эпохи (описа-
ние, систематика, анализ). Горно-Алтайск : Изд-во ГАГУ, 2003.160 с.
41. Соенов В. И., Эбель А. В. Курганы гунно-сарматской эпохи на Верхней Катуни. Горно-Ал-
тайск : Изд-во ГАГГТИ, 1992.116 с.
42. Соловьев А. И. Исследования на могильнике Устъ-Чоба-1 на Средней Катуни // Известия
лаборатории археологии. Горно-Алтайск, 1999. Вып. 4. С. 123-133.
43. Суразаков А. С. Об археологических исследованиях в Горном Алтае // Археология и этно-
графия Алтая. Барнаул, 1982. С. 121-136.
44. Тишкин А. А. Создание периодизационньгх и культурно-хронологических схем: истори-
ческий опыт и современная концепция изучения древних и средневековых народов Алтая. Барна-
ул : Изд-во Алт. ун-та, 2007. 356 с.
45. Тишкин А. А., Горбунов В. В. Исследования погребально-поминальных памятников кочев-
ников в Центральном Алтае // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и со-
предельных территорий. 2003. Т. IX. Ч. I. С. 488-493.
46. Тишкин А. А., Горбунов В. В. Комплекс археологических памятников в долине р. Бийке
(Горный Алтай). Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2005. 200 с.
47. Тишкин А. А., Серегин Н. Н. Предметный комплекс из памятников кызыл-ташского этапа
тюркской культуры (2-я половина V — 1-я половина VI в. н. э.) : традиции и новации // Теория
и практика археологических исследований. Вып. 6. Барнаул, 2011. Вып. 6. С. 14-32.
48. Трифонов Ю. И. Древне тюркская археология Тувы / / Ученые зап. ТНИИЯЛИ, 1971.
Вып. 15. С. 112-122.
49. Худяков Ю. С. Кок-тюрки на Среднем Енисее // Новое в археологии Сибири и Дальнего
Востока. Новосибирск, 1979. С. 194-206.
50. Худяков Ю. С. Древне тюркское погребение на могильнике Терен-Кель / / Гуманитарные
науки в Сибири, 1999. № 3. С. 21-26.
51. Худяков Ю. С. Древние тюрки на Енисее. Новосибирск : Изд-во ИАиЭ СО РАН, 2004.152 с.
358
ABSTRACT
N. N. Seryogin
ALTAI POPULATION’S HISTORICAL FATE DURING
THE XIONG NU — XIANBEI PERIOD IN THE CONTEXT
OF EARLY MIDDLE AGE TURKS’ CULTURAL GENESIS PROCESS
Researching the cultural and ethnic genesis process of the early Middle Age Turks of Cen-
tral Asia is the issue which draws attention of specialists from many different spheres. A large
number of questions are to be answered within the framework of the above-mentioned subject,
which will be of significant importance not only to the studies of the particular ethnic unity, but
to the reconstruction of historical fate of many peoples of Eurasia in general.
Many scholars paid their attention to the presence of certain components in the culture
of Turks, which are typical for the population of the preceding period of time. Meanwhile, the
majority of studies contain observations made basing on comparing Altai's archaeological mate-
rials of the early Middle Age (the Turkic culture) and the Xiong-nu — Xianbei epoch (the Bulan-
Kobinskaya culture).
Ancient nomadic empires were in fact complex polyethnic unities which included various
population groups. The unity of Middle Age Turks of Central Asia and the Altai-Sayan region,
which included multiple nomadic tribes at different stages of its development, was not an excep-
tion. The material and spiritual culture's grading, taking place inside the large polyethnic body,
did not reject differentiating local traditions, which were later reflected in the materials obtained
during the course of archaeological monuments' excavations. The analysis of the complexes of
the Turkic culture in Central Asia and Altai-Sayan allows us to make a conclusion concerning the
formation of the local variant of the Turkic culture, also known as "Minusinskiy" on the territory
of the Minusinsk Hollow.
The results obtained from analyzing archaeological materials correspond to information
coming from written sources. One of the key historical episodes for the creators of the First Khan-
ate is their active military expansion. We know that Turkic military forces consisted largely from
vassal population groups that constituted the nomadic empire. One of the fragments of Chinese
chronicles, which is often cited, presents some interesting information in this respect, telling that
the Turks "also conducted their heroic actions in the northern deserts" as well, with the help
of the numerous Teleuts (the Tiele people) [Bichourin, 1950, p. 301]. It is quite possible that in
the course of one of such military campaigns aimed at adjoining the Minusinsk Hollow, some
separate groups of the Bulan-Koby people, who became part of the Khanate, were involved in it
as well. Judging by the chronology of the early burials of the "Minusinskiy" local variant of the
Turkic culture, which was reviewed above, this campaign took place in the middle - the second
half of the VI century.
359
E. Aradi
THE YU-ECHIS, RUSHANS AND HEPHTALITES
The Scythian Empire broke rip in about 400 B.C. [Bongard-Levin, G. M. — Grantovskij, E. A.,
Gondolat, 1981, Budapest]; after that, their successors, the different nations originated from the
Scythians, established their principalities and later their empires [In the opinion of some research-
ers the Scythian Empire was founded before the 8 th century В. C. as at that date they already had
an excellent military system and an advanced craftmanship according to the archeological finds.
Further sources: a) Mail', Victor, H.: "Prehistoric Caucasoid corpses of the Tarim Basin", 1995,
essay in Indoeuropean Studies, No. 23, p. 281-370; According to Mail' these corpses belonged
to the Scythians and they are probably dated in the 10th century В. C. b) Another scholar, the
Hungarian Grandpierre, Attila dated the Scythians even earlier, for the 12th century В. C. in his
book: "Kiralyi magusok osnepe a Magyar", in Hungarian (Ancient People of the Royal Magis:
the Magyars), 2007, puЫished by Him Idea Publishing House, Budapest, p. 99-100]. According
to Strabo, the Caspian Sea was the dividing line between the Western and Eastern Scythians:
in territory west of the Caspian Sea Hved the Dahas, the Massagetas and the Sarmatians, while in
the trans-Caspian part existed the Sakas, the Sakarauls (the Royal Scythians), the Thokarians, the
Yu-echis, the Hsiungnus, the VVusuns, the Parthians, the Zhuan-Zhuans, the Asios and the Pechenegs
[Strabo: "Geographia", Gondolat, 1975, Budapest, Book XI. VIII/2]. All the peoples had their own
names. According to Herodotus and Strabo, the Caspian Sea was the above-mentioned dividing
line, while the Indian Pur anas considered the Aral Sea as the border line between them [Metcliffe,
С. T.: "The Rajput Tribes" on the basis of the Agnipurana, Vol. 1. Cosmo Publications 1820, Lon-
don, reprint: 1982, New Delhi, p. 43]. The Indians knew both the seas only from hearsay, because,
according to them, the Aral Sea was bigger than the Caspian, and certainly this fact is not true.
All the Indian, Greek, Persian and Armenian sources mention Eastern and Western Scythians and
most probably the Caspian Sea was the division between these peoples.
This paper deals with the Yu-echis, the Kushans and the Hephtalites, with their tribes and
tribal confederations. Although the Indian sources never mention them as Scythians but rather
as Sakas or Sakyas [Metcliffe, С. T.: ibid. p. 20], this paper will name them Scythians according to
the international science.
The sources that write about these tribes are not always authentic. Strabo never went to the
countries of Central Asia; he wrote his Geographia on the basis of the works of Herodotus and
Eratosthenes or from hearsay. According to him, the eastern border of Asia was India; he did not
write about the powerful and ancient country: China, and even the information about India in his
book was not correct [Strabo: ibid. Book XI/544].
The Indian sources are more exact. Alhough they had their own writing systems, the Brah-
mi and the Kharosti scripts, they carved their works on either palm leaves or on wood and, in the
tropical humid climate, these materials were quickly destroyed. The stone-epigraphs, the coins
and the writings kept in dry caves and cave-temples fortunately were saved. The world-famous
Hungarian born archaeologist, Sir Aurel Stein, found a part of these ancient writings in Tun-
Huang, now belonging to China. The most authentic sources of the Yu-echis, the Kushans and
the Hephtalites are the Chinese Annals: the Han-shu of the early Han dynasty, the Hou-han-shu
360
The Yu-Echis, Kushans and Hephtalites
of the later Han-dynasty, the Annals of the Wei dynasty and the accounts of the Buddhist monks,
who went to India from China through Sogdiana, Bactria and Ghandara. They wrote about these
territories for the first time. The Chinese sources should be compared with the Indian Puranas
and the Kashmirian chronicle, the Rajatarangini (The Continuity of the Kings) of the historian
Kalhana, written at a later date than the rule of the Kushans but which contained a historical ac-
count of the past [Kalhana: Rajatarangini, Vol.II. tr. by Aurel Stein, Oxford University Press, 1900,
Oxford]. It should also be compared with Persian and Armenian sources and, in this way, the
history of the above-mentioned nations could be established fairly accurately.
The Yu-echis
Chinese sources mention the Hsiungnus, living on their western border in the 3 rd and 2 nd
centuries В. C. They are known as the Huns, a nomadic tribe with excellent military strategy,
and they were outstanding warriors; they always meant danger for their neighbour, China. They
hved on the Or dos Plateau on the eastern bank of the Yellow River (Huang ho). Across from
them, on the western side of the river, in Kansu province — now belonging to China — hved
another nomadic nation, the Yu-echis. They were the old enemy of the Hsiungnus.
The two nations were in constant warfare. It was mainly the Yu-echis, who lost the battles.
Finally, in 174 В. C., Lao-shang, the Hsiungnu shanyu (prince) killed the Yu-echi ruler and made
a drinking vessel out of his skull, according to the ancient nomadic custom. This deed meant
a humiliation of the whole tribe; consequently the Yu-echis moved westward and thus precipi-
tated the first great migration wave in Eurasia. The number of the Yu-echis is estimated to be six
hundred thousand [Mahajan, V. D.: "Ancient India", S. Chand Company Ltd. pubheation, 2003,
Delhi, p. 426].
At that time the Yu-echis were divided into two sections. The Lesser Yu-echis (Siao Yu-
echis) moved southward to the region of the Kuku-nor Lake. Later, they settled on the border
of Tibet, assimilating into the Kiangsu nation; they formed the proto-population of Tibet. The
Great Yu-echis (Ta Yu-echis) attacked the Wusun tribe living on the territory to the north of
the Jaxartes (Sir-darya). At first they won but, after about ten years, they were defeated by the
Wusuns and the Hsiungnus. Then they were driven farther westward, and they attacked the Sai-
wang (the Chinese name of the Sakas) [Han-shu chapter 61. Part 4B,Tr. by Hill, John, quoted by
Me Govern, W. M.: in "The Early Empires of Central Asia", Oxford University Press publ. 1939,
Chapehill] or Sai, Saka people [Majumdar, R. C.: „Ancient India", Motilal Banarsidass Publish-
ers Pvt. Ltd. 2003, Delhi, p. 121]. The Sakas had to migrate; they made their way into Parthia and
Bactria and later on to India; but the Yu-echis were also pushed southward by their old enemies.
They settled in the Oxus valley in about 145 В. C. This territory is today the northern part of Ta-
jikisthan.Bactria's territory is the southern part of modern Tajikisthan and the northern part of
Afghanistan. The movement of the Yu-echis we know from an excellent Chinese ambassador,
Zhang Quien. The famous Emperor of the Han dynasty: Vuti, gave him the task of finding the Yu-
echis somewhere in the west of China and persuading them to form an alliance against their old
enemy, the Hsiungnus. However, on the western border of China, controlled by the Hsiungnus,
Zhang Quien was taken prisoner; he had to stay with them for ten years; he even married a Hsi-
ungnu wife. Only after ten years could he escape and, true to his Emperor's instruction, he con-
tinued his journey westward. He crossed Fergana (Fergana is partly the territory of Kirgizisthan,
partly Russia) and finally he found the Yu-echis on the upper part of the river Oxus (Amu-darya).
They were settled there and did not want to fight against the Hsiungnus because they had bad
memories of them, even after so many years.
Then Zhang Quien started for China but he again became a prisoner of the Hsiungnus
for a year. Finally, he returned home and wrote his account to the Emperor about his journey.
From his account, the Chinese came to know about the Western World for the first time. They
heard about Fergana, Sogdiana, (Sogdiana is the western part of modern Uzbekisthan) Bactria
361
E. Aradi
and Western Turkestan and about the agricultural products of these nations. In Fergana, the
wine-growing was famous; they also produced wheat and rye.
According to the account of Zhang Quien the Yu-echis had about one hundred thousand
families and many warriors [Stein, Aurel: "A feher hunok ea rokon torzseik indiai szereplese"
(The White Huns and their Kindred Tribes in India) in «Azsia halott sziveben», (In Asia's Dead
Heart) Helikon, 1985, Budapest, p. 359-362].
During the peaceful period at the Oxus, the Yu-echis grew stronger and began their move
southward occupying ancient Bactria and the eastern part of Iran, defeating the local Sakas. The
above-mentioned Kashmirian chronicle, the Rajatarangini mentioned that, in Bactria, a weak
and cowardly nation existed at that time, and they submitted themselves to the Yu-echis instead
of fighting [Kalhana: Rajatarangini, Vol. II., tr. by Aurel Stein, Oxford University Press, 1900,
Oxford]. In Bactria, the Yu-echis took over the customs of the small Hellenic principalities es-
tablished earlier. These customs consisted of coin-minting and agriculture, which they quickly
adopted, at the same time keeping their animal husbandry. The Indian historian R.C.Majumdar,
wrote in his book the following: "When the Yu-echis occupied Bactria, two important things
happened to them; one was favourable: they adopted agriculture, but the other was disadvanta-
geous: they lost their famous unity" [Majumdar, R. C.: ibid. p. 122].
The Ta Yu-echi confederation consisted of five tribes, each of them headed by a yabgu. Ac-
cording to the Chinese sources, the Kuei-shuang tribe was the most powerful and its clever yabgu:
Kujula Kadphises defeated the other four rulers and united the five tribes under his leadership.
The Indians and the Persians simplified their difficult Chinese name and called them Kushans
(in Persian) or Koshanos (in Sanskrit). These names were preserved on their coins and stone in-
scriptions. They became known as Kushans in history [Aradi, Eva: «Egy szkita nep: a kusanok»,
(A Scythian People, the Kushans), Hun-Idea publishing house, 2008. Budapest, p. 15]. Kujula
Kadphises (reigned app. between 20 and 60 A. D.) established a strong kingdom, lasting for al-
most three hundred years. The greatness and importance of this kingdom in its prime could be
compared with the Roman or the Parthian Empires.
The Kushans
The historians divide the reign of the Kushans into three periods:
a) the Early Kushans, b/ the Great Kushans and с/ the Later Kushans. In the nineties of the
last century archaeologists found the so called Rabatak Inscription in Afghanistan. The Rabatak
Inscription was deciphered by Nicolas Smith-Williams and he published its meaning.The expla-
nation of this epigraph gave an approximate answer to the much debated dating and relation-
ship of the Kushan rulers and the ruling date of Kanishka [Sims-Williams, Nicholas — Cribb, Joe:
"A New Bactrian Inscription of Kanishka the Great» in «Silk Road Art and Archeology", No. 4.
1995. London, p. 79-80. The citation is the following: «He (Kanishka) gave orders to make a sanc-
tuary for these kings:
- for King Kujula Kadphises his great grandfather (promiago),
- for King Vima Taktu his grandfather (niago),
- and for King Vima Kadphises his father (pida)
- and also for himself, King Kanishka». The original text was written in Bactrian, a dialect
of old Persian, but it was published in English].
According to the explanation, the son of Kujula Kadphises was Vima Taktu — the great con-
queror of the Punjab and of the north-western part of India; Vima Taktu's son was Vima Kad-
phises — he also conquered further territories in India — and his son was Kanishka I: the Great
Kanishka (about 110-134 A. D.). He was the most famous and most talented Kushan king, who
extended his empire to the East.
The father of Kujula Kadphises was most probably Heraios, the last king of the Indo-Greek
Principality, but he called himself Kushan Sanab on his coins. One of the best Kushan research-
362
Tfe Yu-Echis, Kushans and Hephtalites
ers, the Englishman Robert Bracey, considers this name a title, not a personal name. Its meaning
is Lord or Great Lord [Bracey, Robert: "Kushan History" in Wikipedia, 2007].
Kanishka I was followed by his elder son: Vasishka (about 134-140 A. D.) who died as
a young man; his younger brother, Huvishka succeeded him on the throne. He ruled for a long
time (140-172 A. D.) and added more territories to his father's kingdom. Kanishka's, Vasishka's
and Huvishka's names are typical Kushan names, neither Iranian nor Indian, but their succes-
sor's name, Vasudeva, is already an Indian one; we don't know whether he was a son or relative of
Huvishka. He ruled after him (176-210 A. D.). There was a short gap between the two rulers. Vas-
udeva still kept his huge empire. It included the following territories: from the Oxus valley in the
North to the banks of the Ganges in India in the South, from East han in the West to Bihar state, in
India in the East, but even the famous Hotan (now in Xinjiang in China) in the East and the well-
known ancient country, Khorezm in the West became tributary states of the Kushans. As a part of
the large commercial route, the Silk Road passed through the Kushan territory; they controlled it
and could collect customs duties and taxes. These incomes made their kingdom prosperous.
Their well-known, beautiful gold coins prove their richness. On the obverse of the coins ap-
pear the images of kings with Bactrian inscriptions in Greek characters. On the reverse appear the
images of either Greek, Persian or Hindu gods; later the symbols of Buddhism, such as the Wheel
of Religion or the Dharma Chakra. The images of the kings are shown in Central Asian costume, a
belted broadcloth tunic, felt boots and a large sword. They intended to demonstrate, even in their
attire, that they were different from the subjugated people.
The Sassanians, another Scythian people, envied the advantage the Kushans had by con-
trolling the Silk Road. First they fought against the Parthians and, later, in 234 A. D. Ardashirl and
his son, Shapur J, defeated the Kushans in the western part of their kingdom and the Sassanians
occupied Bactria and Eastern han [Aradi, Eva: ibid. p. 88-89]. The Later Kushan kings: Kanishka
II, Kanishka III, Vasudeva II, Saka and Kipunada, fought against the Sassanians bitterly on their
western border but they could not defend it. The Kushans, living in the northern part of the coun-
try, became vassals of the Sassanians and the remaining Kushan territory in Gandhara, Kashmir
and East Punjab was occupied by the Indian Gupta rulers in 345 A. D. So they lost their Indian
territories, too.
The Sassanians always fought against the Central Asian peoples related to the ancestors of
the Hungarians. They defeated the Parthians first, then the Kushans and finally the Hephtalites,
though all four nations were descendants of the Scythians.
The Armenian historian, Moses Chorenei, who Hved in the 5th century A. D., wrote the fol-
lowing about the Sassanians: "The cunning Sassanian king, Ardashir, played off the Kushans
against their relatives, the Parthians and, by this, he weakened them and finally he defeated
them" [Khorenei, M6zes: "Nagy Ormenyorszag tortenete", (The History of the Great Armenia)
translated by Szongott, Kristof, from the original Armenian text, private publication, 1892, Sza-
mosujvar p. 162].
The Central Asian peoples usually fought against each other for the grazing lands, for the
better territories of the bordering prosperous countries and for the control of the caravan routes.
If some outstandingly talented prince of one of the tribal confederations came into power, he
could guarantee peace and prosperity to his people for a long time. The Parthians and the Indo-
Scythians ruled for 400 years, the Kushans for 300 years and their successors, the Hephtalites, for
a hundred years and, in Kashmir and in East Punjab, the Hephtalites ruled for another hundred years.
After their defeat, the Kushans Hved as vassals both in India and Bactria. In Bactria they were
vassals of the Sassanians but they enjoyed relative independence. They had their own governors,
the so called mahakshatrapas and they could mint their coins but in poorer quality [Khorenei, M6z-
es: "Nagy Ormenyorszag tortenete" (The History of the Great Armenia) translated by Szongott,
Kristof, from the original Armenian text, private publication, 1892, Szamosujvar p. 162]. In India,
the Gupta kings were tolerant with them; actually the Kushans mingled with the Indians, and
some tribes consider themselves the descendants of the Kushans, e.g. the Jaudheyas in the North,
the Kumindas in Kashmir and the Nagas in the East. Some Kushans, primarily the soldiers and
363
E. Aradi
the chiefs, retreated to the Oxus Valley, their previous territory, but a major part of them fled to
Khorezm, their former tributary. Kanishka I. had had good relations with the Khorezmians; the
Kushans adopted the irrigation system and the town-planning from them [Dani, A. H.— Litvin-
sky, B. A.: "Cities and Urban Life in the Kushan Kingdom" in History of Central Asia, Unesco
Publication, 1994, Paris, Vol. 2. Chapter 10, p. 240]. The territory of Khorezm was situated on the
eastern shores of the Caspian Sea. Near this place, the western branch of the Hsiungnus (Huns),
proceeding southward, met the Kushans. They joined together and made a tribal confederation
called the Seven Tribes, that is the Hephtalites. Hephta means seven in Greek. The famous Greek
historian, Procopius, mentions them by this name a hundred years later [Procopius: "The Persian
War", Vol. 1. Tr. by Dewing, H. B., Guttenberg E-book, Harvard University Press 2005, p. 8-12].
The number five or seven (tribes) occurred among the Central Asian tribal unions quite often. The
odd numbers of the unions had a practical reason, as the majority could make a decision only in
this way. The name Hephtalite was a Greek one - actually given by Procopius, — but the Chinese
Annals called them Ye-ta; the Persian sources called them Haftrai and, according to the Armenian
sources they were Haital. In Sanskrit, their name was Sweta Hunas, meaning: White Huns.
The Kushan symbol, the Moon, is shown on some of their coins, where the kings call them-
selves Chandana, meaning "descendant of the Moon" in Sanskrit.
Kidarites and Hephtalites
However, before the tribal union between the Hephtalites and Kushans occurred, a sig-
nificant event took place in regard to the Kushans. After their defeat in 345 A. D., another Cen-
tral Asian people appeared near India. They were called Chionites by the Roman authors and
Kidarites, or Khidarite Huns by the Greeks; the Indian Puranas called them simply Hunas, while
their Chinese name was Siao Yu-echis (Lesser Yu-echis). Most probably they were descendants
of the Yu-echis and, in Gandhara, they established an independent principality, headed by Prince
Kidara [Z eimal, E. V.: "The Kidarite Kingdom in Central Asia" in History of Civilization in Cen-
tral Asia, Unesco Publication, 1994, Paris,Vol. 2. chapter 5. p. 119-124]. At first, they fought on the
side of the Sassanian king, Shapur II, but this alliance did not last long [Ammianus Marcellinus,:
"R6ma tortenete", (The History of Rome) tr. by Szepesy,Gyula, Europa Publ. 1993, Budapest, XVI,
9.4]. Later, they expanded their Gandharian territory to Kashmir', by conquest, but their rule was
a short one; it lasted from 390 till 430 A. D. [E. V. Zeimal: "The Kidarite Kingdom in Central Asia"
in "History of Civilizations of Central Asia", Vol. III., 1994, Unesco Piiblication, p. 119-124]. The
Indian Puranas and the famous Sanskrit poet: Kalidasa call both the Kidarites and the Hephtalites,
Hunas. The Kidarites joined the mounted nomad tribe; the Hephtalites advanced from the North
and West. They were related to each other, just like the Kushans, who had previously joined the
Hephtalites. According to stone inscriptions and coins, the Hephtalites considered themselves,
by blood and legal right, to be the successors of the Kushans. The Hephtalites appeared in the
Eastern-Iranian territory already in the 4th century and they proceeded from the Oxus watershed
in the same way as the Kushans did before them.
The Hungarian historian Karoly Czegledy wrote the following about the Hephtalite King-
dom of the 4th century: "The Hephtalites, as a conquering power, ruled on the northern and
eastern borders of Iran (now Turkmenistan) — between the south-eastern corner of the Caspian
Sea and Afghanistan — in about 400 A. D. In the following decades, they expanded their power
to Bactria and North-western India in the South, to the northern and southern city-states of the
Tarim Basin in the East and the Sogdian territory between the Oxus and Jaxartes as well as the
Tien-Shan region in the North" [Czegledy, Karoly: "Heftalitak, hunok, avarok, onogurok" (Hep-
htalites, Huns. Avars, Onogurs) in Magyar Nyelv (Hungarian Language — a periodical) No. 50,
Publishing House of the Hungarian Academy of Sciences 1954. Budapest, p. 142].
Procopius wrote that the Hephtalite-Persian struggle occurred before the Persian-Greek
war started and it appears from his information that the White Huns lived in the territory south-
364
Tfe Yu-Echis, Kushans and Hephtalites
east of the Caspian Sea. This fact supports Karoly Czegledi's remark. We know that they ruled the
Oxus valley and Eastern han at that time (in 474 A. D.) [Procopius: ibid, chapter 3.8]. This means
that they occupied a large territory between the Caspian Sea and Northern Bactria and their de-
feat by the Persian ruler, Cabades (Kobad) in 484 A. D., did not discourage them. Their tribal con-
federation was strong enough to prepare for an attack on the southern part of Bactria and India.
The Greek historian wrote the following about the Hephtalites: «Their territory lies imme-
diately to the north of Persia; indeed their city, called Gorgo, is located on the south-eastern side
of the Caspian Sea. They are not nomads like the other Hunnic peoples but, for a long period, they
have been established in a fertile land. They are the only ones among the Huns who have white
bodies and their features are not ugly. Their manner of living is unlike that of their kinsmen; they
do not live a savage life; they are ruled by one king and, since they possess a lawful constitution,
they observe right and justice in their dealings with one another and with their neighbours. The
wealthy citizens are in the habit of attracting to themselves friends to the number of twenty or
more, who have a share in all their property, enjoying some kind of common right in this matter.
Then, when the man who has gathered such a company together dies, all these men are taken
alive into the tomb with him» [Procopius: ibid. 3.9].
In his book, Procopius describes in detail the clever tricks that the Hephtalites practiced
against the Sassanian Peroz (Firoz) in their battle. «Peroz took with him all his sons, about thirty
in number; he left behind only one, Cabades (Kobad) by name, who was just past the age of
boyhood. In the battle, Peroz and all his sons were destroyed in 474 A. D. But after ten years, in
484 A. D. Cabades, as a grown up man, avenged his father's death upon the White Huns and de-
feated them» [Procopius: ibid. 3.9. — 11]. According to the Indian sources, the name of the Heph-
talite king who defeated Peroz was Khusnewaz or Khuswanaz; he kept his Kushan origin even in his
name [The Vishnu Parana, tr.by Wilson, H. H., Jivananda Vidyasagara publ., 1882, Calcutta, p. 194].
The Hephtalites already occupied two important East-Iranian cities: Merv and Herat, and
the whole of Bactria; they could not extend their Kingdom to the West due to the defeat by
Cabades, so they prepared for a new conquest: India.
As the noted Indian scholar, J. J. Modi, remarked: "The Huns always headed for India,
whether they were victorious or defeated; in the first case they felt their power and in the second
case they wanted grazing grounds and booty" [J. J. Modi: "A hunokrol, akik meghoditottak In-
diat" (the original title: Early History of the Huns and their inroads in India and Persia) (tr. by
Zajti, Ferenc, Avesta Kiad6 (publ.house), 1926, Budapest, p. 42].
The Indian conquest was led by an able and talented tegin — war lord — called Toramana
(his original Him name was Turman) (485-515 A.D.), who became the head of the seven tribes
[Aradi, Eva: "A hunok Indiaban" (The Huns in India), Hun-Idea publishing house, 2005, Bp.
p. 53]. He was not only a war lord but a viceroy too and, according to the sources, he achieved this
title, rising from the position of a common soldier. After concluding a treaty with the Sassanians,
he quickly ran over the weakened Gupta Kingdom in India. In Northern India the smaller prin-
cipalities were fighting against each other and thus they lost their strength of defence. Toramana
occupied the same territories as those that formerly belonged to the Kushans, namely: Gandhara,
Kashmir, the Punjab, Rajasthan and Malwa in the centre of India. Malwa became Toramana's In-
dian headquarters, while in Bactria it was the ancient Kabul. According to the coins of Toramana,
Kabul was called Jawla, Jaula or Zabola in the language of the Hephtalites [Buhler, H.: Epigraphia
Indica, Holzhauser Publ. 1898, Wien, reprint 2000, Delhi, I. p. 239].
According to the inscription on the Kura main pillar — in North Punjab — Toramana was
called Sabi Jawlah, which means: "the ruler of Kabul" (the pillar is in the Lahore Museum). How-
ever the words Jawlah and Juvl meant falcon in the old Turkic language [Thakur, Upendranath:
"The Hunas in India", Chowkamba Sanskrit Series Office, 1967, Varanasi, p. 27]; this could have
been the sacred bird of the White Huns, just as the raven with large outspread wings was that of
the Kushans.
While the Kushan kings called themselves Chandana, meaning "descendants of the Moon",
the Hephtalites originated themselves from the Sim; the Sun-wheel and the Sun-disk are en-
365
E. Aradi
graved on their coins and on their epigraphs [Aradi, Eva: "Egy szkita nep: a kusanok", (A Scyth-
ian people: the Kushans) Hun-Idea publishing house, 2008. Budapest, p. 9].
Toramana was the Barategin („the great login" in Sanskrit) [Stein, Аш'ё1: ibid, p.381], as
the famous Arabian historian, Al-Beruni, mentioned in his book: Kitab-ul-Hind (Book of India).
Al-Beruni travelled to India in the 11th century but he gave an account about the ancient Indian
history, too. Toramana's coins were found in Indore — in the centre of India - and his name
was engraved on the base of a pillar of a temple in Gwalior. These finds prove that his power
extended to the northern half of India [Thakur, Upendranath: ibid. p. 90]. The Indian historians
consider Toramana to be a brave, clever ruler who had excellent military talent. He was a good
organizer, too. "He built up a vast empire from Central Asia to Central India, where the Hunas
played an important role both politically and culturally. He was a born fighter who, with his
well-organized army, gave the Hunas a stable home for more than a hundred years, a better one
than their original home in Inner Asia. After Atilla, he was the only general who re-organized the
Hunas, under his inspiring leadership, to a nation reborn after many l ai I li res" [Thakur, Upendra-
nath: ibid. p. 94]. "His cultural achievements were far greater than his military exploits, for it was
with him that the process of Indianisation of the Hunas began, which accorded them a distinct
place in early mediaeval India" [Thakur, Upendranath: ibid. p. 107].
With this remark, Thakur refers to the struggle against the Muslims from the 10 th century
A. D., when the successors of the White Huns: the Rajputs and the Jats defended India and, there-
fore, were accepted by the Indian society.
After a long reign, Toramana died in Benares in 515 A. D. at the age of sixty. Before his
death, he declared his eldest son, Mihirakula (his Him name: Mihiragula) his successor.
Unfortunately the Crown Prince did not inherit his father's patience and straightforwardness.
The tolerant Indians accepted the Kushans and the Indo-Scythians; moreover, they con-
sidered the Great Kushan kings their own rulers but they acknowledged even the conqueror
Toramana, who was not cruel. They condemned Mihirakula for his brutality and for the ruthless
action by which he persecuted the Buddhist monks and burnt down their monasteries. From the
point of view of the Huns, he was an excellent military leader: he extended his Kingdom to East
India. His contemporary, the Greek sailor-missionary, called Cosmas Indicopleustes, travelled to
India in 530 A. D. and gave an account about Mihirakula's and the Hephtalites' rule in his book:
Christiana Topographia. He wrote the following: "India is ruled by the White Huns" [Indico-
pleustes, Cosmas: "Christiana Topographia", (Christian Topographia) in Latin, Collectio Nova
patrum et Scriptorum Graecorum, (The New Edition of the Collection of Greek Scripts) II. tr. by
Me Crindle, Publication of the Hakluyt Society, 1897, London]. Numerous stone inscriptions,
coins, Sanskrit and Prakrit literary works and the accounts of travellers coming from foreign
countries are the sources about Mihirakula. Although he was the enemy of the Buddhists, he
quickly adopted the Shaiva branch of Hinduism. Shaivizm was popular in Northern India. Shiva,
the War Lord was suitable for Mihirakula's temper. His coins were found first of all in Bactria, the
territory of the present Afghanistan, and also in Kashmir. On the obverse of the coins the King's
portrait can be seen, wearing a loose coat reaching to his feet like the Kushan felt kaftan. The bow,
arrow and a fire-altar appear in his hands. On the reverse side, sometimes the Sun-disk and the
Moon-crescent appear, sometimes the symbol of Shiva: the trident and Shiva's mount, the bull
[Thakur, Upendranath: ibid. p. 146].
Mihirakula's fortune in war was changeable; sometimes he extended his father's vast coun-
try and sometimes he suffered fatal defeats. The latter was due to his bad tactics, cruelty and his
impopularity. First he was defeated in the West, in Gujarat, by a tribal prince, Yasodharman, and
then in the East, in Bihar, where he and his army suffered a crushing defeat at the hands of Bala-
ditya, the King of the eastern province.
Baladitya was Mihirakula's vassal but he did not want to pay the tribute to the Huns any
longer. Mihirakula lost half of his army in the battle against Baladitya. However, with this defeat,
Mihirakula's rule did not come to an end; he withdrew to Kashmir, where he ruled for a couple
of years. He died in about 537 A. D. The rule of the Hephtalites did not end with Mihirakula's
366
Tfe Yu-Echis, Kushans and Hephtalites
death; only their Kingdom did not extend over their previous country. Mihirakula's successors
ruled for a further 150 years in Kashmir and in the greater part of the Punjab [Kalhana: "Rajata-
rangini" Vol. IL, tr. by Stein, Amel, Oxford University Press, 1900. Oxford, p. 49] At the same
time Mihirakula's sons fought in Central India against the Gupta Kings but, about in 554 A. D.,
they were defeated and most probably they fled to Kashmir, too. Not everybody fled; the infor-
mation from the Puranas, the Jaina literary works and archaeological finds provide evidence
that isolated Huna Mandalas — Him centres — existed even in the 10th century A. D., both in
Rajasthan and in the North [Thakur, Upendranath: ibid. p. 184]. Some of the Hun warriors and
shepherds remained in India, settled down there and became Indians during their long stay.
As the well-known Indian historian, Romila Thapar, wrote: "they were assimilated into the In-
dian society" [Thapar, Romila: "A History of India», Vol. 1. Pelican Phi. 1974. London, p. 257].
They were made up of the Jat, Rajput and Gurjar peoples. A scholar from Udaypur (Rajasthan),
R. S. Vyas, admitted: "In our veins in Mewar, Hun blood is flowing in a substantial quantity".
Mew ar is a major province in Rajasthan; its capital is Udaypur. The successors of the White Hun
leadership represented an essential role in Rajasthan and in the western part of Madhya Pradesh
(Central Province) for a long time. Aryan rulers married Hun princesses even in the 9th century
A. D. Some Rajput dynasties, e. g. that of Mewar, claimed to be descended from the Huns. From
the second part of Mihiragula's name (on some of his coins "Mihiragula" is written): Gula —
which was most probably a dignitary name, meaning a ruling War Lord — originated the name
of the present Gulot (Guhilot, Gehlot) dynasty; this dynasty provides the Mahar anas of Udaypiu'
even today. The word "Maharana" means the leader of all Maharajas; the "King of Kings", simi-
lar to the old Indo-Scythian and Kushan title: "Shahan Shahi". Indeed the Maharana is the sacred
ruler [Aradi, Eva: ,,A hunok Indiaban", (The Huns in India) Hun-Idea publishing house, 2005.
Budapest, p. 71-82]. The Hephtalite rule in Kashmir represented their other Indian continuity.
After Mihirakula's death, his youngest brother (half-brother), the youngest son of Toramana,
Pravarasena I, returned from Bactria. Pravarasena was the son of Тога mana's younger wife and,
during Mihirakula's reign, she went into exile with their son because she had fears regarding
the safety of Pravarasena. Mihirakula would not tolerate a possible pretender. Pravarasena was
a young man, about 25 years old, when he ascended to the throne in Kashmir [Aradi, Eva: "A fe-
her hunok tortenete", (The History of the White Huns) in Magyarsagtudomanyi tanulmanyok",
(a book: Scientific Studies of the Hungarians) Hun-Idea publ. house, 2008, Budapest, p. 24]. His
Kingdom included Kashmir, the northern part of Punjab, the Swat Basin, South Bactria and Gan-
dhara, so it was a fairly big territory. He had a good relationship with some of the Indian princes,
e. g. the King of Malwa, Siladitya, asked for Pravarasena's help to defend his throne against
a tribal prince. Pravarasena I was followed by his son, Pravarasena II; the two kings ruled from
537 till 597 A. D. Pravarasena II was followed by his son, Gokharna, then his grandson, Khinkila
(Khingala), and Khinkila's son, Yudhishthira; and finally, Khinkila's grandson, Lakhana, who
was the last Hephtalite king in Kashmir. This is confirmed by the written sources, primarily the
Rajatarangini, and by the archaeological finds and coins [Kalhana: Rajatarangini, Vol. IL, tr. by
Stein, Aurel, Oxford University Press, 1900, Oxford p. 383]. Lakhana ruled until 670 A. D.; from
that time, another dynasty came into power in Kashmir.
The Indian rule of the Hephtalites lasted for 200 years but the influence of their successors
can be traced even today.
Now let us see what happened to those groups of the Hephtalites, who did not want to
assimilate into Indian society or who did not rule in Kashmir. They went farther to the North,
toward their original land in the Oxus Valley. A smaller group settled down in the well-protected
Gilgit Valley, founding the Province of Hunza; they practice their ancient Shamanism even today.
The part of the Hephtalites, who returned to the Oxus Valley, could not stay for long. Their
former enemies, the Sassanians, did not forget Peroz' defeat by the White Huns. Now they started
a war against the Hephtalites and, in 565 A. D., the Sassanian King, Kushrew Anushirwan, de-
feated them. In the meantime, the former vassals of the Hephtalites, the Turks became strong
in Tokharistan and they wanted to take revenge upon their former masters. They won a battle
367
E. Aradi
against the Hephtalites and then they wanted to put the White Huns in a vassal status. The kagan,
the armed forces and the leaders were naturally forced to flee. They were joined by a part of the
Zhuan-Zhuan tribe and the Uar-Huns or according to other sources, the Var-Huns, who were
called Avars later on [Aradi, Eva: ,,A feher hunok tortenete" (The History of the White Huns) tn
„Magyarsagtudomanyi tanulmanyok", (a book: Scientific Studies of the Hungarians) Hun-Idea
pubLhouse, 2008. Budapest, p. 27]. These tribes were also fleeing from the Turkic army. They es-
tablished a tribal confederation together under the pressure of necessity. As had happened many
times tn the history of Central Asia, tn this case too, the strongest tribe took over the leadership.
They were the Avars. The Indian sources mention that, tn the Caucasus, they were joined by some
other Avar and Him tribes, who had settled down there earlier [Thapar, Romila: ibid. p. 270].
They were most probably the descendants of Atilla.
According to the ancient document, the Derbendname, Kushrew Anushirwan II settled
a part of the Heph talite-Av ar tribal confederation tn two towns on the territory of present Dagest-
an. These two towns — now tn ruins — are called Kichi Majar and Ulu Majar [Miibariz, Heliov —
Nyitrray, Szabolcs: „Osmagyarok Azerbajdzsanban", (Ancient Hungarians tn Azerbaydjan) Hun
Idea pubLhouse, 2008. Bp].
However, there still remained a part of the tribal confederation, mainly the warriors and
the leaders, who did not want to settle tn the Caucasus; it was not a safe place for them because
of the pursuit of the Turkic army. So they marched toward Byzantium at a great speed. In 568
A. D., the Byzantine sources write about them, mentioning the name of their commander, kagan
Bay an. He asked the Byzantine Emperor, Justinianus II, for permission to settle somewhere tn the
Empire. The history of the Avars is well-known; they are the direct ancestors of the Hungarians.
BIBLIOGRAPHY
1. Ammianus, Marcellinus: «Roma tortenete», tr. by Szepesy, Gyula, Europa publ. 1993, Budapest, XVI, 9.4.
2. Aradi Eva: A hunok Indidban - A heftalitdk tortenete. HUN-idea, 2005, Bp.
3. Aradi Eva: Egy szkfta nep\ a kusdnok - A Holdfiainak tortenete. HUN-idea, 2008 , Bp.
4. Aradi Eva: A feher hunok tortenete in Magyarsdgtudomdnyi tanulmanyok, HUN-idea, 2008a,
Budapest.
5. Bongard-Levin, G.M. - Grantovskij, E.A.: Szkftidtol Indidig. Gondolat, 1981, Bp.
6. Bracey Robert: Kushan History, Wikipedia, 2007. www.kushan.org
7. Buhler, H: Epigraphia Indica. Holzhauser publ. 1898, Wien, reprint: 2000, Delhi.
8. Czegledy Karoly: Heftalitak, hunok, avarok, onogurok in Magyar Nyelv, No.50, Publishing House
of the Hungarian Academy of Sciences, 1954, Bp.
9. Dani, A.H. - Litvinsky, B. A.: Cities and Urban Life in the Kushan Kingdom, in History of Civilization
in Central Asia, Vol. 2., chapter 10. Unesco Publ. 1994. Paris.
10. Han-shu chapter 61. part4B.Tr. by Hill, John, quoted by Me Govern, W.M. in „The Early Empires
of Central Asia", Oxford University Press publ. 1939, Chapehill.
11. Heliov, Miibariz - Nyitray, Szabolcs: Osmagyarok Azerbajdzsanban. HUN-idea, 2008, Budapest
Indicopleustes, Cosmas: Christiana Topographia, Collectio Nova patrum et Scriptorum Graecorum, П. tr. by
McCrindle, publ. by the Hakluyt Society, 1897, London.
12. Kalhana: Rajatarangini Vol.II. tr. by Stein, Aurel, Oxford University Press, 1900, Oxford.
13. Khorenei, Mozes: Nagy Ormenyorszdg tortenete. Ford.: Szongott, Kris to f, private publication, 1892,
Szamosujvar.
14. Mahajan, V. D.: Ancient India. S. Chand Company Ltd. Publ. 2003, Delhi.
15. Majumdar, R. C.: Ancient India. Motilal Banarsidass Publishers PvtLtd. 2OO3.Delhi.
16. Metclfe, C.T.: The Rajpoot Tribes on the Basis of the Agnipurana, Vol. I.Cosmo Publ., 1982, New
Delhi, reprint.
17. Modi, J. J.: „А hunokrdl, akik meghoditottak Indiat", tr.by Zajti, Ferenc, Avesta, 1926, Budapest.
368
Tfe Yu-Echis, Kushans and Hephtalites
18. Procopius: The Persian \\nr, Vol.I. tr.by Dewing,H.B., Gutenberg E-book, Haward University
Press, 2005.
19. Sims-Williams, Nicholas - Cribb, Joe: „А New Bactrian Inscription of Kanishka the Great" in Silk
Road Art and Archeology, No. 4,1995, London, p. 96-97.
20. Stein, Aurel: A feher hunok es rokon tbrzseik indiai szereplese in Azsia halott sziveben. (The White
Huns and their Kindres Tribes) in The Dead Heart of Asia Helikon, 1985, Budapest.
21. Strabon: Geogrdfia. Tr. by Foldy, Jozsef. Gondolat, 1977, Budapest.
22. Thakur, Upendranath: 77ie Hunas in India. Varanasi Chowkamba Sanskrit Series Office publ., 1967.
23. Thapar, Romila: A History of India, Vol. I. Pelican Publ., 1974, London.
2.4 . The Vishnu Purana. Tr. by Wilson, H. H. Jivananda Vidyasagara publ. 1882, Calcutta.
25. Zeimal, E. V.: The Kidarite Kingdom in Cenral Asia in History of Civilization in Central Asia, Vol. 2,
chapter 5. Unesco Publ. 1994, Paris.
26. Zeimal, E. V.: The Kidarite Kingdom in Cenral Asia in History of Civilization in Central Asia, Vol. 2,
chapter 5. Unesco Publ. 1994, Paris.
E. Apadu
ЮЭЧЖИ, КУШАНЫ И ХЕФТ АЛИТЫ
Примерно в 400 году до н. э. «империя скифов» прекратила свое существование [Бон-
гард-Левин, Грантовский, 1981]. После этого многие народы, ведущие свое происхождение
от последних, смогли создать собственные княжества, а затем и государственные образо-
вания в форме империй (по мнению некоторых исследователей, империя скифов была
основана ранее VIII века до н. э., потому что на тот момент, как свидетельствуют археоло-
гические находки доисторических останков человека в Таримской впадине принадлежа ли
скифам, у них уже была прекрасно организованная, армия и развитые ремесла) [Майр
Виктор X., 1995, с. 281-370]. По мнению Майра, датируются они, вероятно, X веком до н. э.
Еще один ученый, венгр Гранпъер Аттила, обозначил для скифов более раннюю дату XII
век до н. э., в своей книге «Kiralyi magusok osnepe a magyar» («Древний народ королевских
магьяр: мадьяры»), опубликованной издательством «Хан айдиа паб.тишинг хаус» в 2007
году [Гранпъер Аттила, 2007, с. 99-100].
Согласно Страбону, Каспийское море служило границей между западными и восточ-
ными скифам и. Так, к западу от Каспийского моря проживали дахи, массагеты и сарматы,
в то время как на прикаспийской территории обитали саки, сакараулы (королевские ски-
фы), тохары, юэчжи, хунну, усуны, пасиане, жуань-жуани (жоужани), астпг (асианы) и пе-
ченеги [Страбон, 1975]. Каждый из народов имел собственное имя. Европейская традиция
границей между этими народами считает Каспийское, в то время как тексты инщшских
пуран разделительной чертой называют Аральское море [Меткапф, 1982, с. 43].
Судя по информащлг, которая содержится в текстах, об эптх морях индусы знати
.лишь понаслышке. Поэтому, согласно их данным, Аральское море было крупнее Каспий-
ского, что совершенно не соответсвует реальности. Так илтг иначе, во всех индийских, гре-
ческих, персидских и армянских источниках, где упоминаются восточные и западные ски-
фы, их разделяло, скорее всего, именно Каспийское море.
Настоящая статья посвящена истории исчезнувших народов юэчжи, кушанов и хеф-
талитов, их племенам и союзам племен. Несмотря на то, что в инщшских источниках их
никогда не называют скифами, вместо этого используя наименование «саки» или «сакии»
[Метклиф, 1982, с. 20]. Мы в нашей работе будем именовать их скифами, согласно обще-
принятой в мировой науке тращщии.
369
Е. Аради
I 1сточники, в которых упоминаются эти племена, не всегда можно считать аутентич-
ными. По нашему мнению наиболее точными являются индтпккие ткточникгь Несмотря
на наличие собственной письменности (брахми и кхароштхи), многие произведения, при
напткантп! которых в качестве бумаги использовались дерево либо пальмовые листья, из-
за особенностей климата были безвозвратно утрачены. Однако же надписи на камнях, мо-
нетах и также те, что хранились в сухих пещерах и пещерных храмах, к счастью, дожили
до наших дней. Сэр Марк Аурель Стейн, обнаружил фрагменты подобных древних над-
писей в провинцтш Дунхуань, ныне территория современного Китая.
Наиболее аутенгтгтными из источников, рассказывающих о юэчжи, кушанах ихефта-
литах являются китайские хроникгс «Хань шу» периода ранней династгш Хань, «Хоу хань
шу» — история поздней ханьской династии, хроники династгш Вэй, а также свидетельства
буддтшскпх монахов, которые направлялись в Индию из Китая, проходя через Согдиану,
Бактрию и Гандхару, впервые упоминали об этих землях и государствах. Сравнительный
перекрестный анализ китайских источников с тгндгшскггми пу ранами и хроникой «Раджа-
тарангини - (в переводе «Поток царей-) кашмирского историка Капхана [Капхана, 1900],
а также поиски параллелей в персидских и армянских источниках, позволяет создать от-
носительно достоверную историю вышеупомянутых народов.
Рис. 1. Карта Азии от 500 года и. э. Гунсьо-хефталпкгсьое ханство
Picture 1. Map of Asia in year 500 A.D. The Haphtalite Him Khanate
Юэчжи
В кгпайских источниках упоминается народ хунну, живштш на их западных грани-
цах в Ш-П вв. до н.э. в пределах Ордосского плато на восточном берегу реки Хуанхэ. На
противоположном ее берегу, в провинцтш Ганьсу, ныне являющейся частью КНР, жило
другое кочевое племяш издревле бывшее врагами хуннов, известное по китайским хрони-
кам под именем «юэчжи-.
370
Юэчжи, кушаны и хефталиты
Оба народа постоянно враждовали между собой. Однако поражение терпели, преи-
мущественно, юэчжи. В конце концов, в 174 году до н.э., Лаошан, вождь хунну («шанъюй»,
глава хуннских племен), убил правителя юэчжи, а из черепа его сделал чашу, по древнему
кочевому обычаю. Поскольку подобный поступок означал позор для всего племени, юэч-
жи мигрировали на запад, положив начало первой волне великого переселения народов
в Евразии. Предполагается, что число их доходило до шесигсот тысяч человек [Махаджан,
2003, с. 426].
В это время юэчжи разделились на две группы. Одна из них, получившая название
«малые юэчжи» (сяо юэчжи), перебралась на юг в район озера Цинхай (устаревшее на-
звание оз. Кукунор). Позднее, они обосновались на границе с Тибетом, где, ассимилиро-
вавшись с народностью цзянсу, стали древним игбетским населением. В это же время вто-
рая, большая группа юэчжи («большие» или «великие» юэчжи) напала на племя усуней,
живших на территории к северу от Сырдарьи. Вначале, военное преимущество было на
стороне больших юэчжей, однако, примерно через десять лет, усуни совместно с хунну
эазгромили их, вынудив уйти на запад, где юэчжи вновь атаковали, на сей раз, племя Сай
«Хань шу», 1939] (китайское название саков) [Маджумдар, 2003, с. 121].
Теперь мигрировать были вынуждены саки, которые проделали путь через Парфию
и Бактрию, впоследствии, до самой Индии. Тем не менее, племени юэчжи также пришлось
двинуться на юг, будучи подгоняемыми их старыми врагами. И, примерно в 145 году
до н. э., они обосновались в долине реки Оксус (Оке. Амударья). Сегодня эта территория
является северной частью Таджикистана, в то время как территория Бакгрии составляет
ныне южную часть таждикистана и северную — Афганистана. О передвижениях юэчжи
нам известно со слов китайского щшломата, посла и путешественника Чжань Цзяня. Им-
ператор ханьской династии У-ди дал ему поручение отыскать на западе Китая племена
юэчжи и убедить их вступить с китайцами в союз, направленный проигв их извечного вра-
га, хунну. Однако, на западной границе Китая, которая тогда как раз была под контролем
хунну, Чжан Цзянь был взят в плен. Ему пришлось провести среди них десять лет. Лишь
спустя десяиглетие он смог сбежать и, будучи верен императору и его поручению, про-
должил свое путешествие на запад. Он пересек Ферганскую долину (лежащую на террито-
рии двух современных государств — Узбекистана и Киргизстана) и, наконец, обнаружил
племя юэчжи в верхней часпг русла реки Амударьи (Оксус). Там эпг племена вели оседлъпд
образ жизни, и не желали вновь вступать в схватку с хунну.
За время своего мирного существования на берегах Амударьи, юэчжи накопили
силы, что дало им возможность начать двигаться на юг, оккупировав по мере своего про-
движения древнюю Бактрию и восточную часть Ирана и нанеся поражение местным пле-
менам саков. В вышеупомянутых кашмирских хрониках «Раджатарантини» было сказано,
что в те времена в Бакгрии проживал слабьпд и трусливьпд народ, который предпочел под-
чиниться юэчжи вместо того, чтобы вступить с ними в бой [Калхана, 1900].
Помимо прочего, в Бакгрии юэчжи переняли некоторые из обычаев и тращщий, ха-
рактерных для ранее основанных там небольших греческих княжеств. Среди этих обычаев
были производство монет способом чеканки, а также своя манера ведения сельского хозяй-
ства. Все это они быстро приспособили к собственному укладу жизни, сохранив традици-
онное для них животноводство. Инщгйский историк Р. К. Маджумжар писал следующее:
«Когда юэчжи оккупировали Бактрию, с ними произошли две важные перемены. Одна
была благоприятной — они освоили, и начали заниматься сельским хозяйством. Вторая
же перемена оказалась куда менее полезной, ибо они потеряли свое знаменитое единство»
[Маджумдар, 2003, с. 122].
Конфедерация (Та-) Юэчжи состояла из пяти племен, каждое из которых возглавлял
племенной вождь — ябгу. Согласно китайским источникам, племя гуй-шуан было наибо-
лее влиятельным, а его ябгу, Куджула Кадфиз, одержал верх над правителями четырех,
оставшихся племен и объединил их под своим началом. Иццийцьт и персы переиначили
сложное китайское название, превраидв его в «кушан» на персидском, или «кошано» на
371
E. Аради
санскрите. Эти тшена сохранились на монетах, а также в виде древних надшкей на кам-
нях. Таким образом, в историю эти племена вошли, как кушаны [Аради Ева, 2008а, с. 15].
Куджула Кадфиз (20-60 гг. н. э.) построил сильное государство, просуществовавшее
почти триста лет. Величие и значимость этого государства в период его расцвета для Пе-
редней Азтпг можно сравнить литтть с величием Римской импершг.
Кушаны
Историки подразделяют время царствования кушан на три основных периода:
а) ранние кушанье б) «великие» кушаны; в) поздние кушаны. Б 90-х годах XX века археоло-
ги обнаружили в Афганистане так называемую "Рабатакскую надпись-. Над расшифров-
кой Рабатакской надписи работал Николас Симс-Вильямс, он же опубликовал результа-
ты. Результат проведенной работы позволил получить примерное представление о датах
и взаимоотношениях кушанских правителей, а также о сроке правления кушанского царя
Кант пики, о чем ранее велось множество споров [Симс-Вильямс. Николас — Крибб. Джо.
1995, с. 74-80]. Цитата: «Он (Кантпттка) приказал построить святилища этим царям: царю
Куджуле Кадфизу, своему великому деду (promiago); царю Бима Такту, его деду (niago);
и царю Бима Кадфизу, своему отцу (pida), а также себе, царю Канишке-. Исходный текст
был написан на бакгртшекоы, диалекте древнеперсидского языка, однако в наше время
был опубликован на английском.
Рис. 2. Бронзовая монета первого кушанского царя; Куджупы Кадфиза, 40 г. и. э.
Picture 6. Bronze coin of Kajula Khadphises, the first Kushan king, in year 40 A. D
Согласно сведениям, содержащимся в Рабатакскойнадписть сыном Ку джулы Кадфи-
за был Втгма Такту, великий покоритель Пенджаба и северо-востока Индии- Сыном Втгма
Такту был Втша Кадфиз — он продолжил завоевание индтшеких территортпг, а его сыном,
в свою очередь, был Кантпттка I, Беликтш Кантпттка (примерно 110-134 гг. н. э.). Именно он
способствовал значительному расширению Кушанской империи на восток.
Отцом Куджулы Кадфиза, по всей видимости был царь Герей, последнтпт из прави-
телей I Ьндогреческого царства, чекантгвштпг монеты, на которых он обозначал себя как
«кушан санаб». По мнению Роберта Брэсц. словосочетание «кушан санаб» является титу-
лом, а не именем собственным в значеншг «повелитель» или «великий царь» [Брэси Ро-
берт, 2007].
372
Юэчлм, кушаны и хефпиыиты
Кант пику I сменил его старший сын; Васптттка (примерно 134—140 гг. н. э.). Его сме-
нил на троне младштш брат Хувтпттка, который правил в течение длгпельного времени
(140-172 гг. н. э.) и сумел за этот период присоединить к царству своего отца новые земли.
Имена Кант пики, Басишки и Хувишки являются типично куптанскимп, не иранскими и
не ттндтшскиьпь Однако, Васудэва, правивший после Хувишки, носил уже индшккое имя
(176-210 гг. н. э.). Он все еще управлял огромной империей, включавшей в себя террито-
рш! от долины Оксуса (реки Амударьи) на севере до берегов реки Ганг в Индии на юге,
от восточного Ирана на западе до штата Бихар на востоке Индии- При этом знаменитый
Хотан (ныне часть Сттнцзян-Уйгурского автономного района Китая) на востоке и богатей-
шгот Хорезм на западе были подчтшеннымп территориями импертш, и платили кушанам
дань. Процветанию Кушанской импертш способствовал и контроль над большим участ-
ком Великого Шелкового пути, что позволяло получать доход, путем сбора налогов и та-
моженных пошлин.
Доказательством богатства кушан служило повсеместное хождение золотых чекан-
ных монет, На лицевой стороне каждой монеты был изображен облик царя с надписью на
бактрпйском языке, выполненной греческими буквами. На обратной стороне можно было
увидеть изображение богов — греческих, персидских или пндтпкких. которые позднее
были заменены символами буддизма («колесо дхармы» пли «дхарма чакра-). Цари изо-
бражались в среднеазиатских одеждах, в тунике из тонкого сукна с шелковой отделкой
и поясом, а также с широким мечом. Таким образом, они всячески демонстрировали, что
отлггчаются от своих подданных, даже и в одеяниях.
SOCUDIANA
FERGHANA Каска *
CHINA
BACTRIA PAMIR
0«c<r«* «911 AM Ketal
HINDU*KUSHoandhara
ARACMOSIA KUSHAN *
EMPIRE . M
ж Mat X*•*
CCDRDSIA
Sakata a
WE F aVidita
SATRAPI
uwA aKundina
Fatal putra
a
Champs
Pa - aMBaaa
SATAVAHANA
EMPIRE*
PANDYAN
KINGDOM
CHOLAB
Рис. 3. Карта Китайского царства
Pictures. Map of the Kushan Kingdom
373
Е. Аради
Рис.4. ДрагоценностиКанишкк, найденные в Бодх-Гая (Индия)
Picture 4. Kanishka's jewels found in Bodh-Gaya, India
Cac аниды, еще одно скифское племя, также претендовали на те преимущества, кото-
рыми пользовались кушаны, контролируя Великий шелковый путь. В 234 году н.э., Арда-
шир I и его сын Шапур I, одержали верх над кушанами в западной части их владеюпь Это
позволило Сасанпдам оккупировать территории Бактртш и восточного Ирана [Аради Ева,
2008а, с. 88-89].
С НВП1 упорно воевали цари поздних кушан — Кантппка II, Кантппка III. Васудэва II,
Шака и Ктшунада. Однако они так и не смогли сдержать натиск Сасанидов на своих запад-
ных рубежах. Кушаны, жившие в северной части государства, стали вассалами Сасанидов,
а остальные земли кушан в Кашмире. Гандхаре и восточном Пенджабе были захвачены ин-
дтшскими правителями динаспш Гуптов в 345 году н. э. Таким образом, кушаны потеряли
и значительную часть своих иидтпкких терртгтортш.
374
Юэчлм, кушаны и хефталиты
Рис. 5. Серебряный ларец великого кушанского царя Калитки
Picture 5. Silver casket of the Great Kushan king: Kanishka
375
Е. Аради
Сасашеды всегда боролись с племенами Средней Азии, связанными с предками вен-
гров. Вначале они одержали верх над парфянами, затем над кушанами, а впоследствии
и над хефталитами (эфталитами).
Армянский историк Мовсес Хоренаци, живший в V веке н.э., шкал о ( асапилах так:
«Хитрый царь Сасанцдов, Ардаггигр, настроил кушан пропгв их же родичей, парфян, осла-
бив их, таким образом, и, в итоге, одержал над ними победу» [Хоренаци, Мовсес, 1892, с. 162].
Народы Средней Азии постоянно вели между собой войны за лучшие пастбища, за
наиболее удобные территории, прилегающие к процветающим государствам, а также за
контроль над караванными путями. Когда в каком-то из племенных союзов к власпл при-
ходил въедающийся и одаренньпл царь, он мог гарантировать мир и процветание своим
подданным на протяжении долгого периода времени. 11 ауфя не и ннюскнфы правили че-
тыреста лет, кушаны триста, а их потомки, хефталиты ффга ин ы), сто лет, плюс еще его
лет в Кашмире и восточном Пенджабе.
После своего поражения кушаны продолжали оставаться в Индии и в Бакгрии в каче-
стве вассалов. В Бакгрии, оставаясь вассалами Сасанцдов, они обладали относительной сте-
пенью независимости и самосгоятельноспл. У них были собственные местные правители,
так называемые «махакшатрапы», и они обладали правом чеканить собственные монеты,
правда, худшего качества [Аради Ева, 2008а, с. 197].
В Индии цари династии Гуптов относились к побежденным кушанам толерантно —
фактически, кушаны были ассимилированы индийцами, поэтому некоторые племена
считают себя потомками кушан — например, племя джодхейя на севере, куминда в Каш-
мире и наги на востоке. Часть кушан, преимущественно солдаты и верхушка племени,
мигрировали обратно в долину Амударьи, причем большинство из них осело в пределах
Хорезма, некогда бывшего под властью Кушанской империи. С жителями Хорезма у Ка-
ниттгки I были хорошие отношения, кушаны позаимствовали у них знания о строительстве
систем орошения, а также о планировании городских поселений [Дани, Литвинский, 1994,
с. 240]. Территория Хорезма примыкала с востока к Каспийскому морю. Вероятно, именно
здесь и произошла встреча между кушанами и западным крылом племени хунну, которые
продвигались на запад. В процессе взаимодействия произошло оформление племенного
союза, получившего название <<хефга ин ы > («семь племен», от греч. «хефта» — семь). Зна-
менитый греческий историк 11 рокотгий Кесарийский 100 лет спустя упоминал их, исполь-
зуя именно это название [Прокопий Кесарийский, 2005, с. 8-12].
Само имя «хефталиты» является греческим и, факилчески, было присвоено им Про-
копием. В китайских хрониках этот союз называется «йе-та», в персидских источниках
«хафтрай», а в армянских «хайтал». На санскрите же их именовали «швета хунас», что
значит «белые гунны».
Кушанский символ, Луна, изображен на некоторых их монетах, где правители на-
зывают себя «чандана», что на санскрите означает «потомки Луны».
Кидариты и хефталиты
Необходимо сказать, что еще до того, как был заключен племенной союз между хеф-
талитами и кушанами, с последними произошло важное событие. После их поражения
в 345 году н. э., в непосредственной близоспл от границ Индии появилось еще одно сред-
неазиатское племя. Римские авторы называли его хионитами, а греческие — кидаритами
или кидаритскими гуннами. В древнеигедийских пуранах, их называли «хунас», в то время
как китайские хроники именовали их «сяо юэчжи» или «малые юэчжи». Скорее всего, они
являлись потомками юэчжи, и проживали в древнем царстве Гандхара, где смогли образо-
вать отдельное независимое княжество, во главе с царем Кидара [Зеймалъ, 1994, с. 119-124].
Первоначально они выступали на стороне династии Сасанидов, поддерживая Шапура П в
военных оперциях. Однако этот альянс оказался недолговечным [Аммиан Марцеллин,1993,9.4].
376
Юэчжи, кушаны и хефталиты
Затем, они путем завоеваний расширили свою территорию от Гандхары до Каш-
мира, но и в этом случае период их правления был коротким, он продолжался с 390 до
430 года н. э. [Зеймалъ, 1999, с. 119-124].
Знаменитьпт поэт и драматург древней Индии, Калидаса, iписавший на санскрите,
равно как и индийские пураны, называет и кидаригов и хефталитов «хунас». Кцдари-
ты присоединились к кочевому конному племени, хефгалигы же приближались с севе-
ра и востока. Они были связаны друг с другом, как и кушаны, которые присоединились
к хефгалигам ранее. Согласно надписям на камнях и монетах, хефталигы считали себя по
закону и по крови наследниками кушан. Они появились на территории восточного Ира-
на уже в IV веке, придя со стороны бассейна реки Оксус (Амударьи), как в свое время это
сделали кушаны.
Венгерский историк Карой Цегледи так шкал об империи хефталитов IV века: << Хеф-
тал пты, как экспансионистски настроенная держава, правили на северной и восточной
границах Ирана (ныне Туркменистан), межлс юго-восточным регионом Каспийского моря
и Афганистаном, примерно в 400 году н.э. В последующие десятилепгя они установили
свою власть на юге в Бактрии и северо-западной Индии, а также в южных и северных горо-
дах-государствах бассейна реки Тарим на востоке и на территории Согдианы между Аму-
дарьей и Сырдарьей, наряду с регионом Тянь-Шань на севере» [Цегледи, Карой, 1954, с. 142].
Прокопий Кесарийский писал, что борьба межлс персами и хефтал игами имела ме-
сто до того, как началась греко-персидская война. Исходя из его данных, можно сделать
вывод, что на территории к югу от Каспия проживали белые гунны. Этот факт также нахо-
дит подтверждение у Кароя Цегледи- Мы знаем, что они правили на территории долины
Оксуса и восточного Ирана в то время (в 474 году нашей эры) [11рокоттий Кесарийский,
2008, глава 3.8].
Это означает, что они оккупировали обширную территорию между Кастгийским мо-
рем и северной Бакгрией, а поражение, которое они потерпели от персидского царя Ко-
бада в 484 году нашей эры, не сломило их. Этот племенной союз был достаточно силен,
чтобы подготовиться к нападению на южную часть Бактрии и на вторжение в Индию.
11рокоттий Кесарийский описывал империю хефгалитов так: «Их земли лежат сра-
зу к северу от Персии, а город их, под названием Горго, стоит на юго-восточном берегу
Каспийского моря. Они не кочевники, в отличие от остальных племен гуннов, ибо обо-
сновались, и уже долгое время живут на плодородной земле. Они, единственные среди
гуннов, обладают белой кожей, и на лицо не уродливы. Образ жизни у них отличается от
образа жизни их родичей, они не живут, как дикари, правит ими один царь, и, поскольку
они имеют законную конституцию, то справедливы и держатся буквы закона в делах друг
с другом и со своими соседями. Богачи у них имеют привычку заводить друзей, числом
двадцать или более, каждый из которых имеет общую долю в собственности, пользуясь,
таким образом, общими правами на нее. Затем же, когда такой богач умирает, то всех, кто
был рядом с ним, и владел его имуществом, хоронят с ним заживо» [11рокотпай Кесарий-
ский, 2008, 3.9].
В своей книге 11рокотгий детально описал те уловки, к которым прибегли хефта л ги ы
в битве против Сасанидского царя Пероза. «Пероз взял с собой всех своих сыновей, числом
около тридцати, оставив дома лишь одного, по имени Кобад, которьпт был еще совсем юн.
В битве, произошедшей в 474 году н.э., и сам Пероз и все его сыновья погибли. Однако
десять лет спустя, в 484 году, Кобад, будучи взрослым, отомстил белым гуннам за смерть
отца, нанеся им поражение» [Прокопий Кесарийский, 3.9 —11].
Согласно индийским источникам, царя, которьпт победил Пероза, звали Хусневаз,
или Хусваназ — даже в своем имени он сохранил указание на родство с кушанами [«Виптну
Пурана», перевод Вильсон Г. Г.,1882, с. 194].
Хефтал ги ы уже оккупировали два значимых города. На востоке Ирана, хефта пп ы
захватили города Мерв и Герат, а также завладели всей Бакгрией. Поражение от Кобада
остановило хефгал итов в своем движении на запад, и они устремили свои взоры на юг, на
благодатные районы Индии
377
Е. Аради
Известный и I Lin i’k khii ученый Джнванджи Джамшеджи Моди заметил: «Гунны всег-
да стремились в И ппио, вне зависимости от того, с победой ли туда шли или поражением.
В первом случае, они чувствовали свою власть, а во втором, им были необходимы свежие
пастбища и трофеи» [Дж. Дж. Моди, 1926, с. 42].
Поход в Индию возглавил талантливый военачальник — тегин — по имени Торама-
на, или в гуннском варианте, Турман (485-515 гг. н. э.), ставший вождем всех семи племен
[Аради Ева, 2005, с. 53 .
Был он не только военачальником, но также и наместником царя, и, согласно истори-
ческим источникам, получил этот пнул, пройдя путь от простого солдата. Заключив до-
говор с ( аса пил а мп, он быстро сумел завоевать ослабленное государство Гуптов в Индии.
В северной части страны маленькие княжества сражались, друг с другом и не имели воз-
можности защгтгить себя от мощного врага. Тораман захватил те же самые территории, что
ранее принадлежали кушанам: Гандхару, Пенджаб, Раджастан и Малву в центре Индии.
Малва стала резиденцией Тораманы, в то время как в Бактрии ею был древний Кабул. Как
было указано на монетах Тораманы, ранее на языке хефгалитов Кабул называли «Джаула»
или «Забола» [Бюхлер, 1898, переиздано 2000, с. 239].
Согласно надписи на главной колонне Кура в северной части Пенджаба, Торамана
называли «Сахи Джаула», что означает «правитель Кабула» (сама колонна находится в му-
зее города Лахор в Пакистане). Однако же, слова «джаула» и «джувл» на древнетюркском
наречии обозначали сокола [Тхакур Упендранат, 1967, с. 27], возможно, это была священ-
ная птица у белых гуннов, точно так же, как ворон с распростертыми крыльями был свя-
щенной птицей для кушан. Как мы уже знаем, правители кушан называли себя потомками
Луны, что на их языке звучало как «чандана». В то же самое время, хефталиты считали, что
ведут свой род от Солнца, на их монетах и каменных надписях был выгравирован солнеч-
ный диск [Аради Ева, 2008а. с. 9].
Торамана был баратегином («великим тегином», то есть «военачальником» на сан-
скрите) [Стейн Аурель, 1985, с. 381], о чем в своей книге «Индия» («Китаб уль Хинд») писал
Аль-Бируни. Великий хорезмиец посетил Индию в XI веке, собранные им свидетельства
no3BO. iii. in написать индийскую историю предыдущих веков. Монеты Тораманы находи-
ли в Индауре, в самом сердце Индии, а имя его было выгравировано в основании колонны
храма в Гвалиоре. Эти находки служат доказательством того, что власть его простиралась
на всю территорию северной Индии [Тхакур, Упендранат, 1967, с. 90].
Индийские историки считают Торамана храбрым и мудрым правителем, который
обладал выдающимся талантом военачальника. Также он был и хорошим организатором.
«Он создал огромную империю на территории от Средней Азии до самого центра Индии,
в которой гунны (туна, тпи хиониты) играли важную роль как в культурном, так и в по-
литическом плане. Также он был прирожденным воином, чья прекрасно организованная
армия на протяжении более чем сотни лет обеспечивала хионитам спокойное существова-
ние, фактически, более стабильное, нежели в их родной Внутренней Азии. Он был един-
ственным полководцем, кто сумел, после Аттилы, вновь заставить гуннов-хионитов, по-
сле всех их поражений, сплотиться в единую нацию под его пламенным руководством»
[Тхакур, Упендранат, 1967, с. 94]. «Его культурные досптжения во много раз превышают
по значимоспл досптжения военные, поскольку именно при нем начался процесс «инди-
анизации» белых гуннов, благодаря чему они заняли свое место в Индж эпохи раннего
средневековья» [Тхакур, Упендранат, 1967, с. 107].
Правление Тораманы закончилось в 515 году н.э., когда в возрасте шесптдесяти лет
он умер в городе Бенарес (он же Варанаси или Банарас). Наследовал трон старший сын
Тораманы по имени Михиракула (гуннское имя — Михирагула), который не унаследовал
терпения и прямодушия своего отца.
Индийцы со всей толерантностью принимали кушан и пплоскпфов, более того, они
считали великих правителей кушан своими правителями, но также они принимали и за-
воевателя Торамана, который никогда не был жестоким. Однако они осудили Михиракула
378
Юэчми, кушаны и хефта.тты
за его жестокость и беспощадные действия по преследованию буддтшскг гх монахов и унич-
тожению монастырей. С точки зрения самих гуннов, он был прекрасным полководцем,
подвластные ему территории он расширил до границ восточной Индии. Его современ-
ник, греческтш путешественник и проповедник Козьма Индикоплевст, побывал в Индии
в 530 году н. э. и ошкал в своей книге «Христианская топография - то, каким он увидел
правление Михиракула и хефталитов. Написал он следующее: «Индией правят белые гун-
ны- [Индикоплевст Козьма, 1897].
Многочисленные каменные надписи, монеты, литературные труды на санскрите
и пракрите, отчеты путешественников из разных стран составляют базу данных, оттуда
мы можем черпать сведения о Михиракуле. Хотя он и являлся врагом буддистов, он до-
вольно скоро принял шиваизм, одно из направлений индуизма. Шиваизм был повсемест-
но распространен в северной части Т Гндии. Шива, олицегворяютптш разрушительное на-
чало вселенной, прекрасно подходил к темпераменту Михиракулы. Монеты его чеканки,
прежде всего, находили в Бакгрии, на территории современного Афганистана, а также
в Кашмире. На лицевой стороне монеты изображен портрет царя в широком и свободном,
до пят, одеянии, напомтшающтгм кушансктш фетровый кафтан. Б руках он держит лук,
стрелу и небольшой огненный алтарь. На обратной стороне иногда изображались солнеч-
ный диск и серп луны, а иногда символы Шивы — трезубец и бык. его ездовое животное
[Тхакур, Упендранат, 1967, с. 146].
Рис. 6. Золотая монета кунинского царя Какишка
Picture 6. Picture of a golden Kushan coin of King Kanishka
Фортуна была переменчива в отношении военных успехов Михиракулы. 11нотда у него
получалось ралпиртпъ границы своих владений, а порой он терпел сокрушительные пора-
жения, которые можно объяснить плохой тактикой, а также жестокостью и его непопуляр-
ностью. Б Гуджарате (Западная Индия) над ним одержал победу племенной вождь Ясодхар-
мац, а затем, на востоке, его армия была разбита царем восточных территортш Бападитья.
Баладитья являлся вассалом Михиракула, однако не желал более платить дань гун-
нам. Б битве против Баладитья Михиракула потерял половину своего войска. Однако,
даже после такого поражения, его правление не закончилось. Он обосновался в Катттми-
ре, где и правил еще несколько лет. умер Михиракула примерно в 537 году н. э. Сама по
себе смерть Михиракулы не стала концом правления хефталтпов, хотя империя их более
370
Е. Аради
не расширялась. Наследники Михиракулы царствовали в течение дальнейших ста пятиде-
сяти лет в Кашмире и большей части Пенджаба [Калхана, перевод Ауреля Стен на, 1900, с. 49].
В то же самое время сыновья Михиракулы сражались в центральной Индии прошв
царей династии Гунгов. Примерно в 554 году н. э., они были разбиты и, скорее всего, также
бежали в Кашмир. Однако бегством решили спастись не все. Согласно сведениям, взятым
из индийских пуран, литературных трудов джайнисгов, часть гуннов-хионигов рассели-
лись в Раджастхане и на севере Индии, и жили изолированно от местного населения. Факт
анклавного проживания подтверждают и археологические находки [Тхакур, Упендранат,
1967, с. 184].
Некоторые из гуннских воинов и пастухов остались в Индии, обосновались там и,
в итоге, сами стали индийцами. Как шкал индийский историк Ромила Тхапар, «они ас-
симилировались, став частью индийского общества» [Тхапар, Ромила, 1974, с. 257]. Они
состояли из представителей таких племен, как раджпуты, джаты и гурджары. Р. С. Вьяс
признает: «В наших венах тут, в Меваре, течет в значительной часпт кровь гуннов». Ме-
вар — это историческая область и крупная провинция в Раджастхане, ее столицей является
Удайпур. Потомки правителей белых гуннов долгое время играли значимую роль в Рад-
жастхане и в западной часпт Мадхья-Прадеш (ныне штат в центральной часпт Индии).
Арии, арианские правители, брали в жены гуннских принцесс даже в IX веке н. э. Некото-
рые династии раджпутов, а именно меварские, открыто заявляли, что являются потомками
гуннов. Вторая часть имени «Михиракула», которое писалось на некоторых монетах, как
«Михирагула» — это слово «гула». Судя по всему, оно являлось указанием на определен-
ный сан, и означало «правителя-полководца». Сегодня от него происходит имя династии
Гулот (Гу хил от, Гехлот), представители («махараджи» или «махараньг»), которой управ-
ляют Удайпуром и в нынешнее время. Слово «махарана» обозначает «предводитель всех
махарадж», «царь царей» и в определенном смысле эквивалентно старому индоскифскому
и кушанскому пттулу «шахан шахи». Махарана и впрямь считается священным правите-
лем [Аради Ева, 2005, с. 71-82].
Правление хефта нтгов в Кашмире представляет собой их другую индийскую ди-
настийную линию. После смерти Михиракулы, его самый юный сводный брат, младший
сын Тораманы, по имени Праварасена I, возврапгтся из Бактрии. Праварасена был сыном
младшей жены Тораманы, и во время правления Михиракулы, он со своей матерью на-
ходился в изгнании вдали от родины, поскольку она опасалась за его безопасность. Когда
молодой Праварасена взошел на трон Кашмира, ему было около 25 лет от роду [Аради Ева,
2008, с. 24].
Его царство включало в себя территорию Кашмира, северную часть Пенджаба, бас-
сейн реки Сват, южную Бакгрию и Гаццхару, так что это были довольно обширные вла-
дения. У него были хорошие взаимоотношения с некоторыми игедийскими правителями.
В частности, царь Малвы по имени Силадигья попросил у Праварасеньт помощи в том,
чтобы отстоять свой трон, на который претендовал один из племенных вождей. Права-
расену I смеши его сын, Праварасена II — в общей сложноспт, оба они правили с 537 по
597 год н. э. За Праварасеной II последовал его сын Гокарна, затем внук Хинкила (он же
Хингала). Наследника Хинкгшы звали Юдхиштхира, а внука — Лакхарна. Он же и стал
последним хеф галигскinг царем Кашмира. Этот факт находит свое ттодтверждение в пись-
менных источниках, главным образом, в «Раджатарангини», а также на него указывают
древние монеты и иные археологические находки [Раджатарангини, том II. перевод Ауре-
ля Стейна, 1900, с. 383].
Лакхарна правил до 670 года н. э., после чего в Кашмире к власпт пришла другая
динасптя.
Пребывание хефталитов у власти в Индии длилось две сотни лет, однако следы их
влияния очевидны и по сей день.
Давайте теперь поговорим о том, что произошло с теми из хеф га пп ов, кто не пожелал
ассимилироваться в ицщтйское общество тпи не имел отношения к правлению в Кашмире.
380
Юэчми, кушаны и хефталиты
Рис. 7. Статуя кушанского бога солнца. П век и. э. I Ьвдия, музей города Матхура (Муттра)
Picture 7. The Statue of the Kushan Sungod. The 2 th ceturi A. D. The Museum, of Mathura (India)
Они ушли дальше на север, по направлению к их родным землям в долине Амуда-
рьи. Меньшее же число их обосновалось в хорошо защищенной долине Гилпп, основав
провинцию Хунза, где они живут до сих пор, практикуя своп древние шаманские обряды.
Часть хефталитов, вернувшаяся в долину Амударви, не могла оставаться там долго.
Их старые враги Сасанцды не забыли поражения, которое потерпел царь Пероз от белых
гуннов. Поэтому они развязали против хефталитов новую войну, и в 565 году н. э. Хоеров
Ануширван одержал над ними победу. В то же самое время, бывшие вассалы хефталитов,
тюрки, набирались сил в Тохартктане, и желали отомстить своим бывшим хозяевам. Они
выиграли сражение с хефташггами и решили сделать последних теперь уже своими васса-
лами. В итоге, кагану, оставшемуся войску и вождям пришлось спасаться бегством. К ним
присоединились племена жуаньжуанов и уаров, которых некоторые другие источники на-
зывают варами, и которые впоследствгш получили тгмя «авары- [Аради Ева, 2008, с. 27].
Эти племена также бежали от армии тюрков. Они были вынуждены создать племен-
ной союз и, как это часто случалось в истории Средней Азтш, самое сильное племя получи-
ло бразды правления. В данном случае, руководящая роль отошла к аварам. В индийских
381
Е. Аради
источниках говорится, что на Кавказе к ним также присоединились другие племена аваров
и гуннов, которые обосновались там ранее, и были, во всей видимости, потомками Аттилы
[Тхапар Ромила, 1974, с. 270].
Согласно древним документальным свидетельствам, а именно, документу, под на-
званием «Дербент-Наме», Хоеров Ануширван II приказал части хеф га.1ито-аварского пле-
менного союза обосноваться в двух городах на территории современного Дагестана. Эти
города, ныне разрушенные, носили имя Уллу Маджар и Кичи Маджар [Мубариз, Хели-
ов — Ньитрай, Сабольч, 2008].
И все-таки, осталась часть племенного союза, в основном вожди и воины, кто не поже-
лал остаться на Кавказе, ибо там для них было небезопасно, ведь их все еще преследовала
армия тюрков. Поэтому они поспешили в Византию. Византийские источники упоминают
их, включая имя их предводителя, кагана Баяна, во временном периоде 568 года н. э. Ка-
ган Баян попросил императора Византии, Юстиниана II, позволить им обосноваться где-
нибудь в пределах его империи. История аваров хорошо известна — они являются пред-
ками венгров.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аммиан Марцеллин. Roma tortenete / История Рима. Перевод Гьюла Цепеси. Будапешт:
Юроп паблишинг, 1993. XVI.
2. Аради Ева. A hunok Indiaban/Гунны в Индии. Будапешт : Хан айдиа паблишинг хаус, 2005.
3. Аради Ева. Egy szkita пёр: a kusanok / Скифский народ — кушаны. Будапешт : Хан айдиа
паблишинг хаус, 2008а.
4. Аради Ева. A feher hunok tortenete / История белых гуннов // Magyarsagtudomanyi
tanulmanyok / Научные изыскания по вопросу венгров. — Будапешт: Изд-во «Хан айдиа пабли-
шинг хаус», 2008.
5. Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Е. А. От Скифии до Индии. Будапешт : Гондолат, 1981.
6. Брэси Роберт. История кушан // Википедия. 2007.
7. Бюхлер Г. Эпиграфия индика. Вена : Хольцхаузер паблишинг, 1898 ; Дели, 2000, переизд.
2000.1. 239 с.
8. Вишну Пурана. Перевод Вильсон Г. Г. Калькутта : Дживананда Видьясагара, 1882.
9. Гранпьер Аттила. Древний народ королевских магьяр: мадьяры. Будапешт : Хан айдиа па-
блишинг хаус», 2007. С. 99-100.
10. Дани А. Г., Литвинский Б. А. Города и городская жизнь в кушанском государстве // Исто-
рия Средней Азии. Париж : Изд-во ЮНЕСКО, 1994. Т. 2. Гл. 10. 240 с.
11. Дж. Дж. Моди. A hunokrol, akik meghoditottak Indiat / (заголовок в оригинале: «Ранняя
история гуннов и их походов в Индию и Персию». Пер. Ф. Зайти. Будапешт : Авеста Киадо, 1926.
12. Зеймаль Е. В. Государство кидаритов в Средней Азии // История цивилизации в Средней
Азии. Париж : Изд-во ЮНЕСКО, 1994. Т. 2. Гл. 5.
13. Зеймаль Е. В. Государство кидаритов в Средней Азии // История цивилизации в Средней
Азии. Париж : Изд-во ЮНЕСКО, 1999. Т. 3.
14. Индикоплевст Козьма. Christiana Topographia / Христианская топография. На латыни,
Collectio Nova patrum et Scriptorum Graecorum / Новое издание собрания греческих текстов. П. Пер.
М. Криндл. Лондон : Хаклюйт, 1897.
15. Калхана: Раджатарангини. Перевод Ауреля Стейна. Оксфорд : Оксфорд юниверсити
пресс, 1900. Т. П.
16. Маджумдар Р. К. Древняя Индия. Дели : Мотилал Банарсидас Паблишере, 2003.
17. Майр В. X. Находки доисторических останков человека в Таримской впадине // Индоев-
ропейские исследования. 1995. № 23. С. 281-370.
18. Махаджан В. Д. Древняя Индия. Дели : С. Чанд Компани Лтд., 2003.
19. Метклиф К. Т. Племена раджпутов, на основе «Агни-пураны». Лондон : Космо пабли-
кейшнс, 1820. Т. 1. Переизд.: Нью Дели, 1982.
382
Юэчжи, кушаны и хефталиты
20. Мубариз, Хелиов - Ньитрай, Сабольч. Osmagyarok Azerbajdzsanban // Древние венгры
в Азербайджане. Будапешт : Хан айдиа паблишинг хаус, 2008.
21. Прокопий Кесарийский. Персидская война. Пер. Дьюинга X. Б. Гуттенберг : Гарвард юни-
версити пресс, 2005. Т. 1.
22. Раджатарангини. Пер. А. Стейна. Оксфорд : Оксфорд юниверсити пресс,1900. Т. II.
23. Симс-Вильямс Н., Крибб Дж. Новая бактрийская надпись о Великом Канишке // Искус-
ство и археология Великого шелкового пути. Лондон,1995. № 4.
24. Страбон. География. Будапешт : Гондолат, 1975. Кн. XT. VIII/2.
25. Stein Aurel. A feher hunok ёа rokon torzseik indiai szereplese // The White Huns and their
Kindred Tribes in India) in „Azsia halott sziveben" (In Asia's Dead Heart). Budapest: Helikon, 1985.
pp. 359-362.
26. Тхакур у. Гунны (Гуна) в Индии. Варанаси : Чаукамба санскрит сириз офис,1967.
27. Тхапар Р. История Индии. Лондон : Пеликан пабл.,1974. Т. 1.
28. Хань шу. Гл. 61. Пер. Дж. Хилла, цит. МакГаверн В. М. // Первые империи Центральной
Азии. Чейпхилл : Оксфорд Юниверсити Пресс,1939. Ч. 4В.
29. Хоренаци М. Nagy Ormenyorszag tortenete // История великой Армении. В переводе Кри-
стофа 11 loiii o ia,, на основе оригинального армянского текста, частная публикация. 1892. Арменополис.
30. Цегледи К. Heftalitak, hunok, avarok, onogurok / Хефталиты, гунны, авары, оногуры. В пе-
риодическом издании «Magyar Nyelv» / «Венгерский язык». Будапешт : Изд-во Венгер, акад, наук,
1954. № 50.
383
К. L. Csdji
WAS HUNZA A REFUGE OF THE WHITE HUNS?
About the role we could imagine for tire White Huns (Hephtalites/Var-Hiuns) in tire ethno-cultural
roots of tire Hunza's current population, and placing tire Hunzakuts' shamanic practices within tire Eur-
asian shamanic repertoire.
Abstract
Until recently, not so much has been written examining the history and ethnic roots of the
Hunzakuts (habitats of Hunza, North Pakistan) correlated with the present day culture and soci-
ety. This paper attempts to provide insight into the history and some ethnographic phenomenon
of the Burushaski speakers of Hunza (deformation of skulls at childhood, polo game, shaman-
istic tradition etc.). The author, who is a cultural anthropologist and ethnographer, focus on the
period of the Hjuns/Hions and the White Huns (Hephtalites) within Hunza7 s historical process;
and — among the current society — on those phenomenon which may be related to the steppe
world, and specialists who serve as intermediaries between the human and spirit worlds — bitan,
dashmdn, jaadugdr, sire gus and aqhdn — with particular emphasis on the bitan whose role can be
easily compared with our term "shaman". We can also read about the important etymological
fact, that the Hunzakuts7 word dashmdn can be compared with the term shaman of the Evenki
(Tunguz) language. Using ethnographic techniques such as participant observation and inter-
viewing, this paper describes the Hunzakuts process of becoming a bitan, the techniques used
to fulfill the role as intermediary, and the role of the bitan's patron spirit (pari). After listing the
exceptional and usual elements of the Hunzakuts7 shamanism as a typological summary, it is
concluded that Hunza7s shamanic practices can be easily placed within the Eurasian shamanic
traditions. This article cannot solve the problem of the afterlife of the White Huns, but possibly
can add some interesting aspects and data to the interdisciplinary communications about it.
Introduction
The objective of this article is to examine Hunzakuts'1 history, ethnic roots and shamanism,
which is httle known among Western scholars. Up until now, only a few books and articles have
been published on this society and culture. We know very well that after the decline of the White
Him Empire (557-558 A. D.) the Hephtalites (also called White Huns) kept their power over the
multi-ethnic mountainous area of present day East-Afghanis tan, North Pakistan and Kashmir
for centuries [Stein, 1905; Harmatta, 1984; Dani, 1998; 2001; Callieri, 1999; Grenet, 2002; Kur-
banov, 2010]. But after the separateness and establishment of the many small kingdoms during
the 8-10й1 centuries AD, did they disappeared without any slot or traces? How it is possible, that
the phenomenon of deformation of skull still practiced in Hunza, and we can recognize a typical
384
Was Ниша a refuge of tire White Huns?
shamanistic tradition there? Mircea Eliade, Marjorie Mandelstam Balzer, Michael Harner, Mihaly
Hoppal, Juha Pentikainen, and Miklos Dioszegi did not analyze the Hunzakuts7 shamanistic ritu-
als in their general books on shamanism, nor did they list Hunza shamanism among the Eurasian
shamanistic traditions. One reason could be that Hunza is located far from Siberia and North
Eurasiashence the Hunzakuts' shamans do not have direct connection to the other Eurasian sha-
mans2 or remote shamanistic communities. However, as this paper is intended to show, sha-
manic practices play a significant role in modern Hunzakuts society. The majority of the people
in Hunza are connected with sorcery and the spirit world. They live in a world where fairies,
ghosts, and spirits are evident and part of everyday life. In accordance with the complexity of the
kinds of spirits and the transmissions to other Upper and Lower Worlds, there are different social
functions, or occupations, to control or communicate with the spirits. The Hunzakuts know about
sacred trees (e. g. the Baltar tree, an old juniper tree in the Boiber valley), rocks, and the gateways
between the Upper and Lower Worlds. This article will concentr ate on the Hunzakuts7 shamans7
aerial voyage and the trance states, focusing on the various and (differing roles of individuals
within the community who serve as intermediaries between the human and spirit worlds, pay-
ing particular attention to the bitan3, whose role can most easily be compared with our term
«shaman». Those shamans who do not dance in front of an audience (so they reach the trance
state in a different way) are the dashmans, which word can be a base of interesting etymological
researches. The author7s ethnological research in Hunza was not focused on the White Huns and
their ethnic roots, but the current society and culture. But on this base it is possible to add inter-
esting questions to the research of historians, archeologists, etymologists, and can be a starting
point between interdisciplinary communications about the "life after death77 of the White Huns.
Where is hunza?
To place this territory and people, we see that the Hunza is the only river which cuts across
the Karakorum Mountain in the Pakistani-controiled area of Kashmir. The former kingdom, also
known as Hunza, was mostly on the right (north and west) side of the river. However, in some
southern and northern parts of Hunza, the kingdom extended itself to the opposite side of the
bank as well [Willson, 1999, p. 5-7]. From north to south and east to west, the area spanned ap-
proximately 80 km.4 Due to the mountainous landscape, the region is divided into many smaller
valleys. The Chapursan Valley borders Afghanistan7s Wakhan corridor, the Boiber Valley is lo-
cated on the Chinese border, and the Shimshal Valley, which extends towards Baltistan, is near
the cease-fire line between India and Pakistan in the middle of the disputed Kashmir area. Hunza
is exactly at the border point between China, Pakistan, and Afghanistan. Most of the inhabited
territory of the Hunza basin is below 3,000 meters, but around Hunza there are 33 peaks rising
over 7,300 meters [Willson, 1999, p. 16]. Only the high grasslands — used to feed cows, yaks,
horses, buffalos, and goats in summertime — is higher, spanning between 3,300 and 4,200 m
high. The territory was very isolated, and, in fact, the KKH road between China and Pakistan
was the first road to reach the region in 1978, cross the Chinese border in 1982, and opened to
foreigners in 1986 [Sidky, 1994, p. 94; Willson, 1999, p. 1; Flowerday, 2006, etc.]. Until then it was
reachable only on foot, hacking for even weeks, through very high passes, crossing different
dangerous territories.
Kashmir area after the decline of the Hephtalites
We certainly cannot search for a linear root to the past for any of the present day nations
and ethnic groups — as all of them are a mixture of elements, derived from different ethno-
cultural processes. According to Hunza and the Karakorum I must state three more things which
385
К. L. Csaji
are important before starting my interpretation of the imagined connection (ethno-cultural link)
between the Huns and the Hunzakuts. The first is that this territory (North Hindukush, the West
Karakorum and the Westernmost Himalayas) seems to be always a multi-ethnic kaleidoscope
even in the Iron Age, and in the Early Medieval times5. The second fact is that the White Him
was not the only ethic group which entered into this vast area. Before them we must mention the
Saka, the Kushan/ Yuezhi, the Hion/Hjim, the Kidara/Kidarita occupations and interactions.
Especially the Saka and the Kushan periods are strongly presented with artifacts and written
sources (also with several rock carvings); during the Medieval Times different Turkish ethnic
groups7 migrations affected the surrounding territory. The third fact I must previously state is
that the ethnic ingredients of the White Huns are not well known, but it is wildly accepted that
their basic parts were Uar/Hvar/Var and Hion/Hjun6 — even this binary they must have been
very complex population, as they ruled over many ethnic groups and smaller kingdoms, their
ethnic feature must have been very colorful (very far from a homogenous image).
In the 21st century we think about nations, ethnic groups and boundaries in a different way
than some decades ago. Beside the multi-level structure of tribal societies and early states we must
state the role of political formations, alliances, marriage links, endogamous units and the plastic
ethnonims (mimicry) — above all this the ethnic groups are dependent of the context (inside and
outside discourse, attitudes and interests etc.), and the common values and customs can link even
different language groups - or separate same languages, divide them into religious or political
conflicts. This kind of complexity typifies even more the past societies than the present day na-
tions (as nowadays political and legal institutions make a stronger frame onto the units). In the
past there were no nations in our way of terminology, but there were ethnic units and peoples,
too, which men and women could even give their lives for. So the emotional links to one or more
symbohc kinships were always important elements of a human being/s cognitive worldview, and
created many kinds of units around them (clan, tribe, empire, alliance etc.). Beside the ethnicity
we must not forget the role of religious groups, political conflicts and alliances, commercial links,
fashions and trends, sweep of folklore and many other kind interactions, which affects the cogni-
tive connotations of ethnic groups. These form the image of different levels of "we" and "they".
I am nor a historian, neither an archeologist, so in the following part I summarize other schol-
ars opinions about the period of the White Huns in Kashmir. I will not analyze the many written
sources (from Hephtalite Empire, Wei and Tang China, Byzantium, Sassanid Persia, Gupta and
Post Gupta India and Sogdiana etc.), as this would need a whole dissertation [Kurbanov, 2010,
hied to fill this gap]. The most important sources, Procopius of Caesarea, Kosmas Indikopleustes,
Song Yim, Huan Tsang (Xuanzang) and others agree that this territory was a strong hinterland
of the White Huns.
The recognition of the role of the White Huns7 among the origins of peoples in the moun-
tainous North-Western India raised from Charles de Ujvary7s, the Franch-Hungarian ethnolo-
gists works. He also stressed the importance of the custom of the deformation of sculls [Ujvary,
1998] in this problem. Then Sir Aurel Stein, the famous Anglo-Hungarian archeologist wrote
about this ethno-cultural process of the White Huns [Stein, 1905]. From this time it became a to-
pos of the historic summarization that the territory of the Heftalites and White Huns melted into
the isolated and easily defendable mountainous Badahshan, Chitral and Kashmir, and then their
rule fell into shivers, and they — as losing their ethnonim - totally disappeared from our eyes.
The last sources what we can hear about the Huns from the Karakorum and Hindukush region is
Xuanzang7s travel in the second quarter of the 7й1 century AD. There is a long dispute about the
origins, ethnic roots and ethno-cultural contains of the White Huns [see for example Enoki, 1955;
1959; Altheim, 1959; 1960; Гумилев, 1959; 1967; Harmatta, 1984; Callieri, 1999; Vaissiere, 2007;
Kurbanov, 2010 etc.] Enoki tells about two centers in the Hephthalite Empire. One of them was on
the upper Amudarya river canyon. Xuanzang writes about Hsi-mota-lo (means "foot of the snowy
mountain") in his description there. The source of Amudarya is only some kilometers away from
the border of Hunza, which can also be explained by a sentence like this, as the river basin is
surrounded by snowy mountains. Enoki thinks that the origin of the Hephthalites was in east-
386
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
ern Tokharistan, on the upper part of Amudarya or in the Hindukush mountains [Enoki, 1955,
p. 233; Enoki, 1959; see also Gumiljev, 1959, p. 140; 1967, p. 98]. The Hunas are also mentioned in
the first Tibetan sources: Dpag-bsam-ljon-bzah chronicle (The Excellent Kalpa-Vrksa). The Нйпа
people are listed beside Daradas, Yau anas, Kambojas, Tukharas, Khaqsas and others. Nearly all of
these names can be compared with later ethnic groups, so this can be accepted as a quite reliable
source of the then-current ethnic map [see Bailey, 1971, p. 66; 1979]. The opposite opinion is that
the Hephtalites formed only a political category, nor a linguistic, neither an ethnic unit, so it is
impossible to speak about their descendants, as they disappeared with the destruction of their
political entity [Vaissiere, 2007, p. 134]. I do not want to solve this scientific dispute, but I would
like to mention that long after the decline and the disappearance of the political frame, foreign
witnesses report about Huns in the Karakorum and Hindukush. Another important source is
the Rajatarangini (Book of Kings), Kalhana's work, who compiled the former chronicles of whole
Kashmir in the middle of the 12th century. There are many other sources in the Medieval Times
I cannot mention; those who want to read a really detailed account and analyses of them should
[see: Dani, 2001].
It is an interesting fact that even today Hunzakuts keep the tradition of the skull-deforma-
tion, when the new born babyzs (only some of them) forehead is flattened and stilted with a cloth
called kuli (and rarely with a wooden lamina) [Willson, 1999, p. 245]. One of my informants, Bita
Ibrahim (a bitan), has also this kind of head. People told me that this is just an esthetical interven-
tion, and this does not cause serious pain to the baby. They use a long cloth for it. They wreathe
the cloth round the head like preparing a «turban», in which rarely a wooden lamine also makes
the forehead higher and more flat. This is to approach an esthetical ideal in spite of narrow and
projecting foreheads7.
The polo game plays a very important part in the life of Hunza. Many kind of horse rid-
ing games is known among equestrian nomads and semi-nomads, but — thanks to the Brittish,
who learnt it in India, and dispersed in the whole world — polo became the most famous of
them [Frembgen, 1988]. Chinese sources mention this game in correlation with equestrian nomad
world even one and a half millennia ago. Hunazkuts also played polo (buld in Burushaski) for
many centuries, and several folk customs are still connected with it. For example the new born
baby cannot be taken out of the family before he/she was shown up to the sky in a polo ground
(shabdran). This custom is the hole duisas. Polo had many function, training of youth in peaceful
years, space of rivalry between khans and kingdoms. The polo is characteristic not only in Hunza,
but in all the other surrounding regions, especially in Baltistan, Gilgit and Chitral. The Shandur
pass — at more than 3500 m elevation — between Chitr al and Gilgit is still the place for the yearly
polo match between Gilgit and Chitral region. Thousands of supporters have a festival around
it — dozens of marriages are performed, sufis are presented, and musicians play folksongs mixed
with modern Pakistani pop. Markets are also flourishing.
Oral history of Hunza, and some written sources
According to the region7 s mythology, a long time ago the forefathers of the first rulers of the
Nagar and Hunza regions migrated there from the south. The first two kings, Girkis and Moghlot
(meaning "mouse" and "mongoose"), were the descendants of Azur Jamshed, the famous king of
Gilgit. As a result, they were also descendants of the Trakhan dynasty [See Willson, 1999, p. 228].
As the story goes, the two brother-princes were on a hunting expedition, chasing wild ibex (also
called "horse of the fairies") who are said to have guided them to the Hunza and Nagar re-
gion [Csaji, 2004, p. 111-112]. Upon their arrival, they found original inhabitants called the Burn
people, or Burusho. Hence, the landzs name in a former time was Buru-za (or Bru-za), the "Land
of the Burusho people" [Dani, 1989, p. 43-46]. Upon their return, the two brothers asked their
father to give them the huge valley, and so he did. The right bank was given to Girkis, and the
left bank was given to Moghlot. They married the natives7 daughters and formed the Diramitiny,
387
К. L. Csaji
dan. The brother-princes started to fight each other soon after entering into power, and Moghlot
killed Girkis. The daughter of Girkis left the region to find someone from the same bloodline,
and came back from Badahsan with a strong man. The people asked her: "Where did you find
him?" And the girl replied, "From the sky". These words in the Burushaski language are ayasho,
meaning "heavenly born" [Willson, 1999, p. 228]. Variations of this ancestry myth can be heard
in several villages in Hunza8. So that is why the dynasty was called Ayasho until the end of the
20th century, when Pakistan ended the thorns' (thorn9 means king) administrative power [Clark,
1956; Dani, 2001; Sidky, 1990; Willson, 1999; Csaji, 2004]10. Until the 1970s, Hunza and Nagar were
semi-independent kingdoms, and before Partition (1947) they were sovereign «princely» states in
the British Empire for half a century, because Hunza was annexed only in 1892, at the end of the
Great Game [Csaji, 2004].
Sometime in the 7й1 or 8й1 century, the territory's name changed in the ancient sources and a
new name arose: Hun-za [Dani, 2001]. There is not wildly accepted etymology for the word Hun-
za. Many etymologies are available for this geographical name among linguists — for example
«land of people fighting with bow», "Khans' land", and the "land of the Huns". The latter term
arises from the "Hun-na-sa" or "Him zamiin" (zamiin means land in Burushaski). Others state,
that "hunzo" means "bowmen", so the word Hunza can also become from it, meaning "land of
people fighting with bow". Others speak about the land of Khans, because several sources men-
tioned this territory as Khanjuut or "the khans' land" [Willson, 1999, p. 11], and can be the base
for word hunza with an affix (formative syllable). Others claim that the name arose from the fa-
mous Hephtalite/ White Hun invasion to the Indian Subcontinent [Sidky, 1996, p. 26; Csaji, 2004,
p. 14-15]. There is no commonly accepted etymology for this ethnonim (see Dani 2001: 44-46,
143-147). The name Hunza was first a geographical name, later became the base for the ethnonim
of the kingdom's all "citizens": so Hunza-kuts derived from this new geographical name, but
cover all the ethnic groups of Hunza. The ethnic names (ethnonims) of the habitats are different:
Burusho, Bericho, Wakhi etc.
According A. H. Dani, the famous historian of this topic, the ruling clans — Tharakuts and
Waziirkuts — came to the Hunza region only during the early Middle Ages from Gilgit region
[Dani, 2001], and have different ethnic roots than the several native groups (e.g. Burumokuts, Ba-
kuts, Faraat, Harikuts and dozens of others, the original inhabitants, who collectively known as
Burusho, "the Burushaski speakers"). The original inhabitants may have linguistically assimilated
the conquerors [Willson, 1999, p. 10-11, 30; Dani, 2001, p. 45-46; Hamid, 1979]. Some words, like
tarkhan or khatun have entered into the Burushaski language.11 Hunza light cavalry were both fa-
mous and feared. Even the Chinese Empire asked the Hunzakuts to help against the revolutions
in Xinjiang, part of the Western territories of the Empire. In the past, these horsemen attacked the
caravans of the Silk Road several times. Hinduism and Buddhism were the main religions of the
region at that time12.
Even after the arrival of Islam13 between the 11th and 15th centuries [Dani, 2001, p. 198-201],
the Hunza and Nagar kept many of their previous heli els and culture. These traditions included
making alcohol in their traditional way and employing shamans (bitan, dahshaman, and several
other functions) to connect with the spiritual world. We can call the territory a separate, even
isolated, island of shamanism inside the Islamic world. Around the Hunzakuts there are Islamic
communities, and only some of the neighboring valleys kept some of the shamanistic traditions
from the time before conversion to Islam. We can see that even in Islam communities such as in
D any or, Bogrot, and Haramosh, as well as other previous small kingdoms like Hunza, Nagar,
and Yasin, shamanism can be a parallel living construction in the culture, with only a few influ-
ences from the Muslim faith. So the Hunzakuts shamanism is not a unique feature of the local
cultures in North Pakistan. In these territories—except Danyor and Yasin, where Burushaski is
also spoken—people speak Shina. In Shina language danyal means bitan. Lorimer, Dani and Sid-
ky all str ess the importance of the little-known Shina shamanism within the much more studied
Hunzakuts' archaic techniques [see Lorimer, 1979; Dani6 2001; Sidky, 1994]. These ethnic groups
were in strong interaction during medieval and later times, and could all absorb the previous
388
Was Ниша a refuge of tire White Huns?
Hephtahte population in different proportions, so we cannot state that Hunza shamanism could
be surely related to White Huns or other invaders.
Economy of present day Hunza
As I am not a historian or historic-ethnographer, I did not search for previous economical
system of Hunza, so I can give an account of my own experience. The present day Hunzakuts
are pastorals and farmers, cultivating grain and barley fields as well as vegetable and fruit gar-
dens (mostly apricot, apple, almond, cherry, and walnut trees). The tourist industry had also a
dynamic increasing, and commercial mining of rock-salt also appeared. The region receives only
an estimated 130 millimeters of rain per year [Willson, 1999, p. 25], so an extended irrigation
canal system provides the Hunza with water. These canals are carved into the rocks to bring the
fresh waters from the glaciers to the fields and gardens. Digging and maintaining the conditions
of the canal system are at the center of Hunza rituals and festivals. Apricot is the most important
of the fruit trees, and can be used for food and drink in several ways. Some of the people drive
the stocks of cow, horse, and buffalo up to the summer pastures from May and June to Septem-
ber and October. This land is apportioned between the several stems of the Hunzakuts. This
economy can be called complex agriculture, with a reduced form of semi-nomadism [Lorimer,
1929, p. 33; Csaji, 2004, p. 19].
The Hunza society
The Hunza society — horizontally/territorially — is based on khanW, or communities.
While there are several khans, at the center of the Hunza society are the first established khans:
Baltit (Karimabad), Altit, and Ganesh, — which together — including all the cultivated land,
excluding the summer pastures — are not more than 30 square kilometers. Until the beginning
of the 20th century, the khans7 centers were traditional, stone-built towns surrounded by high
walls. A tower was located in the center of the khan to provide a good position from which to see
approaching enemies.
