Критика современной буржуазной теоретической социологии - Давыдов Ю.И., Ионин Л.Г., Осипов Г.В.

Введение. Актуальные проблемы критического анализа буржуазных социологических теорий

Часть первая. Натуралистическая и субъективистская ориентации

Идеологическая и теоретико-содержательная критика функционализма

Проблемы социально-экономического развития

Глава третья. Символический интеракционизм

Глава четвертая. Феноменологическая социология

Идеологические основания феноменологической социологии

Общество, культура, время: социология, культурная антропология, история

Проблема социально-исторического прогнозирования

Часть вторая. «Диалектическая» ориентация

Глава седьмая. «Диалектическая» социология Ж. Гурвича

Проблема научного метода. Социология и история — «дуумвират» наук о человеке

Глава восьмая. Генетический структурализм

Глава девятая. «Диалектизация» американской социологии

Изменение взглядов относительно природы социальной реальности

Поиск этических оснований социологического знания

Автор: Давыдов Ю.И. Ионин Л.Г. Осипов Г.В.

Теги: история социология

Год: 1977

Похожие

Новые социологии

Философия и социология

Основные вопросы марксистской социологии. Том 1

Философия и социология права

Текст

Академия наук СССР
Институт социологических исследовании
Критика
современной буржуазной
теоретической
социологии
Издательство «Наука»
Москва
1977

Книга подготовлена отделом теории и истории социологии
Института социологических исследований АН СССР. Авторы
глав: Л. Г. Ионин и Г. В. Осипов (Введение), А. Д. Ковалев
(Структурно-функциональный подход), Г. В. Осипов (Современ¬
ный эволюционизм), Л. Г. Ионин (Символический интеракцио-
низм, Феноменологическая социология, Экзистенциальная соци¬
ология), Ю. Н. Давыдов (Социология Фрапкфуртской школы),
А. Б. Гофман (Диалектическая социология), С. М. Митина (Ге¬
нетический структурализм), Э. А. Орлова (Диалектизация амери¬
канской социологии).
В подготовке рукописи к печати принимали участие
А. Н. Енютина и А. А. Кудинова.
Редакционная коллегия:
10, II. Давыдов, Л. Г. Ионин,
Г. Н. Осипов (отпстстпепный редактор)
10505—369 ^
042(02)—77 © Издательство «Наука», 1977

Введение
Актуальные проблемы критического анализа
буржуазных социологических теории
Решения XXV съезда КПСС, направленные на дальнейшее по¬
вышение роли общественных наук в строительстве коммунисти¬
ческого общества, ставят перед советскими учеными наряду с
проблемами исследования социалистического общества проблемы
повышения теоретического уровня критики буржуазных идеоло¬
гических систем, ставящих своей целью подрыв и дискредитацию
социалистического и коммунистического строительства в СССР и
странах социалистического содружества и в конечном счете
оправдывающих существование капитализма.
На XXV съезде КПСС говорилось о необходимости повысить
«роль общественных наук в наступательной борьбе против анти¬
коммунизма, в критике буржуазных и ревизионистских теорий,
разоблачении фальсификаторов идей марксизма-ленинизма»4.
Важнейшую роль среди этих буржуазных и ревизионистских тео¬
рий играют различного рода социологические концепции, в част¬
ности концепции теоретической социологии.
Эти концепции, сосредоточившиеся на вопросах, лишенных,
казалось бы, прямого идеологического звучания, ддлеких от непо¬
средственности социального бытия, острых и насущных социаль¬
ных проблем, выдвигаются буржуазными учеными как противо¬
вес историческому материализму, марксистско-ленинской теоре¬
тической социологии. В противоположность историческому
материализму, имеющему действенную, активную, социально-пре-
образующую направленность, буржуазные идеологи всячески под¬
черкивают ценностную и идеологическую нейтральность, «объек¬
тивность», «надклассовость» своих концепций. Подобного рода
1 Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976, с. 214
8

утверждения, как показали классики марксизма-ленинизма, пол¬
ностью несостоятельны. «О философах,— учил В. И. Ленин,—
надо судить не по тем вывескам, которые они сами на себя на¬
вешивают... а по тому, как они на деле решают основные теоре¬
тические вопросы, с кем они идут рука об руку, чему они учат
и чему они научили своих учеников и последователей» 2.
Анализ решения основных теоретических проблем в современ¬
ной буржуазной социологии обнаруживает ее идеалистический,
антидиалектический характер, а политические выводы, следую¬
щие из этих решений, оказываются (несмотря на существенные
различия декларируемых позиций) реакционными, способствую¬
щими сохранению и поддержанию капиталистических обществен¬
ных отношений.
Утверждения буржуазных теоретиков о «беспристрастности»
собственных концепций искажают саму суть социологического
знания, которое по своей природе не может оставаться нейтраль¬
ным, ибо является человеческим знанием о человеческом обще¬
стве, отражая в абстрактных понятийных схемах мир человече¬
ской жизнедеятельности в той его конкретно-исторической фор¬
ме, к какой принадлежит сам выдвигающий эти схемы теоретик.
К. Маркс писал в «Немецкой идеологии»: «Та сумма производи¬
тельных сил, капиталов и социальных форм общения, которую
каждый индивид и каждое поколение застают как нечто данное,
есть реальная основа того, что философы представляли себе в
виде «субстанции» и в виде «сущности человека»...» 3
В буржуазных теоретико-социологических концепциях самым
причудливым образом сочетаются элементы научного постижения
мира, черты идеологического догматизма, субъективные спекуля¬
ции, затемняющие истинный социальный смысл и социальную
основу этих концепций. Так что задачей марксистских исследо¬
вателей становится не только разоблачение идеологической сущ¬
ности буржуазных теорий, но и рассмотрение самих этих теорий
в качестве подлежащего исследованию социального факта, позво¬
ляющего выявить различного рода формы мироощущения, миро¬
восприятия, характерные для современного буржуазного общест¬
ва, а через них — формы жизнедеятельности, обусловливающие
тот или иной методологический подход, то или иное теоретиче¬
ское содержание.
Таким образом, критика буржуазной социологии выполняет в
системе марксистской социологии не только критическую, но и
исследовательскую функцию, являясь в конечном счете исследо-
2 Ленин В. Я. Полное собрание сочинений, т. 18, с. 228.
8 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 3, с. 37.
4

ппнием социальной природы познания, разработкой «социальных
аспектов теории познания, возникающих потому, что познает не
ипдивид сам по себе, а общественный индивид, общество» 4. Про¬
блематику этого направления,— писал М. Т. Иовчук,— мояшо
определить как марксистскую социологию познания5. Обнару¬
жение и уточнение основных закономерностей порождения и су¬
ществования знания, проявляющихся в ходе эволюции социаль¬
ной системы капитализма и ее отражения в различных версиях
буржуазной социологии, является, таким образом, первостепен¬
ной задачей марксистской критики буржуазной социологии.
Формулируемые ею в этой связи закономерности позволяют
рассматривать историю буржуазной социологии не как совокуп¬
ность не связанных друг с другом теоретических систем, но как
единое целое, развивающееся и совершенствующееся по мере
эволюции буржуазного общества. Отсюда следует, что, хотц эле¬
мент научности в теоретических системах буржуазной социоло¬
гии и присутствует, отнюдь не этот элемент является определяю¬
щим. Выявление, выделение того или иного аспекта социальной
жизни, теоретическое, научное его осмысление определяются в
конечном счете идеологическими интересами если не самого тео¬
ретика, то правящего класса в целом. Так что можно сказать,
что видение общества в любой системе буржуазной теоретической
социологии, могущей в том или ином аспекте верно отражать
какой-то элемент или какой-то уровень социальной жизни, по от¬
ношению к обществу в целом выступает как pars pro toto, яв¬
ляется подстановкой части на место целого, т. е. в конечном счете
метафорой, не могущей дать объективно истинного постижения
предмета, способной вызвать (в лучшем случае) активное отно¬
шение, тенденцию, но не могущей стать адекватным основанием
социально-преобразующей деятельности. Теоретические системы
буржуазной социологии ненаучны именно в силу ограниченности
своих исходных мировоззренческих предпосылок, и изменение ею
на том или ином этапе развития своих преобладающих теоретиче¬
ских установок — не столько факт, имеющий отношение к естест¬
венной эволюции научного знания, сколько продукт изменения
идеологического климата буржуазного общества.
Определяющая роль идеологических компонентов буржуазной
теоретико-социологической мысли по отношению к научному ее
4 Иовчук М. Т. Исторический материализм сегодня: проблемы и задачи,—
В сб.: Философия и современность. М., 1973, с. 100.
* Там же.
Ъ

компоненту становится очевидной даже при беглом взгляде на
современную ситуацию в теоретической социологии Запада.
В конце 50-х и начале 60-х годов в западной социологии раз¬
вернулась критика структурного функционализма, претендовав¬
шего на роль общей социологической теории. Структурный функ¬
ционализм с его консервативными импликациями в свое время на¬
ходил поддержку у многих буржуазных социологов. Однако обо¬
стрившиеся социальные противоречия, волна острых столкнове
ний и конфликтов конца 60-х годов, пришедшая на смену
относительной стабильности 50-х годов, побудили социологов об¬
ратить внимание на проблемы социального изменения и конфлик
та. Общая теория систем в социологии стала своего рода синте¬
зом структурно-функциональной модели равновесия и мо¬
дели конфликта, обычно выражаемой в функциональных тер¬
минах.
Развитие этого направления в западной социологии продолжа¬
ло традиционную позитивистскую ветвь, когда объект социоло¬
гии — социальные отношения и структуры — трактуют в поня¬
тиях, близких к естественнонаучному подходу. Эти отношения и
структуры рассматриваются как всецело независимые от людей,
от их намерений и стремлений. Поведение людей здесь определя¬
ется «императивами системы», обусловливающими направлен¬
ность их действий и диктующими типы принимаемых решений.
Человек рассматривается в этих социальных системах как более
или менее пассивный объект, на который воздействуют социаль¬
ные структуры. Задача социолога при таком понимании сводится
к' описанию этих структур и в конечном счете к тому, чтобы
способствовать манипулированию человеком путем изменения
условий и факторов, определяющих и направляющих ход его дея¬
тельности.
В рамках общей теории систем проблема социального измене¬
ния, осуществляемого в соответствии с сознательными намере¬
ниями деятелей, осталась нерешенной. Сторонники этого подхода,
подобно традиционным функционалистам, наделили системы ав¬
тономной, не зависимой от действительности жизнью. Даже
рассказывая о преднамеренных изменениях системы, они не го¬
ворят, как правило, о людях или социальных группах, ответст¬
венных за достижение социально значимых целей. Вместо этого
употребляются безличные понятия типа «единицы* принятия ре¬
шения». Эффективность же решения определяется тем, насколько
его реализация будет способствовать оптимальному функциони¬
рованию системы при заданных условиях. Иными словами, сто¬
ронники этого подхода ищут условия, обеспечивающие позитив¬
ные для системы последствия, причем часто эффективность «ра-
в

боты» системы достигается отказом от анализа возможных
негативных последствий тех или иных решений для людей. Све¬
дение индивидуальности к какой-то одной качественной характе¬
ристике, например к потребностям, мотивациям или установкам,
действительно делает теоретические модели более простыми, но
снижает их предсказательную возможность.
Это становится все более очевидным при попытках эмпириче¬
ски проверить теоретические положения, выдвигаемые в рамках
такого подхода. В конце концов оказалось невозможным уйти от
вопроса о специфике объекта социологического исследования.
Здесь чрезвычайно важное влияние оказали работы Ж. Гурвича,
Т. Адорно, X. Шельского, М. Поланьи и других социологов и
представителей философской науки. Эти ученые вынуждены были
уже на философском уровне искать причины тех неудач, которые
постигли традиционную эмпирическую социологию и натурали¬
стически ориентированную теорию социальных систем. Однако
самая резкая критика традиционной естественнонаучной мето¬
дологии социологии исходила от представителей Франкфуртской
школы. Они выступили против тех западных социологов, которые
в 40—50-х годах разрабатывали методы сбора и статистической
обработки данных. Сторонники «критической» социологии указы¬
вали на то, что социальная реальность по своей сущности диа¬
лектична и нужно искать средства, позволяющие отразить спе¬
цифику социальной жизни как постоянно изменяющейся. Поле¬
мика между К. Поппером и Т. Адорно (1961 г.) способствовала
тому, что методологические и идеологические разногласия между
обоими направлениями были обозначены и получили широкий
резонанс. Можно считать, что это и явилось катализатором, спо¬
собствовавшим распространению новых по сравнению с функцио-
налистическими методологических идей.
Мысль о том, что человеческое поведение не сводится к про¬
стому набору реакций на внешние стимулы, что человек сам уча¬
ствует в выборе стимулов своего поведения, побудила ряд социо¬
логов трактовать социальное поведение в зависимости от смысла,
который сам деятель придает тем или иным аспектам ситуации.
За обоснованием такого подхода буржуазные теоретики обрати¬
лись к феноменологической философии и социологии.
Уже в середине 60-х годов на Западе повысился интерес к ра¬
ботам Э. Гуссерля. В США внимание социологов привлекли ра¬
боты А. Шутца. Предпринимаются попытки соединить философ¬
ские и методологические положения феноменологии с другими
теоретическими схемами: в нечто единое сводятся феноменоло¬
гия, разрозненные положения марксизма, некоторые идеи М. Ше-
лера и К. Мангейма, экзистенциалистские представления. Теоре¬

тические работы подобного рода весьма эклектичны и среди них!
пока нет ни одной, содержащей полностью завершенную теоре¬
тическую модель общества.
В последнее время западная социология переживает сущест¬
венное влияние лингвистической философии. Разработанность
лингвистических методов привела к тому, что с языковыми кон¬
струкциями постепенно стала ассоциироваться мысль о возмож¬
ности именно в них найти ключ к пониманию смысла человече¬
ских действий. Ряд социологов выступил в поддержку идеи, будто
социальный мир — это мир значений, которые в конечном счете
выражены в языке, и потому язык должен стать основным объ¬
ектом социологической науки. Ныне многочисленные эмпириче¬
ские исследования посвящены анализу речи в естественных усло¬
виях, выявлению социально-структурных черт лингвистического
.взаимодействия, индивидуальных смыслов различных аспектов
ситуаций для каждого из ее участников.
Внимание к миру значений неизбежно приводит ибследовате-
лей этой ориентации к поиску места и роли знания в жизни
человека. А это, в свою очередь, означает, что в центре внимания
оказывается вопрос о значении социологического знания для об¬
щества и человека. Решение этого вопроса составляет централь¬
ный аспект социологического направления, которое можно на¬
звать «гуманистическим» и которое представляет собой различ¬
ные модификации критической социологии Франкфуртской школы
и феноменологической философии.
Трактовка роли социологического знания в социальном измене¬
нии достаточно характерна для западных социологов нетради¬
ционного направления. Они исходят из положения, что социаль¬
ный мир изменяется потому, что человек его познает. Иными
словами, познанная социальная закономерность перестает быть
закономерностью в строгом смысле этого слова. Само познание
изменяет ее, добавляет к ней новые компоненты, делает ее иной.
Такое познание, по мнению сторонников этой концепции, расши¬
ряет возможности и задачи социологической науки. Социология,
считают они, обладает теоретическим и методологическим аппа¬
ратом, наилучшим образом приспособленным к познанию дейст¬
вительности. Исходя из положения о том, что человек — творец
социального мира, способный изменить его, но в то же время
нередко попадающий в плен тех значений, которые когда-то были
порождены им самим, сторонники этого направления отмечают,
что социология может указать человеку на те границы, которые
он сам себе устанавливает; уже само обнаружение данного фак¬
та есть, с их точки зрения, определенный шаг по пути к свободе
человека, но это не все. Социология как наука о людях и для
8

людей должна «изыскивать пути уменьшения ограничений»,
руководствуясь идеалами гуманизма. Таким образом, социология
паделяется статусом некой особой науки, науки «освобождения».
Однако, помня о том, что социальный мир в основном рассмат¬
ривается здесь как мир значений и, следовательно, социальное
изменение — это замена „одних значений другими, смена систем
ценностей, можно сказать, что сторонники этой ориентации про¬
должают оставаться в рамках идеалистических представлений.
Они надеются, что распространение социологических знаний само
по себе способно привести к социальному изменению без корен¬
ных изменений в материальной сфере общественного бытия,
т. е. возвращаются на позиции буржуазного просветительства.
Таким образом, «новейшие ориентации» в буржуазной социоло¬
гии пока не приносят в теоретическом отношении ощутимых
сдвигов, порождая лишь новые методологические расхождения,
которые можно определить как расхождения между «естествен¬
нонаучной» и «гуманистической» ориентациями.
Критический пересмотр оснований социологии привлек внима¬
ние буржуазных теоретиков к проблеме связи социологических
исследований с идеологией и политикой. В центре внимания ока¬
зался вопрос о гражданской позиции социолога в буржуазном
обществе. Все это может быть понято лишь как отражение в
сфере социальной науки тех политических конфликтов, которые
особенно обострились на Западе с середины 60-х годов. До этого
большинство социологов считало, что их деятельность стоит вне
политики. Некоторые основания для возникновения такой иллю¬
зии были, ибо буржуазной теоретической социологии долгое вре¬
мя удавалось сохранять видимость «академической дисциплины».
Однако в настоящее время большинство буржуазных социоло¬
гов признает свою связь с господствующей идеологией и поли¬
тические последствия собственной деятельности. Более того, сей¬
час на Западе много говорят о необходимости активного участия
социолога в жизни общества, хотя формы этого участия вызы¬
вают множество споров и дискуссий.
Обобщая сказанное, можно сделать ряд выводов относительно
тенденций, характерных для современного этапа развития бур¬
жуазной социологии.
I. В современной буржуазной социологии нет сейчас какого-то
единого, общего теоретического направления, обеспечивающего и
исходные посылки для частных исследований, и общий язык для
интерпретации получаемых данных.
II. Внутри нее наметилась определенная’ тенденция к дивер¬
генции в теоретическом и методологическом отношениях, которая
может быть определена как противопоставление позитивистской
9

ориентации социологов новой, более гуманистической, связанной
с диалектическими и критическими идеями Франкфуртской шко¬
лы и с идеями феноменологической философии.
Современная буржуазная социология переживает острый кри¬
зис. Это состояние — не простой результат только внутреннего
саморазвития дисциплины, как это пытдются представить неко¬
торые буржуазные социологи. Оно обусловлено глубокими со¬
циальными причинами и может рассматриваться как отражение
в сфере буржуазной социологии общего кризиса капитализма.
Сама структура капиталистического общества служит препятст¬
вием для адекватного развития социологического познания. Клас¬
совый антагонизм, борьба диаметрально противоположных групп
интересов определяют постановку таких проблем, решение кото¬
рых соответствовало бы достижению целей правящего класса или
отдельных его группировок, а не общества в целом. При усло¬
вии, что развитие социологии во многом определяется степенью
финансовой поддержки, оказываемой ей государственными и
Частными учреждениями, направление этого развития оказывает¬
ся обусловленным характером исследований, финансируемых в
первую очередь. Очередность же проблем чаще всего определяет¬
ся не социологами, а теми, кто им платит. Таким образом, со¬
циология используется преимущественно как инструмент в руках
правящего класса.
Исторически обусловленная форма связи буржуазной социоло¬
гии с буржуазной идеологией определяет в рамках этой науки
идеалистическую или вульгарно-материалистическую трактовку
социального мира. Это ведет к тому, что буржуазной социологии
оказываются свойственны все черты кризиса буржуазной идео¬
логии.
♦
Уже этот краткий обзор показывает, насколько многообразна,
многолика буржуазная социологическая теория. Сами буржуаз¬
ные социологи любят указывать на «плюрализм» подходов, на
собственную теоретическую «терпимость», утверждая ее в каче¬
стве непременного условия объективного, научного постижения
социального мира. Мы уже отмечали, что подобный плюрализм
означает на деле «частичность» каждого из подходов, ведет к
метафизической абсолютизации частного и невозможности пости¬
жения единого в реальном многообразии социальной жизни.
Перед марксистской критикой в этой связи встает задача упоря¬
дочения этого многообразия подходов с целью противопоставле¬
ния марксистской диалектической теории общества в ее полноте
и всесторонности всему фронту «частичных» буржуазных теоре-
10

тико-социологических концепций, т. е. задача классификации,
типологизации этих концепций.
Весьма часто в последнее время наблюдается различение тео¬
ретических построений в социальных науках по принципу
«сциентизм — антисциентизм». Но, как уже говорилось, все бур¬
жуазные теоретико-социологические системы не являются науч¬
ными в строгом смысле слова. С другой стороны, ни один, пожа¬
луй, из современных буржуазных социологов не придерживается
позиции «чистого» антисциентизма. Все они полагают социоло¬
гию наукой, все они считают «научность» неотъемлемой чертой
социального знания. В том, что касается социальной науки, спо¬
ры идут лишь о различении жесткого позитивистского и более
«мягкого» «гуманистического» идеалов науки. Дихотомия «сциен¬
тизм — антисциентизм» играет определенную роль в философии,
идеологии, обыденном сознании, но отнюдь не проясняет дела в
области теоретической социологии.
В этом смысле весьма показателен пример одного из первых
«антисциентистов», В. Дильтея. Принципиальная антисоциологич¬
ность — характерная черта дильтеевской концепции общества и
социального познания. Дильтей ясно показывал, что он борется
не за «очищение» социологии, не за аутентичность этой науки.
Он прямо отрицал возможность и правомерность научного пости¬
жения общества. При этом в качестве своих идейных противни¬
ков он называл социологов — позитивистов и органицистов —
О. Конта, Г. Спенсера, П. Лилиенфельда и др., т. е. боролся
против позитивистско-натуралистического образа социальной
науки. Имей Дильтей возможность ознакомиться с современны¬
ми концепциями «понимающей социологии», он бы, наверное,
примкнул к ее лозунгам и боролся бы с позитивистской социо¬
логией под флагом «истинной» социологии, с наукой, как она ви¬
дится позитивистам, под флагом «аутентичной» науки. Так что
противопоставление сциентизма и антисциентизма в теоретиче¬
ской социологии всегда относительно и, можно сказать, «исто¬
рично». Как таковое оно мало полезно в классификации теоре¬
тико-социологических систем.
Равным образом и классификация по критерию «сциентизм —
антропологизм», т. е. классификация по весьма широкому миро¬
воззренческому признаку, вряд ли является самой подходящей
для рассмотрения совокупности систем теоретической социоло¬
гии, всегда имеющих достаточно ясно выраженное концептуаль¬
ное содержание.
Оба указанных выше критерия характеризуют мировоззрен¬
ческие черты анализируемых концепций и имеют значительную
эвристическую ценность. Однако для характеристики социологи¬
11

ческих теорий следует ориентироваться на более содержательные
признаки, касающиеся специфики понимания природы социаль¬
ной реальности в той или иной концепции.
Наконец, можно было бы последовать критериям классифика¬
ции, принятым самими буржуазными социологами в различного
рода обозрениях теоретической социологии. Но подобные класси¬
фикации оказываются, как правило, лишенными как логического,
так и теоретического фундамента. Они относят тех или иных тео¬
ретиков к «школе» или «направлению», основываясь при этом на
выделяемых ими самими в качестве основополагающего принципа
того или иного «частичного» элемента социальной жизни, что
ведет лишь к воспроизведению теоретического плюрализма (док-
сография) и к невозможности понять систематический (социаль¬
но организованный) характер буржуазной социологии.
Дело в том, что история развития буржуазной теоретической
социологии характеризуется постоянной сменой ведущих теорети¬
ко-методологических установок. А это находится в прямой зави¬
симости от данного состояния социальной системы капитализма
и общего идеологического климата эпохи.
Так, возникновение буржуазной социологии в начале XIX в.
было теснейшим образом связано с рационалистическими, про-
грессивистскими тенденциями идеологов раннего капитализма. На
их знамени было написано: «Наука и прогресс». Только что
вступив в мир, отделившись от лона матери — философии, со¬
циология спешила освободиться от элементов спекуляции, под¬
черкнуть свой эмпиризм, научность, позитивность, посюсторон¬
ность. Не случайно в выдвинутой основателем буржуазной со¬
циологии О. Контом классификации наук социология занимает
самую высокую ступень, как бы завершая собой объективно¬
предметное и методологическое единство науки.
Разумеется, позиция Конта не была последовательной. В его
социологии переплелись элементы спекулятивной философии ис¬
тории, стихийного естественнонаучного материализма и субъек¬
тивно-идеалистические тенденции. Но сама его претензия на на¬
учность социологии, противопоставление социологии как науки
предшествующим спекулятивным и религиозно-теологическим си¬
стемам всецело отражали иллюзии идеологов раннего капитализ¬
ма относительно возможностей рационального устроения и науч¬
ного познания социального мира.
Эти иллюзии были разрушены самим ходом исторического и
социального развития. На смену сословному неравенству пришло
социальное неравенство. На смену феодальному гнету пришло
капиталистическое угнетение, а со вступлением капитализма в
конце XIX в. в его высшую, империалистическую, стадию все
12

его противоречия усилились в необычайной степени. Иллюзии
были разрушены самой историей, и их крушение вызвало в идео¬
логии — в философии, искусстве, науках — волну иррационализ¬
ма, не только не исчезнувшую в настоящее время, но даже уси¬
лившуюся, поскольку не исчезли, но обострились вызвавшие ее
противоречия капиталистической социальной системы.
К. Маркс в своих ранних работах, а затем в «Капитале» бле¬
стяще раскрыл иррациональную, античеловеческую сущность ка¬
питалистического производства и всей социальной системы ка¬
питализма, где товар господствует над человеком, где трудящийся
отчужден от продукта своего труда, государство — от населения,
где вообще человек отчужден от человека, ибо общение диктует¬
ся объективными законами капитализма, действующими с жесто¬
кой необходимостью. Познание этих законов марксизмом поста¬
вило перед человеком на повестку дня практическую работу по
овладению своим социальным бытием, изменению общественного
строя, т. е. практическую революционную деятельность.
Но буржуазной идеологии была чужда революционность марк¬
систских выводов, ибо развитие социальной практики требовало
упразднения самой этой идеологии. Поэтому осмысление буржуаз¬
ной наукой об обществе кризиса собственных теоретических и
методологических предпосылок пошло иным путем. Иррациональ¬
ность капитализма была осознана ею как иррациональность со¬
циального бытия вообще, и это положение послужило основанн¬
ом для борьбы против рациональной, построенной по образцу
естественных наук методологии социологии О. Конта и вообще —
против социологии как позитивной науки.
Реакция пошла по линии отрицания возможности объективно-
паучного познания социальных явлений. Целый ряд теоретиков-
антипозитивистов (В. Дильтей, Г. Риккерт, Г. Зиммель, частич¬
но Макс Вебер — в Германии, И. Кули, Дж. Мид, а затем Ф. Зна-
нецкий, У. Томас, Р. Мак-Айвер — в Америке и др.) внес свою
лепту в разработку субъективистского, антипозитивистского, ан-
тинатуралистического видения социальной реальности. Однако вто¬
рая четверть XX в. вновь охарактеризовалась усилением влия-
пия натуралистической социологии, достигшей своей вершины в
широкомасштабной системе Парсонса, успех которой отнюдь не
случайно пришелся на 50-е годы — период относительной ста¬
бильности капиталистического мира.
В 60—70-е годы, ознаменовавшиеся острейшими экономически¬
ми, политическими и социальными потрясениями системы капи¬
тализма, социологический натурализм приспосабливается, пере¬
страивается, отступает под натиском самых разнообразных субъек¬
тивистски ориентированных социологических теорий нового (по
13

сравнению, скажем, с дильтеевским) поколения (феноменологи¬
ческая социология, символический интеракционизм, Франкфурт¬
ская школа и т. д.).
Можно сказать, что история буржуазной социологии представ¬
ляет собой историю борьбы за влияние между субъективизмом
и натурализмом и последовательной их смены в качестве пре¬
обладающих (в тот или иной период) теоретико-методологиче¬
ских установок, причем эта последовательность, точно так же,
как и выдвижение на первый план определенной натуралисти¬
ческой или субъективистской концепции, определяется социаль¬
ными обстоятельствами эпохи.
Именно этот факт позволяет нам выделить дихотомию «нату¬
рализм—субъективизм» в качестве наиболее общего критерия
классификации буржуазных социологических теорий. Отметим,
что континууму «натурализм — субъективизм» в теории (т. е. по
коренному для социологической теории вопросу о природе со¬
циальной реальности) соответствуют методологический континуум
«объяснение — понимание», а также определенное разделение по¬
зиций по вопросам социологической этики, роли и места социо¬
логии, а также по вопросу о политических взглядах социолога (от
консерватизма до «левого» радикализма). Можно сказать, пожа¬
луй, что названный критерий позволяет более полно выразить как
теоретико-методологические, так и широкие мировоззренческие
признаки различных типов социологических теорий.
Разумеется, эта типология, как и всякая типология, представ¬
ляет собой не полное отражение реальности, а эврйвтический
принцип, служащий первоначальной организации исследуемого
материала. В действительности не существует чисто натурали¬
стических или чисто субъективистских концепций. Однако деталь¬
ное рассмотрение каждой концепции с этой точки зрения позво¬
ляет выявить в ней ее фундаментальное теоретико-мировоззрен¬
ческое содержание. Натурализм, например, заключается в подходе
к социальному миру как к явлению исключительно и полностью
объективному, независимому от сознательной человеческой дея¬
тельности. Натурализм может принимать разнообразные формы,
быть как индивидуалистическим (упор на индивидуальную, чуж¬
дую сознанию, извне и независимо от сознания действующую
человеческую природу), так и холистским (ссылка на социальную
систему, развивающуюся по собственным законам, неосознавае¬
мым индивидами — членами общества; сами индивиды играют
здесь роль винтиков в машине или клеток в организме).
Отличительной чертой натуралистического подхода в буржуаз¬
ной теоретической социологии является недооценка или вообще
отрицание роли субъективного фактора в социальной жизни, ги-
14

ностазирование природной или системной объективности, а с точ¬
ки зрения его социальной обусловленности — метафизическая
абсолютизация социальных условий буржуазного общества. Так
что в конечном счете все разновидности натурализма сходятся в
том, что касается игнорирования человеческой сознательности в
социологической теории.
В свою очередь, концепции субъективизма сосредоточиваются
именно на сознании, принимая последнее в качестве единствен¬
ного и исключительного основополагающего фактора обществен¬
ной жизни. Разновидности субъективизма также многообразны:
от «методологического» субъективизма феноменологической социо¬
логии до лингвистического априоризма концепции социальной нау¬
ки П. Уинча. Однако им всем присуще игнорирование объектив¬
ной «естественноисторической» обусловленности жизни общества.
И если натуралистические системы социологии являются продук¬
том фетишизации природных (или квазиприродных) факторов со¬
циальной жизни, то субъективистские системы представляют со¬
бой обреченные на неудачу попытки преодолеть всеобщее отчуж¬
дение, свойственное буржуазному обществу, найти смысл челове¬
ческой жизни — жизни человеческого сознания — в наличной
«нечеловеческой» действительности.
Следует отметить, что сами буржуазные теоретики зачастую
осознают неполноту одного или другого подхода. С этим связано
возникновение еще одной, так называемой диалектической ори¬
ентации в теоретической социологии, пытающейся совместить в
единой концептуальной схеме как активность человеческого со¬
знания, так и объективные характеристики социального процесса.
Теоретическую основу такого рода попыток составляет пересмотр
марксовой диалектики общественной жизни, а их идеологическая
мотивация состоит в стремлении найти «диалектическое» оправ¬
дание коренным антиномиям буржуазного общества. Однако эти
попытки заранее обречены на неудачу, ибо, приспосабливая диа¬
лектику Маркса к собственным идеологическим потребностям, бур¬
жуазные теоретики неизбежно извращают ее, лишая ее самой ее
(•ути — революционного духа. В результате вместо диалектичес¬
кой социологии возникают более изощренные версии социологи¬
ческого субъективизма. Диалектика Маркса, как показывает опыт
буржуазных социологов, принципиально непригодна для целей
апологетики.
Исторический материализм — марксистско-ленинская диалекти¬
ческая теория общества — подвергает жестокой критике все «ча¬
стичные» метафизические подходы к изучению общественной жиз¬
ни. Он противопоставляет как натурализму, так и субъективизму
буржуазной социологии истинно научный, целостный, объектив¬
15

ный взгляд на социальную жизнь, способный в реальном ее мно¬
гообразии и противоречивости усмотреть конституирущую цело¬
стность, находящуюся в процессе диалектического развития.
Марксистский анализ общества — объективный анализ, чуждый
спиритуализму субъективистской социологии. Но в то же время
марксизм не приемлет и обесчеловечивающего натурализма. Лишь
марксистско-ленинская наука об обществе сумела дать адекват¬
ное обоснование принципу активности сознания, ибо она доводит
до субъективных выводов объективное объяснение социального
мира. Марксизм рассматривает сознательного субъекта, его потреб¬
ности, цели и интересы с точки зрения их классовой объектив¬
ной детерминированности, связывая тем самым точку зрения субъ¬
екта со всем ходом объективного общественного процесса.
*
Марксистская критика буржуазной социологии сделала за по¬
следние годы значительный шаг вперед. Однако непрекращающие-
ся попытки буржуазных идеологов опорочить опыт коммунисти¬
ческого и социалистического строительства, замаскировать глубо¬
чайшие противоречия современного капиталистического общест¬
ва, исказить ход мирового революционного процесса делают необ¬
ходимыми новые усилия в этой области. Меры, проводимые
нашей партией и правительством по усилению разрядки напря¬
женности, отнюдь не означают ослабления, а тем более отмены
борьбы идей на международной арене. Борьба идей требует от со¬
циологов еще большей принципиальности и активности в деле
разоблачения манипуляторских функций буржуазной социологии,
ее антикоммунистической и антисоветской направленности.
Авторы настоящего труда, хотя и не претендовали на исчерпы¬
вающее освещение теорий, проблем, методов современной буржу¬
азной социологии, попытались все же дать общую панораму ее
усилий в области социологической теории. Именно эти теорети¬
ческие концепции буржуазной социологии определяют в конеч¬
ном счете как решения частных социологических проблем, так и
конкретное содержание и направленность крупномасштабных со¬
циально-философских построений буржуазных идеологов.
16

Часть первая
Натуралистическая
и субъективистская ориентации

Главй первая
Структурно-функциональный подход
Идейные истоки и формирование
функциональных представлений в социологии
Функционализм как исследовательская ориентация отчетливо про¬
явился в течение последних пятидесяти лет. Он прошел слож¬
ную эволюцию с начала 30-х годов, когда основатели британско¬
го антропологического функционализма Б. Малиновский и А. Р.
Редклифф-Браун сформулировали основные положения этого на¬
правления.
Важным этапом его истории стал американский структурный
функционализм (Т. Парсонс, Р. Мертон и др.), который развил
и распространил функционалистскую методологию на все разде¬
лы социологии. При этом общенаучное содержание структурно¬
функционального анализа как разновидности системных методо¬
логических концепций постепенно срасталось с различными со¬
циологическими теориями иного происхождения (например, с тео¬
рией социального действия) и начинало отождествляться с ними.
Поэтому, чтобы выявить логическую структуру функционального
анализа в чистом виде, надо проследить ее в различных исто¬
рических контекстах, отделив от позднейших теоретических при¬
внесений. В частности, над этой проблемой успешно работал ши¬
рокоизвестный польский социолог-марксист П. Штомпка \
Многие существенные черты функционалистского подхода в
широком смысле можно найти еще в Древней Греции у элеатов
(в учении Парменида о «едином»), а также у Монтескье, О. Кон¬
та, Г. Спенсера и других мыслителей. Так, социальная статика
1 Sztompka P. Metoda funkcjonalna w socjologii i antropologii spolecznej.
Wroclaw — Warszawa, 1971.
18

О. Конта опиралась на принцип, что институты, верования и мо¬
ральные ценности общества взаимосвязаны в одно целое. Сущест-
нование любого социального явления в этом целом получает объ-
нснение, если описан закон, как оно сосуществует с другими
пилениями. Г. Спенсер использовал функциональные аналогии
между процессами организма и общества. Законы организации
общества и организма гомологичны. Подобно эволюционному раз-
иптию организма прогрессирующая дифференциация структуры в
обществе сопровождается прогрессирующей дифференциа¬
цией функций. По мнению Спенсера, можно говорить об органиче¬
ской взаимозависимости частей и об относительной самостоятель¬
ности целого (структуры) и частей как в обществе, так и в
организме. Процессы социальной эволюции, как и развитие живых
организмов, являются естественными и генетическими процесса¬
ми, которые нельзя ускорить с помощью законодательства. Чело-
иек может только исказить или задержать ход этих процессов.
Опираясь на свою количественно-механическую схему эволю¬
ции (между прочим, не зависимую от Дарвина), Спенсер отчасти
предвосхитил постановку проблем структурной сложности, соот¬
ношения процессов социальной дифференциации и интеграции
и других в современном функционалистском неоэволюционизме.
Определенным внешним сходством со всеми современными си¬
стемными течениями в социологии обладала и общая методоло¬
гия биоорганической школы конца XIX в. Ценной была уже сама
ее попытка концептуализации структуры и функциональных свя¬
зей социального целого. Живучей оказалась проблема сочетания
вневременной «организмической» картины социального целого и
эволюционно-генетических представлений, в модифицированном
виде перешедшая к структурализму, структурному функциона¬
лизму и другим системно ориентированным направлениям в со¬
циологии. Специально социологическая, а не философская раз¬
работка (хотя и на узкой биологической основе) старых идей о
примате целого, вытекающее из них требование рассматривать
социальные явления и процессы между индивидами и группами
в их соотнесенности со структурой и процессами целого, свое¬
образная постановка проблемы функционального единства его ча¬
стей, а также естественнонаучная трактовка развития как посте¬
пенного генетического процесса, не зависимого от человеческого
сознания, связывают в некоторой степени биоорганическую шко¬
лу с тенденциями современного функционализма.
Но ближе всего стоят к новому функционализму и сознатель¬
но усвоены им метод и теоретические построения Дюркгейма.
Вся его социология основана па признании того, что общество
обладает собственной, какой-то не зависимой от людей реально¬
19

стью и что это не просто идеальное бытие, но система актив-]
ных сил, «вторая природа». Отсюда Дюркгейм делал вывод, что
объяснение социальной жизни надо искать в свойствах самого
общества.
Близки функционализму и такие особенности его метода, как
анализ структурного прошлого социальных институтов и совре¬
менного состояния среды при определении области возможных
структурных вариантов в будущем развитии, относительность
оценок функциональной полезности данного социального явления
в зависимости от точки зрения (требований института, группы,
отдельных участников), уровня анализа и др. Совпадает с общей
естественнонаучной ориентацией функционализма стремление
Дюркгейма поставить социологию в один ряд с физикой или био¬
логией, трактуя идеи как вещи и найдя для нее свою отличи¬
тельную реальность в виде социальных фактов, которые можно
было бы объективно изучать, измерять и сравнивать.
Дюркгейм развил функциональную теорию социального измене¬
ния, в основе которой лежала идея структурной дифференциации,
создав предпосылки дальнейшего продвижения американскому
функционалистскому неоэволюционизму 50—60-х годов (Т. Пар¬
сонс, Н. Смелсер и др.). В частности, Т. Парсонс признал зави¬
симость своего подхода к структурной дифференциации социаль¬
ных систем от эволюционизма Дюркгейма, отметив «чрезвычай¬
ную ценность» его концепции2. Для современных попыток синтеза
структурных и процессуальных описаний социальных явлений
важно, что большинство исследований Дюркгейма — будь то его
социология семьи, религии, анализ развития общественного раз¬
деления труда, форм собственности и договорного права — пост¬
роено на историческом основании 3.
Отправляясь от идей Дюркгейма, разработкой функционально¬
го метода и основных понятий функционализма, «структуры» и
«функции» занялись ведущие английские социальные антрополо¬
ги — Б. Малиновский и А. Р. Редклифф-Браун.
Редклифф-Браун был одним из инициаторов применения си¬
стемного подхода к так называемым примитивным обществам.
Его теоретические принципы продолжали традиции английского
эмпиризма: социальные явления должны рассматриваться как ес¬
тественные факты и при их объяснении надо следовать методо¬
логии естественных наук; в теории допустимы лишь такие обоб¬
щения, которые могут быть проверены.
2 Parsons Т. Durkheim Emile.—In: International Encyclopedia of the Social
Sciences, v. 4. N. Y., 1968, p. 318.
3 Bellah R. N. Durkheim and History.— «American Sociological Review» (да¬
лее ASR), 1959, v. 24, N 3, p. 447-461.
20

Рассматривая общество как живой организм в действии, Ред-
iui ифф-Браун считал, что исследование его структуры неотделимо
от исследования его функций, т. е. от показа того, как «работа-
юг» составные части системы в отношении друг к другу и к це¬
лому. Он отверг попытки (характерные для его современника,
другого знаменитого английского антрополога Б. Малиновского)
г низать социальные явления с индивидуальными потребностями,
нудь то биологическими или психологическими. В объяснении со¬
циального мира Редклифф-Браун следовал принципу Дюркгейма:
социокультурные явления могут быть объяснены только в соци-
пльных категориях.
Исходными для Редклифф-Брауна были следующие основные
структурные представления об обществе.
1. Если общество способно выжить, должна существовать не¬
кая минимальная солидарность между его членами; функция со¬
циальных явлений — или создавать или поддерживать эту соли¬
дарность социальных групп, или же поддерживать институты, ко-
юрые этому служат.
2. Следовательно, должна также существовать минимальная
согласованность отношений между частями социальной системы.
2. Каждый тип общества проявляет основные структурные чер¬
ты, и различные виды человеческой деятельности связаны с ними
гик, чтобы вносить вклад в их сохранение 4.
Определяя влияние Редклифф-Брауна на становление функ¬
ционализма в буржуазной социологии, можно отметить немалый
и клад его в разработку и уточнение понятия социальной структу¬
ры. Его концепции можно рассматривать как необходимый этап
развития понятия «структура» вообще, в результате чего оно до¬
стигло достаточного уровня общности и получило возможность
применения к любой организованной упорядоченности социаль¬
ных явлений.
Другой английский антрополог Бронислав Малиновский много
сделал для формирования понятия функции. В его концепции это
понятие является центральным. По Малиновскому, социальные
явления объясняются их функциями, т. е. по той роли, какую
они играют в целостной системе культуры, и по тем способам,
какими они соотносятся друг с другом5.
Наибольшие возражения всегда вызывала предпосылка раннего
функционализма, что всякое событие внутри системы в каком-то
отношении функционально для системы. Позднее ее называли
4 Hadcliffe-Brown А. R. Structure and Function in Primitive Society. London,
1952, ch. X.
n Malinowski B. A Scientific Theory of Culture. N. Y., 1960, p. 116—117.
21

«постулатом универсальной функциональности»в. Для раннего]
функционализма окончательно нерешенной оставалась проблема:!
допустимо ли считать культуру в целом «функциональной», по-1
скольку она предписывает адаптивные нормативные образцы че¬
ловеческого поведения. Школа Малиновского склонялась к при-]
знанию ее функциональности: «Все элементы культуры, если эта,
концепция (функционалистская антропология) справедлива,
должны быть работающими, функционирующими, активными,
действенными» 7.
Универсальному функционализму присущи внутренние трудно¬
сти, которые отчетливо видны в схеме Малиновского. Один из его
руководящих принципов, что конкретные явления культуры со¬
здаются для удовлетворения определенных потребностей, почти
тавтология, так как для любого явления в сущности легко уста¬
новить, что оно удовлетворяет какую-то потребность. Утвержде-».
ние Малиновского, будто каждое культурное явление должно»
иметь функцию, т. е. что оно существует, потому что удовлетво¬
ряет некую современную потребность, а иначе его бы не было/
чрезмерно сильно. Только специальным исследованием можно
установить, полезно ли для чего-нибудь и кому-нибудь данное
явление.
Дискуссии о содержании функционализма. Складываясь и пре¬
образуясь под влиянием многообразных воздействий со стороны
и изнутри, функциональное направление стало чрезвычайно неод¬
нородным и сложным. Неоднозначность того, что называют функ¬
ционализмом, когда под общим названием скрываются разнород¬
ные или в разной степени связанные концепции, привела к тому,
что многие предпочитают говорить о расплывчатом функциона¬
листском движении, ориентации и т. п. Однако некоторые ис¬
следователи и критики функционализма в первую очередь рас¬
сматривают его как теорию. Об этом пишет, например, К. Дэвис
(«функционализм — это прежде всего социальная теория») 8 и
такие критики функционального направления, как Р. Дарендорф,
Д. Локвуд, Ч. Миллз и др.
Не менее распространено противоположное мнение. Так, Хо¬
мане в известной статье «Возвращение к человеку» утверждает,
что затруднения при формулировке функциональной теории воз-
6 Подробный анализ логики раннего функционализма см.: Юдин Б. Г. Си¬
стемные представления в функциональном подходе.— В сб.: Системные
исследования. М., 1973, с. 115—126.
7 См. там же, с. 115.
8 Davis К. The Myth of Functional Analysis as a Special Method of Sociolo¬
gy and Anthropology.— ASR, 1959, v. 24, N 4.
22

пикают не потому, что «она ложна, а потому, что попросту не
является теорией» 9.
П. Штомпка в указанной книге приходит к выводу, что «тео¬
рию» в строгом смысле следует рассматривать как наименее раз¬
витую область функционализма. Однако потенциальные состав¬
ляющие теории — функциональные высказывания — имеются.
В работах, причисляемых к функциональному направлению, бо¬
гаче представлены так называемые концептуальные схемы. Раз¬
личие между такими схемами и теорией в строгом смысле более
или менее ясно из следующей критической оценки Дж. Хоманса:
«... То, что создали функционалисты, не было теорией, но новым
языком описания социальной структуры, одним из многих воз¬
можных языков. Видимая часть работы, которую называли тео¬
ретической, сводилась к демонстрации того, каким образом слова
из других языков, а также слова разговорного языка, можно пе¬
ревести на их язык... То, что образует теорию, однако,— это де¬
дукция, а не языковый перевод» 10.
Главную и наиболее обсуждаемую сторону функционализма со¬
ставляет функциональный метод в широком смысле, хотя были
попытки отрицать его специфику. Такой точки зрения придержи¬
вается К. Дэвис в статье, полемически озаглавленной «Миф о
функциональном анализе как специальном методе в социологии
и антропологии». Согласно этой точке зрения функциональное
мышление, которое ищет значение факта, исходя из его отноше¬
ния к общественному целому, было составной частью всей социо¬
логии, а не одного из ее направлений. Именно как метод толко¬
вал функционализм Р. Мертон в известной книге «Социальная
теория и социальная структура». О функционализме говорят как
о «методологической ориентации», «систематическом способе ана¬
лиза» (Р. Флетчер), «методе раскрытия отношений между струк¬
турными составляющими социальной системы» (Б. Барбер), «схе¬
ме интерпретации» (Р. Мертон), «исследовательской стратегии»
и т. п.
Функциональный метод как эвристический подход — это особая
совокупность правил, указывающих выбранное направление ис¬
следовательских поисков. Такое понимание можно проследить
уже у Малиновского и Редклифф-Брауна. Так, последний, пояс¬
няя понятие функции, указывал, что оно «составляет «рабочую
гипотезу, при помощи которой формулируется ряд исследова¬
тельских проблем... Эта гипотеза не влечет за собой догматиче¬
ского утверждения, будто все, что выступает в жизни каждой
9 Homans G. С. Bringing Men Back —ASR, 1964, v. 29, N 5, p. 813.
10 Ibid., p. 813.
23

общины, исполняет какую-то функцию. Она требует только при-'
нять, что любое явление может ее исполнять...» 11
Почти все исследователи 50—60-х годов, т. е. времени наивыс¬
шего влияния функционализма в западной социологии, отмечали
роль функционального подхода в постановке специфических ис¬
следовательских проблем. Эвристическую роль функционального
подхода подчеркнул К. Гемпель в исследовании о логике функ¬
ционального анализа: «То, что часто называют функционализмом,’
лучше всего трактовать не как доктрину или теорию, выдвигаю¬
щую необъятно общие принципы... но скорее как исследователь¬
скую программу, содержащую некоторые эвристические правила
или рабочие гипотезы» 12.
Эвристические правила функционального направления можно,
по Штомпке, свести к двум, наиболее общим.
1. Если хочешь найти объяснение определенного общественного
явления, то ищи функцию, которую оно исполняет в более широ¬
ком социальном либо культурном контексте.
2. Для этого объяснения ищи не только те следствия явления,
которые ожидаемы и наблюдаемы, но также (и может быть,
прежде всего) побочные следствия, вторичные и непредвиденные
(основано на различении Мертоном явных и скрытых функций),
или же исследуй и позитивные и негативные следствия этого яв¬
ления для культурной системы (основано на различении функции
и дисфункции) 13.
С логической точки зрения все эвристические правила функ¬
ционального метода представляют собой целевые высказывания и
не обладают свойствами истинности и ложности. Поэтому они мо¬
гут оцениваться только по их эффективности или неэффективно¬
сти в достижении поставленной цели, но отнюдь не с точки зре¬
ния их истинности или ложности, что довольно часто игнориру¬
ется критиками. Осмысленная критика функционалистской эври¬
стической программы должна пользоваться критерием эффектив¬
ности.
Функциональный метод неверно отождествлять с совокупно¬
стью конкретных эмпириотехнических приемов исследования.
Связь тех или иных способов поиска эмпирических данных с
функциональной ориентацией более или менее случайна.
Ядро функционального метода в широком смысле составляет
функциональный анализ, рассматриваемый «как метод интерпре-
11 Цит. по: «Sociological Theory». L. A. Coser, В. Rosenberg (Eds). N. Y., 1964,
p. 633.
12 Hempel C. G. The Logic of Functional Analysis — In: Symposium on So¬
ciological Theory. L. Gross (Ed.). N. Y., 1959, p. 301.
13 Sztompka P. Metoda funkcjonalna..., s. 27.
24

тиции социологических данных» (Р. Мертон) — особый способ по¬
строения описаний и объяснений социальных явлений.
Современный функционализм и его концептуальный аппарат.
В современных вариантах структурно-функционального метода
встречаются разные сочетания структурного и функционального
аспектов анализа социальных явлений. У одних авторов, повсе¬
местно причисляемых к функциональному направлению, преоб¬
ладают структурные представления, у других — функциональные.
При структурном подходе сложный объект (общество, его со¬
стояние, социальный институт или процесс) задается аналитиче¬
ским вычленением входящих в его состав единиц (элементов,
факторов, переменных). Все составляющие структуры оказыва¬
ются заданными одновременно в отвлечении от механизмов диа-
хронного существования и воспроизводства социального целого и
ого частей. Затем найденное статическое состояние может послу¬
жить исходным пунктом для анализа процессов социального из¬
менения.
Функциональный подход выясняет связи между элементами и
целым, соотнося определенные структурные единицы со способа¬
ми их функционирования. В результате получается разветвлен¬
ная типология связей частей друг с другом и с целым, выясня¬
ются возможные и невозможные состояния системы, допустимые
сочетания элементов в ней, определяются наборы функций как
способов поведения, присущих данному системному объекту при
условии сохранения его структурной целостности и т. п.
Изучение отношений между классом структур и классом функ¬
ций порождает одну из главных проблем функционализма — про¬
блему функциональной необходимости и проблему функциональ¬
ных альтернатив действия. Понятие функциональной необходимо¬
сти основано на предпосылке, будто возможно определить
функциональные требования или универсальные потребности14,
которые должны удовлетворяться, чтобы общества сохранялись,
т. о. нормально функционировали. У некоторых ранних функцио¬
налистов в допущении функциональной необходимости оставалось
поясным, то ли функция необходима, то ли структурная единица,
выполняющая эту функцию. Эта неясность не исчезла и по сей
день, о чем свидетельствует критика К. Гемпеля 15.
Серьезное уточнение сделал Р. Мертон, ясно различив функ¬
циональные потребности и то, что эти потребности могут быть
удовлетворены некой областью структурных альтернатив 16. Хотя
14 См.: Aberle D. G. et al. The Functional Prerequisites of a Society.— «Ethics»,
1950, v. 60, N 1, p. 100—111.
I# Hemp el C. G. The Logic of Functional Analysis, p. 271—307.
Merton R. Social Theory and Social Structure. Glencoe, 1957, p. 32—37.
25

нельзя сказать, что данной структуре соответствует только дан¬
ная функция, и наоборот, что данная функция может выполняться
только данной структурой, конкретизация функции обеспечивает¬
ся за счет уточнения класса структур, способных ее выполнить,
введения принципа многоступенчатого системного рассмотрения,
вычленения структурных единиц с определенными и сохраняющи¬
мися во времени наборами функций (социальных институтов)
и т. п.
В прошлом в функционалистской литературе взаимозаменяемо
использовались понятия: функциональные альтернативы, функ¬
циональные эквиваленты, функциональные субституты и функ¬
циональные аналоги. Они были разработаны с тем, чтобы учесть
возможные варианты исполнения действия при данном наборе
структурных элементов. Но в практике исследований последнего
десятилетия эти термины используются, когда допускают, что
существует область структурных или ценностных эквивалентов,
которые могут выполнять данную фиксированную функцию и ре¬
шать общие проблемы. Несмотря на разочарование современных
буржуазных социологов структурно-функциональным анализом в
целом, некоторые эмпирически ориентированные исследователи
находят, что понятие функциональных альтернатив полезно 17.
Однако и здесь в адрес функционального анализа появляются
критические замечания по поводу того, что он не объясняет, по¬
чему именно данная альтернатива имеет место в рассматривае¬
мой системе. Это замечание является частным случаем наиболее
распространенного пункта критики функционализма, состоящего
в том, что его основные термины (функциональные предпосылки,
потребности и т. п.), как правило, использовались неэмпириче¬
ски и не были операционально определены. Если же не конкре¬
тизировать, как эти термины применять к эмпирической действи¬
тельности, они будут непригодны для конкретных практических
прогнозов и эмпирического исследования.
Современный структурно-функциональный анализ не может
обойтцсь без некоторых обобщенных представлений о функции.
Даже при развитом структурном социологическом объяснении о
благоприятных или дисфункциональных характеристиках соци¬
альной жизни судят по функциональному поведению индивидов,
организаций и подсистем разных уровней. Уточнил понятие
«функция» в контексте разных исследовательских процедур
Р. Мертон. Он же способствовал более гибкому и операциональ¬
ному его использованию.
17 Cole R. Е. Functional Alternatives and Economic Development — ASR, 1973,
v. 38, N 4, p. 424.
26

Мертон различает пять значений термина «функция» 18. В пер-
пом значении, не относимом к функциональному анализу в социо¬
логии, функция-1 выступает как общественное поручение, возло¬
женное на конкретного исполнителя. Функция-2 — это специали-
пированный род занятий, составляющий для индивида постоян¬
ный источник деятельности (в более узком смысле — конкретная
должность, связанная с определенным социальным статусом и оп¬
ределенными сферами ролевой активности). Для социологическо¬
го анализа это слишком широкое понятие. Функция-3 — матема¬
тическая, когда (согласно наиболее распространенному и тради¬
ционному определению) переменная есть функция другой цере¬
монной или множества переменных, если ее значение однозначно
определено значением (-ями) другой переменной (-ых). Функ-
ция-4 выступает как системообразующий принцип связи струк¬
турных единиц. Функция-5 выступает как объективное следствие,
благоприятное для приспособленности и интегрированности систе¬
мы в отличие от субъективных намерений деятелей, с которыми
опи приступают к реализации своих представлений о функцио¬
нальности.
Операционализм и свобода от требования однозначного соответ¬
ствия Функций структурной единице делают функциональный
подход Р. Мертона более пригодным для динамического процес¬
суального представления о социальной системе.
В наиболее распространенных теоретических представлениях,
которыми оперирует функционализм, общество взято как система
социальных отношений и специальных узлов, связок таких отно¬
шений (институтов). Система организуется в упорядоченное и са-
мосохраняющееся целое общими образцами норм и ценностей, ко¬
торые обеспечивают и взаимозависимость ее частей, и последую¬
щую интеграцию целого.
Один из типов функционального объяснения опирается на био¬
логическую эвристику и аналогии, гипотетически рассматривая
действия социальной системы подобно действиям организма в сре¬
де. Как эта физическая среда накладывает определенные требо¬
вания, исполнение которых является необходимым условием вы¬
живания организма, так и окружение социальной системы (со¬
стоящее в основном из других социальных систем) заставляет
ее организационную структуру приспособляться к своим требова¬
ниям. Собственно элементы социальной системы в определенном
смысле функциональны постольку, поскольку они способствуют
ее выживанию.
'■ Merton R. К. Social Theory and Social Structure, p. 20—23.
27

Структурно-функциональный анализ Т. Парсонса. Для Парсон-i
са одной из центральных задач социологии является анализ об¬
щества как системы функционально взаимосвязанных перемен^
ных. На практике это означает, что анализ любого социального
процесса проводится как часть исследования некоторой системы
с «сохраняющимися границами».
С точки зрения концепции действия система для Парсонса есть
любой устойчивый комплекс повторяющихся и взаимосвязанных
социальных действий. Потребности личности выступают как пе¬
ременные в социальной системе. Парсонс и другие исследователи
стремились разработать не только правила для функционального
анализа любой социальной системы, но также определить сово¬
купность необходимых условий, или «функциональных предпосы¬
лок», для всех социальных систем. *
Эти условия, необходимые для работы любой такой системы,
относятся не только к социальной системе как таковой, но и к
ее членам. Каждая социальная система должна удовлетворять оп¬
ределенные физические потребности своих членов так, чтобы они
могли выжить. Она должна располагать также определенными^
средствами распределения материальных ресурсов. Далее, любая
система должна выработать какой-то процесс социализации _лю-
дей с тем, чтобы они развили либо субъективные мотивации под¬
чинения конкретным нормам, либо некую общую потребностью
подчинения нормам.
Каждое общество в дополнение к специфическим нормам имеет 1
определенные, присущие только ему ценности. При отсутствии 3
таких ценностей маловероятно, что отдельные деятели смогут
успешно интернализовать потребность подчинения нормам. Фун¬
даментальные ценности должны стать частью личности.
Вместе с тем каждая система должна иметь определенную ор¬
ганизацию видов деятельности и институциональные средства,
чтобы успешно справляться с нарушениями этой организации
теми или иными формами принуждения или побуждения. И нако¬
нец, общественные институты должны быть относительно совме¬
стимы друг с другом.
Поиски функциональных предпосылок не только социальных
систем вообще, но и отдельных типов социальных систем направ¬
лены на то, чтобы облегчить их сравнение и повысить точность
анализа их жизпи. Однако функциональные требования Парсонса
как критерий выделения системы и ее элементов слишком аб¬
страктны и не обладают достаточной избирательностью, чтобы эф¬
фективно отличать системный объект от несистемного.
Теоретическую схему Парсонса объединяет и организует проб¬
лема социального порядка. Это относится и к теоретико-дойет-
28

не н пому аспекту его взглядов: «Наиболее общее и фундамен¬
тальное свойство системы — взаимозависимость ее частей или це¬
ремонных... Взаимозависимость есть порядок во взаимоотношени-
нх между компонентами, которые входят в систему» 19.
Надо отметить, что термин «социальный порядок» в современ¬
ной буржуазной социологии имеет много логически связанных
между собой значений. Английский социолог Коэн перечисляет
главные из них20. Во-первых, «порядок» относится к существо-
И11 пию определенных ограничений, запретов, контроля в общест-
пеипой жизни. Во-вторых,— указывает на существование взаим¬
ности в ней: поведение каждого индивида не случайно и беспо-
рндочно, но отвечает взаимностью или дополняет поведение
других. В-третьих,— улавливает элемент предсказуемости и пов¬
торяемости в общественной жизни: люди могут действовать соци-
мл I.по только в том случае, если они знают, чего ожидают друг
пт друга. В-четвертых,— может означать определенную согласо-
наппость, непротиворечивость компонентов социальной жизни, и,
наконец, в-пятых,— устойчивость, более или менее длительное
г охранение ее форм. Все эти значения выступают в разных кон¬
текстах и у Парсонса.
Различные аспекты социального порядка получают отражение
но множестве понятий, из которых основные — «система» и
структура», употребляемые Парсонсом как для работы с эмпири¬
чески выделяемыми объектами и отношениями, так и в работе с
абстрактными объектами.
Понятие структуры у Парсонса охватывает те устойчивые эле¬
менты строения социальной системы, которые относительно неза-
иисимы от незначительных и кратковременных колебаний в отно¬
шениях системы с внешним окружением. Поскольку эти отноше¬
нии меняются, необходимо ввести систему динамических процессов
и механизмов между требованиями, вытекающими из условия по¬
стоянства структуры, и требованиями данной внешней ситуации.
Этот динамический аспект берет на себя функциональная часть
анализа. Функциональные категории, по словам Парсонса, имеют
дол о с упорядоченными способами приспособительного взаимо¬
действия между установившимися образцами действия, образу¬
ющими данную структуру, и данными свойствами окружающих
систем.
Па самом общем, безлично-абстрактном уровне анализа поря¬
док у Парсонса оказывается в основном продуктом двух про¬
цессов: 1) тенденции социальной системы к самосохранению и
*• Parsons Т., Shils Е. (Ed.). Toward a General Theory of Action. N. Y., 1951,
p. 107.
Cohen P. S. Modern Social Theory. London, 1968, p. 18—19.
29

2) ее тенденции сохранять определенные границы и постоянст!
по отношению к среде (гомеостатическое равновесие). Действи
системы в среде, которая сама представляет собой ряд систел
анализируются исходя из .функциональных предпосылок, требов;
ний для выживания и равновесия системы. Организация виде
деятельности внутри системы складывается в результате стру!
турных реакций системы на эти требования, выражающие е
связь со средой. Поэтому в анализе взаимодействий социально
системы важно исследовать область ее взаимообменов с другим
системами.
Синтез Парсонсом представлений о социальном действии, взав
модействии и социальной системе. В буржуазной социологии се
годня заметно стремление смягчить противостояние методологи
ческого индивидуализма и холизма, соответственно сблизить тес
ретико-действенный и системный подходы. В связи с этим ста
вится задача представить свойства социальных структур ка
стандартные формы социального действия и взаимодействия. Наи
более известная попытка такого рода синтеза — общая теорш
действия Т. Парсонса, где исследуются также коллективные субъ
екты действия и различаются три уровня анализа социальной
действия: социальная система, культура и личность 21. >
Исходя в начале анализа только из природы человеческого дей¬
ствия, всегда направленного к достижению цели, Парсонс выде*
ляет три класса элементов и мотиваций действия: когнитивный
(идеи и информация об объектах, относящихся к целедостиже-
нию), катектический (эмоциональное отношение к объектам целе-
достижения в связи с потребностями деятеля) и оценочный (аль¬
тернативы выбора). Все элементы действия становятся социаль¬
ными через процесс взаимодействия.
Само понятие «социальное взаимодействие» чрезвычайно мно¬
гозначно, так как имеет долгую философскую и социологическую
историю, в ходе которой (в зависимости от понимания специфи¬
ки общественной жизни) по-разному определялся предмет соци¬
ального взаимодействия. Эмпирически и операционально ориенти¬
ровочные подходы рассматривали понятие социального взаимо¬
действия как первый шаг к понятию социальной системы,
а диадическое взаимодействие — как наиболее простую форму
этой системы.
В этом русле движется мысль Т. Парсонса. Согласно Парсон¬
су, в системе любого социального взаимодействия аналитически
различаются, по крайней мере, четыре аспекта: 1) множество
81 См. в особенности: Parsons Т. The Social System. Glencop, 1951, p. 3—23.
' сое» 1951, p. 3—23.
SO

взаимодействующих единиц; 2) множество правил или иных
«культурных кодов», которые организуют ориентации единиц и
гпмо взаимодействие; 3) система или процесс взаимодействия
кик таковой; 4) среда, в которой эта система действует и с ко¬
торой происходит регулярный взаимообмен.
Диадическое взаимодействие «эго» и «алтер» — микрокосм со¬
циальных систем, поскольку такое взаимодействие содержит мно¬
гие элементы, из которых состоят социальные системы. В этом
ипаимодействии «эго» и«алтер» являются одновременно и субъек¬
тами действия, и объектами ориентации друг для друга и для са¬
мих себя. «Эго» видоизменяет свои ожидания относительно поведе¬
ния «алтер», чтобы успешно предвидеть его. Одновременно «алтер»
приспосабливает свои действия к ожиданиям «эго». Возникающие
формы взаимных ожиданий постепенно становятся множеством
норм, определяющих права и обязанности сторон во взаимодей¬
ствии. Множество взаимосвязанных прав и обязанностей, которые
возлагают на себя стороны фактом принятия ими норм, опреде-
лнет их роли по отношению друг к другу. Устойчивость однажды
возникших норм обеспечивается различными механизмами под¬
держки: потребностью в предсказуемости действий, жаждой одоб¬
рения, санкциями и т. п.
Данная схема характеризует природу общественных отноше¬
ний и в более обширйых социальных системах, образующих це¬
лую иерархию относительно замкнутых систем взаимодействия.
Как видно, эти отношения в основном представляют собой мно¬
жество нормативно согласованных ожиданий взаимных социаль¬
ных действий. В идеальном приближении все общество оказыва¬
ется совокупностью социальных статусов и ролей.
Внутренняя согласованность (функциональная интеграция) со¬
циальных систем, т. е. сосуществование и взаимоподдержка раз¬
личных сфер деятельности внутри них, главным образом оказыва¬
ется ненамеренным результатом длительного социального взаимо¬
действия. Изменение тоже является результатом его условий и
процессов. Чем выше частота непосредственного социального
взаимодействия, как это бывает в малых группах и обществах,
том более интегрирована система. Чем опосредованнее оно в сов¬
ременных обществах, тем выше вероятность изменения.
Итак, различные элементы социальной системы, по Парсонсу,
оказываются производными от условий социального действия и
взаимодействия. Продвигаясь далее в связывании характеристик
действия и социальных систем, Парсонс перечисляет пять пар
универсальных дилемм, которые должен решить любой деятель,
ориентируясь на других во всех социальных ситуациях. Он на¬
зывает эти дилеммы типовыми, или «структурными переменны-
31

ми» (pattern variables). По его мнению, социальные системь
можно охарактеризовать типом решения этих дилемм, который i
них преобладает. Парсонс предполагает, что деятели должны ре¬
шить дилеммы, как ориентироваться по отношению друг к другу
прежде чем начнется взаимодействие. Что для этого надо? Во
первых, деятель должен сделать выбор между эмоциональностью
и эмоциональной нейтральностью, т. е. между непосредствен-;
ностью и опосредованностью удовлетворения от достижения цели
Вторая дилемма — «специфичность» и «диффузность», т. е. выбор
между построением отношений на каком-то специальном интересе
(например, отношение «чиновник — клиент») или на неопреде¬
ленном множестве общечеловеческих интересов (например, отно¬
шения в семье). Третья пара—«универсализм» и «партикуля¬
ризм»: следует ли рассматривать других в ситуации действия ис¬
ходя только из всеобщих специальных и формальных критериев
или правил, независимо от прочих их характеристик, как, напри¬
мер, в правовой системе, или же брать их во всем богатстве черт
как конкретную категорию людей. Четвертая дилемма — «дости-j
жительность» и «аскрипция», или «качество» против «представи-!
тельства» (quality—performance), т. е. выбор между ориентацией^
на действительную эффективность действий данного лица или же
на ожидания и оценку его действий, обусловленных его статусом.
Пятая дилемма — ориентация на себя или ориентация на коллек¬
тив по интересам, вовлеченным в действие.
Парсонс не утверждает, что эти дилеммы исчерпывают все
возможности ориентации во взаимодействии. Критика же ставит
под вопрос саму истинность их и полезность в качестве струк¬
турообразующих переменных22. Парсоновская схема структурных
переменных не обладает универсальной значимостью еще и пото¬
му, что система вообще может не выдавать некоторых решений
(альтернатива неопределенности), а деятели могут нарушать ре¬
шения системы.
И тем не менее в системных построениях Парсонса струк¬
турные переменные играют важную роль, так как с их помощью
он описывает основополагающие элементы социальных систем —
их главные ценностные системы. Например, основную систему
ценностей «современного» бюрократизированного общества, кото¬
рое у Парсонса, как правило, обозначает капиталистическое об¬
щество западного типа, он характеризует ориентацией на универ¬
сализм, качество исполнения (или достижительность в отличие от
аскриптивности), специфичность и эмоциональную нейтральность.
22 Black М. Some Questions about Parsons Theories.— In: The Social Theori¬
es of Talcott Parsons. Black M. (Ed). Englewood Cliffs, 1961, p. 288.
32

Подчеркнем, что решения дилемм, образующих структурные пе-
|н'мспные, должны быть системными, а не личностными. Решая
и \ и ответ на функциональные требования, система действует на
гиоих участников через институционализированные ценностные
предпочтения.
Уровни анализа социального действия по Парсонсу. От изуче¬
ния элементарного взаимодействия Парсонс переходит к самой со¬
циальной системе. Последняя есть спонтанный результат любых
процессов взаимодействия. Агент, через которого осуществляется
системная деятельность, выступает как исполнитель определенной
роли, деятель. Различаются три уровня абстракции в анализе со¬
циального действия: социальная система, культура и личность.
Культура, которая задает предельно общую ориентацию действия,
представляет собой взаимосвязанную систему общих ценностей,
символов и т. п. данной общности. Личность есть система моти¬
вов, эмоций и идей, интернализуемых каждым индивидом. Собст¬
венно субъективные элементы действия Парсонс игнорирует пол¬
ностью. Кроме того, среди систем, с которыми обменивается и
вааимопересекается социальная система, Парсонс называет еще
«физическую» систему.
Характеристика главных проблем социальной системы. Любая
социальная система должна справляться с четырьмя комплексами
проблем.
1) Проблемой рациональной организации и распределения сво¬
их: материальных (природных), человеческих (персонал) и куль¬
турных ресурсов определенными способами, чтобы достичь целей
системы. Эти функциональные требования известны как пробле¬
мы адаптации, решения которых заложены в экономической дея¬
тельности.
2) Проблемой определения основных целей и поддержания
процесса их достижения (проблема целеориентации).
3) Проблемой сохранения солидарности (проблема интеграции).
(Второе и третье требования выдвигает культурная система,
главной задачей которой является легитимация нормативного по¬
рядка социальной системы. Проблема целеориентации удовлетво¬
ряется политическими видами деятельности. Проблему интегра¬
ции помогает решить религиозная деятельность или ее функ¬
циональные альтернативы — различные секулярные идеологии
и т. п.).
4) Проблемой поддержания мотиваций деятелей при исполне¬
нии ими требуемых социальных ролей и устранения скрытых на¬
пряжений в системе личностной мотивации (так называемая
проблема латентности). Эта проблема решается семьей, которая
осуществляет первичную социализацию, встраивая требования со-
2 Заказ Kt 2456
33

циальной системы в личностную структуру деятеля, и поддержи¬
вает эмоциональную удовлетворенность своих членов.
Адаптация и целеориентация задают проблемную сферу «инст
рументальной деятельности», определяющей технические средст¬
ва организации деятельности, а интеграция и поддержание мо
тиваций — область «экспрессивной деятельности».
Все четыре функциональных требования имеют смысл лишь в
совокупности, в структурной взаимозависимости. Парсонс предпо¬
лагает инвариантность в их применении ко всем структурным
уровням. Одни и те же категории функциональных требований
применяются им к предварительно выделенным разным уровням
структурной организации общества: первичному, или интеракцио-
нистскому, где отношения конкретно определяются через структу¬
ру связей отдельных деятелей; уровню управления, где отноше^
ния определяются структурой групповой организации; институ¬
циональному уровню, где субъектами отношений выступают не
индивиды, а организации; и социетальному уровню, на котором
интеграция социальной системы обеспечивается вышеописанны¬
ми функциями культуры как структурного инварианта. !
Идеологическая
и теоретико-содержательная критика функционализма
Ревизия структурного функционализма с точки зрения идеи со¬
циального изменения. В советской и зарубежной критике называ¬
ют следующие главные пороки функционализма, свидетельству¬
ющие о глубоком консерватизме этой системы взглядов: пере¬
оценка нормативного элемента в общественной жизни и
преуменьшение значения в ней противоречий и конфликтов, под¬
черкивание общественного согласия, гармонической природы со¬
циальных систем, что в условиях капитализма оборачивается про¬
поведью классового сотрудничества и мира, наконец, неспособ¬
ность объяснить социальные изменения. Хотя с тех пор как
впервые были высказаны эти критические замечания, функцио¬
нализм проделал значительную эволюцию, общая консервативная
ориентация его сохранилась.
Долгое время социология структурно-функциональной ориен¬
тации занимала в странах капиталистического Запада положение
официальной «академической» социологии, которая выдавалась за
нейтральную внеклассовую науку, имеющую целью якобы только
объективное изучение общества. Однако анализ мировоззренче¬
ских и методологических предпосылок этой социологии, сложив¬
шейся на базе функционализма, советскими и зарубежными со-
циологами-марксистами убедительно показал, что за мнимой «ней-
84

I рпльпостыо» академической буржуазной социологии скрывается
оправдание капиталистического строя и сложившегося образа
(МИШИ.
И настоящее время различные направления буржуазной социо-
1ПГИИ находятся в состоянии конфликта и взаимной борьбы. Осо¬
бенно остро критикуют официальную буржуазную социологию
ал к в теоретической, так и в эмпирической сферах различные
■ м'иорадикальные социологические течения. Они подвергают сом¬
нению едва ли не все философско-мировоззренческие и общеме¬
тодологические принципы функционалистски ориентированной
социологии, а заодно и всякой социологии на позитивистском
фундаменте. Критические настроения проникли и в недавнюю
цитадель структурного функционализма — академическую среду,
где, по свидетельству современного английского исследователя,
создалась ситуация, когда «опровержение функционализма стало
почти переходным ритуалом посвящения в социологическую зре¬
лость». Несмотря на явное падение влияния функционализма на
социологическую мысль капиталистического Запада, критика его
имеет больше чем исторический интерес, так как, говоря словами
того же автора, хотя «функционализм «умирает» каждый год,
каждый осенний семестр, подвергаясь ритуальной экзекуции во
вступительных лекциях, его жизненный цикл напоминает цикл
умирающих и воскресающих богов Древнего Востока» 23. Такой
живучестью функционализм обязан элементам общенаучной ме¬
тодологии, содержащимся в нем, своей причастностью к широкой
системной ориентации.
В советской литературе подвергнуты критике многие аспекты
теорий, выросших на почве функционалистской методологии.
Особенно остро критикуется консервативная тенденция функцио¬
нализма подходить к любым общественным системам как к рав¬
новесным, устойчивым, нормально функционирующим. По мне¬
нию советской критики, методологическая установка функцио¬
нализма страдает от злоупотребления организмическими аналоги¬
ями, переносящими «ряд категорий, характеризующих жизнедея¬
тельность животного организма, на характеристику общественных
отношений, в результате чего утрачивается специфика этих от-
пошений» 24. Советские авторы подчеркивают опасность абсолю¬
тизации функционального метода, отрыва его от историко-генети¬
ческого и других методов научного исследования, в результате
23 Martins Н. Time and Theory in Sociology.— In: Approaches to Sociology. J.
Rex (Ed.). London — Boston, 1974, p. 273.
24 Андреева Г. M. Современная буржуазная эмпирическая социология. М.,
1965, с. 252.
35 2*

чего исследование проблемы социального порядка и «нормально¬
го функционирования» (сохранения) общественных систем мо¬
жет стать идеологическим средством поддержания иллюзий отно¬
сительно прочности и долговечности буржуазных порядков25.-
В западной критике наиболее беспощадно оценивал идеологи¬
ческий смысл парсоновской версии неофункцшшализма его сооте-|
чественник Миллз — один из родоначальников леворадикальной
социологии. Он утверждал, что идеологическое значение «высокой
теории» Парсонса тяготеет к обоснованию «устойчивых форм гос¬
подства». Миллз полагал, что в теории Парсонса не может быть
по-настоящему выражена идея конфликта, революции, так как од¬
нажды установленная система не только устойчива, но и внутрен¬
не гармонична, поскольку нарушения, согласно этой теории, тоже
должны быть «введены в систему» 26.
Резко критикуют функционалистскую системную модель сто¬
ронники методологического индивидуализма и микрофеномена¬
лизма, представленные множеством школ и движений, при¬
шедших на смену функционализму в новейшей социологии
капиталистического Запада. Противниками системных посылок
функциональных теорий выступают представители этнометодоло-
гии Г. Гарфинкеля и ситуативной драматургии И. Гофмана, воз¬
рожденного символического интеракционизма Д. Мида, разных
версий социальной феноменологии и необихевиоризма Дж. Хоман-
са. Отвергая холистические посылки функционализма, сторонники
новейшего методологического индивидуализма требуют исходить
из понимания человеческого поведения в его индивидуально¬
смысловой и ситуативной конкретности. Они утверждают, что
коль скоро все социальные явления, а также структурные эле¬
менты социальной системы в функционалистских теориях — будь
то нормы, ценности, роли и т. д.— содержат отсылку к смыслу,
то и объяснять их следует, анализируя изменчивые параметры
сознания, субъективные истолкования и определения жизненной
ситуации, индивидуальную символику, психологию и поведение.
Так, одна из ветвей социальной феноменологии предлагает до¬
полнить функционалистский анализ социального порядка анали¬
зом его развития вокруг «случайностей обыденной жизни обще¬
ства» 27.
Этим направлениям «общая теория действия» Т. Парсонса пред¬
ставляется непсихологичной, отчужденной от индивида, реифици-
25 Андреева Г. М. Указ. соч., с. 254.
28 Mills С. W. The Sociological Imagination. N. Y., 1959, ch. 2. ^
27 Filmer P., Phillipson М., Siverman D.f Walsh D. New Directions in Socio¬
logical Theory. London, 1972, p. 62.

рпиппшей воображаемые сущности и пустые понятия, полученные
им оспове холистического подхода. Между тем парсоновскую тео¬
рию действия обычно критикуют именно за психологизм, т. е. за
мГп.нснение социальных явлений свойствами сознания, которые
гимн мыслимы как производные от этих явлений, за неспособ¬
ность объяснить социальные изменения, так как постулируется
подчинение нормам, но не объясняется, как устанавливаются но¬
вые пормы. Так, советские исследователи Г. Андреева и Н. Нови-
кои полагают, что она принципиально не выходит за пределы
I нории поведения28. Это лишает теорию действия всякой широ¬
ты обобщений и возможностей познать законы исторического раз-
мития. (Следует, однако, отметить, что в отличие от новейших
мпкрофеноменалистов, занятых объяснением микроявлений, исхо¬
ди из фактов того же уровня, Парсонс в своей схеме анализа
социального действия пытается решить проблему теоретического
описания взаимодействия индивидуального, группового и обще¬
ственного сознания, т. е. он как-то заинтересован в объяснении
крупных общественных процессов и готов привлечь для этого
факты социетального уровня, подобно классической социологии
прошлого.)
Марксистская критика порицает также в общей теории дейст-
1И1 я недооценку категории «интереса» (инструментальной ориен¬
тации, по терминологии Парсонса), ее подчиненность норматив¬
ной и ценностной ориентациям в структуре индивидуального
сознания и в системе культуры. Этим обнаруживается идеалисти¬
ческий характер парсоновской концепции. И далее, содержащаяся
и ней идея решающей роли нормативного порядка и универ¬
сальной общезначимой системы ценностей ведет к признанию
гармонии интересов как естественной черты общества. При этом
игнорируется отражение классовых интересов в культуре и ценно¬
стной системе, придающих им противоречивый характер. Позиция
советских социологов по этому вопросу следующая: «Если бы
различные исследователи при оценке того или иного обществен¬
ного явления руководствовались ценностями культуры, то их
взгляды на данное явление должны были бы совпасть. Однако
в классовом обществе такого совпадения нет и не может быть,
так как исходным пунктом оценки является классовый инте¬
рес, независимо от того, осознает или не осознает его сам
субъект» ”.
28 Андреева Г. М. Указ. соч., с. 196; Новиков Н. В. Критика современной
буржуазной «науки о социальном поведении». М., 1966, с. 41.
29 Здравомыслов А. Г. Проблема интереса в социологической теории. JL,
1964, с. 53-54.
37

Одним из главных оснований для ниспровержения функциона¬
лизма была постоянно повторяющаяся в последние годы крити
ка его за статичность, вневременной подход, аисторичность, з1
неспособность теоретически отразить процесс, становление, диа<
хронию, историю 30.
Полезно отметить, однако, что в истории социологии никогда не
существовало абсолютного разделения теорий на описывающий
общество только как статическую систему, с одной стороны^
и только как динамическую — с другой. Все социологи, начиная <
Конта, мыслили «статику» и «динамику» как два равнонеобхо-
димых аспекта социологического анализа. Функционализм также
никогда не мог полностью избавиться от наследия раскритико¬
ванного им эволюционизма XIX в., а поздний функционализм
возродил существенные его черты со многими достоинствами е
недостатками.
Ревизия функционализма с точки зрения идеи развития шла i
нескольких направлениях. По мере его слияния с системным под¬
ходом некоторые авторы стали доказывать, что в логике струк¬
турно-функционального анализа ничто не мешает строить «срав¬
нительную динамику» социальных систем, помимо простых гомео
статических, системосохраняющих моделей3i. Постепенно был<
ослаблено (особенно в «генетическом функционализме» А. Этцио
ни) ограничивающее требование инвариантного рассмотрения Tai
называемых функциональных предпосылок любого общества. За
дачей социологического анализа, по Этциони, становится н<
взаимная подгонка данных или новых структур к пред-задан
ным функциям, но поиски «истинных» функциональных новооб
разований, или «неофункций» 32. Появились также построения
где нестабильность, напряженность и противоречия в социаль
ных системах стали рабочим принципом и перестали рассматри
ваться только как нарушения равновесия 33.
В 60-е годы в структурном функционализме стало обычные
положение о социальном конфликте как постоянно воспроизво¬
дящемся элементе их структуры и предвестнике структурных из¬
менений. На этой почве возникло даже известное стремление вос¬
пользоваться опытом марксистской социологии, давно осознавшей
значение противоречий и конфликтов в общественном развитии.
30 Smith A. D. The Concept of Social Change: a Critique of the Functional
Theory of Social Change. London, 1973.
31 Modern Systems Research for the Behaviorial Scientist. Buckley W. (Ed.).
Chicago, 1968. |
32 Etzioni A. The Active Society. N. Y., 1968.
33 Moore W. E. Social Change. Englewood Cliffs, 1963.

И те же годы широкую известность приобрел эволюционный
функционализм, или неоэволюционизм, Т. Парсонса, развивавший
парую модель структурной дифференциации Спенсера и Дюрк-
пчша34. Поздний функционализм практически совпадал с неоэво¬
люционизмом 35.
Долгое время продвижение в теории общественного развития
осуществлялось на основе и в полемике со старым эволюциониз¬
мом. Но, несмотря на все нападки, ведущие принципы эволюцио¬
низма продолжают быть организующей идеей во многих функцио¬
налистских концепциях социального изменения. В смягченной
вероятностной форме или в виде эмпирического обобщения они
также принимают предпосылку, что человеческие общества раз¬
ни вались от простых к сложным формам, проходя определенные
стадии развития, из которых одни с большей вероятностью долж¬
ны предшествовать другим в заданных условиях. Так, неоэволю-
цпонист Р. Белла, применивший понятие эволюции в исследо¬
вании религии, пишет: «Эволюцию на любом системном уровне
а определяю как процесс увеличения дифференциации и сложно¬
сти организации, который наделяет организм, социальную систе¬
му или любую возможную единицу анализа большей способностью
адаптации к ее окружению, так что она в некотором смысле бо¬
лее автономна относительно своей среды, чем ее менее сложные
предшественники. Я не предполагаю, что эволюция неизбежна,
н(юбратима или должна следовать по единственному особому на¬
правлению. Я также не допускаю, будто простые формы не могут
процветать и выживать наряду с более сложными формами. То,
что я подразумеваю под эволюцией, есть не метафизическое, но
простое эмпирическое обобщение, что более сложные формы раз¬
виваются из менее сложных форм и что свойства и возможности
более сложных форм отличаются от свойств и возможностей ме¬
нее сложных форм» 36.
«Неоэволюционное обращение» центральной фигуры позднего
социологического функционализма Т. Парсонса породило ряд ис¬
следований историко-эволюционного плана, особенно в политиче¬
ской науке, в теории политического развития и модернизации
развивающихся стран37. К проблемам модернизации бывших
14 Parsons Т. The System of Modern Societies. Prentice Hall, 1971; Societies:
Evolutionary and Comparative Perspectives. Prentice Hall, 1966.
:,л Осипов Г. В. Современный эволюционизм и проблема социального про¬
гресса.— «Вопросы философии», 1971, № 2, с. 277—286.
10 Bellah R. N. Religious Evolution.— ASR, 1964, v. 29, N 3, p. 358.
17 Buck G. L.t Jacobson A. L. Social Evolution and Structural — functional Ana¬
lysis.— ASR, 1968, v. 33, N 3, p. 343—355; см. также: Старостин В. С. Ме¬
тодология изучения развивающихся стран в современной буржуазной
социологии.— «Вопросы философии», 1974, № 2.
39

«традиционных обществ» в развивающихся странах были широко
применены модели структурной дифференциации, комплексно ох¬
ватывающие экономические, социальные и культурно-символиче¬
ские структуры.
Обобщенными характеристиками традиционного общества на
высшем уровне анализа в таких работах обычно называют функ¬
циональную и структурную недифференцированность, самодоста¬
точность и автономность социальных единиц, неспециализацию
ролей и институтов, связывание, торможение человеческих и ма¬
териальных ресурсов в так называемых приписных (родственных,
этнических и прочих не зависимых от «личных достижений»)
группах и т. п.38.
Минимум характеристик относительно модернизированного ин¬
дустриального общества — это система стратификации, основан¬
ная на сложном w обширном разделении труда, высокая степень
дифференциации ролей и институтов, развитие политических,
экономических и социальных целей вне частных интересов раз¬
ных групп, широкая коммерциализация товаров и услуг и их
распределение через рынок, система образования, способная
заполнить возникающие ниши в системе занятий и стратифи¬
кации 39.
Эти два типа обществ выступают как исходное и конечное со¬
стояния процесса модернизации. Но буржуазные теоретики не
могут объяснить реальные движущие силы этого процесса и ог¬
раничиваются формальным его описанием. В работах поздних
«эволюционных функционалистов» это достигается с помощью мо¬
дернизированной старой модели структурной дифференциации. По
их представлениям, любой процесс можно понять только в связи
с категорией «социальной системы», т. е. организованного мно¬
жества элементов, которые сохраняют связь и взаимодействие в
данном окружении. Характеристика любой социальной системы
инвариантными функциями позволяет описать процесс ее диффе¬
ренциации относительно этих функций40. Основные социальные
функции (производство, распределение, социальная и норматив¬
ная интеграция) остаются теми же, но они распределяются меж¬
ду специализированными социальными единицами — институтами
38 Levy М. Modernization and the Structure of Societies. Princeton, 1966; Eisen-
stadt S. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, 1966.
39 Feldman A., Moore W. Industrialization and Indusrialism Convergence and
Differentiation.— In: Comparative Perspectives on Industrial Society. Bos¬
ton, 1969; Cole R. E. Functional Alternatives and Economic Development.—
«ASR», 1973, v. 38, N 4, p. 426.
40 Parsons T. A Paradigm for the Analysis of Social Systems and Change.—
In: System, Change and Conflict. R. Peterson (Ed.). N. Y., 1967, p. 205.
40

it организациями. Далее происходит вторичная дифференциация
прежней специализации и т. п.
Эта модель предполагает, что уже в «простой» социальной си¬
стеме выполняются все основные функции и что она содержит
в зародыше все основные формы общественных отношений, ко¬
торые позднее становятся структурно-дифференцированными.
В эволюционном плане рассматриваемые схемы вносят мало ново¬
го по сравнению с аналогичными классическими построениями
Спенсера, Дюркгейма и др.
Неоэволюционистский схематизм и бессодержательность мало
кого удовлетворили. Масштаб этих концепций уступает размаху
п системности построений прежних эволюционистов и совсем не
сравним с грандиозностью марксистской теории общественного
развития. Проблемы марксистской теории лежат глубже, в гуще
важнейших общественных интересов, выявляют реальные классо¬
вые конфликты и глубинные причины массовых общественных
движений в противоположность поверхностному описательству
буржуазных теорий.
В марксистской традиции давно и плодотворно разрабатывают¬
ся проблемы общественного развития с точки зрения двух взаи¬
модополняющих подходов — историко-эволюционного и системно-
структурного 41. Эти подходы изучают социокультурные явления
и в диахронно-целостном и в синхронно-целостном плане. Клас¬
сический образец их сочетания дал Маркс, исследовав функцио¬
нирование капиталистической общественно-экономической форма¬
ции как живого, исторически определенного целого и одновре¬
менно раскрыв законы ее возникновения и развития.
Функциональные теории социального изменения консервативны
по своему духу. Изучая сравнительно частные и кратковремен¬
ные процессы, они утеряли единство предмета социологии, пред¬
ставление о крупных революционных исторических преобразова¬
ниях и не отвечают па кореппые воппосьт общественного разви¬
тия, с которых началась социология.
Критика теоретических неудач и незаконных идеологиче¬
ских выводов функционалистской социологии капиталистического
Эапада не помешала советским ученым оценить структурно-функ-
циопальный анализ как метод, «как отражение специфического
феномена современного научного мышления — системной ориен¬
тации» 42. В качестве метода он используется и в марксистской
41 Кон И. С. История и социология.— «Вопросы философии», 1970, № 8
с. 87.
42 Юдин Б. Г. Системные представления в функциональном подходе.— В сб.:
Системные исследования. М., 1973, с. 108.
41

социологии, где органически сочетается с историко-генетически¬
ми и прочими методами научного исследования. А. Г. Здраво-
мыслов в результате критического анализа пришел к выводу, что
структурно-функциональный подход представляет собой опреде¬
ленный момент диалектического мышления. Абсолютизирован¬
ный, «оторванный от других компонентов этого мышления, он
приобретает черты консервативной в теоретическом и политиче¬
ском отношении концепции; взятый в связи с другими его сто¬
ронами и прежде всего в связи с историзмом и последователь¬
ным философским восприятием действительности, он служит
формированию и утверждению научного понимания функциониро¬
вания и развития сложных социальных систем» 43.
Как метод в узком смысле структурно-функциональный ана¬
лиз подлежит специальной логической критике.
43 Здравомыслов А. Г. Функционализм и его критика.— «Структурно-функ¬
циональный анализ в современной социологии». Инф. бюлл. ССА, № 6.
М., 1968, с. XVIII.

Глава вторая
Современный эволюционизм
Развитие идей эволюционизма
в буржуазной социологии
Проблема социального развития, общественного прогресса явля¬
лась и продолжает быть в наши дни предметом самых ожесто¬
ченных споров. Если во второй половине XIX в. социальное зна¬
ние ориентировалось на изучение общественной эволюции, эта¬
пов социального развития в значительной мере под влиянием
дарвинизма, с одной стороны, и крупнейших представителей фи¬
лософской мысли, в трудах которых нашли обобщенное в той или
иной мере отражение известные достижения естествознания и
бурные процессы социального и технического прогресса,— с дру¬
гой, то XX в. принес с собой скептическое и даже нигилисти¬
ческое отношение западной мысли к идеям социального прогресса.
Особенно следует подчеркнуть влияние на социальную мысль
XIX в. эволюционной теории Ч. Дарвина. Эволюционистской
трактовкой общественной жизни были пронизаны ведущие кон¬
цепции прошлого столетия. Она характерна для позиций Г. Спен¬
сера, М. Ковалевского и др. Огромное значение дарвинизму при¬
давали основоположники марксизма. Известно, например, что
Ф. Энгельс так высоко оценивал теорию эволюции Ч. Дарвина,
что даже сопоставлял ее роль для естествознания с разработкой
материалистического понимания истории для наук об обществе.
С эволюционизмом связаны крупные достижения социологии и
этнографии XIX в., например, в изучении форм семьи (Морган
п др.), типов культуры, в частности, развития материальной
культуры — средств труда и пр. (Тейлор).
Однако трактовка проблем социального развития в западной
социологии XIX в. была ограниченной, узкой, однолинейной, не
43

учитывающей многообразных возможностей и тенденций социаль¬
ных процессов. Критика такого примитивного эволюционизма, на¬
шедшая свое выражение в работах Н. Н. Данилевского, О. Шпен¬
глера, Э. Трельча и других, выявила многообразие культурных и
социальных форм, их специфику, их несводимость к европоцент¬
ристски истолкованной эволюции культур, но вместе с тем при¬
вела и к отказу вообще от изучения развития социальных форм,
к отказу от признания какой-либо субординации социальных фак¬
торов, к объявлению субординации альтернативой их взаимодей¬
ствию.
Но к середине XX в. в буржуазной мысли возрождается ин¬
терес к проблемам социального развития. Это связано с целым
комплексом причин: с проблемами развития стран, ранее бывших
под колониальным гнетом, и с необходимостью найти средства
изучения процессов, совершающихся в большом интервале вре¬
мени, с потребностями философского, социального и экономиче¬
ского прогнозирования и пр. Правда, в западной социологии
эволюционизм и ныне оценивается отнюдь не однозначно. Так, из¬
вестный ученый и философ XX в. Тейяр де Шарден в книге «Фе¬
номен человека» заявляет, что эволюционная теория получила
всеобщее признание среди современных ученых, так как иначе они
просто не могли бы заниматься наукой. Хотя в обосновании про¬
грессивной направленности эволюции он сам занимает позиции, во
многом близкие теологизму, а иногда выдвигает даже теологиче¬
ские доводы, но для нас в данном случае важно подчеркнуть, что
он твердо убежден в правильности эволюционизма, стремится по¬
строить на его принципах даже философское мировоззрение, не¬
смотря на то, что теологизм приводит его в конце концов к суще¬
ственным трансформациям эволюционной концепции.
В то же время Г. Беккер и А. Босков, характеризуя позиции
западных социологов, утверждают нечто прямо противоположное
Шардену, а именно, что эволюционная теория в наши дни пол¬
ностью дискредитирована и отвергнута.
Последнее утверждение, правда, не отражает реального положе¬
ния дел даже в социологии, о чем свидетельствует хотя бы до¬
вольно широкое развитие так называемого неоэволюционизма в
американской культурантропологии (его известными представи¬
телями являются, например, Дж. Стюард, Дм. Шимкин, JI. Уайт,
Г. Чайлд), а также в различных теориях экономического роста
(У. Ростоу и др.). Кроме того, в последние годы значительный
шаг в сторону признания эволюционизма сделан рядом сторон¬
ников системного подхода — С. Эйзенштадтом, А. Раппопортом,
А. Этциони, П. JI. ван ден Берге и, наконец, Т. Парсонсом. Впро¬
чем, можно предположить, что под эволюционными теориями Бек¬

кер и Босков подразумевают различные вариации так называемо¬
го социал-дарвинизма, механически переносящего закономерности
эволюции живой природы на человеческое общество. Это направ¬
ление подавляющим большинством ученых действительно призна¬
но сегодня несостоятельным, и поэтому не стоит, видимо, здесь
обсуждать подобного рода теоретические конструкции (например,
взгляды, которые защищает Артур Кейс, казалось бы, выступаю¬
щий за идею прогресса, но связывающий эту свою позицию с тем,
что теория эволюции, как ему представляется, позволяет отожде¬
ствить конкурентную борьбу с борьбой за существование в при-
роде).
Отрицательная оценка эволюционизма все еще доминирует в
буржуазной социологии. В этом смысле весьма показательна
статья английского автора Дж. Пила «Спенсер и неоэволюциони¬
сты». Подвергая обзорному критическому анализу работы наибо¬
лее известных неоэволюционистов в свете концепции Спенсера,
автор заявляет, в частности, что «социальный эволюционизм был
продуктом младенчества социологии» *, и объявляет фундамен¬
тальную теорию социальной эволюции невозможной.
Таким образом, в современном социальном, да и не только со¬
циальном знании на Западе сложились две основные трактовки
общественных явлений, два подхода к анализу культуры, соци¬
альных институтов и пр. Один из них связан со структурно¬
функциональным методом, второй — с возрождением на Западе
интереса к проблемам социальной эволюции общественного разви¬
тия, его путей и этапов.
Эти два подхода в современной западной социологии как бы
взаимодополняющие. Каждый из них акцентирует внимание на
одной из сторон сложной общественной жизни, обращает внимание
на один из аспектов социальной действительности: либо на функ¬
ционирование культурной и социальной систем либо на процес¬
сы эволюции культурных и социальных форм.
В эмпирической социологии, особенно американской, специфи¬
ка процесса развития и даже фактор времени большей частью
вообще не учитываются. Так, в 85% всех исследовательских ста¬
тей, опубликованных в 1965—1966 гг. ведущими американскими
социологическими журналами «American Sociological Review» и
«American Journal of Sociology», не учитывается фактор времени
и дается лишь нечто вроде «разовой» фотографии 2.
В теоретической же социологии преобладает структурализм, ко¬
торый делает предметом своего анализа некоторые инвариант¬
1 См.: «Sociology», Oxford, 1969, v. 3, N 2, p. 188.
2 См.: «American Sociologist», Davis, 1969, v. 5, N 4.
45

ные формы культурной и социальной жизни, присущие ей на
различных ступенях исторического развития и как бы «всплы¬
вающие» в различных оболочках в том или ином виде. Таков,
например, подход, характерный для структуралистского изуче¬
ния мифа К. Леви-Строссом, который ищет абстрактные, универ¬
сальные семантические структуры мифа.
Структурно-функциональные школы в антропологии и социоло¬
гии3, представленные в работах Б. Малиновского, А. Редклифф-
Брауна, в предшествующих современному периоду трудах Т. Пар¬
сонса и других, подчеркивают роль законов интеграции, стабиль¬
ности, равновесия, абсолютизируя законы функционирования
социальной системы и предавая забвению законы ее динамики,
развития и т. д. Эти направления столкнулись с рядом теоретиче¬
ских и методологических трудностей при изучении изменений не
только внутри какой-либо социальной системы, но и при анализе
глобальных социальных процессов, приводящих к смене струк¬
туры общества, его организации и пр.
В этом плане характерен пессимистический вывод Р. Низбета:
«Мы не найдем источников изменения в обществе, пытаясь деду¬
цировать их как фиксированное свойство социальных структур.
Изменение так же нельзя вывести из социальной структуры и ее
процессов, как эти последние из элементов человеческой психо¬
логии» 4.
В противовес структурализму вновь складывающаяся в запад¬
ной социологии после сравнительно длительного перерыва эволю¬
ционистская линия ставит своей целью проанализировать социаль¬
ные изменения в большом интервале времени, выявить направ¬
ление развития экономических, культурных и других систем.
Анализируя буржуазную политическую экономию XX в., фран¬
цузский ученый П. Жамс писал: «Современные экономические
исследования характеризуются новыми тенденциями. После про¬
должительных усилий, направленных на изучение основ развития
динамической экономики в короткие отрезки времени, экономисты
подошли к проблемам экономического роста, представляющего со¬
бой логическое завершение всякой динамически развивающейся
экономики, что поставило их перед необходимостью исследования
явлений длительного характера. Это исследование может быть ус¬
пешным лишь при условии учета структурных изменений и не¬
которых факторов психологического и институционального харак¬
тера, что неизбежно приводит к поискам режима, наиболее бла¬
3 В данном случае мы можем отвлечься от анализа различий между ними.
4 Nisbet R. Social Change and History. N. Y., 1969, p. 303.
46

гоприятного для экономического роста, и к проблеме возможных
преобразований капитализма» 5.
Поляризация двух указанных направлений, которая находит
свое выражение и в акцентировании на определенных методо¬
логических средствах социального знания, и в способе видения
социальной реальности, и в идеологической позиции тех или иных
ученых, в значительной мере ответственна за то, что внутри за¬
падной социологии, как известно, до последнего времени не было
общей концепции социальных систем, которая включала бы в себя
не только исследование процессов функционирования или процес¬
сов развития, а пыталась бы дать теоретический синтез этих двух
неразрывно связанных характеристик общественного целого.
Правда, за последние годы ряд социологов, стоящих на пози¬
циях системного подхода, делают попытки отыскать возможности
подобного синтеза. Так, Т. Парсонс опубликовал в 1964 г. статью
«Эволюционные универсалии в обществе», которая оценивалась
на страницах «American Sociological Review» как «обновление и
расширение эволюционной мысли в области социальных измене¬
ний» 6. Однако, несмотря на несомненное позитивное значение
данной разработки Парсонса, пытавшегося подняться над функ¬
циональными схемами, не отбрасывая их, вряд ли можно говорить
о расширении эволюционной мысли. Следует напомнить, что, как
признают многие серьезные исследователи на Западе, в том числе
и такие специалисты в области теории систем, как А. Раппо¬
порт, синтез системного и эволюционистского анализа был осу¬
ществлен еще К. Марксом. Маркс рассматривает развитие
общества как естественный исторический процесс, всесторонне ана¬
лизируя его как определенным образом организованную систему
общественных связей. Структурные элементы этой системы мож¬
но было бы назвать при желании и «эволюционными универсаг
лиями». Однако у Парсонса смысл социальной эволюции ограни¬
чивается усложнением системы и увеличением ее адаптивной спо¬
собности, что является сужением представлений об эволюции.
К тому же анализ Парсонса направлен в основном назад, а пер¬
спективы эволюции социальных систем он, по существу, не каса¬
ется. Все это, однако, не мешает нам согласиться с оценкой ны¬
нешней позиции Парсонса как неоэволюционистской 7.
Несколько в ином плане предстает попытка синтезировать си¬
стемный подход с эволюционизмом, предпринимаемая С. Н. Эй-
5 Жамс П. История экономической мысли XX века. М., 1959, с. 499.
6 См.: «ASR», 1968, v. 33, N 3, р. 343.
7 «Sociology», 1969, v. 3, N 2.
47

зенштадтом8, который концентрировал внимание на проблеме
дифференциации не в плане механизмов изменения, а в направ¬
лении исследования самих процессов путем достижения новых
уровней интеграции в социокультурных системах. «...Переоценка
эволюционного направления,— пишет он,— возможна на основе
системного объяснения процессов изменения внутри общества,
процессов перехода от одного типа общества к другому, и особен¬
но ступени или стадии, обнаруживающие; некоторые основные ха¬
рактеристики, общие для различных обществ». Его разработка
более непосредственно связана с процессами развития, происхо¬
дящими в современных обществах.
Несомненной заслугой Эйзенштадта является то, что он не аб¬
солютизирует роль адаптивной направленности дифференциации,
показывая, что последняя при определенных условиях может
привести к «регрессии», загниванию и, наконец, к разрушению
данной социальной системы. Автор этих положений строит свои
рассуждения на актуальном материале современности, выясняя
возможные пути эволюции современных обществ, исходя из имею¬
щегося у них исторического опыта и «конкретных контуров си¬
стемы». Во всяком случае Эйзенштадт обусловливает оценку про¬
цессов дифференциации не только адаптивными достижениями,
но и определяющими их в конечном счете возможностями, кото¬
рые она создает для институализации и интеграции социальных
структур. Он показывает также, что дифференциация может
привести к принципиальной смене социальных и политических
структур. Однако характер этой смены не выходит у него за пре¬
делы вероятностей детерминированности. Поэтому он склонен
говорить о направленной, неслучайной эволюции лишь примени¬
тельно к конкретным стадиям дифференциации социальных си¬
стем. При всей «общности» своей концепции, Эйзенштадт избе¬
гает постановки вопроса о направлении социальной эволюции в
целом и, анализируя процессы влияния изменений одних элемен¬
тов системы на другие ее элементы и на всю структуру в целом,
крайне нечетко определяет источники самих этих изменений и
иерархические связи структуры социальных систем.
Можно, наконец, отметить статью П. JI. ван ден Берге «Диалек¬
тика и функционализм: к теоретическому синтезу» 9. Как утвер¬
ждает сам Берге, он идет по пути дополнения и уточнения точки
зрения Дарендорфа, пытаясь вслед за последним уточнить и до¬
полнить (или ограничить) и функционализм, и диалектику.
8 См., например: Eisenstandt S. N. Social Change. Differentiation and Evolu¬
tion.— «ASR», 1964, v 29, N 3, p. 375—386.
9 Cm.: «ASR», 1969, v. 34, N 5, p. 695-705.
48

Надо отметить, что Берге довольно детально анализирует труд¬
ности, с которыми столкнулись структурно-функциональные тео¬
рии, и ограниченность функционализма. При этом многие из его
критических замечаний (например, недооценка неравномерности
конфликта в пользу однородности и постепенности изменений, аб¬
солютизация адаптивных и интегративных процессов) могут быть
отнесены и к упомянутой работе Парсонса об эволюционных уни¬
версалиях.
Однако попытка Берге ограничить и подправить диалектику
Маркса выглядит не более чем теоретическим курьезом. Доста¬
точно сказать, что, согласно его утверждению, диалектика Геге¬
ля и Маркса характеризуется однофакторпой-определенностью и
сводит взаимозависимость элементов лишь к конфликтным отно¬
шениям. По его мнению, диалектика исключает анализ структур
и функций и потому лишь дополняет функционализм. Эти рас¬
суждения Берге, равно как и его попытка позитивного рассмот¬
рения социальной структуры, настолько беспомощны, что не мо¬
гут быть предметом серьезного разбора. Можно лишь отметить,
что его позиция — это не синтез функционализма и диалектики,
а несостоятельная попытка освободить функционализм от став¬
шей слишком явной его ограниченности путем привнесения в него
диалектической терминологии, из которой выхолощено ее научное
содержание.
Переходя теперь к более распространенным западным концеп¬
циям, ставящим во главу угла проблемы социального развития и
прогресса, нужно отметить большое число направлений, анализи¬
рующих экономическое развитие,— так называемые доктрины
экономического роста и его стадий. Здесь необходимо назвать
работы шведских экономистов — Э. Линдаля, Э. Лундберга и
других, которые используют динамические модели и стремятся
отказаться от моделей, основанных на понятиях равновесия,
взаимозависимости, в пользу моделей, учитывающих каузальные
связи при анализе следующих одно за другим социальных явле¬
ний. К теориям экономического роста, помимо У. Ростоу, можно
отнести концепции английского экономиста Колина Кларка, аме¬
риканского экономиста Э. Хансена и др.
В советской литературе уже давалась серьезная критика теории
экономического роста У. Ростоу, поэтому не будем останавли¬
ваться подробно на этой концепции. Отметим лишь некоторые
существенные моменты. Прежде всего, эта концепция была вы¬
двинута как альтернатива марксистской теории исторического
развития. Сам У. Ростоу не скрывал этих целей. Он писал, что
теория стадий «является попыткой ответить на вызов теории сов¬
ременной истории Карла Маркса». Более того, она сама «призва¬

на бросить вызов марксизму и вытеснить его как метод рассмот¬
рения современной истории» 10.
Следует далее обратить внимание на то, что всякая теория
экономического роста, или развития, предполагает рассмотрение
не только экономических, но и внеэкономических факторов. Тем
самым из сугубо экономической эта теория превращается в социо¬
логическую.
Так, например, У. Ростоу включает в условия экономического
роста не только накопление капитала, но и такие общесоциаль¬
ные факторы, как стремление к развитию и использованию науч¬
ного знания, технические усовершенствования и расширение
материальной базы*в той или иной социальной системе, потребле¬
ние и воспроизводство населения и проч. Проблемы экономиче¬
ского развития поставили перед социологами вопрос о судьбе ка¬
питализма, об оценке его перспектив и будущего. Антикоммуни¬
стическая направленность теории стадий экономического роста
находит свое выражение в апологетике капитализма, рассматри¬
ваемого как наиболее совершенное состояние общества.
Трактовка Ростоу проблем общественного развития тесно пере¬
плетается и во многом совпадает с концепцией «единого» инду¬
стриального общества. Социальное развитие рассматривается в
этой концепции под углом зрения формирования специфического
промышленного общества, которое объединяет (по мнению Р. Аро¬
на, Дж. Гэлбрейта и др.) капиталистическую и социалистиче¬
скую общественные системы. При всей своей антимарксистской
направленности и содержанию эта доктрина не может пройти
мимо успехов социалистической системы хозяйства, подчеркивая
роль планирования, вмешательства государства в экономическую
жизнь и полемизируя с теми, кто отстаивает идеи рыночной мо¬
дели капитализма. Для концепции единого индустриального обще¬
ства характерен технологический детерминизм, стремление вы¬
вести из технологических структур — развития промышлен¬
ности — все общественные явления, непонимание самой сути
коренных различий между социальными структурами капитализ¬
ма и социализма. Еще одной сферой возрождения интереса к про¬
блемам социальной и культурной эволюции является культурная
антропология, тесно связанная с социологией. В современной аме¬
риканской антропологии и социологии возникло целое течение —
неоэволюционизм. К нему принадлежат Лесли Уайт, Дж. Стюард,
Дж. П. Мердок и др.
Остановимся на взглядах Л. Уайта, который, как известно, ис¬
пытал большое влияние марксизма. Культура для Л. Уайта — это
10 P.ostow W. W. The Stages of Economic Growth. Cambridge, 1960, p. 2, 106.
50

способ овладения миром, регулирования естественных процессов,
их преобразования, который осуществляется с помощью символов.
Среди различных компонентов культуры решающее значение он
придает материально-технической культуре. Это, по словам
JI. Уайта, базис, на котором покоится вся культура и который
определяет ступень и социальной, и интеллектуальной, и духов¬
ной культуры. Однако в отличие от марксизма он защищает
вульгарно-материалистический взгляд «технологического детерми¬
низма», согласно которому социальный, интеллектуальный и ду¬
ховный аспекты культуры являются просто отражением матери¬
ально-технического базиса. Эти идеи излагались Уайтом еще в
начале 30-х годов 11 и нашли в дальнейшем свое развитие в его
книге «Эволюция культуры» (1959), где отводится решающее ме¬
сто усовершенствованию средств труда, приложению науки в раз¬
витии всей культуры. Здесь он вычленяет четыре подсистемы
культуры: технологическую, социальную (отношения между людь¬
ми, экономические, политические системы, системы родства
и т. п.), идеологическую (верования, идеи), поведенческую.
Другой представитель неоэволюционизма в культурантрополо-
гии Дж. Стюард проводит мысль о многолинейности эволюции.
К слову сказать, эта мысль является одной из центральных в
современном дарвинизме. И. И. Шмальгаузен, например, пишет:
«Во всех тех случаях, когда известен достаточно полный иско¬
паемый материал, можно установить, что эволюция шла не по
одному пути, а по многим, частью расходящимся, частью парал¬
лельным, направлениям» 12. Дж. Стюард фиксирует существова¬
ние разных уровней культуры, различающихся качественными
формами интеграции. Причем важное место среди причин много¬
линейности культурной эволюции он отводит экологическому при¬
способлению к внешней среде, к разнообразным природным усло¬
виям.
Наконец, Дж. П. Мердок акцентировал внимание на выявле¬
нии законов развития социальной организации. С этой целью он
детально проанализировал 447 различных обществ, выявляя об¬
щие и специфические черты их структур 13. Как явствует уже
из этого краткого обзора, круг сторонников эволюционизма се¬
годня не так уж узок.
Надо, однако, отметить, что буржуазных неоэволюционистов
весьма затруднительно объединить в единое теоретическое на¬
11 Уайт Л. Эволюция культуры и американская школа исторической этно¬
логии.— «Советская этнография», 1932, № 3.
12 Шмальгаузен И. И. Проблемы дарвинизма. JL, 1969, с. 402.
13 См.: Murdock J. Social Structure. London, 1949.
51

правление, поскольку между ними не существует единодушия в
определении существа таких узловых понятий, как «развитие»,
«эволюция» и «прогресс», и их соотношения.
^ Эволюция или прогресс?
Внутри западной социологии, как мы видим, ощущается интерес
к проблемам эволюции культурных и социальных форм, к выяс¬
нению отношений эволюции, развития и изменения, к анализу со¬
циального прогресса. Характерно, однако, что даже те авторы,
которые считают возможным говорить об эволюции, развитии,
кумулятивном процессе и т. д., занимают скептическую пози¬
цию в отношении идеи прогресса. В «Международной энцикло¬
педии общественных наук» 14 нет даже специальной статьи «Про¬
гресс». Упоминание же этого термина в статье «Эволюция» соп¬
ровождается критическим замечанием о «моралистическом тоне»
прогрессизма, причем это переносится не только на «линейные»
концепции XIX в., но и на марксистскую диалектику. Это явно не
соответствует истине. Правда, некоторые авторы готовы, по-види¬
мому, признать принципиальную допустимость обоснования идеи
прогресса. Морис Гинсберг, например, писал, что «прогресс в об¬
ласти социального развития должен главным образом оцениваться
стадией развития знаний о природе и проникновения в природу
человеческих потребностей, ценностей и возможностей, а также
степенью, до которой эти знания и проникновение используются в
управлении человеческими делами» 15. Однако при этом Гинсберг
опускает тот факт, что благодаря К. Марксу такое «распростра¬
нение» уже осуществлено. Вместе с тем сам Гинсберг понятия
закономерности и закона считает возможным не выводить из са¬
мой социальной действительности, а привносить в нее. Поэтому
он, как Бертран Рассел, Дж. Бэри и многие другие западные
авторы, определяет прогресс лишь с этически-оценочной точки
зрения. Иначе говоря, под прогрессом они понимают такой ход
изменения явлений, который считается желательным и необходи¬
мым, исходя из определенных ценностей; словом, прогресс — это
рассмотрение социальных процессов с точки зрения этического
идеала.
А. Кребер считает, что прогресс — это рассмотрение изменений
с какой-то внешней точки зрения, и потому это понятие, по его
14 International Encyclopedia of the Social Sciences. D. Z. Sills (Ed.). N. Y.,
1968.
15 Ginsberg M. Social Evolution.— In: Darwinism and the Study of Society.
A Centenary Symposium. Chicago, 1961, p. 121.
52

мнению, всегда несет печать эгоцентризма. Точка зрения про¬
гресса предполагает наличие некоторых ценностей, с позиций ко¬
торых оцениваются изменения. Понятие «социальное изменение»,
согласно А. Креберу, более нейтрально и может служить средст¬
вом этнографического и социологического изучения различных
обществ.
По Дж. Бэри, идея прогресса содержит в себе суждение ценности,
которая в истории как в генетическом процессе не содержится.
По мнению перечисленных авторов, идея прогресса тем и от¬
личается от идеи эволюции, что в первой присутствует элемент
оценки, а вторая означает процесс изменения независимо от вся¬
кой оценки; здесь оценочный момент отсутствует. «Прогресс со¬
стоит в движении по направлению к «разуму и справедливости»16.
Но этот общий оценочный смысл всякой теории прогресса ин¬
терпретируется с самых различных точек зрения, ибо вообще за¬
падная общественно-философская мысль, категорически отклоняя,
как правило, всякий монизм, откровенно плюралистична в своей
основе. Это проявляется в декларировании тезиса о закономерно¬
сти (и необходимости) самостоятельных детерминант и «слоев бы¬
тия», в конвенционалистском принципе о возможности множества
изоморфных построений, в утверждении о необходимости не «ус¬
танавливать запреты, а достигать соглашений» (Р. Карнап), в
том, что абсолютной истины никогда и никому не будет дано, ибо
каждый из нас видит историю, «находясь в ней самой, а не из
точки, находящейся вне ее» (К. Ясперс) 17, и т. д. и т. п.
Отсюда — не только разнообразнейшие толкования понятия
«прогресс», но и довольно частые противопоставления его «эво¬
люции». Сама «эволюция» трактуется то как «развитие», то как
«переход», а чаще просто как «изменение». Вместе с тем поня¬
тие «эволюция» предполагает раскрытие «хода истории» и его
основной природы.
Вот что пишут авторы одного популярного американского тру¬
да по социологии: эволюция «выражает серию связанных друг с
другом изменений в какой-либо системе. Речь идет об объектив¬
ном положении, которое не оценивается как хорошее или плохое.
В противоположность этому прогресс означает изменение к луч¬
шему. Прилагательное «лучшее», несомненно, подразумевает оце¬
ночное суждение» 18.
Следует, очевидно, напомнить, что любая констатация любых
фактов,— разумеется, в первую очередь имеются в виду те, кото¬
16 Ginsberg М. Ibid., р. 115.
17 Jaspers К. Die grossen Philosophen, Bd. 1. Miinchen, 1957, S. 8.
18 Ogburn W., Nimkoff M. Sociology. Boston. 1950, p. 573.
53

рые относятся к сложным процессам,— с необходимостью включа¬
ет в себя интерес к этим фактам, т. е. в конечном счете оце¬
ночный момент.
Оценки социальных явлений, ценностные суждения сопряжены,
как правило, с социальным положением, позицией оценивающего
субъекта, его представлением об общественном идеале. Поэтому
указанное обстоятельство не может быть выдвинуто в качестве
достаточно убедительного опровержения возможности и, более то¬
го, необходимости, чтобы вопрос об общественном прогрессе явил¬
ся предметом объективной социологической науки, и не доказыва¬
ет, что он относится к области сугубо релятивных, чисто субъек¬
тивных оценок. Вообще говоря, сама оценка вовсе не исключает
принципиальной возможности того, что в ней отражено объектив¬
но истинное содержание.
Все сказанное отнюдь не означает того, что мы отождествляем
понятия «социальная эволюция», «общественное развитие» и «про¬
гресс». Эволюционное развитие с точки зрения марксистской со¬
циологии вызывает прогресс, но не сводится к нему, поскольку
является более широким и включает в себя все изменения, про¬
исходящие в обществе как периода восходящего, так и нисходя¬
щего развития, а также в такие моменты, когда история, по
выражению Гегеля, «не продвигалась вперед». Понятия «прогресс»
и «общественное развитие» могут совпадать лишь в плане на¬
правленности общественного движения. Но последнее содержит
также моменты регресса даже тогда, когда общество развивается
по восходящей линии. Прогрессивное развитие системы не исклю¬
чает, а, наоборот, предполагает регресс тех или иных отдельных
ее элементов и связей, поскольку прогресс выступает обязатель¬
но и как отрицание сущего. Именно это имел в виду К. Маркс,
когда отмечал: «Вообще понятие прогресса не следует брать в
обычной абстракции» 19. То же самое подчеркивал и В. И. Ленин.
Он писал, что «представлять себе всемирную историю идущей
гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад,
недиалектично, ненаучно, теоретически неверно» 20.
Возможность регресса заложена в противоречивости самого ис¬
торического процесса. Поэтому разложение тех или иных соци-
адьных явлений и связей не нарушает, как подчеркивал Ленин,
поступательного хода истории.
Научный анализ социального развития предполагает разносто¬
роннее рассмотрение исторического процесса во всей сложности
взаимодействия различных компонентов социальной структуры,
19 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 12, с. 736.
20 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 30, с. 6.
54

их детерминации и осуществления обратных связей. Поэтому
марксистская социология исследует общество не только с его про¬
цессуальной стороны, но включает в качестве необходимого ком¬
понента своей теории исследования различных элементов соци¬
альной структуры и законов их функционирования. К. Маркс в
«Капитале» и В. И. Ленин в произведении «Развитие капитализма
в России» исследуют не только процессы, происходящие внутри
той или иной формации, ведущие к радикальной смене экономи¬
ческих, политических структур и т. д., но и функционирование
социальных институтов и механизмов. Методологические и теоре¬
тические основы марксистской социологии предполагают не раз¬
рыв и не абсолютизирование какой-либо одной стороны социаль¬
ной жизни, а стремление понять ее как целостность, как слож¬
ную органическую систему, находящуюся в постоянном
изменении и развитии. Именно такой подход, на наш взгляд, яв¬
ляется научным и конструктивным. Поэтому стремление ряда ве¬
дущих социологов Запада преодолеть односторонность и ограни¬
ченность структурпо-функционального метода, возрождение у них
внимания к динамике социальных систем и в этом смысле опре¬
деленный их шаг в сторону позиции марксистской социологии не
может не вызывать известного удовлетворения, даже если эта
тенденция еще недостаточно четко и последовательно выражена
и даже если при этом не признается или игнорируется приоритет
в данном вопросе марксизма. В то же время необходимо подчер¬
кнуть, что именно марксизму принадлежит заслуга научного вы¬
яснения и обоснования объективного критерия общественного
прогресса. Именно это прежде всего делает позицию марксизма
последовательной и адекватной историческому процессу.
Марксистское понимание прогресса основывается на материа¬
листическом понимании истории. Маркс считал, что объективный
критерий прогресса следует искать в материальной основе.
Правда, сторонники теории стадий экономического роста также
кладут в основу своих концепций развитие производительных
сил. Однако, например, У. Ростоу или Ж. Фурастье считают, что
это развитие и связанный с ним рост производительности труда
автоматически ведут к разрешению противоречий общественной
жизни в капиталистическом мире, т. е. стоят на позициях того
самого жесткого «оптимистического детерминизма», который мно¬
гие сторонники традиционного структурно-функционального мето¬
да пытаются приписать марксизму. Кроме того, для подобных
концепций характерна неправомерная попытка рассматривать
прогресс всего лишь как ступень циклического развития. И, нако¬
нец, среди западных социологических концепций распространена
связанная с позитивистской философией, с одной стороны, и с гос¬
55

подством эмпиризма — с другой, точка зрения, согласно которой
прогресс в области науки и техники, являющийся чересчур яв¬
ным, чтобы его можно было сегодня отрицать, шшак не связан
с прогрессом в области социокультурных явлений и, более того,
противоположен им. Наконец, говоря о позиции неоэволюциони¬
стов, в частности, о концепции Парсонсау приходится отметить,
что его эволюционные универсалии, хотя и предполагают извест¬
ную иерархию в развитии структурных элементов системы, но
не дают четкого представления об источнике этого развития, о
том, что же лежит в основе социальной эволюции.
С точки зрения марксистской социологии прогресс предпола¬
гает поступательное развитие, иерархичность определяющих его
факторов и необходимость определенного характера предшествую¬
щего развития при значительном многообразии его форм. Совер¬
шенствование средств и организации труда обеспечивает рост его
производительности, что, в свою очередь, влечет за собой совер¬
шенствование человеческого элемента производительных сил, ме¬
няет существующее общественное разделение труда. Все это на¬
ходит свое отражение в изменении социальной структуры, соци¬
альных и политических институтов, в расширении объема и
обогащении содержания человеческих потребностей и способов их
удовлетворения и т. д., т. е. ведет к трансформации социальной
организации, образа жизни, культуры и быта. Естественно, что
более высокому уровню развития производительных сил соответ¬
ствует и более сложная форма производственных отношений и
общественной организации в целом, хотя и тут не может быть
автоматизма и абсолютной взаимосвязи. В отдельных случаях
прогресс может сопровождаться упрощением (например, «очище¬
ние» классовой дифференциации от сословных и патриархальных
личностных наслоений при переходе от феодализма к капитализ¬
му)? а усложнение может быть связано с регрессом.
Согласно теории исторического монизма степень овладения об¬
ществом стихийными силами природы, выражающаяся в росте
производительности труда, степень освобождения общества из-под
гнета стихийных общественных сил, развитие личности, освобож¬
дающейся от порабощения, социально-политического неравенства
и т. д.,— вот наиболее общие показатели исторического прогресса.
В докоммунистических формациях, первоначально вследствие
низкого уровня развития производства, а в дальнейшем также
из-за частной собственности на средства производства, одни эле¬
менты социального целого систематически прогрессируют за счет
других. Прогресс техники и развитие общественного разделения
труда колоссально повышают его производительность, по оборот¬
ной стороной этого является превращение человека в частично¬
56

го работника, рост отчуждения и эксплуатации. В эти эпохи об¬
щественный прогресс можно в известном плане сравнить с про¬
грессом в живой природе, поскольку он идет в направлении
адаптации человека к стихийным (естественным и социальным)
силам. Прогресс как там, так и тут закрепляет одно направле¬
ние, тем самым исключая другие, так как связывается с социаль¬
но закрепляемой специализацией, не подчиненной сознательному
и планомерному воздействию общественного целого.
Здесь социальные силы действуют стихийно, практически не
контролируются человеком.
Между тем, говоря о социальной эволюции, мы имеем в виду
такое преобразование социальной системы, которое направлено на
сведение к минимуму стихийного воздействия как природных, так
и общественных факторов. Социальная эволюция отличается от
биологической как раз тем, что человек не только адаптируется
к среде, но и адаптирует среду к собственным нуждам и потреб¬
ностям. В процессе своей деятельности человек изменяет мир и
самого себя. (Следует здесь заметить, что Парсонс понимает адап¬
тацию широко, включая в нее и адаптацию среды к системе, на-
зывая ее «активным контролем». Однако, поскольку он не упо¬
минает об объективных закономерностях общественного развития
и их познании, это его положение остается без логического за¬
вершения, так как «активный контроль» либо оказывается слиш¬
ком абстрактным, либо, напротив, имеет лишь ограниченный
смысл и локальное применение.)
По мере своего развития человек все больше познает природу
и своей деятельностью расширяет мир социального общения,
культурных образцов, продуктов исторической деятельности лю¬
дей. Тем самым место приспособления к естественному миру, ко¬
торый теперь человек все в большей степени приводит в соответ¬
ствие со своими потребностями, занимает приспособление к со¬
циальному миру, законы которого в течение многих тысячелетий
продолжают действовать не менее стихийно, чем законы природы.
Законы биологической эволюции человека вместе со становле¬
нием человеческого общества перестали играть определяющую
роль, поскольку человек создал орудия, средства труда, делаю¬
щие его относительно независимым от изменений естественной
среды. Его приспособление к естественной природе не вообще
прекратилось — оно приняло принципиально иное, чем в живот¬
ном мире, направление: освобождение от ее господства путем по¬
знания и использования сил самой природы, путем превращения
этих сил в собственные силы человека. Этим, в частности, дока¬
зывается, что отличие социального от природного вовсе не озна¬
чает «внеестественность» или сверхъестественность социальной
57

природы. Социальное развитие выступает как естественноистори¬
ческий процесс.
В отличие от растительного и животного мира, где достижение
оптимума в адаптации к условиям среды, т. е. наиболее совер¬
шенная специализация (как форма приспособления) приводила
к тупиковым ветвям эволюции и часто к гибели вида, поскольку
он оказывался наименее приспособленным.к адаптации в случаях
изменений естественных условий, т. е. недостаточно гибким, при¬
способление человека к человеческому миру в условиях специа¬
лизации, именно в связи с прекращением определяющего воздей¬
ствия биологической эволюции, не связано с естественным отбо¬
ром, т. е. в принципе не закрепляется наследственно. Если в
органической природе преемственность структуры обеспечивается
благодаря функционированию особых (генетических) систем в ор¬
ганизме, то в общественном процессе функции хранителя и пере¬
датчика информации выполняют специфические социальные об¬
разования — вся совокупность исторически развивающихся форм
хранения знаний, учений, традиций, обычаев, норм поведения лю¬
дей, которая может быть охарактеризована как «культурная си¬
стема».
Диалектико-материалистическая социология отнюдь не игнори¬
рует, как ей это пытаются приписать многие ее противники, ак¬
тивную роль человека и его сознания в историческом развитии,
а, напротив, научно обосновывает действенный, преобразователь¬
ный, предметный характер этой активности. Именно Марксу при¬
надлежит тезис о том, что от объяснения мира необходимо перей¬
ти к его преобразованию. Ему в принципе чужд взгляд на исто¬
рию как на фатально-предопределенный процесс и на человека
как простую функцию объективных исторических сил.
Социальная среда (обстоятельства, условия) не играет, подобно
естественной среде по отношению к органической природе, актив¬
ной роли вне человеческой деятельности в исторической эволю¬
ции, поскольку, как уже сказано, сама эта среда, эти условия и
обстоятельства есть деяние человека. Обстоятельства, пишет
Маркс, в такой же степени творят человека, в какой человек тво¬
рит обстоятельства. Мир, окружающий человека,— «историческая
природа и природная история» 21.
«История,— писал Маркс,— не делает ничего... Не «история»,
а именно человек, действительный, живой человек — вот кто
делает все...» 22
Однако эта живая деятельность до тех пор, пока социальные
21 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 3, с. 43.
22 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 2, с. 102.
58

законы действуют стихийно и человек вынужден приспосабли¬
ваться к машине, не является в полной мере свободной деятель¬
ностью. Она подчинена внешней необходимости борьбы за суще¬
ствование (которая, однако, как мы видим, носит совершенно
иной, чем в природе, активный характер, проходит через созна¬
ние). Живой труд, иначе говоря, подчиняется мертвому труду,
человек адаптируется к машине. Несмотря на то, что инженер¬
ная психология, например, занимается сейчас изучением пробле¬
мы приспособления техники к человеку, это приспособление пока
что есть лишь один из путей приспособления человека к обслу¬
живанию этой техники, поскольку речь идет о механической ре¬
продукционной деятельности. И это свидетельствует о том, что
человеческое общество стоит в своей эволюции лишь на пути к
раскрытию своих сил в их природной универсальности, всеобщ¬
ности, на пути, который неизбежно принимает форму отрицания
его сегодняшнего состояния и его сегодняшней деятельности.
Преобразующая (адаптирующая) деятельность человека лежит
в основе того, что социальный прогресс носит непреходящий ха¬
рактер, ведет не ко все более жесткой регламентации, а ко все
более полной свободе.
Разумеется, процесс общественного развития нельзя представ¬
лять в виде четко разграниченной смены одной социально-исто¬
рической формы другой. Эволюционные процессы вообще отнюдь
не носят однолинейного и однородного характера и не всегда с не¬
обходимостью являются прогрессивными. Общество имеет сложную
структуру, и взаимодействие ее элементов характеризуется не¬
односторонней направленностью. Здесь постоянно действует прин¬
цип обратной связи. Жесткий однолинейный детерминизм, кото¬
рый нередко приписывают марксизму, на самом деле совершенно
чужд ему, противоречит самой сути позиции научной социологии.
Социальное развитие осуществляется не только не прямолиней¬
но, но включает в себя и попятные движения. Марксизм, фикси¬
руя сложность социального целого, выявил различные компонен¬
ты внутри этой целостной системы — экономический базис, поли¬
тическую и идеологическую надстройки и пр. Вместе с этим он
впервые обратил внимание на неравномерность развития отдель¬
ных компонентов общественного целого, показал, что в условиях
антагонистических общественно-экономических формаций не мо¬
жет быть равномерного развития всех компонентов социальной
системы. История свидетельствует о том, что экономическая от¬
сталость некоторых стран часто сопровождалась их быстрым куль¬
турным развитием (например, Россия 60-х годов прошлого века),
что экономическая развитость определенных стран не всегда не¬
избежно связана с политической развитостью и культурным про¬
59

грессом. Таким образом, исторический монизм отнюдь не исклю¬
чает признания разностороннего взаимодействия различных
факторов общественной жизни и того, что при конкретном рас¬
смотрении тех или иных социальных феноменов и процессов ре¬
шающим может оказаться не экономика. Марксизм отрицает
лишь противопоставление координации этих факторов их иерар¬
хической субординации, которая проявляется в конечном счете.
Как подчеркивал Энгельс, экономическая необходимость пробива¬
ет себе дорогу через массу случайностей и лишь в конечном сче¬
те определяет характер функционирования и развития социаль¬
ного целого.
Если не сбрасывается это определяющее в конечном счете
влияние экономики, то марксистская социология вовсе не исклю¬
чает многообразия и возможности выбора, сопоставления и каче¬
ственного сравнения разных путей общественного развития. Бо¬
лее того, марксистское требование конкретно-исторического под¬
хода к любому социальному явлению или процессу предполагает
такое многообразие неизбежным. Принцип повторяемости в исто¬
рии отнюдь не означает калькирования социальных ситуаций в
различных общественных системах.
Выдвинув в качестве основного критерия общественного про¬
гресса развитие производительных сил и прежде всего человека,
марксизм отнюдь не исключает того, что внутри компонентов со¬
циальной системы могут существовать свои специфические кри¬
терии прогресса. Так, критерием развития техники на тех или
иных ее этапах могут служить экономическая рентабельность ее
применения, эффективность осуществления технических преобра¬
зований и пр. Свои имманентные критерии культурного прогрес¬
са можно вычленить и внутри ряда областей культуры, например,
науки, искусства и т. д. Наличие такого рода имманентных, отно¬
сительно самостоятельных критериев развития уровней социаль¬
ной системы еще более подчеркивает значимость единого, общего
критерия общественного прогресса.
Только на этой принципиальной основе и представляется воз¬
можным научное рассмотрение и объективная оценка существую¬
щих эмпирических моделей социального развития. При этом,
разумеется, необходимо сразу же оговориться, что обсуждение
данной проблемы предполагает детальное и основательное знание
не только выводов и гипотез, характерных для современных тео¬
рий об обществе, но и тех реальных трудностей и проблем, с ко¬
торыми столкнулись многие страны, вступившие на путь интен¬
сивного социального развития и в своих специфических условиях
ищущие пути наиболее эффективного движения к лучшему буду¬
щему. Не случайно одним из основных факторов, давших толчок
60

появлению неоэволюционистских концепций, явились именно
проблемы развивающихся стран. Только по мере обобщения всего
громадного социального опыта индустриальных стран, и в том
числе опыта социалистических государств по переустройству со¬
циальных отношений, всей общественной структуры, Д также
опыта развивающихся стран в социологической теории появляют¬
ся вполне достоверные модели социального развития.
Проблемы социально-экономического развития
Социологический анализ общественного развития предполагает
изучение развития различных компонентов социальной системы,
многообразных подсистем социального целого. Поскольку про¬
гресс в области науки и техники сегодня наиболее очевиден и вы¬
зывает наиболее конструктивные изменения, постольку, вне
зависимости от имеющихся расхождений в представлениях о
структурных конфигурациях социальных систем и об иерархии и
характере взаимозависимостей различных структурных элементов,
целесообразно, видимо, прежде всего обратиться к анализу проб¬
лем развития техники и науки. В этой сфере эмпирические мо¬
дели развития могут сыграть важную роль для выявления спе¬
цифических средств прогнозирования технического и научного
прогресса. Обратимся к проблеме прогнозирования, так как имен¬
но она, как представляется, дает наибольшие возможности для
анализа социологического подхода к проблеме изменений в боль¬
шом интервале времени и выяснения направления эволюции и
развития социальных систем.
В. И. Ленин писал, что «экономист всегда должен смотреть
вперед, в сторону прогресса техники, иначе он немедленно ока¬
жется отставшим, ибо кто не хочет смотреть вперед, тот повора¬
чивается к истории задом: середины тут нет и быть не может» 23.
Эти слова относятся не только к экономистам, но и к социоло¬
гам. Надо отметить, что ныне достигнуты определенные успехи в
прогнозировании перспектив научно-технического прогресса и воз¬
растает точность этих прогнозов. Так, в 1959—1960 гг. были пред¬
сказаны достижения, которые сейчас уже осуществлены. Напри¬
мер, на начало 60-х годов были предсказаны создание ускорите¬
ля мощностью 25 мэв, хирургические операции с использованием
искусственного сердца, связь через спутники, создание судна с
атомным двигателем. Было предсказано к середине 1960 гг. и до¬
стигнуто создание вертикально взлетающего самолета, спутника
с человеком на борту, газовой турбины на автомобилях и т. д.
23 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 5, с. 137—138.
61

Успехи, достигнутые в прогнозировании научно-технического
прогресса, объясняются в определенной степени и построением
моделей развития техники, повышением эффективности методо¬
логических средств прогнозирования. Известно, что в прогнози¬
ровании научно-технического прогресса применяются различные
методы: методы экспертных оценок («мозговая атака», метод
Дельфи), прогнозирование на основе качественно-количественно¬
го анализа динамики выдачи патентов, на основе теоретико-ин¬
формационного анализа патентов, с помощью различных форм
экстраполяции и т. д.
Серьезные достижения существуют в построении моделей эко¬
номического развития. Не касаясь подробно этой специальной об¬
ласти, упомянем лишь некоторые экономические модели, которые
пытаются преодолеть односторонность теории экономического
равновесия и выявить динамику развития. Помимо моделей, пред¬
ставленных шведскими экономистами, надо упомянуть модель
«затраты — выпуск» американского экономиста В. Леонтьева, со¬
вокупность моделей и методов теории оптимального планирова¬
ния, успешно разрабатываемых советскими экономистами — ныне
покойным академиком В. Немчиновым, В. Канторовичем, В. Но¬
вожиловым и др. Следует обратить внимание на то, что создание
такого рода моделей столкнулось с рядом теоретических трудно¬
стей. Прежде всего построение динамических моделей не может
основываться на простой экстраполяции из прошлого, а должно
предполагать осмысление потребностей и тенденций будущего
развития. Эта трудность отмечается в экономической модели
прогнозирования экономики Англии, предложенной Р. Стоуном и
Дж. Брауном: «Важно постоянно иметь в виду, что связи и коэф¬
фициенты моделей должны быть ориентированы на будущее, а не
на прошлое и настоящее. Не похоже, чтобы любая чисто эконо¬
метрическая техника, базирующаяся на анализе прошлого про¬
мышленности, могла нас целиком удовлетворить. В этой связи мы
в особенности подчеркиваем необходимость кооперации исследо¬
вательских усилий экономистов, статистиков и инженерно-техни¬
ческого персонала» 24.
Другая трудность состоит в том, что изучение экономического
развития предполагает анализ множества переменных — проблем
народонаселения, его роста и миграции, развития образования,
изменений в уровне жизни и потреблении и т. д. Теории, анали¬
зирующие экономическое развитие, не могут ограничиваться по¬
строением моделей лишь на одном экономическом показателе —
24 Stone R.3 Brown J. Future in Figure, v. 1. Amsterdam, 1962, p. 309.
62

уровне инвестиций, капитальных вложений и пр., а должны вклю¬
чать ряд взаимосвязанных переменных, оказывающих существен¬
ное влияние на развитие экономики. Причем построение такого
рода моделей должно учитывать своеобразие социального положе¬
ния стран, вступивших на путь интенсивного общественного раз¬
вития. Приведем один пример. Перед развивающимися странами
встает сейчас трудная проблема — обеспечение занятости населе¬
ния. Чистый прирост трудоспособного населения в 1970—1980 гг.
составит 280 млн. теловек, в том числе 226 млн. в развивающих¬
ся странах. Следовательно, должно быть трудоустроено почти чет¬
верть миллиарда человек, причем больше чем для половины из
них надо создать новые рабочие места. Эти страны не в состоя¬
нии сейчас применять современную технику. Дешевизна рабочей
силы и необходимость обеспечения занятости столь большого чис¬
ла людей порождают парадоксы социального развития, приводят,
в частности, к тому, что в этих странах эффективнее применять
так называемую промежуточную технологию — это в 150—200 раз
дешевле применения современной технологии.
Перед социологами стоит сложная и многогранная проблема
исследования путей перехода освободившихся стран на путь раз¬
вития своей экономики, их индустриализации, урбанизации, изме¬
нения всего образа жизни. Традиционный способ производства
претерпевает радикальные изменения при индустриализации этих
стран. К. Маркс писал: «Чем дольше сохраняются традиции в са¬
мом способе производства (а в земледелии традиционный способ
держится долго, еще дольше он удерживается при характерном
для Востока сочетании земледелия и промышленности), т. е. чем
меньшим изменениям подвергается действительный процесс при¬
своения, тем устойчивее старые формы собственности, а следова¬
тельно, и община вообще» 25. Следовательно, индустриализация
приводит к существенным модификациям всей социальной струк¬
туры, к ломке старых и к созданию новых форм социальной свя¬
зи. Переход этот осуществляется в различных условиях, которые
необходимо учитывать при построении различных эмпирических
моделей индустриализации. Следует отметить и то, что по при¬
чинам колониальной эксплуатации в развивающихся странах рост
обрабатывающей промышленности значительно отставал от роста
добывающей. При построении общей теории индустриализации и
ее эмпирических моделей необходимо учитывать не только осо¬
бенности структуры промышленности этих стран, но и возможные
источники капиталовложений (внешние или внутренние), оказа¬
ние помощи со стороны развитых стран и т. д.
25 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 46, ч. I, с. 484.
63

Еще одна важная проблема социального развития, которая тре¬
бует своего обсуждения и эмпирической интерпретации,— проб¬
лема урбанизации. Процесс урбанизации происходит ныне весьма
интенсивно не только в развитых обществах, но и в развиваю¬
щихся странах. Урбанизация тесно связана с развитием промыш¬
ленности, хотя ее нельзя объяснить только этим. Здесь сущест¬
вует многообразие факторов, которые еще требуют своего тща¬
тельного научного анализа. Социология не может проходить мимо
этих весьма значительных процессов, оказывающих большое влия¬
ние на всю социальную жизнь. Она должна представить работаю¬
щие, эффективные модели развития города, в эмпирической фор¬
ме представить процесс урбанизации.
И, наконец, следует сказать о проблеме прогнозирования и оцен¬
ки тенденций современного образования, потребностей в кадрах
того или иного профиля, профессий как промышленных, так и
научных. Опять-таки это многогранная проблема, при изучении
которой необходимо учитывать не только имманентные потребно¬
сти науки, промышленности и т. п., но и реальные возможности
тех или иных стран, уровень их экономического развития, воз¬
можности вложения капиталов в развитие образования и науки.
К сожалению, в этой области достижений меньше, чем в осталь¬
ных. Анализ потребностей в кадрах того или иного профиля, соз¬
дание эмпирических моделей развития образования и его раз¬
личных видов — профессионального, среднего, высшего, моделей,
учитывающих множество факторов,— одна из насущных задач
современной социологии.
Представляется очевидным, что к какой бы области жизнедея¬
тельности современного общества мы ни обратились, какие бы
локальные или глобальные проблемы ни рассматривали, построе¬
ния эмпирических моделей социального развития с необходи¬
мостью должны, во-первых, учитывать всю сложную взаимосвязь
социальных явлений и процессов в их переплетении и, во-вто¬
рых, исходить из субординации факторов, образующих эту взаи¬
мосвязь, в основе которой лежат, с одной стороны, решающие
тенденции современной научно-технической революции, втягиваю¬
щей так или иначе в орбиту своего действия все страны мира,
и, с другой,— социально-экономическое развитие каждой страны
в ее взаимодействии с другими государствами.
Именно в этом направлении ведут поиск западпые социологи
(Парсонс, Эйзенштадт, Этциони и др.), предпринимающие, как
уже отмечалось, попытки синтезировать системный подход с эво¬
люционизмом. Однако и набор факторов или эволюционных уни¬
версалий, равно как и последовательность их анализа, претендую¬
щая на латентно выраженную субординацию их, вызывают серьез¬
64

ные возражения. Очевидно, не случайно эти концепции в основ¬
ном обращены в прошлое, а будущее предстает в них лишь как
экстраполяция определенных тенденций прошлого.
Каковы бы ни были сегодня конкретные пути эволюционного
развития народов разных стран, генеральное направление соци¬
ального прогресса в наши дни лежит через современную научно-
техническую революцию к освобождению человека от всех сковы¬
вающих его пут, к расширению и углублению творческих функ¬
ций, выполняемых человеком. Это предполагает качественное
изменение соотношения законов функционирования и законов
развития общества.
После первой промышленной революции, как известно, законы
развития оказались присущими самим законам функционирова¬
ния социального целого (разумеется, речь идет о тех странах,
которые были охвачены этой революцией), в то время как до
этой революции для внутренней жизни каждого конкретного со¬
циального организма характерна доминирующая роль законов
функционирования и воспроизводства системой своей собствен¬
ной структуры,, а изменение и развитие происходят под дейст¬
вием всеобщего. Такая трансформация в соотношении законов
функционирования и развития вносит принципиальное изменение
в сам механизм действия эволюционных закономерностей. (Заме¬
тим, что данные современной биологии позволяют некоторым уче¬
ным утверждать, что господствующее представление о невозмож¬
ности эволюции самих эволюционных законов в органическом
мире также не является истинным.) Именно с возникновением
крупного машинного производства начинает в полную меру про¬
являться преимущество его универсальности, которым он обязан
тому, что его адаптированность и специализация не закрепляют¬
ся наследственно.
Однако, выявив указанное изменение в соотношении развития
и регламентации социальной жизни, К. Маркс вместе с тем по¬
казал, что и при капитализме, в этих новых условиях, чем боль¬
ше развивается общество в целом, тем в более бесчеловечное по¬
ложение попадает основная масса людей. Это связано не только
с уровнем развития производства, но и с характером антагони¬
стических социальных отношений, поскольку господствующий
класс, вынужденный с естественноисторической необходимостью
развивать производство, стремится тем не менее к сохранению
прежде всего существующих форм собственности и своего собст¬
венного положения в социальной структуре.
Иначе говоря, законы функционирования и законы развития и
тут оказываются носителями противоположных тенденций — про¬
гресса и регламентации. В самом производстве это проявляется,
3 Заказ J4 2456
65

в частности, в подчинении живого труда труду неживому, в при¬
способлении человека к машине. Преодоление этого противоречия
как раз и является объективным требованием современной науч¬
но-технической революции, ставящей в порядок дня такое преоб¬
разование всей общественной жизни, в результате которого зако¬
нами функционирования станут сами законы развития.
Это означает необходимость не только принципиального изме¬
нения материально-технического базиса производства на основе
всестороннего внедрения четырехзвенной машины, но и коренное
изменение всей системы социальных отношений, поскольку функ¬
ционирование такого производства принципиально не совместимо
с той регламентацией, которую налагают на него частная собст¬
венность и существующее разделение труда, неизбежно сопровож¬
дающееся внешним по отношению к человеку управлением и ре¬
гулированием его деятельности.
Вытеснение человека из сферы собственно материального про¬
изводства, сосредоточение всего объема его деятельности на твор¬
честве, т. е. превращение ее в собственно человеческую, означает
снятие подчинения живого труда мертвому труду — труду прош¬
лых поколений. Вместе с тем этот шаг оказывается новым каче¬
ственным скачком в развитии общества, изменением эволюцион¬
ных законов, поскольку решающей основой развития общества
теперь становится не приспособление человека к машине и т. п.,
вообще к стихийным механизмам действия естественной и соци¬
альной среды, а приспособление им этих механизмов к себе.
Отсюда полное изменение системы «среда — человек, среда —
личность, среда — общество» и характеризующих эту систему
взаимосвязей. Человек в этих условиях адаптируется прежде все¬
го путем адаптации к самой действительности, которая теперь его
не порабощает. Единственной границей его дальнейшего прогрес¬
са становится безграничность самого мира, который открывается
перед ним как мир его собственных возможностей.
Социологический анализ такого общества и соответственно вы¬
работка эмпирических моделей его развития требуют детальной
разработки таких методов и методики социологического исследо¬
вания, которые позволили бы в полной мере раскрыть его дина¬
мику в конкретных эмпирических формах его функционирования,
в его внутренней структуре.
Указанный уровень общественного развития не может быть до¬
стигнут на основе капитализма с его антагонизмами и социаль¬
ными институтами и прежде всего с его институтом частной соб¬
ственности. Эти институты не пригодны для регулирования сво¬
бодной творческой деятельности.
Путь к нему открывается вместе со становлением и развитием
66

коммунистической формации, суть которой состоит в раскрытии
возможности для «развития всех человеческих сил как таковых,
безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному
масштабу» 2в. И именно поэтому Маркс только отсюда и начи¬
нает отсчет истории человечества, относя все предшествующее
развитие общества к его предыстории. Эта ступень (царство под¬
линной свободы) является результатом всей социальной эволю¬
ции, превращающей человека в сознательного субъекта культур¬
но-исторического процесса.
Этот вывод сделал в свое время еще Энгельс. Он отметил, что
человек с переходом к коммунизму окончательно выделяется
«из царства животных и из звериных условий существования пе¬
реходит в условия действительно человеческие», которые означа¬
ют, что силы, господствовавшие над историей, поступают под
контроль людей, и люди начинают «вполне сознательно сами тво¬
рить свою историю...» 27
Следует подчеркнуть, что эволюционизм, понимаемый по Марк¬
су, не только не исключает, а предполагает необходимость пере¬
рыва постепенности, качественные скачки, т. е. революционные
изменения сущего. Этот момент важно подчеркнуть, так как мно¬
гие сторонники эволюционизма на Западе пытаются противопо¬
ставить эволюцию революционным процессам вместо того, чтобы
рассматривать последние лишь как момент, как одну из форм
прогрессивного изменения и развития.
28 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 46, ч. I, с. 476.
27 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 20, с. 294, 295.

Глава третья
Символический интеракционизм
Прежде всего следует высказать несколько предварительных за¬
мечаний, которые касаются, во-первых, генезиса концепций сим¬
волического интеракционизма, во-вторых, места символико-инте-
ракционистского подхода в системе социальных наук, в-третьих,
содержания понятия социального взаимодействия, как оно трак¬
туется в символическом интеракционизме. Последнее наиболее
важно, ибо уяснение содержания этого понятия позволяет с са¬
мого начала определить специфику теоретической ориентации
символического интеракционизма и выделить его из ряда других
социально-психологических и социологических концепций, осно¬
вывающихся на понятии взаимодействия.
1. В современной буржуазной социологии и социальной психо¬
логии под названием «символический интеракционизм» выступают
теоретические концепции, ведущие свое происхождение от соци¬
ально-психологической системы Дж. Г. Мида и «психодраматиче¬
ских» исследований Дж. Морено. Имя Морено редко упоминается,
когда речь заходит о родоначальниках этого направления. Тем не
менее анализ теоретических положений Морено, содержащихся в
его исследованиях о психодраме, обнаруживает их родство с со¬
ответствующими рассуждениями Дж. Мида \
1 Простое хронологическое сопоставление позволяет говорить о независи¬
мом возникновении главных идей символического интеракционизма на
немецкой, так же как и на американской почве. Годы жизни Дж. Г. Ми¬
да —1863—1931, Джэкоб Морено родился в 1892 г. Но при жизни Мид
мало печатался. Главные труды его, скомпонованные из статей, беглых
заметок, стенограмм лекций, были изданы лишь после его смерти (см.
библиографию). Тогда же началось распространение его идей. Разработ¬
ка Морено теории и практики психодрамы приходится на 20-е годы, тогда
же были опубликованы его первые теоретические работы. Теории Море-
68

Символический интеракционизм часто рассматривается как чи¬
сто американское «изобретение». Мнение это неточно. Теории
символического интеракционизма следуют интеллектуальной тра¬
диции исследования диалектики человеческого общения, наиболее
ярко выразившейся в гегелевской философии. Известный амери¬
канский социолог Г. П. Беккер писал: «Мид был одним из моих
учителей... он говорил, что рассмотрение Self-Other Problem без
мощного импульса со стороны гегелевского анализа никогда бы
не приняло форму, в которой оно воплотилось в «Mind, Self and
Society» 2. В этой работе, добавляет Беккер, Мидом был мастер¬
ски использован анализ проблематики понимания и общения, дан¬
ный в «Феноменологии духа» Гегеля. К этой же традиции отно¬
сится интеракционистская по своему существу антропология
JI. Фейербаха, послужившая одним из источников позднейших эк¬
зистенциалистских концепций личности, а также вдохновившая
ряд антропологических и социологических доктрин современной
диалектической теологии (М. Бубер, П. Тиллих и др.) 3. Дух этих
построений, превращающих диалектику общения в мистику обще¬
ния, прекрасно передают стихотворные строки Морено, предпо¬
сланные им в качестве эпиграфа его многотомному труду «Психо¬
драма»: «Встреча двоих: эрачок к зрачку, лицо к лицу. Когда ты
рядом, я вырву твои глаза и заменю их моими, и я вырву мои
глаза и заменю их твоими, а потом я взгляну на тебя твоими
глазами, а ты на меня — моими, и наше свидание станет тюрь¬
мой без цепей: неопределенное место в неопределенном времени,
неопределенное слово — неопределенному человеку» 4. Современ¬
ные концепции символического интеракционизма, несмотря на
свой рационалистический научный пафос, объективно содержат в
себе возможности подобного рода мистики и в своих логических
выводах приходят к релятивизации социального пространства —
времени, языка, социального бытия человека.
Из непосредственных предшественников символического интер¬
акционизма — социологов и социальных психологов, наметивших
соответствующий этому направлению круг проблем, а также пути
их разрешения, можно назвать Г. Зиммеля в Германии, Ч. Кули
и У. Томаса в Америке.
но стали приобретать более широкую известность после переезда его в
1927 г. из Австрии в США.
2 Becker Н. Р. Deutsche Gedankengut in der amerikanischen Socialpsycholo-
gie und Sociologie.— In: Jahrbuch fur Amerikastudien, Bd. III. Heidel¬
berg, 1958, S. 16.
3 См.: Pfuetze P. E. Self, Society, Existence. Human Nature and Dialogue in
he Thought of G. H. Mead and M. Buber. N. Y., 1961: Winter G. Elements
for a Social Ethic N. Y., 1966.
4 Moreno /. Psychodrama, v. 1. N. Y., 1947, p. 3.