Contr ary to the former works, e. g. Lorimer [Lorimer, 1938, p. 304], there are no tribes in the
Hunza society5, but the society is divided into lineages, phratries, and clans. David Lockhart
Robertson Lorimer, the noted linguist, who performed his classic research in the late 1920s and
in the 1930 s, identified the Burushaski term гийт as "tribe" [Lorimer, 1938, p. 304]. However,
more recently cultural anthropologists have agreed that this definition is not accurate [Sidky,
1996; Willson, 1999; Csaji, 2004], as the whole society forms the tribe of Hunzakuts. The Hunza-
kuts7 society — vertically — is divided into three main groups. For example, the highest status is
Ayasho family, who belongs to the Tharakuts clan, and — together with the Waziirkuts — form
the Diramiting phratry [Willson, 1999, p. 192-193; see also Staley, 1969; Sidky, 1996]. They all
have the most respected status. Some people from this Diramiting phratr y can be a tarkhan, which
means: "those who can evoke the duty of working themselves on canals of the irrigation systems"
[Willson, 1999, p. 75]. This word seems similar to the well known status of the Huns and Avars
(Varhuns), but I am not an etymologist to prove any connection. The second group is the Burusho
people, and they represent the middle status. The third group is the Shina who live in the south.
Additionally, there were some "servant" groups that form an occupational community (e. g. the
Berichos) who are the blacksmiths and the musicians of their people (and nowadays they own
and hire the tr actors for the plowing). The Wakhis, and in the past some Kirghiz nomads, come
from the north and are mostly animal-keeping people from Wakhan. Today they are settled farm-
ers who speak the Wakhi language, a relative of Tajik and Sarakol (the latter included in the
Pamiri language group). Some subgroups of these later pastoral groups left their yurts only re-
cently, as I could recognize that the smoke-whole in the houses are in the middle of the roof, and
they put the central wooden circle of the yurt on it.
389
К. L. Csaji
There are four languages spoken in the geographical Hunza region: (1) Burushaski, the main
language spoken in central territories and in other areas of Hunza (approximately 50,000 speak-
ers) and Nagar (approximately 52,000 speakers); Tikkanen wrote about a smaller population
[Tikkanen, 1988, p. 304 —305], but this more recent data is from Willson who used the official
Pakistani statistics for his work [Willson, 1999, p. 10]. (2) Shina, spoken in the south (approxi-
mately 20,000 speakers); (3) Wakhi, spoken in the north (approximately 10,000 speakers); and (4)
Bericho (or Dumaki), spoken mostly in Berishal (Moominabad) and some in Dorkhal near Baltit
(approximately 300 speakers). Burushaski (or as they call it Mishaaski which means «our way/
speech») is said not to be related to any other language in the world [Lorimer, 1939; Toporov, 1970;
Berger, 1974; Willson, 1999]. Some linguists try to demonstr ate parallels between Burushaski and
some Paleo-Siberian languages (e. g. Ket) — see Климов-Эдельман [1970], Toporov [1970]. My
results of Hunza's shamanistic tr aditions also points ethno-cultural connection toward Siberia.
On the left (south and east) side of the Hunza river lies the Nagar kingdom, which in some
areas can extend to the west side as well. As the brother and neighboring community of Hunza-
kuts, the Nagar residents are called Nagarkuts. Their tradition is very similar to the Hunzakuts,
and shamanism is also practiced in a very similar way. Nagarkuts also speak Burushaski language.
There is no difference among "folk" and "elite" culture in Hunza even now, but there is a
penetr ation of Pakistani culture and the present consumer societyzs virtues and fashion parallel
to the modification of the economy and connections. Tourism, Pakistani officers, and the influx of
modern technology and media — especially along the Karakorum Highway — have affected their
beliefs, customs, and tr aditions. Nowadays Hunza is in a rapid transition.
Research method
My research in the region began in June 2001.1 conducted fieldwork in this small territory
until late autumn, and returned in 2005 for further studies. I recorded several ethnological inter-
views in the Burushaski language, with shamans and other people in Hunza and also in the Cha-
pursan and Boiber valleys. My research concentr ated on the townships of Baltit, Altit, and Ganesh.
I also tr ekked through the high passes into Yasin Valley and to Thui, the Afghan border territory
of Gazin in Chitral, and took a short trip to Gujal in North Hunza, to collect more information
on shamanism. I collected folk tales and songs, but mainly shamanistic tr aditions (both texts and
performed rituals). I worked closely with seven research participants15, and I conducted inter-
views with 37 others (of whom nine were female, 28 male, and all of various ages). I performed
what is called participant-observation; I stayed with the chosen community in central Hunza for
two seasons and witnessed their everyday life and shamanistic rituals and ceremonies. I recorded
these interviews and shamanistic rites and practices on digital video and audio tape. I collected
more than 31 hours of taped or filmed materials in order to analyze them for further study.
After my first visit, I compared the information I had collected with information found
in the books and articles of cultural anthropological researchers in Hunza [Clark, 1956; Felmy,
1997; Frembgen, 1984; Frembgen, 1985; Frembgen, 1985 — 1986; Frembgen, 1988; Jettmar, 1961;
Lorimer, 1929; Lorimer, 1935-1938; Lorimer, 1979; Sidky, 1990; Sidky, 1994; Sidky, 1996; Sidky,
2004; Staley, 1969; Tikkanen, 1991; Tikkanen, 1995; Willson, 1999)]16, and also with books and
articles about Hunza in general (mostly linguistic works)17. I then returned to Hunza to extend
my research, using a modified and longer questionnaire. My intention was to elaborate on my
subject for the International Society for Shamanistic Researches, where I was invited to give a lec-
ture about the shamanism of Hunza at the 2007 conference. It was not easy to collect the avail-
able articles and books on Hunza culture; among them were works by linguists, cultural anthro-
pologists, historians, and travelers, published in very few copies [Banik-Taylor, 1970; Berger,
1974; Biddulph, 1880; Dani, 1996; 2001; Климов-Эдельман, 1970; Leitner, 1889; Schomberg, 1935;
Tiffou, 1993; Toporov, 1970; Ujfalvy, 1884]. Only a very few discuss the Hunzakuts7 shamanism,
but many of them had some sporadic information useful for my studies. In this paper I have
390
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
included a bibliography on Hunzakuts7 shamanism, something that was previously missing in
the literature. My goal was to research the Hunzakuts7 transcendent world, including the social
functions of the many kinds of specialists related to the tr anscendent: witches, shamans, and oth-
ers who have a str ong contact with the spirits and connections to the Upper and Lower Worlds.
These findings were published in a book entitled, Extracts from tire Treasury of the Hunza Culture
[Csaji, 2004] as well as in a series of documentaries for the worldwide satellite cultural channel,
DUN A Television.
The framework of this paper is not sufficient for detailed analyses of the data and informa-
tion based on my research and that of others7 results, so I was faced with two possibilities: (1)
analyze only my research and exclude the information conducted by other scholars or (2) write
on the basis of only the coherent data and information that align with my results, as confirmed
by other scholars7 works18. The former would result in a much more detailed substrata, but less
stable data. The latter would result in less data, but would provide data that were well-controiled
and reliable. For the purposes of this paper, I have chosen the second option.
There are many things we do not know about Hunza7s shamans. For example, I have not
studied the psychiatric aspects (as I am not psychologist) or the historical aspects (which would
require further studies in neighboring valleys). Nor have I studied the socio-economic aspects,
such as reciprocity (service and return service between the shaman and the client or the commu-
nity). This paper is about the shaman7s activity—the shamanic technique—itself. In it, I write only
about the current shamanistic practices, techniques, and present folk beliefs. This article is based
largely on my own fieldwork and participant-observation, but also on the results of interviews
and questionnaires. As a result, this article is not filled with citations. I have focused my field-
work on the positions and techniques of the bitan, and I compared other occupations (dashman,
sire gus, aqhon, Jaadugdr) with the bitans7 activity, not with each other.
Contact with the spirit world
The Hunza have different specialists who are linked to various spirits. The five specialists
related to the connection with the spirits and spiritual worlds are:
1. Bitan, who we would call "shaman7719.
2. D ashman or bit an dash(a)mdn, a shaman who does not dance as a technique of ecstasy.
3. Jaadugdr, a sorcerer20 or "black shaman".
4. Sire gus, a divining/miraculous woman or witch21.
5. Aqhon, a vernacular priest.
It is believed that nearly everyone in the Hunza society has some kind of connection to the
spirit world and can cause harassment by engaging in "small sorcery77 such as the casting of the
evil eye (ilchin ydare etas). However, the specialists listed above have more direct and frequent
connection with a variety of spirits —some who have a body; others without a body. In Burush-
aski language there is a whole system for the many kinds of spirits, and the most basic division
is spirits with or without body. The following describes only some of them, and only from the
category of "spirits with a body77.
Categories of spirits (Pari and Phut-Bilasho)
The general word for all kind of spirits — which can include human spirits as well — is гий
(plural: ruumuts). This word, which is a well-known Persian word, reflects the influence of Islam.
There are many kinds of ruumuts; according to my research participants, the pari and the phut-
bilasho kinds are the most important. The pari is both a broader as well as a more specific category
of spirits. Pari, in its broader term, usually translates to "fairies"22. In fact, pariting are close to the
category of fairy known in East Europe, as they are from the Upper World, not from our Middle
391
К. L. Csaji
one, and form a whole society. Hunzakuts' fairies differ from the recent Western European folk-
tales [see also Lorimer, 1939] as they are quite large — some are up to two and half meters tall (but
some of them are only half a meter). Fairies are the rulers of wild animals and try to keep their
region free of humans [Sidky, 1994, p. 81-84; Willson, 1999, p. 166]. The more specific category of
panting are considered mountain spirits, though they are not exactly mountain spirits, as they do
not hve only in oui world's mountains, but also live in other dimensions that can be reached by
transport-sites (strange stones, holes, some old trees, etc.) at the moimtainous area23.
According to the most broad definition of pari, ghuniqish pari and the aforementioned phut-
bilasho can also be called pari. But the "real" pari — hence the more specific category — are from
the "first" Upper World (one level above our Middle World). The pariting of the Upper World
are connected with the bitans and dashmans, while the pariting of the Lower World, e.g. the phut-
bilasho are connected to the jaadugdr and sire gus. Phut and bilas spirits are the most well-known
types of evil kind of pariting called ghuniqiants pariting. Other kinds of ghuniqiants pariting —
such as tish and sheitaayo and so forth — also exist. Phut-bilasho are spirits "who were left behind"
(phdt umdnumisho) in our Middle World, divided from their genealogical type hve in the Lower
World constituting a whole society. The Bmushaski word tish comes from a smaller category
of evil spirits, as tish is an independent being (i. e.: ghosts and demons). There are several other
kinds of spirits in the seven Upper Worlds (i. e.: thdlo asmdaning) and in the seven Lower Worlds
(i. e.: the thdlo zdmiiyo). These spirits can include giants, demons, small people in the Under World,
one-eyed men, witches, dragons, fire spirits, and the horse spirit.
Good and bad is not a clear and homogenous category, good pari can harass or hurt hu-
mans, and even phut-bilasho can give help to someone in particular case. They are all naughty,
and many times they do really evil things (kill people or animals, cause sickness etc.). As tish
are normally considered as bad, tish-haghur (spirit-horse) is said to be a good and helpful kind
of creature. As the society is Muslim, they have strong notion of positive — negative categories;
according to my experience, different kinds of spirits are expected to be placed into a good—bad
opposition by the Hunzakuts' society, even if it is difficult to do so. Bitans warned me against
this simplifying, so it is probably a later tendency among the society, parallel to the melting of
knowledge about the spirits' world.
The spirits cannot be put into a coherent system of categories nowadays, as some of them
have many levels of meanings (e. g. ruu), there are synthetic categories (e. g. pari itself), qualifica-
tion categories (e. g. ghuniqiants pariting), some are known and mentioned only by very few of
the informants (e. g. tish-haghur), and there are even opposed confidences (e. g. which is good or
bad, and the intersection between some categories)24. A possible classification may include types
of spirits that are exclusively male or female and types that may be either male or female. Those
mentioned above can be both female and male, but for example ddnglatas and meelgus kinds are
solely female spirits.
Moral aspects
Bitan and dashman usually have an ethical goal, an unwritten quasi-ethic codex: to help
others and not to harm or harass people. The jaadugdr and the sire gus do not have such an ethical
obligation, but because they are part of the human community, they cannot go against most of the
society's norms. Any of these people can fall into a trance (except aqhori), but only the bitan per-
forms the shaman dance, called gird las, to reach that state. Sometimes they act in front of a large
audience.
Pure and impure — as a binary opposition — is an important division of the things, phe-
nomenon and creatures of the Hunzakuts' world. The bitans' and dashmans' activity are con-
nected to nature as a pure thing25 an opposing notion to what ordinary Hunzakuts say about wild
animals for example [see Sidky, 1994, p. 75-80]. Many elements of the pure and impure categories
seem to be inverted. For example, while cow's milk is pure for the society, it is considered very
392
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
impure — even taboo—for the bitan; in contrast, the deer's milk is considered pure for the bitan
and impure for the other members of the community. Jaadugdr and sire gus are connected with
the impure, and their activities are hidden from the normal social practices (though everyone
in the community [khan] knows who they are). Their activity is largely unknown to the police,
Pakistani politicians, and tourists, and sometimes even by other Hunzakuts' khans. Finally, the
category aqhon is an Islamic religious position, one that has the capacity to assert power over cer-
tain bad spirits. He26 is a respected person.
Bitans
Many shamanistic communities in Eurasia believe that shamans have more bones, or are
born with extra teeth, a sixth finger, or other physical signs. But the bitans have no physical
deformity. The patron spirit, the pari, chooses them after their birth. Each springtime, when the
apricot and cherry trees are blooming, the fairies come down from the Upper World and the
mountains and smell the newborn babies' noses and mouths. If the breath of the baby smells
pleasant, the patron spirit chooses him or her as the new bitan. It is not possible to immediately
realize who was chosen, but he or she is usually "different" from other children; sometimes they
become unconscious (though not in a trance) or sometimes they jump up without reason. At the
age of puberty, between 10 and 15 years of age, the patron spirit appears before the chosen bitan
and announces the child's obligation to become a shaman. The child usually tries to resist, but
this is not recommended. At this point, the child may come down with a special sickness, and
may become unconscious for several days or even several weeks. Sometimes this sickness comes
back if the child tries to turn aside from the path shown by the patron spirit. If the refusal persists,
in most instances, the child dies. However, there is a small chance that a child can become free of
the bitan obligation. To do so, the child must drink only cow's milk [Lorimer, 1979, p. 264; Sidky,
1995, p. 12; Sidky, 1994, p. 77], which is forbidden to the bitans (who can drink only deer milk in
the wild), and they shall not listen to the bitans' music, nor wear red or gold clothing. It is evident
that the pari rule the shaman. Every shaman has a pari, and every shaman has a different one. The
shaman who is stronger has a patron pari who is more powerful. There is no "shamans' book" or
code that exists in Hunza. In fact, it is exactly the contrary — all the knowledge comes from the
patron spirit directly (as all the bitans told me).
A bitan has the ability to fly. This is called dancing or flying27. This is the ritual «trance»
dance. A bitan usually dances in festivals (like the harvest festival of Ginani) and predicts future
fertility and success28. Dancing in front of such large audiences does not let the bitan's soul out,
but it does allow the spirits to come around to him or her. At other times, a bitan's soul can fly
to other worlds. Of course, no one has seen any flying shamans in the Hunza's sly — rather, this
means the movable spirit of the shaman can enter into Upper or even sometimes Lower Worlds.
Theoretically, anybody can enter the Upper or Lower World through the hidden gates (special
rocks or sacred trees), but I have not met anybody who had been there except the shamans. There
is a widely known local legend about a man who entered the Lower World by falling asleep next
to a big rock. He found a village of the phut-bilasho spirits there. Although he can see the phut-
bilasho spirits, he was not visible to them. He slipped into the body of a beautiful phiit-bildsho girl,
and only the phut-bilasho's bitan29 could force him out of her by cutting off one of the man's ears.
He had returned to his Middle World, but without one of his ears. The man with one ear was last
seen in a prison in Gilgit town30.
For Hunzakuts' shamans, the drum — sometimes a means of shaman's transport in other
Eurasian shamanic traditions — is an important instrument. For the bitan to participate in the
trance dance (or flying) in front of an audience, special music is necessary. This music contains
two kinds of drums and a whistle. This music, used to call the fairies, is called siri-zaman, meaning
«sweet tongue». However, Hunzakuts' shamans never play music or drums for themselves; they
do not even own drums. Only through the Bericho people or other special musician groups can
393
К. L. Csaji
this music be made as Burushaskis are not entitled by the community to play any kind of instru-
mental music. Dadang, dadantel, and gabi are the musical instruments used by the three Bericho
musicians during the siri zaman music. The first instrument is a double-sided, big, round drum
(used widely among Turkish societies). The second is a small drum that contains two hemisphere-
shaped drums31, played with two sticks (used widely in Tibet and India). The third instrument is
a reed pipe, similar to the Turkish flute. Siri zaman music recorded during my research was very
similar to each other. This «orchestra» for shaman rituals (as a special ecstasy technique) is an
uncommon custom among the Eurasian shamanistic traditions.
Other important elements for calling the fairies include: (1) fire and smoke of the leaves of
juniper (called gal)32 or Syrian rue (supdndur)f33; (2) the long coat of the bitan; (3) the fresh blood of
a male goat34; and (4) the dance itself, which imitates flying. When the spirits come35, the normally
Burushaski-speaking bitan speaks in a different language, in the Shina language36, used by the
spirits and the people who live in south Hunza and further south in the Gilgit area. The bitan on
these occasions always speaks or sings (ghar etas) the words of the spirits while possessed, dur-
ing the ecstatic dance. But this is not a real possession, as the bitan talks to the pari who sits in the
drum and to the one who sits in the pipe, and the shaman s voice is not changed to the voice of
the pari. The bitan just replies to comments and sometimes argues with them in Shina37.
The dance, the long shaman coat38 (shokka), the music, and the smoke are not necessary for
the bitan to reach the trance state; they are only the catalysts for calling the pariting spirits. Some-
times several spirits stay with the shaman without any of these practices occurring. If the shaman
dances in front of an audience, the servants of the bitan (usually two or three men) help as the
bitan enters into the trance state. The bitan can sing in the trance once, twice, or three times39 (and
usually in one to three sentences) before he or she collapses40. Then the assistants pour or splash
some water onto the bitan s head and body in order to help him or her regain consciousness.
Sometimes the bitan reaches the trance state and sings (speaking the words of the spirit) without
dancing. Other times the bitan disappears from the village for weeks at a time. At these times, it
is said that the shamans only eat and drink the milk of the deer and ibexes, but on other occasions
they must fight with an evil spirit or another person (e. g. jaadugdr). Bitans have an unwritten ethi-
cal code (e. g. as noted, they do not eat cow meat and do not drink cow milk; they do not harm
people and do not make evil sorcery) that is controlled by the spirits. If the shaman breaks the
rules, the shaman can be punished by the patron spirit.
The bitans are rarely from the ranks of prestigious clans or rich members of the community,
and in the past they were usually women. Approximately two-thirds of the known, or reported,
former bitans were female41. Even now, women have great autonomy and independent status in
Hunza. Bitans work and live in a community just like other people. To be a bitan is not a "sala-
ried" position, even if the bitan is a specialist (if only a part-time specialist). Bitans may receive
a gift from the sick or afflicted person s family or the person who asks them to help, but there is
no fixed price and even the price itself is of lesser importance. The gift (animals or, more recently,
money) is often seen as a form of reciprocity or mutual help between the shaman and the "client",
and is done without anybody controlling the equality of the "service" and "fee". Certainly it is
an ethical obligation to give something as a form of gratitude, and greater help requires greater
gifts42. So this is more like a reciprocal gift-giving rather than a payment. That said, when I asked
the bitans for foretelling, they fixed their price before the performance.
At the present, the shaman s duties are to connect to the spirits and to other worlds for the
purposes of: (1) finding someone who is lost, whether in the mountains or in the glaciers; (2) heal-
ing those who are sick because of the spirits; (3) foretelling the future; (4) preparing basic natural
medicines or an amulets to take away the evil eye or other magic injuries; (5) cure the love-magic
or sickness-sorcery of the sire gus or jaadugdr; (6) defend the community from an attack by evil
spirits; and (7) banish evil spirits, which many times occupy animals, houses, and even people.
The bitan not only communicates with the spirits, but can also entreat them or offer something to
conciliate them. They are also able to fight with spirits from the Lower Worlds. Nearly all spirits
of the Lower Worlds are considered evil43.
394
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
The Impact of the bitan’s work today
Much has been changed in Hunza from the time of Biddulph [1880], Leitner [1889], and
Lorimer [1929a, 1929b, and 1935-1938]. Although the scholars of the 1960s and 1970s concen-
trated mostly on the special and exotic phenomenon of Hunza [Jettmar, 1961; Staley, 1969; Banik,
1970; Berger, 1974], those who started their research in the late 1980s and 1990s would be able
to witness the strong difference between the late 19й1 century and beginning of the 20й1 century
Hunza world and the one that can be observed today [Frembgen, 1984; Frembgen, 1985; Sidky,
1990; Sidky, 1994; Sidky, 1996; Flower day, 2005; Flow er day, 2006]. For example, there are still
many sire guss and aqhons, but bitans and dashmans are much more scarce than what was found at
the beginning of the 20й1 century.
In the past, any important enterprises, agricultural rituals, or journeys out of Hunza could
not be imagined without asking the bitdn — or, rather, the panting, indirectly — first. Today, these
kind of shamanistic divinations are very unusual. People would rather interpret the unexpected
experiences as a rational causality than as the effect of fairies or other spiritual beings. My par-
ticipants expressed many times that, "pariting (fairies) are dying out of the world"44. But this is
an ambivalent statement, as, on the one hand, it includes a declaration of the believed existence
of the spiritual beings while, on the other, giving a pseudo-rational reason for the transition in
Hunza customs. Pariting are continuously losing their power as they grow older and ultimately
will die like humans. The population of fairies is also believed to be decreasing, and are now less
in number than ever before. Long ago they lived all over the worlds (mostly this Middle World
of ours and the one above). Now they are retreating back to the levels above this world. In our
Middle World, they only exist in Hunza and some other Asian territories (Caucasus, Pamir, and
Kashmir). According to the Hunza tradition mentioned by old and young people alike, the Fairy
Queen (who serves as head of the paritan community) lives in Hunza on Ultar Peak in a crystal
palace. She sometimes visits the old spirits —weakened pariting — who live far away (e. g. in
the Caucasus), but it happens — as the Hunzakuts rmanimously told me — more and more
rarely. It is also said that the bitans and the dashmans of the present time are much less powerful
than those great bitans and dashmans of hundreds of years ago (e.g. the legendary Sh6n Gukur
[the "Blind"] and Huk Gukur [the "Dog"])45. As fairies are dying out, they are becoming weaker
and weaker. At the same time, the bitdn and dashmans are becoming less respected and are less
numerous in their communities. The process causes the loss of shamans' power and less com-
munication with the fairies.
The societal attitude towards the bitdn and the trust placed in them by these communities
are not homogeneous. There are different attitudes about the various kinds of shamans' duties,
such as healing, foretelling, and preparing amulets, and there are different attitudes based on
age groups within the community. The most preserved work of the bitdn and dashmans are heal-
ing and preparing amulets46. The regional health centers and doctors do participate in healing
activities, but there is a tacit «division of labor» that has started to develop between them and the
shamans. Many times the bitan will recommend that the patient go to the hospital.
According to my observations, smaller children and the elderly trust in the bitan much
more than the youth. This transition in trust by age may not have been caused by the strength-
ening of Islam religion or the 1947 Partition, but may be the result of the establishment of Paki-
stani state elementary and secondary secular schools. The secular schools are the outcome of the
"Bhutto reforms" parallel to the dethronement of the thorns in the 1970 s. Today the illiteracy rate
is extremely low among the under-50 age group. On the basis of my experiences, I think that the
skepticism against shamans arises more from what is taught in schools rather than what is heard
on the radio or television (which can reach even the remotest villages in Hunza). Hunzakuts are
critical of newspapers and media, believing them to be controlled by the unpopular Pakistani
state. So while the 50 — plus age group trusts the bitan more than the 15-30 age group47, the
30-50 age group varies. These are, of course, approximate, and not homogenous categories.
395
К. L. Csdji
Today, the stories about fairies and shamans are transforming from cultural beliefs into
memorats, fables, and sometimes even to jokes — primarily among the educated group (which
is increasing in number). Another factor that both contributes to and presents as a symptom of
this transition is that many shamans are rivals and attempt to destroy each other's nimbus.48 The
Hunza economy is also in transition, impacted by tourism and researchers. These dialectic ten-
dencies could fill a whole article (for the impact of this transition on Hunza society and economy
in general [see Flowerday, 2005; Flowerday, 2006], but for the purpose of this article it is best to
summarize that the bitans' work, and its acceptance among their changing society, is complex.
While the bitans kept some of their formal social importance and respect, it is also with an ever-
decreasing repertoire of duties.
Dashmans
Dashmans49 largely serve the same function as the bitan, except they do not dance. How-
ever, they have the ability to achieve ecstasy (ASC), and to reach the spirits without dancing in
front of an audience. The dashmans also have their own patron spirits (panting). That is why they
also are called bitan dashman. In the last decades, under Pakistan's control, many of the female
bitans have become dashmans, and they work almost in secret. Willson calls them "holy men",
and states that there are no dashman in the present [Willson, 1999, p. 165]. I did not have the op-
portunity to meet a dashman personally, but their existence was reported by my informants. This
shall be researched in further studies. Dashmans are less expressive people than the bitans, but
sometimes their patron spirits are stronger than the bitans' spirits.
I have not met any dashmans, but in the interviews people knew about this kind of special-
ist. Willson tells that the sh in dashman is similar to the sh in the English word "sheep", "but with
the tongue tip curled up and back" [Willson, 1999, p. 6]. According to my informants dashman can
be pronounced as dahfaman and dayman with the International Phonetic Alphabet. Willson gives
pronunciation as dayman [Willson, 1999, p. 165].
I argue that we can probably use the word dashman to extend the etymological research
for linguists concerning the word "shaman" itself. The present etymological vocabularies say
that oui word "shaman" comes from the Tunguz language. We know very well that the samana
meant "poor Buddhist monk | in Gandharan Prakrit and Pah language and similar words we
know from Sogdian, Tokhar (Tugri), and Khotanese Saka language during the first millenniirm
AD. I think that the Hunzakuts data should also be used to clarify the etymology of the "original"
Tunguz (Evenki) term, but it should be explored by etymologist specialists together with anthro-
pologists and historians.
Jaadugar and Sire Gds
These particular shamans have control over some kind of spirits, but it is not clear if they
also have a patron spirit who rules them or if they control a spirit of one of the worlds below us.
The jaadugdr (male) and the sire gus (female) have a kind of friendship with the patron spirit, one
unlike the hierarchic connection with a bitan and the patron pari. Jaadugdr and sire gus can some-
times reach the trance state — ecstasy — without dancing, drinking blood, or other practices used
by the bitans. They never dance in front of an audience. The jaadugdr can take away spells and
enchantments, but can also cause them. They can prepare amulets and foretell the future (called
fdal bishay as) and participate in fortune telling. There are eight known)aadugdrs today (four in Hy-
derabad, three in Ganesh, and one in Dorkhan), and several sire gus [Willson, 1999, p. 165,166].
Sire gus can use sorcery to awaken love or cause bad luck or loss of health or mind, but this
shiqd-butdring (black magic), is theoretically forbidden. However, there have been reports of such
396
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
dark activities in the region. On the other hand, sire gus can also help people to get rid of the evil
eye or an evil spirit's possession. The sire gus have a connection not with the prestigious pairs,
but with the quasi-weak phut-bilasho spirits and other similar spirits coining from the worlds be-
low. Sire gus have a connection with sheitaayo (demons), and the ghuniqiants ruumuts (bad spirits)
[Willson, 1999, p. 166]. Unlike the bitans, they obtain knowledge from different kind of education
(teaching others, learning from books, learning from supernatural beings etc.), and they chose
this way of life for themselves. Jaadugdrs even have a book that explains how to foretell the future
and prepare amulets. Jaadugdr and sire gus can learn from each other, and even some knowledge
can be transported from one Jaadugdr to another. Meanwhile bitans and dashmans rarely com-
municate with each other, due in part that they are few in number and usually located far from
each other. The bitan do not speak to the neighboring Jaadugdr and sire gus.
Aqhon
The aqhon is a kind of priest (always male). He is connected with Ismaili Islam, and can
sing religious songs, make amulets, help heal people from sickness, and banish calamity or bad
luck. He has power against phut-bilasho spirits from the world below us. The aqhon also has a book
of fortune telling practices, and he is able to prepare things for or against people's health, luck,
or mind. He is an Islamic priest without official status, also referred to as a popular (vernacular)
priest or lay priest. They cannot be called shamans, as they do not experience ecstasy or demon-
strate possession, do not have a patron spirit, and are not in touch with spiritual beings.
Typology of Hunzakuts’ shamanism
Cmrently there is not a fixed formation or rules of Eurasian shamanism, and neither is there
a formalized code. A general definition is hard to provide for the word "shamanism", but we can
compare the Hunzakuts' typical, or usual, elements and peculiarities with other Eurasian's sha-
manistic communities' traditions. Shamanism is a very diverse and very complex phenomenon,
and far from homogenous. The "typical" elements and peculiarities are examined and analyzed
in hundreds of books [e. g. works of Balzer, Basilov, Campbell, Ehade, Hoppal, Dioszegi, Lom-
mel, Pentikainen] and encyclopedias [e. g. Encyclopedia Britannica] for different cultures and in
general. In spite of this wide variety of literature, there is no useful or commonly accepted «list»
what kind of elements should be examined, and no matrix existing about a typology of Eurasian
shamanism. So it is impossible to give citation to my own statements which are the usual, often,
rare, unusual and very untypical elements. It would be very unfair if I would emphasize only
some of the books or papers on shamanic studies with a citation, as they were together and not
independently the base of my conclusions. The frame of this paper is very tide for giving longer
comparison to other communities' shamanistic traditions. This can be done in further studies
by examining only one element with comparison to other traditions, using the whole library of
studies on shamanism and on the particular cultures which are compared. Hunzakuts' shaman-
ism has several very typical elements that are similar to other Eurasian communities' forms of
shamanism. These similarities include:
1. The importance of the patron spirit. Shamanic power in Hunzakut is determined by the
strength of the patron spirit. The shaman's work is based on the communication between the hu-
man and the spiritual beings.
2. The shamans' knowledge comes directly from the patron spirits or other worlds' spir-
its. Having a patron spirit is very common among shamans in Eiuasia. However, it is unusual
(though not unknown) that only the patron spirit teaches the bitan rather than also learning the
tradition from older shamans.
397
К. L. Csaji
3. There is a sickness caused by the patron spirit when a chosen individual refuses to be-
come a bitan. This is a very common experience among Eurasian shamans.
4. There are "social duties" of shamans, including: healing, fortune telling, preparing amu-
lets, conciliation of spirits, praying to the spirits, avoiding and absolving bad luck and the evil
eye, and participating in agricultural rites and other national celebrations and festivals. (How-
ever, the latter function has been nearly totally diminished due to new Islamic rules in Pakistan.)
These functions are almost generally observedamong other Eurasian shamans.
5. The bitan uses dance as a technique of ecstasy. The dance includes waving, quick shak-
ing, and movement that imitates flying. However, this dance is not considered a possession by
the spirits. This feature of the ecstasy — that it represents not possession but enclosure — is usual
in the Eurasian shamanistic traditions.
6. The "flying" ability of the bitan is, of course, a ritual flying. The flying is not exactly the
ecstasy itself, just the technique the bitan uses to get to ecstasy. Usually, during dancing, it can be
a true imitation of flying movements and gestures. The trance state seems to appear during the
dance when the bitan drinks the blood from the freshly struck head of the goat. It is very common
in the Eurasian shamanistic traditions that one of the shamans' souls has the ability to fly.
7. Smoke and fire (typically made from juniper and, on occasion, Syrian rue) are used as
catalysts in the calling of the spirits. These are hallucinogens. Using hallucinogens is quite com-
mon among Eurasian shamans, but can not be stated as universal. The most powerful Saami,
Hand, Mansi, Altai, Kirghiz, Buriat shamans usually avoid these materials. The Hunzakuts' bi-
tans inhale very small quantities of the smoke, so we can say that this is mostly a symbolic action.
This symbolic action is quite rare in Eurasia, where typically when a shaman uses hallucinogens,
the quantity usually must be enough for reaching an altered state of consciousness (ASC).
8. The blood of a male animal (mostly goat) is frequently used. This is not only for sacrificial
purposes, but for the blood itself, as blood is necessary for catalyzing the connection between the
bitan and the spirits. Bitans told me that without blood it would have been accidental or a very
slow process to make the pariting speak. Drinking of blood is quite common in the southern part
of Eurasia (as I have seen among Kham Magars in Nepal, Shinas in Pakistan, and as has been re-
ported among the Rabaris in India), but quite rare among the northern peoples' shamans (Mansis,
Jakuts, Buriats, Mongohans, and so on). Blood often appear in shamanistic rituals, so the usage
of fresh blood — for catalyzing the coining of the spirits and the obsession — is not a general, but
quite well known tradition in Eurasia. Drinking of the fresh blood dining the rituals is a much
rarer, although far from unknown tradition.
9. It is also quite common experience that the society has an image, that in the past shamans,
their patron spirits, and even other types of spirits were stronger — but now are reported to be
significantly weaker and weaker. Most of the shamanistic tradition in Eurasia states this as a well-
known fact.
Also evident are other typical, but not really usual elements:
1. In the past, more than a half of the Hunzakuts' shamans, both bitans and dashmans, were
female according to approximately two-thirds of my informants [see also Willson, 1999, p. 165,
187] Until the 1960s, female bitans were more numerous than their male counterparts. The high
rate of female shamans is not rare among the Eurasian shamanistic traditions. Today they can be
at the most dashman, not bitan. I am aware of only one female bitan. This current demographic
illustrates the structural changing of this status according to the Islamic Pakistani state power
from the Ah Bhutto era.
2. As with perhaps all shamanistic communities, the shaman's life is surrounded by taboos
(such as avoiding drinking cow's milk in Hunza) and prescriptions (such as how to call the spir-
its). This article is too short to explain all the taboos and rules valid for the shamans.
3. The Hunzakuts shamans maintain other occupations such as farming and animal hus-
bandry, so we can call them "part-time specialists"50. No one can earn a living from the shaman
activity, and the bitans and dashmans are in the poorer half of the community. It should be exam-
ined that in the past there were "rich" shamans or not, getting their fortune from their shamanic
398
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
activity. This article is not based on historical studies, but I must remind of some former shamans
(e. g. Sh6n Gukur and Hun Gukur), whose memory is vivid even hundreds of years after their
hves. They must have been honored more than the present ones, even by the king of Hunza. So
even if I noted that the Hunzakuts' shamans nowadays are part-time specialists, it is not obvious
that for the past this statement would be also true.
4. After the trance state, when the shamanistic ecstasy ends, the bitan collapses and becomes
unconscious for a short time (from 30 seconds to one minute). After the state of unconsciousness,
the shaman does not remember the words that he or she spoke on behalf of the patron spirit, so
others must listen to them carefully to remember. This amnesia is widely reported around the
world. The unknown speech from the patron spirit or the possessor is not rare according to most
experiences of the Eurasian shamanism. The bitan's voice during the ecstasy is not his or her own.
This phenomenon is common among mediums and those who can see the dead (e. g. the Japanese
itako), and quite rare among shamans as this phenomenon is connected to the exact possession,
and not the obsession or other interaction, with spirits.
Hunzakuts' shamanism also has several rarely observed elements:
1. The most important and most easily visible difference between the Hunzakuts shamanic
tradition and Eurasian shamanism is the absence of shamanic drums. As a result, all the beliefs
and motives typically connected to the drum are also absent. While normally the shamans use
their own drum, and play it for themselves, in Hunzakuts the drum is played by special musi-
cians. They are not only for shamanic purposes, but —as these drums are considered profane,
not "sacred" as in other areas of Eurasia —are also used on other occasions such as weddings,
ceremonies, and festivals.
2. In fact, Hunzakuts shamans cannot play any musical instrument at all — a kind of taboo
that is opposite of the customs of most other shamanic communities in Eurasia. Three Bericho —
not Burusho — Hunzakuts, musicians play for the bitan's dance. This kind of phenomenon is
very rare in Eurasia.
3. Hunzakuts shamans have a special language. The bitans do not reveal the words of the
spirits in the bitans' own mother language. So it is not in Burushaski, but the Shina language, that
the bitan sings (ghdr etas). This tradition is not unknown in other Eurasian communities, but is
very rare.
4. The Hunzakuts' shamans do not have a special dress, except for a long coat that hangs to
the knees or below. This absence of any special dress or accessories is not unknown, but is quite
rare, among other communities' shamans in Eurasia.
5. The shaman has no special feature or physical difference from the ordinary people of the
Hunza. There are no extra bones or teeth in the bitan's body distinguishing him or her at birth as
a shaman. Only the patron spirit can choose who shall be a bitan.
6. The prohibition of drinking cow milk or eating cow meat is quite uncommon, and could
be an influence of the Shinas of Gilgit [Biddulph, 1880, p. 96; Sidky, 1994, p. 75-76], or the Indian
civilization to the southern, Hindu and Buddhist religions [Dani, 2001, p. 164-166], as people are
allowed to chink cow milk in the Indian subcontinent, but Hindus are not allowed to eat the meat
of the cow. For Hunzakuts' bitan, both are taboo. This is very rare among Eurasian shamans (an
exception can be mentioned: the bhopis and bhopas or goralas of the Indian Rabaris — since they
are officially Hindus).
7. The Hunzakuts shaman does not have an older shaman patron or the patronage of a dead
shaman, nor are they descendants of shamanic ancestors. Only the patron spirit helps him or her
to obtain knowledge. This element is known among some ethnic groups, but not everywhere in
Eurasia. Thus, it can be called an unusual, but not a unique, phenomenon. Shamans do not have
«shaman-families», there is no lineage of shamans. It seems a random process to be chosen. How-
ever in some families there is multiple of shamans.51
It is notable that the differences listed above are mainly connected to the shaman's perfor-
mance — for example, the absence of the drum, the usage of the orchestra, and the simple, but not
every day, style of dress. Despite these differences, Hunzakuts' shamanism can be folded easily
399
К. L. Csaji
into the Eurasian shamanistic rituals and techniques. With so many customs open to research in
Hunzakuts' shamanism — such as the methods of ecstasy, the trance, what the spiritual worlds
are like, which beliefs survive and which become a part of memorats or fables with the shaman's
work in transition, this paper can be seen as only one step in an ongoing journey of discovery.
Afterword
We are at the end of our journey into the past of Kashmir and the insight into the remote
area of Hunza's current culture and society. I do not want to step into the queue of scholars who
seek for descendents of White Huns among Turkmens, Abdels, Zabuls, Pashtus, Rajputs, Gurjars,
Kalashes or other present day ethnic groups, as I do not believe in a linear match over time and
space. But I do think that the White Huns did not disappear without heirs, and we can interpret
their cast as they became a smaller or bigger, mostly indirect cultural and genetic element dur-
ing the emerging of most of the present day population in Afghanistan, Pakistan and North-
Western India (maybe in other areas as well). Those who search for territorial diffusion of cultural
phenomenon from one culture to culture (whose detachment are also relative), may have found
many interesting data for further research, and also for those who compare cultures on the base
of ethno-cultural signs and elements, and measure the complexity or the Ethnic roots of them. As
it could be read, I do not work on these kinds of projects. I only wanted to introduce shortly an
ethnic group from the Karakorum, which was imagined by many people as the descendants of
the White Huns, and became a subject of romantic visions of long life. I have not found reliable
and unquestionable evidence for an ancestor-descendant connection of the White Huns and Hun-
zakuts (or a stratum of them); this kind of sure justification would ever be impossible.
Endnotes
1. The word Hunzakuts is both a plural and singular term. It means "person or people of Hunza".
Some sources [e.g. Sidky, 1994; Frembgen, 1988 etc.] use the singular form, Hunzakut. Throughout this
paper, I use the "emic" terms for basic social and cultural categories and phenomenon, and for this rea-
son, I use the orthography of Stephen R. Willson [Willson, 1999, p. 3-7], which differs from tire International
Phonetic Alphabet (IPA), but may be read more easily by non-linguists and used for later studies about Hunza.
2. There is no general "shaman religion" in Eurasia, there are only shamanistic tr aditions, so there is
no widely accepted definition and criteria for the term shaman or sorcerer. That is why Tve chosen to use
the original Burushaski terms for these kinds of specialists.
3. Willson notes that pronunciation of the letter "t" in bitan is special: "similar to t but with the
tongue tip curled up and back" (1999: 6). He writes a point under the letter t to sign the difference (t). With
the IPA alphabet we should spell it bi[an.
4. For more about Hunza geography and ecology see Stanley (1969), Banik-Taylor (1970), Willson
(1999), Flower day (2006), and Ujfalyy (1884).
5. It does not mean that the ethnical map would not have changed during the time. All the historians
working on this topic state that the Burushaski speaking people (named Burn or Bru') lived in a vast area,
and the peoples speaking different Dard languages were migr ating to this territory especially in the Early
Medieval times, forcing the bru people to reduce their habitation territory to smaller and smaller side-
valleys (like Yasin, Ishkoman, Hunza etc.). (Dani 2001)
6. This two-component ethnonim drove some of the scholars to state that they should be divided
from the former Hiun/Hion (Chionnite) population, and from the Kidarits and also the Hunas in India.
In this opinion Hephtalites were a multi-ethnic formation based on Indo-Iranian and Turkish speaking
Centr al Asian Huns (Hums) and Oghuz speaking Hvar/Uar/Vars. According to Czegledy the name itself is
coming from the word seven (haftal) indirectly, as the name is directly derived from the dynasty's (or the
ruling clan's) name (Heftal). (Czegledy 1984).
7. One of my informants interpreted this custom with these words: "something is nice to me but ugly
for others. We, in Hunza, do like you, Westerners: pierce the ears. Sometimes you do it with the nose and
400
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
tongue also, what we do not practice. We also resist implants into the body what Western ladies do. What
is the difference? (...) Anyway, it is not a usual practice here anymore." (Ganesh, 2001, male).
8. As told by Ijlal Hussein and Lal Hussein, my informants from Karimabad. Several other variants
appear in Lorimer (1929), Lorimer (1935), Dani (1989,1996, 2001), Sidky (1990), and Willson (1999).
9. Hunzakuts also use the Persian term mir (Ujfalvy 1884, Leitner 1889, Sidky 1994, Sidky 1996,
Willson 1999 etc.) or miir, as Persian was the language taught in the primary schools of Hunza until 1947
(Sidky 1996: 228, Willson 1999: 12). According to Sidky, the king of Hunza also had supernatural power:
"A person's claim to bitan-ship had to be affirmed by the Mir of Hunza himself. In this connection it should
be noted that, according to tr aditional Hunzakut ideology, the Mir ruled his state through a divine man-
date gr anted by the panting themselves. The Mir was supposed to demonstr ate this mandate through his
supernatural powers of rainmaking and storm-quelling." [Sidky 1994: 83-84] In Middle Persian language
mir/mihr meant Mitra. Another aspect has been described as the, "Bitan usually validated the activities of
the Mirs of Hunza, who themselves were said to rule through a divine mandate from the pari. The bitan's
legitimacy, in turn, depended upon his being recognized as a practitioner by the Hunza Mirs." (Sidky 1994:
93-94) I use these citations from Sidky because I could not collect information about the tham of Hunza.
10. In 1974, the centr al government abolished the privileges of all former princely states' kings and
rulers in Northern Pakistan (Sidky 1994: 71).
11. About the meaning of tarkhan I have wrote before. From the 7th century we find many wives of
Gilgit and Hunza kings, whose name was Khatun. This title is well known also among European Avars and
other Varhuns. We can mention Nur Bakht Khatun from Gilgit, who was the daughter of the frightening
Sri Badat, and became wife of Shah Azur Jamshed (Shamsher, ruled 643-659), founder of Trakhan dynasty
in Gilgit, which also ruled over Hunza, Nagir, Ishkoman, Ghizar, Punial, Chitral etc. — till the 13th century.
The quasi feudal system of the power results a multi-level link of services in this period with many local
rulers. One of this became the Ayesho dynasty in Hunza. From the 16th century, when II. Ayasho tham ruled
with his wife, Shah Khatun, Gilgit could never recover its rule over Hunza. (see Dani 2001).
12. The northernmost territory of Hinduism was previously only 50 kilometers from Hunza in the
Gilgit territory (Dani 2001: 149-156). Buddhism flourished in the Hunza, Nagar, and Gilgit regions for
hundreds of years in the first millennium A.D. until the introduction of Islam during the late medieval
centuries (Dani 2001:165). In the early medieval ages there existed even a Zoroastrian community in Gilgit
(Dani 2001:164). It is important because this territory (Karakorum) is far from being "untouched" by other
cultures and religions, even if it was really isolated.
13. Today all of Hunza and Nagar, and even Yasin inhabitants, have adopted Islam. In Hunza and
Yasin, the population is predominantly Ismaili and a small percentage is Shiah (Shia). According to Will-
son, the rate is roughly 90 and 10 percent respectively (Willson 1999: 200). In Nagar, the Burushos are
mostly Shiahs. Islamic positions in the society are strictly separated from those occupations mentioned in
this article, except the aqhon (Willson 1999:147).
14. Khan — as a title — is well known from the time of Kidarites and Hephtalites in the area, but in
most other territories it has transformed into a very frequent surname. In Hunza the khan is a territorial
unit, with a fortress, so the transition from the title may have been like this: the title became a territorial
headman's status, and from this the word could stay as the name of these unites of the policy. The word
khan could theoretically also arrive from later Turkish invaders, who occupied the Northern and Western
border of the historical Kashmir — but they never became the neighbors of Hunza.
15. My key informants were: Mashruf Khan (Ganesh, age: 30s, male), Bita' Ibrahim (Altit, age: 70s,
male), and other five men (two of them in their 20s, one of them in his 30s, one in his 50s and one in his 70s).
One of the later was a 34 year old Wakhi man from Sost, all the others were Burushaski speakers. Two of
them could speak English.
16. Some very important articles have been published in recent years (Sidky 2004, Flowerday 2006,
Flowerday 2005).
17. The four main scholars on Hunza society, history, and culture are: David L. R. Lorimer (linguist),
Muhammad Homayun Sidky (cultural anthropologist), Stephen R. Willson (linguist, ethnographer), and
Professor Ahmed Hasan Dani (historian and archeologist).
18. Data that could not be confirmed were omitted (for example the payment for the shamans' ser-
vice, materials hung on the belt, the usage of amulets etc.), and can be a part of a later analyses. My article
also did not include the typology of the former shamanistic tradition in Hunza in the 20th century. But,
according to my studies, there is a rapid change of the shamanic techniques (Csaji 2004: 53-78) that can be
a subject of another work (some aspects are discussed in Sidky 1994, Willson 1999, Flowerday 2006).
401
К. L. Csaji
19. Willson (1999: 164) and Sidky (1994: 67-93) verify the bitan as shaman. It is not evident that we
can state them as equal categories, so typological examination and notes have been necessary. This is what
I have planned to do within this article.
20. Although Willson considered them as equal categories (1999: 165), Jaadugdrs do not make only
magic, but hold some elements of a biUn, as they can also communicate with the spirits, and can certainly
mediate between the human and spirit worlds. A sorcerer's patr on spirit is not a pari, but one of the phut-
bilasho spirits. Their ethical goal is much different from a bitan's.
21. My opinion was influenced by Willson, who had the same conclusion (1999:166).
22. Singular: pari; plural: pariting. ''Fairy'' is not a perfect translation for this word. Linguists state
the word itself comes from a related ancient Indo-European word that closely connects with the similar
Indo-European word ''fairy'' in English (Lorimer 1935-1938). The idea that the Burushaski word pari can
be easily tr anslated to English as fairy, comes from Leitner (1889: 9).
23. Sidky described pari as a mountain spirit (1994: 67, 70-73), which is also not a perfect category,
as they are not only the spirits of wild nature, but are also spirits from the Upper World who rule some of
the lands and creations of our world's nature (e.g. ibex, Marco Polo sheep), and are connected to the pure
and impure opposition as they have different ''pure'' and ''impure'' categories than other people. One of
Sidky's informantss— Bitan Ibrahimsdescribes them as follows: ''They were human-like, but taller than
any man I know, with fair skin, red cheeks, golden hair, and clad in green garments. Their mouths were
wider than human mouths, their noses extended high into their foreheads, and their feet were backwards.''
[1994: 80-81] .One of my informants — Mashruf Khan — explained that, ''Pari can be tall or very short as
well, from two feet to nine feet. Pariting are usually fatter than the humans. Their head is quite big. They
wear light colored dress, with pastel colors such as blue, green, yellow or even pink. Their home is one
level above our world. They many times appear to me in a form of a bird. Usually in a form of a pigeon, but
they are visible just for me. Their houses are similar to ours, but we cannot see them. Their ruler's name is
Shamzpari. They live much longer than humans, but they can also become old and die. They are dying out
nowadays.'' [Csaji 2004: 58-59].
24. This kind of categorization of the spirits is commonly known among Hunzakuts, but we can
mention Willson (1999) or Csaji (2004) who discuss this in further detail.
25. Impure things are surrounded with taboos; Sidky mentions a taboo for the bitans' dance, told by
Bitan Ibrahim,: ''Bitan must always cleanse themselves and abstain from sexual intercourse prior to calling
on the pari.'' (Sidky 1994: 83) There are several other taboos bitans must observe (Csaji 2004: 58-65).
26. Only males can become an aqhon.
27. The bitans's flying activity is called gdartsastsum etas in Burushaski language. The word gdartsas-
tsum in fact means ''flying.''
28. Sometimes a whole prophecy can be told in their predictions (Sidky 1994: 85-88). I have also
heard bitan Mashruf Khan in 2001 telling of the dilemma of Pakistan after the later Afghan war.
29. In another version, the man who acted against him was a phut-bilasho's aqhdn. See Willson (1999:
280-281).
30. One version of the folktale has been taken from Khisrau Khan in 1988, and later from Saeed Alam
in 1999 by Willson. See Willson (1999: 261).
31. Tire dadamel is a drum that is similar in shape to a coconut that has been cut into two pieces and put
beside each other. Tire open hollow is covered by leather and played by hitting the hollow with two thin sticks.
32. Juniper is believed to be food for the pariting.
33. There are also reports of the use of cedar tr ees (Lorimer 1979: 263-254, Sidky 1994: 71). Syrian
rue (Sepandur and Se pandur harmala) and juniper (Juniper us macropoda) smoke can be hallucinogenic,
but— as I personally examined — the small amount inhaled by the bitan would not affect other people ex-
cept bitans (Csaji 2004: 34). Nearly all the sources mention only juniper smoke inhaled by the bitans (Sidky:
1995, Sidky 1996). My experiences and Willson's work (Willson 1999: 66,164) can give us enough basis for
mentioning Syrian rue also as a hallucinogen for the shamans' dance. Inhaling the smoke of the juniper is
much more common among the present day bitans than cedar or Syrian rue.
33. There are also reports of the use of cedar tr ees (Lorimer 1979: 263-254, Sidky 1994: 71). Syrian
rue (Sepandur and Sepandur harmala) and juniper (Juniper us macropoda) smoke can be hallucinogenic,
but — as I personally examined — the small amount inhaled by the bitan would not affect other people ex-
cept bitans (Csaji 2004: 34). Nearly all the sources mention only juniper smoke inhaled by the bitans (Sidky:
1995, Sidky 1996). My experiences and Willson's work (Willson 1999: 66,164) can give us enough basis for
mentioning Syrian rue also as a hallucinogen for the shamans' dance. Inhaling the smoke of the juniper is
much more common among the present day bitans than cedar or Syrian rue.
402
Was Hunza a refuge of tire White Huns?
34. Cutting off the head of the male goat is a sacrifice for the bitans" dance called chato in Burushaski.
Sidky wrote: "These practitioners inhale the smoke of burning juniper branches, dance to a special music,
drink blood from a freshly severed goafs head, enter into ecstatic trances, and converse with supernatural
beings" (Sidky 1994: 67-68). He also stressed that: "Centered around practitioners known as bitan, this
tr adition has certain characteristics — such as the shaman inhaling juniper smoke and drinking blood from
a freshly severed goafs head — that seem to be unique among South and Central Asian peoples." [1990:
275-277]. I cannot agr ee that it would be a unique tr adition, as I myself have seen the very similar custom
among the Kham Magars" shamans — called jarikhri — in Nepal, thousand kilometers east from Hunza.
35. According to bitans that I have spoken with, Islam does not have a str ong influence on the spir-
its" worlds. For example, the color gr een is quite common among the spirits" dress, yet Muslims avoid that
color on their lower body (see Csaji 2004: 56). Even bitans sometimes wear a long gr een coat as I have seen.
36. Sidky gave a very good example that the bitan is not "possessed" by the spirits in a tr aditional
sense: "Now the pari, said to be inside the drum, begin to speak to the bitan, who, in a high-pitched chant,
conveys their message to the audience.... Then the bitan rises swiftly, dances in a circle around the clear-
ing and, once again, dashes toward the musicians, this time lowering his blood-smeared face next to the
pipe. Again the other musicians pause as the oracle commences to chant predictions he is said to have
heard from the pari. Once again, members of the audience repeat the bitarfs remarks in unison. The oracle
alternates between listening to the pipe and to the drum, each time relaying the parfs messages to the audi-
ence." [Sidky 1994: 84-86].
37. Pariting speak Shina language. This is a well-known fact among the Hunzakuts (see also in Sidky
1994: 74-75, 88-89, Willson 1999: 103, 164, Csaji 2004:53). We may conclude a southern, especially Shina,
origin for this phenomenon, which also aligns with the myth of Girkis and Moglot (Dani 2001: 42-45, Csaji
2004: 63).
38. This dress, while similar to Central Asian dress (like the kaftan), is different than the Pakistani
shalvar khamez dress, which has no belt. The coat usually has a wide textile belt but neither the coat nor
the belt offers any significant differences from the tr aditional dress of the Hunza except for its color. The
shaman typically prefers str ong colors — red and gold, gr een and gold, white and lemon yellow, or even
light blue. Many can remember special and spectacular shaman dresses in the past, but were not able to
accurately describe them for me. Bita" Ibrahim, one of my key informants, wore a light blue shirt that was
given to him by the thorn (king), when he became a bitan. There is no headdress or tiara worn by bitans.
The belt sometimes is only a wide, long cloth; at other times it is an old simple leather belt. Bita" Ibrahim
wears a long shawl and long coat with extr a long shirt sleeves. No items (such as scissors, pliers, or bells)
hang on the belt or on the coat. Mashruf Khan usually wears red or green colored coat with golden flowers.
39. It depends on how long the argument with the pariting lasts and how difficult is to explain the
message or the instruction.
40. This was my experience during my participant-observation, and no other articles or books con-
tain any conflicting information. The singing of the pariting's message is always shortly after the chato, the
drinking of the goafs blood. Bitans tell that the pariting, not the bitan him- or herself, drink the blood as
they are thirsty for it.
41. This information is based on my informants" ideas. This is an estimated rate, but Willson also con-
firmed this data (1999: 165), as saying "they were, and still are, frequently women." Then Willson added:
"Nowadays it is not acceptable for female biUy о to dance, but they are still called upon to make tumaring"
(1999: 187). Tumaring means "amulet" in Burushaski language. I must mention that I could record inter-
views only with male bitans.
42. This information arises from my interviews, and I did not collect more data for further studies.
According to my two main bitan informants, Mshruf Khan and Bita" Ibrahim, the payment is not fixed, and
is varied case by case (see Csaji 2004: 57). Other written sources do not discuss this topic.
43. While nearly all spirits of the Lower Worlds are considered evil, there are also migrating sprits
and dead human's spirits who cannot be categorized so simply as being negative or "evil."
44. This is important data based on my interviews. All of my informants confirmed this fact, inspiring
my book"s title: Fairies Vanishing (Csaji 2004). No other sources have conflicting information. Willson
(1999:165) and Lorimer discuss this (1935: 200-203,214-217) when they mention the two bitans, Sh6n Gukur
and Huk Gukur, who lived a long time ago and were the most powerful shamans.
45. My informants have told many stories about them, but Lorimer 1935-1938, Sidky 1994, Willson
1999 also wrote many anecdotes and folk legends about them, based on the information given by their
informants.
46. This work — preparing amulets — is the most important, especially for female bitans.
403
К. L. Csaji
47. The young Hunzakuts — teenagers and those in their 20s — smiled many times about the stories
and beliefs shared by my informants. They certainly knew about these notions but they did not unreserv-
edly believe in them. Sometimes they did not tr ust in the ideas at all. One of my key informants went to
university in Islamabad, another to a high school in Gilgit. They often use the internet. They also told me
stories about fairies, but not as a statement of facts, but as memorats and well-known tales (fabulats). They
did not believe that the stories were hue.
48. Bi La Ibrahim and Mashruf Khan are famous for their strained relation. Bita Ibrahim many times
explained that Mashruf is a charlatan.
49. The Pali and Prakrit samana comes from the Sanskrit language, where sramana means "tire off
him/herself". The nearby peoples around Hunza have very different terms for the specialists keeping con-
nection with the spiritual world.
50. Whether the shaman is a full-time or part-time specialist is an important division and distinction
in Eurasia.
51. According to Sidky: "The predisposition for becoming a bitan seems to run in certain families.
Practicing bitan are often the children, gr andchildren, or even gr eat-gr andchildren of other bitan" (1994:
78-79). I have not experienced such a lineage, and my informants str essed that a new bitan can appear in
any of the families, if the baby is chosen by the pari.
К. Л. Чайи
БЫЛА ЛИ ДОЛИНА ХУНЗА ПРИБЕЖИЩЕМ
БЕЛЫХ ГУННОВ?
О предполагаемой роли белых гуннов-хефталитов в формировании этнокультурной основы
современного населения долины Хунза, а также о том., какое место занимают обряды шаманизма
хунзакутов/бурушаски в ряду шаманских практик народов Евразии.
Введение
Вплоть до сегодняшнего дня по истории и культуре хунзакутов1 опубликовано весь-
ма незначительное количество книг и статей. Даже когда империя белых гуннов потерпела
фактический крах (557-558 гг. н. э.), хефталиты, то есть белые гунны, еще несколько веков
сохраняли власть над мультиэтническими горными районами современного восточного
Афганистана, северного Пакистана и Кашмира [Стейн/Stein, 1905; Харматта/Наппайа,
1984; Дани/Dani, 1998; 2001; Кальери/Callieri, 1999; Грене/Grenet, 2002; Курбанов/
Kurbanov, 2010]. Тем не менее, остается открытым вопрос о том, исчезли ли они бесследно
после распада и формирования большого количества мелких княжеств в VIII-X вв. н. э.?
Каким образом стал возможным тот факт, что феномен практики деформации черепа до
сих пор присутствует в долине Хунза, наряду с типичной практикой шаманизма. В своих
книгах о традиции шаманских обрядов, Мирча Элиаде, Марджори Мандельштам Балзер,
Майкл Харнер, Михали Хоппал, Юха 11ентикайнен и Миклош Диочеги не анализировали
шаманские ритуалы жителей Хунзы, а шаманизм хунзакутов не включался в общий спи-
сок евразийских тращщий шаманизма. Одной из причин этого может служить тот факт,
что Хунза находится далеко от Сибири и северной части Евразии, соответственно, у шама-
нов хунзакутов-буришей не было прямых связей с другими евразийскими шаманами2 или
удаленными сообществами, где практиковался шаманизм. Однако, как подчеркивается
в настоящей работе, м н практики играют важную роль в современном обществе обита-
404
T Vas Hun za a refuge of the I Mute Huns ?
гелей Хунзы. Большинство людей, живущих в этой местности, так или иначе, ощущают
свою связь с магией и миром духов. Б их собственном мире феи, призраки и духи явля-
ются вполне обыденной частью повседневной жизни. Таким образом, в этом обществе су-
ществуют различные социальные функции и роли, в соответствии со сложным видовым
многообразием духов, а также правилами перехода в другие, низшие или высшие миры.
Служат такие функции и роли задачам общения с духами и управления ими. Хунзаку-
ты знают о священных деревьях (дерево Балтар, старый можжевельник в долине Бойбар),
камнях и вратах между низшим и высшим мирами. Б данной работе акцент сделан на
состоянтш транса и путешествиях шаманов Хунзы по воздуху. Кроме того, автор уделяет
внимание разнообразию ролей, исполняемых в рамках общества людьми, которые служат
посредниками между реальным миром и миром духов. Отдельно рассмотрены социаль-
ные функции и само понятие бтггана3, поскольку именно его обязанности наиболее близко
соответствуют кругу обязанностей и функций того, кого мы привычно называем словом
«шаман-. Эти шаманы, называемые «датпманами- («dashmans»), не исполняют публично
каких-либо танцев, а входят в состояние транса иным способом. Кроме того, само слово
«дашман- может стать предметом интересного этимологического исследования. Б цепом,
этнологтгческие изыскания автора в долине Хунза фокусировались не только и не столько
на белых гуннах и их этнической принадлежности, сколько на современном обществе и
культуре. Однако, основываясь на собранных данных из этих сфер, можно задать новые
темы ткспедовантп! для историков, археологов и этимологов — темы, способные стать на-
чалом диалога предсгавтпелей различных смежных научных дисциплин. Посвятить же
данный диалог автор предлагает вопросу о «жизни после смерти- у белых гуннов.
Рис. 1. Ограничена территория, на которой автором были проведены этнографические исследования
Fig. 1. The territory where the author had been conducting his ethnographic research is marked off
405
К. L. Csaji
Рис. 2. Районы работы эютедицки
Fig. 2. The areas of the expedition's woil.
Своп исследования в регионе автор начал в июне 2001 года. Полевые работы на этой
относительно небольшой территории проводились до поздней осени, а затем были про
допжены в 2005 году. Были записаны несколько этнологических интервью на языке бу-
рушаски, в которььх принимали участие шаманы и обычные люди из Хунзы, а также из
долин Бойбар и Чапурсан. Само исследование было сосредоточено на поселениях Баптит,
Аптпт и Ганеш. Кроме того, автор совершил переход высокогорными тропами в долину
Ясин, а также в Той (Thui), граничащий с .Афганистаном округ Газин в Читрале. Кроме
того, был также краткосрочный поход в адмггнисграттгвный округ Гуджал в Северной Хун-
зе, с целью сбора дополнительной информации по шаманизму. Б основном, автор прово-
дил сбор материалов по традициям шаманизма (текстов и описаний проводимых ритуа-
лов), однако дополнительно коллекция пополнилась и народными сказаниями и песнями.
Осуществлялось тесное сотрудничество с семью другими участниками исследования15,
а с 37 информаторами, из которььх девять были женщинами, 28 мужчинами — все были
разного возраста, проводилось интервьюирование. Кроме того, автор осуществлял так на-
зываемое непосредственное наблюдение, то есть два сезона провел в избранной им общи-
не в центральной Хунзе, являясь свидетелем их повседневной жизни, шаманских ритуалов
и церемонтпь Бее вышеперечисленные интервью и шаманские обряды и практики были
записаны на цифровые видео и аудио носители. Б общей сложности, было собрано более
31 часа записанных на пленку материалов, с целью их дальнейшего изучения и анализа.
406
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
После первого визига, автор сравнил ранее собранные сведения с теми, что можно
было найти в книгах и статьях антропологов и культуроведов-исследователей по Хунзе
[Кларк/Clark, 1956; Фельми/ Felmy, 1997; Фрембьен/ Frembgen, 1984; Ф>рембген/Frembgen,
1985; Ф>рембген/Frembgen, 1985-1986; Ф>рембген/Frembgen, 1988; Йетгмар/Jettmar, 1961; Ло-
ример/Lorimer, 1929; Лоример/Lorimer, 1935-1938; Лоример/Lorimer, 1979; Сидки/Sidky,
1990; Сидки/Sidky, 1994; Сидки/Sidky, 1996; Сидки/Sidky, 2004; Стэйли/Staley, 1969; Тик-
канен/Tikkanen, 1991; Тикканен/Tikkanen, 1995; Вилсон/Willson, 1999]16. Также с книгамии
статьями по Хунзе в целом (в основном, это были материалы по лингвистике)17. Затем автор
вернулся в Хунзу, чтобы продолжить исследование, используя, на этот раз, доработанный
и расширенньпл список вопросов. Целью для меня был наиболее полный сбор информа-
ции, так как необходимо было представить свои выводы Международному обществу по
изучению шаманизма, на конференцию которого я был приглашен в 2007 году, чтобы
сделать доклад по шаманизму в Хунзе. Собрать имеющиеся статьи и книги по культуре
Хунзы оказалось делом нелегким. (рели них были работы лигггвистов, культурных антро-
пологов, историков и путешественников, многие из которых публиковались очень огра-
ниченным тиражом [Банник- Тэйлор/ Banik- Taylor, 1970; Бергер/Berger, 1974; Биддалф/
Biddulph, 1880; Дани/Dani, 1996; 2001; Климов-Эдельман, 1970; Лейтнер/Leitner, 1889; Шом-
берг/Schomberg, 1935; Тифу/Tiffou, 1993; Топоров/Toporov, 1970; Уйфальви/Ujfalvy, 1884].
Лишь немногие из этих исследователей описывали в своих трудах шаманские обряды хун-
закутов, но у многих, тем не менее, была представлена различная информация, ставшая
полезной для моих исследований. В настоящей своей работе я привожу библиографию
трудов по шаманизму хунзакутов, чего ранее в научной литературе никогда не делалось.
Целью моего исследования являлось изучение мистического мира хунзакутов, включая со-
циальные функции членов общества. А также, связанных с этим миром — ведьм, шаманов
и других персонажей, имеющих тесные контакты с духами. Интересны и связи хунзаку-
тов с низшим и высшим мирами. Все находки были опубликованы в книге под названием
«Выдержки из культурной сокровищницы Хунзы» [Чайи/ Csaji, 2004] и, кроме того, были
использованы в серии документальных фи льмов по всемирному спутниковому каналу,
посвященному культуре, под названием «DUNA Television».
Формат данной работы не позволяет произвести детальный а пая из собранных дан-
ных, равно как и проанализировать результаты исследований других ученых. Поэтому
передо мной встал вопрос выбора межах двумя вариантами: (1) произвести анализ лишь
моего собственного исследования, а информацию об исследованиях других авторов ис-
ключить из работы, либо (2) основываться и приводить в своем труде лишь те данные,
которые связаны и не расходятся с моими собственными, которые, в свою очередь, находят
।юл гвержюнце в трудах других ученых18. В первом случае, общей информации, на кото-
рой основывалось исследование, было бы гораздо больше, однако данные оказались бы не
столь надежными. Во втором же случае сведений было бы меньше, однако все они были
бы проверенными и надежными. Для целей, преследуемых в настоящем труде, я выбрал
второй вариант.
О шаманах Хунзы мы не знаем очень многого. Например, я не изучал психолого-
психиатрическую сторону вопроса, так как сам не являюсь психологом. Не принимал я во
внимание и многие исторические аспекты, поскольку они повлекли бы за собой необходи-
мость проведения дальнейших исследований в прилегающих долинах. Кроме того, мною
были оставлены без внимания экономико-социальные нюансы, такие как различного рода
взаимодействия (предоставление своих услуг шаманом и ответных услуг клиентом-членом
общины). Свое исследование я посвятил исключительно деятельности шаманов — техни-
кам шаманизма. Соответственно, пишу я лишь о нынешних шаманских пракпгках, техни-
ках и современных народных верованиях. Основана статья преимущественно на данных
авторских полевых исследований и непосредственных наблюдений и включает также
и результаты интервью и опросов. Именно поэтому, в ней не так много цитат. В рамках
полевых исследований я фокусировал внимание на положении и приемах, используемых
407
К. Л. Чайи
битаном, а также провел сравнение между деятельностью битана и представителей
других родов занятий, таких как лашман, сире гус, акхон, джаадугар (dashman, sire gus,
aqhon, jaadugdr).
Где находится Хунза?
Чтобы определиться с местоположением данной территории и народности, о кото-
рой идет речь, необходимо учесть, что Хунза является единственной рекой, которая про-
текает через горный хребет Каракорум в контролируемой Пакистаном части Кашмира.
Существовавшее ранее государство, также известное под названием Хунза, в основном рас-
полагалось на правом, северо-западном, берегу реки. Тем не менее, в некоторых южных
и северных частях Хунзы, оно также существовало и на противоположном берегу [Вил-
сон/Willson, 1999, р. 5-7]. От севера к югу и от запада к востоку эта территория занимала
приблизительно 80 километров4. Из-за своего горного ландшафта, весь регион делится на
несколько небольших по размеру долин. Долина Чапурсан граничит с Ваханским кори-
дором в Афганистане, долина Бойбар расположена на китайской границе, а Шимшал, тя-
нется до самого Балтисгана и, находится на самой линии прекращения огня между Инди-
ей и Пакистаном, в середине спорной территории Кашмир. Хунза же, собственно, как раз
лежит на границе Китая, Пакистана и Афганистана, и большая часть обитаемой террито-
рии одноименной реки находится на высоте менее трех тысяч метров над уровнем моря,
хотя вокруг расположены тридцать три вершины, более 7300 м высотой [Вилсон/Willson,
1999, р. 16]. Лишь высокогорные луга, на которых пасутся коровы, яки, лошади, козы и буй-
вольт, лежат выше, в пределах 3300-4200 м над уровнем моря. Данная территория всегда
была изолированной от внешнего мира и, фактически, первой дорогой, пришедшей сюда
в 1978 году, стало Каракорумское шоссе, дошедшее в 1982 году до Китая, и открытое для
иностранцев в 1986 году [Сидки/Sidky, 1994, р. 94, Вилсон/Willson, 1999, р. 1, Флауэрдэй/
Flowerday, 2006 и Др.]. Вплоть до этого времени, попасть в долину можно было лишь пеш-
ком, причем на дорогу уходило до нескольких недель, так как путь пролегал через высоко-
горные перевалы и различные опасные места.
Регион Кашмир после распада
племенного союза хефталитов
Безусловно, ни у какой из существующих ныне наций и народностей, невозможно
отыскать прямые корни, ибо все они представляют собой сплав этносов и культур, явля-
ясь результатом их взаимодействий. Перед тем, как начать описывать предполагаемую
этнокультурную связь между гуннами и хунзакутами, давать интерпретацию ее в данной
работе, необходимо сказать еще о трех важных вещах. Во-первых, данная территория (се-
верный Гиндукуш, западный Каракорум и западные Гималаи) всегда, даже в эпоху железа
и раннего средневековья, являла собой настоящее этническое многообразие5. Второй факт
заключается в том, что белые гунны не были единственной народностью, пришедшей
в этот обширный регион. До них были саки, кушаны-гоэчжи, кидариты, они активно вза-
имодействовали между собой, воевали, захватывали и освобождали земли. Особенно вы-
деляются сакский и кушанский периоды, оставившие после себя значительное количество
артефактов, а также упоминаний в письменных источниках (включая некоторые надписи
на камнях). Во времена средневековья, миграции различных тюркских этнических групп
также оказали влияние на территорию долины Хунза и ее окружение. Третья деталь, о ко-
торой необходимо упомянуть, состоит в том, что этническая составляющая белых гуннов
до сих пор до конца не изучена, хотя повсеместно принятым является предположение
408
Бы.шли до.шна Хунза прибежищем бе.шх гуннов?
Рис. 3. Каньон реки Хунза на середине протяженности русты реки по направлению к Гилгнту
(на заднем плане виден пик Ракапоши — 7788 метра), слева Хунза, справа Нагар
Fig. 3. The Hunza-river canyon in the middle of the river’s way toward Gilgit
(on the background we can see Rakaposipeak — 7788 meter), with Hunza on the right and Nagar on the left side
Рис. 4. Каньон Бойбар, долина, прилегающая к Хунзе, северная часть бывшего царства - благодаря построен-
ной несколько веков назад системе орошения, растения хорошо чувствуют себя даже на этой крайне засуш-
ливой земле на высоте около 3000 метров над уровнем моря
Fig. 4. The Boiber canyon, a side valley/ of Hunza in the Nortem part of the former kingdom — plant vegetation in an
extremely arid place at approximately 3000 meter high elevation, thanks to the centuries old canal-system
409
К. Л. Чайи
Рис. 5. Центр Хунзы: форт тама в Балтите, в окружении высочайших непокоренных вершин мира
(вершина Уптар-Пик- 7388 негра - скрыта облаками)
Fig. 5. Center of Hunza: the fham's fort in Baltit, with the highest unclinibed mountain in the world
(the Ultar peak — 7388 m — nearly hidden in clouds)
410
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
о двух базовых компонентах — племени уаров/варов и хиун/хьюн6 — но даже эта пара
должна была иметь очень сложный состав, поскольку правили они множеством других
этнических групп и малых царств. Таким образом, их национальный состав был весьма
пестрым и далеким, от какой бы то ни было однородности.
Сегодня, в XXI веке, наше представление о нациях, этнических группах и границах
разительно отличается от представления, бытовавшего в веке прошлом. Помимо много-
уровневой структуры племенных обществ и ранних государств, мы должны принимать во
внимание роль политических образований, альянсов, различного рода политических бра-
ков, эндогамных союзов, а также синтетических этнонимов (мимикрии). Но, прежде всего,
этнические группы характеризуются контекстом, в котором существуют (особенностями
внешнего и внутреннего дискурса, своими сощяалъными установками и интересами) —
общие ценности и обычаи могут объединять даже разноязычные группы, либо разделять
сообщества, говорящие на одном языке, бросая их в пекло полиптческих и религиозных
конфликтов. Подобного рода сложноспт свойственны обществу прошлого даже более, не-
жели нациям нашего времени, поскольку iю. пн нческне и правовые институты сегодня
вынуждают их существовать в куда более строгих рамках. В прошлом же, как таковых на-
ций, в нынешнем понимании этого слова, не существовало, зато были народы, народно-
сти и этнические группы, за которые мужчины и женщины могли отдавать свои жизни.
Таким образом, эмоциональные связи человека с какой-либо группой, объединенной сим-
волическими понятиями общности и родства, всегда играли важную роль в когнитивном
восприятии .личностью окружающего его мира. Благодаря подобным связям, рождалось
множество общественных единиц, таких, как клан, племя, империя, альянс и др. Кроме
этнической составляющей, необходимо также учитывать роль религиозных объединений,
гю. иннческпх конфликтов и союзов, важность торговых связей, моды и трендов, распро-
страненность фольклора, а также множество иных видов взаимодействий, влияющих на
особенности когнитивного восприятия мира этническими группами. Все эти фак торы позво-
ляют составить картину восприятия таких понятий, как «мы» и «они» на различных уровнях.
Предлагаемое исследование содержит наблюдения социального и этнографического
плана, так как автор не является историком или археологом, поэтому в последующей ча-
сти мы попьнаемся обобщить различные мнения ученых касательно периода существова-
ния белых гуннов в Кашмире. Мы не будем анализировать бесчисленное множество шгсь-
менных источников, посвященных данной теме, происходящих из империи хефталитов,
Китая динаспгй Вэй и Тан, Византии, Персии времен Сасанидов, Индии эпохи динаспги
Гупта и более позднего времени, Согдианы и так далее — на подобный ана лиз потребуется
объем диссертационной работы. К тому же Курбанов/Kurbanov [2010] уже попытался от-
ветить на данный вопрос. Наиболее важные же из свидетельств и их авторы — Прокопий
Кесарийский, Козьма Индикоплевст, Сонг Юн, Сюаньцзан и другие, сходятся во мнении,
что данная территория находилась в глубоком тылу у белых гуннов.
Признанием роли белых гуннов в происхождении народов горной части северо-за-
падной Индии мы первостепенно обязаны работам франко-венгерского этнолога Шарля
де Уйвари. Он также особо подчеркивал важность обычая деформации черепа [Уйвари/
Ujvary, 1998] в данном контексте. Затем, сэр Марк Аурэль Стейн, знаменитьпя археолог анг-
ло-венгерского происхождения, также посвятил часть своих работ этому этнокультурному
процессу у белых гуннов [Стейн/Stein, 1995]. С тех пор, исторические справки и краткие
описания стати опираться на данные о том, что территория хевтатитов и белых гуннов
постепенно сокраптлась до изолированных и, соответственно, хорошо оброняемых гор-
ных районов Кашмира, Бадахшана и Читрала. Позже их гтравлению настал конец и сами
они, потеряв свой этноним, исчезли из поля зрения. Последним источником, в котором
можно прочесть о гуннах из горных местностей Каракорум и Гиндукуш, является отчет
о путешествии Сюаньцзана во второй четверит VII в.н.э.
О происхождении, этнических корнях и этнокультурной составляющей белых гун-
нов ведутся жаркие дискуссии [например, Еноки/Enoki, 1955; 1959; Альтхайм/Altheim,
411
К. Л. Чайи
1959; 1960; Гумилев/ Gumilev, 1959; 1967; Харматта/Harmatta, 1984; Кальери/ Callieri, 1999;
Вэсьер/Vaissiere, 2007; Курбанов/Kurbanov, 2010 и Др.]. Японский ученый К. Еноки гово-
рит о двух центрах империи хефталитов. Один из них находился в речном каньоне верхо-
вьев Амударьи. Сюаньцзан в своем описании места упоминает о «Hsi-mota-lo» (что обозна-
чает «подножье снежной горы»). Исток реки Амударья находится лишь в нескольких ки-
лометрах от границ Хунзы, что может являться причиной подобного описания, ведь русло
реки окружено высокими горами со снежными вершинами. Еноки полагает, что родиной
хефталитов был восгочный Тохаристан, а именно, верховье Амударьи или же горная цепь
Гиндукуш [Еноки/Enoki, 1955, р. 233; Еноки/Enoki, 1959; Гумилев/Gumilev, 1959, р. 140;
1967, р. 98]. В древнем птбетском первоисточнике, хронике «Дпаг-бсам-льон-бза» («Dpag-
bsam-ljon-bzah» или «IГревосходный Kalpa-Vrksa») содержатся упоминания о хуна-хиони-
тах, где их перечисляют наряду с дарадами, Йонами (греками), камбоджами, тухарами
и другими племенами (Dararfas, Yara/ias, Kambojas, Tukharas, K/ia^sas). Практически все эпт
названия имеют параллели с возникшими в дальнейшем этническими группами, поэтому
данный источник можно считать вполне надежным в плане отражения существовавшей
на тот момент этнической карты региона [Бэйли/Bailey, 1971, р. 66; 1979]. Есть и проптво-
положное мнение, согласно которому, хефтал игы не представляли какой-либо языковой
или этнической сугцноспт, а являлись лишь политическим объединением, поэтому о по-
томках их говорить смысла не имеет, ибо с распадом этого политического союза исчезли
и они сами [Вэсьеу / Vaissiere, 2007, р. 134]. В этот научный диспут мы вмешиваться не бу-
дем, но автор считает своим долгом упомянуть, что в иноземных источниках упоминания
о гуннах в регионах Гиндукуш и Каракорум встречаются спустя продолжительное время
после исчезновения вышеупомянутой политической формации. Другим важным источ-
ником является хроника «Раджатарангини» или «Поток царей», написанная на санскрите
автором Калханой, скомштлировавшим в середине XII века древние хроники всего Кашми-
ра. Разумеется, существует значительное число и средневековых источников, перечислять
которые мы не имеем возможности, однако если у читателя возникнет желание прочесть
их тексты, а также ознакомиться с детальным анализом этих текстов, то это можно сделать
у Дани [Dani, 2001].
Весьма любопытен тот факт, что даже сегодня хунзакуты все еще хранят у себя тра-
дицию деформации черепа. У новорожденных младенцев (хотя не у всех, а лишь у некото-
рых), лобной кости придают либо плоскую форму и закрепляют ее специальной тканью,
называемой «кули» (faiZz), либо, довольно редко, деревянной пластиной [Вилсон/Willson,
1999, р. 245]. У одного из хунзакутов, битана по имени Бита Ибрагим, ставшего для меня
источником информации, как раз такая форма головы. Люди говорят, что цель у этой де-
формации исключительно эсгетическая, и сильной боли младенцу процедура не причи-
няет. Для осуществления ее используется длинньш отрезок ткани, которьпт наматывается
вокруг головы подобно тюрбану, а изредка в него вставляется также и деревянная пласги-
на, делающая лоб еще более плоским и высоким. Все это помогает людям приблизить свой ви-
зуальный облик к эстетическому идеалу, в проптвовес узким и выдающимся лобным костям7
В жизни Хунзы важную роль играет также и поло. Среди кочевников, полукочевых
племен и народов, чьей неотъемлемой частью жизни была верховая езда, игры верхом на
лошади всегда были широко распространены. Однако, благодаря англичанам, научив-
шимся данному виду спорта в Индии и продемонстрировавшим его всему миру, именно
поло стало наиболее известной игрой из всех [Фрембген/Frembgen, 1988]. Согласно дан-
ным из китайских источников, игра поло упоминалась в связи с кочевниками-всадниками
даже полторы тысячи лет назад. Хунзакуты играют в поло («Ьи1а» на языке бурушаски) уже
много веков и с ним связаны некоторые народные обычаи. Например, новорожденного
ребенка нельзя забирать из семьи до того, как его покажут небу на поле для игры в поло
(«shabaran»). Этот обычай называется «холе диусас» («hole duisas»). Поло, как вид спорта
и игры, выполняет несколько функций. В мирные годы это был один из видов тренировки
для молодежи, а также площадка для соперничества между ханами и между целыми цар-
412
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
сгвами. Поло является типичной игрой не только в Хунзе, но и в ряде прилегающих реги-
онов, особенно в Бал листа не, Гилгите и Читрале. Шандурский перевал между Читралом
и Гилгитом, находящийся на высоте более 3500 м, до сих пор является местом проведения
ежегодного шандурского матча по поло между регионами Гилгит и Читрал. Тысячи бо-
лельщиков устраивают целый фесптвалъ во время проведения состязания, играются десят-
ки свадеб, музыканты исполняют народные мопгвы вперемешку с современной пакистан-
ской поп-музыкой и, конечно, процветает рыночная торговля.
Устная история Хунзы
и некоторые письменные свидетельства
Согласно мифам и легендам, имеющим хождение в данной местноспг, предки самых
первых правителей земель Нагар и Хунза пришли сюда с юга. Два первых царя по имени
Гиркис и Моглот (что означает «мышь» и «мангуст»), были потомками знаменитого пра-
вителя Гилгига, звали которого Азар Джамшид (Azur Jamshed). Таким образом, они также
являлись потомками динаспги Трахан (Trakhan) [см. Вилсон/Willson, 1999, р. 228]. Как гла-
сит легенда, два брата-принца были на охоте, и так увлеклись преследованием альпийско-
го козла (также известного, как «скакун фей»), что не замептти, как тот привел их в земли
Хунза и Нагар [Чайи/Csaji, 2004, р. 111 — 112). Оказавшись там, они встретились с местны-
ми жителями, народом буришей. Вот почему в былые времена вся эта местность называ-
лась «Буру-за» или «Бру-за», то есть «страна народа буришей» («Вштг-za», «Bru-za») [Дани/
Dani, 1989, р. 43 — 46]. Вернувшись домой, братья упросили отца отдать им эту огромную
долину, что он и сделал. Правый берег реки отошел Гиркису, а левый Моглоту, братья же-
нились на девушках местного племени и основали клан Дирамитинг. Вскоре после начала
своего правления на подвластных им землях, братья начали враждовать между собой и,
в итоге, Моглот убил Гиркиса. Дочь Гиркиса покинула родину, чтобы найти кого-нибудь
из своей кровной родни и вернулась назад из Бадахшана вместе с мужчиной большой фи-
зической силы. Народ спрашивал ее, где она нашла его. И девушка отвечала: «На небе».
На языке бурушаски эти слова звучат, как «айешо» (ayasho), что означает «рожденный на
небесах» [Вилсон/Willson, 1999, р. 228]. Различные вариации на тему данного мифа о про-
исхождении предков можно услышать в разных деревнях Хунзы.8 Вот почему династия
носила имя Айешо вплоть до конца XX века, когда Пакистан окончательно устранил вся-
кую администраптвную власть так называемых «тамов» (слово «tham»9 означает «царь»)
[Кларк/Clark, 1956; Дани/Dani, 2001; Сидки/Sidky, 1990; Вилсон/Willson, 1999; Чайи/Csaji,
2004]10. Вплоть до семидесятых годов двадцатого века Хунза и Нагар были частично не-
зависимыми королевствами. До раздела в 1947 году Британской Индии на независимые
государства, они являлись суверенными туземными княжествами Британской империи
в течение полувека, так как Хунза была аннексирована британцами лишь в 1892 году, в са-
мом конце Большой игры (так называлось соперничество между Британской и Российской
империями за господство в Центральной Азии) [Чайи/ Csaji, 2004].
Примерно в VII—VIII веках название региона в древних источниках поменялось
и возникло новое имя — Хун-за [Дани/Dani, 2001]. Об этимологии этого слова не существу-
ет устоявшегося общепринятого мнения. Среди лингвистов распространены различные
версии происхождения этого названия и его значения, например, такие как «край воинов-
лучников», «ханская земля» и «земля гуннов». Последний вариант произошул от слово-
сочетания «Хун-на-са» или «Хун замиин» («Ншг-na-sa» или «Hun zamiin», слово «zamiin»
обозначает на языке бурушаски землю). Иные же полагают, что понятие «хунзо» («hunzo»)
значит «лучники», и название «Хунза» могло произойти от него и означать «землю, где
сражаются при помощи лука». Некоторые говорят о земле ханов, потому что в нескольких
источниках данная территория упоминается, как «Ханджут» («Khanjuut») или «земля ха-
нов» [Вилсон/Willson, 1999, р. 11], что может быть основой слова «хунза» при добавлении
413
К. Л. Чайи
аффикса (формирующего слога). Есть также мнение, что название региона появилось в ре-
зультате знаменитого вторжения белых гуннов-хефталитов на индийский субконтинент
|Criii<Ti/Sidl<v, 1996, р. 26; Чайи/Csaji, 2004, р. 14-15]. Таким образом, как мы видим, еди-
ного мнения относительно происхождения данного этнонима не существует [Дани/Dani,
2001, р. 44-46, 143-147]. Первоначально слово «Хунза» было гео графическим названием,
а затем стало основой этнонима, обозначающего всех жителей региона, так что понятие
«хунзакуты» произошло от географического названия, но включает в себя все этнические
группы, проживающие в Хунзе. При этом их собственные этнические названия — бури-
пгы, вахи, беричо и так далее — могут различаться.
Согласно данным известного историка А. Дани, посвятившего этой теме свои труды,
правящие кланы Таракутов и Вазииркутов обосновались в Хунзе лишь в эпоху раннего
средневековья, перебравшись сюда из региона Гилгит [Дани/Dani, 2001]. Поэтому, у них
разные этнические корни с группами местного населения, такими, как бурумокуты, баку-
ты, фауаагы, харикуты и многими другими, то есть, собственно, с коренными жителями,
известными под общим названием «буриши» или «носители языка бурушаски». Судя по
всему, это коренное население ассимилировало пришельцев в языковом плане [Вилсон/
Willson, 1999, р. 10-11, 30; Дани/Dani, 2001, р. 45-46; Хамид/Hamid, 1979]. Благодаря этому
процессу, некоторые слова, такие как «тархан» («tarkhan») или «хатун» («khatun») вошли
в язык бурушаски.11 В те времена легкая конница Хунзы была широко известна и враги
боялись ее — даже Китай, столкнувшись с восстанием на западных территориях империи,
в Стпщзяне, попросил хунзакутов о помощи. В прошлом, эти всадники неоднократно на-
падали на караваны, идущие по Великому шелковому пупл. Что касается религии, то ос-
новными вероисповеданиями, принятыми в регионе в то время, были буддизм и индуизм12
Даже после прихода ислама13 в период между XI и XV веками [Дани/Dani, 2001,
р. 198-201], Хунза и Нагар сохранили свою культуру и значительную часть своих традици-
онных верований. Среди них был свой способ производства алкоголя, а также обычай при-
влечения шаманов (битанов, дахшаманов и других) для осуществления связи с миром ду-
хов. Поэтому мы можем называть данную территорию отдельным, даже изолированным,
островком шаманизма, посреди мусульманского мира. Хунзакутов окружают, в основном,
исламские общины и лишь в нескольких из прилегающих дошли сохранились остатки ша-
манских обрядов доисламских времен. Таким образом, однако, мы видим, что и в общи-
нах мусульман, таких как Даниор, Богрот и Гарамош (Danyor, Bogrot, Haramosh), наряду
с бывшими маленькими царствами, наподобие Хунзы, Нагара и Ясина (Yasin), шаманизм
является параллельно существующим культурным течением, лишь в незначительной
мере подвергшимся влиянию ислама. Таким образом, шаманизм хунзакутов — вовсе не
отличительная черта локальных культур народов северного Пакистана. На этих террито-
риях, за исключением Даниора и Ясина, где также распространен язык бурушаски, люди
говорят на языке шина, на котором слово «даньял» («danyal») означает «бтлтан». Лоример,
Дани и Сидки единогласно заявляют о важной роли, которую играет доселе малоизучен-
ный шаманизм шина в общем сплаве архаичных обрядов и шаманских техник хунзакутов,
о которых нам известно куда больше [Лоример/Lorimer, 1979; Дани/Dani, 2001; Сидки/
Si Л 1<\, 1994]. Во времена средневековья и далее эти этнические группы поддерживали тес-
ные контакты, и в тех или иных пропорциях могли не только принять, но и поглотить
древнее население хефталитов. Поэтому у нас нет возможноспг со стопроцентной уверен-
ностью заявить, относится ли шаманизм Хунзы к белым гуннам или к кому-либо из других
племен, вторгавшихся на эту территорию.
Экономика современной Хунзы
Жители Хунзы в настоящее время являются пастухами и фермерами, выращивают
зерно, ячмень, возделывают поля, ухаживают за овощными посадками и фрук товыми сада-
414
Бы-ш.ш долина Хунза прибежищем белых гуннов?
ми (растут, в основном, абрикосовые и ореховые деревья, яблони, миндаль и вишня). Так-
же активно развивается туристическая сфера, а кроме того, растет коммерческая добвтча
каменной соли. При этом в регионе выпадает, по разным оценкам, лишь порядка 130 мм
осадков в год [Вилсон/Willson, 1999, р. 25], поэтому водой Хунзу снабжает обширная си-
стема каналов орошения. Эти каналы зачастую вырублены непосредственно в скалах и по
ним пресная вода поступает на поля и в сады прямо с ледников. Прорубание этих каналов,
а также поддержание их в рабочем состоянии является предметом многих ритуалов и фе-
стивалей, проводимых в Хунзе.
Рис. 6. Цекгралъни® резервуар укрепленного хана ( Игап») Ганеш в Хунзе
Fig. 6. Center reservoire of a fortified khun (Ganesh) in Htinza
Самым почитаемым из фруктовых деревьев является, несомненно, абрикосовое. Его
плоды могут использоваться как в качестве еды, так и для приготовления напитков. Па-
стухи уводят стада коров, лошадей и буйволов на летние пастбища, где животные пасутся
с мая—июня по сентябрь—октябрь. Земля же поделена между несколькгтми родами хун-
закутов. Таким образом, данная форма экономического существования может называть-
ся комплексным сельским хозяйством с чертами полукочевого образа жизни [Лоример/
Lorimer, 1929, р. 33; Чапи/Csaji, 2004, р. 19].
Общество Хунза
С территориальной точки зрения, общество Хунза основано на общинах, или так на-
зываемых «ханах»14. Несмотря на то, что «ханов» существует несколько, главенствующее
положение в обществе занимают те, что бвпги основаны первымтс Балтит (Каримабад),
Алтит и Ганеш, которые вместе, включая сельскохозяйственные угодья, не считая летних
пастбищ занимают площадь не более 30 кв. км. Вплоть до начала XX века центром каждого
415
К. Л. Чайи
хана было традиционное городское поселение с каменными л омами, окруженное высокой
стеной. В середине поселения стояла башня, предоставлявшая хорошую обзорную пози-
цию для наблюдения за вражескими войсками в случае их приближения.
Несмотря на сведения, указанные в ранних работах, например у Д. Л. Р. Лоримера
[Лоример/Lorimer, 1938, р. 304], общество Хунза состоит не из племен5, а делится на роды,
кланы и фратрии. Известный ученый-лингвист Дэвид Локхарт Робертсон Лоример, автор
ставшего классическим исследования, проведенного им в 1920-1930 годах, определил тер-
мин «тийт» языка бурушаски, как «племя» [Лоример/Lorimer, 1938, р. 304]. Однако, в даль-
нейшем, антропологи-культуроведы пришли к мнению, что данное определение являет-
ся неточным [Сидки/Sidky, 1996; Вилсон/Willson, 1999; Чайи/Csaji, 2004], поскольку все
общество в целом как раз и составляет племя хунзакутов. По вертикали общество Хунзы
делится на три основные группы. Например, наиболее высоким статусом обладает семей-
ство Айешо, принадлежащее к клану Таракутов (Tharakut), и, вместе с кланом Вазиирку-
тов (Waziirkut) они составляют фратрию Дирамитингов [Вилсон/Willson, 1999, р. 192-193;
Стэйли/ Staley, 1969; Сидки/Sidky, 1996]. Все они обладают наивысшим статусом, и пользу-
ются всеобщим уважением. Некоторые представители фратрии Дирамитингов также но-
сят плтул «тархан», что означает «тот, кто взывает к долгу трудиться на каналах системы
орошения» [Вилсон/Willson, 1999, р. 75]. Эго слово, кажется, имеет тесную связь с общеиз-
вестным статусом, которым обладали тунны и авары (вархуны), однако автор этой работы
не является эплмологом и не ставит целью доказывать ее наличие. Вторая группа — это на-
род буришей, обладающий средним статусом. Третью группу составляют носители языка
шина, обитающие на юге. Кроме того, существуют также группы «слуг» тпи «работников»,
представляющие собой сообщество, объединенное по профессионалытому признаку. На-
пример, «беричо» («Bericho») являются кузнецами, а также музыкантами своего народа
(в настоящее время они также владеют сами тпи нанимают тракторы, занимаясь обработ-
кой почвы). Вахи, в прошлом киргизские кочевники, пришли с севера, из страны Вахан
и занимаются, в основном, животноводством. Сегодня они представляют собой оседлых
фермеров, носителей языка вахи, родственного таджикскому и языку саракол (последний
входит в группу памирских языков). Некоторые из этих, ныне ведущих сельский образ
жизни, групп людей, лишь недавно покинули свои кочевые юрты, о чем свидетельствуют
отверстия для выхода дыма в крышах их домов, на которые они устанавливают деревянное
круглое навершие (тюрк. Женерак).
В гео графически обозначенном регионе Хунза говорят на четырех языках:
(1) бурушаски, основной язык, используемый для общения в центральной местно-
сти и в других землях Хунзы (примерно 50000 носителей) и натер (примерно 52000 носи-
телей). Тикканен шкал о меньшем количестве тех, кто говорит на этом наречии [Тикка-
нен/Tikkanen, 1988, р. 304-305]. Мы же приводим более поздние данные Вилсона, который
в своей работе использовал статистике из официальных источников Пакистана [Вилсон/
Willson, 1999, р. 10];
(2) язык шина, распространенньпл на юге (около 20000 носителей);
(3) язык вахи, используемый на севере (приб лизительно 10000 носителей);
(4) беричо (или «думаки» — Dumaki), на котором говорят, в основном, в Муминабаде
(Berishal), а также в Доркхале возле Балина (около 300 носителей языка).
Бурушаски (или, как его еще называют, «мишааски» — Mishaaski — что обозначает
«наша речь/наш способ»), как предполагают ученые, не имеет связи ни с одним другим
языком в мире [Лоример/Lorimer, 1939; Топоров/Toporov, 1970; Бергер/Berger, 1974; Вил-
сон/Willson, 1999]. Некоторые лингвисты пытаются провесил параллели между бурушаски
и палеосибирскими языками (такими, как язык кет) — [см. Климов-Эдельман, 1970; Топо-
ров, 1970]. Результаты исследования традиций шаманизма, выполненных автором данного
труда, также указывают в сторону этнокультурных связей с Сибирью.
На левом берегу реки Хунза, в землях к югу и востоку, лежит царство Нагар. В не-
которых местах оно также занимает земли к западу от реки. Будучи родственной
416
Бы. шли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
Рис. 7. Северная Хунза (долина Чапурсан), главный элемент юрты устанавливается на центральное отверстие
доя выхода дыма в крыше только что построенного дома
Fig. 7. The central element of a yurt is placed on a central smoke-hole to the roof of a newly built house
in North-Hunza (Chapursan valley)
и соседней по отношению к ху нзакутам, общиной, жители Нагара носят схожее название —
нагаркуты. Т 1х обычаи схожи с обычаями хунзакутов, и шаманские обряды практикуют-
ся там аналогичным образом. Кроме того, нагаркуты также говорят на языке бурушаски.
Даже сейчас в Хунзе не существует разделения на массовую и элитарную культуры.
Тем не менее, на общине сказывается проникновение, в целом, пакистанской культуры,
включая все аспекты и нюансы современного общества потребления. При этом, конечно,
развивается экономика и различного рода связи с окружающим миром. Туртгзм, прпсут-
ствие пакистанскг гх чинов, а также появление современных технологий и средств массовой
информации, особенно вдоль Каракорумского шоссе, оказывает влияние на верования,
традиции и обряды жителей данного региона. Хунза сейчас претерпевает значительные
изменения.
Контакты с миром духов
У хунзакутов существуют различные категортш людей, каждая из которььх имеет свя-
зи с различными духами. Пять таких категорий, осуществляющих взаимодействие с духа-
ми и разлтгчными мирами, это:
1. «Битан- (bitan), кого мы, собственно, и называем словом «шаман-19.
2. «Дашман- {dashman) пли «бтгган даш(а)ман- (bitan dash (а)тап), то есть шаман, кото-
рый не тюпользует в своей практике танец для вхождения в измененное состояние.
3. «Джаадугар» (jaadugar), колдун3' пли «черныйшаман-.
4. «Сире гус» {sire gus), женщина-колдунья, творящая чудеса, пли ведьма21.
417
К. Л. Чайи
5. «Акхон» (aqhon), местный священник.
В обществе хунзакутов считается, что почти у каждого есть та или иная связь с миром
духов и, соответственно, практически любой может, так ши иначе потревожить их, сотво-
рив «мелкое колдовство», такое как сглаз («ilchin yaare etas»). Однако вышеперечисленные
категории людей имеют куда более частые и близкие контакты со значительным числом
духов, некоторые из которых имеют тело, а другие нет. В языке бурушаски существует
целая лексическая система для обозначения различных видов духов, и самым основным
является разделение на духов с телом и без тела. Ниже мы приводим описание .лишь от-
дельных из них, и только из категории телесных духов.
Категории духов
(«Pari» и «Phut-Bilasho» — «Пари» и «Фут-Бидашо»)
Общий термин для обозначения всех видов духов, включая духи людей — «руу»
(гий), во множественном числе «руумут» («ruumut»). Эго обозначение, пришедшее из пер-
сидского языка и представляющее собой хорошо известное слово, отражает влияние ис-
лама. Согласно сведениям, полученным от участников моих исследований, существует
много видов «руумутов», наиболее важными из которых являются «пари» («pari») и «пхут-
билашо» («phiit-bilasho»). Понятие «пари» является как общим термином, так и словом,
обозначающим конкретную категорию духов. В общем своем смысле этот термин обычно
переводится, как «феи».22 Фактически, «паритинги» близки к тем существам, которых на-
зывают феями в Восточной Европе, так как происходят они из верхнего мира, а не из наше-
го, среднего, а кроме того, образуют собственное общество. Феи хунзакутов отличаются от
фей, описанных в не столь древних сказках Западной Европы [см. также Лоример/ Lorimer,
1939], поскольку они обладают внушителыгыми размерами — некоторые высотой до двух
с половиной метров (хотя другие лишь с полметра ростом). Феи правят дикими животны-
ми и, стараются уберечь места их обитания от людей [Сидки/Sidky, 1994, р. 81-84; Вилсон/
Willson, 1999, р. 166]. Как было сказано выше, существует также конкретная категория ду-
хов, обозначаемая словом «паритинги» («pariting») — это горные духи. Хотя, строго говоря,
они не являются в прямом смысле духами гор, потому что живут не только в горах наше-
го мира, но также и в других мирах-измерениях, куда можно попасть через специальные
места перехода, такие как странного вида камни, различные норы и пещеры, некоторые
старые деревья и прочие, в горной местности23.
Согласно наиболее широкому определению понятия «пари», «гхуникиш пари»
(«ghuniqish pari») и вышеупомянутые «пхут-билашо» («phiit-bilasho») также могут попадать
в данную категорию. Однако же «настоящие» пари — в узком понимании этого слова —
родом из «первого» верхнего мира, находящегося на одну ступень выше нашего мира,
который является средним. «Паритинги» верхнего мира связаны с битанами и дашмана-
ми, в то время, как паритинги мира низшего, то есть «пхут-билашо», связаны с «джааду-
гарами» и «сире гусами». Духи «пхут» и «билас» («phut», «bilas») являются самыми извест-
ными из злых «паритингов», которых называют «гхуникиангы паритинги» («ghuniqiants
pariting»). Существуют также другие виды «гхуникиантов паритингов», такие, как «тиш»,
«шеитаайо» («tish», «sheitaayo») и так далее. «Пхут-билашо» — это духи, которые «были
оставлены» («phat umanumisho», «пхат уманимушо») в нашем среднем мире и, таким обра-
зом, образовали отдельную ветвь своего генеалогического древа, остальные представители
которого живут в низшем мире и образуют там целое общество. На языке бурушаски слово
«тиш» («tish») связано с небольшой категорией злых духов, поскольку «титлы» являются не-
зависимыми существами (то есть, демонами и призраками). В семи верхних мирах («thalo
asmaaning», «тало асмаанинг») существуют также и некоторые другие виды духов, равно
как существуют они и в семи нижних мирах («thalo zamiiyo», «тало замиийо»). Эти духи
418
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
могут включать в себя великанов, демонов, маленький народец из подземного мира, ци-
клопов, ведьм, драконов, духов огня и духов лошадей.
Понятия добра и зла в данном случае вовсе не являются четкими и однородными.
Например, хорошие «пари» могут беспокоить и причинять вред людям, а в некоторых
случаях помогать могут даже «пхут-билашо». Все они являются беспокойными и, зачастую
действительно творят зло (убивают людей и скот, насылают болезни и так далее). В то вре-
мя как «таш» считается злым духом, «пшг-хагхур», («tishJiaghur»), то есть дух лошади, яв-
ляется добрым и полезным существом. Поскольку общество является исламским, то в нем
существуют четкие границы между добром и злом. Из моего опыта, можно сказать, что
хунзакуты стремятся поместить различные виды духов в категории «злых» и «добрых»,
даже если это нелегко сделать. Битаны старались предостеречь меня от подобного рода
обобщений и упрощений, так что это, очевидно, относительно новая тенденция в обще-
стве, наряду с общим смешением всех знаний о мире духов.
Сегодня всех духов нельзя объединить в стройную систему категорий, поскольку
многие из них представляют собой многоуровневые понятия (например, «гйи», «руу»).
Кроме того, есть понятая синтетические, как сами «пари», есть также кваштфикационные
категории («гхуникианты паритинги»), а о некоторых нам стало известно лишь по край-
не скудным описаниям от немногочисленных осведомленных лиц («таш-хагхур»). Кро-
ме того, существуют противоречия касательно того, какие духи являются злыми, а какие
добрыми, а некоторые категории духов пересекаются.24 Потенциально возможная система
классификации может включать в себя духов исключительно мужского и исключительно
женского рода, а также виды духов, которые могут быть как женскими, так и мужскими.
Вышеупомянутые виды, как раз, относятся к последним, то есть могут принадлежать обоим
полам, однако, например, такие духи, как «данглатас» («ddnglatas») и «меелгус» («meelgus»)
бывают только женского пола.
Моральные аспекты
У битанов и дагпманов обычно есть цель, находящаяся в рамках общепринятой эти-
ки, своего рода неписаный квазиэтический кодекс: помогать другим и не причинять лю-
дям вреда или беспокойства. У джаадугаров и сире гусов подобного рода этических обя-
зательств нет, но, будучи частью общества людей, они не могут идти в своих поступках
против норм морали, в этом обществе принятых. Все они, за исключением акхонов, мо-
гут впадать в транс, однако лишь битану для достижения этого состояния приходится ис-
полнять шаманский танец под названием «гиратас» («girdtas»). Иногда это делается перед
большой аудиторией.
В мире хунзакутов безапелляционное деление вещей, явлений и созданий на «чи-
стых» и «нечистых» является весьма важной отличительной чертой. Деятельность бита-
нов и дагпманов связана в их восприятии с природой, как чем-то «чистым»25, в отличие от
того, как, скажем, диких животных воспринимают обычные хунзакуты [Сидки/Sidky, 1994,
р. 75-80]. При этом, многие из составляющих этих категорий чистого и нечистого порою
меняют свой статус. Например, хотя для общества в целом коровье молоко считается чи-
стым, для битана оно является крайне нечистым продуктом. В то же самое время, молоко
оленя считается чистым для битана и нечистым для простых людей. Джаадугары и сире
гусы, как было сказано выше, связаны с нечистым, и деятельность их, как правило, держит-
ся втайне, будучи весьма далекой от общепринятых общественных норм и ритуалов (не-
смотря на то, что все в общинах — ханах — знают, кто они). При этом действия их остаются
укрытыми от взглядов туристов, полиции, пакистанских политиков и, зачастую, даже от
жителей соседних общин. Последняя из категорий, акхоны, являет собой исламскую ре-
лигиозную должность, и те, кто занимает этот пост, являются уважаемыми людьми26, имея,
кроме прочего, некоторую власть над злыми духами.
419
К. Л. Чайи
Битаны
Многие евразийские общины, где распространен шаманизм, считают, что у шама-
нов в теле больше костей, что они рождаются шестипалыми, имеют больше зубов либо
какие-то иные отличительные признаки. Однако у битанов никаких физических особен-
ностей и недостатков нет. Дух-покровитель, «пари» («рлп»), выбирает их уже после рожде-
ния. Каждую весну, когда цветут вишни и абрикосовые деревья, феи приходят из верхних
миров и спускаются с гор, чтобы ощутить запах дыхания из носа и рта новорожденных
младенцев. Если дыхание оказывается приятным, то дух-покровитель выбирает ребенка
в качестве нового бтггана. Как правило, понятно, кого выбрал дух, становится не сразу,
но избранный мальчик или девочка обычно отличаются от сверстников. Иногда они те-
ряют сознание (не будучи, при этом, в трансе), а иногда без причины подскакивают на
месте. В пу бергатный период, в возрасте 10 —15 лет, дух-покровитель является избранному
ребенку и объявляет тому о его избрании на роль шамана. Дет пронгвятся этому в боль-
шинстве случаев, хотя делать этого не рекомендуется. В этот период ребенок может слечь
с особым заболеванием и оставаться без сознания несколько дней или даже недель. Кроме
того, болезнь возвращается, если он пытается свернуть с пут, указанного ему духом-по-
кровителем. Если же он продолжает упорствовать, то, как правило, ребенок умирает. Хотя
существует небольшая вероятность, что он все-таки смеет освободиться от обязательства
быть битаном. Чтобы сделать это, ребенок должен пить только коровье молоко [Лоример/
Lorimer, 1979, р. 264; Сидки/Sidky, 1995, р. 12; Сидки/Sidky, 1994, р. 77], что запрещено
битанам, которые пьют лишь молоко диких оленей, а кроме того, он не должен слушать
музыку битанов и носить одежду красного и золотого цвета. Очевидно, что «пари» управ-
ляют шаманами. У каждого шамана есть свой «пари», и все они разные. У более могуще-
ственного шамана, соответственно, более сильный дух-покровитель. В Хунзе не существу-
ет какой-либо «книги шаманов» либо принятого сборника знаний и правил. Фактически,
все происходит наоборот, и все свои навыки и умения битаны получают напрямую от ду-
ха-покровителя (как говорили мне все битаны).
Битан могут летать. Эго называется танцем или полетом27. По суш, это ритуалыгьпт
танец, исполняемый в состоянии транса. Обычно, битаны танцуют на праздниках, фести-
валях (подобно празднику жатвы в Гинани), и делают предсказания о том, каким будет
новый урожай, о плодородии и об успехах28 народа. Когда битан танцует перед большой
аудиторией, это не позволяет его душе вы тин из тела, однако духи в такой ситуации могут
прийти к нему или к ней. В других же случаях, душа бтггана может путешествовать в дру-
гие миры. Конечно же, никто не видел в небе Хунзы летающих шаманов — скорее, данная
способность означает, что душа бтггана может перемещаться в верхние и, порой, в нижние
миры. Теоретически, через особые места перехода, врата в виде священных деревьев или
необычных камней, попасть в верхний или нижний мир может каждый, однако я лично
не встречал никого, кто бы побывал там, за исключением шаманов. Существует хорошо
известная местная легенда о человеке, который заснул у большой скалы и, проснувшись,
очутился в нижнем мире. Там он нашел деревню пхут-билашо и, хотя он мог видеть духов
пхут-билашо, сам он оставался для них невидимым. Он проник в тело прекрасной девуш-
ки пхут-билашо и лишь битан этой деревни29 смог заставить его покинуть ее тело, отрезав
ему (а точнее, ей), ухо. Он вернулся в свой средний мир, но без одного уха. Последний раз
одноухого человека видели в тюрьме в Гилгите30.
Для шаманов из Хунзы барабан, который в традициях евразийского шаманизма
других культур является также средством перемещения шамана (между мирами), игра-
ет важную роль. Если битан исполняет танец для входа в транс (полет) перед зрителями,
ему необходима специальная музыка. Эта музыка исполняется при помощи свистка и двух
видов барабанов. Называется она «сири-заман» («siri-zaman»), что означает «благозвучный
язык» или «сладкая речь», и используется для вызывания духов и фей. Однако сами шама-
ны-хунзакуты никогда не исполняют ее и не играют на барабанах для себя. Собственно,
420
Бы.шли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
барабанов даже нет у них в хозяйстве. Литтть при помощи упомянутых вьгше «бертгчо», эта-
кой касты музыкантов, либо прибегая к помощи других исполнтпелей, можно играть эту
музыку, поскольку община не предусматривает для бурушаски роли музыкантов. При ис-
полнении музыки «сири заман- трио музыкантов бертгчо использует такие инструментьг,
как «даданг-, «дадамель- и «габи- («dadang-, «dadamel», «gobi»). Первый представляет собой
большой круглый двухсгороннгш барабан из тех, что широко используются у тюркских
народов. Второй, меньший по размеру, состоит из двух барабанов в форме полусфер-'1, на
которььх играют двумя палочками (в таком виде он весьма распространен в Тибете и в 11н-
дшг). Третий же инструмент — это свирель, похожая на тюркскую флейту. Все мелодии
«сири заман ••, записанные мною во время исследовантш, походт ши одна на другую. В евра-
зтпгскойтрадтщтш шаманизма подобные «оркестры - дляисполнентшшаманскггх обрядов,
в том числе как компонент особььх техник для достижения состояния экстаза, используют-
ся весьма часто.
Другими важными составляющими для вызывания фей являются: (1) огонь и дым от
листьев можжевельника (называемого «гал-, «gal»)32 хоти от гармапы обыкновенной («су-
пандур», «supdndur •)-'; (2) длинное одеяние битана; (3) свежая козлиная кровь54; (4) сам
танец, ттмтггггрующтш полет. Когда духи приходят-'5, то битан, родным языком которого
является бурушаски. начинает говорить на другом наречии, на языке шина36, которьш ис-
пользуют духи, а также люди, живущие на юге Хунзы и далее к югу, в регионе Гплгпт.
В таких случаях, будучи одержим, битан всегда говорит или поет («гхар этас», «ghar etas»)
словами духов. исполняя свой экстатический танеп. Тем не менее, это не настоящая одер-
жимость, так как битан разговаривает с пари, сидящим в барабане и с пари, сидящим в сви-
рели; и голос шамана не меняется и, не становится голосом пари. Битан просто отвечает им
и иногда спорт гг с ними на языке пиша-'7.
Рис. 8. Старый Бита Ибрагим, битан (шаман) Алтита, голова которого имеет следы деформации. 2001 год
Fig. 8. The old Bita Ibrahim, the bitan (shaman) of Altit, who has deformed skull, during an in terview in 2001
421
К. Л. Чайи
Рис. 9. ТТТаманскна танец битана (Машруф Хан)
Fig. 9. Shaman-dance of the bitan (Mashruf Khan)
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
Танец, длинное шаманское одеяние под названием «шокка»38 («shokka»), музыка
и дым не являются обязательными атрибутами для вхождения битана в состояние транса,
они лишь служат своего рода катализаторами при вызове духов паритингов. Иногда не-
которые из этих духов остаются подле шамана и без вышеперечисленных атрибутов. Если
шаман танцует перед аудиторией, то слуги битана (обычно это двое или трое мужчин) по-
могают ему, когда он входит в транс. Находясь в таком состоянии, битан может спеть один,
два или три раза39 (как правило, от одного до трех предложений) перед тем, как потеряет
сознание40. Тогда его помощники брызгают на него водой, льют воду на голову и тело бита-
на, чтобы помочь тому прийти в себя. Иногда битан достигает состояния транса и поет (то
есть его устами говорит дух) и без танца. В этих случаях, говорят, что шаман питается лишь
молоком оленей и альпийских горных коз, либо же ему необходимо сражаться со злым
духом или с другим человеком (то есть с джаадугаром). Существует неписаный кодекс че-
сти, свод этических правил для б планов (как было сказано выше, согласно ему, они не едят
говядин}", и не пьют коровье молоко, они не могут причинять вред людям или заниматься
черной магией). За выполнением этих правил следят духи, и если шаман нарушает одно
из них, то может быть наказать своим духом-покровителем.
Биланы редко ведут свое происхождение от знатных кланов или бывают родом из
богатых семей. Кроме того, в прошлом это были, преимущественно, женщины. Примерно
две трети из известных нам б планов, включая тех, о ком мы знаем по рассказам людей, это
женщины41. Даже сейчас в Хунзе женщины обладают значительной свободой и самосто-
ятельностью. Битаны живут и работают в общине, как и все остальные ее члены. К тому
же, «должность» битана не является оплачиваемой, даже если битан — настоящий мастер
(если только он работает не весь день целиком). В принципе, битан может принимать по-
дарки от семьи больного, либо от человека, обратившегося к нему за иной помощью, од-
нако здесь не существует каких-либо устоявшихся расценок, да и в принципе стоимость
услуг не имеет большого значения. Подарок (это может быть домашний скот или, чаще,
деньги) рассматривается, в основном, как благодарность и ответная помощь шаману от его
клиента. Соответствие же гонорара оказанной услуге во внимание не принимается. Конеч-
но же, при этом, отдать что-либо в качестве благодарности является моральным долгом
человека, ищущего помощи битана, и более серьезная работа последнего подразумевает
более ценные дары. Таким образом, имеет место, скорее, именно взаимный обмен дарами,
нежели осуществление какого-либо платежа. Тем не менее, при всем вышеизложенном,
когда я просил битанов о предсказании будущего, они всегда оговаривали конкретную
стоимость услуги перед ее исполнением.
В настоящее время, в обязанности шаманов входит контактирование с духами и ины-
ми мирами для достижения следующих целей: (1) нахождение пропавшего без вести в го-
рах или в ледниках человека; (2) исцеление больных, если их недуг связан с каким-либо
духом; (3) предсказывание будущего; (4) приготовление лекарств из природных компо-
нентов, а также изготовление амулетов с целью предотвращения или снятия сглаза, пор-
чи и нейтрализации иных магических воздействий; (5) снятие приворотов или заговоров
на болезни, выполненных сире гусом или джаадугаром; (6) охрана общины от нападения
злых духов; (7) изгнание злых духов, которые часто живут в домах, вселяются в животных
и даже в людей. Битан не просто общается с духами, но может также просить их о чем-то
или предложить что-либо, чтобы успокоить их. Кроме того, битаньг обладают силой, что-
бы сражаться с духами из нижних миров. Практически все такие духи, то есть те, кто про-
исходит из нижних миров, считаются злыми43.
Влияние деятельности битанов в настоящее время
Многое изменилось в Хунзе со времен Биддалфа [Biddulph, 1880], Лейтнера [Leitner,
1889], и Лоримера [Lorimer, 1929 а, 1929 Ь, и 1935 — 1938]. Ученые 1960-х и 1970-х гг., в ос-
новном, старались сфокусировать внимание на уникальных и экзотических особенностях
423
К. Л. Чайи
Хунзы [Йеттмар/Jettmar, 1961; Стэйли/ Staley, 1969; Банник/Banik, 1970; Бергер/Berger,
1974]. Те, кто проводил исследования в конце 1980-х и в 1990-е годы, отметили различия
между жизнью Хунзы в конце XIX — начале XX века и тем, как жители долины живут сей-
час [Фрембген/Frembgen, 1984; Фрембген/ Frembgen, 1985; Сидки/Sidky, 1990; Сидки/
Sidky, 1994; Сидки/Sidky, 1996; Флауэрдэй/Flowerday, 2005; Флауэрдэй/Flowerday, 2006].
Например, там до сих пор осталось много сире гусов и акхонов, а вот количество битанов
и дашманов сильно сокраишось по сравнению с началом XX века.
В прошлом, многие важные события, ритуалы, связанные с земледелием, а также
путешествия за пределы Хунзы невозможно было себе представить без того, чтобы в них
не был задействован битан — или, скорее, паритинг, у которого косвенно, через битана,
просили разрешения на что-либо. Сегодня же подобного рода шаманистические обряды,
связанные с предсказанием будущего, крайне редки. Люди склонны относиться к непред-
виденным событиям скорее как к закономерным случайностям, нежели как к результа-
ту деятельности фей или других существ из мира духов. Участники моих исследований
многократно говорили о том, что «паритинги (феи) в нашем мире вымирают»44. Однако
это весьма двойственное заявление, поскольку, с одной стороны, оно содержит в себе при-
знание существования различных мистических сущностей, а с другой стороны, представ-
ляет псевдорационалъную причину происходящих перемен в обычаях Хунзы. Могуще-
ство паритингов неуклонно иссякает, так как они стареют и, в итоге, все они умрут, как
и ноли. Кроме того, численность фей также снижается и сегодня их, как говорят, меньше,
чем koiла-лпбо ранее. В былые времена они жили повсюду (в основном, в нашем сред-
нем мире и в верхнем мире, находящемся непосредственно над средним). Теперь же они
окончательно уходят в верхние миры. В нашем среднем мире они остались лишь в Хунзе,
а также на некоторых азиатских территориях (Кавказ, Памир и Кашмир). Согласно тра-
диционному верованию Хунзы, о котором одновременно говорят и старики и молодежь,
королева фей (являющаяся главой общины паританов) живет в Хунзе на вершине Ультар
Сар в хрустальном дворце. Иногда она навещает старых духов, слабеющих паритингов,
живущих далеко от ее резиденции (то есть, на Кавказе). Однако, как единодушно говорят
хунзакуты, это случается все реже и реже. Также считается, что битаны и дашманы нашего
времени обладают значительно меньшим могуществом, нежели вел и к не битаны и дашма-
ны, жившие несколько веков назад (такие, как легендарньпт Шон Гукур — Sh6n Gukur —
по прозвищу «Слепой», и Хук Гукур — Huk Gukur — известный, как «Пёс»)45. Поскольку
феи вымирают, они становятся слабее и слабее. В то же самое время, в их общинах битаны
и дашманы теряют уважение и влияние, сокращаясь в количестве. Этот процесс приводит
к тому, что шаманы теряют свою силу и общаются с фея мн реже.
Отношение общества к битанам и доверие к ним со стороны общины не являются
одинаковыми у разных людей. К разным видам деятельности шаманов, таким, как нелн-
тельство, предсказание будущего, изготовление амулетов46, относятся по-разному, и часто
эта реакция варьируется, в зависимости от возрастной группы, чье мнение представляет
интерес. Местные учреждения здравоохранения и доктора также занимаются лечением
больных, но между ними и шаманами уже существует своего рода скрытое, но подраз-
умеваемое, разделение труда. Выражается оно в том, что зачастую шаман сам рекомендует
пациенту обраиггься в больницу.
Согласно моим наблюдениям, дети и старики доверяют битанам намного больше,
нежели молодежь. Подобные вариации этой степени доверия, в зависимости от возраста,
могут быть вызваны не укреплением позиций ислама в регионе и не разделом Британ-
ской Индии, произошедшим в 1947 году, а скорее, могут являться результатом учрежде-
ния и работы пакистанских начальных и средних школ, дающих светское образование.
Светские школы стали одним из порождений реформ пакистанского политического де-
ятеля Зульфикара Алы Бхутто, и, параллельно, результатом свержения с трона «тамов»
в семидесятых годах. Сегодня среди населения, не доситгшего пяпщесяти лет, уровень
неграмотности крайне низок. Исходя из своего личного опьиа, можно говорить о том, что
424
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
скептицизм, по отношению к шаманам, исходит, скорее из того, чему детей учат в школе.
Хунзакуты критически относятся к газетам и иным СМИ, полагая, что все они находятся
под контролем у пакистанского государства и властей, которые не пользуются у населе-
ния популярностью. Таким образом, если возрастная группа людей старше 50 лет дове-
ряет бтгганам больше, нежели те, чей возраст между 15 и 30 годами47, то мнения людей от
тридцати до пятидесяти различаются. Конечно, это весьма общие, неоднородные категории.
Сегодня истории о феях и шаманах превращаются из культурных верований в пре-
дания, басни и иногда даже в шутки — особенно среди образованной части населения,
доля которой неуклонно растет. Другим фактором, способствующим такого рода отноше-
нию, а также являющимся показательным для процесса изменения в восприятии шаманов,
является то, что многие бтгганы соперничают друг с другом и пытаются развенчать успе-
хи своих конкурентов48. Экономика Хунзы также находится в переходной стадии, будучи
подвержена влиянию туризма и исследований, проводимых в регионе. Для описания по-
добного рода тендегщий и их диалектики, потребовалась бы отдельная статья (о влиянии
вышеупомянутых изменений на общество и экономику Хунзы в целом, можно прочесть
у Флауэрдэя [Флауэрдэй/Flowerday, 2005; Флауэрдэй/Flowerday, 2006]. Однако в нашем
случае, достаточно подытожить, что сама работа битанов, равно как и восприятие ее в об-
ществе, являются сложными и неоднозначными. Хотя бтгганы и сохранили в определенной
степени свою формальную социальную значимость и уважение, круг их обязанностей не-
умолимо сужается.
Дашманы
Дашманы49 осуществляют, в целом, те же функции, что и бтгганы, за исключением
того факта, что сами они не танцуют. При этом способность входить в состояние экстаза
с целью контакта с духами у них есть и без исполнения танцев перед зрителями. У даш-
манов также имеются свои духи-покровители (паритинги). Вот почему их также называют
«битан дашманы». За последние несколько десятков лет, находясь под властью Пакистана,
многие женщины-бтгганы стали дашманами и практически вынуждены работать втайне.
Вилсон называет их «святьгми людьми» и утверждает, что в настоящее время дашманов
уже не существует [Вилсон/Willson, 1999, р. 165]. Лично мне не представилась возможность
самому встретиться с дашманом, однако, об их существовании говорили участники моих
исследований. В ходе дальнейших научных изысканий мы уделим внимание данному во-
просу. Дашманы, в целом, являются менее яркими представителями своего ремесла, не-
жели битаньг, однако духи-покровители у них порой могут быть более могущественньгми.
Как уже было сказано выше, я не встречался с дашманами, но в ходе моих опросов
неоднократно слышал от людей о существовании подобного рода категории волшебни-
ков. Вилсон говорит, что звук «ш» в слове «дагпман» идентичен английскому звуку в сло-
ве «sheep» («овца», [шип]), но «язык при этом находится в заднем положении, и кончик
его смотрит вверх» [Вилсон/Willson, 1999, р. 6]. Согласно данным от людей, опрошенных
мною, слово «дагпман» может произноситься как [dahfaman] и [dagman], согласно правилам
международного фонетического алфавита. Сам Вилсон приводит вариант произношения
[dagman] [Вилсон/Willson, 1999, р. 165].
На мой взгляд, слово «дагпман» можно использовать при проведении лингвистами
этимологического исследования происхождения слова «шаман». Согласно данным совре-
менных этимологтгческих словарей, слово «шаман» родом из тунгусо-маньчжурской груп-
пы языков. Мы хорошо знаем, что [samana] («шамана») обозначало «бедный буддистский
монах» на гандхарском пракрите и языке пали. Похожие слова нам известны в coi u hickom,
тохарском и хотано-сакском языках первого тысячелетия нашей эры. Я полагаю, что све-
дения, полученные от хунзакутов, необходимо использовать, чтобы уточнить этимологию
425
К. Л. Чайи
первоначального тунгусского (эвенкийского) термина, однако данную работу этимологи
должны проводить совместно с историками и антропологами.
Джаадугары и сире гусы
Шаманы этой категории имеют власть над некоторыми видами духов, однако оста-
ется неясным, имеют ли они духа-покровителя, которьпт руководит их действиями, либо
же они управляют духом одного из нижних по отношению к нашему миров. Джаадугар
(мужчина) и сире тус (женщина) устанавливают своего рода дружеские взаимоотноше-
ния с духом-покровителем, непохожие на отношения подчинения между битаном и его
покровителем, духом «пари». Иногда джаадугары и сире гусьг могут входить в состояние
транса без ритуальных танцев, питья крови или иных практик, используемых битанами.
Они никогда не танцуют перед аудиторией. Джаадугар может снимать различного рода
закляпгя, но может также их и накладывать. Они могут изготавливать амулеты и предска-
зывать будущее (что называется «фаал бтшгайя», то есть «faal bishayas»), а также участвовать
в гадании на судьбу. На данный момент существует восемь известных джаадугаров (четы-
ре в Хайдарабаде, три в Ганеше и один в Дорхане), а также несколько сире гусов [Вилсон/
Willson, 1999, р. 165,166].
Сире тус может использовать колдовство, чтобы приворожить кого-то, наслать беду
и даже серьезную порчу в виде потери здоровья или разума, хотя подобного рода черная
магия, «шика бутаринг» («б/гк/я-ЬЯяпну») теоретически запрещена. Несмотря на запрет,
все-таки в регионе известны случаи подобной деятельгюс гп. С другой же стороны, сире
тусы, также могут помогать людям снимать сглаз или избавить от одержимости злым ду-
хом. Связь у сире гусов есть не с высоким и уважаемым духом «пари», как у битанов, а с бо-
лее слабыми духами «пхут-билашо» и подобными им, родом из нижних миров. Также
у сире гусов есть связь с «шейтаайо» («sheitaayo», то есть демонами) и «гуникианг руумута-
ми» («ghumqiants ruimtuts», злыми духами) [Вилсон/Willson, 1999, р. 166]. В отличие от бита-
нов, знания свои они получают посредством образования в той или иной форме (обучение
других, чтение книг, получение сведений от сверхъестественных существ), и образ жизни
они выбирают для себя сами. У джаадугаров даже есть книга, в которой говорится о том,
как предсказывать будущее и как изготавливать амулеты. Джаадугары и сире тусы могут
учиться друг у друга и, помимо этого, знания могут передаваться от одного джаадугара
к другому. Битаньг же и дагпманьг редко общаются между собой, что отчасти связано с их
малой численностью и удаленностью друг от друга. Битаньг, при этом, не имеют никаких
контактов и не общаются с живущими, по соседству джаадугарами и сире тусами.
Акхон
Акхоном называют священника, и это всегда мужчина. Он представляет течение ис-
маитигов в исламе, может исполнять религиозные гимны, изготавливать различные аму-
леты, помогать в лечении людей от болезней, а также отводить беды и несчастья. Он имеет
власть, чтобы бороться с духами «пхут-билашо» из нижнего мира. Кроме того, акхон имеет
книгу, где описаны практики предсказания судьбы, он обладает знаниями, необходимы-
ми для приготовления магических атрибутов, направленных на укрепление или, наобо-
рот, на лишение людей удачи, здоровья или рассудка. По сети, это исламский священнос-
лужитель, не имеющий официального статуса, иными словами, местный священник, про-
поведник без духовного сана. Акхонов нельзя считать шаманами, поскольку они не умеют
входить в состояние транса или показывать одержимость духом, у них отсутствует покро-
витель и, они не могут вступать в контакт с различного рода мисптческими сущностями.
426
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
Типология шаманизма Хунзакутов
В настоящее время не существует каких-либо общих устоявшихся пригщипов или
единых рамок евразийского шаманизма, равно как отсутствует и формалънъдг свод правил
для данного явления. К слову «шаманизм» вообще сложно подобрать общее определение,
однако мы имеем возможность сравнить пшичные элементы шаманистической тращщии
хунзакутов с элементами и особенностями подобных тращщий в других сообществах Ев-
разии. Сам по себе шаманизм является очень сложным и многогранным феноменом, по
структуре своей неоднородным. В сотнях книг (таких, как работы Балзера, Василова, Кэмп-
белла, Элиаде, Хоппала, Диочеги, Ломмеля, Пентикайнена) и энhhk ioiтедий (например,
«Энциклопедия Британика») анализируются особенности шаманизма в разных культурах
и признаки данного явления в целом. И все же, несмотря на обширньпт список трудов на
эту тему, до сих пор не существует сколько-нибудь полезного и общепринятого ст1иска, где
были бы указаны подлежащие исследованию элементы шаманизма, как культурного яв-
ления. Не существует также и какой-то единой ли iюлогической матрицы для шаманизма
Евразии. Автор считает невозможным ссылаться лишь на собственные цитаты о том, какие
элементы стоит считать общепринятыми, часто встречающимися, редкими, необычными
и крайне нехарактерными. Было бы несправедливым ссылаться и на какие-то отдельные
труды или книги по изучению шаманизма, поскольку основой для моих выводов послу-
жили все, а не какие-либо избранные, работы на данную тему. В рамках данного матери-
ала вряд ли возможно представить сколько-нибудь развернутое сравнение с шаманскими
тращщиями других общин. Возможно, это будет сделано в ходе последующих изысканий,
посредством изучения лишь какого-то одного элемента этого явления, но под углом его
сравнения в традициях разных сообществ. Основой для такого рода сравнения станет вся
библиотека трудов по шаманизму и по сравниваемым культурам. Шаманизм хунзакутов,
как таковой, имеет несколько типичных элементов, которые указывают на прямое сход-
ство с формами шаманизма, принятыми в других евразийских общинах. Это сходство вы-
ражается в следующем:
1. Важность духа-покровителя. Сила шамана-хунзакута определяется силой его духа-
покровителя. Работа шамана основана на общении человека с духовными сущностями.
2. Знания приходят к шаману напрямую от духа-покровителя или от духов из иных
миров. Вообще, наличие духа-покровителя является пшичным обстоятельством для ша-
манов Евразии. Однако, весьма редким (хотя и не уникальным) является то, что бтггана
учит исключительно дух-покровитель, и он не перенимает традиции у старших поколе-
ний шаманов.
3. Когда избранный человек отказывается становиться битаном, то дух-покровитель
насылает на него болезнь. Это весьма распространенное явление у евразийских шаманов.
4. У шаманов есть своего рода общественные обязанности, которые включают
в себя лечение больнъгх, гадание на судьбу, изготовление амулетов, умиротворение духов,
вознесение духам молитв, снятие сглаза и порчи, а также участие в ритуалах, связанных
с сельским хозяйством, и иных народных празднованиях и фестивалях. Однако, последняя
из перечисленных функций была фактически нивелирована закреплением в Пакистане
новых исламских порядков. Эти обязанности являются фактически универсальными для
всех шаманов евразийского материка.
5. Битан использует танец, как технику вхождения в экстатическое состояние — со-
стояние транса. Танец включает в себя коле бате льньге движения, мелкую тряску и движе-
ния, имитирующие полет. Однако такие танцы не считаются одержимостью духами. Дан-
ная особенность экстаитческого танца — то, что он представляет не одержимость, а своего
рода замыкание шамана на себе — типична для тращщий шаманизма в Евразии.
6. Способность бтггана «летать» представляет, конечно же, ритуал полета. Эта тех-
ника не являет собой непосредственно состояние транса, но используется для того, чтобы
войти в транс. Обычно, во время танца, она может выглядеть как натуральная имитация
427
К. Л. Чайи
полета с соответствующими двтгжениями и жестами. Состояние транса, по всей видимости,
приходит во времятанца, когда битан пьет кровь из только что отрубленной головы козла,
Б евразийских традициях шаманизма способность одной из душ шамана летать является
весьма распространенной.
Рис. 10. Пожилые хунзакуты таз деревни Алтит
Fig. 10. Old Hunzakuts from Altit village
7. Дым и огонь (как правило, при сжигании веток можжевельника или, реже, гар-
малы обыкновенной) используются в качестве катализаторов во время призвания духов.
Это галлюциногены, а использование галлюциногенов евразтшскими шаманами — весьма
распространенная, хотя и не универсальная, практика Наиболее могущественные кир-
гизские, бурятские, алтайские и саамские шаманы, а также шаманы ханты и манси, как
правило, избегают такого рода веществ и материалов. Бтгганы-хунзакуты вдыхают очень
небольшое количество галлюциногенного дыма так что мы можем сказать, что это, в ос-
новном, чисто символическое действие. Данный факт весьма редок в Евразии, поскольку,
как правило, если шаман использует галлюциногены, то количество их бывает достаточ-
ным для достижения изменённого состояния сознания.
428
Ъыляли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
Рис. 11. Пожилые хунзакуты из укреплнного поселения Алтит
Fig. 11. Old Hunzakuts from Altit toititied village
8. Кровь животногочжща (обычно, это козел) используется весьма часто. Делается
это не только в целях жертвоприношения, но и ради самой крови, поскольку кровь не-
обходима для ускорения процесса установления связи между битаном и духами. Битаны
говорили мне, что без крови заставить паритингов говорить было бы практически не-
возможно — это заняло бы очень много времени и могло бы получиться лишь по чистой
случайности. Питье крови весьма распространено в южной части Евразии (я наблюдал
это в Непале у народа магаров, у шина в Пакистане и слышал о наличии этой практики
в общинах рабари в I Ьндии). Тем не менее, шаманы северных народов (монголы, буряты,
манси, якуты и так далее) прибегают к тому, чтобы пить кровь животных, крайне редко.
Вообще в шаманских ритуалах кровь используется довольно часто, поэтому применение
свежей крови для ускорения процесса вызова духов и достпжент гя состояния одержимости,
хотя и не представляет собой повсеместно встречающуюся практику, все же принадлежит
к хорошо известным в Евразтш традициям. Питье свежей крови во время ритуалов встре-
чается намного реже, хотя действо это также хорошо известно.
9. Такжевесьмараспространёноутверждение, говорящее отом, что, согласно представ-
лениям в обществе, шаманы прошлого, их духи-покровтпели и иные сущности мира духов
429
К. Л. Чайи
были значительно сильнее в былые времена, а сейчас все они становятся слабее и слабее.
Большинство евразийских шаманских традицтш преподносят это как устоявшшйся факт.
Очевтщнымтг являются и другие типичные, хотя и не столь общепринятые элементы:
1. Б прошлом более половины шаманов Хунзы, как битанов, так и дашманов, были
женщинами, согласно сведениям от двух третей участников моих исследовантш [Вилсон/
Willson, 1999, р. 165,187]. Вплоть до шестидесятых годов двадцатого века, женщин-битанов
было больше, нежели мужчин В евразтпккой шаманской традиции большое количество
шаманов-женщин не является чем-то уникальным. Сегодня они могут быть, в лучшем слу-
чае, дашманами, но не бт станами. Я знаю лить об одной женщине-битане. Подобная демо-
графическая тенденция иллюстрирует структурные изменения этого статуса под влияни-
ем государственной исламской религиозной политики Пакистана со времен Зульфпкара
Али Бхутто.
2. Как и во всех сообществах, где распространен шаманизм, жизнь самого шамана
полна табу (такими, как запрет на употребление коровьего молока в Хунзе) и предписантш
(скажем, как вызывать духов). Объем данной статьи не позволяет описать все табу и прави-
ла, которые существуют для шаманов.
Рис. 12. Приготовление алкоголя (арака, «агаК ) древним способом, используя воду таз ледников,
поступающую по древним канала м, а также старинные горшки на огне в пропессе дистилляции спирта
таз абрикосов
Fig. 12. Preparing spirit (palinJka) in the old way' - using the canals from the glacier-water and ancient pots
with fires to destillate the apricofs alcohol
3. Шаманы-хунзакуты занимаются также хозяйственной деятельностью, такой как
выращивание сельскохозяйственных культур и разведение скота, поэтому мы называем
их работающими «по совместтстельству»50. Заработать на жизнь шаманскими обрядами
нельзя, поэтому шаманы и битаны принадлежат, как правило, к бедной части общества.
Необходимо уделить внимание исследованию вопроса о том, были ли в прошлом «бога-
тые- шаманы, хорошо зарабатывавшие своим ремеслом. Наша статья не основывается на
430
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
исторических данных. Но необходимо помшпъ, что некоторые шаманы минувшего вре-
мени (например, Шон Гукур и Хун Гукур — Sh6n Gukur, Hun Gukur), память о которых
живет спустя сотни лет после их кончины, вероятно, пользовались большими привилегия-
ми и почестями, нежели нынешние, в том чиле и от правителей Хунзы. Поэтому, даже если
в настоящее время шаманы в Хунзе являются работниками по совместительству, в про-
шлом все могло быть иначе.
4. По выходу из состояния транса, когда экстаз шамана подходит к концу, битан те-
ряет сознание на короткий промежуток времени (от 30 секунд до одной минуты). Придя
в себя, шаман не помнит слов, которые он говорил от имени духа-покровителя, поэтому
все остальные должны внимательно слушать их, чтобы все запомнить. Подобного рода ам-
незии хорошо известно во всем мире. Чужую речь из уст шамана, когда за него говорит
дух-покровитель или дух, вошедший в его тело, порой можно услышать в ходе обрядов
шаманов всей Евразии. При этом, голос б игана меняется. Также этот феномен распростра-
нен среди медиумов и всех, кто может общаться с духами умерших (например, у японских
женщин-шаманов «итако»). Однако в целом среди шаманов он встречается не так часто,
потому что связан не с одержимостью или взаимодействием, а с прямым вхождением духа
в тело шамана.
Шаманизм хунзакутов имеет также некоторые не столь часто в целом встречающиеся
признаки:
1. Наиболее очевидное и наиболее важное различие между шаманской традицией
хунзакутов и подобными тращщиями других евразийских сообществ — отсутствие ша-
манских барабанов. В результате, отсутствуют и все мотивы и верования, связанные с бара-
банами. Если обычно шаманы используют собственные барабаны и играют на них само-
стоятельно, в Хунзе на барабанах играют специально для этого приглашаемые музыканты.
И делается это не только для целей шаманских обрядов — поскольку сами барабаны здесь
считаются инструментом мирским, а не священньгм, как в других регионах Евразии, его
можно услышать на светских мероприятиях, таких как свадьбы, феспгвали и разного рода
торжественные церемонии.
2. Факплчески, шаманы в Хунзе вообще не имеют права играть на каких-либо музы-
кальных инструментах — это своего рода табу, в пропгвоположностъобьгчаям большинства
других евразийских сообществ, где встречается шаманизм. Музыку для танцев б игана испол-
няют три хунзакута-беричо (не буриша!). Подобный феномен крайне редок для Евразии.
3. У шаманов-хунзакутов есть особыйязык. Слова духов битаньг не передают на своем
родном языке. Так что поют битаньг не на языке бурушаски, но на языке шина («гхар этас»,
ghar etas). Эта традиция, хотя и имеет свои аналоги в иных евразийских общинах, все-таки
встречается крайне редко.
4. Шаманы-хунзакуты не имеют какой-либо особой одежды, за исключением длин-
ного, до колен или ниже, плаща. Такого рода отсутствие у шамана специальных аксессуа-
ров, включая одежду, также встречается в других сообществах крайне редко.
5. Шаманы физически никак не отличаются от обычных жителей Хунзы. В теле би-
тана нет литттних костей, а во рту у него лишних зубов, что с рождения указывало бы на
принадлежность данного человека к категории шаманов. Лишь дух-покровитель может
выбрать того, кто станет битаном.
6. Весьма необьгчен запрет на употребление в пигцу коровьего мяса и молока. Это
может быть обусловлено влиянием народноспг шина, проживающей в Гилгите [Биддалф/
Biddulph, 1880, р. 96; Сидки/Sidky, 1994, р. 75-76], или влиянием индийской щгвилизации
на хинду, буддизм и иные религии, распространенные на юге [Дани/ Dani, 2001, р. 164-166],
поскольку индусам на индийской земле разрешено пить коровье молоко, но нельзя упо-
треблять в пигцу говядину. Для хунзакутских б планов табу является и то, и другое. Для ев-
разийских шаманов подобные табу — крайняя редкость (за исключением «бхопи» и «бхо-
па» или «горала» из индийского племени рабари, поскольку они являются индусами).
431
К. Л. Чайи
Рис. 13. Приготовление повседневной пищи в огромной ритуальной наше, укрепленное поселение Ганеш
Fig. 13. Making common food in a huge ritual howl in Ganesh khan (fortified village)
Рис. 14. Резьба по дереву на стене дома в Ууизе, в укрепленном поселении Ганеш.
Присутствуют стилизованные изображения тюльпанов и геометрические фигуры
Fig. 14. Woodcarvings on a Hunza house wall in Ganesh fortified village, filled with motives of tulip
and geometric signes
432
Бы.шли до.шна Хунза прибежищем бе.iux гуннов?
Рис. 15. Вид Ганеша — старинного хана (укрепленного поселения) в Хунзе,
с деревянной террасой и каменными домами
Fig. 15. View of an old Hunza khunftoititied village), Ganesh. with wooden terrace and stone-built houses
7. У шаманов-хунзакутов отсутствует институт наставничества в лице более старого
шамана либо покровительства умершего шамана, и, кроме того, они не являются ни пред-
ками, ни потомками других шаманов. Лишь дух-покровитель помогает бтгтану получить
сокровенное знание. Это явление знакомо еще нескольким этническим группам в Евразии,
хотя и далеко не всем. Таким образом, оно может быть признано необычным, хотя и не
уникальным. У шаманов нет своих, шаманских семейств, шаманских родов. Избрание би-
тана является чисто случайным и не зависит от каких-либо родственных связей. Хотя тем
не менее, в некоторых семьях есть по нескольку шаманов51.
Стогн отметить, что вышеперечисленные особенности — отсутствие барабана, ис-
пользование специально приглашенных музыкантов, а также простой, хотя и не повсед-
невный, стиль в одежде — связаны, в основном, с непосредственной деятельностью ша-
манов и с представлениями, которые они дают. Несмотря на эти отличия, шаманизм хун-
закутов легко укладывается в общие рамки евразийских шаманских ртпуалов и техник.
И, все-таки, существует еще огромное множество требующих дальнейшего исследования
и изучения вопросов касательно шаманизма хунзакутов. Например, их способы входа
в транс, особенности и ошсание миров, насеченных духами то, какие верования продол-
жают жить в обществе, а какие становятся частью сказок и предантпг в процессе обществен-
ной трансформацгпг и изменения роли и функций шамана Данная работа является лишь
ступенью на пути к познанию мира шаманов Хунзы.
Послесловие
В завершении обзора, сокрытой от посторонних глаз части культурной и обществен-
ной жизни сегодняшней Хунзы, хочется особо отметить следующее: автору не хотелось бы
433
К. Л. Чайи
оказаться в ряду ученых, пытающихся отыскать потомков белых гуннов среди туркменов,
забулов, раджпутов, пуштунов, калашей, гурджаров, абдулов и других этнических групп,
существующих в настоящее время. Точно так же, с недоверием он относится и ко всяческо-
го рода .линейным связям во времени и пространстве. Тем не менее, в действительности
автор полагает, что белые гунны не исчезли бесследно, но оставили потомков, и следы их
влияния можно определить, будь они более или менее ярко выражены, на культурном
и генетическом уровне у большинства из народностей, населяющих современные Афгани-
стан, Пакистан и северо-западную Индию (а возможно, и другие регионы). Те, кто занима-
ются исследованиями распространения и видоизменения культур на разных территориях
(границы которых весьма относительны) могли почерпнуть из данного труда весьма инте-
ресные сведения для своих дальнейших изысканий. Возможно наблюдения автора могут
быть полезными для ученых, занимающихся сравнением культур на базе этнокультурных
элементов и признаков, а также определением их этнических корней и общей сложноснт.
Как было сказано выше, подобного рода исследования не были самоцелью. Мы лишь стре-
мились представить в относительно сжатой форме этническую группу родом из горной
системы Каракорум, представителей которой многие считают потомками белых гуннов,
не говоря уже о сказочном ореоле долгожителей, окружающем это племя. С определенным
сожалением должен констатировать, что мной не было обнаружено каких-либо надежных
и неоспоримых свидетельств родственных связей между белыми гуннами и хунзакутами
по вертикальной или горизонтальной линиям. Думается, что это задача новых исследований.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Слово «хунзакуты» является термином в единственном и множественном числе. Оно зна-
чит «человек или народ Хунзы». Некоторые источники [например, Сидки/Sidky, 1994; Фрембген/
Frembgen, 1988 и другие] используют форму единственного числа «хунзакут». В данной работе, при
обозначении основных социальных и культурных категорий и явлений, мы использовали «эпиче-
ские» термины, поэтому, автор использовал орфографию С. Вилсона (Stephen R. Willson) [Вилсон/
Willson, 1999, р. 3-7], которая отличается от международного фонетического алфавита [International
Phonetic Alphabet, IP А], однако более удобна для чтения нелингвистами, и может быть использова-
на в дальнейших исследованиях, посвященных Хунзе.
2. В Евразии не существует какой-либо общей «шаманской религии», а есть лишь традиции
шаманизма, поэтому также не существует и общепринятого определения и критериев оценки та-
ких понятий, как «шаман» или «колдун». Вот почему я выбрал исходные слова языка бурушаски
для обозначения этих категорий населения.
3. Вилсон отмечает, что произношение буквы «Ь> в слове «bitan» английской транскрипции
имеет особенности: «оно похоже на [£], но язык при этом отодвинут назад и кончик его смотрит
вверх» [1999, р. 6]. Для обозначения этой особенности он ставит под буквой «Ь> точку — «1». Исполь-
зуя же правила международного фонетического алфавита мы должны писать это слово, как «Ы[ап».
4. Подробнее о географическом положении Хунзы и об экологии региона [Стэнли/Stanley,
1969; Банник-Тэйлор/Banik-Taylor, 1970; Вилсон/Willson, 1999; Флауэрдэй/Flowerday, 2006; \й-
фальви/Ujfalvy, 1884].
5. Это не означает, что с течением времени этническая карта не изменилась бы. Все истори-
ки, изучающие данный вопрос, констатируют, что носители языка бурушаски («буру» или «бру»)
жили на обширной территории. Носители иных дардских языков пришли сюда позже, особенно в
период раннего средневековья, вынудив народ «бру» отдать большую часть своих обширных вла-
дений и поселиться в небольших долинах по краям (таких, как Ясин, Ишкоман, Хунза и других)
[Дани/Dani, 2001].
6. Наличие этого двусоставного этнонима привело некоторых ученых к мысли, что нельзя
смешивать их с бывшими хионитами, а также с кидаритами или хуна в Индии. Исходя из данной
логики, хефталиты были мультиэтническим объединением, основу которого составляли ирано-
и тюркоязычные гунны Средней Азии (Hums), а также носители огузских языков — уары (они же
434
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
вары или хвары). Согласно Чегледи, само название косвенно происходит от слова «хафтал» (что озна-
чает «семь»), а напрямую идет от династии (или правящего клана) Хефтал [Чегледи/Czegledy, 1984].
7. Один из участников моего исследования, таким образом, описал этот обычай: «нечто, что
для меня кажется нормальным, а для других — уродством. Мы в Хунзе поступаем так же, как и вы
на Западе, мы прокалываем уши. Вы иногда прокалываете также нос и язык, чего мы не практикуем.
Кроме того, мы против разного рода имплантантов, в отличие от многих западных женщин. В чем
разница? (...) В любом случае, теперь это здесь нечасто встретишь.» [Ганеш, 2001, мужчина].
8. Со слов Иджлала Хуссейна и Лала Хуссейна, участников моего исследования из Карима-
бада. Кроме того, некоторые другие варианты можно встретить у Лоримера/Lorimer [1929, 1935],
Дани/Dani (1989; 1996; 2001), Сидки/Sidky [1990], и Вилсона/Willson [1999].
9. Хунзакуты также используют персидское слово «мир» («m/г» или «тйг») [Уйфальви/Ujfalvy,
1884; Лейтнер/Leitner, 1889; Сидки/Sidky, 1994; Сидки/Sidky. 1996; Вилсон/Willson, 1999 и так да-
лее], поскольку вплоть до 1947 года в Хунзе персидский преподавали в начальных школах [Сидки/
Sidky, 1996, р. 228; Вилсон/Willson, 1999,12]. Согласно Сидки, правитель Хунзы также обладал свер-
хъестественными способностями:
«Претензия человека на получение статуса битана должна была быть рассмотрена и утверж-
дена самим «миром» Хунзы. В связи с этим, необходимо отметить, что в рамках традиционной
идеологии хунзакутов, «мир» правил своим государством, имея на то божественное позволение,
данное ему самими паритингами. Он должен был являть людям это позволение через свои сверхъе-
стественные способности, вызывая дожди или успокаивая бури» |Cn;iKii/Sidk\ 6 19946 р. 83-84]. На
среднеперсидском языке слово «мир» («mir»/«mihr»') обозначало Митру, божество индоиранского
происхождения.
Еще один аспект был описан следующим образом: «Битан обычно всячески поддерживал и
оправдывал деяния «миров» Хунзы, которые и сами правили, как считалось, по благословению свы-
ше от пари. В своб очередь, легитимность битана зависела от того, признают ли его, как действую-
щего колдуна, «миры» Хунзы». [Сидки/Sidky, 1994, р. 93-94]. Я позаимствовал эти цитаты у Сидки,
поскольку не смог собрать достоверную информацию о «тамах» Хунзы.
10. В 1974 году, центральная власть отменила все привилегии и полномочия царей и правите-
лей бывших туземных княжеств в северном Пакистане [Сидки/Sidky, 1994, р. 71].
11. Я уже писал ранее о значении тарханов. Начиная с VII века, многие жены правителей
Гилгита и Хунзы носили имя «хатун». Этот титул также хорошо известен среди европейских аваров
и вархунов. В качестве примера, мы можем привести Нур Бахт Хатун из Гилгита, дочь ужасного
Шри Бадата, которая стала супругой шаха Азура Джамшеда (Шамшер, годы правления 643-659),
основателя династии Трахан в Гилгите, также правившей в Хунзе, Нагире, Ишкомане, Гизане, Чи-
трале, Пуньяле и так далее — вплоть до ХШ века. Подобная квазифеодальная система построения
власти привела к созданию многоуровненой структуры оказания услуг, в которой были задейство-
ваны многие местные правители. Таким же образом возникла династия Айешо в Хунзе. Гилгиту же,
начиная с XVI века, когда второй «там» Айешо правил со своей женой, Шах Хатун, так и не удалось
восстановить свою власть над Хунзой [см. Дани/Dani, 2001].
12. Наиболее северная территория, где распространён индуизм, ранее находилась лишь
в 50 км от Хунзы, в районе Гилгит ([Дани/Dani, 2001, р. 149 — 156]. На протяжении сотен лет в тече-
ние первого тысячелетия нашей эры в Хунзе, Нагаре и Гилгите процветал буддизм. Затем, в период
позднего средневековья, на смену ему пришел ислам [Дани/Dani, 2001, р. 165]. В период раннего
средневековья в Гилгите существовала даже община зороастрийцев [Дани/Dani, 2001, р. 164]. Это
важно, потому что данная территория (Каракорум), несмотря на свою изолированность, никогда не
была в стороне от влияния иных культур и религий.
13. Сегодня все жители Хунзы, Нагара и даже Ясина приняли ислам. В Хунзе и Ясине большая
часть населения является приверженцами исмаилизма, в то время как меньшинство представляют
шииты. Согласно Вилсону, соотношение между ними составляет порядка 90/10 % соответственно
[Вилсон/Willson, 1999, р. 200]. В Нагаре, буришы — в основном, шииты. Духовные исламские пози-
ции в обществе, при этом, за исключением категории акхонов, не имеют ничего общего с занятия-
ми, описанными в нашей статье, и четко разделены [Вилсон/Willson, 1999, р. 147].
14. Титул хана в этом регионе хорошо известен со времен кидаритов и хефталитов, но в боль-
шинстве других территорий он трансформировался в очень распространённую фамилию. В Хунзе
же «хан» — территориально-административная единица, со своей крепостью, так что переход, ве-
роятно, произошел следующим образом: титул превратился в обозначение статуса главы террито-
рии, а далее слово стало обозначать саму административную единицу. Кроме того, понятие «хан»
435
К. Л. Чайи
могло теоретически быть заимствовано у тюркских завоевателей более позднего периода, оккупи-
ровавших северную и западную границы исторической области Кашмир, хотя соседями Хунзы они
так и не стали.
15. Ключевыми источниками информации для меня стали следующие люди: Машруф Хан
(Ганеш, возраст, около 30, мужчина), Бита" Ибрагим (Алтит, возраст, около 70, мужчина), и еще пя-
теро мужчин (двум из которых было от 20 до 30 лет, одному шел четвертый десяток, один был чуть
старше 50, а один примерно 70 лет от роду). Из только что перечисленных, один мужчина 34 лет
являлся ваханцем родом из Соста, остальные были носителями языка бурушаски. Двое могли изъ-
ясняться на английском.
16. В течение нескольких последних лет был опубликован ряд важных работ [Сидки/Sidky,
2004; Флауэрдэй/Flowerday, 2006; Флауэрдэй/Flowerday, 2005].
17. Ключевые фигуры ученого мира, занимавшиеся изучением истории, культуры и обще-
ства Хунзы, это Дэвид Л. Р. Лоример (лингвист), профессор Мухаммад Хомаюн Сидки (культурный
антрополог), Стивен Р. Вилсон (лингвист и этнограф), а также профессор Ахмед Хасан Дани (исто-
рик и археолог).
18. Сведения, подтверждения которым найдено не было, были опущены (например, оплата
за услуги шамана, материалы на поясе шамана, использование амулетов и так далее), и могут стать
предметов дальнейших исследований и анализа. Также в своей работе я не приводил типологии
ранних традиций шаманизма в Хунзе XX века. Однако, согласно моим данным, техники, используе-
мые шаманами, меняются со значительной скоростью [Чайи/ Csaji, 2004, р. 53 —78]. Это может стать
темой для последующей работы (некоторые аспекты данного вопроса рассмотрены у [Сидки/Sidky;
1994, Вилсона/Willson, 1999; Флауэрдэя/Flowerday, 2006].
19. Вилсон/Willson [1999, р. 164] и Сидки/Sidky [1994, р. 67—93] определяют «битана» как ша-
мана. Тем не менее, ответ на вопрос о том, можем ли мы утверждать, что это равные категории, не
является очевидным. Поэтому, возникла необходимость в типологическом исследовании и соответ-
ствующих примечаниях, что автор и запланировал сделать в рамках данного труда.
20. Хотя Вилсон считает их равнозначными категориями [1999, р. 165], «джаадугары» занима-
ются не только магией, но также часть функций берут у битанов, поскольку также могут общаться
с духами и, однозначно, способны служить посредниками между нашим миром и миром духов.
Дух-покровитель такого колдуна — это не «пари», но один из духов «пхут-билашо». Кроме того, их
этическая установка отличается от таковой у битана.
21. На мое мнение повлиял Вилсон, который пришел к аналогичным выводам [1999, р. 166].
22. Единственное число: «пари» («ран»), множественное: «паритинги» («pariting»). Слово «фея»
или «эльф» не является точным переводом этого понятия. Лингвисты утверждают, что само сло-
во происходит от древней индоевропейской лексической единицы, тесно связанной с английским
«fairy» («фея»), имеющим как раз индоевропейское происхождение. Мысль о том, что слово «пари»
языка бурушаски можно легко перевести на английский, как «fairy», то есть «фея», была впервые
высказана Лейтнером [1889, р. 9].
23. Сидки описывает «пари» как горного духа [1994, р. 67, 70-73], что также не является точ-
ным определением для категории, потому что они являются не просто духами природы, но также
духами, пришедшими из верхнего мира, которые правят некоторыми землями и существами, живу-
щими в мире нашем (например, такими как альпийский козел, архар). Они связаны с противосто-
янием между «чистым» и «нечистым», и их категории чистото-нечистого отличаются от, принятых
у людей. Один из участников исследования Сидки — битан Ибрагим — описывает их так:
«Они походят на людей, но значительно выше ростом — выше любого человека, которого
я знаю, у них светлая кожа, золотистые волосы и красные щуки, а одеяния у них зелуного цвета. Рот
у них шире, чем человеческий, нос идут от самого лба, а стопы их смотрят назад»ю [1994, р. 80-81].
Один из опрошенных мною, Машруф Хан, объяснял, что «пари могут быть высокими или
же очень маленького роста, от двух футов — 60 см — до девяти — 270 см. Паритинги обычно обла-
дают более тучной комплекцией, нежели люди. Голова у них большая. Они носят одежду светлых
тонов, в пастельных цветах — синем, зеленом, желтом и даже розовом. Их родина находится на одну
ступень выше нашего мира. Они очень часто приходят ко мне в обличье птиц. Обычно, под видом
голубя, но видеть их могу только я. Дома их похожи на наши, но мы их не видим. Правителя их зо-
вут Шамцпари (Shamzpari). Они живут намного дольше людей, однако также умирают от старости.
Сегодня они вымирают» [Чайи/Csaji, 2004, р. 58-59].
24. Подобного рода разделение духов на категории является общепринятым у хунзакутов, но
в деталях это было описано у Вилсона [Вилсон/Willson, 1999] и Чайи (Чайи/Csaji, 2004].
436
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
25. Вокруг нечистых вещей всегда есть табу; Сидки упоминает табу, связанные с танцем бита-
на, о которых рассказал ему битан Ибрагим: «Битан должен всякий раз совершить омовение и воз-
держиваться от совокупления перед тем, как вызывать пари» [Сидки/Sidky, 1994, р. 83]. Также суще-
ствуют и другие табу, которые должны соблюдать битаны [Чайи/Csaji, 2004, р. 58-65].
26. Лишь мужчины могут стать акхонами.
27. На языке бурушаски полеты битанов называют «гаартсастсум этас» («gdartsastsum etas»).
Фактически, слово «гаартсастсум» означает «полет».
28. Иногда их предсказания могут содержать в себе целое пророчество [Сидки/Sidky, 1994,
р. 85-88]. Я также слышал, как битан Машруф Хан рассказывал в 2001 году о затруднительном по-
ложении Пакистана после недавней афганской войны.
29. По другой версии, человеком, который выступил против него, был акхон пхута-билашо.
Подробнее см. Вилсон/Willson [1999, р. 280-281.
30. Одна версия народной сказки была взята у Хисрау Хана в 1988 году, а позднее у Саида
Алама в 1999 году Вилсоном. См. Вилсон/Willson [1999, р. 261].
31. Барабан под названием «дадамель» по форме похож на две половинки кокосового ореха,
которые положили рядом друг с другом. На открытую часть натягивают кожу, а для игры на нем
используют две тонкие палочки.
32. Считается, что паритинги питаются можжевельником.
33. Также есть сведения об использовании кедра [Лоример/Lorimer, 1979, р. 263-254; Сидки/
Sidky, 1994, р. 71]. Дым гармалы обыкновенной (Sepandur и Sepandur harmala), а также можжевель-
ника (Juniperus macropoda) может обладать галлюциногенным эффектом, однако, согласно моему
личному опыту, то небольшое количество дыма, которое вдыхает битан, никак не влияет на окру-
жающих [Чайи/Csaji, 2004, р. 34]. Практически во всех источниках сообщается, что битаны вдыха-
ют исключительно дым можжевельника [Сидки/Sidky, 1995; Сидки/Sidky, 1996]. Согласно данным
моих исследований, а также работ Вилсона [Вилсон/Willson, 1999, р. 66, 164], к галлюциногенам,
используемым во время шаманских танцев, можно причислить и гармалу. Тем не менее, вдыхание
дыма можжевельника у битанов сегодня встречается гораздо чаще, нежели дыма кедра и гармалы.
34. Отрубание головы козла является жертвоприношением для танца битана, и на языке бу-
рушаски называется «чато» («chato»). Сидки писал: «Эти люди вдыхают дым горящих веток можже-
вельника, танцуют под особую музыку, пьют кровь из только что отрубленной головы козла, входят
в состояние транса и общаются таким образом со сверхъестественными сущностями» [Сидки/Sidky,
1994, р. 67-68]. Он также подчеркивал, что: «Практикуемая исключительно колдунами, известными,
как битаны, эта традиция имеет определенные особенности, а именно вдыхание шаманом дыма
можжевельника и питье крови из только что отрубленной головы козла, что делает ее уникальной
среди подобных традиций народов Южной и Средней Азии» [1990, р. 275-277].
Не могу согласиться с ним, что эта традиция является уникальной, поскольку лично наблюдал
очень похожие обряды у непальских шаманов джанкхри, в тысячах километров к востоку от Хунзы.
35. Согласно мнению битанов, с которыми я общался, ислам не влияет сколько-нибудь значи-
мо на мир духов. Например, для одеяний духов типичен зеленый цвет, в то время как мусульмане
не носят брюк и иной одежды зеленого цвета на нижней половине туловища [см. Чайи/Csaji, 2004,
р. 56]. Даже сами битаны, как я видел, носят иногда длинные зеленые плащи.
36. Сидки приводит очень хороший пример того, что битан не является «одержимым» духами
в привычном смысле: «И тогда пари, который, говорят, до этого был внутри барабана, начинает
разговаривать с битаном, а тот напевая высоким голосом, передает его послание собравшимся... За-
тем битан резко встает, танцует в кольце вокруг поляны и еще раз бросается к музыкантам, на этот
раз почти прижимаясь своим измазанным кровью лицом к дудочке. И вновь, остальные музыканты
умолкают, а оракул начинает напевать слова пророчества, которое он, говорят, услышал от пари.
И снова все собравшиеся хором повторяют услышанное. Оракул попеременно слушает то барабан,
то дудочку, всякий раз передавая аудитории слова пари» [Сидки/Sidky, 1994, р. 84-86].
37. Паритинги говорят на языке шина. Это известный факт у хунзакутов. [см. также Сидки/
Sidky, 1994, р. 74-75, 88-89; Вилсон/Willson, 1999, 103, 164; Чайи/Csaji, 2004, р. 53]. Можно сделать
вывод о том, что этот феномен имеет южное происхождение и оказывается в одном ряду с мифами
о Гиркисе и Моглоте [Дани/Dani, 2001, р. 42-45; Чайи/Csaji, 2004, р. 63].
38. Это одеяние, будучи похожим на среднеазиатскую одежду, наподобие кафтана, отличает-
ся от пакистанского платья «шалвар хамез» («shalvar khamez»), у которого нет пояса. Обычно, с ним
вместе идет широкий пояс из текстиля, однако ни сама одежда, ни пояс, не отличаются сколько-
нибудь значительно от традиционных для Хунзы вещей, за исключением цвета. Шаманы обычно
437
К. Л. Чайи
предпочитают яркие цвета — красный и золотой/ зеленый и золотой/ белый и лимонно-желтый или
даже светло-голубой. Многие помнят/ как в прошлом шаманы наряжались в особые яркие и пыш-
ные наряды/ однако никто не смог их точно описать. Один из моих основных собеседников/ Ибра-
гиМ/ носил голубую рубашку/ которая была подарена ему правителем «тамом»/ когда он стал би-
таном. Сами битаны не носят головных уборов или тиар. Пояс часто представляет собой длинный
широкий кусок ткани/ а порой это просто старый кожаный ремень. Битан Ибрагим носил длинную
шаль/ а также длинный плащ с такими же большими рукавами. Ни на плаще/ ни на поясе у него не
было никаких предметов или аксессуаров (ножнищ клещей или колокольчиков). Одежда Машруф
Хана обычно представляла собой красный или зеленый плащ/ расшитый золотыми цветами.
39. Это зависит от того/ как долго продолжается спор с паритингами и насколько сложно бы-
вает разъяснить послание или предписание.
40. Таков был мой личный опыт/ полученный в ходе непосредственного наблюдения/ и про-
тиворечащей ему информации не содержится в статьях или книгах на эту тему. Послание паритин-
гов обычно пропевают вскоре после «чато»/ питья крови козла. Битаны говорят/ что кровь пьют не
они самщ а паритинги/ поскольку именно они жаждут ее.
41. Данные сведения основаны на представлениях моих собеседников. Это предполагаемое
число/ однако/ его также подтверждает Вилсон [1999z р. 165]z говоря «они были и, зачастую/ до сих
пор являются женщинами». Затем он добавляет: «Сегодня у женщин-битайо танцевать не принято/
однако их все еще зовут/ чтобы изготовить тумаринг» [1999/ р. 187]. «Тумаринг» («Tumaring»') озна-
чает «амулет» на языке бурушаски. Должен отметить/ что я смог записать интервью только лишь
с битанами-мужчинами.
42. Эти сведения были получены из проведенных мною бесед. Дополнительных данных для
дальнейшего изучения мною собрано не было. Согласно двум моим главным собеседникам/ Маш-
руф Хану и битану Ибрагиму/ оплата не является фиксированной и варьируется в зависимости от
конкретного случая [см. Чайи/Csajiz 2004z р. 57]. В других письменных источниках этот вопрос не
поднимается.
43. При том/ что практически все духи из нижних миров считаются злымщ если также бродя-
чие духи и души умерших людей/ которые нельзя однозначно отнести к категории «злых».
44. Это важная информация/ полученная из моих бесед. Все участники моего исследования
подтвердили этот факт, что подсказало мне название моей книги: «Исчезающие феи» [Чайи/Csaji/
2004]. В других источниках не содержится опровержения этих сведений. Вилсон [1999z р. 165] и Ло-
ример обсуждают данный вопрос [1935z р. 200-203z 214-217]z упоминая двух битаноВ/ Шона Гукура
и Хука Гукура/ живших очень давно и обладавших огромным могуществом.
45. Мои собеседники рассказывали о них много историй/ однако [Лоример/1935-1938; Сидкщ
1994; Вилсон/1999] также записали о них множество легенд и коротких историй/ основанных на све-
дениях/ полученных от участников их исследований.
46. Эта работа — изготовление амулетов — является наиболее важной/ особенно для битанов-
женщин.
47. Новое поколение хунзакутов — подростки и молодежь в возрасте от 20 лет, улыбаются
когда слышат об историях и верованиях/ которые разделяют мои собеседники. Оних безусловно/
знают обо всех этих понятиях/ однако далеко не всегда верят в них. Иногда не верят в них вообще.
Один из моих основных собеседников окончил университет в Исламабаде/ другой ходил в среднюю
школу в Гилгите. Они часто пользуются интернетом. Они также рассказывали мне истории о феях,
но для них такие рассказы — не свидетельства реальных событий и констатация фактов/ а скорее/
распространённые легенды и предания. Они не верили/ что эти истории правдивы.
48. Битан Ибрагим и Машруф Хан известны темх что соперничают друг с другом и отноше-
ния у них весьма натянутые. Битан Ибрагим многократно говорил мнех что Машруф — шарлатан.
49. Слово «шамана» («samana») языка палщ одного из пракритов/ идет их санскрита/ где «шра-
мана» («згатапа») значит «снимать с себя». Народности/ живущие по соседству с Хунзой/ использу-
ют совершенно разные термины для обозначения категории людей/ занимающейся поддержанием
связей с миром духов.
50. Подразделение шаманов на Texz кто занимается только этим ремеслом и тех, кто параллель-
но выполняет иную работу/ является важной отличительной чертой среди евразийских колдунов.
51. Согласно Сидки: «Предрасположенность к появлению битанов/ по всей видимости/ есть
у некоторых семей. Действующие битаны часто являются детьми/ внуками и даже правнуками Дру-
гих битанов» [1994/ р. 78-79]. В своих исследованиях я не выявил подобной связи/ и мои собеседники
всегда подчеркивали/ что новый битан может появиться в любой семьех если ребенка выбрал пари.
438
Была ли долина Хунза прибежищем белых гуннов?
ЛИТЕРАТУРА
1. Altheim, Franz. Geschichte der Hunnen I V. Walter de Gray ter & Co. Berlin, 1959 1962.
2. Banik, Allen and Taylor, Renee. Hunza Land. Long Beach: Whitehorn Publishing. 1970.
3. Berger, Hermann. Yasin-Burushaski (Werchikwar). Grammatik, Texte, Worterbuch. Wiesbaden.
Harrassowitz (Neuindische Studien series, Vol. 3.). 1974.
4. Biddulph, John.Tribes of the Hindoo Koosh. Calcutta. Office of the Superintendent of Government
Printing (reprint: 1971. Graz. Akademische). 1880.
5. Callieri, Pierfrancesco. Huns in Afghanistan and the North-West of the Indian subcontinent: the
Glyptic evidence. In: Alram, M.-Klimburg-Salter, D. E. (eds.): Coins, Art, and Chronology. Essays on the
pre-Islamic History of the Indo-Iranian Borderlands. Wien, 1999. P. 277-291.
6. Clark, John.Hunza: Lost Kingdom of the Himalayas. Funk & Wagnails Co. New York. 1956.
7. Csaji, Laszlo Koppany. Tiinderek kihalofelben 1П. SzemelvenyekHunza szellemi neprajzkincsebol.
[Extracts from the treasury of the Hunza culture]. Budapest, 2004. Naput Kiado.
8. Csaji, Laszlo Koppany. Specialties and typical elements of the Shamanism of Hunza Region (Pak-
istan-China-Afghanistan border territory). Budapest; Dobogoko (ISSRKonferencia), 2007.
9. Csaji, Laszlo Koppany. Flying with the Vanishing Fairies: Typology of the Shamanistic Traditions
of the Hunza // Anthropology of Consciousness (Wiley-Blackwell Publications). Vol. 22. // Journal re-
viewed by the American Anthropological Association, 2011. P. 159-187.
10. Czegledy, Karoly. Nomad nepek va nd о rias а парке lettol napnyugatig. Korbsi Csoma Kis-
kbnyvtar. 1969.
11. Czegledy, Karoly. Zur Geschichte der Hephthaliten. In: Harmatta, Janos (ed.): From Hecataeus to
Al-Huwarizmi. Studies in the sources on the history of Pre-Islamic Centr al Asia. Collection of the sources
for the history of Pre-Islamic Centr al Asia. Series I-Ш. Budapest, 1984. P. 213-217.
12. Dani, A. H. Litvinsky B. A. Zamir Safi M. H. 1996 Eastern Kushans, Kidarites in Gandhara and
Kashmir, and Later Hephthalites. In: Litvinsky, B.A. (ed.): History of civilizations of Central Asia. The
crossroads of civilizations: A.D. 250 to 7501П. Lahore, 1996. P. 163-183.
13. Dani, Ahmed Hassan. History of Northern Areas of Pakistan. Islamabad. National Institute of
Historical and Cultural Research, (original first edition: 1989). 2001.
14. Enoki, Kazuo. The origin of the White Huns or Hephthalites. East and West3.1955. P. 231-237.
15. Enoki, Kazuo. On the Nationality of the Ephtalites. Memoirs of the Research Department of the
Toyo Bunko 18.1959. P. 1-58.
16. Felmy, Sabine.The Voice of the Nightingale: A Personal Account of the Wakhi Culture in Hunza.
Oxford : Oxford University Press, USA, 1997.
17. Flowerday, Julie. Hunza Now and Then and Then Again. In: Karakoram Hidden Treasures in
the Northern Areas of Pakistan. Stefano Bianca (ed.) The Aga Khan Trust for Culture. Umberto Allemandi.
Turin, Italy, 2005.
18. Flowerday, Julie.Change over Time. Hunza in Treble Vision. In: Karakoram in Transition The
Hunza Valley. Szerk.: Dr. Hermann Kreutzmann. Friedrich-Alexander-Universitat, Erlangen-Nurnberg.
Oxford University Press, 2006.
19. Frembgen, Jurgen Wasim. Einige Bemerkungen zur Bedeutung des Pferdes in der Kultur der
Nagerkuts (Nord-Pakistan) //J. Ozols & V. Thewalt (ed.): Aus dem Osten des Alexanderreiches. Volker
und Kulturen zwischen Orient und Okzident. Iran, Afghanistan, Pakistan, India. Cologne, DuMont-Buch-
verlag, 1984. P. 219-228.
20. Frembgen, Jurgen Wasim. Handel zwischen Nager und Hunza // Archiv fiir Vblkerkunde (1985)
39.1985. P. 199-213.
21. Frembgen, Jurgen Wasim. Okonomischer Wandel in Nager (Nordpakistan) // Zeitschrift fur
Ethnologic. Vol. I. in 1985/110/2. P. 281-286, Volume П. in 1986. Vol. 111/1. P. 14.
22. Frembgen, Jurgen Wasim. Polo in Nager. Zur Ethnographic eines orientalise hen Reiterspiels Polo
in Nager. Zentralasiatische Studien, 1988/21. P. 197-217 (published in 1989).
23. Grousset, Rene. The Empire of the Steppes. New Brunswick, New Jersey, 1970.
24. Grenet, Rene. Regional interaction in Central Asia and Northwest India in the Kidarite, and
Hephthalite periods // N. Sims-Williams (ed.), Indo-Iranian languages and peoples. Proceedings of the
British Academy 116, 2002. P. 203-224.
25. Гумилев JI H. Эфталиты и их соседи в IV веке // Вестник древней истории 1.1959. С. 129-140.
26. Гумилев Л. Н. Эфталиты горцы или степняки? / / Вестник древней истории 3.1967. С. 91-99.
27. Hamid, S. Shahid: Karakuram Hunza. Ma'aref Ltd. Karachi, 1979.
439
К. Л. Чайи
28. Harmatta, Janos. Kidara and the Kidarite huns in Kasmir. In: J. Harmatta (ed.), From Hecataeus
to Al-Huwarizmi. Studies in the sources on the history of Pre-Islamic Centr al Asia. Collection of the sources
for the history of Pre-Islamic Centr al Asia I. Ш. Budapest 1984. P. 185-189.
29. Harmatta, Janos. Chionitae, Euseni, Gelani. hi: J. Harmatta (ed.), From Alexander the Great to
Kill Tegin. Collection of the sources for the history of Pre-Islamic Central Asia I. IV. Budapest 1990. P. 89-97.
30. Harmatta, Janos. Annexation of the Hephthalite vassal kingdoms by the Western Turks //
J. Herrmann / E. Ziircher (eds.), History of Humanity 1П. Paris, 1996. P. 475-476.
31. Harmatta, Janos. The str uggle for the «Silk Route» between Iran, Byzantium and the Turk em-
pire from 560 to 630 A. D. // Kontakte zwischen Iran, Byzanz und der Steppe im 6 7. Jahrhundert. Varia
Archaeologica Hungarica X . Budapest, Napoli, Roma, 2000. P. 249-252.
32. Jettmar Karl. Ethnological Research in Dardistan. Preliminary Report. Proceedings of the Ameri-
can Philosophical Society, 1961,10511. P. 79-97.
33. Климов Г. А., Эдельман А. И. Язык бурушаски. Moszkva : Nauka, 1970.
34. Kurbanov, Aydogdy. The Hephtalites. Archeological and Historical analysis. PhD dissertation.
Free University. Berlin, 2010.
35. Leitner Gottlieb W. The Hunza and Nagyr Handbook. Woking. The Oriental University In-
stitute, 1989.
36. Lorimer David. The Lorimer Papers / Notes and Papers of D. L. and E. O. Lorimer. London.
School of Oriental and African Studies Library, 1929a.
37. Lorimer David. The Supernatural in the Popular Belief of the Gilgit region. The Journal of the
Royal Asiatic Society, 1929 b. P. 507-536.
38. Lorimer, David. The Burusaski Language I-Ш. Oslo, 1935-1938.1.S.K.
39. Lorimer, David. Language Hunting in the Karakorum. London, 1939. School of Oriental and
African Studies Library.
40. Lorimer David. Materialen zur Ethnographic von Dardistan. Muller-Stellrecht Graz, Austria.
Akademische Druck-u, Verlagsanstalt, 1979.
41. Schomberg, R. C. F. Between the Oxus and the Indus. London: Martin Hopkinson, 1935.
42. Sidky Homayun. Malang, Sufis and Mystics: An Ethnogr aphic and Historical Study of Shaman-
ism in Afghanistan. Asian Folklore Studies 49.1990. P. 275-301.
43. Sidky Homayun. Shamans and Mountain Spirits in Hunza. Asian Folklore Studies, Volume 53.
1994. P. 67-96.
44. Sidky Homayun. Irrigation and State Formation in Hunza: The Anthropology of Hydraulic King-
dom. Lanham: University Press of America, 1996.
45. Sidky, Homayun. Hunza, an Ethnographic Outline. Jaipur: ABD Publishers, 2004.
46. Staley John. Economy and Society in the High Mountains of Pakistan. Modern Asian Studies,
1969/3/3. P. 225-243.
47. Stein Aurel M. White Huns and Kindred Tribes in the History of the Indian North-West Frontier.
The Indian Antiquary XXIV, 1905. P. 73-87.
48. Tiffou Etienne. Hunza Proverbs. Calgary: The University of Calgary Press, 1993.
49. Tikkanen Bertil. On Burushaski and other Ancient Substr ata in Northwestern South Asia. Studia
Orientalia 1988/64. P. 303-325.
50. Tikkanen Bertil. A Burushaski Folktale, transcribed and translated: The Frog as a Bride, or The
Three Princes and the Fairy Princess Salaasir. Studia Orientalia, 1991/67. P. 65-125.
51. Tikkanen Bertil. Burushaski converbs in their South and Centr al Asian area context. In: Converbs
in Cross-Linguistic Perspective (ed.) Martin Haspelmath es Ekkehard Konig. Berlin ; New York : Mouton
de Gruyter, 1995. P. 487-528.
52. Toporov, V. N. About the phonological typology of Burushaski. In: Studies in General and Orien-
tal Linguistics. Roman Jacobson, Shigeo Kawamoto (szerk.). Tokyo : TEC Co, 1970. P. 632-647.
53. Willson Stephen R. A Look at Hunza Culture. Islamabad: National Institute of Pakistan Studies, 1999.
54. Ujfalvy Karoly. Aus dem westlischen Himalaya. Leipzig, 1884.
55. Ujfalvy Charles (Karoly). Me moires sur les Huns Blancs (Ephthalites de F Asie centrale, Hunas de
Linde) et sur la deformation de leurs cranes. L'Anthropologie IX, 1898. P. 259-277.
56. Vaissiere Etienne de la. «Is there any "Nationality of the Ephtalites" ?» (http://www.academia.
edu/1476531/Is There a Nationality of the Hephtalites) // M. Ghose-E. de la Vaissiere: Hephtalites,
Bulletin of the Asia institute 17. 2007. P. 119-137.
440
С. А. Ярыгин
К ВОПРОСУ О БРОНЗОВОМ КОТЛЕ
ИЗ ПОГРЕБЕНИЯ В БОРОВОМ
На сегодняшний день в археологии Центрального и Северного Казахстана остает-
ся ряд проблем, связанных с эпохой Великого переселения народов и началом раннего
средневековья (IV-VI вв.). Археологические памятники данного периода в интересующем
нас регионе представлены несколькими редкими богатыми погребальными комплексами:
Боровое, Кара-Агач, Канаттас [Кадырбаев, 1959, с. 179-182; Козырев, 1905; Бернпггам, 1951,
с. 216-229].
В данной работе нам хотелось бы еще раз обрапггь внимание на погребение в Бо-
ровом. Уникальная коллекция, описанная впервые А. Н. Бернпггамом, представлена сле-
дующими предметами — железный кинжал, железные наконечники стрел (шесть экз.),
железные конские удила, разного размера бусины из пасты и сердолика, прямоугольно-
рамчатая пряжка и значительное количество изделий из серебра, золота и драгоценных
камней (золотая фол ыа, бляшки в полихромном стиле), бронзовый котел [Бернпггам, 1951,
с. 216-229].
Две проволочные серьги, приведенные А. Н. Бернштамом, попали в коллекцию
по недоразумению, так как на самом деле происходят из погребения раннего желез-
ного века, раскопанного Б. И. Ждановым в кургане с «усами» у озера Большое Чебачье
[Грязнов, 1956, с. 9-19].
Вопросы датировки и историко- и этнокультурной интерпретации боровского
комплекса, неоднократно обсуждались в научной литературе, при обсуждении проблем
гуннской, посттуннской и раннетюркской археологии. Первую попытку хронологиче-
ской и культурной интерпретации предпринял А. Н. Бернпггам. Указывая на значитель-
ное количество общих аналогий боровским находкам в варварской среде эпохи великого
переселения народов, автор датировал весь комплекс IV-V вв. н. э. Показывая возможные
среднеазиатские истоки боровских украшений ученый, связывает погребение с гуннскими
племенами [Бернпггам, 1951, с. 216-229].
Неоднократно обращала свое внимание на боровской памятник известный иссле-
дователь И. П. Засецкая. В монографическом исследовании, посвященном гуннской эпо-
хе Северного Причерноморья, автор достаточно подробно анализирует инвентарь всего
комплекса, приводит его хронологическую позицию в системе древностей эпохи Великого
переселения народов. Автор поднимает датировку памятника до конца V — начала VI в.
Впрочем, по мнению И. П. Засецкой, вещи из Боровского погребения находятся в «боль-
шом хронологическом противоречии» [Засецкая, 1994, с. 36-39,123-126, табл. 2.10; 4.15; 7.9;
19.13; 22.15; 35.13; 47-49].
Работая над проблемами хронологии эпохи Великого переселения народов и ран-
него средневековья А. К. Амброз, в завязавшейся с И. П. Засецкой дискуссии, предлагает
датировать погребение в Боровом и ряд других подобных памятников более поздним вре-
менем — VI-VII вв. Исследователь относит боровской комплекс, к выделенной им III груп-
441
С. А. Ярыгин
пе, азиатской (тянь-шаньской) подгруппе,, которая связывается автором с культурным на-
следием Первого Тюркского каганата [Амброз, 1981, с. 10-23].
Материалы из Борового привлекают в исследованиях, посвященных этнокультур-
ным процессам на территортш урало-казахстанских степей на рубеже эр и в раннем сред-
невековье - С. Г. Боталова, С. Ю. Гуцалова, И. Э. Любчажкого и А. Д. Таирова.
11сходя из контекста работ, можно сделать вывод, что авторы объединяют в культур-
ном и хронологическом ряде создателей курганов «с усами - и племена оставившие по-
гребение в Боровом [ЛюбчанскшХ Таиров, 1999, с. 5-58; Боталов, Гуцалов, 2000, с. 197-210;
ЛюбчанскшХ 2004, с. 197-217; Боталов, Таиров, ЛюбчанскшХ 2006].
Комплекс привлекает внимание и других исследователей Босточноевропеткких древ-
ностей. Можно отметить фамилии М. Б. Щукина А. Б. Комара, М. Казанского, Ф. Б. Ов-
чинникова и др. [Щукин, 2005, с. 287-288; Комар, 2006, с. 57-58; КазанскшХ 2002, с. 193-197;
Овчинников, 2004].
Как известно, погребение было случайно обнаружено в 1928 году при каменоломных
работах в Кокшетауских горах. Оно располагалось в современном Шучинском ратюне Ак-
молинской области в 2,1 км от Боровского лесного техникума (совр. Аграрный колледж)
в урочище Бармашном и в 6,4 км на север от города Щучгшска Основная часть коллек-
цтш была передана для изучения в Музей этнографии и антропологтш в Ленинград — эта
часть находок и была огпсана А. Н. Берншамом [Берншгам, 1951, с. 216-229].
Б контексте данной работы нам хотелось бы обратить внимание на один из артефак-
тов, который так и не был полноценно опубликован и долгое время оставался за гранью
научных исследований — котел из погребения в Боровом (рис. 1)*.
Рис. 1. Погребение в Боровом. Бронзовый котел. Раскопки 1928 года: 1, 4 — общий вид; 2 — вид сверху;
3 — ручка; 5 — вид снизу
* По просьбе главного редактора издания сотрудниками Северо-Казахстанского музейного объедине-
ния (г. Петропавловск) Попович Риммой Александровной и Мартынюком Олегом Ивановичем были сделаны
замеры предмета, описание и фотосъемка, а также приведена информация, представленная в инвентарной
карточке, составленной при поступлении предмета на хранение. Редакция издания сочла необходимым вклю-
чить этот материал авторским приложением.
К вопросу о бронзовом котле из погребения в Ъоровом
В арсенале исследователей до настоящего времени находилась только его небольшая
прорисовка, опубликованная А. Н. Берншгамом [Бернштам, 1951, с. 216-229]. Вероятно,
именно этим объясняется то, что в монографии С. Ю. Гуцалова и С. Г. Боталова котел из
Борового назван «ритуальным сосудиком 3-го типа-. По авторской типологии это «сосуды
и кружки с петлевидной ручкой-, которая располагалась сбоку, аналоггш сосуду авторы
видят в тюркском мире [Боталов, Гуцалов, 1999, с. 210].
Рис. 2. Погребение в Боровом. Бронзовый котел. Раскопки 1928 года. Прорисовка О. И. Мартынюка
В результате сопоставления данных приведенных А. Н. Берншгамом с материалами
Северо-Казахстанского краеведческого музея (г. Петропавловск), нами было подтверждено
сообщение Е. Ю. Спасской опубликованное в 1958 году — «Меднаячаша-урна... Найдена
в двух км от Лесного техникума в урочище Варма тттном, Щучинского района, Петропав-
ловской область Найденные вещи были переданы для изучения. Котел находится в Пе-
тропавловском музее» [Спасская, 1958, с. 184—185]. То есть бронзовый котел, выставленный
в экспозицтш музея, происходит из известного погребения у озера Боровое.
На основе данных А. Н. Бернштама мы можем говорить, что котел располагался
в грунтовой могиле под тремя каменными плитами — верхняя плита имела длину 4,5 м,
ширину 1,5 м, толщину 0,7 м, две нижние толщиной до 0,12 м, на песчаном грунте, ниже
которого обнаружен костяк плохой сохранности и погребальный инвентарь. То есть в мо-
гильной конструкции котел располагался над погребением, занимая, таким образом, цен-
тральное положение в стратиграфш! погребального комплекса
Котел, поддоном в виде раструба имеет шаровидное тулово диаметром 40 см, глу-
биной емкости 31 см. По бокам расположены четыре вертикальные дуговидные ручки,
украшенные четырьмя коленчатыми выступали! на каждой. Тулово по центру окаймлено
напаянной толстой проволокой в виде шнурового орнамента. Венчик имеет уступ, ото-
гнутый под утлом 90°. Котел неполной сохранности, отсутствуют части тулова, венчика-
уступа и нижней части поддона.
443
С. А. Ярыгин
По сведениям Е. Ю. Спасской аналогичный котел находится в Государственном му-
зее города Ташкента [Спасская, 1958, с. 184-185]. Так же некоторые комментарии относи-
тельно данного артефакта можно обнаружить в работе О. Дж. Маенхен-Гелъфена [Маен-
хен-Гелъфен О. Дж., с. 385-387.
Данная статья не претендует на статус полноценной аналитической работы по-
священной погребению в Боровом. Задачей работы стояла попытка еще раз обратить
внимание исследователей на боровской комплекс и возможно пополнить информатив-
ную базу данных.
ПРИЛОЖЕНИЕ
О. И. Мартынюк, Р. А. Попович
Основные размеры предмета: общая высота 37,4—37,6 см, высота сосуда от венчи-
ка до основания тулова — 30,4-30,6 см; высота сохранившейся части поддона (ножки) —
7,0 см; диаметр по краю венчика — 39,3-40,8 см (это примерно, так как сосуд изогнут);
диаметр по тулову — 40,1-40,5 см; диаметр устья (внутренний) — 35,5-35,7 см; ширина
венчика — 2,2-2,5 см, толщина — 0,4-0,5 см; диаметр у дна сосуда — 7,2 см, внутренний
диаметр — 6,6 см, отворот около 4,0 см, толщина ножки — около 2,0 мм; толщина стенок
тулова — от 2 до 4,0 мм; диаметр сечения ручки (условно, так как ручка в сечении больше
похожа на прямоугольник) — три ручки — 1,3-1,5 см, одна ручка — 0,8-0,9 см. От тулова
ручки отстоят (высота ручек) на 3,8-4,2 см, а их ширина — 10,2-10,8 см.
Венчик и шейка предмета. Эта часть была тщательно изготовлена отдельно, и при-
креплена, гграктически невидимым швом. На внутренней поверхности его также фикси-
руются следы заглаживания абразивом (крупным). Венчик относительно шейки загнут
гграктически под 90°.
Ручки. При внимательном рассмотрении оказалось, что три ручки отлиты в одной
разъемной форме (скорее всего по утраченной восковой модели); четвертая ручка отли-
та по той же технологии, но в другой форме (ее параметры несколько другие — меньше
общая толщина). После изготовления ручки, как и ножка были привареньт-приклепаньт
к емкости. Так называемые плечики были вытянуты-выкованы из отдельного листа и за-
тем привареньт-приклепаньт к тулову. Шов спещгфический и дает богатый материал для
изучения изготовления предмета (его можно рассмотреть при увеличении фото). Внутри
сосуда шов тщательно заш лифован и, практически не виден. Следов соединения с вну-
тренней стороны предмета не зафисировано.
Подножка (поддон). Высота — общая (малая сохранившаяся часть) — 7,0 см; диа-
метр — большой, общий, реконструируемый — 14,8-14,9 см; внутренний в месте сварки —
6,8 см; внешний (с учетом сварного шва) — 7,25 см, без учета сварного шва — 7,0-7,1 см;
толщина стенок поддона — 2,0-2,5 мм.
Многие размеры примерны — ибо предмет сильно деформирован, и многие часпт
утрачены.
При внимательном осмотре были обнаружены следы ремонтов: — пять еле заметных
заклепки на тулове. Они тщательно затерты и загггги фо валгы.
Фиксируются следы заглаживания или заравнивания (вертикалъггьге расчесы, схожие
с расчесами на энео.типгческой керамике). Внутренняя поверхность обработана тщатель-
нее внешней. Емкость склепана (выкована) из трех частей, ножка изготовлена отдельно
и приделана к емкости (прикована, приварена кузнечной сваркой). До сварочно-кованого
шва на тулове — часть сосуда вытягивалась скорее всего на болване. На внутренней по-
верхности фиксируются множественные следы от ковки (они часпгчно затерты).
444
К вопросу о бронзовом котле из погребения, в Боровом.
На придонной части предмета имеются следы ремонта в виде пяти заклепок тщатель-
но заш лифованных и заполированных. Кроме этого воротничок и венчик не откованы,
а отлиты, по всей вероятности «котел» начинали сваривать кузнечной сваркой от ворот-
ничка. Для вытяжки плечиков и тулова использовали болван. При ближайшем и тщатель-
ном исследовании поверхностей предмета выявляются интересные технико-технологи-
ческие приемы и детали изготовления этой емкости: это и выколотка, и сварка, и ттпъе
(венчик, ручки), и окончательная обработка поверхностей (применение тонких абразивов,
металлических стругов и т. д.).
По мнению авторов ошюания, сосуд являлся особым ритуальным изделием. Судя
по форме тулова, расположению ручек и особой форме подножки с загнутым бордюром,
а также отсутствию нагара на стенках вероятнее всего он не использовался как обычный
котел. Скорее всего, в него вливали уже приготовленную пищу или шпне и под авали к сто-
лу. По всей видимости, этот сосуд был своеобразной церемониальной чашей (браптной)
и использовался по особым торжественным случаям.
ЛИТЕРАТУРА
1. Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины
УШ вв. // Степи Евразии в эпоху Средневековья. Серия: Археология СССР. М., 1981.
2. Бернштам А. Н. Находки у озера Борового в Казахстане // СМАЭ. М., 1951. Т. 3.
3. Боталов С. Г., Гуцалов С. Ю. Гунно-сарматы Урало-Казахстанских степей / сер. Этногенез
уральских народов. Челябинск : Рифей, 2000.
4. Боталов С. Г., Таиров А. Д., Любчанский И. Э. Курганы с « усами» урало-казахстанский сте-
пей. Челябинск, 2006. 232 с.
5. Засецкая И. П. Культура кочевников Южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV —
V в.). СПб., 1994. 224 с.
6. Кадырбаев М. К. Памятники ранних кочевников Центрального Казахстана // Труды ИИАЭ
АН КазССР. Алма-Ата, 1959. Т. 8.
7. Казанский М. М., 2002 // http://kronk.narod.ru/library/kazansky-mm-2002.htm
8. Кляшторный С. Г.Степные империи: рождение, триумф, гибель // Кляшторный С. Г., Са-
винов Д. Г. Степные империи древней Евразии. СПб., 2005. 346 с.
9. Козырев А. Раскопки кургана в урочище Кара-Агач Акмолинского уезда // Известия импе-
раторской археологической комиссии. Вып. 16. СПб., 1905.
10. Комар А. В. Перещепинский комплекс в контексте основных проблем истории и культуры
кочевников Восточной Европы VII — нач. УШ в. // Степи Европы в эпоху средневековья : сб. науч,
работ. Т. 5. Хазарское время. Донецк, 2006. С. 7-244.
11. Любчанский И. Э. Восточные элементы материальной культуры в памятниках кочевни-
ков П—VI вв. н. э. Южноуральского региона // Уфимский археологический вестник : сб. науч. ст.
Вып. 5. Уфа : Гилем, 2004. С. 197-217.
12. Любчанский И. Э., Таиров А. Д. Археологическое исследование комплекса курган с «уса-
ми» Солончанка I // Курган с «усами» Солончанка I: сб. науч, работ. Челябинск, 1999. С. 5-62.
13. Маенхен-Гельфен Отто Дж. Мир гуннов исследования их истории и культуры : пер. с англ.
В. С. Мирзаянова. Принстон, США.
14. Овчинников Ф. В., 2004 // http: //archaeology.ru/online/Ovchinnikov/harino.html
15. Спасская Е. Ю. Находки медных котлов ранних кочевников Казахстана и Киргизии //
Уч. зап. Алма-Атин. гос. пед. ин-та им. Абая. Сер. общест.-полит. Алма-Ата, 1958. Т. 15 (3). Вып. 2.
С. 184-185.
445
С. А. Ярыгин
ABSTRACT
S. A. Yarygin
ON THE ISSUE OF THE BRONZE CAULDRON FROM
THE BURIAL SITE IN BOROVOYE
This text presents some key historiographical information about the research history of
a middle first millenniirm AC grave discovered in Borovoe (very close to the village of Burabay,
Akmolinsk region, Kazakhstan). For the first time, a photograph of a bronze cauldron, recovered
during the excavation of the grave at the beginning of the 20th century, is published here. Besides
of it, some annotations are provided in order to better understand the archaeological context of
this discovery.
446
A. 3. Бейсенов, E. В. Веселовская.
ПОГРЕБЕНИЕ ГУННСКОГО ВРЕМЕНИ
ИЗ МОГИЛЬНИКА ЕНБЕКШИЛ
(ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КАЗАХСТАН)
Памятник находится на территории Шетского района Карагандинской области
в 3,5 км на северо-восток от села Енбекшил, в 5 км к юго-западу от села Аксу, с правой
стороны трассы Караганда-Актогай на расстоянии 1,2 км от нее. Могильник расположен
в широкой долине правобережья реки Шеру бай-Нура и, согласно степени сохранности, ус-
ловно включает в себя 5 объектов. Все они — одно большое и четыре малых сооружения —
сильно разрушены распашкой и находятся в аварийном состоянии. Сведения об аварий-
ном состоянии могильника Енбекшил известны с середины 1980-х гг. Согласно заявлениям
ряда очевидцев, большой курган (курган 1) могильника имел в то время высоту не менее
4-5 м при диаметре около 30-40 м, насыпь состояла преимущественно из земляного грунта
с верхним каменным покрытием. Помимо большого кургана, на территории могильни-
ка когда-то находились две каменные гряды - «усы», а также несколько малых курганов
диаметром около 7-10 м, насыпи которых имели вид «невысоких каменных скоплений».
Во время осмотра памятника сотрудниками Бугулинского отряда (рук. Бейсенов А. 3.) Ин-
ститута археологии им. А. X. Маргулана в 1998 г. были зафиксированы остатки указанных
разрушенных объектов. В том же году для раскопок было выбрано сооружение 2 ввиду
наиболее убедительного состояния остатков этого объекта. Здесь камни располагались до-
вольно скученно на участке размером 3x2,5 м. Вокруг него уже фиксировались отдельные
камни. Поэтому в центральной части расположения камней был разбит раскоп в виде ква-
драта сторонами 3x3 м (рис. 1).
Снятие верхнего слоя беспорядочных камней выявило наличие небольшого камен-
ного скопления, располагавшегося ближе к восточной стороне раскопа. Затем расчисткой
в этом углу были обнаружены на глубине 0,2 м от уровня современной дневной поверхно-
сти несколько камней, уходящие вниз. Четкое пятно могильной ямы отсутствовало и более
точные ее контуры определились лишь после первого штыка. В дальнейшем в восточном
секторе раскопа была вскрыта входная яма подбойного захоронения.
Длина входной ямы (рис. 2) 1,7 м, ширина 0,8-0,85 м. Ориентирована длинной осью
по линии ЮЮЗ-ССВ. Форма в плане подпрямоугольная с округленными углами. Лишь
верхний слой ямы включал в себя несколько камней, кроме них заполнение состоит полно-
стью из однородного земляного грунта, представленного светло-серой супесью с добавле-
нием крупного песка. Какие-либо пятна или слои полностью отсутствуют. Один неболь-
шой обломок плиты был встречен на глубине 1,3 м от уровня материка.
Глубина входной ямы достигает 1,5 м от материкового уровня. На дне, в северном углу
найден череп лошади, лежавший на боку, мордой на север. К югу от черепа были обнаруже-
ны другие коспг лошадиного скелета. Один шейный позвонок лежал у основания черепа. На
расстоянии 0,15 м от черепа находились две фа ланги. На расстоянии0,95 м обнаружена одна
бедренная кость. Под ней находились четыре хвостовых позвонка, лежавшие в сочленении.
446
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центра. а>ный Казахстан)
Рис. 1. Могильник Енбекшип. Курган 2. План и разрез
447
A. 3. Бейсенов, E. В. Весе.ювская
Рис. 2. План погребения:
1 — бараний крестец и керамическое пряслице; 2 — подвеска; 3 — бусы; 4 — бронзовые изделия;
5 — тлен от кожаной обуви
В придонной части ямы вдоль западной стенки четко фиксировались темные пятна.
Участок пятна коричневого цвета мощностью до 0,1 м особо хорошо был заметен в север-
ном углу. Этот же смешанный слой наблюдался на протяженшт 1,2 м от северного угла
к южному. В южном углу пространство стены длиной до 0,35 м совершенно чисто, без ка-
ких-либо пятен
В ходе зачистки придонной части западной стены дромоса обнаружился низкгпт под-
бой, содержавшш! полный нетронутый скелет человека.
448
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центра. а>ный Казахстан)
Примечательно, что до середины подбой заполнен грунтом, содержащим указанные
пятнистые вкрапления коричневого цвета. Судя по мелким кускам древесных остатков,
в заставке подбоя были использованы, вероятно, скомканные или же связанные ветки де-
рева или же стволы, ветки кустарника.
Длина подбоя 1,75 м, ширина 0,55-0,6 м, высота до 0,35-0,4 м. Проходит параллельно
входной яме, форма в плане подпрямоутольная с закругленными углами. Дно проходит
на 0,05-0,07 м ниже дна входной ямы. Ориентация — длинной осью по линии ЮЮЗ-ССВ.
Скелет погребенного лежал вытянуто на спине, череп и конечности прямые. Костяк чере-
пом ориентирован на ССВ.
Слева от черепа возле левого плеча находились круглое керамическое пряслице диа-
метром 3,4 см (рис. 3, 3) и крестец барана. В области левой грудной клетки найдена под-
веска (рис. 3, 1) из бронзового сплава овальной формы с петелькой, инкрустрированная
камнем и украшенная по краям двумя рядами зерни. Длина с петелькой 3,2 см, ширина
2,5 см. Ниже, на уровне лучевой кости находились два небольших пластинчатых изделия
из бронзового сплава (рис. 3, 4, 5). В области левого запястья собраны 6 каменных бусин
(рис. 3,2) красного цвета, две из которых лежали под тазовой и лучевой костяшг.
4
Рис. 3. Могильник Енбекшип. Курган 2:
1 — подвеска; 2 - бусы; 3 — керамическое пряслице; 4-5 — бронзовые изделия
449
A. 3. Бейсенов. E. В. Весе.ювская
Нижняя половина левой берцовой кости и ступня покрыты остатками истлевшей ко-
жаной обуви (?). возможно, имевшей вид полусапожек. На костях правой ноги погребенно-
го подобные остатки не обнаружены. Скорее, на правой ноге умершего обувь отсуствовала.
Кости скелета находятся в анатомическом порядке, конечности выпрямлены и со-
хранились без каких-либо перемещена г г г, сдвигов. Судя по характерному расположению
костей, тело, возможно, было погребено в связанном или завернутом виде.
Погребение в кургане 2 могильника Енбекшил входит в круг древностей Казахстана
гуннского времени IV-V вв. н. э., открытых как в Центральном Казахстане (Канаттас, Ка-
рагаш), так и за его пределами (южный, западный, северный регионы Казахстана, также
Нижнее Поволжье, Южный Урал и др.). Его следует отнести в число гуннских захороне-
нийсо шкурой коня [Засецкая, 1994, с. 17-22] степей Евразии.
Бронзовые, золотые овальные подвески со вставками из камня, стекла, часто с петель-
кой д.ля подвешивания найдены в курганах гунно-сарматского времени, в частности в курга-
не 3 Дружненского могильника Южного Зауралья [Боталов, Гуцалов, 2000, с. 44, рис. 12, Ш: 9],
встречаются также ив погребальных комплексах раннего средневековья Южного Казахстана
[Байпаков, Смагулов, Ержипгтова, 2005, с. 22, рис. 1.22:3; с. 7% рис. 2.12: 7; с. 124, рис. 3.21: 6].
450
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центра.а>ный Казахстан)
Рис. 5. Графическая реконструкция по черепу женшияы из могильника Енбекшил. Профиля
451
A. 3. Бейсенов, E. В. Веселовская
В Лаборатории антропологической реконструкции Института этнологии и антропо-
логии РАН была въшолнена графическая реконструкция по черепу женщины из кургана
2 могильника Енбекшил.
Научные разработки последних лет, проводттхгые сотрудниками Лаборатории ан-
тропологической реконструкцтлг, в значительной степени дополнили и уточнили метод
восстановления лица по черепу. В частности, была разработана и внедрена программа
кранио-фациального соответствия, позволяющая переходить от размерных и описатель-
ных признаков черепа к соответствующим параметрам лица [Балуева, Веселовская, 2004,
Balueva et al., 2009а; 2009b]. На основе этой программы по индивидуатьнолгт черепу пож-
чают прижизненный словесный портрет. Программа опирается на классические методы
антропологических исследований [Martin, 1928; Бунак, 1941; Алексеев, Дебец, 1964] и до-
полнена некоторыми необходимыми, спепифическими для реконструкции, техниками.
Теперь воспроизведение внешнего облика, плоскостное или объемное, сопровождается
подробным описанием прижизненных антропологических особенностей лица.
Материалы и методы
К настоящему времени собран обширный материал, характеризующий особенности
лицевой морфологии, охватывающий ряд контрастных в антропологическом отношении
групп населения. Исследования проводились на живых людях и позволили получить до-
стоверный, большой, по своей численности, материал по двум составляющим направле-
ниям методики антропологической реконструкцтш: 1) измерение толщины мягких по-
кровов на различных участка головы; 2) изучение взаимозависимостей между отдельны-
ми физиономическими признаками и подлежащими морфологичесвсими структурами
черепа. Для восстановления внешнего облика используют стандарты толщины мягких
покровов, полученные с применением ультразвука на живых людях (табл. 1)[Веселовская,
1991,1994,1997]. Отдельные физиономические размеры мы рекомендуем рассчитывать по
уравнениям регрессии, где в качестве независихгых признаков использованы черепные ха-
рактеристики, для которых получены высокие значения коррелящюнных связей [Балуева,
Веселовская, 2004; Balueva et al., 2009а, 2009b]. В таблице 1 представлены уравнения регрес-
сии для расчета ряда физиономических признаков.
Антропологическая реконструкция может быть въшолнена в зависимости от кон-
кретных целей в виде контурного изображения, графического или скульптурного пор-
трета. Однако независимо от назначения реконструкции главное - это воспроизведение
индивидуальных черт лица человека, которому принадлежит данный череп, с учетом его
расовых особенностей. Процесс восстановления внешнего облика начинается с подроб-
ного описания всех индивидуальных особенностей строения черепа и его измерения по
общепринятой краниологической программе, дополненной рядом признаков, имеющих
значение при реконструкции [Веселовская, 2006]. Следующий этап - построение контура
лица в профиль на основе обводов черепа, выполненного с помощью специального при-
бора — диоптрографа.
Контурная реконструкция является начальным этапом для любого другого вида ре-
конструкций. Графическая реконструкция выполняется уже на основе контурного изобра-
жения. Сложность её заключается в том, чтобы правильно передать все светотени, создавая
корректное впечатление о ширине лица, его профилировке, положении глаз и т. д. Гра-
фическая реконструкция, по сравнению со скульптурной, более наглядна и применяется
шире, так как требует меньше времени. Опираясь на серию графических реконструкций
из одного могильника, численность которых лимитируется лишь объемом краниологиче-
ского материала, можно получить достаточно пошило антропологическую характеристи-
ку изменчивости морфологического типа конкретной популяции [Balueva, Veselovskaya,
2011; Balueva et al., 2012; Kobyliansky, 2008].
452
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центральный Казахстан)
Таблица 1
Стандарты толщины мягких покровов лица (мм)
Точки лица, где измеряли толщину мягких тканей Монголоиды
Мужчины (N186) Женщины (N 258)
X SD X SD
1. Метопин 4,5 0,86 4,6 0,92
2. Надбровье 5,3 0,80 5,5 0,93
3. Глабелла 5,3 0,77 5,5 0,88
4. Назион 4,7 0,82 4,5 0,87
5. Ринион 2,8 0,38 2,8 0,32
6. Боковая точка носа 2,9 0,32 2,9 0,31
7. Верхнечелюстная 13,9 1,92 14,9 1,72
8. Переднескуловая 10,2 1,81 12,9 1,88
9. Скуловая 4,6 0,85 5,3 0,83
10. Надклыковая 10,6 1,27 9,6 0,99
11. Середина фильтра 11,5 1,49 9,9 1,18
12. Бехнегубная 13,1 1,82 11,2 1,71
13. Нижнегубная 14,2 1,57 12,7 1,61
14 Подбородочная борозда 11,5 1,43 11,2 1,30
15. Погонион 11,0 1,88 11,5 1,76
16. Гнатион 6,6 1,18 679 1,25
17. Т ело нижней челюсти 13,0 3,27 14,7 2,70
18. Кр ай нижней челюсти 6,2 1,43 7,1 1,55
19. Ветвь нижней челюсти 17,1 2,14 17,3 1,90
20. Г о пион 4,6 0,95 5,2 1,10
N - объем выборки; X - среднее значение толщины мягких покровов в мм;
SD - стандартное отклонение.
Для нас каждый череп строго ищщвидуален, а методика воспроизведения черт внеш-
ности по костным структурам точна и выверена до мелочей. Поэтому, работая над рекон-
струкцией, мы четко и последовательно формируем структуры лица, не отвлекаясь на соз-
дание художественного образа - главное это доскональная передача индивидуальных черт
внешности. Мы — не художники, результат нашей работы, скульптурный или графиче-
ский портрет, не является произведением искусства. Именно поэтому восстановление лица
по черепу широко применяется в судебной практике, так как мы восстанавливаем индиви-
дуальный портрет человека с присущими ему харак терными чертами, которое узнаваемо
вне зависимоспт от возраста и эмоционального состояния [Балуева, Веселовская, 2002; 2006].
Результаты
При восстановлении внешнего облика женщины из кургана 2 была проведена пред-
варительная работа. Сначала череп был отреставрирован, поскольку имел значительные
разрушения: была обломана правая ветвь нижней челюспт; отсутствовала большая часть
скуловой косит, также скуловой отросток височной косит, справа и часть тела затылочной
кости с передней половиной затылочного отверсптя.
Определение возраста проводилось по зарастанию черепных швов и по степени стер-
тости жевательной поверхноспт зубов. По совокупноспт признаков возраст оценивается
примерно в 20-25 лет.
Ниже представлено подробное описание и измерение женского черепа из кургана 2
по методике, принятой в отечественной антропологии [Алексеев, Дебец, 1963], маркиров-
ка признаков соответствует программе измерений Р. Мариша [Martin, 1928]. Пропущен-
ные номера измерительного бланка означают, что данный признак нельзя было опреде-
лить на данном черепе. Размеры представлены в мм, углы в градусах. В скобках указаны
категории, к которым относятся конкретные значения признаков [Алексеев, Дебец, 1963].
453
A. 3. Вейсенов, E. В. Веселовская
Мозговая коробка в целом.
1. Март. 1. Биом. L. Продольный диаметр: 164 (малый)
2. Март. 1в. Продольный диаметр от офриона: 163
3. Март. 1с. Продольный диаметр от метопиона: 163
4. Март. 8. Биом. В. Поперечный диаметр: 150 (очень большой)
5. Поперечно-продольный указатель: 91,5 ультрабрахикран (очень большой)
6. Март. 20. Биом. ОН или Bregm. ОН. Ушная высота: 121 (очень большая)
13. Март. 23. Биом. G1.U. Горизонтальная окружность через глабеллу и опистокрани-
он: 490 (средняя)
14. Март. 24. Биом. Q или Bregm. Q. Поперечная дуга: 342 (очень большая)
15. Март. 25. Биом. S. Сагиттальная дуга: 363 (большая)
16. Март. 11. Ширина основания черепа: 133 (очень большая)
Затылочная часть.
18. Март. 12. Биом. Biast. В. Ширина затылка: 109 ( большая)
19. Март. 31. Биом. Бз'. Затылочная хорда: 92 (средняя)
20. Март. 28. Биом. Бз. Затылочная дуга: 103 (малая)
28. Рельес]? выйной области затылка: слабый
29. Степень развитости наружного затылочного выступа по 6-баллъной шкале Брока: 2
Теменная часть.