2. Второе замечание касается места теорий символического ин-
теракционизма в системе социальных наук. Различными автора¬
ми, в том числе и среди самих представителей этого направления,
символический интеракционизм относится то к области социоло¬
гического, то к области социально-психологического знания5.
Причина путаницы состоит в том, что символические интерак-
ционисты идут фактически по пути подмены социологии социаль¬
ной психологией. Не располагая историко-социологической теори¬
ей, позволяющей отнестись к обществу как к объективному фено¬
мену, имеющему собственные закономерности функционирования
и развития, не сводимые к закономерностям межличностного об¬
щения, символические интеракционисты рассматривают социаль¬
ную структуру как результат «кристаллизации», стабилизации
процессов межличностного общения, а социальное развитие — как
процесс эволюции коммуникативных форм. В этом смысле они
всецело следуют точке зрения Ч. Кули, полагавшего, что «даже
наиболее сложные и неизменные институты» следует рассматри¬
вать как «состоящие из бесчисленных межличностных взаимодей¬
ствий или актов симпатии, организованных в прочное целое... по¬
средством некоторой системы символов» 6. Интеракционизм под¬
меняет понятие общества как объективного феномена понятием
общества как феномена интерсубъективного, где «скрепами» со¬
циального порядка служат не объективные материальные жиз¬
ненные процессы, а субъективно значимые символы.
Подобная трактовка общества не удовлетворяет потребностям
социологии, хотя, на наш взгляд, в ней удачно очерчивается
именно тот аспект социальной жизни, исследованием которого
должна заниматься социально-психологическая наука7. Именно
поэтому можно говорить о теориях символического интеракцио-
низма как о социально-психологических по существу, отмечая не¬
состоятельность их претензий на теоретическое познание фунда¬
ментальных социальных процессов и закономерностей.
3. И еще одно замечание относительно понятия взаимодей¬
ствия, как оно трактуется в символическом интеракционизме. По¬
яснение его точного содержания необходимо, ибо тезис о том, что
социология представляет собой исследование социального взаимо¬
5 Например, Н. Дензин относит символический интеракционизм к «субъек-
- тивным, т. е. социально-психологическим» по своей природе, теориям
(Denzin N. Symbolic Interactionism and Ethnomethodology.— «ASR», 1969,
v. 84, N 6, p. 259), тогда как Г. Блумер и ряд других теоретиков предпо¬
читают говорить о «социологии символического интеракционизма».
6 Cooley Ch. Human Nature and the Social Order. N.Y., 1964, p. 166.
7 См. работы Б. Д. Парыгина, особенно его книгу «Социальная психология
как наука» (JT., 1967, с. 55—57).
70

действия, Стал ныне общим местом в буржуазной социальной на¬
уке, и на понятии взаимодействия базируется целый ряд социоло¬
гических концепций, радикально отличающихся от символическо¬
го интеракционизма.
Г. Беккер, не претендуя на исчерпывающий анализ, выделяет
три основных значения понятия взаимодействия й.
а) Взаимодействие как взаимовлияние индивидов, когда пред¬
полагается, что поведение индивида представляет собой непо¬
средственную реакцию на поведение другого. В простейшем виде
эта точка зрения концептуализируется в модели «стимул — реак¬
ция». Взаимодействие, рассматриваемое подобным образом, носит
почти автоматический характер, реакция на поведение другого
предетерминирована, «неизбежна» и «внеличностна». Более раз¬
работанной и теоретически изощренной версией такого подхода
является теория социального обмена Дж. Хомэнса, П. Блау и др.
б) Взаимодействие, предполагающее опосредствующую роль
символов. Здесь речь идет о так называемом символическом взаи¬
модействии. Этот подход подчеркивает существеннейшее различие
в поведении животного и человека. Символизация предполагает
новый уровень переживания наличия другого. Взаимодействие
отождествляется здесь с коммуникацией (в особенности подчер¬
кивается роль лингвистической коммуникации). Согласно этой
точке зрения взаимное влияние никогда не бывает прямым, оно
всегда подвержено некоторой промежуточной трансформации,
т. е. стимул всегда интерпретируется.
в) Взаимодействие как Self-process. В этой концепции утверж¬
дается, что индивид не только находится в постоянном взаимодей¬
ствии (коммуникации) с другими, но и постоянно взаимодейст¬
вует с самим собой. Согласно этой точке зрения мышление есть
процесс взаимодействия — индивид сообщается сам с собой
«из перспективы другого».
Первый из очерченных выше подходов, базирующийся на ме¬
тодологических принципах бихевиоризма, коренным образом про¬
тиворечит точке зрения символических интеракционистов. Базо¬
вым для теоретических концепций символического интеракцио¬
низма является понятие символически опосредствованного взаимо¬
действия (второй подход). Третий подход (взаимодействие как
Self-process) логически следует из второго. Обе эти версии раз¬
рабатываются в современных концепциях символического интер¬
акционизма. Обе они (в неразрывном единстве) представлены в
трудах основоположников этого направления — Дж. Г. Мида и
Дж. Морено.
8 Цит. по: Brittan A. Meanings and Situations. London, 1973, p. 34.
71

Дж. Г. Мид и Дж. Морено
Г. Блумер, один из виднейших представителей современного сим¬
волического интеракционизма, писал, характеризуя значение идей
Мида для социологии и социальной психологии: Мид «перевернул
традиционную предпосылку, гласящую, что... разум и сознание
изначально «даны» человеческим существам, что люди живут в
мире пресуществующих, самоконституирующихся объектов, что
их поведение состоит в реагировании на эти объекты и что
жизнь группы состоит в соединении реагирующих таким образом
человеческих индивидов». В -противоположность традиционному
подходу, утверждает Блумер, Мид показал, что «человеческая
групповая жизнь явилась сущностным условием возникновения
сознания, разума, мира объектов, человеческих существ как ор^
ганизмов, обладающих «Я», и человеческого поведения в форме
конституированных актов» 9.
Согласно этой точке зрения не только социальный мир инди¬
вида является продуктом его жизни в группе, но и мир в целом
является социальным продуктом, «конструируется» в совокупно¬
сти процессов социальных взаимодействий. Не случайно наиболее
глубокий из комментаторов Мида, М. Натансон, отмечает, что,
по Миду, «социальный опыт включает в себя все фундаменталь¬
ные данные как для анализа самой природы «социального», так
и для анализа самой природы «опыта» 10. В круг проблем,
объединяемых в понятии социального опыта, Натансон включает:
организм, «Я», индивид, личность; общество, группа, среда, ситуа¬
ция, взаимодействие, процесс, активность, объект, образ, феномен;
познание, интуиция, понимание, воображение; и т. д. У Натансо¬
на есть все основания для подобного расширительного толкова¬
ния социального опыта, ибо Мид рассматривает мир как постоян¬
но возникающий, становящийся в процессе межиндивидуальных
взаимодействий. Это означает, что в каждом конкретном взаимо¬
действии возникают, становятся или же репродуцируются фунда¬
ментальные гносеологические и онтологические структуры.
Анализ процесса формирования индивидуального сознания
(и параллельно — «порождения» социального мира) в ходе взаи¬
модействия Мид начинает с понятия «жеста» и. Жест служит
9 Blunter Н. Sociological Implications of the Thought of George Herbert Me¬
ad.— «American Journal of Sociology», 1966, v. 71, N 5, p. 535.
10 Natanson M. The Social Dynamics of George Herbert Mead. Washington,
D. C., 1956, p. 6.
11 При анализе концепции Дж. Мида используются положения, сформули¬
рованные нами ранее в статье: Ионин Л. Г. Критика социальной психо¬
логии Мида и ее современных интерпретаций.— «Социологические иссле¬
дования», 1974, № 1.
72

начальной фазой индивидуального действия и в ходе взаимодей¬
ствия выступает в качестве стимула, на который реагируют дру¬
гие его участники. Жест является символом, ибо предполагает
наличие некоего референта, «идеи», соотнесенность с некоторыми
элементами опыта индивида.
Реакция на жест-символ не является непосредственной. Жест
и реакция на него опосредствуются значением. Значение пред¬
ставляет собой как бы редуцированное взаимодействие, объектив¬
но существующее в сфере социального опыта взаимодействующих
индивидов. Совокупность значений выступает как символическое
содержание сознаний, опыта индивидов. Но в терминах значений
формируются не только частные содержания опыта, но и общие
понятия — универсалии.
Комментируя мидовское понимание процесса порождения язы¬
ковых значений, Ч. Моррис пишет: «Индивид должен знать, о чем
он сообщает. Он сам, а не только тот, кто реагирует, должен быть
способным интерпретировать значение своего собственного жеста...
Благодаря их (значимых символов.— Л. И.) использованию ин¬
дивид «принимает роль другого» в процессе выработки и осу¬
ществления собственного поведения... Способность жеста вызы¬
вать одну и ту же реакцию в «Я» и в «Другом» обеспечивает
общность содержаний, необходимую для языковой общности» 12.
Значимые символы могут вырабатываться даже в ходе диадиче-
ского взаимодействия. В ходе же более сложного взаимодействия
с участием многих индивидов учитывается и обобщается мнение
группы относительно общего объекта, т. е. принимается роль
«обобщенного другого».
Обнаружение феномена «обобщенного другого» означает для
социальной психологии возможность анализа поведения в слож¬
ной социальной среде, для психологии сознания — возможность
объяснить формирование общих понятий. «Действительная уни¬
версальность и безличность мысли и разума,— пишет Мид,— яв¬
ляется результатом принятия данным индивидом установок дру¬
гих по отношению к себе и последующей кристаллизации всех
этих частных установок в единую установку, или точку зрения,
которая может быть названа установкой «обобщенного дру¬
гого»» 13.
Стадии припятия роли другого, других, обобщенного другого —
стадии превращения физиологического организма в рефлексивное
социальное «Я». Происхождение «Я», таким образом, целиком со¬
12 Morris Ch. Foreword.— In: Mead G. H. Mind, Self and Society. Chicago, 1936
p. XXI. 6
13 Mead G. II. Mind, Self and Society. Chicago, 1936, p. 90,
73

циально. Богатство и своеобразие заложенных в том или ином
индивидуальном «Я» реакций, способов действия, символических
содержаний зависит от разнообразия и широты систем взаимо¬
действия, внутри которых существует «Я». Структура завершен¬
ного «Я», полагает Мид, отражает единство и структуру социаль¬
ного процесса.
Пафос мидовской социальной психологии совершенно ясен,
и относительная прогрессивность его идей для своего времени не¬
сомненна. В эпоху между двумя мировыми войнами, когда для об¬
щего интеллектуального климата в его стране характерен был иск¬
лючительный индивидуализм, а в психологии — крайний бихевио¬
ризм типа уотсоновского, Мид утверждал социальный характер
человеческого «Я», невозможность сведения человека к «психоло¬
гической машине», каковой он выступал в доктринах бихевиори-
стов, невозможность существования «Я» вне «Других», вне со¬
циального контекста взаимодействия, т. е. вне общества.
Подобные установки не противоречат в принципе взглядам
марксистской социальной психологии на процесс формирования
полноценного социального индивида. Но в конкретном мидовском
анализе процесса социального взаимодействия содержатся момен¬
ты, чреватые опасностью субъективизма.
Первый из этих моментов ’— асоциологичность. Центральные
категории социальной психологии Мида остались расплывчатыми,
неясными. Он не сумел конкретизировать и расшифровать свои
мысли в терминах социологической теории, поскольку для этого
ему пришлось бы разработать целостную теорию социальной
структуры, проследить взаимодействие социальных норм, групп,
институтов и т. д.
Другой момент, теснейшим образом связанный с первым,—
антиисторизм концепции Мида. Мид анализирует наличность форм
взаимодействия, отвлекаясь от проблемы их исторического ста¬
новления. Анализ же этот необходимо должен быть связан с ис¬
торико-социологической теорией, с историческим материализмом,
который только и может объяснить содержание и суть тех или
иных исторически наличных форм общения 14.
Именно игнорированием историко-социологической теории мож¬
но объяснить еще один «опасный» момент — отсутствие в конценп-
ции Мида анализа содержательного аспекта взаимодействий. От¬
сюда невозможность выделения взаимоотношений в процессе про¬
изводства как решающих, определяющих содержание всех других
типов взаимодействий. Последнее не является очевидным с точки
14 Кон И. С., Шалин Д. Н. Джордж Г. Мид и проблема человеческого «Я»,-—
«Вопросы философии», 1969, № 12.
74

§рейия йепосредствейно участвующего во взаимодействии инди¬
вида. Взгляд Мида на проблему социального индивида и социаль¬
ного взаимодействия — это взгляд «изнутри», не проникающий за
рамки наличного, данного. Отсюда — тенденция субъективизации
концепции в целом, которой Мид не сумел избежать.
Внешне последовательная и непротиворечивая трактовка Ми¬
дом генезиса социального «Я», сознания, системы интёрсубъек-
тивно значимых символов обнаруживает, тем не менее, внутрен¬
ний парадокс, отмечавшийся многими его критиками и коммента¬
торами. Р. Бейлз писал: «Социальное взаимодействие, из которого
возникают разум, «Я», общество, вряд ли может быть только та¬
ким, каким определяет его участник после выработки рефлексив¬
ного «Я». Что-то существует до его определения, до его способ¬
ности определять... Символическое взаимодействие возникает из
несимволического...» 15 Раскрытие Мидом процесса этого возник¬
новения, говорит Р. Бейлз, внутренне противоречиво. Парадокс,
как полагает Г. Уинтер 16, заключается в следующем. Жест, со¬
вершаемый «Я», вызывает реакцию другого и становится значи¬
мым жестом, ибо приобретает значение, позволяя «Я» взглянуть
на себя глазами другого, «принять роль другого». Но «Я» может
интерпретировать реакцию другого только лишь будучи «Я». Если
следовать букве социальной психологии Мида, можно сказать, что
«Я» формируется р ходе взаимодействия, которое само по себе
уже предполагает наличие этого «Я».
Мид пытается разрешить этот парадокс, вводя представления
о сложном, комплексном характере человеческого «Я». Так, си¬
стема «Я» включает в себя два элемента: «I» и «ме». «Ме» — это
совокупность интернализованных установок других, «обобщенных
других», групповых норм; «I» — нерефлексивный, спонтанный
элемент «Я». «Я» — это диалектика «I» и «ме», их внутренний
монолог. Мид так характеризует взаимоотношение этих элемен¬
тов «Я»: «ме» — вопрос, задача, поставленная обществом: «I» —
ответ. «Каков будет этот ответ, «Я» не знает, и не знает никто
другой... Реакция на ситуацию, какой она является в непосред¬
ственном опыте, не очевидна, и именно эта реакция конституи¬
рует «I» 17. По Миду, «I» всегда в настоящем, оно есть непо¬
средственность восприятия и действования, нерефлексивный,
спонтанный элемент «Я». «Я» оценивает действие лишь тогда, ко¬
гда оно в прошлом, оценивает с точки зрения интернализованной
15 Bales R. Comment on Н. Blumer’s paper.— «American Journal of Sociolo¬
gy», 1966, v. 71, N 5, p. 546.
16 Cm.: Winter G. Elements fora Social Ethic.
17 Mead G. ff. Mind, Self and Society, p. 175.
75

структуры установок других, т. е. с точкй зрения «ме». «1» входМ
в сознание, когда оно уже не «I», а «ме». Именно подсистему «I»
делает Мид основным агентом личностного и (следуя логике своей
концепции) общественного развития, практически опровергая в
рамках собственной теории перспективную с точки зрения социо¬
логического анализа концепцию «ме», обрекая на субъективизм и
релятивизм всю свою систему социальной психологии 18.
Сказанного достаточно для общей характеристики социально¬
психологической теории Мида. Обратим же теперь внимание на
такое высказывание, чрезвычайно ярко характеризующее пред¬
ставления Мида о спонтанном, нерефлексивном действии «I».
«Спонтанность действует только лишь в момент своего явления,
так же как, говоря метафорически, лишь только в комнате вклю¬
чается свет, все становится ясно видимым» 1Э.
Но эта цитата принадлежит уже не Миду, а Морено. Трактовка
Морено проблемы «Я» во многом сходна с мидовской трактовкой.
Он дает почти такое же объяснение процессу возникновения зна¬
чимых символов и социального «Я». «Ролевое поведение,— пишет
Морено,— предшествует возникновению «Я». Роли не возникают
из «Я», но «Я» может возникнуть из ролей. Фактор спонтанно¬
сти (S-factor) может породить жест, даже если еще нет «Я» и
социального «другого», нет языка и социальной машинерии для
коммуникации жеста» 20. Фактор спонтанности оказывается от¬
ветственным за возникновение символического взаимодействия
из несимволического, так же как и за выработку индивидом но¬
вых способов поведения в новых для него системах символиче¬
ского взаимодействия.
Именно в этом первостепенной важности пункте обнаружива¬
ются прежде всего черты глубокого сходства социальной психоло¬
гии Мида с психодраматической концепцией Морено.
Отметим, что Морено в отличие от Мида не был чистым тео¬
ретиком 21. Не был он и социологом экспериментальной ориента¬
ции. Теоретические выводы относительно природы личности и
природы социального взаимодействия явились в результате его
практической работы в качестве врача-психотерапевта. Начав
18 Подробнее об этом см. уже упоминавшуюся статью JI. Г. Ионина.
19 Moreno J. Psychodrama..., v. 1, p. 86.
20 Ibid., p. 157.
21 Общие положения Мида «трудно представить в операциональной форме,
так, чтобы они могли быть проверены и, таким образом, отвергнуты или
пересмотрены. Дело в том, что Мид дает нам не столько специфические
гипотезы, или даже теорию, сколько довольно абстрактную концептуаль¬
ную схему»,— пишет А. Стросс (The Social Psychology of G. H. Mead.
A. Strauss (Ed.). Chicago, 1956, p. XVI).
76

свою деятельность в Вене, где в то время (20-е годы) необычай¬
ным успехом пользовались теория и метод психоанализа, Морено
пришел к выводам, коренным образом отличавшимся от выводов
фрейдизма. Теоретические посылки Фрейда были натуралистиче¬
скими. В основе его концепции лежала точка зрения биологиче¬
ского энергетизма. Хотя проблемы генезиса и природы инстинк¬
тов мало интересовали Фрейда (он относил эти проблемы к обла¬
сти собственно психологии), а интересы его были сосредоточены
в области «метапсихологии», исследовавшей превращения и «при¬
ключения» инстинктов в процессе человеческого общежития
(т. е. фактически в области социальной психологии, социологии
и даже социальной философии), изначальные пороки концепции
давали себя знать. Объектом психоаналитической терапии был
отдельный изолированный индивид, целью — объективирование
им (при помощи психоаналитика) собственной психической
жизни.
«Фрейд не пожелал выйти за пределы индивидуального орга¬
низма» 22,— писал Морено, предлагая свой собственный, в корне
отличный от фрейдовского, метод психотерапии. Морено вводит
больного в «психодраматическую ситуацию», выводит на сцену,
предлагая (при помощи актеров и под его, психотерапевта, непо¬
средственным руководством и при участии) разыгрывать без сце¬
нария, полагаясь на способность импровизации, сцены, повторяю¬
щие и видоизменяющие в ходе действия (в силу различия ориен¬
таций участников), сцены его собственной личной жизни,
являющиеся, по предположению, причиной неврозов, подавлен¬
ных состояний и т. д. В ходе психодрамы имело место не только
объективирование болезненных состояний, дающее возможность
точного диагноза, но и излечение посредством драматического
«катарсиса», не только обнаруживались компромиссные формы
общения, дающие выходы из межличностных «тупиков» повсе¬
дневной жизни, но и вырабатывалась способность импровизации,
«Я» больного приобретало гибкость, способность адаптации к
сложной среде, а тем самым способность к изменению ее в же¬
лаемую сторону.
Теоретически важен тот факт, что ситуация психодрамы рас¬
сматривалась Морено как идеальная модель реального мира, при¬
чем психодраматическое видение мира удивительно совпадало с
образом социального мира, как он представлялся и представля¬
ется в концепциях символического интеракционизма. «В психо¬
драматической ситуации,— писал Морено,— весь мир, в который
вступает актер,— интрига, действующие лица — во всех его изме¬
22 Moreno 7. Psychodrama..., v. 1, p. 8.
77

рениях, во времени и пространстве — все ново для него. Каждый
шаг вперед в этом мире должен быть определен по-новому. Каж¬
дое слово, им произнесенное, определяется словами, адресованны¬
ми ему. Каждое его движение определяется, вызывается и
формируется личностями и объектами, с которыми он взаимодей¬
ствует. Каждый его шаг определяется шагами других по отно¬
шению к нему. Но их шаги также определяются, частично по
крайней мере, его собственными шагами» 23.
Психодрама для Морено не только терапия и не только «порт¬
рет» социального мира, она также и исследовательский метод,
наиболее соответствующий специфическим особенностям социаль¬
ного процесса 24. «Психодрама,— полагает Морено,— может пред¬
ставить социальный процесс в его формирующих фазах в боль¬
ших измерениях и более ярко, чем любой другой известный метод.
Умело зафиксированная, она может стать источником более ин¬
тимного знания социальных отношений... Она добавляет к ору¬
диям социального исследователя новые... глубинные акционист-
ские методы» 25. Методы эти Морено делит на два типа: 1) психо¬
драма, имеющая дело с межличностными отношениями и личными
«идеологиями»; 2) социодрама, имеющая дело с межгрупповыми
отношениями и коллективными идеологиями 26.
Психо- и социодраматические процедуры, соответствующим об¬
разом наблюдаемые, служат средством экстернализации, объекти¬
вации культурных феноменов. Здесь может быть выявлена и из¬
мерена аксиологическая структура социальной системы, изучено
23 Moreno J. Psychodrama.., p. 53. Ср. это описание психо драматической
ситуации с описанием основных черт социального процесса в теорети¬
ческой концепции Г. Блумера. (См. в настоящей главе раздел «Симво¬
лизм»).
24 Следует наряду с социологическим и терапевтическим отметить еще
один — театральный аспект психодраматического творчества Морено.
Его искания в этой области (усовершенствования и нововведения в том,
что касалось сценографии, формы и задач сценария, места и роли зрите¬
лей, сочетания и роли профессиональных и непрофессиональных актеров
и т. д.) шли параллельно исканиям новаторов театра и кино того време¬
ни (таких, как С. Эйзенштейн, Б. Брехт), ибо ставили своей конечной
целью достижение большей социальной «релевантности» театра. Хотя,
конечно, конкретные цели и социальная направленность деятельности
Морено и указанных выше художников были принципиально различ¬
ными.
25 Moreno /. Op. cit., p. 246.
26 Анализ исследовательских процедур символического интеракционизма не
входит в наши задачи. О методах социально-психологического исследо¬
вания, разработанных Морено, см. его «Социометрию» (М., 1958), а также
критическую работу М. III. Вахитова «Об одной «новейшей» социальной
утопии». М., 1958.
78

функционирование «культурных консервов» (так Морено именует
традиционные стереотипизированные образцы поведения), и (как
полагает Морено, это — главное достоинство психодрамы) возни¬
кает возможность исследования взаимоотношений стереотипности
и спонтанности в каждой культурной модели. «Я все более под¬
черкиваю status nascendus социетальных процессов,— писал Мо¬
рено,— поскольку этими аспектами пренебрегали социологи в
прошлом» 27.
В этом суждении ясно выражены достойные уважения намере¬
ния и цели теоретической деятельности Морено. Но если учесть,
что термин «социетальный» буржуазная социальная наука отно¬
сит к обществу как целому, отчетливо проявятся как коренная
теоретико-методологическая порочность доктрины Морено, так и
фактическая ошибка, содержащаяся в его суждении.
Выше мы говорили об общей для всего символического интер-
акционизма тенденции сведения социального как такового к со¬
циально-психологическим, межличностным, внутригрупповым мо¬
ментам. Эта же тенденция в высшей степени характерна и для
Морено. В психодраме действительно могут быть вскрыты про¬
цессы становления и изменепия различного рода внутригруппо¬
вых связей, обнаружены некоторые аспекты характерных для об¬
щества в целом систем ценностей, некоторые культурно обуслов¬
ленные стандартизованные модели поведения и т. д. Но все эти
моменты не будут решающими, определяющими для структур
данного социетального феномена, будучи всего лишь их (этих
структур) многократно опосредствованным, культурно и личност-
но преломленным отражением. Неспособность к радикальному
выходу за рамки данной анализируемой ситуации и осмыслению
общества в его объективном бытии делает социологический ана¬
лиз Морено не «социетальным», а (если пользоваться его же тер¬
минологией) «микросоциологическим» анализом. Действительное
же исследование социетальных феноменов in statu nascendi в по¬
стоянном становлении и изменении дает (и давала, вопреки мне¬
нию Морено, задолго до рождения психодрамы) марксистская
диалектическая теория общества.
Но Морено не совсем прав, даже если отнести его суждение
лишь к области «микросоциологии». Как мы видели, именно в
«процессуальности» заключался пафос теоретической концепции
Мида. Вообще, видение мира в символическом интеракционизме
предполагает общество (даже в самых стабильных его проявле¬
ниях) как процесс, как постоянное порождение, возникновение,
становление. Это одна из важнейших черт, выделяющих симво-
21 Moreno 7. Phychodrama..., p. 247.
79

лический интеракционизм в единое своеобразное теоретическое
направление. Но налицо и существенные различия в концепциях
Мида и Морено. Если понятием, определяющим специфику ви¬
дения социального мира, в концепции Мида является понятие
«символа», то в теоретических построениях Морено важнейшую
роль играет метафорический (впрочем, для Морено это более чем
метафора) образ общества как «драмы». В соответствии с этим
мы выделяем два типа концепций современного символического
интеракционизма, обозначая их как «символический» и «драма¬
тический» подходы.
«Символический» подход
Повсеместно существуют расхождения в интерпретации понятия
«символ». Определение, даваемое «Философской энциклопедией»,
гласит: символом считается физический или идеальный объект,
отсылающий к другому, свидетельствующий о другом объекте,
«символом которого» он является. Но в отличие от просто знака
символ содержит в себе в неразвернутом виде принцип построе¬
ния, закон символизируемого явления или объекта. Такая трак¬
товка в принципе совпадает с символико-интеракционистским
толкованием социального символа как «редуцированного взаимо¬
действия». Выше уже отмечалось, что для символического инте¬
ракционизма характерно признание опосредствующей роли симво¬
лов в процессе социального взаимодействия. «В не-символическом
взаимодействии человеческие существа непосредственно реагиру¬
ют на жесты или действия друг друга, в символическом взаимо¬
действии они интерпретируют жесты друг друга и действуют на
основе значений, полученных в процессе интерпретации» 28,— пи¬
шет крупнейший теоретик этого направления Г. Блумер. Интер¬
претация предполагает «дефиницию», т. е. каким-либо образом
выраженное указание на то, как намеревается действовать инди¬
вид. Дефиниция интерпретируется, в результате чего ситуация
действия определяется по-новому, новая дефиниция экстернали-
зуется и т. д.
Посредством этих процессов индивиды приспосабливают свои
действия к действиям других, заставляя их одновременно приспо¬
сабливаться к собственным действиям. «Человеческое общение,—
пишет Блумер,— представляет собой процесс интерпретации и де¬
финиции» 29. Общность интерпретации и дефиниции является
предпосылкой существования социальной группы. Процесс раз¬
вития группы есть процесс ре-дефиниции и выработки некоего
28 Blumer Н. Sociological Implications..., p. 537.
29 Ibidem.

нового направления деятельности, соответствующего по-новому
определенной ситуации.
Образ человека в символическом интеракционизме — это образ
активного деятеля. «Я» для Блумера, так же как и для Мида,
есть процесс бесконечной рефлексии, диалога с самим собой.
«Я» как процесс предполагает индивида, активно противостоя¬
щего миру, а не заброшенного в мир, требует активного действия,
а не просто реагирования, заставляет индивида не просто осозна¬
вать свои поступки, но конструировать собственное поведение30.
Подобный активистский, оптимистический идеал личности осу¬
ществим, пожалуй, только в теории. Абсолютизация символическо¬
го аспекта человеческой деятельности постепенно приводит симво¬
лический интеракционизм к игнорированию ее объективного ма¬
териального содержания. Объект отождествляется с символом.
Символ тождествен дефиниции, т. е. предполагаемому способу
обращения с объектом. «Объекты,— пишет Блумер,— все объек¬
ты — являются социальными продуктами в том смысле, что они
формируются и трансформируются в процессе дефинирования,
имеющем место в ходе социального взаимодействия» 31.
Подобная трактовка социального взаимодействия личности, со¬
циальной группы, объекта приводит к созданию субъективист¬
ского, волюнтаристского, релятивизированного образа социально¬
го мира. Блумер рисует следующую яркую и недвусмысленную
картину: «Человеческие существа... (живут) в мире значимых
объектов — не в среде, состоящей из стимулов и самоконституи-
рующихся сущностей. Этот мир имеет полностью социальное
происхождение, ибо значения возникают в процессе социального
взаимодействия. Так, различные группы вырабатывают различ¬
ные миры, и- эти миры меняются, когда объекты, их составляю¬
щие, меняют свое значение. Поскольку люди расположены дейст¬
вовать исходя из значений, которые имеют для них объекты,
мир объектов группы представляет собой истинный смысл орга¬
низации деятельности. Для того чтобы идентифицировать и по¬
нять жизнь группы, необходимо идентифицировать мир ее объ¬
ектов; идентификация должна осуществляться в терминах зна¬
чений, которые имеют объекты в глазах членов группы. Наконец,
люди не прикованы к своим объектам, они вольны прекратить
свою деятельность по отношению к ним и выработать относитель¬
но их новую линию поведения. Это условие вносит в групповую
жизнь новый источник трансформации» 32.
30 Ibid., р. 536.
31 Ibidem.
32 Ibid., p. 540. Ср. с аналогичной характеристикой общественного процесса у
Морено (см. выше).
81

Нарисованная Блумером картина социальной жизни не нуж¬
дается в комментариях. Отметим лишь, что, верно описывая в
наиболее общих и существенных чертах образ общества, прини¬
маемый подавляющим большинством представителей символиче¬
ского интеракционизма, Блумер в своих работах все же
(с «усредненной» символико-интеракционистской точки зрения)
несколько утрирует, преувеличивает процессуальный аспект со¬
циальной жизни в противоположность структурному. Если рас¬
положить различные модификации теорий символического интер¬
акционизма, как они представлены в работах таких социологов
этого направления, как Б. Глейзер, Н. Дензин, А. Роуз, Г. Стоун,
А. Стросс, Т. Шибутани и другие, в континууме «процесс —
структура», то концепция Блумера окажется на крайнем процес¬
суальном полюсе. На противоположном «структурном» полюсе
окажется так называемая «теория Я», разрабатываемая в трудах
М. Куна. Концепция Куна представляет собой механистиче¬
скую интерпретацию социальной психологии Мида. «Я» мыслит¬
ся Куном как совокупность интернализованных установок груп¬
пы (аналог мидовской подсистемы «ме»). Эти установки —
групповые нормы — являются основой четко фиксированной,
стабильной, жесткой групповой структуры, структуры ролей, пол¬
ностью и однозначно детерминирующей индивидуальное поведе¬
ние. Общество в теоретической системе Куна лишено развития,
индивид — активности. «Я» для Куна — всего лишь «объект, ко¬
торый в большинстве отношений сходен с другими объектами» 33.
Строя свою теоретическую концепцию, Кун исходит прежде
всего из методологических соображений. В основе ее лежит по¬
зитивистский тезйс о единстве научного метода, применяемого
единообразно как в естественных, так и в социальных науках.
Отсюда следует требование операционального определения поня¬
тий, применения методов, удовлетворяющих «обычным научным
критериям», и «стандартизованного объективно детерминирован¬
ного процесса измерения... значимых переменных» 34.
Если у Куна «методологические предпосылки ведут к особому
образу человека», то, наоборот, у «Блумера особое видение чело¬
века ведет к особенной методологии» 35. В противоположность
Куну Блумер отказывается от операциональных концептов в
пользу не столь четко определяемых, но более содержательных
33 Sociological Methods. N. Denzin (Ed.). Chicago, 1970, p. 167.
34 Hickman C.t Kuhn M. Individuals, Groups and Economic Behavior. N. Y.,
1956, p. 224—225.
35 Meltzer B., Petras J. The Chicago and Iowa Schools of Symbolic Interactio-
nism.— In: Human Nature and Collective Processes. T. Shibutani (Ed.). N. Y.?
1970, p. 9.
83

понятий, соответствующих, по его мнению, субстантивным про¬
блемам социологии как «человековедческой» науки. Он противо¬
поставляет первые и вторые как «дефинитивные» и «эвристиче¬
ские» (sensitizing). Первые фактически предписывают, что дол¬
жен видеть исследователь, вторые указывают, куда смотреть.
Блумер следующим образом разъясняет это противопоставление:
«Вследствие того, что выражение (выражение индивидом своих
внутренних состояний — J1. И.) складывается всякий раз раз¬
личным образом, мы должны полагаться, разумеется, на общие
указания, а не на объективно фиксируемые свойства или спосо¬
бы выражения. Или, если подойти к делу с другой стороны: по¬
скольку то, о чем мы заключаем, не выражает себя постоянно
одним и тем же способом, мы не можем полагаться в нашем
выводе на объективную фиксацию выражаемого» 36. Этим методо¬
логическим предпосылкам соответствует так называемая мягкая
исследовательская техника: изучение личных документов, life-
histories, case-study, включенное наблюдение. Предполагается
необходимость понимания, вживания, постижения субъективных
состояний исследуемого индивида.
Таким образом, можно сказать, что теоретическому конти¬
нууму «процесс — структура» соответствует методологический
континуум «понимание — объяснение». Однако в своих практиче¬
ских исследованиях, так же как и в большинстве методологиче¬
ских работ, представители символического интеракционизма ищут
компромиссную методологию, могущую совместить требования
строгой научности со спецификой «гуманистического» видения
общества. Примером такого компромиссного подхода служат
шесть методологических принципов символического интеракцио¬
низма, формулируемые Н. Дензином 37.
Поскольку человеческое взаимодействие происходит на внешнем
и внутреннем (объективном и субъективном) уровнях и посколь¬
ку значения объектов могут изменяться в ходе одного и того же
взаимодействия, интеракционист обязан соотносить скрытое, сим¬
волическое поведение с явными, внешними моделями взаимодей¬
ствия. Первый методологический принцип состоит в необходимо¬
сти учета обеих форм поведения.
Второй принцип можно назвать «личностным» принципом. Ис¬
следователь должен рассмотреть взаимодействие с точки зрения
самих взаимодействующих, воспроизводя процесс приписывания
значений объектам и личностям, а также процесс «кристаллиза-
38 Blunter Н. What in Wrong with Social Theory? — ASR, 1954, v. 19, N 1, p. 8.
37 Denzin N. Symbolic interactionism and Ethnometodology.— In: Understan¬
ding Everyday Life. J. Douglas (Ed.). London, 1972, p. 266—269.
83

Цйи», стабилйзацйй значений в ходе формализации взаимодейст¬
вия. Следование этому методологическому принципу, полагает
Н. Дензин, позволит исследователю избежать «ошибки объекти¬
визма», когда точка зрения («перспектива») исследуемых подме¬
няется точкой зрения исследователя.
Из второго принципа следует третий. Именно «принятие роли
другого» (т. е. исследуемого) позволяет социологу связать субъ¬
ективные значения и символы исследуемого индивида с группо¬
выми и институциональными структурами, обеспечивающими со¬
ответствующие символические перспективы. «Пока значения не
будут связаны с более значимыми социальными перспективами,—
предупреждает Дензин,— исследование останется по существу
психологическим»88. Этим принципом предполагается наличие
двух уровней в любом исследовании: индивидуального и «интер-
акционального».
Четвертый методологический принцип символического интер-
акционизма касается ситуационных аспектов взаимодействия. Си¬
туация должна рассматриваться как значимая переменная. Ден¬
зин выделяет четыре компонента ситуации: взаимодействующие
как объекты, конкретная обстановка, значение элементов ситуа¬
ции, временные характеристики взаимодействия.
Важное значение придается пятому принципу. Поскольку для
социальной жизни, согласно точке зрения символического интер-
акционизма, характерно наличие как процессуального, так и
структурного аспектов, исследовательские стратегии должны от¬
ражать оба эти аспекта. Дензин не приемлет крайностей как
«сенситивной» методологии Блумера, так и «позитивистского»
подхода Куна. Научное исследование, заявляет он, стоит на
«двух китах» — открытии и верификации. Хотя традиционно для
символического интеракционизма характерны эвристические ме¬
тоды, это не означает, что операционализация невозможна или
нежелательна. Просто процедуры верификации должны быть от¬
ложены до тех пор, пока не выявятся достаточно четко ситуа¬
ционно обусловленные значения исследовательских категорий.
После этого должны применяться стандартизованные методы на¬
блюдения и измерения. Другая приемлемая стратегия состоит в
одновременном применении разнообразных методов. Эта страте¬
гия именуется «триангуляцией». Логика исследования в этом
случае основывается на тезисе о том, что не существует метода,
способного одновременно разрешить проблему открытия и про¬
блему верификации. В случае триангуляции ограниченность од¬
ного метода возмещается достоинствами другого.
38 Ibid., р. 267.
84

Последний, шестой методологический принцип Касается типа
теории, формулируемой в символическом интеракционизме. Ден-
зин считает целью интеракционистских исследований формули¬
рование универсальной формальной теории в зиммелевском смыс¬
ле. Зиммель, как известно, стремился обнаружить «чистые формы
социальности», являющиеся конечной основой всех социальных
явлений независимо от их конкретно-исторического содержания39.
Точно так же и символический интеракционизм стремится выра¬
ботать универсальные положения о природе социальных фактов,
базирующихся на понятии символического взаимодействия.
Недостижимость этой цели обусловлена, как было показано
выше, порочностью самой теоретической концепции, пытающей¬
ся разрешить социологические по существу своему проблемы
средствами социальной психологии. Изложенные принципы, хотя
и представляют интерес с точки зрения «микросоциологической»,
не добавляют ничего принципиально нового к рассмотренным
выше теоретико-методологическим установкам символического ин¬
теракционизма. Так что вполне объяснима ситуация, рисуемая
Дензином: несмотря на то, что получен ряд частных ситуационно
и исторически адекватных положений, цель — «универсальная
релевантность» — остается недостигнутой. «Перспектива (Дензин
говорит о теоретической перспективе символического интерак¬
ционизма.— J1. И.) остается перспективой, или же концептуаль¬
ной схемой. Она не представляет собой теории в строгом смысле
слова» 40.
Ту же самую задачу (и с тем же самым успехом), что и
«символическая» версия, ставит перед собой то направление в
рамках символического интеракционизма, которое мы обозначили
как «драматическое».
«Драматический» подход
Выше мы говорили о всеобъемлющем «символическом детерми¬
низме» современного символического интеракционизма (пример —
концепция Блумера). Именно этот важнейший аспект теории вы¬
зывает серьезную критику. Например, американский социолог
Б. Хэррел пишет: «Мид убедительно показывает, что символы
служат возникновению значений, но этого недостаточно. «Пер¬
спективы» без предполагаемой реальности, без «животной веры»
в более или менее подлинные отношения между вещами или
между вещью и ее значением делают «принятие роли другого»
89 См.: Зиммель Г. Социальная дифференциация. М., 1909.
40 Denzin N. Op. cit., p. 269.
85

пустым, бессмысленным Мероприятием, воспроизведением шума.
Символический интеракционизм лишается смысла, если символ
отождествляется со звуком или словом. Анализ взаимодействия
ценностных перспектив сравним с концептуальной дымовой за¬
весой... если за ними не предполагается что-либо реальное. По¬
чему люди изменяют своим мнениям? Что заставляет их призна¬
ваться в ошибках? Почему они бывают правы?» 41. Эти вопросы,
строго говоря, не могут быть даже поставлены в рамках «сим¬
волического» подхода. Или же ответы будут тавтологичными.
В противоположность символизму драматизм стремится рас¬
сматривать символические системы как медиум, посредством ко¬
торого выявляются некоторые вне лежащие силы или явления.
Согласно этой точке зрения объект не отождествляется с его
значением, явление не сводится к его символическому описанию,
но значение объекта, явления состоит в отношении между явле¬
нием и символом. Значение есть способ связи символа и явле¬
ния. Отсюда — дефиниция «драматизма»: драматизм представляет
собой технику анализа символических систем (прежде всего
языка) «как в сущности своей скорее модусов действия, чем
средств передачи информации» 42.
Однако отличие символизма от драматизма заключается скорее
в расстановке акцентов, чем в принципе подхода. Отношение
явления и символа предполагает двустороннее воздействие: вер¬
но, что явления воздействуют на значения, но также верно и то,
что значения воздействуют на явления. А. Бритен пишет, изла¬
гая позицию одного из сторонников «драматизма» — X. Данкена:
«...язык более, чем механизм для выражения какого-то содержа¬
ния; в процессе выработки значения он является формирую¬
щим, конститутивным элементом» 43. Можно сказать, таким об¬
разом, что в этом решающем пункте точки зрения «символиче¬
ского» и «драматического» подходов совпадают.
Так же как и символизм, драматизм ведет свое происхождение
от теоретических построений Мида и Морено. Если основной
вклад Мида заключается в выработке концепции рефлексивного
социального «Я» как внутреннего диалога, «Я», не совпадающе¬
го с ролью, но предполагающего наличие «ролевой дистанции»
(термин И. Гофмана), возможность сознательного «исполнения»
ролей, принятия роли другого, то вклад Морено состоит в после¬
довательном проведении драматической метафоры, наиболее пол¬
41 Harrel В. Symbols, Perception and Meaning.— In: Sociological Theory: In-
guiries and Paradigms. N. Y., 1967, p. 122—123.
42 Frank A. P. Kenneth Burke. N. Y., 1969, p. 3.
43 Brittan A. Meanings and Situations. London, 1973, p. 194.
86

но выразившейся в «психодраматической» модели социального
мира. И. Гофман, следующий по пути, намеченному Морено, не¬
двусмысленно отождествляет элементы сценического действия и
социального взаимодействия: поведение рассматривается в тер¬
минах «актер», «аудитория», «представление» и т. д.
Проблема эмпирического обоснования драматургической моде¬
ли решается также в работах известного американского поэта,
литературного критика, социолога, психолога, философа К. Бёр¬
ка, социолога и литературоведа X. Данкена и др.
Явление социального взаимодействия в драматической модели
концептуализируется согласно так называемой пентаде Бёрка.
Выделяются следующие элементы взаимодействия в конкретной
ситуации: акт, сцена, агент, цели, средства (act, scene, agent,
purposes, agencies) 44.
Акт, действие, по Бёрку, включает в себя все, что происходит
в той или иной ситуации, в специфическом контексте. Понимание
действия Бёрком соответствует скорее не традиционному пони¬
манию действия в социологии и социальной психологии, а пони¬
манию его как «театрального действия», в смысле мореновской
психодрамы — театра без сценария. Этим предполагается нали¬
чие символического контекста, на который ориентируется пове¬
дение каждого отдельного индивида. Язык согласно этой точке
зрения является действием, более того, он представляет собой
«фокус и locus» социологического исследования. Данкен следую¬
щим образом комментирует соотношение языка и несимволиче¬
ских элементов акта с точки зрения «драматизма»: «Социологи
обычно рассматривают несимволическую область как ясную и до¬
ступную, тогда как символическая считается неясной и «субъек¬
тивной». Но, если мы используем слова как исследовательские
данные... мы должны доказать, что то, что мы говорим о явле¬
нии, описанном словами, может быть продемонстрировано как
существующее в самих словах. В противном случае мы оказы¬
ваемся в области предположений, а не фактов. Далее, мы можем
утверждать, что существует некий путь для понимания актов
как фактов из понимания символов, как фактов, а не наоборот...
Для этого мы должны указать на предположение или интерпре¬
тацию, которые добавляются к самим словам и символам, а также
продемонстрировать, почему то, что, по нашим словам, существу¬
ет в символах, может быть объяснено только несимволическими
факторами» 45.
44 См.: Burke К. A Grammar of Motives. Berkley — London — Amsterdam,
1969.
45 Duncan H. D. Communication and Social Order. N. Y., 1962, p. 143.
87

На первый взгляд подобные требования вполне закономерны,
ибо являются только лишь методологическими требованиями,
имеющими своей целью «очищение» языка, в котором формули¬
руются суждения о фактах. На деле же Данкен формулирует
коренные гносеологические проблемы, далеко выходящие за рам¬
ки социологического исследования. Цель его состоит в том, чтобы
изменить соотношение «сфер», доказать, что в противоположность
общепринятой точке зрения именно символическая сфера являет¬
ся ясной и доступной, а несимволическая — смутной и двусмыс¬
ленной. Уже сама постановка этих принципиально не разреши¬
мых, если оставаться на социологической почве, проблем уводит
исследование с его прямого пути. Если же учесть, что и сами
«прояснения» формулируются «в языке», то задача становится
бесконечной и социологическое исследование перестает быть со¬
циологическим, вырождаясь в лингвистический анализ и критику.
Поиск несимволического фактора сводится к обнаружению того,
как язык дает нам возможность говорить о наличии этих
факторов.
Методологическая позиция Данкена последовательнее изложен¬
ной выше позиции Дензина, да и теоретические выводы «драма¬
тизма», как мы увидим далее, последовательнее и релятивистич-
нее, чем выводы «символического» подхода.
Термином «сцена» Бёрк обозначает ситуацию действия. «Сце¬
на,— пишет Бёрк,— может пониматься в широком и узком смыс¬
ле (в зависимости от сферы обзора обстоятельств). Так, поведе¬
ние агента (акт) может мыслиться на фоне политеизма, или же
на сцене может властвовать единственный бог, или же обстоя¬
тельства действия могут быть натуралистически сужены, как в
случае дарвинизма; сцена может быть локализована в таких тер¬
минах, как западная цивилизация, эпоха Елизаветы, капитализм,
праздничный день, Даунинг-стрит 10, поездка в поезде и т. д.
до бесконечности» 46. Методологически важен тот факт, что точ¬
ки зрения действующих лиц, «зрителей», наблюдателей-исследо-
вателей никогда не совпадают. В глазах каждого из них сцена
выглядит по-разному.
Говоря о многообразии сцен, Бёрк не поясняет, является ли
видение сцены исследователем «привилегированным», позволяет
ли его концептуальный аппарат «перевод», переструктурирова-
ние сцены в совокупность объективных категорий, превосходя¬
щих по своей познавательной ценности очевидность непосредст¬
венно данного. Сам контекст теории Бёрка дает отрицательный
ответ.
46 Burke К• Op. cit., р. 445,
88

Точно так Же Многообразие уровней сцен у Вёрка йе только
не предполагает, но отрицает возможность выделения главного
уровня, который позволил бы судить об объективной природе той
или иной сцены. Таким вот образом плюрализм ведет к реляти¬
визму и имеет своим следствием невозможность сколько-нибудь
обоснованного суждения о природе социальных ситуаций.
Далее, агент действия, или актер, рассматривается у Бёрка как
рефлексивный индивид, ориентирующий свои действия на дейст¬
вия других. Акт, сцена и агент в каждом случае тесно взаимо¬
связаны. Поскольку индивид ориентирует свои действия специ¬
фическим образом в зависимости от обстоятельств, можно гово¬
рить о наличии своеобразного «исчисления» «сцена — акт».
В силу же выявления личностных психологических особенностей
индивида формируется «исчисление» «агент — акт». «В кризис¬
ные моменты,— пишет Бёрк,— как, например, во время корабле¬
крушения, поведение индивидов считается подверженным моти¬
вирующему влиянию кризиса. Однако в подобные расчеты по
типу «сцена — акт» должны включаться расчеты «агент — акт»,
ибо ... один человек считается трусливым, другой смелым, третий
находчивым и т. д.» 47. В противном случае объяснение поведе¬
ния (по типу «сцена — акт») черпает свои возможности из стан¬
дартизованного «словаря мотивов», основанного на понятии стан¬
дартного поведения в стандартных обстоятельствах.
Здесь налицо переход к следующему элементу драматического
подхода — к понятию цели, или мотива. В реальных социальных
взаимодействиях, говорит Бёрк, содержание мотивов значительно
отличается от стандартизованного «официального» словаря моти¬
вов общества или группы. В некотором смысле мотивы конструи¬
руются в процессе самого взаимодействия: формирование моти¬
вов является частью процесса самоидентификации личности,
являющегося существенным элементом любого взаимодействия.
Другими словами, основу формирующегося мотива представляют
собой расчеты «сцена — акт», а его конкретное ситуационно обус¬
ловленное содержание вырабатывается в ходе расчетов второго
типа («агент — акт»).
Иначе говоря, в процессе самоидентификации вырабатываются
новые значения, и эти новые значения представляют собой новые
мотивы.
И последний элемент «пентады» — понятие средства достиже¬
ния поставленных целей. А. Бритен пишет: «Язык ... является
средством регуляции человеческого взаимодействия. Люди ис¬
пользуют язык как средство, дабы произвести впечатление, обма-
47 Ibidem.
89

путь, принудить, обнаружить ибтйПу, выработать Новый смысл
деятельности. Он представляет собой как средство кооперации,
так и механизм конфликта» 48. Для каждого конкретного взаимо¬
действия существует «типичная риторика», соответствующая его
специфическому содержанию 49.
В характеристике этого последнего элемента «пентады» в под¬
черкнутом виде выражена сама сущность «драматического»
подхода. Несмотря на специфичность фразеологии, он не столь
уж отличен от «символического». Язык — вот, согласно точке
зрения «драматизма», верховный арбитр и конечный критерий
суждений относительно человеческой деятельности.
«Пентада» полностью растворяет деятельность в символических
системах — в языке. И это именно так, несмотря на то, что в
«лентаде» существуют элементы, «будто бы неизбежно требующие
натуралистической характеризации. «Акт», как мы уже говорили,
представляет собой взаимодействие символических «перспектив»
(в мидовском смысле слова). «Сцена» для Бёрка — не объектив¬
ная среда действия, но ее феноменологический противочлен, из¬
меняющий свой объем и содержание в зависимости от той или
иной «перспективы» исследователя, зрителя, участника.
Казалось бы, категория «агент» позволяет ввести в анализ
какие-то объективные, по крайней мере антропологические ха¬
рактеристики. Но Бёрк растворяет содержание этого понятия в
двух предыдущих и двух последующих. Действующий индивид
фактически здесь представляет собой... мотив. Мотив же (сле¬
дующая категория) есть социально (т. е. в терминах соответст¬
вующей «перспективы») стандартизованное суждение от «сцены»
к «акту» плюс его конкретно обусловленная рационализация
(«агент» — «акт»). Последняя категория («средства») как бы
охватывает собой все предыдущие.
Таким вот образом социологическое — «драматическое» — ис¬
числение Бёрка вынуждено вращаться в заколдованном круге,
ибо все реальное, относящееся к сфере объективного социального
бытия остается у него за рамками анализа.
Отсюда возникает вопрос: возможно ли в рамках системы
Бёрка действие — действие как изменение с открытым концом,
а не как бесконечное повторение замкнутой в себе круговой
структуры? Бёрк отвечает утвердительно, в полном соответствии
с фразеологией и духом «драматического» подхода. Для выявле¬
ния действия следует искать «сценарий». Какова природа «сце¬
нария»?
48 Brittan A. Meanings..., р. 102.
49 Burke К. A Rhetoric of Motive. Berkley — London — Amsterdam, 1950.
90

Здесь следует отметить, что Бёрк, а вслед за ним и Данкен
разрабатывали свою концепцию в первую очередь для цели ана¬
лиза литературного произведения, для целей обнаружения «мо¬
дели мира» автора, драматурга, скрытой за символической мате¬
рией произведения. Сценарий при таком подходе оказывается
продуктом творческой воли демиурга — автора. Лишь впоследст¬
вии эта методология была приспособлена к целям социологиче¬
ского анализа. Не рассматривая вопроса о применимости (может
быть ограниченной) метода «драматизма» Бёрка для специфиче¬
ских литературоведческих, критических задач, отметим, что его
применение в социологии практически бесперспективно в силу
глубокой теоретической порочности лежащей за ним «философии
общества».
Однако выход на «сценарий» здесь не случаен. Понимание со¬
циального мира как драмы (если это не метафора, а теоретиче¬
ская позиция) неизбежно требует «сценария». Для Морено «сце¬
нарий» задавали (сказывалось его психоаналитическое прошлое,
реализовавшееся в психодраматическом настоящем) глубинные
психологические структуры социального универсума. Для драма¬
тургического подхода в собственно социологии, представленного
прежде всего в трудах И. Гофмана, характерно стремление обна¬
ружить пути, способы приспособления индивидов к «сценарным»
требованиям социальной системы.
Основная и постоянная тема работ Гофмана — проявления «Я»
в различного рода процессах взаимодействия. Эти проявления
трактуются как процесс приспособления к ситуации, процесс
«маскирования» «Я» с целью получения наибольшей выгоды от
данного взаимодействия. «Я» полностью лишается каких-либо
объективных характеристик и растворяется в масках, т. е. инди¬
вид растворяется в ситуациях. Возникает образ «Я», расчленен¬
ного социальной системой на совокупность явлений, лишенных
внутренней закономерной связи. С точки зрения морали гофма-
новской homo — либо марионетка, либо циничный обманщик. И в
том и в другом случае задача социолога — подозревать. «Перед
исследователем человеческого театра встают следующие вопросы:
если мотивация действия внешне социально приемлема, следует
ли искать другой, более глубоко лежащий мотив? Если индивид
подтверждает свой мотив соответствующими эмоциональными вы¬
ражениями, должны ли мы ему верить? Если индивид кажется
действующим под влиянием аффекта, не скрывает ли он таким
образом свои истинные намерения?» 50. В соответствии с руково¬
дящей идеей драматизма Гофман ориентирует усилия социолога
50 Goffman Е. Stigma. London, 1968, p. 85.
91

на обнаружение исходных, замаскированных символическим ан¬
туражем несимволических взаимодействий. Эти исходные взаимо¬
действия, как их подает Гофман, вполне объяснимы в терминах
теории обмена м.
Вообще теоретическая система Гофмана имеет более детерми¬
нистский характер, чем это может показаться при беглом озна¬
комлении с его работами. Она также более детерминистична, чем
другие версии символического интеракционизма. Не случайно
Гофман использует драматургическую метафорику почти бук¬
вально, наглядно и натуралистично. Прежде всего — понятие
«маски». Далее — сцена, на которой происходит социальное
«действо», имеет «фронтальную» и «тыловую» сторону. Послед¬
няя обеспечивает выбор маски, планирование, репетирование
взаимодействия 52.
За фасадом взаимодействия таится могущественный драматург,
не позволяющий индивиду ни на йоту отступить от сценария,
предписывающий ту или иную маску для того или иного случая,
членящий, фрагментирующий, раздробляющий индивидуальное
«Я», лишающий его самотождественности. Этот «сценарист» —
социальная система, и хотя Гофман избегает прямых указаний
на природу детерминирующего фактора, он все же признается, что
выводы его интеракционального анализа звучат «слишком по-
дюркгеймовски» 53.
Конечной целью исследований в русле «драматического» на¬
правления также является построение универсальной формаль¬
ной теории взаимодействия. Однако даже Гофман, пожалуй наи¬
более далеко ушедший в этом направлении, указывает, что сово¬
купность символических механизмов взаимодействия не образует
самостоятельного «языка», а представляет собой набор «ритуаль¬
ных идиом». Последние могут служить средством понимания и
отождествления социального поведения в специфических социаль¬
но и исторически ограниченных ситуациях, но не обладают ни
универсальным, ни системным характером. Это симптоматичное
признание показывает, насколько несбыточны и утопичны надеж¬
ды Н. Дензина (см. раздел о «символическом» подходе) на со¬
здание в рамках символического интеракционизма формальной
общей теории социального взаимодействия.
Продолжив сравнение Гофмана, можно сказать, что наиболее
общий контекст социальной деятельности — материальные про¬
51 См.: Brittan A. Meanings..., р. 153.
52 См.: Goff man Е. The Presentation of Self in Everyday Life. Garden-City
(N.Y.), 1959.
53 Goff man E. Relations in Public. N. Y., 1973, p. 187.
92

цессы жизни общества — остается для символического интерак-
ционизма непроницаемой тайной, а идиома может быть понята
лишь в контексте. Отсюда — неспособность символических интер-
акционистов осветить даже ту особую область социального мира,
в которой сосредоточены их исследования.
Теоретические концепции символического интеракционизма
можно рассматривать как промежуточные между социально-пси¬
хологическими теориями, ориентирующимися на естественно¬
научную (в частности, бихевиористскую) методологию (теория
социального обмена, взаимодействие как игра и т. д.), и крупно¬
масштабными социологическими построениями наподобие струк¬
турно-функциональной теории Т. Парсонса. Развитие символиче¬
ского интеракционизма происходит под воздействием обеих этих
теоретических ориентаций. Наиболее остро это воздействие ощу¬
щается, как показано выше, в «драматургической» версии, разра¬
батываемой И. Гофманом. Тесно примыкает к парсонсовскому ви¬
дению взаимоотношений индивида и общества также «теория Я»
М. Куна. Так же как Парсонс, Кун рассматривает «Я» как сово¬
купность интернализованных групповых экспектаций; ролевая
деятельность состоит в организации поведения с целью «макси¬
мизации вознаграждения» и избежания негативных санкций.
Более индетерминистский характер имеют концепции символи¬
ческого интеракционизма, ориентирующиеся на теорию и методо¬
логию типа разрабатываемых Г. Блумером. Они подчеркивают
творческий, активный характер опеределения индивидом ситуа¬
ции взаимодействия, рассматривают деятельность не как пред¬
определенный и неизбежный результат реализации психологиче¬
ски концептуализируемой «природы человека» и не как процесс
адаптации к жестким, не допускающим возможности отклонения
требованиям социальной системы, но как свободное «конструиро¬
вание» актов, социальных объектов, социальных универсумов. Эта
версия символического интеракционизма, на наш взгляд, более
соответствует исходному видению человека и социального мира
в трудах основоположников этого направления — Мида и Морено.
Современный символический интеракционизм предполагает два
различных «образа человека» — целостный творческий, спонтан¬
ный 54 человек Г. Блумера и фрагментированный, расчлененный
54 Следует отметить, что фактор спонтанности, т. е. источник индивидуаль¬
ной и социальной творческой активности, остается у Блумера неиденти-
фицированным. В этой связи концепции Блумера, так же как и ряд при¬
мыкающих к ней теоретических построений, могут рассматриваться как
93

«множественный» индивид, как он вырисовывается в работах
Гофмана. Если первая из этих версий представляется в условиях
современного буржуазного мира явно утопической, то представ¬
ляемый Гофманом вариант вполне реалистичен. Он соответствует
наличной социальной ситуации западного мира, природе социаль¬
ных отношений, отчуждающих человека от непосредственности
его человеческого бытия, лишающих его смысла жизни, разби¬
вающих человеческую жизнедеятельность на ряд мало связанных
друг с другом фрагментов «ритуального» характера. Концепция
Гофмана — взгляд на социальную систему капитализма «изнут¬
ри». С «драматизмом» Гофмана (прежде всего с его теорией
«множественных Я») тесно связаны теории так называемой
экзистенциальной психиатрии, наиболее ярко представленной в
работах Р. Лэнга.
Теоретический фокус исследований в рамках символического
интеракционизма сосредоточивается на изучении различного рода
символических систем, опосредствующих реальные социальные
взаимодействия, в том числе языка как наиболее развитой уни¬
версальной символической системы. В теориях этого направления
символический аспект взаимодействия абсолютизируется, что ве¬
дет к релятивизации, субъективизации социологической теории.
Несмотря на то, что символический интеракционизм дал ряд тон¬
ких, остроумных описаний, детальных классификаций, он оказал¬
ся неспособным проникнуть в реальные материальные процессы
жизни общества, которые только и придают символическим си¬
стемам их особую форму и специфическое содержание.
метафора, обобщенный образ социальной жизни, а не формализованная
теоретическая система. В противоположность Блумеру Мид (так же как
и Морено) уделял большое внимание этому аспекту личности.

Глава четвертая
Феноменологическая социология
Э. Гуссерль о «кризисе науки»
и путях выхода из него
Феноменологическая социология опирается на философию позд¬
него Гуссерля. Определяя цели и задачи своих поздних исследо¬
ваний, Гуссерль исходил из осознания того, что он именовал
«кризисом современной науки». Это не был кризис практической
научной деятельности, это не был кризис теории в той или иной
научной дисциплине или кризис теоретических оснований науки
вообще. Кризис современной науки означал для Гуссерля утрату
наукой ее жизненного человеческого смысла. «Та исключитель¬
ная степень,— писал Гуссерль,— в которой позитивные науки
определяют все мировоззрение современного человека... и ослеп¬
ляют его плодами доставленного ими «процветания», в равной
мере означает забвение главнейших вопросов, в коих речь идет
об истинном достоинстве человеческого существования... Чистая
наука о фактах превращает человека в голый научный
факт. Что может сказать наука о смысле и бессмысленности,
о человеке как субъекте собственной свободы? Чистая естествен¬
ная наука, разумеется, ничего. Она абстрагируется от всего субъ¬
ективного. Что же касается наук о духе, наблюдающих человека
в его духовном бытии... то и в них требование строгой научности
предполагает, что исследователь будет заботливо исключать все
оценочные точки зрения, все суждения о смысле и бессмыслен¬
ности того, что касается достоинства человека и плодов его куль¬
туры. Научная, объективная истина — это исключительно лишь
констатация того, чем фактически является мир, физический и
духовный. Может ли мир и человеческое существование найти
95

в науках свой истинный смысл, если науки полагают истинными
лишь констатации подобного рода?» *.
В этой развернутой цитате резюмируется суть «претензий» Гус¬
серля к современной науке. Как естественные, так и обществен¬
ные науки, полагает Гуссерль, отвлекаются от всего субъектив¬
ного, от оценочных точек зрения, от любых суждений о смысле
и бессмысленности, о ценности и достоинстве человеческой жиз¬
ни. То, что остается в результате, не есть человек во всей своей
жизненной полноте, но человек как «голый научный факт», ли¬
шенный всего своего истинно человеческого содержания. Именно
такого абстрактного человека науки полагают в качестве «фак¬
тического», объективно существующего, истинного человека.
«Может ли мир и человеческое существование,— спрашивает Гус¬
серль,— найти в науках свой истинный смысл, если науки пола¬
гают истинными лишь констатации подобного рода?» Если исхо¬
дить из сказанного выше, то ответ, безусловно, будет отри¬
цательным. Получается, что наука, ставящая своей целью
прояснение отношения человека к миру, в котором он существует,
фактически искажает эти отношения, ибо создает картину, ли¬
шенную человеческого присутствия. Возникает парадокс науки,
которая, будучи человеческим делом, как бы отрицает свое собст¬
венное существование, и парадокс человека, который посредст¬
вом науки отрицает собственное бытие в мире.
Нас в первую очередь интересует гуссерлевская оценка «кри¬
зиса» применительно к социальным наукам, ибо в искажении
путей развития наук о человеке и обществе видел Гуссерль
одно из наиболее пагубных последствий объективирующих мето¬
дов естествознания, черпавших свое вдохновение в философии
нового времени. «Картезианский дуализм,— писал он,— тре¬
бует параллелизации mens и corpus и осуществления предпола¬
гаемой тем самым натурализации психического бытия» 2. Нату¬
рализация же сознания влечет за собой натурализацию идей,
абсолютных идеалов, норм и т. д.— натурализацию социального
вообще. «Объективизм» в науках о человеке и обществе вы¬
ступает в платье натурализма. «Натуралист» и «объективист»
для Гуссерля — тождественные понятия 3.
Таким образом, Гуссерль выступает (по крайней мере в том,
что касается социальных наук) не просто против объективной
науки, но против натуралистически, позитивистски ориентирован¬
1 Husserl Е. Die Krisis der europaischen Wissenschaften und die transzenden-
tale Phanomenologie.— In: Husserliana, Bd. VI. Den Haag, 1954, S. 3
2 Ibid., p. 224.
3 Гуссерль Э. Философия как строгая наука. «Логос», кн. 1. М., 1911, с. 7.
96

ной социальной науки, рассматривающей социальную реальность
по аналогии с реальностью природы, утверждающей полное и аб¬
солютное единообразие методов исследования природы и общества.
Критика «натурализма» Гуссерлем — совершенно справедливая
критика. Справедливы его претензии к натуралистически ориен¬
тированной социальной науке в том, что она не может помочь
человеку в осознании его места в мире, не может ничего сказать
человеку и человечеству о смысле существования, справед¬
лива оценка Гуссерлем «кризиса» натуралистической социальной
науки. Но верно ли локализует Гуссерль источник кризиса? Не
надо забывать, что для Гуссерля «натурализм» и «объекти¬
визм» — тождественные понятия. Действительно ли научное тре¬
бование объективности неизбежно приводит к подмене истинно
человеческого абстрактными продуктами формализованного науч¬
ного метода, неизбежно ведет к «натурализации» и «овеществле¬
нию» субъективного? Ответ будет отрицательным. Подобное «ове¬
ществление» является фактом, но фактом лишь на исторически
ограниченном отрезке развития науки и человечества. Оно не
только не является следствием научного требования объективно¬
сти, но, наоборот, происходит от неполноты и непоследователь¬
ности буржуазного объективизма. Лишь марксистско-ленинская
наука об обществе открывает человеку и культуре их истинный
смысл, открывает именно путем разъяснения объективной сущ¬
ности общественных явлений.
Гуссерль назвал феномен «овеществления» неизбежным след¬
ствием деятельности объективной науки. В этом заключалась его
ошибка. Он не понял, что «овеществление» является неизбеж¬
ным следствием деятельности науки, он не увидел его истоков
в социальной системе капитализма 4. Позиция Гуссерля по отно¬
шению к «натурализму» была в высшей степени критической, но
его позитивная программа преодоления «натурализма» и возвра¬
щения человеческой субъективности достойного ее места в
науках оказалась обреченной на неудачу, поскольку разрешения
кризиса он искал на путях изменения науки, а не изменения об¬
щества.
Для того чтобы понять науки и затем реформировать их, пола¬
гал Гуссерль, следует обратиться к «радикальной конкретности»
человеческой жизни — ко «всей совокупности действительности и
возможной жизни сознания, в том числе моей конкретной жизни
4 Подробнее см.: Зелены И. Марксистский и феноменологический взгляд на
так называемый кризис науки.— «Вопросы философии», 1973, № 1;
Ионин Л. Г. От натурализма к субъективизму.— В сб.: Социология и сов¬
ременность, т. II. М., -1977, с. 46—48.
4 Заказ N# 2456 97

вообще» 5, т. е. к тому аспекту человеческого бытия, которое
Гуссерль обозначил как «жизненный мир».
Но как подойти к этой конкретности, как схватить ее в ее не¬
уловимой жизненности? Наука, согласно Гуссерлю, не дает нам
возможности проникнуть в жизненный мир. Наоборот, она под¬
меняет живой человеческий мир миром объективированных абст¬
ракций. Следовательно, говорит Гуссерль, необходимо произвести
своего рода редукцию по отношению к науке, к значениям эле¬
ментов мира, полученным этими элементами от науки, вообще —
по отношению к научной картине мира. Осуществив подобную
редукцию, мы повторим путь, пройденный наукой, но пройдем его
в обратном направлении и вернемся к тому, от чего отправляется
наука — к донаучным значениям мира. Таким образом мы вос¬
становим чуждый науке мир повседневной жизни, или жизнен¬
ный мир. Изучение жизненного мира, представляющего собой
совокупность первичных, «фундирующих» (термин Гуссерля) ин¬
тенций, должно раскрыть процесс возникновения из его лона всех
систем знания, в том числе и объективных наук, объяснить отно¬
шение этих наук к жизненному миру и тем самым наделить их
столь недостающим человеческим содержанием.
Для жизненного мира характерно: 1) непосредственная оче¬
видность, интуитивная достоверность его фактов, понимаемых и
принимаемых индивидом как таковые, т. е. субъективная досто¬
верность, причем 2) субъективность жизненного мира — это «ано¬
нимная» субъективность, в том смысле, что ее содержание опре¬
деляется не собственной активностью субъекта, но наличествую¬
щими в сфере субъективности феноменами мира. И еще одно
чрезвычайно важное свойство: 3) жизненный мир представляет
собой целое, поскольку именно в целом он выступает как нечто
самоочевидное, самодостоверное. Это целое не имеет четкого
строения, его структура неопределенна.
По отношению к активности субъекта жизненный мир пред¬
ставляет собой «горизонт» всех его целей, проектов, интересов
независимо от временных, пространственных, ценностных и дру¬
гих маштабов последних. Но всякая организующаяся, рефлекти¬
рующая деятельность (включая сюда и научную деятельность,
вплоть до грандиозного научного проекта постижения мира в
целом) ведет к «тематизации», по выражению Гуссерля, того или
иного аспекта жизненного мира, к возникновению «закрытых»
мировых горизонтов, закрытых миров (примером может служить
узкий «мир специалиста»), опосредствованных наличной целью
и не доступных прямому постижению. Ведь всякая тематизация
5 Husserl Е. Die Krisis..., S. 127.

есть абстрагирование, а жизненный мир самоочевидно доступен
лишь как целое. Гуссерль пишет: «... Тематически присутствуя
в нашем частном мире (под водительством высшей цели, кото¬
рая «производит» этот мир) жизненный мир остается нетемати-
зированным» 6. Это не означает, однако, что жизненный мир не
имеет никакого отношения к организованной практической дея¬
тельности. Наоборот, «каждая цель предполагает его, даже уни¬
версальная цель — постижение его' в научной истине — предпо¬
лагает его, и уже до работы, и в ходе работы предполагает все
вновь и вновь как в своем роде сущее, но равно сущее»7.
Жизненный мир теснейшим образом вплетен в структуру чело¬
веческой практики, и всякая организованная деятельность, тема-
тизируя определенную его часть, изымая ее тем самым из сово¬
купности самоочевидно понимаемого, продолжает существовать
(и не может не существовать) в жизненном мире, опираясь на
смутное, непроясненное, нерефлектированное знание его. Но, го¬
ворит Гуссерль, до сих пор жизненный мир не становился пред¬
метом исследования как таковой. Ибо ученые, как, впрочем,
и все, кто руководствуется в своей жизни целью, проектом, ин¬
тересом, кто организует свою деятельность, «слепы ко всему,
кроме своих целей и горизонтов своего дела. И чем более обус¬
ловливает жизненный мир то, в чем они живут, чему принадлежит
вся их «теоретическая деятельность», чем более становится он
средством их деятельности, «лежащим в основе» как теоретиче¬
ского обсуждения, так и обсуждаемого предмета, тем менее яв¬
ляется он для них темой» 8. Обращение к жизненному миру есть
обращение к глубинной реальности социальной жизни, оно долж¬
но, по мысли Гуссерля, снять свойственную науке претензию на
раскрытие реальности, открыв ей ее собственное действительное
место в мире, ее отношение к человеческой субъективности. Па¬
фос Гуссерля направлен против якобы «чистого» познания, отор¬
ванного от непосредственности практической человеческой жизне¬
деятельности. Ища в науках место для субъективности, Гуссерль
пытается уяснить связь человека с миром, не мыслимую вне дея¬
тельности, вне практики. Проблема, которая ставится им в кон¬
цепции «жизненного мира», имеет первостепенную важность для
социальных наук: проблема человеческого знания о мире как
продукта практической деятельности.
Это — чрезвычайно актуальная проблема. Развитие науки в со¬
временной капиталистической цивилизации приобрело поистине
6 Ibid., р. 459.
7 Ibid., р. 461.
• Ibid., р. 462.
99
4*

демонические черты, наука получила как бы самостоятельное
бытие, независимое от бытия порождающего ее общества, про¬
дукты науки, предназначенные служить человеку, господствуют
над человеком.
Мы указали выше, что Гуссерль не понял проблему взаимоот¬
ношения науки и общества, что идеологическая ограниченность
его подхода не дала ему возможности увидеть истинные корни
явления. Он ясно видел, что наука не является чем-то изначаль¬
но чуждым миру, что она человеческое порождение и что в чело¬
веческой деятельности следует искать причины ее нынешнего
извращенного отношения к миру. Но суть заключается в том, как
понимать эту деятельность!
Гуссерль полагает, что исследуемый феноменологией субъект
не может быть лишь познающим, что человек должен браться в
целостности всех его активных проявлений. Такая точка зрения
совпадает с точкой зрения марксизма. К. Маркс писал: «... люди
никоим образом не начинают с того, что «стоят в этом теорети¬
ческом отношении к предметам внешнего мира». Как и всякое
животное, они начинают с того, чтобы есть, пить и т. д., т. е. не
«стоять» в каком-нибудь отношении, а активно действовать...» 9
Но здесь Гуссерль коренным образом расходится с марксизмом,
который полагает, что в ходе развития общественной практики
происходит отделение теории от практики и теоретическая дея¬
тельность приобретает некоторую автономию по отношению к
практической деятельности. Но это означает не независимость
теории от практики, а то, что связь между ними непрямоли¬
нейна, сложна, опосредствована различными формами сознания
по-разному на различных этапах истории. Между конкретной ин¬
дивидуальной деятельностью и научной теорией, отражающей
существеннейшие черты общественной практики, стоят обыден¬
ное сознание, мораль, социальная мифология и т. д., т. е. те
формы сознания, которые могут быть охарактеризованы как до¬
научные. Маркс отличал от теоретического сознания «практиче¬
ски-духовное освоение мира», в своеобразной форме отражающее
конкретно-непосредственный характер обыденной человеческой
деятельности. Эта форма духовного освоения действительности
до сих пор остается весьма слабо исследованной, так же как и
соответствующая ей форма деятельности. Для «практически-ду-
ховного» сознания характерно отсутствие свойственного теорети¬
ческому познанию абстрагирования субъекта и объекта познания,
критически-рефлексивного выделения позиции субъекта по отно¬
шению к объекту, его установок; средств деятельности, типа от¬
9 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 19, с. 377.
100

ношений к действительности и т. д. Практически-духовное освое¬
ние мира преодолевается в ходе развития общественной практи¬
ки, отражающейся в науке 10. Такова точка зрения марксизма.
Но Гуссерль не признает объективного характера обществен¬
ной практики, могущего служить гарантом истинности и объек¬
тивности положений науки. Мир практически-духовного сознания,
т. е. «жизненный мир», становится для него последним критерием
истинности, не наука судит жизненный мир, но самоочевидность
данного в жизненном мире становится судьей по отношению к
объективным положениям науки. Практически-духовное отноше¬
ние к миру не рефлектировано, оно не расчленяет себя на по¬
знание и деятельность. Именно поэтому Гуссерль, не сумевший
подняться выше такого отношения, считал собственную концеп¬
цию «теорией всех форм активности человека... самопознанием,
самоопределением и самоосуществлением разума как некоего син¬
теза, который не разлагается на теорию и практику» и.
Практически-духовный тип жизнедеятельности индивида, не
способного в теоретической рефлексии подняться выше непосред¬
ственности своего социального бытия, ограниченный горизонта¬
ми непосредственной практической деятельности, и явился той
реальной социальной основой, обобщением которой стала гуссер-
левская концепция жизненного мира. Эта концепция как бы син¬
тезировала в себе социально-философские и гносеологические
изыскания Гуссерля, наметив пути разрешения обнаруженного
им «кризиса» науки и восстановления попранного достоинства
человеческой субъективности. Неразрешимость задачи на этом
пути была обусловлена самим способом ее постановки, но имен¬
но намеченным Гуссерлем принципам следовали в своем рассмот¬
рении «жизненного мира» теоретики феноменологической социоло¬
гии, в частности теоретики американской феноменологической
социологии. Известнейшим среди последних был (начавший свою
творческую деятельность в Австрии) философ и социолог
А. Шутц. Он ставил своей главной задачей развитие намеченной
Гуссерлем лишь в общих чертах систематической концепции жиз¬
ненного мира и разработку на этой основе специфической со¬
циальной науки — «понимающей» социологии.
10 Подробнее см.: Швырев В. С. К проблеме специфики социального позна¬
ния.— «Вопросы философии», 1972, № 3.
11 Цит. по: Философская энциклопедия, т. 5. М., 1972, с. 343.
101

«Понимающая» социология А. Шутца12
Феноменологический анализ 13 Шутц рассматривал не как само¬
цель, но как средство для решения фундаментальных социологи¬
ческих проблем. Сами же эти проблемы были, по его мнению,
впервые поставлены в «понимающей» социологии Макса Вебера.
Но отношение Шутца к Веберу было двояким. С одной стороны,
он видел в социологии Вебера программу аутентичной науки об
обществе, с другой — осознавал необоснованность понятий, со¬
ставляющих самое суть этой программы.
Остановимся кратко на основных принципах веберовской «по¬
нимающей» социологии, противопоставлявшейся ее автором пред¬
шествующим позитивистским и натуралистическим концепциям.
По мнению Вебера, социология является наукой, которая, «ин¬
терпретируя, понимает социальное действие и тем самым пытает¬
ся причинно объяснить его течение и результаты» 14. При этом
под «действием» подразумевается «человеческое поведение ... ког¬
да и поскольку оно имеет для действующего субъекта смысл» 15.
Вебер подчеркивает, что он имеет в виду не какой-то объектив¬
но «правильный» или метафизически «истинный», но субъективно
переживаемый действующим индивидом смысл действия. «Социаль¬
ным действием» Вебер считает действие, «субъективный смысл
которого относится к поведению других людей» 16. Именно такое
социальное действие и является объектом «понимания».
Не останавливаясь детально на веберовской концепции «пони
мания», заметим, что весь комплекс проблем, связанных с поня¬
тием «субъективного смысла действия», требовал глубокой раз¬
работки, гносеологического и методологического обоснования.
Вебер такого обоснования не дал. Фактически именно этот аспект
веберовской «понимающей» социологии — отсутствие в ней фило¬
12 А. Шутц (1899—1959) до 1938 г. (до оккупации Австрии) жил
и работал в Вене, затем переехал в США. Его основной труд Der sinnhaf-
te Aufbau der sozialen Welt (1932), английский перевод: The Phenomenolo¬
gy of the Social World (1967). Полное собрание статей Шутца опубликова¬
но в 1962—1966 гг. на английском языке: Collected Papers, v. I—III. Ha¬
gue, 1962—1966.
13 Марксистскую оценку и критический анализ феноменологического мето¬
да см.: Мотрошилова Н. В. Принципы и противоречия феноменологиче¬
ской философии. М., 1966; Какабадзе 3. М. Проблема «экзистенциального
кризиса» и трансцендентальная феноменология Э. Гуссерля. Тбилиси,
1966; Киссель М. А. Критика феноменологического метода Э. Гуссерля.—
«Вопросы философии», 1969, № И, и в ряде других работ.
14 Weber Max. Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen, 1922, S. 1.
15 Ibidem.
16 Weber Max. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre. Tubingen, 1922,
S. 405.
102

софского обоснования — и вызвал критику Шутца, именно этим
обоснованием и должна была явиться разрабатываемая Шутцем
социология «жизненного мира».
Следует сразу отметить, что Шутц, несомненно, был прав, го¬
воря о необходимости философского обоснования социологической
теории и методов. Острие его критики было направлено против
эмпирической ограниченности, свойственной позитивистски ориен¬
тированной ветви буржуазной социологии. В этой части с Шут¬
цем, безусловно, можно согласиться. Но суть дела состоит в том,
на каком мировоззренческом философском основании будут по¬
коиться категории социальной науки. «Переработка» Шутцем
«понимающей» социологии Макса Вебера в субъективистском
духе в этом смысле очень показательна.
Проблема «понимания» была поставлена Вебером нечетко, дву-,
смысленно. С одной стороны, «понимание» выполняло в социо¬
логии Вебера вспомогательные функции. Оно не имело права
самостоятельно представительствовать в завершенной системе
социологического знания. Результат «понимания», по Веберу,
«всего лишь особо очевидная каузальная гипотеза» 17, которая,
дабы стать научным положением и занять твердое место в си¬
стеме знания, должна быть верифицирована объективными науч¬
ными методами. Но, с другой стороны, субъективный смысл дей¬
ствия должен был служить основным материалом, с которым ра¬
ботает социолог, и это делало проблему «понимания» сердцевиной
социологической концепции Вебера.
Пренебрегая первым аспектом рассмотрения проблемы «пони¬
мания», в котором предполагались возможности введения пробле¬
матики «понимания», проблематики «субъективного смысла» в
контекст объективной науки, Шутц сосредоточился на втором
аспекте, используя в качестве методологического орудия субъек¬
тивистскую философию Гуссерля.
«Все эмпирические науки,—писал Шутц, излагая соответст¬
вующие положения Гуссерля,— имеют своим предметом мир как
пред-данное, но сами они, так же как и их инструментарий,
являются элементами этого мира» 18. Значит науке, если она
действительно желает быть «строгой» наукой, необходима не
столько формальная строгость, состоящая в логической формали¬
зации и применении математических методов, сколько выясне¬
ние ее генезиса и обусловленности миром «пред-данного», из
которого она рождается и в котором живет. Этот мир, предшест¬
вующий объективирующей научной рефлексии — мир человече¬
17 Weber Мах. Wirtschaft..., S. 4.
18 Schutz А. Collected Papers, v. I. Hague, 1962, p. 79.
103

ской непосредственности, феноменальный (в гуссерлевском
смысле) мир чувствования, стремления, фантазирования, желания,
сомнения, утверждения, воспоминания о прошлом и предвосхище¬
ния будущего. Короче — это «жизненный мир». Шутц опреде¬
ляет его как мир, в котором «мы, как человеческие существа
среди себе подобных, переживаем культуру и общество, зависим
от их объектов, которые воздействуют на нас и в свою очередь
подвергаются нашему воздействию» 19. Социология, желающая
прояснить собственные основания, должна обратиться к этому
миру. Она начинает «с самого начала». Она исходит из налично¬
сти общества, из его непосредственной данности, но отказыва¬
ется принимать его «на веру» как таковое, она ищет ответ на
вопрос: «как возможно общество?»
Традиционную социологию, подчеркивает Шутц, не мучает эта
проблема. То, что другие люди существуют, что их действия
имеют субъективный смысл, что они ориентируют свои действия
на действия других, что коммуникация и взаимопонимание воз¬
можны — все это, говорит Шутц, предполагается в работах социо¬
логов. Предполагается, но не анализируется. Теория и методы со¬
циологии в таком случае не могут быть адекватно обоснованы,
и их так называемая строгость и научность столь же эфемерны,
как и все остальное, чем живет обыденный индивид в своем не¬
критически воспринимаемом мире.
На вопрос «как возможно общество?» (а конкретнее — на ряд
поставленных выше проблем, которые предполагаются основными
понятиями веберовской «понимающей» социологии) социология
не может дать ответа «из себя самой». Это не социологическая, а
философская проблема. Но разрешение ее дает социологии возмож¬
ность осознать собственное место в мире, свои возможности и гра¬
ницы, понять природу собственных теорий и методов. Шутц пред¬
принимает попытку разрешения этой проблемы, используя в
качестве своего главного орудия гуссерлевскую описательную фе¬
номенологическую психологию. Не реальные социальные явления
и объекты становятся предметом его анализа, но редуцированные
объекты, объекты как значения, конституируемые в потоке созна¬
ния индивида и организующие его поведение в жизненном
мире.
Совершенно очевидно, что выдвинутая Шутцем программа обо¬
снования «понимающей» социологии повторяет применительно к
социологии гуссерлевскую программу разрешения кризиса совре¬
менных наук. И не только в постановке задачи, но и в спосо¬
бах ее разрешения Шутц следует указанным Гуссерлем путем.
19 Schutz A. Collected Papers, v. Ill, p. 116.
104

Конституирование значений в потоке опыта. Жизненный мир —
это сфера непосредственно переживаемой дорефлексивной деятель¬
ности. Поток явлений этого мира — жизнь, бесконечная и не-
расчлененная «длительность» (duree — Шутц употребляет здесь
термин Бергсона), «внутреннее переживание времени» (по выра¬
жению Гуссерля). Явления в потоке жизни не значимы. Бессмыс¬
ленно говорить, что переживание «имеет значение». Значение не
находится в потоке жизни. Значимо лишь то переживание, которое
схвачено в рефлексии. «Значение,— пишет Шутц,— это способ, ко¬
торым Эго рассматривает свое переживание» 20.
Поток переживаний — это жизнь, рефлексия — это мысль.
Жизнь и мысль не совместимы. В рефлексии схватывается нена¬
стоящее переживание, но прошлое переживание. «Живое настоя¬
щее», живое «здесь и сейчас» неуловимо в рефлексии. Принадлежа
жизненному миру, оно выпадает из сферы значимого. Шутц срав¬
нивает рефлексию с лучом света, освещающим отдельные части
потока опыта, расчленяющим этот поток, выявляющим в нем зна¬
чимые (дискретные) элементы. «И актуальное здесь-и-сейчас жи¬
вого Эго и есть самый источник света, вершина, откуда исходит
луч, простирающийся над уже ушедшими в прошлое частями по¬
тока длительности, освещающий их и отделяющий их от остального
потока» 21.
Итак, налицо противоположность жизни и мышления, пережи¬
вания и значения, или жизненного мира и объективирующей
рефлексии. Как мы помним, для жизненного мира характерно:
1) непосредственность переживания, 2) «анонимность» пережива¬
ния, 3) его нерасчлененная целостность. Возникновение значимых
элементов опыта предполагает: 1) рефлексию, 2) объективи¬
рующее Эго, 3) дискретность элементов мира. Взаимоисключитель-
ность характеристик жизненного мира и объективирующей реф¬
лексии объясняет, почему, согласно Гуссерлю, должна окончить¬
ся неудачей всякая попытка его «тематизации», почему всякая
целеполагающая деятельность воспроизводит лишь искаженный
облик реального мира.
То, что изложено выше, представляет собой, по Шутцу, низший,
элементарный уровень конституирования значений в потоке опы¬
та, когда значение рассматривается в контексте единичного акта
рефлексии, предусматривающего элементарность переживания и
направленной на него интенции. Но существуют и другие, более
высокие уровни. Специфические устойчивые конфигурации зна¬
чений, объединяясь в единстве интенционального акта, могут кон-
20 Schutz A. The Phenomenology of the Social World. London, 1972, p. 64.
21 Ibid., p. 70.
105

ституироваться в значимые объекты человеческого опыта. Объект
в таком случае рассматривается как устойчивая совокупность эле¬
ментарных актов рефлексии. Шутц следует дальше, вычленяя
еще один уровень — значимое действие, реализующее посредством
«интенционального проекта» единство включенных в него более
низших уровней значения. Существуют и «контексты значе¬
ний» высших порядков — интенциональные единства, обнимающие
собой значительные этапы или даже целое человеческой жизни.
Они воспринимаются индивидом в их целостности, образуя, как го¬
ворит Шутц, «наличный запас знаний» и представляя собой схему,
в которой интерпретируется всякий новый опыт, или же, говоря
иначе, набор интенциональных актов, конституирующих значение
всякого нового переживания. В таком случае специфическое зна¬
чение этого переживания будет состоять в способе его включения
в целое «наличного запаса знаний», в целое всеобъемлющего кон¬
текста значений.
Анализ процесса конституирования значений в потоке опыта
позволяет Шутцу дать определение понятия «субъективного
смысла» всякого опыта (будь то восприятие объекта, практиче¬
ское действие, суждение и т. д.). «Субъективный смысл непосред¬
ственного переживания,— пишет он,— есть ни больше, ни меньше,
как самоинтерпретация этого переживания с точки зрения нового
переживания»22. Попробуем раскрыть это определение. В нем
говорится: 1) переживание, имеющее для субъекта специфиче¬
ский смысл (или значение) — это прошлое, уже «пережитое»,
деактуализированное переживание, ибо акт рефлексии обращает¬
ся не к тому, что только становится, но к тому, что уже есть;
2) интерпретирующий субъект обращается к этому прошлому пе¬
реживанию с точки зрения нового, актуального переживания, ко¬
торому предстоит, в свою очередь, стать объектом рефлексии в
следующее мгновение; 3) переживание интерпретируется субъек¬
том в терминах «наличного запаса знания», т. е. в терминах
значений, конституированных в ходе прошлого опыта. Если выше
мы показали, что объектирующая рефлексия противопоставляет
себя жизненному миру, то это определение позволяет утверждать,
что рефлектирующий индивид тем не менее не может не быть
в жизненном мире, являющемся постоянно и неизбежно фундамен¬
том рефлектирующей деятельности.
Решение Шутцем (гуссерлевское в принципе решение) пробле¬
мы конституирования значений в потоке опыта позволяет раз¬
глядеть самые корни проблематики жизненного мира в его вза¬
имоотношения с позитивной наукой. Феноменологический анализ
22 Schutz Л. The Phenomenology..., p. 78.
106

сознания раскрывает природу элементарного акта рефлексии, на¬
глядно демонстрируя, как рефлексия «контрастирует» (по выра¬
жению Гуссерля) с жизненным миром, продолжая быть в нем.
Шутцевский анализ конституирования значений в потоке опыта
повторяет, по существу, ход рассуждений Гуссерля., о процессе
внутреннего переживания времени. Фактически перед нами —
элементарная модель явления, рассмотренного Гуссерлем в гло¬
бальном масштабе. Именно сопоставление анализа переживания
времени как явления в рамках индивидуального сознания с гус-
серлевским анализом взаимоотношений науки и жизненного мира
говорит многое об истинной природе тезиса Гуссерля о «кризисе
пауки». Чехословацкий марксист И. Зелены полагает, что гус-
(ерлевские анализы переживания времени являются «важным
вкладом в более глубокое освещение некоторых вопросов опыта
и понятийного мышления ...Если отбросить их идеалистическую
онтологизацию...— пишет он,— и взять их в более скромном пер¬
воначальном виде — в качестве исследования того, как мы осоз¬
наем время, как мы переживаем его и какие временные харак¬
теристики свойственны восприятию и мышлению, то мы найдем в
пих много инспирирующего и применимого для диалектико-мате¬
риалистической теории познания» 23.
Но интересные и ценные сами по себе соображения Гуссерля,
будучи идеалистическим образом онтологйзированы, не только
рассматриваются в качестве фундаментальных сущностей челове¬
ческого сознания, но в полном согласии с субъективистскими
принципами его философии закладываются им в основу феноме¬
нологического видения природы общества и социального позна¬
ния. Соотношения «жизни»и «мысли», «живого опыта» и «объек¬
тивирующей рефлексии» оказываются параллельными соотноше¬
нию «жизненного мира» и «объективирующей» науки. Подобная
параллелизация с необходимостью ведет к субъективизации со¬
циального. В этом отношении Шутц, как мы покажем в дальней¬
шем, полностью следует идеям Гуссерля.
Шутц преследует в своем анализе и специфически социологи¬
ческие цели. Определение субъективного смысла переживания
является mutatis mutandum, определением понятия субъектив¬
ного смысла действия. Это — первый шаг по пути обоснования
основных принципов «понимающей» социологии в духе Макса
Вебера. Анализ конституирования значений позволяет Шутцу ид¬
ти дальше, обратившись к веберовскому понятию «социального дей¬
ствия», т. е. действия, ориентированного на поведение других
23 Зелены И. Марксистский и феноменологический взгляд на так называе¬
мый кризис науки.— «Вопросы философии», 1973, № 1, с. 46.
107