30. Март. 27. Биом. S2. Теменная дуга: 121 (средняя)
31. Март. 30. Биом. S2'. Теменная хорда: 106 (средняя)
32. Выраженность теменных бугров: значительная
Височная часть
33. Высота сосцевидного отростка (по Гилесу и Эллиоту): 21
34. Высота от точки мастоидале до наиболее высокой точки нижнего края валикоо-
бразного возвышения: 56
36. Выступание сосцевидного отростка: слабое
Лобная область
37. Март. 9. Биом. В'. Наименьшая ширина лба: 93 (средняя)
38. Март. 10. Биом. В". Наибольшая ширина лба: 116 (большая)
39. Лобный (широтнъпт) указатель: 80,2 (средний)
40. Лобно-поперечнъпт указатель: 62,0 (очень малый) микрозем
41. Март. 29. Биом. S1’. Лобная хорда: 119 (очень большая)
42. Март. 26. Биом. S1. Лобная дуга: 135 (очень большая)
43. Март. 32. Угол профиля лба от назиона: 82° (малый)
44. Угол профиля лба от глабеллы 74° (малый)
45. Высота лба: 43
47. Наклон лба: вертикальный
48. Лобные бугры: выражены хорошо
49. Развитие надпереносья (глабеллы) по 6-баллъной шкале: 2
50. Надбровные дуги. Степень их протяжённости: короткие, не доходяг до середины
глазницы
51. Степень выступания надбровных дуг: слабая
54. Контур свода черепа со стороны лба: округлый
55. Формы черепа сверху по Серджи: ромбоидная
Лицевая часть в целом
56. Март. 45. Биом. J. Скуловой диаметр: 133 (очень большой)
57. Март. 48. Биом. G'H Верхняя высота лица: 68 (средняя)
58. Высота от супраорбитале до супрадентале: 72
59. Высота от супраорбитале до режущего края коронок верхних медиальных резцов
(стомион): 84
60. Март. 47. Биом. GH. Полная высота лица: 116 (большая)
61. Март. 47b. Высота от супраорбитале до гнатиона: 122
454
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центральный Казахстан)
64. Март. 43. Верхняя ширина лица; 100 (средняя)
65. Март. 46. Биом. GB. Средняя ширина лица: 90 (средняя)
67. Март. 77. Назо-малярньшугол: 148° (большой)
68. Зито-максиллярный угол: 145° (очень большой)
69. Март. 72. Биом. Prost. Р<. Общий лицевой угол: 83,5° (большой), мезогнатный
72. Общелицевой указатель: 87,2 (средний), мезопрозоп — средневысокий лице-
вой скелет
73. Верхнелицевой указатель: 51,1 (малый), мезен — верхний отдел лица средний
76. Глубина клыковой ямки: 4 (средняя)
77. Ширина скуловой кости: 55
80. Формы лицевого отдела черепа и их соответствие с формами лица по Пех-
Мартину: э.типсоидная
Носовая область
81. Март. 55. Биом. NH.' Высота носа: 52 (средняя)
82. Высота от супраорбитале до субспинале: 60
84. Высота положения точки конхале относительно субспинале: 16
85. Март. 54. Биом. NB. Ширина носа: 27 (большая)
86. Верхняя ширина носа: 20
88. Ширина между юга-альвеолярными точками: 37
89. Носовой указатель: 51,9 (средний), хамеррин — широкий
90. Ширина спинки носа на уровнях селлиона и риниона: 11 и 21
91. Март. 56. Длина носовых костей: 25?
93. Биом. DS. Дакрналыгая высота: 8 (малая)
94. Март. 49а. Биом. DS. Дакриальная ширина: 23,5 (большая)
96. Максилло-фронтальная высота: 4
97. Март. 50. Максилло-фронтальная ширина: 17
98. Максилло-фронгалъный указатель: 23,5 уплощенный
99. БиомББ. Симотическая высота: 2 (малая)
100. Март. 57. SC. Симотическая ширина: 8 (средняя)
101. Симотический указатель: 25,0 (малый)
102. Март. 75 (1). Угол выступания носа: 10° (очень малый)
103. Март. 75. Угол наклона носовых костей: 63°
104. Март. 73.Средний лицевой угол: 92° (очень большой)
105. Форма спинки носовых костей в профиль: прямая
108. Выступание передней носовой ости по 5-баллъной шкале Брока: 0
109. Направление нижнего края передней носовой ости: чуть вниз
ПО. Форма нижнего края грушевидного отверстия: в) предносовые ямки
111. Асимметрия носовой области: симметрична
Орбитальная область
112 Март. 51. Биом. O1.L. Ширина орбиты (максиллофронгалъная): 39 (малая)
114. Ширина орбиты от энтоорбитале до экзоорбитале: 39
116. Март. 43 (1). Биом. IOW. Биорбитальная ширина: 92 (малая)
119. Межглазничная ширина (энтоорбитале-энтоорбитале): 17
120. Март. 52. Биом. O2.L. Высота орбиты: 36 (большая)
121. Орбитный указатель: 92,3 (средний), гипсиконх (высокая орбита)
123. Форма орбит по Герасимову: квадратная
124. Форма надглазничного края и соответствующая им форма складки верхнего
века: p3m3d3 (складка верхнего века развита значительно в проксимальном — р, медиаль-
ном — ши листалыюм — d отделах)
125. НадглазничньЩ край заострен
126. Нагтравление верхнего медиального гребешка: по краю орбиты
127. Фронтальная постановка орбит: горизонтальная
455
A. 3. Вейсенов, E. В. Веселовская
128. Взаиморасположение точек энтоорбитале и экзоорбитале: обе точки лежат на
одном уровне
129. Профилировка орбит по Герасимову: вертикальная
130. Глазницы по Герасимову: открытые
Верхнечелюстная область
131. Март. 60. Длина альвеолярной дуги: 56 (очень большая)
132. Март. 61. Ширина альвеолярной дуги: 63 (большая)
131. Март. 62.Бтяом. G1'. Длина нёба (до стафилиона): 46 (большая)
132. Март. 63. Биом. G2. Ширина нёба: 37 (средняя)
133. Нёбный указатель: 80,4 (малая)
134. Ширина зубной дуги на уровне клыков — 42
первых премоляров — 49
вторых премоляров — 53
первых моляров — 61
137. Ширина между альвеолярными возвышениями клыков: 37
138. Март. 48 (1). Высота альвеолярной часпт: 15
139. Высота альвеолярной части от субсшгнале до супраденгале: - 15,5
140. Высота от субсшгнале до режущего края коронок верхних медиальных резцов
(стомион!) — 25
141. Высота коронки верхнего медиального резца: - 12
142. Март. 74. Угол альвеолярной часпт: 58° (очень малый) ультрапрогнатньтй
Нижняя челюсть
143. Март. 68(1). Биом. ml. Длина нижней челюспя от мыщелков: 106 (большая)
144. Март. 79. Биом. М<. Угол ветви нижней челюспя: 117° (малый)
145. Март. 68. Биом. cpl. Проекщяонная длина от углов: 69 (малая)
146. Март. 70. Биом. rl. Высота ветви: 51 (малая)
147. Март. 71а. Биом. rb'. Наименьшая ширина ветви: 35 (большая)
148. Март. 65. Биом. w l. Мыщелковая ширина: 119 ? (средняя)
149. Март. 66. Биом. w2. Угловая ширина: 104 ? (очень большая)
150. Март. 67. Биом. zz. Передняя ширина: 51 (очень большая)
151. Март. 69. Биом. 111. Высота симфиза: 31 (средняя)
152. Март. 69 (1). Высота тела: 30 (большая)
153. Март. 69 (2). Высота тела на уровне середины второго левого моляра: 26
154. Март. 69 (3). Толщина тела: 14 (очень большая)
155. Расстояние между подбородочными бугорками: 29
156. Высота от инфраденгале до надпод бород очной точки: 12
157. Высота коронки нижнего медиального резца: 8,5
158. Общая высота коронок верхнего и нижнего медиальных резцов при сомкну-
тых зубах: 19
159. Выступание подбородка (0-4 балла по Брока): 3
160. Форма нижнего края челюспя: между треугольной и округлой
161. Харак тер прикуса: ножницеобразный
Учитывая соотношение размеров мозговой коробки, можно предположить наличие
искусственной деформации. Опираясь на детальное изучение морфологии представлен-
ного черепа, можно с уверенностью заключить, что перед нами классическая представи-
тельница монголоидной расы, о чем свидетельствует значительная уплощенность лица на
уровнях, малое выступание носовых костей, наличие прогнапязма верхней челюспя, высо-
кие орбиты с острыми краями и др.
В связи с тем, что данный череп без сомнения принадлежал представительнице moi 1-
голоидного пяла, для реконструкции внешнего облика были выбраны стандарты толщины
мягких покровов для монголоидных групп (табл. 2). На основе применения программы кра-
нио-фациалъного соответствия по данному черепу был выполнен словесный портрет. Раз-
меры отдельных элементов внегпноспя были рассчитаны по уравнениям регрессии (табл. 1).
456
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центральный Казахстан)
Таблица 2
Расчет элементов внешности. Регрессионный анализ
П р огноз иру е мый признак лица Признак на черепе Уравнение регрессии
Физ ионо мггче с к ая высота лица (ФБЛ) Морфологическая высота лица (МБЛ) Т 2 ФВЛ=90,515+0,748х(МВЛ+7мм*) ФВЛ=86,357+0,746х(МВЛ+6мм*)
Высота уха (Бу) Морфологическая высота лица (МБЛ) Т 2 Ву=55,488+0,073х(МВЛ+7мм*) Бу=45,650+0,110х(МВЛ+6мм*)
Ширина носа (ШН) Ширина между клыковыми точками (ШМК) Т 2 ШН=18,035+0,444хШМК ШН=17,390+0,424хШМК
Ширина между носогубными складками (ШМН-ГС) Ширина между клыковыми точками (ШМК) Т 2 ШМН-ГС=21,744+0,843хШМК ШМН-ГС=19,607+0,805хШМК
Ширина фильтра (ШФ) Ширина между клыковыми точками (ШМК) Т 2 ШФ=7,295+0,118хШМК ШФ=2,792+0,202 хШМК
Ширина рта (ШР) Ширина зубной дуги на уровне Pm2- Pm2 Т 2 ШР=21,817+0,700хШМРт2 ШР=27,905+0,512хШМРт2
— толщина мягких тканей в точке гнатион.
Контурная реконструкция, а также портреты в профиль и фас представлены на ри-
сунках 4-6.
Словесный портрет. Головной указатель 85 — ультра брахикефалия (голова в лобно-
затылочном направлении очень короткая).
Форма головы в целом куполообразная — теменная часть значительно выступает
вверх, затылок уплощенный.
Форма лица анфас — овальная.
Вертикальная профилировка ротовая:.
Горизонтальная профилировка слабая.
Лицо средней ширины.
Из-за предполагаемой намеренной л еформа инн головы, проведенной в раннем дет-
стве, лоб, скорее всего, выглядел очень высоким. По ширине лоб попадает на границу гра-
даций узкий и средний.
Направление лба вертикальное, линия лба чуть вьпзуклая.
Лобные бугры выражены отчетливо.
Надбровный рельеф практически не развит.
Контур бровей межлл прямым и дугообразным.
Положение разреза глаз горизонтальное.
Глазные яблоки выпуклые.
Длина глазной щели небольшая.
Особенности строения орбиты указывают на наличие эпикантуса, складки верхнего
века, опускающейся на слезный бугорок. Складка верхнего века развита равномерно по
всей длине глаза в значительной степени.
Скулы выступают в средней степени.
Переносье узкое, по глубине среднее. Спинка носа широкая.
Нос в крыльях широкий, вперед выступает незначительно.
Высота носа средняя.
В профиль спинка носа в костной часпт прямая, в хрящевой несколько выпуклая.
Крылья носа высокие.
Верхняя губа средней высоты.
Отмечается значительный челюстной и альвеолярный прогнатизм (выступание впе-
ред верхней челюсти), в результате чего весь челюстной отдел заметно выдвинут вперед.
Прикус ножницеобразный.
Ширина рта небольшая.
Подбородок средней высоты, широкий, вперед выступает в средней степени. Контур
подбородка анфас округло- треугольный.
457
A. 3. Бгисенов, E. В. Весе.ювская
Рис. 6. Графическая реконструкция по черепу женщины из мог. Енбекшип. Фас
458
Погребение гуннского времени из могильника Енбекшил (Центра/гьный Казахстан)
Заключение
Характеризуя внешний облик женщины из могильника Енбекшил, можно конста-
плровать присутствие комплекса монголоидных черт (рис. 6). Эго уплощенность лица на
уровне глаз и скул, при значительно выраженном челюстном и альвеолярном прогнатиз-
ме; малое выступание носа при большой его ширине в крыльях; крупные размеры лица:
широкие скулы и большая величина высоты лица; наличие эпикантуса и хорошая выра-
женность набухания складки верхнего века. Особенноспл пропорций мозговой коробки
позволяют предположить намеренную модификацию головы в младенческом возрасте.
К настоящему времени по краниологическим материалам с территории Казахстана
выполнено большое количество скульптурных и графических реконструкций, как зна-
менитых деятелей прошлого (Абылай хан, Жолбарыс хан, Кобыланды, Бердикожа батыр
и многие другие), так и представителей отдельных археологических культур (от неолити-
ческого человека со стоянки Кос-Кудук до женщины из средневекового городища Бозок)
[Веселовская, 2007]. Наглядное представление антропологических материалов способству-
ет популяризации науки, играет важную роль в музейном деле, в патриотическом воспи-
тании молодого поколения.
Разработанная сотрудниками Лаборатории антропологической реконструкции про-
грамма кранио-фа1 U K1. I ы ют соответствия постоянно совершенствуется за счет поиска но-
вых более точных зависимостей между элементами вне!11носит и черепными структурами,
а также за счет привлечения последних мировых достижений в этой обласпт [Rynn, 2012;
Stephan, 2003; Wilkinson, Mautner, 2003; Wilkinson & al., 2003].
Благодаря применению программы по конкретному черепу можно получить расче-
ты для более точного воспроизведения внешноспт в сочетании с антропологической ха-
рактеристикой живого лица, так называемый «словесный портрет по черепу». При работе
с краниологическими коллекциями, а не с отдельными черепами, появляется возможность
палеореконструкции целых популяций из конкретных могильников [Балуева и др., 2012;
Kobyliansky et al., 2008]. Сопоставление результатов такой палеореконструкции с совре-
менным населением соответствующих территорий вооружает антропологов новыми ин-
струментами для решения вопросов этногенеза, адаптации популяций, эпохальной из-
менчивости [Балуева и др., 2008, 2009, 2010].
Литература
1. Алексеев В. П., Дебец Г. Ф. Краниометрия. Методика антропологических исследований. М.:
Наука, 1964.128 с.
2. Байпаков К. М., Смагулов Е. А., Ержигитова А. А. Раннесредневековые некрополи Южного
Казахстана. Алматы : БА\Р, 2005. 224 с.
3. Балуева Т. С., Веселовская Е. В. Антропологическая реконструкция в криминалистической
практике // Материалы IV Междунар. конгр. по интегративной антропологии. СПб. : Изд-во СПб
ГМУ, 2002. С. 21-23.
4. Балуева Т. С., Веселовская Е. В. Новые разработки в области восстановления внешнего об-
лика человека по краниологическим данным // Археология, этнография и антропология Евразии.
Новосибирск, 2004. № 1. С. 143-150.
5. Балуева Т. С., Веселовская Е. В. Метод антропологической реконструкции для науки и прак-
тики. Этнология обществу. Прикладные исследования в этнологии / отв. ред. С. В. Чешко. М.: Орг-
сервис-2000, 2006. С. 200-207.
6. Балуева Т. С., Веселовская Е. В., Пестряков А. П., Рассказова А. В. Динамика антропологиче-
ской изменчивости облика населения Нижегородской области// Актуальные направления антро-
459
A. 3. Бейсенов, E. В. Весе. ювская
пологий : сб., посвящ. юбилею акад. РАН Т. И. Алексеевой / отв. ред. А. П. Бужплова, М. В. Добро-
вольская, М. Б. Медникова. М.: ИА РАН, 2008. С. 18-25.
7. Балуева Т. С., Веселовская Е. В., Григорьева О. М., Пестряков А. П. Становление и динамика
облика населения Сибири и Казахстана // Адаптация народов и культур к изменениям природной
среды, социальным и техногенным трансформациям / отв. ред. А. П. Деревянко, А. Б. Куделин,
В. А. Тишков ; отд. ист.-фплол. наук РАН. М. : Рос. полит, энцикл. (РОССПЭН), 2009. С. 178-182.
8. Балуева Т. С., Веселовская Е. В., Рассказова А. В. Опыт антропологического сопоставления
древнего и современного населения Нижегородской области // Археология, этнография и антро-
пология Евразии. Новосибирск, 2010. № 1. С. 135 144
9. Балуева Т. С., Веселовская Е. В., Аренсбург А., Кобылянский Е. Д. Внешний облик евреев
библейских времен с территории Израиля // Актуальные вопросы антропологии. Вып. 7. / Ин-т
истории НАН Беларуси. Минск: Беларуская навука, 2012. С. 306-318.
10. Боталов С. Г., Гуцалов С. Б. Гунно-сарматы Урало-Казахстанских степей. Челябинск : Ри-
фей, 2000. 267 с.
11. Бунак В. В. Антропометрия. М.: Учпедгиз, 1941.368 с.
12. Веселовская Е. В. Закономерности внутригрупповой изменчивости признаков толщины
мягких тканей лица // Антропологическая реконструкция. М., 1991. С. 68-111.
13. Веселовская Е. В. Исследование изменчивости признаков толщины мягких тканей лица
в аспекте полового диморфизма. Женщина в аспекте физической антропологии : материалы меж-
дунар. конф. «Женшина и свобода. Пути выбора в мире традиции и перемен». М., 1994. С. 86-93.
14. Веселовская Е. В. Единство закономерностей внутригрупповой изменчивости и межгруп-
повая дифференциация признаков толщины мягких тканей лица у современного человека / /
Единство и многообразие человеческого рода. Ч. 1. М., 1997. С. 312-335.
15. Веселовская Е. В. Антропологическая реконструкция. Антропологическая наука в выс-
шей школе. Методические материалы к оригинальным авторским спецкурсам. Для специальности
№ 350100 — Социальная антропология. ИАЭ РАН. М., 2006. С. 217-231.
16. Веселовская Е. В. Визуализация облика древнего населения Арало-Каспийского регио-
на // Историко-культурное наследие Арало-Каспшгского региона. Актау, 2007. С. 11-16.
17. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец
IV V вв.). Спб., 1994. 223 с.
18. Balueva Т, Veselovskaya Е., Kobyliansky Е. Cranio-facial Reconstruction by Applying the Ultra-
sound Method in Live Human Populations // International Journal of Anthropology. 2009a. T. 24. № 2.
C.87-111.
19. Balueva T, Veselovskaya E, Valencia-Caballero L, Methadzovic A. Nuevos estudios en el area
de reconstruccion facial a partir de los datos craneologicos // Revista Espanol de la Antropologia Fisica,
2009b. №30. P. 11-22.
20. Balueva T., Veselovskaya E. The appearance of ancient inhabitants of Hostice I za Hanou //
Hostice 1 za Hanou. Drozdova et al. Masarykova univerzita. Brno. 2011. P. 85-106.
21. Balueva T., Veselovskaya E., Drozdova E. 2012: Rekonstrukce podoby nekterych pohrbenych
z mladohradistniho pohrebiste u Divak. Jizni Morava 2012, rocnik 48, svazek51: 291-293.
22. Kobyliansky’ E., Balueva T. S., Veselovskaya E. V., Arensburg B. Facial Image of Biblical Jews
from Israel / / Anthropologischer anzeiger. 2008; 66 (2), pp. 1-24.
23. Martin R. Lehrbuc der Anthropologie. Zweite, vermehrte Auflage. B. 2. Jena. 1928. C. 579 695.
24. C. Ry’nn, T. Balueva, E. Veselovskaya. Relationships between the skull and the face / / Facial
Identification / Ed. C. Wilkinson and C. Ry’nn. Cambridge University Press. Cambridge, 2012. P. 193-202.
25. C. Stephan, Predicting nose projection and pronasale position in facial approximation. Amer.
Jour. Phys. Anthrop. 122 (2003) 240-250.
26. Wilkinson, С. M. and Mautner, S. A. Measurement of eyeball protrusion and its application in
facial reconstruction //J. For Science. 2003. № 48 (4).
27. Wilkinson, С. M., Motwani, M. and Chiang, E. The relationship between the soft tissues and the
skeletal detail of the mouth //J. For Science. 2003.
460
ABSTRACT
A. Z. Beysenov, Y. V. Veselovskaya
THE HUN EPOCH BURIAL FROM THE ENBEKSHIL BURIAL SITE
(CENTRAL KAZAKHSTAN)
The monument is situated on the territory of the Shet district of Karaganda region, 3.5 ki-
lometers to the north-west from the Enbekshil village, 5 kilometers to the south from the Aksou
village, on the right from the Karaganda-Aktogay highway, 1.2 kilometers away from it. The
burial site is located in the vast valley of the Sherubay-Nura river, on its7 right bank. According
to the extent, to which is has been preserved, the site generally includes five objects.
Apart from the large mound, two stone rows — the ridges — were once situated on the
territory of the site, as well as some smaller moirnds from 7 to 10 meters in diameter. Their em-
bankments looked like "relatively low stone piles".
The construction number 2 was chosen for excavation as this object s condition seemed to
be most appropriate. In the course of excavation the entrance pit of the kerf burial was discovered
in the eastern sector.
The length of the entrance pit is 1.7 meters, its7 width is 0,8-0,85 meters. It is oriented along
the long south-southwest — north-northeast axis. It has a subrectangular shape with rounded
corners. The entrance pit is as deep as 1.5 meters from the continental surface level. On the bot-
tom, in the corner of it, a horse skull was found, lying on the side and facing the north. To the
south from the skull other bones of the horse skeleton were discovered.
While the bottom part of the western wall of the chomos (i. e. Narrow corridor leading to
the burial pit) was being cleaned, a low kerf was located, that contained a complete human skel-
eton, stretched on its7 back, with legs straight. The skeleton7s skull was facing the north-north-
east direction. To the left of the skull, near the left shoulder, a small round ceramic stack-stand
was found, that had the diameter of 3.4 centimeters. Also, there was a sheep7s skeleton lying
there. In the left part of the chest a bronze-alloy pendant with an eyehole was found. It had an
oval shape and was decorated with a stone and two rows of granules on the sides. Its length with
an eyehole is 3.2 centimeters, the width is 2.5 centimeters. Lower, near the spoke bone, two small
plate-shaped objects from a bronze alloy were placed. Near the left wrist six red stone beads were
located, two of which lay under the haunch bone and the spoke bone.
After the female skull from mound 2 of the Enbekshil biu'ial site, the graphical reconstruc-
tion was accomplished in the Laboratory of Anthropological Reconstructions of the Institute of
Etnhology and Anthropology of the Russian Academy of Sciences.
As the skull under consideration most obviously belongs to the representative of the Mon-
goloid type, the standards of width for the soft parts, typical for the Mongoloid population
groups, were chosen. The descriptive portrait of this skull was created basing on the results of
using the craniofacial matching program. The dimensions of certain parts of appearance were
calculated using the regression formulas.
Comparing the results of such paleo-reconstruction with the actual appearance of the pres-
ent-day population of the appropriate territories gives anthropologists new tools to solve current
problems of ethnogeny, population adaptation and epochal mutability.
The biuial in mound 2 of the Enbekshil burial site is included in the list of Kazakhstan7s
antiquities of the Hun period of the IV-V centuries AD, discovered both in Central Kazakhstan
(Kanattas, Karagash) and outside its7 borders (the southern, western and northers regions of Ka-
zakhstan, also Lower Povolzhye, South Ural etc.). It must be considered one of the Hun burials
with a horse skin.
461
A. 3. Бейсенов, E. П. Китов
ВПУСКНОЕ ПОГРЕБЕНИЕ ГУННСКОГО ВРЕМЕНИ
ИЗ МОГИЛЬНИКА НАЗАР-2 (ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КАЗАХСТАН)
Впускное захоронение совершено в наевши кургана 2 могильника Назар-2, на-
ходящегося на территории Каркаралинского района Карагандинской области, в 5 км
к востоку от села Нуркен. В состав могильника входят всего два кургана, исследованные
в 2010-2011 годах. Оба относятся к раннесакскому времени, содержали ограбленные ос-
новные погребальные ямы с дромосами. Впускное захоронение обнаружено в наевши
одного кургана. Диаметр кургана 2 насчитывает 23 м, высота 1,7 м. На верхушке наевши
при послойном снятии грунта было зафиксировано скопление камней округой формы,
диаметром около 2,5-3 м, что первоначально было воспринято как признак погребения
позднего времени, или развал, сооружаемой пастухами на курганах, каменной башенки —
и то, и другое нередко встречается в Центральном Казахстане. После удаления камней,
уложенных в два-три слоя мощностью до 0,3 м, под ними в глинистой наевши кургана
была отмечена рыхлость. После снятия следующего слоя на один штык, удалось зафикси-
ровать по рыхлости грунта очертание предполагаемой ямы, въиянутой в меридианалъном
направлении. В дальнейшем производилось вскрытие ямы, которая на глубине 0,6 м при-
няла более четкие очертания. Определились размеры ямы — длина 1,7 м, ширина 0,7 м.
На глубине 0,95 м от верха наевши в заполнении, вдоль длины ямы, несколько ближе
к ее восточной стенке лежал рукоятью в северную сторону узкий железный палаш с ром-
бовидным перекрестием (рис. 1). Общая длина палаша 86,3 см. Длина клинка 77 см. На
черенке рукояти сохранился штырь для крепления деревянной планки. Судя по остаткам
древесного тлена, ручка, возможно, была окрашена в красный цвет. Длина перекрестия
10,7 см, ширина средней части 2,3 см. Наибольшая ширина клинка (у перекрестия) 3 см.
Конец клинка длиной 15 см обоюдоостръпт, ширина этой часпг 2,2 см. Имеющееся утол-
щение под перекреепгем может быть трактовано как, надетая на пяту клинка, шайба. Она
была надета, вероятно, для придания усгойчивоспг перекрестия и раскована. Ниже уров-
ня палаша на 0,25 м расчищен скелет человека, уложенного на спину, въпянуто, головой
на ССЗ (рис. 2, 1). В облаепг правой грудной клетки найдены железные черешковые трех-
лопастные наконечники стрел с ромбовидной формой пера, положенные острием в сто-
рону изголовья. Всего положено в 2-3 слоя свыше десяпг стрел, возможно, 13-14. Из них
лучше сохранились пять наконечников, лежавших сверху (рис. 2, 2-6). Самый крупный
наконечник (рис. 2, 2) имеет следующие размеры: длина 7 см; длина пера 4 см, ширина
его 2,2 см, черешок в сечении кругльпт. Практически одинаковы с ним второй и третий
наконечники (рис. 2, 3, 4). Уменьшенные формы имеют остальные два наконечника, в том
числе длина пятого наконечника 5,4 см, длина пера 2,7 см, ширина его 1,6 см (рис. 2, 6).
У остальных форма и размеры не поддаются более или менее точному определению, уда-
лось лишь установить, что по форме пера они близки к описанным, но несколько меньших
размеров — самый маленький из них имеет длину около 4 см. На глубине 1,2 м от верха
насьши зафиксировано дно впускной ямы.
462
Впускное погребение гуннского времени из могильника Назар-2 (Центра.а>ный Казахстан)
впускное погребение. Железньпг папаш
Таким образом, впускное захоронение со-
вершено в центре насыпи раннесакского кур-
гана в грунтовой яме размерами 1,7х0,7х1,2 м.
Возможно, скопление камней на поверхности
диаметром около 3 м, мощностью 0,3 м следует
счгпать наземным оформлением погребения.
По палеоантропологическому определению,
здесь погребена молодая женщина. Своеобраз
ная облегченная форма оружия, вероятно, свя-
зана с этим обстоятельством. Легкгш палаш,
принадлежавшгш молодой всаднице, можно
отнести к типу панашей с ромбовидным пере-
крестием, выделенным для мечей гунно-сар-
матского времени. Исследователи отмечают
центральноазиатское происхождение этого
типа [Засецкая, 1994, с. 33]. Железные наконеч-
ники стрел с ромбовидной боевой головкой
широко распространены в памятниках гунн-
ского времени степей Евразии [Засецкая, 1983].
Погребение женщины в кургане 2 могильника
Назар-2 можно датировать IY-Y вв.
Череп женский (18-25 лет), реставриро-
ван, имеет слабовыраженный макро- и микро-
рельеф. Черепная коробка средневысокая,
очень широкая, по указателю брахикранная.
Длина основания черепа большая лица —
средняя. Лоб широкшь слабонаклонный. Ши-
рина основания черепа большая.
Лицевой отдел широкшй, высоктш, по
указателю мезен. Орбиты среднеширокие, ха-
мэконхные. Нос среднеширокшй, средневысо-
кий, по указателю мезоринный. Носовые кости
узкие, средневысокие, в профиль выступают
слабо. Альвеолярная часть прогнатная. Гори-
зонтальная профилировка имеет тенденцию к уплощению на обоих уровнях. По вертика-
ли лицо ортогнатно при прогнатной альвеолярной части.
Нижняя челюсть среднеширокая при большой передней высоте. Высота тела боль-
шая ветвь широкая.
Т 1з особенностей можно отметить преждевременное зарастание стреловидного шва,
что могло отразиться на основных диаметрах черепной коробки. Патологий и травм не
выявлено. Череп монголоидньпь
Из одонтологических особенностей можно отметить лишь лопатообразность верх-
них как латеральных так и медиальных резцов и затеки эмали на М2, что может в совокуп-
ности с монголоидным строением черепа подтверждать его восточную направленность.
Рассмотреть частотные характеристики на одонтологическом материале синхронного вре-
мени, к сожалению, не представляется возможным, в связи с отсутствием опубликованных
данных по антропологическим сериям с терртнортш Центрального Казахстана.
Рассматривая палеоантропологические материалы Казахстана и Средней Азтш са-
ко-усуньского периода [Дебец, 1948; Гинзбург, 1954; 1956; 1961; Миклашевская, 1959; Фир-
гптеин, 1958; Псмагулов, 1970; Гинзбург, Трофимова, 1972] можно говорить о европеоид-
ном облике населения, иногда с примесью монголотщносттг. При этом о наличии монго-
лоидности можно говорить лишь по материалам погребеншй усуней Таласской и Чуйской
4ьЗ
A. 3. Бейсенов, E. И. Бытов
Рис. 2. Могильник Назар-2. Курган 2, впускное погребение:
1 — план могильной ямы;2-6 — лепезные наконечники стрел
4b4
Впускное погребение гуннского времени из могильника Назар-2 (Центраа>ный Казахстан)
Рис. 3. Могильник Назар-2. Впускное потребение.Черел женщины. Фото
дошш [Мтткпашевская, 1959]. Территория же Центрального Казахстана,, несмотря на ин-
фильтрацию индивидов извне, имеющих смешанные монголоидно-европеоидные осо-
бенности, на сегодняшнем день характеризуется как территория заселенная ностгтепями
европеоидного облика Нахождение индивида с монголоидным обликом из могильника
Назар-2 можно связать с возможностью прихода волны кочевников с «восточных» террито-
рий. локализовать которую, на современном уровне накопления палеоантропологическо-
го материала невозможно в связи с их фрагментарностью.
Характерно здесь отсутствие искусственной деформацтш черепа, часто встречае-
мой в период со II по IX вв. н.э. на территортш степной зоны Евразии. В связи с данным
фактом, можно привести точку зрения В. А. Дремова (поддерживаемую Е. П. Китовым)
о возможном появлентп! массовой традтппп! искусственной деформации черепа в степной
зоне Западной Сибири и Южного Урала, и ее дальнейшем распространен™! именно из
этой территортш. В то же время на территортш Центрального и Западного Казахстана она
встречается редко [Дремов, 1977]. Новые материалы также подтверждают эту точку зрения
на возможную локализацию терртггортш, где появляется массовый обычай искусственной
деформацтш черепа (как правило, кольцевого типа) со II в н. э.
Таб.шца 1
Одонтологическая характеристика индивида.
Могильник Назар-2, курган 2, впускное погребение
shov Г (2+3) Диастема I1-!1 Краудпнг F Редукция F (балл 0) СагаМ1 (2-5) М2 Тип по Дальбергу dtc
2 0 0 4
dw Tami Узор борозд М. (У) Форма по Хельману М. (5) Затек эмали м, Затек эмали М2 2 med (Ш)
5 5
Условные обозначения: shov Г (2+3) — лопатообразность Г (баллы 2+3); Cara М1 (2-5) — бугорок Кара-
белли на М1 (баллы 2-5); dtc — дистальный гребень гритонида Ц; dw — коленчатая складка метавонида Ц;
tami — внутренний средний дополнительные бугорок на М,; 2 med — место впадения 2-й борозды ыетавонмда
наМ,.
465
A. 3. Бейсенов, E. П. Китов
Таблица 2
Краниологические данные. Могильник Назар-2,
курган 2, впускное погребение
Признак Линейные 18-20 Угловые
1 Продольный диаметр 181,0 32. Наклона лба 91,0
8 Поперечный д. 147,0 GM/FH Профиля лба от g. 88,0
17 Высотный д. 128,0 72. Общелицевой 90,0
20 Ушная высота 115,0 73. Среднелицевой 100,0
5 Длина осн.черепа 101,0 74. Альвеолярной части 65,0
9 Наим, ширина лба 97,0 75. У наклонанос. костей 77,0
10 Наиб.ширина лба 126,0 75(1). Выступания носа 13,0
И Шир. осн.черепа 125,0 77. Назомалярный 139,0
12 Ширина затылка 108,0 zm. Зигомаксиллярный 131,0
25 Сагиттальная дуга 371,0 Указатели:
26 Лобная дуга 138,0 8/1. Черепной 81,2
27 Теменная дуга 116,0 17/1. В ыс отно-прод ол ьный 70,7
28 Затылочная дуга 117,0 17/8. В ыс отно-по перечный 87,1
29 Лобная хорда 116,0 20/1. Высотно-прод.от р. 63,5
30 Теменная хорда 106,0 20/8. Высотно-попер.от р. 78,2
31 Затылочная хорда 95,0 9/8. Лобно-поперечный 66,0
40 Длина осн.лица 97,0 9/43. Фронте- малярный 94,2
43 Верхняя ширина лица 103,0 40/5. Выступания лица 96,0
45 Скуловой диаметр 129,0? 48/45. В ерхнел ицевой 53,5
46 Средняя ширина лица 94,0 47/45. Общелицевой 89,9
47 Полная высота лица 116,0 52/51. Орбитный 71,4
48 Верхняя высота лица 69,0 54/55. Носовой 49,8
51 Ширина орбиты 43,7 ss/sc. Симотиче ский 50,9
51а Ширина орбиты от d. — ms/mc. Максиллофронтальный 28,0
52 Высота орбиты 31,2 ds/dc. Дакриальный 0,0
54 Ширина носа 24,5 Описательные:
55 Высота носа 49,2 Надпереносье 1,0
60 Длина, альвеол, дуги 53,0 Затыл. бугор. 1,0
61 Шир .альвеол. дуги 64,5 Сосцев. отр. 1,5
62 Длина неба 45,4 Пер.-носов. к. 1,0
63 Ширина неба 41,0 Нижняя челюсть:
SC. Симотическая ширина 5,7 65. Мыщелковая ширина 110,0
SS. Симотическая высота 2,9 66. Угловая ширина 95,0
тс. Максиллофр. ширина 16,1 67. Передняя ширина 46,0
ms. Макс илл офр .высота 4,5 69. Высота симфиза 34,0
de. Дакриальная ширина — 69(1). Высота тела 30,8
els. Дакриальная высота — 69(3). Толщина тела 13,2
FC. Глуб.клыковой ямки 3,4 С. У выстподбородка 77,0
466
Впускное погребение гуннского времени из могильника Назар-2 (Центральный Казахстан)
ЛИТЕРАТУРА
1. Гинзбург В. В., Трофимова Т. А. Палеоантропология Средней Азии (АН СССР, Ин-т этно-
графии им. Н. Н. Миклухо-Маклая). М., 1972.
2. Гинзбург В. В. Древнейшее население восточных и центральных районов Казахской ССР по
антропологическим данным // Антропологический сборник I. ТИЭ, 1956. Т. 33.
3. Гинзбург В. В. Древнейшее население Центрального Тянь-Шаня и Алтая по антропологи-
ческим данным // Среднеазиатский этнографический сборник. ТИЭ/1954 / Т. XXI.
4. Гинзбург В. В. К антропологии ранних кочевников Восточного Казахстана // Антрополо-
гический сборник Ш. ТИЭ/1961. Т. LXXI.
5. Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. П4Э/ М.; Л, 1948. Т. IV.
6. Дремов В. А. Обычай искусственного де сформирования головы у древних племен Западной
Сибири и его происхождение // Проблемы археологии и этнографии. Л.:
Изд-во ЛГУ/1977. Вып. 1. С. 99-110.
7. Засецкая И. П. Классификация наконечников стрел гуннской эпохи // История и культура
сармат. Саратов : Саратов. ун-т,1983. С. 70-84.
8. Засецкая И. П. Культура южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV — V в.). Спб.,
1994. 223 с.
9. Псмагулов О. Население Казахстана от эпохи бронзы до современности. Алма-Ата/1970.
10. Миклашевская Н. Н. Палеоантропология Киргизии. Фрунзе,1959. ТКАЭЭ. Т. Ш.
ABSTRACT
A. Z. Beysenov, Y. Р. Kitov
INLET BURIAL OF THE HUN EPOCH FROM THE NAZAR-2 BURI-
AL SITE (CENTRAL KAZAKHSTAN)
The inlet biu'ial was examined in the embankment of mound 2 of the Nazar-2 burial site,
which is situated on the territory of the Karkaralinsk district of Karaganda region, 5 kilometers
east from the Niuken village. The burial site includes only 2 mounds/ which were explored in
2010-2011. Both date back to the early Sak period/ they both also contain the main burial pits with
dromos (narrow corridors)/ which were looted. The inlet burial was found in the embankment
of mound 2. The mound's diameter is 23 meters, its height is 1.7 meters. When the soil was being
removed layer by layer, a pile of round-shaped stones were discovered on top of the embank-
ment. The diameter of the stones was 2.5-3 metersz under them the contours of a burial pit could
be seenz the pit being situated along the meridians.
A narrow iron broadsword with the rhombic cross lay in the filling/ as deep as 0.95 meters
Дот the top of the embankment/ somewhat closer to the eastern wall of the pitz its handle facing
north. Moreover/ 0.25 meters below the broadsword's level a human skeleton was uncloggedz
stretched on the back with his head facing north-northwest. On the right side of the chest three-
bladed stalked iron arrowheads were found with the rhombic shape of feathers. In total/ there
were over 10 arrows, maybe 13 or 14, placed in 2 or 3 layers.
The inlet bruial was obviously placed in the middle of the embankment of the early Sak
mound, in the ground pit of 1.7x0.7xl.2 meters in size. The pile of stones on the sruface may be
considered the ground decoration of the place of bruial.
467
A. 3. Бейсенов, E. П. Китов
The skull is a female one (age between 18-25), it has been restored, and it contains the ill-
defined macro- and microreliel. The brainpan is of middle height, very wide and brachycranic.
The base of the skull is of considerable length, the face is moderately long. The base of the skull
is of large width.
The discovery of a human skeleton with the Mongoloid appearance from the Nazar-2 biu'i-
al site may be connected with a possibility, stating that a nomadic wave might have arrived
here from the "eastern" territories. However, at present it is impossible to trace or position it in
a more precise way, due to the snippy character of the paleo-anthropological material at hand.
It is characteristic in this case, that the feature of artificial skull deformation, that can often be seen
in the period between the II and the IX centuries AD on the territory of Eurasian steppe zone, is
absent here. In connection with this fact, we must state the opinion of V. A. Dremov (shared by
Y. P. Kitov) about the possible springing of the commonly spread mass tradition of artificial skull
deformation in the steppe area of West Siberia and South Ural that started spawning from this
territory. At the same time, this tradition is very uncommon for Central and West Kazakhstan.
Newly-discovered materials also support this point of view about the possible localization of
the territory where the mass ritual of artificial skull deformation (usually, of a circular type) ap-
peared in the II century AD.
According to the paleo-anthropological definition, a уoung woman was buried here. A light
broadsword that belonged to the young horsewoman, can be classified as one of the type of
broadswords with the rhombic-shaped crossing, characteristic of swords of the Hun-Sarmatian
epoch. Researchers also point out the Central Asian origin of this type. Iron arrowheads with the
rhombic-shaped point are widely spread in Eurasian steppe monuments of the Him epoch. The
female burial in mound 2 of the Nazar-2 burial site can be dated to the IY-Y centuries.
468
Т. К. Ходжайлов
К АНТРОПОЛОГИИ НАСЕЛЕНИЯ
ДЖЕТЫАСАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ
На территории Восточного Приаралъя найдено около полусотни многослойных, хо-
рошо укрепленных городищ джетыасарской культуры, окруженных курганными могиль-
никами. По данным Л. М. Левиной, одного из основных исследователей этой культуры,
время фун к пион пропания памятников охватывает период с начала железного века до кон-
ца VIII в. н. э. [ 1992; 1996]. Она считает, что две трети памятников можно отнести к раннему
периоду — с середины I тысячелетия н.э. по IV век н.э., а одну треть — к позднему — с IV —
до начала IX века [Левина, 1992, с. 62-63]. Более поздние захоронения отличаются от ран-
них по материальной культуре, планировке городищ и их фортификации, по характеру
погребального инвентаря. На первом этапе представлено два вида захоронений: в грунто-
вых могилах и склепах. Наиболее ранними из них являются погребения в ямах с нитттками
[Левина, 1992, с. 66; 1994, с. 84].
Погребения в ямах с боковыми нитттками (и в простых ямах) вместе с погребениями
в склепах являются наиболее характерными погребальными памятниками, принадлежав-
шими местному населению. Погребения с нитттками исчезают в основном в III—IV вв., и они
очень редко обнаруживаются в материалах начала V в. В то же время погребения в склепах
совершаются до конца существования джетыасарской культуры. Параллельно им, начи-
ная с V века, функционирую! погребения в подбоях [Левина, 1994, с. 84]. Исследование
огромного количества поселений и погребений этой культуры (около тысячи) позволило
ей высказать мнение о миграции в Джетыасарский оазис в разное время различных этни-
ческих групп [Левина, 1993; 1994; 1996]. Появление новых типов погребений исследователь
связывает иногда не только с притоком нового населения, но и с изменениями экологиче-
ской ситуации в регионе.
Миграция нового населения отмечается на разных этапах развития этой культуры,
то есть несколькими волнами. Каждую такую волну автору удалось соотнести с определен-
ным обрядом захоронения или культурным комплексом. Так, в последние века до н. э. —
первые века н. э. фнкснру ются довольно тесные связи с ранними культурами лесостепной
полосы по берегам рек Ишим, Тобол и Иртыш [Левина, 1996]. В тот же период проявляют-
ся тесные контакты с населением горного Тяныпаня и ранними хуннами Забайкалья [Ле-
вина, 1994; 1996]. В I-IV веках усиливаются связи с населением верховьев Таласа и Арыси
и Средней Сырдарьи, существовавшие ранее.
Следующая волна, свидетельствующая о притоке новых популяций, отмечается
в IV веке, она связана с известным в истории движением хуннов а позднее — ранних тюрков
[Левина, 1994, с. 85]. По ее материалам, в V —VI веках выявляются существенные измене-
ния в местной джетыасарской культуре [Левина, 1996]. В VII веке отмечается продвижение
и расселение популяции джетыасарцев в правобережье дельты Амударьи, которое при-
водит к сформированию новой кердерской культуры. Джетыасарцы приняли участие в сло-
жении этой культуры как один из этнических компонентов [Неразик, 1966; Вайнберг, 1999].
469
Т. К. Ходжайлов
Весь краниологический материал джетыасарской культуры был изучен Т. П. Киятки-
ной [1993, с. 224-242; 1995, с. 282-289]. Она исследовала серию черепов из могильника Алты-
насар 4 в пределах двух выделенных хронологических этапов: раннего (IV в. до н. э. — IV в.
н. э.) и позднего (IV-VIII вв.). По антропологическим данным, различий между ними как
по типам погребальных сооружений, так и по морс]эологическим комплексам не выявлено.
Следовательно, изменений антропологического состава комплексов или их динамики на
протяжении тысячелетнего периода не обнаруживается [Кияткина, 1995, с. 240-281].
Одонтологические материалы джетыасарской культуры были изучены Г. В. Рьгкугпи-
ной (1993, с. 243-251). Она пришла к выводу, что исследуемое население, как пришлое, так
и местное, наиболее близко к метисным популяциям, имеющим в своей основе небольшой
южноевропеоидный компонент с заведомо высокой концентрацией восточных признаков
различного происхождения. В одонтологических сериях из грунтовых погребений обна-
ружены такие компоненты как центральноазиатский — в iтоггуляции Косасара 2, западно-
сибирский или уральский — в популяциях Косасара 3, Томпакасара, Бедаика [Рыкушина,
1993, с. 194-205].
В исследовании Т. К. Ходжайова, Т. П. Кияткиной [2002, с. 56-85], проведенном со-
гласно представленной Л. М. Левиной дробной периодизации могильников джетыасар-
ской культуры, основное внимание было обращено на раздельное изучение материалов из
объектов, входящих в погребальный комплекс Алтынасар 4. Он состоит из двух десятков
могильников. Краниологический материал каждого могильника анализировался вначале
также отдельно. В последующем серии из нескольких могильников объещгнялись в более
крупные группы по следующим критериям: близости расположения могильников, харак-
теру сопровождающего инвентаря и конструкции погребальных сооружений.
По полученным данньгм, мужские и женские серии из отдельных погребений ком-
плекса Джетыасарского урочища в период со II века до н.э. по IV-VI века н.э. оказались
довольно близкими по антропологическому составу. При этом женские серии оказалась
более гомогенными, нежели мужские. Эго позволяет отметить преемственность населения
джетыасарской культуры в выгггеуказанньпт отрезок времени. Заметное увеличение монго-
лоидной примеси у погребенного населения выявляется во II-IV вв.
В целом антропологический облик населения, оставившего эти погребения, евро-
пеоидный, мезобрахикранньпт, с небольшим по размеру черепом с среднешироким, вы-
соким, лептопрозопнъгм, резко профилированным в горизонтальной плоскости лицом,
средневыступаюгцим носом и средневысокими орбитами. Этот европеоидный гни связан
с формами, известными в местном населении южных областей Средней Азии с глубокой
древности. Монголоидный комплекс, представлен смешанными компонентами, среди кото-
рых явно выделяется центральноазиатский с присутствием западносибирского (уральского).
В последнее время появились работы, посвященные анализу хронологических рамок
дапгровки погребальных комплексов этой культуры. Наиболее полной из них является
работа С. Г. Баталова [2009]. Она посвящена системапгзации материалов из всех погребаль-
ных комплексов (569 курганных и склепных погребений) и последующему анализу их по
типам материальной культуры и конструкциям погребальных комплексов.
Полученные результаты привели его к заключению, что абсолютное большинство
предметов из могильников джетыасарской культуры должно дапгроваться более поздним
временем — V-VIII вв. н. э., возможно, и IX веком н. э. Более ранний горизонт джетыасар-
ской культуры был за фи ксп рован в большой своей части лишь на основании поселенче-
ских материалов. Дапгруюгщпл материал, выявленный путем распределения его по закры-
тым погребальным комплексам, был обнаружен почти в 40 % погребений (246 комплексов)
от общего числа их [Боталов, 2009, с. 163-165, рис. 27].
По мнению В. Ю. Малашева и М. Г. Мошковой, хронологические рамки джетыасар-
ских могильников, именно могильников как закрытых комплексов, могут быть отнесены
к III—VII вв. н. э., судя по имеющимся надежным хронологическим индикаторам. Смеще-
ние нижней границы в сторону удревнения возможно, но обозначение определенной да-
470
К антропологии населения джетыасарской культуры
тировки осложнено отсутствием выразительных материалов, дающих надежную привязку’
к существующим хронологическим шкалам с соседних территортш [Малашев, Мошкова,
2010, с. 37-56].
В данной работе весь антропологический материал из могильников джетыасарской
культуры (Алтынасар 4, Косасар 2 и 3, Томпакасар) рассматривается в несколько ином
аспекте. Он анализируется суммарной выборкой без разделения на хронологические эта-
пы, исключительно только по погребальным комплексам. Такая общая краниологическая
выборка включает 284 черепа (149 мужских и 135 женских). Юношеские и детские черепа
исключены из исследования (статистической обработки).
А ппынасар 4. Сборная серия состоит из 122 мужских и 112 женских черепов. Мозговая
коробка мужчин и женщин мезокранная, очень высокая. Лицевая часть оргогнатная, леп-
гопрозопная при высокой и средней ширине, сильно профилированная в горизонтальной
плоскости. Нос мезоринный с высоким переносьем и носовыми костями. Орбиты гипси-
конхные. Многие размеры демонстрируют значительную вариабельность в довольно ши-
роком диапазоне (табл. 1).
4
24
3
26
2116
12
23
30
28
13
го 0
-1
-2
-3
-4 L-
-8
25
1*в
-6
22
11
10
29-
6
18
8
19
3
-4
-2
2
2
1
1
7
9
4
5
0
2
4
Vari
Табл. 1. Компонентный анализ мужских серий джетыасарской культуры и сравнительные данные
(1-17, 77-, <72№r, DS, SS, 75(1); (29,4 %); П-(45, 48,55)(15Д %); общее 44,7 %):
1 — Алтынасар (сум); 2 — Косасар 2 (сум); 3 — Косасар 3 (сум); 4 — Томпакасар (сум); 5 — Борижары;
6 — Каунчи I; 7 — Каунчи II; 8 — Каунчи III; 9 — Гурмирон; 10 — Кенкол-Кетменьтюбе; 11 — Куюккала;
12 — Токкала; 13 — Казыбаба (савроматы); 14 — Тумекилиджик; 15 — Бабашов; 16 — Мешретитахта;
17 — Тузгыр; 18 — Поздний Тулхар (сум); 19 — Аруктау (сум); 20 — Джоондобо-Чештобе;
21 — Джалпакдюбе-Туюк (Алай); 22 — Кукяльда (Алай); 23 — Акбешим (Чу); 24 — Тикгурмас
(возле Джамбула); 25 — Кургак-Карабент (Алай); 26 — Бешкаракчи (Талас-Чу); 27 — поздние сарматы
Поволжья (сборная) НЧ; 28 — поздние сарматы Поволжья (сборная) ДЧ; 29 — Покровка 10;
30 — сарматы западного Казахстана
Косасар 2. Краниологическая серия состоит из 13 мл’жских и 14 женских черепов.
По основным размерам и указателям эта группа характеризуется теми же морфологиче-
ским особенностялш, что и алтынасарские популяции. Можно лишь отметить, что коса-
471
Т. К. Ходжайлов
сарцы более широколтщые, у них значительно сильнее выступают переносье, носовые ко-
сти, а также угол носа (табл. 2).
Таблица 2
Средние размеры и указатели черепов из могильника Косасар 2 (суммарно)
№ по Марти- ну и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
1 Продольный диаметр 12 182.3 8.61 14 173.1 6.70
8 Поперечный диаметр 12 136.3 4.09 12 135.8 5.29
17 Высотный диаметр 7 140.3 5.19 10 137.3 7.57
5 Длина основания черепа 7 107.3 6.18 9 97.2 5.04
20 Ушная высота 9 121.0 2.96 12 118.3 7.48
9 Наименьшая ширина лба 12 97.9 4.08 13 97.3 5.25
10 Наибольшая ширина лба 11 119.2 7.04 12 114.8 5.31
11 Ушная ширина 8 126.6 6.76 12 120.4 5.26
12 Ширина затылка 5 109.4 5.41 7 107.6 3.31
45 Скуловой диаметр 8 137.8 5.23 11 126.9 3.75
40 Длина основания лица 3 102.3 3.06 9 90.3 5.24
48 Верхняя высота лица 9 74.8 5.14 13 69.2 3.47
47 Полная высота лица 8 122.8 6.45 8 112.4 3.93
43 Верхняя ширина лица 11 108.0 3.77 12 105.6 5.71
46 Средняя ширина лица 11 97.2 5.15 14 94.1 3.72
62 Длина неба 2 47.0 — 8 43.3 2.87
63 Ширина неба 5 40.2 2.95 10 40.1 3.21
55 Высота носа 13 54.3 3.07 13 49.8 3.91
54 Ширина носа 13 25.8 1.83 14 24.3 1.94
51 Ширина орбиты от mf 11 43.7 2.80 13 41.5 1.71
51а Ширина орбиты от d 7 41.7 1.80 7 38.9 1.77
52 Высота орбиты 12 35.1 1.31 14 34.7 2.27
МС Максиллофронтальная ширина 12 22.4 2.78 10 21.3 4.11
MS Максиллофронтальная высота 12 8.9 1.73 10 7.1 1.77
DC Дакриальная ширина 5 22.3 2.87 5 23.0 3.65
DS Дакриальная высота 5 13.3 1.02 5 10.6 1.47
SC Симотическая ширина 12 9.5 1.94 12 9.1 2.93
ss Симотическая высота 12 4.5 1.06 12 3.7 1.64
32 Угол профиля лба от п 9 71.0 5.15 11 76.5 7.10
l)g-m< Угол профиля лба от g 9 62.4 5.55 11 70.3 7.56
72 Общий лицевой угол 5 86.8 5.54 11 85.6 5.82
73 Средний лицевой угол 4 84.0 8.68 11 85.9 6.20
74 Угол альвеолярной части 3 82.3 9.29 8 74.5 12.00
75 Угол носовых костей к горизонтали 5 54.2 6.50 10 61.6 9.19
75(1) Угол выступания носа 5 32.6 4.72 10 26.1 3.93
77 Назомалярный угол 9 136.3 5.02 10 138.7 3.14
l)zm< Зигом аксиллярный угол 8 125.4 6.39 11 129.3 3.99
8:1 Черепной указатель 11 75.7 4.49 12 78.4 4.47
17:1 Высотно-продольный указатель 7 76.6 3.75 10 80.3 5.07
17:8 Высотно-поперечный указатель 7 103.9 4.80 9 100.9 6.98
20:1 Высотно-продольный указатель 9 66.8 3.68 10 69.4 4.91
20:8 Высотно-поперечный указатель 9 88.9 4.19 9 88.6 5.61
9:10 Лобный указатель 11 82.7 3.83 12 84.7 3.84
9:8 Лобно-поперечный указатель 11 72.4 2.99 12 71.6 3.65
40:5 Указатель выступания лица 3 93.3 7.45 7 94.5 4.05
472
К антропологии населения, джетыасарской культуры
Окончание табл. 2
№ по Марти- ну и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
45:8 Поперечный краниофациальный указатель 7 101.1 2.21 10 93.3 1.62
9:45 Лобно-скуловой указатель 7 72.5 3.89 10 76.8 3.66
48:45 Верхний лицевой указатель 4 55.7 3.25 10 54.8 2.53
48:17 Вертикальный краниофациальный указатель 3 56.6 2.93 9 51.3 4.37
52:51 Орбитный указатель от mf 11 80.3 5.87 13 83.7 7.52
52:51а Орбитный указатель от d 7 84.7 4.13 7 88.8 6.87
54:55 Носовой указатель 13 47.6 4.33 13 49.5 5.56
MS:MC Максиллофронтальный указатель 9 39.0 8.54 10 34.4 11.45
DS:DC Дакриальный указатель 5 60.4 6.80 5 46.3 2.29
SS:SC Симотический указатель 12 48.2 12.12 12 42.1 16.31
улс Указатель уплощенности лицевого скелета 1 12.0 — 4 43.6 11.68
Косасар 3. Серия представлена небольшим числом черепов (5 мужских и 2 женских).
В целом они характеризуются теми же особенностями, что предыдущие. От предыдущих
серий отличается только женская серия, которая выделяется брахикранией (табл. 3).
Таблица 3
Средние размеры и указатели черепов из могильника Косасар 3 (суммарно)
№ по Мартину и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
1 Продольный диаметр 4 177.5 6.56 2 164.5 —
8 Поперечный диаметр 4 134.5 1.00 2 135.5 —
17 Высотный диаметр 5 138.6 3.29 2 139.5 —
5 Длина основания черепа 5 105.6 3.78 2 94.5 —
20 Ушная высота 5 118.0 4.53 2 121.5 —
9 Наименьшая ширина лба 5 92.0 4.64 2 89.0 —
10 Наибольшая ширина лба 4 113.3 2.87 2 113.0 —
11 Ушная ширина 5 119.0 3.81 2 121.0 —
12 Ширина затылка 3 102.0 5.20 1 100.0 —
45 Скуловой диаметр 4 129.3 0.50 2 129.5 —
40 Длина основания лица 5 101.0 1.87 2 92.5 —
48 Верхняя высота лица 5 72.6 1.67 2 70.0 —
47 Полная высота лица 4 119.8 0.96 1 116.0 —
43 Верхняя ширина лица 5 101.2 7.33 2 99.5 —
46 Средняя ширина лица 5 94.0 4.00 2 95.0 —
62 Длина нёба 3 47.3 2.31 2 43.5 —
63 Ширина неба 1 40.0 — 2 39.0 —
55 Высота носа 5 53.4 2.51 2 53.0 —
54 Ширина носа 5 24.4 1.14 2 24.0 —
51 Ширина орбиты от mf 4 41.3 0.96 2 40.0 —
51а Ширина орбиты от d 4 38.5 0.58 2 37.5 —
52 Высота орбиты 5 34.4 0.55 2 34.0 —
МС Максиллофронтальная ширина 4 17.3 3.77 2 18.5 —
MS Максиллофронтальная высота 4 8.4 0.63 2 6.5 —
DC Дакриальная ширина 1 24.0 — 2 18.5 —
473
Т. К. Ходжайлов
Окончание табл. 3
№ по Мартину и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
DS Дакриальная высота 1 14.0 — 2 10.5 —
SC Симотическая ширина 4 8.4 0.51 2 6.8 —
SS Симотическая высота 4 5.8 1.50 2 2.7 —
32 Угол профиля лба от п 5 77.4 5.81 2 73.5 —
<§-14’ Угол профиля лба от g 5 70.8 7.69 2 66.0 —
72 Общий лицевой угол 4 87.3 2.87 2 84.5 —
73 Средний лицевой угол 4 88.0 2.71 2 86.0 —
74 Угол альвеолярной части 4 81.8 6.70 2 69.0 —
75 Угол носовых костей к горизонтали 2 57.0 — 1 66.0 —
75(1) Угол выступания носа 2 28.5 — 1 23.0 —
77 Назомалярный угол 5 139.0 2.45 2 147.5 —
<zm' Зигомаксиллярный угол 5 124.6 1.82 2 128.0 —
8:1 Черепной указатель 4 75.8 2.40 2 82.5 —
17:1 Высотно-продольный указатель 4 78.2 4.84 2 84.9 —
17:8 Высотно-поперечный указатель 4 103.0 3.54 2 103.4 —
20:1 Высотно-продольный указатель 4 66.6 5.32 2 73.9 —
20:8 Высотно-поперечный указатель 4 87.8 4.45 2 89.9 —
9:10 Лобный указатель 4 80.4 4.14 2 78.8 —
9:8 Лобно-поперечный указатель 4 67.6 3.15 2 66.0 —
40:5 Указатель выступания лица 5 95.7 2.36 2 97.9 —
45:8 Поперечный кранио фациальный ука- затель 4 96.1 0.34 2 95.9 —
9:45 Лобно-скуловой указатель 4 70.4 3.44 2 68.8 —
48:45 Верхний лицевой указатель 4 56.3 1.67 2 54.1 —
48:17 Вертикальный краниофациальный указатель 5 52.4 0.33 2 50.2 —
52:51 Орбитный указатель от mf 4 83.6 0.92 2 85.1 —
52:51а Орбитный указатель от d 4 89.6 0.16 2 90.7 —
54:55 Носовой указатель 5 45.8 3.11 2 45.3 —
MS:MC Максиллофронтальный указатель 4 50.4 12.06 2 36.2 —
DS:DC Дакриальный указатель 1 58.3 — 2 56.7 —
SS:SC Симотический указатель 4 69.2 21.76 2 42.8 —
улс Указатель уплощенности лицевого скелета 1 6.7 — 1 80.8 —
Томпакасар. Серия включает 9 мужских и 7 женских черепов. По морс]эологическим
характеристикам она не отличается от остальных джетъгасарсктгх (табл. 4).
Таким образом, серии из отдельных могильников имеют близкий морс]эологический
состав. Существующие между ними различия могут быть связаны либо с присутствием
обычая преднамеренной деформации, которая практиковалась в большей части данной
I la. ieoi Ю11\1яции, либо малочисленностью отдельных серий.
Для проведения межгру илового анализа были использованы сведения по 30 краниоло-
гическим сериям эпохи античности и раннего средневековья из Средней Азии и Казахста-
на, Нижнего Поволжья и Южного Приуралья. В программу статистического анализа были
взяты следующие 16 признаков: продольнъпд диаметр (1), поперечный диаметр (8), высот-
ный диаметр от базиона (17), скуловой диаметр (45), верхнелицевойдиаметр (48), назомаляр-
ный угол (77), зигомаксиллярный угол (<ZM), высота носа (55), ширина носа (54), ширина
орбиты от дакриона (51 а), высота орбиты (52), симотическая высота (SS), симотическая хор-
да (SC), дакриальная высота (DS), дакриальная хорда (DC) и угол выступания носа (75 (1)).
474
К антропологии населения, джетыасарской культуры
Таблица 4
Средние размеры и указатели черепов из могильника Томпакасар (суммарно)
№ по Мартину и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
1 Продольный диаметр 8 177.1 9.28 7 170.1 7.01
8 Поперечный диаметр 8 136.3 6.80 6 132.3 3.72
17 Высотный диаметр 5 138.0 3.74 5 139.6 4.93
5 Длина основания черепа 6 100.5 3.94 5 100.4 2.97
20 Ушная высота 7 119.7 3.35 6 118.5 3.89
9 Наименьшая ширина лба 9 96.1 5.58 6 92.0 2.10
10 Наибольшая ширина лба 7 116.9 7.17 5 113.4 3.51
11 Ушная ширина 7 125.1 7.88 6 117.3 2.16
12 Ширина затылка 6 105.8 5.67 5 102.8 3.11
45 Скуловой диаметр 8 133.8 6.69 7 125.9 4.71
40 Длина основания лица 4 95.3 4.57 3 95.3 4.16
48 Верхняя высота лица 6 73.8 4.83 6 70.8 2.14
47 Полная высота лица 4 113.5 10.38 3 114.7 4.04
43 Верхняя ширина лица 9 106.3 6.36 6 102.2 3.54
46 Средняя ширина лица 8 97.8 7.03 6 89.3 4.03
62 Длина нёба 4 49.5 5.80 5 45.4 3.65
63 Ширина нёба 6 41.3 2.07 5 38.6 1.95
55 Высота носа 8 53.1 2.95 7 52.6 2.37
54 Ширина носа 8 25.1 1.13 7 24.6 1.72
51 Ширина орбиты от mf 8 42.9 2.75 7 42.3 3.15
51а Ширина орбиты от d 5 39.4 2.51 6 38.2 1.72
52 Высота орбиты 9 34.3 2.60 7 34.7 1.80
МС Максиллофронтальная ширина 7 20.1 2.73 6 20.2 1.83
MS Максиллофронтальная высота 7 7.4 1.17 6 7.5 0.84
DC Дакриальная ширина 4 19.8 0.96 3 19.3 1.15
DS Дакриальная высота 4 11.8 0.81 4 12.4 1.00
SC Симотическая ширина 8 10.0 2.45 7 9.8 2.64
ss Симотическая высота 8 4.7 1.02 6 4.1 0.92
32 Угол профиля лба от п 7 77.7 9.96 6 78.7 2.58
l)g-m< Угол профиля лба от g 7 70.1 11.47 6 73.7 5.13
72 Общий лицевой угол 6 87.8 2.14 5 86.2 1.10
73 Средний лицевой угол 6 88.2 2.40 5 87.4 1.14
74 Угол альвеолярной части 4 82.3 4.79 5 79.0 5.39
75 Угол носовых костей к горизонтали 5 60.6 8.35 4 58.8 2.06
75(1) Угол выступания носа 5 27.0 8.34 4 27.5 3.11
77 Назомалярный угол 7 136.6 4.35 6 134.7 4.76
DznU Зигомаксиллярный угол 7 128.1 7.95 6 123.3 5.05
8:1 Черепной указатель 7 76.8 4.57 6 78.3 4.92
17:1 Высотно-продольный указатель 5 79.4 1.72 5 83.3 2.54
17:8 Высотно-поперечный указатель 5 102.9 6.06 5 105.4 5.20
20:1 Высотно-продольный указатель 6 68.5 3.31 6 70.1 3.40
20:8 Высотно-поперечный указатель 7 88.8 3.84 6 89.6 4.47
9:10 Лобный указатель 7 82.4 1.62 5 81.0 2.43
9:8 Лобно-поперечный указатель 8 70.8 3.30 6 69.6 2.56
40:5 Указатель выступания лица 4 93.4 2.25 3 95.3 0.73
45:8 Поперечный краниофациальный ука- 7 99.7 5.55 6 95.0 6.19
затель
475
Т. К. Ходжой. юв
Окончание игабл. 4
No по Мартину и др. Признак Мужчины Женщины
п X sd п X sd
9:45 Лобно-скуловой указатель 8 71.2 3.62 7 62.9 27.88
48:45 Верхний лицевой указатель 7 55,2 27.32 6 56.7 3.17
48:17 Вертикальный краниофациальный указатель 3 50.3 1.26 4 51.8 1.16
52:51 Орбитный указатель от mf 8 80.8 4.63 7 82.4 6.97
52:51а Орбитный указатель от d 5 85.0 6.65 6 91.5 7.05
54:55 Носовой указатель 8 47.4 3.15 6 47.0 1.84
MS:MC Максиллофронтальный указатель 7 37.5 8.12 6 37.5 5.42
DS:DC Дакриальный указатель 4 59.9 5.94 3 66.3 1.41
SS:SC Симотическтш указатель 8 49.9 17.42 6 38.8 3.53
улс Указатель уплощенности лицевого скелета 2 8.5 — 2 12.8 —
В мужских сериях на ГК 1 приходится 29,4 %, а на ГК 2-15,7 % от общей изменчи-
вости, которая в целом составила 44,7 %. Первая компонента дифференцирует серии по
вектору европеоидность — монголоидность. Она связана положительными корреляциями
с высотой черепа, выступанием переносья и носовых костей, а также утлом выступания
носа и отрицательными — с горизонтальной профилировкой лица. Вторая компонента
дифференцирует серии по таким признакам как ширина и высота лица, а также высота
носа. Все эти признаки обнаруживают положтпельнхто корреляцию с ней (табл. 5, рис. 1).
Таблица 5
Элементы главных компонент для мужских серий
джетыасарской культуры и сравнительные данные
признаки 1 2 3 4
1 0.259 0.480 -0.319 -0.142
8 -0.471 0.388 -0.597 0.325
17 0.732 0.008 -0.085 -0.352
45 -0.235 0.666 -0.432 0.203
48 -0.301 0.734 0.327 -0.312
55 -0.208 0.690 0.598 -0.019
54 -0.211 -0.049 0.528 0.500
51а -0.407 0.186 0.130 0.262
52 -0.265 0.300 0.689 0.132
77 rQ.797 -0.182 -0.432 -0.001
<ZM -0.848 0.041 -0.306 -0.133
DC -0.021 -0.049 0.236 -0.648
DS 0.800 0.148 -0.099 0.331
SC 0.476 -0.265 0.200 0.402
SS 0.833 0.319 -0.105 0.089
75(1) 0.705 0.498 -0.277 -0.018
Char.value 4.710 2.445 2.362 1.443
Per cent 29.435 15.281 14.760 9.018
476
К антропологии населения джетыасарской культуры
Рис. 1. Компонентный анализ мужских серий джетыасарской культуры и сравнительные данные (1-17, 77-,
<ZM-, DS, SS, 75(1); (29,4 %); II-(45, 48,55) (15,3 %); общее 44,7%):' 1 - Алгынасар (сум); 2 - Косасар 2 (сум);
3 — Косасар 3 (ум); 4 — Томпакасар (ум); 5 — Борижары; 6 — Каунчи I; 7 — Каунчи II; 8 — Каунчи III;
9 — Гурмпрон; 10 — Кенкол-Кетменьтюбе; И — Куюккала; 12 — Токкала; 13 — Казыбаба <савроматы);
14 — Тумекичиджик; 15 — Бабашов; 16 — Мешретитахта; 17 — Тузгыр; 18 — Позднгш Тулхар (ум);
19 — Аруктау (ум); 20 — Джоондобо-Чештобе; 21 — Джалпакдюбе-Туюк (Алай); 22 — Кукяльда (Алай);
23 — Акбешим (Чу); 24 — Тикгурмас (возле Джамбула); 25 — Кургак-Карабент (Алай); 26 — Бешкаракчи
(Талас-Чу); 27 — Поздниесарматы Поволжья (сборная) НЧ; 28 — поздние сарматы Поволжья (сборная) ДЧ;
29 — Покровка 10; 30 — сарматы западного Казахстана
В плоскости компонент изучаемые серии джетыасарской культуры (Алгынасар 4, Ко-
сасар 2, Косасар 3, Томпакасар) располагаются в центре коррелящюнного поля, образуя
объединение с сериями эпохи античности и раннего средневековья Средней Азии и Юж-
ного Казахстана, Нижнего Поволжья* и Южного Приуралья. По первой компоненте от ос-
новного ядра на значительном расстоянии отделяются раннесредневековые серии из Алай-
ской, Таласской и Чуйской долин (могильники Бешкаракчи, Акбешим, Кургак, Кукяльда),
обладающие высоким сводом черепа и более выраженныдш европеоидными чертами.
По второй компоненте от центрального ядра отделяются раннесредневековые черепа Юж-
ного Казахстана (Тикгурмас), имеющие невысокий и сравнительно узкий липевой скелет.
Рассмотрим центральный сгусток, состоящий из серий эпохи античности и раннего
средневековья. Внутри ядра различаются отдельные скопления, образованные как по пер-
вой, так и по второй компонентам. По первой компоненте выделяются два скопления. Пер-
вое из них представлено двумя сериями: из Куюккалы керлерской ку.чьтуры из низовьев пра-
вобережной Амударьи и Акбешима, оставленного оседлым населением Чуйской долины.
Они выделяются более выраженными европеоидныдш чертами. В противоположной
части коррелящюнного поля вместе с серией из Косасара 3 располагается серия из Арук-
тау, оставленная скотоводческим населением Бишкентской долины. Она характеризуется
присутствием определенных монголоидных особенностей.
* Автор признателен М. А. Балабановой за предоставленные сведения по краниологии поздних сармат
Нижнего Поволжья.
477
Т Г X
По второй 1_омпонентевыдепяь:*гсята1.ж е др а скопления. Первое из них состоит из се-
рий । ссейна средней Сырдарьи i Еори * ары) и Таласа.ой долины 11 'eni_o д I 'етменьтш:-?).
Они отличаются высоким и широким лицом, высоким носом. ПротивОПОПО Ж ну ю позицию
занимают серии из Косасара 2, Тоы_алы кердерской культуры и Ыешретитахты (оставлен-
ной скотоводами ю-ж ного Туркменистана), oiz-падающие сравнительно низким и узким ли-
цом, невысоким носом.
В центре основного ядра, наряду с дж етыасарскими (Алтынасар Ч I'ocacap 2), рас-
полагаются серии каунчинской культуры Дравнеташкентского оазиса 11'аунчи I и П)г ско-
товодое озерной Ферганы (Гурмирон), Южного Приарапья (Тумеы-ичиджик, Тузгыр)»
Т ур!_менистана ( iiz-ашов), Бишкенгской долины i Поздний Т упхар саврометов Устюрта
| Кае ьюаба) и Западного Казахстана. Здесь ж е находятся -озорные серии (недеформирован-
ных и деформированных черепов) псе дни:-' сармат Нижнего Поволжья и Южного При-
уралья । Покровка 10).
Результаты 1ластерного анализа 1рис. 2) показали намоопеетесные связи популяций
джетыасарской культуры, за исключением серии из Косасара ?, с поздними сарматами
Ни жнего Поеоп же я i деформированные черепа), Ю * ного Приуралья i Покровка 10). Они
вса находятся на дендрограмме в одном кластере. Сарматы и саврометы Устюрта и За-
падного I' 1>стана нахо ггся на чуть Г льшем расстоянии, чем вышел ер-счисленные, но
довольно Близки к д ж етыасарским. На бои ; отд |енном расстоянии находятся сарметы
Ни жнего Поеоп же я (нсдеф-ормированныечерепа). I 'осасар 3 отделяется от всехизученньс-'
джетыасарских из-за малой численности, но располагается среди други:-- среднеазиет-
ских сарий.
Рис 2 Ко1щотепг1й:Л1.анал1с ir-icui- сершдхете^арскойкл'та'г-рехисраЕ^тгбпьньхеданньхе (1-17,77-t
J.I-, ,"5 (1) (1-29Д %), П -1 15,3 3 общее 44У %)
Пршечание гт-иерацггя cepiiicM. рис 1
Таким образом, дравнее население д*етыасарской культуры имело морфологиче-
ские, возможно и генетиче-ЗЕ.ие, -зеязи, с одной стороны, с оседлым и скотоводческим на-
селением Ср най .Азии и Южного К а>-стана, асд 'гой—с ibj мато-с метским насе-
лением Устюрта и пздного I 'аз ахсгана, подними сарметами 1 жнего Поеопж ь я и Юж-
ного Приуралья.
К антропологии населения джетыасарской культуры
Межгрупповой анализ женщин был проведен по 29 сериям, с использованием тех же
признаков. На первую компоненту приходится 23,0 %, а на вторую — 18,2%, что составляет
41,2% от общей изменчивости (табл. 6, рис. 3). Положительные и высокие корреляции по
первой компоненте отмечаются с высотой лица, шириной носа, а отрицательные — с да-
криалъной и симоптческой высотами и углом выступания носа.
По второй компоненте обнаруживаются положительные корреляции с шириной че-
репной коробки и высотой орбит. Таким образом, ГК 1 отделяет две серии с определенной
степенью монголоидности (Каунчи 3 и Калкансай, курган 33) с высоким лицом, слабо вы-
ступающими переносьем и носовыми костями, малым углом выступания носа от основно-
го ядра. Особенно удалены они от серий из Куюккалы, Кусханатау кердерской культуры
и Кукялъды Алайской долины, имеющих противоположные значения данных призна-
ков. В плоскоспт главных компонент «сгустки», включающие большинство серий, по ГК 1
не щтфференщтруются, они находятся в центре корреляционного поля.
По второй компоненте они разделяются по таким показателям как размеры попереч-
ного диаметра черепа и высоте орбит. Однако следует отмепггь, что эпт различия могут
быть также следствием преднамеренной деформации черепной коробки.
Таблица 6
Элементы главных компонент для женских серий
джетыасарской культуры и сравнительные данные
признаки 1 2 3 4
1 0.180 0.306 0.824 -0.023
8 0.033 0.842 -0.125 0.314
17 -0.559 -0.546 -0.120 0.327
45 0.341 0.464 0.069 0.591
48 0.690 -0.571 0.034 -0.079
55 0.521 -0.477 -0.113 0.421
54 0722 0.164 0.320 0.007
51а -0.168 0.223 0.105 -0.830
52 0.198 -0.688 0.326 0.272
77 0.551 0.408 -0.528 0.157
<ZM 0.477 0.472 0.043 -0.110
DC 0.150 0.059 0.663 0.198
DS -0.642 0.225 0.237 0.439
SC -0.134 -0.103 0.597 -0.121
SS -0.571 0.165 0.272 0.154
75(1) -0760 0.109 -0.108 0.130
Char.value 3.685 2.913 2.167 1.826
Percent 23.032 18.208 13.543 11.410
По второй компоненте обнаруживаются положительные корреляции с шириной че-
репной коробки и высотой орбит. Таким образом, ГК 1 отделяет две серии с определенной
степенью монголоидности (Каунчи 3 и Калкансай, курган 33) с высоким лицом, слабо вы-
ступающими переносьем и носовыми костями, малым углом выступания носа от основно-
го ядра. Особенно удалены они от серий из Куюккалы, Кусханатау кердерской культуры
и Кукялъды Алайской долины, имеющих противоположные значения данных призна-
ков. В плоскоспт главных компонент «сгустки», включающие большинство серий, по ГК 1
не щтфференщтруются, они находятся в центре корреляционного поля.
По второй компоненте они разделяются по таким показателям как размеры попереч-
ного диаметра черепа и высоте орбит. Однако следует отмепггь, что эпт различия могут
479
Т. К. Ходжой. юв
быть также следствием преднамеренной деформацтш черепной коробки. В первом «сгуст-
ке» (с широкой черепной коробкой и высокими орбитами) располагаются все серии дже-
тыасарской культуры (Алтынасар 4, Косасар 2 и 3, Толшакасар). В нем же находятся серии,
принадлежащие скотоводческим племенам южного Казахстана (Борижары), Таласской доли-
ны (Кенкол, Кетменьтюбе), севера Ферганской долины (Гурьпурон), поздним сарматам Ниж-
него Поволжья (сборная серия пеформированных черепов) и Южного Урала (Покровка 10).
Кроме того, к ним близки раннесредневековые серии кердерской культуры право-
бережной Амударьи (Токката, Куюккала) и левобережного Хорезма афригидского време-
ни (Миздахкан). Наиболее близкишг к отмеченным позднесарматским сериям оказались
серии из Косасара 2 и 3. Серии других джетыасрцев (Алтынасар и Томпакасар), находясь
в том же «сгустке», отличаются по размерам поперечного диаметра и высотой орбит.
Во втором «сгустке», выделяющемся по ГК 2, находятся следующие серии: из бассей-
на срепней Сырдарьи (Каунти I, Каунчи - Мингурюкский комплекс), раннесредневеко-
вые из южного Казахстана (Тиктурмас) и Тяныпаня (Тегирменсай), скотоводческие эпохи
античности из северного (Тумеккичиджик, Тузгыр) и южного (Мешретитахта, Бабашов)
ТХ’ркменггстана, из Бишкентской долины южного Таджикистана (Поздний Тулхар, Арук-
тау). В середине его располагаются серии савроматов Устюрта (Казыбаба) и поздних сар-
мат Нижнего Поволжья (недефсрьгированная часть) со сравнительно узкой черепной ко-
Рис. 3. Компонентный анализ женских серий джетыасарской культуры и сравнительные данные (1-48,54,DS-
,SS-,75(1)-); (I- 23,0 %); II-(8,52); (18,2' %); общее 41,2 %).
1 — Алтынасар (сум); 2 — Косасар 2 (сум); 3 — Косасар 3 (сум); 4 — Томпакасар (сум); 5 — Борижары; b — Каунчи
I; 7— Каунчи II; 8 — Каунчи III; 9 — Каунчи (шшгурюкскш! комплекс); 10 — Гурыирон; 11 — Кенкол-Кетмень-
тюбе; 12 — Куюккала; 13 — Токкала; 14 — Казыбаба (савроматы);
15 — Тумекичиджик; 16 — Бабашов; 17— Мешретитахта: 18 — Тузгыр; 19 — Поздний Тулхар (сум); 20 — Аруктау
(сум); 21 — Кукяльда (Алай); 22 — Тиктурмас (возле Джамбула); 23 — поздние
сарматы Поволжья (сборная) НЧ; 24 — поздние сарматы Поволжья (сборная) ДЧ; 25 — Покровка 10; 26 — Миз-
дахкан; 27— Калкансай, курган 33; 28 — Тегирменсай; 29 — Кусхана-тау
480
К антропологии населения джетыасарской культуры
Результаты кластерного анализа женских серий показали, что поздние сарматы
Нижнего Поволжья (деформированные черепа) и Южного Урала (Покровка 10) имеют
очень тесные связи с популяциями джетыасарской культуры из Алтынасара 4 и Косаса-
ра 2 (рис. 4). Они близки также к популяции из Томпакасара. Серии савроматов Устюр-
та (Казыбаба) и поздних сармат Нижнего Поволжья (недеформированная часть) входят
в другой кластер. Таким образом, связи, выявленные с помощью данных методов, среди
женских серий, оказались такими же, как и среди мужских.
В первом «сгустке» (с широкой черепной коробкой и высокими орбитами) распола-
гаются все серии джетыасарской культуры (Алгынасар 4, Косасар 2 и 3, Томпакасар). В нем
же находятся серии, принадлежащие скотоводческим племенам южного Казахстана (Бо-
рижары), Таласской долины (Кенкол, Кегменьтюбе), севера Ферганской долины (Гурми-
рон), поздним сарматам Нижнего Поволжья (сборная серия деформированных черепов)
и Южного Урала (Покровка 10).
Кроме того, к ним близки раннесредневековые серии кердерской культуры право-
бережной Амударьи (Токкала, Куюккала) и левобережного Хорезма афригмдского време-
ни (Миздахкан). Наиболее близкими к отмеченным позднесарматским сериям оказались
серии из Косасара 2 и 3. Серии других джетыасрцев (Алгынасар и Томпакасар), находясь
в том же «сгустке», отличаются по размерам поперечного диаметра и высотой орбит.
Во втором «сгустке», выделяющемся по ГК 2, находятся следующие серии: из бас-
сейна средней Сырдарьи (Каунчи I, Каунчи — Мингурюкский комплекс), раннесредне-
вековые из южного Казахстана (Тикгурмас) и Тяныпаня (Тегмрменсай), скотоводческие
эпохи античносп! из северного (Тумеккичиджик, Тузгыр) и южного (Мешретитахта, Ба-
башов) Туркменистана, из Бишкентской долины южного Таджикистана (Поздний Тулхар,
Аруктау). В середине его располагаются серии савроматов Устюрта (Казыбаба) и поздних
сармат Нижнего Поволжья (недеформированная часть) со сравнительно узкой черепной
коробкой и невысокими орбитами.
Результаты кластерного анализа женских серий показали, что поздние сарматы
Нижнего Поволжья (деформированные черепа) и Южного Урала (Покровка 10) имеют
очень тесные связи с популяциями джетыасарской культуры из Алтынасара 4 и Косаса-
ра 2 (рис. 4). Они близки также к популяции из Томпакасара. Серии савроматов Устюр-
та (Казыбаба) и поздних сармат Нижнего Поволжья (недеформированная часть) входят
в другой кластер. Таким образом, связи, выявленные с помощью данных методов, среди
женских серий, оказались такими же, как и среди мужских.
Данная работа выполнялась с учетом появившейся среди археологов тенденцией
критического анализа хронологических рамок функционирования многих погребальных
памятников древности и средневековья, в том числе связанных с савромато-сарматской
проблемой. С этой целью весь антропологический материал из могильников джетыасар-
ской культуры (Алгынасар 4, Косасар 2 и 3, Томпакасар) рассматривался суммарной вы-
боркой, без разделения на хронологические этапы. При этом он изучался с учетом типов
и особенностей погребальных комплексов.
Антропологический состав населения джетыасарской культуры оказался крайне сме-
шанным и морфологически многокомпонентным. В целом оно европеоидное, мезобрахи-
кранное, с небольшими размерами черепа со среднешироким, высоким, лептопрозопным,
резко профилированным в горизонтальной плоскости липом, средневыступаюгцим но-
сом и средневысокими орбитами. Этот европеоидный пш связан с формами, известными
в местном населении южных областей Средней Азии с глубокой древноспд. Монголоид-
ный комплекс, представлен смешанными компонентами, среди которых явно выделяется
центральноазиатский пш с присутствием западносибирского (уральского).
Многокомпонентносгь усиливается и за счет того, что большинство изученных серий
эпохи агпичноспт и раннего средневековья были подвержены разным формам преднаме-
ренной деформации головы: кольцевой, иногда комбинированной с затылочной, лобной
и лобно-затылочной и теменной.
481
ТК)
Рис. 4.1 оипоиеггтый анализ хенсгп- серш дхетьисаро-ой ЮТЦ г-рыи срамтитетцньЕ данньс
(1-4Б. 54JDS-.E5-, 1>-),(1-1 ),П-1 <щее41^%).
Примечание вглсрациясЕрии см. рис. 3
В данном случае этови но отметить, так иксрэЕниЕэемые серии, в том числе и cap-
матсцие, рзЕпичэюгся по тэигм рзс [, цзторые п<ЗДЕер1ены влиянию п-=ф-ор .ции.
Поп диции дi егыасарской i чьт'г’ры. за искл ючени серии изI'с-дас аЗг о кг лись
наиболее иы-ими к по?днтв< са s Ни i него Псе о л i ь ? (д >ормир-ЗЕ энные черепа).
Еч ног-зПриуралья 1Псч_р-ЗЕка 10), Сарматы и саврсматыУ-гтьзртаиЗепадн-зг-зТ'зЕэт^дтзна
тэт е довольно 6пизи1 к трем Д1 етыасарылм поп'дыцизм. Сарматы Ни i него Поеоп i ья
(н-эдеформир<-Еэнная часть) оцзепись более бппы-ими к поп-ды ции из I'с-дас ар а 3, а не
к пр-дгим гр - дтп эм еты эрцеЕ, С «дн эцз они тад_ i е егхщят в кр-гт скотоводческих поп -дт ъ
ций Ср« 4[ей Азии эпохи античнс-дти,
ТЭ1лм образом, древнее население Д1 егыасарской культуры имало морфологиче-
ские, во™'о i но и генетические, -дечзи, с одной -дтор-зны, с оседлым и скзтов-=дчеси!м насе
пением вредней Агии и Еч ного I' е^дтена, а с пр-дпзй - с 1_-зчевым населением У-лъзрта,
3эпдднопзI' г.-дтдНа,Ни i негз Псес-л i н иЕ‘i норз При-грапья поздне-дарм^рд!х-го пер-и-зда.
ЛИТЕРАТУРА
1. Баталов С. Г. Гтнны и тюрки (историко-археолагичесьиал реконс-т-цил.Четгдй на_, 2^ U,
2,ЕаГ1нберг Б. И. Этнография Ттрана в древности,'#П к, до н.э,— Vih вв,н. з,М., ±^Э9,
3,Клятт_инаТ,П,Краниолагичесюий иатернапиз ситепов могильников Ллтыкасарй, Темпа
касар иКосасар // Низовье Сырддраи в древности. EtjnJI, Д i етыасаро-^аи та-пьттра. 4,1,Склепы.
4. Кияп-зина Т, П,Краниологпческттй материал из Томплкаса- хого могипьнит^ // Низовье
Сыр дара и в древности. Еып.ХДД i етыасарскал юнпьттра.Ч,5,М.,1^ ,
5, Кцлты 1на Т. П ,Краниологические исследования из гильниь-ов Л лтынасар 4 // Низовье
Сырддраив дре ости. Бып. V, Д i етыасарсьдя и-пьтт-ра. 4,5, гЛ., 1JJ5,
б,Певи: м,М,Памлтнт1ки 7 • етыасарскойьд-тп л сер ины I тыс,до н.э.— 1тыс,н.э,//
А питии С%_СТ,Степная поле мзи • )й части C%_^_t всыкр эматское* я.М., 1JJ2,
4Б2
К антропологии населения джетыасарской культуры
7. Левина Л. М. Джетыасарские склепы // Низовье Сырдарьи в древности. Джетыасарская
культура. Ч. 1. Вып. 2. М., 1993.
8. Левина Л. М. Могильники Алтынасар 4 // Низовье Сырдарьи в древности. Джетыасарская
культура. Ч. 3-4. Вып. 4. М., 1994.
9. Левина Л. М. Этнокультурная история Восточного Приаралъя: I тыс. до н. э. — I тыс. н. э.
М., 1996.
10. Малашев В. Ю., Мошкова М. Г. Происхождение позднесарматской культуры (к постановке
проблемы) // Становление и развитие позднесарматской культуры (по археологическим и есте-
ственнонаучным данным). Материалы семинара Центра изучения истории и культуры сарматов.
Вып. 3. Волгоград, 2010.
11. Малашев Ю. В., Яблонский Л. Т. Степное население Южного Приуралья в позднесармат-
ское время (по материалам могильника Покровка 10). М. : Вост, лит., 2008.
12. Неразик Е. Е. Сельские поселения афригидского Хорезма. М., 1966.
13. Рыкушина Г. В. Одонтологическая характеристика черепов из склепов джетыасарской
культуры (Алтынасар 4,Томпакасар, Косасар 3)// Низовье Сырдарьи в древности. Вып. 2. Джетыа-
сарская культура. Ч. 1. Склепы. М., 1993.
14. Рыкушина Г. В. Материалы по одонтологии джетыасарской культуры. Грунтовые погребе-
ния могильников Косасар 2, Косасар 3, Томпакасар, Бедаикасар // Низовье Сырдарьи в древности.
Вып. 3. Джетыасарская культура. Часть 2. Могильники Томпакасар и Косасар. М., 1993.
15. Ходжайлов Т. К., Кияткина Т. П. Археолого-антропологическая характеристика населения
джетыасарской культуры Восточного Приаралъя // На путях биологической истории человече-
ства : сб. ст. Т. 2. М., 2002.
ABSTRACT
Т. К. Khodzhaylov
ON THE ANTHROPOLOGICAL ISSUE OF THE POPULATION
OF DZHETYASAR CULTURE
According to the recently obtained data, the male and female series from separate
biuials of the Dzhetyasar area's complex in the period starting from the II century BC until the
IV-VI centuries AD, turned out to be quite similar in their anthropological component. The female
series, in this regard, seem to be more homogeneous than the female ones.
On the whole, the anthropological profile of the population that left the biuials was
Caucasian, mesobrachycranic, with a smaller skull and a face of average width, but of particular
height, leptoprosopic. The horizontal profile of the face was very distinct, the nose averagely
protruded, eye orbits also averagely wide. This Caucasian type is connected with the forms which
were known for the local population of the southern areas of Central Asia from the earliest times.
The Mongoloid complex is represented by mixed components, among which the Central Asian
one is standing out, with the presence of the West Siberian (Ural) one.
Several scientific studies have appeared lately, those being devoted to the analysis of the
chronological boundaries, in which the biuial complexes of this culture were dated. The latest
of such studies is the work by S. G. Botalov. The author of this work tried to systematize the
materials from all burial complexes (569 mound and vault burials) and then to analyze them in
accordance with the types of material culture and the construction design of the burial complexes.
The results that were obtained by the author led him to the conclusion that the vast
majority of objects from the Dzhetyasar culture burial sites must be dated to a later period —
V-VIII centuries AD and maybe even the IX century AD. The earlier layer of the Dzhetyasar
culture was mostly reserached basing upon the materials from settlements. The dating material
483
Т. К. Ходжяйлов
which was defined by distributing it among the closed burial complexes, was discovered in
40 percent of the burials (246 complexes) out of the total number.
According to V. Y. Malashev's and M. G. Moshkovskay as opinion, the chronological boundaries
of the Dzhetyasar burial moimds, and namely the mounds as closed burial complexes, can be
attributed to the Ш-VII centuries AD, judging by the chronological markers which we can trust.
In this work the whole anthropological material from the Dzhetyasar culture burials
(Altynasar 4, Kosasar 2 and 3, Tompakasar) is being analyzed in the cumulative selection of
burial complexes only, without any division into chronological stages. This wide and general
craniological selection includes 284 skulls (149 male and 135 female ones). Juvenile and infant
skulls were not taken into account by the researchers, nor were they counted in the course of
statistical calculations.
Data on 30 craniological series of the Antiquity and the early Middle Age epochs from
Central Asia and Kazakhstan, Lower Povolzhye and South Priuralye was used to conduct the
intergroup analysis.
The first component differentiates the series according to the criteria of Caucasian —
Mongoloid appearance and its degree. It is connected through positive correlations with the height
of the skull, the protrusion of the bridge of the nose and the nasal bones, as well as the angle of the
nose's protrusion. It is also connected through negative correlations with the horizontal profile of
the face. The second component differentiates the series according to such attributes as the facial
height and width and also the nose height. All of these attributes are positively correlated with it.
The cluster analysis results have proved most tense relations between the populations of
the Dzhetyasar culture, excluding the Kosasar 3 series, with late Sarmats (deformed skulls) from
Lower Povolzhye (lower basin of the Volga river), South Priuralye (Pokrovka 10). All of them are
placed in one cluster of the dendrogram. The Sarmats and the Savromats of Ustyurt and Western
Kazakhstan are placed somewhat farther on it than the above-mentioned ones, but they still are
quite close to those of Dzhetyasar.
The anthropological composition of the Dzhetyasar culture population turned out to be
extremely variegated and morphologically multicomponent. In general the population was
Caucasian, mesobrachycranic with smaller skulls, high faces of average width, leptoprosopic,
distinctly profiled horizontally, with averagely protruded noses and eye orbits of average height.
This Caucasian type is linked with the forms and shapes which were known among the local
population of southern areas of Central Asia for years. The Mongoloid complex includes several
components among which the Central Asian type with the West Siberian (Ural) presence is
obviously notable.
The Dzhetyasar culture populations, apart from the Kosasar 3 series, turned out to be
the closest to the late Sarmats from Lower Povolzhye (deformed skulls) and South Priuralye
(Pokrovka 10). The Sarmats and the Savromats of Ustyurt and Western Kazakhstan are also quite
close to the three Dzhetyasar populations. The Lower Povolzhye Sarmats (the non-deformed
part of them) happened to be close to the Kosasar 3 population, and not to any other groups
from Dzhetyasar. However, they are also included in the range of Central Asian cattle-breeding
populations of Antiquity.
Thus we have come to the conclusion that the ancient population of the Dzhetyasar culture
had morphological and maybe even genetic links to the settled cattle-breeding population of
Central Asia and South Kazakhstan on the one hand, and to the Savromat-Sarmat population of
Ustyurt and Western Kazakstan, the late Sarmats of Lower Povolzhye and South Priuralye on the
other hand.
484
А. А. Иванов, M. Л. Плешанов
К ВОПРОСУ О ПОЯВЛЕНИИ «РИМСКОГО» ИМПОРТА
В УРАЛО-КАЗАХСТАНСКИХ СТЕПЯХ*
В современной отечественной археологии огромный интерес вызывают реконструк-
ции разного рода этнических процессов в древних обществах. Не вдаваясь в терминоло-
гическую дискуссию, можно отмеппъ, что помимо, ставших уже «традиционными» во-
просов этногенеза, миграций и пр., все большее количество исследователей обращаются
непосредственно к вопросам межэтнических (межкультурных?) контактов. Сегодня, поми-
мо непосредственной фиксации существования таких контактов, актуальным становится
вопрос возможностей реконструкции взаимодействий [Епимахов, 2012, Переводчикова,
2012]. И хотя любая научная реконструкция, по сети, является междисщлплинарным фе-
номеном, для этнокультурной и исторической игпергiрегалии археологического матери-
ала базовой, отправной ее точкой безусловно должны стать арюфакты и методы традици-
онных археологических исследований.
Могильник Магнитный расположен в 3,5 км к северо-западу от поселка Магнитньпд
и в 2,5 км к ЗСЗ от поселка Вперед Агаповского района Челябинской области. Площадка
памятника занимает большой береговой крюк левого рукава истоков реки Су бу так (с ЮВ)
и ограничена мысовым щитом коренного берега реки Су бутак с ССВ.
Могильник был открыт С. Г. Боталовым в 1993 году. Сегодня на памятнике зафикси-
ровано 39 археологических объектов разного времени и формы. Раскопки С. Ю. Гуцалова
в 1994 году дали материал П-Ш вв. н. э.
Важные материалы к реконструкции моделей перемещения предметов дали исследо-
вания кургана № 21 могильника Магнитньпд в Челябинской области [Боталов, Иванов, 2012].
При исследованиях кургана были получены уникальные для территории Южно-
го Урала предметы, в том числе набор «римской» металлической и стеклянной посуды.
Именно обнаружение столь неожиданного комплекса породило множество вопросов. Сре-
ди прочих, мы решили остановиться на вопросе об определении конкретных историче-
ских собьпий, либо процессов, в результате которого этот набор «римского» импорта по-
явился на территории Южного Зауралья.
Материалы этого захоронения были подробно описаны в нескольких публикациях
[Боталов, Иванов, 2012] поэтому остановимся .лишь на основных моментах [см. Боталов
и др., 2012]. Диаметр кургана до 27 метров, высота 1,5 метра. Центр насыпи полностью
разрушен грабителями, находок в грабительской яме не обнаружено. Могильная яма рас-
полагалась в западной части погребальной площадки (в 10 м к западу от центрального
пикета). Погребальная площадка диаметром около 14 метров была перекрыта слоем бере-
сты, этот слой четко фиксируется над могильной ямой, что позволяет считать ее основным
захоронением (рис. 1,1, II).
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 12-01-00293а.
485
А. А. Иванов, M. Л. Плешанов
Могильная яма подпрямоуголъной формы, ориентирована по линии С-Ю. Вдоль
длинной западной стенки был сделан глубокий подбой. В подбое была установлена гро-
бовина, и лежал весь инвентарь. Глубина ямы — 3,75 м от условного ноля кургана, длина
2,8 м, ширина по дну 1,6 м (глубина подбоя 1,0 м) (рис. 1, III).
Захоронение женское, погребенная была ориентирована головой на север. Форма че-
репа позволяет предполагать незначительную деформацию, из особенностей скелета мож-
но отменять сросшиеся позвонки верхнего отдела позвоночника образующие горб.
Основная часть инвентаря располагалась между гробовиной и южной стенкой мо-
гильной ямы. Эго — бронзовое зеркало и железные пружинные ножницы. Рядом распо-
лагался гончарный, плоскодонный, ангобированньпд сосуд. Чуть в стороне компактно ле-
жали: бронзовая посуда (кувшин, ковш с длинной ручкой, ситечко), железньпд черпачок,
керамическая миска (рис. 2). Под ними сохранились остатки предмета (сумочки или меш-
ка?) расшитого цветным бисером, кубиками из пирита и бляшками из золотой фонды.
Следует заметить, что поверх всей посуды найдены треугольные и полусферические зо-
лотые бляшки, и кубики пирита. Это позволяет нам предполагать, что посуда изначально
была положена в расшитый «мешок» остатки которого удалось зафиксировать только внизу.
Одежд а погребенной была украшена золотыми волнообразными бляшками, стеклян-
ными и сердоликовыми бусами. 11олусферическими золотыми бляшками была расшита
обувь. В районе левой ключицы найдена фибула с ромбическим щитком, а шею украша-
ло ожерелье из золотых листовидных и круглых подвесок с темно-красными гранатовыми
вставками. Видимо, к ожерелью относились и золотые бусинки похожие на крупньпя бисер
(рис. 1; 2; см. статью С. Г. Боталова в данном издании).
Напротив левого плеча (за пределами гробовины) располагались бронзовый котел
и гончарная тонкостенная фляга с узким горлом.
Последняя группа предметов располагалась в северо-восточной часпт могильной
ямы также за пределами гробовины. Здесь обнаружен бронзовьпд предмет, интерпрети-
рованный как флакон для благовоний и железное Т-образное изделие неопределенного
назначения. Рядом на боку лежал сгеклянньпд стакан и несколько золотых полусфериче-
ских бляшек. Бляшки расположены через одинаковое расстояние и заходят внутрь стакана
(видимо были нашиты на какой-то предмет).
Среди погребального инвентаря выделяется серия предметов интерпретированных
С. Г. Боталовым как «винньпд набор». Этот набор был отнесен нами к категории «римско-
го» импорта. В его состав входят: бронзовьпд кувшин, ковш, ситечко, железный черпачок
и сгеклянньпд стакан (рис. 1; 2; см. статью С. Г. Боталова в данном издании) Вопросы функ-
циональной интерпретации материала — тема отдельного исследования. Отмепдм лишь,
что такие вещи пользовались большой популярностью среди кочевой элиты от Северного
Причерноморья до Южного Зауралья и Западного Казахстана.
Данные радиоуглеродного анализа SPh-537 с вероятностью 95 процентов дали дату
от 130-390 гг. н. э. Пиковые значения с вероятностью 65 % позволяют сузить дапдровку ком-
плекса, поместив ее в рамки 210-350 гг. н.э. Исследования проводились на базе Российского
государственного педагогического университета им. А. И. Герцена.
Сравнителънъпд анализ археологического материала позволил дапдровать комплекс
концом II — первой половиной III в. н. э. Учитывая изношенность бронзовых вещей, мы
предлагали ориентироваться на III в. н. э., как наиболее вероятную дату комплекса [Бо-
талов и др., 2012, с. 279]. Сравнивая данные радиоуглеродного и сравнительно-типологи-
ческого анализа мы можем принять III в. н.э., как наиболее взвешенную дату погребения
в кургане 21 могильника Магнитный.
Распространение «римских» вещей в степях от Причерноморья до Южного Урала
нуждается в дополнительном объяснении. Существуют разные точки зрения о причинах
появления этих предметов в степях Евразии.
Многие исследователи отмечают, что поступление изделий италийских мастер-
ских к кочевникам Восточной Европы происходит не регулярно, а отражает изменения
486
К вопросу о появ.иении «римского» импорта в Ура.ю-1лзахстаиских степях
Рис. 1. Могильник Магнитный. Курган 21:1 — общий план; 17 — общий плакс, профили центральных бровок;
п7 — план могильной ямы; 1Г — потребальный инвентарь.
1,3,4, — золото; 2 — золото и капель (гранат); 5, 6, 8 — бронза; 7 — кость, железо; 9 — известняк
487
А, А, Иванов, AL J7, IL le шанов
Рис. 2. Могильник Матннгный. Курган 21. Погребальный инвентарь:
1,3, 9 — бронза; 4, 6 — керамика; 7 — железо; 8 — стекло
488
К вопросу о появлении «римского» импорта в Урало-Казахстанских степях
геополитической силу алии в регионе. Так А. В. Симоненко и Б. А. Раев выделили несколь-
ко «волн» распространения западного импорта связав их с конкретными историческими
событиями [Симоненко, 2002; Раев, 1976]. Также следует отметить исследование связей ко-
чевников и торгово-ремесленных центров Средней Азии и Причерноморья, которое про-
вела Е. В. Игуменшева [2011].
Первое массовое появление римского и боспорского импорта от Северного Причер-
номорья до Нижнего Поволжья связано с вторжением в регион группы кочевников — но-
сителей прохоровской культуры [Скрипкин, 2000, с. 39-45]. Новое население обостряет си-
туацию в регионе, и активно включается в борьбу между Римом, Митридатом Евпатором
и Боспорским царством. Результатами этого проплвостояния было появление в кочевой
среде большого количества престижных вещей, в том числе металлической и стеклянной
посуды. Датируется эта «волна» по разному, но нижняя граница не выходит за рамки
III-II вв. до н. э., а верхняя — I в. до н. э. — I в. н. э. [Игуменшева, 2011, с. 23; Раев, 1993, с. 173;
Симоненко, 2002, с. 96]. Основными внеппзеполитическими событиями этого периода, не-
сомненно, были войны Митридата VI. Его поражение привело к стабилизации ситуации
в регионе. Несмотря на это, кочевники могли продолжать получать «плату за лояльность»
участвуя в борьбе элит Боспорского царства. Пример такого внутриполитического кризи-
са — конфликт Полемона и Динамим. Закончился он убийством римского ставленника
Полемона в 7 году н. э. и укреплением положения местной, в том числе и варварской, эли-
ты [Клейн, 1979, с. 207].
Развитие кочевого мира в предшествующий период демонстрировало стремительное
распространение инноваций на больших территориях. Однако, в III веке до н. э. «престиж-
ные» вещи западного производства пракптчески перестали распространяться восточнее
территории Поволжья. Подобная ситуация с западными вещами, отражающими высокий
социальный статус носителей, сохранялась практически до начала II века н. э. 11 ричина ми
таких изменений можно считать смену этнического состава населения региона. Состояние
изученности древних памятников урало-казахстанских степей сегодня позволяет сделать
вывод о том, что основная масса носителей прохоровской культуры покинула этот регион
ко II веку до н. э. На смену им пришли новые группы восточных кочевников. Многие ис-
следователи связывают их появление с миграцией «юэчжей».
Большую работу по локализации новых групп кочевников в Средней Азии провела
Л. А. Боровкова [1989]. Используя сведения китайских источников и географические ме-
тоды анализа, она сумела достаточно четко восстановить карптну расселения «юэчжей»
и проследила изменение границ государств региона в интересующий нас период [Боров-
кова, 1989, с. 18-24]. Судя по всему, пришлое население интересовалось расширением сфе-
ры влияния в междуречье Сырдарьи и Амударьи [Боровкова, 1989, с. 57].
В результате, урало-казахстанский регион превраптлся в далекую степную перифе-
рию и для восточно-европейских и для среднеазиатских кочевников. Именно этим может
объясняться отсутствие западного импорта за пределами Поволжья. Вили но на какой-то
период «восток» и «запад» кочевого мира развивались изолированно друг от друга. Но эта
ситуация резко изменилась в I веке н. э.
Началом следующего периода можно считать события сирако-аорской войны, кото-
рые привели к появлению новой «волны» западного импорта в среде кочевников [Клейн,
1979, с. 207]. По мнению А. С. Симоненко, датируется этот период со второй половины
I в. н. э. до середины II в. н. э., а распространение «римской» металлической посуды в сте-
пях Восточной Европы происходит с некоторым запазданием, которое может досптгатъ
50-100 лет [Симоненко, 2002, с. 96].
Вероятнее всего, конфликт между сираками и аорсами вызревал в течение длитель-
ного времени, и обострился в ходе противостояния Митридата VIII и Рима. По мнению
Л. С. Клейна часть находок этого периода мы можем интерпретировать как дипломаптче-
ские дары, что расширяет наши представления о взаимодействии кочевников и Римской
империи в это время [Клейн, 1979, с. 207, рис. 1, 2]. Речь идет о распространении столово-
489
А. А. Иванов, M. Л. Плешанов
го серебра, которое отмечается в погребениях кочевников Нижнего Подонъя и почти не
встречается на других территориях. Большое количество находок бронзовой и стеклян-
ной посуды в курганах I—II вв. н.э. также можно считать результатом союза аорсов и Рима
[СкртпIкин, 2010, с. 39-45]. Победа аорсов вызвала очередные изменения «этнической» кар-
ты региона. В данном случае речь идет о появлении в античных источниках нового име-
ни — алан. Ученые по разному датируют это событие, но связь с конфликтом 49 года н. э.
мало кто отрицает [см. Сергацков, 2006, с. 45; Скрипкин, 2010, с. 47]. Нам кажется, что нель-
зя исключать существование связей между аорсами и аланами раньше середины I века н. э.
По крайней мере, влияние аорсов могло распространяться далеко на восток в зону Север-
ного Прикаспия [Лукьяшко, 1984]. В ходе конфликта 49 года н.э. инфильтрация аланского
населения на запад могла усилиться, что укрепило позиции аорсов в войне, и в конечном
итоге привело к смене элит внутри этого кочевого объединения [Сергацков, 2006, с. 46].
Отражением э тих событий можно считать и изменение названия государства Янцзяй на
Аланъляо в I—II вв. н. э. [Боковенко, 1989, с. 98]. Эго отражает смену доминантного насе-
ления в Приаралъе и приводит к началу крупной миграции кочевников дальше на запад
[Боталов, 2009, с. 170, 256]. В результате, уже к II веку н. э. на большой территории склады-
вается позднесарматская археологическая культура. Процесс ее формирования «террито-
риально и хронологически развивался с востока на запад и завершился во второй половине
II в. н. э.» [Скрипкин, 2010, с. 29]. Несмотря на региональные различия, памятники этой
культуры представляют собой «явления общекультурного порядка» [Боталов, 2009, с. 244].
Появление алан в Причерноморье на какой-то период связало кочевое население Вос-
точной Европы и Средней Азии.
Единство кочевого мира начинает разрушаться в первой половине III века н. э. Пле-
менной союз готов вторгается в Северное Причерноморье и разрушает торгово-ремеслен-
ные центры — Ольвию, Тиру, Танаис и др. Танаис в течении длительного времени был
важным торговым партнером кочевников, но после разгрома в 237 году н. э. он превраща-
ется в небольшой поселок [Скрипкин, 2010, с. 31]. Нашествие готов вызвало отток части ко-
чевой элиты на Южный Урал, хотя степи этого региона в III веке н.э. были малопригодны
для кочевого скотоводства [Якимов, 2012, с. 285]. Объяснить миграцию номадов в засушли-
вый край, можно только признав готов серьезной угрозой для самого существования обще-
ства. Судя по всему это перемещение было кратковременным, и не затронуло широкие
слои кочевого населения. Об этом нам говорит резкое сокращение западного импорта от
Заволжья до Южного Приуралья с III века н.э. в то время как в Северное Причерноморье
он продолжал регулярно поступать [Симоненко, 2002, с. 96; Скрипкин, 2010, с. 32]. С за-
падным влиянием С. Г. Боталов связывает и распространение подбойных погребений, от-
мечая их нетипичность для населения урало-казахстанских степей II—IV вв. н. э. [Боталов,
2009, с. 241]. По мере развития познесарматской культуры восточный вектор распростране-
ния инноваций становится доминирующим, что приводит к «хуннизации» кочевого мира
и формированию гуннской орды к концу IV — началу V в. н.э. [Боталов, 2009, с. 285].
ЛИТЕРАТУРА
1. Багриков Г. И., Сенигова Т. Н. Открытие гробниц в Западном Казахстане // Известия АН
КазССР. Сер. Обществ, науки. № 2. Алма-Ата, 1968. С. 71-89.
2. Безуглов С. И., Глебов В. П., Парусимов И. Н. Позднесарматские погребения в устье Дона
(курганный могильник Валовый I). Ростов н/Д, 2009.128 с.
3. Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. — VII в. н. э. М., 1989.181 с.
4. Боталов С. Г. Гунны и тюрки (историко-археологическая реконструкция). Челябинск,
2009. 672 с.
490
К вопросу о появлении «римского» импорта в Урало-Казахстанских степях
5. Боталов С. Г., Иванов А. А. Новый комплекс кочевой аристократии гунно-сарматского вре-
мени в Южном Зауралье // Проблемы истории филологи^ культуры. — Москва-Магнитогорск-
Новосибирск, 2012. №4. С. 269-287.
6. Боталов С. Г., Таиров А. Д., Любчанский И. Э. Курганы с «усами» у рал о-казахстанских сте-
пей. Челябинск 2006. 232 с.
7. Епимахов А. В. Моделирование системы коммуникаций эпохи бронзы (Урал и сопредель-
ные территории) // Этнические взаимодействия на южном Урале. Тезисы докладов конференции.
Челябинск 2012. С. 22.
8. Игуменшева Е. В. Торгово-экономические и культурные связи кочевого населения Южного
Приуралья и Нижнего Поволжья VI-I вв. до н. э. : автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 2011. 27 с.
9. Клейн Л. С. О характере римского импорта в богатых курганах сарматского времени на
Дону // Античный мир и археология. Саратов/1979. Вып. 4. С. 204-211.
10. Лукьяшко С. И. О караванной торговле аорсов // Древности Евразии в скифо-сарматское
время. М., 1984. С. 161-164.
11. Переводчикова Е. В. Произведеня скифского звериного стиля из курганов у села Кичиги-
но // Этнические взаимодействия на южном Урале : тез. докл. конф. Челябинск/ 2012. С. 32-33.
12. Раев Б. А. К хронологии римского импорта в сарматских курганах Нижнего Дона // СА.
1976. № 1. С. 123-134.
13. Раев Б. А. Бронзовая посуда эпохи позднего латена в Сарматии // Античный мир и архе-
ология. Саратов/1993. Вып. 9. С. 160-175.
14. Сергацков И. В. Проблема становления среднесарматской культуры / / Ранне сармате кая
и среднесарматская культура. Проблемы соотношения. Волгоград/ 2006. С. 37-59.
15. Симоненко А. В. Латенский и римский импорте сарматских погребениях Северного При-
черноморья // Античная цивилизация и варварский мир (материалы 8-го археологического семи-
нара/ г. Краснодар/13-15 июня 2001 г.). Краснодар/ 2002. С. 94-100.
16. Симоненко А. В. Римский импорту сарматов Северного Причерноморья. СПб./ 2011. 272 с.
17. Скрипкин А. С. Сарматы и восток: избранные труды. Волгоград, 2010. 370 с.
18. Таиров А. Д./ Гуцалов С. Ю. Этнокультурные процессы на Южном Урале
в VII-П вв. до н. э. // Археология Южного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). Челябинск/
2006. С. 312-341.
ABSTRACT
A. A. Ivanov, М. L. Pleshanov
ON THE ISSUE OF THE APPEARANCE OF “ROMAN” IMPORT
IN THE URAL-KAZAKHSTAN STEPPE
The Magnitniy burial ground is located 3.5 kilometers to the north-west from the
Magnitniy village and 2.5 kilometers to the west-north-west from the Vpered village of the
Agapovskiy district of Chelyabinsk region. It was discovered by S. G. Botalov in 1993. At present,
39 archaeological objects of different shapes and epochs were found on the territory of this
monument The excavation of the site was conducted in 1994 by S. Y. Gutsalov and it resulted in
obtaining the material which dates to the II—III centuries AD.
The research of mound #21, which has the diameter of up to 27 meters and the height
of 1.5 meters, provided scholars with the data vital for the reconstruction of models of object
movement. The center of the embankment was completely ruined by looters and no findings
were made in the looted pit. The burial pit was located in the western part of the burial space
(10 meters north from the central bench mark). The burial pit has a subrectangular shape and it
491
А. А. Иванов, M. Л. Плешанов
is oriented along the North-South axis. A deep kerving was made along the wide western wall.
Inside the kerving there was a coffin and all the inventory was placed there as well. During the
research of this mound certain objects were found, which can be considered unique for the South
Ural territory. Among these was a set of "Roman" metal and glass dishware. The burial was
a female one, the dead body's head was facing north. The shape of the skull might have indicated
small deformation. As far as the skeleton is concerned, the adherent neck-bones imply that the
person was a hunchback.
The main part of the inventory was positioned between the coffin and the southern wall of
the grave pit. It consisted of a bronze mirror and iron spring scissors. A ceramic flat-bottomed
engobed vessel was found nearby. Aside from it there were the following objects, lying together:
bronze kitchenware (a jug, a scoop with a long handle, a strainer), an iron bailer and a ceramic plate.
Under them the remnants of an object (a bag or a reticule) were discovered, it being embroidered
with colored beads, pyrites tesserae and golden foil plaques. We also have to state that above
the whole set of kitchenware some triangular and hemispherical golden plaques and pyrites
tesserae were found. The woman's clothes were decorated with golden wavy plaques, glass and
cornelian beads. The shoes were also embroidered with hemispherical golden plaques. Near the
left collar bone a fibula with a rhombic flap had been placed, while the neck was adorned with
a necklace made of golden foliate and round pendants with dark red balaustine embeddings.
Apparently, the golden beads looking like a bigger beadwork, were also part of the necklace (see
S. G. Botalov's article in this edition).
Opposite the left shoulder (outside the coffin) a bronze cauldron and a ceramic thin-walled
flask with a narrow neck was uncovered. The latter group of objects had been placed in the
north-eastern part of the grave pit, outside the coffin as well. Here a bronze object was found,
which supposedly served as a flacon for fragrances, and an iron T-shaped object of unknown
use. Not far from it a glass cup lay on the side together with some golden hemispherical plaques.
Among the whole burial inventory a number of objects can be distinguished, that S. G. Botalov
interpreted as the "wine set". We related this set to the category of the "Roman" imported goods.
It included a bronze jug, a scoop, a strainer and a glass cup. Such objects were very popular
among the nomadic elite everywhere from North Prichernomorye (the Black Sea region) to South
Zauralye and West Kazakhstan.
The data obtained after the SPh-537 radiocarbon analysis allowed to date the objects to
the 130-390 year AD with the probability of 95%. Many researchers state that the nomads of
Eastern Europe did not receive articles made in Italian workshops regularly, but got hold of them
depending on the changes of the geopolitical situation in the region. The first time when the
Roman and the Bosporan imported goods appeared in the area from North Prichernomorye to
Lower Povolzhye (lower basin of the Volga river), it was connected with the invasion of a group
of nomads - the representatives of the Prokhorovskaya culture — into the region [Skripkin, 2000,
pp. 39-45]. The new population provoked new tensions on the territory and also took active
part in the confrontation between Rome, the Bosporan Kingdom and Mithradates the Great
(also known as Eupator Dionysius). This strife resulted in the appearance of a large number
of prestigious goods and objects, including metal and glass kitchenware, among the nomads.
This "wave" is dated differently, however, the earliest period is never considered to be before
III—II centuries BC and the latest one - after the I century BC-I century AD. The wars of Mithradates
VI were undoubtedly the main global political events of that period. With his defeat the situation
in the region finally became stable. However, in spite of it, the nomads could still be getting
their payment for staying loyal in the opposition of the Bosporan elites. The conflict between
Polemon I and Dynamis can be an example of such an internal political crisis. It ended in the year
7 AD when the Roman protege Polemon was killed and the local elite (also the barbarian one)
strengthened mended its fences.
S. G. Botalov attributes the spread of the kerving burials to the western influence, stating
that they are uncommon for the population of the Ural-Kazakhstan steppe of the II-IV centuries
AD. As the late Sarmatian culture developed, the eastern influence began to dominate, which led
to the nomadic world borrowing more and more from the Hunni-Xiong-nu. As a result, the Him
horde formed by the end of the IV — the beginning of the V century AD.
492
Е. А. Смагулов
ИЗ ИСТОРИИ КАНГЮЙСКОЙ АРХИТЕКТУРЫ:
ЗДАНИЯ КРЕСТООБРАЗНОЙ ПЛАНИРОВКИ
В связи с растущим интересом к древней истории культуры Арало-Сырдарьинско-
го региона питаемого изданиями уникальных материалов, все четче становятся контуры
самобытной культуры исторического государства Кангюй. Одновременно растет потреб-
ность в расгшгрении археологических исследований разнообразных памятников древней-
шего государства на территории Казахстана, поскольку свидетельства преимущественно
китайских штсьменных источников о нем отличаются не только лапидарностью, но и край-
ней противоречивостью. В то время как строительные горизонты той эпохи присутствуют
в основании культурных слоев множества городищ присырдарьинского региона.
В своем движении на запад гунны, как известно, вступали в разнообразные отноше-
ния с Кангюй и о характере этих взаимоотношений со всей очевидностью могут свидетель-
ствовать теперь пппь комплексы находок из памятников Присырдарьи. Не исключение
в этом ряду и городище Ески-Туркестан - археологический памятник средневекового го-
рода Туркестан, имевшего в прошлом название Ясы (<Асы?). 11роводимые Туркестанской
археологической экспедицией Института археологии имени А. Маргулана исследования
ранних слоев городища Туркестан имеют целью изучение древнейших этапов зарождения
города, и, в частности, выявление и изучение архитектуры, планировки, фортификации
его древней цитадели. В исследованиях ТАЭ на городище Куль то бе помимо сотрудников
Института археологии им. А. Маргулана принимают участие Э. Д. Зиливинская, А. Н. Ку-
лиш (Москва), А. Торгоев (Санкт-Петербург), А. Сулейменова (Нукус). Пользуемся случа-
ем выразить искреннюю признательность коллегам за плодотворное сотрудничество.
В предыдущий сезон здесь была частично вскрыта застройка цитадели по уровню са-
мого нижнего, субстратного строительного горизонта, состоявшая из комплекса оборони-
тельных, жилых, культовых помещений [Смагулов, Ержигигова, Торгоев, с. 61-71]. В кра-
тком изложении итоги этих работ выглядят следующим образом.
Планировка
Крестовидное здание. В южной части раскопа выявлено массивное сооружение кре-
стовидной в плане формы. Размеры «креста» 18x18 м, ширина «лучей» 7 м. Они ориентиро-
ваны почти точно по направлению сторон света с небольшим смещением по азимуту (8°).
Концы крестовины закруглены. Стены сохранились на высоту до трех метров и более. Они
возведены из пахсы и сырца. Внешние стороны стен имеют небольшой положительный
уклон. В этом здании открыто три помещения: центральное длинное помещение (А) ори-
ентированное по линии В-3 размером 13,7x2,9 м. Два подквадратных помещения распо-
ложены по сторонам середины первого и сообщаются с ним арочными проходами (В и С;
2,35x2,9 м) (рис. 1). Имеющиеся наблюдения и материалы свидетельствуют, что «кресто-
493
Е. А. Смагу.юв
ългрткая постройка- (условимся называть в дальнейшем подобные планировки «крестовид-
ными- в отличие от иных «крестообразных» планировок) является наиболее ранней (пли
первоначальной/субстратной) из вскрытых пока конструкцтш, то есть ее можно отнести
к периоду 1 (СГ1) застройки древней цитадели.
Культобе 2012
Раскопы 2011-2012 года
Система высот - внутренняя, от
репера памятника (ВО)
Рис. 1. План раскопа 2 цитадели Ясы. Осень 2012 г.
494
Из истории кангюйской архитектуры-. здания крестообразной п.шнировки
Рис. 2. Бойницы: в помещении В=
Важным моментом, указывающим на назначение здания I периода является нали-
чие бойниц на открытых участках стен помещения А, а также в помещенш! В и С (рис. 2).
Бойницы тцелевидные, расположены в 1 м от нижнего, вероятно, основного пола в этом по-
мещентпь Вход у них прямоугольной формы размером 35х 10 см. Пол наклонный, располо-
жен под утлом 20 градусов. Выход бойниц, судя пока по единственной целиком расчищен
ной бойнице, расположенной в юго-восточном углу помещения имеет размеры 0,95-1 м.
В строительной истории помещения «А» можно вьзделитъ три этапа. В последнем
периоде в восточной стене помещения А была устроена «катакомба-. Камера, условно
названная «катакомбой-, имеет в плане неправильную овальную форму и вытянута по
линии 3-В. Вход вырублен в восточной стене помещения А, со сдвигом к северу. Камера
размером 3x1,7 м, и высотой от 1,4 до 1,6 м. Стенки камеры неровные; потолку, который
местами обвалился придана сводчатая форма. На полу камеры ничего не обнаружено.
Юго-восточное здание. С юго-восточной стороны к южному и восточному концам
«крестовины- пристроен комплекс узких длинных сводчатых помещений (помещение 1а,
5,4,11,12,13) замыкающих открытый внутреннтш дворик (помещение 3). Общая площадь
комплекса в реконструкцт ш не менее чем 20x16,5 м. Условимся называть эту часть комплек-
са «юго-восточным зданием». Оно пристроено к юго-восточному сектору крестовидного
здания (к восточной дуге внешнего обвода помещения С и южной дуге восточного обвода
помещения А) (рис. 1). Центром планировки здания является небольшой двор (помещение
3), имеющий пяттщгольную форму, в обводе трех узких сводчатых помещентш (1а, 4, 5).
С западной стороны его стенами являлись внешние грани стен крестовидного здания На
внешнем фасе восточного помещения 1 а зафиксирована овальная башня (помещение 1).
Башня на всю сохранившуюся высоту была заполнена булыжником. Очевидно, что такие
же башни должны быть и на внешних фасах западного и южного коридоров, но в настоя-
щий момент они еще не открыты.
495
Е. А. Смогу. ю0
Здание, безусловно спланировано и строилось одним архитектором по заданному
план}7. Коридоры первоначально перекрывались коробовыми цилпндрическиьш сводами
выведенными наклонными отрезками. Проходы первоначального здания имели полуцир-
кульные кружальные клинчатые арки. Последние два факта свидетельствуют о весьма вы-
соком уровне проявленного здесь строительного искусства
Стены помещенш! 1а и 5, со стенами «крестовидного здания - естественно не имеют
перевязки. В то время как между собой пахсово-сырцовые стены «юго-восточного здания-
перевязаны. В помещенш г 5 вдоль длинных стен выявлены низкие (0,3 м) суфы шириной
0,8 м, с узким (0,8 м) пространством пола между ними. Б западном конце помещения на
полу расчищен развал хума, на плечике которого был тамгообразный знак в виде простого
креста. В раннтш период помещение 5 арочным проходом в северо-восточной стене было
связано с помещением 3.
Б помегцентш 3, которое бвгло, по всей вероятности, открвптам внутреннтгм двори-
ком выявлена пачка прослоек полов общей толщиной более полуметра. Пока частично
зачищены три верхних слоя. На верхнем уровне глиняной обмазки обилие мелкой гальки
и песка а в полу зафиксированы идущие по кругу (диаметром 3,5 м) круглые отверстия
(диаметром 8 12 см) глубиной 15 20 см. Отверстия заполнены преимущественно чистым
речным песком. Можно предположить, что эти отверстия служили для установки основ-
ных деревянных стоек некоей каркасной конструкцтпг. При частичном сняппг слоев об-
мазки пола получен небольшой комплекс керамики, в основном это чаши-фиалы и кув-
шины (рис. 3,4), обилие разбитых костей MFC и КРС (мелкого и крупного рогатого скота).
По мере снятия слоев обмазки пола увеличивалось и количество цилиндрических отвер-
сттш в полу. Очевидно, каждый уровень пола связан со своей системой отверсттш. Б галеч-
ном верхнем слое найдены две нашивавшиеся на одежду миниатюрные круглые золотые
бляшки с тисненой розеткой на поверхности (рис. 5,4).
Рис. 3. Керамический комплекс с верхних полов помещения 3
496
Е. А. Смагу.юв
Рис. 5. Пожар, развал сосудов иа полу помещения 25 углового дома
Из этого дворика арочные проходы вели в помещение 1а, 5 и 4. В последнем был
устроен пандус, который выводил на верхний уровень здания (на «второй этаж ••). Оно так
же сообщалось арочным дверным проемом с помещением la. 11з этого коридорообразного
сводчатого (сохранились ряды кирпичей основания свода) помещения арочный проход
первоначально вел в помещение полукруглой батттни (помещение!). Пространство батттни
было почти на всю сохранившуюся высоту заполнено окатанным булыгами среднего раз-
мера. Скорее всего, в общей планировке юго-восточного здания в середине юго-восточной
и юго-западной сторон, то есть у помещентш 4 и 5, имелись аналогично расположенные
овальные батттни. Тогда вся планировка этого здания СГ2 приобретает черты «крестоо-
бразной планировки-, характерной для ряда ранних замков (V-VII вв.), исследованных
в разных регионах Средней Азии [Хыельнгщктш, 2001, с. 120-132]. Именно о зданиях этой
планировки, и ей подобной, шкали ряд авторов, находя их в субстратных слоях памят-
ников Средней Азтпт [Наир. Шкода, 1997; Хасанов, 2004, с. 155-161; Богомолов, Ильясо-
ва, 2010, с. 177-185].
Помещение 1а (или «северо-восточный коридор») вскрыто до уровня верхних полов
относящихся к III строительному периоду всего комплекса и, следовательно, ко второму
строительному периоду? юго-восточной пристройки. Это узкое помещение шириной 2,4 м
исследовано на протяженшт 8,8 м (рис. 1). Восточная, северная и южная стены сложены
комбинированной техникой из пахсы и сырцового кирпича размерами 44И6*24-26*8 см.
Толщина заливных пахсовых лент 17 22 см. Изначально помещение было перекрыто ко-
робовым цилиндрическим сводом выложенным наклонными отрезками. Основание сво-
да в виде ступенчатого карниза из двух рядов сырцового кирпича размером 26*16*8 см.
Кирпичи обоих рядов выведены напуском, в результате чего карниз имеет ступенчатый
профиль, выступая за линию стены на 8 см. Такая же конструкция свода зафиксирована
и в других узких помещениях.
498
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
Постройку в период существования юго-восточного здания вместе с крестовидным
зданием в виде единого комплекса надо понимать как второй строительный горизонт пи-
тал е.1 и (СГ2). После строительства юго-восточного здания происходит облицовка внешней
стены «креста», наиболее хорошо сохранившаяся в северо-восточном и северо-западном
секторах внешнего фаса здания. Облицовка скрывает бойницы, видимо, в связи с их пол-
ной ненужностью, что явно свидетельствует об изменении функционального назначения
самого здания. Эта облицовка была сделана из желтоватого песчанистого кирпича разме-
ром 52-54x27-28 х 8 см, на белесом растворе толщиной 11-18 см между рядами кирпича.
По времени эта облицовка видимо близка времени ремонта стен в помещении А второго
строительного периода. О том, что эта «рубашка» была построена позже строительства
юго-восточного здания, свидетельствует то, что она пристроена к торцу помещения 1а
юго-восточного здания.
Имеющиеся аналогии архитектурным объектам цитадели Культобе и комплек-
су находок из его слоев датировали оба строительных этапа вскрытой застройки I-IV вв.
н. э. При этом необходимо отметить уникальность сложившегося сочетания/соединения
в едином архитектурном комплексе двух типов древних построек встречавшихся обычно
по О1Л0ЛЫ1ОСН1 [Смагулов, Ержигигова, Торгоев, 20011, с. 61-71].
В связи с открытием и изучением застройки древней цитадели Ясы имевшей ядро
из зданий крестовидной планировки на наш взгляд имеет смысл вновь вернуться к во-
просу о «классификации» древнейших крестообразных сооружений Средней Азии. По-
хоже, исследователям свойственно не замечать существенных принципиальных различий
в архитектуре древнейших крестообразных зданий и относить «крестовидные здания»
к аморфной группе/ совокупности «зданий с крестообразной планировкой» (во избежание
возможной путаницы [крестовидные-кресгообразные] предлагаем впредь именовать зда-
ния «крестовидной планировки» зданиями «типа Кызыл-кайнар-тобе», а здания «крестоо-
бразной планировки» зданиями «типа Шаш-тепе»). Такое нечеткое понимание структуры
совокупности «зданий с крестообразной планировкой» не способствует их дальнейшему
исследованию. Нам приходилось уже отмечать своеобразие некоторых «классификаций»
[Смагулов, Ержигигова, Торгоев, 2011, с. 68-69].
В частности, в редком по глубине анализе культовой архитектуры Средней Азии
эпохи древности и раннего средневековья, Р. X. Сулейманов рассматривает как единую
совокупность «здания с крестообразной планировкой» каунчинской культуры. Охарак-
теризовав планировочную структуру и особенности поминально-погребального ритуала
осуществлявшегося в «крестообразных зданиях» Шаппепа, Арктела, Биловуртепа автор
отмечает, что «остальные сооружения этого типа (подчеркнуто. — Е. А.), связанные, как мы
полагаем, с iтериодическими поминальными ритуалами культа предков, такие, как Чоль-
тепа и Кызыл-Кайнар-тепа в Семиречье, Актепа Чиланзарское в Ташкенте, четырех-, а за-
тем восьмилепестковое в плане сооружение близ Керкидонского водохранилища в Фер-
ганской долине — все они имели следы возжигания огня, связанного с мемориальным
культом» [Сулейманов, 2000, с. 258]. Очевидно, что в данном случае автор имеет в виду не
архитектурный, а ритуально-культовый тип сооружений. Но в историографии есть тен-
денция трактовать как единый архитектурный тип совокупность упомянутых и других
подобных строений.
Например, в опубликованных недавно исследованиях, подвергающих критике по-
нимание «крестообразных зданий» как культовых, хотя и постулируются верные тезисы
о том, что «здания с «крестовидной планировкой» типологически не однородны» и что в их
развитии «можно наметить две линии», но при этом они основываются на неверном «про-
чтении», как мне представляется, материалов раскопок некоторых сооружений. В частно-
сти о «крестообразных зданиях», исследованных в свое время М. С. Мерщиевым в окрест-
ностях Тараза, сказано, что в их «овальных лопастях нет внутрибашенных помещений, они
имеют монолитную структуру, и лтп11ъ имитируют башни. Однако нельзя исключать и то,
что этот тип культовых сооружений развивался под вл ня пнем светской архитектуры, вос-
499
Е. А. Смагулов
создавая в определенном виде привычньш тип престижного жилья» [Богомолов, Ильясова,
2010а, с. 111; Богомолов, Ильясова, 2010, с. 177-185]. Однако, в планировке зданий Чоль-тобе
и Кзылкайнар-тобе исследованных М. С. Мерщиевым (планы, профили, детальные описа-
ния опубликованы) [Мерщиев, 1966, с. 69-73; Мерщиев, 1970, с. 79-87], так же, как и в ядре
застройки Актобе 2 Чардаринское и теперь на Культобе Туркестанском имеется одно уз-
кое коридорообразное помещение в одной «перекладине» креста и два iюдквадратных по-
мещения по ее сторонам «в овальных лопастях» как бы образующих вторую перекладину.
Помещения связаны между собой арочными дверными проемами. Эти четыре здания на
наш взгляд, образуют самостоятельную группу («тип»/«линию»/«вариант») которые мы
предлагаем для простоты именовать «крестовидные здания типа Кзьш-кайнар-тобе».
Поиски иных крестовидных зданий кангюйской эпохи. Вероятно, что к этой группе
зданий можно отнести и постройку на южном фасе «усадьбы» Актобе Баба-а гинекое на
северных склонах Каратау. Эго был небольшой овальный сильно оплывший холм диаме-
тром около 50 м и высотой до трех метров [Сенигова, 1962, с. 57]. Оно было полностью
вскрьпое Т. Н. Сениговой в 1957-1959 годах. При этом опубликованные материалы дают
основания для неоднозначной трактовки итогов раскопок. Поселение имеет, по нашему
мнению, как минимум два строительных горизонта. При этом субстратный или первый
строительный горизонт был забутован и снивелирован, а на нем возведены раннесред-
невековые постройки (VI-VII вв.). Трактовка планировки всего этого вполне компактного
(35-30 м) архитектурного комплекса, на наш взгляд, имеет не совсем верньш акцент. Эго
вполне понятно, если учесть, что это было первое в истории казахстанской археологии
полностью вскрьпое древнее сырцово-пахсовое «поселение», к тому же сильно поврежден-
ное и деформированное следами его позднего обживания.
При раскопках, в понимании и описании плана был сделан акцент на помещениях 6 и
7, в которых автор видела алтарную часть культового комплекса, поскольку здесь было от-
мечено много золы и углей [Сенигова, 1962, с. 59, рис. 3]. При этом и в ходе раскопок, и при
составлении отчета почти не было обращено внимание на планировку конструкции в се-
редине южного фаса комплекса. Она состоит из трех помещений 1,1 б и 2 расположенных
в плане крестообразно. Стены этой планировки достаточно толстые, до 1,8 м, и сложены
они из сырца странного форма та — 50х 12 х 7см и 25x18x8-10 см. Длинное узкое помещение
№ 1 размерами 8,5х2,2 м, ориентировано примерно по оси С-Ю. По его сторонам располо-
жены квадратные (2х 2 м) помещения 1 б и 2, соединенные с первым дверными проемами.
Причем дверные проемы «скользящего типа», то есть вдоль правой стены квадратного по-
мещения (точно как на Куль-тобе Туркестанском). Т. Н. Сенигова обратила внимание на
необычность эптх помещений (№ 16 и 2), отметив их «выдвинутостъ» из общего контура
плана поселения, но почему-то трактовала их как «угловые башни» какого-то «закрытого
типа» (?). Получается, что углы стен поселения не имеют башен, а конструкция, в середине
южной стены названа «угловыми башнями». Подобные терминологические казусы свиде-
тельствуют о не полном понимании автором вскрываемого объекта. И, такая планировка
как оказывается, «характерна для доисламской архитектуры Средней Азии» (?).
Все станет на свои места, если трактовать «выдвинутую» часть (т. е. помещения 1,16
и 2) как изначально крестообразное здание, подвергнувшееся деформации в результате
последующих пристроек и перестроек. Его параметры 12x12 м, ширина лучей/перекла-
дин — около 5,6 м. Несколько меньше чем у аналогичных зданий на Кызыл-кайнар-то-
бе, и Куль-тобе (18x18 м) и окончания перекладин прямые, а не овальные/полукруглые.
К тому же основной строительный материал — сырцовый кирпич, в иных случаях — пахса
с прослойками кирпича и кирпич в сводах и арках. То есть здесь проявляется явно иная
строительная традиция, но планировка постройки та же.
К сожалению, при раскопках не был прослежена последовательность примыкания
основных стен во всем архитектурном комплексе. Но, похоже, что к перекладине 3-В были
пристроены стены узких длинных сводчатых помещений (№ 4, 5-8 и 9) и к северу от кре-
стовины образовался замкнутый внутренний дворик, описанный автором раскопок как
500
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
помещения 6 и 7. Полукруглая высокая консгрх кцпя, зафиксированная в помещении 6,
вполне вероятно, это обклад стен изначальной крестовины, как это имеет место на Куль-
те бе и Чоль-тобе. Внутри небольшого пространства замкнутого с востока, запада и севера
сводчатыми помещениями, а с юга крестовиной у ее стен разжигались костры, какие-то
временные очаги, на полу скопились прослойки золы, костей, что свидетельствуют о ка-
ких то трапезах в этом весьма стесненном пространстве. Эго пространство можно назвать
«внутренним двориком». Значительно больших размеров был внешний двор (12,5x12,5 м),
занимавший всю северную часть комплекса. Интересно, что на полах этого двора зафик-
сированы «подквадратные отверстия диаметром от 0,15 до 0,3 м» от опорных столбов пря-
моугольной каркасной конструкции [Сенигова, 1962, с. 66].
Круглые отверстия сгоечно-балочной конструкции зафиксированы нами на полах
дворика у стен крестовины на Куль-тобе (рис. 11). То есть и в планировке «усадьбы» Ак-
тобе Бабаапгнское вполне вероятно присутствие крестообразного в плане сооружения,
пристроенных к нему узких сводчатых помещений, наличие двора в котором устанавли-
валась каркасно-столбовая конструкция. Общая планировка «усадьбы» могла выглядеть
примерно так, как на нашей схемапгчной дешифровке плана Т. Н. Сениговой (рис. 4).
Таким образом, мы можем впервые констапгровать, что во всех более-менее раскопанных
древних поселениях кангюйской эпохи дапгруемъгх первыми веками до и н.э. — Ак-тобе
Баба-аптнское, Ак-тобе 2 Чардаринское, Куль-тобе Туркестанское, Чоль-тобе и Кьгзыл-
кайнар-тобе, — присутствуют одни и те же архитектурно-планировочные элементы. Были
ли это жильте усадьбы, или крепостные сооружения пша фор посте в, или же культовые
комплексы — для аргументации однозначного заключения о функциональном назначе-
нии эпгх «таловых» комплексов пока недостаточно материалов.
Пока можно отмеппъ, что их отличие от иных «крестообразных зданий» с квадрат-
ным/ прямоугольным ядром, очевидно и не требует дополнительных обоснований и пояс-
нений. И рассматривать здания «пша Кзыл-кайнар» как «вариант» зданий с прямоуголь-
ными/овальными башнями «посередине сторон квадрата», не представляется возможным
[Шкода, 1997, с. 68-69].
Упорядочивая множества. В. Г. Шкода отнес интересующие нас крестовидные стро-
ения к замкам и рассматривал их как вариант крестообразных, нечетко обозначенную со-
вокупность которых, он разделил на основании формы и расположения башен на три ва-
рианта [Шкода, 2009, рис. 105-107, с. 66-68].
Ко второму варианту, он, относит уже упомянутые аналогии культобинскому кре-
стовидному зданию — постройки на Чоль-тобе и Кызыл-Кайнар-тобе и к этому же вари-
анту относя и постройку на Тепе 5 в Фергане, и расположенное в Бухарском оазисе здание
Сеталак 1 второго периода. Объединение двух последних сооружений со зданиями «пша
Кзыл-кайнар-тобе» представляется не вполне обоснованным. Тепе 5, Сеталак 1, Шаш-тепа,
крестообразное здание на Минг-урюке, цитадель Биловур-тепа в восточной Фергане могут
быть выделены в отдельный вариант «крестообразных построек», так как в основании они
имеют квадратное здание снабженное башнями на серединах каждой из сторон. То есть
сюда скорее нужно отнеспг Культобинское здание СГ2 (иначе, «юго-восточное здание»),
с реконструируемыми овальными башнями по трем сторонам. Тогда как, выраженные
крестовидные здания, «пша Кьгзылкайнар», не имеющие центрального квадрата, могут
составлять самостоятельный вариант, распространенный пока только в культурах сырда-
рьинского круга, иначе говоря, в кангюйской архитектуре. В целях терминологической
строгости предлагаем сохранить определение «крестовидные здания» лишь за постройка-
ми «пша Кьгзылкайнар» (+ Чоль-тобе, Ак-тобе, Культобе), выведя за рамки этого поняпгя
все иные планировки с акцентированными четырьмя сторонами/ углами. В проптвном
случае, происходит неоправданное размывание границ поняпгя/термина [Богомолов,
Ильясова, 2010, с. 177-185].
Юго-восточное здание также само по себе не уникально. Выше уже говорилось, что
оно строилось по схеме «квадратное помещение/внутренний дворик в обводе коридо-
501
Е. А. Смагулов
ров». Эта схема была весьма характерна для строительства обособленных замков или уса-
деб | Хмел ы П1ЦК1111, 2001, с. 122-123, рис. 1, 2, 3, 7].
Именно эта планировка является основным предметом рассмотрения в работах
В. Г. Шкоды и Г. И. Богомолова [Богомолов, Ильясова, 2010, с. 177-185].
Наиболее ранняя в сырдарьинском регионе постройка, имеющая близкий план, рас-
копана на цитадели Бабиш-Муллы 1, и даптрована на основании полученных материалов
IV-II вв. до н.э. [Толстов, Жданко, Итина, 1963, с. 62-65, рис. 25]. С. П. Толстов обратил вни-
мание на родство плана этой постройки с афригидскими замками право бережного Хорез-
ма. Наиболее яркой и прямой аналогией такой планировке в Хорезме является усадьба №
66 в оазисе Беркут-калы относимая Е. Е. Неразик к IV-V вв. [Неразик, 1966, с. 22-23; 28-30,
рис. 7]. В Бухарском оазисе по такой же схеме построено раннее здание усадьбы Кызыл-
Кыр [Мухамеджанов, Сулейманов, Ураков Б.,1983, рис. 12].
Также весьма близкую планировку имеет поселение Уч-Кулах второго строительного
периода находящееся около Варахши | Gli scavi di Uch Kulakh (oasi di Bukhara). Rapporto
preliminare, 2009].
У культобинской постройки, открьна башня, расположенная по центру фасада севе-
ро-восточной стены, что отличает ее от вышеприведенных примеров планировки. Очевид-
но, что башни такого же пша должны быть и на юго-восточном и юго-запанном фасадах,
но они еще не открыты. Однако наличие пока единственной башни делает это предпо-
ложение весьма возможным, и тогда внешний фасад юго-восточного здания можно будет
относить к уже упомянутому варианту крестообразных сооружений с квадратом в основе.
Расположение башен по серединам сторон характерно для античной форптфикации, на
что обратили уже внимание Г. И. Богомолов и С. Р. Ильясова [Богомолов, Ильясова, 2010,
с. 177-18].
Таким образом, в этом здании воплопшся традиционный план с периметральной за-
стройкой вокруг центрального помещения и типичный форптфикационный прием наи-
более четко воплощенный в хорезмийских крепостях античного периода.
К обоснованию датировки. Сравнивая даты aiia.ioi ini обоим планировочным схе-
мам, видно, что оба пша построек функщюнировати в одно время. Таким образом, факт
пристройки юго-восточного здания к крестовидному сооружению «пша Кызыл-Кайнар»,
не дает нам права считать последнее более ранним, по отношению к постройкам с цен-
тральным помещением в обводе коридоров. Скорее наоборот, дапдрованная постройка
на Бабиш-Мулле 1, говорит о более ранних истоках плана юго-восточного здания. Однако
конкретный случай застройки цитадели древнего Туркестана свидетельствует, что перво-
начально было построено и, некоторое время отдельно существовало «крестовидное зда-
ние», и лишь спустя некоторое время к нему было пристроено здание «крестообразной
планировки». В настоящий момент нет возможнос ти говорить о времени появления вы-
ражено крестообразных построек «пша Кызыл-Кайнар», но о времени, когда постройки
такого пша прекратил существование, мы можем судить достаточно точно.
Под полуразрушенными сводом Кызыл-Кайнар-То бе и под куполом Актобе 2 Чарда-
ринского были расчищены, акцептировано воинские погребения [Мерщиев, 1970, с. 79-92;
Максимова, Мерщиев, Вайнберг, Левина, 1968, рис. 8, с. 71 и си.].
Эпг погребения дают окончательную дату terminus ante quern для эптх построек. По-
сле совершения элитных воинских погребений, архитектурные комплексы древних кре-
постей полностью прекращают функционировать по своему назначению. В погребении
на Кызыл-Кайнаре найден пояс с накладками в виде «пропеллеров», который может быть
хронологическим ориентиром для даты этого погребения. По мнению М. М. Казанского,
пояса такого пша характерны для позднеримской армии, которые, по многочисленным
находкам в мопшах с монетами и изображению на арке Константина 314 г. н. э., все иссле-
дователи дапгруют IV в. [Казанский, 1995, с. 242].
Таким образом, можно считать, что в IV веке указанное крестовое здание уже пред-
ставляло собой руины, в которых и было совершено погребение.
502
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
Погребение в гробу открытое в крестовидном здании древней цитадели городища
Актобе II Чардаримское, также может быть датировано IV в. Основанием для такой да-
тировки является находка серы й, выполненной в полихромном стиле характерном для
гуннской эпохи южнорусских степей, пгпичных наконечников стрел и железной пряж-
ки с почковидным щитком. При раскопках самого здания были найдены калачиковидная
серьга с шариками и пирамидками зерни и крестовидная золотая накладка, которые и
определяют время функщтонирования самого здания. Золотые серьги с шариками харак-
терны для сырдарьинского региона IV —V вв. Крестовидная накладка со вставками и зер-
нью, аналогичная найденной на Актобе, была обнаружена в одном из катакомбных захо-
ронений могильника Кум-Арык на западе Чуйской долины [Кожомбердиев, 1976, с. 576].
Хорошо датированные аналогии ей есть и в Восточней Европе. Так, в одном из кочевниче-
ских захоронений гуннской эпохи могильника Саги, в причерноморских степях, кресто-
видные накладки находились в комплексе, относящемся к фазе D1 (360/370-400/410 гг.)
по центрально-европейской хронологии [Shchukin, Kazanski, Sharov, 2006, fig. 110, 19, 20].
Таким образом, мы можем утверждать, что в IV веке уже основательно застроенное
крестовидное здание на цитадели Ак-тобе II перестает функционировать и в нем соверша-
ется захоронение. Причем, между захоронением и запустением здания проходит немного
времени, так как материал из погребения находится в одном и том же временном про-
межутке. Керамический комплекс с верхнего пола помещения 3 в юго-восточном здании
Культобинского комплекса также может бъггь датирован пока широко — IV-V вв. Другие
материалы с полов, вероятно, еще уточнят предложенную датировке.
Обращает на себя внимание возможная синхронность запустения построек кресто-
видного типа на Кызыл-Кайнаре и Чоль-тобе, Ак-тобе и Культобе. Вполне возможно, что
это проявление некоего хронологического рубежа в этнокультурной истории всего регио-
на государства Кангтой.
За стенами «замка». Мы установили, что к IV веку основное здание цитадели пред-
ставляло собой мощное сооружение размерами примерно 30x25 м с двух-трехэтажной
башней крестовидного плана с северо-западной стороны. Эго здание возвышалось в се-
верной часпг цитадели обнесенной во втором строительном горизонте внешней пахсово-
сырцовой крепостной стеной. Пока исследован небольшой ее участок образующий угол
в 18-20 м к востоку от северо-восточной башни (помещение 1). Расширение раскопа в вос-
точную сторону на 20x32 м выявило в 10-20 м от стен юго-восточного здания/замка внеш-
нюю крепостную стену цитадели, идущую с юга на север. Можно предположить, что эта
стена синхронна со вторым этапом застройки цитадели, во время которого и было соору-
жено «юго-восточное здание». Для выявления структуры стеньг был предпринят ее разрез
шириной 1 м. Установлено, что древняя крепостная стена цитадели (пока исследовался
лишь ее 26-пт метровый восточный участок) имеет толщину до 3,2-3,8 м и несколько ре-
монтных прикладов. Возведена она из пахсы с прослойками из сырцового кирпича. То есть
по структуре древняя крепостная стена подобна стенам юго-восточного здания, где так же
применена кладка тонкими слоями пахсы с сырцовыми прослойками. Слои пахсы в кре-
постной стене 25-26 см толщиной и один слой сырцов толщиной 8-9 см (рис. 8). Размеры
сырцовых кирпичей 50-52x38x6-7 см. Выявленная пока сохранившаяся высота стеньг до
3,0x2,5 м. В IX веке она, судя по всему, уже была часпгчно застроена. Обнаружены две впу-
щенные в ее тело мусорные ямы. В одной из них (№ 3/12) помимо комплекса керамики,
найден неполный комплект бронзовых накладок конской уздечки, которые дапгруются по
сибирским и европейским аналогиям IX-X вв.
«Угловой дом». В 14 м к востоку от крестовидного здания крепостная стена изме-
няет направление на северо-западное (рис. 1). Был ли оформлен угол крепостной стеньг
башней, имевшей отдельную конструкцию, пока не ясно. Эго только предстоит устано-
вить в следующем сезоне. Вполне вероятно, что таковой здесь не окажется вовсе. Как по-
казали исследования фортификации синхронного Актобе 2 Чардаринского, здесь углы
крепостных стен не имели башен [Максимова, Мерщиев, Вайнберг, Левина, 1968, с. 14].
503
Е. А. Смагулов
Пространство между крепостной стеной и юго-восточным зданием оказалось боль-
шей частью незастроенным по уровню выше его пола на 1,35-1,45 м., то есть по уровню
строительного горизонта, представленного развалинами здания в восточном углу кре-
постных стен, или «углового дома». Здесь выявлена жилая постройка из пяти небольших
прямоугольных помещений (№ 24, 25, 26, 27, 30), закончивших существование в огне по-
жара. По су нт это подквадратное в плане здание (10,8х 10,8 м), встроенное изнутри в се-
верный угол крепостной стены цитадели. На его верхнем полу зафиксирован развал раз-
нообразных сосудов, преимущественно хумов, угли от балок сгоревшего перекрытия и др.
(рис. 5). Данное здание по функциональному назначению было, вероятно, универсальным
— жилым и складским. О жилом назначении говорит наличие очагов в двух помещениях,
а о складском — множество хумов, стоявших в узких помещениях, в том числе и в помеще-
ниях с очагами. Зафиксировано в обломках около десятка хумов и крупных хумчей. При
этом ни в одном из них, а некоторые обнаружены in situ, не найдено ни торент продоволь-
ственных припасов. Но в одном из целых хумов в помещении 30 обнаружена небольшая
бронзовая шпилька. Ее длина 7 см, диаметр в средней часпт 5 мм. Головка расплющена до
ширины 8 мм, в ней маленькое отверстие (рис. 9, 2).
Угловое помещение 26 размерами 4,7х 1,8/ 2,7м. Его восточная стена является гранью
крепостной стеньг и имеет уступ в 0,9 м примерно в средней часпт длины. Таким способом,
видимо добивались параллельности стен в помещении, поскольку подквадратное в пла-
не здание встроено в тупой угол крепостных стен (рис.1). В двух метрах от восточного
угла в стене имеется верпткалъный колодец дымохода камина. Но на уровне двух верх-
них, вскрытых пока, полов этого помещения камин не обнаружен. Похоже, этот дымоход
начинается еще ниже и, таким образом, он подсказывает, что в этом доме есть еще один,
нижншл/субстратнъпл строителънъпл период. Его расчистка — дело следующего сезона.
Второй пол (сверху) и поверхности невысоких су ф (12-20 см) второго периода были тща-
тельно покрыты белой алебастровой обмазкой.
Дверным проемом с высоким порогом (0,45 м) вдоль западной стеньг это помещение
сообщалось с помещением 24, размерами 3,5х 2,5 м. В первом строительном периоде в по-
мещении вдоль южной стеньг была высокая (0,45 м) узкая (0,8 м) с\ фа. Во втором периоде
с\ фа была почли скрыта новым уровнем пола, на котором был сосредоточен наибольший
развал сосудов и угли от сгоревших балок перекрытия (рис. 5). Уровень залегания этого
пола от R0 — 60 см.
Дверным проемом помещение 24 сообщалось с помещением 25, которое было вы-
тянуто вдоль торцов двух помещений — № 27 и 30. Эти два помещения при одинаковой
тине (4,7 м) имели различную ширину (2,15 м и 2,5 м). Помещение 25 видимо было ос-
новным жилым помещением этого дома. Именно в нем имеются, на верхнем и на ниж-
нем полу, следы очагов в виде пристенного камина. Из него можно было попасть в другие
помещения комплекса, к тому же, вход в дом осуществлялся через дверь в южной стене
этого помещения. Входной проем шириной 1,1 м расположен в середине стеньг. Южная,
наружная стена этого дома толщиной 1,3 м, в то время как внутренние стеньг 0,5-0,6 м. Все
стеньг глинобитные и без штукатурки. Если восточная стена «углового дома» сохранилась,
поскольку это и крепостная стена, на высоту более 3 м, то противоположная, западная, об-
ращенная к юго-восточному зданию, имеет очень плохую сохранность. Она основательно
разрушена более поздними мусорными ямами.
В помещениях № 24, 25 и 30 на полах — развалы керамики, внушительные залежи
обломков хумов, хумчей и фляг залегают и за южной стеной, над помещениями 21 и 22
(это помещения пока не расчищенного нижнего горизонта дома). Здесь к югу пока не на-
блюдаются контуры стен помещений, даже при тщательной горизонтальной зачистке.
Впечатление такое, что эти участки были открытой территорией двора и сюда попали об-
ломки сосудов одномоментно во время пожара и разгрома в помещениях «углового дома».
То есть уровень развала сосудов в помещениях 24-27, 30, уровень над помещениями 21, 22
и нактонньпт уровень далее на юг еще на 3-5 метров можно хронологически объединить
504
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
этим слоем обломков сосудов, среди которого найдена и небольшая целая фляга, целый
кувшинчик и небольшое количество предметов. Правда уровни полов помещений 24-25
несколько выше уровня залегания южного завала керамики, но вероятно здесь был рельеф
с повышением к северу, туда, где была угловая башня. Ксгапг, на этом участке, как раз на
уровне где лежал слой обломков хумов, найдена плоская бронзовая подвеска интересной
формы. Ее размеры 47x32 мм, толщина пластинки 2,5 мм (рис. 9,1).
Подвеску можно отнести к весьма распространенной во времени и пространстве
форме накосньгх украшений, которые из-за сходства с отпечатком лапки водоплавающей
птицы, так и именуются в специальной литературе — «лапчатые подвески». Многочислен-
ные морфологические вариации их широко распространены в карасукских древностях за-
падной Сибири и известны в погребениях и на поселенческих памятниках Сибири вплоть
до развитого средневековья (XII—XIII вв.). Естественно, бытуя столь продолжительное вре-
мя и в столь обширном регионе, по форме они очень разнообразны, хотя и сохраняют
ряд родовых признаков, позволяющих легко определять их среди иных форм бронзовых
украшений-подвесок. Недавно опубликована целая серия, морфологически разнообраз-
ных, хотя и практически синхронных, форм подобных подвесок из раскопок поселения
Сихиртя (XII-XIV вв.) в бухте Находки [Кардаш, 2011, рис. 30, с. 24].
Подвеска из Культобе по форме, ближе всего к аналогичным изделиям ирменской
культуры поздней бронзы в Западной Сибири [Умеренкова, 2011]. Только в нашем случае
в форме подвески намечается круглый средний элемент.
На полах помещений 24, 25, 30 среди обломков хумов и углей от сгоревших балок
перекрытия найдены три алебастровых идола, «алебастровое яйцо» и еще ряд мелких из-
делий из камня и керамики.
Идолы (рис. 6; рис. 7,1-3). Фигурки небольшие, предельно упрощенные. Похоже, что
они не имеют заметных изломов, то есть сохранились полностью.
Первая фигурка высотой 9,5 см, толщиной 3,8-4,0 см. Моделирована лишь голова
и лицо на конце алебастрового стержня, приостренного с одного конца. Показан головной
убор или прическа, перехваченная на лбу широкой лентой (?). На лице моделированы
надбровные дуги, переходящие в прямой узкий нос. Большие миндалевидные глаза без
зрачков показаны выборкой фона. В области шеи кольцевая бороздка. Оборотная сторона
уплощена. Фигурка была окрашена в красный цвет. Остатки краски сохранились на щеках
(рис. 6, 2; рис. 7, 2).
Вторая фигурка 8,6 см высотой, шириной 4,1 см (рис. 6, 3, рис. 7, 1). Половину высо-
ты ее составляет голова, отделенная от «туловища» кольцевой бороздкой, которая заметна
и на уплощенной спине. Лицо моделировано абсолютно лаконично, но при этом вырази-
тельно. Для этого понадобилось собственно три плоскоспг — слегка вогнутая плоскость
лба и ровные плоскости щек и скул, которые под углом соединяются посередине лица.
При этом образуется прямой длинный нос, а глаза даже не намечены. Этот прием модели-
ровки лицевой часпт антропоморфных фигурок использован, похоже, при изготовлении
керамических фигурок найденных в склепе № 328 могильника Алтын-асар и в подбойной
могиле 331 [Левина, 1996, с. 246]. Керамические идолы более ггримиптвные и менее вырази-
тельные были найдены, как известно, и в слоях Джетъг-асар 3 и Алтын-асар [Левина, 1968,
с. 140-168].
Третий идол несколько больших размеров найден в соседнем помещении № 27
на верхнем полу. Представляет собой овальный в сечении длинный брусок алебастра
(рис. 6,1; рис. 7, 3). Высота 13,5 см, средняя ширина 5,3 см, толщина 3,4 см. Фигурка целая.
Со стороны спины уплощена, передняя — выпуклая. На ней верхняя половина оформ-
лена в виде головы. На лице слабым рельефом показаны большие миндалевидные глаза,
прямой длинный нос, намечены губы. Врезная тонкая линия отделяет голову от туло-
вища. Ниже этой линии под подбородком показан некий треугольный элемент — или
борода, или разрез ворота наплечной одежды. Слабым рельефом показаны надбровные
дуги и резко скошенный назад лоб. При этом верх головы приобретает как бы лефор-
505
Е. А. Смагу.юв
ьпгрованньп'1 вид. Скорее всего, фигурка имела раскраску, которой выделялись слаборе-
льефные детали облика.
Помимо фигурок из алебастра на этом же полу найдена странная поделка из того
же материала — алебастра, но в виде удлиненного яйца; поверхность заглажена и, по-
хоже, была окрашена в красно-коричневый цвет. Длина ее 11,5 см, наиболышш диаметр
посередине 4,6 см. Весьма соблазнительно трактовать эту находку как заготовку для из-
готовления вышеописанных идолов, чему она соответствует своими размерами, формой
и материалом.
Рис. 6. Алебастровые идолы Купьтобе
Культобтгнские идолы выглядят художественно маловыразительными с предельно
обобщенными деталями, черты лиц как бы стерты или сглажены, окраска почти исчез-
ла, сохранилась лишь в виде едва заметных намеков. Это явление, помимо того, что изна-
чально могла быть такая художественная пластическая традиция, может иметь и другое
объяснение. Фигурки выполнены из алебастра, это вещество называли так же «меловым
камнем», у которого под воздействием влаги поверхностный слой имеет свойство разру-
шаться, превращаясь в белый осьшающтшся порошок. На это явление обратил внимание
еще Н. Веселовскгш на заре сарматской археолоппь когда впервые нашел такие алебастро-
вые фигурки под одним из курганов на юге Россгш [ Веселовскгш 1910. с. 1-11; Городцов
(ответ проф. Н. И. Веселовскому), 1910, с. 90-91; Веселовскгш (по поводу? ответа В. А. Город-
цова), 1910, с. 98-102].
506
Из истории кангюйской архитектуры1. здания крестообразной п.шнировки
Естественно, что, прежде всего, разрушались, как бы стирались, тонкие черты скуль-
птурой. Грани плоскостей и объемов сглаживались и облик фигурок принимал несколько
«стертый- вид.
К тому же, как показвтвают находки, важным средством выразительности у этих скуль-
птурой была раскраска Мелкие детали облика черты лица, элементы одежды пр., вероят
но, изображались рисунком на белой поверхность Этот художественный прием широко
применялся в оформлешш алебастровых скульптур, а терракотовые скулытгурки иногда
специально покрывались слоем алебастра, что бы создать чисто белый фон. Например,
«кайрагачские терракотовые идолы- для усиления художественного эффекта специаль-
но покрывались слоем белой алебастровой обмазки (и таких слоев могло быть несколько),
а белый фон расписывался полихромными красками [Брыкина 1982, с. 90].
Рис. 7. Алебастровые та керамические тадолы: 1,2,3 — идолы таз Культобе (Ш-IV вв.); 4, 9 — таз могильника
Ворух. Фергана (П-ГУвв.) [по: Брыкина,2001];5 — могильник Ташрават (Фергана, ГУ-V вв.)]по: Брыкина,
1987]; 6 — Актобе 2 (П-IV вв.) ]по: Максимова и др., 1968]; 7,8 — Дильбирджин (П-Ш вв.) ]Сев. Афганистан,
по: Кругликова, 1977]; 10,11 — городище Сидак( УП-УТП вв.); 12,13 — городище Актобе 1 (VI-X вв.)
]по: Максимова та др., 1968]
507
Е. А. Смогу. ю0
Находки подобных идолов вполне ожидаемы в «доисламских слоях» прпсырдарьин-
ских поселений., Проведенный Г. А. Брыкиной обзор локализацшг идолов на ранних па-
мятников Средней Азии показал, что такие антропоморфные фигурки наиболее часто
встречаются именно в прпсырдарьинском регионе [Брыкина, 1982, с. 9t>, рис. ЬЗ]. А в дру-
гих областях Средней Азии они чаще связаны с «кочевническими- погребениями, как
например, в могильнике Джанак 1 на восточном побережье Кара-бугаз-гола в Закасптпь
Здесь в каменных наземных склепах были обнаружены три небольших алебастровых идо-
ла высотой 12,5; 10 и 5,2 см [Мандельштам, 1967, с. 73-80, рис. 4].
Керамические подобия алебастровых идолов встречены в нижних слоях джетыасар-
скнх крепостей на древних нижних руслах Сырдарьи [Левина, 1968, с. 140—168].
КультоЪе-2Ш2. гаере-! крепоепглй стены с прик. адпоп стекля
Рис. 8. Разрез верхней части древней крепостной стены цитадели
Территориально нам ближе находки с городищ Ак-тобе I и Ак-тобе II на Чардаре.
При раскопках здесь найдены три фигурки. Фигурка с Ак-тобе 2 Чардаринского хроноло-
гически наиболее близка культобинским «алебастровым статуэткам». Но она представляет
образ сидящего персонажа и, к сожалению, в публикации не указано ее стратиграфиче-
ское положение. Авторы определили фигурку как изображение женщины, а на рисунке
для убедгпельности такой трактовки полу круглыми скобками даже показана грудь «жен-
ского божества местного пантеона-. При этом исследователи отметили уникальность дан-
ной находки среди подобных фигурок [Максимова и др., 1968, с. 71].
Две другие фигурки найдены при раскопках на соседнем городише Актобе I, и тгх
стратиграфическое положение достаточно определено: найдены они в раннесредневеко-
вом слое и даже в слое IX-X вв. По мнению авторов, распространение алебастровых идолов
в памятниках с хронологтгческим диапазоном в тысячу лет «говорит о длительном почтгта-
нтпг божества-. Находки подобных предметов мелкой пластики даже в слоях IX-XI вв., то
есть спустя два-три столетия после арабского завоевания, проникновения и распростране-
ния здесь ислама, указывает на живучесть этого культа [Максимова и др., 1968, с. 146].
Странным образом эти фигурки из поздних слоев Актобе I иконографически наи-
более близки культобинским (рис. 7, 6,12,13). Географически еще ближе идол с городища
Ак-тобе Чаянского. Б фундаментальном труде А. Н. Подушкина дается описание плани-
ровки верхнего гортгзонга этого городища, которвш был вскрыт полностью. Но о месте
и контексте находки этой интересной женской скулыттурки не сказано ни слова [Поду-
шкпн, 2000, с. 38-40]. Так же сохранены в тайне ее параметры, материал и прочие, весьма
любопытные характеристики. Хорошо, что в декоре книги прорисовка и фото этой наход-
ки воспрот введены много раз, очевидно, с целью надежного закрепления в «изобразитель-
ном образе арысской культуры- этой уникальной находки. Б более раннем, но не менее
508
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
фундаментальном издании из лаконичного двухстрочного пояснения можно узнать, что
идол из алебастра происходит из верхнего горизонта городища. «Поразительная лаконич-
ность уважаемого 11рофессора относительно этой находки, по крайней мере, удивительна.
Тем более, что даже каменный «сурматаш классической формы без отверстия в утолщен-
ной часпт» (сурматаш — это всего лишь каменньдг косметический женский инструмент
простейшей формы для подведения бровей, известны сотни находок, в его описании заме-
чательно определение суртамаша — «классической формы».— Е. С.) удостаивается боль-
шего количества слов в описании (!). Но зная способность автора вставлять в археологиче-
ские комплексы находок «левые» артефакты, для улучшения «изобразительного образа»
культуры, так сказать, к этой интересной находке приходится относиться с предельной
осторожностью [Смагулов, 2004, с. 285-302). Здесь же имеется фото с масштабом, по которо-
му можно установить, что идол высотой около 15 см, шириной (в плечах) — 6 см. Гипертро-
фированно большая голова составляет более 1/3 высоты фигурки (6 см). На лице одной
линией с бровями четко моделированы узкий прямой нос, выразительны чуть раскосые
большие миндалевидные глаза без зрачков и горизонтальная черточка рта. Тщательно вы-
резана мощная шея, маленькими шишечками показаны груди, признак пола. В области
пояса прорезана глубокая линия, отделяющая нижнюю часть скульгпурки. Комплекс на-
ходок из горизонта датируется с обычным размахом — первой половиной I тыс. н. э. [Бай-
паков, Подушкин, 1989, с. 79].
При публикации первых же находок «алебастровых идолов» в Средней Азии, авто-
ры отмечали их сходство с изделиями, известными по раскопкам курганов и поселений
в Северном Причерноморье и на северном Кавказе [Литвинский, 1961, с. 71-72; Баруздин,
Брыкина, 1962, с. 27].
Как и на северо-востоке Средней Азии в этих регионах в первых веках н.э. проис-
ходит активное оседание полукочевых племен «сарматского круга». Хронологически син-
хронными культобинским следует признать статуэтки из Дильберджина, даже при их оче-
видном стилистическом различии [Кругликова, 1977, с. 87-91].
Прежнее местное население подвергается «сарматизации» и в этих регионах есте-
ственно проявляются параллельные явления и происходят схожие историко-культурные
процессы. Очевидно, что сохраняет свою актуальность вывод И. Т. Кругликовой о том, что
«общие черты в материальной культуре населения этих отдаленньгх территорий (Север-
ного Причерноморья и ряда районов Азии) прослеживаются в первые века н. э. в распро-
странении, кроме идолоподобнъгх статуэток, также и краснолощеной керамики, сосудов
с зооморфными ручками, тамгообразньгх знаков, статуэток всадников и ряда других эле-
ментов. Но этот вопрос еще ждет серьезного исследования» [Кругликова, 1977, с. 91].
Обзор находок подобных идолов в Средней Азии, предпринятый в свое время
Г. А. Брыкиной избавляет нас от необходимости повторного описания историко-этно-
графического и культового контекста бытования этих фгплрок [Брыкина, 1987, с. 88-114;
с. 25]. Ею достаточно детально рассмотрены некоторые этнографические материалы и
мнения специалистов о роли, назначении идолов в идеологии: населения Средней Азии.
При этом подчеркнуто, что в целом, при разнообразии в нюансах, сведения об использо-
вании антрогюморфных идолов народами Средней Азии «связаны с анимистичешскими
представлениями, с верой в то, что в изображение вселяется душа умершего или его спут-
ника, с заботой о жизни умершего «на том свете», что, в свою очередь, связано с культом
предков» [Брыкина, 1987, с. 100].
Исследователями отмечалась редкость подобны* находок в Средней Азии гунно-
сарматского времени и их недостаточность для сколько-нибудь надежных аналтптгческих
выводов. Однако количество этих фгп л рок в археологических коллекциях все увеличива-
ется и, даже бекпый обзор далеко не полной выборки со всей очевидностью показывает
исключительную вариативность этой категории мелкой пластики (рис. 6). Вероятно, что
со временем культобинские находки займут свое место в группе самых просты* по форме
алебастровых идолов без выделенных конечностей.
509
Е. А. Смагулов
Пока же, несмотря на плохую сохранность тонких деталей облика статуэток, и осо-
бенно деталей моделировки их лицевой часпт, можно констаптровать, что прообразом
фиге рок служил антропологический пш с прямым крупным носом, большими миндале-
видными выпуклыми глазами, скошенным назад лбом и вытянутым вверх-назад черепом.
Аналогичные признаки физического облика в свое время были отмечены Г. А. Брыкиной
на «кайрагачских идолах». Ею подчеркнуты «головы с сильно скошенными лбами, что мо-
жет быть, свидетельствует о том, что протопшам этих изображений была свойственна де-
формация черепов. Все скульптуры имеют удлиненные миндалевидные глаза и длинные
с горбинкой носы» [Брыкина, 1987, с. 90]. При этом, кстати, ею, как и другими исследовате-
лями и до открылся кайрагачского комплекса, не раз и вполне аргуменптрованно конста-
тировалось, что «идолопоклонничество» и зороастризм это две конфликтующие и не со-
вместимые идеологии. Арабо-мусульманские завоеватели в VII-VIII веках в Средней Азии
повсеместно сталкивались с «идолопоклонниками» (по вопросу «что и кто» скрывается за
этим термином, или за названием «маги/мути», существуют различные мнения. К их обзо-
ру стоит вернуться в другом месте), богатства храмов, которые они рассматривали как свою
законную добычу, при любой форме подшшения/завоевания. При этом нет упоминаний
о разрушении храмов огня, а о разрушении капищ письменные свидетельства имеются.
11риведенньпл Г. А. Брыкиной материал позволял аргуменптрованно заключить: «Идоло-
поклонничество было широко распространено в Средней Азии. Об этом свидетельствуют
и письменные источники, и археологические находки. Исследователи (А. М. Беленицкий
и Б. Я. Ставиский) считают его предшествующим и антагонистичным культу огня. Эго
подтверждается исторической традицией. Так, в «Шахнаме» описывается принятие Виш-
таспом зороастризма и строительство храма огня: «Идолов в капище они сожгли, вместо
идолов огонь они зажгли». В перечне грехов, приводимых в зороастрийской литературе,
наиболее отврапттельным является поклонение идолу» [Брыкина, 1987, с. 100].
Из других находок на верхнем полу помещения 25 среди обломков керамики отме-
няй небольшую прямоугольную керамическую двухчастную коробочку. Высота ее 3 см,
размеры 5x3,6 см, закраина слегка загнута внутрь, и на корпусе сформовано маленькое
плечико. Изделие обожжено до черного цвета черепка, покрыто розовым ангобом. Сред-
няя перегородка делит внутреннюю полость на две почт равные часпт (рис. 9, 4).
Примечательна керамическая чашевидная курильница на относительно высоком
поддоне. Диаметр чаши 9 см, диаметр поддона 6 см, общая высота курильницы 7 см, глу-
бина 3,8 см, глубина поддона 2,9 см (рис. 9, 3). Каменньпл сурматаш длиной 16 см, и кру-
глую каменную миниатюрную чашечку диаметром 6,7 см, высотой 3,2 см (рис. 9, 5).
Как известно, миниатюрные каменные чашечки в пост сако-сарматских комплексах
туалетных принадлежностей заняли место каменных «столиков», «блюд» и «плиток», ши-
роко представленных еще в погребениях так называемых «савроматских жриц». Все эпт
каменные предметы, по аргуменптрованному мнению В. Ю. Зуева, служили для приго-
товления космептческой краски, использовавшейся для раскраски при совершении неких
ритуалов [Зуев, 1996, с. 63-64].
Отмептм, что аналогичная по форме и даже по размерам каменная чашечка с ки-
новарью внутри была найдена нами в свое время в катакомбе 10 могильника Чоон-капка
1 в зоне кенкольской культуры Таласской долины. Чашечка обнаружена у левого плеча
погребенной. Сверху она была перекрыта бронзовым зеркалом (диаметр 12,6 см) с цен-
тральной шишечкой и широкой выпуклой каймой по краю. На зеркале лежала бронзовая
посеребренная туалетная ложечка длиной 16,5 см. Весь этот «космептческий комплект»
находился, видимо, в деревянной шкатулке, окрашенной в красный цвет [Смагулов,
2004, с. 99].
Невозможно не обрапягь внимания на то, что в целом, предметньпл комплекс, най-
денньпл на полу сгоревшего «углового дома» по своему составу — от бронзовой шпильки
до алебастровых идолов, очень напоминает летали погребального инвентаря. Диссонан-
сом лишь находка на этом же полу большого фрагмента керамического сопла от мехов,
510
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
используемых в металлоплавильных горнах. Общая длина сопла 28,5 см, диаметр трубы
в раздвоенной части 5,3 см.
Среди керамических сосудов собранных на полах «углового дома» абсолютно пре-
обладают сосуды, изготовленные ленточной техникой, покрытые цветными ангобами (бе-
жевый, желтый, красно-коричневый, черньпт). В комплексе многочисленными обломками
представлены, помимо хумов и хумчей, крупные кувшины с трубчатым носиком-сливом,
широкогорлые кувшины средних размеров, двуручные горшки, кружки различных форм,
миски разных размеров и фляги. В целом данньпт керамический комплекс подобен ке-
рамике второго этапа каунчинской и отрарско-каратауской культуры (по Л. М. Левиной)
из памятников средней и нижней Сырдарьи, Ферганы и других районов северо-востока
Средней Азии [Левина, 1971].
Традиционно основная масса этих памятников датируется довольно широко, при-
близительно в пределах I-IV вв. н. э.
Комплекс керамики, полеченный из слоя пожара «углового дома» полностью ана-
логичен, например, керамике из городища Актобе 2 Чардарьинское. Как известно этот
памятник интерпретирован как однослойный и период его существования датирован
I—III вв. н. э., а время гибели отнесено к началу IV в. [Максимова, Мерщиев, Вайнберг,
1968, с. 20, 70].
Своим западным углом это здание пристроено к восточному углу помещений 11-13
юго-восточного здания. Хотя уровни его полов на 1,3-1,5 м выше уровня верхних полов
помещений юго-восточного здания, и на 1,6-1,75 м выше полов в помещениях крестоо-
бразной постройки, мы все же можем синхронизировать «угловой дом» с юго-восточным
зданием и отнести случившийся здесь пожар не позже чем к первой половине IV в. н. э.
Некоторые архитектурно-планировочные выводы. Исследователи рассматривают
здания «пша Кзыл-кайнар-тобе» как вариант более обширного пша зданий «крестоо-
бразного плана». В. Г. Школа включает в эту совокупность пять упомянутых «квадратных
зданий с выступами башен посередине сторон», а также здание в ядре цитадели Актобе 2
Чард аргунского. При этом им рассматривается вопрос функциональной интерпретации —
культовые или светскими были эпг постройки? Нам представляется, что для того време-
ни такая формулировка вопроса сама по себе не корректна. В обществе, где культ был
формой быпгя затруднительно и непродукпгвно разделять эпг сферы. К тому же, здесь
автором, на наш взгляд, допускается методическая ошибка. Поскольку под зданиями кре-
стообразного плана В. Школа подразумевает квадратные здания с выступами башен посе-
редине стеньг (рис. 10, 3, 4), то есть здания, у которых имеется «квадратное помещение, по
сторонам которого расположены еще четыре внутри башен» [Школа, 2009, с. 66], то здания
«пша Кызыл-кайнар-тобе», если придерживаться простых и логичных классификацион-
ных принципов (по С. Г. Хмельницкому, планиграфическая композиция помещений, их
устройство и коммуникационные связи определяют место здания в классификационной
схеме [Хмельницкий, 2001, с. 122], не могут быть отнесены к этому классу или иглу кресто-
образного плана зданий. У них нет квадратного центрального помещения, по сторонам
которого стоят башни. «Монолитность» которую упоминает В. Г. Школа, как признак во-
все не характерна для этого пша зданий. К тому же, он почему-то считает, что культовыми
зданиями могут быть только городские храмы, заведомо общественные сооружения пред-
полагающие наличие обширного двора для сборища адептов: нет обширного двора — зда-
ние не культовое. Как будто во всех основных религиях мира не известны и другие фор-
мы культовых сооружений, вовсе не предполагающие обширных дворов в своем составе
(напр.: часовни). Но при этом и культовые сооружения в особых условиях вполне могли
наделяться признаками/свойствами фортификационных сооружений, то есть могли быть
изрядно укреплены (мусульманские рибаты, христианские монастыри).
Под определение «крестообразных зданий» по В. Школа и Г. Богомолову скорее под-
падает здание второго строительного горизонта цитадели Культобе, или «юго-восточное
здание». Здесь есть овальные башни посередине сторон подквадратного в общем плане
511
Е. А. Смогу. ю0
здания Правда, в центре его не система узких сводчатых (или прямоугольных) помеще-
ний, а открытый двор в обводе вытянутых сводчатых помещенш!.
Похоже, именно этот тип планировки выделяет С. Г. Хмельницкий как «самый про-
стой и генетически наиболее раннш! тип среднеазиатского замка- [Хмедтьнтщктпь 2001,
с. 122]. В его исследованиях здания «тип Кызыл-кайнар-тобе- вообще не нашли места
в классификационных построениях. В одном месте им упомянуто «согдш'ккое здание по-
селения Чоль-тобе в Южном Казахстане- [с. 123], но здесь, видимо, имелось в виду здание
второго строительного горизонта в виде каре длинных сводчатых помещенш! (?).
Рис. 9. Находки таз слоя пожара углового дома»: 1, 2 бронза; 3,4 — кералпал; 5 камень
Именно этот тип построек Чача в центре внимания появившихся сравнительно не-
давно публикаций ташкентских коллег [Богомолов, Ильясова, 2010, с. 177-185; Богомолов,
Ильясова, 2010, с. 107-115].
Авторами рассматривается как единый архт пекту рньп! тип общеегвенно-бьповвтх по-
строек «квадратные здания с башнями посередине сторон-, и ранее выявленные «схожие>/
512
Из истории кангюйской архитектуры'. здания крестообразной п.шнировки
Рис. 10. Плакировки типа Кызвш-кайнар-тобе». 1,2 — Чоль-тобе, по Мерщиеву; 6 — Культобе,
по Сиагулову; планировки типа Шаш-тепе»: 3,4 — Шаш-тепе и Мингурпк, по Богомолову и Т Ьхьясовой;
5 — Сеталак I, по Супейнанову
сооружения в Южном Казахстане (Кзыл-Кайнар-тобе, Чоль-тобе), в Бухарском Согде (Се-
талак 1) [Богомолов, Ильясова, 2010, с. 177]. Но дело в том, что здания Кзыл-кайнар-тобе и
Чоль-тобе, а теперь и Куль-тобе Туркестанское действительно лишь схожи с упомянуты-
ми зданиями, но никак не однотипны. Авторы рассматриваемой публикации совершенно
верно подмечают, что «здания с крестовидной планировкой- типологически неоднород-
ны [Богомолов, Ильясова, 2010, с. 180].
За такой констатацией должна была бы последовать классификация «здания с кре-
стовидной планировкой -, расчленение этой совокупности на основе оговоренных призна-
ков на более четко очерченные подразделы. Однако вместо того в эту изначально нечетко
обозначенную совокупность стали включаться разнообразные и разновременные здания
(вплоть до цитадели Гонура). Б «здания с крестообразной планировкой- формально мож-
но при желантпт включить и план египетских пирамид, поскольку он имеег «крестообраз-
но- расположенные четыре утла.
Совокупность «здантш с крестовидной планировкой - стала еще больше размываться
и вместе с ней стали размываться перспективы решения важных вопросов генеза, дати-
ровки и функционального назначения этих построек. Например, авторами наряд)’ с обо-
значенными зданиями в виде прямоутольнш;а/квадрата с батттнями посередине сторон
(«типа Шаш-тепе») и зданиями «типа Кзыл-кайнар-тобе- стали рассматриваться издания
с батттнями по углам и посередине сторон, планировки с ядром из целого комплекса зда-
нш1 и дворов и т. д.
Тем не менее, обзоры материалов по «зданиям крестообразного плана- выработа-
ли вполне приемлемое их определение — это квадратные (или прямоугольные здания,
по середине сторон которых имеются батттни с внутренними помещениями, сообщающи-
513
Е. А. Смогу. ю0
млея проходами с центральным (В. Г. Шкода, Г. И. Богомолов). Мы условились называть
их в дальнейшем «зданиями типа Шаш-тепа-. При этом центральное здание может быть
внутри расчленено на несколько узких сводчатых и квадратных помещентш. Чем больше
центральный квадрат по площади тем большее количество помещентш он может вклю-
чать (рис. 10, 3,4). К отдельному варианту этого типа строений в застройке древней цита
дели Туркестана (Культобе) мы можем отнести так называемое «юго-восточное здание-,
которое было пристроено к крестообразному зданию во втором СГ. Б центре этого подква-
дратного «юго-восточного здания - был открытый двор, в котором могла стоять каркасная
постройка (рис. 11).
Рис.11. Расчистка внутреннего двора (помещение 3) на Культобе.
Вариант реконструкции каркасной постройки
Анализ планировки зданий вскрытых М. С. Мерщиевым на Кызыл-кайнар-тобе
и Чоль-тобе неподалеку от Тараза, здания в ядре цитадели городшца Ак-тобе 2 Чарда-
ринском и новооткрытого здания в застройке древнейшей цитадели Культобе (древнтш
Туркестан) показывает, что они не могут быть отнесены к зданиям «типа Шаш-тепе». Кре-
стообразность «зданий типа Кызыл-кайнар» достигается тем, что к одному длинному уз-
кому сводчатому помещению с полукруглыми концами по центру длинных сторон при-
страиваются два соразмерных центральному луча с полукруглыми терновыми сторонами.
Б итоге в плане фигура образует равносторонний крест с полукруглыми завершениями
«перекладин- (рис. 9). Помещения внутри пристроенных .лучей связаны с центральным
помещением скользящими арочными проходами. Б пахсовых стенах креста обычно име-
ются щелевидные бойницы, как правило, заделанные в последующие сгротгтельные пе-
риоды здания. Таким образом, в этой группе/виде крестообразных в плане построек от
сутсгву ег центральное квадратное (или прямоугольное) здание. Они не могут состоять из
произвольного числа помещентш; в их составе всегда строго ограниченное число помеще-
ний три — одно длинное и два подквадратных по сторонам его середины.
514
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
Очевидно, что здания этих совокупностей, «типа Шаш-тепе» и «типа Кызыл-кайнар-
тобе», не могут быть отнесены к одному типу, не могут иметь одного генеза и, вероятно,
назначения.
Археологические исследования городища Культобе в Туркестане обнаружили и ча-
стично вскрыли уникальный для региона архитектурный комплекс застройки древней ци-
тадели. Имеющиеся материалы позволяют отнести время ее строительства к первым века
новой эры, что вносит значительные коррективы в имеющиеся реконструкции ранних/
первоначальных этапов истории города Туркестан.
ЛИТЕРАТУРА
1. Байпаков К. М., Подушкин А. Н. Памятники земледельческо-скотоводческой культуры
Южного Казахстана. (I тыс. н. э.). Алма-Ата, 1989.
2. Баруздин Ю. Д., Брыкина Г. А. Археологические памятники Баткена и Лялака//Фрунзе,
1962. С. 27.
3. Богомолов Г. И., Ильясова С. Р. К вопросу о зданиях с крестообразной планировкой в Чаче / /
Изв. НАН РК. 2010. Вып. 1.
4. Богомолов Г., Ильясова С. Р. К дискуссии о зданиях с крестообразной планировкой в Чаче / /
Традиции Востока и Запада в античной культуре Средней Азии. Сборник статей в честь Поля Бер-
нара. Самарканд, 2010а.
5. Брыкина Г. А. Юго-Западная Фергана в первой половине I тысячелетия нашей эры. М. :
Наука, 1982.
6. Брыкина Г. А. Об антропоморфных скульптурах в захоронениях Ферганы // Прошлое
Средней Азии. Душанбе, 1987. С. 25.
7. Веселовский Н. Алебастровые и глиняные статуэтки до-микенской культуры в курганах
южной России и на Кавказе // Изв. ИАК. 1910. Вып. 35.
8. Веселовский Н. По поводу ответа В. А. Городцова // ИИАК. СПб. 1910. № 37. С. 98-102.
9. Городцов В. А. Бахмутинская «миниатюрная каменная баба» (ответ проф. Н. И. Веселовско-
му) // ИИАК, СПб. 1910. № 37.
10. Зуев В. Ю. Научный миф о «савроматских жрицах» // Жречество и шаманизм в скифскую
эпоху. СПб., 1996.
11. Казанский М. М. Могилы сармато-аланских вождей IV в. в понтийских степях // МАИЭТ.
Симферополь, 1995. Вып. 4.
12. Кардаш О. В. Городок Сихиртя в Бухте Находка (первые результаты исследования). Екате-
ринбург : Изд-во АМБ, 2011.
13. Кожомбердиев И. К. Работы в Кум-Арыке // АО 1975 г. М., 1976.
14. Кругликова И. Т. Идолы из Дильберджина // История и культура античного мира. М.,
1977. С. 87-91.
15. Левина Л. М. К вопросу об антропоморфных изображениях в джетыасарской культуре //
История, археология и этнография Средней Азии. М., 1968.
16. Левина Л. М. Керамика нижней и средней Сыр-Дарьи в 1 тыс. н. э. // Труды Хорезмской
археолого-этнографической экспедиции. Т. VII. М., 1971.
17. Левина Л. М. Этнокультурная история восточного Приаралъя. I тыс. до н. э.— I тыс. н. э.
М., 1996. С. 246.
18. Литвинский Б. А. Исследование могильников Исфаринского района в 1958 г. // APT. 1961.
Вып. 6. С. 71-72.
19. Максимова А. Г., Мерщиев М. С., Вайнберг Б. И., Левина Л. М. Древности Чардары. Алма-
Ата, 1968.
20. Мандельштам А. М. Могильник Джанак 1 // КСИА. 1967.
21. Мерщиев М. С. Поселение Чоль-тобе в северных предгорьях Киргизского Алатау // Вести.
АН КазССР. 1966. № 12.
22. Мерщиев М. С. Поселение Кзыл-Кайнар-тобе I-IV веков и захоронение в нем воина
IV-V века // По следам древних культур Казахстана. Алма-Ата, 1970. С. 79-87.
23. Мухамеджанов А. Р., Сулейманов Р. X., Ураков Б. Культура древне бухарского оазиса
Ш-VI вв. н. э. Ташкент, 1983.
515
Е. А. Смагулов
24. Неразик Е. Е. Сельские поселения афригидского Хорезма. М., 1966.
25. Подушкин А. Н. Арысская культура. Туркестан, 2000.
26. Сенигова Т. Н. Поселение Актобе // Археологические исследования на северных склонах
Каратау. Труды ИИАЭ им.Ч.Ч.Валиханова АН КазССР. Т. 14.1962.
27. Смагулов Е. А. Катакомбный могильник Чоон-капка 1 в долине р. Талас // ИМКу. Вып.
34. Самарканд, 2004.
28. Смагулов Е. А. «Арысская археологическая культура»: миф и реальность // Изв. МОН РК,
НАН РК. Сер. Обществ, науки. 2004. № 1.
29. Смагулов Е. А., Ержигитова А. А., Торгоев А. И. Открытие архитектурного комплекса цита-
дели древнего Ясы/Туркестана // Материалы международной научной конференции: «Археоло-
гия Казахстана в эпоху независимости: итоги, перспективы», посвященной 20-летию независимости
республики Казахстан и 20-летию Института археологии им. А. X. Маргулана. Т. 3. Алматы, 2011.
30. Сулейманов Р. X. Древний Нахшеб. Проблемы цивилизации Узбекистана VII в. до н. э.—
VH в. н. э. Ташкент, 2000. С. 258.
31. Толстов С. П., Жданко Т. А., Итина М. А. Работы хорезмской археологоэтнографической
экспедиции АН СССР в 1958-1961 гг. // МХАЭ. Вып. 6. М., 1963.
32. Умеренкова О. В. Украшения эпохи бронзы западной Сибири (археологический и истори-
ческий аспекты). АКД. Кемерово, 2011.
33. Хасанов М. Распространение крестообразной планировки в архитектуре Средней Азии //
Археология и история центральной Азии. Самарканд, 2004. С. 155-161.
34. Хмельницкий С. К вопросу классификации раннесредневековьгх замков Средней Азии //
ИМКу. Вып. 32. Ташкент, 2001. С. 122.
35. Шкода В. Г. К вопросу о крестообразных сооружениях Средней Азии // Верования и куль-
ты до мусульманской Средней Азии. М., 1997.
36. Шкода В. Г. Пенджикентские храмы и проблемы религии Согда (V-VIH вв.). СПб., 2009.
37. Gli scavi di Uch Kulakh (oasi di Bukhara). Rapporto preliminare, 1997-2007, a cura di Chiara
Silvi Antonini e Dzamal K. Mirzaachmedov. Roma, 2009.
38. Shchukin M., Kazanski M., Sharov O. Des Goths aux Huns : Le Nord de la mer Noire au Bas -
Empire et a kepoque des Grandes Migrations. BAR International Series 1535, 2006., fig. 110,19, 20.
ABSTRACT
Y. Smagoulov
ISSUES OF THE HISTORY OF KANG JU ARCHITECTURE:
buildings of cross-shaped architectural planning
As the interest towards the ancient history of culture of the Aral Sea - the Syr-Darya river
region grows and new unique materials are published, the outline of a unique culture of the
Kangju historical state becomes more and more clearly visible. At the same time there is a grow-
ing need in expanding archaeological research of various monuments of this ancient state on the
territory of the present-day Kazakhstan, as the information about it which is coming from the
written sources, mainly Chinese, cannot be called lapidary, at the same time being quite contra-
dictory.
When the Huns were migrating to the west, they established multiple contacts with Kangju.
We can obviously judge about the character of these contacts by examining the complexes of find-
ing from the monuments of the Syr-Darya river region.
Scientists from A. Margulan's Institute of Archaeology, namely E. D. Zilivinskaya,
A. N. Koulish (Moscow), A. Souleymenova (Noukous) and A. Tor goy ev (Saint Petersburg) took
516
Из истории кангюйской архитектуры1, здания крестообразной планировки
part in the research of the Koultobei ancient settlement, conducted by the Tajik Archaeological
Expedition. The citadel building, consisting of residential, defense and cultic quarters was par-
tially uncovered on the lowest level of the substrate building horizon.
A cross-like building. A large cross-like building was uncovered in the southern part of the
excavated site. The dimensions of the cross were 18x18 meters, the width of lines was 7 meters.
They were almost precisely oriented along the cardinal directions, with a minor azimuth shift
(8°). Both ends of the cross were rounded. The walls were well-preserved up to the height of
three or more meters. They were made from loam and airbricks. The outer parts of the walls had
a minor gentle slope. Three rooms were located in the building. The central one (A) was oriented
along the E-W direction and was 13.7x2.9 meters in size. Two subrectangular rooms with arched
doors were found in the middle on both sides of the central quarter. The available materials and
observations provide us with evidence to state that this "cross-like building" (we will be calling
these "cross-like" to distinguish them from other "cross-shaped" architectural plannings) was the
earliest (or the initial/substrate) one out of all the constructions which have been uncovered until
now. That is, it can be referred to Period 1 (SG 1) of the ancient citadel s construction process.
South-eastern building. Both the southern and the eastern ends of the cross had a complex
of long narrow vaulted quarters adjoined to them on the south-eastern side (areas la, 5, 4, 11,
12, 13). These quarters were surrounding the inner courtyard (area 3). The overall surface area
of the reconstructed complex is at least 20x16.5 meters. The small courtyard (area 3) of pentago-
nal shape was in the center of the building's architectural planning. It had three narrow vaulted
rooms around (areas la, 4, 5). Its western walls were actually the outer edges of the cross-like
building's walls. An oval tower (area 1) was located on the outer front face of the eastern room
la. All of the tower was filled with rock. Obviously, similar towers should be located on the front
faces of the western and the southern corridors, however, they still have not been discovered.
The existing analogies to the architectural objects from the Koultobei citadel, as well as the
complex of findings from its layers have permitted to date both building stages of the discov-
ered construction to the I - IV centuries AD. At the same time we have to note that the blend of
two types of ancient buildings present in this singular architectural complex is rather unique, as
normally these two types are only encountered separately [Smagoulov, Yerzhigitova, Tor goy ev,
2011, pp. 61-71].
It is the first fully uncovered ancient loam and airbrick settlement in the history of Kazakh-
stan's archaeology. Moreover, it is noticeably damaged and deformed, as it bears the marks left
by its later inhabitants. The ceramic objects found on the upper floor of area 3 in the south-eastern
building of the Koultobei complex can also be roughly dated to the IV-V centuries.
On the floor of areas 24, 25, 30 among pieces of large broken vessels and ember left after
burning timber, three alabaster idols, as well as an "alabaster egg" and a few other smaller stone
or ceramic objects were found.
Idols (Fig. 6; Fig. 7,1-3). The figurines are small and quite primitive. They seem to have no
visible fissures, which means they are preserved in their original state.
The first figurine is 9.5 centimeter tall and 3.8-4.0 centimeter wide. Only the head and the
face at the end of the alabaster stick sharpened at one end, are modeled. A hat or a head-dress is
shown, with a wide belt (?) tied around on the forehead. Super ciliary archs verging into a straight
narrow nose are also portrayed. Large amygdalate eyes without pupils are shown by means of
a diverse background selection. A round furrow engirdles the neck. The back side is flattened.
The figurine was painted red and the remains of the paint were left on the cheeks.
The second figurine is 8.6 centimeter tall and 4.1 centimeter wide. Half of its height is the
head which is separated from the body with a round furrow that is also visible on the flattened
back. The face is modeled in an absolutely simplistic way. However, it is rather expressive. Three
surfaces were used to do that. First, it is a slightly incurved surface of the forehead, then it is two
flat surfaces of cheeks and cheekbones, which are connected in the middle of the face angle-wise.
Thus, a long straight nose is clearly noticeable while the eyes are not even chalked out. Such a
method of embodying the facial part of anthropomorphic statuettes was obviously used when
517
Е. А. Смагулов
making ceramic figurines found in the vault #328 from the Altyn-asar burial site and the grave
with kerving number 331. More primitive and less expressive ceramic idols were also found in
the layers of Dzhety-asar 3 and Altyn-asar.
The third idol is slightly bigger than the two previous ones. It was found on the upper
floor in the neighboring room #27. It represents a long alabaster stick of oval profile. Its height is
13.5 centimeters, it has the average width of 5.3 centimeters and the thickness of 3.4 centimeters.
The figurine is unbroken. On the back side it is flattened, its front side is prosilient. The upper
part represents the head of the figurine. Large amygdalate eyes are shown on it slightly em-
bossed, along with a long straight nose and wanly portrayed lips. A thin cutting line is separating
the head from the body. Below this line under the chin some triangular element is depicted — it
may be a beard or the shoulder clothing's collar. Superciliary archs are also slightly embossed,
along with the chamfered forehead. The head, in this respect, looks somewhat deformed. It seems
highly probable that the figurine was painted and the color was marking the details of the ap-
pearance which are only slightly embossed.
The idols from Koultobei are not really expressive in the artistic sense, as they have very
generalized traits, their features are blurred out or defaced, the paint is nearly gone and is hardly
noticeable. However, this phenomenon, apart from representing a sculpturesque traditional art
form of the past, may also have another explanation. The figurines are all made from alabaster,
the substance which was also called "chalky stone" and whose surface layer may crumble un-
der the influence of water and turn into white powder. It is quite natural that the thinner edges
and features of the figurines crumbled first. The edges of the surfaces and volumes then became
blurred out and the figurines looked defaced.
Beside that, the findings also indicate that painting was an important expressive element
of these statuettes. Smaller traits, facial features, elements of garment and other parts were obvi-
ously painted on the white surface.
The archaeological research of the Koultobei ancient settlement in Turkistan led to the dis-
covery and partial excavation of the region's unique architectural complex of an ancient citadel
building. The materials available make it possible to refer the time when it was built to the first
centuries AD, which brings the need to make considerable corrections to the current reconstruc-
tions of the early or initial historical stages of city of Turkistan.
518
Е. П. Китов
НАСЕЛЕНИЕ ПОЗДНЕСАРМАТСКОГО ПЕРИОДА
ЮЖНОГО УРАЛА И ЗАПАДНОГО КАЗАХСТАНА
(ПО ДАННЫМ АНТРОПОЛОГИИ)*
Погребальные памятники II-IV вв. н. э. Южного Урала традиционно относятся
к позднесарматской археологической культуре. Особенно ярко они выделяются целост-
ными характерными особенностями на фоне других синхронных памятников степной по-
лосы Евразии [Мошкова, 1989]. Хотя, как известно, существует точка зрения С. Г. Боталова
и С. Ю. Гуцалова относящих эти комплексы к памятникам гунно-сарматского круга [Бо-
талов, Гуцалов, 2000]. Не вдаваясь в вопросы археологической атрибутации, тем более что
это не форма! настоящего исследования, заменяй, что любой исторический источник, от-
носящийся к этому времени, особенно антропологический, крайне важен для реконструк-
ции реальных этногенетических, миграционных, ассимилящяоннъгх и других процессов,
происходивших в ареале кочевого азиатского мира. В данной статье делается попытка
представить накопленный за последнее десятилетие (к сожалению немногочисленньпя)
материал из могильников позднесарматского периода с территории Южного Урала и За-
падного Казахстана.
Новые антропологические материалы
Челябинская область
Могильник Соленый Дол. В результате археологического исследования могильника
Соленый Дол в 2006 — 2009 годах археологическим отрядом Челябинского государственно-
го университета под руководством И. Э. Любчанского [см. статью И. Э. Любчанского в дан-
ном издании] был получен палеоантропологический материал из двух мужских, четырех
женских, а также двух детских скелетов, дапяруемый концом II-IV в. н. э. (половозрастные
определения представлены в таблице 1, краниометрические данные в таблице 4). Серия
из могильника Соленый Дол хранится в антропологической лаборатории Поволжской Го-
сударственной Сощяалъно-Гумангятарной Академии. Серия частично была опубликована
[Китов, Хохлов, 2011].
Мужская часть серии
Курган No 4 (скелет мужской, возраст 45-55 лет). Череп целый (рис. 1). Фрагментиро-
вана лишь нижняя челюсть. Отмечается искусственная деформация циркулярного типа.
* Работа выполнена при поддержке гранта МОН РК «Всадники великой степи: традиции и новации»,
Гранта Президента РФ МК— 3947.2013.6; гранта РГНФ, проект № 12-01-00293а.
519
Е. П. Китов
Макро- и микрорельеф выражен значительно. Черепная коробка среднеширокая высо-
кая, по указателю брахтжранная. Лоб широкий, сильно наклонный. Поперечные разме
ры затылочной кости и особенно основания черепа большие. Лицевой отдел широкгш, по
указателю мезен. Горизонтальная профилировка уплощенная на верхнем уровне, резкая
на среднем уровне. По верп жали фиксируется ортогнатия при мезогнатной альвеоляр-
ной части. Орбиты низкие, хамэконхные. Нос широкгш, плапгрпнньш. Носовые косточ-
ки высокие, сильно выступают в профиль. Клыковая ямка глубокая. Нижняя челюсть по
мыщелковой и угловой ширине очень широкая средняя по высоте симфиза. Подбородок
резко выступает.
Рис, 1, Могильник Соленый Дол, курган 4. Череп похребенного
Рис, 2, Могильник Соленый Дол, курган 4.
Следы травмы, полученной при жизни
Рис, 3, Могильник Соленый Дол, курган 4.
Следы перелома левой носовой косточки
520
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Б области вертекса по сагигтали наискось прослеживается травма, полученная при
жизни длина 55 ми (рис. 2), произведенная сколъзяпдтм ударом, видимо, клинкового
оружия. Отмечаются признаки заживления, полученная травма не привела к летальному
исходу. На лобной кости фиксируется несквозная, прижизненная травма овальной фор-
мы, нанесенная тупым предметом (ртю. 3). Также фиксируется перелом левой носовой
косточки. Перелом давний, его следы прослеживаются весьма слабо (рис. 3). Также фик-
сируется деформирующш! артроз левого плечевого сустава, развившийся после сильного
удара, возможно, в результате падения (рис. 4). Поперечный перелом дистальной трети
правой локтевой кости, сросшийся без смещения (рис. 5).
Рис, 5. Могильник Соленый Дол, курган 4. Следы
поперечного перелома дистальной трети
правой локтевой кости, сросшегося без смешения
Рис, 4. Могильник Соленый Дол, курган 4. Следы
деформирующего артроза левого плечевого сустава
в результате травмы
Курган No 5 (скелет мужской, возраст 35^5 лет).Нереп целый (ртю. 6). Фиксируется
деформация циркулярного типа. Черепная коробка широкая, по указателю мезокранная.
Высотный диаметр на границе средних и больших величин. Макрорельеф выражен хо-
рошо. Лоб среднеширокип, наклонный Ширина основания черепа очень большая. Фик-
сируется метопическгпт шов. Линевой отдел широкий. высокий. по указателю лептен. Го-
ризонтальная профилировка резкая на верхнем, умеренная на среднем уровне. По верти-
кали лицевой скелет ортогнатный. Орбиты средневысокие, по указателю гипсиконхные.
Нос узкий, лепгоринный Носовые кости средневв1сокие. сильно выступают в профиль.
Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть широкая по мыщелковой и угловой ширине,
большая по высоте симфиза. Подбородок выступает средне.
521
Е. П. Китов
Рис. 6. Могильник Соленый Дол, курган N® 5. Череп потребенного
со следами деформации циркулярного типа
Женская часть серии
Курган No 3 (скелет женский, возраст 25-35 лет). Череп целый (рис. 7), имеет искусствен-
но деформированную черепную коробку. Макро- и микрорельеф выражен средне. Череп-
ная коробка среднеширокая, очень высокая, по указателю брахтжранная. Лоб среднепш-
роктш, наклонньш. Лицевой отдел низктпг, широкий, по указателю эуриен. Лицо хорошо
профилировано на верхнем и среднем горизонтальных уровнях. Бертт жальная профили-
ровка ортогнатная при прогнатной альвеолярной части. Орбиты средневысокие, по ука-
зателю мезоконхные. Нос среднешироктш, платиринньш, имеет средневысокие, хорошо
выступающие в профиль носовые кости. Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть
среднеширокая, средневысокая по высоте симфиза. Подбородок выступает средне.
Рис. 7. Могильник Соленый Дол, курган 5. Череп потребенной
со следами искусственной деформации
Курган No 10, могильная яма 2 (скелет женский, возраст 18-25 лтж/ Череп целый (рис. 8),
искусственно деформирован. Макро- и мтжрорельеф выражен слабо. Черепная коробка
узкая, средневысокая, по указателю мезокранная. Лоб широкий^ наклонный. Лицевой от-
дел высокий, среднешироктш, по указателю лептен. Лицо профилировано относительно
слабо на обеих горизонтальных уровнях. Бертт жальная профилировка мезогнатная при
прогнатной альвеолярной части. Орбиты низкие, по указателю хамэконхные. Нос узкий.
522
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
лепторинный, имеет средневысокие, средневыступающие в профиль носовые кости. Клы-
ковая ямка средней глубины. Нижняя челюсть среднеширокая в мыщелковой и передней
ширине, при большой угловой ширине, высокая. Угол выступания подбородка большой.
Рис, 8, Могильник Соленый Дол, курган 10 могильная яма 2, Череп похребенной
со следами искусственной деформации
Курган № 20 (скелет женский, возраст 25-30 лет). Череп реставрирован (рис. 9), искус-
ственно деформирован. Черепная коробка узкая, высокая, по указателю мезокранная. Ли-
цевой отдел широкгш, очень высокий, по указателю леплен. Горизонтальная профилиров-
ка умеренная на верхнем и резкая на среднем уровнях. Вертикальный профиль — ортог-
натньш. Орбиты высокие, по указателю гипспконхные. Нос среднеширокий, по указателю
лепторинный. Носовые кости слабо выступают в профиль. Клыковая ямка неглубокая.
Нижняя челюсть широкая по мыщелковой и очень широкая по угловой ширине, очень
высокая в симфизе. Подбородок выступает хорошо.
Рис, 9, Могильник Соленый Дол, курган 20, Череп похребенной
со следами искусственной деформации
Курган № 22 (скелет женский, возраст 25-35 лет). Череп имеет небольшую посмертную
деформацию — несколько смещена мозговая коробка вправо. Прижизненно искусствен-
но деформирован (рис. 10). Черепная коробка среднештгрокая, высокая, долихокранная.
Лицевой отдел широкгш, средневысокгш, по горизонтали уплощен на верхнем и среднем
523
Е. П. Китов
уровнях, по вертикали ортогнатный. Орбиты высокие, гтшсиконхные. Нос среднеширо-
кий, по указателю платиринный. Носовые косточки высокие имеют специфическую кры
шеобразную форму, в профиль выступают средне. Нижняя челюсть большая по попереч-
ным диаметрам. Симфиз средневысокии. Подбородок выступает хорошо.
Рис, 10, Могштышк Соленый Дол, курган N° 22, Череп погребенной
со следами искусственной деформации
Таблица 1
Половозрастные определения
Могильник Соленый Дол
Курган /Погребение КЗ К 4 К 5 К 10 К 20 К 22
Возраст 25-35 45-55 35-45 18-25 Новорожд. 25-35 25-35 0-6 мес.
Пол Жен. Муж. Муж. Жен. Реб. Жен Жен. Реб,
Могильник Каменный Амбар V. Могильник находится на юге Челябинской обла-
сти, был исследован Б. П. Костюковым. Курганы № 5 и № 6 датированы V-VI вв. н.э. [Ко
стюков, 1995].
Курган 5 (скелет мужской, возраст 45-55 .tern). Череп целый (рис. 11), искусственно де-
формирован (краниометртшеские данные представлены в таблице 5). Макро- и микро ре
льеф выражен средне. Черепная коробка среднеширокая, высокая, по указателю брахи-
кранная. Лоб узкгш, наклонный. Лицевой отдел широкий, высокий, по указателю лептен.
Лицо уплощено на верхнем и среднем горизонтальных уровнях. Вертикальная профи-
лировка ортогнатная с прогнатной альвеолярной частью. Орбиты высокие, по указателю
мезоконхные. Нос среднешироктш, лепторинньш, имеет низкие, узкие, слабовыступаю-
щие в профиль носовые кости. Клыковая ямка среднеглубокая. Нижняя челюсть широкая,
средневысокая, толщина тела средняя. Угол выступания подбородка большой.
Курган 6 (скелет женский, возраст 25—35 лет). Череп целый (рис. 12), искусственно
деформирован (краниометрические данные представлены в таблице 6). Макро- и микро
рельеф выражен слабо. Черепная коробка широкая очень высокая по указателю гипер-
брахикранная. Лоб среднешироктш, наклонный. Лицевой отдел широктш, средневысоктш
по указателю мезен. Лицо уплощено на верхнем и среднем горизонтальных уровнях. Вер-
тикальная профилировка мезогнатная с гиперпрогнатной альвеолярной частью. Орбиты
очень высокие, по указателю мезоконхные. Нос среднешироктш, лепторинный, имеет вы-
сокие, среднеширокие, хорошо выступающие в профиль носовые кости. Клыковая ямка
среднеглубокая. Нижняя челюсть широкая средневысокая толщина тела средняя. Под-
бородок выступает средне.
524
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Рпс, 11, Могильник Каменный Амбар V, курган 5, Череп потребенного
со следами искусственно И деформации
Рис, 12, Могильник Каменный Амбар V, курган 6, Череп погребенного
со следами искусственной деформации
Могильник 3iiHi eiicKiiri II. Могильник Зингейсктш II расположен в Челябинской
области, был исследован И. Э. Люблинским в 2012 год}?'. Датирован III веком н. э.
Курган 4, погребение 1 (скелет мужской, возраст 35^15 лет). Череп не целый (ртю. 13),ре-
ставрирован (краниометрические данные представлены в таблице 5). Отсутствует левая
височная кость и основание черепа. Фиксируется искусственная деформация. Макро-
и микрорельеф хорошо выражен. Лоб широкий, наклонный. Лицевой отдел средневысо-
кпй, широкий, по указателю мезен. Лицо хорошо профилировано на верхнем и среднем
горизонтальных уровнях. Орбиты очень высокие, широкие, по указателю мезоконхные.
Нос среднеширокшь платиринный. имеет широкие, высокие, сильновысчупаюпше в про-
филь носовые кости. Клыковая ямка глубокая. Нижняя челюсть среднеширокая, средне-
высокая, толщина тела малая.
На черепе фиксируются рубленые повреждения свода черепа в затылочной и те-
менной части (рис. 14). Один удар был нанесен сверху, второй — сзади. Травмы тяжелые,
проникающие в полость черепа, но для индивида они оказались не смертельными. Кости
срослись без видимых осложнентш. Также фиксируется перелом верхней трети левой лок-
тевой кости (рис. 15), сросшийся со смещением. Травма могла быть получена в результате
удара или падения.
525
Е. П. Китов
Ртгс. 13. Могильник Зингейский, курган 4, погребение 1, Череп погребенного
со следами искусственной деформации
Рис. 14. Могильник Зингейский. курган 4,
погребение1. Следы рубленных повреждений свода
нерепа в затылочной и теменной частях
Рис. 15. Могильник Зингейский, курган 4,
погребение 1. Следы перелома
верхней трети левой локтевой кости, сросшийся со
смещением
Могильник Магнитный, Челябинская область. Могильник Магнитный располо-
жен на юге Челябинской области, раскопан под руководством С. Г. Боталова и А. Д. Таиро-
ва в 2010 году, датирован III—IV вв. н. э.
Курган 21, основное погребение (скелет женский, возраст 35^15 лет). Череп целый
(рис. 16). Фпксируетсяискуссгвеннаядеформациячерепнойкоробки (краниометрические
данные представлены в таблице 5). Макро- и микрорельеф выражен средне. Черепная ко-
робка узкая, очень высокая, по указателю мезокранная. Лоб очень широкгш, наклонный.
Лицевой отдел высокгш, широкгш, по указателю лептен. Лицо хорошо профилировано на
верхнем и среднем горизонтальных уровнях. Вертикальная профилировка ортогнатная
с прогнатной альвеолярной частью. Орбиты очень широкие и высокие, по указателю гип-
сиконхные. Нос среднеширокгпь лепторинный, имеет средневысокие, хорошо выступаю-
526
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
щие в профиль носовые костгг. Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть фрагментиро-
вана, отсутствует правая половина челюсти. Высота и ширина тела большие.
Б качестве палеопатологических особенностей на посткраниальном скелете можно
отметить, что нижняя часть грудного и верхняя часть поясничного отделов позвоночни-
ка представляют собой единый конгломерат, образовавштпюя в результате окостенения
передней продольной связки и связок между остгютыми отростками позвонков. Такие из-
менения характерны для болезни Бехтерева.
Рис. 16. Могильник Магнитный, курган 21, основное похребенне. Череп похребенной
со следами искусственной деформации
Курган 8 у села Малково. Б конце 50-х годов Б. С. Стоколосом был исследован курган
на восточном берегу озера Чебаркуль у села Малково в Челябинской области, отнесенный
тш к аланам II-IV вв. н.э. [Стоколос, 1958].
Курган 8 (скелет женский, возраст 25-35 лет). Череп не целый (рис. 17), отсутствует
правая височная кость, имеет искусственно деформированную черепную коробку (крани-
ометртгческие данные представлены в таблице 5). Макро- и микрорельеф выражен слабо.
Рис. 17. Курган 8 у села Малково. Череп погребенной со следами искусственной деформации
Черепная коробка среднеширокая, очень высокая, по указателю брахикранная. Лоб
очень широкий, наклонный Лицевой отдел высоктш, широкий, по указателю лептен.
527
Е. П. Китов
Лицо хорошо профилировано на верхнем горизонтальном уровне. Орбиты очень широ-
кие, средневысокие, по указателю мезоконхные. Нос широкий, мезориннный, имеет низ
кие, широкие носовые кости, несмотря на их плохую сохранность, в профиль выступали
вероятно слабо. Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть широкая высокая по высоте
симфиза. Угол выступания подбородка большой.
Оренбургская область
Могильник Красноуратьский. Описываемый некрополь расположен в Новоорском
районе Оренбургской области, на левобережье реки Урал, приблизительно в 10 км северо-
восточнее от поймы и 17 км северо-северо-западнее районного поселения Новоорска
Название группе дано по близлежащему поселку Красноуральску, расположенному
в 13 км юго-юго-западнее могильника [Бытковский, 2010].
Курган 14 (скелет мужской, возраст 25-35 лет) Череп целый (рис. 18), реставрирован,
имеет искусственно деформированную черепную коробку (краниометрические данные
представлены в таблице 5). Макро- и микрорельеф выражен средне. Черепная коробка
среднеширокая очень высокая по указателю мезокранная. Лоб широкшт, наклонный.