людей. Содержание этого понятия он вскрывает в теории интер¬
субъективности, основной задачей которой является рассмот¬
рение и обоснование «мнения» о существовании других людей
и объяснение того, как возможна межличностная коммуникация.
Теория интерсубъективности. Говоря о том, что рефлексивные
построения «контрастируют» с жизненным миром, Гуссерль до¬
бавлял: «...однако все человеческое (индивидуальное и обществен¬
ное), становящееся и ставшее, само является частью жизненного
мира: следовательно, контраст снимается» 24. Из этого «снятия»,
из «слияния» рефлексивных построений с жизненным миром и
исходит Шутц. Интерсубъективный мир социальных отношений,
социальных институтов, других «Я», как этот мир существует в
рамках «естественной установки», практикуемой деятельными ин¬
дивидами в их реальной жизни, становится предметом его иссле¬
дования.
Но с точки зрения естественной установки этот мир — объек¬
тивен, тогда как, согласно Шутцу,— это конституированный, ин¬
терсубъективный, т. е. «жизненный», мир. Проведенный им фено¬
менологический анализ, считает Шутц, объяснил процесс транс¬
цендентного полагания этого мира. Сам этот мир как сфера
«конститутивной феноменологии естественной установки» 25 ста¬
новится предметом дальнейшего исследования.
Объясним детальнее, в чем различие указанных точек зрения.
Если мы стоим на точке зрения естественной установки, то су¬
ществование других людей так же несомненно для нас, как и
существование внешнего мира. Мир моей повседневности — не мой
личный, собственный мир, но объективный мир, разделяемый мною
со всеми остальными, переживаемый ими точно так же, как и мною
самим. Более того, люди рядом со мною не только делят со мной
этот мир, но и являются его неотъемлемой частью, элементами
моей «биографической ситуации», точно так же, как я сам вхожу
в их ситуацию как элемент окружающей их среды. Иными сло¬
вами, телесное существование других людей, их сознательная
жизнь, возможность коммуникации, наличность социальной орга¬
низации и культуры — все это в естественной установке берется
как таковое, не подвергается сомнению.
Но с позиции «конститутивной феноменологии естественной
установки» все это выступает как «наличный запас знаний», как
значение, которое есть, но которое было конституировано в прош¬
лом и память о процессе конституирования которого утрачена, по¬
скольку сам конституированный объект был включен в более ши¬
24 Husserl Е. Die Krisis..., S. 462.
25 Schutz A. The Phenomenology..., p. 44.
108

рокий контекст значений. Для того чтобы понять, как возможно
существование другого «Я», следует вернуться к истокам, т. е.
к утерянному в прошлом процессу конституирования, результат
которого принимается нами теперь как самоочевидно данное, как
элемент жизненного мира.
Итак, мы обратимся теперь к решению Шутцем проблемы су¬
ществования других «Я», т. е. проблемы интерсубъективности —
этой коренной проблемы феноменологической социологии. Речь
здесь идет о самой природе социального и о природе челове¬
ческой коммуникации. Именно в анализе интерсубъективности
наиболее ярко проявляется изначальный субъективизм социоло¬
гической концепции Шутца.
Что означает, спрашивает Шутц, самоочевидный в рамках есте¬
ственной установки постулат о существовании другого «Я»? И
сам отвечает: другой есть сознательное существо; он живет во
времени; его сознание имеет ту же самую структуру, что и мое
собственное. В таком случае все сказанное относительно консти¬
туирования значений единичным Эго вполне применимо к друго¬
му: он также вычленяет отдельные элементы из потока сознания,
интерпретирует, помещая в наличные контексты значений, строит
свой мир опыта, свой «наличный запас знаний», и значение, при¬
даваемое им тому или иному переживанию, является его субъ¬
ективным значением.
Для того чтобы познать это значение, «Я»,— согласно Шутцу,—
должен «эксплицировать переживание другого индивида точно
так же, как это делает он сам» 26.
Другими словами, «Я» должен 1) пережить поток сознания
другого в его непосредственности, 2) в интенциональном акте
изолировать определенный элемент этого потока, 3) проинтерпре¬
тировать вычлененное переживание в терминах контекста зна¬
чений, свойственного данному индивиду.
Рассмотрим в отдельности каждый из этапов. Начнем с пос¬
леднего. В свете изложенной выше теории конституирования зна¬
чений требование тождественности интерпретации одного и того
же переживания «мною» и «другим» выглядит просто абсурдным,
ибо оно предполагает тождественность наличного запаса знаний,
всех контекстов значений, всего опыта, приобретенного познающим
и познаваемым в течение всей их жизни. Отсюда можно было
бы сделать вывод о недоступности для меня сознания другого, и,
очевидно, такой вывод был бы наиболее последователен. Но он
вел бы в сторону трансцендентального идеализма, а Шутц, как
мы говорили, этот путь отвергает. Он постоянно балансирует на
26 Ibid., р. 99.
109

грани естественной и феноменологической установок. Конструируя
социологическую теорию, он исходит из того, что дано в естест¬
венной установке (а в ней существование другого и его «пони¬
мание»— наличный самоочевидный факт), используя феноменоло¬
гический анализ для объяснения этого данного. Так что он поз¬
воляет себе компромиссный вывод: «Значение, которое я припи¬
сываю вашему опыту, не может быть точно таким же, как зна¬
чение, которое вы придаете ему в процессе интерпретаций» 27.
Обратимся теперь ко второму этапу — к процессу интенцио-
нального конституирования. Шутц обращается здесь к гуссерлев-
скому различению «имманентной» и «трансцендентной» интен-
циональности. Мы можем утверждает он, схватить в интенциональ-
ном акте как собственное переживание, так и переживание друго¬
го. Интенциональность налицо в обоих случаях, но если
постижение моего собственного переживания непосредственно, то
постижение переживания другого имеет «знаковый» характер.
«Я постигаю переживание другого лишь посредством сигнитив-
но-символической репрезентации, либо телесной, либо посредством
какого-либо произведенного им культурного артефакта как «поля
выражения» его переживания»28. Я, таким образом, не могу
получить в прямом постижении переживания другого. Это было
бы абсурдно. Подобный путь также ведет к трансцендентализму.
Но я непосредственно постигаю «выражение» этого переживания
и, соотнося его с выработанной мною ранее схемой интерпрета¬
ции (в которую входит также все, что мне известно об этом дру¬
гом), перехожу от его телесных движений к его живому опыту.
Но это не вывод или заключение в обычном смысле слова, но
интенциональный акт моего Эго.
Здесь мы уже переходим к анализу первого, основного этапа
познания субъективных значений другого. Пока что анализ не
выходил за рамки естественной установки. Шутц выявил некото¬
рые следствия постулата об alter ego, но постулат так и остался
постулатом. Природу интерсубъективности нельзя считать разъяс¬
ненной, пока не показана возможность переживания потока со¬
знания «другого» в его непосредственности. Иначе — или некри¬
тичное принятие точки зрения естественной установки, или транс¬
цендентальный субъективизм типа гуссерлевского.
Шутц вновь обращается к феноменологическому анализу со¬
знания, напоминая, что процесс конституирования значений в по¬
токе сознания есть процесс, происходящий во времени. Схваты¬
вание собственного переживания в акте рефлексии есть с
27 Schutz A. The Phenomenology..., p. 99.
28 Ibid., p. 100.
110

необходимостью схватывание прошлого переживания, а не про¬
исходящего в настоящий момент. Точно так же и другой может
наблюдать лишь свое прошлое. Но это не относится к моему пе¬
реживанию опыта другого. Я могу схватывать его «выражения»
и интерпретировать их в их актуальности, т. е. на том этапе,
когда переживания другого еще не рефлексированы, не дифферен¬
цированы для него самого, когда они для него еще «в будущем».
То же самое относится и к схватыванию другим моих пережи¬
ваний. Этим предполагается, пишет Шутц, «что Я и Ты в неко¬
тором специфическом смысле «одновременны», что мы «сосуще¬
ствуем», что наши потоки сознания пересекаются» 29.
То, что говорит здесь Шутц, следует понимать метафорически.
В подтверждение приведем следующую его мысль, а именно, что
индивид смотрит на собственный поток сознания и на поток со¬
знания другого в едином интенциональном акте, объединяющем
вместе эти два потока. Или же: в своем настоящем я познаю
настоящее другого, другой познает в своем настоящем мое на¬
стоящее.
«Поскольку,— пишет Шутц,— каждый из нас может пережи¬
вать мысли и действия другого в его живом настоящем, в то
время, как другой может схватывать их лишь в прошлом, путем
рефлексии, я знаю больше о другом, а он знает больше обо мне,
чем каждый из нас знает о своем собственном потоке сознания.
Это настоящее, общее для нас обоих, есть чистая сфера «Мы»...
Мы соучаствуем безо всякой рефлексии в живой одновременности
«Мы», в то время как «Я» появляется лишь в рефлексивном по¬
вороте к самому себе... Мы не можем схватить наше собственное
действие в его актуальном настоящем, мы постигаем лишь те
его части, что уже прошли, но действия другого мы переживаем
в их живом совершении» 30. Таким образом, полагает Шутц, мож¬
но считать разъясненной природу интерсубъективности как до-
рефлексивно и самоочевидно данного факта, как факта жизненно¬
го мира. Поэтому-то рефлексия убивает самоочевидность, и вся¬
кая попытка «тематизации» интерсубъективности, всякая попыт¬
ка рефлектирующей объективации живой реальности человеческих
отношений позитивными науками об обществе является искаже¬
нием, «убиением» этой реальности.
Теория интерсубъективности представляет собой яркий обра¬
зец применения феноменологического метода к одной из проблем,
точнее, к фундаментальной проблеме социальных наук — к про¬
блеме самой природы социального. Шутц строит теорию интер¬
29 Ibid., р. 102.
30 Schutz A. Collected Papers, v. I, p. 147.
ill

субъективности исходя из естественной установки, постулирующей
сосуществование других людей, обладающих телом и сознанием,
одинаковым образом воспринимающих и интерпретирующих
объективный мир. Феноменолого-психологический анализ консти-
туирования значений, требующий «воздержания» от экзистенци¬
альных суждений, Шутц рассматривает в качестве методологи¬
ческого орудия, отказываясь от принятия онтологических пред¬
посылок относительно существования или несуществования дру¬
гих людей. Так, во всяком случае, утверждает он сам. Что же
происходит на самом деле?
Всякий раз, как только Шутц приближается к миру естест¬
венной установки со своим «орудием», происходит любопытная
вещь — этот мир лишается своего существеннейшего признака —
объективности, и превращается в жизненный мир. Шутц деон-
тологизирует естественную установку. В жизненном мире все
«такое же», и люди «такие же», только неизвестно, существуют
ли они. Существование другого не отрицается, оно только лишь
ставится под сомнение, утверждение существования другого счи¬
тается «некритичным». Другой, таким образом, с самого начала
выступает как феноменальный (в гуссерлевском смысле) другой,
и его сознание, лишаясь признака объективности, как бы под¬
готавливается к последующей интроекции, когда познающий субъ¬
ект, основываясь на объективациях сознания другого как на
феноменах своего собственного опыта, конституирует содержание
сознания другого, вкладывая в него собственную интерпретацию
феноменов собственного опыта. Фактически речь идет об идеали¬
стической интроекции, практикуемой посредством феноменоло¬
гического метода. Можно сказать, что данное анализа и методо¬
логическое орудие поменялись местами. Шутц исходит из жизнен¬
ного мира, из мира непосредственно данного, он наблюдает
другого лишь как феномен этого мира, и, понимая, что этот
путь ведет в тупик трансцендентального солипсизма, принимает
некоторое «методологическое» допущение — существование дру¬
гого. Шутцевский анализ замыкается, таким образом, в прочном
кругу субъективизма — интерсубъективность не может быть обо¬
снована. Иными словами, существование другого не может быть
объяснено... без допущения существования цругого. А такое до¬
пущение, по Шутцу, некритично.
Самое мнение о некритичности тезиса о существовании дру¬
гих людей и внешнего мира заложено в основе философской
традиции феноменологии. Выше мы показали,что Гуссерль, соз¬
давая свою концепцию жизненного мира, исходил из осознания
необходимости включения человеческой практики в анализ взаи¬
моотношений науки и мира. Но практика интерпретировалась
112

Гуссерлем слишком узко — как непосредственная индивидуаль¬
ная деятельность. Такое понимание практики действительно не
может служить делу объективного обоснования вышеуказанного
тезиса. Оцо с самого начала ограничивает сферу надежно дан¬
ного, и никакие ухищрения с интерсубъективностью не могут
нывести познание из плена субъективизма.
Понятие практики, как она интерпретируется марксизмом, т. е.
нопятие объективной общественной практики, являющейся конеч¬
ным критерием объективности познания, чуждо феноменологии.
И таком случае остается единственный выход — редукция естест-
иегшой установки, сведение реального мира до уровня жизненного
мира и объяснение существования других людей и содержания
их сознания конституирующими актами субъекта. Это путь транс¬
цендентального идеализма, единственный «законный» путь для
шутцевской философии социологии.
Но вернемся к рассмотрению собственно социологической кон¬
цепции Шутца. Теория интерсубъективности должна была, со¬
гласно его идее, служить разрешению двух кардинальных проб¬
лем «понимающей» социологии в духе Макса Вебера: 1) выявле¬
нию смысла понятия действия, ориентированного на поведение
других людей, т. е. веберовского «социального действия» и 2) объ¬
яснению возможности познания субъективного смысла действия,
т. е. объяснению процесса «понимания».
Разновидности «понимания». «Понимание как таковое,—пишет.
Шутц, — неотрывно от значения, ибо всякое понимание направ¬
лено на то, что имеет значение...» 31 Отсюда следует наиболее
общее определение «понимания»: «Все интенциональные акты,
являющиеся интерпретациями собственного субъективного опы¬
та индивида, следует называть актами понимания»32. Можно,
таким образом, сказать, что феноменологический анализ созна¬
ния (конституирование значений единичным Эго и теория ин¬
терсубъективности) является одновременно анализом «понима¬
ния», и наша задача состоит в том, чтобы объяснить его как та¬
ковой.
«Понимание» в первоначальном своем и наиболее общем зна¬
чении является не специфическим социологическим методом и
не «пониманием» другого индивида, а «пониманием» самого себя,
выявлением значений своего собственного опыта, независимо от
того, являются ли его предметом физические, социальные, оду¬
шевленные или неодушевленные объекты. Следовательно, инди-
31 Schutz A. The Phenomenology..., p. 108.
32 Ibidem.
ИЗ

вид с позиции естественной установки не «объясняет» мир, но
«понимает» его в его непосредственности, т. е. «понимает» его как
жизненный мир.
«Понимание» в узком смысле или «понимание» другого инди¬
вида реализуется, лишь когда' вступает в действие постулат об alter
ego и «другой» воспринимается уже не как феномен моего соб¬
ственного опыта, а наделяется телом и сознанием, обладающим
такой же структурой, как мое собственное. В таком случае вос¬
принимаемые мною движения тела другого, являются уже не
просто моими переживаниями в моем потоке сознания, но (в со¬
гласии с теорией интерсубъективности) приобретают статус «вы¬
ражения» переживания другого в потоке сознания другого, од¬
новременного с моим потоком сознания. Но поскольку они ин¬
терпретируются в терминах свойственного именно мне контекста
значений, полная адекватность интерпретации, как показал
Шутц, недостижима. «Понимание» другого всегда и неизбежно
приблизительно.
Сама эта «приблизительность» требует разъяснения. Возникает
вопрос: как становится возможной удивительная четкость, сла¬
женность, взаимосоответствие различных элементов сложнейших
социальных взаимодействий, если понимание участниками этих
взаимодействий друг друга всего лишь приблизительно? Какова
степень этой приблизительности? Как она может быть интерпре¬
тирована в терминах социальной науки? Как Шутц отвечает на
эти вопросы, мы рассмотрим позже. Пока же мы остановимся
на шутцевском анализе элементарного акта «понимания» одним
индивидом другого в социальном мире, поскольку столь ясное в
теории различение двух типов «понимания» (понимание другого
и самого себя) не выглядит столь ясным, когда дело касается
живой реальности взаимодействия.
Для целей детального анализа Шутц выделяет два типа со¬
циального действия: действие, не имеющее своей целью комму¬
никацию, и действие, совершаемое с целью коммуникации. Оста¬
новимся сначала на первом из них.
Понимание действия, не имеющего своей целью коммуника¬
цию. Шутц берет используемый Максом Вебером пример — дей¬
ствия человека, рубящего дрова, и выделяет несколько возмож¬
ных в данном случае видов «понимания».
1. Можно рассматривать факт рубки дров лишь как физиче¬
ский факт. Топор опускается на полено, полено разлетается на
куски и т. д. В терминах теории конституирования такое «пони¬
мание» можно объяснить как выявление наблюдателем значений
своего собственного переживания в терминах собственного налич¬
ного запаса знаний, т. е. как «понимание» наблюдателем самого
114

п'йя. Наблюдатель понимает в данный момент не рубщика дров,
мп то, что дрова рубятся, что имеет место рубка дров.
2. Можно рассматривать рубщика дров как человеческое тело,
интерпретируя его движения как свидетельство того, что это жи-
m м», обладающее сознанием существо. Но и в этом случае «пони-
млмнс» —интерпретация наблюдателем собственного пережива¬
ния.
2. Возможен и такой вариант, что центром внимания становят¬
ся субъективные значения рубщика дров, т. е. задаются вопросы:
«Действует ли этот человек согласно разработанному плану? Ка¬
нон этот план? Каковы его мотивы? В каком контексте значений
нос принимаются эти действия им самим?» Именно этот тип «по¬
нимания», базирующийся на постулате существования других
«Н», служит фундаментом реальных социальных взаимодействий
м жизненном мире.
«Внешние факты и телесные движения,— пишет Шутц,— пони¬
маются как обозначения живого опыта наблюдаемой личности.
Внимание наблюдателя концентрируется не на обозначениях, а на
том, что лежит за ними. Это истинное понимание другого инди-
и и да» 33.
Перейдем теперь к анализу действия, совершаемого с целью
коммуникации, т. е. сознательно использующего знаки.
«Понимание» действия, совершаемого с целью коммуникации.
В каком смысле можно сказать, спрашивает Шутц, что я пони¬
маю человека, говорящего по-немецки?
1) Можно сосредоточиться на облике говорящего и понять, что
это человек, а не призрак и не фигура на киноэкране, что чело¬
век говорит.
2) Наблюдатель может воспринимать лишь звук, понимая, что
это не случайный звук, а человеческая речь.
3) Можно (это зависит от наличного запаса знаний) обнару-
жить по специфике звучания, что этот человек говорит по-немец¬
ки, не имея ни малейшего представления о значении слов, им
употребляемых. Во всех трех случаях речь идет о конституирова-
иии наблюдателем значений собственного переживания в терми¬
нах собственного наличного запаса знаний, т. е. о самоинтерпре-
тации, о понимании самого себя.
4) Наблюдатель может понимать слово как знак, подразумева¬
ющий некоторое значение. Но и здесь он интерпретирует знак
в терминах наличного, конституированного ранее контекста зна¬
чений, в терминах определенной знаковой системы, а именно не¬
мецкого языка. Слово Tisch вызовет в его сознании некий при¬
33 Schutz A. Phenomenology..., p.111.
115

близительный образ стола, причем ему неважно в данном случае,
будет ли оно произнесено человеком, магнитофоном или попугаем,
неважно, будет ли оио сказанным или написанным и т. д. Нева¬
жен также контекст высказывания. Такая интерпретация остает¬
ся самоинтерпретацией, поскольку наблюдателя интересует «зна¬
чение слова, а не значение, придаваемое этому слову тем, кто
его употребляет» 34.
5) Но можно пытаться понять «значение слова как обозначе¬
ние субъективного опыта говорящего», т. е. как бы вторичное
значение слова, указывающее на то, «что подразумевает под этим
словом говорящий».35 Здесь речь идет о том, что хотел сказать
говорящий, произнося это слово в данный момент при данных
обстоятельствах, о понимании контекста значений, в котором он
употребил это слово, о понимании его мотива произнесения слова.
Это — истинное понимание произнесенного, имеющее своей целью
постижение субъективных значений другого индивида.
Можно подвести некоторый промежуточный итог: истинное по¬
нимание другого индивида, независимо от того, является ли оно
пониманием действия или знака (знакового действия), есть, по
Шутцу, понимание субъективных значений другого, т. е. выявле¬
ние контекста значений, к которому относит сам действующий
индивид свое действие ’ (или знак), а также выявление его мотива
совершения действия (или осуществления знака). Под знаком
может пониматься слово, дорожный знак, произведение искусства
и т. д. Истинному пониманию с необходимостью предшествует
самоинтерпретация, т. е. интерпретация собственного пережива¬
ния в терминах собственного контекста значений. «Понимание
другого» невозможно без предварительного «понимания самого
себя». Истинное понимание может осуществиться только при
условии действия постулата о другом «Я», обладающим созна¬
нием, структурно аналогичном моему собственному сознанию. Та¬
ким образом, выясняется, что «истинное понимание» есть ни боль¬
ше, ни меньше как реализация интерсубъективности, а потому
является основополагающим свойством жизненного мира, консти¬
туирующим элементарную ситуацию взаимодействия в этом мире.
Как было показано выше, строгое и точное «понимание» субъ¬
ективных значений другого невозможно. «Понимание» всегда при¬
близительно. Оно приблизительно даже в ситуациях непосредст¬
венного взаимодействия, а ведь индивид понимает социальную
жизнь и ее участников не только, когда они даны в непосред¬
ственном восприятии, но и когда они отделены от него, причем
34 Schutz A. The Phenomenology..., p. 112.
35 Ibidem.
116

по только в пространстве, но и во времепи — он понимает мир
своих предшественников на основе имеющихся у него эмпириче¬
ских свидетельств. Он окружен объектами не только материаль¬
ными, но и идеальными и старается понять их, понять субъек¬
тивные значения, существовавшие или существующие в сознании
их создателей. Комплексный, многогранный, но единый социаль¬
ный процесс складывается в ходе согласованного взаимодейст¬
вия множества индивидов. Но возможна ли эта согласованность,
несмотря на «приблизительность» понимания ими друг друга? Ка¬
кова допустимая степень приблизительности в том или ином конк¬
ретном взаимодействии? Каким образом социальная наука может
не приблизительно «понять» (социология Шутца — «понимаю¬
щая» социология) границы и степени этой приблизительности?
Шутц разрешает эти проблемы так же просто и наглядно, как
они разрешаются в ходе непосредственной практической деятель¬
ности в мире естественной установки. Он полагает, что обыденное
мышление преодолевает возможные разногласия в понимании того
или иного объекта при помощи двух фундаментальных постула¬
тов, объединяемых им в рамках так называемого общего тезиса
о взаимности перспектив.
1) Постулат взаимозаменяемости точек зрения: «Я принимаю
на веру и предполагаю, что другой делает то же самое — что,
если я поменяюсь с ним местами так, что его «здесь» станет
моим, я буду находиться в том же удалении от предметов и
видеть их в той же типичности, что и он сам, более того, для
меня будут достижимы те же вещи, что и для него, и наоборот» 36.
2) Постулат совпадения «систем релевантностей»: «Пока не
доказано противоположное, я принимаю на веру — и предполагаю,
что другой делает то же самое,—что различия в перспективах,
имеющие место вследствие уникальности его и моей биографи¬
ческих ситуаций, безразличны по отношению к наличным целям
любого из нас... и мы предполагаем, что мы оба отбираем и ин¬
терпретируем актуально или потенциально общие объекты и их
свойства одинаковым образом или, по крайней мере, «эмпири¬
чески идентичным» образом, т. е. достаточно одинаковым для лю¬
бой практической цели» 37.
Совершенно ясно, что оба эти постулата являются орудием ти¬
пизации явлений и объектов, принадлежащих к общей для взаи¬
модействующих индивидов среде. Поскольку эти постулаты дейст-
ствуют, объекты взаимодействия лишаются уникальных черт,
свойственных им в непосредственном опыте того или иного ин¬
36 Schutz А. Collected Papers, v. I, p. 112.
37 Ibidem.
117

дивида, и приобретают черты универсальности и безличности,
черты «социальности». Они принимаются на веру членами той
или иной социальной общности и в определение индивидом ситу¬
ации взаимодействия входят не как субъективные значения его
собственного переживания, а как нормативное знание, субстан¬
тивированное в фактической жизнедеятельности группы, общности,
членом которой является индивид. Применение тезиса о взаимо¬
заменяемости перспектив служит восполнению отмеченной выше
«приблизительности», делая возможной коммуникацию и взаимо¬
понимание вне ситуаций непосредственного взаимодействия.
Тезис о взаимозаменяемости перспектив служит также для ти¬
пизации степеней «понимания» в зависимости от социокультур¬
ной близости взаимодействующих индивидов. Рассмотрим, как по¬
нимает Шутц эту его функцию. Нижеследующее весьма важно,
ибо здесь Шутц пытается проследить в жизненном мире источник
типизирующих процедур социологического знания.
В соответствии с тезисом о взаимозаменяемости перспектив
«со-общинники», т. е. группа индивидов, с которыми меня связы¬
вает пространственное единство, отделяются от «просто современ¬
ников», с которыми меня объединяет единство времени. Если
отношения «со-общинников» — «мы-отношения», как они описы¬
ваются теорией интерсубъективности, то отношения современни¬
ков именуются «они-отношениями». Для первого типа отношений
характерна полнота «понимания», постижение другого в его уни¬
кальности, для второго характерно постижение другого в его ти¬
пичности.
Шутц поясняет: «В мы-отношениях, как бы случайны и поверх¬
ностны они ни были, другой схватывается как уникальная инди¬
видуальность (хотя наиболее ярко выступает лишь один аспект
его личности) в ее уникальной биографической ситуации (хотя
и открывающейся лишь фрагментарно). Во всех же других фор¬
мах социальных отношений (и даже в отношениях со-общинни-
ков, поскольку дело касается невыявленных аспектов личности
другого) другое «Я» может схватываться лишь... путем конструи¬
рования типа поведения, типической модели под-лежащих моти¬
вов или типических установок личностного типа, под который под¬
водится другой и его поведение... как примеры или частные слу¬
чаи» 38.
Если в отношениях «со-общинников» партнер — личность, то в
отношениях «современников» — идеальный тип. Но, как полагает
Шутц, эти два фундаментальных уровня «понимания» — полюсы
континуума. Может быть выделено множество промежуточных
38 Schutz A. Collected Papers, v. 1, p. 17.
118

этапов. Степень безличности и типичности в моих отношениях
с другими зависит от уровня связывающей нас целостности, как,
скажем, любовная связь, родственные отношения, профессиональ¬
ная группа, государственная принадлежность и т. д.
В конечном счете, как утверждает постулат совпадения систем
релевантности, степень «понимания» одним индивидом другого в
той или иной ситуации взаимодействия в мире естественной уста¬
новки определяется его «достаточностью» для любой практиче¬
ской цели «Практические цели», со своей стороны, представ¬
ляют в жизненном мире индивида различного уровня социальные
структуры, такие, как семья, профессиональная группа, класс
п т. д. Они наличествуют в жизненном мире, будучи «понимае¬
мыми», т. е. наличествуют непосредственно и самоочевидно.
Мы рассмотрели три типа «понимания», как оно анализируется
п системе Шутца: 1) «понимание» как самоинтерпретация, 2) «по¬
нимание» субъективных значений другого, или истинное «пони¬
мание», 3) типизирующее «понимание». Мы видели также, что
«понимание» выступает у Шутца не как частная исследователь¬
ская проблема и не как методологический принцип социальных
паук. Последовательное развертывание проблематики «понима¬
ния» представляет собой развертывание человеческой субъектив¬
ности, развертывание содержания мира жизнедеятельности инди¬
вида, как он представляется в его непосредственном переживании,
т. е. жизненного мира. Мы проследили шутцевский анализ «пони¬
мания» до уровня обыденной типизации.
Следующим шагом этого анализа должно быть исследование
научной типизации, процесса формирования категорий социаль¬
ной науки как одного из процессов жизненного мира. Тем самым
было бы продемонстрировано происхождение науки из мира пред-
данного и ее постоянная обусловленность этим миром. Тем самым
была бы реализована применительно к социальным наукам про¬
грамма, намеченная Гуссерлем: раскрыт механизм удвоения
реальности объективирующей социальной наукой, реальность на¬
уки воссоединена с реальностью жизни, субъективность восста¬
новлена в своих законных правах и социология осознала себя
как истинная «понимающая» дисциплина. Но прежде чем перейти
к шутцевскому анализу научной типизации, посмотрим, обеспечи¬
вает ли его концепция «понимания» предпосылки, необходимые
для реализации этой программы.
Выше было показано, что теория конституирования значений
в потоке переживаний, опирающаяся на гуссерлевский феномено¬
логический анализ сознания, имеет ярко выраженную субъекти¬
вистскую ориентацию. Далее, мы выяснили, что теория интер¬
субъективности Шутца содержит в себе глубокие внутренние
119

противоречия. И эти противоречия полностью сохраняются в кон¬
цепции «понимания другого индивида», или истинного «понима¬
ния». Действительно, «понимание» другого требует прежде всего
признания существования этого другого, а таковое остается в си¬
стеме Шутца фактически недоказанным. Анализ конституитивной
деятельности не может породить из себя другого, а постулат об
alter ego остается постулатом, безответственной ссылкой на «без¬
ответственную» естественную установку.
Логическое развитие идеи ведет к понятию другого как про--"
дукта конституирующей деятельности субъекта. Но тогда пробле¬
мы «понимания» пе существует, ибо субъект понимания тождест¬
вен другому. Признание реально существующего другого создает
неразрешимое противоречие в шутцевской теории «понимания».
Шутц сам неоднократно отмечает, что почти в каждом пункте
анализа существует опасность уклонения в сторону трансценден¬
тального идеализма. Такой путь явно не удовлетворяет Шутца.
Избежав его однажды при помощи «некритичного» постулата об
alter ego, Шутц продолжает заимствования из естественной уста¬
новки: возможность типизирующего «понимания» обеспечивается
в его концепции принятием. тезиса о взаимозаменяемости пер¬
спектив. Это — весьма тонкий момент, и надо отдать должное
социологической наблюдательности Шутца, его восприимчивости
и способности описания весьма тонких механизмов обыденного
сознания, способов обыденного восприятия социальных структур.
Но дело в том, что подобное описание представляет собой описа¬
ние с позиций естественной установки, сопровождающееся некри¬
тичным (ибо на уровне типизирующего «понимания» феномено¬
логический анализ отсутствует) отнятием у нее (естественной
установки) признака объективности и произвольным перенесением
ее содержания в «жизненный мир», т. е. в феноменальный мир
человеческой непосредственности.
Точка зрения естественной установки по существу своему —
материалистическая точка зрения, но в отличие от материали¬
стической философии материализм' естественной установки — сти¬
хийный, нерефлектируемый, «принимаемый на веру» материа¬
лизм. Шутц произвольным образом «деонтологизирует» естествен¬
ную установку, но теоретически неубедительное перенесение ее
содержания в «жизненный мир» не спасает положения в целом.
В ходе апализа, пытаясь избежать явного субъективизма, с необ¬
ходимостью предполагаемого феноменологическим методом, Шутц
подменяет методологию. На место интенционального конституиро¬
вания приходит некритическое описание с позиций деонтологи-
зированной естественной установки, что весьма плачевно сказы¬
вается на результатах заключительного рассмотрения им пробле-
120

мптики «понимания» — проблемы социологии как «понимающей»
науки.
Проект «понимающей» социологии. Основной тезис Шутца, по-
аноляющий связать жизненный мир с абстрактным миром науч¬
ных понятий и законов, состоит в том, что социология, так же
как и всякая другая система знания, принадлежит «жизненному
миру», является его неотъемлемой частью, и что поэтому изуче¬
ние формирования, существования и развития знания в «жизнен¬
ном мире» является также исследованием формирования, сущест-
нонания и развития социологического знания.
Исследовать науку можно двояко: знание как формализован¬
ную систему понятий и ученых как носителей этого знания. Оба
рода исследования взаимосвязаны.
Научное образование понятий предполагает типизацию. Но, го-
норит Шутц, научные понятия не тождественны типам, применяе¬
мым обыденным деятелем в мире естественной установки. Это —
типы второго порядка, типы обыденных типов, «конструкты
конструктов», создаваемые в соответствии с процедурами эмпи¬
рической науки и в совокупности своей составляющие теоретиче¬
скую систему, включающую проверяемые общие гипотезы39.
Субъективные значения исследуемых индивидов остаются как бы
«отложенными» как в обыденных, так и в научных типах, но,
типизируясь, они объективируются, и в конечном счете система
«понимающей» социологии выступает как «совокупность идеаль¬
ных типов субъективных значений» или как «объективная система
субъективных значений» 40. Основные критерии «объективности»
теории в «понимающей» социологии таковы: «логическая связ¬
ность», «адекватность», «субъективная интерпретация». Шутц
следующим образом разъясняет содержание этих критериев: «Со¬
ответствие постулату логической связности обеспечивает объек¬
тивную обоснованность мыслительных объектов, сконструирован¬
ных социологом; соответствие постулату адекватности обеспечи-
пает их совместимость с конструктами повседневной жизни» 41;
«постулат субъективной интерпретации должен пониматься в том
смысле, что все научные объяснения социального мира... должны
соотноситься с субъективными значениями действий человеческих
индивидов, из которых формируется социальная реальность» 42.
Выдвигаемые Шутцем критерии объективности научной теории
не представляют собой чего-либо принципиально нового. Логика
39 Schutz А., Concepts and Theory Formation in the Social Science.— In: The
Philosophy of Social Sciences. Ed. by M. Natanson (Ed.). N. Y., 1963, p. 246.
40 Ibidem.
41 Ibid., p. 247—248.
42 Ibid., p. 245.
121

науки предъявляет такие же требования к любой теории: логи¬
ческая связность предполагается самим определением понятия
«теория», шутцевский «постулат адекватности» равносилен так
называемым правилам соответствия — правилам «перевода» эмпи¬
рических понятий в теоретические, требование субъективной ин¬
терпретации равносильно требованию эмпирической проверки тео¬
ретических выводов.
Следует отметить, однако, два существенных момента шутцев-
ских построений. Во-первых, отождествление им объективности
теоретического построения с логической связностью. Это — ти¬
пично позитивистское положение. Во-вторых — требование субъ¬
ективной интерпретации. Оно предполагает определенную техни¬
ку «верификации» положений науки, соотнесения их с субъектив¬
ными значениями индивидуальной деятельности. Отсутствие такой
техники, более того, принципиальная приблизительность, нефор-
мализуемость «понимания», неоднократно отмечавшаяся самим
Шутцем, делают сомнительной возможность субъективной интер¬
претации смысла более или менее сложных человеческих дейст¬
вий, за исключением тех простейших случаев, суждения о которых
могут быть сравнимы с позитивистскими «протокольными выска¬
зываниями». В общем шутцевские представления о «понимающей»
социологии вполне удовлетворяют позитивистским натуралистиче¬
ским принципам логики и методологии науки.
Подойдем к вопросу о месте социологии в жизненном мире с
другой стороны, а именно рассмотрим постановку Шутцем вопро¬
са о месте социолога в жизненном мире.
Социолог, говорит Шутц, наблюдает жизненный мир с позиции
«научной» установки. Но, становясь на точку зрения научной
установки, социолог стряхивает с ног своих прах жизненного мира.
Для него не существует «здесь и сейчас» в социальном мире, он
рассматривает свою позицию в нем и связанную с ней систему
представлений, убеждений, идеалов как безразличную относитель¬
но целей собственно научной деятельности. Его наличный запас
знаний теперь — не его субъективные, конституированные им в
прошлом контексты значений, а «корпус» научного знания, кото¬
рое он «принимает на веру» в данной научной ситуации. Струк¬
тура понимания социологом его научной ситуации (зоны и уров¬
ни «понимания» — от детального и полного до общего, типизиро¬
ванного) определяется требованиями решения данной научной
проблемы.
Иными словами, ученый покидает «жизненный мир», т. е. мир
обыденной повседневной практической жизнедеятельности, декла¬
рирует противоположность своих научных проблем, научных
средств и научных методов их решения проблемам и методам,
122

применяемым в мире повседневности, и ... вступает в мир, обна¬
руживающий те же самые, свойственные повседневности харак¬
теристики. Этот «новый» мир — мир науки — организуется вокруг
него как центра, структурируясь в соответствии с его личными
целями как ученого. Позиция социолога по отношению к жизнен¬
ному миру, как она трактуется Шутцем, вполне точно определена
Гуссерлем. Ученые, по Гуссерлю, «слепы ко всему, кроме целей
и горизонтов своего дела. И чем более обусловливает жизненный
мир то, в чем они живут, чему принадлежит вся их «теорети¬
ческая деятельность», чем более становится он средством из дея¬
тельности, «лежащим в основе» как теоретического обсуждения,
так и обсуждаемого предмета, тем менее является он для них
темой» 43. Но Гуссерль характеризовал в этих словах представи¬
телей натуралистически ориентированной науки, и тем не менее
его характеристика в полной мере совпадает с шутцевской.
Что же произошло? Анализируя «понимание» на его послед¬
нем этапе — на уровне «понимающей» социологии, Шутц вводит
дна новых теоретических положения: совокупность принципов
теоретической организации «понимающей» социологии и тезис о
«научной установке» — о специфике положения социолога в со¬
циальном мире. Оба эти положения постулированы Шутцем и
оба с необходимостью предполагают стихийную материалистиче¬
скую онтологию естественной установки, т. е. «мнение» об объ¬
ективном существовании подлежащих исследованию социальных
явлений.
Мы закончили предыдущий параграф рассмотрением соотноше¬
ния естественной и феноменологической установок на трех «низ¬
ших» уровнях «понимания». Теперь мы можем сказать, что на
«высшем» уровне Шутц целиком и полностью переходит на пози¬
ции естественной установки. Здесь он окончательно изменяет
феноменологическому методу, и тогда оказывается, что вся
копкретно-социологическая и методологическая проблематика
«понимающей» социологии Шутца: элементарное социальное
взаимодействие, обыденная типизация, субъективное восприятие
социальных структур, принципы построения социологической тео¬
рии и т. д.— все это описано им с позиции «некритически»
(с точки зрения феноменологического метода) принятой естест¬
венной установки, т. е. с позиции индивида, воспринимающего
мир «духовно-практически» (К. Маркс), до-теоретически, до-на-
учно, стихийно-материалистически, видящего социальный мир с
точки зрения собственных «наличных целей». Наука в этом
мире — объективирующая натуралистическая наука, утерявшая
43 Husserl Е. Die Krisis..., S. 462.
123

изначальную связь с субъективностью, она нуждается в уяснении
собственных исходных предпосылок и т. д. Здесь снова — гуссер-
левская проблема «кризиса». Шутц, совершив по жизненному ми¬
ру свою феноменологическую «одиссею», вернулся к тому же, с
чего и начинал. Проблема создания «аутентичной» социальной
науки — «понимающей» социологии — осталась нерешенной.
Причины неудачи шутцевского обоснования «понимающей» со¬
циологии. Мы уже говорили о том, что философия позднего Гус¬
серля, в частности его концепция «жизненного мира», является
выражением определенного типа мировоззрения, отражающего
определенный тип социальной деятельности — тот тип, кото¬
рый Маркс охарактеризовал как непосредственное «практи-
чески-духовное» освоение мира. Для этого типа мировоззрения
(и соответствующего. ему типа деятельности) характерно отсут¬
ствие четкого абстрагирования объекта и субъекта познания, от¬
сутствие критического исследования позиций субъекта по отноше¬
нию к объекту, приписывание объекту познания «человеческого»
смысла, т. е. рассмотрение его лишь в тех его функциях, которыми
он обладает с точки зрения субъективных «наличных целей».
«Понимающая» социология Шутца, представляющая собой после¬
довательное развертывание, описание содержания «жизненного
мира», фактически явилась попыткой рационализации этого ми¬
ровоззрения. i
Тот факт, что Шутц пытался сделать предметом социологии
определенные реально существующие, но весьма мало исследо¬
ванные до сих пор типы сознания и деятельности, сам по себе
заслуживает одобрения. Но он пошел по неверному пути: он не
рассматривал обыденное, практическое сознание с точки зрения
науки, но пытался построить научную теорию на основе практи¬
ческого сознания. В этом заключалась его коренная ошибка, ибо
непосредственность «духовно-практического» освоения мира не
может служить базисом научной теории, предполагающей в ка¬
честве своего необходимого основания иной, более высокий уро¬
вень социальной 'практической деятельности.
Остановимся на этом вопросе подробнее. Принципы формирова¬
ния и функционирования научной теории можно рассматривать
с двух точек зрения: с точки зрения ее места в совокупной
структуре человеческой деятельности и с точки зрения ее науч¬
ной специфики, отличающей ее от других типов теории. В первом
случае научность теории предполагает снятие, преодоление непо¬
средственно-практического отпошения человека к миру, поскольку
ее основой служит более высокая ступень социальной практики,
когда функцией науки становится опосредствование сознательной
целенаправленной деятельности по изменению человеком окру-
124

тающего его мира. Шутцевская же социология «жизненного
мира» не превосходит практически-непосредственного отношения
к миру, но лишь описывает, повторяет, воспроизводит его в ра¬
ционализированной ложно-научной форме.
Сравним теперь теорию Шутца с научной теорией с точки
прения специфики, требований, предъявляемых к последней отно¬
сительно способа ее построения и функционирования. Для науч¬
ной теории характерно, что все содержащиеся в ней положения
подразделяются на два типа: исходные положения (абстрактные
теоретические предпосылки) и все остальные положения, выво¬
димые логически из первых. «Те теоретические системы,— пишут
специалисты по логике науки,— для которых подобное подразде¬
ление высказываний осуществить невозможно, представляют со¬
бой обычные ассоциации теоретических положений и научными
теориями не являются» 44. Положения научной теории являются
но существу своему выводными положениями, так что шутцев-
екое обоснование «понимающей» социологии не отвечает этому
критерию научности.
С точки зрения ее функционирования научная теория пред¬
ставляет собой метод объяснения эмпирически обнаруженных
пилений с целью управления ими, а также метод открытия но-
иих истин на основе уже обнаруженных. Шутцевская социоло¬
гия «жизненного мира» не удовлетворяет и этому критерию науч¬
ности теории. К теории Шутца можно полностью отнести слова
Гуссерля, сказанные им по поводу предполагаемых результатов
феноменологического «обнаружения сущностей»: это «совершенно
непрактичное знание», «совершенно бесполезное искусство», ко¬
торое «не помогает хозяевам и мастерам этого мира, политикам,
инженерам, промышленникам» 45. Но знание, которое ограничи¬
вается лишь описанием наличных явлений, не поднимаясь до их
объективного научно-теоретического осмысления, не может удо¬
влетворять запросов современности. В этом смысле шутцевская
социология «жизненного мира» противоположна марксистско-ле¬
нинской науке об обществе, не только описывающей явления
социального мира, но и объясняющей их, доводящей свое объ¬
яснение до практических указаний по реальному овладению ими
и преобразованию их в соответствии с требованиями объектив¬
ного социального процесса.
Оказывается, таким образом, что причина неудачи обоснова¬
ния Шутцем «понимающей» социальной науки кроется не в его
теоретической непоследовательности, не в методологических
44 Логика научного исследования. М., 1965, с. 100.
45 Цит. по: Философская энциклопедия, т. 5, с. 343.
125

«ошибках», а в принципиальной порочности мировоззрения, ле¬
жащего в основе его программы построения социологии. Именно
следование гуссерлевским принципам не позволило Шутцу выйти
за рамки непосредственно-практического сознания, не позволило
ему научно объективировать социальный мир. В результате Шутц
всего лишь воспроизвел, описал «наличную» ситуацию своего соб-j
ственного философствования. Целью его теоретических изысканий
было воссоединение жизненного мира с миром науки и восстанов¬
ление попранного достоинства человеческой субъективности. Но'
для выполнения этой цели теоретического «описания» мало. Не-,
обходимо научное объяснение этого мира и революционная прак¬
тическая деятельность для его изменения. Преодоление «расколо-
тости» «жизненного мира», т. е. мира непосредственно-практиче¬
ского сознания и деятельности, предполагает преодоление внут¬
ренней противоречивости, антагонизмов его объективной социаль¬
ной основы. Шутц же, описав жизненный мир «изнутри» его само-,
го, лишь воспроизвел эту «расколотость» теоретически. Поставлен¬
ные им перед собой задачи остались нерешенными, теоретическая1
система Шутца оказалась непоследовательной и противоречивой.
Мы показали, что эта противоречивость органически заложена
в ее мировоззренческих предпосылках. Но тем не менее именно
осознание этой противоречивости дало основания некоторым тео¬
ретикам американской феноменологической социологии вновь
поставить те же самые проблемы и попытаться дать им новое,
«радикальное» решение, доведшее до абсурда гуссерлевскую точку
зрения относительно «жизненного мира» и показавшее принципи¬
альную невозможность построения научной социологии на фило¬
софском, мировоззренческом фундаменте феноменологии Гуссерля.
Этнометодология Г. Гарфинкеля
Феноменологическая социология зародилась в Германии и труда¬
ми Шутца была перенесена на американскую почву. Приблизи¬
тельно во второй половине 60-х годов здесь началась ее интен¬
сивная разработка.
К феноменологическому направлению относятся ныне такие
социологи, как Дж. Дуглас, А. Сикурел, П. Макхью, А. Блам
и др. Но, пожалуй, единственную на сегодняшний день более,
или менее целостную систему феноменологической социологии
(кроме, разумеется, шутцевской) представляет собой так называ¬
емая этнометодология Г. Гарфинкеля 4в.
46 Г. Гарфинкель (род. в. 1917 г.) — профессор Калифорнийского универси¬
тета (Лос-Анжелес), автор книги «Studies in Ethnomethodology» (1957) и
большого количества статей.
126

Термин «этнометодология» сконструирован Гарфинкелем по
аналогии с имеющим хождение в культурной антропологии тер¬
мином «этно'наука». Последний относится к той примитивной
пауке (магия, шаманство, зачатки собственно науки), которая
свойственна исследуемым антропологами примитивным общест-
аам. Соответственно, предметом этнометодологии являются
«этнометоды», т. е. свойственные той или иной культуре методы
построения практической деятельности. Этнометодология изучает
но примитивные, но современные высокоорганизованные культу¬
ры. Современная наука (в том числе и социология) как один из
видов практической деятельности получает в этнометодологии
статус «этнонауки» и включается наряду с прочими методами в
предмет этнометодологии.
Формулируя задачи этнометодологии, Гарфинкель выдвигает на
первый плап проблему, поставленную Шутцем (а до него Максом
I (сбором) —проблему субстанциональной рациональности соци¬
альной жизни. История социологии, пишет Гарфинкель, показы-
иает, что всякая попытка разрешить проблему социального
действия неизбежно вовлекала в круг интересов социолога про¬
блему смысла этого действия, т. е. проблему знания действующим
индивидом социального мира, и принятия решения, основанного
на этом знании. Поэтому социолог не мог избежать проблем,
связанных с понятием «рациональности».
Традиционное понятие рациональности, применяемое при ана¬
лизе социального поведения, представляло собой одну из черт
идеализированного образа научной деятельности. Рациональность
отождествлялась или с решением проблемы выбора, или с нали¬
чием правил процедуры, или с анализом альтернатив и послед¬
ствий, или с совместимостью анализа средств — целей с прави¬
лами формальной логики и т. д. Но поскольку социальные дей¬
ствия не соответствовали введенному таким образом идеалу
рациональности, не переставая при этом быть стабильными, по¬
стоянными и эффективными, они стали рассматриваться как
иррациональные. Рациональное действие получило «резидиуаль-
ный статус», социальная жизнь стала восприниматься социолога¬
ми как арена нерационального поведения.
Это-то положение и намеревается исправить Гарфинкель. Он
ставит перед собой задачу выявить рациональные свойства со¬
циального поведения, показать особенности социальной системы,
ответственные за рациональность поведения, утвердить то и дру¬
гое в качестве предмета эмпирического исследования. Понятие
рациональности при этом должно не накладываться на поведение
извне, черты рациональности должны быть выявлены в самом со¬
циальном поведении.
127

Таким образом, идея этнометодологии не что иное, как шутцев-
ская идея. Именно Шутц пытался выявить имманентно прису¬
щую миру естественной установки рациональность и противо¬
поставить ее научной рациональности, главными критериями ко¬
торой являются: совместимость отношений целей — средств при
анализе социального действия с правилами формальной логики,
семантическая ясность и отчетливость, совместимость определе¬
ния ситуации с научпым знанием. Но где, спрашивал Шутц,
можно наблюдать в действительности подобную систему рацио¬
нального выбора направления действия? И сам отвечал: «... поня¬
тие рациональности родилось не на уровне повседневных пред¬
ставлений о социальном мире, но на теоретическом уровне науч¬
ного рассмотрения этого мира, и именно там оно и находит свое
методологическое применение» 47. Оказывается, что все проблемы,
возникающие перед социологом при попытке понять и учесть
рациональные черты социального поведения, вызваны не чрезмер¬
ной сложностью предмета, а порочностью самого подхода. Вместо
гого чтобы накладывать на поведение индивида чуждую ему схе¬
му интерпретации, почерпнутую из идеализированного описания
научно-теоретической деятельности, социологу следует обратиться
к миру повседневности, вскрыть в нем самом черты рациональ¬
ности, и именно их сделать предметом самого исследования.'
И Гарфинкель ставит основную проблему этнометодологии в пол¬
ном согласии с положениями Шутца. Он пишет: «Вместо того
чтобы рассматривать свойства рациональности в качестве методо¬
логического принципа интерпретации деятельности, их следует
рассматривать как эмпирически проблематичный материал. Они
должны иметь статус только лишь данных, и их следует изучать
точно так же, как изучаются более знакомые нам свойства пове¬
дения» 48.
В соответствии с этим принципом этнометодология ставит себе
цель — остаться в жизненном мире и одновременно объективи¬
ровать его с целью анализа и обнаружения его фундаментальных
структур. Но в отличие от традиционного исследования, объекти¬
визирующего обыденный мир в соответствии с требованиями
научной рациональности, этнометодология рассматривает этот мир
в качестве феномена вполне своеобразного, обладающего собст¬
венными оригинальными, конституирующими его чертами. Осуще ¬
ствляя своеобразную «этнометодологическую редукцию», заклю¬
чая в скобки все то, что он знает в силу своей телесной и
47 Schutz A. Collected Papers, v. 1, p. 120.
48 Garfinkel H. Studies in Ethnometodology. Englwood — Cliffs (N. Y.), 1967,
p. 282. i
128

социальной позиции в реальном мире, этнометодолог делает обы¬
денную жизнь предметом своего исследования и стремится об¬
наружить ее систематический рациональный характер, выявляю¬
щийся в тех ее свойствах, которые для практического деятеля,
равно как и для традиционного практического социолога, явля¬
ются «принимаемыми на веру», «неанализируемыми», «видимы¬
ми, но не замечаемыми», «морально принудительными», «естест¬
венными» свойствами повседневной жизни, служащими основой
практического решения и действования. Гарфинкель именует эти
черты повседневной деятельности «фоновыми ожиданиями». Это
те представления практического индивида о социальном мире,
которые в ходе взаимодействия выступают в качестве «правил».
Последние реализуются в ходе взаимодействия, так что сам про¬
цесс взаимодействия может быть истолкован как процесс откры¬
тия правил; индивиды творят собственное взаимодействие как
определенного рода «объективную» социальную структуру. Воз¬
никает, таким образом, иллюзия взаимодействия как «объектив¬
но» детерминированной деятельности. Социальные действия ин¬
дивидов, утверждает Гарфинкель, организуются посредством фо¬
новых ожиданий, представляющих собой основу социальной стан¬
дартизации, но «этими же самыми действиями индивиды откры¬
вают, творят и поддерживают эту стандартизацию» 49.
Явление возникновения структур социального взаимодействия
и ходе их интерпретации, описания Гарфинкель именует явле¬
нием «рефлексивности». Рефлексивность — основополагающее
свойство социального процесса. Суть этого явления, по Гарфик-
келю, заключается в том, что «описание, поскольку оно может
быть конституирующей частью обстоятельств, которые оно описы¬
вает, тем самым различными путями и неизбежно вырабатывает
эти обстоятельства и вырабатывается ими» 50.
Поскольку вследствие сущностной «рефлексивности» социаль¬
ного взаимодействия объективность его иллюзорна, для того что¬
бы объяснить взаимопонимание его участников, надо обратиться
не к различию того, что было сказано, и того, что было предметом
беседы, но к тому, как говорили индивиды: «...осознаваемый
смысл того, что индивид говорит, состоит исключительно в осо¬
знании метода его говорения, в обнаружении того, как он гово¬
рит» 51. Гарфинкель поясняет это «как»: иронически, метафори-
40 Garfinkel Н. Studies in Ethnometodology, p. 67.
й0 Garfinkel H.f Sacks H. On Formal Structure of Practical Actions.— In: Theo¬
retical Sociology. J. McKinney, E. Tiryakian (Eds). N. Y., 1970, p. 338.
ftl Garfinkel H. Studies in Ethnometodology, p. 29.
5 Заказ N 2456 129

чески, иносказательно, повествовательно, шутя, дискутируя, в фор¬
ме вопросов и ответов, двусмысленно и т. д.52.
«В ходе своих повседневных дел,— пишет Гарфинкель,—инди¬
виды принимают на веру тот факт, что сказанное ими будет рас¬
шифровано в соответствии с методами, используемыми участни¬
ками разговора для выявления в том, что сказано, его ясного,
консистентного, когерентного, понимаемого, планомерного харак¬
тера, т. е. сказанное рассматривается как подверженное юрис¬
дикции каких-то правил, как рациональное» 53. Суть дела, таким
образом, заключается в «говорении по правилам», понимание ин¬
дивидами друг друга заключается в обнаружении сказанного как
сказанного по правилам. «Общее согласие,— заключает Гарфин¬
кель,— относится к различным социальным методам, посредст¬
вом которых участники определяют, что нечто сказано по прави¬
лу, а не во взаимной подгонке субстантивных проблем. Соответ¬
ствующий образ взаимного понимания поэтому — операция, а не
...частичное совпадение пересекающихся кругов» 54.
Гарфинкель дает образец анализа «операциональной» струк¬
туры «понимания», рассматривая последнее как открытие «прави¬
ла говорения» в актуальном материале взаимодействия. Анализи¬
руя запись стандартного обыденного разговора, он обнаруживает
следующие его свойства:
а) в разговоре были такие моменты, когда партнеры понима¬
ли, о чем говорят, хотя сами обсуждаемые проблемы не упоми¬
нались;
б) многое из того, что партнеры поняли, было понято не толь¬
ко на основании сказанного, но и того, что осталось несказанным;
в) многое было понято благодаря приписыванию временной
последовательности высказываний статуса данных о специфике
разговора, а не вследствие строгости терминологии;
г) «То, что оба разговаривающих поняли одинаковым образом,
было понято только лишь и исключительно в ходе понимающей
деятельности, которая заключалась в рассмотрении актуального
лингвистического факта как «свидетельства о», как «указываю¬
щего на», как выступающего от имени под-лежащей модели
явления, которое, как уже предполагалось собеседниками, было
именно тем явлением, о котором партнер, высказываясь, сообщал
другому. Под-лежащая модель не только вырабатывалась в ходе
52 «...Мы не потому заключаем, что слово употреблено в метафорическом
смысле, что знаем, о чем думает автор, наоборот, мы понимаем, что он ду¬
мает, так как видим, что слово употреблено метафорически»,— поясняет
Гарфинкель, цитируя М. Бердсли (Ibid., р. 31).
53 Ibid., р. 30.
54 Garftnkel Н. Studies in Etbnometodology, p. 30.
130

выявления свидетельствующих данных, но данные, в свою очередь,
интерпретировались на основе того, «что было известно» и могло
быть известно заранее и под-лежащей модели. Одно служило
выявлению другого» 55;
д) рассматривая высказывания как высказывания в разговоре,
партнеры как бы ссылались на «биографию и перспективы» на¬
личного взаимодействия, которое каждый использовал (и пред¬
полагал, что другой использует) как общую схему выражения
и интерпретации;
е) каждый ждал последующих реплик партнера с целью уточ¬
нения смысла предыдущего взаимодействия, т. е. более явного
осуществления под-лежащей модели.
Этим своим анализом Гарфинкель показывает, как взаимное
понимание вырабатывается в ходе «говорения по правилам» в со¬
ответствии с фоновыми ожиданиями, состоящими в определенной
модели разговора (повествовательной, метафорической, ирониче¬
ской и т. д.), причем каждое актуальное выражение интерпрети¬
руется как свидетельство, как указание на эту модель, которая
в свою очередь вырабатывается в ходе этого разговора. Но, с
точки зрения Гарфинкеля, указанные черты (а—е) обыденного
разговора являются чертами построения всякого практического
действия, они представляют собой формальные свойства всякого
практического действия, независимо от его содержания. Они по¬
казывают, как индивиды, интерпретируя актуальный материал
взаимодействия в терминах под-лежащей модели, которая сама
формируется в ходе взаимодействия, конституируют самое взаимо¬
действие как определенного рода социальную структуру. Органи¬
зуя свои действия в соответствии с фоновыми ожиданиями, пред¬
ставляющими собой средства социальной стандартизации, «этими
же самыми действиями индивиды открывают, творят и поддержи¬
вают эту стандартизацию» 58 (курсив мой. — Л. И.). В этом —
суть гарфинкелевского понятия рефлексивности. Общество, со¬
гласно Гарфинкелю,— рефлексивный процесс. Структуры социаль¬
ной деятельности существуют лишь постольку, поскольку они
интерпретируются, «понимаются» деятельными индивидами. Об¬
щество — это процесс «понимания».
В фундаменте этнометодологического видения общества лежит
феноменологическая концепция интерсубъективности, причем это
не априорная интерсубъективность жизненного мира (как у Шут¬
ца), но интерсубъективность, конституируемая в ходе каждого
85 Garfinkel Н. Studies in the Routine Grounds of Everyday Activities.— In:
Studies in Social Interaction. D. Sudnow (Ed.). N. Y., p. 5.
ee Garfinkel tf. Studies in Ethnometodology, p. 67.
131 5*

конкретного взаимодействия. Признав наличие правил «фоновых
ожиданий» (аналог шутцевских обыденных типов), отвергнув воз¬
можность их объективной (у Шутца априорной) обусловленности,
Гарфинкель с необходимостью должен был искать объяснения
процесса типизации «между субъектами», а не вне оных, не во
взаимоотношениях субъектов как представителей определенных
социальных общностей, объективно полагающих единичным инди¬
видуумам цели их деятельности, которые тем не менее далеко не
всегда наличествуют в непосредственности индивидуального со¬
знания, выступая в опосредствованном обыденно-искаженном виде
как наличные, конкретно-практические, сугубо индивидуальные
цели. Отвергнув возможность объективного объяснения налично
данного, Гарфинкель, так же как ранее Шутц, встал перед реаль¬
ной опасностью солипсизма и, так же как Шутц, пытался избежать
ее, постулировав существование другого и социальных структур
в виде новых ожиданий, и «объяснив» возникновение этих струк¬
тур во времени — во «внутреннем времени» взаимодействия (см.
выше пункты а—е). Далее последовала редукция постулата об
объективности фоновых ожиданий и превращение общества в
«рефлексивный» феномен.
Но анализ, проводимый Гарфинкелем, не тождествен шутцев-
ской спекулятивной «социальной гносеологии». Гарфинкель под¬
вергает анализу реальные явления, реальные черты построения
практических действий, реально исследует обыденное сознание
в его эмпирически «релевантном» аспекте. Но исходные теоретиче¬
ские предпосылки Гарфинкеля не позволяют ему обратиться для об¬
основания и интерпретации эмпирического материала к объектив¬
ной реальности общества. Общество как объективное явление
для этнометодологии вообще не существует. Для этнометодолога
содержание понятия общества исчерпывается понимающей, объ¬
ясняющей, интерпретирующей деятельностью индивидов. Общест¬
во превращается в призрак, фантом. Таков результат теоретико¬
социологической реализации социально-философских идей фено¬
менологии.
Как уже отмечалось, главной проблемой этнометодологии яв¬
ляется обнаружение практической рациональности, т. е. имманент¬
ной рациональности обыденной жизни, противопоставляющейся
научной рациональности, применяемой, с точки зрения этномето¬
дологии незаконно, при анализе практической повседневной
деятельности. Но рассмотрение науки в качестве одного из типов
практической деятельности в жизненном мире лишает ее статуса
исключительности и позволяет считать научную рациональность
132

одттим из типов практической рациональности. Специфика ра¬
циональных научных процедур обусловлена наличными целями
деятельности ученого, т. е. научная рациональность является точ¬
но так же, как рациональность обыденного деятеля в жизненном
мире, рациональностью, «достаточной для практических целей».
И таком случае к социологической деятельности могут быть отне¬
сены все обнаруженные Гарфинкелем характеристики обыденной
повседневной деятельности.
Во-первых, выясняется, что процедуры социологического ис¬
следования лишены субстантивного обоснования, ибо они зиж¬
дутся на видимых, но незамечаемых, принимаемых на веру пред¬
посылках, воспринимаемых социологом как «естественные» факты
ого жизни в качестве социолога, как «практическая этика» социо¬
логической деятельности. Во-вторых, оказывается, что интерпре¬
тация актуальных явлений социального мира как социальных
фактов происходит в соответствии с этими неанализируемыми
предпосылками, составляющими в совокупности своей под-лежа-
щуто модель социологического исследования. Этим предполагается,
в-третьих, что действительная практическая деятельность социо¬
лога состоит не в обнаружении новых фактов, а в продуцирова¬
нии фактов как фактов реализации определенной структуры
взаимодействия, именуемой социологическим исследованием.
«Несомненно,— пишет Гарфинкель,— научная социология яв¬
ляется фактом... в смысле комплекса процедурных правил, кото¬
рые актуально руководят использованием социологами рекомен¬
дуемых методов и обнаруженных данных как основ дальнейшего
суждения и действия... Проблема... состоит в том, чтобы сделать
этот факт понимаемым» 57. Теоретическая концепция этнометодо¬
логии и представляет собой решение этой проблемы. Но этномето-
дологическое понимание этого факта предполагает недвусмыслен¬
ный вывод: признание тщетности методологических усилий тра¬
диционной социологии. Превращение принципа рефлексивности,
утверждающего принципиальное тождество социального факта
и процесса его интерпретации, в фундаментальный принцип виде¬
ния общества, естественно, не допускает иного вывода.
В приведенных рассуждениях ясно слышатся мотивы гуссер-
левского философствования о жизненном мире и кризисе науки.
Гуссерль писал, обосновывая необходимость изучения жизненного
мира: «...чем более жизненный мир обусловливает то, чем они
(ученые. — JI. И.) живут, чему принадлежит вся их «теоретиче¬
47 Garfinkel Н. Studies in Ethnometodology, p. 108.
133

ская деятельность», чем более становится он средством их дея¬
тельности, «лежащим в основе» как теоретического обсуждения,
так и обсуждаемого предмета, тем менее является он для них
темой...»58
Гарфинкель же обосновывает необходимость изучения обы¬
денного знания тем, что «профессиональные социологи как прак¬
тические деятели постоянно имеют дело с обыденным знанием
социальных структур как одновременно и предметом, и средством
своих исследований и весьма редко рассматривают его как
единственную и исключительную тему социологии» 59. Обраще¬
ние к жизненному миру, к глубинной реальности социальной жиз¬
ни должно было, согласно Гуссерлю, 1) разоблачить претензию
науки на раскрытие ею истинной реальности мира, показать,
что так называемые научные факты — это лишь «реифицирован-
ные» продукты объективирующего научного метода, и 2) служить
созданию новой науки, изначально связанной с человеческой
субъективностью, «строгой» науки в том смысле, что она осознает
собственные предпосылки, собственную укорененность в жизнен¬
ном мире. Гарфинкель, как мы видели, выполнил первую часть
этой программы, «разоблачив» традиционную социологию как
«этнонауку». Но как обстоит дело со вторым пунктом програм¬
мы? Может ли этнометодология рассматриваться в качестве такой
идеальной науки? Ведь поскольку социальные структуры возни¬
кают лишь в процессе их «понимания», то их изучение возможно
лишь «изнутри», т. е. в самом ходе их реализации. Этнометодо-
логическое исследование вплетено в ткань обыденного взаимодей¬
ствия еще больше, чем обычное социологическое исследование.
В чем же основание его объективной значимости? Являются ли
его результаты более надежным, чем результаты традиционной
социологии?
Очень легко показать, что они таковыми не являются. Но мы
не будем вдаваться в рассуждения, результат которых со всей
очевидностью следует из всего содержания теоретической кон¬
цепции этнометодологии. Вместо этого мы изложим своеобразную
«этнометодологическую притчу», в наглядной форме разъясняю¬
щую отношение: общество — традиционная социология — этно¬
методология, — как оно понимается этнометодологами б0.
Однажды группа социологов с другой планеты посетила Зем¬
лю. И вот профессор отправляет ассистентов на полевую работу
58 Husserl Е. Die Krisis..., S. 462.
59 Garfinkel H. Studies in the Routine Grounds..., p. 30.
60 Cm.: Filmer P. et al. New Directions in Sociological Theory. London, 1972,
p. 38.
134

по исследованию земных обществ. Вскоре они возвращаются,
но вместо отчета о проделанной работе приносят копии всех су¬
ществующих на Земле социологических журналов. Не нужно
ничего исследовать, говорят они, ибо все уже сделано земными
социологами. В этих журналах все, что мы хотим знать. Профес¬
сор рассердился. «Как! — воскликнул он.— Разве вы не видите,
что все эти исследования представляют собой лишь данные для
анализа, точно так же как и прочие элементы земных обществ?
Они точно так же полагаются на молчаливо подразумеваемое
знание своих участников, а именно это знание определяет
реальность и именно теми способами, которые мы и должны ис¬
следовать...» В ходе дальнейшей беседы инопланетные социологи
узнают от профессора, что их собственная социология также
основана на невыявленных, молчаливо признаваемых, принимае¬
мых на веру предпосылках обыденной жизни.
Вывод — этнометодология также является «этнонаукой». От¬
вет на поставленные выше вопросы таков: этнометодология и не
собирается претендовать на объективную значимость своих ис¬
следовательских результатов. Ее позиция — крайний релятивизм
и героический пессимизм в отношении возможности объективно¬
го познания общества. Этнометодология открыла коренящийся в
жизненном мире принцип релятивности всякого знания, и остает¬
ся лишь ждать новой «этнометодологии в квадрате», которая об¬
наружит, что выводы первой этнометодологии столь же зыбки и
необоснованны, как и выводы «разгромленной» ею традиционной
социологии.
Таков неожиданный, по нашему мнению, для самого основа¬
теля феноменологии Э. Гуссерля результат построения «строгой»
науки об обществе.
Идеологические основания
феноменологической социологии
Этнометодология явилась логическим развитием исходных принци¬
пов феноменологической социологии. В основе последней лежит
тезис феноменологической философии о субъекте, посредством
ннтенциональных актов конституирующем мир своей непосред¬
ственной жизнедеятельности. Обусловленное спецификой внут¬
реннего переживания времени постижение другого в его непо¬
средственности конституирует интерсубъективность, являющуюся
с точки зрения феноменологической социологии истинной, хотя
и неосознаваемой с позиции практического индивида, основой
социального бытия. Но поскольку содержание сознания другого
конституируется субъектом, исходящим в конечном счете из налич¬
135

ности собственного переживания, всякое объективное свидетель¬
ство о наличии другого исключается в силу специфики самого
философского подхода, а следовательно, отсутствует возможность
получения устойчивого и обоснованного знания вне сферы не¬
посредственного переживания субъекта. С точки зрения маркси¬
стской философии истинный смысл теории интерсубъективности
раскрывается как идеалистически искаженное, мировоззренчески
ограниченное представление о роли и значимости объективной че¬
ловеческой практики. Проблема практики, деятельности как
истинного определителя горизонта человеческого познания, ле¬
жит, таким образом, в основе феноменологической социологии.
Но феноменологическая социология не может дать адекватного
решения этой проблемы, поскольку, исходя из непосред¬
ственности обыденной практической деятельности социального
индивида, оставляет вне поля своего зрения, игнорирует объек¬
тивную социальную практику, являющуюся действительным дви¬
гателем и критерием истинности человеческого познания.
Отсюда — свойственная феноменологической социологии (как,
впрочем, и лежащей в ее основе феноменологической философии)
критика науки. Эта критика — критика с позиций обыденного со¬
знания. Разумеется, нельзя абсолютизировать специфику науки
как формы общественного сознания и отрывать ее от прочих его
форм. Научное познание социального мира осуществляется в ре¬
альной практической деятельности, в переплетении различного
рода интересов и целей, представляющих собой различные типы
и уровни сознания. Но представления и нормы практического
сознания могут быть верными лишь частично в силу узости обы¬
денной практики, представляющей собой их теоретико-познава¬
тельную базу. Общество в социальной науке осуществляет реф¬
лексию к самому себе, диалектически «снимая» живой человече¬
ский опыт, переводя его непосредственность в опосредствованные
категории объективного научного знания. Поэтому сфера субъек¬
тивного в ходе научного исследования должна анализироваться
«не с позиций типа отношения к действительности тех форм
практического сознания, реализацией которых она выступает,
а с более широких позиций, с которых можно «снять» исходные
установки данной формы практического сознания, показать их
обусловленность внешней по отношению к ним, охватывающей
их системой социальных связей» 6i. Иначе перед нами окажет¬
ся не объективный анализ обыденного сознания, как оно реали¬
зуется в практической деятельности социальных индивидов,
61 Швырев В. С. К проблеме специфики социального познания.— «Вопросы
философии», 1972, № 3, с. 124.
136

«а воспроизведение соответствующих смысловых установок, как
они воспринимаются самими их носителями» 62. Именно это, как
мы показали, и произошло в феноменологической социологии, пы¬
тающейся исследовать обыденное сознание, сферу практически-
духовного освоения мира изнутри ее самой, не выходя за ее пре¬
делы, не пытаясь объективировать ее в научных категориях.
Но феноменологическая социология не следует покорно прин¬
ципам и нормам обыденного сознания. Она исследует жизненный
мир с точки зрения его конституирования, т. е. возникновения
в процессе индивидуальной жизнедеятельности, и как таковая
является критикой обыденного сознания, опровергая свойствен¬
ный ему «наивный реализм», утверждающий существование объ¬
ектов, социальных структур, мира вообще вне и независимо от
человеческого сознания. Феноменология критикует онтологиче¬
ские представления обыденного сознания.
Марксистская философия также отталкивается от критики
обыденного сознания. К. Маркс в своих экономических исследо¬
ваниях показал, что вульгарная политэкономия фиксирует обы¬
денные представления буржуа и возводит эти представления в
ранг научных суждений, т. е. видимость экономических отноше¬
ний выдает за их сущностную характеристику. Подлинный выход
за пределы обыденного «понимания» заключается в объективно¬
научной познании материальных общественных отношений, кон¬
ституирующих целостность и смысл жизни общества. Так что
марксистская критика обыденного сознания есть критика его с
позиций объективной науки, в противоположность феноменоло¬
гической критике с позиций субъективности. Критикуя обыден¬
ное сознание за его ограниченность, неполноту, наивность, марк¬
сизм не только не отвергает свойственный ему наивный реализм,
но, как писал В. И. Ленин: «„Наивное" убеждение человечества
сознательно кладется материализмом в основу его теории позна¬
ния» 63. В этом — главное отличие марксистского и феноменоло¬
гического подходов к проблеме обыденного сознания.
Исследование жизненного мира — действительно важная соци¬
ологическая проблема. В ходе изложения мы пытались показать,
что как феноменологическая социология Шутца, так и этномето¬
дология Гарфинкеля поставили ряд чрезвычайно важных для со¬
циологии проблем, как-то: проблема формирования смысла дейст¬
вия у действующего субъекта, проблема знания действующим
индивидом окружающего мира, проблема обыденного знания как
«мотиватора» действия и т. д. Но феноменологическая социология
62 Там же.
63 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 18, с. 66.
137

принципиально неспособна ввести полученные «понимающим» со¬
циологом результаты в объективный контекст науки. Виной тому—
отождествление ситуации действия с индивидуальным опытом,
фактический отказ признать объективное существование социаль¬
ных структур, короче — изначальный субъективизм феноменоло¬
гической социологии.
*
Феноменологическая социология всегда отталкивается от кри¬
тики натурализма. Само зарождение «гуманистической» традиции
(в работах Дильтея прежде всего) оказалось непосредственным
образом связанным с антинатуралистической, антипозитивистской
реакцией. На гуссерлевской критике натурализма основываются
многие идеи современной «понимающей» социологии — феномено¬
логической социологии. Критика «натурализма» в рамках феноме¬
нологической социологии содержит в себе много ценного. И. Зе¬
лены совершенно справедливо пишет о том, что точки зрения
марксизма и феноменологии относительно натурализма имеют
между собой много общего. «...Мы не расходимся с Гуссерлем
в том,— пишет он,— что физикалистская трактовка объективно¬
сти заслуживает критики. Объективизм, действительно... не спо¬
собен постигнуть творческую субъективность (и добавим еще —
диалектическое развитие вообще). Мы согласны с Гуссерлем в
том, что позитивизм сузил и ограничил идею науки и что идея
универсальной науки more geometrico является неприемлемой.
Близки нам и акцентирование Гуссерлем родства философии со
специальными науками и его острая критика мнимой нефилосо-
фичности неопозитивизма...» 64. Здесь говорится о природе пози¬
тивистского натурализма вообще, но сказанное можно в полной
мере отнести к проблеме природы общества и социального позна¬
ния, как она ставится и решается в рамках натуралистического
подхода. Марксистская социология также отрицательно относит¬
ся к попыткам подменить проблему познания общества как диа¬
лектического процесса развивающегося в единстве объективного
и субъективного проблемой познания «мыслительного объекта»,
построенного по образу и подобию объектов естественных наук,
независимо от того, черпаются ли понятия социального анализа
из биологии, физики или математики. Невозможно, писал В. И. Ле¬
нин, представить себе «что-нибудь более бесплодное, мертвое, схо-
64 Зелены И. Марксистский и феноменологический взгляд на так называе¬
мый кризис науки.- «Вопросы философии», 1973, № 1, с. 43.
138

ластичное, чем... нанизывание биологических и энергетических
словечек, ровно ничего не дающих и не могущих дать в области
общественных наук...» 65.
Но критика натурализма со стороны феноменологии и со сто¬
роны марксистской социологии дает совершенно различные ре¬
зультаты.
Феноменологическая социология ставит проблему социального
познания как проблему «или—или»: или натуралистический объ¬
ективизм или феноменологический субъективизм — третьего не
дано.
Марксистская же социология критикует натурализм, созна¬
тельно развивая неосознанно, стихийно присутствующую в его
предпосылках материалистическую тенденцию, дополняя матери¬
ализм диалектикой.
Протестуя против натурализации всего «человеческого», «по¬
нимающая» социология делает «субъективный смысл» основным
предметом и главным критерием истинности социального позна¬
ния. Но она забывает при этом, что сам «субъективный смысл»,
или, говоря иначе, мотивационно-смысловая сфера человеческой
деятельности объективно детерминирован, и познание смысла
требует прежде всего познания именно этой внешней по отноше¬
нию к самому смыслу детерминации. То, что отражается в созна¬
нии непосредственного деятеля, т. е. субъективный смысл его
действия, всегда неполно, искаженно, частично описывает дейст¬
вительную объективную ситуацию действия.
В. И. Ленин писал в «Материализме и эмпириокритицизме»:
«Вступая в общение, люди во всех сколько-нибудь сложных об¬
щественных формациях — и особенно в капиталистической обще¬
ственной формации — не сознают того, какие общественные от¬
ношения при этом складываются, по каким законам они разви¬
ваются и т. д. Например, крестьянин, продавая хлеб, вступает в
«общение» с мировыми производителями хлеба на всемирном
рынке, но он не сознает этого, не сознает и того, какие общест¬
венные отношения складываются из обмена. Общественное созна¬
ние отражает общественное бытие — вот в чем состоит учение
Маркса» 66.
Феноменологическая социология не видит этого фундаменталь¬
ного факта и, сводя реальное содержание социального процесса
к «смысловой», воображаемой деятельности, деятельности созна¬
ния, практически отождествляет общественное сознание и обще¬
ственное бытие. Она субъективизирует понятие социального, не
65 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 18, с. 347.
66 Там же, с. 343.
139

понимая, что отражение «может быть верной приблизительно
копией отражаемого, но о тождестве тут говорить нелепо» ®7.
В. И. Ленин, анализируя эмпириокритицизм в его социологи¬
ческих применениях, дал прекрасные образцы критики социологии
«тождества», и эта критика может быть полностью отнесена к
современным субъективно-идеалистическим концепциям феноме¬
нологической социологии.
Можно сказать, таким образом, что, если натуралистические
концепции социологии абсолютизируют один из моментов социаль¬
ного познания и деятельности — момент объективности общест¬
ва, игнорируя в то же время тот факт, что объективный ход со¬
циального процесса реализуется лишь через посредство сознатель¬
ных, активных, полагающих и реализующих свои цели личностей,
то феноменологическая социология так же односторонне сосредо¬
точивается на противоположном моменте, делает главный упор
на активное, сознательное отношение человека к миру. Прин¬
цип активности сознания является одним из основных принци¬
пов марксистской диалектики. Сознание деятельно: и как общест¬
венное сознание — в форме идеологии, и как индивидуальное
сознание, стремящееся к «превращению идеального в материаль¬
ное»— к реализации своих целей и интересов. Сознание не толь¬
ко отражает мир, оно изменяет его.
Именно принцип активности сознания явился фундаменталь¬
ной основой видения мира в системах феноменологической со¬
циологии. Но активность сознания была ею метафизически истол¬
кована. Абсолютизировав субъективность, не поняв конечной объ¬
ективной детерминированности человеческих целей и интересов,
ее теоретики довели принцип активности сознания до абсурда,
отождествив социальный мир с субъективными представлениями
о нем, рассматривая социальный мир как мир, «сотворенный» и
«творимый» наличными целями взаимодействующих субъектов.
Феноменологическое описание феноменов сознания с необходи¬
мостью привело к онтологизаций" этих феноменов, извратившей
истинную природу социальной реальности.
Произошла любопытная вещь: абсолютизация принципа актив¬
ности сознания лишила его самой сути, а именно признака ак¬
тивности. Сознание замкнулось в себе, оно лишилось возможно¬
сти воздействия на мир, ибо этот мир таков, каким он является
в сознании. Феноменологическая социология, вопреки своим «гу¬
манистическим» намерениям, не только не может служить делу
изменения социального мира на благо человека, она даже не мо-
67 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 18, с. 343.
140

жет себе представить социальный мир измененным, ибо не мо¬
жет выйти за пределы налично данного, не изменяя своим фун¬
даментальным философским и методологическим принципам.
Активность сознания в феноменологической социологии — само-
цельная активность, замкнутая в порочном круге субъективизма.
Обращение к непосредственной данности сознания должно было
избавить человечество от искажающей достоинство человека идео¬
логии научного объективизма, но оно обернулось идеологией
худшего сорта — идеологией оправдания данного. Оно придает
тому, что есть, статус подлинного, единственно возможного бытия.
Вообще проблема соотношения объективности общественной
жизни и субъективности внутреннего мира составляющих обще¬
ство индивидов выглядит в рамках буржуазной науки неизлечи¬
мым парадоксом. Лишь марксизм сумел дать объективное обосно¬
вание принципу активности сознания, ибо он доводит до субъек¬
тивных выводов объективное объяснение социального мира.
Объяснение мира требует согласно марксистской точке зрения
переделки мира. Марксизм рассматривает активно действующего
субъекта, его потребности, цели и интересы с точки зрения их
классовой объективной детерминированности, связывая тем са¬
мым точку зрения субъекта со всем ходом объективного общест¬
венного процесса.
В этом заключается истинно диалектический характер марк¬
систского подхода к проблеме социального познания. Мировоз¬
зренческая широта марксистской социологии ставит ее на голову
выше любого буржуазного подхода. Марксизм покоится на теоре¬
тическом научном фундаменте, представляя собой научное обоб¬
щение общественной практики на самом высоком ее уровне, но
марксизм доводит объективный теоретический анализ до субъек¬
тивных выводов, давая каждому человеку ключ к практической
революционной деятельности. Можно сказать, что в марксизме
непосредственно-деятельностное и теоретическое совпадают. Имен¬
но поэтому марксизм представляет собой не просто мировоззре¬
ние, но научное мировоззрение.

Глава пятая
Экзистенциальная социология
(концепция Э. Тирикьяна)
Имя Э. Тирикьяна в последнее время все чаще и чаще фигури¬
рует на страницах американских социологических изданий. Его
многочисленные разнотемные статьи посвящены в сущности од¬
ной глобальной теме — все они замыслены как этапы на пути со¬
здания «общей теории социального существования». Призванная
раскрыть природу человека, общества и истории, она представля¬
ет собой пеструю мозаику из обрывков идей Парсонса и Сороки¬
на, Хайдеггера и Дюркгейма, Мерло-Понти, Макса Вебера, Леви-
Стросса, Зиммеля, Беккера и др.
С первого взгляда работы Тирикьяна поражают множеством
метких наблюдений, точностью мгновенных зарисовок какого-ни¬
будь из аспектов социального бытия, многообразием углов зрения
на один и тот же предмет. Но, ознакомившись со ссылками и
приглядевшись внимательнее, обнаруживаешь, что наблюдения
эти, почерпнутые Тирикьяном у самых разных авторов, не пред¬
ставляют собой связного целого, а многообразие углов зрения
предполагает многообразие разностильных, разнонаправленных и
часто даже взаимоисключающих друг друга теорий. Следует, ко¬
нечно, отдать должное эрудиции автора и богатству привлека¬
емых им материалов. Но, будучи неотрефлектированной, при от¬
сутствии последовательно проведенной собственной позиции,
эрудиция эта вырождается в эклектизм и теоретическую всеяд¬
ность.
Многие намечаемые Тирикьяном связи соединяют несоединя-
емое, а трактовка многих заимствованных Тирикьяном концеп¬
ций сопровождается их грубейшим искажением.
Рассмотрим же последовательно основные элементы «общей
теории социального существования» Э. Тирикьяна.
142

Природа социальной реальности
В том, что касается решения коренных философских вопросов
социологии, Тирикьян считает себя последователем экзистенци¬
альной феноменологии М. Мерло-Понти. Одну из своих статей
он даже посвятил специально рассмотрению связей экзистенци¬
альной феноменологии и социологической традиции \ При этом
оказалось, что в разряд феноменологов попадают у него не толь¬
ко Шелер, Фиркандт, Мангейм (что несомненно), но и Макс Ве¬
бер, Зиммель, Сорокин, Томас и даже Дюркгейм и Парсонс.
Феноменологическое содержание у каждого из этих теоретиков
Тирикьян открывает следующим образом: томасовское понятие
«attention», родственное установке, отождествляется с феноме¬
нологической «интенциональностью», метод Дюркгейма также не¬
обоснованно отождествляется с методом феноменологической ре¬
дукции и т. д. Американские социологи Дж. Хип и Ф. Рот со¬
вершенно справедливо упрекают Тирикьяна в том, что он
использует понятия феноменологии метафорически, т. е. «в том
смысле, в каком они употребляются в обыденной речи, а не в
их узком и строгом феноменологическом смысле» 2. Например,
анализируя дюркгеймовскую работу о самоубийстве, Тирикьян
следующим образом описывает сущность метода: «Внешние про¬
явления самоубийства демонстрируют его наличность как соци¬
ального явления; эти объективные количественные факторы за¬
тем феноменологически «редуцируются» к под-лежащим пластам
социальной структуры...» 3. Далее Тирикьян утверждает, что Дюрк¬
гейм «лишь самую малость не дошел до трансцендентальной
редукции» 4. В этом искаженном свете каждый факт интерпре¬
тации данных статистики становится упражнением в феномено¬
логии, а социологическая традиция становится частью традиции
феноменологической (к чему и приходит в конечном счете Ти¬
рикьян). На этом фундаменте он и возводит, из этой-то вуль¬
гарной феноменологии и выводит «общую теорию социального
существования».
В отличие от большинства западных социологов, с большим
опасением относящихся ко всякого рода глобальным дефинициям,
Тирикьян не склонен избегать прямых определений. «Социальная
реальность,— пишет он,— является в сущности своей глобаль¬
1 Tiryakian Е. Existential Phenomenology and Sociological Tradition.—ASR,
1965, v. 50, N 5.
2 Heap J. L.t Roth A. Ph. On Phenomenological Sociology.— ASR, 1973, v. 58,
N 3, p. 356.
3 Tiryakian E. Existential Phenomenology..., p. 681.
4 Ibid., p. 684.
143

ным феноменом интерсубъективного сознания, т. е. социально¬
психологической реальностью» 5. Далее Тирикьян характеризует
понятие «феномен»: «Феномен — это то, что появилось или яви¬
лось сознанию, то, что возникло... чтобы стать здесь и теперь для
субъекта... Для феномена возникнуть из основы, структурирую¬
щей его явление, означает — быть воспринятым» 6. Социальные
феномены — не фиксированные статичные сущности. Они «явля¬
ются», они постоянно находятся в процессе становления. Они есть
«актуализация» или манифестация экзистенциальной основы воз¬
можностей, и именно об этой основе мы говорим как о социаль¬
ной структуре» 7. Эта латентная, не феноменальная, а реальная
основа, подлежащая актуальному существованию социальных
феноменов, является онтологической базой социального поведе¬
ния и развития. Она есть, как говорит Тирикьян, «не что иное,
как культура» 8.
Уже в этом определении, носящем открыто идеалистический
характер, существует ряд положений, вызывающих сомнение от¬
носительно его внутренней цельности. Во-первых, если феномен—
то, что является сознанию, то что означает словосочетание
«глобальный феномен»? Во-вторых, если феномен — то, что «здесь
и теперь» для субъекта, то что означает термин «феномен ин¬
терсубъективного сознания»? За этим маленьким словосочетанием
скрывается огромной важности проблема. Как возможна интер¬
субъективность? В контексте теории Тирикьяна этот вопрос рав¬
нозначен вопросу: как возможно общество? Социологи-материа¬
листы, разрешая эту проблему, обращаются к изучению практи¬
ческой деятельности, лежащей в основе человеческого общения.
Феноменология чужда реальности, и ее изначальный субъекти¬
визм, чреватый солипсизмом, делает теоретически невозможным
переход к сознанию другого, т. е. интерсубъективность. Именно
эта проблема при ее углубленном рассмотрении демонстрирует
неадекватность феноменологии в качестве базиса науки социоло¬
гии 9. Тирикьян же, как видим, предпочитает заменить суть дела
звонкой дефиницией.
И, наконец, в-третьих, Тирикьян отождествляет «глобальный
феномен интерсубъективного сознания» с «социально-психологи¬
ческой реальностью». Произвольность такого отождествления со¬
вершенно очевидна. Ведь социальная психология имеет дело не
5 Tiryakian Е. Structural Sociology.—In: Theoretical Sociology. Perspectives
and Developments. J. McKinney, E. Tiryakian (Eds). N.Y., 1970, p. 117.
6 Ibidem.
7 Ibid., p. 118.
8 Ibidem.
9 См. в предыдущей главе.
144

только с «феноменами» или, грубо говоря, с представлениями лю¬
дей о самих себе и окружающем мире, но и с объективными
характеристиками и закономерностями межличностных и меж-
групповых взаимодействий.
Но так или иначе, подобная словесная эквилибристика не слу¬
чайна. Прибегая к ней, Тирикьян, не утруждаясь глубоким ана¬
лизом существа дела, с завидной легкостью совершает прыжки
от субъекта к интерсубъективности, от интерсубъективности к
объективности, т. е. переходит к рассмотрению объективных
структур социальной жизни, сохраняя при этом видимость после¬
довательности и логической строгости. Таков в принципе его
творческий метод.
Глубоко и сознательно идеалистическая, субъективистская кон¬
цепция Тирикьяна не только не может выдержать критики по
существу, содержательной критики,— сомнительна, как мы ви¬
дим, уже сама ее претензия на роль теории. Но проследим даль¬
нейший ход мысли Тирикьяна. Как происходит актуализация фе¬
номена из под-лежащей культурной матрицы? Акт восприятия не
сводится к действию физиологических или неврологических ме¬
ханизмов воспринимающего субъекта, говорит Тирикьян, руковод¬
ствуясь предложенным Мерло-Понти феноменологическим ана¬
лизом восприятия. Согласно же Мерло-Понти, восприятие как
деятельность человеческого сознания «триедино»: оно включает в
себя сенсорный, когнитивный и нормативный, или морально-оце¬
ночный, аспекты. Последний аспект наличествует постоянно, хотя
оценка может быть и неосознаваемой. Тирикьян приводит сле¬
дующий пример: какое-либо партизанское движение может вос¬
приниматься либо как «национально-освободительная борьба»,
либо как «террористическая деятельность»; поп-арт может име¬
новаться «декадентским искусством», может — «смелым вдохнов¬
ляющим экспериментом». Уже язык, применяемый для описания
феномена, предполагает необходимость оценки. Значение, которое
имеет феномен для воспринимающего его индивида, всегда содер¬
жит в себе оценочный элемент; феномен всегда морально значим,
хотя моральная значимость может существовать в сознании ла¬
тентно.
Это интересные, хотя и во многом спорные, соображения. Но с
точки зрения социологии нас интересуют не столько они сами,
сколько вывод, который делает из них Тирикьян. Оказывается,
по его мнению, что именно моральный компонент восприятия яв¬
ляется элементом, конституирующим существование и изменение
социальных структур. Всякое общество, поясняет Тирикьян, осо¬
бенно общество с разнородным составом, содержит в себе много¬
образие структурных феномепов, дающих основания для различ-
145

ных типов социального поведения. Актуализируясь, эти феноме¬
ны могут входить в конфликт с другими структурами, уже
формализовавшимися и превратившимися в общественно-узако¬
ненные социальные институты. В таком случае общество может
рассматриваться как феномен, находящийся в динамическом на¬
пряжении, порожденном конфликтом институциональных феноме¬
нов, характерных для «общественной жизни», и неинституцио¬
нальных, лежащих как бы в стороне от узаконенной и общест¬
венно поощряемой деятельности. Институциональные феномены
представляют собой по преимуществу наружные, «видимые» слои
общества. Неинституциональные же феномены стоят вне узако¬
ненного порядка, ибо они противоречат ценностным ориентациям,
воплощенным в действующей институциональной системе. Они
«возникают из совершенно иного морального восприятия социаль¬
ной реальности, они подчиняются правилам действия, в корне
отличным от тех, которые зафиксированы в существующем со¬
циальном порядке» 10. Нарастающая актуализация неинститу¬
циональных феноменов и означает, собственно, ход социального
изменения.
Рассмотрение морали в качестве основы и источника развития
социального прогресса само по себе не ново. Классики марксиз¬
ма-ленинизма не раз подвергали сокрушительной критике такого
рода взгляды либерально-буржуазной интеллигенции. Но Тирикь¬
ян идет дальше. Расчленяя социальный (точнее сказать — мо¬
ральный, нормативный) порядок, он «находит» более специфиче¬
ский источник развития — не мораль вообще, а религиозную
мораль, и еще точнее — моральный компонент неинституционали-
зированной религии. Причем понимается последняя предельно ши¬
роко: в нее включаются и всякого рода квазирелигиозныо груп¬
пы — секретные общества, эзотерические культуры, теософские
движения и т. д. В предельном своем значении неинституциопаль-
по-религиозное отождествляется с неинституциональным вообще.
Столь большая роль религии отводится Тирикьяном в силу
того, что сущность религии он видит в ее моральном характере.
Отсюда его выводы: внеисторичность религии, фактическое отож¬
дествление социального с религиозным. Этим переворачивается
истинное соотношение сфер: не религия как вера в сверхъестест¬
венное порождается земными, материальными, социальными фак¬
торами, но земное, социальное становится воплощением религиоз¬
ной максимы. Здесь налицо уже не просто произвольность как
метод концептуализации (а это, как мы показали выше, и есть
50 Tiryakian Е. Structural Sociology, p. 122.
146

метод Тирикьяна), но теоретическая система как попытка кон¬
цептуализация произвольности.
Такая система мстит своему создателю. В рамках ее оказыва¬
ется невозможным предсказание хода и направления историче¬
ского развития. И это в системе социологии, которая одновремен¬
но претендует быть историей!
Но для того чтобы охарактеризовать точку зрения Тирикьяна
относительно социального изменения и возможности социально¬
исторического прогнозирования, необходимо обратиться к трак¬
товке им взаимоотношений социологии с двумя другими важней¬
шими науками «гуманитарного» комплекса — историей и куль¬
турной антропологией.
Общество, культура, время:
социология, культурная антропология, история
Как было сказано выше, по Тирикьяну, всякий социальный фе¬
номен не может рассматриваться статично; он есть процесс, ста¬
новление, движение во времени; причем время понимается Ти-
рикьяном не как физическое или математическое «абсолютное»
время. Ссылаясь на Дюркгейма и на ряд социологов феномено¬
логического направления (в частности — на К. Мангейма), Ти¬
рикьян пытается доказать, что социокультурное время производно
из экзистенциального опыта индивида в процессе его социального
существования. Развивая свой анализ социокультурного времени,
Тирикьян обращается к работе Хайдеггера «Бытие и время»,
в частности, к проблеме «эк-стазиса». «Эк-стазис» означает «про¬
стертость» человеческого существования в прошлое и будущее.
«Прошлое и будущее,— объясняет Тирикьян,— не разделены не¬
проходимой пропастью, наоборот, они являются в значительной
своей части элементами настоящего, присутствуя в ситуации ин¬
дивида» и. Это утверждение о наличии прошлого и будущего в
настоящем, о временной природе актуализации социальных фено¬
менов влечет за собой некоторые выводы относительно взаимоот¬
ношений истории и социологии.
Деятельность как историков, так и социологов, пишет Тирикь¬
ян, одинаково есть «воспринимающая» деятельность, но историки
ориентируют свое восприятие на прошлое, социологи же сосре¬
доточиваются на наличной социетальной структуре. И те и дру¬
гие слишком жестко ограничивают область своего интереса, «реи-
фицируют» собственный горизонт, совершая тем самым серьез¬
ную ошибку. Они принимают в качестве объекта своего
11 Ibid., р. 116.
147

изучения, говорит Тирикьян, «аналитическую часть за конкретное
целое», или, на экзистенциальном языке, «редуцируют онтологи¬
ческое к онтическому».
Дискутируя с подобным объективистским пониманием прошло¬
го, Тирикьян предлагает рассматривать его как актуализацию,
как беспрерывный процесс становления. Ошибочны, говорит он,
представления о прошлом как о чем-то раз и навсегда данном
и неизменном. Во-первых, являясь неотъемлемым элементом си¬
туации настоящего, прошлое беспрерывно растет, «оно продол¬
жает расти в ходе исторического времени, в ходе актуализации
будущего в событиях настоящего». Во-вторых, прошлое растет,
актуализируется в ходе самой деятельности историков, открываю¬
щих прошлое, в процессе «историзирования». В-третьих, прошлое
изменяется в событиях настоящего. Хотя историки заняты прош¬
лым, они действуют в настоящем, и всякое значение прошлого
есть его значение~ для субъекта, пребывающего в настоящем.
Само же настоящее, говорит Тирикьян, возникает из актуали¬
зации будущего как основы возможностей. И в свою очередь ис¬
торическое будущее формируется на базе исторического прошло¬
го. Все это означает, что история, как временная структура
нашего в-мире-бытия, является глобальным феноменом, усколь¬
зающим от объективации». Она всегда становление, она постоян¬
но возникает. Прошлое как объект познания неисчерпаемо. Быть
исчерпанным для прошлого — означает, что будущее исчерпано,
исчерпаны возможности становления. Это означает, что послед¬
ние, абсолютные значения исторических фактов «внеисторичны»,
что полное познание истории может завершиться лишь тогда,
когда все исторические возможности исчерпаны, «и это может
произойти лишь после того, как истории уже не станет» 12.
Примерно так же, как историки реифицируют прошлое, гово¬
рит Тирикьян, социологи реифицируют общество или социаль¬
ную систему. (Ведь, согласно точке зрения Тирикьяна, социаль¬
ные структуры, являющиеся интерсубъективной основой социаль¬
ных действий, глубоко скрыты, «латентны», а поэтому они редко
становятся предметом социологического исследования.) Социоло¬
гия реифицирует непосредственно видимое — институциональную
систему, принимая ее за истинную структуру общества. В этом
смысле, полагает Тирикьян, точка зрения социологии едва ли от¬
личается от обыденного воззрения. Типичную ориентацию социо¬
лога, говорит он, можно сравнить с ориентацией кинозрителя,
полагающего, что развертывающаяся на экране картина представ¬
ляет собой всю полноту реальности. Этот гипотетический кино¬
12 Tiryakian Е. Op. cit., р. 120.
148

зритель даже не предполагает наличия физических структур, де¬
лающих возможной реальность происходящих на экране событий
(проектор, пленка и т. д.). Он не думает также и о других
«структурах», ответственных за возникновение этой реальности,—
о сценаристе, продюссере, режиссере, поставивших фильм. Точно
так же «о режиссере институциональной жизни, о его интенцио-
нальности задумываются редко, ибо внимание сосредоточено на
том, что происходит на сцене» 13.
В концепции Тирикьяна именно культура являет собой истин¬
ную структуру общества, основу возникновения, существования
и смены социальных институтов, конституирующихся в ходе ак¬
туализации определенных элементов этой культурной основы.
Культура, по определению Тирикьяна, есть многослойная система
символов, каждый из которых выражает суть определенной цен¬
ностной ориентации. Средой существования этих символов являет¬
ся интерсубъективное создание—«социально-психологическая ре¬
альность». Символы располагаются на разных уровнях этой реаль¬
ности. «Чем глубже уровень, тем более психический и символи¬
ческий характер имеет культурная реальность, соответствующая
глубинным уровням личностных структур» 14,— пишет Тирикьян.
«Этажи» культуры коррелируются, таким образом, с «этажами»
личности. Если уровни культурной символики располагаются в
континууме от поверхностных, обусловленных наличной институ-
циональностью, аспектов культуры до наиболее глубоких уров¬
ней, содержанием которых являются противоположно направлен¬
ные моральные идеи, то соответствующие этим уровням культуры
структуры личности располагаются между поверхностным «онти-
ческим» уровнем, содержащим обыденные, ситуационно-обуслов¬
ленные компоненты личности, и глубинным «онтологическим»
уровнем, содержащим основные структуры человеческого сущест¬
вования. Таким образом, в единстве личности и культуры, как
оно понимается экзистенциальной социологией, «онтологии» соот¬
ветствует религия и мораль, «онтике» — наличная историческая
ситуация и наличный социальный порядок.
Признание неразрывной, заключающейся в самой природе со¬
циальной реальности, связи социальной системы с ее культурной
основой имеет далеко идущие методологические последствия.
Из рассмотрения времени и общества как феноменов следовала
необходимость взаимодействия истории и социологии, точно так
же из рассмотрения связи общества и культуры следует необхо¬
димость взаимодействия социологии и антропологии, причем

именно той ветви антропологии, уточняет Тирикьян, которая раз¬
вивает идеи Дюркгейма и Мосса. Такова, по его мнению, совре¬
менная структуралистская ветвь антропологии — Леви-Стросс и др.
Структурализм анализирует социальные системы «примитивных»
обществ как системы символической категоризации мира, под-ле-
жащего социальной организации. Элементами этого (культурно¬
го) мира являются, например, широкие космологические катего¬
рии или пары полярностей, такие, как «правое—левое», «чистое—
нечистое», «верх—низ», «мужское—женское» и т. д.
Но антропология применяет этот подход лишь для изучения
«примитивных обществ». Такое положение не устраивает Ти¬
рикьяна, ибо для него культура выступает в качестве основы,
конституирующей социальную организацию, во всех обществах,
в том числе и в высокоразвитых «современных». «Эти катего¬
рии,— пишет Тирикьян,— должны рассматриваться как социаль¬
но универсальные репрезентации моральных сил, которые явля¬
ются ... субстратом социальной реальности» 15.
Таким образом, сравнительные культур-антропологические ис¬
следования должны, по мысли Тирикьяна, давать материал для
формулирования собственно социологических закономерностей
связей этих категорий как элементов латентной структуры, с их
реализацией в структуре общественных институтов.
В качестве примера Тирикьян предлагает анализ соотношения
культурных (моральных) категорий социального пространства и
их проявлений в институциональной структуре. Антиномия
«верх—низ», говорит он, под-лежит всякой мобильности по вер¬
тикальной оси (чаще всего экономической или политической мо¬
бильности) , встречающей сопротивление и моральное неодобрение
со стороны уже находящихся «вверху». Антиномия «право—лево»
воплощает другой тип мобильности — горизонтальный, в его по¬
литической разновидности. Излишне напоминать о моральных им¬
пликациях этого типа мобильности. Существуют и более сложные
типы манифестаций антиномических культурных категорий в ор¬
ганизационной структуре общества, общие как «примитивным»,
так и «современным» обществам. Например, в африканской ми¬
фологии красное ассоциируется с левым, а белое — с правым,
и тот же самый цветовой символизм наличествует и в европей¬
ских политических движениях.
Разумеется, подобные довольно общие соображения не пред¬
ставляют собой теории, но Тирикьяну их оказывается достаточно
как для того, чтобы показать наличие связи между культурной
15 Tiryakian Е. The Person as Existential Self.—In: The Self in Social Inte¬
raction, v. 1. N. Y., 1968, p.. 127.
150

матрицей и наличной институциональной структурой, так и для
того, чтобы наметить возможность концептуализации социальных
изменений в терминах символических репрезентаций моральных
установок групп, борющихся за преобладание в рамках той или
иной институциональной структуры. Тем самым, считает Ти¬
рикьян, предполагается существенное изменение традиционной
социологической схемы. Это изменение предусматривает, во-пер¬
вых, необходимость для социологической теории — поскольку она
желает быть общей теорией, т. е. понимать социальную реаль¬
ность во всей ее сложности и глубине,— соотнести институцио¬
нальную жизнь с латентными социальными структурами, и, во-
вторых, немыслимость социологического анализа без рассмотре¬
ния социального времени и истории.
Трудно что-либо возразить против этих выводов. Действитель¬
но, упрек, адресуемый Тирикьяном в адрес традиционной буржу¬
азной социологии,— упрек в том, что наличное, непосредственно
данное она принимает за сущностные, вневременные характери¬
стики социальной жизни,— совершенно справедлив. Еще Карл
Маркс разоблачал методы буржуазной социальной науки, состоя¬
щие в отождествлении ею конкретной наличности социальной
жизни с ее сущностными аспектами. Анализируя в «Капитале»
понятие «товарного фетишизма», Маркс показал, что такой
путь — путь поверхностного описательства — ведет не к откры¬
тию фундаментальных закономерностей социального процесса,
а лишь к фиксации и фетишизации данного. Подобным же обра¬
зом классики марксизма-ленинизма неоднократно анализировали
и разоблачали взгляды буржуазных теоретиков в самых различ¬
ных сферах социальных наук.
Также подвергалась критике их неспособность увидеть в прош¬
лом ростки будущего, понять историю как процесс непрерывного
обновления социальных ферм, фетишизация настоящего, неуме¬
ние разглядеть творческий характер настоящего как процесса
«сотворения» истории.
Однако к выводам, родственным выводам марксизма, Тирикьян
пришел совершенно иным путем. Соответственно различны под¬
разумеваемые в одном и другом случаях теоретические содер¬
жания.
Традиционная буржуазная социология описывала наличность
социальных отношений, не умея выделить в их совокупности
главные определяющие отношения, детерминирующие характери¬
стики всей совокупности в тот или иной исторический период.
Марксизм раскрыл диалектику отношений в процессе производ¬
ства, разрешив не только проблему упорядоченного видения об¬
щества в каждом его исторически конкретном состоянии, но и
151

выведя тем самым закономерности развития и сменяемости об¬
щественных формаций. Тирикьяновская же попытка сведения на¬
личности социальных отношений к их под-лежащему культурно¬
му морально-религиозному базису не только не является шагом
вперед по сравнению с марксистской теорией, но в теоретическом
плане реакционна, представляет собой возврат к давно пройден¬
ному, ибо фактически отождествляет моральный строй общества,
т. е. непосредственную (в силу особенностей человеческого вос¬
приятия) видимость социальных отношений с социально-струк¬
турными детерминантами общественной жизни.
Может быть задан вопрос: но как же быть с диалектическим
рассмотрением Тирикьяном взаимоотношений институционализи¬
рованных и неинституционализированных моральных установок,
непрерывно противоборствующих в процессе становления новых
общественных форм? Действительно, в этой позиции имеется
определенный момент диалектического содержания. Однако не¬
обходимо отметить, что обнаружение двух типов морали еще не
есть обнаружение двух уровней (явного и латентного) социаль¬
ного процесса. Диалектика установления и смены моральных
норм есть лишь отражение объективной диалектики производи¬
тельных сил и производственных отношений.
Разумеется, эта отраженная диалектика может и должна быть
предметом исследования. Не нужно лишь при этом «реифициро-
вать» (выражение Тирикьяна) мораль и подменять ею действи¬
тельное содержание социального процесса.
С трактовкой общества как феномена моральной природы свя¬
зана и характеристика Тирикьяном взаимоотношений между исто¬
рией и социологией. Его занимает в первую очередь специфика
социального восприятия времени. Утверждая необходимость ана¬
лиза времени как социокультурного установления, Тирикьян про¬
тестует против всякого применения в социологии понятия «абсо¬
лютного», математического или физического, времени. По нашему
мнению, такое противопоставление в принципе неправильно, хотя
у Тирикьяна оно выглядит вполне последовательным развитием
тезиса о моральной природе социальных феноменов. Принятие
или непринятие исследователем точки зрения «абсолютного» вре¬
мени определяется не его желанием или нежеланием, а его фун¬
даментальной теоретической позицией. Отказ от анализа «абсо¬
лютного» времени есть отказ от анализа общества как объектив¬
ного, во времени и пространстве формирующегося процесса.
Субъективизация времени, таким образом, оказывается парал¬
лельной спиритуализации общества.
Маркс, Энгельс, Ленин, современные социологи-марксисты уде¬
ляли и уделяют огромное внимание изучению субъективных, кон¬
152

кретно-социально-исторических обусловленных образов процессу¬
альное™. Без этого невозможно адекватное раскрытие мировоз¬
зрений различных социальных групп в различные исторические
периоды — от древнейших идеологических систем Китая и Индии
до новейших вариантов позднебуржуазных представлений о мире.
Более того, марксизм требует не только сведения того или иного
мировоззрения к современному ему обществу, но и выведения
мировоззренческих систем (в частности, представлений о времени)
из конкретных практических жизненных обстоятельств эпохи. Ре¬
шение этих двух задач требует как учета субъективных социо¬
культурных представлений, так и объективного подхода, невоз¬
можного без принятия точки зрения объективного, или, как вы¬
ражается Тирикьян, «абсолютного» времени.
Таким образом, оказывается, что не только социология вообще,
традиционная социология, «реифицирует» собственные субъектив¬
ные представления о мире, но и экзистенциальная социология
Тирикьяна делает то же самое, принимая происходящие на «соци¬
альном экране» события за последнюю, самую глубокую реаль¬
ность общества. Так что, хотя выводы Тирикьяна, сформулиро¬
ванные им как первостепенной важности методологические требо¬
вания к социологической теории, и справедливы, но его
собственная концепция не может удовлетворить этим требовани¬
ям. Этим требованиям удовлетворяет лишь марксистская, подлин¬
но (т. е. объективно) диалектическая наука об обществе.
Проблемы социального изменения и социально-исторического
прогнозирования, как они трактуются Тирикьяном, прекрасным
образом подтверждают вышеизложенное, демонстрируя, как спири¬
туалистическое, субъективистское видение социального процесса
приводит к релятивизму, невозможности исторической науки как
пауки, формулирующей закономерности социального развития, к
невозможности исторического прогноза.
Социальное изменение
Анализируя взаимоотношения истории и социологии, Тирикьян
показал немыслимость экзистенциально-социологического подхода
без рассмотрения социального времени и истории. Экзистенциаль¬
ная социология берет социальные феномены в их становлении, в
бесконечном процессе. Социальный порядок в такой концептуаль¬
ной схеме имеет статус ничуть не более высокий, чем социаль¬
ное изменение. И то и другое — процесс актуализации элементов
культурной матрицы. Но это еще не теория социального изме¬
нения, а ее метатеоретическая предпосылка. Как же должно
153

анализироваться социальное изменение в терминах социологиче¬
ской теории?
Во-первых, это — социетальное изменение, т. е. изменение в мас¬
штабах всего общества. «Под социетальным изменением,— пи¬
шет Тирикьян,— мы будем понимать изменения в организацион¬
ной структуре целостного общества. Это изменение радикально в
том смысле, что оно является тотальной трансформацией институ¬
циональных структур» 1в.
Во-вторых, социетальное изменение — «качественное изменение,
перерыв, «скачок» в общей нормативной модели организации» 17.
Другими словами, социетальное изменение носит революционный
характер. Тирикьян особо подчеркивает момент революции как
характерный момент социетального изменения, в отличие от со¬
циального изменения, которое происходит путем постепенного
количественного изменения в рамках данной институциональной
структуры, т. е. носит эволюционный характер. Адекватной мо¬
делью социального изменения (в отличие от социетального)
может служить, полагает Тирикьян, парсоновская модель «струк¬
турной дифференциации». Что же касается его собственной тео¬
рии изменения, то модель структурной дифференциации является
ее предпосылкой, так же как социальное изменение является пред¬
посылкой социетального. Анализ социального изменения должен
показать, что социетальное изменение не «случайно» и не «ирра¬
ционально», что оно бывает закономерно как реакция на напря¬
жения, возникающие внутри данной институциональной структу¬
ры. Когда эти напряжения превосходят некий гипотетический
«порог» выносливости структуры, наличная система организаций
рушится. Этот «слом» структуры сопровождается реконструиро¬
ванием социального порядка на новом уровне организации, пред¬
полагающем «новый комплекс социетальных ценностей и целей».
Важнейшим этапом социетального изменения является момент
«кризиса» — момент, «когда масштабность структурных измене¬
ний становится очевидной для большинства наблюдателей, но
когда исход предполагаемого скачка еще не ясен» 18. После кри¬
зиса — этой критической точки социетального изменения — рево¬
люция может развиваться, полагает Тирикьян, или в направлении
конструктивной (ненасильственной) социоэкономической деятель¬
ности или же в направлении деструктивной (насильственной)
социополитической трансформации. Таким образом, революция,
16 Tiryakian Е. A Model of Societal Change and its Lead Indicators.— In:
The Study of Total Societies. Garden-City (N. Y.), 1961, p. 70.
17 Ibidem.
18 Ibid., p. 76.
154

схваченная в своем высшем мгновении, в момент кризиса, пред¬
ставляет собой единство двух процессов: с одной стороны, это —
окончание и одновременно кульминация процесса структурного
распада, с другой — начало формирования новых структур. «Ре¬
волюция это социальный катарсис... внезапное очищение со-
тщальной структуры, лишенной уже всякого порядка...» 19
Такова формальная схема социетального изменения, как оно
понимается Тирикьяном. В ней нетрудно разглядеть влияние
марксистской теории социальной революции. Это касается и
понимания взаимоотношений количественных и качественных
изменений в социальной структуре, и рассмотрения революции
как скачка, перерыва постепенности, и концептуализации момен¬
та кризиса. Но это лишь формальное сходство, ибо, говоря о
крушении старой системы институтов и возникновении в инсти¬
туциональной сфере новых социетальных феноменов, Тирикьян
имеет в виду феномены религиозно-моральной природы. Это —
третья характерная черта социетального изменения.
Итак, социальное изменение, как оно понимается Тирикьяном,
есть изменение социетальное, т. е. происходящее на уровне це¬
лостного общества, оно революционно по форме своей, оно есть
религиозно-моральное изменение по своему содержанию и по сво¬
им движущим силам.
Именно при анализе социетального изменения, полагает Ти¬
рикьян, наиболее остро обнаруживается необходимость тесного
взаимодействия между социологией, историей и антропологией.
Взаимодействие должно происходить следующим образом: исто¬
рия представляет сравнительный материал об исторических тран¬
сформациях различных обществ, антропология выявляет уровни
и значения различных культурных символов, социологическая
теория рассматривает эти символы как символы групповой иден¬
тификации (показывающие, «как группа в религиозной форме
идентифицирует себя с реальностью»). Социология, таким обра¬
зом, должна рассматривать возникновение, «всплытие» из глубин
неинституционализированного морально-религиозного сознания но¬
вых культурных символов в качестве указателя как источника,
так и возможного направления социетального изменения.
В качестве примера, точнее, в качестве предмета исследования
Тирикьян предлагает рассмотреть обстоятельства возникновения
«свастики» как символа нацизма и содержание, ею символизиро¬
вавшееся, а также сравнить ее значение как символа групповой
идентификации при нацизме и в ее предшествующих проявлени¬
ях в других культурах. Предметом исследования может быть
19 Ibidem.
155

также появление гностических символов в гербе Соединенных
Штатов Америки или же обстоятельства принятия имени Спар¬
так главой баварских иллюминатов в XVII столетии и принятие
того же имени главой интинацистской подпольной организации
в XX в. Сопоставление символики с современными ей ♦социаль¬
но-историческими преобразованиями позволит, говорит Тирикьян,
сформулировать некоторые закономерности, служащие для пред¬
сказания социетальных изменений.
Проблема социально-исторического прогнозирования
Но возможно ли такое предсказание, если следовать духу и ло¬
гике экзистенциальной социологии? Действительно, невозмож¬
ность социально-исторического прогноза неизбежно следует из то¬
го факта, что в целостном обществе всегда наличествуют в качест¬
ве одного из полюсов социального континуума неинституциональ¬
ные элементы, не поддающиеся рациональному изучению и учету.
Некоторая часть общества, согласно Тирикьяну, принципиально
не институционализируется. Отсюда — несоответствие всякого
прогноза реальности. Отсюда — неизбежность того, что всякое
планируемое социальное изменение, основанное на социально¬
историческом прогнозе, не может быть осуществлено в том виде,
в каком оно было задумано. Не учтенные (и принципиально не
могущие быть учтенными) в процессе планирования глубинные
влияния культурной основы нарушат предполагаемый ход изме¬
нения или сделают его невозможным вообще.
Правда, сам Тирикьян вполне в духе собственного метода
(т. е. необоснованно) говорит не о невозможности, но об огра¬
ниченности прогноза, предлагая малоубедительную схему прог¬
нозирования, состоящую в сопоставлении структурных харак¬
теристик настоящего с теми структурными характеристиками,
которые в исторических ситуациях прошлого предшествовали
определенному ходу событий, и в продуцировании на этой основе
более или менее вероятных суждений о возможном ходе соци¬
ально-историческою процесса20.
20 Предположим, пишет Тирикьян, что в нынешнем американском обществе
налицо структурные предпосылки Ci, С2, С3, ... Сп (где п — конечное
число). Предположим далее, что, исследуя социоисторическое прошлое
(весь ход человеческой истории, как он присутствует в документах), мы
обнаружили, что Ct и С2 действуют в исторических условиях, где после¬
дующее изменение приняло форму Hi, а С2 и Сз— в исторических усло¬
виях с развитием в сторону Н2, и т. д. Предположив, что количество форм
исторических трансформаций социетальных структур не бесконечно, по¬
лучим ряд Hi, Н2, Нз ... Нк (где к —конечное число). Далее можно де¬
лать предсказания будущего в форме суждений вероятности. Например:
«...в свете наличных структурных условий вероятность того, что события
156

Однако есть все-таки нечто в социальной жизни, что экзистен¬
циальная социология берется предсказывать довольно однознач¬
но. Это кризисный пункт социального развития — момент рево¬
люции. В одной из своих работ Тирикьян выдвигает идею так на¬
зываемого индекса революционного потенциала. Такой индекс
должен представлять собой сумму эмпирических индикаторов,
свидетельствующих о наступающем «скачке» в развитии социаль¬
ной организации.
Индикаторы эти следующие: возрастание степени урбанизации,
широкое распространение сексуального промискуитета и исчез¬
новение общественной нетерпимости по отношению к нему, зна¬
чительное возрастание неинституционализированных религиозных
феноменов. Такой индекс мыслится Тирикьяном как своеобраз¬
ный барометр, предсказывающий революционную бурю. Он пред¬
ставляет собой шкалу интервалов, где нулевое значение произ¬
вольно, а интервалы между значениями равны.
Точка О представляет собой некоторое гипотетическое состоя¬
ние «утопии». Отсутствуют напряжения, могущие вести к тран¬
сформации социальной системы; ни один элемент системы, ни
одна группа не мыслит даже возможности иной общественной
организации, отсутствуют противоречия между моралью и акту¬
альной эмпирической деятельностью. Общество представляет со¬
бой «гомогенную моральную общность».
Точка 1 — момент кризиса, кульминация революции, момент
полной анархии и «безнормия», разрушения старой институцио¬
нальной структуры. «Взрыв моральной общины, конституирующей
старое общество»21,—так характеризирует Тирикьян ситуацию
революционной бури.
Промежуточные точки шкалы предполагают промежуточные
уровни социальной деструкции. При уровне социальной дезор¬
ганизации выше 0,85 ход событий, по предположению Тирикья-
па, неизбежно приведет к революции, контрреволюции или дру-.
гой радикальный альтернативе; во всяком случае гибель и ко¬
ренное преобразование наличной системы неизбежны.
Следует отметить, что избранные Тирикьяном эмпирические
индикаторы действительно выразительны как симптомы надвигаю¬
щихся социальных перемен. Он совершенно справедливо отме¬
чает явление падения или утраты эффективности социальными
структурами и институтами при переходе ими некоторой эколо-
в процессе становления будущего настоящим будут развиваться в на¬
правлении Hi, равна 0,4; вероятность направления Н2 равна 0,2; направ¬
ления Н3—0,1 и т. д.» (см.: Tiryakian Е. Structural Sociology, p. 130).
21 Tiryakian E. A Model of Social Change..., p. 89.
157

гической или демографической границы, в частности в ходе про¬
цесса урбанизации. Он правильно отмечает, что разложение гос¬
подствующей морали и общее падение нравственности бывает
характерно для предреволюционной ситуации. Наконец, можно
согласиться с тем, что в предреволюционные эпохи налицо бы¬
вает оживление в сфере неинституционализированной религии.
Можно усомниться, являются ли эти индикаторы если не исчер¬
пывающими, то хотя бы основными показателями надвигающейся
революционной бури (а они таковыми не являются, ибо не учи¬
тывают поляризацию социальных сил и возникновение новой со¬
циальной организации в недрах старой, распадающейся). Но суть
дела заключается в ином.
Тирикьяновский «барометр революции» если и будет действо¬
вать, то не благодаря, а вопреки общей «экзистенциально-социо¬
логической» схеме. Дело в том, что, пытаясь обосновать свое
понимание революционной ситуации, Тирикьян обращается к
объективным процессам, делающим невозможным существование
социальных структур и институтов, воплощающих и поддержи¬
вающих старую мораль. В данном случае это процессы эколо-
го-демографического характера. Недаром Тирикьян ставит на пер¬
вое место индикатор урбанизации, а разложение старой и зарож¬
дение новой морали — на последующие места. За общей для всей
его концепции субъективистской фразеологией в данном случае
прячутся вульгарно-материалистические концепции экологическо¬
го и демографического детерминизма. Посылка и следствие, фун¬
даментальные для «экзистенциальной социологии», здесь меняют¬
ся местами, благодаря чему «индекс революционного потенциала»
приобретает правдоподобный характер если не в теоретическом,
то во всяком случае в эмпирическом отношении.
В рассуждениях Тирикьяпа о социальной революции чувству¬
ется сильное влияние марксизма, в частности в терминологиче¬
ском отношении. Тирикьян постоянно говорит о «скачке», о
«перерыве постепенности» и т. д. Однако истинный дух марксист¬
ской диалектики чужд его концепции. Псевдомарксистская
«диалектическая» терминология не несет в себе диалектического
содержания. Диалектический «скачок» закономерен, у Тирикьяна
он иррационален; диалектика Маркса —отражение объективной
диалектики социального процесса, «диалектика» Тирикьяна —
произвольная субъективистская конструкция; диалектика револю¬
ции Маркса содержательна, ибо опирается на его учение об об¬
щественно-экономических формациях и закономерном переходе
одной формации в другую, «диалектика» Тирикьяна формальна —
она фиксирует «скачок», пренебрегая его содержанием. В кон¬
цепции социальной революции Тирикьяна, как, впрочем, и в
158

других частях «структурной социологии», слишком бросаются в
глаза следы поспешной вульгаризации.
Экзистенциальная социология Тирикьяна со всеми ее порока¬
ми весьма характерна для современного этапа развития буржу¬
азной социологии. Эпоха безраздельного господства позитивиз¬
ма и структурного функционализма отошла в прошлое. Огромная
заслуга в этом принадлежит марксизму.
Усиление влияния марксистской мысли заставляет буржуазию
искать теоретическую альтернативу марксизму, могущую совме¬
стить в себе все его достоинства: глубину и философичность,
историзм, критичность, принципиальное неприятие status quo
и т. д. Более того, определенные социальные процессы в бур¬
жуазном обществе, связанные с «омассовлением» леворадикаль¬
ных ориентаций, сделали эти теоретические марксистские лозун¬
ги модой, ходовым товаром на идеологическом рынке. И «экзи¬
стенциальная социология» блестяще воплотила в себе все
потребное для продвижения на этом рынке. Во-первых, для нее
характерна открытая приверженность определенным философским
принципам. Во-вторых, она не принимает наличный социальный
порядок за последнюю реальность, пытаясь выявить латентные
конституирующие структуры социальной жизни. В-третьих, она
интегративна в том смысле, что общая социологическая теория
мыслится ею как синтез теорий различных наук, исследующих
общество,— социологии, антропологии, истории и т. д. В-четвер¬
тых, «экзистенциальная социология» исторична, ибо рассматри¬
вает общество в становлении, в единстве изменения и структуры.
В-пятых, она критична уже в самих своих основаниях, ибо она
постулирует открытость всякой социальной системы и неизбеж¬
ность ее революционного изменения. Но за этими благородными
лозунгами на деле скрывается идеализация, релятивизм,' эклек¬
тизм, отсутствие теоретической глубины, зачастую даже — деше¬
вая спекуляция на положениях, буквально выстраданных иными
учеными.
Едва ли не самым ярким тому примером является «вольное»
освоение Тирикьяном марксистско-ленинской теории социалисти¬
ческой революции. В контексте марксистской мысли эта теория
является неотъемлемым элементом целостной картины диалекти¬
ческого развития общественных форм. В ее вульгаризированном
виде у Тирикьяна концепция социальной революции, лишенная
своего глубинного смыслового содержания, превращается в бес¬
плодный формалистический выверт, содержащий мысли столь же
очевидные, сколь и необязательные. То же самое в принципе
можно сказать о любой из основополагающих идей «экзистенци¬
альной социологии» Э. Тирикьяна.
159

♦
Как мы старались показать, излагая различные версии субъек¬
тивистской социологии, теории этого направления (к которому
мы причисляем целый ряд теоретиков от Дж. Г. Мида до Г. Гар-
финкеля) сосредоточиваются преимущественно на анализе чело¬
веческого сознания, толкуя последнее в качестве единственного
и исключительного основополагающего фактора социальной жиз¬
ни. Всем им присуще игнорирование объективной материальной
обусловленности жизни общества, что логическим образом при¬
водит их сторонников к утверждению «безграничности» челове¬
ческой свободы, осознание которой дает якобы возможность
преодолеть характерное для современного буржуазного общества
всеобщее отчуждение, найти смысл и восстановить попранное
достоинство человеческого существования. Неудача такого рода
попыток обусловлена, как уже говорилось, односторонностью и
метафизичностью субъективистского подхода, с необходимостью
либо растворяющего общество в процессах его осознания, в пред¬
ставлениях о нем (если субъективистская позиция проводится
достаточно строго, как, например, в этнометодологии Гарфинке-
ля), либо вырождающегося в субъективистскую экзальтацию
(когда теоретические аргументы подменяются морализаторством,
этическими призывами).
Ограниченность субъективистских теорий зачастую осознается
самими буржуазными социологами, так же, впрочем, как и огра¬
ниченность их натуралистических соперников. Именно осознание
неудачи двух главнейших теоретических ориентаций — натура¬
листической и субъективистской — заставляет буржуазных со¬
циологов в поисках диалектического определения своего предме¬
та все чаще обращаться к теоретическому наследию Маркса,
к диалектике вообще. С этим процессом оказалось связанным
возникновение еще одной, так называемой «диалектической»
ориентации в буржуазной теоретической социологии, пытающей¬
ся совместить в единой понятийной схеме как активность чело¬
веческого сознания, так и объективные характеристики развер¬
тывающегося общественного процесса.

Часть вторая
«Диалектическая»
ориентация

Глава шестая
«Критическая социология»
Франкфуртской школы
Франкфуртская школа как определенное направление леворади¬
кальной социально-философской мысли сложилась в 30—40-х го¬
дах вокруг возглавлявшегося тогда Максом Хоркхаймером Франк¬
фуртского Института социальных исследований и журнала «Zeit-
schrift fur Sozialforschung» — основного печатного органа этого
института в те годы.
Институт был основан в 1923 г. Первым его директором был
Карл Грюнберг. Он стоял на позициях катедер-социализма и
ориентировал своих сотрудников на работу в области истории
социализма и рабочего движения. Этой проблематике был по¬
священ журнал «Archiv fur die Geschichte des Soz.», кото¬
рый Грюнберг издавал еще с 1911 г. В 1927 г. Карла Грюнбер¬
га сменил на посту директора Института Курт Альберт Герлах,
продолжавший работу своего предшественника. В 1930 г. дирек¬
тором Института стал Хоркхаймер \ который решительно изме¬
нил направление работы института и тематику его изданий.
Институт стал ориентироваться на социально-философскую
проблематику, в духе которой единство диалектического и исто-
1 Макс Хоркхаймер родился в 1895 г. в семье фабриканта. Он получил эко¬
номическое образование, но в конце концов его философские и социоло¬
гические интересы взяли верх над семейной традицией. Сдав в 1919 г.
экстерном экзамены, Хоркхаймер в 1922 г. (у Корнелиуса) получает
первую ученую степень по философии. В 1925 г. он защитил работу,
посвященную кантовской критике способности суждения, и получил зва¬
ние приват-доцента. К этому времени входит в нормальную колею и рабо¬
та недавно основанного Института социальных исследований (идею соз¬
дания этого Института и первые усилия в этом направлении Хоркхаймер
приписывает себе, Фридриху Поллоку и Феликсу Вайлю); в его работе
принимает участие и Хоркхаймер. В 1930 г. он получает профессуру и
пост директора института. Хоркхаймер умер 8 июля 1973 г.
162

рического материализма утверждалось ценой гегельянизации
марксизма. Параллельно совершался и политический поворот Ин¬
ститута — от катедер-социализма к «левому» радикализму. За Ин¬
ститутом окончательно утвердилась репутация центра «левых»
научных сил Германии.
Под руководством Хоркхаймера Институт уже в начале 30-х
годов начинает приобретать окончательно ту форму, в которой,
по свидетельству Хоркхаймера, он был задуман с самого нача¬
ла. Институт занимается комплексным исследованием современно¬
го капиталистического общества, в котором принимают участие
экономисты и философы, психологи и историки и т. д. Эта ком¬
плексность сознательно и полемически противопоставляется ру¬
ководством Института односторонней специализации в изучении
капиталистического общества, характерной для традиционных
социальных наук, в частности буржуазной социологии. На базе
грюнберговского «Архива» в 1932 г. создается новый институт¬
ский журнал социально-философского направления (Zeitschrift
fur Sozialforschung), главным редактором которого стал сам
Хоркхаймер. (Журнал был переориентирован с истории социа¬
лизма на макросоциологию «с очень сильным марксистским и
менее резко выраженным психоаналитическим уклоном».) Акти¬
визируется серия «Публикаций» Института социальных исследо¬
ваний, планируются новые серии изданий. Однако приход нацио¬
нал-социалистов к власти прерывает эту Широко задуманную
работу. Он делает невозможным дальнейшую деятельность в
Германии Института, ставшего центром леворадикальной соци¬
альной мысли.
В 1933 г. Институт перебирается в Женеву, «ибо,— как вспо¬
минает Хоркхаймер,— не было ни малейшего сомнения, что на¬
ционал-социализм пришел к власти надолго» 2. Переезд в Жене¬
ву был облегчен тем обстоятельством, что незадолго до этого
Хоркхаймер организовал там филиал своего Института. После
1933 г. подобный филиал был организован в Париже, где полу¬
чила временное пристанище часть эмигрировавших сотрудников
Института. Здесь же продолжалась публикация институтских из¬
даний. В 1938—1939 гг. Хоркхаймер с группой наиболее близ¬
ких сотрудников перекочевывает в США и возрождает свой ин¬
ститут в Нью-Йорке, при Колумбийском университете. На этой
новой базе продолжается (до 1941 г.) издание журнала (прав¬
да, уже под другим названием), а также исследований, начатых
еще в 30-е годы.
2 Horkhetmer М. Die gegenwSrtsige Lage der Sozialphilosophie und die Auf-
gaben eines Institute fin Sozialforschung. Frankfurt a. М., 1931.
163
6*

В 1950 г., после возвращения основной части его сотрудни¬
ков в ФРГ, Институт восстанавливается в своем первоначальном
виде во Франкфурте на Майне и вновь налаживает прерванные
связи с Франкфуртским университетом. Здесь, по свидетельству
известного западногерманского политолога Вольфганга Абендро-
та, «Институт стал центром молодой критически мыслящей ин¬
теллигенции. В этом смысле он унаследовал роль, которую ис¬
полнял еще при Грюнберге в ваймарские времена» 3. Одновре¬
менно продолжается научная и издательская деятельность
Института по проблематике, наметившейся еще в 30-е годы и
несколько модернизированной с учетом новых веяний, восприня¬
тых сотрудниками Института во времена американской эмигра¬
ции. (Значительное место уделяется проблемам общественного
мнения, взглядам различных слоев ФРГ по тем или иным по¬
литическим вопросам, национальным и расовым предрассудкам,
психологическому климату на производственных предприятиях,
настроениям среди студентов и т. д.)
Если учитывать тот факт, что странствия Института не про¬
шли бесследно для мировоззрения его сотрудников (тем более,
что и сами эти переезды были вызваны крупными катаклизма¬
ми, которые пережили сперва Германия, затем вся Западная
Европа и, наконец, весь мир), то в истории Франкфуртской
школы можно будет выделить три важнейших периода: «евро¬
пейский» (с момента возникновения «школы» до эмиграции ее
ведущих теоретиков в США), «американский» (1939—1949),
наконец— «западногерманский» (50—60-е годы).
Рассмотрим теперь каждый из этих периодов более подробно,
характеризуя уже не чисто «институциональные», а «институ¬
ционально-теоретические» (ибо одно здесь трудно отделить от
другого) судьбы школы.
<гЕвропейский» период
Этот период характеризуется: а) институционализацией Франк¬
фуртской школы в самом широком смысле этого слова; б) ак¬
тивным теоретическим ее самоопределением на основе объеди¬
нения, главным образом философского и социологического под¬
ходов к анализу современного капиталистического общества, т. е.
на основе социологической критики существующих философских
и философской критики социологических понятий и представле-
8 Abendroth W. Theodor W. Adorno zum Gedachtnis.— In: Theodor Adorno
zum Gedachtnis. Eine Sammlung. H. Schweppenhauser (Hrsg.). Frankfurt
a. М., 1971.
164

ний; в) резким, полемически заостренным размежеванием со
всеми остальными тенденциями и направлениями в западноев¬
ропейской философии и социологии, психологии, политэкономии
и т. д.
Проблема теоретического оформления школы (его, хотя и не¬
сколько условно, можно даже назвать «институционализацией»)
ставится Хоркхаймером уже в речи при вступлении в 1930 г. на
пост директора Института социальных исследований (издана в
1931) 4. Речь посвящена задачам Института, взятым именно в
связи с «современным положением» социальной философии. Из
контекста хоркхаймеровской речи следовало, что в действитель¬
ности (и в точном смысле этого словосочетания) такой дисцип¬
лины не существует, ее еще только надлежит создать.
Отправные теоретические посылки, исходя из которых
Хоркхаймер хочет строить здание «социальной философии», име¬
ют скорее негативный, чем позитивный характер. Его не удов¬
летворяет современное состояние науки об обществе, рздробив-
шейся на ряд отдельных, оторванных друг от друга дисциплин,
результаты которых уже не дают никакого представления об об¬
щественном целом. И меньше всего удовлетворяет его состояние
буржуазной социологии, которая не в силах выполнить интегри¬
рующую функцию по отношению к другим областям социально¬
го знания, тем более, что она сама низвела себя до уровня
частной науки, утратив возможность воссоздать целое общества,
взятого в движении — в качестве исторически развивающейся це¬
лостности. Отсюда — ностальгия Хоркхаймера по тому «тоталь¬
ному» подходу к обществу, который был достигнут в философии
истории Гегеля, причем — именно благодаря гегелевской энци¬
клопедичное™, позволившей объединить в систему различные
отрасли знания об обществе, истории и человеке.
Однако гегелевская философия истории также не удовлетворя¬
ет Хоркхаймера как модель целостного знания об обществе.
И не удовлетворяет потому, что она — философия истории, т. е.
подчиняет историю системе понятий и категорий, выработанных
посредством философской спекуляции, а не добытых на путях кон¬
кретного изучения общества и человека. По этим же причинам
не удовлетворяет Хоркхаймера и вся послегегелевская традиция
философского изучения общества, начиная с неокантианцев и
кончая Отмаром Шпанном. Подчинение реального социально-исто¬
рического процесса, т. е. процесса взаимодействия действитель¬
ных индивидов, некоторым априорным философским категориям
с неизбежностью приводит к тому, что смысл человеческого су¬
4 Horkheimer М. Die Gegenwartige Lage...
1С5

ществования усматривается в чем-то надиндивидуальном, не име¬
ющим никакого отношения к фактической деятельности людей.
В то же время Хоркхаймера не устраивает и позитивистский
номинализм, господствующий в частных науках об обществе
и человеке (и частности, в социологии). Если «реализм» (в сред¬
невековом понимании этого термина) традиционной философии
истории неизбежно подчиняет индивида, реально взаимодейст¬
вующего с природой и себе подобными, некоторым абстрактным
всеобщностям и таким образом теряет из виду именно уникаль¬
ность человеческого, неповторимость исторического, то позитиви¬
стский номинализм страдает иным недостатком. Он ориентирован
на «фактичность» поведения и взаимоотношений отдельных лиц,
которая (фактичность) не является социальной реальностью, а
представляет собою лишь ее вводящую в заблуждение оболочку.
Ибо суть социальной, т. е. исторической реальности заключает¬
ся в том, что она находится в процессе непрерывного становле¬
ния, изменения, отвержения внешних форм, чтобы заменить их
новыми, столь же преходящими и эфемерными5. Иначе говоря,
позитивистскому номинализму недостает философии, учета того об¬
стоятельства, что та «единичность», на которую он ориентирует¬
ся в противовес философии истории, не является истинной и
действительной.
Теоретического решения антиномии между абстрактной всеобщ¬
ностью философии истории и «дурной» единичностью конкрет¬
ных наук об обществе и человеке Хоркхаймер не предлагает.
Эта антиномия остается, так сказать, «открытым вопросом», ко¬
торый должен быть решен в ходе дальнейшей работы Институ¬
та — на основе практического сотрудничества философов, отка¬
завшихся от претензий на построение умозрительных систем, с
одной стороны, и специалистов в отдельных дисциплинах, отка¬
завшихся от наивного доверия и «дурной» единичности, эмпири¬
ческой данности человеческого поведения и межчеловеческих
взаимоотношений — с другой.
Забегая несколько вперед, отметим: эта антиномия так и не
найдет своего решения в рамках Франкфуртской школы; она все
время будет преследовать франкфуртцев, раскалывая одно их
построение за другим, до тех пор, пока они не превратят нужду
в добродетель и не объявят раскол непостижимо-уникального и
5 Любопытно, что уже эдесь у Хоркхаймера возникает тема сближения по¬
зитивистской ориентации па «фактичность», с одной стороны, и позити¬
вистской надежды на непрерывный прогресс науки, техники и промыш¬
ленности — с другой. В дальнейшем критика обоих этих моментов социо¬
логического позитивизма, взятых как нерасторжимо связанные друг с
другом, становится основной темой франкфуртцев.
166

абстрактно-всеобщего основной темой своих исследований, основ¬
ным предметом своей — разоблачающей и неизвергающей — кри¬
тики. Возведенная во всеобщую (по крайней мере, на обозримый
период «позднекапиталистического» настоящего и будущего) эта
проблематика выдвигается в конце концов в центр «негативной
диалектики» Адорно, претендующей на роль универсального ме¬
тода социальных наук.
В 1932 г. в передовой статье первого номера журнала «Zeit-
schrift fiir Sozialforschung», имевшей программный харак¬
тер 6, Хоркхаймер конкретизирует идею «социальной философии»,
осуществляющей «стыковку» философской теории и эмпириче¬
ских наук об обществе и человеке в процессе комплексного изу¬
чения фактов исторической реальности, с помощью понятия
«социального исследования» (Sozialforschung). Этим еще раз
подчеркивается непосредственно исследовательский характер со¬
циальной философии Франкфуртской школы, не желающей стро¬
ить априорные схемы и допускающей философские понятия лишь
в той мере, в какой они оправдываются самим процессом мыс¬
лительного освоения многообразных реалий общественной жизни,
сведения в целое данных, полученных различными участниками
комплексного исследования.
Но, как уже было сказано, решить эту задачу не удается.
Обнаруживается противоречие между негативно-критической
ориентацией философской теории, которую пытаются выработать
для себя Хоркхаймер и его исследователи, и позитивной тен¬
денцией частных дисциплин с их конкретно-эмпирической иссле¬
довательской методикой. Общая негативно-критическая ориента¬
ция начинает доминировать над позитивно-исследовательской —
факт, получивший своеобразное отражение в том, что понятия
«социальная философия» и «социальное исследование» резюми¬
руются в понятии «критическая теория», в которой к тому же
делается акцент не на слове теория, а на слове критическая.
(Так что вообще правильнее было бы говорить уже не столько
о «критической теории», сколько о «теории критики», критики,
как таковой, критики вообще, взятой безотносительно к ее воз¬
можному предмету.)
Так же как и другие теоретические устремления аналогичного
типа, эта «критическая теория» сразу же натолкнулась на клас¬
сический парадокс, известный со времен античности под назва¬
нием «лжец»: «если критянин говорит, что все критяне лжецы,
и) лжет он или говорит правду?» Другими словами: если «кри¬
тическая теория» обвиняет все существующие социальные, фи-
0 «Zeitschrift fiir Sozialforschung». Leipzig, 1932, Jg. I, H. 1. Vorwort.
167

лософские и т. д. теории в искажении истины именно по при¬
чине социальной обусловленности этих теорий, то можно ли
доверять ей в этом утверждении, ведь она тоже обусловлена
социально. Этот вопрос был тем более законным в отношении
«критической теории», что она в противоположность марксизму
целиком социологизировала проблематику истины, отвлекаясь от
онтологического аспекта вопроса об объективной реальности.
О том, что Хоркхаймер, по крайней мере, ощущал этот пара¬
докс, свидетельствуют, в частности, две его ранние работы —
рецензия на книгу Карла Мангейма «Идеология и утопия»
(1930) 7 и статья «К проблеме истины» (1935) 8, где ставится
вопрос о социальной обусловленности не только критикуемых
теорий, но и концепции самого критикующего. Это уже зароды¬
ши той самой постановки вопроса, которая впоследствии полу¬
чила развитие как рефлексия «критической теорией» своей соб¬
ственной обусловленности,— процедура, в последовательном осу¬
ществлении каковой сторонники этой теории видят ее особую
заслугу9. Однако более детально вся совокупность указанных
проблем была проанализирована в программной статье Хоркхай¬
мера «Традиционная и критическая теория» 10.
Главная идея этой работы заключалась в том, чтобы развить
критическую традицию европейской философии, выведя ее с по¬
мощью Марксова «Капитала» в качественно новое социально¬
классовое измерение до уровня «тотальной» критики всей преж¬
ней методологии «наук о духе», социального (культурно-фило¬
софского) познания вообще. В более узком смысле, если иметь
в виду преимущественный объект этой «Критики», она осознает
себя как критика «буржуазной социологии», непосредственно
примыкающая к критике «буржуазной политэкономии»
(К. Маркс). При этом критичность теории трактуется как тожде¬
ственная диалектичности.
Основные упреки Хоркхаймера в адрес (заимствованной из ес¬
тествознания) «модели», на которую ориентируется традиционная
буржуазная социология, сводится к следующему: здесь ошибочно
предполагается, будто может существовать такая познавательная
ситуация, при которой на одной стороне находится «мысленно
сформулированное знание», на другой — исследуемые «обстоя¬
7 Horkheimer М. Ein neuer Ideoiogiebegriff?— Archive fur die Geschichte des
Socialismus und der Arbeiterbewegung. Jg. 15. H. 1. 1930.
8 Horkheimer M. Zum Problem der Wahrheit.— Zeitschrift fur Sozialfor-
schung. Paris, 1935, Jg. IV, H. 3.
9 Schmidt A. Nachwort des Herausgebers.— In: Horkheimer M. Kritische Theo-
rie, Bd. II. Frankfurt a. М., 1968, S. 357.
10 Horkheimer M. Traditionelle und kritische Theorie.— «Zeitschrift fur Sozial-
forschung», Paris, 1937, Jg. VI, H. 1.
168

тельства дела», на одной — понятийная структура (набор теоре¬
тических представлений), на другой—«чистое восприятие», чи¬
стая констатация упомянутых обстоятельств. Точка зрения,
отправляющаяся от подобного представления, оценивается Хорк-
хаймером как неисторическая, овеществленная, идеологическая,
как «превращенная форма» теоретического сознания — «ложное
самосознание буржуазных ученых либеральной эры».
Этой точке зрения Хоркхаймер противополагает позицию «кри¬
тической» теории, т. е. «диалектической» социологии (очень на¬
поминающую «социологизированную» гегелевскую Логику), сог¬
ласно которой «субъект-объектную» модель социального (да и
не только социального) познания следует заменить иной, более
широкой: в ее пределах «субъект» (ученый как носитель поз¬
навательных способностей) и «объект» (предстающий в форме
восприятий, «данных», «фактов» и т. д.) должны рассматривать¬
ся как исчезающие моменты, диалектически обусловливающие друг
друга и переходящие друг в друга. В конечном счете такой более
широкой «тотальностью» у Хоркхаймера оказывается индустрия:
здесь, а не в голове ученого, происходит, по мнению автора
статьи, «отнесение гипотез к фактам». В иных случаях он харак¬
теризует эту «тотальность» еще более всеобще: как всю совокуп¬
ность общественной практики; она же представляет собою обще¬
ство в целом, понятое как «субъект — объект».
Отсюда — следующие требования «критической теории».
1) Осознавать ограниченность любой специализированной де¬
ятельности, в том числе (и особенно) познавательной, имея в
виду, что любая такая деятельность — лишь часть целостного
исторического «праксиса»: она возникает внутри него и «снимает¬
ся» в нем.
2) Брать в качестве предмета социальных наук всю челове¬
ческую и внечеловеческую природу, всю систему взаимоотноше¬
ний общества и природы — эта система и охватывается, в сущ¬
ности. понятием «праксиса».
3) Предполагать в качестве познающего субъекта не обособ¬
ленного индивида и не представителя ученой корпорации, а об¬
щественного человека, представляющего собой «тотальность» всех
социальных определений составляющих общество индивидов.
4) Исходить из того, что для такого — «тотального» — субъек¬
та познаваемый предмет не представляет собою нечто «внешнее»,
«объективное», не им положенное, а наоборот: последний явля¬
ется продуктом его же собственной деятельности, выступающий
как «чуждый» лишь в рамках «превращенной формы» сознания,
раздваивающий «тотальность праксиса» на обособленные друг от
друга «субъект» и «объект».

Обоснование этих постулатов, демонстрирующих как ограни¬
ченность всякого понятия, так и его реальные возможности (при¬
менительно к «критической теории») требовало поиска того
«сектора» всеобщего «праксиса», который наиболее полно вопло¬
тил бы в себя «всеобщность социальных определений» и явился
бы опорой передовых теоретиков. Однако, полагает Хоркхаймер,
в настоящее время носители истинного сознания (т. е. «крити¬
ческой теории») не могут рассчитывать ни на какую опору. Они
не могут опереться на культуру, ибо «позднебуржуазная» эпоха
с необходимостью воспроизводит тенденцию к ликвидации куль¬
туры, к варварству. Не могут опереться они и на сознание пе¬
редовых общественных сил — оно «идеологизировано и коррумпи¬
ровано». Словом, историческая необходимость с неизбежностью
приводит к изоляции «постигающее ее мышление», которому ни¬
чего не остается, как «утвердиться на самом себе»,— таков вывод
Хоркхаймера.
Итак, уже первые его попытки реализовать указанные постула¬
ты, выяснить свои собственные социальные предпосылки или, как
выражаются франкфуртцы, рефлектировать свою собственную
обусловленность, привели к обнаружению целого ряда антимоний.
Это, во-первых, противоположность между сознанием рабочего
класса, которое, по Хоркхаймеру, «насквозь» идеологизировано и
коррумпировано, и небольшой кучкой выразителей его истинных
интересов (читай: представителей Франкфуртской школы), ка¬
ковая должна «агрессивно» (!?) противостоять этому классу в
качестве «динамического элемента» развития его сознания.
Это, во-вторых, противоположность между «общественной изо¬
ляцией критической теории», вынужденной (!?) противостоять
не только рабочему классу, но и «его прогрессивной части»,—
и все это ради их же собственных интересов, с одной стороны,
и всеобщим, универсальным, общечеловеческим значением дейст¬
вительного содержания этой теории — с другой.
Это, наконец, противоположность между полнейшей социаль¬
ной беспочвенностью «критической теории» и необходимостью во
что бы то ни стало найти, обрести отсутствующие социальные
корни.
И действительно. Ведь коль скоро теоретик типа Хоркхайме¬
ра, разделяющий вместе с наиболее «брутальными» направлени¬
ями буржуазной социологии их «пансоциологическую» установку,
приходит к выводу, что не может связать свою концепцию ни
с одной из реально существующих классовых сил, ему остается
либо изменить эту установку, либо отказаться от своей концеп¬
ции. Если же он не хочет сделать ни того, ни другого, ему при¬
ходится как-то изворачиваться. Основоположник Франкфуртской
170

школы выбрал вторую перспективу: он заявил, что «критическая
теория» не является ни «укорененной» в реально существующем
интересе той или иной социальной силы, ни «свободно витающей»
над классами и классовыми интересами (подобно тому, как пред¬
ставлял себе положение интеллигенции Карл Мангейм). В об¬
щем же это заявление было равносильным признанию неразре¬
шимости вопроса о том, что вызывает к жизни «критическую
теорию» в наш век, чем стимулируется протест в «позднекапита¬
листическом обществе», где и®дивид, если иметь в виду типи¬
ческого индивида, «не имеет более собственных мыслей», доволь¬
ствуясь лишь господствующими мыслями, т. е. мыслями властей
предержащих. Во всяком случае это было признанием неразре¬
шимости данного вопроса в рамках социально-философских пред¬
посылок Франкфуртской школы.
*
Акцент «критической теории» на анализе познающего субъек¬
та, взятого во всей его обусловленности, детерминированности
социальной обстановкой, уже на самых первых порах влечет ее
по пути сближения с фрейдизмом, в котором теоретикам Франк¬
фуртской школы импонирует анализ механизмов, детерминиру¬
ющих сознание, причем очень похожих на те, что рассматрива¬
лись франкфуртцами, в качестве механизмов превращения исти¬
цы в идеологию11. В рамках Франкфуртской школы первым, дви-
пувшимся в этом направлении и попытавшимся «синтезировать»
гегельянизированный марксизм с фрейдизмом, был Эрих Фромм.
Его статьи, посвященные применению идей Фрейда к социальной
психологии (во франкфуртском, «критическом», ее понимании),
публикуются в журнале «Zeitschrift fur Sozialforshung» уже с
первых его номеров.
Назвав Фромма, чье влияние на становление основной концеп¬
ции Франкфуртской школы имело не столько систематический,
сколько эпизодический характер, нельзя не упомянуть о еще од¬
ном идеологе, чьи контакты с Институтом были непродолжитель¬
ными, однако наложили определенный отпечаток на социальную
философию франкфуртцев. Речь идет о Вальтере Беньямине. Его
работы, посвященные проблематике социологии искусства, сыг¬
рали большую роль в становлении эстетического (литературовед¬
11 Этой точки зрения некоторые франкфуртцы придерживаются до сих пор.
«Психоанализ,— писал Хабермас в 1968 г.,— важен для нас как единст¬
венный очевидный пример науки, методически призывающей к самореф-
лексии» (Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Frankfurt a. М., 1968,
S. 348).
171

ческого) аспекта социальной философии Франкфуртской школы.
Причем роль эта оказалась столь значительной, что по мере раз¬
вития школы становилось очевидным: импульс, сообщенный ей
Беньямином в 30-х годах (он покончил с собой в 1940 г., спаса¬
ясь от преследований фашистов), вел далеко за пределы эстети¬
ки и социологии искусства — в сферу философии истории.
В целом же, судя по публикациям в основном печатном органе
Франкфуртской школы, можно сделать вывод, что «европейский»
период ее истории характеризуется скорее общими работами кри¬
тического порядка, чем конкретными углубленными исследова¬
ниями. Даже работы, имеющие целью позитивное изложение воз¬
зрений представителей Франкфуртской школы («Традиционная
и критическая теория» Хоркхаймера, «Философия и критическая
теория» Г. Маркузе и др.) настолько одушевлены пафосом от¬
рицания, что для положительного решения проблем в них оста¬
ется довольно мало места.
*
Следует, однако, отметить, что уже к концу рассматриваемого
периода в рамках Франкфуртской школы постепенно нащупыва¬
ются темы, при разработке которых можно было бы как то сов¬
местить гиперкритические ^стРемления с более или менее кон¬
кретным, опирающимся на фактический материал, анализом соци¬
альных проблем. Важнейшая из таких тем — «Авторитет и
семья» — так назван труд, подготовленный в 1936 г. под ру¬
ководством Хоркхаймера. Главной проблемой этого труда была,
как отмечает сам Хоркхаймер, проблема авторитетного характера:
«Что такое авторитетный характер? Как возникает он в раннем
возрасте у людей, являющихся его носителями? В чем заключа¬
ется его общественная функция?»
Так в общем выглядел тот теоретический багаж, с которым
Франкфуртская школа отправлялась в США.
«Американский» период
Этот период истории Франкфуртской школы отмечен:
а) попытками придать «критической теории» по возможности
более положительную, конструктивную форму: на ее общемиро¬
воззренческом уровне это привело к превращению ее в своеоб¬
разную философию истории, на «среднем» уровне — к дальней¬
шей конкретизации проблематики «авторитарного характера», де¬
тализируемой применительно к различным сферам общественной
жизни;
172

б) стремлением «укорениться» на почве интеллектуальной жиз¬
ни США и прежде всего определить свое отношение к американ¬
ской социологии — как в позитивном, так и в негативном аспек¬
тах; в позитивном — в смысле освоения методики эмпирического
исследования, позволявшей франкфуртцам сделать следующий
шаг — от теории «среднего» уровня к эмпирии; в негативном —
в смысле углубления полемики с общей позитивистской методо¬
логией, основные критические тезисы в адрес которой были уже
сформулированы ранее.
«В Америке,— вспоминает Хоркхаймер,— мы сначала продол¬
жали штудии, которые начали в Европе» 12. Он имеет в виду
исследования об авторитете и семье, а также о наказании, в ко¬
торых был очерчен круг вопросов, каковым предстояло подвер¬
гнуться дальнейшей конкретизации на американском материале.
Эти вопросы были в центре исследовательских интересов Франк¬
фуртского института на всем протяжении американской эми¬
грации.
Углубление работы в этом направлении стимулировалось еще
одним — часто практическим — обстоятельством. Как пишет
Э. Шиле, «незадолго до конца войны Хоркхаймер получил (од¬
новременно с занимаемым в Колумбийском университете.—
Ю. Д.) пост руководителя научных исследований при амери¬
канском еврейском комитете, который субсидировал его деньга¬
ми — по тому времени очень большими — для осуществления ши¬
роко поставленного изучения антисемитизма»13. Разумеется, к
работе над этой проблемой Хоркхаймер привлек прежде всего сот¬
рудников Института, имевших опыт исследования смежных воп¬
росов. Результатом работы в этом направлении были «Штудии
о предрассудке». Первым томом «штудий», в некотором смысле
подытоживающим главное, сделанное в этом направлении Франк¬
фуртским институтом в годы американской эмиграции, стал кол¬
лективный труд «Авторитарная личность» 14. Он был подготов¬
лен под руководством и при активном авторском участии Адорно,
ставшего в годы американской эмиграции ближайшим сотрудни¬
ком Хоркхаймера.
Адорно познакомился с Хоркхаймером еще в 1921 г. И хотя об¬
наружилось совпадение их умонастроений, он не участвовал не¬
посредственно в работе Института, не сотрудничал с Хоркхайме¬
ром в разработке собственно социологической проблематики. На
12 Theodor W. Adorno zum Gedachtnis, S. 18.
13 Shils E. Tradition, ecology and institution in the history of sociology. Camb¬
ridge, 1970, v. 99, N 4, p. 775.
14 Adorno Th. W. et al. The Autoritarion Personality (Studies of Prejudice,
v. 1). N. Y., 1950.
173

протяжении почти двадцати лет только отчасти, а именно через
социологию музыки15, работа Адорно соприкасалась с деятель¬
ностью Франкфуртской школы.
Только к 1938 г., когда Институт уже перекочевывал из Евро¬
пы в США, Хоркхаймеру удалось уговорить Адорно стать штат¬
ным сотрудником.
В 1940 г. Хоркхаймер и Адорно уезжают из Нью-Йорка в Ка¬
лифорнию, где начинают совместную работу над книгой, в кото¬
рой «критическая теория» должна была получить форму, очень
близкую к той, каковая прежде решительно отвергалась Хорк-
хаймером,— форму своеобразной философско-исторической конст¬
рукции. Эта книга была закончена уже в 1944 г. (однако издана
лишь в 1947 г.) и названа «Диалектика просвещения. Фило¬
софские фрагменты» 16. Подобно тому как в «Авторитарной лич¬
ности» получила итоговое выражение конкретно-социологическая
(во франкфуртском ее понимании) работа Франкфуртского ин¬
ститута в рассматриваемый период, в «Диалектике просвещения»
была резюмирована собственно «социально-философская» линия
развития Франкфуртской школы: это была высшая точка, достиг¬
нутая школой на путях философско-исторической разработки
«критической теории» во время «американской» эмиграции, да,
пожалуй, не только применительно к этому времени.
Отчаяние, овладевшее авторами книги перед лицом «коричне¬
вой чумы» фашизма и национал-социализма, побудило их взва¬
лить ответственность за преступления гитлеровцев на «дух про¬
свещения», тождественный в их глазах «духу буржуазности»; на
культуру вообще начиная с гомеровских времен, наконец; на
принцип самотождественности личности — принцип «я», «само¬
сти», который расценивался ими как результат болезненного «са-
мораздвоения» и «самоотчуждения» природы. Все это рассматри¬
вается с точки зрения «итога» «диалектики просвещения»,— того
пресловутого «Мифа XX столетия», к которому она якобы
вела с железной необходимостью, начиная с эпохи возникновения
олимпийской мифологии. (Адорно и Хоркхаймер ничего не ви¬
дят в ней, кроме сознания «подчинения и господства», имеющего
на другом полюсе «жертву и отказ».)
Теоретический анализ концепции «Диалектики просвещения»
15 Следует подчеркнуть, что этой стороной своих интересов Адорно во мно¬
гом обязан Вальтеру Беньямину (кстати, привлек последнего к сотруд¬
ничеству с Франкфуртским институтом именно Адорно). Впоследствии
(особенно в 60-х годах) Адорно сделал очень многое для популяризации
полузабытого к тому времени идейного наследства Беньямина.
18 Horkheimer М., Adorno Th. W. Dialektik der Aufklarung. Philosophische
Fragmente. Amsterdam, 1947.
174

сразу же обнаруживает, что в ее основе лежит веберовская идея
рациональности, правда, подвергшаяся существенным преобразо¬
ваниям. Преобразования начинаются уже на уровне терминоло¬
гии: то, что у Макса Вебера называлось рациональностью, у Хорк¬
хаймера и Адорно получило название «просвещения». При
этом понятие просвещения изымается из реального исторического
контекста, которому было обязано своим происхождением, и бе¬
рется в самом широком смысле. Теперь «просветительским» соз¬
нанием оказывается уже мифологическое сознание, коль скоро
мифология (например, олимпийская мифология древних греков)
рассматривается в отличие от еще более ранних — первобытных,
изначальных — форм религиозности.
Терминологическая метаморфоза отражала основное содержа¬
ние устремлений авторов «Диалектики просвещения». Она сви¬
детельствовала об их желании превратить идею рациональности
одновременно и в более конкретную, содержательную и в более
всеобщую, универсальную, чем веберовская. Первой цели должно
было служить ассоциирование рациональности, которая и впрямь
трактовалась Вебером достаточно абстрактно и формально, с по¬
нятием просвещения, накрепко связанным с вполне определенны¬
ми историческими реминисценциями. Второй — применение этого
последнего понятия не только за пределами его исторического
«локуса» (места), но и за пределами тех исторических границ,
в которых сам Вебер применял категорию рациональности.
В соответствии с этой установкой роль, которую в веберовской
концепции должна была играть наука нового времени, превращав¬
шаяся по мере ее развертывания в качестве производительной
силы в основной рычаг рациональности, авторы «Диалектики про¬
свещения» передавали мифу. Уже мифу, согласно Хоркхаймеру и
Адорно, человечество обязано деиндивидуализацией, обескачест-
влением мира, превращением его в простой материал производ¬
ственно-трудовой активности человека.
«Мифы, как они преднаходились (античными.— Ю. Д.) траги¬
ками, уже стояли под знаком той самой дисциплины и власти,
которую Бэкон провозгласил в качестве цели. Место локальных
пухов и демонов заступило небо и небесная иерархия, место ша¬
манских заклинаний и соответствующей практики племени —
вполне иерархически распределенная жертва и труд несвободных,
опосредованный приказом. Олимпийские божества не тождествен¬
ны более непосредственно самим стихиям, они обозначают их...
Боги отделяются от материала как его сущность. Бытие дегра¬
дирует до уровня логоса, который по мере прогресса философии
сжимается в монаду, чистую точку отнесения, и извне пронизы¬
вает массу всех вещей и творений. Различие между подлинным
175

существованием и реальностью поглощает все остальные разли¬
чия. Мир, не знающий различий, становится Верноподданным
человека» 17.
Особенность хоркхаймеровско-адорновского толкования процес¬
са рационализации мира, как видно уже из приведенного отрыв¬
ка, заключается в том, что проблема рациональности с самого
начала связывается здесь с проблемой власти. Поскольку центр
рационализации — овладение как внешней, так и внутренней при¬
родой, обеспечение ничем не ограниченного господства над нею,
поскольку и сам принцип рациональности, по мнению авторов
«Диалектики просвещения», совпадает с принципом воли к влас¬
ти. Воля к власти оказывается содержательным определением того,
что Вебер описывает как «формальную» рациональность. Процесс
рационализации (или просвещения) мира, т. е. внешней и внут¬
ренней природы человека, равно как и межчеловеческих отноше¬
ний, оказывается, в свете подобного отождествления, не чем
иным, как процессом подчинения этого мира воле к власти.
Таким образом, веберовская идея рациональности получила у
Хоркхаймера — Адорно, по сути дела, ницшеанскую интерпрета¬
цию. И уже одно это обстоятельство предполагало существенно
иную оценку принципа рациональности, чем у Вебера. Впрочем,
эта оценка не могла быть сделана и строго в духе Ницше, ибо
авторы «Диалектики просвещения» совсем не по-ницшеански оце¬
нивали основной и решающий инструмент воли к власти — на¬
силие. Если ницшеанская (столь же нервическая, сколь и на¬
игранная) «брутальность» требовала безоговорочно положитель¬
ного отношению к насилию, в какой бы форме оно ни выступало,
то Хоркхаймер и Адорно исходили из его бескомпромиссного (и
опять-таки гипертрофированного в этой «бескомпромиссности»)
отрицания. Поскольку же в связи с отождествлением принципа
воли к власти с веберовской формальной рациональностью под
понятие насилия подпадало многое из того, что по существу
таковым не являлось, поскольку их отношение к насилию прев¬
ращалось в идиосинкразическое, ведущее к абберациям анархи¬
ческого порядка, а именно к отождествлению с насилием всякого
принципа организации, всякого стремления к упорядочиванию и
структурированию межчеловеческих отношений, так же как и
отношения людей к природе.
В свете подобной гиперболизации уже самый первый акт ра¬
ционального овладения природой, опирающийся на волю и разум,
оказывается изначальным грехопадением человечества. Для того
17 Horkheimer М., Adorno Th. W. Dialektik der Aufklarung. Frankfurt a. М.,
1969, S. 14.
176

чтобы у человека могло возникнуть побуждение к рациональному
овладению природой, рассуждают авторы «Диалектики просвеще¬
ния», он уже должен был противопоставить себя ей в качестве
меприродного или сверяприродного (что для Хоркхаймера и Адор¬
но одно и то же) начала. Иначе говоря, он должен был отпасть
от нее, противопоставив ее себе в качестве объекта,— только при
этом условии у него могло возникнуть стремление к рациональ¬
ному, т. е. объективирующему подчинению природы. Человек
должен был представить ее себе в качестве чего-то без-жизнен¬
ного, ^^-одушевленного, без-смысленного, только тогда у него
могло возникнуть желание навязать ей свой смысл, подчинить
ее своей воле, словом, заставить ее жить чужой жизнью, жизнью
существа, отделившегося от нее и противопоставившего себя ей18.
Итак, уже самый первый импульс к рациональному овладению
природой предполагает, если верить авторам книги, с одной сто¬
роны, распадение изначальной целостности природы, при котором
отношение человечества к природе одновременно было и непо¬
средственным отношением природы к самой себе, т. е. превра¬
щением ее в самопротиворечивый «субъект—объект», а с другой —
возникновение установки на насильственное к ней отношение,
в рамках которого человек предпочитает силой заставлять ее слу¬
жить себе, не ожидая «милостей» от нее. Иначе говоря, этот
импульс к рациональному овладению природой предполагает из¬
начальное раскрытие «субъект-объектных» взаимоотношений как
антагонистических, а значит, согласно Хоркхаймеру—Адорно,
с неизбежностью разворачивающихся в систему эксплуатации:
как внешней и внутренней природы, так и (соответственно) че¬
ловека человеком.
Можно сказать, следуя за логикой «Диалектики просвещения»,
что в первом же акте рационализации (первой манифестации
принципа рациональности, или просвещения, или воли к власти)
уже «даны»:
1) превращение природы, дотоле отнюдь не противополагавшей
себе род человеческий, в антагонистически-противоречивый субъ¬
ект—объект;
2) отделение социальных отношений, представших отныне как
отношение «господства — подчинения», от чисто природных и
утверждение, этих, «эксплуататорских», отношений как в сфере
взаимосвязей человека с «внешней» природой, так и в области
межчеловеческих связей и коммуникаций;
18 Здесь перед нами «философско-историческая» дедукция того раскола на
«субъект — объект», против которого Хоркхаймер сетовал еще в статье
о традиционной и критической теории.
177