Рис. 18. Могильник Красноурапьский:, курган 14. Череп потребенного
со следами мскусстБеннот! деформации
Лицевой отделвысокий, широкийщо указателю лептен. Лтщохорошо профилировано
на верхнем переднем горизонтальных уровнях. Вертикальная профилировка ортогнатная
при прогнатной альвеолярной части. Орбиты очень широкие, средневысокие, по
указателю мезоконхные. Нос среднешироктш, лепторинный, имеет узкие, высокие,
хорошо выступающие в профиль носовые кости. Клыковая ямка среднетлубокая. Нижняя
челюсть среднетпирокая средневысокая по высоте симфиза. Угол выступания подбородка
большой.
Курган 10 (скелет мужской, возраст 25—35 лет). Череп и кости крайне
фрагментированные, что не позволило ошюать и использовать сведения о нем в данном
анализе. Черепная коробка искусственно деформирована.
Западно-Казахстанская область
Могильник Акадыр II. Работа с антропологическим материалом из могильника
Акадыр II проводилась в Западно-Казахстанском Центре истории, археологшт в 2012 году.
528
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Могильник находится в 3 км северо-восточнее поселка Акадыр (бывшее отделение № 1
Жаксыбайского сельского округа, поселение Молочное) на возвышенности. Курганы вьпя
нуты на 1,2 км. Памятник представлен 43 земляными насыпями и святилищем [Лукианова,
2011]
Курган 21, могильная яма 1, погребение 1 (скелет мужской, возраст 25-35лет). Череп целый
(краниометрические данные представлены в таблице 5), фиксируется искусственная де-
формация черепной коробки (рис. 19). Мозговой отдел узкий, долпхокранньпг. Лоб узктш,
наклонный. Лицевой отдел широктш на верхнем и среднем уровне, по указателю мезен.
Горизонтальная профилировка клиногнатная на верхнем и незначительно уплощенная
на среднем уровне. По вертикали лицо мезогнатно, при гиперпрогнатной альвеолярной
дугой. Орбиты широкие, мезоконхные. Нос среднегпироктш, мезортгнньш. Носовые кости
очень широкие, слабовыступающтш (видимо в связи с гиперпрогнатностью альвеолярной
дуги). Глубина клыковой ямки средняя. Нижняя челюсть широкая средневысокая по вы-
соте симфиза. Угол выступания подбородка большой.
Рис. 19. Могильник Акадыр П. Череп погребенного со следами искусственной деформации
Могильник Лебе девка IV был исследован у одноименного села в Чингирлауском
районе Западно-Казахстанской области, был раскопан А. А. Бисембаевым в 2002 году.
Курган 87(скелет женский, возраст 25-35 .tern). Череп целый (краниометрические дан-
ные представлены в таблице 5), имеет искусственно деформированную черепную коробку
(рис. 20). Макро- и микрорельеф выражен средне. Черепная коробка узкая очень высокая
по указателю мезокранная. Лоб узктш, наклонный. Лицевой отдел высокий, среднеширо-
ктш, по указателю лептен. Лицо хорошо профилировано на верхнем и среднем горизон-
тальных уровнях. Вертикальная профилировка ортогнатная при прогнатной альвеоляр-
ной части. Орбиты высокие, очень широкие по указателю мезоконхные. Нос широктш,
мезоринный, имеет средневысокие, очень широкие, средневыступающце в профиль носо-
вые кости. Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть среднеширокая средневысокая по
высоте симфиза. Подбородок выступает средне.
Актюбинская область
Могильник Танаберген II. Курганный могильник Т анаберген И расположен на ле-
вом берегу реки Илек в 0,5 км к югу от русла реки Танаберген, в 10 км к северо-западу от
поселка Хлебодаровка и в 3 км к юго-юго-востоку от поселка Каратугай, в Актюбинском
районе Актюбинской области Казахстана. Был раскопан археологтгческим отрядом Актю-
бинского государственного педагогического университета под руководством С. Ю. Гуца-
529
Е. П. Китов
лова и В. В. Ткачева в 1991 году. Могильник относится преимущественно к приуральскому
варианту стшташтгшской культуры, также присутствуют впускные погребения петров
ской культуры [Ткачев, 2007]. Одно из погребений было определено С. Ю. Гуцаловым как
позднесарматское.
Рис. 20. Могильник Лебедевка, курган 87 Череп погребенного с искусственной деформацией
Курган 7 (скелет мужской, возраст 25-35 лет). Череп целый (рис. 21), имеет искусствен-
но деформированную черепную коробку (краниометрические данные представлены в та-
блице 5). Макро- и микрорельеф выражен средне. Черепная коробка узкая, высокая, по
указателю мезокранная. Лоб узкий, наклонный. Лицевой отдел высокгш, среднешироктш,
по указателю лептен. Лицо среднепрофилировано на верхнем и среднем горизонтальных
уровнях. Вертикальная профилировка ортогнатная. Орбиты среднеширокие, по указате-
лю мезоконхные. Нос узкгш, лепторпнный, имеет высокие, хорошо выступающие в про-
филь носовые кости. Клыковая ямка среднеглубокая. Нижняя челюсть среднеширокая,
высокая по высоте симфиза. Угол выступания подбородка большой.
Рис. 21. МогильникТанаберген П, курган 7. Череп погребенного со следами искусственной деформации
Могильник Сары-Тау II. Могильник Сары-Тау II, находится в Хромтауском райо-
не, Актюбтшской области. Могильник состоял из одного каменного, четырех земляных
и каменно-земляных курганов и трех культово-поминальных сооружений («свяптлищ-),
530
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
расположенных на вершине водораздельного плато правого берега реки Жайлаусай. Ком-
плекс отностпся к гунно-сарматскому времени [Бисембаев, Дуйсенгалгь 2008].
Курган ? (скелет женский, возраст 25-35 лет). Череп нецельпг (рис. 22), отсутствуют ле-
вая височная и затылочная кость (краниометрические данные представлены в таблице 6).
Фиксируется искусственно деформированная черепная коробка. Макро- и микрорельеф
выражен слабо. Лоб широкий, наклонный. Лицевой отдел высокий, широкгпь по указате-
лю эуриен. Лицо имеет тенденцию к уплощению на верхнем и среднем горизонтальных
уровнях. Орбтпы низкие, по указателю хамэконхные. Нос узкий, ппаттгринньш, имеет низ
кие, слабо выступающие в профиль носовые кости. Клыковая ямка неглубокая. Нижняя
челюсть отсутствует.
Рис. 22. МогитникСары-Тау Ц, курган ?. Череп погребенной со следами искусственной деформации
Курган ?? (che.tem мужской, возраст 25-35 лет). Череп нецелый (рис. 23), отсутствуют
обе теменные, височные и затылочная кости (краниометрические данные представлены
в таблице 6). Фиксируется искусственно дефор мированная черепная коробка. Макро-
и микрорельеф выражены средне. Лицевой отдел высокий. Лицо хорошо профилировано
на верхнем горизонтальном уровне. Орбтпы средневысокие, по указателю мезоконхные.
Нос узкий, лепгоринньш, имеет высокие, хорошо выступающие в профиль носовые кости.
Клыковая ямка неглубокая. Нижняя челюсть отсутствует.
Рис. 23. Могильник Сарзы-Тау Ц, курган ??.
Череп погребенного со следами искусственной деформации
531
Е. П. Китов
Могильник Целинньш Могильник Цешшный I, расположенном на возвышенности
левого берега реки Илек в 7 км к юго-востоку от станции Яйсан и в 1,5 км к западу от
поселка Цешшный [Гуцалов, 1988]. Погребение относится к позднесарматской культуре.
Курган 87 (скелет женский, возраст око.ю 12 лет). Череп почти целый, отсутствуют
носоввхе кости и нижняя челюсть (краниометрические данные представлены в таблице 6).
Фиксируется искусственная деформация черепа (ртк. 24). Описание черепа не ввшолнено
в связи с подростковым возрастом.
Рис. 24. Могильник Целинный, курган 87.
Череп погребенной со спел/ми искусственной реформации
Общая характеристика серии
Рассматривая полученную серию, следует отметтггв, что, несмотря на принадлеж-
ность к одной — позднесарматской археологической культуре и достаточно узким хроно-
логическим промежутком II—IV вв. н. э., имеющиеся материалы происходят из курган
нььх могильников с большой территории, что должно было отложить свой след в пользу
неоднородности выборки. Однако отмечается факт наличия на всех черепах преднаме-
ренной искусственной деформации в основе кругового или циркулярного типа по типе-
логтш В. В. Жирова [Жиров, 1940] с использованием дополнительной сдавштвающей по-
вязки в посгбрегматтгческой области.
Описывая полученную серию по краниометртгческим характеристикам, можно от-
метить некоторое единство черепов по большой скуловой ширине. Морфологически муж-
ские черепа, по сравнению с женскими, ближе друг к другу. 11х в целом можно отнести к
массивным гиперморфным европеоидам. Между ними, правда, имеются и различия, в ос-
новном связанные с высотой и шириной лица. Женские черепа более полиморфны. Чере-
па из курганов №3и № 10 (могильная яма 2) из могильника Соленый Дол и могильника
у села Малково по комбинации черт, сближаются с особым приуральским комплексом.
532
Население поздне сарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
отмеченным Л. Т. Яблонским [Малашев, Яблонский, 2008, с. 77] в материалах синхронного
могильника Покровка 10. Ряд черепов демонстрируют черты слабо выраженной монголо-
идной примеси, несмотря на значительные морфологические отличия между ними.
При анализе черепов учтено возможное влияние деформации на лицевой отдел. При
таком влиянии, увеличенные в высоту орбиты и некоторые другие видоизмененные при-
знаки, могут придавать краниологическому комплексу элемент некоторой монголоидно-
сти. В нашем случае следует обратить внимание именно на форму носовых костей, кото-
рые у монголоидных комплексов специфичны по строению и отличаются от классических
европеоидных. Следует подчеркнуть, что в восточных по происхождению популяциях
присутствует большая частота всгречаемоспт узких и низких в симотической часпт носо-
вых косточек, с достаточно резким расширением в нижней тренд, либо просто с низким
переносьем. При этом часто у того и другого варианта в сечении эпг носовые косточки
преимущественно именно двускатные. Похожие формы фиксируются на женских чере-
пах из курганов № 20 и № 22 могильника Соленый Дол.
В сторону усиления монголоидноспт отмечаются черепа из могильника Каменный
Амбар V (как в более слабом выступании носовых костей, так и в ослаблении горизон-
тальной пр оф илировки). Данный могильник датируется более поздним временем относи-
тельно остальных материалов (V-VI вв.). Что может говорить об усилении монголоидного
компонента, возможно, в связи с перемещением населения тши контактами с населением
имеющего в физическом облике монголоидные черты через территории Южного Казах-
стана и Средней Азии, либо через Южную Сибирь и Северньпд Казахстан.
В итоге можно отмеплгь, что имеющийся небольшой краниологический материал из
могильников Южного Урала и Западного Казахстана имеет единство в наличии практиче-
ски одинакового пша деформации. Между тем, он достаточно разнообразный, причем на
уровне, по крайней мере, рас второго порядка. Морфологически население этого времени
неоднородно, особенно заметна разница между мужским и женским населением. Эго, ви-
димо, свидетельствует, о протекавшем на момент функционирования могильника процес-
се культурного, возможно, отчаспт и биологического смешения местного населения с при-
шлым. По мнению С. Г. Боталова во II —IV веках н.э. на территории Южно-Казахстанских
степей, с одной стороны происходит накопление огромного массива кочевнического на-
селения, с другой — идут сложные этногенепгческие процессы, в результате которых про-
исходит сложение нового этнополитического образования [Боталов, 2009, с. 571].
Данные выводы органично вписываются в карптну прихода нового населения в рас-
сматриваемое время на территории Южного Урала. Судя, по опубликованным антропо-
логическим исследованиям, во II — IV веках н. э. начинаются процессы биологического сме-
шения разнообразного (в том числе и местного) населения, вовлеченного в миграционные
процессы [Малашев, Яблонский, 2008, с. 77; Юсупов, 2006, с. 170].
Межгрупповой анализ
В связи с тем что на материалах позднесарматской культуры мы имеем дело с ис-
кусственной деформацией черепной коробки, принятый в антропологической практике,
сравнительный анализ имеет значительные ограничения. Результат биологического фор-
мирования физического облика человека (формирование которого обусловлено, в том
числе и историческими процессами) на примере позднесарматской культуры, изменен со-
циальными установками, когда группа по тем тши иным традтщиям пытается изменить
и/тши выделить себя в рамках определенного социального слоя (в нашем случае это изме-
нение формы черепной коробки). Степень искусственной деформации черепа, зависит от
многих параметров: от параметров наложенной повязки; ее формы; силе давления (туго-
стью заматывания повязки), длительностью ее ношения в младенческом возрасте; умения
533
Е. П. Китов
мастера. В связи с тем, что черепная коробка часто значительно изменена, несколько кор-
ректней в статистическом анализе использовать признаки которые менее подвержены ис-
кусственному изменению. Для получения возможности дальнейшего исследования нами
было сделано допущение, что деформация черепной коробки не повлияла на высотные
размеры лицевого скелета. Однако несомненно, что в ряде случаев изменения лицевого от-
дела на наших материалах имели место бы ть, но в связи со спецификой деформации, они,
как нам представляется, носят условный характер, обусловленный ее малым влиянием на
лицевой отдел. К сожалению, количество опубликованных работ с индивидуальными дан-
ными по антропологии рассматриваемого периода невелико, что повлияло на ограниче-
ние количества сравниваемых серий.
Для межгруппового сопоставления был применен анализ канонических корреляций
в рамках пакета программ универсальной интегрированной системы стапгстического ана-
лиза и визуализации данных Statistica 8.0.
В качестве сравнительных материалов для межгруппового анализа были использова-
ны индивидуальные измерения только мужских черепов из серий археологических куль-
тур и могильников синхронного времени с территории Южной часпг Устюрта и Южного
Казахстана. Женские черепа не рассматривались, по причине худшей сохранности (что
ограничивает количество привлеченных серий). Анализ был проведен по 14 краниоме-
трическим признакам с подстановкой средних значений по сериям в случае отсутствия
некоторых измерений.
Таблица 2
Использованные в сравнении мужские серии
Серия Регион Автор
1 Сборная Южный Урал, Западный Казахстан Китов, Хохлов, 2011
2 Дэвкескен VI Юго-Западное Приаралье Багдасарова, 1993
3 Казыбаба Юго-Западное Приаралье Багдасарова, 1993
4 Борижары Южный Казахстан Китов, Ходжайов, 2012
5 Коныр-Тобе Южный Казахстан Китов, неопубликованное
6 Культобе Южный Казахстан Китов, неопубликованное
Итак, в результате анализа мужских серий наиболее информативными оказались
первые два канонических вектора (КВ), которые отразили в совокупности 82 % общей из-
менчивости, из них 53 % пришлось на первый вектор (табл. 3). Значимые нагрузки в КВ I
полушили средняя ширина лица, ширина носа, ширина орбиты; в КВ II — верхняя высота
лица, высота орбиты и зитомаксиллярный угол. Расположение краниологических серий в
координатном пространстве первых двух векторов отражено на рис. 25.
Таблица 3
Элементы первых двух канонических векторов (КВ) KBI КВП
Краниометрический признак
9. Наименьшая ширина лба 0,123046 0,189748
43. Верхняя ширина лица 0,169637 0,109392
45. Скуловой диаметр 0,050395 -0,085242
46. Средняя ширина лица 0,423425 0,089101
48. Верхняя высота лица 0,088672 -0,322356
51. Ширина орбиты 0,235406 -0,201115
52. Высота орбиты -0,061759 -0,406640
54. Ширина носа 0,329598 0,055241
55. Высота носа 0,281573 -0,257104
SC. Симотическая ширина 0,079933 0,127484
SS. Симотическая высота -0,132749 0,037619
75(1). Угол выступания носа -0,184656 -0,164655
534
Население позднесарматского периода Южного Ура. иг и Западного Казахстана...
Окончание табл. 3
Элементы первых двух канонических векторов (КВ) Краниометр! гческий признак KBI КВ II
zm. Назомалярныи угол ЗтиюмакстпЕлярныи угол 0,209157 0,009637 0,115203 0,313009
Процент дисперсии 53°о 29%
Вектор 1
Южнь й Урал
Дэвгескенб
Казыбаба
Бор «жары
Коныр-Тобе
Купьтобе
Рис. 25. Распсложение му,ьских краниологических серий в координатном пространстве первых двух векторов
11сследуя полученный график можно отметить, что по вектору 1 расположены в пра
вом поле имеющие самое широкое лицо на среднем уровне, широкгш нос и широкие
орбиты. По вектору 2 в верхнем поле расположены самые низколицые, низкоорбтггные,
с уплощенным лицом на зигомаксгшярном уровне. Так серия из Южного Урала тяготеет
к широколицым, низкоорбтпным и уплощенным лицом на зпгомаксипярном уровне* мор-
фологическим вариантам и наиболее близка материалам могильника Дэвкпскен (Южный
Устюрт) а также материалам могильника Борижары (Южный Казахстан), имеющим ши-
рокое на среднем уровне лицо, широктш нос и орбиты, отличажь от сертш Южного Урала
большей высотой лица, орбит, кппногнатным лицом на среднем уровне. Несколыко обо-
собленное положение заняли могильники Коныр-Тобе и Культобе (Южный Казахстан).
Промежуточное положение занял могильник Казыбаба (Южный Устюрт).
Описывая полученную картину можно отметить, что черепа из могильников Дэвки-
скен все деформированные, в отлггчие от могильника Казыбаба, что также может объяс-
няться не только разные традициями, но и разным населением, имеющнем в своей основе
* В основном из-за широкого лица, чего сказалось на уплощеносги углов.
535
Е. П. Китов
кочевой образ жизни с разными маршрутами сезонного кочевания. Наибольшая близость
черепов Южного Урала к могильнику Дэвкискен не случайна, на более ранних материа-
лах исследователями неоднократно отмечалась близость ряда могильников с этой терри-
тории с могильниками Южного Урала и Западного Казахстана. Так можно привести мне-
ние Ягодина В. Н. основанное на материалах памятников ранних кочевников, вероятно
не потерявшее актуальности и в позднесарматский период, что феномен сходства может
быть объяснен лишь объединением районов Зауралья и Юго-Западного Приаралъя в аре-
ал единой археологической культуры, единой вероятно и этнически. [Ягодин, 1990, с. 79].
Памятники синхронные позднесарматской культуре в Южном Казахстане соотносят-
ся с каунчинской, кенкольской, отраро-каратауской и джетыасарской археологическими
культурами [Байпаков и др., 2005, с. 87-88). Также на основе памятников арысь-бадамско-
го оазиса А. Н. Подушктгным была выделена Арысская культура [Подушкин, 2000]. Впо-
следствии данная точка зрения подверглась критике [Смагулов, 2004; Байпаков и др., 2005,
с. 160-164]. Возможно, что перечисленные выше родственные культуры логично было бы
объединить в одну культуру или общность с несколькими ее локальными вариантами. Все
они объединяются единой культурно-хозяйственной зоной от низовьев Сырдарьи до Фер-
ганы, для которой характерны оседлая земледельческо-скотоводческая экономика, мону-
ментальная архитектура и форпгфикация, небольшие укрепленные поселки как ведущий
тин расселения и слаборазвитое ремесло [Байпаков и др., 2005, с. 88,155,164]. Не вдаваясь
в вопросы выделения археологических культур и определения территории их распростра-
нения, которая часто находится вне компетенции антрополога, мы остановимся (для из-
бежании путаницы) на термине «население средней Сырдарьи и Таласа». О возможноспг
корректировки тращщионной дангровки подобных комплексов в пользу III—IV вв. н. э/,
то есть синхронной позднесарматскому времени уже говорилось [Китов, Ходжайов, 2012].
Близость материалов из могильника Борижары к Южно-Уральским, также можно
объяснить тем, что территория Южного Казахстана была южной границей, где взаимо-
действовали кочевники с местным оседлым населением. Контакты и связи со степным на-
селением Северной Евразии не могли не отразиться на антропологическом пше часпг на-
селения культуры средней Сьгрдарьи и Таласа.
По всей видимоспг, часть позднесарматского населения могла взаимодействовать
с населением средней Сьгрдарьи и Таласа, перекочевывая в благоприятные сезоны до гра-
ницы с оседлым населением Средней Азии, где вступало в контакты с местным населени-
ем. В качестве примера перемещения мужских групп на территорию Средней Азии можно
отмепггь наличие небольшой мужской серии с территории Киргизии близкой антрополо-
гически нашей выборке (моптльник Туюк 4). Археологический материал, представленный
в могильнике, также показывает сходство с Приуральскими комплексами *. Так, В. Ю. Ма-
лашевым отмечены ременные гарнитуры с территории Киргизии чрезвычайно близкие
кругу южноуралъских древностей [Малашев, 2013, с. 20].
Однако в Центральном Казахстане по антропологическим данным выявлено лишь
одно женское погребение с искусственной деформацией черепа из могильника Талды II,
курган 11, раскопанном А. 3. Бейсеновым Остальное население, представленное в погре-
бениях синхронного времени из Центрального Казахстана, имеют в своей основе населе-
ние другого физического облика и характеризуются отсутствием искусственной деформа-
ции черепа.
На Южном Урале и Западном Казахстане фиксируется повсеместное распростране-
ние искусственной деформации в рассматриваемое время. В связи с данным фактом мож-
но привести точку зрения В. А. Дремова (поддерживаемую автором) о возможном появле-
нии массовой традиции искусственной деформации черепа в степной зоне Западной Сиби-
* Выражаю благодарность за консультационную помощь сотруднику отдела скифо-сарматской
археологии Института археологии РАН В. Ю. Малашеву и сотруднику отдела Востока Государственного
ЭрмитажаА. И. Торгоеву.
++ По мнению А. И. Торгоева.
536
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
ри, Южного Урала и Западного Казахстана и ее дальнейшем распространении именно из
этой территории. В то же время на территории Центрального и Западного Казахстана она
встречается редко [Дремов, 1977, с. 104]. Новые материалы также подтверждают эту точку
зрения на возможную локализацию территории, где появляется массовый обычай искус-
ственной деформации черепа (как правило, кольцевого пша) со II века н. э.
Наличие мужских групп населения близкого южноуралъскому на территории Ниж-
него Поволжья свидетельствует о возможных генетических связях. Однако не надо ис-
ключать и влияния на местное население групп с территории Предкавказья и, возмож-
но, Закавказья, а также других соседних территорий. Около 30 % индивидов с территории
Нижнего Поволжья не имеют искусственно деформированных черепов [Балабанова, 2010,
с. 187], что может свидетельствовать о размывании традиций искусственной деформации
(остающихся все же доминирукиними) в связи с возможным смешением пришлого населе-
ния с территории Волго-Уралья и Западного Казахстана с местным.
Среди имеющихся мужских захоронений у двух индивидов (могильники Соленьпт
Дол и Зингейский II) фиксируются травмы военного характера. Повышенное количество
травм у мужского населения позднесарматской культуры, говорит о более агрессивном
обществе, чем раннесарматское и среднесарматское [Балабанова, 2007, с. 180-181], это ха-
рактеризует и выделяет данное население на фоне предшествующего.
К сожалению, крайне дискуссионный вопрос о происхождении позднесарматского
населения на сегодняшний день однозначно решить невозможно. Близость ряда групп
Сибири и Средней Азии предшествующего хронологического период населению поздне-
сарматского времени, с возможностью исторической связи, отмеченное М. А. Балабановой,
нам представляется ошибочным [Балабанова, 2010, с. 202-203; 2013, с. 42]. На сегодняшний
день можно лишь фиксировать взаимное культурное влияние между позднесарматским
населением и археологическими культурами этого времени Средней Азии и Казахстана.
Более достоверной на наш взгляд можно считать позицию В. Ю. Малашева о возможной
территории происхождения позднесарматской культуры в Северном Казахстане [Мала-
шев, 2013, с. 22]. Как нам представляется истоки позднесарматской культуры надо искать
не на локальной территории, а на достаточно широких степных территориях Северного
и Западного Казахстана, а также Волго-Уралья. Особенно интересна территория Запад-
ного Казахстана, которая имеет «белые пятна», несмотря на большую насыщенность еще
неисследованных памятников в Приаралъе и на Устюрте.
Таблица 4
Краниологическая характеристика черепов из могильника Соленый Дол
Линейные к. 4 к. 5, п. 1 сред. п к. 22 к.20 к.З к.10 сред. п
муж муж жен жен жен жен
1. Продольный 181,0 188,0 184,5 2 182,0 169,0 166,0 168,0 171Д 4
диаметр
8. Поперечный д. 145,0 146,0 1455 2 136,0 131,0 139,0 133,0 134,8 4
17. Высотный д. 140,0 136,0 138,0 2 135,0 — 132,0 130,0 1323 3
20. Ушная высота 118,0 119,0 1185 2 115,0 119,0 118,0 109,0 1153 4
5. Длина осн.черепа 108,0 102,0 105,0 2 98,0 — 98,0 98,0 98,0 3
9. На им. ширина лба 99,0 975 98,3 2 95z5 90,0 93,0 96,0 93,6 4
10. Наиб, ширина лба 115,0 1265 120,8 2 117,0 113,0 112,0 115,0 114,3 4
11. Шир. осн. черепа 137,0 133,0 135,0 2 123,0 120,0 127,0 — 123,3 3
12. Ширина затылка 110,0 114,0 112,0 2 101,5 104,0 104,0 102,0 102,9 4
25. Сагиттальная дуга 358,0 384,0 371,0 2 363,0 349,0 345,0 — 352,3 3
26. Лобная дуга 127,0 124,0 125,5 2 130,0 121,0 121,0 118,0 122,5 4
27. Теменная дуга 115,0 131,0 123,0 2 117,0 121,0 113,0 115,0 1163 4
28. Затылочная дуга 116,0 129,0 1225 2 116,0 107,0 111,0 — 1113 3
537
Е. П. Китов
Продолжение табл. 4
Линейные к. 4 к. 5, п. 1 сред п к. 22 к. 20 к.З к.10 сред п
муж муж жен жен жен жен
29. Лобная хорда 119,5 113,5 1163 2 1143 114,0 115,0 109,0 113,1 4
30. Теменная хорда 102,0 116,0 109,0 2 106,0 107,0 102,0 100,0 103,8 4
31. Затылочная хорда 104,0 104,0 104,0 2 106,0 96,0 96,0 — 99,3 3
40. Длина осн. лица 104,0 93,0 98,5 2 — — 92,0 95,0 93,5 2
43. Верхняя ширина лица 112,0 106,5 109,3 2 105,0 100,0 101,0 105,0 102,8 4
45. Скуловой диаметр 146,0 138,0 142,0 2 129,0 128,0 131,0 126,0 128,5 4
46. Средняя ширина лица 102,0 95,0 983 2 94,0 85,0 91,0 95,0 913 4
47. Полная высота лица — — — 0 112,0 122,0 101,0 119,0 1133 4
48. Верхняя высота лица 75,0 79,0 77,0 2 67,0 77,0 61,0 73,0 69,5 4
51. Ширина орбиты 45,8 40,6 43,2 2 41,1 39,9 40,9 44,2 41,5 4
51а. Ширина орбиты от d 39,6 — 39,6 1 — — — 40,4 40,4 1
52. Высота орбиты 31,8 35,0 33,4 2 35,2 35,2 34,6 323 34,3 4
54. Ширина носа 26,8 24,0 25,4 2 24,9 23,5 23,8 23,3 23,9 4
55. Высота носа 52,8 54,5 53,7 2 47,7 54,3 44,6 50,4 49,3 4
60. Длина альвеол, дуги 57,0 50,0 53,5 2 52,5 53,0 48,0 53,1 51,7 4
61. Шир. альвеол, дуги 63,0 56,5 59,8 2 59,0 58,0 58,0 42,3 543 4
62. Длина неба 46,0 43,3 44,7 2 44,9 — 39,7 46,0 43,5 3
63. Ширина неба 41,0 — 41,0 1 383 40,1 34,5 — 37,7 3
SC. Симотическая ширина 7,6 9,0 8,3 2 10,6 7,2 8,0 8,8 8,7 4
SS. Симотическая высота 4,7 3,2 4,0 2 3,5 — 2,7 3,3 3,2 3
тс. Максиллофр. ширина 17,2 23,7 20,5 2 21,4 — 18,1 19,4 19,6 3
ms. Максиллофр. высота 63 6,4 6,4 2 5,7 — 5,4 3,8 5,0 3
de. Дакриальная ширина 233 — 23,3 1 — — — 22,3 22,3 1
ds. Дакриальная высота 123 — 12,5 1 — — — 10,6 10,6 1
FC. Глуб. клыковой ямки 8,5 3,4 6,0 2 4,5 3,7 3,4 4,9 4,1 4
Sub. Высота изгиба лба 15,0 21,0 18,0 2 25,6 18,0 18,0 — 203 3
NB Высота изгиба 23,2 32,0 27,6 2 233 22,0 23,6 — 23,0 3
затылка
Угловые
32. Наклона лба 67,0 79,0 73,0 2 83,0 74,0 74,0 73,0 76,0 4
GM/ Профиля лба от g. 58,0 72,0 65,0 2 73,0 64,0 68,0 67,0 68,0 4
FH
33(1). У верх, части затылка 81,0 93,0 87,0 2 94,0 82,0 85,0 — 87,0 3
33(4). Перегиба затылка 136,0 122,0 129,0 2 135,0 147,0 130,0 — 137,3 3
72. Общелицевой 87,0 93,0 90,0 2 86,0 88,0 92,0 83,0 87,3 4
73. Среднелицевой 85,0 96,0 90,5 2 92,0 92,0 88,0 86,0 89,5 4
74. Альвеолярной части 82,0 82,0 82,0 2 73,0 73,0 74,0 72,0 73,0 4
75. У наклона нос. костей 50,0 60,0 55,0 2 64,0 62,0 63,0 61,0 62,5 4
75(1). Выступания носа 37,0 33,0 35,0 2 22,0 16,0 29,0 22,0 223 4
77. Назомалярный 1463 138,0 142,3 2 144,0 142,0 138,0 142,0 141,5 4
zm. Зигомаксиллярный 127,0 132,0 129,5 2 130,0 126,0 125,0 130,0 127,8 4
Указатели
8/1. Черепной 80,1 77,7 78,9 2 74,7 773 83,7 79,2 78,8 4
17/1. Высотно-продольный 773 723 74,8 2 74,2 — 793 77,4 77,0 3
538
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Окончание табл. 4
Линейные к. 4 к. 5, п. 1 сред п к. 22 к. 20 к.З к.10 сред п
муж муж жен жен жен жен
17/8. Высотно-поперечный 96,6 93,2 94,9 2 993 — 95,0 97,7 97,3 3
20/1. Высотно-прод. от р. 65,2 633 64,2 2 63,2 70,4 71,1 64,9 67,4 4
20/8. Высотно-попер. от р. 81,4 81Д 81,4 2 84,6 90,8 84,9 82,0 85,6 4
9/8. Лобно-поперечный 68Д 66,8 673 2 70,2 68,7 66,9 72,2 693 4
9/43. Фронто-малярный 88,4 91,5 90,0 2 91,0 90,0 92,1 91,4 91,1 4
40/5. Выступания лица 963 91,2 93,7 2 — — 93,9 96,9 95,4 2
48/45. Верхнелицевой 51,4 57,2 543 2 51,9 60,2 46,6 57,9 54,2 4
52/51. Орбитный 69,4 86,2 77,8 2 85,6 88,2 84,6 73,1 82,9 4
54/55. Носовой 50,8 44,0 47,4 2 52,2 433 53,4 46,2 48,8 4
61/60. Альвеолярный ПОД 113,0 111,8 2 112,4 109,4 120,8 79,7 105,6 4
ss/sc. Симотический 61,8 35,6 48,7 2 33,0 — 33,8 373 34,8 3
ms/ Максилло- 36,6 27,0 31,8 2 26,6 — 29,8 19,6 253 3
me. фронтальный
ds/dc. Дакриальный 53,6 — 53,6 1 — — — 473 47,5 1
Нижняя челюсть
65. Мыщелковая ширина 131,0 125,0 128,0 2 118,0 117,0 114,0 114,0 115,8 4
66. Угловая ширина 110,0 109Д 109,8 2 103,0 105,0 94,0 102,0 101,0 4
67. Передняя ширина 47,0 44,2 45,6 2 50,0 48,0 43,0 453 46,6 4
69. Высота симфиза 34,0 36,0 35,0 2 зоз 37,7 28,6 33,7 32,6 4
69(3). Толщина тела 13,0 133 133 2 12,0 9,6 12,0 12,5 113 4
71а. Наим, ширина ветви 40,0 34,7 37,4 2 34,5 30,8 35,0 31,8 33,0 4
С. у. выст. подбородка 59,0 72,0 653 2 76,0 63,0 72,0 77,0 72,0 4
Краниологическая характеристика мужских черепов
из могильников Южного Урала и Западного Казахстана
Таблица 5
Признак Зингейский Красноур Тан.П Кам бар Сары-Тау
к. 4 м. я. 1 к. 14 к. 7 к. 5 к. ?
Линейные муж муж. муж. муж. Муж.
1. Продольный диаметр — 183,0 172,0 175,0 —
8. Поперечный д. — 141,0 134,0 140,0 —
17. Высотный д. — 150,0 137,0 134,0 —
20. Ушная высота — 129,0 114,0 118,0 —
5. Длина осн.черепа — 118,0 103,0 105,0 —
9. На им. ширина лба 106,0 105,0 86,0 93,0 97,5
10. Наиб.ширина лба 122,0 116,0 110,0 104,0 109,0
11. Шир. осн.черепа — 135,0 124,0 131,0 —
12. Ширина затылка — 111,0 104,0 109,0 —
25. Сагиттальная дуга — 370,0 343,0 361,0 —
26. Лобная дуга — 134,0 118,0 126,0 121,0
27. Теменная дуга — 118,0 114,0 127,0 —
28. Затылочная дуга — 118,0 111,0 108,0 —
29. Лобная хорда 110,0 126,0 113,0 116,0 116,0
30. Теменная хорда — 103,0 102,0 109,0 —
31. Затылочная хорда — 106,0 94,0 96,0 —
40. Длина осн.лица — 104,0 93,0 100,0 —
43. Верхняя ширина лица 112,0 111,0 102,0 106,0 106,0
45. Скуловой диаметр 141,0 140,0 131,0 137,0 —
539
Е. П. Китов
Продолжение табл. 5
Признак Зинге йский Красноур Тан.П Камбар Сары-Тау
к. 4 м. я. 1 к. 14 к. 7 к. 5 к. ?
46. Средняя ширина лица 85,0 98,0 99,0 102,0 —
47. Полная высота лица 117,0 128,0 127,0 119,0 —
48. Верхняя высота лица 73,0 82,0 75,0 76,0 80,0
51. Ширина орбиты 48,9 48,6 41,8 44,3 45,4
51а. Ширина орбиты от d. — 46,4 — 41,1 43
52. Высота орбиты 38,2 39,4 32,0 37,0 35,1
54. Ширина носа 26,0 25,4 21,1 24,5 24,0
55. Высота носа 50,8 61,3 53,4 54,0 56,0
60. Длина альвеол, дуги 59,0 54,0 51,0 49,2 —
61. Шир. альвеол, дуги 59,0 60,0 62,0 62,0 —
62. Длина неба — 47,0 41,6 42,3 —
63. Ширина неба — 38,2 41,0 35,4 —
SC. Симотическая ширина 10,8 5,1 9,9 6,5 10,6
SS. Симотическая высота 5,6 4,6 6,2 2,5 5,7
тс. Макс илло фр. ширина 22,0 16,5 19,0 15,2 18,4
ms. Макс илло фр.высота 8,4 8,5 5,6 5,6 7,3
de. Дакриальная ширина — 17,9 — 17,3 —
ds. Дакриальная высота — 10,4 — 9,3 —
FC. Глуб.клыковой ямки 6,8 5,8 6,0 4,5 1/4
Sub.NB Высота изгиба лба 17,2 15,6 12,2 18,7 15,5
Угловые
32. Наклона лба — 63,0 65,0 68,0 —
GM/ Профиля лба от g. — 59,0 56,0 62,0 —
FH
33(1). у. верх, части затылка — — 90,0 88,0 —
72. Общелицевой — 89,0 88,0 88,0 —
73. Среднелицевой — 93,0 90,0 93,0 —
74. Альвеолярной части — 78,0 85,0 78,0 —
75. у. наклона нос. костей — 59,0 59,0 68,0 —
75(1). Выступания носа 33,0 30,0 29,0 20,0 32,0
77. Назомалярный 134,0 130,0 141,0 146,0 130,0
zm. Зигомаксиллярный 128,0 130,0 131,0 137,0 —
Указатели
8/1. Черепной — 77,0 77,9 80,0 —
17/1. Высотно-продольный — 82,0 79,7 76,6 —
17/8. Высотно-поперечный — 106,4 102,2 95,7 —
20/1. Высотно-прод. от р. — 70,5 66,3 67,4 —
20/8. Высотно-попер. от р. — 91,5 85,1 84,3 —
9/8. Лобно-поперечный — 74,5 64,2 66,4 —
9/43. Фронто-малярный 94,6 94,6 84,3 87,7 92,0
40/5. Выступания лица — 88,1 90,3 95,2 —
48/45. Верх нелицевой 51,8 58,6 57,3 55,5 —
47/45. Общелицевой 83,0 91,4 96,9 86,9 —
52/51. Орбитный 78,1 81,1 76,6 83,5 77,3
54/55. Носовой 51,2 41,4 39,5 45,4 42,9
61/60. Альвеолярный 100,0 111,1 121,6 126,0 —
ss/ sc. Симотический 51,9 90,2 62,6 38,5 53,8
ms/ Максиллофронтальный 38,2 51,5 29,5 36,8 39,7
me.
ds/dc. Дакриальный — 58,1 — 53,8 —
540
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Окончание табл. 5
Признак Зингейский Красноур Тан.П Кам бар Сары-Тау
к. 4 м. я. 1 к. 14 к. 7 к. 5 к. ?
Нижняя челюсть
65. Мыщелковая ширина 120,0 122,0 — 127,0 —
66. Угловая ширина — 109,0 106,0 110,0 —
67. Передняя ширина 42,8 51,0 46,0 50,0 —
69. Высота симфиза 32,1 34,1 38,0 31,6 —
69(1). Высота тела 30,0 32,1 36,9 32,0 —
69(3). Толщина тела 11,3 12,4 11,8 13,1 —
71а. Наим, ширина ветви — 29,1 36,9 36,6 —
С. у. выст. подбородка — 82,0 75,0 74,0 —
Описательные
Надпереносье 4,0 4,0 4,0 3,0 —
Затыл. бугор. 3,0 2,5 3,0 2,0 —
Сосцев. отр. 1x5 1/5 2,5 2,5 —
Пер.-носов, к. 4,0 4,0 3,0 3,0 —
Таблица 6
Краниологическая характеристика женских черепов
из могильников Южного Урала и Западного Казахстана
Признак Магнит- ный Лебедевка Малково Кам бар Сары- Тау Целинный
к. 21 об. 87 к. 8 к. 6 к. ? к. 87
Линейные жен жен жен. жен жен жен (подросток)
1. Продольный диаметр 169,0 167,0 161,0 165,0 — 161,0
8. Поперечный д. 132,0 131,0 135,0 141,0 — 134,0
17. Высотный д. 138,0 143,0 138,0 122,0 — 147,0
20. Ушная высота 124,0 123,0 — 116,0 — 119,0
5. Длина осн.черепа 108,0 98,0 96,0 93,0 — 94,0
9. Наим.ширина лба 104,0 88,0 107,0 92,0 97,8 95,0
10. Наиб.ширина лба 117,0 114,0 121,0 118,0 119,0 110,0
11. Шир.осн.черепа 125,0 120,0 — 130,0 — 123,0
12. Ширина затылка 106,0 101,0 — 110,0 — 110,0
25. Сагиттальная дуга 347,0 372,0 — 352,0 — 318,0
26. Лобная дуга 132,0 128,0 126,0 118,0 120,0 115,0
27. Теменная дуга 108,0 127,0 122,0 118,0 125,0 100,0
28. Затылочная дуга 107,0 117,0 — 116,0 — 103,0
29. Лобная хорда 122,0 125,0 117,0 109,0 110,0 121,0
30. Теменная хорда 97,0 105,0 102,0 103,0 107,0 117,0
31. Затылочная хорда 93,0 110,0 — 101,0 — 114,0
40. Длина осн.лица 99,0 89,0 — 93,0 — 91,0
43. Верхняя ширина лица 110,0 88,0 110,0 101,0 103,0 99,0
45. Скуловой диаметр 131,0 124,0 131,0 129,0 — 115,0
46. Средняя ширина лица 94,0 87,0 95,0 90,0 94,2 84,0
47. Полная высота лица — 116,0 114,0 107,0 — 117,0
48. Верхняя высота лица 77,0 74,0 75,0 67,0 73,0 66,0
51. Ширина орбиты 46,5 45,5 45,3 43,5 44,5 40,2
51а. Ширина орбиты от d. 43,3 40,3 — 40,3 52,0 36,7
52. Высота орбиты 41,4 35,2 35,0 33,6 32,7 37,0
54. Ширина носа 25,3 27,0 26,0 20,7 23,0 24,4
541
Е. П. Китов
Продолжение табл. 6
Признак Магнит- ный Лебедевка Малково Камбар Сары- Тау Целинный
к. 21 об. 87 к. 8 к. 6 к. ? к. 87
55. Высота носа 58,4 55,2 54,0 52,0 43,3 49,0
60. Длина, альвеол .дуги 50,7 — — 50,0 47,7 —
61. Шир.альвеол, дуги 58,8 55,0 59,5 61,7 59,2 54,0
62. Длина неба 45,6 42,0 46.3 42,6 40,3 44,0
63. Ширина неба 35,5 39,2 39,8 38,0 39,3 —
SC. Симотическая ширина 9,1 12,4 9,7 8,8 6,6 5,0
SS. Симотическая высота 4,7 3,0 2,3 3,4 2,4 —
тс. Максиллофр. ширина 22,4 17,8 21,0 16,6 15,9 17,0
ms. Максиллофр. высота 8,1 5,7 5,1 5,3 5,2 —
de. Дакриальная ширина 26,0 19,8 — — — —
ds. Дакриальная высота 14,5 9,4 — — — —
FC. Глуб.клыковой ямки 3,4 4,1 2,6 5,0 3,2 3,8
Sub. NB Высота изгиба лба 21,5 12,9 — — — —
Угловые:
32. Наклона лба 70,0 66,0 — 75,0 — 79,0
GM/FH Профиля лба от g. 65,0 60,0 — 70,0 — 64,0
33(1). у. верх, части затылка 90,0 100,0 — 82,0 — 88,0
33(4). Перегиба затылка — 144,0 — - — —
72. Общелицевой 90,0 86,0 — 84,0 — 83,0
73. Среднелицевой 95,0 93,0 — 91,0 — 85,0
74. Альвеолярной части 77,0 66,0 — 66,0 — 77,0
75. у. наклона нос.костей 59,0 62,0 — 67,0 — —
75(1). Выступания носа 31,0 24,0 — 17,0 — —
77. Назомалярный 127,0 137,0 137,0 145,0 138,0 139,0
zm. Зигомаксиллярный 118,0 125,0 — 135,0 131,0 118,0
Указатели:
8/1. Черепной 78,1 78,4 83,9 85,5 — 83,2
17/1. Высотно-продольный 81,7 85,6 85,7 73,9 — 91,3
17/8. Высотно-поперечный 104,5 109,2 102,2 86,5 — 109,7
20/1. Высотно-прод.от р. 73,4 73,7 — 70,3 — 73,9
20/8. Высотно-попер.от р. 93,9 93,9 — 82,3 — 88,8
9/8. Лобно-поперечный 78,8 67,2 79,3 65,2 — 70,9
9/43. Фронте-малярный 94,5 100,0 97,3 91,1 95,0 96,0
40/5. Выступания лица 91,7 90,8 — 100,0 — 96,8
48/45. Верхнелицевой 58,8 59,7 57,3 51,9 — 57,4
47/45. Общел ицево й — 93,5 87,0 82,9 — 101,7
52/51. Орбитный 89,0 77,4 77,3 77,2 73,5 92,0
54/55. Носовой 43,3 48,9 48,1 39,8 53,1 49,8
61/60. Альвеолярный 116,0 — — 123,4 124,1 —
ss/sc. Симотический 51,6 24,2 23,7 38,6 36,4 —
ms/me. Максиллофронтальный 36,2 32,0 24,3 31,9 32,7 —
ds/dc. Дакриальный 55,8 47,5 — — — —
Нижняя челюсть:
65. Мыщелковая ширина — 113,0 116,0 117,0 — —
66. Угловая ширина — 87,0 98,0 98,0 — —
67. Передняя ширина — 45,2 44,6 46,2 — —
69. Высота симфиза — 31,3 38,7 29,8 — 29,5
69(1). Высота тела 29,5 29,5 27,5 29,0 — 26,4
542
Население позднесарматского периода Южного Урала и Западного Казахстана...
Окончание табл. 6
Признак Магнит- ный Лебедевка Малково Кам бар Сары- Тау Целинный
к. 21 об. 87 к. 8 к. 6 к. ? к. 87
69(3). Толщина тела 13,2 98,0 9,9 11,6 — 12,8
71а. Наим.ширина ветви 31,8 31,3 33,4 31,0 — 29,5
С. у. выст. подбородка — 68,0 74,0 67,0 — —
Описательные:
Надпереносье 2,0 1 1/0 1/0 1/0 0,0
Затыл. бугор. 2,0 2 1/0 0,0 — 0,0
Сосцев. отр. 2,5 2,5 0,5 1/0 2/5 1/0
Пер.-носов, к. 3,0 — — 3,5 3,0 2/0
ЛИТЕРАТУРА
1. Багдасарова Н. А. Кочевники Юго-Западного Приаралъя в I тыс. до н. э. I тыс. н. э.
(по антропологическим данным): дис.... канд. ист. наук. М., 1993.198 с. (ИЭА РАН).
2. Байпаков К. М., Смагулов Е. А., Ержигитова А. А. Раннесредневековые некрополи Южного
Казахстана. Алматы; Баур, 2005, 236 с.
3. БалабановаМ. А. Проблема происхождения населения позднесарматского времени Нижнего
Поволжья и сопредельных территорий по данным антропологии (проверка археологических
гипотез) / / Становление и развитие позднесарматской культуры (по археологическим
и естественнонаучным данным). Волгоград, 2010. С. 184-230.
4. Балабанова М. А. Поздне сармате кое население Нижнего Поволжья и сопредельных
территорий в антропологическом контексте раннего железа и раннего средневековья : автореф.
дис. ... д-ра ист. наук. М., 2013. 65 с.
5. Балабанова М. А., Перерва Е. В. Идентификация типов оружия по боевым травмам
у сарматов// Вооружение сарматов: региональная типология и хронология : докл. VI междунар.
конф. «Проблемы сарматской археологии и истории ». Челябинск : Изд-во ЮурГУ, 2007. С. 180-181.
6. Бисембаев А. А., Дуйсенгали М. Н. Новые материалы гунского времени с территории
Актюбинской области // Уфимский археологический вестник. Вып. 8. 2008. С. 99-101.
7. Боталов С. Г. Гунны и тюрки (историко-археологическая реконструкция). Челябинск,
2008. 672 с.
8. Боталов С. Г., Гуцалов С. Ю. Гунно-сарматы урало-казахстанских степей. Сер. Этногенез
урал. народов. Челябинск : Рифей, 2000.
9. Бытковский О. Ф. Новые сарматские погребения из Восточного Оренбуржья //
Нижневолжский археологический вестник. Вып. 11. Волгоград, 2010. С. 272-282.
10. Гуцалов С. Ю. Отчет об археологических раскопках в Актюбинской области в 1988 г. //
Архив Института археологии им. А. X. Маргулана МН-АН РК. Инв. № 2083-2084, связка № 144.
11. Дремов В. А. Обычай искусственного деформирования головы у древних племен Западной
Сибири и его происхождение // Проблемы археологии и этнографии. Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. Вып. 1.
С.99-110
12. Жиров В. В. Об искусственной деформации черепа // КСИИМК. Вып. 8. М., 1940.
13. Китов Е. П., Хохлов А. А. Палеоантропология могильника Соленый Дол (Южное
Зауралье) // Вестник антропологии. Вып. 19. М.: ИЭА РАН, 2011. С. 139-145.
14. Костюков В. П. Раннесредневековые курганы могильника Каменный Амбар-5 // Курганы
кочевников Южного Урала. Уфа, 1995.
15. Лукпанова Я. А. Катакомбные захоронения комплекса Акадыр II // Маргулановские
чтения — 2011 : материалы междунар. археол. конф. Астана, 2011. С. 305-309.
16. Малашев В. Ю. Позднесарматская культура Южного Приуралья во П-Ш вв. н. э.: автореф.
дис. ... канд. ист. наук. М., 2013. 26 с.
17. МалашевВ.Ю., Яблонский Л. Т. Степное население Южного Приуральяв позднесарматское
время: по материалам могильника Покровка 10. М. : Вост, лит., 2008.
543
Е. П. Китов
18. Мошкова М. Г. Позднесарматская археологическая культура // Степи Европейской части
СССР в скифо-сарматское время. Археология СССР. М., 1989.
19. Подушкин А. Н. Арысская культура Южного Казахстана. IV в. до н. э.— VI в. н. э.
Туркестан. 2000. 202 с.
20. Смагулов Е. А. Арысская археологическая культура: миф и реальность // Известия НАН
РК. Сер. Обществ, науки. Вып. 1. 2004. С. 284-300.
21. Стоколос В. С. Отчет об археологической экспедиции Челябинского музея в 1957 г.
Челябинск, 1958.
22. Ткачев В. В. Степи Южного Приуралья и Западного Казахстана на рубеже эпох средней
и поздней бронзы: монография. Актобе: Актюбинский областной центр истории, этнографии
и археологии, 2007. 384 с.
23. Юсупов Р. М. Палеоантропология Южного Урала в гунно-сарматское время // Вестник
антропологии. Вып. 14. М. : Оргсервис-2000, 2006. С. 170-174.
24. Ягодин В. Н. Курганный могильник Дэвкескен-4 // Археология Приаралъя. Вып. 4.
Ташкент, 1990. С. 28-81.
ABSTRACT
Е. Р. Kitov
THE LATE SARMATIAN POPULATION OF SOUTH
URAL AND WESTERN KAZAKHSTAN (BASING UPON
ANTHROPOLOGICAL DATA)
The late Sarmatian archaeological culture formed on the territory of South Ural in the
II-IV centuries AD. This culture had its own characteristic features which distinguished it from
other synchronous monuments of the steppe belt of Einasia. Any historical source that refers to
this period of time, especially an anthropological one, is extremely important for the reconstruc-
tion of actual ethnogenetic, migratory, assimilatory and other processes taking place in the habi-
tat of the Asian nomadic world. The article under consideration represents an attempt to review
all the materials, though small in number, from the late Sarmatian bur ia I sites of South Ural and
Western Kazakhstan, collected over the past decade. According to the results of the research
it has been stated that the artificial deformation was spread universally, which may indicate
that the mass tradition of artificial skull deformation (usually the circular type) appeared in the
steppe area of West Siberia, South Ural and Western Kazakhstan. Later this tradition may have
spread starting from the II century AD. The comparative analysis has shown that the male part
of the series under consideration is the closest to the Devkisken burial ground (South Ustyint).
This phenomenon of resemblance can only be explained by merging the regions of Zauralye and
South-Western Priaralye (the Aral Sea region) into one single habitat of an archeological culture
that could have also been ethnically homogeneous.
The relative proximity of some anthropological materials from the middle Syr-Darya and
Talas burial sites of the III-IV centuries AD and the series of materials from the Ural-Kazakhstan
steppe referring to the late Sarmatian culture may actually display the southern border where the
nomads interacted with the local settled population. The relations and contacts with the steppe
population of North Einasia naturally influenced the anthropological type of a part of population
that belonged to the middle Syr-Darya and Talas culture.
A large number of injuries and traumas present on the anthropological materials of the
male population of the late Sarmatian culture suggests that this society was more aggressive and
thus different from the previous one.
544
A M. Досымбаева
УСУНЬСКИЙ АРХЕО КУЛЬТУРНЫЙ АСПЕКТ
В ИСТОРИИ ГУННОВ И ТЮРКОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРАЗИИ
География распространения памятников усуней и хунну локализующихся в основ-
ном на территории Казахстана, несколько шире и охватывает также территорию Север-
ного Кыргызстана. Начало изучения погребальных памятников было положено М. В. Во-
еводским и М. П. Грязновым. В 1928-1929 топах авторами были раскопаны курганы
в могильниках Чуйской долины. и Иссык-Кульской котловины [Воеводский, Грязнов, 1938,
№ 3-4 с. 162-179]. Дальнейшее изучение памятников кочевников, описываемого в работе
периода связано с именем А. Н. Бернштама. В 1933-1949 годах ученым были обследова-
ны и изучены некоторые комплексы памятников предгорных районов Семиречья и Тянь-
Шаня. По материалам из раскопанных курганов автором был сделан вывод о том, что «сак-
ская и у су ньская>>, есть две стадии единого культурно-исторического процесса [Бернштам,
1949, с. 344]. Время бытования у суньских памятников определялось III в. до н. э. — V в. и. э.
[Бернтптам, 1949, с. 357]. В пределахдаты были выделены два периода: Ш в. до н. э.— I в. н.
э. и II-V вв. н. э. [Бернштам, 1949, с. 355].
На основании анализа материалов из могильника Берккара, расположенного на
севсро-Зешадпых склонах хребта Каратау, кроме обоснования ранней паты могилышка,
периодом Ш в. до н. э. — 1 в. н. э. (по поясной медной бляхе с изображением льва, дер-
жащего в пасти птицу), автор пр|тшел к выводу о том, что отдельные 'типы украшений
могут быть отнесены к ^культуре раннего средневековья II-V вв. н. э.» [Бернштам, 1941,
с. 11]. А. Н. Бернштам отметил, что отдельные элементы украшения сосудов, к примеру,
«налеттной арочный орнамент с насечками, зашипами; овальные налетты распростране-
ны как в посуде усуньского времени, так и на керамике тюркского периода» [Бернштам,
1952, с. 239; с. 24, рис. 100]. Свидетельства древних письменных источников, использован-
ные А. Н. Бернттггамом, совместно с археологическими данными, приводили автора к про-
тиворечивым выводам. Однако, касаясь проблемы, этногенеза тюрков и придерживаясь
позиций о том, что «сакская культура... является основой для культуры усуней, широко
распросграпетшой в Семиречье» [Бернштам, 1947, с. 152], ученый полагал что «к рубежу,
особенно началу н.э. тюркоязычность была сравнительно широко распространена среди
у сунь» [Бернштам, 1952, с. 215], Более того, по мнению автора, «в Семиречье, где были
блестящие условия развития кочевого скотоводства, тюркский этногенез шел особенно ин-
тенсивно», и именно эта территория «в Средней Азии является узлом, центром тюркского
этногенеза» [Бернштам, 1947, с. 153-154],
В 1954 году Илийской археологической экспедтщией были открыты и частично
исследованы курганы усуньского времени. Памятники, расположенные на левом и правом
побережьях реки Или, обследованные К. А. Акишевым, в отчете о работе пронумерованы
цифрами и соответ ственно обозначены в тексте: мотитытики№ 1, 2, 12 и т. д. Карга марш-
рутов экспедиции показывает концентрацию памятников в основном на правому берегу
реки Или.
545
А Л-1 Досъшбшк
По мнению исследователя, «среди 49 курганов, раскопанных экспедицией... боль-
шинство... относится к усуньскому времени, II в. до н. э.— I в. н. э.» [Акишев, 1956, с. 28].
Каменно-зелгтяньте насыпи «как правило, имеют кольцевые выкладки из камня под на-
сыпью. В узкой грунтовой яме, ориентированной с востока на запад, в подбое, прорытом
в северной стене, погребался покойник». Подбой закрывался вертикально заставленными
бревнами, яма же заполнялась камнем. В случаях отсутствия подбоя, яма быта перекры-
та деревянным накатом, затем «вокруг1 могильной ямы сооружалась выкладка, а сверху
насыпался курган. В отдельных случаях деревянный накат обкладывался толстым слоем
камыша» [Акишев, 1956, с. 28].
Описывая погребальный обряд, автор отмстил бедность инвентаря: сосуды, располо-
женные в изголовье на уровне левого или правого плеча, железные ножи, шпильки, хвосто-
вые позвонки барана. Датируя памятники II в. до н.э. — I в. н.э., автор был убежден в том,
что исследованные курганы являются памятниками усуней [Акишев, 1956, с. 30-31].
Г. Г. Бабанской были продолжены начатые еше А. Н. Берншгамом работы на мо-
гилыгикс Берккара, расположегшого в предгорье северо-западных склонов хребта Кара-
тау. Автор раскопок подтверждает, ранее высказанный тезис о преемственности сакской
и усуньскойкультур [Бабанская, 1956, с. 205].
В 1956 году7 Семиреченской археологической экспедицией Академии Наук Казахста-
на была обследована основная часть территории Семиречья. Результатом большой про-
деланной работы явилось выявление десятков могильников, составлена археологическая
карта региона и раскопано 182 погребения. Е. И. Агеева, анализируя и обобщая итоги
проведенных исследований, отметила, что «самый большой вещеспзеьптый материал со-
бран по периоду усуней, который генетически связан с предшествующими перттодами.
Основываясь на анализе керамики, весь материал устньского периода был подразделен
автором на три хронолоптческие группы: III в. до и. э. — I в. до н. э.; I в. до гг. э. — I в. н.
1-1II вв. н. э. Следуя уже устоявшимся научным взглядам о преемственности сако-усунь-
ской культуры, Е. И. Агеева вьщелила характерные черты усуньских памятников, которые
представлены каменными и каменно-земляными насыпями с кольцом у основания курга-
нов, грунтовыми ямами, которые были перекрыты деревом рпи ямами без перекрытий.
Е. И. Агеева отметила, что среди сопровождающего инвентаря в потрсбсниях, отсутствуют
предметы вооружения [Агеева, 1961, т. 12, с. 33-37].
Анализ других типов могильных ям, проведенный исследователем, в соответствии
с приведенными в работе аналогиями хронологически расположен следующим образом
[Агеева, 1961, т. 12, с. 37]:
Курган — скорченное положение — VI-V б. в. до н. э.
Курган — деревянное перекрытие покоится на земляных ступеньках — V-IV вв. до н. о.
Курган — ящики иод насыпью ранние — IV-Ш вв. до н. э.
средние — II в до н. э. — П в. и. э.
поздние — IV-V вв. н. э.
'Разнообразие форм могильных сооружений, по мнению автора, отражает «слож-
ность этногенетического процесса, проходившего на территории Семиречья» и дает воз-
можность выявить линии этнокультурных связей: «во-первых... прошжновение племен-
ных групп с Алтая и Восточного Казахстана, зафиксиров анное захоронениями в каменных
ящиках; во-вторых... массовое пронгжновение среднеазиатских племен, отраженное появ-
лением подбойных захоронений. Курганы, содержащие ямы с деревянными яшиками-на-
стидами и деревянными ггерекрьгттгями на земляных ступеньках, повестку тот о сохранении
в составе усуньского гшеметпюто союза гшеменных групп сэ и юеджей, заф юстированных
данными письменных источников» [Агеева, 1961, т. 12 , с. 39].
Знания в области естесгвенно-географических условий Семиречья, личные поле-
вые наблюдения, кропотливая работа с материалами из раскопанных объектов позволили
о46
Усунъский археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центракьног!. Евразии
Е. И. Агеевой правильно оценить сложность ^этногенетического процесса, выявить основ-
ные линии истор|жо-кулиурньтх связей населения Семиречья, выделить у суньские памят-
ники. Анализ некоторых типов сосудов «из усунъских курганов... таких как чаши-кубки
со сферическим и уплощенным дном, имеющие огюпшые вертикальные ручки- выступы,
небольшие грушевидные сосудики типа кубков с петлеобразными ручками в центре ту-
лова, являвшихся широко распространенным типом посуды в период Vi-VIII вв, н, э,>>, по-
служили аргументом для вывода о том, что «что усуни... позднее вошли в качестве одного
из основных компонентов в состав образовавшегося западно-тюркского каганата» [Агеева,
1961, г. 12, с. 35-36].
Изучение усуньских памятников, расположетшых в дольше реки Или, в 60-е годы
было продолжено Г. А, Кушаевым. Анализ материалов из погребении, работа со значи-
тельным по своему7 количеству объемом артефактов, позволили автору «проследить дина-
мику развития культуры усупей, основное направление их хозяйства и соответствующие
ему общественные отношения и религиозные представления, а также классифицировать
памятники по трем хронологическим периодам» (Кушаев, 1963, с. 139-282).
В пределах хронологической шкалы III в. до н. э.— III в. н. э. были выделены пери-
оды: Ш-П вв, до и. э.; I в, до н. э. — I в. и, э.; П-ПТ вв. и. э. В периодизации погребальных
памятников, основаннойна типологическом анализе сооружений 87 курганов, памятники
Ш-П вв. до н.э. представлены на местности цепочкой или несколькими цепочками кур-
ганов, строго идущими с севера на юг. Курганам присущи каменные кольца на насыпи
и вокруг насыпи [Кушаев, 1963, с. 235], Мотичьпики I в, до п. э. — I в, и, э. расположены на
местности, как цепочками, так и разбросаны бессистемно. Каменные кольца ут оснований
курганов обнаружены лишь на памятниках четырех могильников. На шести мотплыпжах
было раскопано 58 курганов. Перттодизация памятников П-Ш вв. н. э., была произведена
автором в результате изучения 44 курганов на семи могильниках. Характерными особен-
ностями памятников этого периода является отсутствие строгой планировки курганов
и необязательное наличие каменных колец под насыпью [Кушаев, 1963, с, 236],
В дальнейшем Г. А. Кушаевым проводились разведочные работы в северо-восточной
части Семиречья, Джучпирии. В 1966 году7 Адакульским отрядом Семирсченской археоло-
гической экспедиции под руководством автора были выявлены, ряд могильников усунь-
ского времени и раскопаны несколько курганов (15). В тексте отчета отмечено, что мате-
риалы из курганов «позволили выявить некоторые особенности памятников середины
I тыс. н. э., преемственность материальной культуры древних усуней и тюрок» [дословно
из текста отчета, см, Кушаев, 1966].
А. Г. Максимова, постоянный участник, исследователь и руководитель отрядов С'еми-
реченской археологической экспедиции, с середины 50-х годов проводила работы по из-
учению кочевнических памятников [Максимова, 1959, с. 87-90]. Ряд памятников в 60-е годы
были исследованы ею в предгорьях Каратау. Все курганные могилыпжи, исследованные
А. Г. Максимовой, расположены, как правило, на возвышенных местах вблизи воды, не-
большими грушгами. В шести могильниках было выявлено 79 конструкций, в составе
которых 21 ограда, 50 курганов и восемь выкладок. Каратауские конструкции с джунгар-
скими и тжгь-шапскими объединяли следующие черты: форма и структура кургана (ка-
менно-земляные), наличие колец у основания насыпи, выкладки, сопровождающие курга-
ны, погребальный обряд, ориетпировка погребенных. Отличительной особенностью, по
мнению исследователя, является наличие перекрытий из камня над ямой. Могильники
Кенсай и Кыр Чебакты датированы автором I-П вв. и. э.
А. Г. Максимовой были продолжены исследования известного в литературе могиль-
ника Берккара. По результатам раскопок десяти курганов и анализу материалов из памят-
ников, автора датирует их I-Ш вв. н.э., а по фрагменту керамики с овальным по форме
паленом па боковине сосуда — IV-V вв. гг. э. [Макст/гмова, 1962, с. 97-116]. Материалы из
могильника Жетышоко были датированы I-Ш вв. н.э. Анализируя погребальный обряд
и материалы из памятников, расположенных на северо-западных склонах хребта Кара-
547
Л, М, ДосъшбаеУД
тау, А. Г. Максимова выразила свое несогласие с зшением А. Н. Бернптгама о принадлеж-
ности Каратауских погребений (в частности, Берккаринского могильника) каг-пюям, По
мнению автора, материальная культура, оставивших такие памятники племен, близка усу-
ням и «весь погребальный штвентарь, а также характер надаюгптьных сооружений, име-
ют очень близкие аналогии в памятниках Семиречья усуньского времени (ПТ в. до н. э.—
III в. н.э.)» [Максниова, 1962, с. 100].
Работы А. Г. Максимовой в области изученияусуньских курганов, впоследствии были
сосредоточены в предгорной полосе Киргизского Алатау. Подкургагпгые захоронения, по-
гребения в каменных выкладках, раскопанные в этом районе, по мнению исследователя,
дополнили картину расггростраггенигз усуньских памятников [Максимова, 1970, с. 121-128;
1976, с. 163-182]. Но, датируя изученные памятники уже только I-III вв. н. э., поскольку не
было оснований для более раьп-тей даты, автор по-прежнему ссылается на такой признак
как «наличие каменных колец под и вокруг насыпи... свидетельству тощих о преемствен-
ности усуньской и сакскойкультур» [Максимова, 1975, с. 160].
Археологическое изучение памятников усуней на территории Киргизии (после опи-
санных выше исследований А. Н. Бернптгама) было продолжено А. К. Кибировым. В ре-
зультате экспедтщиогптых работ, проведештых в течение ряда лет, исследователь пришел
к выводу, что «самыми распространенными памятниками на Тянь-Шане являются погре-
бения сако-усуньских племен (VII в. до и. э.— II в. и. э.)у> [Кибиров, 1959, с. 64]. Археологи-
ческая карта распространения памятников на территории Центрального Тянь-Шаня, по
мнению А. К. Кибирова наглядно указывает1 па «территорию расселения племен» [Киби-
ров, 1959, с. 69].
Основными критервдгми выделения усуньских курганов являлись уже ставшие тра-
дгпцтонными наборы признаков: каменные, каменно-земляные насыпи, в отдельных слу-
чаях, зедтляные наевши с кольцами у основ алий и без них. Некоторые большие насыпи
курганов на расстоянии от оснований имели ограждения в форме как круга, так и четыре-
хугольника (в качестве аналогов указывается могильник Берккара) [Кибиров, 1959, с. 104].
Обычные грунтовые ямы, перекрытые деревом, каменными плитами, по мнению ав-
тора, также пс противоречат общспригдггому положению о признаках, характеризующих
усуньские курганы. Анализ вещевого материала из погребений, перекрытых каменными
плитами, позволил А. К. Кибирову выразить несогласие с датировкой изученных курганов
периодом IV—III в в. до н.э. Автор считал, что их возраст может «хронологически... быть бли-
же... к нашему времени на одно-два столетия» [Кибиров, 1959, с. 105]. Характерными чер-
тами погреб ал ьпог о обряда памятников усу ньского гглсмегпгого союза, по мнению автора,
являлись преимущественная западная ориентировка погребенных, наличие в погребени-
ях лепных сосудов, чаш, грушевидных кувшинов, сосудов кубкообразной формы с верти-
кальной ручкой и без нее, баночной формы, иногда с отпечатками ткани на внутренней
поверхности сосудов. Железные ножи, кости барана, также как и в усуньских погребениях
с территории Казахстана являлись обязательным атрибутом погребального инвентаря, со-
ответствуя градициямпогребального обряда усуньских племен [Кибиров, 1959, с. 105-107].
В результате исследования более 100 курганов с ямными погребениями
в 1953-1955 годах, А. К. Кибиров пришел к выводу о том, 'что «мгюгочислстпюсть и повсе-
местную распространенность в Центральном Тянь-Шане разновеликих усуньских курга-
нов можно объяснить, допустив, что после распада усуньского племенного союза с главной
ставкой в городе Чи-гу, в юго-восточной части побережья Иссык-Куля было образовано
новое временное объединение усуней. Основной территорией этого владения могла быть
область Центрального Тянь-Шаня» [Кибиров, 1959, с. 108]. Исследователь считал, что «ос-
новная масса... усуньских курганов... является погребениями не ранее, чем IV в.», и что
«усуни на этой территории были позднее, вплоть до тюркского каганата VI-VIII вв.» Ар-
хсодогичсским подтверждением предположения о длительном пребывании в этом районе
усуней, являются «усуньские курганы, встречающиеся в Центральном Тянь-Шане повсю-
ду в большом количестве» [Кибиров, 1959, с. 110].
548
Усунъский археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центракьног!. Евразии
На основании анализа керамической продукции, А. К. Кибиров, вслед за А. Н. Берн-
шгамом, подтвердил факт существования сквозных типов керазпжи, встречающихся в по-
гребениях усуней и тюрков. Автор отметил, что аргументу об усуне-тюркских параллелях
соответствуют: «...находки в недельных усунъских курганах чаши и горшков со сфериче-
скими днищами, но в первом случае с подковообразным полукруглым налепом в виде руч-
ки ьш боковине сосуда, а во втором, со стшошнылти вертикальными ру 'жами-выступами,
что являлось пшроко распространенным и характерным элементом керамики тюркского
каганата. И, наоборот в курганах тюркского времени были найдены круглодогптыс сосу-
ды, типичные для форм керамики бытующей у усуней» [Кибиров, 1959, с. 110]. ученый
сделал попытку обосновать Централънотяньшанское расположение пчеметшого объеди-
нения усуней в период IV-V вв. н. э., привлекая для этого свидетельства древних китай-
ских письметптых источников [Кибиров, 1959, с. 109].
Изучение курганных погребений описываемого времени на территории Киртизии
было продолжено А. К. Абегековым, К). Д. Баруздиным. В Таласской долине авторами
были раскопаны целый ряд мотпльников. Авторы свидетельствуют; 'что «несмотря на раз-
личие типов наземных сооружениий, все три группы курганов имеют много общего: рас-
положение курганов цепочкой, хотя для курганов с каменной насыпью, в основании ко-
торых концентрические круги, этот принтщп часто нарушается. Всем группам присуща
одинаковая конструкция могильных сооружений: эго грунтовая яма с небольшой нишей
в северной стенке, часто перекрытая каменными плитами или плахами. Расположение ям,
ориентировка костяков, наличие керамики во всех группах одинаковы» [Абсгсков, Баруз-
дин, 1963, с. 28-29].
Допуская этническую близость населения, оставившего эти памятники, в вопросе дати-
ровки комплекса исследователи ссылаются на широкий временной отрезок бытования раз-
личных по типу конструкций. Несмотря на наличие отдельных форы сосудов, браслетов и
др. украшений [Абетеков, Баруздин, табл. П. 3, табл. ПГ. 1, 2, 4, 5, 6, -рис. 6, 7), указывающих
на дату — первая половина I тысячелетия нашей эры, авторы «рассмотренные памятни-
ки Таласской долины даптруют первыми веками до н. э.» [Абетеков, Баруздин, 1963, с. 31].
Но могильник Джаныш-Булак, расподожетшый па террасе левого берега реки Нарыл, из-
ученный А. К Абегековым позднее, был отнесен к памятникам эпохи усуней и усуньской
этно-культурной среды... а дата определена в пределах Т-ПТ вв. н. э. [Абетеков, 1975, с. 65].
.Подводя итоги многолетних исследований по изучению погребальных сооружений
и погребального обряда кочевников в районе Внутреннего Тянь-Шаня, К. И. Ташбаева
пришла к выводу о том, что «комплекс погребений относить к двум разным культурам
(сакскому и усуньскому)... нет никаких оснований» [Ташбаева, 1996, с. 60]. Выражая свое
несогласие с лшением А. К. Кибирова, который «отнес их к памятттшеамусуней», автор вы-
сказала мнение, что «рассмотренные памятники Тянь-Шаня в основном синхронны с сак-
скими памятниками Кетмень-Тюбе и других районов Кыргызстана» [Ташбаева, 1996, с. 61].
Погребально-поминальный комплекс Жапьтрьтк, являющийся ближайшей аналогией мо-
гильнцка Берккара, был отнесен также к эпохе ранних кочевников [Ташбаева, 1996, с. 44].
Антропологический анализ краниологического материала, на который часто ссыла-
ются авторы в качестве поддержки своей версии о сако-усуньской культуре [Кушасв, 1963]
или сакской [Ташбаева, 1996, с. 61], по мнению антрополога В. В. Гинзбурга выводы не так
однозначны. Анализируя серию усуньских черепов, В. В. Гинзбург отмечает- ее своеобра-
зие, но кроме «европеоидности, но с монголоидной примесью» [.Гинзбург, 1959, с. 267] под-
черкивает, что у' илийцев много общего с тутгнами Тянь-Шаня и, возможно, Центрального
Казахстана (без деформапии)... обтщ-гми признаками которых было сочетание как европе-
оидных, гак монголоидньгх расовых черт. По мнению В. В. Гинзбурга, «в данном случае
перед нами одна из ранних локальных форм образования южно-сибирского антропологи-
ческого типа... становление которого... происходило к началу гг. э.» [Гинзбург, 1.959, с. 269].
1 [равомерным является вывод И. Кожомбердиева о гунно-усуньском времени, кото-
рое охватывает, по мнению автора, I-V вв. н. э. Выделяя этот период, ученый выразил мне-
549
Л, М, Досъшбае.ба
ние, что «археологические памятники рассматриваемого времени... представлены могиль-
никами с катакомбными захоронениями кенкольского типа» [Кожомбердиев, 1977, с. 15].
Попытка региональной классификащж кочевнических памятников, по результатам
многолетних исследований потребсггьных комплексов Киргизии была проведена IO. А. За-
диспровским [Задпатровский, 1975]. Объединив погребальные памяшики в те или иные
группы по типу могильного устройства, исследователь выделил семиреченские памятни-
ки в <<ашырджа;1ъскую>> труппу, подчеркнув при этом их генечическую связь с памятника-
ми сакских племен. В данную группу автором отнесены захоронения в обычных грунто-
вых ямах и захоронения в подбоях. По мнению ученого, захоронения в подбоях связаны
с культурой юечжи и высказано предположение, что «захоронения в катакомбах могут
оказаться погребальными памятниками усуней» [Заднепровский, 1975, с. 167]. Время бы-
тования различных по типу могильных конструкций, ученый описывает1 следующим об-
разом: «III—I вв. до н. э. распространены "чильпекская' группа памятников, составляющая
основную массу* захоронений местного населения усунъского периода... и... население,
оставившее эту группу памятников, правомерно отождествлять с потомками местного сак-
ского населения». Пледом за этим идут строки о том, «что погребальный обряд у7 пришлых
тое^тжийских и усуньских племен отличался от обряда местного, гюдчинегптого им населе-
ния» [Заднепровский, 1992, с. 81]. А «айгырджальская» группа памятников (надо понимать
«семиреченская», см. выше) хронологически занимает следующую шкалу: I-V вв. нашей
эры [Заднепровский, 1992, с. 84]. Культурно, в эту группу занесены подбойно-катакомбные
захоронения, которые «не связаны генетически с могильниками сакского периода» [За-
днепровский, 1992, с. 84]. Выводы автора выражают’ следующие строки: «Со II—I вв. до н. э.,
на территории Семиречья и Тянь-Шаня шел активный процесс смешения местного ира-
ноязычного населения с пришлыми племенами юечжей и усуней, имевшими центрально-
азиатское происхождение» [Заднепровский, 1992, с. 85].
Другое мнение о вероятных центральноазиатских паргтгтенях, которое прослежива-
ется по памятникам «постскифского» периода Тувы, и второго хронологического периода
культурыусуней (I в. до н. э.— I в. н. э. по Г. А. Кушаеву) высказано А. М. Мандельштамом.
По дшению автора: «Сходство наблюдается в расположении нотребальных сооружений
цепочками, сменивтттихся бессистемньтм, но имеютщ-гм иные закономерности», наличии
наружттьгх каметтных отрад крутлой или квадратной формы, поминальных вьткладок раз-
личной формы, под которыми обнаруживаются глиняные горшки и зольные пятна. Вы-
сказана мысль о занмсттювапии усу нами у юечжей «в период обитания па востоке)) тради-
ции хоронить в подботяных могилах. Аналогии потребальнодгу инвентарю да усуньских
погребений в материалах из Тувы позднего этапа укжекой культуры: железных булавок
с шаровидными завершениями, спиралевидных серег с поперечным колечком для подве-
ски и других приведены в качестве подтверждения идеи о взаимосвязи захоронений в под-
боях с юечжи и их влиянии па погребальную традицию усуней [Магтдслъгшам, 1996, с. 99].
Касаясь вопроса о соответствии сведений кит айских письмештых истоштиков но ран-
ней истории усуней [Бернпггам, 1949, с. 357], А. М. Манделытггам высказал мнение о вер-
ности трешиционното истожсоваттпя истоштиков, так как вышеописанные им центрггль-
ноазиатские параллели являются археологическим подтверждением данных истортяи
[Мандельштам, 1996, с. 95]. По мнению исследователя «два разных исгоштика однозначно
свидетельствуют о том, что в первой половине И века до н.э. усуни обитали не в Предней
Азии, а где-то вблизи от восточной окраины Восточного Туркестана» ([Манделытггам, 1996, с. 96].
Продолжением дискуссии на тему о культурной щттерпретации потребальных ком-
плексов конца I тыс. до н. э. — начала I тыс. н. э. на территории Средней Азии явилась
работа О. В. Обельченко [Обельченко, 1992]. Многолетние исследования подкурганных
захоронений на территории Бухарского оазиса, позволили автору сделать ряд выводов,
касающихся времени возникновения и существования того или иного типа захоронений,
проследить процесс эволюции потребалъиых конструкций и осветить некоторые аспекты
истории культуры населения с конца I тысячелетия до н. э. до середины I тысячелетия
550
Усунъский археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центракьног!. Евразии
и. э. Но мнению ученого, «основными подкурганными сооружениями в курганах И в. до
н. э. — I в. н. э. являлись подбойные могилы и катакомбы с дромосом, притом, 'что... подбой
сооружался в западной стене». Далее, в перттод со II в. н. э. по IV в. и. э., основным типом
могильного сооружения были захоронения в катакомбах, хотя в дютдтльниках встречаются
и подбойные могилы. Иными словами, в одну эпоху на всей территории Средней Азии
сосуществовали захоронения в грунтовых могилах, в подбоях и катакомбах. «Особенно
широкое распространение в первые века нашей эры. и в последующее время, погребения
в подбоях и катакомбах подучили на территории древней Ферганы, на Тянь-Шане и Па-
миро-Алтае» [Обельченко, 1992, с. 106].
Погребальный обряд, по данным исследователя, характеризуется преобладанием
трупоположения на спине, при котором руки гг ноги лежат по длинной оси могил, с не-
большими вариациями (к примеру, одна да рук или две могут находиться на тазовых ко-
стях, меняется и положение нот), в ориентации скелетов, определешюсть существует для
каждой хронологической группы. «В погребениях... II в. до н. э. — I в. н. э. во всех курганах,
независимо от1 того, были под насыпью подбои и катакомбы, скелеты лежали головой толь-
ко на юг с отклонением к западу или востоку... северная ориентация скелетов обнаружена
в погребениях II- IV вв. н. э., сосуществуя с воете твой».
Состав погребального инвентаря, сопровождавшего умершего, был представлен
оружием, украшениями, посудой и другими вещами. В качестве заупокойной пищи упо-
треблялась передняя нога овны, рядом с которой находился небольшой железный нож.
Железные мечи располагались вдоль руки. Кинжалы лежали у пояса. В основном около
правой ноги — наконечники стрел. «Кости барана находят, как правило, в погребениях
II в. до н. э. — I в. н. э. [Обельчет-псо, 1992, с. 109-132].
Касаясь вопроса эволюции погребальных сооружений, О. В. Обельченко считал семи-
реченские и североказахстштские подбойные захоронения, известные ему7 по публщеациям,
как самые ранние, и, что по курганам Семиречья, можно проследить «процесс форАпцюва-
ния подбойной могилы и переход о л трутовой могилы к подбою» [Обельченко, 1992, с. 143].
Исследования проблемы генезиса типов могильных сооружений по данным мо-
гильников Западной Ферт алы, провсдсгшыс Б. А. Литъипским, стали основанием для вы-
водов о тесной связи катакомбных и подбойных захоронений и «возможности неких об-
щих исходных корней в генезисе этих могильных сооружений*) [Литвинский, 1972, с. 67].
По мнению ученого, именно селдареченские подбойные могилы имеют «первостепенное
значение для выяснения происхождения среднеазиатских». Однако, допустив, что ямы
с <<заставкой)), раскопанные в могильниках долины реки Или, являются переходными ти-
пами могильных сооружений от обычной грунтовой ямы к подбою, автор выразил несо-
гласие с выводом Г. А. Кушаева о том, что «все изменения типа древних погребений следу-
ет искать в особенностях способа производства» [Литвинский, 1972, с. 68].
Распространение «в разных областях Средней Азии со II—I вв. до н. э. подбойных мо-
гил свидетельствует об общности среднеазиатских кочевников и сарматов» [Литвинский,
1972, с. 69]. Кроме того, автор допускает1 возможность наличия различных вигов погре-
бадъных сооружений в Западной Фергане, существовавшей согтиа льно-половозрастной
дифферегщиацией и другими факторами, о чем красноречиво говорит лнюграфгтчсский
материал [J (итвинский, 1972, с. 72].
Хронологическая шперпретация занаднофертанских памятников произведена
Б. А. Литвинским «в результате анализа каждого могильного комплекса, сопоставления
их друг1 с др)-7 гом внутри моггтаъника и сравнения комплексов целых могильников ». Сум-
марная картина периодизатпти, по .Питвинскому, выглядит следующим образом: «...самые
ранние могут датироваться I-П вв. и. э. Но основная масса погребений может1 быть датиро-
вана П—IV вв. н. э.; значительная V-VII вв.» [Литвинский, 1972, с. 132].
Погребальные памятники Ферганы, изученные Н. Г. Горбуновой, в соответствии
с системой признаков, разработанной автором, «распределяются неравномерно как по
ландптас]ттным зонам, так и по районам долины. Они образуют локальные группы, сре-
551
Л, М, Досъшбае.ба
ди которых в северо-западном и частично юго-западном районах предгорий расположе-
ны могильники из наземных кггиенных сооружений. В юго-западном районе преобладают
подботт различных вариантов, сочетаютщгеся с катакомбами хантизского типа и с некото-
рым включением катакомб кенколъского типа, и гщбокрши грунтовыми могилами, ча-
сто с дсрсвятптьгми перекрытием и различной ориентировкой)). Датировка выделенных
памятников, по мнению Н. Г. Горбуновой, «вряд ли ранее рубежа н.э.» [Горбунова, 198'1,
с. 94-95]. Объясняя существующие различия в погребальном обряде, автор допускает’ возмож-
ность того, что «в Средней Азии как бы сталкиваются движения двух потоков племен с се-
веро-западных и северо-восточных ее окраин..., а ...некоторая пестрота погребальных соору-
жений па Тянь-Шане может объясниться контактами с Ферганой» [Горбу тюва, 1981, с. 96-97].
Историографический обзор проблемы изучения погребальных памятников кочев-
ников рубежа эры и первой половины первого тысячелетия нашей эры демонстрирует
отсутствие единого мнения в вопросах интерпретащпя археологических материалов.
С другой стороны, по результатам проведенного историограсфического обзора проблемы
стадо очевидным, 'что в работах, ттосвящештых изучению культуры усуней и других пле-
мен, обитавших на территории Жетысу во II в. до н. э. — V в. н. э., отсутствует анализ всего
комплекса данных по истории культуры племен, а использование сведений из друтттх ис-
точников всегда носило выборочный характер.
О локализации усуией и хуииу
по сведениям древиих китайских письменных источников
и их миграции иа территорию Семиречья
Существенно допоштитъ этот1 пробат возможно с помощью тянформации, содержа-
щейся в древних китайских письменных источниках. И это тем более необходимо, что
объем сведений из этого вида истошгиков содержит данные по локализации усуней в раз-
личные периоды истории. Сведения о местонахождении племени усуней, в древних ки-
тайских письменных ттсточниках, описанные в связи с военными; акщтямтт пропяв сюнну7,
в которых они участвовали на стороне китайцев служат' исттлшиками, которые отразили
характер экономических и политических взаимоотношений этносов в рассматриваемую
эпоху. Сравнение информации о локализации усуней вдоль караванных путей, северной
и южной дорогах позвошпот определить географию расселения в пределах Туркестана
и проследить этапы формирования культуры названных этносов.
Аналитический обзор текстов, да указагятых сочинений, позволяет утоштить некото-
рые вопросы локализации усуней, хунну и юечжи в ранний период их истории. Сравне-
ние данных китайских хроник, и критический анализ политических событий, в которых
пршгмьгают участие у сунн и хунну в различные периоды своей жизни на территории Вос-
точного Туркестана, послужило основанием .для выводов об этапах сформирования и ста-
новления государства назватпгых этносов.
Первое упоминание об усунях в 110 главе «Ши цзи» связано с военными действиями
хунну ского птанъюя .Модэ (176 г. до н. э.). У сунь названо владением совместно с J Еоулань,
Хусе и другими. Лэулань или Лоулань — название государства, расположеъшого в непо-
средственной близости от озера Лобнор. «Хусе, или правильнее Хусйе тт у сунь находятся
на северо-запад от Гуачжоу. Усуньское государство периода (Чжаныо) находилось в Гу-
ачжоу», отмечает в своих замечаниях и поправках к работе Бичурина, Н. Кюнер [Кюнер,
1961, с. 311]. Следующие строки из «Исторических записок» о первоначальном прожива-
нии усуней между Цитянь Шаг-гем и Дуньхуаном, где они располагались совместно с юеч-
жи, появляются после поездки Чжан Цяна к хунтам.
Имет-пго этот1 текст, правда, с небольшими различиями содержится и в «Ши цзи»
и в «Ханыпу».
552
Усунъский археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центракьног!. Евразии
Бань I у
Сыма .Цянь
Правитель усуней именуется Куньмо. Его
отеп Наиьдоумо был правителем маленького
царства,, расположенного, как и большие юеч-
жи,. между горами Пиляныпань и Дунь Хуаном.
Правитель усуней именуется Куньмо.
Его отец был правителем маленького цар-
ства на западных границах Сюнну
Кроме того, летописи этого периода содержат1 и сведения о том, что <<.. .шапыой пре-
поручил ему ( I уньмо) надзор за караулами при Западной стене» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 155].
О географическом расположении сюнну говорится, что «„.Западная сторона хун-
нов простирается от Соляного озера на восток до велтткой стены в Лун-сил (Соляное озе-
ро — Лобнор) [Бичурин, 1950, т. 2, с. 150]. В том же «Повествовании о Давани» имеется
упоминание о том, что «усунь находится па северо-востоке от Давани, гга востоке Ганьми
и Юйтянь» (.1 аньми, иначе Гюйми — есть название княжества Кария; Юйтянь-Хотан) [Би-
чу ргттг, 1950, т. 2, с. 149]. «Повестъование о Загтадномкрае» совместно с разделом «Описание
устройства земель», (нововведение в китайских хрониках), появляется в истории старшего
дома Хань (Цяньханьшу).
В «Повествовании о Западном крас» Бань Гу описывает' государства и владения, рас-
положенные в Восточном Туркестане и Джунгарии по следующей схеме: расстояние до
ближайших владений или взаиморасположение их гго сторонам света, численность населе-
ния и войска, данные о хозяйстве и обычаях. Именно в этом разделе, Бань Гу называет этот
регион Западным краем (Сиюй). У Сыма Цяна название Восточного Туркестана Западным
краем еще отсутствовало.
Во встучтлениик «Повествованию...» отмечено, что «все сии владения лежат от хуннов
к западу, от усу ня к югу. На южной и северной сторонах Западного края, находятся боль-
шие горы, между которыми река протекает. Западный край от востока к западу содержи
6000 ли длины, от юга к северу до 1000 ли широты; на востоке отделяется от Китая крепо-
стями Юй-мынь-гуапь и Яггь-Гуаггь, гга западе ограничивается Луковыми горами)).
Владения, расположенные к юту от усуней, есть подчиненные Китаю государства
(Чжаньго). Коменгатор хроники отмечает, ‘что это были государства с городами и предме-
стьями, то есть «сказано о ’Гумо, Вэньсу, Гуйшт, Яньпи» [Кюнер, 1961, с. 74, прим. 30]. Там же
сообщается, что «земли усуней прилегали к южной стороне Тяньшаня, прямо на север до-
сгигали Яггьци, гга восток достигали Чеши (Цзюйши) [Крюков, 1988, с. 244]. Смежны с сгон-
ну. На северо-западе общаются с Канггзюй, то есть... западная и северная сторона усуней
примыкает к Канцзюй» [Кюнер, 1961, с. 74]. В последовательном описании границ распо-
ложения западных государств говорится, что ’Гумо, Вэньсу (Аксу), Куча на севере смежны
с У сунем [Кюнер,1961, с. 204]. У танпзыли смежно с У сунем на западе [Кюнер, 1961, с. 205].
Владение Гуапьду расположено в дошлю Яггьдуггь, От' Капп ара гга юг около Луковых гор
места необитаемы... На севере смежно с у сунем [Бичурин, 1950, т. 2 , с. 188].
Письменные источники содержат- сведения и о древних караванных ггутях, по кото-
рым шло сообщение с государствами и владениями Западного края. В период, описывае-
мый в «Ханьшу», во П~1 вв. до н.э. в Западный край вели две дороги: «одна, пролегая че-
рез Шапъшаггъ по северную сторону Южных гор (Куггь Лунь), идет по направлению реки
(Тарим) на запад до Яркяна и называется Южною, северная дорога от местопребывания
западного чешыского владетеля подле Северных гор (Бэй-Шань) идет на запад до Ка гитара
и называется северною дорогою». Она «по переходе через Луковые горы ведет в Давань,
Кангюй» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 170]. В комментарии к этот! информации о расположении
дорог отмечается, что «у су ни ггаходились под северными горами. Те из китайских послан-
ников, которые пользовались южною дорогой, следовали северным берегом Тарим, все
они находились гга юг от границ усуней)) [Кюнер, 1961, с. 77, прим. 54].
Столица усуней Чигу в «Повествовании о Западном крае» указана «от Чанань
в 9800 ли. На восток до местопребывания наместника 1721 ли, на запад до Кангюйской
границы 5000 ли» [Бичурин, г. 2, с. 190]. В китайской исторической литературе эта инфор-
553
Л, М, Досъшбае.ба
мащ1я уточняется и комментируется следующими словами: «.усунь жили в городе Чигу,
впоследствии переселились в Цунлттн; это свидетельствует, что усуни находились на юг от
гор. Ныне на север от Аксу и Яньшань цвет земли чисто красный, предполагали, что это та
страна (где жили усуни)» [Кюнер, 1961, с. 73, прим. 15]. В другом примечании рассмотре-
ны и уточнены данные о расположении Читу по отнотттению к Чаньанто: «Если сравнить
с расстоянием от Чаньаня, следует писать 1662 ди, говоря только на восток, узнаешь, что
(У сунь) не находится на север от гор». В справке Хэ Цго-Тао: «Если У сунь находилось на
север от тор, то следуег говорить "на юго-восток"» [Кюнер, 1961, с. 73, прим. 21].
Описание территорий Западного края, начатое еще со второго века до нашей эры
и впервые изложенное в «Исторических записках», традиционно велось и в последующие
эпохи. В «Истории Поздней Хань'1» («Хоу ханыпу») сведения хроник, освещены за. период
с 25 по 220 годы н.э. Однако в этот' период происходят значительные ттзменеиия во взаимо-
отношениях империи с западными государствами и сведения хроник фиксируют их сле-
дующим образом: при императоре Ван Ман (17-23 гг. н.э.) «...Западный край вознегодовал
и отложился», при Мин-Ди» (58-75 гг. н. э.). «Западный край 65 лет был в разрыве с Китаем
и потом опять вотлил в сообщение» [Бич)трин, 1950, т. 2, с. 216]. При Шунь-щт (126-1.44 гг.
н. э.), «...в 127 году Бань 1Он опять покорит Харашар, а после сего Кучу, Яркян, Хоган,
Кашгар... но у сунь и владения, лежащие от Луковых гор на запад, отторглись совершенно»
[Бичурин, т. 2, с. 220].
О переменах, произошедших в первые века нашей эры, как на исторической арене,
так и на географической карте Восточного Туркестана в древних китайских хрониках упо-
минается неоднократно. Прочтение текстов перевода «Повествование о Западном крае»
показывает; что владения Гумо, Вэньсу, Куча, Карашар, Хоган, по описаниям «Нянъхань-
шу» смежные с У сунь, теперь не имеют общих границ. Владение Утанцзыли вовсе исчезает
из числа описанных территорий [Бичурин, т. 2, с. 222, 235]. И, только в описании Заднего
Чепты (I [зюйпти) [по: Крюков, 1988, с. 244] сказано, что «Заднее Четттыпо северной дороге
простирается на запад до усуни» (133 г. н. э.) [Бичурин, 1950, г. 2, с. 237].
Последовательность описаний, после падения династии Хань, содержится в «Описа-
нии трех царств» (Сань то чжи), составленном в конце III века, в котором использовались
фрагменты ты обзора Вэй («Вэй люэ»). Единственным сведением об усунь в этом обзоре
является упоминание о новой северной дороге, ведущей «на западе... в усунь и Катщзюй».
Хроники «Вэйщу » симе чаю 1 изменение политической ситуации в период с конца IV века
до середины VI века. Об усунях и событиях, имеющих отношение к. ним, сказано: «жужанъ-
цы несколько раз производили набеги на него, почему он переселился в Луковые горы.
Городов нет, а усунъцы переходят со скотом с места на место, смотря по приволью в траве
и воде. В 437 году н. э. отравили в Китай уполномоченных Дуагоань и других послов. Это
государство потом постоянно направляло послов» [Кюнер, 1.961, с. 98].
В описании дорог; ведущих в западные государства о расположении их по южной
и северной дорогам, в «Вэйтпу» нет упоминания об усунях. Записано следующее: «Идущая
по северную ст орону гор по направлению реки до Яркяна называется южного дорогого, ко-
торая по переходе за Луковые горы ведет в государства Большой Юечжи и Аньси; идущая
от' местопребывания Западного чешыског о владетеля подле северных тор (автор отмечает
Небесные горы) по направлению реки на запад до Кашгара называется северною дорогою,
которая по переходе через Луковые горы ведет в Давань, Кагптой, Яггьцай и Харашар» [Би-
чурин, 1950, т. 2, с. 221].
ЕЫетпго потому, что усуни периода Хань локализовались к западу от сюнну, с южной
стороны Северных гор, а государства Западного края (Восточного Туркестана) к. юп от
усуней, все сведения летописей обнаруживали этот племенной союз на территории севе-
ро-запада Восточного Туркестана, то есть к западу от озера Баркуль. В период с первых ве-
ков пашей эры известия об усунях, посят не только отрывочный характер, по и отмечают,
что «Усунь отторглись». Последнее означало локализаш-по государства усуней в другом
месте, а письменное свидетельство о соседстве его с юебань на северо-восточных границах,
554
Усунъский археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центракьног!. Евразии
достаточно убедительно говорит о расположении государств теперь уже на территории
современного Казахстана.
Вероятно, зафиксироватпюе в летописях первоначальное местоположение усуней
между Цилянь Шанем и Дунхуанем является достоверным. Оно соответствует легендар-
ному периоду в жизни племени, когда усунь было «небольшим владением)). Впоследствии,
после поездки Чжань Цяня в у сунь приблизительно в 144 год)' до н.э., в письменных источ-
никах появляется вместо определения «владения Усунь» — ^государство Усунь» [Кюнер,
1961, с. 77, прим. 51]. Летописи свидетельствуют, что «Гуньмо приложил попечение о по-
правлении состояния своего народа и подчинил окрестные небольшие города». И далее:
«По смерти шатгыоя Гуньмо со своим народом отделился и отказался от поездок в орду7
xyi-шу». Вероятные перемещения усуней в пределах Востошюло Туркестана совпадают
с периодом становления его как государства в конце II в. до и. а,— I в. до н. э. В описыва-
емый период усунъский племенной союз достигает наибольшего могущества и его сила
становрпся необходимой Ханьской империи для сдержания агрессии сюнну, постоянно
угрожавшей Китаю с севера и северо-запада.
Становление государственности усуней проходило в условиях жесткой конкуренции
и носило сложный характер. Совместные кигае-усу ньскис военные действия против сюн-
ну в летописях зафиксированы дважды. Хроники сообщают, что «сюнну выслали конницу
для облавы в Четны, и чещысцы, действуя заодно с ними, обще нападают на Усунь» (71 г.
до н. э.) [Бичурин, 1950, т. И, с. 193]. В этой кампании против сюнну и четпы принимали
участие 200 тысяч конницы. «Гуньмо со своими князьями выступил в земли сюнну с запад-
ной стороны и прошел до стойбищ Лули князя... увел в плен до 40000 человек... получит
в добычу более 700 000 толов лошадей, рогатого скота, верблюдов и ослов. Всю эту добыч)'
усупъцы взяли себе и возвратились» [Бичурин, 1950, г. II, с. 193-194]. В «Шофэпбэйчэн» есть
уточнение: «Гуньми... достиг правого J 1ули князя». В примечании Сюй Суна отмечено, что
правый Лули князь начальствовал и жил на западной стороне прямо против Шанпзюнь.
«"Это западная сторона владений сюнну7, связанная (смежная) с Усунь. у сунь раньше вре-
мени прибыли сюда с западной стороны, именно с запада от Пулэйгули (Нули)» [Бичурин,
1950, т. II, с. 80, 81; Кюнер, 1961, с. 82]. Китайские войска выходили из пунктов Хэси, Чжанйе,
Юнчжун и Цзю Цзюаня и должны были соедш-титъся с усунями для того, чтобы совместно
напасть на сюнну у озера Пулэй [Кюнер, 1961, с. 82]. Однако события развернулись таким
образом, что усуни раньше времени пришли и самостоятельно разгромили сюнн)7. Эти со-
общения представляют ценность фактической, достоверной фиксатд-гей локализации усу-
ней в 71 году до н. э. рядом со своими соседями, сюнну и четтты (цзюйттти), с которыми они
имели общие гргипщы у станавливаегся в достаточной степени достоверно.
Другая военная акция, связанная с походом сюннуского шаньюя Чжи-Чжи, зафикси-
рованная в «Цаньханшу» подробно рассмотрена Ю. А. Зуевым [Зуев, 1957, с. 62-72]. Взаи-
моотношения усуней со своими соседями канцзюй, сюнну и Китаем во второй половине
1 века до н.э., проанализированы ученым на фоне важных исторических ретроспектив. За-
служиваю1щями внимание, в связи с действиями Чжтячжи, являются известия о том, что
шапыой северных сюнну, вторгшись с паелшыми отрадами в земли У (ут ь и Даюань (Фер-
гана), «вроде бы завладел этими двумя государствами, а на севере он напал на (государство
Иле)». Графическое сочетание И-ле является наиболее ранней транскригщией названия
реки Или. В связи с упоминанием в летописях государства Иле, этот же автор приводит
свидетельства о его фактическом существовании. В труде Фань Суанълиня «История ди-
настии Цзинь, 265-420 гг.» написано: «Государство Канпзюй находится примерно в двух
тысячах ли на северо-западе от Даюань, оно соседит со странами Сум (Согдиана) и Иге».
А другой автор, К. Сиратори, касаясь вопроса локализации древней Сотдианы и Катки,
отмечал, что «Иле означает название страны по нижнему течению реки Или» [Shiratori,
1928, II, р. 94-97]. В связи с кампанией движештя шаныоя Чжи-Чжи, локализация Усунь
указана на расстоянии в 1000 ли от Таласа [Зуев, 1957, с. 62-72].
555
А Л-1 Досъшбаева
В обзоре различных мнений относительно первоначального расселения усуней, со-
держащейся б очерках истории Вскпошюго Туркестана, приведены веские доводы в поль-
зу местонахождения племени близ озера Барку ль (Пулэй — китайских источников).
М. В, Крюков полагает, что «дополнительным аргудгеытом в пользу такой шгтерпрегации
данных письменных источников являются некоторые упоминания усуней в документах,
найдегнгьгх в развалинах ханьской крепости близ Лобнора, В одном из них сообщается
о чиновнике военно-земледельческого поселения, убитом разбойниками усунями» [Крю-
ков, 1988, с, 235-236],
Из аналитического обзора сведений, приведенного выше следует, если, с одной сторо-
ны, в период II—I вв, до и, э. письменные источники локализуют усуней на территории Вос-
точного Туркестана, отмечая при этом, что «в Западном крае это наибольшее государство»,
а с другой, отчетливо фиксируют государство Ите по нижнему7 течению реки Или. Факты
говорят, что на рубеже эры усуни нс могли находиться на территории низовьев реки Иди.
Вероятно, строки из тех же летописей о том, что «У сунь отторглись совершенном,,
с указанием даты 127 год н. э. и соответствует периоду миграции племени на территорию
Жетысу, которая в действительности имела место в первые века нашей эры,
В самом начале I века н.э. взаимоотношения Китая и Усупь продолжали ставшую
уже традитгионной, связь на уровне «брачных контрактов» и обмена посольствами [Бичу-
рин, 1950, т. II, с, 197-198], Однако, уже в этот период отмечались факты откочевки усуней
на земли Запанного Туркестана. К примеру, один из престолонаследников I уньмо «Биж’анъ-
чжи, взяв до 80000 душ своих гтоддагпгых, ушел па север в Кагптой» [Бичурин, 1950, т. II, с, 198].
Миграггия усуней в северном и северо-западном направлении могла носить форму
не только вьпгуждетпюй откочевки, как эго было с Бихуаньчжи. В сведениях китайских
хроник, зафиксирован факт усиления могущества усуней за счет подчинения себе многих
других владений. Следствием усптентгя государства усуней явилось обогащение социаль-
ной верхушки, во владении которых находилось «от 4000 до 5000 голов лошадей» [Бичу-
рин, 1950, г. II, с, 195]. Дефицит пастбищ, необходимый для экстенсивной формы ското-
водства, привел к обнародованию указа «о запрете пасти свой скот на пастбищах Гуньмо»
[Бичурин, 1950, т, II, с, 197]. Фактор дефицита пастбищных земель мог послужить в каче-
стве одной из причин последовательной и постепенной миграции усуней в направлении
освоения территорий северо-западных и юго-западных склонов Джушарии и Тяггьшаггя,
географические у шов ия которых соогвегствовалиггривышгой природной среде обитания
ту ркестанцев.
Погребальные памятники Семиречья II века до на
ей эры
Погребалъные сооружения, Типы погребений, Археологические памятники рубе-
жа эры и I половины I тысячелетия нашей эры на территории Семиречья представлены
многочишеггньгми курганными мог ил ьниками. Расположенные в горной и предгорной
полосе, на террасах, саях горных рек и речушек, они представляют древнюю культуру на-
селения региона, Археологическа я карта экспедищтй, составленная гг изданная в 1960 году
[Археологическая карта, 1960] отражает историческую и культурно-ландшасфитую харак-
теристику процесса развития древних и средневековых культур кочевников,
В проблеме изучения древней истории кочевых обществ, одним из основных архео-
логических источников являются материалы из раскопок погребально-поминальных ком-
плексов. Идеологические представления различных обществ оказывают пепосрсдствегшос
влияние на формирование традиций погребального ритуала. Поэтому вещественные яв-
ления, способ погребения, могильное устройство, погребальный инвентарь, остатки тризн
и жертвоприношений, являющиеся предметом исследования в археологии, служат источ-
ником ш-гформации об этнокультурных процессах проходивших на территории кожрет-
ното региона, в тот или иной период.
о56
Усунъскии археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центраиъног). Евразии
Являясь частью релт-гпюзно-мгдфологтгческой системы, погребатъньпт обряд, осно-
вавший на целой системе обычаев (обычай «прощания» с умершим, обычай отмечать ме-
сто захоронения и многое .другое), содержит в себе информатшю о действиях человека,
связатшых с переходом в иное состояние — из мира живых в мир мертвых. «Целью погре-
бального об ряда является захоронение умершего, избавление общества от умершего по-
средством реализации определенных предписаний, направленных на создание повребаль-
ного памятника, а его религиозная цель обеспечение условий для надлежащего перехода
умершего или сто "души" в иной мир, сохраввеввис "равновсстля" между "тем" и "этим" ми-
ром путем совершения ряда определенных операций» [Ольховский, 1986, с. 68] > Создание
погребального памятника, в составе которого находятся погребальное сооружение, соору-
жения ритуального характера, конечный этап в цепи погребально-номинального ритуала,
регггаментиров анного традгщиями общества.
Археологическим источником «погрсбальпо-помшвальпый обряд служит в силу
своих исключительных качеств, одномоментно сти и стратиграфической четкости»
[Никитина, 1985, с, 3]. Универсальность погребального обряда в изучении вопросов
культурогенеза связана с тем, что погребальные памятники свойственны каждой куль-
туре, а это значит, что они четко локализуются на оггределевшой территории, хроно-
логически дифференцируются и в силу традтщионности, являются консервативными,
А консервативность ввовребальвго-вволвивтальввово обряда объясняется тем, что религи-
озные взгляды, связанные с указанной традицией, основаны на «неписаном своде по-
гребальных правил и представлений, предписывающих стиль поведения в ковгкрсвтгой
ситу^ации» [Ольховский, 1986, с, 67].
Памяттпжи усуней объединены в ошву группу по локализации их в предгорном
и горном районах и по признаку топографического расположения на местности. Со-
средоточение кочевнических палгятнтдсов периода рубежа эры и равшего средневековья
в описываемом регионе, локализатцтя определенной группы погребальных комплексов
в коггкрегнолг тине ландшафтной зоны, с определенным набором ввризвваков ногребаль-
ного обряда, является одним из наиболее существенных черт, характеризующих культуру’
ггасатения той или иной эпохи.
Все погребальные памятники рубежа эры и первых веков нашей эры, это подкурган-
ные захоронения и погребения в оградах. Сооружение насъшей в качестве намогильного
сооружения, традшц/юнньж и характерный признак погребальных комплексов кочевников,
Общее количество изученных комплексов исторического периода 11 в. до н. э. —
V в. гг, э, гга территории Семиречья составляет 54 могильника, Количество погреб адыго-по-
минальных конструкщтй, входящих в состав этих памятников — 3930, из них раскопками
изучены 475 курганов, 52 выкладки и 51 ограда.