3) саморасщепление индивида на «я» и «не-я», «самость» и
поток телесно-чувственных, эмоционально-физиологических пере¬
живаний, также предполагающее отношения «господства — под¬
чинения», насильственного подавления абстрактной «самостью»
конкретно-чувственных влечений и побуждений человека.
Тем самым уже «дан» самый мир (и человек), который харак¬
теризуется в «Диалектике просвещения» как «буржуазный». Так
что здесь понятие рациональности оказывается не только тож¬
дественным понятию «овладения» («воли к власти»), но и сов¬
падающим с понятием «буржуазности».
Но если в случае первого отождествления мы имели дело с
метафизическим истолкованием веберовского понятия рациональ¬
ности (восходящим через ницшеанскую «волю к власти» к шо¬
пенгауэровской «Воле»), то во втором случае мы сталкиваемся
с его социологической конкретизацией (последняя существенно
отличается от того метода социологической формализации, с по¬
мощью которого Вебер вырабатывал это понятие). Впрочем,
это — весьма своеобразная «конкретизация»; она осуществляется
за счет генерализации, а тем самым — «размывания» понятия
«буржуазности», лишения его конкретно-исторических характе¬
ристик.
Нужен был только один шаг, чтобы превратить это понятие в
метафизическую, спекулятивно-философскую, категорию. И ав¬
торы «Диалектики просвещения» сделали этот шаг, введя поня¬
тие «отчуждения», тождественное по содержанию, каким они его
наделили, «рационализации» (и «просвещению»), «буржуазности»
(и «воле к власти»).
В превращении веберовского понятия рационализации в поня¬
тие отчуждения есть своя логика, точнее сказать, тгсияо-логика.
Если Вебер в качестве буржуазного либерала рассматривал ра¬
ционализацию как нечто непреодолимое, как «судьбу» западной
цивилизации, с которой необходимо смириться (тем более, что
рационализация человеческой жизни, межчеловеческих отноше¬
ний, правовых норм и т. д. несет с собою не только отрицатель*
ные, но и положительные моменты), то «левые» радикалы Хорк¬
хаймер и Адорно относятся к этой тенденции принципиально
иным образом. Они бунтуют против «судьбы»; и потому рацио¬
нализация выступает в их представлении не как своеобразное
единство положительных и отрицательных моментов, как бы нейт¬
рализующих друг друга, а в качестве чисто негативной, абсолют¬
но отрицательной тенденции, уродующей человека и человечество,
вносящей раздор в отношения людей к природе и друг к другу.
Отсюда — и хоркхаймеровско-адорновский «диагноз» современ¬
ности: миф XX столетия, опосредованный просвещением, возник¬
178

ший в итоге многовекового процесса «рационализации» челове¬
ческого сознания, приобрел явственно выраженные черты коллек¬
тивного безумия, массовой паранойи. Суть этого душевного
заболевания авторы «Диалектики просвещения» видят в том, что
современное (просвещенное, цивилизованное) человечество наде¬
ляет негативными чертами своей больной «души» саму природу
и все, что является представителем природного начала в обще¬
стве: женственное начало, стремление к наслаждениям и т. д. По
этой причине не «самость», одержимая бесами властвования,
а природа (или носители природного начала) рассматривается в
рамках современного сознания как нечто негативное, разруши¬
тельное, достойное лишь всяческого гонения, подавления и истреб¬
ления. Что же касается агрессии «самости», вновь и вновь раз¬
вязываемой против природы, то она представляется в качестве
самозащиты, самообороны от (мнимого) нападения природы. Так
в мифологии XX в. происходит «рационализация» душевного за¬
болевания, уже не в веберовском, а фрейдовском смысле.
Отсюда, из этого параноидального «комплекса», Хоркхаймер и
Адорно выводят все бедствия нашего века: фашизм, лагери смер¬
ти, мировые войны и т. д. Во всех этих явлениях они видят
симптомы душевного заболевания «буржуазной культуры», всту¬
пившего в свою заключительную стадию: опасные проявления
«помрачения разума», не желающего обратить внимание на самого
себя (и вообще утратившего способность к такого рода критиче¬
ской рефлексии), а потому ищущего и, главное, преследующего
своего врага «во-вне», там, где его нет.
Итак, согласно итоговому выводу авторов «Диалектики про¬
свещения», эта диалектика «объективно превращается в безумие»,
и это безумие выступает «одновременно как политическая реаль¬
ность» 19, как «международная опасность фашизма»20, пред¬
ставляющего собою наиболее адекватное выражение «бесчеловеч¬
ности», которая «соответствует неудавшейся цивилизации» 21.
♦
Самым непосредственным образом к «Диалектике просвещения»
примыкает книга Хоркхаймера «Помрачение разума» (1947) ад.
13 предисловии автор сам говорит об этой связи, подчеркивая,
что и первая из названных книг, и вторая представляют собою
изложение идей, развитых им совместно с Адорно. «Трудно ска¬
19 Horkheimer М., Adorno Th. W. Dialektik der Aufklarung, S. 214.
20 Ibid., S. 5.
21 Ibid., S. 119.
22 Horkheimer M. Eclipse of Reason. N. Y.t 1947.
179

зать,— пишет Хоркхаймер,— какая из идей возникла в его голо¬
ве, а какая — в моей собственной; наша философия — одна» 2\
Однако в отличие от «Диалектики просвещения» книга «Помра¬
чение разума» характеризуется гораздо более четкой и однознач¬
ной экспликацией основных теоретических предпосылок. Цель
этой книги та же, что и предшествующей: «исследовать поня¬
тие рациональности, которое лежит в основании нашей современ¬
ной индустриальной культуры, с тем, чтобы выяснить, не содер¬
жит ли это понятие дефекта, который делает его недействитель¬
ным» 24.
«Формализация разума,— так звучит основной тезис книги
Хоркхаймера,— ведет к парадоксальной ситуации культуры. С од¬
ной стороны, в нашу эпоху достигает своей кульминации раз¬
рушительный антагонизм самости и природы, антагонизм, в ко¬
тором концентрируется история нашей цивилизации. Мы видим,
как тоталитарное стремление укротить природу редуцировало
человеческий субъект до роли простого орудия репрессии. Все
иные функции самости, выраженные в общих понятиях и идеях,
были дискредитированы. С другой стороны, философское мыш¬
ление... пришло к отрицанию существования этого антагонизма
или к его забвению»25. Между тем в настоящее время «бо¬
лезнью» затронут сам костный мозг духовной жизни, т. е. соз¬
нательность в ее предельном понятии, или его собственная сок¬
ровенная природа» 26.
Хоркхаймер считает, что уже нет, «не отпущено» силы, «чтобы
преодолеть болезнь». В лоне традиционной (буржуазной) фило¬
софии можно лишь предаваться воспоминаниям об исчезнувших
силах духа, льстить себя тщетными надеждами на то, что, воз¬
родившись, они вдохнут в западного индивида новую жизнь. На
деле же все это останется созерцанием «исчезающей истории
исчезающего человека». В действительности выход из кри¬
зиса «субъекта», «субъективности» и «сознательности» вообще
следует искать «на дне», в глубинах этого кризиса; «онтологи¬
ческое возрождение» обретает себя «среди идей, которые обостря¬
ют болезнь» 27. И мыслители, глубже других заглянувшие в безд¬
ну этого кризиса, опустившиеся на самое «дно» его, оказались
23 Horkheimer М. Op. cit., p. VII.
24 Ibid., p. V.
25 Ibid., р. 162.
26 Ibid., р. 163.
27 Ibid., р. 163—164. Здесь мы встречаемся с первыми набросками воззрения,
согласно которому надежду отныне следует искать только «по ту сторо¬
ну отчаяния», на его «дне»; оно получило дальнейшее развитие в ра¬
ботах Адорно, посвященных социологической критике культуры.
180

ближе к выходу, чем те, кто пытался скрыть от себя истинную
ситуацию — «перебросить мост над бездной»: этим они только
увеличивали грядущую опасность.
Выход этот, смутно брезжущий «по ту сторону» отчаяния, на¬
ходится, по Хоркхаймеру, «за пределами» исчерпавшей себя
субъективности, вне индивидуалистических рамок западного
«субъекта», потерпевшего (о чем свидетельствуют, по его мне¬
нию, нацизм и гитлеровские лагеря смерти) свое окончательное
поражение. Хоркхаймер дает понять, что выход следует искать
на пути возвращения «коллективистических» принципов, однако
не связанных с «ложными» коллективностями, на которых бази¬
ровался фашизм, но с «истинными» коллективами — коллектива¬
ми свободных от эксплуатации людей. С перспективой возникно¬
вения таких коллективов Хоркхаймер связывает вновь открываю¬
щуюся (хотя и «по ту сторону» отчаяния) перед человечеством
возможность снова примирить «разум» и «природу», излечив
первый от «помрачения», а вторую — от «обездуховливания»23.
То жф самое настроение отчаяния, склонного во всем видеть
доказательства своей безвыходности и безысходности, нашло от¬
ражение в результатах конкретных исследований Адорно — уже
в собственно социологической сфере. В этой связи показательны
адорновские материалы, опубликованные в коллективном труде
«Авторитарная личность», посвященном анализу того социально¬
го типа личности, который служил (или может служить) почвой
фашистских режимов. Соответственно общей пессимистической
установке («куда ни кинь — все клин») у Адорно получалось,
что основная масса американского населения в той или иной
мере, тем или иным путем может быть подведена под понятие
«авторитарной» (а значит, «фашизоидной»). И только небольшая
кучка людей, причастных к авангардистскому сознанию (т. е.
обнаруживших склонность к авангардистскому искусству и аван¬
гардистскому типу поведения), исключается из круга носителей
«авторитарной» установки, заранее приговоренных к тому, чтобы
стать почвой фашистских режимов. Таким образом, единственным
2Я Те же самые идеи, взятые к тому же в аналогичном «ключе», на самой
высокой ноте отчаяния и безнадежности, были воспроизведены в книге
Адорно «Философия новой музыки» {Adorno Th. W. Philosophie der neuen
Musik. Tubingen, 1949) на материале социологического анализа творчест¬
ва композиторов так называемой нововенской школы (Шенберг, Берг,
Веберн), с одной стороны, и Стравинского — с другой. Впрочем, слово
«анализ» здесь не совсем уместно, ибо и в данном случае речь идет скорее
о «дедукции» рассматриваемых явлений музыки из определенных соци¬
ально-философских предпосылок, точнее даже о накладывании опреде¬
ленных социологических схем на музыкальный материал.
181

политическим выводом из этой версии может быть лишь револю¬
ция от отчаяния, совершаемая горсткой представителей аван-
гардистски-революционаристского сознания без народа и против
народа.
Следует отметить, что в «американский» период эволюции
Франкфуртской школы тягу к работам обобщающего характера
испытали не только Адорно и Хоркхаймер. Несколько раньше
них опубликовал свою книгу «Бегство от свободы» Э. Фромм.
В ней он попытался дать обобщающую характеристику различ¬
ных исторических типов «самоотчуждения» человека29, истол¬
ковав марксово понятие «отчуждения» с помощью фрейдовского
психоанализа, а последний — с помощью упомянутого понятия
Маркса. В том же году вышла (с посвящением «Максу Хорк-
хаймеру и Институту социальных исследований») книга другого
активного франкфуртца — Герберта Маркузе «Разум и револю¬
ция» 30. Это была книга о гегелевской диалектике и ее истори¬
ческих судьбах. Центральное место в книге занимала проблема
применения диалектики к исследованию исторической реально¬
сти, реальности взаимоотношений общества и человека.
Если же попытаться сопоставить все три книги, то первая из
них («Диалектика просвещения») оказалась наиболее перспектив¬
ной с точки зрения дальнейшего развития Франкфуртской школы.
Хотя она и не имела поначалу никакого резонанса, просто-нап¬
росто не была замечена, однако очерчивала весь круг идей, ко¬
торые предстояло дальше разрабатывать в пределах, а отчасти
и за пределами Франкфуртской школы (в рамках леворадикаль¬
ной идеологии вообще).
Книгу Фромма ожидала другая судьба; она сравнительно бы¬
стро нашла своего читателя и затем неоднократно переиздава¬
лась. Ярко выраженный фрейдизм делал ее доступной весьма
широкой публике.
На первых порах не вызвала сколько-нибудь серьезного инте¬
реса «Разум и революция» Маркузе: книга отражала скорее пред¬
шествующий этап развития Франкфуртской школы, связанной с
полемикой по поводу «критической теории», чем новый, таивший
в себе перспективы дальнейшей эволюции «школы».
Это обстоятельство учел и сам Маркузе: последующая эволю¬
ция осуществляется у него в форме все более активного «амаль¬
29 Fromm Е. Escape from Freedom. N. Y., 1941. Имея в виду «интенцию» кни¬
ги Фромма, в связь с нею можно поставить и адорновскую «Авторитар¬
ную личность», хотя более непосредственно она примыкает к упомяну¬
тым хоркхаймеровским «Штудиям».
30 Marcuse Н. Reason and Revolution. N. Y., 1941.
182

гамирования», истолкованной в духе младогегельянцев и Хайдег¬
гера марксовой диалектики с фрейдовским психоанализом. При
этом возникает соперничество между более либерально и идеа¬
листически ориентированным Фроммом, уже снискавшим приз¬
нание в качестве одного из ведущих неофрейдистов, и Маркузе,
пытавшимся соединить Маркса и Фрейда на основе акцентиро¬
вания вульгарно-материалистических элементов традиционного
фрейдизма, тех самых элементов, которые уже у «левых» сюр¬
реалистов (А. Бретон) вели к экстремистским политическим вы¬
водам. Результаты этого развития Маркузе, полностью коренив¬
шиеся в «американском» периоде Франкфуртской школы, реали¬
зовались в его книге «Эрос и цивилизация», вышедшей уже в
1955 г. (Маркузе и здесь «запаздывал» в своем развитии по
сравнению с другими франкфуртцами, что, впрочем, уже не пре¬
пятствовало его популярности, которая нарастала по мере того,
как он «радикализировал» традиционный фрейдизм, идя навстре¬
чу «теоретическому обоснованию» необходимости сочетания по¬
литической революции с «сексуальной».)
Судя по реакции, которую имели в США работы франкфурт¬
цев, тема социологизированного фрейдизма, принесенная с собой
из Европы некоторыми щ них, оказалась совсем не чуждой аме¬
риканской социологии. Наоборот, она стала как бы связующим
звеном, облегчившим «укоренение» франкфуртской школы на
почве культуры Соединенных Штатов Америки.
Но вот другая тема — тема ярко выраженного, можно даже
сказать гипертрофированного антипозитивизма — была явно чуж¬
да американской культуре, в особенности американской социоло¬
гии. Этим и объясняется «прохладный» прием, который встрети¬
ла не только книга Хоркхаймера и Адорно «Диалектика про¬
свещения», но также выпущенная одновременно с нею книга
Хоркхаймера «Помрачение разума»31. В последней варьирова¬
лась та же проблематика, что и в предшествующей книге, хотя
написана она было гораздо проще и доступнее. Следовательно,
американцы, «не принявшие» ее, отвергали тогда не столько
форму изложения предыдущей книги, сколько именно содержание
обеих книг — антипозитивистскую направленность социальной
философии Франкфуртской школы.
Поначалу с большим трудом воспринималась американскими
социологами и концепция «массовой культуры» («индустрии
культуры»), разработанная в лоне Франкфуртской школы и, как
выражается Шиле, исполненная «аристократического презрения
31 Horkheimer М. The Eclipse of Reason.
183

к массовому обществу» 32. И здесь опять-таки роль «прокладки»
сыграла психоаналитическая терминология, позволявшая пере¬
водить аристократические» ходы мысли на более «демократиче¬
ский» язык американской социологии. К тому же на социологов
США производил впечатление синтез изощренной методики со-
циологизированного психоанализа «с техникой американской
социальной психологии и с формой выражения, преобладавшей
тогда в американской социологии» 33, чего Институту удалось
добиться уже к концу рассматриваемого периода.
Наконец, положительную, роль в «укоренении» франкфуртского
варианта концепции «массовой культуры» сыграло то обстоятель¬
ство, что идеологи школы были едва ли не первыми, кто пред¬
ложил в этой области развернутое теоретическое решение проб¬
лемы, проблемы, которая не могла уже не волновать социологов
Соединенных Штатов Америки, накопивших здесь обширный
фактический материал, но не имевших еще действенного концеп¬
туального аппарата для его осмысления. Как видим, то обстоя¬
тельство, что франкфуртцы приехали в США, имея значительный
«избыток» концептуальных схем по сравнению с фактическим
материалом, дало позитивные результаты на почве «теоретиче¬
ского голода» в американской социологии культуры.
«Западногерманский» период
У
«Западногерманский» период истории Франкфуртской школы ха¬
рактеризуется:
а) широким распространением идей школы, прежде всего в
США, затем в ФРГ и других западноевропейских странах, при¬
чем социальной силой, способствовавшей популяризации этих
идей, стало возникшее в конце 50-х годов и достигшее кульми¬
национного пункта к концу 60-х движение «новых левых»;
б) углублением теоретических разногласий и политических про¬
тиворечий внутри Франкфуртской школы, во-первых, в связи с
внутренним изменением, которое претерпевали в этот период воз¬
зрения отдельных теоретиков школы, во-вторых, в связи с пот¬
ребностями популяризации ее идей и, в-третьих, в связи с ак¬
туальными задачами внутренней полемики, обострявшейся среди
различных представителей школы.
Если для первого периода Франкфуртской школы наиболее
важным был вклад, сделанный Хоркхаймером и — в меньшей
мере — Фроммом и Маркузе; если для второго периода важнейшим
82 Shils Е. Op. cit., р. 775.
33 Ibidem.
184

было сделанное Хоркхаймером и Адорно (работы Фромма, не¬
смотря на их популярность, не сыграли на этом этапе решаю¬
щей роли для развития школы в целом), то в фокусе третьего
периода оказываются Адорно (в теоретическом отношении) и
Маркузе (в политическом отношении). Позже других включив¬
шись в разработку социологической (социально-философской)
проблематики, Адорно быстро наращивает темпы и в 50—60-е
годы выпускает весьма значительное число работ в смежной
области «между» социологией и философией, которыми оконча¬
тельно утверждает свой теоретико-идеологический статус в ка¬
честве социологически ориентированного (и весьма пессимисти¬
чески настроенного) критика культуры «позднебуржуазного об¬
щества», не лишенного интереса к методологическим вопросам
социального исследования.
Сосредоточению внимания Адорно на проблематике социаль¬
ной критики культуры, которая рассматривается по модели
«идеологии», «превращенного сознания» вообще, способствовало
то обстоятельство, что в центр проблематики западноевропейской
социологии и общественной теории вообще выдвинулась проблема
массовых коммуникаций.
Адорно не был единственным, кто занялся разработкой этой
темы в Институте социальных исследований: она достаточно от¬
четливо звучит уже в ранних работах Хоркхаймера, в частности,
в его знаменитой статье 1937 г. о традиционной и критической
теории (там она уже связывается с проблемой «конца» инди-
иидума, «конца» субъекта в «позднебуржуазном мире»). Однако
Адорно привнес довольно богатый фактический материал, усвоен¬
ный в процессе работы над вопросами «идеологического» исполь¬
зования музыки, «обработки» с ее помощью сознания масс, с чем
оп столкнулся прежде всего на примерах соответствующего ис¬
пользования музыки в нацистской Германии. И, по-видимому, не
без влияния Адорно тема «манипулятивного» использования ис¬
кусства для обработки «массового сознания» появляется также
и у Хоркхаймера.
В совместном труде Адорно и Хоркхаймера34 проблемати¬
ка «управления сознанием», осуществляемого прежде всего сред¬
ствами «массового искусства» (под которым понимается главным
образом искусство, ориентированное на его трансляцию через
каналы массовых коммуникаций), выходит на одно из принципи¬
ально важных мест. Здесь этой проблематике посвящается боль¬
шой раздел «Индустрия культуры. Просвещение как обман масс»,
я4 Horkheimer М., Adorno Th. W. Dialektik der Aufklarung.
185

причем термин «индустрия культуры» вводится в научный оби¬
ход именно в данной связи.
В рассматриваемый период эта тематика осознается, наконец,
как центральная в рамках Франкфуртской школы. Отсюда — и
ведущее положение, которое начинает занимать Адорно как тео¬
ретик школы. Отсюда — и его влияние среди социологов, возра¬
стающее как раз в меру того, как идеи Франкфуртской школы
получают все большее распространение в ФРГ. Впрочем, послед¬
нее имеет место уже в 60-е годы; в 50-х же годах, особенно в
первой половине, Франкфуртской школе приходится вести до¬
вольно жестокую борьбу за обеспечение своего места под солн¬
цем на ниве западногерманской социологии. Решающая «схватка»
состоялась в ходе давно уже назревших в социологии ФРГ
дебатов между позитивистами и «неомарксистами» по поводу ме¬
тодологии социальных наук.
Теоретические предпосылки наступления франкфуртцев в об¬
ласти методологии гуманитарных наук отчетливо формируются
уже в первых собственно социологических работах Адорно, вы¬
шедших после его возвращения из эмиграции35. В них очерчи¬
валась позиция франкфуртцев по рассматриваемому вопросу.
«Эмпирические методы, притягательная сила которых происте¬
кает из их претензии на объективность,— говорится в одной из
этих статей Адорно,— парадоксальным образом предпочитают
субъективное, что объясняется их происхождением из исследо¬
ваний рынка... Только в этой сфере до сих пор оправдывало се¬
бя их (эмпирических методов.— Ю. Д.) специфическое содержа¬
ние: в качестве инвентаря так называемых объективных обстоя¬
тельств дела их было бы трудно отличить от донаучной инфор¬
мации исключительно для административных целей» 36.
Аналогичным образом отвергалось и представление о «неидео-
логичности» эмпирических исследований, апеллируя к которой
сциентистски-позитивистски настроенные социологи критикуют
обычно «философскую социологию». Стремление социолога-эмпи-
рика зафиксировать «факты действительности», как они есть,
Адорно критикует за то, что оно имеет своим результатом «уд¬
воение действительности», «удвоение фактичности», а это, по его
мнению, представляет собою форму апологетики фактического
положения дел, его «идеологизацию». Речь идет, если верить
Адорно, об идеологии, которая — независимо от того, хочет ли
она этого или нет — просто утверждает наличную форму суще¬
35 См., в частности, его работу в книге: Empirische Sozialforschung. Frank¬
furt а. М., 1952.
3(5 Empirische Sozialforschung, S. 27.
186

ствования социального мира, удостоверяя ее как совокупность
«научно проверенных» факсов, как «научно зафиксированную»
действительность. Во всем этом Адорно усматривает «реставра-
тивную» тенденцию эмпирической социологии (упрек, который
все чаще будут бросать социологам-эмпирикам в конце 50-х и
особенно в 60-х годах). «Социология,— пишет он,— которая... при
всем плюрализме (эмпирических) методов принимает решение го¬
ворить о том, что есть... с усердием, достойным лучшего при¬
менения, поддерживает то, что существует. Она становится иде¬
ологией в строгом смысле — необходимой видимостью» 87.
Касаясь методологических предпосылок этой эмпирико-социо¬
логической «идеологии», Адорно полемизирует против «фети¬
ша просто фиксируемого», что, по его утверждению, «исчерпы¬
вается в процессе опосредствования этого непосредственного».
«Современное социальное исследование,— варьирует он свою ос¬
новную мысль,— на деле остается (в качестве простого отра¬
жения «того, что есть».— Ю. Д.) чистым удвоением, овеществ¬
ленной апперцепцией вещественного, и искажает объект именно
благодаря его удвоению, превращая с помощью своеобразного
магического заклинания опосредованное в непосредственное»38.
Что же касается стремления позитивистски ориентированных
эмпириков к преодолению «субъективных моментов» в социаль¬
ном исследовании, то Адорно критикует его как социологическую
нариацию на темы «резидуальной теории истины» — убеждения,
согласно которому истина представляет собой «остаток», возни¬
кающий после устранения субъективных привнесений и приме-
сой. В противоположность этому Адорно утверждает, что обще¬
ство «существенным образом опосредовано субъектом», человече¬
ской субъективностью вообще, а это значит, что исследователь
социального объекта, насквозь пронизанного человеческой субъек¬
тивностью, не должен отрекаться и от своей собственной субъек¬
тивности, если он хочет постичь свой объект адекватным ему
образом.
Оба адорновских аргумента были подвергнуты серьезной кри¬
тике, причем не только со стороны сциентистски и позитивист¬
ски настроенных приверженцев эмпирической социологии. Одна¬
ко характерно, что, несмотря на всю основательность этой кри¬
тики, аргументация Адорно против эмпирической социологии
носпроизводилась все чаще, пока не вошла в моду в социологии
ФРГ и не стала рассматриваться как нечто само собой разумею¬
щееся.
87 Ibid., S. 27.
« Ibid., S. 25.
187

В начале 60-х годов, опираясь на свою возросшую популяр¬
ность в кругах «левой» гуманитарной интеллигенции, Франк¬
фуртская школа переходит в наступление против позитивистски
ориентированной социологии. Это наступление было отмечено
прежде всего спором с представителями сциентистски-позитивист-
ской ориентации, развернувшимся в 1961 г. на ежегодном съезде
социологов ФРГ. С докладом на одну и ту же тему — «О логике
социальных наук» — выступили Карл Поппер и Теодор Адор¬
но39. Центральной идеей адорновского содоклада была мысль
о том, что позитивистский «методологизм» в социологии покоится
на разрыве предмета и метода исследования. Познавательный
идеал, на который ориентируется позитивистская методология,
это, по Адорно, идеал «одноголосного (einstimmigen), возможно
более простого, математически элегантного объяснения»40.
Что же касается общества, являющегося предметом социологиче¬
ского исследования, то оно, как пишет Адорно, «не одноголосно
и не просто, а также не отдано как нечто нейтральное в рас¬
поряжение любому категориальному формированию». Оно являет¬
ся совсем иным, чем то, что требует заранее от своего объекта
«система категорий дискурсивной логики».
Современное общество, согласно Адорно, это «антагонистиче¬
ская тотальность», которая включает в себя коренную противопо¬
ложность между всеобщим и единичным, или, выражаясь на
языке социологии, воплощает в себе глубочайший раскол между
«социумом» и составляющими его индивидами. Так что единство
этого социального мира представляет собой насильственно осу¬
ществляемую связь разнородных, разнокачественных — «гетеро¬
генных» — по отношению друг к другу моментов. «Объективная
общественная тотальность» — ее Адорно называет иногда всеоб¬
щей связью «вины», «тотальностью господства» и т. д.— и есть
то, что диалектика фиксирует в категории «всеобщего». То же,
что связывается с помощью этой связи,— это «гетерогенное», нес¬
водимое к другому, т. е. уникальное и «нетождественное». Связь
между индивидами в условиях «антагонистической тотальности»
всегда представляет собою нечто внешнее по отношению к связы¬
ваемым индивидам: ибо ее сущность — отождествление «нетож¬
дественного», приравнивание «неравного», гомогенизация «гетеро¬
генного», хотя реальный источник этой связи, ее энергия заклю¬
чается не в чем ином, как в деятельности людей. В этом, утверж¬
дает Адорно, и заключается истинный источник того, что Маркс
называл «отчуждением».
39 Adorno Th. W. u. a. Positivismusstreit m der deutsche Soziologie. Neuwied,
1970.
M Ibid., S. 126.
188

Отчуждение, как видим, трактуется здесь не в марксистском,
а в чисто романтическом духе: суть отчуждения (и соответствен¬
но эксплуатации, угнетения вообще) усматривается не в том, что
подавляются всеобщие проявления человеческой сущности, не по¬
лучают удовлетворения ее всеобщие потребности, а в том, что
не находит своей реализации абстрактная противоположность —
уникальное и партикулярное. Причем защита последнего в про¬
тивоположность всеобщему (и универсальному) в человеке вы¬
глядит тем более импозантно и благородно, что все индивидуаль¬
ное, имеющее отношение к отдельному человеку, подводится под
категорию уникального и нетождественного, а потому создается
иллюзия, будто всеобщее и универсальное в индивиде представ¬
ляет собой лишь нечто чуждое, враждебное их «истинной» при¬
роде. Таков не только романтический, но и анархический под¬
текст адорновской критики позитивистской методологии в соци¬
альных науках, сообщающий этой критике односторонний харак¬
тер. Такова модель «реально существующего», согласно Адорно,
общества, в соответствии с которой предлагается перестроить
существующие методы в социологии.
В аспекте методологическом эта точка зрения выглядит как
своего рода номинализм, близкий номинализму Макса Штирне-
ра — автора книги «Единственный и его собственность» 41, рас¬
критикованный К. Марксом и Ф. Энгельсом 42. Любопытно, одна¬
ко, что при этом Адорно критикует своих позитивистски
настроенных оппонентов именно за «номинализм»! Отрыжку
«номинализма» Адорно усматривает в стремлении социологов от¬
правляться от «самих фактов», не учитывая, что «сами по себе»
факты ничего не значат, ибо каждый факт «опосредован» целост¬
ностью, «тотальностью» всего общества и вне этой «тотальности»
утрачивает свой истинный смысл. Отсюда делается вывод, соглас¬
но которому постижению фактов должно предшествовать пости¬
жение «тотальности» общества, причем последняя выступает
здесь как нечто, недоступное обычной процедуре теоретического
анализа.
И в итоге Адорно никак не может уйти от рокового (для его
концепции) вопроса: если постижение фактов не дает познания
«тотальности» общества и, наоборот, постижение этой «тотально¬
сти» должно предшествовать правильному пониманию фактов, то
зачем вообще заниматься этими последними? (Не отсюда ли «ари¬
стократическое» пренебрежение к фактам, характеризующее осно-
нополагающие работы франкфуртских теоретиков, склонных то и
4* Штирнер Макс. Единственный и его собственность. М., 1918.
42 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 3, с. 105—452.
189

дело подменять фактическую аргументацию абстрактным конст¬
руированием?)
«Номиналистический» метод, в адорновском толковании, дает
возможность акцентировать только один момент «антагонистиче¬
ской тотальности», а именно разорванность и «гетерогенность»,
обособленность и «нетождественность» составляющих ее элемен¬
тов. Другой же момент — всеобщая связь этих последних в лоне
«некогерентной тотальности» — остается в тени, не ухватывается
«номиналистически» ориентированными социологами, принимаю¬
щими за истинную реальность одно лишь «эмпирически данное»,
т. е. поверхностный слой социальной реальности. Впрочем, как
дает понять Адорно, даже «гетерогенное» и «нетождественное»
понимается в рамках позитивистской социологии совсем неаде¬
кватно, не говоря уже о том, что взятые отдельно от всеобщей
связи («отчужденной» от них, а потому осуществляющей себя
как бы за их спиной), эти моменты сразу же предстают в иска¬
женном свете. Они искажаются при таком подходе еще и в дру¬
гом смысле: стремясь подвергнуть «нетождественное» математи¬
ческой обработке (т. е. подчинив его деспотической власти «Чис¬
ла»), социология превращает его в нечто совершенно иное,
отличное от самого себя, «тождественное» другому, сравнимое с
ним и пр. Помочь «спасти и восстановить» все то, что «не пос¬
лушно тотальности, что противостоит ей» или что лишь образу¬
ется «как потенциал еще не существующей индивидуации», мо¬
жет и должна, по Адорно, только «диалектическая критика» 43.
Согласно общей методологической установке адорновской «не¬
гативной диалектики», исследовательская задача в социальных
науках должна формулироваться совсем не так, как она пред¬
ставлялась в традиционной социологии. Анализируя «нетождест¬
венное», необходимо, по мысли Адорно, постоянно иметь в виду
напряженное отношение «нетождественного» к «тождественному»,
непримиримый антагонизм между ними, антагонизм, в котором
«нетождественное» (индивидуум, взятый как радикальная проти¬
воположность обществу44) находит себя и в котором он себя
«конституирует». Иначе говоря, анализируя «индивидуальное»,
необходимо все время соотносить его со «всеобщим», которому
оно не просто противостоит, но одновременно и включает в себя,
в свою внутреннюю структуру это противостояние (потому-то,
если верить Адорно, индивидуальное и не может быть понято
вне «отнесения» его ко всеобщему, которое его подавляет и от¬
талкиваясь от которого оно строит себя). Все это и имеет в виду
43 Adorno Th. W. е. a. Positivismusstreit..., S. 19.
44 Ibid., S. 50.
190

Адорно, когда говорит, что позитивизм искусственно устраняет
напряжение между общим и частным, и, напротив, требует, что¬
бы напряжение это принималось во внимание как существенный,
структурный момент исследования «нетождественного» и «уни¬
кального».
Полагая, что способ, которым позитивистски ориентированные
социологи осуществляют подведение индивидуального под всеоб¬
щее, является «манипулятивным», наперед ограниченным интере¬
сами «господствующей всеобщности» («позднекапиталистического
общества»), Адорно видит во всем этом еще одно свидетельство
того, что в самой описанной методологической процедуре социаль¬
ного исследования уже заключена «идеологическая функция» —
утверждение, увековечение господства «антагонистической то¬
тальности» над «нетождественно»-уникальным. В соответствии с
этой, повторяем, совершенно романтической установкой Адорно
оценивает и количественные методы в социологии; не отвергая
их на практике (и в этом отношении проявляя явную непоследо¬
вательность), он выступает против «абсолютизации результатов
количественных анализов»,— предостережение, резонное само по
себе, но достаточно абстрактное. Правда, если верить Адорно,
эта самая «абсолютизация» — неизбежный спутник позитивист¬
ской методологии, отождествляющей естествознание и исследова¬
ние общества. О том же, как применять количественные методы
на основе антипозитивистской методологии (так, чтобы избегнуть
искажающей тенденции «Числа»), он не говорит ничего конкрет¬
ного и определенного.
Вместо этого Адорно вновь и вновь акцентирует мысль о спе¬
цифике «некогерентной тотальности», в качестве каковой, по его
утверждению, выступает общество в отличие от той «тотально¬
сти», с которой имеет дело естествознание, пытающееся освоить
гп с помощью формально-логической системы понятий, характери¬
зующихся единством, простотой и целостностью. Пользоваться
этой системой понятий при освоении социальных объектов —
значит, согласно Адорно, допустить contradictio in adjecto.
Уже непосредственный индивидуальный опыт социолога должен
Гилл бы показать ему, что в том, что он пытается «упорядочить»
с помощью понятийных средств, заимствованных у наук о при¬
роде, неизменно содержится нечто, этими инструментами не улав¬
ливаемое, однако совсем не безразличное для постижения смысла
и специфики исследуемого социального феномена. Более того, и
Адорно подчеркивает это постоянно, думать иначе — значило бы
допустить искажение истинного образа реальности, встать на сто¬
рону тех сил, которые не только используют это ложное представ¬
ление в идеологических целях, но и утверждают, увековечивают
191

его как извращенное отношение самой реальности, где ежедневно
и ежемесячно осуществляется действительное подавление всего
того, что пытается уклониться от «калькулирующего» деспотиз¬
ма формально-логического понятия и «Числа».
Чтобы избежать такого идеологического извращения, неизбеж¬
но ставящего его на службу силам подавления, угнетения и экс¬
плуатации, социолог должен не только сохранять в памяти то,
что не укладывается в понятия и математические формулы и
представляет собою «нерационализируемый» опыт, но и выстраи¬
вать свое теоретическое рассуждение так, чтобы этот опыт неиз¬
менно присутствовал в нем как фактическая оппозиция всякому
понятию и системе, как реальное свидетельство несводимости
«нетождественного» к тождеству, «гетерогенного» к гомогенно¬
сти — словом, как свидетельство того, что «тотальность», с ко¬
торой имеет дело социолог, антагонистична, связана в целое ан¬
тагонизмами, путем насильственного объединения необъединен-
ного.
Таким образом, социолог, следующий рекомендациям Адорно,
должен выступать в ходе своего исследования как бы в двух
ипостасях: в качестве представителя «объективирующей» и
«отождествляющей» тенденции науки, научного понятия, с одной
стороны, и в качестве свидетеля «субъективности» и «нетождест¬
венное™», уклоняющейся от постижения ее в научных поня¬
тиях,— с другой. И оба эти момента должны, по Адорно, найти
свое выражение в социологической теории, если она претендует
быть не апологетически-идеологической, а «критической теорией
общества». Ибо только таким образом социология могла бы с
большей или меньшей адекватностью выразить в теории «неко¬
герентную тотальность» капиталистического общества (антагони-
стически-противоречивое единство «общего, частного и единично¬
го»),— «тотальность», в которой «опыт» нетождественной субъек¬
тивности индивидов, хотя и подавляется «дурной всеобщностью»,
однако не утрачивается целиком.
Как видим, Адорно критикует позитивистскую методологию
одновременно за две диаметрально противоположные, взаимпо
исключающие вещи — за «номинализм» и за то, что вполне моле¬
но было бы назвать «реализмом» (причем в том же средневеко¬
вом смысле этого термина). «Заклятым номинализмом» он назы¬
вает стремление позитивистов «уволить» понятие вообще, низведя
его до «видимости или аббревиатуры», вследствие чего и факты
представляются им как нечто «беспонятийное» и «неопределен¬
ное». Когда же, напротив, он сетует по поводу некритического
применения позитивистами категории «всеобщего», приписывая
им тенденцию «подчинять» ей факты таким образом, как если
192

бы она обладала единственной истинностью и реальностью,—
то что это, как не обвинение в «реализме»? Чувствуя, по-видимо-
му, что два этих упрека довольно трудно совместить друг с дру¬
гом, Адорно «снимает» их в более отвлеченном (но и менее
определенном) обвинении, а именно в том, что позитивизм
разрывает «всеобщее и особенное». Но это уже упрек, кото¬
рый вполне можно было бы предъявить и самому обвинителю.
Ведь практически «номинализму» позитивистов Адорно проти¬
вопоставляет нечто в роде «сверх-номинализма» — это, когда он
утверждает, что «истинное» в единичном вообще не может быть
ныражено логически-понятийным образом, хотя оно-то и пред¬
ставляет собой нечто наиреальнейшее. Что же касается позити¬
вистского «реализма», выражающегося в «некритическом» опери¬
ровании категорией «всеобщего», то ему он противопоставляет
свой — разумеется, «критический» — «реализм», согласно кото¬
рому «всеобщее» представляет собой нечто в корне неистинное
(не имеющее отношения к «истине» единичного), но в то же
время едва ли не абсолютно господствующее и в этом смысле
вполне реальное. Иначе говоря, «номинализм» доводится у Адор¬
но до иррационализма, так как «истинность» единичного оказы¬
вается рационально невыразимой, хотя и подлинно реальной.
(Реализм» же выступает в форме утверждения реальности такого
^всеобщего», которое одновременно не является ни истинным,
и и подлинным, ни, следовательно, реальным «в высшем смысле»
этого слова. Разрыв единичного и всеобщего усугубляется здесь
тем, что подлинно единичное оказывается непостижимым в по¬
нятиях, а всеобщее, тождественное (по Адорно) своему понятий¬
ному выражению — совершенно неистинным и неподлинным.
Нетрудно заметить, что спор с позитивизмом франкфуртцы45
ведут на основе ярко выраженного социологического редукцио¬
низма— прямого сведения (вместо выведения, требуемого Марк¬
том и Энгельсом) логических категорий к социально-экономиче¬
ским реалиям, к тому же истолкованным в духе своей «социаль¬
ной философии». Единичное редуцируется здесь к социологически
истолкованному «индивиду», а всеобщее — к отношениям «поздне-
мшиталистического общества». Это смешение двух различных
I ооретических уровней, сопровождающееся отождествлением ло-
I и ко-методологических категорий с понятиями определенной со¬
циологической концепции (и наоборот, возведение последних в
ринг первых) с неизбежностью приводило к превращению и тех
" Пслед за Адорно против позитивизма в социальных науках выступил
10. Хабермас, затем А. Вельмер и другие представители среднего поколе¬
ния франкфуртцев, пользовавшиеся адорновской аргументацией.
t Змказ № 2456
193

и других в своеобразные метафоры со всей свойственной послед¬
ним двусмысленностью46.
В результате, с одной стороны, происходила совершенно непра¬
вомерная деуниверсализация логических категорий, что лишало
их методологического значения, ибо создавалось ложное впечат¬
ление, будто бы логические операции — это не что иное, как
«буржуазный предрассудок», а, скажем, подведение индивидуаль¬
ного под всеобщее есть не что иное, как акт «подавления»,
родственный «капиталистическому угнетению». С другой стороны,
совершалась универсализация социальной (социологической) кри¬
тики. Поскольку социально-экономические понятия капиталисти¬
ческого общества получали неправомерно широкий смысл, выво¬
дились за пределы его конкретных исторических границ, прев¬
ращались в социально-философские и даже общемировоззренче¬
ские категории, постольку критика «позднекапиталистического
общества» и его культуры имела непреодолимую тенденцию
превращаться в критику всякой социальности и всякой культуры
вообще.
Одним словом, уже на уровне спора о методологии социальных
наук франкфуртцы воспроизводят основную тенденцию своей «со¬
циальной философии», сыгравшей, как известно, весьма двусмы¬
сленную роль в движении «новых левых» в 60-е годы (в ходе
которого из этой социальной философии были сделаны культур-
нигилистические и левоэкстремистские выводы). Это — тенденция
мелкобуржуазного революционализма со свойственным ему «пе¬
рескакиванием» от критики «капиталистической цивилизации»
к анархическому отрицанию всякой «цивилизации», всяких со¬
циальных установлений, всякой «социальности», как таковой, от
критики буржуазной культуры к нигилистическому отрицанию
культуры, как таковой, духовного измерения человеческого су¬
ществования вообще. Вот почему в ходе спора о методологии
социальных наук в критических рассуждениях франкфуртцев все
время воспроизводилась одна и та же тенденция — тенденция
«большого скачка» от констатации факта «буржуазности» пози¬
тивистской методологии к обвинению в «буржуазности», «кон¬
формизме» и «сервилизме» всякого связного, систематического
мышления вообще 47.
Разумеется, все это не могло не подрывать в самой глубокой
его основе критический пафос франкфуртцев, направленный про¬
тив позитивизма. И несмотря на то, что «франкфуртская критика»
46 На это неоднократно указывали оппоненты франкфуртцев.
47 Как мы помним, эта идея получила свое социально-философское обосно¬
вание в «Диалектике просвещения».
194

имела (и до сих пор имеет) широкий международный резонанс,
ибо она достаточно органично влилась в общее русло модных
антипозитивистских умонастроений, она не способствовала пре¬
одолению позитивистской методологии. Последняя была опрокину¬
та под напором волны упомянутых умонастроений, но не была
преодолена; ибо те, кто участвовал в «опрокидывании» этой ме¬
тодологии (в частности, франкфуртцы), сами были заражены
позитивизмом, а именно его редукционистским, упростительски-
самодовольным устремлением. Вот почему для марксистско-ленин¬
ской теории остается существенно важной задачей последователь¬
но проведенная, всесторонне фундированная критика и «опро¬
кинутого» позитивизма, и «опрокинувшего» его «неомарксизма».
♦
()0-е годы — это время, когда Франкфуртская школа, укрепившая
свое положение в «научно-институциональной» структуре запад¬
ногерманской социологии, осуществляет, опираясь на свою рас¬
тущую популярность в кругах гуманитарной интеллигенции ле¬
ворадикальной ориентации, решительное наступление на социо¬
логию ФРГ. Основные вехи этого идеологического наступления
отмечены, во-первых, рассмотренным нами спором с позитивист¬
ски ориентированными социологами по проблемам методологии
социальных наук, во-вторых, дискуссией о Максе Вебере, разго¬
ревшейся на съезде социологов ФРГ в 1964 г. (съезд был по¬
священ столетию со дня рождения этого мыслителя национально¬
либеральной буржуазии), которая вновь активизировала спор о
ценностных предпосылках социологии, начавшийся еще в 1959 г,,
в-третьих, конфронтацией по проблеме «Поздний капитализм
или индустриальное общество?», состоявшейся в 1968 г. на съезде
западногерманских социологов, причем опять-таки между социо¬
логами либерально-позитивистской ориентации (к ним примыкали
теперь и некоторые совсем непозитивистски настроенные социо¬
логи либерального и консервативного направлений), с одной сто¬
роны, и леворадикальными сторонниками Франкфуртской школы
(за ней теперь прочно укрепилось наименование «диалектической
социологии») — с другой.
Это был период выхода Франкфуртской школы на широкую
международную арену и превращение ее лозунга «диалектически
ориентированной» социологии, «диалектической» социальной
науки вообще в довольно распространенный лозунг молодых со¬
циологов едва ли не в большинстве развитых стран капиталис¬
тического Запада. В эти годы наибольшей популярности дости¬
гает Маркузе, предложивший «облегченную», общедоступную
195
7*

версию «социальной философии» Франкфуртской школы, соеди¬
нив в таких хорошо известных работах, как «Одномерный чело¬
век» (1964), «Критика чистой терпимости» (1965) —написана
совместно с Б. Муром и Р. Вольфом, «Конец утопии» (1967),
диалектическую социальную философию с фрейдовским психо¬
анализом, обработанным в духе «левого» сюрреализма.
Наконец, это были годы необычайного роста влияния Адорно,
опубликовавшего свою «Негативную диалектику» — книгу, став¬
шую его философским завещанием48. И вместе с тем это был
период углублявшихся разногласий между Маркузе и Адорно.
Дело в том, что последний не был склонен перебрасывать
мост от «критической теории» к непосредственному практически-
политическому действию, не хотел о-какой бы то ни было долей
определенности формулировать положительную альтернативу кри¬
тикуемого им «позднекапиталистического» общества: она фигу¬
рировала-в его рассуждениях лишь в предельно отвлеченной
форме категории «Иного». Маркузе же, наоборот, чем дальше,
тем решительнее акцентировал практическую реализуемость своей
«Утопии», взятой во всей ее утопичности, давая понять, что в
наш век для человечества уже нет ничего невозможного, во
всяком случае — в смысле осуществления утопических мечтаний.
Отсюда — его склонность видеть зародыши взыскуемого им Бу¬
дущего даже там, где, скажем, Адорно видел лишь двусмыслен¬
ные проявления прошлого, признаки дальнейшей деградации
«позднекапиталистического» мира. На этой почве возникло «на¬
пряжение» не только между Маркузе и Адорно, но и между
Адорно и самым «младшим» поколением его учеников, которые
начали противопоставлять учителю его заокеанского коллегу как
человека более «революционного» и толкующего критическую тео¬
рию более адекватно ситуации, сложившейся в США и ФРГ.
В 1968—1969 гг. это напряжение вылилось в открытый кон¬
фликт.
60-е годы ознаменовались активными выступлениями на по¬
прище теории представителей «среднего» поколения франкфурт¬
цев — Юргена Хабермаса, затем Альфреда Шмидта, Оскара Нег-
48 Из этого «завещания» (книга написана в 1966 г., а Адорно умер в 1969,
не опубликовав уже более крупных работ) становилось очевидным: «не¬
гативная диалектика» с ее центральным понятием «нетождественности»
не лишена была претензий на роль универсального метода социальных
наук. Причем этим притязаниям суждено было осуществиться в идее
«диалектической социологии», определенно инициированной Франкфурт¬
ской школой, хотя и реализовавшей (и реализующей до сих пор) себя
по-разному в различных странах и в различных ответвлениях леворади¬
кальной социологии.
196

та, Альберта Вельмера п др. Работы Хабермаса отмечены го¬
раздо большей конкретностью pi более острым интересом к
политике, чем, скажем, работы его учителей Хоркхаймера и Адор¬
но. Уже первые из них отчетливо свидетельствовали о стремле¬
нии к теоретическому осмыслению вопросов, находящихся на
грани между социологией и политологией. Проблематика их заклю¬
чала в себе вопрос, вынесенный в заголовок его ранней книги
«Теория и практика» (1963) 49. Он расшифровывался и конкре¬
тизировался как вопрос об отношениях социальной теории и по¬
литической практики, который волновал франкфуртцев с самого
начала возникновения школы и (как мы увидим в дальнейшем)
стал роковым для нее к концу 60-х годов в условиях стреми¬
тельной радикализации движения «новых левых».
Теоретические искания Хабермаса, с одной стороны, и его
радикализирующиеся политические умонастроения — с другой,
нашли своеобразное (социально-философское) «примирение» в
книге «Познание и интерес» (1968) 50, получившей широкую
известность на Западе и многократно переиздававшуюся на раз¬
личных языках.
Однако очень скоро обнаружилось, что «примирение» (теоре¬
тического) познания и (политического) интереса, достигнутое в
книге Хабермаса, было в достаточной степени иллюзорным, во
всяком случае не слишком основательно фундированным как в
теоретическом, так и в политическом отношении. Рассуждения
Хабермаса на тему о том, что познание должно осознать свою
неизбежную (в конце концов политическую) «заинтересован¬
ность» были всего лишь отголоском разгоревшегося тогда спора
о «ценностных предпосылках» социальной науки. А выдвинутое
им положение, что иптерес должен быть возвышен до уровня
его теоретического (в конечном счете социально-философского)
осмысления — рекомендация наиболее экстремистски настроенным
«новым левым», склонным вообще отбросить всякую теорию,—
очень сильно отдавало риторикой, благим маниловским пожела¬
нием, явно «облегченным» объединением полярных противополо¬
жностей (объединением, которому, говоря словами Гегеля, не до¬
ставало «трудной работы понятия»).
И если большой историко-философский материал, привлечен¬
ный Хабермасом в связи с решением социологической проблемы
,шинтересованного познания и познающего интереса, сам по себе
ныл препарирован достаточно искусно — факт, свидетельствую¬
щий о незаурядной теоретической культуре автора книги, то пред-
4" Habermas /. Theorie und Praxis. Frankfurt a. М., 1965.
ft" Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Frankfurt a. М., 1968.
197

ложенное им положительное решение проблемы оставляло желать
много лучшего. Это, кстати, очень скоро почувствовал и сам
Хабермас, оказавшийся со своей версией объединения «познания
и интереса» как бы между молотом и наковальней: между об¬
рушившимися на него «левыми» экстремистами, жаждавшими
«немедленных» акций, «немедленного» действия — безотноситель¬
но к тому, имеются ли для таковых объективные и субъектив¬
ные предпосылки, с одной стороны, и представителями старшего
поколения идеологов Франкфуртской школы (Хоркхаймер и
Адорно) 51, полагавшими, что их «негативно-диалектическая» со¬
циальная теория уже сама по себе есть определенное политиче¬
ское действие 52— с другой.
Оказавшись в этой противоречивой ситуации, Хабермас должен
был как-то определиться. Он порвал с «новыми левыми» экстре¬
мистами, которых обвинил в «акционистском» пренебрежении
всякой теорией, чреватом опасностью «левого» фашизма. Под¬
верг осторожной, внешне уважительной, но достаточно опреде¬
ленной критике Маркузе, по сути дела, за недооценку теории,
что заставляло подумывать о «кокетстве» последнего с «акцио-
низмом». И углубился в философски-социологическое рассмотре¬
ние той проблемы, которая занимала его еще в период работы
над диссертацией, а именно проблемы условий возможности воз¬
никновения той «политизированной общественности», критически
просвещенной «публичности», которая действительно была бы
способна к подлинно научному и в то же время гуманистиче¬
скому решению практических вопросов, т. е., по Хабермасу, во¬
просов определения действительно истинной перспективы преоб¬
разования «позднекапиталистического общества».
Полемика раскалывала Франкфуртскую школу на враждующие
лагеря. Представителям различных поколений франкфуртцев
было все труднее понять друг друга. Объектами особенно рез¬
кой критики оказались Адорно и Хабермас. «Новые левые», ко¬
торых Хабермас подверг критике за «акционизм», не остались в
долгу. Он был объявлен ими «конформистом» и «контрреволю¬
ционером» точно так же, как незадолго до этого был объявлен
таковым и сам Адорно, решившийся отмежеваться от экстремиз¬
ма своих учеников и поклонников из числа студентов, примы¬
кавших к крайне левому крылу «внепарламентской оппозиции»
в ФРГ. Это обстоятельство несколько сблизило Хабермаса с его
учителем. В полемике с экстремистами Адорно пользовался не-
51 У Маркузе была по этому поводу иная точка 8рения.
52 Во всяком случае — для тех, кого капиталистическое разделение труда
приговорило к роли теоретиков.
198

которыми аргументами Хабермаса, прямо ссылаясь на него. Одна¬
ко это решало судьбы школы. Она стремительно разваливалась на
глазах: не было согласия между «основоположниками» (напри¬
мер, Адорно и Маркузе), раскалывалось и «среднее» поколение
франкфуртцев (О. Негт переметнулся на сторону «младшего» по¬
коления). Что же касается представителей «младшего» поколе¬
ния, то они очень скоро перешли от теоретических аргументов
к «практическим»: к чему-то вроде анархистской «пропаганды
действием», примененной к их бывшим учителям. К особенно
драматическим результатам привели «акции» в отношении Адор¬
но, бывшего после ухода в отставку Хоркхаймера и Поллока
единственным руководителем Института. В 1969 г. в Институте
произошли типичные для ФРГ этих лет молодежные «акции про¬
теста»; и его директору пришлось затем свидетельствовать на
г у до против своих бывших учеников (в частности, против руко-
подителя «акций» Г.-Ю. Краля — аспиранта Адорно) — факт,
который был затем широко использован экстремистами для дока¬
зательства «контрреволюционности» Адорно. Вскоре после этих
событий Адорно умер.
Смерть Адорно как бы символизировала фактический распад
Франкфуртской школы, сделав его очевидным даже для непо-
смященных. Однако еще более очевидным свидетельством этого
распада, удостоверенного, в частности, сборниками: «Левые от¬
вечают Юргену Хабермасу» (1968) 63 и «Новые левые после
Адорно» (1969) 54, было то, что после 1969 г. оставшиеся франк¬
фуртцы двинулись в самых различных направлениях. Если Хабер¬
мас, Вельмер и Шмидт пытались решать противоречия, обнару¬
жившиеся в рамках социальной философии Франкфуртской
школы прежде всего на почве теории, то Негт, а также Краль
вместе с другими представителями «третьего поколения франк¬
фуртцев» стремились решать эти противоречия, уже выходя за
пределы теории, а то и вообще оставляя ее позади себя.
Как свидетельствует введение Негта к сборнику «Левые отве¬
чают Юргену. Хабермасу» (а также его книга «Политика как
протест», вышедшая в 1971 г.), главный источник обнаружив¬
шихся противоречий «ортодоксальной» версии социальной фило-
гофии Франкфуртской школы он видит именно в ее теоретич¬
ности и созерцательности, в том, что ее ведущие представители
(оп имеет в виду в первую очередь Адорно и Хабермаса) воз¬
держиваются от реализации своей теории в практике под пред-
югом отсутствия революционной ситуации. Между тем как раз
" Ncgt О. u. a. Die Linke antwortet Jurgen Habermas. Frankfurt a. М., 1968.
И4 Dio Neue Linke nach Adorno. Miinchen, 1969.
199 '

этот последний факт является для Негта достаточным основанием
для того, чтобы критиковать Хабермаса за «фетишизацию» дей¬
ствительности, т. е. за уступку «позитивистской» методологии.
В общем же, по Негту, получается, что констатировать факт «не-
революционности» ситуации, сложившейся в ФРГ (вместо того
чтобы как-то «переформулировать» теорию, дабы эта ситуация
все-таки могла быть оценена как «революционная»), равнознач¬
но предательству революционной сути «критической теории», впа¬
дению в буржуазный «объективизм» и «конформизм».
Аналогичны упреки Краля в адрес Адорно, сформулированные,
в частности, в статье «Политическое противоречие критической
теории Адорно» (1969) 55. Краль критикует своего учителя за
неудовлетворительную разработку центральной категории его
концепции — понятия практики: ибо от адорновскогсь толкования
практики нет , никакого перехода к «организационным» вопросам
политики и политической борьбы. Программа Хоркхаймера (пер¬
вого периода), намечающая перспективу включения теории в
освободительную практику, осталась нереализованной — та¬
кому включению мешали «буржуазные формы» организации
«школы» 56.
Изменения, происходившие в действительности «позднекапита¬
листического общества», трансформировали, по Кралю, и реаль¬
ный смысл «критической теории». Она все больше отдалялась от
реальной действительности, от конкретных политических задач
освободительной практики, становилась все более абстрактной,
и в этом процессе абстрагирования ослепла 57. Отсюда, согласно
Кралю, проистекает адорновское непонимание смысла «социаль¬
ных акций» представителей самого молодого поколения франк¬
фуртцев. Адорно, как и многие немецкие интеллектуалы старшего
поколения, травмированные национал-социализмом, обеспокоен
тем, что упомянутые «акции» спровоцируют новую волну фа¬
шистского террора, который потопит в крови демократическое
движение вообще. Однако такие опасения, утверждает Краль,
«априори предают» всякую политическую практику, расценивая
ее как «акционизм», т. е., по сути дела, блокируют любую ее
возможность.
55 In: Theorie und praxis. Wien, 1969, H. 1.
56 Эти слова были написаны в связи с заявлением Адорно относительно
того, что «критическая теория в том виде, как она создавалась в Инсти¬
туте социальных исследований во Франкфурте, никогда не развивалась в
связи с возможностью ее применения и вовсе не подчинялась критерию
применимости» (Siiddeutsche Zeitung, N 100, Sammstag/Sonntag, 26/27 Ap¬
ril, 1969). Сказанное Адорно дало повод Кралю обвинить Франкфуртскую
школу в буржуазном разрыве теории и практики.
87 Theorie und Praxis, S. 46.
200

Как видим, отход самых молодых учеников Адорно от «орто¬
доксии», которая заключалась именно в «балансировании» со¬
циальной философии Франкфуртской школы на грани между
теорией и практикой, совершенно очевиден. «Молодые» не виде¬
ли смысла в таком «балансировании». Они рассуждали по прин¬
ципу: «или — или». Или теория, или практика, третьего — не
дано. Не удержал их в ситуации «балансирования» 'и хаберма-
совский вариант, усложнявший и без того сложные рассужде-
пия Адорно о том, что теория практична, что мышление (если
оно последовательно «критично») — это тоже протест, и протест
колитический, хотя и не принимает характера «политической
акции». Они хотели «немедленного» политического действия,
даже если за это пришлось бы заплатить отказом от «критиче¬
ской теории», а быть может, и от всякой теорйи вообще. Такова
была расплата за затянувшееся «балансирование» социальной
философии франкфуртцев, претендовавшей на что-то большее,
тем теория.
Впрочем и франкфуртцы, оставшиеся в пределах теории, так¬
же двинулись разными путями.
Хабермас, уже порвавший с Франкфуртской школой организа¬
ционно (он ушел из Франкфуртского института, не найдя общего
языка ни со старшим поколением, ни с младшим), явно вышел
за ее рамки также и идейно, попытавшись развить «критиче¬
скую теорию» путем существенных заимствований из современ-
кой буржуазной философии и социологии. В последнее время он
озабочен проблемой «сочетания» диалектики (истолкованной в
адорновском духе — как утверждение «нетождественности тож¬
дественного» в социальной — человеческой — реальности) с фи¬
лософской герменевтикой (представленной в настоящее время Га-
дамером — учеником Хайдеггера), причем проблему эту он пы¬
тается решить путем рецепции некоторых ходов мысли так
называемой аналитической философии (Дж.-JI. Остин и др.),
с одной стороны, и теории «лингвистической способности» аме¬
риканского языковеда Хомского — с другой.
Путями, опять-таки выводящими за рамки Франкфуртской
школы, движется и Альберт Всльмер. Судя по его работе «Кри¬
тическая и аналитическая теория» 58, он также хотел бы соеди¬
нить «критическую теорию» (взятую в ее «раннем» варианте,
когда она, по его мнению, была ближе всего к марксизму)
с. «герменевтической рефлексией» в духе аналитической филосо¬
фии, т. е. двинуться по стопам Хабермаса.
** Wellmer A. Kritische und analytische Theorie.— «Marxismus Studien»,
Bd. 6. Tubingen, 1969.
201

Из активно пишущих франкфуртцев среднего поколения со¬
храняет верность «ортодоксии», пожалуй, один лишь Шмидт, да
и то скорее всего потому, что он взял на себя функции исто¬
рика школы, хранителя ее «реликвий» 59.
Любопытно, однако, что именно в момент «самоликвидации»
(иначе это не назовешь) Франкфуртской школы ее идеи, взятые,
правда, в обособлении от распавшегося целого социальной фило¬
софии Хоркхаймера—Адорно, получают все более широкое рас¬
пространение в западной социологии. Чрезвычайно широко рас¬
пространена сейчас, например в США, идея «диалектической
социологии», которая должна сменить отжившую свой век струк¬
турно-функциональную социологию или — другой вариант — дать
в сочетании с нею новый синтез. Стали почти общим местом раз¬
говоры о «социологии социологии», «рефлексивной социологии»
и т. д., очень напоминающие то, что говорилось о необходимости
для социальной философии «рефлектировать» по поводу своей
собственной обусловленности Хоркхаймером и Адорно. Столь же
общим местом (особенно в леворадикальных кругах) стали проек¬
ты построения «критической» социологии, противопоставляемой
«академической», очень напоминающие то, что проектировали во
времена полемики по поводу перспектив развития «Критической
теории общества» Хоркхаймер и Маркузе.
К перечню интенций Франкфуртской школы, ставших сегодня
интенциями леворадикальных социологов США, можно доба¬
вить также: стремление активно ассимилировать в социологии
идеи молодого Маркса (и отдельные, оторванные от общего кон¬
текста, положения исторического материализма и марксистской
политэкономии); попытки преодолеть то, что называется ныне
разрывом субъекта и объекта в социологическом исследовании;
ориентация на постижение индивидуально-уникального в проти¬
воположность «массовидному», «типическому», на исследование
которого ориентировалась (и ориентируется) официальная со¬
циология; широкое включение в сферу социологического рас-»
смотрения острых политических проблем, с одной стороны,
и проблематики культуры, которую социологи отдавали раньше
«гуманитариям»,— с другой; резкий крен в сторону «макросо-
циологической» проблематики, а также вопросов философского,
мировоззренческого и общеметодологического обоснования социо¬
логии; недоверие к точным (в том числе математическим) мето¬
дам социологического исследования и стремление дополнить тра¬
диционную методику и технику социологии методами постижения
59 Schmidt A. Die «Zeitschrift fur Sozialforschung». Geschichte und gegenwar-
tige Bedeutung. Miinchen, 1970.
202

культурных объектов, выработанными в литературоведении и ис¬
кусствознании, в «науках о духе» вообще,— речь идет о «пони¬
мании» в противоположность естественнонаучному «объяснению».
Поскольку углубление в «историю вопроса» в связи с каждой
из этих интенций с неизбежностью приводит социологов к конста¬
тации того факта, что первыми, кто пытался построить социаль¬
ную науку с учетом всех этих (модных ныне на Западе) интен¬
ций, были именно франкфуртцы, постольку с каждой такой кон¬
статацией авторитет имен Хоркхаймера и Адорно, Маркузе и
даже Хабермаса, хотя он и менее изначален, возрастает все
больше.
Шилз пишет, например, что «Хоркхаймер в определенном
смысле один из наиболее влиятельных социальных мыслителей
соаременности»60. Р. Фридрихе — автор книги «Социология со¬
циологии» — считает Маркузе «наиболее вероятным кандидатом»
па роль выразителя «конфликтной парадигмы», сменяющей «па¬
радигму», лежащую в основе академической структурно-функцио¬
нальной социологии Парсонса61. Гоулднер в своей книге «На-
диигающийся кризис западной социологии» предсказывает воз¬
растающее влияние «критической социологии» Франкфуртской
школы на американскую «новую левую» 62, а через нее — и на
социологию США.
Нот почему сохраняет всю свою актуальность задача всесто¬
роннего критического анализа с последовательно марксистских,
диалектико-материалистических позиций как идеологии Франк¬
фуртской школы в целом, так и концепций и идей отдельных ее
представителей.
■" Sklls Е. Op. cit., р. 773.
,м Prldrichs R. A Sociology of Sociology. N. Y.— London, 1970, p. 50.
" (louldner A. The Coming Crysis of Western Sociology. N. Y.— London, 1970,
p. 451.

Глава седьмая
«Диалектическая» социология Ж. Гурвича
Ж. Гурвич (1894—1965) — фигура в известном смысле нетипич¬
ная не только для французской, но и для всей западной социоло¬
гии своего времени. Это с очевидностью обнаруживается при об¬
щем сопоставлении его творчества с типичными чертами совре¬
менной ему буржуазной социологии. Если буржуазной социологии
в целом, и в первую очередь американской, свойственна была
чрезвычайная специализация и отсутствие эффективной связи
между специализированными ее частями, то Ж. Гурвич упорно
стремился осуществить теоретический синтез различных отрас¬
лей социологического знания. Повсеместно распространенному
эмпирическому изучению микрообъектов социального мира он
противопоставил философское теоретизирование относительно со¬
циальной реальности в целом. В ответ на принципиальный анти¬
историзм и отсутствие внимания к истории, связанное с крити¬
кой старого эволюционизма, он проповедовал тесную связь с
исторической наукой. В противовес структурному функционализ¬
му, который был объявлен некоторыми его представителями си¬
нонимом социологического метода вообще и который акцентиро¬
вал, явно или неявно, роль статики и согласия в социальной
жизни, Гурвич постоянно подчеркивал динамические и конфликт¬
ные аспекты социальной жизни. Наконец, абстрактным дедуктив¬
ным теориям, покоящимся на формально-логических основаниях
(Т. Парсонс и др.), он стремился противопоставить социологию,
основанную на специфически трактуемой диалектике.
Творчество Гурвича стоит особняком и в истории французской
буржуазной социологии после второй мировой войны (именно в
этот период Гурвич формулирует основные положения своей
теории).
Многие представители послевоенного поколения французских
204

социологов, разочаровавшиеся в прежних теориях (в частности,
м дюркгеймовском «социологизме»), увидели способ подлинного
развития социологического знания в освобождении от всяких умо¬
зрительных конструкций. Так, известный философ и социолог
Л. Кювийе в своей книге «Куда идет французская социология?»
(1953) утверждал, что основной порок социологии Дюркгейма и
источник последующего разочарования в ней состоит в том, что
Дюркгейм слишком тесно связал социологию с философией. Перед
французской социологией, по его мнению, стояла задача реали¬
зовать лозунг Ф. Симиана: «Ни идей без фактов, ни фактов без
идей» *.
Очевидно, что в этих условиях «философская» социология Гур¬
ии ча воспринималась как интеллектуальный анахронизм. Несмот-
рн на то, что Гурвич опубликовал более 30 книг и множество
статей в области истории философии, общей теории морали и
права, общей социологической теории, социологии права, морали,
познания, стоял У истбков создания Центра социологических ис¬
следований (1946) и Международной ассоциации социологов
франко-язычных стран, основал журнал «Международные тетра¬
ди но социологии» (1946) и в 1948 г. возглавил кафедру социо¬
логии в Сорбонне, основанную Э. Дюркгеймом, а также явился
инициатором и руководителем ряда коллективных трудов, реаль¬
ного успеха и влияния его теории не имели. Лишь в последние
годы в связи с развитием леворадикальной социологии и проник-
нонением диалектики в область социологического знания, идеи
Гурвича начинают оказывать реальное влияние и приобретать
популярность.
Действительно, можно ли в наше время бурных социальных
гдиигов и интенсивных контактов анализировать социальную
жизнь как ряд статичных и замкнутых образований? Можно ли
исследовать подвижную реальность с помощью неподвижного
mi его дологического инструментария, застывших понятий, ограни¬
ченных рамками формальной логики и с неизбежностью порож¬
дающих метафизическое конструирование? Сама социальная дей¬
ствительность подсказывает отрицательные ответы на эти вопро¬
сы и с очевидностью демонстрирует несоответствие между
пйъектом социологического исследования и средствами его изуче¬
нии в традиционной «академической» социологии.
Одним из первых в рамках немарксистской социологии задачу
ликвидации этого несоответствия поставил перед собой Ж. Гур¬
вич. Удалось ли ему реализовать поставленную задачу, мы уви¬
дим в результате рассмотрения его концепций.
1 Cuvillier А. Ой va la sociologie franfaise? Paris, 1953, p. 175.
205

«Диалектический гиперэмпиризм»
как социологическая метатеория
Главное предназначение диалектики, согласно Гурвичу, состоит
в борьбе против всякого догматизма, связанного с заранее при¬
нятой философской или научной позицией. «Диалектизация» диа¬
лектики может осуществиться лишь в том случае, если она пред¬
шествует любой доктрине. «Диалектика в наших глазах не пред¬
ставляла бы ни малейшего интереса, не только социологического,
но и философского, если бы она должна была служить защите
позиции, принятой заранее» 2,— пишет Гурвич.
Под этим углом зрения он оценивает все известные в истории
концепции диалектики, которые, по его мнению, в той или иной
степени служили обоснованию и защите определенной доктрины и,
следовательно, заражены догматизмом и апологетикой. Особен¬
но негативно оценивает Гурвич те концепции диалектики, кото¬
рые из трех компонентов противоречивого диалектического дви¬
жения: тезиса, антитезиса и синтеза,— делали акцент на по¬
следнем. Именно поэтому теорию Гегеля он рассматривает как
«смертный приговор диалектике» 3.
В качестве резкой и плодотворной реакции против гегелевской
диалектики Гурвич рассматривает точку зрения Прудона. Следует
подчеркнуть, что вообще идеи Прудона оказали очень сильное
влияние на различные стороны «плюралистической» доктрины
Гурвича. В диалектике Прудона Гурвича привлекает ее «антите-
тичность», отказ от признания роли синтеза в процессе разре¬
шения противоречий. «Гегелевской диалектике он противопостав¬
ляет диалектику антиномическую, антитеологическую, антиэтати-
ческую, антиконформистскую, революционную» 4,— пишет Гурвич
о Прудоне. Но и прудоновская диалектика его не устраивает,
ибо конец, завершение ее есть «всеобщее примирение».
За привлечение диалектики к обоснованию определенной фило¬
софской доктрины и связанный с этим догматизм Гурвич крити¬
кует и Ж.-П. Сартра. Положительными сторонами его диалекти¬
ческой концепции он считает ограничение диалектики как
реального движения сферой человеческого мира и исключение его
из мира природы. Но, несмотря на эти и некоторые другие до¬
стоинства, концепция Сартра догматична еще в большей степени,
чем многие концепции его предшественников, так как, с одной
стороны, она направлена на апологию его доктрины индивиду-
2 Gurvitch G. Dialectique et sociologie. Paris, 1962, p. 14.
8 Ibid., p. 86.
4 Ibid., p. 97.
206

ильпого существования, с другой —она апеллирует, вопреки
намерениям ее автора, к универсальному «диалектическому разу¬
му». Если Сартр квалифицирует диалектическую концепцию Гур-
иича как «неопозитивизм», то Гурвич в ответ характеризует диа¬
лектику Сартра как «неорационалистическунж В ходе дальней-
м того изложения мы увидим, что в воззрениях Гурвича и Сартра
гораздо больше общего, чем они это сами признают. Тем не ме¬
нее в результате анализа сартровской диалектики Гурвич прихо¬
дит к весьма критическому выводу, утверждая, что «усилие, пред¬
принятое Сартром для синтеза экзистенциализма, Гегеля и Марк¬
се, в его теории диалектического разума закончилось прова¬
лом...» 5
Особое место в рассмотрении Гурвичем различных концепций
диалектики занимает анализ диалектики К. Маркса. Гурвич счи-
тпот диалектику Маркса «самой реалистической и самой конкрет¬
ной из всех, созданных до настоящего времени6. В отличие от
письма распространенного на Западе, и в частности во Франции,
тезиса о том, что марксова диалектика не более чем вариация
гегелевской, он подчеркивает глубокую оригинальность теории
Маркса в сравнении с системой Гегеля. Однако, трактуя диалек¬
тику Маркса, Гурвич допускает серьезные ее искажения.
Прежде всего это относится к утверждению, будто Маркс ог¬
раничивает сферу диалектики как реального движения социаль¬
ной действительностью и не признает диалектику природы. Здесь
Гурвич слово в слово повторяет Сартра, который рассматривает
диалектику природы (отождествляемую со всем диалектическим
материализмом) как позднейшую «экстраполяцию» Ф. Энгельсом
социальной диалектики на природу. Та убедительная критика,
1со горой подвергли этот тезис Сартра французские марксисты и
советские исследователи, целиком применима и к позиции Гур-
иича 7.
Истолковывая Маркса в духе «плюрализма» и проецируя на
его теорию свою собственную, Гурвич даже отрицает... материа¬
лизм созданного Марксом материалистического понимания исто¬
рии. С его точки зрения, только для того чтобы противопоста¬
вить себя спиритуализму Гегеля, Маркс «использует досадный
термин «материализм», хотя этот термин отнюдь не выражает его
8 Ibid., р. 176.
• Ibid., р. 149.
7 Грецкий М. Я. Существует ли диалектика в природе? (Из истории идео¬
логической борьбы в современной Франции).— «Философские науки»,
1964, № 6; Стрельцова Г. Я. Критика экзистенциалистской концепции диа¬
лектики (Анализ философских взглядов Ж.-П. Сартра). М., 1974.
207

мысль»8. Гурвич одобряет «антидогматическую» ориентацию
Маркса,, связанную, по его мнению, со «стремлением исключить
всякую изначальную философскую позицию: спиритуализм, ма¬
териализм, скептицизм, даже морализм» 9. Но и Маркс, полагает
Гурвич, не избежал догматизма, так как его историческая диа¬
лектика якобы скрывает в себе эсхатологическую философию
истории.
Итак, все известные в истории концепции диалектики Гурвич
объявляет «прирученными», зараженными в той или иной мере
догматизмом и апологией заранее заданных позиций. Подлиппая,
верная себе и «непримиримая» диалектика характеризуется им
прежде всего через ряд негативных определений: она не может
вести ни к спасению, ни к отчаянию, ни к спасению через от¬
чаяние; она не содержит в себе средства примирения человече¬
ства или божества с самими собой, ее нельзя назвать ни спири¬
туалистической, ни материалистической, ни мистической.
Диалектика — это отрицание законов формальной логики,
«мумифицированных» понятий, абстракций, не ведущих к конк¬
ретному в познании. Диалектика — это отрицание стабилизации
и кристаллизации не только в познании, но и в действительности.
Одним словом, «это борьба против искусственной стабильности в
реальном, как и в концептуальном»10.
Негативный пафос воззрений Гурвича чрезвычайно велик. Но
как же в таком случае «диалектизировать» диалектику? Чем за¬
меняет Гурвич «прирученные» диалектики, «мумифицированные»
понятия и застывшие структуры? Какова его «беспредпосылоч-
ная» и «неутешающая» диалектика? Это — «диалектический ги¬
перэмпиризм», или «эмпирико-реалистическая диалектика».
Гурвич считает, что единственный способ дедогматизировать
диалектику социологического познания и способствовать ее разви¬
тию в качестве методологии состоит в ее соединении с эмпириз¬
мом, причем последний отнюдь не сводится к тем интерпретаци¬
ям опыта, которые существовали в истории философии. Эмпи¬
ризм подобно диалектике искажался в различных теоретических
системах. Наиболее характерные представители эмпиризма — сто¬
ронники «эмпирического исследования» в социологии (в особен¬
ности, американской), отвергающие всякую теорию и не отдаю¬
щие себе отчета в том, что именно они исходят из предвзятой
философской концепции. Они полагают, что «социальные факты»
подобно цветам на лугу лишь ждут, чтобы их собрали, в то вре¬
8 Gurvitch G. Dialectique..., p. 123.
9 Ibid., p. 150.
10 Ibid., p. 26.
208

мя как всякая наука, согласно прекрасной формуле Гастона
Пашляра, «ищет скрытое».
Как только пытаются создать однозначную теорию опыта с
целью подчинить его определенной предвзятой концепции, его
деформируют, останавливают, разрушают его непредвиденность и
бесконечное разнообразие. С целью отделить свой эмпиризм от
традиционного и подчеркнуть его «превосходную степень» Гур-
1ШЧ квалифицирует его как «гиперэмпиризм», или как «эмпи-
р м ко-реалистическую диалектику».
По не будет ли противоречием соединение диалектики с эмпи¬
ризмом после того, как была отвергнута всякая философская по¬
зиция, предваряющая диалектику: в конце концов эмпиризм также
представляет собой философскую позицию? Нет, отвечает Гурвич,
и обосновывает это так: для диалектического гиперэмпиризма
диалектический метод есть путь, ведущий не к эмпиризму в
смысле какой-либо доктрины, но к бесконечно разнообразному
опыту, основополагающие рамки (cadres de reference) которого
беспрерывно обновляются.
Диалектика и эмпиризм, говорит Гурвич, чрезвычайно близки
друг другу. Диалектика как реальное движение есть феномен че¬
ловеческой реальности; то же самое относится и к опыту. Вея¬
ний опыт предполагает бесчисленные опосредования между «не¬
посредственным» и «конструируемым»; последние являются толь¬
ко крайними точками и предполагают множество промежуточных
звеньев и переходов, что и делает всякий опыт диалектическим.
Особенно сближает диалектику с опытом то, что он «непрерывно
ломает свои собственные основополагающие рамки» и.
Итак, диалектика, по Гурвичу, становится «подлинной» и вер¬
ной себе только тогда, когда она становится «гиперэмпирист *
с ной», и, наоборот, «подлинный» эмпиризм — эго «диалектиче¬
ский гиперэмпиризм», ибо опыт диалектичен по существу.
Гурвич рассматривает диалектику в трех основополагающих ас¬
пектах 12. Первый аспект имеет онтологический смысл: это ди-
злектика как реальное движение. В качестве реальности диалек¬
тика есть путь, по которому движутся человеческие целостности
(з человеческая реальность, согласно Гурвичу, является по преи¬
муществу социальной реальностью) в процессе самосоздания и са¬
моразрушения, во взаимном порождении целостностей и их час¬
той, а также в борьбе, которую эти целостности ведут против
inI утренних и внешних препятствий. Диалектика как реальное
дмижение целиком ограничена рамками социального; она не при¬
11 Ibid., р. 8; см. также с. 184 и далее.
'■ Г bid., р. 179—188.
209

суща природному царству. Именно этим объясняется ее особая
роль в социологии, главной науке об общественных явлениях.
Нетрудно заметить, что онтологическая концепция Гурвича, по
существу, совпадает с сартровским разделением «бытия-в-себе»,
которому свойственны неподвижность, непротиворечивость и само-
тождественность, и в корне противоположного ему «бытия-для-
себя» (человеческого существования), которое диалектично, т. е.
обладает такими характеристиками, как постоянное самоотрица¬
ние, противоречивость и развитие на основе собственных импуль¬
сов 13. Гурвич полностью солидаризируется с Сартром в отрицании
диалектики природы.
Второй аспект диалектики характеризует ее как метод. Это спо¬
соб схватить, понять, познать движение реальных человеческих
целостностей, причем не только через научные и философские
виды познания, но и через действие и участие. Учитывая, что
всякая реальность, которую мы познаем, диалектизируется уже
самим фактом вторжения человеческого элемента, который делает
диалектичным все, к чему он прикасается, диалектический метод
в некоторых своих процедурах может применяться не только в
изучении социальной реальности, но и в науках о «недиалектиче¬
ской» природе.
Третий аспект диалектики — в диалектическом соотношении
между сферами реального, операциональными рамками науки,
включая сюда и применяемый ею метод, и конструируемым нау¬
кой объектом.. Это диалектическое соотношение возникает как ре¬
зультат отсутствия строгого параллелизма между сферами реаль¬
ного и науками, которые их изучают.
Особое место в концепции диалектики Гурвича занимает про¬
блема целостности, что еще в одном пункте сближает ее с «тео¬
рией практических ансамблей» Сартра, развиваемой им в «Крити¬
ке диалектического разума» (1960). Согласно Гурвичу, диалек¬
тика, идет ли речь о реальном движении или о методе, направ¬
лена одновременно на ансамбли и их конститутивные элементы,
целостности и их части. Чтобы быть последовательной, диалек¬
тика должна изучать с такой же интенсивностью движение к
плюральности целостностей, как и обратное движение к их объе¬
динениям. Ансамбли, или целостности, с которыми имеют дело
науки, в особенности науки о человеке и, в частности, социоло¬
гия и история,— это ограниченные, конечные реальности, тогда
как целостности, о которых говорит философия, бесконечны. Из
этого Гурвич делает вывод, что «движение к плюральности це¬
13 Стрельцова Г. Я. Критика экзистенциалистской концепции диалектики,
с. 25.
210

лостностей имеет больше шансов быть акцентировано в науках
о человеке, а движение в направлении объединения целостно¬
стей — в философии» 14.
Исходя из признания диалектичности социальной реальности,
Гурвич особую роль отводит диалектике в науке о социальной ре-
вльпости — социологии. Без опоры на диалектику не могут быть
р(члены проблемы связи между общей социологической теорией
и эмпирическими исследованиями, проблемы отношений между
описанием, пониманием и объяснением, между социологией, исто¬
рией и другими социальными науками. Диалектика в социологии
призвана также разрешить проблему соотношения ценностных и
познавательных аспектов исследовательского процесса, борясь про¬
гни «сознательных и бессознательных оценок» 15. Однако Гурвич
считает, что возможности диалектики небезграничны. По его мне¬
нию, она не дает и не может дать социологического объяснения.
Пот почему в отношении диалектики Гурвич предпочитает гово¬
рить не об объяснении, а об «освещении». Диалектические про¬
цедуры осуществляют лишь подготовку объяснения; использова¬
ние же диалектики с целью объяснения может, с точки зрения
Гурвича, вести лишь к чистому описанию в социологии.
Подведем итоги и сформулируем основные оценки «диалекти¬
ческого гиперэмпиризма» как метатеоретического обоснования со¬
циологической науки. Итак, диалектическая концепция Гурвича
ввилась реакцией на господствующее в академической социологии
метафизическое мировоззрение, переоценку роли формализации,
преобладание количественного анализа над качественным, подход
к обществу как к статичному и бесконфликтному образованию.
Опираясь на диалектику, Гурвич стремится сделать более под¬
вижным понятийный аппарат социологии и тем самым приблизить
его к конкретному человеческому опыту.
Псе эти устремления не могут не вызвать положительного от¬
ношения в марксистской диалектике. Принцип рассмотрения яв¬
лений в их становлении и динамике, в постоянном движении и
гмеие форм бытия был четко сформулирован К. Марксом, кото¬
рый писал о диалектике, что «в позитивное понимание сущест¬
вующего она включает в то же время понимание его отрица¬
нии, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она
рассматривает в движении, следовательно также и с ее преходя¬
щей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому су¬
ществу своему критична и революционна» 16. В логическом плане
14 Gurvitch G. Dialectique..., p. 25.
Ibid., p. 183.
Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 22
211