Курганы на местности располагались компактно: пространственное расположение
памятников подчинялось рельефу горного, предгорного ландшафта. Использование то-
пографических особенностей местности: выровненных террас, гребней, .для сооружения
погребальных комплексов, с одной стороны соответствовало воззрениям кочевников, хо-
рошввптих соплеменников у подножия родовой горы, а с другой, такого рода памятники
маркировали родовые территории.
В соподчииенности конструкций внутри самого могильника, в котором курганы
меньшего размера груштируются иди «следуют» за курганами большего размера отраже-
на социальная стратифтшированность общества кочевников описываемой эпохи. Размеры
курганов различны: от 3 — 6 м до 15 — 30 м в диаметре; высота курганов от10,3 до 1,2-2 м.
Конструктивной особенностью семиреченских курганов является сооружение насы-
пей из камня. Камень широко использовался как в качестве основного материала для со-
оружения на сыпей, оград, выкладок, колец вокруг основания курганов, так и для закладки
погребальных ям, подбоев и катакомб. Каменные плиты служили в качестве перекрытий
ям, обкладки стен погребальных камер и в качестве строительного материала в погребени-
ях с каменным япщком.
557
Л, М, Досъшбае.ва
1[огребалъньгии памятниками эпохи, наряду с курганами, являлись и ограды, вхо-
дившие в состав могипыпжов. В могилытже Утеген 2, состоявшего из 73 конструкций, на-
ходилось 26 оград; в могильник.е Капчагай 3-29 оград (всего 52 конструкции). В составе
могичьнжов № 1, 2, расположегнтых в долине реки Или, выявлены соответственно пять
и две ограды. Захоронения в оградах характерны и для памятников, расположенных на
северо-восгошгых склонах хребта Карагау: в могттгьнике Кенсай в числе 45 погребальных
сооружений находилось 15 оград, в Кыр Чебакты — 4 (всего 78 сооружений). В Берккарин-
ском могильнике раскопаны две ограды с погребениями.
Овальные, круглые, подпрямоуголъные в плане выкладки из камня сопровождают
30% могилытжов. Расположег-п-гые с востошюй, .западной, юго-восточной стороны курга-
на, они представляют собой наброску камней размером 1,5* 2 м; 1,2x1,8 м или же выкладку
из камней по периметру, без наброски, с размерами сторон от 1,3Х2,2 м до 2,5*2,5 м. Рас-
копками выявлено отсутствие в них захоронений. Находки в выкладках сосудов, фрагмен-
тов керамики, отдельных кошен животных, угольков и остатков от кострищ свидетельству-
ют о связи этих конструкций с погребально-поминальным ритуалом.
Нсогьемлсмой конструктивной деталью курганов являются каменные кольца или
прямоугольные ограды, окружающие насыпи по их основанию. Установлено, что такие
конструкции имеются в 85 % изученных комплексов. Повторяя округлую форму насыпи,
чаще всего они сооружались в форме колец одинарных, двойных. Наряду7 с кольцами за-
регистрированы прямоугольные камегнтые пояса, сооруженные вокруг основания насыпи:
в могильниках Берккара, Кызылауыз, Калкан 1. К тому же, могильник Берккара демон-
стрирует1 целый ряд разнообразных конструкций, отличающих его от других памятнике в
этого периода [Бабанская, 1.956, табл. I, И, рис. 1, 2]. .Являясь одним из самых крупных по
количеству погребально-поминальных сооружений (всего 547), вероятно, этот памятник
содержит информацию о культурах не только одного этноса, Хронологически укладыва-
ясь в рамки описываемой эпохи, конструкции Берккары настолько многообразны и слож-
ны, что однозначный интерпреташюннъш подход к памятнику неприемлем. В процессе
изучения артефактов из погребений Берккары стало очевидггьнт его функционирование
в качестве мемориального места для усуней, хунну, тоечжи.
Погребения, выявленные в процессе исследования памятников (всего 429), показы-
вают все многообразие типов захоронений. Во всех без исключения курганах, оградах, вне
зависимости от типа, размеры погребений соответствовали антропометрическим данным
умершего с учетом места для инвентаря. Ямы. удлиненно-овальной формы с закругленны-
ми углами, длиной до или 'чуть более двух метров, шириной от 0,6 до 1,2 метра. Глубина
ям самая различная, от 0,7 до 2,2 метра.
Основным ттщом погребения являются захоронения в обычных грунтовых
ямах. В исследуемых памятниках они составляют 375 погребений, или 90 % от обще-
го числа изученных. 32 мечильникгг содержали погребения только этого пша. До-
полнительной конструктивной деталью погребений в ямах является сооружение
заплечиков, Загысчики выявлены в кургане 4 могильника Сарытогай 1, в кургане
13 могильника Сарытогай 2, в кургане 20 и 23 могильника Сарытогай 3, в курганах
73 и 74 могильника Акгерек, в курганах 25, 26, 27 могильника Курты. Заплечики со-
оружались с целью установки на них перекрытий погребальных камер. Перекрытия
из дерева, установленные на заплечиках, находились в 13 погребениях. В отдель-
ных случаях деревянные перекрытия устанавливались на вертикальных столбиках,
установленных на дне ямы. Следы от столбиков выявлены, в двух курганах могиль-
ников Сарытогай 1 и Сарытогай 3 и в одном из курганов могильника Капчагай 3.
Перекрытия из дерева, установленные наклонно от северного края ямы к южной
и получившие в литературе название «заставка», находились в 11 погребениях. Заставки
из дерева зафикспровалы в грунтовых погребениях. Дерево в таких погребениях исполь-
зовалось также для покрытия самого погребенного, В шеста курганах деревянными плаш-
ками, положенными вдоль, были покрыты тела, умертштх. Для перекрытий грунтовых по-
558
Усунъскии археюкузитурный аспект в истории гуннов и тюрков Центраиъног! Евразии
гребений использовались и каменные плиты. Всего б 57 курганах плиты перекрыв алиями
под насьптыо, на уровне древней поверхности. Вторым, по количеству, типом погребений
являются захоронения б подбоях. Изучено 58 подбойных погребений. Все конструкции
подбоев располагались в северной стене погребальной камеры, Размеры подбоев также
соответствовали антропометрическим данным погребетпгых, В степс, противоположной
подбою, находились уступы, на которые опирались гвтиты перекрытия или же деревян-
ные плахи, перекрывавшие подбои. В десяти подбойных погребениях каменные плиты
закрывали вход б подбой, б шести подбоях входы были перекрыты деревянными плахами.
В остальных случаях перекрытия подбоев не определены,
Следуюгтщи тин погребений представлен грунтовыми ямами с нишами, которые со-
оружены б северо-западной или северо-восточной стене, всего изучено 14 захоронений
Территориально, ямы с нишами характерны доя погребальных памятников южных райо-
нов Семиречья, Семь таких погребений находились в составе могилъник.а Караша 1, о,дно
в могильнике Шошкала. Ниши в погребениях, суда по находкам в них сосудов и остатков
нити, сооружались для установки б них сосудов с ритуальной пищей, сопровождавшей
умершего человека.
Погребений б каменных ящиках выявлено семь. Все они совершены на дне грунто-
вой ямы. Стены ящиков и перекрытия сооружены из каменных плит. В пяти погребениях
плиты перекрытий находились in situ. Захоронения в камеьп-гых ящиках были в составе
могильников, расположенных б северо-восточной части Семиречья. Из пяти погребений
могильнике! Кадырбай 3 в трех выявлены описываемые конструкции, по однолту ящику
обнаружено в могильниках Чильпсский, Шормак 1, Тайгак 1 и Кызылсай.
Погребальные сооружения Семиречья объединяет еще одна характерная деталь,
о которой необходимо уподтянуть. Вьлотадки из камня на уровне дневной поверхности,
очерчивающие контуры могильных ям, зафиксированы под насыпями 67 курганов. Зави-
симости выкладок от типов погребений не отмечено, так как каменные вьжладки находи-
лись под насъшями всех описанных выше типов .ям.
Захоронения зафиксированы во всех исследованных погребениях могильников Се-
миречья, В работе учтены данные и из погребений, подвергшихся разрушениям в резуль-
тате ограблений Сведения о типах захоронении отсутствуют в погребениях могильников
Тамды и Шормак 2, так как в этих памятниках сохранились только конструкции погре-
бальных камер. В остальных случаях фиксация, проведенная археологами, позволила
установить тип захоронения по остаткам полуразрушенных, но оставшихся in situ костей
скелетов умерших.
Основной тип захоронения представлен положением умерших на спине, с располо-
жением рук вытянуто вдоль туловища. Количество таких захоронений 264, информация
зафиксирована по материалам 53 могильников и отсутствует на могильнике Шормак 3
и в могильнике № 29 Б, К описываемому типу захоронений относятся погребения, в ко-
торых положение рук умершего несколько отличалось. 3афиксировано 22 скелета, у ко-
торых левая рука была согнута в локте и кисть ее находилась на тазовых костях. Кисть
правой руки находилась в области газа в 12 погребениях и в 19 ямах обе руки ногребенных
были согнуты б локтях и лежали на тазовых костях. В кургане 20 могильника Сарытогай 1
зафиксировано двойное захоронение, в котором, кисть левой руки первого погребенного
лежала б области таза, а руки второго погребенного были расположены вдоль туловища.
В девяти погребениях выявлены захоронения утиерших, находиыш-гхея в скорченном
положении па левом боку и в двух погребениях, умершие лежали на правом боку. Зафикси-
рованы парные погребения, б которых положение скелетов различалось тем, что одно из них
находилось на спине, а второе б скорченном положении. Погребенные были ориентированье
в одном направлении (могильник Дехкан, курган 105; могитьпггк Упгур Кора 2, курган 26),
Необходимо также отметить, что зависимости лево- и правосторонней согнуюсги
рук и расположения кистей на тазовых костях от положения скелетов и типов погребении
нс установлено. Также нс установлена взаимозависимость пша погребения и положения
о59
Л, М, Досъшбае.ва
погребенного б «позе всадника^, Различия в положении позы умерших отмечены во всех
тинах погребальных сооружений.
Ориенлирование погребенных лиловой на запад зафиксировгигы в 144 захоронениях
и является ведущей. Не менее представительна и ориентировка погребенных на СЗ, общее
количество таких захоронений составляет НО. Головой на ЮЗ ориентировано 31 погребе-
ние. В трех ямах скелеты направлены головой на Сив пяти погребениях, на СВ. Различная
орттентировка скелетов характерна для всех типов погребении изученных погребальных
комплексов Семиречья. Северо-западная ориентировка погребенных в ямах, отмечена
б могильнике Сарытогай 1. В могильнике Сарытогай 2 курганы 3, 13, 47 содержали захо-
ронения, ориентироватпгые на СЗ-ЮВ; курганы 46, 62, 59 могильника Сарытогай 3 — на
СЗ, а в курганах 55 — на СВ, в кургане 85 — па СЗ, Погребенные в могильнике Актерок
направлены головой на СЗ,
В могильнике Джу ангобе 1 курганы содержали захоронения с ориентировкой скеле-
тов на ЮЗ, Отличается ориентировка погребенных и в могильнике Джуагтгобе 2: в грун-
товых ямах курганов 28, 34, 71, 77 погребенные ориентированы головами на. Ю, а б ямах
курганов 13, 78, на СЗ, Скелеты курганов 80,103 и 105 могильника Дехкан ориентированы
на. СЗ, б кургане 15, на ССЗ, а б остальных случаях В-3.
Захоронения в подбоях также не показывают единообразия, например, б подбойном
погребении Акгерекского комплекса погребенный был ориентирован на СЗ, курган 131
могильника Дехкан в подбое содержал ггогребенног о, ориентире в armor о на 3, В Кургин-
ском могильнике захороненные были ориентированы тоже на 3.
В могильниках Кадьгрбай II, III во всех тинах захоронений: в подбое, в грунтовой яме,
в каменном ящике, погребеглтые ориентированы головами на 3. Северо-западная ориен-
тировка умерших выявлена б погребении в грунтовой яме кургана 19 могильника Кадыр-
бай II, в каменном ящике органа 21. погребенный был ориентирован головой также на СЗ.
Погребения могильника Шормак 1, в каменном ящике кургана 17 и в обычной яме,
показывают ориентировку погребенных головой на ЮЗ, в остальных случаях — западная
ортлентировка остается ведущей. В погребении кургана 180 могильника Шормак Ill погре-
бенный ориентирован толовой на СЗ.
В исслсдовагшых автором кургаггах могильников Кьгзылауьгз, Тосгга, Коржайляу, Та-
егы будак погребенные находились в обычных грунтовых ямах в положении на спине,
с вытянутыми вдоль тела руками, с ориентацией головы гга 3.
Северо-западная ориентировка погребенных зафиксирована как б грунтовых погре-
бениях могильника Караша 1, так и в подбоях могильника Караша 2, П'амятнт-гки, распо-
ложенные на склонах хребта Каратау, также не позволяют выявить отличия в ориентации
погребенных и их взаимозависимости от пятов погребений, В могильниках у.зунбулак,
Шошкада, Берккара, б изученных погребениях соотношение западной, северо-западной
и юго-западной ориентировки погребегшых приблизительно равно, но другие палгяптшеи
этого мггкрорайона показывают стабильность северо-западной ориентировки (Жегышоко,
Кыр Чебакты, могильники около гор Баба Ага, Кенсай).
Устойчивую западную ориентировку погребенных демонстрируют илийские захо-
ронения. В 118 случаях заф|лксированы погребения с ориентаций головой на 3, 15 погре-
бений содержали погребенных с СЗ ориентировкой, в трех погребениях, на СВ и лишь
в одном случае, на ЮЗ. Ичшлские памятники также не показывают отличительных особен-
ностей в ориентации захоронений и зависимости оштсываемой формы обряда от типов
погребальных конструкций.
В целом ряде могильников (Сарытогай 2, 3, Мойьппогай 1, 2, Татарский, Узунбу-
лак, Берккара, могтиьник 29 Б) погребенные были положены иа подстилки. Всего выявлено
20 погребений, в которых зафиксированы подстилки, В 16 погребениях подстигки были из-
готовлены из растительного материала, б двух погребениях в качестве подстилок использо-
валось дерево и в двух случаях, гга дне ямы была обнаружена подсыпка песком и талькой.
Использование огня б погребально-поминальном ритуале выявлено б 41 погребении,
из них следы огня зафиксированы в насыпи дважды, под насыпью, на уровне древней днев-
560
Усунъский археюкузгътурный аспект в истории гуннов и тюрков Централъног! Евразии
ной поверхности, в девяти погребениях; в засипи могильной ямы — в десяти случаях; на
дне ямы обнаружены угольки и скопления золы в 18 погребениях, Охрой были окрашены
кости скелета в погребении 2 могильнике! Кызылау ыз и кусочек охры находился в области
грудины, кусочки мела были наедены в шести погребениях.
Сопровождение умерших пищей, являлось составной частью погребального ритуала,
поэтому находки костей животных в погребальных камерах достаточно часты. Отмечен-
ная исследователями характерная деталь — фиксация в погребальных ямах определегшых
частей туши животного, показана в работе в количественных показателях. Кости барана
в погребениях представлены в основном в веде хвостовых позвонков, В 85 погребениях
обнаружена именно эта часть тутш-г животного, Находки костей в сосуде зафиксированы
в 21 погребении, рядом с сосудом кости барана были положены в 64 погребениях. Во всех
без исключения ямах расположение ритуальной нищи было регламентировано и она на-
ходилась в головах погребенного. Кости лошади в погребениях выявлены в шести ямах.
Отдельные кости лошади обнаружены под насыпью кургана 1 могильника Ташарский
В выкладке 83 и кургане 143 могильника Шошкала кости лошади выявлены в заевши мо-
гильной ямы. В заевши ямы и на ее дне зафиксированы отдельные кост и лошади в оградах
56 и 58 могильника № 2.
В 18 погребениях нахо,лились другие кости, в числе которых были ребра и лопаточ-
ная часть барана, а также неопределенные кости животных.
На основе проведенного классификапионного анализа признаков погребальных со-
оружений и типов погребений ггредставшгегся возможным выделить следующие разно-
видносги погребальных конструкций и типов захоронений.
Типы погребалъных конезпрукцi tit:
1, Грунтовые ямы:
а) перекрытие из дерева, на уровне .дневной поверхности;
б) перекрытие из дерева, установленное на заплечиках;
в) перекрытие пота заставки;
г) перекрытие из каменных плит на уровне .дневной поверхности,
2, Подбойные погребения:
а) перекрытие каменными плитами;
б) перекрытие из дерева,
3. Грунтовые ямы с нишами.
4. Ямы с камешгьгм ящиком,
5, Катакомбная форма погребения.
Типы захоронений:
1. Погребеьшый положен на спину, руки вытяну гы вдоль туловища.
2. Погребенный положен на спину, левая рука полусогнута в локте, расположена
в области таза,
3, Погребенный положен на спину, правая рука полусогнута в локте, расположена
в области таза,
4. Погребенный положен на спину, обе руки полусогнуты в локте, расположены в об-
ласти таза.
Памятники хунно-гуннского и раннетюркского периодов
на территории Казахстана
Наряду с памяпгедалги, которые i пггерпрет провалы как захоронения у сулеи, па основе
совремешюго уровня знаний анализа новых археологических материалов стало очеведной
возможность выделения памятников стогпгу/хунну. Одним из наиболее веских аргументов
в пользу* названной гппергтретацпи стал повторный анализ архигекгургтых особенностей
погребальных конструктщй, обряда и сопроводительного инвентаря могильника Талгар-
об!
Л, М, Досъшбае.ва
ский. .Могильник насчитывая б своем составе более 444 курганных насыпей В процессе из-
учения была выявлена однотипность конструктшй всех шести раскопанных курганов, со-
державших hoi ре бальные сооружения, стены которых внутри ямы были обложены камнем
или деревом, перекрыты деревянными шахами [Максимова, 1980, с. 114-122]. Размеры кур-
ганных сооружений Татарского могичьника, достигающие в высоту от 0,5 до 4,5 м, диа-
метром от’ 18 до 56 м, являются фактом прсшадлелп-юсти мемориальных сооружений при-
is итетировагшьгм членам общества. Весь состав вещевого материала имеет аналог ии среди
артефактов, найденных б кокшлектах, бходягщгх б состав инвентаря социальной элиты хунну.
Наблюдения по конструкщти кургана у аула Жамб ыл б А сграханском районе, Акмо-
линской области изученного б 2011 году экспедтшией Президентского центра культуры
показали на сходство конструктивных особенностей с сооружениям! из Талгарского мо-
гильника. Под насыпью кургана диаметром 32,4 м, высотой 1 м, на глубине от 3,65 до 6 м
зафиксированы следы конструкции из дерева (рис, 1), остатки которой, после ограбления
частично лежали в насыпи, на отпечатанных в виде истлевших плах на стенах погребаль-
ной камеры и па поду. Инвентарь, прсдставлегпгый ссрогдшгягпгым, круглодотшым сосу-
дом, украшенным валиком, вертикальнъгии полосами насечек и округлыми вдавлеттцями
между ними, железным кинжалом, золотыми ребристыми ггронизками, золотой бусиной
украшенной зернью, настовыми бусинами имеет аналоги в наследии хуннов.
Использование дерева, или камня для обкладки стен погребальных камер характер-
ны для погребальной обрядности хуннов [Боталов, Гупалов, 2000, с. 6-7; IЛодушкин, 2000,
с, 80-81]. Дерево часто встречается при строительстве погребальных камер IT—IV вв, н. э.
[Хабдулина, 1994, с, 27-28].
Керамические сосуды с окрупгым, шарообразным туловом, с валиком в месте пере-
хода от шейки к тулову также являют собой образцы посуды, встречающиеся среди лтате-
риатов памятников, оставленных назвгд-птымнаселением (рис. 1, 2) [Боталов, Гуцалов, 2000,
с, 165; Полушкин, 2000, с, 80-81]. Представляют интерес золотые ребристые пронизи из
кургана у аула Жамбыл, имеюгщте прямые аналогии ере,пи вещей из Талгарского могиль-
ника [Максимова, 1980, рис, 2, 3,7, 8,15,19; с. 114-122],
Оригинальная бусина бочонковидной формы, украшенная зернью совместно с опи-
санными выше на блюд ениями дает повод для подтверждения высказаных выводов о куль-
турных маркерах хуситской эпохи (рис. 1, 6), Специалисты считают, что «использование
орнаментов из зерни является характерной чертой технических и художественных при-
емов стиля разл ичных предметов украшений гуннской эпохи» [Засецкая, 1975, с, 11], убе-
дительным доказательством принадлежности хунну/тушгам украшений с зернью являет-
ся уникальная коллекция золотых полихромньгх изделий из памятника вблизи Борового
(рис, 3, 7-3, 4) и у села Кара Агач (рис, 3, 2) (Акмолинская область) [Засеггкая, 1975, с. 43-53;
Козырев, 1905, с, 3, рис, 2].
ГГримечателъньтми для памятников описываемой эпохи является присутствие среди
артефактов Талгарского могильника золотой миниатюрной бляшки с изобра жением чело-
веческого лица (-рис. 4, 6) [Максимова, 1980, рис. 2,5], имеющая точный аналог б наследии
гушюв Восточной Европы (Запорожская область, погребение у с, Новогригорьевка) (рис, 4,
7, 8) [Засецкая, 1975, с. 73, 82] и амулеты в форме толов пдщ (б Татарском могидытике
предмет изтотовден из камня, а в погребении из Борового из бронзы (рис. 4, 8) [Максимова,
1980, рис. 2, 10; Засецкая, 1975, с. 43, 14].
В процессе сравнительного анализа ряд культурных эталонов хуннов пополнился
и другими индикаторами ценностных этнических маркеров. Сегодня не вызывает сомне-
нии, что так называемые курганы с «усами.» представляют собой ранние типы культово-
мемориальных сооружений тюркского населения на территории Казахстана, Южного
Урала и других регионов Центральной Азии [Боталов и др„ 2006; см статью С, Г. Боталова
в данном издании],
В 2012 году археологической экспедицией государсгвегшото учреждения «Назар-
баев центр» и Евразийского националыгого университета имени Л, Н. Гу мте в а был из-
учен и затем реконструирован курган с «усами», расподожегпгый в составе памятников
562
Усу. ьскай arieuyyt fsjrj-, ый аспект в ис гу ч ев и “» г\св Цеп ч*ыкы<ой Бвтэ(л.
>*'<,«йлы 2-3 «Ар *-"тг
Vi ого района 1 _
сети 1см ] 40,. X 2) „ сьхм^яеь 2J Ко» . вые
&
Г
ранее была ч’стаым пека в кеа они и метра к коек» '’от гг-ргана и ганимяла централь ное
В вс . . I ю д (см. гс 2, 3) На-
opni Кгцсп! по форме сосудов в опрер >нной части под насыпью в специально со-
cpjr-ненны ?<ia а-аф«л еххрохаиы в прохрии игл’Чентва анахкмтны пакатнхп ох
[Ботдпох Гч’ца’жм 20 с 94-9^ с 122-123 рис об 5, 3^-37] Би -ие по форме coovjti
г одят из >хано1 Тапгараого х-югильниха [Махсимхва^ 1 I, рис.1 4& ] S 2J
A. M. Досымбаева
Рис. 2. Курган с «усами». Археолого-этнографическтш комплекс Кумай: 1 — план памятника;
2 — рисунок конструкции; 3 — керамический сосуд; 4 — фотография реконструкции памятника
564
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра мной Евразии
Рис. 3. Комплекты драгоценных изделий из наследия социальной элиты хунну/гуннов
на территории Казахстана и Украины: 1,4 — украшения, амулет. Боровое; 2 — изображение дракона
на гривне. Кара Агач; 3 - луновидная подвеска, село Новогригорьевка, Запорожской области
565
A. AL Досымбаева
Рис. 4. Маркеры этнической культуры хунну/гуннов: 1 — золотая бусина, украшенная зернью;
2 — золотые ребристые пронизи. Кургану аулаЖамбыл (Казахстан); 3 — золотая серьга с луновидной под-
веской. Берккара, Казахстан; 4 — луновидная подвеска. Село Новогригорьевка, Запорожской области (Украи-
на); 5 — бляшка с изображением лица. Талгар, Казахстан; 6, 7 — бляшки с изображением лица. Село Новогри-
горьевка, Запорожская область (Украина); 8 — луновидное украшение. Село Новогригорьевка,
Запорожская область (Украина)
566
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центрального Евразии
В связи с вопросами интерпретации аналогичного типа памятников представляют
интерес реперные элементы, происходящие из памятников различного типа, но харак-
теризующие разные стороны многообразного культурного наследия сюнну/хунну. Под
насыпью кургана, изученном горыьш инженером А. Козыревым, на глубине 90 см была
обнаружена антропоморфная стела, такие же стелы выявлены академиком А. Маргуланом
в центре округлых выкладок на концах «усов» одного из курганов Центрального Казахста-
на. В составе святилища .Мерке зас|?иксирован курган с «усакпт», завершающийся выклад-
кой с каменным изваянием.
Часть золотой диадемы из кургана Коктал изученного М. Кадырбаевым имеет анало-
гии в изделиях из Борового и широкого крут а других вещей, а стиль исполнения наконеч-
ника гривны из кургана Кара Агач (см. рис. 4,5) идентичен стилю образа дракона на таком
же предмете из погребения у села Татарка близ Ставрополя [Кадырбаев, 1959, с. 92, рис. 5;
Засецкая, 1975, с. 52, 34; Козырев, 1905, с. 3, рис. 2].
В дополнение к вопросу о параллелях мира культуры необходимо вспомнить и о та-
ких предметах как луновидной формы золотые или бронзовые накладки из моптльника
Берккара (см. рис. 4, 3) и памятника в Запорожской области (см. рис 4, 4) [Засецкая, 1.975,
с. 72-73, 81].
Описанные в работе артефакты к числу которых относятся многочисленные пред-
меты, изготовлешгые в тюлихромпом стиле, накладки с изображением человеческого лица,
наконечники гривен, серьги, бусы и другое относятся к разряду особого типа инвентаря
(за искэточением сосудов), маркирующих социальный статус и половую принадлежность
погребенных (см. рис. 4). В соответствии с принадлежностью их представителям социаль-
ной элиты местонахождение предметов в погребальных конструкциях могло соответство-
вать требованиям, принятым традитщонным правилами сообщества и служить в качестве
щщикаторов этнической культуры хунну/гуннов. В контексте особенностей изобрази-
тельного стиля, форм предметов и их назначения в качестве атрибутов культа, одной из
возможных версий интерпретации является факт принадлежности их людям, при жизни
обладавших статусом служителей культа/жреческой элиты. Богато декорированный, не-
поштенный в полихромном стиле золотой наконечник гривны в форме стилизованного
образа дракона из кургана Кара Агач, совместно с золотыми серьгами, изготовленными
в том же стиле, свидетельствуют о том, что этот памятник был создан в честь женщины,
служительнитгы культа, обязанностью которой было отправление ритуалов в хуннуском
обществе.
Погребалънъгй инвентарь. Сосуды, предметы вооружения, ножи, пряжки, предметы
женского туалета, подвески. Погребальный инвентарь в захоронениях усуней представ-
лен устойчивым набором вещей, сопровождавших умершего человека. Установлено, что
во всех типах погребальных конструкций, вне зависимости от размеров курганов, будь то
большие (диаметром 16-30 м) или малые курганы, диаметром 3-4 м, погребальный инвен-
тарь состоит из определенного набора предметов: сосуд, железный нож, ритуальная пища.
Состав вещей в погребениях был несколько разнообразнее в более богатых захоро-
нениях, а также набор инвентаря различался в зависимости от половозрастной и социаль-
ной пршгадтежносги. Предметы женского туалета (серым, бусы, кольца, иногда зеркала,
булавки) представлены в широком ассортименте. В небольшом количестве были найдены
предметы вооружения, всего несколько наконечников стрел и рукоятей от мечей, в о,дном
случае целый меч. Орудия труда: зернотерки, оселки, терочники, пряслица в погребениях
описываемого времени, также немног и численны.
Различного ттттта пряжки, изготовлегшые из бронзы, железа и кости, находились как
в мужских, так и женских захоронениях. В единичных случаях в погребениях найдены пе-
чати и булавы. Расположение вещей в .ямах регламентировано: сосуды, ритуальная пиша
в виде хвостовых позвонков барана с железным ножом были расположены в головах. В ряде
курганов сосуды были обнаружены слева от1 костей левой руки: в кургане 46 могтгтытика
Дехкан, в кургане 25 Чиликского могильника и в кургане 41 могильника Джуантобе П.
Л, М, Досъшбаеба
1 (ссуда из дерева немногочисленна и в основном представлена мисками, зафиксиро-
ванными в погребениях кургана 25 Чиликского могильнт-гка, во втором погребении курга-
на 25 могильника Караша 1, в кургане 34 мощльника Джу ангоб е 2, в кургане 32 могильника
Шормак 1, Сохранность этого типа сосудов плохая, исследователи отмечают; в основном,,
их наличие в иотребениях и использование лгисок в качестве посуды для мясной нищи.
Обычно в них находили кости барана и ножи. С учетом описанного обстоятельства, в ти-
пол огическую характеристику сосудов, посуда из дерева не вкшочена.
Сосуды. Общее количество целых керамических сосудов, выявленных в погребени-
ях, изученных на территории Семиречья 314. Типолоптческое распределение выглядит
суммарно примерно одинаково: горшков 85 шт., кувшинов 82 шт., мисок — 82 шт.
и кружек 65 пл.
Количество сосудов в погребениях редко превышает обязательный набор из двух
форм посуды: миска, горшок и кувшин; кружка и миска; кружка или же горшок и кувшин.
Присутствие такого набора посуды можно объяснить обязательным, у станов ленным тра-
дицией, составом сопровождающей умершего ритуальной пищей: жидкая, в емкостях' для
питья и мясная пища, в мисках' или горшках.
Дополнительное количество сосудов, до пяти пггук было найдено в кургане 25 мо-
гильника Сарытогай 3. Четыре сосуда находилось в погребениях кургана 18 могильника
Шормак 1. По три сосуда обнаружено в четырех из всех раскопанных и изученных погре-
бений в курганах 1.4, 81 могильника Сарытогай 1 и в курганах 40,105 могильника Дехкан.
Типологический анализ форм сосудов позволил выделить четыре основные группы
керамики: горшки, кувшшты, миски, кружки. Каждая из этих ipyini сосудов подразделена
на отдельные типы, соответствующие форме, параметрам и внешним признакам сосудов.
Горшим. В качестве формовочных лгасс описываемого пша керамических изделий ис-
пользовались глина, гранитная дресва, органика. Тесто сосудов плотное, с гладким мелко-
зернистым изломом. Сосуды изготавливались спиральным налепом на твердом шаблоне
и дополнительно поверхность сосуда замывалась, заглаживалась лопцллом.
Круглодонные горшки, невысокие, диаметр дна меньше диаметра венчика (рис. 5,
1-8). Венчики сосудов прямые (рис. 5, 2, 4, 6, 7) или же слегка скошены внутрь горшка
(рис. 5, 1, 3-51 8). "Этот тип сосуда наиболее представителен и является частой находкой
в потребениях описываемого периода.
ГЪтоскодо1П1ыс горшки, близкие по форме оформления венчика и тулова горшкам кру-
глодонным, отличаются от1 них лишь оформлением щта (рис. 5, 9-11). Горшки плоскодонные
с широким устьем и со стенками тулова, слетка скошетптыми внутрь сосуда (рис. 5, 12-14),
характерны в основном для погребении расположенных на территории долины реки Или.
К. группе горшков относятся также круглодонные, невысокие сосуды со слегка раз-
дутым тутовом и едва намеченной шейкой. Венчики этого пша горшков отогнуты наружу
(рис. 5, 15-18). Невысокие горшки описанных выше форм, но с характерным элементом,
одной сплошной ручкой, прикрепленной на одной из боковых сторон сосуда, найдены во
многих погребениях Семиречья (рис. 6,12,13,18-22). Близкие по типу7 горшки, плоскодон-
ные, но с двумя боковыми ручками-выступами, были выявлены в погребениях могильни-
ков Дехкан, Кенсай (рис. 6, 8, 9, 17).
Ку&шины из потребений описываемых памятников, являются типом лепных сосудов,
представительность которых аналогична горшкам, то есть количественно их найдено все-
го на три штуки меньше. Всего 8 2 кувшина. В соответствии с формой данного пша сосудов
выделяются следующие типы.
Кувшины удлиненных пропоршпл с высоко выделенной шейкой, вытянутым туто-
вом, с широким устьем, плоскодонные. Этот тап кувшинов более характерен для погребе-
ний памятников, расположенных в районе северо-восточного Семиречья (рис. 7, 1-4, 7, 8).
Круглодоштые кувшины с вытянутым тутовом и выделенной шейкой, с широким
устьем и венчиком, отогнутым наружу, известны по материалам памятников всего региона
(рис. 7, 6,16). В ряду кувшинов выделяется тип круглодонного кувшина с шарообразным
тутовом с почпт прямой или слегка изогнутой невысокой шейкой, более характерной для
568
Усунъский археокугътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Ишшских погребентш (рис. 7,10-14). Такие же сосуды найдены в погребениях Талгарского
могильника (рис. 8, 10, 11,12) и в кургане 44 могильника Кыр Чебакты, расположенного
у подножии хребта Каратау (см. рис. 14,4).
Рис. 5. Горшктс 2, 26 — Узунбулак, курганы 16,48; 2.4 — Курты, курганы 54,57; 4, 9,18 — Талгарский,
курганы 7,10; 5 — Т айгак 1, курган 4; 6,12-14 — Чулак Джигиде 1, курганы 6,31,50; 8 — Джу ангобе 2,
курган 13; 22 — Кызыл Эспе, курган 77; 15,21 — Шошкала, курганы 51,18; 17 — Тайгак1, курган 16Б;
19 — Актерек, курган 70а; 20 — Тасты булак, курган 27; 22 — Кыр Чебакты, курган 8
569
A. AL Досымбаева
Рис. 6. Горшкгг 4 — Акчий, правобережье реки Нарын, курган 15 [Кибиров, 1959, рис. 9.6]; 2-7,14-16 — Суба-
ши I, III Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 2.8; 1°94,2; p. 11.1,5,6,8; p. 12.2; p. 14.7,11];
8,17 — Дехкан, курган 46; 9 — Кенсай, выкладка 37; 10 — Карасаз, курган 12; 11 — Боз секи, курган 14
[Кибиров, 1959, рис. 0.3; рис. 14.13]; 12 — Сарытогай 3, курган 25; 13,15 — Тайгак 1, курганы ЗА, 15;
18,24 — Актерек, курганы 70, 70а; 19 — Унгур Кора 2, курган 72; 20 — Кадырбай 2, курган 19;
21-22 — Утеген 2, курганы 67,72
570
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центртъной Евразии
Рис. 7. Кувшины: 1 — Капкан 4, курган 11; 2,3,18 — Капкан 1, курганы 37, 04; 4 — Алтын Эмель, курган 2;
5,19 — Кадырбай 2, курганы 24,19; 6 — Узунбулак, курган 9, погребение 3; 7, 8 — Сарытогай II, III,
курганы 85,63; 9 — Актерек, курган 69; 10 — Тасты булан, курган 9; 11,13 — могильник 29 Б, курганы 16,15;
12 — могильник 17, курган 50; 14 — Кызылауыз 3, курган 82; 15 — Сарытогай 2, курган 18;
16,21, 22 — Шошкала, курганы 129,140,127; 17 — Кызыл Эспе, курган 97; 20,24 — Ортотокой, курганы 6, 2
[Кибиров, 1959, рис. 2.1, 2]; 23 — Джу ангобе 2, курган 13
Орнаментированные сосуды являются редкой находкой в общей массе селгиречен-
ской керамики. Два сосуда из кургана 19 могильника Кадырбай 19 и из кургана 45 могиль-
ника Чулак Джигиде 2, орнаментированные треу гольникалш и точечным заполнением, по
форме близки к п-шу круглодонных кувшинов (рис. 7,17,18).
В керамической коллекции описываемой группы имеется ряд сосудов с линейным
орнаментом. Параллельныьш пояскалш, расположенным-! по всему’ тулову кувшина, ор-
наментирован кувшин из кургана 25 могильника Сарытогай 3. Форма этого круглодон-
ного кувшина с широким, шарообразным туловом, высоким прямым горлом и прямо ско-
шенным венчиком является единственным экземпляром такого пша (рис. 8, 2).
Орнаментация лт-шейньтмт! полосками характерна и для отдельных типов сосудов из
погребений Талгарского могильника. Круглодонный, с широким туловом, узкогорлый, с не-
большим устьем и отогнутым наружу венчиком кувшин из кургана 4 могильника Талгар име-
ет сходство с форьюй сосу’да из кургана с усами на памятнг-псе Каратайлы 2 (рис. 8,3) [Досым-
баева и др., 2012]. К этой же серии блт:
к сосуд из захоронений в долине реки Или (рис. 8,14).
571
A M ДосымОяеРл
•5»
гил1та«ха Tanrap F1
шей i еос>тца и с
ми петрову (рис 8,5
средни и 6 ию uni ратм^ров (от 15 до 35-40 см в диаметр- ^ств «)(рис 9 1
ети и Д1пнжшл! у дна (рис 8, 8).
18,2u-b£ij.
Еенчи2О14 иошеннии вн^трт, обнаруз
не 18 мохишлена Генсаи ( 10, 13-15) Единтгхнце si
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра хъной Евразии
с простым, срезанным прямо, подтреугольным в сечении венчиком найдены в кургане 3
могильника Шошкала, кургане 28 могильника Джуангобе II (рис. 10, 7, 8). Плоскодонные,
широкие миски со срезанным краем венчика выявлены в могильной яме из выкладки 83
могильника Шошкала и из погребения кургана 7 могильника Берккара (рис. 10, 9, 10).
Рис. 9. Мисктг I, 2,14,15, 24 — Узунбулак, курганы 3,4, 22, курган 9, погребение 1, выкладка 17;
4,23 — Тайгак 1, курган 4; 5 — Унгур Кора 1, курган 33; 6 — Джуангобе 2, курган 28;
7-9 — Талгарский, курганы 7,13, 6; 10 — Тасты булак, курган 27; 11 — Кенсай, ограда42;
12,26 — Берккара, курганы 13,7; 13,19 — Субаши I Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4;
p. II.5,10]; 16 — Шошкала, выкладка 132; 17,21 — Унгур Кора 2, курганы 22,31; 18,20,22 — Бесшатыр 2,
курганы 10,11; 25 — Курты, курган 54
573
(рис IX
”s1
1 г $,?!*
5’I ?
ST
!Ш>
ПЬ t
nh
;6В
За® Шад
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центртъной Евразии
Рис. 11. Мискте 1 — Шормак III, курган 180; 2 — Караша 1, курган 25; 3 — Кенсай, Кочкорская долина,
кургана! [Кибиров, 1959, рис. 3.3]; 4 — Узунбулак, курган22;5 — Северная Киргизия [Абетеков];
6 — Шошкала, выкладка 135; 7 — Жетышоко, ограда 4; 8 — Берккара, курган 22; 9,10,13 — Алакуль
(номера курганов автором не указаны); 11 — Кенсай, курган 35; 12 — Турганбай, курган 9;
14,15 — Арасан (номера курганов автором не указаны); 16 — Тасты булак, курган 27
Среди другой категории сосудов — кружек выделяются несколько видов. Невысокие,
круглодонные кружки с простым оформлением венчиков, высотой 10-15 см, петлевидные
ручки у которых прикреплены сбоку, в средней части тулова. Стенки таких кружек слегка
раздуты и сужаются к устью (рис. 12,1,2,3,5, 6). Большей частью данный тип сосуда обна-
ружен в илийских погребениях.
Следующий тип круглодонных кружек, высотой до 20 см, отличается более вытяну-
тым туловом и широким устьем, образованным за счет сггогнутого наружу, закругленного
венчика. Петлевидные ручки таких кружек также прикреплялись к боковине сосуща сбоку,
ниже венчика (рис. 12,15,16). Описываелгый тип сосудов встречается в погребениях пазмят-
ников на всей территории Селшречья.
Кружки круглодонные, с плоским офорьшением дна, невысокие, с петлевидной руч-
кой, прикрепленной верхним краем к венчику сосуща, характерны для погребений пазмят-
ников, расположенных в районе хребта Каратау (рис. 12,17-19,21-23). Единственная круж-
ка такого типа происходит из могильника Сарьпогай 1, курган 12 с территории восточного
Семиречья. Кружка с аналогичной формы ручкой, но с носиком-сливом подтреугольной
575
А. ЛI. Досымбаева
формы, расположенным на одной пинии с венчиком сосуща, была найдена в ограде 32 мо-
гильника Кенсай (рис. 12,24). В единственном экземпляре представлена кружка с плоским
дном, петлевидной ручкой, прикрепленной ниже венчика из ограды 13, могильника Кен-
сай. Особенностью этого сосуда является оформление боковых стенок в форме прямого
горлышка, переходящего в тулово резким перегибом и образующего своеобразный уступ
(рис. 13,14).
Рис. 12. Кружки 1,14 — Джертак, курган 4 [Кибиров, 1959, рис. 14.8, 9]; 2 — Чулак Джтггиде II, курган 42;
3, 5, 6 — Кызылауыз 3, курганы 9,16,11; 4 — Ак мойнок, курган 1 [Кибиров, 1959, рис. 14.17];
7, 9,10 — Субаши I, III, Восточньш Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 1,5, 8; 1994, 2; p. III.3];
8, 23,24 — Кенсай, выкладка 47, ограды 32,41; 11 — Байголчи, курган 3 [Кибиров, 1959, рис. 10.5]; 12 — Акташ,
курган 5 [Кибиров, 1959, рис. 8.3]; 13 — Акчий, курган 15 [Кибиров, 1959, рис. 9.4]; 15 — Сарытогай 2,
курган 12; 16,18,19 — Шошкала, курган 109, выкладка 135; 17, 21, 22 — Кенсай, курганы 54, 21, выкладка 24;
20 — Сарытогай 1, курган 12
В выкладке 47 могильника Кенсай обнаружена плоскодонная кружка с петлевидной
ручкой, прикрепленной ниже венчика. Стенки сосуща прямые. Форма ее близка совремепь
ным кружкам (рис. 12,8). БЬпщские погребения содержат еще один тип кружек, форма кото-
рых позволяет выделить их в отдельный разряд. Высокие (до 30 см высотой), плоскодонные,
с простым срезанным венчиком, кружки имеют петлевидные ручки, расположенные в се-
редине боковой стенки сосуща (рис. 13, 7-9). Близка к этому’ типу’ и другая кружка, но с за-
крутленным дном, с петлевидной ручкой, прикрепленной к боковине сосуща (рис. 13, 6).
576
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Рис. 13. КружкгЕ 1 — Субаши!, Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 1,6];
2,3,14 — Кенсай, ограды 42,32,13; 4, о, 9 — Кызылауыз, курганы 20,15,11; 5 — Актерек, курган 82;
7, 8 — Унгур Кора 2, курган 10; 10 — Сарытогай 3, курган 59; 11 — Жетышоко, курган 9;
12 — ТалгарсктпТ курган 7; 13 — Берккара, курган 15
Ниже описаны керашгческие изделия, представленные в памятниках Селптречья
в единичных экземплярах и не поддающиеся классификации по группам и типам.
Сосуд типа фляги из кургана 69 могильника Актерек, со слегка уплощеннылш стен-
ками, с двумя петлевидньпш ручками, прикрепленньсми с противоположных сторон
и округлым отогнутым наружу венчиком и отчетливо выраженной горловиной. Плечики
сосуда покатые, стенки округлые, дно плоское. Размеры сосуща: высота 24 см, диаметры
венчика — 11 см, тулова — 20 см, дна — 14 см (рис. 14, 11). К типу фляг, но без боковых
ручек, можно отнести и сосуд из выкладки 2 могильника Кенсай (саг рис. 16, 6). Кувшин
с шарообразным туловом, узким горлышком, с закругленным дном и с налепным валиком
с насечками, расположенным в месте перехода к тулову, был найден в кургане 20 Чилик-
ского могильника. Плоскодонный горшок с таким же валиком с насечками был обнару-
жен в кургане 46 этого же могильника (рис. 10,13,14). Описываелгый тип сосуща близок по
формальным признакам сероглинянномд’ горшку с валиком из гуннского кургана у аула
Жамбыл в Астраханском районе Акмолинской области (см. рис. 1,2) [Нускабай, 2013, с. 90].
577
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 14. Сосуды: 1,4,5 — Талгарскгш, курганы 13,10, о; 2 — Жетышоко, курган 7; 3 — Берккара, курган 22;
6,8 — Кенсай, выкладки 23,30; 7 — Сарытогай 3, курган 46; 9 — ЧулакДжнпще 1, курган 50;
10 — Шошкала, курган 56; 11,12 — Актерек, курганы 69,82; 13,14 — Чтшпксктш, курганы 20,42
Редким явлением можно считать орнаментацию плоскодонного сосуда из кургана
46 могильника Сарытогай 3 (рис. 15, 7). Орнамент представляет собой две параллельные
линии, прочерченные у дна сосуда и одну’ вертикальную с сиьгметрично расположенными
вдоль этой полосы точками.
Ваза с высоким поддоном в единственном экземпляре найдена в кургане 56 могиль-
ника Шошкала (рис. 15, 10). Венчик сосуща закруглен и слегка загнут внутрь. Небольшой
плоскодонный горшок с поддоном, прямо срезанным венчиком происходит из кургана 7
могильника Жетышоко (рис. 15, 2). Два шаровидных горшка с закругленными венчиками
и дном происходят из курганов 6 и 12 могильника Талгар (рис. 15,4,5).
Результаты технологического анализа керамики, проведенные Т. М. Тепловодской,
помогли установить данные о сырьевом материале, формовочных массах, использовавших-
ся в качестве специальных отощителей пины. Технологические данные о самой глиняной
массе, из которой формовался сосущ, способы обработки поверхности и телшературный
режим обжига сосудов были получены в результате микроскошгческого изучения образ-
цов керамики из погребений могильников Селгиречья. Образцы керамики были отобраны
в фондах Музея Института археологии им. А. X. Маргулана. В качестве образцов использо-
вались оставшиеся в сохранности сосуды из коллекции САЭ-56 (40 сосудов) и керадгика (це-
лые сосуды и фрагменты) из кургана 27 могильника Тасты булак. Для изготовления кувши-
нов, в качестве сырья использовалась ожелезненная глина, в качестве формовочных масс
для всех типов сосудов древние гончары использовали сходный состав: гранитная дресва,
органика, глина. Кувшины формовались способом лоскутного налепа на твердом шабло-
не. Другим способом изготовления сосудов, являлась лепка спиральным налепом на твер-
дом шаблоне. Донце сосудов выдавливалось из одного комка Поверхность этого типа со-
судов обрабатывалась с помощью следующих приемов: замывка, заглаживание лощилом.
578
Усунъский археокугътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра иной Евразии
Рис. 15. Сарытогай 1: 1 — план могильника; 2,3 — курган 13, погребение; 4 — сосуд, курган 4;
5, 6 — сосуды, курган 13; 7 — сосуд, курган 12
Кувшин (см. рис. 7, 9) из погребения кургана 69 могильника Актерек по составу сы-
рья и формовочных масс выделяется из этой серии. В качестве сырья для его изготовления
использована высокоожелезненная глина, в состав которой, кроме обычных примесей —
кварцита, известняка, входили гипс и слюда. Формовочные массы, дополнительно к при-
вычным, гранитной дресве и органике, содержат примеси шамота. Типологически этот
кувшин, не отличаясь от группы таких же сосудов: вытянутые пропорции, выделенная
плавно профилированная горловина, круглодонность, отличается элегантностью формы,
строгим соблюдением пропорцгтй, отчетливо выраженным, закругленным венчиком.
Технологические приемы изготовления сосудов других типов очень близки описан-
ным выше. Состав сырья и формовочных масс свидетельствуют о том, что для приготов-
ления теста сосудов использовались местные глины с содержанием железа, известняковой
слюды, гранитной дресвы. Спиральный, кольцевой, лоскутные налепы на тверд ом шабло-
не, характерные приемы формовки сосудов. В серии кружек отмечены тканевые проклад-
ки, использовавшиеся на шаблоне, на котором формовался сосуд. Обжиг сосудов произво-
дился приблизительно при одном телшературном режиме, более 7000. В серии мисок при
гой же текстуре теста, при формовке кольпевым ленточным налепом отмечена дополни-
тельная доводка на гончарном круге.
579
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 16. Сарытогай 2: 1 — план могильника; 2 — курган 3, погребение; 3 — бусы, курган 29;
4, 6 — сосуды, курган 13; 5 — сосуд, курган
Рис. 17. Сарытогай 3: 1 — план могильника; 2,3 — курган 62, погребение; 4 — сосуд, курган 85;
5 — сосуд, курган 62; 6 — сосуд, курган 46; 7-10,13 — сосуды, курган 25; 11 — сосуд, курган 69;
12 — сосуд, курган 81
580
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Рис. 18. Бетагач: 1 — план могильника; 2,3 — курган 216, погребение; 4 — оселок, курган 91;
5, Ъ — шпильки (железо, бронза), курган 216; 7 — кольпо, курган 93; 8,9 — бусы (халцедон, сланеп), курган 216
Рис. 19. Дехкане 1 — план могильника; 2,3 — курган 40, погребение; 4 — шпилька (бронза), курган 28;
5 — серьга (серебро), ьурган 81; 6 — бусина (стекло), ьурган 131; 7 — сосуд, курган 145; 8, 9 — сосуды, курган 46
581
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 20. Чтшиксктш: 1 — план могильника; 2 — курган 42, погребение; 3 — курган 4о, погребение;
4 — сосуд, курган 4; 5 — сосуд, курган 20
Рис. 21. Джу ангобе 1:1 — план могильника; 2 — курган 88, погребение; 3 — сосуд, курган 4;
4,5 — сосуды, курган 13; 6 — нож (железо), курган 88; 7 — шпилька (бронза), курган 88; 8 — серьга (бронза),
курган 13; 9 — бусы (стекло), курган 13; 10 — пряслице (глина), курган 13
582
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центртъной Евразии
Рис. 22. Джу ангобе 2:1 — план мопиьника; 2 — курган 28, погребение;
3 — курган 13, погребение; 4 — сосуд
В целом, основная серия сосудов из погребений имеет общие характеристики: сход-
ство в рецептах, способах формовки, обработке поверхности. Почти все сосуды, за исклю-
чением отдельных мисок, лепные. Следовательно, технические приемы производства сви-
детельствуют о том, что основной состав сосудов был изготовлен из местного сырья, салгим
населением, оставившем эти пазгятники.
Взаимовсгречаемость различных типов сосудов в погребениях, представлена сле-
дуюгцишг вариантазии: в кургане 25 могильника Сарытогай 3 находилось пять сосудов.
Формы этих кералшческих изделий (кувшин, кружка с петлевидной ручкой, две миски
с округлылш стенками и дном, один плоскодонный горшок) практически представляют
все основные типы сосудов из исследу’емых погребений. В кургане 105 могильника Дехкан
три сосуда находились за головой погребенного. Представительность различных форм
сосудов в этом погребении не дгенее интересна: плоскодонная миска с ребром в верхней
части сосуда и загнутым внутрь венчиком, лшниатюрная плоскодонная чашка с прямыми
стенкакш, и кружка с цтштгндртгческгнг сливом. Кувшин классической «кочевнической»
формы, но с петлевидной ручкой, находился вместе с горшком с ручкакш-выступалги в по-
гребении кургана 46 описанного выше могильника. Миска с выделенным бережком, кру-
глодонная, совместно с круглодонным, архаической формы горшком найдены в кургане
583
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 23. Актерек: 1 — план могильника; 2,3 — курган 74; 4 — сосуд, курган 70 а; 5, 7 — сосуды, курган 69;
6,8 — сосуды, курган 82; 9 — фрагмент сосуда, курган 84
54 могильника Курты. Миниатюрная чашечка типа «кесе» (пиала) с невысоким поддоном
зафиксирована в кургане 68 могильника Сарытогай 3. Поддон, необычное для кочевниче-
ской посуды оформление донца сосудов, отмечен и на горшке с петлевидной ручкой из
погребения кургана 59 этого же могильника. Сосуды из Чиликского могильника дополня-
ют разнообразие форм керамики: кружек, мисок, горшков. В погребении кургана 20 на-
ходился кувшин с раздутым туловом, узкой горловиной и орнаментальной полосой в виде
валика с насечками. Этот же мотив орнамента украшал основание горловины горшка из
погребения 42, в этом же могильнике.
Классификация керамики по типам позволила составить габлипы встречаемости
различных форм в составе одного могильника. В таблицах учтены комплекс информатив-
ных данных: погребальное сооружение, обряд, типы сосудов и состав другого инвентаря.
Взаимовстречаемость типов сосудов в различных погребениях могильников наглядно де-
монстрируют рисунки, (см. рис. 15-33).
Сочетание различных типов керамики в составе одного могильника, внутри одного
погребения, является свидетельством хронологической синхронности различных форм
сосудов. Подтверждением такого вывода служат результаты перекрестного анализа ком-
плекса данных: погребального обряда, намогильных и могильных конструкцтги, инвента-
ря, технологические показатели.
Хронологическая идентификация отдельных форм сосудов проведена с учетом
комплекса данных полученных с каждого исследованного памятника. В погребени-
ях Семиречья в группе кувшинов выделено несколько форм, которые можно соотнести
с периодом II в. до н. э.— I в. н. э. Это круглодонньге кувшины с шаровидным туловом,
удлиненным горлышком и прямым венчиком (см. рис. 7, 10-14, 16, 22) и кувшины удди-
584
Усунъский архезъку/ттурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центракьног! Евразии
ненных пропорций с широким устьем (см. рис. 7, 1-4, 6). К этому же периоду относится
группа круглодонных кувшинов, орнаментированных в верхней части тулова треуголь-
ными фестонами с точечным заполнением (см. рис. 7, '17,18). Круглодонные миниатюрные
кружки с петельчагыми ручками, прикрепленными ниже венчика (см. рис. 12,2, 3, 5), а также
кружки с округлым дном, но более удлиненных пропорщяй, тоже с петельчатыми ручками
(см. рис. 13,2, 3, 5) являются характерным типом керамики в погребениях II в. до н. э. — I в. н. э.
Широкое распространение, на рубеже эры, получили и круглодонные горшки с про-
стым оформлением закрашт, иногда с закругленными венчиками (см. рис. 5, 1, 3, 5, 6). В эту
же группу входят штски больших, средних и малых размеров (см. рис. 9, 1-6).
Горшки плоско донные, с простым оформлением закраин, с округлым туловом
(см. рис. 5, 11) и горшки с перегибом в средней части сосуда также встречаются в погребе-
ниях первого периода (см. рис. 5, 12-14).
Среди редких форм, огмочоггпьгх в группе более рагшей керамики, нужно отметить
два сосуда. Первый из них, плоскодонный горшок с имиташлей шва на стенке сосуда из
кургана 46 могильника Сарытогай 3 (см. рис. 15, 7), второй, круглодонный высокий кув-
шин с носиком и петлевидной ручкой из кургана 8 могильника Караша 2 (см. рис. 8, ,9).
Предметы вооружения, ножи, пряжки. Предметы вооружения, найденные в погре-
бениях описываемого времени немногочисленны. Исследования показывают, что их от-
сутствие нельзя объяснять ограблением, гак как в погребениях, не подвергшихся разру-
шениям, оно отсутствовало вообще. Возможно, в традт-плгонной практике регламентации
погребального обряда населения в период рубежа эр, строго соответствующей социально-
му ранжированию общества, оружием сопровождали погребенного, бывшего при жизни
предводителем воинского подразделения или войска. Предположение о соответствии на-
ходок социальному ранг}7 погребенного подтверждается фиксащлей предметов вооруже-
ния в элитных курганах и отсутствием таковых в общей массе исследованных памятников
в целом, как в мужских погребениях, так и в женских [Досымбаева, 1996, с. 10]. В связи
с незначительностью предметов вооружения вызывает интерес соотношение описываемой
категории инвентаря в погребениях и многочисленных сосудов, на фоне данных из па-
мятников этого же периода соседних территорий. К примеру, по результатам исследова-
ния памятников Восточного Алтая, авторы отмечают, что «наиболее массовой категорией
сопроводительного инвентаря являются предметы вооружения... и очень редки находки
посуды... известны лишь два металлических котелка с верпткальными боковыми ручка-
ми. .. деревяннъш кувшин с боковой ручкой, фрагмент чаши и один керамгшеский сосуд/-
[Бобров и др., 2003, с. 39].
1 Еерекрестие кинжала было обнаружено в погребении кургана 23 могильника Шор-
мак I, упоминание о котором сохранилось только в отлете Семиреченской археологиче-
ской экспедиции 1956 года [Агеева, 1956].
Мечи, в погребальных памятниках Жегысу, были обнаружены в двух погребениях.
Эфес меча с почти прямым перекрестием и лунообразной формы наверпгием (наверпгие
серповидной формы) найден в погребении кургана 270 могильника Берккара (см. рис. 29,
11) [Бабанская, 1956, с. 204].
Время бытования мечей описанной формы периодом, когда в сгегшой полосе Евра-
зии получают распространение памятники прохоровской (сарматской) культуры, сегодня
не вызывает сомнения ни у кого из археологов [Мошкова, 1963, с. 3>4; Смирнов, 1975; Мо-
гильников, 1997, с. 169, рис. 39, 2, 3].
Однолезвиш-гый меч с длиной клтшка 80 см, с дуговидным перекрестием и почти
прямой рукоятью найден в подбое погребения кургана 56 могильника Курты [Агеева,
1961, рис. 4]. Форма навершия не установлена, но верхняя часть рукояти плавно расши-
рена и имеет законченньш вт-щ. Меч с ддинным узким клинком, однолезвийньлл, с про-
дольными бороздками па рукояти (см. рис. 24, 10]. Такая деталь (продольные бороздил на
рукояти), вероятно, сохранилась как архаичный элемент декора оружия со времени эпохи
раннего железного века. Подобное оформление рукояти было на одном из мечей из Ага-
585
А. ЛI. Досымбаева
лыксайского могильника Согда [Обельченко, 1978, рис. 1, 2]. По мнению исследователя,
эта «деталь указывает на генетическую связь этих мечей с железно-бронзовыми акинака-
ми» [Обельченко, 1990, с. 116].
Железные мечи сарматов, близкие по форме оформлентш перекрестий, являются
двулезвийными мечами и представляют собой типы оружия, характерного для ранней
истории сарматов [Смирнов, 1984, рис. 122,1, 5; 1994, рис. 90,15; 92, 33; 93,1].
Фрагменты однолезвийного меча длиной 70 см были найдены в комплексе с желез-
ными наконечникалш стрел в ограде 56 могильника № 2 на правобережье реки Или. Фраг-
ментарность находок не дает полной картины формы оружия и не позволяет реконстру-
ировать форму навершия меча. Однако такая характерная деталь, как однолезвийность,
позволяет провести некоторые аналогии. Прялгые клинки кенкольских мечей «... соответ-
ствуют вооружению второй четверти I тыс. н.э.,... наличие в их составе экземпляра со сла-
боизогнутой рукоятью может свидетельствовать в пользу возможности генезиса сабли на
базе совершенствования палаша не только в сармато-аланской среде, но и у... кочевников
Средней Азии» [Кожомбердиев, Худяков, 1987, с. 90-91].
Рис. 24. Курты: 1 — план мотчышка; 2,3 — курган 26, погребение; 4,5 — курган 56, погребение;
6,8 — сосуды, курган 54; 7 — сосуд, курган 57; 9 — наконечник стрелы (кость), курган 56;
10 — меч (железо), курган 56; 11 — булава (железо), курган 56
586
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центральной Евразии
Развитие древней формы меча и эволюция его из двулезвийного в однолезвийный
прослежена Н. Я. Мерпертом по материалам из Восточной Европы. По мнению исследова-
теля, «к концу’ IV в.... специфические военные условия и соответствующие им изменения
тактики вызвали, изменения в вооружении восточной группы сармато-аланских племен.
Оборонительный доспех становится более легким, вместе с ним применяется и наступа-
гельное оружие, в первую очередь, меч. Новое оружие получает быстрое распространение.
Двулезвпйность стала излиптней, появились первые однолезвийные полосы, пока еще пря-
мые^ [Мерперт, 1955, с. 160].
Рис. 25. Кадырбай 2: 1 — план могильника; 2 — курган 19, погребение; 3 — сосуд, курган 19;
4 — курган 24, погребение; 5 — сосуд, курган 24
Датировка однолезвийных мечей IV-V вв.по мнению исследователей, в процессе эво-
люции формы (сарматского) «привела к созданию нового, качественно отличного оружия,
появление которого отражает значительные изменения, происшедшие в этногеографии
и культуре степей нашего юго-востока в послегу’ннсктш период, значительную роль "обще-
человеческого элемента" в материальной культуре этого времени» [Мерперт, 1955, с. 164].
О находках однолезвийных мечей «среди погребального инвентаря в погребениях
тюркского времени совместно с глиняными, деревянныдги сосудами, бронзовыми пряжка-
аш с подвижным язычком, железных наконечников стрел различной формы» уполшнает
и К. А. Акишев [Акишев, 1956, с. 29].
587
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 2б. Кадырбай 3:1 — план могильника; 2,3 — курган 4, погребение; 4,5, 6 — курган 24, погребение;
7, 9 — сосуды, курган 19; 8 — сосуд, курган 15; 10 — зеркало (бронза), курган 21; 11 — пряжка (бронза),
курган 14; 12 — бусы (халцедон, паста, стекло), украшения (бронза), курган 2
Наконечники стрел в погребениях зафиксированы в единичных экзелшпярах. По од-
ному они находились в курганах 61,72,270,448 могильника Берккара, в кургане 56 могиль-
ника Курты, в кургане 20 могильника Капчагай III. Железные наконечники стрел найдены
в ограде 58 могильника № 2 (5 шт.) и комплект из 13 наконечников стрел происходят из
ограды 56 этого же могильника. В их числе три костяных, 23 железных наконечников стрел.
В связи с тем, что большая часть из уполшнаелгых вещей вооружения плохой сохранности
и имеется лишь их описание, в рисунке приведены только типы стрел, формы которых
реконструируются в достаточной степени достоверно (см. рис. 34,12).
Костяной наконечник стрелы из погребения кургана 20 могильника Калкан 3, спец-
ифической формы, с заостренным концом и вильчатым основанием (см. рис. 34, 22) явля-
ется редким типом в группе предметов вооружения. По мнению С. И. Руденко, такие на-
конечники стрел «употреблялись для охоты на ...зверя» и характерны для культуры хунну
[Руденко, 1961, с. 26, рис. 22, е, ж].
Другой, костяной черешковый наконечник стрелы из погребения кургана 56 могиль-
ника Курты с треугольным сечением головки, трехлопастной (см. рис. 24, 9), из этого же
погребения, подобен мелким костяным стрелам из Кенкола [Сорокин, 1956, с. 3-14].
588
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центральной Евразии
Рис. 27.1 — Коржапляу, курган 1; 2 — Коржапляу, курган, погребение; 3,4 — Сосуд, нож (железо),
Коржапляу, курган; 5 — Тоспа, курган 4; 6 — Тасты булак, курган 27, погребение;
7—10 — сосуды, фрагменты, Тасты булак, курган 27
589
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 28.1 — Кызылауыз, план могильника; 2,3 — Кызылауыз, выкладки;
4,5 — Кызылауыз, курганы, погребения
В группе железных наконечников стрел выделяются несколько типов. Плоский, двух-
лопастной, с трехгранным черешком, железный наконечник стрелы из кургана 270 мо-
гильника Берккара (см. рис. 29,12), по мнению Г. Г. Бабанской, «повторяет прежние брон-
зовые форлгы и появляется не ранее III века до н.э.» [Бабанская, 1956, с. 204, табл. VIII. 3].
Близкие по типу, описанномд’ наконечнику из Берккары, железные наконечники
стрел распространены в степном Приишимье в период со II в. до н. э.— I в. н.э. и продол-
жают бытовать также во II-IV вв. н.э. [Хаб дулина, 1994, табл. 51. II].
Железные черешковые наконечники стрел с плоским подтреугольным оформлени-
ем пера, а также стрелы листовидной форьгы с удлиненным черешком (до 8 см) из погре-
бений курганов 56 и 58 могильника № 2 получают распространение в памятниках Южного
Урала и Приуралья в период VII-XIV вв. [Иванов, 1987, рис. 1,11]. Ближайшие аналогии
железным, черешковым наконечникам содержатся в тюркских погребениях Восточного
Казахстана [Арсланова, 1968, рис. 2, 8; 13-15].
590
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Рис. 29. Берккара: 1 — план части могильника; 2,3 — курган 7, погребение; 4 — сосуд, курган 19;
5 — сосуд, курган 13: 6 — сосуд, курган 7; 7,9,10 — сосуд, фрагменты, курган 22; 8 — сосуд, курган 15;
11 — рукоять меча, курган 270; 12 — наконечник стрелы, курган 448
Ножи — тип инвентаря, присутствие которого в захоронениях является достаточно
частым. Всего зафиксировано 116 ножей. Ввиду’ того, что сохранность железных ножей
плохая, зачастую исследователи только фиксируют их наличие и отмечают их местопо-
ложение в погребальной яме. В погребениях ножи расположены, как правило, в головах,
рядом с сосудами, в сосудах. Авторы, исследователи отмечают факты нахождения этих
предметов, лежащими на мясной пище или, в положении вертикально воткнутыми в ко-
сти крестцовых позвонков барана.
Диагностирование описываемого типа инвентаря по признакам, характеризующим
форму’, а также материал, из которого они изготовлены, позволяет выделить несколько
типов. Отдельные формы ножей представлены в единичном экземпляре.
Однолезвийныи бронзовый нож, с изображением животного на рукояти, из курга-
на 8 могильника Караша II и типологически представляет собой одну’ из наиболее ранних
форм ножей (см. рис. 35,1, 1). Датировка описываемого типа ножа послужила А. Г. Мак-
симовой основанием для установления даты могильника Караша II периодом V1-V вв. до
н. э. и культурной атрибуции его как сакского памятника. Вместе с тем, наличие комплекса
признаков: захоронение в подбое, расположение инвентаря в головах, присутствие бус из
халцедона, агата, а также железной булавки и оформление сосуда ручкой в форме «ушка»
в этом же погребении, противоречат такой датировке памятника в целом. Безусловно, по-
явление и бытование подобных форм бронзовых ножей с изображением животных на кон-
це рукояти в эпоху’ раннего железа и соотнесение их со скифо-сакской культурной тради-
цией. [Ильинская, 1976, рис. 1]. Однако в случае с погребальным комплексом Караша II,
591
А. ЛI. Досымбаева
бронзовый нож не может служить основанием для датировки всего могильника в целом,
в гом числе и погребения, в котором описываелпти бронзовый нож был найден вместе с же-
лезной шпилькой и сосудом с ручкой-ушком. Вероятно, что данный тип ножа сохранился
в качестве сакской архаики в культурной среде кочевников более позднего периода.
Рис. 30. Кенсай: 1 — план могильника; 2 — курган 35, погребение; 3,4 — сосуды, курган 18;
5,11 — сосуды, ограда 41; 6,12 — сосуды, ограда 42; 7 — сосуд, ограда 35; 8 — сосуд, ограда 7;
9 — сосуд, выкладка36; 10 — сосуд, выкладка 37; 13,16 —сосуды, ограда32:14 — сосуд, ограда 13;
15 — сосуд, выкладка 47; 17 — сосуд, выкладка 29
Бронзовый однолезвииныи нож с закругленной формой рукояти происходит из кур-
гана 1 могильника Бесшатыр Б (см. рис. 35,1, 4). Форма рукояти ножа, едва заметный
уступ в месте перехода к лезвию, сближает его с типом кольчатых ножей из памятников
Горного Алтая, бытующих в период конца I тысячелетия до н.э., доживая до I века н.э. [Су-
разаков, 1989, рис. 4, 7, 8], что допускает их хронологическую синхронность. Формально
сходны с ними и ножи с округлой формой рукояти из курганов 4 и 6 могильника Утеген III
(см. рис. 35,I,2,3), но они изготовлены уже из железа.
592
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Рис. 31. Шормак 1:1 — план могильника; 2,3,4 — курган 32, погребение; 5 — нож (железо), курган;
6 — шпилька (бронза), курган 8; 7 — оселок (камень), курган 28; 8 — серьги (золото), курган 26;
9 — сосуд, курган 23; 10 — сосуд, курган 27; 11 — сосуд, курган 17; 12,13 — сосуды, курган 8:
14 — сосуд, курган 32
Ножи однолезвийные с треугольным сечением лезвия, с едва заметным уступом
в месте соединения с рукоятью, длиной от 10 до 16 см, с шириной лезвия 1,5-2 см, явля-
ются наиболее распространенной формой описываемого типа инвентаря в погребениях
могильников Жетысу (см. рис. 35, П, 1-9). Именно этот тип железных ножей характерен
для памятников усуней. Хронология данного типа инвентаря устанавливается благодаря
комплексу других датирующих вещей, а также соответствием его с типологией, предло-
женной Б. А. Литвинским.
В курганах Ферганы железные ножи с узкой лезвийной частью и прямой спинкой из
группы I, отдела I и типа I происходят из палгятштков II-IV вв. [Литвинский, 1978, с. 10-11,
табл. I]. Размеры ножей, их местонахождение на мясной пище свидетельствуют о том, что
этот тип инвентаря в погребальном обряде использовался в определенных ритуальных целях.
В тюркских оградах Алтая «обряд сопровождения ритуальной пищей, то есть задней
частью т\’шп овпы, вместе с ножом, положенным на деревянное блюдо, лоток или лист
коры, является традиционно тюркским» [Кубарев, 1984, с. 55-56].
593
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 32. Шормак1.1— курган 17, погребение; 2 — курган 23, погребение
Возможно, что первоначальное положение ножей было вертикально вонзенным в ре-
гламентированную обрядом, часть туши жертвенного животного, так как в литературе
описаны случаи фиксации в погребениях ножей, именно в гаком положении. По истече-
нии времени, ножи оказывались на костях и во время раскопок их обнаруживали в таком
положении. В качестве жертвенного животного в доме умершего выслушает баран, «а у тюр-
ков, что живут в соседнем Каль-кишлаке, в этот день режут барана, варят его мясо и по-
дают всем собравшимся» [Карлгышева, с. 147]. «Для приготовления ритуальной пищи под
названием "аталъ" использовались части туши барана: печень, почки, сердце, кишки и ку-
ски мяса из разных мест». ^Посуда, в которой готовили "аталъ", затем, огрокинутая вверх
дном, оставалась на том месте, где обмывали покойника. Рядом опрокидывали и чашки.
Там же в земляной пол втыкали нож, которым резали внутренности и мясо для "аталя",
или какой-либо острый предмет (иглу, например)» [Карлгышева, с. 152-153]. Приведенная
выше информация, сохранившаяся в тюркской среде совместно с описанием отдельных
сторон погребальных обычаев тюрков, вероятно таит в себе и смысл традиции обязатель-
ного сопровождения ножом погребенного. Возможно, этим ножом, который впоследствии
оказывался в составе погребального инвентаря, пользовались для заклания жертвенного
животного и именно он оказывался затем воткнутым, в положенную ритуалом часть мяса,
сопровождавшей покойного в потусторонний литр.
Пряжки. Этот вид погребального инвентаря немногочисленен, но выразителен и убе-
дителен как хронологический и этнокультурный индикатор. Выделены несколько типов
пряжек, каждый из которых представлен одним или несколькидпт экзелшляралш.
594
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Рис. 33. Шормак 3: 1 — план могильника; 2— курган 180, погребение; 3, 4 — сосуды, курган 180
Тип I. В каменном ящике кургана 14 могильника Кадырбай II на вертлужных костях
лежали две половинки ажурной бронзовой пряжки с изображением борьбы двух живот-
ных (см. рис. 26,11). Пряжка квадратная, с размерами сторон 3,5x3,5 см, близкая по форме
к прямоугольным лшнусинским ажурным поясным пластинам, происхождение которых,
по мнению А. А. Дэвлет, имеет хуннское происхождение [Дэвлет, 1976, с. 226].
Прямоугольные пряжки Иволгинского могильника со сценой борьбы тигра и дра-
кона с пряжкой из Кадырбая I] сближают округлые отверстия, расположенные в нижней
части пряжек. Датировка Иволгинского могильника III в. до н.э. — началом н.э. распро-
страняется и на прямоугольные пряжки [Давыдова, 1971, с. 93-105]. К тому же обряд по-
гребения могилы 138, из которой происходят две ажурные пряжки [Давыдова, 1971, с. 103],
аналогичен погребальном' обряду, распространенном' на территории Семиречья на ру-
беже эр, а могильные камеры по устройству идентичны с погребадьнышт конструкциям!
Тадгарского могильника.
В соответствии с классификацией, предложенной М. Г. Мошковой, прямоугольные
пряжки с изображением животного внутри рамки или ажурные пряжки относятся к 1 от-
делу 3 типа. Они появляются в конце Ш-П в. до н. э. в единичных экзелшлярах в памятни-
ках прохоровской культуры [Мошкова, 1963, с. 40, табл. 25.17,20].
595
А. ЛI. Досымбаева
Рис. 34 1 — Коржайляу, курган, погребение, сосуд, нож; 2 — ограда 58, могильник 2; 3 — ограда 1,
могильник 1; 4 — серьга (золото), Берккара, курган 410; 5 — серьга (бронза), Джу ангобе 2, курган 77;
6 — серьга (бронза), некрополь городища Кулан; 7 — серьга (бронза), Берккара, курган 448; 8 — серьга
(бронза), Кызылауыз, курган 11; 9 — якоревидная подвеска, некрополь городища Кулан; 10 — серьга (золото),
Берккара, курган 58; 11 — серьга (золото), Берккара, курган ^4; 12 — серьга (бронза), Унгур Кора 1, курган 28;
13 — бусы (халцедон, сланец), Бетагач, курган 216; 14— серьга с бусиной (бронза, паста), Курты, курган 54;
15 — бусина (стекло), Дехкан, курган 131; 16 — бусы (агат, халцедон, пирит), Джуантобе 2, курган34;
17 — пряжка (бронза), Капчагай 3, курган 24; 18 — пряжка (железо), некрополь городища Кулан;
19,20 — наконечники стрел, меч (железо), могильник № 1, ограды 56,58; 21,22 — подвеска, наконечники
стрел, меч (железо), могильник № 1, ограды 56,58
Сцена терзания, являясь характерным сюжетом изобразительного искусства эпохи
ранних кочевников, в памятниках конца I тысячелетия до н. э. практически не встречает-
ся. На пряжке из Берккары, въшолненной из бронзы, также отражена идея борьбы, однако
способы передачи изображения иные [Бернштазм, 1947, рис. 5]. Обе пряжки, найденные
в погребениях могильников Кадырбай II и Берккары объединяет смысловое содержание
сюжетов, общая тематика и функциональное назначение салгих предметов. Описываемая
общность может сщ’жтпъ доказательством единых корней происхождения данного игла
инвентаря. В Ш-П веках до н. э. происходит процесс перехода от скифского к сарматско-
му искусству и стилистически пряжка из Берккары соответствует даннолгу периоду’ [Берн-
штам, 1947, с. 11].
596
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
Тип 2. Пряжки железные, округлой формы с подвижным язычком нелшогочислен-
ны. В описаниях находок они зафиксированы в 22 погребениях. Ввиду’ плохой сохранно-
сти информация о них зачастую содержится только в отчетах. По мнению специалистов,
«железные круглые или прямоугольные пряжки с подвижным язычком в качестве веду-
щей и единственной формы становятся лишь на рубеже эры и в первых веках нашей эры»
[Мошкова, 1963, с. 40, табл. 25, 31-33). Этот тип пряжек широко представлен в погребаль-
ных памятниках I половины I тысячелетия н.э. в памятниках Южного Казахстана и являет-
ся наиболее распространенной формой поясной гарнитуры [Максимова, Мергциев и др.,
1968, табл. III.7, 8,9; табл. XXI.7; ХХХ1.6].
Прямоугольные и круглые железные пряжки с подвижным язычком наибольшее рас-
пространение получают в тюркскую эпоху7 и достаточно представтпедьны в памятниках
Алтая [Гаврилова, L965, табл. Х.1; табл. XIV.1, 2,3, 5,6; табл. ХХ.9,28,29,32].
Накладные бляшки, бронзовые, прямоугольные, двойные, с узкой прямоугольной
прорезью из погребения кургана 24 могильника Капчагай 3 (см. рис. 34, 17) и являются
типичным элементом наборного пояса воина-кочевника степей Евразии в раннем средне-
вековье [Распопова, 1965,4, рис. 1]. Датировке пряжки соответствует и бронзовая подвеска
из этого же кургана 24 (см. рис. 40,19), являющаяся характерным типом инвентаря древне-
тюркских погребений Алтая [Гаврилова, 1965, табл. 22-26].
Рис. 35.1. Ножи: 1 — нож (бронза), Караша 2; 2 — Утеген 1, курган 4; 3 — Утеген 3, курган 6;
4 — Бесшатыр 2, курган 1; 5 — Узунбулак, курган 3.
1,5 — бронза; 2,3,4 — железо.
11. Ножи. 1 — Калкан 1, курган 26; 2 — Шормак1, курган 23; 3 — Утеген 1, курган 3; 4 — Утеген 2, курган 21;
5 — Байталчп, курган 8 [Кибиров, 1959, рис. 10.8]; 6 — Берккара, курган 7; 7 — Шошкала, курган 18;
8 — Узунбулак, курган 18; 9 — Субаши 1, Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 5].
3,4 — бронза; 1,2,5, 9 — железо
Предметы женского туалета, подвески. Находки различных предметов женского туа-
лета в разном наборе зафиксированы во многих погребениях. Наиболее представительны
булавки (шпильки), часто находимые в области черепа, под ним. Всего найдено 50 шпилек.
Эти веши достаточно типичны и представляют собой заостренные железные или бронзо-
вые стержни, длиной от 6-7 см до 27 см, с закругленной головкой (см. рис. 36,1-6).
597
А. ЛI. Досымбаева
II.
Рис. 36-37. Шпппькге 1, 4 — Кенсай, курган 25; 2 — Тасты булак, погребение 1; 3 — Бетагач, курган 216;
5, 6 — Берккара, курган 58; 7 — КапчагайЗ, курган 35; 8,14 — Джуангобе 2, курганы 28, 88; 9 — Берккара, кур-
ган18; 10 — Кызылауыз 1, курган 12; 11 — Чулак Джипще, курган 55; 12 — Шошкала, выкладка 83;
13 — Капкан 1, курган 17; 15-18 — Субаши 1, Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 4.5-8];
19 — Typacy, курган 10; 20 — Карабулак, курган 42 [Кибиров, 1959, рис. 4.6].
1,3, 7,12,13 — железо; 2,8-11,14,19, 20 — бронза.
Подвески: 1 — Берккара, курган 59; 2 — Узунбулак, курган 5; 3,4 — Кызылауыз 3, курган 79;
5 — КапчагаО 3, курган 24; 6-8 — Субаши III, Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 1994, 2; p. 18.6,7,4].
1,3-5 — бронза; 2 — железо
Разнообразие типа представлено отдельнылш экзелшляралш шпилек, различающи-
мися офорьшением головки (рис. 36, 7, 9, 13) или офорьшением стержней в виде украше-
ния их рифлением (рис. 36, 8-12). Распространение описываемого типа инвентаря на всей
территории Туркестана (рис. 36,14-19) свидетельствует об единых истоках традиционной
культуры региона. Хронологически, появление булавок в период рубежа эры и дальней-
шее бытование их в первой половине I тысячелетия н. э. обосновывается перекрестным
анализом всего комплекса датирующих вещей.
Серьги, в количестве 35 штук, в погребениях Жетысу, выявлены в различных по типу
погребальных конструкциях. Изготовленные из бронзовой, железной и золотой проволо-
ки, серьги представлены несколькими формалпк Ведущим типом являются спиралевид-
ные, с замкнутым концом и с маленьким колечком, припаянным к основанию основного
кольца (см. рис. 38,I,1-6). Близкой к описаннолту, является форма серет из кургана 26 мо-
гильника Шормак 1 (см. рис. 31, 8). Основное кольцо этого типа серег не имеет спиралевид-
ного окончания, но на нижнем основании его также припаяно колечко (см. рис. 38,1, 7-9).
В погребении кургана древнетюркского времени, раскопанного в окрестностях Алматы,
в состав инвентаря входила сережка, аналогичная по форме, серьге из Шормак I [Курман-
кулов, 1980, рис. 3,3].
598
Усунъский археокулътурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра гъной Евразии
С5& -
и
Рис. 38.1. Серьги. 1 — Дехкан, курган 81; 2 — Джу ангобе 2, курган 13; 3, 6, 7 — Капчагай 3, курган 35;
4 — Унгур Кора 1, курган 28; 5,12 — Джу ангобе 2, курган 13; 8,9 — Шормак 1, курган 26; 10 — Берккара,
курган 7; 11 — Субаши I, Восточный Туркестан [Historic relics of Xinjiang. 199-4 2; p. 5.Q]; 13 — Кадырбай 2,
курган 21; 14 — курган 9-4 15 — Берккара, курган 448; 16 — Джу ангобе 2, курган 77; 17 — Кызылауыз 1,
курганИ; 18 — Узунбулак, курган 22; 19-21 — могильник Кызыл Кайнар; 23-25 — Берккара, курганы58,410,448
' 1-4,12,13,18-20,27,28 - золото; 5-11,14,16,21, 22,29 - бронза;
II. Бусы. 1 — Джу ангобе 1, курган 13; 2 — Дехкан, курган 131; 3 — Сарытогай 2, курган 130; 4 — Сарытогай 2,
курган 29; 5 — Джу ангобе 2, курган 34; 6 — Тайгак1, курган 17; 7 — Шошкала, курган 59; 8а, б — Курты,
курган 4:15-19 — Талгарский, курган 3: 9-10 — Бетагач, курган 216; 11 — 13 — Курты, курган 54;
14г-17 — Талгарский, ку'рганЗ.
1, 2 — стекло; 3,4 — агат, халцедон, сердолик, стекло; 5, 6 — паста, стекло; 7,16,17 — золото;
8, 9,10,13 — агат, халцедон, пирит, стекло; 14,15,18,19 — сердолик, стекло, паста
599
A. Al. Досымбаева
IJ
пг
Рис. 39.1. Зеркала. 1 — КадырбайЗ, курган 21; 2 — Карабулук, курган 43 [Кибиров, 1959, рис. 3.5];
3 — Унгур Кора 1, курган 28; 4 — Кызыл Эспе, курган 89; 5 — Капчагай 3, курган 35.1-5 — бронза.
II. Браслеты. 1 — Кызылауыз 2, курган 12; 2 — Калкан 1, курган 62; 3,4 — Турасу, курган 10 [Кибиров, 1959,
рис. 4.4,3]. 1-4 — бронза.
III. Кольца, пуговица. 1 — Шормак1, курган 2с>; 2 — Турасу, курган 10 [Кибиров, 1959, рис. 4.4];
3,4 — Берккара, курган 446; 5 — Бетагач, курган 93. 1 — золото; 2,4 — бронза; 3 — медь.
IV. Бляшки. 1, 2 — Берккара, курганы 446,448; 3-7 — Талгарский, курганы 6,3,4.1-7 — золото.
V. Различные предметы, гребни. 1 — курган 61; 2,3 — Берккара, курган 448; 4 — Шормак 1, курган 2о;
5 — Кызыл Эспе, курган 89; 6 — Шошкала, курган 59; 7, 8 — Субаши I, III, Восточный Туркестан
[Historic relics of Xinjiang. 1993,4; p. 7.1; 1994, 2, p. 19.8]; 9,10 — Талгарский, курган 4.
1 — паста; 2,3 — медь; 4 — золото; 5,9,10 — камень; 6 — бронза
600
Усунъский археокулътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Централъног!. Евразии
Спиралевтщньге серьги в памятниках Тувы получают распространение вместе с зерка-
лами с небольшой боковой рукояткой в конце скифского период [Мандельштам, 1996, с, 100],
Серьги, имеюпще форму разомкнутого кольца, в основном округлой или овальной
формы, с шариком-отростком на верхней части кольца и с удлиненной привеской, широ-
ко бытовали среди кочевого и полуоседлого населения Евразии, «являясь неотъемлемой
частью единой евразийской моды, входя первоначально в набор воинских предметов-сим-
волов,- [Сташенков, 1997, с, 61, 62, рис, 1, 7, 8],
Вариант спиралевидной серый, по нс с колечком, а со стерженьком в основании
кольца, был обнаружен в кургане 21 могильника Кадырбай 11 (стг. рис. 38.1,13). Последую-
щую эволюцию спиралевидных серег демонстрируют’ серьги из погребений могитыпжов
Берккары (см. рис. 38. 1, 14, 16, 23 — 25). Распространение подобных типов украшений во
II-V веках, по лшению автора раскопок этого памятника, является несодшетптым [Бабан-
ская, 1956, с. 203, табл. VII.1, 2, 3].
Следующая разновидность серег представлена украшениями из памятников, распо-
ложенных в предгорьях Киргизского Алатау. Серым с дополнительными двойными ко-
лечка ми и камешками получают распространение в период I-Ш вв. н.э. [Максимова, 1975,
с. 160, рис. 3, 5, 6,15].
Серьга из кургана 77 могильника Джуангобе II (см. рис. 38.1,17), найденная в памят-
никах Семиречья в единственном экзелшляре, по форме оформления стержня, обвитого
проволокой, наиболее близка сережке из кургана 410 из Берккары (см. рис. 38. 1, 24). Дру-
гой аналогией витых стерженьков является обломок серьги из некрополя Кулана.
Также в единственном экземпляре в погребении кургана 448 могильника Берккара
найдена оригинальная бронзовая сережка (см. рис. 39.1, 25). Датируя этот тип серый пер-
выми веками н.э., Г. Т. Бабанская отмечает, что «такие серьги... доживают до V-VI веков
н. э.» [Бабанская, 1956, с. 203, табл. VII. 10].
Находки бус заг]дгк<л-грованы в 49 погребениях. Как правило, количестве украшений
мой ipymibi немного числешго: одна, две или несколько штук. Однако в ряде случаев иссле-
дователи отмечают присутствие низки бус, насчитывающих десятки или даже сотни бусин.
Наиболее продет авигсльпой эта тру ила у крашений была в кургане 3 могтотьпика Са-
рытогай 11 — 252 бусины. Более сотни бусин найдено в погребении кургана 56 могильника
Шошкала; в погребении ограды 1 могильника Капчагай 3 находилось 103 мепк|тх бусин,
в кургане 1 могильника утеген 2 — 118, в кургане 5 могильника Кызыл Эспе — 176. Оже-
релья, составленные из бусин различной формы и изготовленные из пасты, стекла, полу-
драгоцештых камней, иллюстрирует красочная цветная таблица III в работе Г. А. Кушасва.
[Кушаев, 1963, таблица 111].
Характеристика этого типа украшений, в работах исследователей, изучивших тот
или иной памятник, описана совместно с составом другого погребального инвентаря. Об-
щая информация о факте нахождения бус в погребениях, отсутствие подробного техно-
логического анализа и других данных, способствующих проведению бусенной типологи-
ческой классификации, заставляет нас ограничиться лишь общим описанием отдельных
форм бус, изготовленных из камня и стекла.
Одной из ведущих форм бус являются глазчатые. В гыийских коллекциях глазчатые
бусы встречаются в ожерельях по одной или несколько штук совместно с другими форма-
ми [Кушаев, 1963, табл. III]. В погребении кургана 59 могильника Шошкала глазчатая буси-
на с глазками-вставками, шестигранная, находилась в центре ожерелья из мелкого бисера
(см. рис. 38. II, 7).
Описываемые формы этого типа бус, с глазками в белых, бело-зеленых ободках, крас-
ного, синего цветов [Кушаев, 1963, табл. III. 5, 6], изготовленные из стекла, получив рас-
пространение в период с III-II вв. до н.э., «продолжают существовать на всем протяжении
прохоровской культуры» [Мошкова, 1963, с. 44-45]. В памятниках Северного Кавказа пери-
ода 1V-V вв. даннъДг тип украшений сосуществует с различными формами бус из камня,
стекла, коралла [Деопт-гк, 1959, 3, с. 57, 64].
601
Л, М, Досъшбаеба
1фбчатые бусы то стекла (см. рис. 38. .11,1, 7, 14), представленные в женских погребе-
ниях Жетысу, наиболее мюгочислегпгы. Аналогии этим мелким бусам известны по ма-
териалам из погребальных памятников Южного Казахстана первой половины 1 века н. э.
[Максимова, Мерщиев и др., 1968, табл. VII.16, 17; табл. XI.4 а, б). Среди украшений позд-
неантичного Хорезма такие бусы были в составе ожерелья из дворца в Топрак-кале. [Труд-
новская, 1952, табл. I. 1, 2]. По наблюдениям <<над технологией изготовления бус джетыа-
сарской культуры ..., Л. Левина пришла к выводу, что болыштнство из них изготовлены №
тяну гых трубочек и палочек... и небольшое количество изготовлено иидив иду алию. Бусы
изготовленные из стекла сделаны в мастерских с полным технологическим циклом». Ана-
лиз технологических приемов изготовления такого типа бус позволил автору заюпочитъ,
что лтакие приемы: индивидуальная навивка, прессование на плоскости, были характер-
ны для визатггийской школы, складывание которой относится к IV веку и. э., а расцвет —
к средневековью» [Левина, 1996, с. 225].
Не менее представительными являются бусы различной формы из полудрагоценных
камней в ожерельях из погребений курганов 29,130 могильника Сарытогай 2; погребения
кургана 34 могильника Джуангобе II (см. рис. 38. И, 3-5, 8 б). В составе ожерелий из илим-
ских памятников бусы из сердолика, агата составляют основную группу украшений [Ку-
нгаев, 1963, табл. 1)1. 3, 5, 6].
Находки бус из сердолика и агата, как в мужских так и в женских погребениях харак-
терны для памятников всего периода от рубежа эры до позднего средневековья на всем
пространство Центральной Азии. В джетыасарской культуре, в число других нс стеклян-
ных бус доминируют... и сердоликовые [J 1 евина, 1996, с. 224]. Результаты комплексного ис-
следования различного типа коллекций бус из восточно-европейских памятников, прове-
денных В. Ковалевской, позволили сделать вывод о том, что с сердолик был одним из самых
шобимых драгоценных кадпгей раннего средневековья, использовашгым для изготовления
бус. Постепенное количественное увеличение находок бус из сердолика в погребениях, по
мнению исследователя, возрастает о г периода III—IV в в. (4 %), V-VI вв. (12 %) VII в. (56,59 %)
и VIII—IX вв. (70,98 %)» [Ковалевская, 1998, с. 13].
В это же время, в одних низках находились бусы бочоггковг/цпгой формы, изготовлен-
ные как из стекла, так и каменные. Наряду с однотонными, появляются и полосчатые бусы
(см. рис. 38, 9-12). Технология нанесения орнамента иа бусы, а также способы сверления от-
верстий для продевания нитей подробно описаны в работах специалистов, ггосвящегтных
проблеме изучения украшений [Трудновская, 1952; Деопик, 1959; Ковалевская, 1998, с. 23].
Призматические бусы, получившие распространение в описываемую эпоху, наряду
с другими формами продолжают бытовать в период средневековья. Этой же формы бусы
обнаружены в комплектах из кургана 60 могилы-гика Калкан 1, кургана 34 могильника
Джуангобе II. В курганах 131 могильника Дехкан и 21 могильника Кадырбай III найде-
но по одной бусине описываемой формы. Материалом для изготовления многотрашгых
бус служили стекло, пирит, сердолик, агат, халцедон. В ГПаутттукумскоммотт-птьнике такие
бусы входили в состав инвентаря катакомб первого типа [Максимова, Мерщиев и др., 1968,
табл. XIX. 9 в].
Появление бус уддтшегшых пропорций, призматических, а также изготовление боль-
шинства бус шарообразных, граненых из сердолика по материалам памятников Северного
Кавказа определяется периодом IV-V вв. Кроме того, В. Б. Деопик отмечает, 'что «сердоли-
ковые бусы более широкое распространение получают позднее» [Деопик, 1959, 3, с. 51].
Бочонковидные бусы из кургана 4 Талгарского могтьтьника (см. рис. 38. II, 8), находи-
лись в одной низке с глазчатыми, бусиной в форме усеченного конуса и бусиной/амулета
в форме <<кшова шццы» (см. рис. 38. II, 8, а, б). Редкие гщгы бус, представленные в еди-
ничных экземплярах в комплектах ожерелий Семиречья, иногда находят аналогии в ма-
териалах из других налгятпиков. К примеру, камегшьге бусы в форме <<кшова птицы» или
головы птицы были найдены в кургане 43 могильника Актобе [Максимова, Мерщиев и др.,
1968, табл. XI. 3 в, г]. Также в единственном числе, такая бусина была в составе ожерелья
602
Усунъский археюкультурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центрального Евразии
т-13 Думан-калы в Хорезме [1 1тапгникова, 1952, табл. 1. 4]. Бронзовые украшения/амулеты
в форме головы птицы совместно с другими элитарными вещами входила в комплект уни-
кальных изделий из гуннского погребения около озера Борового [Засецкая, 1975, с. 43. 14].
Автор пишет; что «такая же голова изображена на пластине в виде фигуры птицы из по-
гребения у села Конпеттгты в Румынии':- [Засецкая, 1975, с. 43].
Бу сы удтиыенных пропорций, бо чог-жовидной формы, призматические, изготовлен-
ные из различного материала получают широкое распространение в тюркский период
и входят в обязательный набор женского туалета средневековой эпохи [Арсланова, 1968,
рис. 162,163,164; 1969, рис. 1, 4].
Зеркала из бронзы насчитывают всего четыре экземгогяра, В соответствии с формой
ручек зеркал они подразделены на два типа. Первый из них обнаружен в погребении кур-
тана 21 могильника Кадырбай III (см. рис. 39.1,1). Зеркало с дгиштой рукояткой, заканчи-
вающейся округлой истлей в погребении находилось в середине большой берцовой кости
правой ноги. Рядом с зеркалом находилось фигурное украшение и шесть бронзовых коле-
чек. (см. рис. 26, 10, 12).
Зеркала с длинной ручкой, но без круглых петель найдены в грунтовых погребениях,
перекрытых камештыми плитами, в Кочкорской долине [Кибиров, 1959, с. 74, рис. 3, 5, 6].
В памятниках Торного Алтая этот тип зеркал найден в кургане 10 могильника Катонский,
III в. до и. э. — начала II в. до н. э. [Суразаков, 1989, с. 113-114, рис. 4, 7,17]. Согласно ктасси-
фикации Кузнецовой, подобные зеркала имели место в скифских памятниках IV—III в в. до
гг. э. [Кузнецова, 1987, с. 40, рис. 4]. В джетыасарской культуре, находки подобных зеркал,
выделенных во второй подтип второго типа в «период от последних веков до н.э. по III век
н.э. состав jihiot 20 %, а в захоронениях IV-VI вв. — 80 %» [Левина, 1996, с. 237].
Следуюгшгй тип плоских, дисковидных зеркал с короткой боковой ручкой, с отвер-
стием на ней выявлен в погребениях, расположетптьгх в долине реки Или и представлен
тремя экземплярами (см. рис. 39.1, 3—5) [Кушаев, 1963, табл. I. 13, 75].
В курганах Заггадного Казахстана, Нижнего Поволжья такого типа зеркала находят
в период I в. до н. э. — II в. н. э. [Сиш-щын, 1956, табл. ХП; Синицын, 1959, с. 134]. Встреча-
ясь в составе инвентаря вместе со спиралевидными серьгами, «зеркала с небольшой боко-
вой рукоятью варьирующей формы характерны для сравнительно поздних погребений-'
[Магщельщтам, 1996, с. 100].
Находки браслетов зафт-гксированьг в двух погребениях: в кургане 1 могильника Кы-
зылауыз 1, 62 могильника Калкан 1 (см. рис. 39. II, .1, 2). В усуньских погребениях Киргизии
о находках таких браслетов пишет А. К. Кибиров [Кибиров, 1959, рис. 4, 2, 3].
Перстни, кольца, напшвные бляшки, брошь по одному экземпляру найдены в раз-
личных по типу погребениях Семиречья (см. рис. 39. Ill, V). Золотые нашивные б лятттк и из
Та. игарского могитьника (см. рис. 39. IV, 3-6), совместно с ребрттстыми пронизками и бу-
синой изготовленной в технике зернения, маркируют1 культуру гуннов и входят' в единый
круг наследия этноса на территории Казахстана. К культовым атрибутам относятся также
золотая, на бронзовой основе круглая бляшка с изображением лица человека из Taj цар-
ского могильника, имеющая аналогии в наследии гуннов Восточной Европы (см. рис. 4).
Впоследствии, в пору расцвета средневековой эпохи, этот круг- артефактов стилистически
близок вотивным вещам из огузских памятников Западного Казахстана [Иванов, Гарушто-
вич, 1998, с. 586, рис. 2]. Датировка отдельных вещей устанавливается благодаря комплексу
ттнформатгшных данных из конкретного памятника.
Уникальным, по своему содержанию и форме, является кольцо с бинарным изобра-
жением птиц, из кургана 93 могильника Ветагач (см. рис. 39. Ill, 5). Фигурки противостоя-
щих цтиц, выполненные в профиль, с опущенными крыльями, на изображении касаются
клювами друг друга. Грудинки и хвосты птиц сливаются с ободком кольца. Стиль, манера
исполнения и трактовка образов птиц соответствуют канонам культуры средневековых ко-
чевников. [Петенева, 1995, 4, с. 51]. В целом, датировке могильника Ветагач эпохой средне-
вековья соответствуют и другое находки из кургана 216. Бочонке видна я, полосчатая бу-
603
Л, М, Досъшбаеба
сина из халцедона, оселок удлинено-овальной формы с отверстием для подвешивания,
совместно с упомянутым выше кольцом, составляют тщтиш-гый набор инвентаря кочевни-
ков тюрков (см. рис. 18, 4, 7-9).
Булавы, в двух случаях из камня, в одном из железа наущены в погребениях могиль-
ников Шормак I, Актерек, Ку|угьт. В кургане 56 могильника Ку|угьт, в одном погребении
были обнаружены железная булава и ощюлезвишгый меч, о котором упоминалось выше
(см. рис. 24, 10, 11), Комплект инвентаря из кургана 56 не только подтверждает предполо-
жения о сопровождении оружием представителей высшего воинского сословия в обществе
кочевников Жетысу. Однолезвийный меч служит также основанием для определения вре-
мени всего комплекса вещей, в число которых входит ижелезная булава и само захоронение
в подбое, периодом первой половины I тысячелетия н.э. Круг анадогий другим изделиям
из камня, представлен в памятниках всей степной полосы Центральной Азии достаточно
широко хронолоптчески и территориально. Но такая цеьпгая находка кж гемма из кур-
гана 4 могильника Талгар является не только редкой, но и единственным экземпляром
среди других категорий погребального инвентаря в целом. На гемме изображено живот-
ное в бегущей позе, с обращенной назад головой и высокоподнятътм хвостом (см. -рис. 39,
9). Изображения животных в аналог ишгых ггозах, с обращенными назад головами или же
с подчеркнуто высокоподнятыьпт хвостами известны по геммам из джетыасарских памят-
ников. [Левина, 1996, рис. 161, 6, 8]. По убеждению Л. М. Левиной, <<...геммы из джстыа-
сарских захоронений датируются в пределах 111-1V, I V-V вв. н.э. ... и могли попасть в Вос-
точное Приаралье в результате торговых связей с Ираном еще в III веке н.э.» [Левина, 1996,
с. 243]. Комплекс других материалов из Талгарского могильника, металлические изделия
(см. рис. 39, 3-7), сосуды (см. рис. 4, 3, 5, 7-8,11-14), также как и гемма укладываются в пре-
делы первой половины I тыс. н.э. К серии инвентаря, сходного по тематике с материалами
из описываемого могильника можно отнести и кольцо с бинарным изображением ггтиц из
кургана 93 могильника Бетагач. Следовательно, вероятность достоверной аргументации и
культурной идегн ификапии погребений периода первой половины I т ыс. и. э. с памятни-
ками кочевников тюрков очевидна.
Деревягпгый гребень в едшгетъенном экземпляре, был найден в погребении кургана
48 могильника Джу ангобе 1. Аналогичные гребни в женских погребениях джетыасарцев
«являются обыштой находкой в туалетных наборах» и по л-птеь-шго Л. И. Левиной они встре-
чаются «в курганах первых веков нашей эры в Восточном Туркестане» [Левина, 1996, с. 228].
Вопросы хронологии и периодизации
погребальных комплексов Жетысу
Памятники II в. до н. э.— I в. гг. э. Среди общего количества изученных памятников,
к погребальным комплексам II в. до н. э. — I в. н. э. относятся курганы 14,19, 21 могильника
Кадырбай III; курган 24 могильника Кадырбай II; курганы 53, 57 могильника Курты; кур-
ганы 23, 26, 32 могильника Шормак 1. В могильнике Берккара к группе памятников этого
периода отнесены курганы 62 и 270 с характерным набором инвентаря (бронзовая пряжка
в первом, предметы вооружения во втором).
Среди памятников, расположенных в долине реки Или, к указанном}'" периоду отно-
сятся курганы с захоронениями в деревягпгых конструкциях (курганы 21, 23 в могильнике
Унтур Кора 1). Погребения с деревянными конструкциями внутри ямы, представляющих
собой поперечные перекрытия, покоящиеся на вертикальных столбах (курган 23 могиль-
ника Кызылауыз 3), также получают распространение в период конца I тыс. до н.э. [Ку-
барев, 1987, с. 13]. Захоронения в каменном ящике в кургане 89 могильника Кызыл Эсгге,
в кургане 2 могильника Кызылсай, являются еще одной формой подкурганной погребаль-
ной конструкции, характерной для памяттгтгков Жетысу7 этой эпохи.
604
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центральной Евразии
l*-e-,ipcicTC>i4i: corvinr с тьмш-пн» нилсгщн in i.w w*
Рис. 40. Распределение сосудов с овальными налепами по периодам. Памятники Семиречья:
1 — моп ьльник Берккара; 2 — м опель ник Кенсай [Максимова, 1962]; 3 — мопшьникТургаыбай [Ахинжанов,
1^75]; 4 — мопельник Шормак III [Агеева, 1959]; 5-7 — мопельник Алакуль [Кушаев, 1°66];
8-9 — мопельник Арасан [Кушаев, 1966; 1967]; 10 — мопельникТасты булак [Досымбаева, 1995];
11 — городище Мерке [Григорьев Ф., фонды ЦГМК]
К памятникам описываемого периода относятся также захоронения с перекрытиями,
поставленным! в наклонном положении от северной стены к южной (курган 55 могильни-
ка Чулак Джигиле 1) [Кушаев, 1963, рис. 40].
Подбойные погребения в памятниках долины реки Или распространены в это вре-
мя наряду’ с описанныкш выше типами погребальных камер (курганы 37, 67 могильника
Калкан 1).
Керамика из различных типов конструкщтй, получивших распространение в этот
период, демонстрирует типологическое единообразие. Сходство ведущих форм кругло-
донных кувшинов вытянутых пропорции, с таковыми из других памятников показано на
рисунках (см. рис. 7, 1-6, 10). Группой круглодонных кувшинов с вытянутой и отогнутой
шейкой, с шарообразным туловом, илимские погребальные комплексы отличаются от ана-
логичных из других районов Казахстана (см. рис. 7,16-19, 22).
Шарообразность тулова кувшинов, как характерную особенность формы сосудов
III-I вв. до н. э., въщеляет по памятникам Западной Сибири В. А. Могильников [Могильни-
ков, 1997, с. 32]. Эта же форма характерна для посуды прохоровской культуры [Мошкова,
1974, с. 45].
В комплекте кералптческого набора совместно с кувшинами описанной формы, как
правило, встречаются миски с округлой формой дна, с прямым оформлением края сосуда
(см. рис. 9, 1-5, 17), кружки с петлевидныкш ручками с таким же округлым оформлением
донца (см. рис. 12,3, 5, 6).
Находки бронзовых и железных ножей с округлым оформлением рукояти, дисковид-
ных зеркал с короткой ручкой и спиралевидных серег совместно с сосудами описанных
выше типов не противоречат датировке их II в. до н. э. — I в. н. э.
Формально-типологический анализ инвентаря из илимских погребений в комплексе
с данными, по всем, диагностирующим время, признакам, позволяет соотнести эти памя т-
ники с кругом сако-сарматских памятников рубежа эры — начала I тыс. н. э.
К группе памятников II в. до н. э. — I в. н. э. относятся несколько погребальных кон-
струкций могильника Кацырбай III, расположенного в 26-27 км от станции Сары-Озек по
дороге на Талды-Курган. Могильник представлял собой две группы курганов: северной,
состоящей из нескольких неправильных цепочек и южной, образованной из компактно
605
А Л-1 Досъшбае.ва
расположенных, без особого плана, насыпей. I (оследине сложены из земли с камнем:, по
периметру основания курганов находятся кольцевые выкладки из камней, а в центре,
куча камней. В южной группе раскопано шесть курганов. Курган 14 диаметром 3 м, вы-
сотой 0,18 м. В грунтовой яме, на глубине 0,46 м находится каменный ящик размером
2,8* 0,65х 0,55 м. До уровня яптика яма была заполнена камнями. ТТогребенный в вытянутом
положении на спине, толовой ориентирован на 3. За толовой ттотребештот о, справа сюят
сосуд типа кружки с округлым .дном. Около правого плеча лежали кости барана, желез-
ный плоский нож, на вертлужных костях обнаружены две половинки ажурной бронзовой
пряжки с изображением борьбы двух животных; около костей таза, поделка из бронзы (за-
стежка отпрюкки) (см, рис. 26,11) [Агеева, 1959, с, 83, рис. 2,14].