для эффективного исследования различных сторон бесконечной ре¬
альности в движении действительно требуется, по словам В. И. Ле¬
нина, «всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость,
доходящая до тождества противоположностей...» 17
Однако благие намерения Гурвича теряются в большом коли¬
честве фундаментальных пороков, что никак не позволяет видеть
в «диалектическом гиперэмпиризме» методологическую базу со¬
циологического знания. Необходимо прежде всего подчеркнуть
имеющее место в «диалектическом гиперэмпиризме» противоре¬
чие между онтологическим дуализмом и, шире, плюрализмом, и
признанием универсальности диалектического метода, применяе¬
мого как в изучении природы, так и в изучении общества. Тео¬
ретические последствия этого противоречия чрезвычайно важны.
Онтологический дуализм Гурвича, который выражается в утвер¬
ждении диалектичности общественного развития и отрицании ди¬
алектики природы, сближает его в известном смысле (наряду с
Сартром) со сторонниками «понимающей социологии», постули¬
рующих коренное различие мира природы и мира «духа». Одна¬
ко у Гурвича отсутствует свойственный «понимающей социоло¬
гии» методологический дуализм, что проявляется в отказе от
дилеммы «объяснение — понимание» и в признании возможно¬
сти применения диалектики в познании природы.
Но как возможно диалектическим методом познавать «неди¬
алектическую» реальность, каковой, по мысли Гурвича, является
природа? Ведь Гурвич обосновывает свою методологию не позна¬
вательными целями науки, а той реальностью, на которую мето¬
дология направлена. К специфике социальной реальности он,
в частности, апеллирует для обоснования большей значимости
диалектики в социологии, чем в естествознании, реальность яв¬
ляется для него критерием выбора той или иной диалектической
процедуры, сложность социальной реальности лежит в основе
множественности социальных наук и т. д. По существу ответ на
поставленный вопрос в «диалектическом гиперэмпиризме» отсут¬
ствует.
Чтобы выйти из создающегося затруднения, Гурвич выдвигает
два тезиса: во-первых, отсутствие строгого «параллелизма» меж¬
ду методом и реальностью («диалектичность» отношений между
ними), во-вторых, «вторжение» диалектики в природные объек¬
ты в процессе их познания, своеобразное их «заражение» диа¬
лектикой. В этих пунктах с очевидностью проявляется методоло¬
гический субъективизм Гурвича, тесно связанный с его реляти¬
визмом. Действительно, первый тезис отнюдь не снимает пробле¬
17 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 99.
212

му, он только вновь выявляет ее, ибо возникает законный вопрос:
почему в одних исследовательских ситуациях реальность служит
критерием выбора того или иного метода, а в других — нет
(вследствие «диалектичности» отношений между методом и ре¬
альностью)? Остается лишь уповать на произвол познающего
субъекта.
Что касается второго тезиса, то что в нем может означать «за¬
ражение» диалектикой «недиалектической».природной реальности
а процессе ее познания? Очевидно, речь может идти лишь о «диа-
локтизации» познающей, но не познаваемой реальности, посколь¬
ку имеется в виду познавательное вторжение в исследуемый объ¬
ект. Получается, что познавательная «диалектизация» имеет дело
с, самой собой, а не с познаваемой реальностью, что явно гра¬
ничит с солипсизмом.
Другое проявление релятивизма теории Гурвича — это провоз-
ишиаемая под флагом борьбы с догматизмом беспредпосылоч-
N петь его диалектики. Гурвич фактически отказывает диалектике
и функции выработки теоретической позиции, рассматривая ее в
ьлчестве своего рода «санитарной службы» познавательного про¬
месса. Но спрашивается, чем отличается такая позиция от точки
прения «нуль гипотезы»г присущей критикуемой Гурвичем эмпи¬
рической социологии? Более того, в «диалектическом гиперэмпи¬
ризме» позиция «нуль гипотезы» выступает не просто как мето¬
дическая рекомендация в эмпирическом исследовании, но как фи¬
лософский принцип.
Естественно, что «нулевой гипотезы» быть не может, а идея
полной беспредпосылочности знания утопична. Именно поэтому
Гурвич в позитивном плане вынужден неустанно апеллировать к
нес конечному многообразию непрерывно изменяющегося челове¬
ческого опыта. Но эта апелляция — лишь одно из выражений того
же релятивизма. Порочный круг определения «подлинной» диа-
м ьтики через «гиперэмпиризм», а эмпиризма через диалектику,
приводит Гурвича к тавтологичности в основном постулате его
шорни.
Вам термин «диалектический гиперэмпиризм» тавтологичен, ибо
ею изобретатель приписывает изначально одни и те же атрибуты
и «диалектическому», и «гиперэмпиризму». Вот какой ценой Гур-
приходится избавляться от «догматизма»!
И концепции диалектики Гурвича имеет место своего рода «аб-
• плютизация относительного», и в этом его фундаментальное
шличие от объективной материалистской диалектики. «...В (объ¬
ективной) диалектике относительно (релятивно) и различие
между релятивным и абсолютным. Для объективной диалектики
и релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики
213

релятивное только релятивно и исключает абсолютное»18,—писал
В. И. Ленин.
Диалектический подход отнюдь не отвергает формально-логи¬
ческого, как того требует Гурвич, подобное «отбрасывание» само
по себе недиалектично. Задача состоит не в том, чтобы
отвергать законы и принципы формальной логики, соединяя меж¬
ду собой, с одной стороны, диалектику, с другой — социологию,
а в том, чтобы обнаруживать диалектическое в самом развитии со¬
циологического знания, ибо «всему познанию человека вообще
свойственна диалектика» 19.
Диалектика Гурвича — хороший пример* того, как абстрактные
призывы к конкретности, к познанию всего и вся сразу и цели¬
ком, оборачиваются абстракциями худшего сорта. В результате
мы встречаемся с большим количеством трюизмов, с утвержде¬
ниями типа: «иногда бывает так, а иногда бывает иначе». Много
ли подобные утверждения могут дать для развития научного зна¬
ния? Полный релятивизм — это не способ познания, а способ
разрушения познания; вот почему «диалектический гиперэмпи¬
ризм» не может претендовать на роль метатеоретического основа¬
ния социологической науки.
Проблема научного метода.
Социология и история — «дуумвират» наук о человеке
Диалектическая методология в трактовке Гурвича специфическим
образом преломляется в методах различных социальных наук.
Гурвич выделяет три метода изучения социальной реальности 20.
1. Систематизирующий и аналитический метод обычно пресле¬
дует практические цели и, будучи направлен на единственный
глубинный уровень социальной реальности, выхваченный более
или менее искусственно из тотальности, стремится придать ему
связность, чтобы достичь наибольшей эффективности в специ¬
фической социальной рамке, предпосылки которой, как правило,
не осознаны. Таков метод большинства частных социальных наук.
2. Индивидуализирующий, или сингуляризирующий, метод
применяется двумя частными социальными науками: историей и
этнографией, которые подобно социологии изучают целостные со¬
циальные феномены в их ансамбле. Этнография изучает «непро¬
метеевские» общества, т. е. общества, лишенные осознания из¬
менений. Историография изучает «прометеевские», или историче¬
ские, общества в их неповторимых и уникальных аспектах.
18 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 317.
19 Там же, с. 321.
20 Traite de sociologie, t. 1. Sous la dir. de Gurvitch G. 2-eme ed. corr. Paris,
1962, p. 21-27.
214

Метод качественной и дискретной типологии — это метод со¬
циологической науки, который теснейшим образом связан с эмпи-
Imiс-тской диалектикой. Конструирование типов отличается как от
генерализирующего метода естественных наук, так и от аналити¬
ки систематизирующего метода большинства частных наук и син-
гуляризирующего метода истории и этнографии; оно занимает
промежуточное положение между указанными методами. Типоло¬
гический метод генерализирует до определенной границы, но
лишь, для того чтобы лучше выявить специфичность типа; он син-
гуляризирует до определенного пункта, но для того чтобы лучше
им явить рамки, которые могут повторяться. Само проме¬
жуточное положение типологических методов между генера¬
лизацией, сингуляризацией и систематизацией, между повторени¬
ем и дискретностью, между объяснением и пониманием
пшдетельствует о том, что они не могут разрабатываться эффек-
тишто без опоры на диалектику. Это, в частности, наблюдается
при различении Гурвичем трех основных видов типов: микросоцио-
логических типов частных групп, типов социальных классов и
глобальных обществ. Микросоциологические типы, по Гурвичу,
самые абстрактные и самые общие, так цак они допускают част¬
ное повторение внутри макросоциологических рамок. Типы част¬
им х групп более конкретны, чем микросоциологические, но ме¬
нее — чем типы глобальных обществ и социальных классов. Это —
абстрактно-конкретные типы. Наконец, типы социальных классов
и глобальных обществ наиболее конкретны и близки к историчес¬
кому существованию, т. е. встречаются чрезвычайно редко. Вы¬
деляемые три вида должны служить ориентировочными пунктами
для последовательного конструирования типов, способствуя их
мааимной верификации.
Итак, метод социологии, согласно Гурвичу,— это типологиче¬
ский метод, которому он приписывает универсальную значимость.
II действительно, «диалектико-эмпиристская социология»— это
бесчисленное множество типологий, их критериев и определе¬
ний различных типов. Какую бы проблему ни исследовал
Гурвич, он, стремясь выразить бесконечное богатство и разнооб¬
разие социального феномена, конструирует квазибесконечное ко¬
личество типов, подтипов и т. д. на основании множества кри¬
териев. При этом он, как правило, не забывает подчеркнуть, что
это количество в принципе может быть увеличено, так как всякая
классификация социологических типов «обладает главным обра¬
зом прагматическим характером...» 21
21 Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie, t. I. Vers la sociologie
differentielle. 4^eme ed. Paris, 1968, p. 507.
215

Какое же место в действительности занимает типологическая
процедура в методологическом аппарате социологической науки?
То, что она занимает в нем определенное место наряду с рядом
других методов, несомненно. Но более чем сомнительна та роль,
которую отводит ей Гурвич. Во-первых, вряд ли нужно специаль¬
но доказывать, что типологизация в социологии не является при¬
вилегированным методом в сравнении, например, с систематиза¬
цией и анализом, которые Гурвич квалифицирует как методы
исключительно частных социальных наук. Во-вторых, конструи¬
рование типов различного рода отнюдь не специфично для социо¬
логии; в такой же мере этот метод широко применяется в дру¬
гих социальных науках.
Особое внимание Гурвич уделяет проблеме объяснения, ибо в
нем, с его точки зрения, состоит одна из основных задач социо¬
логического исследования.
В современной западной социологии Гурвич констатирует яв¬
ный упадок и кризис объяснения, что грозит социологии стать
прикладной наукой, неспособной дать объяснение наиболее зна¬
чительным явлениям нашей эпохи.
Каковы же причины упадка социологического объяснения? Гур¬
вич называет пять таких причин 22. Это: 1) общий кризис жест¬
ких формул детерминизма, 2) злоупотребление оппозицией между
пониманием и объяснением, 3) тенденция. каждой из отраслей
социологии ограничиваться своими собственными рамками в от¬
ношении объяснения, 4) отсутствие диалектических процедур в
социологии и, наконец, 5) кризис общей теории в социологии.
Очевидно, что проблема объяснения у Гурвича находится в
тесной связи с проблемой детерминизма, который в общем смыс¬
ле он определяет так: «Детерминизм есть интеграция частных
фактов в одну из многочисленных реальных конкретных рамок,
или вселенных (переживаемых, познаваемых, конструируемых),
которые всегда остаются случайными; он располагает эти фак¬
ты, т. е. объясняет их в функции понимания рамки» 23. Уже из
этого определения явствует релятивизм и плюрализм в подходе
к проблеме детерминизма. Действительно, Гурвич предпочитает
говорить не о детерминизме, но о «социальных детерминизмах»;
не случайно, одна из его основных работ носит название: «Со¬
циальные детерминизмы и человеческая свобода». Основная цель
этой книги — доказать, что каждый уровень социальной реаль¬
ности, каждая социальная группа, класс, глобальное общество
обладают своим собственным детерминизмом, а относительности
22 «Cahiers internationaux de sociologie», 1956, v.XXI, juillet — dec., p. 8—12.
23 Gurvitch G. Determinismes sociaux et liberte humaine. Paris, 1955, p. 40.
216

и многоформности детерминизмов соответствуют различные сте¬
пени человеческой свободы.
Гурвич считает причинные объяснения «в высшей степени же¬
лательными в социологии» 24, но причинность, по его мнению,
может быть только индивидуальной и единичной. Из различных
процедур: прямого включения в целостности, установления
функциональных корреляций, закономерностей-тенденций, еди¬
ничной причинности,— именно последняя трактуется как наибо¬
лее объясняющая. Поскольку она наиболее часто и плодотворно
применяется в исторической науке, то «из всех наук о человеке
только история объясняет лучше и более достоверно, чем со¬
циология» 25. Отсюда и следует призыв к единству социологиче¬
ского и исторического объяснения и — шире — социологии и ис¬
тории.
Обе эти науки в трактовке Гурвича призваны осуществлять ру¬
ководство ансамблем социальных наук. Интеграция последних не
может быть реализована в рамках общей науки о человеке; эту
задачу призван осуществить «дуумвират» социологии и историче¬
ской науки, которые обладают следующими общими чертами:
I) обе они изучают целостные социальные феномены; 2) обе
сталкиваются с проблемой структур и конъюнктур; 3) и та и дру¬
га и решают проблему множественных социальных времен; 4) обе
они науки объясняющие26. В негативном плане этот «дуумви¬
рат» объединяет наличие общего «врага» — философии истории,
которая стремится выявить «смысл истории» и дать однозначное
объяснение хода исторического процесса. Различия между социо¬
логией и историей коренятся прежде всего в их методах: хотя
история и не отказывается от типологий, она ищет неповторимое
и незаменимое в движений «прометеевских» обществ. В то время
как история делает акцент на непрерывности перехода от одних
структур к другим, на непрерывности их разрушений, непрерыв¬
ности неповторимых событий, социология, напротив, акцентирует
дискретность изучаемых ею типов. Чтобы прийти к плодотворно¬
му сотрудничеству социологии и истории, необходима опора на
«;>мпирико-реалистическую » диалектику.
Оценивая подход Гурвича к проблеме объяснения, необходимо
отметить, что его призыв к единству социологического и истори¬
ческого объяснения (и вообще социологии и истории) имеет по¬
ложительное значение, учитывая в особенности принципиальный
антиисторизм современной ему западной социологии. Но не вы-
п Guruitch G. La vocation..., t. II, p. 475.
u «Cahiers internationaux de sociologie», 1956, v. XXI, juillet — dec., p. 14.
9,1 Guruitch G. Dialectique..., p. 223.
217

держивает критики трактовка метода исторической науки как ин¬
дивидуализирующего. Обобщение в истории так или иначе широ¬
ко применяется, хотя удельный вес и масштабы обобщений в ней
не столь велики, как в некоторых других науках. Если принять
точку зрения «индивидуализирующей» истории, которую отстаива¬
ли Ранке, Риккерт, Виндельбанд и вслед за ними отстаивает Гур¬
вич, то идеалом истории было бы издание исторических докумен¬
тов: история была бы в этом случае «индивидуализирована» до
предела, а обобщение историка почти полностью элиминировано,
но это означало бы, по существу, упразднение исторической
науки.
Что ^же касается трактовки Гурвичем проблемы объяснения и
детерминизма в социологии, то она заслуживает самой серьез¬
ной критики. В противовес социологам-эмпирикам, не стремя¬
щимся проникнуть в сущность социальных явлений, Гурвич ча¬
сто повторяет слова Г. Башляра о том, что «наука ищет скры¬
тое». Но что же он обнаруживает на «скрытом», сущностном
уровне социальной реальности? Господство случайности. И это
вполне логичное следствие и одно из проявлений релятивистской
и плюралистской методологии. Сфера детерминизма оказывается
замкнутой отдельными социальными рамками; каждая из них об¬
ладает своим собственным детерминизмом: сколько рамок —
столько и детерминизмов. Ограничивая причинность индивиду¬
альной причинностью, Гурвич, по существу, изменяет своей
точке зрения целостности; в противном случае индивидуальная
причинность оказывалась бы включенной в более общую причин¬
ную детерминацию.
Гурвич, таким образом, не отрицает детерминизм, но припи¬
сывает ему чрезвычайно ограниченный смысл: факты в его ин¬
терпретации детерминированы социальными рамками, которые
сами случайны. Следовательно, признание ограниченной законо¬
мерности явлений сочетается с утверждением их фундаменталь¬
ной случайности.
Пафос марксистской концепции детерминизма состоит в отри¬
цании жесткой детерминации социальных процессов. Но это от¬
рицание отнюдь не тождественно принципиальному индетерми¬
низму, к которому приводят релятивизм и плюрализм в социо¬
логии. Марксистская социология отвергает фатализм в трактовке
общественного развития и исходит из статистического характера
социальных закономерностей. Социальные законы «не имеют
иной реальности, кроме как в приближении, в тенденции, в сред¬
нем, но не в непосредственной действительности» 27. Социальные
27 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 39, с. 355.
218

змкономерности специфическим образом действуют на различ¬
ных уровнях, в различных сферах социальной реальности, а,
следовательно, последние обладают определенной степенью внут¬
ренней детерминированности. Но марксистский материалистиче¬
ский монизм отстаивает принципиальную закономерность соци-
плкных процессов и этим противоположен «плюрализму». Если
«плюрализм» обнаруживает на сущностном уровне произвол слу¬
чи \\пости, то для марксистской социологии «отношение сущно¬
стей или между сущностями»28 — это сфера закономерности.
Мели «диалектический гиперэмпиризм» приводит к хаотическо¬
му нагромождению типологий, то марксизм дает стройную си¬
стему социологического знания, способного объяснять сущ¬
ность социальных явлений и предвидеть их развитие.
Проблемы социальной реальности
1. «Целостные социальные феномены» и проблемы социальной
реальности. Одно из важнейших мест в системе социологиче¬
ских понятий «диалектического гиперэмпиризма» занимает поня¬
то «целостных социальных феноменов». «Целостные социальные
феномены» представляют собой, согласно Гурвичу, предмет со¬
циологической науки. Именно поэтому последнюю он определяет
следующим образом: «Социология есть основанная на диалектике
китоственная и дискретная типология аструктурных, структури¬
руемых и структурированных целостных социальных феноменов,
которые она изучает одновременно на всех глубинных уровнях,
но всех масштабах и во всех секторах с тем, чтобы прослеживать
и\ движение структурации, деструктурации, реструктурации и
риз рушения, находя их объяснение в сотрудничестве с
о 90
историей» .
Понятие «целостных социальных феноменов» заимствовано
Гурвичем у виднейшего представителя Французской социологи¬
ческой школы, последователя Э. Дюркгейма Марселя Мосса
(1872—1950). Необходимо подчеркнуть, что в творчестве Мосса это
понятие не было разработано в более или менее развернутом
иидо. Идея «целостных социальных феноменов» была выражена
Моссом в форме неявных методологических установок и от дель¬
тах высказываний в различных произведениях, из которых наибо¬
лее значительным является «Опыт о даре. Форма и основание
обмена в архаических обществах» (1925). Идея «целостных со¬
циальных феноменов» у ее автора выступала в двух аспектах:
^ Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 138.
>в Traite de sociologie, t. 1, p. 27.
219

методологическом и онтологическом. В первом аспекте она содер¬
жала в себе установку на рассмотрение определенных социаль¬
ных явлений в тесной связи с другими социальными явлениями и
с тем целым, в которое эти явления включены, ибо «понять что-
либо можно только отнеся его к целому, ко всей общности, а не
к изолированным частям» 30.
Во втором аспекте понятие «целостных социальных феноме¬
нов» у Мосса обозначает явления социальной реальности, которые
пронизывают все стороны жизни социальной системы, фокуси¬
руют и сосредоточивают ее в себе. Эти феномены являются од¬
новременно юридическими, религиозными, эстетическими, эконо¬
мическими и т. д. Они «в определенных случаях приводят в дви¬
жение целостность общества и его институтов» 31.
Гурвича привлекают оба аспекта идеи «целостных социальных
феноменов». Но в интерпретации идей Мосса Гурвич не избежал
проецирования своей собственной концепции на концепцию свое¬
го предшественника. В то же время он подвергает критике неко¬
торые положения Мосса, в которых близость между обеими кон¬
цепциями, по его мнению, отсутствует.
В общем смысле Гурвич склонен трактовать «целостные со¬
циальные феномены» гораздо шире, чем Мосс. Это проявилось,
в частности, во взгляде на них как на предмет социологии. Че¬
рез «целостные социальные феномены», или целостности в дви¬
жении, прежде всего утверждается социальная реальность. «Це¬
лостные социальные феномены», по Гурвичу, никогда не иден¬
тичны ни одному из их конкретных содержаний и представляют
всегда больше, чем их ансамбль, и тем более, чем их сумма.
«Целостные социальные феномены», по Гурвичу, не просто «ох¬
ватывают» различные аспекты социальной жизни, по и являют¬
ся ее могучей движущей силой. Это — «вулканический» элемент
социальной реальности. «’’Целостные социальные феномены“,
и частичные, и глобальные, связаны с социальным витализ
мом...» 32,— пишет Гурвич. Поистине в его интерпретации соци¬
альная реальность обладает в лице «целостных феноменов» той
импульсивной всепроникающей силой, которую А. Бергсон назы¬
вал «жизненным порывом».
Гурвич подчеркивает специфичность социальной реальности по
отношению к индивидуально-психической и несводимость первой
ко второй. В этом отношении он следует традиции школы Дюрк
гейма. Но он отказывается от «социального реализма» Дюркгей
30 Mauss М. Oeuvres, t. 3. Cohesion sociale et divisions de la sociologie. PariH,
1969, p. 214.
31 Mauss M. Sociologie et anthropologie. Paris, 1950, p. 274.
32 Gurvitch G. La vocation..., t. I, p. 20.
220

ма с его утверждением независимости социальной реальности от
индивидуального сознания и действия: «целостные социальные
феномены» и «целостные психические феномены» находятся, с его
точки зрения, в состоянии диалектического взаимодействия.
Гурвич подвергает резкой критике индивидуалистический но¬
минализм в социологии, сводящий социальную реальность к про¬
цессу межличностного взаимодействия. За это он, в частности,
критикует ряд американских социологических концепций и тео¬
рию М. Вебера. В то же время он против взгляда на общество как
на совокупность застывших в неподвижности институтов. В част¬
ности, у Т. Парсонса термины «система», «структура», «инсти¬
туты» определяются друг через друга, что лишь скрывает его не¬
способность уловить социальную реальность как специфическую
и динамическую целостность. Последняя, по Гурвичу, отнюдь не
сводится к «системе», так как она есть непрерывное усилие,
деятельность, борьба людей. «Общество есть прежде всего...
коллективное творчество» 33,— пишет он. «Волевой» фактор со¬
циальной жизни чрезвычайно импонирует Гурвичу, и он «извле¬
кает» его из теорий самых различных мыслителей: Сен-Симона,
Маркса, Прудона, Мосса.
Ряд моментов изложенной концепции социальной реальности
выгодно отличают ее от других концепций западных социологов
н имеют положительное значение. Это относится, в частности,
к постановке проблемы «целостных социальных феноменов»,
к утверждению специфичности социальной реальности и ее диа-
тктического соотношения с психической реальностью, к критике
гпциального номинализма и спиритуализма. Гурвич справедливо
подчеркивает противоречивый характер социальной действитель¬
ности в противовес теориям, постулирующим господство социаль¬
ной сплоченности и гармонического порядка. Наконец, положи¬
шь ытой оценки заслуживает и акцент на роли социально-пре-
обрмзующей деятельности человека, который является (индиви-
м vh.ii кно и коллективно) не только продуктом, но и субъектом
оощественных отношений.
Однако в трактовке Гурвичем социальной реальности сказыва-
мм'си и основные пороки общей методологии «диалектического ги¬
мн рэмпиризма». Хотя сама постановка проблемы «целостных со¬
мин ы.пых феноменов» не может вызвать возражений, ее решение
Гурмичем ни в коей мере нельзя считать удовлетворительным.
I n маемая им характеристика «целостных социальных феноме¬
ном», как явствует из изложенного, чрезвычайно неопределенна,
расплывчата и даже имеет оттенок некоторого мистицизма; эти «фе-
*■ Ibid., t. II, p. 444.
221

номеиы» выступают в его толковании как некая неуловимая, все¬
сильная и мистическая субстанция с бесчисленным количеством
атрибутов, трансцендентная по отношению к своим эмпирическим
проявлениям. Гурвич совершенно игнорирует такой важнейший
«целостный социальный феномен», как общественно-экономиче¬
ская формация, сложная противоречивая целостность в движении,
различные типы которой дают возможность понять те или иные
факты социальной жизни.
Гурвич подвергает критике спиритуализм в социологической
теории, но не с позиций материалистического монизма, а с по¬
зиций своей плюралистической методологии. Проблема взаимо¬
действия общественного бытия и общественного сознания раство¬
ряется им в проблеме взаимодействия между отдельными сторо¬
нами множественных социальных сфер, что лишает его критику
спиритуализма твердого методологического основания. Плюра¬
лизм Гурвича явно доминирует над его стремлением к целостно¬
му рассмотрению социальной реальности и, по существу, под¬
рывает идею «целостных социальных феноменов». Действительно,
понятие целостности предполагает, во-первых, специфичность
объекта, во-вторых, полноту всех его свойств, в-третьих, интег¬
рированность свойств объекта. Плюралистическая методология
разрушает прежде всего последний компонент идеи целостности.
Напротив, марксистский материалистический монизм позволяет
гармонически сочетать идею целостности социальной реальности
с признанием ее многомерного, многоуровневого, противо¬
речивого характера.
Наконец, не выдерживает критики общий взгляд на социаль
ную реальность как на «вулканический» поток спонтанного дви¬
жения. Перекликаясь с экстатическим витализмом «философии
жизни», такая точка зрения прямо ведет к иррационализму и
весьма далека от диалектического подхода, синтезирующего и
себе рассмотрение генезиса, функционирования, изменения и сме
ны социальных систем и подсистем. Позиция Гурвича в данном
отношении призвана служить обоснованием принципиальной
непредсказуемости общественного развития, а это в свою очередь
ведет к отрицанию научного статуса социологического знания.
2. «Глубинные уровни» социальной реальности. Социальная ро
альность, согласно Гурвичу, подразделяется на различные слои,
этажи, или «глубинные уровни» (paliers en profondeur), кото
рые призвана изучать особая отрасль социологии — «глубинная
социология»34. Деление на «глубинные уровни» представляет
собой «вертикальный» срез социальной реальности. Этапы изу
84 Тгайё de sociologie, t. 1, p. 155—171.
222

чония «целостного социального феномена» должны осуществлять¬
ся последовательно от наиболее доступного к наименее доступ¬
ному из «глубинных уровней», т. е. от морфологической и эко¬
логической основы до коллективных умственных состояний и
психических актов. Гурвич считает необходимым выделение де¬
сяти таких уровней, которые могут находиться между собой в
состояниях различного рода диалектических взаимодействий.
Общую картину «глубинных уровней» в представлении Гурвича
можно нагляднее всего представить в следующей схеме.
• Т 10. Коллективные умственные состояния и психические акты,
j 9. Коллективные идеи и ценности.
• 8. Бурные, новаторские и творческие коллективные действия.
; 7. Социальные символы.
6. Коллективные установки.
5. Сети социальных ролей,
i 4. Коллективные действия определенной регулярности, но осуще-
! ствляемые вне организованных аппаратов.
3. Социальные модели, включая коллективные знаки, сигналы, пра¬
вила (типичные образцы поведения).
2. Организованные аппараты (социальные институты).
1. Морфологическая и экологическая основа.
Гурвич дает более или менее подробное описание каждого «глу¬
пи много уровня», подчеркивая при этом, что предлагаемая им
классификация является далеко не завершенной.
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что в связи с плю¬
рализмом и релятивизмом общей методологии Гурвича, в его кон-
шчщии не ставится вопрос о детерминированности одного «глу¬
пи иного уровня» другим: речь может идти лишь о взаимодейст-
iniii различных уровней, где в зависимости от «конкретных» об-
• тптельств на первый план могут выступать то одни уровни, то
ipyrne, и вся их иерархия находится в непрерывном движении.
Подобный подход, в сущности, не дает никаких теоретических
рамок, никакой «системы координат», которые бы позволяли
• »ценить значимость, место и удельный вес тех или иных «глу¬
пи иных уровней», а следовательно, и их совокупности. Отсылка к
конкретным исследовательским ситуациям означает не что иное,
инк принципиальный отказ от теоретического решения вопроса.
Чт касается ценности подобной отсылки для эмпирических ис-
I лндований, то она вообще нулевая, так как апелляция к конк-
pi'iiii.iM и изменчивым ситуациям — это либо трюизм, который не
муле дается ни в доказательстве, ни в опровержении, либо при-
мпикшие эмпирическому исследованию обратиться к самому себе.
(!ам метод классификации «глубинных уровней» заслуживает
223

серьезной критики. Прежде всего заслуживает критики полное
растворение такого определяющего «глубинного уровня» социаль¬
ной реальности, как экономический базис, в эколого-морфологи-
ческом слое. Критерии выделения тех или иных уровней в каче¬
стве самостоятельных у Гурвича крайне неопределенны. Можно
согласиться с американским исследователем Ф. Боссерманом, ко¬
торый указывает, что «Гурвич не ясен в отношении того, что со¬
ставляет значимые различия между уровнями» 3\
Действительно, отдельные элементы изложенного деления
отнюдь не исключают друг друга, взаимопроникают и совпадают
друг с другом. Между тем их взаимное исключение является
необходимым условием; в противном случае отделение одних
уровней от других теряет смысл. Последнее обстоятельство также
свидетельствует о несостоятельности подхода Гурвича к «глу¬
бинным уровням» социальной реальности.
3. Микросоциальные типы, группы и глобальные общества.
Как уже отмечалось, Гурвич выделяет три основных вида типов
в социологии, которые должны служить отправными пунктами
для дальнейшего конструирования социологических типов. Это
микросоциологические типы, типы частных групп и типы социаль¬
ных классов и глобальных обществ, которые представляют «гори¬
зонтальное» членение социальной реальности. Соответственно и
социология подразделяется на микросоциологию (изучающую
микросоциальные типы) и макросоциологию.
Микросоциальные типы, или «формы социабельности»,— это
наиболее элементарные составляющие социальной реально
сти36. Они представляют собой «целостные социальные фо
номены», а это предполагает, что они содержат, по крайней
мере, потенциально большинство «глубинных уровней». Однако
эти уровни не могут быть иерархизированы вследствие астру к
турности, чрезвычайной гибкости и неустойчивости «форм социп
бельности». Последние, согласно Гурвичу, распадаются на «Мы»
и «Отношения с Другим». «Мы» рассматривается как «социабель
ность через частичное слияние», «Отношения с Другим»—как
«социабельность через частичную оппозицию». В свою очеродк
«Мы» делится (по степени «частичного слияния») на «массу»,
«общину» и «коммуну».
Гурвич подчеркивает онтологический примат глобальных of*
ществ над микросоциальными типами, а также тесную связь ми к
росоциологии и макросоциологии. В связи с этим он возражай I
35 Bosserman P. Dialectical Sociology. An Analysis of the Sociology of Goor
ges Gurvitch. Boston, 1968, p. 275.
36 Gurvitch G. La vocation..., t. I, p. 119—283; Traite de sociologie, t. 1, p. 172
184.
224

против сближения микросоциологии и социометрии Морено, так
кик последний, по его мнению, игнорирует онтологический при¬
мат глобального общества и несводимость социальных групп и
классов к проявлениям «социабельности».
Социальные группы Гурвич трактует посредством описания
их негативных (им неприсущих) и позитивных признаков, фор¬
ма л мю-логического определения (через род и видовые отличия)
и чрезвычайно сложной типологии. Пристрастие автора «диалек-
шческого гиперэмпиризма» к типологическим упражнениям вы¬
ражается в данном случае в классификации типов групп на
основании пятнадцати критериев (масштаб, длительность су¬
ществования, функции и т. д.). В итоге у Гурвича получает-
щ 49 типов групп. По-видимому, число критериев и основанных
на них типов, можно было бы увеличить до бесконечности.
( >ообое внимание в проблематике социальных групп Гурвич
уделяет социальным классам, которые выступают в его концеп¬
ции как один из основных объектов социологического исследова¬
нии. Он выделяет и подробно описывает шесть кардинальных
признаков социальных классов, которые затем объединяет в од¬
ной дефиниции37: 1) сверхфункциональность, которая состоит
и осуществлении целостности различных видов деятельности,
чгн отделяет классы от однофункциональных (клуб, производст¬
венное предприятие, оркестр и т. д.) и многофункциональных
(политические партии, родственные и возрастные группы и т. д.)
• руин; 2) радикальная непримиримость между социальными
а питами; 3) сопротивление проникновению глобального общест¬
ва, ибо каждый класс рассматривает себя как единственный
пни ip глобального общества, основу его будущего, настоящего
и in прошлого существования; 4) тенденция к интенсивной струк-
•урации; 5) фактичность класса как группы, что отличает его
• и предписываемых (сословия, касты и т. д.) и добровольных
ipvmi; 6) «дистанционность» класса как группы; это означает,
ч I и составляющие класс люди не обязательно должны контакти-
рмим I I, друг с другом постоянно «лицом к лицу».
Ч го касается будущего социальных классов, то Гурвич отри-
щнч возможность их исчезновения в индустриализованных об¬
щие шах, но это отнюдь не означает, что «классы, существующие
• настоящее время, вечны или еще менее, что организованный капи-
IIIщам имеет серьезные шансы выжить». Могут быть найдены
mi и»дм планирования, способные привести к определенному рав-
нмиисто между новыми социальными классами, которое по край-
11 tiiunltch G. Le concept de classes sodales de Marx b. nos jours. Paris, 1954,
I» 11П—129.
# Пинии n 2456
225

ней мере частично уничтожит экономическое неравенство между
ними. Однако, с точки зрения Гурвича, «остается открытым
вопрос о том, будет ли классовое равновесие в глобальной пла¬
нируемой посткапиталистической структуре очень длительным:
или же его раньше или позже заменит острая борьба между
классами, ни число которых, ни характер невозможно пред¬
видеть» 38.
Трактовка Гурвичем глобального общества тесно связана с
его пониманием социальной структуры. Проблема социальной
структуры выступает, с его точки зрения, в полной мере лишь
на макросоциологическом уровне; только классы и глобальные-
общества в достаточной степени структурированы. Под структу¬
рой Гурвич понимает относительное равновесие между «глубин¬
ными уровнями», социальными регламентациями, детерминизма-
ми, социальными группами и т. д., которое осуществляется через;
посредство моделей, знаков, символов, привычных социальных
ролей, иными словами, продуктов культуры 39. Социальные струк¬
туры никогда не являются статичными, они постоянно находят¬
ся в процессе структурации и деструктурации.
Глобальная социальная структура является для Гурвича ос¬
нованием типологии глобальных обществ. Как и многие другие
типологии «плюралистской» социологии, она не представляет осо¬
бого интереса. Гурвич выделяет четыре типа «архаических» гло¬
бальных обществ, шесть типов «исторических» глобальных об¬
ществ и, наконец, четыре типа глобальных обществ, борющихся
между собой в настоящее время: дирижистское общество, соот¬
ветствующее организованному полностью развитому капитализ¬
му; фашистское общество на техно-бюрократической основе; об*
щество, планируемое в соответствии с принципами коллекти
вистского этатизма; общество, планируемое согласно принципам
плюралистского коллективизма.
Гурвич подвергает резкой критике современное капиталисти
ческое общество, утверждая, что существует огромный разрын
между развитой техникой и очень отсталыми социальными, поли
тическими и юридическими институтами. «Можно сказать, что
если наша техника принадлежит второй половине XX века, то
наши институты воспроизводят первую половину XIX»40,-
пишет Гурвич. Поэтому он считает социальную революцию и
капиталистических странах необходимой и неизбежной. Основную
опасность он видит в росте технократической угрозы. Чтобы про
38 Guruitch G. Le concept.., p. 137.
39 Guruitch G. Determinismes sociaux et liberte humaine, p. 100; Traite ill*
sociologie, t. 1, p. 214.
40 Guruitch G. (ed.). Industrialisation et technocratie. Paris, 1949, p. 179.
226

тивостоять этой угрозе, необходима опора на рабочий класс, ко¬
торый «в настоящее время является подлинным гарантом полити¬
ческой и экономической демократии», и исчезновение «патро-
нального элемента» 41.
Гурвич, однако, критикует капитализм не с позиций научного
социализма, а с позиций «плюралистского коллективизма», вос¬
производящего утопический анархистский идеал Прудона.
Концепция типов социальной реальности Гурвича воспроизво¬
дит на более частном уровне фундаментальные пороки «диалек¬
тического гиперэмпиризма». Релятивизм и плюрализм общей ме¬
тодологии сочетаются в его концепции с абстрактным и формаль¬
ным типологизированием различных проявлений «социабельности»,
групп и обществ. К бесчисленным типам того или иного феномена
Гурвичу часто нечего добавить, кроме их формально-логической
дефиниции, что дает почти нулевое знание об объекте. Бесчис¬
ленные типологии основаны на весьма туманных критериях, сами
мпгы не дифференцированы и перекрещиваются между собой.
Гурвич подчеркивает единство микросоциологии и макросоцио-
мнии (и это правильно), но лишь после того, как он их основа¬
тельно разделяет. 4
Концепция социальных классов Гурвича подобно ряду других
•ч о концепций чрезвычайно эклектична. Очевидно, что ряд поло¬
жений заимствован им в марксизме. Акцент на конфликте и
непримиримости отношений между господствующим и угнетае¬
мым классами делает подход Гурвича чрезвычайно нетипичным
||ми западной социологии. Но эта казалось бы сильная сторона
концепции классов незаметно переходит в свою противополож-
нпсть, так как социальные, в том числе классовые антагонизмы
ни считает вечными, неразрешимыми и неустранимыми.
« ..Каждое общество всегда было, является и будет жертвой
• нмых различных антагонизмов»,42 — утверждает Гурвич. Как
мн щм, такая точка зрения чрезвычайно далека от марксистской
и « корсе воспроизводит социал-дарвинистскую концепцию груп-
мниой и классовой борьбы JI. Гумпловича. Это старая концепция
поймы всех против всех», перенесенная в плоскость проблема¬
ми! социальных классов.
порицательное отношение Гурвича к капитализму, признание
неизбежности социальной революции в капиталистических
цчитх, оценка роли рабочего класса в современном обществе
ИЦи тиенно и выгодно отличают его позицию от позиции пре-
п шдшощего большинства современных ему западных социологов,
И1ДМЩИХ из явной или неявной предпосылки о вечности фун-
I пи г itch G. La vocation..., t. И, p. 449, 451.
1 ihuvltch G. (ed.). Industrialisation..., p. 209
227
8*

Даментальных основ капиталистической системы. Тем не менее
типология глобальных обществ Гурвича в целом в высшей сте¬
пени абстрактна и схоластична: она не выдерживает ни теорети¬
ческой критики, ни эмпирической проверки, будучи чрезвычайно
Далека от конкретной исторической действительности. Гурвич, по
существу, отрицает коренную противоположность двух главных со¬
циальных систем современности, утверждая, что не только при
капитализме, но и при социализме существует, хотя и в меньшей
степени, угроза торжества техно-бюрократических элементов.
Этот тезис Гурвича советские марксисты подвергли критике, по¬
казав его теоретическую и фактическую несостоятельность43.
Хотя этот представитель «плюралистской» социологии и отка¬
зывается от научного предвидения исторической перспективы об¬
щественного развития под предлогом того, что социология «не
способна пророчествовать», определенный взгляд на будущее у
него, конечно, имеется. Но этот взгляд проникнут пессимизмом.
«Плюралистский и децентрализованный коллективизм» для Гур¬
вича — это только средство возможного спасения цивилизации.
Гурвич не видит уже существующую в современном мире под¬
линную позитивную альтернативу капитализму, поскольку стре¬
мится заменить марксистскую теорию общественно-экономичес¬
ких формаций как этапов поступательного движения общества
своей расплывчатой типологией глобальных обществ. В результа¬
те «неутешающая» диалектика Гурвича приходит к апокалипти¬
ческому видению будущего.
*
В последние годы наблюдается усиление воздействия идей Гур¬
вича на западную социологию. К ним все чаще обращаются в
связи с ломкой ряда основополагающих понятий традиционной
академической социологии. Сторонникам леворадикальной социо¬
логии импонирует критицизм Гурвича в отношении капиталиста
ческого общества и «академической» социологии. Созвучными
этому направлению оказывается акцент Гурвича на антагони
стическом характере общественного развития и констатация кри
зиса западной социологии, подчеркивание им необходимости и
неизбежности «диалектизации» социологического знания.
Анализ творчества Гурвича позволяет дать ответ на общий
вопрос: удалось ли ему реализовать те замыслы и намерения,
которые были сформулированы в его «диалектико-эмпиристской»
социологии? Рассмотрение концепций Гурвича дает полное осио
вание ответить на поставленный вопрос отрицательно. Гурвич
ставит своей задачей «диалектизировать» диалектику, но в дой-
43 Какое будущее ожидает человечество? Прага, 1964.
228

ствительности эклектизирует ее. Он стремится «дедогматизиро-
иать» социологию, но взамен предлагает догматическую социо¬
логическую доктрину, в которой плюрализм есть лишь одно из
выражений его догматизма. Гурвич хочет разрушить «мумифи¬
цированные» понятия, сделать подвижным понятийный аппарат
социологии с тем, чтобы таким образом выразить бесконечно
разнообразную и динамичную социальную реальность; в итоге
жо мы обнаруживаем у него бесчисленное множество застывших
типологий и формально-логических определений типов. Выступая
мод лозунгом конкретности, Гурвич строит знание крайне абст¬
рактного и схоластического толка.
Стремясь познать «целостные социальные феномены», Гурвич
хочет построить целостное социальное знание, целостное не толь¬
ко в смысле его специфичности и интегрированности, но главным
образом в смысле его всеохватывающего характера. Если бы при¬
шлось путем своеобразного «экстрагирования» понятийной систе¬
мы «плюралистской» социологии, ее духа, выявлять ее осново¬
полагающее понятие, то им бы безусловно оказалось понятие
«всё». Социология, по Гурвичу, должна охватывать одновременно
всю социальную реальность, все ее аспекты и уровни, целое и
части, аструктурные, структурируемые и структурированные и т. д.
Но может ли наука строиться подобным образом? Попытка охва¬
ты, все аспекты социальной жизни в социологическом знании
(а именно таков замысел «диалектического гиперэмпиризма»)
при господстве принципиального релятивизма, при отсутствии
• системообразующего» принципа приводит Гурвича к множеству
фишзмов и общих мест, к чрезвычайной усложненности описа¬
ний, причем сложность в данном случае выступает не как теоре-
I и веская, но как хаотическая. Именно о таком подходе В. И. Ле¬
нин писал: «И как характерна эта, столь модная в настоящее
время, quasi-реалистическая, а на самом деле эклектическая
оия за полным перечнем всех отдельных признаков и отдель¬
ных «факторов». В результате, конечно, эта бессмысленная по¬
пытка внести в общее понятие все частные признаки единичных
пилений, или, наоборот, «избегнуть столкновения с крайним разно-
• юрпзием явлений»,—попытка, свидетельствующая просто об
игмептарном непонимании того, что такое наука,— приводит
• мюретика» к тому, что за деревьями он не видит леса»44.
Гурвич бросил вызов современной ему западной социологии.
Ни он не смог предложить обоснованной альтернативы традицион-
ной буржуазной социологии. Вот почему мы обнаруживаем в его
торчестве не только констатацию кризиса западной социологии,
но и проявление этого кризиса.
и Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 5, с. 142.

Глава восьмая
Генетический структурализм
Социологическая теория Люсьена Гольдмана
Во Франции в 50—60-е годы значительное влияние, как известно,
приобрели структуралистские концепции. К 60-м годам вокруг
них развивается острая полемика, в которой активно участвуют
представители самых различных теоретических и идеологических
направлений. Одно из центральных мест в этой полемике без¬
условно принадлежит теории «генетического структурализма»,
выдвинутой известным французским социологом Люсьеном Гольд-
маном. Последняя является весьма своеобразной «неомарксист¬
ской» модификацией структурализма, внешне скорее отрицаю¬
щей его, но в сущности имеющей много общего с ним.
Л. Гольдман — известный исследователь в области социологии
духовной культуры, автор ряда книг и статей по проблемам, глав¬
ным образом, философии истории, литературы и искусства1.
В буржуазно-либеральной и леворадикальной среде социологиче¬
ские концепции Л. Гольдмана оцениваются весьма высоко. «Клю-
1 Основные труды JI. Гольдмана: «Человеческая общность и универсум но
Канту» (1945), «Гуманитарные науки и философия» (1952), «Скрытый
бог» (1959), «Диалектические исследования» (1959), «О социологии рома
на» (1964), «Ментальные структуры и культурное творчество» (1970),
«Марксизм и гуманитарные науки» (1970), «Культурное творчество в со
временном обществе» (1971), незаконченное исследование «Лукач и Хай
деггер» (изданное его учеником Э. Ишахпуром в 1973 г.), а также ряд
статей, публиковавшихся во Франции, Англии, США, ФРГ, Испании,
Югославии и т. д. Предметом исследования являются работы Паскаля,
Лукача, Корша, Маркузе, Жана Пиаже, Хайдеггера и др.; художествен
ное творчество Расина, Гете, Мальро, поэзия Гарсиа Лорки и Поля В«
лери, французский «новый роман», модернистский театр Сартра и Жана
Жене, живопись М. Шагала и т. п.
230

чпиой, исходной позицией» социологической теории называет «ге¬
нетический структурализм» французский социолог Р. Пэнкотт
«неомарксистской» ориентации2. «Важным вкладом» в социоло¬
гию культуры считает теорию Гольдмана американский «нео¬
марксист» С. Сэндерс3. Роже Бастид, умеренный либерал, утверж¬
дает, что исследования Гольдмана о Паскале, Расине, Сартре
и Жане Жене «скоро станут классикой» 4 и т. д.
Сегодня, пожалуй, можно говорить о «школе» Гольдмана.
И Брюсселе в 1973 г. появляется сборник «Социология литерату¬
ры» 5, в котором наряду с программными статьями Гольдмана
помещены работы ряда его учеников и сотрудников — X. Уако,
Б, .Поди, Н. Бонота и других, анализирующих произведения
художественной литературы в плане «генетико-структуральной»
«оциологии. В том же году во Франции выходит сборник теорети¬
ческих работ под редакцией социолога литературы Робера Эскар-
ои ", в котором концепция «генетического структурализма» фак-
1ически является одной из центральных. Ряд авторов пытаются
Iвырабатывать ее, другие полемизируют с ней. Под влиянием
ной концепции находятся многие французские социологи культу¬
ры. Чем же можно объяснить столь казалось бы неожиданную
популярность Гольдмана?
Дело в том, что кризис «академической» позитивистской систе¬
мы псе более дает себя чувствовать на Западе. Все больше ис-
• м'доиателей приходят к выводу о «непродуктивности» этой
• ютемы, долгое время господствовавшей в университетах, о ру-
и1 м мости административно закрепленной структуры узко специа-
Iтированных исследовательских групп, разобщенных и жестко
и 11 рппичивавших предмет своего исследования от всех смежных
фи к торов и дисциплин. А отсюда идея комплексного анализа
• монокультурного феномена представляется все более привлека-
иом.ной. Так, одной из основных тем обсуждения на последнем
Hi смирном социологическом конгрессе была сравнительная социо-
ми им цивилизаций. Разработке универсальной теории культуры,
нит ку критериев объективности ее оценок посвящены, например,
• руды известного французского антрополога Луи Дюмона7, аме¬
• I'inkott R. Sociology of literature,—«Archives Europeennes de sociologie»,
lli/o, t. XI, N1, p. 177.
4 Sunders S. Towards a social theory of literature,—«Telos», St.-Louis, 1973—
!H7/|, N 18, p. 121.
‘ tin slide R. Lucien Goldmann.— En: «L’annee sociologique», 1971, ser. 3,
v 21, p. 8.
fiiM'iologie de la1, literatture.'Recherches recentes et discussions. Bruxelles,
ID/M.
P near pit R. et al. Le litteraire et le social. Paris, 1970.
ihunont L. Homo hierarchicus. Paris, 1970.
231

риканских исследователей Р. Меннерса и Д. Кэплэна8, нидер¬
ландского теоретика Невенхойзе 9 и целого ряда других авторов.
Но что же предлагает JI. Гольдман? Он предлагает особый ва¬
риант глобальной и комплексной теории культуры, базирующейся
на социологическом фундаменте и тем самым призванной исклю¬
чить элементы абстракции и субъективности, а также «внеисто-
ризма» и «позитивизма». Он утверждает свою теорию в полемике
со «сциентистскими» и прочими антидиалектическими методами.
Гольдман называет свой метод «генетическим структурализ¬
мом», имея в виду сочетание анализа составляющих «структур»
рассматриваемого объекта с выявлением его социального «гене¬
зиса». В самой общей формулировке эта теория выглядит следую¬
щим образом: «Каждая часть реальности, каждый фрагмент про¬
изведения имеет автономную структуру и обладает имманентным
значением, которое может быть генетически исследовано»10.
Термин «генетический структурализм», представляющий по фор¬
ме парадоксальное сочетание противоположных понятий, внешне
полемически направлен против традиционной философии структу¬
рализма.
Основной порок последнего Гольдман видит в подходе к изу¬
чаемым социокультурным структурам как к априорной данности.
Он предпринимает попытку «дополнить» структурализм собствен¬
ной «диалектической» концепцией.
Следует заметить, что склонность к парадоксальным (и часто
поспешным) обобщениям приводит этого автора к неправомер¬
ному расширению понятия структурализма. Так, в его книге
«Марксизм и гуманитарные науки» мы читаем, что к структура¬
листам следует относить не только направление, начатое Леви-
Строссом и замыкаемое в настоящее время во Франции Роланом
Бартом, но фактически — всю феноменологическую философию
(со времен Гуссерля и даже последние работы по «гештальт-пси¬
хологии»11).
Согласно определению Гольдмана, структурализмом является в,
основном та «идеология», которая стала господствующей по окон¬
чании войны Франции с Алжиром. «Структурализм,— пишет
Гольдман,— развился не из точки зрения технократов, но на поч¬
ве того среднего слоя, университетского и т. п., который стано¬
вился все более пассивным» 12. Он считает, что структуралист¬
ская «идеология» находится в йепосредственной корреляции с
8 Kaplan D., Manners R. Culture Theory. N. Y., 1972.
9 Nieuwenhuize C. A. 0. van. Cross-cultural studies. Hague, 19G3.
10 Goldmann L. Pour une sociologie du roman. Paris, 1964, p. 198.
11 Goldmann L. Marxisme et sciences humains. Paris, 1970, p. 20.
12 Goldmann L. Lukacs et Heidegger. Paris, 1973, p. 166.
232

образованием «организованного капитализма». Она, полагает он„
сводится к изучению «формальных трансисторических структур»..
Отмежевываясь от социально-философской позиции структура¬
листов, он утверждает, что последние «предложили нам культу¬
ру, сосредоточенную на комбинации средств без всякого интереса
к целям и ценностям» 13.
Например, пишет он, Мишель Фуко, хотя и дает «точные науч¬
ные описания существующих структур», но утверждает тем не
менее, что «смысл, если он существует, содержится лишь в безу¬
мии или в подсознательном и вне всякого субъекта». Леви-Стросс
изучает лишь «формальные трансисторические структуры»14.
И основном структуралисты, по его выражению, переносят мето¬
ды изучения «языка» на изучение «слова»: например Леви-Стросс
и Ролан Барт пытаются показать, что миф и мода регулируются
структурами, аналогичными лингвистическим структурам. Такой
подход, справедливо полагает Гольдман, исключает всякую воз¬
можность рассмотрения структур в динамике, возможность объ-
нонения социального развития. Между тем «слово», подчерки¬
вает он, отличается от «языка» тем, что оно «значимо», т. е.
обладает «глобальным смыслом», а язык, именно вследствие своей
функций, «допускает выражение всех значений». «Значимость»
же любого явления раскрывается только если рассматривать его
м аспекте «социализации»: значения «не существуют без средств;
их выражения, но выбор и использование этих средств в каждом
акте слова подчинены своему значению». Поскольку произведения
ду ховной культуры (в данном контексте — литературы) являются
прежде всего «фактами слова», а не просто «лингвистическими
структурами», — лингвистический структурализм не может выя¬
ми ть их «значимой структуры» 15.
Иолее того,— продолжает Гольдман,— структурный анализ
«автономных» лингвистических структур не может быть полезен
даже при изучении в каждом конкретном случае средств, исполь¬
зованных для выражения «глобальной значимой структуры». Во-
первых, поясняет он, такой анализ не содержит в себе средств
контроля степени исчерпанности; во-вторых, структурализм не
дает критерия «уместности» (т. е. обоснованности выбора той
или иной «структуры» предметом исследования.— С. М.).
Таким образом, Гольдман утверждает, что структурализм не
может быть достаточно строгим научным методом, пока и по-
г кольку он не предусматривает критериев объективной «значи-
‘' Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 7.
14 (loldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 166!
'• (loldmann L. Structures mentales et creation culturelle. Paris, 1970, p. XV.,
233

умости» и достаточной полноты исследования. Этот недостаток
он объясняет тем, что структуралисты оперируют только внесо-
циальными и статическими категориями.
Гольдман критикует также «марксистский» вариант структура¬
лизма, выдвигаемый JL Альтюссером. Для Альтюссера «человек
больше не составляет проблемы», утверждает он. Это — «ложное»,
«идеологическое» понятие, «не имеющее смысла» и «не выпол¬
няющее теоретической функции» в социальных науках: только
производственные отношения «создают ситуации и навязывают
людям решения»16. Гольдман не соглашается с такого рода
структуралистской трактовкой марксизма, исключающей актив¬
ность социального субъекта, всякий социальный конфликт, и
даже в принципе — возможность конфликта.
Но если буржуазный структурализм выводится из идеологии
«среднего слоя», сформированного «организованным капитализ¬
мом», то так называемый «марксистский» структурализм индуци¬
руется из явления гораздо более субъективного. Он рассматрива¬
ется не как выражение мировоззрения того или иного социаль¬
ного «слоя», а как результат трудной, «конфликтной ситуации»,
в которую попали «молодые философы»: как следствие конфлик¬
та в их сознании между «симпатией к марксизму и марксистской
формации» и «разочарованием» в политической линии Советского
Союза. Вот почему, по мнению Гольдмана, Альтюссер, исключив
«человеческое из марксистского учения, показал, что конфликта
не существует» 17. (Однако, как мы увидим далее, полемика «ге¬
нетического структурализма» с этой позицией Альтюссера, равно
как и со структуралистской социально-философской концепцией
в целом, ведется весьма непоследовательно.)
Итак, Гольдман полагает, что структуральный анализ нуждает¬
ся в существенном дополнении — внесении в него генетического,
диалектического аспекта. Эту задачу и призвана осуществить его
теория «генетического структурализма». Следует заметить, что
под термином «генетический структурализм» не всегда подразу¬
мевается единая, строго определенная теоретическая конструк¬
ция. Автор временами трактует этот термин в более широком
смысле.
Так, например, «великими вехами» эволюции «генетического
^структурализма» он называет: учение Гегеля, Маркса и... Фрей¬
да 18. Теория психоанализа, таким образом, оценивается почти
наравне с диалектическим материализмом Маркса («Фрейдовская
'1в Goldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 167.
*17 Ibidem.
41 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 27.
234

революция» 1в). Марксизм и психоанализ, утверждает Гольдман,
дополняют друг друга20, являясь «родственными» по своему
«диалектическому» принципу21. Это — «две научные школы
структурно-генетического типа» 22. Та и другая «пытаются по¬
нять и объяснить гуманитарные факты путем включения их в
структурные целостности соответственно коллективной жизни и
индивидуальной биографии». Марксистская диалектика и психо¬
анализ, по мнению Гольдмана, представляют собой близкие и до¬
полняющие друг друга методы 23.
Правда, Гольдман подвергает психоаналитический метод критике
с точки зрения собственной «диалектической» позиции. Эта критика
подобно вышеизложенной критике структурализма представляет
но существу стремление к механической подстановке категории
социального, к тому же в ее идеалистической, а точнее — гегельян-
с кой трактовке, на место категории индивидуального. Психоанализ,
по Гольдману, недостаточно всеобъемлющ по сравнению с «генети¬
ческой социологией», так как Фрейд и его последователи не учи¬
тывают категории «трансиндивидуального субъекта», сводя все че¬
ловеческое поведение к субъекту «индивидуальному» и «к форме —
н в ной или сублимированной — желания объекта». Он полагает, что
психоанализ непригоден для исследования произведения духовной
культуры в его целостности, поскольку не дает объективных кри-
1о|>иев ценности этого произведения. Пользуясь методом психоана-
шза, невозможно, например, отличить гениальное произведение от
произведения того или иного душевнобольного. Таким образом,
I < ui ьдман считает недостаточно научно состоятельным как струк-
| \ рализм, оперирующий безличными и статическими категориями,
hi к и психоанализ, абсолютизирующий динамику индивидуаль-
III ni психики. Однако он не только не отказывается полностью ни от
мио, ни от другого, а напротив, идет по пути некритического
использования большинства их категорий, лишь присовокупляя к
ним всякий раз определения—«социальный», «коллективный»,
«г\тнеиндивидуальный».
Гели психоаналитик, утверждает он, рассматривает структуры
индивидуального субъекта и признает общество лишь как «внеш¬
ний или интериоризированный репрессивный момент... в который
рмипертывается либидозное поведение индивидуального субъекта»,
и» «диалектический социолог» изучает структуры «трансиндиви-
ду ильные», «коллективные» и учитывает, что либидозное и со-
'• Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 26.
•" Goldmann L. Pour une sociologie du roman, p. 256.
" Goldmann L. Structures mentales et creation culturelle, p. XVI.
M Goldmann L. Pour une sociologie du roman, p. 225.
Ibidem.

циальное «значение» человеческого поведения «смешаны» в раз¬
личных пропорциях.. Существуют две крайности: с одной стороны,,
психопатологическое подавление, разрушение социального либи-
дозным, и, с другой стороны, случаи, когда в определенном сек¬
торе деятельности индивидуума «значение социальное, коллек¬
тивное, доведенное до высшей связности, полностью интегри¬
рует... либидозное значение (случай великих творцов)»24.
Обычная человеческая индивидуальность помещается между эти¬
ми крайностями.
И вместе с тем Гольдман предпринимает попытки использовать
психоаналитический метод в объяснении феномена культуры. Так,
он социологизирует теорию сублимации, усматривая в ней один
из важнейших факторов культурного творчества. Если в индиви¬
дуальном плане, утверждает он, подавленные инстинкты продол¬
жают существовать в подсознании и стремятся к «символическому
удовлетворению, которое есть всегда обладание предметом»г
то коллективные стремления, часто скрытые, но не бессознатель¬
ные, «направлены не на обладание, а на реализацию связ¬
ности» 25.
Культурное творчество, заключает Гольдман, «компенсирует та¬
ким образом смешение и компромисс, навязываемые субъекту
реальностью», и облегчает его включение в реальный мир, что,
по-видимому, является «психологическим фундаментом катар¬
сиса» 26.
Дальше подобного рода общих рассуждений Гольдман, одна¬
ко, не пошел, обнаружив, в данном случае, тенденцию скорее к
механическому, чем к диалектическому «дополнению» марксизма
методом психоанализа.
В своем толковании духовного творчества как сублимации по¬
давленных подсознательных инстинктов, т. е. опосредующего и
примиряющего фактора между последними и репрессивной реаль¬
ностью, Гольдман, по его собственному определению, весьма бли¬
зок «романтическому» варианту левого радикализма, наиболее
последовательными выразителями которого он считает представи¬
телей Франкфуртской школы.
В сущности, вся гольдмановская концепция духовной культуры
во многом сближается с социологией франкфуртцев. Ему импо¬
нируют их декларации об отрицании «позитивизма» и «сциентиз¬
ма». Он солидаризируется с^ их «диалектическим» подходом к
24 Goldmann L. Structures mentales et creation culturelle, p. XVII.
25 О категориях «связности» и «значимости» как об основополагающих
гольдмановской социологии культуры речь впереди («связность», гармо
ния — высший критерий «значимости» произведения).
26 Goldmann L. Pour une sociologie du roman, p. 229.
236

социальным феноменам, понимаемым как «сталкивание», сопо¬
ставление, с одной стороны, «позитивных и прогрессивных харак¬
теристик», а с другой — факторов «негативных, овеществляющих
(рсифицирующих) и благоприятствующих подавлению и господ¬
ству» 27.
Однако отношение его к леворадикальной социологии двойст¬
венно. Ее теоретическая основа — «негативная диалектика» —
вызывает у Гольдмана довольно резкую критическую реакцию.
Признавая реальность социальных корней «негативной диалек¬
тики» (в данном контексте, например, победа фашизма), Гольд-
ман тем не менее утверждает, что последняя, по существу, яв¬
ляется «недиалектической», односторонней теорией. В частности,
пи считает односторонней идею «негативных диалектиков» об
обществе будущего, которое выглядит в их трактовке не кон¬
кретной позитивной конструкцией, а простым радикальным отри¬
цанием общества современного. Подобно теории Блоха с его
«позитивной утопией» негативная диалектика является, согласно
определению Гольдмана, видом «догматической мысли» 28_29.
Он формулирует основным пунктом своих разногласий с
Франкфуртской школой именно проблему «опасности догмати¬
ческого гиперкритицизма». «Критический разум в своей крайней
форме, — пишет он, — отрицает самое существование объекта».
А в этом уже содержится «очевидная опасность догматизма,
опасность любой ценой сохранить систему», если даже она «не
соответствует действительности» 30.
Такого рода догматизм, как и всякий догматизм, имеет свою
оборотную сторону: Гольдман формулирует ее как «незащищен¬
ность перед любой другой системой критического разума...» 31
«Негативная диалектика»,— утверждает Гольдман,— не может
служить достаточно всесторонним объяснением социальной реаль¬
ности и в особенности — духовной культуры. Так, например, он
подвергает критике один из культур-социологических аспектов
«негативной диалектики»—гносеологический и эстетический ре¬
лятивизм Адорно. По мнению последнего, значение произведения
духовной культуры целиком заключается в «содержании истины»
(contnu de verite). Понятие «содержание истины» трудно подда¬
стся рациональному определению, но означает примерно следую¬
щее}: произведение культуры не нужно рассматривать в его все¬
общности («тотальности») и, в частности, нет необходимости
Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 39.
Ibid., p. 41—42.
Ibid., p. 35.
41 «llovue de l’lnstitut de sociologie». Bruxelles, 1973, N 3—4, 532 (дискуссия
JI. Гольдмана с Т. Адорно на Международном коллоквиуме в Руайямон-
то).
237

выявлять его генезис. Произведение представляет интерес только
для критика или философа, которые знают его «содержание исти¬
ны» на сегодняшний день. По мнению Адорно, литература пред¬
ставляется заслуживающей внимания только как тема размышле¬
ний о ней избранных критически мыслящих индивидуумов,
В процессе этих размышлений из нее экстрагируются «определен¬
ные элементы», о которых критически мыслящая личность судит
«с точки зрения чего-то, что не является самим произведением». Та¬
ким образом, «содержание истины» находится «за пределами про¬
изведения, в сознании критически мыслящего философа». Череэ
него эстетическое подчиняется «философии, понятию истинности,
теоретически значительному содержанию». Наконец, «содержание
истины» не является «значимой структурой,; имманентной произ¬
ведению». Оно становится, согласно концепции Адорно, поняти¬
ем, включающим элемент иррациональности, превращается в не¬
кую «очевидность, о которой культурный человек, мыслитель, фи¬
лософ может иметь лишь нечто вроде интуитивного знания» 32,—
резюмирует Гольдман.
Позиция Адорно подвергается Гольдманом критике и в обще¬
теоретическом плане как субъективный подход к произведениям
духовного творчества, и в плане методологических импликаций
как завершающаяся в конечном итоге «требованием обеднения
содержания» произведения или даже полного отказа от содержа¬
ния. (Идеальным примером такого отказа является, по мнению
Гольдмана, искусство Бекетта.) Подобная «квазихайдеггеровская»
теория, отвергающая «все, что является популярным и всякое
приближение к популярному», приводит Адорно «на достаточно
консервативные позиции». Он рассматривает произведение как
«вид объективной реальности», но не объясняет ни генезиса
этой реальности, ни законов ее развития, и по существу видит в.
ней лишь нечто застывшее, «скованное формой», обреченное на
фатальное несовершенство: «Как бы ни был гениален творец, он
не создаст всего того, что хотел бы, уступая посредственности» 33.
Эта концепция Адорно, подытоживает Гольдман, является в
конечном счете возвращением (правда, «в очень утонченной фор¬
ме») к неокантианскому дуализму субъекта и объекта. Адорно>
32 Goldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 170—171. Неотработанность формули¬
ровок в книге «Лукач и Хайдеггер» объясняется тем, что она не завер¬
шена автором и представляет собой скомпонованные уже после его смер¬
ти отдельные главы, записи, лекции. Книга имеет несомненный интерес
как существенное дополнение и прояснение общей концепции Гольдма¬
на, поэтому она широко используется в данной статье наряду с другиг
ми основными работами исследуемого автора.
83 Ibid., р. 170.
238

и Франкфуртская школа в целом, утверждает он, эволюциони¬
рует здесь в направлении левого гегельянства в Германии 1840 г*
и Макса Штирнера 34.
Адорно, со своей стороны, выдвигает против теории Гольдмана*
обвинение в чрезмерной социологизации теории духовного твор¬
чества, в позитивизме «очень дюркгеймовского» толка 35. И если
обвинение это в данном контексте скорее оборачивается против
самого Адорно, подчеркивая иррационализм его «романтической»
копцепции искусства, то (как мы убедимся позднее) в этом об¬
винении содержится и немалая доля истины.
Взаимоотношения Гольдмана с Гербертом Маркузе также весь¬
ма противоречивы. С одной стороны, значение работ этого пред¬
ставителя «франкфуртцев» оценивается Гольдманом достаточно'
высоко. Он называет его «одной из наиболее сложных и ответ¬
ственных фигур современной философской мысли», сильно акцен¬
тируя при этом «грандиозное эхо» его теории среди студенческо¬
го движения 1968 г. Однако в теоретическом плане мысль
Маркузе определяется как «очень мало диалектическая»36-
В частности, одна из основных его работ «Разум и революциям
рассматривается Гольдманом в основном как возврат от гегелев¬
ской диалектики («несмотря на гегелевский язык и обилие ци¬
тат») к позиции Канта и Фихте, лишь слегка «актуализирован¬
ным и радикализированным» и напоминающим в этом план&
кюрию Сартра с его противопоставлением индивидуального созна¬
ния «репрессивной» социальной реальности. Гольдман, однаког
четко разделяет позиции Сартра и Маркузе, и прежде всего по
признаку наличия у первого и отсутствия у второго категории
«ангажемента», вовлеченности исследователя в активную борьбу
на социальный прогресс37.
Эта позиция Маркузе как теоретика пассивно-негативистской
«революционности» (Гольдман, правда, избегает в подобных слу¬
чаи х определенности формулировок, ограничиваясь деликатными
намеками) прослеживается автором «генетического структурализ¬
ма» как позиция логически последовательная. «Недиалектическое»
отрицание наличия «эмпирического и трансиндивидуального субъ¬
екта внутри общества — как фундамента разума» 38, приводит к
геаису об «отсутствии внутренней силы, обеспечивающей про-
I росс», об отсутствии «внешнего фактора изменения». На эту
проблему, по словам Гольдмана, наталкивались уже многие по-
44 Ibid., р. 171.
44 «Revue de l’lnstitut de sociologie», 1973, N 3—4, p. 531.
4,1 Ibid., p. 532.
4' Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 42.
M Ibidem.
239

коления философов, начиная от рационалистов-механистов XVII--
XVIII вв. Требование логической последовательности (или.
на языке Гольдмана, «связности») приводит Маркузе к тому, чтс
юн признает такой «внешней силой» «диктатуру философов в
мудрецов» 39. Это непрочное, не выдерживающее критики поло¬
жение лежит в основе "глубокого социального пессимизма Мар¬
кузе.
Гольдман пытается противопоставить пессимистической (и дог¬
матической) теории «негативной диалектики» собственную, кото¬
рую он расценивает как истинно «марксистскую» (заметим, что
«марксизм» Маркузе, по его словам, являлся одновременно «хай-
деггеровским» и «гегельянским» 40. Впрочем, речь о «марксизме»
самого Гольдмана еще впереди. Пока что — об историческом пес¬
симизме Маркузе и противопоставляемом ему «оптимизме» Гольд¬
мана.) С позиций «генетического структурализма» сам факт ре¬
зонанса теории Маркузе в студенческих кругах якобы доказыва¬
ет, что автор «Разума и революции» «в корне неправ в своем
пессимизме, в своей теории одномерного человека и отсутствия
всякой силы сопротивления и обновления внутри современного
общества потребления» 41.
♦
Из вышеизложенного следует, что Гольдман, пытаясь интегриро¬
вать некоторые «позитивные» элементы из ряда влиятельных на
Западе концепций (структурализм, психоанализ, Франкфуртская
школа), в то же время мыслит «генетический структурализм»
как теорию принципиально более совершенную. Так, он считает
теоретической базой своей социологии культуры взгляд на произ¬
ведение «сквозь призму научной позитивной социологии позна¬
ния». Такой подход, по его мнению, обеспечивает путем иссле¬
дования продуктов культурного творчества человека «диалектиче¬
ское изучение человеческой реальности в целом» 42. Более того,
автор теории «генетического структурализма» непосредственнс
отождествляет свою концепцию с концепцией Маркса: «Диалек¬
тический материализм,— утверждает он,— представляет собой ге
нерализованный генетический структурализм» 43 — «истинный»
39 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 43. Подробнее об этой кон*
цепции Маркузе и о ее марксистской критике см.: Давыдов Ю. Н. Кри¬
тика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. Дисс. па
соискание ученой степени доктора философских наук. М., 1975.
40 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 36.
41 Ibid., p. 57.
42 Goldmann L. Structures mentales et creation culturelle, p. XI.
ri3 Ibidem.
240

генетический структурализм в противоположность психоаналити¬
ческому варианту этого метода. С подобной оценкой полностью*
соглашаются многочисленные его сторонники.
Разумеется, как сам Гольдман, так и его рецензенты имеют »
виду не столько идентификацию «генетического структурализма»
с учением Маркса, сколько «развитие» и «модернизацию» марк¬
сизма этой теорией.
Критики, желающие быть более точными, называют теорию
«генетического структурализма» лишь «в общем марксистской,
точкой зрения» 44. Примечательно в этом отношении свидетель¬
ство Жана Пиаже, согласно которому концепции Гольдмана с са¬
мого начала были «весьма далеки от марксизма»: уже в период,
обучения в Сорбонне он усматривал в теории Маркса много «упу¬
щений» 45.
«Генетический структурализм», по замыслу, должен представ¬
лять собой в противовес односторонности структурализма, теории
психоанализа и «негативной диалектики» истинно диалектический
подход к исследуемому материалу. Однако уже самое понятие
диалектики трактуется Гольдманом в типично «неомарксистском»
духе. Начать с того, что диалектика определяется как теория^
м окончательном становлении которой равную роль сыграли Ге-
I ель, Маркс и Лукач 46. Причем Лукач, с точки зрения Гольдма-
и а, является едва ли не первым по значению творцом современ¬
ного, наиболее адекватного варианта диалектики. Его работу «Ис¬
тория и классовое сознание», написанную в 1921 г. и широка
используемую в настоящее время «неомарксистами» в качества
теоретической базы, Гольдман называет «первой крупной работой
о диалектике» 4Т. Повторяя излюбленный тезис буржуазных тео¬
ретиков, Гольдман утверждает, что Маркс якобы занимался более
< непосредственными» проблемами «человеческого действия», в то
время как Лукач развивал собственно философскую часть марк¬
сизма, создавая последовательную теорию диалектического мате¬
риализма.
«Диалектический марксизм» раннего Лукача, по Гольдману,
с одной стороны, возрождает «аутентичную диалектическую
мысль Гегеля», а с другой—«интегрирует некоторые важные ас¬
пекты» мысли Гуссерля и Кьеркегора48. Таким образом, «диа¬
лектический марксизм» выступает как некий синтез историческо¬
44 Pleydell-Pearce A. G. Art and Praxis.— «The British Journal of Aesthetics*
1975, v. 15, N 1, p. 3.
4" «Revue de l’lnstitut de sociologie», 1973, N 3—4, p. 546.
4" (ioldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 71.
4/ Ibid, p. 77.
и Ibid, p. 64.
•/,9 Заказ №
241

ю материализма с гегельянской идеалистической диалектикой и
одновременно — с феноменологией и экзистенциализмом. Марк¬
сизм и экзистенциализм, утверждает Гольдман,— эти две «вели¬
кие школы» современной мысли — «с генетической точки зрения
вполне сопоставимы» 49, и радикально разделять их можно толь¬
ко стоя на «антиисторических» позициях.
Процедура этого — также традиционно «неомарксистского» —
сближения диалектического материализма с экзистенциализмом
проводится Гольдманом в полном соответствии с правилами его
«генетико-структуральной» социологии. Устанавливаются «струк¬
турные» аналогии (например, частичное совпадение проблемати¬
ки раннего Лукача и реакционной экзистенц-философии Хайдег¬
гера. И тот и другой уделяли, в частности, большое внимание
социально-философским проблемам духовной культуры, проблеме
определения субъекта культурного творчества и т. п.). Он пы¬
тается найти их «генетическое» объяснение, для чего создает
«глобальную» модель философской мысли на грани XIX—XX вв.,
вводя понятие «философской среды»: влиянием некоей «юго-за¬
падно-германской философской среды» он объясняет гносеологи¬
ческую общность «марксизма» раннего Лукача с экзистенциализ¬
мом.—0ба направления возникли на основе «конвергенции» целого
ряда «линий», «ориентированных на одно и то же, отвергающих
друг друга, пересекающихся и разделяющихся»50. В конечном
ючете философия Хайдеггера — автора книги «Бытие и время» —
толкуется как «кьеркегоровский синтез» двух «начал» Лукача:
«экзистенциалистского» — в «Душе и формах» и «диалектико-ма¬
териалистического» — в «Истории и классовом сознании».
Итак, мы видим, что «марксизм» Гольдмана пытается объеди¬
нить в органически целое совершенно разнородные, противостоя¬
щие друг другу социально-философские теории — марксизм и
психоанализ, марксизм и экзистенциализм. Разумеется, подобного
рода эксперименты проводятся на самом абстрактном «супер-гло-
бальном» уровне, с которого уже не видно конкретных опреде¬
ляющих факторов, и потому исследуемые феномены могут трак¬
товаться совершенно произвольно. Весь понятийный аппарат
«генетической социологии» Гольдмана построен по принципу под¬
мены конкретной марксистской терминологии абстрактными обо¬
значениями.
Центральной социально-философской и методологической кате¬
горией Гольдман принимает вслед за Гегелем и молодым Лука¬
чем категорию «тотальности». В работе «История и классовое соз¬
49 Goldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 60.
■*° Ibid., p. 63.
242

нание» Г. Лукач, трактуя «тотальность» как диалектически взаи¬
мосвязанную всеобщность явлений, утверждает, что введение этой
категории, якобы заимствованной Марксом у Гегеля, «является
решающим отличием марксизма от буржуазной науки». «Катего¬
рия тотальности,— писал Лукач,— есть опора революционного
принципа в науке» Bi. По его мнению, именно в данной катего¬
рии, а не в «преобладании экономических мотивов в объяснении
истории» состояло решаюшее преимущество теории Маркса, ре¬
волюционное значение диалектико-материалистической точки зре¬
ния 82.
Автор «генетического структурализма» в этом пункте полностью
следует Лукачу: «Идея тотальности,— пишет он,— является ...
единственным методом, позволяющим воспроизвести и охватить
умом реальность» 53.
Гольдман пытался придать этой гегелевской категории мате¬
риалистический смысл путем простого механического «подсоеди¬
нения» к ней социологической трактовки. Не просто «тоталь¬
ность», а «социальная тотальность»,— не устает он повторять в
своих работах. Предметом его исследования, составляющим осно¬
ву «генетической социологии», утверждается «тотальность, кото¬
рая представляет собой человеческое общество, тотальность,
частью которой являются одновременно и произведение, и иссле¬
дователь, изучающий его» 54.
Дальнейшая конкретизация категории «тотальности» выступает
в форме теории «значимых дипамических структур». «Социальная
тотальность», сама представляя собой «значимую динамическую
структуру», является в то же время совокупностью разномас¬
штабных, диалектически взаимосвязанных «структур». Термин
«значимая дипамическая структура» является основным рабочим
термином «генетического структурализма». Именно трактовка
структуры представляется Гольдману основным отличием его тео¬
рии от традиционного структурализма.
Введение понятия «значимой структуры», или «генетической
структуры», т. е. структуры, объясненной в ее генезисе и в ее
динамике, Гольдман считает заслугой раннего Лукача и Жана
Пиаже, которые, каждый в своей области (первый — в гумани¬
тарных науках, второй — в психологии) методологически четко
сформулировали это понятие. Гольдман пытался приписать раз¬
работку этого термина также Марксу, однако Маркс, как извест¬
но, никогда им не пользовался.
81 Lakacs G. Geschichte und Klassenbewustsein. Berlin, 1923, p. 39.
ey Ibidem.
Goldmann L. Lukacs et Heidegger, p. 86.
54 Goldmann L. Reclierches dialectiques. Paris, 1969, p. III.
243
9^

В определение структур, сформулированное Ж. Пиаже, Гольд¬
ман добавляет «динамический» аспект. Если Пиаже считал, чго
всякая структура является результатом «автономных процессов
уравновешивания», то его последователь (а Гольдман всю жизнь
считал себя учеником и последователем раннего Лукача и Пиа¬
же) утверждает, что «автономные процессы уравновешивания»
являются не чем иным, как «динамическими структурами, спе¬
цифическую природу которых исследователь должен заново вы¬
водить в каждом конкретном случае» 55.
Итак, одной из основополагающих категорий «генетического
структурализма» является «значимая динамическая структура»,
«глобально значимая структура».
Что же такое «глобальная значимость» — выражение, приме¬
няемое Гольдманом в самых различных смыслах и играющее са¬
мую различную роль в его социологических построениях? Так,
например, «глобально значимыми структурами» могут быть и по¬
литический уклад (например, строй политической диктатуры),
it собрание сочинений отдельного автора (например, наследие
Мальро, Валери или Хайдеггера), и отдельное произведение ду¬
ховной культуры, и явления стилевого порядка (например, лите¬
ратурный жанр романа), и социально-психологическая установка
^например, «трагическое» мировосприятие в среде французской
придворной оппозиции в XVII в., отраженное в творчестве Раси¬
на и философии Паскаля), и многое другое. Подобная предельно
абстрактная и мало что проясняющая трактовка «структуры» не
отличается, по существу, от традиционно структуралистской.
Гольдман пытается механически наполнить структуралистские
категории «социологическим» содержанием.
^«Генетический структурализм» утверждается как «строго мони¬
стическая позиция», которая отвергает «всякое разделение между
историей и социологией» 5б. Гольдман утверждает, что не сущест¬
вует радикального различия между фундаментальными законами,
которые управляют поведением творческой личности, создающей
культурные ценности, и повседневным поведением всех людей
«в социальной и экономической жизни». «Эти законы... играют
одинаковую роль как в деятельности рабочего, ремесленника или
коммерсанта и в их личной жизни, так и в творческой деятель*
пости Расина или Клоделя в тот момент, когда они пишут свои
произведения» 5Т. «Связность» и «значимость» Гольдман утверж-
*5 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 108.
** Goldmann L. Le stnicturalisme genetique en sociologie de la litterature.—
En: Litterature et societe. Bruxelles, 1967, p. 197.
31 Ibidem,
244

длот универсальной характеристикой всякого человеческого пове¬
дения. Человек каждый раз ставит перед собой проблемы «изме¬
нения мира» (т. е. данной ситуации), и его поведение направле¬
но на решение этой проблемы. Кроме того, человек стремится
«согласовать» между собой различные реакции, вызванные раз¬
личными проблемами. Следовательно, всякому человеческому су¬
ществу свойственна тенденция придать своим мыслям, чувствам
и поведению значимую и связную (когерентную) структуру» 53
С этой точки зрения культурное творчество в различных его фор¬
мах — религиозной, философской, художественной — является
«привилегированным» поведением, поскольку оно составляет
пруктуру более «связную» и «значимую», т. е. поскольку оно
«приближается к той цели, к которой стремятся все члены опре-
дг тиной социальной группы».
Человек принадлежит одновременно к ряду социальных групп,
и потому его поведение в целом представляет собой «смесь», бо-
Л1<‘ или менее лишенную последовательности. Вот почему очень
чрудпо изучать индивидуальное сознание в его уникальности и
ьпмилексности. Легче изучать коллективное сознание, так как в
нам акцентированы элементы, общие для данной социальной
I руппы, и, наоборот, нивелируются элементы, обусловленные при¬
надлежностью к другим группам и противоречащие стандартам
данной.
Гольдман выделяет два различных типа социальных групп с
тики зрения их значения для культурного творчества. Коллек-
I и иное поведение одних направлено только на улучшение их по¬
нижения в данной социальной структуре (семья, профессиональ-
iiiui группа и т. д.). Коллективное сознание, соответствующее
*ним группам, он называет «идеологическим», поскольку оно но-
un «непосредственно социоцентрический характер» с преоблада¬
нием собственно материальных интересов.
С, другой стороны, существуют, по Гольдману, «привилегиро-
мшшые» социальные группы, сознание, эмоции и поведение кото¬
рых направлены «на глобальную реорганизацию человеческих от-
нимкчшй и отношения человека к природе или на глобальное со¬
чинение существующей социальной структуры».
< >дпим из исходных понятий гольдмановской социологии твор-
чепна является категория «видения мира» (vision du monde).
■ Иидоние мира», согласно теории «генетического структурализ¬
ма, означает коллективное сознание «привилегированной» или
• I пирческой» группы, т. е. группы, которая способна породить в
||нм>й среде творческую личность.
II lb d., р. 168. ,
245

Следует отметить, что термин «видение мира» был введен в;
употребление еще в конце XVIII — начале XIX в. немецкими фи¬
лософами Иенской романтической школы. Именно их культур-
философская позиция послужила, как известно, одной из основ
«понимающей социологии» Дильтея. Романтики (Ф. Шлегель,
Шеллинг, Новалис и др.) рассматривали «эстетическое», интуи-
тивно-«художественное» постижение «тайны» бытия как высший
вид человеческого познания в противоположность более низкому
рациональному «научному» познанию. «Вйдение мира» фактиче¬
ски было антитезой рационалистическому понятию мировоззре¬
ния. Примерно в такой же трактовке пользовался указанным
термином и Дильтей, а также Зиммель, Макс Вебер, молодой
Лукач.
Не снимая «романтических» обертонов «видения мира», Гольд¬
ман лишь дополняет его, как мы могли убедиться, социологисти-
ческими комментариями дюркгеймовского толка (недаром буржу¬
азный социолог Жан Дювиньо считает прямым предшественником
его в толковании этого понятия виднейшего представителя школы
Дюркгейма — Марселя Мосса59). «Вйдение мира» характеризует¬
ся «наличием идеала (или стремлением к нему)»60. Материаль¬
ные интересы занимают здесь тоже значительное место, но стрем¬
ление к «единству» и «связности» играет гораздо большую роль,
чем в коллективных структурах «идеологического» характера.
Именно «вйдение мира» играет решающую роль в духовном твор¬
честве.
Если индивидуальное созпание полно противоречий, то произ¬
ведение духовной культуры представляет собой в принципе «гар¬
моническую структуру», соответствующую «вйдению мира», вы¬
работанному данной «привилегированной» социальной группой.
Конечно, сознание членов этой группы является «связным» лишь
относительно. В этом смысле, утверждает Гольдман, писатель не
отражает коллективного сознапия, «как долгое время считали со¬
циологи позитивистского и мехаяицистского плана», а, напротив,
«продвигает выработанные этим сознанием структуры и межкате-
гориальные связи далеко вперед в направлении связности». Про¬
изведение, следовательно, «конституирует коллективное осознание
индивидуального сознания творческой личности, в результате чего
у группы возникает неосознанное стремление следовать мыслям,
чувствам, поведению данной творческой личности» ®4.
9 «Revue de I’lnstitut de sociologie» Bruxelles, 1973, N 3—4, p. 552.
bl> Goldmanrt L. Une structuralisme genetique.—En: Litterature et societS.
Bruxelles, 1967, p. 199.
fc1 Litterature et societe, p. 181.
246

Творческая личность не только помогает группе осознать ее
собственные стремления, но, с другой стороны, сама использует
элементы коллективного сознания.
Великие произведения искусства, заключает Гольдман, пред¬
ставляют выражение «вйдений мира», т. е. «таких фра! ментов
воображаемой или концептуальной реальности, которые можно
благодаря их структуре развить без существенных дополнений в
глобальный универсум».
Это значит, что «такая структурация может быть связана толь¬
ко с группами, сознание которых стремится к глобальному чело¬
веческому видению» 62.
Что же это за группы, стремящиеся к «глобальному человече¬
скому вйдению»? И тут Гольдман впервые обращается к весьма
конкретной социологической категории. Он утверждает, что поня¬
тие класса как «творческой группы» недостаточно. Оно и раньше,
но его мнению, было «под вопросом» в отношении неевропейских
культур, а также культур античного и более древних периодов.
Теперь же наступило время, когда следует сообща, не отвлекаясь
«идеологическими симпатиями и антипатиями», обратиться к «дб-
шггивному эмпирическому поиску», чтобы определить «новые
творческие группы». Так, марксистский подход к творчеству как
пилению социальному и социально дифференцированному «увязы¬
вается» с идеалистической теорией творческих элит; «привилеги¬
рованные», или «творческие», группы Гольдмана по всем пара¬
метрам являются именно элитами, а их «социальное сознание» —
элитарным, чисто художественным «видением мира», противо¬
стоящим утилитарному «идеологическому» подходу. Классовая
сущность культуры, даже в абстрактной интерпретации Гольдма-
ла как «ориентация» различных культур «на глобальную пере¬
стройку общества или на сохранение его» растворяется в аб¬
страктных категориях «значимости», «смысла», «связности»,
«стремления к гармонии» и т. д.
Категории «значимости» и «связности» (когерентности) явля¬
ются, по Гольдману, единственными критериями ценности произ¬
ведений духовной культуры: чем выше степень «значимости» и
«связности», тем более высок разряд, к которому можно причис¬
лить произведение. К разряду «великих» относятся произведения,
в которых «значимость» и «связность» достигают максимума, воз¬
можного в данную эпоху.
Правда, Гольдман признает, что существуют и иные критерии
ценности: в философии—«истина», в искусстве — «реализм».
По они для него не являются решающими. Так, могут существо¬
Ibid., р. 199.
247

вать великие произведения искусства («аутентичные», по его вы¬
ражению), скажем, поэмы Рильке, которые, являясь по сути сво¬
ей выражением «мистического и реакционного» мировосприятия,
вечно сохраняют свою ценностьвз. Гольдман утверждает, что
философские работы также могут долго сохранять определенную
ценность, даже будучи «ложными», «благодаря их внутренней
связности и тому, что они являются последовательными представ¬
лениями определенной манеры мыслить и чувствовать жизнь и
мир и посему остаются одним из существенных аспектов челове¬
ческой реальности» 64.
Иными словами, понятие «связной и значимой структуры» вы¬
полняет функцию «одновременно теоретическую и норматив¬
ную» 65, поскольку является, с одной стороны, «инструментом»
понимания природы и значения произведений, а с другой — кри¬
терием ценности.
Так абстрактные категории «значимости» и «связности» по су¬
ществу полностью заменяют собою аналитический категориаль¬
ный аппарат социологии духовной культуры. В исследованиях
конкретных произведений Гольдману приходится буквально «под¬
гонять» тексты под эти категории, что утяжеляет, но отнюдь не
углубляет (скорее — обедняет, схематизирует) его анализ.
Вышеописанная «структурно-генетическая» интерпретация
культурного творчества привлекла внимание западных теорети¬
ков. Теория «вйдения мира» стала рассматриваться как своего
рода открытие в социологической теории.
Если верить описанию Ж. Дювиньо, то дискуссии в Руайямоп-
те и Серизи о новом значении термина «вйдение мира» напоми¬
нали споры об авангардистском театре Бекетта и Адамова *ш.
О книгах, в которых впервые подробно разрабатывалось это по¬
нятие,— «Скрытый бог» и «Диалектические исследования» (по¬
следняя была вначале опубликована в виде серии статей в жур¬
нале Сартра «Тан модерн») —появились многочисленные ц
противоречивые отзывы. Весьма положительными были, в част¬
ности, отзывы таких теоретиков, как Мерло-Понти, Сартр, Лефевр,
Позднее идеалистическая элитистская концепция «вйдения мира»
как источника культурного творчества встретила полное одобре¬
ние среди буржуазных исследователей и «неомарксистов».
Гольдман, по мнению ряда западных теоретиков, придал поня¬
тию «вйдения мира», диалектический смысл, ввел его, по выра-
вз Goldmann L. Recherches dialectiques, p. 57.
64 Ibidem.
35 Ibid., p. 109.
ee «Revue de l’lnstitute de sociologie», 1973, N 3—4, p. 549.
248

жению немецкого социолога Р. Рёленса, «в рамки классических
схем исторического материализма» 67. Более того, категория «ви¬
дения мира» является, с точки зрения буржуазных теоретиков,
существенным «дополнением» марксизма. Так, Ж. Дювиньо
утверждает, что, по сравнению с охарактеризованной концепцией,
марксова идея мировоззрения выглядит «обедненной», «незавер¬
шенной», «догматичной» в8.
В конечном счете концепция «видения мира» как источника
культурного творчества кардинально противоречит диалектиче¬
скому материализму. Социологизм — еще не марксизм, особенно
в синтезе с иррационалистической и элитистской трактовкой
культурного творчества.
Гольдман, по-видимому, смутно чувствует внутреннюю противо¬
речивость «генетического структурализма». Он вновь и вновь пы¬
тается увязать свою концепцию с марксизмом.
Одним из центральных тезисов «генетического структурализма»
является постулат «прямой гомологии» между структурами «эко¬
номической жизни» и определенными «особо значимыми» явле¬
ниями духовной культуры. Иначе говоря, произведения духовной
культуры, по мнению Гольдмана, имеют структуру, «гомологиче¬
скую» (аналогичную) «экономической жизни» общества; вместе
с тем невозможно, убеждает он, обнаружить «ни одной аналогич¬
ной структуры» на уровне «коллективного сознания группы», ко¬
торое до сих пор считалось необходимым звеном для реализации
связи между различными аспектами «социального существо¬
вания».
Таким образом, Гольдман в своей трактовке эволюции духовной
культуры пытается стать «большим» материалистом, чем сам
Маркс; эта эволюция представляется ему полностью подчинен¬
ной непосредственному влиянию материального базиса. Социаль¬
ное же сознание, и в первую очередь классовое сознание, ни в
коей мере не может определять развитие духовной культуры.
В своей категоричности в данном вопросе Гольдман доходит до
парадоксов. Так, он полностью отрицает возможность взаимного
влияния произведений духовной культуры. Определять генезис
произведения литературными влияниями — это, по его мнению,—
«университетский предрассудок» .(«университетский» здесь сипо-
ним «идеалистического»). «Автономными структурами» считают-
ni лишь «отдельные произведения или совокупность произведе¬
ний одного автора». Соотношение же произведений различный
й 1 Roelens R. Les avatars de la mediation dans la sociologie de Lucien Gold¬
mann.— «L’Homme et la societe», 1970, N 9, p. 296.
Ibid., p. 552.
10 Заказ № 2456
249

авторов можно объяснить только через посредство структур со¬
циальных, внешних по отношению к духовной культуре.
Таким образом, вульгарно-материалистическая теория «гомоло¬
гии» является, по существу, отрицанием возможности каких бы
то ни было культурных взаимовлияний и прежде всего взаимо¬
влияния и борьбы идей. Искусство, согласно этой теории,
обусловлено непосредственно и исключительно «экономической
жизнью» общества. «Экономическая жизнь» определяется прежде
всего процессом производства. Так, капиталистическое общество
и его искусство характеризуются через развитие товарного произ¬
водства и меновой стоимости. Меновая стоимость опосредует и
постепенно начинает вытеснять потребительную стоимость. Соот¬
ветственно в искусстве подлинные, «аутентичные» ценности (лю¬
бовь, дружба, сострадание и пр.) опосредуются такими фактами,
как богатство, социальный статус, стереотипная установка (обы¬
чай, предрассудок, мода и т. д.). Происходит процесс «овеществ¬
ления», или «реификации» 6Э, ценностей в искусстве, выражаю¬
щийся в «универсальной деградации героя и мира» художествен¬
ного произведения.
Таким образом, «генетический структурализм», в сущности, по¬
вторяет традиционные буржуазные теории о неизбежном распаде
и гибели искусства в результате прогрессирующего процесса от¬
чуждения. Правда, вместо термина «отчуждение» Гольдман пред¬
лагает как более «адекватный» и более «материалистический»
термин «реификация» (овеществление). «Реификация» ведет к
«универсальной деградации», к утрате «аутентичных ценностей»
и как следствие — к распаду существующих форм искусства. Тео¬
ретик «генетического структурализма», равно как его буржуазные
и леворадикальные коллеги, не видит предпосылок зарождения
новых форм, и потому его позицию в отношении искусства мож¬
но определить как негативную и пессимистическую.
Несомненный интерес в этом плане представляет оценка, дан¬
ная концепции Гольдмана буржуазным исследователем Р. Релеи-
сом. Последний подчеркивает, что Гольдман почти полностью от¬
рицает способность исследователя к объективному социологиче¬
скому описанию общества прошлого, не деформированному в
свете настоящего и в свете положения в этом настоящем самого
исследователя. Реленс усматривает за этим субъективистским
«перекосом» определенного рода тенденциозность позиции самого
Гольдмана. За описанием «трагического вйдения», янсенистской
интеллигенции XVII в., по мнению Реленса, явно сквозит сочув¬
ствие этому «трагическому вйдению», и даже более того — иден¬
69 «Реификация» — от латинского res, rei — вещь.
250

тификация с ним 70. Реленс удачно развивает в этой связи извест¬
ное определение М. Мерло-Понти — «западный» марксизм. Это,
подчеркивает он, «особый марксизм страты интеллигенции», па-
пуганной «революционным подъемом рабочего движения», «не¬
предсказуемым взлетом» и неустойчивостью западного общества,
«марксизм» разрозненных, оппозиционных группок 7i.
Правда, сам Гольдман отрицает приписываемое ему «трагиче¬
ское видение» 72 и полемизирует при этом не с цитированным
нами автором (который писал свою статью уже после его смер¬
ти), а с мнениями, неоднократно высказываемыми ранее. Однако
вся «значимая структура» его исследований, все его собственное
«видение мира» (если говорить на его языке) подтверждает про¬
тивоположное. Он совсем не полемизирует, в частности, с теори¬
ей «универсальной деградации» Лукача—Жирара; с положитель¬
ным знаком излагается им концепция «романа проблематического
героя» и разрушение формы романа, как таковой. Предсказание
о «реалистическом» обновлении грядущей литературы звучит не¬
обоснованной скороговоркой.
Немецкий исследователь Г. Баум, представитель оппозицион¬
ной марксизму точки зрения, следующим образом определяет от¬
личие «генетического структурализма» от марксизма: «Гольд¬
ман — марксист,— пишет он,— но он в то же время нечто боль¬
шее: он гуманист» 73. Баум дает весьма четкую характеристику
этого «гуманистического» отличия гольдмановской позиции от
марксистско-ленинской: в то время как марксизм-ленинизм счи¬
тает трагическое объективно детерминированной реалией истори¬
ческого процесса, которая может быть устранена путем рацио¬
нального научного познания исторических взаимоотношений и ис¬
торического развития, Гольдман считает возможным преодоление
трагического «лишь в результате веры человека в высшее добро
социалистического общества и в возможность его реализации са¬
мим человеком» 74. Итак, осознанному социальному действию
противопоставляется вера. О вере как единственной позитивной
ценности Гольдмана пишет и Г. Маркузе. Последнему близка
боль «глубокого понимания Гольдманом того, что капиталистиче¬
ское общество разрушает все, что дорого ему, нам», что «силы
варварства и нового фашизма» наступают на веками создавав¬
70 Roelens R. Les avatars de la mediation dans la sociologie de Lucien Gold¬
mann.— «L’Homme et la societe», 1970, N 15, p. 302.
71 Ibid., p. 303.
72 Goldmann L. Matxisme et sciences, humains, p. 245.
73 Baum H. Lucien Goldmann. Marxismus contra vision tragique. Stuttgart,
1974, p. 199.
74 Ibid., p. 196.
251
Ю*

шиеся культурные ценности. Но Гольдман, пишет основополож¬
ник теории «новых левых», и в страдании «не утратил своей
улыбки знания и надежды, своей веры в освобождение» 75. По-
этому-то «марксизм» Гольдмана был очень тепло встречен в кле¬
рикальных кругах. «Гуманизм и религия в произведениях Люсье¬
на Гольдмана, Жан-Поля Сартра и Анри Дюмери»,— так названа
статья в английском клерикальном журнале «Консилиум» 76 (весь
номер, посвященный проблемам гуманизма, был выпущен затем
в Нью-Йорке отдельным изданием «Гуманизм и христианство» 77).
В этой статье Гольдман рассматривается как один из наиболее
ярких представителей «гуманистического периода» французской
мысли78 наряду с Ж.-П. Сартром и католическим писателем
Анри Дюмери. В вопросе о вере — в бога ли, в человека ля,
в освобождение ли — о вере, противопоставленной знанию и це¬
ленаправленному действию — в этом вопросе кроется одно из са¬
мых основных отличий марксистской революционной мысли и
всей остальной, немарксистской, к которой могут относиться весь¬
ма разнородные социальные теории, от клерикальных позиций
до «немарксистских» концепций самой различной формы, пытаю¬
щихся каждая по-своему «гуманизировать» учение Маркса.
Итак, называя себя «марксистом», Гольдман, как мы видели,
навлекает на себя упреки в непоследовательности. По общему
признанию и по признанию самого Гольдмана, марксизм являет¬
ся учением, устремленным в будущее, по самой сути своей опти¬
мистическим. Абстрактное же, «выпрямляющее» мышление
Гольдмана, напротив, объективно ведет к глубоко пессимистиче¬
ской социальной теории, универсализирующей закономерное ги
капиталистического уклада, в частности распад буржуазной си¬
стемы ценностей и буржуазного искусства. Правда, он считает
свою «диалектическую социологию» основывающейся на идее
эволюции в будущее (в частности, противопоставляя ее, как уже
упоминалось, теории психоанализа; последняя, по формулировке
Гольдмана, «объясняет настоящее исключительно через прош¬
лое»79). Однако в этом плане диалектическая теория Гольдмана
весьма близка к «негативной диалектике» леворадикалов, от ко¬
торых он стремился отмежеваться. При всех своих полемических
выпадах против негативного «догматизма» Гольдман непомерно
75 Ваитп Н. Lucien Goldmann. Marxismus contra vision tragiqu|e, p. 544.
76 Lab Ъё Y. Humanism and Religion in the Works of Lucien Goldmann, Jean-
Pole Sartre et Henri Dumery.— «Concilium», London, 1973, v. 6, N 9.
77 Humanism and Christianity. N. Y., 1973.
78 «Concilium», 1973, v. 6, N 9, p. 127.
79 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 25.
252

высоко оценивал, например, теорию Маркузе как предвестие «ис¬
тинно революционного» движения «новых левых». В известном
исследовании «Театр Жана Жене» он наиболее четко выражает
эти свои негативно-диалектические позиции. Одно из последних
произведений Жене — драма «Ширмы» — является, ц0 его мне¬
нию, «первой во французском авангардистском театре значитель¬
ной пьесой, которая... выводит на сцену героя позитивного в сво¬
ей негативности»80. «Глобальная значимость» структуры пьесы
состоит в «тотальном» отрицании всех возможных обществ
от буржуазно-колонизаторского до идеально демократического
в «победе» над любыми социальными укладами, заключающейся
практически в уходе в небытие 81.
Признавая искусство «критическим и оппозиционным по своей
сущности» Гольдман затушевывает классово обусловленный
аспект этой оппозиции. Речь идет, утверждает он, только об «ин¬
дивидуальном сопротивлении», которое может опираться лишь па
«аффективные и неконцептуализированные» психические про¬
цессы 82.
Особенно настойчиво оспаривает Гольдман марксистское поло¬
жение о революционном пролетариате как творце новой культу¬
ры. Повторяя излюбленный тезис буржуазных идеологов он
утверждает, что пролетариат не способен не только на роль «твор¬
ческой группы», но и на роль «фундамента новой культуры», по¬
скольку эта «группа» теперь «интегрирована» в «реифицирован-
ное общество» 83.
Теория «генетического структурализма» ни в каком отношении
не оправдывает претензий автора на звание творца истинной
«аутентичной» марксистской социологической теории культуры!
Теоретические построения Гольдмана радикально противоречат
основным тезисам марксизма. Они оказываются в действитель¬
ности праворевизионистскими вариациями «неомарксизма».
Ряд западных теоретиков пишут о «гегельянизации» марксизма
в работах Гольдмана и молодого Лукача. Так, буржуазный теоре¬
тик Э. Изер прямо называет этих авторов «материалистами-нео-
гегельянцами». В частности, он подтверждает данное определение
тем, что Гольдман в своих социологических построениях прихо¬
дит к гегелевскому тезису об «идентичности субъекта объекта»
(путем формального анализа языка, близкого к «контент-анали¬
80 Goldmann L. Les structures mentales et la craation culturelle, p. 336.
81 Подробнее об этом см.: Молчанов Ю. «Генетический структурализм»
Люсьена Гольдмана.— «Вопросы литературы», 1972, № 5.
82 Goldmann L. Pour une sociologie du roman, p. 52.
83 Ibid., p. 44.
253

зу», Изер устанавливает, что Гольдман полностью социализирует¬
ся с этим идеалистическим положением Гегеля) 84.
Изеру возражает Г. Маркузе: «Скорее Кант, чем Гегель вел
его дорогой марксизма» 85,— так оцределяет он теоретическую
позицию Гольдмана. Немецкий экзистенциалист Г. Баум, автор
книги «Марксизм против трагического видения?» рассматривает
теорию Гольдмана в одном ряду с «неокантианским социализ¬
мом» Макса Адлера, Когена, Форлендера, вводя в число «нео¬
кантианских социалистов» также и классических представителей
ревизионизма «первого поколения», например, К. Каутского86.
Таким образом, сами буржуазные теоретики очень точно опреде¬
ляют идеалистическую сущность «генетического структурализма».
Если проанализировать «генетический структурализм» с точки
зрения чисто логической последовательности, то становится оче¬
видным, что эклектическая позиция не может не привести авто¬
ра к нарушениям элементарной концептуальной связности. Так,
весьма путаными представляются его рассуждения о субъекте
творчества: то он определяет характер творчества как «группо¬
вой», то — как «негрупповой», и чтобы увязать эти два полярно
противоположных положения, ему приходится конструировать
длинные ряды «промежуточных» факторов. К такой же процеду¬
ре прибегает Гольдман, пытаясь, с одной стороны, уравнять
марксистскую трактовку социокультурного феномена с «позити¬
вистскими», «субъективистскими», «эклектическими» концепция¬
ми, а с другой — все-таки показать преимущества марксизма
перед последними. С этой целью он пространно излагает «четыре
принципиальных отличия» марксистской социологии культуры от
немарксистской, которые мало что меняют в его общей концеп¬
ции. Утверждая «общечеловеческий» характер произведений ду¬
ховной культуры, ее ориентацию на «универсальные», «аутен¬
тичные» ценности, автор «генетического структурализма» тут же
объявляет о диаметральной противоположности ориентации «со¬
знания, эмоций и поведения» членов различных «творческих
групп»: одни ориентированы «на глобальную реорганизацию че¬
ловеческих отношений и отношения человека к природе», дру¬
гие — «на глобальное сохранение существующей социальной
структуры».
Непоследовательность, противоречивость «генетического струк¬
турализма» так или иначе отмечают многие ее интерпретаторы
(даже благожелательные).
84 Easer ЕG. Lukacs, L. Goldmann. L’avanture discursive.— «Revue de l’ln-
stitut de sociologie», 1973, N 3—4, 1974, N 1.
85 «Revue de Tlnstitut de sociologie», 1973, N 3—4, p. 544.
88 Ваитп H. Marxismus contra vision tragique?, p. 199—200.
254

Так, Г. Баум, один из наиболее обстоятельных оппонентов
Гольдмана, утверждает, что его терминология не отличается ни
четкостью, ни постоянством. Ж. Дювиньо пишет: «Гольдман ча¬
сто обнаруживает, что застрял между академической идеологией
истории литературы и новым структуралистским догматизмом»87.
Само понятие «вйдения мира», добавляет он, «оборачивается у
Гольдмана то кантианским априоризмом, то структуралистской
фрагментарностью»88. Э. Сэд в рецензии на «Скрытого бога»
указывает на бездоказательность утверждения Гольдмана, что
«трагическое вйдение» Паскаля предшествует диалектической фи¬
лософии. «Он совершенно неясен,— пишет рецензент,— в вопро¬
се о реальной исторической связи их и не выдвигает никаких
предположений о том, как соотносятся Паскаль и Маркс». «Тра¬
гическое вйдение», резюмирует он, выглядит некоей «вневремен¬
ной точкой зрения...» 8Э.
Между тем сам Гольдман весьма категорично заявлял, как мы
помним, о своей «строго монистической позиции» 90, ечитая ее
одним из главных достоинств сформулированной им социологи¬
ческой теории. Но позднее и он вынужден признать, что был
«достаточно противоречив» в своих формулировках основных
принципов «генетического структурализма» 91.
Остается добавить, что особенно наглядно выявляется мето¬
дологическая порочность концепции Гольдмана в работах его уче¬
ников. Социология духовной культуры сводится в них к социо¬
логическому анализу вымышленного мира произведений без вся¬
кой поправки на оценочное авторское суждение. Это — следствие
теории «тождества» субъекта и объекта, т. е. фактического отож¬
дествления позиции познающей или творящей личности (автора)
с познаваемой или изображаемой им «социальной тотальностью»,
за рамки которой он бессилен выйти в своем мышлении.
Таким образом, ни в теории, ни в конкретном исследовании
«генетический структурализм» не является тем реальным пози¬
тивным вкладом в разработку социологии культуры, на который
претендует его автор. Попытка соединения марксистского мате¬
риалистического метода (в искаженном и вульгаризированном
виде) с одной из вариаций элитистской теории культуры при¬
вела и не могла не привести в конечном счете к малопродук¬
тивной эклектической конструкции.
87 «Revue de l’lnstitut de sociologie», 1973, N 3—4, p. 554.
88 Ibidem.
89 Said Edward W., A Sociology of Mind.- «Partisan Review», 1966, v. XXXIII,
N 3, p. 446.
90 Litterature et societe, p. 195, 197.
91 Goldmann L. Marxisme et sciences humains, p. 30.

Глава девятая
«Диалектизация» американской социологии
Критика позитивистских основ научного знания, с одной сторо¬
ны, и негативные последствия использования научных достиже¬
ний в капиталистическом обществе — с другой, усилили в аме¬
риканской социальной науке 60-х годов движение за пересмотр
ее методологических оснований. Можно сказать, что именно тогда
в социологии стало отчетливо проявляться новое, более гумани¬
стическое направление, имеющее существенные отличия от «есте¬
ственнонаучного», натуралистического подхода. Кристаллизация
и оформление этого нового направления происходили в процессе
критического пересмотра философских оснований позитивистской
ориентации.
Тенденции к пересмотру
методологических оснований социологии
Кризис позитивистских ориентаций в американской социологии,
тенденции «гуманизировать» ее стали проявляться еще в конце
50-х годов. Так, в 1959 г. Р. Бирстедт в обращении к Восточ¬
ному социологическому обществу подчеркивал, что непреходящее
значение вклада, который внесли в социологию такие ее пред¬
ставители, как Веблен, Самнер, де Токвиль, объясняется прежде
всего тем, что они были гуманистами. По мнению Бирстедта, со¬
циология должна быть дисциплиной, связывающей естественные
и гуманитарные науки *.
О том, что социология содержит черты не только естествен¬
ных, но и гуманитарных наук, писали Р. Нисбет, П. Бергер и
П. Мидоуз. Свидетельством большого внимания к сближению со¬
циологии и гуманитарных наук явилось появление в это же вре-
1 Friedrichs R. A Sociology of Sociology. N. Y., 1970, p. 125.
256

мя таких периодических изданий, как History and Theory и
Comparative Studies in Society and History.
Начиная с середины 60-х годов необходимость внесения исто¬
рической перспективы в социологию стала признаваться повсе¬
местно. Это было прежде всего связано с тем, что «синхронные»
социологические исследования с акцентом на микросоциологиче-
ских проблемах и чрезмерным увлечением количественным ана¬
лизом не обеспечивали никакой информации об обществе в
целом. Об этом заговорили не только социологи, подобные
П. А. Сорокину, всегда сохранявшие историческую ориентиро¬
ванность, но и сторонники более консервативной позиции.
С. М. Липсет, например, считая, что игнорирование историче¬
ских свидетельств нередко приводило к серьезным ошибкам в
социологических исследованиях, указывает на необходимость воз¬
вратиться к изучению явлений в их исторической перспективе 2.
Критика неисторичности американской социологии сопровож¬
далась упреками в чрезмерном внимании к количественным ме¬
тодам: «социологи были очарованы,— писал, например, Р. Хоф-
стадтер,— тем, что можно точно измерить, не беспокоя себя мыс¬
лями о том, какие результаты на уровне интеллектуальной
значимости могут дать измерения» 3.
Дополнительной демонстрацией смены акцентов может слу¬
жить сдвиг в содержании президентских обращений к членам
Американской социологической ассоциации в 50-х и 60-х годах.
В 50-х годах темы носили преимущественно технический харак¬
тер: «Измерение в социологии», «Социологический анализ и по¬
нятие переменной», «Приоритет в научном открытии» и т. п.
Совершенно иное стало наблюдаться в 60-х годах: «Нормативная
реакция на аномию»», «Социология эмпирических социальных от¬
ношений», «Расовые отношения и социологическое воображение»,
«Возвращение к человеку», «Социология вчера, сегодня и завт¬
ра», «Полезность утопий», «В защиту конфликта и его решения»
и т. д. Таким образом, можно говорить о том, что начался сдвиг,
связанный с переоценкой характера социологического знания;
речь шла о признании связей социологии с социальной жизнью
и о попытках оценить то место, которое социологи занимали в
жизни общества.
Другим признаком того же явления стало обращение социоло¬
гов к философским корням своей науки. Еще в 50-х годах сам
вопрос о специфике социологического знания, об особенностях
предмета и метода социологии не вызывал среди большинства
2 Sociological and Historical Methods. N. Y., 1968, p. 21.
3 Ibid., p. 13.
257

социологов особого интереса. Характеризуя атмосферу того пе¬
риода, Р. Фридрихе писал: «Целое поколение социологов дейст¬
вовало до этого времени в методологическом контексте, допуще¬
нием которого была унитарность логики науки. Немногие из них
принимали — и то лишь на словах — «понимающее» направление
Вебера... В основном же они опирались на логику, ничем в прин¬
ципе не отличающуюся от логики, лежащей в основе экспери¬
ментального метода в физических и биологических науках... Ка¬
залось, нет никаких оснований искать специфически социальную
научную логику» \
В начале 60-х годов вопрос о специфике социологического
знания постепенно начинает привлекать все большее внимание
американских социологов. Появляется целый ряд работ, в кото¬
рых предпринимаются попытки философского осмысления дан¬
ного вопроса. Так, в 1962 г. вышла в свет работа Э. Тирикьяна
«Социологизм и экзистенциализм», которая стала впоследствии
весьма влиятельной в среде философски ориентированных социо¬
логов. В 1963 г. появился целый ряд работ, основной темой кото¬
рых был критический пересмотр способов получения социологи¬
ческого знания. Это были работы Р. Брауна «Объяснение в со¬
циальной науке», Е. К. Ластруччи «Научный подход: базовые
принципы научного метода», У. Мак-Ивенса «Проблема научно¬
го социального знания», сборник под редакцией М. Натансона
«Философия социальных наук» и многие другие.
Стало очевидным, что некоторые из важнейших положений
экспериментальной логики в ертественнонаучном ее понимании
принципиально неприменимы в сфере социальной науки. Во-пер¬
вых, почти повсеместно была признана неизбежность взаимодей¬
ствия изучающего и изучаемого при использовании практически
любого социологического метода: опроса, эксперимента, наблюде¬
ния. Далее было показано, что при изучении людей в экспери¬
ментальных условиях нельзя пренебрегать индивидуальными раз¬
личиями участников, с одной стороны, и ситуационными разли¬
чиями при попытках многократно повторить условия — с другой.
Наконец, неоднократно отмечалось, что результаты исследова¬
ний, основанных на законах экспериментальной логики, обладают
низкой предсказательной способностью. Это связывалось с труд¬
ностью контролировать все аспекты ситуации, когда речь идет
об исследовании человека.
Проблемы, связанные с методологией социальных наук, пред¬
определили поиски принципиально новых теоретических подхо¬
дов к изучению социальных отношений. В это время в США
4 Friedrichs R. Op. cit., p. 35.
258

начинает проявляться повышенный интерес к диалектике. Преж¬
де всего этому способствовало возобновление интереса к рабо¬
там К. Маркса, избранные труды которого были переведены в
1956 и 1963 гг., а рукописи 1844 и 1845 гг. впервые появились
на английском языке в 1959 г. Однако более приемлемыми для
американской социологии оказались новые модификации «диалек¬
тики», проникшие сюда вместе с идеями Ж. Гурвича, Ж.-П. Сарт¬
ра, Т. Адорно, Р. Дарендорфа, X. Шельски. Особое влияние на
американскую социологию оказали идеи «критической социоло¬
гии» Франкфуртской школы. В 60-е годы социальной почвой для
их широкого распространения стало движение «новых левых».
Благодаря ему теоретический арсенал школы стал играть все
большую роль в социологической мысли США.
Общеметодологичеокие диалектические положения, уже приня¬
тые рядом американских социологов, побудили к поиску более
конкретных идей в области методологии социальных наук, кото¬
рые позволили бы выдвинуть собственный (американский) под¬
ход к изучению социального мира. Источником таких идей стала
феноменологическая социология А. Шутца, основанная на фено¬
менологической философии Э. Гуссерля.
Таким образом, новое направление приобрело социально-фило¬
софские и методологические основания. Появились и его лидеры,
среди которых такие социологи, как П. Бергер, Т. Лукман,
Э. Тирикьян, А. Гоулднер, Р. Фридрихе, Р. Мерфи, Г. Гарфин¬
кель и другие.
Следует сразу подчеркнуть, что теоретические построения сто¬
ронников этого направления не составляют единой, целостной по¬
зиции. По сути дела они являются эклектическим смешением от¬
дельных идей Маркса, Дюркгейма, Вебера, Шелера, Гуссерля,
Мангейма, Сартра, Мида и Парсонса. Кроме того, исторически
это направление в его нынешней форме начало приобретать вес
сравнительно недавно. Неудивительно поэтому, что оно не имеет
четких границ и более или менее законченной теоретической си¬
стемы. О нем можно говорить скорее как о «движении» внутри
социологии, чем как о «теории».
Изменение взглядов
относительно природы социальной реальности
Новая «диалектическая» социология оказалась более гуманисти¬
ческой по сравнению с натуралистическим направлением в том
отношении, что стала рассматривать человека в качестве актив¬
ного деятеля, порождающего, поддерживающего и изменяющего
.свое социальное бытие. С позиций этого диалектического направ¬
259

ления общество не может существовать вне и независимо от
людей, а человек — не сверхсоциализованное существо, пассивно
переходящее из одной ситуации взаимодействия в другую, от
одной «роли» к другой в соответствии с «велениями» социальной
структуры. Человек здесь — это индивид, осуществляющий созна¬
тельный выбор действий. В своем выборе он свободен и ответст¬
вен за последствия. Однако люди не всегда совершают правиль¬
ный выбор действий в определенных социальных ситуациях. Они
способны принять отчужденные элементы общества как реальные,
и это приводит к еще большему подчинению людей их собствен¬
ным порождениям.
Сторонники этого направления полагают, что только знание о
том, как происходит такое подчинение, может помочь человеку
преодолеть отчуждение. Это знание и призвана обеспечивать со¬
циология. Такого рода задачу она может выполнить, если будет
наукой, осознающей собственную связь с социальным бытием.
Важным условием реализации такой концепции социологии, по
словам Бергера и Лукмана, является то, что «социология должна
постоянно соотноситься с историей и с философией, иначе она
потеряет объект своего изучения. Этим объектом является обще¬
ство как часть человеческого мира, созданного людьми, населен¬
ного людьми, в свою очередь создающего людей в ходе текущего
исторического процесса» 5. Иными словами, сторонники этого на¬
правления рассматривают социологическое знание и как порож¬
даемое социальной реальностью, и как способствующее развитию
этой реальности.
Такой подход противопоставляется «метафизике иерархии»,
предзаданности социальной структуры, которые утверждаются в
структурном функционализме, и чрезмерному акценту на изна¬
чальной системности социальной реальности, на полной взаимо¬
связанности ее элементов, существующих независимо от людей.
Дискретность социального мира и активность человека. Рассмот¬
рение общества как процесса сделало для сторонников «диалек¬
тического» подхода предметом изучения не столько структуру,
сколько структурирование социальных событий и явлений. Это
обусловило обращение к феноменологическому методу познания
и связанным с ним проблемам социального бытия.
Следует отметить, что исходные допущения сторонников фено¬
менологической методологии полностью отличны от допущений,
свойственных натуралистическому подходу. В отличие от послед¬
него, опирающегося на идею целостности и непрерывности со¬
циального бытия, диалектическое направление основывается на
5 Berger P., Luckman Т. The Social Construction of Reality. N. Y., 1967, p. 189.
260

представлении о реальном социальном бытие как о совокупности
дискретных процессов: здесь подчеркивается, что человек воспри¬
нимает отдельные объекты, участвует в различных типах взаимо¬
действия. Социальный мир выступает перед человеком как по¬
стоянно меняющееся сочетание различных сфер реальностей, ко¬
торые могут быть не связанными друг с другом. «Различные
объекты,— пишут, например, П. Бергер и Т. Лукман,— представ¬
ляются сознанию как отдельные составляющие различных сфер
реальности... Мое сознание ... способно двигаться через различ¬
ные сферы реальности. Иными словами, я осознаю мир как со¬
стоящий из множества реальностей» 6. Далее, внутри социальной
реальности существуют дискретные секторы, различающиеся по
характеру концентрации внимания действующего субъекта: это
рутинные ситуации, в рамках которых выполнение действий не
требует специального внимания, и проблемные ситуации, когда
выполнение действия требует предварительного решения. «Со¬
циально-пространственная» дискретность определяется различием
между непосредственным опытом и опосредованным знанием. Со¬
циальный мир дискретен и во временном отношении: космическое
время, социально установленный календарь и субъективное вре¬
мя, как это ощущается отдельным человеком, сосуществуют одно¬
временно и независимо друг от друга.
Сторонники этой позиции не считают человека пассивным
объектом социализации, воздействия социальных структур. На¬
против, считая, что по отношению к человеку социальная жизнь
выступает в виде дискретных процессов и явлений, они остав¬
ляют ему возможность быть активным субъектом общественного
бытия.
Отмечая, что человек есть и объект, и субъект социальной
жизни, А. Гоулднер, например, пишет: «Человек живет в исто¬
рии развивающихся обществ, культур, цивилизаций. В этом смыс¬
ле он является продуктом общества и истории и поэтому его ин¬
тересы в значительной части обусловлены и совпадают с тем, что
диктуется логикой исторического процесса». Однако Гоулднер под¬
черкивает, что такое совпадение никогда не бывает полным:
«...В жизни человека всегда существуют такие моменты, когда
он должен идти своим собственным путем, когда становится бо¬
лезненно очевидным, что ни его группа, ни его дело не состав¬
ляют полностью его личностного существования» 7. Иными сло¬
вами, Гоулднер в своих рассуждениях делает автономию чело¬
века относительно социальных структур одним из существенных
6 Berger P., Luckman Т. The Social..., p. 21.
? Gouldner A. The Coming crisis of Western Sociology. N. Y., 1970, p. 509.
261

и фундаментальных допущений. Такая автономия позволяет че¬
ловеку вносить преднамеренные изменения в эти структуры,
в свой социальный и культурный мир.
Гоулднер считает, что мир, в котором живет человек, в реаль¬
ности своей дискретен. «Рефлексивная социология настаивает на
реальности различных уровней, на которых живет человек,— на
реальности различия между историей общества и коллективной
историей и биографией человека,— и она признает, что люди вы¬
нуждены негласно или открыто стать перед лицом этого разли¬
чия и приписать ему определенное значение» 8. По сути дела
подразумевается, что именно человек способен превращать эту
дискретную реальность в единое целое.
Дискретность социального мира признается основополагающей
его чертой в работах Э. Тирикьяна, Р. Мерфи, Р. Фридрихса.
Мир, в котором живет человек, предстает перед ним изначально
не как нечто целостное и непрерывное, но как фрагменты опыта
бытия в различных частях этого мира. Однако, по мнению сто¬
ронников этого направления, антропологически обусловленные
характеристики человека таковы, что он стремится к тому, что¬
бы связать все эти фрагменты воедино. И это не происходит
автоматически, но осуществляется в результате деятельности со¬
знания.
Генезис социального выводится здесь скорее из совместной дея¬
тельности людей, нежели индивидуального мировосприятия, тем
более, что социальность считается необходимым условием чело¬
веческой жизнедеятельности. Механизм упорядочения социально¬
го мира таков: в процессе совместной деятельности люди выра¬
батывают наборы повторяющихся действий и определенным обра¬
зом фиксируют эти наборы, объективируют их так, чтобы с
помощью специальных устройств, или значений, указать друг
другу на необходимость или желательность совместной деятель¬
ности того или иного типа. Такого рода значения приобретают
установленный характер и, будучи передаваемыми от одной груп¬
пы людей к другой и от одного поколения к другому, приобре¬
тают свойства объективных характеристик социальной жизни,
составляя то, что называется миром «повседневной реальности».
Свойства «повседневной реальности». В феноменологической
социологии понятие повседневной реальности играет первосте¬
пенную роль. Оно было сформулировано еще Э. Гуссерлем, впо¬
следствии широко использовалось А. Шутцем и теперь занимает
ключевое место в работах современных американских диалекти¬
ков. «Среди множества реальностей существует одна, которая
8 Ibid., р. 509.
262

представляет собой реальность par excellence. Это реальность по¬
вседневной жизни...— пишут П. Бергер и Т. Лукман.— Напря¬
жение сознания наиболее высоко в повседневной жизни, т. е. по¬
следняя ложится на сознание наиболее массивным, необходимым
и интенсивным способом. Невозможно игнорировать ее импера¬
тивное присутствие; трудно даже ослабить его. Следовательно,
она вынуждает меня быть полностью внимательным. Я восприни¬
маю повседневную реальность в состоянии полного бодрствова¬
ния. Это полностью бодрствующее состояние существования в
реальности повседневной жизни и ее восприятие принимаются
мною как нормальное и самоочевидное, т. е. составляет мою есте¬
ственную установку» 9. В свою очередь, и Г. Гарфинкель подчер¬
кивает важность для человека повседневной реальности: «Знако¬
мые сцены повседневных дел, к которым участники относятся
как к «естественным фактам жизни» — это массивные факты по¬
вседневного существования участников и как реальный мир, и как
продукт деятельности в реальном мире. Они обеспечивают «вни¬
мание!», «вот оно!», к чему возвращаются после сна, и являются
исходным и возвратным пунктом для любой модификации мира
повседневной жизни, будь то игра, мечты, транс, театр, научное
теоретизирование или церемония» 10. «Повседневная реальность»,
таким образом, становится своего рода системой координат,
в рамках которой протекают все виды социального взаимодейст¬
вия. В качестве таковой она считается основным предметом иссле¬
дования феноменологической социологии. Выделим теперь наи¬
более важные аспекты этого понятия. Прежде всего повседнев¬
ная реальность представляет собой интерсубъективный мир, мир,
который каждый из членов общества разделяет с другими. Имен¬
но эта интерсубъективность резко отличает его от других «реаль¬
ностей» (или модификаций реальности), которые свойственны
индивидуальному бытию. Повседневная реальность обеспечивает
человеку возможность постоянного взаимодействия и коммуника¬
ции с другими, иными словами, она является исходным и конеч¬
ным пунктом социального бытия.
Далее, реальность повседневной жизни представляет собой упо¬
рядоченную реальность. Она предлагает человеку наборы стан¬
дартизированных действий таким образом, что продолжение со¬
циального взаимодействия не вызывает особых затруднений.
Когда в ходе взаимодействия возникают проблемы, реальность
повседневной жизни побуждает человека сводить их к тому, что
9 Berger P., Luckman Т. Op. cit., р. 21.
10 Garfinkel G. Studies of Routine Grounds of Everyday Activities.— In: Lud-
now D., ed. Studies in Social Interaction. N. Y., 1972, p. 2.
263

не является проблематичным, т. е. она стремится поддерживать
рутинные действия и. Следовательно, упорядоченность, структу¬
рированность есть одно из важнейших свойств мира повседнев¬
ной реальности.
Повседневная реальность выступает по отношению к каждому
отдельному человеку как объективная реальность. Ее явления
исторически предустановлены в схемах действий и значений, ко¬
торые для представителей последующего поколения выступают
как независимые от их восприятия, как то, что налагается на
это восприятие, обусловливает его.
Объективированность и структурированность повседневной ре¬
альности проявляется для ее участников как наборы разделяемых
значений, относящихся к результатам их совместной деятельности,
объективаций, доступных пониманию как элементы общего для
людей мира. Такие объективации приобретают характер более
или менее постоянных показателей субъективных процессов, воз¬
никающих в ходе развертывающихся социальных взаимодействий.
В качестве таковых они в конечном счете становятся «артефакта¬
ми», выходящими за пределы непосредственного взаимодействия.
Они приобретают способность обозначать «социально-типичное».
При социальных взаимодействиях участники выводят необходимые
суждения друг о друге на основании таких социально-типичных
показателей и применяют типичные наборы действий и решений
в типичных ситуациях. Иными словами, индивид воспринимает
социальную реальность повседневной жизни как наборы различ¬
ных «типичностей», становящихся все более отвлеченными по
мере того, как ситуация становится все более далекой от непо¬
средственного взаимодействия. Эти «типичности» выступают для
индивида как своего рода элементы социальной структуры.
По определению Бергера и Лукмана, «социальная структура
есть сумма типичностей и установленных с их помощью повто¬
ряющихся схем взаимодействия. В качестве таковой социальная
структура есть существенный элемент реальности повседневной
жизни» 12. Сходным является определение структуры, даваемое
Э. Тирикьяном: социальная структура представляет собой «ком¬
плекс нормативных феноменов интерсубъективного сознания, слу¬
жащих формированию поведения в социальном пространстве» 13.
11 Следует заметить известное сходство ее в этом отношении с установлен¬
ным состоянием социальной системы и даже определенный намек на
беспощадно раскритикованный «закон инерции», выдвинутый Т. Парсон¬
сом. Как будет видно из дальнейшего, на этом не заканчивается сходст¬
во основных положений обоих подходов.
12 Berger P., Luckman Т. Op. cit., р. 33.
13 Tiryakian Е. Structural Sociology.—In: Tiryakian and Mckinney J., eds.
Theoretical Sociology. N. Y.. 1970, p. 115.
264

Социальная структура в данном случае — это порождение чело¬
веческого сознания, а не реальный изначально заданный и неиз¬
менный «костяк» общества. Будучи порождением совместной
деятельности людей, мир повседневной реальности становится
для человека «естественной социальной средой».
Естественная установка проявляется в условиях, когда чело¬
век находится в состоянии бодрствования и полного внимания к
повседневному окружению, она проявляется в восприятии этого
окружения как нормального и самоочевидного. Ею обусловлено
то, что реальность повседневной жизни принимается без доказа¬
тельств как реальность, для которой не требуется никаких до¬
полнительных проверок или обоснований. Естественная установ¬
ка означает, что человек просто знает о наличии этой реальности
как самоочевидной объективности. Создаваемая и поддерживае¬
мая людьми, эта объективность воспринимается интерсубъектив¬
но как общие, разделяемые условия существования.
Понятие «естественной установки» играет в рамках феномено¬
логической методологии двойную роль. С одной стороны, оно яв¬
ляется теоретическим конструктом, позволяющим связать инди¬
видуально воспринимаемый мир и индивидуальные намерения с
повседневной реальностью социального бытия. С другой стороны,
оно становится объектом исследования как понятие, позволяю¬
щее уловить смысл обыденных социальных действий. Ведь со¬
гласно А. Шутцу, значение, которое отражает «естественная
установка» по отношению к миру «повседневной жизни», орга¬
низуется и устанавливается выбранными, мотивированными акта¬
ми и потому имеет социально значимый смысл.
Таким образом, социальный мир представляется как мир «по¬
вседневной реальности», воспринимаемый людьми благодаря есте¬
ственной установке как совокупность типичных, разделяемых с
другими представлений и значений, созданных самими людьми в
процессе взаимодействия. Следует подчеркнуть, что близость с
социальным интеракционизмом и лингвистической философией
обусловила то важное место, которое отводится понятиям «знак»,
«значение», «смысл» в рамках этого направления. Обозначение,
т. е. «человеческое производство знаков», считается здесь ключе¬
вым для социальной жизни людей видом объективации.
Место языка и знания в «диалектическом» направлении. Мир
повседневной реальности базируется на мотивированных, целена¬
правленных действиях людей. Носителем целеполагания и на¬
правленности в рамках этой концепции является человеческое
сознание. Оно не только устанавливает цель, но и интегрирует
действия при ее достижении. Сознание делает единым мир, кото¬
рый изначально для человека выступает как наборы дискретных
265

впечатлений, и именно оно творит знаки, которые, будучи важ¬
нейшим компонентом среди других типов человеческих объекти¬
ваций, являются непосредственными показателями субъективных
значений. Коль скоро предметом изучения становится сфера зна¬
чений и смыслов, в качестве объекта исследования, естественно,
принимается язык.
«Общепринятые объективации повседневной жизни,— пишут
П. Бергер и Т. Лукман,— подчеркиваются прежде всего лингви¬
стическими обозначениями. Повседневная жизнь — это прежде
всего жизнь в языке и с помощью языка, который я разделяю
с другими. Понимание языка, таким образом, становится сущест¬
венным для понимания реальности повседневной жизни» 14. Язык
по сути дела становится в рамках этого направления основопола¬
гающим репрезентантом социальной реальности. Это обосновы¬
вается тем, что ему присущи все черты, необходимые для порож¬
дения и поддержания социальных процессов.
Рождаясь я ситуациях непосредственного взаимодействия,
язык может легко отвлекаться от них. Отвлеченность языка осно¬
вывается на его способности передавать значения, которые не
являются прямыми выражениями субъективных переживаний
«здесь и сейчас». По самой природе своей, язык является одним
из важнейших способов объективации и потому связан с порож¬
дением «типичностей».
Как знаковая система, язык обладает качеством объективно¬
сти. Каждый человек встречается с языком как фактической
реальностью, внешней по отношению к нему. Язык налагает на
человеческий опыт систему ограничений, масштаб которой опре¬
деляется его исторически сложившейся формой. Иными словами,
здесь в процессе социализации человек усваивает лишь тот опыт,
который зафиксирован в существующей структуре языка.
Язык типизирует опыт, позволяя подводить элементы индиви¬
дуального опыта под более широкие категории, в терминах кото¬
рых он приобретает смысл не только для одного индивида, но и
для окружающих. Элементы биографического опыта, подводимые
под общие категории языка, приобретают и субъективную, и объ¬
ективную реальность.
В рамках этого направления считается, что язык делает «более
реальным» индивидуальный субъективный опыт не только для
другого, но и для самого индивида. Это обосновывается тем, что
язык позволяет дифференцировать, интегрировать и стабилизи¬
ровать субъективное переживание, упорядочивать его. Именно в
качестве упорядоченного в языке опыт обретает статус знания.
14 Berger P., Luckman Т. Op. cit., р. 37.
266

Из-за своей способности превосходить «здесь и сейчас» язык
приобретает интегративные свойства и в другом отношении. Он
позволяет связывать между собой отдельные сферы повседневной
жизни, превращая их в значимое целое. Это относится и к про¬
странственно-временным аспектам повседневной реальности, и к
различным наборам типичных схем действий. «В языке строятся
схемы классификации различных объектов «по родам» ... или по
количеству, формулируются утверждения как о действиях, так
и о бытии, указываются степени социальной близости и т. п.» 1э
Более того, язык способен превзойти повседневную реальность
и с его помощью возможным становится обращение к другим
модификациям реальности.
Несколько слов об этих модификациях. Наряду с реальностью
повседневной жизни, реальностью par excellence, принимаемой
как таковая всеми здоровыми, полностью бодрствующими участ¬
никами социальной жизни, существуют так называемые области
конечного значения. Это ограниченные зоны, которые имеют дело
либо с иной реальностью, например, чисто субъективной или ин¬
дивидуальной (сны, мечты, фантазии и т. д.), либо с определен¬
ными аспектами повседневной реальности (например, наука, ис¬
кусство). «Области конечного значения» в рамках этого направ¬
ления выполняют чрезвычайно важную функцию. Именно к ним
прибегают люди в проблемных ситуациях, когда повседневная
реальность оказывается неспособной обеспечить решение пробле¬
мы. Это происходит не только на индивидуальном, но и на обще¬
социальном уровне. Из областей конечного значения черпаются
новые значения и связи повседневной реальности. Иными слова¬
ми, эти области могут и обеспечивать объяснение, когда в повсе¬
дневной жизни люди сталкиваются с чем-то необычным, и стать
источниками изменения, когда структура представлений повсед¬
невной реальности меняется за счет включения способов реше¬
ния проблем, заимствованных из какой-либо области конечного
значения (например, науки).
Мир конечных значений связывается с повседневной реально¬
стью лингвистически с помощью символики. На этом уровне
лингвистическое обозначение достигает максимального отвлече¬
ния от «здесь и сейчас». Но функция языка не ограничивается
только построением символов, абстрактных по отношению к по¬
вседневному опыту. Язык обладает способностью «возвращать»
эти символы в мир повседневной жизни и представлять их как
объективно реальные ее элементы. Иными словами, именно в
15 Ibid., р. 41.
267

языке и через язык в повседневный мир вносятся социальные
изменения и конструируются объяснения, если возникает необ¬
ходимость обращаться к миру конечных значений.
Наконец, с точки зрения сторонников этого направления, имен¬
но язык обеспечивает аккумуляцию, хранение и распределение
социально значимой информации. Язык, обеспечиваемое им се¬
мантическое поле, позволяет объективизировать и наполнять
смыслом биографический и исторический опыт. Он обеспечивает
селективность для элементов этого опыта, позволяя удерживать
или «забывать» нечто в зависимости от исторически обусловлен¬
ных обстоятельств. Благодаря накоплению создается своего рода
запас социально значимого знания, который передается от одного
поколения к другому и с которым сталкивается каждый новый
член общества. Этот запас знания дает возможность беспрепятст¬
венного социального взаимодействия в общепринятом мире по¬
вседневной реальности. «Мое взаимодействие с другими в повсед¬
невной жизни,— пишут Бергер и Лукман,— постоянно находится
под влиянием нашей общей причастности к имеющемуся в на¬
шем распоряжении социальному запасу знания» 16. Этот социаль¬
ный запас знания, разумеется, выражен в языка
Роль идей в процессе социального изменения. В отличие от
функционалистов сторонники «диалектического» направления не
считают структуру повседневной реальности принципиально не¬
изменной. Возможность изменения обусловлена здесь двумя допу¬
щениями. Во-первых, повседневная реальность имеет временное
измерение. Во-вторых, наряду с рутинными процессами и типич¬
ными проблемами допускается существование проблем, которые
не могут решаться имеющимися средствами. Они требуют новых
объективаций и типизирований, равно как и критического пере¬
смотра прежних, т. е. изменения структуры. Иными словами,
структурное изменение обусловлено открытостью повседневной
реальности по отношению к другим модификациям реальности.
Социальное изменение в рамках этого направления играет
весьма важную роль, ибо общество здесь рассматривается как
процесс, а социальная структура как логический конструкт. При
таких условиях социальный порядок не имеет никаких теорети¬
ческих преимуществ по сравнению с фундаментальным структур¬
ным изменением, ибо каждое из состояний общества в то или
иное время проявляется как результат протекающего постоянно¬
го процесса его развития. В рамках этой концепции признаётся
не только возможность полного изменения социальной структу¬
ры, но допускается и неэволюционный тип изменения — качест¬
венное изменение, перерыв, «скачок». В качестве характерного
16 Ibid., р. 41.
268

примера можно привести модель общесоциального или социе-
тального изменения Э. Тирикьяна. «Под социетальным изменени¬
ем,— пишет он,— понимается изменение в организационной струк¬
туре целостного общества. Это изменение радикально в том смыс¬
ле, что является полной трансформацией институциональных
структур»17. Однако следует напомнить, что социальная струк¬
тура трактуется в рамках этого направления как идеальное по¬
строение и потому изменение структуры есть только изменение
значений, акцентов в системе понятий, замена старой системы
ценностей новой. Так, например, Р. Мерфи18, подчеркивая по¬
стоянный разрыв между идеей, идеальной нормой и действием,
считает, что именно здесь находится источник социального изме¬
нения, которое реализуется с помощью идеальной деятельности.
Идеи людей относительно социального мира не просто соответ¬
ствуют или не соответствуют этому миру, но являются его неотъ¬
емлемой частью и тем самым изменяют его. Именно этим объяс¬
няется та роль, которая приписывается сторонниками этого на¬
правления социальной науке как одному из важнейших источни¬
ков социального изменения.
Социальная наука представляет собой одну из областей конеч¬
ного значения, специально предназначенную для рационального
осмысления различных форм человеческих взаимодействий. Как
область конечного значения социология имеет свой язык, свою
интерпретацию социального бытия. Таким образом, социолог и
«непосвященный» в этом отношении имеют дело с совершенно раз¬
личными «реальностями», каждая из которых развивается в соб¬
ственных пределах и по своим законам. Однако эти два уровня
реальности имеют связь друг с другом. Мир повседневной реаль¬
ности входит в науку в виде предпочтений, предрассудков, оце¬
нок, вносимых человеком, тогда как научные представления воз¬
вращаются в мир повседневной реальности в виде инструментов
и приспособлений, способствующих адаптации людей к их окру¬
жению.
В зависимости от идеологических оснований социологическое
значение может вносить различные типы изменений в социаль¬
ный мир. Так, называющие себя «либералами» представители
академической социологии, как отмечает А. Гоулднер, ныне от¬
дают свое знание на службу истэблишменту. Это означает, что
все принимаемые на основании такого знания социально значи¬
мые решения будут способствовать изменению общества в на¬
17 Tiryakian Е. A Model of| Societal Change and its Indicators.— In: A Study
of Total Societies. Klausner E. (Ed.). N. Y., 1961, p. 70.
18 Murthy R. The Dialectics of Social Life. N. Y., 1971.
269

правлении, желательном для представителей правящей верхуш¬
ки. Сами же социологи в своих работах изображают «оптимисти¬
ческий образ американского общества как системы, чьи основные
проблемы полностью разрешимы в рамках существующих инсти¬
тутов при наличии достаточных технических навыков и финан¬
совых ресурсов» 19. Такого рода работы оказывают существенное
влияние на массовое сознание и профессионалов и «непосвящен¬
ных» и способствуют поддержанию искаженного представления о
реальности, увеличению меры отчуждения социального бытия.
Однако социальная наука может выполнять и иную функцию.
Социология располагает специфическими средствами, позволяю¬
щими ученым проникнуть в глубины социальной реальности,
понять, что скрывается за социальными нормами, институтами
и т. п., за тем, что в повседневной реальности понимается как
данное и неизменное. Социологи способны понять, по словам
Р. Фридрихса, «каким образом общество или какая-либо из его
подсистем рутинизируют свои собственные структуры и значе¬
ния во имя «реальности» или «естественного» и благодаря этому
заключают человека в социализированный плен или же ... при¬
нуждают его вести неаутентичную жизнь марионетки» 20. Пере¬
давая такое знание людям, социологи могут способствовать
изменению общества, связанному с преодолением отчуждения,
с расширением границ свободы людей. Подобного рода измене¬
ния социология сможет обеспечить лишь в том случае, если при¬
сущей ей чертой станет рефлексия к собственным связям с
повседневной реальностью. Осознание же социологом своего глу¬
бочайшего родства с этой реальностью позволит превратить со¬
циологию в средство освобождения человека от оков «ложного
сознания». Связь между наукой и социальным миром должна
преднамеренно устанавливаться самими социологами во имя пре¬
образования этого мира.
Такое представление о роли идей вообще и социологии в част¬
ности при трактовке социального изменения ведет к известной
искусственности в определении ее места в социальной реально¬
сти. С одной стороны, как область конечного значения, прямо
связанная с социальным миром, она должна находиться в центре
происходящих событий. С другой стороны, требование служить
чистому гуманизму налагает на нее обязанность выходить за
пределы идеологий борющихся друг с другом групп интересов.
Это в конечном итоге означает не что иное, как попытку
игнорировать классовые различия, подняться, как говорил
19 Gouldner А. The Coming Crvsis of Western Sociology, p. 501.
20 Friedrichs R. The Sociology of Sociology, p. 310.
270

В. И. Ленин, на более «широкую точку зрения» 21. Ленин пока¬
зал, что такой надклассовой точки зрения в общественной науке
в антагонистическом обществе быть не может,
Классики марксизма-ленинизма доказали, что изменение систе¬
мы ценностей или любой системы социально разделяемых пред¬
ставлений возможно лишь при условии изменения материально¬
го фундамента жизнедеятельности общества. Трактовка социаль¬
ных процессов американскими «диалектиками» остается в таком
случае весьма неполной, ибо эти фундаментальные аспекты со¬
циального бытия затрагиваются здесь лишь фрагментарно.
Поиск этических оснований социологического знания
Критическое переосмысление понятия социальной реальности,
попытка преодолеть жесткий детерминизм, свойственный позити¬
вистскому подходу, побуждает сторонников гуманистической
ориентации подчеркивать освобождающий характер социологиче¬
ского зпапия. Так, Р. Фридрихе пишет: «...если социальный
детерминизм операционально доказывается повторением связан¬
ных между собой фактов взаимодействия, а свобода — появле¬
нием уникально нового, тогда логика социальной науки в прин¬
ципе является логикой освобождения, а ее грамматика — грамма¬
тикой превзойдения» 22.
Социология перестает здесь выполнять функцию простого фик¬
сирования того, что есть. Ее активная роль подчеркивается прак¬
тически во всех основополагающих работах. Так, например, для
П. Бергера социология в своей социальной функции становится
именно той «областью конечного знания», которая позволяет пре¬
одолеть сковывающие людей формы и значения, созданные ими
самими. Роль социолога в обществе, по его мнению, заключает¬
ся в том, чтобы показать людям, каким образом сами члены об¬
щества рутинизируют и институционализируют структуры опре¬
деленных социальных действий и значений, как эти образования
приобретают статус «реального», или «естественного», и в качестве
таковых представляются людям изначально существующими и
неизменными. Социолог выступает в этой ситуации как агент
21 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 2, с. 478.
22 Friedrichs R. Op. c-it., p. 181. Он подчеркивает эту же мысль в методоло¬
гическом отношении, говоря о том, что «диалектика, внутри которой на¬
ходится дисциплина, подразумевает негласную причастность к тому, что¬
бы в определенной степени нарушать... единообразие, которое ученый,
благодаря своему методу, обнаруживает, рассекая прошлое взаимодей-
ствие... нарушая последовательность ритмов социального бытия, освобож¬
дая будущее от прошлого» (Ibidem).
271

социального изменения. Его деятельность связана с описанием
генезиса и пониманием этих институтов и значений, что само по
себе уже считается изменением ситуации. Человек получает воз¬
можность выйти за пределы усвоенных норм, предписанных
ролей, обусловленных культурой ожиданий и т. п., увидеть и
понять их сущность, включить это понимание в систему своего
знания и действовать уже на основании этого знания.
Не менее важную роль в социальной жизни отводит социоло¬
гии А. Гоулднер. Он полагает, что истинный «рефлексивный»
социолог может сделать социологию тем, чем она должна быть:
наукой о людях и для людей. Социальный мир полон конфлик¬
тов и напряжений. Именно стремление наиболее эффективным
образом справиться с этими напряжениями, по мнению Гоулд-
нера, порождают социологическую деятельность23.
В рамках рефлексивной социологии необходимым становится
рассмотрение и «взвешивание» всех факторов, определяющих со¬
циальную ситуацию, выявление тенденции ее движения и оценка
того, насколько ее последствия будут отрицательными или поло¬
жительными для человека, а не для системы. Гоулднер видит за¬
дачу социологии в помощи всем людям преодолевать исторически
и социально обусловленные напряжения, не пассивно приспосаб¬
ливаясь к ним, но превосходить их в процессе активной позна¬
вательной деятельности24.
Такую роль социология может выполнять благодаря своей ме¬
тодологической оснащенности. Социальная наука располагает ло¬
гическим аппаратом, позволяющим ей выделить повторяющееся
и связанное из дискретного мира социального опыта, спроециро¬
вать его в будущее и сделать выводы о возможных последствиях
каждой из имеющихся альтернатив действия. «Умение выявить
порядок во времени,— пишет, например, Р. Фридрихе,— обеспе¬
чивает карту, в соответствии с которой мы можем двигаться,
зная заранее, что может произойти, и вследствие этого отвечать
за последствия нашего поведения» 25. Социальная наука, по мне¬
нию сторонников этого направления, наделяет человека знанием
о представлениях, разделяемых членами общества, обеспечивая
людей определенной мерой надежности, которая без ее помощи
была бы недостижимой.
23 Gouldner A. Op. cit., р. 484.
24 Рефлексивная социология не предлагает заранее готовых схем решения
социальных напряжений, подчеркивает Гоулднер. Этим она отличается
от структурного функционализма, склонного в подобных условиях либо
приписывать установленному порядку силу и положительное значение,
либо сводить па нет значимость отклонений от него.
25 Friedrichs R. Op. cit., p. 317.
272

Другое важнейшее свойство социологии — это способность по¬
казать людям меру их свободы. Так, А. Гоулднер, отвергая «им¬
периалистическую идеологию людей, которые пытаются господст¬
вовать над миром, негласно считая его полностью своим»,
подчеркивает, что существуют области бытия, действительно при¬
надлежащие (по крайней мере потенциально) людям,— это куль¬
тура и общество. Рефлексивная социология, по Гоулднеру,
«частью своей исторической миссии считает задачу помощи лю¬
дям в их борьбе за овладение тем, что является их — обществом
и культурой — и помощи в том, чтобы познать, кто они и что
могут хотеть» 26. Такую роль социология будет выполнять, если
социологам удастся научить людей понимать, в каких обстоятель¬
ствах следует осуществлять свободу индивидуального выбора
и в каких условиях более целесообразно руководствоваться обще¬
принятыми стандартами.
Однако та мера свободы, которую социология способна обеспе¬
чить человеку, может иметь и негативные, и позитивные послед¬
ствия. В частности, расширение сферы свободы может привести
к расширению границ манипуляции людьми с помощью спе¬
циальных научно разработанных средств27. Сторонники гуманисти¬
ческого направления социологии признают это и потому весьма
важную роль отводят понятию ответственности. Здесь это поня¬
тие «не ограничивается применением нормативно данных стан¬
дартов к дескриптивно данным ситуациям»28. Смысл его обна¬
руживается в том, что оно означает умение человека оценить
свое поведение и ответить за него перед другими. Считается, что
«расширение возможности оценки влечет за собой расширение
сферы ответственности. И именно для этого социальная наука
имеет уникальные возможности» 29.
Свободный индивидуальный выбор, таким образом, диктуется
соображениями ответственности перед другими людьми. Однако
само понятие свободного выбора заставляет сторонников этого на¬
правления искать конечные основания этого выбора главным об¬
разом в сфере «экзистенциального», хотя и с оговоркой о важном
влиянии социального. Поэтому соотношение свободы и ответст¬
венности означает негласное предположение о том, что человек
26 Gouldner A. Op. cit., р. 509.
27 Как известно, такую функцию приписывают социологии лидеры техно¬
кратической идеологии — представители высших деловых и правитель¬
ственных кругов США. Именно этот аспект расширения сферы свободы
вызывает негативную реакцию со стороны широкой общественности США
и способствует распространению радикальных движений.
28 Friedrichs R. Op. cit., p. 316.
29 Ibidem.
273

в сущности своей «хорош» и ему присуще уважение и к собст¬
венной свободе, и к свободе другого. В связи с этим вопрос о
предотвращении использования социальной науки для ограниче¬
ния меры свободы одной части людей за счет расширения сферы
манипуляции другой решается здесь только апелляцией к доброй
воле социолога. Его просветительская деятельность помогает
научиться человеку уважать «личностную интегрированность»
самого себя и других.
Нетрудно заметить здесь черты абстрактного гуманизма, в
свое время подвергнутые Марксом резкой критике. Здесь «дейст¬
вительных индивидов сменил „Человек как таково й“, а удов¬
летворение действительной потребности сменилось стремлением
к фантастическому идеалу, к свободе как таковой, к „свободе
Человека14»30. Однако наука, имеющая целью освобождение
абстрактного человека, неизбежно встает на путь идеализма и
антиисторизма. Маркс указывал, что в результате использования
абстрактного понятия «Человек» и сведения общественного раз¬
вития к идее развития Человека, «заведомого абстрагирования от
действительных условий и стало возможным превратить всю исто¬
рию в процесс развития сознания» 31. Марксизм навсегда покон¬
чил с субъективно-идеалистическим культом абстрактного чело¬
века, поставив на его место науку «о действительных людях и
их историческом развитии» 32.
Сторонники «гуманистической», «диалектической» ориента¬
ции американской социологии, будучи представителями бур¬
жуазной культуры и выражая идеологию буржуазной интелли¬
генции, продолжают надеяться на возможность изменить капи
талистическое общество, расширяя сферу свободы абстрактно по¬
нимаемого человека с помощью социологического просвещения.
Поэтому, несмотря на провозглашение необходимости существен¬
ных изменений истэблишмента, они в принципе не способны
выйти за рамки буржуазного либерального просветительства.
30 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 3, с. 297.
31 Там же, с. 69.
32 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 21, с. 299.

Именной указатель
Абендрот В. 164
Адамов А. 248
Адлер М. 253
Адорно. Т. 7, 173—183,
185-188, 190—193, 196,
198-202. 237—239, 259
Альтюсер JI. 234
Андреева Г. М. 35, 37
Арон Р. 50
Барбер Б. 23
Барт Р. 232, 233
Бастид Р. 231
Баум Г. 251, 253, 254
Бахитов М. Ш. 78
Башляр Г. 209, 218
Бейлз Р. 75
Беккер Г. 44, 45, 69, 71,
142
Беккет Т. 238, 248
Белла Р. 20, 39
Беньямин В. 171, 172, 174
Берг А. 181
Берге П. JI. ван ден 48,
49
Бергер П. 256, 259—261,
263, 264, 266-268, 272
Бергсон А. 105, 220
Бердсли М. 130
Берк К. 87—91
Бирстедт Р. 256
Блам А. 126
Блау П. 71
Блох Э. 237
Блумер Г. 70, 72, 78, 80—
85, 93
Бонота Н. 231
Босков А. 44, 45
Браун Дж. 62
Браун Р. 258
Бретон А. 183
Брехт Б. 78
Бритен А. 86, 89
Бубер М. 69
Бэкон Ф. 175
Вайль Ф. 162
Валери П. 230, 244
Вебер М. 13, 102, 103, 107,
ИЗ, 114, 127, 142, 143,
175, 178, 195, 221, 246,
258, 259
Веберн А. 181
Веблен Т. 256
Вельмер А. 193, 196, 197,
201
Виндельбанд В. 218
Вольф Р. 196
Гадамер Г. 201
Гарфинкель Г. 36, 126—
134, 137, 259, 263, 264
Гегель Г. В. Ф. 54, 69,
169, 197, 206, 207, 234,
241, 243, 253
Гелбрейт Дж. 50
Гемпель К. 24, 25
Герлах К. 162
Гете И. В. 230
Гинсберг М. 52
Глейзер Б. 82
Гольдман JI. 230—255
Гофман И. 36, 86, 87, 91—
94
Гоулднер А. 259, 261,
262, 269-271, 272, 273
Грецкий М. Н. 207
Грюнберг К. 162
Гумплович JI. 227
Гурвич Ж. 7, 204—229,
259
Гуссерль Э. 7, 95—101,
103-105, 107, 108, 112,
ИЗ, 119, 123, 125, 126,
133, 134, 138, 232, 241,
259, 262
Давыдов Ю. Н. 240
Данилевский Н. Н. 44
Данкен X. 86—88, 90
Дарвин Ч. 19, 43
Дарендорф Р. 22, 48, 259
Дензин Н. 70, 82—85, 88,
92
Дильтей В. 11, 13, 138,
246
Дуглас Дж. 126
Дэвис К. 22, 23
Дювиньо Ж. 246, 248,
249, 254
Дюмери А. 251
Дюмон JI. 231
275

Дюркгейм Э. 19, 20, 21,
41, 142, 143, 147, 150,
205, 219, 220, 221, 246,
259
Жамс П. 46, 47
Жене Ж. 230, 252
Здравомыслов А. Г. 37,
42
Зелены И. 97, 107, 138
Зиммель Г. 13, 69, 85,
142, 143, 246
Знанецкий Ф. 13
Изер Э. 253
Иовчук М. Т. 5
Ишахпур Э. 230
Какабадзе 3. М. 102
Кант И. 253
Канторович JI. В. 62
Каутский К. 254
Кейс А. 45
Киссель М. А. 102
Кларк К. 49
Клодель П. 244
Ковалевский М. М. 43
Коген Г. 253
Кон И. С. 41, 74, 76
Конт О. И, 12, 13, 18, 19,
38, 239
Корнелиус Г. 162
Корш К. 230
Коэн П. 29
Краль Г. 199, 200
Кребер А. 52, 53
Кули Ч. 13, 69, 70
Кун М. 82, 93
Кьеркегор С. 241
Кэплэн Д. 232
Кювийе А. 205
Ластруччи К. 258
Леви-Стросс К. 46, 142,
150, 232, 233
Ленин В. И. 4, 54, 55, 61,
137, 138, 139, 140, 152,
212, 214, 219
Леонтьев В. 62
Лефевр А. 248
Лилиенфельд П. И
Линдаль Э. 49
Липсет С. М. 257
Лоди Б. 231
Локвуд Д. 22
Лорка Г. 230
Лукач Г. 230, 241—244,
246, 251, 253
Лукман Г. 252, 261, 263,
264, 266-268
Лундберг Э. 49
Лэнг Р. 94
Малиновский Б. 18, 20—
23, 46
Мальро А. 230, 244
Мак-Айвер Р. 13
Мак-Ивенс У. 258
Мак-Хью П. 126
Мангейм К. 8, 143, 147,
168, 171, 259
Маркс К. 4, 13, 15, 41,
47, 49, 52, 54, 55, 58, 63,
67, 100, 123, 137, 139,
151, 152, 168, 189, 193,
202, 207, 208, 211, 221,
234, 240, 241, 243, 249,
252, 255, 259, 275
Маркузе Г. 172, 182, 184,
185, 195, 196, 198, 199,
202, 230, 239, 240, 251—
254
Мартинс Г. 35
Меннерс Р. 232
Мердок Дж. П. 50, 51
Мерло-Понти М. 142, 143,
145, 248, 250
Мертон Р. 18, 23—27
Мерфи Р. 259, 262, 269
Мид Дж. Г. 13, 36, 68, 69,
71—76, 79-82, 85, 86,
93, 259
Мидоуз П. 256
Миллз Ч. Р. 22, 36
Молчанов Ю. В. 255
Монтескье Ш. 18
Морган Г. 43
Морено Дж. 68, 69, 71,
76—81, 86, 87, 91, 93,
225
Моррис Ч. 73
Мосс М. 150, 219, 220, 221,
246
Мотрошилова Н. В. 102
Мур Б. 196
Натансон М. 72, 258
Немчинов В. С. 62
Низбет Р. 46, 256
Невенхойзе С. А. О. 232
Негт О. 196, 197, 199
Ницше Ф. 176
Новалис 246
Новожилов В. В. 62
Новиков Н. В. 37
Осипов Г. В. 39
Остин Дж. 201
Парменид 18
Парсонс Т. 13, 18, 20,
28-34, 36, 37, 39, 44,
46, 47, 49, 56, 57, 64, 93,
142, 143, 204, 221, 259,
264
Парыгин Б. Д. 70
Паскаль Б. 230, 244, 255
Пиаже Ж. 230, 241, 243,
244
Пил Дж. 45
Поланьи М. 7
Поллок Ф. 162
Поппер К. Р. 7, 188
Прудон П.— Ж. 206, 221,
227
Пэнкотт Р. 231
Ранке Л. 218
Раппопорт А. 44, 47
Расин Ж. 230, 244
Рассел Б. 52
Редклифф-Браун А. Р.
18, 20, 21, 23, 46
Рёленс Р. 249, 250
Риккерт Г. 13, 218
Рильке Р.-М. 248
Ростоу У. 44, 49, 55
Рот Ф. 143
Роуз А. 82
Самнер У. 256
Сартр Ж.-П. 206, 207,
210, 230, 239, 248, 251.
259
Сен-Симон К. А. 221
Сикурел А. 126
Симиан Ф. 205
Смелсер Н. 20
Сорокин П. А. 142, 143.
257
Спенсер Г. И, 18, 19, 41,
43
Старостин Б. С. 39
Стоун Г. 82
276

Стоун P. 62
Стюард Дж. 44, 50, 51
Стравинский И. 181
Стрельцова Г. Я. 207, 210
Стросс А. 76, 82
Сэд Э. 254
Сэндерс С. 231
Тейлор Э. Б. 43
Тейяр де Шарден П. 44
Тиллих П. 69
Тирикьян Э. 142—159,
258, 259, 262, 264, 268,
269
Токвиль A. de 256
Томас У. 13, 69, 143
Трёльч Э. 44
Уайт JI. 44, 50, 51
Уако X. 231
Уинтер Г. 75
Уинч П. 15
Фейербах JI. 69
Фиркандт JI. 143
Фихте Ф. 239
Флетчер Р. 23
Форлендер К. 253
Фрейд 3. 77, 171, 182, 183,
234 235
Фридрихе Р. 258, 259,
262, 270-273
Фромм Э. 171, 182, 184,
185
Фуко М. 233
Фурастье Ж. 55
Хабермас Ю. 171, 193,
196—201
Хайдеггер М. 142, 147,
201, 230, 242, 244
Хансен Ф. 49 '
Хип Дж. 143
Хомане Дж. 22, 23, 36, 71
Хомский Н. 201
Хоркхаймер М. 162—185,
198, 202
Хофстадтер Р. 257
Хэррел Б. 85
Чайлд Г. 44
Шелер М. 8, 143, 259
Шеллинг Ф. В. 246
Шельский X. 7, 259
Шенберг А. 181
Шибутани Т. 82
Шиле Э. 173, 183
Шимкин Дж. 44
Шлегель Ф. 246
Шмальгаузен И. И. 51
Шмидт Н. 196, 199, 202
Шагал М. 230
Швырев В. С. 100, 136
Шпанн О. 165
Шпенглер О. 44
Штирнер М. 189, 239
Штомпка П. 18, 23, 24
Шутц А. 7, 101, 102—128,
131, 132, 137, 259, 262,
265
Эйзенштадт С. 44, 48, 64
Эйзенштейн С. М. 78
Энгельс Ф. 60, 67, 152,
207, 218
Эскарпи Р. 231
Этциони А. 38, 44, 64
Юдин Б. Г. 22, 41
Ясперс К. 53

Содержание
Введение
Актуальные проблемы критического анализа буржуазных социоло¬
гических теорий 3
Часть первая
Натуралистическая и субъективистская ориентации
Глава первая
Структурно-функциональный подход 18
Идейные истоки и формирование функциональных представле¬
ний в социологии 18
Идеологическая и теоретико-содержательная критика функцио¬
нализма 34
Глава вторая
Современный эволюционизм 43
Развитие идей эволюционизма в буржуазной социологии . . 43
Эволюция или прогресс? 52
Проблемы социально-экономического развития 61
Глава третья
Символический интеракционизм 68
Дж. Г. Мид и Дж. Морено 72
«Символический» подход 80
«Драматический» подход 85
Глава четвертая
Феноменологическая социология 95
Э. Гуссерль о «кризисе науки» и путях выхода из него ... 95
«Понимающая социология» А. Шутца 102
Этнометодология Г. Гарфинкеля 126
Идеологические основания феноменологической социологии 135
278

Глава пятая
Экзистенциальная социология (концепция Э. Тирикьяна) ... 142
Природа социальной реальности 143
Общество, культура, время: социология, культурная антрополо¬
гия, история 147
Социальное изменение 153
Проблема социально-исторического прогнозирования .... 156
Часть вторая
«Диалектическая» ориентация
Глава шестая
«Критическая социология» Франкфуртской школы 162
«Европейский» период 164
«Американский» период 172
«Западногерманский» период 184
Глава седьмая
«Диалектическая» социология Ж. Гурвича 204
«Диалектический гиперэмпиризм» как социологическая мета¬
теория 206
Проблема научного метода. Социология и история — «дуумви¬
рат» наук о человеке 214
Проблемы социальной реальности 219
Глава восьмая
Генетический структурализм 230
Социологическая теория Люсьена Гольдмана 230
Глава девятая
«Диалектизация» американской социологии 256
Тенденции к пересмотру методологических оснований социоло¬
гии 256
Изменение взглядов относительно природы социальной реаль¬
ности 259
Поиск этических оснований социологического знапия .... 271
Именной указатель 275

Критика современной буржуазной
теоретической социологии
Утверждено к печати
Институтом социологических исследований
Академии наук СССР
Редактор Я. С. Раевский
Редактор издательства А. Г. Гусакова
Художественный редактор Я. К. Капралова
Технический редактор Л. Я. Куприянова
Корректоры Я. Я. Кодыкова, Г. М. Котлова
Сдано в набор 1/VI—1977 г.
Подписано к печати 27/Х-1977г.
Формат 60X84Vie Бумага офсетная JSfo 2
Уел. печ. л. 16,3. Уч.-изд. л. 18,1. Тираж 6900
Т-17727. Тип. зак. 2456. Цена 1 р. 10 к.
Издательство «Наука»
117485, Москва, В-485, Профсоюзная ул. 94а
2-я типография издательства «Наука»,
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

ИЗДАТЕЛЬСТВО