В кургане 19 (дттаметр 6 м, высота 0,27 м) захоронение совершено в подбое, нахо-
дившемся в северной стене. Вход в подбой был закрыт камешгыми ггтитами. Могильная
яма была заполнена крупными ка^птями. Погрсбсштый находился в положении на спине,
головой ориентирован на 3. В западном углу подбоя, за головой стоял сосуд с костями
барана, находившимися внутри. Сосуд представлял собой грушевидной формы кувшш-г
с округлым .дном. Горловина кувшина орнаментирована рядом треугольников с точеч-
ным заполнением внутреннего пространства. Треугольники обращены вершинками вверх
(см. рис. 7, 78, 79) [Агеева, 1959, рис. 2, 2].
В кургане 21 (диаметр 8 м, высота 0,23 м) захоронение совершено в каменном ящике,
заполненном крупными камнями. Погребенный в положении на спине, головой ориенти-
рован па ССЗ. Левая рука была слегка согнута в локте. Инвентарь погребения представлен
следующим набором: сосущ, кувшинообразный с округлым дном стоял в северо-западном
углу, радом, справа, выше головы, лежали хвостовые позвонки барана и плоский желез-
ный нож. Около левого плеча находилась каменная терка. В середине большой берцовой
кости найдено бронзовое зеркало с длинной рукояткой, заканчивающейся округлой пешей,
выше, фигурное ук|таптение из бронзы, шесть бронзовых колечек. В области шейных позвон-
ков шест’нграш-тые стеюгянные бусы, халцедоновые и цилиндрические настовые, под чере-
пом серебряная спиралевидная серьга (см. рис. 26; рис, 14, 12) [Агеева, 1959, с. 83, рис. 2-73].
Могильник Кадырбай II состоял также из двух групп курганов: северо-восточной, на-
считывающей 13, бессистемно разбросанных курганов, и юго-восточной из 28 курганов,
идущих неправильной цепочкой с юго-занада на северо-восток. Земляные насыпи содер-
жали камни и, по полам имели кольцо из камней, а в центре овальную или прямоугольную
выкладку. В юго-восточной группе было раскопано пять курганов. Курган 24 диаметром
6 м, высот ой 0,36 м. Погрсбстпгый находился в положении па спине, ориентирован В-3. В за-
падном конце ямы стоял кувшин с высокой горловиной и округлым .дном (см. рис. 25, 5).
[Агеева, 1959, с. 83, рис. 2,1].
Описанные выше погребальные конструкции, обряд захоронения и погребальный
инвентарь вписываются в общую схему развития культур «второго периода эпохи ранних
кочевников... ПТ в. до н. э.— I в. н. э.» [Черников, 1975, с. 135].
Наибольшее сходство с обрядом погребения курганов могильнике! Кадырбай III, де-
монстрируют памятники кара-кобинской группы Горного Алтая, кулажургинского типа
из Восточного Казахстана, содержащие цодкургатпгыс захоронения в камегшых ящиках
[Суразаков, 1988; Самашев, 1.987]. Однако ^каменные ягшгки кара-кобинцев содержали ко-
стяки на правом боку, с подогнутыми ногами, головой ориегтгировагшые на В, с небольши-
ми отклонениями». Западная ориентировка встречается реже. Автор отмечает, что поло-
жение погребенных в ящиках, на спине, характерно для поздних памятников [Суразаков,
1988, с. 126]. В аналогичных конструктгиях из Восточного Казахстана «яттгики составлены
в основном из четырех плит, перекрытых двумя или несколькими иннами. Погребенные
имели восточную ориентировку’... с остатками заупокойной пигди в виде крестца барана»
(могильник Джартас). По мпепшо автора, наборы инвентаря, положение вещей в ящиках
близки к усуньским из Семиречья [Самашев, 1987, с. 111]. С. Черников, отмечая сходство
погребального обряда кулажургинцев с усуньскими из Семиречья «погребения с запад-
606
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центра/итш Евразии
ной ориентировкой, с преобладанием грунтовых ям, отсутствием лошадей и бедным ин-
вентарем», датирует их II в. до н. э,— I в, н. э. [Черников, 1975, с. 135].
Захоронение в подбое кургана 19, могильника Кадыр б ай 11 аналогично погребению
45 моттьтьника № 17, изучешюю иа правом берегу реки Или, с едгшгсгвеггным различи-
ем: — в последнем подбой содержал два скелета [Акишев, 1956, с. 15, рис. 11]. Датиров-
ка згою памятника II в. до и. э. — I в. и. э. соответствует1 действительности. Позднее была
внесена поправка и памятник датирован II-III вв. н. э. [Кушаев, 1963, с. 211-212]. Дело в
том, что подбои с характерным типом погребения и соответствующим обрядом и составом
инвентаря, в среднеазиатско-казахстанском регионе характеризуют культуру древнего на-
селения, именно в период со II века до н. э. [Обельченко, 1992, с. 132]. Надо дополнить,
что кувшин из анализируемого погребения идентичен сосуду из погребения кургана 46
могильника Чулак Джшиде I [Акишев, 1956, табл. 24. А]. Орнамент в виде треугольников,
опущенных вершинами вниз, с точечным заполнением пространства фигур, расположен
в обоих случаях на шейке сосуда. Сосуды описываемой фортгы являются характерным ти-
пом керамики в памятниках 'чумьштско-иш'нмской группы Горного Алтая, Время бытова-
ния их III—II вв. до н. э. определено в соответствии с комплектом вооружения и другого ин-
вентаря, характерного для этой группы. Кроме того, колтплекс инвентаря, сопу тстъутощий
погребениям в период со II в. до н. э.— I в. н. э., меняется как по количественному составу,
так и типологически.
Могильник Шормак I, отдельные погребальные конструкпии которого выделены
в качестве памятников, характеризующих описываемый период, расположен в урочище
Шормак в 8 км от поселка Конуролен, по обе стороны дороги, ведущей в поселок Коктал,
у подножия горы Атъгжок. Могильник состоял из 81 насыпей, идущих неправильными це-
почками с северо-запада на юго-восток. Все курганы на поверхности обозначены кольцом
из камней, проходящим по его полам. В центре курганов сооружены овальные и круглые
выкладки. Всего раскопано семь курганов. Курганы 23 и 32 содержали погребения-подбои;
в кургане 23 подбой был перекрыт поперек деревянными плахами, в кургане 32 камен-
ными плитами, но в обоих случаях подбои сооружены в северных стенах ям. Сами ямы
заполнены крупными камнями. Приступки сооружены вдоль южных степ. Погрсбсгпгый
в кургане 23 ориентирован на СЗ, в кургане 32 на 3, в обоих случаях скелеты находились
в положении на спине (см. рис. 32,1, 2, 3).
Погребальный инвентарь из погребений II в. до н. э.— I в. н. э. представлен кругло-
донными кувппгнами округлой формы с выделенной шейкой и раструбообразным гор-
лом, иногда орпамегпироватпгьтми треугольными фестонами (см. рис. 7, 10, 17; рис. 26, 9;
рис. 31, .9), кружками с петлевиднылпт ручками (см. рис. 15, 6, 7; рис. 27,10,1.1). Формы ми-
сок и горшков так же, с округлым дном и простым оформлением венчиков. Металлические
изделия представлены бронзовым зеркалом с ручкой, оканчивающейся округлой петлей
(см. рис. 26, 10), прямоугольной пряжкой со сценой терзания (см. рис. 26, 11). Незначи-
тельное количество предметов вооружения: эфес меча духлопастной наконечник стрелы
из кургана 270 могильника Берккара, пряжка со сценой терзания из этого же могильни-
ка, а также костяной наконечник стрелы из кургана 20 могильника Калкан 3 дополняют
информацию о хронологии памятников указанного выше периода. К украшениям, полу-
чившим распространение в памятниках П в. до н. э.— 1 в. н. э. относятся глазчатые бусы
и бисер, шпильки с шаровидной головкой и спиралевидные серый с допошгительным ко-
лечком, изготовленные из бронзы, золота.
Погребальные памятншеи II-V вв. н. э. Культура кочевников в период II-V вв. н. э.
представлена на территории Казахстана памятниками, основные характеристики которых
соответву юг признакам памятников предшествующего периода. Соответствие основных
черт памятников указывает на дальнейшее развитие культуры. Если в период II в. до н. э. —
I в. и. э. появление погребений в подбоях, камегпгых ящиках, в дсрсвягшых срубах с инвен-
тарем, маркирующим время являются фактами становления нового историко-культурно-
го комплекса, то сохранение этих же типов погребальных консгрукщ-гй, но с инвентарем,
607
/I A-i Досъшбае.ба
датируюпшмся 1-11; 11-V вв. н. э. свидетельствует о фактах формирования и развития
традгщиолшых черт в культуре населения первой половины I лыс. н. э. По данным иссле-
дователей, на территории Саяно-Алтая захоронения в каменных ящиках, изученные на
мотилытике Кок-Пат маркируют культуру населения региона в период раннего тюрк-
ского времени [Бобров и др. 2003, с. 17, 30]. В качестве иллтостраттии описанного выше
предположения можно привести целый ряд примеров, подтверждающих достоверность
данного тезиса. В кургане 42 Чилт-жского могильника выявлено погребение в каменном
ящике (см. рис. 20, 2). Сосуд из погребения датируется II— IV вв. и. э. Захоронение в ямс
кургана 46 этого же могильника было перекрыто деревянными плаптксвш, поставленными
наклолшо («заставка»). Кувшин из этого погребения, со специфическим валиком-жгутом,
с насечками нанесенными на валик, относится к периоду бытования таких форм сосудов
в первой половине I тыс. н.э. и в средневековье (см. рис. 20, 3, 5). Кувшин украшенный
валиком близок по форме сосуду из гугшского захоронения у аула Жамбыл (см. рис. 1, 2).
В погребении кургана 56 могильника Курты, совершенном в подбое, вещи, сопрово-
ждавшие умершего, однолезвишгый меч, совместно с костяным трехперым наконешликом
стрелы и булавой относится к предметам распространенным в рассматриваемый период
(см. рис. 24, 4-5, 9-11).
II-IV веками датируются подбортные захоронениякурганов 67, 72 могильника Утеген
II, в которых находились сосуды с ручками-у ступами (см. рис. 6, 21, 22), совместно с сердо-
ликовыми бусами [Кушаев, 1963, табл. VII. 10, 11].
Этим же периодом убедительно датируются захоронения в грунтовых ямах в курга-
нах 4, 28 могильника Унгур Кора 1 и 2; курган 11 могильника Бесшатыр 2, расположенные
в долине реки Или. Форма плоскодонного кувшина, орнаментированного но тулову па-
раллельными рядами горизонтальных полос и ожерелья бус из полу,драгоценных камней
и стекла подтверждают датировку памятника (см. рис. 8, 6); [Кушаев, 1963, табл. III. 3, 5, 6].
ТТоследующее, последовательное развитие культуры населения Казахстана в первой
половине первого тысячелетия, ишпсюгрируегсяксшструкциями Тат арского мол итьника.
Обкладка стен погребальной камеры камнем и сооружение деревянных срубов в яме, со-
суды, орлламслпировалшые рядами горизонтальных полос, бочоллковидллые бусы из стекла,
различные по форме золотые накладные бляшки и находка геммы, позволяют отнести их
ко времени первой полов ины I тысячелетия н.э. [Максимова, 1980, с. 114-122]. Сравнитель-
ный анализ комплекса данных по архитектурным особенностям конструкций, полребать-
ному обряду, материалов из описываемого памятника с наследием гуннов на территортяи
Казахстана, Южного Урала и Востошюй Европы позволяет идентифицировать Таш арский
погребальный комплекс в качестве наследия гуннов.
Кроме сквозных типов погребений, описанных выше и характерных как для пери-
ода II в. до н. э.— I в. н. э., так тт для II-V вв. н. э., на территории Казахстана появляют-
ся памячнрпси с захоронениями другого типа. Анализ признаков, диагносгирутощих этот
тип погребений, показывает их культурную тщентичность с погребальными памятниками
с территории Восточного Туркестана. Материалы лламятников усуней из Вослошлол о Тур-
кестана, открытые и жученные за период с 1.979 по 1989 годы позволяют тщентифрщиро-
ватъ памятники усуней Жетысу с достаточной достоверностью [Historic relics of Xinjiang,
1993, 4, p. 1-14; 1994, 2, p. 1-21]. Необходимо отметить, что в составе погребального инвен-
таря востошто-туркесчалгских памятников усуней находились предметы, датирующиеся
эпохой раннего железа. Памятники усуней, аналогичные восточно-туркестанским по всем
даштым, дишттостиручощим тип погребального памятника и обряд, отличаются по инвен-
тарю, датировка которого укладывается в период первая пол.овина I тысячелетия н. э.
Грунтовые, овалылые в ль галле, ллолребения молилыликов Сары лол ай 1, 2, 3, Джуалгло-
бе 1, 2, Дехкан, Актерек, Бетагач, Кенсай, Берккара, Кызылауыз, Тоспа наглядно демон-
стрируют культуру усуллей. Молильллыс ямы в курганах усуней, лла уровне древллей днев-
ной поверхности отмечены выкладками из камней и заполнены камнями. Отличительной
особенностью этого л-гпа погребальных камер является удлиненно-овальная форма ямы,
608
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Цгнтракъног! Евразии
которая перекрывалась деревом на уровне древней дневной поверхности; деревом, уста-
новлештым на заплечиках, сооруженных вдоль длинных стен внутри ямы или перекрытых
каменньиш плттташт. Одним из определяющих признаков можно считать наличие под-
стилок под потребениыии. Обряд захоронения сходен с погребальным обрядом, распро-
страненным в описываемую эпоху. Умершего укладывали на спине, с руками вьпянутыми
вдоль туловища, ориентируя толовой на 3 или СЗ.
Труппа керашлки, которую можно соотнести с периодом II—V вв. н. э., выделяется
более отчетливо. Вопросы периода возникновения различных форм посуды рассмотрены
в работе в комплексе с материалами из памятников оседло-земледельческого круга с тер-
ритории Южного Казахстана. Керамика из погребений Жегысу, отдельные ее тшты —
кружки с петлевидными ручками, плоскодонные, круглодонньте миски с закругленными
венчиками, кувшин с торизонгапыюй орнаментацией полосами, которые нанесены по
тулову, овальные палены на стенках горшков, находят бдтысайшие аналогии в ратшей ке-
рамике бассейна реки А рысь Отрарского оазиса Ш-V вв. и IV-VI вв. н. э. [I1одупткин, 1989,
табл. 4, 5].
Формы кружек из городища Актобе II, оформление кувшинов ручкашт-ушками,
овальных иалепов (ложных ручек), чащек с насешсатии, тштологически наиболее близки
посуде из захоронений усуней [Максимова, Мертттиев и др., рис. 24, 25]. Материалы мо-
гильников Актобе, Шаущукумский также показ ываюг сходство отдельных пшов и деталей
сосудов [Максимова, Мерщиев и др., табл. X. 1.4; табл. X П.5; табл. XIV.1].
Джегыасарская керамика этапа Джсчътасар I демонстрирует сходство со следующи-
ми типами посуды — горшки с округлыми стенками, кружки с петлевидными ручками,
миски с закругленным плоским детом, чаши [Левина, 1971, рис. 15, 76-79; 103-106; 120-142].
Керамика Каунчи I представляет точные копии высоких кружек; способ оформления ру-
чек сосудов так называемыми «ушками>> на горшках каунчттыской керамики, изгибов на
верхней части плоскодонных мисок позволяют использовать их не только в качестве бли-
жайших аналогий, но и предположить устоявшиеся ед детые традиции гончарства в первой
половине I тысячелетия н.э. [Левина, 1971, рис. 59, 8-14; 91-87; 116—117; 120; 123].
Близкие парстыеди имеет с керамикой из курганных могильников Ферганы. Мини-
атюрные кружки с петлевидными ручками, пртжрепленньтми к венчику сосуда, кружки
с ручками-выступами, чаши с поддоном, высокие кружки аналогдепты формам из могиль-
ников с территории Семиречья [Литвинскшя, 1973, табл. 1; табл. 2.1-4.13, 1.6, 14, 19, 20, 22;
табл. 9.1-6; табл. 8.9-10; табл. 10.25-33).
Облик керамической продукции памятников тото-западпых предгорий <1>ерганы ста-
новится наиболее близким к кочевническим формам с середины 1 тыс. н. э. — V—VII вв.
Сосуды с поддоном, миски с кону сов идетыми выступами и овальными налепами, имити-
рующими бараньи рога, кувпшнчики с тттироким горлом, кувшины с ш/ип'шдргтческр™ но-
сиком, украшения сосудов прочерченным линейным орнаментом показывают единство
и сходство керамических производств этого времени [Брыкина, 1982, с. 57-58]. Различия
с ферганскими керамическими изделиями состоял1 в составе сырья и способах формовки
сосудов. Время существования основной массы ферганской посуды определяется II-IV вв.,
с сущссгветптыми дополнениями, что некоторые типы в мало измененном виде существо-
вали и позже [J (итвинский, I973, с. 1.65].
Круг аналогий с материалами из памятников осед ло-земледе лъ ческото крута Казах-
стана, Средней Азии имеют только определенные иглы сосудов: кружки, горшки, миски
и некоторые формы кувшинов. Посуда кочевническая (круглодоштые кувшины, плавно
профилированные мискт-г, чашки с округлыми стенками без выраженного венчика, горш-
ки также характерной формы) в этом круге памятников не встречаются. Датировка такого
типа сосудов облегчается взаимной встречаемостью раздетчных форм, найденных в составе
керамических коллекций из одетого погребения.
Типологический анализ керамики из погребений памятников Семиречья послужил
для Е. Агеевой основанием для вывода о том, что в «Т-ГП вв. н.э. одновременно с посудой
609
Л, М, Досъшбае.ба
предшествующего времени появляются отдельные образцы, сделанные на гончарном кру-
ге. Широко бытуют небольшие кувшштчики-кубки с петлеобразной ручкой в верхней
части тулова, овальные волнистые налепы на круглодонных мисках. Эта посуда широ-
ко представлена в керамике тюркского времени» [Агеева, 1961, с. 35]. На территории Се-
верной Киргизии «в о,геном из усуньских курганов Кочкорской долины находилась чаша
с округлым дном, с подковообразным наледом с косыми насечками но нему, характерная
для тюркского времени» [Кибиров, 1957, с. 81-88; Кибиров, 1959, рис. 3, 3; табл. 13.3].
Крут1 аналогий описываемого типа керамики подтверждает бытование специфиче-
ской формы сосуща впервой половине 1 тыс. н.э. и в древнетюркскую эпоху [Досымбае-
ва, 1999, 3]. Подтверждением того, что отдельные формы сосудов из погребений второго
периода находят свое воплощение в посуде тюрков, является изображение крутлодонной
чашечки в руках древнетюркского изваяния из могильника Коржапляу (см. рис. 35, 1).
Подкурганпое захоронение в этом могильнике, погребальный обряд и инвентарь были
типично усуньскими (см. рис. 27, 1, 2).
Изображения сосудов на каменных изваяниях Алтая, Саяно-Алтая демонстрируют
разнообразие форм кераштки тюркской кочевнической среды, в числе которых встреча-
ются и аналоги сосудам из погребений Семиречья [Евтюхова, 1952, рис. 63; Кубарев, 1984].
Сосуды из анализируемых погребальных комплексов имеют прямые аналогии во втором,
третьем, четвертом и шестом типах сосудов, представленных в типологической таблице
В. Д. Кубарева [Кубарев, 2005, с. 32-36, рис. 6].
Исследования орнаментальных узоров иа керамических сосудах из памятников
Семиречья и Средней Азии VI—IX веков помогли Т. Н. Сениговой установить, что «наи-
более простым мотивом узора являются овальные и круглые ямки, чередующиеся с на-
сечками, наносивптиеся по краям или основанию ручки котлов». Подобное оформление
сосудов являлось «свидетельством глубоких традициоьшых связей орнаментального ис-
кусства Тараза с искусством кочевого мира местных племен» [Сенигова, 1974, с. 21-27]. Со-
суды с ручками в виде круглых налетгов, характерны для нижнего слоя Пянджикентя и
встречены «в слоях IJI-VI вв.» [Распопова, 1960, с. 143].
Результаты формально-типолотичсского, технологического анализа образцов кера-
мики из изученных погребений кочевников Жетысу, показывают бытование отдельных
типов керамгтки в хронологической шкале первой полов ины I тыс. и. э. и в период с VI века
н. э. как в культуре тюрков кочевников, так и в среде оседлого населения.
Вместе с тем, грунтовым погребениям соответствует специфическая форма сосудов,
которую необходимо описать подробнее. В ряде погребений правобережья реки РЬти,
в курганах могильников Дехкан, Кадырбай, Кенсай, в погребениях могильников с терри-
тории Северного Кыргызстана, в описываемый период, получают распространение сосу-
да! п-ша горшков с двумя ручками или одной ручкой, прикрепленной к боковине сосу-
дов (см. рис. 6, 8-24). Ручки сосудов представляют собой сплошные выступы и получили
в археологической литературе наименование «утпек». Датировка сосудов описываемого
типа II-IV вв. обоснована Б. А. Лигвинскимгго материалам памяг ников Западной Ферганы
[Лттгвинскшт, 1973, табл. 1, 2, 9, 10]. Наиболее близкое культурное соответствие этой фор-
ме горшков известно в керамической коллекции могильников Субаши I, III из Восточного
Туркестана (см. рис. 6, 1-7, 14). [Historic relics ol Xinjiang. 1993, 4, р. 1-14; 1994, 2, р. 1-21].
Кроме описанной формы, сходство типов сосудов из Семиречья и восгочно-турке-
станских захоронений показывают кружки с петлевиднылпт ручками (см. рис. 12, 9, 10}
и небольшие чашки с пода оном типа «кесе» (см. рис. 10, 5).
Железные ножи, зеркала, птпильки, гребни, подвески из погребений памятников
Восточного Туркестана сходны и составляют единый ряд с аналог иштыми предметами из
могТ'Тльников Семиречья (см. рис. 35. II, 1-9; 36,1-3,14-17; 37, 6 — 8; 3. V, 6-8).
Погребальные конструкции, обряд, инвентарь могильников Тиму лиг, Халату бай,
Сутунбулак (расположен в 60 км к югу от Чабучаха, у подножия горы Усунь), почти до
деталей сходны с памятниками, получивптими распространение в Жетысу (Семиречье)
610
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центра/итш Евразии
во II-V веках : l э. Хронологическая принадлежность восточно-туркестанских усуньских
комплексов ханьскому периоду, определена археологами, находками двулезвиш-юто же-
лезного меча (могильник Халату бай), сосудами и витыми серьгами (могильник Сутунбу-
лак), зеркалами, сосудами (могильник Тимулщ). Культурная принадлежность описатшых
комплексов как кочевнических, а этнически, как памятников, ггринадлежатдих древним
у су ням, по лшению исследователей не вызывает сомнений.
Особенности этнокультурного процесса
в период II в. до н. э.— V в. и. э.
Характерной особенностью исторического процесса на терррггории Центральной
Азии, начиная с последних веков I тысячелетия до н.э. является изменение облика и содер-
жания культурного комплекса кочевников, что в свою очередь наптло отражение и в куль-
туре населения Жетысу.
Во II в. до н. э. — I в. н. э. погребальные памятники Жетысу (Семиречья) показывают
сходство с погребальными комнлекегтми практически всей степной полосы Центральной
Азии. Культурный комплекс памятников обнаруживает сходство по всем основным при-
знакам: погребальные сооружения, обряд, типы сосудов, украшения, вооружение. 1-1 это
не случайно, кочевой мир в этот период переживает процесс разложения родового строя.
Именно это вредгя характеризуется разделение*! труда, увеличением производства в ско-
товодстве... скот приобретает функш-тю денег. Стадо из общего владения переходит в соб-
ственность тлав отдельных семей. Письменные исноштики свидетельствуют: за китайскую
принцессу надо было внести дары в определенном количестве скота, а Гуньмо Цьгтами
не велел пасти скот на его пастбищах, и, что богатые члены общества усуней имели до
4000-5000 толов скота. Характеристика периода «эпохой железного меча», как нельзя луч-
ше отражает суть исторического процесса. Общественный переворот, в результате кото-
рото родовой строй изживает себя, во шютом объясняет подвижность населения, которую
археологи наблюдают по материалам погребальных комплексов конца первого тысячеле-
тия н. э. «Если члены одного рода или племени жили ранее на одной территории», то « это
давно прекратилось. Повсюду были перемешаны роды и племена... Члены родовых объ-
единений не мотли уже собираться щтя рассмотрения своих общих дел; кое-как улажива-
лись еще только незначительные дела, такие, как проведение реэптгио.зньтх празднеств*
[Энгельс, 1985, с. 360]. Пошеднее обстоятельство подтверждают строки из письменных ис-
точников с упоминанием о том, что усунъский зунъмо перестал приезжать на ежегодные
праздники объезда леса, проводившиеся шапьтосм сюнну.
Классическим подтверждением процесса распада родового строя с характерной пе-
ремешатптостыо родов и племен являются потребатытые памятники этой эпохи. Памятни-
ки Казахстана не являются исключением. Материалы из погребений показывают их сход-
ство с пал-тяттттжами всего кочевого мира Евразии. Есгестветпю, что в каждом отдельном
регионе традиттионные местные элементы накладывали отпечаток на характер культуры.
На Алтае, подучают распространение памятники туьшо-сарматското тина, северо-занад-
ная территория распространения аналогичных комплексов носит черты савромато-сар-
матской культуры, а на казахской земле в этот период идет становление сако-сармат скот о
круга памятников (Кадырбай II, Берккара, Караша II, Тасты булак и целый ряд илийских
комплексов).
Возможно, что памятники первого периода II в. до н. э.-— I в. н. э. являются отраже-
нием процесса, о котором идет речь. Просгранствештые перемещения племен в это время,
зафиксированы в источниках без указаний какой-либо определенной даты. Но сведения
достаточно убедительно говорят, что на земле, на которую приходят усуни, прежде оби-
тали племена сэ и юечжи. Возможность «опознания» юечжей китайских истоштиков путем
изучения археологических материалов достаточно сложна.
611
Л, М, Досъшбае.ба
Ряд исследователей полагает, что в кочевнических памятниках Северной Бактрии
сарматские элементы (пшы могильных сооружений, вооружение) могут быть присущи
культуре юечжи [Мандельштам, 1974; Обельченко, 1992]. О юечжи, которые были в оппо-
зиции сюнну, затем нанесли поражение сакам и впоследствии осели на их 'территории,
письменные источники упоминают в связи с описанием путешествия Чжан Цяна [Бичу-
рин, 1950, т. II, с. 147-149]. По мнению Б. Сгеля, сопоставившего сведения из западных пись-
менных источников с китайсктями, Греко-Бактрии нанесли поражение не юечжи, а племе-
на саков. Племена саков, прежде обитавшие в районе Иссык-Куля, потерпев поражение
от юечжи уходят в Согдиану, а последние остаются на их земле. Но уже в 125 году до и. э.
Чжан Цянь не находитюечжей на Иссык-Куле. Автор полагает, что эта дата может соответ-
ствовать времени у хода племен юечжи, оказавшихся на территории Бактрии и возможно,
окончательно завершают процесс разрушения этой державы [Ogel, 1975, р. 172].
Эпоха железного меча, иасыщсгпгая различными событиями, << эпоха великого пере-
селения народов*- содержала в своей основе вполне обоснованную экономическую подо-
плеку; процесс разделения труда, увеличение производства, появление 'частной собствен-
ности на скот, землю, раскол общества на классы, соответственно, требовал отчуждения
земли. Именно поэтому’ все военные мероприятия описываемого периода, направлены иа
захват новых земель, новых территорт-пг.
Bo II веке до н. э. усуни из «небольшого владения» на территории Дуньхуана, пере-
селивпдлсь на южную сторощ- Тянь-Шаня, становятся «одним из сильнейших владетелей»
Западного края (Восточный Туркестан) [Бичурин, 1950, т. II, с. 190].
Материалы из могильников Чжаосу, Субатпи 1, Ш, Халащбай, Тимулиг и Сутунбу-
лак у бедительно свидетельствуют о пршгадлежности их культуре у су ней. Погребальные
памятники усуней первого периода характеризует та же общность черт, которая просле-
жена по материалам памятников гунно-сарматского периода Алтая. Сходство археоло-
гических материалов объясняется как длительньгми контактами: «усунъский владетель
в одно время с Большими Юечжи кочевал около Дуньхуан» [Бичурин, 1950, г. II, с. 191],
так и родством культур: « В обыкновениях сходны с хуннами» [Бичурин, 1.950, т. II, с. 150].
Но, несмотря иа близость культур, сохраняется сущесгвегпюе различие, которое отлича-
ет погребальные памятники усуней и сохраняется позднее. Это отличие представлено
захоронениями в грунтовых ямах с деревягптьгми перекрытиями, отсутствием в погре-
бениях захоронений с конем и предметов вооружения, большой представитеявностью
керамических сосудов.
Сведения древних китайских источников об усуттях ханьского периода нс содержат
ни одного описания географических особенностей Семиречья, по которым можно было
бы хоть как-то локализовать их на этой территории. Более того: «Большинство современ-
ных исследователей считают местом первоначального расселения усуней земли близ озера
Барку ль» [Крюков, 1988, с. 235].
Сотптально-экономический переворот, охвативттгий в целом кочевое общество на ру-
беже эр, не оставит в стороне и племенное объединение у-суней (а-сманов) [Крюков, 1988,
с. 233; Зуев, 1967, с. 5]. По мере усиления и становления государства, усуни захватывают и
постспстпю осваивают новые территории к северу от Небесных гор (Тянь-Шань). Освоение
территорий, могло проходить безболезненно, так как в первые века нашей эры основную
массу населения представляли родствешгые по культуре племена саков, юечжи, хуннов.
Уже во II веке н.э. основной землей уст-ней становится территория Семиречья, а пись-
менные источники отмечают, что «в 127... Усунь огторгтгись совершенно». Начиная с этого
времени известия о них практически исчезают, в письменных источниках усуней не ло-
кализуют больше в соседстве с владениями и государствами Западного края (Восгошгого
Туркестана). Заднее Чешы (Цзюйппт) имеет смежные границы с Усунь на западе [Бичу-
рин, 1950, г. II, с. 237], а государство Юсбапь, но «Вэйшу», лежит от Усу ня на северо-запад.
[Бичурин, 1950, т. 11, с. 258; Крюков, 1988, с. 243]. J Аокализация двух последних государств,
I Ьюйттпт и Юебань, не ясна до сих пор.
612
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центра/итш Евразии
Сомнение вызвано изначально неверной постановкой проблемы. Доминировавхпие
длительное время в казахстанской исторической науке и устоявшиеся представления
о том, что усуни обитали на территоршт Семиречья со II века до н. э. и якобы культура
племени постепенно деградирует к III веку н. э., а затем вообще исчезает с исторической
арены, затрудняли поиск и изучение истоков культур многих древних этносов, культуры
тюркских кочевников в том числе.
В научной литературе высказывались мнения о взаимном влиянии и преемствен-
ности культур племен хухшу, юечжи и усуней, внесших определегшый вклад в развитие
культур тюрков средневековья. А. Н. Бернштамполагал что « Племена юебанъ в V веке, сме-
шавшись с усунями, образовали культуру кешсольского типа и .затем, этот союз в VI веке
известен в конфедеращлт дулу Западного Тюркского каганата под именем лчубань»
[Бернштадт, 1949, с. 361). Мнение о том, что часть хуннов, смешавшись с юечжами [Гуми-
лев, 1960, с. 240], основала в Семиречье княжество Юсбань, высказано А. П. Уманским, ис-
следовавшим памятники кэпохи великого переселения народов». Автор напоминает, что
княжество Юебанъ существовало во II-V вв. н.э. на обширной территории, прилетающей
к обоим берегам Иртыша [Уманский, '1985, с. 55-62].
Сходные с семиреленскими курганами, получившими распространение в первый
период развития, погребальные памятники кулажургинского типа с территории Восточ-
ного Казахстана, культурно тяготеющие к алтайским хухшо-сарматским гюхребальньхм
комплексам [Черников, 1975; Самашев, 1987; Елин, 1990], вероятно отражают процесс вза-
имодействия и становления культур на этапе соседства государства Юсбань с населени-
ем Семиречья в период рубежа эр и первых веков нашей эры. Описанное подтвержда-
ется и материалами памятника Кулбабас, исследоватп-юго археологической экспедицией
под руководством А. Толеубаева на территории предгорий Тарбагатая [Толеубаев, 1999,
с. 23-31]. Среди ттшцчных погребалытых сооружений, близких по своим коиструтстивиым
особенностям, под курганным, грунтовым захоронениям в кургане 2 могильника Кулба-
бас было открыто двошюе погребение, одно из которых было совершено в катакомбе.
В катакомбе кургана 2, погребенный находился в деревянном яшцке, сходном по своему
устройству с известными кенкольскими конструкциями, а второе захоронение совершено
в обычной яме [Толеубаев, 1999, с. 27, рис. 6, 7]. Особенности конструкш-ш, погребального
обряда, инвентаря позволили автору провести параллели с культурным комплексом как
сюнну7 так и усуней, й определить время функционирования памятника II—I вв. до н. э.
[Толеубаев, 1999, с. 27].
Во II веке дои. э. — I веке н.э. памятники кулажургтшекого пша в Семиречье открыты
и изучены в основном на территории северо-восточных районов Алматинской области.
Типы погребальных сооружений могильников Кадырбай II, III представлены захороне-
ниями в подбоях и каменных яхщтках (курганы 21, 24, Кадырбай II, в подбоях; курганы
21, 22, 23 — Кадырбай III, в каменных ящиках, курган 24 — в подбое). Из этого следует
вероятность наличия локальных вариантов культурных образований кулажургинского
тихха в ххериод и ххервой гголовигхы I хыс.н.э. гга всей территории Казахстана. Предположе-
ния Л. Н. Гумилева о том, что племена юебанъ есть наследие смешений хунну7 с юечжами
возможно, находит1 свое подтверждение в культуре, продета вл егшой типами описагпгых
выше конструкций. В состав территории объединения Юебанъ входила и часть современ-
ной территории Алматшюкой области, южные, юго-западные районы Жегысу до Каратау7
(Берккара, Кенсай) во II-V веках были землей Государства У-сушей (а-сманов).
Этническая пестрота, о которой периодически напоминают археологи, сталкивмо-
щиеся с явлением поливариантности в погребальном обряде, имела место на всех этапах
исторического развития насечения Евразии. Государство У-сухгь не составляло исхс по пе-
ния: погребальные памятники второго периода, типы конструкций, материалы из по-
гребений показывают па существование в одно и то же врелгя, разлишгых по устройству7
могильных ям. В составе могильников находились захоронения в грунтовых ямах, пере-
крытых деревом, в каменных ящиках, в подбоях и катакомбах. Погребальный обряд во
613
Л, М, Досъшбае.ба
всех типах погребеш-ш сходен, состав инвентаря также существенно не различается. Одна-
ко наличие разнотшптых потребальных конструкций говорит в пользу того, что отдельные
группы населения придерживалттсь в обряде традиций, сложивппгхся в первоначальной
этнической среде.
В первые века нашей эры часть кочевников сако-сарматского круга оседает (могиль-
ники Актобе II, Шаушукумский, Борижарский), вследствие чело возтгикает цельлй ряд
оседло-земледельческих поселений, культура которых носит синкретический характер.
Кочевнические элементы в материалах пгтмятштков оседло-зсмлсдсльчсского крута яв-
ляются убедительным доказательством культурно-исторического процесса эпохи [Полу-
шкин, 1989]. С другой стороны, у кочевнлтков усуней формируется экономический тип хо-
зяйственного устройства, характерной чертой которого является сочетание скотоводства
с земледелием. Известны поселения, раскопанные на территории Алматтптской области
и Северной Киргизии [Самашсв и др., 2005; Абегсков, 1970].
Картографирование памятников усуней и хунну систематизация материала, имею-
щегося в распоряжении сегодня, позволяет высказать мнение о том, 'что территория Казах-
стана явилась географической средой, на которой шел активный исторический процесс
становления и формирования нового хозяйсгвеьпто-кулътурного типа. Отличительной
особенностью последнего явилось, во-первых, закрепление определенной территории
и приспособление ее к экономически сложившемуся гшлу хозяйствования. Кочевничество
в обществе усуней и хунну на этом этапе приобретает формы завершенной, замкнутой
системы. Именно в этот период складывается лип кочевания, который станет характерным
у кочевников Семиречья на протяжении ряда столетий, вплоть до современности — ис-
пользование под летние пастб ища зоны горных альпийских лугов, под зимние — низовьев
горных рек в долинах рек Иртыша, Чу, Или, Таласа и степной зоны Сары Арки. Во-вторых,
длительное, на протяжении столетий, проживание на одной и той же территории повлек-
ло за собой естественное приспособление удобных горных террас под небольппте участки
Д)тя возделывания определенных сельскохозяйствештых культур. Размеры поселений, ко-
личество жилищ на них красноречиво говорят о том, что это направление в хозяйстве не
было масштабным, и служило в целях полноцетшого функциону/грования жизнедеятель-
ности социума.
Хозяйсгвегшо-культу’рный тип государств хунну и у сунь характеризуется как пре-
имущественно кочевой с отделытьлми элементами оседлой культуры. Процесс формирова-
ния и развития хозяйственно-^.' льтурного типа (ХКТ) кочевого общества первой половины
I тысячетепая тт.э. проходил в условиях гппсттсивтютп развития и становления культуры
оседло-земледельческого населения Южного Казахстана и Средней Азии. 1 Гроцесс взаи-
модействует и взаимовлияния культур, кочевнической и оседло-земледельческой наглядно
демонстрируются материалами памятников эпохи.
Анализ археологических истошгиков показывает, что в рамках хозяйствегшо-куль-
турных типов кочевого населения Казахстана в период П-V вв. нашли свое место пред-
ставители этносов с различным мировоззрением, но со сходной материальной культурой
(различные типы погребений с одинаковым составом погребального т-швентаря).
С друтой стороны, в первой половите I тысячелетия н.э. (одна из особстшостсй обще-
го этнокультурного процесса эпохи) начался процесс становления и формирования куль-
туры тюркских народов. По мнению А. Н. Бертшттама «население сако-усунъского перио-
да окончательно в гуннский период переходит в русло тюркского этногенеза» [Бернпггам,
1949, с. 361]. Археологические материалы позволяют аргумент ировать это предположение.
В оригинальном и сложном по своим конструктивным деталям кургане 448 могильника
Берккара [Бабгтнская, 1956, с. 192, рис. 1], в погребальной яме была наущена бронзовая серь-
га «салтовского типа» (см. рис. 34, 7), вместе с которой находилась золотая бляшка в фор-
ме полумесяца (см. рис. 34,10) и костяной черешковый наконечник стрелы. Характерной
особенностью украшений средневековья являлись шарики, припаянные к ободкам, под-
тверждением чего служит и якоревищтая подвеска из некрополя Кулана (возможно, серь-
614
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центракъног!. Евразии
га) выполненная в том же стиле (см. рис. 34, 9), что и сережка из Берккары и типичные
салто в ские у крашен ия.
Г. А. Кушаевым б 1956 году7 издан материал из тюркских погребений, расположенных
иа территории долины реки Или. [Кушаев, 1956, с. 215-218]. Конструкции погребальных
сооружений, кольца вокруг насыпей, выкладка над могильной ямой идентичны с описан-
ными автором усуньскими памяттшкадти расположештыми там же. Сопроводительный
инвентарь тюркских погребений представлен наконечниками стрел, однолезвийным ме-
чом, пряжкой, которые автор отнес к VI-VIII вв. н.э. (см. рис. 34, 2, 3, 20, 21).
Курган могильника Коржайляу, по конструкции и обряду сходный с памятниками
предыдущей эпоки компактно расположен рядом с древнетюркскими поминальными
оградами (всего б составе могильника девять курганов и несколько оград). Продолжение
погребальной традиции, сформировавшейся во втором периоде (II-V вв. н.э.), прослежено
и по материалам из кургана 34 моттыытика Джуатггобс II, кургана 131 могилвтд/жа Дех-
кан, кургана 54 могильника Курты. Каменно-земляная насыпь кургана 34 могильника
Джу ангобе II содержала погребение в обычной подпрямоугольной яме, перекрытой дере-
вом повдоль. Погребенный находился на спине, на подстилке, головой был ориентирован
иа ЗЮЗ. Б северо-западном углу-7 на деревянном бшоде лежали ребра барана с железным
ножом на них. Керамический сосуд — горшок с округлыми стенками и .дном находился
радом. Б области шейных позвонков найдены бочонковидные бусы из шага, полосчатые
и четырехгранные из пирита и халцедона (см. рис. -34, 16).
Б кургане 131 могильника Дехкан, в погребении с подбоем, за стел етпгом деревом ске-
лет находился на спине, головой на 3, погребальный инвентарь располагался справа от го-
ловы вместе с керамическим сосудом, железной шпилькой, в погребении найдены кусочек
охры и шестигранная бусина из стекла (см. рис. 34, 15).
В кургане 54 могильника Курты, в подбое, сооруженном в северной стене, находился
погреб енный, погреб а льный обряд аналогичен описанным. Украшения из могилы пред-
ставлены серьгой с бу сиыой и шестиграштой бусиной (см. рис. 34, 14).
Погребальный обряд, зафт-жсированный б кургане могильника Каракыстак 1, кото-
рый изучен в период полевого сезона 2006 года, до деталей сходен с обрядом захоронений
б усуньских курганах. В прямоугольной по форме яме, перекрытой деревом поперек, на-
ходится погребенный, ориентированный головой на 3. Золотая прямоугольная по форме
нашивная пластина, с изображенной в геральдической позе птицы свидетельствует, что
памятник сооружен в тюркское время (см. рис. 1). Анализ изобразительного стиля, б ко-
тором показан образ пернатого сходен с изображением птицы па головном уборе головы
скульптуры Культегина. [Досымбаева, 2013, с. 71, рис. 15].
Описанные выше погребения близки по обряду захоронстптя на Коржайляу. Кроме
того, обнаруженные б эпгх погребениях шеептгранные бусины позволяют датировать их
VI-VII вв. и. э. Ближайшей аналогией им являются бусины из кургана 1 Орловского могиль-
ника Восточного Казахстана [Арсланова, 1969, с. 43-57, рис. 1, 4]. С могильником Курты
инвентарь из Орловского могильника об ьединяег находка одно лезвийного меча в первом
и однолезвийной сабли во втором [Арсланова, 1.969, табл. I]. Вероятно, сабля из Орловского
мотт'ыытика представляет одну из ратших форм сабель, получивших распространение па
территории Казахстана. Судя по лезвию, сабля не имела характерной для средневековых
сабель изогнутой полосы. Прямолезвийносгь орловской сабли свидетельствует1 о типоло-
гической близости ее однолезвийным мечам IV-V вв. н. э. Типология переходных форм
описываемых типов оружия слабо представлена на казахстанском материале и вопросы
хронологии мечей, сабель и других типов оружия не разработана. Хронология Орловско-
го памятника достаточно убедительно произведена по комплексу датирующих вещей из
погребения. Курганное сооружение этого памятника также близко по своим конструк-
тивпвгм особетшостям к каметпкьземтяным насыпям с камегшым кольцом по основанию
[Арсланова, 1969].
615
A. M. Досымбаева
Рис. 41. Курган 1, Каракыстак 1:1 — план памятника; 2-4 — графический план насыпи, погребальной
конструкции; 5 — золотая нашивная пластина; 6 — антропологическая реконструкция облика кагана;
7 — лепные керамические чаши
616
Усунъский археокулъшурный аспект в истории гуннов и тюрков Центра. 1ъной Евразии
Рис. 42. Знаковые символы социальной элиты тюрков.
2 — сюжет картины мира на диадеме жрицы. Курган 10, Кобякове (Ростов-на-Дону, Россия);
2 — образ божественной птицы, вестницы Тенгри. Курган 1, Каракыстак1 (Казахстан, Мерке);
3 — птица. Голова скульптуры Куль тегина (Монголия); 4 — тамга в форме птицы. Тюркское святилище
Жайсан (Казахстан, Чу); 5 — тамга в виде птицы на тюркской монете (Узбекистан)
Все типы внд’тртаюгтгльных конструкции, выделенные по материалам памятников,
продолжают свое существование и на следующем тюркском этапе истории населения. Ка-
менные, каменно-земляные насыпи с кольцалш в основании курганов, с захоронениям!
в обычных грунтовых ямах, перекрытые деревом, подбои, перекрытые камнем, жерлядш,
каменные ящики в ямах, захоронения в катакомбах продолжают погребальную традицию
предшествующего времени в эпоха’ тюрков, сохраняя даже такие элементы, как уступы, за-
плечики, ниши в ямах. Подтверждением этому являются раскопки на паллятннках средне-
вековой Тувы. На могильниках Аргалыкты I, IX (раскопки Ю. Трифонова), Аймырлыг I
617
Л, М, Досъшбаеба
(раскопки Овчинниковой) захоронение человека производилось в подбое, наземные со-
оружения этих видов внутри могильных конструкций обычно округлой в плане формы,
диаметром от 3 до 6 м, высотой от 0,3 до 0,8 м.
Характерной деталью подбойных погребений Тувы является окружающая могилу
кольцевидная ограда из крупных камней, соприкасаютштхся друг с другом, выложенных
в один рад (сравним ограды из могильников Тосгга, Кьгзылау ыз) (см. рис. 28). Вьгададкинад
могтгаьнъгми ямами позволяют судить о размерах и границах конструкций. Общими в об-
ряде между ту випскими и ссмиречепскими памятниками являются: остатки тризны в виде
заднейчасти барана, сосуд с питьем, наличие остатков костра. Отмечено, что у «погребен-
ного в подбое количество стрел больше, чем у тех, которые были захоронены в обычной
грунтовой яме. Кроме того, весь состав инвентаря у погребенных в подбое, богаче. Захоро-
нения совершенные в подбоях, в древнетюркское врелтя в Туве, характеризуют обществен-
ное положение умерших. В подбоях хоронили воинов высшетг сословия» [Овчинникова,
1983, с. 67].
Отличительными признаками, дифференцирующими описатпгые ту в ш-гские памят-
ники:, являются, сопутствующие погребенным, захоронения коней в этих же ямах и отсут-
ствие таковых в памятниках тюркского времени.
Вопросы дискуссии на тему, культуре какого этноса могли соответствовать погре-
бения с конелу подробно освещены Д. Савиновым [Савинов, 1984, с. 55]. Исследователи
считают, что сопроводительное захоронение коня в памятниках борного Алтая является
результатом влияния носителей пазырыкской и кара-ко опиской культур [Нестеров, 1990,
с. 115]. Однако в пределах Восточного Алтая памятники 111-V вв. н. э. сопроводительных
захоронений коней не содержат; «Характер этнокультурных процессов... по мнению ис-
следователя... связан с влиянием хуннской культурной традиции или племен, хорошо зна-
комых с ней» [Савинов, 1994; Елин, 1990, с. 119-129].
С другой стороны, исследованиями последних лет на территории Саяно- Алтая при-
знано существование хронологических несоответствий хуннских памятников материалам
позднехунского времени [Бобров и др., 2003, с. 36]. Археологическгпт контекст материалов
памятников региона свидетельствуют об отсутствии па Горном Алтае в первой полови-
не первого тысячелетия нашей эры единой археологической культуры и что «культурное
своеобразие наблюдается даже в пределах одного физико-географического региона» [Бо-
бров и др., 2003, с. 38].
Систематизированные погребальные комплексы усуней не содержали захоронений
с конем. Их не было и в конструкциях па предыдущем, сакском этапе. Отсутствие такого
типа захоронений в исследуемых памятниках, вероятно, можно объяснить особенностями
мировоззренческих взглядов тюрков, населявших исконно эти территории, в соответствии
с которым конь не сопровождал умершего в потусторонний мир. А это означает, что по-
иски памятнтжов с традиционнъгмц для Алтая погребениями воинов с конем среди
памятников, атрибутированных как усуньские и в последующем — тюркские не будут
иметь успеха.
В новом, фундаментальном исследовании Г. В. Кубарева, посвященном проблеме
изучения культуры древних тюрков Алтая подведен своеобразный итог1 многолетних ар-
хеологических изысканий по изучению погребальных памятников тюркских кочевников
[Кубарев, 2005]. Суммируя данные о результатах многолетних исследований тюркских па-
мятников, часть которых является новыми и изучены автором, исследователь обращает
внимание на малую представительность древне тюркских курганов на территории Алтая,
по сравнению с памятниками предптествуютштх эпох и небольшое количество погребе-
ний с конем. Объяснение последнего, по мнению Г. Кубарева, возможно кроется во влия-
нии социального фактора, ранжировании тюркского общества. Исследователь пишет, что
«учитывая незначительное количество тюркских погребений с конем, совершенных под
отдельными курганами, можно предположить, что они сооружались преимущественно
для состоятельных и знатных членов общества» [Кубарев, 2005, с. 25].
618
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центракъног!. Евразии
Не менее интересными являются и другие выводы ученого, что «погребальный обряд
серии захоронений предстает... в уже сложившемся виде... что лишний раз подтверждает
почти полное отсутствие среди рассматриваемой серии ранних тюркских захоронений^
и что «подавляющее большинство исследованных курганов относится к VII-X вв., тогда
как памятники периода 'Первого Тюркского каганата (VI — начало V П в.) исчисляются еди-
ницами» [Кубарев, 2005, с. 25].
В продолжение темы о сопроводительных захоронениях коней в тюркских курга-
нах в регионе междуречий Урала и Иртыша археологи отмечают ту же тенденцию, что
«в памятниках У рало- Иртышского региона, начиная с VI века, появляются черты нового
историко-культурною комплекса: каменные курганы, оградки, погребения коня... 'число
которых незначительное [Боталов, 1995, с. 14-16].
Захоронение с конем на территории собственно Семире чья было обнаружено только
в одном, разрущсгшом во время зелгляных работ, погребении в окрестности Алматы, да-
тированное по комплексу инвентаря VI-VII вв. [Курманкулов, 1980, с. 191-197]. Серьга из
кургана аналогична серьгам из усуттьских погребений, а мужское портретное изображе-
ние на бляхе пряжки из .этого же погребения стилистически схоже с портретом мужчины
иа маленькой золотой бляшке из могильника Татар. Погребения тюркского времени вы-
явлены также в оградах 56, 58 могильника № 1 [Кушаев, 1956].
На территории Киргизии могильники Теке Таш [Абетеков, Кожолгбсрдиев, 1977,
с. 200-203], Беш Таш Коро [Табалдиев, 1990], в курганах, сооруженных из камня, находились
захоронения копей вместе с погре бегшыми в них людьми. В пу тримогил ьпыс конструкции
на памятниках Беш Таш Коро, на уровне древней дневной поверхности отмечены забутов-
ками из камней. В самой яме подбои перекрыты верпткально уст’ановленными плитами.
Устройство этих конструкций сходно с семиреченскими II-V вв., а совместные захороне-
ния с конем, ориентировка погребенных и лошади идентичны тувинсквгм [Овчинншсо-
ва, 1983]. Погребальные конструктщги Беги Таш Коро интересны еще и тем, что в составе
могильника содержатся и погребения без верхового коня. Типы надмогильных и внутри-
могилъньгх сооружений не отличаются: те же захоронения в подбоях. Автор считает, что
могильник оставлен тюркским племенем в VI-VII веках и.э. [Табалдиев, 1990, с. 26].
11одводя некоторые итоги по вопросу о погребальном обряде тюрков, который яко-
бы должен сопровождаться сопроводительными захоронениями коней надо заметить, что
в целом, такое представление об основных маркерах тюркского культурного комплекса не
соответствует реалиям, которые бы имели подтверждение в материалах анализируемого
наследия. Вероятно, ггшерпретации археологических материалов поркских памятников,
более перспективны в контексте темы, связанной с мировоззренческими представления-
ми. Этнографические материалы с Агногочислегпгьгми эпическими сказанюгми, в которых
воин + боевой конь, неотъемлемы друг от друга и оказываясь на чужбине, погибают вместе
в схватке с врагами, могут стать полем для рассуждений и исследований идеологического
содержания таких памятников. В связи с уровнем аналитического осмысления археоло-
гических истошшков нельзя не заметить следующее. Во всех письменных исгошгиках не-
однократно описываются военные действия, в которых принимают участие усуни. Они же
поставляли в «Поднебесную империю» «небесных копей». Но в захоронениях усуней пет
предметов вооружения, а умерших не сопровождали погребением коня.
С другой стороны, среди сопроводительного инвентаря в тюркск|тх захоронениях
Центральной Азии отсутствуют находки сосудов, которые в памятниках кочевников пер-
вой половины первого тысячелетия и в тюркское врется, на территории Семиречья явля-
ются одним из ведущих типов погребального инвентаря.
Фактор сопровождения догребенных сосудами, совместно с жертвенной пищей,
в виде крестцовых позвонков барана, характерные преимлтпественно для памятников у су-
дей и формирование особого стиля в камнерезном искусстве тюрков, безоружных статуй
с сосудами в обеих руках, характерные преимущественно для территории Казахстана, тес-
но взаимосвязаны между собой. Описанные выше особенности материальной культуры,
619
Л, М, Досъшбаеба
выделенные в результате анализа массового материала с памятников усуней, отражают
особенности духовной, щ-ггеллектуалы-юй сферы жизнедеятельности тюркского общества,
развитие которой привело к расцвету культуры в эпоху средневековья.
Появление каменных курганов, отрад ок в Урало-Иртъштье [Боталов, 1995], большое
количество камней в насыпях и обкладках курганов, погребения в простых ямах и в подбо-
ях (заплечики, ступеньки) в памятниках Нижнего Поволжья [Матвеева, 1995, с. 45-48], под-
бойные захоронения в Туве [Овчинникова, 1983], каменные курганы Сотда [Обельченко,
1992] в период с II-V и VI-VII вв. н.э., представляют собой новый этап развития кудвгурвт
населения Центральной Азии в эпоху раннего средневековья. Одним из центров форми-
рования новой культуры являлась территория Казахстана. Возведение каменных наевшей
с обкладкой камнями основания курганов, забутовка камнями могильных ям, обычай от-
мечать каш-тями контуры погребения на уровне дневной поверхности, сочетание различ-
ных видов внутримогилытвтх конструкций в составе одного мотилытика, использование
деревянных перекрытий, совместно с соответствующим погребальным обрядом и обяза-
тельным набором инвентаря, явились слагающими элементами культуры населения пер-
вой половины I тысячелетия н.э. и, в последующие века становятся характерными призна-
ками погребальных падгялников тюркской эпохи.
Сооружение каменных насыпей, по мнению О. Обельченко, «нельзя объяснить тем,
что они возникли позднее, чем земляные...» Анализ курганов в мотильниках Придаргом-
ской степи, привел автора к выводу, что именно каменные курганы, синхронные земля-
ным в Бухарской области, являются тюркскими. Возведение каметшых наевшей, считает
автор, связано с культом камня, существовавшим у тюрков. «Культ камня в Сотде пока
отмечен только в поздних по времени могильниках на рубеже смены погребальных обря-
дов... в первые века нашей эры... и совпадает с процессом тюркизации населения» [Обель-
ченко, 1990, с. 55].
«Появление каменных насыпей в курганных могильниках Сотда надо считать ука-
занием на влияние культуры тюрков на сотдийскую культуру в III—V веках н.э.» [Обель-
ченко, 1990, с. 56], а дальнершшй период в истории Сотда представляет собой новый этап
развития культуры, во время которого происходит1 постепстшос вытеснение кургатптого
обряда захоронений, зороастрийским погребальным ритуалом [Обельченко, 1992, с. 132].
Сходство изученных погребений V-VI вв. с гувштскими, алтайскими является ре-
зультатом исторически сложившегося родства культур народов, проживавших на терри-
тории, географически единого, Алтае-Тяньшаньского региона. С другой стороны, веро-
ятно достоверно и мнение Л. П. Потапова, когорвтй со ссылкой иа китайские писвмстшыс
источники, упомянул о следующем историческом факте: «Каган Истеми, имевший свои
кочевья в долине реки Или, помог своему брагу Тоуманю (Бумынъ) в организации Перво-
го Тюркского каганата» [Потапов, 1953, с. 82]. В дополнение к версии о единстве истоков
культуры населения Алтая и Казахстана необходимо помнить, что факт изначального са-
мостоятельного функтшониро вания двух крыльев Тюркского каганата — Восточного и За-
падного — зафиксированный в древних китайских исгоштиках [Бичурин, 1950, т. I, с. 227,
279], подтверждается д ругой информацией, сопровожденной коммента рием И. Бичурина,
что тротшым именем первого тюркского катана Бумьшя являлось прозвание — Или хан,
значащего, что он является ханом с реки Или [Бичурин, 1950, т. 1, с. 228]. Очевидность и до-
стоверность исторического факта сосущесзъования двух крыльев, единого по своей струк-
туре государства, восточных гг западных тюрков не вызывал сомнения у7 исследователей
ориенталистов, так как Э. Шаван и В. Бартольд были убеждены в том, что Тюркский кага-
нат изначально представлял собой конфедерацию из Восточного Тюркского и Западного
Тюркското каганатов, основанных двумя братьями (Бартольд, 1968, т. 5].
Возможно, что пасть западных тюрков были носителями обряда захоронений в под-
бое и псреттявших у местного, алтайского населения традицию захоронения с конем. Лич-
ности, стоявшие у истоков Первого Тюркского каганата, в социальной структуре госу-
дарства составляли высшее сословие, а это сословие, по всей видимости, было вотшеким.
620
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центракъног!. Евразии
Предположения Б. Овчинниковой о том, что погребенные в подбоях в Туве принадлежали
к высшему всншскому сословию, только подтверждают высказатшую версию.
Определенные сложности, связанные с проблемой этнической интерпретации
археологических материалов и несоответствия между датптьгми письменной истории
и археологических дат, о которых неоднократно упоминают ученые, действительно
имело место [Кубарев, 1998; Бобров и др, 2003, с. 78-80]. Однако, касательно истории
культуры тюркских народов различных регионов Центральной Азии, одними из важ-
нейших являются вьтводы совреметптых исследователей, полагающих, что «темпы раз-
вития культуры алтае-телесских тюрков и ее содержание невозможно согласовать с по-
литической историей тюркских каганатов, тем более с экстраполяцией ее на Алтай»
[Бобров и др., 2003, с. 80].
Археологический контекст материалов палгятников свидетельствует, что «появление
па Саяно-Алтае родсгветшых групп населения из Центральной Азии связатто с упадком
и гибелью кочевых империй», такое положение вещей позволяет объяснить «расцвет мате-
риальной культуры тюрков на Алтае» периодом VIII-IX вв., так как именно «к этому вре-
мени относят большинство исследованных погребений и поминальных оградок» [Бобров
и др., 2003, с. 80].
Возвращаясь к вопросу об историко-культурных параллелях усуньского, хунско-
1о и тюркского комплексов необходимо помнить, что крут источников но истории усу-
ней и хунну весьма представителен Сумкплруя данные о погребальном обряде, сведений
о локализации племен, нельзя нс использовать в своих построениях и штформацт/ио, со-
держащую данные о верованиях племен. И это тем более ценно, что зафиксированные
в письметптых источниках сведения о верованиях и других данных по духовной культуре,
идеологии коррелируются материалами из археологических памятников эпохи.
Легенда о происхождении древних усуней, записанная со слов Чжан Цяня, описана
в «Исторических записках» и повтореннная в «Истории старшей династгти Хань»: «В мое
пребывание у хуннов слышал я, что усуньский владетель титулуется Гуньмо, отец сего
Гуньмо имел небольшое владение на западных Хуннуских пределах. Хунны убили опта
его па сражении, а Гуньмо, только ыо родившийся, был брошен в поле. Птицы склевывали
насекомых с его тела; волчипа приходила кормить его своим молоком. Шаньюй изумился
и счел его духом; почему взял его к себе и воспитал; когда же Гуньмо подрос, то шаньюй
сделал его предводителем войска... возвратил владения опта его... По смерти шаньюя,
Гуньмо со сбоим народом отделился и отказался от наездов в орду хуннов» [Бичурин, ч. II,
с. 155; Крюков, 1988, с. 232-233],
Легенда о происхождении усуней, описанная в китайских хрониках и подробно
приведеттная вновь на этих страницах, повторяется в связи с происхождением тюркского
племени ашина/ассейна. Общность черт по всем основным деталям б описании проис-
хождения древних усуней и тюркского племени ашина показана в специальном анализе
генеалогических преданий [Зуев, 1960, с. 123].
Транскритщия у-сунь звучала в древнекитайском языке а-сман, означавший «небо»
б иранском языке [Зуев, 1967, с. 5; 2002, с. 23]. Слово «ашина/-,.. «безупречно сопоставляется
с хотапо-сакским ''асссйпа'' — "сипииЛтебеспьтй''». Иранское звучание имени в датшом
случае, видимо, не отражает этнической принадлежности его носителей, и является пере-
водом некоего самоназвания. Принцип <<переводимое — переводилось» действовал б древ-
ности достаточно четко и его происхождение следует искать б причинах сакрального ха-
рактера» [Зуев, 1967, с. 5].
Вопросы обтцности генеалогических преданий у-суней и тюрков рассмотрены Д. Си-
нор. Автор не исгстючаег возможности генетического родства усуней и тюрков, холя и счи-
тает это проблему спорной. А то, что тюрки сами придерживались различных и спорных
точек зрения о своих истоках... объясняется только допущением того, что пароды тюрк-
ской империи были конгломератом различных 'этносов [Синор, 1982, с. 252]. Последнее
можно отнести и к государству усуней.
621
Л, М, Досъшбаеба
11роцесс зарождения и формирования тюркского этноса отражает мифологическая
'часть легенд. Д. Сш-юр анализирует три варианта легенды о происхождении тюрков, дей-
ствующими лицами которых, кроме людей, высыпают животньте-тотемы, благодаря ко-
торый идет становление этносов: олень, волк, ворона. Функции этих животных в легендах
различны, но каждый из них, в конечном счете, становится в ранг первого предка или
божества, или «духа» — хранителя племени [Сш-юр, 1982, с. 252].
В легенде усуней присутствует «небесный дух» или само «небо», в лице птицы- во-
роны и волк. По млению IO. А. Зуева, «иероглифическая этимология знаков у-сунь, оз-
начающая «потомки Ворона» и прилет птиц, похожих на ворон, записанная в китайской
эт-щиютоттедии в разделе «Большой Ворон», означавшая нашествие тюрков являются сви-
детельствами единства истоков идеологических представлений описываемых тюркских эт-
носов [Зуев, 2002, с. 23]. Символом западных тюркских каганов из племени ашина являлась
Золотая птица, подаренная ганскому императору [Зуев, 2002, с. 25]. Единстветшая золотая,
нашивная пластина из кургана 1 могильника Каракысгак 1 с изображением птицы в ге-
ральдической позе, стилистически идентшитая с изображением птицы на головном убо-
ре скульптурного изображения Кулътегина, вероятно представляет собой иллюстрацию
к мифу о Золотой птице Дули / Красный Ворон, которая являлась олтщетворением солнца
[Зуев, 2002, с. 25].
Взаимную связь образов родовых тотемов, олицетворяющих земчю и высокое синее
небо, отражают исторические сюжеты, по которым волчица (владыка плодородия и земли-
водвт) спасает мальчика, а среди тамг ашина присутствует тамга-ворои [Зуев, 1960, с. 123].
Кроме того, «легенда нашла свое воплощение в символике атрибутов тюркских каганов, их
знамена были увенчаны золотой волчьей толовой, а телохранители назывались волками»
[Кляшторный, Лившиц, 1978, с. 126].
Изображение птицы на головном уборе памятника Куль-тетину в Монголии являет-
ся отражением древнего мифологического сюжета с присутствием в нем «небесного духа »,
служившего в качестве оберега. В культовом искусстве средневековых тюрков образ ши-
пы, изображеннъпт на головных уборах и одежде социальной элиты (шапка Кулътегина,
корона Билы е кагана и золотая пластинка от костюма из Каракысгак 1) видимо являются
свидетельствами принадлежности обладателей эп-тх символов к категории высшего сосло-
вия — держателей небесного фарна/благословения, что в тюркском языке обозначаюсь
гермином «кут».
Этнографические параллели, по данным исследований С. М. Абрамзона, можно про-
следить по тамгам киргизских племен буту, сарвт батъшт и мутпуш. Тамга «джагагмай»
(джагалмай — название птицы) наносилась на лошадей, на некоторые предметы у пле-
мени кара батъшт, у ттаемени борю (ветвь адитште) — бёрю лампасы. (Бёрю — волк). Изо-
бражение тамги племени ашина имеет аналогию с одной из тамг у ветви адигине. Автор
отмечает, что «некоторые из приведенных сопоставлений заслуживают самого присталь-
ного внимания, поскольку они позволяют протянуть нити этнических связей от самого
недавнего к глубокому прошлому» [Абрамзон, 1990, с. 43-45].
'Историческое предание, сохранившееся и переданное в письменных источниках
«является тюркской реализацией усуньского эпико-тснсалогического материала, сохра-
нившегося почти в нетронутом виде до V1 века и представляет ценность как литературный
памятник усуньской эпохи». Вместе с тем, оно столь же ясно, как и предыдущие, убеждает
в мысли о том, что решение проблемы происхождения тюрков-ашина немыслимо без при-
влечения фактов из истории усуней [Зуев, 1967, с. 12].
В связи с очевидными культурными параллелями между усунями и хунну инфор-
мативными но содержанию являются мифологические сюжеты о происхождении этносов,
сопровожденные образами тотекшътх животных. Согласно сведениям из китайских пись-
метших источников Шапыой хутшу, свою дочь из-за со нсвидатшой красоты, решил посвя-
тить Небу/Тёнгри и поселил ее во дворце, построенном на вершине горы, но она вышла
замуж за волка, который ночами посещал ее [Бичурин, 1950].
622
Усунъский археюкукътурный аспект в истории, гуннов и тюрков Центракъног!. Евразии
Легендарные предания, используемые б исследовании как один из видов историче-
ских источников но истории усуней и хут-пту, допоштяют информацию о раннем этапе
этногенеза тюрков. Локальная приуроченность событии, описываемых б сюжетах легенд,
к территории Центральной Азии и Тянь-Шаня является указанием на территорию, явив-
шуюся прародиной древних тюрков.
В дополнение обозначенной выше темы необходимо привести данные о двух уни-
кальных памятнтжах, представленных элитными захоронениями, которые сопровожда-
лись предметами культового назначения. Речь идет о хронологически сдтшоврсмстптых за-
хоронениях усуньской жрицы, выявленной в окрестностях Алматы и сарматской царевны
из кургана 10 Кобяковского могильника, раскопанного на окраине города Ростов-на-Дону
[Бернпггам, 1940; Прохорова, Гугу ев, 1992]. Состав предметов из названных женских захо-
ронений свутдетельствует, что каждое из них было сооружено служителям культа. При-
мечательные и сходные по своему7 содержанию и назначению предметы, диадема усунь-
ской жрицы, диадема и гривна сарматской царевны исполнены б сходном стиле. Образы
фантастических животных и антропоморфных существ, изображештых на описываемых
предметах, отражают сходный круч представлений, основную канву7 которых составляют
космотонические сюжеты, имевшие широкое распространение в этнической среде степно-
го мира Евразии на рубеже эр.
Анализ культовых атрибутов из курганов у Борового и Кара Агач, из кургана с усами
Коктал также свидетельствуют, что эти памятники были сооружены б честь представите-
лей жреческой элиты, которых в хутптском обществе пре дета вляли женщины. Образы ми-
стических животных на гривнах из кургана Кара Агач б форме дракона по своему7 смыслу
близки мифологическим сюжетам эпохи хунну, юечжи, усуней (см. рис. 4, 5). Появление
собирательного образ волкодракона, отображенного на гривне /жрт-шы из кобяковского
кургана и диадемы из Каргалы может' отражать сюжеты реальной исторической ситучщии,
основным событием которого являлся факт этнокультурного сближения этносов и созда-
ния на его основе новых идеологических маркеров,
В контексте сотщалъной исторрш Тюркского каганата, управляемого представите-
лями кланов ашина (тотем — волк и штща) и аппцю (готом — дракон), наличие в при-
кладном культовом искусстве образов описанных мистических существ имеет под собой
содержательную идеологическую основу. Вера, наполненная мислическтти образами, со-
провождающаяся легендами и мифами о божественном происхождении .этносов вызывала
доверие у народов и служителям культа верили.
В рамках датшого исследования особую цетшость представляет факт достоверности
культурных параллелей между7 усуньскилт, хуннуским и сарматским мирами, нашедшие
отражение в близкатх по содержанию атрибутах культа. Сюжеты сходного по содержанию
мифа, выраженные б образах мифического животного — волкодракона, присутствуюпптх
на каргалинской диадеме и кобяковской гривне, так и б образе центрального персонажа
гривны, показанного стщяпщм, с сосудом в обеих руках и другое, были понятны и имели
хождение в кочевой среде степей Евразии [Досымбаева, 2006, с. 47, табл. П]. Продолжить
тему7 родства культур позволяют и другие типы памятников, к числу которых относятся
широко известные памятники монументального искусства. Спяль летящей тгттщы, изобра-
женной на ка ргалинской диадеме т-тдентичен со стилем птицьт б тюркском наскальном ис-
кусстве, известного по материалам урочища Тамталы. Поза и сосуд в обеих руках сидящей
персоны на кобяковской гривне, идентичны со стилем статуарных образцов тюркского
камнерезного искусства, распространенного на территории Семиречья.
С другой стороны, в пользу7 существования единых мировоззренческих эталонов
в кочевой среде эпохи свидегетьствуюг данные письменных истоштиков о том, что усуни
поклонялись идолам и «юэчжт-птсктпг князь Сюту совершал жертвоприношения Небу7 пе-
ред изображением Золотого человека» [Зуев, 2002, с. 28]. Жертъогфипошсттия перед обра-
зом сарматской богини Си-ван-му, вырезанной из черного камня совершались и дру7гими
представителями племен [Зуев, 1995, с. 49]. Достоянием науки стали современные откры-
623
Л, М, Досъшбаеба
тия сарматских святютиш с каменными статуями, которые устанавливались на каменных
курганах на западе Казахстана [Ольховский, 2005, с. 144-145]. Культурная взаимосвязь
между ценностями сарматского и тюркского кочевых миров нашла отражение в топогра-
фии, планиметрии, конструтстивных особенностях культовых сооружений, составляющих
элементах ритуальных построек и сходстве стиля памятников монументального искусства
[Досымбаева, 2006, с. 40.10'1-102, 113].
В таком контексте существо ванне общих канонов в мировоззренческих представле-
ниях населения степей Евразии рубежа эры находит свое объяснение и может способство-
вать реконструкции картины мира в целом.
История населения Казахстана в период с конца первого тысячелетия до н. э. и в пер-
вой половине первого тысячелетия н.э. проходит в русле общего хода культурно-истори-
ческого процесса населения Центральной Азии. В результате исследования погребального
обряда, типов погребений, инвентаря, установлено, что во II в. до н. э. — I в. н. э. идет про-
цесс становления культуры кочевников, на f i гелттцтй отражение в памятниках сако-сармат-
ского круга. Характерные черты погребальных конструкции и обряда этого периода укла-
дываются в общую схему культурно-историческою процесса с тем лишь различием, что
сакскмй компонент на этом этапе остается ведущим.
В памятниках второю периода (II-V вв. п.э.) в потрсбадьтюм обряде и составе ин-
вентаря наблюдаются значительные изменения. Наряду с погребальными памятниками
первого периода, продолжатотттими свое бытование, появляются иные типы захоронении.
Новые погребальные комплексы, представ ленные нодкурт анными грунтовыми погре-
бениями с перекръггиями из дерева, жердей, с сосудами, близкизш по типу керамике из
памятников оседло-земледельческого крута и сосудам из средневековых тюркских курга-
нов, свидетельствуют о культуре населения, носителями которых были племена а-сманов
(у-суней), исконно населявших земли разных регионов Туркестана.
Ранний этап этногенеза племенного объединения а-сманов/ашина, становление от
небольшого владения до государственности, как по сведениям штсьменных источников,
так и по археологическим датптым проходит' на территории Восточного Туркестана. Ло-
кализация государства усуней во 11-V вв. н. э. устанавливается в результате сопоставления
комплекса фактов (письметшые источники, археологический материал). В целом, процесс
становления культуры тюрков регионально проходит на территории собственно Турке-
стана (в широком, геоттространспзешюм понимании данного термина) и хронологически
охватывает период с конца первого тясячелетия до н. э. — первой половины первого ты-
сячелетия н. э.
С другой стороны, памяттпжи предшествующего периода продолжают’ свое суще-
ствование на новом этапе, сохраняя отдельные элементы традиционной культуры. Осо-
бенностью этнокультурного процесса этого вредтени является фактор взаимодействия
и взаимовлияния культур в условиях единой центрально-азиатско-казахстанской истори-
ко-культурной области. Стедствиелт «консолидации пестрой этнической номенклатуры,
нивелировки культуры и взаимодействия языков и диалектов, сложения единого языка
и антропогенеза, происходивших в рамках первых государственных образований хунну,
усуней, юечжи... явилось начало сложения тюркоязыштого народа и формирование одно-
го из первых тюркских государств на территории Казахстана>> [Акишев, 1988, с. 98; 1997, с. 16].
Литература
1. Абетеков А. К., Баруздин Ю. Д. Сако-усуньские памятники Таласской долины / / Археоло-
гические памятники Таласской долины. Фрунзе, 1963.
2. Абетеков А. К. Новые археологические данные о хозяйстве древних усуней // Краткие со-
общения Инспиута Археологии. Вып. 122, 1970.
624
графировапия / / С J. № 2. 1972.
стана. Алма-Ата,. 1968.
;И. tx'fiuii'taм л. tf.
Вып. 13. М.; Л , 1946.
625
Л, Л-1, Досымбагва
34 Ьерншни! А Н Берькарннская ттряжка (о <. мтф<. кон тращгтпш в юрмав ком ж ь\ы тве) 1 /
KCI41 4МК. Вып. 17. 1947. 35. Бернштам А. Н. Древнейшие тюркские элементы в этногенезе Средней Азии // СЭ.
М , ’ I., 1947. 3<э. Бернштам А. Н. К вопросу об Усунь, Кушан и тохарах // С.->. 1947. № 3. 37. Бернштам А. Н. Основные этапы истории культуры Семиречья и Тянь-Шаня / / СА. 1949.
No 11 38 ВернпнаиА Н К\ im\ра С еппречья во время поры кою катаната//МП А 1950 Nj J4 39. Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-
Алта; I / / МИА. 1952.
ю н. э. / / Взаимодействия кочевых и оседлых культур на Великом Шелковом пути: тез. докл. (унар. семинара ЮНЕСКО, г. Алма-Ата. 15-10 июня 1991 г. Алма-Ата. 1991. 41. Бич\ pirn Н. Я. Собрание (.велении о народал, ибн idBuuu в Сроднен Азии в древние вре-
мена Т. 1,2. М.: Л., 1950. 42. Бобров В. В.. Васютин А. С.. Васютин С. А. Восточный Алтай в эпоху великого переселения
наро юь (Ш-Увека) ''IbiboflH ia ардео юнит н mhoi рафпп 1 О РА Н Ноьот пбпр< к 2003 43 Ботаюь< J Тюрю кие кочевники Vpa то J фнпрыштья Ч тьт> pa с тенен Евразии ыо
юловины I тыс. и. э.: тез. докл. ( амара. 1995. 44. Боталов С. Г., Подушкии Н. А. Гунно-сарматские памятники Южного Зауралья Ш-V ве- / Новое в археологии Южного Урала. Челябинск, 199о. 45. Боталов С. Г. Волго-уральские и казахстанские степи в V-VIII вв. // Некоторые вопросы
изапии Евразииских степей. Челябинск, 199о. 46. Боталов С. Г. Раннетюркские памятники урало-казахстанских степей / / Культуры степей
ути второй половины I тыс. н.э. (вопросы хронологии). Тезисы докладов. 1997. 4^ БотаювС 1 J \ па тов с Ю Ь нно < арматы > ра то ьамд< тан< ыгх с юттем Че тябннск, 2000 48. Брыкина Г. А. Западная Фергана в первой половине I тыс. н. э. М.. 1982. 49 Врымша Г А Мот п шнпк Кшриач в Южном Киртниш //Г 1 ПА Выи КО М , 1982 50. Васютин А. (Илюшин А. М., Елин В. Н. Археологические исследования в Восточном Ал-
1.10 ''Намятнимт гревшим тът\ р С ябиртг я/1а тьнето Во> тока Ново* кбпр* к i 98о 51 Во* точный Т\ ры с тан в тр< вно< тп и ранном < р< тноьекоьы 1 поврет Ч Ттпвижкою
и Б. Р Литвипского. М... 1988. л1 1 а ври тоьа A A Moi и тьник 1 \ ibTpi > как ш i очник ио щ торпп А пашни u iomoh М ,
Л 14 '65. 53 1 ттн >б\ pi В В Машрматнк антротто тоттттт древното на«.е тения Во* точною 8амд«тана
Т " . Алма-Ата, 1959. 54. Голдина Р. Д.. Лещинская Н. А. Хронология Тарасовского могильника I-V вв. в ( реднем
ПрП.> раже/ К\ тьтхры т leueu Евраяш ыороп но тонины 1 j ьи н т ив юкН шарт J 9°7
Берганс / / АС. Вып. 18. Л., 1977. 5о. Горбунова Н. Г. Итоги исследования археологических памятников Ферганской области / / 979. № 3. 'Ч (орблноьа Н ) О ншад ферюшнь потреба 1ьныд памятников первой по тоьпны
I ТЫС. . и. э. Л.„ 1981. 58. Горбунова Н. Г. Женские украшения кугаиско-карабулакскои культуры Ферганы / / Древ-
1 средневековый Кыргызстан. Бишкек, 1990. 59. Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М... 1993. 0() Чеоттик В 1> 1 таы ттфикаттия бм с еверното 1 аьката / / У А 1959 No 3 61. Досымбаева А. М. Отчет Луговского отряда Южно-Казахстанской археологической экспе-
ГИ11И п та 1988 т 11 Ард ив f 1н< тпт\ та Ард со тотпп АН Ка ( ( Р А пта ты, 1989
тс та. Археологии АН КазССР. Алматы, 1991 03 0о<ыпбаева А М Новые ардео тот иче<кш> тт< < т<> уэтыння раннетюры ыь потреблении на
террт ттории Казахстана : [на англ, яз.] / / Изв. НАН РК. 1995. № 4. 04 Дот ыибаев л А М Отче т о р и копка д к\ рт ана 27 пот и тьниъа Tai ты б\ ia к // Ард ив Пне т и
п та. Археологии АН КазССР. Алматы 1995а. от Но< ымбаева А М О < оттиа тьноп < тра тнфпкаттнтт обптес тва в то> \ утр< твт тревнид \ < \
пей / / зтволюпия государственности Казахстана. Алматы, 1996.
626
/ Hsb HAH Muhik P'pc ibo Ha\ mi ГАН Выи 2
МарП ilclHd At Td-
73 /lot ьшбдева A M Новые ар*еолохit"n\ мм пи тецоеання раннгчюры мг\ пот р<>оенш г на
жф. Астана : Kultegin,
иа; Алматы, 2012.
7° /ВвпчМ А О нротн*ож,1ен1п? ит5н\мтн«.м1л аж\ рных дож ннд П1та< 1TJH М 1°76
80 Гинн В Н Н'к папами! ши арлю ioi ц'кч мь папя! ним'» пен ще i юрм мио времени
Алтай» ь Ж
скии сборник Гос. Эрмитажа. Вып. 3. Л., 1%1.
рои иотомше 1 ibu н ) (umaO'i i\hhimio шаньюя Члпчжп нт Лиа i)
История, экономка и право. Вып. 2/5. Алма-Ата. 1957.
627
Л, Л4. Досымбагва
92 }уовЮ A 1’аннн<> тюрь и очеркни* тортш ничто пони Апмажт Дань 1 1р4ч <. 2002 “Я Ншшп'в 1] И Хронопчня тоноцпп вооружения нарп юн i ре шею Поволжья во вюрон
звине I тыс. н. э. / / Культуры степей Евразии второй половины I тыс. и. э.: тез. доел. Самара. 1997. 94. Ильинская В. А. Современное состояние проблемы скифского звериного стиля / / Скифо-
сибт грскии звериный стиль в искусстве народов Евразии. М... 1976. 95 I кмаи лов О Ц Mdiepitdiibi по антрополот ин тюрков с <>мнрочья 11 Новое в ар*ео юнш
hu к (.хогана. Алма-Ата, 19о8. °о КатырблвМ К шок тованце тартана < казн иными хряламн в/1жамб\ тскол об тас ш 11
Beer и. АНКазССР. 1959. №7. С. 89-97. 97. История народов Восточной и Центральной Азии. М., 198о. 98. Кибиров А. К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // КСИЭ. 1957. Вып. XXVI. °9 КпбцровА К Арлео1Ю1 итчьпе рабо1ы в Цен ipa тьном Тянь Шше 1 Тру in Кир! im ьон
арл( ю.того-этнографической экспедиции. М., 1959. 100 8 чяшторнып С. 1, IjlBTHHII В A Ol КрЫ Ш*' И ИГУ ЧСНПе Тревне (ЮрМ Mix И 4 OI НИИ MIX
ШИ! графических памятников Центральной Азии. Новосибирск, 1978.
ные бусы Кавказа и Крыма. М„ 1998. 102. Кожомбердиев 14. Могильник Акчии Карасу в долине Кетмень-тюбе / / Известия АН г. ССР, сер. обш. наук.Фрунзе, 1960. г. II. вьш. Я. 10Я 8ожомберцнев 1 1 Новые 1анные о 8 енкопыкон мо!нльниье /z8< 1И1МК 19о0 Ныл 80 104 Кожочбер шев 1] ‘Ьновнью и шы ir lopnii кучыуры 8е(мень-1юбе 1 Кешень-побе
105. Кожомбердиев И. К... Худяков Ю. С. Комплекс вооружения кепкольского воина / / Воен-
дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск, 1987. 10о 8о>ырер A J’а< кодьи к\р! а на в\ро‘!иттте Кара Аталъ Акмо шж каю х ьезла 1 / И>ычшя
ера юрской археологической комииссии. Вып. 16. СПб., 1905. С. 28-Яо. ИГ7 Кон!ра1енкоА И Зана шью дунны (оттьн нно iu торнческои и юншфлкашш) Ч лно
>турные процессы в Южной Сибири и Центральной Азии в I-П тыс. и. э. Кемерово. 1994. 108. Коновалов А. В. Традиционные компоненты семейной обрядности казахов Южного Ал-
ТЛЯ, / / Археология и этнография Алтая. Барнаул. 1982. 109 ЬрюковМ В Ik шрцчес мм с очпшчшя шоапХйнь 1 i 6 11 Вос ючнып Т\ рюч мн в !рев-
ги и ранном средневековье. М., 1988. 110. KvoapeB В. Д. Курганы Упанлрыка. Новосибирск. 1987. 111. Кубарев В. Д. Древнетюркские изваяния Алтая. Новосибирск 1984. 112. Кубарев Г. В. Культура древних тюрков Алтая. По материалам погребальных памятни-
ьоь / Сиб. отд. РАН : Ин-т археологии и этнографии. Новосибирск, 2005. 1Р Кузнецова Т Ф }ерт з ла пи к лф< к их мох н ibhhkob VI VII вв ло н з 'КА 198" Nc I 114 Ку ныров А 1 8 у нту рова Н Ю 1’л копки moi и жника А трочромнып в Ьпш ко 11 8 \р
а левобережного Илека. Вып. 2. М.., 1994.
няня древнего и средневекового Казахстана. Алма-Ата.. 1990. 117. Кушаев Г. А. Культура Усуней правобережья реки Или (Шв. до н. э.~ Шв. п. э.) / / Древ-
няи ку ни у ра * акоъ п у < у нн! ло птны р4 т и И ш А чма A i а, 1%Я 118 Ку ша4В 1 А Счч< 1 Атаку чы кои» отря ia ( омпречонгкоп арлоопотпч'ч ьон >К4 лецитши
1ЧоЛ л. / / Архив ИА. Алма-А га, 19о6. 119. Кушаев Г. А. Ранние погребения Алакульскои впадины / / Новое в археологии Казахста-
па. / Алма-Ата. 1968. 120. Кюнер Н. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Даль-
неге > Востока. М., 19о1.
628
130. Максимова А. Г., Мерщиев М. С.. Вайнберг Б. И.. Левина Л. М. Древности Чардары. Алма-
131 Мамтшова A J J ]одоойньп> задороненши < аньо)о времени Х/М гьтчра 1р<>внцд < юю-
133. Максимова А. Г. Узунбулак и Шошкала. могильники усупьского времени / / Древности
134 МакишоваА J М ртанные moi тышьп Карата Нт 1J / 1 J Jpom ion К а зад* тана но ардоо-
// Археологические исследования древнего
Ман ютышам А М 11ротндож1енне и ранняя ш тория Кх шан в <вет<> ардео юиппчмь
HUNNU AND TURKS HISTORY OF CENTRAL ASIA:
ARCHAEOLOGICAL AND CULTURAL ASPECT OF WU-SUNS
about development aiuienl WuSuns, Humins and Ui-eJizlue^ kultiue^ to the leinlofx of
Kazzakhstan. Two period of development ot cultures of ancient tribes were identification: from
He B' —1< A L’andHc — V t A P The i ulluies ol ani lent Lubes hadbeen to the next Lime
629
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
ABOUT THE CONTRIBUTORS
Аради Ева. Венгрия, Будапешт, доктор наук в области индологии. На-
учные интересы: язык хинди и литература на нем, проблемы происхожде-
ния венгров и их связи со скифами и хевталитами.
Электронный адрес: dr.eva.aradi@gmail.com; dr.eva.aradi@freemail.hu
Aradi, Eva. Budapest, Hungary. Ph.D. in Indology. Sphere of scientific
interest: the Hindi language and literature, problems of the origin of Hungarians
and their connections with the Scythian and the Hephtalite peoples.
E-mail: dr.eva.aradi@gmail.com, dr.eva.aradi@freemail.hu
Бейсенов Арман Зияденович. Казахстан, Алматы, кандидат истори-
ческих наук, научный сотрудник Института археологии имени А. X. Мар-
гулана Комитета науки Министерства образования и науки Республики Ка-
захстан. Научные интересы: проблемы археология раннего железного века
Казахстана и Степной Евразии.
Электронный адрес: azbeisenov@mail.ru
Beysenov, Arman Ziyadenovich. Almaty, Kazakhstan. Candidate of
Historical Science, Researcher at the A. K. Margoulan's Institute of Archaeology
of the Scientific Committee of the Ministry of Science and Education, Republic of
Kazakhstan. Sphere of scientific interest: problems of archaeology of the early Iron
Age Kazakhstan and the Eurasian steppe.
E-mail: azbeisenov@mail.ru
Боталов Сергей Геннадьевич. Россия, Челябинск, доктор исто-
рических наук, Южно-Уральский Государственный университет, Ин-
ститут истории и археологии УрО РАН. Научные интересы: история
средневековых кочевников Евразии.
Электронный адрес: grig@csc.ac.ru
Botalov, Sergey Gennadyevich. Chelyabinsk, Russia. Doctor of
Historical Science, South Ural State University, Institute of History and
Archaeology of the Ural Department of the Russian Academy of Sciences.
Sphere of scientific interest: history of the Middle Age nomads of Eurasia.
E-mail: grig@csc.ac.ru
630
Сведения об авторах
Веселовская Елизавета Валентиновна. Россия, Москва, кандидат био-
логических наук, доцент, ведущий научный сотрудник, руководитель Лабо-
ратории антропологической реконструкции Института этнологии и антро-
пологии РАН, доцент учебно-научного Центра социальной антропологии
Российского Государственного Гуманитарного университета. Научные ин-
тересы: антропологическая реконструкция лица по черепу, идентификация
личности по костным останкам, эволюционная антропология, спортивная
антропология.
Электронный адрес: e.veselovskaya@rambler.ru
Veselovskaya, Yelizaveta Valentinovna. Moscow, Russia. Candidate of
Biological Science, Associate Professor, Senior Researcher, Head of the Laboratory
of Anthropological Reconstruction at the Institute of Ethnology and Anthropology
of the Russian Academy of Sciences, Lecturer at the Scientific Training Center
of Social Anthropology at the Russian State University for the Humanities.
Sphere of scientific interest: anthropological reconstruction of faces after skulls,
identification of personalities after bone remains, evolutionary anthropology,
sports anthropology.
E-maiI: e.veselovskaya@rambler.ru
Гмыря Людмила Борисовна. Россия, Дагестан, Махачкала,
доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института
истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра
РАН. Научные интересы: Археология и история раннего средневе-
ковья Дагестана, религиозные воззрения населения.
Электронный адрес: Lgmyrya@mail.ru
Gmyrya, Lyudmila Borisovna. Makhachkala, Republic of Dagestan,
Russia. Doctor of Historical Science, Senior Researcher at the Institute
of History, Archaeology and Ethnography of the Dagestan Scientific
Center of the Russian Academy of Sciences. Sphere of scientific interest:
Archaeology and history of the early Middle Age period of Dagestan, the
population's religious beliefs.
E-mail: lgmyrya@mail.ru
Досымбаева Айман Медеубаевна. Казахстан, Астана, доктор истори-
ческих наук, профессор кафедры тюркологии факультета международных
отношений Евразийского национального университета имени Л. Н. Гумиле-
ва. Главный научный сотрудник государственного учреждения «Назарбаев
центр», член международного Совета по изучению стран Северного Кавказа
и Центральной Азии. Научные интересы: история тюркских народов, архео-
логия, этнография, традиционное мировоззрение.
Электронный адрес: aiman_dos@inbox.ru
Dossymbayeva Aiman Medeuayevna. Kazakhstan, Astana, doctor of
historical science, professor of the cathedra of Turkology, International relations
faculty of Eurasian National University n.a. L.N. Gumilev Main scientific
researcher of the Govermental Institution «Nazarbayev centre», member of
International Council of researching of North Caucasia's and Central Asian
states. Scientific interests: history of Turkic peoples, Archaeology, Ethnography,
traditional world outlook.
E-mail: aiman_dos@inbox.ru
631
Сведения об авторах
Егоров Николай Иванович. Россия, Чувашия, Чебоксары, доктор
филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Чувашско-
го государственного института гуманитарных наук. Руководитель центра
информационных технологий и общества Этнер Егоров skype: atner_mobile:
7 903 322 1706 twitter: @atnerus e-mail: atnerus88@gmail.com Научные интере-
сы: история тюркских народов, языков, культур.
Электронный адрес: emigulay@mail.ru
Yegorov, Nikolay Ivanovich. Cheboksary, the Chuvash Republic, Russia.
Doctor of Philological Science, Professor, Leading Researcher at the Chuvash
State Institute for the Humanities. Director of the Information Technologies and
the Society Center. Skype: atner_mobile: 7 903 322 1706 twitter: @atnerus e-mail:
atnerus88@gmail.com Sphere of scientific interest: history of the Turkic peoples,
languages and cultures.
E-mail: emigulay@mail.ru
Иванов Александр Александрович. Россия, Челябинск, научный со-
трудник ООО «Альма». Научные интересы: ранний железный век урало-ка-
захстанских степей.
Электронный адрес: ivl71280@yandex.ru
Ivanov, Aleksandr Aleksandrovich. Chelyabinsk, Russia. Researcher at the
Alma LLC. Sphere of scientific interest: early Iron Age of the Ural-Kazakh steppe.
E-mail: ivl71280@yandex.ru
Казаков Евгений Петрович. Россия, Татарстан, Казань, доктор исто-
рических наук, главный научный сотрудник Института истории имени Ш.
Марджани Академии наук Республики Татарстан, Национальный центр
археологических исследований. Научные интересы: исследование памятни-
ков различных эпох в Урало-Поволжском регионе, культура ранней Волж-
ской Болгарии, средневековые древности сармат, тюркоязычного населения
и финно-угров.
Электронный адрес: epkaz@mail.ru
Kazakov, Yevgeniy Petrovich. Kazan, Republic of Tatarstan, Russia.
Doctor of historical Science, Leading Researcher at Sh. Marjani Institute of History,
Tatarstan Academy of Sciences, National Center of Archeological Research.
Sphere of scientific interest: researching monuments of various epochs in the Ural
and Povolzhye region, history of early Volga Bulgaria, the Middle Age antiquities
of the Sarmatian, Finno-Ugric and Turkic-speaking population.
E-mail: epkaz@mail.ru
Кан Ин у к. Корея, Сеул, доктор исторических наук, доцент, археоло-
гического отделения Университета Кенг Хи. Научные интересы: археология
взаймодествия Сибири и Северо-Восточной Азии.
Электронный адрес: kanginuk@mail.ru, kanginuk@khu.ac.kr
Inuk, Kang. Seoul, Korea. Associate Professor, Ph. D in History,
Archaeological division, Dept, of History, Kyung Hee University. Sphere of
scientific interest: archeology of interactions between Siberia and North-East Asia.
E-mail: kanginuk@mail.ru
632
Сведения об авторах
Китов Егор Петрович. Россия, Москва, кандидат исторических наук,
научный сотрудник Центра физической антропологии Института этноло-
гии имени Н. Н. Миклухо-Маклая РАН; научный сотрудник филиала РГКП
«Институт археологии имени А.Х. Маргулана», Казахстан, г. Астана. Науч-
ные интересы: палеоантропология населения Волго-Уралья, Казахстана и
Средней Азии в эпоху бронзы — раннего железного века.
Электронный адрес: kadet_eg@mail.ru
Kitov, Yegor Petrovich. Moscow, Russia. Candidate of Historical Science,
Researcher at the N. N. Mikhlukho-Maklay's Institute of Ethnology and
Anthropology of the Russian Academy of Sciences, Researcher at the branch of
A. K. Margoulan's Institute of Archaeology State Republican Enterprise, Astana,
Kazakhstan. Sphere of scientific interest: paleoanthropology of the Volga-Ural
and Central Asian population.
E-mail: kadet_eg@mail.ru
Комар Алексей Викторович. Украина, Киев, кандидат исторических
наук, старший научный сотрудник Института археологии Национальной
академии наук. Научные интересы: археология и история раннесредневеко-
вых номадов Восточной Европы, восточные славяне предгосударственного
периода, ранние фазы истории Древней Руси.
Электронный адрес: akomar@mail.ru
Komar, Aleksey Viktorovich. Kiev, Ukraine. Candidate of Historical
Science, Senior Researcher at the Institute of Archaeology of the National Academy
of Sciences. Sphere of scientific interest: archaeology and history of the early
Middle Age nomads of Eastern Europe, the eastern Slavs of the pre-state epoch,
early periods of Ancient Rus.
E-mail: akomar@mail.ru
Крадин Николай Николаевич. Россия, Владивосток, член-
корреспондент РАН, ведущий научный сотрудник Института истории,
археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, Дальнево-
сточный федеральный университет. Научные интересы: кочевники Евра-
зии, политическая антропология, социальная археология, мир-системный
подход.
Электронный адрес: kradin@mail.ru
Kradin, Nikolay Nikolayevich. Vladivostok, Russia. Corresponding
Member of the Russian Academy of Sciences, Leading Researcher at the Institute
of History, Archaeology and Ethnography of the peoples of Far East of the
Far East Department of the Russian Academy of Sciences, Far Eastern Federal
University. Sphere of Scientific Interest: Eurasian nomads, political anthropology,
social archaeology, world-systems approach.
E-mail: kradin@mail.ru
633
Сведения об авторах
Любчанский Илья Эдуардович. Россия, Челябинск, кандидат исто-
рических наук, доцент кафедры всеобщей истории, археологии и этнологии
Челябинского государственного университета; специалист-археолог ОГБуК
«ГНГЩ по сохранению культурного наследия Челябинской области». Науч-
ные интересы: археология кочевников, проблемы номадизма.
Электронный адрес: hunns@yandex.ru
Lyubchanskiy, Ilya Edouardovich. Chelyabinsk, Russia. Candidate of
historical Science, Associate Professor at the Chair of Global History, Archaeology
and Ethnology of Chelyabinsk State University. Archaeologist and Researcher at
the State Research and Production Center on Preserving Chelyabinsk Region's
Cultural Heritage Regional State Budgetary Institution. Sphere of scientific interest:
nomadic archaeology, problems of nomadism.
E-mail: hunns@yandex.ru
Матренин Сергей Сергеевич. Россия, Барнаул, кандидат историче-
ских наук. Алтайский государственный университет. Научные интересы:
Изучение памятников Южной Сибири хуннуско-сяньбийско-жужанского
времени.
Электронный адрес: matrenins@mail.ru
Matrenin, Sergey Sergeyevich. Barnaul, Russia. Candidate of Historical
Science, Altai State University. Sphere of scientific interest: studying monuments
of South Siberian of the Xiong-nu-Rouran epoch.
E-mail: matrenins@mail.ru
Обрушански Борбала. Вегрия, Будапешт, доктор наук университета
Кароли Гаспара (1091 Budapest, Reviczky u. 4). Научные интересы: История
гуннов, История Внутренней Азии.
Электронный адрес: borbala.obrusanszki@gmail.com
Obrusanszky, Borbala. Budapest, Hungary. Academic degree Karoli Gaspar
University, Budapest: Ph. D Research field: History of Inner Asia, History of Huns
E-mail: borbala.obrusanszki@gmail.com
Обломский Андрей Михайлович. Россия, Москва, доктор историче-
ских наук. Институт археологии РАН. Научные интересы: Этнокультурные
процессы конца 1 тыс. до н.э. -1 тыс. н.э. на территории Восточной Европы.
Электронный адрес: oblomsky_a@rambler.ru
Oblomskiy, Andrey Mikhailovich. Moscow, Russia. Doctor of Historical
Science, Institute of Archaeology of the Russian Academy of Sciences. Sphere of
scientific interest: ethnocultural processes of the end of the I millennium ВС - I
millennium AD on the territory of Eastern Europe.
E-mail: oblomsky_a@rambler.ru
634
Сведения об авторах
Плешанов Михаил Леонидович. Россия, Челябинск, научный сотруд-
ник ООО «Альма». Научные интересы: ранний железный век урало-казах-
станских степей.
Электронный адрес: pleshanov_mike@mail.ru
Pleshanov, Mikhail Leonidovich. Chelyabinsk, Russia. Researcher at
the Alma LLC. Sphere of scientific interest: early Middle Age of the Ural-
Kazakh steppe.
E-mail: pleshanov_mike@mail.ru
Серегин Николай Николаевич. Россия, Барнаул, кандидат историче-
ских наук, старший преподаватель кафедры археологии, этнографии и му-
зеологии Алтайского государственного университета. Научные интересы:
История и археология кочевников Центральной Азии раннего железного
века и средневековья.
Электронный адрес: nikolay-seregin@mail.ru
Seryogin, Nikolay Nikolayevich. Barnaul, Russia. Candidate of
Historical Science, Senior Lecturer at the Chair of Archaeology, Ethnography
and Museum Studies of the Altai State University. Sphere of scientific interest:
history and archaeology of Central Asian nomads in the early Iron Age and
the Middle Age epoch.
E-mail: nikolay-seregin@mail.ru
Смагулов Ербулат Агаджанович. Казахстан, Алматы.
Электронный адрес: azret-sultan@mail.ru
Smagoulov, Yerboulat Agadzhanovich. Almaty, Republic of Kazakhstan.
E-mail: azret-sultan@mail.ru
Сунгатов Фларит Абдулхаевич. Россия, Башкортостан, г. Уфа (с. Зу-
бово), кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, директор
ООО «Архпроектизыскание». Научные интересы: эпоха раннего средневе-
ковья Евразии.
Электронный адрес: sungatov58@mail.ru
Soungatov, Flarit Abdulkhayevich. Ufa (Zubovo), Republic of
Bashkortostan, Russia. Candidate of Historical Science, Senior Researcher,
Director of Arkhproektizyskaniye LLC. Sphere of scientific interest: early Middle
Age history of Eurasia.
E-mail: sungatov58@mail.ru
Тишкин Алексей Алексеевич. Россия, Барнаул, доктор исторических
наук, профессор, Алтайский государственный университет. Научные инте-
ресы: материальная и духовная культура древних и средневековых народов
Алтая и сопредельных территорий.
Электронный адрес: tishkin210@mail.ru
Tishkin, Aleksey Alekseyevich. Barnaul, Russia. Doctor of Historical
Science, Professor at the Altai State University. Sphere of scientific interest:
material and spiritual culture of ancient and Middle Age peoples of Altai and the
neighboring territories.
E-mail: tishkin210@mail.ru
635
Сведения об авторах
Ходжайлов Тельман Касимович. Россия, Москва, доктор историче-
ских наук, профессор, главный научный сотрудник Института этнологии и
антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН, отдела физической антро-
пологии. Научные интересы: антропология, археология, этнография.
Электронный адрес: telmkas@yandex.ru
Khodzhaylov, Telman Kasimovich. Moscow, Russia. Doctor of Historical
Science, Professor, Leading Researcher at the N. N. Mikhlukho-Maklay's Institute
of Ethnology and Anthropology of the Russian Academy of Sciences, Department
of Physical Anthropology. Sphere of scientific interest: anthropology, archaeology,
ethnography.
E-mail: telmkas@yandex.ru
Чайи Ласло Коппань. Венгрия, Будапешт, доктор, университет города
Печ (Венгрия), отделение этнографии и культурной антропологии. Науч-
ные интересы: социальная и культурная антропология, этнология, этногра-
фия, историческая этнография.
Электронный адрес: csaji.koppany@gmail.com
Csaji, Laszlo Koppany. Pecs, Budapest, Hungary. Ph.D. University of Pecs,
Department of Ethnography and Cultural Anthropology. Sphere of scientific
interest: social and cultural anthropology, ethnology, ethnography, historical
ethnography.
E-mail: csaji.koppany@gmail.com
Чорнаи Каталин. Будапешт, Венгрия, магистр гуманитарных наук по
китайской культуре и истории. Научные интересы: варварские государства
и народы на территории Китая (дословно - «китайско-варварские народы и
государства»).
Электронный адрес: csornaikata@gmail.com
Csornai, Katalin. Budapest, Hungary. Chinese Culture and History, MA.
Sphere of scientific interest: sinobarbarian states and peoples. \
E-mail: csornaikata@gmail.com
Шмидт Александр Викторович. Россия, Ямало-Ненецкий АО, посе-
лок Мужи, кандидат исторических наук. Муниципальное бюджетное учреж-
дение «Шурышкарский районный музейный комплекс». Научные интере-
сы: неолит-ранняя бронза, палеодемография, культура северных хантов. \
Электронный адрес: tisonl72@mail.ru
Shmidt, Aleksandr Viktorovich. Muzhi, Yamalo-Nenets Autonomous
Okrug, Russia. Candidate of Historical Science. The Shuryshkar Regional Museum
Complex Municipal Budgetary Institution. Sphere of scientific interest: the epoch
of Neolith - the early Bronze Age, paleo-demography, the culture of northern
Khanty.
- E-mail: tisonl72@mail.ru
636
Сведения об авторах
Ярыгин Сергей Александрович. Казахстан, Астана, магистрант ка-
федры археологии и этнологии Евразийского национального университета
имени Л. Н. Гумилева. Научные интересы: Эпоха раннего железного века и
раннего средневековья.
Электронный адрес: sergei-yarygin@mail.ru
Yarygin, Sergey Aleksandrovich. Astana, Republic of Kazakhstan.
Candidate for a Master's Degree at the Chair of Archaeology and Ethnology of L.
N. Gumilyov Eurasian National University. Sphere of scientific interest: the early
Iron Age and Middle Age epochs.
E-mail: sergei-yarygin@mail.ru
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АН — Академия нал г
< анк т-11етербл рг)
(Ченшдрад
АО — Археопотмчечкие он рытпя (Мсчква)
ВДИ — Ве< тнит тревнеиисторш1(Моы ва)
1111А А — Инг игл т тг< тории археологии и лнографии
(Санкт-Псугербл’рг)
ИМКУ — I к тория лгатерт гать нои кл тгтл ры У зоектктана (I амаркант)
Bl ИА — Краткие «ооощения о доплатах и поповых ни теттованиях Ин<ттт та архе
ологии АН СССР» (Москва)
К<" Ш1МК — Кранио юобптения Инсптта иеторпи материальной кл тътл рьт
(Москва)
КСИЭ — Крагкие еообнд пня Инсннл за лноерафин (Моста)
Klint— К олги гл л дар< тронный петагогимеч кии ин< титл т (I ъп тывкар)
КНР — Китайская Народная Республика
ЛГУ — Ченшдрадс! iiniixeдарспеедтып пиперине! (Caimi Псчерб\р1)
МАНАТ — Maiepnaibiapxeoioifiiin пнографпн(Симферогю 1ь)
МИ A — Матерпатыипипетованияпоархеопогии» (. < Г (Моыва Ченинграл)
МН АН PR — Mi ипк iep< гво нал i и Ai аде mi in наг к Pt сил 5 nnji Казахстан
МОН PK — Мини<тер<тво образования и нал пи Pet пл бтттки Каеах<тан( Атлгаты)
Список сокпащский
Нах ’шыГ1 архив НАНУ — На\ чиый архив Наииоиа высоГв ас адсмипнахкУкрашсъЦКиев)
Н М. 1’Ь — Национальный музей Реет’ блики Башкортостан (Уфа)
CAI I — ('вол археотогттчестихисточшп'ов (Москва 1енинград)
1МА-1-( борнит музея антропологии и этнографии (Москва, 1енинград)
< 116ТА -> — Таджикская археочогичесъ ая экспептпптя
TIH — Трудыинститута этнографии (' 1енинград)
ка Тыва, Кызыл)
ции (Кызыл)
ЮУр! У — И Ъкноффадьстдпт государственный х нзпзерыгтет (1 (етябинск)
639
Научное издание
ГУННСКИЙ ФОРУМ
ПРОБЛЕМЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ И ИДЕНТИФИКАЦИИ КУЛЬТУРЫ
ЕВРАЗИЙСКИХ ГУННОВ
Сборник научных трудов
Оригинал-макет И. Н. Козыревой
Обложка: В, Че.сноков, С М. Арканов
Издательский центр Южно-Уральского государственного университета
У ел. пет. л. 74,40. Тираж 100 экз. Заказ 528/767
Отпечатано в типографии Издательского денара ЮУрГу.